Дмитрий Стародубцев ШЕРАС
Летопись Аффондатора. Книга первая. 103–106 годы.
ЧАСТЬ 1 ИРГАМА
Глава 1. Отряд Дэвастаса
Дремучие леса наконец расступились перед конным отрядом в тысячу с небольшим человек. Уставшим воинам открылась равнина, поросшая сочными травами, за которой на линии горизонта виднелись на покатых холмах каштановые рощи.
Первым из чернолесья показался авангард — сотня изможденных конников. Увидев долгожданное раздолье, воины заметно взбодрились и двинули крутозадых лошадей вперед, однако животные тотчас утонули по грудь в буйном полевом разнотравье и невольно замедлили ход.
Хлюпая по луговым болотцам, сотню нагнал властный всадник в черном плаще и крепком бронзовом панцире. Голова его жилистого тонкогривого коня была защищена сияющим медным налобником, а грудь и бока закрывала плотная двухрядная кольчуга.
Все остановились. Лошади основательно взбили копытами спутанные травы, и в воздухе теперь роились тучи разбуженных мошек.
— Они где-то рядом, я это чувствую, — предупредил всадник в черном плаще, обращаясь к одному из воинов с тонким синим шарфом сотника на плечах. — Помни, о чем я говорил!
— Не сомневайся, Дэвастас! — твердо заверил его сотник и, привстав на стременах, громко скомандовал, подкрепив слова выразительным жестом.
В то же мгновение конники тронули лошадей, широко разъехались, и дальше авангард двигался редким рассыпным строем. Вскоре все словно растворились в нетронутом луговом пространстве. Устало фыркая, измученные лошади нехотя переступали, то и дело спотыкаясь о кочки, отчаянно мотали головами и неистово хлестали себя хвостами, отбиваясь от обезумевшей мошкары, привлеченной острым запахом лошадиного пота.
Солнце было уже в зените, когда отряд пересек равнину и достиг холмов, поросших кряжистыми каштанами. Вдруг впереди раздался незнакомый сигнал боевого рожка, и из-за толстых стволов высыпали пешие воины с туго натянутыми луками в руках. Их было так много, что, случись бой, в сторону каждого всадника пустили бы сразу по нескольку стрел.
Тот, кого звали Дэвастас, вскинул руку, предупреждая любые действия своих людей, и невозмутимо выехал вперед. Циниты его отряда многозначительно переглянулись. Лучники всё так же туго натягивали тетиву, ожидая лишь команды к атаке. Бронзовые наконечники их стрел хищно целились в безмятежно приближающегося Дэвастаса.
Смельчак приблизился к роще и остановился, всем своим видом выказывая спокойствие и дружелюбие. Стрелки ослабили натяжение луков, а затем и вовсе опустили их к земле, и навстречу всаднику выехали два воина на крупных мохноногих лошадях с выкрашенными в лиловый цвет гривами и хвостами. Один из них был в одежде и доспехах военачальника.
— Я воздаю вам хвалу, храбрые воины великой Авидронии! — встретил Дэвастас переговорщиков.
Воины остановились в десяти шагах и не спешили отвечать на приветствие, враждебно приглядываясь.
— Кто ты и что за люди с тобой? — после продолжительной паузы спросил военачальник.
— Я Дэвастас — воин Тхарихиба, правителя Иргамы. А это мой конный отряд численностью в тысячу двести человек.
— Что ты делаешь здесь, в наших землях, в нескольких днях пути от границ своей страны?
— Наш Верховный военачальник послал мой отряд в дальний поход. Однажды ночью мы сбились с дороги, и только одной Слепой Деве известно, какие звериные тропы привели нас сюда.
Дэвастас снял с головы тяжелый шлем с решетчатым забралом и вытер шерстяной шапочкой-подшлемником мокрый лоб и щеки. Он встряхнул густыми светлыми кудрями, и авидронам открылось красивое лицо молодого иргама. Жесткие линии скул и подбородка обличали в нем характер твердого, сурового человека, но зато взгляд голубых глаз был открытым, мягким, почти детским. Этот взгляд обескураживал, разоружал. На вид ему было лет двадцать пять, он был высок, широкоплеч и казался необычайно крепким.
Дэвастас тронул коня. Приблизившись к всадникам вплотную, он вынул из ременной петли жезл власти и протянул его авидронскому военачальнику. Тот принял медный цилиндр, при этом подметив некоторое волнение чужака, извлек из него туго скрученный свиток, развернул его, прочел, шевеля губами, и, удовлетворенный, кивнул головой.
— А я Ямэн — начальник гарнизона пограничной крепости. Успокойся, храбрый воин, тебе нечего бояться. Наш правитель распорядился оказывать всем иргамам, которые пришли с миром, всяческую помощь. Мы уважаем наших добрых соседей и ценим многолетний мир между нашими народами. Собери своих людей, сдайте оружие и следуйте за нами.
С этими словами Ямэн отдал распоряжения своим воинам, вновь протрубил боевой рожок, только на этот раз мягко, протяжно, и лучники, всё еще ожидавшие развязки, убрали не пригодившиеся стрелы в колчаны и закинули свои длинные луки за спины. В тот же момент из-за холма появились шеренги тяжеловооруженных конных меченосцев, а из неприметных ложбин и оврагов вышли многочисленные отряды пеших копьеносцев.
Дэвастасу только и оставалось, что озадаченно оглядываться по сторонам — его отряд поджидала искусно устроенная засада, поэтому, в случае схватки, он был бы, без сомнения, легко разбит.
Иргамы, следуя примеру предводителя, поспешившего доверить свой клинок Ямэну, безропотно отдали мечи, луки и всё остальное оружие, выстроились в колонну и последовали за авидронами. Вскоре отряды выехали на широкую грунтовую дорогу, и лошади, отвязавшись от злобной мошкары и почувствовав под ногами твердую поверхность, взбодрились и перешли на ровный упругий шаг.
По дороге Дэвастас и Ямэн миролюбиво переговаривались. Оба путались, мешая авидронские слова с иргамовскими, но прекрасно понимали друг друга, ибо большинство слов имело общие корни. Авидронский партикулис — опытный военачальник, всю жизнь проведший на полях сражений, — поведал, что передовой отряд его следопытов давно обнаружил передвижение по авидронским землям небольшого иргамовского войска и при помощи почтового голубя сообщил об этом в крепость. Ямэн собрал всех цинитов, находящихся в его распоряжении, и выступил на перехват.
Военачальники не проехали и половины пути, как уже стали друзьями. Партикулис, предложив иргаму немного вина, протянул ему кожаную флягу, и тот, восславив Авидронию, авидронов и самого Ямэна, доблестного воина и, несомненно, талантливого военачальника, с радостью сделал несколько жадных глотков.
Солнце уже садилось, когда дружественные отряды добрались до крепости, оседлавшей дорогу. Частью крепостной стены служила вершина отвесной скалы, к которой пристроили нависающие над обрывом башни, на другой стороне крепости вздымалась могучая рукотворная стена, а рядом был выкопан глубокий ров, наполовину заполненный водой. Крепость была небольшой, но выглядела неприступной, к тому же лучшего места для пограничных укреплений нельзя было и найти: все складки сложной гористой местности, а в особенности крутые скалистые склоны и размытые дождями низины по обе стороны не позволяли войскам противника двинуться в обход — продолжить путешествие можно было только через саму крепость. Такие укрепления, напоминавшие цитадель и чаще всего служившие охране дорог и защите границ, авидроны называли «неприступными вершинами», или, на военный манер, «кодами».
После обмена сигналами подвесной мост был опущен, отряды пересекли ров и въехали в укрепленные башнями ворота. Гостеприимный Ямэн тут же распорядился разместить и накормить иргамовских воинов, а также позаботиться об их лошадях, которыми не уставал восхищаться — уж больно приглянулись ему тщательно подобранные рослые одногодки черной масти с широкими шелковистыми крупами и медно-красными в закатных лучах гривами. Впрочем, Дэвастас не меньше восхищался мохноногими гарнизонными рысаками.
Затем Ямэн повел Дэвастаса ознакомиться с укреплениями. По узкой лестнице они взобрались на сторожевую башню — самое высокое место крепости, откуда, сквозь удобные смотровые щели, долго обозревали местность. Словоохотливый Ямэн без умолку говорил, разъясняя преимущества своей обороны, а его новый знакомый внимательно слушал, разглядывая навесные бойницы, доверчиво улыбался и всё время кивал, лишь изредка задавая неглупые уточняющие вопросы, особенно об устройстве метательных механизмов.
— Такой наклон стены надежно защищает от обстрела и ударов тарана, — с гордостью объяснял начальник крепости. — Скажу больше, и пусть распнут меня на воротах этого кода, если я не прав: под землей у стены широкое каменное основание, и это исключает подкоп в любом направлении!
Дэвастас искренне восхищался.
Когда стемнело, Дэвастаса и его ближайшее окружение позвали в главную залу. Оказалось, что в честь гостей Ямэн решил устроить щедрую вечерю. Его намерению сопутствовала и удачная охота — на столе проголодавшихся воинов дожидались десятки блюд из оленины и дичи. Начальник крепости посадил Дэвастаса рядом с собой и оказал ему почести, достойные самого высокого гостя. К нему был приставлен особый слуга с кувшином душистой воды для омовения рук. Все ели с толстых лепешек, одновременно от них отщипывая, и запивали еду вином из грубых деревянных чаш, которых не хватало, в то время как предводитель иргамов использовал серебряную тарелку и пил из золоченого кубка.
Иргамовские воины старались не отставать от благодушных хозяев: они изысканным слогом восхваляли союзничество между двумя странами, велеречиво воспевали знаменитое авидронское гостеприимство. Особенно красноречив был Дэвастас, беспрестанно поднимавший чашу во славу хозяина неприступной цитадели.
Когда все утомились от обильной еды и бесконечных возлияний, захмелевшие гости изъявили желание показать начальнику крепости и его воинам один известный иргамовский танец.
— Этот танец — часть старинного обряда, который совершают в честь рождения нашего божества — Слепой Девы, — сказал Дэвастас. — Жаль, что мы не сможем станцевать его так, как это делают у нас на родине, — огорчился он. — Его исполняют только мужчины и только с обнаженными клинками в руках.
Тут и без того размякший от выпитого Ямэн расчувствовался и приказал вернуть друзьям-иргамам их оружие. Гости очистили середину залы, извлекли из ножен мечи и принялись танцевать, изображая сцену битвы между просвещенными мужами и кровожадными подлыми дикарями. Искрометный танец сопровождался дружными восклицаниями и задорным звоном сходящихся клинков; после упорной схватки дикари трусливо бежали, а победители сначала опечалились гибелью павших товарищей, а потом принялись праздновать победу и превозносить своего бесстрашного предводителя. Это походило на целое представление. Авидроны были в полнейшем восторге, многие из них и сами бросились в круг.
Пользуясь всеобщим весельем, Дэвастас незаметно вышел из зала, с мечом в руке скользнул к арочному входу, который охраняли двое вооруженных авидронов, и внезапно с силой вогнал острие в живот одному из воинов, легко пробив пластину облегченных доспехов. Застигнутый врасплох страж лишь удивленно глянул на меч, вонзившийся в его тело, потом закатил глаза, припал спиной к стене и стал медленно оседать вниз. Иргам оставил меч в теле несчастного, выхватил из-под одежды короткий потайной кинжал и точным движением полоснул по горлу второго авидрона, который так и не успел ничего предпринять. Брызнули струи крови. Дэвастас вернулся к мечу и выдернул окровавленный клинок из обмякшего тела.
— Эй, иргамы, в бой! — вскричал он. — Отомстите за поруганную честь наших великих предков!
Неистовым рычанием ответили иргамы своему предводителю, и высокие сводчатые потолки главной залы преумножили эти гортанные звуки раскатистым эхом.
Началась схватка, но длилась она лишь столько времени, сколько требовалось для того, чтобы перерезать два десятка подвыпивших, почти не вооруженных гарнизонных цинитов и еще несколько перепуганных слуг. В воздухе мелькали беснующиеся клинки. Дэвастас бросался то в одну сторону, то в другую и, настигая очередную жертву, неизменно побеждал. Он как-то в один миг стал выше и раздался в плечах, а его голубые глаза вдруг почернели и налились лютой ненавистью. Теперь он грозным великаном возвышался над всеми и крушил сплеча так, что разрубал авидронов от шеи до сердца. Наконец Дэвастас прорвался к Ямэну и, ловко выбив меч из его руки, взял начальника крепости в плен…
Светало. Бойня закончилась. Иргамы перебили весь отряд. Кругом лежали изуродованные, искромсанные тела. Одни иргамовские воины добивали раненых, другие обыскивали все помещения в поисках спрятавшихся.
Во внутренний двор выволокли Ямэна. Дэвастас мельком глянул на осунувшегося военачальника, больше походившего теперь на немощного старика, и приказал распять его. С пленного сорвали одежду и подтащили к массивным воротам крепости.
После экзекуции, сопровождавшейся жуткими стенаниями, начальника крепости распяли на внешней стороне ворот. К нему приблизился Дэвастас. Ямэн то терял сознание, то вновь открывал глаза, полные боли и тоски. Он заметил перед собой недавнего друга, с равнодушным любопытством наблюдающего за его страданиями.
Ямэн, с трудом шевеля губами, произнес что-то неразборчивое. Дэвастас не расслышал, подался вперед, но различил только клокочущий грудной хрип.
— Дэвастас, разреши нам добить его! — произнес один из иргамов, видимо, пожалев несчастного.
— Нет, пусть подыхает сам! — распорядился Дэвастас и пошел прочь.
Два дня спустя, ночью, недалеко от авидронского города Де-Вросколь местный посыльный случайно наткнулся на внушительную колонну чужаков. Вооруженные отряды передвигались лесом, вдоль дороги, в полном молчании и не зажигая факелов, что явно свидетельствовало об их враждебных намерениях. Напуганный юноша поспешил в город. Не успела ночная стража запереть городские ворота, как под самыми стенами заиграли иргамовские горны.
Авидроны забили тревогу, и вскоре на стены поднялся весь городской гарнизон. Воины поспели вовремя: внизу, в нескольких сотнях шагов от стены, многочисленные отряды разворачивались для атаки. Начальник городского гарнизона, до последнего момента не веря в штурм, всё время успокаивал соратников: откуда здесь взяться врагу? Он самонадеянно предположил, что это высшие военачальники решили проверить его расторопность, а также подготовленность городского гарнизона, и не спешил использовать для защиты метательные механизмы. Однако вскоре его слуга вскрикнул и выронил факел, пронзенный насквозь стрелой с черным оперением.
Недруги двинулись к стене. Неглубокие рвы быстро забросали тростниковыми вязанками. Вперед, под прикрытием больших щитов на колесах, выдвинулись многочисленные лучники и стали обстреливать осажденных, пуская стрелу за стрелой. Тем временем за их спинами выстроились штурмовые колонны и, выждав, пока стрелки опустошат свои колчаны, по общему сигналу с криком ринулись на приступ. Самые храбрые уже приставляли к невысоким городским стенам широкие лестницы и начинали стремительно взбираться по ним.
Атакующих было не менее пятидесяти тысяч, все они были прекрасно вооружены и, судя по слаженным действиям, хорошо обучены. При ближайшем рассмотрении в них с удивлением признали иргамов — миролюбивых соседей, с которыми жители города крепко дружили и бойко торговали. Начальник городского гарнизона искренне недоумевал: откуда появилось такое крупное войско, как удалось противнику никем не замеченным проникнуть вглубь страны, куда же смотрели авидронские пограничные заставы, коды, крепости? И зачем иргамам вообще штурмовать Де-Вросколь?
Городской гарнизон насчитывал всего три тысячи человек. Малая численность защитников, слабость и неподготовленность укреплений, а также сама неожиданность нападения предрешали исход событий. И всё же авидронские воины дрались с завидным упорством: метали в иргамов стрелы, дротики и все, что было под рукой, при помощи хитроумных механизмов опрокидывали лестницы, а когда на стене завязывался рукопашный бой, бились ожесточенно и неизменно сбрасывали вражеских воинов со стены.
Шагах в двухстах от главных ворот города уже давно стоял конный иргамовский отряд. Впереди него, чуть в отдалении, внимательно следил за штурмом могучий всадник в черном плаще и бронзовом панцире. Его своенравный конь, высокий мускулистый красавец, утомленный бездействием, вел себя неспокойно — переступал с ноги на ногу, мотал головой и всхрапывал от возмущения. Впрочем, суровый воин легко справлялся с его норовом.
Штурмующие накатывались волнами, прикрываясь от стрел и камней небольшими щитами, и, оказавшись у основания стены, с криками устремлялись вверх по лестницам. На стене шел непрекращающийся рукопашный бой. Но закрепиться даже на маленьком участке атакующим пока не удавалось — все, кто добирался до вершины, вскоре летели вниз. Авидроны сдерживали натиск, сражались храбро, не прячась за спинами товарищей. Было очевидно, что воспользоваться внезапностью нападения в полной мере иргамам не удалось: количество защитников на глазах увеличивалось, видимо, пополняясь за счет местного ополчения и горожан. В рядах иргамов было много толкотни, путаницы. Лучники, вместо того, чтобы обстреливать противника, почему-то вышли из боя и сейчас отдыхали на краю леса, в полутысяче шагов от стены.
Наблюдая за безуспешными атаками своих собратьев, всадник в черном плаще кусал губы, а иногда громко ругался, проклиная некоего Хавруша, и, только когда заметил приближающуюся сановную кавалькаду, смолк и поклонился в почтении. К нему подъехал тучный мужчина, закутанный в обычный дорожный плащ, — средних лет, с маленькими ножками и огромным, будто раздувшимся, телом. На первый взгляд он выглядел неуклюжим, словно по чистой случайности оказался в седле, да еще на поле боя. Однако иногда он проявлял такую неожиданную сноровку и подвижность, что в нем угадывался превосходный наездник и опытный воин. Это был сам Хавруш — Верховный военачальник Иргамы и младший брат правителя страны — Тхарихиба.
— Говорят, Дэвастас, ты недоволен штурмом и винишь меня во всех неудачах? — с вызовом осведомился он, холодно взглядывая из-под густых бровей.
— Подлый навет! — пылко, но не вполне искренне отвечал Дэвастас. — И в мыслях, и на словах я славлю тебя, Хавруш, и готов сейчас же умереть, если на то будет твоя воля!
Верховный военачальник заставил коня остановиться так, чтобы быть как можно ближе к воину и дальше от своих попутчиков.
— Я знаю, что больше всего на свете ты жаждешь славы и наград. Я могу осуществить все твои мечты. Ты молод, смел и жесток — я видел, что стало с гарнизоном авидронской крепости и с ее начальником. Ты мне подходишь. Только есть у меня одно условие: будь предан только мне. Стань моим верным слугой. И ты получишь все!
Дэвастас поклонился:
— Я всегда был безусловно верен тебе и твоему брату, нашему великому правителю — Тхарихибу…
— Оставь этот напыщенный слог для церемониальных речей, — раздраженно перебил Хавруш. — Причем тут Тхарихиб? Я — твой единственный повелитель! Поклоняйся только мне, и станешь великим воином — знатным и богатым. Или умрешь от черной песчанки в заброшенном военном лагере, в бедности и пьянстве. Ну что, согласен?
Дэвастас отвечал не сразу, и это несколько покоробило его собеседника. Молодой воин привстал на стременах, вглядываясь куда-то вдаль, огладил своего коня и лишь потом спрыгнул на землю, гремя доспехами. Приблизившись к Хаврушу, он полой плаща смахнул пыль с его сапога.
— Я буду верен тебе, Хавруш. Приказывай что угодно.
— Хорошо, — ответил Хавруш.
Он вынул ногу из стремени и слегка оттолкнул воина.
— Солнце еще не успеет подняться, когда наши славные воины скинут авидронов со стен и распахнут городские ворота. Тогда не медли! Возьми этот богатый город, который когда-то принадлежал нашим предкам. Он твой. Сожги его дотла, разграбь и поступи с жителями так, как тебе заблагорассудится.
— Я всё сделаю, как велишь, — хладнокровно отвечал Дэвастас.
— Хорошо. Возьми это славное оружие и носи его, не снимая. Оно придаст тебе силы. Не забывай, кто ты теперь есть!
И Хавруш протянул воину кинжал, рукоять которого венчал полупрозрачный зеленый камень. Дэвастас сразу узнал и этот камень, и эти ножны из витой серебряной проволоки, и глаза его радостно вспыхнули. Такими кинжалами Верховный военачальник награждал самых отважных воинов, отмечая их личную преданность и беспримерную отвагу. Каждый в иргамовской армии мечтал стать владельцем такого бесценного оружия.
Дэвастас бережно, двумя руками, принял кинжал и, чуть выдвинув лезвие из ножен, прикоснулся губами к его холодной тверди.
Хавруш удовлетворенно кивнул, ударил ногами в бока лошади и помчался прочь. За ним последовала вся его свита.
Дэвастас проводил глазами кавалькаду, потом прикрепил к поясу ножны кинжала и вернулся к своему скакуну. Схватившись одной рукой за холку, он, несмотря на тяжелые доспехи, легким движением вскочил на коня.
Все атаки иргамов были отбиты. Наконец штурмовые отряды отступили, оставив у городских стен несколько тысяч убитых собратьев. После небольшой передышки иргамы вновь пошли на штурм — на этот раз одновременно с разных сторон. В их рядах было теперь больше порядка. На стенах, сразу во многих местах, завязался рукопашный бой, но теперь ослабевшим защитникам города не удавалось скинуть противника. В яростной рубке авидроны гибли один за другим. Превосходство иргамов становилось всё очевиднее. Поскольку опрокидывать штурмовые лестницы было больше некому, циниты Хавруша беспрепятственно взбирались наверх, подбадривая друг друга победными криками…
Вскоре главные городские ворота распахнулись. Всадники Дэвастаса, подгоняя лошадей громкими восклицаниями, влетели в город и, не задерживаясь у стен, помчались по главным улицам, размахивая клинками и сметая всё на своем пути. Один поднял на копье попавшегося под руку горожанина, другой на полном скаку ударом меча снес голову авидронскому воину, кто-то выпустил стрелу в мальчишку с пращей и пронзил его насквозь. На перекрестках от конницы отделялись мелкие группы, заполоняя темные узкие улочки города. Всех, кто встречался, убивали на месте.
Дэвастас с несколькими сотнями всадников сразу проследовал к зданию Липримарии. Спешившись, иргамы ворвались на территорию дворца. Их атаковали стражники в тяжелых пластинчатых доспехах. Завязался бой.
Неудержимый Дэвастас сражался впереди всех. Он опрокидывал наземь тяжеловооруженных авидронов и добивал их длинным кинжалом с волнистым клинком. Его воины едва поспевали за ним, многие из них падали смертельно раненные, другие пятились под сокрушительными ударами тяжелых авидронских мечей; и, казалось, только Дэвастаса не смущало исступленное сопротивление авидронов. Лишь благодаря ему иргамы шаг за шагом теснили противника.
Дэвастас, ни на мгновение не ослабляя натиска, продолжал прорубать себе путь, оставляя за спиной широкую просеку из лежащих друг на друге окровавленных тел. Наконечник авидронской стрелы расплющился о его массивное оплечье, свинцовая пуля, выпущенная из пращи, сбила султан на его шлеме… Но вскоре последний авидронский стражник рухнул на гранитные плиты дворцовой лестницы, и иргамы устремились по ее широким ступеням к громадному порталу в виде солнца, ведущему внутрь Липримарии.
Тем временем сопротивление защитников на стенах было сломлено. Иргамы добивали остатки гарнизона, поджигали или сбрасывали вниз метательные механизмы. В город хлынули тысячи пеших воинов, опьяненных жарким боем и кровью. Началась резня. И никто не мог избежать расправы…
Когда стемнело, город озарился огнями пожаров. Разъяренные языки пламени рвались к небу, отбрасывая в стороны фонтаны искр. А на улицах, под стенами домов, на мостовых лежали тысячи обезображенных трупов.
Глава 2. В кратемарье
И длилась ночь бесконечно. И освещала небосвод Хомея, а с ней мириады звезд. Теплыми струями проникали в дома густые влажные сумерки, обволакивали безмятежно спящих, шептали над ними молитвы предков.
А потом был рассвет. Упорхнули прочь ночные бабочки. Река Анкона, клубясь в утренней истоме, наполнила улицы розовым туманом.
Из-за зубцов далеких башен, из-за золотых вершин дворцов уверенно поднимался огромный, неистово яркий солнечный диск. Его первые лучи, еще холодные и робкие, отогнали мрак, погасили звезды, окрасили пурпуром тонкую пелену облаков; потом, словно набрав силы, прибили туман к земле, увлажнив камни мощения, залили улицы радостными бликами, проникли сквозь окна в жилища, наполнив их мягким светом.
Город стал оживать, заполняться звуками. Скрипели повозки, ржали лошади, громко спорили торговцы, стучали в кузницах молоты, перекликались утренними сигналами гарнизонные трубачи.
Уличный шум нарастал, но в убранных роскошью покоях акелины, где стены были затянуты тканями, а пол устлан коврами и усыпан расшитыми подушками, было по-прежнему тихо. И только громкий оклик под самым окном разбудил юную девушку.
Андэль (так ее звали), стараясь не нарушить сон седовласого мужчины, соскользнула с высокого ложа, встала и с удовольствием потянулась. Легко ступая по мягким коврам, она приблизилась к окну и, ничуть не стыдясь наготы, выглянула наружу.
Посреди площади, рядом с Дорожным камнем, стоял в величественной позе виновник пробуждения девушки — немолодой гиоз с граненой дубинкой в руке. Голову воина прикрывал железный полушлем со сверкающими бронзовыми накладками, на шее красовался белый наградной платок; под синим коротким плащом, скрепленным на правом плече серебряной фибулой, угадывались пластинчатые оплечья и ножны меча. Рыбак, закутанный в старый плащ, с тяжелой корзиной на плечах, остановился, услышав оклик стража порядка, заметил на мостовой трепыхающуюся рыбешку, выпавшую из его корзины, подобрал ее, благодарно кивнул и продолжил свой путь…
Подняв белокурую головку к небу, Андэль вздохнула полной грудью чудесный воздух — сладковатый, с привкусом барбариса, и еще раз беззаботно потянулась.
За ее спиной послышался неясный шум. Андэль оглянулась. Мужчина, которому она этой ночью принадлежала, во сне перевернулся со стоном на спину. Он был стар, и его лицо напоминало распаханное поле — одни шрамы и морщины, но руки, которые он раскинул в стороны, были большими и жилистыми. Андэль знала, что они сильны, как клешни, она вспомнила его не по возрасту крепкие ночные объятия, могучие плечи, железную грудь…
Спящий старик был знатным воином. Его роскошные одежды, прочный цельнокованый нагрудник, церемониальный шлем, оружие с золотой насечкой лежали здесь же, на напольных подушках.
Седовласый военачальник посетил акелину накануне, приведя с собой целый отряд подвыпивших друзей. Он был радушно встречен, окружен целой свитой служанок и танцовщиц и препровожден на хирону, верхнюю открытую часть здания. Там благоухал цветочный сад и били прохладные фонтаны, и некоторое время он отдыхал под звуки ласковых песен черноволосых смуглянок. Притомленный неразбавленным вином, он кинул распорядительнице золотую монету и потребовал привести всех свободных от свиданий женщин. Его выбор немало удивил: оставив на попечение своих товарищей красавиц родом из далеких стран, военачальник уединился с неопытной соотечественницей шестнадцати лет.
Впрочем, хотя Андэль и была служительницей любви всего несколько месяцев и еще не успела как следует поднатореть в науке сладострастия, но оказалась нежна и искренна.
Девушка убедилась, что седовласый военачальник еще не проснулся, и вновь обратилась к окну. На этот раз ее внимание привлек гордый юноша на чалом коне. Худощавый и длинноногий, он крепко сидел в седле и держал спину прямо. На его плечах был выцветший шерстяной плащ, полы которого покрывали свислый лошадиный круп; под плащом виднелась довольно старая боевая паррада с нашитыми поверх тонкими медными пластинами. Всадник ехал с непокрытой головой — его густые ровно обрезанные волосы были чуть темнее пшеничного зерна. К седлу был приторочен грозный шлем с узкими щелями для глаз и рта.
Юноша был приятен лицом, только рваный шрам над губой несколько портил впечатление. Зато живой взгляд его был наполнен такой искрометной дерзостью, источал столько бурлящей молодости и отваги, что уродливый рубец на лице вдруг оборачивался из недостатка в достоинство, красноречиво подкрепляя внутреннюю силу глаз.
Молодой человек ехал себе, пока не поравнялся со зданием акелины.
Дом примыкал к площади, однако располагался чуть в глубине, как бы прячась. Тяжелые гранитные колонны образовывали две аркады, сходящиеся к вогнутому каменному порталу с массивными дверьми из черного дерева. Над входом были высечены знаки, обозначавшие место, а на створках дверей теснились резные изображения сластолюбивых женщин, служившие неграмотным людям указателем.
Всадник бросил равнодушный взгляд на здание акелины, на изразцовый пол у входа, на каменную голову клыкастого слона, охранявшую калитку во двор дома, и неожиданно заметил в оконном проеме второго яруса обнаженную наблюдательницу. Он незаметно натянул поводья, выпятил грудь и, приподняв голову, несколько смущенно улыбнулся. Девушка лишь неопределенно качнула головой — то ли ответила на приветствие, то ли, наоборот, пренебрегла им, а вскоре, заметив, что юноша украдкой разглядывает ее, поджала губы и отступила вглубь жилища. Молодой человек разочарованно попридержал лошадь, даже невольно привстал на стременах, пытаясь заглянуть в пустой проем, но, убедившись, что спугнул обнаженную красавицу, нехотя двинулся дальше.
Андэль никогда не стеснялась своего нагого тела: она знала, насколько привлекательны ее плечи, маленькая крепкая грудь и стройная шея, но могла ли она позволить какому-то проезжему юнцу бесцеремонно себя разглядывать? Спрятавшись, она продолжала наблюдать за всадником и в конце концов решила, что, очевидно, он новобранец и направляется в военные лагеря. Тут только она вспомнила об идущей войне, и ей на мгновение взгрустнулось.
Наконец солнце встало. Гигантское раскаленное ядро в фиолетовом ореоле заполнило собой большую часть неба. Звезды погасли, чтобы следующей ночью вернуться на небосвод. И только Хомея, вечный спутник Шераса, белым дымчатым шариком с двумя красными прожилками замерла над городом. Хомея — богиня многих племен и народов, богиня Тьмы и Света, которая никогда не спит.
Великая Грономфа, столица Авидронии, проснулась, скинула с себя душное одеяло розового тумана, и перед лицом Всевышнего предстал чудесный город, простирающийся от Анконы до лысых Сиреневых холмов. Его дворцы и здания сияли золотом и серебром, форумы и храмы — паладиумом и бронзой, город утопал в зелени просторных парков и причудливых садов на крышах домов.
Грономфа вдоль и поперек была изрезана частой паутиной водных каналов, которые, пересекаясь друг с другом, образовывали живописные водоемы. Хотя каждое утро тысячи лодок спешили покинуть свои пристани, обычно в каналах было просторно. Торговцы торопились доставить товары на рынки, перевозчики — мальчиков в ходессы, а мужей к месту служения; гребцы на богатых лодках никому не уступали дорогу, стараясь угодить тщеславию своих именитых хозяев, отправившихся спозаранку по неотложным делам. Но сегодня водные каналы были забиты до отказа. В некоторых местах сгрудились сотни лодок, застопорив движение. Борта стучали друг о друга, трещали весла, ломаясь о выложенные камнем берега. Многие, бросив лодочнику монету, сходили на берег, чтобы воспользоваться общественным экипажем, нанять конные носилки или продолжить путь пешком. Виной тому стали события, развернувшиеся на площади Радэя.
Эта площадь находилась в самом центре города, примыкая к Дворцовому Комплексу Инфекта — резиденции авидронских правителей, и представляла собой продолговатое плато, выложенное тектолитом — очень ценным и необычайно прочным камнем. Она была так велика, что на ней мог разместиться небольшой город. Все постройки, которые здесь располагались: казнильное место, солнечные часы, многочисленные изваяния, шатры торговцев, художественные мастерские, ювелирные лавки — были временными и иногда частично или полностью сносились, когда требовалось провести военный смотр, церемониальное шествие или всеобщее празднество. И только Дерево Жизни всегда оставалось неотъемлемой частью площади.
Сегодня площадь Радэя была переполнена людьми. Лавочники, видя такое стечение народа, стали с удвоенной силой расхваливать оружие, драгоценности, вино и ткани, а владельцы открытых едален принялись громко зазывать посетителей, нарочно раздувая очаги, чтоб распространить кругом запахи съестного. Однако товары и жаренья сегодня не привлекали публику: спросом пользовались лишь услуги шнырявших повсюду юрких мальчишек с большими кувшинами за плечами — это были разносчики воды и продавцы горячих настоев. Многотысячные толпы внимали речам состязающихся в красноречии ораторов, которые без остановки сменяли друг друга. Тут и там с ораторских трибун раздавались гневные возгласы, и горожане шумно поддерживали выступающих.
Гулкое гудение людской толпы слышалось за несколько кварталов. На площадь с разных сторон вливались плотные колонны горожан и тут же присоединялись к слушателям. Местами началась давка, и гиозам, которых здесь было несколько сот человек, с трудом удавалось поддерживать порядок; уже несколько раз они пускали в дело свои граненые дубинки, наказывая за непослушание особенно строптивых. Увидев это, некоторые лавочники предпочли свернуть торговлю.
На другой стороне площади Радэя собирались группы новобранцев. Хмурые воины, присланные из учебных лагерей, строили юношей в ровные шеренги, сверяли списки, заставляли раздеваться до набедренников, и лекари тщательно осматривали их мускулистые загорелые тела. Не успевали собранные отряды покинуть площадь, как на их месте вырастали новые.
Но ни команды военачальников, ни выкрики десятков ораторов, ни возбужденный ропот толпы не могли заглушить энергичную речь человека в одеяниях тхелоса, выступающего недалеко от Церемониальных ворот Дворцового Комплекса. Взобравшись на высокую трибуну, он легко перекрывал все звуки своим мощным, глубоким и необыкновенно красивым голосом.
— Слушайте, люди! — обращался оратор к народу. — Я взываю к вам, жители Грономфы. Слушайте голос, плачущий по жертвам невинным. Голос, полный праведного гнева и жажды справедливой мести. Гневайтесь и вы и станьте в этом чувстве едины. И будет тогда всем вам одно славное имя — гордые авидроны!..
Речь оратора привлекла многих. На эту трибуну пускали не всякого, тем более что люди быстро признали в говорившем первого советника самого Инфекта — Провтавтха, именно того человека, послушать которого многие сюда и явились. Речь его была удивительно складной, доводы убедительными, а призывы — созвучными сердцу.
О внезапном нападении иргамов знала уже вся Авидрония: почтовые голуби донесли ужасную весть до самых дальних поселений. Сто последних лет между соседями царил мир, обе страны благоденствовали, и поэтому авидроны не готовились к нападению, во всяком случае — с этой стороны. Гарнизоны крепостей и городов были незначительны, новые укрепления не возводились, старые — не улучшались.
Предательство бывших союзников вызвало в городах народные волнения, которые не ограничились погромами в иргамовских кварталах, убийствами торговцев и путешественников. На улицах и площадях толпы авидронов настойчиво требовали отмщения.
Инфект Авидронии Алеклия, нынешний верховный правитель страны, оказался в щекотливом положении: гордясь разветвленной сетью лазутчиков и доносителей, которую имел в своем распоряжении, он не заметил у себя под носом целой армии. Враждебные отряды не только беспрепятственно пробрались вглубь авидронской территории, мимо многочисленных пограничных застав, кодов и крепостей, но и притащили с собой осадные приспособления. Ситуация осложнилась, когда стало известно, что волей случая, а может быть, и благодаря холодному расчету врагов, в эти тревожные дни Алеклия не имел под рукой и двух десятков партикул. Все отряды находились либо в походах, либо их лагеря располагались слишком далеко от Грономфы.
Люди были взволнованы, на площадях бурлили разгневанные толпы. Многие направлялись в свои Рестории, места проведения собраний полноправных граждан, чтобы лично высказаться по поводу происшедших событий. Одни граждане высказывались за то, чтобы низложить правителя, не способного защитить страну, другие желали казни военачальников, виновных в падении Де-Вросколя. Некоторых авидронов заботила защита Грономфы, до которой врагам было всего лишь два дня пути, более решительные призывали к справедливому отмщению — разгрому самой Иргамы.
Инфекту Авидронии первый раз угрожали отстранением от власти. Стена Посланий, особое место рядом с Церемониальными воротами, была увешана табличками с требованиями весьма несдержанного тона. Впрочем, Алеклия не имел возможности ознакомиться с этими нелицеприятными посланиями. Вместе с Белой либерой — отрядом личных телохранителей, партикулой «Безумные воины» и несколькими тысячами всадников из грономфского гарнизона он находился на полпути к Де-Вросколю. Инфект передвигался в полном вооружении, на боевом коне и ехал во главе колонны, готовый в любой момент к смертельной схватке.
Передовой отряд авидронов, приблизившись к городу, не встретил иргамовских засад. Сам Де-Вросколь был пуст. Дворцы — разграблены, торговые суда сожжены, оставшиеся в живых люди угнаны в рабство. Те, кому удалось схорониться — а их было совсем немного, — вышли из своих укрытий и поведали о том, что происходило здесь некоторое время назад, хотя и без этих душераздирающих рассказов всё было ясно. К Инфекту подвели чудом выжившего и сильно напуганного начальника гарнизона Де-Вросколя. Алеклия приказал казнить изменника и порывался сделать это собственной рукой. С большим трудом советникам удалось его успокоить, и в итоге несчастного отправили в Грономфу, чтобы тот предстал перед Советом ристопии…
Речь Провтавтха собрала тысячи людей, и, казалось, позови он, все сейчас же пошли бы за ним в бой.
— …И смерть оных будет главным уроком живым, — вещал Златоустый Громогласец, как его нарекли в народе. — А наше спасенье — в божественной силе Инфекта. Помните, мы отказались от богов, которым поклонялись наши предки. Мы сами — избранный народ, и нам не нужны советы Гномов. Теперь мы сами стали богами. Я, ты, он, он… Наш божественный выбор пал на одного. И стал он Главным богом. Богом богов. И имя ему — Великий Инфект Авидронии. Божественный Алеклия! Мы пойдем за ним в рядах доблестных авидронских партикул! Наши храбрые отряды сметут трусливые толпы врагов! И будут жестоко наказаны Тхарихиб и подлый брат его — Хавруш…
Юноша на чалом коне, который некоторое время назад увидел в окне акелины обнаженную люцею Андэль, почти ничем не выделялся в толпе, слушающей Провтавтха. Был он геройского вида, держался довольно заносчиво и был вооружен длинным боевым кинжалом. Однако таких здесь было много. Он больше походил на ополченца, но, поскольку ополчения никто не собирал, в нем угадывался новобранец — будущий цинит. Молодой человек был крепок и худ, по мелким деталям в нем можно было определить жителя Грономфы, уродливый шрам над верхней губой добавлял пылкой, немного наивной воинственности всему его облику. Звали молодого человека ДозирЭ.
Красноречие Провтавтха вдохновляло. ДозирЭ трепетно ловил каждое слово Златоустого Громогласца, и сердце его переполняла отвага, а глаза то и дело вспыхивали ненавистью. Юноша дослушал речь оратора, развернул лошадь, стараясь не задеть слушателей, и двинулся прочь. Он пересек дворцовую площадь и задержался возле Дерева Жизни, Дерева Жизни, этого сокровища, сотворенного человеческими руками.
Мраморная лестница вела к постаменту, отлитому из паладиума — металла синего цвета. На нем стоял могучий дуб из чистого золота высотой с башню. Множество больших плоских изумрудов были выделаны под дубовые листья, продолговатые рубины походили на желуди, ствол и ветви были оплетены серебряной нитью с нанизанными на нее мелкими шлифованными алмазами. Дерево окружали пятнадцать золотых дев-месяцев в венках из божественного лотуса. Камни излучали нежное голубоватое сияние, так что над головами дев светились магические нимбы. Десять воинов в белых плащах и золотых доспехах охраняли воздвигнутое славными предками сказочное изваяние.
Об авидронском дереве из золота и драгоценных камней по всему континенту ходили самые удивительные легенды. Тысячи людей специально приезжали в Грономфу, чтобы только увидеть это чудо.
ДозирЭ должен был как можно скорее покинуть родной город, однако он не спешил, стараясь в полной мере насладиться своим нынешним положением. Он впервые в жизни был предоставлен самому себе, а в кошеле, обычно совсем пустом, звонко позвякивали монеты — один золотой инфект и десяток паладиумных, серебряных и медных. Эту внушительную сумму вручил ему отец, снаряжая сына в дорогу: он отдал ему все, что было накоплено за последние годы. Вдобавок будущий воин получил во владение Хонума — старого мерина с запавшей поясницей и свислым крупом, а также старую боевую парраду, большие медные пластины которой навечно запечатлели следы от ударов вражеских копий.
ДозирЭ надел парраду и прикрепил к поясу кинжал; ему не терпелось покинуть дом, но отец — старый цинит по имени Вервилл — затеял долгую прощальную церемонию. Наконец после витиеватых наставлений по отцовским впалым щекам покатились слезы: он прощался с сыном, и, быть может, навсегда. Что ж, старый воин не роптал: он был готов подчиниться воле богов; главное, что ему, боевому ветерану, не будет стыдно перед Инфектом: Авидрония получит прекрасного цинита, терпеливого в лишениях и беспощадного в бою.
Отец пожелал сыну множество наградных платков и вручил кошель с монетами. ДозирЭ с радостью принял деньги, тут же поспешил высвободиться из прощальных объятий расчувствовавшегося Вервилла и, придержав Хонума, ловко вскочил без помощи стремян в седло. Махнув родителю рукой, юноша тронул коня, однако, проехав несколько шагов, оглянулся со странным чувством. Он окинул последним взглядом ветхий дом, где родился и вырос, — обычное грономфское жилье бедняков, покосившиеся конюшни, старый сад, посмотрел на опечаленного отца, и ему стало грустно до слез…
ДозирЭ с трудом оторвал взгляд от Дерева Жизни — он бывал здесь часто, но каждый раз подолгу задерживался у золотого дуба — и слегка ослабил поводья Хонума. Старый конь вздрогнул и нехотя зашагал вперед.
Несмотря на все довольно бурные события, происходящие в городе, участником и свидетелем которых стал молодой человек, его никак не отпускало воспоминание об обнаженной девушке в окне акелины, и сердце юноши то и дело начинало прерывисто стучать. Как прекрасна эта юная люцея! Каким счастьем было бы даже мимолетное свидание с нею! Как чудесны, должно быть, ее объятия!.. Со свойственной молодости страстью он вспоминал ее волосы, плечи, чудную грудь, улыбку, которой его наградила незнакомка, и его живое воображение уже рисовало сладкие сцены близости…
Вскоре ДозирЭ пересек площадь и приблизился к улице, которая вела в нужном ему направлении. Вдоль дороги располагались бесконечные ряды кратемарий, где можно было подкрепиться, отдохнуть или задержаться на недолгий постой. Воздух здесь был насыщен ароматами готовящихся блюд, пахло жареными голубями, пшеничными лепешками и пряностями. Мальчики-служки зазывали прохожих, размахивая связками рыбы. Из кратемарий выходили постояльцы и посетители, уставшие путники спешивались и бросали конюхам поводья. Девушки-служанки понесли куда-то на большом медном блюде жареного поросенка, обложенного фруктами.
Молодой человек почувствовал, что голоден, и в растерянности остановился, украдкой поглядывая на ближайшую кратемарью. С одной стороны, ему надо было ехать, но с другой — его новообретенная самостоятельность требовала убедительного подтверждения. К тому же набитый монетами кошель постоянно напоминал о себе легким дразнящим позвякиванием.
Всадник еще сомневался, когда из кратемарьи выбежала прелестная рыжеволосая девушка и взяла коня под уздцы.
— Усталый воин хочет вина и молодого ягненка, — уверенно заявила она с легким акцентом.
— Нет, я просто хотел…
ДозирЭ растерялся: едва ли не впервые в жизни его назвали воином. «Усталый воин» — как здорово это звучит! Это обращение напомнило ему, что он — полноправный гражданин, он свободен и имеет деньги, с которыми волен делать то, что ему заблагорассудится. В конце концов, разве он не заслужил немного вкусной еды и хорошего вина? Кто знает, может быть, ему суждено погибнуть в первом же бою?..
Видя, что молодой грономф еще колеблется, служанка улыбнулась:
— Тебе надо хорошо поесть перед длиной дорогой. Я напою тебя лучшим вином и накормлю тебя самой вкусной едой. Пойдем со мной. Ты заплатишь совсем немного и останешься доволен.
Рыжеволосая смотрела такими глазами и говорила таким томным голосом, будто речь шла о любовном свидании. ДозирЭ невольно смутился и покраснел. Воспитанный в строгости военных ходесс, он не ведал женского внимания, больше привык к строгим окрикам отца и резким командам суровых наставников.
Завороженный вниманием девушки, ДозирЭ наконец решился: развернул коня к кратемарье, соскочил на землю, придерживая длиннополый плащ, намотал поводья на крюк и ослабил подпругу. Хонум, почувствовав, что ремни уже не так давят, благодарно качнул головой.
Юноша ждал, пока подадут вино и еду. Он уже жалел, что уступил уговорам: не успел отъехать от дома, как поддался соблазнам. Теперь восседает в кратемарье в центре Грономфы, вместо того, чтобы веселым гиканьем подгонять Хонума навстречу опасностям.
Дело в том, что по настоянию Вервилла ДозирЭ предстояло пройти Испытание в лагере Тертапента — именно там обучался военному делу отец. «Проверка на цинита в лагере Тертапента была настолько сложной, — любил рассказывать он, — что к середине дня выбывала добрая половина новобранцев, а каждый десятый погибал».
ДозирЭ должен был явиться в лагерь Тертапента самостоятельно, записаться в конный отряд и успешно пройти ближайшее Испытание. По слухам, лагерь был переполнен, и не каждый новобранец мог рассчитывать на радушный прием. Если он опоздает, придется вернуться домой и добиваться записи в другой лагерь. Так что имел значение каждый день, и следовало спешить.
Рыжая искусительница принесла кувшин с изображениями танцующих детей и бронзовый кубок с позолоченной ножкой в форме змеи. ДозирЭ жадно глотнул вина, сразу же подобрел и добродушно огляделся по сторонам.
В этой просторной кратемарье всё было сделано искусными мастерами из дорогих материалов. Покрытый фресками потолок залы подпирали колонны из гранатового камня, внутренние жилища скрывались за толстыми цветными занавесами с золотой оторочкой. Стены из светлого камня были украшены изящными лепными накладками, в нефритовую чашу лились струи прохладной воды, посыпая пол искрящимися брызгами. На большом серебряном блюде, висевшем у входа, изображалась трапеза уставшего пастуха, на гранитной половой плите в центре залы мозаикой было выложено Дерево Жизни. Все предметы были расточительно большими: массивные столы, мраморные фигуры женщин в настоящих кисейных туниках, тяжелые бронзовые факельницы у стен с закопченными устьями, пузатые декоративные амфоры с носиками-клювами, покрытые цветочным орнаментом. Богатая кратемарья имела все, что было необходимо обстановке величественной трапезы, атмосфера располагала к отдыху и благодушию.
Будущий воин был единственным посетителем этой роскошной залы: время утренней еды уже прошло, а дневного насыщения еще не наступило.
Рыжеволосая служанка поставила перед ДозирЭ затейливо приготовленные кушанья: летучие рыбки, мясные кактусы, фазаньи отбивки, речные каракатицы. Но главным угощением было приготовленное на огне нежное мясо ягненка, к которому полагалось терпкое подслащенное вино.
ДозирЭ впервые находился в подобной обстановке. Никогда в жизни он не пил такого вина и не ел столь вкусных яств. Двое мальчиков усердно прислуживали ему, подливая питье и поднося новые блюда. С непривычки захмелевшему юноше начало казаться, что он — знатный авидрон, разбогатевший на работорговле, и пирует в стенах собственного дворца.
Внезапно, из глубины внутренних помещений, где располагались покои для постояльцев, донеслись звуки речи — отрывистые, громкие, вызывающие. Разговор шел на непонятном наречии. Один голос гневно упрекал, другой — оправдывался.
Сладостные мечты испарились, ДозирЭ внутренне собрался. Голоса приближались.
Рыжеволосая служанка взволнованно прислушалась и тут же упорхнула прочь. Мальчики-служки расстроенно опустили головы — молодой человек почувствовал, как они напряглись. Наконец тяжелые полы занавесов отлетели в стороны, и на пороге залы появились трое мужчин в диковинных одеждах и при оружии. Это были чужестранцы, похоже, что горцы. Все трое были плотного телосложения, широкоплечие, стояли твердо, расставив ноги, будто в любой миг ожидая нападения.
Один из них был явно богат и знатен. На нем была плотная льняная паррада, отороченная мехом горного барса, на шее красовалась тяжелая паладиумная цепь с большим золотым медальоном. Плечи покрывала короткая дикарская накидка из медвежьих лап. Широкий кожаный пояс, явно грономфского происхождения, был украшен драгоценными камнями, к нему крепились ножны кинжала «дикая кошка» и метательный топорик.
Горцы огляделись. Вожак бросил острый взгляд на ДозирЭ и презрительно скривил губы. Служки бросились навстречу грозным постояльцам. Мужчины расположились за одним из столов и грубо потребовали вина. ДозирЭ догадался, что посетители кратемарьи — маллы…
Многочисленные племена маллов населяли Малльские горы и предгорье, подпирая границы Авидронии со стороны Темного океана. Бесстрашные воины, несговорчивые, как капризные дети, они сотни лет досаждали авидронским правителям: грабили обозы и караваны, уничтожали заставы, дороги и мосты, совершали пограничные набеги. Авидронские партикулы неоднократно усмиряли непокорных.
Новые поселения авидронов, расположившиеся на спорных землях, часто подвергались поджогу и разорению. И тогда вновь приходили партикулы, и опять лилась кровь. Маллы не знали чувства опасности. Маллы умирали с улыбкой на устах. Маллы умели ненавидеть и мстить. Сражение с ними только тогда считалось законченным, когда падал замертво последний воин отряда.
Только Алеклии удалось окончательно умиротворить племенных вождей. Проявив хитроумие и терпение, он сумел распалить малльские межродовые конфликты. Внутренние распри окончательно рассорили вождей, охладили их ненависть к внешнему врагу. Тогда Инфект Авидронии привлек горцев к строительству оборонительных сооружений, и быстро разбогатевшие малльские предводители и вовсе забыли священные заветы предков…
Отец с детства учил ДозирЭ: союзники-маллы рано или поздно воткнут нож в спину Авидронии, так что им доверять никак нельзя! Юноша помнил наставления Вервилла и теперь, увидев трех вооруженных горцев, понял: перед ним враги.
Между тем маллы получили свое вино и стали опрокидывать один кубок за другим. Чем больше они пили, тем всё более дерзко вели себя: кричали на слуг, требуя рыжеволосую служанку, громко ругались и часто с издевкой посматривали на ДозирЭ. В кратемарью зашли двое тхелосов, но, услышав в свой адрес ядовитые насмешки, предпочли отправиться в другое место.
— Я же говорил тебе, Бахи: авидроны — ничтожные трусы. Любой мужчина-малл давно бы взялся за меч, — громко сказал по-авидронски вожак, явно с расчетом, что его слова будут услышаны не только соплеменниками.
— О, как ты прав, Ахлерой, сын Аквилоя, — отвечал молодой чернобровый малл, которого звали Бахи. — Трусливей людей я еще не встречал. Воистину этот народ создан прислуживать. Скажи мне, Ахлерой, веришь ли?
Ахлерой, поднес к губам свой золотой медальон и поцеловал его.
— Клянусь Якиром, ты изрекаешь, как умнейший из людей.
ДозирЭ уже не хотелось есть. Он решил расплатиться и уйти, но тут почувствовал, что его присутствие здесь необходимо. Кусая от гнева губы, он терпеливо опрокидывал кубок за кубком, не замечая, как пьянеет. Мальчики еще пытались ему прислуживать, но маллы постоянно дергали юнцов, обращаясь к ним по мельчайшему поводу.
Инородец по имени Бахи вроде бы случайно опрокинул наземь кубок с вином и потребовал новый. Служка наклонился, чтобы поднять кубок, и получил сильный пинок. Маллы рассмеялись, мальчик поднялся и что-то неслышно пробормотал. Бахи молниеносным движением выдернул из ножен кинжал; через мгновение он держал слугу за волосы и прижимал к его горлу кривое сверкающее лезвие. Мальчик вскрикнул.
ДозирЭ поднялся и коснулся лба рукой.
— Да успокоятся ваши сердца, гости славной Грономфы. Да пребудет мир в ваших домах. Что сделал вам этот юноша?
Он едва успел уклониться — мимо уха просвистел брошенный боевой топорик. Лезвие топора раскрошило голову мраморной статуи, стоявшей за его спиной.
Оружие метнул третий малл — соплеменник Ахлероя и Бахи. ДозирЭ поспешил выдернуть из ножен свой кинжал, длинный и прямой, и едва успел защититься: Бахи оттолкнул мальчишку и атаковал авидрона серией частых молниеносных ударов. Выпады инородца ДозирЭ легко отбил заученными движениями, только один раз коварное лезвие скользнуло по медным пластинам паррады, оставив глубокую царапину.
Двое других маллов обнажили оружие и наблюдали за схваткой, подбадривая товарища громкими возгласами на своем языке.
Бахи двигался быстро, после каждой атаки неожиданно менял позицию — забегал сбоку, подныривал. Подвижный, он действовал стремительно и непредсказуемо, был неистощим на новые приемы. Однако со временем, так и не сумев довести до конца ни одной атаки, малл изменил тактику. Теперь он пытался лишить противника сил, наносил множество несильных ударов и проявлял в этом особое проворство. Однажды ему удалось оставить царапину на плече соперника, в другой раз — уколоть его в ногу.
ДозирЭ съел слишком много, его мутило от выпитого; он чувствовал себя непривычно уязвимо. Противник, казалось, понимал это и продолжал его изматывать. Только через некоторое время ДозирЭ удалось прийти в себя, голова стала ясной, тело, как всегда, легким и послушным. Заработав оружием с удвоенной силой, юноша вскоре стал теснить инородца. Оторопевший Бахи, уже получив два ранения, оказался зажатым в углу. ДозирЭ решил нанести маллу решающий удар, но тут на него набросился Ахлерой.
ДозирЭ увернулся и отбежал. В другом конце залы он занял позицию между двумя гранитными фонтанами. Молодому человеку некуда было отступать, но выгодное положение позволяло отражать нападение сразу нескольких соперников.
Ахлерой атаковал ДозирЭ, держа в одной руке кинжал, в другой — боевой топорик. В отличие от Бахи, он пытался взять не ловкостью, но своей свирепостью и дикой силой. Он размеренно обрушивал на авидрона мощные удары справа и слева, которые юноша останавливал лишь с большим трудом.
Впрочем, скоро Ахлерой немного устал, и его пыл поугас. Первый же выпад ДозирЭ он пропустил — колющий удар пришелся в грудь. Острие клинка остановил золотой медальон. Малл отшатнулся и выронил топорик, потом с изумлением посмотрел на себя. Богатая паррада висела лоскутами, а из груди обильно сочилась кровь. Это острие кинжала, соскользнув с медальона, прочертило на теле кровавую борозду.
В следующее мгновение ДозирЭ нанес еще несколько ударов, которые раненый и, казалось, сломленный горец едва отбил. Теперь молодой человек, окрыленный успехом, наступал, а малл пятился назад, в поисках спасения. ДозирЭ напористо атаковал, а его противник из последних сил защищался. Схватка переместилась в центр залы.
В поле зрения ДозирЭ был уставший Ахлерой, неподалеку, припав к стене, сидел Бахи, истекая кровью. Но он не видел третьего малла, и это его беспокоило.
Бух! ДозирЭ почувствовал сильную тупую боль в голове, будто ее раскололи пополам. Тело сразу обессилело, руки и ноги онемели, перед глазами поплыли кровавые круги. Последнее, что увидел ДозирЭ сквозь пурпурную пелену, — приближающийся к лицу кривой клинок Ахлероя.
Глава 3. Золотые сады Удолии
ДозирЭ не знал, через какое время очнулся. Кратемарья была заполнена гиозами. Старший из них, десятник, стоял над молодым человеком, держа в руке увесистую граненую дубинку; такими палицами стражи порядка любили в Торговом порту колотить по головам подвыпивших матросов из Бионриды.
Молодой человек с трудом поднялся: ноги подкашивались, в голове шумело. Всё было разгромлено: опрокинуты статуи и факельницы, повреждены столы и сиденья. Посреди этого беспорядка на полу, спиной друг к другу, сидели недавние враги молодого человека, туго стянутые веревками. Маллов избили до неузнаваемости — видно, не одному ДозирЭ досталось от гиозов. Богатые одежды были изорваны и перепачканы кровью, лица покрыты вздувшимися кровоподтеками. Тот, которого звали Бахи, постоянно терял сознание и ронял голову на плечо товарища. У Ахлероя вместо левого глаза зияла рваная рана. С его губ срывались отрывистые восклицания на родном языке; по угрожающему тону можно было догадаться, что он ругается самыми последними словами. Рядом поигрывал дубинкой удовлетворенный гиоз. Время от времени он пинал своим грозным оружием инородцев в бока, отпуская при этом оскорбительные шутки.
ДозирЭ понял, что произошло: по-видимому, в самый разгар схватки в кратемарью ворвались гиозы и, орудуя дубинками, быстро охладили пыл и грономфа, и приехавших издалека постояльцев.
Молодой человек обратился к десятнику, от которого, наверное, и получил по голове, но тот даже не захотел его слушать. Незадачливому юноше связали за спиной руки, надели на голову красный колпак обвиняемого и грубо вытолкали на улицу.
ДозирЭ никогда в жизни не чувствовал себя столь униженным: его вели в позорном колпаке с заломленными руками по тем самым кварталам, где только сегодня утром он горделиво проезжал мимо молодых авидронок, которые бросали на него восхищенные взгляды, а сейчас пугливо отворачивались; мимо юнцов, ранее завистливо смотревших на него, а теперь кричавших насмешливые тирады; мимо гордых цинитов, которые сменили во взгляде отеческую поддержку на холодное презрение. Впереди процессии в коротком синем плаще шел десятник, и молодой помощник держал над его головой украшенный орлиными перьями знак власти; за ним стражники волокли связанных горцев, а последним вели самого ДозирЭ. Далее колонной по двое передвигались не занятые охраной гиозы, потом поспешали удрученные горем владелец кратемарьи и слуги — свидетели происшедшего. Шествие замыкал понурый Хонум, навьюченный вещами хозяина…
ДозирЭ ощутил такой стыд, которого еще никогда не испытывал. Глумливые крики толпы звенели ушах. Он предпочел бы любые пытки позору красного колпака.
ДозирЭ не мог сказать наверняка, сколько времени он просидел в каменном мешке, куда его бросили. Оглядевшись, он обнаружил в потолке небольшое отверстие, через которое в помещение проникал тусклый свет. ДозирЭ встал на ноги, приблизился к узкому проему и различил едва уловимый шум грономфских улиц. Внезапно раздался лязг засова, обитая железом дверь со скрипом отворилась, и темницу осветили зловещие факельные всполохи. Сощурившись от света, молодой человек поднял голову и увидел перед собой уже знакомого десятника — начальника отряда гиозов. Его хмурое лицо было покрыто старыми шрамами и изъедено оспой, поредевшие светлые волосы ниспадали на плечи неказистыми прядями. У двери застыла равнодушная фигура ключника, вооруженного мечом. В помещение ловко протиснулся маленький человечек в красном с желтым подбоем плаще лекаря, подскочил к ДозирЭ и ощупал его голову. Когда он дотронулся до самого ушиба, молодой человек почувствовал резкую боль и прикусил губу; лекарь произнес под нос несколько неясных фраз, потом удовлетворенно хмыкнул и с той же поспешностью удалился.
— Имя мое Арпад, — назвался десятник гиозов, — я служу Грономфе. А кто ты?
— Я ДозирЭ, сын Вервилла из Грономфы, гражданин. Направляюсь в лагерь Тертапента, чтобы пройти Испытание и стать цинитом.
Арпад поднес факел к лицу пленника и всмотрелся, пытаясь, видимо, понять, правду ли говорит незнакомец. Вскоре он отвел факел, и злые морщины на его лице немного разгладились, — наверное, он остался доволен. Гиоз махнул рукой ключнику, и тот, коснувшись пальцами лба, удалился.
— Да, ты похож на грономфа. Твой вчерашний поступок меня огорчил и… и порадовал. Огорчил, потому что ты — один из виновников бесчинств, которые произошли в непосредственной близости от Дворцового Комплекса Инфекта. Но, с другой стороны, я славлю Авидронию за то, что ее сыновья готовы сразиться с любым врагом и даже сразу с тремя.
ДозирЭ удивленно посмотрел на стража порядка, не очень-то понимая, куда тот клонит, но оказалось, что гиоз уже выяснил все обстоятельства дела, и, более того, он всецело на стороне молодого человека.
— Судьба, мой друг, свела тебя с маллами, — тем временем благодушно втолковывал Арпад. — Более опасного противника трудно представить. Даже в центре Грономфы проклятые инородцы ведут себя как дома. Я очень доволен, что ты оказал им достойное сопротивление. Появись мы чуть позже, думаю, застали бы три бездыханных тела. Где ты научился так сражаться?
ДозирЭ рассказал о своих наставниках из военных ходесс.
— Что ж, если бы боги наградили меня сыном, я бы не пожалел целой горсти инфектов для таких учителей… Прости же меня за то, что я тебя ударил, — я должен был прекратить драку.
— Когда меня отпустят? — спросил ДозирЭ. — Я могу опоздать в лагерь.
Гиоз помедлил, а потом тон его речей изменился: он уже достаточно холодно разговаривал с юношей.
— Не о лагере тебе сейчас следует беспокоиться. Вооруженная стычка в кратемарье — очень серьезное преступление. Виновников нередко подвергают малой ристопии, и это если нет пострадавших. В любом случае можно угодить на галеры или оказаться на рудниках…
ДозирЭ поник, и даже капли пота выступили у него на лбу; увидев это, Арпад поспешил его несколько обнадежить.
— Не сомневайся — я на твоей стороне, храбрый юноша, — голос его вновь потеплел. — Поверь мне: я сделаю, всё что смогу. Но я всего лишь десятник, и не мне вершить наказание. Совет ристопии определит степень твоей вины.
— Но как же так?! — возмутился ДозирЭ, едва не плача от обиды. — Я защищал наших сограждан, которых оскорбляли, я защищал честь Авидронии!
— Я знаю. Тебе нечего бояться. Я уверен, что Совет встанет на твою сторону. Еще раз тебе говорю: я сделаю все, что будет от меня зависеть!
С этими словами Арпад кликнул стражника и, когда тот появился, коротко, по-товарищески кивнул пленнику и вышел вон, оставив ДозирЭ в самом смятенном расположении духа.
«Неужели, — подумал молодой человек, сжимая кулаки, — Авидрония предпочтет сделать из меня не верного цинита, готового умереть за Родину на поле боя, а подневольного гребца?!»
Для должного управления страной территория Авидронии издавна была поделена на двести пятьдесят девять частей, названных липримами, от яриадского «липро» — место. Территории липрим могли быть маленькими или очень большими — они создавались, прежде всего, из того расчета, чтобы в каждой липриме оказалось примерно одинаковое количество жителей. Таким образом, крупные города чаще состояли из нескольких липрим. Липримы управлялись из Липримарий — роскошных многоярусных общественных зданий; каждой Липримарии было придано определенное имущество: земли, плантации, дома, мастерские, корабли и много чего прочего, а также вверено право на сбор части податей. На вырученное золото возводились общественные постройки, прокладывались дороги, строились укрепления, устраивались шумные празднества. На эти же средства надо было содержать гиозов, которые следили за порядком на улицах, Советы ристопии, которые определяли преступникам меру наказания, и так далее. В Грономфе было двадцать пять Липримарий, и ими управляли двадцать пять липримаров — наместников, назначаемых самим Инфектом.
Поздним утром сто третьего года пятнадцатого дня первого месяца у входа в Липримарию «Меч бога» столкнулись два влиятельных мужа. Один из них — достойнейший эжин в белой плаве, только что вышел из закрытых носилок и под охраной трех телохранителей направился к широкой лестнице из розового камня. Другой — изящный военный из армии Вишневых плащей, бросил поводья конюху, оставив ему высокорослого, серого в яблоках коня, и с озабоченным видом двинулся вслед за эжином. Через мгновение знатные авидроны встретились и приветствовали друг друга, приложив пальцы ко лбу.
Человек в белой плаве был липримаром «Меча бога», о чем говорил венец в драгоценных камнях на его голове. По всему было видно, что встреча его не радует. Он поспешил продолжить путь, но военный увязался следом.
— Ты не рад меня видеть, рэм? — спросил он с едва заметной усмешкой. — Чем же не угодили тебе мы, Вишневые?
Липримар подал знак телохранителям, и они немного отстали. Степенно ступая по пологим ступеням, он отвечал, с трудом скрывая досаду:
— В последний раз, уважаемый Сюркуф, когда я рад был тебя видеть, неожиданно пропали два моих помощника, и их до сих пор никто не может найти. И из казны Липримарии были изъяты десять тысяч инфектов. А ведь на эти деньги я мог бы построить много новых зданий и облагодетельствовать тысячи нищих.
Подобрав длиннополый вишневый плащ рукой, Сюркуф с трудом приноравливался к мерной поступи наместника.
— Твои помощники обворовывали Инфекта и его граждан и поэтому заслуживали смерти. А что касается денег… уж не думаешь ли ты, что наш правитель распорядится ими с меньшей пользой?
Горячая струя воздуха, подняв с земли песчаную пыль, закрутила на лестнице хоровод и растрепала седые волосы липримара. Он тщательно пригладил пряди пухлыми ладонями.
— Что привело тебя к нам сегодня?
Сюркуф взялся за уголок наградного платка зеленого цвета и помахал им:
— Желание улучшить цвет. Только на этот раз повод намного серьезней!
Липримар заметно расстроился. Приложив пальцы ко лбу, Сюркуф оставил эжина в неведении и скрылся в бесконечных залах и галереях дворца.
Десятник гиозов Арпад был на ногах с ночи. Поток уличных воров, конокрадов, пьяниц, драчунов, насильников и должников не иссякал, словно воды Анконы. День клонился к полудню, а клетки, где сидели преступники, задержанные накануне, всё еще были полны. На открытой галерее — площадке, вмещавшей несколько сот человек, толпились свидетели. Стоял шум — приходилось говорить, напрягая голос.
Десятки писцов за столами усердно водили лущевыми стержнями в свитках и книгах, стражники приводили и уводили обвиняемых, гиозы и их начальники разбирали жалобы потерпевших. В закрытых решетками нишах томились только что схваченные преступники и подозреваемые. Кто-то спал. Кто-то плакал, взывая к милосердию, иные молились. Шелковые плавы соседствовали с грубым некрашеным полотнищем.
Арпад отпустил домой тех, кого посчитал невиновным, кому-то, чья вина была незначительна, назначил денежное наказание, отправил в подземную тюрьму тех, чьи истории были запутанны и требовали дальнейшего разбирательства, остальных послал на Совет ристопии для немедленного осуждения. Но всё это время, несмотря на усталость, десятник помнил о молодом человеке, томившемся в одном из подвалов.
Почувствовав крепкий запах розовых ароматов, гиоз оторвался от очередного свитка с петицией лиги торговцев жемчугом и увидел перед собой сотника Вишневых. Тот был без шлема, красовался короткой кирасой, имитирующей рельеф идеальной мужской мускулатуры; на поясной портупее висели в изящных позолоченных ножнах меч и кинжал.
Появление в зале Наказаний столь высокого чина Вишневых плащей было редчайшим событием, почти происшествием, и Арпад почему-то сразу догадался, о чем пойдет речь. Еще вчера он заподозрил, что скандальные чужеземцы, замешанные в схватке, — не простые путешественники.
— Я — Сюркуф и пришел сюда по важнейшему делу. Скажи мне, десятник, не по твоей ли милости упрятаны в темницу малльские вожди?
Гиоз, не обращая внимания на вызывающий тон, невозмутимо кивнул головой и рассказал о вчерашнем происшествии, предоставив в подтверждение сказанного соответствующие свитки. Вишневый просмотрел записи и оставил их у себя.
— Я в жизни не встречал более бестолкового гиоза, чем ты, Арпад, — гневно вымолвил он. — Вчера сам Инфект должен был принимать этих важных гостей. Сегодня Авидронии, как воздух, нужен мир с окружающими нас племенами. И что же? На прибывших послов предательски нападают, проливается кровь, а наши доблестные стражи порядка вместо того, чтобы защитить дружественных маллов и препроводить их во дворец, избивают их палками и бросают в грязную темницу. Немедленно освободи их!
Лицо Арпада потемнело от сдерживаемого гнева, отчего на коже отчетливо проступили старые шрамы; глаза налились кровью.
— Эти послы, как ты говоришь, сами во всем повинны, — решительно отвечал гиоз. — Они оскорбляли Авидронию, угрожали гражданам Грономфы. Молодой авидрон, направлявшийся в лагерь Тертапента, вынужден был заступиться за обиженных. Хозяин и слуги это подтверждают. Их судьбу должен решать Совет ристопии.
Сюркуф приблизился к десятнику и вкрадчиво заговорил:
— Ты непонятлив, как ребенок, гиоз… Хозяин и слуги кратемарьи давно у нас и указывают на этого…Ди… ДозирЭ, как на виноватого. Молодой повеса был пьян и приставал к служанке. Маллы попытались защитить несчастную.
— Это неправда! — вскричал Арпад, захлебываясь от возмущения.
Сотник Вишневых схватился за рукоять меча.
— Может, мне распорядиться отправить и тебя к нам, в подвалы Круглого Дома? Поверь мне, Арпад, там ты быстро начнешь понимать все, как нужно. И захочешь переменить свое представление о случившемся. Однако тогда будет поздно. О, Божественный Алеклия, наш мудрый правитель, — произнес он, подняв глаза и руки к небу, — если бы ты знал, от каких слепцов зависит судьба Авидронии! Страна наводнена иргамовскими лазутчиками. Они вредят изо всех сил, чтобы помешать нам хорошо подготовиться к войне. Может быть, этот новобранец — вовсе не грономф, а подослан к нам Тхарихибом? А может, иргамы купили и тебя самого?..
Далее Сюркуф, одно за другим, швырял в лицо гиоза хлесткие, унизительные обвинения, а в заключение вновь потребовал освободить «посланников мира» и взамен обещал десятнику утаить от строгих начальников его преступную промашку.
У Арпада не осталось выбора: грозный посетитель был несоизмеримо сановнее его, и он обязан был ему подчиниться, чтобы не навлечь на себя беду. Арпад распорядился привести томящихся в заключении маллов.
В скором времени горцы были доставлены. Сюркуф исподлобья разглядел грязных, избитых, затравленных чужеземцев, которые еле стояли на ногах, и невольно усмехнулся. Скрыв свои истинные чувства, он шагнул вперед и в самых изысканных выражениях принес им глубочайшие извинения. Он сообщил послам, что произошла ошибка, что виновные будут жестоко наказаны, что послы свободны и что, если угодно, им будет предоставлен для жилья великолепный дворец. Кроме этого, он предложил маллам помощь лучших лекарей, которые самым чудодейственным образом излечат их раны, а также выразил уверенность в том, что Инфект, когда рэмы будут готовы к этому, примет их безо всякого промедления.
Реакция инородцев была неожиданной. Один из послов, с выбитым глазом и с запекшейся на лице кровью, принялся кричать на всю залу Наказаний. Ему были знакомы многие авидронские слова, которыми он щедро пересыпал свою диковинную речь, и поэтому смысл его воплей был ясен всем. Удивленные писцы оторвались от свитков, оглянулись многочисленные гиозы, смолкли свидетели на галерее и преступники в клетках… Сотник Вишневых плащей, потупив взор, терпеливо выслушивал эту оскорбительную тираду.
— Я говорил своему отцу, мудрейшему Аквилою, что авидроны — подлые змеи и переговоры с ними бессмысленны! — подвел итог своей дерзкой речи говоривший — тот, кого называли Ахлерой. — Мы покидаем Авидронию, и будьте вы все прокляты! А ты, — обратился вождь к Арпаду, гневно сверкая единственным глазом, — поверь, будешь жестоко наказан за то, что лишил меня счастья видеть двумя глазами. Когда-нибудь ты станешь моим рабом, и каждый день я буду тебя пытать, а мой сын, будущий вождь, будет отрабатывать на тебе удары. А потом я изрублю тебя на части и развешу куски твоего тела на ветках дерева!
Ахлерой плюнул в сторону десятника гиозов.
Маллы ушли, шатаясь и поддерживая друг друга, но при этом ухитряясь расталкивать попадавшихся навстречу людей. Сюркуф и Арпад проводили их взглядом.
— Вот видишь, что ты наделал? — укорительно сказал Сюркуф, всё же как-то виновато отведя взгляд. — Помни, если хочешь дожить до старости: Вишневые знают всё и обо всех, Вишневые незримо присутствуют везде. Никогда не пытайся их ослушаться или обмануть. А этого разбойника, этого иргамовского лазутчика ДозирЭ — стеречь, не спуская глаз, удвоить охрану! Вечером я пришлю за ним стражу.
Отложив дела, Арпад вышел из Липримарии и направился по случайной дороге. Где-то недалеко от Торгового порта он нашел неприметную виночерпню, вошел в нее и попросил неразбавленного вина. Выпив целый кувшин, он вернулся обратно и спустился в подвал. Шагнув в каземат, где содержался ДозирЭ, он застал его в еще более подавленном настроении, чем поутру.
— Я принес тебе хорошую новость, ДозирЭ. Я говорил с влиятельными мужами, объяснил им ситуацию. Они посчитали, что дело ясное и не стоит утомлять такими пустяками Совет ристопии. Ты можешь идти. Однако постарайся как можно скорей покинуть город.
Молодой человек не сразу сообразил, что произошло, когда же опомнился — бросился в объятия гиоза. Арпад рукой остановил его искренний порыв и указал ДозирЭ на выход. Будущий воин приложил пальцы ко лбу и бросился вон.
Освобожденному вернули лошадь и поклажу. ДозирЭ вскочил в седло, выехал на площадь, быстро огляделся, что-то соображая, и направил Хонума кратчайшей дорогой к Десятым городским воротам. Как и посоветовал гиоз, он поспешил прочь из города, который до этого момента никак не хотел его отпускать.
Широкая воротная дорога вела за город. Сначала по обеим сторонам шли пышные многоярусные дворцы высшей знати с громадными гранитными лестницами, утопающие в многолетних садах. Потом тянулись квартал за кварталом дома богатых горожан — крепкие фасады этих зданий обычно подпирались колоннами, увенчанными капителью с дивным резным орнаментом, а стены в большинстве случаев были украшены фризами и инкрустацией по мрамору, внутренние помещения же обычно затенялись на окнах ажурными экранами. Часто встречались старинные храмы изумительной архитектуры, акелины со скульптурными порталами, Театры с открытыми подмостками, купальни, конюшни, ходессы.
ДозирЭ с трудом пробивался сквозь людскую толпу, нередко выслушивая в свой адрес крепкую брань. Он обгонял множество ручных и конных носилок, с раздражением объезжал медлительные повозки, груженные каменными блоками; ему пришлось долго плестись в хвосте бесчисленной колонны цинитов, обходить одну за другой колесницы и преодолевать шумные торговые караваны чужеземцев.
Ослепительный солнечный шар расположился вверху над самой головой, накрыл своим жирным фиолетовым телом макушку неба и беспощадно поджаривал. Всё было раскалено, словно в кузнице: воздух был сух и горяч, о железные пластины панциря можно было обжечься. Утомленные небывалой жарой путники, забыв обо всем, в одиночку и группами сворачивали в городские кратемарьи, встречавшиеся на каждом шагу, и там, упиваясь тенистой прохладой и свежей моросью фонтанов, смывали с губ дорожную пыль и лениво переговаривались о том, что великое светило наконец решило полностью изжарить этот несовершенный мир.
Молодой человек пересек по двухъярусным арочным мостам три широких водных канала и попал в толчею недалеко от ристалища Могула. Сегодня здесь были назначены бои самых известных капроносов, съехавшихся со всей Авидронии, да еще с участием диких животных, поэтому тысячи зрителей старались поспеть к началу представления.
ДозирЭ с трудом выбрался из давки, отвесив самым отъявленным наглецам, вставшим на его пути, несколько внушительных затрещин, и вскоре попал на окраину города, где дорога была шире и свободнее. Следуя мимо безликих многоярусных домов, зданий казарм, грязных мастерских и лачуг бедняков, он наконец выехал к Десятым городским воротам и без помех покинул Грономфу.
Духота спала, повеяло свежестью открытых пространств. Хонум, почувствовав свежие травы, заржал и потянулся мордой в сторону пологого склона, покрытого ослепительным цветочным ковром. ДозирЭ приструнил мерина, но и сам вздохнул свободней. Он коротко оглянулся на город, занявший причудливой каймой всю линию горизонта, и пустил коня рысью.
Вскоре он остался на дороге один. Теперь ему не встречались ни путешественники, ни повозки, ни всадники; только где-то далеко впереди маячила фигурка одинокого путника. ДозирЭ некоторое время двигался за ним — человек шел споро, казалось, ничуть не уступая в скорости Хонуму.
Приблизившись на расстояние полета стрелы, ДозирЭ различил женщину в длинной голубой плаве. Она шла быстро, почти бежала, несмотря на увесистую поклажу в обеих руках. Подъехав ближе, юноша увидел девушку маленького роста с тонкой талией и плотным пучком светлых волос на затылке, схваченных красной лентой.
ДозирЭ приободрился, оправил одежду и выпятил грудь. Он поравнялся с путницей, и та обратила к нему свое лицо. Молодой человек жадно вглядывался в ее юные черты, и сердце его тревожно затрепетало. Где-то он уже видел эту прелестную незнакомку.
Девушка смотрела на него почти равнодушно, может быть, даже чуть испуганно, но прошло мгновение, и ее тонкие брови в удивлении приподнялись.
— Много же тебе понадобилось времени, рэм, чтобы выбраться из Грономфы, — сказала она иронично. — Не боится ли мужественный воин пропустить все битвы этой новой войны?
ДозирЭ пригляделся и узнал в незнакомке вчерашнюю девушку в окне акелины — обнаженную богиню любви, образ которой всё это время не выходил у него головы. Он не мог поверить такому совпадению.
— Так, значит, рэмью — люцея Инфекта? — поинтересовался он.
Авидронка гордо приподняла подбородок.
— Да, это так, — ответила она…
Всадник и быстроногая путница разговорились. Девушка сказала, что ее зовут Андэль и она держит путь к озеру Удолия — к себе домой. Ее отпустили из акелины всего на несколько дней, и она спешила повидать своего отца — бывшего воина Инфекта. ДозирЭ, в свою очередь, без всякой ложной скромности рассказал о себе, о том, куда и зачем направляется. Он, конечно, скрыл те обстоятельства, при которых на целый день задержался в городе, и только вскользь упомянул о стычке с инородцами, где, по его словам, проявил себя отважным героем.
Дорога к лагерю Тертапента проходила недалеко от озера Удолии. Поскольку им оказалось по пути, будущий воин предложил подвезти девушку. Он принял от нее поклажу и подвязал к седлу. Наклонившись, ДозирЭ взял Андэль за талию, легко поднял и посадил перед собой. Хонум недовольно ударил копытом о землю.
Солнце прижалось к земле, и жара окончательно спала. В силу входила Хомея, всё ярче разгораясь на небосклоне.
ДозирЭ старался не торопиться и всё же сам не заметил, как преодолел итэм двадцать, и вот уже сворачивал на узкую грунтовую дорогу. Тут он остановился, невольно с сожалением вздохнул и был вынужден разомкнуть объятия, чтобы выпустить на волю хрупкое чудесное созданье. Андэль соскользнула вниз, в последний раз коснувшись лица всадника шелковым локоном.
— Почему бы тебе не остановиться у нас на ночлег? — неожиданно предложила она. — Отцу будет с кем поговорить о дальних походах.
ДозирЭ вспыхнул: от такого предложения он был не в силах отказаться. Ладно, завтра он сможет двинуться в путь вместе с рассветом и быстро наверстает упущенное…
Отец Андэль, Чапло, был почти стариком, но еще достаточно проворным и жизнерадостным человеком. Он ходил в одной перевязи, едва прикрывающей тело, и его черные от солнца плечи и жилистые руки были необыкновенно крепки. Он был счастлив видеть дочь, а по поводу вооруженного провожатого в боевой парраде не выказал ни малейшего удивления. Он встретил будущего воина так гостеприимно, словно тот шел не на войну, а возвращался с нее, и возвращался с победой. Напоив Хонума и отведя его в конюшни, он помог юноше избавиться от доспехов и поспешил преподнести ему нектара из медовых орехов собственного приготовления, который был золотистого искрящегося цвета и чудесного терпкого вкуса.
Чапло был суетлив и многословен. Вспоминая военную жизнь, говорил без умолку, и от бесконечных рассказов и наставлений молодой человек быстро притомился. Заметив это, Андэль вызвалась собирать урожай, чем, собственно, до этого старик и занимался, и увлекла своего нового знакомого в сады.
В тени старых раскидистых деревьев с золотыми листьями поигрывал лесной ветерок. Стайка мелких птиц, пугаясь каждого шороха, перелетала с ветки на ветку.
ДозирЭ, используя особый шест с серпом на конце, срезáл с верхних веток гроздья спелых медовых орехов. Эта работа, поначалу казавшаяся несложной, на самом деле требовала необычайной сноровки и немалых усилий. Поэтому юноша, несмотря на всю свою природную ловкость и привитую строгими наставниками выносливость, с непривычки быстро выдохся, однако старался не показать виду — работал не останавливаясь, немилосердно кромсая беззащитные золотые кроны. Девушка, собирая упавшие плоды в корзину, украдкой посмеивалась.
Она рассказала ДозирЭ о себе и о своей семье.
Чапло получил в награду за двадцать пять лет служения в партикуле небольшой кусок земли на берегу озера и, таким образом, стал владельцем скромного поместья. Ближе к водоему он разбил сады, где высадил медовый орешник, который любил влагу и уже на пятый год начал плодоносить, а еще обзавелся виноградником и всякой мелкой живностью. Близость Грономфы должна была обеспечить стойкий спрос на все, что плодоносило и размножалось, поэтому будущее виделось ветерану зажиточным и спокойным. Позже в ближайшем селении он нашел себе женщину, и через год у них родилась дочь, которую назвали Андэль — «цветущая для услаждения взора богов». Вскоре мать ребенка умерла — ее ужалила змея-золотохвостка, и Чапло вынужден был в одиночку воспитывать дочь.
Несколько урожаев погибли, когда Удолия, пресытившись во время сезона дождей обильными ливнями, выходила из берегов. На протяжении следующих двух лет все, что давали деревья и виноградники, погубила саранча. Чтобы спасти хозяйство от разорения, Чапло обратился за помощью в Липримарию и, в надежде получить необходимую по его разумению сумму, вынужден был заложить землю и все плодоносные деревья. Сначала Чапло, рассчитывая всё быстро поправить, нанял нескольких работников, при помощи которых восстановил сады и запущенный виноградник, потом посадил сотню финиковых пальм и две сотни оливковых деревьев — это было одним из главных условий Липримарии. В довершение всего он разбил великолепный цветник, который передал на попечение подрастающей дочери.
Однако древние боги Авидронии, всевидящие Гномы, не проявили к своему преданному почитателю сострадания: радости первых успехов сменились отчаянием — дела не шли. Работать приходилось всё больше и больше, а торговцы рассчитывались всё хуже и хуже. Изменчивая Грономфа, чьи торговые форумы и рынки были переполнены всякой едой: щедрыми дарами окружающих ее лесов и полей, а еще снедью, которую регулярно доставляли торговые караваны, обозы и корабли, — не хотела теперь платить за тяжелые труды садовода прежнюю цену.
Чапло не смог вернуть долг, теперь по закону сады должны были отобрать, а старика подвергнуть ристопии. Андэль нашла единственный выход: едва ей исполнилось шестнадцать лет, вопреки желанию отца, а вернее, втайне от него она отправилась в Грономфу и постучала в дверь первой попавшейся акелины.
Юную авидронку приняли с распростертыми объятиями и предложили подписать кабальный договор. Потом оплатили долги ее отца, облачили девушку в дорогие одежды, водрузили на голову бронзовый венец люцеи, а на шею — гранатовое ожерелье. Теперь Андэль навечно принадлежала Инфекту и должна была дарить любовные ласки любому мужчине, который внесет за удовольствие соответствующую плату.
Когда молодые люди закончили работу, уже смеркалось. Чапло остался доволен: для него двадцать корзин плодов — весьма существенное подспорье. Андэль позвала ДозирЭ купаться, тот с радостью согласился, так как весь взмок и устал, и они отправились к озеру.
Удолия безбрежной гладью возлежала в фиолетовой закатной дымке. Прямо водное пространство, поддернутое всплесками и свечением тучной мошкары, уходило в бесконечность, по сторонам теснились на линии горизонта нависающие утесы и черные леса. Утомленное жарким днем, озеро наслаждалось внезапной прохладой. Истощенное сильными испарениями, за день утолив жажду тысяч животных, оно покойно отдыхало, мирно восполняя запасы внутренними источниками. Какое блаженство — вот так нежиться в уютном ложе своих бескрайних берегов в предночной истоме!
ДозирЭ поразился увиденной красоте. Долгое время он в удивлении стоял на берегу, слушал таинственные вечерние звуки, вдыхал непривычные запахи, наблюдал за яркими закатными мазками, разукрасившими небо и воды. Он опомнился лишь тогда, когда увидел невдалеке обнаженную Андэль. Маленькая богиня озерной заводи вступила в теплое марево по колено, и по искристой глади скользнуло ее неясное отражение.
Теперь внимание ДозирЭ было приковано к тонкой фигурке. Она напомнила ему одну из статуй знаменитого ваятеля Неоридана, которую он как-то видел в одной из зал Форума Искусств. Юноша впервые видел столь совершенное женское тело: точные линии, плавные переходы, соразмерные притягательные формы.
Девушка оглянулась и призывно взмахнула рукой. ДозирЭ немедля скинул одежды и последовал за ней.
Они долго плескались и плавали недалеко от берега. ДозирЭ пытался настичь девушку, но ему ни разу не удалось даже прикоснуться к ней: Андэль оказалась великолепной пловчихой и непревзойденной ныряльщицей. Много раз молодой человек пытался пленить светлокудрую шалунью, но каждый раз, появляясь на поверхности, он не обнаруживал ее на прежнем месте. Вынырнув в последний раз, ДозирЭ заметил, что солнце село и озерную гладь освещает только синеокая Хомея.
Пошатываясь от приятной усталости, купальщики вышли из воды.
— Как ты прекрасна, Андэль! Будто статуя Неоридана! — восхищенно произнес ДозирЭ и взял в руки тонкую кисть девушки. Ее нежная ручка затерялась его в больших мозолистых ладонях.
Андэль, загадочно улыбаясь, подняла глаза. Перед ней стоял атлет с мощным торсом и крепкой мускулистой шеей. На лице над губой вздулся некрасивый шрам, но большие чувственные глаза горели неистовым огнем.
Девушка высвободила руку и отступила назад. Юноша был высок и сухощав, его влажная шелковистая кожа в свете Хомеи отсвечивала бронзой.
— Я рождена, чтобы быть люцеей. Все так говорят, — наконец произнесла Андэль. Она вновь приблизилась к мужчине и коснулась ладонью его груди, потом дотронулась до плеча, скользнула пальцами по линии ключиц.
— Почему именно люцеей? — удивился ДозирЭ, млея от прикосновений.
— Чтобы моя красота была доступна всем, чтобы люди могли ею любоваться, словно работами Неоридана.
ДозирЭ был больше не в силах сдерживаться и опустился на колени. Он наклонился и коснулся губами земли, а потом стал шептать старинную молитву.
— …Эгоу, свет ночи, Хомея божественная! Возгорайся огнем призывным, влекущим в таинство любви. Подтолкни несчастных к пропасти! — закончил он и с мольбой в глазах обратил свой взор к девушке.
Лицо Андэль осветилось счастливой улыбкой. Возжелав того же, она продолжила древний обряд, воздев руки к небу:
— Великая Хомея, родительница наша! Даруй нам мгновения счастья!
И длилась ночь бесконечно. И играло на лицах безумцев сияние Хомеи. И сгорали сердца, сжигаемые огнем. И терялся ДозирЭ, в первый раз исполняя волю природы. И смеялась Андэль, и шептала ему на ухо подсказку. А вокруг, искрясь алмазами, кружила звездная пыль.
Глава 4. Из-за Темного океана
Два года назад, в трех тысячах итэм от Авидронии, на острове Нозинги, личные жрецы Фатахиллы совершали обряд жертвоприношения:
— О, сердце наше, Громоподобный Фатахилла! Интол всех интолов странствующих племен флатонов и народов Темного океана! Ты — глаза наши, голос наш, мысли наши! Мудрость тысячелетий на твоих устах. Падаем ниц перед щедрой Хомеей, матерью твоей, дабы даровала тебе в борьбе с врагами победу! — Жрецы закончили молитву, и помощники подвели к жертвенному месту два десятка одногорбых верблюдов. Брызнула кровь из-под ножей — несчастные дромадеры пали замертво. Теперь Хомея будет довольна.
Фатахилла первым опустил голову, оторвав взгляд от дымчатого диска Хомеи, и поднялся с колен. На полах своей меховой мантии он заметил несколько капель «священной» верблюжьей крови и поморщился. Флатоны без войны скоро превратятся в робких землепашцев и травоедов. Во времена правления отца в жертву приносили по нескольку тысяч человек. В крови купались, точно в океане. Он, Фатахилла, был тогда ребенком, но хорошо запомнил бурые лужи, в которых увязал по щиколотку. А сейчас? Воинственных флатонов умиротворяет кровь нескольких жалких верблюдов!
Вслед за Фатахиллой встали с колен прочие интолы, принцы и вожди. Все они были флатонами, все с одинаково бледными лицами. Следуя за предводителем на почтенном расстоянии, они поднялись на холм, где расселись на мягких шкурах и получили от полуобнаженных рабынь вино и угощения.
Фатахилла водрузил на голову шарпер — высокий головной убор, обтянутый крокодиловой кожей, и воссел на свой походный трон, который еще называли Синим троном, поскольку он был отлит из паладиума и украшен крупными драгоценными камнями голубого и синего цвета. Многочисленная охрана, высокорослые и крутоплечие воины, тут же обступила его двойным кольцом. Громоподобный, как вот уже тридцать лет величали Фатахиллу, с высоты взгорья оглядел равнину, которая простиралась внизу. Там, насколько хватало глаз, тянулась бурая степь, чуть подернутая синевой низкорослого кустарника. Кое-где она была изрезана оврагами и дождевыми промоинами, а на линии горизонта виднелась цепь горных вершин.
Слева от Фатахиллы, в пятистах мерах, начиналась линия мощных укреплений. Глубокие рвы, ряды деревянного частокола с острыми железными наконечниками и прямоугольные водоемы, между которыми оставили лишь узкие проходы, были расположены перед высокой насыпью. На гребне вала возвышалась каменная стена с высоким парапетом, множеством узких бойниц и чередой круглых башен. Стена прямой линией тянулась на несколько тысяч шагов и внезапно обрывалась.
Фатахилла подал знак, подзывая к себе Бузилл Арагосту — Первого Принца флатонов, и все расступились, пропуская знатного военачальника. Бузилл Арагоста приблизился к трону и в почтении склонил голову.
— Начинай, и пусть Хомея благосклонно примет души тех, кто сегодня погибнет! — приказал Фатахилла. Воин поклонился, готовый исполнить волю своего повелителя.
Вскоре раздался глухой треск барабанов, и со стороны степи появились многочисленные конные и пешие отряды. А на стенах укреплений показались защитники в высоких сияющих шлемах. Они быстро заняли условленные позиции и с волнением наблюдали за приближением противника.
Колонны остановились в тысяче шагов от стены. Барабанная дробь зазвучала чаще: это был, несомненно, сигнал. Отряды тут же рассыпались — будто все разбежались кто куда, однако вскоре стали отчетливо вырисовываться очертания боевых наступательных линий. Со стены дали первый залп. Горящие снаряды, пущенные из метательных механизмов, упали, не долетев до первой шеренги. Еще громче забили барабаны, и штурмовые отряды с дикими воплями и волчьим завыванием устремились к укреплениям.
Сначала к стене приблизились небольшие группы легковооруженных всадников и принялись пускать стрелы, метясь в щели бойниц. Эти лучники, стреляя на ходу и из разных положений, без остановки маневрировали; казалось, они демонстрируют свое мастерство не потому, что этого требует бой, а затем, чтобы блеснуть своей выучкой перед сановными зрителями. Со стены ответили градом разящих стрел и камней. Вскоре, явно не ожидая столь ожесточенного отпора, конные стрелки в замешательстве отступили, потеряв больше четверти воинов. Атака, очевидно, захлебнулась, и Фатахилла насупился и сузил глаза, что для тех, кто его хорошо знал, было признаком сильнейшего недовольства, предвестником тяжелейших последствий — возможно, жестокой расправы над провинившимися военачальниками и воинами.
Вслед за всадниками на оборонительные сооружения накатила волна пеших лучников и пращников. Многие из них провалились в «волчьи ямы», но оставшиеся, прикрываясь плетеными щитами в рост человека, продолжали наступать. Наконец, поставив щиты на землю и спрятавшись за ними, они буквально обрушили на защитников дождь из стрел и свинцовых пуль. На этот раз защитникам пришлось туго.
Под прикрытием этой атаки к укреплениям подобрались мастеровые с инструментом и штурмовыми лестницами. Они быстро засыпали «волчьи ямы» и водоемы, забросали рвы и уничтожили частокол. Многие из них гибли, но на это никто не обращал внимания: всё было подчинено только штурму.
С высоты холма предводители флатонов продолжали наблюдать за кровопролитным действом. На самой вершине в одиночестве восседал Фатахилла. В стороне, чуть ниже, толпились наместники его земель — интолы, принцы и вожди.
Вместе с флатонами за штурмом следили несколько человек в континентальных одеждах. Лица их, в сравнении с белыми, как снег, лицами островитян, казались совсем темными. Это были приехавшие издалека, с материка, обласканные Фатахиллой гости. Один из них занимал самое удобное для обзора место, держался независимо и не выказывал почтения белолицым интолам — низкого роста, очень толстый, на тонких ножках, сутулый и с большой безобразной головой. Весь он был неимоверно волосат — грудь, шею, руки, пальцы рук, уши покрывала буйная растительность… Даже из его носа торчали во все стороны непокорные пучки черных волос. Его звали Хавруш — он приходился родным братом Тхарихибу, правителю Иргамы.
Повинуясь общему настроению, Хавруш с большим интересом наблюдал за происходящим, как будто был свидетелем настоящего сражения, а не устроенного щедрым Фатахиллой представления. Время от времени, не думая о хороших манерах, он нервически выдергивал пальцами из носа тугие волоски. И всё же не боевой азарт, а глубокая обеспокоенность и потаенный, почти животный страх были основными чувствами, всецело завладевшими его сердцем. Ничего себе учения! Ничего себе маневры! В сотне шагов от него пятьдесят тысяч флатонов, слепо покорившись воле Громоподобного, беспощадно, с невиданной ожесточенностью уничтожали друг друга. Ни тебе деревянных мечей, ни копий без наконечников, ни затупленных стрел… Никаких условностей, никакого, даже самого невинного, показного милосердия! Всё всерьез. На что же тогда способны миллионные полчища белолицых в настоящей битве? Что будет с континентом, если эти дикари, эти ужасные, как они сами себя называют, воины Темного океана вырвутся на просторы Междуречья?
Тем временем штурм продолжался. Стрелки и мастеровые сделали свое дело: главные атакующие отряды беспрепятственно подобрались к самым стенам, приставили лестницы и один за другим потянулись наверх, прикрываясь от дротиков и камней небольшими щитами. Защитникам укреплений поначалу удалось опрокинуть несколько десятков лестниц, но на их месте появились новые — теперь уже сотни лестниц были приставлены к стенам и по ним с пронзительным волчьим воем ловко карабкались тысячи флатонов. От этого жуткого завывающего многоголосья Хаврушу было особенно не по себе…
* * *
Вечером того же дня Фатахилла, едва пригубив вино, первым покинул пиршество, устроенное в честь успешного штурма, и уединился в своем походном шатре.
Бронзовые факельницы в форме морских драконов неярким огнем освещали его покои. Деревянные идолы — домашние боги — не отводили пустых глазниц от хозяина жилища. Потупив взоры, у входа, в ожидании распоряжений, стояли на коленях две красивые рабыни. Здесь, в шатре, можно было спокойно подумать.
Фатахилла, хотя и не подавал виду, остался доволен маневрами. Стена пала довольно быстро, а ведь столь скорой победы никто не ожидал. Понадобилось полгода, чтобы при помощи лазутчиков подробно изучить Великую Подкову — знаменитую авидронскую оборонительную стену, оценить ее сильные и слабые стороны, построить точно такие же укрепления (небольшую их часть), обучить гарнизон. И всё ради сегодняшнего дня. Да, сегодня флатоны убедились, что авидронскую Великую Подкову можно штурмовать. Миф о ее неприступности теперь развеян в прах.
Рано или поздно храбрые воины Темного океана переправятся на материк, быстро пересекут Междуречье, приблизятся к Великой Подкове, атакуют ее сразу во многих местах и быстро захватят. Потом сровняют с землей стены и башни, а на развалинах высадят бамбуковые рощи. Уничтожив укрепления авидронов, принцы и вожди вырвутся из Междуречья, быстро преодолеют Малльские горы и широким бурлящим потоком устремятся в глубь континента, прежде всего, в Авидронию, в ненавистную Грономфу. А уж оттуда разольются по всему континенту и будут везде нести рабство и смерть.
От этих будоражащих мыслей на лбу Громоподобного выступила испарина. Он промокнул лицо шелковым платком и склонился над картой материка работы авидронского тхелоса-географа, которая состояла из из соединенных в одно целое четырех больших листов…
Около пятисот лет назад плоты нескольких крупных племен флатонов прибились к побережью острова Нозинги. Отважные воины-скотоводы прибыли с соседнего континента, преодолев бескрайние просторы Темного океана, а с собой они привезли женщин, детей, стада, рабов и весь свой нехитрый скарб. Их родина — материк, где они родились, стал тесен неутомимым завоевателям: соседние народы покорены и обращены в рабство, их города разрушены, земли поделены между вождями.
Высадившись на Нозинги, флатоны долго принимали его за материк — конечную цель своего путешествия. Остров и правда был настолько велик, что многие считали его и называли материком. Это счастливое заблуждение воинственных пришельцев, возможно, и спасло большинство народов другого континента от порабощения.
Остров Нозинги населяли мирные бионриды — древнейший народ, подчиненный воле одного славного правителя. Уже в то время просвещенные островитяне возводили города, строили быстроходные корабли. Флатоны, с детства прекрасные наездники и великолепные лучники, в нескольких битвах легко разбили наспех собранную неумелую армию бионридов, затем разрушили их города, многих убили или обратили в рабство. Те, кому удалось бежать с острова, использовали для этого плоты, лодки и малые корабли. Переплыв пролив Артанела, они оказались на материке и некоторое время кочевали, постоянно подвергаясь нападениям со стороны местных племен, а потом осели в дельте реки Анконы.
Флатоны обосновались на острове, но не собирались останавливаться на достигнутом и принялись готовиться к вторжению на континент. Постепенно к ним присоединились десятки племен их собратьев, также прибывших на больших парусных плотах из-за океана. Но прошло еще целое столетие, прежде чем на равнинах Междуречья показались неутомимые лошади флатонов, погоняемые белолицыми всадниками…
Фатахилла взял лущевый стержень, используемый для письма, и стал в раздумье обводить на карте границы родного острова, части континента, территории других стран. Внизу карты, отделенный от континента узкой полоской пролива, располагался остров Нозинги; он напоминал полустертый след стопы на песке и был не менее двух с половиной тысяч итэм в длину, а шириной — примерно четверть от длины. Едва ли не всю карту занимал сам континент, напоминавший разложенную на земле баранью шкуру. Если переплыть пролив Артанела (в самом узком месте около ста итэм), то вскоре будешь у Алинойских гор, а потом окажешься на равнине, называемой Междуречьем. Здесь с правой стороны по широкому руслу течет река Анкона, на всем пути подпитываясь потоками из десятков озер и извилистых речек; с левой стороны бежит Голубая река. Между этими реками не менее тысячи итэм; десятки народов населяют это огромное пространство. Тут множество свободных городов — своеобразных маленьких государств со своими подданными, армией и казной… А ближе к центру континента, сразу после Междуречья, путь преграждает Великая Подкова, потом простираются Малльские горы, где проживают заносчивые и глупые полудикие племена, а далее располагаются просторные владения Авидронии…
Фатахилла с нажимом обвел границы Авидронии. Он не успел замкнуть линию. Стержень сломался, и вязкая жидкость темно-красного, почти черного цвета попала на пальцы. Рабыня поднесла чашу с водой, и флатон тщательно омыл руки.
Нет, великих переселенцев больше не может устраивать какой-то остров! Нужна новая кровь, новые земли, новые рабы. Авидрония — вот главная цель! Страна, накопившая за тысячелетия огромные богатства. Кто не знает о Дереве Жизни, кто не слышал легенды о грономфском золоте, о копях Радэя? Кроме того, Авидрония находится в самом сердце континента: оттуда будет сподручно идти войной на любую страну, можно будет всей своей мощью обрушиться на каждую из этих бездарных, ослабевших в междоусобных войнах интолий. Выслав конные орды вперед, наверняка удастся легко захватить все! Всех! Подчинив себе весь континент, можно осесть в Грономфе, во дворце авидронских правителей, и по своему разумению править захваченными землями. Так когда-то поступили знаменитые предки флатонов: на протяжении сотен лет вели войны, вели до тех пор, пока окончательно не завоевали всю сушу там, за Темным океаном.
Вот уже три попытки флатонов закрепиться на континенте не принесли результата. Авидронам сопутствует удача. Только один раз удалось осадить Грономфу, но ворваться в город так и не получилось, несмотря на шестнадцать штурмов, в которых полегло свыше миллиона воинов Темного океана.
Что ж, время настало. Теперь или никогда. Правители половины стран склоняются перед Фатахиллой и мечтают о дружбе. Нет для них звания более желанного, чем «друг и союзник флатонов». Те же, кто спрятался, надеясь отсидеться за толстыми стенами городов и полагаясь на доблесть своих армий, зря тешат себя и своих подданных надеждами. Все знают, что каждый мужчина-флатон — храбрый неутомимый воин. Один миллион таких воинов, три миллиона, пять… Кто устоит перед такой мощью? Но управлять такой силой непросто.
Еще немного, и в отсутствие ВРАГА вожди флатонов набросятся друг на друга. Перегрызутся, в который раз перекраивая тесные для такого количества вождей земли Нозинги. А потом, глядишь, доберутся и до своего предводителя, как уже было однажды. А этого нельзя допустить! Им нужен великий ПОХОД и главный ВРАГ. Пусть против него они направят всю свою силу и злобу.
Фатахилла давно уже решил, точно так же, как до него решали все его предшественники, что этим ВРАГОМ будет Авидрония.
Фатахилла не сразу вернулся из мира своих неистовых грез.
В шатер неслышной тенью проник слуга. Беззвучно ступая по мягким шкурам, он приблизился к повелителю и, склонившись, произнес только одно слово: Хавруш.
Громоподобный накрыл одной половиной карты другую и при помощи рабынь поудобнее расположился на мягких подушках, обтянутых черным шелком и расшитых золотыми лепестками. На пороге, у входа, показалась согбенная фигура Хавруша. Этот смешной человечек являл собой полную противоположность мужчине-флатону: бесформенное тело на тонких скрюченных ножках, узенькие плечи, гигантский живот, необъятный зад.
Фатахилла с трудом подавил внезапно вспыхнувшее чувство омерзения; глаза его, потемневшие было, вдруг заискрились. Он выставил вперед ногу в коротком полотняном сапоге, проявляя к гостю милость и оказывая ему честь.
Хавруш немного помедлил, будто в чем-то сомневаясь, однако потом, не разгибая спины, смешно переступая ножками в остроносых сапожках, быстро засеменил к хозяину шатра и смиренно припал к его ногам. Полами своей богатой одежды, не щадя тонкой шелковой ткани, он тщательно вытер сапог властелина флатонов. После этого ему, вопреки обычаю и на удивление прислуге, разрешили присесть. Иргамовский посланник опустил свои могучие ягодицы на указанное место и начал речь:
— О Громоподобный! Ты — единственная надежда нашего многострадального народа. Преклоняемся перед тобой, верным другом Иргамы. Преклоняемся перед величием твоим и величием твоих славных предков, чьи подвиги навеки остались в наших сердцах. В который раз заклинаем о прощении за ошибки наших праотцев, которые по глупости собственной и по навету подлых авидронов не предвидели чистоту помыслов воинов Темного океана. Проливаем горькие слезы над прошлым, но надеемся на светлое будущее, украшенное повсюду твоими славными стягами, о самый мудрый правитель из всех правителей Шераса! Интол Иргамы, мой брат Тхарихиб, предан тебе бесконечно. Он просит не гневаться и принять сей скромный дар…
С этими словами Хавруш суетливо сунул руку в одежды и вынул из потайных складок костяной футляр, усыпанный изумрудами. Фатахилла скучал, когда выслушивал обычные для посланцев с материка витиеватые похвалы и уверения в союзничестве, но при виде коробки алчно сузил левый глаз. Гость открыл крышку и протянул подарок хозяину шатра. На дне футляра лежал серебряный жезл, усыпанный черными алмазами.
— Этот жезл — символ власти Иргамы. Интол иргамов обязан не выпускать его из рук. В чьих руках жезл — тот и правит страной, — пояснил Хавруш.
Фатахилла внимательно осмотрел это сокровище, но тут в отблеске пламени внезапно блеснул перстень на пальце Хавруша. Это заиграл на свету большой зеленовато-голубой камень в золотой оправе — драгоценный лотус. Сияние лотуса всегда магическим образом приковывало взор Громоподобного, вот и на этот раз он не удержался от того, чтобы не бросить на волшебный камень жаркий выразительный взгляд.
Хавруш некоторое время держал футляр в руках, но Фатахилла не спешил принимать драгоценный дар, в данной ситуации не обладающий никакой реальной силой, а лишь символизирующий нижайшую покорность. Гость бережно поставил коробку у ног хозяина шатра и бледный, расстроенный, вернулся на место, не забыв тайком повернуть злосчастный перстень камнем внутрь.
— Передай Тхарихибу мою благодарность. Однако я предпочел бы получить этот подарок от него самого! — сказал Фатахилла.
— Я обязательно передам, но ты же, величайший, наверное, не знаешь… — отвечал Хавруш. — Забота о нуждах страны отняла много сил у моего брата. Он заболел песчанкой и теперь лежит в бреду. Поверь, Тхарихиб несколько раз порывался подняться и поехать к тебе лично, но был настолько слаб, что я удержал его от этого безрассудного поступка. Путь далек, лежит через Авидронию, а авидроны только и мечтают о том, чтобы уморить интола Иргамы.
— Стоит ли так бояться авидронов? — Фатахилла был удивлен. — Насколько я понимаю, ваши страны прекрасно соседствуют. Авидроны построили Тхарихибу крепость Кадиш, получив за поставки камня и работу двести пятьдесят тысяч берктолей — наверное, иргамы разучились возводить стены. Иргама именно в Авидронии закупает хлеб, ячмень, онис, шелк, тоскан, соль, звездный камень, серебро, медь… — будто вокруг пустыня, а не земли с процветающими торговыми городами.
Хавруш не сомневался в осведомленности Громоподобного, и всё же он был поражен точностью его знаний и памятью, особенно настораживало его внимание к Кадишу. Ведь именно для того, чтобы обезопасить себя от нападения флатонов, иргамы решились на этот грандиозный проект, возвели при помощи просвещенных соседей неприступную цитадель с высокими толстыми стенами и башнями. Но Кадиш был только началом плодотворного сотрудничества — позже Иргама и Авидрония договорились в случае явной угрозы со стороны флатонов объединить и военные усилия.
«Интересно, — подумал Хавруш, от страха у него подкатывал ком к горлу, — знает ли Фатахилла о том сговоре между Тхарихибом и Алеклией? Тщедушный, бесхарактерный, погрязший в пороках братец — самый бездарный правитель из существовавших, успел настолько всё испортить за годы своего правления, что теперь непонятно, как и выпутываться. Сам не поехал, испугался — меня отправил. И вряд ли его заботило, вернусь я из дальнего путешествия или нет. Умолял помочь, жезл власти зачем-то отдал — а ведь двадцать лет не выпускал его из рук!»
Громоподобный, сидящий на возвышении и окруженный мрачными идолами с пустыми глазницами, своими безмолвными советниками, выглядел в свете факельниц каким-то зловещим потусторонним существом. У него было правильное почти красивое лицо, и даже не такое белокаменное, как у его соплеменников, лицо, удачно воплотившее внутренние свойства — твердость характера и неудержимую воинственность, и лишь с тем избытком форм, которые свойственны этому народу, но внешний его облик определял, прежде всего, взгляд — глубокий, проницательный, испепеляющий. Сила внушения этого повелительного взгляда была настолько велика, что, казалось, заставляла любого безвольно цепенеть и раболепно подчиняться. Повинуясь магической силе этих глаз, Хавруш униженно внимал каждому слову Фатахиллы — еще бы, перед ним был самый ужасный тиран, которого видывал свет, — и каждое мгновение ощущал острую опасность, исходившую от собеседника. У него даже резко и непривычно заболело в груди. Он не думал о том, как сейчас выглядит, и не знал, что в своем глупом рабском подобострастии, к которому, к слову сказать, не имел возможности пристраститься, будучи вторым человеком в своем государстве, выглядит более чем ничтожно, вызывая у своего собеседника устойчивое чувство отвращения.
— Ты прав, пророк Шераса, — тяжело вздыхая, оправдывался Хавруш, — Тхарихиб вынужден вести дела с Авидронией. Жадный сосед давно опутал нас своими осьминожьими щупальцами. Не подпускает к Анконе, захватив наш старинный город Де-Вросколь Нисус Периди, лишил флота, взял под защиту ларомов — мерзких пожирателей детей, несколько сот лет назад поселившихся на наших исконных землях. Даже в самой Иргаме многое принадлежит авидронскому Инфекту: земли, рудники, каменоломни, кузницы, мастерские, лавки, дворцы и даже акелины…
Фатахилла слушал иргамовского посланца с неподдельным вниманием, однако возникающее изредка на его лице выражение сочувствия было наигранным. Он скучал и скучал, прежде всего, потому, что прекрасно обо всем знал, в том числе и о том, почему Тхарихиб не приехал сам. Обширная, хорошо оплачиваемая сеть доносителей по всему континенту и еще множество добровольных соглядатаев регулярно снабжали его всей необходимой информацией.
Тхарихиб был правителем трусливым и бездеятельным. Из двух отпрысков монархической династии Тедоусов он был старшим и поэтому по праву завладел жезлом власти после смерти отца. На роль интола больше подходил Хавруш — младший сын, умный, энергичный и целеустремленный, но судьба распорядилась иначе. Тхарихиб Лучезарный, как он в начале правления повелел себя называть, распоряжался властью бездарно, непредсказуемо, неоднократно подвергая опасности не только свой народ, но и высшую знать, которая всегда всецело его поддерживала и только благодаря которой он победил в нескольких войнах и разбил гигантское войско восставших рабов. Всё его сумасбродное поведение, часто граничащее с безумием, не вязалось с представлением об облике благородного властителя из древнего рода Тедоусов и слабо согласовывалось с государственными интересами. За первые десять лет правления в два раза упал денежный курс, разорились землевладельцы, опустели от голода и болезней города. Непомерные поборы и безнаказанность жадных наместников, чинивших повсюду произвол, окончательно разорили страну, сделали государственное хозяйство чуть ли не натуральным. Теперь подати собирались хлебом, вином, уксусом, свининой, луком и трудовыми повинностями, к тому же постоянно уменьшалось количество плательщиков, тем паче что интол освободил от податей много категорий граждан. И вот уже вместо золотых берктолей и паладиумных иргамок, в которых когда-то не испытывали недостатка рачительные иргамовские правители, казна заполнялась низкопробной бронзой и медью. Тхарихиб, прозванный в народе Разорителем, казалось, не замечал бедствий и горестей, постигших людей и страну. Всё свое время он проводил в шумных пирах либо на охоте. Последние средства тратились на переустройство Солнечного дворца в Масилимусе, закупку в Авидронии отделочного камня, дерева ценных пород, дорогих украшений.
Хаврушу была поручена армия, и это была единственная область, где иргамы преуспели. Младший брат интола провел военную реформу по авидронскому образцу, увеличил в несколько раз количество партикул (густонаселенная Иргама никогда не испытывала нужды в мужчинах-новобранцах, которым достаточно было лишь того, чтобы их кормили), снабдил отряды вооружением и провиантом, построил множество военных лагерей и пограничных крепостей, укрепил города и, прежде всего, столицу. Несколько завоевательных походов ознаменовались яркими победами; в последнем походе откуп, на который согласилась поверженная Иргамой страна, превзошел все ожидания. Трофеи едва уместились на пяти тысячах повозок, а невольничьи рынки заполонило такое количество новых рабов, что некоторое время их раздавали бесплатно.
Постепенно Тхарихиб перестал вовсе интересоваться страной и только заботился о собственных усладах. Он не пытался что-то изменить — его всё устраивало, только испытывал постоянный страх перед своим грозным соседом — Авидронией, во всем ей потакая. А еще больше он опасался нового нашествия флатонов: его с неизменным постоянством предрекали дворцовые предсказатели. Все нити власти со временем оказались в руках Хавруша, который и стал на деле править страной. Тхарихиб же погряз в пороках и низменных страстях, и об этом говорили во дворцах всех правителей. Говорили, что интол Иргамы устроил в подвалах Солнечного дворца акелины с сотнями рабов и рабынь, где день и ночь потворствовал самым гнусным своим желаниям. Верные люди сообщали, что после таких оргий из дворца тайком вывозили две-три повозки, наполненные едва прикрытыми соломой голыми телами убитых под пытками мужчин и женщин…
Все это Фатахилла знал. Он знал, что больше всего на свете жалкий Тхарихиб боится авидронов, поэтому ни за что не предпринял бы поездку на остров Нозинги. Но слабовольный интол трепещет и при одном упоминании о флатонах — разве мог он не откликнуться на настойчивое приглашение Фатахиллы? Поэтому Тхарихиб и прислал своего тайного переговорщика — Хавруша. Именно этого Громоподобный и добивался.
— Хавруш, не боишься ли ты разгневать Хомею столь длинными и столь бесполезными речами? — перебил Фатахилла. — Не плачем, а только храбрыми деяниями можно изменить судьбу. Ты ненавидишь авидронов, и ненависть твоя, клянусь праотцами, справедлива. В этом флатоны — твои верные союзники. Хочешь — отомсти им!
— Как я могу им отомстить? — испугался иргамовский посланник. — Сегодня авидроны сильны как никогда. Только их полевые армии насчитывают пятьсот тысяч человек. А укрепления, а крепости?.. А Берктольский союз, в котором, кстати, Иргама тоже состоит?.. Совет Шераса наверняка примет решение прийти Авидронии на помощь… Нет, конечно, наши партикулы непобедимы, но Тхарихиб никогда не решится…
Фатахилла нетерпеливым жестом заставил Хавруша замолчать. Вождь флатонов вытянул ногу и пяткой резко захлопнул крышку футляра с иргамовским жезлом власти. Его тяжелый взгляд скользнул по лицу Хавруша.
— Забудь о Тхарихибе, ибо не ему решать судьбы людские! То, что я сейчас тебе расскажу, — тайна, которую знают только самые преданные мне люди. Тайна, из-за которой погибли многие, случайно услышав то, чего им никак не следовало слышать. Но прежде я хочу понять: со мной ли ты, Хавруш? Готов ли ты стать моим верным единомышленником? Готов ли навсегда изменить свою судьбу, вместе со мной повернуть время вспять? Если нет — уходи, я отпущу тебя. Только знай: скоро весь мир изменится. Ваш материк ждет такое головокружительное переустройство, что все моры, войны и катастрофы за всю его историю покажутся вам легкими неприятностями. И тогда пеняй на себя, потому что наши пути обязательно пересекутся… Если останешься, учти: назад дороги не будет. А если когда-нибудь вздумаешь меня предать — запомни: жить после этого тебе останется совсем-совсем мало. Не успеешь и помолиться. А умрешь самой страшной смертью, которую только можно вообразить!
Растерянный Хавруш внешне не утратил самообладания, лишь заерзал на подушках, выгадывая время. Чего-то подобного он, конечно, ожидал, но никак не предполагал, что всё разрешится так просто и так страшно. Ну что ж, рано или поздно каждому человеку приходится делать решающий выбор!
— Я слушаю тебя, Фатахилла. Можешь мне доверять, как самому себе, клянусь Слепой Девой!
— Ты скор на обещанья, Хавруш. Смотри же, не пожалей… Ведаешь ли ты о великом предназначении флатонов? Они рождены, чтобы повелевать всем прочим миром. Так писано в божественном послании, высеченном на камне, который три тысячи лет назад упал прямо с неба на землю. Флатоны — дети Божьи, они явились свету, чтобы избавить Шерас от тех, кто произошел от грязного зверя. Знаешь ли ты, для чего Хомея полтысячи лет назад указала моим предкам путь к острову Нозинги? Чтобы помочь вашему материку обрести наконец своего спасителя, сурового, но справедливого. Чтобы всем народам указать путь истинный, вызволить слабых и неразумных из плена наивных заблуждений.
Хавруш, ты же видишь, что людьми правят бесконечные пороки. Что болезни человеческие передаются из поколения в поколение, заражая целые страны. Если ничего не делать, скверна вырождения охватит весь материк, каждый город, каждое селенье. А спасенье всем — флатоны, небесные создания. Их тела крепки, а помыслы чисты. Их души божественны, ибо принадлежат Хомее. Их семя священно, а потому, попадая во чрево женщины, дарует Шерасу здоровое дитя.
Ты здесь говорил об авидронах. Знаешь ли ты, что их прародители вышли из лесов звероподобными? Наши жрецы уже определили, и их слова не подвергаются сомнению, что авидроны произошли от двух животных: опоссума и ядозуба. И доказательств этому множество. Например, несчастные поклоняются не богам, а своим правителям, которые лишь выдают себя за божественные создания. Или взять болезни, от которых в Авидронии вымирают целые города. А акелины, где они день и ночь предаются разврату? А отвратительная еда, которую они потребляют? А цвет их глаз и строение носов? Разве всё это не доказывает их примитивное звериное происхождение?
— Да-да, конечно, — кивал головой потрясенный Хавруш.
— От Авидронии звериная зараза распространяется дальше, во все стороны — ведь они везде протянули свои каменные дороги, плавают на кораблях, перелетают по воздуху на воздушных шарах. Неудивительно, что со временем люди стали намного больше страдать, хирея телом и душой. А книги? Самое ужасное изобретение последних столетий…
Флатоны много лет ждали, когда наступит их время. И вот оно пришло. Сегодня во время жертвоприношения был знак свыше — все мы были этому свидетели. Хомея сказала: пора, пора рассчитаться с коротковолосыми за всё их безбожие, за все их кровавые преступления! Да свершится возмездие! Десять миллионов флатонов готовы связать плоты и переплыть пролив Артанела. Наша цель — Авидрония.
Готов ли ты, Хавруш, выступить вместе с нами?
Вождь флатонов, пристально вглядываясь в лицо Хавруша, наклонился к нему.
— О Громоподобный! — вдруг воскликнул Хавруш. — Нет в мире слаще слов, чем те, которые я сейчас услышал. Будь спокоен, я ненавижу авидронов и преклоняюсь перед храбрыми флатонами. Я сделаю все, что от меня потребуется!
Гость говорил горячо, искренне. Довольный Фатахилла откинулся назад и спросил:
— А Тхарихиб? Не приведут ли его слабости и пороки в лагерь Алеклии?
— Тхарихиб? — Хавруш криво усмехнулся. — Признаюсь тебе: мой брат совсем забросил государственные дела. Так что уже давно все, что у нас происходит, делается по моему приказу или, по крайней мере, с моего ведома. Поэтому можешь не волноваться — я не позволю ему совершить ужасную ошибку. Скажи мне только, как же Берктоль? Ведь в случае твоего нападения на Авидронию страны Берктольского союза обязаны будут направить им в помощь объединенное войско.
— Я уже говорил, Хавруш, что пороки совершенно опутали ваш материк. Да, Берктоль, основанный самыми сильными странами континента, когда-то был могучей силой и однажды сумел помешать флатонам победить. Но теперь настали иные времена. Совет Шераса давно погряз в склоках, все силы теперь уходят на внутреннюю борьбу. Золото — вот единственный бог, которому нынче поклоняется Берктоль во главе с Главным Юзофом Шераса — известным тебе Сафир Глаззом. Поэтому у меня есть все основания утверждать, что Авидрония не получит помощи от союзников, которые, кстати за редким исключением, не питают к ней ни уважения, ни любви и желают скорейшего ее ослабления. Да и кто сейчас решится выступить против флатонов?
Изумленный Хавруш с открытым ртом внимал словам Громоподобного. Глотнув воздуха, он только и успел спросить:
— Но ведь Сафир Глазз известен как человек, который всегда призывал к нападению на флатонов?
Фатахилла иронично скривил губы, вынул из рукава золотой берктоль и бросил его Хаврушу. Гость неожиданно ловко поймал монету и по привычке взвесил ее в руке. На одной из сторон был отчеканен профиль Сафир Глазза.
— Ты невероятно наивен, Хавруш. Напротив, Сафир Глазз — наш лучший друг, он сделает все, что от него потребуется, на благо флатонов. Он уже сумел в Совете Шераса восстановить против Авидронии большинство стран. Правда, авидроны сами многое для этого сделали. Они беспрестанно воюют, расширяют свои границы, нарушая, как это у вас называется, Третье берктольское согласование границ государств. Им платят за военную защиту множество правителей, которые могли бы платить непосредственно Берктолю. Это лишает Берктольский союз значительной части возможных доходов. Да и Алеклия не всегда точно исполняет волю Совета Шераса и этим ставит под сомнение саму необходимость существования Берктоля…
Сафир Глазз — лучший друг флатонов? Такого Хавруш никак не мог предположить. Он считал Фатахиллу затворником острова Нозинги (так его часто называли), не ведающим о том, что происходит на материке. Но всё говорило об обратном: Громоподобный не только был в курсе всех событий, но добрался уже и до Берктоля. А ведь только Берктольский союз был в состоянии спасти континент от нашествия воинов Темного океана!
Сто три года назад пятнадцать стран объединились в военно-торговый союз и основали общее государство, которое назвали Берктолем. Для этой цели объединившиеся страны сообща выкупили земли в долине реки Вантика. Посреди безлюдных равнин выросли золотые дворцы, храмы и неприступные крепости. Красоту светлых городов оберегали мощные линии укреплений.
Страны-участники образовали так называемый Совет Шераса и назначили туда своих представителей — Юзофов. Первый закон, который они издали, был закон о новом летосчислении. Теперь полагалось заново начать отсчет времени — со дня основания Берктольского союза.
Берктоль стал чеканить собственную золотую монету, собрал под единое начало огромную объединенную армию и взял под защиту многие страны. Совет Шераса — сила, которой невозможно было что-либо противопоставить, вершил судьбы целых народов. При помощи Берктоля были усмирены лимские пираты, свирепствовавшие в водах Темного океана, остановлены флатоны и орды кочевников с полуострова Бирулая.
С тех пор прошло сто три года. Города Берктоля разрослись. Теперь в Берктольский союз входили представители множества полисов. Авидрония, один из основателей этой общей страны, со временем растеряла большую часть своего влияния. Отношения между Авидронией и Юзофами стали весьма напряженными, в самом Совете наметился раскол — Алеклия постоянно выказывал крайнее недовольство новыми торговыми законами, а еще обвинял Берктоль в том, что тот недостаточно серьезно относится к угрозе со стороны флатонов.
Сама Иргама, будучи членом Берктольского союза, принимала в его деятельности минимальное участие. Тхарихиб вот уже шестнадцать лет не платил ежегодные взносы и не выделял в объединенное войско партикул. Представитель Иргамы посещал Совет Шераса на правах «молчальника» и служил на заседаниях всеобщим посмешищем…
— Теперь главное, — продолжал Фатахилла. — Ты должен напасть на Авидронию. Не то чтобы напасть, но сделать такое, чтобы Алеклия сам двинулся войной на Иргаму. Например, сжечь какой-нибудь приграничный авидронский город. Со стороны всё должно выглядеть, будто авидроны развязали захватническую войну. Тогда Совет Шераса будет на твоей стороне. Надо вынудить Алеклию как можно глубже ввязаться в войну, заставить его послать в Иргаму большинство своих партикул. Пусть дойдет до самого Кадиша и возьмет его в осаду. Таким образом, его силы будут отвлечены. Тогда мы и ударим по Авидронии с другой стороны…
Фатахилла наклонился и вынул из футляра жезл иргамовской власти.
— Скажу последнее, Хавруш. Тхарихиб не будет интолом Иргамы. Для этого он слишком глуп и труслив. Во главе этой великой страны я вижу только тебя. Помоги мне, и я сделаю тебя интолом. Вот, возьми себе этот жезл. Если ты поступишь по-моему, то совсем скоро он приобретет в твоих руках реальную силу. Когда же я покорю Грономфу, мне понадобится наместник Авидронии. И им будешь ты. Что скажешь?
Хавруша бросило в пот, от волнения он даже стал задыхаться. Ему вдруг показалось, что воздух раскален до предела, словно в кузнице, и ему захотелось скорее покинуть шатер, немедленно выбежать вон, оставив вопрос ужасного флатона без ответа. Но он остался неподвижен, мокрый насквозь, с каплями мутной влаги, зависшими на кончике толстого носа и на густых бровях.
— Так как? — нетерпеливо повторил вопрос Фатахилла, протягивая Хаврушу жезл власти.
— Я согласен сделать все, что потребуется, но Иргама не имеет достаточных средств для ведения войны. Казна пуста, Тхарихиб разорил ее дочиста. А ведь понадобится много, очень много золота. Армия, оружие, съестные припасы, укрепления…
— Замолчи! — поднял руку Фатахилла. — Не говори больше ни слова. В порту города Бузу ожидают погрузки на корабли триста тысяч берктолей. Возьми всё это золото, Хавруш, и потрать по своему разумению. Это только для начала.
Хавруш поднялся с подушек, низко поклонился и бережно принял от интола флатонов жезл иргамовской власти.
— Повелевай мной, Громоподобный, — сказал он. — Я в полном твоем распоряжении!
Глава 5. По дороге
Авидронские правители испокон веков уделяли особое внимание дорогам. В сто третьем году вся страна была покрыта разветвленной сетью мощеных дорог, которые служили миру и войне. Их прокладывали на насыпях, снабжали водостоками и делали грунтовые ответвления. Для безопасного передвижения армий придорожная местность с обеих сторон очищалась от растительности на сто — двести шагов. Через каждые двадцать итэм высились небольшие, но очень красивые храмы, еще чаще попадались кратемарьи, где можно было подкрепиться, отдохнуть, поменять лошадей или воспользоваться общественным экипажем. Все необходимые для путешественников сведения высекались на Дорожных камнях — своеобразных путевых указателях. К дорогам также примыкали государственные почтовые посты и большие военные лагеря, защищенные каменными стенами и рвами; придорожные поселения разрастались на глазах, если дорога имела важное военное и торговое значение. Ближе к границам возводились могучие крепости и хитроумные оборонительные сооружения.
Расстояние между Грономфой и старинным авидронским городом Бидуни — двести восемьдесят итэм новой каменной дороги — пеший путник покрывал дней за десять-пятнадцать. Пеший военный отряд, не отягощенный обозом, мог одолеть то же расстояние за пять-семь дней. Конечно, конный общественный транспорт передвигался быстрее, и путешествие на нем могло длиться около трех дней. Посыльные почтовых постов, доставляющие свитки государственной переписки, либо меняли лошадей каждые десять итэм, либо передавали свиток по эстафете. Таким образом, важное послание достигало цели меньше чем за день. Почтовый голубь, выпущенный в небо Грономфы на рассвете, появлялся в голубятне почтового поста города Бидуни с наступлением дня.
Примерно в середине путь на Бидуни пересекала другая дорога; она была проложена сравнительно недавно и вела к пограничным рубежам соседнего государства — Иргамы. Переваливая через границу, эта дорога вклинивалась в буйные заросли бесконечных иргамовских лесов, нависала арочными мостами над реками, преодолевала отроги горных хребтов, огибала дикие озера, обходила болотины. Путаясь в собственных изгибах, она всё же добиралась до иргамовской крепости Кадиш — твердыни Тхарихиба, как ее называли.
Ранним утром, двигаясь в направлении Кадиша, новобидунийскую дорогу перешла партикула «Неуязвимые» военачальника Эгасса. У перекрестка, как и полагалось, с одной стороны был установлен огромный Дорожный камень, а с другой — возвышалась пятнадцатимерная статуя оскалившегося льва-воителя, отбрасывавшая большую тяжелую тень.
Первым сюда выехал авангард партикулы — отряд легковооруженных всадников на лошадях серой масти с выкрашенными в темно-голубой цвет гривами и хвостами. Воины двигались рассыпным строем, на большой дистанции друг от друга; одни ехали прямо по середине дороги, другие облюбовали обочину, а кто-то пробирался в густом разнотравье придорожной низины, внимательно осматривая местность. Цинитов было не более сотни — все в красных плащах с черным подбоем поверх легких льняных паррад с железными пластинами на груди. Головы их прикрывали полушлемы с тканевыми зелеными накладками, тонкие железные поручи и поножи больше служили украшением. Впереди, на некотором удалении от основной группы, следовали лучники-следопыты — около пятидесяти человек, у каждого за плечом сложносоставной лук, на перевязи меч, а на правом бедре — кожаный колчан, полный стрел. Одни воины, по двое — по трое углубляясь в лес, вскоре возвращались, другие — вырывались далеко вперед, скрываясь за изгибами дороги. За передовым отрядом двигались всадники, вооруженные самострелами, у которых приклад был вдвое длиннее обычного, а плечи лука необыкновенно широки и искривлены, словно рога. После стрелков ехали метатели топориков, а за ними, замыкая авангард партикулы, — меченосцы.
Последний всадник остановил рысака в самом центре перекрестка и, ловко перекинув ногу через голову лошади, соскочил на землю. Присев, он нарисовал на мощенной камнем дороге стрелу, наконечник которой указывал в направлении движения авангарда — на Кадиш, а рядом начертал какие-то тайные знаки. Поднявшись и отступив на шаг, он с удовлетворением осмотрел свою работу и, так же играючи вскочив в седло и поправив притороченную к нему связку дротиков, сильно выслал коня вдогонку за остальными.
Предрассветное солнце еще только слегка окрасило верхушки деревьев робкой золотистой поволокой, а ДозирЭ, приученный просыпаться затемно, был уже давно в пути. Сперва он долго петлял лесными тропами, надеясь сократить расстояние, пока вновь не выбрался на новобидунийскую дорогу. Тут он приободрил заспанного Хонума чувствительными ударами пяток и быстро нагнал торговый караван, состоящий из нескольких сотен нагруженных свыше всякой меры двугорбых верблюдов, которые один за другим лениво плелись по обочине. Караван сопровождали переговаривающиеся на непонятном наречии крикливые погонщики.
Сначала молодой человек ехал в задумчивости, сильно опечаленный; его сердце полнилось безысходной горечью. Однако свежий ветер в лицо и бегущая перед глазами дальняя дорога мало-помалу отвлекли и приободрили юношу. Чем дальше он удалялся от Грономфы, от ласковой Удолии, тем реже беспокоили его мысли обо всем том, что осталось за спиной, во вчерашнем дне, тем больше он думал о своем будущем, которое представлялось ему, конечно же, героическим.
ДозирЭ несколько раз останавливался на короткий отдых, пока к полудню не подъехал к развилке. На Бидуни надо было ехать прямо, а к иргамовской границе — направо. Он покосился на изваяние льва, отбрасывающее огромную тень на дорогу, остановился у Дорожного камня и внимательно прочитал высеченные на нем надписи.
Собственно, до лагеря Тертапента можно было добраться любым путем — опытный Вервилл подробно поведал об этом сыну. Если ехать в направлении Бидуни, то надо, чуть не доезжая до города, свернуть направо, на хорошую каменную дорогу. Если же двигаться в сторону Иргамы, то итэм через тридцать необходимо съехать на одно из грунтовых ответвлений по левой стороне и далее добираться по дикой местности. Этот путь значительно короче, но таит в себе многочисленные опасности.
Молодой человек некоторое время размышлял, как ему поступить. Наконец, под влиянием здравого смысла он было двинулся по надежной новобидунийской дороге, но тут, в самом центре перекрестка, на каменных плитах заметил какие-то символы и нарисованную стрелу, указывающую в другом направлении. «Это Божье знамение!» — немедленно решил он и повернул Хонума в сторону Иргамы, махнув на прощание рукой грозному льву.
Едва ДозирЭ покинул перекрестие дорог, как ветер донес сюда шум приближающегося отряда: лязг оружия, скрип повозок, хриплые возгласы. Вскоре послышались мелодии лючин и гулкие удары калатушей, а чуть позже на перекресток ступили пешие колонны — основные отряды партикулы «Неуязвимые».
Впереди бодро вышагивали легковооруженные воины-метатели — лучники, пращники, человек тридцать несли на плечах тяжелые ручные камнеметы. Циниты были едва защищены доспехами, но, помимо оружия, у них за спиной висели небольшие круглые щиты в чехлах из свиной кожи. Каждый отряд возглавляли военачальники в легких кирасах, с суровыми, потемневшими от солнца и невзгод лицами. За ними после небольшого промежутка печатали шаг пять знаменосцев в фиолетовых одеждах, с золотыми султанами на шлемах; самый высокий нес знамя партикулы «Неуязвимые», украшенное множеством наградных лент. За знаменосцами следовали музыканты, подбадривая идущих героическим гимном «Слава Авидронии!».
Шагов через тридцать на подвижном вороном скакуне с сильно обросшими копытами, златосбруйном, накрытом роскошной попоной, ехал знатный воин в сверкающем шлеме, повторяющем форму головы. Множество золотых фалер на груди, деревянные, обтянутые тисненой кожей ножны оружия с украшениями из цветной эмали, цельнокованый нагрудник, блестевший серебром отделки, — всё это выдавало в нем крупного военачальника.
Партикулис Эгасс двадцать шесть лет водил в походы три тысячи своих верных цинитов. Ему было пятьдесят три года, и он уже не надеялся стать либерием, да особенно и не стремился. Устав от лагерно-кочевой жизни, он желал теперь только одного: осесть в Грономфе, где-нибудь в Старом городе, в добротном доме с бронзовыми львами у входа. Впрочем, за многочисленные подвиги партикулис получил золотой наградной платок, и теперь дом или даже дворец в Грономфе ему полагался бесплатно. Он мог надеяться и на земельный надел в пригороде, а также на пожизненное содержание в размере десяти инфектов в год. Теперь Эгасс мечтал о размеренной ленивой жизни, о посещении Ристалищ, торговых форумов, о народных собраниях, для которых им было приготовлено много дерзких речей. Думал он и о женщине, может быть, даже о молодой красавице, которая, видит Бог, покончит с его старой разорительной привычкой — каждые десять дней, если есть на то возможность, посещать акелины. Однако боги распорядились иначе. Пришлось отложить на время мечты о доме и о голубоглазой грономфке. Инфект послал отборные партикулы в Иргаму, чтобы отомстить за оскверненный Де-Вросколь.
Партикулис Эгасс был двадцать седьмым по счету начальником пешего монолита «Неуязвимые». Партикула появилась на свет в сто пятом году до основания Берктоля, как часть тяжеловооруженной фаланги, и всё это время стяжала себе только славу на полях сражений. Двадцать один поход, тридцать четыре битвы, семнадцать осад. Сменялись поколения военачальников и цинитов, почили многие богоподобные правители; сама Авидрония полностью изменила облик: разрослась, расцвела десятками новых городов. Но яркие подвиги маленькой армии остались в памяти навсегда, запечатленные на священном знамени партикулы.
Эгасс тряхнул головой, отгоняя мысли, коими не пристало тешить себя опытному воину в тяжелом походе, и оглянулся назад, в сторону всадников.
— Выслать боковое охранение! Иргамы не дремлют! Сократить дистанцию между колоннами! Арьергарду путать следы.
Один из порученцев приложил пальцы ко лбу и развернул коня, направившись в хвост отряда. Раздавая команды от имени военачальника, он проехал вдоль всей колонны и через некоторое время вернулся.
…Цинит, идущий последним, остановился на перекрестке. Там, где всадником авангарда были нанесены обозначения движения, понятные лишь узкому кругу посвященных, он присел и исправил рисунок. Теперь стрела указывала на Бидуни, будто в этом направлении и проследовала знаменитая партикула.
Солнце незаметно клонилось к земле. Тень от каменного льва, размякнув за день под жаркими лучами, в бессилии отползла в сторону. На перекресток выехала кавалькада на взмыленных лошадях. Воин в вишневом плаще и короткой мускульной кирасе поднял руку, подавая знак остальным, и натянул поводья. Серый в яблоках скакун, высокий и статный, послушно остановился. Теперь он стоял как вкопанный, тяжело дышал, фыркал и раздувал мокрые ноздри. Подъехали запыхавшиеся конники, покрытые с ног до головы дорожной пылью; удила их скакунов были в пене, лошади недовольно всхрапывали и переступали, шатаясь от усталости.
Отряд состоял из десятка вооруженных, словно для сражения, цинитов Вишневой армии, и все они возбужденно переговаривались и жестикулировали, указывая то в сторону Бидуни, то в направлении иргамовской границы.
— Мы его потеряли! — воскликнул один из всадников, утирая с лица пот.
— Он спрятался где-то в Грономфе, — предположил другой воин.
— Клянусь, этот недоумок Арпад, десятник городских стражников, ответит головой за то, что отпустил иргамовского лазутчика! — со злостью сказал айм Вишневых. — Едем в лагерь Тертапента.
— Хвала тебе, Сюркуф, — согласились остальные, — только разреши спор, какой дорогой ехать?
Сюркуф объехал развилку по кругу, внимательно осматривая мощеную поверхность. Не обнаружив ничего приметного, кроме нарисованной на камне красной стрелы, указывающей в сторону Бидуни, он глотнул из протянутой ему фляги и распорядился:
— Поедем на Бидуни!
Темнело. Над дикой холмистой равниной, застеленной ковром пахучего синецвета, зажигались звезды. Распряженный Хонум бродил, лениво пережевывая сочные стебли.
ДозирЭ, скрестив ноги, сидел у костра, и в языках пламени поджаривал насаженную на кончик кинжала недавно убитую им травяную мышь. Капли жира падали в огонь и шипели на углях.
Несколько месяцев назад молодому грономфу исполнилось двадцать лет. Отец привел его в Ресторию, где и был совершен обряд Полнолетия. В особой зале юношу раздели донага и омыли его тело душистыми водами. Обнаженный ДозирЭ в свете колыхающихся огней предстал перед людьми в масках пороков и добродетелей. Стоя на коленях перед глубоким колодцем, дно которого поблескивало остроконечными клинками, будущий Гражданин долго отвечал на простые и сложные вопросы, а сзади тяжело сопел грузный мужчина в одеждах палача, делая вид, что в случае неверного ответа готов немедленно казнить неудачника, сбросив его вниз.
Пройдя испытание Знанием, молодой человек дал Клятву Гражданина. Его схватили крепкие руки, да так, что не было никакой возможности пошевелиться, и седовласый эжин прижег левое плечо юноши раскаленной меткой, оставив на коже пылающую рану в форме четырех авидронских символов, означавших «Вечная Верность Авидронии и Инфекту». ДозирЭ закусил губу и не проронил ни звука.
Так ДозирЭ стал белитом — полноправным Гражданином своей страны, мог посещать Ресторию и участвовать в народных собраниях. Теперь он получил возможность пройти еще одно, не менее почетное, Испытание, и стать воином Инфекта.
Отец ДозирЭ прослужил цинитом в обыкновенной конной партикуле двадцать два года. Он стал ветераном, и ему вручили синий наградной платок. Многочисленные походы, голод, болезни подорвали здоровье воина. Раны, полученные в сражениях, напоминали о себе каждую ночь. Желая сыну лучшей участи, Вервилл мечтал о военных ходессах Белой либеры. Проведя всю жизнь в дальних лагерях в тяжелой работе, старик видел сына блистательным военным в белом плаще и сверкающих латах, десятником или аймом, служащим под началом самого Божественного.
Однако желанию ветерана не суждено было осуществиться. Мор восемьдесят пятого года забрал с собой его жену и троих детей, а несколькими годами позже Вервилл слишком доверился хитроумному ростовщику и потерял все сбережения. Вот так и случилось, что единственный переживший мор сын Вервилла, маленький сорванец, отчаянный драчун по имени ДозирЭ, оказался в обыкновенных садовых ходессах в окружении хилых мальчиков — детей бедняков и неимущих инородцев.
Двух инфектов, которые получал ветеран в награду за годы службы, едва хватало на оплату незатейливого обучения и скромную еду. Вместо того чтобы стрелять на скаку из лука, метать дротики, сражаться на мечах, биться на кулаках и запоминать военные сигналы, ДозирЭ занимался чтением и письмом, изучал геометрию и географию, лекарское мастерство и мораль. Его более удачливые сверстники целые дни проводили в Атлетиях и в далеких военных лагерях, ДозирЭ же вынужден был под страхом телесных наказаний сосредоточенно внимать скучнейшим нравоучениям тхелоса-наставника, покрывая свитки ониса многочисленными витиеватыми авидронскими знаками.
Но Вервилл не собирался сдаваться, тем более что считал занятия, любовь к которым прививали в садовых ходессах, постыдными для настоящего мужчины, и принялся сам обучать сына искусству боя. Дни напролет они проводили в Атлетии или в поле за городом. Смышленый и очень крепкий мальчик запоминал всё на лету, быстро научился заправски держаться в седле, на полном скаку попадал из лука в медовый орех, не по возрасту умело бился на мечах и кинжалах.
Когда ДозирЭ исполнилось двенадцать лет, Вервилл взял его с собой в Ристалище, где с недавнего времени обслуживал капроносов. С тех пор мальчик не упускал случая навестить отца, помогал ему готовить к бою оружие, облачать бойцов в тяжелые доспехи, оттаскивать убитых и перевязывать раненых. Эта арена была одной из самых больших в Авидронии, поскольку вмещала в себя свыше ста пятидесяти тысяч человек; здесь сражались лучшие наемные бойцы материка, получая в награду за свои победы золото, а главное — признание грономфской толпы.
Подросток целыми днями наблюдал за тренировками самых знаменитых капроносов, старательно изучал их тактику, запоминал хитроумные приемы, а потом долго не мог уснуть, еще и еще раз прокручивая в голове увиденное, мысленно повторяя каждый маневр и каждое понравившееся движение. Через несколько лет он и сам принимал участие в разминках, помогая наемникам тренироваться или разогреваться перед важным боем. Теперь ссадин на теле ДозирЭ было не счесть, но при этом он на глазах окреп и возмужал, грудь его раздалась, а плечи налились. Да и весь он вытянулся, став на голову выше сверстников. Вервилл не приветствовал опасного занятия сына, но особо и не препятствовал ему, тем более что великодушные капроносы, живущие одним днем и поэтому необыкновенно щедрые, иногда жаловали серебряной монетой терпеливого и жадного до уроков мастерства юного помощника или угощали вкуснейшими остатками своей обильной трапезы.
В шестнадцать лет втайне от отца ДозирЭ впервые вышел на манеж Ристалища и принял участие в сражении. Он был повержен, его едва не убили. Раны долго не заживали — лекари несколько месяцев боролись за жизнь юноши. На память о самой первой в жизни боевой схватке осталось несколько рубцов, особенно бросался в глаза уродливый шрам над верхней губой. Несмотря на должное вознаграждение, Вервилл, под страхом переезда в дальнее селение, запретил сыну сражаться с капроносами: во-первых, юноша был слишком молод, а потом, в отличие от других авидронских семей, где росло по пять, шесть, а то и по двенадцать детей, у старого воина был только ДозирЭ, и он никак не хотел рисковать единственным сыном. Однако, хорошо изучив нравы Ристалища, Вервилл знал, что тот, кто хотя бы один раз вышел на арену с мечом, не сможет жить без аплодисментов и восторгов бушующей многотысячной толпы.
Потом он провел еще много боев. Юноша дрался пешим и на коне. Несмотря на возраст и кажущуюся неопытность, он одержал победу над немалым количеством достойных бойцов, а нескольких из них убил под оглушительное ликование трибун. Заработанных таким образом средств хватило не только на еду, но и на обучение в военных ходессах для всадников, где в семнадцать лет наконец ДозирЭ и оказался.
Здесь требовали безоговорочного послушания, ценили презрение к роскоши и боли. Выносливость, физическая сила, смелость — непреложные качества каждого авидронского воина. Юношей нередко наказывали: не давали спать, иногда жестоко избивали. Часто заставляли голодать, приучали терпеливо сносить холод или невыносимую жару. Большая часть времени уходила на строевую подготовку, конные занятия, изучение военных сигналов, всевозможные состязания, очень похожие на настоящие сражения. Совершая дальние переходы, юноши день и ночь проводили в седле — на ходу ели и даже спали. Понятно, что суровые наставники всячески прививали им любовь к лошадям: учили правильно ухаживать за ними, облачать животных в конские доспехи, украшать; каждый должен был уметь разбираться в лошадиных породах и статях, распознавать болезни и лечить их. Прочее время всецело посвящалось другим навыкам: будущие воины Инфекта бегали, дрались на кулаках, боролись, сражались на мечах, копьях, метали дротики, стреляли из лука… Много внимания уделялось искусству осады и штурма; несколько месяцев молодые люди провели на военных кораблях.
Наставники ходесс остались довольны подготовкой ДозирЭ, и в итоге юноша получил хвалебный свиток. Теперь ему был открыт путь в любой военный лагерь…
ДозирЭ закончил есть и притушил костер. Поднявшись на ноги, он оглядел равнину, бугрившуюся до горизонта темно-синими сопками, и с удивлением заметил, что одна из низин походит на манеж Ристалища. Будущий воин вспомнил свой первый бой с капроносами и как будто увидел себя, несмышленого юнца с горящим взглядом, бесстрашно атакующего умудренного опытом бойца, и услышал одобрительный гул многотысячных трибун.
К полудню следующего дня ДозирЭ уже подъезжал к лагерю Тертапента. Чем ближе, тем больше людей попадалось навстречу: то и дело проносились порученцы, громко понукая норовистых лошадей, степенно следовали колонны ветеранов — почти все в наградных платках, быстрым шагом передвигались отряды новобранцев, вооруженные деревянными мечами и плетеными щитами. То и дело обращали на себя внимание уныло бредущие вдоль дороги молодые люди в городской одежде — видимо, те, кого по разным причинам в лагерь не зачислили.
Недалеко от первых застав ДозирЭ замешкался, наблюдая за маневрами пешего отряда новобранцев. На его глазах воины в массивных доспехах встали в тесно сомкнутый строй шириной по фронту не меньше двухсот шагов и глубиной в десять шеренг. Циниты первой шеренги сняли со спин тяжелый груз — выпуклые щиты прямоугольной формы, и поставили их на землю, слегка наклонив на себя. Щиты были высотой чуть меньше человеческого роста и имели умбоны в виде коротких трехгранных клинков.
ДозирЭ остановился, любуясь необыкновенным зрелищем: очень плотный, сплошь закованный в железо строй теперь был надежно прикрыт большими щитами первой шеренги и готов ощетиниться копьями, которые пока смотрели длинными сверкающими наконечниками вверх. Вот это и есть готовый к столкновению с врагом настоящий авидронский монолит — боевая тяжеловооруженная фаланга.
В противоположной стороне из-за песчаной сопки появилось пыльное облако. Сначала было тихо, но вот земля вздрогнула один раз, другой и вдруг заходила ходуном под ногами. Глухой, едва различимый, шум постепенно усилился и внезапно оглушил топотом тысяч копыт. Одновременно на горизонте в клубах вздыбленной пыли показалась стремительно приближающаяся рыже-черная масса. То было гонимое неведомой силой большое стадо буйволов.
Мгновение назад ДозирЭ восхищался грозной неуязвимой фалангой; казалось, никакая сила не решится ей противостоять, но теперь отряд выглядел беззащитным перед надвигающейся живой лавиной. Юноша замер, на лбу выступила испарина: пройдет несколько мгновений, и хрупкий строй будет неминуемо раздавлен.
Наступающее стадо бурлящей волной спустилось с сопки и обрушилось вниз. Уже можно было различить бегущего впереди и с каждым шагом разгоняющегося под горку крупного мускулистого быка с могучей грудью и тяжелыми закрученными рогами.
Вслед за животными спешили на вертких пегих лошадках два десятка погонщиков с бамбуковыми копьями наперевес. Они гнали стадо прямо на монолит.
Забили калатуши, сквозь их раскатистый бой прорезались сигналы рожков. Копьеносцы опустили копья, и перед монолитом выросла неприступная колючая стена. Воины первой шеренги издали боевой клич — со всей свирепостью, на которую были способны; его подхватили во второй шеренге, потом в третьей…
Неожиданно один из новобранцев откинул щит и побежал прочь. Его место тут же занял тот, кто стоял сзади. Несколько конных цинитов-наставников, наблюдавших за маневрами со стороны, бросились наперерез, настигли беглеца в ста шагах от фаланги и сбили с ног…
Буйволы наконец увидели препятствие и в растерянности замедлили бег. И только гордый вожак, в гневе раздувая ноздри, продолжал мчаться вперед, выставив рога.
За мгновение до удара, почувствовав в холодном блеске бронзовых наконечников смертельную опасность, передние животные попытались остановиться, но инерция мчащегося стада понесла их вперед — прямо на копья. Послышался исступленный рев раненых буйволов, треск ломающихся копий, глухой стук ударов о щиты. Вожак в последний момент дрогнул, хотел было повернуть, но споткнулся, упал и врезался мордой в щит. Граненый клинок умбона вошел ему точно в глаз. Бык захрипел, дернулся всем телом и замер.
Под напором стада некоторые воины первой шеренги были сбиты с ног и попали под копыта. Но, вопреки ожиданиям ДозирЭ, большинство новобранцев устояло; монолит на несколько мгновений утратил жесткие очертания, но выдержал натиск. Павших заменили другие циниты, строй восстановился, заблестели клинки выхваченных из ножен мечей.
Буйволы заметались, их напор ослаб.
Раздался новый боевой сигнал, и фаланга медленно двинулась вперед, тесня животных. Воины пронзали копьями их толстые шеи и взлохмаченные бока, рубили мечами. Еще немного — и обезумевшее стадо повернуло и двинулось в обратную сторону. Погонщики бросились врассыпную.
Монолит остановился. Музыканты заиграли победу. На бурой от крови земле остались лежать полсотни бьющихся в агонии буйволов и грузная туша мертвого вожака.
ДозирЭ с самого начала понимал, что это учение, тренировка, и всё же с облегчением вздохнул.
Вскоре молодой человек уже въезжал на территорию лагеря Тертапента, пораженный его величием. Огромные пространства, которые он занимал, были исчерчены грунтовыми дорогами, окружены земляными валами; к нему примыкали искусственные водоемы, поля для учебных сражений с укреплениями для тренировочных штурмов и осад. Это был целый город, состоящий из самостоятельных шатровых лагерей, окруженных двойным частоколом, старинных казарм, построенных из песчаника еще во времена Гномов, военных Атлетий, оружейных мастерских, храмов Инфекта, конюшен, кузниц, купален, могилен. Его территория простиралась на многие итэмы, отнятые у лесного приволья и диких пастбищ.
ДозирЭ явился к казармам, где шел отбор, и с ужасом обнаружил многотысячную толпу себе подобных. Новички стояли друг за другом в десятках длинных очередей. Некоторые сидели группами вокруг костров, переговариваясь и возбужденно жестикулируя. Иные отдыхали, лежа прямо на земле. Здесь были грономфы, бидунийцы, тафрусцы, юноши со всех авидронских территорий. Многие, громко ругаясь, уходили прочь.
Очень быстро будущий воин узнал, что набор в партикулы новобранцев закончился несколько дней назад. Широкоплечий великан в грубой шерстяной парраде и истоптанных сандалиях сообщил грономфу со счастливым видом:
— Лагерь Тертапента переполнен. Принимают только белитов из Де-Вросколя.
— Чему же ты так радуешься? — удивился ДозирЭ.
— Я — Тафилус, житель этого несчастного города.
Расстроенный грономф завистливо покосился на довольного собой гиганта. Молодой девросколянин улыбался, демонстрируя ровные белоснежные зубы.
— Эгоу, Тафилус, меня зовут ДозирЭ, и я из Грономфы. Скажи же мне, почему все эти люди не уходят домой?
— Многие из них поклялись не покидать этого места, пока не попадут в партикулу, — ответил новый знакомый. — Они ждут уже два дня, и все уговоры военачальников не образумили их.
ДозирЭ прикусил губу. Вот чем обернулись его глупые поступки! Сначала кратемарья, потом красавица Андэль… Теперь придется возвращаться в Грономфу с повинной головой…
— Внемли, рэм Тафилус! Ты будешь храбрым воином, и многие награды Инфекта не обойдут твою шею и грудь. Но выслушай меня, несчастного грономфа, которого постигло горе. Отдай мне свои свитки и позволь воспользоваться твоим именем. Тебя же примут в любом лагере, ты быстро пройдешь Испытание и, несомненно, станешь воином монолита. И тогда отомстишь иргамам за родной город!
При этих словах ДозирЭ достал кошель и высыпал на ладонь монеты, которые получил от отца.
— Возьми все, что у меня есть, только позволь мне воспользоваться твоим именем!
Пока молодой грономф говорил, Тафилус смотрел на него с непонимающей улыбкой. Но вот его взгляд упал на монеты, и на щеках у него заиграли желваки. Подмена имени каралась в Авидронии самым строгим образом, но девросколянин решил сам вершить правосудие. Он поднял руку, сжал пальцы в огромный кулак, развернул плечо и со всей силы ударил грономфа. ДозирЭ не успел увернуться, попал под сокрушительный удар, отлетел на несколько шагов и упал на спину. Отцовские монеты рассыпались по земле…
Прошло четыре дня. На пятое утро ДозирЭ вошел в тесное помещение, где находился пожилой десятник и несколько писцов. Они увидели молодого грономфа с голодным взглядом и исхудавшим лицом, украшенным безобразным кровоподтеком.
Десятник с равнодушным видом выслушал этого очередного просителя. Вот уже десятый день он в поте лица разбирался с новичками, вместо того чтобы заниматься привычными обязанностями. Все юноши мечтали попасть в лагерь Тертапента, у каждого авидрона были с собой родовые жезлы и всевозможные рекомендательные свитки: от известнейших эжинов, из военных ходесс, Липримарий и Ресторий. И всё же он отказывал им: лагерь был переполнен. Такого наплыва желающих влиться в ряды доблестной авидронской армии он не помнил на своем веку.
Впрочем, этот изможденный долгим ожиданием грономф со шрамом над губой и заплывшим глазом чем-то напомнил опытному воину самого себя. Много лет назад он тоже пришел в этот лагерь, босиком, в изношенной одежде, и попросился в конную партикулу — высокий, худой, с лицом, опухшим от ударов, полученных в кулачных стычках с другими новобранцами.
— Я ДозирЭ, сын Вервилла из Грономфы, — гордо сказал молодой человек и протянул десятнику онисовые трубочки.
Старый воин просмотрел свитки, в которых содержались достойные рекомендации. О чем-то подумав, он поднял на молодого человека вопросительный взгляд. Старая боевая паррада с поврежденными медными пластинами показалась ему как будто знакомой. Ну да, когда-то такие доспехи носили воины нескольких легковооруженных авидронских партикул. В одной из них был цинитом и он.
— Уж не тот ли это Вервилл из Грономфы, который участвовал в походе на Бионриду и первый взобрался на стены форта Нозинги? — спросил десятник, впрочем, без всякой надежды на положительный ответ.
— Он и есть, — обрадовался ДозирЭ.
Писцы подняли головы и с любопытством посмотрели на вошедшего.
— Так ты, грономф, — сын Вервилла?
— Истинно так.
Десятник был несказанно удивлен. Он прогнал писцов вон и усадил юношу напротив себя.
— А я — Схай, и я прекрасно знал твоего отца. Скажи, чем боги порадовали храбреца Вервилла после его возвращения домой?
ДозирЭ не мог и поверить в такую удачу. Он поведал Схаю об отце, обо всех его радостях и печалях. В заключение будущий воин со слезами на глазах просил десятника оказать помощь и определить его в подразделение всадников.
— Что ж, ДозирЭ, сын Вервилла. В память о твоем отце я помогу тебе попасть в лагерь Тертапента. Но о конной партикуле не может быть и речи. Сначала ты будешь воином монолита. Да и за это благодари Божественного. Но сейчас я не смогу вписать твое имя в Главный регистр — нужно подождать, пока освободится место. Я это сделаю позже, когда до меня дойдет печальная весть о случайной гибели новобранца или о казни провинившегося. К несчастью, это происходит каждый день.
— Благодарю тебя, о славный воин! — Молодой человек бросился в ноги десятнику.
— Поднимись, юноша. Иди к лекарю — он должен удостовериться, что твое тело готово снести все тяготы, которые с этого дня лягут на твои плечи. И, друг мой, — остановил Схай новобранца у двери, — если тебе доведется вновь увидеть отца, напомни ему о лучнике Схае и расскажи, как он помог тебе сегодня.
Глава 6. Лагерь Тертапента
ДозирЭ приняли в лагерь Тертапента, и, конечно, это окрыляло его. Забыв тут же обо всём остальном, подведя под своей предыдущей жизнью черту, да так, как будто это была и не жизнь, а какое-то преддверие жизни, он всеми мечтами теперь стремился на поле брани. Ему мерещились дальние походы, кровавые сражения, победы и доблестные схватки. Известные военачальники перед строем восхищенных воинов повязывали на шею храброму грономфу наградные платки и крепили на его груди золотые фалеры. ДозирЭ в своих мечтах из цинита-новобранца в течение года превращался в полноценного воина, а еще через несколько лет добивался звания ветерана, самого почетного звания цинита, которое обычно получают после десяти—пятнадцати лет безупречной службы. Надолго не задерживаясь в цинитах, будущий воин в своих фантазиях уже произвел себя в десятники и получил под начало десять воинов-головорезов, совершая с ними отчаянные ошеломительные подвиги. Молодой грономф, перепрыгнув через звание главного десятника, быстро становился сотником-аймом и так далее, и тому подобное, и в том же духе, до тех пор, пока мечтательный юноша не достигал высшей воинской должности Авидронии — Великий Полководец.
Будущий воин, со свойственной любому молодому человеку беспечностью, забыл о событиях, помешавших ему вовремя явиться в лагерь Тертапента: о схватке в кратемарье, о темнице в подземельях Липримарии «Меч бога». Помнил юноша только об Андэли, а еще видел сны, полные чувственных переживаний, да и то только до тех пор, пока не истощились силы от голода и крайних лишений. Потеряв эту последнюю нить, соединявшую его с прошлым, он начал превращаться в управляемое примитивное животное, которое только и мечтало поесть или сомкнуть глаза, чего, собственно, и добивались сердитые наставники.
Казалось, не было строже правил, чем в военных ходессах для всадников, где воспитывался молодой грономф, немало наказаний выпало на его долю. Но уклад жизни и жестокие нравы лагеря Тертапента нельзя было сравнить ни с чем. Новобранцев почти не кормили, не давали спать, постоянно наказывали за малейшую провинность. Ночные дозоры сменялись работами по устройству временного лагеря. За изнурительными пробежками в «доспехах Тертапента», которые были в полтора раза тяжелее обычных, следовал «штурм» укреплений. Далее устраивались состязания в метании дротика, кулачные бои, схватки на мечах. Когда сил уже не оставалось и многие молили наставников о пощаде, получая взамен удары палками, начиналось обучение сигналам. Лагерные музыканты при помощи рожков, раковин, калатушей и лючин передавали звуками команды военачальников, и будущие воины строились монолитом, или «тараном», или «подковой» и учились не просто отступать, наступать, бежать врассыпную или атаковать, плотно сомкнув ряды, а всё это делать одновременно, осмысленно, по сигналу и очень быстро. При этом тех, кто выказывал нерасторопность, жестоко избивали, лишали сна, назначали на самые тяжелые работы.
Ближе к ночи, когда обычные люди давно уже прекращали работать, для новичков всё только начиналось. Молодых цинитов вновь посылали на работы или в засады на дальних заставах, а если повезет — в ближнее охранение на сторожевые вышки. Дозоры постоянно проверяли, устраивали ложные нападения, а обнаружив спящих — беспощадно карали.
На пятый день ДозирЭ стал свидетелем казни новобранца, заснувшего на посту. Будущих воинов выстроили на мощеном форуме в старой части лагеря. Полуразрушенные храмы и монументы этой площади помнили не одну жестокую казнь. Выстроенные полукругом отряды составили несколько партикул. На лобное место, где всё уже было приготовлено и высилась деревянная шпата, привели виновного, одетого в одну тунику. Бледный юноша не сопротивлялся. Его взгляд был бессмысленным, движения — машинальными. Сотни людей, оцепенев, наблюдали за последними мгновениями его жизни. Вспоминал ли он в то мгновение родной дом? Надеялся ли, что казнь заменят «черным шнурком»? Или, может быть, думал, что всё это сон? Так или иначе, но он покорно позволил раздеть себя и обмазать черной смолой, а потом сам опустился на колени перед палачом. Десять воинов исполнили танец смерти под звуки лючины. Затем обреченному авидрону дали испить подогретый нектар. Когда он осушил до дна свой последний в жизни кубок, несчастного, стоявшего на коленях, замкнули в деревянные колодки. Голову его, привязав за волосы, притянули вверх, к шпате. Под гулкие удары калатушей палач поднял казнильный меч и ловким ударом снес виновному голову. Обезглавленное тело обмякло, повалилось вперед, отчасти удерживаемое колодками. Голова несчастного, обезображенная мучительной гримасой, болталась на веревке. Палач выглядел недовольным: чем меньше раскачивается на шпате голова, тем искуснее нанесен удар.
ДозирЭ, горожанин из семьи Гражданина, не привык к постоянным физическим страданиям. Нестерпимая жара, ночной холод, вечное чувство голода, усталость, изнурительное недосыпание преследовали его неотступно. К тому же начался сезон дождей, и территория лагеря превратилась в сплошное месиво грязи. На строительстве земляных укреплений приходилось работать по колено в воде. Одежда была мокрой всегда, а разводить костры разрешалось не часто. Единственную радость он находил в верховой езде. Тут молодому грономфу не было равных. Горюя о Хонуме, которого при поступлении в лагерь пришлось продать за бесценок, ДозирЭ привязался к лагерным лошадям, и они благодарно отвечали на его ласку преданностью и послушанием. Казалось, верхом у него всё получается еще лучше, чем в пешем строю: и метание копья, и стрельба из лука… Великолепный всадник, — говорили о нем наставники. Что делает в пешем монолите прирожденный кочевник?
Но новобранцев, призванных стать тяжеловооруженными пешими цинитами — самой важной частью любого войска, не обременяли верховой ездой. Для них, конечно же, самым главным были бои на марше в строю, а важнейшим оружием — меч.
Несмотря на опыт, полученный на арене Ристалища, ДозирЭ не считался лучшим в единоборстве с мечом. Побив многих, он всегда уступал в схватке мощному Тафилусу, которого записали в ту же айму. Громадный девросколянин не утруждал себя хитроумными приемами. Он обладал ужасающей силой и просто рубил сплеча и сокрушал все, что встречалось на пути, будь то щит, клинок или чья-то голова в медном шлеме. Покалечив немало новобранцев, он наконец столкнулся с грономфом, чему несказанно обрадовался. ДозирЭ, помня о страшном ударе кулаком, от которого у него потом много дней перед глазами мелькали белые мотыльки, действовал осторожно. Он уклонялся, насколько возможно, от прямого противостояния и всё же получил крепкий удар плашмя деревянным клинком. Молодой грономф устоял на ногах, но растерялся, и этого оказалось достаточно, чтобы «добить» его.
Только один раз непобедимый Тафилус был повержен. ДозирЭ хорошо изучил незатейливые приемы девросколянина, его манеру двигаться, нападать. Однажды молодой грономф подловил великана, ослабившего защиту, и нанес ему колющий удар в шею. Противник выронил меч, схватился за горло и тут же получил второй удар. Клинок ДозирЭ соскользнул со шлема, и, если б не широкий нащечник, остался бы Тафилус без передних зубов.
На следующий день во время единоборства с девросколянином погиб один из новобранцев. Лекари никогда не видели ничего подобного. Деревянный меч проткнул толстую кольчугу, вошел между пластин боевой паррады, сквозь ее кожаную ткань, и вышел сзади, между лопаток. Казалось, великан нанизал своего противника на клинок. С тех пор Тафилусу не дозволялось участвовать в поединках.
Через несколько дней после того, как молодому человеку из Грономфы, сыну Вервилла, благодаря воле случая, удалось попасть в лагерь Тертапента, десятник Схай решил внести очередные исправления в Главный регистр. Списки новобранцев всегда своевременно обновлялись, имена разносились по разделам с исключительной точностью. Если и позволял себе Схай некоторую вольность в делах, то в самом малом, и шел на это редко. При этом вреда никому не причинял, наоборот, все, что делалось, должно было идти только на благо Авидронии. Как, например, в случае с сыном Вервилла.
Просматривая свитки с сообщениями, Схай с сожалением убедился, что работа предстоит большая: только за несколько прошедших дней выбыло немало новобранцев. Двое казнены, семнадцать человек погибло, несколько десятков изгнано. Еще столько же человек покинули лагерь по собственной воле, не выдержав испытаний, что, впрочем, допускается, вплоть до церемонии Посвящения. К тому же лечебницы лагеря переполнены больными. Новички не выдерживают, некоторые, особенно горожане, валятся с ног от физического истощения. Многие из них останутся навсегда калеками. Сезон дождей прибавил к жертвам и тех, кто слег от острой лихорадки. Есть и несколько случаев кончины от черной песчанки…
Схай знал, что до Испытания доберутся немногие — едва ли больше половины новобранцев. Так повторяется из года в год. Но и тех, кто пройдет этот тяжелый путь, уготованный начинающим воинам полководцем Тертапентом, ожидает еще более трудная и опасная проверка — само Испытание. Не все смогут доказать, что достойны стать цинитами… Впрочем, может быть, поэтому авидронские партикулы и считаются непобедимыми?
Так размышляя над онисовыми листами, десятник ввел в списки новобранцев лагеря необходимые исправления и уже собирался занести на освободившееся место имя ДозирЭ — сына своего бывшего товарища по дальним походам и сражениям, как дверь распахнулась и в помещение один за другим вошли несколько человек. Топот ног и лязг оружия заставили Схая оторваться от работы. Он приподнял голову и едва не подскочил: перед ним стоял целый отряд Вишневых во главе с аймом. Яркие краски наградных платков, сияние доспехов и сверкание оружия ударили в глаза. Нечасто в этой глуши приходилось видеть столь блестящих военных.
— Эгоу, доблестный воин! — с некоторой долей иронии при произнесении слова «доблестный» обратился сотник Вишневой армии к растерявшемуся десятнику. — Я, Сюркуф, от имени Инфекта требую Главный регистр лагеря Тертапента.
Один из вошедших протянул Схаю тугой свиток, извлеченный из жезла власти, позволив ему некоторое время читать его и рассматривать печати.
— Я готов служить тебе, Сюркуф, — отвечал десятник, краем глаза подметив, как несколько воинов в плащах вишневого цвета встали у входа, взяв помещение под охрану. — Скажи только, о чем речь? Может, я помогу?
— Не по чину тебе владеть тайнами Инфекта. Давай книги и уходи, — бросил айм, недовольный заминкой, однако почти сразу передумал, изменился в лице, дружески положил руку на плечо Схая и отвел его в сторону. — Впрочем, если мы можем рассчитывать на твое молчание, ответь: не встречал ли ты в списках вновь прибывших имя некоего ДозирЭ?
Схай едва устоял на ногах. К ужасу своему, он почувствовал, что не может сдвинуться с места.
— Не бойся, десятник. Говори правду, и Инфект отблагодарит тебя за верную службу, — подбодрил Вишневый.
Первым желанием Схая было выложить всё начистоту. Но потом он подумал о своем друге Вервилле и его долговязом сыне, совсем не похожем на проходимца и негодяя. К тому же молодой грономф до сих пор не числился в Главном регистре, хотя вот уже несколько дней прутья лагерных наставников гуляют по его спине. Не покажется ли грозным посетителям это обстоятельство подозрительным?
Все, что знал Схай о Вишневых, прокручивалось сейчас в его голове. Известный всей Авидронии Круглый Дом в Грономфе, покровительство самого Инфекта, неограниченные полномочия… Обезвреживание лазутчиков, искоренение всякой крамолы… А еще: подосланные убийцы, пыточные подвалы и много другого, о чем шепотом говорили люди на улицах и в кратемарьях. Стоит ли быть откровенным с ними?
Схай схватился рукой за стену, чтобы удержаться на ногах, и на его лбу выступила испарина.
— Нет, такого я не встречал, — сказал он ссохшимся языком.
Сюркуф брезгливо поморщился и буркнул своим сопровождающим:
— Смотрите, он же едва держится на ногах! Пожалуй, ему пора поселиться рядом с могильней, а не состоять в могучем авидронском войске. И кто позволяет такое?
Попутчики согласно закивали головами. Айм Вишневых уселся на место Схая и открыл первую попавшуюся под руку книгу.
— Не сердись, десятник, — сказал он после небольшой паузы, оторвавшись от онисовых листов. — Дорога была тяжела, и к тому же нас преследуют неудачи. Иди — думается мне, у тебя лихорадка. А лучше зайди в кратемарью и выпей кувшин подогретого вина за здоровье Вишневых плащей.
С этими словами Сюркуф сунул пальцы за пояс и швырнул воину серебряную монету.
Схай поймал монету, приложил руку ко лбу и, неуверенно ступая, словно деревянная кукла, двинулся к двери. Выйдя на эспланаду, он остановился в нерешительности, раздумывая о своем положении. Мимо пробегал новобранец со связкой дротиков на плече. Тут он приостановился и, коснувшись лба, спросил:
— Эгоу, десятник Схай. Чьи это благородные лошади?
Схай повернулся к воину и от неожиданности отшатнулся. Перед ним стоял ДозирЭ.
Вот уже свыше ста лет в состав авидронской армии входили отряды, передвигающиеся по воздуху при помощи воздушных шаров. Известный авидронский тхелос Бронзос, памятники которому украсили многие общественные места Грономфы, еще задолго до образования Берктольского союза обнаружил чудесные свойства желтого камня, добытого на склонах гор у реки Зимитри. При сильном нагревании камень становился мягким, как глина, и начинал выделять желтоватый дымок, обладающий приятным сладковатым запахом. Камень, который прозвали «камнем Бронзоса», сначала использовали только в храмах, как нескончаемый источник благовоний. Однажды Бронзос попытался заполнить этим дымом кожаный мешок и вдруг обнаружил, насколько легким он стал. Дым быстро выветрился, и мешок опять потяжелел, но ученый задумался над причиной происшедшего. Много лет он изучал свойства «желтого воздуха» и наконец создал особый мешок, в котором удавалось на некоторое время удерживать дым, выделяемый волшебным камнем. Мешок этот казался невесомым и устремлялся вверх, вырываясь из рук. Бронзос привязал себя к этому мешку и поднялся в небо. Свидетелями того события были многие горожане, которые в ужасе наблюдали, как тхелос, верно, не без помощи таинственных сил, воспарил к солнцу. Толпу охватило ликование и восторг, но вскоре мешок прохудился, и ученый с громадной высоты рухнул вниз, разбившись о мостовую… Вскоре авидроны уже бороздили небесные просторы, плавая по воздуху в тростниковых корзинах, привязанных к тканому шару, наполненному желтым воздухом.
ДозирЭ никогда не видел боевую матри-пилогу вблизи. Ему доводилось наблюдать за полетами небесных кораблей, только когда они плыли высоко в небе. Огромные шары, расписанные лучшими художниками Авидронии, легко переносили гигантские корзины, полные людей. При помощи системы хитроумно устроенных парусов матри-пилоги всегда двигались в нужном направлении, с нужной скоростью и быстро изменяли высоту полета. Но молодому человеку самому не довелось посмотреть на город из поднебесья. Для того чтобы подняться в небо Грономфы, требовалась немалая сумма, заплатить которую могли только богатые граждане. Еще дороже стоил перелет на матри-пилоге в другой город.
Однажды отряд новобранцев, в котором состоял ДозирЭ, было решено забросить в тыл неприятеля на матри-пилоге. Воздушные шары редко применялись для перемещения партикул на большие расстояния. Авидронские армии использовали матри-пилоги прежде всего для осмотра местности, изучения укреплений противника, доставки следопытов или военачальников, ну и, конечно, метания стрел, копий и горящих зангний в отряды врага. С появлением воздушных шаров в армиях и других стран, во время сражения всё чаще стали происходить воздушные поединки, и поэтому в корзинах начали устанавливать легкие стрелометы, способные большими стрелами пробить тканую оболочку шара и выпустить желтый воздух наружу. Понятно, что для переброски крупных отрядов требовались особые матри-пилоги, с большой оболочкой, защищенной от стрел, и с вместительными корзинами.
Именно такие воздушные суда появились недалеко от лагеря Тертапента, где была разбита стоянка партикулы «Сын неба». ДозирЭ вместе с другими новобранцами с любопытством наблюдал, как в условленное место прибыла полуайма «Сынов неба» со своей матри-пилогой.
Ее оболочка перевозилась на трех больших повозках. Каждая была запряжена шестью лилово-бронзовыми мускулистыми буйволами. Корзина четырехугольной формы, сплетенная из тростника и бамбука, еле умещалась на особой повозке, которую тянула четверка лошадей. Еще пять облегченных повозок занимали паруса, камень Бронзоса, печь для его превращения в желтый воздух и всевозможная оснастка. Несколько колесниц были нагружены доверху метательными орудиями и снарядами к ним.
Воины расстелили многослойную ткань шара на земле, накрыв ею целую поляну, и принялись за дело. Постепенно оболочка поднималась, и ДозирЭ с удивлением обнаружил, что воздушный шар только в небе кажется маленьким, а на самом деле больше грономфского здания.
Вскоре матри-пилога была подготовлена к полету. Толстые канаты едва удерживали у земли огромный шар, сшитый из плотных кусков тоскана, пропитанных яриадским воском. Оболочка была опутана снастями, похожими на корабельные, на ней даже крепились тонкие мачты из стволов акации. «Сыны неба» развернули паруса, предназначенные для управления матри-пилогой, два из них напоминали крылья гигантской сказочной птицы. Неожиданно откуда-то из-за верхушек деревьев налетел сильный ветер. Паруса затрепетали, некоторые из них наполнились воздухом, корзину потянуло в сторону, и она накренилась. Заскрипела оснастка, лопнула одна из мачт. Новобранцы растерялись, но циниты партикулы оказались на высоте и спасли положение.
В корзине поместилось четыре цинита-воздухоплавателя и десять новобранцев из лагеря Тертапента. Канаты обрубили, и матри-пилога взмыла в небо. Ее несколько раз изрядно тряхнуло. ДозирЭ скрючился в углу, закрыл глаза, прошептал скороговоркой несколько молитв и попрощался с жизнью.
Прошло совсем немного времени, и молодой грономф ощутил, что воздушный шар прекратил подъем. Он открыл глаза и осмотрелся. Его товарищи по десятке в страхе молчали, вцепившись друг в друга, иные, так же, как он, молились, один из новичков лежал на дне корзины, схватившись за живот. Однако опытные воины стояли в полный рост, весело переговариваясь, и легко управлялись с мачтовой оснасткой. Полотнища парусов быстро меняли положение и форму, послушно подчиняясь воле людей.
Любопытство оказалось сильнее страха. ДозирЭ встал на ноги и, придерживаясь рукой за веревочный трап, поднимающийся вверх, к шару, посмотрел вниз. То, что он увидел, поразило его больше всего на свете. Корзина медленно плыла над землей, на высоте не менее итэмы, а внизу, уменьшившись во сто крат, темнели леса, бугрились холмы и тонкой линией извивались речки. У будущего воина немного закружилась голова и ослабели ноги, но он справился с неприятным чувством и продолжал смотреть во все глаза. Вверху, совсем близко, только медленно, плыли пушистые облачка. И он подумал: какие эти облачка оказывается мягкие, добрые, безобидные.
— Ты смелый юноша и не боишься высоты. Держи, — сказал один из воинов матри-пилоги, сунул ему в руки конец фала, ведущего к одной из рей, и объяснил, что надо делать.
— Скажи, повелитель небес, можно ли ходить по облакам? — спросил ДозирЭ.
Воздухоплаватели переглянулись и весело рассмеялись.
Прошло тридцать дней пребывания ДозирЭ в лагере Тертапента. И настал день Испытания, который сулил одним посвящение в воины Авидронии и, несомненно, героическое будущее, увенчанное наградами и золотом, другим уготовил вечное забвение.
Ранним утром раковины и лючины возвестили о появлении нескольких важных военачальников из Грономфы. Новобранцев, принявших решение пройти Испытание и допущенных к нему, набралось не более двух тысяч. В основном это были молодые люди, уже подготовленные к ратным подвигам в военных ходессах. Их выстроили пятью отрядами, представляющими разные рода войск, на том самом поле, где ДозирЭ в день приезда наблюдал кровавое столкновение монолита с буйволами. Гордые юноши впервые были затянуты в форменные доспехи, которые сверкали начищенной медью и бронзой, а в ножнах мечей и кинжалов покоились настоящие остро заточенные клинки.
Сезон дождей еще не закончился, но в этот день Шерас смилостивился над идущими на смерть. Тонкая, как лист ониса, белесая туманность в небе, казалось, излила за предыдущие дни всю влагу, истощилась окончательно и рада бы оросить плотными струями подсохшие земли, да, Хомея свидетель, нечем. Тяжелый солнечный диск низко нависал над землей, то и дело проглядываясь в надрывах облачности, и поигрывал слепящими бликами на золоченых деталях вооружения.
Новобранцы, стоявшие в строю, тихо переговаривались до первого оклика своего десятника. После горячей речи одного из военачальников Испытание началось. На будущих воинов Инфекта, составивших плотный монолит, обрушилась бешеная атака — сначала колесниц, потом тяжелой конницы, и, в завершение всего, многочисленный отряд метателей выпустил по новобранцам тысячи боевых стрел и дротиков.
На удивление, почти все остались целы и невредимы. Конечно, спасали плотные доспехи, широкие щиты, грозные мечи и длинные копья, но главное, единый порыв всех испытуемых обеспечил им успех. Колесницы развернулись за пятьдесят шагов до строя, не рискнув приблизиться к ощетинившемуся монолиту. Конница, ударив по фронту, встретила яростное сопротивление и не смогла поколебать решимость новобранцев.
Ближе к вечеру будущие воины совершили дальний переход в полном вооружении, причем половину дороги просто бегом. Тридцать итэм без передышки наставники на лошадях подгоняли новобранцев яростными окриками. Некоторые падали замертво, многие останавливались, не в силах продолжать путь, часть отряда отстала — не все, закованные в железо, были в состоянии поддерживать столь быстрый темп. В срок прибыла лишь половина.
Испытание продолжилось и на второй день. ДозирЭ продемонстрировал искусность в метании оружия, сражении на мечах, показал себя прекрасным наездником. Неожиданно многие выбыли, состязаясь в строительстве укреплений. Молодой грономф тоже не проявил здесь большой сноровки, и только его предыдущие результаты позволили военачальникам допустить юношу к следующим этапам…
На третий день у оставшихся новобранцев начался последний этап Испытания — штурм укреплений. Во время атаки ДозирЭ так увлекся, что совершенно забыл об осторожности. Свинцовая пуля, выпущенная из пращи, попала ему в голову, чуть выше переносицы. От смерти спас шлем. Молодой человек пошатнулся и едва устоял на ногах. В ушах зазвенело, а перед глазами поплыли круги. По лицу текла кровь.
— Эй, что с тобой? — окликнули грономфа. — Тебе помочь?
ДозирЭ, превозмогая боль, огляделся. Рядом с ним остановился гигант в доспехах «бессмертного», с мечом в одной руке и осадным щитом в другой.
— Благодарю тебя, Тафилус, я в порядке. Не думай обо мне.
— Сними шлем, воин, надо посмотреть, что с головой.
Тафилус воткнул в землю свой высокий щит, прикрыв раненого товарища, и сам при этом остался незащищенным. ДозирЭ присел на одно колено, развязал ремни и осторожно, двумя руками, снял шлем. Девросколянин, стянув с руки железную чешуйчатую рукавицу, осмотрел рану, слегка коснувшись лба.
— Пустяк, едва содрана кожа…
Отделавшись пустячным ранением, ДозирЭ оказался среди трехсот новобранцев лагеря Тертапента, прошедших Испытание на цинита. Счастливчиков выстроили на площадке для совершения обряда Посвящения. Пылали большие костры, взметая к небу жаркие языки пламени, развевались стяги лагерных знамен, озаренные трепещущим светом. Сияющим шаром повисла над головами воинов Хомея.
Во времена поклонения Гномам обряд Посвящения в циниты сопровождался обильными жертвоприношениями. Теперь, в эпоху Божественного Инфекта, на жертвенном месте был отстроен храм его имени. Будущие воины скидывали одежду, оставаясь в тонких набедренниках, и один за другим, сквозь строй цинитов, шли к храму по «Дороге Посвящения». Они ступали босыми ногами по раскаленным дымящимся углям. Преодолев последнее препятствие, они входили в храм. Каждый на мгновение оставался наедине со статуей Инфекта, произносил что-то сокровенное и выходил, просветленный, с улыбкой на устах. После чего молодым авидронам прижигали, чуть ниже метки Гражданина, знак воина Инфекта — два скрещенных меча на фоне каплевидного щита. С этого мгновения новобранец, несмышленый юнец превращался в цинита. А это меняло многое!
Триста новобранцев стали цинитами. Вновь выстроившись в несколько рядов, молодые люди, не сдерживая чувств, плакали от боли и счастья.
— Я попросил Инфекта даровать мне воинскую удачу, — рядом с ДозирЭ лил слезы новоиспеченный цинит, — и его каменное изваяние ответило мне: я помогу тебе, славный воин.
Молодой грономф с восхищением и завистью посмотрел на соседа. Только легкая искра сомнения блеснула в его глазах — разве статуя может говорить? Блеснула и погасла…
Глава 7. Правитель и тхелос
Дворцовый Комплекс Инфекта, замкнутый в белокаменное кольцо, смело отрезал от Грономфы щедрый надел земли в несколько сот размеров. Невысокие внешние стены, сложенные из рукодельного камня, покрытого глазурью, имели лёгкий уклон внутрь, а вверху заканчивались крытой галереей, украшенной мраморными накладками оттенка морской волны. Идущие частым шагом круглые зубчатые башенки ощетинились бронзовыми выступами и крестообразными бойницами.
Внутри этой цитадели располагались подпирающие небо террасовидные дворцы, соединенные многоярусными переходами, храмы Инфекта и форумы на плоских холмах. Все эти величественные строения утопали в зелени парков, которые так разрослись, что по ним можно было плутать, как по дремучим лесам. В свойственной авидронам архитектуре, многие постройки венчались хиронами — на пространных плоских крышах благоухали чудесные живописные сады.
Испокон веков о жилищах авидронских правителей ходили легенды. Говорили, что их дворцы построены из чистого золота и паладиума, а полы там выложены тектолитом, что трон Инфекта высечен из цельного громадного алмаза и светится голубым светом, что в просторных подземельях спрятаны от людских глаз несметные сокровища и цена этим богатствам, на которые можно купить весь мир, — миллион берктолей. Да что там! Десять, сто миллионов берктолей!
Чужестранец, впервые попав волею судьбы в Грономфу, прежде всего стремился увидеть дворец Инфекта. Стоя в молитвенном оцепенении на площади Радэя лицом к Церемониальным воротам, он думал, что только Бог мог создать подобное чудо и только Бог может здесь жить.
Ранним погожим утром на парковой аллее Дворцового Комплекса, выложенной тектолитом, появился темноволосый мужчина средних лет со светлой, не обоженной солнцем кожей. Его лицо обрамляла короткая вьющаяся бородка. Он был высок, хорошо сложен и, несомненно, силен. Об этом говорили его широкие плечи и атлетическая грудь.
Он с видимым удовольствием вдыхал сладкий утренний воздух, любовался небесами и наслаждался пением птиц. Навстречу ему из гущи светло-бирюзовых зарослей смело вышла молодая безрогая антилопа с большими добрыми глазами и белыми пятнами на боку. Радостно приветствуя человека характерным покачиванием головы, она позволила приласкать себя и с удовольствием отведала лакомство, которое было протянуто ей на ладони.
— Эгоу, Руиса, как спалось тебе этой ночью? — Мужчина заботливо погладил прирученное животное.
— Спасибо, мой хозяин, прекрасно. Всю ночь где-то сладко пели тонкоголосые мелодины, а в хрустальных фонтанах нежно журчали воды, — ответила бы антилопа, если б могла говорить, но, не обладая такими способностями, она только шевельнула ушами.
— Ну вот и хорошо.
Человек пошел дальше, в задумчивости теребя курчавую бородку. Антилопа удивленно подняла голову, провожая его взглядом, потом сделала несколько неуверенных шагов ему вслед, смешно переступая копытцами. Убедившись, что хозяин, обычно приветливый и щедрый на угощение, сегодня не проявляет к ней интереса, она обиженно остановилась и вдруг прыгнула в сторону и скрылась меж кустов акации.
Хозяином пятнистой малышки был не обычный смертный. Этот человек почитался как бог, перед ним преклонялись народы, в его честь возводились храмы, целые армии по его знаку ходили в атаку и умирали с его именем на устах.
Человек, гуляющий в столь ранний час по самому прекрасному саду Грономфы, звался Алеклией — Инфектом Авидронии, о чем говорил тонкий венец на его голове, усыпанный жемчужинами лотуса. Венец излучал мягкое сияние, образуя над головой едва заметный голубой нимб.
Инфект Авидронии пребывал в довольно мрачном расположении духа. Еще ночью он почувствовал легкие приступы тошноты, потом удушья и в ужасе решил, что отравлен. Он потребовал к себе лекарей, но осмотр ничего не дал. Впрочем, дурнота быстро прошла, и Алеклия забылся в тревожном сне, полном мистических сновидений. Проснувшись в обычное время, он не ощутил привычной утренней бодрости. Голова была тяжелой, глаза налиты кровью, а в ногах чувствовалась слабость. Решив всё же не изменять привычкам, он вышел из дворца и, приказав телохранителям далее за ним не следовать, затерялся в путаном, напоминающем лабиринт парке.
Гуляя по дорожкам, прислушиваясь к пению птиц и журчанию вод, Великий Инфект внезапно вспомнил предутренний сон, и на лбу у него выступила липкая испарина. А снилось ему, что иргамы разбили авидронские армии и приближаются к Грономфе. В помощь Хаврушу, Верховному военачальнику Иргамы, выступил сам Фатахилла, возглавивший бесчисленные армии флатонов, переправившихся на континент. Воинственным жителям острова Нозинги удалось взять приступом величественнейший Дати Ассавар, или Ворота Междуречья, а потом разрушить Великую Подкову. К флатонам присоединились бедлумы, коловаты, маллы, другие народы и страны, племена и союзы полисов. Эти бесчисленные армии прожорливой саранчой вторглись на территорию Авидронии, сметая города и крепости, неся авидронам унижение и смерть.
Вспомнив сон, Алеклия задумался о сегодняшнем положении Авидронии и ощутил в груди мерзкое, давящее чувство страха. Сможет ли Авидрония справиться со всеми своими грозными противниками? Сможет ли он сделать всё необходимое для этого? Хватит ли у него сил, знаний, храбрости? Да, одно из самых великих государств материка сегодня, как никогда, богато и могущественно. Но мало ли в истории примеров, когда древнейшие цивилизации гибли в период своего расцвета?
Впервые за всё время своего правления Инфект почувствовал предательское бессилие. Ему вдруг захотелось стать самым обычным авидроном, от которого ничего не зависит, который просто живет своей маленькой жизнью, пусть бедной, но счастливой.
И Алеклия вдруг вспомнил себя, пронырливого мальчишку, зазывающего в кратемарью путников, вспомнил конного воина, блестяще управляющегося с мечом и копьем, вспомнил высокого сотника в наградах, прижимающего к груди тонкую девушку с красивыми черными глазами. Эти почти забытые образы прошлого вызвали грусть и сожаление. А ведь всё могло сложиться иначе, если б не Провтавтх…
Усомнившись в себе, посчитав себя на мгновение недостойным божественного звания, Инфект еще глубже задумался, с брезгливостью копаясь в собственных недостойных переживаниях. Быстро опомнившись, он оглянулся по сторонам и успокоился только тогда, когда убедился, что поблизости никого нет. Поднеся к губам миниатюрный рожок, Алеклия два раза коротко продудел в него, и неизвестно откуда перед ним появился слуга.
— Позови Провтавтха, — приказал Инфект.
Слуга приложил пальцы ко лбу и удалился.
Через некоторое время на дороге парка показалась худая фигура знаменитого тхелоса. Он явно торопился.
— Эгоу, Божественный, — ученый и оратор приветствовал правителя Авидронии широкой улыбкой. — Как ты себя чувствуешь?
Взяв тхелоса под локоть, Алеклия увлек его в самую дикую часть парка, где густая растительность скрывала укромные тропинки.
— Друг мой, здоровье мое прекрасно, а ночное происшествие, слава Шерасу, не что иное, как результат чревоугодия. Подумай лучше об ином. Всем известны твои способности в толковании снов. Расскажи же мне, о чем повествует этот сон? Что предрекает?
И Инфект поведал Провтавтху о событиях, которые произошли с ним этой ночью в стране призраков. Тхелос слушал внимательно и кивал головой, словно говоря: это понятно, и это яснее ясного, и в этом не может быть никаких сомнений. Только иногда на лбу у него появлялись глубокие морщины.
Провтавтх заменил Алеклии отца. Будущий Инфект еще в детстве потерял семью и был определен своей Липримарией в военные ходессы для мальчиков. Целыми днями упражняясь в боевых искусствах, юные авидроны почти не учились читать и писать. Лишь малая толика времени выделялась для получения «гражданских» знаний. Как раз в этот период Провтавтх и появился в этих ходессах. Известный оратор, мыслитель и ученый был хорошо знаком грономфам по книгам и выступлениям. Его речам с восхищением внимали тысячи авидронов, его книги переписывались в огромном количестве и украшались роскошными кожаными переплетами. Он поставил и разрешил немало сложнейших проблем в геометрии, был силен в географии, его философские труды цитировали в Ресториях достойнейшие мужи. Провтавтх, применив геометрические законы, разработал совершенный способ перестроения монолита, создал для матри-пилоги новый парус, придумал еще более мощное метательное орудие.
В известной грономфской Тхелосалле, месте, где трудились лучшие мыслители Авидронии, Провтавтха почитали как полубога. Но не дремали и его многочисленные враги. Когда он, увлекшись астрономией, заявил, что Шерас круглый, а Хомея — такая же планета, только значительно меньшая, поднялся невообразимый шум. Дело дошло до самых высоких сфер. Тхелосу припомнили все, включая его многочисленные речи на народных собраниях, направленные против Инфекта. Провтавтха лишили почетных званий, запретили проводить опыты, публично выступать и изгнали из Тхелосаллы. Согласно указу, его имя предали забвению, в связи с чем его книги более не переписывались. Сто двенадцать статуй и бюстов Провтавтха, которые успели установить в городах Авидронии, сняли с постаментов, вывезли в мастерские и там уничтожили.
Так тхелос и попал в небольшие военные ходессы. Старания «друзей» не пропали даром — Провтавтх был в отчаянии. Здесь ко всем «невоенным» наукам относились с абсолютным презрением. Пропуски его уроков едва ли не поощрялись. Сколько тайных горьких слез пролил несчастный в тщетном ожидании учеников и последователей!
Но надо было знать Провтавтха. Поборов уныние, тхелос взялся за дело. Занимаясь с мальчиками, он устроил обучение в форме веселых бесед, зажигательного спора. Ему удалось увлечь большинство воспитанников. Через два года упорных трудов ситуация в ходессах изменилась. Мальчики цитировали по памяти целые поэмы Урилджа, говорили на разных языках, в уме производили трудные подсчеты, разбирались во многих сложных физических явлениях и имели по любому поводу самостоятельные суждения, излагая свои мысли красивым и правильным слогом. Влияние Провтавтха на его подопечных было столь явным, что даже недалекие военные наставники прониклись к тхелосу искренним уважением.
Лучшим учеником Провтавтха стал Алеклия. Его жажда познания была беспримерна. Тхелос проникся к юному воспитаннику отеческой любовью, передал мальчику, а потом юноше всю глубину своего понимания Истины.
Через много лет ученики Провтавтха добились славы и наград, стали почетными эжинами. Одни водили в походы огромные армии, другие торговали по всему континенту, владея десятками кораблей, третьи возглавляли Липримарии и выступали в Ресториях, поражая собрание мудрыми речами. Алеклия, получив в кровавых сражениях немало страшных ран, добился звания либерия и водил по военным дорогам континента двенадцать с половиной тысяч конных авидронских цинитов, разбитых на пять партикул. Его шею украшали два золотых платка — редчайшее свидетельство огромного количества совершенных подвигов.
Наконец, оставив военную службу, будущий Инфект стал наместником липримы. Встретив однажды, после долгих лет разлуки, Провтавтха, он поселил его в своем дворце и употребил всё влияние для того, чтобы вернуть тхелосу его былое влияние и авторитет. И это удалось. Теперь раскатистый глас Провтавтха вновь раздавался на площадях Грономфы.
Вскоре Инфект Авидронии Ромитридат, разоривший страну своими действиями, был низложен Кругом Ресторий. Он отправился в одной холщовой рубахе в «долину Смерти», как и подобает изгнанному Инфекту. Народные собрания всколыхнулись. День и ночь белиты проводили в жарких спорах, которые иногда заканчивались кровопролитием. Рассматривались десятки кандидатур, достойных стать Божественным. Гномам давно уже не поклонялись, а единственным богом авидронов теперь считался Инфект Авидронии. Провтавтх предложил на собрании своей Рестории кандидатуру Алеклии. Народ откликнулся на его слова: мудрый тхелос умел убеждать.
Провтавтх выступал день и ночь на площадях городов, на форумах, в Ресториях и Театрах. Через некоторое время вся Авидрония повторяла имя, достойное стать Божественным, — Алеклия. Провтавтх был послан от своей Рестории выборщиком на Круг Ресторий, где рассматривалось несколько кандидатов. Своей пламенной речью он зажег сердца сотен лучших представителей авидронского народа. Ему поверили, за ним пошли. Большинство участников Круга Ресторий вписало в счетный онис имя Алеклии. Не изменили результат и два десятка фальшивых счетных онисов, обнаруженных позже при пересчете голосов. Алеклия стал Инфектом Авидронии и в один день из обычного человека превратился в Божество. Теперь ему поклонялись миллионы и проливали слезы умиления в многочисленных храмах Инфекта. Так Провтавтх помог бывшему ученику стать Богом.
Новоиспеченный Инфект отблагодарил учителя всеми возможными способами. На улицах и площадях восстановили статуи тхелоса. Умозаключения ученого теперь самым непосредственным образом влияли на авидронские законы. Сотни Тхелосалл наперебой приглашали Провтавтха возглавить свои советы. Его книги во множестве переписывались и быстро распространялись. Речи его передавались из уст в уста. Алеклия сделал Провтавтха личным тхелосом, членом Совета Пятидесяти, и ежедневно призывал к себе, обсуждая с ним вопросы, касающиеся государственных интересов.
Провтавтх внимательно выслушал Инфекта, иногда в задумчивости морща лоб. Несколько своих мыслей он записал в трубчатом свитке, который всегда был при нем.
— Я вижу, ты полон сомнений и тревоги, — отвечал тхелос, когда Инфект закончил. — Это нормальное чувство, присущее не только людям, но и богам. В сомнении рождается Истина, а чувство тревоги свидетельствует о глубоком переживании за судьбу Отечества.
— Но, учитель, страх — это презренное чувство, сжигающее душу, сеющее панику. Оно позорит любого авидрона. А Инфекта и подавно. Я недостоин столь высокой должности, если боюсь врага. Что сталось со мной?
Провтавтх скрутил свиток и убрал его в складки плавы. Он провел пальцами по гладко выбритому подбородку, собираясь с мыслями, — шестидесятилетний философ никогда не носил бороды, с презрением относясь к моде. Алеклия ждал ответа. В волнении он снял с головы божественный венец и крутил его в руках.
— Страх, сын мой, испытывает каждый. Он помогает мыслить трезво, оценивать ситуацию здраво, совершать поступки взвешенные. Разве имеет хорошую цену бесстрашие юнца, который мужественно бросается на врага, но погибает неразумно? Ведь он мог, подумав, взять противника хитростью. А для тебя, которого избрали Богом, отсутствие страха даже опасно…
— Ты хитришь, Провтавтх, — перебил Алеклия с раздражением в голосе. — Ты желаешь меня успокоить, но только разжигаешь огонь недоверия…
Провтавтх поднял руку, прерывая Инфекта. Он сделал так, как когда-то делал в военных ходессах во время уроков, требуя внимания непослушных подростков. Алеклия умолк, с улыбкой вспомнив жест, знакомый с детства.
— Многочисленные противники твои, могущественные враги Авидронии, только и ждут от тебя опрометчивых поступков. От острова Нозинги и до берегов Бесконечного океана, от Вантики до Штрихсванд во дворцах большинства правителей царит уныние. Большинство интолов только и мечтают о том, чтобы ты оступился. И тогда померкнет слава нашего государства, и сбежится свора ненасытных шакалов и растерзает, урча, то, что мы сейчас с гордостью называем Великой Авидронией. Со всеми ее липримами, зависимыми землями, дружественными племенами и союзными полисами. И подлый Берктоль им поможет. А ведь не ты ее основал, а твои великие предшественники. И не тебе ее губить.
Поверь мне, я знаю тебя давно: тебе не занимать ни мужества, ни отваги. Но слава Гномам, или, говоря сегодняшним языком, слава Божественному, то есть тебе, ты достоин быть Богом авидронов. Поэтому я и сделал все, что от меня зависело, десять лет назад на Круге Ресторий. Но внемли правде: я не произнес бы ни слова в твою пользу, если б не верил. То, чего раньше тебе недоставало, той взвешенности поступков и выдержки, которой сейчас ты можешь похвастаться, — всё это тебе принесли годы, которые ты прожил во славу Авидронии. Такое дается только опытом многих лет жизни. Оценивая опасность по достоинству, ты сможешь принять единственно правильное решение.
Алеклия едва заметно улыбнулся и благодарно кивнул головой. Ему понравились слова тхелоса.
— Но что ты скажешь о моем сне, — всё же спросил Инфект. — Не может ли он предсказывать скорую погибель?
— Ничуть. Внемли самому достойнейшему толкователю снов в Грономфе. Ты забыл об одном: ты и сам Бог. И, будучи Богом, ты можешь предсказывать события, пусть даже это происходит во время сна. Думаю, твой сон — не будущее страны, а лишь напоминание об опасностях, которые могут подстерегать всех нас. Во сне тебе указаны истинные твои враги, и, зная их в лицо, ты не получишь нож в спину. Прими достойные меры, и тогда Грономфе ничто не будет угрожать…
Провтавтх говорил еще долго, и взгляд Алеклии постепенно прояснялся.
— О учитель, твои слова живительной силой наполняют мое сердце. Я так рад, что ты рядом, — ведь только тебе одному я могу довериться. Я даже проголодался и хочу, чтобы ты разделил со мной утреннюю трапезу. И ты не можешь отказать Инфекту.
Провтавтх замахал руками, но Алеклия был неумолим. Схватив препиравшегося тхелоса железной хваткой бывшего цинита, он потащил его во дворец.
Три тысячи восемьсот слуг день и ночь трудились в Дворцовом Комплексе Инфекта. Несколько сотен из них имели счастье обслуживать утреннюю трапезу величайшего правителя. В трапезной зале, где размещалось не менее тысячи гостей, всё было отделано розовым мрамором, а из настенных массивных глыб смотрели высеченные изваяния, соединяясь в длинный барельеф, повествующий о беспечных застольных традициях древних авидронов.
За утренней трапезой Алеклия и Провтавтх говорили о совершенствовании законов, о доходах и расходах казны и о податях, которые либо губят страну, либо ее возвеличивают. Тхелос ел мало, предпочитал мясу и рыбе корнеплоды и травы. Говорил он неспешно, иронично и иногда слегка назидательно.
Авидронскую казну Провтавтх сравнивал с рекой Анконой, которая, насыщаясь из тысяч источников, заполняет широкое русло полноводными потоками. Если из реки черпать умеренно, не строить плотин и отводных каналов, то русло никогда не обмелеет и река будет вечно радовать жаждущего прохладными водами.
Казна страны, как верно утверждал тхелос, пополнялась из многих источников. Восемнадцать стран, тридцать племен и пятьдесят четыре города платили за защиту и военное покровительство, оказываемые Авидронией. Семь государств, поверженных в битвах, выплачивали ежегодный откуп. Инфекту принадлежало около пяти тысяч кратемарий, каждая из которых приносила в год не менее пятидесяти берктолей. Свою часть дохода приносили и акелины Инфекта, разбросанные по всему континенту.
Двадцать девять Ристалищ, с представлениями каждую триаду, по дням Божественного, и платой за вход в полпаладиума, приносили не менее двухсот тысяч берктолей. Немалый доход давали золотые и серебряные рудники, шахты и каменоломни, работорговля (особенно во время войны), продажа и аренда земли, услуги почтовых постов, общественный извоз, охрана торговых судов, большие мастерские, торговые форумы… Нескончаемым потоком сыпались в казну монеты, вырученные от продажи кораблей и оружия, всевозможной внутренней и континентальной торговли. Наместники территорий, липримары, отправляли Инфекту три четверти своих доходов.
В больших городах более трети населения проживало в так называемых доходных домах — пяти-семиярусных зданиях, которые внутри разделялись на несколько десятков самостоятельных жилищ. Более половины подобных доходных домов Авидронии принадлежало Дворцовому Комплексу, а плата за каждое жилище обычно составляла от половины до двух инфектов в год. Огромное значение для казны Авидронии имели и сотни других источников поступлений, мелких, но многочисленных. Размер взимаемой подати обязательно должен был получать одобрение народных собраний и составлял сейчас десятую часть от годового прироста имущества.
Таким образом, источники доходов Авидронии были достаточно разнообразными и позволяли неизменно, вне зависимости от обстоятельств, из года в год, не только покрывать огромные расходы, прежде всего на содержание армий, гарнизонов и кораблей, но и увеличивать неприкосновенный запас — копи Радэя. Передававшиеся из уст в уста легенды о несметных авидронских сокровищах, хранящихся во дворце авидронского правителя, были не так уж и надуманы. Действительно, в глубоких дворцовых подвалах хранились миллионы серебряных, паладиумных и золотых монет, а также золото Яриады в слитках весом по сто грос, деньги Медиордесс в виде миниатюрных золотых статуэток полногрудых женщин, бесчисленное количество сосудов с драгоценными камнями и еще несколько миллионов берктолей, поступивших сюда за последнее столетие. На сегодняшний день государственное состояние, начало которому положил Радэй Великолепный, оценивалось в двенадцать миллионов берктолей. Впрочем, Инфект Авидронии мог воспользоваться этими деньгами только с разрешения Круга Ресторий. Для этого нужно было выступить перед выборщиками от народных собраний и убедительно доказать им необходимость использования неприкосновенных средств. Авидронские законы строго обязывали Инфекта не транжирить, а преумножать государственный запас, хранящийся в копях Радэя. За время правления Алеклии накопления увеличились на два миллиона берктолей, а сами подземелья пришлось значительно расширить.
Никто из прежних правителей так быстро не увеличивал богатство Граждан. И всё же Провтавтх постоянно критиковал действия Инфекта.
Плата за военное покровительство и откупы стран, проигравших войны, могли быть значительно больше. Ведь Авидрония, вынужденная содержать огромную армию и многочисленный флот, несла колоссальные расходы.
Частные кратемарьи лишают большей части доходов кратемарьи Инфекта. Требуется значительно увеличить их количество, расположив в самых людных местах.
Продажа рабов могла бы принести вдвое больше золота, если б рабство не было запрещено на территории Авидронии. Ведь по законам страны каждый раб, ступивший на землю авидронов, становится свободным. Нет, речь не идет о попрании священных законов. Да и Рестории никогда не пойдут на возврат рабовладения. Но следовало бы создать хотя бы несколько невольничьих рынков. Например, в Грономфе — центре континентальной торговли. А сегодня рабов, захваченных в военных экспедициях, отдают за бесценок крупным торговцам живым товаром или отправляют окольными путями за тысячи итэм на невольничьи рынки Бионриды, Штрихсванд, Панайросов, Медиордесс. По дороге тысячи рабов гибнут от голода и болезней. Такая торговля приносит значительно меньше, чем следовало бы.
Теперь о боях капроносов. Народ, восхищенный ими, с удовольствием платит немалые деньги за это зрелище, пополняя казну. Но всем не хватает места. Да и в некоторых городах вообще нет ни Ристалищ, ни Ипподромов, ни Цирков. Требуется построить много новых зданий и арен для развлечения народа. Это прекрасное вложение золота…
Алеклия слушал тхелоса очень внимательно, иногда переспрашивал, уточнял. С чем-то он соглашался, чему-то противился. Но Провтавтх не настаивал, а только высказывал свое мнение. Не было и дня, чтобы Алеклия и сам не думал обо всем этом. Избранный Инфектом, он поначалу решил, что легкие неутомительные обязанности всемогущего правителя много времени не займут. Однако Божественный быстро убедился, насколько тяжела его ноша. Каждый день был полон неотложных забот. Чего только стоило управление армией или липримами. Чуть не каждое мгновение от него ждали ясных указаний, верных решений, смелых действий. Десятки послов, сотни онисовых свитков, указы, казни, донесения, строительство новых крепостей и Великой Подковы. Голова кругом. Справился бы он без помощи своего названого отца, мудрого учителя, доброго друга?
— Теперь, мой Бог, становится очевидным… — продолжал наставления Провтавтх, почти не обращая внимания на еду, — становится очевидным, что подати, собираемые с граждан и ремесленных братств, безмерно велики и не приносят пользы.
— Как же так? — удивлялся Инфект, впрочем, едва поддерживая разговор, так как увлекся блюдом из печеных морских стоножек. — Я требую всего десятину, в то время как большинство интолов отбирают почти всё у своих бедных подданных. А кроме этого, облагают их транспортным оброком, трудовой и военной повинностью, сбором с рабской головы, многими натуральными податями, да еще и не забывают взимать поземельную плату. Несчастный народ бросает все, что нажито предками, и бежит куда глаза глядят!
Провтавтх окунул пальцы в чашу с душистой водой, отогнав несдержанным жестом докучливых слуг, которые хотели помочь ему омыть руки.
— Разве может величайший правитель Шераса, Бог своего мужественного и трудолюбивого народа, сравнивать себя с какими-то нищими интолами? Авидрония безмерно богата, владеет несметными сокровищами, которыми умело распоряжается и которые каждый год преумножает. Доходы значительно превышают расходы. В этих условиях теряется надобность в податях. Это очевидно. Да и составляют они не больше шестой части всех поступлений.
— Но разве не должны люди оплачивать гиозов, которые охраняют их покой? Армию, которая защищает их жилища? Платить за дороги, оросительные системы, водопроводы, празднества?
— Это так. Но не забывай, мой Бог, что все, чем владеет Авидрония, принадлежит не тебе и не Инициатам, но народным собраниям, которые тебя избрали. Всем: копями Радэя, кратемарьями, акелинами, верфями, Ристалищами — всем этим владеют белиты. Ты не интол — авидроны покончили с кровавыми династиями. Ты Инфект — слуга Граждан. Следовательно, колоссальный доход, полученный с имущества граждан, и есть их подать. И если страна получает больше, чем достаточно, разве не пропадает необходимость в дополнительных поборах?
— Трудно согласиться с тобою, Провтавтх. Даже при нашей десятине некоторые белиты непомерно богатеют, скупают лавки, земли, корабли, мастерские. Разве не ужасно, что одни люди имеют всего один клочок земли и еле сводят концы с концами, а другие — владеют обширными территориями, которые и за день не объедешь, и норовят скупить еще больше, изгоняя слабых с исконных земель?
— Богатство белитов — не порок, а достояние Авидронии. Ты путаешь понятия, словно нерадивый ученик. Бойся только богатства, нажитого нечестно. Слабых же оберегай добрыми указами. Пусть их защищают твои слуги — росторы Инфекта или Липримарии. Сегодня же их действия напоминают мне бесчинства лимских пиратов, которые останавливают одинокие корабли и отбирают десятину от стоимости перевозимого груза, а при малейшем сопротивлении забирают все, сжигают корабль и убивают матросов.
— Разве это так? — нахмурился Алеклия.
— О Великий Инфект, открой глаза, — раздраженно отвечал тхелос. — Ты каждый день читаешь обращения народных собраний, которые оставляют для тебя на стене посланий. И каждый день люди жалуются на произвол твоих сборщиков, просят отменить подати или уменьшить их размер. Давай представим себе весы из лавки торговца пряностями, если ты, наделенный лотусовым венцом, еще не забыл, как они выглядят. На одну чашу мы положим потери. На другой чаше окажется вот что: мы прогоним прочь всех сборщиков податей, погрязших в мздоимстве, в сундуках которых оседает добрая треть сборов. Прекратим воровство, с которым не могут справиться даже липримары. Закончатся смуты, вызванные несправедливостью. Измученные белиты и ремесленные братства заживут спокойно и счастливо. И угнетенный народ воспрянет. И станет еще богаче. А Рестории провозгласят тебя Богом богов и будут молиться в храмах Инфекта перед твоим изображением денно и нощно. И рекой польется золото в лавки, кратемарьи и акелины. И понадобится много Ристалищ, чтобы удовлетворить неизменную жажду зрелищ, свойственную смертным. И кто знает, может быть, тогда мы увидим, что не уменьшились наши общие поступления…
Как Провтавтх умел убеждать! Как владел логикой! Как обвораживал! Алеклия, забыв о еде, с восхищением внимал речам своего советника. Что ж, не зря его называют в народе Златоустым Громогласцем.
Вскоре утренняя трапеза была завершена, и Инфект, не без некоторого облегчения, отпустил Провтавтха, который и сам уже давно проявлял заметное нетерпение. Тхелос торопливо попрощался и буквально бросился вон, будто опаздывал к еще более могущественному, чем Алеклия, правителю. Инфект вышел на галерею и проводил взглядом маленькую смешную фигурку, устремившуюся вниз по лестнице. Он знал, что престарелый мудрец спешит в Тхелосаллу, к своим недочитанным книгам, недописанным рукописям, к своим новым ученикам.
Глава 8. Избранный Богом
Расставшись с Провтавтхом, Алеклия быстрым шагом пересек несколько просторных помещений и оказался в зале Голубых Вод. Тут рядом с фонтанами, струящимися водными каскадами, рядом с рукотворными озерцами Инфект любил работать и отдыхать в жаркие дни. Здесь собрали великое множество растений, привезенных с разных концов света. Наверное, от этого в зале Голубых Вод всегда легко дышалось и легко думалось.
Алеклию уже давно поджидал Партифик, сутулый, абсолютно лысый восьмидесятилетний старик с серым лицом, орлиным носом и туго сжатыми узкими губами. Это был его первый распорядитель, носивший старинный титул Вечный Хранитель Реки — вечный хранитель нескончаемой реки государственных дел. Партифик пережил трех Инфектов, и всё же, на удивление всем обитателям дворца, продолжал успешно исполнять свою службу. Его многочисленные способности были столь очевидны, а знания так глубоки и обширны, что ни Алеклия, ни его предшественники даже и не думали о том, чтобы заменить верного слугу. Трудно было представить на этом месте другого человека: казалось, не станет Партифика — и покойное течение дворцового быта нарушится. Вечный Хранитель был хорошим советчиком, в нужной ситуации оказывался в центре событий, а по необходимости исчезал, словно призрак. Он умел кратко и весомо отвечать и красноречиво молчать. Самые страшные тайны трех правителей и всевозможные дворцовые секреты надежно хранились в его умнейшей голове, крепко сидевшей на короткой бычьей шее.
Алеклия сел за стол, и Партифик начал подавать указы, один за другим. Инфект бегло просматривал онисовые свитки, иные возвращал, на некоторых ставил свою печать. Когда с указами было покончено, Вечный Хранитель протянул донесения Вишневых. В них содержались самые разнообразные сообщения: об экономическом состоянии друзей и врагов Авидронии, о политической обстановке в стране, о боевом духе партикул, о настроениях в Ресториях и так далее, и так далее, и так далее.
Вишневые плащи обходились казне недешево, но всякий раз, когда Алеклия читал тщательно проверенные и обобщенные донесения, он убеждался: Радэй Великолепный, создавший эту армию, проявил воистину божественные способности. Теперь, словно по волшебству, не выходя из грономфского дворца, можно быть в курсе всех континентальных дел. Узнать, кто начал войну или только к ней готовится, кто заключил дружественный союз и на какой основе, кто с кем торгует, что продает и что покупает. Получить сведения о численности армий врагов и союзников, о степени их подготовки и качестве крепостных укреплений, о количестве метательных механизмов и матри-пилог. Всё было открыто Инфекту. А еще благодаря Вишневым становились известными тайные планы вождей, удавалось рассорить верных союзников или примирить заклятых врагов. Многое, многое становилось возможным.
Под видом богатых торговцев, нищих странников, наемных капроносов, послов, жриц любви, беглых рабов и преступников посланники Круглого Дома рассеялись по всему континенту. Выполняя секретные поручения, они не скупились на расходы, щедро оплачивали доносчиков, вовлекали в свою сеть продажную местную знать, подкупали крупных военачальников противника. Часто наиболее эффективной мерой для достижения цели становилось убийство, а в особенности — неприметное отравление.
Среди населения Иргамы распространялись пораженческие настроения, а также слухи о продажности многих росторов и военачальников, о неспособности Тхарихиба и Хавруша защитить свой народ. Разносилась молва о непобедимости авидронов, об их огромных и прекрасно снаряженных армиях. Лазутчики повсюду сеяли панику и говорили о бесполезности сопротивления.
Обширная сеть разведчиков и доносителей в любой стране имела четкую структуру. Некоторые завербованные агенты, выполняя поручение Вишневых, достигали у себя на родине таких должностных высот, что, бывало, правитель далекой страны не успевал еще о чем-то недобром подумать, а авидронский Инфект уже всё знал и готовил ответные меры.
Вишневые были незаменимы и в собственном доме.
Что говорят и что думают авидроны? В каком городе, крепости или селении не всё благополучно? Почему?
Идет война, и в эту грозную годину особенно важно знать, кто истинный сын своего Отечества, а кто готов предать интересы Родины из трусости либо ради наживы.
Славе и положению Вишневых завидовал, может быть втайне, каждый воин. Не было такого десятника или сотника, который не мечтал бы в один прекрасный день с гордостью накинуть на плечи длиннополый вишневый плащ.
Алеклия, не останавливаясь, прочитал добрую половину сообщений, пока не наткнулся на донесение о Сафир Глаззе. В нем сообщалось, что Главный Юзоф Шераса, Мудрейший, как его величали, продолжает метать словесные стрелы в сторону авидронского Инфекта.
Каждый день, и на заседаниях Берктольского союза, и в личных беседах с послами, Сафир Глазз извергает гневные тирады в адрес Авидронии, обвиняя ее в немыслимых преступлениях. Лживые наветы и подлые угрозы Мудрейшего совершенно бесстыдны. Глазз считает, что авидроны не соблюдают соглашение о границах, ведут несправедливые захватнические войны, запугивают интолов небольших стран, вынуждая платить за «военное покровительство», тем самым лишая доходов Берктоль.
Главный Юзоф утверждает, что Алеклия тайно общается с врагом всех народов — Фатахиллой, и вместе они замышляют самое ужасное, что только можно представить. И в довершение всего Авидрония исподтишка напала на честного и дружественного соседа, беззащитную Иргаму. Разрушены многие города, уничтожается население. А ведь Иргама — тоже член Берктольского союза. Выходит, Авидрония уже не признает Берктольский союз?
С первых дней своего правления Алеклия не доверял Главному Юзофу Шераса. Представитель Эйпроса — союза нескольких десятков независимых городов, он быстро добился главенства в совете и всё свое яркое красноречие употребил для того, чтобы ослабить влияние стран, представители которых не одобрили его кандидатуру. Обрушился он и на Авидронию и в самом деле добился всего, чего хотел.
Инфект Авидронии понимал, что именно он виноват в ослаблении позиций своей страны. Именно из-за него титанический труд правителей-предшественников пропал даром. Было время, когда с Сафир Глаззом можно было справиться. Теперь поздно! Ну ничего, думал Алеклия, нервно сплетая пальцы, настанет момент, когда лживого клятвопреступника призовут к ответу. По крайней мере, он, Великий Инфект Авидронии, сделает все, чтобы увидеть подлеца голым и остриженным, обмазанным смолой, на казнильном месте на площади Радэя или во дворце Наказаний. О Шерас, будь свидетелем! Но это еще впереди.
А пока каждое свое выступление вот уже на протяжении нескольких лет Сафир Глазз, Мудрейший, заканчивал одними и теми же словами: Авидрония должна быть наказана!
Далее Вишневые сообщали, что заметно оживились лимские пираты. Их корабли вновь вышли из вод Моря Радости на просторы Темного океана. Многие суда подверглись нападению, не избежали ужасной участи и несколько авидронских торговых караванов, направляющихся в Оталарисы. Военные корабли, которые их охраняли, были атакованы и захвачены. Матросов, уцелевших в неравной схватке, продали в рабство. Важнейшие морские пути, проходящие по проливу Артанела мимо острова флатонов Нозинги и вдоль побережья континента, стали теперь небезопасны.
Алеклия поднялся и подошел к карте континента, выложенной на полу в виде мозаичного панно из разноцветной каменной крошки. Костяной указкой он провел воображаемую линию морского торгового пути из Грономфы в Оталарисы и, в конце концов, вышел к полуострову Лимы — ужасной разбойничьей стране, где правили вожди пиратского союза, которые вот уже двести лет держали в страхе всех морских путешественников и все поселения материкового побережья. О боги, сколько погублено жизней!
Однажды, объединив под знаменами Берктоля флоты нескольких союзных государств, континентальным странам удалось обезглавить Лиму, разбив ее в ожесточенном морском сражении. Но пиратские вожди ухитрились откупиться, предложив жадным берктольским правителям баснословные дары. И вот результат — лимские пираты нарушили соглашение, выйдя из вод Моря Радости, где им дозволено было плавать. Каждый день приносил новые сообщения о грабежах и насилии, о зверствах, набегах, массовых убийствах. Авидрония несет большие убытки. Негоцианты, которые имеют собственные корабли, даже целые торговые флотилии, забросали Инфекта жалобами.
— Остается лишь два вопроса, — задумчиво произнес Алеклия, словно разговаривая сам с собой. — Первый: откуда лимские пираты взяли столько кораблей? Или, скажем иначе, на какие деньги построено столько кораблей? И второй вопрос. Почему не подвергаются нападению корабли флатонов? Страх перед мстительным Фатахиллой? Но всем известно, что лимские пираты ничего не боятся и не гнушаются никакой поживой. Что же тогда? Тайный союз? О, это было б печальной новостью. Что может быть хуже, чем две объединившиеся чудовищные силы, силы коварные, безжалостные? Что ты думаешь по этому поводу? — обратился он к Партифику.
Вечный Хранитель, стоявший до этого момента, словно каменное изваяние, казалось, ожил и быстро заговорил, продолжая, впрочем, выказывать крайнее почтение богоподобному собеседнику. Складывалось впечатление, что он только и думал что о лимских пиратах:
— Эгоу, Божественный, Берктоль совершил жестокую ошибку, когда до конца не уничтожил пиратов и не умертвил всех до одного их вождей. Пока правители торгующих стран беспечно наслаждались миром и спокойствием, Лима втайне накапливала силы.
Известно, что предки лимских пиратов — беглые преступники со всего континента. Воры, убийцы и разбойники, на костях рабов они возвели на побережьях Лимы много хорошо укрепленных городов, где прятались после своих наглых вылазок и грабежей. Рано или поздно их потомки должны были взяться за старое. Чего иного от них ожидать?
Сейчас больше всего от бесчинств пиратов страдают Оталарисы — наши верные друзья, которых мы за скромную плату защищаем силою своего оружия.
— Как ты думаешь, — перебил Алеклия своего подданного, — смогли бы мы, собрав весь наш доблестный флот, разгромить пиратов в славной битве? А заодно выполнить свои обязательства перед Оталарисами? — спросил Инфект.
— Несомненно, Повелитель. — Хранитель помедлил. — Но сейчас наш флот слишком мал, чтобы атаковать Лиму, а врагов так много и они столь опасны, что не о торговле следует заботиться и не о далеких Оталарисах, а о защите собственных городов.
Алеклия не стал продолжать разговор и в задумчивости оперся на костяную указку, которой водил по карте. Она с хрустом подломилась. Инфект с сожалением посмотрел на обломок, бывший мгновение назад изящной вещью работы знаменитого мастера. Он вернулся к столу, чтобы закончить чтение.
Много еще неприятных, печальных, а зачастую трагических сведений содержалось в сообщениях Вишневых. Что произошло в этом году? — спрашивал себя угнетенный тяжелыми думами Инфект Авидронии. Какая неведомая сила завела хоровод смерти? Были мир и благоденствие, и вдруг разом всё рухнуло, как сгнившая хижина бедняка. Он ли в этом виноват? Где он ошибся?
Вот и маллы — извечная забота авидронских правителей. Каждый день они на кого-нибудь нападают: на военных, на почтовых посыльных, на караваны, доставляющие строительные материалы к местам устройства Великой Подковы. Авидрония не желает войны с маленьким, но мужественным народом. Страна хочет лишь закончить возведение укреплений, чтобы защитить свои границы от полчищ флатонов. Но малльские вожди, соглашаясь помочь в строительстве за богатые подношения и посылая на работы своих соплеменников, одновременно поощряют коварные вылазки и разбой. Ни один авидрон до сих пор не чувствует себя в безопасности на земле маллов.
Айм Сюркуф вышел на след иргамовского лазутчика по имени ДозирЭ. Интересно, настоящее это имя или вымышленное? По сообщению сотника Вишневых плащей, этот лазутчик не дал состояться встрече влиятельного малльского вождя с авидронским Инфектом, устроив в кратемарье кровавую стычку и едва не погубив мирных посланников. Маллы покинули страну ни с чем, горя желанием отомстить. А ДозирЭ, легко введя в заблуждение стражей порядка, бежал из тюрьмы Липримарии «Меч бога» в неизвестном направлении.
— До-зи-рЭ, — произнес по слогам Алеклия, сжигаемый гневом. — Если он попадется, видит Шерас, не было еще придумано казни более жестокой и изощренной, чем та, которую он примет… Нет, лучше я подарю его маллам, в знак моего к ним расположения…
Его размышления прервал Партифик, который привлек внимание Инфекта низким поклоном.
— Послы Оталарисов, — сообщил он.
— Их требуется принять именно сегодня? — спросил правитель.
— Ты, Великий Инфект, сам изволил назначить им время. Послы интола Оталарисов добирались долгим сухопутным путем, не рискуя плыть морем. Вот уже десять дней они ждут великой милости и мечтают припасть к твоим ногам. С ними достойные твоего лика подарки.
— Подарки? Что ж, пусть войдут.
Инфект Авидронии, несмотря на окружающее его богатство, в сущности ему и принадлежащее, подарки любил. Алеклия был неравнодушен к искусным резным работам из кости, к оружию, а в особенности к рисованным полотнам, исполненным умелой рукой. Многие дворцовые покои, залы и галереи были украшены картинами известнейших мастеров континента: Тузила из Яриады Северной, Корчея Глухого из Медиордесс, Неоридана Авидронского… На больших и маленьких картинах изображались прославленные битвы, сцены из жизни богов, обнаженные прекрасные женщины, знаменитые военные, тхелосы, правители. Чаще всего художники использовали плотные онисовые холсты, которые заказывали в специальных мастерских. Такие картины нередко создавались годами, некоторые из них могли достигать необычайных размеров и, если выходили из-под руки признанного мастера, стоили не меньше корабля, а иногда оценивались дороже дворца.
Инфект Авидронии при помощи десятков слуг, окруживших его, переоделся в усыпанные драгоценностями роскошные одежды, тяжелые, как доспехи, и воссел на трон в позе, подобающей его величию.
По сигналу Партифика в зал вошли воины-красавцы из Белой либеры, вооруженные сообразно моменту. Здесь же собрались многочисленные военачальники и советники Инфекта. Для посланников оставили узкий проход.
Инфект с любопытством оглядел чужестранцев. Маленькие, буроволосые и пучеглазые, в необычайно широких штанах и длинных рубахах, они производили достаточно неприятное впечатление. Осматриваясь по сторонам, послы медленно продвигались к трону. Наконец они приблизились к Инфекту Авидронии и разом пали ниц. Тот, кто был, видимо, главным из них, подполз на коленях к ногам правителя и смахнул полами одежды воображаемую пыль с его подставленной ноги. Перед Алеклией оказался поднесенный дар, накрытый тканью. Хранитель Реки быстрым движением скинул покрывало. Перед восхищенными взорами предстал чудесный головной убор, золотой, усыпанный большими алмазами. Алеклия только сухо кивнул в знак благодарности.
Слуги унесли подарок, и Вечный Хранитель обратился к посетителям:
— Бог Авидронии, Великий Инфект, испытывает нужду во времени. Но готов пожертвовать им для встречи с послами дружественного нам интола Оталарисов — Красивого Хо.
Гости поклонились. Вперед выступил гость, смахнувший пыль с ног Божественного.
— Эгоу, наш мужественный защитник! Взглядом надежды обращен к тебе Красивый Хо — твой послушный брат, — начал посол на берктольском языке, который понимали все присутствующие. — Взывает он о помощи в борьбе с лимскими пиратами, которые бесчинствуют на всем побережье Моря Радости, а также на просторах Темного океана. Уже утрачено много кораблей и погибло много подданных. Разорены приморские селения, которые поставляли изрядное количество рыбы и жемчуга. Их жители захвачены в рабство и ждут своей участи на невольничьих рынках Лимы…
Посланец интола Оталарисов смолк и прямым взглядом посмотрел на Инфекта в ожидании ответа. В этом взгляде не было смирения, и, если б не дружественность миссии, его можно было назвать даже дерзким.
— Расскажи подробнее, — потребовал Алеклия.
Посол поведал о нападениях, грабежах и массовых убийствах, которые происходят с некоторых пор как на море, так и на суше. Он поведал, как страдает его народ, какое великое горе и разорение Красивому Хо приносят пираты. Напомнил посланец и о том, что интол их страны не однажды посылал в Грономфу голубя с подробными сообщениями, в которых содержалась просьба соблюсти договор о военном покровительстве — защитить обиженных.
— …Разве ты их не получал?
Инфекту не понравился вопрос. Он встретился глазами со взглядом Партифика, который безмолвно вопрошал: прогнать его? Подожди, дал понять правитель.
Алеклия вспомнил голубиные послания Красивого Хо. Тогда его советники и росторы сказали, что соглашение с Оталарисами касается не каких-то пиратских нападений на море, а относится к непосредственному вторжению вражеских армий на территорию дружественного государства. Кроме того, война с лимскими пиратами обойдется в такие деньги, что плата за защиту даже в течение двухсот лет не покроет расходов. На этом совещание и закончилось.
— Великий Инфект, — отвечал за повелителя Вечный Хранитель Реки, — переписывается с интолами большинства стран континента и не может помнить какое-то послание.
— Может быть, тогда Великий Инфект вспомнит о семнадцати тысячах берктолей, которые получил от Красивого Хо в прошлом году? Могу напомнить: их привез корабль «Подвиг интола» с алыми парусами.
По залу прокатился гул недовольства.
— Осторожнее, посол. Ты можешь потерять голову, не выходя из этого зала, — предупредил Партифик.
— Я не очень-то ей дорожу, рэм, — отвечал посол Вечному Хранителю. — Я не боюсь смерти и готов принять ее сейчас же, если вам будет угодно. Об одном буду жалеть: что не погиб с мечом в руках, отстаивая интересы родины!
Тут остальные посланники схватили товарища за руки и оттащили в сторону. Вперед выступил еще совсем юный оталарис, лет двадцати — двадцати двух.
— О Божественный, прости несчастного за несдержанность. Мы все готовы искупить его вину своими жизнями. Сто дней назад был захвачен торговый корабль, на котором находилась его семья. От руки лимского пирата все его близкие погибли. То потрясение, которое он испытал, и сделало его безумным.
Алеклия кивнул головой, даруя прощение. Помедлив, он спросил:
— Что с золотыми приисками долины Спиера?
Молодой посол отвечал со скорбью на лице:
— Эти места окончательно захвачены племенами красных дондронов. В этом году Оталарисам уже нечем платить за военное покровительство. Наш правитель послал пять тысяч цинитов, чтобы отбросить захватчиков туда, откуда они пришли, но коварные дондроны ночью напали на лагерь и перебили всё войско… Красивый Хо просил передать тебе лично, что если Авидрония справится с лимскими пиратами и освободит долину Спиеры, то он дарует тебе эти земли сроком на двадцать пять лет, а из всего золота, которое ты добудешь из шахт за этот срок, просит лишь восьмую часть.
Все присутствующие переглянулись. Долина Спиеры являлась одним из самых богатых месторождений золота на континенте. Спиера, именем которого прозвали это место, был одним из интолов Оталарисов. Однажды, исследуя дальние пределы своей интолии, он обнаружил дикую долину, где под верхним слоем земли залегали могучие пласты золота, часто подходящие к самой поверхности. Интол начал разработку рудников и сказочно разбогател. Его имя стало нарицательным, и теперь, когда речь шла об очень богатом человеке, говорили: он богат, как Спиера.
Алеклия задумался. Время встречи истекло, но Инфект не торопился. В левое ухо ему прошептали свои соображения одни советники, в правое — другие.
Наконец Алеклия поднялся и произнес величественно:
— Авидрония помнит о своем долге перед Оталарисами. Авидрония всегда честно выполняла обязательства перед союзниками и будет выполнять их и впредь. Однако враг силен и опасен, и поэтому требуется время, чтобы принять решение. А пока я, Инфект Авидронии и Бог всех авидронов, приглашаю послов нашего доброго друга Красивого Хо остановиться в моем дворце, вкусить все наслаждения жизни и ждать известий, которые несомненно будут добрыми…
Закончив с послами, Инфект Авидронии некоторое время занимался новыми законами и делами Липримарий, а потом собрал военный совет, который, впрочем, был назначен несколькими днями раньше.
На совещании помимо Алеклии присутствовали видные авидронские военачальники. Самый опытный из них — Седермал — за всю свою долгую жизнь не знал ни одного поражения. Его называли Кровавым — так беспощаден он был к врагам. Армии, которые он выстраивал на поле сражения, всегда были прекрасно вооружены и основательно подготовлены. Не доверяя новомодной тактике «хитроумного боя» (ложным отступлениям, засаде, фланговому охвату), он предпочитал из раза в раз атаковать по центру мощным монолитом из двадцати—пятидесяти тысяч цинитов. При этом обычно наносимый удар был такой силы, что более слабые фаланги противника неизменно оказывались опрокинутыми. Девяностосемилетний молодящийся старик с короткой белоснежной бородой носил высшее воинское звание — Великий Полководец — и последние восемь лет находился при Инфекте, являясь его главным военным советником.
В противоположность Кровавому Седермалу, Полководцы Инфекта Ворадж и Лигур, будучи сравнительно молодыми военачальниками, всё время проводили в дальних походах. Столкнувшись в сегодняшних сражениях с врагом более многочисленным и весьма коварным, чьи армии были чаще регулярными, а оружие единообразным, они являлись сторонниками реформы Тертапента и предпочитали в сражениях сложные тактические приемы.
Ворадж, шестидесятидвухлетний авидрон с черным от солнца лицом и широкими приплюснутыми ноздрями, занимался строительством Великой Подковы, возводил в Междуречье коды на пути предполагаемого движения армий флатонов; в тех же местах усмирял деньгами и оружием маллов, коловатов и стесонов, которым не нравилось присутствие на их землях чужих укреплений. Ворадж только что закончил строительство самой неприступной авидронской крепости Дати Ассавар недалеко от пролива Артанела, которая перекрывала единственный проход меж Алинойских гор в долины Междуречья.
Лигур, военачальник сорока двух лет, красавец атлет, и, по мнению Инфекта, самый талантливый из всех, начальствовал над армией на территории Иргамы и отвечал за успех всей кампании. Чтобы присутствовать на этом совете, он проделал четыреста итэм пути, не вылезая из седла, и после окончания собирался тотчас возвратиться в партикулы.
Военный совет длился до вечера. Лидионеза вторглась в земли дологов, находящиеся под защитой авидронского Инфекта. Подобные действия были равносильны объявлению войны Грономфе. Не успели военачальники выступить, как принесли срочное голубиное послание Священного учителя жрецов дологов, который, подчинив большинство племенных вождей, на деле являлся правителем своего народа. Жрец сообщал о сожженных селениях и угнанных в рабство жителях, о битве, в ходе которой лидионезцы легко разбили его отряды, об осквернении священной пещеры, которую захватчики наполнили испражнениями. Он просил как можно скорей прислать партикулы и защитить народ, подвергшийся крайнему унижению. Инфект Авидронии выслушал мнение всех советников. Многие из них оценивали Лидионезу, страну с обширными территориями, большим населением и сильной армией, страну — участника Берктольского союза, как опытного и опасного противника. И всё же, к превеликой радости Седермала, Алеклия отдал распоряжение направить в помощь дологам отборное войско.
Он принял тяжелое решение в пользу новой жестокой войны и как ни в чем не бывало перешел к следующей теме. Слово дали флотоводцам, которые вскоре погрязли в неубедительных оправданиях. После их выступлений Алеклия пришел в ярость, обвинив морских военачальников в попустительстве лимским пиратам. Он приказал возвести на Анконе дополнительные верфи и заложить на них сотни кораблей. Новые галеры, помимо высоких бронированных бортов и крепких таранов, решено было снабдить дополнительными местами для гребцов, оснастить дополнительными косыми парусами и установить на палубах и в надстроенных башнях невиданное доселе количество различных метательных механизмов.
Поклявшись друг перед другом отомстить лимским пиратам, авидроны разложили на столе иргамовскую карту. После печальных событий в городе Де-Вросколь Авидронии потребовалось совсем немного времени, чтобы прийти в себя. Вскоре тремя соединениями авидроны вторглись на территорию Иргамы. После того как пограничные заставы были сожжены, несколько крупных иргамовских отрядов разбито, а три города взяты, некоторые народные собрания, а также видные ораторы и известные военачальники, удовлетворенные местью, предложили отозвать армии. Но кровь пролилась… Большая кровь. Ожесточаясь всё больше и больше, противники предавали огню и мечу все, что встречали у себя на пути. Не щадили ни женщин, ни стариков, ни младенцев.
Судьба войны была решена.
Несмотря на мощную оппозицию, сторонники священной войны всегда составляли большинство.
План военной кампании вызвал на нынешнем совете бурные споры.
Старый воитель Седермал напал на Лигура:
— Уличные мальчишки с палками в руках — и то более проворны, чем ты, доблестный авидронский полководец! Требуется немедля двинуть Осадную эрголу на Кадиш и взять его в первом же штурме.
Лигур невольно улыбнулся и отвечал со свойственной ему спокойной рассудительностью:
— Кадиш строили авидроны, он великолепно укреплен, и его не взять с наскоку. Это одна из лучших крепостей на континенте.
— О Гномы, зачем же тогда нужна армия? Разве не достаточно семидесяти тысяч цинитов и пяти тысяч метательных механизмов для того, чтобы разорить эту крысиную нору? Когда я брал столицу Дормы, мне хватило пяти тысяч грономфов и трех тысяч иргамовских наемников, чтобы взобраться на стены!
— Да, но это было пятьдесят лет назад, — мягко возразил Лигур. — Даже если Кадиш удастся взять штурмом, без длительной осады, то произойдет это после многочисленных атак, в ходе которых мы потеряем не менее половины воинов. Мы не должны забывать, что Иргама долгое время была нашим другом и союзником, и циниты Тхарихиба подготовлены и вооружены по авидронскому образцу, то есть в полной мере согласуясь с законами Тертапента.
Седермал, сидевший по правую руку от Инфекта, тяжелым взглядом оглядел присутствующих.
— Тертапент служил в моей цините аймом, и поверь мне, Лигур, я вынужден был нередко его наказывать. Бывало…
— Воины мои, — Инфект был вынужден прервать своего Великого Полководца, — не время сейчас предаваться воспоминаниям. И пусть даже они касаются великого Тертапента, чьи трактаты я ценю очень высоко. Мы вступили в смертельную войну… Что же касается Кадиша, то боюсь, прежде чем удастся взять его в осаду, мы должны будем принять решающее сражение. К нему надо готовиться. Поэтому следует немедленно направить в Иргаму наши свободные партикулы и также все наемные отряды, которые мы содержим…
Алеклия говорил долго, излагая свой военный план во всех подробностях.
Глава 9. Казнь
В последние несколько лет континент, как никогда, сотрясали частые кровопролитные войны — затяжные, жестокие. Что-то нарушилось в хрупком берктольском мире, и целые народы пришли в движение, уничтожая друг друга.
Племена, мирно соседствовавшие на протяжении многих веков, ссорились из-за лоскута земли и сходились в смертельной схватке. Победитель жег жилища побежденных, расправлялся самым кровавым образом с пленными, а головы поверженных вождей развешивал на шестах у себя в селениях.
Два независимых города, нарушив какой-нибудь, даже не особенно значительный, договор, решали спор исключительно на поле брани. Зачастую у обоих находились грозные защитники, которые много лет получали плату за военное покровительство. И тогда начиналась долгая и ужасная война между странами-гигантами.
Орды воинственных скотоводов, для которых всё континентальное мироустройство находилось на кончике стрелы, вторгались на чужие территории в поисках новых пастбищ, богатых сочными травами. Племена, изгнанные с исконных земель, в свою очередь, вытесняли более слабых соседей, те — следующих. Величайший авидронский тхелос Протавтх назвал такое перемещение Ужасным Переселением Народов.
Полчища санкхнотов в Вантике и их безграмотные вожди никогда и не слыхивали ни о Берктоле, ни о Третьем берктольском согласовании границ. Они напали на страну с миллионом жителей и стерли с лица земли процветающие города, оборвав их многовековую историю.
Яриада Северная воевала с Яриадой Южной, Корфа — с Бидунией, Штрейгмунды — с Штрихсвандами, Авидрония — с Иргамой. У каждой из воюющих сторон имелись союзники, были противники… Союзники запросто предавали, противники легко покупались. А еще существовали целые наемные армии, которые служили тому интолу, который больше заплатит.
В сто третьем году едва ли не каждое племя находилось в состоянии войны. Такие мощные государства, как Авидрония или Медиордесс, вели одновременно несколько военных кампаний. А те, кто еще жил в мире, ожидали опасности со всех сторон и рано или поздно подвергались агрессии.
Весь континент был охвачен пожарами городов и селений. Захватчики грабили дома и дворцы, устраивали на пепелищах кровавые оргии, презрев законы и человеческие, и небесные. Всегда и везде самым беспощадным образом расправлялись с теми, кто оказывал сопротивление.
Процветала торговля людьми. Работорговцы получали баснословную прибыль, скупая у победителей за бесценок пленных цинитов или захваченных жителей городов и перепродавая их на невольничьих рынках.
Младенец мог стоить половину берктоля, низкорослый щуплый островитянин — чуть более того. За берктоль продавались мужчины и женщины для полевых и хозяйственных работ. По два берктоля шли крепкие воины и опытные мастеровые. Три берктоля могли стоить красавицы, пригодные для ночных услад или акелин, четыре-пять — люди, имеющие познания в науках. Очень дорого платили за женщин знатного происхождения. Был случай, когда дочь интола небольшой страны, шестнадцатилетняя белокожая девушка необыкновенной красоты, была куплена за две с половиной тысячи берктолей одним из вождей лимских пиратов. Почти ничего не стоили мужчины, не способные к подчинению и умиравшие, не склонив головы…
Ни одна страна, ни один правитель не могли обойтись без работорговли, получая от нее существенную прибыль. Даже государства, в которых рабство было упразднено, как недопустимая форма человеческих отношений, извлекали из работорговли громадную прибыль. Всем ненавистная Авидрония, не имея на своей территории ни одного раба, поставляла в течение года в континентальные центры работорговли сотни тысяч невольников, получая за них огромные деньги.
Падение нравов было ужасающим. Насилием и смертью наполнялись жизнеописания континентальных правителей. Любая распря оборачивалась чудовищной жестокостью. Никто не мог чувствовать себя в безопасности: ни мужчина, ни женщина, ни старик, ни ребенок.
Все страны страдали не только от набегов кочевников-скотоводов, но еще и от полчищ злобных дикарей, которые, не имея собственной земли, странствовали по континенту в поисках поживы. Давно забыв о мирных занятиях предков, они жили только войной, находя в ней единственный смысл существования. Не имея ни желания, ни возможности сражаться с большими армиями, эти отряды предпочитали атаковать исподтишка и так же внезапно исчезать, разграбив город, разорив провинцию, насытившись в полной мере кровью убиенных. У некоторых племен наравне с мужчинами воевали и женщины. Они прекрасно владели и луком, и копьем, и мечом. А в седле, так же, как их братья, мужья и отцы, проводили всю жизнь.
Даже самые могучие города постепенно истощались в бесконечной и яростной борьбе. И ни Берктоль, ни грозные союзные армии не могли ничего поделать. Старый континентальный уклад, укрепленный некогда Берктольским союзом, с утвержденными границами, с правилами ведения войн, с исчерпывающими сводами законов, постепенно рассыпался, будто глиняный дворец.
Все были вооружены и, наученные горьким опытом, продолжали вооружаться. По первому сигналу люди являлись к месту сбора, чтобы сразиться с врагом и, если требовалось, погибнуть.
Такова была обстановка в начале второго века после основания Берктоля.
* * *
Дорога на Кадиш охранялась многочисленными легковооруженными отрядами следопытов, которые надежно оберегали передвигающиеся по ней партикулы от внезапного нападения.
Днем тут царило оживление: тянулись колонны партикул и обозы, груженные всем необходимым для дальнего похода. Крики десятников, ржание лошадей, мычание буйволов, музыка, скрип повозок… Движение замирало только ночью, когда отряды располагались на отдых в придорожных военных лагерях.
ДозирЭ в составе подразделения пеших воинов двигался на Иргаму. В этот временный отряд, помимо юношей-новичков, входили опытные циниты, уже побывавшие в походах и битвах, и даже ветераны, проведшие полжизни в армии. После ранения или отпуска все спешили в свои партикулы. Аймами командовали несколько молодых сотников из военных ходесс, а над всей цинитой начальствовал сорокапятилетний ветеран с пурпурным наградным платком на шее и пятью фалерами на груди.
Сезон дождей закончился, и дни стояли солнечные, но не жаркие. По прекрасной авидронской дороге отряд из пятисот человек проделывал не менее пятидесяти итэм в день. Короткие остановки не позволяли в полной мере восстановить силы, но цинита двигалась налегке и поэтому быстро обгоняла другие пешие партикулы, отягощенные медлительными обозами.
Когда наступал вечер, отряд заходил в лагерь и размещался в выделенных ему казармах, получал съестные припасы, полсотни воинов выделялось в ведение начальника лагеря для производства необходимых работ, а одна из айм отправлялась в ночной дозор. По правилам придорожного военного лагеря, пятая часть всех отрядов, остановившихся на отдых, должна была осуществлять внешнее и внутреннее охранение.
Воины разводили в отведенных местах костры, готовили пищу, опытные циниты рассказывали молодым авидронам, недавно прошедшим Испытание, о тяжелых походах, о жарких сражениях с врагом. Новички слушали с открытыми ртами, переспрашивали, запоминали.
Впрочем, проглотив похлебку, все сразу же шли по казармам и занимали без разбору ту циновку, которая оказывалась ближе. Не успевали лагерные музыканты оповестить об отбое, как весь отряд уже спал. На следующий день, едва занимался рассвет, цинита уже отправлялась в дорогу. Отдохнувшие бойцы шагали бодрым строем и зычно приветствовали другие отряды.
ДозирЭ легко переносил долгий путь, меряя широкими упругими шагами итэму за итэмой. Выносливый молодой организм был готов и к более серьезным нагрузкам. Да и что могло быть тяжелее обучения в лагере Тертапента?
Наверное, только одно: родившись в небогатой семье, он не привык много есть, и всё же испытывал постоянный голод. Старые воины посмеивались над ним и, отламывая часть своей пшеничной лепешки, предлагали с ним поделиться, но гордый юноша отказывался.
Может быть, от недоедания, а скорее всего, от молодости и от постоянной усталости ДозирЭ засыпал мгновенно, а просыпался при первом ударе калатуши. Снов он не видел или не помнил, только однажды перед ним предстала во всей красе Грономфа, цветущая, с залитыми солнцем улицами… Потом он вскочил на Хонума и, попрощавшись с отцом, отправился в путь.
Когда наступал черед ДозирЭ идти в ночной дозор, молодой воин старался попасть в дальние засады. Сидя в густой листве дерева или спрятавшись за валунами в поле, он с замиранием сердца прислушивался к ночной тишине, завораживающей, обманчивой, полной загадочных звуков. Сигнальный рожок наготове — крепко зажат в руке. И вот он уже видит себя где-то под Кадишем или Масилумусом, отважным следопытом, выслеживающим противника. И слышит неподалеку неясный шорох, а потом хруст веток, сдавленный торопливый шепот. Это коварные иргамовские лазутчики подбираются к лагерю авидронов…
Он быстро нашел себе товарищей среди воинов отряда — таких же горожан, как и он. Друзья старались держаться ближе друг к другу и, если везло, вместе ходили в дозоры. Воины всего отряда, даже покрытые шрамами ветераны, в целом проявляли дружелюбие и всегда были готовы прийти на помощь. Быстро привыкнув к суровым на вид цинитам, ДозирЭ уже не обращал внимания на безобидную шутку или подсказку. Только на одного человека он поглядывал настороженно. Тафилуса направили в Иргаму с тем же отрядом. Казалось, этот молчун за всю дорогу не проронил ни слова: только и знал, что шел, ел и спал, а еще быстро и четко выполнял приказы своего десятника.
На третий день цинита миновала небольшой город и приблизилась к крепости Грифы. Высокое мощное укрепление, окруженное водными преградами, железным частоколом и земляными валами, нависало над большим участком дороги. Над одной из башен располагался почтовый пост. В небе над ним кружили и кувыркались голуби, и воины из проходящих колонн со смешанными чувствами рассматривали вольно парящих птиц. Их свободный полет вызывал и удивление, и восторг, и зависть.
ДозирЭ вместе со всеми засмотрелся на голубей, но вдруг кто-то из рядом стоящих толкнул его в плечо: смотри! Грономф огляделся и не поверил собственным глазам. Впереди колонны шагов за пятьсот медленно двигались огромные многоярусные сооружения, строением и высотой напоминающие крепостные башни. «Купола», — понял ДозирЭ.
Молодой воин никогда не видел передвижных башен, но слышал о них множество рассказов от отца и наставников военных ходесс. Раньше они применялись только при осаде городов и собирались на месте непосредственно перед штурмом. Теперь же грономфские тхелосы создали башни на колесах, которые передвигались точно так же, как и валилы (небольшие передвижные механизмы), при помощи тягловых животных, находящихся внутри строения. Такие «шагающие крепости», как их уважительно прозвали коловаты из Междуречья — первые, кто столкнулся с куполами в открытом бою и изрядно от них пострадал, — могли передвигаться не только по мощеным дорогам, но и по земле.
Купола изготавливались в городе Сактафок, где произрастало каменное дерево — лучший материал для подобного рода сооружений.
Цинита ДозирЭ почти нагнала передвижную башню, ползущую по дороге. В походном положении тягловые буйволы находились не внутри, а спереди, лениво волоча за собой тяжелое строение.
— Эй, Ферассион, — крикнул кто-то с самого верха купола предводителю отряда, в котором состоял ДозирЭ, — что за странную толпу ты ведешь? Уж не ополчение ли? Неужто в Авидронии не осталось доблестных цинитов?
Колонна, которую Ферассион вел в Иргаму, и вправду походила на ополчение. Все воины были по-разному вооружены, как попало одеты и носили доспехи разных партикул.
Цинитай поднял голову, и глаза его вспыхнули гневом. Для любого воина не было сильнее оскорбления, чем сравнение с ополченцем — обычным горожанином, мастеровым или торговцем, пришедшим с хранившимся дома оружием по зову правителя. Однако, разглядев знакомое лицо, Ферассион осклабился.
— Эгоу, айм Бордэс. Я возвращаюсь в свою либеру, а это новобранцы и славные циниты из разных партикул, которых мне поручено доставить в общий лагерь.
— Поднимайся ко мне, я дам тебе холодного вина и свои новые походные сандалии, которые мне без надобности. Верно, твои уже стерлись на долгом марше?
И Бордэс демонстративно отхлебнул вина из кожаного сосуда.
— Я бы поднялся, да, видят боги, не успею сделать даже глоток. Скоро авидронские дороги кончатся, поскольку мы приближаемся к иргамовским землям, поросшим лесами и изрезанным оврагами. Боюсь, ты застрянешь, и тебе придется мастерить из купола валилы и убеждать местные племена каннибалов есть вместо жирной человечины этих исхудавших буйволов.
С этими словами Ферассион, довольный своим остроумным ответом, приложил пальцы ко лбу и бросился догонять колонну, успевшую за время разговора изрядно опередить «шагающую крепость».
Как правильно подметил Ферассион, близились пределы авидронских территорий, а далее шли леса, поля и горы, принадлежащие интолу Тхарихибу. Через десять тысяч шагов от крепости Грифы уже можно было встретить следы пограничных стычек и сожженные иргамовские заставы. Еще через пять итэм авидроны увидели небольшую разрушенную иргамовскую крепость, которая, судя по всему, подверглась штурму авидронской армии.
К вечеру сборная цинита, в которой состоял ДозирЭ, сошла с дороги, проделала не менее десяти итэм по дикой холмистой местности и остановилась лагерем, выбрав на пологом холме удобное место. Отсюда просматривалась всё вокруг до самого горизонта.
На обустройство лагеря ушло немало времени. Отряд не имел при себе землекопного инструмента и необходимого лагерного имущества, и поэтому построенные укрепления были примитивны, ров неглубок, а спать пришлось под открытым небом — слава богам, сезон дождей закончился.
Когда лагерь разбили, Ферассион запретил разводить костры и громко говорить, а треть людей отрядил охранять временное убежище изнутри и снаружи.
Для ДозирЭ это была первая ночь, проведенная в открытом поле, на чужой иргамовской земле. Здесь даже Хомея казалась враждебной.
Только через четыре дня отряд без происшествий добрался до лагеря, где располагалась партикула пешего монолита.
Новичков выстроили на форуме, и ДозирЭ прочитал надпись на украшенном серебряными колокольцами знамени, которое было вывешено над шатром военачальника: «Неуязвимые».
К воинам вышел воин в золотом платке и цельнокованом нагруднике. Молодые циниты поправили оружие и подтянулись.
— Я партикулис Эгасс, — сказал военачальник, хмуро оглядывая новобранцев, — а это моя славная партикула. Вам сопутствует везенье, сыны Инфекта: у вас есть возможность умереть во имя Авидронии, поскольку воины этого отряда обычно в любом сражении идут в бой первыми и первыми погибают. Но не думайте, что единственная ваша забота — сложить голову за Инфекта и процветание Отечества. Эту великую награду еще нужно заслужить. Заслужить долгими переходами, бесконечными работами, недоеданием. Ибо в основании ратной победы лежит тяжелый воинский труд.
Партикулис посмотрел на цинитов-новобранцев, обошел строй, заглянул каждому в глаза, но не встретил в них ни страха, ни слабодушия. И суровое сердце опытного воителя, закаленное во многих сражениях, смягчилось.
— И еще. Пройдет месяц, а может, и год, и лучшие из вас однажды в бою вдруг ощутят Дух монолита. Сроднятся с ним телом и душой. Навеки. И тогда беззаветной отвагой наполнятся ваши сердца, и вы станете истинными воинами!
Помните и о том, — продолжал Эгасс, — как презирают в авидронских партикулах трусов, предателей, воров. Если украдете у товарища — вас ждет смерть. Если заснете на посту — вас ждет смерть. Если бежите с поля сражения — вас ждет смерть, я собственной рукой лишу вас жизни. Стой до последнего против десятерых и умри, если на то есть воля Инфекта! Кроме того, вас ждет суровое наказание, если нарушите строй, не выполните сигнал, потеряете меч, ослушаетесь десятника.
Теперь я — ваш хозяин на долгие годы. Ваш отец и ваша мать. Я — единственный вершитель ваших судеб. Любое неподчинение моей воле — и вас ждет «черный шнурок». Только от меня зависит, получите ли вы наградной платок и меч «бессмертного» или будете на побегушках в обозе. Помните это!
Военачальник еще раз осмотрел строй, задержался взглядом на мощной фигуре Тафилуса, одобрительно кивнул и удалился в шатер.
Пополнение распределили по различным отрядам. ДозирЭ, как и предполагал, вместе с десятком счастливчиков сразу попал в монолит меченосцем.
Но больше всех повезло верзиле Тафилусу. За невероятную силу его сразу взяли в «бессмертные», что подразумевало особые знаки отличия, повышенную плату, освобождение от ряда работ.
Около месяца партикула «Неуязвимые» стояла лагерем, не предпринимая каких-либо действий. Небольшие легковооруженные отряды следопытов время от времени покидали укрепление, но через два-три дня возвращались, волоча на веревке нескольких пленных иргамов.
Благодаря пополнению военачальник Эгасс в полной мере восстановил численность рядов. Ежедневно он проводил изнурительные учения. Несмотря на затупленные копья и деревянные мечи, после каждого такого боя появлялось немало раненых.
Однажды лагерь посетили крупные военачальники, которые, ознакомившись с методами Эгасса и обойдя шатры лекарей, запретили проводить массовые столкновения и пускать друг в друга стрелы, даже без наконечников.
Эгасс ничего не ответил, только в знак подчинения приложил руку ко лбу.
Несмотря на законы Тертапента, которые самым подробным образом определяли жизнь авидронской армии и методы подготовки, в партикуле «Неуязвимые» сложились свои учебные и боевые традиции воспитания «железных» воинов. Может быть, и жестокие, но делавшие партикулу на поле боя действительно неуязвимой.
ДозирЭ и другим цинитам-новобранцам приходилось особенно нелегко. После общих маневров, когда воинам полагался кратковременный отдых, они устанавливали частокол, рыли волчьи ямы, устраивали засеки. Ночью новички пополняли многочисленную лагерную стражу, часто подвергаясь нападению сторожевых собак, еще не запомнивших запахи новых людей. Если везло, молодых воинов определяли на охоту, и это занятие расценивалось как самое приятное времяпрепровождение.
Молодой грономф понял, что лагерь Тертапента и Испытание на цинита — только начало трудностей, которые ему посылает судьба. Измотанный, голодный, невыспавшийся, ДозирЭ, вспоминая приветственную речь Эгасса, действительно только и мог мечтать о сражении, которое даже если и приведет к его смерти, по крайней мере, позволит умереть с мечом в руке за Инфекта и Авидронию и избавит от бесконечных физических мучений. Он бредил грядущей битвой и с замиранием сердца встречал каждого посыльного, въезжавшего в лагерь. Но ничего не происходило.
Однажды поутру ДозирЭ, выполняя мелкое поручение, пробегал мимо небольшого озерца, которое находилось в двух тысячах шагов от лагеря партикулы. Все, что он делал, ему надлежало делать только бегом. У молодого грономфа и в мыслях не было нарушать установленный порядок, тем более что несколько обидных, но справедливых наказаний отбили всякую охоту ловчить.
День был жаркий, а воздух влажный. Ярко-желтые цветы легонько покачивались на поверхности лесного водоема. Изредка била хвостом игривая рыбка. Дремала на воде пара жирных пелярисов с длинными клювами и высокими боевыми хохолками. Дернулся в кустах кабанчик, пришедший на водопой. Из-под ног выскользнула водяная змея с рубиновой шкуркой и юркнула в онисовые камыши.
Прохлада манила, от благоухания кружилась голова.
ДозирЭ свернул к самой воде и, оглянувшись по сторонам, пошел шагом по кромке плоского берега. Вода была прозрачна, изумрудное дно искрилось мелкими разноцветными камешками.
Молодого воина искушали соблазны, и он решил, что не будет ничего предосудительного, если он утолит жажду и сменит воду в своей кожаной фляге. ДозирЭ опустился и сделал несколько больших жадных глотков, насладившись холодной, чуть сладковатой влагой.
Выпив слишком много, ДозирЭ не в силах был продолжать путь и присел в тени ореховых кустов. Потом он ослабил кожаные шнуры доспехов, в которые был облачен. Сейчас поднимусь и побегу дальше, думал он Только мгновение, нет, полмгновения. Всего один миг. Неужели это такое страшное преступление?
Перед глазами воина всё поплыло. Многодневная усталость неподъемным грузом обрушилась ему на плечи. Он запрокинул голову и упал на спину. Миг, всего один миг, шептали губы…
ДозирЭ очнулся оттого, что его пинали в бока. Он открыл глаза и увидел над собой воинов своей партикулы. По темнеющему небу он догадался, что наступил вечер. Молодой воин с трудом поднялся и начал приходить в себя. Сколько же он проспал? Неужели целый день?
ДозирЭ в одном набедреннике стоял перед выстроенной в линию партикулой «Неуязвимых». Его руки были связаны за спиной, а двое «бессмертных» братьев-великанов из города Мангры следили за тем, чтобы грономф не сбежал. Они стояли так близко, что он чувствовал затылком их дыхание, слышал позвякивание их оружия.
Пылали десятки огней. Ярко горела Хомея. Партикулис Эгасс произносил гневную речь, и три тысячи воинов внимали его словам. В стороне, в мерах двадцати, мастеровые уже собрали походную шпату, и цинит, видимо, исполняющий в подобных случаях роль палача, замер рядом с ней, готовый в любую секунду исполнить волю военачальника.
ДозирЭ смотрел в землю, не в силах справиться со стыдом. Лишь изредка он украдкой поднимал глаза, но в лицах недавних товарищей читалось только презрение. Неужели конец? Скорый и жалкий. О боги, что скажет отец? Старик умрет от горя!
…Воины, которые обнаружили юного цинита спящим в ореховых зарослях, особо не церемонились. Они отобрали у ДозирЭ меч, стянули его запястья веревкой и повели в лагерь. На все его вопросы они отвечали лишь грубостью и легкими уколами копий.
Только в лагере ДозирЭ узнал, что его искали. После долгого безуспешного прочесывания близлежащего леса о пропаже цинита сообщили Эгассу. Партикулис решил, что здесь не обошлось без происков неприятеля, и тут же снарядил легкую конную айму, чтобы напасть на небольшое селение скотоводов-иргамов, находящееся неподалеку от лагеря, и отбить пленника. Селение уничтожили, погибло два авидрона, выявили и захватили следопыта, посланного из самого Масилумуса, но пропавшего воина так и не обнаружили. И только под вечер, когда поиски были прекращены, один из возвращавшихся в лагерь отрядов случайно наткнулся на безмятежно спящего новобранца.
— Спросим же себя: заслуживает ли этот мягкотелый горожанин пощады? — вопрошал Эгасс, впиваясь жестким взглядом в лица своих бойцов. — Заслуживает ли пощады человек, который, выполняя срочное поручение своего десятника, предался недостойным усладам? Заслуживает ли прощения воин, который уже совершал провинности и подвергался наказаниям? Вправе ли мы помиловать его и одобрил бы наше решение Инфект? Нет!
Нет! Помните: из-за таких, как он, проигрываются битвы. Помните: такие, как он, в самый опасный момент предают. Помните: именно такие, как он, бегут с поля боя, бросая оружие. Это из-за него сегодня погибли два опытных цинита, которые прошли через десятки сражений и чудом остались живы. Только жестокая кара будет справедливым наказанием ему и уроком и примером для остальных!
Циниты молчали, и по их суровым лицам нельзя было понять, приветствуют они скорую казнь провинившегося или, может, готовы его пощадить. Только несколько аймов одобрительно кивнули, соглашаясь с последними словами партикулиса.
Совсем недавно в лагере Тертапента ДозирЭ наблюдал казнь воина, заснувшего на посту. Тогда он пытался понять, что чувствует несчастный, о чем думает? И вот рядом со шпатой стоит он сам, безоружный, нагой, перед строем авидронских воинов, закаленных в боях. И жить осталось один-единственный миг…
Удивительно, но молодой грономф не чувствовал страха. Его жег позор. А еще он с ужасом думал о том, какое несчастье обрушится на отца, когда ему сообщат об обстоятельствах гибели сына…
— Начинайте, — громко приказал Эгасс.
Братья-мангры схватили ДозирЭ под руки, подтащили к шпате и обмазали смолой.
Что это? Или сон продолжается? Разве может со мной такое быть?
Ритуал был коротким. В походных условиях разрешалось казнить, не соблюдая всех предписаний. Не играли лючины, и воины не исполняли танец смерти. ДозирЭ даже не получил обычного в этих случаях подогретого нектара. Его замкнули в колодки, привязали веревкой за волосы и подтянули голову кверху. ДозирЭ только в самый последний момент понял, что происходит. Он пытался что-то сказать, может, даже выкрикнуть, но его никто не хотел слушать. Он было дернулся, но ровным счетом ничего не добился. Наконец страх, ужас добрался до его сердца, и оно бешено заколотилось, вырываясь из груди. Палач по знаку Эгасса замахнулся казнильным мечом и ловким ударом отсек молодому воину голову. Удар оказался настолько удачным, что после него голова осталась неподвижной, как будто ничего не произошло. Но тело уже было отсечено. Оно повалилось на колодки, заливаемые черной кровью.
Глава 10. Встреча Солнца
В сто третьем году, тридцать третьего, последнего дня четвертого месяца, город Масилумус, как и каждый год до этого на протяжении двух тысячелетий, праздновал окончание сезона дождей — Встречу Солнца.
Еще днем залитые дождем улицы были серы и пустынны: жители спали, набирались сил перед трехдневными беспрерывными гуляниями, которые открывались этой ночью, факельным шествием и «божественной» оргией. Только рабы в некрашеных одеждах и грубой обуви на деревянной колодке шлепали по лужам — спешили куда-то по поручению хозяев.
Но вот подошел к концу день, и из потрескавшихся известняковых лачуг, каменных многоярусных домов и украшенных богатой росписью зданий высыпал возбужденный народ. Несмотря на морось, которая, казалось, обволакивала с головы до ног и проникала под одежды, трудно было встретить унылое лицо. Для многих единственным просветом в жизни, полной безрадостных забот и бедности, был праздник Встречи Солнца: он ознаменовывался раздачей еды, бесплатными возлияниями, различными зрелищами. Толпы иргамов направлялись к Могильной площади, самой большой в городе, названной так потому, что рядом располагалась единственная в городе могильня.
В этот день здесь сжигалось много покойников — несчастные не дожили нескольких дней до великого празднества. Мелкий дождь рассеивал дымки, тянувшиеся со скорбных пепелищ, и тяжелый запах, подслащенный особыми благовониями, проникал на площадь.
Потемнело. Перистые разрывы туч обагрились фиолетовым закатным подбоем, насупились бронзовые изваяния и посуровели вельможные дворцы, окружавшие Могильную площадь. Из устья железных факельниц с широкими бедрами-основаниями вырвались первые незрелые языки пламени, разбросав вокруг бесноватые тени. Подпитавшись мало-помалу злобной силой дорианского масла, они вдруг ярко полыхнули, озарив недобрым зеленоватым светом всё пространство и посередине его — заготовленный костер, окруженный рослыми меченосцами.
Площадь быстро наполнялась людьми. Те, кто еще с середины дня занял лучшее место вблизи казнильных подмостков, старались его не потерять, отбиваясь от соперников кулаками и рукоятями кинжалов. Но люди всё прибывали, напирали друг на друга, дружно работая локтями и весело переругиваясь.
Один из дворцов, пожалуй, самый старый из тех, чьи фасады смотрели на Могильную площадь, находился как раз напротив разложенного костра. Подступы к нему охраняли три шеренги Синещитных, отборных тяжеловооруженных воинов из отряда телохранителей интола Иргамы, и перед ними еще шеренга лучников в длиннополых кольцевидных доспехах. В здании дворца, на достаточной высоте, располагалась крытая галерея с плотной узорчатой решеткой. За ней, надежно защищенные от людских глаз, уже заняли места самые знатные зрители предстоящего действа — семейство правящего интола в полном составе, военачальники и знатные высокородные граждане.
В центре восседал Тхарихиб в шелковых одеждах и остроконечной иргамовской шапочке, расшитой золотой нитью. Он был небольшого роста, худ, с приятным, но болезненным лицом. Интол часто покашливал и сплевывал в тонкостенную паладиумную плевательницу. В руках Тхарихиб крепко держал серебряный жезл, оплетенный золотой нитью, — точную копию того, который несколько лет назад через своего брата передал в подарок могущественному Фатахилле.
По левую руку от правителя Иргамы скучала его жена, интолья Хидра. Иргамка по крови, она больше напоминала тех жарких неутомимых женщин, которые живут в странах, сопредельных с Ночным морем: смуглолицая, с губами, подведенными красной охрой, с черными шелковистыми волосами, сзади собранными на затылке, а спереди уложенными изящными завитками так, что оставался полуоткрытым высокий красивый лоб и маленькие ушки. Золотой венец в форме пальмовой ветви дополняли многочисленные драгоценности, при этом алмазное ожерелье на точеной шее состязалось в притягательности с очаровательной родинкой. Поверх тяжелой плавы Хидра накинула на плечо легкий белый платок, который, по мнению ее подруг, должен был оттенять ее смуглую кожу и подчеркивать красоту больших черных, как ночь, глаз.
С другой стороны от Тхарихиба, на отдельной скамье в виде головы буйвола, расположился его младший брат Хавруш в пышном головном уборе из перьев касандры, в просторных многоцветных одеждах. Несмотря на необычайные размеры этой скамьи, огромные бедра Хавруша упирались в инкрустированные серебром подлокотники, и он чувствовал себя несколько стесненно.
Шум на площади нарастал. «Слава Слепой Деве, слава Солнцу!» — кричала толпа. Площадь уже заполнилась до отказа, но народ всё прибывал. Одни распевали песни и гимны, другие танцевали с мечами и факелами в руках, третьи играли протяжные мелодии на иргамовских трубах. «Слава Тхарихибу!» — кричали люди у дворца. «Да процветает Хавруш, наш мудрый Верховный военачальник!» — раздавались не менее громкие возгласы.
Тхарихиб удивленно посмотрел на брата, но тот лишь пожал плечами: не могу же я им запретить?
— Хавруш, ты подаришь мне вон того цинита? — спросил восьмилетний мальчик, стоящий у решетчатого окна и с любопытством наблюдающий за происходящим.
— Зачем тебе настоящий воин, Нэтус? Разве тебе не хватает твоей игрушечной армии? — отвечал Хавруш самым мягким медовым голосом, на который только был способен.
— Мои воины сделаны из дерева, поэтому они не настоящие. Я хочу вон того лучника, который выше всех ростом. — И мальчик показал пальцем в сторону площади.
Хавруш, только что найдя удобное положение для своих ягодиц, вынужден был приподняться, чтобы увидеть воина, о котором говорил мальчик.
— Нэтус, этого лучника нужно кормить, нужно ему платить, и ему необходимы доспехи и стрелы. А цинитов, вырезанных из дерева, можно просто положить на ночь в ящик. Это удобнее.
Мальчик на мгновение задумался, потом сердито подбоченился, выставив вперед ножку.
— Мама, — обратился он к Хидре. — Скажи Хаврушу, чтобы он подарил мне того лучника. Иначе я буду сердиться…
Повернув голову к Хаврушу, женщина гордо вздернула подбородок и сверкнула глазами:
— Хавруш, вправе ли мы отказывать будущему интолу? Или ты считаешь, что наш сын не может позволить себе всего одного лучника?
Нэтус кивнул и вызывающе посмотрел на Верховного военачальника. Тот лишь промямлил что-то и тут же распорядился позвать цинита. Через мгновение рослый воин появился на галерее.
— Как тебя зовут? — спросил Хавруш суровым тоном.
— Зваргус, — отвечал ничего не подозревающий лучник.
— Это твой новый начальник, Зваргус. Будешь ему во всем подчиняться, — сказал Хавруш, указывая глазами на Нэтуса. — И берегись, если мальчишке что-то не понравится! Умрешь в страшных муках…
Лучник не совсем понял, чего от него хотят. Он приуныл и неуклюже поклонился.
Между тем на Могильной площади начали разворачиваться события, которые по старой традиции предваряли начало казни. Сначала в людские массы врезались копьеносцы и бесцеремонно растолкали толпу, проложив дорогу к казнильному месту. Уставший от долгого ожидания народ радостно взревел.
— Смерть авидронам! — раздались возгласы.
Под звуки иргамовских труб на площади показалась тяжелая повозка, окруженная воинами. Люди неистово закричали, многие вскинули мечи и кинжалы. Самые отчаянные бросились к повозке, изрыгая ругательства, и копьеносцам стоило немалого труда удержать толпу. Тех, кто всё же прорвался, встретили меченосцы, которые не церемонились с наглецами. Один из безумцев получил рукоятью меча по голове, упал на землю, истекая кровью, и тут же оказался под копытами мохноногих тяжеловозов, тянувших повозку. Толпа охнула и в ужасе отпрянула.
— С вашего места видно, что там произошло? — взволнованно спросила Хидра одного из присутствующих знатных иргамов.
— Ничего страшного, рэмью. Просто кто-то из зевак попал под лошадь.
Хидра ахнула и поднесла к носу ониксовый флакончик с благовониями.
— Успокойся, прекрасная Хидра. Просто одним негодяем стало меньше, — произнес иронично Хавруш. — Теперь, по крайней мере, его не надо кормить. Пусть малая, но польза для страны.
Женщина бросила в его сторону презрительный взгляд.
— Легче прокормить миллион бедняков, чем тебя одного, Хавруш, — отвечала она язвительно.
Останавливая перепалку, в разговор вступил Тхарихиб:
— О жена моя, как можешь ты так говорить о кровном брате моем, сыне того же отца и той же матери, что и я? Разве не знаешь ты, что я люблю его всем сердцем и готов ради него на любые жертвы? Разве не ведаешь ты, сколько сделал он для Иргамы силою своего меча и сколько ему еще предстоит сделать?
Хидра потупила свои большие глаза.
— А ты, мой брат? Разве не знаешь, как дорога мне эта женщина? Или хочешь меня обидеть?
— Я? — замахал руками Хавруш.
— Любишь ли ты, так же, как люблю я, мою маленькую жрицу?..
Тхарихиб осекся, невольно назвав Хидру так, как называл ее только наедине, на любовном ложе, и все, кто слышал это, вспомнили давнюю историю, которая была известна каждому массилумусцу, но которой не было упомянуто ни в одной летописи. Дело в том, что до того, как стать интольей Иргамы, Хидра имела другое имя и служила жрицей в храме Слепой Девы. Помимо прочего, в ее обязанности входило дарить свое тело мужчинам, участвовавшим в некоторых храмовых обрядах.
Однажды, будучи еще наследником, Тхарихиб, не привыкший отказывать своим прихотям, вместе с подвыпившими друзьями из знатных семей втайне принял участие в таком обряде. Жрица, которая удостоилась любви будущего интола, была красива и темпераментна и показалась ему, может быть, под действием разогретого и смешанного вина, желанной до безумия…
Через несколько дней, придя в себя после продолжительного пиршества, которое последовало за приключениями в одном из храмов Масилумуса, Тхарихиб почему-то вспомнил о черноволосой жрице и почувствовал вновь сильное желание. Он приказал доставить жрицу в Солнечный дворец, царское жилище иргамовских интолов, и много дней тешил себя ее ласками. С тех пор она и поселилась во дворце, став интольей Иргамы.
В том, что женой интола стала бывшая служительница храма Слепой Девы, вроде и не было ничего постыдного. Жрица — более чем достойное занятие, которому сопутствуют почет и богатые дары. Достойное для любой женщины. Но для интольи?.. Отец наследника был разгневан.
Тхарихиб, уже став интолом Иргамы, повелел всем под страхом жестоких наказаний забыть эту темную сомнительную историю с храмом.
Все сделали вид, что не слышали нежных слов Тхарихиба. А Хавруш подумал, что его брат стал совсем глупым, ведет себя, как слабоумный, даже не может понять, что делается вокруг. Думает, что-то можно скрыть из его прошлого или настоящего, и не видит, что никаких тайн давно уже не осталось. Народ над ним уже в открытую потешается и судачит на каждом углу о том, что Тхарихиб вновь взялся за старое: под видом торговца посещает храмы Слепой Девы, не жалея золота. Его примеру следуют многие, превращая святилища в акелины. Интересно, знает ли об этом Хидра? — подумал Хавруш и скосил глаза на интолью.
Ее взгляд был прикован к Дэвастасу, который стоял поодаль вместе с другими военачальниками и наблюдал за происходившим на площади. Молодой человек был прекрасно сложен, высок и необычайно крепок. Густые светлые кудри ниспадали волнами на плечи… Не мудрено, что молодая женщина, которую муж обделил вниманием, обращает взоры на такого красавца!
Между тем на площади процессия приближалась к казнильному месту, и сановные зрители на галерее разглядели в повозке двух стражей с яркими факелами и узника с тяжелой деревянной колодкой на шее. Несчастный был обрит наголо, прикрыт несколькими грязными тряпицами и еле стоял на ногах. В каких глухих подземельях его держали и каким страшным пыткам подвергали, было неведомо, но всё тело его испещрили глубокие гнойные раны, руки его безвольно болтались, а ноги покрылись черной коркой засохшей крови и были, видимо, сильно изуродованы.
— Смерть авидронам! — вновь закричали люди, но это были уже не редкие возгласы в разных концах площади, пропадающие в общем шуме, а единый порыв толпы, взволнованной и разгневанной. — Смерть! Смерть!
Человек, которого везли на казнь, казался совершенно безразличным к происходящему. Он всё время бессмысленно глядел в одну точку, будто уже отправился по звездной дороге в бесконечное путешествие и только ждал, когда его, почему-то еще живое, истерзанное тело последует за его душой. Один раз он приоткрыл рот, будто хотел что-то сказать, и те, кто был ближе, разглядели обезображенные передние десны без зубов.
Он что-то прошептал, почти беззвучно. Движение губ напомнило Хаврушу его собственное имя, и он вздрогнул.
«Верно, показалось», — решил Верховный военачальник и вновь углубился в размышления о том, что пока события развивались по плану Фатахиллы. Встретившись с повелителем флатонов, который посвятил его в свой ужасный замысел, Хавруш получил триста тысяч берктолей и вернулся с ними домой. Потребовалось много времени, чтобы убедить Тхарихиба напасть на Авидронию. Безвольный брат поначалу не хотел ничего и слушать. Он трясся от страха и, как всегда, туманил голову вином на многодневных пиршествах. А Хавруш тем временем постепенно сосредотачивал в своих руках управление государством, переманивая на свою сторону знатных иргамов и могущественных росторов. Так что в итоге согласие Тхарихиба на войну стало иметь чисто символическое значение.
Только через полгода Тхарихиб, убедившись в неотвратимости войны, сдался. И тогда Хавруш укрепил города и крепости, увеличил армию, перевооружил ее, как того требовало время. Были изготовлены новые матри-пилоги, валилы, метательные механизмы. Авидроны предполагали, что Иргама, закончив возведение укреплений Кадиша, продолжает готовиться к вероятной войне с флатонами. И как жестоко они ошиблись!
Все же он Великий воин, этот ужасный затворник острова Нозинги, продолжал думать о своем Хавруш. Какой коварный план! Разве смогут наивные авидроны пережить громоподобные удары флатонов? Ничего не подозревающий Алеклия принял брошенный нами вызов и вторгся на территорию Иргамы, послав партикулы, которые оказались под рукой. Сейчас они завязли в иргамовских лесах и болотах. Авидронские армии распылили силы, гоняясь за отдельными иргамовскими отрядами, осаждая небольшие города и крепости. А потом они застрянут под неприступным Кадишем, который сами же и строили, завязнут в безуспешной осаде. На штурм не пойдут, будут брать измором — метать камни, копать подкопы, насыпать валы.
Но прежде, еще до Кадиша, Алеклия встретится в поле с моей доблестной армией. К тому времени он еще не успеет подтянуть все отряды, и иргамовское войско будет превосходить в численности авидронское. И тогда мы посмотрим!
…А позже появятся у авидронских границ воины Темного океана. И побежит Алеклия в ужасе, гонимый им — Хаврушем, будущим интолом Иргамы.
Хавруш загадочно улыбнулся и непроизвольным движением вырвал из носа несколько торчащих волосков. Он вспомнил о жезле иргамовской власти, который Тхарихиб подарил предводителю флатонов, а тот, в свою очередь, передал драгоценный подарок ему — Хаврушу. Теперь жезл надежно спрятан и дожидается своего времени. И это время рано или поздно наступит!
Больше всего военачальник иргамовской армии боялся только одного. При одной мысли об этом всё его огромное тело покрывалось холодным потом. Не обманет ли Фатахилла?
Народ гадал, какой казни подвергнется авидрон: помимо разложенного костра, было приготовлено еще несколько приспособлений и механизмов для быстрого и впечатляющего умерщвления. Только в самый последний момент горожане узнают, какая участь уготована приговоренному. «Костер! Нет, шпата! Посадят на кол! Да нет же — костер!» — спорили в толпе, при этом нередко делая денежные ставки.
Тем временем повозка остановилась у казнильного места. По приставной лестнице истерзанного мужчину спустили вниз и подвели к сбитому из досок деревянному помосту. Люди, стоявшие поблизости, ринулись вперед, но суровые меченосцы, окружавшие место казни, охладили их пыл. С шеи несчастного сняли тяжелую колоду. Он впервые осмысленно огляделся, опять открыл беззубый рот и попытался произнести слово. Движение разбитых губ вновь напомнило Хаврушу его собственное имя. Он даже посмотрел вокруг — не обратил ли кто внимание на это?
— Ах, мой любимый муж, — вздыхая, обратилась Хидра к Тхарихибу, увлеченно наблюдающему за казнью. — Сегодня я чувствую недомогание. Позволь мне уйти, мой добрый хозяин!
Тхарихиб удивленно посмотрел на интолью, но, впрочем, тут же безразлично махнул рукой. Хидра поднялась.
— О драгоценная! — остановил женщину Хавруш. — Сегодня улицы Масилумуса небезопасны. Позволь выделить тебе бесстрашного провожатого, который, если потребуется, умрет у твоих ног.
Хавруш подозвал к себе Дэвастаса, и в глазах Хидры сверкнула плохо скрытая радость. Она поблагодарила Верховного военачальника кивком головы и даже одарила его почти дружеской улыбкой.
Хавруш всегда понимал, насколько он омерзителен этой женщине, чувствовал, что в представлении Хидры он — безобразная свиная туша, покрытая густой щетиной. И тем более приятна была эта улыбка, а значит — маленькая победа.
Иди, иди, дорогая интолья. Когда-нибудь ты разделишь ложе со мной и будешь, заглядывая в глаза, потакать всем моим прихотям!
Не дожидаясь, пока беснующейся толпе удастся прорвать оцепление и растерзать приговоренного, стражники возвели его на помост. Авидрон несколько раз, теряя сознание, закатывал глаза, и помощники палача были вынуждены поддерживать его за плечи, не давая ему упасть.
— Смерть, смерть! — кричали люди.
В полумере от головы несчастного рассекла воздух короткая стрела. Палач заприметил место, откуда ее выпустили. Несколько свирепых воинов бросились ловить незадачливого стрелка. Но его и след простыл. Это происшествие сопровождалось свистом, криком и хохотом.
Палач развернул онисовый свиток, и площадь мгновенно смолкла. Люди напряженно вглядывались и вслушивались, чтобы ничего не пропустить.
— Я, Тхарихиб Тедоус династии Тедоусов, интол Иргамы, хозяин всех ее городов и селений, владеющий жезлом власти, решил, что будет так!.. — громко читал палач, и звуки его чистого раскатистого голоса доносились до самых дальних закоулков.
— При помощи верных слуг моих я изловил авидронского лазутчика, который под личиной торговца пальмовым маслом, изучив в совершенстве иргамовский язык, выпытывал наши секреты и желал нанести урон нашему государству.
Обвиняемый сознался, что он — Гражданин Авидронии и является десятником Вишневых плащей. Что послан он Алеклией и его коварными слугами. Что ему было поручено подсчитывать численность наших отрядов, вступать в дружбу с десятниками и сотниками доблестной иргамовской армии, а также принуждать росторов к предательству и призывать их к неповиновению. Только под пытками он признался, что собирался проникнуть в Солнечный дворец, убить меня, интола Иргамы Тхарихиба, и мою жену Хидру, а также малолетнего наследника Нэтуса…
Толпа на площади охнула. Какая-то женщина-селянка упала в обморок, то ли испугавшись за жизнь интола, то ли не выдержав давки.
Хавруш исподтишка посмотрел на Тхарихиба. Тот с горящим взором наблюдал за действом, покусывая губу. Было видно: он доволен и наслаждается зрелищем.
Верховный военачальник отвел глаза от интола и повернулся к несчастному авидрону, истерзанному пытками. Он вдруг заметил, что тот как будто пришел в себя, собрался с силами и вытянулся во весь рост. Теперь он стоял без посторонней помощи, расправив плечи и приподняв подбородок. Гордо, даже с некоторым чувством презрения, он смотрел вниз, на гудящую, копошащуюся людскую массу.
О Дева! — изумился Хавруш. Этот изувеченный беззубый старик, который недавно был молодым здоровым мужчиной, почти юношей, еще находит в себе мужество смело глядеть в глаза смерти!
Глупцы, бездельники! Надо было его растоптать, сломать окончательно. Показать толпе опустившееся животное, кающегося негодяя, достойного самой страшной кары. Глупцы!
— Обладая всей властью в Иргаме, — продолжал палач читать указ Тхарихиба, — я… прощаю ему все преступления перед интолом и его семьей и дарую ему свободу…
Авидрон не выдержал очередного неожиданного поворота судьбы, ноги его подломились, и он едва не рухнул на помост.
Народ онемел. Самые кровожадные гневно закричали, и тут же в толпе блеснули клинки. Многие заметно огорчились.
Раздался возмущенный гул, но палач после паузы поднял руку, и недовольные смолкли в ожидании развязки.
— Но за все преступления перед Иргамой и ее народом, перечисленные выше, я повелеваю сжечь оного на костре!
Все несколько сот тысяч иргамов, которых смогла вместить площадь, разом облегченно вздохнули. Многие обратились счастливыми взорами в сторону галереи, хорошо освещенной факельницами, где за решетчатым окном восседал их правитель. Люди благодарили Тхарихиба радостными возгласами.
Верховный военачальник восхищенно посмотрел на Тхарихиба. Хавруш еще никогда не слыхивал о такой изощренной пытке: смерть — свобода — и вновь смерть….
Дальше всё происходило стремительно. С приговоренного сорвали остатки одежды, схватили за немощные руки, стянули запястья толстой веревкой, перекинутой через шпату, и, взявшись за другой конец, подняли тело над землей. Несчастный оторвался от помоста и повис над самым центром костра.
Палач посмотрел на галерею, ожидая команды. Тхарихиб поднял руку. Палач кивнул головой, спустился вниз, принял у помощника факел. В самый последний момент он поднял голову и посмотрел на обреченного авидрона, который с перекошенным ртом, с выпученными глазами наблюдал за действиями палача.
— Не бойся, осталось совсем немного. Скоро ты встретишься с Девой, и тебе станет легче! — негромко подбодрил палач. Он говорил искренне.
Приговоренный благодарно кивнул своему единственному утешителю и в последний раз оглядел площадь. Она освещалась тысячами огней.
И опять авидрон прошептал какое-то слово. Люди изо всех сил напрягли слух и зрение.
— Он говорит — Хавруш! — закричал тот, кто разобрал сказанное.
— Хавруш! Хавруш! — повторяли люди, удивленно переглядываясь.
Хавруш раздосадованно сплюнул и выдернул из ноздри еще несколько волосков.
Да, он и вправду несколько раз спускался в пыточный подвал, чтобы лично добиться признания от авидронского лазутчика…
— Мой брат, — обратился к Верховному военачальнику Тхарихиб, и голос его был раздраженным. — Что-то сегодня слишком часто упоминается твое имя. Уж не стало ли тебе мало той власти, которой ты обладаешь?
Хавруш едва не подпрыгнул на сиденье.
— Что ты, Тхарихиб, что ты! Все помыслы мои связаны лишь с благополучием твоим и нашей Иргамы. Ты сам доверил мне дела, которые я вершу в угоду твоему благоденствию. Скажи только слово, и я удалюсь от дел, чтобы в тиши садов предаться философским занятиям. Об этом я только и мечтаю!
— Знаю я, как ты заботишься обо мне и о моем государстве, — отвечал интол, не обращая внимания на его слова. — Ты желаешь нам благополучия? Зачем же ты развязал эту ужасную войну с Авидронией?
Хавруш стал пунцовым. Он вцепился в подлокотники сиденья и отвечал, едва сдерживаясь:
— Ты знаешь, о мой любимый брат, что, вступив в союз с Фатахиллой, мы вынуждены были напасть на авидронский город. И Слепая Дева не предоставила нам иного выбора. Или ты предпочел бы воевать вместе с Авидронией против флатонов?
В глазах Тхарихиба промелькнул испуг. Хавруш понял, что попал в цель, но, не дожидаясь ответа, выпустил еще несколько отравленных стрел в грудь любимого брата:
— Кроме этого, Громоподобный, как ты знаешь (да поможет ему Дева!), проявил невиданную милость, и золотой дождь пролился на наши оскудевшие земли. Что сталось бы с нами без этих денег? Ведь страна разорена. Теперь та армия, которая противостоит Алеклии, те крепости, которые были недавно построены, — всё это принадлежит Фатахилле. Это его берктоли мы съедаем и выпиваем на пирах, это из его берктолей сшиты твои одежды. Даже вот это празднество, даже эта казнь — всё это делается на золото, привезенное с острова Нозинги. Фатахилла несметно богат, а армии его всесильны. Разве будет нам страшно за его спиной?
— Несомненно, ты прав. Но Авидрония также богата и сильна! — вяло упорствовал интол.
— Не настолько. Дни Алеклии сочтены, и ты это знаешь. Пройдет совсем немного времени, и ты будешь восседать в грономфском дворце, владеть копями Радэя. А авидронов мы сделаем рабами и отправим на невольничьи рынки. Иргама станет наконец-то морской державой…
Хавруш еще долго говорил…
Тем временем палач подпалил сухой хворост в нескольких местах, и вскоре жаркие языки пламени дотянулись до приговоренного. Из его горла вырвался крик, похожий на рычание, и он, подвешенный к шпате за руки, стал извиваться, безуспешно пытаясь освободиться от тугих пут.
Помощники палача поплевали на ладони и подтянули веревку к себе, подняв тело выше, чтобы авидрон не погиб слишком быстро. Теперь несчастный медленно умирал, невыносимо страдая.
— Если ж ты, Тхарихиб, считаешь, что я недостоин водить иргамовские армии, — продолжал свою речь Хавруш, — если не доверяешь своему брату, подозреваешь его в чем-то, если жалкие наветы ожесточили твое сердце — бейся с авидронами сам. А я сброшу доспехи и подамся к тхелосам.
Тхарихиб испуганно воздел руки к небу:
— О Хавруш, ты разбиваешь мое сердце! Если я обидел тебя — прости своего родного брата, который всю жизнь заботился о тебе. Только не покидай меня в тяжелую годину. Мне страшно. О Дева, если б ты знал, как мне страшно!..
Когда несчастный уже по колено утонул в огне и казалось, что наступил конец его мучениям, служители смерти вновь натянули веревку. Кто-то закричал срывающимся голосом: «Да сожгите его быстрее!»
Палач будто ждал этой просьбы. Он подошел к помощникам и что-то резко сказал им. Через мгновение всё было кончено.
— Ну вот, — сказал Тхарихиб и, зевая, прикрыл рот рукой. — Одним авидронским лазутчиком меньше.
— Он не лазутчик — он действительно торговец пальмовым маслом, — отвечал с усмешкой Хавруш.
Тхарихиб внимательно посмотрел на брата.
— Какая разница? — наконец ответил он безразличным тоном.
Глава 11. Черный шнурок
Свою смерть, отсечение головы, падение бездыханного тела на помост ДозирЭ пережил только в воображении.
Когда приговоренного цинита подвели к шпате, глаза его наполнились слезами обиды, унижения и гнева. Он оглянулся на Эгасса, и его требовательный умоляющий взгляд был так красноречив, что партикулис знаком остановил процессию и обратился к обвиняемому:
— Хочешь перед смертью что-то сказать?
— Да.
— Говори. Но кратко.
Грономф дернул плечами и высвободился из железных лап своих охранников. Те оставили пленника и отступили на шаг назад, но были настороже, готовые в любое мгновение вновь схватить осужденного.
— Говори же! — нетерпеливо бросил Эгасс. — Не позорь себя в свой последний миг слабодушием.
— О великий Инфект, о славные циниты, мои товарищи! Простите меня! Я не ведал, что делал. Я был сражен усталостью и пал замертво, не в силах бороться с посланниками из страны призраков. Прости меня и ты, мой партикулис. Поверь, прикажешь отрубить голову — умру, не выказав трусости. Не закрою глаза перед ликом смерти и не буду молить о пощаде. Об одном буду жалеть, что умер жалкой смертью, недостойной Гражданина. Что не погиб в бою за Авидронию и Инфекта, о чем мечтал больше всего на свете. Что покрыл позором свой род и своего отца — доблестного воина, преданного Авидронии ветерана. Что не смог отомстить иргамам за их великую подлость. Об этом буду жалеть, отправляясь в бесконечное путешествие по звездной дороге!
Поэтому об одном прошу, о справедливый: избавь меня от ничтожной смерти, которая не принесет пользы Авидронии, а лишь спасет несколько иргамовских голов от неминуемой гибели. Отсрочь мою казнь, позволь дождаться ближайшего боя и погибнуть с мечом в руке. Как подобает авидрону. Прошу об этом во имя моих наставников из военных ходесс, которые потратили годы на мое воспитание. Во имя товарищей по оружию из лагеря Тертапента. Во имя Вервилла, моего отца, израненного в боях. Во имя Инфекта… Поверь мне, Эгасс. Ты не пожалеешь!
Речь молодого воина произвела сильное впечатление на его боевых товарищей. Все внимательно разглядывали обвиняемого, который, победив смертельный страх и поборов слабость, стоял с гордо поднятой головой.
Эгасс медлил, и партикула замерла в ожидании. Этого сурового военачальника, пролившего кровь сотен непокорных, вряд ли можно было разжалобить.
Наконец Эгасс определился. Он решительным шагом направился к ДозирЭ, по дороге что-то шепнув порученцу: видимо, отдал какое-то распоряжение.
— Что ж, я выполню твою просьбу, грономф. Но не ради тебя — таких, как ты, я презираю, а ради твоего отца — Вервилла, который, верно, был хорошим цинитом. Старик, и правда, не переживет такого горя. Но смотри, не подведи меня!
С этими словами он что-то взял из рук подбежавшего к нему воина.
«Черный шнурок! — пробежал шепот по рядам цинитов. — Черный шнурок!»
Эгасс накинул на ДозирЭ толстую кожаную бечевку, обмотав ее вокруг шеи три раза, и завязал несколько особых тугих узлов. Наказанный судорожно вздохнул, почувствовав, как грубый шнурок беспощадно стянул ему горло. Послышался одобрительный гул партикулы, приветствующей решение своего военачальника.
Партикулис повернулся, быстрым шагом пересек площадку и скрылся в своем шатре. Один из стражей вынул кинжал и обрезал веревки на руках недавнего пленника.
— Ты свободен. Только Бог мог смягчить сердце нашего сурового партикулиса. Иди в храм и проведи эту ночь в молитвах, воздав должное Божественному, сохранившему тебе жизнь…
После шпаты и других казней, лишавших жизни приговоренных, черный шнурок являлся самым страшным наказанием в авидронской партикуле. Этому наказанию подвергались циниты и даже младшие воинские начальники за неподчинение, воровство, мародерство, оставление поста, трусость… Подразумевалось, что черный шнурок — замена смертной казни, жест милосердия со стороны военачальника. В своих работах знаменитый военный теоретик и полководец Тертапент предположил, что это наказание было введено четыреста лет назад, когда в бесконечных битвах с флатонами авидронские партикулы были настолько обескровлены, что правители старались любым способом сохранить жизнь своим воинам, какую бы провинность они ни совершили.
Впрочем, черный шнурок являлся скорее не заменой казни, а ее отсрочкой. В любой день провинившегося могли вернуть на шпату, стоило ему только слегка оступиться.
Грубая полоска из кожи толщиной в палец повязывалась на шею двумя секретными узлами и напоминала ошейник раба. Шнурок туго затягивался, и наказанный первое время чувствовал себя приговоренным к повешению с уже накинутой на горло и затянутой петлей. Только по истечении нескольких месяцев узел ослабляли, и жуткое ощущение проходило.
Воин лишался званий, если имел таковые, и в течение всего срока наказания не получал плату за служение. Черный шнурок нельзя было ни снимать, ни прятать. Во время его ношения запрещалось надевать наградные платки и фалеры, участвовать в праздничных трапезах, пить вино, посещать акелины, появляться в городских общественных местах — купальнях, Театрах, Ресториях.
Цинит с черным шнурком на шее вызывал общее презрение товарищей по партикуле. К нему относились так же пренебрежительно, как к рабу. Он спал под открытым небом, потому что воины не хотели делить с ним шатер, питался едой, приготовленной из самых негодных припасов. Днем и ночью он выполнял самую черную работу, отправлялся на самые опасные задания.
Обычно провинившийся долгое время, не менее года, ходил с черным шнурком на шее, пока партикулис не прощал его за долгое усердие и не восстанавливал в звании. Только после этого авидрон вновь становился полноценным воином, и ему возвращались заслуженные привилегии. Более того, за терпение и настойчивость таким воином принято было восхищаться. Друзья по отряду должны были устроить прошедшему страшное испытание шумную трапезу, окружить его дружеской поддержкой и потом никогда не упоминать о прошлом бесчестии.
Был и более действенный способ получить прощение — для этого следовало совершить подвиг. Надо было только первым взобраться на стену осаждаемого города или поразить в сражении множество врагов.
Когда-то Неоридан Авидронский написал и продал за три кувшина золота монументальную картину, где были изображены авидронские воины, теснящие злые отряды кочевников. На заднем плане — отступает орда, бросая повозки с награбленным добром, с женщинами и детьми. Кругом умирающие враги. А впереди — старый партикулис, раненный в плечо, склоняется над убитым воином, обеспечившим победу, и срезает с его шеи черный шнурок. Рядом горюют знаменосцы, склонив знамена, и играет на лючине юноша-музыкант.
Будучи уроженцем Грономфы, ДозирЭ часто посещал Форум Искусств и сразу же вспомнил эту известную картину. «В первом же бою искуплю вину и избавлюсь от черного шнурка, только надо дождаться случая. И пусть даже для этого придется погибнуть», — подумал он.
Но случая долго не предоставлялось. Злые шутки недавних товарищей жгли, как укусы ядовитых насекомых. ДозирЭ чувствовал себя уличным псом, которого отовсюду гонят, — бездомным, одиноким, голодным, несчастным.
В лагере партикулы нашлось много грязной работы, настолько унизительной, что поручали ее, прежде всего, таким, как ДозирЭ — бесправным отверженным. Их было в партикуле несколько человек, и все они влачили жалкое полуживотное существование.
ДозирЭ целыми днями метался по лагерю, исполняя всевозможные поручения. Ему было запрещено разговаривать — разрешались лишь короткие вопросы, связанные с исполнением работы. Передвигаться по лагерю надлежало только бегом. Возбранялось носить плащ и шарф монолита, смотреть старшим по званию прямо в глаза, есть вместе со всеми.
Молодой человек работал в обозе, трудился у мастеровых, чинил шатры и плел циновки, начищал чужие доспехи, расширял рвы, оттаскивал и сжигал трупы мертвых животных. По ночам, когда циниты партикулы давно уже спали (ему самому была выделена для сна только малая часть ночи), он вычищал лошадиные загоны и отхожие ямы. «Счастье твое, что в партикуле нет слонов», — шутили воины и с ложной брезгливостью затыкали носы, когда ДозирЭ, едва держась на ногах, брел мимо.
Грономф исхудал, посерел, его трепала лихорадка. Через двадцать дней, привыкнув к постоянному бдению, он уже не хотел спать. Но голод продолжал мучить его, поскольку несколько затвердевших ячменных лепешек не могли насытить молодой и сильный организм.
Однажды ДозирЭ сидел в стороне и с нетерпением ждал, когда приготовится незатейливая похлебка из горсти ячменной муки. Свой котелок он незаметно приставил к большому огню, над которым висело несколько общественных котлов. Сегодня, благодаря ухищрениям, ему удалось раздобыть две сушеные рыбки. Целый день он провел в мечтах о маленьком пиршестве, которое устроит себе, и, когда настало время вечерней трапезы, поспешил искрошить драгоценную добычу в безвкусное варево.
Один из воинов обратил внимание на неприметный котелок, поставленный с краю прямо на раскаленные головешки и воровато поглощающий от костра щедрые языки пламени. Он принюхался и брезгливо отвел нос. «Чье это ячменное пойло?» — спросил он «бессмертных» монолитаев, расположившихся рядом. Циниты удивленно переглянулись.
— Это моя еда, — виновато произнес ДозирЭ, выступив из-за спин.
— А, это ты! — узнал воин цинита-новобранца. — Разве пристало горожанину, тем более грономфу, есть рабскую болтушку? — удивился он, и его глаза недобро вспыхнули. — Лучше сходи к партикулису: он поделится с тобой кабаньей ляжкой, которой сегодня трапезничает. — С этими словами воин ударил котелок ногой и опрокинул его содержимое в костер.
ДозирЭ нашел в себе силы сдержаться, прошептав старинную молитву. Он испепелил обидчика свирепым взглядом, отвернулся и пошел прочь. Уединившись на краю лагеря, он присел на корягу и предался горестным мыслям.
На землю рядом с ДозирЭ легла чья-то большая тень. Молодой воин испуганно поднял глаза и увидел перед собой Тафилуса. Могучий цинит был облачен в благородный плащ «бессмертного» монолитая, а на боку у него, в позолоченных ножнах, красовался тяжелый меч «огненный дракон».
Тафилус что-то прятал под плащом, и ДозирЭ на всякий случай поднялся и отступил на шаг.
— Не бойся, — сказал девросколянин и протянул то, что скрывал под одеждой.
Грономф присмотрелся и с удивлением обнаружил в его руке несколько свежих пшеничных хлебов.
— Благодарю тебя, Тафилус. Не скрою, я голоден, как никогда. Но я не смогу принять твой щедрый дар, потому что ты сам нуждаешься в припасах.
— Бери, ДозирЭ, сейчас они тебе нужнее, и не думай обо мне.
ДозирЭ никогда в жизни не принял бы такое подношение, если б не тот звериный голод, который терпеть более не было сил. И он взял протянутые хлеба, почувствовав пальцами их шероховатую поверхность, излучавшую тепло, и ощутив запах, напомнивший о доме. Приняв дар, он с жаром вонзил молодые зубы в ароматную мякоть.
— Спасибо тебе, девросколянин, — наконец опомнился ДозирЭ, подняв голову. Но того уже и след простыл…
Только через месяц в центральные ворота лагеря въехал изможденный посыльный. Соскочив с лошади и бросив поводья, он первым делом испросил воды. Напившись вволю, воин оправил запыленные одежды и вошел в шатер партикулиса. Вскоре размеренно забили калатуши, и циниты бросились снимать лагерь. Партикула «Неуязвимые» выступила в поход, выслав по всем направлениям следопытов, усиленных легковооруженными конниками.
Спустя восемь дней, пробившись через дремучие леса, Эгасс вышел к небольшому иргамовскому городу Триладусу, не имевшему крепостных стен и расположившемуся у подножия труднопроходимого горного массива. Жители городка являлись небольшим самостоятельным народцем и не считали себя иргамами, хотя и были уроженцами этой страны.
«Неуязвимые» окружили город с трех сторон и вошли в него, соблюдая крайнюю осторожность. Однако жители Триладуса не оказали сопротивления, не считая возможным вступать в схватку с обученным авидронским войском. Старейшины города без принуждения предоставили Эгассу всё необходимое и подписали онис, по которому отказывались от какого бы то ни было противодействия авидронской армии. Под угрозой расправы горожане вынуждены были открыть авидронам один из тайных проходов в горах — глубокий овраг, вымытый дождевыми потоками.
Эгасс испытал великое облегчение. Теперь можно не преодолевать труднодоступные перевалы, преграждающие путь.
Проведя несколько дней в городе, партикула двинулась в путь. Щедро вознагражденные проводники указывали войску дорогу.
Вскоре авидронский отряд оказался в низком овраге, огибающем высокие хребты. Двигаясь вдоль этого оврага, воины без труда преодолели первые десять итэм. Предполагаемый трудный многодневный переход по затерянным горным тропам оборачивался легкой непродолжительной прогулкой.
К вечеру передовые отряды наткнулись на нагромождения деревьев и камней, видимо, обрушившихся во время бурь с нависавших скал. Движение остановили и пустили вперед землекопов. Когда путь расчистили, овраг внезапно пошел вверх, и воины до поздней ночи преодолевали тяжелый подъем. Всё чаще на пути вырастали завалы, и к тому же туман окутал большую часть местности.
Почувствовав опасность, Эгасс приказал приставить к проводникам стражников. Но военачальнику принесли ужасную весть — провожатые пропали. Кое-кто предложил немедленно повернуть назад, но близкие к партикулису советники решили, что местные жители просто сговорились бежать, не веря в то, что по окончании пути их отпустят. Эгасс успокоился.
Для общего лагеря не сумели найти подходящего места, и каждая сотня разбила свой маленький лагерь, выбрав для него или вершину с просматриваемыми склонами, или укромную ложбину, или защищенную скалами площадку.
Эгасс приказал не разжигать огонь, громко не разговаривать, выставить в ночные дозоры не менее пятисот человек и выпустить сторожевых собак. Чтобы избежать нападения в самом овраге, спереди или сзади, создали заграждения из повозок и выставили заслоны из лучников и тяжеловооруженных воинов.
Стоя на посту на вершине скалы, ДозирЭ, едва только оглянувшись по сторонам, различил в дымке ближних гор неясные огни, похожие на всполохи костров. Молодой воин подал сигнал, но, когда на зов явился его десятник, огни пропали, будто их и вовсе не было. ДозирЭ поклялся, что видел их, но ему, новобранцу, к тому же отмеченному черным шнурком, попросту не поверили.
На следующее утро партикула продолжила поход, передвигаясь медленно и с опаской. Опытный Эгасс никогда не считал предосторожность излишней. Ложбина всё время сужалась, громадные камни и вырванные с корнем деревья преграждали дорогу. За крутым подъемом следовал неудобный извилистый спуск.
Вдруг потемнело. Налетел сильный ветер, срывающий с воинов плащи. Пошел дождь, и грязные потоки воды вместе с валунами ринулись в овраг. Похолодало. Циниты удивленно переглядывались. Многим из них был незнаком такой холод.
Партикула то и дело останавливалась, натыкаясь на препятствия. Пока мастеровые расчищали завалы, монолитаи разводили костры и грели замерзшие руки. Хвост колонны, состоящий из всадников и обоза, сильно растянулся, еле поспевая за пешими воинами. Навстречу движению, по дну оврага уже бежал с большой скоростью мутный поток, размывая грунт под копытами лошадей и колесами. Эгасс приказал бросить несколько повозок с частью груза.
Вскоре авангард встретил непроходимую засеку из деревьев. Это был не случайный завал: здесь явно потрудились люди. Об этом доложили Эгассу, и он, давно уже томимый сомнениями, всё понял: хитроумные жители Триладуса заманили отряд в ловушку, устроенную посреди диких гор.
Засеку растащили, и партикула продвинулась еще на несколько тысяч шагов. Но вот на крутых высотах вдоль оврага показался неприятель, и в колонну полетели стрелы, камни и горящие зангнии.
Авидроны остановились и, как сумели, укрылись. Вперед вышли метатели «неуязвимых» и, действуя в рассыпном строю, ответили прицельной стрельбой. При этом наиболее удачливыми оказались пращники, которых у Эгасса было около пятидесяти. Шквал свинцовых пуль заставил нападавших умерить свой пыл и действовать значительно осторожнее.
Внезапное появление иргамов, а их узнали по черному оперению стрел, привело к гибели двух десятков авидронов. Продолжать движение было нельзя. На пути лежали огромные глыбы, сверху летели камни и скатывались деревья. Прорыв сулил большие потери и утрату колесниц, лошадей и всего обоза.
Эгасс с подчиненными внимательно изучил положение. Выяснилось, что засада устроена весьма искусно. Иргамы заняли все окружающие высоты и основательно укрепились. Их позиции были скрыты от глаз и почти недоступны. Они могли беспрепятственно наносить значительный урон отрядам, находящимся в промоине, при этом не подвергаясь никакой опасности. Авидроны не могли развернуть строй в узком пространстве. К тому же тяжеловооруженные воины, составляющие большую часть партикулы, оказались здесь бесполезны, потому что не могли действовать разрозненно и тем более — карабкаться по каменистым склонам. И всё же единственный выход был в том, чтобы сбить противника с вершин.
Пока военачальники совещались, пришло сообщение о том, что нападению подвергся хвост колонны. Его атаковали легковооруженные иргамовские воины, видимо, следовавшие по пятам за партикулой. Первые удары отбили, но враг продолжал яростно наседать.
Таким образом, партикула оказалась зажатой меж гор и полностью окруженной. Теперь ее уничтожение было делом времени.
Эгасс собрал несколько легковооруженных соединений. Он приказал спешиться всадникам, а некоторым воинам монолита скинуть тяжелые доспехи. Эти отряды партикулис послал на вылазку в обход тех вершин, справа и слева, которые были заняты иргамами.
Один из отрядов, стараясь таиться, выбрался из ложбины слева и, подойдя к противнику с неожиданной стороны, внезапно атаковал и перебил иргамов. Циниты другого соединения обошли вершину, которая располагалась справа, убедились, что приблизиться незамеченными и атаковать не удастся, и заняли господствующую здесь высоту, с которой стали метать стрелы, зангнии, дротики и свинцовые пули. Иргамы не выдержали напора и отступили. Путь был свободен.
ДозирЭ воспринял неожиданное нападение иргамов как большую удачу. Однако он находился в центре колонны, и ему не удалось принять участие в стычках. Бой закончился, а черный шнурок всё еще продолжал сдавливать его горло.
На следующий день, продвинувшись на незначительное расстояние, партикула вновь встретила засады, скрывающиеся на высоких местах вдоль тропы. Эгасс совершил тот же маневр, в этом случае не потеряв ни единого человека. И так происходило несколько раз. Противник наседал сзади, и его сдерживал отряд из пятисот человек. Иргамы метали стрелы и камни с вершин, преграждая путь, но их обходили с тыла и заставляли отступать вглубь гор. Землекопы расчищали завалы для прохода монолита и обоза. Таким образом, партикула неуклонно продолжала идти, пытаясь оторваться от преследователей и выйти из окружения.
Шел двенадцатый день горного похода, когда путь партикуле «Неуязвимые» преградила вершина перевала, надежно защищенная с нескольких сторон отвесными скалами. Здесь собрался большой отряд иргамов.
Партикулис Эгасс принял решение атаковать во фронт. Вперед он двинул метателей, а за ними послал тяжеловооруженных воинов, выстроенных в несколько шеренг. Иргамы стойко отбивались, пользуясь своим более выгодным положением. Долгое время исход боя был неясен. Даже авидронский монолит не сломил отчаянного сопротивления противника. Наконец Эгасс, не желая более наблюдать гибель многих своих воинов, приказал трубачу дать сигнал к отступлению.
Поздно ночью партикулис собрал два отряда, куда вошли как легковооруженные воины, так и монолитаи, сбросившие панцири, и отправил их в тыл противнику длинными обходными тропами. По нелепому недоразумению в один из отрядов включили и ДозирЭ.
Стояла темная ночь — Хомея спряталась за пеленой облаков. Шел мелкий дождь, но по лицам цинитов, разгоряченных быстрым маршем, струился пот.
Воины продирались сквозь цепкие заросли эйкуманги, поднимались по крутым склонам, карабкались по отвесным скалам. Несколько цинитов, обвязанных одной веревкой, сорвались в пропасть. Падая вниз, авидроны не издали ни звука, чтобы их крики не позволили обнаружить товарищей.
ДозирЭ шел одним из первых, без труда поспевая за легковооруженными следопытами. Цинитай, возглавлявший отряд из ста пятидесяти человек, несколько раз осаживал нетерпеливого воина. Но ДозирЭ думал о своем. Он боялся, что бой закончится слишком быстро, и он опять не успеет принять в нем деятельного участия. А кто знает, когда представится следующая возможность?
Вскоре авидроны, связав длинную лестницу, один за другим спустились с высокого утеса в седловину. Пройдя по ущелью между двух гор, они попали в низину — распадок, заполненный по колено грязной дождевой водой. Теперь, согласно расчетам Эгасса, воины Инфекта должны были находиться в тылу иргамов.
Цинитай дождался отставших, махнул рукой, и отряд ступил в мутную холодную воду, скрывавшую ямы и коряги. Двигались медленно, стараясь не бряцать оружием. Вода уже подбиралась к ножнам мечей. Внезапно из темноты послышались хлесткие щелчки самострелов, и несколько воинов рухнуло в воду.
Авидронский цинитай понял, что иргамы, наученные горьким опытом недавних сражений на высотах, обеспечили заслоны на путях вероятного обхода. Монолитаи попали в засаду, находясь в наименее приспособленном к обороне месте. Он приказал метателям сдерживать натиск, а сам попытался собрать воинов как можно ближе друг к другу, чтобы обеспечить хоть какое-то подобие боевого строя.
Но военачальнику не удалось сплотить монолит. Длинная стрела с черным оперением воткнулась ему точно в рот. Он только взмахнул руками, опрокидываясь на спину. С трех сторон к «неуязвимым» уже спешили с криками иргамы, которых на первый взгляд было значительно больше, чем авидронов.
Во врагов полетели стрелы, и они отвечали тем же, основательно прореживая ряды авидронских метателей. Ближе воздух рассекли сотни дротиков, а потом со свистом полетели метательные топорики. Наконец оставшиеся в живых выхватили мечи, выставили копья и хлестко столкнулись в рукопашной схватке.
ДозирЭ увидел иргамовских воинов, высоких, плечистых, вооруженных по авидронскому образцу. В первые мгновения он почувствовал подспудный страх, знакомый ему еще со времен Ристалищ. Но нерешительность улетучилась после нескольких отбитых ударов. Он забыл о своих неприятностях, о черном шнурке, о голоде; его захватил бой, и он внезапно почувствовал себя сильным, гибким, неукротимым, отважным.
Плечом к плечу с ДозирЭ дрались другие авидроны. Перед лицом смерти, сплоченные жарким боем, все они сейчас были воинами Инфекта, и не важно, носил ты черный шнурок или нет. ДозирЭ выручал товарища слева, а авидрон справа отвел от него самого сокрушительный удар боевого цепа.
Иргамов сражалось так много, что на месте каждого убитого появлялось трое живых. Действовали они в рассыпном строю при поддержке многочисленных метателей и старались охватить авидронский отряд со всех сторон.
Но они, как и прежде у оврага, недооценили опыт и мощь партикулы, с которой они столкнулись. Иргамы сражались не просто с врагом, а с одним из отрядов легендарного монолита, привыкшего сокрушать всё на своем пути. Так, оказавшись меч к мечу со знаменитыми авидронскими «бессмертными», нападавшие рядами падали в воду, сраженные крепкими точными ударами.
Вскоре всё смешалось: крики, звон оружия, треск разлетающихся щитов. Полтысячи человек, стоя по колено в воде посреди огромной лужи, исступленно дрались, не обращая внимания на сильные порывы ветра и хлесткий проливной дождь.
ДозирЭ бился в первых рядах и поразил четверых иргамов. Потом еще двоих. Он даже удивился, как легко всё получалось. Совсем недалеко от него сражался Тафилус. Тяжелыми смертельными ударами он крушил иргамов, и никто из них, встретившись с исполином нос к носу, не оставался в живых.
Вскоре от нападения иргамы вынуждены были перейти к защите. Большинства их товарищей уже не было рядом — лоскуты их плащей зеленели на поверхности воды.
Вдруг стало светло как днем, дождь прекратился, и вода в бликах рассвета показалась темно-красной. Авидронам, которые опустили мечи, поскольку больше не видели рядом ни одного иргама, так и почудилось, что они стоят по колено в крови.
Циниты, пошатываясь, вышли на сухое место, поддерживая раненых. Им еще не верилось, что они живы, а весь иргамовский отряд, значительно превосходивший их численностью, уничтожен.
ДозирЭ вопросительно поглядывал на монолитаев: все ли видели, как он сражался, смогут ли подтвердить? Ведь он сбился со счета, уничтожая иргамов. Но воины были заняты собой и собственными мыслями.
После незатейливых подсчетов выяснилось, что от авидронского отряда осталось чуть более половины. Авидроны двинулись дальше.
Рассвело. Задался светлый и теплый день. Ветер спал. Природа, выдержав многодневный натиск непогоды, успокоилась и замерла. Пройдя несколько тысяч шагов по сложной местности, воины Инфекта вновь встретились с неприятельским отрядом численностью около ста человек. На этот раз появление авидронов оказалось неожиданным. Иргамы были застигнуты врасплох и не сразу поняли, что случилось.
И опять начался бой, короткий и жестокий. ДозирЭ, уже успевший осознать собственное боевое превосходство над иргамами, дрался яростно, безрассудно, едва заботясь о защите. Он опрокидывал воинов противника на землю одного за другим. Если представлялась возможность — добивал.
К концу боя все начальники авидронского отряда и очень многие циниты получили ранения. Но и воины Тхарихиба, убитые, лежали повсюду, лишь несколько человек бежали в горы.
Монолитаи опять посчитались, теперь их осталось не более пятидесяти, способных сражаться, а впереди была еще основная цель ночного похода — вершина перевала, занятая хорошо укрепившимся отрядом. Впрочем, до нее уже было рукой подать — она виднелась в утренней дымке.
Иргамы были настолько уверены, что надежно защищены с тыла, что даже не выставили постов на тропах за своей спиной. Всё внимание они сосредоточили по фронту, где ожидали повторной атаки зажатой в горах авидронской партикулы. Часть их сторожила подходы к укреплениям, которые накануне удалось отстоять, остальные еще спали в больших прямоугольных палатках, обшитых мехом.
Авидроны разбились на три отряда, желая напасть на противника сразу с нескольких сторон. Они подкрались к лагерю и до поры затаились. По условленному сигналу монолитаи вынули из ножен оружие и ворвались внутрь крайних палаток. Началась резня.
ДозирЭ, так же, как и другие воины, не щадил иргамов, был ли это спящий, безоружный или молящий на незнакомом наречии о пощаде. Кто-то успел вскочить, кто-то схватился за меч, а кто-то так и остался лежать в той позе, в которой провел эту ночь. Грономф коротким молниеносным движением кинжала перерезал горло одному иргаму, другому, третьему. Не давая времени прийти в себя, подняться, он убивал несчастных прямо на циновке, не встречая серьезного сопротивления.
Пока авидроны бесчинствовали на краю лагеря, иргамы попытались организовать отпор. Однако нападение оказалось столь внезапным, а предполагаемая численность напавших — столь преувеличенной атакованными, что воинов Тхарихиба охватила паника. Лишь около сотни опытных цинитов сохранили хладнокровие и сгрудились посреди лагеря, приготовившись к защите и, если понадобится, к смерти.
Вскоре, опустошив не меньше половины иргамовского лагеря, авидроны оказались лицом к лицу с боеспособным отрядом иргамов. ДозирЭ и Тафилус, бившиеся близко друг от друга, первые атаковали ощетинившегося копьями противника. Циниты Иргамы с удивлением обнаружили, что нападавших не так уж и много, осмелели и стали наседать. Подоспели воины, охранявшие подступы со стороны стоянки авидронской партикулы, и приняли в схватке самое деятельное участие. Сражение развернулось в самом центре лагеря, вокруг деревянной статуи Слепой Девы, где несколько сот человек, еще остававшихся живыми, уничтожали друг друга настолько яростно и с такой жестокостью, что кровь лилась ручьями, а убитые падали не на землю, а на тела врагов и товарищей.
Скоро авидронов осталось около двадцати, и на каждого из них приходилось более трех иргамов. ДозирЭ, легко раненный трижды, отбивался от двух рослых воинов, пока его меч не обломился у самой крестовины. Он получил колющий удар в грудь и, потеряв равновесие, упал. Над молодым воином нависли тяжелые клинки, но вдруг неведомая сила подоспела на помощь. Иргамы, один за другим, будто подрубленные деревья, рухнули на землю. ДозирЭ заметил рядом залитого чужой кровью великана Тафилуса с окровавленным мечом в руке. На грудь грономфа упала срубленная голова одного из воинов Тхарихиба.
— Вставай, ДозирЭ, — бросил весело девросколянин, когда вокруг не осталось ни одного вражеского цинита. — Или опять захотелось предаться сну? Смотри, на этот раз Эгасс тебя не простит.
— Благодарю тебя, Тафилус, ты спас мне жизнь, — отвечал грономф. Он брезгливо сбросил с себя мертвую голову, вскочил и поднял с земли первый попавшийся под руку меч.
Бой шел еще долго. ДозирЭ убил или ранил восемь иргамов. Его оплечье пробила стрела самострела, войдя глубоко в тело, из многочисленных ран сочилась кровь, заливая лицо и грудь. Вскоре он остановился, тяжело дыша и еле удерживаясь на ногах.
Иргамов больше не было — все они грудами лежали на земле. Поблизости стоял Тафилус, удивленно посматривая на результат своей работы. Вокруг него громоздились друг на друге мертвые тела — изрубленные, в искореженных доспехах.
Рядом с девросколянином стоял, пошатываясь, еще один авидрон — низкого роста и тщедушный, но неведомым образом уцелевший в этой резне. Более никого из авидронов, видно, не осталось. Похоже, все они погибли в неравной схватке.
— Эгоу, воины Инфекта, похоже, мы победили, — сказал Тафилус, снимая с головы шлем. Он смял в кулаке шерстяной подшлемник, и из него ручьем полился пот.
— О Божественный, что скажет Эгасс? Из ста пятидесяти человек отряда уцелело только трое! — воскликнул низкорослый авидрон.
— Да, но мы выполнили его поручение. Теперь путь свободен, и партикула может двигаться дальше, — возразил Тафилус. — Эй, ДозирЭ, ты дрался как тигр. Бьюсь об заклад: теперь партикулис срежет с твоей шеи черный шнурок.
— Правда? — оживился грономф. — Ты так считаешь?
— Несомненно.
— Это неоспоримо, — вмешался третий цинит. — Поверь мне — я третий год состою в партикуле, участвовал в нескольких походах и повидал многое, но такого не помню. Ты, впрочем, как и все мы, совершил подвиг и достоин прощения.
Воины расположились у деревянной статуи иргамовской богини, отдыхая после безумной схватки. ДозирЭ при помощи Тафилуса поспешил избавиться от стрелы, засевшей в плече, и взвыл от боли, когда исполин сделал свое дело. Из раны с новой силой брызнула кровь, заливая истрепанную одежду.
Где-то недалеко играли боевые лючины, слышался лязг оружия и громкие выкрики команд. Партикула Эгасса была уже на подходе. Рядом с палатками пробежали несколько иргамов. Сил на преследование уже не осталось, и авидроны только проводили взглядом спасающихся бегством врагов.
— Послушайте, доблестные циниты, — обратился к ДозирЭ и Тафилусу низкорослый новобранец. — Я Идал из Грономфы, воин Инфекта. Сегодня славный день. День подвига, победы. День гордого авидронского знамени, озаренного лучами солнца. Только нам троим удалось выжить. Из ста пятидесяти. Это божественное предзнаменование. Теперь нам стоит держаться вместе, ибо с этого дня мы связаны единой нитью провидения до самой смерти. Согласны?
И с этими словами Идал вынул из ножен меч и вытянул его перед собой.
— Я Тафилус из Де-Вросколя, воин Инфекта, — произнес великан. — Мой город уничтожен иргамами, и я буду мстить, насколько хватит моих сил. А если представится возможность, убью самого Тхарихиба. Я согласен с тобой, Идал. Дружба «на крови» — это то, что нам нужно. Вот мой меч.
— А я ДозирЭ из Грономфы, воин Инфекта. Мой отец работал в Ристалищах, и я много раз наблюдал за боями лучших капроносов, а в некоторых сражениях участвовал сам. Но таких воинов, как ты, Тафилус, и ты, Идал, не встречал…
Три окровавленных меча скрестились, и воины друг за другом произнесли простую и короткую клятву, которая обязательно должна была прозвучать при совершении этой старинной церемонии. Клятву Дружбы, принятую в авидронских партикулах.
Тем временем на вершине перевала показались отряды «неуязвимых». Одним из первых в иргамовский лагерь въехал на вороном коне партикулис Эгасс в сверкающем бронзовом шлеме, густо окруженный конными лучниками.
Глава 12. Молитесь к смерти!
Партикула «Неуязвимые», уничтожив на горном перевале иргамовский заслон, спустилась на равнину и встала лагерем. Первый раз за время пребывания отряда на чужой вражеской земле Эгасс оставил воинов в покое, позволил им залечить раны, отогреться и отдохнуть.
Первое время партикулиса сжигала жажда мести, и он собирался вернуться в Триладус, чтобы проучить жителей города, благодаря которым его отряд попал в засаду и оставил на горных тропах почти четыреста человек. За разрешением на это он обратился к военачальнику Лигуру, которому напрямую подчинялся, снарядив в его лагерь посыльного с подробным сообщением о происшедшем, и одновременно распорядился отпустить одного из пленных иргамов, наказав тому немедленно отправляться в Триладус и передать его жителям всего одну фразу: «Молитесь к смерти». Вскоре пришел ответ от Лигура. Полководец, к изрядному неудовольствию Эгасса, потребовал забыть о мщении и срочно прибыть со всем отрядом в главный авидронский лагерь, поскольку есть вероятность, что в скором времени предстоит большое сражение. Партикула стала готовиться к выступлению.
Тем временем ДозирЭ, как и предсказывал Тафилус, был прощен: Эгасс лично срезал с его натертой шеи черный шнурок и не только восстановил цинита во всех правах, но и в присутствии многих одобрительно высказался о его «подвиге, достойном подражания».
Лекари партикулы приложили немало усилий, чтобы излечить юного героя от ран: не прошло и десяти дней, как ДозирЭ вернулся в шатер своей питы, ослабевший, но полный радостных чувств. На следующий день Эгасс велел отрядам построиться и в торжественной обстановке наградил всех отличившихся. ДозирЭ было вполне достаточно того, что он избавился от своего проклятого ошейника, но Эгасс не обошел вниманием и его. Суровый военачальник, совсем недавно приговоривший ДозирЭ к смертной казни, теперь, на глазах у тысяч цинитов, повязал ему на шею белый платок — заветный кусочек материи, на обратной стороне которого были записаны все обстоятельства его героического поступка: дата, место и другие знаменательные подробности. Вся партикула приветствовала героя. Это был самый счастливый день в жизни молодого воина. Он стал равным среди равных, полной грудью вдыхал воздух свободы и с наслаждением подставлял свое лицо первым в его жизни лучам славы.
Тафилус и Идал также удостоились наград. Теперь ДозирЭ и два его новых товарища, безмерно гордые, целыми днями слонялись по лагерю в ожидании похвалы. Большинство воинов партикулы считали, что трое мужественных новичков спасли отряд от неминуемого поражения, а потому постоянно оказывали друзьям всяческие знаки внимания. Троица так к этому привыкла, что была удивлена и даже обижена, когда со временем похвалы прекратились. Один ДозирЭ не особенно огорчился: он наслаждался обильной едой, полноценным сном и старался не вспоминать о недавнем своем позоре. Только каждую ночь ему являлось одно и то же навязчивое сновидение: палач по знаку Эгасса замахивается казнильным мечом и молниеносным ударом отсекает провинившемуся воину голову…
ДозирЭ так сдружился с Тафилусом и Идалом, что не отходил от них ни на шаг. Согласно клятве, которую воины дали друг другу, они теперь были неразлучными друзьями, а это очень многое значило… В авидронских партикулах много лет назад сложился обычай разделяться не только на десятки и сотни, но и на товарищеские группы. Произнеся клятву дружеской верности, воины навсегда становились друзьями «на крови» и теперь обязаны были во всем друг друга поддерживать. Они имели общее имущество, делились последней горстью муки или остатками воды во фляге, всё время проводили вместе и старались, если повезет, вместе и сражаться. Высшим проявлением такой дружбы считалась гибель в бою при защите товарища. Ветераны рассказывали, что традиции дружбы «на крови» родились в партикуле «Смертников» — старинном авидронском отряде, в который принимали только самых отчаянных рубак Авидронии, решивших свести счеты с жизнью и умереть в первом же бою.
— Слава Инфекту! — приветствовал Идал своего друга «на крови» ДозирЭ. — Как заживают твои раны? Очень хорошо. Как жаль, что мы не в Грономфе и не можем отпраздновать твое выздоровление в подходящей обстановке. Что ж, пойдем разыщем Тафилуса. Этот хитрый девросколянин обязан делиться с нами всем, но до сих пор скрывает от нас секреты своего мастерства, нарушая законы дружбы «на крови»…
Идал был родом из Грономфы, один из восьми сыновей очень знатного эжина — владельца плантаций, ткацких мастерских, доходных домов и кратемарий. Воин воспитывался в ходессах, где преподавали мудрейшие тхелосы. Много времени он проводил в лавках и гомоноклах, принадлежавших отцу, помогал нарезать материи и вести счет деньгам. Юноша подавал большие надежды, легко управляясь с привередливыми посетителями, без труда вел в уме самые сложные подсчеты, но, став Гражданином, внезапно предпочел заманчивому морскому путешествию в Бионриду по делам отца лагерь для новобранцев, где обучали конному и пешему строю. Родитель был в ярости и возжелал насильно удержать сына от неразумного, с его точки зрения, поступка, но вскоре родственники и друзья убедили эжина, что не будет ничего страшного, если один из восьми его наследников предпочтет ткацкому делу и денежным книгам стезю военную. На том и судьба.
Идал оказался совершенно неподготовленным к тому, чтобы стать воином Инфекта. В дом его отца изредка приглашались опытные поединщики, которые были призваны обучить Идала и его братьев быстро побеждать в случайной уличной схватке. Но полученных таким образом знаний, естественно, не хватало: только через полтора года Идал прошел Испытание и попал в боевую партикулу.
Идал был низок ростом и внешне некрепок. Благородные черты лица: тонкие чувственные губы, слабый, но красивый нос, изящный лоб — удачно подкреплял умный, проницательный, чуть насмешливый взгляд. Идал совсем не походил на сурового авидронского воина и больше напоминал ДозирЭ грономфских молодых эжинов в бородках «как у Инфекта», которые любили шумной эксцентричной компанией, разодетые по последней моде, прогуливаться по набережным грономфских каналов, цепляясь к встречным девушкам.
Друзья шли искать Тафилуса — молчаливого гиганта устрашающего вида, который, имея тяжелые скулы, бычий лоб и хмурый уничижительный взгляд, на самом деле был добр и почти безобиден. Отыскав товарища, воины долго упражнялись в искусстве ведения боевой схватки.
ДозирЭ и Идал несколько опасались Тафилуса, который не всегда рассчитывал удар и мог нанести увечье даже в самой безобидной ситуации. Девросколянину более всего нравилось биться тяжелым боевым цепом с шипами — нагузой. Когда он пользовался этим оружием, то в щепки разлетался любой щит, даже обитый толстым железным листом, не говоря уже о нагруднике или шлеме.
В свою очередь, Идал и Тафилус весьма высоко отзывались о способностях ДозирЭ. Молодой человек был быстр, неутомим, ловок, обладал необыкновенной силой. Он атаковал, словно жалил, его разящие выпады были внезапными и молниеносными.
А вот Идал не заслуживал особых похвал. Дрался он однообразно, двигался плохо, почти не атаковал, предпочитая обороняться, однако сломить его защиту было почти невозможно: он брал скукой, измором и в этом не знал себе равных.
Всего около пятнадцати дней партикула «Неуязвимые» стояла лагерем. Однажды ночью послышались гулкие удары калатуш, призывающие к выступлению. Циниты с нетерпением ожидали нового перехода и, заслышав звуки сигнала, бросились сворачивать лагерь. Вскоре партикула в походном порядке выступила по направлению к Кадишу…
Главный лагерь авидронской армии расположился прямо на кадишской дороге. Отсюда до иргамовской крепости было всего несколько дней пути. Справа от лагеря струилась по мелководному руслу река Палисирус, слева тянулись голые холмы, переходящие в каменистое труднопроходимое предгорье. Впереди до самого горизонта раскинулась иссушенная солнцем степь, рассеченная надвое широкой дорогой, ведущей к стенам Кадиша.
Место для лагеря и, если доведется, для сражения было выбрано удачное. Это подмечали все военачальники, осматривая местность, об этом говорили циниты партикул, собираясь у вечернего костра. Будущее поле битвы по форме напоминало узкое горло, соединяющее две обширных иргамовских провинции. Фланги надежно защищались холмами и рекой; между ними оставалось не более пяти тысяч шагов свободного пространства — как раз ровно столько, чтобы развернуть по фронту большую армию. Выйти же авидронам в тыл даже за несколько дней было невозможно.
ДозирЭ впервые видел лагерь таких размеров. Это был целый город, окруженный рвами, линиями частокола, крутым валом и высокой деревянной стеной с башнями и бойницами для стрелков. Внутри лагеря кипела жизнь сотен партикул. Только бой калатуш мог перекрыть гул человеческих голосов, лязг железа, ржание лошадей и мычание буйволов-тяжеловозов.
Ночью, когда циниты, утомленные жарким днем, растягивались на циновках в своих шатрах, шум стихал. Десятки тысяч воинов охраняли внутри и снаружи сон огромной армии. За ворота лагеря выпускались своры некормленых сторожевых псов. Беда поджидала любого, кто оказывался поблизости.
Колонны иргамов находились уже неподалеку. Об этом имелось достаточно сообщений. Следопыты и Вишневые плащи каждый день доставляли новые сведения. Было известно, что армию Тхарихиба возглавляет его брат Верховный военачальник Хавруш и что армия эта огромна. Но никто не мог точно сказать, сколько же все-таки воинов в этом войске: двести тысяч, триста, пятьсот. Может быть, и миллион! — гадали циниты.
Всем, от военачальника до обозного возничего, вдруг стало ясно, что грядет большая битва. И воины занервничали. Где Лигур? Где наемники? Почему с нами нет главных авидронских сил?
Наконец появился и Лигур, которого радостно приветствовали. С ним наемники: тяжеловооруженные корфяне и двадцать шесть с половиной тысяч легковооруженных конных и пеших эйселлов. Еще через день на горизонте поднялась пыль до облаков. Это прибыла из Авидронии «Армия Грономфы» — одна из лучших эргол Алеклии численностью не менее семидесяти тысяч человек. Марш бесконечных колонн только к ночи завершился шествием пятидесяти черных слонов невиданного роста. Боевые животные были закованы в железные доспехи, скрепленные тяжелыми цепями, имели бронзовые набивники, а на спинах несли деревянные резные башни.
Партикулис Эгасс вновь пополнил ряды новобранцами, открыто негодуя, что ему подсунули, с его точки зрения, самых негодных воинов. Опять начались ежедневные маневры, которые могли продолжаться до глубокой ночи и доводили цинитов до изнеможения. Воины возмущались про себя, ругали Эгасса и вслух проклинали ненавистных иргамов.
Несмотря на постоянное прибытие свежих отрядов, заполнивших до отказа лагерные кварталы, численность авидронской армии всё же была недостаточна для того, чтобы сразиться с несметными партикулами Хавруша. Многие военачальники это понимали и недоумевали, наблюдая за Лигуром. Молодой полководец казался совершенно спокойным, часто улыбался; встречая цинитов-ветеранов, знакомых ему по прошлым походам, шутил…
Но его спокойствие постепенно передалось всему лагерю. Воины решили, что Полководец Инфекта знает что-то такое, что скрыто от них.
И они оказались правы. Однажды лагерь пришел в неописуемое движение, началась беготня, крики. ДозирЭ в тот момент находился один в шатре своей десятки и не представлял, что происходит. С небывалой поспешностью он водрузил на себя тяжелые доспехи монолитая, прикрепил к поясу меч и расчехлил щит. В это мгновение в шатер вбежали Тафилус и Идал, вооруженные и взволнованные.
— Я вижу, нам предстоит смертельная схватка! — гордо шагнул им навстречу ДозирЭ. — Что, иргамы уже в лагере или только выстраиваются в поле для атаки?
— Ни то и ни другое, — таинственно отвечал Идал.
— Тогда что же? И почему не играют сигналы?
Идал помедлил, а потом отвечал с улыбкой на лице:
— Дело в том, мой друг, что сегодня день великой радости. К лагерю приближается сам Алеклия!
— Прямо из Грономфы, — возбужденно добавил всегда невозмутимый Тафилус. — А с ним большое войско!
Друзья вышли из шатра и направились к тому месту, откуда можно было хоть что-то увидеть. Но путь преграждали специальные отряды, выстроенные цепью, а также толпы любопытствующих цинитов. О том, что происходило у главных ворот лагеря, можно было только догадываться по перекатистому радостному шуму.
Несколько позже ДозирЭ узнал, что Алеклия привел с собой Вишневую армию, тяжеловооруженную пешую либеру «Черные драконы», «Всадников Инфекта», а также наемных яриадцев и лагов — старинных иргамовских недругов. Вместе с Инфектом прибыл и конный отряд его телохранителей во всем своем бело-золотом дворцовом великолепии.
Ближе к ночи внутри иргамовской крепости Кадиш было не протолкнуться. Кругом тысячи людей, а еще костры, палатки, повозки… Отряды меж тем продолжали прибывать; густые колонны всё тянулись и тянулись, вливаясь на территорию крепости сразу с трех сторон и растворяясь в толчее и гомоне разбитого внутри крепостных стен многоликого лагеря. Завтра поутру армия должна была выступать, до авидронской стоянки осталось теперь всего несколько переходов.
В крепости находился и сам интол Тхарихиб, который занял вместе с интольей Хидрой, наследником Нэтусом и внушительной свитой большую часть Носороговой башни — единственного места в крепости, пригодного для постоя высокородных особ. Хаврушу, Верховному военачальнику иргамовской армии и вдохновителю всего этого дерзкого похода, достались лишь небольшие покои на самом верху башни.
Хавруш уже собрался отойти ко сну, когда его известили о том, что в лагерь авидронов, к которому двигалась иргамовская армия, прибыл сам Алеклия. Да не один, а с множеством отрядов. Сообщение вызвало у Хавруша сначала оцепенение, а потом повергло его в глубокое уныние. В одночасье рухнули все надежды, которые он возлагал на тройное численное превосходство своей армии.
Спать расхотелось, зато Хавруш почувствовал острый приступ голода и распорядился принести еды и неразбавленного вина. Слуги немедленно исполнили это повеление.
Верховный военачальник сел к столу и стал кусок за куском поглощать холодную свинину, то и дело прикладываясь к чаше с вином. Впрочем, о еде он не думал, ел машинально. Грудь раздирали досада и мысли о прошлом, настоящем и будущем.
Хавруш был в некоторой степени прав, когда злорадствовал по поводу авидронских армий, утонувших в иргамовских болотах. Партикулы Грономфы, привыкшие к широким дорогам, стремительным маршам и битвам по всем правилам, столкнулись с безнадежным бездорожьем, унынием голодных безлюдных степей и горных перевалов, а главное, с отчаянным сопротивлением местного населения и неожиданно вязкой, хитроумно организованной обороной, состоящей из сотен небольших палисадных укреплений, десятков крепостей и кодов и, самое важное — из подвижных «лесных» отрядов, которые внезапно нападали и, потрепав очередную авидронскую партикулу, так же неожиданно исчезали. Военачальник Лигур, которому Алеклия повелел возглавить компанию в Иргаме, потратил немало усилий, чтобы продвинуться вглубь страны.
Однако Хавруш лукавил и сам себя успокаивал, когда радовался сверх меры неудачам Авидронии. Что бы там ни было, Лигур быстро освоился в новой обстановке, методично продвигался широким фронтом, состоящим из трех армий и десятков крупных отрядов, захватывая города и крепости, жестоко расправлялся с непокорными, строил дороги, укреплял тылы. Но куда же делась, думал Хавруш, хваленая авидронская молниеносность, стремление к одной решающей битве? Ах, как хотелось бы ему, чтобы его план удался: авидроны всей армией без промедления двинулись бы на Кадиш и долго и безрезультатно его осаждали и потом оставили бы его в тылу и бросились к Масилумусу, желая как можно скорее победить в войне. Тогда отдельно отряженные отряды иргамов отрезали бы эту армию от Авидронии, от их главных военных лагерей, от тылов, от провизии. Лишили бы всякой надежды на помощь. С обескровленной голодной армией, попавшей во враждебное окружение, справиться было бы нетрудно. Когда еще Алеклия собрал бы новые партикулы? Тут и Фатахилла подоспел бы…
Но тайным замыслам Хавруша осуществиться было не суждено. Лигур постепенно уничтожил все «лесные» отряды, все укрепленные гарнизоны и вот уже стоял лагерем у самого Кадиша. Вперед он не двигался, видимо, хотел основательно подготовиться к дальнейшим событиям, обеспечить надежный тыл и собрать в кулак свои рассеянные по всей приграничной Иргаме силы, а еще дождаться прихода резервов, высланных из Авидронии.
Хавруш не выдержал. Не хватало сил более смотреть, как непреклонно, под самым его носом, отторгаются исконные иргамовские земли. Население Масилумуса и других городов роптало. Слухи о зверствах авидронов передавались из уст в уста, обрастая кровавыми подробностями. По дорогам Иргамы тянулись толпы голодных оборванных беженцев, бросивших в страхе свои жилища. А от Фатахиллы так и не поступало никаких обнадеживающих сообщений.
Настало время предпринять решительные действия. В строжайшей тайне Хавруш начал приготовления к сражению. Собрав все силы, имеющиеся в его распоряжении, он в спешке выдвинулся на Кадиш, чтобы разбить Лигура, который, по сообщениям лазутчиков, мог выставить всего сто пятьдесят тысяч цинитов. Однако уже в дороге Верховного военачальника настигло сообщение, что в главном лагере авидронов под Кадишем уже двести шестьдесят тысяч воинов, включая авидронских союзников и наемные отряды. И вот теперь новая ужасная весть: явился и сам Алеклия с большим количеством партикул.
Задумчиво проглотив последний кусок свинины и выплеснув в рот прямо из кувшина остатки вина, Хавруш поднялся и стал прохаживаться взад-вперед, недовольно бурча что-то себе под нос. Так он ходил довольно долго, а потом крепко выругался и потребовал срочно доставить к нему Гиря — того самого лазутчика, который и принес ужасную весть о прибытии в лагерь авидронов Алеклии. Гирь явился почти сразу — молодой человек, очень похожий на авидрона, со смазливым лицом мягкотелого юноши; трудно было даже предположить, что этот розовощекий откормыш с пухлыми белыми пальцами, женственными движениями и тонким голоском — талантливый лицедей, хладнокровный убийца, лучший тайный агент Иргамы. Хавруш знал, что именно эта обманчивая внешность и буквально струившееся из глаз этакое беззащитное добродушие, необычайная открытость и позволяли Гирю выполнять самые трудные поручения.
Гирь упал к ногам Верховного военачальника, готовый смахнуть пыль с его сапог. Хавруш в нетерпении велел юноше подняться.
— Сегодня ты принес хотя и безрадостное, но очень важное сообщение, — сухо сказал он.
Несмотря на холодность интонации, Гирь не смог скрыть улыбку удовольствия: не часто Верховный военачальник — человек властный, бездушный и грубый — удостаивал кого-то личной благодарности.
— Однако, — продолжал Хавруш, — сейчас еще не время радоваться успехам. Впереди главные события, и от наших сегодняшних действий зависит исход всей войны. Уже через несколько дней Слепая Дева решит нашу судьбу: или мы разобьем врага и погоним его к границам, или Иргама перестанет существовать.
Гирь огорчился: оказывается, похвалы — лишь короткое вступление к новому и, возможно, еще более сложному заданию. Впрочем, привыкший к беспрекословному подчинению и лицемерию, он тут же размяк в приторно-сладком почтении и подобострастно отвечал:
— Я выполню любое твое распоряжение, Величайший.
— Не сомневаюсь. Итак, ты должен вернуться в лагерь авидронов, как можно скорее подобраться к Алеклии и убить его. Придумай сам, как это сделать. Если удача будет на нашей стороне, мы выиграем битву еще до ее начала.
— Убить Алеклию? Разве это возможно?! — в страхе выдавил из себя юноша.
Хавруш нахмурился, хотя тут же решил не выказывать недовольства.
— Я давно за тобой наблюдаю, — умиротворенно заговорил он, по-отечески положив руку на плечо смущенного доносителя. — Думаю, для тебя нет невозможного. К тому же авидроны принимают тебя за своего, да и твоему авидронскому мог бы позавидовать сам великий Урилдж. Поэтому я и выбрал тебя. Только ты сможешь справиться с этим наиважнейшим делом. Уверен в этом. И еще: если ты выполнишь мое поручение, тебе больше никогда не придется выдавать себя за кого-то другого и убивать. Я знаю, что ты любишь рисовать, больше всего на свете мечтаешь стать художником. Я видел твои рисунки — у тебя есть дар. Мне говорили, что ты великолепно смешиваешь краски. Так вот, если ты выполнишь мое поручение, я поселю тебя во дворце, приставлю к тебе самых достойных наставников-живописцев, а потом сделаю тебя главным дворцовым художником. И ты будешь за каждую свою картину получать золотом. Ну как?
Гирь ненадолго задумался. В его глазах сначала мелькнуло отчаяние, потом он поник и горько отвечал:
— Я попробую, Величайший.
— Попробую? — приподнял брови Хавруш.
— Я сделаю это!
— Хорошо… Отправляйся сейчас же…
Гирь поклонился, но казалось, не мог сдвинуться с места, будто до последнего ожидая отмены ужасного приказания. И тут Верховный военачальник действительно его окликнул:
— Постой!
Гирь обернулся и в надежде замер.
— Совсем забыл. Если тебе когда-нибудь придет в голову мысль предать меня, вспомни о своем доме в Масилумусе на улице Небесных посланников, как раз напротив развалин храма Семерых Старцев…
Гирь вздрогнул.
— Вспомни о своей матери, об отце, о братьях и сестрах, обо всех своих многочисленных родственниках…
Гирь покраснел от напряжения, губы его дрогнули…
Однажды в расположении партикулы «Неуязвимые» показались воины Вишневой армии. Их возглавлял айм, одетый в короткую мускульную кирасу и со шлемом в руках. Его шею украшали цветные наградные платки, а богатое позолоченное оружие вряд ли когда-либо использовалось в настоящем деле. За ним следовало несколько десятников того же воинства, которые держались не менее гордо и были наряжены и вооружены с такой же несуразной в полевых условиях роскошью. Многие циниты, оказавшиеся поблизости, с любопытством уставились на странных военных.
Сотник Вишневых подошел к кучке хмурых ветеранов с потемневшими в походах лицами.
— Где тут шатер восемьдесят четвертой десятки? — спросил он начальственным тоном.
Воины молчали, некоторые отвернулись, не признавая старшинство Вишневого.
— От имени Инфекта я требую ответить! — топнул ногой айм, обращаясь в большей степени к одному из воинов, который выглядел немного растерянным.
— Там, — нехотя указал рукою цинит.
Воин Вишневой армии смерил монолитаев высокомерным взглядом, сказал сопровождающим: «За мной!» и быстро зашагал в указанную сторону.
Когда сверкающие золотом и бронзой военные удалились на достаточное расстояние, один из цинитов вспомнил:
— В восемьдесят четвертой десятке числится тот самый новичок из Грономфы, который избавился от черного шнурка, совершив вместе со своими друзьями подвиг. Помните горный иргамовский лагерь?
— Его имя, кажется, ДозирЭ, — сказал другой воин.
Взбудораженные циниты уже сбились в большую группу и, перебивая друг друга, обсуждали внезапное появление слуг Круглого Дома.
— Что-то здесь не так, — заключил один.
— Когда появляются Вишневые — это всегда к беде! — сказал другой. — Нужно срочно сообщить Эгассу.
Несколько цинитов бросились к шатру военачальника. Кто-то побежал предупредить Тафилуса и Идала — друзей «на крови» ДозирЭ.
Тем временем опять показались Вишневые, но на этот раз они были не одни. С ними был безоружный ДозирЭ, который хотя и покорно следовал вместе со своими стражниками, но был заметно расстроен. Многие воины отряда знали этого меченосца в лицо.
— Куда вы его ведете? Почему без ведома партикулиса? — возмутились воины.
Вишневый сотник, следовавший впереди странной процессии, вынужден был остановиться перед преградившей ему путь толпой вооруженных цинитов.
— Послушайте! Я — Сюркуф, айм армии Вишневых плащей, и действую по велению Инфекта. Сие мне приказано, и я не в силах что-либо изменить. Тот, кто препятствует мне, рискует собственной головой. В сторону!
«Покажи свитки! За что? Не верьте ему!» — раздались возгласы, но большинство воинов под влиянием магического слова «Инфект» нехотя расступились. Вишневые, подталкивая пленника, ступили несколько шагов, но неожиданно снова были остановлены. На этот раз на пути Сюркуфа выросла высокая мощная фигура воина, облаченного в тяжелые доспехи «бессмертного» и при полном вооружении. За его спиной возник еще один цинит, маленький и щуплый в сравнении с другом-великаном. Оба были совсем молоды, но имели бывалый вид и белые наградные платки.
— Приветствую тебя, храбрый воин. Почему ты препятствуешь мне? — брезгливо спросил Вишневый сотник гиганта.
— Я Тафилус — друг «на крови» этого молодого воина. — Он указал на ДозирЭ. — И со мной Идал.
— Ага, друзья «на крови»! — воскликнул Сюркуф и с язвительной улыбкой повернулся к своим соратникам. — Вот и сообщники! Всё так просто, даже скучно… Что ж, Тафилус и Идал, если вы сейчас нас не пропустите, мне придется обвинить вас в весьма серьезных преступлениях… В сторону, перед вами айм Вишневой армии!
— Я поклялся умереть за этого воина и собираюсь сдержать слово, — отвечал Тафилус. — К тому же я подчиняюсь только своим десятникам и сотникам!
— Ох уж мне эти наивные дедовские традиции! — воскликнул сотник и обратился к подчиненным: — Взять их!
Толпа охнула и угрожающе загудела. Представители Круглого Дома попали в плотное кольцо. Воины Сюркуфа не двинулись с места, понимая, что приказ выполнить невозможно; только один из них незаметно скользнул в сторону и, ловко лавируя, выбрался из толпы и убежал.
Сюркуф немного умерил пыл и, размахивая заветным онисовым свитком, принялся всех успокаивать и убеждать, что ему приказали доставить ДозирЭ только для того, чтобы тот ответил на несколько обычных вопросов. Это часто случается и еще ничего не значит. Воины партикулы почти поверили ему и успокоились. Даже Тафилус и Идал готовы были уступить.
Вдруг послышался грохот лат, и появилось еще не меньше двух сотен воинов Вишневой армии. Округлые шлемы с узкими прорезями для глаз, короткие мечи наготове и большие прямоугольные щиты. Вновь прибывшие взяли «неуязвимых» в плотное кольцо, сомкнув щиты и направив в их сторону клинки мечей.
Монолитаи, в свою очередь, видя, к чему идет дело, поспешили также обнажить оружие. Обстановка накалилась. На лице Сюркуфа выступили капли пота.
Вишневые и воины монолита препирались довольно долго. Спор был горяч и полон взаимных обвинений и даже угроз.
Неожиданно раздались громкие команды и сигналы боевых рожков, все тут же смолкли, и за спинами слуг Круглого Дома выросло новое кольцо из сотен бойцов, принадлежащих к отряду «бессмертных» партикулы «Неуязвимые». Часть присутствующих расступилась, пропуская в центр военачальника — партикулиса Эгасса, окруженного личными телохранителями и копьеносцами.
Эгасс подошел к Сюркуфу, который заметно поумерил пыл, и довольно спокойно поинтересовался, что случилось. Сотник Вишневых вынужден был отвечать правдиво:
— Воин твоего отряда оказался иргамовским лазутчиком. Есть неопровержимые свидетельства. Мне приказано захватить его и доставить в Грономфу. Подчиненные тебе циниты оказывают вооруженное сопротивление. Это мятеж, за который придется отвечать особо. Честное слово, партикулис, твой отряд отсутствием порядка больше напоминает орду, а не авидронский монолит. Прикажи своим воинам немедленно мне подчиниться, и клянусь — я забуду о том, что здесь произошло!
Эгасс оценил обстановку, посмотрел на ДозирЭ, остановив взгляд на его белом платке. Несколько мгновений он раздумывал.
— Послушай, Сюркуф, как может быть иргамовским лазутчиком воин, убивший не один десяток иргамов? На глазах у всех. Как может быть врагом тот, кто сражается, как герой, и готов в любой миг пожертвовать собой во имя Отечества? Я не верю ни единому твоему слову!
— Да будет тебе известно, что лазутчики, по обыкновению, готовы на все, чтобы заслужить наше доверие. Я думаю, Эгасс, что ты недостаточно искушен в хитростях наших врагов. Да это и не твоя забота. Для того, чтобы разгадывать их подлые козни, существуем мы — воины Вишневой армии… В любом случае я имею высокое указание, и не тебе его отменять. Ты знаешь закон. Отдай мне ДозирЭ, а также вот этих двух его друзей «на крови», и будем считать всё это лишь недоразумением.
— Я подчиняюсь только Лигуру и не собираюсь следовать твоим приказам, айм. Убирайся, пока я не распорядился тебя схватить!
Сюркуф в отчаянии топнул ногой и крепко выругался. Он еще раз огляделся, но, убедившись, что соотношение сил далеко не в его пользу, угрожающе зашипел:
— Хорошо, Эгасс. Но помни, мы еще встретимся. И боюсь, тебе не понравятся те обстоятельства, при которых эта встреча произойдет… А вы, воины, — обратился он к «неуязвимым», показывая взглядом, что обращается в большей степени к ДозирЭ, Тафилусу и Идалу, — молитесь к смерти!
С этими словами Сюркуф быстро удалился. Воины в вишневых плащах вложили мечи в ножны и, заученно перестроившись в колонну, последовали за ним.
В тот же день ДозирЭ был вызван в шатер к партикулису Эгассу. Отвечая на его вопросы, молодой человек поведал обо всем, что с ним происходило с того самого момента, как он попрощался с отцом и покинул родной дом. Воин недоумевал, чем он мог так прогневать Круглый Дом, и долго клялся в своей верности Авидронии и Инфекту.
— Так, значит, говоришь, там, в этой кратемарье у площади Радэя, ты схватился с маллами?.. — спросил военачальник. — Ну что ж, посмотрим… — По всему было видно, что Эгасс поверил молодому авидрону.
Алеклия в одиночестве неспешно заканчивал вечернюю трапезу. Ел он мало, украсившие стол два десятка по-походному простых блюд остались почти нетронутыми. Вина он не пил, двое телохранителей из числа воинов Белой либеры, стоявшие за его спиной, знали, что когда Божественный закончит вечерю, возможно, позволит себе глоток нектара. В шатре было еще несколько человек. Пятеро военных музыкантов наигрывали спокойную умиротворяющую мелодию, а у входа, на почтительном удалении, стояли несколько военачальников и советников, не смея без дозволения ни заговорить, ни даже пошевелиться.
Впереди, почти у самого стола Алеклии, трудился Неоридан Авидронский с несколькими юношами-помощниками. Художник опытной рукой проворно делал набросок за наброском, которые затем складывались в особый ящик. Помощники натягивали на раму очередной холст, смешивали краски, подавали наставнику угольные грифели и кисти. Неоридан вел себя совершенно вольно, даже вызывающе: мог подвинуть на столе блюдо, придавая ему нужный ракурс, подойти к Божественному и оправить на его плече неудачную складку одежды и даже громко отчитать одного из своих учеников за допущенную промашку. Впрочем, все эти дерзости оставались без внимания — к Неоридану давно привыкли, воспринимая его как нечто неизбежное. Все знали, что Инфект не только высоко ценит художника, щедро вознаграждая его за каждое новое полотно, но и считает своим близким товарищем. А еще всем было известно, что Божественный лично заказал Неоридану двадцать картин-летописей о великом походе Инфекта Алеклии в Иргаму.
Алеклия попросил дать ему посмотреть один из набросков. Неоридан недовольно поморщился, но всё же протянул готовый рисунок, напомнив при этом, что это всего лишь эскиз, что для создания полноценного полотна ему требуется не меньше двух десятков набросков и что завершать картины он будет уже в Грономфе: уйдет на это, по меньшей мере, несколько месяцев.
— Знаю, знаю, — отмахнулся Алеклия, разглядывая неоридановский эскиз. Рисунок ему не понравился — он ожидал увидеть что-то законченное и изящное, но на холсте оказалась лишь начертанная углем какая-то черная уродливая рука с тонкими длинными пальцами и тщательно прорисованными складками кожи. Алеклия невольно посмотрел на свою руку — в действительности она выглядела значительно лучше. Впрочем, по опыту он знал, что конечный результат будет сносен и что какие-либо недостатки его внешности, если, конечно, таковые найдутся, будут успешно сглажены, а достоинства — возвеличены.
Инфект вернул набросок и тут же потерял к художнику всякий интерес.
— Есть что-то от следопытов? — спросил он одного из советников-военачальников.
— Новых сообщений нет, — шагнув вперед, отвечал высокого роста либерий с точно такой же бородкой, как и у Божественного. — Как тебе уже известно, мой Бог, армия Иргамы сейчас находится в Кадише. Возглавляет ее Хавруш. Там же Тхарихиб с семьей и всею свитой. Лигур постоянно высылает навстречу авангардам противника легкие конные отряды. Несколько раз они прорывались к самому Кадишу.
Алеклия удовлетворенно кивнул.
— Передайте Лигуру, чтобы продолжал атаковать. Хавруш и Тхарихиб должны в полной мере почувствовать гнев наших сердец. Может, это отобьет у них охоту сражаться, — сказал он.
— Я это сделаю, — отвечал либерий. — Да, вот еще что. Недавно вернулся один из наших отрядов. Мы недосчитались около сотни воинов. Начальник этого отряда рассказал, что им удалось незаметно подобраться к самому Кадишу и нанести удар по иргамовской партикуле, двигавшейся походным порядком. Однако вскоре они столкнулись с Синещитными, выехавшими из крепости, и вынуждены были отступить…
— Синещитные?
— Да. Их еще называют Дворцовой конницей — отряд телохранителей иргамовского интола. То же самое, что и Белая либера, только в три раза больше численностью.
Алеклия задумался. Конечно же, он слышал о Синещитных, но никак не предполагал, что отряд является реальной силой, способной не только красоваться на церемониях и смотрах, но и воевать.
— Хорошо. А что у Вишневых?
— О Божественный, все сообщения воинов Круглого Дома тебе уже известны…
Алеклия почувствовал, что либерий чего-то не договаривает, и взглядом потребовал объясниться.
— Есть, впрочем, один онис, но я считаю, что он недостоин твоих глаз. С этим вполне может разобраться Лигур.
— Дай его мне! — потребовал правитель.
Божественному протянули свиток, он развернул его и быстро прочел. В нем говорилось о происшествии в расположении партикулы «Неуязвимые» — о массовом неподчинении воинов. Речь шла почти о мятеже. Начальник этого отряда, партикулис Эгасс, обвинялся в измене. В онисе упоминалось и имя некоего ДозирЭ — иргамовского лазутчика, ранее совершившего в Грономфе нападение на посланников малльского народа, а сегодня проникшего в ряды славного отряда и при поддержке сообщников организовавшего целый заговор. Всё это время за ним следил айм Вишневой армии Сюркуф и только ждал случая… Донесение было срочное, Вишневые призывали отнестись к их сообщению самым серьезным образом. Они предлагали немедленно распустить партикулу, а многих ее воинов схватить и подвергнуть допросу.
Инфект заметно расстроился. Его лицо стало таким мрачным, что даже Неоридан предпочел отступить на задний план…
Алеклия не поверил Вишневым. Партикула тяжеловооруженных «Неуязвимые» — один из лучших отрядов всего авидронского войска, да и ее начальник партикулис Эгасс известен Божественному не понаслышке. Когда-то Инфект Авидронии был одного с Эгассом звания; три совместных похода и пережитые в них победы и поражения, радости и несчастия оставили глубокий отпечаток в его сердце. Эгасс — смелый, решительный, жесткий, способный быстро сделать из неопытных дерзких юношей настоящих цинитов, послушных, храбрых, стойких.
Распустить целую партикулу? Тем более лучшую? Да разве это возможно?! В преддверии главного сражения? Это самым печальным образом скажется на боевом духе армии. Делать этого нельзя! Однако допустим, Вишневые в чем-то и правы. Эгасс может не ведать, что творится у него под носом. Этот ДозирЭ, о котором я вроде уже слышал, мог просто ввести его в заблуждение. Не предпринять сейчас действенных мер — значит рисковать уже в ходе самого сражения.
Алеклия еще раз перечитал донесение Вишневых.
Трапеза была окончена.
Алеклия встал из-за стола и направился к выходу. По пути он задержался возле Неоридана, глянув на холст. На этот раз художник работал красками и сейчас трудился, изображая блюдо с крупными редкими плодами.
Инфект обратил внимание на одного из помощников Неоридана, которого никогда раньше не видел — смазливого юношу с большими, как монета, добрыми беззащитными глазами.
— Неоридан, у тебя новый ученик?
— О, мой Бог, это очень способный малый. К сожалению, сразу два моих помощника накануне сильно отравились и оба сейчас при смерти. Но мне случайно подвернулся этот отрок — он откуда-то из обоза. Оказался весьма старательным учеником. А уж краски смешивает… Я никогда не видел, чтобы кто-то так быстро и точно мог делать это. Он великолепно чувствует тона и полутона…
Юноша, услышав, что речь идет о нем, задрожал, побелел, вытянулся в струнку и смущенно опустил глаза. Инфект невольно улыбнулся:
— Да уж, воин из него вряд ли получится. Пусть уж приносит пользу Авидронии, работая рядом с тобой.
С этими словами он дружески кивнул Неоридану и вышел из шатра. Телохранители и несколько советников устремились следом.
Огромная авидронская армия выстроилась в поле, недалеко от своего лагеря, и «молилась к смерти». Торжественная церемония началась еще затемно с речи полководца, который должен повести авидронские партикулы в бой. А полководцем всех армий Грономфы в этом сражении был сам Инфект Авидронии.
Отрядов было такое множество, что трепещущие знамена партикул уходили за горизонт. Алеклия, легко управляясь с высоким красавцем конем красной масти, вынужден был переезжать с места на место и вновь и вновь повторять свою речь.
— Воины Инфекта! Внемлите вашему Богу. Мои слова родились на небесах. Их начертали на звездном пути великие предки, которые восславили Авидронию легендарными подвигами. Они наказали мне: отомсти!
И говорю вам — это справедливая война. Ее развязали подлые иргамы. Они захотели завладеть вашим имуществом, решили поселиться в ваших жилищах, возжелали ваших красивых жен. И тогда поднялась в праведном гневе великая наша страна. И двинулась на врага!
И говорю вам: смойте позор кровью врага. Идите в бой смело и принесите ПОБЕДУ. Не жалейте жизни, ибо вы пришли сюда умереть. За Инфекта. За Грономфу и Сиреневые холмы. За наши города и селения. За Анкону, которая нас поит и кормит. За жен и детей. Восславьте Авидронию великим подвигом. И останетесь навеки в сердцах людей и писаниях тхелосов!
Вперед! Мы разобьем врага под Кадишем, и откроется дорога к Масилумусу — к логову зверя. Вас ждут наградные платки и золотые фалеры. А встретите Тхарихиба или Хавруша — несите их головы мне и получите в награду дворец. А тем, кто погибнет с мечом в руке, окажем величайшие почести!
Молитесь же к смерти, циниты! Будьте готовы встретить ее бесстрашно, как делали это ваши отцы и деды. Исполните волю авидронского народа. Исполните волю вашего Бога!
Молитесь к смерти!
Воины были потрясены. В этот решающий день — Алеклия вместе с ними, в одном строю. Он проделал многодневный путь, чтобы разделить судьбу своей армии. Какая великая честь погибнуть в сражении на глазах Инфекта!
ДозирЭ представилась возможность увидеть Божественного своими глазами. Каждое услышанное слово попадало прямо в сердце. И ДозирЭ вместе со всеми плакал, плакал, не стесняясь слез.
Когда Алеклия закончил говорить, его оглушил гром приветствия: «Эгоу, Алеклия!» Он было повернул дальше, но тут заметил Эгасса, возглавляющего свой строй, и направил красномастного иноходца прямо к нему. Мускулистый высокий конь, медно-красный в рассветных лучах, показался ДозирЭ таким же небожителем, как и его хозяин.
— Эгоу, мой храбрый друг, — с этими словами Инфект подъехал к военачальнику.
— Эгоу, Божественный!
Воины партикулы удивленно и радостно переглянулись.
— Вижу, что ты еще партикулис? Это странно. Твои подвиги давно сделали тебя достойным более высокого звания. В одном из лагерей создается новая пешая либера, в которой еще нет мудрого начальника…
— Я благодарен тебе, Алеклия. С радостью в сердце я каждый день вспоминаю о тех походах, когда мы были рядом, когда сражались плечом к плечу. В твоей воле сделать меня либерием. Любой твой приказ — для меня закон. Но поверь мне: я устал и уже ощущаю приближение старости. Мечтаю только об одном: поселиться в Грономфе и восхвалять на площадях или в Рестории твое славное имя. Лишь война с Иргамой — краткая отсрочка перед моим отпуском.
— Что ж, Эгасс, пусть будет так, — согласно кивнул головой Инфект, будто и не ожидал другого ответа. — По крайней мере, тебе полагается за службу дом в Грономфе. Когда выйдет срок, я лично займусь этим и подберу лучший. Эгоу, мой друг!
И Божественный удалился. Но прежде чем он это сделал, он протянул партикулису свою голубую церемониальную пику. Эгасс принял дар, повернулся к своим воинам и показал то, что держит в руке. Партикула грохнула тысячами голосов: «Эгоу, Алеклия!»
Глава 13. Битва под Кадишем
Поодаль от того места, где «молились к смерти» авидронские партикулы, расположился иргамовский лагерь. Он имел обычную «линейную» планировку и занимал площадь несоизмеримо большую, чем стоянка противника. Посередине лагеря возвышалась гигантская статуя Слепой Девы, отлитая из чистого золота, которую по настоянию Хавруша доставили на особой повозке из самого Масилумуса. «Присутствие священной статуи воодушевит наших воинов, — убеждал Верховный военачальник противников перемещения священной реликвии, — а ее близость к месту сражения, несомненно, позволит богине самым решительным образом повлиять на ход событий!»
Перед лагерем был насыпан высокий холм, на котором стояли на узорчатом дорманском ковре Хавруш и Тхарихиб в окружении военачальников, порученцев и телохранителей. В сотне шагов от холма выстроился конный отряд Синещитных — Дворцовая конница. Он состоял из тридцати тысяч отборных воинов, по большей части тяжеловооруженных, одетых и снаряженных, в отличие от многих других иргамовских отрядов, по единому образцу.
— Волноваться нет причин, мой брат! — сказал Хавруш, заметив бледность на лице интола. — Авидронов в три раза меньше, и они, бесспорно, проиграют сражение.
— Что там за крики? — спросил Тхарихиб, вслушиваясь в сильный неразборчивый шум тысяч человеческих голосов, идущий со стороны противника.
— Всё просто, Лучезарный, — отвечал Хавруш, — авидроны «молятся к смерти». Это кстати, ибо в ближайшее время большинству из них действительно придется умереть. Авидронов немного, и их возглавляет какой-то Лигур, который мало чем отличился и не выигрывал больших сражений.
— Твоя уверенность, Хавруш, внушает надежды. Но где же Алеклия? Почему он не принимает участие в этом сражении? Его многие считают талантливым полководцем.
— Алеклия прячется в Грономфе и молит своих Гномов о пощаде. Его партикулы пролили на нашей земле уже столько крови, что ему только и остается, что с ужасом думать о неизбежном возмездии.
Тхарихиб недоверчиво посмотрел на брата. Уж больно всё просто: Алеклия трус, армии авидронов малочисленны, исход предстоящего сражения не вызывает сомнений… Так ли это на самом деле? Интол в очередной раз пожалел, что поддался на уговоры Хидры, которая считала, что в решающий момент он должен быть вместе с армией. Остался бы в Масилумусе, сейчас бы пировал во дворце и в спокойствии и безопасности ожидал сведений с места сражения…
Хавруш выдержал взгляд брата. Пока еще интол не знал о прибытии в авидронский лагерь Алеклии, обо всех многочисленных пополнениях в стане противника. Конечно, этого нельзя было утаить вовсе, но Хавруш медлил до последнего, поскольку справедливо опасался, что Лучезарный, получив плохие новости, совершит какой-нибудь трусливый необдуманный поступок, и это в лучшем случае сильно подорвет боевой дух армии, а в худшем…
Еще только узнав, что Тхарихиб собирается сопровождать армию, он стал дни напролет убеждать его остаться. Но упрямый братец не поддался уговорам. Он сам, его семья и многочисленная свита присоединились к колоннам, выдвигающимся на Кадиш, и неожиданно явились для армии такой необычайной обузой, что Хавруш в отчаянии вырывал из носа волосок за волоском, сдерживая закипающий в сердце гнев. Четыреста дополнительных повозок, четыре тысячи человек, а еще все эти долгие остановки, пиры, бестолковые указы, подменяющие мудрые и своевременные распоряжения Верховного военачальника…
Над холмом, на низкой высоте, широко расправив паруса-крылья, проплывали десятки иргамовских матри-пилог, и интол задрал голову, любуясь этим зрелищем. У Иргамы никогда не было воздушных шаров, но на деньги Фатахиллы удалось создать целую армию «летающих драконов»…
Хавруш что-то еще говорил, но вдруг смолк, заметив, что Тхарихиб не слушает, с щенячьей радостью на лице наблюдая за парением боевых воздушных шаров. Всё многочисленное окружение угодливо разделяло восторг интола.
Хавруш бросил на брата презрительный взгляд. Он в сотый раз подумал о той великой несправедливости, когда Слепая Дева (действительно слепая!) сделала правителем не его, а слабоумного братца.
Отойдя чуть в сторону, Хавруш осматривал поле будущего сражения, которое с высоты насыпного холма было видно, как на ладони. Думая о предстоящей битве, о том, как ее вести, как обмануть авидронов, обрушив на них в самом неожиданном месте всю силу собранного войска, он почему-то вспомнил о Хидре, находившейся в лагере вместе с наследником, Нэтусом…
Измотанный за все эти дни нытьем Тхарихиба, его бесконечными опасениями и претензиями, Хавруш окончательно выходил из себя, когда ему начинала давать указания еще и Хидра. Бывшая жрица, известная всему Масилумусу распутная дрянь, инородка низкого происхождения, указывала ему — прямому потомку Тедоусов, Верховному военачальнику великой страны! Безумие! Даже восьмилетний отпрыск монаршей семьи, взбалмошный Нэтус, настроенный матерью соответствующим образом, обращался с ним свысока. Видит Дева, Хавруш давно собственными руками задушил бы маленького ублюдка где-нибудь на окраине лагеря или спящим в шатре, если б не этот подаренный мальчику во время Встречи Солнца здоровый лучник, с которым наследник был неразлучен ни днем, ни ночью.
Вот в такой обстановке, полной интриг, ненависти, подозрительности, он, Хавруш, еще ухитряется командовать невиданной по своим размерам шестисоттысячной армией…
Несколько дней ничего не происходило. Каждое утро противоборствующие армии выстраивались друг против друга, но атаковать первой ни одна из сторон не решалась, и дело заканчивалось мелкими стычками передовых отрядов.
Алеклия оценивал силы иргамов абсолютно точно: шестьсот тысяч человек, из которых четверть составляли союзники и наемники. Это было почти на двести тысяч больше авидронской армии. Инфект понимал, что ему в некоторой степени удалось обмануть иргамов: Тхарихиб и его брат Хавруш вряд ли рассчитывали, что авидронам удастся сосредоточить под Кадишем столько партикул, но всё же превосходство иргамов было очевидным, а значит, атаковать первым очень рискованно.
Со своей стороны, Хавруш осторожничал, выискивая в действиях авидронов подвох. В свое время, обстоятельно изучив военные приемы соседей, он справедливо полагал, что у авидронов всё очевидное — ложно, а правда хранится в глубокой тайне. Он высылал десятки отрядов следопытов и сотни лазутчиков, пытаясь как можно точнее определить реальные силы противника и исследовать все особенности местности, выбранной авидронами для сражения. И медлил. Вскоре он убедился, что армия авидронов не так мала, как предполагалось, и это еще сильнее насторожило его.
Золотая статуя Слепой Девы, стоящая посреди лагеря иргамов, охранялась самым тщательным образом. Пятьдесят копьеносцев день и ночь следили за тем, чтобы к священной статуе никто не приближался. Воин из Дворцовой конницы, пытавшийся лишь прикоснуться к ступне золотой богини, был заколот на месте.
Однажды, ближе к вечеру, внимание стражей привлек черноволосый мальчик в золотой остроконечной шапочке, который с диким визгом подскочил к самой статуе, ошалело огляделся, видимо, ожидая нападения, и спрятался за золотой постамент. Копьеносцы тут же признали в нем Нэтуса, сына Тхарихиба. Они успокоились, и умиленные улыбки появились на их смуглых лицах. Вскоре вблизи статуи показался высокий воин в авидронском плаще. Он крался с мечом в руке, свирепо вращая глазами. То был лучник Зваргус. Стражники весело переглянулись и продолжали с любопытством наблюдать за мнимой жертвой и ее разъяренным преследователем.
— Мы отыщем тебя, проклятый мальчишка, где бы ты ни прятался! — громко рычал Зваргус. — Мы зажарим тебя на вертеле и подадим к столу нашему великому Инфекту!
Лучник, демонстративно повернувшись спиной к статуе, добавил еще несколько известных всем авидронских ругательств, но не успел закончить, как Нэтус выскочил из своего укрытия и несколько раз «вонзил» деревянный кинжал ему в спину.
— Умри, презренный авидрон! — воскликнул мальчишка.
— Пощады! — взмолился Зваргус, пав на колени.
— Не будет вам пощады, коротковолосые! — отвечал наследник, яростно «приканчивая» свою жертву.
Наконец лучник, изобразив все муки, которые должен испытывать умирающий от ран «подлый авидрон», растянулся на земле, раскинув руки, и замер. Нэтус поставил ногу ему на грудь:
— Так будет со всеми авидронами!
В двухстах мерах от золотой статуи Слепой Девы, сидя на пригорке, у большого белого шатра, украшенного цветочными гирляндами, за мальчиком наблюдала его мать — интолья Хидра. Убедившись, что с Нэтусом всё в порядке, она всё же распорядилась приставить к наследнику дополнительную охрану. Потом она отпустила всех служанок, кроме одной, которую оставила у входа, и в одиночестве вернулась в шатер.
— Ты еще здесь? — недовольным тоном спросила она.
Из темного угла выступил мощный светлокудрый мужчина в черном плаще и с шарфом либерия на плечах.
— Разве я могу уйти, не получив того, чего хочу и чего, как ты говоришь, заслуживаю! — ответил он, как показалось молодой женщине, с легкой усмешкой.
— Сейчас не время, Дэвастас, уже вечер, в любой момент может прийти Тхарихиб! — мягким тоном, почти безвольно отвечала интолья.
— Клянусь Слепой Девой — ты его не увидишь раньше утра! — заверил либерий, приблизившись к Хидре вплотную. — Он устроил очередную пирушку, на которую потребовал всю свою свиту и всех военачальников. И это накануне сражения! Лучшей помощи авидронам и не придумать!
Дэвастас мягко притянул женщину к себе. Хидра пыталась отстраниться, увернуться от его поцелуев, но делала это с такой неохотой, что вскоре очутилась на груди великана. Убранные на затылок волосы Хидры рассыпались по плечам, а верхняя плава упала к ее ногам.
Вдруг послышался шелест одежды, и в шатер, низко склонившись, вошла рабыня. В то же мгновение Дэвастас оттолкнул интолью и с неожиданной ловкостью прыгнул в тень.
Хидра не сразу пришла в себя.
— Что тебе? — глухо спросила она служанку.
Не поднимая глаз, рабыня испуганно сообщила:
— Тхарихиб. Сейчас он будет здесь.
— Хорошо. Иди и постарайся его немного задержать.
Рабыня вышла, а Хидра принялась приводить в порядок одежду и волосы.
— Немедленно уходи! — с отчаянием бросила она Дэвастасу.
— Я уйду, но только при одном условии! — нахально отвечал тот.
— Условии? Каком же? — нетерпеливо спросила интолья.
— Если ты мне пообещаешь, что я тебя увижу сразу после битвы.
— О, Слепая Дева, конечно же, обещаю! Беги!
— Ладно…
Воин оправил на плечах шарф либерия, поклонился и намеренно медлительно двинулся к выходу.
— О! Да не сюда же! — взмолилась Хидра.
— Ах да! — вспомнил Дэвастас и шагнул в другую сторону — к неприметному потайному выходу в задней стенке шатра.
А в шатер с шумом ввалился Тхарихиб. Хидра не успела ни убрать волосы, ни толком одеться, но интол Иргамы, казалось, не обратил на это никакого внимания.
— Я к твоим услугам, Лучезарный! — низко поклонилась молодая женщина.
— Ах, какие услуги! — в отчаянии отмахнулся Тхарихиб. — Зачем, зачем Хавруш всё это затеял?! Что, если мы проиграем битву? В тот же день всё рухнет. Всё!
Интол валился с ног, налитые кровью мутные глаза его были безумны. Он, пошатываясь, подошел к жене, неуклюже обнял ее, обдав пьяным дыханием, и, обессилевший, повис на ее плечах. Интолья едва удержала его обмякшее тело. Она поспешила призвать на помощь рабыню, и через мгновение сильные руки мягко подхватили правителя…
Вскоре Тхарихиб, раздетый и омытый душистой водой, был водружен на ложе Хидры. Он тут же очнулся, почувствовал свежесть благовоний и мягкость подушек и расплылся в блаженной улыбке.
— Разве ты ко мне не присоединишься, моя маленькая жрица? — с намеком спросил он жену.
— Я в твоем распоряжении! — не задумываясь, отвечала молодая женщина.
Она отпустила служанку, скромно присела на край ложа и с улыбкой неподдельного удовольствия на лице начала ласкать властителя. Однако казалось, что Тхарихиба происходящее перестало интересовать.
Наконец Тхарихиб небрежно отстранил Хидру — хватит! — и потребовал авидронского нектара. Выпив его, он вновь сильно опьянел, насупился и замкнулся в каких-то своих тревожных мыслях. Чтобы немного отвлечь интола, Хидра рассказала ему, как Нэтус играл с лучником возле золотой статуи Слепой Девы. Вдруг Тхарихиб привстал на локте и возбужденно заговорил:
— Слепая Дева? Знаешь ли ты, никчемная прислужница, что значит для меня эта богиня? Она — моя последняя надежда, если случится непоправимое!
— О, как ты прекрасен, Лучезарный, в своей вере! Такой глубокой, такой чистой, такой искренней! — восхитилась Хидра.
— Вера? О чем ты? — возмутился он. — Я говорю о самой статуе!
— Ты имеешь в виду золото, из которого она отлита?
— Золото — лишь скорлупа, глупая женщина, — загадочно ухмыльнулся Тхарихиб. — Внутри статуи есть пустоты, которые до отказа заполнены редчайшими драгоценностями, добытыми в сражениях и завоеваниях моими легендарными предками. Ты даже не можешь представить, сколько крови из-за них пролито, сколько загублено человеческих жизней! Лотус, изумруды, алмазы — все необыкновенной красоты. Отец когда-то говорил, что цена этим сокровищам — не меньше пятисот тысяч берктолей!
«Так вот оно что!» — в изумлении подумала Хидра.
Осознав, что проговорился, Тхарихиб вновь потянулся к кубку. Взгляд его отяжелел.
Вскоре он забылся пьяным беспамятным сном.
Сто третьего года, тридцатого дня шестого месяца, после восьми дней бескровного противостояния, Хавруш отдал военачальникам распоряжение выстроить партикулы для атаки. Но прежде чем бросить отряды в огонь сражения, он собрал своих полководцев, чтобы увериться в крепости их духа.
Еще не кончилась ночь, когда в шатре Верховного собрались первые военачальники. Здесь были Вирибис и Агост — лучшие из лучших, самые беспощадные воины Иргамы. Здесь восседал Твеордан — сторонник железной дисциплины, основанной на жестоких наказаниях. Здесь присутствовал Дзуйх — наемный военачальник из Яриады Южной, хитроумный и удачливый, успевший послужить и у авидронских инфектов. Чуть опоздав, подоспел Дэвастас — начальник самостоятельного конного отряда, недавно произведенный в либерии. Десятки других воинов, преданных, опытных и бесстрашных, толпились у входа.
Хавруш с удовлетворением оглядел собравшихся. Все они радовались предстоящему сражению и были полны решимости. Кто-то говорил о мести, и глаза его сверкали, кто-то изъявлял готовность умереть. Кто-то заботился более не о сражении, а о последующем преследовании разгромленного противника, будто иначе и быть не могло: «не перепутать бегство противника с ложным отступлением, избежать засад, выделить особые отряды для уничтожения заслонов, преследовать на самые дальние расстояния, ворваться на плечах бегущих в лагерь, а если не получится — полностью окружить его и взять измором». Такая уверенность в победе вселяла надежды. Хавруш и думать забыл о тех тревожных сомнениях, которые не покидали его все предыдущие дни.
Крови! Все жаждали насытить многострадальную иргамовскую землю густой авидронской кровью.
Смерть авидронам! Смерть! Смерть! Смерть!
А в это время на верхней открытой площадке передвижной башни стоял Инфект Авидронии. Он был облачен в золотые доспехи с инкрустацией, изящные и одновременно очень крепкие. Его плечи прикрывал обычный плащ из беленого тоскана, какой носили воины Белой либеры. На поясе у него висел только боевой кинжал с крестовидной рукоятью. Россыпь мелких бриллиантов на золотых ножнах переливалась цветами радуги.
Из крупных военачальников вместе с Алеклией был только Седермал — Великий Полководец. Десяток эрголиев и либериев стояли у бойниц, вглядываясь в даль, молчаливые, с каменными лицами. Слуги, советники, порученцы, телохранители, трубачи и слухачи, распознающие звуковые сигналы, свои и противника, занимали едва ли не всё оставшееся пространство. В тесноте площадки совсем немного места отвели для Неоридана Авидронского с его юношами-помощниками. Еще никогда ему не приходилось работать в такой давке, впрочем, он и этому был рад: его вообще не хотели допускать, и только личное указание Инфекта открыло ему и его служкам путь на верхний ярус купола.
Посреди площадки, на широком столе, разместился макет местности, где должна была произойти битва. Его сделали из желтой глины. Река Палисирус была окрашена в синий цвет, земля — в зеленый, кадишская дорога — в цвет светлого известняка, а предгорье, искусно вылепленное, не было раскрашено вовсе. Вокруг макета крутились помощники, расставляя между двух противоборствующих лагерей различные костяные фигурки высотой в палец. Каждая цветная фигурка обозначала отряд определенной численности и в точности повторяла цинита этого отряда, его вооружение и одежду. Если это был всадник, под воином имелась лошадь, если колесница — возница и лучник находились в быстроходной повозке. Метательные механизмы, валилы, слоны и купола вырезали с особой тщательностью.
Из обитых бронзой сундуков бережно извлекались всё новые и новые «отряды» авидронов и иргамов. Недавно вырезанные фигурки воинов Тхарихиба, покрытые яркими эмалевыми красками, выглядели значительно лучше, чем их выцветшие соперники. К тем, кто занимался расстановкой «войск», то и дело подходили следопыты, наблюдатели, слухачи и посыльные. Они сообщали свежие сведения, и отряды, о которых шла речь, тут же перемещались в указанные места.
Рядом с куполом, на вершине которого находился Алеклия, было не протолкнуться. Мимо шли пешие колонны, резво проезжали колесницы, передвигались большие конные отряды, медленно катились валилы и тащились повозки с оружием, дротиками и стрелами.
Неподалеку от башни расположился передвижной почтовый пост. Легковооруженные воины с беспокойством оберегали свое бесценное имущество — почтовых голубей розового оперения, замкнутых в огромные бамбуковые клетки. Недалеко от почтового поста толпились порученцы и посыльные, держа под уздцы своих лошадей. Некоторые из них, получив приказ, взлетали в седло и трогались с места в галоп. Запыленные, на взмыленных животных, подъезжали из разных мест гонцы с устными сообщениями от военачальников.
У самого входа в башню замерли выстроенные в ряд два десятка воинов Белой либеры с копьями в руках. Один из них держал за поводья Анхаса — того самого коня красного окраса, на котором Алеклия объезжал с речью партикулы. Он был убран, как и подобает любимой лошади Инфекта: шелковистую гриву и расчесанный хвост окрасили пурпуром, на бабках пестрели зеленые лоскуты, а на голове красовался короткий золотой султан. Красивую сбрую дополняли попона и богатое седло с высокой передней лукой и задней лукой в виде спинки. К седлу приторочили тяжелый меч с удобной рукоятью и в неброских ножнах. Красавец конь стоял спокойно, хотя его и несколько тяготили сияющие пластинчатые доспехи.
Инфект поднял глаза кверху и долго наблюдал за авидронскими матри-пилогами. Яйцевидные шары, опутанные снастями и снабженные парусами, медленно проплывали над головой, покачивая при маневре или внезапном порыве ветра небольшими корзинами. Все триста девяносто четыре матри-пилоги, которые Алеклии удалось собрать в этой битве, сейчас бросили в бой. Им надлежало уничтожить иргамовские воздушные шары, а затем подняться на безопасную высоту и метать в иргамовские фаланги зангнии, стрелы и камни.
Опустив глаза, Инфект вернулся к глиняному макету. Все фигурки уже расставили. Авидронские партикулы заняли место, которое определил им сам Алеклия со своими советниками, а иргамовские армии располагались согласно тем сообщениям, которые поступили за последнее время. Большая часть фигурок иргамовских воинов стояла в куче за лагерем Тхарихиба. Это значило, что авидронам известно о наличии этих партикул в армии противника, но не ясно, в какое место эти отряды направили.
Прямо на кадишской дороге расположился центр авидронской армии, возглавляемый Лигуром. Он состоял из двух мощных линий, выстроенных в оборонительном порядке, и выдвинувшейся вперед целой армии вспомогательных пеших и конных отрядов. Костяк построений образовали три монолита общей численностью в семьдесят тысяч цинитов: авидронский, корфянский и яриадский.
Справа плотные фаланги Полководца Инфекта упирались в извилистое русло реки Палисирус. За рекой расположились отряды правого фланга, который был вверен сыну Седермала — Карису, стойкому и весьма талантливому военачальнику, воину от рождения. Он имел в своем распоряжении стрелков-метателей, конных лучников, наемные партикулы всадников-корфян и полторы тысячи метательных механизмов. Все эти отряды расположились на берегу Палисируса и должны были помешать противнику перейти реку вброд.
Одна половина левого фланга авидронской армии примыкала к построениям Лигура на равнине, но другая часть располагалась в холмистой местности и труднопроходимом предгорье, где были невозможны активные действия конницы и бой сомкнутым строем. Командовал левым флангом шестидесятисемилетний Полководец Инфекта — Дэс. В его распоряжении находился знаменитый пеший монолит «Черные драконы» и несколько пеших либер, прикрытых двумя сотнями валил. На гористых склонах расположились лучники, вооруженные дальнострельными составными луками.
Алеклию удовлетворяло состояние его флангов, но он считал, что в этой битве они вряд ли будут что-то решать. Центр боевого порядка уже сам по себе был достаточно хорошо прикрыт справа рекой, а слева — холмистой местностью, и «крылья» больше служили резервом или дополнительной опорой и позволяли противодействовать глубоким боковым охватам. Именно в центре, занимавшем едва ли не всё равнинное пространство, состоится главное сражение. Недаром большую часть всех авидронских партикул и наемных отрядов подчинили энергичному Лигуру.
Ближе к лагерю скрывались многочисленные резервы. Среди них были лучшие отряды Авидронии: Белая либера, Вишневые плащи, партикула «Смертники», а также небольшая, но всегда наводящая на противника ужас конница «Небесные воины». Чуть в стороне, заслоняя подступы к стоянке авидронов, разместились циниты партикулы «Неуязвимые». Алеклия в последний момент приказал Эгассу, к его крайнему удивлению и досаде, отвести партикулу в глубокий тыл.
ДозирЭ, впрочем, как и все воины партикулы «Неуязвимые», не имел возможности наблюдать за ходом сражения. Циниты недоумевали: вместо того, чтобы расположить прославленный и надежный отряд на передовой линии, людей Эгасса оставили в заграждении, то есть отстранили от участия в сражении. Многие монолитаи связывали это с недавним событием в лагере, которое едва не привело к столкновению с Вишневыми, но закончилось, слава Гномам, лишь словесной перебранкой.
Сам суровый партикулис не привык обсуждать приказы. Если б ему сказали немедленно возвращаться в Авидронию, вскоре партикула уже передвигалась бы на марше. Но на самом деле Эгасс страдал, и страдал всем сердцем. Для того ли он столько сил потратил на воспитание воинов, превратив их в неустрашимых беспощадных гароннов, способных не только умирать, но и выживать в самой тяжелой ситуации, чтобы сейчас, когда настало время решительных действий, они просто охраняли лагерь? Разве можно сравнить способности наемных корфян или яриадцев с военным талантом «Неуязвимых»?
ДозирЭ, как и его соратники, сидел на земле и прислушивался к звукам, доносящимся с поля сражения. Кусок за куском он поглощал мясо и запивал его водянистым подслащенным нектаром — перед битвой авидронским цинитам раздали в кожаных флягах нектар и полосы вяленого мяса, чтобы они могли подкрепляться прямо в строю во время сражения. Над головой проплывали матри-пилоги. Сначала в сторону иргамов, потом обратно. Иногда заблудившийся каменный снаряд, выпущенный метательным механизмом, падал недалеко от воинов партикулы, взметая комья земли. Вскоре после начала сражения появились многочисленные повозки лекарей, нагруженные ранеными. Все они направлялись к стоянке: по приказу Алеклии внутри лагеря был разбит целый город из лечебных шатров.
Огромное иргамовское войско наконец выстроилось в боевые порядки и двинулось вперед. Заиграли тысячи иргамовских труб.
Из корзины матри-пилоги «небесные» воины могли наблюдать, как большие ровные фаланги иргамов в окружении вспомогательных отрядов приближались к линии противника. Пройдет совсем немного времени, и произойдет страшное столкновение, в котором насмерть сойдутся тысячи и тысячи воинов. Невиданное зрелище, ужасное зрелище.
На Лигура надвигались сразу три пятидесятитысячных монолита. Перед ними россыпью мчались легковооруженные конники. Подойдя к озеру, фаланги тяжеловооруженных иргамов неловко разомкнулись и обогнули препятствие. Восстановив геометрию строя, они вновь двинулись вперед. Авидроны передней линии наконец различили в пелене пыли, поднятой тысячами ног и копыт, толпы своих врагов, самые отчаянные из которых, лучники и дротометатели из числа легких всадников, уже подъезжали совсем близко и задирали соперника.
Вскоре, однако, иргамовские фаланги остановились. Не успел Лигур опомниться, как перед тяжеловооруженными воинами Тхарихиба выросли многочисленные линии средней конницы.
Ловкий маневр иргамов смутил авидронских военачальников. Трудно было ожидать от прямолинейного, тяжелого на подъем противника столь сложных хитроумных действий. Однако Алеклия незаметно усмехнулся и промолчал, продолжая наблюдать за ходом событий, а Лигур, находящийся во второй линии центра, также на вершине одного из куполов, решил ничего не менять, тем более что времени на это не было. Он лишь выслал на усиление передовых отрядов несколько сот дополнительных заградительных колесниц и легких метательных механизмов на повозках.
Средневооруженные конники иргамов бросились в атаку. Они надвигались молча, всё быстрее и быстрее разгоняя широкогрудых разномастных лошадей.
Со стороны авидронов застучали калатуши. Заиграли лючины, издавая резкие, пронизывающие, невыносимые для слуха звуки. Легковооруженные наемники-эйселлы вдруг разом издали губами странный сильный звук. Лошади иргамов, напуганные этим шумом, умерили пыл. Атака захлебнулась, линия строя сломалась. В тот же момент раздались сигналы раковин, и тысячи стрел, камней и метательных снарядов полетели во всадников. Вспыхнуло синеватым пламенем дорианское масло, которым наполнили желоб в земле. Зангниеметатели подожгли стеклянные шары, раскрутили их и метнули во врага. Один раз, второй, третий. Не отстали от других и пращники, которых в передовых порядках было не менее тысячи. Во всадников полетели свинцовые пули.
Первая шеренга иргамов была уже основательно прорежена и остановилась. Метались напуганные и раненые кони. Всадники, выбитые из седла, пытались подняться с земли. Вскоре, получив команду, иргамы развернули лошадей и отступили…
Авидроны ликовали.
Пока Хавруш прощупывал в центре и на флангах переднюю линию Алеклии, в воздухе началось сражение матри-пилог. Еще никогда в континентальных сражениях не вело бой такое количество воздушных шаров. Сейчас, прямо над головами воинов, развернулась удивительная битва. Весь небесный простор закрыли чудовищных размеров шары с парусами-крыльями. Сходясь на разной высоте, они метали друг в друга стрелы и камни. Заработали авидронские стрелометы, издавая при выстреле характерный громкий щелчок. Сразу же у нескольких иргамовских матри-пилог прохудились оболочки, и они провалились вниз, рухнув между первой и второй линией Лигура. Сотни тысяч авидронов, наблюдавших за этой воздушной схваткой, радостно закричали.
Передвигающиеся иргамовские армии подняли такую пыль, что Тхарихиб и Хавруш не могли видеть со своего холма того, что происходило на земле и в небе.
— Что это? — спросил взволнованно интол своего брата, когда до его слуха докатился восторженный возглас авидронских цинитов.
Хавруш давно испытывал крайнее раздражение от его глупых вопросов: в них всегда звучали испуг и уныние, и теперь, полностью занятый планированием сражения, он только пожал плечами.
— Может быть, на всякий случай мне вернуться в Кадиш? — не унимался Тхарихиб. — Я больше волнуюсь не за себя, а за интолью и за сына. Да и статуя Слепой Девы была бы там в большей безопасности. Ведь мы с тобой знаем истинную ее цену!
«Какой гнусный трус! — подумал Хавруш. — Не успела битва начаться, как он уже думает о поражении. А что ж тогда решит армия, завидев бегство интола? Впрочем…»
— Возможно, ты прав, брат мой. Однако твой отъезд следует сделать незаметным. Я думаю, для этого надо оставить Слепую Деву там, где она сейчас находится. И еще: не забирай своих телохранителей — Синещитных. В решающий момент они могут оказать неоценимую услугу нашей армии…
Тхарихиб на мгновение задумался, поморщился, но вскоре молча, только коротким кивком головы, со всем согласился.
Глава 14. Дух монолита
Иргамовская армия наступала широким фронтом. Правый фланг авидронов, находящийся за Палисирусом, атаковали шестьдесят тысяч всадников. Хаврушу было неизвестно, что авидронские землекопы, работая ночами, углубили русло речки и срыли многочисленные отмели. Теперь, пытаясь перейти реку вброд, конные иргамы, знавшие о глубине русла Палисируса только со слов местных жителей, тонули сотнями. Карис, возглавляющий фланговые войска, в свою очередь, использовал все имеющиеся у него возможности, чтобы препятствовать переправе противника. Вода закипела, и повалил густой пар — столько горящих стрел и метательных снарядов разом обрушились на атакующих. Колонны иргамов особенно страдали от гигантских камнеметов. Одна из каменных глыб, запущенная этим метательным механизмом, попав в самую гущу всадников, раздавила не менее десятка воинов.
На левом фланге, в предгорье, на авидронов неспешно надвигались отряды средневооруженных пеших воинов, выстроившихся в мозаичном порядке. На равнинной части фланга в бой были брошены многочисленные колесницы, которые сразу же наскочили на тайно вырытые авидронами «волчьи ямы». Атака захлебнулась. Дэс, отвечающий за свой фланг, тут же отправил навстречу врагу легковооруженных. Колесницы пытались отступить, но в сумятице не смогли развернуться и были уничтожены. Алеклия выказал удовлетворение действиями Дэса, а Седермал отпустил несколько шуток, касающихся Хавруша, совершающего элементарные тактические ошибки.
Но всё это было только началом. Еще не столкнулись монолиты, от мужества которых, по мнению большинства, и зависел исход сегодняшнего сражения.
В центре, после безуспешных атак конницы, на авидронских легковооруженных метателей и наемников-эйселлов накинулись пешие вспомогательные отряды иргамов. Пока противники не имели желания сближаться и вступать в рукопашную, а лишь принялись обмениваться градом стрел и метательных снарядов. Расстояние между воюющими было столь небольшое, что пущенные стрелы насквозь пробивали щиты и доспехи. С обеих сторон гибли тысячи цинитов. Вскоре эйселлы, не выдержав натиска, побежали. Увидев это, авидроны-метатели отошли за спины наемников Алеклии — тяжеловооруженных яриадцев и корфян.
Наконец пятидесятитысячные монолиты Тхарихиба медленно тронулись с места. Наступая, они двигались всё быстрее и быстрее. Обходя убитых цинитов и павших лошадей, они с трудом сохраняли ровные ряды. Вскоре иргамы оказались лицом к лицу с тяжеловооруженными фалангами Лигура и опустили копья.
Все, кто наблюдал за сближением этих огромных закованных в железо армий, с замиранием сердца ожидали самого ужасного в истории войн столкновения.
Три огромных фаланги тяжеловооруженных иргамов уже вплотную приблизились к корфянскому, яриадскому и авидронскому монолитам.
Авидронский монолит, располагающийся на правом крыле центра, численностью в двадцать пять тысяч человек, был выстроен двадцатью рядами и занимал по фронту тысячу триста шагов. Фаланга, которая на него надвигалась, была той же ширины, но состояла из пятидесяти рядов. Это были «чернощитные» — самый опытный отряд иргамовской армии.
Бешено забили калатуши. Зазвучали пронзительные, режущие слух звуки лючин. Первая шеренга авидронов издала гортанный крик, ее по очереди поддержали другие шеренги. Когда противник приблизился на расстояние пятидесяти шагов, авидронский монолит встретил его стрелами и камнями, выпущенными из самострелов и ручных камнеметов, а потом во врага полетели дротики, метательные ножи и топорики. После этого авидронские циниты плотно прижались друг к другу.
Метательное оружие не нанесло наступающим серьезного ущерба. Иргамовский монолит надежно прикрывался высокими черными щитами, к тому же воины в коротких черных плащах были сплошь закованы в доспехи. Иргамы продолжали стремительно надвигаться, выставив перед собой лес копий.
Авидронские копьеносцы, составлявшие первые три ряда, сомкнули щиты и опустили свои копья. Теперь перед иргамами была стена из широких и тяжелых металлических щитов «первой шеренги» с умбонами в виде остро заточенного клинка, стена, ощетинившаяся очень длинными иглами-копьями.
Еще мгновение — и огромная иргамовская фаланга на полном ходу врезалась в авидронский строй. Звон, треск, скрежет слились воедино. Авидронский монолит пошатнулся, казалось, надломился в нескольких местах, но устоял…
Алеклия продолжал следить за развитием битвы, наблюдая за перемещением костяных фигурок на макете. Пока он одерживал верх только в воздухе, где его «небесные корабли» уничтожили все иргамовские матри-пилоги. Теперь, безраздельно владея небом, авидронские воздушные шары атаковали противника на земле. Сверху, с огромной высоты летели стрелы и камни. Когда метательные снаряды заканчивались, матри-пилога возвращалась на землю, в расположение своего отряда, чтобы вновь наполнить корзину всем необходимым.
Авидроны выдержали первый мощный удар Тхарихиба, или, если говорить точнее, Хавруша. Шестисоттысячная армия иргамов не смогла с ходу прорваться ни на одном из направлений. Везде атакующие встретили ожесточенное сопротивление. Только значительно позже иргамы стали теснить некоторые обороняющиеся отряды. На правом фланге им удалось перейти Палисирус и откинуть легковооруженных лучников. Карис бросил в бой все резервы, и ему с огромным трудом удалось остановить противника. На левом фланге Дэс не уступил Хаврушу ни пяди земли, но его партикулы были уже достаточно измотаны, а некоторые отряды поредели наполовину.
По центру у авидронов тоже не всё обстояло благополучно. Слоны авидронов сразу после столкновения напугались и обратились в бегство, сильно помяв ряды союзников-лагов, стоявших за ними. Наемные фаланги корфян и яриадцев пятились назад. Только авидронский монолит не отступил ни на шаг и продолжал сражаться на равных с иргамами. Когда же в бой вступили «бессмертные», пришлось защищаться уже воинам Тхарихиба. Под мечами «бессмертных» пали уже три иргамовские шеренги…
На мгновение Инфект Авидронии оторвал взгляд от глиняного макета поля битвы. Его внимание привлекла работа Неоридана Авидронского. Только он удостоился чести быть рядом с Божественным: прочие художники, не меньше пятидесяти человек, окруженные многочисленными помощниками и учениками, расположились внизу, неподалеку, под защитой специально выделенного отряда. Их лучшим картинам об этом сражении предстояло занять место в Дворцовом Комплексе и в залах Форума Искусств. Остальные разойдутся по частным дворцам и, несомненно, будут цениться на вес золота.
Вновь внимание Алеклии привлек новый ученик Неоридана — кроткий юноша с женственными чертами лица, который быстро и точно выполнял поручения художника. Инфект отметил что-то странное в его поведении, но так и не смог понять, что же его насторожило. Вот юноша посмотрел в его сторону, их глаза неожиданно встретились на мгновение, и Алеклию неприятно кольнул острый взгляд, какой-то безумно горячий, который так не вязался с этим жалким юнцом с повадками пугливой девушки.
— О Божественный! — вдруг воскликнул Седермал. — Обрати внимание на неприкрытый участок на стыке центра и правого фланга иргамов. Видишь? Нам следует немедля воспользоваться этой оплошностью!
Алеклия тут же позабыл о неоридановском ученике и подошел к бойницам. Великий Полководец был прав: иргамовские военачальники совершили непростительную ошибку, разорвав свою боевую линию. Инфект тут же приказал подготовить к атаке Белую либеру и решил лично повести ее в атаку.
У Белой либеры не было единого военачальника. Личный отряд Инфекта по давней традиции возглавлял сам правитель. Ему подчинялись пять партикул — четыре конных и одна колесничная, состоящая из двухсот быстроходных четырехколесных повозок. В Белую либеру отбирались самые лучшие воины, которые имели звание не ниже десятника.
Когда военачальники узнали, что Алеклия собрался сам возглавить атаку, они бросились в ноги Божественному. Теперь им стало понятно, почему сегодня утром Инфект предпочел церемониальной накидке обычный белый плащ.
— Внемли мне, мой Бог, — неуклюже рухнув на колени, преградил дорогу Инфекту Седермал. Старец едва не плакал. — Ты не можешь бросить армию в такой тяжелый момент. Ты нужен Авидронии здесь, на вершине башни, чтобы отдавать приказы всем четыремстам тысячам преданных тебе авидронских цинитов.
— Дай пройти, Седермал, не гневи меня! — возмутился Инфект.
— Я стар, Великий и Всемогущий, слишком стар, чтобы чего-то бояться. Даже изгнание и позор — ничто по сравнению с тем бесконечным горем, которое постигнет меня, если ты случайно погибнешь. А сколько горьких слез прольет армия, да и весь авидронский народ! И как в этом случае закончится сражение? Останься! Доверь возглавить рейд самому отчаянному из твоих либериев. А сам управляй сражением с этой башни.
К Седермалу присоединились другие военачальники. Хор их голосов смягчил сердце Божественного.
— Будь по-твоему, Седермал…
Белая либера незамедлительно выдвинулась в указанном направлении. Оказавшись на передней линии, телохранители Инфекта перестроились. Вперед выехали «панцирные» копьеносцы, за ними расположились меченосцы и лучники. В самом центре разместились конные «бессмертные», вооруженные нагузами, молотами, кистенями и палицами. На флангах и в тылу изготовились колесницы, запряженные тройками, в каждой из них находилось по три воина — возница-меченосец и два лучника-метателя.
Белая либера совершила хитроумный обходной маневр и вышла во фланг иргамовской тяжеловооруженной фаланге, атакующей центр авидронов. Появившись совершенно внезапно, телохранители Инфекта смели легковооруженных, охранявших фланг монолита, и врезались всей мощью «панцирных» копьеносцев в плотный пеший строй.
Несколько рядов тяжеловооруженных рухнули сразу, многие были пронзены копьями или подмяты лошадьми.
Первое время схватка напоминала избиение. Иргамы превратились в толпу и дрались каждый за себя.
Всадники Белой либеры бились отчаянно, пытаясь опрокинуть иргамов. Сначала казалось, что это удастся. Но даже того бешеного напора, с которым белоплащные обрушились на воинов Тхарихиба, не хватило, чтобы обратить их в бегство: слишком многочисленным был враг, слишком плотны его ряды и слишком самоотверженно он бился. Мало того, постепенно противники авидронов собрались с силами и начали оказывать организованное сопротивление.
И всё же неизвестно, устоял бы иргамовский пеший монолит, если бы на помощь не подоспел большой отряд иргамовской тяжелой конницы. Вся эта тяжеловооруженная армада галопом неслась на авидронских всадников.
Военачальники белоплащных пригляделись и ужаснулись: в тылу их отряда, в пределах прямой видимости, показался иргамовский конный монолит, который на огромной скорости накатывал стеной. Времени для перестроения не оставалось…
Близился полдень. Сначала солнцепек был невыносимый, и доспехи накалились так, что многие воины падали замертво, но вдруг подул спасительный ветер, со стороны Кадиша небо заволокло молочной пеленой облаков, и жара тотчас спала.
Воды Палисируса пенились кровью. Всё его мелкое русло заполняли тела людей и животных. На правом фланге Карис из последних сил отбивал настойчивые атаки иргамов и был практически разгромлен.
Он послал к Алеклии уже десять порученцев с просьбой о помощи, но тщетно. Божественный хранил странное молчание. И тогда Карису пришла в голову самая ужасная мысль, которая только могла посетить его в подобных обстоятельствах: авидронов бьют на всех направлениях, а многочисленные резервы уже давно использованы.
Карис больше не отправлял посыльных. Вместо этого он велел собрать тех, кто еще мог сражаться — всех, до последнего телохранителя, и сам повел цинитов в бой, собираясь или отогнать иргамов за реку, или умереть.
Белая либера еще никогда не была так близка к полному поражению. Огромная тяжеловооруженная плотно сомкнутая фаланга иргамовских всадников на бешеной скорости приближалась к авидронскому отряду с тыла. До столкновения оставались считанные мгновения. И тогда партикулис Аквар, возглавлявший отряд колесниц, подъехал к либерию Тантрису — военачальнику, замещающему Алеклию.
— Я это сделаю! — сказал партикулис. Он всегда был отважен и краток. Сам Божественный почитал его за эти качества.
Тантрис быстро оценил замысел Аквара и внимательно посмотрел на воина. Тот стоял в своей великолепной колеснице, за спиной возничего. Грохот тысяч копыт усиливался с каждым мгновением. Земля уже дрожала под золоченой повозкой, словно началось землетрясение.
— Думаешь, получится? — спросил либерий.
— Несомненно, — всё так же лаконично отвечал Аквар.
— Ты понимаешь, что вы все погибнете?
— Не иначе, — пожал плечами он.
— И ты готов?
— Да.
Тантрис вздохнул и коснулся пальцами лба. Партикулис махнул рукой музыканту, и тот приложил к губам сигнальную трубу.
Развернувшись в широкую линию, дворцовые колесницы помчались навстречу врагу. Их было всего двести, и они шли лоб в лоб несущейся с огромной скоростью конной армаде.
Произошло одно из самых жутких столкновений этой битвы. Колесницы на полном ходу врезались в тяжеловооруженных всадников. Всё смешалось: повозки, лошади, люди, ломающиеся копья. Клубы пыли объяли столкнувшихся. Ничего нельзя было разобрать. Хруст и треск, крики людей слились в единый оглушающий грохот боя. Но одно стало ясно: иргамы остановлены…
Карис в какой-то мере был прав, предположив, что авидронов бьют на всех направлениях, а многочисленные резервы уже давно использованы. На правом фланге иргамы перешли Палисирус и почти разгромили партикулы сына Седермала. На левом — заставили Дэса и его знаменитых «Черных драконов» пятиться. В центре воины Тхарихиба разметали все вспомогательные отряды и разбили яриадский и корфянский монолиты (держался только авидронский). Казалось, никакая сила не сможет остановить разъяренную иргамовскую армию. Алеклия приказал ворчливому Седермалу, который не уставал ругать наемников и союзников, проигравших, по его мнению, все схватки этой битвы, немедленно замолчать и послал в бой оставшиеся резервы. Впрочем, прошло совсем немного времени, и стало ясно, что новые отряды не смогут существенно повлиять на ход событий. Даже бешеный удар всадников Вишневой армии, на который Алеклия более всего уповал, закончился неудачей. Им навстречу выдвинулись Синещитные, и атака воинов Круглого Дома, начавшаяся было с головокружительного прорыва, захлебнулась. Теперь всё внимание Инфекта сосредоточилось на центре, где, опрокинув большую часть первой линии авидронских построений, иргамы бодро атаковали вторую боевую линию Лигура. Именно здесь решалась судьба сражения.
Алеклия уже не замечал ничего вокруг, он вновь и вновь пристально всматривался в цветные фигурки отрядов, расставленные на макете. Что еще он может предпринять? Как помочь обескровленным партикулам? Что надо сделать, чтобы спасти положение? Если бы он точно знал, что для этого достаточно ему самому броситься в бой, он, не раздумывая, вскочил бы на Анхаса и поскакал туда, где идет самое жаркое побоище…
Вдруг у Алеклии задрожала бровь, и он поспешил прикрыть ее рукой, чтобы никто не догадался о том, что творится у него в душе.
— Лигур устоит, у него еще много сил! — попытался успокоить его Седермал, видимо, всё же что-то заметив. — Смотри, как доблестно сражаются его партикулы. Иргамы не вынесут столь долгого боя, их монолиты давно обессилели.
Алеклия в надежде устремил взгляд в сторону построений Лигура, но увидел лишь то, что никак не вязалось со словами Великого Полководца. Противник в некоторых местах разорвал вторую боевую линию центра, уничтожил многие метательные механизмы. Иргамов было заметно больше, и напирали они с таким воодушевлением, будто только что вступили в сражение.
Тут один из приближенных советников слегка склонился к уху Инфекта:
— Мой Бог, у нас еще есть монолит «Неуязвимые». Один из лучших отрядов армии. Почему бы не послать его в помощь Лигуру?
— «Неуязвимые»?
Алеклия впервые за время сражения вспомнил о партикуле Эгасса. Та по-прежнему располагалась в тылу, у лагеря. Действительно, бросить в бой «Неуязвимых»? Но может ли он так рисковать? Вдруг в недавних сообщениях Вишневых есть хоть доля правды? Предательство нескольких десятков или сотен человек только усугубит и без того печальное положение дел.
— Нет, пусть остаются там, где стоят, — ответил Инфект и тут же добавил, отведя взгляд: — Они могут понадобиться на случай нашего отступления…
Советник отвел удивленный взгляд и отошел в сторону.
Многие из тех, кто ранее заполнял площадку передвижной башни, разбежались по поручениям, так что теперь здесь стало заметно свободнее. Оставшиеся воины хмурились и больше молчали или тихо переговаривались между собой. Никто не ожидал от иргамов такой мощи, такой слаженности — и это главное, о чем думали и говорили военачальники. Только один Неоридан не скрывал удовольствия: он, не обращая никакого внимания на перипетии сражения, сделал уже бесчисленное количество набросков и был как никогда доволен собою.
Вскоре художник, израсходовавший свои холсты и краски, попросил нового ученика спуститься вниз и принести всё необходимое для работы: роскошная крытая повозка с имуществом любимца Инфекта стояла в ста шагах от башни. Юноша приложил пальцы ко лбу, давая понять, что немедленно выполнит поручение, но вдруг в нерешительности замялся, будто чем-то сильно обеспокоенный. Он оглянулся, бросив косой взгляд на Алеклию. Правитель в это время, заложив руки за спину, задумчиво прохаживался у самой лестницы.
Юноша медленно двинулся к выходу. Что-то странное было в его неуклюжей походке и во всем поведении, но этого никто не заметил: все были слишком озабочены происходящими событиями. Впрочем, один воин Белой либеры, сотник Семерик с двумя золотыми платками на шее, прославленный телохранитель Инфекта, давно приглядывался к этому новичку. Он уловил и этот короткий ядовитый взгляд, и подозрительное замешательство помощника Неоридана, и насторожился.
Юноша был уже рядом с Инфектом и через мгновение прошел мимо, не смея поднять головы. Вот он ступил на первую ступеньку лестницы, но вдруг остановился, резко обернулся, проворно прыгнул к Алеклии и выхватил из-под одежды кинжал. Стремительный выпад, и длинный узкий клинок, казалось, вот-вот пронзит грудь и сердце Инфекта. Правителя уже ничто не могло спасти. Алеклия не успел ничего понять. Все оторопели, кто-то вскрикнул. Неожиданно кинжал злоумышленника, успев лишь слабо скользнуть острием по доспехам Инфекта и царапнув его подбородок, крутясь, взлетел в воздух и упал на макет сражения, разметав в стороны фигурки воинов. В следующее мгновение помощник Неоридана почувствовал слабое жжение в области живота, посмотрел вниз и увидел клинок меча, глубоко вошедший в его тело. Тут же в глазах у него потемнело, и он рухнул…
Алеклии понадобилась некоторая толика времени, чтобы прийти в себя и понять, что произошло. Его окружили телохранители. Неоридана и его помощников взяли под стражу. Тонкая струйка крови стекала по подбородку правителя из небольшой раны. Алеклия машинально вытер подбородок и рассеянно посмотрел на окровавленные пальцы. Подоспели лекари.
— Спасибо, Семерик! Ты спас меня! — наконец глухо сказал он.
— Я всего лишь сделал то, что должен был сделать, — отвечал телохранитель.
— Как ты успел?
— Мне показалось, что он что-то замышляет. Я был за его спиной. Когда он набросился на тебя, я поспешил выбить из его руки кинжал…
— Зачем же ты убил его? Теперь мы не сможем его допросить и выяснить все обстоятельства дела.
— Я опасался, мой Бог, что изменник еще что-нибудь предпримет.
— Хорошо. За спасение своего правителя и Бога ты будешь щедро вознагражден…
В это время незадачливый убийца, лежащий в луже собственной крови, пошевелился и открыл глаза.
Алеклия протиснулся к нему и опустился на одно колено.
— Как тебя зовут? — спросил он строгим голосом.
Юноша мучительно напрягся, приподнимаясь на локте. Семерик на всякий случай приставил свой окровавленный меч к его горлу.
— Меня зовут Гирь, — выдавил из себя раненый.
В его взгляде было столько страха и тоски, что Алеклии на мгновение стало его жалко.
— Кто тебя подослал?
— Мой хозяин, его зовут, его зовут…
Тут юноша задрожал всем телом, глаза его наполнились слезами отчаяния, он вздрогнул и обмяк…
Алеклия закусил губу и нехотя поднялся.
— Семерик, ты перестарался. Мы не узнали самого главного!
Телохранитель виновато потупился.
Алеклия приказал страже отпустить Неоридана. Он постарался убедить художника, что всецело верит в его непричастность, и велел тому ни о чем не беспокоиться и продолжать работу. Затем правитель вновь обратил свое внимание на сражение. За время происшествия положение авидронской армии лишь усугубилось. Вскоре Инфект приказал бросить в бой партикулу «Неуязвимые», однако, не надеясь, что Эгасс сможет изменить ситуацию, дал указание Седермалу и нескольким военачальникам немедленно заняться планом общего отступления.
Партикулис Эгасс, коротко переговорив с порученцем Инфекта, приказал воинам строиться в монолит. Вскоре перед ним предстала небольшая, но крепкая фаланга шириною в двести шагов и глубиною в десять шеренг. Перед строем Эгасс поставил заградительные колесницы и легкие метательные механизмы на повозках, кроме того, определил в авангард воинов с восемью десятками боевых собак. Вокруг всего строя он разместил лучников и метателей.
Наконец, под удары калатушей и звуки лючин, гордо взметнув знамя, партикула двинулась вперед. Позади фаланги, на некотором отдалении, пристроились повозки лекарей и оружейников.
Пройдя скорым маршем некоторое расстояние, партикула по знаку Эгасса остановилась. По всему чувствовалось, что отряд оказался где-то на передней линии. Мимо спешили какие-то пешие и конные группы, проезжали загруженные доверху повозки с ранеными. Шум битвы раздавался и спереди, и справа, и слева.
Вскоре к монолиту подъехала внушительная конная кавалькада, состоящая из военачальников в изящных кирасах с цветными платками на шеях. Вместе с ними были знаменосцы в фиолетовых плащах с золотыми султанами на шлемах, а поодаль следовала конная айма охраны. Среди всадников воины узнали Лигура. Он выглядел усталым, злым и весьма озабоченным.
Полководец Инфекта что-то объяснил Эгассу, взволнованно показывая рукой то в одном направлении, то в другом, потом ударил ногами в бока лошади и быстро поскакал прочь. Его свита бросилась следом.
Не успел военачальник удалиться, как справа на «Неуязвимых» обрушилась иргамовская конница. Эгасс не растерялся и тут же велел легковооруженным цинитам и колесничим встретить противника, а сам стал разворачивать фалангу в сторону приближающегося врага. Вскоре вспомогательные отряды Эгасса по сигналу отступили на фланги, и иргамовские воины оказались лицом к лицу с плотным тяжеловооруженным авидронским строем.
Конники, которые сначала атаковали врассыпную, замешкались, откатились назад. По сигналу трубы они стали собираться, выстраиваться в ряды. Вперед выехал могучий всадник в черном плаще. Он что-то сказал, взмахнув рукой, и до «Неуязвимых» донесся одобрительный рев тысяч глоток: «Слава Дэвастасу!» Конница двинулась на авидронский монолит, разгоняясь с каждым шагом всё больше и больше.
ДозирЭ, находясь где-то в середине строя, во все глаза смотрел, как к нему приближается огромный конный отряд. Это было самое страшное зрелище, которое он видел в своей жизни. Сердце замерло в груди, и вдруг он вспомнил все: Божественного, старых богов — Гномов, отца Вервилла и даже прекрасную люцею Андэль.
Земля задрожала под ногами. Уже можно было различить приближающихся всадников в глухих шлемах с узкими прорезями для глаз. Они мчались, направив копья на противника, на большой дистанции друг от друга, чтобы в случае отступления хватило места для поворота назад. Вторая шеренга отставала от первой на три-четыре корпуса лошади. «Единственное спасение — бежать», — настойчиво крутилось в голове ДозирЭ. «Нет, лучше умереть», — гнал он от себя пагубные мысли.
— Средневооруженная конница бессильна против тяжело-вооруженной фаланги, — успокоил его стоявший рядом Идал. — Смотри!
И правда, шагов за сто иргамы сбавили ход, тем более что в них полетели сотни стрел и камней. С галопа они перешли на рысь.
Перед самым монолитом, перед стеной сверкающих копейных наконечников, иргамы и вовсе остановились. Каким бы послушным ни был боевой конь, он никогда не пойдет на препятствие, если почует смертельную опасность. Да и людям, хотя бы и военным, нелегко совладать со своим страхом. Поэтому, несмотря на приказ атаковать, во всадниках чувствовалась некоторая неуверенность.
Иргамы было попытались протиснуться между авидронских копий, но одни пали, другие, видя гибель товарищей, не спешили приближаться к врагу. Кому-то удалось подступить совсем близко, но и они оставались в седле лишь несколько мгновений.
ДозирЭ воочию убедился в правоте рассудительного Идала.
Вскоре раздался сигнал трубы: «Вперед!», и воины Инфекта медленно двинулись на противника.
Те из иргамов, кто не успел увернуться, были поражены копьем. Среди атакующих началась сумятица. Воины из передних рядов спешно разворачивали лошадей, чтобы их не достали длинные авидронские копья. Те, кто находился сзади, напирали, не в полной мере понимая, что происходит впереди. А монолитаи неумолимо наступали, сохраняя плотность рядов, плечо к плечу, перешагивая через тела иргамов и трупы их лошадей.
Завыла иргамовская труба, играя отступление. Всадников охватила паника, шеренги смешались. Вскоре вся конница, еще совсем недавно казавшаяся столь грозной, обратилась в бегство. По сигналу Эгасса фаланга остановилась, и только сотня легких всадников некоторое время преследовала отступающих.
Воины переглянулись: и это все? Их изумлению не было предела. Десятники посчитали своих людей и с удивлением обнаружили, что во всей партикуле нет ни одного убитого или раненого.
ДозирЭ с досадой послал меч в ножны. Схватка уже закончилась, а он не успел убить ни одного врага. Гаронны, теперь не видать ему золотой фалеры и пожизненной славы героя Битвы под Кадишем!..
Не медля ни мгновения, Эгасс повел «Неуязвимых» дальше. Партикула, как и прежде, двигалась в развернутом строю, готовая в любой момент вступить в бой. По пути попадались какие-то истерзанные отряды союзников, уныло бредущие в сторону авидронского лагеря, в том же направлении спешили перегруженные повозки с ранеными. Мимо, как сумасшедшие, проносились порученцы, изредка тут и там падали заблудившиеся стрелы и тяжелые каменные снаряды. Шум битвы с каждым шагом нарастал, и по этому приближающемуся железному грохоту, приправленному раскатистым ритмичным боем десятков калатуш, можно было судить о гигантском размахе происходящего сражения.
Вскоре монолитаи пересекли кадишскую дорогу, обогнули разгромленные позиции авидронских метателей (около сотни тяжелых метательных машин были разбиты, некоторые горели, сами же метатели, казалось, лежали повсюду), и вдруг оказались в трехстах шагах от правого фланга огромной иргамовской фаланги. Центр и левый фланг этого строя сражался с авидронским монолитом, но часть правого фланга выпирала и не была задействована в бою…
Хавруш уже не мечтал о победе. Совсем недавно он готов был поверить, что разобьет авидронов: правый и левый фланг противника держались из последних сил, да и центр оказался не столь мощным, как представлялось вначале. Но время шло, он кинул в бой уже все основные войска, а коротковолосые продолжали сопротивляться, и не было видно конца этой жуткой невообразимой бойне. С самого начала Хавруш отправлял и отправлял в сражение партикулы, словно бросал сухие щепки в полыхающий огонь, и все эти славные отряды сгорали за мгновение. Каждый самый незначительный успех битвы обходился Верховному военачальнику в тысячи и тысячи цинитов. Иргамы устали, потери громадные, резервов нет. Кажется, что достаточно одного небольшого толчка со стороны авидронов, и всё рухнет. К тому же никто не знает, что Алеклия задумал на самом деле. Может быть, всё это лишь часть коварного плана, затейливой игры? Не придется ли в скором времени иргамам отбиваться от наступающих со всех сторон авидронов?
На мгновение он вспомнил о лазутчике Гире, которого подослал к Инфекту Авидронии. Хавруш не питал иллюзий по поводу затеянной им авантюры и всё же подспудно надеялся: вдруг получится? Впрочем, по всему было видно, что Алеклия жив и продолжает управлять своими армиями. Скорее всего, Гиря больше нет. Жаль, если так!
На холме появился Дэвастас — утомленный, весь в пыли. Верховный военачальник был искренне рад видеть либерия живым и невредимым.
— Что скажешь? — спросил Хавруш.
— Мой кумир! Как ты и хотел, мне удалось прорваться в тыл авидронам! — разгоряченно начал Дэвастас. — Мы уничтожили множество отрядов и сотни метательных механизмов…
— Слава Деве! Но почему же ты вернулся? Почему не продолжил свой победоносный рейд?
Либерий виновато опустил голову.
— Дело в том, что со стороны авидронского лагеря к нам движутся крупные отряды, — угрюмо объяснил молодой военачальник. — Мне довелось столкнуться с небольшой, но весьма умелой авидронской фалангой. Мы бились отчаянно, но всё же были вынуждены отступить. После этого мою конницу атаковали еще несколько раз, я потерял более половины людей и еле-еле вырвался. Авидронов слишком много, наверное, значительно больше, чем нам представляется…
Хавруш невнятно поблагодарил Дэвастаса и отпустил его. Он крепко задумался, то и дело выдергивая из носа волоски, а потом подозвал стоящих в стороне военачальников.
— Скорее всего, нам придется отступать, — с тяжелым вздохом сообщил он. — Алеклии удалось скрыть от нас наличие многочисленных резервов. Всё это время нас просто дурачили…
Военачальники изумленно переглянулись. Еще мгновение назад все верили в близкую победу.
— Нам нужен план отхода, — продолжал Хавруш, отводя взгляд. — Ни в коем случае нельзя допустить неразберихи, бегства, сдачи в плен…
ДозирЭ воодушевила стремительная победа над всадниками. Сейчас он, крайне взволнованный, забыв свою недавнюю слабость, всей душой жаждал новой схватки. Хладнокровие ветеранов, самоотверженность товарищей, на чье плечо можно опереться даже в самой безнадежной ситуации, отточенная слаженность действий воинов монолита, заводные ритмы боевой музыки — всё это необыкновенно воодушевляло. Молодой воин впервые почти физически ощутил монолит, как единое живое тело, где он — всего лишь малая часть целого. Он будто слышал дыхание этого чудовищного организма — мощное, ровное, жаркое. И ощутил его настроение: головокружительную жажду боя, неукротимую веру в собственные силы, в победу. И его, наверное, как и всех, охватила жгучая жажда героического поступка, пусть даже ценою собственной жизни. Возможно, это и был тот самый ДУХ МОНОЛИТА, о котором говорил Эгасс несколько месяцев назад, встречая новичков из лагеря Тертапента.
Не сбавляя хода, «Неуязвимые» поворотили в сторону иргамовской фаланги и, пройдя несколько сот шагов, на полном ходу врезались в строй противника. Затрещали копья. С обеих сторон сразу пали многие, те, кто находился в первых рядах. Однако удар партикулы Эгасса был настолько силен, что весь огромный иргамовский монолит содрогнулся и, потеряв свои стройные очертания, причудливо перекосился.
Лучники и метатели Эгасса, расположившись на флангах, осыпали воинов Тхарихиба подожженными стрелами и зангниями. Вступили в бой пращники. По команде Эгасса на иргамовских легковооруженных конников, которые пытались атаковать «Неуязвимых» с тыла, спустили собак.
Музыканты, перекрывая грохот боя, без остановки играли «Вперед!», и крепкий авидронский монолит навалился всей своей массой на врага. Навалился и давил что есть сил — давил, давил… В дыму, который окутал место схватки, сложно было понять, что происходит. Вполне вероятно, что уставшие иргамы так и не разобрали, кто их атаковал и какой численностью. Возможно, они приняли небольшой монолит Эгасса за авангард подходящих крупных авидронских резервов.
Вскоре часть иргамовской фаланги стала пятиться. Заметив это, Лигур, находившийся поблизости, немедленно приказал играть общее наступление. Весь центр авидронской армии вдруг взбодрился, подравнялся и яростно заклокотал.
«Неуязвимые» продолжали теснить противника. Каждый шаг вперед давался ценою многих потерь. Но и иргамы теряли сотни воинов. Поскольку копьеносцы с обеих сторон все уже пали, началась жаркая клинковая рубка.
Неожиданно Инфекту доложили, что монолит Эгасса одерживает победу, и часть тяжеловооруженных иргамов отступает. Известие оказалось настолько ошеломляющим, что Алеклия сначала не поверил в него и послал белоплащных всё тщательно перепроверить. Вскоре сообщение подтвердилось. Отчаяние Божественного сменилось осторожной надеждой. Инфект отдал множество приказов и постепенно, еще до конца не веря в удачу, стал приходить в себя. К нему вернулась прежняя решимость и невозмутимость.
Авидроны пошли вперед, иргамы, еще полные боевой злости, горячо огрызались, но уже не в силах сдержать лигуровские партикулы, постепенно отползали назад. Спустя какое-то время наступление авидронов приняло необратимый характер. Некоторые иргамовские отряды побежали.
Алеклия, несколько опережая события, продиктовал короткое сообщение и приказал срочно отправить его голубем в Грономфу. Победа! Решительная безусловная победа!
ДозирЭ не знал, сколько прошло времени. Ему показалось, что совсем чуть-чуть. Он не помнил себя. Это было какое-то затмение разума. Легко расправившись с первым иргамом, он просто дрался и дрался, и всё получалось как-то совсем легко, будто это вовсе и не бушующий рукопашный бой, а утренняя разминка. Внезапно он обнаружил, что иргамов больше нигде нет, что бой уже давно кончен и монолит Эгасса больше не наступает. Его позвали. Сквозь звон в ушах и какофонию боевых сигналов он слышал свое имя, которое настойчиво повторялось: «ДозирЭ! ДозирЭ, успокойся. Слышишь, ДозирЭ! Да стой же!» И он с трудом заставил себя остановиться и опустить меч: какая-то неведомая сила внутри него всё еще пламенела, продолжая настойчиво требовать схватки и крови.
ДозирЭ оглянулся. Кругом вповалку лежали изрубленные тела в искореженных доспехах. Многие стонали. Выжившие в недавней бойне воины приходили в себя; кто-то присел на край разбитой повозки, некоторые молились. Мелькали плащи лекарей. Телохранители Эгасса, расхаживая меж трупов, выискивали раненых иргамов и безжалостно их добивали. Сам партикулис медленно ехал на своем коне и, несмотря на одержанную победу, невесело осматривался. «Неуязвимые» понесли огромные потери — это было видно невооруженным глазом.
Неподалеку ДозирЭ заметил Тафилуса. Великан, весь забрызганный кровью, помогал Идалу стащить поврежденный панцирь. Заметив ДозирЭ, оба обрадовались, подошли к нему и обменялись приветствиями. Все трое отделались лишь незначительными царапинами.
— Ну вот, ДозирЭ. Ты этого хотел и получил. Теперь ты герой — возрадуйся! — с грустью сказал Идал.
ДозирЭ удивленно посмотрел на друга:
— Какие сомненья тебя тревожат? Мы же победили!
Идал покачал головой:
— Победили не мы — победили злые духи, гаронны, которые столкнули сегодня здесь два народа и заставили их беспощадно убивать друг друга. Оглянись и посмотри, что мы натворили.
ДозирЭ еще раз посмотрел вокруг себя: сотни убитых мужчин, авидронов и иргамов, лежали повсюду.
— Мы сотворили победу! — пожал плечами ДозирЭ, совсем не понимая настроения друга и всё же подспудно чувствуя в его словах некоторую долю истины.
— Что ж до меня, — вмешался в разговор Тафилус, — то более всего сейчас я мечтаю о жареной бараньей ноге, обещанной Божественным каждому отличившемуся воину.
Глава 15. Люцея Инфекта
В блаженной Грономфе медленно таял удушливый день. Свежело, блекли краски, растворялись тени. Уходил на покой солнечный диск, уступая первенство на небосводе Хомее и звездам путеводным. Вышли на улицы и площади факельщики, готовые зажечь тысячи огней: озарить город светом покойным, удерживая до поры в темных закоулках и подворотнях черные страхи.
Один за другим у здания акелины Инфекта с тяжелыми гранитными колонами и массивными дверьми из черного дерева появлялись известные эжины и прославленные военачальники. Кто пешком, воровато оглядываясь, кто верхом, бряцая многочисленным оружием, а кто — с помпой, на конных носилках, в сопровождении множества крикливых слуг. Но внутри они находились недолго. Жуфисма — распорядительница акелины, отказывала всем подряд, ссылаясь на то, что Андэль, а спрашивали только ее одну, больна или отпущена домой. Не возымели действия и щедрые горсти золотых монет, предлагаемые с небывалой поспешностью. Именитые авидроны, рассыпаясь проклятиями, а некоторые непрекрыто угрожая, все до одного вынуждены были уйти ни с чем.
Шестнадцатилетняя люцея по имени Андэль с некоторого времени пользовалась завидным успехом. Причиной тому была ее внешность: черные чуть раскосые глаза под тонкими изогнутыми бровями, красивый лоб, чудные светлые волосы, подвижные чувственные губы. А может, мужчин влекла ее молодость, мнимая неопытность, кажущаяся непорочность? Так или иначе, но Андэль выгодно отличалась от своих старших подруг — умелых любовниц, проведших в акелине годы и познавших все премудрости игр сладострастия. При любых обстоятельствах она сохраняла особую гордость, некую недоступность, чистоту духа и степенность — признаки породы, свойственной некоторым грономфским женщинам. И всё это влекло несказанно.
В этот день Андэль возилась в небольшом саду, что располагался во внутреннем дворике акелины. Предметом ее забот стали луковицы жемчужины, которые она месяц назад купила на рынке за свои деньги и с разрешения Жуфисмы собственной рукой посадила на небольшом участке земли. Теперь каждый день девушка наблюдала, как пробиваются ростки, набухают мякотью, дают острокрылые отростки. Пройдет немного времени, и однажды утром заметно подросшие растения вспыхнут белыми, красными, оранжевыми, голубыми красками. Крупные головки цветов будут поначалу закрыты, но по истечении нескольких дней лепестки раскроются, и тогда необычайный аромат наполнит сад.
Андэль с детства выращивала жемчужины. Ее отец Чапло однажды принес из города луковицы и смастерил аккуратную грядку, с тем расчетом, чтобы будущим росткам было достаточно солнца, но и чтобы тенистые кроны деревьев непременно защищали их от прямых палящих лучей. Чтобы поблизости была вода для обильного полива, но сама земля сохраняла умеренную влажность. Чтобы нежные всходы не повредила мелкая тварь… Трудолюбивый старик натаскал с озера ил, использовал немного лошадиного навоза и белой глины, всё это смешал в пропорции, одному ему известной, и, аккуратно разделив каждую луковицу на четыре части, посадил дольки в землю. Дальнейший уход за привередливыми растениями был поручен дочери, чем она и занялась с превеликим удовольствием.
В тот раз цветы не принесли хозяйству Чапло больших доходов — продавец-цветовод обманул бывшего цинита, продав ему вместо редкой голубой жемчужины луковицы обычной, желтой. Но Андэль выращивание цветов пришлось по душе, и в дальнейшем она с одинаковой любовью относилась к любой луковице, к любому цветку. Как много времени провела она за этим занятием в уединении, погружаясь в мечты! О красивом юноше-путешественнике, который ее полюбит и увезет на золотой колеснице в далекие страны, а потом окажется, что он интол небольшого государства. О громадном дворце с тысячью слуг, в котором она будет жить. Сколько тайных девичьих откровений услышали эти нежные благоухающие создания! В то время Андэль поклялась себе, что как бы боги ни распорядились ее судьбой, она везде и всегда будет выращивать жемчужины — желтые, белые, оранжевые, красные, голубые, черные…
Сад акелины был единственным местом, где уроженка Удолии, привыкшая к одиночеству, могла хоть на несколько мгновений остаться одна. Девушка в задумчивости присела на каменную скамью. Сначала она с грустью думала об отце, едва сдерживая слезы, и о доме на берегу Удолии, потом вспомнила юношу по имени ДозирЭ, и сердце ее томно затрепетало. Она закрыла глаза и попыталась представить себе молодого человека, но с огорчением убедилась, что не может вспомнить его лица. В памяти остались только чувства, яркие, как вспышка молнии.
Пройдет год, а может быть, пять, и юноша со шрамом на лице станет известным военачальником, фантазировала Андэль с замиранием сердца. И тогда он вернется в Грономфу, отмеченный многими наградами, найдет ее и выкупит из акелины. И приведет в роскошный дворец, полученный от Инфекта в благодарность за совершенные подвиги…
Андэль окликнули, и девушка вздрогнула, как будто ее застали на месте преступления. Она оглянулась и увидела Каруду — свою подругу и служанку.
— Что ты здесь делаешь, Андэль? — возмутилась Каруду. — Ты же знаешь, Жуфисма запретила тебе работать. Если она увидит — мы обе будем строго наказаны.
— Мне всё равно, — отвечала юная люцея.
Каруду когда-то считалась украшением этой акелины. Родом она была с полуострова Бирулая, во время войны со Стилием, еще ребенком, попала в рабство, и ее продали на невольничьем рынке богатому яриадцу; а когда девушке исполнилось четырнадцать — в акелину средней руки, где ею забавлялись военные и торговцы. Еще через три года ее купил путешественник-мореплаватель. Каруду оказалась в Грономфе, где по законам страны получила свободу. Как оказалось — мнимую: ее заставили подписать кабальный онис, по которому она становилась люцеей Инфекта и за умеренную плату должна была удовлетворять любые мужские желания. Бывшая рабыня всё же решила, что ей несказанно повезло, и принялась самым трудолюбивым образом исполнять знакомые ей с детских лет обязанности.
У нее не было недостатка в поклонниках. При этом все они: взбалмошные десятники и добродушные военачальники, жадные хозяева лавок и располневшие владельцы кратемарий, требовательные росторы — были богаты и приносили акелине немалый доход. Вскоре Каруду освободили от работ по акелине, и она заимела прислугу из числа менее удачливых люцей.
Однажды в акелине появился сказочно богатый судовладелец по имени Туртюф. Он имел пятнадцать широкопарусных палатин и вместительные склады в грономфском порту, а в Старом городе содержал роскошный дворец, который так и называли — дворец Туртюфа.
Каруду приложила все силы, чтобы понравиться знатному эжину. И ее труды увенчались успехом: Туртюф сделал люцею своей постоянной любовницей. Теперь деньги полились рекой в акелину Инфекта, и жизнь Каруду изменилась. Ей отвели отдельное жилище в лучшей части дома, позволили отлучаться в город и проводить в нем сколько угодно времени, а главное — ей не приходилось больше развлекать других мужчин.
Так длилось несколько лет. Туртюф появлялся каждые одиннадцать дней, проводил в обществе Каруду и танцовщиц какое-то время и беспечно сорил деньгами, оставляя за раз не менее десяти инфектов. Иногда он пропадал на несколько месяцев или на полгода, отправляясь в дальнее плавание, но всё равно три раза в месяц, в последний день каждой триады, мальчик-слуга приносил в акелину деньги, будто встреча состоялась. Каруду наслаждалась своим счастьем, а Жуфисма и ее подруги сдували с нее пылинки.
Вскоре в акелине появилась новая люцея — наивная, словно голубиный птенец, авидронка. Выросла она в лесу, в землевладении своего отца, едва умела читать и писать, а уж о мужчинах и вовсе не имела никакого понятия. Прочие люцеи посмеивались над несмышленой селянкой и постоянно поучали ее. Но опытная Каруду сразу насторожилась. Уж слишком красивые глаза были у этой скромницы. Слишком чиста была глупышка.
Первые дни Андэль проплакала, а потом ее облачили в дорогие плавы, возложили на голову бронзовый венец люцеи, научили манерам, посвятили в главные таинства ремесла и заставили работать. Прошло несколько месяцев, и она вполне свыклась с новыми обязанностями, к которым, между прочим, отнеслась со всей серьезностью. Только теперь люцеям акелины было не до смеха — большинство посетителей жаждали только ее и не хотели слышать ни о ком другом.
Многоопытная Жуфисма, бывшая люцея, а ныне вполне обеспеченная распорядительница акелины, больше всего на свете боялась потерять щедрого Туртюфа. Каруду была уже слишком стара для такого богатого и избалованного ласками эжина. Имелся только один способ удержать судовладельца, и старшая женщина с присущей ей предприимчивостью приступила к осуществлению тонкого хитроумного плана.
Вскоре Туртюф действительно обратил внимание на сочный персик, едва надкушенный похотливыми грономфскими мужами. Он стал охладевать к Каруду и всё больше заглядывался на светловолосую авидронку, которая с некоторых пор прислуживала ему во время трапезы, омовения и отдыха. Через месяц он бросил Каруду и обратил свою страсть, впрочем, как и кошель, в сторону Андэль.
Все блага, коими пользовалась бывшая любовница, вдруг перешли к авидронке. Теперь она была ограждена от других посетителей, имела собственные покои, особый стол, лучшие благовония. Ей было запрещено работать, целыми днями она проводила в купальнях либо в лавке продавца плав, а несчастная Каруду вернулась в общие покои и приступила к обычным обязанностям люцеи, от коих уже совершенно отвыкла.
Несмотря на обстоятельства, отношения между двумя люцеями сложились доверительные. Андэль чувствовала себя неловко, но Каруду постепенно убедила авидронку, что так распорядились боги и она обиды не держит. Наивная Андэль поверила новой подруге — она нуждалась в сострадании, которое она нашла в отношениях с женщиной, старшей по возрасту и более опытной в ремесле. К тому же ей не с кем было поговорить, поделиться сокровенным.
Вскоре Каруду испросила у Жуфисмы позволения прислуживать новой любовнице Туртюфа. Андэль с радостью восприняла новость и, несмотря на отношения, предполагающие почти рабскую зависимость, продолжала вести себя по-дружески. Каруду же теперь всегда находилась рядом, действительно пытаясь помочь, подсказать, иногда утешить. Она была трудолюбива и услужлива.
После каждого посещения Туртюфа добрая Каруду старалась узнать о встрече как можно больше, чтобы помочь не очень-то опытной любовнице. Ее интересовали мельчайшие подробности. Андэль добродушно и открыто отвечала на все вопросы…
— Мне всё равно, — отвечала юная люцея на оклик своей служанки.
— Любую работу ты должна поручать мне. Иначе нам несдобровать. Ты же знаешь Жуфисму! Я не хочу обслуживать матросов в портовой акелине!
— Прости меня, я не подумала, — согласилась Андэль.
— Хорошо, — кивнула подруга. — Скоро явится Туртюф, а ты еще совсем не готова. Пойдем, я натру тебя благовониями, нанесу на лицо краски и одену в плавы.
И Каруду потянула молодую люцею в дом, отрывая от любимого занятия. Андэль нехотя попрощалась с ростками жемчужин и покинула сад. Женщины узкими коридорами прошли в сводчатые купальни.
В купальнях акелины, выложенных зеленым мрамором, из львиных ртов струились воды, наполняя два небольших бассейна — с холодной и горячей водой. Кисейный парок от нагретого пола и воды тянулся вверх, к световому колодцу, и там нехотя исчезал. Две совсем юных люцеи не авидронского происхождения плескались в «холодном» бассейне. Обе походили на островитянок — низкорослые, черные и толстогубые. Они весело болтали на родном языке, издавая короткие грубые звуки. Зычный смех, отражаясь от глухих каменных стен, приобретал поразительную силу и гулкость и был слышен во всех соседних помещениях. Заметив вошедших, обнаженные веселушки испугались и смолкли. Выбравшись из бассейна, они быстро облачились в муслиновые туники и покинули купальни.
Каруду помогла авидронке раздеться и распустить волосы. При помощи изящного серебряного ковша, «сахарного камня» и губчатой рукавички помощница омыла кожу Андэль теплыми водами.
— Твоя кожа нежна и шелковиста, Андэль, как лепесток цветка, — сказала Каруду, поглаживая рукавицей плечи, спину и бедра девушки. — Только у авидронок может быть такая красивая кожа. Туртюф тебе об этом говорил?
— Говорил, — отвечала девушка. — Он говорил, что ни разу не встречал женщины с такой упругой и свежей кожей. Что кожу других женщин нужно натянуть на калатуши, ибо ни для чего другого она не годится.
Андэль рассмеялась, а Каруду вспыхнула и закусила губу, но и виду не подала, что заметила оплошность Андэль. Напротив, спокойно закончила омовение и насухо вытерла тело авидронки. Затем она наполнила ладонь душистым маслом и принялась старательно умащивать кожу юной красавицы, после чего костяным гребнем расчесала ей волосы.
Туртюф был хорош в своих темно-синих одеждах. Красив. Богат. Походил на знатнейшего посланника загадочной далекой страны.
Многие путешествия, а также неограниченность средств — наложили отпечаток на его внешний вид. А был он в широких штанах, кои носят народы Оталарисов, в длиннополой яриадской рубахе, поверх нее — в открытой парраде с меховыми вставками, которые предпочитают мореходы, и в странном плаще без застежек с вырезами для рук. К широкому поясу, усыпанному драгоценностями, крепились кинжал «дикая кошка» в эффектных ножнах, покрытых дикарской символикой, несколько увесистых кошелей и футляр для онисовых свитков. Во всей его одежде чувствовалась чванливая роскошь, избалованный вкус, презрение к узколобой местной моде, этакая насмешка над приземленной грономфской моралью и неповоротливой культурой, не желающей замечать более изящного и практичного.
На самом деле Туртюф редко менял наряды, высказываясь о моде, как о занятии недостойном мужчины. Разве можно отвлекаться от дел великих на такой пустяк? В театре, на палубе корабля, на трапезе у липримара или в седле он мог быть в одном и том же, и только в зависимости от обстоятельств менялось количество украшений, которое, впрочем, было всегда велико.
Туртюф был заметен за тысячу шагов, сильный, красивый, еще сравнительно молодой мужчина. Такого человека увидишь и запомнишь на всю жизнь. Настоящий авидронский эжин — смелый и властный, целеустремленный.
Жуфисма, располневшая сорокалетняя женщина, еще красивая, еще для многих желанная, самым изысканным образом приветствовала посетителя.
Распорядительница и гость поднялись на хирону, где цвел благоухающий сад и били фонтаны. Туртюф снял плащ, отвязал пояс с оружием и стянул при помощи прислужниц глухие кожаные сапоги. Его натруженные ноги омыли душистой водой и облачили в мягкие невесомые сандалии. Подали молодого вина и холодного мяса. Заиграла лючина. Вперед вышли обнаженные танцовщицы.
Туртюф отпил из кубка более половины и проглотил несколько сочных кусков оленины. Утолив жажду и голод, он размяк и подобрел. Устроившись на мягких подушках, судовладелец некоторое время наблюдал за откровенным танцем юных проказниц. Наконец он обратился к Жуфисме, которая в ожидании любых распоряжений была неподалеку:
— Я был во многих странах на многих трапезах, мой взор ублажали лучшие танцовщицы материка, но я не встречал женщин, более искусных в танце, чем красавицы твоей акелины.
— Благодарю тебя, мой хозяин. Для меня нет слаще слов, чем твои похвалы. Помни — всё лучшее в нашей скромной обители в твоем полном распоряжении, — отвечала довольная Жуфисма, низко кланяясь, — включая и меня!
— О Жуфисма, клянусь Гномами, Хомеей, Слепой Девой, Великанами и всеми прочими здравствующими богами, что ты и сама прекрасна, словно флурена-вискоста, с поднятыми парусами, наполненными добрым ветром. Не знаю, зачем я трачу время на твоих люцей, когда мне следует молиться тебе одной, умудренной опытом многих побед, утолять жажду в озерном лоне твоей красоты, несравненной и глубокой. Вот кто бы, верно, украсил каждое мгновение моего пребывания здесь!
Жуфисма расцвела от услышанных похвал. Счастливая улыбка посетила ее чувственные уста. Но, зная свое место, она только сказала:
— Я у твоих ног, рэм. Любое твое пожелание!
Туртюф вновь потянулся к кубку, одним глазом наблюдая за движениями танцовщиц. Впрочем, они ему уже порядком надоели.
— Приведите Андэль, — вдруг потребовал он.
Жуфисма прогнала девушек и поспешила удалиться сама.
Вскоре появилась Андэль в белой плаве из тонкого шелка. Полупрозрачная ткань крепилась на одном плече (другое было обнажено), и в отличие от обычной уличной плавы, глухой, многослойной, длиннополой, не скрывала красоту женской фигуры. Светлые волосы девушки с вплетенными сиреневыми лентами были стянуты на затылке, прекрасную головку украшал бронзовый венец люцеи.
Туртюф улыбнулся девушке. Еще никогда Андэль не казалась ему столь прекрасной. Когда полгода назад он впервые столкнулся с ней на лестнице акелины, она выглядела совсем юной, почти подростком, несмышленой, стеснительной. «О Мой Бог, эта девушка, несомненно, достойна большего, чем быть люцеей грономфской акелины», — восхищенно подумал он.
Андэль приложила пальцы ко лбу, приблизилась к гостю и опустилась перед ним на колени.
— Что изволишь, мой повелитель?
— Послушай, — обратился эжин к люцее, подняв ее с колен и усадив рядом. Он был серьезен, почти суров, и девушка ощутила внутренний трепет. — Сегодня мы видимся последний раз.
— Как? — разочарованно воскликнула Андэль. — Ты решил посещать другую акелину?
— Нет же. Надобности такой нет. Но мне предстоит далекое плавание в Медиордесс. Времена настали лихие. Реки, моря и океаны полны пиратских флотилий, и трудно сказать, удастся ли мне вернуться живым и невредимым с кораблями, полными товаров.
— Ты смел и отважен. Вся Грономфа знает о твоих подвигах. Ты потопишь вражеские корабли и вернешься с победой! — убежденно заявила Андэль.
— Всё так, мы не раз давали отпор разбойникам. На мои палатины набраны лучшие матросы. Но знай, геройствовать я рад, но только тогда, когда за спиной плещутся весла авидронских военных судов. Но на этот раз удача мне изменяет. Флотоводцы не дают мне боевых кораблей; я оправляюсь в путешествие один, на свой страх и риск.
— Почему ты не можешь отправить кого-нибудь вместо себя? — спросила наивная Андэль. — Зачем тебе рисковать самому?
— Зачем? Я всю жизнь всё делал сам, и делал отменно. Не доверяя никому, я добился всего, о чем и не смел мечтать. Теперь я строю собственные корабли, покупаю лавки, земли, дворцы. Купил тебя, словно рабыню, могу купить всю эту акелину вместе с Жуфисмой. И только потому, что всё делал сам…
Туртюф был раздражен, и Андэль предпочла прекратить неосмотрительные расспросы. В Грономфе вообще было не принято обсуждать дела с женщинами.
Гость между тем смягчился, что-то вспомнил, полез в потайной карман и достал кожаный мешочек, похожий на кошель. Девушка со скукой подумала о деньгах, но на этот раз ошиблась. Туртюф развязал мешочек и внезапно извлек наружу ожерелье тонкой работы из витой золотой проволоки с подвеской круглой формы, изображающей Хомею.
— Прими этот дар в знак моего к тебе расположения, — сказал Туртюф.
Андэль не могла поверить своим глазам. Мужчина меж тем уже надел сверкающее ожерелье на шею люцеи. Золотая подвеска приятной тяжестью легла на грудь. Девушка сначала обрадовалась, яркий румянец удовольствия и стыда выступил на ее щеках, но вдруг расстроилась, вспомнив о завистливых подругах, о Жуфисме и, главное, о Каруду. Но Туртюф будто прочитал ее мысли.
— Не бойся, Андэль, я не позволю тебя обидеть.
Наедине с мужчиной Андэль была поразительно нежна. Люцея и судовладелец возлежали на огромном ложе в лучших покоях акелины, куда допускались только самые важные посетители. Туртюф благосклонно принимал ласки, временами неумелые и даже забавные, и едва ли не впервые ощущал прелесть и превосходство трепетной юной чувственности, наивности, свежести. Он млел, утопал в блаженной неге, испытывая при этом какое-то мистическое ощущение духовного подъема.
Андэль, в свою очередь, нравился этот грономф, крепкий, полный мужской силы, властный, вспыльчивый, испытывающий презрение к окружающим. Однако, несмотря на это, он мог быть тонким, добрым, внимательным.
Туртюф уснул с улыбкой на устах. «Наверно, очень устал — приготовления к путешествию немалые», — подумала Андэль. Она склонилась над мужчиной, убаюкивала его, легко целуя в лоб, нос, в висок.
Человек сказочного богатства, необузданной энергии и крутого нрава теперь лежал перед ней безоружный, с открытой грудью, будто приготовленной для предательского удара кинжала. Совершенно беззащитный. Андэль заглянула в его лицо, безмятежное, утратившее строгость. Что-то в его чертах было не авидронское: может быть, нос или скулы. Туртюфа можно было принять за флатона, если б не цвет волос и смуглая кожа.
Вглядываясь в своего щедрого возлюбленного, Андэль вдруг отчетливо вспомнила новобранца, который подарил ей несколько сладостных мгновений на берегу Удолии. Вспомнила, закрыла глаза и забылась в детских мечтаниях.
А где-то за стеной, в нескольких шагах, сладко и больно играла лючина, и уже заглядывала в окно, разливая прохладу, ночь.
Глава 16. Призрак старого поместья
Исход сражения уже не вызывал сомнений, но жестокие столкновения продолжались до самой темноты. Авидронам пришлось нелегко, особенно в центре, где Хавруш сосредоточил все метательные механизмы и большое число пеших партикул под прикрытием огромного количества валил. Только к ночи эта группа была окружена; часть иргамов уничтожили, а остальных пленили.
Вопреки надеждам, иргамы не пытались укрыться в лагере, что привело бы к окружению и неминуемой гибели, а бросились к Кадишу. Преследование отступающего противника Алеклия поручил Лигуру, выделив Полководцу Инфекта большое количество легких отрядов общей численностью в сто тысяч цинитов. Иргамы не поддались панике и отступали, соблюдая порядки, в соответствии с заранее продуманным планом. Лигуру не удалось с ходу опрокинуть многочисленные заслоны, загодя устроенные дальновидным Хаврушем на предполагаемом пути отступления.
Вскоре, благодаря отчаянной контратаке Синещитных и самоотверженным действиям иргамовских арьергардов, основным партикулам отступавших удалось оторваться от погони. Лигур преследовал иргамов до самого Кадиша, и только грозные стены неприступной крепости остановили наступление окрыленных победой воинов Инфекта. Через три дня Лигур вернулся в лагерь с понурой головой, уставший как никогда, недовольный собой, с поврежденной рукой и бедром. С ним были его изможденные воины на шатающихся лошадях, несколько тысяч раненых на повозках и бесконечно длинная колонна пленных.
Многие военачальники на военном совете негодовали — сражение выиграно, но Тхарихибу и большей части его отрядов удалось улизнуть. Иргамы сохранили добрую половину армии, и теперь надо всё начинать сначала. А какой блестящий был план! Дали время Тхарихибу и Хаврушу собрать все силы, заманили под Кадиш, ввели в заблуждение, скрыв численность собственных армий. Оставалось одним сражением закончить войну… В то же время большинство полководцев, доселе недооценивавших иргамов, убедились в том, что ошибались. Подавленные происшедшим, они вынуждены были признать, что Великая Авидрония впервые за последние десятилетия столкнулась со столь достойным противником, многочисленным, хорошо обученным и качественно вооруженным.
И всё же авидронский лагерь ликовал. Воины партикул были далеки от стратегических рассуждений. В жесточайшем столкновении против превосходящих сил противника доблестные циниты выстояли, а потом нанесли сокрушительный удар и опрокинули врага. Воины Тхарихиба бежали, утратив все матри-пилоги, бросив все метательные механизмы, валилы и лагерное имущество. Слава Инфекту!
День и ночь в лагере играли лючины и опрокидывались кубки. Дым от тысяч костров, насыщенный аппетитным запахом жареного мяса, поднимался вверх, смешиваясь с горьковатой дымкой, тянувшейся с поля сражения и от могильных костровищ. Прах погибших авидронов будет перевезен в Грономфу и навечно захоронен в одном из храмов Форума Побед!
Через двенадцать дней останки павших были сожжены. Регистраторы трудились без сна и отдыха, пересчитывая убитых. Вскоре Алеклии сообщили результаты. Иргамы потеряли убитыми на поле сражения и умершими впоследствии от ран сто восемьдесят тысяч человек. Еще сорок тысяч было взято в плен: их сразу же обратили в рабство и отправили на невольничьи рынки континента. Авидронская армия недосчиталась девяноста четырех тысяч цинитов; из них около половины были воинами авидронских партикул, а остальные — наемниками и союзниками. Инфект испытал тяжелое потрясение, узнав о столь многочисленных жертвах среди своих соплеменников.
Еще через несколько дней были наконец заполнены свитки с именами авидронских воинов, чьи подвиги отмечались особо. По приказу Инфекта из чистого золота отлили пятьдесят тысяч нагрудных фалер стоимостью не менее берктоля с изображением двух столкнувшихся монолитов и указанием места сражения и имени авидронского полководца, то есть Алеклии. Наградным же платкам не было числа.
В ходе награждений исключительных почестей удостоилась партикула «Неуязвимые». Многие наблюдатели были убеждены, что действия именно этого отряда переломили ход сражения в тот момент, когда военное счастье, казалось, изменило авидронской армии. Подобного мнения придерживался и Инфект, хотя вслух больше предпочитал превозносить подвиг Белой либеры, совершившей беспримерный рейд в тыл противника. В числе награжденных оказался и ДозирЭ. Он получил и белый платок, второй по счету, и золотую фалеру, которую прикрепил к его груди лично Эгасс. Идал и Тафилус удостоились таких же высоких наград.
После жестокого поражения остатки иргамовской армии укрылись на отдаленных территориях. По слухам, сам Тхарихиб отсиживался в Масилумусе. Теперь перед авидронской армией открылась вся Центральная Иргама. На пути партикул стоял только грозный Кадиш, чьи мощные высокие башни, возведенные самими же авидронами, подпирали небосвод, едва не касаясь облаков.
Алеклия не пожелал возвращаться в Грономфу, несмотря на неотложные дела, которые ожидали его в столице. Он вновь разделил войско на три армии, с одной из которых, самой многочисленной, осадил Кадиш. Через месяц к его войску присоединилась Осадная эргола, насчитывающая около семидесяти тысяч цинитов, и целая армия наемных землекопов и мастеровых. Вместе со свежими силами прибыли семьдесят куполов, железные тараны и разнообразные хитроумные приспособления, сто матри-пилог и пять тысяч метательных механизмов, включая двести огромных камнеметов. Теперь общая численность авидронской армии, осадившей Кадиш, достигла трехсот тысяч воинов. По сведениям лазутчиков и перебежчиков, гарнизон иргамовской крепости, усиленный полевыми партикулами, насчитывал чуть менее ста тысяч человек…
Партикула «Неуязвимые» стояла недалеко от Кадиша отдельным лагерем и не принимала участия в осадных работах. Эгасс уже в который раз пополнил ряды новичками, присланными в основном из лагеря Тертапента. Нетерпеливые юнцы были весьма наслышаны о подвигах отряда, в который попали, завидовали платкам и фалерам старших товарищей и жаждали скорейшего боя, кровопролитного и героического. Партикулис, в уже знакомой ДозирЭ манере, быстро охладил пыл новобранцев при помощи тяжелых работ, дневных и ночных, и жестоких наказаний за самую малую провинность.
В лагере появилось не менее десятка воинов с черными шнурками на шее. Двоих цинитов казнили на шпате. Один из них был молодым воином из Харвы, обокравшим товарища, другой — десятником, освободившим цинита от тяжелых работ в обмен на денежное вознаграждение.
Воины партикулы охраняли дороги, ведущие к Кадишу, патрулировали захваченные селения, устраивали засады на лесных тропах. Однажды монолитаи выследили крупный отряд иргамов, скрывавшийся в лесной чаще. Их было несколько тысяч, пеших воинов из вспомогательных отрядов, видимо, заплутавших во время бегства своей армии и сбившихся в большую голодную неорганизованную стаю. Эгасс, действуя всего семью сотнями, загнал воинов Тхарихиба в трясину, где многих из них перебили, другие утонули. Две тысячи иргамов сдались в плен, и их препроводили в лагерь Алеклии.
В начале седьмого месяца сто третьего года один из отрядов «неуязвимых» атаковал хорошо укрепленное поместье, окруженное обширными и заботливо возделанными угодьями. Поместье, несомненно, принадлежало весьма богатому иргаму. Пленные сообщили, что при землях состояло более полутора тысяч рабов и столько же вольнонаемных. Старинный дом хозяина напоминал небольшую крепость: вместо изящного дворца с мраморными колоннами, опутанными цветущим вьюном, — код с толстыми глухими стенами и узкими бойницами.
У дома-крепости нашлись защитники — несколько сотен простолюдинов. Но очень быстро половину из них перебили лучники, остальные разбежались. Не потеряв ни одного человека, авидроны вошли внутрь и не обнаружили ни прислуги, ни хозяина, ни какого-либо стоящего имущества. Кругом была простая сельская обстановка, никакой роскоши, никаких излишеств. Длинные сводчатые галереи соединяли многочисленные покои и залы, мрачные и необжитые. Только везде ощущалось присутствие Слепой Девы: разные настенные изображения богини сопровождали воинов на каждом шагу.
Цинитай, возглавлявший рейд, оставил в поместье небольшой гарнизон из пятидесяти человек и поспешил покинуть странное место. ДозирЭ, Тафилус и Идал, к своему великому огорчению, оказались в составе сторожевого отряда.
— Сдается мне, доблестные циниты, что остаток войны нам придется провести в этой глуши, вдали от сражений и наград. — ДозирЭ с грустью провожал взглядом хвост колонны основного отряда. — Как жаль, ведь не за горами штурм Кадиша!
Стоявшие рядом воины переглянулись.
— Кадиш неприступен, а внутри засел стотысячный гарнизон. Если Алеклия пойдет на штурм, погибнет добрая часть войска, — сказал один из ветеранов.
— Нам ли бояться смерти? И разве не умереть мы сюда пришли? Пусть же Инфект вершит нашу судьбу. Штурм так штурм! — заносчиво отвечал опытному воину Тафилус.
— К тому же участников взятия иргамовской крепости ожидает слава и награды не меньшие, чем при недавнем сражении. А еще сам Эгасс говорил, что воинов, которые взберутся на стены первыми, вознаградят дворцами в Грономфе, землями и званиями, а еще они будут восславлены по всей Авидронии, — напомнил ДозирЭ.
Многие при этих словах мечтательно задумались, но рассудительный Идал охладил умы монолитаев, жадных до подвигов:
— До штурма Кадиша далеко — Божественный не бросит на верную смерть свои лучшие партикулы. Да и война будет длиться много месяцев. До взятия Масилумуса еще дальше, чем до Кадиша, и иргамы разбиты не окончательно. Впереди долгие переходы, штурмы иргамовских городов и жестокие сражения. Некоторых из нас, без сомнения, ожидает смерть и бесконечная звездная дорога. А может быть, кому-нибудь повезет несказанно, и, героически погибнув, он удостоится бронзовой статуи на площади Радэя и вечной памяти потомков.
Богатое воображение ДозирЭ нарисовало собственный трехмеровый памятник, отлитый из бронзы. Железный исполин, мужественное лицо, красивые волевые черты. А вокруг молодые красавицы в одеждах скорби, проливающие горькие слезы. Идал тем временем продолжал:
— Поэтому не стоит, друзья, так оценивать сегодняшнюю неудачу. Это лишь временная передышка, дарованная Гномами в награду за лишения. Используем же ее в полной мере, восполнив силы перед новыми походами и сражениями.
Все закивали головами, соглашаясь с цинитом, хоть и молодым, но рассуждавшим не хуже опытного тхелоса. Получив распоряжения десятника, воины разошлись — кто отправился на охоту, кто на работы, а кто в стражу. Вскоре в подвалах дома были обнаружены запасы зерна, вина и снеди.
Вечером, после сытной трапезы и чаши сладкого нектара, воины устроились на ночлег, расположившись в центральной зале, и уснули мгновенно, будто сраженные черными иргамовскими стрелами. Не спал только ДозирЭ. Он лежал на спине с открытыми глазами, положив руку под голову. Вспоминал прошлое и думал о своем будущем.
…И воин, прошедший безумные сечи, От шрамов — урод, потерявший дар речи, Скиталец в стране разрушений и тлена, Старик, после долгих походов и плена, Но с сердцем младым, полным звуков лючины, Мечтал о люцее без всякой причины.ДозирЭ пришли на ум строки из поэмы Урилджа, прочитав которую однажды, он непроизвольно заучил целыми кусками. Это же обо мне! — удивлялся юноша. Вот я, «от шрамов — урод» и «скиталец в стране разрушений и тлена», и мечтаю о грономфской люцее…
Неожиданно цинит различил странный звук, приподнялся на локте и прислушался. Звук прекратился, но через некоторое время всё повторилось. Это был глухой сдавленный стон, идущий откуда-то из глубины дома.
«Где-то схоронился раненый иргам», — подумал грономф. Он хотел разбудить своего десятника и нескольких воинов, но передумал. Если циниты никого не обнаружат, ему не избежать упреков и насмешек.
Сон не шел, едва различимый стон время от времени повторялся, нагоняя страх, и ДозирЭ наконец решил проверить свою догадку. Он беззвучно поднялся, стараясь не потревожить монолитаев, прихватил меч и выскользнул из залы.
Попав в темную галерею, соединяющую множество помещений, молодой воин прислушался. Зловещий стон повторился, и ДозирЭ, переборов страх, пошел на звук. Он несколько раз свернул, поднялся наверх, спустился по какой-то лестнице вниз, но стон не становился ближе. Казалось, каждый раз звук раздается из разных мест.
Дом был столь огромен, и количество помещений в нем — столь велико, что грономф наконец заблудился в лабиринтах галерей и уже, как ни старался, не мог найти дорогу назад. Меж тем завывающий стон вдруг раздался рядом, и воина объял ужас. Это не мог быть стон раненого — уж больно неестественно он звучал. Да и смертельно раненые не могут передвигаться так быстро то туда, то сюда. Что же это, призрак?
ДозирЭ вынул из ножен меч и прижался спиной к стене. В это мгновение больше всего ему хотелось, чтобы рядом были его верные друзья — Тафилус и Идал. Грономф вспомнил легенды о призраках умерших людей, жестоких и кровожадных, рассказы тех, кто сталкивался с ними и едва остался жив, и его бросило в жар. Неужели в этом доме живут привидения?
Внезапно он почувствовал порыв ветра, обдавший лицо и коснувшийся волос. Эта воздушная волна была совершенно явственной.
На другом конце галереи раздался шорох, потом легкий скрип и короткий свист. ДозирЭ повернул голову и тут увидел нечто, едва различимое во мраке, медленно к нему приближающееся. Это был высокий силуэт фигуры в черном, который двигался так плавно, что казалось, плыл по воздуху.
Молодой воин испытал такое же чувство, как и в бою, когда монолит «Неуязвимые» атаковала иргамовская конница. Ему захотелось бежать. Но, как и во время сражения, он переборол себя, выставил меч и двинулся вперед. «Кто б ты ни был, пусть даже один из иргамовских богов, тебе не удастся так просто со мной расправиться!» — решил ДозирЭ.
Заметив движение воина, призрак остановился. Чуть помедлив, он скользнул куда-то в сторону и пропал. Грономф уже подбежал к тому месту, где только что находилось привидение. Его и след простыл. ДозирЭ огляделся: вокруг были мрачные толстые стены — человеку тут некуда деться…
С большим трудом цинит нашел обратную дорогу. Он вернулся в залу, где всё так же крепким здоровым сном спали его уставшие товарищи, аккуратно положил меч на место и незаметно юркнул на свою циновку.
На следующий день, улучив момент, ДозирЭ отвел в сторону Тафилуса и Идала. Он взял с них слово, что разговор останется в тайне, и поведал о своем ночном приключении. На удивление, друзья отнеслись к рассказу грономфа со всей серьезностью.
— В этом нет ничего странного, — заявил Тафилус. — Здесь, в Иргаме, мы уже не находимся под защитой древних авидронских богов, которые охраняют наши жилища и нас самих от призраков умерших и от гароннов. Поэтому злым духам некому противостоять. Я уверен, что вся наша полуайма в шаге от смертельной опасности. Мы должны сразиться с призраком, которого видел ДозирЭ, и изгнать его из этого дома.
Идал и ДозирЭ недоверчиво переглянулись.
— Я никогда не сомневался в твоей исключительной смелости, Тафилус, — сказал Идал. — Но я никогда не слышал, чтобы злого духа побеждал человек. Я думаю, что лучше всего было бы поведать о случившемся всем. Вместе нам легче будет что-нибудь придумать.
— Этого нельзя делать, — воспротивился ДозирЭ. — Воины не поверят ни единому нашему слову. Мы станем посмешищем для всей партикулы.
— Это так, — согласился Тафилус. — Не хотел бы я давать повод для шуток. В этом случае Эгасс быстро лишит меня головы при помощи шпаты, поскольку я убью любого, кто посмеет оскорбить меня хотя бы намеком.
— Что ж, рэм, — отвечал Идал. — В таком случае нам только и остается, что разобраться во всем самим. Так тому и быть.
Циниты договорились о том, как они будут действовать, и разошлись каждый по своим делам.
Ночью друзья, пожертвовав сном, незаметно выбрались из залы, где спал авидронский отряд, и отправились на поиски призрака. Освещая путь факелом, они обошли большую часть помещений, не найдя в них ничего подозрительного, и уже было решили возвращаться, когда послышался знакомый стон, гулкий, неестественно протяжный. Воины замерли и прислушались. Через некоторое время стон повторился.
Тафилус предположил, что звук идет откуда-то снизу, а Идалу показалось, что сверху. Циниты долго стояли в нерешительности, не зная, в какую сторону направить свои стопы.
— Ты прав, ДозирЭ, вряд ли здесь обошлось без злых духов, — прошептал нетвердым голосом Идал.
— Так-то так, но хотелось бы узнать, что могут противопоставить эти иргамовские призраки каленому авидронскому мечу, — заносчиво отвечал Тафилус, поигрывая, словно легким прутиком, тяжелым «огненным драконом».
Стон повторился — уже громче, отчетливей. Друзья двинулись на звук, держась как можно ближе друг к другу, и вскоре очутились в большом помещении с куполообразным потолком. Небольшой жертвенник, статуя Девы, другие предметы убранства говорили о том, что это храмовое место, служащее для отправления религиозных обрядов хозяином и его домочадцами.
Внезапный порыв ветра задул факел. Воины очутились в кромешной тьме, если не считать слабых лучиков Хомеи, проникавших через небольшой световой колодец.
— Сдается мне, он здесь, — сказал ДозирЭ сдавленным голосом.
— Кто? — громко переспросил Тафилус.
— Призрак. Вчера точно так подул ветер, а потом появился он.
— Нет причин тревожиться, — успокоил друзей Идал. — Это всего лишь сквозняк. Давайте разожжем факел и исследуем это помещение, которое кажется мне весьма подозрительным…
Но не успел Идал закончить мысль, как где-то рядом послышался шорох и короткий свист. Авидроны схватились за оружие. Высокая тень скользнула по стене, пропала, возникла в другом конце помещения.
Друзья встали спиной к спине и выставили мечи, обеспечив круговую оборону. В это мгновение, верно, даже Тафилус затрепетал. Тем временем в пяти шагах от авидронских цинитов показался высокий черный силуэт. Он не приближался, а лишь покачивался в воздухе, издавая странные пугающие звуки. Несомненно, то был злой дух, может быть, даже гаронн.
Призрак некоторое время стоял неподвижно, и авидроны, когда их глаза привыкли к темноте, различили существо высокого роста в черном. Меж тем «нечто» тронулось с места и, не приближаясь к воинам, начало покачиваться в воздухе.
— Кто ты и что тебе надо? — испуганно, но грозно спросил Идал.
Существо лишь зашипело в ответ.
— Да что с ним говорить! — осмелел наконец Тафилус и вдруг бросился в атаку, размахивая своим грозным оружием.
— Остановись, Тафилус! — запоздало вскричал Идал.
Но было поздно. Девросколянин уже вступил в жестокую схватку с призраком. Его меч с шумом рассекал воздух, а сам он воинственно кричал, точно так, как кричат авидронские монолитаи за мгновение до столкновения с врагом. Друзья видели только развевающийся плащ «бессмертного» и трепещущие тени на стене. Вскоре, однако, что-то тяжелое рухнуло на пол, и всё стихло.
— Эй, Тафилус! — испуганно позвал ДозирЭ.
Ответа не было.
— Надо зажечь факел, — решил Идал.
Воины долго возились с огнивом, и вот наконец пространство озарил спасительный свет. Друзья увидели на полу тело своего друга с залитым кровью лицом. Больше здесь никого не было. Призрак бесследно исчез, так же необъяснимо, как и появился.
— Тафилуса победил злой дух. Можно себе представить, какой силой он обладает, если легко расправился с лучшим воином партикулы «Неуязвимые», — с ужасом произнес ДозирЭ.
Друзья склонились над телом товарища. Их отчаянию не было предела. Однако вскоре Идал радостно вскрикнул: на лице поверженного друга он не обнаружил ничего, кроме нескольких глубоких и кровоточащих, но неопасных царапин. Тафилус открыл глаза.
— Где я? — спросил он удивленно.
— О, счастье! Преклоняюсь перед тобой, Божественный, — вскричал ДозирЭ.
Воины помогли Тафилусу подняться. Идал смазал раны товарища грономфской грязью, и кровотечение прекратилось. Девросколянин был смущен и что-то бормотал себе под нос.
— Зачем ты нарушил строй и бросился в атаку? — недовольно спрашивал Идал.
— Я лишь хотел проверить, можно ли убить этого призрака авидронским «огненным драконом».
— Ну и как, проверил?
— Сражаясь, я почти ничего не видел, но однажды почувствовал, что попал в цель…
— Ты попал в цель, но никого не убил. А значит, злого духа, с которым мы столкнулись, невозможно уничтожить при помощи меча, — рассудил Идал.
— Наверно, это так, — с грустью согласился Тафилус.
Друзья, поддерживая под руки еще не совсем пришедшего в себя воина, поспешили покинуть молитвенные покои. Они вернулись в отряд и, сохранив происшествие в тайне, тихонько заняли свои циновки. В ту ночь ДозирЭ снились иргамовские призраки, преследующие его, и он в крайнем смятении духа просыпался несколько раз, с ужасом прислушиваясь к странным ночным звукам.
Через несколько дней в поместье снаряжали обоз для отправки в лагерь Эгасса: грузили зерно, онис, ткани, кожи, медовые орехи, амфоры с пальмовым маслом — все, что было обнаружено в его вместительных хранилищах. Повозок не хватило, и съестные припасы и вино, найденные в доме, пришлось навьючить на крепких низкорослых лошадей, которых здесь разводили в великом множестве и использовали как тягловую силу. Но и при этом удалось погрузить не все. Когда обоз двинулся в путь, сопровождаемый блеющими стадами и длинными колоннами рабов, раздались крики авидронских цинитов. Многие не сразу поняли, что случилось. А произошло удивительное событие: в одном из многочисленных подвалов дома, за кожаными сосудами с нектаром случайно обнаружили золотую статую огромных размеров. Статуя была аккуратно обернута кожами, дабы избежать самого незначительного повреждения, и присыпана землей.
Привели старика иргама и показали ему находку. Полуслепой винодел в страхе рухнул на колени и принялся неистово молиться. Старика долго допрашивали, но он отказывался говорить, и только когда несчастного пригрозили убить, он поведал, что золотое изваяние — не что иное, как статуя Слепой Девы из Масилумуса — величайшей богини всех народов, главной святыни иргамов.
— Мы все умрем, — сотрясаясь от ужаса, сказал старик. — Эту статую охраняет неуязвимое семипалое чудовище-призрак. Оно имеет один глаз, при помощи которого Слепая Дева способна видеть всё вокруг, и семипалые лапы с длинными железными когтями…
Некоторое время спустя в уединенном месте ДозирЭ и Идал разглядывали раны Тафилуса. Грономфы пересчитали царапины, пересекающие длинными полосами лицо и голову могучего девросколянина.
— Семь, — задумчиво подытожил Идал.
— О Гномы! — воскликнул ДозирЭ в смятении.
Айм, возглавляющий авидронский отряд, выставил возле статуи стражу и приказал изготовить особую повозку, чтобы можно было перевезти Слепую Деву в лагерь. Пригнали мужчин из ближайших селений, но они, несмотря на многочисленные угрозы, отказались работать. Циниты принялись мастерить повозку своими руками, однако дело продвигалось медленно.
К ночи ДозирЭ, Тафилуса и Идала направили сторожить Слепую Деву. Друзья облачились в тяжелые доспехи, словно перед сражением, и вооружились таким количеством копий, дротиков, мечей и кинжалов, будто готовились к смертельному бою. Воины авидронского отряда только весело посмеивались над суеверными товарищами, столь серьезно воспринявшими слова старика иргама. Однако они не отвечали на безобидные шутки, были настроены весьма решительно и подготовились к предстоящему наряду с самой похвальной тщательностью.
Спустившись в подвал, где находилась священная статуя, авидроны разожгли два десятка факелов, ярко осветив сводчатый потолок и заплесневелые стены, выложенные из крупного камня.
— В этой Деве золота не меньше пяти фуриш, — наметанным взглядом оценил изваяние Идал. — А это не менее двадцати пяти тысяч берктолей. За такую находку весь отряд будет удостоен щедрых наград, — и сын богатого эжина посмотрел на ДозирЭ.
Но грономф на этот раз вовсе не помышлял об очередном наградном платке, а лишь отвечал укоризненно:
— Не о наградах следует нам сейчас думать, а о собственном спасении…
Всю ночь друзья не сомкнули глаз, пугаясь каждого шороха, каждого звука, но ничего не произошло.
На следующий день Идал, загадочно улыбаясь, пригласил ДозирЭ и Тафилуса следовать за ним. Друзья нашли место, где их никто не мог видеть и слышать.
— У меня есть кое-какие соображения касательно чудовищ, охраняющих Деву, — сообщил Идал.
ДозирЭ и Тафилус переглянулись.
— Стоит ли продолжать поиски и подвергать себя смертельной опасности? — возразил ДозирЭ. — Ведь Тафилус едва не погиб. Завтра золотую статую погрузят на повозку и отправят в лагерь Алеклии. Вместе с богиней дом раз и навсегда покинут и призраки.
Идал согласно закивал головой.
— Если это так, — сказал он, — в этом случае больше ничто не будет угрожать нам и нашему отряду. Но боюсь, избавиться от опасности не очень-то просто.
Товарищи Идала изумились его словам.
— Ты, верно, знаешь то, что нам еще неизвестно? — спросил ДозирЭ.
— Возможно. Послушайте меня, доблестные циниты Инфекта.
Еще мой отец говорил: верь, сын мой, только глазам своим, ибо истина лишь в том, что ты видишь. Я не любил своего отца так, как должно его любить согласно заветам великих предков, хотя и почитал не меньше братьев. Нравоучения родителя были всегда мне тягостны. Однако, пройдя многие испытания, я стал понимать, насколько справедливы и точны те наставления, которыми он потчевал меня вопреки моим желаниям.
Итак, рэмы, если верить словам моего отца, известного грономфского эжина и торговца, которого еще никому не довелось обмануть, правда может заключаться только в том, что ты видишь своими глазами, а не в том, что тебе рассказывают другие, и даже не в том, что ты сам предполагаешь, исходя из своих представлений об этом мире. Полагаясь на это рассуждение и вспоминая то, что я видел своими глазами в ту ночь, когда Тафилус решил познакомить иргамовского призрака с авидронским мечом, я пришел к выводу, что чудовище, которое держит всех нас в страхе, ростом не больше человечьего, двигается не быстрее человека и обладает силой, судя по ранам девросколянина, не большей, чем человек. Вспомнил я и слова Тафилуса, в которых он утверждал, что единожды попал в цель. И тогда я отыскал то помещение, где мы столкнулись с призраком, и исследовал там каждую пядь. Когда, убедившись в тщетности своих поисков, я собрался уйти ни с чем, то внезапно обнаружил на полу пятна засохшей крови. Но это была не кровь нашего мужественного товарища, а следы ранения еще одного человека, или, если хотите, существа. И следы эти вели в самую темную часть помещения, где я уперся в стену, но тут обнаружил небольшую нишу и в ней потайной выход. Двинувшись дальше по кровавому следу, я прошел не менее трехсот шагов и оказался в одной из зал, недалеко от того места, где расположился наш отряд. Там следы терялись.
— Что же получается? — воскликнул ДозирЭ. — Если злой дух, гаронн с которым сражался Тафилус, получил ранение и истекал кровью, значит, он уязвим и, несомненно, состоит из плоти и крови.
— Точно так, — подтвердил с улыбкой Идал.
— В этом случае, — вступил в разговор девросколянин, схватившись за рукоять меча, — этому призраку придется встретиться со мной снова. И, клянусь Божественным, на этот раз он не отделается только ранением…
Ночью того же дня, когда солнце опустилось, три товарища притаились в той зале, о которой говорил Идал. Они не жгли факелов и не разговаривали друг с другом, а только молча ждали, почти не дыша, стараясь не бряцать оружием. Послышался неясный звук. Внезапно одна из стен помещения отошла с шумом в сторону, и в образовавшемся проходе показался уже знакомый авидронам призрак. Он вышел на середину залы и остановился. Немного постояв, вдруг издал глухой и протяжный стон, от которого у воинов побежали мурашки по телу. Еще долго по лабиринтам галерей гуляло звучное эхо. Призрак прислушался, остался, видимо, доволен произведенным эффектом и опять начал стенать. Эхо вновь долго разгуливало по хмурым сводчатым помещениям дома.
— Вперед, авидроны! — вдруг вскричал Идал.
Все трое выскочили из укрытия и бросились к призраку. Существо метнулось в сторону, но остановилось, заметив, что окружено со всех сторон. Тафилус первый подскочил к нему и замахнулся тяжелым мечом.
— Пощады! — вдруг человеческим голосом взмолилось существо.
Тафилус оторопел и замер с занесенным мечом в руке.
Через несколько мгновений уже пылали факелы. Перед авидронами стоял на коленях обычный человек, скинувший со своей головы черную накидку из легкой полупрозрачной ткани. Это был мужчина пятидесяти лет, абсолютно лысый, но с аккуратной иргамовской бородкой. На одной его руке и запястье крепилось жуткое оружие-наруч: железная звериная семипалая лапа.
— Кто ты такой? — грозно спросил ДозирЭ, размахивая перед носом пленника клинком боевого кинжала.
— Я хозяин этого дома и этого поместья. Меня зовут Бермуд. Мои предки были авидронами, и я никогда не желал зла воинам Инфекта.
— Зачем же тебе понадобилось, Бермуд, выдавать себя за гаронна?
— О славные воины! Простите меня, если сможете. Не желая принести вам зла или какого-нибудь ущерба, я хотел только, чтобы ваш отряд покинул этот дом. Когда армия Хавруша отступала, в моем доме спрятали великую статую Слепой Девы из Масилумуса. Воины Тхарихиба наказали мне ценой собственной жизни защищать эту святыню.
Авидроны удовлетворились ответом и повели Бермуда к начальнику отряда. Айм выслушал историю о том, как хозяин поместья выдавал себя за чудовище, охраняющее Деву, искусно пользуясь многочисленными потайными ходами, и как мужественные авидронские циниты решили сразиться с семипалым призраком и в конце концов одержали победу. Бермуд поведал о том, что в большей степени считает себя авидроном, чем иргамом, и поэтому весьма рад узнать о победе авидронской армии в недавнем сражении. Только глубокая вера и преданность Слепой Деве заставила несчастного прибегнуть к маскараду и уловкам.
Авидронский начальник поверил Бермуду и сохранил ему жизнь. Мало того, продемонстрировавший верность новой власти хозяин поместья вскоре был назначен его распорядителем и с усердием приступил к своим обязанностям. Целыми днями он трудился во благо авидронской армии, а по вечерам неистово молился.
ДозирЭ, Идал, а в особенности Тафилус, еще сохранивший на лице следы железных когтей, поначалу косились на недавнего злого духа, но добродушие и открытость Бермуда смягчили и их.
— Эй, великий воин, не страшащийся злых иргамовских духов, — обращался Бермуд к Тафилусу с заискивающей улыбкой, — прими от меня сосуд этого славного нектара, который, подобно живой воде, ускорит излечение твоих ран.
Тафилус нехотя с надменным видом принимал этот дар. На следующий день, разглядывая свое лицо, он увидел: царапины действительно уменьшались, становясь едва заметными.
Однажды ДозирЭ наблюдал со стороны, как Бермуд выпускает на волю почтовых голубей. В конце концов он спросил:
— Эй, приятель, зачем ты это делаешь? Разве это не собственность авидронской армии?
Бермуд смутился, но тут же в свойственной себе общительной манере дружелюбно объяснил, что сегодня некий старинный иргамовский праздник, и, хотя веселье естественно неуместно, всё же он хотел бы соблюсти хотя бы этот простой сельский обычай: отпущенные на волю почтовые голуби символизируют будущий достаток и всякий приплод. ДозирЭ понимающе кивнул и пошел своей дорогой.
Вскоре, при помощи сложных приспособлений, авидроны вытащили иргамовскую богиню наружу и попытались погрузить в специально изготовленную повозку. Но как только веревки были ослаблены и статуя всем своим весом надавила на дно, всё развалилось и главная святыня иргамов оказалась на земле, в дорожной пыли. Бермуд и другие иргамы упали навзничь и забормотали молитвы, обливаясь горькими слезами. Изваяние вернули в подвал.
На следующий день послышался боевой сигнал, сообщающий о внезапном нападении противника. Авидроны закрыли ворота и бросились к бойницам. Их удивлению не было предела: дом окружил значительный отряд иргамов — не меньше партикулы пеших и конных воинов. Бермуд помогал авидронам защищаться, поднося колчаны со стрелами и подавая метателям дротики.
— Послушай, Бермуд, — обратился к нему айм, возглавляющий авидронский гарнизон. — Я думаю, нам не выдержать осады. Нет ли в доме подземного хода, при помощи которого можно выбраться отсюда?
— Мне очень жаль, мудрый воин, но потайного хода здесь нет, — отвечал Бермуд. — Однако, если тебе будет угодно, я предложу план, при помощи которого мужественным авидронам удастся спастись.
— Что за план? Говори же!
— Спрячьтесь в потайной темнице, в той самой, в которой прятался я. Это помещение невозможно обнаружить. Там есть вино и припасы, которых хватит на несколько дней. Поверьте, мне удастся обмануть иргамов и отвести от вас опасность. К тому же долго они здесь не пробудут. Ведь кругом авидронские лагеря. Надеюсь, что я смогу послать в один из них верного человека с сообщением о случившемся.
— Что ж, веди нас туда. Только смотри, если предашь!..
И айм приказал дать сигнал к отступлению.
Вскоре авидроны оказались в просторной зале без окон и дверей. Бермуд приложил по-авидронски пальцы ко лбу, и потайная дверь перед ним закрылась, обратившись сплошной стеной.
ДозирЭ огляделся вокруг. После жаркого сражения его товарищей осталось не более тридцати человек. Многие из тех, что здесь укрылись, были ранены и истекали кровью.
— Воины, мы в безопасности, — сказал начальник отряда. — Не позже чем завтра прибудет подкрепление, и мы выйдем отсюда.
— Я бы не стал настолько доверять этому Бермуду, — сказал Тафилус.
— Почему? — удивился айм. — Он же выходец из Авидронии?
— Потому что он поклоняется Слепой Деве, а не Божественному.
После этих слов наступило тягостное молчание.
Прошло некоторое время, проведенное монолитаями в полной тишине. Как авидроны ни прислушивались, они не могли понять, что происходит снаружи: стены потайной темницы не пропускали звуков.
Вдруг заскрипели невидимые механизмы, и стена разверзлась, открывая потайной проход. Циниты схватились за оружие, но на пороге увидели нескольких авидронских воинов. Один из них, стоящий впереди десятник, был молод, высок и необычайно крепок. Он улыбался, открыто и добродушно.
— Выходите, монолитаи, вы в безопасности. Иргамы бежали, едва завидев наше приближение, — сказал он.
Авидроны облегченно вздохнули. «Неуязвимые», помогая раненым, двинулись к проходу.
— Стойте! — шепнул ДозирЭ своим друзьям — Идалу и Тафилусу.
— В чем дело?
— Разве вы не видите, рэмы, что на этом десятнике боевые одеяния монолитая «Неуязвимые»? — спросил грономф.
— Ну так что же? — удивился Идал.
— Но разве в партикуле Эгасса есть хотя бы один воин, тем более десятник, столь же могучего телосложения, как и Тафилус? Я не встречал этого воина в нашем лагере ни разу!
— Но, ДозирЭ, мы не были в расположении партикулы много дней! С тех пор могло многое измениться…
Воину не удалось договорить. Раздались хлесткие щелчки самострелов, и несколько авидронских цинитов, вскинув руки, рухнули на пол.
— Измена! Это иргамы! — закричал начальник авидронского гарнизона, но воин, явившийся сюда как спаситель, ловким движением меча снес ему голову.
Удар был столь искусен и, несомненно, столь силен, что голова некоторое время еще держалась на шее, и, лишь когда обезглавленное тело рухнуло вниз, она откатилась в сторону. Недавние затворники на мгновение оторопели, увидев такое изощренное предательство и такую страшную смерть.
— Ты был прав, ДозирЭ, — прошипел Тафилус, медленно извлекая своего «огненного дракона». — Что ж, нам остается только умереть в жаркой схватке! И, видит Божественный, я сделаю это с превеликим удовольствием!
Тем временем показались иргамы, которые до поры таились рядом. Внезапно появившись, они смогли убить и ранить многих, не успевших оказать сопротивление. «Смерть авидронам!» — кричали они, и эти слова были понятны и тем, кто не знал иргамовского языка. Оставшиеся авидроны бросились в бой, несмотря на то, что враги многократно превосходили их количеством.
ДозирЭ, Тафилус и Идал плечом к плечу двинулись на иргамов. Друзья сначала держались друг друга, соблюдая плотно сомкнутую шеренгу, но Тафилус — громадный воин в полном вооружении «бессмертного», вращал оружием столь яростно, что ДозирЭ и Идал предпочли посторониться, дабы не быть изувеченными своим же товарищем.
— Сдавайтесь, иначе вы умрете! — громко увещевал всех высокий иргам, исполнявший поначалу роль спасителя авидронов. — Я дарую жизнь тем, кто сложит оружие.
Но остававшиеся в живых циниты даже не обратили внимания на его призывы. Они предпочли защищаться, бились стойко и умирали, только получив взамен несколько иргамовских жизней.
ДозирЭ сражался в свойственной ему манере — непредсказуемо, изворотливо, убил не меньше пяти иргамов, сам не получив и царапины. Идал, как всегда, действовал безупречно. Несколько иргамов изрядно пострадали, обманутые простотой его движений. Тафилус наносил противникам страшные удары, оставляя после себя разбитые доспехи и ужасные раны. Вскоре он настолько продвинулся вперед, разметав десяток врагов, что оказался лицом к лицу с высоким иргамом, облаченным в авидронские доспехи. Воины были одинакового роста и схожего телосложения. Глядя друг другу в глаза, они подняли и скрестили свои грозные мечи в крепком ударе. Посыпались искры. Еще удар. Клинок воина Тхарихиба сорвался с руки и отлетел в сторону.
Обескураженный Дэвастас (а это был он) подался назад. Впервые он столкнулся с противником, не уступавшим ему в умении и силе. Несколько воинов бросились на выручку военачальнику, через мгновение они пали, истекая кровью, но этого времени оказалось достаточно для того, чтобы Дэвастас отступил вглубь, за спины своих цинитов. Он подал команду прекратить схватку, и его воины покинули место сражения. Когда авидроны придвинулись друг к другу и огляделись, в них уже целились десятка два луков, самострелов и ручных камнеметов.
— Славные авидроны! — обратился к кучке оставшихся в живых «неуязвимых» предводитель иргамов. — Достаточно героизма. Вы показали себя самыми смелыми бойцами Инфекта, достойными всяческих похвал и высоких наград. Теперь же сдавайтесь, ибо сопротивление бессмысленно. Посмотрите на эти мощные луки и на эти взведенные самострелы. С такого расстояния ваши доспехи окажутся бесполезными, и стрелы пронзят ваши тела насквозь. Вы умрете мгновенно, стоит лишь подать сигнал этим опытным стрелкам. Опустите же мечи и отдайтесь на волю победителя. Я сохраню вам жизнь, ибо редко брал в плен столь доблестных цинитов.
Авидроны огляделись: их оставалось не более десятка. На залитом кровью полу лежали их убитые товарищи вперемежку со стонущими иргамами.
— Пожалуй, нам не остается другого выхода, как умереть, — сказал Идал.
— Смерть во имя Авидронии! — вскричал Тафилус и двинулся вперед. За ним последовали остальные, сомкнув ряды.
— По ногам, — коротко приказал Дэвастас.
Через мгновение монолитаи рухнули на пол. В щиколотку ДозирЭ впилась стрела самострела, из ног Тафилуса торчало не меньше десятка стрел с черным оперением.
— Сеть. Взять живыми! — был отдан новый приказ…
Ближе к ночи пленных, в одних набедренниках, раненых, избитых, приволокли в одну из зал, где трапезничали победители. Стражники бросили авидронов на пыльные плиты пола и нацелили на них короткие иргамовские копья с длинными и острыми наконечниками.
— Смотрите, это Бермуд! — воскликнул один из пленников.
Он был прав. За столом, полным дымящихся блюд и наполненных кубков, восседал хозяин поместья Бермуд. Он был весел, что-то громко рассказывал, показывая пальцем то на ДозирЭ, то на Тафилуса. Рядом с ним восседал молодой иргам — начальник отряда. Его красивые светлые кудри ниспадали на могучие плечи.
Бермуд вышел из-за стола и, пошатываясь, подошел к коленопреклоненным пленникам. В одной руке он держал огромную кость с остатками мяса, в другой — серебряный кубок.
— Эгоу, жалкие доверчивые людишки. Я знал, что миг возмездия когда-нибудь наступит. Вы разорили мое поместье, угнали моих рабов, надругались над нашими святынями. И после всего этого вы доверились мне, словно неразумные юнцы. Ха-ха! А эта история с почтовыми голубями! (Бермуд от души рассмеялся.) Именно эти пташки, мой храбрый друг ДозирЭ, и принесли вам погибель. Что ж, как говорит этот храбрый военачальник по имени Дэвастас: вы достойны самой ужасной смерти…
Внезапно один из авидронов вскочил на ноги и бросился на иргама. В его руках был метательный нож, который, видимо, до сих пор ему удавалось скрывать от глаз охранников. Но цинит не успел ничего сделать — сразу несколько копий проткнули его тело. Авидрон упал наземь и мгновенно испустил дух.
— Так будет с каждым, да услышит меня Слепая Дева, — поднялся со своего места Дэвастас. — Вы все умрете, но не так легко, а в страшных муках!
Иргам подошел к авидронам совсем близко. ДозирЭ поднял голову и из любопытства заглянул в его лицо. Это был красивый мужественный человек с жестким беспощадным и немного насмешливым взглядом.
— А для вас, рэмы, — обратился Дэвастас к ДозирЭ, Тафилусу и Идалу, — я приготовил смерть особого рода. Вам понравится…
На следующее утро, с первыми лучами солнца, иргамы покинули поместье Бермуда. В центре колонны, в окружении сотни тяжеловооруженных всадников, они увезли золотую Деву, повозка для которой была изготовлена за одну ночь. Хвост колонны замыкали пленные авидроны, привязанные к седлам. Исколотые копьями, они истекали кровью и, хромая, едва поспевали за лошадьми.
Глава 17. Дыхание смерти
Семь дней иргамовский отряд путал следы, пробираясь сквозь непролазные чащи. Сотня землекопов попеременно трудилась день и ночь, расчищая путь огромной повозке с золотой статуей. Однажды, переправляясь через полноводный ручей, иргамы были атакованы легковооруженными авидронскими всадниками, но, самоотверженно отбиваясь, заставили воинов Инфекта отступить. В другой раз на грунтовой дороге отряд Дэвастаса столкнулся с пешим авангардом партикулы противника. Но сражения не последовало — после непродолжительной перестрелки из луков авидроны повернули назад, решив уклониться от столкновения с многочисленной и прекрасно вооруженной колонной. Таким образом, девятерых измученных пленников, в недавнем прошлом гордых цинитов прославленной партикулы «Неуязвимые», доставили в крупный иргамовский город, провели с позором по его старинным узким улочкам, полным рассвирепевшего люда, и бросили в темницу.
В глухом сумеречном подземелье с низким потолком, заплесневелыми стенами и земляным полом содержалось человек шестьдесят. Все они были иргамами: умирающие старики в сгнивших обмотках, бедняки с лицами, изъеденными песчанкой, рабы со следами жестоких побоев на теле. Многих трепала лихорадка. Особняком держались женщины, которым время от времени приходилось отбиваться от посягательств со стороны шумной компании отъявленных злодеев.
Когда пленницы кричали слишком громко или какой-нибудь страдалец, избиваемый товарищами по заключению, молил о помощи, к решетке подходил заспанный стражник с факелом в руке и, вглядываясь в глубины подземелья, равнодушно бросал: «Эй, там! Тише вы. В яму захотели?» Голоса тут же смолкали — в яму никто не хотел, но еще долго продолжалась молчаливая ожесточенная возня.
Авидроны расположились в самом темном и смрадном углу, ибо другого места не было. После тяжелого перехода, многочисленных издевательств, после всего того позора, который им довелось испытать, сил у них не осталось. К тому же монолитаи серьезно пострадали от града камней, которыми закидала их уличная толпа у городских ворот. Больше всего досталось Тафилусу — обезумевшие горожане считали своим долгом швырнуть камень именно в этого мускулистого великана с тяжелым презрительным взглядом. Голова девросколянина была разбита в нескольких местах, лицо залито кровью, раны и синяки покрывали всё его огромное тело. Воины, как могли, перевязали Тафилуса, использовав для этого остатки одежды.
Обитатели подземелья встретили инородцев настороженно. Когда же стражник сообщил, что это пленные воины Инфекта, неугомонная компания воров и убийц избрала авидронов предметом своих грязных шуток и глумливых оскорблений.
— Эй, Халора, — обращался толстяк в рваной парраде к иргаму с отрезанными ушами, возлежавшему с важным видом сразу на двух циновках, в то время как у большинства заключенных их вовсе не было. — Что делают коротковолосые в этих загаженных иргамовских подземельях? Может быть, город уже захвачен иноверцами?
— Нет, Вонючка, город им захватить пока не удалось. Но вот темницы теперь в их полном распоряжении, — отвечал Халора, в очередной раз бросая на земляной пол горсть цветных стекляшек. — Два красных и синий. Крысоед, ты опять проиграл… Сдается мне, что скоро здесь станет совсем нечем дышать, уж слишком несет падалью от этих грономфских шакалов.
— Ничего, Халора, потерпим. Зато когда станет совсем тесно, глядишь, нас и выпустят, чтобы освободить побольше места для этих гнусных земляных червяков.
Иргамовские слова были слишком схожи с авидронскими, чтобы монолитаи не понимали, о чем идет речь. Сжимая кулаки, они стоически выдерживали все насмешки и оскорбления, опасаясь лишь реакции вспыльчивого Тафилуса. К счастью, девросколянин не слышал этих гнусных разговоров, ибо большую часть времени был в беспамятстве и сильнейшей лихорадке.
Впрочем, Тафилус вскоре пришел в себя. Его организм, необычайно здоровый и сильный, справился с болезнью. Раны на голове затянулись, порезы на теле зажили. Однажды, во время раздачи еды, Халора, заискивавший перед стражниками, вызвался им помочь. Когда дошла очередь до авидронов, он плеснул на дно деревянной плошки немного дурно пахнущей похлебки, сплюнул туда и с улыбкой протянул Тафилусу. «Прими, храбрый завоеватель, щедрый дар от благодарного народа Иргамы!» — велеречиво сказал он и церемонно поклонился. Дружки Халоры, стоявшие за его спиной, весело загоготали, обнажив беззубые рты. Рассмеялись и стражники.
Девросколянин поднялся на ноги, коснувшись макушкой потолка. «Не делай этого, Тафилус!» — вскричал ДозирЭ, но было поздно. Халора получил тяжелый удар в грудь, отлетел шагов на пять, повалив своих товарищей, и замер.
Крысоед склонился над телом возлюбленного и вдруг завопил, воздев руки: «О Слепая Дева! Он мертв!» Халора и правда был мертв. Удар девросколянина пришелся в самое сердце.
Тафилуса бросили в яму, и авидроны не видели друга семь дней. Зато Крысоед, Вонючка и другие преступники более не смели насмехаться над воинами Инфекта. Мало того, они собрали все циновки, которые нашлись в темнице, и пожаловали их инородцам. По требованию ДозирЭ, они оставили в покое женщин, и в дальнейшем вели себя тихо. В довершение всего, хитроумный Идал многократно обыграл в стекляшки не только игроков из числа преступников, но и нескольких азартных стражников, и теперь авидроны получали похлебки и воды столько, сколько им было надобно.
Вскоре, однако, авидронов перевели в новое помещение, еще более темное и смрадное, где других узников не содержали. Эта темница находилась значительно глубже под землей, была узка, а низкий потолок не позволял вытянуться в полный рост. Стены покрывал влажный вязкий налет, в углах копошились жирные флегматичные крысы. Ко всему прочему, шею и руки авидронов замкнули в тяжелые деревянные колодки, которые отпирали лишь для того, чтобы пленники могли проглотить болтушку и отправить естественные надобности.
Через несколько дней двух воинов вытолкали вон из темницы, и больше они не возвращались. Оставшиеся так и не узнали, что их товарищей отправили в Масилумус и по прибытии немедленно казнили на Могильной площади под ликующий рев толпы. Еще один авидрон был замучен ежедневными пытками и умер на глазах товарищей. Других пленников почему-то не трогали, и они жестоко мучились от того, что не могут ни повлиять на судьбу друзей, ни разделить с ними горькую чашу страданий. Позорному оскорбительному бессилию большинство предпочли бы смерть.
ДозирЭ вновь исхудал, оброс и до крови натер колодкой шею. К своему удивлению, он не испытывал голода. Суровые невзгоды последних дней, а в особенности ожидание скорой гибели притупили его чувства. Казалось, физические страдания отступили. Нахлынули теплые воспоминания прошлого. Он вдруг явственно ощутил пыльно-цветочный вкус воздуха на грономфской улице. А потом неожиданно к горлу подкатил страх перед предстоящими унижениями, болью, возможной слабостью духа. Смертью. О Божественный, ты помог мне один раз — помоги и в другой!
Время шло, но ничего не происходило, будто про пленников забыли, пока в тюремном подвале не появился сановный иргам в тонких шелковых одеждах и бархатной остроконечной шапочке. К тяжелому духу заточения примешался приторный аромат благовоний. За ним следовала свита в розовых длиннополых плавах и несколько телохранителей-копьеносцев.
С авидронов сняли колодки и пинками заставили подняться. Посетитель бегло осмотрел узников, брезгливо ощупав холеными пальцами их грязные тела, покрытые свежими шрамами и ссадинами, и нашел состояние мужчин вполне сносным.
— Хорошо. Очень хорошо, — сказал он по-авидронски. — Длительное заточение навредило вам значительно меньше, чем на это рассчитывали ваши мучители. Что ж, меня зовут Мемрик, и я распорядитель Ристалищ нашего старинного города.
ДозирЭ поднял голову и насторожился. Идал и три других пленника остались безучастными к словам посетителя. Тафилус же сгорал от ненависти. Из-за высоты потолка он вынужден был стоять склонившись, и это унизительное положение бесило его.
— Ну-ну, я прекрасно вас понимаю. Война, несчастье близких, гибель товарищей, позор плена… Нам всем эти чувства знакомы. Но что поделать? Так распорядились боги…
— Чего ты хочешь, Мемрик? — раздраженно перебил Идал.
— Да, вы правы. Воины Инфекта, тем более монолитаи, вряд ли нуждаются в успокоительных речах. К делу, или, если хотите, к бою! Скажу сразу: при любых обстоятельствах вас ожидает звездная дорога. Но я предлагаю не оскорбительную для цинита смерть от пыток или на костре, а славную гибель во время схватки, с мечом в руке. Ристалища, капроносы, подвиг сражения, восхищенный народ… Разве не мечтал мальчишкой каждый из нас стать цинитом арены? Разве не поклонялись мы бесстрашию легендарных капроносов? Разве не считали мы их храбрейшими мужчинами Шераса? И если они гибли, разве не ставили им интолы памятники и не произносили в их честь речи тхелосы? И разве не оплакивали их прах самые красивые женщины континента? Ристалище — средоточие величия цивилизации, всего накопленного опыта. Маленькое поле сражения, где происходит самое великое действо эпохи!
Нет, мои доблестные воины, — продолжал Мемрик, незаметно для себя примешивая в речь берктольские и иргамовские слова, однако понятные для этих слушателей. — Нет гибели великолепнее, чем гибель мужественного капроноса. Под благодарное стенание толпы. На глазах у восхищенных дев, преисполненных страстью. Разве бывает смерть прекраснее?
— Ты предлагаешь нам сразиться с капроносами? — недоуменно спросил Идал.
— Да, друзья мои. Военачальник, пленивший вас, готов совершить сделку, хотя просит так много золота, что я сомневаюсь, ибо уверен, что останусь в убытке… Поэтому я предоставляю вам выбор.
— Выбор?
— Да. Или прямо сейчас пойти со мной, или остаться здесь навсегда и, возможно, никогда более не увидеть солнца. За вами решение, авидроны.
Авидроны обменялись короткими фразами. ДозирЭ и Тафилус горячо приветствовали участие в боях, а остальные «неуязвимые» сомневались. Наконец вперед выступил ДозирЭ.
— У нас есть условие, — неожиданно заявил он.
— Условие? В вашем положении? — усмехнулся распорядитель.
— За нами остается выбор оружия!
Мемрик почесал бороду:
— Это вопреки правилам. Впрочем, зрелище обещает быть увлекательным…
Он повернулся к порученцу и, с сожалением отвязав от пояса несколько увесистых кошелей, сказал:
— Вот этот кошель передай начальнику сторожевой аймы. А этот, — он вручил ему значительно более весомый мешочек, — вместе с моими нижайшими уверениями в почтении, отвези в военный лагерь военачальнику Дэвастасу.
Дворец Мемрика располагался на холме, возвышаясь над серыми безликими кварталами. К зданию примыкали разные постройки, в одной из которых, обнесенной толстым забором и охраняемой копьеносцами, поселили шестерых авидронов, выделив для их обслуживания десяток рабов. В распоряжение воинов предоставили покои для отдыха, дворик для атлетических разминок и всегда нагретые купальни. Из окон можно было рассмотреть местное Ристалище, которое, в сравнении с грономфскими аренами, показалось им совсем крошечным и уродливым.
Сначала пленников отмыли, истратив немалое количество «сахарного камня», потом их посетил лекарь, который осмотрел раны и повреждения и прибег к целой череде целительных снадобий — трав, порошков и мазей. После этого воинам остригли бороды и подрезали волосы, а в довершение всего изголодавшихся мужчин накормили хлебом, мясом и напоили неразбавленным вином.
Ночью молодая невольница с горячим телом, пахнущим травами, покрывала страстными поцелуями лицо и грудь ДозирЭ, но он, сраженный столь резкими переменами и внезапно нахлынувшей усталостью, нечаянно заснул, так и не ответив на ее жаркие ласки.
На шестой день «неуязвимых» посетил Мемрик. Авидронов выстроили во дворике и вложили им в руки тяжелые деревянные мечи и круглые кожаные щиты.
— Теперь вы принадлежите мне. Как видите, я сделал для вас значительно больше, чем вы могли ожидать в своем положении. Ответьте же добром на добро. Не разочаруйте меня.
Мемрик заглянул в лица своих новоявленных рабов-капроносов, но встретил только хмурые колючие взгляды, полные не благодарности, а плохо скрываемой ненависти. Впрочем, он ничего другого и не ожидал.
Появились рабы в набедренных повязках, вооруженные тем же оружием, что и воины Инфекта. Мемрик указал на ДозирЭ и подал знак первым двум невольникам.
— Покажи, авидрон, на что ты способен.
Рабы тут же налетели с разных сторон на молодого грономфа, низко пригибаясь к земле и угрожая вытянутыми перед собой деревянными мечами. В их движениях чувствовался навык, однако ДозирЭ сразу понял, что нападавшие не воины и не капроносы. Он вяло отбил несколько выпадов и рубящих ударов — где мечом, где щитом. От попытки чрезмерного сближения он легко уходил.
— Дерись! — злобно прошипел один из рабов, наиболее энергичный в атаках.
ДозирЭ бросил вопросительный взгляд на Идала. Тот едва заметно кивнул: уничтожь их.
Грономф остановился, словно раздумывая, и неожиданно обрушил на одного из рабов несколько сильных прямых ударов. Соперник был ошарашен, потерял уверенность, опустил щит и не смог удержать в нужном положении меч. Следующие два удара ДозирЭ нанес плашмя по телу противника, тот взвыл, упал и скорчился на земле.
С тыла подоспела запоздалая подмога. ДозирЭ с легкостью отвел колющий удар и ответил коварным тычком под подбородок. Раб упал на колени, выронил оружие и схватился руками за горло, испуганно вытаращив глаза.
— Очень славно, очень! — осклабился Мемрик. — Пожалуй, мы не будем продолжать. Не то вы перекалечите всю мою прислугу.
После блестящей победы ДозирЭ в жизни пленников кое-что изменилось: им стали подавать вдвое больше вина и еды, однако и копьеносцев, охранявших пристройку, порядком прибавилось.
Слухи о том, что в ближайших боях будут участвовать пленные авидроны, распространились по городу со скоростью полета почтового голубя. Мемрик лично позаботился об этом, разослав своих людей на все площади и рынки города. Размахивая руками и вращая глазами, тайные агенты предприимчивого распорядителя рассказывали доверчивым толпам о том, что эти авидроны служили в самом свирепом авидронском отряде и жестоко расправились с немалым количеством иргамов, о том, что они каннибалы, чему есть много свидетелей, и что в них вселились гаронны, а поэтому их невозможно убить. И еще о том, что они самым грязным образом надругались над золотой статуей Слепой Девы.
В назначенный день ранним утром весь город собрался поглазеть на невиданных злодеев. Горожане с удивлением обнаружили, что цена за вход удвоилась, и стали было возмущаться. Однако пока некоторые препирались, самые хитрые незаметно заплатили назначенную сумму и заняли лучшие места. Заметив это, и остальные бросились ко входу. И не один не повернул домой. Создалась страшная давка, в которой многие пострадали.
Мемрик уже сидел в своей ложе и довольно потирал руки. Только что ему сообщили, что сегодня небывалые сборы. Вскоре появился военачальник Дэвастас — этот напыщенный, вероятно, очень жестокий молодой военачальник, одного только присутствия которого было достаточно, чтобы постоянно чувствовать на себе прямую угрозу. Недавно его произвели в либерии, и в городе он держался надменно, властно, привлекая к себе много внимания и требуя от городской знати множества безвоздмезных услуг, словно все вокруг были ему обязаны. Впрочем, это никого не удивляло. Так и должен был себя вести влиятельный начальник крупного отборного отряда, столичный фаворит, полномочия которого подкрепляли тяжеловесные свитки в резном жезле, подтвержденные личными печатями интола Тхарихиба и Верховного военачальника Хавруша. Только по отношению к распорядителю боев местного Ристалища Дэвастас вел себя с едва уловимой благосклонностью. Мемрик уже успел оказать ему немалое количество услуг, в том числе весьма сомнительного и даже преступного характера, и теперь искренне рассчитывал на встречную помощь в осуществлении нескольких своих тайных далеко идущих замыслов. И в этой сложной игре сделка с пленными авидронами являлось сущим пустяком, сопутствующей безделицей.
— Не забудь, что обещал, — напомнил Дэвастас Мемрику, усаживаясь на роскошном сиденье, специально для него приготовленном. — Они должны умереть.
— Я помню, мой повелитель. Дай только срок. Люди заплатили за представление особую цену, и теперь потребуется пролить немало крови, чтобы оправдать их затраты. Если не показать черни настоящего зрелища, достаточно продолжительного, с интригующим началом и трагическим концом, — закипят такие страсти, которых город еще не видывал.
— В полной ли мере ты управляешь этим представлением, чтобы предвидеть его финал? — спросил военачальник.
— Несомненно. Ты сам в этом убедишься.
И Мемрик изложил вельможному гостю свой план. Дэвастас, насколько можно было понять, остался доволен. Он принял у молодой рабыни чашу с охлажденным нектаром и приготовился смотреть.
Тем временем на арене появились колесницы. Лучники в повозках на ходу пускали стрелы в деревянного идола, установленного по центру и символизирующего главного врага иргамов — Авидронию. Лошади, понукаемые возничими, двигались всё быстрее, но стрелки из любого положения неизменно попадали точно в цель.
Наконец колесницы остановились. Лучники подняли луки вверх, отвечая на крики восхищения. Не одна стрела не пропала даром.
Мемрик покосился на Дэвастаса — доволен ли?
— На поле сражения колесницы ничего не стоят, — пожал плечами военачальник, заметив взгляд распорядителя.
Но вот заиграли горны, возвещая о начале основной части представления. Потом раздались звуки авидронских лючин. Ристалище угрожающе загудело. Появилась тяжелая повозка, которую тянули четырнадцать мускулистых быков. На повозку была водружена большая клетка, в которой стояли вооруженные люди.
Вскоре повозка остановилась. Служители открыли клетку, и из нее вышли и спустились на землю шесть воинов в авидронских доспехах. Глухие шлемы скрывали их лица. Вооружены они были копьями, мечами, боевыми кинжалами, высокими щитами и даже нагузами.
Трибуны охватило негодование, даже бешенство. В воинов стали бросать все, что попадалось под руку. Капроносы вынуждены были прикрыться щитами.
— Эй, кто хочет сразиться с кровожадными авидронскими чудовищами? — прокричал громогласец.
Трибуны взревели. Из желающих можно было бы составить небольшое войско. Служители отобрали всего шесть человек, наиболее крепких и опытных, отказав убогим и слишком юным. Иргамы облачились в доспехи по собственному выбору и взяли то оружие, которым решили сражаться. Вскоре вновь загудели иргамовские горны, и добровольцы двинулись на авидронов.
Сошлись шесть пар. Зрители притихли, многие встали, чтобы лучше рассмотреть происходящее. Но то, что случилось затем, повергло всех в оцепенение. Непродолжительное время соперники примеривались друг к другу. Когда же начался бой, иргамы разом рухнули на землю, словно подрубленные деревья. Будто они и вовсе не были вооружены.
Тревожный гул заполнил пространство Ристалища. Служители унесли убитых и раненых. Авидроны сгрудились в центре арены и о чем-то неслышно переговаривались.
Лицо Дэвастаса окаменело, и Мемрик понял, что военачальник недоволен. Он и сам не ожидал столь быстрой развязки. Что ж, всё еще поправимо… Распорядитель подал громогласцу незаметный знак. Тот кивнул головой и огласил имена шести опытных капроносов из числа рабов, которые теперь сразятся с авидронами. Многие из этих имен публика хорошо знала. Под рев воспрянувшей толпы бойцы уже выбегали на арену. Они были высоки, мускулисты и достойно вооружены.
Авидроны двинулись им навстречу. Тафилус сменил меч на нагузу и направился к самому грозному на вид капроносу. Тот был в бронзовом наголовье, увенчанном статуэткой крылатой девы, и держал в каждой руке по кривому яриадскому мечу. Девросколянин махнул пару раз своим грозным орудием, но капронос ловко уклонился от смертельных ударов и неожиданно атаковал. Тафилус с трудом отбился и отогнал нападавшего могучими взмахами нагузы.
Тем временем один из «неуязвимых» был ранен, и иргамовский капронос успел добить его под восторженный крик трибун. Теперь он присоединился к товарищу, который сражался с Идалом и едва успевал увертываться от молниеносных выпадов его короткого копья. Авидрону пришлось нелегко. Он занял оборонительную позицию, стараясь при помощи копья не подпускать капроносов слишком близко.
ДозирЭ, разгоряченный схваткой, яростно охаживал своего противника сильными рубящими ударами. Вскоре он заставил капроноса опуститься на одно колено и раскрошил щит, которым тот прикрылся. Наконец раб пропустил удар по шлему. Несчастный распластался на земле. ДозирЭ положил меч, извлек кинжал с прямым трехгранным клинком и глубоко вогнал его сквозь доспехи в грудь раненого. Тот вздрогнул и испустил дух.
Грономф оставил кинжал в груди убитого, поднял меч и огляделся. Заметив, что Идала атакуют сразу двое капроносов, он бросился ему на помощь. ДозирЭ отвлек внимание на себя. Этим воспользовался Идал и одним из выпадов достиг цели. Затем друзья атаковали оставшегося в живых капроноса и забили его частыми ударами. Такая мясорубка вызвала на трибунах вопли негодования. Раб, обливаясь кровью, скончался.
К тому времени Тафилус уже расправился со своим соперником. Покрытое шипами ядро его нагузы попало противнику в лицо, и голова разлетелась на части, словно перезревший плод. Покончили со своими противниками и остальные авидроны. Теперь они стояли, забрызганные кровью, и тяжело дышали.
Мемрик не мог припомнить, когда в последний раз он преподносил публике столь увлекательное зрелище. Сегодня ему было чем гордиться: живописные сцены кровавых убийств вызвали в нем вспышку профессиональной гордости. Однако его важный гость нахмурился и помрачнел. Он повернулся к Мемрику и произнес с угрозой:
— Что происходит?
— Не беспокойся, наихрабрейший. Всё идет, как задумано. Сейчас ты в этом убедишься, — успокоил его распорядитель.
— Смотри ж! — прошипел военачальник.
Мемрик кивнул. После всего увиденного горожане забудут о расходах, и Ристалище станет их любимым развлечением. Теперь же с авидронами пора было кончать. И распорядитель отдал приказ порученцу. Они обменялись только им двоим понятными фразами. «Пятерых, один на один?» — спросил помощник. «Нет. Пожалуй, всех — восьмерых», — отвечал распорядитель боев.
В помещении, которое примыкало к проходу на арену, давно уже дожидались своего времени наемные капроносы из Штрихсванд: восемь мордатых детин с широкими нечесаными бородами и медвежьими лапищами. Они казались настоящими чудовищами. Сиденья под ними трещали, а одним глотком они выпивали полкувшина нектара. Штрихсвандцы прославились у себя на родине, побив немало капроносов. Слышали о них и в центральной части материка. Расправившись со многими в Панайросах, Дорме, Бидунии и Иргаме, они заработали немало денег и теперь надеялись пробраться в Авидронию, где за участие в боях платили больше всего. Победа над какими-то пленными не вызывала у них и тени сомнения. В ожидании боя они, выложив перед собой по горсти мелких монет, играли в стекляшки.
Служитель пригласил на выход всех восьмерых. Штрихсвандцы с сожалением оставили игру, однако договорились закончить ее после боя. Они помогли друг другу затянуть ремни доспехов и надели шлемы.
ДозирЭ искренне полагал, что сегодня ему придется умереть, и был к этому готов, но собирался драться до последнего, отстаивая честь воина Инфекта. Казалось, сейчас он действует от имени самого Божественного, и поэтому молодой человек был преисполнен чувством великой ответственности.
А еще грономф вспомнил свои юношеские мечты. О жестоких поединках на арене Ристалища, о победах, о славе величайшего капроноса. Вспомнил свой первый бой, в котором едва не погиб. «Мемрик был прав, — подумал ДозирЭ. — Нет смерти прекраснее, чем в бою!»
Трибуны безумствовали — ревели, стонали, выли.
— Теперь вы убедились, горожане, какая опасность нависла над нашим городом и надо всей Иргамой? — вопрошал громогласец. — Что ж, спасение наше в молитвах и жертвоприношениях. Молитесь, горожане, и да услышит вас Слепая Дева…
— Смерть авидронам! — выкрикнули отдельные голоса.
— Смерть авидронам! — призыв покатился по трибунам, то затухая, то вспыхивая с новой силой. Ристалище вздрогнуло от людской ярости, и оглушенные ею авидроны ощутили эту ярость почти физически.
Наконец на арену вышли штрихсвандцы. Вели себя они так, будто вышли не на манеж Ристалища, а явились гнать оленя на устроенной для развлечения охоте. Авидроны с удивлением заметили, что соперники превосходят их числом. Поэтому по команде ДозирЭ они образовали плотный внешний круг и прикрылись щитами.
Штрихсвандцы окружили авидронов и остановились, разглядывая доспехи и вооружение противника.
— Негоже так трусить авидронским цинитам, — сказал со смехом капронос с бычьими рогами на шлеме.
— Зато вы, чужеземцы, настолько храбры, что ввосьмером атакуете пятерых, — отвечал ДозирЭ.
Штрихсвандцы насупились, но рогатый, не обращая внимания на обидную реплику, сообщил следующее:
— Мы как раз направлялись в Грономфу, чтобы выступить в Ристалище. Поэтому встреча с вами весьма кстати. Я давно хотел доказать своим соратникам, что авидроны — такие же беззащитные заячьи тушки, предназначенные для разделки и последующего поедания, как и другие люди.
— Твоя самонадеянность, воин, подобна россказням уличного гадальщика, — отвечал ДозирЭ. — Ты не ведаешь, что в Грономфе таких, как вы, — тучи. Вас запускают толпами в паузах между схватками настоящих капроносов и каждый день на доверху груженных повозках свозят на могильни и сжигают, даже не сохраняя праха…
— О чем они разговаривают? — обеспокоенно спросил Дэвастас. — Почему не сражаются? Мемрик, прикажи, чтобы они немедленно начинали!
Распорядитель и сам удивлялся. Он кивнул головой, но его вмешательства не потребовалось. Бородачи из Штрихсванд вдруг атаковали противников одновременно со всех сторон.
Один из авидронов в первые мгновения боя был ранен, и Дэвастас язвительно хмыкнул. Однако Мемрик, наблюдая за боем, впервые забеспокоился. И было от чего. Авидроны сражались плотным строем, близко к себе капроносов не подпускали, а раненого товарища укрыли внутри круга. Сражались они так хорошо и дружно, что исход схватки был совсем не ясен.
Вскоре пали два штрихсвандца и один авидрон. Мемрик со страхом взглянул на военачальника, который положил руку на рукоять кинжала, и распорядитель начал волноваться уже за собственную жизнь. «О Дева! Когда всё так хорошо, неужели ты позволишь, чтобы в мою судьбу вмешалась случайность? Ведь этот безумный головорез сейчас просто возьмет, да и перережет мне горло!» И Мемрик вспомнил те страшные слухи, которые ходили о Дэвастасе по городу.
Теперь авидронов оставалось трое против четырех капроносов. Штрихсвандцы заметно устали и уже более заботились о защите, нежели о нападении. Вскоре авидрон с нагузой изуродовал своим страшным орудием очередного капроноса, и тот, рухнув на спину, поднял вокруг себя облако пыли. Через несколько мгновений пленные воины окончательно переломили ход сражения. Они убили сразу двоих и погнались за последним штрихсвандцем, тем, который носил на шлеме бычьи рога. Видя, что ему не удастся убежать, он отбросил меч и упал на колени.
— Пощады! — закричал он.
— Смерть рогатому! — неожиданно закричали на трибунах.
— Пощади, авидрон! — штрихсвандец, задыхаясь, обратился к подбежавшему ДозирЭ. — Ведь не будешь же ты убивать безоружного?
— Убей его, убей!! — требовала беснующаяся публика.
Подоспели забрызганные кровью Идал и Тафилус. Они остановились в стороне и молча смотрели, что будет делать их товарищ.
— Прости меня, воин, — неожиданно сказал ДозирЭ, — мои слова были ошибкой. Ты и твои друзья — настоящие капроносы. Поверь, вы могли бы сражаться на лучших грономфских аренах. Я горжусь тем, что дрался с вами и одержал победу!
Штрихсвандец удивленно посмотрел на авидрона. Он не верил своим ушам.
— Иди же. Я не буду тебя убивать.
Капронос тяжело поднялся с колен и поплелся к выходу.
Ристалище завороженно молчало.
Глава 18. Ристалища
Город Тедоус был древнейшим иргамовским поселением. Тхелосы уверяли, что именно с него началась история Иргамы. Началась в то время, когда вождь большого племени иргамитов Тедоус, почитаемый потомками как полубог, обнес свою деревню высокой крепостной стеной. Впоследствии он объединил под своим началом все племена, схожие по внешности и языку. Однако в сто третьем году после основания Берктоля, по истечении тысяч лет своего существования Тедоус стратегически мало что значил, а население его составляло всего девяносто пять тысяч. Поэтому немудрено, что иной иргам и вовсе не догадывался о его существовании.
Даже ожесточенная война не изменила размеренного уклада городской жизни. Армии проходили вперед и назад, обирая прилегающие поместья, однако жизнь обычных иргамов текла по-прежнему. Но только до той поры, пока известные события на местном Ристалище не потрясли умы горожан. Город встряхнулся от многовековой спячки и загудел. Слухи докатились сначала до соседних территорий, а потом до самого Масилумуса. По дороге они обрастали невероятными кровавыми подробностями, да такими, что, когда о происшедшем узнал Тхарихиб, он с перепугу побежал к Хаврушу, который в этот момент как раз находился в столице. Хавруш справедливо рассудил, что в сложившихся обстоятельствах просто казнить пленников нельзя. Их следует убить в честном поединке, тем самым развенчав миф об их невероятных способностях и непобедимости. Для этого в Тедоус были посланы лучшие свободные капроносы Масилумуса, которым в случае успеха обещали немалые награды. А Хавруш отправил тайком своему либерию Дэвастасу, располагающемуся лагерем недалеко от места событий, голубиное послание, в котором приказывал лично за всем проследить и, при неблагоприятном исходе, авидронов умертвить.
В преддверии предстоящих боев в Тедоус стали стекаться любопытные из ближайших окрестностей и даже из соседних городов. Узкие кривые улочки заполнили лошади, повозки и носилки. Богатые торговцы, вожди племен и их соратники, инородцы, селяне, всевозможные странники прибывали и прибывали, чтобы воочию увидеть авидронских воинов. В город стекались заезжие танцовщицы, кулачные бойцы, фокусники, остряки, гадальщики, продавцы тайн и чудо-целители. А уж от бродяг, попрошаек и воров просто не было прохода.
Судьба распорядителя Ристалища Мемрика была более чем туманна. Сама его жизнь, по его собственному мнению, висела на волоске. Ведь именно он купил в обход существующих порядков этих авидронских пленников и выставил их на бои. Ведь именно его рабами значились они во всех свитках законников…
Рушились планы, надежды. Его дворец уже окружили плотным кольцом всадники Дэвастаса, пока ничего не предпринимая.
Но Мемрик не был бы Мемриком, если бы в самый трудный момент своей жизни не думал о тех преимуществах, которые могла дать эта, казалось бы, безнадежная ситуация. Еще бы, его имя было у всех на устах, о нем узнали в Масилумусе. К нему едут самые дорогие капроносы Иргамы, в городе появились именитые путешественники, торговцы, военные. Все кратемарьи, большинство из которых, кстати, ему же и принадлежало, переполнены до отказа. Цены на основные городские продукты уже поднялись в полтора раза, и он, в ожидании дальнейшего роста цен, попридержал поставки из своего богатейшего поместья, значительно усугубляя ситуацию.
Так что, поразмыслив, Мемрик решил не отчаиваться, послал Дэвастасу в подарок роскошные драгоценности и окончательно успокоился.
После завершения поединков воинов Инфекта препроводили в то же жилище, откуда утром они отправлялись на верную смерть. Слуги удивленно хлопали глазами: они никак не ожидали увидеть авидронских пленников вновь. Поскольку купальни не были нагреты, бассейны не наполнены, а кушанья не приготовлены, авидроны, едва напившись остатками скисшего нектара, так и отошли ко сну, грязные и голодные.
Весь следующий день пленники провели, запертые на все замки и охраняемые, словно копи Радея. Их никто не посещал, с ними никто не заговаривал, и авидронам только и оставалось, что гадать о своей дальнейшей судьбе да горевать о погибших товарищах. А еще страдать от мелких ран, ушибов и разных повреждений, полученных в последних схватках.
Только на третий день к затворникам пожаловал сам Мемрик. Он воровато оглядывался и говорил вполголоса. Он поведал о своих неприятностях, о понесенных убытках, о том, что предстоят новые бои, но теперь уже с лучшими капроносами Масилумуса.
— Вы, авидроны, — самые мужественные воины, которых мне довелось встречать. Ваши героические дела заслуживают преклонения. Если у Авидронии все циниты такие же сильные и ловкие, Тхарихибу следует немедленно сложить оружие и просить у Алеклии пощады. Но лучше бы вы погибли, ибо видится мне, что ваши подвиги будут иметь самые ужасные последствия.
— Что такое? — удивился Идал. — Ты возжелал, чтобы мы дрались, и ты получил, что хотел.
— Я хотел, чтобы вы погибли. Но вы обманули меня и выжили. К тому же вы уничтожили самых дорогих рабов-воинов, которых я имел. Теперь из-за вас у меня могут быть огромные неприятности… Лучше бы вы погибли! Поверьте мне, авидроны. Хоть вы мне и враги. Ваша отвага достойна почестей, а вы — освобождения. И будь моя воля, я бы вас отпустил. Но не в моих силах что-либо изменить. Вы должны драться опять. Скорее всего, вас убьют. А жаль! Единственное, что я могу сделать, это скрасить ваши последние дни великолепным вином, изобильной едой и женскою лаской.
Распорядитель грустно улыбнулся и, подобрав полы плаща, двинулся наружу. У дверей он замялся, обернулся к пленникам и тихо сказал:
— Если же каким-то невероятным образом вам все-таки удастся выжить, опасайтесь Дэвастаса.
Он вышел вон.
Пятнадцать дней авидроны провели в ожидании следующих боев. Охрану снаружи усилили, но внутри дома воины делали что хотели. К тому же Мемрик сдержал обещание: они могли не отказывать себе в еде, вине и плотских усладах. Только один раз покой пленников был нарушен. Под охраной целого отряда стражников-меченосцев их посетили городские тхелосы. Они заявили, что отвечают перед наместником за летопись города и потребовали от бойцов откровенного разговора. Достав онисовые свитки и лущевые стержни, летописцы долго мучили авидронов вопросами. Едва ли добившись того, чего ждали, пораженные невежеством Тафилуса, оскорбленные издевательскими ответами ДозирЭ и заведенные в тупик хитроумными каверзами Идала, они, вспылив, удалились, извергая проклятья.
Накануне нового представления в город прибыл в окружении внушительной свиты Твеордан — один из лучших иргамовских полководцев. Появившись на следующий день на церемониальном балконе Ристалища в своих потускневших доспехах и поношенном плаще, военачальник сразу же, самим своим присутствием, показал всем истинную цену пестрой блестящей толпы именитых гостей, собравшихся поглазеть на кровавую рубку. Многие из тех, кто участвовал в походах под началом Твеордана, знали его как человека хоть и весьма жестокого, но мужественного, честного, справедливого, одержавшего немало побед. Так, после поражения иргамов под Кадишем только отряды Твеордана сохранили при отступлении боевые порядки и не понесли значительных потерь. Поэтому публика бурно приветствовала полководца.
Пока горожане рукоплескали великому воину, напрочь забыв о тех, кого до этого боготворили и от кого всецело зависели, к Мемрику подошли служители и сообщили, что Ристалище уже переполнено и всё равно не может вместить всех желающих. Для распорядителя боев не было ничего слаще этих слов. Тем паче что сегодня места шли по тройной цене, но в отличие от прошлого раза никто не роптал. Мемрик распорядился впустить всех, потеснив пришедших ранее.
Пока публика рассаживалась, на арене шел театрализованный бой, в котором отважный отряд иргамовских воинов наголову разбил трусливых авидронских цинитов. Потом устроители провели конные состязания, в которых лучшим оказался один из сыновей городского наместника.
На этом предварительная часть закончилась. После небольшой паузы на арену вышла многочисленная процессия. Сначала показались музыканты с авидронскими лючинами и флейтами в руках. Потом появились танцовщицы, мелодины, акробаты и жонглеры. За ними плотным строем двигались тяжеловооруженные циниты, ведя под бдительным присмотром трех воинов, закованных в цепи. Движение замыкали собачеи, едва удерживая на привязи бешеных, истошно заливающихся злобным лаем и рвущихся в стороны боевых собак.
Процессия остановилась. Неожиданно пленники подняли руки и разорвали цепи, словно тонкие веревки. Все остальные участники шествия в показном страхе разбежались. Тут в трех воинах признали авидронских пленников, и трибуны утонули в грохоте криков. Но на этот раз какие-то новые оттенки вмешались в общую интонацию негодования. В настроении публики произошли едва различимые перемены. Казалось, в толпе уже нет единодушия, ненависть начинает уступать место какому-то робкому приветственному восторгу и этот восторг заметно приглушает общий яростный клеймящий порыв.
Это насторожило Дэвастаса:
— Еще немного, и нашим пленникам станут поклоняться.
Военачальник рассчитывал, что будет приглашен на церемониальный балкон в свиту Твеордана, но был обойден и теперь, обиженный, восседал, как и в первый раз, в ложе распорядителя боев.
— Что же поделаешь? Народ любит героев, — отвечал Мемрик, трясясь от страха.
— Ошибаешься. Народ любит не героев, а тех, кто сильнее. Потому что только силы и боится. Страх — вот оружие для завоевания народной любви…
ДозирЭ сорвал с себя остатки цепей, предварительно подпиленных служителями в нескольких местах, и огляделся вокруг. Ристалище было так забито людьми, что, куда ни глянь, он видел одни перекошенные криком лица. Люди плотно сидели, впритирку стояли, висли друг на друге. Ругались, толкались, дрались. Давились неимоверно. Только в богатых ложах, защищенных от солнца навесами, царило спокойствие. В одной из них грономф заметил Мемрика и рядом с ним — Дэвастаса, который пленил авидронов в поместье Бермуда. В другой ложе — главной — ДозирЭ увидел Твеордана, окруженного слугами и порученцами, и сразу по осанке, по тому, как он держался, понял, что это крупный военачальник. Молодой человек повернулся к нему и приветственно поднес руку ко лбу. Полководец удивился, но легким кивком головы ответил на приветствие воина.
В этом поединке авидронам предстояло сразиться с тремя свободными капроносами из Масилумуса. Громогласец оповестил об этом публику:
— …Был день, когда боги разгневались на наш древний город. Три никому не известных авидронских пленника нарушили покой мирных горожан. В короткой и яростной схватке они жестоко расправились с добровольцами, одержали блистательную победу над бойцами-рабами, а затем разрушили миф о непобедимости капроносов из Штрихсванд. И воздели тогда руки к небу жители Тедоуса, и спросили тхелосов нашего города: кто эти пришлые воины, потешающиеся над смертью? Посланцы добра или чудовища-гаронны? И тогда тхелосы выяснили, что, по крайней мере, один из пленных авидронов является потомком иргамов. Тот, который больше всех потряс нас своею силою и мужеством. Тот, который убивает одним ударом кулака. Тот, в руках которого нагуза — словно разящая молния, и который напоминает своим ростом и своею статью нашего прародителя, основателя этого города, непобедимого Тедоуса. Родом он из Де-Вросколя, который когда-то был частью Иргамы. И даже имя его звучит по-иргамовски. Его зовут Тафилус!
Народ ахнул. Кто-то крикнул: «Слава Тафилусу!» Изумленные ДозирЭ и Идал обратили свои вопрошающие взоры на товарища. Девросколянин и сам был удивлен. Он пожал плечами и пробормотал: «Гнусные лжецы! Я готов себя убить, если это так».
Пока трибуны возбужденно переговаривались, громогласец представил капроносов из Масилумуса, и они выехали на арену в позолоченной колеснице.
Как ни странно, горожане безо всякого энтузиазма встретили масилумусских знаменитостей, ибо, как и многие другие жители удаленных городов, всегда ревностно соперничали со столицей, стараясь ей ни в чем не уступать. А уж как страдали, если их достоинство принижалось! В какой-то мере, как ни странно и фантастично это звучит, авидроны уже воспринимались как свои капроносы, местные, а крутосбитые бойцы, сходящие с золоченой повозки — как чужие, столичные.
И начался бой сразу между тремя парами. Народ стоя наблюдал за сражением, боясь пропустить даже какой-нибудь пустяк. Неутомимому ДозирЭ пришлось пятиться под страшным натиском своего соперника. Грономф потерял щит, повредил плечо, был ранен в бедро, несколько раз падал, чудом избегая гибели. И все-таки он победил, уложив наконец капроноса на землю и приставив к его горлу меч. Одновременно с ним прикончил своего противника Тафилус. Вместе они помогли Идалу, который был заметно слабее иргама и защищался из последних сил.
После боя авидронам дали небольшую передышку, чтобы перевязать раны и сменить поврежденные доспехи и оружие. На этом настоял Твеордан, заметив, что пленники истекают кровью, а устроители собираются без промедления продолжать представление.
Когда ДозирЭ, Тафилус и Идал возвратились на арену, трибуны встретили воинов уже добродушным гулом. Никто не заметил, что авидроны передвигаются как-то неуверенно.
В ложе распорядителя Ристалища Дэвастас потребовал нектара и баранины. Это говорило о весьма благоприятном расположении духа военачальника. Мемрик знал, что, как и было приказано Дэвастасом, авидронов схватили в том месте, которое было скрыто от глаз зрителей, и заставили испить по кувшину неразбавленного вина.
Получив то, что просил, Дэвастас расправился с едой в мгновение ока. Распорядитель боев всё это время был рядом и привычно удерживал на лице унизительную благоговейную улыбку.
На этот раз против пленных авидронов вывели сразу шестерых воинов, вооруженных самым разнообразным оружием. У одного был легкий многозубец, другой размахивал пилообразным морским мечом, третий приготовил к бою бирулайский топор на длинном топорище, четвертый — боевой веер… Эти капроносы получили выучку в храме Бесконечной дороги — лучших иргамовских ходессах боевого искусства. Все они были без шлемов, с остриженными головами, окрашенными в синий цвет. На макушках торчали, словно султаны, туго заплетенные и перетянутые красными лентами косички. На лицах красовались боевые знаки.
Капроносы двигались на согнутых ногах, осторожно ступая, будто подбирались к медвежьей пещере.
ДозирЭ часто видел в Грономфе во время сражений капроносов учеников из храма Бесконечной дороги. Это были сильные и ловкие мужчины, которые обычно побеждали. Но их вызывающий вид и редкое, а иногда экзотическое оружие служили больше зрелищу, чем схватке. Поэтому при встрече с по-настоящему опасными соперниками эти воины всё же надевали шлемы и толстые нагрудники, а в руки брали обыкновенные копья и мечи. Сегодня масилумусские бойцы предпочли сражению театр, а значит, оценивали авидронов весьма низко и не ожидали достойного сопротивления. Скорее всего, они собирались преподать неотесанным цинитам урок боевого искусства, а заодно устроить для горожан увлекательное представление и добиться таким путем всеобщего признания.
Все это ДозирЭ понимал, несмотря на головокружение и путаницу в мыслях, а поэтому успел подсказать друзьям, что нужно делать. Следуя его указаниям, Тафилус и Идал, пошатываясь, ринулись на врага, стараясь не отдаляться друг от друга, и перехватили инициативу. Девросколянин, действуя со свойственной ему медлительностью, не смог достать нагузой юрких противников. Но перемещения Идала оказались настолько неожиданными, что один из иргамовских бойцов не углядел и получил копьем в бок. Вскрикнув, он упал, потом зажал рану рукой и пополз прочь.
ДозирЭ напал сразу на троих. Капроносы ускользнули от меча, с шумом рассекающего воздух, и, сохраняя почтительную дистанцию, окружили грономфа. После долгого и изматывающего маневра первым предпринял атаку владелец боевого веера. Он действовал молниеносно и непредсказуемо. ДозирЭ не успел среагировать на одно из его движений, и коварные ножи чиркнули по нагрудным пластинам доспехов, оставив глубокие царапины. Подоспел и второй капронос. Авидрон едва увернулся от бирулайского топора, мелькнувшего перед самыми его глазами.
Случись это раньше, и трибуны только разочарованно ахнули бы. Но что-то неуловимо изменилось. Зрители постепенно приняли сторону авидронских пленников и уже открыто поддерживали их и подбадривали криками. Дэвастас удивленно оглядывался.
— Как может народ радоваться за тех, кто разрушает его города, угоняет скот, вытаптывает посевы? Ведь завтра они придут сюда, и этот город обагрится пожарищами, а жителей обратят в рабство! — вопрошал в гневе военачальник. — Нелепый народ!
Мемрик только кивал головой.
Между тем ДозирЭ был совершенно измотан, к тому же сильно опьянел. Перед глазами стоял туман, ноги не слушались — многие его движения выглядели несуразными. Приближалась развязка — и не в его пользу. Удары сыпались со всех сторон — спереди, сбоку, сзади. Всё чаще и чаще. Только широкий щит и толстые железные пластины доспехов пока спасали его от смертельных ранений. Капронос с веером несколько раз едва не перерезал воину горло, а вскоре удар многозубца в спину достиг цели, и молодой человек почувствовал сначала острую боль, а потом — струящуюся между лопатками кровь.
Два горожанина средних лет занимали хоть и стоячие, но весьма удобные для наблюдения места у парапета перед самой ареной. Подпираемые толпой, они вцепились в перила и не собирались сдавать позиции, стоически отбиваясь от якобы нечаянных посягательств. Мужчины были крепкими, с обветренными лицами, обстоятельные суждения выдавали в них знатоков боя. Скорее всего, поглазеть на схватку пришли бывшие воины Тхарихиба.
— Назрисус, переломи хребет этому вонючему псу, который отдавил мне все ноги, — обратился один из них к товарищу.
Назрисус двинул локтем, и кто-то завыл от боли. Давление сзади чуть ослабло.
— Послушай, Сейран. Сдается мне, что капроносы с веером и многозубцем не так опасны, как хотят казаться. К тому же их удары хоть и достигают цели, но не всегда могут пробить тяжелые доспехи авидрона.
— Ты прав. Полагаю, этому мужественному воину следует опасаться прежде всего удара топора. А значит, именно этого капроноса следует убить первым. Расправиться с остальными не составит труда.
— Правильно, — кивнул головой Назрисус.
Третий соперник ДозирЭ, который весьма искусно владел боевым топором, всё время наступал, и авидрон вынужден был пятиться, потому что не мог ничего противопоставить страшным ударам. А достать соперника грономф и не пытался — слишком длинным оказалось топорище. Каждое мгновение ДозирЭ рисковал получить топором по шлему. Одного такого удара было бы достаточно, чтобы лишиться головы.
Разозлившись окончательно, ДозирЭ решил, как и предполагали двое горожан, убить владельца бирулайского топора. Он сосредоточил внимание на движениях противника и понял, что капронос не ожидает ответных действий, поскольку видит перед собой усталого отступающего воина, неспособного атаковать. Авидрон собрался с силами, изловчился и вдруг подловил капроноса на полувзмахе и сокрушительным ударом снес иргаму голову. Синяя голова с косичкой покатилась по земле. Обезглавленное туловище на некоторое время застыло с занесенным топором в руке и через мгновение рухнуло на землю.
Публика вскочила. Оглушительный рев трибун ударил в уши. Воин с боевым веером и капронос с многозубцем оторопели. Они опустили оружие и, как завороженные, смотрели на тело своего товарища…
В ложе Мемрика повисло тягостное молчание. Наконец Дэвастас, стряхнув с себя оцепенение, спросил у распорядителя:
— У тебя кто-нибудь еще остался?
— Капроносов больше нет, — уныло отвечал он. — По крайней мере, тех, кто согласился бы сражаться с авидронами. Остались только боевые собаки.
— Выпускай их, как только в этом появится надобность.
— Слушаюсь.
Мемрик поманил пальцем помощника и коротко приказал:
— Приготовьте боевых собак…
Убив капроноса с топором, ДозирЭ почувствовал новый прилив сил. Он отбросил щит, поскольку не видел в нем надобности, и вынул кинжал. Теперь он сражался двумя клинками и почти сразу же отомстил коварному веероносцу, а еще через мгновение жестоко расправился с владельцем многозубца. К тому времени Идал поразил копьем в грудь своего соперника, который так ничего и не смог ему противопоставить, и отправился на помощь Тафилусу, чей весьма ловкий соперник вскоре был окружен сразу тремя противниками и, продержавшись на удивление долго, погиб под градом ударов.
В этой тяжелой схватке, пожалуй самой тяжелой за всё время, ДозирЭ одержал победу над четырьмя воинами, а Идал — над двумя. Только Тафилус не убил ни одного и был этим обстоятельством сильно расстроен.
— Слава доблестным воинам! — раздался истошный крик. Это, набрав полные легкие, кричал Назрисус. Его поддержал Сейран. Вскоре всё Ристалище скандировало вразнобой: «Слава, слава, слава!»
ДозирЭ оглянулся. Кругом кипела восторгом опьяненная многотысячная толпа. Вот он, тот миг, к которому всю свою короткую жизнь стремятся капроносы. Миг, ради которого отдано все. О Божественный, благодарю тебя за это счастье!
Грономф поднял меч вверх и потряс им, вызвав на трибунах новую бурю ликования. Даже сам Твеордан благосклонно поднялся со своего золоченого сиденья, приветствуя победителей.
— Выпускайте собак! — потребовал Дэвастас.
— Как, без перерыва? — удивился Мемрик.
— Послушай, жалкий уродливый пес! Ты натворил всё это — тебе и исправлять. Или уничтожишь авидронов, или умрешь. Делай то, что я тебе говорю, иначе… — И военачальник обнажил свой кинжал.
— Выводите собачеев! — спешно распорядился Мемрик.
Не успели авидроны насладиться благодарностью публики, как увидели собачеев, с трудом удерживающих на цепях грозных боевых собак. Мохнатые рослые животные были в собачьих шлемах и нательных доспехах, из широких ошейников торчали длинные железные шипы. Буртлегеры — так называлась яриадская порода слабоприручаемых, свирепых и бесстрашных бойцовых собак. Внешне они напоминали животных из партикулы Эгасса, но челюсти буртлегеров были значительно массивнее. Псы, брызгая слюной, бешено рвались с цепей, а завидев авидронов, и вовсе обезумели. Горожане негодующе загудели.
Авидроны встали спиной друг к другу и прикрылись щитами.
— Четыре собачея по пять собак, всего двадцать животных, — подсчитал Идал.
— Говорят, у этих псов мертвая хватка, — сказал ДозирЭ. — Чтобы разжать челюсти такой собаки, ее надо прежде убить.
— В чем же дело? — произнес бесстрашный Тафилус.
Собачеи спустили по одной собаке, и животные огромными прыжками устремились к своим жертвам. Трибуны замерли.
— …Это не бои капроносов — это убийство. Авидронам конец, — в отчаянии констатировал Назрисус.
— Не думаю, — отвечал Сейран, о чем-то размышляя. — Помнишь битву на реке Суяки? Боевые собаки тогда обратили в бегство лучников и сильно напугали лошадей конного отряда, но ничего не смогли сделать против тяжеловооруженных.
— Твои слова, дружище, последняя моя надежда, хоть и весьма слабая…
Буртлегеры между тем подбежали к авидронским воинам и, высоко прыгнув, раскрыли алые пасти со сверкнувшими на солнце бронзовыми наклычниками. Авидроны выставили щиты, и собаки, сильно ударившись, отскочили. Только Идал не выдержал натиска и опрокинулся на спину. Дикая псина впилась в его руку и сжала мощные челюсти, сминая железное оплечье. Но тут же взвизгнула и замерла: это Тафилус перебил животному хребет точным ударом нагузы. Оставшиеся три собаки продолжали атаковать, но вскоре ДозирЭ воткнул меч в живот ближайшей, а Идал, поднявшись на ноги, проткнул копьем другую.
Собачеи спустили еще по одной собаке. У одного из них вырвалась вся свора и бросилась к месту схватки, волоча за собой поводки. Иргам достал рожок и пытался сигналами вернуть собак, но тщетно.
Свора бесновалась вокруг авидронов. Пыль поднялась столбом. Лай и рычание собак, их предсмертные хрипы, железные клыки и шипы ошейников. Голодные жадные псы, не страшась смерти, набрасывались на вооруженных людей. Со стороны уже никто не мог ничего понять. В свалке только мелькали клинки. Кровь, треск разрывающейся одежды и визг раненых животных.
Достаточно быстро всё было кончено. Когда пыль рассеялась, горожане увидели трех пошатывающихся авидронов в обрывках одежды и в крови, а вокруг мертвых изуродованных псов — целую гору.
Собачеи бросились бежать. Назрисус, Сейран да и все другие зрители Ристалища воздели руки к небу и возблагодарили Слепую Деву.
— О гаронны! Неужели никто не способен расправиться с этими погаными воинами авидронского монолита? — вскипел Дэвастас. — Я должен был это предвидеть! Не зря меня так и подмывало сразу выпустить им кишки. Мемрик, посади пленников на лошадей. Я сам буду с ними сражаться.
— Но позволь, они же воины пешего отряда! — изумился распорядитель боев.
— Ну и что?..
Очень скоро на арене появились три всадника в великолепных доспехах и на прекрасных лошадях. Один из них был в открытом шлеме с изящным наносником, бронзовом панцире и в черном плаще. Многие узнали в этом воине Дэвастаса — начальника конного отряда и либерия иргамовской армии. Другие два конника были его ближайшими соратниками, исполнявшими роль его личных телохранителей. Народ нахмурился и замолчал.
Вскоре показалась другая тройка наездников. Несмотря на перемену одежды и вооружения, все поняли, что это авидроны. Двое из них держались в седле умело и одними ногами управлялись с лошадьми, третий — тучный великан, которого звали Тафилус, казался неуклюжим и значительно отставал от своих друзей. Трибуны заволновались, приветственно зашумели.
Два маленьких отряда выстроились друг против друга в разных концах арены. Все воины были в массивных доспехах и держали в руках длинные копья.
— Эй, Дэвастас, что заставило тебе покинуть трибуну и взяться за оружие? — спросил с насмешкой ДозирЭ. — Или у вас кончились капроносы и звери? Почему бы попросту не убить непокорных пленников? Зачем тебе рисковать самому? Поручи это своим головорезам. И кстати, спасибо за славное вино. Это единственное, чего нам так не хватало в жаркой схватке!
Дэвастас насупился и опустил копье. Он отдал негромкий приказ, и иргамы ударили пятками в бока лошадей.
— Вперед! — выкрикнул ДозирЭ. Авидроны в свою очередь тронули лошадей и устремились навстречу противнику.
Воины сближались, изо всех сил разгоняя лошадей дикими криками. Отставал только Тафилус. В отличие от своих товарищей — прекрасных наездников, что явилось для иргамовского военачальника неприятной неожиданностью, он впервые оказался в седле только в лагере Тертапента и теперь напоминал потешного всадника, развлекающего публику перед конными состязаниями: большой, неуклюжий, на норовистой малорослой лошадке, чувствующей неопытного седока и прогибающейся под его непомерной тяжестью. В довершение всего, девросколянин настолько неумело держал копье, что на полном ходу воткнул его наконечником в землю, и оно за мгновение до столкновения разлетелось на куски.
Наконец поединщики сошлись. Раздался треск копий и звук ударов железа об железо. Тафилус, получив крепкий удар в грудь, вылетел из седла, словно метательный снаряд. Идал смог опрокинуть своего противника, оглянулся и поспешил на помощь девросколянину, который распластался на земле, то ли живой, то ли мертвый. ДозирЭ и Дэвастас сломали копья о щиты друг друга и теперь, повернув лошадей, обнажили мечи. Сойдясь, они обменялись сильными ударами сплеча.
— Почему ты служил в пешем монолите, авидрон, если настолько умело сражаешься на коне? — спросил Дэвастас, пытаясь объехать ДозирЭ с неудобной для него стороны.
— Для конного отряда я оказался недостаточно хорош, — насмешливо отвечал грономф, чем только разозлил своего соперника.
«Если этот отважный воин убьет Дэвастаса, я распрощаюсь со всеми своими неприятностями! — подумал Мемрик. — О, прости меня, Дева, за подлые мысли!» — Распорядитель уже давно, как почти все на трибунах, поддерживал авидронов, только старался не показывать вида.
Между тем ДозирЭ, отбив новые атаки иргамовского военачальника, сам перешел в нападение. С каждым новым ударом он чувствовал, как рука Дэвастаса слабеет, и вдохновенно продолжал бить, бить, бить.
Время шло, оба стояли насмерть. Наконец ДозирЭ, оказавшись в подходящей позиции, полоснул мечом по морде коня Дэвастаса. Обезумевшее от боли животное поднялось на дыбы и скинуло седока. Через мгновение иргамовский военачальник лежал на земле, а спешившийся авидрон приставил к его горлу клинок, собираясь пустить сверкающее лезвие в ход.
ДозирЭ чуть помедлил.
«Давай же, давай!» — Мемрик буквально зажал себе рот — настолько сильно его тайное желание рвалось наружу. Он испуганно огляделся: «А не сказал ли я эти слова вслух?»
«Убей!» — казалось, прохрипели трибуны.
Идал спас Тафилуса, прикончив его обидчика, и помог девросколянину подняться на ноги. Оба замерли, наблюдая за ДозирЭ.
Грономф медлил. Он смотрел в глаза своей жертве, но не находил в них страха. Только презрение. А еще лютую ненависть. ДозирЭ занес меч.
— Остановись, авидрон! — раздался громкий и властный голос, перекричавший беснующиеся трибуны.
ДозирЭ изумленно оглянулся. Эти слова прозвучали с церемониального балкона, и произнес их иргамовский полководец — Твеордан.
Публика смолкла.
— Выслушай меня, смелый авидронский воин, — сказал Твеордан в полной тишине. — Человек, которого ты хочешь убить, известный иргамовский военачальник. Если ты даруешь ему жизнь, я обещаю свободу тебе и твоим собратьям. Согласен ли ты?
ДозирЭ, опустив меч, задумался. Наконец он с сожалением посмотрел на лежащего у его ног иргама и ответил:
— Я согласен.
Дэвастас тут же вскочил, разыскал свой меч, валявшийся в пыли, поднял его и сунул в ножны.
— Мы с тобой еще встретимся! — клятвенно пообещал он авидронскому циниту.
— Надеюсь, — отвечал ДозирЭ.
Военачальник повернулся и пошел прочь. ДозирЭ смотрел ему в спину и переживал сложные чувства: он и радовался, и горевал о совершенной ошибке. Всё Ристалище тревожным гулом провожало иргамовского военачальника, испытавшего самый большой позор в своей жизни.
Когда Дэвастас ушел, на арену выбежала целая толпа копьеносцев. Они окружили едва стоявших на ногах воинов и потребовали бросить оружие.
— Никак авидронов хотят обмануть, — сказал Сейран своему соседу Назрисусу.
— Не бывать этому, — сказал Назрисус, вздохнул и закричал, что есть силы: — Свободу!
— Свободу! — взорвались трибуны. — Свободу! Немедленно!
Копьеносцы пугливо оглядывались по сторонам. Уже мелькнули в толпе короткие кинжальные клинки. В иргамовских воинов полетели медовые орехи. Несколько стрел упало у их ног.
На церемониальном балконе вновь поднялся Твеордан. Он что-то крикнул начальнику копьеносцев, и стражи охотно удалились. Полководец поднял руки, стараясь успокоить народ. Через некоторое время ему это удалось.
— Авидроны, вы свободны, — сказал Твеордан. — Вам дадут лошадей и выведут из города. Идите!
Авидроны переглянулись.
— Мы живы? Это странно, — усмехнулся Идал.
— Мы живы и свободны! — произнес ДозирЭ.
— Идите же! — поторопил Твеордан.
Авидроны двинулись к выходу. Зрители встали и восторженными возгласами, со слезами на глазах прощались с лучшими капроносами, которых когда-либо видели.
— Почему ты плачешь? — спросил Сейран Назрисуса. — Ведь авидроны — наши враги.
— Потому и плачу, что они наши враги, — отвечал Назрисус.
Авидроны мчались по улицам в окружении отряда телохранителей самого Твеордана. Иргамовским воинам было строго наказано вывести пленников за пределы города и отпустить.
У городских ворот кавалькаду встретили не меньше сотни вооруженных всадников. Их лица были скрыты за решетчатыми забралами шлемов, а принадлежность к какому-либо отряду определить было невозможно. Они были настроены самым решительным образом.
— Что вам нужно? — спросил айм из свиты Твеордана.
— Отдайте нам авидронов и возвращайтесь с миром. Скажете Твеордану, что отпустили пленников.
— Это невозможно, — отвечал сотник.
— Тогда вы умрете!..
Воины сошлись в схватке. Началось сражение, где нападавшие атаковали с неслыханной яростью, а защищавшиеся с ожесточением отбивались, нанося противнику немалый урон.
Телохранители Твеордана оттеснили авидронов назад, в глубь своего отряда, в безопасное место, и троим друзьям оставалось лишь с удивлением наблюдать за сражением между самими иргамами.
— Эй, авидроны, — позвали из-за угла.
ДозирЭ обернулся и увидел босоногого мальчишку в поношенной перевязи.
— Чего тебе? — спросил грономф.
— Я Софк и работаю точильщиком мечей в Ристалище. Меня послал Мемрик. Следуйте за мной.
— Почему мы должны доверять тебе? — спросил ДозирЭ.
— Потому что иначе вас просто убьют. Если у вас есть другой выход, можете воспользоваться им, — нагло отвечал не по годам умный Софк.
Авидроны оглянулись. Телохранители продолжали биться с неизвестным отрядом и не обращали на пленников никакого внимания.
— Что ж, веди нас, — сказал ДозирЭ.
Мальчишка с быстротой молнии бежал по узким каменным улочкам, сворачивая то направо, то налево. Лишь мелькали его грязные пятки. Авидроны подстегивали своих ленивых лошадей, едва поспевая за юным бегуном.
Неожиданно из-за поворота показался дворец Мемрика. Воины въехали в узкую калитку в высокой стене, спрятанную от глаз прохожих, и оказались на небольшом манеже, покрытом мелкой каменной крошкой, над которым завис огромный шар матри-пилоги, в безуспешной попытке оторвать от земли небольшую привязанную к нему корзину.
Монолитаи открыли рты.
— Я рад вас видеть живыми, — сказал Мемрик за спиной авидронов. — Этот воздушный шар предназначался для подарка наместнику города, теперь же я дарю его вам.
Воины спешились.
— Почему ты нам помогаешь? — спросил Идал.
— Потому что вы достойны быть свободными. Летите против солнца, прямо по ветру, который вам и нужен, а когда солнце погаснет, держитесь левее Хомеи. А сейчас эгоу, и пусть поможет вам Слепая Дева.
Авидроны поблагодарили распорядителя боев и поднялись в корзину. Не успели они осмотреться, как слуги обрубили канаты и корзина, дернувшись, взмыла в поднебесье. Ветер ударил в паруса матри-пилоги и с силой понес ее прочь.
ДозирЭ и Идал, пытаясь справиться со страхом высоты, принялись управлять парусами. Тафилус же лег на дно корзины, потому что был серьезно ранен. Внизу остался дворец Мемрика и жилища горожан. Вот показались и городские ворота, где продолжали сражаться конные воины. Завидев воздушный шар, циниты остановились и, как завороженные, долго провожали глазами полет небесного корабля.
На дороге, ведущей из города, стоял одинокий всадник. «Дэвастас!» — воскликнул ДозирЭ. Всадник заметил странную тень, бегущую по земле и поднял голову. ДозирЭ не удержался и помахал ему рукой. Дэвастас выхватил меч и погрозил воину.
— Помни, авидрон, мы еще встретимся! — закричал он.
— Надеюсь! — опять ответил ДозирЭ, но, похоже, его слова унес ветер.
Вскоре и иргамовский город, и одинокий всадник скрылись за горизонтом.
Глава 19. Авидрония должна быть наказана
Когда по всему материку разгорались пожары раздоров, когда целые народы теряли свободу и независимость, когда бешеные орды дикарей стирали с лица земли города и страны, когда гибли цивилизации, поверженные более сильными цивилизациями, в то время не было места на материке тише и безопаснее, чем Берктоль.
Четырехсоттысячное союзническое войско и мощный флот оберегали покой Великих Юзофов и их благодарных подданных. Расположив часть сил вдоль границ, где тянулись линии сложных укреплений, армии готовы были в любой момент не только защитить пределы своей страны, но и без промедления выступить в дальний поход. В могучих приграничных крепостях, оседлавших дороги, укрепились крупные надежные гарнизоны, набранные из жителей Берктоля. Так что в белокаменных городах в глубине страны ворота вообще не запирались, а из-за отсутствия свободной земли горожане уже давно селились за городскими стенами, ничего не опасаясь.
Впрочем, в Берктоле был всего один по-настоящему большой город. Город, где проживало около полумиллиона человек всех известных народностей. Город, который утопал в роскоши дворцов и храмов и славился богатейшими лавками, торговыми форумами, купальнями, Ристалищами, Цирками, Театрами, Библиотеками и Тхелосаллами. Город еще совсем молодой, но быстро разросшийся и буйно расцветший. И назывался он Берктоль, в точности так же, как и вся эта территория.
Более ста лет назад пятнадцать великих империй объединились в могущественный союз, чтобы, прежде всего, сообща препятствовать нашествию на материк флатонов, населяющих остров Нозинги. В том числе и для этой цели союзники откупили у местных племенных вождей обширные земли в долине реки Вантики и основали общую страну — Берктоль, заложив одноименную столицу.
Считалось, что земли для страны и ее городов выбраны как нельзя лучше. Военачальники предполагали, что флатоны будут высаживаться на континент не у Алинойских гор, а со стороны Кошачьего моря, откуда беспрепятственно проникнут в центр континента и дойдут до самого Яриадского моря. Оттуда им откроется свободный путь и к Вантике с ее широчайшим раздольем и золотоносными отвалами, и к Бидунийскому морю с его прибрежными полисами, и к процветающей Авидронии. Берктоль, его укрепления и крепости, его большие сводные армии и должны были остановить флатонов на реке Вантике и воспрепятствовать их дальнейшему продвижению.
Помимо угрозы флатонов, союзники имели еще много веских оснований для объединения своих усилий. Во-первых, это был страх перед другими внешними нашествиями, быть может не такими крупными, но тоже сулящими немало бед и забот. Так было уже не раз, когда на исконные земли, преодолев океан или перейдя Этарузкий перешеек, соединяющий континент с другим малоисследованным материком, высаживались ужасные полчища чужаков, многочисленных и невероятно жестоких. Во-вторых, Берктоль замышлялся и как средоточие коллективной власти, перекрестие торговых путей, религиозный и культурный центр континента.
Правители крупных территорий понимали, что в тяжелейшей обстановке бесконечных угроз им в одиночку не выжить. Удивительно, но в то страшное время великих потрясений: войн, эпидемий, религиозных столкновений и не поддающихся описанию стихийных бедствий, а еще всеобщего одичания, когда воинствующие примитивные племена заполонили континент и устроили вакханалию на обломках древнейших цивилизаций, — общественная и политическая мысль внезапно расцвела как никогда. Передовые идеи мыслителей о едином военном, культурном и торговом пространстве, несомненно, опережающие время, услышали наиболее образованные правители, и ойкумена вдруг объединилась.
Дерзкий замысел удался. Берктоль предотвратил нашествие флатонов, воспрепятствовал двум внешним вторжениям, союзнические армии неоднократно оказывали поддержку дружественным странам, подвергшимся агрессии. Берктоль стал центром ремесла, торговли, искусства, знаний. Великие Юзофы Шераса создавали законы, по которым следовало жить людям, поселениям, городам и странам. Непослушные интолы и вожди преследовались и наказывались. И наконец, Берктоль защищал слабые, невоинственные народы, получая от них плату продуктами их труда — золотом, рудой, мрамором, хлебом, скотом, вином, маслом, мясом, тканями, онисом.
Через сто лет Берктоль стал богатейшим государством континента, а Берктольский союз объединял двести восемьдесят стран, свободных городов и племен. Все они платили ежегодный взнос, а их лучшие отряды входили в огромную союзническую армию, стоявшую укрепленными лагерями в семнадцати разных землях.
В городе Берктоле изначально разместили добровольных переселенцев из стран-союзников: авидронов, яриадцев, плазерийцев, сердесцев, иргамов, медиордессцев, штрихсвандцев. Впоследствии к ним присоединились представители местных народностей. Во времена запрета на рабовладение и работорговлю в Берктоле оказались тысячи беглых рабов. Многие воины успевали обзавестись семьями и по окончании службы оставались здесь насовсем.
Берктоль всегда был привлекательным местом для ищущих еду, кров и защиту, для тхелосов, художников, зодчих, для трудолюбивых мастеровых, для всевозможных корыстолюбцев: торговцев, менял и содержателей акелин. А еще сюда съезжались авантюристы со всего континента в поисках легкой наживы, а за ними — толпы мечтательных, а чаще чванливых и глупых юнцов из знатных семей: сыновей богатейших эжинов, вождей и даже интолов.
Вся эта разноликая, разноязыкая масса людей постепенно смешалась, породив новую свободолюбивую народность. А попутно образовался и новый язык — берктольский, соединивший в себе в самых невероятных пропорциях все существующие наречия, так что тхелосам только и осталось, что его записать.
В сто третьем году Берктоль называли городом тысячи дворцов. Весь его центр и многие другие кварталы занимали великолепные дома богатейших горожан: берктольских росторов, торговцев, владельцев земельных угодий, военачальников. Но самые величественные дворцы принадлежали правителям — участникам Берктольского союза. Ведь согласно Священной книге Берктольского союза каждому Великому Юзофу полагалось жилище, достойное интола. Размер строения, количество золота, на него потраченного, богатство отделки, роскошь росписей и убранство покоев, имя зодчего, имена привлекавшихся художников и скульпторов — всё это говорило о значимости Юзофа, его весе в Совете, определяло силу и могущество правителя его страны. Дворец каждого представителя был не просто дворцом для жилья, услад или посольских пиршеств, он являлся прежде всего лицом государства, показателем его военной мощи, богатства, благополучия. Поэтому ничего странного не было в том, что интолы состязались в величии и красоте форм своих дворцов, растрачивая на достройки и переделки горы золота и других бесценных материалов.
Так, великолепный авидронский дворец изначально занимал два размера земли, имел четыреста помещений и был украшен одной тысячью скульптур и картин. По истечении ста лет он превратился в дворцовый комплекс, едва ли уступающий какому-либо зданию Берктоля. Он занимал уже двенадцать размеров земли, состоял из двух с половиной тысяч помещений, а работы скульпторов и художников, украшавшие его, не поддавались счету.
Поэтому можно было понять горечь Сафир Глазза, представителя бедного Эйпроса, когда он, даже став Главным Великим Юзофом Шераса, вынужден был жить в скромном дворце своего нищего правителя. Каждый день приходить в Совет, надевать золотую плаву с перевязью, управлять страной стран, вершить судьбы народов, распоряжаться тысячами золотых берктолей и, в конце концов, возвращаться в тесное убогое жилище, которое не могло сравниться даже с конюшнями авидронского дворца.
Сначала Сафир Глазз страдал, испытывал унижение, тайно завидовал, глухо ненавидел. Средств, которые выделялись его интолом на содержание представительства, хватало только на сотню слуг, небольшую свиту и два десятка лошадей. Но через год въедливый посланец Эйпроса обнаружил многочисленные бреши в Слезных заветах Священной книги и незамедлительно издал указ, по которому Главному Юзофу полагалось в год тысячу берктолей на различные нужды. После того как страсти улеглись, Сафир Глазз добился решения о строительстве нового здания Совета Шераса — великолепного дворца, украшенного во многих местах золотом, паладиумом и тектолитом, в котором значительная часть помещений отходила в пользование Главному Юзофу. Потом были еще празднества в его честь, памятники и стелы по всей стране, увековечивающие светлый лик, чеканный профиль на монете, почетное прозвище «Мудрейший» и многое другое. В конце концов, окончательно уверовав в собственное величие и убедившись в безнаказанности любого поступка, Сафир Глазз, сговорившись со многими и заполучив таким образом большинство, провел закон, по которому увеличил срок своего правления в Совете с пяти лет до двадцати пяти. Без права его смещения. Теперь он оказался на недосягаемой вершине, словно поднялся на матри-пилоге до самого поднебесья. Он и правда стал выше своего собственного интола, которому когда-то лобызал ноги. Он стал интолом всего Шераса. Он стал Богом! Главный Великий Юзоф всегда улыбался, когда вспоминал, как при этом трясло Великого Юзофа Авидронии и как плакал Великий Юзоф Медиордесс.
Сегодня Сафир Глазз находился в том привычном расположении духа, которое обычно сопутствует людям, незыблемо утвердившимся в желаемой роли. Он был умиротворен. Ничто теперь не могло поколебать его ровного благодушного настроения. Ни происки оставшихся врагов, достаточно приниженных, чтобы стоило на них обращать внимание. Ни величие авидронского и медиордесского дворцов, божественное великолепие которых значительно поблекло после строительства нового здания Совета. Ни недовольство, проявляемое интолом Эйпроса, который теперь ему и вовсе был не хозяин, а совсем как бы наоборот. Народ его любил, люди ему поклонялись. Всё вокруг теперь наполнилось отсветом его лучезарного сияния.
В Совете Шераса уже собрались все двести восемьдесят Юзофов. Они разместились на возвышающихся уступами каменных скамьях, вокруг тектолитовой площадки. Представители континентальных стран были, как и полагается, в золотых плавах и рубиновых венцах, а на руке у каждого висел кожаный мешочек с хоругвами — голосовательными палочками. У одних мешочек был худ, у других — спесиво раздувался.
Горели факельницы, слуги разносили охлажденный нектар с сушеной дыней и онисовые свитки для записей. Распорядители принесли Священную книгу, бережно положив ее в специальную нишу в стене. Подле этого места замерли два рослых меченосца в церемониальных доспехах Золотого отряда.
Сафир Глазз оглядел совещательную залу, удостоверившись, что всё происходящее соответствует ритуалам, описанным в Священной книге. В последнее время он стал ярым поборником соблюдения всех законов и самых ничтожных правил, особенно после того, как нанес оппозиции последний удар: переподчинил себе Золотой отряд — партикулу отборных воинов, предназначенную для охраны Совета Шераса и его представителей.
Слуги оправили перевязь на плече Главного Великого Юзофа, и он, с присущей ему благородной медлительностью, занял свое место недалеко от Священной книги.
Сафир Глазз не спешил, приглядываясь к присутствующим. Он с удовлетворением отметил, что большинство глаз, с которыми довелось столкнуться, приветствовали его появление, светились благодарным раболепием, готовностью к немедленному действию по его повелению. Несколько дружественных взоров откровенно выражали собачью преданность и одновременно о чем-то просили; видно, речь шла о каких-то обещанных благах в обмен на давно оказанные услуги. И только из нескольких «наидостойнейших» лож выглядывали сумрачные недовольные физиономии. То были бывшие столпы Берктольского союза: представители Авидронии, Медиордесс, Яриады Северной, Панайросов, едва ли способные сегодня как-то повлиять на принятие важных решений. Главный Великий Юзоф, чтобы его не заподозрили в предвзятости, начал с незначительных вопросов. Время от времени Великие Юзофы решали споры голосованием, вынимая из мешочков хоругвы и опуская их в красную либо синюю «чаши мудрости». Считальщики подводили итог и возвращали представителям палочки, каждому ровно столько, во сколько оценивалось его «достоинство», то есть его количество голосов. Например, Сафир Глазз как Главный Юзоф имел двадцать пять хоругв, авидронский представитель владел восемью, Юзоф Медиордесс — шестью. Многие хвастались тремя, двумя палочками, представители свободных городов, племен, маленьких или бедных стран имели, как правило, не больше одного хоругва. «Достоинство» каждого Юзофа исчислялось непросто: решающим в этом деле были размер ежегодных взносов и количество партикул в составе союзной армии. Так, имея восемь хоругв, Авидрония ежегодно доставляла в Берктоль двадцать пять тысяч берктолей золотом и содержала в составе объединенного войска целую эрголу (армию) общей численностью в шестьдесят одну тысячу человек.
Когда с малосущественными делами покончили, Сафир Глазз прочитал онис из Иргамы от подавленного горем интола Тхарихиба. В нем содержалась жалоба на его соседа — авидронского Инфекта, который вероломно вторгся в пределы страны, разрушил многие города, а население обратил в рабство. Особенно всех поразил пример с некой иргамовской деревней, в которую вошла тяжеловооруженная авидронская партикула. Несмотря на согласие совета рода пропустить отряды и предоставить всё необходимое, воины сожгли хижины и перебили население, включая стариков, женщин и детей.
Сафир Глазз читал послание с чувством, делая вид, что он глубоко потрясен. Когда он закончил, в залу ввели свидетеля — крепкого мужчину в грубой одежде из шкур, похожего на горца. Его лицо было обветрено, взгляд горел, губы презрительно кривились. Более всего он походил на мелкого племенного вождя, о чем говорила воинственная поза, независимое поведение и некоторые детали одежды. Мужчина встал посреди амфитеатра, широко расставив ноги, будто находился на нетвердой почве.
Главный Юзоф поднялся со своего места и подошел к свидетелю. Конечно, он поступил достаточно опрометчиво: и без того маленький, он рядом с горцем показался хилым тщедушным коротышкой.
— Ты понимаешь берктольский язык? — спросил Сафир Глазз, высоко задрав голову.
— Да, — кивнул человек в одежде из шкур.
— Хорошо. Как тебя зовут?
— Бредерой.
— Ты обещаешь говорить честно?
— В нашем племени за обман полагается изгнание, — оскорбился Бредерой.
— Ты помнишь, что произошло с твоей деревней?
— Да. Я был тому свидетель. Из леса пришли пешие и конные воины в тяжелых доспехах. Их было так же много, как травы на склонах наших гор. Совет рода решил не оказывать сопротивления и вышел навстречу с дарами и добрыми словами. Но чужаки не послушали старцев, напали на деревню и перебили всех жителей до единого. Я чудом спасся…
В амфитеатре поднялся шум. Сафир Глазз жестом остановил разговоры.
— Ты помнишь, как напавшие воины были одеты, на каком языке говорили? Можешь ли ты сказать, кто они были? Может быть, ты прочитал, если умеешь читать, надписи на знаках отрядов?
— Это были авидроны. Кто их не знает?
— Ты уверен?
— Конечно. Они говорили по-авидронски, а на их знамени была надпись авидронскими буквами.
— Какая?
— «Неуязвимые».
— Благодарю тебя, храбрый селянин. Ты очень нам помог. Можешь идти.
Бредерой удалился, получив у выхода отобранный кинжал и с радостью вернув его обратно в ножны. В помещении еще долго стоял острый козлиный запах, смешанный с тончайшими ароматами, идущими от благородных мужей.
Сафир Глазз остался стоять в центре залы. Тут он воздел руки и с блеском произнес пламенную речь, которая сопровождалась гулом одобрения.
— Видите, о Великие Юзофы, что происходит? А ведь я вас предупреждал. Сначала мы допустили, чтоб Авидрония где мечом, где обманом подчинила себе гордые племена маллов. Потом мы в должной мере не отреагировали на многократное нарушение ею Третьего согласования границ государств — великого закона, приведшего к всеобщему миру на континенте. Но ведь не секрет, что только при правлении Алеклии, этого кровавого тирана, Авидрония увеличила свою территорию едва ли не на треть. Уничтожены десятки племен, согнаны с насиженных мест целые народы. Кругом появились авидронские поселения. Где ни ступишь, там авидронская застава, код, крепость. Мирные кочевники-скотоводы племя за племенем покидают облюбованные пастбища в страхе перед разорением, рабством, насильственной смертью. Население близлежащих стран: Дормы, Союза Четырех, Деги, многих свободных городов — живет в ожидании появления авидронских захватчиков. А вместе с ними, как и всегда, придут голод, насилие и позор пленения.
Но если вы думаете, что Алеклии этого достаточно, вы ошибаетесь. Авидронские партикулы оправляются в самые дальние походы и покоряют народы за сотни переходов от своих жилищ. Жалуются коловаты, стесоны, бедлумы, эйселлы. Только что мы узнали, что опасность грозит мирной Лидионезе. Лидионезе! А ведь до нее пешим движением не менее ста пятидесяти дней пути.
Во многих случаях, как и в этом, Алеклия посылает армии под предлогом защиты оскорбленных народов. Но давайте спросим себя, разве не Берктоль призван защищать население стран от посягательств агрессоров? Разве не для этого создан Берктольский союз?
Я знаю, что хочет сказать Великий Юзоф от Авидронии, которому я хотел бы напомнить, что, перебивая меня, он нарушает Слезные заветы Священной книги. Он хочет поведать о разнообразных соглашениях, касающихся военной защиты, которые были подписаны между его страной и многими континентальными правителями. Но разве не Берктольский союз, существуя на общее благо, должен получать доходы от покровительства малым народам? И разве мы не знаем, как авидроны заключают эти соглашения? Путем угроз, запугивания, самого грязного шантажа. Мстительный воинственный народ не гнушается никакими способами. Все помыслы только об одном — наполнить доверху золотом подвалы своего грономфского дворца.
Рабы, поставляемые Алеклией, заполонили все невольничьи рынки. Это не рожденные в рабстве люди, нет, это невольники, обращенные в рабство расчетливыми завоевателями. При этом сами авидронские народные собрания рабства не признают, оно запрещено во всех авидронских землях.
Даже флатоны с острова Нозинги жалуются на Алеклию и просят у нас помощи. Авидроны возвели огромную крепость в Алинойских горах — Дати Ассавар, из-за чего теперь нельзя, высадившись в заливе Обезьян, попасть в Междуречье…
Тут авидронский Юзоф опять не сдержался и выкрикнул:
— Что делать флатонам в Междуречье? Недостаточно ли опустошенного побережья?
— О сыны Шераса! — продолжал Сафир Глазз. — Теперь вы видите, что даже весь авторитет Берктольского союза Алеклии не указ. И оскорбительные выкрики авидронского представителя тому ярчайший пример…
Главный Великий Юзоф говорил еще долго. Когда он закончил, более половины участников Совета вскинули правые руки, соглашаясь с его речью. Даже на скамье молчальников, которым было запрещено говорить и выражать свои чувства, возникло запретное оживление, подогреваемое представителем Иргамы. Только Юзофы Медиордесс, Яриады Северной и Панайросов рассерженно затопали ногами. Но эти звуки потонули в одобрительном гуле.
Попросил слова авидрон, и некоторое время шли жаркие споры, можно ли выступать нарушителю заветов Священной книги. Наконец сам Сафир Глазз высказался за то, чтобы выслушать оправдания представителя Авидронии, тем самым немало озадачив своих верных сторонников.
Авидрон вышел на середину и гневным взором обвел трибуны, заставив немало глаз виновато потупиться. Многие при этом испытали гнетущее предчувствие беды, ибо слово «Авидрония» только Главный Великий Юзоф научился произносить без почтения и невольного трепета.
— Эгоу, Великие Юзофы. Многие из вас не помнят истории. А те, кто помнят, не извлекают из нее уроков. Возможно, они думают, что история — это выдумка бродячих сказителей или приукрашенные слова придворных летописцев. И они ошибаются.
Я должен напомнить вам, рэмы, как сто три года назад Авидрония, почувствовав великую опасность со стороны ужасных флатонов, объединила вокруг себя дружественные народы. Был создан Берктольский союз, был основан Берктоль, огромная союзная армия. Половину всего золота и треть всех воинов предоставила Авидрония. Берктоль спас континент от флатонов и от других захватчиков. Многие страны, города и самостоятельные поселения до сих пор существуют только благодаря этому, а их представители сидят сейчас передо мной лишь потому, что именно авидронское золото и авидронские циниты спасли их предков от рабства и смерти.
Но вот прошло столетие. Вместо пятнадцати Юзофов, двести восемьдесят представителей входят в Берктольский союз. Вы скажете: разве это плохо, что народы объединяются? И я отвечу: вовсе нет. Но почему вы напрочь забыли о заслугах Авидронии, страны, на деньги которой Берктоль был создан, страны, которая вложила за всё это время золота больше, чем вы, вместе взятые? Или вам больше не нужна Авидрония? Не нужны Медиордесс, Яриада Северная, Панайрос?.. Или вы решили, что ваши города защитит от злобных орд беднейший Эйпрос или город «Черных жрецов», который в состоянии содержать не более трех тысяч скверных воинов?
Авидрония в голосовании всегда обладала четвертью голосов Совета. И это было справедливо, потому что ее взносы и партикулы составляли не меньше четверти. Но сейчас только один представитель Эйпроса имеет двадцать пять хоругв. А ведь Эйпрос четыре года не присылал золота и войск, и Сафир Глазз, пусть даже он и Главный Великий Юзоф, должен сидеть на скамье молчальников.
Как можно было настолько извратить Слезные заветы Священной книги, которая, кстати, и писалась-то авидронскими тхелосами? Как могло случиться, что страны, основавшие Берктольский союз, поднявшие все эти города, крепости, укрепления, имеют голосов не более десятой части? А ведь каждый пятый берктолец — потомок авидрона! Каждый четвертый житель Берктоля имеет яриадские корни!
Юзоф сделал паузу, чтобы чуть успокоиться и вздохнуть. В амфитеатре повисло напряженное молчание. Слышно было, как за стеной смеются слуги. Кто-то уперся глазами в пол, кто-то боязливо посматривал на Сафир Глазза, который внешне казался спокойным и даже благодушным, но сжимал до боли переплетенные пальцы рук.
Авидрон продолжил и говорил столь же гневно. Рассказал он о том, почему Авидрония вторглась в Иргаму, чем провинилась Лидионеза, почему флатонов нельзя пускать в Междуречье. В конце концов, от имени Инфекта Авидронии Алеклии он стал угрожать выходом страны из Берктольского союза. «Или Сафир Глазз, или Авидрония!» — сказал он убийственную фразу, которая потом стала крылатой и передавалась из уст в уста по всему континенту.
Авидронский Юзоф еще долго выступал бы, если б церемониальный распорядитель не прервал его, объявив трапезный перерыв. Все с облегчением вздохнули.
Впервые за последний год Сафир Глазз так сильно переживал. И виною тому был не гнусный авидрон, от которого Главный Юзоф ничего иного и не ожидал, а собственный интол, который в очередной раз опозорил его, не исполнив союзнических обязательств.
Сафир Глазз отказался от трапезы и удалился в личную совещательную залу. Он послал за наместником города Берктоля, которого сам когда-то назначил на эту должность и который всецело был ему предан. И родом он был из того же Эйпроса.
— Правда ли, что каждый пятый берктолец — выходец из Авидронии? — спросил Сафир Глазз наместника, когда тот смахнул воображаемую пыль с его сандалий.
— Истинная правда.
— Почему же ты молчал?
— Ты не спрашивал.
— Послушай меня. В интересах Берктольского союза мы должны значительно уменьшить количество авидронов среди наших жителей и переселить сюда побольше эйпросцев.
— Это можно. В Эйпросе голод, жестокие родовые распри, нищета, болезни. Народ готов идти, куда укажут, и делать, что угодно, лишь бы получить еду и крышу над головой. Что касается авидронов, я попытаюсь кое-что предпринять. Но это будет недешево.
— О деньгах не беспокойся…
Наместник ушел. Главный Великий Юзоф подошел к окну и в негодовании окинул взглядом авидронский дворец, который располагался совсем недалеко и представал с этой точки обзора во всей красе. Тут только он впервые заметил, что часть тени от его строений ложится на здание Совета, затемняя лучшие его фасады. Это открытие неприятно удивило Сафир Глазза. Он нервно скривил губы и задумчиво отошел от окна.
В помещение вошел порученец и передал только что полученное голубиное послание. Юзоф развернул тонкий свиток ониса. Его сплошь покрывали маленькие непонятные знаки. То была тайнопись. Сафир Глазз узнал отправителя письма, и руки его задрожали, а на лбу выступили крупные капли пота. «Сегодня определенно неудачный день, — подумал Главный Юзоф. — Хомея и звезды еще четвертого дня поведали мне об этом, но я, несчастный, не придал сему значения».
Сафир Глазз потребовал принести ему Священную книгу. Оставшись один, он засунул руку под толстую кожаную обложку и с удовлетворением обнаружил то, что искал. То был ключ к шифру на узкой глиняной дощечке. «На месте, — обрадовался Юзоф. — Только мне могла прийти в голову счастливая мысль спрятать это в Священную книгу. А ведь самый лучший тайник в Берктоле!»
Сафир Глазз положил полученное послание и дощечку рядом друг с другом и медленно, по слогам, стал читать:
«Я, Фатахилла, пишу тебе, брат мой искренний.
Не волнуйся, доверяй мне. Я, Громоподобный, Интол всех интолов, всё помню и обо всех забочусь. Как Хомея распорядилась, так и будет. И ты знаешь, чего она хочет. Ты станешь интолом Берктоля, к этому присоединим Плазерию, Сердес и Сердессию, Тоир, Корфу, обе Яриады и бессчетное множество мелких стран. А ко всему этому добавим все полисы по берегам Яриадского моря и все племенные владения в обозначенных землях. Ты будешь вершить судьбы всех этих народов. Захочешь — казнишь, пожелаешь — милуешь. А может быть, обратишь всех в рабство — на всё только твоя воля.
Что же касается Авидронии, о которой ты всё время спрашиваешь, — не беспокойся. Все ее города и поселения будут стерты с лица земли. Там, где сейчас находится Грономфа, флатоны будут пасти свои несметные стада, ибо не растет трава сочнее и выше, чем на пепелище. Все же сокровища коротковолосых, которые принесут к моим ногам, я возьму себе, а третью часть раздам своим верным наместникам. И начну с тебя. Самих же авидронов мы не будем брать в плен и угонять в рабство. Они слишком прожорливы для пленников и слишком ленивы для рабов. Все, кому удастся выжить после битв с нашими мужественными воинами, будут потоплены в Анконе. Мои опыты уже неоднократно доказали, что потопление — самый милосердный и быстрый способ умерщвления больших толп.
Однако, мой мудрый и дальновидный советник, дела еще не все сделаны, чтобы начать великий поход флатонов. Поэтому наберись терпения — скоро придет черед возмездия. Пока копи ненависть, как это делаю я и мои воины, а ожидание твое скрасят двадцать тысяч берктолей, которые ты немедленно получишь тем же способом, что и раньше.
Время, которое осталось до вторжения флатонов на континент, не трать даром. Продолжай убеждать Юзофов, их правителей, все народы, что нет миролюбивее людей, чем флатоны, и что главное зло — авидроны. Постарайся сделать представителя Алеклии молчальником, чтобы он не смог нанести нам вреда своими речами. Авидронскую же армию, которая входит в состав союзнических войск, отошли как можно дальше, например в Вантику, чтобы она не смогла прийти Грономфе на помощь, когда понадобится. Помни и о том, что, когда всё начнется, партикулы Берктоля должны бездействовать, оставаясь в своих лагерях. Убеди Великих Юзофов в том, что сражения между флатонами и авидронами — личное дело этих народов, и вмешиваться ни к чему. Ведь Авидрония не советовалась с Берктолем, вторгаясь в Иргаму!
Посылаю тебе список моих друзей — правителей многих стран, состоящих в Берктольском союзе, на послов которых ты можешь всецело положиться. Говори им, что делать, объясни, как следует голосовать в Совете. Все твои указания будут ими выполнены с превеликой радостью. Кто из них не подчинится воле твоей — сообщи мне его имя. Сообщи мне также имена остальных, кто противится твоим мудрым решениям и поддерживает Авидронию в ее устремлениях…»
Далее следовал список стран, разных интолий, городов и племен из числа берктольских союзников, а также имена их правителей и вождей, на которых, по утверждению Фатахиллы, можно было положиться. «Иргама, Лидионеза, Штрихсванды, Бионрида, Лима, Галермо, Пизары…»
Длинный список вскружил Сафир Глаззу голову — более половины всех Великих Юзофов!
Онис заканчивался припиской:
«Помни о своей клятве. Если предашь — умрешь самой жестокой смертью. Слово Фатахиллы!»
Последние строчки расстроили Главного Великого Юзофа. Страх заставил затрепетать сердце. Но это были не муки совести. Глубокие сомнения в который раз посетили его разум. Добившись столь многого, стоило ли ему, бывшему писцу при сборщике податей, жаждать еще большего? Возжелав непомерного, не потеряет ли он все? Стоило ли связываться с Громоподобным? Не обманет ли этот кровожадный маньяк?
Но Сафир Глазз быстро справился с неприятными чувствами. Он цинично рассудил: «Во-первых, единственный способ уничтожить ненавистных авидронов — это флатоны. Во-вторых, рано или поздно вскроются его преступные махинации: фальшивые хоругвы, пропажа некоторой части средств из ежегодных взносов, различные подлоги, а главное — исправления в Священной книге. За всё это вместе или за любое деяние в отдельности наказание может быть только одно: смертная казнь.
И в-третьих, разве у него был выбор?»
Сафир Глазз спрятал тайнопись и шифр в обложку Священной книги, решив на досуге еще раз перечитать письмо Фатахиллы, и успокоился. Вспомнив о двадцати тысячах берктолей, которые он уже завтра получит «тем же способом, что и раньше», Главный Юзоф даже несколько оживился. При этом он почувствовал голод, сильный голод и, поскольку до начала второго заседания еще оставалось немного времени, решил отдать должное бараньей лопатке с зузукой, телячьей печенке со сладким перцем, крабам, моллюскам, яблочным лепешкам. Всю трапезу он подытожил сладчайшим черешневым пирогом, который его кондитеры выпекали преотменно.
Вскоре Главный Великий Юзоф вновь стоял по середине величественной залы Совета Шераса и произносил речь с той проникновенной силой, которая была ему всегда свойственна:
— О величайшие мужи Шераса. До каких же пор мы будем сносить людские слезы, горе, смерть? Разве мы не для того сюда посланы, чтобы прекратить насилие, разве не для того, чтобы воцарился мир?
Кто враг всего материка? Кого более всего страшатся люди, населяющие наш континент? Флатонов с острова Нозинги, как утверждает авидронский Юзоф?
Нет! Наш враг живет не на острове Нозинги. Флатоны давно уже превратились в мирных скотоводов и землепашцев. Их завоевания и походы — предания глубокой старины. И кто знает, может быть, страны, которые основали Берктоль, выдумали ложные опасности, чтобы, объединившись, подмять под себя всю ойкумену? По крайней мере, после создания Союза они стали самыми могущественными империями и подчинили себе немало земель. И это всем известно.
Так кто же наш враг, если не Фатахилла? Не тот ли, кто среди нас? Не тот ли, кто, выдавая себя за доброго друга, держит за пазухой кинжал?
Давайте не будем обманывать самих себя. Наш враг среди нас, и мы это знаем, но ничего не можем с этим поделать. Вот Великий Юзоф Иргамы, которую Авидрония грабила веками, да так, что теперь интол Тхарихиб даже не может заплатить берктольский взнос, и его представитель который год сидит на скамье молчальника. Давайте смилостивимся над его мольбами и дадим ему слово. Пусть он поведает вам о страданиях своей страны. Пусть он скажет, кто наш враг! А вот представитель Лидионезы, в которую направляется грозная армия, чтобы сжечь ее города и угнать население в рабство. Пусть он скажет, кто наш враг!
Не будем лукавить, честнейшие вельможи. Все мы знаем, кто наш враг. Идите за мной…
И, сказав это, Сафир Глазз увлек Юзофов за собой. Переглянувшись, они шумной возбужденной толпой вышли из дворца, перепугав стражу, и остановились на широкой мраморной лестнице. Главный Юзоф взмахнул рукой, и все повернули головы вслед его жесту. Тут все поняли, в чем дело. Огромная черная тень от авидронского дворца накрыла собой почти половину здания Совета Шераса.
Почтенные мужи вернулись на свои места.
— Теперь вы убедились? Даже солнце подает нам божественные знаки, — продолжил Сафир Глазз. — Пора же очистить Берктоль от скверны. Необходимо всем понять главное: Авидрония должна быть наказана!
Глава 20. О пользе золота
Воздушный шар распорядителя боев Мемрика оказался непрочным. Через некоторое время, когда уже стемнело, его оболочка прохудилась, и матри-пилога стала быстро снижаться. ДозирЭ, Тафилус и Идал сбросили грузило, но это не помогло. Тогда они избавились от всего лишнего в корзине: оружия, запасных снастей, воды, съестных припасов. Воздушный шар лишь на мгновение замедлил падение.
В свете Хомеи было видно, как из оболочки с шипением струится желтый воздух. ДозирЭ, ухватившись за веревки, осторожно выглянул из корзины — матри-пилога стремительно сближалась с чернеющими верхушками деревьев.
Наконец воздушный шар рухнул; хрустнули ветви, с треском переломились поперечные паруса, затрещала ткань оболочки. Корзину тряхнуло так, что Идал вылетел вон. Когда до земли оставалось совсем немного, корзина повисла на снастях, которые зацепились за ветки. Тафилус и ДозирЭ вывалились наружу и оказались по грудь в теплой вонючей топи. Мириады светящихся мошек взвились над трясиной и угрожающе загудели. Авидроны попытались выбраться, но чем больше они двигались, тем глубже утопали, особенно тяжелый девросколянин. Мелкие кровососущие твари уже забрались под одежду и остервенело кусали беззащитных людей, сверху их атаковали разозленные москиты, жаля в лоб, в нос, в губы, забираясь в уши и в волосы. По лицам авидронов уже текли струйки крови, запах которой привлек тучи другой изголодавшейся нечисти. А густая вонючая жижа продолжала засасывать.
Хлопнула крыльями крупная хищная птица, прилетевшая на шум. Теперь она выжидала на ветке, глаза ее горели, а из мощного клюва время от времени вырывался нетерпеливый крик. Неподалеку призывно рыкнул большой зверь. Ему протяжно ответили душераздирающие голоса сородичей.
— Эй, авидроны? — раздался знакомый голос.
— Идал! — обрадовался ДозирЭ. — Ты не погиб, дружище?
— Как я мог погибнуть? — удивился Идал. — Ведь вам угрожает опасность. Держите!
И он бросил цинитам конец веревки.
Воины были спасены. Болотная муть потом еще долго недовольно чавкала и пузырилась, словно оскорбленная тем, что лишилась своей законной и почти заполученной добычи.
— Пошла прочь! — ДозирЭ метнул в ночную птицу тяжелую ветку. — Сегодня тебе не удастся отведать человечины!
Жирный людоед взвизгнул, расправил широкие крылья и обиженно удалился.
Друзья нашли сухое место. Опасаясь хищных животных, они оградились подобием частокола и развели костер. Перевязав раны, они смогли немного отдохнуть. На следующий день авидроны отправились в путь, выбрав то направление, которое показалось им верным. Поскольку у бывших пленников и капроносов не оставалось на теле живого места, они двигались медленно, то и дело устраивая привалы для отдыха.
Сорок солнц ДозирЭ, Тафилус и Идал блуждали в иргамовских лесах. Одежда изорвалась, доспехи были брошены. Они одичали, обросли, тела покрылись незаживающими ссадинами и гнойниками. Не раз авидроны вступали в бой с кровожадными хищниками, но всегда одерживали победу и получали в награду мясо убитого противника. Однажды их атаковал саблезубый тигр. Как-то ночью напал гигантский медведь. Более пяти дней друзей сопровождала большая стая волков.
Питались авидроны в основном кенгуровыми крысами или броненосцами, которых было легче всего ловить, а воду пили из огромных лесных луж или озер.
Время от времени они выходили к небольшим иргамовским деревням, где добывали немного чистой воды и съестного, брали с собой одного из жителей и использовали его недолгое время в качестве проводника, после чего отпускали.
На сорок первый день изнурительного путешествия авидроны впервые увидели насыпную дорогу. Вскоре по ней проехал конный отряд лучников. Это были лаги — авидронские союзники. Друзья вышли из чащи и сдались лихим всадникам, которые сначала не поверили ни единому слову заросших странников и собрались их убить, но в итоге крепко связали и доставили в свой лагерь.
Проведя в яме для пленных более десяти дней, воины наконец были перевезены в авидронский лагерь, располагавшийся недалеко от Кадиша. Но не успели они порадоваться столь удачно складывающимся обстоятельствам, как и там их бросили за решетку, не желая выслушивать тот неправдоподобный бред, который они несли. Прошло еще четыре дня, пока троих авидронов, больных и истощенных, не привели на веревке в богатый шатер.
ДозирЭ первого грубо втолкнули внутрь, и он упал на колени. Крепкие руки, давящие на плечи, удерживали его в этом положении. То, что молодой человек увидел, подняв голову, лишило его остатка сил. Перед ним был Сюркуф — тот самый айм Вишневых, который за несколько дней до кадишского сражения пытался задержать грономфа.
— Эгоу, мой неуловимый герой, вот мы и встретились, — язвительно сказал Сюркуф. — Я же вас предупреждал, чтобы вы молились к смерти.
В шатер втолкнули остальных пленников. Они пытались подняться с колен, но хмурые стражники не позволили им этого сделать.
— Что тебе надо? Почему ты меня преследуешь? — спросил ДозирЭ.
Сюркуф не ответил на вопрос. Он встал перед коленопреклоненными авидронами, подбоченясь и широко расставив ноги. ДозирЭ почувствовал приторный аромат его благовоний, и к горлу подкатила тошнота.
— Не могу поверить, что это действительно ты, ДозирЭ. Не зря я неустанно молился Гномам и Божественному. Скоро будет год, как я охочусь за тобой по приказу Круглого Дома, недоедая и недосыпая… Я рад встретить и твоих друзей-сообщников…
Вишневый несильно пнул ДозирЭ ногой в грудь, и тот повалился на бок. Видимо, айм потревожил старую рану — грономф вскрикнул от боли.
— Ты не имеешь права так обходиться с монолитаями Инфекта! — угрожающим тоном произнес Тафилус, и стражники, понимая, что великан обладает недюжинной силой, вцепились в его руки и плечи.
— Да ну? А где вы видели монолитаев Инфекта? Передо мной три бородатых иргамовских лазутчика, которых следовало бы немедленно казнить!
— Вы должны сообщить о нас партикулису Эгассу, — потребовал Идал.
— Зачем беспокоить по пустякам столь доблестного военачальника, тем более, как выяснилось, боевого друга Алеклии? Неужто мы и сами во всем не разберемся? У нас в Круглом Доме в Грономфе и не такие вопросы решаются. Кстати, в тамошних подвалах вы раз и навсегда забудете о каких-либо правах. Так ведь, Белмодос?
Тут только пленники заметили писца, который корпел над свитками в углу шатра. Он поднял голову, открыв совсем юное розовощекое лицо, уже отмеченное грубым шрамом, и ответил без промедления, угодливо улыбнувшись:
— Совершенно справедливо, мой повелитель.
Сюркуф кивнул Белмодосу, и тот вновь склонился над онисовыми листами. Сюркуф сделал несколько шагов по шатру, о чем-то размышляя.
— Выслушай меня, айм, — обратился к Вишневому ДозирЭ. — Я расскажу тебе все, и, может быть, тогда ты в какой-то мере изменишь свое суждение.
— Мне некогда тебя выслушивать, презренный. Завтра тебя и твоих друзей в цепях отправят в Грономфу, и там ты расскажешь обо всем. Другим.
— И всё же я прошу тебя — выслушай. Я буду так же краток, как и великий Провтавтх, — взмолился ДозирЭ, вызвав столь слабодушным поведением неодобрение своих товарищей.
При имени Провтавтх Сюркуф усмехнулся и, казалось, смягчился:
— Ладно. Поднимись, встань на одну ногу и говори столько, сколько выдержишь в таком положении.
Писарь в углу тихо хихикнул. Вишневый махнул стражникам, и они отпустили пленника.
ДозирЭ принял требуемую позу и начал рассказывать про то, как покинул отчий дом и отправился в лагерь Тертапента. Он пытался говорить кратко и не задерживаться на мелочах, но это у него плохо получалось. Когда грономф поведал о маллах, о десятнике гиозов Арпаде, который его отпустил, о многом другом, и подобрался к истории с золотой статуей Слепой Девы, нога, на которой он стоял, уже затекла. И всё же ДозирЭ, пошатываясь, напрягаясь изо всех сил, дошел до конца своей истории, подробно описав необычайные событияя в иргамовском городе Тедоусе и бегство на матри-пилоге.
— Теперь ты видишь, айм, что мы не иргамовские лазутчики, а верные Авидронии и преданные Инфекту воины, просто на нашу долю по воле насмешливых богов выпали все эти удивительные злоключения…
ДозирЭ пошатнулся, теряя равновесие.
— И последнее. Ты можешь сделать со мной все, что пожелаешь. Но отпусти этих славных воинов. Ведь ты искал меня? Что ж, я в твоем распоряжении…
И молодой человек рухнул на землю.
Сюркуф всё это время внимательно слушал, а Белмодос быстро записывал, мастерски обращаясь с лущевыми стержнями. Когда ДозирЭ закончил, Вишневый схватил со стола свиток с еще не высохшей авидронской вязью и пробежал строчки глазами.
— Я сталкивался со многим в своей жизни, рэмы, но подобных сказок мне еще не доводилось слышать, — сказал он, покраснев, и его орлиный нос даже как-то заострился от гнева. — Если я отправлю этот онис в Грономфу, надо мной будет смеяться весь Круглый Дом. Эгоу, авидроны, я вижу, здесь у нас разговора не получится. Встретимся в Грономфе.
И Сюркуф сжег онис в пламени факельницы. ДозирЭ едва не задохнулся от ярости, а Тафилус рванул веревки на своих руках, и они затрещали. «Стража, увести!» — приказал Вишневый. Воины схватили пленников и вывели вон.
— Пиши, Белмодос: пленные отчасти сознались, что за спасение золотой статуи Слепой Девы и прочие услуги приняли от иргамовского военачальника… как там его звали? — Дэвастаса деньги в размере, м-м, двух золотых берктолей и получили от него новые поручения касательно, м-м, касательно осадных работ авидронской армии под Кадишем. Написал?..
Партикула Эгасса теперь располагалась под самым Кадишем в одном из лагерей и непосредственно участвовала в осаде крепости. Работа нашлась всем: лучникам и метателям, всадникам и колесничим, мастеровым, лагерной обслуге, землекопам, следопытам, монолитаям и даже «бессмертным». Партикулис Эгасс сбился с ног в бесконечных заботах. Однажды, отдыхая в купальнях от своих немалых трудов, он вдруг заметил голого светлокожего юнца со шрамом через всё лицо. Это было возмутительно. Военачальник ранга Эгасса беспрерывно охранялся. Ни один посторонний без разрешения просто не мог к нему приблизиться. Эгасс схватился за меч, который всегда был рядом, и вскочил, приготовившись отражать нападение. Молодой человек замахал руками, показывая, что он свой и беспокоиться не о чем. В купальни вбежали телохранители, но неизвестный взмолился:
— Выслушай меня, партикулис, и ты будешь мне непомерно благодарен, когда узнаешь, о чем идет речь.
— Говори, — ответил Эгасс, показывая телохранителям, чтобы они ушли.
— Я служу писцом у Вишневых плащей, и зовут меня Белмодос.
— Где ты заработал этот шрам, Белмодос? — спросил Эгасс, зевнув и вновь улегшись на раскаленные каменные плиты купальни.
— Год назад я записывал признание одного лазутчика. Стражники недоглядели, он вырвался и ножом нанес мне эту страшную рану.
— Хороший удар, совсем неплохо, — одобрительно цокнул языком партикулис.
— Так вот, рэм, недавно к нам привели трех молодых мужчин, похожих на воинов, которых захватили лаги в ста итэмах отсюда. Они долго странствовали и были крайне истощены, а тела их вдоль и поперек покрывали незаживающие раны…
И Белмодос рассказал о том, что видел и слышал день назад в шатре Сюркуфа. Чем дольше Эгасс слушал, тем внимательнее становился его взгляд. Когда писец закончил, военачальник быстро поднялся, словно услышал сигнал нападения, и Белмодос, к своему крайнему удивлению, вдруг увидел перед собой не уставшего немолодого авидрона с рыхлым распаренным телом и отсутствующим взглядом, но воина Инфекта. От недомоганий и сонливости не осталось и следа. Партикулис стал ругаться, словно погонщик скота, и начал собираться. Юный писец рассеянно наблюдал за ним.
— Постой, но почему ты рассказал мне об этом? — спохватился Эгасс.
Белмодос замялся, глаза его заблестели, а ужасный шрам на лице набух и зарделся.
— Я… Мне показалось, что они говорят правду…
— Ну-ну, — усмехнулся в ответ начальник «Неуязвимых».
— Но ко всему прочему, я рассчитывал на небольшое вознаграждение, — застенчиво признался Белмодос. — Ведь я его заслужил?
— Конечно. Ты правильно сделал, что пришел ко мне. Это честные люди и славные воины. Своим смелым поступком ты, возможно, спас их от неминуемой гибели.
И военачальник протянул писцу золотой инфект.
— Но помни, — добавил, вручая монету, Эгасс и нехорошо сверкнул глазами, — этот золотой только тогда пойдет тебе на пользу, если о нашем разговоре никто не узнает…
Алеклия вышел из шатра, который располагался на холме, посреди лагеря, и, оглянувшись по сторонам, вздохнул полной грудью. Вокруг горели тысячи огней. Уже наступила ночь, еще одна ночь этой упорной многомесячной осады.
Инфект Авидронии любил это время суток. Любил Хомею, свет которой не слепил, а был приятен и мягок. Любил тишину, когда затухал гвалт огромного воинства и можно было отдаться неспешным размышлениям. Любил, потому что только тогда можно было хоть на некоторое время сбросить с себя маску Бога, Полководца всех полководцев, и побыть обыкновенным человеком. Впрочем, ночь, наверное, любил и весь авидронский лагерь, и даже весь гарнизон противника, засевший в крепости, ибо только ночь приносила всем желанную передышку; и воины, устраиваясь на ночлег, говорили: «Слава ночи! Я жив, и это уже хорошо. А завтра — будь что будет!» Единственное, чего недоставало Божественному вот такой свежей ночной порой здесь, под Кадишем, так это Провтавтха.
Алеклия посмотрел в сторону ненавистного Кадиша. И в уши вдруг ворвались тысячи резких отвратительных звуков, так не идущих ночной идиллии.
С некоторых пор ночь более никому не приносила облегчения. Потому что однажды он распорядился и в темное время продолжать осадные работы, а еще ни на мгновение не останавливать обстрел Кадиша из метательных механизмов. В тот момент, когда война зашла в тупик, потому что авидронская армия уткнулась в неприступный Кадиш и не могла далее ступить ни шага, в тот момент, когда многие чувствовали безысходность, а в глазах военачальников и цинитов появилась тоска, а потом упрек в нерешительности, потому что победа, почти добытая, иронично ускользала из рук, превращаясь в жестокое поражение, — в этот момент Инфект не мог поступить иначе. Или армия Авидронии бесславно уйдет, обесчещенная, или Кадиш будет взят любым способом, хоть бы и тяжелым кровопролитным штурмом.
После кадишского сражения, когда иргамы поспешно бежали, взятие крепости казалось делом нескольких месяцев. Тогда у всех возникло ощущение, что война почти закончена, что Тхарихиб не оправится от тяжелого поражения, несмотря на то, что часть армии ему удалось сохранить. На это время Алеклия и решил задержаться в Иргаме, поддавшись общему настроению, чтобы самому организовать осаду и, если повезет, присовокупить к своим многочисленным легендарным свершениям еще один подвиг. Конечно, он знал, что в крепости заперся огромный стотысячный гарнизон, что запасов еды хватит на год, что оборонительные сооружения более чем неприступны. Но ведь Грономфа на протяжении всей своей истории побеждала прежде всего там, где победить было невозможно; так почему Кадиш должен стать исключением? А главное, еще никогда авидроны не окружали крепость столь многочисленным войском.
Инфект собрал у крепости более чем трехсоттысячную армию, восемь тысяч метательных механизмов, около ста передвижных башен. Через пять дней кольцо вокруг Кадиша замкнулось. Вылазки из крепости и атаки извне не приносили иргамам результата. Еще через десять дней Кадиш оказался в безнадежной блокаде.
К крепости привели сто тысяч землекопов и мастеровых, прежде всего каменщиков. За сорок дней у Кадиша возвели мощную укрепленную позицию. Она состояла из двух линий: внутренней, обращенной к стенам, и внешней, защищающей самих авидронов от внезапного нападения извне. Первая линия находилась на расстоянии восьмисот мер от стен крепости, наружная следовала через тысячу шагов от первой. Теперь у неприятеля пропала последняя возможность вырваться из окружения либо получить помощь извне. Сами же воины Инфекта расположили свои стоянки между этими линиями по всей длине через равные промежутки и всегда готовы были действовать с любой стороны в любом месте.
Внутренняя линия укреплений, обращенная к стенам крепости, представляла собой широкий вал высотой в пятнадцать мер с деревянным, а местами каменным бруствером. Через каждые сто шагов из больших каменных глыб выстроили башни с толстыми стенами высотой не меньше кадишской стены. С интервалом в двести шагов были устроены ворота, через которые предполагалось выдвигаться на штурм. На плоской вершине вала по всему периметру расположились метательные механизмы — главная надежда Алеклии.
Пока возводились укрепления, землекопы засыпали все три рва, опоясывающих Кадиш, и срыли густой металлический частокол. Осажденные пытались всеми силами этому помешать, метали камни, зангнии, большие стрелы. Они оказались прекрасными лучниками и пращниками. Авидроны под прикрытием осадных навесов, кротов, яман, осадных щитов выдвигали вперед целые партикулы лучников, которые эффективно противодействовали воинам гарнизона. И всё же каждый день гибли тысячи землекопов. Где было возможно, авидроны использовали осадные пологи на длинных шестах, которые вязали из канатов или плетней. Их поднимали особыми механизмами, закрывая осажденным обзор, и тем самым спасали работающих от обстрела. Высота таких воздушных стен достигала тридцати мер, а ширина превышала пятьдесят шагов. Воинов Тхарихиба эти пологи приводили в бешенство, и они пытались любым способом, иногда совершая отчаянные вылазки, их уничтожить.
Когда же авидроны закончили обустраивать свои позиции и подвезли огромное количество метательных снарядов, Кадиш подвергся ураганному обстрелу. Любая другая стена развалилась бы сразу после столь мощного натиска и похоронила бы своих защитников под собственными развалинами. Но не таков был Кадиш, который сами иргамы прозывали Твердыней Тхарихиба.
Кадиш построили авидроны, по-авидронски, и он обошелся иргамам в горы золота, по праву считаясь лучшей крепостью на континенте. Он являл собой целую систему многоступенчатых оборонительных сооружений, состоящую из нескольких самостоятельных частей. Победа на одном участке укреплений не значила ничего. Требовалось взять, по меньшей мере, третью часть периметра, чтобы даже не победить, а лишь добиться небольшого преимущества.
Крепость была выстроена многоугольником и имела по наружной стене, которая была длиною в восемь тысяч шагов, семьдесят шесть выдвинутых башен и восемь ворот, укрепленных самым хитроумным способом. Территорию же Кадиша разбили на четырнадцать независимых частей — цитаделей. В каждой цитадели имелось всё для самостоятельного многомесячного противостояния.
Стены Кадиша книзу утолщались и уходили так глубоко под землю, что исключали любой подкоп. В самой узкой части они были шириной сорок пять шагов, высотой же своей достигали тридцати мер. Стены имели два сильных уровня обороны. Первый — традиционную вершину стены, защищенную частыми каменными навесами и усиленным парапетом с прямыми и наклонными отверстиями. Второй — грономфское нововведение — комплекс помещений внутри стены, у самого верха, которые называли внутренней галереей. Там имелись узкие бойницы для лучников и отдельные проемы для метательных механизмов. Попасть во внутреннюю галерею можно было, только спустившись с вершины стены по винтовой лестнице.
Башни превышали высоту стен в два раза. Каждая башня являлась самостоятельным укреплением — маленькой неприступной цитаделью, располагавшей разветвленной системой всевозможных помещений. Наверху имелась открытая площадка, защищенная зубчатым парапетом.
Части стен между башнями, по авидронскому принципу, друг с другом не соединялись. Попасть со стены на стену можно было только через защищенный воротами, решетками и навесным мостом проход в башне. И только посредством башни можно было спуститься со стены вниз или на нее подняться. Если одна из стен оказывалась в руках нападавших, она подвергалась обстрелу сразу с трех сторон: со стороны двух ближайших башен и со стен и башен одной из внутренних цитаделей.
Вот таким был Кадиш, который себе на беду построили авидроны. Поэтому даже несколько тысяч метательных механизмов не могли разрушить его. Прошло десять дней, но не образовалось ни одного пролома, на что в первую очередь рассчитывали авидроны. Конечно, стены и башни сильно пострадали, а защитники понесли серьезные потери, но всего этого было недостаточно, чтобы приступить к решающему штурму.
Алеклия приказал метать в стены столько снарядов, сколько возможно. К крепости опять послали землекопов, которые стали подсыпать землю, тем самым уменьшая высоту стен. Поскольку купола оказались непригодны для штурма этой крепости, мастеровые изготовили двести осадных башен подходящей высоты и проложили до стен деревянные настилы для их передвижения. К крепости подвели стенобитные механизмы и тараны необычайных размеров. Для того чтобы землекопы и штурмовые колонны быстро и без потерь добирались до стены, в земле вырыли проходы, защищенные сверху прочными навесами.
Каждый день напоминал ожесточенную битву. Иргамы всеми доступными средствами пытались помешать проведению осадных мероприятий. Имея на стенах три тысячи метательных механизмов, способных выпускать тяжелые снаряды, они неистово отстреливались, осуществляли дерзкие вылазки. Несколько сотен матри-пилог постоянно атаковали Кадиш сверху, сбрасывая на головы цинитов гарнизона все, что было припасено в корзинах. Иргамы отвечали яростным градом стрел.
Вскоре половина землекопов была перебита, и, испугавшись больших потерь, Инфект вовсе прекратил земляные работы. После таких адских трудов оказалось, что кадишская стена потеряла в высоте всего пять мер.
Алеклия, внимательно наблюдая за происходящим, видел, насколько хорош Кадиш и насколько самоотверженно защищается иргамовский гарнизон. Ему оставалось только догадываться, какие потери понесут авидронские партикулы в случае штурма. И даст ли этот штурм желанный результат! Вскоре он пожалел, что начал осадные работы, не разрушив предварительно метательные механизмы на стенах. Слишком большой урон они нанесли.
Потом Алеклия предпринял несколько ложных штурмов. В конце концов, иргамы перестали обращать внимание на маневры противника и больше не перебрасывали гарнизон с места на место. Инфект осуществил настоящий штурм в том месте, где стена была более всего разрушена, а башни — повреждены. На отрезок стены длиной в тысячу шагов он направил более ста тысяч цинитов, включая почти всех наемников. После тяжелого сражения штурмующие захватили четыре участка стены, но закрепиться на них не удалось. Видя, что штурм захлебнулся, а потери велики, Алеклия, сильно расстроенный, приказал дать сигнал к отступлению. В этот трагический день авидроны потеряли двадцать пять тысяч человек, из которых половину составили наемные воины.
Через пятнадцать дней штурм повторили. Еще через три дня предприняли третью попытку ворваться в Кадиш. Всё безрезультатно. Мало того, в Кадиш прорвался большой конный отряд иргамов, совершив один из самых хитроумных маневров, которые Алеклия когда-либо видел. Еще через несколько дней этот же отряд осуществил блестящую вылазку, полную безрассудной отваги и нахальства. Воинам Тхарихиба удалось воспользоваться некоторой оплошностью ночной стражи, ворваться в расположение одной из авидронских стоянок и произвести там внушительное опустошение, а потом через главные ворота спокойно вернуться обратно в крепость. После этого Инфект приказал заложить все кадишские ворота каменными глыбами.
Проходил месяц за месяцем, а крепость не сдавалась. Идти же на штурм Алеклия больше не решался, справедливо считая, что даже если и ворвется в Кадиш, то потеряет столько воинов, что слава такой победы померкнет в сравнении с горечью утрат. Тем более что в сегодняшней тяжелейшей обстановке, когда Авидрония подвергалась угрозам со всех сторон, терять большую часть такой прекрасно обученной и испытанной боями армии было никак нельзя.
Напряжение росло. Военачальники хмурились, циниты скрипели зубами. Общее настроение было скверным. Алеклия старался не показываться на людях. Ухудшилась атмосфера и в самой Авидронии. Победное ликование в честь сражения под Кадишем сменилось жесткими обвинительными речами ораторов. Поднялись и народные собрания. Круг Ресторий прислал Инфекту требование немедленно начать штурм и вести его до победного конца. В противном случае выборщики грозили ему низложением. Только Провтавтх, используя весь свой авторитет и силу своего голоса, призывал народ к терпению. Таблички с его речами вывешивались во всех городах Авидронии.
Алеклия понял, что главного штурма не миновать, но оттягивал его всеми возможными способами. Он еще надеялся, что гарнизон сдастся. Однажды Инфект приказал не останавливать работу метательных механизмов даже ночью. С тех пор он окончательно потерял покой. Осадные работы не прекращались ни днем, ни ночью. Шум, грохот, тысячи звуков сменили собой чудесную ночную тишину.
Алеклия стоял у своего шатра и смотрел в сторону ненавистного Кадиша. Сотни горящих, искрящихся зангний со свистом рассекали фиолетовый сумрак, устремляясь к крепости. Преодолев расстояние, они ударялись о стены и разлетались пылающими осколками. Огонь на мгновение охватывал участок стены и тут же затухал. Вот огромное каменное ядро с грохотом упало на вершину башни. Безупречное метание. Хрустнули зубья парапета, посыпались вниз осколки.
Инфекта потревожили. Он нехотя оторвал взгляд от завораживающей картины ночной осады.
— Мой Бог! — К нему подошел айм Белой либеры, несущий стражу. — С тобой просит встречи партикулис Эгасс. Я ему сказал, что он должен обратиться к Лигуру, но военачальник настаивает. Он говорит, что его дело носит самый безотлагательный характер и требует именно твоего вмешательства.
Айм был явно смущен. Он не понимал, почему какой-то партикулис, которых здесь сотня, имеет наглость обращаться к самому Инфекту. Невиданное дело. Но ответ Алеклии удивил воина еще больше:
— Немедленно пропусти.
Вскоре перед Божественным предстал начальник партикулы «Неуязвимые» — в бронзовом шлеме, в начищенных доспехах и при полном вооружении. На его шее был повязан золотой платок, из-под которого выглядывали уголки еще нескольких цветных платков меньшего достоинства.
— Так-так, — улыбкой приветствовал Инфект старинного боевого товарища и жестом остановил его попытку опуститься на колени. — Вижу, ты все-таки решил откликнуться на мое предложение. И правильно. Место либерия, о котором я тебе говорил перед кадишским сражением, всё еще не занято.
— Эгоу, мой Бог! — отвечал Эгасс. — Я пришел хлопотать не о новых должностях. В нашем лагере творится беззаконие. С доблестными воинами обращаются, как с последними негодяями. Я прошу справедливости и защиты.
— Кто же смеет обижать авидронских цинитов, тем более монолитаев? — Алеклия был изумлен. — Кто в состоянии их обидеть, да еще после этого остаться в живых?
— Вишневые, мой повелитель, — отвечал партикулис.
Инфект изменился в лице. Он даже как-то невольно оглянулся по сторонам. Алеклия вспомнил, как перед кадишской битвой прочитал донесение Вишневых, в котором Эгасс обвинялся в измене. Он тогда думал сам разобраться с этим делом, но так ничего и не предпринял — погряз в заботах, да и случившееся затем сражение всё расставило по своим местам.
Божественный увлек Эгасса в шатер и коротко бросил:
— Рассказывай.
Эгасс рассказал, всё что знал. Потом ответил на вопросы Инфекта.
— Так ты считаешь, что этот ДозирЭ — не иргамовский лазутчик?
— Никоим образом. Он храбрейший воин, готовый в любое мгновение умереть за Авидронию. Все, что с ним произошло, — случайность, нелепое стечение обстоятельств. А его друзья «на крови» — такие же верные тебе циниты. Если б ты видел, насколько хороши они в схватке!
— И ты можешь за них поручиться?
— Своей головой, — не задумываясь, отвечал Эгасс.
Алеклия кивнул, окликнул порученца и дал ему необходимые указания. Через некоторое время воины Белой либеры ввели в шатер трех истерзанных пленников. Узнав Божественного, они рухнули ниц.
— Встаньте, — потребовал Алеклия. — Развяжите их. Кто из вас ДозирЭ?
Вперед шагнул высокий молодой человек, измученный, избитый. Лицо его портил шрам, но глаза… глаза его горели. Молодость, гордость, необычайная внутренняя сила.
— Все, что ты скажешь, должно быть только правдой, — обратился к нему Алеклия. — От этого зависит твоя жизнь и жизнь твоих товарищей. Поведай мне о маллах…
ДозирЭ уже в который раз пересказал историю о своей стычке с маллами в кратемарье, рядом с площадью Радэя, потом обо всем остальном: о столкновении между монолитаями и Вишневыми, о золотой статуе Слепой Девы, о подлом Бермуде и о жестоком Дэвастасе. Когда он дошел до боев на манеже Ристалища в иргамовском городе Тедоус, Инфект так и подскочил на месте: «Так это были вы?!»
Несколько дней назад до Божественного дошли слухи о невероятном событии, произошедшем в одном из иргамовских городов. Пленных авидронских воинов заставили сражаться в Ристалище с местными капроносами на потеху толпы. Когда же циниты победили, и не один раз, против них выставили лучших капроносов Масилумуса. Но и на этот раз авидроны в ожесточенном бою разбили своих соперников… После многих схваток, когда не помогли даже боевые собаки, пленников по требованию публики отпустили. Услышав всё это, Алеклия поклялся, что найдет этих воинов, если они спасутся, и щедро их наградит. А еще возьмет их в свой отряд телохранителей — Белую либеру, которая изрядно пострадала в кадишском сражении и требует пополнения.
— Так какие это были собаки, буртлегеры? О!
Инфект был поражен. Он ни за что бы не поверил в эту историю, если б не имел подтверждений из иных источников. Сам неутомимый строитель Ристалищ, организатор грандиозных театрализованных сражений, в свое время потрясших Грономфу, прекрасный знаток боевого искусства, щедрый покровитель храбрых капроносов, Алеклия с упоением слушал молодого воина. Когда ДозирЭ закончил, растроганный правитель подошел к авидронам и по очереди каждого обнял.
— Вы свободны, циниты. Возвращайтесь в свою партикулу, — сказал он.
— Эгоу, Алеклия! — воскликнули в высшей степени потрясенные друзья.
Эгасс поблагодарил Инфекта и увел цинитов, вновь обретших свободу. Алеклия же вызвал помощника и продиктовал ему несколько онисов. В одном из них он жаловал собственной рукой трем воинам монолита «Неуязвимые» по белому платку, годовой плате и каждому — самое высокое звание цинита — ветеран. В другом — приказывал всячески наказать айма Вишневых плащей Сюркуфа: вернуть его в Грономфу, на полгода разжаловать в десятники и возложить на него оскорбительные для столь высокопоставленной персоны обязанности писца.
Спустя некоторое время ДозирЭ, Тафилус и Идал появились на валу, в расположении отряда метателей, над которыми начальствовал их давний знакомый. В его распоряжении было громоздкое, но ужасное по своей разрушительной силе метательное сооружение — гигантский камнемет. Лечение, отдых и отличная еда не прошли даром. Друзья выглядели здоровыми, посвежевшими, полными сил. Начищенные доспехи блистали, на шее у каждого красовалось по зеленому платку, который приравнивался к трем наградам — трем белым платкам. К тому же все они теперь были ветеранами, будто прослужили в партикуле не менее десяти лет. За собой они волокли странного человека. Время от времени он начинал голосить, но, получив за это сильный пинок, замолкал, правда, совсем ненадолго.
— Храбрейшие воины, пощадите! Я готов искупить свою вину. Это вера моя заставила меня совершить такую подлость! — причитал пленник.
— Ты, Бермуд, повинен в гибели многих авидронских воинов. И за это умрешь, — отвечал ему Тафилус.
— Отпустите меня, доблестные циниты, зачем вам моя несчастная жизнь? Я заплачу вам столько золота, что вам хватит до конца ваших дней. Как насчет берктоля каждому? Нет, лучше по пять! О Дева, прости меня, пусть это будет десять! Десять берктолей каждому из вас!
— Ты еще торгуешься? Какую пользу принесет тебе золото в бесконечном путешествии? — с усмешкой спрашивал Идал.
Бермуда подтащили к гигантскому камнемету, который был уже взведен. Вокруг собралось множество цинитов, чтобы поглазеть на редкостное зрелище. Монолитаи усадили вопящего иргама на платформу, с притворной грустью простились с ним и попросили метателей привести механизм в действие. Щелкнул мощный затвор. Бермуд со скоростью стрелы воспарил ввысь, преодолел свыше тысячи шагов, перелетел крепостную стену и упал с высоты птичьего полета где-то в глубине Кадиша.
— Пойдемте, друзья. Погибшие авидроны отомщены, — сказал Идал.
— Еще не совсем, — буркнул себе под нос ДозирЭ.
Глава 21. Твердыня Тхарихиба
Ранним утром Хавруш стоял на обзорной площадке в башне главной цитадели — низкорослый, необычайно толстый, на тонких скрюченных ножках. Был он в легкой накидке красного цвета, поскольку стояла неимоверная жара; его раскрытая грудь, спина, шея, руки, ноги, лицо — всё было покрыто густой рыжеватой шерстью, мокрой от пота. Верховный военачальник иргамовской армии изучал состояние стен и башен крепости, а также осматривал позиции ненавистных авидронов. За его спиной слуга по имени Оус, немой раб лет пятидесяти, черноволосый, с перебитым расплющенным носом, убирал со стола остатки еды после более чем плотной трапезы. Подслащенного вина и нежнейших охлажденных наливок было выпито несколько кувшинов, таких же пузатых, как и сам едок.
Хавруш видел, в каком плачевном состоянии находились стены Кадиша. Некогда горделивые, неприступные, теперь они были полуразрушены. Разбитые башни выглядели еще хуже стен, изуродованные авидронами до неузнаваемости. Примерно в таком же состоянии сегодня пребывала внутренняя часть крепости — идеально спланированная теснина гигантских строений: многочисленные цитадели были сплошь завалены каменными ядрами и обломками пострадавших строений, будто пережили гнев Слепой Девы. Великолепный Кадиш, этот заоблачный храм человеческого гения, нетленный образчик его безграничных возможностей и надменный памятник почти полумиллиону мастеровых и рабов, строивших его, сейчас пребывал в самом унылом состоянии. Да нет, он был просто уничтожен.
Поначалу Верховный военачальник еще пытался как-то поддерживать крепость. Дотемна добрая половина гарнизона копошилась на виду у противника, укрепляя стены. Но авидроны разрушали Кадиш быстрее, чем иргамы могли его восстанавливать. Да и потери от метательных механизмов Алеклии были чудовищны. И тогда пришлось оставить всё как есть. Бедный, бедный Кадиш!
Хавруш перевел взгляд на авидронские позиции, которые отсюда были прекрасно видны. Перед глазами лежал целый город с тысячами утепленных шкурами шатров и множеством каменных построек, защищенный рвами, деревянными стенами и башнями, обжитый, неугомонный человеческий муравейник: дымили многочисленные кузницы, поднимался пар над купальнями, возле гранитных храмов Инфекта толпились воины; кипела жизнь бивуака чудовищных размеров. Еще только Ристалищ им не хватало, подумал Хавруш…
Было понятно, что противник приготовился к длительной осаде и будет сидеть под Кадишем год, два — сколько понадобится, вгрызаясь в каждую пядь земли, — но не уйдет без победы. Меж тем в крепости уже давно свирепствовал голод, а от стотысячного гарнизона осталось чуть более половины.
Кто такие эти авидроны, спрашивал себя Хавруш. Чем они отличаются от иргамов? Почему их все боятся? Что за боги дают им силы, храбрость, умение? Почему три обыкновенных воина пешего монолита без ущерба справляются с лучшими капроносами Масилумуса? Где божья справедливость? Почему Слепая Дева милосердна к своим врагам?..
Внезапно Хавруш заметил метательный снаряд странной формы, летящий прямо в него. Носороговая башня, которую он облюбовал для себя, находилась в самой глубине Кадиша, и редкий снаряд долетал до ее могучих стен. Однако этот камень, или что это было, летел прямо на башню. Через мгновение Хавруш понял, что это никакой не снаряд, а… человек! В этом не было ничего странного — авидроны часто метали внутрь крепости полуразложившиеся трупы, чтобы вызвать здесь мор. Верховный военачальник даже как-то выделил особый отряд, циниты которого при помощи длинных крюков собирали эти тела, свозили их на территорию небольшой крепостной могильни и там сжигали.
Однако этот труп, перелетевший крепостную стену и три внутренние стены, оказался не трупом: до Хавруша вдруг донеслись ужасающие вопли. Это живой человек, понял военачальник, впрочем, совершенно не удивившись. Чего только эти авидроны не придумают!
Тело меж тем всё же не достигло Носороговой башни, а ударилось об основание межбашенного перехода и разлетелось на куски. Лишь темное пятно с подтеками осталось на серой, грубо обработанной тверди.
Из глубины помещения раздалось голубиное воркование. Хавруш звучно рыгнул, тут же почувствовал некоторое облегчение, сменившее тяжесть пресыщения, и подошел к просторной клетке, где томились три нахохлившихся розовокрылых голубя. Он взял из мешка, стоявшего рядом, малую горсть зерна и бережно насыпал его птицам. Голуби, распушая хвосты и крылья, толкаясь, набросились на корм.
— Ну-ну, дети мои, всем хватит, — сладким голосом защебетал Хавруш. Вдруг обернувшись, он резко приказал Оусу: — Приведи Бредероя.
Немой кивнул и удалился. Вскоре в помещение вошел высокий и крепкий мужчина в грубой одежде из шкур. Невольно покосившись на блюда с остатками еды, он припал к ногам военачальника и смахнул с них воображаемую пыль, проделав это, однако, с таким достоинством, на которое мало кто был способен. Потом поднялся и отступил на несколько шагов.
— Ты выполнил мое поручение? — тяжело спросил Хавруш, резанув прямым взглядом.
— Как нельзя лучше, рэм, — слегка поклонившись, отвечал посетитель, нисколько не робея под напором холодных пронзительных глаз.
— Что сказали Великие Юзофы?
— Почтенное собрание возмутилось поступком Авидронии.
— Хорошо. Надеюсь, Сафир Глазз остался доволен. Возьми, ты это заслужил.
И Хавруш бросил Бредерою берктоль. Горец опять поклонился, но чувствовалось, остался недоволен.
— В чем дело? — приподнял бровь военачальник.
— Прости меня, величайший, но путь был долгим, а издержки оказались огромными…
Хавруш скривил губы, однако вынул из ларца еще один золотой и не без внутренней борьбы попрощался с ним. На этот раз Бредерой не стал скрывать своей радости.
— Я и в дальнейшем к твоим услугам, Хавруш. Приказывай, что хочешь.
Хавруш подошел к широкой скамье и комфортно разместил на ней свой необъятный зад. Прежде чем что-то сказать, он вырвал из носа несколько торчащих волосков и вытер пальцы о накидку.
— Слыхал я, Бредерой, что ты малл и твой род идет от самого жестокого малльского племени. Это правда? — спросил Верховный военачальник.
— Да, это так, — отвечал застигнутый вопросом врасплох горец и несдержанно сверкнул взглядом. — Это племя было не только самым беспощадным, но и самым могущественным. Его вождям когда-то подчинялись все малльские селения, и не только горные, но и располагавшиеся на равнине.
— И что же с этим племенем произошло?
— Мои предки, еще до возведения Великой Подковы, воевали с авидронами и их союзниками и часто побеждали. Было время, когда целые авидронские территории подчинялись воле одного из малльских вождей. Наши дети с малого возраста воспитывались в духе ненависти к жадным соседям с равнины. Их учили убивать авидронов, и это была единственная наука, которую они познавали. Об этом повествуют наши предания.
— Ну и?.. — зевнул Хавруш.
— Но прошли годы, и Авидрония стала слишком сильна, чтобы открыто скрещивать с ней клинки. Началось строительство Великой Подковы, и многие маллы поддались недостойным соблазнам и нанялись в мастеровые и во всякое услужение. Большинство же вождей подписали мирный договор. Теперь авидроны стали безраздельно хозяйничать в наших пределах, а наши мужчины полюбили вино, блудных женщин и деньги.
Но мое племя не захотело мириться с исконными врагами. Мужчины продолжали убивать авидронов, всегда ловко скрываясь от преследования. Однажды высоко в горах циниты все-таки настигли наши отряды, окружили их и поголовно всех перебили. Потом спустились в селения и угнали всех женщин и детей в рабство.
— Да, но как ты попал в Иргаму?
— После этого, — продолжал Бредерой скороговоркой, заметив, что его собеседник утомился, — жителям одной из деревень удалось спастись. Они ушли далеко в горы, нашли место, где еще не ступала нога авидрона, и там поселились. Там родился и я, ваш преданный слуга. Моим отцом был племенной вождь, носивший самое знатное имя. Раз в месяц он отправлялся в низину и совершал набеги на авидронские стоянки или на поселения маллов, забывших заветы предков. Возвращался он обычно с добычей и пленниками. Я помню, как их сажали в кунжуды — собачьи конуры, и держали там, выпуская только для работы. В день Якира — горного духа, нашего главного бога, каждый мужчина селения, будь то воин, старик или ребенок, должен был принести в жертву хотя бы одного авидрона. Тогда я был мальчишкой, но убивал не меньше трех. Медленно перерезал им горло кинжалом.
И Бредерой показал, как он это делал. Хавруш представил умирающих авидронов и мечтательно вздохнул. Его мрачный взгляд впервые просветлел.
— Но однажды, — продолжал Бредерой, — шакалы Грономфы нашли нас. Отец погиб сразу, остальные мужчины дрались, словно горные львы, и умерли в бою, во славу Якира. Малую толику обратили в рабство. После долгих мытарств я оказался в Масилумусе в доме разносчика воды. А он продал меня тхелосу. Когда интол объявил свободу тем рабам, которые станут воинами, я не раздумывал. С тех пор я и служу тебе, о величайший.
Хавруш почесался и сделал знак Оусу, застывшему у двери. Тому понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы налить полную чашу прохладного нектара и подать его распаренному хозяину.
— Хочешь ли ты вернуться на земли своих предков? — спросил военачальник, когда утолил жажду.
Он протянул собеседнику запотевшую чашу с остатками напитка, тот благодарно ее принял и тут же жадно опустошил.
— Вернуться? — несказанно удивился Бредерой, вытирая рот рукавом.
— Да-да. И не просто вернуться, а вернуться знатным и богатым вождем.
— Конечно, — глаза горца вновь блеснули жарким огнем, — я всю жизнь об этом мечтал, — отвечал он.
— А хочешь ли ты отомстить авидронам за своего отца и за свой истребленный род? — опять спросил Хавруш.
— А разве сейчас я не мщу авидронам? — не без обиды произнес Бредерой. — А моя поездка в Берктоль? Ты же сам говорил, как дорого она будет стоить Грономфе.
— Это так. Но всё это пустяк по сравнению с тем, что я тебе предлагаю. Хочешь ли ты отомстить по-настоящему? Чтобы пролились реки крови?
— Хочу!
— Что ж, я дарую тебе эту возможность. Но и ты кое-что для меня сделаешь.
— Говори, хозяин, я всё исполню.
— Слушай же, — понизил голос Хавруш…
Верховный военачальник самым дружеским образом беседовал со своим странным посетителем, который был одет, как селянин, и вонял, словно козопас. Только один Оус слышал этот долгий разговор, но пожилой раб за всю свою жизнь не произнес ни слова. Когда же Бредерой наконец ушел, сунув за пазуху увесистый кошель с золотыми, Хавруш взял лущевый стержень и тонкий свиток ониса.
Текст, который он тщательно выводил подробными завитками, при помощи глиняной таблички с шифром становился тайнописью, а посему дело продвигалось весьма медленно:
«Я, Хавруш, брат Тхарихиба, Верховный военачальник Иргамы, пишу тебе, Громоподобный.
О величайший из всех правителей Шераса! О Интол всех интолов! Я напряженно тружусь денно и нощно и выполнил все твои поручения. И даже позаботился о маллах, о чем ты просил в своем последнем послании. Каждый берктоль, тобою данный, потрачен самым тщательным образом, и только на нужное дело. Авидрония, согласно твоим мудрым предсказаниям, основательно завязла в войне с нами и уже потеряла в сражениях много партикул. Авидроны оказались не так сильны, как это представлялось. В битве под Кадишем мы едва не обратили коротковолосых в бегство. Только значительный перевес Грономфы в количестве партикул заставил наши храбрые отряды спокойно отступить стройными колоннами…»
Хавруш остановился, осмыслил написанное и остался доволен. Много дней он размышлял над тем, как рассказать Фатахилле о кадишском поражении. Ведь этот флатон всё равно узнает подробности: он везде имеет глаза и уши. Пожалуй, вот так будет хорошо.
Хавруш заметил, что стержень, которым он писал, совсем высох, отчего знаки получаются рваными и блеклыми. Он сменил его и уверенно продолжал, вдохновленный удачным началом:
«Сейчас Алеклия, вместе со своим главным войском величиной в триста (Хавруш подумал и поправил себя), в пятьсот тысяч цинитов вот уже много месяцев безрезультатно осаждает Кадиш. Всё как ты и хотел, мой интол! Поэтому я считаю, что время флатонов настало. Момент весьма подходящий: в самой Авидронии больших армий нет — все партикулы в Иргаме. Ударь бешеную тварь с той стороны, откуда она не ждет. Я уверен: победа достанется твоим храбрым воинам совсем легко, ибо главное нами уже сделано…»
Хавруш опять остановился, но теперь он изрядно расстроился. Он уже подошел к концу сообщения, но еще ничего не сказал о том, о чем собирался. Он и впрямь был не силен в дипломатическом слоге. Как военачальник ни старался, у него вместо изящных и сложных предложений получались куцые фразы. К тому же не покидающие его ни на мгновение мысли, все его сомнения, страхи, тревоги, отчаяние, а также планы, предложения, какие-то идеи — всё так и осталось у него в голове, нисколько не воплотившись в писаное слово. Фатахилла уже давно молчал, не отвечая на послания Хавруша. Ужасное подозрение терзало душу. Не обманет ли? Не оставит ли один на один с грозным врагом?
Почесав незаточенным концом стержня под лопаткой, Хавруш тяжело вздохнул и приступил к заключительной части письма:
«Прошу тебя, Громоподобный, поторопись! Кадиш почти разрушен, и стоять ему осталось недолго. Когда Алеклия возьмет крепость, он быстрым маршем двинется на Масилумус. Но Иргама обескровлена, у нас уже нет ни сил, ни средств, чтобы сопротивляться. О Фатахилла, буду вечно у твоих ног самой преданной собакой».
Скрутив онис в тонкую трубочку и сунув его в капсулу, Хавруш подошел к клетке с птицами, открыл ее и достал того голубя, который ему приглянулся больше других. Он прикрепил письмо к лапке и выпустил на волю драгоценного посланника, который, ошалев от свободы, рванулся к небу, расправил длинные острые крылья, сделал несколько прощальных кругов вокруг Носороговой башни и ринулся прочь. Верховный военачальник видел, как пернатый перелетел через стены, как авидронские лучники на валу послали ему вслед несколько стрел, оказавшихся бесполезными, и как он скрылся из виду над верхушками дальних деревьев.
Иргам вернулся к клетке. Осталось только две птицы. Всего два голубя, которые найдут дорогу к острову Нозинги из любого места на материке. Два из тех десяти, полученных от Фатахиллы, которых Хавруш повсюду возил с собой, собственноручно кормил, холил и лелеял и берег пуще собственной жизни. С ними, с этими хрупкими розовокрылыми созданиями, были связаны все его надежды.
— Собирайся, Оус, уходим, — приказал Хавруш. Слуга не понял и знаками переспросил: как уходим, куда уходим? — Совсем уходим, — отвечал Верховный военачальник, — уезжаем из Кадиша.
Оус буднично кивнул головой, будто выбраться из крепости, осажденной трехсоттысячной армией, самое пустячное дело. Другой на его месте выказал бы крайнее удивление, но пожилой раб, ставший за многие годы тенью своего хозяина, давно перестал чему-либо удивляться, ибо повидал такое, чего обычному человеку и присниться не может.
После всех сборов Хавруш переоделся в одежду простолюдина и огляделся: всё ли он взял, всё ли сделал, не забыл ли о чем? Вспомнил о Дэвастасе и выругался.
— Дэвастаса ко мне. Быстро!
Ему пришлось ждать, пока в помещение не вошел сильно запыхавшийся воин — широкоплечий, голубоглазый молодой человек, в тяжелом бронзовом панцире на груди. Он не сразу признал Хавруша, завернувшегося в плащ бедняка, а когда узнал — учтиво склонился.
— Слава Деве, мой кумир. Легче еще раз прорваться в осажденный Кадиш, чем подняться на вершину Носороговой башни, — тяжело дыша, сказал Дэвастас.
— Это так, — отвечал Хавруш. — Но ты молод и силен, а каково мне?
Он разрешил ему присесть и предложил напитки. Весь покрытый пылью, с сухими потрескавшимися губами, воин был счастлив воспользоваться столь редкой в осажденной крепости возможностью. Он пил долго, пил и пил, пока кувшин, стоявший рядом, не опустел.
— Прости меня, — опомнился Дэвастас, — но с тех пор, как я оказался в крепости, кроме местной воды, которая отдает свинцом, я ничего не пробовал.
— Удовлетвори мое праздное любопытство, либерий, — сказал Хавруш, терпеливо дождавшись, когда собеседник утолит жажду. — Почему ты добровольно запер себя в этом каменном мешке? Ведь тебе никто не приказывал обрекать себя и свой отряд на смерть? Ну, я понимаю — вырваться из осажденной крепости и тем самым спастись, но наоборот?
— Смерти я не ищу, но и не боюсь, — отвечал Дэвастас. — А в Кадиш меня привело твое же поручение.
— Как это?
— Ты же приказал мне умертвить тех авидронов, которые побили всех капроносов в Тедоусе…
— Но разве они не сбежали?
— Это так, но не совсем. Сбежали они потом, преследуемые моими воинами, а прежде им даровал свободу известный любимец Тхарихиба — Твеордан.
— Зачем это?
— Ему очень понравилось, как они сражаются.
Хавруш вырвал из носа несколько волосков. Твеордан давно его настораживал. Многие вообще открыто обвиняли военачальника в симпатии к авидронам. Каким-то непостижимым образом только его армия не пострадала в сражении под Кадишем, и теперь еще это странное освобождение…
— Я знаю, — продолжил Дэвастас, — что они находятся где-то здесь, под Кадишем. И я обязательно их разыщу и в точности исполню твое требование.
«Что ж, это похвально, — подумал Хавруш. — Где в наши дни найдешь столь отважного воина, который готов умереть во имя исполнения даже самого малосущественного приказания?..»
Верховный военачальник внимательно посмотрел на либерия, столкнувшись с его открытым мягким взглядом. В сущности, он едва ли знал этого светлокудрого красавца. Кто он? О чем думает? Что им движет? А эта его безудержная, звериная жестокость, граничащая с безумием? Откуда она?
Дэвастас не имел знатных родственников, ему никогда никто не помогал. Он выбился чудом, поднявшись с самого дна: определившись в партикулу, стал землекопом, потом возничим обоза, легковооруженным всадником, долгое время ездил на маленькой шелудивой лошаденке, потешая всю армию.
Однако после целого ряда удивительных подвигов его назначили десятником. Молодой, весьма способный, он многим понравился, ему доверялись наиболее сложные дела, которые он неизменно исполнял. А скоро о нем пошла молва, как о самом смелом и беспощадном воине, от которого враги бегут, только заслышав его имя. Его заметил даже Тхарихиб и оказал ему милостивейшее покровительство: в распоряжении Дэвастаса появился собственный отряд, который он набрал из самых отчаянных головорезов. Теперь он стал известным военачальником, и его направляли туда, где действовать приходилось самостоятельно, на свой страх и риск. Его отряд из полутора тысяч человек творил чудеса: надолго уходил в тыл врага, внезапно атаковал вражеские колонны, быстро скрывался и снова крушил, разрушал, уничтожал, вырезал целые поселения. У Дэвастаса была удивительная способность из любого кровавого побоища выходить живым и почти невредимым. Так было в Авидронии, в сражении под Кадишем, так было везде и всегда.
Хаврушу была известна связь этого блестящего военного, которого он однажды переманил на свою сторону, с Хидрой, женой Тхарихиба. Еще бы, ведь он, Верховный военачальник, тонкий искусный интриган, сам приложил к этому руку. Сначала он приблизил к себе Дэвастаса, потом, выбрав подходящий момент, свел его с этой женщиной. Теперь Хавруш искренне считал, что Хидра, его старинный злейший враг, не опасна: он может расправиться с ней, когда захочет.
Благодаря протекции высокопоставленной любовницы теперь Дэвастас носил знаки либерия — начальника нескольких партикул, хотя по-прежнему продолжал командовать только своим отрядом.
«Может быть, когда-нибудь, как это ни грустно, мне придется собственноручно сжечь этого красавца на костре — чего не сделаешь во имя благополучия родной страны. Но сейчас я в нем нуждаюсь, нуждаюсь как никогда!» — цинично подытожил свои раздумья Верховный военачальник.
— Слушай меня внимательно, Дэвастас, у меня мало времени. В этой башне берет начало тайный ход, который ведет к реке Урарду. О нем никто не знает. Я должен покинуть крепость, ибо меня ждут дела в Масилумусе. Кадиш, несомненно, падет, но на нем не заканчивается наше сопротивление. Рано или поздно авидроны будут валяться у нас в ногах, умоляя о пощаде, и ты, клянусь Слепой Девой, станешь одним из первых свидетелей этого удивительного события. Больше я ничего не могу тебе сказать. Вот план подземного хода. — Хавруш протянул озадаченному Дэвастасу онис. — Когда всё закончится, воспользуйся им: ты мне нужен живым и невредимым. Но помни: об этом никто не должен знать. Гарнизон обязан биться до конца, считая, что отступать некуда. Только тогда авидроны понесут максимальный урон, который еще долго будут оплакивать. Также до последнего скрывай, что меня нет в крепости, передавай военачальникам от моего имени необходимые приказания. А теперь эгоу.
Верховный военачальник поднялся, и Дэвастас поторопился сделать то же самое.
— Эгоу, Хавруш. Я сделаю все, как ты сказал, — уверил он.
Хавруш долго спускался по лестничным маршам Носороговой башни. Впереди шли телохранители, освещая ступени факелами, за спиной — Оус с голубиной клеткой в руке, сзади — носильщики с поклажей.
Через некоторое время Хавруш находился уже глубоко под землей, где-то под восьмой смотровой башней Кадиша. Широкий сводчатый ход, укрепленный деревянными балками и камнем, позволял, не сгибаясь, идти нескольким воинам рядом. Здесь вот уже много лет не ступала нога человека, не считая Бредероя и еще нескольких порученцев, но в свое время все работы по строительству этого подземного хода были выполнены на совесть, лишь в некоторых местах подломились второстепенные опоры, и кое-где осыпался свод. Верховный военачальник вспомнил, как сам руководил осуществлением и воплощением в жизнь этого тайного замысла, следил за землекопами и мастеровыми. Когда же сооружение закончили, все участники и невольные свидетели были без промедления уничтожены. Затем умертвили и исполнителей расправы.
Извивы подземного хода были сложны и причудливы, но Хавруш не забыл, что сворачивать нужно только направо — остальные ответвления представляли собой хитроумные лабиринты, которые кружили самым каверзным образом, всегда возвращая заблудшего назад — к Кадишу. Наконец показался свет, пробивавшийся сквозь узкий лаз, через который все выбрались наружу.
В двадцати метрах шумели воды Урарду. Хавруш счастливо осклабился: он знал, что авидроны потратили много сил, разыскивая какие-нибудь лазы, ведущие из Кадиша. Но этот подземный ход был удивительно длинным, а место для выхода из него выбрали как нельзя лучше.
На берегу реки телохранители отбросили в стороны заросшие мхом бревна и толстые ветки. В неглубокой яме лежало несколько хорошо просмоленных лодок, а в них оружие и кое-какие припасы. В мгновение ока лодки спустили на воду, иргамы заняли в них свои места, и суденышки устремились вниз по течению с такой скоростью, что гребцам только и оставалось, что выравнивать их стремительный ход. На одном из поворотов, в туманной дымке, Хавруш различил вершины кадишских башен. «Прости, Кадиш!» — даже с некоторой грустью подумал он. Подобные чувства были совершенно несвойственны этому удивительно черствому человеку.
Глава 22. Штурм Кадиша
Неподалеку от Кадиша возвели укрепления, в точности повторяющие часть построек иргамовской крепости. Алеклия еще в самом начале выписал из Грономфы зодчих, строивших Кадиш, и они прибыли незамедлительно, привезя с собой три повозки туго скрученных онисов с рисунками, схемами и расчетами. Семидесяти тысячам мастеровых понадобилось пять месяцев, чтобы построить небольшой фрагмент оригинала, равный всего сотой его части. Теперь на этих позициях днем шли маневры, в ходе которых одни грономфские воины выступали в роли гарнизона и оборонялись на стенах и в башнях, а другие атаковали. Ночью же возвращались мастеровые и заделывали пробитые таранами бреши, восстанавливали разбитый бруствер, разбирали завалы.
Каждый день во время этих тренировочных приступов гибло немало цинитов, еще не менее сотни воинов получали различные увечья. Но Алеклия не останавливал учения и не упрощал задачи: он хотел, чтобы будущие участники штурма все до одного прошли «малое Испытание» — так окрестил эти маневры авидронский лагерь.
Отдельные «тренировки» Инфект Авидронии устроил военачальникам. Но только для этого полководцы использовали макет Кадиша и те самые фигурки воинов, которые помогли Алеклии победить в кадишской битве. Военачальники, в свою очередь, собирали своих партикулисов, раскладывая перед ними планы укреплений, а те — своих цинитаев и аймов.
Все эти мероприятия помогли и самому Божественному: постепенно в его голове родился подробный план штурма, до поры затаенный.
ДозирЭ, Тафилус и Идал во время тренировок ничем особенно не выделялись. Зато как хорош был Эгасс, первым забравшийся на стены, первым оказавшийся в цитадели! Во время повторного штурма партикулис неожиданно взбесился: «Вас всех перебьют, трусы, негодные бездельники!» При этом он хватал какого-нибудь нерасторопного лучника, сбивал его с ног тяжелым ударом кулака и кричал на него что есть мочи: «Ты куда пошел? Тебе что сказали делать? Вон твоя бойница. Ты должен следить за ней и молись к смерти, если из нее вылетит хотя бы одна стрела. Убью!» Глядя на своего военачальника, аймы, а в особенности десятники, старались не отставать от него. Град тумаков сыпался на воинов со всех сторон. Ошибки и медлительность карались самым жестоким образом. Несколько черных шнурков были затянуты на шее наиболее провинившихся.
Благодаря своим связям Эгасс добился разрешения провести еще несколько маневров на новых укреплениях. В последний раз штурм удался как нельзя лучше. Партикулис наконец остался доволен и дал воинам несколько дней отдыха.
ДозирЭ и его друзья «на крови» попытались использовать свободное время с наибольшей пользой. Они несколько раз посетили купальни, побывали в кратемарье, куда допускались только лучшие циниты, да и то с разрешения нескольких начальников. Им удалось попасть на представление грономфских потешников и фокусников, а также навестить своих товарищей, угодивших в лечебницу. Но более всего монолитаям нравилось просто слоняться по лагерю, обязательно повязав на шею наградные платки и нацепив золотые фалеры. Весть о событиях в Ристалищах иргамовского города Тедоус быстро распространилась по всем партикулам, правда, не без помощи самих же участников происшедшего. Теперь восхищенным речам не было предела, восторженные похвалы сыпались со всех сторон. Однажды в расположение «неуязвимых» явились лаги, которые «пленили» ДозирЭ, Тафилуса и Идала. Дикари, в соответствии со своими обычаями, принесли откуп и долго оправдывались: каждый из пришедших произнес длинную речь, исковеркав, насколько было возможно, авидронский язык и бесконечно утомив слушателей. После этого растроганные монолитаи предложили испробовать откуп, в который, помимо тяжелой связки ушей иргамовских воинов, входили еще пять бочонков великолепного пенистого бродила. В шумный пир вовлекли многих. Воины пели и танцевали до поздней ночи, да так невоздержанно, что появился взбешенный Эгасс в окружении своих хмурых телохранителей. Узнав же, в чем причина шума, он и сам испил несколько емких чаш: партикулис-то знал, как тяжело Авидронии достался союз с лагами и насколько важно всемерно укреплять дружбу между авидронским воинством и этими непростыми людьми, замкнутыми и подозрительными. Лаги ушли лишь с наступлением утра, когда бочонки опустели, а дружба между двумя народами заметно окрепла.
На следующий день о происшедшем доложили Инфекту, который остался весьма доволен этими событиями, призвал Эгасса, поблагодарил его и поручил устроить ответный визит, распорядившись выделить для этого всё необходимое. Так ДозирЭ, Тафилус и Идал вдруг оказались наделены чрезвычайными посольскими полномочиями, во исполнение которых им предстояло устранить «снизу» некоторую натянутость в отношениях между союзническими армиями, с которой ничего не могли поделать церемонные и велеречивые вельможные мужи. Друзьям это пришлось по вкусу, хотя в иные моменты им крепко доставалось — уж больно много бродила выпивали лаги за один присест, а отставать негоже.
Сто третьего года седьмого дня двенадцатого месяца более половины авидронов вместе со своими повозками и лагерным имуществом, а также с частью метательных механизмов покинули кадишскую стоянку и ушли в неизвестном направлении. Обстрел крепости почти прекратился, на валах остались только немногочисленные наблюдатели. Иргамы отнеслись к неожиданному известию настороженно и усилили охранение на стенах. Однако на позициях осаждающих вспыхнули высокие костры, заиграли лючины и начался грандиозный пир. С наружных башен Кадиша воины Тхарихиба собственными глазами видели, как авидроны поглощают немыслимое количество дурманящих напитков и пожирают жареных буйволов, оленей и кабанов. Тут только иргамы поняли, что противник ликует в честь первого дня Примирения со злыми духами — старинного авидронского праздника, который обычно сопровождается щедрыми жертвоприношениями и неумеренным чревоугодием.
Авидронские воины пировали до глубокой ночи, распевая песни и танцуя вокруг костров, а потом, пошатываясь, разошлись по шатрам, а многие так и остались лежать там, где бражничали. Шум стих, огни погасли, авидронский лагерь уснул крепким сном, а подозрительные иргамы всю ночь просидели настороже.
На следующий день метательные механизмы осаждавших не послали в сторону кадишских стен ни одного снаряда. С утра воины Инфекта проводили атлетические состязания, соревнуясь в силе и ловкости. Сначала около тысячи бегунов пробежали наперегонки вокруг Кадиша, потом тот же путь проделали всадники и колесницы. После кулачных боев сошлись на смерть капроносы, далее сражались боевые слоны, а потом определяли сильнейших среди лучников, пращников, копьеметателей и дискометателей. Затем устроили собачьи бои. На исходе дня авидроны принялись вновь трапезничать, но на этот раз размах пиршества превзошел все мыслимые и немыслимые пределы. Вина и нектары лились рекой, казалось, поглощались целые стада, вокруг костров начались буйные пляски, в которые были вовлечены тысячи захмелевших воинов. Иргамы с мучениями наблюдали за тем, что творилось на позициях авидронов. Несколько цинитов гарнизона умерли на месте, не выдержав мук голода и жажды. Военачальник Дэвастас в гневе предложил атаковать укрепления врага или на худой конец начать стрельбу из уцелевших метательных механизмов, но высшие военачальники воспротивились: авидроны несомненно ответят, а гарнизон, после многомесячного обстрела, так нуждается в передышке.
Иргамовские наблюдатели на башнях еще вчера заметили, что авидронский Инфект и его главные военачальники снялись с лагеря и со своими отрядами покинули расположение войск. Сегодня слухачи, которые разбирались в авидронских военных сигналах, сообщили, что осаждающих осталось не больше ста пятидесяти тысяч, и часть из них, по крайней мере двадцать партикул, играли сигнал к походу, готовясь оставить кадишские позиции. Всё это окончательно успокоило военачальников гарнизона, в их умы вселилась надежда, что Алеклия отчаялся взять Кадиш и теперь прибегнет к спокойной длительной осаде, которая не предполагает обстрелов и штурмов. Дикий же размах авидронского гульбища окончательно убедил иргамов, что можно наконец отдохнуть, не опасаясь нечаянного нападения.
Ночь выдалась дождливая, ветреная. Тучи плотной пеленой отделили звезды и Хомею от земли, и ничего не было видно в трех шагах.
Под покровом темноты к Кадишу возвратились налегке все авидронские армии. Они прятались неподалеку, в лесах, дожидаясь благоприятного момента. Плотный ливень заглушил лязг железа и негромкие команды, а лючинами, калатушами и трубами для передачи сигналов пользоваться было запрещено. Из шатров вышли в полном вооружении те, кому, после долгих возлияний, полагалось спать мертвым сном. Все они были трезвы и соблюдали четкий порядок.
Глубокой ночью, в полной тишине, авидроны со всех сторон подобрались к стенам и по единому сигналу бросились на штурм. Началось сражение, где обе стороны бились с такой ожесточенностью, что впоследствии летописцы называли его не иначе как Великий штурм, а еще Кровавый штурм.
Партикуле Эгасса достался небольшой участок от башни до башни шириной сто тридцать шагов. Укрепления в этом месте были сильно повреждены, а башни изуродованы, но само основание стены не подверглось разрушению, а во многих местах, там, где было всё разбито, появился новый бруствер, сложенный из каменных осколков, и между ними новые бойницы.
Сначала к стене выдвинулись, прикрывшись осадными щитами, лучники и пращники. Прошли они крытыми траншеями, залитыми дождевыми потоками. После них появились мастеровые и быстро соорудили осадные навесы и передвижные заграждения. На стенах показались иргамы, и из бойниц полетели зажженные стрелы, камни и дротики. Метатели Эгасса, которых собралось у стен не менее полутысячи, дружно ответили. Авидронские зангнияметатели разожгли огни и подпалили свои стеклянные шары. Через мгновение стена полыхнула во многих местах, и место сражения осветилось, будто был яркий день.
К стене, словно загадочные чудовища, уже придвигались кроты — сотни низких деревянных построек на колесах. В их вместительных утробах скрывались основные штурмовые отряды. Показалась восьмиярусная осадная башня, которую медленно волокли по деревянному настилу подручные. Подъехали повозки с легкими метательными механизмами, подошли знаменосцы и музыканты.
Эгасс уже подъехал на коне совсем близко к стене; телохранители пытались прикрыть его, а порученцы тщетно уговаривали военачальника хотя бы сойти с коня. Эгасс не слушал никого: он спокойно наблюдал за происходившим и время от времени выкрикивал короткие указания.
Вскоре бесстрашный всадник на красивой златосбруйной лошади привлек внимание иргамов. В него полетели метательные снаряды — один телохранитель повалился с коня, другой едва удержал щит после попадания камня, выпущенного из камнемета. В цельнокованый нагрудник партикулиса, отделанный серебром и усыпанный золотыми фалерами, ударилась стрела и отскочила. Но он даже не шелохнулся.
Видя, что Эгасс в опасности, лучники и метатели утроили старания. На стену обрушился град свинцовых пуль и камней. Лучники «Неуязвимых» выпускали стрелу за стрелой, каждый раз попадая точно в узкие бойницы. Полный колчан опустошался за несколько мгновений. Подручные едва успевали подносить им с подъехавших повозок новые колчаны.
Раздался авидронский сигнал, и воротца кротов открылись, выпуская воинов, которые тут же бросились к лестницам, которых было приставлено к стенам не менее двадцати.
ДозирЭ, как и его друзья, оказался в первой штурмовой колонне, в которую вошли самые отчаянные воины. И это уже была большая удача. Он проявил чудеса изворотливости, чтобы оказаться в первом кроте. При этом он потерял из виду Тафилуса и Идала, которых куда-то оттеснили.
Когда прозвучал сигнал покинуть крот и взбираться на стены, ДозирЭ со всех ног бросился к ближайшей лестнице. Грономф знал только одно: он должен быть первым, и постарался опередить таких же, как и он, быстроногих храбрецов, ищущих скорой славы. Но у основания лестницы уже томилась очередь. Передние грубо отталкивали выскочек, задние напирали. Двое подрались. Десятники попытались навести порядок, но и им досталось.
ДозирЭ, изо всех сил работая локтями и плечами, пробился к лестнице довольно быстро. Своими действиями он усугубил сумятицу, но не подумал об этом: молодой воин не слышал команд, он всем сердцем был уже наверху, в гуще схватки.
Несколько цинитов поднимались по лестнице, прикрывшись щитами. В них летели дротики и тяжелые камни, но воинам пока чудом удавалось остаться целыми. ДозирЭ, весьма огорченный своим опозданием, собирался было броситься наверх, но у первой ступеньки вырос десятник.
— Пусти меня! — угрожающе прошипел грономф.
— Еще слово, — услышал он в ответ, — и опять получишь «черный шнурок»!
Первого авидрона, взобравшегося на стену, убили. Второй получил большим камнем в грудь и, перевалившись через перила лестницы, рухнул на землю. Третий воин уже скрестил с иргамом меч, но был пронзен сбоку копьем и отступил назад. Его подхватил товарищ и помог спуститься.
Десятник направил вперед следующую тройку, в центре которой оказался ДозирЭ. Воины устремились к вершине стены. Там уже шла жаркая схватка. Грономф оказался лицом к лицу с защитниками крепости. Протиснувшись меж длинных копий, увернувшись от камня, он бросился на иргамов с мечом наперевес. Его встретили удары утяжеленной нагузы, но цинит ловко извернулся и достал противника мечом. Еще через мгновение он поразил другого воина, столкнул со стены третьего, и вот он уже стоял на парапете, отбиваясь сразу от четырех бешеных клинков…
Пока ДозирЭ сражался, действуя весьма безрассудно, Эгасс дал указание поднять вороны — специальные корзины на канатных подъемниках. Мастеровые потянули канаты, и в воздух взвились корзины с воинами — по три-четыре в каждой. В одних были лучники — оказавшись над укреплениями, они принялись пускать стрелы, в других — легковооруженные меченосцы. Их поднимали на вершину стены, и они спрыгивали прямо на головы иргамов и тут же вступали в бой.
К стене подобралась осадная башня. Как иргамы ни старались, им не удалось ее поджечь: мокрые шкуры надежно защищали ее от огня. Мостки были откинуты, и по ним хлынули тяжеловооруженные циниты. Воины Тхарихиба попытались их остановить и кинулись гурьбой навстречу, но их отбросили, словно щенят. Авидроны были высоки, сильны, напористы — не чета истощенным защитникам гарнизона.
ДозирЭ наконец ступил на вершину стены и оказался посреди груды камней, которые валялись здесь повсюду. Каково же было его разочарование, когда он увидел, что десятки «неуязвимых» уже сражаются здесь. Он вовсе не первый. Заметил он и великана Тафилуса, пробивающегося ко входу в башню. Девросколянин бился нагузой, и видно было, как иргамы падают один за другим, будто подкошенные. «Как он оказался на стене?» — удивился грономф и поспешил к товарищу.
— Эгоу, Тафилус, как тебе эти кадишские капроносы? — спросил он, держась на всякий случай чуть поодаль.
— Слабые, как дети. Это даже не разминка…
Иргамы поняли, что им не удержать стены, и отступили в башни и во внутреннюю галерею. Не успели авидроны опомниться, как уперлись в замкнутые тяжелые двери. На стене оставалось не более пятидесяти цинитов гарнизона, которых быстро перебили или в ярости скинули вниз. Промокшие насквозь, все в липкой кадишской грязи, удивленные авидроны остановились и опустили окровавленное оружие. Стена была взята быстро, стремительно…
Появился сам Эгасс. Через некоторое время по его приказу на стены подняли малые тараны и метательные механизмы. «Неуязвимые» попытались проникнуть в башни, но из этого ничего не получилось. Хотя входные двери и решетки разбили таранами, иргамы просто подняли подвесные мосты.
Дожди оставили в покое кадишские земли: тучи пошли прочь, словно огрызаясь яркими вспышками и раскатистым громом. Выглянула Хомея, и стало так светло, что всем показалось, будто наступило утро.
«Неуязвимым» понадобилось еще какое-то время, чтобы взять внутреннюю галерею стены, где уничтожили еще несколько сотен иргамов. Башни же продолжали держаться, хотя их и атаковали разными способами не только монолитаи Эгасса, но и с противоположной стороны другие партикулы.
Уже было раннее утро, когда партикулис приказал большей части цинитов спускаться вниз с внутренней стороны стены. Используя лестницы из переплетенных веревок, воины оказались в самом Кадише. В ста пятидесяти шагах от них возвышалась еще одна стена, мер на десять выше захваченной. То были укрепления одной из внутренних крепостей-цитаделей.
Лучники и метатели с новой силой принялись за дело. На этой стене воинов гарнизона собралось не так много, зато укрепления были повреждены авидронскими метательными механизмами значительно в меньшей степени. Монолиты вновь пошли на штурм.
И эта стена тоже пала. На этот раз авидронов погибло значительно больше. Уцелевшие же иргамы вновь попрятались в башнях и оттуда, используя узкие бойницы, старались нанести штурмующим как можно больше вреда.
«Неуязвимые» опять спустились вниз и окружили главную башню этой цитадели. До вечера воины атаковали ее, но в укреплении засело не менее пятисот иргамов, имеющих при себе неограниченный запас стрел, дротиков — всего необходимого для продолжительного боя. Наконец Эгасс приказал прекратить бессмысленные атаки.
Алеклия поначалу радовался ходу сражения и даже чуть было не послал в Грономфу голубя с сообщением о победе. Недоверчивые иргамы поверили и в отход главных сил, и в безумное празднество — тщательно спланированное театрализованное представление, в котором приняла участие добрая половина войска. Ночной маневр удался как нельзя лучше: кадишцы оказались застигнутыми врасплох, и наружные стены авидроны взяли первой атакой. Но вскоре штурм захлебнулся: из семидесяти шести наружных башен сдались только три. Чем больше Инфект получал донесений от военачальников, тем мрачнее он становился.
Авидроны пошли на штурм внутренних стен, а башни попытались сжечь, пробить таранами или высадить на их вершины воинов при помощи матри-пилог. Но камень не горел, тараны оказались бессильны, а воздушные шары иргамы сбивали.
Алеклия послал переговорщика и пообещал сохранить жизнь тем воинам гарнизона, которые перестанут сопротивляться, но получил оскорбительный ответ, написанный вместо начальника крепости каким-то дерзким либерием:
«Я, Дэвастас, либерий иргамовской армии, от имени Верховного военачальника Иргамы Хавруша, отвечаю тебе — человеку, выдающему себя за бога.
Слушай меня, презренный. В твоей милости мы не нуждаемся, тем паче что всем известно, что такое «сохранение жизни» по-авидронски: рабство, унижение, в лучшем случае — смерть от голода. Нет, такой «жизни» иргамы всегда предпочтут смерть с оружием в руках. Но мне непонятно, почему ты так уверен в своих силах? Неужели ты думаешь, что сможешь взять Кадиш? Более того, почему ты решил, что Иргама безропотно тебе подчинится?
Я лично убил несколько сотен авидронов, сам распял на воротах вашей крепости партикулиса Ямэна и содрал с него кожу, собственной рукой сжег Де-Вросколь вместе с тысячами его жителей. Ваши воины блеяли, словно бараны, когда их резали, ваши женщины терпели с рабской покорностью, когда их насиловали. Слабый, трусливый народ — вот кто вы такие! На что же ты надеешься?
Поэтому прими мое предложение. Отступись, уходи восвояси. Заплати большой откуп золотом, а также пришли миллион голов скота, сто тысяч рабов и десять тысяч красивых женщин. Сиди в Грономфе печальным отшельником и моли своих Гномов, чтобы великодушные иргамы простили тебя за твой подлый поход. Если же не примешь эти условия — потопишь свой народ в реках крови. А сам будешь служить у Тхарихиба цепной собакой, и тебе будет запрещено носить одежду, а ходить дозволено будет только на четвереньках. Я сказал».
За этим следовала приписка:
«А Кадиш тебе всё равно не взять!»
У переговорщика, принесшего это послание, иргамы отрезали большой палец на правой руке. На языке некоторых дикарских племен это означало, что посланец как бы умерщвлен.
Алеклия задохнулся от ярости:
— Кто такой этот Дэвастас?
Военачальники и порученцы лишь пожали плечами. Никто не знал этого имени. Наконец, один из Вишневых вспомнил:
— Похоже, это начальник той самой конницы, которая пробилась сквозь наши позиции внутрь Кадиша.
— Объявите воинам, что за него я назначаю тысячу инфектов. За живого!
Писцы застрочили лущевыми стержнями.
Восемь дней спустя в Носороговой башне, в том самом помещении, которое некоторое время назад занимал Хавруш, где сейчас всё было разбито и перевернуто вверх дном, сидели за треснувшим трапезным столом Дэвастас и еще несколько иргамов. Все уставшие, в запыленной одежде, в поврежденных доспехах. Скудная и безвкусная пища, которую воины с жадностью поглощали, являла собой лучшее, что можно было найти среди оставшихся запасов. В кубках вместо вина была мутная вода с привкусом свинца. Время от времени страшный удар потрясал стены, и с потолка сыпались осколки и пыль. Иногда в смотровой проем залетали авидронские стрелы, и их наконечники расплющивались о каменную стену. Звуки авидронских лючин, раковин и калатуш, лязг клинков, зычные команды, свирепые крики воинов, хлесткие щелчки самострелов — всё это смешалось в единый гул многодневного боя. Но военачальники не обращали на шум ровно никакого внимания.
— Изрядно ты разозлил Инфекта Авидронии своим посланием, — говорил Дэвастасу военачальник в звании партикулиса. — Мне казалось, что наши цитадели взять приступом невозможно. Но прошло всего восемь дней, и вот мы уже заперты в Главной цитадели. Что ты такое написал?
— Вини не меня, Гвиндреалдус, а Тхарихиба, который не придумал ничего лучшего, чем заказать постройку Кадиша грономфам — будущим нашим врагам. Зная каждую стену, каждую башню, все ходы, любой сложный запор, любой механизм, все хитроумные ловушки, Алеклия без труда захватил наши укрепления. А написал я лишь то, что должен был написать каждый истинный иргам, любящий свою страну.
Дэвастас закончил трапезу и брезгливо запил еду несколькими глотками воды.
— Мы обречены, почему бы нам не сдаться? — без всякой надежды, с обреченным спокойствием спросил другой иргам. — Зачем попусту губить жизни десяти тысяч оставшихся воинов гарнизона?
— Чтобы погубить хотя бы столько же авидронов, — хладнокровно отвечал Дэвастас.
В помещение вбежал обливающийся кровью цинит и без церемоний прервал разговор военачальников:
— Авидроны ворвались в цитадель, начальник гарнизона пленен, у седьмого укрепления две бреши!
Дэвастас поднялся со своего места и накинул перевязь с мечом.
— Ну вот и все. Готовы ли вы, рэмы, с честью умереть, как и подобает потомкам великих и бесстрашных иргамитов?
— Не сомневайся, Дэвастас. Жалею лишь о том, что скудна и безвкусна была наша последняя трапеза, — отвечал Гвиндреалдус.
Военачальники спустились вниз и, по-военному строго попрощавшись, направились каждый в своем направлении. Дэвастаса поджидал его вольный отряд — человек триста опытных головорезов, вооружившихся по собственному усмотрению. Это все, что осталось после изнурительной осады от знаменитого «летучего» отряда. «Не беда, наберу новых — еще лучше», — подумал Дэвастас, разглядывая свое потрепанное воинство. Он приветствовал людей дружеским жестом, и они посмотрели на своего предводителя глазами, полными восхищения, преданности и надежды. Они ожидали, что сегодня он, как и много раз до этого, не даст им погибнуть, выведет в безопасное место. Либерий произнес короткую яркую речь и повел отряд в бой.
У седьмого укрепления Главной цитадели уже долго шла тяжелая битва. Всё новые и новые отряды авидронов просачивались через бреши внутрь. Несколько тысяч человек — авидронов и иргамов, перемешались в хаосе ожесточенного противостояния. Дэвастас бросился в самую гущу схватки.
Через некоторое время воинов Инфекта изрядно потеснили. В какой-то момент всем показалось, что авидронов стало меньше, что они отступают и скоро будут изгнаны из цитадели, но тут им на помощь пришли тяжеловооруженные циниты. По шарфам и вооружению, а еще по статности, бросившейся в глаза, Дэвастас сразу узнал воинов авидронского монолита и вспомнил бои капроносов в Тедоусе и трех улизнувших от возмездия монолитаев.
Тяжеловооруженные воины незамедлительно повернули ход событий вспять. Быстро и без больших потерь они расправлялись с иргамами, оказывавшимися на их пути. Хлесткий напор их был страшен, и замедлили наступление они лишь тогда, когда лицом к лицу столкнулись с людьми Дэвастаса. Но и здесь монолитаи оказались сильнее, вскоре они заставили противника пятиться, отбиваться из последних сил.
Дэвастас дрался великолепно: полный замысловатой подвижности, с привычной хладнокровной стойкостью, жестоко. Однажды, воткнув кинжал в горло одного из монолитаев, он заметил неподалеку великана, которого ни с кем нельзя было спутать. Да, он узнал Тафилуса. Воин бился нагузой, и вокруг него образовалось широкое пространство — никто из иргамов не решался приблизиться к грозному здоровяку. Не меньше дюжины убитых и смертельно раненых иргамов грудой лежали у его ног.
Дэвастас поискал взглядом друзей Тафилуса, и не напрасно. В десяти шагах от гиганта сражался тот самый авидрон, который несколько месяцев назад так опозорил его, либерия Иргамы. Военачальник навсегда запомнил это мерзкое имя: «ДозирЭ».
Пошел сильный дождь, и вскоре под ногами дерущихся образовалось месиво из бурой грязи. Совсем близко ударила молния, и ДозирЭ, испугавшись, невольно пригнулся. Тут же на него налетели два иргама. Грономф отбился от одного, а другой споткнулся о труп и упал на колени. ДозирЭ молниеносно снес его подставленную голову. И тут он увидел Дэвастаса, который бился шагах в двадцати.
— Не стой, поймаешь стрелу! — крикнул Идал за спиной грономфа.
— Смотри! — указал окровавленным мечом ДозирЭ. — Узнаешь?
Идал отбил атаку низкорослого воина гарнизона, воткнул ему меч под нагрудник, в живот, и воскликнул:
— Так это же Дэвастас! Это за его голову Алеклия предложил тысячу инфектов!
— Оставь его — он мой, — потребовал ДозирЭ.
— Как хочешь.
Тем временем Дэвастас вплотную приблизился к троим друзьям. Его воины, кружившие рядом, пытались атаковать ДозирЭ, но военачальник не позволил им это сделать: «Я сам!» — рявкнул он.
Через мгновение два воина скрестили мечи. Возле них даже как будто приостановилось сражение: несколько человек с обеих сторон остановились и завороженно наблюдали за смертельной схваткой удивительно ловких соперников. Клинки, ударяясь друг о друга, звенели и сверкали в воздухе. У иргама не было щита, ДозирЭ решил, что ему щит тоже не нужен — только мешает, и откинул его в сторону. Он тут же пожалел об этом, ибо получил сильный удар в плечо. Искореженное оплечье раскрылось и повисло на замке. Брызнула кровь. После нескольких встречных атак ДозирЭ ответил сопернику рубящим ударом по груди. Бронзовый панцирь Дэвастаса выдержал, но он поспешил отступить назад.
— Как ты смеешь со мной сражаться? Ведь ты мой раб? — выкрикнул иргам со злой усмешкой.
— Авидронский цинит не может быть рабом, — с ненавистью отвечал ДозирЭ. — Я не был рабом и никогда им не буду!
— Увидим!
И Дэвастас бросился вперед. Вновь скрестились клинки и посыпались искры. Вдруг клинок авидрона сломался, и ДозирЭ оказался с обрубком в руках. Он начал пятиться, получил скользящий удар по шлему и, не удержавшись на ногах, опрокинулся на спину. Дэвастас отбросил меч и вынул кинжал с длинным клинком, собираясь прикончить противника.
— Будь моим рабом, и я сохраню тебе жизнь! — предложил он, тяжело дыша, распростертому на земле ДозирЭ.
— Я тебе уже ответил. Бей! Встретимся на звездной дороге.
— Что ж, мне некогда тебя упрашивать, ведь надо еще позаботиться о твоих друзьях. Эгоу, авидрон, ты был славным воином.
Дэвастас занес кинжал, но тут длинная авидронская стрела, пущенная лучником с ближайшей стены, пробив бронзовый панцирь, воткнулась ему в грудь. Он пошатнулся, едва не упав. Воспользовавшись неожиданной помощью, ДозирЭ вскочил и поднял с земли попавшийся под руку метательный топорик. К Дэвастасу кинулись циниты его отряда, схватили своего вожака и поволокли прочь. Авидроны пытались прорваться к нему, но тщетно — иргамы встали стеной и бились с такой яростью, что монолитаи долго топтались на месте, а когда сломили сопротивление, Дэвастаса и след простыл.
Вскоре авидроны захватили Главную цитадель. Устояла только Носороговая башня — самое высокое и самое укрепленное место во всей крепости. Алеклия предложил оставшимся воинам гарнизона сдаться, но получил ответ: «Лучше смерть!» Тогда он приказал обложить башню до середины сеном, плетнями — всем, что горит, обильно полить дорианским маслом и поджечь. Воины исполнили указание, и получился гигантский костер, верхние языки пламени которого доставали до самой вершины.
Ночью того же дня авидроны ворвались в обгоревшую башню и до утра, задыхаясь в едком дыму, сражались с последними ее защитниками. Лишь немногие из них сдавались в плен. Когда сопротивляющихся иргамов более не осталось, ДозирЭ и его товарищи не обнаружили Дэвастаса ни среди убитых, ни среди раненых. А вскоре был найден потайной ход, ведущий далеко за пределы крепости.
Все было кончено. Почерневший, изуродованый до неузнаваемости Кадиш напоминал развалины древнего города. Кругом лежали трупы иргамов. Авидронские воины едва стояли на ногах.
Победители отправились в лагеря прежде всего, чтобы выспаться. В крепости осталось лишь несколько партикул: необходимо было добить последние горстки самых упорных иргамов, еще скрывающихся в подземных переходах между цитаделями.
На следующий день партикулис Эгасс выстроил «неуязвимых» и всех пересчитал. Партикула потеряла триста семьдесят человек, не считая раненых. Меньше всего убитых и покалеченных было среди монолитаев — пострадали в основном отряды легковооруженных, мастеровые и их подручные. Среди «бессмертных», которых в партикуле числилось четыреста человек, не было вообще ни одного погибшего.
— В честь взятия Кадиша я прощаю вам то, что вы натворили у стен в начале штурма, — сказал Эгасс, в большей степени обращаясь к тяжеловооруженным (ДозирЭ даже показалось, что партикулис смотрит именно на него). — Если б не эта сумятица, многих потерь можно было бы избежать. Но я никого не буду наказывать: так повелел Божественный. Напротив, почти всех вас ждут поощрения, а некоторые получат такое вознаграждение, о котором и мечтать не смели…
Партикула ликовала. «Эгоу, эгоу! — кричали воины. — Эгоу, Эгасс, эгоу, Божественный!»
Многие циниты из новичков, которые еще недавно всем сердцем ненавидели злобного партикулиса, теперь восторженно приветствовали его. Это ему они обязаны победой, это он сохранил их жизни. Это он был всегда впереди, подвергаясь такому же риску. «Эгоу, Эгасс! Эгоу, Божественный!»
В то же самое время Алеклии представили пленных. Добровольно сдались несколько сотен, остальных захватили силой. Иргамов насчитали полторы тысячи — все, что осталось от стотысячного гарнизона. Большинство были ранены или сильно избиты — говорят, постарались наемники.
Инфект в своей речи воздал должное пленным за проявленное мужество. Он сказал, что никогда еще не сталкивался с таким упорным сопротивлением, и приказал всех иргамов отпустить, но прежде выдать каждому из них по инфекту, перевязать раны и накормить.
Подобное великодушие возмутило Седермала — Великого Полководца. Со старческой назидательностью он стал выговаривать Божественному, заявляя, что его не поймут, что подобный поступок может вызвать возмущение в войсках, что Грономфа хочет видеть собственными глазами казнь воинов кадишского гарнизона. Но Алеклия не хотел ничего слушать. Седермал не унимался, и Инфект разозлился не на шутку. Он припомнил военачальнику всё и, в конце концов, разжаловал военачальника, тут же сделав Великим Полководцем смущенного всей ссорой Лигура, который был здесь же. А Седермала определил начальником гарнизона Кадиша. Старик не на шутку обиделся, но вынужден был безропотно подчиниться.
Много дней в могильнях жгли трупы убитых и умерших от смертельных ран. Авидроны потеряли пятьдесят тысяч человек — шестую часть от всех штурмовавших Кадиш, и еще двадцать тысяч наемников и союзников. Произошло то, чего более всего боялся Алеклия, но чего нельзя было избежать — авидроны понесли огромные невосполнимые потери. «Могло быть значительно хуже, — успокаивал Инфекта Лигур. — Мы сделали все, что могли. Мы сохранили бóльшую часть армии!»
Постепенно Алеклия свыкся с горечью утраты и назначил в честь взятия Кадиша одиннадцатидневные празднества. Сначала прошла церемония награждения, где большинству участников штурма повязали наградные платки и надели золотые фалеры, а лучших повысили в звании. Потом провели состязания, победители которых были щедро одарены, а уж затем началось само веселье, постепенно принявшее такой размах, что военачальники сильно перепугались за здоровье своих воинов: столько они выпили и съели. Но, слава Божественному, их тревоги оказались напрасными.
Алеклия решил быстро восстановить Кадиш, для чего приказал нанять двести тысяч мастеровых и подручных. В крепости начались работы, а армия стала готовиться к продолжению похода.
Вскоре Инфект отобрал из партикул лучших воинов, чтобы восполнить численность Белой либеры. Всем кандидатам, среди которых оказались ДозирЭ, Тафилус и Идал, предстояло пройти испытания. Утром их собрали в поле, и Алеклия лично наблюдал за тем, как воины справляются с заданиями. Когда дело дошло до скачек, Тафилус — горожанин, никудышный наездник, первый выпал из седла и с понурой головой отправился в расположение «Неуязвимых». А вот ДозирЭ и Идал показали себя с самой лучшей стороны и были тут же зачислены в Белую либеру. Алеклия сам подъехал к воинам на своем скакуне красной масти и поздравил с новым назначением. ДозирЭ ликовал — его юношеская мечта, казавшаяся несбыточной, осуществилась самым волшебным образом.
Божественный собрался возвращаться в Авидронию, доверив Лигуру продолжение военной кампании. Складывалось впечатление, что с Иргамой покончено, но из глубины страны приходили тревожные вести. Вишневые сообщали, что Тхарихиб и его брат Хавруш собирают новое войско, еще большее, чем прежде, составляя целые партикулы из мастеровых и рабов, что ряд могущественных стран помогают Иргаме золотом, наемниками, оружием и зерном, что сам Масилумус обрастает мощными укреплениями и взять его впоследствии будет так же сложно, как и Кадиш. Однако после двух блестящих побед авидроны настолько поверили в собственное превосходство, что уже никто не сомневался в победе. Надо только довести кампанию до конца.
Однажды, уже перед самым отъездом, Инфект получил онис от самого Тхарихиба, в котором тот предлагал мир. Послание было маловразумительное, путаное. Почтительные обращения перемежались угрозами. Откуп, который предложил интол Иргамы, был совершенно несоразмерен затраченным на войну средствам. Складывалось впечатление, будто он ведет речь о мелком пограничном конфликте. Алеклия оскорбился до глубины души и продиктовал писцу издевательский ответ, но после некоторых раздумий, под влиянием советников и представителей Ресторий, было написано новое письмо. От имени народных собраний он предлагал Тхарихибу отделить в пользу Авидронии все территории, простирающиеся до Кадиша, заплатить в течение десяти лет откуп в размере миллиона берктолей и отправить победителю двести тысяч рабов, скот и еще великое множество различных товаров. В конце письма Инфект предупреждал, что в следующий раз условия перемирия будут значительно тяжелее. Тхарихиб не ответил.
На тридцатый день после взятия Кадиша, чуть забрезжил рассвет, ДозирЭ и Идал прощались с цинитами своей партикулы. Бывшие монолитаи уже щеголяли в плащах всадников Белой либеры, хотя еще не были приняты в этот отряд. Многие «неуязвимые» посчитали своим долгом пожелать доброго пути ДозирЭ и его другу, для которых эта война уже закончилась.
Пришел и Эгасс, как всегда взыскательный, даже придирчивый. Узнав о причине собрания, он немного смягчился и подозвал к себе воинов, покидающих партикулу.
— Жалею об одном: недолог был срок вашего пребывания в моей партикуле. Но и за это время вы прошли столько испытаний, что другим хватило бы на целую жизнь. Что ж, вы славно сражались и положили на поле боя немало иргамов. Если бы все мои воины были столь мужественными… Эгоу, циниты, держитесь крепче в седле и охраняйте Божественного пуще собственного глаза.
И Эгасс приложил руку ко лбу. Воины поблагодарили партикулиса за добрые слова, за все уроки, которые он им преподал, не забыли упомянуть и о счастливом своем вызволении из рук Вишневых.
Через некоторое время уже за пределами лагеря ДозирЭ и Идал прощались с Тафилусом. Они стояли посреди кадишской дороги, ведущей в Авидронию, придерживая под уздцы неспокойных лошадей. Девросколянин выглядел растерянным, но пытался не подавать виду. Он понуро топтался, безвольно опустив плечи, и глубокая печаль отражалась в его наивном взгляде.
Три друга никак не могли расстаться, еще долго стояли, уныло перебрасываясь воспоминаниями. Наконец вдалеке послышался сигнал Белой либеры к построению.
— Эгоу, Тафилус, когда-нибудь мы обязательно встретимся. — ДозирЭ легко вскочил в седло.
— Надеюсь! — с грустью отвечал девросколянин.
— Не знаю, как вы, рэмы, — сказал Идал, — но я всю жизнь буду верен той клятве, которую дал вам тогда в горах.
— И я, — подхватил Тафилус. — Мы же поклялись на крови!
— И я, — заключил ДозирЭ.
Всадники тронули лошадей и вскоре скрылись из виду. Тафилус повернулся и побрел назад, к своему лагерю. Он шел и что-то шептал себе под нос.
Над Кадишем медленно поднимался тяжелый неистово яркий солнечный диск.
ЧАСТЬ 2 БЕЛАЯ ЛИБЕРА
Глава 23. Люцея и белоплащный
В одной колонне с Божественным и Белой либерой ДозирЭ и Идал вернулись в Авидронию, но сразу в Грономфу не попали. Вместе с прочими новичками, отобранными под Кадишем из лучших воинов, они оказались в лагере своего нового отряда. Там, посреди дремучих лесов, два друга провели три месяца, три последних месяца сто третьего года.
ДозирЭ полагал, что он хороший наездник и что в военных ходессах для всадников получил основательные навыки верховой езды, но быстро убедился, что по сравнению с опытными воинами Белой либеры весьма слаб. Чтобы почувствовать себя с ними на равных, ему снова пришлось много трудиться. И он проявил себя весьма способным учеником, хотя и вновь не избежал жестоких наказаний.
Наконец, по истечении почти ста дней, ДозирЭ и Идал прошли очень сложные испытания и в результате облачились в одежду и доспехи воинов Белой либеры, а на плечи им прикрепили светло-розовые хвостики десятников. Вечером следующего дня они прибыли в Грономфу.
У Шестых городских ворот друзья расстались: Идал направился в Старый город, где располагался дворец его отца, а ДозирЭ двинул коня через всю Грономфу к себе домой. Каково же было его удивление, когда он не обнаружил ни дома с конюшнями, ни старого сада, в котором играл мальчишкой: на месте лачуги старика Вервилла возвышалось величавое здание, окруженное со всех сторон пышными фонтанами.
Молодой человек не поверил своим глазам. Он соскочил с коня, кинул поводья выбежавшему слуге и быстро поднялся по широкой каменной лестнице, увитой растениями с крупными цветками. Уже на самом верху двое вооруженных слуг преградили незваному гостю путь и потребовали объяснений.
— Я хочу немедленно видеть хозяина этого дома. А ну, пропустите, или мне придется познакомить вас с оружием воина Белой либеры, — предостерег ДозирЭ.
Стражников явно смутил грозный вид посетителя и его принадлежность к дворцовому отряду, но вышколенные слуги всё же не двинулись с места. Напротив, один из них схватился за рукоять морской рапиры, которой был вооружен, и надвинулся на воина, пытаясь оттеснить его вниз.
Такое отношение пришлось ДозирЭ не по нраву. Право же, разве позволено простолюдину так вести себя с одним из телохранителей Инфекта? Грономф носил белый плащ всего только день, а потому его всё еще переполняла радость, он ощущал в груди величайшую гордость, а сердце его пылало беззаветной отвагой. И из-за этого поведение слуги было воспринято им как оскорбление всей Белой либеры. ДозирЭ схватился за меч.
На шум выбежало еще несколько слуг — пять или шесть. Все они обнажили клинки и встали стеной, загородив вход.
— Эгоу, доблестный десятник. Что привело тебя в мой дом? — послышался голос за спинами стражников. — Уберите же оружие, олухи, не видите — перед вами телохранитель Инфекта.
Его люди опустили оружие и расступились. ДозирЭ увидел очень маленького смешного человечка, который, однако, принял весьма властную позу. Пурпуровые одежды и золотые браслеты на запястьях красноречиво подчеркивали его сановность.
— Так-так, — сказал человечек. — Можешь ничего не говорить. Ты ДозирЭ, сын Вервилла. И на этом самом месте стояла нищая лачуга, где ты родился и откуда ушел в лагеря.
— Точно так. Не может ли рэм объяснить мне, что всё это значит? Где мой дом? Уж не гаронны ли решили сыграть со мной злую шутку?
ДозирЭ кипел.
— Гаронны здесь ни при чем, — мягко, чуть виновато улыбнулся человечек. — Впрочем, я вижу, ты с дороги. Пройди в прохладные залы, и там, за чашей нектара, я удовлетворю твое любопытство, на которое ты имеешь полное право. А слуги позаботятся о твоем уставшем скакуне.
И гостеприимный хозяин увлек смущенного воина во внутренние покои дворца.
— Меня зовут ЧезарЭ, — представился карлик, когда он и его гость расположились на дубовых сиденьях и слуги принесли им фрукты и охлажденные напитки. — Я хозяин этого дворца. Полгода назад я купил на торгах в Липримарии эту землю, вместе с ветхим строением и небольшим садом. Земля мне понадобилась, чтобы построить дом, соответствующий моему положению. Я торговец и объездил весь континент, от Яриады до Штрихсванд. Но за сорок лет скитаний так и не обзавелся собственным жилищем, всю жизнь провел в шатрах и кратемарьях. Я решил наконец осесть, жениться и выбрал для этого Грономфу — самый прекрасный город, который когда-либо встречал. Как видишь, я достаточно уродлив и мал ростом, чтобы питать излишние иллюзии по поводу взаимной любви. Нередко даже люцеи отказывались иметь со мной дело. Но этот лучезарный дворец — разве он не прекрасен? Разве есть на свете женщина, которая откажется жить в нем и быть здесь хозяйкой?
— Да, но почему Липримария продала тебе имущество, которое ей не принадлежит? — удивился ДозирЭ.
ЧезарЭ виновато отвел глаза и нахмурил мохнатые брови.
— Извини, достойнейший рэм, я отвлекся. В общем-то, и начал я не с того. Твой отец умер за несколько месяцев до кадишской битвы. Судя по твоим золотым фалерам, ты в этом сражении участвовал…
Молодой человек вскочил:
— Умер? Не может быть! О бедный отец!
И из его глаз невольно брызнули слезы.
— Мужайся! Я уверен: боги не забыли твоего родителя, и на звездной дороге он не испытывает голода и усталости…
Когда ДозирЭ успокоился, ему вдруг стало стыдно проявленных чувств, непозволительных для цинита отряда, в котором он теперь служил.
— Отчего же он умер? — спросил через некоторое время молодой человек, смахнув слезы.
— Это мне неизвестно. Знаю одно: за несколько дней до смерти к нему приходили Вишневые. После этого он был сильно опечален.
— О гаронны! — вскричал ДозирЭ, хотел добавить что-то еще, но сдержался.
— После смерти Вервилла, — продолжил хозяин дворца, — у него обнаружились долги перед Липримарией. И тогда росторы выставили его имущество на торги…
— Но это же несправедливо! Как они посмели? — возмутился белоплащный воин. — Я этого так не оставлю!
— Поверь мне, рэм, я огорчен всем происшедшим не меньше, чем ты. Но в чем же я виноват? Я всего лишь покупатель! Впрочем, ты имеешь право подать онис в Совет ристопии. Это почтенное собрание не может не прислушаться к жалобам столь заслуженного воина…
И ЧезарЭ стукнул в ладоши, привлекая внимание слуг: онис и стержни!
— Я помогу тебе составить жалобу, никто лучше меня не сумеет этого сделать, — сказал торговец, а потом, сверкнув взглядом из-под мохнатых бровей, добавил: — Или хочешь, чтобы я тебе заплатил отступного?
В это мгновение в залу вошла молодая авидронка, красавица, в пестрой с серебром плаве и в изящных рубиновых украшениях.
Женщина заметила гостя в плаще телохранителя Инфекта и от неожиданности вздрогнула. Справившись с испугом, она скромно потупила взгляд.
— Это Иврусэль, — бросил ЧезарЭ.
— Мой хозяин, могу ли я отправиться за покупками? — спросила женщина, грациозно преклонив перед ЧезарЭ колено и поцеловав его сморщенную руку, унизанную перстнями.
— Конечно, — отвечал мужчина, не скрывая своей нежности. — Возьми денег, сколько надо, и немедленно отправляйся. Да, и передай Суфиму, что я нижайше просил предлагать тебе только самые лучшие и самые дорогие товары.
— Хорошо.
Иврусэль удалилась, едва кивнув молодому воину.
ДозирЭ несколько покоробило громадное различие в возрасте между мужем и женой. Впрочем, в Авидронии было принято жениться в степенных годах, по достижении заслуг либо по окончании службы в партикулах. Так что юные мечтательницы большей частью доставались не стройным красавцам атлетам, о которых втайне грезили, а утомленным жизнью мужам, изувеченным в сражениях.
— Ты честный человек и не твоя вина, что твой дом стоит на этой земле, — сказал ДозирЭ после того, как женщина покинула залу. — Мне ничего от тебя не надо. Живи покойно в своем дворце, не зная горя. Ответь мне только на один вопрос: не осталось ли каких-нибудь вещей из дома Вервилла?
— Увы, мой добрый друг. Мастеровые успели разрушить его прежде, чем я спохватился. Единственное, что мне удалось найти на развалинах…
И ЧезарЭ ненадолго удалился, а вернулся с небольшим медным цилиндром в руках. ДозирЭ узнал его и, бережно приняв находку, осторожно провел пальцами по холодной шершавой поверхности и по углублениям загадочных знаков. Это был старинный жезл, свидетельствующий о принадлежности к роду. Он достался Вервиллу от его отца, а тому от его отца — и так из поколения в поколение. Этому цилиндру, этому древнему символу, было лет триста — не меньше. ДозирЭ спрятал жезл и поблагодарил хозяина дворца. Для молодого человека из всего имущества Вервилла, пожалуй, не было вещи ценнее.
— Что ж, прости меня за столь бесцеремонное вторжение. — ДозирЭ поднялся. — Теперь не беспокойся: более мы никогда не увидимся. Эгоу!
— Постой, — остановил его обиженный ЧезарЭ. — Почему ты вот так уходишь, будто я не был с тобою открыт и гостеприимен? Если пожелаешь, ты можешь здесь остаться и жить столько, сколько захочешь. Я прикажу предоставить тебе лучшие покои и выделю личных слуг.
Воин замялся, несказанно удивившись столь радушному предложению. И правда, куда же он пойдет? В кратемарью? Или сразу в казарму Белой либеры, которая располагается прямо на территории Дворцового Комплекса Инфекта? Но ведь ему отпущено десять драгоценных дней отдыха.
ДозирЭ медлил с ответом, а ЧезарЭ упорно настаивал. Молодой человек вдруг невольно вспомнил чудесную Иврусэль и неожиданно для себя согласился. «Посмотрел бы на меня этот эжин год назад, когда я ехал новобранцем в лагерь Тертапента на старом Хонуме, — он усмехнулся про себя, — или увидел бы меня с черным шнурком на шее. Вот была бы потеха! Наверное, и в конюшни не пустил бы. А теперь… теперь я десятник лучшего отряда Авидронии, телохранитель самого Божественного!»
На следующий день, едва только забрезжил рассвет, ДозирЭ нарядился в церемониальные одежды, не забыв повязать свои зеленый и белый наградные платки и прикрепить на грудь начищенные золотые фалеры. Вскоре он покинул дворец ЧезарЭ и заехал в купальни, где остриг волосы и принял ароматические ванны. И только потом направился к малоприметному дому с изразцовым полом у входа и каменной головой слона на ведущей во внутренний двор калитке.
Воина встретила заспанная располневшая женщина лет сорока, представившаяся Жуфисмой — распорядительницей акелины. Увидев десятника Белой либеры, она подобострастно приветствовала его, хотя и была несколько смущена столь ранним посещением. ДозирЭ спросил об Андэль, и женщина вдруг переменилась в лице. Она в отчаянии схватилась за голову. Выяснилось, что девушка тяжело больна и неизвестно, выживет ли вообще.
— Так она в лечебнице? Скажи, в какой?
— Нет, она здесь, лекари по нескольку раз на дню посещают ее.
— Что ж, позволь мне с ней хотя бы увидеться, и вот тебе монета за труды…
Но Жуфисма не сдавалась:
— О великолепный воин! Наши правила запрещают подобные свидания, и я могу быть жестоко наказана. Но скажи, почему тебе нужна именно Андэль? В твоем распоряжении несколько дюжин красивейших люцей Грономфы. Выбирай любую!
ДозирЭ продолжал настаивать.
— Что ж, десятник, ты меня убедил. Я вижу, что ты герой, — она кивнула на наградные платки и фалеры, — принимая во внимание цвет твоего плаща, я предложу тебе то, от чего еще никто из моих достойнейших посетителей не отказывался: бери любую из наших люцей бесплатно, всех, кроме Андэль, а если хочешь — то сразу двух. Согласен?
— Нет, рэмью, мне нужна только Андэль. И скажу тебе прямо — я не уйду отсюда, пока ее не увижу. Вот тебе пол-инфекта. Мало? Вот целый инфект.
Жуфисма задумалась. Нечасто ей приходилось бывать в столь щекотливом положении. Конечно, ее акелину иногда посещали настойчивые, заносчивые молодые люди, но при одном только упоминании о гиозах они исчезали. Но разве можно напугать телохранителя Инфекта каким-то городским стражником? И потом инфект — это тоже немало. А Туртюф просто ничего не узнает. Если он вообще жив…
Женщина еще мялась, но глаза молодого человека так пылали, что дальнейшее сопротивление представилось ей бессмысленным и, более того — небезопасным. Жуфисма тяжко вздохнула и ловким движением приняла протянутый золотой.
— Хорошо. Мне требуется только ненадолго отлучиться, чтобы всё разузнать. Сейчас я припоминаю, как одна из люцей с утра говорила, что Андэль почувствовала себя значительно лучше и, кажется, хочет приступить к работе…
Андэль повезло несказанно. Туртюфа вот уже более полугода не было в Грономфе. Ходили слухи, что он погиб где-то под Медиордесс. Отправившись некоторое время назад в далекое плавание, торговец наказал Жуфисме строго блюсти его грономфскую любовницу и не подпускать к ней других мужчин, сколько бы денег они ни предлагали. В благодарность за эту исключительную услугу Туртюф сразу внес полугодовую плату, избавив Андэль от общения с сотнями посетителей, а в дополнение к этому каждую триаду, в день Божественного, его порученец радовал распорядительницу акелины толстым кошелем.
Теперь Андэль, самая дорогая люцея этой акелины, проводила время не на жарком ложе в объятиях ненасытных любовников, а в беззаботной неге, усладах или в приятных женских развлечениях. Во время прогулок она с удовольствием делала покупки, заказывала себе плавы и украшения (на что Жуфисма не жалела средств), ухаживала за жемчужинами во дворе акелины, нежилась в купальнях. А трапезы ее были столь богатыми и разнообразными, что даже самым трудолюбивым люцеям оставалось лишь завидовать ей.
Девушки акелины делали вид, что любят Андэль, но за глаза ненавидели свою юную подругу. Вынужденные трудиться день и ночь под неусыпным присмотром Жуфисмы, ублажая каждого вошедшего, кто бы он ни был, они завидовали авидронке, которая неопытной малолетней селянкой разом получила то, к чему каждая люцея стремится всю жизнь. Уроженка Удолии чувствовала эту плохо скрываемую неприязнь, стыдилась своего вынужденного безделья и даже однажды попросила Жуфисму назначить ей те же работы, которые обязательны для всех прочих девушек, но та лишь накричала на люцею и наказала за это длительным затворничеством. Единственным утешением Андэль и целительным лекарством от скуки была ее служанка и лучшая подруга — Каруду.
Андэль занимала самые роскошные и благоустроенные покои. Всё в них было богато, сделано со вкусом, продумано и тщательно убрано. Когда бы Туртюф ни появился, он застал бы девушку одну, томящуюся в ожидании, окруженную роскошью и всегда готовую к его приему.
Сегодня Андэль сидела у окна с толстой книгой, сшитой из тяжелых листов плохо обработанного ониса, перелистывала страницу за страницей и водила по строчкам пальцем, внимательно разглядывая иногда чрезмерно откровенные рисунки. То был Урилдж, «Сказание о Розовом всаднике». Полгода назад девушка увлеклась чтением и, несмотря на свою малообразованность, быстро освоила хитросплетения авидронской вязи. Втянувшись, она с упоением взялась за древних авторов, потом прочитала всего Провтавтха, который ей понравился, хотя поняла она в нем не много, и, наконец, разносчик книг из Библиотеки случайно или намеренно подсунул ей «Сказание о Розовом всаднике» Урилджа, который сразу пленил ее яркими романтическими образами, заманил в страну проникновенных грез, заковал там в цепи любовных, почти физических страданий и бросил на съедение прожорливым многостишиям.
Внезапно внизу послышался громкий разговор. Жуфисма в чем-то убеждала настойчивого мужчину, голос которого показался ей чем-то знакомым. Потом всё стихло, и Андэль вернулась к поэтической строчке, на середине которой застыл ее палец. Но вот дверь приоткрылась, и заглянула Каруду. Она была несколько смущена и взволнована, щеки ее горели.
— Что случилось? — спросила затворница с книгой в руках.
— Странное дело, — ответила Каруду, — Жуфисма просит тебя принять в виде исключения десятника Белой либеры… Удивительно, может быть, она что-то разузнала о Туртюфе?.. Десятник-то молодой и из себя не урод, — продолжала она. — К тому же весь в наградах. Наверное, и кошель полон… Ты, Андэль, лучше откажись: ты не обязана принимать посетителей. К тому же, если Туртюф узнает, всем несдобровать. А так, глядишь, он мне достанется. Я уж постараюсь. То-то я проверю, какой из него телохранитель Инфекта! — засмеялась девушка. — Так что ответить Жуфисме?
Андэль закрыла книгу.
— Передай Жуфисме, что я в полном ее распоряжении и готова без промедления исполнять любые ее приказы, а также любые приказы тех людей, на которых она укажет.
Каруду кивнула головой, нисколько не удивившись такому ответу, и немедленно удалилась. Андэль же расстегнула фибулу своей красной плавы из легкого приятного на ощупь полотна, которую обычно носила между свиданиями с Туртюфом, скинула ее, и нарядилась в тонкие изящные одежды. Она умастила себя благовониями, надела украшения, не забыв подарок Туртюфа — золотое ожерелье с тяжелой подвеской в виде Хомеи, и поднялась на хирону. Там ее уже дожидался блистательный белоплащный воин в золотых доспехах, в наградах, при мече Славы и боевом кинжале, с хвостиками десятника на правом плече. Он был высок и худ, густые волосы цвета пшеничного зерна, только темнее, аккуратно обрезанные по последней грономфской моде, обрамляли его загорелое мужественное лицо.
ДозирЭ разглядывал цветущий куст церганолии, когда услышал позади себя легкий шелест ткани и обернулся. Перед собой он увидел очень красивую девушку, едва ли знакомую, в облегающей плаве, ухоженную, утонченную, в изумительных драгоценностях, с умным внимательным взглядом. Приблизившись, молодой человек узнал знакомые черты и воскликнул, протянув руки: «Андэль!»
Люцея удивленно посмотрела на него. Едва ли они когда-нибудь встречались. Андэль не помнила, чтобы ей приходилось принимать десятника Белой либеры. К чему же этот странный возглас, будто они старые друзья?
Молодой мужчина выглядел настоящим героем с горделивой осанкой и уверенным задиристым взглядом. Давние воспоминания вдруг кольнули ее сердце. Эта крепкая фигура, эти глаза и этот некрасивый шрам над губой…
— ДозирЭ!
И Андэль бросилась в объятия воина, не пытаясь сдержать слез.
О, как сладки воспоминания глупой юности! О, как нежны, как близки сердцу образы прошлого! Какою грустью и истомой наполняется душа! Удолия, отец — старый Чапло, цветущие сады, угловатый неопытный юноша-новобранец, охваченный дикой страстью. О Гномы!
Люцея и белоплащный воин возлежали на мягких подушках, разбросанных по широкому ковру, в одном из самых укромных мест хироны. После ненасытных ласк оба были необычайно утомлены. Буроволосая служанка прошмыгнула сюда, словно тень, аккуратно собрала разбросанные одежды и доспехи и сложила надлежащим образом на широкой резной скамье. Ненадолго удалившись, она вернулась с вином в запотевшем сосуде, плодами и сладостями на серебряном подносе. Сквозь пышную листву кустов проникли яркие лучи, и девушка установила широкий навес, чтобы избавить влюбленных от жаркого полуденного солнца.
— Следует ли приготовить купальни? — спросила она у десятника.
— Ничего не надо, уходи, — прогнал служанку ДозирЭ.
Андэль приподнялась на локте. Она с удивлением, нежно касаясь, ощупала множество едва заживших пылающих шрамов на груди, плечах и руках молодого человека. ДозирЭ выпил из кубка вина и откусил сочный сахарный персик.
— Сегодня я с трудом узнал тебя. С тех пор как мы были вместе, тогда, на озере, ты изменилась несказанно! Твоя красота пленила меня, и все эти месяцы я думал о тебе, мечтал о том, как прибуду победителем в Грономфу и мы встретимся снова. Но то, что я увидел сегодня, превзошло все мои ожидания. Ты божественна, рэмью…
— Я тоже тебя узнала не сразу, — отвечала Андэль. — Ты возмужал и окреп. Пожалуй, с мечом в руке ты добился всего, чего желал. За год из несмышленого новобранца ты превратился в прославленного цинита. А сколько наград! Теперь грономфские искусительницы не дадут тебе прохода.
И девушка нарисовала ногтем на загорелой крепкой груди мужчины загадочный витиеватый знак.
— Мне не нужны грономфские искусительницы. Я хочу быть только с тобой! Ты — единственная моя богиня, ты — Хомея лучезарная, освещающая путь мой в ночи. Будь моей навсегда!
Удивленная Андэль заглянула в глаза молодого человека. Его искренний и наивный, как у ребенка, взгляд излучал любовную муку. «Неужели он не понимает?» — подумала с досадой девушка. Она вспомнила о Жуфисме, о Туртюфе, о том кабальном онисе, который подписала чуть больше года назад ради спасения отца. И в груди тоскливо заныло. А еще она вспомнила свои счастливые грезы в маленьком саду при акелине, вспомнила, как мечтала, что в один прекрасный день появится этот милый юноша со шрамом над губой и заберет ее отсюда. И вот он пришел — красавец в белом плаще, с золотыми фалерами на груди, и что же?
— Сладки твои речи и нежен твой взгляд, — проговорила наконец Андэль, запинаясь. — Но я — люцея, рэм, люцея Инфекта. Я подписала договор и не принадлежу себе. Помимо прочего, я не могу иметь семью, пока меня не отпустят или не выкупят, а также не должна видеться с мужчинами, кроме как здесь, и только за определенную плату.
ДозирЭ только сейчас понял, что не подумал обо всем этом. О Гномы, какой же он тупоголовый!
— Сколько же долгов было у старого Чапло, которые выкупила акелина?
— Сейчас это не имеет значения… Шестьдесят инфектов.
— Ого! — не сдержался ДозирЭ. В его пухлом кошеле было всего около семи инфектов разной монетой, которые он почитал целым состоянием, — все, что получил почти за год, будучи сначала новобранцем лагеря Тертапента, потом цинитом партикулы «Неуязвимые» и, наконец, ветераном. Не считая того инфекта, который был опрометчиво отдан Жуфисме за свидание с люцеей. Десятнику Белой либеры полагалась огромное содержание, в два с половиной раза больше, чем десятнику обычного отряда: не менее двадцати пяти инфектов в год, или два с половиной берктоля. Но ДозирЭ только несколько дней назад надел белый плащ прославленного отряда и в ближайшее время не мог рассчитывать на какую-нибудь плату. — Сколько же нужно, чтобы тебя выкупить?
Андэль вспыхнула и закрыла от стыда лицо руками. Справившись с чувствами, она неуверенно отвечала:
— Не знаю.
Она подумала о Туртюфе, который приносил акелине колоссальный доход, о расчетливой Жуфисме, которая ни за что не расстанется со своей лучшей люцеей, о росторах Инфекта, регулярно посещающих акелину для подробного изучения денежных книг. О, если бы она была обычной островитянкой, получавшей пять—десять фив за встречу! Тогда она стоила бы намного дешевле!
— Не знаю. Тебе следует поговорить с Жуфисмой или с росторами Инфекта. Может быть, инфектов сто…
Теперь настала очередь смутиться ДозирЭ. Он слышал, что посетители акелин иногда влюбляются в прекрасных «подписанток» и вносят за них выкуп, освобождая их от обязательств перед Инфектом. Но во всех этих историях никогда не встречались столь крупные суммы. Сто инфектов! Это же куча золота, целое состояние! Родившись в бедной семье, которая к тому же не избежала мора и многих других напастей, молодой человек привык с детства к скудной пище, безденежью, бесконечным горьким разговорам о долгах. Даже собственный кошель у него появился всего лишь год назад, когда он отправлялся в лагерь Тертапента.
— Ничего, я что-нибудь придумаю, — сказал ДозирЭ не совсем уверенным тоном.
Андэль недоверчиво усмехнулась: что можно было придумать в такой неразрешимой ситуации?
— Иди ко мне. — Андэль протянула руки. — Пусть хотя бы этот день станет для тебя счастливым, — произнесла она.
— О! — воскликнул ДозирЭ и прошептал короткую молитву.
Воин обнял люцею, тут же почувствовав жаркое томление, и поцеловал ее в алые губы. Их горячие тела тут же переплелись в мучительной схватке, и умудренная в ласках юная авидронка нисколько не уступала в напоре доблестному воину.
В нескольких шагах, за густой листвой церганолии, стояла та буроволосая инородка, которую некоторое время назад прогнал молодой воин. Низкорослая широконосая смуглянка завороженно наблюдала за разыгравшимся перед ней зрелищем, изнывая от непреодолимого желания. Но более того ее мучила недобрая зависть, а еще осознание великой несправедливости богов, которым она была так предана, искренне надеясь на их ответные милости…
Глава 24. Сто четвертый год
Наступил сто четвертый год, и вместе с ним пришли столь разительные перемены, нарушившие привычный авидронский уклад, что летописцы с этого года открыли новый том своих записей. И дело было не только в новых угрозах, заставивших Авидронию окончательно превратиться в империю «щита и меча» и бросить почти все ресурсы на формирование новых боеспособных партикул, не только в войне. Но и в том, что Алеклия возвысил и укрепил свою державу не одними победными битвами и сражениями, но многими и многими славными мирными делами.
Пока Лигур при помощи двухсот опытных партикул завоевывал Иргаму, пока шестидесятитысячная Походная эргола сражалась в далекой Лидионезе, защищая униженные племена дологов, пока Ворадж умиротворял беспокойных маллов, а также возводил по всему Междуречью укрепления, пока десятки посольств подарками, дружеским увещеванием, а то и прямыми угрозами пытались склонить на свою сторону свободные города, полисы, страны и союзы стран, в это самое время Алеклия занимался внутренними проблемами и немало преуспел в этом.
Прежде всего правитель поспешил разрушить податную систему, существовавшую в Авидронии с незапамятных времен. С первого дня своего правления Инфект присматривался к деятельности Липримарий и сборщиков десятин. Едва ли не каждый день, разбирая жалобы земледельцев, ремесленников, торговцев, ежедневно вывешиваемые на стене посланий, Алеклия испытывал глубокие сомнения в разумности государственного устройства своей страны. Поборы, произвол, ограбление, особенно на окраинных территориях — всё это было обычным делом. Иногда из некоторых липрим начинался массовый исход жителей: люди не желали терпеть издевательства местной власти. Божественный несколько раз самолично принимал участие в расследованиях и жестоко карал провинившихся росторов. Было множество случаев, когда пресловутая десятина взималась ежегодно не от прироста доходов, а от всего имущества авидронов. А если такая подать вовремя не вносилась, за год просрочки сумму долга удваивали. Денежные книги государства при этом красноречиво свидетельствовали, что львиная доля сборов в том или ином виде расходуется в большой степени на содержание самих же Липримарий и сборщиков податей. То есть податная система Авидронии прежде всего кормила сама себя, не принося государству ожидаемой прибыли. Так, расходы на содержание сборщиков десятин достигли к сто четвертому году необычайных размеров: все они имели высокое жалованье, жили во дворцах и имели множество слуг, но при этом часто попадались на воровстве и подделке денежных книг, занимались поборами и творили вопиющее беззаконие. Был случай, приведший к неповиновению Грономфе нескольких влиятельных неавидронских общин, когда сборщик податей требовал каждую триаду доставлять к нему самых красивых незамужних девушек и, получая сие, вместе с друзьями жестоко глумился над юными созданиями. В тот раз Алеклия по совету Провтавтха простил восставшие территории и на глазах местных жителей казнил сборщика податей и нескольких росторов Липримарии, а имущество казненных раздал пострадавшим.
Вернувшись из Иргамы и направив свои усилия на дела гражданские, Алеклия первым делом взял и отменил все подати, взимаемые с граждан и с ремесленных братств, постепенно подавив молчаливое неповиновение Липримарий, лишившихся основных источников существования. Огромные доходы Авидронии, полученные в сто третьем году, превысили на семьсот тысяч берктолей понесенные расходы, несмотря на все военные издержки и грандиозное строительство. Сразу после отмены податей в страну устремились потоки инородцев из ближних и дальних мест. Люди бросали всё и бежали в Авидронию от произвола своих правителей, обычно обиравших несчастных подданных до нитки. Переселенцев было так много, что пограничные отряды поначалу не знали, что делать, и вовсе сбились с ног. Всевозможные торговцы, ремесленники, мастеровые, беглые рабы, обретавшие внутри авидронских границ свободу, земледельцы, ремесленники — все со своими семьями и нехитрым скарбом хлынули в авидронские города и поселения, вызвав даже некоторое недовольство коренных жителей. Благодаря переселенцам прибыль кратемарий, Ристалищ, акелин и других доходных государственных заведений выросла еще больше, хотя Божественный под давлением народных собраний и был вынужден отдельными законами ограничить наплыв инородцев. Провтавтх всё происходящее одобрял и с улыбкой называл великим перемещением народов. Он же поспешил настроить возглавляемый им Совет Пятидесяти в пользу правителя.
Далее Инфект реорганизовал и сами Липримарии, значительно сократив их количество и численность служащих в них росторов. В Грономфе он оставил лишь восемь Липримарий, а на всю Авидронию — пятьдесят три. Территории тоже перекроили. Всё имущество Липримарий передавалось в ведение специально созданного Инициата, а оставшиеся липримары превратились в прямых исполнителей воли Инфекта и не имели возможности, да и необходимости, обосабливаться. Сопротивление же, которое липримары повсеместно организовали, быстро и жестоко подавили. Такое переустройство давно назрело, ибо чрезмерная власть, вверенная липримарам устаревшими порядками, привела к тому, что некоторые земли, особенно населенные неавидронскими общинами, едва ли подчинялись Инфекту. Наместники по собственному разумению распоряжались огромным имуществом и получаемыми доходами, не желая делиться с Грономфой. Они вели дела, будто самостоятельные правители, и неохотно признавали решения народных собраний, состоящих по закону только из авидронских граждан, ставших белитами. Некоторые липримары, прикрываясь лозунгами о свободе и независимости, даже пытались отложиться от Авидронии, только терпеливо выжидая, когда центральная власть ослабнет и будет неспособна к подавлению бунтов. Во все города Алеклия послал отряды Вишневых, которые, где переговорами, а где и силой, быстро навели порядок. После изучения денежных книг более чем в двухстах Липримариях обнаружили пропажу крупных сумм. Каждого второго липримара подвергли ристопии и отправили либо на шпату, либо на серебряные рудники. Вместе с наместниками пострадали и враждебно настроенные наследственные эжины, многие из которых объединились в тайные лиги, добиваясь ослабления центральной власти.
Рестории, после недолгих прений, всецело согласились с новым территориальным устройством.
Лишь немногие расценили действия Инфекта как переворот, нарушивший государственное устройство. Но сладкоголосому Провтавтху, совершившему длительную поездку по авидронским местностям, удалось убедить сомневающихся в том, что происходят давно назревшие перемены, крайне необходимые для должного управления страной. Ведь подобные важные деяния ни в коей мере не ущемляют прав Граждан. Народные собрания не упразднены, а лишь укрепились в своем положении!
Последствия всех этих великих свершений оказались настолько благотворными, что Алеклии пришлось срочно обустраивать новые хранилища для переполнивших казну доходных поступлений.
После Липримарий Инфект взялся за родовые общины, которые были еще недопустимо сильны, особенно на окраинах страны, и часто подменяли собой народные собрания. Жестоко подавив несколько бунтов, начатых в обособленных родовых поселениях, он издал указ о полном запрете старинного сословия «колесничих», представители которого составляли родовые верхушки, и окончательно вверил всю полноту местной власти Ресториям и обновленным Липримариям. Он даже под страхом наказания запретил хранить родовые жезлы, указывающие на принадлежность человека к тому или иному древнему роду. Знатью должны были быть только эжины, Избранные, Друзья — все достойнейшие Граждане Авидронии, к которым относились и влиятельные росторы, и видные военачальники, и умнейшие тхелосы, и все богатейшие авидроны. И не имело значения, в семье ли государственного деятеля, воина, горшечника или разносчика воды родился человек.
Начало сто четвертого года было сопряжено и с большими изменениями в религиозной сфере. Оставшиеся святилища Гномов закрывались или уничтожались, храмовые богатства, накопленные веками, передавались в казну, советы жрецов разгонялись, а непокорные жрецы подвергались ристопии. Поднявшиеся в связи с этим народные волнения постепенно утихли, в особенности после того, как Инфект согласился не трогать несколько древнейших храмов и даровал прощение многим из тех, кто с мечом в руках защищал старую веру. Одновременно по всей стране с размахом возводились храмы Инфекта, поражая обывателей своими размерами, красотой и величием.
Вскоре после возвращения в Грономфу Алеклия заложил сразу четыре новых города, выбрав для них места на отдаленных спорных территориях. Они должны были стать важными опорными пунктами, необходимость в которых давно назрела. Оказалось, Божественный одарен от природы талантами градостроителя, и он лично спланировал в этих городах кварталы и улицы, уделив особое внимание водопроводу и сточным каналам, торговым форумам и общественным зданиям, сооружениям для состязаний и развлечений. А главное — мощным укреплениям. Все частные дома и дворцы вместо крыш должны были иметь хироны — «для красоты, которую даруют древа и цветы и ради их чудных запахов, а еще для чистого воздуха, коим наполняем грудь, и для отдыха в тени, и для экономии городской земли, а наиглавнейшее: во время осады — для пропитания». В каждый из этих городов переселили по пятьдесят тысяч Граждан со своими семьями, а чтобы в добровольцах не было недостатка, все семьи получали в дар кусок земли и по десять золотых инфектов.
Внутри старых городов Божественный полным ходом возводил дворцы. Ристалища и форумы Искусств, Тхелосалы и ходессы — целые кварталы вырастали там, где раньше зияли пустыри: Библиотеки, Атлетии, Театры, Ипподромы, Цирки, музыкальные и танцевальные подиумы, а также купальни, кратемарьи, акелины, многоярусные государственные дома. Самыми богатыми и известными людьми Авидронии, помимо военачальников, становились зодчие, которым Инфект платил огромное жалованье, дарил дворцы и обширные поместья.
Алеклия проводил время в заботах о государстве и его гражданах. Он ввел запрет на нищенство и попрошайничество, но перед этим облагодетельствовал едва ли не каждого бродягу и бедняка хотя и небольшой, но достаточной для пропитания суммой, призвав их к оседлости и честному труду. А для старых, больных и убогих, одиноких и беспомощных, в особенности для бывших воинов партикул, создал особые колонии. Он подробно изложил торговые законы, которые, с одной стороны, защищали собственность и право каждого беспрепятственно торговать в обусловленных местах, а с другой — преследовали недостаточно честных торговцев, и жестоко карал хитроумных мошенников, наводнивших рынки и торговые форумы авидронских городов. Для увеличения рождаемости Божественный определил белитам плату за каждого новорожденного — два инфекта за мальчика и пол-инфекта за девочку. Чтобы содержатели крупных поместий не скупали поля и сады мелких землевладельцев и не ущемляли государственных арендаторов, которые вносили в казну немалую годовую плату, Инфект запретил одному человеку или роду владеть землями свыше тысячи размеров, а также приказал Липримариям строго следить за тем, чтобы любой землевладелец свои земли обязательно возделывал, чтобы участки не пустовали. Росторам же, снабжающим армию, он приказал закупать провизию только на специально организованных торгах, где небольшие хозяйства обладали бы теми же правами, что и крупные. Ту же политику Алеклия осуществлял по отношению к большим ремесленным братствам, которые повсеместно вытесняли маленькие мастерские и мастеровых-одиночек.
В сто четвертом году Инфект построил по всей стране государственные Денежные приходы, одновременно упразднив монетные столы Липримарий. Крупные ростовщики, хранители и менялы, потеряли бόльшую часть дохода и, чтобы выжить, вынуждены были умерить свои аппетиты и ссужать деньгами заемщиков на значительно более выгодных условиях. Чуть позже Божественный выкупил у ростовщиков старые долги белитов, истратив на это около миллиона инфектов, и даровал им полное освобождение от прошлых кабальных денежных обязательств.
Много внимания Инфект уделял дорогам и общественным экипажам. В сто четвертом году, в дополнение к существующим, он построил целую сеть новых дорог, связав между собой разные авидронские города, а также саму Авидронию с другими местностями и странами. Все дороги, как и прежде, мостились на подсыпанной высоте, на глубоком многослойном основании, они были достаточно широки и имели водостоки и множество грунтовых ответвлений. Любые преграды: леса, горные массивы, широкие реки — легко преодолевались, благодаря инженерному гению тхелосов и тяжелому труду тысяч мастеровых и их подручных. Введенные дороги тут же обустраивались почтовыми постами, храмами Инфекта, торговыми форумами, военными лагерями, заставами и всевозможными укреплениями. Рядом с построенными дорогами кипела жизнь: возникали поселения торговцев, ремесленников, бывших цинитов партикул. Здесь оседало множество переселенцев, чувствующих себя в большей безопасности вблизи оживленных авидронских путей.
Общественный извоз приносил Авидронии с каждым годом всё больший и больший доход. Внутри крупных городов, в особенности таких, как Грономфа, было уже сложно передвигаться пешим способом: требовалось слишком много усилий и времени на преодоление больших расстояний. Огромная часть населения проживала в многоярусных доходных домах и не могла содержать лошадей. Благодаря этому в моду постепенно входили особые экипажи, изобретенные еще Радэем Великолепным, число которых с каждым годом удваивалось волею заботливого правителя. В начале сто четвертого года по указанию Алеклии изготовили десять тысяч удобных и вместительных повозок, и каждая, снабженная шестеркой лошадей тягловой породы, могла перевозить не менее двадцати человек. Наладились конные линии между городами, и люди с удовольствием пользовались ими, тем более что плата назначалась весьма умеренная.
Во всех своих делах Инфект всемерно опирался на народные собрания и следовал советам своих умнейших помощников, первым из которых не без оснований считался известный всей Авидронии главнейший член Совета Пятидесяти Друзей досточтимый тхелос Провтавтх.
* * *
В первый день сто четвертого года Громоподобный Фатахилла, Интол всех интолов странствующих племен флатонов и народов Темного океана, стоял на берегу пролива Артанела недалеко от портового города Бузу. Воды пролива были неспокойны, пенистые холодные гребни угрожающе накатывали и, ударяясь о крутые скалистые берега, рассыпались тысячами брызг.
«Если б переправа происходила сегодня, — подумал Фатахилла, — флатонов трудно было бы удержать, ведь они сто лет ждали высадки на материк. Неминуемо многие плоты разбились бы о крепкие берега либо не выдержали натиска бурных вод, и тысячи воинов нашли бы успокоение в подводном царстве мерзкого Букорозица. Какое страшное было бы предзнаменование перед грядущей войной!»
Фатахилла со страхом представил себе гибель тысяч воинов в первый же день великого похода. А ведь поначалу он определил переправу именно на первый день сто четвертого года. К этому времени множество плоскодонных судов должны были спустить на воду, и на них погрузились бы первые сто тысяч воинов со своими семьями, имуществом, повозками, рабами, животными.
Пошел дождь, холодный, хлесткий, и Громоподобный запахнулся в меховую мантию и надвинул на брови шарпер. Он оглянулся назад, где в десяти шагах от него замер отряд личной охраны и с ним — несколько самых преданных интолов и племенных вождей, включая Бузилл Арагосту — Первого Принца. Фатахилла подумал о том, что все эти коленопреклоненные вассалы и преданные воины завтра, в случае провала похода, обвинят во всем его — своего правителя, даже если проиграют все сражения сами, без его участия. Флатоны не любят побежденных вождей, очень не любят. Они начнут строить козни, плести интриги, чтоб устранить его, Интола интолов. И кто знает, может быть, и сам Бузилл Арагоста, его старый соратник и лучший военачальник всех времен, примет участие в одном из самых гнусных заговоров.
В сущности, зачем ему, Фатахилле, этот поход? Он — владыка острова Нозинги, такого же большого, как часть континента, имеет все, о чем только можно мечтать, — золото, власть, поклонение миллионов. Если кому и нужна новая война, так только вот этим молодым вождям и принцам, жаждущим свежей крови. И не жертвенной крови одногорбых дромадеров, а горячей крови авидронов, яриадцев, медиордессцев. Эти гордые флатоны, стыдящиеся бедности, снедаемые тоской по кочевому раздолью предков и преисполненные честолюбивыми желаниями, рвутся на просторы материка. Им нужны рабы и деньги, они мечтают подчинить себе целые народы, которыми они будут править с изощренной жестокостью, а сами при этом — жить во дворцах, утопая в роскоши, и наслаждаться бесконечными оргиями на континентальный манер.
«Впрочем, — подумал Фатахилла, — он потому и остается тем, кто он есть — их повелителем, их господином, — что еще много лет назад, сменив на троне своего отца, прежде всего пообещал своим подданным новый, третий поход на континент. И, увидев впереди заветную цель, флатоны поверили ему, пошли за ним».
Все эти годы не прекращались приготовления к походу. Громоподобный не помнил дня, чтобы он не посвящал хотя бы какое-то время заботам об армии или вопросам, связанным с грядущей войной. За всё это время удалось изрядно пополнить казну, поработив и разграбив большую часть стран и городов на побережье Темного океана, подчинить своей воле добрую половину континентальных правителей — трусливых, жадных, завистливых. Он создал из флотилий лимских пиратов мощный флот. В период его правления количество рабов во владениях флатонов увеличилось на десять миллионов. Теперь, пока рабы работали, воины острова Нозинги могли посвятить всё свое время военным маневрам и состязаниям.
Но главное достижение — конечно, Берктоль. Шесть лет понадобилось Фатахилле, чтобы подобраться к Сафир Глаззу. Еще четыре года ушло на то, чтобы приручить жадного самодовольного эйпросца. И вот Мудрейший, Главный Великий Юзоф Шераса, в его полном распоряжении. Смешно, но в Совете Шераса уже давно идут дебаты о принятии Интолий флатонов в Берктольский союз. Ничего фантастичнее нельзя было и придумать.
Фатахилла вновь вернулся мыслями к переправе, к тем причинам, которые заставили его изменить первоначальные планы. Он опять оглянулся и поманил пальцем посланников Бионриды, которых прихватил с собой в эту поездку на побережье. Окруженные воинами, бионриды, ни живые ни мертвые, подошли, спотыкаясь об острые камни, к интолу флатонов.
— Почему вы до сих пор не закрыли Нозинги? — грозно спросил Громоподобный, не дав послам и рта открыть…
Фатахилла уже несколько раз требовал от Атревида Послушного не пропускать авидронские корабли через Бионриду в воды Темного океана. Форт Нозинги, который принадлежал бионридскому интолу, надежно оседлал реку Анкону в самом ее узком месте — у моря Кафков, и был способен остановить целую флотилию боевых кораблей. Позиции и сооружения грозного форта тянулись по побережью три с половиной тысячи шагов, а на стенах, нависающих над водой, было установлено полторы тысячи больших метательных механизмов. В самом узком месте на дне реки лежала толстая цепь, которая по мере надобности могла подниматься и полностью останавливать движение всех галер. При Нозинги был небольшой военный порт, в котором постоянно находилось несколько десятков боевых кораблей среднего размера, а также несколько сот быстроходных таранных, морских и речных лодок.
Бион (столица Бионриды) испокон веков подчинялся воле флатонов и выплачивал грозным соседям откуп. Когда сто с лишним лет назад на деньги флатонов в Бионриде соорудили форт Нозинги, бионриды стали требовать с кораблей, проплывающих по Анконе, пошлину. И с торговцев, спешащих доставить свои товары в Грономфу или в другие города и страны, и с авидронов, желающих, наоборот, попасть в прибрежные воды Темного океана. Когда пошлина назначалась слишком большая, авидронские инфекты угрожали разрушить Нозинги, и всё на некоторое время возвращалось на свои места. Тридцать лет назад, после очередного увеличения судоходных поборов, у стен форта появились грономфские пешие партикулы. Нозинги был взят штурмом, и интол Бионриды в страхе принял теперь уже все условия авидронского инфекта.
Фатахилла готовился к переправе своих войск на континент и единственное, чего мог опасаться, — это авидронских корабельных армад. Год назад он посоветовал, настоятельно посоветовал бионридскому интолу перекрыть проход по Анконе для всех авидронских судов — и военных, и торговых. Атревид до сих пор не выполнил его просьбу, а лишь вновь увеличил размер пошлины, и то после долгих колебаний. Авидроны по-прежнему продолжали курсировать в проливе Артанела и вдоль всего побережья Темного океана. Их торговые караваны защищали мощные военные флотилии. Сам Фатахилла не имел собственного крепкого военного флота — флатоны справедливо считались никудышными мореходами, а лимские пираты, ленивые наемники Громоподобного, которые должны были обеспечить поход с моря, до сего времени старались избегать крупных морских сражений с Авидронией. Пока Нозинги окончательно «не поднял цепь», Фатахилла опасался спускать плоты на воду, начинать переправу: Алеклия мог выслать флот и потопить многие из них.
— Почему вы до сих пор не закрыли Нозинги? — повторил Громоподобный, не получив ответа на свой вопрос.
— О Интол интолов! Наш правитель просит тебя повременить с закрытием Нозинги, — заговорил один из послов, тот, что был знатнее, выше ростом и посмелее. — Наступает время выплаты тебе очередного откупа, но Атревид не сумел собрать и третьей части необходимой суммы. Если в казну перестанет поступать золото от судоходных пошлин, он и вовсе не сможет заплатить. Пощади, великий вождь, разреши пропускать авидронские корабли хотя бы до тех пор, пока не будут собраны все деньги. Наш интол Атревид Послушный припадает к твоим ногам и нижайше просит об этом. За этим нас и прислал к тебе.
И послы опустились на колени. При этом они не видели лица Фатахиллы. А если б видели, то в ужасе бежали бы. Глаза Громоподобного налились кровью, а на бычьей шее вздулись вены. Интол флатонов не помнил, когда в последний раз чувствовал себя настолько оскорбленным. Он выхватил из-под мантии изогнутый кинжал и одним движением перерезал горло бионриду — тому, кто только что говорил. Раненый захрипел и повалился на землю. Другой посол попытался вскочить, но Фатахилла поставил ему на спину ногу в красном сапоге.
— А теперь послушай меня, бионрид. И запомни, чтобы в точности передать своему интолу. Скажи Атревиду, что мне известно, сколько у него золота в казне, как бы он ни прибеднялся. Его доходы с медных рудников и с продажи рабов теперь настолько велики, что я, пожалуй, увеличу размер откупа. Всё равно ваш правитель тратит полученные деньги бестолково: создает большую армию, которая ему не поможет, если придут флатоны, отвлекает простолюдинов от работы бесконечными празднествами. Я этим золотом распоряжусь с большей для нас обоих пользой.
Фатахилла убрал ногу со спины посланника и разрешил ему подняться.
— И еще скажи Атревиду, — продолжил Громоподобный, — чтобы не гневил флатонов и немедленно закрыл Нозинги. А если он уже снюхался с Алеклией, то пусть молится к смерти, ибо коротко будет время ее ожидания. В подарок же Атревиду я посылаю голову твоего соплеменника. Передай ее своему интолу непременно. Пошел прочь.
Посол попятился назад и исчез за спинами хмурых телохранителей.
Вскоре Фатахилла уже находился в Бузу, в одном из своих Небесных шатров, коих по всему острову у него имелось великое множество. Это был дворец, отдаленно напоминающий огромный шатер, — такие возводили только флатоны и только на острове Нозинги.
Он скромно отобедал, лишний раз подчеркнув свою умеренность в еде, которая в преддверии похода была в моде, считаясь признаком готовности к любым лишениям, и удалился в небольшой портофин — залу для работы со свитками, где засел за онисы. При нем находился Ноа — раб двадцати пяти лет, родом откуда-то из Вантики, который некогда был подарен Интолу интолов бионридом Атревидом. Ноа знал два десятка языков, на которых говорил, читал и писал, разбирался во многих науках и обладал красивым почерком. Кроме того, он был скромен, исполнителен, понятлив и всё схватывал на лету. Фатахилла настолько уверился в способностях раба, что даже поручал ему кое-какую межгосударственную переписку и, погруженный в заботы о будущем походе, иногда даже забывал ею поинтересоваться. Многие правители крупнейших государств поразились бы до глубины души, если б узнали, что переписывались — унижались, молили о пощаде, о чем-то просили — с молодым рабом-тхелосом, а не с великим вождем. Это он — тщедушный светловолосый юноша, используя лексику Громоподобного, запугивал их, оскорблял, шантажировал, требовал золота…
Но сегодня, вопреки обыкновению, у Ноа скопилось много вопросов к хозяину. В том числе, перед ним был онис Хавруша, в котором Верховный военачальник Иргамы предсказывал скорое падение Кадиша и умолял Фатахиллу как можно быстрее начать поход. Послание уже отлеживалось довольно долго и пока так и не удостоилось ответа. Фатахилла с некоторых пор перестал интересоваться Иргамой. Его увлекли проблемы Берктоля, лимских пиратов и Лидионезы, недавно вступившей в войну с авидронами.
После непродолжительной совместной работы ученый раб добрался до ониса из Иргамы и спросил Фатахиллу:
— Что же все-таки ответить Хаврушу?
Фатахилла недовольно скривил губы:
— О чем он там скулит, этот жирный пес, я позабыл?
— Он пишет о том, с какой великой пользой израсходовал твои деньги. Также сообщает, что послал к маллам своего лучшего лазутчика, который постарается добиться, чтобы горцы наконец-то открыто выступили против Авидронии — это я его просил…
— Ловко! Молодец! — перебил Громоподобный.
— Потом говорит, — продолжал Ноа, заглядывая в онис, — что проиграл битву под Кадишем… («Это мы и без него знаем, дальше».) Что авидроны послали в Иргаму почти все свои партикулы («Превосходно!»), но что силы самих иргамов на исходе и что Кадиш скоро падет. Он просит тебя, памятуя о твоих обещаниях, как можно скорее начать поход флатонов, ибо считает, что лучшего момента нельзя и придумать… Ну так что ответить Хаврушу?
Фатахилла пожал плечами.
— Ничего не отвечай, — сказал он после некоторых колебаний. — Лучше напиши интолу Эйпроса, чтобы от моего имени немедленно послал Тхарихибу двести пятьдесят тысяч берктолей.
Ноа, не моргнув глазом, что-то пометил в своих записях и перешел к следующему посланию…
Глава 25. Белая либера
ДозирЭ, воспользовавшись гостеприимством торговца ЧезарЭ, несколько дней провел в его уютном дворце. После года лагерной жизни чистое ложе, обильная трапеза и предупредительное обхождение были пределом его непритязательных мечтаний. Однако молодой десятник, выросший в бедняцкой лачуге, чувствовал себя неловко среди изящных предметов и утонченных людей. Он боялся ступать по толстым коврам и обходил их стороной, опасался хрупкости пузатых декоративных амфор и неустойчивости тонких факельниц, которые повсюду вырастали на его пути. Но более всего он боялся повредить неловким движением неуклюжую касандру, которая здесь жила. Жирная птица с пестрым оперением высотой полторы меры расхаживала по всему дому и везде совала свой уродливый, покрытый чудными наростами клюв, поедая всё мало-мальски съедобное. От слуг ДозирЭ узнал, что хозяин дворца приобрел это существо за двадцать (!) берктолей и после этого возненавидел бестолковое создание всей душой. Однажды он не выдержал и, когда никого не было поблизости, напугал птицу громким возгласом. С тех пор касандра предпочитала обходить стороной этого странного человека, а если с ним и сталкивалась где-нибудь в саду, то смотрела на него каким-то удивленным взглядом, а иногда распушала свое яркое боевое оперение, наивно веря, что сможет напугать телохранителя Инфекта.
Но более всего грономф страшился людей — обитателей дворца и их гостей, среди которых чувствовал себя обыкновенным неотесанным простолюдином. Сначала он пытался ходить, как они, вкушать пищу сдержанно и аккуратно, говорить столь же красиво. Но вскоре понял, что не способен вот так вот запросто перенять манеры эжинов, понял, что смешон, когда подражает своим собеседникам, и бросил это бесполезное занятие. Став самим собой, ДозирЭ вновь превратился в того дикаря, на которого гости этого дома приходили посмотреть, как на диковину, с интересом прислушиваясь к его грубым непривычным словам и восхищаясь его кровавыми историями.
Несколько раз белоплащный воин сталкивался в укромных местах с красавицей Иврусэлью — молодой женой владельца дворца, и всякий раз у воина возникало ощущение, что женщина не случайно оказалась поблизости. После нескольких коротких бесед он заметил, что авидронка как-то загадочно на него смотрит, будто чего-то от него хочет, а в речах ее звучат двусмысленные намеки. Однако неопытный мужчина не замечал этих знаков и всё время вспоминал свою нежную люцею и последнюю их встречу.
Однажды ДозирЭ, блаженствуя в купальнях, которые в этом дворце были столь просторны и роскошны, что молодой человек без тени сомнения полагал, что точно такими же пользуется сам Божественный, увидел сквозь капли на ресницах и сквозь парное марево, поднимающееся от воды, обнаженную девушку. Молодой человек решил, что перед ним одна из дворцовых служанок, но, присмотревшись, различил красивый овал лица Иврусэль. Женщина подошла к бассейну и присела на его край, вовсе не стесняясь постороннего мужчины.
— Ты весь в свежих шрамах. Видно, нелегко нашим партикулам дались победы над иргамами, — сказала Иврусэль.
— Это так, — ответил растерянный ДозирЭ.
— Что же ты стоишь, словно идол? Разве я тебе не нравлюсь?
— Ты так же красива, как сияние лотуса. Но чего ты от меня хочешь?
Иврусэль удивилась, потом на ее лице промелькнула тень неудовольствия — уж больно непонятлив и нерасторопен оказался этот молодой воин.
— Разве ты не желаешь воспользоваться тем богатством, которое само плывет к тебе в руки?
— Но ЧезарЭ?! — воскликнул ДозирЭ, в страхе начиная отступать перед теснившим его противником. — Разве ты не его жена, давшая обет верности?
— ЧезарЭ в отъезде и будет завтра к полудню. Ты понимаешь меня?
— Постой, рэмью, это ты не совсем понимаешь, с кем имеешь дело. Я — воин Белой либеры и никогда не опозорю подлым поступком своего святого плаща.
И ДозирЭ поспешил прочь. Он вылез из бассейна и завернулся в плотную ткань купальной плавы.
— Тебе, рэмью, стоит лучше подумать о наказании, которое причитается за неверность. Ведь если я поведаю ЧезарЭ о твоем поступке…
В Авидронии неверность жены каралась «наказанием Божественного», которое состояло в том, что женщина должна была три дня и три ночи провести в храме Инфекта за молитвами — без еды и питья, голая, на глазах у тех, кто посещал в это время священное место. В отдельных случаях, в особенности если муж от жены отрекался, могла назначаться малая ристопия, и тогда провинившаяся лишалась некоторых прав и отправлялась на несколько лет в акелины или на тяжелые полевые работы.
Иврусэль была в бешенстве.
— Прежде чем ты успеешь что-либо рассказать ЧезарЭ, он узнает о том, как ты насильно овладел мною в купальнях. Поверь мне, этот рассказ будет настолько живописным, что мой добрый гном поверит в него, будто всё видел собственными глазами. Твое единственное спасение — немедленно покинуть этот дом и более никогда в нем не появляться.
— Что я сейчас и сделаю с большим удовольствием, — отвечал ДозирЭ.
— И поспеши, иначе я закричу, и здесь появятся слуги. То, что они увидят, будет для ЧезарЭ хорошим подтверждением моих слов. То-то он подивится твоей благодарности в ответ на его гостеприимство.
Молодой человек кое-как оделся и стремглав выбежал из купален. Он покидал дворец, пустив лошадь с места крупной рысью. Всю дорогу он с глубокой обидой переживал случившееся и немного успокоился лишь тогда, когда увидел строения Дворцового Комплекса Инфекта. Тут его сердце радостно забилось, он поправил оружие, приосанился и сбавил ход. Что ж, ему всё равно пора в отряд, а с ЧезарЭ он потом объяснится.
ДозирЭ пересек площадь Радэя, миновав Дерево Жизни и Церемониальные ворота, и подъехал к стенам главной грономфской цитадели со стороны военного порта. Казарменные ворота охраняли воины Белой либеры. Услышав от подъехавшего десятника тайное слово и посмотрев его онисы, извлеченные из жезла власти, стража пропустила всадника внутрь. Лошадь сделала несколько шагов, и перед молодым человеком открылись казармы, занимавшие внушительное пространство. То были ровные ряды трехъярусных зданий квадратной формы, возведенные из больших каменных блоков.
— Вот, Кумир, мы и приехали, — сказал ДозирЭ лошади, дружески ее оглаживая. — Здесь тебя не будут кормить, как в доме грономфского богатея, но зато ты будешь жить неподалеку от самого Божественного. Возрадуйся.
В ответ боевой конь лишь повел головой в сторону ближайшей казармы, верно, почуяв кобылу.
Через несколько дней ДозирЭ уже и не вспоминал о случае в купальнях ЧезарЭ. Его захватила отрядная жизнь. День был полон забот: несение страж, бесконечные тренировки и состязания, церемониальные выезды. Каждую триаду весь отряд совершал однодневный поход, неизменно заканчивавшийся массовым столкновением — подобием боя, в котором, однако, в отличие от кровавых схваток «неуязвимых», отборным воинам не позволялось наносить друг другу увечья.
Воины Белой либеры готовились как для конного, так и для пешего боя. Они должны были быть прекрасными лучниками, дротикометателями, бегунами, следопытами. Очень много времени уделялось сигналам, боевому строю и перестроениям. Не раз молодой воин вспомнил добрым словом уроки партикулиса Эгасса, после которых служба в отряде телохранителей Инфекта казалась совсем не затруднительной.
Белая либера считалась лучшим отрядом Авидронии. В нем состояли отпрыски самых влиятельных родов и достойнейших эжинов. В семь лет мальчиков приводили в военные ходессы Белой либеры, куда принимали далеко не каждого и где обучение было платное — несколько берктолей в год. Тренировки, состязания, походы, лагеря, ежегодные Испытания. Часто сами Инфекты принимали живейшее участие в наставлении мальчиков. В двадцать лет юноши проходили последнее Испытание и становились воинами. После посвящения в белиты их отправляли с обычной партикулой в самое трудное место, где они проводили не менее года, а то и три-пять лет. При этом обязательным считалось участие в сражениях. Они должны были прославить свое имя многими подвигами. И только после этого бывшие ученики привилегированных военных ходесс становились десятниками и зачислялись в Белую либеру.
Еще со времен Радэя Великолепного в ряды белоплащных, помимо воспитанников ходесс, начали набирать сыновей союзных интолов и наследников племенных вождей. Среди мелких правителей считалось знаком благосклонности со стороны всесильной Авидронии, когда их детей без всяких испытаний принимали в телохранители Божественного. Некоторых из этих инородцев зачисляли не по собственной воле, а по требованию Инфектов, и они являлись как бы заложниками. Пока сыновья вождей находились в Белой либере, под бдительным присмотром товарищей по оружию, их отцы не могли предпринять никаких действий во вред Авидронии и лишь беспрекословно выполняли указания из Грономфы. Так, Инфект Авидронии Ромитридат, который впоследствии был низложен Ресториями, захватывая очередную племенную территорию, женил дочерей вождя на своих военачальниках, а всех его сыновей, а также сыновей всех самых родовитых дикарей записывал в Белую либеру. Для Ромитридата это однажды едва не закончилось самым печальным образом. Два десятка воинов-инородцев составили дерзкий заговор, и только случайность спасла авидронского правителя от насильственной смерти.
Впрочем, славным отпрыскам континентальных вождей в Белой либере служилось совсем неплохо. Они жили в Грономфе, на территории красивейшего Дворцового Комплекса, и обучались военному искусству в одной из лучших армий, проводя время в тренировках и состязаниях, а иногда и в жарких сражениях. Посещая Ристалища, Ипподромы, Цирки, Театры, кратемарьи и акелины, ликуя вместе с горожанами на шумных празднествах и получая при этом более чем щедрое обеспечение, молодые люди потом зачастую не хотели возвращаться домой, в свои полудикие племена и бедные разоренные города.
Но воспитанников ходесс и благородных инородцев было недостаточно, чтобы составить отборный, самый доблестный отряд Авидронии. Поэтому около половины белоплащных набиралось из обычных партикул, из числа самых отважных.
В казармах воины Белой либеры размещались по аймам, каждая сотня занимала одно здание. На первом ярусе находились конюшни, оружейная, купальни и трапезные, на двух других — помещения для воинов. Каждую казарму обслуживало два десятка слуг — конюхи, оружейные мастеровые, кузнецы, повара и прочие подручные.
Учитывая знатность воинов-телохранителей, их звание, а также значимость всего отряда, каждому белоплащному полагались отдельные покои. Когда ДозирЭ впервые вошел в свое жилище, он с удивлением заметил вместо циновки на полу деревянное ложе, высокое и широкое, а также несколько других предметов, призванных скрасить скудность обстановки и облегчить быт. В оконных проемах красовались витражи из цветного стекла. К покоям примыкало еще несколько небольших помещений, одно — для прислуги, другое — для хранения одежды и доспехов.
Каждому воину Белой либеры разрешалось иметь одного слугу. Некоторые их не имели вовсе — по привычке либо из экономии, другие, в особенности авидронские эжины и знатные инородцы, содержали в Грономфе целые дома с кучей слуг, хотя и бывали там весьма редко. Так или иначе, но на территорию Дворцового Комплекса Инфекта допускался только один слуга, а его отсутствие не служило воину оправданием, если доспехи не сверкали, оружие не было заточено, а лошадь не ухожена и соответствующим образом не украшена. На время длительных походов слуг отпускали, либо они переходили жить в городские владения хозяина, если таковые имелись. Когда же отважное воинство возвращалось, слуг набирали вновь, и казармы Белой либеры опять оживали.
Идал сразу явился в казармы с неким Эртрутом — престарелым сердитым бионридом, старинным слугой своего дома. Когда Идал был еще ребенком, Эртрута определили ему в наставники; отец Идала хотел, чтобы именно этот слуга сопровождал новоиспеченного десятника в казармы Белой либеры. Идал долго противился, но делать было нечего: отец только что простил его за непослушание при определении своей судьбы, и воин поостерегся сердить вспыльчивого родителя.
Эртрут вел себя несколько странно, будто не понимал, что уже не находится в доме владельца ткацких мастерских и поместий, среди шумной ватаги детей, за которыми он присматривал. Не только с Идалом, но и с другими воинами он обходился как со своими малолетними подопечными, низвергая на них потоки замечаний и наставлений. Часто, расстраиваясь из-за беспечности Идала и его товарищей, из-за их удивительной расточительности, он сердился и невыносимо долго брюзжал, вызывая всеобщее веселье. Если другого слугу за такую непочтительность эти горячие головы просто убили бы, то Эртрута белоплащные почему-то терпели, а обращались к нему для смеха, как к старшему военачальнику. Сам Идал стыдился своего слуги и проклинал отца, подозревая его в коварной, весьма изощренной мести.
ДозирЭ же, вдоволь наглядевшись на слугу своего друга, почесал затылок, пересчитал золотые в кошеле и поехал в Ристалища, где когда-то работал старик Вервилл и на манеже которых грономф получил свое первое боевое крещение и первое увечье. В школе капроносов при Ристалище ДозирЭ узнали и искренне порадовались его успехам. Спрашивали также о старом цините Вервилле и искренне сожалели о его смерти. Там же воин Инфекта повстречал Кирикиля — извечного слугу небогатых грономфских капроносов. С того времени, как ДозирЭ видел его в последний раз, года три назад, яриадец сменил десяток хозяев и в данный момент находился на попечении у самого себя, что и подтверждал его голодный вид, босые ноги и старая дырявая паррада.
— Что же я могу поделать, рэм, если мои хозяева мрут, как мухи, — жаловался Кирикиль. — Не успеваешь в лавку сбегать за инжиром, а он уже лежит на арене кишками наружу. Ну не везет совсем! Ох, и натерпелся же я! И молился я уж и молился. И к яриадским богам ходил, и к Гномам припадал, и в храм Инфекта наведывался. Тщетно. Говорила мне мать в детстве, что боги от меня отвернулись, — так оно и есть. Вон Кривозуб восемь лет уже прислуживает берктольскому капроносу. И за всё время у того ни одной царапины. Живут во дворце, пируют каждый день, посещают самые богатые акелины. А недавно у Кривозуба собственный слуга появился…
— Не печалься, яриадец, боги любят терпеливых, — успокоил его ДозирЭ и предложил идти к нему в услужение. Кирикиль с радостью согласился.
— Воистину ты прав, великий воин. Не зря я все эти годы терпел лишения. Вот боги и посылают мне дар. Служить верой и правдой телохранителю Инфекта — что может быть лучше?
И Кирикиль припал к ногам ДозирЭ, а по его немытым щекам покатились слезы, оставляя кривые грязные дорожки.
— А если мне еще больше повезет, — говорил яриадец как бы самому себе, — может быть, доблестный воин позволит мне даже доедать его трапезу, а платить будет исправно и много, инфектов пять или семь в год.
— Хватит с тебя и трех! — огрызнулся ДозирЭ.
— Но, рэм, прими же во внимание, что я прислуживал капроносам и многому от них научился. Ух, и задам же я жару твоим врагам, когда они мне попадутся! Хотя бы четыре, рэм, и я готов буду в любой миг сложить голову в бою по твоему приказанию.
— Хорошо. Сходи за своими вещами.
— Всё при мне, мой хозяин. Мы можем отправляться в путь…
Таким образом, ДозирЭ впервые в жизни обзавелся собственным слугой, договорившись платить ему столько, сколько недавно получал сам. Однако воин быстро убедился, что содержать хотя бы одного слугу не так просто, как это казалось раньше. Во-первых, Кирикиля пришлось одеть — сообразно значимости хозяина и великолепию его собственного вида, прибрести ему обычную и боевую паррады, несколько плащей и туник, сапоги и кучу всякой мелочи. Во-вторых, надо было его вооружить, поскольку слуга воина в некоторой степени и сам должен быть воином. В заключение всего Кирикилю потребовался конь: несчастный притомился бегать за хозяином по всей Грономфе, держась за узду или за хвост Кумира, как это делают в смешанных отрядах, и, наконец, испросил пощады. ДозирЭ сжалился над неудачливым бегуном и купил ему лошадь, тем более что среди телохранителей Инфекта было принято держать помимо белых боевых коней отряда еще и собственных запасных лошадей, которыми время от времени пользовались как сами воины, так и их слуги. Вновь приобретенному коню понадобилось седло, сбруя и прочие атрибуты. А чтобы разместить его в конюшне в отдельном стойле, пришлось внести внушительную плату за полгода вперед. Так что ДозирЭ успел неоднократно пожалеть о своем опрометчивом шаге, с удивлением наблюдая, как быстро тают в кошеле драгоценные монеты.
В промежутках между тренировками и состязаниями воины Белой либеры несли стражи. Около тысячи телохранителей охраняли Дворцовый Комплекс Инфекта. Часть постов выставлялась в городе — на площади Радэя, в том числе у Дерева Жизни, и в других местах, требующих особого присмотра. В ночное время двести воинов Белой либеры, разбившись по двое, разъезжали по городу, неся службу наряду с гарнизонными отрядами и городскими стражниками — гиозами.
Уже по прошествии двух триад, едва успев ознакомиться с существующими порядками, ДозирЭ был направлен к страже внутри главного дворца, где жил и проводил большую часть времени Инфект. Вообще, только самые достойные воины Белой либеры, прослужившие в отряде не менее десяти лет, допускались сюда. Но с некоторых пор будто неведомая сила подталкивала молодого человека к осуществлению его самых сокровенных желаний. В один неприметный день его вместе с другим белоплащным, сыном известного военачальника, просто поставили у залы, где трапезничал Алеклия.
Оба цинита были облачены в великолепные одежды, сияющие белизной, и в золотые церемониальные доспехи тонкой работы. Каждый имел небольшой круглый щит, прикрепленный к плечу, короткое крепкое копье и меч Славы на золотой перевязи. Им запрещалось разговаривать, двигаться, выражать что-то взглядом: он должен был быть холодным и отсутствующим. Смотреть разрешалось только перед собой.
Через некоторое время слуги, коих крутилось вокруг великое множество, распахнули створки ворот, образующих вход в залу, и на пороге показался сам Алеклия в окружении вельможных росторов и знатных инородцев. Все были веселы, наверное, от нектара и вина, один из эжинов что-то рассказывал Божественному, и тот смеялся. Гомон десятков голосов звучал под высокими сводами.
Инфект и свита прошли мимо стражи, не обращая внимания на застывших воинов, напоминающих древних идолов, но вдруг Алеклия обернулся и сделал несколько шагов назад. Он придвинулся к ДозирЭ и вгляделся в его черты. Молодой человек весь затрепетал внутри, но выдержал испытание и не шелохнулся.
— Тебя зовут… м-м… ДозирЭ? — спросил Инфект.
Грономф продолжал молчать, поскольку ему было запрещено говорить. Конечно, Инфект — это другое дело, но воин на этот счет не получал никаких разъяснений. Лучше уж промолчать.
— Отвечай же мне, десятник, я позволяю.
Получив разрешение, ДозирЭ решил ответить, но тут почувствовал, что онемел от волнения, и только коротко кивнул головой.
— Вот, рэмы, — обернулся Божественный к свите, — это тот самый цинит, про которого я вам рассказывал месяц назад. Он и еще двое других воинов монолита «Неуязвимые» сумели одержать победу над лучшими капроносами Иргамы, а потом совершили побег на воздушном шаре. По недоразумению они попали в руки к Вишневым и едва не были казнены. Если бы не партикулис Эгасс, который прибежал ко мне за помощью и бросился в ноги, вот этот достойный десятник сейчас был бы пеплом, развеянным в безлюдной пустыне.
Все изумились, раздались возгласы одобрения и щедрой похвалы. Летописцы заскрипели лущевыми стержнями в онисовых свитках, старательно записывая сказанное. Все с восхищением смотрели на молодого человека.
— Скажи, воин, не беспокоят тебя теперь слуги Круглого Дома?
Перед глазами ДозирЭ возникло лицо Сюркуфа. Он представил его настолько отчетливо, будто увидел наяву. И тут молодой человек вспомнил рассказ торговца ЧезарЭ о том, как умер бедный Вервилл, опечаленный встречей с Вишневыми, вспомнил о своем отчем доме и о старом саде, которых его лишили, — вряд ли всё это сделали по справедливости.
Однако смущенный воин только и ответил: «Нет».
— Могу ли я для тебя что-нибудь сделать? — вновь задал вопрос Инфект.
— Благодарю тебя, мой Бог. Ты уже доставил мне величайшую радость, покрыв мои плечи плащом Белой либеры. Более мне нечего желать, помимо того, чтобы умереть за тебя с мечом Славы в руке.
Эжины одобрительно закивали. Алеклия же светился от удовольствия: воин отвечал наилучшим образом; именно такие слова хотелось ему услышать от него, тем паче в присутствии важных послов…
Некоторое время спустя ДозирЭ и второго белоплащного сменили, и воины вернулись в казармы.
— Ну и недотепа же ты, рэм, — презрительно сказал сын военачальника, когда белоплащным настало время расстаться. — Только по великому везению может случиться такое, чтобы сам Божественный вызвался исполнить твои желания. Вся Белая либера только об этом и мечтает. Что же ты ничего не попросил? Или действительно тебе более нечего желать?
С этими словами воин коснулся пальцами лба и удалился, бормоча что-то под нос. ДозирЭ удивленно посмотрел ему вслед. «Или действительно тебе нечего желать?» — запомнились слова. И тут воин подумал об Андэль, томящейся в грономфской акелине, и стукнул себя что было мочи кулаком по голове: «О гаронны!»
Глава 26. Великая Грономфа
Грономфа по-авидронски означает «раковина». Из корзины воздушного шара город и впрямь мог показаться створкой гигантской раковины жемчужницы. Этот город раскинулся на берегах большой реки и ее залива с большим искривленным протоком, который грономфы называли «внутренним озером». Зеркало залива глубоко вдавалось внутрь городских кварталов, образуя удобную гавань, и подбиралось к самому сердцу Грономфы — Дворцовому Комплексу. Церемониальные ворота этой неприступной цитадели вели на площадь Радэя — центр города. Отсюда во все стороны тянулись дороги-лучи, образуя длинные широкие улицы.
От этих главных дорог ответвлялись более узкие, разбивавшие город на кварталы. Великолепные архитектурные ансамбли форумов соседствовали с торговыми районами, громадные общественные здания отбрасывали тень на многочисленные дворцы.
У крепостных стен выстроились в строгой геометрии здания казарм, к которым примыкали военные Атлетии. Между ними располагались мастерские — плавильные, оружейные, ткацкие. Рядом теснились бесформенные жилища бедняков.
Самыми грандиозными в городе выглядели Ипподромы, где регулярно проходили состязания наездников и колесниц. Эти сооружения, казалось, могли вместить в себя половину населения города. Но не меньше Ипподромов были Ристалища, на манежах которых одновременно сражались сотни пеших бойцов. Большие участки земли использовались под Атлетии и Цирки. Всегда тихо и покойно было на территории Могилен, где сжигали тела усопших и хранили их прах.
Общественные здания Грономфы напоминали жилища легендарных исполинов. Огромные входные двери в обрамлении порталов, массивные колоннады, широкие террасы, нескончаемые лестницы, высокие окна, застекленные цветными витражами, гигантские бассейны с фонтанами…
Грономфу именовали «Великой», ибо вряд ли на материке существовал другой столь густонаселенный город, занимавший такую пространную территорию. Основанный около тысячи лет назад, еще сравнительно молодой, он неоднократно достраивался и перестраивался. Шесть раз заново возводились все крепостные сооружения, взамен старых, слишком тесных и недостаточно прочных. Занимаемая Грономфой площадь постоянно ширилась, забирая под себя всё больше и больше земли.
Первое поселение на месте нынешней столицы, обнесенное крепостной стеной, возникло на небольшом полуострове, омываемом щедрой Анконой. В самом широком месте оно насчитывало всего четыре тысячи шагов. Но тогда этого было более чем достаточно, чтобы обеспечить защитой и кровом несколько авидронских общин.
Возведенный город сразу назвали Грономфой, несмотря на то, что походить на раковину он стал значительно позже, благодаря усилиям Радэя и его преемников. По преданию, легендарный воин Яф, сын рыбака с Анконы, объединил несколько рыбацких поселений, чтобы наконец дать отпор кровожадным язонам — странствующим воинам, промышляющим разбоем, грабежом и насилием. Ему удалось отбить набеги кочевников, и, оценив это, прибрежные племенные вожди провозгласили его интолом речных авидронов. Чтобы и дальше противостоять враждебным силам, Яф решил построить город, но только долго не мог выбрать подходящее место. Однажды, рыбача на лодке, он вытянул сеть и увидел Гнома, запутавшегося в снастях. То был бог рек и прочих вод, которому поклонялись рыболовы. Яф немедленно освободил крошку-бога. В благодарность за это Гном открыл ему божьи таинства, недоступные смертному, приблизив его тем самым к богам, и предложил воину стать его главным помощником в подводном царстве. Яф не мог бросить людей, которые ему доверились, а потому отказался от заманчивого предложения. Единственное, что он попросил у Гнома, — указать место, где следует возводить новый город. «Что ж, воля твоя, — отвечал божок. — Вот тебе часть раковины. — И он протянул одну створку раковины жемчужницы. — Там, где найдешь вторую половину, и строй город».
Яф потратил на поиски два года. Он обошел с отрядом большую часть левого побережья Анконы, но так и не нашел второй половины раковины. В один прекрасный день, совсем отчаявшись, он разбил на небольшом полуострове лагерь и подумывал о том, чтобы переправиться на правый берег реки. В этот момент воины и принесли ему створку раковины, весьма похожую на ту, которую он искал. Яф приложил к ней половинку, полученную от бога воды, и закричал от радости так, что его крик был слышен за тысячи шагов от этого места. Взяв мешок муки и проделав в нем дырку, он тут же распланировал город. Мучные дорожки на темной земле указывали, где поднимутся крепостные стены, где появятся улицы. На самом почетном месте он решил возвести храм Гнома, бога рек и прочих вод.
Впоследствии авидронские тхелосы не очень-то доверяли этому волшебному преданию. Все, что касалось чудес, находилось в ведении жрецов. Тхелосы же имели дело только с реальными и подтвержденными событиями. Но что было доподлинно известно, так это то, что Яф был не только реально существовал и основал Грономфу, но и положил начало самой могущественной авидронской династии, просуществовавшей более пятисот лет.
Долгое время город не выходил за пределы полуострова. Омываемый с трех сторон Анконой, защищенный высокими стенами, он был неприступен и, несмотря на частые войны, ни разу не подвергался разграблению.
Около четырехсот лет назад, когда авидронам стало тесно в узком пространстве внутри стен старой Грономфы, Радэй Великолепный при помощи лучших зодчих материка спланировал новый город, во много раз больше старого. Начал он с огромной площади. Удобная и для больших военных смотров, и для проведения народных собраний, искусно приспособленная для казней и празднеств, церемониальных шествий, ораторских состязаний, впоследствии она превратилась в то место, где происходили главные события в жизни государства.
Все пространство площади Радэя выложили большими тектолитовыми плитами. Этот совершенный материал, красивый и крепкий, ранее использовался только для внутренней отделки дворцовых помещений.
Тектолит — фантастический камень, который в зависимости от силы света и тепла менял и оттенок и, казалось, даже свое строение, а ночью светился спокойным зеленоватым светом, как бы отдавая энергию солнечных лучей, накопленную за день. Тогда это, конечно, казалось безумием — мостить такое большое пространство столь дорогим камнем. Но Радэй Великолепный был несметно богат, и его героические победы приносили стране огромные доходы.
Недалеко от Апельсии обнаружили тектолитовую скалу, которой как божеству поклонялись племена санкхотов. Таинственная глыба по утрам отливала пурпуром, днем наливалась сочной зеленью, вечером становилась фиолетовой. Когда было холодно, твердь скалы мутнела, а если солнце касалось ее прямыми сильными лучами, в скале открывалась янтарная глубина, в которой угадывались контуры диковинных фигур. Казалось, этот камень живой.
Такие необъяснимые свойства скалы наводили ужас на местные племена. Они поклонялись ей, принимая за божество. Жрецы дни напролет проводили в молитвах и жертвоприношениях, окропляя священный камень кровью животных и соплеменников.
Радэй послал к берегам Бесконечного океана свой флот. Славные циниты легко разгромили разрозненные отряды санкхотов. После этого несколько тысяч рабов распилили скалу на части и погрузили на корабли…
Теперь город с высоты птичьего полета действительно стал напоминать раковину жемчужницы с характерными расходящимися от основания прямыми бороздками — широкими воротными дорогами. Чтобы решить проблемы водоснабжения, дождевых стоков и удобного передвижения по городу, Радэй прорыл множество глубоких каналов, соединенных между собой, некоторые из которых достигали в ширину двухсот шагов. Получилась своеобразная водная сеть, напоминающая своим строением паутину. В местах слияния лучевидных каналов с кольцевыми были вырыты крупные водохранилища. Берега всех каналов одели в камень, украсили гранитными парапетами и мраморными изваяниями. В городе возвели арочные мосты, оборудовали купальные заводи и удобные лодочные пристани. Говорят, что новую Грономфу строило девятьсот тысяч рабов и еще четыреста тысяч вольнонаемных мастеровых и их подручных. Строительство шло десятки лет.
Радэй едва закончил невиданные для того времени укрепления, как у стен появились флатоны: то была их вторая высадка на материк. К тому времени воины Темного океана уже успели разорить бόльшую часть Междуречья и подчинить себе силой оружия сотни племен, городов и стран. Целый год длилась осада, но флатоны так и не смогли ворваться в город. В ходе многочисленных штурмов, если верить древним источникам, они оставили под стенами Грономфы около миллиона своих воинов. Еще через год, когда флатоны были разгромлены и их остатки бежали на остров Нозинги, бросив награбленное, Радэй Великолепный возобновил строительство города и продолжал его до самой смерти. Он возвел множество кварталов, площадей, парков, дворцов, храмов и монументов, построил немало разных арен, появились новые Театры, Библиотеки, Лечебницы, Тхелосаллы, Липримарии, торговые форумы, купальни, виночерпни, музыкальные и танцевальные подиумы, Могильни, кратемарьи, акелины… Он, большой ценитель роскоши, завел в Грономфе лавки для знатных граждан, которые своей изысканной архитектурой напоминали храмы, а внутренним убранством — дворцы, и прозваны были гомоноклами, что буквально означает места для удовольствия. Он изобрел многоярусные государственные жилые дома. Он первый стал возводить внутри города Огневые — просторные полуоткрытые постройки, где авидроны, как это было издревле принято, после заката солнца могли разводить костры и сообща веселиться. Вскоре Огневые стали любимым местом отдыха грономфов, местом проведения празднеств, застольных торжеств и брачных церемоний. На берегу залива, который теперь оказался внутри Грономфы, образуя удобную во всех отношениях гавань, Радэй оборудовал порты, торговый и военный, а вместе с ними — огромные хранилища для привозимого со всех концов света товара, названные впоследствии складами Радэя. Интол построил Палату Памяти — государственный архив, Форум Искусств, дворец Наказаний, галерею Застывших, Круглый Дом — крепость-дворец для Вишневой армии, основал Форум Побед — целый город на широком холме из храмов, памятников и мемориальных дворцов.
В годы своего правления Радэй благодаря удачным войнам, прежде всего с флатонами, и умелому государственному управлению поднял доходы страны до такого уровня, которые никогда и не снились последующим авидронским правителям. Древние тхелосы и летописцы, ликуя, сообщали в своих онисах, что только за последний год правления Радэй получил от различных полисов в виде откупа, податей или платы за защиту, а также с приисков и рудников, а также от выгодной продажи рабов и прочего и прочего, две тысячи фуриш золота. В сохранившихся писаниях очевидцы рассказывали, что труднее всего тогда было придумать, что бы еще такое возвести. Да так, чтобы побольше потратить.
Впоследствии всякий новый правитель Авидронии, будь то отпрыск древних династий или выбранный народом инфект, считал своим первейшим долгом продолжать строительство Грономфы, стремясь оставить и после себя монументальные вехи своего мудрого правления. Но при всех трудах и неимоверных затратах никто не смог подарить потомкам сооружения более значительного и совершенного, чем грономфский Дворцовый Комплекс авидронских правителей. Его построил Радэй в конце своего поистине божественного пути как финальный и самый яркий аккорд всех своих созидательных трудов, всей своей жизни, как вечный памятник самому себе, самый величественный из существующих.
ДозирЭ родился и вырос совсем недалеко от Дворцового Комплекса. Еще мальчишкой вместе со сверстниками он взбирался на Холм Мужества, откуда было прекрасно видно гигантскую цитадель со всеми ее дворцами, хиронами, форумами, казармами, исполинскими золотыми львами и чудными парками. Совсем недавно на этом холме воздвигли храм Инфекта, а тогда на его пологой вершине, утопая в кронах плодовых деревьев, возвышалось святилище Гномов, а рядом, в окружении каменных фонтанов, располагались Евландпиевы купальни.
Босоногие «воины» поднимались на самую высокую точку, туда, где обнажалась, разорвав тонкий почвенный слой, порода светлого слоистого камня, и долго смотрели в сторону Дворцового Комплекса, показывая друг другу мечами-палками, на что следует прежде всего обратить внимание. В те времена молодые деревья, посаженные там, бутоны и красноигольчатые юки, еще не успели разрастись и не скрывали своей буйной листвой всего, что там происходило. Мальчишки могли видеть, как сменяются стражники в золотых доспехах и белых плащах, как въезжают через Церемониальные ворота конные процессии, а если повезет — как спускается по лестнице Главного дворца сам Божественный в окружении пестрой свиты.
Думал ли тогда любопытный сорванец, что когда-нибудь будет и сам жить на территории этого города дворцов, ходить по тем же парковым дорожкам, по которым ходит Инфект, и видеть на расстоянии вытянутой руки всю эту божественную красоту. А мог ли юнец из бедной лачуги представить себе, что когда-нибудь будет стоять перед Божественным, глаза в глаза, разговаривать с ним, как с обычным человеком? Не мог. Только однажды слепой предсказатель на площади напророчил мальчугану при помощи речной раковины, что тот, когда вырастет, станет доблестным воином и будет служить в самом отборном отряде Авидронии. Но даже доверчивый Вервилл отнесся к словам старца с сомнением.
Итак, предсказание сбылось. Теперь ДозирЭ из окна своей дворцовой казармы видел Холм Мужества, покрытый новыми внушительными постройками, и вспоминал себя — худосочного неказистого мальчишку-драчуна с пытливым голодным взглядом. Знакомое место навевало сладкие, как сон, воспоминания о пахнущем приторными цветочными ароматами детстве.
ДозирЭ отошел от оконного проема и окликнул Кирикиля. Слуга не отзывался. Хозяин заглянул во все углы и, убедившись, что яриадца поблизости нет, спустился в конюшни. Там он и застал своего слугу, сидящего на полу со скрещенными ногами, в компании нескольких казарменных конюхов. Рядом с ними были разбросаны стекляшки, возле каждого игрока лежала кучка медных и серебряных монет. Подле Кирикиля, помимо кувшина с бродилом, громоздилась внушительная денежная горка грос и фив, имущество остальных при этом выглядело значительно скуднее.
Слуга, заметив хозяина, вскочил и виновато потупил взор. Только с утра он получил от него пол-инфекта в виде предварительной платы, и вот теперь самым бессовестным образом использовал их в игре. К тому же дурманящие напитки (а тем более дикарское пойло) в казармах Белой либеры были строго запрещены. Провинившийся, если это слуга, мог быть безжалостно побит и изгнан, а его хозяин наказан по всей строгости законов белоплащного воинства.
Конюхи, схватив свои монеты, в страхе разбежались. Вместе с ними куда-то делся кувшин с бродилом. Только цветные стекляшки остались лежать на выщербленных каменных плитах.
— Прости меня, доблестный рэм. Гаронны искусили меня, несчастного. Побей меня, ибо я заслужил самое серьезное взыскание.
ДозирЭ был взбешен:
— Нет, постой! Боюсь, что мне более не надобны услуги столь порочного человека. Ты говорил, что сегодня в Яриаду отправляется последний корабль и тебе во что бы то ни стало нужно передать деньги своим бедным братьям, которым в противном случае не удастся избежать рабства. Ты обманул меня и к тому же нарушил святые законы Белой либеры.
Кирикиль опустил голову, и ему на глаза навернулись слезы.
— Да, я обманул тебя и достоин кары, — сказал он печальным тоном, сделал внушительную паузу и с пафосом продолжил: — Я обманул тебя. Дело в том, что мне нужно не пол-инфекта, а целый инфект для спасения своих младших братьев. Но я не мог просить у тебя большего. Поэтому и решил сыграть в стекляшки.
Слуга сгреб свои монеты и быстро пересчитал.
— Чуть больше инфекта чистого выигрыша, — подытожил он. — Половина по праву хозяина — твоя.
И он протянул ДозирЭ несколько серебряных монет.
Молодой человек отверг деньги, но с удивлением воскликнул:
— Как? Ты только что всё это выиграл?
— Твои глаза тебя не обманывают. Вот монеты, которые дал мне ты, а вот деньги, которые ранее принадлежали славным служителям этих великолепных конюшен.
ДозирЭ почесал затылок: «Невероятно!» — но тут заметил, что Кирикиль что-то прячет в кулаке. Он схватил его за руку и заставил разжать ладонь. На ней грономф увидел несколько красных стеклышек. Он осмотрел их и вдруг обнаружил, что стекляшки с обеих сторон одного цвета. Ему стало ясно, что Кирикиль жульничал. ДозирЭ схватился за рукоять кинжала.
— О негодяй, разве ты не знаешь, подобный обман карается малой ристопией? Разве ты не знаешь, что я отвечаю за твои действия и в лучшем случае получу «черный шнурок»?
Кирикиль рухнул на колени и опустил голову:
— Хозяин, или убей меня, или прости…
ДозирЭ долго «разговаривал» со своим слугой. Не обошлось без нескольких крепких тумаков. В конце концов, хозяин остыл и простил яриадца. Тот пообещал больше никогда не пить в казарме, не обманывать в игре в стекляшки и вообще в них не играть. С понурой головой он пошел искать конюхов, чтобы вернуть им выигрыш. Отойдя на несколько шагов, он обернулся и робко спросил:
— Ну, может быть, все-таки оставим эти деньги у себя и потратим их на божьи дела?
— Какие еще божьи дела? — не понял ДозирЭ.
— Закажем трапезу в кратемарье и выпьем за здоровье Божественного.
Воин схватился за кинжал, и слуги как не бывало…
По истечении нескольких месяцев службы у ДозирЭ и Идала стало появляться всё больше и больше свободного времени. Поскольку воины по-прежнему оставались дружны, они старались везде быть вместе. Каждый раз, покончив со своими обязанностями, с дозволения строгого айма, они спешили в Грономфу. Слуги седлали для них белых лошадей, воины горделиво накидывали на плечи белые плащи и повязывали на шеи цветные наградные платки.
Кавалькада выезжала за ворота Дворцового Комплекса. Лошади шли малой рысью, слегка подбрасывая осанистых седоков, и от этого движения радостно звенели золотом кошели, и позвякивало благородное оружие. За воинами поспешали слуги на недорогих, но сноровистых и терпеливых лошадках. Так и не найдя друг с другом общий язык, вечно недовольный старый Эртрут и улыбающийся Кирикиль, гордящийся новой боевой паррадой, тихо переругивались, стараясь не привлекать внимания хозяев. Эртрут, высокооплачиваемый слуга из достойнейшего дома, называл Кирикиля презренным инородцем и часто заявлял ему, что тот, без всякого сомнения, закончит свою жизнь на шпате. Кирикиль, в свою очередь, лишь посмеивался над ворчуном-моралистом, обращался к нему, иронично используя слово «учитель», и с удовольствием говорил ему всякие гадости.
ДозирЭ, хоть и был жителем Грономфы, казалось, только сейчас открыл для себя этот удивительный город. Он никогда не посещал Театры, Цирки, музыкальные сцены. Из многих зрелищ, доступных славным жителям столицы, он ранее наслаждался только мастерством капроносов в Ристалище, и то не с высоких трибун, удобных для обозрения, а из-за плеч бойцов в узком проходе, ведущем на арену. Молодой человек был только один раз в кратемарье, в тот памятный день, когда, получив от Вервилла несколько монет, отправился в лагерь Тертапента.
В детстве ДозирЭ как-то не ценил того, что его окружает. Вся красота родного города: его роскошная архитектура, его цветущие хироны и парки, паутина его щедрых каналов, его величественные памятники — им просто не замечались. Теперь же, пройдя тяжелый путь, поумнев и возмужав, побывав в нескольких авидронских и иргамовских городах, молодой человек вдруг ясно почувствовал, где он родился и жил. Он вдруг полюбил Грономфу и стал гордиться ею, и теперь только и успевал вертеть головой по сторонам, восхищаясь нетленными творениями своих просвещенных соотечественников.
В отличие от ДозирЭ, Идал, образованный эжин из обеспеченного рода, ко всему относился спокойно. Он успел везде побывать и многое увидеть. Годы ученичества для него не прошли даром: во многих областях он получил основательные познания. В Театре ли, в форуме Искусств, на публичном состязании поэтов или ораторов, Идал нередко объяснял своему несведущему другу суть многих явлений, наук, искусств. ДозирЭ оказался способным учеником, внимательно слушал, подробно расспрашивал.
Однажды ДозирЭ и Идал посетили амфитеатр Дэориса — место, где можно было встретить самых благородных мужей Грономфы. Там давали представление лучшие лицедеи, каждого из которых публика узнавала на улицах. Идал приобрел лучшие места и не позволил другу заплатить за себя.
Комедия известного автора состояла из пяти частей, и в ней рассказывалось о том, как Геордису, богатому грономфу средних лет, наскучила жена и пресный домашний уклад, и он стал регулярно посещать акелины, наслаждаясь обществом прекрасных люцей. Долго ли, коротко, но он потерял голову от одной из жриц любви и возмечтал выкупить ее, чтобы единолично владеть ее прелестями. В то же самое время Гайола, жена Геордиса, прекрасно понимая, чем занят муж, и будучи еще молодой и весьма привлекательной, стала принимать в своем доме бравых воинов и с радостью делить с ними ложе. Так они и жили, не замечая друг друга.
Однажды измены Гайолы раскрылись. Геордис был в бешенстве, отрекся от жены, и ее подвергли малой ристопии, отправив на три года в акелины. Оскорбленный муж выкупил ту люцею, которой с некоторых пор принадлежало его сердце, и сделал ее своею женою. Через некоторое время, однако, Геордису стало опять скучно, и его вновь потянуло в акелины. Придя туда, он встретил свою бывшую жену, которую поначалу не узнал, и провел с ней всю ночь в бурных ласках, так и не сумев сполна насытиться теперь уже ее прелестями…
Вконец запутавшийся грономф вносит и за Гайолу выкуп и просит липримара позволить ему иметь сразу двух жен. Наместник позволяет Геордису привести в дом вторую женщину и отписывает ему разрешительный онис. Только во время свадебной церемонии выясняется, что онис до конца не дочитан. В том же указе, в обмен на редчайшую милость, Геордису запрещается под страхом смерти когда-либо посещать акелины. Обманутый хитроумным правителем-шутником, также приглашенным на празднество, грономф грустит, но его прекрасные любящие жены быстро разгоняют печаль. И правда, достойному эжину более незачем искать любовных утех вне супружеского ложа. Геордис перестает тужить о случившемся. Веселое представление заканчивается бурным свадебным ликованием.
— В чем дело, тебе не понравилось? — спросил с удивлением друга Идал, когда они вышли на площадь перед амфитеатром Дэориса, запруженную конными носилками, лошадьми и ожидающими хозяев разодетыми слугами.
ДозирЭ был и правда несколько грустен.
— Отнюдь, я никогда не видел ничего подобного.
— Почему же, когда все весело смеются, ты опечален?
— Поверь мне, рэм, на это есть весьма веские причины…
ДозирЭ не хотел уточнять, но от Идала вряд ли можно было что-нибудь скрыть:
— Сдается мне, здесь замешана женщина?
— Так оно и есть…
И молодой человек нехотя поведал Идалу о люцее по имени Андэль.
Воины приказали слугам возвращаться с лошадьми в казармы, а сами двинулись пешком вдоль центрального канала, ведущего к площади Радэя. Темнело. Со стороны Анконы потянуло ароматной прохладой. На улицах уже горели факельницы, отбрасывая на памятники и фасады дворцов таинственные тени. Медленно и как-то сонно шли по каналу широкие весельные лодки, открытые, устланные мягкими коврами, защищенные расписными навесами. С них доносились негромкие мелодии лючины, а иногда сладкие звуки протяжных авидронских песен.
— Отец часто говорил мне: «Нет ничего глупее, чем влюбляться в люцей, которых ты покупаешь», — сказал Идал, выслушав историю ДозирЭ. — Впрочем, мало кто избежал этой участи. Инфект ради нашего удовольствия, а больше — для обогащения казны собирает в акелинах самых красивых женщин континента. Немудрено, что и ты попался в эту опасную, но такую сладостную ловушку.
— Мне больно слышать твои слова, — ответил ДозирЭ. — Разве вольны мы в своих чувствах, разве можем сами решать, влюбляться или нет? Разве не небеса управляют в полной мере нашими сердцами?
ДозирЭ говорил горячо, глаза его горели, будто перед схваткой, и Идал поспешил успокоить друга:
— Прости меня, я воспитывался в доме, где не было места чудесному сиянию Хомеи, где первостепенное значение имели цифры, обозначающие вес и стоимость товара… Скажи же теперь, сколько хотят в акелине за твою Андэль?
ДозирЭ нахмурился. Недавно он вновь встречался с Андэль, а потом наведывался к Жуфисме, которая направила его к ростору Инфекта, ведающему несколькими акелинами. Сановный авидрон встретил десятника Белой либеры весьма радушно и прежде всего напомнил, что для телохранителей Инфекта существует своя акелина, самая лучшая — Дворец Любви, располагающаяся прямо в одном из зданий Дворцового Комплекса Инфекта. Мол, де, он не понимает, зачем такому достойному воину понадобилась люцея из обычной акелины. И потом, для чего ее выкупать? Но молодой человек был откровенен, рассказав о своих чувствах и о своих планах. «Хорошо, — сказал ростор, — я думаю, что для воина Белой либеры мы обязаны сделать всё необходимое». И он открыл денежные книги и углубился в чтение. Чем больше он изучал записи, тем больше хмурился. Время шло, а ростор всё разбирался в столбиках цифр, что-то подсчитывал, сбивался, начинал считать снова. В конце концов, он закрыл книгу и сказал металлическим тоном: «Случай отдельный. Люцея Андэль приносит Инфекту значительные доходы. Законы Авидронии запрещают отпускать раньше срока таких «подписанток». — «Как? — вскричал ДозирЭ. — Неужели нельзя ничего сделать?» — «Ничего, — огорчился вместе с посетителем ростор акелин. — Если я нарушу закон, мне грозит большая ристопия, уважаемый рэм… Впрочем, постой, есть одна лазейка — третье уточнение Руфэла. Так-так, вот оно: если ты обязуешься в течение десяти дней после выкупа взять люцею законным порядком в жены, то наша сделка может состояться». Белоплащный воин подпрыгнул от радости: «Слава Гномам!» Ростор вытер пот со лба и, довольный собой, откинулся на спинку сиденья. «Итак, рэм, учитывая цвет твоего плаща, при полном согласии девушки и твоем письменном обязательстве в течение десяти дней на ней жениться, плата составит… плата составит…»
— Двести пятьдесят инфектов, — ответил ДозирЭ на вопрос Идала. — За Андэль с меня просят двадцать пять берктолей!
— Немало, совсем немало. — Идал даже остановился. — Похоже, теперь я начинаю верить в искренность твоих чувств. Никогда не слышал, чтобы люцею оценивали столь дорого! Хотел бы я ее увидеть, хоть мимолетно…
Друзья двинулись дальше. Некоторое время оба молчали. Они прошли мимо Огневой площадки, где в свете высокого костра несколько сот юношей и девушек танцевали под лючину и играли в веселые игры. Рядом, за широкими трапезными столами, уставленными сосудами с вином и нектаром, сидели степенные мастеровые и бывшие военные, обнимая женщин: распевали песни, громко спорили о событиях в Иргаме и играли в стекляшки.
— Я могу взять двести пятьдесят инфектов у своего отца, — сказал наконец Идал. — Но взамен он, несомненно, потребует, чтобы я бросил службу и занялся торговыми делами. Впрочем, для тебя я готов пожертвовать белым плащом.
— Нет, — отвечал ДозирЭ. — Я не приму от тебя денег, добытых таким образом. Поверь мне, всё это я рассказал тебе не потому, что ты эжин и твой род богат. Мне и в голову не приходило просить твоей помощи. Тем более что я никогда не смогу вернуть столь крупный долг. Я доверился тебе, потому что ты — мой единственный друг «на крови», не считая Тафилуса, которого мы оставили на чужбине. И более у меня никого нет.
— Что же ты собираешься делать?
— Что-нибудь придумаю. Андэль будет моей, чего бы мне это не стоило! И я готов преодолеть любые препятствия, веришь?
И словно в подтверждение своих слов ДозирЭ вынул наполовину из ножен меч Славы и с силой отправил его обратно.
— В этом, по крайней мере, у меня нет никакого сомнения, — кивнул головой Идал…
Вскоре Алеклия собрался посетить Великую Подкову, строительство которой подходило к завершению. В Грономфе, да и по всей Авидронии, с некоторых пор ходили упорные слухи о том, что в этом году флатоны наконец высадятся на континент. В стране росло напряжение, Рестории волновались, и Инфект решил собственными глазами убедиться в том, что возведенные укрепления способны остановить воинов Темного океана.
В окружении внушительной свиты военачальников, росторов и советников, в сопровождении целой аймы наблюдателей от народных собраний и под защитой Белой либеры, насчитывающей на тот момент девять тысяч шестьсот воинов, Божественный за десять дней, не съезжая с мощеной дороги, преодолел огромное расстояние. Прибыв на место, он прежде всего встретился с вождями маллов, во главе с самым влиятельным предводителем горцев Аквилоем — «надежным другом авидронского народа». Получив от него и от других знатных вождей заверения в дружбе и честном союзничестве, Инфект не забыл извиниться за неудачную встречу малльских послов в Грономфе год назад и преподнес переговорщикам щедрые дары. Зная, что в некоторых местностях, особенно в труднодоступных, маллы неспокойны, что учащаются нападения на авидронские обозы, что некоторые молодые строптивые вожди не признают соглашений с Авидронией, Алеклия постарался задобрить всех родовитых горцев и приказал увеличить плату маллам, участвующим в строительстве Великой Подковы. Затем Божественный осмотрел стены и башни возведенных укреплений и остался весьма доволен их состоянием. Вернувшись стремительным маршем в Авидронию, на что понадобилось не более семи дней, Инфект отдал распоряжение усилить Великую Подкову цинитами из гарнизонов авидронских крепостей и городов, а также послал еще пять пеших партикул для усиленного надзора за неблагонадежными малльскими общинами.
Через десять дней после возвращения Божественный вывел на середину Анконы, прямо напротив стен Грономфы, тысячу сто боевых кораблей и весь вспомогательный флот — несколько тысяч таранных, поджигательных, сторожевых, транспортных и всяких других судов и лодок. Разбив их на две противоборствующие армии, он устроил грандиозное сражение, за которым наблюдало с берега едва ли не всё население Грономфы. В ходе маневров сожгли или потопили более ста транспортных кораблей, специально для этого заготовленных. В столкновении приняли участие свыше ста тысяч матросов и цинитов, не считая гребцов.
Вся Белая либера разместилась на великолепных кораблях «Белой Армады». ДозирЭ впервые в жизни взошел на палубу галеры и чувствовал себя весьма неуютно, правда, до тех пор, пока корабль «противника» не был намертво «схвачен» «когтями гаронна», по которым телохранители Инфекта бросились на абордаж. Здесь молодой человек выхватил из ножен меч Славы и с облегчением почувствовал себя в знакомой стихии. Военачальник-наблюдатель вынужден был почти сразу остановить бой во избежание увечий и отдал победу кораблю «Белой Армады».
Вечером того же дня ДозирЭ и Идал сидели в кратемарье «Двенадцать тхелосов». На жаровнях шипели и дымились жирные тушки птиц, рыб, речных каракатиц и добрые куски мяса крупных животных. Старый лючинист устало цеплял струны, извлекая из инструмента печальные звуки, и что-то напевал себе под нос. На него никто не обращал внимания. Слуги, понукаемые окликами, сбились с ног, разнося посетителям яства и сосуды с охлажденными напитками или горячие настои. Народу собралось так много, что приходилось напрягать голос, чтобы собеседник разбирал, о чем идет речь.
Поводом для возлияний послужило сегодняшнее сражение. Впрочем, Идал был опечален свалившимся на его плечи горем, и воины отправились в город, скорее просто последовав примеру большей части свободных от страж белоплащных. Дело в том, что у Идала внезапно скончался отец, как раз в те дни, когда Белая либера сопровождала Инфекта к Великой Подкове, и воин глубоко переживал потерю, тем паче что не смог присутствовать при его сожжении на могильне, как того требовал строгий обычай. Нельзя было утверждать, что Идал горячо любил своего родителя. Вряд ли он мог испытывать сильные родственные чувства к отцу-тирану, человеку крутого нрава, часто жестокосердному и к тому же — истому старообрядцу. Но молодой эжин не мог простить себе собственных поступков, особенно когда бросил семью и семейные дела и уехал в военный лагерь обычным новобранцем. Он винил себя прежде всего в том, что так и не успел получить настоящее прощение отца, вместо той вымученной фразы, больше похожей на оплеуху, которой удостоился по возвращении из Иргамы.
Однако отец Идала, даже уйдя по звездной дороге в божье небытие, не оставил строптивого сына в покое. В своем предсмертном имущественном онисе он, неожиданно для всех, пренебрег другими своими семерыми сыновьями, которые всю жизнь усердно трудились на торговом поприще, каждый, вперед другого, стараясь завоевать расположение отца. Он назначил первым и главным наследником именно Идала, оставив ему всё семейное дело: ткацкие мастерские, плантации льна, хлопка и тоскана, лавки, гомоноклы, кратемарьи, родовой дворец и несколько многоярусных доходных домов, заселенных частными съемщиками. Братьям же Идала досталось всего по тысяче инфектов.
— Что же ты печалишься, достойнейший эжин? — говорил восхищенно ДозирЭ, потягивая из расписного кубка вино. — Поздравляю, ты теперь богат, как Спиера!
— Ты не знаешь еще самого главного, — не разделяя радости друга, ответил наследник. — Всем этим богатством я завладею лишь при условии, что покину Белую либеру и займусь семейными делами. И сделать это я должен в течение года, иначе всё отойдет моим братьям. А пока в моем кошеле не прибавится и медной монеты.
— Вон как! — почесал затылок ДозирЭ. — Я не встречал более хитроумного человека, чем твой отец. Что же ты решил?
— Не знаю. Но во всем этом я вижу предзнаменование, — уклончиво ответил Идал.
Слуга кратемарьи принес блюда с птицей, рыбой и овощами и новый сосуд вина. Он прислуживал им как-то неловко, чем вызвал некоторое недовольство белоплащных воинов. Это был средних лет мужчина, по виду бывший цинит, худой, с лицом, покрытым старыми шрамами и изъеденным оспой. Светлые прямые волосы, чуть тронутые сединой, ниспадали ему на плечи. ДозирЭ почувствовал, что где-то видел этого человека.
— Постой, — задержал слугу озадаченный грономф. — Ты, случаем, не служил в партикуле монолита «Неуязвимые» в сто третьем году?
— Нет, рэм.
— Хм, но твое лицо мне весьма знакомо. Может быть…
— Если тебе так угодно, достойный воин, то я тебя узнал сразу, — подсказал служитель кратемарьи. — Я — бывший десятник городских стражников Арпад. Если помнишь, чуть более года назад ты схватился с маллами в кратемарье у площади Радэя. Я надел на тебя красный колпак и препроводил в Липримарию, а на следующий день отпустил, считая в происшедшем невиновным.
— Арпад! — обрадовался ДозирЭ. — Если б ты знал, как я тогда был тебе благодарен! Идал, это тот самый гиоз, о котором я тебе рассказывал.
Идал кивнул головой, показывая, что всё понимает.
— Спасибо, рэм, — отвечал Арпад. — Я еще раз убедился, что поступил правильно. Боги расставили всё по своим местам. Ты охраняешь Инфекта вместо того, чтобы нести незаслуженное наказание, а следовательно, занимаешь одно из самых почетных мест в обществе. И я уверен — ты заслужил это право в честном бою. Еще раз спасибо, а теперь я должен идти…
— Стой же, — воспротивился ДозирЭ. — Сядь с нами. Эй! — позвал он другого служителя кратемарьи. — Нам нужно поговорить с этим рэмом. Вот тебе фива. Выполняй его работу столько, сколько потребуется.
Слуга взял монету, приложил пальцы ко лбу в знак согласия и благодарности и удалился. Арпад сел в резные кресла напротив блистательных воинов Белой либеры. Первое время он, смущаясь, робко оглядывался.
ДозирЭ налил бывшему стражнику вина, подал кубок и спросил:
— Но что же с тобой случилось? Почему ты обменял хвостики десятника городских стражников на скромные одежды подручного кратемарьи?
— Стоит ли ворошить прошлое? — погрустнел Арпад. — Впрочем, если вам угодно выслушать мою историю…
И он рассказал о том, как всё получилось. Как уже известно, явившись в кратемарью на шум схватки и призывы о помощи, десятник застал трех инородцев, знатных, но дикарского вида, вступивших в схватку с высоким юношей, по виду белитом и грономфом. Один из чужеземцев был ранен и истекал кровью, другой, с окровавленной грудью, их вожак, — сражался с авидроном, третий пытался незаметно зайти в тыл грономфу. Арпад и его подчиненные набросились на нарушителей спокойствия и умерили их пыл при помощи своих дубинок, а потом всем натянули на головы красные колпаки и отвели в Липримарию. На следующий день, поговорив с виновниками схватки и опросив свидетелей, десятник гиозов уверился в том, что ДозирЭ — юный грономф, направляющийся в лагерь Тертапента, — ни в чем не виноват. Напротив, он вел себя весьма достойно, так, как и следовало каждому Гражданину.
Однако уверенность в том, что мужественному новобранцу ничего не грозит, быстро улетучилась. В залу Наказаний явился айм Вишневых и заставил отпустить пленных инородцев. Выяснилось, что схваченные горцы — послы племенного союза, известные вожди маллов, которые должны были накануне встречаться с самим Алеклией в его Дворце. Вместо этого их жестоко избили (помимо прочих нанесенных им увечий, гиозы выбили одному из вождей глаз) и бросили в темницу. «А звали этого Вишневого, кажется, Сюртаф, нет, Сюркаф…»
— Сюркуф?! — вскочили воины Белой либеры. — Его звали Сюркуф?
— Точно так, — отвечал Арпад, немало удивившись тому, что белоплащные знают имя Вишневого.
…Вскоре Арпад понял, что ни в чем не повинного юношу в самое ближайшее время переведут в Круглый Дом, откуда мало кто выходит живым и невредимым, и попытаются обвинить в самых немыслимых преступлениях. Дело пахнет большой ристопией… Если не главной…
Остро чувствуя несправедливость и сам до глубины души оскорбленный маллами и сотником Вишневых плащей, гиоз на свой страх и риск взял и отпустил грономфа, посоветовав ему как можно скорее покинуть город. А очень скоро явился целый отряд Вишневых, но ДозирЭ к тому времени и след простыл. Что тут началось!..
Арпад больше месяца провел в подземелье Круглого Дома, не избежав и пыток. Помогли немалые заслуги перед Авидронией и родственные связи, ведущие в Дворцовый Комплекс. В итоге он был отпущен, но лишен своего занятия, всех заслуг, званий и даже жилья…
Рассказ подручного кратемарьи произвел на воинов Белой либеры самое удручающее впечатление.
— Какова же плата за твои сегодняшние труды? — спросил бывшего стража порядка Идал.
— О, совсем немного, всего полтора инфекта, — отвечал Арпад. — Это, конечно, значительно меньше, чем та сумма, которой я располагал, будучи при Липримарии. Но я не печалюсь: видно, так угодно Гномам. К тому же мне разрешено жить при кратемарье, а это позволяет немного откладывать…
Мужчины говорили еще некоторое время, не забывая при этом наполнять разбавленным рубиновым вином свои кубки. Вскоре, однако, подошел содержатель «Двенадцати тхелосов» — судя по лицу, бирулай-вольноотпущенник, и потребовал от Арпада, чтобы он немедленно взялся за свои обязанности. Слегка захмелевший ДозирЭ возмутился непочтительным поведением мусака, прервавшего беседу, и отвесил грубияну оплеуху. Бирулай завопил, будто его режут, и на шум сбежались, с одной стороны — многочисленные подручные кратемарьи, с другой — ожидавшие хозяев на улице Кирикиль и Эртрут. Через мгновение ДозирЭ приставил к горлу хозяина сверкающий меч Славы, а Идал вместе со слугами обратил в бегство остальных. Появились гиозы, но, завидев воинов Белой либеры, в неуверенности остановились.
Только после длительных переговоров стражи порядка сумели разрядить обстановку и убедить ДозирЭ и Идала покинуть кратемарью. Не требуя сдачи оружия, они препроводили воинов к Дворцовому Комплексу Инфекта, следуя на почтительном расстоянии, а у ворот любезно простились, приложив пальцы ко лбу.
— Жалко, что мой хозяин не успел перерезать горло этому жирному мусаку, — сказал по пути Кирикиль Эртруту, явно желая поддеть благовоспитанного старика.
— Как ты можешь так говорить, тупоумный! — возмутился слуга Идала. — Тем более что ты и сам мусак. Слышали бы тебя Гномы, они бы быстро отрезали твой подлый язык.
— У меня на родине — в Яриаде, боги не Гномы, а Великаны. К тому же они настолько кровожадны, что верующему нужно в день перерезать не меньше одной глотки, чтобы заслужить хотя бы самое малое их уважение.
Эртрут в удивлении выпучил глаза и раскрыл рот…
— «Двенадцать тхелосов» больше не нуждаются в твоих услугах, — сказал бирулай Арпаду, когда опасность миновала и телохранители Инфекта покинули кратемарью. — Сколько тебе надо времени, чтобы собрать пожитки? Кстати, доблестные воины, видно, по забывчивости, не уплатили за угощение, и эти деньги мне придется удержать из твоего жалованья…
Глава 27. Нападение
Сегодня в акелине Жуфисмы случился переполох. Иные могли бы решить, что опять строптивый старец переоценил свои силы и умер от сердечного приступа или очередная люцея снова сбежала с одним из молодых грономфов. Но подобные предположения, к большому сожалению распорядительницы, были беспочвенны, то есть она бы предпочла любую другую беду той, которая приключилась на самом деле. Нет, произошло нечто значительно более ужасное, отчего Жуфисма с утра тряслась, словно лист церганолии на ветру, и вот уже несколько раз посещала укромное святилище всех богов при акелине и, преклоняя колени, неустанно возносила горячие молитвы:
— Спаси меня, Божественный, я знаю, ты самый сильный из всех богов. Помогите мне, древние авидронские Гномы, в особенности ты, Гном Прощения, и ты, Гном Судьбы. А ты, златоглавая Дева, не могла бы ты пролить на меня из своих слепых глаз слезы сострадания. Спасите и вы меня, Великаны яриадские, и ты, Хомея, и ты, Орис — покровитель женских сердец. Пощадите меня, боги! Великая опасность нависла надо мной!
И так она причитала и умоляла довольно долго, пока у нее не онемел язык и не затекли ноги.
Случилось непредвиденное: объявился Туртюф. С тех пор как торговец покинул Грономфу, прошло слишком много времени. Кто-то даже рассказывал, что он погиб где-то под Медиордесс. Все, кто надеялись на встречу с ним, уже отчаялись ждать и между собой решили, что не увидят его никогда. И вот тебе на, вчера его белогрудый корабль торжественно пришвартовался в грономфском порту.
В конце дня в дверь акелины громко и настойчиво постучали. Столь нетерпеливо и требовательно мог стучать только один человек. Внутри дома всё затихло: смех, разговоры, шаги; только слышно было, как кто-то наверху неумело терзает струны лючины, извлекая звуки, никак не соединяющиеся в мелодию. Жуфисма без промедления впустила посетителя, коим и оказался небезызвестный торговец и мореплаватель.
— Эгоу, мой хозяин, счастье при виде тебя переполняет мое сердце! — запричитала распорядительница. — Много дней мы не имели никаких вестей, и нам только и оставалось, что неустанно молиться о твоем благополучии.
— Да, Жуфисма, в начале пути нас застал сильный шторм, и мы потеряли всех почтовых голубей, которых взяли в дорогу. Когда же мы приплыли в Медиордесс, я тут же послал из авидронского почтового поста известие, но, видимо, голубь не добрался до Грономфы, встретив по пути хищную птицу.
— О, рэм, я была уверена, что произошло что-то подобное. Мы ждали тебя, ни мгновения не сомневаясь, что ты жив и здоров! — продолжала частить Жуфисма и даже пустила вымученную слезу.
— Теперь скажи мне, рэмью, — выказывая нетерпение, спросил Туртюф, — всё ли в порядке с моей маленькой люцеей? Выполнила ли ты в точности все мои указания, сохранила ли мою прекрасную жемчужину в неприкосновенности?
Жуфисма слегка смутилась, и глаза ее забегали, но Туртюф, занятый своими мыслями, ничего не заметил.
— Всё в полном порядке, мой хозяин. Андэль с нетерпением ожидает тебя в своих покоях, столь же чистая и прекрасная, как и в тот день, когда ты ее покинул.
— Превосходно. Вот тебе за труды.
Жуфисма без колебания взяла деньги и поспешила проводить посетителя в покои Андэль.
Девушку сегодня переполняли какие-то неясные чувства: она прятала грустные глаза, смущалась, но Туртюф решил, что всё это связано с его приездом. Когда же Андэль, явно нехотя отдаваясь ласкам, выказала не только нерасторопность, но даже холодность, взгляд Туртюфа стал тяжелым. Однако девушка сказалась больной, и эжин немного успокоился.
Вскоре Туртюф, сполна утолив мужскую жажду, возжелал посетить купальни. Здесь ему прислуживала низкорослая смуглянка, которая неожиданно сильными руками размяла ему плечи и спину, а потом тщательно омыла его тело и умастила дорогими благовониями.
— Почему ты на меня так смотришь? Ты хочешь мне что-то сказать? — грозно спросил Туртюф.
Буроволосая служанка смутилась, что-то собралась произнести, но слова словно застряли у нее в горле. Авидрон грубым движением взял девушку за подбородок и заглянул в ее зеленые глаза, отчего она страшно перепугалась.
— Говори же, и, если твои слова принесут мне пользу, ты получишь от меня несколько серебряных монет.
— Я… ты… когда… — Прислужница уже тряслась от ужаса и была совершенно не в состоянии произнести хоть что-то вразумительное.
— А, понятно, — улыбнулся Туртюф и отпустил подбородок девушки, — ты завидуешь счастью Андэль? И только и мечтаешь о том, чтобы я заключил тебя в свои крепкие любовные объятия? Так?
— Да, да, повелитель! — с горячностью отвечала девушка, бросившись эжину в ноги.
— Что ж, это меня не удивляет. Где бы я ни был, обязательно что-то такое происходит. Ох уж эти женщины! Впрочем, я ничем не могу тебе помочь, Создатель не наделил тебя теми прелестями, которые могут взволновать меня…
Туртюф закончил омовение, сам облачился в свои необычные одежды, кинул смуглянке монетку и покинул купальни. Только он вышел, как из укромной ниши появилась Каруду. Она была разгневана.
— Глупая, ты не оправдала мои надежды и будешь строго наказана!
— Прости меня, Каруду, я не смогла!
— Отлично, посмотрим, сможешь ли ты обслуживать матросов в портовой акелине. Сегодня же поговорю с Жуфисмой. Ты знаешь, что она прислушивается к моему мнению.
Буроволосая люцея упала на колени и залилась слезами: «Пощади!»
Некоторое время спустя Туртюф в своих великолепных одеждах и тяжелых драгоценностях прогуливался по полуоткрытым мраморным залам торгового форума Яриадской общины. Он заходил то в один гомонокл, то в другой, везде его знали и встречали самым приветливым образом. Негоциант был настроен весьма благодушно, даже шутил, что случалось с ним крайне редко. За его спиной маячили две высокие мрачные фигуры — его телохранители, вооруженные морскими рапирами.
Вокруг шумели фонтаны, изливались водопады, музыканты играли на лючинах и флейтах, из ближайшей кратемарьи тянуло жареным мясом, приправленным зузукой. Две прирученные мартышки, не поделив угощение, с визгом сцепились, и вокруг драчунов собралась любопытная хохочущая толпа.
В одном из ювелирных гомоноклов Туртюф присмотрел золотой браслет с крупными изумрудами и вот уже некоторое время торговался с хозяином. Тот, приводя бездну доводов, просил пятнадцать инфектов, эжин, в свою очередь, настаивал на десяти и не собирался платить больше. В самый разгар торга здесь неожиданно появилась стремительно вошедшая женщина, покрытая с головой белой накидкой, и бросилась к Туртюфу.
Телохранители попытались остановить ее, но она умоляюще воскликнула:
— Выслушай меня, рэм!
— Каруду? — изумился авидрон и жестом показал охранникам, что беспокоиться не о чем. — Как ты здесь оказалась, чего ты хочешь?
— Тебя обманывают самым бесстыдным образом. Если ты позволишь, я расскажу тебе обо всех преступных низостях, которыми отвечают на твою безграничную доброту и чрезмерную доверчивость.
— Говори же!
Каруду вздохнула полной грудью и выпалила скороговоркой все, что хотела сказать. Она так волновалась, что сбилась на яриадский язык, выдавая свое истинное происхождение, однако опытный мореплаватель всё понимал, внимательно и спокойно слушал, поигрывая в руке еще не купленным браслетом. Женщина рассказала о том, что Андэль неоднократно посещал воин Белой либеры, что Жуфисма этому потворствовала и что сама авидронка преисполнена к телохранителю Инфекта весьма глубокими чувствами, в чем неоднократно и признавалась в тайных беседах.
— Почему ты всё это мне рассказала? — спросил Туртюф, когда Каруду закончила.
— В благодарность о том счастливом времени, когда я была для тебя желанной! — отвечала люцея.
— Что ж, твой поступок смел, хотя мне очень горько слушать твои слова. Ты не побоялась открыть мне правду, несмотря на свое подневольное положение.
Туртюф уже потемнел лицом, а в глазах у него появился стальной блеск. Задумавшись о своем, он собирался было выйти из гомонокла, но тут его окликнул хозяин, интересуясь покупкой браслета.
— Какой браслет? Ах, этот — десять инфектов, — решительно повторил эжин.
— Хорошо, рэм. Я теряю на этой сделке, но готов понести убытки во имя твоего ко мне расположения.
Туртюф расплатился и протянул драгоценность Каруду.
— Ты заслужила, возьми.
— Я твоя раба навсегда, мой господин! — воскликнула восхищенная женщина…
Когда после стычки в кратемарье ДозирЭ узнал, что Арпад самым наглым образом был выставлен из «Двенадцати тхелосов», он поклялся немедля расправиться с «гнусным мусаком» — содержателем этого заведения. Идал удержал друга от опрометчивого шага и поспешил отправиться к доверителю, распоряжающемуся торговыми делами отца. Молодой человек попросил его приобрести «Двенадцать тхелосов», а когда тот любезно отказал, намекнул, что собирается в скором времени оставить Белую либеру и, согласуясь с предсмертным онисом отца, вступить в управление всем имуществом. При этом, конечно, понадобится опытный смотритель за всеми делами, а Идал не видит на этом месте никого другого, кроме прежнего доверителя — старого и верного друга семьи. Понятливому управляющему приведенные доводы показались вескими, и он, почесав затылок, отдал распоряжение о покупке кратемарьи, сколько бы за нее ни попросили. Тем же способом Идал посоветовал нового человека на должность содержателя «Двенадцати тхелосов» — некоего Арпада, и доверитель, тяжело вздохнув, записал в денежную книгу имя нового работника.
Уже на следующий день Арпад вступил в управление кратемарьей. Он гордо вернулся в нее в качестве ее содержателя, с годовым жалованьем в пятнадцать инфектов, а его обидчик отправился работать последним слугой.
Некоторое время спустя, в день Божественного, ближе к ночи, ДозирЭ, Идал и Арпад вышли из «Двенадцати тхелосов» весьма сытые и довольные. Они направились пешком в сторону центра, хотя у Морской Библиотеки их пути должны были разойтись: ДозирЭ спешил вовремя поспеть в казармы, чтобы заступить на стражу, Идал торопился в Старый город, к себе домой, а Арпад просто провожал своих новых друзей и рассчитывал еще вернуться в кратемарью, чтобы заполнить денежную книгу и подвести итоги прошедшего дня. Сзади шли Кирикиль и Эртрут. Слуги были друг с другом в ссоре и поэтому держались на расстоянии.
ДозирЭ много и весело шутил и в конце концов предложил переименовать «Двенадцать тхелосов» в «Двенадцать белоплащных». Однако Идал отнесся к предложению друга вполне серьезно и стал живо обсуждать с Арпадом, как новое название повлияет на дело. Пока прошло всего одиннадцать дней с тех пор, как кратемарья приобрела новых владельцев, но многое уже изменилось: тхелосы, ранее отдававшие предпочтение этому месту, в ужасе разбежались, зато залу наполнил несдержанный гомон телохранителей Инфекта, Вишневых, воинов гарнизона и гиозов. То же самое произошло и с постояльцами. Сорок жилищ, которые ранее занимали на редкость тихие горожане и приезжие, быстро освободились, и в них тут же заселились разные военные и ветераны, путешественники — в большинстве своем люди шумные и требовательные, но несоизмеримо более богатые, чем их предшественники. Во всем этом некоторую роль сыграл взбалмошный Кирикиль, который со скоростью голубиной почты распространил среди слуг в казармах Белой либеры весть о покупке Идалом кратемарьи, которая, к слову сказать, находилась совсем недалеко от Дворцового Комплекса. Теперь каждый белоплащный считал своим долгом зайти в «Двенадцать тхелосов», особенно памятуя о вроде бы практикуемом здесь обслуживании в долг. Так что доходы кратемарьи увеличились вдвое по сравнению с прежними, и Арпад был вынужден нанять больше слуг и всем (даже бывшему содержателю) увеличить годовую плату до двух инфектов.
За триста шагов до Морской Библиотеки Идал всё же решил не переименовывать кратемарью, заключив, что так будет даже забавней. Все согласились с ним. Авидроны продолжили путь по пустынной улице, весело похохатывая в ночной тишине.
Вдруг впереди мелькнули какие-то тени. Их внезапное появление показалось столь подозрительным, что друзья в замешательстве остановились и изумленно переглянулись. Между тем тени превратились в закутанные в плащи фигуры, выросшие прямо на пути запоздалой компании. Послышался приглушенный лязг оружия и короткие команды, произнесенные сдавленным голосом, так что не осталось никаких сомнений в намерениях этих странных людей. Их было так много, что ДозирЭ после десяти сбился со счету. Через мгновение и сзади раздался топот ног. Авидроны оглянулись: не менее внушительная группа таких же подозрительных личностей зашла в тыл и отрезала им все пути к отступлению.
ДозирЭ посмотрел вокруг: они находились на строительном пустыре недалеко от Морской Библиотеки — месте безлюдном, весьма подходящем для бесцеремонного нападения. Только слишком ярко светила Хомея, но это обстоятельство, видимо, не смущало нападавших. Грономф положил руку на крестовину меча Славы, с которым теперь никогда не расставался, и решительно шагнул вперед.
— Может быть, рэмы в темноте не разглядели белые плащи телохранителей Инфекта? Может быть, жестокая ошибка закралась в ваши планы? В таком случае, у вас еще остается возможность отступить. При этом кто б вы ни были, я даю вам слово, что мы не будем преследовать вас в течение времени, вполне достаточного для того, чтобы надежно укрыться, — громко произнес ДозирЭ.
Неизвестные переглянулись.
— Нет, мы не ошиблись, нам нужны именно вы. К тому же обычно нам всё равно, какого цвета плащи на наших жертвах — главное, чтобы подкладка была побогаче, — ответил один из нападавших, по произношению наверняка инородец. Он махнул рукой: — Вперед!
Темные фигуры неспешно приближались, после нескольких шагов стало ясно, что это заморские матросы. В их руках играли бликами стальные лезвия кривых односторонних мечей, морских рапир, кинжалов «дикая кошка» и длинных ножей.
— О Гномы, даже помолиться не успеем перед звездной дорогой! — всхлипнул Эртрут и обратился к Идалу: — Не слушал ты отца, поделом тебе за твою беспечность…
— Замолчи, старик, — перебил бионрида Кирикиль. — Что для наших доблестных хозяев несколько десятков портовых негодяев? Лишь легкая разминка…
— Идал, обеспечь вместе с Арпадом и Эртрутом тыл, — взял на себя начальство над маленьким отрядом ДозирЭ. — Кирикиль, ко мне! Становись рядом. Вот так! Помнишь, что ты мне обещал, когда нанимался ко мне?
— Прекрасно помню, рэм, — ответил слуга, обнажив кинжал. — Сложить голову в бою по твоему приказанию, что я и собираюсь в данный момент сделать.
— Отлично! — похвалил яриадца грономф. — Рэмы, держитесь друг к другу как можно ближе. Опасайтесь самострелов…Идал, не так, ты должен встать слева… Эх, сейчас нашему монолиту не хватает только Тафилуса.
— О, славно было бы! — поддержал Идал.
Матросы приблизились, окружив белоплащных воинов и тех, кто был с ними, и с криками кинулись в атаку. Однако из-за тесноты смогли вступить в бой не многие — человек десять.
В первое же мгновение схватки Кирикиль неожиданно сделал глубокий непредсказуемый выпад, сопроводив его яростным воплем, какие часто слышал на манеже Ристалища, и продырявил живот одному из нападавших. Тот изумленно выдохнул, растерянно выронил оружие, упал на колени и схватился за рану, из которой хлынула бурая кровь. Слуга успел отступить и занять условленную позицию рядом с ДозирЭ, когда на него набросились двое разозленных великанов, с шумом рассекая воздух морскими рапирами.
— Кто вас учил сражаться, рэмы? Меньше движений, иначе поднимется сильный ветер и не позволит нам закончить, — бросил им Кирикиль, с трудом отбивая частые удары.
ДозирЭ, восхищенный смелостью своего слуги, также вступил в схватку с двумя негодяями, но не спешил атаковать, изучая противников. Однако он быстро понял, что соперники едва ли обучены боевому искусству, и перешел в решительное наступление. В следующий момент меч грономфа проделал головокружительный пируэт, разметал по сторонам клинки нападавших и вскользь, но ощутимо, ознакомил не защищенные какими-либо доспехами тела со своей коварной твердью. Оба матроса рухнули на землю, не подавая признаков жизни. Двое других бросились к ДозирЭ, но не прошло и мига, как они присоединились к своим павшим товарищам.
Тем временем Кирикиль, заработав десяток царапин, на которые не обратил совершенно никакого внимания, тяжело ранил одного из обладателей морской рапиры. ДозирЭ изловчился и посмотрел назад. Арпад лежал на земле, Эртрут с трудом отбивался, а Идал уже прикончил двоих и весьма решительно атаковал следующую пару, что было вовсе не свойственно его обычно выжидательной, хладнокровной манере схватки.
— Держать строй, держать позицию, плотнее! — командовал ДозирЭ. — Кирикиль, еще раз вылезешь — уши отрежу!
Так когда-то любил говорить молодому человеку его суровый, вечно недовольный десятник из монолита «Неуязвимые».
— Помилуй, хозяин, мне их и так уже почти отрезали, — отвечал слуга, тяжело дыша.
И правда, лицо Кирикиля было залито кровью, а новая паррада превратилась в жалкие лохмотья.
Прошло еще какое-то время. Атаки нападавших ослабели, они всё с большей неохотой заменяли в бою раненых и убитых товарищей. Двое в смятении бежали, несколько других предпочитали держаться на безопасном расстоянии и только размахивали клинками и кричали, изображая рвение перед главарем, стоявшим в стороне со скрещенными на груди руками. Это именно он ранее отвечал на предложение ДозирЭ всё закончить миром.
— Трусливые продажные душонки! — кричал он на исковерканном берктольском. — Вы даже не можете победить впятером одного. Или вы думаете, что вам заплатят за это жалкое кривляние? Вперед, недоумки!
Когда же он увидел, что половины его людей уже нет, а остальные в панике и близки к бегству, он вспомнил гароннов и приказал отступать. В последнее мгновение боя главарь распахнул полу серого плаща, в который был закутан, и в его руке появился взведенный самострел с небольшими плечами лука и коротким ложем. Он направил оружие сначала на одного белоплащного, потом перевел на другого и, наконец, выстрелил. Раздался характерный хлесткий щелчок.
«Самострел!» — вскричал ДозирЭ, но было поздно. Короткая стрела с утолщенным древком и массивным наконечником преодолела за миг несколько десятков шагов и, пробив одну из пластин легкого доспеха на груди Идала, вошла глубоко в тело, чуть выше сердца. Воин взмахнул руками и упал на спину.
Негодяи бежали, прихватив своих истекающих кровью сообщников, тех, кто был в состоянии передвигаться. Кирикиль с воплями погнался за ними, но ДозирЭ грозным окриком вернул слугу. Оглядевшись, грономф бросился к лежащему на земле окровавленному Идалу и в то же мгновение увидел торчащее из его груди оперение стрелы. «О гаронны!» — схватился он за голову. Рядом, сидя на земле и раскачиваясь, рыдал Эртрут.
— Один еще живой, — сообщил Кирикиль, расхаживая между окровавленными телами матросов с присвоенной морской рапирой в руке. — Рэм желает, чтобы я его добил?
— Подожди, — ответил ДозирЭ.
Он оставил не подающего признаков жизни Идала и подошел к раненому разбойнику. Тот лежал на спине, в горле его клокотало, а из носа и рта сочилась кровь.
— Кто тебя нанял?
— Тот… тот, который с самострелом. Он пообещал по инфекту на каждого…
Несчастный испустил дух…
При помощи гиозов Идала доставили в лечебницу при казармах Белой либеры. Прибежали сонные лекари и принялись за работу. Им удалось вытащить стрелу и остановить кровотечение, но раненый был плох и в любое мгновение мог умереть. Всё это время Эртрут находился рядом, его лицо оставалось мраморно-бледным, а губы беспрестанно шептали молитвы. Раненого в живот Арпада и Кирикиля, получившего несколько неопасных царапин, отправили в обычную грономфскую лечебницу.
ДозирЭ, опечаленный ранением друга, поспешил сообщить о случившемся своему сотнику. Подобное происшествие расценили как чрезвычайно серьезное, и айм, ахнув, побежал будить цинитая… Посреди ночи трехтысячный отряд Белой либеры выдвинулся в город на поиски преступников, напавших на телохранителей Инфекта. Порт, все подозрительные корабли, а также склады, виночерпни, кратемарьи и акелины, находящиеся в портовой зоне, — всё подвергалось самой тщательной проверке. Часть отрядов белоплащных направилась на окраины города, чтобы обследовать доходные дома, территории общественных садов, парков и просто улицы и переулки. К Белой либере присоединились гиозы, поднятые на ноги тревожными сигналами, потом отряды Вишневых, высыпавшие из Круглого Дома, словно из муравейника, за ними — циниты грономфского гарнизона, которые перво-наперво выставили стражу на всех воротах и взялись за ночлежки для бездомных. Когда ночь подходила к концу, не меньше двадцати пяти тысяч воинов и стражей порядка были на ногах. К тому времени они уже задержали около десяти тысяч инородцев и бродяг, половину из которых составляли матросы с кораблей, стоявших в порту. Всех их развезли по Липримариям, а самых подозрительных отправили в Круглый Дом.
Утром Инфекту сообщили о ночном событии. Подобный случай был слишком мелок, чтобы волновать им ухо Божественного, но Алеклия невольно услышал разговор двух военачальников, приглашенных на утреннюю трапезу, и поинтересовался подробностями происшедшего. Ему доложили, что два десятника Белой либеры, в сопровождении трех гражданских, подверглись возле Морской Библиотеки нападению примерно двадцати пяти разбойников. В коротком и крайне ожесточенном сражении белоплащные убили двенадцать негодяев, а остальных обратили в бегство. К сожалению, в последний момент один из преступников исподтишка воспользовался самострелом и тяжело ранил белоплащного воина…
— Как звали этих молодцов? — живо поинтересовался Инфект.
— ДозирЭ и Идал, — ответили правителю.
— ДозирЭ? — удивился тот. — Опять ДозирЭ! Что ж, эти герои вновь совершили подвиг, показав всей Грономфе, сколь сильны и храбры мои телохранители. Я думаю, что нам следует щедро наградить доблестных воинов… А если тот, раненый, не выживет, мы поставим ему памятник на площади Радэя. — Писцы записали указания Божественного, и на этом разговор о ночном злоключении закончился.
Глава 28. Капронос
ДозирЭ, подавленный случившимся, долго не находил себе места. Он строго исполнял свои обязанности: нес стражи, участвовал в походах, маневрах и состязаниях, посещал военную Атлетию, но думал только об одном. Молодому человеку было понятно, что кто-то хотел расправиться или с ним, или с Идалом и не пожалел для этого золота, наняв самых отъявленных негодяев, самых мерзких убийц. Он терялся в догадках, стараясь понять, кто бы это мог быть, но ничего разумного ему в голову не приходило.
Арпад и Кирикиль, чьи ранения оказались неопасными, уже выздоравливали, Идал же продолжал лежать в беспамятстве, бредил и в бреду молил своего умершего отца о прощении. Эртрут не отходил от хозяина ни на шаг, окружил ложе больного священными фигурками всех двенадцати гномов и множеством старообрядческих реликвий и беспрестанно молился. Лекари из лечебницы Белой либеры, будучи материалистами, только посмеивались над выжившим из ума стариком и предпочитали чудодейственную «грономфскую грязь».
ДозирЭ постоянно наведывался к другу, но тот так и не приходил в сознание. Постепенно ДозирЭ убедил себя в том, что именно с ним самим было связано нападение, что именно он виновник происшествия, приведшего к тяжелому состоянию Идала.
Поиск разбойников, напавших на белоплащных, дал неожиданные результаты. Среди задержанных выявили несколько сот преступников, за многими из которых числились убийства, грабежи, крупные кражи. Несколько тысяч матросов и бродяг были обвинены «кругами ристопий» в менее опасных деяниях: воровстве, бродяжничестве и попрошайничестве, уклонении от выполнения долговых обязательств. Но причастных к самому нападению не обнаружили. Эртрут и ДозирЭ, которые несколько раз посещали Круглый Дом, не смогли опознать никого из предъявленных им подозрительных инородцев — слишком темно было на том пустыре, а сами разбойники во время нападения кутались с головы до пят в длиннополые шерстяные плащи. Только однажды молодой человек указал на одного из мусаков, фигура которого показалась ему знакомой, но вскоре пожалел о том, что сделал: возможно, этот бедняга был ни в чем не повинен, и его незаслуженно подвергнут допросам и пыткам.
Так прошло более двадцати дней. Однажды утром ДозирЭ подумал о ЧезарЭ и о его жене Иврусэли, о которых всё это время не вспоминал, и в его голову закралось навязчивое подозрение. Освободившись от обязанностей, он отправился на улицу, где когда-то жил, и остановил Кумира у дворца ЧезарЭ. Поднявшись по дворцовой лестнице, он постучался и справился у незнакомого слуги, приоткрывшего массивные двери, обрамленные гранитным порталом, о хозяине.
ЧезарЭ, приняв посетителя в саду, вежливо и внимательно выслушал его. Но молодой человек усмотрел в настроении торговца некую напряженность, которая невольно прорывалась сквозь внешнюю обходительность.
— Рэм ЧезарЭ, ты утешил меня в тяжелом горе, оказал самое радушное гостеприимство, — произнес ДозирЭ. — И за это я признателен тебе. Повинен же я в том, что уехал, не попрощавшись и не поблагодарив, и нижайше прошу извинить меня, но так сложились обстоятельства.
Торговец нахмурил густые брови.
— К сожалению, я знаю, что это за обстоятельства. Иврусэль мне обо всем поведала.
«Я так и знал!» — подумал ДозирЭ.
— И мне крайне удивительно, — продолжал ЧезарЭ, уже не скрывая скверного настроения, — как ты посмел после происшедшего опять явиться в мой дом?.. Впрочем, — быстро исправился эжин и сбавил тон, — я полагаю, что тебя привело ко мне не желание выразить благодарность или испросить прощение за странное бегство, а что-то еще?
Они — высокий воин в белом плаще и маленький смешной человечек с большой головой, напоминающий гнома, прогуливаясь по садовой дорожке, дошли до ее конца и повернули обратно. На пути авидроны встретили касандру, которая сонно плелась навстречу, смешно переваливаясь с лапы на лапу. Видимо, признав воина, птица встрепенулась, что-то пробурчала на своем птичьем языке и неожиданно вприпрыжку бросилась в кусты церганолии.
— Хорошо, я откроюсь, — сказал ДозирЭ и поведал торговцу о ночном нападении.
— Ха-ха, — рассмеялся человечек, дослушав историю. — Неужели ты думаешь, что я на такое способен? Будь спокоен — я не буду мстить. Не спорю, я был опечален, когда услышал о происшествии в купальнях. Ну что ж, я сам виноват. И всё понимаю: воин — только что из партикул, прекрасная молодая авидронка, изнывающая от скуки и желания… Одни в огромном дворце. И между ними лишь тень какого-то отвратительного карлика…
ДозирЭ, в свою очередь, побледнел и нахмурился. Ему уже надоели обвинения в преступлениях, которые он не совершал.
— Послушай, ЧезарЭ, при всей моей благодарности к тебе, я больше не собираюсь терпеть столь обидные и незаслуженные обвинения. Еще одно слово…
И ДозирЭ рассказал обескураженному торговцу о том, что на самом деле произошло в купальнях его дворца в тот день. А потом, уже не в силах сдержаться, поведал эжину об Андэль, о своей любви к ней и о своих планах, связанных с люцеей.
Хозяин дворца внимательно выслушал воина, похоже, поверил рассказу и так опечалился, что на него стало больно смотреть. ДозирЭ уже пожалел, что затеял этот разговор, пожалел, что вообще пришел.
— И я прощаю свою маленькую плутовку, — сказал ЧезарЭ после глубоких размышлений. — В конце концов, где я возьму такую другую? А эта история, великодушный рэм, я буду надеяться, останется только между нами?
— Не сомневайся, рэм, — с готовностью отвечал ДозирЭ.
— Отлично, — немного успокоился ЧезарЭ. — Теперь вот что скажи: сколько, говоришь, росторы просят за твою люцею?
— Двести пятьдесят инфектов.
Глаза у торговца стали круглыми от удивления.
— Никогда не слышал о такой цене. Твоя люцея, случайно, не приходится какому-нибудь интолу незаконнорожденной дочерью?
— Нет.
— Странно. Ну что ж, я дам тебе половину, хотя эту огромную кучу золота ты вряд ли сможешь мне когда-нибудь вернуть. Оставшуюся часть постарайся добыть сам. Я вижу, что ты весьма дельный молодой человек и наверняка что-нибудь придумаешь. Как только ее раздобудешь, приходи ко мне и сразу получишь то, что мною обещано. Эгоу.
ДозирЭ размышлял много дней, как быстро обзавестись сотней с лишним инфектов, но время шло, а в голову ничего не приходило. Платы же, которая причиталась за служение Инфекту, едва хватало на то, чтоб вести жизнь достойную воина Белой либеры. У этой жизни имелись свои законы, требовавшие, к примеру, «обязательных» угощений товарищей, которые, начинаясь со скромной вечери, обязательно переходили в шумное пиршество, а за тем неотвратимо превращались в буйную оргию. Неписаные традиции отборного воинства обязывали ко многому и чтились настолько свято, что никому и в голову не приходило их обойти. Оставшиеся же деньги уходили на нечастые встречи с Андэль. И их не хватало.
В Белой либере приветствовалось безоглядное лихое транжирство, а бережливость презиралась. Белоплащные воины, готовые в любой момент умереть по приказу Инфекта, считали ненужными и даже вредными какие-либо накопления. ДозирЭ, привыкнув к расточительству, которое могли позволить себе только богачи, всё время, ощупывая пустой кошель, недоумевал: как так случилось, что он не может прожить на двадцать инфектов в год — на сумму, вполне достаточную для покупки надела земли или небольшой ткацкой мастерской? Не помогло и денежное вознаграждение Божественного за схватку у Морской Библиотеки, выразившееся в целом берктоле, дополнившем очередной белый платок.
Вскоре на радость ДозирЭ и Эртруту Идал пришел в себя и попросил еды. Еще через несколько дней он окончательно окреп и смог самостоятельно передвигаться. Потом он вернулся в казарму, весьма похудевший, с бледным лицом, но с ожившим радостным взглядом. Веселой компанией два десятка белоплащных немедленно отправились в «Двенадцать тхелосов», чтобы отпраздновать счастливое выздоровление. Там Арпад, уже давно забывший о своем ранении, подготовил великолепное угощение, и два друга за вином и песнями провели один из лучших вечеров в своей жизни.
В самом конце кто-то вспомнил про Иргаму и про известную всем историю с пленными монолитаями, которых заставили сражаться с лучшими капроносами Масилумуса. Услышав слово «капронос», ДозирЭ на мгновение задумался, и тут его осенило. Да, капронос! Как ему раньше не приходило в голову? Решено: он будет втайне ото всех сражаться с капроносами на грономфской арене. До тех пор, пока не соберет нужную сумму. Во имя Андэль!
На следующий день, не сказав никому ни слова, ДозирЭ отправился в Ристалище Могула — лучшую арену в городе. Кирикиль, сопровождавший воина, до последнего момента не знал, куда едет хозяин, а увидев вдалеке гигантский силуэт знаменитого здания, схватился за голову:
— О Гномы, неужели тебе мало настоящей крови, чтобы смотреть на эти потешные бои и лживые страсти?
— Успокойся, Кирикиль, я не собираюсь наблюдать за схватками — я буду драться сам!
Слуга с испугу онемел, потом всё же не поверил и долгое время считал, что десятник просто зло подшучивает над ним. Однако белоплащный сразу же отправился к распорядителям и, не торгуясь, договорился о бое. Он будет драться верхом, один против двух капроносов и в случае победы получит двадцать инфектов. «Шесть схваток, — рассудил про себя ДозирЭ, — и Андэль моя!»
Наступил день сражения. ДозирЭ явился на место раньше срока, чтобы познакомиться с лошадью, привыкнуть к ее повадкам, спокойно подобрать вооружение для себя и доспехи для животного. Кирикиль со знанием дела помогал в этом хозяину, хотя скоро грономфу надоела его безудержная болтовня.
— Боги щедро возблагодарили бы тебя, если б ты хоть на мгновение заткнулся, — сказал ДозирЭ.
— Мгновение — это сколько? Один вздох или один крик? А для богов сколько? Наверное, целая человеческая жизнь… — не унимался яриадец, подражая во всем риторическим приемам одного известного тхелоса-оратора.
— Для тебя — взмах моего кинжала.
— Что ты, рэм! Я готов молчать хоть всю жизнь, если взамен боги обеспечат тебе победу в сегодняшней схватке! Но много ли я видел от богов милости?
Когда воин примерял тяжелый глухой шлем, выполненный в форме головы гаронна, с узкой щелью для глаз, Кирикиль искренне удивился:
— Зачем тебе этот тяжеленный пень, который перевесит груду камней? Не лучше ли выбрать что-то открытое? Например, вот этот наголовник со стрелкой и широкими нащечниками?
— Не забывай, несчастный, что я — воин Белой либеры и мне запрещено участвовать в подобных состязаниях. С открытым лицом меня могут признать. К тому же, говорят, что сегодня ожидается и сам Божественный.
— Божественный?!
— Да. Мое лицо ему знакомо, и если он меня узнает — наказание будет безмерно тяжелым.
— Но твое имя?
— Я назвался «Прόклятый скиталец».
— О! — только и произнес впечатлительный яриадец и ненадолго задумался. Потом, почесав заросшую волосами шею, предложил: — В таком случае никто не догадается, если произойдет подмена. Позволь мне сразиться вместо тебя. Тогда тебя точно не убьют, и я буду твердо уверен, что получу от тебя плату за свою нелегкую работу.
— Но уверен ли ты, — усмехнулся ДозирЭ, — что после схватки мне будет кому платить?..
ДозирЭ водрузил на голову шлем в виде головы злого духа, а также надел тяжелые пластинчатые доспехи с боковой шнуровкой, панцирным поясом и массивными оплечьями. Не забыл он налокотники, наручи с чешуйчатыми рукавицами, наголенники из узких и длинных металлических пластин и небольшой круглый щит. Для коня он предпочел полуоткрытый наглавник, составные нательные доспехи из железной чешуи и высокое боевое седло, состоящее из пластин и крепких металлических прутьев, держащих лопатку луки. Из многочисленного оружия, предложенного распорядителями, воин отобрал длинную тяжелую пику, короткое двустороннее копье, меч, массивный на вид, но весьма удобный, и два кинжала: один — с прямым трехгранным клинком, другой — широкий и короткий, предназначенный для левой руки. Теперь он напоминал конника авидронского монолита — неповоротливого, громоздкого, но хорошо защищенного.
Кирикиль поспешил расстроиться, но, когда ДозирЭ удивительно легко вскочил в седло и начал умело вращать над головой двусторонним копьем, имитируя удары, слуга немного успокоился.
Тем временем на манеже Ристалища уже разворачивались события, виновниками которых были десятки капроносов-самоубийц, таких же, как ДозирЭ. Они самоотверженно сражались друг с другом, с дикими зверями, по одиночке и группами, и умирали от ран, доставляя публике, алчущей подобных зрелищ, огромное удовольствие, а устроителям обеспечивая столь же огромные сборы.
Вскоре звуки бурного ликования заглушили лязг оружия и рычание горных львов. Между капроносами, ожидавшими в узких галереях своего выхода, прошел слух, что на трибунах появился сам Инфект, и многие воспряли духом: если и предстоит умереть, то на глазах Божественного! Однако ДозирЭ не проявил никакой радости: он стоял, задумавшись, и тень озабоченности лежала на его лице. Дело в том, что некоторое время назад он издали увидел своего распорядителя, идущего по лестнице вместе с каким-то человеком, фигура и лицо которого показались ему ужасно знакомыми. Но как грономф ни старался, он не смог вспомнить, где они встречались и при каких обстоятельствах.
Пришло время драться, и ДозирЭ, оставив взволнованного Кирикиля в проходе, медленно выехал на середину арены, глухо бряцая всем своим вооружением. Искушенная в зрелищах грономфская публика, сегодня уже сполна насытившаяся видом крови, увечий и смерти, только коротко хохотнула. Уж больно неказисто выглядел и этот воин, и его низкорослая лошадь, сплошь закованные в толстую пластинчато-чешуйчатую броню.
ДозирЭ, заслышав смех и презрительный топот ног, вспыхнул, будто в него ударила молния, и метнул несколько испепеляющих взглядов в сторону потешающихся над ним трибун. И тут он вспомнил, что, увлекшись снаряжением, забыл о ярко-красном плаще и черных перьях, которыми хотел себя украсить, забыл о попоне для лошади и о белом гребне — обо всем, что придало бы ему великолепный героический вид. Бог мой, даже иргамы на манеже Ристалища в Тедоусе так плохо его не встречали!
Вспомнив о том, что должен оказать подобающее внимание сановным присутствующим, ДозирЭ сделал полуоборот и сразу увидел трибуну Божественного, устроенную в виде широкой обособленной галереи, снабженной массивным навесом из розового тектолита и высоким мраморным парапетом, с выбитым на нем барельефом, изображающим схватку капроносов. Пылало золото отделки. На ветру трепетали белые знамена с изображением золотых львов. От пестрых одежд и массивных украшений рябило в глазах. В самом центре галереи молодой человек увидел Алеклию, в тонком венце, излучающем голубое сияние. Его окружала свита из известных грономфских эжинов, а поодаль замерли телохранители из числа воинов Белой либеры. ДозирЭ даже узнал Семерика — белоплащного айма, сумевшего предовратить убийство Божественного во время кадишской битвы, — самого прославленного воина авидронской армии, носившего сразу три золотых платка.
Молодой человек учтивым жестом поприветствовал правителя, а потом, только одному ему известным приемом, заставил лошадь слегка поклониться. Это вызвало улыбку одобрения и у Инфекта, и у его окружения, а по трибунам прокатился восторженный гомон. ДозирЭ отъехал, довольный произведенным впечатлением, и стал с нетерпением ожидать появления противника.
Наконец распорядитель объявил имя капроноса — Проклятый скиталец, и люди от удивления открыли рты. Загадочное имя явно пришлось горожанам по вкусу. «Против Проклятого скитальца будут сражаться жестокие бедлумы! Горе и слезы залива Обезьян! Самые беспощадные, самые кровожадные дикари Междуречья!» — объявил громогласец.
ДозирЭ ничего не понял. Какие бедлумы, какой залив Обезьян?
«Этот загадочный воин, — продолжал громогласец, будет сражаться с пятерыми!.. Я повторяю: с пятерыми дикарями! Один!»
Публика зароптала, многие удивленно пожимали плечами, заглядывая в онисовые свитки с перечнем сегодняшних боев. Тут раздался топот копыт, ржание лошадей, визгливое гортанное понукание, и на арену выскочили многочисленные всадники на горячих вороных скакунах редкой для Авидронии породы.
Первым желанием ДозирЭ было заявить об ошибке, но дикари уже рассыпались по манежу, поприветствовали Божественного и публику, которая отвечала раскатистым враждебным гулом. Что же делать? Бежать с поля боя? Молить о пощаде? Невозможно пойти на такой позор! И вообще, ошибка ли это? Больше похоже на намеренное убийство.
Тем временем, пока Проклятый скиталец находился в раздумьях, бедлумы взяли его в плотное кольцо и собирались без промедления атаковать. Дикари были облачены в доспехи средневооруженного воина и имели длинные копья, кривые мечи и каплевидные наплечные щиты. На лошадях, защищенных лишь медными нагрудниками и нашейниками, они восседали без седел и стремян — на толстых расписных чепраках, что, однако, не мешало конникам держаться настолько естественно, будто они и их животные представляли собой единое целое. При виде этих прекрасных наездников ДозирЭ вспомнил, что бедлумы — прирожденные всадники. Малыми детьми их сажают в седло. А уж воины они просто от бога: редкий правитель не мечтал о том, чтобы нанять дикарей в свое войско. Полководец Инфекта Дэс в трактате о легковооруженных конниках с уверенностью сообщал, что именно бедлумы около семисот лет назад положили начало новой манере ведения боя — стрельбе из лука на скаку. Счастье еще, что в этой схватке капроносов по решению распорядителей луки и любое метательное оружие не применялись.
Кольцо вокруг ДозирЭ начало смыкаться. Пять вражеских копий нацелились на фигуру одинокого всадника, продолжающего почему-то бездействовать. Многие на трибунах уже проявляли беспокойство: топали ногами, что-то кричали. «Это убийство!» — раздался громкий крик с верхних рядов. Все вдруг посмотрели в сторону Божественного, а он внезапно встал и, казалось, одним коротким жестом сейчас остановит предстоящую расправу. Но Инфект только поднял руку, успокаивая подданных, будто знал, что произойдет в ближайшие мгновения, будто во всем этом был какой-то тайный смысл, известный только ему одному.
И правда, в следующее мгновение Проклятый скиталец, пустив коня в карьер, ринулся на одного из дикарей. На ходу он опустил пику, направив ее на врага, глубоко откинулся на крепкую заднюю луку, вытянул ноги и поднял их вперед, уперев ступни в стремена, и издал громкий гортанный рык.
— Это клич пешего монолита? — обратился Алеклия к одному из своих советников, то ли утверждая, то ли задавая вопрос.
— Без сомнения, — отвечал тот.
Бедлум, в сторону которого направился Проклятый скиталец, не ожидал столь дерзкого нападения, а его соратники находились слишком далеко, чтобы подоспеть на помощь, и он вынужден был пригнуться и прикрыться щитом, приготовившись к единоборству. Все сто тысяч человек, разместившихся на трибунах Ристалища Могула, мгновенно смолкли, даже замерли, да так, что стало слышно, как конь ДозирЭ похрапывает на скаку и ударяет копытами о землю. Еще через мгновение капроносы столкнулись. Удар был ужасен, и оба сломали друг о друга копья. Дикарь, получив пикой в щит, который раскололся в щепки, слетел с коня, перевернулся в воздухе и рухнул на землю. Проклятому скитальцу бедлум попал в панцирный пояс, который спас своего владельца, а боевое седло и стремена, особая посадка наездника, позволили ему, несмотря на сильный удар, удержаться на коне. Публика облегченно выдохнула.
ДозирЭ, придя в себя, оглянулся, проклиная шлем, сужающий обзор, и заметил всадника, приближающегося к нему со спины. Грономф сильным ударом ног послал коня прочь, спасаясь бегством, а по пути вынул из кольца второе копье. Лавируя по манежу, неожиданно легко для столь грузного всадника, постоянно меняя направление движения и тем окончательно запутывая противника, он ухитрялся некоторое время уходить от преследования.
Улучив момент, молодой человек атаковал сбоку второго бедлума, который вынужден был бросить свое длинное копье, бесполезное на столь короткой дистанции, и схватиться за меч. Но пока он это делал, ДозирЭ два раза короткими несильными уколами ранил дикаря в плечо и в спину, а после поразил его лошадь, глубоко вонзив наконечник копья в неприкрытую чепраком часть живота. Животное взбесилось, раненый наездник некоторое время удерживал равновесие, но вскоре свалился на манеж.
Трое оставшихся дикарей, верно, пораженные столь неудачным началом схватки, собрались в центре арены и о чем-то сговорились. Выбрав верную позицию, они разом ринулись на своего противника, загоняя его в угол.
— Кто такой этот Проклятый скиталец? — спросил Божественный, обращаясь к своему окружению. — Почему столь опытный капронос мне не известен?
Многие лишь пожали плечами: и сами, мол, не понимаем, как так случилось, но Главный распорядитель Ристалища быстро нашелся:
— Этот боец только что прибыл из далеких стран, и сам он не капронос, а дорогой наемный воин, и первый раз сражается не на поле боя, а для увеселения толп.
Алеклия, успокоившись, кивнул.
Тем временем ДозирЭ не смог ускользнуть от разъяренных соперников, которые теперь действовали с большей осторожностью и расчетливостью. Молодой человек уже чувствовал, что конь его устал, напряженно дышит и дрожит всем телом, будто в любое мгновение может пасть. Поэтому он не стал более маневрировать, а приготовился к столкновению, почему-то высвободив ноги из стремян. Когда бедлумы подъехали совсем близко, хорошо разогнав лошадей и нацелившись наконечниками в грудь своего врага, ДозирЭ метнул копье в ноздри ближайшей лошади и поднял своего коня на дыбы. В следующий миг скакун был пронзен двумя копьями сквозь конские доспехи на его грудине и животе, а один из ударов пришелся в шлем воина-одиночки.
ДозирЭ уже соскальзывал на землю, когда получил удар наконечником копья в голову. Он отлетел, упал и на мгновение лишился сознания. Поднявшись, грономф подобрал щит и выхватил меч. Он еще пошатывался, и в глазах у него стоял туман, когда его атаковал конный бедлум с мечом в руке. Боевой конь дикаря взбрыкнул, пытаясь передними копытами ударить Проклятого скитальца. Но ДозирЭ в последний момент заметил это и сделал шаг назад. Одновременно он выбросил вперед руку с мечом и ранил животное. Лошадь, заржав, припала на передние ноги, и всадник, который находился на ее спине, кубарем скатился вниз. Взмах меча — и голова дикаря в открытом шлеме отлетела в сторону. Трибуны неистовствовали.
ДозирЭ осмотрелся. На него набросился бедлум с копьем наперевес, наконечник которого был уже окровавлен. Грономф едва успел прикрыться щитом, в который и пришелся удар. Он отлетел на несколько шагов, громыхая всеми своими доспехами. А когда встал на ноги, не успел прийти в себя, как вновь был опрокинут на землю. На этот раз острие копья пробило доспехи и раздробило ему плечо.
Бедлум налетел опять, но на этот раз ДозирЭ сумел увернуться от злосчастного копья. Он оказался сбоку замешкавшегося конника, в самой близи от него и, вцепившись тому в ногу, просто стащил его на землю. Следующим движением он уже пригвоздил дикаря к земле, воткнув меч в сочленение лат на груди. Оставив оружие в теле поверженного врага, он взял в обе руки кинжалы и повел головой. Он увидел поодаль всего одного спешившегося противника. Когда Проклятый скиталец сделал в его сторону несколько шагов, тот бросил меч и самым постыдным образом бежал.
Больше драться было не с кем.
«Не может быть! Неужели я одержал победу?» — подумал ДозирЭ. В голове шумело, из разорванного плеча сочилась кровь, острая боль мешала ступать на правую ногу.
Толпы ревели. Все встали с мест и бурно приветствовали победителя. Вверх взмыли несколько сотен розовых голубей, выпущенных в честь славной победы. Заиграли трубы и лючины. «Эй, наидостойнейший капронос! Открой лицо, ты — авидрон?» — раздавались требовательные крики. «Открой лицо, открой!» — шумели трибуны, но ДозирЭ лишь растерянно стоял посреди арены, переживая сильнейшее потрясение.
На манеж выбежали вооруженные распорядители и препроводили Проклятого скитальца к трибуне Божественного. Постепенно шум стих. По давней традиции, воин, выигравший схватку, сейчас должен был сообщить публике, в честь кого он сражался: в честь своей страны, своего правителя, бога, а может быть, в честь своей возлюбленной.
— Кому ты посвящаешь свою победу? — спросил громогласец.
Капронос не сразу понял, чего от него хотят, а когда понял, односложно отвечал:
— Божественному!
Громогласец с трудом успокоил трибуны, ибо сам Инфект встал со своего кресла и приготовился что-то сказать.
Алеклия приложил пальцы ко лбу, поблагодарив капроноса, и попросил:
— О, воин, называющий себя Проклятым скитальцем и разбивший дикарей, открой лицо, яви народу свой мужественный лик.
Громогласец повторил слова правителя, чтобы даже самые дальние ряды смогли понять сказанное. Люди замерли в ожидании, но Проклятый скиталец непочтительно медлил. Телохранители Божественного во главе с Семериком, видя такое непослушание, уже зашевелились, приготовившись спуститься вниз и силой заставить капроноса снять шлем, и только смотрели на правителя, ожидая хотя бы малейшего намека на сей приказ.
— Что же ты? — удивился Божественный. — Какие тайны мешают тебе сделать то, о чем просит правитель одной из самых величайших стран?
Громогласец повторил. ДозирЭ взялся двумя руками за шлем и снял его, а после смахнул с головы мокрый от пота подшлемник. Перед потрясенной публикой открылось благородное молодое лицо, лицо, несомненно, авидрона.
— Так ты говоришь, — с усмешкой обратился Алеклия к Главному распорядителю, — что этот воин прибыл из далеких стран?
— Прости меня, мой Бог! — взмолился распорядитель. — Меня, верно, обманули мои помощники — негодяи!
Но Инфект его уже не слушал.
— Назови свое имя, капронос, а также свои занятия, да так, чтобы все слышали, — сказал, улыбаясь, Божественный.
— Я ДозирЭ из Грономфы, сын Вервилла, десятник Белой либеры, — признался молодой человек.
Его расслышали немногие, и громогласец повторил слова воина. Узнав, что Проклятый скиталец — один из телохранителей Инфекта, публика вновь вскочила, и бушующим восторгам не было предела.
«Эгоу, Божественный!» — крикнул кто-то. На верхних рядах запели «Слава Авидронии!», и после нескольких слов музыканты подхватили торжественный гимн. Вскоре тысячи голосов сотрясали старинное здание Ристалища. Казалось, эти славные звуки должны долетать до самых дальних уголков Грономфы.
Когда страсти постепенно улеглись, Алеклия вновь обратился к капроносу:
— Знаешь ли ты, ДозирЭ, что воинам Белой либеры запрещено участвовать в схватках капроносов? Знаешь ли, какое наказание грозит тому, кто нарушает закон?
— Знаю, мой Бог, — отвечал молодой человек, опустив голову.
«Прощения!» — раздался голос в толпе. «Прощения, прощения!» — потребовали другие. Число голосов с каждым мгновением множилось. Алеклия властным жестом заставил трибуны замолчать.
— Что ж, благодари их, — молвил он, указывая на толпы зрителей. — Я прощаю тебя. Но ты должен поклясться, что более не будешь драться в Ристалище. Клянешься?
— Клянусь, — отвечал уже ничего не соображавший ДозирЭ.
— Клянусь! — повторил громогласец.
— Хорошо. В таком случае за эту блестяще одержанную победу я, от имени всех присутствующих здесь грономфов, награждаю тебя пятьюдесятью инфектами. Возрадуйся!..
Несколько позже взбешенный ДозирЭ, уже скинувший тяжелые доспехи, ворвался в помещение к распорядителю, с которым договаривался о бое. За ним спешил Кирикиль, пытаясь удержать хозяина от опрометчивого поступка.
— Куда ты, хозяин? Тебе нужно срочно к лекарю!
— Подождет! — огрызался воин.
Войдя в помещение, белоплащный увидел распорядителя, лежащего на полу с метательным ножом в сердце. Авидрон был мертв. Из-за спины протиснулся Кирикиль, посмотрел на тело и сказал молодому человеку:
— Где ты, там всегда кровь и смерть. Сдается мне, что вокруг тебя толпами роятся злые духи. Да ты и сам, верно, гаронн — не зря выбрал сегодня этот ужасный шлем…
«Сюркуф», — осенило ДозирЭ. Он вспомнил имя того человека, которого видел перед боем вместе с убитым ростором Ристалища. Сюркуф!
Глава 29. Влюбленный грономф
От ран, полученных в схватке с бедлумами, ДозирЭ пострадал сильнее, чем на войне, и попал в лечебницу Белой либеры под бдительный присмотр строгих лекарей и их трудолюбивых помощников. Впервые с тех пор, как молодой человек покинул отца и отправился в лагерь Тертапента, он оказался предоставленным самому себе. Наконец-то, за много месяцев служения Божественному, он мог побыть один, прийти в себя после бурных событий и предаться мыслям.
Следует здесь отметить, что к тому времени несчастный ДозирЭ, незаметно для себя, уже достиг по отношению к Андэль той наивысшей степени чувств, когда дороги назад уже не было, когда все думы и помыслы могли иметь отношение только к предмету страсти. А потому не проходило и дня, чтобы грономф, под пристальным вниманием вездесущего глаза синеокой Хомеи, не думал о светловолосой люцее, переживая при этом необъяснимые сладкие страдания, замешанные на глухой тоске, чудных воспоминаниях, постоянном беспокойстве и непроходящем желании.
Эгоу, свет ночи, Хомея — богиня услады! Возгорайся огнем призывным, влекущим в таинство любви. Подтолкни несчастных к пропасти!
Счастливое поэтическое время, время беззаветной храбрости, готовности к самопожертвованию, время глубоких, чувственных переживаний, время Урилджа с его «Сказанием о Розовом всаднике», время Неоридана с его статуей Наслаждения. Время, когда наступившее помешательство настолько очевидно, что вызывает у окружающих лишь сострадание; время дерзновенных деяний, когда любовь сокрушает армии и покоряет города. Время, когда любая несбыточная мечта может осуществиться, потому что в руках безумцев на короткий миг оказывается самое победоносное оружие мира — божественная сила любви. В конце концов, время, которое глупцы не ценят и часто гонят прочь, не осознавая того, как оно кратко, время, которое и само по себе пролетает одним днем, уходя безвозвратно в прошлое, а в отболевшем сердце остаются лишь смутные воспоминания, в которые с черствой старостью и верится с трудом.
Тхелосы Авидронии с давних пор оттачивали свое риторическое мастерство в спорах о сущности любви. Одни напыщенно утверждали, что есть только вожделение, и в этом смысле люди ничем не отличаются от животных, к примеру, от собак, а то, что называют любовью, есть некая сугубо человеческая болезнь сознания, вызванная давлением на разум раскаленной похоти. Другие философы искали ответы в храмах, находя в любви только символы божественного духа, никоим образом не связанного с плотскими желаниями. И только малая часть мыслителей, к которым с некоторой долей сомнения можно было отнести и вездесущего Провтавтха, объединяла два противоположных представления воедино, считая, что в любви разум неотделим от тела, и, когда уже «свершилось воссоединение духовное», конечной и высшей степенью, без которой не будет «радости сердец», является телесное сближение. В «Семи колодцах» Провтавтх предположил, что люди не являются более развитым видом животных, как многие считают, а скорее всего, посланцы богов и прибыли с далеких звезд. Поэтому яркие неповторимые чувства, особенно страсть к женщине, даны им свыше и являются самым ценным, что у человека есть. «Считаю, — писал Златоустый Громогласец, — что люди не осознают истинной силы любви, ибо, если бы осознавали, воздвигали б ей величайшие храмы и приносили величайшие жертвы!»
Не успели раны затянуться, как ДозирЭ бежал от лекарей в свой отряд и при первой же возможности устремился в город. Пустив Кумира рысью, молодой человек распугал немало горожан, встретившихся по дороге, и, казалось, за несколько мгновений проделал знакомый путь от Дворцового Комплекса Инфекта до малоприметной акелины с каменным порталом и массивными дверями из черного бутона. Оставив Кирикиля внизу, у входа, ДозирЭ договорился с любезной Жуфисмой и взбежал по лестнице в покои Андэль. Взяв девушку за руки, он увлек ее на хирону и там дал волю своим чувствам, смешав признания, поцелуи, клятвы, объятия, молитвы и нежные ласки в один пылкий сумбур.
— Скоро ты будешь свободна! — как бы невзначай сообщил ДозирЭ. — Мне осталось найти каких-нибудь пятьдесят инфектов…
Андэль еще никогда не видела молодого человека столь взволнованным и сначала даже перепугалась. Но потом, испытав прикосновения его тела, выслушав путаные, но непритворные откровения, люцея получила, вместе с исходившим от мужчины притягательным жаром и вместе с его горячим дыханием на ее лице, ту добрую сладостную волну страсти, которая заставила ее впервые за несколько лет разнежиться, почувствовать успокоение и защищенность.
Поначалу девушка грономфу не доверяла, принимая его чувственные порывы за обычную скороспелую влюбленность, примеров которой в акелине было предостаточно. В отличие от седовласых посетителей, давно истративших мужские силы, юнцы черпали свое сладострастие из источника более щедрого и неиссякаемого — молодости, и эту свою неистощимую похоть нередко путали с возвышенной сферой, вводя в заблуждение и без того несчастных люцей. Андэль, обладая уже достаточным опытом, прекрасно знала, что такая влюбленность легка на признания, но склонна к скорой измене и заканчивается циничным забвением. И в конце концов, кому она, Андэль, нужна, уже однажды ставшая люцеей? Нет, всё это прекрасная сказка, а на самом деле бедная уроженка Удолии обречена на вечное одиночество и (что ж поделать!) будет честно служить Инфекту и Авидронии, столь долго, сколько это потребуется. К тому же, внимательно наблюдая за своими старшими подругами, девушка пришла к странному выводу, что многие из них уже и не мыслят себя без акелин — привыкли и ни за что не променяли бы свое, по сути, несложное, а при удачных обстоятельствах и приятное дело на скучную и ответственную семейную жизнь и тем паче на тяжелый ежедневный труд в бедной городской лачуге, ткацкой мастерской или при возделываемых землях. Андэль еще томилась своим заключением, еще плакала по ночам, еще мечтала о красивом юноше на золотой колеснице, однако полагала, что рано или поздно всё станет на свои места: она свыкнется. Однако шли месяцы, а ДозирЭ продолжал проявлять упорное постоянство и постепенно смог убедить девушку в серьезности своих намерений. Сегодня же, услышав слова «будешь свободна», Андэль впервые за всё время знакомства посмотрела на белоплащного с нежной тоской, даже с каким-то родственным чувством и вдруг поняла, что, может быть, этот влюбленный грономф с решительным взглядом, еще молодой, почти юноша, но весь излучающий какую-то мощную внутреннюю силу, и есть «розовый всадник» и однажды возьмет и увезет ее навсегда в далекую счастливую страну…
Задумавшись, Андэль не ответила ДозирЭ, но это не вызвало у него удивления или обиды. Он вновь прижал люцею к своей груди, поцеловал в лоб, вдохнул сладковатый аромат ее волос, коснулся губами дивного изгиба шеи, но тут почувствовал, как что-то царапнуло его по щеке, и отстранился. То была золотая подвеска в форме Хомеи, подаренная девушке Туртюфом.
— Откуда у тебя это великолепное ожерелье? — спросил грономф, хотя и видел золотое украшение до этого несколько раз.
Андэль почувствовала резкий укол в сердце, и дивный дурман рассеялся в один миг. Она вспомнила о Туртюфе, и в груди у нее похолодело. «Он убьет его, — с ужасом подумала люцея. — Туртюф убьет ДозирЭ. Подошлет убийц или придумает иной изощренный способ. С него станется. О боги!»
— Один богатый торговец подарил, — неуверенно ответила Андэль: ее уже била мелкая дрожь.
«Так-так…»— повторял ДозирЭ, с большим подозрением рассматривая великолепное ожерелье из витой золотой проволоки и чудесную массивную подвеску…
Как только белоплащный воин поднялся наверх, с лица Жуфисмы исчезла угодливая любезность, сменившись недоброй озабоченностью. Она помянула злых духов, поспешила к себе, схватила свиток ониса вместе с лущевым стержнем и приготовилась писать послание. Однако первый порыв быстро угас, время шло, но ни одна фраза, крутившаяся в голове, не обрела законченности написанной строчки. В ушах зазвенело, в глазах появились белые мушки, и, как женщина ни моргала и ни жмурилась, они не исчезали.
Будь проклят тот день, когда она, поддавшись на уговоры, пустила в акелину этого белоплащного! Вместе с ним в ее покойный зажиточный мирок, такой сытный, такой благостный, который она возводила всю жизнь тяжелыми трудами, упорством и долгими молитвами, ворвалось беспокойство, головная боль, страх. А главное, совсем непонятно, чем всё это еще закончится!
Жуфисма не без содрогания вспомнила, как ее средь бела дня на улице схватили под руки и втолкнули в странный крытый экипаж без окон, внутри которого были толстые цепи с кандалами для рук и ног. Вскоре она уже находилась в одном из помещений Круглого Дома, тряслась от страха, молилась про себя, а перед ней стоял воин Вишневой армии — великолепный военный, благоухающий дорогими ароматами, властный, непреклонный. Он долго пугал ее ристопией и даже казнью, доведя несчастную до сильных сердечных болей, а потом спросил о телохранителе Инфекта — ДозирЭ, и женщина, не задумываясь, выпалила все, что знала. Только к вечеру ее отпустили…
Жуфисма наконец собралась с мыслями и одним духом написала то, что хотела:
«Сие послание писано Жуфисмой, распорядительницей известной акелины.
Эгоу, многодостойнейший рэм Сюркуф. С готовностью выполняю твое поручение. Десятник ДозирЭ, который тебе нужен, только что явился, чтобы встретиться наедине с люцеей Андэль. Они, по обыкновению, не замечают, как летит время, однако поспеши, если решишь его застать.
Исполню и далее любые твои требования. Любые!»
Окончив, Жуфисма свернула свиток и вложила его в небольшой почтовый жезл, снабженный потайным запорным механизмом. Этот жезл вручил ей Сюркуф вместе с подробными наставлениями. Она позвала старую приживалку — бывшую люцею, восьмидесятипятилетнюю, иссохшую до костей, но еще весьма проворную бионридку, которую держала за преданность и неудержимую страсть к наушничеству, вручила ей жезл и назвала место и имя получателя. Старуха едва не лишилась чувств, услышав название цитадели Вишневых, но всё же быстро справилась с испугом и немедля оправилась в путь. Жуфисма видела из окна, как тощая бионридка довольно бодро припустила вверх по улице. Распорядительница знала, что послание будет доставлено в самый короткий срок и точно в руки, и никакие препятствия, будь то кучка разбойников или даже ощетинившийся копьями пеший монолит, не заставят ее свернуть с пути.
Несколько позже в одном из лучших дворцов Старого города богатейший эжин Грономфы Туртюф равнодушно заканчивал удивительно скромную дневную трапезу. За долгие годы путешествий, думая в первую очередь о делах, торговец привык есть что попало, мимоходом и очень быстро. Старые привычки, какими бы плохими они ни были, въелись в него, как грязь в ладони уличного попрошайки, поэтому Туртюф давно смирился и более не предпринимал попыток себя переделывать.
После еды он решил отдохнуть и прошел в свой великолепный старый сад. Слуги быстро приготовили просторное ложе с полусотней подушек и подушечек, установили солнечные навесы и прогнали звонких птиц, а многочисленные фонтаны оставили шуметь, потому что эжин очень любил засыпать под их мерный шелест, вдыхая прохладу освеженного воздуха.
Только торговец сомкнул глаза и немного разомлел, как явился обеспокоенный слуга, который протянул ему небольшой онисовый свиток и рассказал, что конный посыльный требовал личной передачи письма, а убедившись, что это невозможно, настоятельно просил проследить, чтобы негоциант ознакомился с посланием немедленно. Туртюф развернул свиток и прочитал несколько раз содержащееся в нем сообщение. Пока он это делал, розовощекий слуга с копной грубо обрезанных и торчащих во все стороны пыльно-рыжих волос с замиранием сердца наблюдал за лицом эжина, тщетно пытаясь определить, стоило ли это послание того, чтобы тревожить уснувшего хозяина. Деспотичному, непредсказуемому и жестокому Туртюфу почти невозможно было угодить, при этом все его указания, особенно относительно распорядка его дня, зависели от настроения и зачастую были противоречивыми. Если сообщение окажется пустячным, что самое страшное, он запросто может пустить в ход кулаки; если же в письме содержалось что-то очень важное и хозяин наверняка захотел бы увидеть посланца, следовало ожидать всего лишь порицания или нескольких тумаков. При этом допустить посыльного сразу, равно как и вообще не беспокоить торговца, было бы равносильно самоубийству. Из нескольких зол опытные домочадцы всегда выбирали меньшее — тот вариант, который, по их мнению, грозил наименьшими последствиями.
Наконец Туртюф оторвался от свитка и устремил на рыжего вестника тяжелый холодный взгляд.
— Почему не впустили?
Кудлатый слуга жил во дворце уже пятнадцать лет и поэтому, вместо того, чтобы оправдываться и напоминать хозяину его же указания, просто опустил нечесаную голову и плаксиво промямлил: «Виноваты, добрейший рэм!»
Туртюф брезгливо махнул рукой, отпуская его, и вновь перечитал сообщение:
«Пишет Туртюфу человек, который желает ему помочь.
Та, чья судьба тебе не безразлична, в этот момент принимает того, кто забрался в твой выращенный долгими заботами сад, того, о ком ты, несомненно, знаешь, о ком часто думаешь, испытывая праведный гнев, и встречи с которым жаждешь. Поспеши, иначе все, о чем ты так заботился, все, что так ревностно оберегал, все, что было щедро удобрено золотом любви и надежды, достанется другому. Наглый молодой трутень только и ждет, чтобы, не приложив трудов и затрат, выкрасть сладчайший мед, принадлежащий тебе по праву.
Я знаю, чего ты хочешь. Так сделай это — убей его на поединке! Твои боевые таланты известны всей Грономфе: ты несомненно победишь. Тем более что праздный повеса только что из лечебницы после серьезного ранения левого плеча.
А если не хочешь — живи трусливым зайцем. И навсегда попрощайся со своим прекрасным созданьем!»
Туртюф сжал кулаки. За последние годы его никто так не оскорблял. Будь человек, принесший письмо, рядом, эжин немедленно вспорол бы ему брюхо одним точным движением «дикой кошки»… Однако о ком же идет речь? Наверное, об Андэль и о белоплащном воине, повадившемся к ней с недавнего времени. Но кто же автор этого послания? Жуфисма? Нет, писал определенно мужчина. Кто же он? И в чем его корысть?
Пока торговец гадал, за его спиной вновь появился прежний слуга. Сам немало удивленный, он опять протянул хозяину срочное послание:
— Какая-то женщина… она сразу убежала.
Туртюф вырвал онис из его рук — на этот раз не свиток, а жалкий клочок с несколькими неумелыми и безграмотными строчками.
«Писано Каруду, твоей самой верной рабыней.
Тут же сообщаю, как ты просил, — он здесь».
ДозирЭ проявил особую настойчивость, выведывая, как появилось у Андэль золотое ожерелье и подвеска. Выросшая в одиночестве на дикой природе, Андэль пока не научилась лгать, поэтому после недолгих колебаний поведала о Туртюфе всё без остатка и сама испугалась той откровенности, с которой рассказала об отношениях и близости с другим мужчиной. Молодой человек, однако, успокоился, услышав то, что, собственно, и предполагал услышать, поспешил скинуть с себя остатки доспехов, оставшись полураздетым, и вновь заключил девушку в объятия, прошептав на ухо самое заветное, что таилось в его сердце.
Стоял конец дня, духота спадала. Но здесь, на хироне, в саду на крыше акелины, было тихо, неподвижно, будто весь мир вокруг замер. Только безмятежному ветерку с Анконы едва хватало сил, чтобы слабо волновать самую нежную листву на вершинах разросшихся кустов и деревьев.
Внезапно в один миг всё нарушилось. Послышалось ржание лошадей, нервный стук, крики, нарастающий топот ног. ДозирЭ оглянулся и увидел вооруженных людей, высыпавших на хирону — властного эжина в странных темно-синих одеждах и множество слуг, толпившихся за его могучей фигурой и готовых к исполнению любого приказа. Телохранитель Инфекта отстранился от люцеи и повернулся лицом к вошедшим. Его доспехи и оружие были сложены неподалеку, и он покосился на меч и кинжал, рассчитывая в случае надобности воспользоваться ими.
— Рэм ДозирЭ, насколько мне известно? — поинтересовался знатный авидрон, едва сдерживая гнев.
Молодой человек не спешил отвечать, в упор разглядывая наглеца. Тот был столь же высок, как и он сам, но значительно шире в плечах и мощнее. В свои сорок — сорок пять лет он казался еще полным здоровья и жизненных сил. Упругая гладкая кожа лица, короткая черная бородка с модными завитушками, крепкие скулы и правильный грономфский нос делали бы мужчину этаким мужественным красавцем, если бы не отталкивающий неподвижный гипнотический взгляд, излучающий едкую насмешливость, близкую к презрению, твердую уверенность в своих силах и громадное собственное превосходство. А еще вся эта удивительная одежда из тончайших тканей: широкие штаны, яриадская рубаха, меховая паррада, диковинный плащ, драгоценности и оружие в великолепных ножнах…
ДозирЭ был несколько сконфужен, ибо видел перед собой великолепнейшего авидронского эжина, судя по всему, богатого и, наверное, весьма влиятельного. Но молодой человек вовремя вспомнил, что и сам он теперь занимает весьма высокое положение, и постарался отвечать спокойно и уверенно, даже придал своим интонациям встречную ироничность.
— Да, я тот, чье имя произнесено. А ты, рэм, — Туртюф, как я понимаю?
Туртюф вежливо приложил пальцы ко лбу. В другой ситуации он лишь криво усмехнулся бы и дал волю чувствам или сразу приказал слугам атаковать и убить негодяя, как сгоряча мечтал поступить некоторое время назад. Но всё происходило не на палубе корабля и не на улицах какого-нибудь Биона, а в Грономфе, и перед ним был не матрос и не грязный работорговец, а авидрон, к тому же воин Белой либеры. Поэтому Туртюф неимоверным усилием воли сдержал свой пыл.
— Почему ты столь бесцеремонно нарушил наше уединение, уважаемый рэм? И к чему с тобой целый отряд слуг и с ними такая куча оружия? — поинтересовался ДозирЭ. — Разве был сигнал к сбору городского ополчения?
— Для этого есть весьма серьезные основания, — глухо отвечал эжин.
— Каковы же они? И имеем ли мы с люцеей Андэль к ним какое-либо отношение?
— Самое непосредственное, — насупился Туртюф, и в глазах его вспыхнула ненависть, которую он уже не в силах был унять.
ДозирЭ краем глаза заметил, что на хироне появился взволнованный Кирикиль, не спускающий руки с рукояти кинжала. Он встал недалеко от слуг Туртюфа и что-то сказал сначала одному из них, потом другому.
— Кто сделает хотя бы шаг в сторону моего хозяина, тот будет иметь дело со мной! — в конце концов предупредил он сразу всех. — А ты, жирный, когда в последний раз вынимал из ножен свою ржавую рапиру? — обратился он к слуге самого свирепого вида. — Знаешь, таких толстых навозных жуков мы с хозяином прирезали мимоходом человек тридцать, не меньше. Любит он это дело, такой уж кровожадный. За что и ценим мудрым Инфектом. И всем животы вспарывает, словно мясник. Хочешь посмотреть, как выглядят собственные кишки, недоносок? Это устроить совсем не сложно, поверь.
Кирикиля понесло, и он говорил уже в полный голос, так, что даже Туртюфа заставил обратить на себя внимание. Тот оглянулся, но невоспитанный слуга лишь подмигнул ему, будто старому товарищу. Эжин задохнулся от ярости.
— Эй, ДозирЭ, уйми своего словоохотливого слугу, иначе мне придется сделать это самому…
Между тем на хироне появились обитательницы акелины, среди которых была и Каруду. Люцеи обеспокоенно перешептывались, показывая пальцами то на полураздетого молодого человека, то на рассерженного эжина. Им было и страшно — казалось, мужчины вот-вот сойдутся в схватке, и жутко интересно — чем это всё закончится. Наивная Андэль, в ужасе спрятавшаяся за спиной белоплащного воина, не ведала, что вот уже несколько месяцев вся акелина, все ее подруги с придыханием наблюдают за ее любовными похождениями и с нетерпением, словно на представлении, ожидают развязки…
— Люцея Андэль — моя, — заявил наконец Туртюф. — Ты должен немедленно покинуть эту акелину и больше никогда в ней не появляться.
— С каких это пор гражданский указывает циниту? Или в Авидронии поменялись законы? Что-то я, наверное, пропустил, пока сражался в Иргаме.
— Послушай меня, доблестный воин, — попытался смягчить напряжение торговец, видя, что грубостью не добьется ничего. — Я посещаю Андэль более года. Я потратил целое состояние, чтобы оградить мою маленькую селянку от тяжелой ежедневной работы. И тут появляешься ты, будто нет более в Грономфе акелин, а в них — прекрасных люцей. А ведь, насколько я знаю, воины Белой либеры посещают Дворец Любви — лучшую акелину в Авидронии, которая располагается прямо на территории Дворцового Комплекса Инфекта и где собраны самые красивые девушки материка. Что же тебе надобно здесь, в этой скромной обители? Или, может, у тебя не хватает золота для посещения Дворца Любви? В таком случае ты можешь рассчитывать на мою щедрую безвозмездную поддержку.
Туртюф не старался обидеть воина — его слова были искренними, — он просто по старой привычке, которая редко его подводила, всё в жизни мерил деньгами. Но подобное высказывание не могло не оскорбить запальчивого ДозирЭ. Он вспыхнул, как подожженная факельница, и отвечал весьма несдержанно:
— Только подумав, что я могу принять твое отвратительное предложение, ты обесчестил меня и опорочил цвет моего плаща. Тебе придется за это ответить. Что же касается Андэль — мы знакомы давно, еще когда я не был воином, и я люблю ее так, как не люблю даже Божественного. Я собираюсь выкупить ее и назвать своей женой. И я это сделаю, какие бы трудности не стояли на моем пути!
Туртюф очень удивился. Многое из того, что сказал белоплащный, он слышал впервые. Торговец сделал несколько шагов вперед и остановился, подбоченясь и широко расставив ноги, словно на палубе корабля.
— Андэль, — обратился он к люцее. — Это правда? Вы знакомы давно?
Девушка вышла из-за спины воина, и ее глаза были стыдливо опущены. Она стояла босая, с распущенными волосами, в тонкой, почти прозрачной тунике.
— Это так, — сказала она.
— Почему же ты мне ничего не рассказывала?
— Ты не интересовался.
Туртюф задумчиво почесал бороду.
— И ты готова расстаться со мной, чтобы стать женой этому бедному бездомному юноше? Но ведь он погибнет если не в первом, то во втором ближайшем сражении? — произнес Туртюф с иронией.
Тут все, кто присутствовал на хироне, словно окаменев, уставились на люцею, с замиранием сердца ожидая от нее ответа. Даже ДозирЭ. Но девушка безмолвствовала.
— Ну чего же ты молчишь? — не выдержал эжин, повысив голос. — Разреши скорее наш спор.
Вдруг Андэль подняла голову и тряхнула волосами, так, что открылся ее красивый лоб. Она посмотрела на окружающих с неожиданной дерзостью и произнесла громко и отчетливо:
— Я желаю, чтобы моим хозяином был ДозирЭ.
Туртюф в бессилии опустил руки.
— Несмышленая девчонка! — воскликнул он. — Несчастная дикарка!
— Ну а теперь, — выступил вперед счастливый ДозирЭ, — когда всё разъяснилось, ты, Туртюф, должен уйти. И если ты сделаешь это, пообещав более люцею не беспокоить, я даже готов простить тебя за нанесенные оскорбления.
— Еще чего! — зло буркнул Туртюф. — Неужели я похож на человека, который так просто расстается с тем, что ему принадлежит по праву? Я дал тебе шанс спастись, но ты им не воспользовался. В таком случае ты умрешь, сейчас же. А ты, красавица, будешь жестоко наказана за свое гнусное предательство, за обман, за измену. Я превращу тебя в грязную рабыню, обслуживающую самую вонючую чернь, и ты будешь всю свою жизнь, заливаясь слезами, вспоминать те радостные дни, когда я, своими заботами, своей неуемной добротой, своей щедростью, даровал тебе счастье и безмятежность.
И торговец обернулся к своему маленькому войску, по-прежнему готовому к решительным действиям, несмотря на устрашающие реплики Кирикиля.
— Уж не собираешься ли ты, — усмехнулся ДозирЭ, — спустить на меня эту бешеную свору собак, вместо того, чтобы сразиться в честном поединке?
— Именно так.
— Не кажется ли тебе в таком случае, что это будет убийством, за которое придется отвечать?
— Несомненно, — улыбнулся Туртюф и резким движением обнажил «дикую кошку».
Все люцеи, которые наблюдали за этой сценой, ахнули и попятились назад. Андэль быстро подняла с пола меч Славы в ножнах и подала его ДозирЭ. Кирикиль прыгнул в сторону, выхватил оружие и встал в боевую позицию. Но тут на лестнице, ведущей на хирону, раздались шаги, и появилась растрепанная перепуганная Жуфисма, ведя за собой четырех или пятерых гиозов.
— А, это ты, скользкая змея? — встретил ее Туртюф. — Вот твоя благодарность в обмен на всё мое золото, — указал он кинжалом на ДозирЭ.
Стражи порядка оценили обстановку, и один из них, десятник с тяжелым подбородком и широким расплющенным носом, громадной фигурой напоминающий Тафилуса, приказал присутствующим повелительным тоном:
— Требую убрать оружие! Неподчинение будет караться ристопией.
Все, кто стоял с мечами, кинжалами и морскими рапирами в руках, нехотя отправили свои клинки обратно в ножны.
— Я вижу, здесь собирались учинить что-то недозволенное, — продолжал десятник гиозов, прежде всего обращаясь к торговцу, за спиной которого стоял десяток вооруженных слуг. — Разве вам неизвестно, благородный рэм, что по закону, если ссора приводит к схватке, это должен быть честный поединок равным оружием в уединенном месте и в присутствии хотя бы одного стража порядка и трех свидетелей?
Туртюф поспешил ответить, но уже без свойственной ему твердости:
— Именно так, рэм, мы и хотели поступить. Вот только вас недоставало. Теперь же всё в порядке. А свидетелей здесь вполне достаточно…
Стражники переглянулись. Посовещавшись, они выпроводили с хироны слуг, оставив только по одному с каждой стороны: Кирикиля и того, над которым яриадец всё время подтрунивал, называя «жирным», «навозным жуком» и «недоноском». Кроме того, стражи порядка потребовали у ДозирЭ и Туртюфа уплатить по шесть паладиумов — «поединочный сбор» — единственную подать в Авидронии, которая еще не была отменена. Торговец порывался внести и пол-инфекта за воина Белой либеры, но молодой человек наотрез отказался от этой любезности, восприняв ее как очередное оскорбление.
ДозирЭ предоставили возможность одеться. Его соперник не имел доспехов, поэтому молодой человек не стал надевать свои. Туртюф решил драться кинжалом «дикая кошка», и телохранитель Инфекта, чтобы уравнять шансы, согласно правилам поединков, вынужден был отложить меч Славы и взять кинжал. Когда всё было готово, десятник гиозов огласил противоборствующим сторонам то, что обязан был сообщить в подобной ситуации:
— Каждый из вас, рэмы, имеет право отказаться от поединка или перенести его на другой день. Затем вы должны знать, что под страхом обвинения в убийстве вы не имеете права добивать раненого, если он упал. Потом, если вы вышли победителем, отправив своего соперника в бесконечный путь по звездной дороге, вы не имеете права в течение десяти лет отказываться от единоборства с ближайшим родственником погибшего — его отцом, родным братом или сыном…
Страж порядка говорил еще долго, и участники будущего поединка слушали его со скучающим видом. Когда же все формальности закончились, десятник произнес короткую молитву и разрешил начинать.
Знатный авидрон оказался весьма опытным бойцом, что молодой человек сразу понял по его легким скользящим движениям, по тому, как внимательно эжин наблюдал за противником, как невозмутимо держался, как изящно и вместе с тем опасно поводил клинком. Аноним, приславший Туртюфу странное послание, совершенно справедливо подметил, что боевое искусство знатного торговца было известно всей Грономфе. Это произошло, прежде всего, благодаря ходившим по городу рассказам о его героических подвигах во время путешествий, а еще благодаря нескольким громким поединкам, в которых эжин самым блестящим образом расправился со своими соперниками. Но ДозирЭ ничего про это не знал и оценивал неприятеля со взгляда.
С другой стороны, и Туртюф ничего не слышал о ДозирЭ. Если бы он не был так ослеплен гневом и так гоним жаждой мести и прежде хоть что-то узнал о своем будущем противнике, ему было бы известно, что именно этот молодой человек являлся тем белоплащным воином, который на глазах у всей Грономфы одержал победу над пятью капроносами-бедлумами. И тогда Туртюф, мужчина в общем опытный и весьма изворотливый, редко поступающий опрометчиво, наверняка постарался бы избежать неоправданного риска. Но сейчас эжин, налитый яростью, с покрасневшими от бешенства глазами, с туго и нервно сжатыми губами, не видел в своем сопернике равного себе. Он безоглядно наступал, рассчитывая быстро победить, потому что молодой человек своей юношеской фигурой не производил какого-то особенного впечатления и не выказывал незаурядного боевого мастерства.
Наконец поединщики сблизились, и их клинки впервые соприкоснулись. ДозирЭ отбил несколько ударов и отступил. Туртюф опять атаковал, и белоплащный снова отбежал. Так повторялось довольно долго. Мужчины быстро двигались, огибая тихо струящиеся фонтаны, резные скамьи, кусты церганолии, приторно душистые розовые деревья, пылающие, словно пламя, всеми своими крупными распустившимися цветками. Все, кто наблюдал за схваткой, завороженно следовали за дерущимися, продираясь сквозь заросли сада, безжалостно вытаптывая редчайшие цветы и растения, выращенные здесь заботливой рукой.
— Послушай, ДозирЭ, я устал за тобой бегать, — сказал наконец Туртюф, остановившись и переводя дыхание. — Почему ты не хочешь сразиться честно, как и подобает биться благородному человеку?
— Что же нечестного в моей манере? — удивился белоплащный. — Если ты так быстро устал, зачем тогда вообще брался за кинжал? Ну, хочешь, передохни, выпей горячего настоя — я подожду…
От такой наглости у эжина перехватило дыхание. Он зарычал и бросился на противника. На этот раз ДозирЭ не стал отступать, а схватился с неприятелем в близком бою и некоторое время отбивал его достаточно хитроумные выпады. Потом молодой человек принялся кружить вокруг Туртюфа, постоянно меняя направление и нанося время от времени короткие и неожиданные уколы или режущие удары, которые торговцу пришлось отбивать, используя всю свою сноровку.
В конце концов Туртюф, получив несколько глубоких царапин, оставшихся на щеке и груди, с первой брызнувшей кровью растерял большую часть пыла и вдруг понял, что оказался в некоторой степени обманут: этот мальчишка со шрамом над губой настолько опытен и коварен, что единоборство с ним вряд ли может закончиться удачей. О гаронны!
Торговец теперь и сам отступил и, воспользовавшись короткой передышкой, перехватил кинжал в левую руку. В следующей короткой и жаркой стычке, где клинки мелькали неуловимо быстро, он всё же ухитрился ранить воина в левое плечо, куда давно уже целился. Только при помощи «дикой кошки» можно было нанести столь ловкий удар. ДозирЭ вскрикнул, почувствовав, как боль пронизывает всё его тело, и с трудом удержался на ногах. Полученный укол был бы не так серьезен, если бы не пришелся точно в едва зажившую глубокую рану.
«Благодарю тебя, мой тайный друг!» — мысленно обратился Туртюф к автору недавнего послания, сообщившему о ранении молодого человека, с удовлетворением наблюдая, как густо хлещет из плеча воина черная кровь, заливая ему грудь и пропитывая одежду. Не желая давать раненому передышки, он бросился в последнюю атаку, задумав добить телохранителя Инфекта.
Преодлолевая острую боль, ДозирЭ, сквозь пелену в глазах, заметил решительное движение соперника и сделал всё возможное, чтобы отбить посыпавшиеся слева и справа сильные и точные удары. Выждав момент, когда Туртюф после целой серии дерзких упорных бросков несколько ослабел, молодой человек вдруг пригнулся, скользнул вперед и после череды ложных отвлекающих выпадов сделал два коротких непредсказуемых укола, направленных в живот и в грудь. Оба раза он достиг цели, оба раза тонкое лезвие граненого клинка на пол-ладони входило в незащищенное тело. ДозирЭ вернулся на исходную позицию, а Туртюф на мгновение замер, наклонив голову и с изумлением разглядывая на своей изящной парраде появившиеся дыры. Потом «дикая кошка» выпала из его рук, и он, закатив глаза, медленно повалился на старые каменные плиты, подернутые паутиной мелких трещин.
— Не добивать! — напомнил предводитель гиозов, стоявший в пяти шагах. — Эй, ты, — обратился он к Жуфисме, — пошли за лекарем.
— ДозирЭ! — бросилась Андэль к молодому человеку. — Ты жив, я так счастлива!
Люцея, по лицу которой уже бежали слезы пережитого волнения, упала на колени у ног белоплащного и прижалась губами к его руке.
— Теперь ты моя, моя навсегда! — пылко произнес ДозирЭ. — И никто больше не предъявит на тебя права!
— Ты ранен? — испуганно спросила девушка.
— Пустяк.
Внезапно раздался истошный вопль. Все обернулись и увидели Каруду, бросившуюся к распластанному Туртюфу. Женщина упала на бездыханное тело и затряслась в рыданиях. Люцеи обомлели.
Десятник гиозов поморщился и приказал подругам увести ее. Девушки с трудом оторвали Каруду от лежащего мужчины и поволокли прочь. В последний момент Каруду изловчилась и вырвалась из цепких рук островитянок и яриадок. Выхватив из складок своей просторной плавы миниатюрный кинжал, она ринулась к Андэль, пытаясь нанести девушке смертельный удар. Юная авидронка в ужасе закрыла лицо ладонями, даже не пытаясь защищаться, но страж порядка легко перехватил руку Каруду, вывернул ее, и женщина в тот же момент оказалась на земле. Некоторое время она сопротивлялась, никак не желая отдать оружие. Она рыдала и рычала сквозь рыдания, словно раненая львица, пытаясь ударить синеплащного ногой, укусить, но уверенный в своей силе городской стражник только усмехнулся и еще сильнее подвернул ее кисть, заставив наконец люцею разжать пальцы и выронить кинжал.
— В Липримарию ее! — приказал он своим людям. — За попытку убийства ее ожидает большая ристопия.
Гиозы, не церемонясь, схватили женщину, в горячке порвав ее плаву, и потащили к лестнице.
— Ты убила его, подлая! — кричала Каруду юной люцее. — Ты погубила моего Туртюфа! Пусть заберут тебя гаронны! Будь ты проклята, Андэль, навеки!..
Когда разъяренную женщину увели, на хироне стало тихо, и только тут кто-то заметил, что раненый торговец еще дышит и даже открыл глаза.
ДозирЭ шагнул к раненому и склонился над ним, не испытывая больше к нему ненависти.
— Холодно ногам, — мучительно пожаловался Туртюф. — А в животе жар.
ДозирЭ опустился на одно колено, столкнувшись глазами с угасающим взглядом торговца.
— Сейчас приведут лекаря, я уверен — твои раны не смертельны. Мы доставим тебя в лучшую лечебницу и сделаем всё возможное.
— Да уж, — попытался ухмыльнуться эжин. — Будто ты сам не знаешь, что после такого отменного выпада не выживают. Ты проткнул меня дважды, почти насквозь. Где ты всему этому научился? Это просто невероятно! Или я недооценивал телохранителей Инфекта? А может быть, ты — капронос?
Молодой человек смутился, но вскоре не без гордости ответил:
— Ты прав — я капронос.
— Ага, вот и разгадка. Капронос и белый плащ — всё совпадает. Значит, это ты недавно в Ристалище Могула расправился с пятью бедлумами в присутствии Божественного?
— Я.
Туртюф хрипло вздохнул:
— Теперь мне легче будет умереть. По крайней мере, я погиб от руки достойного воина, а не глупого юнца.
— Ответь и ты на мой вопрос, — попросил молодой человек. — Не ты ли с месяц назад нанял разбойников-матросов, чтобы со мною разделаться?
— Глупо, всё глупо, — прошептал умирающий эжин. — Погибнуть из-за люцеи… Мудрейший поступок с моей стороны! И погубить грандиозное дело, которому посвятил всю жизнь! Гаронны!.. Спрашиваешь, не я ли подослал разбойников? Следовало бы так поступить, мой юный убийца. Сейчас бы я не лежал здесь, истекая кровью. Но знай, ДозирЭ, раз уж именно ты провожаешь меня в вечное путешествие, у тебя есть более могущественные враги, которые, сдается мне, не оставят тебя в покое.
С этими словами Туртюф поднял ослабевшую руку и вынул из-за пазухи мятый комочек ониса, бывший когда-то свитком.
— Возьми.
ДозирЭ собрался было прочитать онис, но торговец вдруг застонал.
— Я умираю, ДозирЭ, — хрипло сказал Туртюф. — Обещай мне, по крайней мере, выкупить Андэль, жениться на ней и любить до конца своих дней. Обещаешь?
— Да! Я люблю Андэль так, как никто и никогда не любил женщину! Я всегда буду рядом с ней!
— Хорошо, я спокоен. Эгоу!
Туртюф умирал еще долго, но более не открывал глаз и ни с кем не разговаривал. Лекарь, которого привела расстроенная Жуфисма, осмотрел раны и покачал головой: «Ему нужна не лечебница, а могильня». Он оказался прав — вскоре богатейший гражданин Грономфы, не приходя в сознание, умер. Только после этого ДозирЭ развернул онис и прочитал то странное послание, которое в нем содержалось: «Пишет Туртюфу человек, который желает ему помочь…» Так и не разобравшись, о чем идет речь, молодой человек спрятал письмо, а потом, через несколько дней, когда захотел показать его Идалу, обнаружил, что потерял его…
На следующий день, ранним утром, в лечебницу Белой либеры, где ДозирЭ опять оказался, явились малознакомые белоплащные воины и, ничего не объясняя, заставили молодого человека одеться и пойти с ними. Грономф ожидал чего угодно и, прежде всего, заключения под стражу, как вполне справедливый итог всех своих сомнительных похождений, но, когда циниты доставили его во дворец Божественного, необычайно удивился.
ДозирЭ провели по анфиладе с мозаичными полами, мимо множества высоких статуй, потом перед ним и его спутниками разверзлись створки исполинских дверей, похожих на крепостные ворота, открывая просторный вход в какую-то удивительную залу. Молодой человек ступил внутрь, заметив, что его провожатые остались снаружи.
Грономф огляделся. Он с изумлением обнаружил, что оказался в каком-то чудном мире, где было светло и на редкость свежо, где тихая лючина подыгрывала сладкоголосому пению птиц, где ниспадали водопады и плескались в голубых водоемах цветные летучие рыбки, где всё опутали диковинные растения с невиданными крупными яркими цветками, где кругом курился сладкий сиреневый дымок.
Только что ДозирЭ находился в центре душной и шумной Грономфы, в Дворцовом Комплексе Инфекта, но вдруг попал в волшебную страну, где нет палящего солнца и зноя, резких звуков и пыли, забивающей глаза. Страну душевного покоя и тихой радости. Может быть, он уже мертв? А так выглядит бесконечная звездная дорога? Стоило ли тогда бояться смерти?
— Что ты там встал? — раздался требовательный голос.
Молодой человек вздрогнул и очнулся. Он увидел высоко над собой потолок и посредине большой световой колодец, различил стены и пол, а в стороне заметил нескольких застывших на страже телохранителей Инфекта. И он понял, испытав при этом даже некоторое сожаление, что находится не в мире вечного блаженства, а всего лишь в зале Голубых Вод, про которую воины Белой либеры много и восхищенно друг другу рассказывали.
Но кто его окликнул? Помещение было слишком большим. ДозирЭ вгляделся и заметил какого-то человека, стоящего посередине залы, рядом со струящимся тихим фонтаном.
— Иди сюда! — опять позвал голос, но теперь в его интонациях слышалось раздражение.
О гаронны, это же Божественный! Молодого человека бросило в жар. Он быстрым шагом пошел навстречу Алеклии, по дороге едва не споткнувшись о вывернутый корень какого-то огромного безобразного дерева. Воины Белой либеры в частном общении с Инфектом исстари пользовались особыми привилегиями, поэтому для приветствия, чтобы соблюсти правила, ДозирЭ было достаточно просто по-житейски приложить пальцы ко лбу, что он и сделал, отдавая честь своему богу, правителю и военачальнику в одном лице.
Божественный вяло ответил ему: было заметно, что он не в духе и что разговор предстоит отнюдь не о награждении.
— Пройдемся, — правитель указал на дорожку, мощенную блоками из звездного камня. При этом он тронул воина за левое плечо, и тот от боли прикусил губу. ДозирЭ почему-то показалось, что Инфект сделал это нарочно.
— Ах, прости! Я совсем забыл, что ты ранен, — участливо произнес Алеклия. — И ранен дважды, причем в одно и то же место. Первый раз — в Ристалище Могула, когда народ вымолил для тебя прощение, и вчера на хироне какой-то городской акелины. Я ничего не путаю?
— Всё так, — виновато вздохнул воин Белой либеры.
— Что же ты делал в этой акелине? И разве тебе недостаточно Дворца Любви? Может быть, люцеи там недостаточно хороши или их не хватает? Ответь мне. Если мои именные росторы не проявляют должной расторопности, я прикажу их немедленно подвергнуть ристопии.
— Я не имел удовольствия посещать Дворец Любви, — признался ДозирЭ, предчувствуя, однако, некий подвох во всем этом разговоре. — Но от своих друзей — ваших ревностных телохранителей, я слышал об этом месте только самые лестные отзывы.
— Тогда что же ты делал в обыкновенной грономфской акелине?..
Они, не торопясь, прогуливались по аллее, густо опутанной ползучими растениями. Алеклия машинально срывал мелкие цветки, нюхал и бросал в пенистые фонтаны и неподвижные водоемы, которые здесь встречались на каждом шагу.
ДозирЭ уже давно почувствовал, что Инфект раздражен. Это раздражение, которое ощущалось почти физически, несмотря на кажущуюся расположенность властителя, он, естественно, связывал именно с собой, и, несмотря на освежающую пелену мельчайших брызг, часто возникающую на пути, отвратительный пот уже лился по его груди и спине.
Но малоопытный в человеческих отношениях молодой человек даже не мог предположить, как сильно недоволен правитель. И не просто недоволен, а больше того — озлоблен, и весьма-весьма серьезно.
ДозирЭ не знал, что Божественный, втайне от своего окружения и по секрету от народных собраний, очень любил поединки и всячески потворствовал им. Он живо интересовался всеми происшествиями, если речь шла о честном единоборстве: где и когда, кто и с кем дрался, каков повод и чем всё закончилось. Во времена бездумной молодости Алеклия и сам не раз сходился в смертельной схватке с противниками и всегда побеждал, неизменно отправляя соперника в лечебницу или сразу в могильню. Правитель считал, что боевые поединки воспитывают у молодых мужество — залог будущей боевой отваги, и, следовательно, залог победы. Он никогда бы не узнал о том, что происходило вчера на хироне грономфской акелины, если б не эта его скрытая страсть.
Однако сегодня поутру, услышав от Партифика — Вечного Хранителя Реки, сообщение о гибели Туртюфа, правитель слегка расстроился. Эжин был не только одним из самых богатых людей Грономфы, владельцем зданий и кораблей, но и лучшим поставщиком редкостных лакомств и деликатесов для дворцовых трапез и празднеств. И каково же было удивление Алеклии, когда он опять услышал знакомое имя белоплащного воина, непосредственно связанное с этим печальным сообщением.
«Что такое? Опять ДозирЭ! Какой неутомимый молодой человек! — подумал обескураженный Инфект. — За последние полтора года он уже успел совершить столько подвигов и пролить столько крови, что иному легендарному герою и трех жизней не хватило бы, чтобы повторить хотя бы толику его деяний. Одно избиение малльских послов чего стоит! Иной раз кажется, что это и вовсе не человек, а какой-то мифический воин из древних преданий. И чем дальше — тем больше. Скоро любое событие в Авидронии будет связано с именем этого молодцá — конечно, бесстрашного и, несомненно, обладающего редчайшими боевыми качествами и к тому же неизменно везучего, но чересчур деятельного, возможно, даже опасного. Может быть, тогда, в Иргаме, айм Вишневых и был в чем-то прав?»
…Делать было нечего. ДозирЭ набрался мужества, вздохнул полной грудью и рассказал Божественному о своей возлюбленной люцее, о своих горячих чувствах, о том, что уже давно мечтает выкупить девушку из акелины и сделать своею женой. В общем-то, поэтому он и оказался на манеже Ристалища в личине капроноса. Поведал молодой человек и о Туртюфе, который, собственно, поначалу хотел натравить на него свору вооруженных слуг и лишь потом, под давлением гиозов, вызвал воина на честный бой.
Алеклия не ожидал услышать столь романтическую историю. Всё его недовольство как-то само собой прошло, и он даже пожалел, что заставил раненого воина, возможно, страдающего от боли, покинуть лечебницу и прийти сюда. Еще некоторое время назад он не знал, чем закончится эта встреча: может быть, даже строгим наказанием или переводом в самую далекую и всеми забытую партикулу. Теперь же Инфект устыдился своих недавних мыслей: «И как я мог так плохо подумать об этом чистом юноше?»
Очень скоро ДозирЭ крупными шагами возвращался в расположение Белой либеры, очень спешил, но удерживался от бега, боялся расплескать радость, которая с избытком переполняла его сердце. А еще он без конца повторял слова, которые сказал великий правитель, отпуская воина с миром, повторял, словно боясь их забыть: «Я тебе помогу, десятник. Я сделаю так, чтобы ты и твоя люцея не расставались никогда!» О небо, о Гномы! Сам Инфект Авидронии примет участие в судьбе Андэль. Она станет свободной. Какое счастье! Эгоу, Божественный!
И влюбленный грономф, минуя казармы и лечебницу, прямиком устремился в храм Инфекта, чтобы провести в благодарственных молитвах столько времени, насколько хватит сил.
Глава 30. Успехи Бредероя
Известный грономфский путешественник и географ Тэгетхф утверждал, что нет на материке гор прекрасней, чем Малльские горы, расположившиеся в ста итэмах от границ Авидронии между реками Пилонес и Голубая. «Теплое равнинное раздолье, — писал Тэгетхф, — вдруг упирается в возвышающиеся стеной холодные кручи. Величественные хребты тянутся здесь бесконечно, то взлетают к небесам могучими заснеженными вершинами, то ниспадают волнистыми склонами в скалистые седловины. На всем этом безграничном пространстве Малльские горы теснятся почти единым каменистым массивом, украшенным сотнями высокомерных пиков. Только иногда между хмурыми утесами пролегают узкие долины, где бьют тугие ручьи, где, распушив хвосты, перекликаются купидоны, и где сочные краски буйной растительности необыкновенно оживляют однообразие обнаженной породы…»
Действительно, Малльские горы только слепцу казались невзрачными. Человек впечатлительный видел перед собой не мертвые нагромождения, но полные природного разнообразия совершенные формы, прекрасные в своем застывшем величии.
Ранним утром, когда солнце просыпалось, вставая с величавой медлительностью из-за ближайшего отрога, всё вокруг окрашивалось сначала в бледно-розовые, потом в красные, сине-зеленые и фиолетовые тона. Поднимаясь, раскаленная солнечная плоть едва не застревала между двух вершин, обжигая их каменистую гриву, а из лощин в это время поднимался влажный туман, растекаясь лилово-серым молоком по подошвам гор. Когда солнце было уже высоко, хребты, подернутые парным маревом, сияли посеребренными пиками, окутанными ореолом рыхлой облачности, а горы играли угловатыми тенями, иногда разражаясь раскатистым камнепадом.
Неописуемой красотой здешних мест восхищался сам Радэй Великолепный, хотя было доподлинно известно, что он тяжело переносил свежий горный воздух и у него случались здесь приступы удушья, а когда он смотрел в пропасть или вверх, на нависающий утес, у него кружилась голова. Величайший из правителей сказал однажды, что, взобравшись на самые высокие горы, можно достичь звезд, а по пути встретить богов, ибо эти удивительные вершины, скорее всего, и есть их царственные жилища.
Племена, обосновавшиеся в этих местах, жили здесь небольшими родовыми поселениями. Маллов обычно делили на две части — «горных» и «равнинных», ибо одни от других многим отличались. «Равнинные» маллы занимали плодородные предгорья, сытные берега рек и тучные долины, возводили конические глиняные дома, а иногда соломенные хижины и, в сущности, вели мирный образ жизни, довольствуясь пойманной рыбой, взращенными злаками и натуральным обменом с соседями. «Горные» же маллы, чаще живущие в домах, высеченных в скалах, были не столь безобидны; выросшие среди суровой природы, скупой на дары, но щедрой на стихию, они переняли ее угрюмый непредсказуемый характер — были неуступчивы, вспыльчивы и жестоки.
В безмятежные времена горцы пасли коз на каменистых склонах, разводили маленьких выносливых лошадок и справляли праздники, которых насчитывалось чуть меньше, чем дней в году, и казалось, нет народности миролюбивее и гостеприимней. Но если случалась война — все до одного с радостью бросали свои повседневные унылые занятия и устремлялись в низину, где безжалостно и с охотой проливали кровь и в сражениях были беспощадны, а смерти и вовсе не боялись. Из походов они возвращались с пленными, которых сажали в кунжуды, потом некоторых убивали, принося в жертву горному духу Якиру, а некоторых заставляли работать.
Сначала все эти столкновения носили случайный характер, но со временем «горные» маллы привыкли жить набегами и уже не мыслили своего существования без жаркой схватки и доброй военной добычи.
Между собой племена маллов иногда ладили, заключая союзы или подчиняясь воле сильнейшего вождя, но никогда не являли собой единую силу, ибо были горделивы, невежественны и поэтому всегда разобщены. Только когда появились авидроны — первый достойный противник, который умел не только защищаться, но и нападать, — возникли устойчивые племенные объединения. Несколько раз маллы собирались воедино, но всё же чаще сражались небольшими отрядами, которые неожиданно нападали, внезапно спустившись с гор, и после схватки мгновенно исчезали, ускользая малоизученными, только им известными тропами.
Со временем, когда в предгорьях возникли поселения пришлых, когда в этих краях появились две широкие дороги, а в опасной близости от поселений маллов выросли неприступные авидронские цитадели, и многие непокорные деревни были уничтожены, а их вожди казнены, большинство малльских племен, сначала «равнинные», а потом и «горные», предпочли мирные соглашения с Авидронией и даже были наняты могучим соседом для охраны рубежей и возведения Великой Подковы.
Еще не рассвело, когда конный отряд — всадников сто или чуть более — спускался вереницей по каменистой крутой расщелине в тесную долину, густо поросшую тонкоствольными деревьями и ползучим кустарником. Низкие широкоскулые лошадки, с худыми крупами, безгривые, многие неказистые и облезлые, все линяло-черные, двигались медленно, нехотя, будто спали на ходу, однако уверенно шли след в след, ступая на коварном спуске с привычной твердостью.
Казалось, у воинов нет строя, каждый передвигается сам по себе, да и воины ли это — все вооружены кто как. Но если присмотреться, можно было заметить следопытов и наблюдателей, авангард и арьергард, а в середине отряда, в окружении приближенных, — нескольких вожаков, отличающихся гордой осанкой, богатой одеждой и дорогим оружием.
Ехали все по-малльски — в высоких седлах и на коротких стременах. Да это и были маллы, что подтверждали, помимо прочего, тесные паррады из козьих или медвежьих шкур, груботканые штаны и кожаные сапоги, подбитые мехом.
Крутой спуск занял много времени. Когда же всадники оказались в долине и спешились, вдруг вспыхнула заря, разметав по вершинам и склонам радужные мазки и подпалив края низкой беззвездной мглы. Не успели воины развести костры, чтобы немного согреться и выпить горячего козьего молока, как выглянуло из-за вершин солнце и опрокинуло за горизонт рваные остатки тьмы.
Один из маллов, одноглазый, с тяжелым золотым медальоном на груди и в короткой накидке из медвежьих лап, закончил свою незатейливую трапезу, пригубив из чаши дымящегося молока и медленно сжевав кусок подсохшей ячменной лепешки, и передал остатки еды товарищу, который принял ее с выражением спокойной благодарности:
— Во славу Якира, Ахлерой.
— Во славу, — отвечал одноглазый.
Бахи — так звали другого малла, еще совсем молодого, но, судя по одежде и дорогому оружию, не менее знатного, сделал в свою очередь несколько глотков и передал чашу и хлеб дальше — одному из соплеменников.
Оба воина некоторое время смотрели на огонь, наблюдая, как догорают и обугливаются ветки, как шипят и дымятся свежие прутки, к которым пламя только подбиралось; оба о чем-то про себя думали, а потом разом глянули в сторону, где другая группа воинов сложила невдалеке свой костер. Там заправлял черноволосый малл в шкуре снежного барса на плечах — единственный из всего отряда, имеющий боевые доспехи: блестящий медный нагрудник с гравировкой и полуоткрытый шлем. Так же, как и Ахлерой, он первым получил чашу с козьим молоком, что красноречиво свидетельствовало о его высоком происхождении и главенстве над теми, кто находился рядом.
— Я этому Бредерою не верю, — сказал Ахлерой, сверкнув единственным глазом. — Вождь без племени — всё равно что ножны без кинжала.
— Я соглашусь с тобой, сын Аквилоя, — отвечал Бахи. — Никто не знает, откуда он взялся и чего хочет. Желание мстить авидронам, конечно, похвально, но кто подтвердит, что не они его и подослали?
— Якир свидетель — с них станется, — одобрил слова юного вождя Ахлерой и показал собеседнику свой медальон. — Видишь отметину? Помнишь, тогда, в Грономфе? Хотя я и потерял левый глаз, но этот медальон всё же сумел отвести смертельный удар авидронского кинжала.
— Как же, я помню: ты дрался, словно горный лев! Я и сам пострадал. — Бахи воздел руки. — Смерть авидронам!
— И всем их женщинам и детям! — подхватил одноглазый малл, положив руку на рукоять паранга. — Вместо того, чтобы оказать должное уважение и с почестями препроводить во дворец Инфекта, меня — Ахлероя, сына самого влиятельного вождя, посла, представляющего всех маллов, — меня просто решили убить! Они и не собирались вести переговоры! Подослали опытного убийцу, который самым искусным образом притворился глупым неискушенным юнцом.
— О да, я как сейчас это вижу! Он ухитрился увернуться от брошенного топора. На это способен только самый опытный воин… А эти подлые грономфские стражи порядка, которые нас поколотили? И этот десятник, м-м-м… Арпад?
— Арпад? — И единственный глаз Ахлероя бешено вспыхнул. — Я обещал ему, что он станет моим рабом и что я буду каждый день его пытать. И когда-нибудь я обязательно исполню свой обет. Чего бы мне это не стоило!
Воины вновь восславили Якира и замолчали. Прошло немало времени, пока ярость, кипевшая в их сердцах, постепенно не улеглась.
— А что, если Бредерой — все-таки предатель? — вновь спросил Бахи. — Если авидроны знают о нашем предстоящем нападении, они встретят нас во всеоружии, и мы погибнем.
Ахлерой внимательно посмотрел на молодого малла, но не обнаружил на его лице ни малодушия, ни страха.
Бахи — вожак немногочисленного малльского рода, к которому относились четыре бедных поселения в самой дикой и безлюдной части Малльских гор, был абсолютно предан и достаточно покладист, чтобы по праву считаться другом и тенью влиятельного Ахлероя. Их многое объединяло. Оба не имели той власти, которой жаждали, потому что их отцы еще здравствовали, оба были кровожадны и не знали жалости, оба ненавидели авидронов и никак не желали подчиняться их твердой воле, особенно после совместной поездки в Грономфу в роли послов. А еще оба мечтали о независимости, которая позволит им получить власть и развяжет руки, мечтали о новых набегах, о военной удаче, о славной добыче и о тысячах пленников, которых можно будет приносить в жертву, продавать, менять или заставлять работать. Оба, давно отбившись от своих отцов — опытных и осторожных вожаков, и презрев мудрость белобородых, сколотили из наиболее свободолюбивых слоев малльской молодежи тайные группы, которые действовали, казалось, везде, но особенно активно у Великой Подковы, постоянно тревожа авидронов и их союзников. Дружба этих двух горцев была крепка, хотя всякому известно, что в дружбе всегда кто-то начальствует, а кто-то подчиняется. Бахи подчинялся, но оставался весьма доволен своим положением. Быть рядом с сыном великого Аквилоя — разве это не честь? Десятки молодых вождей не могут об этом и мечтать…
Ахлерой отвел взгляд от лица друга и покосился на горца в шкуре снежного барса.
— Если нас ждут, — задумчиво сказал сын Аквилоя, — по крайней мере, мы узнаем, что Бредерой — изменник. И это знание принесет много пользы маллам и оправдает жертвы… Я спрашиваю себя: откуда ему стало известно об авидронском обозе — и не нахожу ответа. И терзаюсь подозрениями так же, как и ты.
— А если всё пройдет удачно? — спросил молодой вожак.
— Тогда мы пока сохраним ему жизнь и понаблюдаем за ним еще немного времени… Послушай, Бахи, когда всё начнется, следи за ним, будь близко, и если понадобится — убей.
— Не сомневайся: я всё выполню…
Бредерой, о котором шла речь, полгода назад появился в малльских землях и объявил себя сыном и наследником известного вождя, погибшего около тридцати лет назад вместе со всеми своими соплеменниками от меча авидронского цинита. То был самый знатный племенной вождь, настолько знатный, что имел право носить шкуру снежного барса. Он заслужил репутацию и самого лютого воина, единственного из всех малльских вождей, кто не подчинился воле пришлых. Когда-то в древние времена его племя было наиболее могущественным и многочисленным, к тому же и самым воинственным, и даже однажды объединило вокруг себя все малльские племена, роды, селения и общины.
Известие о появлении некоего Бредероя — человека, выдающего себя за знатного малла, с быстротою камнепада распространилось в горах и долинах. Горцы быстро собрали синдан, где присутствовали все вожди, белобородые и многие влиятельные маллы, и после долгого пристрастного допроса чужака признали. Не все были рады его появлению: многие малльские селения когда-то основательно пострадали от нападений отца Бредероя, мстившего соотечественникам за сношения с авидронами, однако большинство горцев встретили скитальца благожелательно. Учитывая родовитость Бредероя, синдан решил нарекать его в дальнейшем вождем, разрешил ему носить шкуру снежного барса, выделил в пользование личные земли и согласился оказать посильную помощь в возведении нового родового селения.
Но жизнь пахаря или скотовода новоиспеченного вождя привлекала мало. Вверив заботы об обустройстве на новом месте своим сомнительным, тоже пришлым, помощникам, он, оказавшись вдруг при больших деньгах, собрал вокруг себя горячие головы и ударился в бешеную разгульную жизнь, полную оргий, каких-то тайных встреч, заговоров и темных дел. Его встречали то в одной малльской деревне, то в другой; а то неожиданно он появлялся с товарищами в авидронском поселении, и его видели в акелине с люцеями или в кратемарье за одним столом с состоятельными грономфскими торговцами.
У маллов, таких, как Ахлерой, везде были свои глаза и уши. Поэтому о жизни Бредероя другие вожди знали всё или почти всё, причем одни обвиняли его в предательстве, а другие верили, что всё его странное поведение — лишь хитроумное лицедейство и что у него на уме тайные планы, несомненно направленные против исконных врагов — ненавистных авидронов.
Прошло несколько месяцев, и в разных местах вдруг участились нападения на авидронов. Сначала ушел в горы и не вернулся небольшой авидронский отряд. Потом случилось нападение на придорожный почтовый пост. Затем кто-то перерезал всех мастеровых и подручных на одном из участков Великой Подковы. И по горам покатился упорный слух, который одни передавали с ужасом, другие — с надеждой и плохо скрываемым восхищением: это всё Бредерой! Больше некому.
А однажды Бредерой явился напрямик к Ахлерою и без предисловий предложил вместе напасть на авидронский обоз, груженный оружием, тканями и съестными припасами. Одноглазый вождь внимательно выслушал казавшийся безупречным план и сразу согласился.
Бредерой чувствовал, что за ним постоянно наблюдают. Где бы он ни был и что бы он ни делал, даже если в полном одиночестве охотился с луком на каменного барана, одна или две пары малльских глаз следовали за ним неотступно, как бы далеко от жилья он ни отходил. Даже его новые соратники, которые сразу же окружили богатого независимого вождя преданной толпой в ожидании легкой наживы и разных милостей, кому-то сообщали о нем все, что знали. Бредерой хотя и сам был малл, но ощущал себя здесь, на родине, чужаком, изгоем. Временами все соплеменники казались ему одним цельным организмом, где каждый орган неразрывно связан с другим, а он — всего лишь чужеродный нарост, который в любое мгновение можно просто сковырнуть.
Вот и сейчас, сидя у костра и разговаривая с двумя горцами, дальними родственниками, Бредерой спиной чувствовал, что на него смотрят и о нем говорят. Это Ахлерой — надменный, отчаянный и чрезвычайно озлобленный предводитель всех недовольных горцев, безрассудный сын своего благоразумного отца, мечтающий о едином государстве маллов и о троне малльского интола, и Бахи — мелкий вожак, его высокомерный и пустоголовый прислужник.
Неслышно ступая, из-за деревьев появился следопыт и сообщил Бредерою что-то важное. «Пошли», — сказал вождь своим людям, трем десяткам горцев, вооруженных короткими луками, метательными топориками и малльскими парангами — однолезвийными изогнутыми мечами, со смещенным к концу клинка центром тяжести. Он также кивнул Ахлерою, который, помедлив, нехотя поднялся и отдал собственному отряду необходимые указания.
Лошадей оставили здесь же, с собой взяли только самое необходимое. Разбившись на три отряда, Бредерой, Ахлерой и Бахи долго пробирались сквозь густые заросли эйкуманги. Не разговаривали, старались ступать осторожно, только изредка перекликались короткими птичьими криками. Вскоре добрались до крепкой каменной дороги, рассекавшей долину прямой, казавшейся бесконечной, линией. Широкие придорожные полосы, когда-то очищенные и присыпанные песком с галькой, уже успели густо зарасти, так что разлапистые ветки деревьев местами нависали над самой дорогой. Здесь маллы затаились, и каждый выбрал для себя подходящее место.
Терпеливо ждали. Наконец впереди появились три всадника, в которых маллы при их приближении узнали авидронских цинитов. Воины следовали шагом, держались настороже и внимательно осматривали придорожное пространство. Не заметив ничего подозрительного, они проехали мимо, в нескольких шагах, и горцы — те, кто понимал авидронский язык, — слышали, как они говорили о флатонах, которые не сегодня-завтра пересекут пролив Артанела и хлынут в Междуречье.
Потом показался обоз. Он состоял из сотни повозок, нескольких крытых колесниц и пятидесяти навьюченных верблюдов; все телеги были до предела нагружены товаром, а мохноногими авидронскими тяжеловозами правили невоенные возничие из разных племен — среди них находилось и несколько «равнинных» маллов. Караван охраняла всего лишь полуайма пеших гарнизонных воинов.
Когда повозки поравнялись с маллами, Бредерой издал боевой клич, и его лучники сразу же пустили стрелы, поразив нескольких авидронских цинитов. Вслед за этим горцы выскочили из своих укрытий и бросились к обозу. Раздались крики, тревожные сигналы рожков; напуганные лошади заржали, а некоторые из них шарахнулись в сторону, накреняя повозки. Многие возничие бросили поводья: одни в страхе побежали, другие вынули припасенные мечи и копья, решив защищаться.
Ахлерой со своим отрядом должен был встать на пути обоза и первым метнулся вперед, крепко сжимая опущенный к земле паранг. Оказавшись рядом с двумя воинами, шедшими впереди колонны, он в четыре движения сразил их. Возница на головной повозке изо всех сил подхлестнул лошадей; животные дернули телегу и рванулись вперед, едва не затоптав малла, который, впрочем, ловко скользнул в сторону, отделавшись царапиной на лице.
Ахлерой не сразу пришел в себя от того счастливого безотчетного чувства, которое испытал, убивая авидронов. Когда же он опомнился и огляделся, везде уже исступленно сражались его воины, а в двадцати шагах лежала вверх колесами злосчастная повозка. Рядом взбрыкивали, пытаясь подняться, раненые лошади; кругом валялось содержимое разбитой телеги: бочки, мешки, амфоры и всякая мелочь.
Циниты Инфекта оказали нападающим ожесточенное сопротивление. Те из них, кто не пострадал в самые первые мгновения боя, сгрудились, создав некоторое подобие строя, и решительно защищались. Через некоторое время многие из них погибли от стрел и метательных топориков, но и маллы понесли значительный урон от самострелов, дротиков и метательных ножей.
В конце концов остатки обозного охранения и с ними десяток возничих заняли круговую оборону посередине каравана и некоторое время успешно отбивались. Горцы во главе с Бредероем яростно кидались в бой, но авидроны, повинуясь единой команде, прикрывались щитами и выставляли навстречу копья и мечи. И только когда на помощь Бредерою подоспел Ахлерой, а чуть позже, с другой стороны, и Бахи, с коротковолосыми покончили.
— Благодарю тебя, Якир! Ты принес мне столь желанную победу! — произнес Ахлерой, поцеловав свой золотой медальон.
К одноглазому вождю подошел Бредерой, тоже весь в крови, с обагренным мечом, с которого еще стекали тягучие темные капли.
— Теперь я вижу: ты — малл, — сдержанно сказал Ахлерой, что означало в его устах похвалу.
— Во славу Якира! — невозмутимо поблагодарил Бредерой, однако здесь уточнил: — Я не только малл, но и вождь.
Ахлерой бешено сверкнул единственным глазом, но тут же поспешил улыбнуться, обнажив на редкость ровные и белые, как снег, зубы, и дружески хлопнул Бредероя по плечу:
— И вождь!
Еще в самом начале пленных решили не брать: это было слишком опасно. Поэтому всех, кто выжил, умертвили. Не пощадили и обнаруженных в крытых колесницах нескольких молодых красивых женщин — люцей, которые во время сражения затаились, надеясь на успешное сопротивление гарнизонных цинитов. Спешили — времени потеряли слишком много. Потом занялись осмотром и перегрузкой добычи. Она оказалась огромной. В сундуках среди предметов роскоши обнаружили женские украшения: кольца, серьги, ожерелья, браслеты — всё из бронзы, серебра, паладиума и золота.
Одноглазый вождь заметно разволновался и неохотно сказал Бредерою:
— Половина товара твоя.
Тот лишь усмехнулся в ответ:
— Бери себе все. Мне ничего не нужно.
Ахлерой застыл от удивления.
— Я искал не наживы, но мести, — объяснил Бредерой. — Мести за отца и за весь свой род. И это только начало!
— Что ж, Бредерой, твои слова так же прекрасны, как эти горы. Теперь ты мне — брат.
— И ты мне брат, Ахлерой.
Суровые горцы обнялись.
В родовом селении Ахлероя Бахет-меги буйствовал праздник. Приносили жертвы Якиру и другим богам, пили шилу, состязались в игре на музыкальных луках, танцевали. Пылали костры. В глубоких чанах готовился гаракуш, бараний аромат которого был слышен за тысячи шагов. На многих малльских девушках можно было увидеть чужеземные украшения из дорогих металлов. Мужчины же хвастались новым оружием.
Вслух говорили о том, что отмечается один из местных праздников, но про себя все до единого знали, что Ахлерой торжествует по поводу важной победы над авидронами. Среди приглашенных из других племен были дружественные вожди и знатные воины, а также новый вождь — Бредерой, которого славили пуще всех.
Селение Бахет-меги делилось на верхнее и нижнее. В верхнем, высеченном в скалах, жили в основном белобородые, не желавшие спускаться с гор, и там распоряжался отец Ахлероя — старый мудрый Аквилой. Нижняя деревня располагалась в извилистой лощине и состояла из множества конических глиняных построек. Их высилось довольно много, потому что у маллов каждый взрослый мужчина имел по два жилища — одно для жены и детей, другое — для себя и для приема своих друзей. Между селениями было четыре тысячи шагов трудного пути.
В разгар праздника одноглазый Ахлерой вдруг оставил друзей, вскочил на коня и отправился в верхнее Бахет-меги. Он явился к своему отцу, выказав при встрече особое почтение, и пригласил его принять участие в празднестве. Аквилой разгневанно отчитал сына, словно мальчишку:
— Своим поступком ты навлек беду на себя, на весь наш род и на все малльские племена. Я всю жизнь посвятил тому, чтобы маллы жили в мире и покое. Чтобы ладили между собой и с нашими непростыми соседями. Я всю жизнь твердил тебе, что маллам нужна дружба с Авидронией. Это — единственное, что позволит нам выжить. Ты же пренебрег моими советами. Ты разрушил все, что я с таким трудом создавал. Ты погубишь маллов. Уходи…
Ахлерой вернулся в нижнее Бахет-меги ни с чем, но быстро забылся, увлекшись хмельной шилой и дружескими беседами. Неожиданно для самого себя он разоткровенничался с Бредероем, поведав ему о своих тайных мечтаниях. Речь шла о создании единого государства маллов под полновластным управлением всего одного вождя — интола.
— Но это — неизбежная война с Авидронией! — притворно изумился его собеседник.
— Конечно. Ну и что? — заносчиво отвечал одноглазый вождь.
Бредерой всем сердцем поддержал Ахлероя, признал его главенство, поклялся ему в вечной дружбе и обещал быть преданным слугой. А еще новоявленный вождь говорил, что надо и дальше продолжать такие беспощадные вылазки, чтобы в Малльских горах авидроны более не чувствовали себя хозяевами.
Постепенно надвинулась ночь. Горные хребты помрачнели, стали синими или вовсе черными, но неожиданно показалась игривая Хомея и щедро разбросала по крутым склонам малиновые и сиреневые блестки, словно облачив горы в праздничный парчовый наряд. А над всем этим чудным раздольем раскинулся волшебный звездный шатер.
День за днем, из века в век Малльские горы жили своей долгой непостижимой жизнью, снисходительно наблюдая с божественной высоты, как в ущельях и в долинах эти странные маленькие человечки поколение за поколением рождаются, сражаются, умирают и вновь рождаются… постоянно пытаясь поделить то, что им не принадлежит и никогда принадлежать не будет — эти дивные земли.
Глава 31. Отплытие
Сто четвертого года тридцатого дня шестого месяца, накануне исторического отплытия Алеклии в Оталарисы, ближе к ночи, ДозирЭ, Идал и Арпад сидели в «Двенадцати тхелосах» и заглушали неразбавленным вином и бродилом горестные мысли, навеянные печальными событиями последних дней.
Во-первых, Вишневые всё же нашли одного из участников нападения на воинов Белой либеры у Морской Библиотеки. Разбойник, испугавшись пыток, даже не пытался что-то скрывать и сразу указал на своих сообщников. Они же привели к дому тех, кто щедро заплатил за предполагаемое убийство. Это был родовой дворец Идала!
Выяснилось, что братья белоплащного, возмущенные тем, что внезапно умерший глава рода оставил основную часть имущества своему самому неразумному и совсем отбившемуся от рук сыну, договорились расправиться с ненавистным родственником, пока он еще не успел вступить в имущественные права. Большую роль здесь сыграло приобретение Идалом «Двенадцати тхелосов» и его обещание доверителю покойного отца в скором времени покинуть Белую либеру. Надежды на то, что Идал останется телохранителем Инфекта и в таком случае, согласно предсмертному имущественному онису, написанному отцом, лишится своей доли наследства, рухнули. Семеро недовольных братьев, не жалея золота, приступили к осуществлению коварного плана…
Злоумышленникам надели на головы красные колпаки и с позором препроводили в Круглый Дом, где они быстро во всем сознались: Вишневые из пыточных подвалов умели развязывать языки. Да, глубоко оскорбленные, они решили убить своего восьмого брата, чтобы разделить всё состояние между собою. То есть вместо жалких тысячи инфектов на каждого молодые негоцианты рассчитывали завладеть всем имуществом, которое по самым скромным подсчетам оценивалось в тридцать тысяч инфектов. Теперь их ожидал Совет ристопии, и ему, учитывая цвет плащей пострадавших, предстояло решать только одну проблему: казнить ли виновных или на всю жизнь отправить на галеры?
После всего случившегося Идал впал в глубокое уныние.
ДозирЭ был немало удивлен, что главным объектом нападения оказался всё же не он, а его ни о чем не подозревающий друг и, как мог, пытался утешить убитого горем товарища. Впрочем, он и сам нуждался в поддержке. Дело в том, что Божественный поспешил выполнить свое обещание по поводу Андэль: «…Я сделаю так, чтобы ты и твоя люцея не расставались никогда». Он распорядился перевести ее из акелины Жуфисмы во Дворцовый Комплекс, и теперь девушка жила во Дворце Любви и продолжала выполнять на новом месте свои обычные обязанности. Казармы же Белой либеры находились всего в тысяче шагов от этого притягательного места, и белоплащные воины могли хоть каждый день посещать своих любезных, что они и делали, но, конечно, при наличии в кошеле звонких монет. Мало того, отправляясь на кораблях в Оталарисы, Божественный решил взять часть люцей с собой, для чего были приготовлены особые суда, которые тут же прозвали «плавучими акелинами». Получилось, что Алеклия в полной мере сдержал свое слово. Узнав всё это, обескураженный ДозирЭ только всплеснул руками.
Что же касается Арпада, то у него как будто всё было в порядке, но его искренне печалили неприятности друзей.
— Бедные, бедные мои братья! — горевал Идал. — Их несчастье безмерно!
— Почему ты жалеешь тех, кто покусился на твою жизнь? — недоумевал ДозирЭ.
— Это гаронны помутили их рассудок, — убежденно отвечал богатый наследник. — Иначе и быть не может. Им самим не могли прийти в голову такие чудовищные мысли.
ДозирЭ не уставал изумляться:
— При чем тут гаронны? Почему мы, люди, так склонны верить в беспредельную власть злых духов или богов? Разве от нас самих ничего не зависит? Или нам только и остается, что со стороны, словно в амфитеатре, с увлечением наблюдать за представлением, имя которому наша собственная жизнь, ибо боги и гаронны всё давно предопределили?.. Я уверен, гаронны здесь не при чем: твои братья просто решили убить тебя, чтобы завладеть всеми деньгами. И они заслуживают справедливого наказания.
— Пусть так. — Идал опрокинул очередной кубок. — Гаронны, может быть, здесь и не при чем. Но разве справедливо поступил отец, лишив моих братьев большей части наследства? Разве не заслужили они лучшей участи, трудясь не в пример мне? И разве я достоин тех благ, которыми наделен? Ведь выбрав путь ратного подвига, я не приложил к их приумножению ровным счетом никаких усилий! О Гномы, если б я только знал! Тогда бы, не колеблясь, я с легким сердцем отказался бы от наследства и посвятил свою жизнь служению Божественному. А теперь…
— И что же теперь?
— Теперь я не остановлюсь ни перед чем, чтобы вызволить своих братьев из темницы. Или на худой конец попробую облегчить их скорбную участь.
ДозирЭ, узнав о смерти своего отца, испытал горе, страшнее которого, казалось, невозможно представить, но нынче понял, насколько ужасны бывают гримасы судьбы. Идал был чернее тучи, с глазами красными от слез и бессонницы, и так много пил, что Арпад забеспокоился о его здоровье и втайне распорядился подавать воину самое слабое вино и незаметно разбавлять его водой. Слуга же Идала, старый ворчун Эртрут, серьезно занемог и вот уже несколько дней не вставал с ложа, бредил и был близок к звездной дороге.
За полтора года знакомства ДозирЭ хорошо изучил Идала и не сомневался в его решимости. Он знал, что эжин уже написал десятки прошений и посетил многих грономфских росторов, от которых что-либо зависело. В том числе Идал предложил Совету ристопии колоссальный выкуп в обмен на свободу братьев — всё имущество своего отца. Но, в отличие от многих стран, в Авидронии подобные сделки считались неприемлемыми, и он получил суровый отказ. А еще ДозирЭ знал, что Идал, под давлением известных обстоятельств, принял твердое решение покинуть белоплащное воинство, о чем подал онис, и с нетерпением ожидал ответа.
Отпустят ли его сразу или через полгода? Отпустят ли вообще? Этого никто не знал. Так или иначе, но завтра Идал вместе со всеми должен отправиться в далекие Оталарисы, оставив на попечение доверителя всё имущество своего рода, бросив на произвол судьбы своих горемычных братьев, чуть не ставших братоубийцами, которых уже поджидала на площади Радэя безжалостная шпата.
У ДозирЭ дела тоже обстояли не лучшим образом. Молодой человек встречался с Андэль каждый день, но после событий, происшедших на хироне акелины, что-то надломилось в их отношениях. Девушка была молчалива, задумчива и, казалось, не замечала того великолепия, которое ее теперь окружало. Грономф уже и забыл, когда она в последний раз улыбалась, когда в ее черных глазах играли задорные огоньки.
Во Дворце Любви Андэль приняли с великим почтением, как и подобает по местным правилам принимать новую люцею. Все обитательницы дворцовой акелины сбежались посмотреть на счастливицу, из-за которой поднялся такой шум и за которую хлопотал сам Инфект. Но то, что они увидели, превзошло все ожидания. Девушка казалась самим совершенством: молода, тонка, стройна, необыкновенно свежа, женственна и изящна — от нее исходило какое-то чудесное неповторимое сияние. Нежная чистая кожа, чуть обласканная солнцем, шелковистые светлые вьющиеся волосы, тонкие черные брови с изгибом, необычный разрез глаз, изумительные алые губы, потрясающей красоты шея, плечи и грудь… И ко всему прочему, ярко выраженная авидронка. Все были изумлены.
Андэль поместили в роскошных покоях с видом на бутоновую рощу и определили ей двух служанок — бывших люцей, которые наперегонки старались предугадать каждое ее желание. Из дворца выходить запрещалось, но внутри было все, что требовалось для беспечной жизни. Дворец Любви по праву считался одним из самых красивых зданий в Дворцовом Комплексе Инфекта. Он имел форму пирамиды и поднимался вверх двенадцатью широкими уступами, на которых произрастали великолепные сады. С вершины этой пирамиды по граням стекали водопады, образуя вокруг озерца и ручьи.
ДозирЭ, не мешкая, побежал к распорядителю Дворца Любви — тонкоголосому толстяку Люмбэру, к которому бесшабашные телохранители Инфекта относились снисходительно-насмешливо, но который на самом деле был одним из самых влиятельных росторов Грономфы. Ведь вот уже двадцать два года он бессменно играл роль основного поставщика удовольствий для Божественного и всего его могущественного окружения.
Люмбэр, немало наслышанный о молодом воине, отнесся к нему самым доброжелательным образом и пообещал сделать все, что в его силах. ДозирЭ внес вперед пятнадцать инфектов, оградив возлюбленную от нежелательных посягательств, и на радостях немного успокоился. Но последующие встречи с Андэль принесли ему только боль.
— Что тебя томит? — нежно спрашивал ДозирЭ. — Доверься мне, я — твой самый преданный друг.
— Я виновата в смерти Туртюфа, — отвечала Андэль, если молодому человеку удавалось вызвать ее на откровенность.
— Ты ни в чем не виновата. Он был слишком самоуверен.
— Я погубила Жуфисму. А ведь это она сделала из меня настоящую женщину.
ДозирЭ слышал, что после того поединка акелину Жуфисмы временно закрыли, а саму Жуфисму уличили в воровстве, найдя у нее больше тридцати берктолей, принадлежащих Авидронии, и приговорили к смерти. Казнокрадов обычно умерщвляли во дворце Наказаний — зловещем месте на краю Грономфы, которое, впрочем, ради развлечения ежедневно посещали тысячи горожан, благо это зрелище обходилось зевакам очень недорого. ДозирЭ хотел было сходить туда из любопытства, но быстро устыдился своего желания.
— И в этом ты не виновата. Жадная лисица воровала у Инфекта, запуталась и получила то, что и заслуживала…
— Я едва не погубила тебя!
— Да ну! — усмехался белоплащный, бравируя своею храбростью. — Меня пытались погубить многие. И что? Они все отправились в бесконечное путешествие. Правда, за исключением одного…
— Ты знаешь, иногда я жалею, что мы тогда встретились, — горько вздыхала девушка. — На дороге, помнишь? Порознь было бы легче и тебе, и мне. И все остались бы живы. О Гномы, пощадите несчастную недостойную рабу вашу!
ДозирЭ ничего не мог поделать с Андэль. Его любовные признания и сердечные клятвы вызывали у люцеи только слезы, которые потом трудно было остановить.
Пока, как он ни старался, как ни рисковал, он не смог вызволить на свободу свою нежную подругу.
На следующий день после трапезы ДозирЭ, Идала и Арпада в кратемарье «Двенадцать тхелосов» половина Грономфы собралась в торговом порту и по берегам Внутреннего озера. Закрылись кратемарьи и торговые форумы, лавки и гомоноклы, бросили работу мастеровые и ремесленники. Грономфские каналы заполнили лодки, лошади с трудом тащили перегруженные людьми общественные экипажи. Люди шли, бежали, ехали, плыли и даже летели — в воздухе высоко над городом зависло несколько десятков матри-пилог, которые принадлежали богатейшим эжинам или братствам, катающим горожан за плату. Крыши и хироны зданий, а также балконы и внешние галереи, с которых можно было видеть гавань, люди забили до отказа. На крепостной стене со стороны Старого города толпились тысячи грономфов в праздничных одеяниях. Все хотели проводить в далекое плавание Божественного и, если повезет, увидеть его, а также насладиться картиной отплытия самого величественного флота со времен Радэя Великолепного. К тому же ожидалась и раздача бесплатного вина, хлебов и мяса.
Зрелище и правда получилось невиданное. Сначала от военного порта, примыкающего к Дворцовому Комплексу Инфекта, отчалила «Армада Грономфы» — несколько сот военных кораблей с поднятыми красно-голубыми знаменами. На берегу музыканты заиграли «Славу Авидронии», и армада, прежде чем войти в пролив, соединяющий гавань с Анконой, сделала на веслах церемониальный полукруг.
Вслед за «Армадой Грономфы» выплыла «Священная Армада», известная горожанам по многим походам и победам. Между боевыми кораблями следовало множество морских лодок, украшенных пурпуром.
Когда же горожане увидели «Белую Армаду» и самого Божественного на одном из кораблей, берега всколыхнулись, и раздались сотни тысяч восторженных голосов: «Эгоу, Божественный!» В торговом порту у складов Радэя началась раздача бесплатного вина и всякой снеди, заголосили трубы, раковины, флейты, а в небо устремились тысячи белых голубей, выпущенных из башен, располагающихся по обеим сторонам пролива.
Народ всё прибывал, возникла толкотня, потом давка, погибло несколько человек, и гиозы многими отрядами перекрыли, как могли, подходы к торговому порту, не допуская более горожан к Внутреннему озеру. Столпившись на площади Радэя, запоздавшие грономфы стали выказывать недовольство, тут и там возникали споры, словесные перепалки, небольшие стычки. Разгромили несколько торговых шатров и ювелирных лавок, сломали древние солнечные часы и повалили несколько статуй. Но только когда возникла угроза Дереву Жизни, появились серьезно настроенные гарнизонные отряды при полном вооружении. Толпа утихомирилась и заметно поредела.
Алеклия, находившийся на палубе своего корабля — прекрасной флурены-вискосты по имени «Саталикоза», ничего не знал о происходящем у торгового порта. А если бы узнал, изрядно бы рассердился. Но пока он оставался в неведении и, стоя в бертолетовой мужской плаве свободного покроя и тонком венце на вершине носовой церемониальной надстройки, наслаждался всем, что видел вокруг. Эти берега, заполненные ликующими грономфами, эти кружащиеся стаи голубей, эти воздушные шары в синем небе… Он старался запомнить все, каждую, даже несущественную деталь, будто в этом была жизненная необходимость. И теплая радость заливала сердце…
Над Грономфой и над Внутренним озером вдруг появилась огромная радуга, и все увидели в этом великое предзнаменование. Эгоу, Божественный! Пусть бежит твой корабль по мягким волнам, не зная усталости, до самых Оталарисов, пусть твой путь будет украшен яркими подвигами, которые навсегда останутся в наших сердцах и запомнятся на века!
На окраине торгового порта, в плотной толпе зевак, стояли два невеселых человека: один, вооруженный морской рапирой и похожий на яриадца, а другой — с лицом, покрытым старыми шрамами и изъеденным оспой, держал в руках граненую дубинку стража порядка. То были Арпад и Кирикиль, пришедшие проводить своих хозяев. На время похода слуга ДозирЭ был определен в «Двенадцать тхелосов» в помощь Арпаду, разрывающемуся на части из-за нахлынувшего большого количества посетителей и постояльцев.
— Я чувствую недоброе, — говорил Кирикиль бывшему десятнику гиозов, разглядывая корабли «Белой Армады», будто надеясь увидеть ДозирЭ. — Эта оборотливая девица из акелин опять за ним увязалась. Мало было из-за нее неприятностей в городе, так она и здесь тут как тут. Видят Великаны, добром это не кончится!
— Как ты смеешь так говорить о возлюбленной своего хозяина? — распекал его Арпад. — Не знай я, какой ты преданный слуга и верный боец, так дал бы тебе дубинкой по лбу. Когда я был городским стражником, можешь мне поверить, немало глупых голов поумнело от моих ударов, а одному инородцу я даже выбил глаз.
— Да что ты, рэм! Я люблю своего хозяина, даже больше, чем себя, и готов умереть за него. Но послушай битого яриадца: сложит наш герой свою буйную голову из-за ее черных глаз.
На этот раз Арпад не нашелся что ответить: может быть, потому, что и сам так думал?
Тем временем с кораблей поднялись тяжелые боевые корзины, увлекаемые в небо шестидольными вытянутыми, как дубинка гиоза, оболочками. Всё это были новые воздушные шары, прозванные «морскими». По сравнению с обычными они имели множество преимуществ: были маневренны, лучше подчинялись парусам, поднимались выше и были менее уязвимы.
Публика на берегу от удивления раскрыла рты. Матри-пилоги, а их насчитывалось не меньше сотни, выстроились в воздухе в круг и замерли, лишь слегка покачивая корзинами. Корабли в заливе тоже остановились и подняли весла над водой.
Тут откуда-то из укромного места появилась пиратская вистрога и ринулась на веслах к кораблю Инфекта. Она явно готовилась к нешуточной атаке. Толпы в порту загудели, не понимая, что происходит.
Когда вистрога оказалась под воздушными шарами, из корзин вдруг полетели вниз горящие зангнии и стрелы. Пиратская галера вспыхнула в разных местах и замедлила ход, а когда огонь разошелся по палубе и надстройкам — и вовсе остановилась. Люди на палубе и гребцы, бросившие весла, попрыгали в воду. Враг был уничтожен. Народ облегченно вздохнул и возрадовался, уразумев, что это всего лишь представление.
Между военным и торговым портом, у самой воды на каменных трибунах, обращенных к Внутреннему озеру, сидело около двух тысяч знатных грономфов. Слуги разносили по рядам на огромных блюдах дымящиеся и пахнущие зузукой куски мяса и горы разнообразных плодов, предлагали охлажденное вино и горячие настои. Зрелище, которое открывалось глазам этих влиятельных горожан, было столь захватывающим, а угощения столь славными, что никто из них не сожалел о потраченном инфекте.
В это время мимо трибун левым бортом проплывала на веслах, сверкая золотом и паладиумом, флурена-вискоста Инфекта — могучий корабль длиной не меньше ста шагов, с бортами, обитыми бронзовыми листами, и с ужасным тараном спереди. Весла в два ряда, подчиняясь невидимым командам, стройно поднимались из воды, на мгновение красиво замирали, слажено заходили далеко вперед и мягко опускались в воду. На верхней палубе между широкими зубцами бойниц стояли воины Белой либеры в золотых панцирях и в золотых шлемах, красуясь многочисленными наградами. За ними на надпалубах виднелись механизмы, опутанные снастями: морские вороны, «когти гаронна» и остовы метательных установок. Между мачтами громоздились обитые железом башни, а на широкой приподнятой корме рядом с подмостками для матри-пилоги возвышался гигантский камнемет. На многочисленных реях шумели, купаясь в тугих воздушных потоках, белоснежные полотнища с изображенными на них золотыми львами. На носу, украшенном пестрыми цветочными гирляндами, в одиночестве стоял Божественный и словно парил над морской гладью.
— Алеклия великолепен, — говорил находящийся здесь партикулис Вишневой армии, обращаясь к айму того же воинства.
Этот партикулис, которого звали Нелиавтхом, некоторое время вглядывался в лица телохранителей Инфекта, стоящих на палубе, а потом спросил:
— А что твой неуловимый ДозирЭ, до сих пор носит белый плащ?
— К сожалению, — отвечал Сюркуф. — Все мои труды, рэм, которым я посвятил полтора года и из-за которых немало пострадал, пока не увенчались успехом. Опасный предатель продолжает находиться в наших рядах, и мало того — подобрался к самому Инфекту. И никто мне не верит — я в отчаянии!
— Не печалься, мой друг, всё не так уж и плохо. Тебе вернули звание айма, ты служишь в Грономфе, в Круглом Доме, а не где-то в далекой дикой стране. Еще немного — и твое плечо украсят хвостики цинитая. Чего еще желать?.. Если честно, то я тебя не понимаю. Ну хорошо, сначала ты преследовал ДозирЭ по велению Круглого Дома, как опасного лазутчика, которого сам и упустил. Но сегодня тебя никто не принуждает делать это, ты действуешь по собственной воле. Зачем тебе лишняя морока? Разве у тебя мало других забот?
Партикулис остановил слугу, выбрал на блюде, которое тот нес, самый большой персик, величиной с кулак, ловким движением кинжала рассек плод вместе с косточкой на две части и половину любезно протянул собеседнику. Сюркуф взял, откусил, равнодушно разжевал медовую мякоть, безучастно проглотил и отвечал:
— Нет, я слишком верен Авидронии, и ее враги навсегда становятся моими врагами. Я много сделал, чтобы уничтожить этого негодяя, и сделаю еще больше, Гномы свидетели! И не успокоюсь, пока его не настигнет шпата или клетка. А справедливость рано или поздно всё равно восторжествует!
— Так тому и быть, — подытожил Нелиавтх, отнесшийся, впрочем, к этому разговору совершенно безразлично.
Наконец, после всех маневров, корабль Инфекта устремился в пролив, и за ним потянулись оставшиеся галеры. Пиратская вистрога догорала и медленно погружалась в воду. Воздушные шары уже были где-то на горизонте.
Вслед за боевыми кораблями от военного причала отошли вспомогательные суда: таранные, сторожевые, поджигательные… Потом людские толпы увидели только что построенный гигантский корабль, похожий на крепость, медленно выплывавший на середину Внутреннего озера. За ним последовали сотни и сотни транспортных кораблей с войсками и лошадьми, нагруженные оружием, всякими припасами и домашними животными. Караван кораблей, скрывающихся один за другим в изгибах пролива, замыкали «плавучие акелины», украшенные цветами и развевающимися лентами.
Глава 32. Путешествие по Анконе
Плыть по широкой спокойной Анконе, вниз по течению — само наслаждение. На следующий день флот Инфекта был уже в Тафрусе, где к нему присоединилась армада «Авидрония» — двести с лишним боевых кораблей, нескольких сотен вспомогательных галер и еще плоскодонные лодки для быстрой высадки штурмовых отрядов на берег. В этом городе Божественный провел несколько дней: побывал в нескольких Ресториях, осматривал город, в особенности крепостные укрепления, и пировал с почетными гражданами и эжинами. Алеклия не был бы Алеклией, если б не посетил Ристалище, где щедро наградил местных капроносов, способных сражаться на равных в любом амфитеатре страны, и не побывал бы на Ипподроме, где выставил на бегах свою богато украшенную колесницу. Однако она проиграла состязание, потому что возница, воин Белой либеры, задел на повороте барьерный столбик и разбил золотую повозку, к тому же погубив дорогих лошадей.
В Випосе к плавучей армии пристроилась на транспортных судах Абордажная либера; двенадцать с половиной тысяч цинитов были специально обучены сражаться врукопашную на кораблях. В следующем городе, ФорнЭ, к Инфекту примкнул «Авангард Мангров» — средневооруженная пешая либера.
Уже за авидронской границей — той невидимой линией, которая была начертана на картах после Третьего берктольского согласования границ, — авидронский флот встал на якорь, дожидаясь, пока Кадишская либера — недавно собранное смешанное войско нового образца, прозванное так в честь взятия Кадиша, — свернет свой обширный лагерь и погрузится на корабли.
Таким образом, не считая сотни тысяч матросов и «морских» цинитов, армия Инфекта теперь насчитывала свыше пятидесяти тысяч воинов. Но Божественный остался недоволен: он чувствовал, что ему не удалось собрать войско, соразмерное тем опасным трудновыполнимым задачам, которые должны были решаться в этом путешествии. Но что ж поделать — почти вся многотысячная авидронская армия, кроме слабых гарнизонов, находилась за пределами Авидронии — в далеких походах, прежде всего в Иргаме, и до конца войны было еще далеко.
Пока Кадишская либера с огромными сложностями грузилась на корабли и плоты, Белая либера провела на берегу маленькую битву, где «противник» изображал флатонов и «сражался» в неуязвимом пятилинейном боевом строю, свойственном воинам Темного океана. После «сражения», закончившегося очевидным разгромом «флатонов», ДозирЭ и Идал, испросив дозволения, сели в лодку и отправились на «плавучие акелины». Первый — чтобы встретиться с Андэль, а второй — составить ему компанию и одновременно немного развеяться.
Девушка приняла ДозирЭ в своем маленьком жилище — темном и тесном. Но белоплащный воин не обращал внимания на простоту обстановки, да и Андэль уже не была столь рассеянна, как при последней встрече. Потом они поднялись на верхнюю палубу, где прогуливались или трапезничали в обществе люцей корабельные военачальники и телохранители Инфекта. Взобравшись на узкую кормовую надстройку, влюбленные долгое время шептались о чем-то своем, и Андэль вновь, как в старые времена, то мечтательно вздыхала, то улыбалась, то доверчиво преклоняла белокурую головку на грудь воина. Видимо, бескрайние авидронские просторы и свежий ветер Анконы рассеяли ее печали. Она постепенно приходила в себя. Ранее задумчивая и молчаливая, она вдруг заговорила. Да как! Глубоко, мудро! И ДозирЭ впервые посмотрел на девушку другими глазами, открыв в ней не просто юную, безумно обаятельную и соблазнительную авидронку, но и тонкого человека. И он понял, что нечаянно обнаружил в ней, надежно утаенный в глубинах сердца, богатый внутренний мир, полный мечтаний и непоказной гордости.
В этот день ДозирЭ покинул «плавучие акелины», чувствуя себя бесконечно счастливым.
Загрузив Кадишскую либеру, авидронский флот снялся с якоря и направился к морю Кафков, продолжая двигаться по течению в сторону Бионриды и в сторону Темного океана, где за проливом Артанела таился зловещий остров Нозинги.
По обеим сторонам Анконы бесконечной чередой тянулись девственные леса необычайной высоты, откуда доносились трели бесчисленных птиц, крики обезьян и раскатистое звериное рычание, от которого по спине пробегал холодок. Лишь иногда дикая природа отступала, и на плоских берегах возникали соломенные хижины рыбачьих деревень или вырастали обширные прибрежные поселения с постройками на сваях, принадлежащие каким-то малоизвестным племенам, названий которых никто не знал, кроме географов Алеклии. Проплыли и мимо нескольких густонаселенных городов — каждый из них был самостоятельным полисом, но поддерживал с Авидронией дружественные отношения, иногда искренние, иногда вынужденные. Встречались и авидронские колонии.
Русло реки в одном месте сузилось, обходя возвышенности, и несколько кораблей с низкой осадкой, несмотря на лучших лоцманов, сопровождающих поход, сели на мель, задержав на некоторое время весь караван. Однако потом Анкона щедро разлилась от горизонта до горизонта и далее неутомимо несла могучие авидронские армады по своей прозрачной успокоенной глади, словно заботливо оберегая военачальников от волнений, а гребцов — от трудов.
В устье реки, там, где Анкона, расширяясь, впадала в море Кафков, высился старинный авидронский «двойной» форт-крепость ФорнЭ, охраняя единственный судоходный путь, по которому можно было проникнуть в глубь материка, от флотилий враждебно настроенных государств и племен. Здесь, на обоих берегах, друг против друга, выстроили массивные и хитроумные укрепления, и на высоте, превышающей любой корабль, установили по меньшей мере три тысячи метательных механизмов.
В этом месте появления Инфекта ждала последняя авидронская армада — «ФорнЭ».
Авидронский флот встал на рейд: нужно было пополнить запасы пресной воды и еды, а кораблям, севшим на мель, требовался ремонт. В порту, у причала внутри левого форта, места хватило только для «Белой Армады». Матросы и циниты под звуки лючины сошли на берег, где их ожидало радушное общество воинов местного гарнизона — людей, давно одичавших в этой глуши и не чаявших когда-либо вернуться на родину — в Авидронию.
Даже «цепных» гребцов расковали и отправили под охраной на берег, и несчастные, многие из которых были авидронами, подвергнутыми ристопии, ступив на твердую землю, может быть первый раз за многие месяцы, а то и годы, целовали золотой песок мыса Трех Заветов и плакали навзрыд. Тут им налили по чаше густого сладкого нектара, отчего многие с непривычки захмелели и повалились на землю там же, где стояли.
Через пять дней суда авидронского военного флота вышли в открытое море. Еще в Грономфе к флотилии присоединились сотни торговых кораблей, и, таким образом, караван под знаменами Инфекта Авидронии достиг невероятных размеров — почти четырех тысяч галер — и растянулся на десятки итэм.
Море Кафков получило свое название благодаря племенам кафков, населяющих живописные озерные места по левому побережью, и, в сущности, являлось самой широкой частью Анконы, где безмятежная прозрачная гладь великой реки не знала ураганов и штормов. Это были края, в которых природа сохраняла первобытное совершенство, и поэтому миролюбивые доверчивые кафки считались самыми счастливыми людьми на земле.
В море Кафков Инфект провел маневры, несколько раз выстраивая военные корабли в боевую позицию, которая должна была видоизменяться в зависимости от действий «вражеского» флота. Противника при этом изображали торговые и транспортные корабли. Поначалу возникало много путаницы, прежде всего между армадами, которым было непривычно взаимодействовать друг с другом. Алеклия в гневе отстранил нескольких старых флотоводцев, заменив их более молодыми стратегами, и собственноручно повязал провинившимся авидронам не меньше сотни черных шнурков, а нескольких казнил. После этого дела пошли на лад. Авидронский флот образовал круговой трехлинейный строй, а потом, словно пружина, разомкнулся и атаковал «врага», охватив его широкими крыльями. Кольцо замкнулось. Божественный остался доволен.
Через три дня флот Инфекта уже достиг побережья Бионриды. Бионридские корабли и рыбацкие барки при виде приближающейся армады стремительно поплыли прочь, ни мгновения не сомневаясь, что намерения авидронов враждебны. Дело в том, что несколько месяцев назад Артевид Послушный распорядился не пропускать авидронские и дружественные Грономфе корабли через форт Нозинги ни туда, ни обратно, и в устье Анконы скопилось огромное количество галер. Все они стояли на рейде или в близлежащих портах, а их матросы заполонили все прибрежные города и селенья, беспрестанно угрожали бионридам и дрались насмерть в здешних кратемарьях с местными жителями. Обстановка накалялась с каждым днем, и часть населения предпочла укрыться в глубине страны, бросив жилища и свои рыбачьи лодки. Собственно, именно поведение Атревида Послушного переполнило чашу терпения Инфекта и подтолкнуло его к решительным действиям. Флатоны, лимские пираты, форт Нозинги, Оталарисы, долина Спиера, Берктоль — со всем этим сложнейшим клубком проблем требовалось как можно скорее покончить, разрубив его одним решительным ударом.
Ночью Алеклия собрал на своем флагмане «Саталикоза» флотоводцев и долго с ними совещался. На следующее утро показались куртины форта, выступающие из берегов настолько, что русло Анконы было частично перекрыто.
Забили калатуши, взвились на мачтах сигнальные ленты, и к берегу ринулись несколько тысяч плоскодонных лодок с осадными приспособлениями и цинитами на борту. Не встречая сопротивления, воины сошли на берег и углубились в лес, чтобы обойти форт с тыла. Через тысячу шагов передовые отряды наткнулись на бионридов, затаившихся в густых зарослях, — их было около тысячи. Завязалось сражение, где воины Белой либеры дрались в первых рядах; очень скоро противник бежал, многие бионриды бросили оружие и сдались.
Пока пешие отряды окружали крепость посуху, Инфект отправил в сторону форта корабли «Священной Армады», которые выстроились в колонну, убрали паруса и двинулись вперед, с тем расчетом, чтобы встать как можно ближе левым бортом против вражеских позиций, по всей их длине. Заметив это, бионриды подняли цепь, перекрыв Анкону.
«Священная Армада» остановилась и вперед вышла сотня быстроходных малых галер — длинных и узких. В воду прыгнули ныряльщики и подвязали к цепи прочные канаты, которые другими концами были прикреплены к кораблям. Галеры осторожно отплыли назад, канаты натянулись, и из воды показалась тяжелая покрытая ржавчиной и красными водорослями цепь. Тут одновременно на всех кораблях гребцы взмахнули веслами и сделали несколько сильных гребков. Цепь, казалось, поддалась, но, натянувшись, всё же выдержала — не порвалась. Еще попытка, другая, третья… На двух галерах обнаружились поломки, несколько канатов лопнуло. Со стороны форта донесся смех и свист.
Алеклия лично подплыл на «Саталикозе» к злосчастной цепи, осмотрелся и приказал прикрепить ее к своему кораблю и к нескольким десяткам других — самых мощных. Когда все вместе потянули, цепь наконец лопнула и пошла ко дну. На авидронских судах, которые стояли поблизости, раздались радостные восклицания. На этот раз бионриды не издали ни звука. Авидроны сделали то, что не удавалось никому за всё время существования форта.
«Священная Армада» продолжила путь, и часть ее вскоре образовала перед самым носом бионридов боевую линию. Когда построение закончили, в дело вступили метательные установки — тысячи хитроумных механизмов, бросающих снаряды достаточно далеко и весьма метко.
У форта Нозинги имелось более полутора тысяч метательных механизмов, но сам форт был невысок и защищен недостаточно надежно, поэтому ураганный обстрел с авидронских кораблей оказался настолько успешным, что бионриды отвечали вяло, хотя и повредили каменными ядрами несколько десятков галер.
Вскоре «Священную Армаду» сменила армада «ФорнЭ», а затем и «Авидрония». Когда к концу дня дело дошло до «Белой Армады», постройки форта уже имели значительные разрушения, а многие крепостные метательные механизмы вышли из строя. Тут слухачи на «Саталикозе» разобрали трубные сигналы, сообщающие о том, что Нозинги взят штурмом с другой стороны, и Алеклия закончил морское сражение, испытав при этом что-то вроде огорчения. Ведь он собирался лично возглавить штурм форта с моря.
Вскоре Инфект уже разгуливал по форту в сопровождении внушительной свиты, которую, в свою очередь, окружали еще более многочисленные телохранители. Вскоре он выяснил, что его пешие отряды, обратив в бегство слабые заслоны, достаточно быстро вышли бионридам в тыл, где обнаружили слабозащищенную низкую крепостную стену. Не дожидаясь осадных приспособлений, авидроны разбились на несколько групп, многие из которых лишь отвлекали бионридов, изображая атаку. Под прикрытием лучников и пращников циниты штурмовых отрядов, скинувшие для легкости часть доспехов, подобрались к стенам и метнули наверх «кошки», рассчитывая зацепиться ими за зубцы бойниц. По веревкам, упираясь ногами в стену, воины в один миг поднялись на укрепления. Однако им даже не пришлось сражаться: воины гарнизона, защищавшие эту часть стены, в страхе разбежались; те же, кто решил сопротивляться, погибли в первые мгновения схватки.
Инфекту вручили список цинитов, которые первыми взобрались на стены и своей храбростью обеспечили общую победу. Из сотни отличившихся треть принадлежала к воинам Белой либеры, а среди них значился и ДозирЭ. Алеклия на этот раз нисколько не удивился, обнаружив в списке героев знакомое имя.
Из тридцатитысячного гарнизона форта пять тысяч воинов сбежали, как только показались на горизонте паруса авидронских кораблей, и столько же — во время обстрела и штурма; чуть более двух тысяч цинитов погибло от снарядов метательных механизмов и в прямых столкновениях. Остальные были захвачены в плен, включая всех бионридских военачальников. Авидроны же потеряли около ста человек.
На складах Нозинги обнаружили внушительные запасы продовольствия и оружия, а в военном порту стояли у причала несколько десятков галер и с ними две сотни малых судов, команды которых после получения приказа атаковать авидронов разбежались кто куда, бросив свои корабли. В денежном хранилище форта насчитали около пятнадцати тысяч берктолей — пошлина за несколько месяцев, и, ко всему прочему, в крепости обитало семь тысяч рабов, которых использовали на тяжелых работах и в роли прислуги. Алеклия остался изрядно доволен.
В форте Нозинги авидронский флот простоял четыре дня. В честь победы устроили пиры и состязания. Из захваченного золота Инфект приказал отчеканить несколько тысяч фалер, посвященных взятию форта, и лично раздал их лучшим воинам, присовокупив к этому наградные платки. После Кадиша и разных прочих испытаний, которые выпали на долю авидронских армий, штурм Нозинги показался легкой разминкой. Но Божественному, как и многим другим правителям, было свойственно преувеличивать в глазах современников свои деяния, поэтому-то он и поспешил щедро вознаградить отличившихся, а еще — послал в Авидронию голубей с сообщениями о яростном сражении и блестящей победе.
Так или иначе, но форт Нозинги, стоявший на бионридской земле, был объявлен авидронской вотчиной. Алеклия отдал указание пропускать в обе стороны все суда без разбора, бесплатно, и по узкому речному проходу весело заскользили корабли с лентами десятков стран.
В последний день победных празднеств Алеклия посетил дворцовую акелину — тот корабль, куда была определена его нынешняя фаворитка, прекрасная Глум из Плазерии.
Инфектом Авидронии мог стать только человек, не успевший обзавестись семьей. Будучи же избранным, под страхом низложения и изгнания, под страхом самой смерти, занявший трон навсегда терял право иметь жену и детей, о чем во время «Обряда Аззира и Нуригеза» давал представителям народных собраний торжественную клятву. Побочные же дети, если таковые обнаруживались, немедленно умерщвлялись. Таковы были жестокие, но мудрые авидронские законы. В этом состоял удивительный парадокс, который мыслители назвали «грономфским равновесием»: получая неограниченную власть над миллионами, всемогущий правитель, Бог, лишался при этом самого главного в жизни права — права на продолжение рода. Поэтому уделом авидронских инфектов становился Дворец Любви, та его часть, которую называли «восьмой раковиной» — местом, где содержались личные люцеи Инфекта.
Алеклия предпочитал неразборчивым отношениям связь постоянную, отмеченную искренними чувствами и трепетной близостью. За время своего пребывания в роли Божественного он сменил всего двух любовниц — Глум была третьей люцеей, удостоенной великой милости. Злые языки рассказывали, что первую избранницу Алеклии отравил убийца, посланный Ресториями, поскольку правитель настолько влюбился в жрицу удовольствий, что хотел бежать с нею в Яриаду, оставив страну без Инфекта и Бога.
Разделив ложе с Глум и проведя с ней весь вечер, Инфект вышел на палубу корабля и тут столкнулся с Андэль, которая только что простилась с ДозирЭ и возвращалась к себе, счастливая и возбужденная. Алеклия, знавший в лицо всех люцей Дворца Любви, остановил незнакомую девушку, отметив про себя ее редкую привлекательность, и поинтересовался ее именем. Получив ответ, Божественный тотчас же вспомнил недавнюю историю с поединком, пожелал побеседовать с Андэль и провел в ее обществе какое-то время. Люцея не могла относиться к Алеклии иначе, как к своему богу, поэтому правителю потребовалось приложить немало усилий, прежде чем девушка, с трудом преодолев крайнее волнение и страх, смогла освоиться и связно ответить на те вопросы, которые касались ДозирЭ, ее самой и смерти Туртюфа…
Оставив в форте Нозинги крепкий гарнизон, Инфект Авидронии отправился дальше и через несколько дней, ближе к вечеру, уже подплывал к Биону — столице Бионриды и центру континентальной работорговли, располагающемуся на широком острове, который с трех сторон омывался Анконой, а с четвертой стороны — водами пролива Артанела.
Старинный Бион не защищали ни стены, ни башни, ни форты: осторожный Фатахилла не разрешал Атревиду Послушному возводить укрепления. Поэтому город открылся авидронам как на ладони — большой, несуразный, с остроконечными постройками, громоздившимися без всякой планировки, и пышными дворцами крупных рабовладельцев, соседствовашими с целыми кварталами безобразных лачуг. Городской порт имел просторную гавань, соединенную с Анконой узким проливом. На окраине Биона, обращенной к Темному океану, на покатой горе виднелся голубой дворец Атревида Послушного, напоминавший своими бесчисленными башнями и башенками цитадель.
Авидронский флот подошел к городу вплотную и, разделившись на две флотилии, стал огибать остров с обеих сторон, не встречая никакого сопротивления.
В Бионриде с давних пор существовала тайная авидронская сеть. Когда несколько столетий назад Радэй Великолепный создал армию Вишневых плащей, он первым делом послал лазутчиков в эту страну. Со временем это тайное сообщество разрослось, окрепло, проникло в высшее сословие, подобралось к храмовым жрецам. Сегодня авидронская сеть в Бионриде представляла собой несколько сот осевших агентов, многие из которых здесь родились и выросли, получив свое «дело» по наследству. Большинство из них принадлежали к знати и действовали под видом работорговцев, росторов или жрецов, каждый имел собственных корыстных доносчиков, которые вряд ли догадывались, на кого работают. Тайная из тайных, разветвленная, щедро оплачиваемая, «бионридская партикула» обладала колоссальными возможностями, которые использовались Грономфой по мере надобности: сбор необходимой информации, политическое влияние, распространение слухов…
Перед самым путешествием Инфекта в дополнение к существующим Бионриду под видом нищих скитальцев, странствующих тхелосов, путешествующих богатеев, капроносов, люцей наводнили новые отряды лазутчиков. Так что Вишневые плащи успели по всей стране распространить пораженческие настроения и посеять панику, а также собрали о противнике исчерпывающую военную информацию, передав ее Инфекту и его военачальникам. По последним сведениям, бионридский флот стоял недалеко от Биона, приготовившись к схватке, и насчитывал около двухсот боевых кораблей: палатин и флурен.
Алеклия был озадачен: легкие галеры следопытов, разосланные во все стороны, так и не обнаружили поблизости бионридского флота. Инфект готовился к столкновению: чего еще приходилось ожидать от бионридского правителя после нападения и взятия форта Нозинги? Но Атревид, видимо, не желал сражаться или замышлял что-то подлое, хитроумное.
Не обнаружили военных приготовлений и на самом острове. Город будто вымер. Жители, наверное, попрятались в домах — как выяснилось позже, многие горожане покинули город заранее, узнав о приближении авидронов.
Военные корабли Божественного шли в боевом построении и готовились к любому повороту событий. Циниты пеших партикул, затаившиеся на транспортных кораблях, были уверены, что предстоит высадка на остров, а значит — жаркая ночная схватка на улицах города. Все ждали только сигнала.
Вечер прошел спокойно. Всё это время Алеклия стоял на носу «Саталикозы» и наблюдал за городом. Несколько советников и флотоводцев наперебой убеждали его не доверять коварным бионридам и первыми нанести удар. Надобно, мол, срочно высадить на берег Абордажную либеру или на худой конец обстрелять город из всех метательных механизмов, поджечь его зангниями — чтобы другим неповадно было становиться на пути у Авидронии, перечить самому Божественному. В конце концов, Бионрида — союзник флатонов, а значит, враг!
Но Инфект медлил. Конечно, после штурма Нозинги Авидрония находится с Бионридой в состоянии войны. Но почему Атревид до сих пор не ответил на вызов? Спрятался, молчит, не предпринимает никаких ответных действий?
Вскоре Инфекту доложили, что бионриды затопили в бионском порту несколько десятков кораблей, лишив авидронов возможности войти в гавань. Божественный вспыхнул и приготовился было последовать советам своих воинственных помощников, но тут послышались тревожные сигналы раковины. Алеклия выглянул за борт: к «Саталикозе» приближался небольшой рыбацкий барк с восемью гребцами на веслах. Лодку сопровождала авидронская двухъярусная сторожевая галера с изготовившимися к стрельбе лучниками. На корме барка, без труда управляясь с рулевым веслом, стояла одинокая фигура в грубой рыбачьей парраде, коричневой шерстяной накидке и широкополом головном уборе.
К Инфекту подошел партикулис Белой либеры — один из ближайших военных помощников. Он был несколько озадачен.
— Мой Бог, какой-то нищий бионрид утверждает, что он интол Бионриды Атревид. Он сказал, что будет говорить только с тобой. Мне допросить его самому или сразу передать Вишневым?
Алеклия заинтересованно приподнял брови:
— Как он выглядит?
Военачальник пожал плечами:
— Одет, как рыбак, и от него воняет рыбой. Сдается мне, что замысел его преступен.
— Есть ли у него седая прядь в бороде?
Партикулис на мгновение задумался и неуверенно отвечал:
— Как будто есть. Он лазутчик? Может быть, злодея сразу бросить за борт?
— Еще успеешь, — неторопливо отвечал Божественный. — Ты вот что — приведи его ко мне.
Было видно, что белоплащный обеспокоен, но он тут же удалился, чтобы исполнить волю правителя.
— Кто ты? — спросил Алеклия по-берктольски у низкорослого бородатого бионрида, одетого, как рыбак, однако действительно похожего на интола Бионриды.
Воины Белой либеры крепко удерживали его за плечи.
— Я интол Бионриды. И имя мое — Атревид Гокаус Гипатриархеоз. А еще меня называют Атревид Послушный, намекая на то, что я послушный раб в руках флатонов, — отвечал бионрид на чистейшем авидронском, изумив этим обстоятельством своего собеседника.
В подтверждение этих слов мужчина стянул с головы широкополый головной убор, открыв худое остроносое лицо, обрамленное холеной бородкой с проседью, снял через голову золотой медальон на цепочке, который доселе хоронился на груди под толстой паррадой, и протянул Божественному. При ближайшем рассмотрении медальон оказался печатью власти Бионриды — изящной вещицей, украшенной мелким алмазным бисером и несколькими крупными каменьями лотуса. Инфект рассмотрел ту сторону печати, которая оставляла оттиск. Знаки показались ему знакомыми: правитель Авидронии видел десятки онисов, заверенных этим рисунком.
Алеклия вернул печать и приказал охране отпустить бионрида, а самим отойти на десять шагов. После этого он с любопытством оглядел непрошеного гостя — династического властителя многомиллионного древнейшего племени, которое, после изгнания флатонами с острова Нозинги, расселилось на пространных и благодатных территориях вдоль побережья Темного океана и в дельте Анконы до самого моря Кафков. Несмотря на печальную историю своего народа, несмотря на зависимость от Фатахиллы, которому выплачивалась огромная дань, это был правитель одной из богатейших стран материка, и теперь, весь мокрый от брызг, он понуро стоял перед Инфектом Авидронии, в нищей одежде, насквозь пропахшей рыбой.
— Что тебя ко мне привело и к чему этот наряд? — высокомерно спросил Божественный, не считая нужным смягчать свой тон.
— О Великий и Всемогущий! — обратился Атревид Послушный, глубоко поклонившись. — Выслушай меня, исстрадавшегося интола, который печется лишь об одном: как сохранить свободу и жизнь своего народа.
Одет я так, потому что Бион полон лазутчиков Фатахиллы, которые следят за мной неотступно и если узнают об этой встрече — я погиб, а вместе со мной и все мои подданные. Флатонам становится известно все: каждый мой указ, каждое мое голубиное послание, каждый мой шаг. Иногда мне кажется, что даже жена моя и дети следят за мной, подкупленные Фатахиллой. Поэтому я не мог написать тебе онис или направить послов. Явился сам, тайно, рискуя всем, чтобы поведать главное: Авидрония — не враг мне и моему народу. Наш враг — Фатахилла, но сейчас мы не в состоянии противиться его приказаниям. Ибо он так силен, как никогда не были сильны флатоны.
— Что ж, твоя трусость, может быть, и оправдана твоим положением. Но твои поступки нанесли непоправимый ущерб нашей торговле и нашим военным планам, направленным на защиту своей страны от проклятых флатонов, алчущих властвовать над всем континентом. Поэтому ничто не преуменьшит твоей вины перед Авидронией, — сказал Алеклия не без раздражения.
— Да, я знаю. И хочу поэтому умолять тебя о милостивом прощении. Прости меня и прости мой народ, ибо мы находимся между двух огней, и если не жжет один огонь — обязательно обожжет другой. Однако я сделал все, что было в моих силах, хоть и действовал в одиночку. Я оттягивал до последнего перекрытие Анконы. Только когда Фатахилла стал угрожать непосредственно мне, прислав голову одного из моих послов, я вынужден был подчиниться. Флатоны непременно хотят, чтобы я сразился с твоей армией и с твоим флотом.
— Для чего ж? — удивился Алеклия.
— Да ты и сам знаешь. Во-первых, они боятся, что твой флот помешает их предстоящей высадке на континент, о которой известно всем, кроме продажного Берктоля. Во-вторых, прежде чем вступать с Авидронией в рукопашную, которая неминуема, ибо твоя страна — главная цель Фатахиллы, он желает ослабить твои силы при помощи своих подневольных вассалов. Он заставил воевать Иргаму, подкупив Хавруша. Он приказал Лидионезе атаковать племена, которые находятся под твоей защитой. Он подкупил и натравил на тебя лимских пиратов. Он, искусно используя призывы к свободе и независимости, пытается поднять против тебя маллов. Теперь вот настала очередь Бионриды…
— Откуда тебе всё это известно? — перебил изумленный Инфект.
Атревид хитро прищурился.
— Бионрида не может позволить себе содержать такие же отряды лазутчиков и доносителей, которые находятся в распоряжении у Авидронии. Но есть люди, которые настолько умны и находчивы, что могут заменить целую армию, а обходятся значительно дешевле, — ответил интол уклончиво. — Что же до Бионриды — я не собираюсь с тобой воевать. Я собрал в Нозинги самый слабый гарнизон за всю историю форта, направил туда самых бездарных военачальников, а укрепления и метательные механизмы не восстанавливал много лет. Перед самым твоим появлением я нарочно оставил в форте рабов и корабли, а еще пятнадцать тысяч берктолей — все излишки пошлины с авидронских галер за последний год. К тому же ты пленил десятки тысяч моих воинов и выручишь на этом немалую сумму, обратив их в рабство…
Инфект еще некоторое время слушал удивительную речь Атревида, который показался правителю Авидронии умным, тонким и расчетливым. Радуясь в душе, что, возможно, нашел себе нового союзника, может быть, даже и лучше, что тайного, Алеклия одновременно был огорчен тем, что все худшие опасения по поводу флатонов подтверждаются, и тем, что недавняя победа на самом деле таковой не является, потому что подстроена. Впрочем, об этом никто не знает…
Когда Атревид закончил, Инфект увлек его в свои роскошные просторные покои, располагавшиеся в глубине корабля, усадил на мягкое ложе и угостил нектарами и горячим настоем. Правители двух государств говорили еще долго, условившись, что будут крепкими союзниками, но до поры — тайными, что будут всячески скрывать свою связь, внешне находясь в военном противоборстве, — чтобы Фатахилла ничего не заподозрил. Они выработали подробный план совместных действий и договорились сноситься через тайных порученцев Божественного.
Когда властители прощались, Алеклия пообещал освободить воинов, плененных в форте Нозинги, но Атревид неожиданно воспротивился: «Ни в коем случае! Это вызовет подозрение», и пожелал, чтобы несчастные были отправлены в Медиордесс и там распроданы работорговцам. Он, интол Бионриды, сам потом их выкупит — так будет надежней всего.
Гребцов, которые доставили Атревида Послушного на «Саталикозу», убили, чтобы они не смогли проговориться, на весла сели переодетые воины Белой либеры, которые быстро доставили «рыбака» в Бион и высадили в укромном месте, сокрытом от нежелательных свидетелей. На берегу Атревид быстро переоделся в воина дворцовой стражи, надвинул на глаза тяжелый шлем и в одиночестве отправился к себе во дворец, благодарно махнув авидронам рукой на прощанье.
Глава 33. Пролив Артанела
Несмотря на всё противодействие флатонов, авидронский флот под знаменами самого Инфекта в конце концов оказался в проливе Артанела и принялся на глазах у них хозяйничать там, будто в собственной вотчине. Фатахилла получил известие о том, что Атревид не оправдал его надежд: форт Нозинги был взят стремительным штурмом, а бионридский флот не решился противостоять превосходящим его во много крат армадам и укрылся в небольшой безымянной бухте. Таким образом, высадка флатонов на континент вновь откладывалась.
Фатахилла собрал в единый кулак собственный флот — четыреста боевых кораблей, построенных по его указу подвластными странами и городами побережья — Бионридой, Галермо, Пизарами, — но не решился атаковать. Не в правилах флатонов было сражаться с превосходящими силами противника. Да и какие из флатонов мореходы и флотоводцы!
Так что Алеклия не встретил в проливе Артанела какого-либо сопротивления; только кружили неподалеку вистроги — средних размеров быстроходные корабли лимских пиратов, снабженные всем необходимым для морских схваток и имеющие вместительные трюмы для перевозки награбленного.
Первая стычка с лимскими пиратами произошла недалеко от берега острова Нозинги, вблизи портового города флатонов Бузу. Три авидронских военных палатина вместе с десятком малых боевых галер из-за некоторого морского волнения отбились от всей флотилии и подверглись нападению двенадцати лимских вистрог.
Когда капитаны авидронских кораблей увидели, что морские разбойники обходят их со всех сторон и готовятся к бою, они поставили свои корабли в боевую позицию и выслали в атаку таранные и поджигательные галеры. Две вистроги удалось потопить и одну поджечь, остальные же пиратские суда пошли на сближение, явно рассчитывая навязать абордажный бой. Метательные механизмы авидронов, значительно превосходя нападающих в силе и числе, нанесли при этом пиратам новый ущерб, и еще две галеры вышли из строя. Однако вскоре семь оставшихся вистрог, несмотря на ловкое маневрирование авидронов, облепили их корабли со всех сторон, зацепились за борта и бросились на абордаж.
На палатинах авидронов находилось по сто пятнадцать воинов. Ввиду крайней опасности к ним добавили по отряду из неприкованных гребцов — способных сражаться соотечественников, пообещав им в случае победы, как это принято, освобождение. Таким образом, на каждом авидронском корабле пиратов встречало не менее ста пятидесяти человек с оружием в руках.
Бой был жесток и скоротечен. Многие лимы тут же пали, сраженные метательным оружием. Но долгое время нельзя было понять, на чьей стороне боевая удача. В конце концов, когда с обеих сторон осталось не более трети воинов из тех, кто начинал схватку, пираты предпочли отступить, использовав для этого четыре оставшихся вистроги: остальные, подожженые зангниями, уже пылали. Огонь перекинулся и на один из авидронских кораблей, другой же оказался пробит тараном и медленно погружался в воду…
На следующий день Божественный узнал о стычке с лимскими пиратами. Он остался доволен результатами: потеряно два авидронских корабля против восьми уничтоженных вистрог. Он щедро наградил победителей, сделав так, чтобы о победе узнали все.
В проливе Артанела произошло еще несколько стычек. Но каждый раз, когда авидроны пытались навязать равный бой, морские разбойники отступали, не желая начинать сражение без двойного или даже тройного превосходства. Сами же флатоны бездействовали: за всё время присутствия флотилии Инфекта у берегов Нозинги никто не видел ни одного боевого корабля Фатахиллы.
На четвертый день путешествия по проливу авидронская флотилия приблизилась к берегам Галермо. Небольшое приморское государство когда-то относилось к Авидронии как к доброму другу, но сегодня Алеклию никто не встречал, а побережье было безлюдно, будто всех жителей поголовно истребил мор. Девять лет назад Инфект уже плавал в этих местах, и тогда их густо заселяли улыбчивые жители. Они ловили рыбу, пасли стада, возделывали землю. А еще любили есть жирных красных лягушек, которых в этих местах водилось видимо-невидимо. Теперь же кругом царило безмолвие, а многие рыбацкие деревни стояли брошенные, и среди заросших травой и кустами белокаменных жилищ паслись дикие стада неповоротливых буйволов с причудливо изогнутыми рогами.
Столицу Галермо Ауе-Ауе и ее порт защищал мощный двусторонний форт. Впрочем, на уничтожение его авидронам понадобилось бы не более дня. Узкий вход в просторную тихую гавань перекрывали сразу три цепи, но, когда подошли грономфские армады, цепи торопливо опустили, а гарнизон, высыпавший к бойницам, не оказал никакого сопротивления.
Авидронские корабли под бой калатуш вошли в бухту и встали на рейд, а некоторые пришвартовались у просторных каменных причалов. В порту собрались толпы зевак, разглядывая плывущую по небу странной формы матри-пилогу, с корзиной, обшитой бронзовыми листами, и большие красивые корабли: флурены, палатины, салурисы. Но когда авидроны подожгли две вистроги лимских пиратов, обнаруженные здесь же, в гавани, зрители в страхе разбежались, опасаясь за свою жизнь.
Алеклия на «Саталикозе» ожидал пышной встречи и до последнего надеялся на торжественный прием, пеняя на нерасторопность местного правителя. Но когда стало понятно, что Инфекта Авидронии никто встречать не намерен, что нет ликующих толп, нет музыкантов, нет знати на колесницах, нет даров, нет юных дев с венками на головах, нет и не будет церемониальных отрядов в сверкающих латах, — рассердился и послал порученцев во дворец интола Галермо.
Прошло совсем немного времени, и посланцы вернулись. Их белые плащи были порваны: на улицах города с ними обошлись не совсем вежливо. Они сообщили, что интол Галермо Каликотерий уехал в глубь страны вместе с войском, чтобы жестоко наказать племя черных графитов за неповиновение, и что во дворце правителя нет никого, а всё это они узнали у заспанной дворцовой стражи.
Алеклия прикусил губу и потребовал приготовить лошадей, а вскоре уже подъезжал в окружении тысячи белоплащных ко дворцу наместника Ауе-Ауе, которого лично знал и даже когда-то считал своим другом. Тот оказался тяжело болен и так и не появился, но на словах просил передать, что его дворец в полном распоряжении «величайшего правителя величайшей страны». Не церемонясь, Божественный занял все помещения и вскоре устроил пир, пригласив на него своих военачальников, флотоводцев и советников, а также отличившихся воинов, и, испив несколько чаш чудного местного молодого вина, немного успокоился. Он отдал распоряжение, чтобы военные росторы занялись провиантом и водой, чтобы циниты и моряки сошли на берег отдохнуть и размяться, но при этом вели бы себя «сдержанно и достойно» и чтобы корабли, требующие срочной починки, встали на ремонт. Воинов же Белой либеры, половину отряда, он отправил на улицы города следить за тем, чтобы «все было мирно».
На следующее утро Вишневые сообщили, что интол Каликотерий никуда вместе с войском не отбывал и что находится он в небольшом селении неподалеку от города. Наместник же Ауе-Ауе совсем не болен, а укрылся в неприметной акелине и вместе с несколькими именитыми горожанами предался оргии. Когда Инфект узнал об этом, он как раз сидел вместе со своими советниками над разложенной картой материка. Выслушав неприятную новость, Алеклия взял лущевый стержень и поставил на Ауе-Ауе жирный крест. Стержень при этом едва не сломался. Когда же его собеседники удивленно и испуганно замолчали, ожидая приказа о взятии и разграблении города, он пояснил: «Не сейчас. У нас на это нет времени!»
Два дня спустя ДозирЭ оказался виновником потасовки, которая случилась на главной площади столицы, недалеко от дворца Каликотерия. Вооруженные горожане подозрительной внешности принялись задирать нескольких конных телохранителей Инфекта, несущих стражу. Один из местных, как бы случайно, спустил двух своих здоровых и злобных псов, рассчитывая на то, что лошади перепугаются. Боевые кони Белой либеры — мускулистые высокие красавцы белой масти — собак, конечно, не испугались. Мало того, выученные драться, кусаться, бить передними ногами и лягаться, они еще до того, как воины успели что-либо сделать, сильно покалечили беснующихся волкодавов. Особенно отличился конь ДозирЭ Кумир, которому хозяин в свое время преподал немало уроков. Тогда авидронов обвинили в злом умысле, в нападении на несчастных животных, и вскоре их уже окружила возмущенная толпа. Блеснули клинки. Когда же всё закончилось и горожане в ужасе разбежались, восемь местных мужчин, порубленные, остались лежать на земле, в пыли и в крови. Узнав об этом, Алеклия приказал отправить виновников на корабли, назначив их на тяжелые работы, но более наказывать никак не стал.
В Ауе-Ауе авидронская флотилия простояла пятнадцать дней. Много времени потеряли из-за местных торговцев, которые, нарушив предварительные договоренности, неимоверно подняли цены, прося в пять раз дороже обычного за зерно и в десять раз — за скот. Когда же под угрозой голода взбешенные авидроны с ценами все-таки согласились, товара на складах не оказалось, а торговцы попрятались. В конце концов росторы партикул снарядили в отдаленные пределы страны целые отряды, и вскоре веселое блеяние коз и мычание быков нарушило тишину обезлюдевшего города.
После Галермо Божественный направился в залив Обезьян. Небо было всё время ясное, устойчиво дул благодатный попутный ветер, теплый и мягкий, слегка волнуя прозрачную изумрудную гладь. Этот ветер моряки называли муссай-арконик, всегда радуясь, когда он сопутствовал путешествию. Суда под полными парусами беззаботно скользили по пенистым волнам, догоняя косяки крупных рыб, а в кильватере иногда плескались дружелюбные морские свиньи, и циниты, для которых это зрелище было в новинку, сбегались на корму посмотреть на чудное представление.
Однажды с борта флурены-вискосты «Гуанга» — корабля «Белой Армады», на котором находился ДозирЭ, воины заметили приближающееся странное существо. Опытные моряки вспомнили Букорозица — бога морей, в которого верили флатоны, и на галере случился переполох. Диковинный обитатель залива Обезьян вскоре оказался совсем близко, и авидроны различили жуткого вида рыбу с мощными плавниками, всю покрытую толстыми костяными пластинами.
Чудовище подняло над водой огромную голову с большими злыми желтыми глазами, а когда лучники с перепугу принялись метать стрелы, которые отскакивали от тела, словно от брони, рыба открыла пасть и показала два ряда сращенных между собой зубов. Воины в ужасе застыли, но тут один из бывалых моряков поспешил объяснить: «Это рыба-убийца. Но пока мы стоим на палубе этого корабля, нам ничего не грозит».
В другой раз воины заметили голубого кита размером не меньше малой галеры. Морской исполин медленно плыл по поверхности, наполовину погрузившись в воду, и время от времени извергал откуда-то из головы могучий фонтан.
Наконец моряки завидели орла-рыболова с добычей в когтях, что свидетельствовало о близости суши. Так и вышло: вскоре показалась земля.
Алеклия прибыл в то место, где залив Обезьян глубже всего вдавался в материк и откуда до Алинойских гор было ближе всего. Он собирался посетить Дати Ассавар — новую авидронскую крепость, до которой отсюда оставался всего день пути. Вместе с Белой либерой Инфект высадился в небольшом военном порту и одним броском проделал это расстояние. Вскоре перед пораженным ДозирЭ и его товарищами открылась высочайшая стена, поднимающаяся к небу несколькими могучими уступами. Это многоугольное укрепление, длиной чуть более четырех тысяч шагов, соединяло между собой два безжизненных горных массива с отвесными склонами и нависающими кручами. На одной скале виднелась выбитая гигантская надпись: «Авидрония», и это первое, что бросилось в глаза восхищенным всадникам.
Почти все белоплащные, сопровождавшие Алеклию, участвовали в недавней осаде Кадиша и до сих пор помнили, насколько неприступными казались им укрепления иргамовской крепости. Но то, что перед ними предстало сейчас, их просто ошеломило. Крепость Дати Ассавар выглядела несоизмеримо более могучей и совершенной, чем Кадиш. Она прежде всего была значительно выше и имела несколько оборонительных линий: одну — на широком уступе посередине стены, защищенном парапетом с бойницами, другую — на вершине стены высотой не менее семидесяти мер. К тому же здесь устроили три ряда внутренних галерей, и через каждые двести пятьдесят шагов над стенами вздымались могучие четырехугольные башни.
У подножья крепости землю срыли, и это создавало неудобный уклон для атаки неприятеля; четыре глубоких рва с болотной жижей на дне и два широких водоема преграждали путь непрошеным гостям. Всё остальное пространство усеяли плотные ряды наклоненного железного частокола. Здесь была проложена единственная авидронская дорога на каменном возвышении. Она вела прямой линией к крепости и упиралась в каменные створки ворот — две громадные сомкнутые глыбы в центре углубленного портала.
Инфект вместе с белоплащными миновал Дорожный камень и громадную статую льва-воителя с открытой пастью. ДозирЭ вспомнил, что видел такую же, только значительно меньше, в Авидронии, где-то на новобидунийской дороге. Потом проехали мимо мраморной стелы высотой в пятьдесят мер, на которой была высечена надпись: «Вечная Верность Авидронии и Инфекту», и приблизились к воротам. Каменные створки дернулись, нехотя сдвинулись и, наконец, со скрежетом разверзлись. Показались золоченые округлые ворота, символизирующие, судя по форме и рисунку чеканки, солнце. Когда же открылись и они, стали видны еще три ряда подъемных решеток, потом опять широкие каменные створки, и только после них Инфект, а за ним его стройные отряды въехали в Дати Ассавар. Там Божественного уже поджидал пятидесятитысячный гарнизон крепости, выстроенный вдоль дороги. Послышалась мелодия гимна «Слава Авидронии!», но грохот тысяч приветственных криков заглушил звуки лючин.
После церемонии встречи и парада гарнизона Белую либеру распустили, и воины, определив лошадей в конюшни, разбрелись по крепостным улицам, а многие бросились в местные кратемарьи, ибо настрадались от скудной корабельной пищи. Однако всех желающих кратемарьи вместить не смогли, и кое-кому пришлось удовлетвориться осмотром здешних построек. ДозирЭ и Идал также оказались в числе обделенных и вынуждены были довольствоваться прогулкой по территории крепости.
Помимо внешних стен, которых было вполне достаточно, цитадель более не имела укреплений. Ровная долина, разделившая на две части непроходимые Алинойские горы, идущие сплошной неприступной грядой почти тысячу итэм, была единственным проходом в этих местах и соединяла побережье с материковой равниной — Междуречьем. Вот эта долина и преграждалась двумя высокими толстыми стенами, образовавшими невиданную доселе грозную крепость.
Внутренняя территория крепости была разбита на прямые длинные улицы, вдоль которых стояли высокие каменные казармы, военные и гимнастические Атлетии, храмы, кратемарьи, купальни, лечебницы, оружейные мастерские и прочие строения, необходимые для нужд обороны и повседневной жизни. Несколько величественных дворцов украшали собой центральную часть городка…
На следующий день Инфект провел странные маневры, в ходе которых гарнизон Дати Ассавар выступил в несвойственной для себя роли: выстроился в боевом порядке на равнине и принял «сражение» с Белой либерой. Белоплащные сделали вид, что собираются атаковать основными силами по центру, а на самом деле обошли оба фланга глубоким охватом, напали с тыла, окружили и «уничтожили» весь пятидесятитысячный гарнизон. Военачальники Дати Ассавар даже не успели понять, что произошло.
Вечером того же дня Алеклия подал сигнал: «Внезапное нападение! Всем явиться на главную стену!», а сам вместе с Белой либерой изображал несметное полчище флатонов, которые собрались штурмовать крепость. На этот раз циниты гарнизона действовали быстро и слаженно, а удар, который нанесли их лучники и метательные механизмы, был просто ужасен и напомнил события под Кадишем.
На третий день пребывания Божественного в крепости в Дати Ассавар явилась со всем своим имуществом Кадишская либера. Инфект решил не отягощать флотилию чрезмерным количеством транспортных кораблей и плотов, тем более что после пролива Артанела предстоял выход в открытый океан, плавание по которому вряд ли будет столь же беззаботным, как по Анконе или в заливе Обезьян, поэтому он решил оставить либеру в крепости.
Рано утром телохранители Инфекта попрощались с гарнизоном и с Кадишской либерой и возвратились на корабли. Ближе к вечеру авидронский флот отправился в обратный путь.
…И наступила ночь. Мириады крупных звезд разукрасили черное небо знакомыми рисунками: вот Лошадь, вот Башня, вот Колесо, вот Страна Гароннов — таинственные созвездия, указывающие путь мореходам и путешественникам. ДозирЭ давно не виделся с Андэль и мучился неясными тревогами, но взыскание, которое на него наложили после резни на главной площади Ауе-Ауе, еще не сняли, и он не имел права посещать люцей. Стоя в одиночестве у борта своего корабля, он с печалью смотрел на бескрайнее звездное небо — сказочные звездные дороги в далекие неизведанные миры.
Дул всё тот же дружелюбный муссай-арконик, но теперь караван двигался против ветра, и поэтому суда маневрировали, забирая то чуть левее, то чуть правее. Неожиданно молодой человек различил знакомые контуры кораблей — то были «плавучие акелины», всё время державшиеся неподалеку от «Белой Армады», и сердце его наполнилось теплой грустью. Вот и галера Андэль.
Десятки лодок курсировали между боевыми кораблями и судами, перевозившими люцей. Лодки приставали к «плавучим акелинам», выгружая нетерпеливых посетителей, которые взбирались на палубу по веревочным трапам, или, наоборот, развозили отдохнувших авидронов по своим кораблям.
Внезапно ДозирЭ увидел быстроходную беспарусную галеру, стремительно приближающуюся к кораблю, где находилась Андэль. Инфект — догадался грономф. Вскоре галера приблизилась к «акелине», и несколько человек взошли на ее борт по деревянным мосткам.
— Не печалься, ДозирЭ. Красавиц много, а Бог — один, — раздался за спиной сочувствующий голос.
Молодой человек оглянулся. Сказанные слова принадлежали Одрину — изящному главному десятнику Белой либеры и сыну знатного дорманца. ДозирЭ недолюбливал Одрина за то едва заметное снисходительное пренебрежение, которое тот демонстрировал по отношению к воинам — выходцам из бедных семей. У Одрина были тонкие черты лица, особенно губы — словно земляные червяки, и тонкие холеные руки с длинными тонкими пальцами. Он всегда благоухал бертолетом — ароматом, который могли позволить себе только богатейшие эжины, ибо грос этого благовония стоил не менее берктоля. При всем этом дорманец считался одним из лучших воинов и поединщиков среди телохранителей Инфекта.
— О чем ты? — удивился ДозирЭ.
— Как? Ты разве не знаешь? — изумился Одрин, и по его лицу пробежала лукавая улыбка.
Некоторое время дорманец выдерживал паузу, желая в полной мере насладиться ситуацией, и этим окончательно разозлил грономфа:
— В чем дело? Говори же, что тебе известно?
— Ну, раз от тебя всё утаили, придется именно мне приоткрыть завесу тайны. Поскольку я твой преданный друг, я не могу молчать. Знай: Алеклия изменил своей давней фаворитке, наипрекраснейшей Глум, и вот уже несколько триад встречается с люцеей Андэль — твоей нежной возлюбленной… бывшей возлюбленной. Вчера ее перевели в восьмую раковину, куда нам, смертным, доступ закрыт…
ДозирЭ потерял дар речи. Его лоб и щеки стали пунцовыми от закипающего гнева.
— Не решил ли ты сыграть со мной злую шутку, главный десятник? — надвинулся он на дорманца.
— Какие шутки? Вон идет Идал, у него и спроси.
И Одрин поспешил оставить уязвленного товарища.
— Почему ты ничего мне не поведал? — накинулся ДозирЭ на Идала.
Тот сразу понял, о чем идет речь.
— Прости меня, друг мой. Я кляну себя за это, но всё же я не нашел в себе сил. И потом, зачем? Разве сможешь ты что-либо изменить?
— Смогу! — ответил, горячась, ДозирЭ…
Утром Божественный получил сообщение о том, что большинство лимских пиратских вождей вышли со всеми своими боевыми кораблями из Лимы и направились в сторону острова Нозинги. В другом сообщении, полученном позже, говорилось, что в проливе Артанела концентрируется значительное количество пиратских вистрог. Потом стали появляться одна за другой галеры следопытов с известиями о присутствии лимов то в одном месте, то в другом.
Наконец, к вечеру того же дня вернулась одна из сторожевых галер с вывешенными лентами, обозначающими опасность. Капитан малого корабля рассказал Инфекту при личной встрече, что своими глазами видел тысячи вистрог, вставших в самом узком месте поперек прохода, соединяющего залив Обезьян и пролив Артанела. Получалось, что лимы заперли авидронский флот в акватории залива и не собирались, судя по всему, без боя выпускать авидронов на «большую» воду.
Божественный отправил во все стороны множество сторожевых и следопытных галер и выслал вперед каравана крупный авангард, выстроившийся в боевую позицию, а сам немедленно собрал военный совет.
Первым поспешил высказаться виднейший авидронский флотоводец:
— Сообщения дают право предположить, что у лимских пиратов не менее трех тысяч боевых кораблей. С такой флотилией не стоит вступать в единоборство, ибо, даже если удастся победить, потери будут огромными. Не следует также забывать, что с нами множество транспортных судов и великое множество беззащитных торговых кораблей, которые доверились Божественному, надеясь на то, что их будут охранять, а не подвергать крайней опасности!
— Вистроги не уйдут, пока не произойдет морского сражения. Это очевидно! — возражал ему не менее знаменитый военачальник, хотя и моложе его лет на двадцать. — Если мы отступим, это не даст ничего. Лишь потеряем время и подорвем боевой дух наших моряков и цинитов. Сегодня наши галеры в прекрасном состоянии, а наши воины сыты и полны отваги. Самое время дать бой. Если не сейчас, то когда?..
Таким образом, мнения участников военного совета разделились. Одна половина придерживалась более взвешенной тактики выжидания, которая предполагала стремительные передвижения, изматывающие противника, и, при обнаружении у него слабых сторон — нанесение внезапных коварных ударов при условиях значительного боевого превосходства. Другая половина настаивала на том, чтобы немедленно принять брошенный лимами вызов и сойтись с врагом в прямом столкновении.
Божественный внимательно выслушал все доводы и, после долгих противоречивых размышлений, принял непростое решение, произнеся его перед всеми громко и с расстановкой, чтобы показать всю значимость момента, но и, конечно, чтобы летописцы успели записать каждое слово:
— Вызов лимских пиратов мы принимаем. Ибо за этим сюда и пришли. В победе нет сомнения, потому что наши корабли значительно превосходят вистроги в военной силе и маневренности — в этом мы уже успели убедиться в проливе Артанела, а циниты наши столь великолепно обучены и обладают таким высоким боевым духом, что им могут позавидовать и сами боги войны. Пираты же совершают огромную глупость, ища главного сражения, ибо ни разу не встречали на пути достойного соперника и уже не верят, что таковой найдется. Поэтому и кладут, словно слепцы, голову в пасть саблезубому тигру, рассчитывая откусить его язык (флотоводцы рассмеялись). Итак, мы получаем удивительную возможность сэкономить массу усилий: вместо того чтобы гоняться за галерами лимов по всему Темному океану, мы покончим с ними разом, уничтожив всех в одном горячем бою…
Вскоре два почтовых голубя, выпущенных с «Саталикозы», взвились к небу и направились в сторону Алинойских гор. Через несколько дней обе эти птицы долетели до Грономфы, и весть о предстоящем сражении, вместе с исторической речью Божественного, быстро распространилась по городу, а потом и по всей Авидронии. Страна замерла в тревожном ожидании.
Глава 34. Морское сражение при Галермо
За полдня пути до позиции лимских пиратов, когда авидроны вошли в горловину пролива, Инфект выстроил армады боевым строем и дал приказ дальше двигаться на веслах, тем более что ветер стих и в парусах было мало толку. Впереди по курсу уже виднелись одиночные вистроги. Легкие и резвые, они, не начиная атаки, держались на достаточном расстоянии, лишь наблюдая за передвижением авидронов.
Вскоре на горизонте показались главные силы лимских пиратов. Они стояли на пути сплошной стеной. Здесь действительно было самое узкое место, да еще морские карты предупреждали о том, что к берегам подходить опасно: прибрежные воды были весьма коварны, изобиловали отмелями и подводными рифами.
Пираты, скорее всего, ожидали атаки, приготовившись отбиваться, но авидронский флот встал на расстоянии против позиций лимов, и в воздух поднялись морские матри-пилоги. Вдруг ветер переменился, стал сильным и порывистым; воздушные шары вынуждены были вернуться на свои галеры: при таком ветре управлять матри-пилогами было невозможно, и их, скорее всего, унесло бы в сторону Алинойских гор. Но одной матри-пилоге всё же удалось побывать на высоте, доступной только птицам, и хорошо разглядеть позиции противника.
Лимские пираты образовали глубокий линейный строй шириной примерно пять итэм. Позиция эта состояла из четырех сильно оторванных друг от друга линий, в каждой из которых было по пятьсот вистрог, выстроенных в две шеренги. Позади строя находился резерв, настолько мощный, что его можно было принять и за основные силы. Помимо этого, на флангах стояли еще две больших армады, кораблей по пятьсот в каждой. Таким образом, воины с матри-пилоги насчитали не менее четырех тысяч лимских вистрог; все эти корабли были боевыми, а на их палубах было полным-полно вооруженных людей.
Алеклия расстроился, когда узнал, что не сможет использовать в этом сражении матри-пилоги. При их помощи он рассчитывал повредить не одну вистрогу, а еще — нешуточно напугать пиратов: воздушные шары по-прежнему использовались на континенте мало, и о них даже не все слышали, и поэтому воинов большинства армий при виде этих удивительных небесных кораблей, плывущих по небу и мечущих огненные шары, охватывало смятение.
Если Инфект и подумывал ранее атаковать первым, то теперь, приняв перемену ветра за плохое предзнаменование, решил обороняться. К тому же никто не предполагал, что пиратам удастся собрать такое несметное количество кораблей. Если б несколько месяцев назад, когда решалась судьба этой экспедиции, Алеклии сказали, что ему придется сразиться с четырьмя тысячами галер противника, он, конечно, не решился бы выступить в поход или, скорее всего, рассмеявшись, просто не поверил бы, что подобное возможно: таких флотилий еще никому и никогда не удавалось собирать!
Но теперь Божественный с палубы «Саталикозы» собственным глазами видел эти корабли — тысячи судов и на них не менее полумиллиона воинов Лимы. Откуда они взяли эти корабли? И на какие деньги набрали столько команд? А главное: почему в Авидронии никто не ведал об этом, оценивая неприятеля значительно скромнее?..
В центре своего боевого строя Инфект разместил прямой линией «Священную Армаду», поставив корабли в три шеренги — по восемьдесят галер в каждой. Все суда он приказал развернуть левым бортом, чтобы применить имеющиеся метательные механизмы.
Правый и левый фланги, завернутые внутрь позиции, заняли «Армада Грономфы» и армада «Авидрония». Позади получившейся дуги расположилась второй боевой линией «Белая Армада» и в ее центре — «Саталикоза». Таким образом, ширина линейного строя авидронов едва ли уступала ширине боевой позиции лимов. Вперемежку с кораблями, а также сзади них и перед ними расположились малые галеры, прежде всего таранные и поджигательные. За спиной авидронского построения на значительном удалении вытянулась в прямую линию армада «ФорнЭ». Она была призвана служить резервом и одновременно защитой многочисленным транспортным и торговым судам.
Авидронских боевых кораблей набралось чуть более тысячи ста, и из них всего шестьдесят семь флурен — четырехмачтовых боевых судов удивительной мощи и маневренности. Основную же массу флота составляли построенные специально для этого похода палатины нового типа на двести пятьдесят четыре гребца, сто пятнадцать цинитов и двадцать метательных механизмов. Четыре же роскошные флурены-вискосты, самые большие и самые быстрые авидронские корабли, хотя и представляли собой непобедимые плавучие крепости — четыреста семьдесят гребцов, около трехсот матросов и цинитов, пятьдесят метательных механизмов, — вряд ли могли существенно повлиять на ход событий.
В дополнение к большим кораблям Алеклия располагал тысячью малых галер, чаще беспарусных, а также «плавучим фортом» и семьюстами морскими лодками, многим из которых было поручено выручать воинов, оказавшихся в воде.
После долгих подсчетов и споров военачальники решили, что флотилия лимских пиратов по своей совокупной силе превосходит авидронский флот в два раза. «Бывало и хуже!» — отвечал на это Божественный, поразив опытных флотоводцев своей неожиданной беззаботностью, если не сказать легкомыслием.
Корабли противоборствующих сторон простояли без движения друг против друга до утра следующего дня. Авидроны «молились к смерти», испытывали механизмы и распевали гимны, обращая взоры в сторону «Саталикозы». Капитаны собирали на палубах команды и в последний раз обсуждали действия каждого во время сражения. Деревянные части всех надпалубных строений по возможности защищались мокрыми шкурами, повсюду расставлялись бочки с водой. Из трюмов поднимались стрелы, дротики и метательные снаряды. На всех кораблях гребцам раздали по три порции еды и позволили вдоволь выспаться.
Наконец со стороны позиций противника донеслись тягучие звуки музыкальных мехов, и пиратские вистроги первой линии окунули весла в воду. Авидроны тут же оживились, заголосили трубы, послышался бой калатуш и сигналы сотен раковин и рожков. На реях взвились разноцветные ленты, а на мачтах затрепетали поднятые боевые знамена. На палубах забегали матросы и циниты: каждый спешил занять свое место. Гребцы, взявшись за весла, в несколько слаженных приемов подправили корабельный строй.
Весь авидронский флот словно стряхнул с себя рассветную сонную вялость, выпрямился, выпятил грудь, засиял в лиловых утренних лучах.
Тем временем лимские вистроги первой линии уже приближались, наступая настолько плотной стеной, что суда едва ни касались друг друга. Шли молча — слышались только удары весел о воду. Что-то жуткое было в том, как наступала эта хмурая туча из пятисот кораблей. Наверное, не один матрос испытал смятение при виде надвигающихся армад, растянувшихся по фронту на тысячи шагов.
— Глядя на эту атаку, несложно потерять самообладание, — поделился своими чувствами Идал с ДозирЭ. Оба стояли у борта на палубе «Гуанга» и с замиранием сердца наблюдали за развитием событий. — Недаром рассказывают, что при виде лимских вистрог многих еще до столкновения охватывает ужас.
— И правда, — поддержал ДозирЭ. — В последний раз мне было так же страшно, когда наш монолит атаковали конники во время кадишского сражения, помнишь?
Рядом раздался лязг оружия.
— Я слышу, кто-то произнес слово «страх»? Не тебе ли, ДозирЭ, страшно? Уж от тебя я не ожидал подобного слабодушия. Впрочем, я твой друг и поэтому готов самым любезным образом сохранить в тайне твое невольно излившееся чувство. Может быть, тебе стоит посетить святилище Инфекта? Время еще есть. Бог с удовольствием поделится с тобой толикой своей огненной отваги, которой наделен с избытком. Или ты еще не простил ему обиды?
То был дорманец Одрин, как всегда появившийся из-за спины и как всегда полный утонченной издевки.
ДозирЭ на этот раз не стерпел и выхватил из ножен меч, но Идал удержал товарища:
— Ты что? За это можно лишиться головы!
— Да, мне страшно, — сказал ДозирЭ, весь красный от гнева и с безумно пылающим взором. — Мне страшно, но при этом я готов умереть!
— Похвально, похвально, — неприятно усмехнулся дорманец.
— Что же касается твоих предположений, Одрин, почему бы нам после сражения не встретиться в укромном месте, дабы отработать несколько приемов?
— Я вижу, тебе понравились поединки? Что ж, с удовольствием, — ответил Одрин, скривив тонкие губы, и, отвернувшись, двинулся своей дорогой.
— Стоило ли? Он лучший из лучших, — погрустнел Идал.
— Зло должно быть наказано, — сердито буркнул ДозирЭ.
Лимские пираты меж тем стремительно подступали, и все уже встревожились: где же сигнал, где же сигнал? Но вот с «Саталикозы» послышались протяжные звуки раковины, и навстречу вистрогам ринулись сотни малых безмачтовых галер, длинных и узких, с крепкими железными носами, наполовину скрытыми водой — это были таранные корабли и поджигательные, с «когтями гаронна». Благодаря большому количеству гребцов галеры разогнались так быстро, что возникло ощущение, будто они парят над водой. Не успели лимы на вистрогах что-либо предпринять, как многие авидронские суда уже оказались совсем рядом, надвигаясь под углом и метя в беззащитные борта.
Вистроги испуганно сбавили ход, вторая шеренга боевой линии лимов предусмотрительно отстала, и пираты в едином порыве осыпали авидронов градом горящих стрел и метательных снарядов. Однако многие галеры было уже не остановить, и первые из них с грохотом ударили острыми носами в корабли неприятеля. Послышались крики сотен людей и невообразимый треск и хруст ломающихся весел и раскалывающихся бортов. Вслед за таранными уже подплывали поджигательные галеры; если удавалось, правящие ими авидроны приближались к противнику, забрасывали на вражеский корабль крюки, подтягивали борт к борту, выбрасывали «когти гаронна», цепляясь намертво за неприятельскую вистрогу, и поджигали свои суда сразу во многих местах, а сами, одетые лишь до пояса и вооруженные только короткими кинжалами, прыгали в воду. Наполненные высушенным тростником, обильно политым дорианским маслом, корабли моментально вспыхивали, огонь разгорался, пламя поднималось на высоту мачт и перекидывалось на соседнее судно. Если пиратам сразу не удавалось сбросить «когти гаронна» и оттолкнуть горящую галеру, их корабль был обречен.
Бой кипел по всей линии фронта, и было уже видно, как пылают и тонут в большом количестве лимские корабли. Вместе с ними гибло и множество авидронских галер, не только поджигательных, но и таранных, многим из которых не удавалось после удара в борт корабля противника вытащить нос из глубокой пробоины, которая при этом образовывалась: они тонули вместе со своей жертвой. Сотни лодок кружили поблизости — спасательные отряды вылавливали из воды своих соотечественников и, основательно загрузившись, с усердием налегали на весла, стараясь как можно скорее покинуть опасное место.
Весь авидронский флот наблюдал за сражением своих малых кораблей, воины которых считались самыми отважными, поскольку их галеры были предназначены прежде всего для того, чтобы погибнуть в начале боя, нанеся непоправимый ущерб противнику и ослабив его перед главным столкновением.
Вскоре все малые авидронские галеры выбыли из строя (лишь некоторые из них, поврежденные, вернулись), но и первая линия лимов перестала существовать, ее остатки — около ста кораблей — отступили назад, пропуская вперед суда второй боевой линии.
Авидроны торжествовали: лимские пираты оказались не так всесильны, как о них рассказывали. В свою очередь, в лагере лимов, видимо, царило замешательство: дело еще не дошло до основного столкновения, а противник уже разгромил внушительную часть их флота.
Итак, вторая линия пиратов — полтысячи боевых кораблей, выстроенных в два ряда, друг за другом — двинулась вперед. Вистроги быстро увеличивались в размерах, стремительно скользя по водной глади. За восемьсот шагов авидронские корабли «Священной Армады» привели в действие метательные механизмы, обрушив на лимов тысячи тяжелых камней, горящих зангний и больших стрел. Более половины этих снарядов долетело до пиратских кораблей; треснули и стали заваливаться раскрошенные мачты, затрещали борта. Ударялись о палубу и разбивались стеклянные зангнии, разлетаясь острыми осколками и разбрызгивая во все стороны огонь, на нескольких вистрогах вспыхнули свернутые паруса, загорелись деревянные надстройки.
Авидроны повторили залп. Лимы вяло ответили: они могли использовать только метательные механизмы, установленные на носах кораблей.
Когда вистрогам оставалось проделать не более трехсот мер, с обеих сторон в дело вступили лучники. Чуть позже авидронские гребцы, по команде, вдруг одновременно опустили в воду весла, и все корабли «Священной Армады» разом повернулись к противнику мощными носами-таранами. Еще несколько мгновений — и две флотилии сошлись. Послышался звук страшного удара, потом треск, скрежет, вопли…
Дым от горящих кораблей быстро заволок место сражения, и с «Саталикозы» уже нельзя было разобрать, что происходит. Однако Инфекту этого и не требовалось. Он возлежал на громоздком ложе, вырезанном из цельного бивня мамонта, внутри полуоткрытой кормовой постройки, спиной к сражению, лицом к столу, уставленному изысканными блюдами, и в одиночестве с аппетитом ел. Был он в обычной белой одежде без венца Инфекта на голове — будто и не правитель вовсе. Чуть поодаль, не зная, что думать, что делать, смущенные столь странной беспечностью своего полководца, топтались его военачальники и советники. В стороне, на специальном макете помощники отображали ход сражения, то и дело убирая или передвигая наспех вырезанные деревянные фигурки пиратских вистрог и авидронских кораблей. Вопреки обыкновению, Алеклия не часто интересовался ходом морской битвы и лично не рвался в бой, как делал это ранее.
К Божественному обратился один из флотоводцев, едва сдерживаясь от переполнявшей его радости:
— Мой Бог, все сообщения говорят о том, что новые палатины прекрасно выдержали таранный удар. Пираты остановлены. Сейчас разгорается абордажная схватка, и, судя по всему, многие вистроги уже в наших руках.
— Превосходно, — только и сказал Алеклия, отправляя в рот нежный кусочек зайчатины.
К полудню ветер стих, и в небо поднялись все матри-пилоги. Некоторые из «небесных воинов» всё же не справились с парусами, забравшись на высоту, где блуждали сильные вихри, и их шары стало относить в сторону левого побережья пролива, но остальные корзины успешно добрались до тыловых позиций противника. Оттуда, с высоты пятисот мер, где им ничего не угрожало, ибо лимы не имели метательных механизмов, способных поражать летящие матри-пилоги, авидроны стали наносить по вистрогам удар за ударом.
В то же самое время, после продолжительного и ожесточенного боя вторая линия кораблей пиратов заметно истончилась, разбившись о три авидронских армады, и прежде всего о «Священную Армаду», и остатки лимских вистрог, заметно потрепанных и с перебитыми мачтами, отступили, бросив на произвол судьбы тысячи своих воинов, барахтающихся в воде. Воспользовавшись небольшой передышкой, авидроны отвели назад поврежденные корабли и захваченные в ходе абордажей вистроги, а также спасли множество своих цинитов, особенно с тонущих галер. И сразу после этого флот Божественного был атакован третьей боевой линией лимов, где многие корабли были крупнее и маневреннее, а на палубах имелись башни и тяжелые метательные механизмы.
Боевые порядки авидронов заметно поредели и частично были рассеяны. Тут и там шли абордажные столкновения, салурисы и палатины со всех сторон облепили вистроги; пираты и отряды различных наемников перебегали по мосткам или прыгали с борта на борт, на авидронские галеры и вступали в рукопашный бой, кидаясь по двое, трое на одного воина Инфекта. Самым маневренным авидронским кораблям, чаще всего флуренам с высокими бортами, еще удавалось уходить от абордажного боя. Сохраняя свободу передвижения, они курсировали между сражающихся кораблей и поливали врага дождем метательных снарядов; а лучники и пращники, у бортовых бойниц, осыпали лимов тучей стрел и свинцовых пуль. Улучив момент, эти авидронские галеры таранили своими тяжелыми длинными таранами-бивнями незащищенные бока вистрог, а еще на полном ходу проходили рядом с ними и ломали все весла, оставляя корабль неприятеля без всякого управления. При этом свои весла они успевали втягивать внутрь корабля.
«Белой Армаде», стоявшей во второй линии, всё чаще и чаще приходилось вступать в сражение с вистрогами, просочившимися сквозь передовые авидронские позиции. Несколько флотилий лимских кораблей обошли авидронов с флангов, пытаясь ударить в тыл, и Инфекту пришлось послать в бой последние малые галеры, которые атаковали прорвавшиеся вистроги и быстро их уничтожили.
Несмотря на то, что в бою корабли Божественного явно превосходили лимские вистроги, положение авидронов осложнялось, и Алеклии уже с трудом удавалось казаться спокойным. Его флотоводцы и помощники уже не могли скрыть своей тревоги. Когда же в бой вступила четвертая боевая линия пиратов, Инфект, видя, что от «Священной Армады» уже почти ничего не осталось, приказал армаде «ФорнЭ» оставить транспортные и торговые корабли, выйти вперед и укрепить собой переднюю линию. В ответ пираты из своего резерва развернули еще две боевых линии — примерно восемьсот кораблей.
«Армада Грономфы» и армада «Авидрония» уже не выдерживали флангового натиска: строй их был окончательно сломан, многие корабли горели или тонули. Божественному предлагали отступить, скорее покинуть поле сражения вместе с «Белой Армадой», пока еще целой, и, уведя с собой мирные корабли, укрыться где-нибудь в тихой бухте залива Обезьян.
В конце концов Алеклию охватил гнев, и тут все поняли, что его недавнее самообладание — лишь искусная маска.
— Как бы поступил ты? — спросил Инфект у молодого меченосца, в одеждах и доспехах морского цинита, передвигающего фигуры кораблей на рисованном поле сражения.
— Я, несомненно, бился бы до последнего, мой Бог! — без тени замешательства отвечал воин.
— Вот видите! — раздраженно обратился Божественный к свите. — Даже этот юный воин знает, что делать. А вы, мои мудрые полководцы, только и думаете, что о бегстве. Не следует ли вам занять у этого юноши толику отваги?
Вперед выступил самый старый флотоводец: его советам Алеклия всегда неукоснительно следовал.
— Мой Бог, справедливы ли твои укоры? Молодость бездумна, а поэтому безрассудно смела. Но разве есть среди нас хотя бы один человек, который не готов умереть? Разве не доказал каждый из нас годами усердного служения и участием в сражениях свою личную храбрость? Мы печемся лишь об одном, Всемогущий: не желаем поражения великому авидронскому флоту. Разум — вот сердце истины. Слепое же самопожертвование не принесет победы, а лишь бесполезно погубит тысячи воинов и сотни кораблей, которые еще можно сохранить.
Алеклия немного успокоился и даже почувствовал легкое раскаяние. Перед ним действительно были лучшие морские полководцы, которых несправедливо было бы обвинять в слабодушии. И он благодарно кивнул опытному флотоводцу и даже приложил пальцы ко лбу.
— Что скажешь? — спросил Инфект молодого меченосца. — Смелее!
— О, Божественный, — возбужденно заговорил воин, — если мы отступим — нас вскорости всех перебьют. В проливе Обезьян нет места, где можно утаиться от лимских вистрог.
Военачальники переглянулись.
Мимо, совсем близко, пролетел крупный камень, и, сбив кусок кормовой балюстрады, плюхнулся в воду. Алеклия и ухом не повел:
— Что же ты предлагаешь? Продолжать защищаться?
— Не думаю. Посмотрите, вистрог еще очень много, тысячи две с половиной. Даже если мы сдержим натиск, то пиратов не разобьем — лишь отгоним, а из оставшихся кораблей не соберем и одной армады. Выход один: атаковать.
— Как?! — изумились все вокруг.
— Вот, взгляните на макет. Лимы не ожидают нападения, уверенные в том, что мы почти разбиты. Их фланговые резервы сгрудились в кучу и состоят из весьма слабых кораблей. Если ударить «Белой Армадой» здесь, с левого фланга, чуть в обход, то можно нарушить их план, смешать весь строй, вызвать в их рядах замешательство и, может быть, даже панику. Шанс невелик, но это единственный способ. Разум — вот сердце истины! — закончил, улыбаясь, морской цинит, адресовав последние слова опытному флотоводцу.
Тот даже сжал кулаки и произнес под нос: «Дерзкий мальчишка!»
— Откуда ты? — спросил удивленный Инфект.
— Я из города Мангры.
— Благодарю тебя, воин из Мангры. Наверное, мы так и поступим. Если твой план удастся, я сделаю тебя главным цинитаем, и ты будешь командовать собственным боевым кораблем. В противном же случае — я не смогу тебя наказать, поскольку мы все погибнем…
«Белая Армада» выстроилась четырехугольником и двинулась в атаку, огибая место сражения слева. На флангах и между кораблями плыли около сотни малых галер, чудом сохранившихся после всех столкновений. «Саталикоза» с Божественным находилась в центре, в окружении лучших кораблей авидронского флота.
В первой шеренге строя на правом фланге шла, сверкая бронзовыми бортами и красуясь высокими башнями, флурена-вискоста «Гуанг». На корабле били калатуши и играли боевые лючины. Все морские циниты, а с ними воины Белой либеры были чрезвычайно воодушевлены и с нетерпением ожидали схватки. Кругом была суета — матросы разворачивали «когти гаронна» и собирали морские вороны, возились со снастями, которыми здесь было всё опутано, воины поднимали канатами из трюма тяжелые обточенные камни, десятники выкрикивали команды, орали, надрываясь, на замешкавшихся. Из-под палубы доносились злые команды «весельных» начальников, удары «ритма» и монотонная песня из уст сотен гребцов, все слова которой укладывались в пять-шесть гребков.
ДозирЭ и Идал хоронились за укреплениями фальшборта, обитого железом, вооруженные до зубов и готовые ко всему. Они оба были в легких доспехах, хотя и их было вполне достаточно, чтобы, попав в воду, немедленно пойти ко дну.
Дерзновенная атака ошеломила лимских пиратов. Вскоре их полутысячный фланговый резерв направился навстречу, желая дать «Белой Армаде» бой. Тут с «Саталикозы» прозвучали звонкие сигналы, и авидронские корабли обратились к пиратам лицом, принимая вызов.
Ужасающее сражение развернулось на глазах у ДозирЭ. Завороженный, он наблюдал за боем, даже забывая укрываться от стрел, которые сыпались на «Гуанг» в невиданном количестве. За короткое время погибло полсотни таранных и поджигательных галер Инфекта, взамен было уничтожено не меньшее количество пиратских вистрог.
Наконец одна из лимских галер ухитрилась обойти все препятствия и стремительно направилась к «Гуангу», целясь тараном в его борт. Гребцы авидронов немедленно развернули корабль и сделали несколько гребков навстречу врагу. Через несколько мгновений соперничающие корабли ударились таран в таран, и тут же нос вистроги, который оказался значительно слабее, треснул.
От сильного толчка ДозирЭ упал на палубу, и Идал помог ему подняться. Пиратский корабль быстро тонул под радостные крики авидронов, а его разношерстная команда попрыгала в воду. Лучники устроили охоту за пловцами, но тут у правого борта «Гуанга» появились сразу две вистроги, одна уже совсем близко.
ДозирЭ чуть не сбили с ног метатели зангний. Набежав толпой, они принялись забрасывать палубу пиратского корабля горящими зангниями. Подоспели и лучники с пращниками. Напор авидронов был столь силен, что, когда настало время абордажного боя, половину пиратов уже перебили, а сам их корабль горел во многих местах. Когда борта судов соприкоснулись (при этом авидронские гребцы успели втянуть внутрь своего корабля весла), стало видно, что вистрога значительно ниже флурены-вискосты. Авидроны выбросили «когти гаронна», и железные лапы с размаху вонзились своими острыми шипами в палубу вистроги, пробив ее насквозь. Получились удобные мостки, по которым можно было бы свободно перейти с корабля на корабль. Но абордажные отряды даже не воспользовались ими: они нетерпеливо попрыгали вниз, на палубу вистроги, и бросились в бой.
ДозирЭ одним из первых перебрался на лимский корабль и тут же увидел в нескольких шагах двух чужеземцев, вооруженных парангами и бамбуковыми щитами. Он с радостью бросился к ним, но одного из них поразила в грудь стрела, а другого убил Одрин, появившийся непонятно откуда. Это было в его манере: заходить с той стороны, с которой нападения не ждут, и разить коварным ударом, не оставляя противнику ни единого шанса.
— Прости, мой друг. Я тебя не заметил, иначе непременно уступил бы его тебе, — сказал Одрин издевательским тоном и, потешаясь, приложил лезвие меча ко лбу.
На корме вистроги шел ожесточенный бой, и ДозирЭ кинулся туда. По пути он встретил лимского лучника и на ходу проткнул его насквозь колющим ударом в грудь. Кровь несчастного брызнула ему в глаза. Вскоре все лимские воины были уничтожены, а корабль полностью захвачен.
Абордажные отряды вернулись на «Гуанг», который уже с другого борта атаковало сразу несколько неприятельских судов. На этот раз многочисленным группам пиратов удалось взобраться на борт авидронского корабля. Рукопашный бой разгорелся уже на палубе флурены-вискосты. ДозирЭ увидел Идала, и друзья плечом к плечу, как в памятные иргамовские времена, бросились в атаку, издав боевой клич пеших монолитаев.
Лимские пираты были не так слабы в ближнем бою, как показалось поначалу. Почти все они не имели доспехов и вооружились как попало, но сражались умело, стойко и применяли много хитроумных уловок. Изворотливый ДозирЭ, неудержимый в рукопашном бою, и тот несколько раз подвергался смертельному риску, и только помощь Идала и плотность авидронских рядов помогала ему оставаться невредимым.
Тем временем с противоположной стороны лимы вновь бросили «кошки», и авидронский корабль теперь штурмовали отовсюду. Другие галеры «Белой Армады», которые соседствовали в строю с «Гуангом», не могли прийти ему на помощь, потому что и сами с трудом отбивали яростные нападки со всех сторон.
Инфект испытал немало сомнений, когда решил оставить своих телохранителей на кораблях для усиления их команд, а не отправил всех на транспортные суда. Он боялся, что после сражения недосчитается многих воинов Белой либеры, каждого из которых он взрастил собственными усердными заботами и почитал чуть ли не за сына. Но теперь, когда четыре первых шеренги строя «Белой Армады» подверглись неистовому абордажу превосходящих сил и всё зависело от исхода ближнего боя, Алеклия понял, что поступил правильно. Морские циниты вряд ли смогли бы самостоятельно справиться с таким напором.
Сражение уже шло по всей палубе и по всем надстройкам «Гуанга». Лимов было значительно больше. ДозирЭ убил, наверное, десяток пиратов и продолжал отчаянно драться, ловко орудуя своим тяжелым мечом. За ним едва поспевал Идал, легко раненный в ногу и в руку — он смертельно поразил четырех лимов, сильно устал и теперь больше защищался, чем нападал. В разгар сражения к ним прибился Одрин, сразивший на глазах у всех бесчисленное количество лимов. Теперь три авидрона создали собственный маленький строй, вокруг которого быстро выросла гора тел неприятеля. Был момент, когда Одрин поскользнулся в луже крови, упал на одно колено, и тучный пират уже замахивался боевой цепью, метясь ему в голову, но ДозирЭ успел первый достать разбойника, разрубив его тяжелым ударом от плеча до сердца.
Одрин поднялся на ноги:
— Благодарю тебя, ДозирЭ, но ты зря старался. Я и сам бы легко справился…
Наконец пираты начали отступать, а вскоре, увидев, что не в силах победить, бросились бежать к своим кораблям. Авидроны последовали за ними, попрыгав в вистроги, и в короткой жестокой стычке захватили две галеры противника. Еще одному судну удалось ускользнуть.
Как ни странно, «Гуанг» не особенно пострадал и мог продолжить сражение, а его команда хоть и поредела на треть, но не утратила боевого духа. Флурену-вискосту быстро привели в порядок, побросали убитых и раненых лимов за борт, и на реях корабля взвились разноцветные ленты: враг уничтожен, готовы к бою, ждем указаний…
«Белая Армада», потеряв не больше двух десятков кораблей, сумела раздавить и отбросить многочисленный резерв пиратов. Центр лимских построений теперь оказался с фланга и тыла незащищенным, и вдохновленный Алеклия приказал немедленно его атаковать. Авидронская флотилия вновь ринулась в самое пекло.
Пираты, сражающиеся с главными авидронскими силами, заметили, что в их тылу идет бой. Среди них, а в особенности внутри наемных отрядов, возникли волнения — многие посчитали, что сражение проиграно, а поэтому стали опасаться окружения и жестокого разгрома. Потом началась паника. Команды перестали подчиняться своим капитанам, думая лишь о бегстве. Вскоре лимы прекратили атаки и повернули назад, а авидронские армады принялись их преследовать. Несколько сот вистрог, которые еще оставались в дальнем резерве и на которых находились многие лимские вожди, не поддержали энергичным ударом смятые и атакованные «Белой Армадой» свои суда. Наоборот, предводители пиратов, видя, что вся их морская армия отступает, преследуемая с разных сторон, что строя более нет, что на многих кораблях паника, и сами повернули и стали покидать поле сражения. Когда Алеклии доложили об этом, он упал на колени, воздел руки к небу и произнес в сердцах: «О, слава вам, Гномы!» Флотоводцы и советники лишь переглянулись, сделав вид, что ничего не заметили. А через некоторое время с «Саталикозы» взлетели голуби, направившись в Грономфу. Они несли сообщение о том, что авидронский флот одержал убедительную победу в этом величайшем морском сражении.
Пятнадцать дней авидронские корабли гнались за убегающими вистрогами, преследовали их повсюду, беря в плен или уничтожая. Спасшиеся пиратские суда поспешили укрыться в портах острова Нозинги.
Вскоре весь авидронский флот и сопровождавшие его караваны собрались в одном из портов государства Пизары. Интол этой страны уже давно был послушным исполнителем воли Фатахиллы, поэтому Инфекта встречали здесь так же, как и в Галермо: все правители разбежались, торговцы взвинтили цены, а народ в страхе попрятался. Правда, после быстро распространившегося по побережью известия о том, что громадный флот лимов уничтожен, ни у кого теперь и мысли не возникало задираться или в чем-либо препятствовать авидронам.
Почти все галеры Инфекта требовали починки, а многие воины — отдыха и лечения. От «Священной Армады» осталось не более пятидесяти кораблей, и Инфект послал ее в Авидронию вместе с семьюстами вистрогами, которые сдались на милость победителя: их было решено продать на свободных торгах в Грономфе. Всего же авидронский флот потерял половину кораблей и все малые галеры и недосчитался около сорока тысяч моряков и цинитов. Гребцов же потонуло вместе с их кораблями около шестидесяти тысяч. Потери были ужасными, и Алеклия утешался лишь тем, что лимские пираты, которые вот уже много лет отравляли жизнь всему континенту и препятствовали морской торговле, окончательно разбиты, а еще тем, что «Белая Армада» пострадала намного меньше, утратив лишь треть галер. Воинов же Белой либеры погибло не более пятисот человек.
В свою очередь, пираты потеряли около четырех тысяч кораблей — немногим вистрогам удалось уйти, а в водах пролива, где происходило сражение, нашли вечное успокоение не менее трехсот тысяч лимов и их наемников, не считая рабов-гребцов. В плен же попало около семидесяти тысяч человек, которых тут же отправили для продажи в Бион.
В память о морском сражении Алеклия повелел отлить двадцать тысяч золотых фалер, которые даровал самым отважным воинам, и почти всех участников битвы удостоил наградными платками. Свою победу он ознаменовал пышными празднествами и состязаниями, которые длились не меньше десяти дней. Сразу после этого Инфект отправился в сторону Лимского полуострова, оставив армаду «ФорнЭ» в проливе Артанела и наказав флотоводцам этой армады атаковать флатонов, если они все-таки начнут переправлять свои армии на материк.
Вскоре после этих событий ДозирЭ прогуливался по палубе корабля и с презрением взирал на берега острова Нозинги, мимо которых шло судно. Он только что побывал у Идала, лежащего с многочисленными ранениями в лечебнице корабля, и убедился, что другу ничего не угрожает. Внезапно на его пути вырос Одрин, как всегда, с кривой улыбкой на лице, и ДозирЭ вдруг вспомнил, что вызвал его на поединок, и приготовился к любой неожиданности.
— Не беспокойся, ДозирЭ, я не буду с тобой драться: ты спас меня от неминуемой гибели, — сказал главный десятник, покусывая тонкие губы. — Я сожалею, что ты это сделал, — теперь я обязан тебе жизнью.
— Не беспокойся об этом, Одрин, — забудь. Если хочешь драться — давай, я с удовольствием составлю тебе компанию.
— Нет, ДозирЭ, убить тебя я не посмею, по крайней мере, до тех пор, пока не возвращу долг. Теперь же прости меня за те оскорбления, которые я тебе нанес. Эгоу!
Одрин удалился, а ДозирЭ, крепко задумавшись, долго смотрел ему вслед.
Глава 35. Дуканы
После продолжительного плавания Божественный высадился с пятидесятитысячной армией в интолии Галипогосы, с которой Авидрония вот уже сто лет находилась в состоянии войны, и прошел страну вдоль и поперек, уничтожая всё на своем пути. Здешний интол в конце концов сподобился собрать войско численностью около восьмидесяти тысяч человек и двинулся ему навстречу. Вскоре произошла битва, которую летописцы посчитали самым быстрым сражением в истории Шераса. Алеклия вступил в бой с марша, не успев развернуть колонны в линейный строй. Он бросил всадников и колесницы Белой либеры на правый фланг противника, где у того находилась слабая наемная конница, и вскоре обратил всю вражескую армию в бегство. Преследование галипогосов заняло несколько дней. Вскоре половину из них уничтожили, а оставшихся, вместе с интолом и его свитой, пленили.
Подчинив себе Галипогосы и получив внушительный откуп, Инфект отплыл в Дуканы — важнейший порт Лимы и главный лагерь лимских пиратов. На следующий день после отплытия ДозирЭ наконец ухитрился ускользнуть от своего айма, который ни на мгновение не оставлял белоплащного в покое и под надуманными предлогами никуда с корабля не отпускал. Молодой человек оделся в церемониальные одежды и доспехи, повязал на шею свои многочисленные наградные платки и отправился на лодке к «плавучим акелинам». Прибыв на корабль, где в последний раз встречался с Андэль, он столкнулся с холодностью распорядителей, с какой-то нервной суетой и, в конце концов, был препровожден к Люмбэру. Тонкоголосый толстяк, избегая смотреть в глаза, объяснил белоплащному, что Андэль удостоилась величайшей почести: ее перевели в «восьмую раковину», и теперь к ней доступа нет. Ему очень жаль, но ничего не поделаешь. ДозирЭ возмутился. И тогда распорядитель Дворца Любви шепотом поведал ему, что сам Божественный воспылал чувствами к Андэль и забросил бедную Глум, а она, выпив яд, пыталась покончить с собой, но лишь ослепла. Инфект же теперь при любой возможности навещает юную авидронку и каждый раз дарит ей драгоценности такой красоты, что позавидовали бы и интолы.
— Позволь мне хотя бы увидеться с ней! — взмолился ДозирЭ.
Но Люмбэр лишь замахал руками:
— Что ты! Если об этом узнают — мне просто привяжут камень к ногам и бросят на корм рыбам!.. Если желаешь, то возьми даром любую другую люцею — кто бы ей ни оказывал предпочтение. И если девушка придется тебе по вкусу — можешь целый год без оплаты наслаждаться ее прелестями.
Однако молодой человек настаивал. После упорных препирательств белоплащный достал кошель и предложил распорядителю целый берктоль всего за одну короткую встречу. Люмбэр лишь оскорбился и пригрозил, что прикажет схватить воина и заключить под стражу: будучи именным ростором Инфекта, он располагал для этого достаточными полномочиями. ДозирЭ убрал кошель и взмолился пуще прежнего. Наконец толстяк сказал:
— Боги вершат человеческую судьбу по своему усмотрению, и не нам, смертным глупцам, противиться им. Всё предначертано на небесах, и мой тебе совет: если хочешь дожить до седин — смирись. Однако я знаю, что ты питал к люцее самые глубокие чувства и встречался с ней не только чтобы утолить свое мужское вожделение. И поэтому, несмотря на то, что мне это может стоить жизни, я позволю тебе проститься с Андэль, если ты пообещаешь, что более не побеспокоишь нас подобными просьбами.
ДозирЭ подумал и с готовностью согласился. Вскоре он, с ног до головы закутанный в темный длиннополый плащ, который навязал ему Люмбэр, уже входил в просторные покои, устроенные на корме корабля.
Через проемы, закрытые цветным стеклом, сюда пробивался вечерний свет, бледно светили факельницы, тускло поблескивало золото колонн, курились розовые благовония. Молодой человек вспомнил узкую темницу в трюме, которая служила Андэль жилищем некоторое время назад. Здесь всё было не так: обладательница этих покоев купалась в роскоши. По стенам струились тонкие оливковые ткани, изливал изумрудное сияние неглубокий тектолитовый бассейн, ноги утопали в толстых и мягких дорманских коврах, а из углов безразлично смотрели безжизненным взором пустых глазниц паладиумные и бронзовые статуи.
Дверь за молодым человеком закрылась. Он сделал несколько шагов вперед и в нерешительности остановился, оглядываясь по сторонам. Из полумрака появилась таинственная женская фигура, полувоздушная, обернутая в шелковую бирюзовую ткань; в ее волосах блистали крупные алмазы, роскошные лотусовые серьги излучали голубое сияние, на шее переливалось рубинами и сапфирами тяжелое ожерелье неописуемой красоты, а на запястьях сверкали браслеты, густо осыпанные бриллиантами.
В первое мгновение ДозирЭ опешил: ему показалось, что обитательница великолепных покоев — существо бестелесное, неземное. Однако, приглядевшись, он узнал в призраке Андэль.
— ДозирЭ? — изумилась девушка, не веря своим глазам.
— Да, гаронны, еще этим утром меня звали именно так!
Он распахнул плащ и протянул к ней руки. Но авидронка не спешила в объятия храбрецу. Напротив, она сделала шаг назад и испуганно произнесла:
— Как ты сюда проник? Немедленно уходи! Если тебя здесь обнаружат — наказание будет ужасным!
ДозирЭ опешил. Встречу с возлюбленной он представлял иначе.
— Разве я когда-нибудь страшился преград, пусть даже непреодолимых? И разве могут испугать меня наказания, пускай самые ужасные, когда речь идет о тебе? Но что я вижу: ты не рада встрече? Значит, больше меня не любишь?
Андэль опустила голову. На ее глазах выступили слезы.
— Не было дня, чтобы я не думала о тебе, мой возлюбленный. Если б знал ты, с каким упоением я мечтала о том времени, когда наконец оставлю акелины и смогу принадлежать только тебе. Как мечтала я о счастливых мирских занятиях, о собственном доме, о детях, которых буду растить, — твоих детях. Но обстоятельства сильнее нас. И остается только одно — смириться!
Вот уже второй раз молодой человек слышал это слово — «смириться». Щедро наделенный от природы неутомимым духом противоречия, этой бесполезной и весьма опасной чертой характера, он вспыхнул, словно дорианское масло:
— Смириться? Выходит, ты больше не любишь меня или не любила вовсе? Ведь невозможно смириться, если любовь глубока, словно Анкона. Или, может, будучи любовницей Бога, ты и сама стала богиней и теперь сторонишься недостойных смертных?
— Твои упреки несправедливы! — возмутилась люцея, краснея. — Я питаю к тебе самые нежные чувства, которые когда-либо испытывала, я люблю тебя и по сей день, и сердце мое трепетно бьется, когда я вспоминаю твое лицо. Себя же я вижу не богиней, но скромной рабыней, и вовсе не достойной твоего внимания.
— Андэль! — растрогался ДозирЭ, проклиная себя за недавнюю грубость, и почувствовал, как забилось сердце в его груди.
Он ласково обнял девушку и окунул свое лицо в ее шелковистые волосы. Ему стало так хорошо, как не было никогда. Почувствовав сладкую щемящую негу во всем теле, он застыл, боясь пошевелиться.
В дверь три раза постучали. То был условный сигнал — драгоценное время, отпущенное на свидание, истекло. И тут в голове грономфа родилась сумасшедшая мысль.
— Андэль! — зашептал воин на ухо люцее. — Давай всё бросим, давай сбежим! Я достану лодку, океан спокоен, а я прекрасно ориентируюсь по звездам. К утру мы будем на материке. А потом в Берктоль или еще дальше — в Яриаду. Там нас никогда не найдут. У меня есть деньги, много денег. Я копил, чтобы вызволить тебя из акелин. Мы сможем купить большой дом. Нам будет хорошо вместе. И пусть гаронны сдохнут от зависти! А Авидрония меня простит — я пролил достаточно крови во славу Родины!
Девушка встрепенулась, отстранилась. Предложение было столь неожиданным, что ей понадобилось некоторое время, чтобы разобраться в себе самой и убедиться, заглянув в глаза ДозирЭ, что он не шутит.
— Это невозможно, — наконец отвечала она, опустив глаза. — Мы пропадем. И если о себе я беспокоюсь немного — я отреклась от себя самой в тот день, когда впервые постучалась в дверь акелины, — то твоя погибель для меня страшнее всего на свете. Разве мало я принесла тебе неприятностей? А мой отец? Его не оставят в покое!
— Я позабочусь о старике Чапло — клянусь!
И ДозирЭ вынул кинжал, приготовившись царапнуть острием руку, чтобы засвидетельствовать кровью данную клятву.
— Постой. Дело не только в тебе или в отце, — предостерегла Андэль, необыкновенно смущаясь. — В моем сердце теперь появился другой человек…
— Человек? — обескуражено переспросил воин. — Кто же он?
— Он? Он тот, кто вершит наши судьбы. Он велик и прекрасен, он добр и щедр. И я его боготворю, потому что он создание небесное. А убедиться в этом я имела возможность. И я готова служить ему вечно, потому что он — мой Бог. Я не могу его предать!
Молодой человек понял, о ком идет речь, и с грустью опустил голову.
— Стало быть, ты его любишь?
— Да, он — мой возлюбленный. Но люблю я его не так, как тебя, не так, как любят своего мужчину. Я люблю его, как своего идола, как своего творца. Я ему поклоняюсь. Близость с ним для меня — словно молитва…
В дверь опять постучали. На это раз значительно настойчивее.
— Если ты любишь Инфекта как Бога, то можешь продолжать его любить. У любой женщины сначала есть Бог, а потом — муж. Но если в твоем сердце осталось немного места и для меня, решайся. Я увезу тебя в дальние страны. Ты будешь счастлива. А сам я стану тебе верным телохранителем — это занятие мне знакомо. Не бойся, я люблю тебя так сильно, как никто никогда тебя не любил и любить больше не будет!..
Все закружилось перед глазами Андэль. Лицо ДозирЭ, лик Алеклии, лица подруг из грономфской акелины, Жуфисмы, Туртюфа, потом отца. Она слушала, затаив дыхание, и вскоре очутилась почти в бессознательном состоянии, окунувшись в некое сладкое и страшное страдание выбора. Ласковые образы до боли знакомых девичьих грез вынырнули из глубин памяти, всплыли все наивные мечтания, вспомнился Урилдж с его «Сказанием о розовом всаднике». А потом, когда ДозирЭ протянул руку: «Пойдем! Скорей!» — горящий взгляд, губы решительно сжаты, она подумала о свободе, которой была лишена вот уже два года и которая находится совсем рядом, в двух шагах — стоит только вложить свои тонкие пальцы в эту крепкую протянутую руку. Свобода — какое же это волшебное слово! Это густые леса и сочные поля, это безбрежные дали, по которым можно отправиться в любую сторону, это озеро Удолия — самое красивое место на земле! Если быть свободной, то можно идти куда захочешь и делать то, что вздумается, можно целыми днями выращивать жемчужины, не боясь упреков и не заботясь об исполнении полурабских нестерпимых обязанностей.
Наконец Андэль решилась. Перед ней возвышался гордый храбрец, весь в наградах, говоривших о многих совершенных им подвигах, молодой и необычайно сильный, и девушка не испытывала и тени сомнения в том, что он не подведет, защитит, добьется всего того, о чем только что говорил. И она наконец в ответ протянула руку, вложив свою тонкую кисть в его ладонь: я согласна, идем.
— Подожди, — сказал ДозирЭ. — Возьми этот плащ, надень его — в нем тебя не узнают.
Люцея сняла с себя все драгоценности:
— Я должна это оставить…
Она приняла плащ и закуталась в него.
— Как мы выйдем? — спросила она.
— Как получится, — с деланным безразличием ответил молодой человек, крепко сжав рукоять меча Славы.
Вновь раздался стук, частый и весьма тревожный. ДозирЭ и девушка замерли, прислушиваясь. Некоторое время было тихо, но потом снаружи донесся грохот оружия и доспехов. Столько шума мог производить только целый отряд тяжеловооруженных воинов.
— Божественный! — с ужасом произнесла Андэль.
Через мгновение дверь широко распахнулась. На пороге выросла знакомая фигура правителя Авидронии. Инфект был в изящных серебряных доспехах, которые носил лишь для красоты, поскольку в бою они вряд ли могли служить надежной защитой. Выглядел он утомленным.
ДозирЭ успел отступить в тень и продолжал осторожно пятиться назад, растеряв от неожиданности всё самообладание. В результате он оказался в самом темном углу, надежно сокрытый от чужих глаз бронзовой статуей. Андэль же только и смогла, что сдернуть с головы широкий капюшон.
Алеклия вошел и опустился на ложе. Он окинул взглядом помещение.
— Почему ты так одета? — спросил он люцею удивленно.
— Мне холодно, мой Бог, — ответила Андэль, с трудом справившись с чувствами.
Она скинула плащ и бросила его в сторону. Инфект с удовольствием посмотрел на нее, еще раз отметив про себя, как она восхитительна, насколько чудесны все подробности ее тела, легко угадываемые под тонкой шелковой тканью. Но вдруг нахмурил брови.
— Где же дарованные мною драгоценности? Они тебе не нравятся? Я прикажу наказать ювелира и преподнесу тебе другие, во сто крат прекраснее.
— Нет-нет, я просто переодевалась и не успела их надеть. Позволь мне сделать это сейчас!
— Потом, — отмахнулся Алеклия. — Подойди ко мне. Сядь.
Андэль исполнила приказ. Инфект поднял голову девушки за подбородок и заглянул в ее глаза. Его взгляд был добрым, почти нежным, но слишком пристальным.
— Ты дрожишь? — мягко спросил он. — Тебе действительно холодно?
— Да, хозяин.
— Не называй меня хозяин. Ты — не рабыня, а я — не твой господин. Скорее друг, любовник.
— Да, мой Бог.
Божественный бережно приблизил девушку к себе и, как мог, обогрел на своей груди, поглаживая по волосам, как ребенка. С полузакрытыми глазами он сначала размышлял о чем-то своем, а потом разомлел, забылся, окунувшись в сладкие волны дремоты, и замелькали в его угасающем сознании, причудливо смешавшись, всполохи всех забот и переживаний последних дней. Гигантская усталость навалилась на плечи. Только здесь, обнимая вот так вот, словно дитя, свою маленькую возлюбленную, он мог хоть на мгновение почувствовать себя обычным человеком, испытывающим и усталость, и страх, и бессилие. В глазах подданных он обязан быть только всемогущим правителем. Он должен быть Богом. Тяжела ноша Бога, которому не чуждо ничто человеческое.
Люцея действительно дрожала, но не от холода, а от страха, который сотрясал всё ее тело. Искренне считая, что перед ней существо высшее, она полагала, что вся ее суть видна ему насквозь — все мысли, чувства, все потаенные желания. И еще ей казалось, что она слышит сдавленное дыхание ДозирЭ, спрятавшегося за статуей, а значит, и Он, этот живой Бог, должен слышать эти звуки, и сейчас произойдет что-то ужасное. Но Алеклия не двигался, только ровно дышал, будто заснул, и постепенно Андэль перестала бояться, ей вдруг стало хорошо и покойно. Теперь она испытывала те давние чувства, которые пережила много-много лет назад, когда она засыпала на груди Чапло. И ей представилось, что она — маленькая девочка, а мужчина рядом — ее отец.
ДозирЭ, спрятавшийся в углу, замер и вынужден был всё это время стоять неподвижно, не имея возможности ни переступить с ноги на ногу, ни пошевелить рукой. Все его многослойные доспехи с подвижными пластинами панциря и оплечий, со звонким передником, с сотней крючков и хрустящих кожаных ремешков только и ждали малейшей оплошности, чтобы беспечно брякнуть, лязгнуть, громыхнуть. И измученному воину лишь оставалось наблюдать из темноты за своим правителем и своей возлюбленной. Его охватило сначала чувство униженности, а потом жгучий стыд такой силы, что ему захотелось выйти из укрытия — будь что будет. Но время было упущено.
Никогда в жизни молодой человек еще не испытывал такого отчаяния. Он закрыл глаза…
Тело ДозирЭ затекло от долгой неподвижности, но стоило ему чуть шевельнуться, как меч звякнул о доспехи. Инфект приподнялся на локте, вглядываясь в темноту. Оттуда на него смотрели безжизненными зрачками неподвижные статуи.
— Должно быть, крысы, — предположила девушка дрожащим голосом.
— У этих крыс, верно, железные зубы… — усмехнулся Божественный. — Что ж, я прикажу рассыпать в углах самого сильного яду, какой найдется.
Тут он, вдруг вспомнив о каком-то срочном деле, начал собираться и вскоре покинул покои, поблагодарив люцею взглядом и едва заметной улыбкой.
Как только дверь закрылась, ДозирЭ с облегчением расправил затекшие члены и на непослушных ногах вышел из своего укрытия. Он был бледен, и в глазах его стояли слезы. Андэль в это время молилась на коленях.
— Нам не следует более видеться, — наконец произнесла она слабым голосом. — Я люблю Инфекта и останусь с ним. Покинь меня и больше никогда не приходи. Я день и ночь буду просить богов за тебя. Эгоу, ДозирЭ.
Ее взволнованное лицо было залито слезами.
— Эгоу, Андэль, — только и произнес потрясенный всем случившимся воин.
Он поднял плащ, в котором пришел, и выбежал вон…
Через несколько триад авидронские корабли приблизились к полуострову Лима. Здесь, недалеко от Дукан, ДозирЭ наблюдал еще одно морское сражение. Спасшимся после поражения в заливе Обезьян лимским вождям удалось собрать около трехсот вистрог — это все, что осталось в распоряжении еще недавно самой могущественной морской империи. Алеклия на этот раз атаковал первым, ударил всеми силами и наголову разбил флот противника. Многие сдались, некоторые еще в начале сражения перешли на сторону Грономфы. Лимские же предводители укрылись в Дуканах. Самому ДозирЭ так и не пришлось участвовать в боях — «Гуанг» на протяжении всего столкновения находился в резерве.
Пираты обосновались на полуострове Лима около двух столетий назад. Эти места издревле служили прибежищем всякого рода разбойникам и беглым рабам. Здесь, на достаточно удаленном от цивилизации обширном пространстве суши, они чувствовали себя в безопасности — ни один интол, жаждущий мести, так и не решился прибыть сюда со своим войском. Постепенно, истребив окончательно местные племена, разбойники занялись прежде всего морскими грабежами (благо мимо проходили оживленные торговые пути), а впоследствии объединились в мощный пиратский союз. Вскоре воды Темного океана от Оталарисов до Медиордесс окрасились кровью мирных мореходов. Торговым кораблям стало небезопасно ходить вдоль побережья, правители ведущих морских государств снаряжали целые военные армады для охраны мирных караванов.
Пиратские вожди на костях тысяч рабов построили Дуканы — очень большой и хорошо укрепленный город-порт с мощным фортом. Здесь строились корабли, набирались команды, шла оживленная работорговля. Отсюда пираты наносили коварные кинжальные удары, уничтожая целые флоты с людьми и грузами, совершали набеги на прибрежные поселения, стремительно атакуя их с моря, и здесь, в Дуканах, отсиживались после своих дерзких вылазок, отдыхая под защитой мощного форта, беспробудно пьянствовали, беспечно растрачивали награбленное.
Со временем разбойничьи армады стали настолько сильны, что уже ни один флот мира не мог с ними соперничать. В стане пиратов никогда не было единства — в Дуканах со своими армиями, подданными и рабами обосновались десятки самостоятельных вождей, многие из которых объявляли себя интолами или инфектами, но, когда им угрожала общая опасность, все эти пестрые разноязычные предводители умели договариваться, объединяться.
Последнее время лимские пираты контролировали едва ли не всю морскую торговлю материка, обкладывая данью не только всех путешественников и каждый корабль, но и целые приморские страны. Особенно доставалось крупному союзу полисов — Оталарисам, которые располагались неподалеку — по другую сторону моря Радости.
О богатстве разбойников ходили легенды. Рассказывали, что даже грономфские копи Радэя не перевесят сокровищ, имеющихся в тайниках пиратов. Континентальных законов лимские пираты не признавали, нарушали любые соглашения, часто обманывали, причем не только своих врагов, но и друзей, и лишь немного побаивались флатонов, называя Фатахиллу «добрым покровителем лимского народа», и авидронов, которые последние десять лет только и говорили что о приготовлении к «великому походу на лимов».
Три авидронских армады подошли к Дуканам в сто четвертом году третьего дня тринадцатого месяца. Корабли выстроились напротив форта полукругом и стали обстреливать ощетинившиеся укрепления. В ответ лимы привели в действие все свои метательные механизмы, потопили к вечеру два десятка галер и многие суда повредили. В то же самое время на берег за фортом высадилась Абордажная либера, а с ней «Авангард Мангров» и около тридцати тысяч морских цинитов вместе с осадными приспособлениями.
Штурм был долгим и кровопролитным, лимов в форте находилось достаточно, чтобы противостоять любой осаде, и они сражались бесстрашно и с завидным упорством. Только на третий день, когда все укрепления и постройки форта превратились в руины, а его защитников осталось не более половины, штурмовым колоннам Алеклии удалось ворваться внутрь. Вскоре форт был взят.
— Почему Божественный не послал нас? — обиженно удивлялся ДозирЭ, наблюдая с палубы «Гуанга» за боем. — Мы сделали бы это значительно быстрее! Помнишь Нозинги?
— Инфект бережет Белую либеру, — отвечал флегматичный Идал. Несколько дней назад он получил сообщение об увольнении: по возвращении в Авидронию ему дозволялось оставить военную службу, и теперь все его помыслы были далеки от развевающихся стягов и военных гимнов. — Впрочем, — продолжал он, — беспокоиться не о чем: впереди у нас еще много славных деяний, и, думаю, не всем доведется вновь увидеть Грономфу…
Форт разрушили до основания, а оставшихся защитников перебили всех до единого. Корабли Инфекта вошли через узкий канал в просторную бухту, где на рейде или у причалов стояло не менее полутысячи различных кораблей. На этот раз сопротивления никто не оказывал — команды бросили суда, и Алеклия объявил все галеры — и военные, и торговые — собственностью Авидронии.
Инфект собрал на «Саталикозе» всех своих советников, а также всех военачальников и флотоводцев. После непродолжительного обсуждения достойные мужи настоятельно рекомендовали своему правителю стереть Дуканы с лица земли, а из жителей пощадить лишь женщин и детей, которых, впрочем, немедля обратить в рабство.
Бесчисленные авидронские отряды, включая Белую либеру, стали высаживаться на берег. В городе царила паника: горожане были уверены, что их славная столица, многие годы державшая в страхе всё побережье континента, сейчас будет беспощадно разграблена и разрушена. И они были правы. Но тут на «Саталикозу» явились смиренные посланцы лимских вождей. Алеклия нехотя принял их, и они предложили авидронскому правителю назвать условия, при которых Дуканы не подвергнутся уничтожению. Божественный скрепя сердце приказал отрядам остановиться, хотя считал, так же, как и его военачальники, что лимы лишь пытаются выиграть время, чтобы успеть отступить, бежать или прочно закрепиться в тех местах, где решено организовать оборону. Тысячи авидронских воинов столпились в порту, заняв своими колоннами примыкающие узкие улицы; питая к врагу жгучую ненависть, накопленную за десятилетия бесчинств пиратов у побережий материка, все жаждали крови. Вскоре поползли слухи, что лимы хотят откупиться, и циниты зароптали…
ДозирЭ вместе с полупартикулой белоплащных находился на обширном пригородном пустыре, который местные жители использовали как мусорную свалку. Этому отряду предписывалось обойти Дуканы с тыла и перекрыть единственную дорогу, по которой можно было ускользнуть из города. С отвращением вдыхая тяжелый запах гниения, ДозирЭ с горечью то и дело обращал взгляд на просторный залив, открывающийся отсюда во всей своей красоте, и, найдя среди кораблей знакомую «плавучую акелину», тщетно пытался разыскать Андэль среди люцей в белых и розовых плавах, высыпавших на палубу, чтобы поглядеть на пресловутые Дуканы, о которых было столько разговоров. «Увы, мой Бог, — думал молодой человек, поигрывая в руке своим коротким копьем. — Теперь мне только и остается, что погибнуть, конечно, совершив при этом самый яркий и героический подвиг. Может быть, тогда она поймет!»
И белоплащный не без удовольствия представлял, как все восхищенно говорят о его самоотверженном деянии, как сам Божественный вспоминает перед войском славного воина, погибшего за честь Авидронии, и как циниты едва не плачут. Он представлял, как скорбит Андэль, проливая горькие слезы, как проклинает себя за то, что отвергла его. Теперь ей до конца дней не забыть о своем ужасном предательстве.
И, думая обо всем этом, впечатлительный ДозирЭ испытывал по отношению к себе самому такую жалость, что его глаза то и дело застилали слезы.
Тем временем на палубе «Саталикозы» Божественный в окружении первых советников составлял список требований к лимским вождям. Это мероприятие вскоре окончательно превратилось в фарс: ни у Инфекта, ни у его соратников и в мыслях не было прощать пиратов, какие бы дары они ни предложили. Уничтожение Дукан должно было стать логическим завершением долгого похода, справедливым итогом всех тяжелых трудов, всех кровопролитных сражений. Лимское братство необходимо обезглавить, явив яркий пример иным разбойникам, всем врагам Авидронии, да и Фатахилле.
Условий становилось всё больше и больше, написанные цифры трижды изменялись, каждый раз удваиваясь. Советники Инфекта состязались в изощренности притязаний, Алеклия то и дело начинал безудержно смеяться, восхищаясь хитроумием своих помощников и безумными неосуществимыми требованиями, которые они выдвигали.
Наконец перечень условий закончили. Он содержал сто пунктов, каждый из которых был обширен и состоял из многих подпунктов. Прежде всего лимским вождям воспрещалось впредь заниматься морскими грабежами и набегами на прибрежные поселения. Им не разрешалось иметь военного флота и армии, а также набирать наемников. Все укрепления, форты и крепостные стены городов должны были быть разрушены, а их гарнизоны распущены. Жителям Лимы предписывалось заняться рыболовством, собирательством, возделыванием земли и скотоводством. Кроме этого, лимские вожди должны были заплатить Инфекту Авидронии откуп в размере одного миллиона (!) берктолей, а также передать авидронам один миллион молодых и здоровых рабов. А еще драгоценности, скот, оружие, пряности, кожи, ткани, вино, лес, ценные строительные материалы и тому подобное. Весь откуп, который надлежало выдать немедленно, оценивался в три миллиона берктолей, что составляло тридцать миллионов инфектов — цифра несуразная, смешная, невероятная со всех точек зрения. Последним и одним из главных условий было требование, предписывающее доставить на корабли всех рабов из числа бывших Граждан Авидронии, находящихся на полуострове, тех, у кого на левом плече выжжено клеймо из четырех авидронских букв. И их детей.
Пиратским вождям дали на размышление всего полдня. Когда срок истек, Инфект приказал партикулам начать выдвижение в город, но неожиданно от лимов прибыл ответ. Они соглашались на все требования авидронов, и лишь сетовали на то, что для того, чтобы собрать весь откуп, потребуется не меньше десяти-пятнадцати дней. Единственное, о чем просили дуканские предводители, это не вводить в Дуканы цинитов, а лишь прислать своих наблюдателей, которые будут следить за точным выполнением всех условий соглашения. Инфект и его военачальники были потрясены.
Ближе к ночи того же дня Инфект и несколько самых влиятельных лимских вождей, которые незамедлительно прибыли на «Саталикозу», подписали этот удивительный мирный договор. В соответствии с континентальными правилами его засвидетельствовал законник из Берктоля, который сопровождал авидронский флот, всё это время находясь на одном из мирных кораблей.
Вскоре отряду ДозирЭ приказали прибыть в порт, загрузить лошадей обратно на транспортные корабли и возвращаться на свои галеры. Белоплащные хмурились: они никак не могли понять, что мешает Инфекту обрушиться на Дуканы всей мощью своей армии и окончательно уничтожить лимское пиратство. ДозирЭ расстроился пуще всех.
Авидронский флот простоял возле Дукан тридцать дней, и всё это время в порту день и ночь шла погрузка. На берег доставлялось бесчисленное количество всяких грузов, пригонялся скот, приводились длинные колонны рослых темнокожих рабов.
Пираты выполнили все требования, и вскоре в Грономфу отбыл внушительный караван. Он состоял из сотен плененных кораблей, доверху нагруженных золотом и разными товарами, и нескольких тысяч широких гребных плотов, на которых разместили лошадей, прочий скот и «откупных» рабов. Вся эта разношерстная флотилия медленно двинулась вдоль берега, охраняемая со стороны океана «Армадой Грономфы», которой надлежало сопроводить корабли до самой Авидронии.
Алеклия и его свита еще долго смотрели вслед уплывающим судам; все только и молили о том, чтобы не случилось шторма и лимские богатства без приключений прибыли к месту назначения.
Глава 36. Золото Спиера
Чтобы лимские вожди и впредь строго следовали условиям подписанного ониса, Божественный на неопределенный срок оставил в Дуканах армаду «Авидрония» и пешую либеру «Авангард Мангров», а сам взял курс на Оталарисы, следуя не вдоль побережья континента, как прежде, а напрямик — через море Радости. Путь этот был опасен: ходило немало легенд об исчезнувших в этих местах кораблях. Но больно велико было желание скорее достигнуть конечной цели путешествия — города Бенедикта, где авидронов с нетерпением ожидали верные друзья, приготовившие победителям щедрые пиршества и славный отдых, так необходимый после долгих месяцев яростных побоищ и изнурительной болтанки. Из всей громадной флотилии у Инфекта теперь оставалась только «Белая Армада», хотя и она уже понесла значительные потери, а те корабли, которые еще держались на плаву, были изрядно потрепаны, особенно палатины.
На третий день случился шторм. Сначала налетел шквальный ветер и стал раскачивать мачты и рвать паруса, потом надвинулись низкие иссиня-черные тучи, потемнело, будто опустилась ночь, и разразилась гроза. Пошел плотный дождь, потом хлесткий ливень, и вскоре сверху полились целые реки, словно весь мир перевернулся, и теперь море было над головой. Молнии били вокруг, разрезая тут и там кривыми клинками мрачное пространство, каждый раз мгновенной вспышкой освещая обезумевшие просторы с разбросанными по ним до самого горизонта растерянными корабликами. Вода кипела и дымилась от страшных ударов Божьего гнева. Одна такая молния попала в торговый корабль, он вспыхнул, словно щепка, и затрещал, корчась в предсмертных муках. Тщетно ближайшие галеры пытались хоть как-нибудь помочь — волны взметались всё выше и выше. Суда оказались бессильными перед взбешенной стихией.
ДозирЭ, впрочем, как и все новички, перепугался не на шутку, решив, что наступил конец света, так давно предрекаемый последователями учения «Храма неминуемой Кары», которых в Грономфе попадалось множество. Свинцовые тучи опустились до самых мачт, громы перебивали друг друга, сливаясь в оглушительную канонаду, вслед за одним тяжелым валом, обрушивающимся с грохотом вниз, следовал новый вал, еще более жестокий: разинув громадную пасть, он пытался проглотить хрупкий корабль. Казалось, весь мир вокруг до самого горизонта обесцветился, перекосился, словно Шерас уже раскалывается на части. Корабль то взлетал над волнами, едва не касаясь туч, то падал в губительные водовороты.
Опытные моряки лишь посмеивались: то ли бывало — однако вскоре и им стало не до шуток. Ветер ломал мачты, рвал в клочья паруса и снасти, срывал башни, выламывал и сметал за борт палубные надстройки.
Шторм жаждал расправы над авидронским флотом, но авидроны не собирались сдаваться: были убраны паруса и закреплены метательные механизмы, галеры встали на весла, стараясь держать прямо на подкатывающую волну. Началась ожесточенная схватка.
Пока моряки и гребцы сражались со стихией, ДозирЭ вместе с товарищами по оружию хоронился в трюме, с содроганием ожидая гибели своего корабля. Воины молились, собираясь в бесконечный путь, многих выворачивало, другие лежали в бессознательном состоянии, близкие к смерти. Судно то и дело сотрясалось от страшных ударов, его швыряло из стороны в сторону, вниз, вверх; иной раз оно накренялось так, что почти ложилось на бок, и циниты падали, катились по полу, ударяясь о простенки. Всё вокруг скрежетало, трещали деревянные перекрытия, кто-то визгливо кричал, сообщая об очередном разрушении или о пропавшем моряке. На полу появилась неизвестно откуда просочившаяся вода, один из несчастных неожиданно покончил с собой, другой в неразберихе напоролся на собственный кинжал.
Так прошло два дня. Вдруг всё стихло, качка прекратилась, и в это же самое время ДозирЭ очнулся. Откуда-то издалека пробивались спокойные и чистые звуки лючины, слышался стук топоров и бодрые возгласы десятников. На обессиливших ногах молодой человек поднялся на палубу. Всё вокруг от носа до кормы порушил и обезобразил проклятый шторм, но везде уже ухватисто работали моряки и морские циниты. Небо было высоким и голубым, а под ним расстилалась бирюзовая морская гладь, густо усеянная лиловыми точками водяных роз. Самое удивительное зрелище, которое молодой человек видел в своей жизни.
ДозирЭ оглядел горизонты. Вокруг дрейфовало много кораблей, и все они имели самый унылый вид. Наконец воин разыскал невозмутимую «Саталикозу», которая оказалась повреждена меньше остальных, и у него отлегло от сердца — Божественный жив. Однако на всем обозримом пространстве он так и не смог обнаружить «плавучих акелин». И у ДозирЭ внутри всё словно онемело: о, беспощадные, беспощадные Гномы!
Как выяснилось позже, шторм разметал авидронские корабли по всему морю Радости, и только в порту Бенедикта удалось установить, какие галеры спаслись, а какие навечно поглотила черная пучина. С каким же счастьем ДозирЭ, уже совсем отчаявшись, бросился на грудь Идалу, когда увидел все шесть транспортных салурисов «плавучих акелин», входящих в гавань! Впрочем, радость быстро прошла: к кораблю, где находилась Андэль, уже устремилась малая галера с поднятыми сигнальными лентами, которые извещали всех вокруг: «Мы благодарим Солнце и Небо, что вы живы!» На носу стоял Божественный.
Красивый Хо, интол Оталарисов, вот уже несколько раз встречался на «Саталикозе» с Инфектом Авидронии, выказывая ему невиданное почтение. Однако должна была состояться еще и церемониальная встреча, которая в подобных случаях обычно сопровождалась праздничным шествием. Когда наконец через несколько дней в Бенедикт пришли все суда, а пятьдесят три пропавших корабля ждать более не имело смысла — верно, все они сгинули во время шторма, — Алеклия приказал выгружать на пристань лошадей и колесницы, а также всё остальное, необходимое для «составления красочной процессии».
Однажды поздним утром в начале главной улицы Бенедикта показалась пестрая кавалькада, и горожане, уже давно поджидавшие начала церемонии и потерявшие всякое терпение, ринулись вперед, желая занять место как можно ближе к дороге. Все они, однако, были остановлены местными стражами порядка, вооруженными плетеными щитами и длинными бамбуковыми палками.
Били калатуши, призывно гудели трубы и раковины, а лючины играли «Славу Авидронии!». В небе показались воздушные шары, и толпа ахнула: многие решили, что видят Божьих посланников, снизошедших с облаков, и принялись молиться. Вскоре матри-пилоги опустились совсем низко, и на головы оталарисов посыпались кружащиеся в воздухе пестрые лепестки цветов — красные, оранжевые, синие, белые.
В голове шествия бежали колонной мальчики в коротких розовых накидках с посеребренными рожкáми и дудели, поворачиваясь во все стороны. За ними, отстав шагов на триста, шли белобородые старцы, олицетворяющие знание и опыт. Один нес в вытянутой руке клетку с птицей, другой — копье, третий — куриное яйцо, четвертый — сноп пшеничных колосьев. Все эти предметы вместе иносказательно обозначали умное и доброе послание дружественному народу Оталарисов с пожеланием мира, плодородия и процветания.
После старцев провели боевого черного слона в железных доспехах, который вызвал восхищенный гомон, а далее проследовали два больших отряда морских цинитов, одетых празднично и вооруженных диковинным и вряд ли пригодным для боя оружием, которое на самом деле использовали только в триумфальных шествиях. За трубачами, предварявшими главную часть процессии, показались знаменосцы, несущие белое с золотыми львами знамя Инфекта Авидронии, и тут все горожане ахнули и воздели руки к небу, завидев всадника в бертолетовых одеждах с короткой пикой в руках и на красном коне. Его окружали со всех сторон пешие телохранители — лучники, копьеносцы и меченосцы. «Алеклия, Алеклия!»
— Разве бывают красные кони? — спросил удивленно у отца, с виду лавочника, кудрявый мальчик из толпы.
— Это правитель Авидронии, и говорят, что он самый настоящий бог. А у богов всё возможно, ты же знаешь, — отвечал мужчина, и сам удивленный до крайности.
— Да? Ух ты! — изумился мальчуган, разглядывая во все глаза живого бога, но тут вдруг снова спросил: — А разве бог не один — тот, которому мы молимся?
— У каждого народа — свой бог, — не сразу нашелся лавочник, заметно раздражаясь от того, что мало соображает в таких сложных вещах.
— А я думал, что бог — один на всех, — разочарованно протянул малыш и тут, немного поразмыслив, едва не задохнулся от целой цепочки умозаключений, которыми смог бы запутать не только простоватого лавочника, но и авидронского тхелоса: — Но если богов много, кто из них главней? И если каждый из них, как наш, создал Шерас, то кто тогда его создал на самом деле? И тогда все ли они настоящие боги? Если наш бог не в силах вернуть нам маму и сестру, то, возможно, авидронский бог сумеет это сделать? Может быть, он сильней нашего, раз победил лимских разбойников?..
Не выдержав, лавочник дал мальчишке крепкую затрещину.
Божественный вел своего коня Анхаса шагом и больше наблюдал за его поведением, чем обращал внимание на восклицания собравшегося вдоль дороги народа. Красавец конь после долгого плавания потерял былую стать, заметно ослаб, отвыкнув от твердой почвы и тяжести седока, и ступал вначале неуверенно — его время от времени слегка заносило то в одну, то в другую сторону. Но, быстро освоившись, он стал прежним скакуном. Довольный Алеклия потрепал по шее старого друга: «Молодец, Анхас!»
Инфект проехал, оставив горожан в полной уверенности, что только что они видели живого бога. Следом, запряженная восемью буйволами, показалась высокая повозка с людьми в удивительных головных уборах. Они черпали из сундука пригоршни монет и размашисто бросали их в толпу. Золото и серебро летело во все стороны, и то и дело возникала свалка, неизменно переходящая в потасовку. Однако гиозы внимательно следили за порядком, их бамбуковые палки тут же начинали прыгать по головам, и смута быстро прекращалась.
Далее на мостовую вступила Белая либера, часть ее воинов двигалась в конном строю, а часть — в пешем, поскольку немало лошадей во время путешествия и шторма погибло. Кони отряда телохранителей Инфекта заметно отощали и, хотя были «наряжены» подобающим образом, выглядели очень плохо: они давно не получали должного ухода, к которому привыкли в дворцовых конюшнях. Но горожане, чьи головы накрыла тень от широких знамен партикул, видимо, впервые увидав столь грозное войско, были потрясены и общим его видом, и серьезностью каждого воина в отдельности, но прежде всего золотыми панцирями, в которые циниты были закованы. «Какой же силы эти воины, — удивлялись оталарисы, — если для их доспехов не жалко столько золота?»
Авидроны, в свою очередь, с удивлением разглядывали жителей города. Все как один оталарисы были малы ростом, буроволосы и пучеглазы, а одевались в широкие штаны и длинные рубахи, похожие на женские плавы. Их вид показался гордым воинам забавным, и многие из них с трудом сдерживали улыбку и лишь обменивались друг с другом понимающими взглядами.
За белоплащными последовали боевые колесницы, ведомые тройками лошадей, затем — строгие колонны Абордажной либеры, а потом — люцеи Дворцовой акелины в изящных разноцветных плавах с бронзовыми венцами на головах. Все они держали в руках пучки черных жемчужин и время от времени бросали по одному цветку в публику, и местные юноши, пораженные неземной красотой женщин, кидались за цветами гурьбой. Последней из люцей появилась Андэль в серебряной колеснице — она была облачена в голубые одеяния Духа Любви из авидронского предания, с полурасправленными лебедиными крыльями на спине…
Шествие замыкали живые «дары», предназначавшиеся Красивому Хо. Тридцать плененных в сражении при Галермо лимских вождей и с ними семьсот разбойников, следом две тысячи освобожденных из рабства жителей Оталарисов и за ними — тысяча рабов. А еще семьдесят повозок со всякими богатствами — малая толика откупа, полученного в Дуканах.
…ДозирЭ ехал на Кумире в последней конной колонне Белой либеры. По правую руку от него следовал Идал, по левую — Одрин. Вот уже много дней дорманец неотступно сопровождал грономфа, всегда, как бы случайно, оказываясь рядом, что бы тот ни делал, где бы ни находился. Наконец ДозирЭ понял, что белоплащный приставлен за ним следить, и как-то интуитивно связал это с Андэль и со всем, что произошло в последнее время. Одрин, однако, называл себя «верным другом» и на каждом углу, не скупясь на яркие краски, рассказывал, как грономф героическим поступком спас ему жизнь. Всё свое лицедейство: ухмылки, ядовитые шутки, кривляние — дорманец оставил, теперь он казался искренним, постоянно добродушно улыбался и, невзирая на собственную знатность, которой ранее кичился, готов был всегда прийти на помощь. Некоторое время назад он показал ДозирЭ, как правильно вплетать в гриву коня цветные ленты, и собственноручно очистил от опилок круп его лошади.
Постепенно грономф привык к тому, что Одрин всегда поблизости, и уже не помнил, что несколько месяцев назад собирался драться с ним на поединке. ДозирЭ стал питать к дорманцу дружеское расположение, тем более что тот обладал редкой способностью в любой ситуации шутить, а еще тонко и изящно подтрунивать над товарищами. ДозирЭ не уставал смеяться над его остротами, совсем забыв, как злился сам, будучи объектом его насмешек.
Идал, в отличие от друга, Одрину не доверял и несколько раз предупреждал ДозирЭ о том, что родовитый инородец не так прост, как хочет казаться, и наверняка что-то задумал, а потому и лезет в друзья, не обращая внимания на встречную холодность. Но ДозирЭ только отмахивался: «Ты слишком подозрителен, рэм. Слишком!»
Вскоре Белая либера выехала на площадь перед дворцом интола Оталарисов и, совершив сложные церемониальные перестроения, заняла место справа от широкой дворцовой лестницы. При этом ДозирЭ оказался в первой шеренге. Сразу после этого появились люцеи. Они должны были пройти мимо строя белоплащных и после ритуального танца расположиться на другом конце площади. Молодой человек привстал на стременах и увидел Андэль в серебряной колеснице и в чудном наряде с крыльями. И сердце его гулко застучало.
ДозирЭ уже знал, что им предстоит расстаться. И не только потому, что девушка больше не хотела его видеть, но, прежде всего, потому, что далее их пути расходились: Божественный, после всех победных торжеств, собирался посуху отправиться в долину Спиера, а оттуда в Берктоль, а люцеи должны были вернуться на «плавучие акелины» и вместе с «Белой Армадой» отплыть обратно в Грономфу. Белоплащного не покидало острое предчувствие, что они более не увидятся. Его утешало единственное: тот, кто их разлучил, также должен был надолго с девушкой расстаться.
«О гаронны! И как это всё могло со мной произойти? — недоумевал молодой человек, размышляя о своем и почти не обращая внимания на то, что происходило на площади. — Мой соперник — мой Бог, мой правитель и одновременно мой военачальник. Какое дикое стечение обстоятельств!»
Когда серебряная колесница, запряженная разукрашенной тройкой лошадей, поравнялась с ДозирЭ, молодой человек вдруг забыл обо всем и громко позвал: «Андэль!», перекричав и музыку, и раскатистый гул торжествующей толпы, занявшей половину площади. Девушка обернулась на голос и быстро нашла среди воинов того, кто ее окликнул. Молодой человек приложил пальцы ко лбу. Девушка, машинально отпустив поручень, за который держалась, тем же жестом ответила на приветствие. Тут произошло неожиданное: возница, управлявший тройкой, внезапно натянул вожжи, придержав лошадей, поскольку они почти настигли идущих впереди люцей; при этом повозка дернулась, и Андэль едва не упала.
Вскоре, однако, девушка оправилась, вновь поднялась во весь рост и крепко уцепилась за поручень колесницы. «Черный шнурок захотел?» — зашипел на ДозирЭ его айм.
Тем временем Красивый Хо, располневший, почти лысый мужчина с приятным краснощеким лицом, блаженно наблюдал за захватывающим зрелищем, развернувшимся перед ним на площади. Давно Бенедикт не видел ничего подобного. Эти великолепные воины в белых плащах и в золоте, эти удивительные авидронские женщины, каких в Оталарисах и не бывает, этот черный слон с огромными бивнями… Но более всего интол оживился тогда, когда на площади показались «дары» именитого гостя: пленники, рабы и, главное, повозки, доверху нагруженные дорогим оружием, ценнейшими тканями, редчайшими пряностями и всякими драгоценностями.
Красивый Хо был семнадцатым представителем древней династии Хо, объединившей десятки самостоятельных городов и местностей обширного полуострова Ру в одну страну. Жители всех этих полисов разговаривали на одном языке и походили друг на друга, и потому их объединение проходило бескровно и чаще по собственной воле народов. Несмотря на то, что Оталарисам никогда не угрожали большие государства — три четверти их границ были морскими, да и удаленность от континентальных центров была велика, — этих рыболовов и землепашцев часто атаковали кочевники и разные дикари, так что в одиночку выжить не могло ни одно племя, ни один город. Сегодня Оталарисы по-прежнему называли союзом полисов, но страной давно правила династия Хо, а Совет, ранее обладавший едва ли не абсолютной властью, постепенно превратился в мелкий хозяйственный Инициат.
В последнем столетии Оталарисы регулярно подвергались нападениям с разных сторон, не говоря уже о постоянном разбое и набегах лимских пиратов, поэтому, не имея возможности содержать большую армию и боевой флот, отец Красивого Хо тридцать лет назад попросил у дружественной Авидронии военной защиты. С тех пор ежегодно в Грономфу отправлялось золото и всякие дары. Большинство врагов Красивого Хо затихло, опасаясь нападать на союзника Авидронии, однако лимы продолжали беспокоить мирных соседей, а племена красных дондронов захватили долину Спиера — самое богатое золотоносное месторождение на материке — и принялись изо всех сил выкачивать оттуда драгоценный металл. И ничего нельзя было с этим поделать…
Тем временем Божественный уже подъехал ко дворцу, легко спрыгнул с коня, бросив поводья телохранителю, и спокойной поступью стал подниматься по лестнице, ведущей на широкую площадку, где на деревянном резном троне расположился Красивый Хо в окружении многочисленной свиты. Интол Оталарисов поднялся со своего сиденья и неожиданно быстро засеменил вниз по ступенькам навстречу гостю.
Правители встретились на середине лестницы и, по местному обычаю, низко друг другу поклонились. Алеклия указал рукой на подарки, и Красивый Хо в самой изысканной форме поблагодарил Инфекта Авидронии, а также выразил глубокую признательность за то, что разбойники и пираты больше не угрожают оталарисским кораблям и прибрежным полисам.
После церемониального шествия Алеклия вместе с военачальниками и флотоводцами остался пировать во дворце Красивого Хо, а остальных авидронов распустили. Всем местным кратемарьям и виночерпням было приказано бесплатно кормить и поить авидронских воинов, а люцеям Бенедикта — безвозмездно даровать им свою любовь. И всё это до тех пор, пока авидроны не уйдут из города.
Сам Бенедикт был городом достаточно большим, в нем проживало не менее семисот тысяч человек, но, когда он заполнился морскими цинитами, телохранителями Инфекта и воинами Абордажной либеры, не осталось ни одного закоулка, где бы ни слышалась авидронская речь. Сначала жители города попрятались, ожидая бесчинств, какие привыкли терпеть от собственной армии, когда та оказывалась в городе. Но воины далекой Грономфы вели себя пристойней местных цинитов: никого не избивали, не грабили торговцев и дома, не насиловали женщин. Поэтому многие оталарисы вышли на улицы и приняли участие в празднестве.
Во дворце Красивого Хо вот уже целую триаду продолжалось пиршество, в котором принимали участие не менее полутысячи человек — помимо авидронов, вся оталарисская знать. Вина и нектары лились рекой, музыканты и танцовщицы падали от усталости. От безудержного чревоугодия отвлекали многочисленные состязания, которые проводились в Гимнастической Атлетии, построенной авидронами и принадлежащей одному известному грономфу. Авидроны между собой не состязались — только с оталарисами, и побеждали так часто, что Божественный перед гонками на весельных лодках, которые должны были состояться в местном заливе, приказал своим воинам отстать от соперников на два корпуса. Гребцы так и сделали. Красивый Хо остался очень доволен, тут же забыв обо всех постыдных поражениях.
Один из кулачных боев выиграл ДозирЭ и был несказанно счастлив, получив из рук Красивого Хо бант с серебряной фалерой.
Наконец правители нашли время и обратились к делам. Речь шла о долине Спиера, которую захватили красные дондроны. Алеклия напомнил Красивому Хо давнее обещание: если лимские пираты будут разбиты, а дондроны изгнаны, то интол отдаст на двадцать пять лет долину Спиера авидронам, а со всего добытого золота будет иметь только восьмую часть. При этом Красивый Хо вдруг сделался забывчивым, но на этот случай Божественный приберег нужные онисы, которые ему немедленно подали помощники. Красивый Хо поспешил использовать весь свой богатый арсенал уловок, но в конце концов подписал соглашение о передаче земель во временное пользование. В залу был приглашен законник из Берктоля, который засвидетельствовал важную договоренность.
Авидроны пробыли в Бенедикте около месяца. В конце концов хозяева местных кратемарий и виночерпней едва не разорились — ведь всё это время они кормили и поили воинов Инфекта бесплатно. Красивый Хо при этом не проявил беспокойства, но Алеклия приказал немедленно возместить пострадавшим горожанам половину стоимости уже съеденного и выпитого. Еще долго в Бенедикте на всех площадях и улицах прославляли щедрого авидронского правителя.
ДозирЭ и Идал, вместе с увязавшимся за ними Одрином, приняли самое деятельное участие в празднествах. Целыми днями они просиживали в кратемарьях, переходя время от времени из одной в другую, истребляя при этом непомерное количество жареных пулярок, голубей, зайцев, кабанов, выпивая сверх меры вина и нектара и отказываясь лишь от рыбы, на которую не могли смотреть после долгого морского путешествия. Пьянея, ДозирЭ всегда вспоминал Андэль, и тогда Идал, пьющий умеренно, всеми силами удерживал друга от опасных слов или опрометчивых поступков. Одрин же, наоборот, пытался подзадоривать приятеля, словно желая вырвать из его уст слова об Андэль и Инфекте, которые могли бы иметь самые серьезные последствия. Он унялся только тогда, когда Идал пригрозил ему поединком. Однажды дорманец затащил двух грономфов в акелину, и ДозирЭ не успел опомниться, как оказался на одном ложе сразу с несколькими любвеобильными люцеями. Когда молодой человек пришел в себя, он горько раскаялся — ведь для него существовала только одна женщина, которую он любил всем сердцем, но Одрин весьма хитроумно успокоил молодого человека и помог ему приглушить муки совести обильными возлияниями.
Наконец срок пребывания в Бенедикте авидронских отрядов подошел к концу. «Белая Армада» вместе с «плавучими акелинами» отправилась в обратный путь, а Божественный во главе малочисленного, но испытанного войска двинулся в сторону долины Спиера. Метательные механизмы, валилы и матри-пилоги было решено с собою не брать. Обоз не превышал двухсот повозок: в них погрузили прежде всего то, что требовалось для обустройства лагеря.
Белая либера при помощи Красивого Хо обзавелась недостающими лошадями, а всё свое громоздкое имущество по приказу Инфекта оставила на кораблях и теперь передвигалась налегке. К седлу каждого всадника приторочили дротики, копья, щит, колчаны со стрелами, кое-какое походное снаряжение и торбы с десятидневным запасом еды.
Красные дондроны были уже наслышаны об авидронах и тщательно приготовились к войне, не собираясь уступать каким-то пришлым золотоносную землю, которая за несколько лет сделала их племя одним из самых могущественных в Вантике. При этом дикари собрали воедино не только своих соплеменников, но и отряды вождей соседних племен, у которых потребовали помощи, а еще наняли множество наемных воинов, в основном из Плазерии, из которых составили монолит тяжеловооруженной пехоты.
Дорога до долины Спиера заняла чуть больше триады, и на тринадцатый день армия Инфекта, преодолев с помощью проводников заснеженный горный хребет, спустилась по узкой тропе в долину, где на ровной местности тут же была атакована легкими конными лучниками. Передовой отряд авидронов выдержал удар, а затем Алеклия бросил вперед своих лучников, и дикарей без промедления осыпали тучею стрел. Многие из них, одетые лишь в тонкие кожаные панцири, были ранены или убиты.
Авидроны воодушевились первой быстрой победой. Вся армия стала свидетелем тому, как дондроны стремглав убегают, столкнувшись с превосходящей силой. С тех пор воины Инфекта испытывали привычное чувство уверенности и ощущение решительного перевеса сил.
Божественный приказал разбить «круглый» лагерь, однако глубокой ночью незаметно покинул его, оставив в шатрах лишь сотню воинов с указанием жечь много костров и громко разговаривать. Два дня спустя, совершив стремительный бросок, Инфект был уже у Золотой скалы, где, по сведениям Вишневых, добывалась десятая часть всего золота долины Спиера. Здесь он обнаружил около десяти тысяч закованных в цепи рабов, которых сторожил и заставлял работать вооруженный отряд дикарей. Красные дондроны были настолько поражены неожиданным появлением авидронов, что не успели ни отступить, ни оказать сопротивления. Всех их схватили. Божественный, видя ужасное состояние узников — они были истерзаны побоями и крайне истощены, — прежде всего приказал всех их освободить от оков и напоить водой. После этого он предложил рабам решить свою судьбу самим: получить полную свободу или остаться рабами, теперь уже авидронов, однако взамен распорядиться жизнью ненавистных им стражников. Невольники, не сговариваясь, выбрали последнее, и тогда мучителей бросили к ногам их недавних жертв.
На обратном пути Божественный наткнулся на безумного старика раба невероятной худобы, который сидел на берегу озера, скрестив ноги, и, раскачиваясь, говорил по-авидронски: «Ты заплатил за свое невежество, поэтому Богом нашим истинным ты прощен! Наступит время, и мы вместе пойдем по звездной дороге, обнявшись, словно братья. И ждать осталось недолго!» Алеклия соскочил с коня и подошел к несчастному. Вскоре выяснилось, что старик, которого звали Панацей, родом из Харвы, то есть авидрон, и что тридцать лет назад он был захвачен разбойниками по дороге в Берктоль и продан в рабство. Поговорив с несчастным, Инфект вдруг объявил, что именно этого старца он давно искал, что он святой и послан небом ему, Божественному, в помощь. Он приказал забрать его с собой и обращаться с ним в высшей степени почтительно.
Инфекту удалось ввести в заблуждение основные силы красных дондронов. Пока крупная армия противника стояла неподалеку от авидронского лагеря, готовясь к сражению, сами авидроны ударили в тыл дикарям, разгромив десяток укрепленных поселений и несколько крупных отрядов. Когда дондроны наконец обнаружили, что лагерь пришлых воинов пуст, Алеклия уже подходил к Бадраму — небольшой деревянной крепости, построенной когда-то оталарисами. У ее стен расположилось тридцатитысячное войско большого союзного дондронам племени. Приближение авидронов было замечено, и дикари выстроились для боя, но, когда пешие партикулы Инфекта ударили по центру, а Белая либера обрушилась фалангой на правый фланг неприятеля, дикари не устояли и побежали. В этот момент из засады вылетела конная полупартикула, в которой находился и ДозирЭ, и, яростно осыпая врагов стрелами, атаковала отступающих с тыла.
В плен взяли много воинов в свиных шкурах и много вождей, которые оправдывались перед победителями, говоря, что дондроны вынудили их воевать за долги. Божественный поверил дикарям и всех отпустил, взяв с них обещание более не воевать с авидронами. С некоторыми же предводителями он заключил тайные договоры.
Спалив Бадрам дотла, Инфект повернул обратно, совершил несколько довольно странных маневров и через два дня в удобном для боя месте встретился с главным отрядом красных дондронов, который метался по долине Спиера в поисках постоянно ускользающих врагов. Здесь и произошло решающее сражение.
Дикари поставили по центру наемный монолит, а по флангам — конницу. Они были вооружены по-разному, многие даже не имели доспехов. Так, головы большинства дикарей не были прикрыты вовсе, и на тщательно выскобленных макушках только болтались по одной, две, три или пять длинных рыжих косичек. Чем меньше косичек, чем толще они и длиннее, тем выше место, занимаемое дикарем в иерархии своего племени.
Армии с ночи стояли друг против друга. Дондронов было почти в два раза больше, тысяч пятьдесят, и поэтому, уверенные в быстрой победе, они первыми пытались завязать бой. Их легкие рассыпные отряды время от времени подходили очень близко к авидронам и вели себя достаточно дерзко.
Утром местность затянул тяжелый сизый туман, такой густой, что, сидя в седле, трудно было разглядеть уши лошади. По берктольским правилам сражения туман требовалось переждать, «ибо не честен и лишен смысла тот бой, когда оба слепы, как щенята», но Алеклия предложил желающим испытать себя вне строя, на свой страх и риск. Тут же десятки маленьких отрядов отправились на охоту — всего человек пятьсот. Прежде чем удалиться в туман, воины старались проехать мимо Панацея, который расхаживал перед строем, что-то бормоча себе под нос. В войске с каждым днем крепла вера в то, что бывший раб действительно послан Божественному небом и приносит удачу, и каждый старался коснуться старца: его руки, одежды, волос.
ДозирЭ, Идал и Одрин довольно долго плутали в тумане, то и дело сталкиваясь с лучниками противника. Обычно дондроны, не желая вести ближний бой, да и не имея для этого соответствующего вооружения, пытались улизнуть, но авидроны, отрезая им пути к отступлению, стремительно набрасывались и ловко расправлялись со всеми. Многоопытный Одрин, вооруженный длинным крепким копьем первой шеренги, показал грономфам, как следует поступать в подобных случаях. Без видимого усилия он вздымал противника на копье, пронзал его насквозь и сбрасывал на землю уже мертвое тело. — Трудно поверить, Одрин, но ты невероятно силен. Не зря вся Белая либера восхищается твоими способностями! — крикнул ему пораженный ДозирЭ.
— Силен? Ничуть. Посмотри на мои узкие плечи и тонкие руки. Это только хитроумный прием, мой друг, и более ничего! — отвечал дорманец, разделываясь с очередным дикарем.
Все это было похоже на безобидную игру. Сплоченная троица без труда расправлялась с попадавшимися навстречу всадниками противника.
Туман рассеялся, и тут выяснилось, что более половины авангардных отрядов неприятеля перебито. Увидев неприглядную картину, красные дондроны издали воинственный клич и ринулись вперед.
Авидронскую пехоту атаковал наемный монолит, плотный, сплошь закованный в железо, выставивший перед собой лес длинных копий. Абордажная либера встретила тяжеловооруженных стрелами и свинцовыми пулями, а сразу после столкновения перехватила инициативу. Натиск авидронских отрядов был настолько силен, что вскоре фаланга наемников, оказавшись некрепкой и неповоротливой, распалась на части и стала отступать в овраг, который находился поблизости. Очень скоро отряд тяжеловооруженных превратился в обезумевшую от страха неуправляемую толпу.
Тем временем Белая либера легко отбила все атаки конницы дикарей и вскоре обратила ее в бегство. Божественный, управляя сражением из центра конного строя, лично повел белоплащных вперед на своем красном Анхасе. Телохранители Инфекта изрубили в куски отряды дондронов, вставшие на их пути, а колесничная партикула остановила попытку дикарей ударить с фланга.
Вожди красных дондронов заметили, что их воины пали духом, а наемный монолит, на который возлагались все надежды, окружен в овраге и скоро будет полностью уничтожен. И тогда, не дожидаясь исхода всего сражения, предводители дикарей бежали, бросив остатки своих отрядов…
В оставленном лагере дондронов обнаружили много еды и два десятка повозок, доверху нагруженных золотыми самородками…
Долину Спиера Инфект очистил от дикарей, но он понимал, что они еще сильны и когда залижут раны, обязательно вернутся. Дав войску немного отдохнуть, Божественный выдвинулся в сторону земель дондронов. По пути, в самом удобном месте, он развернул большой и хорошо укрепленный лагерь, и в дальнейшем наметил построить здесь надежную крепость. Через несколько дней авидронское войско вторглось в пределы красных дондронов.
Было еще три сражения, но дикари никогда более не собирали армию, превышающую пятнадцать тысяч, а все их союзники, внимательно наблюдавшие за разворачивающимися событиями, бесстыдно отвернулись от своих недавних друзей. Красные дондроны проиграли все три битвы, потеряли лучших воинов и самых опытных вождей, так и не сумев противопоставить отлаженной авидронской военной организации ничего, кроме нескольких наивных хитростей. Последовало перемирие и крупный откуп.
Война за обладание золотом Спиеры была завершена, и Божественный щедро вознаградил всех своих воинов. ДозирЭ стал главным десятником, чего, впрочем, в Белой либере было недостаточно, чтобы получить собственных подчиненных, и прибавил к своим наградам одну золотую фалеру и семь белых платков. Обменяв каждые три белых платка на один зеленый, а три зеленых — на один синий, он стал гордым владельцем одного синего платка. И у него еще оставался один зеленый и два белых. Теперь ДозирЭ с замиранием сердца уже подумывал о пурпуровом цвете, последнем шаге к заветной мечте — золотому платку.
Ветер, тоскливо посвистывая, взъерошивал сухотравье и пригибал чахлые здешние деревца. Где-то заунывно тянул песню пленный дикарь, и, будто подпевая, завывала голодная бродячая собака. От горной гряды шел пугающий гул — наверное, грохотанье далекого камнепада. Сыпал омерзительный бесконечный дождь. Заметно похолодало, и воины кутались в плащи и разводили костры. Внизу, сразу за лагерем в широком изрытом котловане трудились рабы. Их почти не охраняли и никто не подгонял — отсюда не сбежать, а если вечером не сдашь положенную меру золотого песка и самородков — останешься без еды.
Послышались сигналы сбора, и ДозирЭ последний раз окинул взглядом неприветливые пространства. Далекая чужая страна, холодная и сердитая, за много-много дней пути от дома, от Андэль. Гаронны ее возьми!
Глава 37. Берктоль
Инфект Авидронии прибыл в Берктоль накануне Большого берктольского заседания, которое проводилось один раз в год — первого дня первого месяца, то есть именно в день основания союза государств. Это заседание по давно сложившейся традиции закрывалось торжественным воззванием Главного Юзофа Шераса: «Берктольском союзу быть!» — и с этого момента в стране начинались многодневные празднества.
Божественный всеми силами стремился попасть на это заседание, поэтому, оставив в долине Спиера Абордажную либеру, весь обоз, раненых, золото, он налегке поспешил в Берктоль. Места в этих краях были совсем необжитые, дорог никто не прокладывал, и белоплащные в пути часто голодали, оставались без воды, то и дело теряли обессиливших от бесконечной скачки лошадей.
Впереди основного отряда двигались росторы Белой либеры, которые пытались достать провиант, сменных лошадей и обеспечить удобный ночлег. Но чаще приходилось ночевать в степи у костров, питаясь чем придется. Местные племена, нередко совсем дикие и вовсе не ведающие об Авидронии, видя неизвестное войско и опасаясь подвоха, отказывались пропускать Алеклию через свои земли или требовали невероятное количество золота. Приходилось пробиваться силой.
Из шести тысяч воинов Белой либеры, покинувших долину Спиера, в Берктоль вместе с Инфектом прибыли пять с небольшим тысяч всадников. Остальные погибли в коротких жестоких схватках с дикарями и кочевниками либо отстали по разным причинам. Торопясь изо всех сил, Алеклия бросал на дороге неисправные колесницы, добивал выбившихся из сил лошадей, оставлял больных и раненых, заботясь только о том, чтобы они оказались в безопасности, смогли излечиться и потом вернуться домой.
Инфект прибыл к сроку, проделав свыше четырех тысяч итэм и затратив на весь путь всего двадцать четыре дня. Сто пятого года первого дня первого месяца, когда в небе появились первые приметы рассвета, Белая либера въехала в Берктоль. Ворота города оказались беспечно распахнутыми и охранялись только пятью заспанными стражниками. Сначала в городе началась паника: на улицах появился какой-то иноземный отряд, о котором никто ничего не ведал, — но потом все узнали авидронов, и радость осветила лица горожан.
В то же самое время Главный Юзоф Шераса Сафир Глазз тщательно готовился к Большому берктольскому заседанию. Сегодня ему предписывалось одеть поверх золотой плавы бертолетовую накидку, а на его голове вместо рубинового венца должен был возлежать венок из белых цветов. В руке же ему полагалось держать не обычный мешочек с хоругвами, а «жезл мудрости», в полой сердцевине которого хранилось послание предков, основавших Берктольский союз. Раз в год, именно в этот день, потайные замки жезла открывались, пожелтевший онис бережно извлекался на свет, аккуратно расправлялся, и Мудрейший зачитывал обращение, адресованное признательным потомкам: представителям стран, правителям, всем народам континента.
Облачаться в одежды Сафир Глаззу помогали четверо проворных слуг: все они были стареющими мужчинами с сединой на висках, и все — эйпросцами, то есть соплеменниками именитого мужа. Главный Юзоф внимательно следил за их работой, часто и раздраженно указывая на важные детали, которые были, по его мнению, упущены, однако на самом деле его занимало только предстоящее собственное выступление, которое постепенно возникало в его голове, сначала обрывочными фразами, потом связными высказываниями и, в конце концов, всё целиком, плавной красивой речью. Он был доволен собою.
В помещение вошел сотник «Золотого отряда» Измаир, один из лучших воинов города Берктоля, глубоко преданный Сафир Глаззу человек. То был молодой мужчина, статный, высокий, сильный, с благородным лицом, в котором преобладала девичья плавность черт и бросающаяся в глаза красота. Впрочем, это нисколько не умаляло мужественности всего его вида. Удачливый поединщик, победитель многих состязаний, неусыпный страж, доблестный Измаир, казалось, добился всего, чего мог желать военный, служа Совету Шераса.
В свое время Мудрейший, подчинив себе в ходе долгой политической борьбы «Золотой отряд», расправился с теми его воинами, которые были недостаточно преданны лично ему. Этого бесшабашного удальца он буквально вытащил из глухого подземелья, куда тот был брошен за убийство в пьяной уличной драке. Потом выделил его из общих рядов, благо цинит оказался весьма способным, не обошел званиями и наградами, помог стать владельцем добротного жилища и доходной земли в пригороде. Измаир знал толк в служении одному хозяину, всячески подчеркивал свою безграничную верность и всем своим поведением показывал, что готов в любое мгновение пожертвовать собой. К тому же он был умен — ровно в той самой степени, насколько это требовалось, ни больше ни меньше, а это очень важное качество для слуги.
Увидев его, Главный Юзоф приветливо улыбнулся: — Что скажешь, как мне идет эта бертолетовая накидка? Посмотри, какой божественный цвет. Не правда ли — весьма богато и одновременно довольно строго. Я кажусь в ней значительно выше, ведь так? Похож я на Инфекта Авидронии?
— Инфект Авидронии в городе, — вдруг сказал Измаир, непростительно дерзко, не отвечая на вопросы, и Сафир Глазз только теперь заметил, что воин чем-то серьезно озабочен.
— В каком городе? — растерянно переспросил Главный Юзоф.
— В нашем.
— Не может быть, это ошибка! Месяц назад он находился в Оталарисах — был голубь из Бенедикта. Не мог же он за несколько дней проделать такой длинный путь?
— И все-таки это так, Мудрейший. Он въехал в Орлиные ворота вместе с вооруженным конным отрядом в несколько тысяч человек и колесницами.
Сафир Глазз присел на край каменной скамьи, зло разметав в стороны тугие черные шелковые подушки, расшитые серебряной нитью. Сосредоточившись, он о чем-то напряженно думал. Измаир заметил, что руки Главного Юзофа мелко трясутся.
— Надо немедленно собрать «Золотой отряд», — изменившимся голосом произнес Сафир Глазз. — А где сейчас находится пешеранская партикула? Мы будем защищаться, еще посмотрим, кто кого, живыми не сдадимся!
— К чему это все? — удивился воин. — Намерения авидронов вполне миролюбивые — они же состоят в Совете Шераса. Всадники спокойно проследовали в сторону своего посольского дворца, ответив приветствиями на приветствия горожан.
— Да? — Главный Юзоф понемногу успокоился. И правда, с чего он взял, что Инфект Авидронии явился штурмовать Совет Шераса, разве такое может быть? — Чего же Алеклия хочет? Зачем он пожаловал?
— Я думаю, рассчитывает принять участие в Большом берктольском заседании. Ведь он имеет на это право?
Мудрейший опять задумался, но на этот раз лик его был светел, а руки покойны.
— Хорошо, передай распорядителям, что мы немедленно начинаем. Пусть всё приготовят и поторопят Юзофов.
— Как? Раньше назначенного времени?
— Ты слышал, что я сказал? Убирайся!
Божественный поразился той нескрываемой радости, которую увидел на лицах многих горожан, встречавшихся ему по дороге. Люди касались лба, кланялись, приветственно поднимали руки. Новость распространилась по городу со скоростью полета стрелы, и не успела Белая либера прибыть к авидронскому дворцу, как огромная толпа собралась у Церемониальных ворот. «Эгоу, Божественный!» — кричали жители на берктольском и авидронском языках. Многие из тех, что стояли совсем близко, лицом и одеждой походили на соотечественников.
Не останавливаясь, запыленный отряд с грохотом проскакал сквозь расступившуюся толпу и въехал на территорию дворца. Гигантские ворота, подчиняясь невидимым механизмам, неспешно затворились, оставив берктольцев несколько неудовлетворенными и даже озадаченными.
Видя такое радушие, Алеклия почувствовал теплоту по отношению к соплеменникам, живущим столь далеко от Родины, и пожалел, что не сделал свой въезд в город Берктоль торжественным и пышным. Однако сейчас времени на церемонии не оставалось, да и белоплащные — те несколько тысяч человек, которые каким-то чудом не отстали в бешеной гонке, — валились с ног от усталости.
Авидронский дворцовый комплекс в Берктоле был огромен, а все его сооружения — высоки и просторны. Одни конюшни, выстроенные на двух уровнях из отесанных прямоугольных блоков и облицованные фиолетовым гранитом, занимали площадь целого квартала и могли вместить не менее десятка тысяч животных. Так же внушительно выглядели казармы: они возводились в расчете не меньше чем на десять партикул.
Белой либере дали отдых, но воспретили покидать территорию дворца. Одни воины сразу рухнули на толстые упругие циновки, ожидавшие их здесь, другие отправились в купальни, которых не видели с Бенедикта. Третьи вынуждены были воспользоваться услугами лекарей: каждый второй был болен или легко ранен, но многие до сих пор скрывали свое состояние, опасаясь отстать от отряда.
ДозирЭ, по старой привычке, воспитанной партикулисом Эгассом, решил сначала привести в порядок свое вооружение и истрепанную одежду. Как только он закончил, перед самым его лицом, словно видение, предстал Божественный. Он был уже облачен в бертолетовые одежды, а на его голове излучал мягкое голубое сияние лотусовый венец. Инфект казался свежим и полным сил, словно и не проделал вместе с либерой весь этот долгий опасный путь.
В совещательной зале Совета Шераса уже собрались все Юзофы, а также прибывшие специально на Большое берктольское заседание правители близлежащих стран и полисов, вожди племенных союзов и отдельных племен. Из «наидостойнейших», как говорили о властителях крупных и сильных стран, был только интол Яриады Скоцуба которыя Риандрагон — столетний старик, который передвигался сам, и довольно бодро, хотя и глядел уставшим полубессмысленным взглядом.
В зале чувствовалась особая торжественная атмосфера, однако большинство представителей, как правило держащихся с высокомерной степенностью, в этот раз были странно возбуждены и горячо что-то обсуждали друг с другом. Еще бы, всех взволновало то обстоятельство, что, вопреки многолетней традиции, заседание начиналось раньше срока. Что-то за этим кроется. Одна из очередных интриг, к которым, впрочем, здесь давно привыкли и без которых уже скучали? К тому же только что по рядам пронеслась весть, что прибыл авидронский Инфект, и несколько старожилов Совета Шераса, мнивших себя знатоками берктольских козней, обменялись многозначительными понимающими взглядами.
Началась церемония открытия, и после исполнения всех положенных ритуалов взыскательную публику удивили тонкоголосые мелодины из Апельсии, сердесские жонглеры с акробатами и девушки-танцовщицы из Союза Четырех. В конце концов под звуки труб и авидронских раковин в залу ввели огромного саблезубого тигра, который, по замыслу, должен был символизировать силу и мощь Берктольского союза: недаром его окружали плотным кольцом воины с обнаженными мечами; на самом же деле этот тигр был старым и флегматичным ручным животным и никакой опасности не представлял. На этом, продлившись совсем недолго, церемония закончилась, и многие Юзофы остались разочарованными, памятуя о весьма продолжительном прошлогоднем представлении.
В зале появился Главный Юзоф Шераса в бертолетовой накидке и с «жезлом мудрости», и все присутствующие, встречая Мудрейшего, встали. Раздались благодушные возгласы, приветственные восклицания, которые через мгновения вылились в бурное ликование, угасшее не сразу и как бы неохотно. И только авидронский Юзоф, не опасаясь быть услышанным, что-то с усмешкой сказал своему соседу — представителю медиордесского правителя. Видимо, речь шла о Сафир Глаззе, который из-за своего низкого роста и неказистого телосложения сегодня, в этих церемониальных одеждах, выглядел особенно нескладно. Юзоф Медиордесс закивал в ответ. Но все эти жалкие нарочитые оппозиционные вылазки были хорошо знакомы Совету — к ним давно привыкли, и поэтому все сделали вид, что ничего не произошло. Главный Юзоф вынул из жезла послание предков и принялся громко читать. Что говорить, оратор он был отменный, хотя на этот раз несколько спешил, проглатывая окончания слов и неестественно сокращая паузу между важными местами. Вскоре он закончил.
Наконец под охраной нескольких цинитов внесли «Священную книгу». Однако во время естественно возникшего небольшого перерыва Юзофы огляделись и только тут заметили, что воинов в зале больше, чем обычно: помимо двух стражей, в стороне замерли еще четверо вооруженных воинов «Золотого отряда», в одном из которых многие с удивлением узнали сотника Измаира — одного из самых приближенных Сафир Глаззу людей. Это нарушало все правила и могло быть истолковано как оскорбление собрания, как угроза свободному волеизъявлению. Но члены Совета угодливо смолчали.
В берктольском дворце Алеклия был впервые. Несмотря на усталость, он многое мимоходом подмечал: что-то восхищало, но что-то не нравилось. И он уже соображал, какие после отдаст распоряжения по поводу небольшого переустройства. Не успел он подняться в залы, которые предназначались для Инфекта и занимали лучшую часть центрального дворца, и скинуть с себя надоевшие доспехи и пропитавшиеся пóтом одежды, как услышал странное людское гудение, донесшееся через многочисленные арочные проемы. Он подошел к ним, сначала подивившись всему виду города, который внезапно открылся перед ним во всем своем величии, потом опустил глаза вниз и вдруг увидел бесконечную шевелящуюся толпу, которая недружелюбно напирала на Церемониальные ворота. Божественный прислушался: в доносившихся интонациях он явственно различил требовательные и даже враждебные нотки. Это его смутило.
Подозвав распорядителя дворца, Инфект спросил у него, может ли он увидеть своего посланника в Берктоле, но тот ему ответил, что авидронский Юзоф только что спешно отбыл в Совет Шераса. Тогда Алеклия послал распорядителя узнать, чего хотят собравшиеся люди.
— Скажи им, что, если они хотят поприветствовать меня и получить дары, я завтра удовлетворю все их желания, и пообещай, что щедрость моя будет безгранична.
Вскоре распорядитель вернулся:
— О мой Бог, они говорят, что хотят видеть тебя немедленно.
— Что за вздор?
— У них есть к тебе важное дело…
Божественный опешил:
— Что ты сам по этому поводу думаешь?
— Я думаю, — отвечал распорядитель, пытаясь усилием воли скрыть некоторое лукавство в глазах, — что твоя встреча с жителями Берктоля авидронского происхождения будет весьма полезной.
Он явно что-то знал.
— Хорошо, — кивнул Инфект. — Пусть народ выберет пять, нет — десять представителей. И я незамедлительно приму их.
Алеклия отправился в купальни, где, вопреки желанию, пробыл совсем недолго. Потом обрядился при помощи слуг в бертолетовую плаву, украсил себя лотусовым венцом и предстал перед робко входящими горожанами во всем своем величии, напоминая одеждой, позой и ликом одну из известных картин Неоридана, которую часто копировали на храмовых фресках. Берктольцы припали к ногам повелителя, собираясь обстоятельно выполнить положенный в таких случаях ритуал, но Инфект проявил нетерпение, намекнув на то, что был бы не против, если б переговорщики сразу приступили к делу.
Среди посланников был не только знатный авидронский эжин, ведущий свой род от самого Радэя, но и крупный землевладелец, который родился и вырос уже в Берктоле. А еще два держателя кратемарий, популярный оратор, известный тхелос и несколько обычных горожан — все по происхождению авидроны.
Перебивая друг друга и приводя бесчисленное количество примеров, берктольцы поведали о том, что вот уже больше года все урожденные авидроны подвергаются жестоким гонениям. Их всячески преследуют под надуманными предлогами: отчуждают их законную собственность, изгоняют из жилищ, лишают земель. Авидронов притесняют на рынках и торговых форумах, росторы наместника перестали закупать их товары. Сборщики податей и откупщики, в нарушение всех законов, свирепствуют, словно дикари: отбирают весь урожай, назначают непосильные транспортные и военные повинности…
Божественный, внимая горожанам, вдруг вспомнил, что уже обо всем этом не так давно что-то слышал, но в круговерти военных забот не уделил сообщениям должного внимания.
Еще берктольцы поведали о неких разбойниках, которых в последнее время развелось в городе Берктоле великое множество. Они грабят дома авидронов, разоряют кратемарьи, гомоноклы и лавки, везде и повсюду нападают на людей авидронского происхождения, избивают их, требуя, чтобы они покинули город. Только за последнее время убили больше десятка человек. Кроме того, ежедневно подвергаются осквернению храмы Инфекта и святилища Гномов, а также памятники и старые авидронские могильни. Наместник и гиозы бездействуют, а разбойники эти почти открыто ходят по улицам и называют себя «бичуаки сквора» — «очищающие от грязи». Почти всех их можно найти в бедном квартале на Нижней площади, а вожаком у них некий Шаер — беглый раб, известный наемный убийца.
— Спаси нас, о Великий и Всемогущий, от ужасной напасти. Ты — единственный наш Бог и правитель, а надеяться нам более не на кого!
Алеклия долго расспрашивал горожан, и с каждым ответом лицо его становилось мрачнее, а сердце ожесточалось. В конце концов, он поблагодарил своих гостей и пообещал оказать помощь всем пострадавшим и во всем разобраться. Когда берктольцы ушли, Инфект некоторое время в задумчивости стоял у арочного проема, наблюдая за тем, как посланники выходят, что-то объясняют окружившим их людям, те удовлетворенно кивают, и толпа медленно расходится. Потом, словно опомнившись, он вздрогнул и, прихватив внушительных размеров кожаный сверток, бросился вон.
Совсем скоро Инфект объявился в казармах, где расположилась на отдых Белая либера. Многие воины спали, других не было на месте. Через несколько шагов Алеклия лицом к лицу столкнулся с ДозирЭ.
— Ты не слишком устал, ДозирЭ? Готов ли пойти со мною? — спросил Алеклия.
— На всё твоя воля, мой Бог! — отвечал, не задумываясь, белоплащный.
— В таком случае у тебя есть несколько мгновений, чтобы снарядиться наилучшим образом.
Инфект пошел дальше, а воин бросился к доспехам.
От авидронского дворца до Совета Шераса было всего несколько сот шагов. Божественный в окружении сотни белоплащных быстрым шагом проделал это расстояние. Поднявшись по громадной лестнице к широкому входу, украшенному статуями из розового мрамора, он оставил здесь почти всех воинов, а сам, с теми четырьмя воинами, которых отобрал лично, вошел внутрь. Среди них были ДозирЭ и Идал.
Помещение перед залой заседаний было столь велико, что напоминало собой крытую площадь. Здесь были покрытые росписями высокие сводчатые потолки, которые подпирали витые колонны, на стенах висели огромные картины, кругом стояли бронзовые и паладиумные статуи в два человеческих роста. Помещение было полно богато разодетыми людьми. У дверей и проходов замерли стражи, одетые в короткие золотые плащи. В руках у них были копья и прямоугольные щиты, на которых было что-то написано по-берктольски, и ДозирЭ машинально прочитал: «Ус лигрэ марку син-те пелла!» — и перевел: «Я пришел потомкам в назидание». Он вспомнил, что это было одно из часто цитируемых изречений Радэя Великолепного. Алеклия тоже обратил внимание на надписи и усмехнулся.
Сафир Глаззу удалось существенно сократить время проведения Большого берктольского заседания, и теперь оно неумолимо приближалось к заключительной части. Оставалось только закончить собственную речь да выслушать еще нескольких Юзофов, чьи суждения, впрочем, должны были стать лишь перепевами его блистательного выступления. Далее — голосование, больше символическое. А потом он выступит вперед и громко произнесет знаменитое: «Берктольскому союзу быть!»
— …Терпение народов лопнуло! — восклицал Главный Юзоф, размахивая руками. — Разве есть у нас время ждать более? Или вам нужно бесконечно напоминать о черных деяниях безумцев? Только за последние полгода авидроны взяли штурмом и затем разрушили восемь прекраснейших городов Иргамы, обратив население в рабство, разбили армию мирной Лидионезы, которая вышла навстречу вторгшемуся врагу, чтобы защитить свои земли. Они атаковали несчастную Бионриду и заняли форт Нозинги, захватили и подчинили себе интолию Галипогосы. Был уничтожен в ужасной несправедливой битве миролюбивый флот Лимы, который вряд ли следовало отождествлять с пиратами. Кстати, многие морские разбойники, и это доподлинно известно, втайне служат Грономфе. Затем авидроны атаковали Дуканы и отобрали у местных жителей и их правителей все, что они имели, и даже — вот бесстыдство! — засвидетельствовали этот факт у нашего представителя…
Сафир Глазз принял у помощника заранее подготовленный свиток, развернул его и принялся читать. «…Миллион берктолей золотом, миллион молодых и здоровых рабов…» Юзофы так и подскочили с мест. Многие раскрыли от удивления рты. Изумленный гул прокатился по амфитеатру. Даже интол Яриады Скоцуба которыя Риандрагон привстал с места, чтобы ничего не пропустить из перечисляемого.
— …И вам, умнейшие Юзофы, — продолжал Мудрейший, — по-прежнему недостаточно доказательств? Или рассказать вам, как были разорены поселения красных дондронов? А может, следует прочесть вам послание одного из независимых малльских вождей — Ахлероя, который в подробностях описывает бесчинства авидронов в Малльских горах?
И Главный Юзоф потряс в воздухе еще одним свитком.
— Нет, довольно, всё ясно! — послышались выкрики.
— Вот именно — всё ясно! Так скажем себе: хватит! Хватит терпеть бесчинства. Мы обязаны защититься. Для этого и собираемся здесь. Для этого союз и существует! Иначе завтра Инфект Авидронии заявится уже сюда, в Берктоль, и поставит на колени всех нас, весь Совет Шераса. И не надейтесь отсидеться — не получится. Так давайте же завтра придем в эту залу, и, отринув страх, примем единственно правильное решение и произнесем заветные слова: «Авидрония должна быть наказана!»
Сафир Глазз закончил и, как обычно, поднял ладонями вверх разведенные руки и закатил глаза в ожидании восторженного всплеска. Речь получилась пылкой, оратор говорил убедительно. Он был вправе рассчитывать на признание. Но Юзофы молчали.
Мудрейший немного подождал, потом встрепенулся, открыл глаза и изумленно поднял брови. Все представители, глядя прямо на него, застыли с каким-то странным выражением на лицах, будто видели перед собой не Главного Юзофа Совета Шераса, а огнедышащих гароннов. Тут Сафир Глазз услышал за спиной лязг доспехов и голоса спорящих людей. Он обернулся. У входа четыре великолепных воина в белых плащах и при полном вооружении препирались с Измаиром, преградившим им дорогу. Мгновением позже он заметил всего в десяти шагах от себя высокого мужчину в бертолетовых одеждах удивительной красоты. Над головой у него сиял лотусовый венец — Мудрейшему показалось, что где-то он уже видел этого человека. А! — вспомнил он, и испарина выступила у него на лбу: на картине за этой стеной. Это же Инфект Авидронии!
— Ус лигрэ марку син-те пелла! — сказал Алеклия и приложил руку ко лбу. — Я пришел потомкам в назидание!
Сухо поприветствовав всё собрание, правитель Авидронии отдельно и чуть теплее улыбнулся интолу Яриады Северной и остановил свой холодный взгляд на Главном Юзофе. Тот не сразу нашелся. Наконец, опустив руки, Сафир Глазз с трудом подобрал приличествующие случаю слова:
— Эгоу, Божественный. Мы счастливы видеть тебя в нашем собрании. Хотя, к моему великому сожалению, оно уже подходит к концу. Тебе, о величайший правитель, только и остается, что занять «наидостойнейшее» место и дождаться скорого окончания. Очень жаль, потому что сегодня мы много говорили об Авидронии.
— Да, я слышал: «Авидрония должна быть наказана». Это единственное, что я слышу последние пять лет. Я посылаю в Берктоль армии и деньги, а взамен получаю: «Авидрония должна быть наказана». Что ж, отлично, затем и пришел. Исполните же свои намерения немедленно, наказывайте. Иначе к чему все эти долгие разговоры?
Юзофы переглянулись. Многие не решались открыто смотреть на Алеклию и отводили глаза. Все молчали и почти не шевелились, и только представитель Авидронии вдруг вскочил с места:
— О мой Бог! Здесь, в этих стенах, живут клевета и ложь! Скажи слово божье, объясни неразумным всю пагубность их намерений!
— Говори, Великий и Всемогущий! — поддержал авидрона Юзоф Медиордесс, и ему вторил благородный яриадский муж и еще несколько голосов.
Сафир Глазз топнул ногой:
— Замолчите, иначе я лишу всех вас на месяц права присутствия в этой зале. Мы рады были бы насладить уши речью Инфекта Авидронии, но Большое заседание Берктольского союза не может длиться бесконечно. Вот и в Священной книге сказано…
В это время у входа ДозирЭ крепко сцепился с Измаиром. Десятник и сотник схватили друг друга за плечи и толкались: один хотел пройти в совещательную залу, другой старался этого не допустить. За спиной у каждого стояло по три человека, готовых к самым решительным действиям. Они сжимали рукояти мечей и кинжалов.
— Уважаемый рэм, мне приказано сопровождать нашего повелителя, — говорил ДозирЭ по-берктольски, — и не отлучаться от него ни на шаг. А приказы я выполняю всегда. Посмотрел бы ты на тех, кто вставал у меня на пути.
— А мне, уважаемый рэм, приказано никого не впускать. А это значит, что войти в совещательную залу удастся только тому, кто сумеет со мной расправиться…
— И только?..
Так они долго и возбужденно препирались, однако оружия не доставали, говорили сдавленными голосами и старались не производить слишком много шума. В конце концов ДозирЭ все-таки протиснулся внутрь, прошел несколько шагов и встал в удобном месте недалеко от Инфекта, не привлекая к себе внимания. За ним последовали Идал и двое других белоплащных. Измаир, весь побагровевший, лишь прошипел им вслед какое-то местное ругательство и отошел в сторону.
Тем временем Алеклия уже сообщил представителям союзных стран, что Авидрония не признает главенства Сафир Глазза, поскольку законный срок правления его в Совете Шераса давно истек. Сейчас же он возглавляет союз в нарушение «слезных заветов» Священной книги, которым Юзофы должны следовать неукоснительно.
Мудрейший перебил правителя Авидронии:
— Инфект Авидронии, несомненно, прав, когда говорит о том, что все мы должны обязательно следовать «слезным заветам». И все эти годы мы именно так и поступаем, боги тому свидетели. Величайший правитель просто заблуждается, когда говорит о каких-то нарушениях. Он плохо помнит «слезные заветы» или не знает их вовсе. И это немудрено, ведь Священная книга хранится не в Грономфе, а здесь, у нас. Вот она. Могу сказать лишь одно: мы свято чтили и чтим законы, созданные нашими знаменитыми предками.
С этими словами Главный Юзоф подошел к нише, где находилась Священная книга, взял ее, нашел нужную страницу и громко прочитал:
— Завет третий, песнь сорок первая: «А если пяти лет будет недостаточно, если мудрейший и впрямь окажется мудрейшим, то посланцы земель вправе будут назначить новый срок его правления…»
Сафир Глазз прочитал все, что касалось затронутого вопроса, потом подошел к одному из Юзофов и указал ему нужное место. Тот пробежал строчки глазами и кивнул головой: так и есть. Мудрейший подошел к другому представителю, и всё повторилось. И тогда он вернулся на свое место и, торжествуя, посмотрел на Божественного.
— Всё это — неправда! — вдруг сказал Алеклия и поднял над головой прямоугольный кожаный сверток, который до этого держал в руке и на который до сего момента никто не обращал внимания.
Когда правитель развернул сверток, все увидели увесистую книгу — точную копию той, которую держал Сафир Глазз. Божественный откинул обложку, отвернул несколько листов и вслух прочел:
— А если пяти лет будет недостаточно, если мудрейший и впрямь окажется мудрейшим, то посланцы земель не вправе будут назначить новый срок его правления…
В амфитеатре поднялся невообразимый шум. Все Юзофы одновременно заговорили, а авидронский представитель закричал что есть силы:
— Сафир Глазза на шпату!
— Что это за книга? — возмутился Главный Юзоф. — Где ты ее взял? Это обман!
— Никакого обмана нет, — спокойно отвечал Инфект Авидронии. — Как вы все знаете, «слезные заветы» писали авидронские тхелосы, и происходило это в Грономфе. Но мало кто ведает, что всего Священных книг было три. Все они появились на свет одновременно. С первой книги было сделано той же рукой сразу две копии. Одна из этих книг — та, которая хранилась здесь, это — вторая, а третья находится в Яриаде Северной. Это подтвердит многоуважаемый интол Яриады, который по счастливой случайности тут присутствует.
Все посмотрели на яриадского правителя.
— Да, это так, — сказал старик. — Она спрятана в одном из высокогорных храмов Великанов.
— Этого не может быть, — занервничал Главный Юзоф. — Это недоразумение…
Алеклия брезгливо пожал плечами.
— Внемлите мне, представители стран и народов. Священная книга, которой вы пользуетесь, исправлена, и, скорее всего, не в одном месте. То есть она стала подложной. Поэтому Сафир Глазз и смог захватить Совет Шераса. Теперь же он управляет Берктолем, словно интол или пожизненный инфект, и страны, которые создавали Берктольский союз, никто не принимает в расчет. Это великая несправедливость. Что же касается Авидронии…
И Божественный, хотя ему и не давали слова, обстоятельно поведал Юзофам об Иргаме, о лимских пиратах, о Фатахилле и обо всем другом. Не забыл он и о преследовании жителей Берктоля авидронского происхождения. Большое берктольское заседание было, несомненно, сорвано, по крайней мере в том виде, в котором его планировал Мудрейший, но никто не решился прервать правителя Авидронии. Юзофы только молча слушали и переглядывались. Что же касается Мудрейшего, то всё его хваленое красноречие вдруг испарилось, и он, впервые в жизни смутившийся и запутавшийся, не мог высказать ни одной связной мысли и лишь несколько раз что-то вымученно промычал.
— …Но Совет Шераса во главе с Сафир Глаззом не желает внимать нашим доводам, — продолжал Божественный, начиная понемногу горячиться, — не хочет сосредоточиться на истинных опасностях, о которых мы всё время предупреждаем. Сопровождает каждое наше искреннее действие лживыми подлыми комментариями…
— Захват приграничных земель в нарушение Третьего берктольского согласования границ тоже ложь? — наконец не выдержал Главный Юзоф, с трудом поборов припадок косноязычья.
Алеклия в упор презрительно посмотрел на Мудрейшего. Странно, но именно так Божественный и представлял себе этого маленького безликого человечка, который, не обладая ни собственной армией, ни подданными, ни личной казной и даже не имея нормального лица, ухитрялся доставлять великой Авидронии больше неприятностей, чем кто бы то ни было другой. Чего стоит один его рот — маленький, узкий, с туго прижатыми друг к другу губами, будто сшитыми ниткой. Когда он говорит, двигаются только они, открываясь так же смешно, как у рыбы, а всё лицо при этом остается неподвижным, словно театральная маска. И как они могут слушать этого уродца, верить ему?
Превозмогая глубокое отвращение, Инфект отвечал:
— Это правда, в последние годы мы значительно расширили свои пределы. Многие земли были нами куплены у алчных вождей, и эти сделки совершенно честны и подтверждены участием в них берктольских законников. Кроме этого, разные поселения, расположенные неподалеку от наших границ, с которыми у нас родственные языки и общая история, нуждаются в покровительстве и защите, поэтому они добровольно вверяют нам свою судьбу. Другие территории достались Грономфе в справедливых войнах или вообще не были заселены…
Сафир Глазз знал, о чем следует говорить в первую очередь. Он затронул самую болезненную тему, которая не раз выручала его в сложных ситуациях. Когда это случалось, Юзофы просто сходили с ума, забывая обо всем остальном. За сотни лет между различными народами и государствами скопилось столько взаимных обид, что не хватило бы и года разбирательств, чтобы только понять их суть. Любое заседание, касающееся территориальных претензий, быстро превращалось в хлесткую словесную битву, где все сражались со всеми. Иногда в ход шли и настоящие кинжалы. Когда Инфект Авидронии закончил свои объяснения, несколько Юзофов вскочили со своих мест и достаточно путано обвинили Авидронию в насильственном захвате чужих земель. Главный Юзоф почувствовал облегчение: всё возвращается на свои места.
Божественному было нелегко защищаться, поскольку его государство за последние двадцать пять лет действительно серьезно раздвинуло свои границы, основав много поселений и городов, а еще многочисленные колонии за тысячи итэм от Грономфы. Способы же «освоения» новых земель зачастую были весьма сомнительны. Но он сумел быстро расправиться с оппонентами и вернулся на старую дорогу:
— О Юзофы Шераса! Говорить о преступлениях и неспра-ведливостях сегодняшнего Берктоля можно бесконечно. И виной тому всего один человек. Сегодня Большое берктольское заседание, то есть единственный день в году, когда мы можем менять Главного Юзофа. Не упустите эту возможность, иначе можете всё потерять. От имени Авидронии я выношу на Совет Шераса вопрос о низложении Сафир Глазза как занимающего свое место незаконно и как человека, совершенно извратившего «слезные заветы» Священной книги. Я требую самым серьезным образом расследовать его деяния и предать хитроумного мошенника жестокому наказанию.
— Ты не имеешь права выносить на голосование такие вопросы! — взорвался Мудрейший и посмотрел на Юзофов, ища в их рядах поддержки. И даже бросил взгляд на Измаира.
— Авидрония обладает в Совете Шераса «достоинством», измеряемым восемью хоругвами. Насколько мне известно, сегодня меня поддержат наши старейшие союзники: Медиордесс — шесть хоругв и Яриада Северная — четыре голоса. Итого восемнадцать. Этого вполне достаточно, чтобы потребовать голосования. По крайней мере, согласно «слезным заветам», если они здесь еще действуют и если ты и это не подправил….
Сафир Глазз вынужден был уступить. Совет Шераса приступил к голосованию. Юзофы по очереди подходили к «чашам мудрости» — красной, если хотели низложить Мудрейшего, или к синей — если были не согласны с предложением Инфекта Авидронии. Сам же Сафир Глазз подошел последним, до этого времени внимательно наблюдая со стороны, кто как голосует. Трясущимися руками он вынул из туго набитого кожаного мешочка свои двадцать пять голосовательных палочек и всё опустил в синюю чашу.
Вскоре считальщики подвели итог. Божественный собрал всего двадцать восемь голосов. Это был безнадежный проигрыш.
Главный Юзоф принял независимую позу и нагло посмотрел на правителя из Грономфы. Теперь он его не боялся. Нисколько! Мало того, используя ситуацию, Мудрейший тут же поставил вопрос о наказании Авидронии: он потребовал лишить ее представителя права выступать на Совете Шераса, а также настаивал на изменении границ страны. Юзофы опять голосовали, и Авидрония опять проиграла.
— Теперь же, о величайший правитель, я правом, данным мне Берктольским союзом, прошу тебя покинуть совещательную залу — нам надо продолжать, — сказал Сафир Глазз, обращаясь к Инфекту, и первый раз за сегодняшний день его узкие рыбьи губы вдруг раздвинулись в сладчайшей улыбке.
— Невиданное бесчестие! Сейчас они увидят, что такое божий гнев, — шепнул на ухо Идалу ДозирЭ. — Такое он не стерпит, ни за что!
Воины приготовились к худшему.
ДозирЭ оказался отчасти прав. Божественный в самых изящных формах поблагодарил Юзофов за оказанное внимание и тут сообщил достойнейшему собранию:
— От имени своего народа я заявляю, что Авидрония покидает Берктольский союз. При этом мы отзываем свои партикулы и более не будем посылать вам золото. С сегодняшнего дня Грономфа не признает законы Берктоля и будет впредь поступать по своему усмотрению. Если же вы, уважаемые Юзофы, все-таки когда-нибудь опомнитесь, то пришлите мне Сафир Глазза в львиной клетке, ибо он всех нас предал, и я, может быть, вас прощу, и Авидрония вернется в союз. А если вы и впредь будете обижать авидронов, живущих в этом городе и в этой стране, я вернусь сюда с большим войском и силою оружия восстановлю справедливость. Эгоу!
Слова Алеклии потрясли всех без исключения. Летописцы, которые плотной гурьбой сидели в отведенном для них месте, до сих пор не веря в такую удачу, с упоением застрочили лущевыми стержнями в своих книгах, стараясь в точности передать каждое слово. Не пройдет и нескольких дней, как весь континент с помощью голубиной почты узнает о происшедшем. Люди, собираясь в большие толпы, будут десятки раз перечитывать вслух речь Инфекта Авидронии, подолгу обсуждая смысл каждого выражения.
Многие Юзофы в этот момент жестоко пожалели, что сегодня не сказались больными или не прислали вместо себя помощников. Чем еще обернется сегодняшнее Большое заседание? Только Мудрейший не испытывал страха или угрызений совести: «Ну и что? — только и подумал он. — В конце концов Фатахилла именно этого и хотел».
Уже у двери Божественный вдруг что-то вспомнил и обернулся:
— О Юзофы, примите от меня на прощание эту Священную книгу. Она подлинная. Восстановите в Берктольском союзе законность во благо народов континента. И мой вам совет: держите ее подальше от Мудрейшего. А взамен я заберу эту.
И Алеклия указал рукой на нишу, которую охраняли воины «Золотого отряда».
По знаку Божественного ДозирЭ принял у него книгу и пошел к нише. Путь ему преградил Измаир. Некоторое время воины обменивались «любезностями», пока Сафир Глазз, видя, что дело идет к кровавому побоищу, не окликнул сотника: «Пусть берет!»
ДозирЭ отдал Священную книгу Божественного и получил взамен «слезные заветы» Главного Юзофа.
— Жаль, что не пришлось тебя убить, — шепнул на прощание ДозирЭ берктольскому сотнику.
— В чем же дело, рэм? Я всегда готов с тобой встретиться. Дай только знать!
— Отлично, надеюсь, наш правитель задержится на несколько дней в Берктоле…
Авидроны ушли. Покинул свое «наидостойнейшее» место и Юзоф Авидронии.
Вслед за Авидронией заявили о выходе из Берктольского союза Медиордесс и Яриада Северная.
Вскоре Сафир Глазз, вполне освоившись со всеми происшедшими изменениями, произносил новую пламенную речь. Он говорил о несовершенстве берктольских законов, многие из которых давно устарели, о том, что пора бы поменять и некоторые «слезные заветы». Юзофы с неподдельным вниманием слушали Мудрейшего, и в знак согласия дружно кивали головами и громко выражали одобрение.
На следующий день ДозирЭ, Идал, Одрин и напросившийся с ними Семерик зашли в авидронскую кратемарью, где заказали еды и вина столько, что ошалевший слуга долго не мог понять, сколько еще человек примет участие в пиршестве. Вдоволь наевшись и напившись, белоплащные отправились к источнику Вецони и потратили на этот путь немало времени, потому что нечаянно смешались с праздничным шествием. Плотная людская толпа, разодетая в смешные наряды и с масками на лицах, подхватила воинов и понесла их совсем в другую сторону от той, в которую они собирались двигаться. Истратив изрядно сил и наставив весельчакам немало синяков, авидроны наконец выбрались из толчеи и поспешили своей дорогой.
У источника Вецони их уже поджидали четверо воинов «Золотого отряда» во главе с Измаиром. Все были в крепких доспехах и прекрасно вооружены. Берктольские циниты изысканно приветствовали авидронов, и те отвечали не менее велеречиво, использовав всё свое знание берктольского языка. Не желая более тратить времени, воины разбились на пары, обнажили оружие и бросились в бой.
ДозирЭ впервые столкнулся со столь опытным противником и тут же пожалел обо всем съеденном и выпитом. Чтобы уходить от яростных атак, ему пришлось двигаться втрое быстрее обычного, и при этом Измаир всё равно постоянно доставал грономфа. Вездесущий клинок берктольца то и дело цеплял плечо и грудь молодого человека, к счастью, авидронские доспехи надежно защищали его от ранений.
Вскоре, однако, Измаир стал уставать, не в силах угнаться за прытким авидроном. Во время собственной атаки он на мгновение ослабил внимание и тут же получил прямой удар в грудь, и клинок меча Славы легко пробил берктольский нагрудник. Это ранение не было смертельным, но ДозирЭ, не давая противнику опомниться, обрушил на него еще с десяток ударов. Измаир рухнул замертво. Широкая лужа крови разлилась под его телом…
Трое остальных воинов «Золотого отряда» в скором времени последовали за своим товарищем. Семерик и Одрин были, как всегда, безупречны, а Идал, наотрез отказавшись от помощи, измучил противника своей странной унылою тактикой и все-таки добил его, когда белоплащные уже начали позевывать. Из авидронов никто не пострадал…
С наступлением ночи Белая либера в пешем строю атаковала несколько заброшенных кварталов на Нижней площади Берктоля, где обосновались беглые рабы и разбойники, называвшие себя «бичуаки сквора». Утром жители города обнаружили на площади перед Советом Шераса около трехсот обезображенных трупов, многие их которые были сильно посечены. Вскоре среди несчастных нашли и останки Шаера — известного предводителя преступников.
Божественный пробыл в Берктоле еще триаду. Его задержали дела, которых за время последних событий скопилось великое множество. То и дело над авидронским дворцом взвивались в воздух голуби-посланцы, одни из них направлялись в Авидронию, другие в Медиордесс, третьи — в Оталарисы. Первую тайнопись Инфект отправил военачальнику тех авидронских партикул, которые являлись частью объединенной берктольской армии и сейчас находились в Вантике. Алеклия приказывал авидронам более не подчиняться Совету Шераса, а отправляться в Долину Спиера и прийти на смену Абордажной либере. Таким образом, армия Берктоля разом потеряла шестьдесят одну тысячу человек.
В город Берктоль стекались войска. Теперь у здания Совета Шераса в полном вооружении стоял «Золотой отряд», у посольского дворца Авидронии выстроилась пешеранская партикула, насчитывающая семь тысяч отборных воинов. Тремя улицами ниже, в тесных переулках, расположились конники Яриады Южной — целая либера, тысяч пятнадцать. Со дня на день ожидали появления новых больших отрядов. Обстановка накалялась, все жили в предчувствии страшной беды. Напуганные горожане старались без важной причины на улицы не выходить; многие, кто имел возможность, спешили на время оставить город. Однажды ночью, неожиданно для всех, Божественный вместе со своим отрядом телохранителей покинул Берктоль. Узнав об этом, Юзофы Совета Шераса облегченно вздохнули и на радостях, что всё закончилось мирно, закатили обильное пиршество.
Глава 38. Раба любви
Кумир — боевой конь ДозирЭ, пал где-то между Берктолем и Авидронией. Прямо на авидронской дороге, недалеко от Деги, Инфекта и Белую либеру атаковали кочевники-мандрагулы. Дикарей было огромное количество, и они преградили отряду путь, использовав известный тактический прием — капкан. Только отчаянная храбрость телохранителей спасла Божественного от позорного пленения или смерти.
Алеклия совершил хитроумный маневр, одновременно нанеся мандрагулам несколько чувствительных ударов. Ему удалось вырваться из «капкана» и скрыться в Белых песках — безжизненной пустыне, распростершейся на широком пространстве между Сердес и Дегой.
Пятнадцать дней Белая либера уходила от преследования. Несколько раз мандрагулы настигали Божественного и его ослабевший отряд. В двух ужасающих побоищах полегло не менее тысячи белоплащных. В последней стычке, когда, казалось, что надеяться уже не на что, авидронов спасла песчаная буря, заставившая кочевников отступить.
В Белых песках ДозирЭ сначала чуть не умер от голода и мучительной жажды, потом едва не погиб в жестокой рукопашной, а в довершение всех испытаний, выпавших на его долю, лишился бесценного Кумира, старого друга, отважного и преданного, который пал, не выдержав трудностей тяжелейшего перехода. Впрочем, в пустыне воины Грономфы утратили две трети всех лошадей.
В конце концов Божественный оказался в Деге, чьи границы мандрагулы нарушить не решились. На помощь Инфекту уже спешили из Авидронии партикулы и либеры, посланные сразу же, как пришла весть о коварном нападении.
Светлая Грономфа встречала Божественного и его отряд с такой искренней радостью, с такой торжественностью, с какой за всю свою историю никого никогда не встречала. Люди ликовали, а сам город преобразился так, что белоплащные воины с трудом узнавали грономфские улицы. Прежде всего сбивали с толку новые постройки, возведенные за время отсутствия Белой либеры. Место пустырей заняли ослепительные дворцы, гордо высились могучие монументы, раскинулись обширные комплексы общественных сооружений. Деревья украсили пестрыми яркими лентами, а все Дорожные камни на перекрестках и площадях сменили на другие, высеченные из необычайно красивого темно-фиолетового тектолита. Кругом пламенел тканый пурпур. Его вывешивали полотнищами из окон, им покрывали лестницы и террасы дворцов, в него наряжались. И, наконец, вся Грономфа полыхала цветами, будто гигантский цветник. Говорят, что грономфские торговцы в эти дни заработали на цветах целые состояния.
Народ был един в своей радости, в своей любви, в своей вере. Горожанам допьяна вскружило голову величие Родины и чувство превосходства своего народа. Теперь они хотели лишь одного: чтобы ОН, победитель всего мира, и дальше безраздельно правил ими в их великой Грономфе — волшебном городе, купающемся в золоте и тектолите, и в их могущественной всесильной Авидронии. Весь же остальной мир был ничтожен и недостоин внимания. Они готовы слепо следовать за своим идолом, хоть в страну гароннов, — вот в чем были едины все грономфы: и знать, и обыкновенные граждане, и бесправные нищие.
Прибыв во дворец, Алеклия объявил по случаю своего возвращения и в ознаменование всех побед одиннадцатидневные празднества, на что выделил более трехсот тысяч инфектов. Еще сто тысяч инфектов раздали на улицах и площадях авидронских городов.
Никто не работал. Все были радостно возбуждены. По утрам авидроны молились, осаждая храмы Инфекта и Форум Побед, днем штурмовали Ристалища, Ипподромы и Цирки, которые устраивали в честь праздника бесплатные представления, а вечером и ночью участвовали в факельных и церемониальных шествиях и веселились что было сил на Огневых площадках.
Несколько раз Божественный устраивал за городом грандиозные представления, где показывался тот или иной эпизод из недавних сражений. Зрители, запасясь вином и снедью, располагались на Сиреневых холмах и заворожено наблюдали, как внизу, между холмами, доблестные авидронские партикулы «сражаются» с дикарями.
В Форуме Побед заложили новый мемориальный дворец и выставили на всеобщее обозрение трофеи, захваченные в Галипогосах и Дуканах. Во Дворце Наказаний каждый день казнили по нескольку пленных лимских вождей, и здесь было самое большое столпотворение.
Жители Грономфы чрезвычайно живо интересовались всем, что получил Божественный от лимских предводителей в виде откупа. В Форуме Искусств появились новые работы прославленных мастеров древности — художников, скульпторов, краснодеревщиков, ювелиров. Библиотека пополнилась сотнями редчайших книг.
Эти торжества стали величайшим праздником из тех, какие горожане помнили на своем веку.
На седьмой день Алеклия устроил в Дворцовом Комплексе небывалое гуляние и пиршество, на которое пригласили тридцать тысяч человек: половина — военные, а остальные — весь цвет авидронского общества. Для пущего блеска и «ради услаждения» на пир позвали люцей из Дворца Любви и красавиц из лучших акелин Грономфы. Изумительной прелести женщины, несомненно, украсили праздник.
Среди приглашенных воинов были все белоплащные, свободные от несения стражи и других обязанностей. Их разместили за столами вдоль самой широкой и длинной парковой аллеи. Это место располагалось довольно далеко от той площадки, где пировал Инфект, но мудрый правитель несколько раз обошел вместе со своей бесчисленной пышной свитой все столы. При этом свидетели отмечали, что Инфект находится в самом счастливом расположении духа.
ДозирЭ, как и все прочие, был на вершине удовольствия. Он чувствовал себя именно тем, кем представлял себя в юношеских мечтаниях — опытным воином, цинитом отборной партикулы, ветераном, который видел бесконечно много боли и смерти…
На самом деле молодой человек наверняка растерялся бы, если бы посмотрел на себя со стороны. К своему стыду, он увидел бы хоть и отмеченное умом, но слишком молодое лицо, неоперившуюся юность которого пока невозможно было скрыть нахмуренными бровями и поигрыванием желваков на скулах. Да и взгляд его вряд ли отражал пережитые испытания, скорее, наоборот: вместо пронизывающей холодности и суровой пытливости его глаза излучали этакую вспыльчивую наивность и были слишком чистыми, слишком честными, непозволительно искренними. К своему глубокому разочарованию, ДозирЭ обнаружил бы, что, несмотря на все принимаемые им картинные позы, не выглядит тем, кем пытается себя представить. Он с удивлением заметил бы, что весь как-то неказист и угловат, что движения и ухватки его грубы и прямолинейны, и вообще, пытаясь подчеркнуть свое высокое положение, он хотя и выглядит надменно, но несомненно фальшивит и немного походит на глуповатого выскочку, который, едва ощутив маломальское превосходство, вдруг становится до смешного заносчивым. Однако, не видя себя со стороны, молодой человек думал, что его манеры и повадки указывают на его родовитость и что он держится так же изящно и естественно, как, например, сын именитого дорманца Одрин, который, кстати, на этом пиршестве сидел от него по левую руку.
А справа восседал скучающий Идал. Он был спокоен, задумчив, сдержан в еде, а из напитков предпочитал настои, которые прекрасно утоляли жажду, но вряд ли могли вскружить голову и поэтому не пользовались уважением «белых плащей». Несмотря на то, что Идал должен был удостоиться не меньших почестей, чем его друг — ведь все последние сражения они были рядом, — его мало кто замечал. Впрочем, этому было простое объяснение: воин, получив, как известно, разрешение оставить службу, собирался в ближайшие дни проститься навсегда с белым плащом и мечом Славы.
— Что ты теперь будешь делать? — спросил друга ДозирЭ, наговорившись со всеми вдоволь.
— Ты же знаешь, рэм, — продолжу занятие отца, — отвечал эжин и добавил, покусывая губу: — И братьев.
ДозирЭ подцепил ножом приглянувшуюся жареную куропатку, безошибочно выбрав ее среди десятка одинаково аппетитных, но не столь упитанных тушек, украшенных зузукой, овощами и кусочками ананаса. Он предложил куропатку Идалу и, получив отказ, занялся ею со всей серьезностью, ухитряясь, однако, поддерживать разговор:
— Зачем тебе всё это? Разве твое богатство не позволяет тебе, ни о чем не беспокоясь, проводить дни в удовольствиях и пирах?
— Позволяет. Мне досталось большое наследство. Я не мог себе и представить, что когда-нибудь буду обладать такой кучей золота. Да и ни к чему мне одному столько. Однако владения нашего рода очень обширны и требуют самого пристального внимания и ежедневных забот, — пояснил Идал.
ДозирЭ поставил опустошенный кубок, хотел было вытереть рот тыльной стороной ладони, но вовремя опомнился и промокнул губы широким листком бархатицы. Этот листок впитывал в себя влагу, словно губка, одновременно выделяя свой собственный кисловатый освежающий сок. Последнее время во дворцах Грономфы возникла новая мода: использовать во время еды это растение вместо кувшина с душистой водой, полотенца, рукава или подола плавы.
— Согласен — хорошая лошадь требует должного ухода, — не отставал ДозирЭ. — Но у тебя есть прекрасный доверитель и честнейшие трудолюбивые распорядители и содержатели твоих заведений. Взять, допустим, Арпада…
Молодой человек был недалек от истины, отмечая достоинства помощников Идала. С тех пор как плантации льна, хлопка и тоскана, ткацкие мастерские, склады, лавки, гомоноклы и кратемарьи, а также многоярусные доходные дома остались без хозяйского присмотра, владения рода Идала не пришли в упадок. Плантации по-прежнему обрабатывались, принося высокие урожаи, мастерские изготавливали прекрасные ткани, которые охотно раскупались. Более того, в прошедшем году торговля складывалась весьма успешно, а указ Инфекта об отмене подати принес дополнительно не менее ста берктолей. Что же до благодарного Арпада, то бывший десятник гиозов оказался исключительно честным и способным содержателем и увеличил доход от вверенной ему кратемарьи за год в два раза. И это несмотря на отсутствие в городе Белой либеры — неиссякаемого источника скандальной, но внушительной прибыли. Даже видавший многое на своем веку доверитель Идала, всё это время продолжавший исправно вести «денежные книги» рода, был немало изумлен. Случай невероятный, тем более для Грономфы, с ее несколькими тысячами кратемарий.
— Это так, — кивал головой рассудительный Идал, теребя на шее кончик наградного платка. — Мои работники заслужили самого щедрого поощрения. И пожалуй, сложись всё как-нибудь по-другому, я с удовольствием предался бы занятиям мужа, озабоченного лишь посещениями общественных мест и последними событиями в Рестории. А лучше всего было бы никогда не скидывать плащ, особенно этот — белый, который мне дороже всего. Военное занятие я люблю, хотя мне и не нравится убивать. А в нем выше всего я ставлю нашу дружбу, скрепленную кровью. Но я должен помнить, что теперь один несу ответственность за весь наш род, почти обезглавленный благодаря глупости и жадности моих братьев. Лишь я один теперь отвечаю за все земли и постройки, которые на самом деле принадлежат не мне, а нашему древнему роду и его потомкам. Вправе ли я всё это бездумно растрачивать? Теперь я обязан лично заниматься всем, беречь родовой дворец, преумножать богатства и, когда наступит время, передать всё это в целости и сохранности, вместе с родовым жезлом, выпестованным мною преемникам.
Тут ДозирЭ подумал о своем родовом жезле, который получил от ЧезарЭ — владельца роскошного дворца, мужа коварной красавицы Иврусэль. Он долго смекал, куда дел этот небольшой медный цилиндр, и наконец вспомнил, что отдал вещицу на сохранение Кирикилю. Удивительно, но молодой человек, слишком увлекшись всеми обстоятельствами своей новой головокружительной белоплащной жизни, так ни разу жезл и не открыл. А ведь в его чреве сокрыта вся история рода ДозирЭ, сведения о многих его предках, поколение за поколением…
— Пожалуй, ты прав, Идал: твое предназначение определено богами. В «Откровениях Ибеуса» ясно сказано: «И не нам — смертным, что-то менять собственною волею, ибо путь каждого предначертан звездами…» — поддержал друга ДозирЭ. Однако он с некоторым беспокойством наблюдал за своим товарищем, обнаружив в нем новые черты, которых еще день назад не было и в помине. Пока он выглядел воином, старым добрым другом, с уст которого еще срывались всякие забористые словечки, но уже проглядывал в нем гордый эжин, свободный, богатый, самоуверенный. Как он сказал? «…Мои работники заслужили поощрение…»
— О каком предназначении вы говорите? — вмешался в разговор Одрин, который всё это время незаметно прислушивался к беседе двух воинов. — Наше единственное предназначение — служить Божественному. Чего еще желать? Разве что женщину.
И дорманец громко рассмеялся, послав приглянувшейся люцее призывный взгляд. Девушка в ответ благосклонно улыбнулась.
— Посмотри, ДозирЭ, сколь обольстительна эта богиня из Дворца Любви, — продолжал Одрин. — Взгляни, как вздымается ее грудь. Загляни в ее зеленые глаза. А этот изумительный поворот головы?
— Что из того? — пожал плечами ДозирЭ, однако про себя отметил, что беловолосая люцея действительно достойна самого искреннего восхищения.
— Как что? Бери ее. Тебя ждет бездна удовольствий. Вперед!
— Благодарю тебя, рэм, — ответил, отмахиваясь, ДозирЭ и вдруг с горечью вспомнил, как в Бенедикте, благодаря новоиспеченному другу, оказался на ложе сразу с двумя буроволосыми люцеями. — Благодарю тебя. Но почему бы тебе самому ею не заняться?
ДозирЭ поднес к губам кубок и сделал несколько полных глотков. Одрин даже как-то расстроился и перестал шутить. Теперь он говорил вполне серьезно:
— Я вижу, что твои чувства по-прежнему заняты другой особой. Жаль, ибо страдания твои не только бесполезны, но и весьма опасны!..
Смеркалось. Отовсюду слышалась музыка, пение, звонкий смех, шумные разговоры. Кругом танцевали. Глаза гостей блестели, в них отражались огни и манящие улыбки страстных люцей.
Вдруг появился порученец Алеклии. Обратившись к ДозирЭ, Идалу, Одрину и Семерику, он распорядился следовать за ним. Белоплащные поставили кубки, оправили плащи и оружие и двинулись за порученцем. Воины пересекли густой сад, перешли по мостику небольшое искусственное озеро и спустились по Серебряной лестнице вниз, затем преодолели широкую поляну, где пиршество было в самом разгаре, и, наконец, вышли к «Городу предков». Там, рядом с двумя громадными золотыми львами, между гигантских тектолитовых скульптур славных праотцев, были расставлены трапезные столы для самых знатных авидронов.
Божественный пировал в окружении известнейших граждан Авидронии. Особое место занимали крупные военачальники и флотоводцы. Тут же были послы Медиордесс и Яриады Северной. Чуть в стороне восседали пятьдесят три липримара — наместники всех сегодняшних авидронских территорий.
Вместе с достойнейшими мужами трапезничали люцеи — около ста самых красивых девушек Дворца Любви. Несомненно, эти восхитительные юные создания своим присутствием придавали всей обстановке особое волнующее очарование.
По одну сторону от Алеклии со скучающим видом сидел Провтавтх, с золотым венцом на голове, как и положено Другу Инфекта и члену Совета Пятидесяти. По другую — яриадец Друзилл, молодой талантливый художник и скульптор, сменивший впавшего в немилость Неоридана.
Воинов Белой либеры подвели к величественной статуе основателя Грономфы — Яфы. Они огляделись и обомлели, увидев, что стоят напротив правителя Авидронии, восседающего за золотым столом.
— А вот и они, — радушно взмахнул руками Инфект, привлекая внимание ближайшего окружения. — Это первейшие мои телохранители — исключительно отчаянные и наиболее удачливые в сражениях воины.
Десятки лиц немедленно обратились в сторону белоплащных. ДозирЭ заметил Андэль, которую последний раз видел в Бенедикте, и внутри у него что-то дрогнуло. Девушка выглядела бледной, взгляд люцеи, как бы невзначай остановившийся на фигуре грономфа, был смертельно холоден.
— Семерик, или лучше ты, ДозирЭ, расскажи мне еще раз о вашем поединке с воинами «Золотого отряда». Слушайте, авидроны, это одна из самых интересных историй моего недавнего похода. Вот этот цинит собственной рукой убил именитого воина Сафир Глазза, известного берктольского поединщика Измаира.
Гости Божественного устроились поудобнее.
ДозирЭ вздохнул полной грудью и, едва пересилив волнение, в который раз поведал известную историю — от первой стычки в совещательной зале Совета Шераса и до схватки у источника Вецони. Когда он закончил, друзья и эжины одобрительно закивали головами.
— О мой Бог, где ты находишь таких бойцов?! — восхищенно вскричал известный всем Инициатор, ведающий казной. — Я вот уже несколько лет не могу подобрать себе и двух стоящих телохранителей.
— Ты плохо ищешь, рэм, — со смехом отвечал Божественный. — Все, что нужно, находится у тебя под носом. Насколько я помню, по крайней мере двое из этих четырех воинов — жители Грономфы, здесь родились и выросли.
— В таком случае хорошо ли ты, Великий и Всемогущий, наградил этих воинов за столь необходимые стране подвиги? — шутливым тоном спросил правителя один из друзей.
— Неужели кто-то посмеет обвинить меня в скупости или в неблагодарности? — отвечал с улыбкой Инфект. — И разве награды, которые вы видите на них, не говорят о том, что их деяния оценены по достоинству? Впрочем…
Алеклия встал из-за стола, обошел его и приблизился к белоплащным. Он остановился напротив Семерика, обладателя двух десятков тяжелых золотых фалер, прикрепленных поверх панциря и составляющих как бы еще одни нагрудные доспехи. Некоторые из них искрились драгоценными камнями. Многие знали, что Семерик надел всего лишь часть своих наград. Помимо фалер, цинитай имел на шее три золотых платка, а к ним золотые перья в шлеме. Во всей авидронской армии не было цинита, который мог бы похвастаться, что перещеголял Семерика в награждениях, хотя, впрочем, никто, кроме него, не мог похвастаться и тем, что однажды спас жизнь самому Инфекту. Фалеры стоили, верно, целое состояние, а каждый золотой платок обеспечивал пожизненное содержание в десять инфектов ежегодно. При окончательном отпуске из партикул владелец золотого платка должен был быть одарен домом в Грономфе и земельным наделом. Кроме этого, он освобождался от всех податей и его нельзя было подвергнуть ристопии или как-либо иначе наказать… Но у Семерика было три наградных платка!
— Чего же тебе еще желать? — притворно удивился Инфект. — Ты добился уже всего, а ведь еще так молод!
Он вопрошающе посмотрел на авидронских мужей.
— Гребень Героя! — догадался кто-то.
Гребень Героя — самое старинное поощрение — вручался только за совокупные военные заслуги. После появления в авидронской армии наградных платков о Гребне забыли и лишь совсем недавно, при Алеклии, легендарную награду возродили. Сегодня Гребнем Героя могли похвастаться только два человека в Авидронии: сам Инфект, который, к слову сказать, имел еще два золотых платка и двадцать семь разных фалер, и Седермал — нынешний начальник гарнизона Кадиша. Вручение Гребня сопровождалось немалыми почестями и привилегиями.
— Действительно! — сказал Божественный. — Я думаю, Семерик в полной мере заслужил Гребень Героя…
Одрину Божественный подарил свой кинжал в драгоценных ножнах и подошел к Идалу.
— Я слышал твою печальную историю, знаю и о том, что ты на днях покидаешь нас. Не передумал ли?
— Хотелось бы, мой Бог, — смело отвечал Идал. — Но имущество моей несчастной семьи, оставшейся без мужчин, требует наилучшего управления. К тому же наш род прекратится, если я ненароком погибну.
— Всё это так, — согласился Инфект, и его окружение закивало головами. — Нам нужны смелые и способные воины, но не менее важно для нас сохранить славные родовые традиции. Чем же ты будешь заниматься?
— Мой род, Великий и Всемогущий, вот уже на протяжении нескольких сот лет вырабатывает полотно. У нас есть собственные землевладения, ткацкие мастерские и гомоноклы, — объяснил эжин.
— Отлично. Я уже догадываюсь, как отблагодарить тебя за преданное служение. Скоро в лагере Тертапента будет создаваться новая армия — Шестая эргола. Это значит, что нам понадобится столько ткани, сколько нужно для того, чтобы одеть не менее ста тысяч человек. Если качество твоего полотна нас удовлетворит, то я назначу тебя именным поставщиком Инфекта.
— Благодарю тебя, мой Бог! — отвечал Идал, однако на его лице не дрогнул ни один мускул.
Закончив с Идалом, Алеклия подошел к ДозирЭ. Их глаза встретились, и молодой человек заметил хитринку, нечаянно вспыхнувшую во взгляде правителя.
— Ну, а чего хочешь ты, мой друг? — спросил Божественный, но сказал это так тихо, что никто его не услышал, кроме самого воина. — Впрочем, я знаю, чего ты можешь желать. Но этого ты не получишь. Никогда!
— Я понимаю, мой Бог! — так же негромко отвечал белоплащный, опустив глаза.
Некоторое время правитель и воин стояли друг против друга молча. Пауза затягивалась. Возникло напряжение.
— Провтавтх, любезный мой учитель! — вдруг громко обратился Инфект к тхелосу. — Подскажи, чего не хватает этому воину?
Алеклия застал Провтавтха врасплох, ибо телом он, конечно, находился на пиршестве, но разумом давно уже блуждал в лабиринтах сложных умозаключений. Его наивное замешательство вызвало улыбки. Однако тхелос быстро нашелся, бросив лишь один цепкий взгляд на высокую фигуру белоплащного воина:
— Звания. Ему не хватает звания.
— Да, но он только недавно стал главным десятником! — возразил Алеклия с притворным возмущением.
— Звания, звания! — поддержали вокруг.
— Что ж, я вынужден подчиниться воле народа, — сказал, притворно вздыхая, Инфект. — Принесите знаки отличия айма!
ДозирЭ сменил хвостики десятника на два зеленых и один пурпуровый хвостика сотника, украсившие его правое плечо. Молодой человек едва не задохнулся от счастья, переполнявшего грудь.
Таким образом, всех четырех героев вознаградили наилучшим образом. И трудно было сказать, кому повезло больше. Волей провидения, а скорее, благодаря проницательности Божественного и его ловкой игре, каждый из них получил именно то, чего более всего желал.
Когда маленькая церемония закончилась, Инфект пригласил воинов за стол и предложил отведать несколько замысловатых блюд. А сам не переставал вспоминать истории, произошедшие в последнем походе. Любимый его рассказ был о бывшем рабе Панацее, тем более что старец присутствовал здесь же: он ходил между столов, вряд ли понимая, где он и что с ним. Каждый из присутствующих старался коснуться его одежды, считая, что это принесет счастье. В свое время Панацея определили в один из храмов Инфекта на территории Дворцового Комплекса, так что теперь он находился на попечении жрецов. Теперь Панацей блуждал по аллеям парка, заходил в любой дворец, делал что хотел. Никто не имел права ему препятствовать. Вся Авидрония уже знала о Панацее, ходили слухи, что он излечивает самые ужасные болезни. В Грономфу стекались толпы страждущих, горя только одним желанием — увидеть его, а если повезет — дотронуться до него. Считалось небывалой удачей, если удавалось поцеловать святому старцу руку. Но это было небезопасно: Панацей не всем позволял касаться своей руки — если он кому-то не доверял, то сильно нервничал или пугался, бормотал проклятия, бросая тем самым на человека тень, и его репутация в глазах окружающих становилась сомнительной.
Тем временем пир продолжался, и вскоре разговор коснулся флатонов. Никто не сомневался, что кровожадный Фатахилла рано или поздно попытается высадиться на континент, чтобы развязать жуткую бойню. Все надежды связывались с армадой «ФорнЭ», усиленной посланными из Грономфы резервами, которая по-прежнему контролировала пролив Артанела и должна была препятствовать любым попыткам флатонов переправиться на другой берег.
— Можно считать, что Берктольского союза более нет. Кто же поможет Авидронии сражаться с флатонами? — спрашивали у Алеклии. — Ведь цель Фатахиллы, несомненно, Грономфа!
— У Авидронии есть Дати Ассавар, — отвечал за Божественного Провтавтх, живо заинтересовавшийся поворотом темы, — и Великая Подкова. У Авидронии есть десятки неприступных кодов, крепостей и городов. У Авидронии есть армия, доблестные деяния которой красноречиво свидетельствуют о ее непобедимости. Ну а прежде всего — у Авидронии есть Инфект. Разве этого недостаточно?
— Да, но едва ли не все авидронские партикулы в походах, — не успокаивался один из представителей народных собраний, не обративший внимания на возгласы восхищения, последовавшие за словами тхелоса. — В Авидронии, по сути, находятся одни гарнизоны городов и пограничные отряды. Кто будет сражаться с воинами Темного океана?
— Скоро мы закончим войну в Иргаме, — вступил в разговор Алеклия, лицо которого потемнело, потому что Гражданин затронул самую больную тему. — Лигур сообщает о том, что захватил более половины территории страны и продолжает стремительно продвигаться вглубь. Вскоре Иргама падет, Тхарихиб встанет на колени — в этом нет никакого сомнения. И тогда мы отзовем партикулы и перекинем их к Великой Подкове.
— Война с Иргамой длится вот уже почти два года, — не унимался представитель собраний, — а о конечной победе пока и речи нет. Мы слышим только о сражениях и об удачных осадах, однако вот уже двадцать девять месяцев посылаем в Иргаму партикулы и несметное количество припасов, а взамен не получаем ничего, кроме твоих обещаний, мой Бог. Сколько же можно терпеть?
Божественный опустил голову, чтобы скрыть гнев. Представители народных собраний всегда и везде досаждали ему, и в такие мгновения он в полной мере ощущал себя именно инфектом, а не наследственным интолом, как иногда ему казалось на фоне всеобщей любви и слепого почитания. Но представители от Ресторий имели полное право по закону так себя вести — пристрастно спрашивать, требовать, указывать. Ведь в конечном счете они же его и избрали. Может быть, голос именно этого белита оказался решающим в том историческом голосовании, когда его объявили Богом и правителем всех авидронов. Эти же Граждане могут в любой день низложить его, собрав по требованию народных собраний Круг Ресторий.
Что же касается Иргамы, то война действительно затянулась, и конца ее, как ни смотри, не видно. Сегодня сто восемьдесят партикул находятся в землях Тхарихиба. Это более четырехсот пятидесяти тысяч цинитов. А еще наемники — тысяч пятьдесят. Но центральные территории Иргамы обширны и труднопроходимы, там почти нет дорог. Много хорошо укрепленных городов, которые приходится подолгу осаждать, поскольку иргамы отнюдь не трусливы и готовы сражаться до конца. Кроме того, Тхарихибу и Хаврушу несомненно помогают. Прежде всего, Берктольский союз, который теперь открыто призвал другие страны оказать поддержку Иргаме. Есть сведения о том, что и сам Фатахилла оказывает очень деятельное содействие Тхарихибу. Потребуется еще достаточно много времени, чтобы победить в этой тяжелой войне. И отступить нельзя. Иначе все жертвы будут напрасными, а на Авидронию падет бесчестие. Жаль, очень жаль, что мир не наступил вместе с падением Кадиша!
Алеклия открыл было рот, чтобы ответить представителю народного собрания, но тут в разговор вмешался Провтавтх:
— Как и в случае с Кадишем, только тщательность приносит наилучшие результаты. Что сталось бы, если б авидронская армия двинулась сразу на Масилумус? Она бы погибла. В этом нет никакого сомнения. Разве можно оставлять в тылу враждебные города и крепости? А что будет есть и пить полумиллионная армия, если тыл не надежен, нет дорог, верных гарнизонов? Можно ли бросаться на врага, рассчитывая только на свои мускулы, когда в войнах прежде всего побеждает тонкая умная стратегия?
— В чем же заключается эта умная стратегия? — удивился представитель народных собраний. — Выйти со скандалом из Берктольского союза и обратить против себя половину континента?
— А в чем заключается твоя поддержка, достойнейший Гражданин? Сначала ты требуешь Иргаму немедленно наказать. Потом, когда Инфект посылает войска, выигрывает сражения, — ты недоволен долгой осадой Кадиша. А сегодня ты опять чем-то недоволен, в то время, когда наш доблестный Инфект одержал много побед и бросил к твоим ногам и к ногам всех Граждан миллионы берктолей золотом и всякими трофеями…
Разговор об Иргаме и о флатонах шел еще долго, однако постепенно Провтавтху удалось «усмирить» недовольного представителя народных собраний и даже в некоторой степени изменить его точку зрения.
ДозирЭ с любопытством прислушивался к разговорам, впервые столкнувшись с большой стратегией, о которой ранее не задумывался, однако при этом не уставал поглядывать на Андэль. Люцея, как и прежде, не подавала молодому человеку никаких знаков. Она ничего не ела, была неподвижна, напоминая беломраморную статую. В конце концов она испросила у Божественного разрешения удалиться и покинула почетное собрание в сопровождении двух своих служанок и нескольких телохранителей из числа белоплащных. ДозирЭ с тоской посмотрел ей вслед.
Пиршество разгоралось. Кубки опустошались один за другим, слуги продолжали удивлять гостей всё новыми и новыми блюдами. Было очень шумно, весь Дворцовый Комплекс гудел, словно улей. Утомившись за столом, авидроны оживленными компаниями прогуливались по парковым дорожкам. Некоторые шли танцевать.
Внезапно к ДозирЭ подошла незнакомая люцея, мимоходом коснулась его — и вот ее уже и след простыл, а ДозирЭ обнаружил в своей руке серый онисовый клочок. Отвернувшись от друзей, он развернул его и прочел:
«Я желаю безотлагательно тебя видеть. Буду ждать у развалин Тобелунга».
Записка не была подписана, но ДозирЭ сразу догадался, кто ее отправитель. Он выскользнул из-за стола и, пройдя пятьдесят шагов, запахнулся в плащ и низко опустил голову; в следующее мгновение он затерялся в хмельной ликующей толпе.
Надо сказать, что ДозирЭ, будучи вот уже больше года телохранителем Инфекта и проведя на посту в том или ином месте не одну сотню страж, знал Дворцовый Комплекс со всеми его строениями, парками, дорожками и тропинками, может быть, лучше, чем содержимое своего кошеля. И поэтому, прекрасно понимая всю опасность предстоящего свидания, он выбрал не тот путь к развалинам Тобелунга, который напрашивался в первую очередь. Там ему пришлось бы на одном из участков преодолеть безлюдную площадку, где должны были нести стражу воины Белой либеры — его товарищи. Нет, ДозирЭ, уже достаточно опытный в военной тактике, выбрал самую длинную дорогу, но самую безопасную: здесь он мог бы всё время находиться среди веселящихся людей и не привлекать к себе внимания.
Однако этот план, благодаря нелепой случайности, едва не провалился. Проделав более половины пути, ДозирЭ вдруг нос к носу столкнулся с воином в плаще вишневого цвета. Тот самым бесцеремонным образом преградил ему дорогу, и молодой человек в удивлении поднял голову, чтобы рассмотреть того, кто отважился остановить сотника Белой либеры. ДозирЭ узнал Сюркуфа и, вспомнив шатер под Кадишем и себя, израненного, голодного, связанного, стоящего на коленях перед этим холеным Вишневым, невольно проронил: «Гаронны!»
— Эгоу, ДозирЭ, ты еще жив? Странно! — приветствовал Сюркуф молодого человека, не забыв коснуться кончиками пальцев лба. — Ты куда-то идешь? Тебя проводить?.. Удивляюсь, насколько живучи такие, как ты!
Первым желанием ДозирЭ было выхватить кинжал (меч не полагался к сегодняшнему церемониальному одеянию), но кругом были люди, да и перед ним был не явный враг — какой-нибудь дондрон с серо-рыжей косичкой, а авидронский воин, айм Вишневых. Молодой человек сдержался.
— Что же ты не выхватываешь свой кинжал? — словно прочитав мысли белоплащного, произнес Сюркуф. — Смелее! Помню, раньше ты пользовался им без разбора, калеча людей направо и налево. Почему бы тебе и сейчас, вот так же, запросто, не напасть на воина Вишневой армии? Вот будет веселье!
ДозирЭ вспыхнул и огрызнулся:
— Не дождешься!
На физиономии Сюркуфа расплылась сладкая улыбка:
— О Гномы, да ты, я погляжу, поумнел…
Тут он заметил на шее ДозирЭ синий, а под ним несколько зеленых платков, и его улыбка вдруг поблекла. В довершение всего молодой человек распахнул плащ, и в глаза Сюркуфа ударил блеск пяти золотых фалер. К тому же он заметил свежие хвостики сотника. Вишневый машинально сделал шаг назад, он был явно обескуражен.
Настала очередь ДозирЭ:
— Ответь мне, Сюркуф: не ты ли пытался меня убить в прошлом году во время боев при помощи пяти бедлумов? Не ты ли сначала подтолкнул к подлогу, а потом убил распорядителя Ристалища?
Сюркуф изумился:
— Убил? О чем ты, рэм, говоришь? Я посещал Ристалище когда-то, лет десять назад… Скажи мне другое, ДозирЭ: сколько чаш вина и нектара ты сегодня выпил? Согласись, Инфект всегда угощает самыми отменными напитками. Но и в голову оно бьет изрядно. Ведь так?
Вишневый опять язвительно улыбался, а в глазах его вновь вспыхнуло презрение.
— Я спешу, уступи дорогу! — бросил ДозирЭ после некоторой паузы, которая потребовалась, чтобы унять охватившую его ярость.
Сюркуф оглянулся по сторонам, положил руку на рукоять кинжала и вновь приблизился к белоплащному. На этот раз его губы оказались в непосредственной близости от уха ДозирЭ. Белоплащный почувствовал знакомый приторный запах душистых розовых благовоний.
— Послушай меня, грязный червяк, сын смерда, — зашептал Вишневый. — Я не знаю, как ты добился этих платков и хвостиков, но знаю одно — ты враг. Прославленные мужи, которые тебе доверились, бесспорно, ошибаются, и рано или поздно я развею их заблуждения. Это мой долг воина и Гражданина. Теперь же иди, но знай: скоро мы встретимся, но встретимся совсем в другой обстановке. И ждать этого осталось не так долго, как тебе думается!
Сюркуф ступил в сторону, освобождая путь, и громко, с напускной радостью, произнес:
— Эгоу, доблестный айм, я счастлив, что повстречался с тобой…
ДозирЭ охватило такое бешенство, что рука невольно сжалась в кулак. Но он заметил двух крупных военачальников в сопровождении телохранителей и, приложив руку ко лбу, повернулся и пошел своей дорогой…
Белоплащный воин уже чувствовал, что опаздывает, но всё же из предосторожности вынужден был сделать внушительный крюк. Наконец он приблизился к высокому водопаду, который давал начало разветвленной системе небольших каналов и ручьев, наполняющих мерным журчанием парки и сады Дворцового Комплекса, и увидел невдалеке развалины Тобелунга — руины легендарного древнего дворца, перевезенные сюда Радэем с берегов Кошачьего моря в честь очередной победы…
Люцея Андэль ждала ДозирЭ, спрятавшись за полуразвалившейся широкой колонной в укромной нише, в свое время предназначенной, видимо, для скрытого охранения. Она была одна. При каждом шорохе сердце ее замирало.
Вокруг было совершенно темно, и только Хомея тускло и неверно светила сквозь тонкую иссиня-черную пелену облачков.
Неподалеку раздавался смех, пение, радостные оклики. Слышался шум падающей с большой высоты воды.
Вдруг где-то хрустнули ветки. Андэль встревожилась. Хруст повторился, и она ощутила совсем рядом чье-то присутствие. Ей даже показалось, что она различает дыхание: прерывистое, с каким-то странным утробным клокотанием.
Андэль осторожно выглянула, ожидая увидеть ДозирЭ, но, к своему удивлению, в десяти шагах от себя рассмотрела очертания крупного животного. В следующее мгновение по белым пятнам на боку она узнала Руису — безрогую антилопу, которую любил и лично подкармливал сам Божественный.
Девушка, мягко ступая, вышла из своего укрытия. Антилопа позволила подойти к себе вплотную. Казалось, ее большие добрые глаза умоляли о помощи.
— Что же ты не спишь? — спросила Андэль, оглаживая дрожащее животное. — Тебя, наверное, напугали. Эти знатные мужи, эти надутые эжины, всегда думают только о своем удовольствии. Им нет дела до слабых и беззащитных. Ну не бойся, всё будет хорошо!
Антилопа немного успокоилась. Маленькие руки люцеи излучали ласку, ее мелодичный добрый голос успокаивал.
Вдруг животное вздрогнуло, присело от страха и прыгнуло в сторону, взбив копытами каменную крошку и пыль. Андэль удивленно и обиженно посмотрела вслед антилопе. Тут на ее плечо легла тяжелая рука, и она в ужасе оцепенела.
— Ты хотела меня видеть? — прозвучал знакомый мужской голос.
Андэль медленно обернулась, боясь вновь ошибиться. Перед ней во всем своем великолепии, улыбаясь, стоял ДозирЭ, новоиспеченный айм Белой либеры, весь в золоте доспехов и наград. Слезы брызнули из глаз люцеи, и она бросилась ему на шею.
— Забери меня отсюда, я знаю: ты всё можешь. Я больше не в силах здесь находиться! Давай убежим, как ты хотел, — сквозь рыдания умоляла она. — Прости меня, я знаю, что недостойна тебя, но надеюсь получить твое прощение!
ДозирЭ неуклюже прижал девушку к себе — ему мешал металл, в который он был закован. Чувства же, которые в это мгновение его обуревали: смятение, любовная истома, ощущение собственной вины, невообразимая жалость к близкому дорогому человеку, гнев ко всему, что им мешает соединиться, бурная радость, мгновенно опрокинувшая недавнюю глухую тоску, — смешались в его душе, и он, этот безжалостный воин, почувствовал, что его щеки впервые за долгое время стали мокрыми от слез. Весь его внутренний мир, где после той любовной катастрофы всё уже почти встало на свои места, где каждое чувство вновь приобрело свое естественное состояние, — этот хрупкий мир вновь встряхнулся, будто его сильно пнули ногой, да так, что всё полетело вверх дном, и в успокоившейся было душе вновь наступил невообразимый хаос.
— А как же Божественный? — наконец выдавил из себя ДозирЭ.
— Я знаю, что никогда не буду прощена, как бы ни молилась. Я знаю, что меня ждет вместо звездной дороги страна гароннов. Пусть. Но я к этому готова!
— Но разве тебе здесь плохо? Разве тебя не прельщает богатство? Разве тебе плохо с Божественным? Ты понимаешь, что обрекаешь себя на бедность, на скитания, на жизнь без родины?
Андэль уже не плакала. Она отстранилась, и молодой человек увидел ее лицо. Он заметил, что глаза девушки страстно и сердито горят: она уже не была той безропотной наивной девочкой, какой казалась некоторое время назад.
— Я, словно рабыня, замкнута в каменных стенах, меня охраняют со всех сторон, каждое мгновение за мною следят, а соглядатаи мои — вся прислуга, вся стража, все подруги, Люмбэр, весь Дворец Любви, весь Дворцовый Комплекс. Иногда мне кажется, что даже золотые львы за мной наблюдают, поворачивая мне вслед свои оскаленные морды. Однажды я поняла, что это от тебя все так ревностно меня оберегают! А я с детства привыкла к просторам и к свободе. Здесь я — дорогая вещь, я — раба любви!
Девушка тяжело вздохнула, а ДозирЭ подумал: «Как красиво она это сказала: «раба любви!»
— Но я готова была бы привыкнуть к этому: человек ко всему привыкает. Однако есть неугомонный мужчина, который не оставляет меня в покое, тревожит мою душу, каждую ночь взывает ко мне: «Давай всё бросим, давай убежим!» Мужчина, которого я люблю, который, несомненно, заменит мне собой все. Это ты!
«О!» — только и произнес молодой человек, рухнул в каком-то бушующем восторге на колени и тут вновь почувствовал на своем лице слезы, но ему не было стыдно. Он приблизил к себе люцею. И так они долго стояли, обливаясь блаженными счастливыми слезами. Неустрашимый воин Белой либеры и самая прекрасная девушка Авидронии.
Когда ДозирЭ вернулся к золотым львам, Одрин и Семерик уже ушли, его поджидал только Идал.
— Где ты был? — равнодушно поинтересовался он.
— Встретил знакомого по лагерю Тертапента, — выложил молодой человек заранее заготовленный ответ.
Вскоре друзья покинули стол Инфекта, чтобы вернуться туда, где пировала Белая либера. По пути, у Серебряной лестницы, чуть в стороне, они заметили воина, похожего на Одрина. Он разговаривал с каким-то Вишневым, и оба были взбудоражены. Объясняя что-то друг другу, они едва не кричали и возбужденно жестикулировали. ДозирЭ по фигуре и манере держаться узнал Сюркуфа. Заметив приближающихся ДозирЭ и Идала, собеседники поспешили укрыться в буйно разросшихся кустах акации.
— Не доверяй Одрину, — сказал Идал. — Этот отпрыск вельможного дорманского рода не так прост, как может показаться на первый взгляд, поверь мне, рэм. Рано или поздно он доставит тебе самые ужасные неприятности, а меня не будет рядом, и, следовательно, я ничем не смогу тебе помочь.
ДозирЭ только кивнул головой, показывая, что отнесся внимательно к словам друга, однако на самом деле думал совсем о другом. Он витал в облаках таких головокружительных фантазий, каких Идал не мог и представить.
Белоплащные вернулись к столу Белой либеры. Одрин сидел вместе со всеми, в тесном кругу изрядно захмелевших друзей и раскрасневшихся люцей и весело пировал, поднимая кубок за кубком. «Наверное, у Серебряной лестницы был не он», — подумал ДозирЭ.
Уже зарождалось утро. На смену сухому и душному воздуху ночи пришла блаженная прохлада. На небе, у горизонта, вспыхнула темно-бордовая полоска, а Хомея поблекла и скрылась. В Дворцовом Комплексе Инфекта заканчивалась первая ночь пышного многодневного пиршества.
Глава 39. Идал Безеликский
Минул месяц. Празднества окончились и успели забыться, а потом как-то незаметно в душах авидронов поселилась тревога. С каждым днем она росла, овладевала умами и распространялась так же быстро, как мор, захватывая без осад и штурмов город за городом, селенье за селеньем. И было от чего прийти в смятение. Авидронию со всех сторон обступали враги, благословленные Берктолем и кто знает какими еще тайными могущественными силами. Всё еще были сильны иргамы и, мало того, готовились к решительному наступлению, а ужасные флатоны уже не скрывали своих злобных намерений, открыто грозили с далеких туманных берегов и собирали миллионные армии свирепых неутомимых воинов. Всё это не могло не вызывать крайней обеспокоенности и даже страха. Жители были взбудоражены, как никогда прежде, а кое-кто уже поспешил обвинить Инфекта в крупных стратегических просчетах.
Божественный в поте лица своего занимался государственными делами, вставая с рассветом и ложась глубоко за полночь. Большую часть времени он уделял возведению укреплений и увеличению авидронской армии, хотя и не забывал заботиться о благополучии жителей городов и поселений. А еще готовился к отъезду в Иргаму, чтобы там возглавить авидронское войско в решающем сражении, срок которого, по его мнению, приближался.
ДозирЭ послали в грономфскую Эврисаллу для новоиспеченных сотников, где он должен был изучить множество военных трактатов, познать основы тактики и стратегии, получить практические навыки в управлении конной аймой. Однако поскольку время наступило смутное, а потери Белой либеры, несмотря на старания Инфекта, так и не были в должной мере восполнены, срок обучения ДозирЭ сократили с одного года до нескольких месяцев.
Идал, сняв белый плащ, переселился в Старый город — в свой родовой дворец. При этом он любезно предложил ДозирЭ разделить с ним удобства и роскошь дворцовой жизни, для чего выделил другу лучшие гостевые покои, в которых когда-то останавливалось немало высокородных особ, неизмеримо более знатных, чем простой сотник, пусть даже и белоплащный. Обучение в Эврисалле освобождало ДозирЭ от выполнения ежедневных воинских обязанностей и не требовало присутствия в казармах, к тому же, как известно, с некоторых пор он не имел собственного жилища. Поэтому он без церемоний воспользовался приглашением Идала и тут же при помощи Кирикиля переехал к нему.
Дворец Идала был небольшим — всего около пятидесяти помещений, вместе с купальнями, конюшнями и кладовыми. Места он занимал ровно столько, сколько находилось под строениями, — ни сада, ни даже своего дворика у него не было. Впрочем, этим недостатком страдали почти все здания Старого города, не говоря уже о дворцах, примыкающих к «Дороге Предков» — самого престижного для проживания места в Грономфе. Стоимость земли здесь была такой, что только самые богатые авидроны могли позволить себе рядом с жилищем обустраивать парки, сады или какие-то другие разорительные излишества. Тут возводили только узкие здания, и они тянулись вверх, иногда насчитывая пять-шесть ярусов, не говоря уже о башнях, мудреных хиронах и сложных декоративных надстройках. Красота этих дворцов, одни из которых были воздвигнуты сто лет назад, другие совсем недавно, потрясала воображение даже авидронских интолов и инфектов.
Когда-то к жилищу Идала прилегал просторный полудикий парк, который был разбит так, как принято в Яриаде, — то есть сохранял естественный рельеф ландшафта. Лет пятьдесят назад предки Идала не выдержали давления, которое на них оказывали щедрые грономфские толстосумы, и продали всю не занятую постройками землю, получив взамен столько золота, сколько захотели. Теперь на месте яриадского парка высились десятки других роскошных дворцов, поигрывая затейливыми узорами тектолитовых плит, а земля под ними стоила в сотни раз дороже, чем тогда.
Справа от жилища Идала громоздился дворец Седермала — бывшего Великого Полководца, который сейчас находился в Иргаме, слева возвышалось утонченное и изящное здание, принадлежащее богу искусств Неоридану Авидронскому. Напротив, через дорогу, располагался дворец Лунгрерада Удолийского. Этот чопорный, весь в золоте, дом соседствовал с великолепным дворцом никому не известного эжина, которого считали тайным работорговцем и богатейшим человеком, наверное, потому, что он годами не жил дома, а хорошо одетые и откормленные слуги вели скрытный образ жизни и весьма уклончиво отвечали на все вопросы о местонахождении хозяина и о его занятиях.
Идала — нового владельца дворца на «Дороге Предков», в общем-то следовало бы называть Идалом Безеликским, поскольку род его изначально владел обширными родовыми территориями, был весьма знатен и в древние времена находился во главе могущественного и многочисленного авидронского племени. После знаменитой «родовой реформы» Радэя Великолепного, когда территориальное деление упразднили, а управление в стране окончательно централизовали, у родовой знати отобрали владения, подданных, все привилегии, титулы и даже запретили использовать вторые части их имен, которые в большинстве случаев указывали на местность, которой они владели. Влияние племенных кланов на жизнь страны в значительной степени ослабло, недовольных, не мудрствуя, быстро переловили и казнили. Привилегированной знатью теперь стали эжины — почетные граждане страны. Этот титул, дарующий множество дополнительных прав, присваивался интолом за большие заслуги и был наследственным. Эжинами становились воины, которые совершали подвиг или дослуживались до цинитая. Достаточно быстро получали этот титул разбогатевшие авидроны, потому что стремление к богатству в Авидронии поощрялось, а богатый человек, если богатство его было нажито праведным путем, по мнению авидронских мудрецов, заслуживал всяческого уважения. Круг эжинов пополняли военачальники, росторы, тхелосы, жрецы, лекари, зодчие, скульпторы, художники, талантливые мастеровые… Радэй, почувствовав перед смертью некоторую вину перед родовитыми авидронами, пострадавшими в результате реформ, причислил и их к эжинам и многим вернул часть прежде отторгнутых земель. Позже, когда власть в стране окончательно перешла к народным собраниям, было введено понятие Гражданин, которое обозначили коротким, но весьма емким словом «белит», то есть «равный в правах». Имелось в виду равенство с любым другим соотечественником. Белиты сделали очень много, чтобы изжить привилегии высокородных, и только не смогли ничего поделать с Избранными — носителями высшего наследственного титула (раньше им обладали близкие родственники интола). К началу второго века народ Авидронии делился по общественному статусу на две большие группы: мусаков — живущих в Авидронии инородцев, и белитов — авидронов, прошедших обряд посвящения, полноправных граждан. Так что Идал, несмотря на всю свою родовитость, прежде всего был белитом и никогда не демонстрировал своего превосходства перед другими. Иное дело — порода. Ее не спрячешь. Словно древний тектолитовый пласт, выступающий в центре отвесной скалы, она неизменно чувствовалась в нем: проглядывала и во внешности, и во взгляде, и в жесте. А еще обращала на себя внимание его природная культура, которой нельзя научиться, потому что она передается каким-то таинственным образом из поколения в поколение.
Итак, родовитый Идал мог по праву именоваться Идалом Безеликским и был потомственным эжином. Всё это ДозирЭ, естественно, знал, поддерживая с другом весьма близкие отношения, однако ранее не придавал этому никакого значения, ибо в авидронской партикуле ценились только личная доблесть, звания и воинская дружба, а всё прочее не принималось в расчет. Но, поселившись во дворце друга, ДозирЭ вдруг впервые почувствовал то глубокое различие, какое существовало между ним, сыном бедного грономфского белита Вервилла, и благородным Идалом, а потому всерьез задумался о своем происхождении и вновь вспомнил о родовом жезле. Дело было, когда два друга сидели за вечерей в богатой трапезной зале идаловского дворца. ДозирЭ послал за жезлом Кирикиля. Слуга, который до этого момента с гордым видом стоял у входа с морской рапирой на перевязи и изображал телохранителя прославленного рэма, немного расстроился, пробормотал себе под нос какое-то яриадское недовольство и нехотя повиновался, приложив руку ко лбу. Проработав более полугода слугой Арпада в кратемарье «Двенадцать тхелосов», яриадец с огромным удовольствием вернулся к своим прежним обязанностям, всегда готовый, благодаря своей беспокойной разбойничьей натуре, променять благополучие весело пылающего очага, на неудобства прислуживания блудливым бесшабашным героям. Пока он ходил за жезлом, Идал рассказал другу о своих торговых успехах.
Как и обещал Инфект, Идала приняли военные росторы, отвечающие за обеспечение новой армии, создаваемой в лагере Тертапента. Они внимательнейшим образом рассмотрели и ощупали образцы ткани, которые принес бывший белоплащный, и нашли качество полотна отменным. Молодой негоциант получил детальные рисунки и подробные эскизы одежды воинов будущих партикул, начиная с набедренников, туник и заканчивая плащами и даже цветными лоскутами для подвязывания на бабках лошадей.
Через две триады Идал, который всё это время спал урывками, пропадая в своих мастерских, вновь явился к росторам Инфекта. Теперь он привел с собой три десятка воинов, каждый из которых был одет по-своему. Циниты выглядели великолепно. Один из росторов заметил, что плащ воина монолита несколько отличается от того, который требовалось изготовить. Идал объяснил, что несколько изменил покрой и использовал ткань поплотнее — так будет значительно лучше. «Откуда тебе знать, рэм, как лучше?» Тут выяснилось, что владелец ткацких мастерских еще совсем недавно был воином монолита «Неуязвимые», о котором, конечно, все слышали, и прекрасно разбирается в том, о чем говорит…
То ли из-за неопытности молодого негоцианта, то ли потому, что он не испытывал нужды закупать что-либо на стороне, но цены его оказались значительно ниже тех, которые называли владельцы других ткацких мастерских, и даже ниже цен, объявленных в мастерских, принадлежавших Инфекту. Пока Идал не передумал, с ним поспешили заключить сделку, заказав ему тканей и всякой одежды в три раза больше, чем он предполагал. Теперь Идал стал именным поставщиком Инфекта и мог рассчитывать почти на десять тысяч берктолей, которые в ближайшее время должны были поступить в его казну.
— Что же ты печалишься, мой друг? — удивлялся ДозирЭ. — Твой отец не мог и мечтать о таких успехах. Если бы он был жив, его радости, верно, не было бы предела.
— Это правда, — отвечал Идал, при этом оставаясь озабоченным. — Однако заказ большой и очень сложный, так что выполнить его будет совсем не просто.
— Но ты же смог изготовить эти прекрасные образцы. — Белоплащный айм указал на деревянные статуи по углам, обряженные в одежды авидронских воинов.
— Это так. Но одно дело сшить несколько прекрасных плащей — что в этом сложного? — мои одежды носят самые прославленные мужи Грономфы, а другое дело одеть сто тысяч воинов. Урожаев моих плантаций недостаточно, чтобы соткать такое количество ткани, к тому же мои мастерские не в состоянии изготовить столько полотна и столько одежды. Да и мастеровых понадобится целая армия. Я в отчаянии! Как мне не хватает сейчас моих братьев, вместе с которыми я, несомненно, справился бы со всеми трудностями!
Молчаливый Эртрут, который, несмотря на недавно приобретенную должность распорядителя дворца, везде и всегда старался лично прислуживать своему хозяину, подал ему чашу с дымящимся земляничным настоем, но Идал не притронулся к напитку, занятый своими печальными мыслями.
— Что же тут сложного, я не пойму? — повел плечами ДозирЭ. — На деньги Инфекта ты можешь приобрести новые плантации или сразу купить лен и тоскан. Да и готовое полотно. Что же касается мастерских, то необходимо всего лишь расширить старые либо построить новые. А то и купить существующие. И не обязательно в Грономфе — здесь слишком дорогая земля, да и мастеровым надо платить больше. Набери мусаков, хоть тысячу человек — они обойдутся тебе не дороже трех инфектов в год каждый. Также можно возложить часть заказа или весь заказ на ткацкие братства. В последнем случае тебе останется лишь положить себе в кошель разницу между тем, что получишь от Инфекта, и тем, что потребуется отдать за работу.
Хотя рассуждения белоплащного воина и были достаточно наивны, Идал с изумлением посмотрел на друга, который вообще-то никогда ранее не имел отношения к торговым делам и, может быть, даже предполагал, как некоторые горожане, что туники, плащи и плавы растут на деревьях. Откуда же эти достаточно здравые мысли?
Тут вошел, важничая и слегка кривляясь, Кирикиль, неловко и будто нечаянно зацепив локтем Эртрута — своего заклятого друга, и протянул хозяину его родовой жезл. ДозирЭ бережно принял его, осторожно открыл и извлек на свет почерневшие от времени онисовые свитки.
— Не скрою, ДозирЭ, — произнес с пафосом Идал, на мгновение останавливая друга, приготовившегося поскорее развернуть тонкие трубочки, — я искренне полагаю, что твой род берет начало от самого воинственного авидронского племени. Уверен также, что твои предки были прославленными воинами и принесли немало побед нашему древнему народу.
ДозирЭ мечтательно вздохнул. Рядом, за его спиной, застыл любопытствующий Кирикиль, выбрав такое удобное положение, чтобы иметь возможность из-за плеча хозяина засунуть свой кинжалообразный нос в заветные родовые свитки.
— А если тебе повезет, — продолжал Идал, — твой род может оказаться вдобавок и знатным. Лично я этому совершенно не удивлюсь, поскольку чувствую в тебе кровь достойнейших мужей, познавших и мудрость власти, и вкус богатства. Странно только одно: почему твой отец никогда не посвящал тебя в семейную родословную?
ДозирЭ быстро нашел подходящее объяснение:
— Он считал себя прежде всего белитом. Остальное не имело для него никакого значения…
Наконец ДозирЭ развернул свитки и попытался вникнуть в их суть. Многие из них были писаны старинными письменами, поэтому оказалось не так просто разобраться в тяжелой витиеватой вязи. Однако молодой человек быстро приноровился, где-то догадываясь по смыслу, где-то правильно определяя значение непонятной строки. Чем дальше он читал, тем мрачнее становилось его лицо, и вскоре тонкие листки в его руках предательски задрожали. Услышав же за спиной сдавленное сопение Кирикиля, который при всем напряжении своего изворотливого ума не разобрал ни слова, и заметив на онисе длинную тень от его носа, ДозирЭ приказал тому убираться вон. Обиженный слуга поспешил подчиниться, не желая иметь ничего общего с тяжелой рукой хозяина.
— Что там? — поинтересовался Идал.
ДозирЭ указал глазами на Эртрута. Эжин понял и, выдумав предлог, отправил старика с поручением в город.
— Что случилось? — опять спросил Идал, когда они остались одни. — Твои предки приходятся родственниками Радэю Великолепному? Или ты прямой наследник самого Яфы?
— Наоборот, — подавленно отвечал ДозирЭ.
— Что значит «наоборот»?
Вместо ответа белоплащный протянул онисы Идалу, а сам поник головой. Хозяин дворца, прекрасно владея староавидронским, быстро перечитал родовые свитки. Они явственно свидетельствовали о том, что далекие предки ДозирЭ по отцовской линии были изначально цепными рабами, и мало того — не авидронами, а неизвестно кем. Однажды, вернувшись из длительного похода, один авидронский интол пригнал несколько десятков тысяч пленных из покоренных им полудиких народов. Он обратил их в рабство и незамедлительно продал. Впоследствии один из прародителей молодого человека обрел свободу, став вольноотпущенником, еще через поколение предкам ДозирЭ удалось обосноваться в Грономфе и даже купить землю и построить дом с садом. С тех пор все последующие поколения рода перестали считаться мусаками и именовали себя авидронами, тем более что жены большинства мужчин происходили из исконных авидронских семей. Единственное, что немного утешало ДозирЭ, это то, что некоторые из его предков были капроносами и чаще всего не доживали до дряхлой старости, а находили свою смерть на манеже Ристалища с мечом в руках.
Вернув свитки, Идал попытался успокоить друга, но его хрупкие доводы оказались бессильны против неопровержимых фактов, извлеченных из медного цилиндра. ДозирЭ был в отчаянии.
На следующий день, покинув к вечеру Эврисаллу, ДозирЭ направил свои стопы в Морскую Библиотеку и взял там несколько книг, повествующих о завоевательных походах авидронских интолов. Придя во дворец Идала, он поднялся в свои покои и, обложившись принесенными фолиантами, всю ночь провел в поисках сведений, которые могли бы пролить свет на его происхождение. Но молодого человека ждало разочарование: он не смог обнаружить и намека на тот боевой поход малоизвестного авидронского интола, которым интересовался.
На том ДозирЭ и остановился, хотя теперь его неотступно преследовал стыд перед Идалом за свое рабское происхождение и ощущение собственной ущербности.
— Ты — мой друг «на крови», — увещевал Идал своего грустного товарища несколько дней спустя за трапезой в «Двенадцати тхелосах», — а остальное не имеет значения. Мы вместе прошли испытания, которых не выдержали бы и гаронны, изведали не только радость побед, но и горечь поражения, позор плена, не раз смотрели смерти в лицо. Разве такое забывается? Могут ли пошатнуть нашу священную дружбу какие-то ветхие свитки?
ДозирЭ был очень тронут. «Ах, Идал! Верный друг! Как дорог ты мне! Ты один способен на такую теплоту и душевную щедрость», — думал он.
В тихое и уютное помещение, где пировали друзья, заглянул Арпад и поинтересовался, не надо ли еще чего-нибудь? Идал попросил горячего земляничного настоя, который в последнее время полюбил, утверждая, что он прекрасно утоляет жажду и восстанавливает силы. ДозирЭ же, совсем потерявший аппетит с тех пор, как заглянул в свой родовой жезл, ограничился лишь еще одним зайцем, приготовленным на вертеле, и еще одним кувшином густого виноградного нектара.
Последнее время кратемарья окончательно перестала справляться с наплывом посетителей: мест в главной зале было не так уж много, и в ход пошли внутренние помещения, предназначенные для постояльцев. Первое время Арпад старался придерживать для хозяина кратемарьи лучшее место в общей зале, но вскоре Идал заметил, что из-за этого несколько паладиумов чистой наживы ежедневно ускользают из его кошеля, и вместо благодарности выказал ему явное недовольство. С тех пор друзья трапезничали в отдельном помещении, чем, впрочем, вполне довольствовались.
Арпад давно уже был не тем отчаявшимся обездоленным человеком и худым неразговорчивым слугой, каким его увидели ДозирЭ и Идал чуть более полугода назад. Лицо его округлилось, глаза блестели, он твердо стоял на ногах. За время отсутствия белоплащных в Грономфе ему удалось так преобразить «Двенадцать тхелосов», что постоянные посетители, входя внутрь, ничего здесь не узнавали, полагая, что ошиблись дверью. Молва о вкуснейших блюдах и тонких напитках, подаваемых здесь за умеренную плату, быстро распространилась в центральной части города, а чуть позже докатилась и до окраин. Бывший страж порядка старался изо всех сил: закупал только самую отменную снедь, используя для ее приготовления мудреные старинные рецепты или рецепты, которые выпытывал у путешественников, целыми днями гонял слуг, лично выезжал в далекие поместья, чтобы увидеть виноградники и винодельни, которые поставляли ему вино.
— Арпад изобретателен, будто был не гиозом, а с ранних лет прислуживал в кратемарье, — произнес Идал, когда тот вышел.
Однако ДозирЭ думал о своем и пропустил мимо ушей слова товарища. Эжин это заметил, но не обиделся, а дружески положил руку ему на плечо.
— Тебе до сих пор не дает покоя твой родовой жезл? Забудь. Видят Гномы, так будет лучше. Ты авидрон, белит, айм Белой либеры. Сдались тебе эти свитки, от которых в любом случае нет никакого проку!
— Да, конечно, — рассеянно проронил белоплащный воин.
— Послушай, рэм, — Идал лукаво прищурился, — давно хотел у тебя спросить. Где ты пропадал так долго во время пира у Инфекта? Помнишь? Одрин два раза ходил тебя искать.
ДозирЭ вздрогнул. Именно об этом, а вернее, о своей несчастной возлюбленной Андэль он только что думал.
— Я ходил? — удивился белоплащный воин. — Никуда не ходил…
Однако после небольшой паузы ДозирЭ махнул рукой и рассказал другу во всех подробностях о тайном свидании с Андэль у развалин Тобелунга. Идал закивал головой, показывая, что так и предполагал.
— Она хочет бежать из Дворцового Комплекса, хочет, чтобы я помог ей это сделать, забрал ее…
Идал нахмурился. Потом поднял руку, заставив белоплащного воина замолчать, поднялся, подошел к двери и выглянул наружу. Убедившись, что их не подслушивают, он вернулся на место, и против обыкновения, налил себе полную чашу нектара. Опустошив ее одним махом, как в старые добрые времена, торговец тут же наполнил чашу снова и, понизив голос, произнес:
— Даже эта твоя встреча с Андэль уже грозила тебе галерами или переводом в самую дальнюю партикулу, если б вас застали вдвоем в уединенном месте. Не можешь же ты всерьез думать о том, чтобы выкрасть Андэль из Дворца Любви?
— Почему бы и нет? — ДозирЭ расправил плечи, показывая, что ему всё нипочем.
— Если вы попадетесь, тебя посадят в клетку и отправят во дворец Наказаний, где толпа будет много дней наслаждаться твоей медленной смертью, оскорблять тебя, плевать в тебя, насмехаться над тобой, ничего не зная о твоей любви и твоих страданиях…ДозирЭ поежился от этой мерзкой картины.
— Алеклия не может так казнить своих лучших воинов, — возразил он. — Божественный наверняка позволит мне умереть быстро и с гордо поднятой головой.
— Возможно, — согласился Идал. — Однако смерть есть смерть, и, в сущности, не имеет значения, где она тебя нашла: в клетке, на костре или на шпате. Конец всё равно один, и каждый из нас хочет его избежать, а вернее, поскольку мы все обречены, сделать свой путь к звездной дороге как можно более долгим… Но в этой ситуации пострадаешь не только ты — мужественный воин, всегда готовый к смерти. Если вас поймают, несчастная Андэль, хрупкое беззащитное создание, почти ребенок, в любом случае будет обречена на долгие мучительные страдания.
ДозирЭ задумался. Как ни странно, но эта мысль никогда не приходила ему в голову.
В помещение, вежливо постучавшись, протиснулся Арпад, неся на серебряном блюде подрумяненного со всех сторон зайца. За ним следовал необычайно предупредительный слуга — бывший содержатель «Тхелосов», бирулай-вольноотпущенник, которого ДозирЭ едва не убил в тот день, когда они с Идалом случайно забрели в эту кратемарью. Бирулай был в высшей степени вежлив; окинув опытным взглядом стол, он в мгновение ока навел на нем строгий порядок и освободил перед ДозирЭ место, куда Арпад и поставил блюдо с жареным зайцем. Мусак, наверное, не один раз пожалел о своем поступке, когда не выказал должной почтительности белоплащным воинам; он тогда потерял все, и теперь ему приходилось вновь подниматься наверх с самых низов. Однако надо отдать должное его упорству и выдержке. В грономфской кратемарье обычно все работники делились на семь категорий, начиная с подручного «пыльного» слуги и кончая содержателем. Первое свое восхождение бирулай совершал восемнадцать лет. Однако на этот раз он уже через полгода стал правой рукой содержателя, то есть помогал во всем Арпаду, который, как ни странно, простил ему то, что когда-то был выкинут им на улицу. На самом деле Идал имел на Арпада серьезные виды, ибо его хозяйственные подвиги впечатляли. Поэтому в скором времени его место освобождалось, и бирулай вновь мог стать содержателем «Двенадцати тхелосов». По мнению многих и даже злопамятного ДозирЭ, он полностью соответствовал этой важной должности.
Когда Арпад и его помощник вышли, Идал, с непривычки изрядно захмелевший, стукнул кулаком по столу и сообщил удивленному другу:
— А знаешь? Если твои намерения серьезны — я тебе помогу!
— Как? — опешил белоплащный воин. — Зачем тебе это?
— Не забывай, что ты — мой друг «на крови», и я просто обязан это сделать. Если бы с нами сейчас был Тафилус, он поступил бы так же. И я не в силах смотреть, как ты страдаешь уже многие месяцы. А без меня все твои попытки будут обречены. Ведь тебе несомненно понадобятся помощники и деньги. Много денег. У меня их достаточно, чтобы осуществить любой, даже самый фантастический план…
На этом разговор закончился и более месяца не имел никаких последствий. Однажды, возвращаясь из Эврисаллы, в которую ходил пешком, ДозирЭ столкнулся в одном людном месте с молоденькой люцеей. Девушка показалась ему знакомой, и он спросил: «Как тебя зовут, милая пташка?» — «Зирона!» — отвечала прелестница в бронзовом венце и, сунув ему в руку тонкий свиток, тут же растворилась в толпе. Тут белоплащный воин вспомнил, что эта же люцея передала ему послание от Андэль на пиру у Инфекта; он оглянулся по сторонам, спрятал свиток в потайном кармане и поспешил в Старый город. Вскоре он был уже во дворце Идала, уединившись, развернул онис и прочитал его содержимое:
«Андэль. Люцея «восьмой раковины» Дворца Любви.
Где же ты, мой гордый возлюбленный? Помнишь ли обо мне? Не забыл ли те слова, которые услышал от меня у развалин Тобелунга, где я рисковала жизнью, чтобы увидеться с тобой?
Пишу тебе, и слезы сами собой льются из моих глаз. Мне так горько, так одиноко и одновременно так сладко от жгучего щемящего чувства, которое с недавнего времени поселилось в моем сердце, — чувства надежды. Я всё время думаю о тебе и мечтаю о том времени, когда мы будем вместе, когда бескрайние поля, покрытые фиолетовыми и желтыми цветами, и рощи, пахнущие дикой грушей, станут нашим прибежищем! Я мечтаю о тебе и, как истинная авидронка, мечтаю о свободе, о настоящей свободе. Или это пустая глупость?
Готов ли ты, как готова я, поступиться всеми своими наградами и званиями? Готов ли ты всё бросить и бежать вместе со мной, как призывал тогда на корабле? Если нет — давай забудем друг друга. К чему бесплодно страдать? Раз и навсегда смирившись, мы вскоре обретем спокойствие и к тому же сохраним верность Божественному, что совсем немало и что поможет нам превозмочь горечь несбывшихся надежд. Ведь правда же, ради него мы оба готовы на любые жертвы?
Но если ты все-таки решился, знай: я пойду за тобой на край света, готовая к любым лишениям, готовая ко всему. И если нас схватят, вслед за тобой с твердостью приму смерть, какой бы страшной она ни была, оставаясь с тобой навечно.
Третьего дня все люцеи Дворца Любви будут молиться в храме Прощения Дворцового Комплекса, что у Серебряной лестницы. За мной будут следить, но, думаю, мне удастся во время обряда Трех Признаний поменяться молельной накидкой с Зироной — моей верной подругой. Далее я смешаюсь с другими люцеями, ведь Зирону будут принимать за меня, и выскользну в потайную дверь, предназначенную для жрецов. Ноги приведут меня в жилище Панацея, которое, как ты знаешь, находится там же. В его скромной обители я буду в полной безопасности, поскольку старец меня не боится, а рассказать никому ничего не сможет. После службы Зирона вернется в мои покои. Я же буду ждать тебя в храме до самой ночи: ты должен как-то вывезти меня из Дворцового Комплекса. Это наш последний шанс, поскольку Люмбэр собирается перевести меня в башню Одинокой девы, где я отныне, вдали от подруг, буду жить под пристальным вниманием десятков глаз…»
Глава 40. Заговорщики
Прочитав свиток, ДозирЭ бросился к Идалу и нашел его в церемониальной зале в компании не менее двух десятков человек. Это были всякие доверители и распорядители негоцианта, съехавшиеся из разных мест, чтобы обсудить заказ Инфекта. На столах, сиденьях и даже на полу лежали отрезы материй, дешевых и дорогих, самых удивительных расцветок. Тут же находились куски кожи, шерстяные полотна, пряжа в корзинах, какие-то странные прялки, челноки, блочки веретена и прочие причудливые предметы, значение которых трудно было понять, ибо все они скорее являлись составной частью чего-то целого — наверное, ткацкого станка. В помещении стоял пронзительный кислый запах, отвратительный до головокружения: так должны были пахнуть свежевыделанные кожи буйвола. Увидев вооруженного телохранителя Инфекта, к тому же сотника, собравшиеся переглянулись, но Идал поспешил всех успокоить, представив его как одного из лучших воинов Белой либеры и близкого друга.
ДозирЭ сообщил, что имеет неотложное дело, и Идал любезно попросил своих посетителей на некоторое время оставить его. Мужи вышли, и белоплащный воин протянул товарищу послание Андэль. Торговец, в свойственной ему деловой манере, быстро пробежал сверху вниз витиеватые строчки. Ни один мускул не дрогнул на его лице, только однажды он удивленно поднял левую бровь.
Окончив чтение, Идал подошел к горевшей бронзовой факельнице в виде девы с кувшином на голове и окунул свиток в лепесток полусонного голубого огонька. Через мгновение послание Андэль было уничтожено.
— Что ты делаешь?! — бросился к факельнице ДозирЭ.
— Избавляюсь от улик, — невозмутимо отвечал Идал, проследив, чтобы от свитка не осталось и пепла. — Только из-за одного этого обрывка ониса можно оказаться на шпате. Не забывай, что Инфект везде имеет глаза и уши.
ДозирЭ успокоился, поняв, что его добрый друг, как всегда, прав.
— Ну и что же ты решил? — спросил после некоторого молчания Идал.
— Что я решил?.. А что я решил? — задумался белоплащный воин. — Я решил выкрасть Андэль и бежать вместе с ней в Яриаду. Там нас не найдут, а если даже и найдут, я сумею защитить свою маленькую люцею. Так, наверное?
Идал огорченно покачал головой:
— И ты действительно готов всё бросить? Белую либеру, Эврисаллу, хвостики айма, наградные платки?
— К моему великому сожалению, — тяжело вздохнул ДозирЭ.
— Хорошо. Я вижу, что ты не отступишься, а посему не буду терзать тебя нравоучениями и напоминать о долге белита. Я никогда так не любил, но знаю, что чувства страстно влюбленного настолько сильны, что, если представить их грузом на весах, — перетянут всё прочее, чем наполнена душа: долг Гражданина, преданность Родине, любовь к своему Богу. Кстати, Божественный, который, несомненно, не заслужил столь подлого предательства, многое для тебя сделал, в том числе однажды спас твою жизнь.
— Это так. Но он украл у меня Андэль! — огрызнулся ДозирЭ.
— Помилуй! — усмехнулся торговец. — Он твой Бог и к тому же твой правитель. Разве он не может забрать у своего верноподданного то, что захочет? Тем более что изначально всё ему и принадлежит. Разве ты имеешь право его попрекать? Ты должен радоваться, что отдал мудрому вершителю самое ценное, что у тебя есть, — предмет своей пылкой любви.
Белоплащный воин насупился и смолчал, внутренне сопротивляясь этим доводам, но не находя нужных слов для достойного ответа.
— Ну-ну, не обижайся. Я должен был об этом сказать. Теперь же я повторюсь, что готов тебе помочь, а значит — совершить преступление, едва ли не равное твоему. Мы спрячем вас на одном из транспортных кораблей и в тот же день вместе с грузом отправим в Яриаду Северную. Ты уже видел Темный океан, теперь тебе предстоит узнать просторы Бесконечного океана. Инфект, несомненно, пустит за вами убийц из числа Вишневых, но мы попытаемся ввести их в заблуждение и направить по ложному следу. В Яриаде же, где мне очень хотелось бы продавать свои ткани, мы откроем лавки, гомоноклы, а может быть, и мастерские. Ты бы мог стать моим доверенным в этой стране. Я дам тебе на развитие дела столько золота, сколько потребуется, а жалованье ты будешь платить себе сам, по собственному разумению.
— О Идал, — вспыхнул ДозирЭ, — твоей щедрости нет предела. Но я должен тебя предупредить, что я знал лишь одну практику в счете: когда считал убитых в схватке врагов. Кроме того, я никогда не мерил нашу дружбу золотыми монетами, поэтому денег твоих не возьму, как бы ты ни настаивал. Я кое-что накопил сам: этого хватит на небольшой дом где-нибудь в глуши и на кусок земли, который даст нам пропитание (при этом Идал не смог сдержать саркастической улыбки). Помимо всего, я думаю, что вообще откажусь от твоей помощи. Я не хочу вовлекать тебя в столь опасное мероприятие, грозящее самыми страшными последствиями. И это в то время, когда ты остался единственным продолжателем своего рода и почти стал именным поставщиком Инфекта.
— Об этом не может быть и речи! — вскричал Идал, и вся его сдержанность тут же улетучилась. — К тому же я уже прочитал онис Андэль, а значит, знаю о заговоре, то есть, не донося, несомненно являюсь его участником.
ДозирЭ не мог не согласиться, а потому, после горячего спора, сдался. Идал отпустил распорядителей, отложив совет на следующий день, и друзья потратили добрую часть ночи, чтобы составить подробный план своих действий. Хитроумное мероприятие не могло совершиться без участия целой группы помощников, поэтому ДозирЭ привлек Кирикиля, а Идал — Арпада. Яриадец, выслушав своего хозяина, который, в общем, не оставил ему выбора, даже бровью не повел и выказал готовность к участию в деле, при этом намертво зажав в кулаке полученный берктоль и выторговав своей безудержной болтовней еще один, который запихнул за щеку. Он даже порадовался тому, что поедет домой — на родину. Арпад же схватился за голову и попытался отговорить вельможных грономфов: он, как бывший страж порядка, может быть, лучше других понимал всю пагубность задуманного. Однако вскоре и он согласился, столкнувшись с непреклонной решимостью ДозирЭ и упорной поддержкой верного Идала, которых уже искренне полюбил и ради которых был готов на все. Заговор состоялся, и злоумышленники, придавленные страшной тайной, которую теперь носили в себе, разошлись. ДозирЭ, ворочаясь, долго не мог заснуть; когда его мысли все-таки начали путаться, а глаза слипаться, послышались утренние сигналы казарменных трубачей.
Зирона — люцея Дворца Любви — свежая, тонкая, игривая семнадцатилетняя красавица, сегодня была не расположена к любовным утехам. Это несколько озадачило и даже раздосадовало Одрина — ее нового почитателя, изящного белоплащного воина.
— Что с тобой, рэмью? — спрашивал он сладким голосом. — Я тебя не узнаю. Что-то не так?
Как ни старался Одрин ее растормошить, Зирона была безответна.
— Прости меня, мой любимый! — наконец произнесла она. — Твои ласки мне милее всего, и я каждый раз ожидаю встречи с тобой, как второго рожденья. Но сегодня я чувствую себя совсем разбитой, словно без остановки танцевала три ночи кряду. У меня болит голова, и стучит сердце. Вот, послушай!
И девушка приблизила голову воина к своей груди. Одрин приложил ухо и замер. Действительно, сердце люцеи жарко трепетало.
— Может быть, тебе выпить хиосского нектара, целебные свойства которого известны повсеместно? — предложил он. — Его делают жрецы храма Дорея, используя священные воды и лечебные травы. Хочешь, я распоряжусь, чтобы принесли?
— Нет, мой храбрый воин. Нектар я не пью — от него у меня кружится голова. Исцеление принесут отдых и сон… Не обижайся, моя радость. Приходи ко мне в другой раз, и я буду такой, что, боюсь, ты со мною и не справишься.
— Хорошо, — наконец согласился он и потянулся за туникой. — Я завтра свободен, поэтому жди меня в полдень.
Девушка озабоченно встрепенулась:
— Да, но в полдень состоится Большое моленье для люцей Дворца Любви. Люмбэр непременно наказал быть всем…
Одрин, уже наполовину одевшийся, замер посреди помещения с панцирем в руках.
— Ну что ж — тогда жди сразу после…
Зирона поднялась, подошла к воину, ничуть не стесняясь своей прелестной наготы, и принялась помогать ему облачаться в доспехи. Крючки не поддавались, ремешки не слушались. «Туже, еще туже!» — командовал белоплащный, и бедная девушка тянула изо всех сил, впрочем, следуя привычному ритуалу.
— После я тоже не могу, — уныло сообщила Зирона, когда справилась с застежками панциря.
Одрин почувствовал в ее голосе затаенный страх и насторожился.
— В чем дело? Ты будешь ублажать другого героя? — с фальшивым безразличием спросил он.
— Нет, — отвечала юная красавица. — Но я всё равно не могу.
Он резко обернулся и заглянул люцее в лицо. Краска уже пылала на ее щеках, и она виновато потупила глаза.
Тут Одрин, окончательно заинтригованный, принялся допытывать Зирону и выуживать у нее, чем же она будет занята. Он то ласково заигрывал с ней, то унижал, и вскоре в журчащей сонной тиши Дворца Любви прозвучало имя несравненной Андэль, произнесенное с дрожью в голосе: «Моя подруга Андэль очень просила этот вечер побыть с ней!»
Как ни странно, Одрин удовлетворился ответом, отстал, даже попросил прощения за грубость, сославшись на внезапный приступ ревности, и, легко договорившись о другом дне, быстро удалился. Зирона еще долго стояла у окна и мучительно соображала: догадался ли воин о чем-нибудь? В конце концов она решила, что нет, не догадался, и, успокоившись, вдруг рассмеялась и закружила в незамысловатом иноземном танце, которому была научена в детстве и который незримо связывал ее с далекой, почти неизвестной ей родиной.
За несколько дней до намеченных событий ДозирЭ решил, что может более никогда не увидеть Грономфы, а поэтому уговорил весьма занятого Идала составить ему компанию и посетить галерею Застывших, Ипподром, Форум Искусств и еще Ристалище — то самое, в котором победил пятерых бедлумов. К этому достойному списку эжин добавил амфитеатр Дэориса и кратемарью «Трех Богов», считавшуюся в Грономфе лучшей.
В галерее Застывших ДозирЭ не был лет пять и искренне подивился тем изменениям, которые обнаружил. Всё было перестроено, старые привычные фигуры, которые нынче грономфов, видно, не интересовали, отсутствовали. Вместо них белоплащный воин увидел иргамовского интола Тхарихиба в яркой шелковой плаве и остроконечной шапочке, расшитой золотой нитью, его двуличного брата Хавруша, неимоверно тучное волосатое страшилище, и предводителя флатонов Фатахиллу в окружении подчиненных ему белолицых вождей и принцев. Теперь здесь стояли еще и лимские пираты, сдающиеся в плен, и Сафир Глазз в виде смешного безобразного карлика. Зрители с изумлением разглядывали властелина Берктоля, тыча соседей локтями и показывая пальцем: «И как такого маленького и такого уродливого могли выбрать Главным Юзофом Шераса? Чудеса!»
Пройдя вдоль бесконечной вереницы континентальных богов, каждый из которых занимал свою нишу, подсвеченную факельницами, ДозирЭ и Идал перешли в другую залу.
Лицедеи с разрисованными лицами с трудом сохраняли неподвижность. Было видно, что мужчины и женщины, изображающие своих героев, ко всему привыкли и просто выполняют работу. Некоторые посетители пытались к ним обращаться, но исполнители не реагировали ни на что, а смотрители залы тут же набрасывались на шутников и выводили их вон. Через определенное время пестрый занавес ниспадал до самого пола, а еще через несколько мгновений, когда сцена открывалась вновь, участников картины представляли уже другие актеры.
После залы Воинов и залы Авидронских правителей открывался портал, ведущий в залу Алеклии. Там ДозирЭ с удивлением обнаружил девушку, изображавшую Андэль — последнюю возлюбленную Божественного. Небесная красавица была ослепительна, однако не обладала той же колдовской одухотворенностью глаз.
Потом друзья пировали в кратемарье «Трех богов». Она располагалась на небольшом искусственном озере с несколькими десятками насыпных островков. Невидимые лючинисты играли что-то успокаивающее. В озере, в свете плавающих факельниц, выполненных в форме водяных роз, плескались диковинные крупные красно-синие рыбы. Между островками курсировал потешный кораблик, на борту которого находились танцовщицы с гибкими бронзовыми телами и мелодины в роскошных шелковых плавах. Слуги на утлых плотиках, ведомых искусными гребцами, развозили по островкам дымящиеся блюда и кувшины с напитками. Время от времени лодки, украшенные толстыми дорманскими коврами, привозили или увозили гостей.
Среди посетителей кратемарьи находилось много известных всей Грономфе людей: в окружении телохранителей пировал интол небольшого государства, соседствующего с Авидронией, наслаждался лучшими винами континента молодой коловатский вождь. Здесь пировали несколько Избранных, два Друга Инфекта, один Инициатор, один липримар, с которым Идал был знаком, и они обменялись приветствиями, и куча всяких богатеев. Каждого знатного мужа окружала пестрая свита, состоящая из друзей, помощников, родственников, напыщенных слуг и грозных телохранителей. Мимо ДозирЭ и Идала проплыла лодка с партикулисом Белой либеры, и оба авидрона вскочили и коснулись рукой лба. Партикулис, узнав ДозирЭ и его неразлучного друга, благосклонно улыбнулся.
— Зачем же ты встал? — посмеялся ДозирЭ. — Теперь тебе нет необходимости приветствовать военачальников.
Идал пожал плечами, что могло бы означать: по привычке, а сам впервые уныло посмотрел на свою темно-зеленую парраду, не идущую ни в какое сравнение с великолепием одежды белоплащного воина.
— Эх! Я бы отдал половину своего состояния, чтобы вернуть себе белый плащ и золотой панцирь, — взгрустнул Идал.
— Так в чем же дело? Это можно устроить и задаром. Давай! Тебе не откажут, — живо заинтересовался ДозирЭ.
— Не могу, — опустил голову эжин.
Вдруг в кратемарье стало тихо. ДозирЭ недоуменно оглянулся и увидел, что все островки по-прежнему полны людей. Просто все разом смолкли, будто увидели Божественного. Некоторое время только всплески воды нарушали безмолвие, но потом с кораблика донеслись жалостливые звуки одинокой лючины, и вдруг запели на берктольском два мужских голоса. То были братья БалерЭ, по словам Идала — самые высокооплачиваемые мелодины Грономфы. Старший БалерЭ заливался густым, очень сильным и необычайно красивым голосом, младший подпевал брату; его голос был чуть выше и значительно слабее, но с дивным тембром. Чудесная грустная мелодия притягивала, завораживала, умиротворяла. Она проникала в самые сокровенные кладовые души, обнажала самые скрытые сердечные свойства, о существовании которых внутри себя многие и не догадывались. Внимая со сладкой болью этим льющимся волшебным звукам, ДозирЭ с наслаждением плавал в теплых пенистых волнах неведомых чувственных миров, вновь и вновь переживая острые любовные муки, ставшие вдруг во много крат ярче.
Когда друзья закончили трапезу, солнце уже опустилось, и озеро освещала яркая Хомея. ДозирЭ в преддверии долгого голодного путешествия съел и выпил столь много, что не сидел за столом, а возлежал, как это делали испытанные в гастрономических удовольствиях вельможные мужи, которые могли пировать пять-десять дней кряду.
— Что ж, мой добрый друг, значит, завтра? — спросил Идал, поднимаясь из-за стола.
— Завтра, рэм, — твердо отвечал ДозирЭ.
— Ты не передумал?
— Нет!
— Возможно, нам предстоит умереть, — предположил Идал таким безразличным тоном, словно речь шла о чьей-то чужой никчемной жизни.
— Возможно, — так же равнодушно отвечал белоплащный воин.
Большое моленье началось позже, чем предполагалось, потому что жрецы ждали, пока прибудет Андэль — самая почитаемая люцея Дворца Любви. Наконец девушка появилась в окружении свиты из подруг и служанок. Она была в бледно-голубой молельной накидке с капюшоном, в руке у нее были молитвенные дощечки. Андэль ступила в храм, освещенный сотней полыхающих огней, полный тишины и пространственного величия, и все, кто там был — несколько сот человек, недовольно оглянулись. Андэль смиренно опустила голову. В этот момент, будто нечаянно, капюшон соскользнул ей на плечи, открыв перед всеми ее лицо. Она снова надела его и, осмотревшись, прошла вперед, сквозь расступающуюся толпу. Из всей ее свиты за ней последовала только одна девушка, одетая в белое.
Вскоре Андэль оказалась впереди всех, в центре храма, там, где дорогу преграждала линия голубого огня, выбивающегося из пола. Этот удивительный огонь ровно и ярко освещал громадную мозаичную панораму на стене, изображавшую Инфекта на красном коне, вставшем на дыбы. Божественный был в легких бертолетовых одеждах с короткой церемониальной пикой в руке; его пристальный взгляд горел, и каждому, где бы тот ни стоял, он самым непостижимым образом смотрел прямо в глаза.
Жрецы, которых теперь ничто не останавливало, поспешили начать службу, и люцеи Дворца Любви погрузились в сладостные муки поклонения своему божеству. Они то слушали жреца, вещавшего с особого помоста, откуда его голос приобретал невероятную мощь и глубину, то читали молитвы. Им приходилось то стоять, то падать ниц. Наконец, уставшие до изнеможения, но блаженно-счастливые, все затянули Мессию, подпевая стройному хору жрецов-мелодинов. Грустные и блаженные звуки набирались в высоких сводах храма новой сверхъестественной силы и обволакивали кающихся девушек горячими потоками священного упоения.
И вот настало время обряда Трех Признаний. Молящиеся совершенно произвольно объединялись по двое, заходили в килякрии, особые ниши в стенах, задрапированные толстой тканью, и поверяли друг другу самое сокровенное, а также признавались в грехах, которые совершили со времени последнего Большого моления. Признаний должно было быть не меньше трех, в особенности ценились признания, касающиеся проступков или грешных мыслей по отношению друг к другу. Помимо двух прихожан, в этом обряде участвовал жрец, который сидел спиной к ним, потому что не должен был видеть их лиц. Служитель храма по завершении обряда от имени Бога даровал покаявшимся святое прощение, которое, прежде всего, надежно защищало их от гароннов — самого страшного зла на земле. В отличие от обряда Трех Признаний у «Гномов» (он зародился еще в стародавние времена), теперь, когда ритуал проходил перед ликом Божественного, требовалось получить еще и прощение от человека, которому доверился.
К килякриям выстроились длинные очереди. Вскоре в одну из ниш вошла Андэль вместе с той люцеей в белой накидке, которая всё время была рядом. Покаяние прошло гладко, и вскоре довольный жрец, которому не пришлось им много подсказывать, ибо прихожанки знали все тонкости обряда и в точности ему следовали, даровал с божьего позволения обеим девушкам прощение. Оставалось лишь получить друг у друга отпущение грехов.
— Я прощаю тебя, Зирона! — громко произнесла Андэль, неслышно скидывая с себя голубую накидку.
— Я прощаю тебя, Андэль! — звонким голосом отвечала Зирона, протягивая подруге свою накидку.
Жрец почувствовал за спиной какую-то возню и, удивленный, навострил ухо. Однако люцеи уже поменялись одеждой, вдруг повеселели и, торопливо пролепетав последние слова короткой молитвы, выскользнули наружу. Зирона, которая теперь была в бледно-голубой накидке Андэль, смиренно опустив голову, вернулась на то место, где некоторое время назад молилась ее подруга. Многие из тех, кто за ней наблюдал, решили, что люцея «восьмой раковины» находится под впечатлением обряда. Опытные люцеи не без удовольствия обменялись многозначительными взглядами: видно, нелегким было покаяние юной грешницы.
Что же касается самой Андэль, то девушка, также опустив голову, чтобы лица ее нельзя было разглядеть, легко затерялась в толпе. Шаг за шагом она подобралась к потайной двери, о существовании которой знали немногие и которой время от времени пользовались жрецы, чтобы войти или выйти из молельной залы. Дождавшись удобного момента, Андэль в конце концов решилась: надавила ладонью на неприметный выступ в стене — при этом бесшумно разверзся узкий вход — и юркнула внутрь. Каменные створки тут же сдвинулись. Сердце тревожно застучало, страх сдавил горло. Все! Побег свершился, назад дороги нет!
Собравшись с силами, люцея огляделась, обнаружила слабо освещенную лестницу, уходящую вниз, и бесстрашно сбежала по крутым ступеням…
Служба тем временем продолжалась, и Зирона, надо отдать ей должное, играла роль первой люцеи Дворца Любви, словно лицедей из амфитеатра Дэориса. Те, кто находились с ней рядом, не сомневались, что перед ними возлюбленная Божественного.
В это самое время у Седьмых ворот Дворцового Комплекса Инфекта показалась странная процессия. Возглавлял ее крепкий молодой мужчина в темно-зеленой парраде, по виду эжин. За ним следовали десятка два слуг-мусаков с корзинами, тюками и сундуками в руках, а после шествовал целый отряд юношей-цинитов, где каждый был одет по-своему. Замыкали шествие конюхи, которые вели под уздцы пять оседланных великолепных боевых коней с заплетенными в косички и выкрашенными хвостами и гривами, с лоскутами на бабках, с пышными султанами на головах.
Воины Белой либеры, стоявшие на страже, изумились, увидев столь странных посетителей Дворцового Комплекса, но, проверив все свитки и тем более узнав Идала — бывшего своего товарища по оружию, пришедших пропустили, выделив им необходимое в таких случаях сопровождение.
Отсюда до одного из дворцов, в который Идал направлялся, оставалось не больше пятисот шагов. У дворцовой лестницы Идала и его людей радушно встретили слуги и проводили в залу, где их уже с нетерпением поджидали благородные мужи, большинство из которых были военачальниками.
Попав в подземную часть храма Прощения, Андэль растерялась: во все стороны расходились темные низкие галереи. Однако, когда глаза привыкли к темноте, она увидела несколько тяжелых дверей в конце одного из проходов, и главное — дверь, которая по описанию походила на ту, какая ей была нужна. Подойдя к ней, девушка прислушалась — тишина. Тогда люцея толкнула дверь и увидела скромные покои, тускло освещенные лучами, проникающими из небольшого светового колодца в потолке. В нос ударил характерный тяжелый запах.
В помещении, где с трудом разминулись бы два человека, на полу лежала тонкая полусгнившая циновка, рядом стоял простой деревянный сундук, очевидно, служивший столом, и возле него — скамья. В углу лежал сваленный в кучу какой-то вонючий хлам — видимо, вещи Панацея. Еще здесь была небольшая железная факельница с закопченным устьем.
С трудом поборов омерзение, Андэль оглянулась. Обнаружив скрытый выступом стены темный незаметный угол, сравнительно чистый, она присела там прямо на пол и, казалось, забылась. Сердце ее успокоилось. Вдруг за стеной послышались шаркающие шаги, дверь медленно отворилась, и в помещение вошел человек невероятной худобы. По характерной внешности Андэль узнала Панацея. Старец двинулся было к сундуку, но тут что-то почувствовал и замер. Девушка затаила дыхание.
Панацей повел носом, и в свете тусклых лучей, падающих сверху, люцея разглядела его лицо — глуповато-изумленное, даже напуганное. Старец безошибочно обернулся в ее сторону.
— Я…мы… в общем… — испуганно промямлила девушка. — Можно я здесь немного побуду?
Панацей вдруг улыбнулся, обнажив несколько черных кривых зубов. Потом он издал какие-то горловые звуки, два раза мяукнул и один раз проблеял козой, что Андэль истолковала как радушное приветствие: «Прекрасная рэмью оказывает мне высочайшую честь, посетив мою скромную обитель. Я счастлив безмерно!»
Старец приблизился к девушке и опустился рядом с ней на колени. Одно дело встретить Панацея в парке или во дворце, где кругом прислуга и стража, и другое дело оказаться в его глухом жилище, наедине с ним. Что еще взбредет в голову этому сумасшедшему? «Я не должна показывать, что боюсь», — подумала люцея и натянуто улыбнулась.
— Ты… ты моя жена? — спросил Панацей, внимательно рассматривая лицо Андэль.
— Нет, я люцея Инфекта из Дворца Любви. Ты меня знаешь. Я немного здесь побуду, а потом уйду. Ты не против?
— Люцея? — сморщил лоб старец, что-то напряженно вспоминая. — Значит, ты принадлежишь не одному мужчине, а сразу всем? И мне?
— Нет, я принадлежу лишь одному человеку.
Панацей потянулся рукой к лицу гостьи. Она отпрянула. Сейчас Андэль ничего не видела, кроме ногтей на сморщенных пальцах Панацея, и вся собралась, приготовившись к борьбе. Старец же тем временем коснулся ее лба, дотронулся до щеки, потрогал нос, пощупал ее волосы, крякнув от удовольствия, и вдруг, благожелательно улыбнувшись, протянул девушке свой амулет. Андэль невольно приняла дар и, благодарно кивнув, положила себе на колени. Старец как-то радостно, почти счастливо замычал. Девушке стало жалко его, и она едва не расплакалась. Бедный безумный старик, из которого Алеклия зачем-то сделал божка. А может, он и правда святой?..
Предъявляя содержимое своего жезла власти, ДозирЭ без препятствий попал на территорию Дворцового Комплекса Инфекта, в том месте, где были расположены казармы Белой либеры. Некоторые незамысловатые ухищрения позволили ему легко миновать несколько внутренних постов, и, поднявшись по Серебряной лестнице, он уже подходил к храму Прощения.
Белоплащный воин попросил о встрече с Панацеем, и один из жрецов, после некоторого колебания, проводил айма к двери, за которой находилось жилище старца.
— Дальше я сам, — сказал ДозирЭ.
Жрец замялся, сомневаясь в том, что ему следует оставлять сотника наедине с любимцем Божественного. Но белоплащный воин имел слишком высокое звание, слишком свирепый вид и весьма серьезное оружие. Поэтому служитель, приложив пальцы ко лбу, смиренно удалился. ДозирЭ же, дождавшись, когда шаги жреца смолкнут в дальнем конце галереи, толкнул массивную дверь, и она со скрипом распахнулась.
Глава 41. Грономфские беглецы
ДозирЭ на мгновение онемел от картины, которую увидел: в углу на каменном полу в белой молельной накидке сидела Андэль, а у ее ног полулежал старец Панацей, преданно, словно собака, положив голову ей на колени. Люцея поглаживала счастливого безумца по волосам, а он лишь поскуливал от удовольствия.
Появление ДозирЭ прервало идиллическую сцену. Андэль от неожиданности вздрогнула, а Панацей вскочил, зарычал и угрожающе надвинулся на воина.
— Я не причиню тебе зла, — пытался успокоить его белоплащный воин. — Угомонись же!
Но Панацей, оттесняя ДозирЭ, продолжал наступать. Молодой человек хоть и сделал шаг назад, однако проявлял крайнее нетерпение.
Андэль, почувствовав настроение белоплащного, взмолилась:
— Не трогай его!
Но было уже поздно. Панацей получил несильный удар кулаком в грудь, которого тем не менее оказалось достаточно для того, чтобы перелететь через сундук. Что-то хрустнуло.
— Что ты наделал? Ты убил его! — вскричала люцея, и из ее глаз брызнули слезы. — Божественный будет в гневе! Он почитает его за святого…
ДозирЭ с досады пнул ногой амулет, валявшийся на полу.
— Какой же это святой — всего-навсего несчастный сумасшедший, бывший раб. Мы подобрали его в долине Спиера, когда захватили Золотую скалу. Я сожалею, но он сам виноват…
Девушка подбежала к Панацею, склонилась над стариком, пытаясь понять, что с ним сталось после полученного удара. Вскоре старец шевельнулся и нечленораздельно замычал. Люцея облегченно вздохнула.
— Андэль, моя возлюбленная, оставь его. Он жив, с ним будет всё в порядке. Пойдем, пойдем скорей, нас ждут! Промедление смерти подобно!
И ДозирЭ протянул девушке руки. Андэль бросилась к нему.
— Я знала, что ты придешь, иначе и быть не могло, — призналась она.
Они подошли к двери, но у порога белоплащный воин остановился:
— Подожди! — Он достал кошель, вынул из него несколько золотых монет и бросил рядом со старцем.
Росторам и военачальникам пришлось по вкусу все, что показал им Идал. В заключение торговец попросил всех подойти к оконным проемам и указал на украшения лошадей, стоявших внизу. Благородные мужи удовлетворенно закивали головами.
— Весьма, весьма неплохо, вполне достойно нашего храброго воинства, — сказал именной ростор, отвечающий за все поставки для новой армии. — Что ж, пусть твои люди, эжин, подождут в соседней зале. Нам с тобой следует еще кое-что обсудить…
Это «кое-что» было для Идала главным, поскольку он уже израсходовал не меньше двухсот берктолей собственных средств на все эксперименты с материалами, красками и пошивом, но до сих пор из государственной казны так ничего и не получил. Поэтому он поспешил отослать слуг и юношей-цинитов, хотя при этом многозначительно посмотрел на одного из тех людей, которых сюда привел. То был Кирикиль собственной яриадской персоной, с глубокой корзиной в руках, полной образцов тканей.
Помощники Идала вышли, оставив хозяина наедине с представительным собранием. Кирикиль немного потоптался вместе со всеми, потом, улучив момент, скользнул в сторону, не забыв прихватить свою объемистую ношу. Он вышел через смежную залу на открытую галерею дворца, прокрался по ней на другую сторону, спустился по мраморной лестнице на один ярус и, оглянувшись по сторонам, толкнул неприметную дверь и юркнул внутрь. Там он увидел сосредоточенного ДозирЭ, держащего руку на рукояти меча, и рядом с ним колдовского очарования девушку лет восемнадцати в белой молельной накидке. Кирикиль недоуменно уставился на хрупкое создание, забыв поприветствовать своего хозяина.
— Где ты шлялся? — набросился на слугу белоплащный воин. — Принес?
— Всё здесь, — показал Кирикиль на корзину, продолжая украдкой любоваться Андэль.
— Что уставился? Давай сюда!
Яриадец сунул руку в корзину и вытащил из-под кусков ткани куль, который при близком рассмотрении оказался мужской одеждой.
— Переодевайся, — потребовал ДозирЭ, протягивая сверток люцее.
— Я? В это?
— Так надо. У нас нет другого выхода.
Девушка смущенно развернула куль, вытащив из него тунику, подпанцирную парраду, военный плащ и прочие предметы мужской одежды, и быстро убедилась, что наряд сшит точь-в-точь по ее меркам. Она бросила на ДозирЭ благодарный взгляд. Не стесняясь мужчин, она скинула с плеч накидку, потом сняла всю прочую одежду и осталась обнаженной.
Несчастный яриадец раскрыл рот и едва не выронил корзину. Он никогда в жизни не встречал столь прекрасного женского тела, хоть и был завсегдатаем всех грономфских портовых акелин. «О, Великаны!» — только и произнес он.
Андэль, воспользовавшись помощью ДозирЭ, быстро облачилась в принесенные одеяния. Всё пришлось ей впору. Она превратилась в низкорослого юношу-цинита со смазливым лицом. Телохранитель Инфекта придирчиво осмотрел новоявленного воина и одобрительно цокнул языком. Кирикиль же подобрал с пола одежды Андэль и сунул их в корзину, прикрыв сверху тканями.
— Кирикиль, отведи девушку к остальным и скорее возвращайся ко мне, — сказал ДозирЭ. — Андэль, рэмью, иди за этим слугой. Он укажет тебе дорогу и объяснит, как себя вести.
— А ты? — взволнованно спросила люцея.
— Обо мне не беспокойся. Встретимся на корабле.
Через некоторое время Идал и его разношерстная свита вновь стояли у Седьмых ворот. Всех пересчитали, и число людей оказалось прежним. Никто не заметил, что вместо слуги яриадской наружности — Кирикиля, вошедшего вместе с людьми Идала, Дворцовый Комплекс покидает юноша-цинит, очень похожий на всех остальных, специально подобранных для этого случая безусых юнцов.
Вскоре Андэль — любимая люцея одного из величайших правителей континента, словно простолюдинка, бодро вышагивала по улицам Грономфы, стараясь ступать так же широко и твердо, как и прочие «воины» ее потешного отряда. Девушку пьянил первый успех, ведь план, ее план, который еще вчера казался фантастическим, начал самым счастливым образом осуществляться.
Идал свернул на улицу Ювелиров, увлекая за собой своих помощников. Тут послышались тяжелый грохот копыт о мостовую и предупреждающие звуки трубы. Едва эжин и его люди посторонились, как показался внушительный конный отряд белоплащных воинов, несшийся, что есть духу. Идал увидел Анхаса — красномастного коня Божественного, и на всякий случай прикрыл лицо рукой. Андэль от страха едва не лишилась чувств.
Алеклия мельком глянул на странную группу, состоящую из смазливых юношей в плащах воинов, однако в мгновение ока проскакал мимо, тут же забыв о том, что только что видел. Сегодня он побывал в новом торговом форуме, которому еще не придумал названия, колеблясь между «Форумом Алеклии» и «Форумом Инфекта», и сейчас находился под впечатлением от увиденного там.
Новый грономфский торговый форум, самый большой из тех, какие существовали в Авидронии, Алеклия задумал лет десять назад, в то время, когда ему особенно не давала покоя слава Радэя, в первую очередь слава Радэя-созидателя. Только через пять лет Инфект приступил к возведению гигантского сооружения, теперь подталкиваемый на этот шаг не столько честолюбием, сколько желанием получить дополнительные доходы в казну от продажи или передачи во временное использование лавок и гомоноклов.
Сначала понадобилось нанять архитекторов и подготовить подробный план строительства, потом расчистить значительную территорию — тысячу на тысячу шагов, снеся немало строений, многие из которых принадлежали белитам и обошлись при покупке довольно дорого, в особенности несколько роскошных дворцов. Потом именные росторы Алеклии наняли десять тысяч мастеровых: надсмотрщиков, каменщиков, плотников, краснодеревщиков, камнерезов, мастеров по мозаике, формовщиков и литейщиков для изготовления статуй, маляров, маляров-художников, кузнецов, подручных… На торгах разместили несколько крупных подрядов, объединив, таким образом, свои усилия с возможностями крупных грономфских ремесленных братств, занимающихся возведением зданий.
В первый год строительство торгового форума продвигалось быстро, несмотря на то что этому очень мешали вездесущие представители народных собраний, которые повсюду совали свой нос и постоянно находили какие-нибудь недостатки, связанные прежде всего с неразумным расходованием средств. Больше всего споров шло вокруг использования дорогого тектолита, который приходилось в огромном количестве морем и сушей доставлять из разных стран, оплачивая эти поставки чистым золотом. Многие, в особенности посланники Ресторий других городов, возмущались тем, что на их собственных землях общественные сооружения строились из обычного материала и их возведение обходилось в десятки раз дешевле. «Чем наш город, — говорили они, — Дежма или Харва, хуже Грономфы?» Но Алеклия, испытывая временами почти ненависть к народным собраниям, был тверд, как скала, и везде подробно объяснял и жарко отстаивал свою точку зрения, полагая, что по окончании строительства город получит самое красивое сооружение Грономфы, а может быть, и всей Авидронии.
Однако потом строительство замедлилось: затраты оказались вдвое больше предполагаемых, и средств постоянно не хватало. Народные собрания при поддержке липримаров и даже некоторых членов Совета Пятидесяти устроили настоящую травлю именных росторов Инфекта и Инициатора Построек, распределяющих деньги и подряды. В сто втором году возведение форума остановили, но в сто третьем Инфект продолжил работы, выделив значительно больше средств, чем требовалось.
Уже в следующем году само сооружение закончили, и мастеровые приступили к внутренней отделке. К этому времени казна была переполнена — общие поступления, прежде всего благодаря откупу лимских пиратов, достигли небывалых величин, перевалив через отметку в семь миллионов берктолей, и Алеклия не жалел средств на новый форум. Еще перед своим знаменитым походом, который в народе прозвали Золотым (видимо, благодаря долине Спиера), Инфект собрал со всего континента лучших живописцев и скульпторов и устроил между ними состязание: требовалось, используя определенную технику, покрыть фресками на заданные сюжеты потолки сооружения. Также необходимо было высечь тридцать пять гигантских барельефов, не считая скульптурного фриза на фасаде здания. Неоридан Авидронский, который рассчитывал, что один получит весь этот заказ, обиделся и отказался участвовать. Все сошлись во мнении, что он испугался соперничать с Тузилом Яриадским, а в особенности с одним из его учеников, про которого говорили, что он наделен божьим даром, — Друзиллом. Этот красивый молодой яриадец, который за время пребывания в Грономфе ко всему прочему успел разбить не одно женское сердце, в конце концов и выиграл состязание, получив из рук Алеклии щедрую награду и в придачу приглашение расписать внутренние стены одного из зданий Дворцового Комплекса. Неоридан попал в опалу, заперся в своем дворце у «Дороги предков» и ни под каким предлогом из него не выходил.
Наконец, по прошествии пяти лет с начала строительства, торговый форум был закончен. Оставалось лишь расчистить прилегающую землю и распределить помещения.
Своим великолепием это сооружение затмило большинство строений города, и жителям Грономфы не терпелось попасть внутрь. Здание представляло собой ослепительный семиярусный дворец. Наверху, на хиронах, был разбит чудесный парк, изобилующий водопадами и фонтанами. Внутренние торговые галереи располагались параллельно друг другу и соединялись поперечными проходами. Каждая галерея предназначалась для продажи определенного вида товаров: керамическая галерея, рыбная галерея, цветочная галерея, галерея мяса домашних животных, галереи масла, фруктов, вина, пряностей, муки, кож, оружия, полотна, лошадей, мебели, и прочая, и прочая — всего сто галерей. В каждой из них разместили не менее пятидесяти роскошных гомоноклов, столько же лавок, небольшие залы-рынки для мелких торговцев и селян, привезших плоды своего труда, специальные залы для бедных покупателей, залы для проведения торгов, где шла оптовая продажа. Помимо этого здесь обустроили кратемарьи и виночерпни, парфеоны, где предполагалось проводить кулачные схватки и собачьи бои, а также помосты, где должны были состязаться музыканты, танцовщицы и мелодины. Каждый мог найти здесь все, что пожелает душа: святилища, купальни и даже акелины. В подвалах разместились склады и денежные хранилища. Имелись обширные конюшни. В новом торговом форуме били тысячи фонтанов, один из которых был из чистого золота. Галереи украшали четыре тысячи статуй из мрамора, тектолита, бронзы и паладиума. Своды потолков подпирали десять тысяч изящных колонн.
Торговый форум обошелся казне в триста тысяч берктолей — сумма невероятная, которой хватило бы на возведение целого города, однако Алеклия рассчитывал в скором времени вернуть потраченное и, таким образом, утереть нос бесцеремонным представителям Ресторий. Несмотря на то, что он отказался от самого легкого и верного пути — продажи сразу всех помещений на общественных торгах, как это обычно делалось, он планировал ежегодно собирать в казну с передачи помещений во временное пользование, а также с собственных гомоноклов, где должен был продаваться государственный товар, а также с новых кратемарий, акелин и прочего не меньше тридцати тысяч берктолей.
Сегодня Алеклия испытывал небывалый подъем. Десять лет он шел к поставленной цели и наконец добился своего. Сооружение потрясало: об этом красноречиво свидетельствовали толпы изумленных зевак. Хотелось смеяться, хотелось плакать, хотелось обнять и щедро вознаградить всех, кто принимал участие в возведении форума, — от Инициатора до последнего подручного. Что там всемогущие боги? Вот люди! Люди сделают все, если очень захотят. Сделают просто, руками, без всякого волшебства. И зачем им нужны все эти жалкие мелочные божки, которые только и могут, что жестоко мстить за недостаточное к ним почтение? Единственное, о чем Алеклия сегодня жалел, — это о прерванной дружбе с Неориданом Авидронским, которого еще недавно считал лучшим мастером материка. Временами ему казалось, и Инфект от этого очень страдал, что он самым бессовестным образом предал старого друга, предпочтя ему какого-то инородца, какого-то сумасбродного мальчишку из Яриады Северной.
Тут Алеклия вдруг натянул повод, заставив распаренного Анхаса сбавить ход и перейти на шаг. Он выехал на перекресток дорог: одна вела к площади Радэя, а другая в Старый город. Немного подумав, Инфект развернул коня, заставив животное с шага вновь взять в галоп, и вся его многочисленная свита вместе с белоплащными телохранителями послушно повернула, последовав за предводителем.
Вскоре Алеклия уже подъезжал к дворцу Неоридана. Увидев Божественного, на улицу выскочили многочисленные слуги художника. Правитель приехал мириться и, может быть, даже принести извинения и поэтому не позволил себе войти без приглашения, а послал человека просить у хозяина дворца встречи. Пока тот ходил, Алеклия с ироничной улыбкой на губах представлял себе, как всё произойдет: как он — Инфект Авидронии, унизит себя смиренным покаянием, как Неоридан, его добрый товарищ, немного подуется, плаксиво выплеснет накипевшее и как они с радостью помирятся и обнимутся, а потом вдвоем поедут в Дворцовый Комплекс пировать. Однако вышел слуга-мусак и, заикаясь, сообщил, что Неоридан Авидронский принять гостя не может, а потом упал на колени, моля о пощаде. Один из телохранителей бросился вперед, собираясь отрубить слуге голову, но Алеклия остановил его жестом, когда меч был уже занесен над несчастным.
«Немыслимо! Неоридана следует схватить и сунуть в самую жуткую клетку, какая только найдется во Дворце Наказаний, а его дворец сжечь», — предложил Инфекту один из приближенных. Алеклия ничего не ответил, хотя с трудом сдержал вспышку гнева, вызванную неслыханным оскорблением. В конце концов он просто развернул коня и шагом двинулся прочь, оставив обитателей дворцов у «Дороги предков» гадать, зачем Божественный приезжал и что же все-таки произошло.
В то же самое время ДозирЭ в сопровождении Кирикиля, едва избежав неприятностей, вернулся в казармы Белой либеры. Оставалось только покинуть Дворцовый Комплекс, что заговорщики беспрепятственно и сделали.
Белоплащный воин и яриадец направили свои стопы в торговый порт и вскоре уже всходили на палубу лимской вистроги, купленной на торгах Идалом несколько месяцев назад. Арпад, оказавшийся здесь же, проводил ДозирЭ вниз, где недавно оборудовали уютные покои. Здесь не было дорогих излишеств, но имелось все, что нужно для длительного путешествия, даже бочка для купания. Тут его с нетерпением поджидала Андэль, уже переодевшаяся в непривычную для нее скромную плаву из грубой льняной пряжи. Влюбленные бросились навстречу друг другу и горячо обнялись.
— Впервые за несколько лет я чувствую себя по-настоящему свободной! — призналась девушка, когда белоплащный воин наконец прервал свои жаркие поцелуи.
— Ах, Андэль! — сверкая огненным взором, воскликнул ДозирЭ. — Я не могу поверить, что ты со мной. Что ты наконец моя. О гаронны! Сегодня я потерял белый плащ, наградные платки, своего Бога, Родину, но взамен приобрел тебя и, поверь, считаю этот обмен равноценным. Клянусь, теперь нет на свете человека счастливее меня…
Арпад негромко кашлянул, и влюбленные вспомнили о его присутствии.
— Вам следует находиться здесь и ни при каких обстоятельствах не показываться на верхней палубе. По крайней мере, до тех пор, пока мы не выйдем на большую воду, — распорядился бывший страж порядка.
— В чем дело? Разве мы теперь не свободны? — нахмурился ДозирЭ.
— Опасность еще не миновала, рэм. Если пропажа обнаружится, я полагаю — порт будет закрыт, и ни один корабль не сможет покинуть гавань, — ответил Арпад со знанием дела. — А судно, которое все-таки попытается бежать, будет уничтожено при помощи метательных механизмов, установленных в фортах.
— Да, но на рейде и у причалов тысячи кораблей. Не будут же их все обыскивать?
— Почему нет? Разве вы не знаете Белую либеру или Вишневых?
ДозирЭ потемнел лицом, проклиная себя за то, что и не думал обо всем этом. Ему казалось, что стоит только выбраться из Дворцового Комплекса Инфекта — и дело сделано. Однако Арпад прав, всё еще впереди. Гаронны!
— Впрочем, беспокоиться не о чем, — заметил несколько мягче Арпад, поняв по испуганному лицу девушки, что перестарался. — Наш корабль быстроходен, а времени, похоже, еще вполне достаточно. Вскоре мы выйдем из пролива, миновав крепости и подводные цепи, и тогда священная Анкона поспешит наполнить благостным ветром наши широкие паруса.
Молодые люди успокоились и вновь увлеклись друг другом, так что помощник Идала, несколько растерявшись, приложил пальцы ко лбу и поспешил оставить грономфских беглецов наедине.
Зирона была довольна собой, ибо к роли, которую ей предстояло сыграть, она подготовилась самым добросовестным образом. Все, что требовалось, она сегодня блестяще исполнила, и никто, даже самые доверенные служанки Андэль, не заподозрили подмены. Теперь Зирона прогуливалась по самым великолепным покоям Дворца Любви, еще утром принадлежавшим прекраснейшей люцее Авидронии, разглядывала статуи и картины, что-то напевая себе под нос. Два раза она окуналась в бассейн с теплой ароматической водой, три раза примеряла плавы своей подруги, бесчисленное количество раз использовала сказочные благовония, которых у Андэль было столько, что хватило бы на несколько грономфских акелин.
Было тихо, и никто не беспокоил девушку. Это могло означать только одно: Андэль удалось бежать и сейчас она, верно, уже находилась где-нибудь на корабле, упрямо рассекающем воды великой Анконы.
Однако она чувствовала: опасная игра затянулась. Пора уходить. Зирона лишь ждала смены стражи, когда могла бы, не вызвав подозрения, покинуть восьмую раковину, сделав вид, будто всего лишь посещала высокопоставленную подругу
Вдруг люцея обратила внимание на альков, который ранее обходила стороной, и подумала, что было бы непростительно не испробовать прелестей самого мягкого ложа Авидронии. Девушка подбежала к нему и отбросила в стороны шелковые полы, собираясь со всего маху пасть грудью на роскошные покровы. Однако в последний момент она вынуждена была удержаться, открыв от изумления рот. На расшитых серебром пуховичках и на тончайшем покрывале из розового тоскана аккуратно лежали невиданной красоты драгоценности. «Ах!» — Зирона всплеснула в восхищении руками. Она поняла, что перед ней украшения Андэль: своим великолепием, ценой и количеством они, несомненно, превосходили все драгоценности люцей Дворца Любви.
Зирона немного постояла в нерешительности. Однако вскоре она не удержалась и схватила тяжелое изумрудное ожерелье. Надев его, люцея вдела в уши лотусовые серьги, потом в ход пошли браслеты, осыпанные бриллиантами, и, в конце концов, она украсила волосы крупными алмазами.
Теперь Зирона в полной мере могла почувствовать себя люцеей «восьмой раковины», возлюбленной Божественного, почти богиней.
Ах, как сладко томится сердце! Ах, как хочется оказаться на месте Андэль! Разве променяла бы она тогда всё это великолепие и любовь величайшего из людей современности на побег с каким-то безрассудным воином, к тому же и не эжином? Нет, никогда!
Тут за дверью послышались мужские голоса и лязг оружия. Застигнутая врасплох, девушка растерялась и так и осталась стоять посреди покоев, облаченная в чужие драгоценности.
В помещение ворвались вооруженные воины — часть в вишневых, часть в белых плащах. Всего человек тридцать.
— Кто ты такая? — угрожающе спросил айм Вишневой армии.
Люцея едва не упала, потому что ноги у нее как-то странно задрожали и онемели.
— Я — Зирона, люцея Дворца Любви, — выдавила она, чувствуя, как жарко пылают ее обнаженная шея и грудь.
Несколько воинов бросились в стороны и внимательно осмотрели все углы и ниши. Даже заглянули в альков. «Никого», — сообщили они Вишневому сотнику.
— Что ты здесь делаешь, где Андэль?
У девушки всё поплыло перед глазами. Кровь ударила в виски.
— Андэль попросила меня побыть здесь некоторое время. А где она сама — я не знаю…
Вишневый посмотрел с откровенным недоверием. Взгляд его был мерзкий: злобный, презрительный.
— И ты думаешь, что я тебе поверю? Или я похож на несмышленого похотливого самца, юного и безмозглого, у которого вместо головы — котел с бурлящим семенем, и ему можно говорить всё что угодно, лишь бы платил? Веришь ли, моя милая, я им когда-то был, но прошли годы, и однажды я понял, что ваши женские слова — все до последнего звука — состоят из бесстыжей лжи и не стоят ровным счетом ничего, кроме хорошего удара плети…
Люцея сжалась. Никогда в жизни с ней никто так не разговаривал. Слезы ручьем полились из ее глаз.
Не обращая на это никакого внимания, Вишневый продолжал:
— Посмотри сюда, рэмью! Это плащ Вишневой армии, а это хвостики айма. Напряги, как можешь, свой мышиный разум. Следует ли меня обманывать? Следует ли подвергать угрозе свою свободу и саму жизнь ради чужых предательских помыслов?
Вишневый сделал шаг вперед, приблизившись к ней вплотную. Зирона почувствовала на своем лице его горячее дыхание. Он держался так, будто был готов в любое мгновение ударить ее.
Девушка уже не в силах была что-либо отвечать, едва ли понимая значение обращенных к ней слов. Только слезы струились по ее щекам.
— Постой! — окликнул Вишневого до боли знакомый голос. — Так ты ничего не добьешься.
Несколько воинов расступились, и вперед вышел белоплащный воин с хвостиками десятника на плече. Зирона узнала Одрина, своего любовника, и в ее глазах вспыхнула радость: она решила, что пришло спасение.
И правда, Одрин бережно обнял девушку, прижав ее разгоряченную головку к своей груди.
— Не бойся, любимая. Успокойся, всё позади, — ласково зашептал дорманец. — Этот Вишневый не так страшен, как хочет казаться. На самом деле он честный белит, благородный муж, добрый семьянин. По вечерам его дети садятся к нему на колени и больно треплют за нос и за уши, зная, что он всё безропотно стерпит, потому что слишком мягок и безответен. Тебе совершенно нечего опасаться. Нет, конечно, он костолом, живодер и убийца, от рук которого пострадало немало всяких разбойников и подлых доносителей. Но ведь это работа, просто работа, во благо наших граждан и во имя нашего божественного правителя. К тому же ты ни в чем не виновата, правда?
— Правда! — отвечала люцея, понемногу успокаиваясь.
— Вот. Поэтому послушай меня, рэмью, внимательно. Дело крайней важности, и от тебя зависит судьба многих людей — твоя собственная, его, его и даже моя. Ведь речь идет о люцее «восьмой раковины», возлюбленной самого Божественного! Сейчас ты соберешься с духом и расскажешь нам все, что знаешь. А потом с легким сердцем пойдешь к себе, будто ничего не произошло. Да еще и получишь пару золотых. Ведь так, Сюркуф? Мы готовы заплатить три, нет, — пять инфектов этому нежнейшему невиннейшему созданию?
— Конечно! — буркнул Вишневый внезапно подобревшим голосом. — Берктоль заплачу.
— Целый берктоль. О, добряк Сюркуф, ты, как всегда, непостижимо щедр.
Одрин послал Вишневому легкий уважительный поклон и вновь обратился к люцее:
— Не забывай, тебе нужно хорошенько отдохнуть, ибо завтра, как условились, нам предстоит свидание. А я не хочу, чтобы моя юная шалунья вновь страдала головными болями. Так что?
Зирона всё еще молчала.
— Пойми. Мы застали тебя здесь, в «восьмой раковине». А Андэль бесследно исчезла. К тому же на тебе ее драгоценности. Что могут подумать эти суровые воины? Сюркуф вынужден будет забрать тебя с собой, в Круглый Дом. Слышала о нем? Это самое мрачное место в Грономфе! Ты даже не можешь представить, что тебя там ожидает. И я ничем не смогу тебе помочь.
— Я всё расскажу, — наконец пролепетала красавица, утирая со щек слезы.
Мужчины многозначительно переглянулись.
Вистрога с беглецами долго маневрировала, огибая стоящие на рейде корабли. Когда-то судно было галерой, увлекаемой вперед не только парусами, но и доброй сотней гребцов-рабов, что, несомненно, добавляло ему боевой сноровки. Однако сейчас портики для весел были задраены, уключины сняты, и мирный торговый парусник, быстроходный именно по понятиям парусного флота, вынужден был долго лавировать, чтобы пересечь Внутреннее озеро, обходя множество разных кораблей, собравшихся со всего света.
Наконец вистрога приблизилась к первому форту, который предварял извилистый проход, соединяющий гавань с Анконой. Этот четырехугольный форт, впрочем, как и остальные семь его братьев-близнецов, выступал вперед, перекрывая добрую половину русла. Стены грозной крепости монолитной скалой нависали над проплывающими по фарватеру кораблями, заставляя иноземных моряков, впервые приплывающих сюда, высоко задирать головы. Арпад, которому еще в юности довелось служить в гарнизоне одного из фортов, знал, что каждый из них представляет из себя гигантскую башню — триста на триста шагов — и снабжен сотней тяжелых метательных механизмов особой конструкции, которые размещены пятью ярусами на верхней открытой площадке и во внутренних галереях. Малейшее неподчинение судна приказам портового командования — и сверху на палубу, довольно точно, поскольку каждая пядь водного пространства была давно пристреляна, полетят каменные глыбы и тучи огненных метательных снарядов. От первых полученных пробоин корабль начнет тонуть, разлетятся в щепки мачты, и рухнут на головы морякам снасти, а чуть позже от судна останутся лишь дымящиеся обломки, покачивающиеся на воде, и несколько барахтающихся матросов, которых добьют лучники, состязаясь в меткости. Арпад несколько раз собственными глазами наблюдал такую ужасную картину.
Первый форт был удачно пройден, но теперь корабль оказался в прямой видимости сразу трех крепостей, расположенных по обе стороны прохода на расстоянии полуполета стрелы. В случае атаки города враждебным флотом эти башни смогли бы привести в замешательство не один десяток неприятельских кораблей, и многие из них обрели бы здесь вечный покой.
Арпад оглянулся. Опытные моряки-яриадцы, которые несколько дней назад были наняты на это судно, весело сновали по палубе, легко управляясь со снастями. Тут и там слышалась задиристая яриадская ругань. Никто из гривлонов, как не без презрения называли в Грономфе разбойничьего вида моряков-мусаков, готовых плыть за более чем скромную плату куда угодно и на чем угодно, не ощущал опасности, не зная истинной цели плавания; команде только сообщили, что вистроге предстоит доставить на родину Великанов различные грузы, которыми был забит весь трюм, и нескольких пассажиров, решивших по своей надобности отправиться в далекое путешествие.
На палубу вышел в полувоенном облачении Кирикиль. Он уже нацепил свою грозную морскую рапиру и, расправив плечи, стал расхаживать с важным видом от борта к борту, попутно раздавая указания своим подозрительным соотечественникам, от которых, впрочем, мало чем отличался. Несколько советов досталось бесстрастному кормчему и даже преисполненному достоинства лоцману-авидрону, которого Арпад нанял с большим трудом, в последний момент и за несуразно огромную плату. Лоцман, безошибочно распознав в нагловатом яриадце слугу, посоветовал выскочке составить лоцию самому, для чего ему необходимо исследовать глубины Анконы собственным носом, который, по всей видимости, вполне для этого сгодится. Кирикиль обиделся, но, покосившись на капитана вистроги, не решился затевать перебранку.
Наконец яриадец подошел к Арпаду и в самых выразительных красках описал ему обстоятельства похищения люцеи, не забыв многократно преувеличить свою собственную роль во всем деле. Арпад лишь сухо кивал головой, не желая радоваться прежде времени.
— Мы еще в Грономфе, — предостерег Арпад. — Еще не настало время благодарить богов. Подожди, вот выйдем в Анкону…
— Эй, Арпад, брось, возрадуйся! — торжествовал яриадец. — Чего теперь опасаться? Видят Великаны — это победа. И еще какая! Мы смогли обмануть самого Божественного! Столь героических деяний я еще никогда не совершал. ДозирЭ и его юная возлюбленная… к слову сказать, сегодня она предстала передо мной в первозданном виде, так вот, теперь они вольны, словно семена церганолии, которые несет ветер. Мы держим путь в Яриаду — это самая древняя цивилизация материка, родина самых могущественных богов на земле! Ах, Арпад, дружище, дай я тебя обниму!
Однако Арпад, изловчившись, вывернулся из загребущих объятий яриадца. Недовольный, он велел пустомеле вернуться в трюм, где тот должен был находиться, и сидеть там, пока не получит позволения его покинуть. Кирикиль замолчал, обиженно нахохлился, но не ушел.
Вскоре корабль миновал форты и вышел в Анкону. Еще у последней башни горло у беглецов перехватывало от острого ощущения тревоги: казалось, что вот-вот что-то должно произойти и изменить ход событий. Но пиратская вистрога, истосковавшаяся по соленым брызгам, свободным ветрам и загорелой мускулистой руке матроса, травящего фал паруса, продолжала скользить в манящую даль. Перед удивленным Арпадом вдруг открылся незнакомый ему мир — мир разлитой до горизонта полноводной реки, пологие берега которой и редкие островки были застроены величавыми храмами, причалами, хранилищами или неказистыми лачугами.
Несмотря на встречное течение, корабль отплыл уже довольно далеко. Грономфа постепенно отдалялась и теперь причудливыми очертаниями напоминала какой-то волшебный город из доброй сказки.
Наконец Арпад решил, что опасность миновала, и попросил Кирикиля сообщить об этом своему хозяину. Яриадец удалился. Вдоволь насладившись видом с правого и с левого бортов, Арпад последний раз взглянул на Грономфу, с которой ему предстояло совсем недолгое расставание: в Де-Вросколе ему было велено сойти на берег и вернуться в столицу посуху. Вдруг он заметил несколько малых беспарусных галер, низких, узких и очень длинных, вышедших из горловины защищенного восемью фортами прохода. Галеры были боевые, и в этом Арпад быстро убедился, едва только напряг зрение. До последнего момента он еще тешил себя надеждой, что корабли повернут в противоположную сторону или возьмут курс на другой берег, но, когда они двинулись точно вслед вистроге, быстро сокращая казавшийся неодолимым отрыв, он понял, что, скорее всего, галеры гонятся именно за ними и, без сомнения, скоро их настигнут. Он громко выдохнул и тут же схватился за трос, ибо у него перехватило дыхание и всё поплыло перед глазами.
Галеры приближались. Две из них состояли в «Белой Армаде», три явно принадлежали Вишневым плащам, а остальные, чуть поотставшие, несомненно, числились в грономфском гарнизоне.
К Арпаду нетвердой походкой подошел счастливый ДозирЭ и дружески оперся на его плечо. Лицо молодого человека сияло: сказалось время, проведенное с возлюбленной. Его глаза радостно блестели. Взгляд был пьяный, блуждающий.
Арпад едва нашел в себе силы указать дрожащей рукой на нагоняющих их преследователей.
Белоплащный воин прошептал проклятия.
— Это погибель всем нам! — пророческим голосом молвил Кирикиль и утер со лба обильно выступивший пот.
— Что нам делать? — спросил Арпад.
— Я буду сражаться, сражаться до конца, — решительным тоном заявил ДозирЭ.
— В таком случае мы все погибнем, — глухо возразил Арпад. — Посмотри, рэм, на галерах не меньше полутысячи цинитов, а нас только трое.
— Почему трое? — удивился Кирикиль. — Мой хозяин стоит не меньше двадцати воинов, я — еще десятка. Ну и, наверное, ты, Арпад, одного одолеешь, если тебе, конечно, повезет. Итого более тридцати. Совсем неплохо, а?
Арпад укоризненно посмотрел на бесцеремонного яриадца.
— Ты можешь предложить что-то иное? — с безысходной грустью спросил ДозирЭ у Арпада.
Тот надолго задумался.
— Спасение есть, — после паузы сообщил он, произнеся это, однако, без всякой надежды.
— Говори же! Чего ты медлишь, сын гаронна? — нетерпеливо топнул ногой Кирикиль. — Или ты хочешь, чтобы мы болтались на рее вверх ногами со вспоротыми животами и с выколотыми глазами? О, Великаны, я так мечтал увидеть Яриаду — свою священную Родину! Я так мечтал преклонить колени перед…
ДозирЭ взглядом остановил пустословие слуги. Кирикиль с трудом проглотил ком всего недосказанного и кротко потупил взгляд.
— Итак, спасение есть, — повторил Арпад. — Но ты, грономф, слишком молод, беспредельно горд, сверх меры честен, порядочен, безмерно храбр и уж очень любишь свою люцею, чтобы совершить такой поступок, который без препятствий привел бы нас к избавлению. И если я сейчас и поведаю об этом способе, то без всякой надобности, без надежды, лишь для того, чтобы ответить на вопрос. Надеюсь также, я не оскорблю, рэм, твое белоплащное достоинство, ибо даже во сне не помыслил бы о реальном исполнении этого подлого плана.
ДозирЭ кивнул головой, заранее прощая.
— Что ж, следует просто избавиться от Андэль. Ведь ищут ее, и в чьем стане найдут, тот и виновник, тот и вор. Без нее наше присутствие здесь, на этом корабле — лишь невинная прогулка.
— Ее просто надо спрятать! — воскликнул Кирикиль, ударив себя по голове. — И как я сам не догадался! Ну, Арпад, просто удивляюсь, почему ты не тхелос: мудрость твоя заслуживает немедленного вознаграждения.
— Нет! — Арпад остановил яриадца. — Судно маленькое, и девушку сразу найдут. Посмотрите, сколько Вишневых плывет на этих галерах. Их разве обманешь? Путь только один… Причем необходимо прикрепить тяжелый груз, чтобы тело сразу пошло ко дну…
Кирикиль заглянул за борт и, догадавшись, о чем идет речь, в ужасе поднял брови. Через мгновение он уже держал на полувытянутой руке свое длинное тонколезвийное оружие, готовый проделать в теле бывшего гиоза столько дырок, сколько позволит ДозирЭ. Но молодой человек, на удивление, молчал, хотя лицо его отражало невыносимую муку, а глаза жарко горели. Арпад исподлобья наблюдал за ним, не обращая на угрожающего Кирикиля никакого внимания.
— Это невозможно! Лучше умереть! — наконец в отчаянии выдавил ДозирЭ.
Кирикиль, а вместе с ним и Арпад облегченно выдохнули…
Сюркуф наконец оставил в покое груду онисов, в которых долгое время что-то искал, развертывая один за другим тугие свитки и быстро пробегая глазами по строчкам. В неверном свете факельницы можно было заметить, как дрогнули его губы в легкой презрительной ухмылке.
Тело человека, которого только что втащили и бросили лицом вниз на плохо отесанные каменные плиты темного подвального помещения, едва прикрывали рваные лохмотья, перепачканные кровью. Сюркуф слегка повел глазами, вперед вышли два широкоплечих служителя в грубых забрызганных кровью паррадах. Они вылили на несчастного холодную воду.
Бедняга шевельнулся и приподнял голову. Он являл собою жуткое зрелище, которое недвусмысленно свидетельствовало о перенесенных им истязаниях.
— Я всё сказал! — прохрипел мужчина, испытывая при каждом слове невыносимые мучения. — Неужели… неужели вы не убедились, что я ничего не знаю!
Сюркуф вдруг вскочил и подбежал к допрашиваемому. Несколько сильных ударов ногой в бок заставили несчастного скорчиться от боли и глухо завыть.
— Если ты, жрец, ничего не знаешь, тогда кто знает? — заорал Вишневый. — Что я скажу своим грозным начальникам, а они, в свою очередь, Божественному? Что никто не знает, куда делась Андэль во время Большого моленья в храме Прощения? И кто избил Панацея и уничтожил его амулет?
— Я уже сказал, — медленно отвечал жрец, с трудом выговаривая слова и сильно их коверкая, — что к Панацею приходил… приходил воин Белой либеры, сотник. Имени его я не знаю… Ради Гномов, ради Бога нашего, отпустите меня! Я ни в чем не виноват! Это грех — пытать невинного. Тебя покарают гаронны!..
— Ты слышал, Белмодос, он еще и угрожает! — усмехнулся Сюркуф, обернувшись.
— Может, его еще и на совет ристопии отвести? — ответил писарь, к которому обращался Сюркуф. Это был юноша со шрамом на лице, сидевший за столом в глубине помещения.
— Вот именно! — поощрительно кивнул головой Вишневый.
Даже ко всему равнодушные служители тихонько хохотнули.
Сюркуф опять несколько раз ударил несчастного ногой.
— Мы сами гаронны! — прошипел Сюркуф.
Бедняга замер — видно, вновь потерял сознание.
— Уберите это мясо, оно уже ни на что не годится, — приказал Вишневый.
— Куда его? — бесстрастно спросил один из помощников.
— К смертникам, — отвечал Сюркуф.
Жреца уволокли.
— Пиши, Белмодос, — деловито начал диктовать Вишневый…
Через некоторое время лязгнула железная дверь, и в помещение вошел запыхавшийся воин-ветеран в плаще вишневого цвета.
— Поймали! — Это было единственное, что он произнес, не скрывая радости.
Писарь поднял голову.
— Кого поймали? — не понял Сюркуф.
— Всех поймали: этого… твоего… ДозирЭ, люцею из Дворца Любви — возлюбленную Инфекта, всех их сообщников. Взяли прямо на корабле, уже на реке, за Грономфой. Чуть не улизнули!
По лицу айма Вишневых было видно, что он испытывает величайшее наслаждение.
— Ух! — произнес он с облегчением.
— Сопротивлялись? — взволнованно поинтересовался Белмодос.
Ветеран посмотрел на писаря:
— Куда там — нас около сотни было! Помимо этого, еще белоплащные и циниты гарнизона. Злодеи первыми отдали оружие и сами указали, где спрятали девушку.
— И ДозирЭ? — не поверил Сюркуф.
— Конечно, — отвечал вошедший. — Правда, уже во Внутреннем озере он пытался прямо в латах прыгнуть в воду — видимо, хотел покончить с собой, но мы не дали — скрутили изменника. Да еще и хорошенько поколотили.
— Вот это зря, — нахмурился Сюркуф. — Вот это совсем ни к чему. У нас тут столько пыточных механизмов, столько возможностей, а вы, глупцы, — с кулаками! Наверняка попортили? С чем я буду работать?.. Ну да ладно, молодцы. Где они сейчас?
— Девушку отправили под охраной в Дворцовый Комплекс — Люмбэру, а остальных везут сюда. Скоро будут.
— Великолепно! — радостно потер руки Сюркуф. — ДозирЭ сразу в пыточную — я сам им займусь.
— Будет исполнено!
Воин Вишневой армии поспешил отправить своему военачальнику подробный отчет, где главную роль в поимке беглецов отводил себе, лишь едва упомянув о нескольких своих помощниках и тайных агентах, а потом, прихватив Белмодоса, спустился по крутой, едва освещенной лестнице в самый дальний подвал Круглого Дома, где находилась одна из лучших пыточных Авидронии — «зала Мужества», как между собой шутливо называли ее циниты вишневого плаща. Там в окружении десятка служителей «залы» уже находился ДозирЭ, привязанный к «Колесу правды» — без доспехов, в изорванной одежде, сильно избитый.
— Как тебе у нас, в Круглом Доме? — приветливо спросил Сюркуф. — Нравится? Ну вот, а ты не хотел порадовать нас своим визитом. А мы тебя ждали. Долго ждали. Правда, Белмодос?
Юный писарь поспешил учтиво ответить:
— Несомненно… Очень ждали.
В голосе писаря Сюркуф уловил неуверенность и даже страх и поэтому поспешил успокоить молодого помощника:
— Не бойся, Белмодос. Посмотри, как крепко он связан. Разве кто-нибудь способен разорвать эти узлы? А эти бравые молодцы? Разве не справятся они всего-навсего с одним белоплащным бездельником?
Писарь благодарно кивнул головой, пытаясь всем своим видом показать, что ничего не боится. Однако на самом деле он дрожал, словно лист на ветру, и, как ни старался, не мог унять дрожь. «Знает ли этот воин, кто на самом деле вызволил его из беды под Кадишем? — судорожно размышлял Белмодос, чувствуя, как становятся мокрыми его ладони, как бьется сердце, как стучат зубы и дрожат колени. — Кто помог ему и его товарищам избежать обвинений и позорной смерти, там, в Иргаме? Кто предупредил партикулиса Эгасса, который, в свою очередь, обратился за помощью к Божественному? Если знает — один только его намек — и я окажусь рядом с ним, накрепко привязанный к пыточному станку. О, Гномы, помогите! Умоляю!..»
«Зала Мужества» представляла собой внушительное многоугольное помещение, очень старое, наполненное сладковатым смрадом, где массивные колонны из рукодельного камня подпирали арочные своды, где кругом размещались замысловатые пыточные механизмы и где со стен свисали ржавые крюки, кольца и почерневшие веревки, а в полу были выдолблены желобки для стока крови. Эти желобки вели в дальний конец помещения, где почти неслышно шелестел сонный поток воды. Здесь струилась небольшая подземная речка, которая брала свое начало в каких-то старых полузатопленных катакомбах и уходила в такие же низкие, размытые водой, обрушенные галереи. Во времена самых жестоких авидронских интолов тут пытали по нескольку сот человек в день, многие из которых, к слову сказать, не выдерживали страданий и здесь же умирали. И тогда подземная речка наполнялась до краев густой черной кровью и в отсвете факельных огней окрашивалась в рубиновый цвет. Куда река уходила, никто не знал: может быть, вливалась в священную Анкону, а скорее всего, неведомыми человеку путями текла прямо отсюда в подземное царство гароннов.
Сегодня «зала Мужества» чаще пустовала, лишь изредка оглашаясь жуткими раскатистыми криками иргамовских лазутчиков, казнокрадов или жестоких разбойников. По закону разрешение на пытку давал специально образованный при Круглом Доме совет ристопии, состоящий из восьми человек. В него, как и в любой обычный совет ристопии, входили четыре посланника народных собраний, один представитель Инфекта, один — от Липримарии и по одному — от гиозов и собрания эжинов. Эти же восемь человек должны были присутствовать при пытке и следить, чтобы соблюдались «законы Совести, Бога и Инфекта». Однако Вишневые плащи имели несколько лазеек для проведения допросов и пыток, которыми часто и весьма эффективно пользовались. Во-первых, во время «кровопролитной войны», согласно Второму уточнению Руфэла, права обитателей Круглого Дома заметно расширялись, а функции совета — наоборот, сужались (как известно, вот уже несколько лет шла война с Иргамой). Во-вторых, решение советов ристопии распространялось только на преступления, совершенные в пределах авидронских границ. И в-третьих, в начале сто пятого года Алеклия обнародовал новые законы, «Параграфы Провтавтха», в которых в том числе было введено новое понятие — «личное дело Инфекта». Инфект, и только он один, и раньше мог подменять собою правосудие, самостоятельно карая или милуя, если ему было угодно, но впервые какое-либо важное дело, получая новый статус, совершенно законно выходило из ведения народных собраний и становилось прерогативой правителя. В «Параграфах Провтавтха» такие дела подробно описывались и классифицировались. История с похищением Андэль, без сомнения, являлась «личным делом Инфекта». Ведь речь шла о люцее «восьмой раковины» — его возлюбленной, которая решила бежать вместе с молодым воином Белой либеры. Сюркуф прекрасно об этом знал, иначе не посмел бы так безжалостно пытать жрецов храма Прощения. Знал об этом и Белмодос, знали служители, которым сегодня выпала честь мучить не грязных лесных разбойников, а доблестного авидронского воина, и даже наверняка знал ДозирЭ, распятый на «колесе правды» и отрешенно смотревший на стену.
Сюркуф еще раз внимательно оглядел свою добычу, будто до сих пор не верил, что удача наконец улыбнулась ему. Да, это был тот самый долговязый смешной новобранец, тот самый гордый цинит тяжеловооруженной партикулы, тот самый благородный белоплащный, сияющий наградами, за которым он шел по пятам более двух лет. И теперь не имело значения, кто он такой на самом деле — иргамовский лазутчик или подлый изменник. Так же, как теперь не имело значения, виновен ли он вообще или нет. Преступление, которое он совершил сегодня, превзошло все ожидания. И теперь он обречен на самую ужасную кару. Да и его дружки… Они тоже ответят за все. И за ту стычку в лагере партикулы «Неуязвимые» перед кадишским сражением. И за Кадиш. Может быть, даже удастся подвести под шпату партикулиса Эгасса. О, боги, в такое везение просто невозможно поверить!
ДозирЭ вел себя вызывающе, казалось, не замечал присутствия своего давнего недруга и его подручных. Взгляд его был тверд, и если он и страдал, то тщательно это скрывал под маской безразличия и брезгливости. Меньше всего в эти мгновения он походил на жертву. Те, кого Сюркуфу довелось видеть до сих пор в «зале Мужества», с первых мгновений, как их сюда приводили, впадали в глухое уныние. Теряли самообладание, становились безвольными, умоляли о пощаде, готовы были идти на любое унижение. Незамедлительно выкладывали все, что знали, и даже больше. Но этот еще не сломлен, надеется, должно быть, с достоинством перенести все пытки и красиво умереть, как подобает воину. Что ж, посмотрим, что у него из этого получится. «Готов поставить инфект: он будет лизать мне ноги».
Последнюю фразу Сюркуф произнес вслух, обращаясь к Белмодосу и одновременно к одному из служителей «залы Мужества» — самому главному. Писарь при этом вяло улыбнулся и опустил глаза, а опытный костолом, голова которого напоминала бычью, только не имела рогов, согласно кивнул, всем своим видом показывая, что иначе и быть не может…
Служители помолились, по кругу распили кувшин кислого вина, а остатки плеснули в рот обвиняемому.
— Начнем же, наконец, — недовольно потребовал Сюркуф. — Только будьте аккуратны — не лишите его жизни раньше времени. Иначе окажетесь на месте этого неудавшегося героя.
— Как? — удивился тот, что походил на быка. — Ты даже не потребуешь, чтобы он всё рассказал добровольно?
— Посмотри на него! — Орлиный нос Сюркуфа в ярости заострился. — Ты видишь, он и не собирается с нами разговаривать. Сначала мы собьем с него всю эту спесь, которой он набрался в Белой либере, а потом уже будем беседовать.
— Но это не по правилам.
— Достаточно пререканий, цинит. Неужели ты не ведаешь, что дело, о котором идет речь, — исключительное и требует особого подхода? Мы не успеем моргнуть, как с нас потребуют исчерпывающие сведения обо всем, а в особенности о соучастниках и пособниках. И потребует не кто-нибудь, а сам Божественный. Если мы не справимся — нас накажут, и накажут жестоко. Однако в случае успеха, а добрая часть дела уже сделана, нас ожидают награды, и награды немалые. Сейчас же все, что могу, — это присовокупить к будущей признательности Инфекта вот этот золотой для тебя и еще один — для твоих помощников.
Монеты были с благодарностью приняты…
Глава 42. Божье прощение
Работали неспешно. «Колесо правды», как приспособление сложное и весьма капризное, не терпело суеты. Здесь требовался многолетний опыт, обстоятельность, а еще, по выражению самих же служителей легендарных подземелий, — особый настрой или даже вдохновение. Одно неверное движение — и несчастный, подвергаемый истязаниям, мог погибнуть. То же происходило, если механизм был неисправен или плохо подготовлен к работе. Но если всё было в порядке, если мучители работали «с настроением» и слаженно, а в этом им неизменно помогало доброе вино, обвиняемый переживал самые ужасные страдания, которые только можно было себе представить, и при этом его организм нес минимальные потери: кости — целы, сухожилия не разорваны.
Самоуверенный ДозирЭ полагал, что нет на свете такой силы, которая могла бы поколебать твердость его духа, закаленного в партикуле твердокаменного Эгасса. Но даже его чуть не надломила изуверская жестокость создателей «колеса правды». Наверное, ему помогло держаться то, что его истязателем был именно ненавистный Сюркуф, который не без видимого удовольствия глумливо наблюдал, как страдает его заклятый враг.
Служители «залы Мужества», используя ворот, точно такой, какой применялся в средних метательных механизмах, навалившись, приводили в действие ужасную пыточную машину. Толстые жгуты из скрученных волос всё сильнее и сильнее натягивались, передавая усилия на другие блоки; мерно вращались бронзовые втулки и передаточные звезды, меняли положение толстые перекладины, составляющее окружность колеса. С каждым оборотом распятое тело всё сильнее выгибалось и растягивалось, и казалось, что вот-вот будет разорвано на две части — так трещали сухожилия и хрустели суставы.
Когда тело опускалось вниз, оно окуналось в бассейн с нагреваемой водой. На первом обороте вода была едва теплая, но на пятнадцатом круге — почти кипела. В этом положении «колесо правды» на некоторое время останавливалось, при каждом последующем обороте время этой остановки увеличивалось, и, чтобы не захлебнуться, несчастному требовалось проявить особую сноровку. Спазмы удушья вызывали дикий животный страх.
Пот струился по серым лицам мучителей, они заметно устали. Но вот уже было сосчитано двадцать кругов, а белоплащный воин так и не издал ни звука. Служители «залы Мужества» повидали много смельчаков, но мало кто из них выдерживал более десяти оборотов. Обычно после двух-трех кругов любой разбойник молил о пощаде. Но этот грономф, демонстрируя какое-то сверхчеловеческое усилие воли, продолжал терпеть, хотя уже после третьего круга взор его был безумен, а тело имело самый жалкий вид.
Мучители то и дело оглядывались на Сюркуфа — не хватит ли? — но тот лишь нервически покусывал губу, ожидая, что белоплащный все-таки не выдержит — сломается. Но вот уже пошел двадцать первый круг, а ДозирЭ продолжал молчать. Единственным человеком, который перенес двадцать одно вращение «колеса правды», был знаменитый пират Ибелис: о нем говорили, что гаронны наделили его удивительной способностью быть бесчувственным к боли. Но и тот не утерпел.
Минул двадцать пятый круг. Сюркуф коротко выругался и приказал остановиться. ДозирЭ отвязали, бросили на каменные плиты пола и окатили холодной водой. Его осмотрел лекарь и одобрительно кивнул. «Колесо правды» вновь показало себя безупречным механизмом: несмотря на все пытки, тело молодого человека находилось в значительно более приличном состоянии, чем можно было ожидать.
Вскоре ДозирЭ очнулся. Он был несколько удивлен, поняв, что жив и почти невредим. Пленника посадили в особое кресло, которое служители «залы Мужества» не без иронии называли «троном», и приковали железными обручами.
Разглядев перед собой лицо Сюркуфа, молодой человек попытался издевательски улыбнуться.
— Если ты думаешь, что перенес испытания, — сказал Сюркуф, — то глубоко ошибаешься. Всё еще впереди! Если бы ты только мог представить, что тебя ожидает, то отдал бы гароннам саму душу за возможность сейчас же умереть.
— Ничуть в этом не сомневаюсь, — саркастически отвечал ДозирЭ, с трудом превозмогая страдания. — Насколько мне известно, ты блестящий выдумщик на все эти штучки. Ведь для тебя убийство человека, в том числе и невинного, самое обычное дело, ведь так?
— Что ты имеешь в виду? — зашипел Сюркуф.
Он покосился на своих помощников, которые только что опустошили очередной кувшин вина и теперь, скучая, проявляли некоторое любопытство к разговору. Вишневый жестом приказал им отойти. Теперь свидетелем разговора мог быть только Белмодос, которому Сюркуф, видимо, всецело доверял.
— Как? Неужели ты не помнишь? — ДозирЭ сделал вид, что удивился. — Ристалище, капронос по прозвищу Проклятый скиталец, и пять бешеных дикарей-бедлумов, вместо двух мирных капроносов-конников. Блестящий подлог. Нельзя и представить плана коварней. А какая идея! Интересно, сколько ты заплатил распорядителю? Инфект, десять, сто? Или так заставил, от имени своего всемогущего воинства?..
— Ты догадлив, мой друг, — криво ухмыльнулся Сюркуф.
— Однако план не удался, — продолжал ДозирЭ, пытаясь пошевелить руками, туго стянутыми обручами в запястьях. — На удивление всем, бедлумы были повержены. Что же дальше? Во избежание расследования, остается только одно — убить распорядителя. И вот мы находим его с метательным ножом в сердце…
— Ты прав, всё было именно так, — кивнул насупившийся Вишневый, — но умничаешь ты напрасно, поскольку на самом деле почти ничего не знаешь.
— А что я должен знать?
— Ну, хотя бы то, кто сподвигнул великолепного эжина Туртюфа на тот поединок в акелине.
— Так это было твое письмо?! — воскликнул ДозирЭ. — Туртюф перед смертью передал его мне, поведав о неких таинственных врагах, возжелавших расправиться со мной чужими руками.
— Поскольку ты вряд ли когда-нибудь отсюда выйдешь, я не вижу надобности что-то от тебя скрывать. Да, это было мое письмо, — не без гордости сообщил Сюркуф. — Когда я узнал, что делом заинтересовался сам Божественный, то послал самого способного своего помощника на поиски свитка. Он выкрал его у тебя, и оно было немедленно предано огню.
— Какое коварство! — сверкнул взглядом пленник.
— Бедный Туртюф! — сокрушался тем временем айм Вишневых плащей. — Он был одним из лучших поединщиков Грономфы. Но к сожалению, ты и с ним справился…
Тем временем в залу вошел цинит и что-то сообщил Сюркуфу. «Препроводите его сюда!» — потребовал тот.
Вишневый успел поведать еще о нескольких своих кознях, едва не приведших к гибели ДозирЭ, причем делал он это, смакуя подробности. Молодой человек был ошеломлен. Наблюдая за ним, Вишневый был на верху блаженства. Что за чудесный миг — поверженный враг, истекающий кровью, униженный, подавленный!
— Однако ты еще не знаешь самого главного! — заметил он. — Ты не знаешь, почему вам с люцеей сегодня так и не удалось бежать, кто вас предал. Немного терпения, мой друг, и я избавлю тебя от слепоты.
Тут послышался шум шагов, лязг железных дверей, и в «залу Мужества» степенно вошел белоплащный воин. Это был Одрин. Подойдя ближе, он приложил пальцы ко лбу, приветствуя Сюркуфа, и с презрительной усмешкой взглянул на ДозирЭ.
— Как чувствует себя моя юная красавица Зирона? — с улыбкой спросил Одрин у Сюркуфа.
— Всё в порядке, — отвечал с такой же ехидной ухмылкой айм Вишневых плащей. — Вместо золотого берктоля она получила двести ударов по пяткам, а потом ею занялись мои лучшие помощники. Я видел ее некоторое время назад. Знаешь что, Одрин, боюсь, ты больше не сможешь вкусить ее прелестей. Она находится теперь в самом жалком состоянии и вряд ли когда-нибудь обретет былую свежесть.
— Это печальная новость, — равнодушно бросил дорманец, с интересом разглядывая бывшего товарища по Белой либере, превратившегося в некое бесформенное существо, почти голое, едва живое, с телом, покрытым запекшейся кровью, синяками и порезами. Если б только не знакомый сверкающий взгляд исподлобья…
— Но есть и хорошее известие, — сообщил Сюркуф, — Зирона рассказала все. Она являлась тайным письмоносцем и не однажды вручала ДозирЭ послания от Андэль. Известно также и о содержании этих посланий. Плутовка оказалась любознательной и все свитки не только прочитала, но и запомнила, слово в слово.
— Превосходно… А что с этим храбрецом?
— О! Наш безумно влюбленный до сих пор молчит. Но ничего, пройдет день-два, и он во всем сознается. А когда покончим с побегом, я докажу, вот увидишь, что он был иргамовским лазутчиком и хотел убить самого Инфекта.
Тут ДозирЭ поднял голову и укоризненно произнес, обращаясь к Одрину:
— Как ты мог?.. Как ты мог, мы же были друзьями? Вспомни, как мы сражались плечом к плечу. Я спас тебе жизнь!
Одрин лишь коротко усмехнулся, отчего его тонкие, словно земляные червяки, губы причудливо изогнулись.
— Я не просил тебя спасать мне жизнь, — с вызовом сказал он. — Я прежде всего служу Божественному и готов выполнить любое его поручение, а также поручение его военачальников. Сказали бы мне подсыпать тебе в пищу яду, и я сделал бы это, ни на мгновение не задумавшись. И, честно говоря, испытал бы при этом даже некоторое удовольствие (Сюркуф согласно закивал). Однако, к великому сожалению, кое-кто оказался недостаточно дальновиден и слишком добр. Мне было поручено всего лишь наблюдать за тобой и сделать так, чтобы ты как можно скорее забыл свою бывшую возлюбленную… Что же касается дружбы — что общего может быть между знатным дорманцем, чей род положил начало нескольким монаршим династиям и владеет несметными богатствами, и каким-то грономфским бедняком, потомком презренных рабов?
— С чего ты взял, что я потомок раба? — нетвердым голосом вопрошал ДозирЭ.
— Это проще простого, — отвечал за Одрина Сюркуф. — Когда я сообщил твоему родичу — Вервиллу, что ты продался иргамам, — а признаюсь тебе, что мы вынуждены были и его как следует допросить, — Сюркуф хитро прищурился, — старик сильно занемог и через несколько дней умер. Тогда мы обыскали его жилище, но, к моему великому разочарованию, не нашли ничего предосудительного. Единственное, что меня заинтересовало, — это твой родовой жезл. Из него-то я и узнал, что твои предки были рабами.
— Да-да, ДозирЭ, — Одрин подошел ближе и взял пленника за подбородок, сильно приподняв его голову. — Ты потомок рабов и, следовательно, сам должен быть тоже рабом. Ваши авидронские правители были слишком мягкосердечны и всем вам даровали свободу. Но вам мало! Вместо того, чтобы денно и нощно молиться, благодарить богов за проявленную милость, а также чтить высокородных и смиренно трудиться на их благо, вы норовите сами забраться в наши дворцы и занять наши покои. Вы хотите владеть нашими землями, нашими богатствами, нашими женщинами. Вы хотите стать такой же знатью, как и мы, забывая о том, что по воле божьей рождены рабами и рабами навсегда останетесь. И ваши дети будут рабами. А ошибки правителей рано или поздно будут исправлены, ибо никому не дано право менять природу всего сущего.
ДозирЭ дернул головой и вызволил подбородок из цепких тонких пальцев, пахнущих благовониями. Одрин молниеносно выхватил кинжал и приставил его к горлу пленника. Сюркуф повелительно положил руку на плечо дорманца. Тот так же быстро убрал клинок и как ни в чем ни бывало продолжал:
— Самое ужасное во всем этом, что такие, как я — будущие вожди, потомки богатейших родов, появившиеся на свет, чтобы повелевать, — вынуждены быть равными с такими вот отвратительными животными, как ты. Будь мы в Дорме — ты до сих пор был бы рабом и, поверь мне, выполнял бы самую грязную работу. Не смел бы даже посмотреть в сторону женщины своего хозяина. Но Божественный слишком мягок, слишком! Он одел тебя в золотые доспехи, вручил меч Славы, пустил к себе во дворец. Тебя — вонючего бедняка, наследника всего лишь медного жезла. И что же? Где твоя благодарность за его безграничную доброту и участие? Что ты для него сделал? Чем ты ему отплатил? Молчишь? А я тебе скажу: ты самым гнусным способом крадешь его возлюбленную, составляя при этом целый заговор. На такое способна только бессовестная рабская натура, находящаяся в услужении не у своего бога, а у мерзких треклятых гароннов…
Вернувшись во дворец, Алеклия отказался от вечери и удалился в залу Голубых Вод. То великолепное настроение, в котором он находился, осматривая новый торговый форум, было изрядно подпорчено грубым, непростительным поступком Неоридана.
Неоридан Авидронский и раньше славился своим непочтительным, даже вызывающим поведением по отношению не только к дворцовой знати, но и к самому Инфекту. Лишь ему одному, как величайшему творцу современности и близкому другу Алеклии, позволялось быть фамильярным и даже дерзким с сильными мира сего. Ему всё прощалось. Выдающемуся художнику и скульптору писали интолы богатейших стран, предлагая сколько угодно золота, к нему приезжали посланцы свободных городов и лично наведывались самые влиятельные вожди. Всё это внимание, лесть, поклонение… Немудрено, что Неоридан со временем перестал здраво оценивать реальность.
Сам правитель всегда с улыбкой сносил заносчивость мастера; но сегодня Неоридан перешел все границы.
Это уж слишком. Скоро надо мной будут смеяться. Пора положить этому конец!
Алеклия с досады грубо оттолкнул неотвязчивую касандру, которая вот уже некоторое время терлась об его ногу, выпрашивая еду, и жирная птица, забавно переваливаясь с лапы на лапу, поспешила укрыться в густых зарослях камелии.
Правитель, о чем-то размышляя, уселся за свой знаменитый совещательный стол, вырезанный из цельного куска драконова дерева. Ему на глаза попалась Священная книга, которая еще совсем недавно хранилась в Берктоле в Совете Шераса и была обменена на другую, ранее принадлежавшую Авидронии. Инфект притянул ее к себе и со скучающим видом перелистнул несколько страниц, рассматривая старинные гравюры. Тут вдруг он заметил краешек листа, выглядывающего из-за толстой кожаной подкладки. Алеклия осторожно потянул его и вытащил на свет аккуратно сложенный свиток. Развернув его, он обнаружил множество непонятных знаков, которые от края до края покрывали пожелтевший онис. «Тайнопись», — догадался Инфект: примерно такими же зашифрованными посланиями обменивался и он со своими полководцами, находящимися в дальнем походе, а также с интолами и инфектами дружественных стран. Похожие письма, чаще всего голубиные, в большом количестве приходили со всех частей материка от агентов Вишневых плащей.
В такой ситуации следовало бы позвать советников, весьма опытных в подобных делах, чтобы они попробовали подобрать ключ к шифру. Но разыгравшееся любопытство оказалось сильней здравого смысла, и Алеклия попытался во всем разобраться сам, ибо умел читать несколько видов тайнописи. Впрочем, его постигла неудача, и он разочарованно прикусил губу.
Правитель оглянулся, рассчитывая увидеть где-нибудь позади себя Партифика — Вечного Хранителя Реки, и не ошибся. Старик стоял в нескольких шагах за его спиной, чуть наклонившись, готовый тут же выполнить любое приказание. Алеклия собирался было к нему обратиться, но тут его осенило: «Постой! Если есть тайнопись, то где-то рядом должен быть и ключ к шифру», — по крайней мере, так его когда-то учили в Главной Эврисалле для партикулисов и либериев.
Инфект вновь взял Священную книгу и внимательно ее осмотрел. Перевернул, тщательно потряс. Наконец он засунул руку под подкладку и вдруг с радостью обнаружил небольшую глиняную дощечку. Вот и разгадка!
То был совсем простой шифр, основанный на берктольском языке. Легко разобравшись в нем, Алеклия попробовал прочитать загадочное письмо. При помощи волшебной глиняной дощечки таинственные знаки быстро приобретали смысл. Он держал в руках секретное послание Фатахиллы, адресованное Сафир Глаззу. «Какая неслыханная удача! — подумал Инфект. — Исчерпывающее доказательство того, что Главный Юзоф самым бесстыжим образом предал Берктольский союз! Ах, как бы мне помогло это письмо, будь оно в моих руках тогда, в Берктоле, во время Большого берктольского заседания. Не сносить бы тогда Сафир Глаззу головы!»
Однако радость быстро сменилась тяжелым унынием. Чем дальше он читал, тем больше расстраивался. Иногда его охватывал такой страх, что он, боясь, что это кто-то увидит, даже прикрывал лицо рукой. Перед ним вдруг обнажился целый мир коварства, измены, всеобщего заговора, распространившийся, словно мор, по всему континенту.
Алеклия так разволновался, что, не прочитав и половины ониса, сбился, бросил и с удвоенным вниманием принялся читать послание с самого начала:
«Я, Фатахилла, пишу тебе, брат мой искренний.
Не волнуйся, доверяй мне. Я, Громоподобный, Интол всех интолов, всё помню и обо всех забочусь. Как Хомея распорядилась, так и будет. И ты знаешь, чего она хочет. Ты станешь интолом Берктоля, к этому присоединим Плазерию, Сердес и Сердессию, Тоир, Корфу, обе Яриады и бессчетное множество мелких стран. А ко всему этому добавим все полисы по берегам Яриадского моря и все племенные владения в обозначенных землях. Ты будешь вершить судьбы всех этих народов. Захочешь — казнишь, пожелаешь — милуешь. А может быть, обратишь всех в рабство — на всё только твоя воля.
Что же касается Авидронии, о которой ты всё время спрашиваешь, — не беспокойся. Все ее города и поселения будут стерты с лица земли. Там, где сейчас находится Грономфа, флатоны будут пасти свои несметные стада, ибо не растет трава сочнее и выше, чем на пепелище. Все же сокровища коротковолосых, которые принесут к моим ногам, я возьму себе, а третью часть раздам своим верным наместникам. И начну с тебя. Самих же авидронов мы не будем брать в плен и угонять в рабство. Они слишком прожорливы для пленников и слишком ленивы для рабов. Все, кому удастся выжить после битв с нашими мужественными воинами, будут потоплены в Анконе. Мои опыты уже неоднократно доказали, что потопление — самый милосердный и быстрый способ умерщвления больших толп.
Однако, мой мудрый и дальновидный советник, дела еще не все сделаны, чтобы начать великий поход флатонов. Поэтому наберись терпения — скоро придет черед возмездия. Пока копи ненависть, как это делаю я и мои воины, а ожидание твое скрасят двадцать тысяч берктолей, которые ты немедленно получишь тем же способом, что и раньше.
Время, которое осталось до вторжения флатонов на континент, не трать даром. Продолжай убеждать Юзофов, их правителей, все народы, что нет миролюбивее людей, чем флатоны, и что главное зло — авидроны. Постарайся сделать представителя Алеклии молчальником, чтобы он не смог нанести нам вреда своими речами. Авидронскую же армию, которая входит в состав союзнических войск, отошли как можно дальше, например в Вантику, чтобы она не смогла прийти Грономфе на помощь, когда понадобится. Помни и о том, что, когда всё начнется, партикулы Берктоля должны бездействовать, оставаясь в своих лагерях. Убеди Великих Юзофов в том, что сражения между флатонами и авидронами — личное дело этих народов и вмешиваться ни к чему. Ведь Авидрония не советовалась с Берктолем, вторгаясь в Иргаму!
Посылаю тебе список моих друзей — правителей многих стран, состоящих в Берктольском союзе, на послов которых ты можешь всецело положиться. Говори им, что делать, объясни, как следует голосовать в Совете. Все твои указания будут ими выполнены с превеликой радостью. Кто из них не подчинится воле твоей — сообщи мне его имя. Сообщи мне также имена остальных, кто противится твоим мудрым решениям и поддерживает Авидронию в ее устремлениях…»
Инфект остановился и вытер пот, который обильно выступил на его лбу и висках. Немного придя в себя, он продолжил чтение. Впрочем, остаток ониса до самого конца, не считая короткой приписки, был заполнен длинным перечнем стран и полисов — Иргама, Лидионеза, Штрихсванды, Бионрида, Лима, Галермо, Пизары… а также нескончаемым списком имен известных континентальных правителей и вождей. Многих из них Алеклия числил своими преданными друзьями, всячески им помогал и в случае надобности рассчитывал на ответную поддержку. «Измена, ужасная измена!» — подумал он в отчаянии.
Какое-то время Инфект провел в напряженных раздумьях: расхаживал вокруг совещательного стола, заложив руки за спину, и то и дело поглядывал на карту материка. Это была великолепная мозаика работы Неоридана, выложенная на полу.
Конечно, хорошо, что Яриады Северной и Медиордесс в этом списке нет. Да и с Бионридой всё понятно — тогда, в Бионе, он с Атревидом Послушным, в общем-то, обо всем договорился. Так что и с этой стороны опасности вроде не предвидится. И с Лимой уже разобрались. Лимские пираты теперь не скоро подымут голову. Иргама почти на коленях — самый сильный, самый коварный враг. Пусть даже Тхарихиб с Хаврушем и связаны с Фатахиллой. Что из этого?.. Даже рискованная авантюра в Лидионезе, похоже, окончится небывалым успехом. Лидионеза, несмотря на всю свою государственную мощь и безграничные человеческие ресурсы, проиграла вот уже три сражения, так и не найдя ничего, что можно противопоставить всего лишь шестидесятитысячной авидронской армии.
Однако парадокс заключается в том, что на самом деле врагов, в особенности тайных, в десятки раз больше, и от каждого из них в любой день можно ожидать измены. Ведь именно этим письмом Фатахиллы можно объяснить полный провал Авидронии на Большом берктольском заседании. А Галермо с Пизарами во время недавнего морского похода? А эта странная перемена в поведении коловатов, эта внезапная агрессивность гагалузов, эта удивительная несговорчивость маллов? А нападение мандрагулов у Белой пустыни? Уж не Громоподобный ли их подкупил?
Проклятые лицемеры, подлые гиены!..
Рассуждая таким образом, Инфект Авидронии даже не догадывался, насколько был прав. Например, он не знал, что мандрагулы от самого Берктоля следили за передвижениями Белой либеры, выбирая удобное место для нападения, ибо взялись за сто пятьдесят тысяч берктолей убить Инфекта. Фатахилла давно об этом мечтал, думая не только о мести: он рассчитывал на то, что без правителя Авидрония будет некоторое время находиться в растерянности и не сможет в полной мере противодействовать стремительному вторжению.
Алеклии до последнего хотелось думать, что он заблуждается, что преувеличивает — ведь у страха глаза велики, но роковое письмо лежало перед ним и являлось неопровержимым доказательством существования всеконтинентального заговора.
Трусливые глупцы! Они не понимают, что сначала Фатахилла обрушится на Авидронию, но потом дойдет очередь и до них самих!
Если всё это так, рассуждал Инфект, то военная стратегия, на которую он полагался в борьбе с флатонами, никуда не годится. Думая, что создал на подходах к Авидронии могучее оборонительное кольцо, состоящее из дружественных земель, он, получается, имеет вокруг одних лишь врагов. Какой, к примеру, смысл полагаться на Великую Подкову, если у нее в тылу маллы — по утверждению Фатахиллы, его близкие союзники. Что же касается Совета Шераса, Сафир Глазза — то он, скорее всего, последует указаниям Фатахиллы, и, когда всё начнется, партикулы Союза на помощь не придут…
В связи с открывшимися обстоятельствами Алеклия сделал несколько срочных распоряжений, издал три или четыре новых указа и продиктовал не меньше десятка посланий. Не успел он закончить, как ему принесли подробный отчет о неудавшейся попытке люцеи «восьмой раковины» Андэль бежать из Дворца Любви. При этом основным обвиняемым считался айм Белой либеры ДозирЭ, который не только организовал шайку сообщников, но и нанял целый корабль, позаботившись также об опытной команде. Едва прочитав первые слова: «Андэль» и «бегство», — Инфект сразу предположил, что далее встретит слово «ДозирЭ», и не ошибся — каждая последующая строчка длинного свитка неизменно включала в себя это звучное, словно заколдованное, имя. ДозирЭ, ДозирЭ, ДозирЭ… Даже странно, как один человек способен за один день совершить столько преступных деяний?
Алеклия с чувством горькой обиды прочел отчет до конца, и скорбный осадок долго еще бередил его душу.
Что сегодня за день такой? Может быть, разгневанные Гномы решили наконец восстановить справедливость и растоптать бога-самозванца?…
…Кругом одно предательство! Даже в собственном дворце! Разве я заслужил такое отношение? Ну, ладно ДозирЭ — в конце концов, я отнял у него его возлюбленную, хотя всё произошло совершенно случайно, — да и разве я не имею на это права, ведь она люцея, и, в конце концов, кто такой он и кто я! Но Андэль, как она могла? Я не знаю, что такое любовь — все о ней говорят, но никто толком не представляет, что это такое, даже Провтавтх, хотя и написал свои «Семь колодцев»… Но то, что я к ней испытывал — такое грустное, восхитительное, щемящее чувство, — может быть, и есть подлинная любовь? Я посвящал ей победы, устраивал для нее роскошные празднества, я носил ее на руках, ласкал, словно ребенка, я заказывал для нее самые изумительные драгоценности, на какие только хватало моего воображения. И вот благодарность!..
…Может быть, белиты и правы, когда говорят, что я слишком мягок, чрезмерно добр? Если б это было не так, разве мог бы себе позволить какой-то неряшливый живописец оскорблять меня на глазах у всей Грономфы, какой-то сопливый юнец средь бела дня красть мою возлюбленную? Конечно, нет! То же самое и в политике. Пока не покажешь зубы, не обнажишь меч — будут обманывать, предавать, плести заговоры. А долгие миролюбивые увещевания воспринимаются всеми лишь как признак слабости.
Жестокость! Жестокость — вот самое живительное средство от подобных заблуждений! Только при помощи этого чудотворного снадобья можно спасти Авидронию от гибели, а себя — от бесчестия!
Алеклия резко обернулся к Партифику и зло потребовал:
— ДозирЭ ко мне!
Вечный Хранитель лишь приложил ко лбу руку, показывая, что немедленно займется этим поручением, и удалился. Инфект недоуменно посмотрел ему вслед. За все годы своего правления Алеклия так и не смог понять, как он это делает? Вот сейчас: откуда он знает, что случилось, кто такой ДозирЭ и где он в данный момент находится?..
В Круглом Доме случился переполох. За одним из обвиняемых, которого уже долго «допрашивали» в «зале Мужества», прислали внушительный конвой из полуаймы воинов Белой либеры. Требование сопровождалось свитками с печатями самого Инфекта. Пока беднягу приводили в чувство, останавливали кровь, сочившуюся из многих ран, одевали, воспользовавшись тем, что попалось под руку, во дворе Круглого Дома появился новый, еще более грозный отряд. Дело затевалось нешуточное. Никто не мог сказать ничего вразумительного. Несмотря на близившуюся ночь, появились перепуганные военачальники Вишневой армии. Выяснилось, что беднягу, о котором шла речь, изуверски пытали, использовав при этом самое грозное оружие Круглого Дома — «колесо правды».
Все тряслись от страха. Сюркуф горячо оправдывался, обвиняя схваченного им сегодня сотника ДозирЭ в самых страшных преступлениях, и советовал ни в коем случае не выпускать опасного разбойника из Круглого Дома, но его никто не хотел слушать.
Наконец обвиняемого с облегчением передали посланцам Дворцового Комплекса. Только тогда все вздохнули. Вскоре после этого Сюркуфа схватили и бросили под замок. На всякий случай. Несколько позже к нему добавили писаря Белмодоса и всех служителей «залы Мужества», которые участвовали в сегодняшнем допросе.
ДозирЭ не совсем понимал, что с ним происходит. После «колеса правды» и циничных откровений Сюркуфа он находился словно в забытьи, а время от времени вообще терял сознание. Глаза застилала пурпурная пелена. Он ни о чем не думал и ничего, кроме боли, не чувствовал.
Вскоре, однако, он различил вокруг себя странную суету — взволнованные лица, приглушенные голоса. То и дело подходили какие-то весьма высокие военачальники, которые с неподдельным интересом справлялись о его самочувствии. Лекари, которых набежало без счета, долго колдовали над его ранами, а потом заставили испить какое-то снадобье, и вдруг перед глазами всё прояснилось. Боль прошла, и к сердцу прихлынула неизъяснимая радость, так что теперь угрозы взбешенного Сюркуфа казались безобидным пустословием и воспринимались с блаженной улыбкой на устах.
Не успел ДозирЭ опомниться, как оказался в Дворцовом Комплексе — месте, с которым только сегодня днем попрощался раз и навсегда. Вскоре он увидел перед собой Инфекта Авидронии и сперва принял его за видение, но тотчас услышал:
— Почему ты меня не приветствуешь?
Тут-то молодой человек и заметил, что находится в зале Голубых Вод, где уже однажды был, и разглядел на заднем плане нескольких телохранителей в белых плащах, среди которых узнал старого приятеля Семерика.
ДозирЭ машинально приложил пальцы ко лбу.
— Может быть, ты мне расскажешь, что с тобой приключилось? — строго спросил Божественный. — Почему ты в таком виде, что это за история с бегством?
— Какая история? — удивился ДозирЭ.
Кажется, что-то такое было недавно, но сейчас он не имел понятия, о чем идет речь. Это сказывалось побочное действие чудесных лекарств, которыми его напичкали.
— Если ты собрался меня морочить, то мне только и остается, что отправить тебя обратно в Круглый Дом, из которого ты вряд ли уже когда-нибудь выйдешь, — нетерпеливо предупредил Алеклия. — Пойми, я даю тебе шанс. Ты — один из лучших воинов Белой либеры, и я не могу позволить Вишневым плащам вот так вот запросто обвинить тебя в чем-то несусветном и сгноить заживо в глухих подземельях. Объяснись!
Алеклия сделал несколько шагов вперед, приблизившись к молодому человеку на расстояние вытянутой руки. По безмолвной команде цинитая Семерика белоплащные воины образовали круг, взяв ДозирЭ и Инфекта в плотное кольцо.
— К чему такие предосторожности, Семерик? — недовольно оглянулся Божественный. — ДозирЭ и сам пока еще мой телохранитель.
Семерик, стройный крепкий воин с красивым мужественным лицом, лишь повел плечами.
— Позволю себе заметить, мой Бог, — бесстрастно отвечал он, пропустив мимо ушей последнюю фразу Божественного, — ДозирЭ крайне опасен: я видел его в схватке. Думаю, что он опасен и безоружный. Лучше всего было бы связать ему руки. Только тогда можно не беспокоиться.
«Семерик всё знает, — догадался Инфект, показывая жестом телохранителю, что принял его опасения к сведению. — Скорее всего, об этом знают и в Белой либере. Знают, хитрецы, может быть, даже больше, чем знаю я». Он вспомнил, что несколько раз получал сведения о неприятных слухах, которые бродили по Грономфе. В народе говорили, что Божественный воспылал страстью к люцее Андэль, возлюбленной одного из лучших своих воинов, и что он только и ждет случая, чтобы расправиться с беднягой. А еще что несчастная Глум, давняя и бесспорная фаворитка правителя, к которой тот вдруг охладел, так много пролила слез на алтарь безутешного горя, что даже ослепла.
— Говори же, ДозирЭ! — гневно потребовал Божественный. — Если ты виноват — умрешь, но если это гадкий навет, умрут другие — те, кто затеял всю эту мерзкую возню.
Тут мысли молодого человека стали проясняться. Сначала в черной бездне беспамятства начали появляться, словно всполохи, какие-то отрывки, будто почти утерянные картинки из сновидений, а потом он вспомнил имя «Андэль». И тогда его память как прорвало — всё происшедшее за последний день вдруг предстало перед его внутренним взором длинной цепью стремительно развивающихся роковых событий.
— Мне не о чем рассказывать, мой Бог, — устало сказал ДозирЭ. — Все, что тебе сообщили, — правда.
— Но ведь если всё это так, тебя будут жестоко пытать, а потом казнят! — изумился Алеклия. С некоторой долей сочувствия и внезапным ощущением собственной вины он разглядывал жалкое избитое существо в чужих безобразных обносках, которое всего лишь несколько дней назад было блистательным воином. — Неужели ты не хочешь покаяться в надежде облегчить свою участь? Или представить мне какие-нибудь новые факты, которые хотя бы косвенно оправдают тебя в моих глазах? Может быть, что-нибудь важное все-таки ускользнуло от моего внимания?
Подсказки Инфекта не возымели должного действия. Пленник по-прежнему проявлял удивительное равнодушие к собственной судьбе и оставался совершенно безучастным.
— Вряд ли, Великий и Всемогущий, я что-то смогу дополнить. Вели меня отправить обратно. Меня с нетерпением ожидают мои палачи, чтобы продолжить свои упражнения на «колесе правды».
— «Колесо правды»? То самое? Тебя пытали? — спросил Алеклия.
— Еще как! — отвечал ДозирЭ. — Насколько мне известно, я выдержал двадцать пять кругов, а значит, по словам знатоков, оказался лучшим среди всех тех счастливчиков, которые до сего момента успели познать удивительные возможности этого механизма.
Телохранители невольно переглянулись, а Божественный недоверчиво покачал головой:
— Двадцать пять кругов? Не может быть!
Вместо ответа ДозирЭ разорвал на своей груди одежды и сдернул ткань с плеч, обнажившись по пояс, и повернулся к правителю спиной. Алеклия, хоть и много повидал за свою жизнь, не сумел сдержать возгласа изумления: даже толстый слой «грономфской грязи», которой лекари Круглого Дома щедро смазали всю поверхность спины, не мог скрыть, насколько истерзано и обезображено тело.
Алеклия с трудом подавил отвращение и приказал бедняге прикрыться.
— Тебя пытал Сюркуф?
— Точно так. И надо сказать, делал это с огромным удовольствием.
— Может быть, ты хочешь присесть?
— Боюсь, мой Бог, что я просто не смогу этого сделать.
Алеклия задумчиво почесал подбородок. С одной стороны, служители Круглого Дома явно переусердствовали, хотя и понятно, что им не терпелось расправиться с этим ДозирЭ, за которым они безуспешно гоняются вот уже несколько лет. Да и кто не знает о «горячей любви» между Вишневыми плащами и моими бесшабашными телохранителями. Но с другой стороны, совершенное преступление того стоит, и если б этот незадачливый искатель приключений был бы уже мертв, никто б не посмел винить ревностных защитников моей чести. Напротив, по совести, они заслужили награду.
— Неужели твоим действиям нет никаких оправданий? — вновь спросил правитель.
— Никаких.
— Ну, может быть, по крайней мере, ты хочешь вымолить у меня прощение в надежде хотя бы сохранить свою жизнь?
— Если б я о чем-то и попросил бы, мой Бог, то только о милости по отношению к несчастной Андэль, которая ни в чем не виновата, потому что я ее вынудил пойти со мной. Также ни в чем не виноваты мои помощники. Помогая мне, они вряд ли догадывались, для чего всё это делают. И я просил бы о снисхождении по отношению к ним…
Алеклия, несколько озадаченный, развернул свиток, который держал в руке, и пробежал по нему глазами сверху вниз.
— Ты бессовестно лжешь, ДозирЭ, — сказал он не без обиды в голосе. — Доказательства вины Андэль неопровержимы. Судя по ее письмам, которые тебе передавала маленькая блудница Зирона, Андэль не только пошла на этот шаг добровольно, но и первая подала идею побега. Странно, чего ей не хватало? Или мало я ее любил и радовал?.. Что же касается твоих друзей, — Божественный вновь заглянул в свиток, — то роль каждого из них в этом деле нам доподлинно известна…
Тут только Алеклия вспомнил, как встретил днем на улице Ювелиров странный отряд, состоящий из смазливых юношей в одеяниях воинов. «Это были, несомненно, они! — мелькнула мысль. — Одним из этих юношей была переодетая Андэль. О, если б я только знал!»
— Впрочем, твое желание спасти близких тебе людей, обрекая себя на страшные муки, достойно похвалы, — продолжал правитель. — Однако я должен наказать всех, ибо не в моих правилах прощать грязных заговорщиков…
Тут Божественный — разочарованный, обиженный — разгорячился, и его понесло. Пламенная речь, обращенная не только к ДозирЭ, но и ко всем присутствующим: телохранителям, нескольким писцам, стоявшим неподалеку, и даже к скромному Партифику, — заняла немало времени. Взволнованная, искрометная, она была щедро приправлена нравоучительными высказываниями великих и выдержками из «Откровений Ибеуса». Провтавтх остался бы доволен. Писцы тщательно всё записали.
ДозирЭ, к которому, главным образом, и была обращена эта речь, вдруг поднял глаза и посмотрел на правителя в упор.
— По праву сильнейшего, — сказал он, — ты говоришь, а я слушаю. Однако в тех же «Откровениях Ибеуса» сказано: «Будь равным среди равных, не обвиняй других в том, в чем повинен сам».
— О чем ты говоришь? — развел руками Алеклия.
— Я говорю о том, — отвечал молодой человек, обжигая его колючим взглядом, — что прежде, чем я вызволил Андэль из Дворца Любви, совершив, по твоему мнению, преступление, ты — величайший из величайших, естественно, не считаясь с чувствами всего лишь одного своего скромного подданного — какое может быть равенство между солнцем и земляным червем? — ее у меня отнял, и сделал это самым бесстыдным образом. Я, твой преданный слуга, вверил тебе свои самые сокровенные тайны в надежде получить если не помощь, то хотя бы сочувствие, но ты меня отблагодарил за мое честное служение тем, что разбил мое сердце и обрек меня и девушку на долгие мучительные страдания, которые несравнимы даже с пытками на «колесе правды». Твои речи чисты и благородны, но помыслы и дела твои, мой Бог, лукавы…
Семерик наполовину обнажил свой меч, готовый при первом же намеке вспороть наглецу живот. Но Инфект не торопился.
— Понятно, — выдавил он. — Ты считаешь, что преступник не ты, а я? Что это именно я украл у тебя возлюбленную, а не наоборот?
— А разве не так?
— В чем-то, сознаюсь, ты прав… Так что же нам делать? Может быть, вместо тебя мне отправиться в подвалы Круглого Дома? — Алеклия усмехнулся. — Или, может быть, ты вызовешь меня на поединок?
— Если б это было возможно, именно так я и поступил бы, — дерзко заявил ДозирЭ. — Но ты же знаешь, что поединки допускаются только между равными.
— Однако, — дополнил Божественный, — если муж, занимающий более высокое положение, ничего не имеет против, то поединок все-таки может состояться. Или ты забыл, как убил эжина Туртюфа — моего лучшего поставщика? Да и повод был тот же.
— Ты хочешь сказать, что готов со мной сразиться? — недоверчиво поинтересовался молодой человек.
— Почему бы и нет! — рассерженно отвечал Алеклия. — Или ты думаешь, что я не способен отстоять свою честь сам?.. Семерик, два меча!
Белоплащные воины, ошеломленные происходящим, обнажили клинки, писцы открыли в ужасе рты, а их стержни застыли на полуслове, и только один Партифик оставался безразличным.
— Божественный! — обратился к Алеклии Семерик, встав между ДозирЭ и правителем. — Как истинный телохранитель, отвечающий собственной головой за твою жизнь, я не могу позволить тебе драться с этим неблагодарным псом. Если ты уж так хочешь поединка, позволь мне сразиться за тебя, и клянусь честью, я отомщу за все оскорбления, которые нанес тебе этот недостойный раб.
— Нет! — твердо отвечал Алеклия. — Это мое личное дело. Оно не касается государственных вопросов, а поэтому я не могу позволить кому-либо рисковать вместо себя. Дай свой меч. Я приказываю тебе! Ну же!
Семерик, весь красный от волнения, перехватил тяжелый меч за лезвие и рукоятью вперед протянул Инфекту. Тот взял, примериваясь к оружию, взвесил его в руке и ладным молниеносным движением рассек воздух перед собой.
Такой же меч с опаской вручили ДозирЭ.
Уже опустилась ночь, и в зале Голубых Вод только жаркие огни факельниц освещали потускневшее пространство. Птицы и животные затихли, буйные краски растений поблекли. Фонтаны молчали, и только где-то мирно журчал ручей.
Для поединка выбрали подходящее место, ровное, хорошо освещенное и достаточно широкое, чтобы соперники могли маневрировать.
Пока суд да дело, на ДозирЭ со спины напал один из телохранителей, пытаясь его убить. Несмотря на внезапность, ДозирЭ успел отскочить в сторону и в следующее мгновение со всей силы влепил в лицо нападавшему рукоятью меча. Тот упал, истекая кровью, на пол полетели выбитые зубы. Божественный был в бешенстве и строго предупредил остальных белоплащных.
Наконец всё было готово, и соперники стали сходиться. Те несколько человек, которые при этом присутствовали, окружили место схватки и с несказанным удивлением наблюдали за действиями поединщиков, так до конца и не веря, что это может происходить на самом деле.
«Да, пожалуй, я нашел единственный выход, — думал Алеклия, внимательно наблюдая за движениями своего противника. — Нет никакого сомнения в том, что, если б я отдал его Вишневым, в народе меня обвинили бы в том, что я по ложному навету жестоко расправился с молодым человеком из-за люцеи Андэль. Если же я его сейчас убью, а бедняга крайне изможден, и сделать это будет не сложно, — всё будет справедливо. А к славе созидателя и полководца прибавится слава блестящего поединщика. Народные собрания будут мною гордиться. Да — это единственный выход. Будь проклят тот день, когда я впервые увидел Андэль!»
Еще недавно ДозирЭ чувствовал себя превосходно, удивляя окружающих безрассудной смелостью и странной терпеливостью: ведь раны его были ужасны. Но вот действие чудотворного снадобья стало проходить, и вновь явилась нестерпимая боль, а вместе с ней черный неистовый страх охватил отрезвевший мозг. Молодой человек, будто ранее ведомый каким-то другим ДозирЭ, который сделал все, чтобы избавиться от последней надежды на спасение, вдруг осознал ужас того, что происходит на самом деле. Он вдруг увидел себя как бы со стороны, собирающегося убить своего военачальника, испугался, и тут меч его безвольно опустился к земле, и сам он остановился и поник головой.
— Что же ты? — недовольно топнул ногой Алеклия. — Сражайся!
ДозирЭ попробовал вновь поднять меч, но рука не слушалась.
Он видел перед собой своего Инфекта, которого ранее готов был защищать, даже ценою собственной жизни, видел перед собой своего Бога, которому поклонялся; он любил его каждой частичкой своей души: он не смел направить в его сторону закаленный клинок меча Славы.
— Я не могу, — наконец признался ДозирЭ. — Я не могу, убей меня!
И ДозирЭ отшвырнул меч в сторону, упал на колени и склонил голову.
Партифик, стоящий в стороне со скрещенными на груди руками, только бесстрастно кивнул головой, словно знал, что именно так всё и закончится.
— Мой Бог! Я люблю тебя так, как не любит тебя ни один твой подданный. Я раскаиваюсь в своем поступке и настоятельно требую, чтобы ты немедленно меня казнил, выбрав самую беспощадную казнь. Знай только одно: всё, что я совершил, было сделано из-за любви к Андэль. Во имя этой любви я и готов умереть.
«Опять это слово “любовь”»! — со скукой подумал разочарованный Алеклия, нехотя возвращая счастливому Семерику его меч.
— Ну что же с тобой делать? — беззлобно спросил Божественный, которого вся эта история уже изрядно утомила.
От его гнева не осталось и следа, тем более что последний поступок молодого человека произвел на него весьма благоприятное впечатление.
— Знаешь, что? — сказал с открытой улыбкой Алеклия. — Ты, несомненно, должен умереть. Все, что случилось, не может быть прощено. Но я ценю твое мужество и дам тебе возможность умереть, как подобает воину. Если ты поклянешься в ближайшее время погибнуть в бою, я отпущу тебя с миром и даже пощажу твоих друзей. Ты можешь не спешить — у тебя есть некоторое время, но и не забывай о нашем договоре. Согласен?
— Благодарю тебя, Великий и Всемогущий, о лучшем наказании я не мог и мечтать. Но как же Андэль?
— О! — только и произнес Божественный, пораженный неслыханным нахальством. — Эй, приведите Андэль!
В скором времени в зале Голубых Вод в окружении десятка белоплащных воинов появилась Андэль. Она была с распущенными волосами, босая, без единого украшения, в скромной прямой плаве из грубой льняной ткани. Более всего она походила на приговоренную к казни, хотя Инфекту девушка напомнила непорочную деревенскую невесту перед брачным обрядом.
Ее юное светлое лицо было чуть подернуто на щеках живым сердитым румянцем. Глаза были волнующе заплаканы, но взгляд — тверд, а губы своевольно сжаты. Прямая спина, высоко поднятый подбородок. Довольно странная уверенность в ее незавидном положении.
Она так решительно шла и так смело смотрела вперед, что казалось, ее волю сокрушить невозможно, и это восхищало. Но тут перед ней предстал истерзанный ДозирЭ, она тихо вскрикнула, и всё очарование ее стойкости бесследно исчезло.
— Андэль, искусительница моя заблудшая, — обратился к ней Божественный, тщетно стараясь быть строгим, — я хочу задать тебе лишь один вопрос. Но, прежде чем я это сделаю, мне надо кое-что сообщить… За твой сегодняшний проступок я должен был бы тебя уничтожить и вымарать твое имя из всех летописей. Ты принесла моему сердцу такую боль и такую печаль, какую вряд ли оно заслужило. Но вместо этого я милостиво прощаю тебя, и более того — обещаю, что происшедшее сегодня не будет иметь последствий ни для тебя, ни для этого юноши — твоего обезумевшего воздыхателя, который, как ты видишь, уже достаточно пострадал… Ты знаешь, как ни странно, мне не хотелось бы с тобой расставаться. Я желаю, чтобы всё плохое было как можно скорее забыто и чтобы ты вновь была бы моей и любила бы меня, как прежде. А чтобы тебе любилось крепче и чтобы ты наконец забыла о своих прежних поклонниках и перестала считать себя рабыней и грезить о свободе, которой тебе якобы недостает, я не буду больше стеречь тебя, словно копи Радэя, и с завтрашнего дня ты можешь свободно передвигаться, как тебе заблагорассудится, и делать всё, что захочешь. Я обещаю, что не буду чинить тебе препятствий. Кроме того, ты сможешь тратить столько золота, сколько захочешь… Теперь ты видишь, насколько я добр и незлопамятен? Так что ответь мне: готова ли ты остаться со мной или предпочтешь покинуть своего хозяина с этим неудачником? Как решишь, так и будет — воля твоя. Хотя я и имею на это полное право, но не хочу тебя принуждать. Только знай: назад дороги не будет!
Андэль внимательно посмотрела на Божественного: он был обаятелен, великолепен, прекрасен… Она перевела взгляд на ДозирЭ. Тот, безнадежно изуродованный, показался просто отталкивающе некрасивым, однако глаза его — единственное, что напоминало о прежнем герое, — сверкали тем самым ослепительным огнем, огнем неуемной жизненной страсти, который всегда и придавал ее чувствам по отношению к нему особый неповторимый терпкий привкус.
— Андэль, богиня моя, — вдруг произнес ДозирЭ, заметив на себе взгляд девушки. — Помни, какой бы выбор ты сейчас ни сделала, я люблю тебя и буду любить. Пока бьется мое сердце…
— Ты будешь отвечать или всё решить за тебя? — нетерпеливо осведомился у люцеи Божественный.
— Я хочу быть с ним! — после напряженной паузы вдруг указала Андэль на ДозирЭ.
Все присутствующие не смогли скрыть замешательства, даже видавший виды Партифик. Что же касается Алеклии, то он не сдержался и с досадой сорвал со своей головы лотусовый венец. Он не мог и предположить, что девушка способна так смело противоречить своему Великому и Всемогущему — мужчине, которому еще совсем недавно была предана до беспамятства и поклонялась, словно идолу. Глупая вздорная девчонка! И как он ее не раскусил с самого начала?
— Хорошо, — спокойно сказал Божественный, притворно зевая. — Ты, ДозирЭ, — более не айм Белой либеры — я отпускаю тебя со службы и лишаю всех званий и всех наград. А ты, Андэль, — более не люцея Инфекта, я освобождаю тебя от всех обязательств. Вы оба можете идти. И ни о чем не беспокойтесь — вас никто не посмеет тронуть… Идите же!
Девушка, не медля ни мгновения, подбежала к ДозирЭ, едва стоявшему на ногах, и подхватила его. Он, не сдержав стона, тяжело оперся на ее хрупкое плечо. Они ступили несколько шагов, но вскоре ДозирЭ остановился:
— Мой Бог, так как же мои друзья?
— Всё беспокоишься о своем Идале? — лукаво посмотрел Божественный. — Иди с миром, не бойся, я же обещал!
ДозирЭ, волоча одну ногу, двинулся к выходу.
— Знаешь, ДозирЭ, а ведь однажды я тебя уже пощадил, — вдруг сказал в спину молодому человеку Алеклия.
Тот вновь обернулся:
— Это когда, под Кадишем?
— Да нет же! Совсем недавно, во время плавания, когда мы подходили к Дуканам. Вспомни плавучие акелины, покои Андэль. А ведь тогда ты совершил преступление не менее тяжкое…
Алеклия как-то загадочно улыбнулся. ДозирЭ без труда догадался, о чем идет речь. Он лишь кивнул головой, показывая, что всё понял, и одновременно этим кивком искренне поблагодарил Инфекта.
— Прости меня, Божественный, если сможешь. Я буду молиться за тебя день и ночь!
— Не сомневаюсь. Только не забудь о нашем уговоре!
— Я без колебаний его исполню, мой Бог, можешь даже не думать!
Наконец бывший белоплащный воин и бывшая люцея удалились.
Вскоре Алеклия появился в дворцовых купальнях. Прогнал всех слуг. Прогнал и музыкантов. Быстро разделся и без промедления вошел в бассейн с горячей водой. Теплые струи, казалось, должны были успокаивать, но чем дольше он плавал или лежал на горячих плитах возле бассейна, тем больше выходил из себя.
Вот! Поклялся быть жестоким, непримиримым, и опять! А ведь Вишневые потратили уйму сил, чтобы раскрыть заговор! Что я им теперь скажу? Мало того, что простил опасного заговорщика, но и пожертвовал ему свою нежную люцею, в которой души не чаял, которая была мне дороже всего на свете. И ей я хотел подарить лучшие драгоценности мира, посвятить все свои будущие победы, бросить к ее ногам покоренные страны. Гаронны! Как же так? Где же предел моей добросердечности? Глядя на историю с ДозирЭ, которому опять всё сошло с рук, ныне каждый посчитает, что может меня предавать, оскорблять, вызывать на поединок…
Так рассуждал Инфект, с каждым мгновением горячась всё больше и больше. Наконец он схватил золотую скамью тонкой работы и со всей силы швырнул ее в воду.
— Партифик! — с надрывом позвал он.
Неизвестно откуда появился старик. Спокойный и деловитый, как всегда.
— Партифик, ты когда-нибудь спишь? Пиши указ. Люмбера подвергнуть ристопии за то, что позволил зреть заговорам во Дворце Любви. Пусть теперь поработает веслом на галере. Неоридана Авидронского за оскорбление Инфекта изгнать из страны. Навсегда! Да, и еще: пусть жрецы найдут подходящий амулет, за ночь его подгонят под разбитый ДозирЭ и подкинут Панацею. Глядишь, и обманется.
Партифик ушел. Алеклия прислушался к себе и отметил, что начинает понемногу успокаиваться. Тут он зевнул и в охотку потянулся — ему захотелось спать.
ЧАСТЬ 3 НАШЕСТВИЕ
Глава 43. Поместье Чапло
ДозирЭ не вставал две триады. Бредил. В бреду вымаливал у Божественного прощение, беспокоился об Идале или, постанывая, звал Андэль. Иногда он приходил в себя и долго не мог понять, где он и что с ним. Потрескавшиеся бревенчатые стены, которые его окружали, и вся немудреная обстановка не имели ничего общего ни с помещениями казарм Белой либеры, ни с великолепными покоями Идала, ни с жуткими подземельями Круглого Дома. ДозирЭ пугливо озирался, с трудом узнавал знакомые лица и недоверчиво выслушивал историю о своем счастливом спасении. Быстро утомившись, он вновь впадал в забытье. В следующий раз, когда он просыпался, всё повторялось.
Андэль, нежная, заботливая, кроткая Андэль, всё это время была рядом. Она день и ночь не смыкала глаз, то и дело прислушиваясь: дышит ли? Если и покидала больного, то ненадолго, а ее место тут же занимал отец…
Все произошло так. Однажды утром, когда Чапло собирался в сады, он заметил приближающуюся крытую повозку, прибывшую из Грономфы. Старик поставил на землю кувшин с нектаром, с которым никогда не расставался, прихватил самострел и пошел навстречу незваным гостям. Через мгновение он увидел соскочившую с телеги на землю красивую взрослую девушку, в которой с трудом признал собственную дочь. Чапло был так рад ее возвращению, что даже не поинтересовался причинами явления его взору того обременительного довеска, который получил вкупе с Андэль. Не говоря ни слова, будто умирающий молодой мужчина среди поклажи дочери — это самое обычное дело, он, при помощи повозчика, вынул раненого из телеги и перенес его в дом. «Когда ты поедешь обратно в Грономфу?» — только и спросил он у девушки. «Никогда», — отвечала Андэль, и этого для него оказалось достаточным.
Старый цинит и не надеялся, что на склоне лет ему привалит такое счастье. Он сразу стал относиться к дочери, как к истиной владелице своего поместья, во всем ее слушался, потакал малейшим прихотям, ухаживал за раненым авидроном, как за сыном.
Длинными вечерами, которые в это время часто выдавались холодными и ветреными, Чапло и Андэль подсаживались к ложу раненого и подолгу вглядывались в его черты, словно надеясь увидеть признаки выздоровления. Громко трещали ветки в огне очага, изредка где-то в садах кричала ночная птица. Иногда в удолийской тишине слышался всплеск воды, доносящийся с озера. Отец и дочь больше молчали, каждый размышляя о чем-то своем. Время от времени старик прикладывался к кувшину с нектаром, а Андэль влажным платком бережно смачивала побелевшие от сухости губы молодого человека и поправляла подголовник.
— Молодой. Сильный. Воин? — спрашивал Чапло.
Андэль, с трудом отвлекаясь от своих мыслей, рассеянно кивала.
— Сразу видно — шрам на шрам заходит. А плечи, как из бронзы отлитые… Вот и славно. О таком родственнике я и мечтать не мог. И поместье вам уже готово. Пусть небольшое — средней руки, но весьма прибыльное. Как говорят в народе, хвали поля бесконечные, а возделывай малое поле. Ореховые сады — семьсот деревьев, два паладиума за крону. Еще сто финиковых пальм — по полинфекта за ствол — правда, когда начнут плодоносить. Оливковые деревья. Небольшой, но доходный виноградник, затем цветник, огороды. Да, еще и сама земля немало стоит… Потом четыре лошади, яки, козы, овцы и всякая мелкая живность… Я уже старый — всё запущено. А ведь пахарь должен быть сильнее своего поля. Вам же это по силам. В ваших руках мои плантации принесут гораздо больше. Давильню поставите, дом новый сложите. Заживете, как у Гнома под мышкой. К чему вам эта растленная Грономфа — город тщеславных богатеев, логовище злых духов? Только шишки набивать. А здесь такие красоты, такая тишина! Одно слово — Удолия… Я же вам обузой не стану. Поднесете за вечерей старику кувшинчик нектара, и довольно будет. Мне более ничего не нужно. А помру — прах мой развеете над озером, и на том сочтемся.
— Он — воин, он ни за что не поменяет меч на плуг. К тому же он горожанин, — с сомнением отвечала Андэль, однако весьма вдохновленная многообещающей картиной, нарисованной отцом.
— Это не страшно — я тоже был когда-то цинитом. Но с годами любого человека тянет к земле, к обычным мирским заботам и немудреным домашним утехам. Только заимев свой клочок земли, человек обретает истинную безмятежность, которую тхелосы в мое время называли «большим равновесием души». Каждый второй день из ближайшей деревни приезжал лекарь — восьмидесятилетний красноносый коротышка. Снимал старые повязки, осматривал раны, смазывал их чудодейственными кашицами собственного приготовления. В ход шли также горькие травяные настои, пиявки, которые должны были высосать всю «больную» кровь, и специальные тайные молитвы. Признавшись, что еще никогда не видел такого количества ран у одного человека, он тем не менее взялся лечить пострадавшего, хотя и не ручался, что тот выживет. Более всего его беспокоила кожа подопечного, которая на некоторых участках, и весьма обширных, омертвела или вовсе отсутствовала. Однако молодой организм боролся что есть силы, и вскоре поврежденные места заросли новой кожей — нежно-розового оттенка, пока еще тонкой-тонкой, как хорошо выделанный лист ониса. Увидев это, лекарь почувствовал себя победителем, сообщил, что больной, благодаря талантам врачевателя, теперь несомненно поднимется на ноги, и с горделивой миной принял от благодарного Чапло щедрые подарки: десять корзин медовых орехов, две амфоры с оливковым маслом, три — с молодым виноградным вином, пятьдесят луковиц жемчужин лучших сортов, бочонок засоленной рыбы… Что же касается знаменитого нектара, то на радостях его незамедлительно употребили по назначению, причем в таком количестве, что Андэль вынуждена была вскоре обеспокоиться здоровьем не только своего бедного воздыхателя, но и Чапло, да и самого лекаря.
Вскоре ДозирЭ окончательно пришел в себя, стал самостоятельно есть и пить, время от времени вставал, превозмогая слабость, и передвигался, держась за стену. Прошло еще несколько триад, и с него сняли последние повязки. Счастливая Андэль ликовала.
Еще дней через десять на плантацию заявился Кирикиль. Худой, с заострившимися чертами лица, опустившийся, с отчаянно голодным взглядом. Увидев ДозирЭ, который в одном набедреннике нежился на утреннем солнышке, подставляя его ласковым лучам свои облезлые бока и розовую спину, он бросился к нему на шею и своими грубыми объятиями причинил выздоравливающему боль. Однако ДозирЭ не подал вида: он был бесконечно рад видеть своего бывшего слугу целым и невредимым.
Андэль вынесла чашу молока, десяток яиц и несколько лепешек. Кирикиль жадно набросился на еду и с набитым ртом сбивчиво поведал о своих злоключениях. Он рассказал, что также подвергся пыткам и даже побывал в подземелье для смертников. С головой он, конечно, успел проститься — сколько в Грономфе стоит жизнь безродного чужестранца? Но неожиданно пришло сказочное спасение: его просто отпустили, хотя и снабдили вдогонку несколькими внушительными затрещинами, от которых до сих пор звенит в ушах.
Кирикиль несколько дней провел в лечебнице, а выйдя оттуда, вновь был схвачен. Его вывезли за пределы города и бросили в глубокий овраг, посоветовав больше никогда в Грономфе не появляться. Выбравшись из оврага и стряхнув колючки, Кирикиль осмотрелся и увидел, что находится на новобидунийской дороге. Тут он вспомнил давний разговор о небольшом землевладении на берегу Удолии, где родилась и выросла Андэль. Он не знал о судьбе ДозирЭ, но совершенно справедливо предположил, что раз он, Кирикиль, жив, то и воин должен быть жив и наверняка скрылся где-нибудь в укромном месте недалеко от Грономфы. И яриадец, решив попытать счастья, потихоньку поковылял в сторону озера…
Кирикиль надеялся вновь стать слугой ДозирЭ, но тот с грустью сообщил, что теперь не служит в Белой либере и слуга ему не положен. К тому же в кошеле у него нет ничего, да и самого кошеля тоже нет, так что ему впору самому идти в услужение, тем более что происхождение его ничем не лучше происхождения яриадца.
Кирикиль обиженно надул щеки и ответил, что готов служить своему хозяину не только в благополучные времена, но и в беде. И разве он не доказал своими поступками, что не в одном золоте дело? Разве он не подвергал свою жизнь риску, готовый умереть за честь воина? Что же касается происхождения, то стоит ли доверять родовым жезлам? Он уверен, что предки ДозирЭ — самого знатного рода, иначе откуда у него столько природной гордости, столько врожденного мужества, столько светлого разума? В общем, он готов и впредь служить ДозирЭ, выполнять любые работы на любых условиях, главное, не ложиться спать на пустой желудок — это самое неприятное, что может быть в жизни.
ДозирЭ еще сомневался, но выход нашел Чапло, который сообщил, что работы на плантациях хоть отбавляй и что он готов платить Кирикилю полтора инфекта в год, не считая еды вволю и двух кувшинов нектара в день. На том и порешили.
Через два дня после появления Кирикиля, ближе к вечеру, вдалеке на пригорке показался внушительный отряд. ДозирЭ взял в руки кинжал, Чапло приготовил самострел, а яриадец вооружился палкой с серпом на конце, предназначенной для сбора медовых орехов. Андэль же спрятали в конюшнях. Мужчины заняли удобную боевую позицию и принялись ждать.
Вскоре всадники приблизились, и ДозирЭ с волнением признал в них белоплащных телохранителей Инфекта.
Воины подъехали к дому и спешились. Вели они себя не враждебно, явно не собираясь действовать силой. ДозирЭ увидел отважного Семерика и выступил ему навстречу.
— Я с удовольствием вызвал бы тебя, ДозирЭ, на поединок, — хмуро сказал первый телохранитель Божественного, не ответив на приветствие, — но, к сожалению, Алеклия строго-настрого запретил мне это делать.
— Что же тебя в таком случае сюда привело? — сдержанно спросил молодой человек.
— Я должен кое-что вручить бывшей люцее Андэль. Не могу ли я ее увидеть?
— Воспользуйся мной, я передам, — предложил ДозирЭ.
— Ни в коем случае — только в руки. Таковы указания, — отвечал Семерик.
Убеждать Семерика хоть в чем-то нарушить высшее повеление было бессмысленно. ДозирЭ в раздумье почесал затылок.
— Не бойся, ДозирЭ, мы не причиним никому из вас зла, как бы этого нам ни хотелось. Как только я выполню поручение, мы сразу покинем это захолустье.
Андэль сама вышла из своего укрытия. Семерик сухо приветствовал девушку и протянул ей небольшой резной ларец из черного дерева. Она приняла его и вдруг едва не выронила — таким тяжелым он оказался.
Белоплащные отказались от любезно предложенной им трапезы и только напоили лошадей. После этого они тут же вскочили в седла и умчались прочь.
ДозирЭ и Чапло подошли к Андэль. Тут же появился Кирикиль, со своим первобытным оружием на плече. Девушка поставила ларец на землю и приготовилась его открыть.
— Будь осторожна, рэмью, — предупредил яриадец. — В ларце может сидеть золотохвостка. Этот изящный способ убийства широко применяется в Яриаде и действует безотказно, потому что никто не может совладать с любопытством — отказаться посмотреть, что лежит в заветном ящичке.
Слова Кирикиля были восприняты более чем серьезно. ДозирЭ отстранил возлюбленную и, пользуясь кинжалом, отогнул щеколду и откинул крышку ларца. Зеленые, красные и желтые лучи ударили ему в глаза. А еще голубое сияние. Мужчины открыли рты: ларец был полон самых изумительных драгоценностей. Золото, изумруды, рубины, алмазы, лотус. Андэль с одного взгляда поняла, что перед ней все ее драгоценности — те самые, которые она получила в подарок от Алеклии и которые во время побега оставила, как бы возвращая, в своих покоях во Дворце Любви.
— О, Великаны! Здесь добра по меньшей мере на пятьсот берктолей! — воскликнул Кирикиль.
— Ошибаешься, — холодно возразила Андэль, — эти камни оценены в тысячу двести берктолей.
— Смотрите, какое-то послание, — заметил ДозирЭ. Он извлек из ларца небольшой свиток и рассмотрел печать из яриадского воска. Она принадлежала Инфекту. — Это тебе. — Молодой человек с хмурым видом протянул находку девушке. Андэль взяла свиток и смело надломила печать…
Это было прощальное письмо Алеклии, обращенное к своей бывшей фаворитке, написанное удивительно изящным слогом. Общее настроение послания было добрым и немного грустным, хотя кое-где и проскальзывали нотки обиды и легкого порицания. В заключение правитель Авидронии просил в память о нем принять эти драгоценности, а в дальнейшем поступить с ними так, как девушке заблагорассудится…
Вечером того же дня после сытной трапезы ДозирЭ почувствовал к своей возлюбленной непреодолимое влечение и впервые после известных грономфских событий решил навестить ложе Андэль. Однако девушка под благовидным предлогом не приняла его темпераментных ухаживаний. Бывший воин разочарованно ретировался в свой угол. Виноватым в своем унизительном отступлении он почему-то посчитал злополучный ларец.
На следующее утро, едва только погасли звезды, старик Чапло, хоть и был подслеповат, заметил в дальних зарослях виноградника скрывающихся людей — двоих или троих. Он сказал об этом ДозирЭ. Тот ничуть не удивился, предположив, что это подосланные убийцы, и тут же составил военный план, по которому Чапло вменялось отвлекать внимание лазутчиков, он же и Кирикиль должны были обойти злоумышленников с тыла, сделав внушительный крюк через сады, и внезапно атаковать непрошеных гостей. Андэль вновь отвели в конюшни. Там же спрятали ларец с драгоценностями Инфекта.
Сначала всё складывалось удачно, но, когда ДозирЭ и Кирикиль завершили свой блестящий маневр, они обнаружили брошенную засаду. Видимо, лазутчики что-то заподозрили и спешно покинули свой наблюдательный пост. По всем приметам люди здесь находились долго — может быть, несколько дней: траву сильно помяли, несколько виноградных лоз было надломано, кругом валялись остатки еды.
ДозирЭ обнаружил едва заметные отпечатки сапог на земле и решил проследить, куда они ведут. Кирикиль, почувствовав охотничий азарт, двинулся за ним, стараясь всеми повадками походить на воина-следопыта из кровожадного племени. Он крался сзади, в десяти шагах, пригнувшись, готовый в любой миг пустить в ход оружие. Следы петляли, местами пропадали вовсе, но вдруг, на суглинистой проплешине, появлялись вновь. Оказавшись на территории чужого землевладения, следопыты остановились. ДозирЭ нашел клочок ткани, застрявший в колючках разросшихся кустов дикого винограда. Он взял его и внимательно рассмотрел. Материя была темно-красного цвета и по плотности напоминала полотно, из которого делались плащи. Вишневые! — догадался ДозирЭ, но Кирикилю ничего не сказал. Затем мужчины вышли к узкой грунтовой дороге, где обнаружили недавнее присутствие лошадей. Видимо, один из сообщников всё это время оставался здесь и вместе с животными терпеливо поджидал возвращения своих приятелей.
ДозирЭ и Кирикиль, огорченные неудачей, вернулись в поместье.
Чуть позже, посовещавшись, взволнованные обитатели плантации решили обеспечить постоянное охранение поместья, для чего условились по очереди, за исключением Андэль, нести стражу. Первым заступил Кирикиль, вооружившись самострелом и кинжалом.
Но к ним никто не наведывался, и постепенно все успокоились. Вскоре, впрочем, на пригорке вновь показались всадники, и маленький «гарнизон», словно по команде, быстро вооружился и приготовился к обороне. Каково же было удивление ДозирЭ, когда он узнал едущего впереди превосходного наездника с гордой осанкой эжина. Идал! Конечно, Идал!
Идала сопровождал Арпад в полубоевой парраде, расшитой золотом, а с ними было еще с полдесятка вооруженных слуг — незнакомых широкоплечих удальцов на горячих мускулистых скакунах. Не скрывая своих чувств, ДозирЭ бросился навстречу.
Идал легко соскочил на землю и тепло приветствовал старого товарища. Они обнялись, будто не виделись несколько лет…
Вечер ознаменовался обильной и весьма продолжительной трапезой под развесистой кроной медового орешника. За одним столом по-походному посадили и хозяев, и слуг. С изысками и яствами грономфских кратемарий соперничать не представлялось возможности, но избалованные городом гости тем не менее были в известной степени очарованы простой и лакомой едой, которую им подавали. Вкус жареного ягненка удивлял, рыба, приготовленная самым обычным дедовским способом, таяла во рту, освежающий нектар навевал легкий дивный дурман и развязывал язык. Простая глиняная посуда придавала пирушке очаровательный деревенский колорит. Ко всему прочему, блюда подавала сама Андэль. Сейчас она, юная скромница в бедной одежде, никоим образом не напоминала ту знаменитую фаворитку Инфекта, о которой давно уже говорила вся Грономфа. И все-таки присутствующие не сводили с нее глаз. Каждый знал, что перед ним именно та удивительная авидронка, которая сумела искусить самого Бога.
Вскоре Идал отослал своих слуг спать. ДозирЭ, в свою очередь, прогнал неугомонного Кирикиля: ему было поручено проводить сомлевшего Чапло. За столом остались два друга и Арпад, которому оба бывших белоплащных воина всецело доверяли и воспринимали его скорее как товарища. В отсутствие лишних ушей ДозирЭ решил было поведать свою печальную историю, но Идал предвосхитил его рассказ: он всё знал, причем в мельчайших подробностях.
— Откуда?!
— Земля слухами полнится…
История самого Идала много времени не заняла. И он, и Арпад телесно не пострадали. Арпада, не подвергая пыткам, быстро выпустили из Круглого Дома, а Идал всё это время находился в своем дворце у «Дороги Предков» и ни с кем бегство люцеи Андэль не обсуждал. Правда, потом возле здания появился отряд Вишневых и пробыл там, время от времени сменяясь, ни много ни мало дней пятнадцать. Идал несколько раз пытался выйти из дворца, но ему преграждали дорогу, и он возвращался. Так что около полумесяца были проведены в своеобразном заточении.
Но беда не в этом. Вскоре военные росторы из Дворцового Комплекса Инфекта, занимающиеся обеспечением партикул, прислали Идалу онис, в котором в сухой и краткой форме, не утруждая себя объяснениями, отказывались от любых совместных с ним дел. В один миг эжин превратился из удачливого негоцианта — именного поставщика Инфекта, в редкостного растратчика. Ведь он уже израсходовал значительные средства: приобрел несколько обширных плантаций и известных мастерских, закупил много кож и всего необходимого, подрядил более полутысячи мастеровых и подручных из числа инородцев. Да и работы уже начал, полагая дело решенным. Со всеми рассчитавшись, Идал с ужасом обнаружил, что потерял не менее пятисот берктолей. К этой сумме пришлось добавить и стоимость вистроги, на которой бежали ДозирЭ и Андэль. Парусник так и не вернули; Арпад по случаю выяснил, что его продали на торгах в пользу Авидронии. Естественно, что Идалу и в голову не пришло требовать по этому поводу «защиты и справедливости».
Однако всё еще было впереди. Вскоре неприятности обрушились на Идала с новой силой. Его ткани вдруг перестали покупаться, несколько кораблей с его товаром затонули в Ночном море, на хлопковых плантациях завелся прожорливый жук-вредитель. Кратемарья «Двенадцать тхелосов» неожиданно потеряла своих завсегдатаев, воинов Белой либеры, ее стали обходить стороной и многие прочие посетители, так что теперь доходов она не приносила, и Идал в конце концов вынужден был уступить настоятельным просьбам (скорее даже требованиям) агентов Инфекта и продал ее, выручив смехотворные деньги. Потом он отдал и несколько остальных кратемарий. К потерям вскоре добавились и два многоярусных доходных дома, поскольку их внешний вид внезапно перестал устраивать Липримарию, а Инициат Построек вдруг задумал на их месте возвести роскошные общественные здания. Эжин решил было купить гомонокл в торговом форуме Алеклии, строительство которого наконец закончилось, но ему отказали. Всё значительное состояние Идала Безеликского, завещанное его трудолюбивым отцом, состояние, из-за которого так бесславно погибли его братья, таяло, как дым. Конечно, оставались кое-какие земли и плантации, родовой дворец у «Дороги Предков», загородный дворец под Тафрусом на берегу Анконы, несколько гомоноклов и доходных домов… Но многовековое благополучие древнего рода дало трещину, и виной тому были неведомые злые духи, которые ни на мгновение не оставляли в покое достославного эжина.
— Что ж, рэмы, свобода Андэль всем нам обошлась ох как недешево! — Из-за ближайшего дерева вдруг вышел с важным видом Кирикиль. Он не постеснялся подслушать весь разговор. ДозирЭ запустил в него пустым кувшином, но яриадец без труда увернулся.
Появилась Андэль и стала собирать валявшиеся кругом черепки. Не сложно было угадать, что она слышала последнюю несдержанную реплику. Мужчины замолчали, испытывая крайнюю неловкость…
Друзья пировали три дня. Было съедено невероятное количество блюд из домашней живности, рыбы и всякой дичи, уничтожена гора овощей и фруктов, выпито более половины всех запасов нектара. В перерывах они охотились, занимались рыбной ловлей и упражнялись.
Идал в сопровождении ДозирЭ и Андэль обошел всё поместье. Оно показалось ему довольно запущенным, и он дал рекомендации, как рациональнее использовать землю и какие культуры выгоднее всего на ней выращивать. К тому же оказалось, что Чапло, трудолюбиво и даже самоотверженно хозяйствуя, совсем никудышный торговец. Имея весьма смутные представления о грономфских ценах, все свои урожаи он отдавал значительно дешевле, чем мог бы.
Однажды утром Идал начал собираться назад. Он выглядел отдохнувшим и полным сил. На напутствие ДозирЭ он ответил, что, несмотря на понесенные убытки, не унывает и собирается в ближайшее время привести в исполнение один из своих тайных планов, призванных поправить его дела. Столь же жизнерадостен был и Арпад.
Прощаясь, Идал протянул другу тяжелый кошель, напоминающий скорее мешок, полный монет. ДозирЭ наотрез отказался его принять, и некоторое время друзья препирались. Тут вдруг из-за спины ДозирЭ раздалось нытье Кирикиля:
— Хозяин мой добрый! Прежде чем отказываться от бескорыстной дружеской помощи, подумай лучше о несчастном голодном яриадце, который потерял всякую надежду получить плату за свое преданное служение. Подумай и о себе: ведь кошель твой безнадежно пуст, словно в нем завелись гаронны. А ведь теперь на твоем попечении самая прекрасная девушка Авидронии, которой, несомненно, потребуется многое, чтобы не чувствовать себя обделенной вниманием и заботами.
ДозирЭ уступил.
Когда гости покинули землевладение, молодой человек некоторое время смотрел им вслед, а потом присел на корточки и высыпал на землю содержимое кошеля. Он полагал, что тяжесть кожаному мешку придают серебряные инфекты и что в нем всего инфектов двадцать, но на траву вдруг посыпались сверкающие золотом берктоли с чеканным профилем Сафир Глазза. Всего их оказалось двадцать пять.
— Кирикиль, седлай коня, — вскричал ДозирЭ, — я должен во что бы то ни стало догнать Идала!
— Дело, конечно, твое, рэм, — достаточно ехидно отвечал Кирикиль, который был здесь же и зачарованно, не отрываясь, смотрел на привалившее ДозирЭ богатство. — Но я так полагаю, что тебе вряд ли удастся это сделать. Лошади Чапло одного возраста с их хозяином, однако старик не так слеп и глух, как они, и не пошатывается на ходу…
ДозирЭ смирился.
Стояли жаркие сухие дни. Работы было много, и обитатели плантаций трудились, не разгибаясь. ДозирЭ и Андэль делали это почти с удовольствием, всё время состязаясь друг с другом в ловкости и умении. Старик Чапло никогда не расставался со своим кувшином и при этом легко вскидывал на плечо тяжелое бревно. Что же касается Кирикиля, то он не отличался трудолюбием, частенько тоскливо поглядывал в сторону Грономфы и нередко хитрил. Спасало озеро: купались раз по пять на дню. После короткой и скудной вечери ложились спать — в то самое время, когда в развеселой Грономфе все только принаряжались, чтобы отправиться на какую-нибудь дружескую пирушку. Засыпали, едва коснувшись щекой подушки. Вставали затемно, еще до рассвета.
Вскоре, убедившись, что не смогут воспользоваться советами Идала самостоятельно — слишком много всего предстояло сделать, — ДозирЭ и Чапло отправились на разбитой повозке в ближайшее селение и к вечеру вернулись с пятью инородцами и одним авидроном, готовыми работать за смехотворную плату и еду. С тех пор дела пошли значительно лучше. Кирикиль заметно повеселел, приосанился и, никого не спросясь, сам возложил на себя обязанности строгого распорядителя, указывавшего новым работникам, что им следует делать. ДозирЭ и Андэль только посмеивались, глядя на возгордившегося яриадца.
За всё то время, которое ДозирЭ провел в поместье у Чапло, он ни разу не прикоснулся к Андэль. Нет, конечно, были случайные, мимолетные прикосновения, но и только. Они с Андэль очень тепло относились друг к другу — как преданные, родные люди. Но все их беседы получались какими-то вымученными, когда говорящие старательно обходят главное, то, о чем неотрывно думают. Между молодыми людьми будто стояла черная тень. Может, то была тень Алеклии?
Сначала ДозирЭ не спешил — он понимал, что должно пройти какое-то время, чтобы воспоминания обо всех обрушившихся на них несчастьях остались где-то далеко позади, в прошлом, и они оба смогли бы вновь ощутить счастливую безмятежность, как тогда, на озере, в день их знакомства. Но потом молодому человеку всё чаще стало казаться, что он здесь, в этом поместье, лишний, что Андэль к нему как-то совсем охладела. Ему пришла на ум коварная мысль, от которой сдавило горло: а любит ли теперь его девушка, не тоскует ли о прошлой блистательной жизни, о своем светлоликом всемогущем повелителе? Не явился ли он, ДозирЭ, всего лишь частью какого-то хитроумного плана, где ему отведена роль ряженого с глупыми ужимками, развлекающего публику между представлениями?..
Постоянно думая об этом, ДозирЭ невыносимо страдал. Душа его изнемогала от тоски, от безысходности, а тело изнывало от непроходящего мучительного желания. Теперь он ходил унылый, подавленный, злой. А Андэль будто ничего не замечала.
Как-то ночью ДозирЭ долго не мог заснуть, встал и, прихватив кинжал, вышел наружу. Он убежал далеко в лес, в самую чащу, где разросшиеся кусты и цепкие ветви крючковатых низкорослых деревьев преградили ему путь, и тогда он стал кромсать их кинжалом — со всего маху, безжалостно, направо-налево, пока не обессилел… Он оглянулся. За его спиной образовалась просека длиной в сто шагов. Грудь сдавило, и он зарыдал — не сдерживаясь, не боясь, что его здесь кто-то увидит…
Однажды вечером, когда казалось, будто природа сонливо потягивалась, обмахиваясь после жаркого дня прохладным ветерком, ДозирЭ сердито схватил Андэль за руку и увел на озеро. На берегу, в том самом сказочном месте, где они в первый раз были близки, молодой человек упал перед ней на колени и произнес слова, на которые вряд ли был бы способен, если б не крайнее отчаяние и не тягостная безысходность:
— Выслушай меня, моя любимая, я больше не в силах молчать! Неужели ты не видишь, как я страдаю? Я люблю тебя. Потому что ты — самая удивительная девушка на свете! Ты — ослепительна, ты искришься, все драгоценности мира бледнеют перед тобой. Из всех мужчин, которые встретились на твоем пути, спаслись, наверное, лишь те, кто прикрыл глаза рукой. Только благодаря этому они не ослепли. Остальные превратились в твоих рабов, но такой участи можно лишь позавидовать — попасть под твое колдовское обаяние и день и ночь, во сне и наяву, мечтать о твоем дивном лике и чудесном теле.
Воистину, мир, который тебя создал, должен быть сам тебе благодарен. Ты делаешь его лучше, прекраснее, справедливее. Создатель, верно, остался доволен своим творением.
Твои бездонные глаза, твои губы, подобные крыльям птицы, твои шелковые волосы, всё твое тело — плод самого яркого вдохновения…
Стоит мне прислушаться, и звуки сладкоголосой лючины наполняют мое сердце грустным томлением. Эти звуки увлекают меня в страну вечной любви, где бьют прохладные воды и благоухают чудесные цветы…
Я люблю тебя! Все, что я сделал на свете хорошего, я сделал во имя тебя. Все мои будущие подвиги я посвящаю тебе. Ради тебя бьется мое сердце. Больше всего на свете мне хотелось бы, чтобы ты всегда была рядом, чтобы ты любила меня так, как люблю тебя я.
Но, боги, как тяжела безответная любовь!
Я считал себя самым счастливым человеком на свете, потому что ты презрела самого Бога, чтобы быть со мной, а теперь я не знаю, что и думать. Я остался один на один со своими мыслями. Со своей болью. Со своими желаниями. Я не могу понять, любишь ли ты меня теперь? Я чувствую себя таким же беззащитным, как ящерица, сбросившая старую кожу. Мне хочется плакать, а терзания мои безмерны. Я вроде бы победил, но чувствую себя побежденным. Я излечился от ран физических, но страданий не убавилось: боль неразделенного чувства мучает меня сильнее самых ужасных ран.
Пусть я молод, беден, глуп и не знатен, но со мной мой верный меч и моя любовь. Я не жалею ни о чем и готов вместе с тобой идти по жизни, не задумываясь о том, сколь долог и опасен будет путь. Я с тобой, моя любимая!
Ответь мне теперь: а ты со мной?
По щекам девушки текли слезы, а ее глубокие глаза, бывшие некоторое время назад холодными и безразличными, вдруг осветились теплотой и нежностью. Она только что, может быть впервые, отчетливо осознала, что на самом деле ДозирЭ такой ранимый, такой беззащитный.
— Разве я давала тебе повод сомневаться во мне? — сказала она ласково, но укоряюще. — Разве не доказала свою преданность? Разве не готова была ко всему, и к самой смерти, ради тебя? Как ты мог усомниться в моей любви?..
Андэль говорила всё горячей, и лицо и шея ее вдруг зарделись от прихлынувшей крови. Как она была прекрасна в этот момент! Весь мир вокруг ДозирЭ вдруг поблек, теперь существовала только она — совершенный образ божественной любви, идеальная сущность всего самого прекрасного. Богиня в искристо-фиолетовом ореоле.
— ДозирЭ, во всем виновата я одна, — продолжала девушка дрожащим голосом. — Я выбрала тебя, я, не желая этого, принесла тебе столько зла. Я по глупости своей перевернула всю твою жизнь. Возьми же в награду за это твою покорную люцею. Я беспримерно благодарна тебе за то, что ты вернул меня сюда, в Удолию. Будь же моим строгим хозяином и, простив меня за все, прими меня всю без остатка. Владей мной так, как тебе заблагорассудится, и ни о чем не беспокойся!
— О, Андэль! — вскричал ДозирЭ, взял руки девушки, покрыл их страстными поцелуями и прижал к своему мокрому от слез лицу.
— Мечтаю только об одном, — продолжала Андэль, несколько запинаясь от смущения, — о свадьбе и о большом свадебном обряде. И более ни о чем…
В этот миг ДозирЭ был почти безумен. Им управляли только чувства и инстинкты. Еще мгновение, и он упал бы замертво, не выдержав пытки смирением. Как бешено билось сердце в груди, как трудно было дышать! Какую слепую ярость испытывала его изнемогающая плоть!
Откуда-то из-за озера подули теплые ветра и мало-помалу рассеяли в небе слоистую перину облачности. Над головой одна за другой красноречиво вспыхивали далекие голубые звезды. Вскоре всё небо украсилось дивным бисером из ярких огоньков. А из-за сиреневого ночного облачка показалась любопытная Хомея и вдруг с церемониальной пышностью осветила ДозирЭ и Андэль сильным янтарным лучом. В этом чудесном озарении простые слюдяные камешки под ногами молодых людей вдруг превратились в бесценные светящиеся алмазы и рубины, а всё вокруг вдруг вспыхнуло волшебными матовыми красками, заиграло загадочной светотенью.
Зыбкие прибрежные воды, искрящиеся звездными отражениями, липко обволакивали плоские бережка в десяти шагах, нежили их лениво, причмокивали в сонливом удовольствии.
Тяжело шлепнулась об воду рыба, в чаще затрещало старое дерево.
Андэль разделась первая — скинула все, что на ней было. Молодой человек последовал ее примеру.
Чтобы погасить огонь страсти, понадобилась вся ночь и добрая часть утра. Молитвы и безмятежные ласки чередовались и были долгими, ожесточенными, сладостными.
Теперь Андэль и ее возлюбленный, на радость Чапло, зажили, как муж и жена. ДозирЭ не отходил от любимой дальше чем на два шага, и они постоянно льнули друг к другу. Каждая ночь выматывала их без остатка, так что днем они ходили сонные и обессилевшие. Они разбили в саду, ближе к озеру, высокий шатер, использовав разные старые ткани, какие подвернулись под руку, и теперь всё время пропадали там, иногда не появляясь целыми днями. Приближаться к этому месту разрешалось только Кирикилю, который время от времени приносил сюда еду, оставляя ее у входа.
Однажды Андэль сходила домой и принесла ларец Инфекта.
— Он твой! — сказала она ДозирЭ. — Ты можешь делать с ним все, что захочешь.
ДозирЭ без слов принял дар, ухватил Андэль за талию и увлек к озеру. Там они сели в маленькую рыбацкую лодку и заплыли на глубину. Бросив на дно весло, ДозирЭ взял в руки ларец Алеклии и решительно поднялся во весь рост. Лодка качнулась.
— Нас больше ничто не должно связывать с прошлой жизнью! — торжественно произнес он и со всей силы швырнул ларец в воду. Тот булькнул и камнем пошел ко дну. ДозирЭ посмотрел на девушку и встретил ее спокойный благодарный взгляд.
Близился месяц, на который была намечена свадьба. Всеми приготовлениями занимался никогда не унывающий Чапло. С его лица не сходила счастливая горделивая улыбка. Большой свадебный обряд требовал недюжинных усилий: необходимо было возвести почти целый город временных построек. Гостей ожидали не меньше тысячи, а моления, пиршества и игры в таком случае продолжались десять дней. Поэтому Чапло помогали несколько его товарищей из соседних землевладений и из деревни — такие же, как и он сам, старые, но еще достаточно крепкие ветераны. За кувшином нектара они любили вечерами подолгу спорить о тонкостях старинных авидронских обрядов, в которых каждый считал себя первейшим знатоком. Иногда такие вечера заканчивались сначала спорами, а потом и легкой потасовкой.
ДозирЭ взялся возводить новый дом, куда собирался сразу после свадьбы привести жену-красавицу. Он задумал окруженное крепкой стеной изящное двухъярусное здание, с мраморной лестницей и садом, с большой роскошной залой, с двумя десятками по-грономфски украшенных покоев. Были предусмотрены купальни, просторные конюшни и множество хозяйственных пристроек. Не дворец, но и не обычный дом — такие жилища часто можно было видеть в тех местах, где землевладельцы процветали. Молодой человек привел сразу пятьдесят мастеровых и подручных и заказал множество материалов: в большом количестве известняковые и мраморные блоки, двести повозок рукодельного камня, дорогой отделочный гранит нежно-розового цвета, дерево ценных пород. Из Грономфы приехал известный зодчий с двумя учениками, которого прислал щедрый Идал. Кроме этого, два раза наведывался Арпад, сопровождая целые караваны со всякой всячиной.
Тяжелые золотые монеты, которые были получены от Идала, несомненно, являлись немалым богатством, и, по правде говоря, ДозирЭ не собирался их понапрасну тратить, ну, может быть, чуть-чуть, надеясь в свое время всё потраченное вернуть, но, засунув руку в кошель однажды, молодой человек уже не смог остановиться — он был слишком поглощен своей любовью — и встревожился только тогда, когда в кожаном кошеле недоставало уже более половины монет. Тут он глубоко задумался и в первый раз пожалел о сокровищах, которые так опрометчиво отправил в вечное заточение на дно глубоководной Удолии…
Из Грономфы приехал известный яриадский живописец и скульптор Друзилл. С ним было два десятка учеников и подручных, а также привезенная в особой повозке тектолитовая глыба телесного цвета. Он возжелал высечь из этого ценнейшего материала статую обнаженной Андэль, сообщив при этом, что о девушке, не переставая, говорит вся Авидрония и что ее, бесспорно, считают первой красавицей страны. «Народ хочет лицезреть это божье создание».
ДозирЭ прогнал Друзилла, пообещав вспороть ему брюхо. Тот через некоторое время вернулся и предложил тридцать инфектов. ДозирЭ, не думая, схватился за кинжал, но тут появился самодовольный хитрый Кирикиль и долгое время о чем-то договаривался со скульптором.
— Рэм готов заплатить десять берктолей за тридцать дней позирования, — по окончании беседы деловито сообщил Кирикиль и лукаво добавил: — Он готов и меня лично наградить десятью инфектами за то, что я буду всё это время охранять девушку от случайных посягательств.
ДозирЭ вскипел, но тут вмешалась сама Андэль, которой не составило никакого труда уговорить молодого человека. Она сказала, что не совсем разумно отказываться от таких денег, тем более что предложение Друзилла совершенно обычное и многие жены даже самых родовитых авидронов почитали бы за честь совершенно бесплатно позировать в обнаженном виде такому именитому художнику. Она говорила так ласково и так убедительно, что вскоре молодой человек и сам не понимал, с чего он так взъярился.
Друзилл, сластолюбивый молодой красавец, выстоял только двадцать дней. Причем деятельность его в это время напоминала приступы какой-то болезни. Он то набрасывался, как безумный, на работу, выколачивая из камня искры, то, надолго замерев, лихорадочно пожирал глазами обнаженную Андэль, то кричал на своих подручных из-за того, что они непристойно пялятся на девушку, а то вообще швырял скарпель и киянку и уходил в лес, оставляя грубые работы на учеников. Наконец он не выдержал и, быстро собрав всё свое имущество, отбыл в Грономфу, сказав сквозь зубы, что сделал уже достаточно для того, чтобы закончить работу самостоятельно в мастерской. Однако рассчитался сполна. Получил свою награду и Кирикиль, который все эти дни ходил какой-то потерянный, с ошалевшими глазами. Он очень обрадовался, когда его временным обязанностям пришел конец.
За двадцать дней до свадьбы в землевладении Чапло появился запыленный всадник-посыльный в плаще вишневого цвета. Он разыскал ДозирЭ и передал ему, не на шутку встревожившемуся, свиток. Молодой человек тут же сломал печати и с замиранием сердца прочитал содержимое ониса. В нем сообщалось, что белиту ДозирЭ двадцати двух лет, сыну Вервилла из Грономфы, вовзращаются все награды, а также звание айма, что все предыдущие взыскания снимаются и что теперь он волей самого Инфекта переводится из Белой либеры в Вишневую армию. Также сообщалось, что ему следует немедленно явиться в Круглый Дом для получения дальнейших указаний.
Глава 44. Вишневые
На следующее утро ДозирЭ уже въезжал в Грономфу. Как и два с лишним года назад, когда он отправился на Хонуме в лагерь Тертапента, его долговязая фигура вызывала улыбки гиозов и саркастические замечания прохожих. Конечно, если бы он, как раньше, носил белый плащ, никто не посмел бы над ним подтрунивать, но сейчас мало что напоминало в нем блистательного воина.
Купленная им ради такого случая лошадь явно не была приучена ходить под седлом и приводила молодого человека в отчаяние. К тому же он всю дорогу думал о своей нежной невесте, которую пришлось внезапно оставить, об отложенной свадьбе, о незаконченном доме. Настроение лишь немного поддерживал неугомонный Кирикиль, который ехал следом на еще более норовистой лошадке и без умолку радостно трещал, не обращая внимания на вовсе непочтительные насмешки в свой адрес.
ДозирЭ задумчиво пересек несколько оживленных улиц, заботясь лишь о том, чтобы ни на кого не наехать. И тут, в безлюдном прохладном переулке, где стук копыт о камень вдруг сделался звучным и раскатистым, он отчетливо ощутил до боли знакомую атмосферу Грономфы. Эти нависающие вокруг гранитно-мраморные теснины старинных родовых дворцов, отбрасывающие перед собой тяжелые тени. Все эти памятники, Дорожные Камни, эти изящные портики для отдыха, где журчат веселые фонтанчики. Этот густой сладковатый запах, в котором перемешано всё на свете: бодрое дуновение ветра с Анконы, прохлада и свежесть тысяч грономфских фонтанов, острый дух лошадиного пота и лошадиных лепешек, струящиеся дымки из кратемарий, пронзительные дурманящие цветочные ароматы. Всё это навеяло воспоминания о далеком детстве, а потом о славных днях белого плаща…
Тут он воспрял духом, почувствовав, как взволнованно забилось сердце.
В Круглом Доме неприветливого новичка с колючим взглядом явно ждали. Перед ним, как по волшебству, сами собой распахнулись тяжелые дубовые ворота старой цитадели. ДозирЭ с тягостным предчувствием шагнул вперед. Он вошел в чрево этого страшного таинственного дома и оказался словно в другом пространстве и другом времени.
Сюда не доносился шум старой доброй Грономфы. Везде было мрачно и тихо. Звуки шагов гулко разносились по путаным бесконечным галереям. Молодой человек заметил тени, пробежавшие по стене. Оглянулся — никого.
— Это призраки, — буднично объяснил проходивший мимо Вишневый, угадав в ДозирЭ новичка. — Одни призраки — хранители страшных тайн, которые сокрыты в этих стенах, другие — души замученных в наших подземельях. Не бойся — не тронут, я здесь уже двенадцать лет и до сих пор не могу привыкнуть…
Через некоторое время ДозирЭ обнаружил искомую залу. Он немного помедлил у двери, чтобы поглубже спрятать страх и отвращение, которые испытывал, и, глотнув побольше воздуха, стремительно вошел. Там его встретили дружелюбными улыбками и всё время смотрели на него с каким-то непонятным восхищением.
Молодой человек получил одеяния, доспехи и оружие, жезл власти со свитком внутри, где удостоверялось, что ДозирЭ — айм Вишневой армии, а также несколько золотых монет. Помимо этого ему полагался добрый конь (Вишневые славились тем, что ездили на самых отменных скакунах) и жилище в одном из многоярусных домов Грономфы, принадлежащих этому воинству.
Только когда ДозирЭ попал в Эврисаллу Вишневых плащей, где ему предстояло изучать не столько военные науки, сколько политическое устройство и многие тайные хитросплетения современного мира, он понял, что воины Круглого Дома знают о нем всё. Знают и самое главное: что он увел у Инфекта его возлюбленную, и еще то, что он выдержал двадцать пять кругов (!) на «колесе правды». Единственное, чего не понимали новые соратники ДозирЭ, завидуя его славе, — почему он до сих пор жив, и не только жив, но и состоит в Вишневых плащах — отряде, в который отбирают только самых преданных Инфекту цинитов?
В Эврисалле Вишневых плащей, которая занимала более четверти всех помещений Круглого Дома, обучение должно было длиться ровно год и состояло из пяти основных этапов, на каждый из которых полагалось тратить три месяца. После этого требовалось пройти сложное и весьма опасное Испытание, и только тогда считалось, что воин завершил обучение. Закончившим Эврисаллу открывался путь к получению новых званий. Десятник становился аймом, а айм при удачном стечении обстоятельств мог стать цинитаем и командовать циной — то есть полутысячею человек в обычных партикулах или полусотней-сотней молодцов в отборных отрядах, таких, как Белая либера или Вишневые плащи, где, как известно, все воины носили звание не ниже десятника. Хвостики цинитая делали человека не только важной персоной, но и эжином, если он не имел этого титула ранее. О звании эжина втайне мечтали едва ли не все, кто усердно корпел над военными трактатами в залах Эврисаллы.
Первое время ДозирЭ ухитрялся ездить ночевать в поместье Чапло. Приезжал туда поздно ночью и, после долгой бешеной скачки, тут же валился с ног, не в силах даже поцеловать любимую. Глубокой ночью новоиспеченный Вишневый, проклиная гароннов, уже седлал коня и отправлялся в обратный путь, чтобы вовремя поспеть к утреннему Большому сбору, который созывался с первыми лучами солнца и происходил обычно на Сиреневых холмах близ Грономфы.
Вскоре ДозирЭ окончательно выбился из сил. Наконец он сдался и однажды вечером отправился из Эврисаллы в свое новое грономфское жилище, предоставленное Вишневыми. Войдя в него, он неожиданно обнаружил просторные покои в цветах, с прекрасным видом из окна и широким ложем. Через мгновение он уже спал младенческим сном.
На следующий день ДозирЭ выяснил, что здесь есть всё необходимое для беззаботной городской жизни. Шестиярусное пирамидальное здание, несомненно украшающее город, помимо сотни жилищ, светлых и чистых, имело конюшни, где не нужно было платить за стойла, бесплатные и всегда нагретые купальни, несколько очень дешевых трапезных и святилище Инфекта. Целый отряд слуг поддерживал безукоризненный порядок и исполнял мелкие поручения обитателей жилищ. Когда темнело, на фасадах дома и внутри него зажигались сотни больших и малых факельниц, так что всё здание озарялось ярким светом и становилось похожим на сказочный дворец.
В доме более половины помещений занимали Вишневые воины, а за остальными дверями обосновались совершенно случайные люди, иногда очень шумные, и было непонятно, как они сюда попали. Впрочем, ничто не тревожило молодого человека: стены его жилища были толще укреплений Великой Подковы и не пропускали звуков. Никто, кроме занудливого Кирикиля, не мешал ДозирЭ в полной мере наслаждаться покоем, по которому он так соскучился!
Время от времени ДозирЭ еще пытался навещать Андэль, делая это каждый третий день, потом каждую триаду, в день Божественного, когда Эврисалла закрывалась, но все эти поездки были крайне утомительны и по большей части бессмысленны, так что девушка ему вскоре сама сказала, чтобы он перестал надрываться, да и поберег прекрасного скакуна. Теперь, покидая ближе к вечеру Круглый Дом, ДозирЭ, если не собирался проведать Идала, чаще всего прямиком отправлялся в свое новое жилище.
В Эврисалле Вишневых плащей ДозирЭ был первым, когда речь шла о мече, копье, кинжале и прочем ручном оружии. С молодым человеком жаждал сойтись каждый, надеясь побить легендарного белоплащного и, таким образом, приобщиться к его славе и доказать, что и Вишневые на что-то годятся. Но ДозирЭ неизменно выходил победителем в каждой учебной схватке, изо дня в день доказывая всем желающим боевое превосходство воинов личного отряда Инфекта.
В конной езде ДозирЭ тоже не было равных, хотя многие и приписывали успехи всадника его чудесному жеребцу. Крылатый — так звали нового коня ДозирЭ, намного превосходил своих сородичей статями. Он был необыкновенной величины, редкостного пурпурного цвета и с пышной гривой. Молодой человек в своем вишневом военном плаще и бронзовой кирасе, имитирующей рельеф «идеальной» мужской фигуры, выглядел весьма впечатляюще верхом на Крылатом и во время вольтижировки проделывал такие фокусы, что даже у знатоков отвисала челюсть.
Легко давалось ДозирЭ и управление конным отрядом. Он отлично представлял себе, какие и когда подавать команды, сообразуясь с обстоятельствами «боя», условиями местности и действиями, предпринимаемыми «противником».
Впрочем, Круглому Дому требовались в первую очередь умения иного рода. Вишневые плащи хоть и назывались армией, но редко бились в строю. Чаще они действовали тайно, под покровом ночи и под чужой личиной. ДозирЭ учили добывать интересующие сведения как внутри своей страны, так и на чужой территории, пусть даже и враждебной, налаживать тайные сети доносителей, вербовать всякого рода соглядатаев, подкупать облеченных властью мужей или стяжавших любовь народа ораторов, распространять слухи, плести заговоры или таковые изобличать, убивать неугодных, предпочтительно чужими руками, обнаруживать тех, кто обкрадывает страну и Инфекта, всяких мздоимцев и казнокрадов. Вишневый воин должен был владеть несколькими иноземными языками, обладать манерами высокородного мужа, уметь перевоплощаться, разбираться во многих вещах, например в ядах, знать различные тайнописи, легко их составлять и читать. Цинит Вишневой армии должен был быть выносливым, безжалостным, его учили хладнокровно убивать исподтишка, прививали терпеливость и безразличие к боли. Организму Вишневого следовало обрести невосприимчивость к нескольким самым распространенным ядам, поэтому каждые двадцать дней учеников Эврисаллы «отравляли» ядом золотохвостки. Его давали в количествах не достаточных, чтобы лишить человека жизни, но довольно, чтобы весь следующий день и всю ночь воина колотило от боли и выворачивало от приступов рвоты. С каждым разом доза яда увеличивалась.
Во всем этом ДозирЭ был неискушен и часто выставлял себя простофилей, однако его новые товарищи, многие из которых носили вишневый плащ вот уже пять, десять, а то и двадцать лет, во всем ему помогали. Впрочем, большинство из них старались держаться от ДозирЭ на некоторой дистанции, опасаясь его героической, но весьма сомнительной репутации. Что же касается военачальников Эврисаллы, то они были к молодому человеку не так строги, как к остальным. Это немного настораживало, но могло объясняться его высокими рекомендациями, поступившими из Дворцового Комплекса…
ДозирЭ в общем-то не был так туп, как некоторым вначале представлялось. Вскоре он стал подавать определенные надежды, и наставники вдруг разглядели в нем весьма способного ученика. «Этот молодой грономф весьма далеко пойдет», — поговаривали они, с изумлением наблюдая, как легко ДозирЭ впитывает всё сказанное и увиденное, как быстро берет на вооружение новые знания.
Однажды, месяца через три, ДозирЭ приказали срочно прибыть в одно из помещений Круглого Дома. Явившись по вызову, молодой человек увидел Сюркуфа. Теперь на его плече красовались два синих и один пурпуровый хвостик цинитая.
Сюркуф был сама приветливость, на его лице сияла открытая обезоруживающая улыбка. ДозирЭ не удивился встрече: все эти дни он ее ожидал, и теперь лишь сухо приложил пальцы ко лбу и встал напротив с непроницаемым лицом.
— Ну, полно тебе, — небрежно сказал Сюркуф, показывая рукой, что вошедший может сесть, — я всего лишь честно делал свое дело. Того же самого потребуют и от тебя, когда ты покинешь Эврисаллу. Наш долг — преданно служить Авидронии и Инфекту. Ты уже провел здесь несколько месяцев и имел возможность убедиться в том, что даже самые обычные наши методы не вполне безупречны. Чего же ты хочешь от меня, можно сказать, ветерана Круглого Дома, владеющего в совершенстве всеми теми приемами, которые ты сейчас изучаешь? Я просто хорошо исполнял волю моих начальников. Кстати, я и сам пострадал из-за тебя: меня более двух дней продержали взаперти без крошки хлеба. Или скажешь, что ты ни в чем не был виноват?
ДозирЭ опустил голову, он по-прежнему стоял у двери с бледным, ничего не выражающим лицом.
— Вот видишь, и ты признаешь, — в дружеской манере погрозил пальцем Сюркуф, принимая молчание за знак согласия. — Как бы ты поступил на моем месте? А я тебе скажу: сделал бы то же самое… Я, конечно, не знаю, почему тебя отпустили. Да и не мое это дело: отпустили — значит, так надо. Я лично раскрыл заговор, и раскрыл самым выдающимся образом, и своего, как ты видишь, не упустил… — И Сюркуф, красуясь, указал на хвостики цинитая: — Ни о чем другом я и не мечтал.
— Так ты теперь, стало быть, эжин? — спросил ДозирЭ, по-прежнему не выказывая никаких чувств.
— Очевидно, так, — отвечал Сюркуф. — Да сядь же ты.
ДозирЭ присел на краешек скамьи и положил руки на колени.
— Послушай, мой друг, — продолжал Сюркуф чуть более серьезным тоном. — Волею высших сил ты теперь один из нас. Как бы то ни было, нам нынче служить вместе, и все старые обиды лучше выкинуть из головы. Я это сделал — дело за тобой… Так как?
Возникла неловкая пауза. Наконец ДозирЭ, сжав зубы, едва заметно кивнул. Сюркуф облегченно вздохнул и откинулся на спинку сиденья, закинув ногу на ногу.
— Постой, ты же не знаешь о самом главном! — встрепенулся он, заставив собеседника насторожиться. — Теперь ты мой подчиненный, и от меня будет зависеть, куда и зачем тебя послать. Как тебе это нравится?
ДозирЭ ожидал чего угодно, но только не этого. Его огорчение не осталось незамеченным и, видимо, доставило Сюркуфу некоторое удовольствие.
— Я буду делать все, что от меня потребует Инфект или поставленные им военачальники, — отвечал молодой человек, преодолев замешательство.
— И это правильно! — Сюркуф вдруг вскочил со своего места. — Ты будешь делать все, что потребуют поставленные над тобой Инфектом военачальники…
В скором времени в Эврисалле Вишневых плащей подошел срок очередного выпуска. ДозирЭ миновал только первый этап обучения и поэтому был несказанно удивлен, когда обнаружил свое имя в списке воинов, допущенных к Испытанию. Он стал было обращаться с расспросами к своим наставникам, но те лишь туманно намекали на что-то, отказываясь прямо назвать истинные причины своего решения. ДозирЭ был в смятении. Если в других случаях он еще мог положиться на свою силу и ловкость, в конце концов, на смекалку, то здесь, чтобы пройти всё с честью, этих качеств явно не хватало: недостаток знаний и умений был очевиден.
Наступил день Испытания. ДозирЭ, как и ожидал, провалил все главные дисциплины. Каково же было его недоумение, когда он узнал, что военачальники Эврисаллы закрыли глаза на пробелы в его знаниях, что его способностями довольны и позволяют ему участвовать в заключительном этапе…
Последняя проверка справедливо считалась самой тяжелой и опасной. ДозирЭ подвели к большому шевелящемуся мешку и заставили сунуть в него руку по локоть. Довольно долго ничего не происходило, и один из Вишневых воинов в нетерпении ударил по мешку палкой. Тут же молодой человек ощутил десяток болезненных укусов и выдернул руку. Через мгновение он понял, что его покусал целый выводок золотохвосток и что его организм получил такую порцию яда, которой достаточно для того, чтобы начинить не меньше пятидесяти наконечников стрел. Вскоре его лоб покрылся испариной, перед глазами всё поплыло, и он, всплеснув руками, упал замертво.
ДозирЭ выжил. Пять дней он провалялся в лечебнице Круглого Дома, а на шестой вышел оттуда ослабевший, но счастливый. Первым поздравил его с выздоровлением и с удачно пройденным Испытанием Идал.
Молодому человеку вручили ленту Эврисаллы с надписями, вышитыми золотыми буквами, которую теперь он мог носить на груди, а вместе с ней он получил превосходный подарок. О нем он мечтал все последние месяцы: ему наконец возвратили все свидетельства его былых заслуг и награды, подтверждающие его личную доблесть, — золотые фалеры и платки. Надев их, а также добавив ленту Эврисаллы, ДозирЭ превратился в прежнего блестящего воина, тем паче что одеяния и доспехи Вишневых плащей вряд ли производили меньший эффект, чем плащ и панцирь Белой либеры. Забыв обо всем худом, он тут же возгордился собой, как ребенок, и даже в пылу чувств поблагодарил своего недавнего врага Сюркуфа.
Уже на следующий день ДозирЭ почувствовал, что весь окружающий мир как-то переменился. Даже сами воины Круглого Дома — те, кто с ДозирЭ не был знаком, — проходя мимо, озадаченно оглядывались. Они не понимали, как такой молодой человек, почти юноша, успел заслужить столько наград и добиться удивительно высокого положения.
На улице он ловил заинтересованные взгляды женщин или завистливые взгляды сверстников, в лавке ему протягивали самый отменный товар и просили за него вдвое меньше полагающегося. Где бы он ни был и что бы ни делал, он везде ощущал почтение по отношению к себе самому и к своему вишневому плащу. Всё это вдруг стало ему нравиться. Он почувствовал себя даже более важной персоной, чем в те времена, когда служил в Белой либере. Да, бело-золотые воины были непревзойденными красавцами и привыкли к обожанию толпы, но они никогда не имели столько реальной власти и возможностей, сколько Вишневые.
Воинство, к которому ДозирЭ теперь принадлежал, показалось ему самым великолепным, самым могущественным на свете.
Несколькими днями позже ДозирЭ собрался навестить Андэль и вроде бы договорился об этом с Сюркуфом, как вдруг всех свободных от срочных дел перебросили на быстроходных галерах в Мангры, где подняли бунт старообрядцы — ярые поборники Гномов. Вначале религиозные преобразования, которые проводил Алеклия в пользу храмов Инфекта, часто вызывали народные волнения, но теперь только изредка где-то на окраинных территориях вспыхивали беспорядки.
Несколько тысяч религиозных фанатиков, собравшихся из мелких городов, чтобы принести жертвоприношения Гному, богу рек и прочих вод, глубоко оскорбились из-за неожиданного закрытия одного из древних святилищ и взбешенной толпой двинулись на Липримарию. К ним присоединились подвыпившие простолюдины и матросы, разные инородцы и всякого рода злоумышленники и авантюристы. Липримарию захватили, и разъяренные старообрядцы расправились с росторами и защищавшими их гиозами. Потом они подожгли несколько храмов Инфекта и устроили вокруг пожарищ массовые моления и культовые оргии с принесением человеческих жертв.
Когда в городе появились Вишневые, во многих его частях царил хаос. На улицах бесчинствовали вооруженные толпы, разоряющие, грабящие всё вокруг. Некоторые общественные здания пылали. Немногочисленный изрядно потрепанный гарнизон города и присоединившиеся к нему честные граждане удерживали центр, торговые улицы, военный порт, часть городской стены и несколько жилых островков — всего около трети территории города.
К Манграм со всех сторон спешили отряды Инфекта, город должен был быть вот-вот взят в узкое тройное кольцо. Однако следовало не дать бунтовщикам полностью завладеть инициативой: в этом случае не обошлось бы без кровопролитного штурма. Пользуясь тем, что военный порт еще оставался в руках гарнизона, около трех тысяч Вишневых высадились в нем с галер и первыми вошли в город.
Восставших было несколько десятков тысяч. Всеми ими кто-то расчетливо управлял, это стало понятно сразу, как только штурмовые колонны столкнулись с хорошо организованным сопротивлением. В скором времени пленили несколько жрецов-старообрядцев, которые со слезами на глазах сообщили, что их обманом втянули в распри, что они лишь слепое орудие в руках людей, преследующих совершенно чуждые приверженцам Гномов цели.
На площади Чесночников ДозирЭ в числе двух сотен отборных воинов из отряда «Золотые листья» послали во фронтальную атаку на толпу бунтовщиков, отгородившуюся от войска сдвинутыми повозками. Вишневых, прикрывшихся щитами, встретил град камней и свинцовых пуль из пращей, но штурм поддержал превосходный отряд стрелков, которые несколькими дружными залпами из самострелов из-за спин атакующих охладили пыл самых распалившихся разбойников. Вишневые разметали повозки и врезались в толпу.
Сражение было исключительно кровопролитным. Вишневым противостояло больше тысячи человек, но все они, вооруженные кто чем, не имели доспехов и дрались каждый сам по себе, за исключением нескольких подозрительно сплоченных отрядов. Отобранные для этой атаки лучшие воины Круглого Дома, среди которых бывший монолитай ДозирЭ выглядел низкорослым и узкоплечим, молча налетели на оторопевших бунтовщиков и, не обращая никакого внимания на жалкие попытки отпора, стали рубить направо и налево. Не жалели никого.
Вскоре бой превратился в избиение, в настоящую резню. Почти никто уже не сопротивлялся, все только и думали о том, как уцелеть в этой схватке. Люди плотно сгрудились, так, что никто и руки не мог поднять. Многие, пытаясь выбраться из давки, затаптывали друг друга. А Вишневые плащи, не зная жалости, рубили и рубили. Вот уже всё вокруг залила кровь, везде валялись отрубленные головы, и многие молили о пощаде, но бойня продолжалась, ибо никто не приказывал посланникам Грономфы останавливаться.
ДозирЭ дрался, как умел, и прикончил не менее двадцати человек. Вишневые хотя и наступали сплошным фронтом, но сражались независимо друг от друга, побеждая не за счет натиска всего строя, как у монолитаев или средневооруженных, а благодаря личным боевым качествам. Так что он чувствовал себя в знакомой стихии свободного рукопашного боя, к которому имел определенную склонность. Щит за ненадобностью он давно бросил и теперь держал в одной руке меч и в другой — длинный кинжал.
Несмотря на неистовство схватки, в какой-то момент ДозирЭ охватили сомнения. Он поразился жестокости Вишневых, которые не щадили безоружных, не брали пленных, не зная жалости, убивали и убивали, даже если на их пути встречались женщины и старики, а их среди бунтовщиков было немало.
Неожиданно перед ДозирЭ упал на колени, взывая о милости, совсем юный авидрон с медным мечом в руке. У него были почти детские черты лица, а глаза были наполнены ужасом и блестели от слез.
— Сражайся! — невольно крикнул ему замешкавшийся ДозирЭ.
Тут бывшего белоплащного оттолкнул широкоплечий воин Вишневых плащей и со всего маху опустил тяжелое ядро нагузы юноше на голову…
Вскоре всё было кончено. Часть Вишневых бросилась преследовать убегающих, остальные перевели дух и осмотрелись. Бунтовщики, посягнувшие на власть Инфекта, вряд ли предвидели подобный чудовищный исход: добрая часть площади Чесночников была залита кровью и завалена изуродованными телами.
Пока ДозирЭ искал свой щит, он никак не мог выкинуть из головы того юношу с лицом ребенка. Ему стало не по себе. Все эти люди, лежащие кругом, — не иргамы и не дикари-дондроны, а такие же, как и он, жители Авидронии. Та беспощадность, с которой их перебили, оставила в душе тяжелый осадок. ДозирЭ вспомнил, как Алеклия неоднократно щадил и даже миловал своих самых злейших врагов — иргамов, бионридов, лимских пиратов. Например, отпустил на свободу остатки кадишского гарнизона — об этом поступке потом долгое время восхищенно говорил весь материк.
Вместе с кучкой довольных военачальников появился Сюркуф. Заметив ДозирЭ, он отделился от остальных и подошел к воину.
— Я видел, как ты дрался, — восторженно произнес Сюркуф, по-товарищески положив руку на плечо молодого человека. — Тебе не было равных, и ты, бесспорно, заслуживаешь награды. Я позабочусь об этом, мой друг.
Увидев, что ДозирЭ не в себе, Сюркуф заметил:
— А, понимаю, тебя тревожит всё это? — Он обвел рукой место побоища. — Ничего, со временем привыкнешь. Наши древние земли, которые славятся богатейшими месторождениями и отличаются невиданной тучностью, следует защищать изо всех сил, не зная жалости. Что же касается недругов нашего благоденствия — тебе должны были внушить твои наставники из Эврисаллы, что не так страшен враг внешний — всегда явный и предсказуемый, с которым тебе приходилось иметь дело до этого, как враг внутренний — чаще затаившийся под личиной друга, всегда бьющий в спину, ловкий, лукавый, не признающий никаких правил, отличающийся особым изуверством. Не жалей их. Да, многие из них — невинные, заблудшие, но что же делать? Вот и Божественный говорит: «Поле, поле государства, приносящее сочный колос, следует пропалывать без устали и не зная сострадания, ибо сорняк внутренней распри самый живучий и плодовитый, а поэтому самый опасный для нашего плодородия враг»…
Бунт старообрядцев в Манграх подавили быстро и беспощадно. Вишневые справились сами, и, когда в город вошли боевые партикулы, им осталось только собирать с улиц трупы и тушить пожары. С последними очагами сопротивления справились дня через три. Всего около десяти тысяч бунтовщиков было перебито и три тысячи захвачено. Самых одиозных религиозных фанатиков, на которых указывали, как на предводителей, — всего человек двести, — отправили на галерах в Грономфу, в Круглый Дом. В последующие дни в разных городах и селениях Авидронии взяли еще несколько тысяч человек, подозреваемых в пособничестве или даже просто в сочувствии к бунтовавшим. Военачальники Вишневой армии после длительного расследования пришли к выводу, что старообрядцев втянули в беспорядки хитростью и за всем произошедшим стояли совершенно иные люди, очень богатые и весьма влиятельные, возможно, правители других стран…
ДозирЭ был одним из немногих, кто участвовал в усмирении приверженцев Гномов и тем не менее не получил белого платка. Впрочем, это обстоятельство вряд ли его удивило.
После событий в Манграх ДозирЭ все-таки удалось вырваться в Удолию. Он явился туда во всем блеске своего сегодняшнего положения, красуясь великолепным одеянием и сверкающими наградами, благородный, статный. Пышное убранство его коня и прекрасно снаряженный слуга надменного вида, сопровождавший воина, красноречиво дополняли весь доблестный вид.
Поместье Чапло преобразилось. Землевладение так основательно перекроили, что ДозирЭ с трудом узнавал прежние места. Куда ни глянь, везде трудились мусаки: сейчас их насчитывалось не меньше двадцати человек. Помимо этого, работало много поденщиков из числа жителей ближайших окрестностей. Девушки-селянки собирали виноград, который доставлялся на только что построенную давильню. Ухоженный цветник, полыхающий яркими распустившимися жемчужинами дорогих сортов, привлекал дивным благоуханием пчел и бабочек со всей округи. Огороды теперь занимали вдесятеро больше места. После того как Идал порекомендовал хозяевам поместья других грономфских закупщиков, обыкновенные овощи неожиданно стали приносить баснословный доход. Казалось, повсюду мычал, хрюкал и блеял откормленный скот, несколько значительных кусков земли отдали под пашню, рядом возводилось внушительное хранилище для зерна.
Строительство нового дома уже закончилось. Он стоял посреди землевладения — одновременно и изящный, и основательный. ДозирЭ обошел все помещения и остался в высшей степени доволен. Всё было сделано именно так, как он и хотел. В особенности ему понравились купальни и просторные конюшни с удобными стойлами.
Возлюбленную молодой человек застал удрученной. Только она одна не обратила никакого внимания на те удивительные изменения, которые с ним произошли. Это сильно огорчило ДозирЭ. Сначала он решил, что дело в отложенном свадебном обряде и в тех мечтах о счастливой уединенной жизни, воплощению которых помешало новое назначение, но после долгих расспросов девушка призналась, что ждет ребенка. ДозирЭ выразил по этому поводу самую бурную радость, на которую только был способен, но Андэль не разделила его чувств и была по-прежнему чем-то серьезно обеспокоена. Так и не сумев за несколько дней изменить ее расположения духа, ДозирЭ с тяжелым сердцем отбыл в Грономфу.
Близились Великие Грономфские Атлетии. Они должны были стать самым торжественным авидронским празднеством за последние несколько лет.
К праздничным действам готовились задолго. В предвкушении бесконечных гуляний, фантастических пиршеств и всяких сумасбродных развлечений люди откладывали каждую лишнюю монетку, а алчные владельцы кратемарий, справедливо считая эти монетки уже почти своими, запасали в беспримерном количестве съестные припасы и напитки. Ристалища выписали лучших капроносов, Театры наняли вдвое больше лицедеев, не менее основательно подготовились Ипподромы и Цирки. Лавки и гомоноклы были завалены разнообразным товаром, а их хозяева довольно потирали руки… Уже довольно давно торговый порт Грономфы не справлялся с наплывом тысяч груженных до отказа кораблей, прибывших со всех концов материка. Готовились и акелины: в каждой из них появилось много новых люцей, спешно завезенных из дальних и ближних стран. Все девушки по большей части были юными, свежими и очень привлекательными. Только что закончили возведение Атлетии Мира — грандиозного сооружения, расположившегося недалеко от Тафруских ворот. Воздвигнутая личными зодчими Алеклии в виде высокой горы-вулкана с гигантским кратером, Атлетия могла вместить сто тысяч человек. На тридцать дней жизнь в Авидронии должна была остановиться. Власть над временем получали Великие Грономфские Атлетии.
Из-за предстоящих состязаний Алеклия более чем на месяц отложил свое отбытие в Иргаму, где собирался вновь дать решающее сражение Тхарихибу. Великий Полководец Лигур уже находился неподалеку от ощетинившегося Масилумуса и с нетерпением ожидал дальнейших распоряжений. Пока Алеклия лишь приказал ему, невзирая на обстоятельства, приостановить боевые действия вплоть до окончания Атлетий.
Грономфа преобразилась до неузнаваемости. В город уже съезжались толпы путешественников и атлеты со всей Авидронии и со всего материка. Кто-то приплыл на корабле, кто-то прибыл с торговым караваном, а кто-то и вовсе пришел пешком. К сожалению, не все имели достаточно средств, чтобы прибыть в Грономфу. С этого года Алеклия, памятуя о прошлых Атлетиях, на которые явилось свыше тридцати тысяч участников, так что распорядители состязаний окончательно запутались, ввел плату с каждого записавшегося — по двадцать пять инфектов. И всё же, несмотря на преграды, город наводнили мускулистые молодые люди из самых разных уголков света. Кто-то, чтобы попасть на Грономфские Атлетии, продал последнее имущество, другие были из богатых семей или принадлежали к знатным родам, многих, в расчете на их победы, снаряжали в дорогу богатые торговцы, целые города или даже страны. Еще бы: первый победитель должен был прославить на века свою страну и свой народ, а помимо этого получить в дар колесницу, доверху наполненную золотом. Победителя ждали слава и богатство, его должны были увековечить в камне и бронзе, в некоторых странах счастливцу поклонялись, словно богу. Хорошо был известен случай пятидесятилетней давности, когда один из атлетов, отличившийся в состязаниях, явившись с победой на родину, тут же на площади был провозглашен инфектом, а впоследствии объявлен наследственным интолом.
Раньше более известными считались Яриадские, Корфянские или Берктольские Атлетии. Неизменной популярностью пользовались Атлетии, проводимые в Медиордесс, Стилие, Бионриде. Но ближайшие предшественники Алеклии, да и он сам, приложили громадные усилия к тому, чтобы сравнительно молодые Грономфские Атлетии стали не менее любимыми и уважаемыми. Состязания четырехлетней давности обошлись казне в сто пятьдесят тысяч берктолей, двухлетней давности — в двести тысяч, сегодняшние Атлетии задумывались еще более пышными: Совет Пятидесяти уже подсчитал, что расходы превысят двести пятьдесят тысяч берктолей, и рекомендовал ввести плату за вход в Атлетии, которая смогла бы покрыть хотя бы часть расходов. Но Алеклия не решился нарушить добрые традиции предшественников и оставил всё как есть.
Наконец Атлетии начались. Одна церемония сменяла другую, кругом полыхал пурпур, казалось, город утопал в море цветов. Днем по улицам вышагивали нескончаемые торжественные процессии, ночью подвыпившие участники шествий зажигали факелы и надевали маски добрых или злых героев-богов из народных мистерий. Над Грономфой всё время парили воздушные шары, украшенные разноцветными лентами. В кратемарьи было сложно попасть, так что запоздавшие путешественники не знали, где переночевать и как утолить голод и жажду. Виночерпни не успевали разливать напитки, и их радушные хозяева богатели на глазах. Город наводнили продавцы снадобий, толкователи снов, бродячие силачи, предсказатели судьбы, чудотворцы, мимы, странствующие лицедеи. На площадях витийствовали ораторы, восхваляя Атлетии и щедрость Инфекта. На возведенных тут и там помостах выступали танцовщицы, фокусники, мелодины и комедианты. Много было жонглеров и акробатов. Отовсюду слышалась музыка: росторы Инфекта наняли двадцать пять тысяч музыкантов, чтобы они играли в течение тридцати дней на всех площадях во всех авидронских городах. В акватории Внутреннего озера дали потешный бой боевые корабли, и немало из них было в угоду зрелищу сожжено. А на Сиреневых холмах каждый день разыгрывались небольшие сражения.
Гиозы сбились с ног, следя за порядком. Впрочем, всё проходило мирно, и беспокоиться было не о чем. Только очень одолевали разные проходимцы и убогие, которых запретили пускать в Грономфу. А еще попадалось много «грязных люцей», которые, вопреки всем законам, на свой страх и риск, пытались без ведома Инфекта и без участия акелин заработать на удовольствии мужчин. Таких женщин тут же хватали и волокли за волосы в Липримарию, где они без лишних проволочек подвергались большой или главной ристопии — в лучшем случае их ожидали долгие годы тяжелейшего труда на плантациях.
Вскоре Инициатор государственных кратемарий и Инициатор акелин Инфекта сообщили Божественному на Совете Пятидесяти Друзей, что доходы их инициатов увеличились во много крат и что за тридцать дней празднеств будет собрано не менее миллиона инфектов сверх ожидаемого.
ДозирЭ еще раньше несколько раз как бы в шутку говорил Идалу, что обязательно примет участие в состязаниях, хотя бы для того, чтобы получить серебряный нагрудный знак участника Грономфских Атлетий. И вот, когда подошло время, молодой человек, получив на то разрешение начальства, отправился в Атлетию Мира и внес распорядителям состязаний необходимую плату.
Всего набралось около пяти тысяч атлетов, из них не менее половины — авидроны. Некоторые, чаще самонадеянные юнцы, рассчитывали добиться звания Первого Атлета Шераса. Другие, в особенности те, кто уже участвовал в подобных состязаниях, рассуждали более здраво, считая большим достижением победу хотя бы в чем-то одном — кулачном бою, беге, метании копья, скачках на лошадях, стрельбе из лука, плавании или в чем-то другом. Такие победители получали колесницу, доверху наполненную серебром.
Состязания проводились в три этапа. На первом, предварительном, выявлялись наиболее способные участники, а откровенно слабые отсеивались. Второй и основной этап, куда допускалось не более тысячи мужчин, позволял выявить лучших в каждом виде состязаний. На третьем этапе десять атлетов, набравших наибольшее число «красных жемчужин» (они присуждались за победы в предварительных состязаниях), мерились силами за право называться Первым атлетом Шераса.
ДозирЭ быстро бегал, прекрасно плавал и неплохо стрелял из лука, в чем и сейчас сумел отличиться, но чуть позже не смог поднять над головой слишком тяжелый камень, а в кулачном бою был крепко побит первым же своим соперником — гигантом из Сактафока. Таким образом, он не попал во второй этап состязаний и, весьма огорченный, уселся на трибуне рядом с Идалом и Арпадом.
— За двадцать пять инфектов золотом, — недовольно сказал Кирикиль, увидев ДозирЭ всего в кровоподтеках, — тебя еще и побили, мой хозяин. Клянусь Великанами, я бы это сделал значительно дешевле! В следующий раз обращайся прямо ко мне.
— Заткнись! — угрюмо огрызнулся ДозирЭ, а Идал с Арпадом отвернулись, чтобы скрыть невольные улыбки.
За несколько дней до окончания Атлетий ДозирЭ явился в Круглый Дом, так как его призвал Сюркуф. Молодой человек надеялся, что речь пойдет о сопровождении Вишневой армией Инфекта в его очередном походе в Иргаму, как это было в начале войны. Однако Сюркуф не без удовлетворения сообщил, что Божественный считает, что Вишневыми он рисковать не может: мол, их и так мало, у них и без того дел предостаточно…
ДозирЭ заметно огорчился. Он надеялся разыскать в лагере под Масилумусом старого друга Тафилуса, который, по его сведениям (а ДозирЭ, пользуясь своими новыми возможностями, кое-что разузнал), всё еще находился в Иргаме и по-прежнему сражался в рядах партикулы «Неуязвимые».
— Я уважаю твое страстное желание сразиться с давними твоими недругами — иргамами, — не без легкой иронии заговорил Сюркуф, — но призвание Вишневых, к которым ты сегодня принадлежишь, сражаться прежде всего умом, а не оружием. Кругом затаились враги, которые желают погубить Авидронию. Ты видел это в Манграх. Действуют они чаще не открыто, как глупый Тхарихиб, обманутый своим подлым братом, а наговором и изменой. Кто же, как не мы, их распознает и остановит? А? Ты понимаешь?
ДозирЭ вынужден был согласно кивнуть головой.
— Хотя ты и был телохранителем Инфекта, — сухо продолжал Сюркуф, — вряд ли в полной мере можешь представить, какими способами Авидрония справляется с возникающими трудностями. А ведь большинство политических головоломок Грономфа решает не с помощью армии, которой достаются все почести, а благодаря хитроумным интригам и золоту. И как ты думаешь, кто на деле осуществлял большинство задуманных планов? Наши прожорливые послы, которые знают толк лишь в пышных церемониях, или престарелый беспомощный Совет Пятидесяти Друзей? Нет… Вишневые плащи, поверь мне, рэм, Вишневые плащи! Вот подлинные защитники Родины, вот кто, выражаясь знакомым тебе слогом, не думая о смерти, всегда сражается в первом ряду монолита!
Красноречие Сюркуфа впечатляло. ДозирЭ с неподдельным вниманием слушал его, иногда поражаясь той запретной откровенности, с которой он характеризовал высших росторов Инфекта. Молодой человек давно заметил, что Вишневые наделены особой привилегией: говорить обо всех и обо всем прямо, непозволительным тоном и в язвительных выражениях, — и, честно говоря, ему это очень нравилось.
— Теперь же послушай, мой друг, — понизил голос Сюркуф, — неотложные дела не позволяют нам более бездействовать. В конце концов, обманутые старообрядцы, которых мы сейчас одного за другим «катаем» на «колесе правды», — всего лишь глупые дети, никому не нужные, втянутые ловкачами в большую и опасную игру; честнее было бы их сразу, не мучая, обезглавить. Божественного и многих военачальников Круглого Дома больше беспокоят, например, маллы. Если ты помнишь, тебе уже доводилось с ними сталкиваться…
ДозирЭ вспомнил о схватке с маллами в кратемарье несколько лет назад и нахмурил брови.
— Так вот, — Сюркуф оглянулся на писаря — Белмодоса, который сидел за столом в углу и копался в свитках, не поднимая головы, — есть предположения, что они могут сойтись или уже сошлись с Фатахиллой или иргамами. А ведь что-либо страшнее предательства маллов трудно и представить. Авидрония много лет возводила Великую Подкову, чтобы обезопасить страну от нашествия флатонов. И вот сейчас, когда, возможно, всё самое ужасное и произойдет, в тылу этих неприступных укреплений мы имеем многочисленный мерзопакостный народец, который в любой момент готов ударить в спину. Малльские племена только делают вид, что относятся к нам дружественно. Их сердцевина, воинственные и невежественные горцы, — ты их видел, — пока еще не избавились от той ненависти к авидронам, которую им внушили отцы. Они продолжают разбойничать, заниматься грабежами и убийствами, впрочем, как и их предки, делавшие это на протяжении столетий. Ежедневно они нападают на наши караваны и обозы, на наши колониальные поселения. Они вынуждают Инфекта отвлекать от военных действий огромные силы. Но даже эти силы, эти грозные, особым образом подготовленные партикулы, которые сейчас должны были бы находиться в Иргаме, не гарантируют никакой безопасности путникам на дорогах и мастеровым, участвующим в строительстве Великой Подковы…
ДозирЭ уже понял, куда клонит Сюркуф. Поскольку тот запнулся, о чем-то вдруг задумавшись, молодой человек позволил себе задать вопрос:
— Что мне надо делать?
Сюркуф внимательно посмотрел на айма. Видимо, до этого он рассчитывал продолжить свой познавательный рассказ о маллах, но, услышав вопрос, отбросил всё лишнее и закончил холодно и кратко:
— Поедешь в горы, к маллам. Будешь выдавать себя за военного ростора, обеспечивающего камнем и лесом строительство Великой Подковы. Таких там много, тебя ни в чем не заподозрят. Войдешь в доверие, будешь следить за малльскими вождями, за их настроениями и намерениями. Обо всем увиденном и услышанном будешь сообщать нам определенным тайным способом. Ничего сложного…
Вечером того же дня ДозирЭ сообщил Идалу о предстоящей поездке и о порученном деле. Молодой человек, конечно, не имел права об этом говорить, но Идал был его другом «на крови».
— Тебя посылают на верную гибель, — с грустью произнес эжин. — В этом нет никакого сомнения.
— Похоже на то, — равнодушно отвечал самолюбивый ДозирЭ, — однако еще посмотрим…
Следующие несколько триад ДозирЭ пропадал в Круглом Доме. Его обучали малльскому языку: в Эврисалле он уже научился в общих чертах понимать речь дикарей и более или менее связно излагать собственные мысли и теперь успешно совершенствовался, удивляя наставников своей прытью. Ему рассказывали о горцах, об их повадках, об их быте, вере, обрядах, обо всех внутриплеменных законах, которым они беспрекословно подчиняются.
— Будь осторожен, — предупреждали молодого человека умудренные опытом учителя. — все маллы — единое целое. Если ты что-то сказал одному маллу — считай, что сказал всем остальным. Если что-то увидел один дикарь — значит, увидели все. Каждый горец — глаза и уши своего племени, поэтому едва ли возможно что-либо от них утаить. Помни также: каждый малльский мужчина с детства воспитывается храбрым воином, который всегда готов к самопожертвованию. Ты не найдешь в их среде трусов и предателей. Каждый малл, чем бы он ни занимался и сколько бы ему недруги ни платили, прежде всего — преданный воин своего племени, слепое орудие своего вождя. Любой же чужак для них — враг, не говоря уже об авидронах. Поэтому не доверяй никому!
ДозирЭ долго объясняли, как получать сообщения из Грономфы и как их туда посылать, к кому обратиться на месте в случае надобности. В заключение ему еще раз во всех подробностях растолковали его поручение, посоветовали взять с собою слугу и по дороге обязательно примкнуть к какому-нибудь авидронскому торговому каравану или военному обозу, чтобы затеряться среди людей: маллы очень подозрительны и крайне недоверчивы.
Грономфские Атлетии закончились. Главный победитель, некий Якур Бендальго — высокий и сильный юноша из никому не известного свободного города, находящегося на каком-то небольшом острове в Бесконечном океане, получил колесницу, полную золотых монет, и множество разнообразных даров. Теперь Якура воспевали во всех авидронских городах и селеньях. Поэты посвящали ему пламенные строки, ваятели высекали его статуи, риторы восхваляли в пространных речах. Красивый, светловолосый, к тому же весьма образованный юноша принял участие в величайшем пиршестве, устроенном прямо на площади Радэя… Попрощаться с Первым Атлетом Шераса пришли, казалось, все горожане. Потом в гавани он взошел на боевой корабль, любезно предоставленный Божественным, и со слезами на глазах отбыл на родину.
Вскоре Грономфа провожала и самого Алеклию. С раннего утра и до полудня, под раскаленным грономфским солнцем, люди, собравшиеся вдоль новобидунийской дороги, оцепленной гиозами, наблюдали блистательное шествие авидронских партикул, следующих за своим богоподобным полководцем. Изнывали от жары, но не уходили. Тут и там мелькали в толпе юркие разносчики воды и голосистые продавцы медовых лепешек. ДозирЭ, Идал и Арпад заняли удобную позицию на некотором возвышении в тени портика одного из частных дворцов. Они сидели в обложенных подушками креслах, высеченных из звездного камня, и потягивали охлажденные напитки. Кирикиль и несколько других слуг отгоняли многочисленных назойливых наглецов, желающих покуситься на сей оазис благоденствия. Это бесценное место купил Идал, не глядя расплатившись с прижимистым хозяином, не упустившим свою выгоду, и ни под каким видом не позволил ДозирЭ даже заглянуть в свой кошель.
Инфект собрал все боеспособные отряды Авидронии. Кругом только и говорили о том, что он решил наконец дать иргамам последнее грандиозное сражение и разом покончить с этой дорогостоящей, чрезмерно затянувшейся войной.
Горожане сначала приветствовали либеру «Черные драконы» — шеститысячный монолит пеших цинитов устрашающего вида, все в черных шлемах, имитирующих рыло кабана-чудовища. Кругом были изображения золотых зубастых драконов: на многочисленных знаменах, на черных плащах, на черных вогнутых прямоугольных щитах — прямо нашествие каких-то злых свиноподобных драконов.
Грономфы восторженным гулом встретили «Всадников Инфекта», ехавших на могучих конях, закованных в доспехи. Потом были еще «Безумные воины» — конная партикула самых отчаянных рубак Авидронии, отъявленных головорезов. За ними следовали пешие «Смертники»: эти хмурые мужчины — несколько тысяч человек — поклялись умереть в бою. Про них говорили, что они в состоянии обратить в бегство целую армию неприятеля. Шествие замыкала Белая либера — холеные блистательные красавцы, все в белом и в золоте, на белых широкогрудых скакунах. Больше половины воинов ДозирЭ не узнавал — в последние месяцы Алеклия значительно увеличил количество своих телохранителей, отобрав в партикулах лучших из лучших, так что испытанные ветераны как-то терялись в массе нахальной самоуверенной молодежи. Тут ДозирЭ вдруг заметил Семерика, сверкающего всеми своими регалиями, с Гребнем Героя на шлеме. Молодому человеку даже показалось, что тот посмотрел в его сторону и слегка кивнул головой.
Народ захлебывался от восторга, приветственные крики заглушали даже звуки лючин, труб и раковин, люди прикрывали глаза рукой — так сияли на солнце доспехи, награды и оружие.
ДозирЭ тяжело вздохнул, одним духом опрокинул вместительный кубок, полный рубинового искрящегося вина, и потребовал налить еще. Идал неодобрительно покачал головой, но ничего не сказал…
Перед самым своим отъездом ДозирЭ улучил момент и съездил к Андэль, чтобы попрощаться. Между ласками они полушепотом беседовали; молодой человек наивно обещал поскорее вернуться, тут же оставить службу — «чего бы мне это ни стоило» — и перебраться навсегда в поместье Чапло. Он говорил о своей любви, о Большом свадебном обряде, который в конце концов обязательно состоится, и о своем ребенке, который, к величайшей радости, скоро появится на свет. Девушка не откликалась на его слова. «Если б всё было так просто!» — думала она про себя, но ни в чем ему не перечила, а лишь машинально кивала головой, часто задумываясь о чем-то своем. Грусть слегка туманила ее чудесные глаза.
И вот настал день, когда ДозирЭ облачился в одежды обычного военного ростора — тоже сотника, прицепил к поясу увесистый кошель, полученный в Круглом Доме, и с некоторым сожалением оглядел свое уютное жилище. Пора!
— Эй, Кирикиль, лошади оседланы?
Показался растерянный яриадец — то ли перепуганный, то ли обрадованный.
— В чем дело?! — рассерженно поинтересовался ДозирЭ.
— Там… там… там Идал! — промямлил слуга.
— Какой еще Идал? Откуда ему здесь взяться? Я с ним еще вчера попрощался.
ДозирЭ выглянул в окно, но ничего не увидел. Тогда он сбежал вниз по лестнице и выскочил из дома. И тут он остолбенел от изумления: вся улица была запружена длинными гружеными повозками с впряженными в них мохноногими тяжеловозами. Кругом шныряли слуги. Молодой человек заметил Идала и Арпада в дорожных одеждах и вооруженных. Они стояли посреди дороги и о чем-то беззаботно разговаривали. Тут они увидели ДозирЭ и, широко улыбаясь, двинулись ему навстречу.
— Эгоу, ДозирЭ. — Идал приложил руку ко лбу. — Я подумал и решил, что Грономфа пока не лучшее место для торговли моими тканями. За последние месяцы я не смог заработать ни гроса. Я слышал, что в местах, где проходит Великая Подкова, люди во многом нуждаются, да и сами жители Малльских гор испытывают немалую потребность в хорошем полотне и не настолько бедны, как это принято считать. В худшем случае, я думаю, удастся обменять ткани на меха или на что-нибудь еще. И я решил отправиться вместе с тобой. Если, конечно, ты не против. Может статься, что ты поможешь мне в моем деле, а я помогу тебе в твоем. И с нами опытнейший Арпад.
ДозирЭ настолько растерялся, что не сразу нашелся что сказать. Когда же он наконец понял, что произошло, великая радость переполнила его сердце. Он бросился к Идалу и обнял его.
— Я не мог об этом и мечтать! — сказал молодой человек и спросил чуть погодя: — А как же опасности, которые нас, несомненно, поджидают?
— Нам ли их бояться? — коротко и деловито отрезал эжин.
За десять дней путешествия удалось преодолеть немалый путь. Хорошие дороги, отменные лошади и скоростные повозки Идала делали свое дело. Вскоре обоз свернул на самую длинную авидронскую дорогу — Путь на Дати Ассавар. Эта дорога пересекала Малльские горы, всё нескончаемое Междуречье и упиралась аж в залив Обезьян. Через полдня беспрепятственного движения на горизонте показались суровые заснеженные хребты. Идал собрал повозчиков, слуг и стражей, которых нанял для этого путешествия — всего человек восемьдесят, — и раздал всем оружие. Потом он разделил их на четыре небольших отряда и на каждый возложил определенные обязанности. Сам он возглавил первый отряд, за вторым приглядывал ДозирЭ, Арпаду поручил третий, а благодарному до слез и возгордившемуся Кирикилю — четвертый.
Глава 45. Игра на доверие
Само собой разумеется, что всё случилось в то время, когда стражу нес именно отряд Кирикиля.
Поскольку сразу две упряжные кобылы вдруг отчаянно захромали, авидроны вынуждены были остановиться на ночлег прямо на дороге. Они разбили в лесистом предгорье лагерь, окружили его повозками и расставили кругом наблюдателей во главе с Кирикилем. Были выпущены полдесятка злобных сторожевых собак. Идал осмотрел лошадей и собственноручно занялся их лечением. После этого путешественники, не разводя костров, поели и улеглись спать.
Среди ночи раздался душераздирающий собачий визг. ДозирЭ схватил меч и вылетел из своего шатра. Тут он столкнулся с Идалом, который был уже в доспехах и при оружии, будто и не ложился. Вместе, всматриваясь в темноту, они сделали несколько шагов и внезапно наткнулись на лежащего лицом вниз повозчика. Между его лопаток торчала короткая стрела с незнакомым густым оперением.
По лагерю метались какие-то тени, совсем рядом истошно закричали. Сразу за повозками, в десяти шагах от лагеря, послышался гортанный клич. Ему ответили другие голоса — слева, справа, сзади. Всё громче и громче, ближе и ближе. Перекличку ночных «гостей» перебил задиристый боевой рожок Арпада, проигравший несколько раз сигнал «защищать лагерь». Засвистели стрелы, им отвечали характерные щелчки авидронских самострелов.
— Маллы! — шепнул ДозирЭ другу, невольно пригнувшись к земле.
В случае нападения каждый отряд и каждый авидрон должны были занять свое строго определенное место и делать то, о чем заранее договорились. Поэтому ДозирЭ и Идал расстались, пожелав друг другу удачи. Вишневый метнулся к лошадиному загону, где люди его отряда уже вступили в бой, а эжин бросился в противоположную сторону.
Бой был коротким, шумным, кругом царила неразбериха. ДозирЭ кидался из стороны в сторону, надеясь встретиться с врагом лицом к лицу, — но тщетно.
Вдруг всё закончилось, так же внезапно, как и началось. На глазах у молодого человека несколько приземистых инородцев в одеждах из шкур метнулись прочь, ловко перемахнули через повозки и были таковы. Разбойников решили не преследовать — слишком опасно.
ДозирЭ, Идал и Арпад собрались в центре лагеря. Туда же снесли тела убитых. Погибло четыре авидрона из «отряда» Кирикиля, и еще пять человек получили ранения. Несомненно, досталось и нападавшим, однако не удалось отыскать ни одного погибшего с их стороны. Только на земле обнаружили обагренные кровью следы. Видно, непрошеные гости утащили с собой убитых и раненых соплеменников.
С повинной головой явился Кирикиль. Он честно признался, что несколько раз ходил проверять посты, но в конце концов не выдержал и заснул.
— Эти люди на твоей совести, вонючий пес! — замахнулся кулаком ДозирЭ. — В партикуле ты уже остался бы без головы!
— Не суди его строго, — заступился Идал, закрывая собой яриадца. — Он не цинит и никогда им не был. Мы не вправе требовать от него того, к чему он не приучен. Сами виноваты.
Друзья восстановили картину ночного нападения. Маллы — а в том, что это они, не было сомнений, — пользуясь темнотой и беспечностью стражи, подобрались к самым повозкам. Для этого им, правда, пришлось без шума перебить сторожевых собак, но последняя, смертельно раненная, успела известить хозяев о чужаках. Именно это и не позволило ночным призракам застать всех спящими в шатрах. Несмотря на то, что лагерь был предупрежден о нападении и проснулся, разбойники, видимо, ожидали паники и собирались устроить хладнокровную резню. Однако, увидев слишком много вооруженных людей, готовых к решительной схватке, они поспешили убраться…
Случай с ночным нападением заставил всех внутренне собраться. Настроение легкого беззаботного путешествия, которое царило до сих пор, мгновенно исчезло. Теперь повозчики, слуги и стража только хмурились, вспоминая о погибших товарищах, и подозрительно оглядывали подножия гор. Больше всех досталось бедняге Кирикилю, который был «разжалован» в помощники конюшего и лишен платы за три месяца служенья. ДозирЭ это назвал «черным шнурком».
Вскоре снаряженный Идалом и сопровождаемый ДозирЭ обоз, не сворачивая с дороги, прибыл в Карле Ролси. Обширное поселение раскинулось в низине, по обе стороны Пути на Дати Ассавар, почти сразу за Малльскими горами. Отсюда было уже рукой подать до Великой Подковы. Когда-то Карле Ролси закладывался как постоянный военный лагерь, потом стал передовой заставой, и только через сотню лет поселение разрослось и получило статус авидронской колонии. Теперь здесь, под защитой крепкого гарнизона и нескольких авидронских партикул, располагались самые большие в этих землях склады строительных материалов и гигантские торговые хранилища. Карле Ролси также по праву считался крупнейшим рынком рабочей силы, ежедневно поставляющим Великой Подкове тысячи мастеровых и подручных, и еще важнейшим перевалочным пунктом в торговле между Авидронией и народами, населявшими Малльские горы и Междуречье. Колонию пока не называли городом: отсутствовали крепостные стены, а большинство построек выглядели примитивными, но десятки тысяч разноплеменных жителей уже считали Карле Ролси своим домом и не собирались по собственной воле отсюда уезжать.
ДозирЭ и Идал остановились в лучшей местной кратемарье, заняв покои для самых благородных гостей. Все последующие дни Идал посвятил своим торговым делам, в которых изрядно преуспел. В некоторых сделках он проявил такую изумительную предприимчивость, что вскоре с огромной выгодой для себя избавился ото всех привезенных тканей. Мало того, его со всех сторон атаковали местные негоцианты и всякие перекупщики, предлагая с ним торговать, и он отправил Арпада с обозом обратно в Грономфу за новым товаром.
ДозирЭ, в свою очередь, немедленно приступил к выполнению данного ему секретного поручения и для начала стал присматриваться к маллам, которых в Карле Ролси было предостаточно. Он ходил по рынкам, кратемарьям и виночерпням, изображая из себя недовольного жизнью вороватого военного ростора, посещал общественные купальни, где ежедневно пировала «городская» знать и где всегда присутствовали какие-нибудь местные вожди. Поругивал осторожно Авидронию и Инфекта, жаловался на жадность и тупоумие своих военачальников. Тем не менее, в отличие от Идала, за целый месяц молодой человек так ничего и не добился — маллы, в особенности уроженцы гор, относились ко всему настороженно, с недоверием, а таких, как ДозирЭ, просто презирали и старались не замечать. Падкие на бесплатные угощения и подарки, уже испорченные всеми разнообразными соблазнами новой, жадной до удовольствий культуры, они всё же умели вовремя остановиться и напустить на себя высокомерный вид, преисполненный пренебрежения к глупым чужакам. «Мы пока терпим вас на своих исконных землях, — иногда красноречиво говорили их лица, — но рано или поздно мы вас всех, всех-всех, перережем, как скот. В живых никого не оставим!»
ДозирЭ уже было совсем отчаялся, но тут вмешался неуемный Кирикиль. Постепенно оправившись от полученного им строгого наказания, он вновь стал неунывающим и деятельным. Однажды Идал, который вел дела и с маллами, нанял слугу из местных, уроженца Карле Ролси, знавшего, помимо родного наречия, авидронский, берктольский и коловатский языки. Нитерой — так звали малла, в отличие от своих соплеменников, миролюбивый и общительный, — не чурался любого труда, каким бы черным он ни был, и по своему характеру больше походил на обычного грономфского простолюдина. Кирикиль с ним тут же сошелся, и потом их часто видели вместе — за трапезой, в виночерпне, в акелине.
Однажды среди ночи ДозирЭ услышал рядом с собой подозрительный шорох, незаметно вынул из потайной ниши кинжал и вскочил, приготовившись, в зависимости от обстоятельств, к защите или нападению.
— Это я, хозяин, не убивай! — услышал он торопливое предостережение.
— Кирикиль? Что ты тут делаешь? — удивился молодой человек.
— Хозяин, мне нужно срочно с тобой поговорить.
— Прямо сейчас? Надеюсь, что повод у тебя достаточно серьезный, иначе держись. Может, Карле Ролси подвергся нападению дикарей?
— Нет, в Карле Ролси пока всё спокойно, — взволнованно отвечал Кирикиль, — но в скором времени, если я тебе не откроюсь, может случиться что-то очень страшное!
Заинтригованный, ДозирЭ решил выслушать слугу…
Дело было так. Сегодня, ближе к вечеру, Кирикиль поднялся в покои Идала, надеясь повидаться с Нитероем. Там вместо своего приятеля он застал Идала в компании известного здешнего авидрона — владельца просторных складов. Негоцианты что-то усердно обсуждали. Кирикиль хотел уйти, но тут определил, что речь идет о деньгах, о больших деньгах, и любопытство взяло верх — он остался, спрятавшись за деревянной колонной, благо вошел незамеченным…
— Как ты мог, презренный!? — воскликнул ДозирЭ. — И когда ты избавишься от этой пагубной привычки везде совать свой длинный нос, негодяй? Поверь мне, когда-нибудь тебе его прищемят как следует!
— Я, конечно, виноват, рэм, и в этом признаюсь, — опустил голову яриадец, — но дело-то не в этом…
Кирикиль подслушивал и подглядывал довольно долго, пока не заметил, что делает это не один. С противоположной стороны, за такой же резной колонной прятался кто-то еще, и не вызывало сомнений, что его тоже интересует разговор двух богатеев.
По прошествии какого-то времени Идал и местный торговец договорились продолжить беседу за вечерей и, поднявшись, вышли. Кирикиль же так и остался за колонной: он решил себя не обнаруживать, дабы узнать, кто еще здесь прячется. Вскоре он разглядел низкорослого человека, который, опасливо озираясь, вышел из своего укрытия. То был Нитерой…
Яриадец сделал многозначительную паузу, чтобы краем глаза понаблюдать за впечатлением, которое произвело его сообщение. ДозирЭ лишь нахмурил брови.
— Но это еще не все, — продолжил Кирикиль…
Яриадец решил последовать за маллом. Тот вышел на улицу и быстрым шагом направился в сторону Третьей заставы. Пройдя с десяток улиц, Нитерой остановился и, оглянувшись по сторонам, юркнул в один из домов, по местным меркам достаточно богатых.
Когда он вышел, то пошел обратно той же дорогой. На этот раз Кирикиль его не преследовал, а решил выяснить, кому принадлежит дом, который маллу потребовалось так срочно посетить. Удача ждала его в виночерпне напротив, где после двух совместно распитых кувшинов вина соскучившийся по щедрому посетителю и хорошему собеседнику слуга выболтал все, что хотелось узнать яриадцу.
— Говори же! — нетерпеливо потребовал ДозирЭ.
Кирикиль приблизил губы к уху хозяина и, заметно понизив голос, таинственно и торжественно сообщил:
— Дом принадлежит одному из наиболее родовитых малльских вождей, некоему Бредерою. Сам он чаще отсутствует, наведываясь в Карле Ролси не больше двух раз в месяц. Говорят, что этот Бредерой — будущий предводитель всех маллов, и «горных», и «равнинных»…
Очень скоро ДозирЭ и Кирикиль были уже в жилище Идала. Они незаметно пробрались туда, не потревожив спящего в передней Нитероя. ДозирЭ разбудил товарища и заставил яриадца повторить свой рассказ. Весь последующий разговор они вели полушепотом.
— Надеюсь, этим героическим поступком, мои добрейшие хозяева, я заслужил если не награду, то хотя бы прощение? — нахально спросил довольный Кирикиль.
— Этого малла надо немедленно прикончить! — выложил свое мнение ДозирЭ, оставив без внимания вопрос слуги.
— Я вижу, что твоими устами теперь говорит не славный юноша из партикулы «Неуязвимые», а Вишневый, — улыбнулся Идал. — Узнаю тон легендарного воинства и его пренебрежение к человеческой жизни.
— Тебе легко говорить, — обиделся молодой человек. — Но что же нам делать? Как же мое поручение?
— Послушай, рэм, боги, которые к тебе неизменно благоволят, — отвечал Идал со свойственной ему сдержанностью, — вновь посылают тебе удачу, а ты ее не замечаешь, принимая за несчастье…
ДозирЭ удивился, однако вдруг что-то сообразил, и лицо его прояснилось. Друзья отослали прочь оскорбленного до глубины души Кирикиля, наказав ему более никогда не подслушивать чужие разговоры, и тихо беседовали до тех пор, пока покои не прорезала первая невинная солнечная ниточка.
Вскоре ДозирЭ и Идал приступили к выполнению задуманного. Теперь целыми днями они громкими голосами обсуждали дела, не забывая поругивать собственную страну, правителя, росторов, военачальников, да и весь народ, на языке которого говорили. ДозирЭ иногда так увлекался, разглагольствуя о праздности и разврате, царивших в Авидронии, что Идал был вынужден несколько раз его останавливать. При этом друзья неоднократно восхищались маллами — сильными, трудолюбивыми, гордыми людьми и, кстати, живущими в самых прекрасных горах на свете.
На третий день, уединившись — да так ловко, что Нитерою не составило никакого труда их подслушать, — друзья заговорили о целой горе оружия — полусотне с верхом груженных повозок. По их словам, это оружие — великолепные мечи, кинжалы, уникальные сложносоставные луки, нагузы, боевые плетки, легкие и прочные доспехи и многое другое — было при помощи вороватых военачальников украдено из одной авидронской крепости. ДозирЭ и Идал долго обсуждали, кому предложить всё это богатство и сколько за него запросить…
Прошло время. Однажды в купальнях к ДозирЭ подошел гарнизонный десятник — веселый беззаботный малый лет сорока, гуляка, душа любой пирующей компании.
— С тобой и с твоим другом хочет встретиться один очень влиятельный человек, — шепнул он на ухо грономфу.
— Что я должен делать? — с готовностью спросил ДозирЭ, едва скрыв внезапное волнение.
— Ничего особенного, просто приходи сегодня на Огневую, что за Небесным холмом…
Вечером ДозирЭ и Идал отправились на Огневую площадку. Явившись туда чуть позже, чем полагалось, они застали веселье в самом разгаре. Пылал огромный костер, вокруг которого танцевали юноши и девушки, образовав «круг радости», за длинными широкими столами сидели разгоряченные вином местные жители и военные — несколько сот человек. Обособленной группой расположились маллы — в основном молодые мужчины, — время от времени бросая жаркие взгляды на авидронских девушек. Среди них выделялся статный горец с обветренным лицом, впрочем, совсем не похожий на дикаря, к которому все соплеменники относились с глубоким почтением. Он был одет в пестрые городские одежды, хотя на его плечах гордо возлежала тяжелая шкура снежного барса. Не вызывало сомнений, что это один из малльских вождей.
Виночерпии то и дело подливали в чаши вино. Играли лючины и раковины, им неуклюже «подпевали» малльские музыкальные луки.
Грономфы разместились подальше от шумных компаний, поближе к маллам и потребовали шилы — веселящего напитка, который давно собирались отведать.
— Какой отвратительный вкус у этого малльского вина! — обронил ДозирЭ, отхлебнув из чаши.
— Шила не вино, а отвар из кореньев бражника, — услышал он назидательный голос.
Друзья подняли головы и увидели перед собой того самого горца, высокого и крепкого, которого приняли за вождя. ДозирЭ смутился.
— Впрочем, — смягчился малл, — ты прав, сотник: этот напиток по вкусу один из самых отвратительных. Зато, поверьте мне на слово, рэмы, он кружит голову почище иного авидронского нектара.
Горец самым вежливым образом испросил разрешения присоединиться к авидронам и сел напротив. Он вел себя уважительно, сдержанно, был прекрасным слушателем и оказался неожиданно интересным рассказчиком — авидронский язык он знал в совершенстве. Через некоторое время, когда был осушен первый кувшин шилы, он полностью расположил к себе своих собеседников.
— Как зовут тебя, горец? — спросил Идал.
— Имя мое Бредерой, и я вождь малльского племени, — отвечал тот. — А вас я знаю: ты — ДозирЭ и занимаешься поставками строительных материалов для Великой Подковы, а ты — Идал, торговец тканями из Грономфы.
Друзья удивились, и Бредерой торжествующе усмехнулся.
— Ты прекрасно осведомлен, вождь, — восхитился ДозирЭ.
— Да, это так, авидроны. У меня много друзей, в том числе среди ваших соотечественников. Я знаю всё и обо всех. Я даже знаю, о чем вы печетесь и что вам надобно в Карле Ролси.
Авидроны изумленно переглянулись.
— И что же? — спросил эжин.
— Вы хотите как можно скорее продать большое количество оружия, да так, чтобы об этом никто не прознал. Верно?
Друзья вновь обменялись красноречивыми взглядами.
— На этот раз ты не угадал, — несколько неуверенно отвечал ДозирЭ. — Мы не имеем отношения ни к какому оружию.
— Что ж, — равнодушно пожал плечами малл. — Значит, я ошибся. А жаль, ведь я мог бы помочь…
Возникла неловкая пауза. Бредерой приготовился уйти.
— Почему мы должны тебе верить? — вдруг поинтересовался Идал.
— Потому что я — единственный человек в Карле Ролси, которому по силам осуществить такую опасную сделку. Ничего другого вам и не остается, как довериться мне, — с заносчивой улыбкой отвечал малл…
Авидроны договорились с Бредероем встретиться вновь и поспешили покинуть Огневую.
— Хотя Вишневый я, а не ты, — сказал эжину ДозирЭ по дороге назад, — но твой план, похоже, удался. Сдается мне, Бредерой — именно тот человек, который нужен Круглому Дому…
Минул месяц. Друзья виделись с Бредероем много раз — его с удовольствием принимали во всех домах местной знати, — но об оружии больше не говорили. Вскоре сложилась необычная компания: несколько малльских вождей во главе с горцем в шкуре снежного барса, ДозирЭ с Идалом и тот самый гарнизонный весельчак, который помог друзьям сойтись с Бредероем. Все вместе они посещали общественные места, пировали тут и там; при этом друзья неоднократно замечали, что маллы за ними пристально наблюдают, оценивая каждый их поступок.
Однажды веселая компания пировала в кратемарье. Незаметно наступила ночь. Последние посетители, расплатившись, поспешили домой. Хозяин — человек подозрительной внешности и неясного происхождения, который маллам был знаком и общался с ними, как со старыми друзьями, — выставил на стол остатки снеди и удалился спать.
Вскоре изрядно набравшийся гарнизонный десятник рухнул под стол, и Бредерой, не стесняясь присутствия еще одного малла — достаточно молодого, но уже почти беззубого мужчины, вновь поинтересовался оружием.
— Я знаю, что вы боитесь попасться, — сказал малл. — Но задумайтесь: я рискую точно так же, как и вы. И мне, и вам остается только одно: друг другу ВЕРИТЬ. Скажу больше: я уже хорошо вас узнал и, со своей стороны, готов перед вами открыться. Мне ясно, что каждый из вас недоволен своим положением и мечтает о лучшей участи. Я в силах вам помочь. Благодаря мне вы сможете быстро оставить свои унылые занятия и будете иметь столько золота, сколько захотите.
— Твои слова — мед. Мы действительно стремимся скорее избавиться от унизительного бремени безденежья, хотим при помощи золота занять самое высокое положение среди себе подобных. Но как же этого добиться? — недоверчиво поинтересовался ДозирЭ.
— Очень просто — станьте нашими верными друзьями. А для начала продайте нам ваше оружие: мы испытываем в нем самую острую нужду, — отвечал Бредерой. — Теперь в горах неспокойно, а маллы вооружены, как самые примитивные дикари. Со своей стороны, могу вас уверить, что ваше оружие никогда не будет обращено в сторону Авидронии и авидронов…
— Вот это как раз нас вряд ли интересует, — холодно перебил Идал. — Обращайте его в ту сторону, в какую захотите, нам-то что? Главное, заплатите положенную цену.
Бредерой пристально посмотрел на эжина. Глаза горца полыхнули странным огнем, будто ему вдруг открылась какая-то тайна, и в это мгновение ДозирЭ перепугался, решив, что Идал явно переиграл и что сейчас всё вскроется. Однако через мгновение взгляд Бредероя потух, словно охлажденный искренностью и прямотой встречного взгляда, а на его губах вновь заиграла открытая дружеская улыбка.
— Сколько же стоит ваше оружие? — нетерпеливо спросил другой малл, обнажая отвратительные черные огрызки — все, что осталось от передних зубов.
ДозирЭ и Идал, коротко между собою посовещавшись, передали Бредерою заранее заготовленный свиток. Горец принял его, развернул и, шевеля губами, медленно прочитал вслух. Разнообразие оружия и его количество, несомненно, произвели должное впечатление. Вожди не сумели скрыть своего восхищения.
— За всё это мы хотим всего лишь сто пятьдесят берктолей, — деловито пояснил Идал.
— Вот это да! — невольно вырвалось из уст обоих горцев.
— Согласитесь, храбрые воины, это по меньшей мере в пять раз дешевле того, сколько оно стоит в действительности, — уточнил ДозирЭ.
— Это так, — кивнул со знанием дела Бредерой.
Настала очередь совещаться маллам, что они некоторое время и делали на родном языке, не предполагая, что кто-то из авидронов может их понимать. ДозирЭ внимательно прислушивался к их речи, однако разбирал лишь отдельные слова. Тем не менее, благодаря этим словам, он смог догадаться об общем смысле их разговора. Беззубый предлагал не платить, а выманить у авидронов оружие хитростью, после чего обоих убить. Бредерой с ним не согласился, сказав, что они — эти двое коротковолосых — и сами достаточно хитры, так что обмануть их вряд ли удастся, что всему свое время и что им, маллам, еще понадобятся свои люди в лагере противника.
Наконец Бредерой вновь вернулся к авидронскому языку, сообщив не терпящим возражения тоном:
— Вы поедете с нами в горы, к Аквилою. Только он может принять окончательное решение.
— Кто такой Аквилой? — спросил ДозирЭ.
— Тот, кто всё решает, — отвечал вождь. — И у кого есть золото.
Тут гарнизонный десятник пошевелился и приподнял голову. Его одутловатое лицо было пунцовым, словно плащ Вишневого, а глаза такими же мутными, как малльская шила. Он заметил маллов.
— А, это вы?.. Два злых дикаря спускаются с гор, один разбойник, второй — просто вор, — едва ворочая языком, процитировал он авидронского поэта.
Бредерой ловко выхватил из-за пояса «дикую кошку» и одним точным движением хладнокровно перерезал десятнику горло. Брызнула кровь, несчастный захрипел и повалился на спину.
— Зачем ты его убил? — поинтересовался беззубый.
— Он мог слышать весь наш разговор, — объяснил Бредерой.
Маллы покосились на авидронов и настороженно замерли.
ДозирЭ в первые мгновения совсем растерялся и не знал, что делать. Нет, он, конечно, мог бы атаковать негодяев и был уверен, что его тут же поддержит Идал. Бесспорно, после короткой схватки дикари заплатили бы собственной жизнью за смерть авидронского воина. Но что дальше, ведь десятнику уже ничем не поможешь? А из Карле Ролси придется убираться. Сейчас же. Да и Идал опять останется в убытке. А что он, ДозирЭ, объяснит по прибытии в Грономфу Сюркуфу?..
— Похоже, ты прав, Бредерой! — после некоторого напряженного молчания выдавил из себя ДозирЭ. — Только к чему столько шума и крови? Попросил бы нас: мы бы сделали это в более удобном месте и аккуратнее. Да и что скажет хозяин кратемарьи?
Маллы несколько расслабились и убрали руки с оружия.
— Будь спокоен, авидрон, хозяин этой кратемарьи — мой преданный слуга, — доверительно отвечал Бредерой, вытирая перепачканный кровью кинжал о скатерть. — Что я ему прикажу, то он и сделает…
Тремя днями позже ДозирЭ и Идал, ведомые Бредероем и тремя его преданными приближенными, отправились в горы. Вождь в шкуре снежного барса не позволил им взять с собой Кирикиля, зато Идала сопровождал Нитерой, по-прежнему шпионивший за друзьями и полностью уверенный в том, что глуповатые авидроны продолжают оставаться в неведении о его проделках. Ехали на безгривых малльских лошадях. Путь был трудным и занял семь переходов. Ночевали под открытым небом, на теплой золе, закутавшись в толстые шкуры. Неразговорчивые маллы всем делились со своими попутчиками: и едой, и шилой, и местом у огня.
На восьмой день перед путниками, оказавшимися на вершине скалы, открылась удобная лощина, усыпанная глиняными домиками конической формы. Линяло-черные малльские лошадки сами спустились вниз по узкой извилистой тропке, ступая настолько уверенно, что стало понятно: они ходили здесь не раз.
Маленький отряд въехал в малльскую деревню. ДозирЭ с интересом осмотрелся: он впервые видел такое большое дикарское поселение — в Авидронии оно давно было бы обнесено высокой крепостной стеной и названо «городом». «Впрочем, к чему тут укрепления, — подумал он, незаметно оглядываясь. — Кругом скалы. Партикулы, не зная тайных троп, сюда не доберутся, а в случае чего защитить эту деревню смогла бы и горстка маллов».
Здесь кругом кипела жизнь. Красивые черноволосые женщины в груботканых плавах, украшенных вышивкой, хозяйничали, готовили еду; клокотали большие медные чаны, распространяя вокруг густые запахи. Стайки детей забавлялись незатейливыми играми, двое мальчишек отчаянно дрались, кувыркаясь по земле, и никто из взрослых не обращал на них никакого внимания. Блеяли козы и овцы, из-под ног с ворчливым кудахтаньем выскакивали всклокоченные худосочные куры.
Не было видно только малльских мужчин.
Инородцев в пестрых одеждах встречали настороженно, хмуро, многие отворачивались. Некоторые удивлялись: откуда здесь коротковолосые? Узнавая Бредероя и его приближенных, люди успокаивались, некоторые даже приветственно улыбались.
Воинственный мальчишка-крепыш лет семи в тесной меховой парраде, в штанах из кусочков кожи и в сапожках, подбитых лисьим мехом, пропустил вперед маллов, но встал на пути авидронов, направив в их сторону палку-копье. За спиной маленького наглеца два столь же юных его товарища навели на чужаков небольшие самодельные луки.
— Коротковолосым не место в Бахет-меги, — уверенно сказал крепыш на своем наречии. — Кто разрешил?
Храбрые воины его маленького отряда прицелились во всадников. Эта почти взрослая решимость вызвала у ДозирЭ улыбку.
— Эй, жаба со шрамом, я сказал что-то смешное? — воскликнул крепыш…
Бредерой, почувствовав заминку, придержал коня и обернулся.
— Рахмей, эти люди со мной, — сказал он мальчишке вполне серьезно, будто перед ним был взрослый воин. — Они наши друзья.
Крепыш недоверчиво покосился на Бредероя:
— А Ахлерой знает?
— Знает, Рахмей, конечно знает, не беспокойся.
Мальчишка с сожалением опустил копье и подал знак своим юным соратникам, чтобы те посторонились.
— Сын молодого вождя этого селения, — объяснил извиняющимся тоном немного смущенный Бредерой.
ДозирЭ понимающе кивнул.
Авидронов разместили в просторном глиняном жилище, предназначенном для гостей. Обстановка в нем была по меркам Грономфы и даже Карле Ролси весьма скромная, но по здешним понятиям прибывших чужаков принимали радушно.
Друзьям прислуживала совсем юная малльская девушка, которую звали Зара, — тонкая, черноволосая, с чудесным ротиком и прелестным невинным взглядом. Она была воспитана в духе уважения и покорности по отношению к любому мужчине, поэтому походила на смиренную рабыню, прислуживающую взыскательному хозяину. Идал и ДозирЭ были удивлены и первое время не могли оторвать от нее взгляда, чем всё больше и больше смущали юную дикарку. Идал даже осмелился оказать девушке определенные знаки внимания. Однажды, поймав ее руку, он на мгновение задержал ее в своей, чем немало удивил друга.
Как только авидроны устроились на новом месте и возлегли на пышные меха, чтобы отведать вареной козлятины, которую принесла Зара, как послышался сильный шум и затряслась земля, так что друзья тревожно переглянулись. Они поставили плошки с едой и поспешили наружу. Тут стало понятно, почему им не встретилось в селении ни одного мужчины. В деревню двумя широкими потоками вливался крупный отряд маллов на неказистых лошадках — всадников триста—четыреста. Слышались радостные приветствия, топот сотен копыт, лязг оружия.
В сопровождении своих людей появился Бредерой. На его плечах красовалась шкура снежного барса. От прибывшего отряда отделилась группа горцев и устремилась прямо к нему и авидронам. В нескольких шагах от них маллы резко остановили разгоряченных лошадей и легко спрыгнули на землю. Вперед вышел одноглазый малл в медвежьей накидке и с золотым медальоном на груди и обнял Бредероя.
— Во славу Якира, Ахлерой!
— Во славу! Привез то, о чем мы договаривались?
— Нет, но зато я раздобыл нечто большее.
И с этими словами Бредерой повернулся и указал на авидронов, которые стояли за его спиной.
— Эти коротковолосые — наши друзья, они ненавидят Авидронию точно так же, как и мы, — произнес он по-малльски. — У них есть то, что нам нужно. Скоро у нас будет столько оружия, сколько ты в жизни не видывал…
Ахлерой надменным взглядом единственного глаза посмотрел на коротковолосых и вдруг замер. Тень сомнения на его лице сменилась искренним удивлением, а удивление уступило место злорадству.
ДозирЭ почувствовал, как бешено застучало сердце. Едва увидев его, он сразу узнал этого высокомерного вождя-инородца с тяжелым медальоном на груди. Молодой человек даже разглядел глубокую отметину на этом золотом медальоне, которую оставил его кинжал тогда, в кратемарье. Так вот почему произнесенное дерзким мальчишкой имя «Ахлерой» показалось ему знакомым!
Неожиданно для всех Ахлерой обнажил паранг и кинулся вперед. В мгновение ока он оказался рядом с ДозирЭ, намереваясь отсечь ему голову. Однако авидрон уже держал в руке неизвестно откуда взявшийся кинжал и изворотливо ускользнул от смертельного удара.
Идал выхватил меч и приготовился поддержать друга. Все маллы, находившиеся поблизости, бросились к ним. Первым, однако, подскочил Бредерой, смело вставший между соперниками. Он подал знак авидронам, чтобы те более не предпринимали никаких действий, и остановил жестом маллов, которые послушались и лишь тесно обступили его, угрюмые, готовые ко всему.
— Что случилось? — спросил Бредерой одноглазого, отважно взяв его клинок и опустив к земле.
— Кого ты сюда привел? — едва сдерживая ярость, прошипел тот. — Это враги!
— Все авидроны, бесспорно, — враги, но эти люди — друзья, они с нами, поверь! — урезонивал его раздосадованный Бредерой.
— Берегись, Бредерой, иначе я решу, что и ты с ними заодно! — Единственный глаз Ахлероя завращался, засверкал, рассыпаясь искрами гнева. — Клянусь Якиром, это лазутчики, подосланные убийцы. Однажды один из них, вот этот, уже пытался лишить меня жизни! Именно тогда я остался без глаза. Скажи, Бахи!
Из толпы, небрежно расталкивая воинов, вышел молодой малл, одетый в меха и увешанный дорогим оружием. Он бросил на ДозирЭ короткий взгляд, полный ненависти.
— Да, это так, — сказал он. — Я тому свидетель.
Маллы загомонили: «Смерть подлому авидрону! Смерть, смерть!» Бредерой, весьма удивленный, вопросительно посмотрел на ДозирЭ и объяснил ему по-авидронски, о чем идет речь.
— Что ты на это скажешь?
ДозирЭ вдруг обезоруживающе улыбнулся и отвечал, открыто глядя маллу прямо в глаза:
— Всё это правда, вождь. Несколько лет назад, будучи в Грономфе, я зашел в кратемарью. Там я встретил трех маллов, которые сначала избрали меня объектом своих насмешек, а затем неожиданно атаковали. Я вынужден был защищаться, мы схватились, и мне удалось некоторое время продержаться. Однако потом явились стражи порядка, и всем нам — и мне, и этим храбрым воинам, пришлось несладко. Вот и все, что я могу об этом сказать. Добавлю, что именно после той схватки и начались все мои неприятности с властями, благодаря которым ты меня сейчас и видишь перед собою.
Бредерой слегка кивнул головой. ДозирЭ понял, что объяснил всё достаточно убедительно. Впрочем, он и в самом деле сказал правду. Разве он здесь не из-за той глупой стычки?
— Он говорит правду? — обернулся Бредерой к Бахи, который, как и многие маллы, понимал авидронский язык и умел изъясняться на нем достаточно связно.
— Да, — помедлив и покосившись на взбешенного Ахлероя, не совсем уверенно отвечал тот…
Бредерой и Ахлерой некоторое время спорили. Оба старались сдерживаться, но довольно безуспешно. Это была искрометная малльская перепалка, в которой ДозирЭ, как ни старался, уже не мог разобрать ни слова. Одно время казалось, что вожди сейчас схлестнутся между собой, однако Ахлерой вдруг успокоился, сунул клинок в ножны и, бросив ДозирЭ: «Я тебя всё равно убью!», — быстро удалился.
ДозирЭ и Идал тоже убрали свои кинжалы. Маллы, искренне сожалея, что так и не увидели крови презренных коротковолосых, нехотя разошлись.
Друзья вернулись в жилище, где застали очень взволнованную Зару. На ней не было лица.
— Что с тобой? — спросил ДозирЭ, коверкая малльские слова.
Девушка изумленно встрепенулась, не ожидая услышать от человека с равнины родную речь.
— Я… — робко заговорила Зара, потупив взор, — я очень испугалась.
— Так ты всё видела? Ты испугалась за нас?
Щеки девушки налились пунцовым румянцем, ее руки не находили себе места. Вдруг она подняла голову. Ее глаза в этот момент были особенно хороши.
— Я испугалась за твою жизнь и за жизнь твоего друга. Ахлерой, он… он очень жестокий, очень. Он не щадит никого. Бойся его, как жала золотохвостки. Беги отсюда скорее, иначе навсегда останешься в этих горах.
— Почему ты о нас беспокоишься? — спросил молодой человек, не обращая внимания на рассерженный взгляд Идала, который был озабочен тем, что ДозирЭ выдал свое знание малльского наречия.
— Потому что… потому что…
Зару вдруг позвали с улицы, и она выбежала вон, вроде бы даже обрадованная тем, что ей не потребовалось отвечать на последний вопрос.
Вечером ДозирЭ, Идал, Бредерой и Ахлерой отправились в Верхнее Бахет-меги, чтобы встретиться с великим Аквилоем. Стареющий вождь принял посетителей в жилище, вырубленном в отвесной гранитной скале. Еще в Нижнем Бахет-меги по настоянию Ахлероя авидронам завязали глаза. Им пришлось долго ехать на лошади, ведомой за повод, потом идти, держась за руку провожатого, потом вслепую карабкаться по крутым склонам. Повязки сняли лишь тогда, когда авидроны предстали перед Аквилоем — наиболее влиятельным вождем горных маллов, человеком, к которому прислушивается сам Инфект Авидронии.
В просторной пещере с высокими мрачными сводами горели яркие огни, освещая изображенные на стенах загадочные знаки. Пол был накрыт толстыми шкурами; идолы малльских богов отбрасывали уродливые пляшущие тени. Помимо самого Аквилоя, седеющего мужчины с правильными мужественными чертами лица и властным, но усталым взглядом, в зале присутствовали белобородые — шесть древних стариков, молчаливых и гордых. Один из них, обладатель самой длинной снежной бороды, шевелил губами, видимо, повторяя молитвы, и глядел в одну точку.
Бредерой, первым приблизившись к Аквилою, рассказал ему о приведенных им авидронах и о ценном оружии, которое у них есть. Не забыл упомянуть и о том, что в полной мере испытал чужаков и всецело уверился в искренности их помыслов.
После Бредероя слово получил Ахлерой, который весьма эмоционально поведал своему могущественному отцу, что эти коротковолосые — предатели, что их следует посадить на собачью цепь, кормить только падалью и держать в конуре до тех пор, пока они не превратятся в животных. Что никакого оружия, о котором идет речь, у них нет, и всё это только тонкая игра, рассчитанная на то, чтобы Грономфа смогла наконец поймать маллов за руку, обвинить их во всех грехах и лишить последних шансов на обретение свободы и независимости. При этом, однако, Ахлерой постарался ни в коем случае не задеть Бредероя, наоборот, в самом конце своей речи он высказался о нем, как о самом преданном делу маллов-горцев вожде.
ДозирЭ, призвав на помощь все свои скудные познания в малльском наречии, с трудом осмыслил только что сказанное. При этом он машинально положил руку на бедро, чтобы почувствовать успокоительную холодную твердь кинжала, но тут вспомнил, что маллы не позволили ему и Идалу взять с собою какое-либо оружие. И он в отчаянии прикусил губу.
Хозяин пещеры поднялся со своих шкур и приблизился к сумрачному Ахлерою, глядевшему на отца почти вызывающе.
— Что с тобой, сын мой? Ты всё еще говоришь о свободе? — вдруг вспыхнул Аквилой. — А разве сейчас ты ее не имеешь? Разве кто-то принуждает тебя делать то, что ты не хочешь? Разве кто-то заставляет тебя выплачивать дань? Разве твои исконные земли заняты чужаками? Разве твоя жена и дети угнаны в рабство? Неужели ты не понимаешь, что, если б авидроны захотели нас покорить, они давно бы это сделали без всякого повода?
— Нас покорить невозможно! — высокопарно буркнул себе под нос Ахлерой.
— Этот вздор ты оставь для своих молодых воинов. За тридцать с лишним лет жизни ты так ничего и не понял, Ахлерой. Ты слепо ненавидишь авидронов, ты преследуешь их, ты проливаешь кровь. Одновременно с этим ты требуешь к себе уважения, хочешь получать дары и много золота. Разве так бывает? Признаюсь тебе: я тоже не люблю авидронов. Но они пришли, они здесь, они уже возвели свои могучие укрепления. И теперь никуда от них не укрыться, никак не избавиться. Со всем этим нужно просто смириться. Как смирились наши мудрые предки… Тем более что сейчас они нас не трогают — просто хотят защитить себя, а может быть, и нас от нашествия флатонов…
— Мы с флатонами не ссорились и не нуждаемся в защите от них. Скорее, наоборот, — опять не сдержался Ахлерой.
— О горе, ты погубишь наш народ! — обреченно воскликнул Аквилой. — Якир, почему ты не помог мне наставить сына на путь истинный?!
Белобородые зашевелились, явно одобряя слова своего вождя и строгими взглядами укоряя его неразумного отпрыска. Ахлерой покраснел, набычился, но всё же покорно опустил голову, не смея после всего услышанного прямо глядеть в лицо отцу.
Аквилой успокоился так же мгновенно, как и вспылил. Он подошел к авидронам:
— Так что вам от меня надобно?
Бредерой перевел вопрос. ДозирЭ объяснил, что у них есть оружие и они хотят за него сто пятьдесят берктолей.
Аквилой слушал бесстрастно, ни один мускул не дрогнул на его лице. Выслушав, он требовательно спросил:
— Где вы его взяли?
— Это не имеет значения, — вновь отвечал молодой человек. — Просто мы продаем, а вы — покупаете…
Аквилой повернулся к Бредерою и долго с ним беседовал. Из разговора стало понятно, что малльские племена испытывают крайнюю нужду в хорошем оружии и готовы на многое ради того, чтобы достойно вооружиться. Бредерой просил хозяина гранитной пещеры купить это оружие и раздать его малльским воинам-горцам, а еще клялся богами, что купленные мечи и кинжалы не будут направлены против авидронов, а послужат защите миролюбивых малльских селений от набегов «необузданных» маллов и «диких» иверегов. При этом пятую и лучшую часть оружия он обещал отдать самому Аквилою.
— Хорошо, — наконец сказал великий вождь и, величественно встав перед авидронами, добавил несколько высокомерно: — Завтра вы получите деньги. Но помните: если ваше оружие принесет маллам несчастье, вы будете жестоко наказаны…
Чтобы дождаться обещанных денег, возвращение в Карле Ролси пришлось отложить. Прошел день, другой. Золота всё не было. Однажды поздно вечером в Бахет-меги вспыхнули десятки костров и во всю мощь заиграли задиристые музыкальные луки. В жилище, где коротали время ДозирЭ и Идал, заглянул Бредерой. От него пахло шилой, и он был необыкновенно весел. Вождь рассказал, что в селении началась «Ночь невест» — один из самых любимых малльских праздников, который отмечается раз в год и длится всего одну ночь. Бредерой пригласил их посмотреть на это увлекательное зрелище, а чтобы ничего худого не случилось, приставил к авидронам внушительную стражу из числа своих сторонников.
Сегодня мужчинам-маллам, которые убили не меньше трех врагов — всё равно кого, — представлялась возможность выбрать невесту, а при наличии других претендентов на девушку они должны были собственной силой и ловкостью доказать свое право обладать ею. После этого родителям предлагался достойный выкуп, и только тогда обреталось законное право увести избранницу в свое жилище. Если родственников невесты жених не устраивал или предлагаемый выкуп казался им недостаточным, а также если сама избранница была решительно против такого замужества, отец невесты мог выставить специального бойца — гейтера, который должен был в схватке победить жениха и таким образом освободить девушку от каких-либо притязаний с его стороны. Гейтером мог выступить любой человек. Чаще случалось, что недовольные сородичи приглашали наемных состязателей, которые брали за свою услугу немалую плату, но почти всегда побивали жениха.
На сегодняшний праздник съехались мужчины из многих малльских селений, и всё же на семьдесят пять невест пришлось только шестьдесят девять женихов. Некоторыми девушками никто не заинтересовался, и их, обливающихся слезами, увели с места событий опозоренными, однако трем юным красавицам повезло, и они сияли от гордости: за право обладания каждой из них взялись биться по десятку самых сильных и самых богатых мужчин, даже несколько молодых вождей.
Явившись на праздник, ДозирЭ с удивлением обнаружил, что одна из невест — Зара. Четырнадцать молодых честолюбивых горцев, очарованные девушкой, выбрали именно ее и готовились сразиться друг с другом.
Наконец начались состязания, и за их ходом внимательно наблюдали все жители селения Бахет-меги и гости из других деревень — всего несколько тысяч человек. Подогретые шилой зрители вели себя весьма эмоционально, шумно переживая за тех, кого поддерживали. Маллы-женихи гонялись с арканом за горным козлом, скакали на лошадях, пытаясь обогнать друг друга, стреляли из лука по выпущенным куропаткам, взбирались наперегонки по крутым каменистым склонам, разрубали парангами толстые стволы деревьев. Когда из претендентов оставалось только двое, они надевали толстые шерстяные паррады, нахлобучивали на головы деревянные шлемы и брали в руки длинные крючковатые дубины особой формы — куржи. После этого мужчины заходили в специальный песчаный круг, отделенный глубоким рвом, наполненным водой, и вдохновенно колотили друг друга, пытаясь выбить соперника из круга или одержать верх внутри него. Случалось, что неудачливого бойца забивали до полусмерти еще до того, как он успевал попросить пощады. Но всё же чаще неудачники к вящему удовольствию зрителей оказывались в воде, после чего с трудом вылезали на берег под всеобщий хохот и довольно злые насмешки.
За соблюдением всех правил обряда пристально следил сам Аквилой, окруженный внушительной свитой, состоящей из белобородых, дружественных вождей и знатных воинов.
Сгустилась ночная тьма. Хомея и алмазные звезды осветили величественные горы. ДозирЭ с восхищением огляделся, процитировав несколько строчек из Урилджа, но Идал лишь поежился: невидимым призраком с вершин спускался холод, неслышно подбирался злодейской поступью, обволакивая молочным налетом всё вокруг. Изо рта пошел пар. Через некоторое время авидроны уже с завистью смотрели на теплые паррады маллов, проклиная свои великолепные, но бесполезные одежды.
Последней девушкой, которой сегодня предстояло обрести мужа и хозяина, была Зара. Претенденты состязались очень упорно. Не желая уступать друг другу, «сражались» ожесточенно, до конца. Выбыл молодой малльский вождь с равнины, который приехал сюда вместе с братьями, проделав трудный путь по горным тропам; не выдержал натиска своих соперников славный воин и друг Ахлероя молодой красавец Бахи. Сильнее и проворнее всех пока выглядел Орунг — высокий, грузный и свирепый с виду малл, прибывший издалека. Он был невероятно могуч, и местные жители тут же нарекли его «чернобородым чудовищем».
— Бедная Зара, — искренне огорчился Идал, — неужели она попадет в лапы этого жуткого дикаря?
— А ты бы хотел, чтобы она попала в твои лапы? — грустно улыбнулся ДозирЭ.
— Я был бы не против. Впрочем, девушка пренебрегла моими знаками внимания. Когда ее чудесный черноокий взгляд обращался в нашу сторону, он останавливался прежде всего на твоем лице.
— Что ж, ты всегда проявлял завидное равнодушие к прелестным грономфским женщинам, а ведь сколько раз они мечтали о твоей благосклонности, — отвечал ДозирЭ. — Захоти — и любая из них была бы твоей. Но ты расточительно пренебрег всеми ими, обратив свой взор именно на ту, обладание которой просто невозможно. Здесь, в этом дикарском селении на краю земли, мы не в силах что-либо сделать. Здесь мы чужаки — таковы суровые обычаи этого народа…
Пока друзья беседовали, расположившись на толстых шкурах и время от времени потягивая из деревянных чаш горькую шилу, чудовище Орунг избавился от всех своих соперников. Последнего из них он жестоко поколотил куржем и пинком ноги столкнул в водяной ров.
ДозирЭ с жалостью посмотрел на Зару — девушка была в ужасе, перспектива навсегда покинуть родную деревню и стать жалкой рабой этого свирепого гиганта явно страшила ее. Рядом с ней стоял ее отец и несколько родственников — все они были очень встревожены. Тут молодой человек поймал отчаянный взгляд юной маллки, и сердце ужалила какая-то странная боль.
Бородатый малл представил свой выкуп, разложив на земле меха, оружие и украшения. Толпе плата за такую красивую девушку показалась более чем скромной, раздался смех и обидные выкрики. Орунг окинул тесные ряды зрителей тяжелым взглядом, насмешники смолкли и спрятались за спинами соплеменников.
Отца и родственников Зары выкуп не устроил, и они наняли гейтера, пообещав ему за победу двух баранов. «Чернобородое чудовище» разделалось с ним почти мгновенно и безо всякого труда. Всего в крови, с пробитой головой, гейтера унесли прочь. Больше желающих не нашлось.
Несчастная девушка была уже не в силах сдерживать слезы. Она посмотрела на отца, который стыдливо опустил глаза, оглянулась вокруг, тщетно ища у сородичей поддержки, и тут вновь столкнулась глазами с ДозирЭ…
Аквилой уже был готов признать окончательную победу Орунга, но тут случилось невероятное. Вперед вышел коротковолосый, один из тех, кого привез с равнины друг Ахлероя Бредерой, и изъявил желание выступить гейтером. Маллы ахнули.
— Ты с ума сошел! — Идал схватил друга за плечо.
— Пожалуй, — отвечал тот, рывком высвобождая руку.
Тут началось всеобщее волнение. Все спорили, перебивая друг друга; некоторые приветствовали смельчака, другие выказывали ему презрение. Казалось, что вот-вот произойдет что-то ужасное. Вдруг на середину шагнул одноглазый Ахлерой и сказал, едва сдерживаясь, что коротковолосые ни под каким видом не имеют права принимать участие в древних малльских обрядах.
Степенный Аквилой, с присущей ему мудростью, выслушал всех. Когда маллы наконец смолкли и оборотились в его сторону, он, рассудив, заявил, что закон предков говорит лишь одно: гейтером может быть любой…
Люди Бредероя помогли ДозирЭ облачиться в «доспехи» и вручили ему дубину. Он вышел в круг и едва увернулся: бородатый силач без промедления набросился на него, целясь в грудь. Впрочем, через мгновение зрители смогли по достоинству оценить не только смелость авидрона, но и его ловкость. ДозирЭ змеей скользил вокруг чернобородого чудовища, нанося ему массу несильных, но метких ударов. Его противник отмахивался, бил дубиной со всей силы, но никак не мог попасть в цель. В конце концов ДозирЭ окончательно закружил Орунга, и вскоре тот не удержался — оступился и всей бычьей тушей рухнул в ров, выплеснув из него добрую половину воды. Все зрители, стоявшие поблизости, оказались мокрыми с ног до головы. Раздались крики, смех, веселая ругань.
К счастливому ДозирЭ подошел отец Зары и предложил щедрую плату за «спасение» дочери. Нитерой, оказавшийся рядом, перевел слова соплеменника. Молодой человек поблагодарил малла, но отказался от вознаграждения. Все, кто стоял поблизости и слышал этот разговор, были удивлены.
ДозирЭ глянул на Зару. Она смотрела на него благодарным и преданным взглядом, говорящим о многом…
На Бахет-меги опустилась темная ночь, но праздник только набирал силу. Тридцать три местных девушки собирались поутру покинуть свои жилища. Шила лилась рекой. Пылали костры, бесновались музыкальные луки. Дикие страстные танцы сменяли друг друга. Никто не уходил, даже дети.
Постепенно ДозирЭ и Идал забыли, что находятся в стане неприятелей, так захватило их всеобщее веселье. Друзья опомнились только тогда, когда вдруг почувствовали боль — ДозирЭ схватился за голову, а Идал — за плечо. Оглянувшись, они увидели мальчишек во главе с Рахмеем, которые с небольшого расстояния швыряли в них заранее приготовленные глинистые комья земли. Истощив запасы «метательных снарядов», наглецы юркнули в толпу. ДозирЭ было погнался за одним из мальчишек, но быстро убедился, что сорванца и след простыл. Тут он увидел Зару, которая стояла в толпе таких же, как и она, юных малльских девушек. Заметив молодого человека, она поспешила оставить подруг и смело к нему подошла.
— Спасибо тебе, храбрый инородец, — прощебетала она по-малльски нежным голоском. — Ты спас меня от верной погибели.
Тонкая, как ствол эйкуманги, черноволосая дикарка показалась в этот момент ДозирЭ настолько очаровательной, что он смутился, покраснел и не нашелся что ответить.
— Я должен был тебе помочь, — наконец выдавил он.
— Ты мужественный воин, и… — Зара запнулась, — и ты… ты самый великодушный мужчина из тех, кого я видела. Маллы — они все не такие — они жестокие. А ты добрый и… и красивый. Я могла бы только мечтать о таком хозяине… Вот если бы ты участвовал в выборе невест… Однако тебе не позволят…
— Есть и другая причина, моя маленькая дикарка, — совсем растаял от сладких слов ДозирЭ. — У меня уже есть избранница. Она находится далеко-далеко, там, за горами, и ждет меня.
Зара заметно расстроилась.
— И ты любишь ее? — спросила она, опустив глаза.
— Да, очень…
— Жаль…
— Не огорчайся, — сказал ДозирЭ и поцеловал девушку в ее горячий лоб, едва прикоснувшись к нему губами. — Когда-нибудь твоим мужем станет красивый и храбрый воин из богатого селения. Он посадит тебя к себе на лошадь и увезет туда, где все живут в мире, где тучные нивы, где все люди счастливы.
— Наверное, ты из такой страны?
— Да…
И в этот момент ДозирЭ получил сокрушительный удар по голове и полетел на землю.
Глава 46. Битва под Масилумусом
Блестящий Лигур, немеркнущая надежда своих соотечественников, нынешний Великий Полководец, сменивший на этом посту Кровавого Седермала, во всех делах следовал нескольким принципам. Эти принципы были изложены и до него в известных военных трактатах. Но он, участвовавший в нескольких кампаниях и десятках сражений, не только одержавший множество славных побед, но и познавший горький опыт сокрушительных поражений, считал их своими, взлелеянными в тяжелых походах и политыми собственной кровью.
После удачного штурма Кадиша авидронские партикулы еще долго пребывали в эйфории. Когда же три грономфские армии, возглавляемые Лигуром, застряли в густонаселенной Центральной Иргаме, с ее бескрайними просторами, где столкнулись с ожесточенным сопротивлением, полководец обратился к первому своему принципу: Когда очень спешишь — не торопись. Несмотря на давление Совета Пятидесяти, желавшего скорее увидеть свои партикулы под стенами Масилумуса, он теперь не горячился, понимая всю пагубность спешки: один за другим долгими осадами покорял города, уговором и мечом захватывал обширные местности, вытеснял из лесов «дикие отряды», брал под свой контроль сухопутные и водные пути. Там, где проживали примитивные племена, он договаривался с вождями или стравливал их и постепенно распространил свою власть на огромные территории. Теперь все эти выжженные огнем земли беспрекословно подчинялись ему.
Верховный военачальник иргамовской армии Хавруш стоял с основными силами где-то под Масилумусом и не решался нападать на авидронов: ему требовалось время, чтобы прийти в себя после всех тяжелейших поражений. Но его отдельные партикулы или небольшие армии не давали покоя передовым отрядам противника. Впрочем, всевозможные уловки Лигура: ложные отступления, засады, мнимое ослабление какого-нибудь гарнизона — неминуемо заставали врасплох масилумусских военачальников. Произошло четыре незначительных по масштабам этой войны сражения, где каждый раз воины Тхарихиба, имея значительное превосходство и самонадеянно рассчитывая на скорую победу, сначала неистово атаковали, потом получали неожиданно крепкий отпор, терялись и вскоре вынуждены были спасаться отступленьем. Нельзя сказать, что иргамовские полководцы были настолько глупы и не предпринимали ответных мер. Но Лигур слишком хорошо усвоил свой второй принцип: Будь осторожен, выжидая неосторожности противника. Он всегда имел исчерпывающую информацию о передвижениях неприятеля, и его невозможно было застать врасплох. Лишь действия одного иргамовского отряда ставили многоопытного Лигура в тупик. Какие бы усилия он ни предпринимал, они оказывались тщетными. То было воинство под предводительством молодого иргамовского либерия Дэвастаса, за голову которого еще во время штурма Кадиша Алеклия назначил весомую награду. Дэвастас, возглавляя сравнительно небольшой отряд, всегда доставлял столько неприятностей, сколько не в состоянии была принести целая армия. Он стремительно прорывался — неожиданно, дерзко, — больно жалил (о его жестокости ходили легенды) и тут же бесследно растворялся в лесах. Лигур поклялся во что бы то ни стало изловить его и предать лютой смерти.
Долгое время обе стороны — авидронская и иргамовская — были заняты сложными маневрами, полными тактических ухищрений, никто не хотел рисковать, так что поход окончательно превратился в затяжную дорогостоящую кампанию. Лигур продолжал медленно продвигаться вперед, оставляя за своей спиной дымящиеся развалины некогда цветущих городов. Стремясь обеспечить себе надежный тыл, он беспощадно расправлялся с не покорившимися ему, подавлял восстания, выжигал каленым железом саму мысль о сопротивлении. Некоторые провинции обезлюдели так, что за несколько дней пути там не встречалось ни одного человека. Прекрасно понимая, что Пути сообщения решают все, Лигур прокладывал дороги, строил мосты, возводил в пустынных провинциях укрепленные заставы, коды и новые крепости.
Ему приходилось осаждать много городов, и здесь он прибегал к штурму только в исключительных случаях, что также необыкновенно затягивало ход событий. Но он знал, что никогда не позволит сопернику победить себя, если постоянно будет помнить о еще одном наиважнейшем правиле: Ни при каких обстоятельствах не допускай значительных потерь. За последние два года Великий Полководец уже потерял десятки тысяч цинитов: слишком широко простиралась Иргама, слишком много имела воинов, слишком часто всё местное население поддерживало свою армию, вступая в отряды ополчения. Впрочем, все эти потери Лигуру удавалось восполнить, и к тому же они были несоизмеримы с уроном, который понес враг.
Полководец Лигур иногда мог казаться неповоротливым и медлительным, но только тогда, когда сам старался ввести в заблуждение врага. А в действительности, следуя еще одному своему принципу: Всегда используй соответствующие делу средства, он создал из пеших и конных воинов небольшую подвижную армию численностью шестьдесят тысяч человек. С ней вместе он налегке устремился по бездорожью навстречу стотридцатитысячной армии, посланной в помощь Хаврушу «Землями Свободных воинов». Иргамовские союзники были в большинстве своем тяжеловооруженными и тащили за собой неподъемный обоз, а также полторы тысячи метательных механизмов и пятьсот штурмовых передвижных укреплений наподобие авидронских валил. Союзников сопровождало еще около сорока тысяч человек всякой обслуги и к тому же бесчисленные торговые караваны и тысячи люцей. Помимо этого, вместе с каждым знатным воином следовал его собственный лагерь: двадцать-тридцать повозок, груженных лагерными принадлежностями, вооружением и личным имуществом, многочисленная свита, женщины с детьми (у богатых воинов считалось обычным иметь не меньше трех жен), домочадцы, десятки рабов.
Лигур проделал за три дня сто восемьдесят итэм и внезапно объявился в хвосте колонны «Свободных воинов», которым даже и в голову не пришло организовать охранение. Легкая победа достигается только неожиданным маневром — еще одна заповедь Лигура. На неудобной для сражения пересеченной местности начался беспорядочный бой. Лигур не дал возможности противнику применить метательные механизмы; воспользовавшись неразберихой, атаковал стремительно, на одном дыхании, нанеся главный удар своим правым конным флангом. Вскоре армию «Земель Свободных воинов» наголову разбили и сорок пять тысяч цинитов взяли в плен.
Великий Полководец на этом не остановился и, отправив пленных и захваченное имущество в свой лагерь, продолжил рейд. Через десять дней он был уже в самой отдаленной части Иргамы, за спиной у Тхарихиба, в местности, где население едва знало о войне, продолжая жить беззаботной мирной жизнью, и посеял там панику и разорение. Вскоре он встретился в степи со стотысячной объединенной армией наемников, шедших на помощь Масилумусу, и разбил и ее. Потом он дал еще несколько сражений, в последнем из которых Лигуру не повезло: его армию загнали в леса, и даже пополз слух, что Лигура разгромили, а сам он погиб в одной из стычек. Но Лигур не был бы Лигуром, если б и на такой случай не имел подходящего правила: Никогда не допускай полного поражения, своевременно выходи из боя. В результате, месяцем позже, полководец как ни в чем не бывало объявился в своем лагере — он сумел вырваться из окружения, сохранив при этом большую часть войск. Словом, Если сил намного меньше — уклоняйся.
Итак, по прошествии почти трех лет со дня осквернения иргамами авидронского города Де-Вросколя любимец Инфекта Лигур, удивительно способный, невероятно удачливый и, по признанию большинства знатоков, один из самых талантливых полководцев современности, захватив множество городов, обратив в рабство не меньше трех миллионов иргамов, возведя шесть крупных авидронских крепостей и протянув десятки новых авидронских дорог, стоял с четырехсоттысячным войском неподалеку от Масилумуса и с нетерпением поджидал Божественного. Под пятой Авидронии находилось две трети земель Иргамы.
По указанию Инфекта Лигур наконец собрал воедино все свои силы, но тем не менее численность армии была недостаточна. Слишком много партикул стояли гарнизонами в захваченных землях. Великий Полководец уже знал, что в лагере Хавруша, который расположился на пути в Масилумус, находится пятьсот тысяч воинов. Это означало, что после всех поражений, после всего того ужасного ущерба, который нанесла Иргаме трехлетняя война, Тхарихибу и его брату Хаврушу всё же удалось буквально воскреснуть из пепла и вновь собрать гигантское войско. Теперь Лигур не без тревоги гадал: сколько воинов приведет с собой Алеклия? От этого во многом зависела судьба предстоящего сражения, да и успех всего похода.
Решающая битва давно назрела. Ни иргамы, ни авидроны более не хотели вести утомительные позиционные игры. Обе стороны были уверены в своих силах и жаждали последней смертельной схватки.
Божественный не спешил, в Авидронии начались Грономфские Атлетии, и он не только на месяц отложил свой поход, но и приказал Лигуру на время состязаний приостановить все боевые действия, сражаться только в случае крайней необходимости.
Наконец Инфект прибыл. К великой радости Лигура, с ним пришло более двухсот тысяч воинов, и это означало, что авидронская армия будет серьезно превосходить в численности иргамовское войско. Теперь можно биться.
Касательно войны Алеклия тоже имел свои принципы. Первый из них звучал примерно так: Война нужна только тогда, когда политические методы уже не способны помочь в достижении нужных целей. Прекрасно понимая, что любая война — крайне сложное и весьма дорогостоящее мероприятие, где исход неясен, а будущая выгода весьма туманна, Инфект делал всё возможное, чтобы избежать прямого противостояния, и пытался отстаивать интересы страны доступными «мирными» способами. Ведь даже при всем своем могуществе Авидрония была не способна воевать со всеми подряд. Чаще всего он добивался того, что хотел, и здесь не последнюю роль играло золото. Золото — безупречное, самое действенное оружие дипломатии.
Алеклия даже научился договариваться с заносчивыми и необыкновенно неуступчивыми предводителями полудиких племен. Количество же послов при дружественных интолах, инфектах, вождях, всяких Советах во времена правления Алеклии достигло величины неимоверной — почти тысячи человек. Для каждого из них в стране пребывания был выстроен дворец, каждый имел на содержании пышную свиту, роскошный выезд и множество слуг и обходился казне не менее чем в пятьдесят берктолей в год.
Когда становилось ясно, что войны не избежать, Алеклия вспоминал свой основополагающий принцип: Разорви союзы противника. Однако с Иргамой Алеклия мало чего добился. Тхарихиба открыто поддерживал Берктольский союз, едва ли не все страны на побережье Бесконечного океана — среди них старинные соперники Авидронии, богатые, сильные государства: Бидуния, Пириновский союз интолий, Вана Пенатори и «Земля Свободных воинов». Десятки племен и свободных городов. Существовали также сведения о связях иргамов с флатонами. Благодаря этому Масилумус по донесениям Вишневых только за последний год получил от союзников не меньше двух миллионов берктолей, без счета зерна, двести тысяч повозок с разными припасами, много лошадей, оружия. На деньги союзников приглашались наемные армии, укреплялись города, возводились крепости, изготавливались в построенных в кратчайшие сроки мастерских двигающиеся башни, валилы, метательные механизмы, боевые воздушные шары. Союзные войска и наемные отряды значительно увеличивали численность противостоящих Авидронии армий. Слава Гномам, что Лигур разбил «Свободных воинов» и большое войско наемников.
Алеклия умел воевать и испытывал к военным кампаниям страсть особого рода. Никто даже не догадывался, что, занимаясь мирными делами, он чаще скучал, а когда собирался в поход, испытывал пьянящий подъем необыкновенной силы. Поэтому, если уж дело доходило до войны, он брался за работу с великой охотой, а холодок страха в груди только раззадоривал его. Относясь с уважением к известным воззрениям Лигура, Божественный всё же чаще повторял о военной стратегии всего одну знаменитую фразу: Преврати бедствия в выгоды.
Соединившись с Лигуром, Алеклия, легко преодолев долгий путь, остался очень доволен проложенными дорогами и их охранением. Он привел с собой необыкновенной величины обоз с огромным количеством снаряжения и припасов и дал невиданный по размаху пир, который длился несколько дней и чередовался с массовыми состязаниями и моленьями. Потом он провел маневры и, наконец, приказал армии выдвигаться и сам вместе с Белой либерой присоединился к авангарду.
Вскоре на его пути встал небольшой, но хорошо защищенный иргамовский город. Алеклия хотя и торопился, но, не желая оставлять за спиной враждебные силы, приступил к его осаде, очень быстро возведя вокруг города невиданной мощи укрепления. Не прошло и трех дней, как в шатер Божественного, занимавшегося в это время онисами из Грономфы, явились переговорщики, которых направили горожане. Увидев Инфекта Авидронии, посланцы очень удивились и стушевались, и только чуть погодя один из них, самый храбрый, вышел вперед и сказал, заикаясь от страха, что на стенах города сейчас находятся семьдесят тысяч защитников, готовых к бою. И это не считая женщин и детей, которые в случае крайней опасности, несомненно, примут участие в обороне города. Так что все до одного горожане готовы драться и, если потребуется, умереть!
— Значит, вы все умрете, — не поднимая головы и не отрывая взгляда от свитков, безразлично ответил Алеклия. Переговорщики насупленно замолчали, однако смельчак продолжил свою речь, упирая прежде всего на то, что город штурмовать невозможно. Еще хорошо, что, разволновавшись, он позабыл едва ли не все заранее приготовленные доводы и не отнял у правителя слишком много времени.
— У нас еды на десять лет! — закончил он.
— Значит, вы умрете на одиннадцатый год, — продолжая заниматься государственными делами, отвечал Алеклия.
Авидроны везде и всегда придерживались одного правила: если город сдавался, они никогда не трогали гарнизон и население. Если же приходилось брать город в осаду или штурмовать, воины Инфекта всегда доводили дело до конца, сколько бы времени на это ни требовалось. Захватив город, они обычно уничтожали цинитов и всех, кто оказывал сопротивление, а жителей обращали в рабство. Город при этом почти всегда разрушался до основания. Зная о таком постоянстве авидронов, многие города сдавались, как только на горизонте показывались авидронские знамена.
Переговорщики, угрожая отчаянным сопротивлением, ушли, но вскоре городские ворота покорно распахнулись.
Не имея более препятствий, Алеклия совершил последний бросок и однажды вечером остановился неподалеку от Волчьего ручья, сразу за которым стояли готовые к сражению иргамы. Их войска расположились на открытой, ровной местности, так что всё было видно как на ладони. Береговую полосу занимали пешие и конные лучники и метатели. Чуть дальше виднелись могучие метательные механизмы, вокруг которых расположились отряды воинов на колесницах. За ними ровной линией, едва ли не на ширину всего построения, стояли валилы. Далее, в ста шагах, чернел основной строй — знаменитый иргамовский монолит. Он растянулся по фронту примерно на три тысячи шагов, а глубиной был не меньше пятидесяти рядов. Это примерно сто пятьдесят тысяч тяжеловооруженных воинов. Прямо внутри монолита на равном расстоянии друг от друга высились десятки куполов. Они господствовали над всей местностью. Алеклия с сожалением отметил, что Хавруш не только уловил эту бесценную идею, состоящую в укреплении боевого строя движущимися башнями, но и пошел значительно дальше — усилил ими и без того мощный монолит, разместив купола внутри строя. Как разбить такую фалангу?
Основная часть конницы иргамов разместилась по флангам и в засаде. Знаменитая Дворцовая конница — Синещитные — стояла в резерве, прикрывая собой иргамовский лагерь. Еще иргамы имели тридцатитысячное ополчение и той же численности строй средневооруженных цинитов. И тот, и другой стояли во второй линии на флангах.
Авидроны возвели лагерь и укрепили его со всех сторон. Когда всё было готово, Инфект поспешил созвать военачальников. Главнейшие из них — Лигур, Дэс и Карис, все трое — герои кадишского сражения, заняли места в непосредственной близости от Божественного. В общей сложности собралось около семидесяти человек. После кадишских событий это было первое столь представительное собрание, и все про себя отметили отсутствие Кровавого Седермала — ныне ссыльного начальника кадишского гарнизона, без которого ранее не обходился ни один военный совет. Вскоре главный регистратор сообщил, что авидронская армия насчитывает шестьсот пять тысяч воинов, из которых сто пять тысяч — конница, триста шестьдесят тысяч — пехота, что она имеет десять тысяч метательных механизмов, не считая тех, которые установлены на четырех тысячах двухстах валилах, ста куполах и шестистах воздушных шарах. Также в распоряжении авидронской армии имеется тысяча двести колесниц и двадцать слонов. Наемников же всего пятьдесят тысяч. Многие из присутствующих не скрывали своего удовлетворения после такого известия…
Вскоре мнения разделились. Лигур предлагал немедленно атаковать. Дэс и Карис считали, что позиции иргамов неприступны, и даже если удастся победить, авидроны понесут гигантские потери. Надо уравнять шансы, а для этого следует отступить, совершить многодневный обходной маневр, подойти к Масилумусу с другой стороны и вынудить Хавруша принять бой в условиях и на позиции, где у него не будет столь очевидного преимущества.
— Вы правы, построение иргамовской армии безупречно, — отвечал хладнокровный Лигур, разглядывая макет местности с расставленными на нем фигурками иргамовских и авидронских отрядов. — Атаковать ее — всё равно что брать приступом крепость. Мощный широкий центр прикрыт Волчьим ручьем, вспомогательными силами, метательными механизмами, заградительными колесницами и валилами. Узкие фланги — не больше пятисот шагов каждый — надежно защищает конница. С обеих сторон — глухой непроходимый лес, где, как мы знаем, расположились засадные отряды. Всё это так, но давайте вспомним девиз лучшего полководца современности, нашего Бога и правителя: «Преврати бедствия в выгоды». Любой строй должен уметь двигаться: поворачиваться, разбиваться на части, отступать и наступать. Иначе что это за строй? Но, глядя на эти валилы, на огромный иргамовский монолит, мы видим, что он, как гребцы на галере, намертво прикован к своему месту, обречен на неподвижность в ходе всего сражения. Посмотрите! Понятно, что Хавруш задолго до этого дня выбрал место сражения, изначально решил обороняться и, поскольку считает, что наши фланговые удары, если таковые будут, ни к чему не приведут, приготовился, прежде всего, сражаться в центре. Здесь он и сосредоточил все свои силы. И действительно, разбить иргамов посередине, пожалуй, вряд ли возможно. Следовательно, нам незачем вообще атаковать центр…
Военачальники задумались, всматриваясь в позицию иргамов. Некоторые из них искоса поглядывали на Инфекта, пытаясь понять его отношение к сказанному. Однако лицо правителя, как часто это случалось в подобных ситуациях, было непроницаемо.
— Продолжай, — подбодрил Лигура Божественный.
— Я предлагаю лишь изобразить атаку в центре, по крайней мере, отбросить от Волчьего ручья легковооруженных метателей, чтобы они не мешали переправе конницы. И уничтожить иргамовские тяжелые метательные механизмы, столь неосмотрительно выдвинутые перед строем. По-моему, и то и другое сделать не так сложно. Основной же удар следует нанести на одном из иргамовских флангов — скорее всего, на правом. Он защищен на первый взгляд сильнее левого, но на самом деле имеет ряд существенных изъянов. И дело не только в слабом ополчении…
Лигур подробно объяснил, почему считает, что главный удар следует наносить именно на правом фланге иргамов. Когда он закончил, Алеклия вскользь выслушал еще несколько мнений, а потом встал и жарко произнес:
— Воины мои храбрейшие! Я явился сюда не для того, чтобы совершать долгие изнурительные маневры. Этим занимался два года Лигур. Я здесь, чтобы одним сокрушительным ударом разбить Тхарихиба, заставить его встать на колени, принять наши условия мира. Сегодня, как никогда, Авидронии нужна окончательная победа. Без нее мы не в состоянии сражаться с другими нашими врагами, без нее мы не сможем противостоять флатонам. Прежде чем вас собрать, я побывал в партикулах и говорил с цинитами. Все они жаждут сражения. Их боевой дух невероятно высок, к тому же все они подготовлены самым отменным образом. Да, конечно, мы можем отойти, выбрать более удобное место для битвы. Но в состоянии ли мы опять ждать? Не пора ли всё решить разом? Мы собрали здесь невиданное войско. Я не помню, чтобы численность авидронских армий была когда-нибудь так велика. Общее же количество наших метательных установок просто невероятно. Так почему бы нам, помолившись, сейчас же и не сразиться?..
Алеклия поддержал план Лигура, и другим военачальникам ничего не оставалось, как согласиться с ним. Против сражения были только представители народных собраний. Всегда кровожадные и нетерпеливые, требующие от Инфекта немедленных побед, сегодня они обвинили его в неразумной поспешности. Правитель лишь поблагодарил их за высказанное мнение, едва удержав готовые сорваться с языка язвительные слова.
Иргамы хотя и выстроились в боевой порядок, но ожидали нападения авидронов не раньше, чем через два дня. Воины Инфекта, в свою очередь, рассчитывали, что им, как и в прошлый раз, будет предоставлена возможность «помолиться к смерти», а также что Божественный произнесет перед партикулами торжественную речь. Но ничего этого не произошло. Уже за полночь Алеклия просто приказал Дэсу возглавить центр, Карису — правый фланг, а Лигуру — левый и немедленно атаковать, согласуясь с обсужденным планом. Шел сто пятый год восемнадцатый день тринадцатого месяца.
Может быть, впервые такая значительная битва начиналась при свете Хомеи. Ночью было не принято давать сигнал к бою, к тому же это запрещалось правилами Берктольского союза, однако Алеклия не желал более ждать, так же как и не собирался теперь соблюдать берктольские законы.
Первыми в бой вступила отличившаяся в кадишском сражении либера «Горные стрелки» под предводительством Дэса. Подкравшись к Волчьему ручью, циниты обрушили на врага шквал стрел с подожженными наконечниками. Иргамовские воины ответили тем же.
Волчий ручей, казалось, вдруг загорелся: так причудливо его мирно журчащие воды отражали беснующиеся в небе огни. Всё небо зарделось свирепствующими всполохами, а свет звезд померк в этом удивительном неистовстве мечущегося огня. Стрелы летели так густо, что тысячами с треском сталкивались, рассыпаясь искрами, и падали в Волчий ручей. Вода бурлила, густой пар обволакивал берега.
За фантастическим зрелищем с восхищением наблюдали и Алеклия, и Хавруш. Совсем недавно этих двух людей разделяли леса, поля, горы, реки, границы, города, народы, но теперь между ними было всего несколько тысяч шагов, а посередине безумствовал огонь. Алеклия, раздумывая о том, как сложится битва, не мог оторвать взгляда от Волчьего ручья. А Хавруш, стоявший на насыпном холме в окружении самых знатных военачальников, внешне спокойный и даже безучастный, на самом деле лихорадочно соображал, всё ли он сделал правильно, нигде ли не ошибся? С одной стороны, он был бесконечно доволен тем, что авидроны все-таки приняли его условия игры и еще до начала битвы обрекли себя на поражение: этот Божественный в кровь разобьет свой лоб о гранитную стену центра, тем более что он не знает и не может знать обо всех тех уловках, которые заготовлены иргамами. С другой стороны, слишком легко грономфский правитель на это согласился. Нет ли здесь какого-нибудь подвоха? Не придумал ли опять этот неуемный Лигур какую-нибудь гнусную хитрость? Не подкупили ли авидроны предводителей моих наемников? Или может быть, он привел с собою столько цинитов, что рассчитывает взять числом? Так или иначе, но Хавруш, наблюдая за картиной ночной перестрелки, вместе с радостью, наполнявшей грудь, испытывал какое-то незнакомое гнетущее чувство, похожее на тоску. И одновременно он переживал потаенную ненависть к своему великому брату — «лучезарному» интолу Тхарихибу, который наотрез отказался принимать участие в сражении и находился сейчас в Масилумусе, в своем дворце. Хавруш знал, что в этот самый момент Тхарихиб вместо того, чтобы в ожидании известий с поля сражения молиться о войске, о победе, беззаботно пирует, собрав всех своих лизоблюдов-приближенных, и этот пир постепенно перерастет в отвратительную пьяную оргию.
События между тем стремительно развивались. По обе стороны Волчьего ручья собралось такое количество рассыпавшихся на мелкие отряды легковооруженных воинов, что любая стрела, перелетевшая речушку, неизменно попадала в цель. Появились авидронские щитоносцы, они поспешили прикрыть высокими осадными щитами лучников и пращников, однако дружные залпы иргамовских метательных механизмов смели добрую половину из них.
Прибежали юркие низкорослые воины в красных плащах с желтым подбоем — это были лекари. Они смело бросались в самое пекло и оттаскивали раненых к своим повозкам.
Метательные снаряды иргамов летели так густо, что «Горные стрелки», опустошив всего лишь по нескольку колчанов, стали без сигнала медленно откатываться назад. Весь берег со стороны лагеря авидронов был уже усыпан телами их товарищей. Второй Полководец Дэс, увидев, что осталось от великолепной десятитысячной либеры, поспешил выслать им на помощь легковооруженных, состоящих при монолитах. В свою очередь, Алеклия, огорченный бессилием прославленных партикул и невиданными потерями, не обратив внимания на предложение одного из советников пока не поздно отступить, приказал Карису перейти Волчий ручей силами наемников-эйселлов, которые были ему приданы, а Лигура попросил как можно скорее отвлечь внимание от центра активными действиями своего фланга, для чего бросить в бой либеру метателей из «Армии Грономфы». Вскоре Дэс почувствовал, что давление на его партикулы ослабло.
«Горные стрелки», едва придя в себя, устыдились своего недостойного отступления и рвались в бой, обещая искупить вину кровью. Под их прикрытием к самому берегу подвели тысячи валил — в большинстве своем совершенно новые механизмы, в изготовлении которых использовался дорогой черный бутон — легкое и твердое, как камень, дерево.
Воины при валилах поспешили раскрыть «уши слона» — внешние боковые стенки, достаточно широкие и снабженные бойницами, и многие метатели укрылись за ними, чтобы стать менее досягаемыми для иргамовских стрел и свинцовых пуль. Валилы всё прибывали, и в некоторых местах образовывались целые линии «укреплений». Заработали метательные механизмы, сокрытые в чреве этих машин.
Их удар был настолько внезапным и сильным, что воины Тхарихиба попятились назад, оставляя после себя усыпанный телами, изуродованный, охваченный пламенем берег. Увидев это, авидронские пращники так воодушевились, что взобрались на крыши валил и оттуда продолжили осыпать дрогнувшего противника градом свинцовых пуль.
Стояла глубокая ночь, но было душно, даже жарко, словно в хорошо разогретых купальнях. То ли день ожидался сухой и знойный, то ли это просто пылала разгоревшаяся не на шутку бойня и ее всепожирающий огонь, мечущийся по земле и по воздуху в поиске всё новых и новых жертв. Пот ручьем лился по лицам измученных воинов…
Алеклия с благодарностью принял поднесенный ему горячий настой, сделал несколько глотков и причмокнул от удовольствия. Он передал чашу слуге и вновь обратил свой взор в сторону Волчьего ручья. С высоты верхней площадки купола он увидел, что авидронские метательные механизмы хотя и пострадали от иргамовских камней и зангний, но уже подвезены в центр позиций и установлены в ста — ста пятидесяти шагах от водной преграды. Одни из них готовились ударить почти в упор — по гуще врагов на противоположном берегу, другие, самые мощные, — нанести урон основному строю — воинам иргамовского монолита, находящимся в тысяче шагов отсюда. Вокруг, словно муравьи, сновали воины, землекопы, обозные, подручные.
Алеклия картинно шагнул вперед, чуть поднял руку, давая сигнал к атаке, и на некоторое время замер, великодушно позволяя угодливой свите, хмурым военачальникам и усердным летописцам запечатлеть в этот судьбоносный момент свой славный образ. Трубачи передали приказ, и первые огненные шары полетели на тот берег…
Хавруш всё это время внимательнейшим образом наблюдал за боем. Он даже ни разу не присел, что при его тучности было несколько странно, — только неотрывно глядел вдаль и тяжело сопел. Он находился в том заветном месте, откуда можно наблюдать за всем, что происходит на поле битвы, и даже дым сражения, постепенно заволакивающий пространство, не мешал ему видеть, как безуспешно пытаются атаковать коротковолосые, как тяжело им приходится, сколь велики их потери. И осторожное ликование наполняло сладкой радостью его огромное бычье сердце.
Эта возвышенность с небольшим насыпным холмом, где стоял Хавруш, и вся эта местность были выбраны задолго до сегодняшнего дня. Памятуя о мелководной речке Палисирус, которая в битве под Кадишем надежно прикрыла правый авидронский фланг и помогла воинам Инфекта выстоять, Верховный военачальник решил на этот раз и сам использовать естественную водную преграду. Он долго искал ее и нашел. Волчий ручей был глубиной едва по колено, но зато значительно шире Палисируса и к тому же пересекал всё будущее место сражения. А еще с обеих сторон высился густой лес. Лучшей защиты для своего строя нельзя было и придумать.
«О, могущественная Дева! — едва шевеля губами, неслышно шептал Хавруш, невольно косясь на золотую статую Слепой Девы, возвышающуюся над иргамовским лагерем. — Помоги осуществить мои заветные мечты, помоги уничтожить авидронов! Пусть останется от них лишь прах, и я рассею его по ветру. Я так старался, так много сделал, так молился тебе! Если ты не можешь видеть, как усердно тружусь я во благо твоего величия, так услышь хотя бы глас мой!»
В это мгновение Хавруш был как никогда искренен в своих чувствах. Он вдруг уверовал во все, над чем раньше не переставал глумиться, теперь его душу переполняла до краев чистая безраздельная святость. Вокруг не было ничего, что бы не принадлежало Деве; небо, земля, воды — всё это было неотделимая ее часть, жило по законам, ею установленным, и существовало только потому, что так было ей угодно. Всеобъемлющая, Всесильная, Всезнающая богиня, от которой, и только от нее одной, зависит — произойдет ли так или эдак.
«О, Дева златовласая, сделай так, чтобы преданные тебе сыны победили. Не допусти, чтобы безбожники-иноверцы уничтожили твою паству, разрушили твои храмы, обратили в рабство твоих верных почитателей и усердных в служении тебе жрецов! Также прости меня за те насмешки, какие я отпускал иной раз в твой адрес. Не по неверию — по глупости делал это. Во искупление грехов своих и в благодарность за сегодняшнюю победу построю по всей Иргаме твои золоченые храмы и заставлю подданных Тхарихиба поклоняться тебе днями напролет. Также обращу в нашу веру истинную разные народы и принесу тебе великое множество удивительных даров!..»
Хавруш долго твердил свои молитвы, пока его щедрое на обещания воображение не истощилось. Тогда, переведя дух и уповая на то, что смог наконец вразумить бестолковую взбалмошную девицу, он вновь обратился к сражению и в изумлении обмер. Авидроны уже переходили Волчий ручей, их валилы и метательные механизмы извергали сотни и сотни пылающих снарядов, производя опустошение в иргамовских рядах. Стрелы с того берега летели плотной, нестерпимо жужжащей массой, образуя над Волчьим ручьем причудливый живой мост, так что создавалось впечатление, что по нему можно просто взять и пройти. Воины Тхарихиба, не выдерживая натиска, в особенности в центре, где атаки авидронов были самыми яростными, медленно пятились назад.
И тут Верховный военачальник ясно вспомнил ужас Кадиша, и ядовитый кислый страх поднялся к горлу откуда-то из желудка. А еще накатило тоже знакомое по Кадишу чувство обреченности, тщетности любых, даже самых исполинских, трудов.
Хавруш тут же отрезвел — дурман, навеянный молитвенным упоением, мгновенно испарился.
«Ну и дрянь же ты! Глупая, подлая, развратная тварь, — мысленно бросил оскорбленный иргам безмолвной статуе Девы, которая в ответ вдруг вся сердито заискрилась, окунувшись в лиловые волны первых рассветных лучей. — Я думал, что ты только слепая, а ты еще и глухая! Знаешь, что я тебе скажу: ты совсем не та, какой хочешь казаться и какой тебя представляют люди. Ты не юная золотоволосая дева и вовсе не целомудренная, а уродливая беззубая седая старуха. Если я выиграю это сражение, клянусь! — славные иргамы, пожалуй, подберут себе другого бога для поклонения, более отзывчивого и покладистого».
Испугавшись своего богохульства, Верховный военачальник даже оглянулся. Впрочем, никто ничего не заметил, только либерий Дэвастас — светловолосый здоровенный детина, как-то странно улыбался, будто что-то такое знал, не ведомое никому. Хавруш нарочито небрежным жестом подозвал его.
— Что скажешь?
— Я тебе говорил, Хавруш, что любой строй должен быть подвижным, — с некоторым упреком отвечал военачальник. — Сейчас, когда авидроны еще не переправили через Волчий ручей основные силы, нужно атаковать их монолитом, например «чернощитными», и во что бы то ни стало отбросить назад. Пока не поздно, умоляю тебя, отдай необходимые распоряжения…
Дэвастас уже давно не выглядел тем неказистым простоватым малым, которого Хавруш знавал когда-то. Его притягательные голубые глаза по-прежнему излучали удивительную открытость и чистоту, которая еще могла ввести в заблуждение несведущего, но его лицо теперь украшали мужественные шрамы, весь он теперь источал непоколебимую уверенность в себе, а еще неприкрытую угрозу. Сейчас это был знающий себе цену, опытный заматеревший воин, красующийся в дорогих одеждах. С тех пор как его карьерой занялась черноволосая Хидра — неверная жена Тхарихиба, он постиг те высоты власти, которые даже для большинства наизнатнейших были недосягаемы, и сейчас, презрительно-скучающий, замкнутый, слабоуправляемый, иногда вызывающе бесстрастный или вдруг вспыльчивый, он позволял себе такие вольности, от которых даже ему — брату интола и Верховному военачальнику Иргамы — было не по себе. В последнее время этот человек тяготил Хавруша, даже более того — Хавруш его боялся. Ведь кому, как не ему, было известно, на какие жестокости способен этот голубоглазый живодер.
— Перестаиваться как раз поздно, — отвечал Хавруш. — Да и зачем? Наш план, без сомнения, удачен.
— Прости меня, величайший, но я в этом не уверен.
— Как ты смеешь?!
Хавруш вырвал из ноздри волосок и на мгновение задумался. Его глаза вдруг забегали.
— Послушай, Дэвастас. Я, как никогда, уверен в нашей победе. Но всё же, если произойдет чудо и авидроны окажутся сильнее, прошу тебя, позаботься о золотой Деве. Ты знаешь, что она бесценна. Ты спас ее однажды. Если что, спрячь ее и на сей раз в надежном месте, только не в Масилумусе, и жди моих распоряжений.
— Я сделаю так, как ты хочешь, — кивнул Дэвастас, нисколько не удивившись просьбе.
— Хорошо, — успокоился Хавруш. — И вот еще что. Встань со своими людьми у лагеря и не спеши бросаться в пекло. Как бы ты ни бился, твое участие не повлияет на исход сражения. Если мне придется отступать, обеспечь мой отход. А потом займись Девой. Я знаю, что ты справишься.
— Без сомнения, — вновь кивнул Дэвастас, но что-то неискреннее, черное мелькнуло в его детских голубых глазах…
На фланге Лигура в атаку пошла партикула «Неуязвимые». Добрую часть ночи Великий Полководец пытался перейти Волчий ручей. Одни только лучники опустошили почти восемьдесят повозок, груженных колчанами со стрелами. Смешанными силами было предпринято четырнадцать бешеных атак. Но иргамы на том берегу проявили необычайную стойкость: тела тысяч авидронов буквально завалили собой мелководное русло. Много раз авидроны переходили Волчий ручей и с остервенением вгрызались в иргамовские позиции. Казалось, что дело сделано, и враг вот-вот побежит. Но не тут-то было: появлялись иргамовские колесницы, и тучи легковооруженных конников, не жалея ни лошадей, ни себя, стремительно набрасывались на противника, бились с непревзойденным упорством и неизменно уничтожали всех, кому удалось переправиться на чужую сторону, хотя и сами гибли без счета. Всё вокруг пламенело. Взметались клинки, трещали копья. Мелькали красные, оливковые, бледно-зеленые, золотистые, черные плащи. Хрипели, взбрыкивая, павшие лошади. Лигур не верил своим глазам: наверное, впервые в жизни он сталкивался с таким яростным сопротивлением.
Алеклия был в гневе — одного за другим он присылал к Лигуру белоплащных порученцев, и с каждым разом тон поступающих от него приказаний становился всё строже, всё нетерпимее.
Не надеясь более на вспомогательные отряды, Лигур, вновь получивший от Алеклии очередное послание, почти оскорбительное и угрожающее, отправил в пятнадцатую атаку средневооруженных — Абордажную либеру, отряд отчаянных рубак, особенно прославившийся в недавнем морском сражении при Галермо, а вместе с ними — пять тысяч всадников. Но и этот штурм закончился ничем — Волчий ручей, казалось, был заколдован.
Лигур, всегда необычайно сдержанный, воздел к небу руки — в этот миг он готов был сам броситься в бой: лучше умереть, чем терпеть такой позор.
— Позволь мне! — вдруг услышал он голос за своей спиной.
Военачальник с удивлением оглянулся и увидел партикулиса Эгасса, героический монолит которого стоял неподалеку.
«Почему нет? — подумал Великий Полководец. — Эгасс никогда не подводил: его партикула способна выполнять любые, даже самые сложные поручения. Да и что мне остается делать?»
Эгасс атаковал не по всему флангу, а только в том месте Волчьего ручья, которое ему указал Лигур. Здесь было узко и мелко, тем более что складки местности скрывали переправу от иргамовских метательных механизмов. Строй был образован, исходя из обстановки: гибкий и вязкий, он представлял из себя два десятка небольших самостоятельных фаланг по сотне человек, каждая из которых оберегалась пешими и конными рассыпными отрядами и отстояла друг от друга на большие дистанции. Помимо метателей самих «неуязвимых», партикулу поддержали отборные отряды лучников и пращников, валилы, метательные механизмы и даже матри-пилоги, которые с первыми лучами солнца поднялись в воздух.
Бросок партикулы был стремительный, неожиданный, и вскоре монолитаи перешли Волчий ручей и появились на иргамовском берегу. Они легко преодолели преграды, приготовленные для авидронской конницы, и, пустив вперед боевых собак, накинулись на воинов Тхарихиба. Вспыхнул жестокий рукопашный бой.
Вскоре стало ясно, что иргамовским легковооруженным не сдержать авидронских фаланг. Не помогли и налетевшие всадники — во время их атак монолитаи сокращали промежутки между шеренгами, сплачивались, закрывались щитами первой шеренги и ощетинивались копьями. Не защищенные доспехами конные воины не могли ничего сделать. С ними расправлялись, будто с безоружными: прежде всего нападали на их лошадей, а потом добивали упавших всадников.
«Неуязвимые» сумели продвинуться шагов на двести от воды, и это позволило Лигуру начать переправу основных сил. Заметив это, иргамы в отчаянии бросили в бой партикулу средневооруженных воинов. Только они явились на место и выстроились сплошным фронтом, как на них с диким криком накатили почти сомкнувшиеся друг с другом фаланги Эгасса. Столкновение сопровождалось безумным треском, звоном, хрипением тысяч глоток и шквальным порывом звуковых сигналов.
Тафилус — десятник «бессмертных» воинов монолита и обладатель синего наградного платка, был на голову выше стоявших рядом. Все они выглядели великанами, но этот гигант напоминал какого-то мифического воина, посланного богами и сошедшего с небес, чтобы восстановить справедливость на земле. Ноги — колонны, вздыбленная грудь, плечи — два больших шара, толстая короткая шея, медвежьи лапы в пластинчатых наручах с рукавицами. Когда шеренга, в которой он находился, вышла вперед на смену сраженным или уставшим от кровавой рубки товарищам, храбрости иргамов оказалось недостаточно, чтобы противостоять его грубой нечеловеческой силе. Удары тяжелого длинного меча и нагузы с покрытым шипами железным ядром сыпались направо и налево. Даже его боевые товарищи предусмотрительно посторонились, зная, что, когда десятник бьется, чрезвычайно опасно находиться поблизости, ибо в пылу сражения он может невзначай зацепить и своего. Таким образом, вокруг Тафилуса образовалось широкое пространство, которого, однако, ему едва хватало. Обладая удивительной для своего веса подвижностью и изумительной для мощного великана сноровкой, Тафилус неотвратимо шел вперед и крушил иргамов, встающих на его пути, словно беззащитных карликов. Его ужасающий натиск сдерживал только строй авидронской фаланги, не поспевающий за одним из своих цинитов…
Эгасс, восседавший на лошади в тылу своего монолита, следил за боем и время от времени отдавал приказания. Ничто не ускользало от его взгляда. Некоторое время он наблюдал за своим тайным любимчиком Тафилусом, вновь и вновь изумляясь его редчайшим природным данным. Партикулису уже стало ясно, что противнику не удержать натиск его напористых фаланг. Смятый, обезображенный, истончившийся строй иргамов волей-неволей пятился, отступал. Воины последнего ряда вдруг побежали, и не нашлось никого, кто сумел бы их остановить…
Вскоре Лигур прислал порученца: основные силы уже переправились через Волчий ручей, и он просил партикулиса отойти назад, чтобы не мешать тяжелой коннице.
Время близилось к полудню. К счастью, день оказался пасмурным, нежарким, а солнце, которое должно было светить авидронам прямо в глаза, скрылось за плотной пеленой тяжелых иссиня-черных туч. Не только партикулы Лигура, но и армии Дэса и Кариса успешно переправились на иргамовский берег. Все вспомогательные отряды Хавруша были или разбиты, или отогнаны, метательные механизмы иргамов полностью уничтожены или захвачены.
Авидроны потратили уйму времени, чтобы перестроиться, перетащить через Волчий ручей валилы, подтянуть ближе к иргамам метательные механизмы. Наступила главная фаза сражения — столкновение основных сил. Неожиданно события стали развиваться так стремительно, что вскоре приобрели непредсказуемый и катастрофический для одной из сторон характер.
Виной всему оказался Лигур. Настроенный самым решительным образом и обиженный не столько на Инфекта, от которого иного и не ожидал, сколько на судьбу, он бросил на выступающий правый фланг иргамов сразу две либеры всадников, одна из которых атаковала конницу врага неожиданным эффектным боковым охватом. Иргамы, неся большие потери, отступили. Видя это, Лигур послал в бой все свои еще не задействованные партикулы, оставив в тылу только те потрепанные отряды, которые ночью начинали сражение.
Прошло совсем немного времени, и правый фланг иргамов был наголову разбит. Хавруш поспешил бросить в образовавшуюся брешь ополчение, но, когда плохо обученным ополченцам во фланг ударила тяжеловооруженная конница авидронов и они побежали, Верховный военачальник, скрепя сердце, выслал им на помощь лучший отряд иргамовской армии — Дворцовую конницу. Синещитные на время остановили воинов Лигура. Но тут случилось невероятное: был опрокинут и левый фланг армии Хавруша.
В это время бой в центре только завязывался: здесь воины Инфекта не спешили. Подтянув свои валилы и выстроив их в одну линию, авидроны нехотя вступили в соприкосновение с валилами врага. Началось долгое, кровавое, мучительное сражение восьми тысяч передвижных стреляющих механизмов.
Хавруш всё понял, и, несмотря на прохладу, крупные капли пота выступили на его лбу. Стопятидесятитысячный монолит — главная сила иргамовской армии — так и не вступил в бой, а уже был крепко охвачен с флангов. О, Дева, Алеклия его провел, как оборотистый торговец рассеянного покупателя! И Верховный военачальник Иргамы вдруг ясно представил себе все свои просчеты, все заблуждения. А еще он вспомнил предостережения Дэвастаса, которые, к великому сожалению, оказались пророческими.
Вскоре иргамы потеряли едва ли не все свои матри-пилоги; упорный воздушный бой закончился также в пользу «небесных кораблей» Авидронии.
Пора уходить — Хавруш это понял, когда, побелев от ужаса, увидел, как авидронские тяжеловооруженные всадники добивают остатки Дворцовой конницы, как пешие партикулы Инфекта заходят в тыл иргамовскому монолиту. Теперь не успеешь и глазом моргнуть, как главные силы иргамов будут окружены. Так недолго и самому угодить в плен! Он уже ничем не сможет помочь своим мужественным воинам…
Хавруш приказал дать сигнал общего отступления и потребовал коня. Уже сидя в седле, он бросил своим хмурым военачальникам и растерянным порученцам: «Мужайтесь! Встретимся в Масилумусе!»
Глава 47. Союзники мертвых
ДозирЭ услышал где-то рядом громкие возгласы и открыл глаза. Он находился в малльском жилище: лежал на медвежьей шкуре, прикрытый одеялом из меха белого зайца, а в нескольких шагах от него полубоком сидела на крохотной скамеечке тонкая малльская девушка — это была Зара. Она пряла, используя большое диковинное веретено.
«Гаронны, что со мною случилось? — подумал молодой человек. — И где Идал?»
Тут-то он и вспомнил малльский праздник, сражение с бородатым чудовищем и разговор с милой дикаркой. А потом его кто-то ударил, и он упал…
Когда ДозирЭ вскочил, то увидел перед собой бесноватого Орунга и рядом с ним разъяренного Ахлероя. Силач потирал ушибленный кулак, а одноглазый вождь уже держал в руке кинжал.
Их обступили маллы-мужчины, оттеснив любопытствующих женщин и детей. Многие гневно сверкали глазами, ругались и презрительно тыкали пальцем в авидрона.
— Ты коснулся малльской женщины! — возгласил Ахлерой. — Для чужака, будь он хоть самого знатного рода, это самое страшное преступление, которое карается смертью. Теперь ты уже точно умрешь, и никто, слышишь, никто, не сможет ничего изменить.
— Позволь мне, Ахлерой! — обратился к вождю Орунг, вынимая из ножен короткий, но тяжелый клинок отменной работы. — Этот коротковолосый инородец, этот грязный плут лишил меня удовольствия вернуться в родные края с женой-красавицей. Разве для того я проделал столь долгий путь, чтобы выкупаться в вашей вонючей яме под смех толпы? А потом, он выиграл не честно — я всего лишь оступился. Я обесчещен и должен отомстить за обиду. Отдай его мне, Ахлерой, я прошу тебя!
Одноглазый вождь оглядел гиганта, которого, казалось, распирало изнутри: так ужасающе велики были его мышцы, и оставил его слова без ответа.
— Послушай, авидрон, — обратился он к ДозирЭ. — Я мог бы приказать этим малльским мужчинам, этим храбрым воинам, убить тебя. — Он показал кинжалом на плотные ряды соплеменников. — И поверь, они сделали бы это с превеликим удовольствием. Но я, как честный воин, предоставляю тебе возможность сразиться в равном бою. Эй, дайте ему оружие.
ДозирЭ сунули в руку неказистый однолезвийный меч.
В этот момент сквозь толпу пробился Бредерой и попытался предотвратить схватку.
— Этот авидрон — мой гость! — говорил он Ахлерою. — Я не могу идти против обычаев предков. Я привез его сюда, со мной он и должен уехать. Если хочешь его убить, сделай это потом!
Но одноглазый малл, захлебываясь от ярости, не хотел ничего слушать. В конце концов, почувствовав, что теперь и сам подвергается смертельной опасности, Бредерой сдался и отступил.
Все было готово к схватке, и Орунг начал наступать, однако теперь он действовал осмотрительно. Силач уже немного знал своего соперника, поэтому не хотел спешить — приглядывался к нему, осторожничал. Несмотря на свирепость противника, ДозирЭ сразу углядел один его существенный недостаток и тут вспомнил коварный прием, который однажды, во время разминки, показал ему любимец Алеклии непревзойденный Семерик. Вот гигант ступил вперед и рубанул сверху вниз — один раз, потом другой, третий. Все три раза ДозирЭ защищался одинаково, с трудом отбивал удар и уходил вправо. Но на четвертый раз он неожиданно нырнул в левую сторону. Орунг, на мгновение замешкавшись, чуть открылся… Для ДозирЭ этого оказалось достаточно, чтобы опустить клинок наискось чуть ниже шеи. Со всей силы.
Он разрубил великана от плеча до сердца. Из ужасной раны хлынула кровь. Ошеломленные маллы замерли. Могучее тело, пошатнувшись, рухнуло на землю.
— Он убил нашего брата! Он должен немедленно умереть! — придя в себя, прошипел Ахлерой, обращаясь к своим соплеменникам.
Тут и там зазвенело оружие. ДозирЭ подобрал клинок убитого им здоровяка и с двумя мечами в руках занял удобное положение.
В рядах маллов началось какое-то движение, и они, подталкивая друг друга, расступились. В окружении свиты появился Аквилой.
Выслушав свидетелей происшедшего, он, немного подумав, принял сторону Бредероя, который, несмотря на все обвинения, настаивал на том, что этот авидрон, прежде всего, гость и потому неприкосновенен. Аквилой строго-настрого запретил трогать коротковолосого и приставил к нему двух крепких воинов, находившихся в его личном распоряжении.
Прошло немного времени. Тяжелое тело Орунга с трудом взвалили на лошадь, которая едва устояла на ногах, и увезли в ущелье Смерти, чтобы там, под протяжное пение старух, закопать, как было принято у маллов. Веселье тут же продолжилось, и после двух чаш шилы уже никто не вспоминал о погибшем бородатом чудовище. Потом ДозирЭ и Идал долго пировали в компании Бредероя, и к ним, как ни в чем не бывало, подходил Ахлерой, чтобы вместе с ними поднять чашу во славу свободолюбивого малльского народа. Однако, как только представилась возможность, друзья немедленно покинули празднество, поспешив укрыться в своем жилище…
Дальше ДозирЭ ничего не помнил.
Зара наконец заметила, что он проснулся. Она отложила веретено и приблизилась.
— Какой сегодня день? — спросил молодой человек по-малльски.
— Ты был в беспамятстве восемь солнц, — отвечала юная дикарка.
— Что со мной случилось?
Зара смутилась и опустила глаза.
— Тебя… тебя отравили. Скорее всего, ядом золотохвостки. Мужчины нашего селения начиняют им наконечники стрел. Этот яд смертельный, и от него умирают мгновенно. Ты остался жив, наверное, потому, что тебя любят боги. Они спасли тебя от верной гибели…
— Яд золотохвостки?!
ДозирЭ вспомнил Эврисаллу Круглого Дома и последний этап Испытания. Яд золотохвостки! Вишневые спасли ему жизнь, приучив к яду…
Через три дня авидроны уже покидали Бахет-меги. Бредерой должен был на некоторое время задержаться и потому устроил так, что друзей сопровождали два десятка провожатых самого разбойничьего вида. ДозирЭ показалось, что эта охрана весьма ненадежна, ведь золото, полученное от Аквилоя — сто пятьдесят берктолей в разных монетах и слитках, — было просто насыпано в кожаные мешки и приторочено к седлам лошадей. Но Бредерой, заметив его сомнения, только осклабился:
— Не беспокойся, это лучшие воины Малльских гор. Их смелость не имеет границ, и они умрут, но выполнят то, что им надлежит.
В последний момент ДозирЭ отыскал Зару, чтобы проститься с ней. Он поблагодарил ее за заботу: ведь девушка всё это время без сна и отдыха выхаживала его. Юная маллка очень смутилась — она не привыкла слышать от мужчин слова признательности.
— Возьми меня в жены, — вдруг предложила она и сверкнула своим неповторимым малльским взглядом. — Выкупи меня — ты, наверное, богат, и мои сородичи, возможно, тебе не откажут. А хочешь — я убегу. Да, я знаю, что у тебя уже есть одна женщина, но я слышала, что в Авидронии некоторые мужчины имеют по нескольку жен. Мне ничего не надо, я могла бы быть просто прислугой, если хочешь, рабыней…
— Я не могу, — погрустнел смутившийся ДозирЭ. Он заметил в стороне любопытствующих малльских детей, неловко отстранился и поспешил попрощаться: — Эгоу, Зара, я буду о тебе помнить…
Прибыв в Карле Ролси, ДозирЭ, не откладывая, встретился с агентом Круглого Дома, через которого связывался с Сюркуфом и чьи указания должен был беспрекословно выполнять. Он рассказал ему о своей поездке в малльское селение, о сделке с оружием и обо всем остальном. Шестидесятилетний сотник Вишневой армии, исполняющий скромную роль причесывальщика в купальнях, большую часть своей жизни провел в Карле Ролси, наблюдая за маллами, но не знал и половины того, что разведал молодой человек. Он даже как-то расстроился — начинающему несмышленому лазутчику всего за несколько месяцев удалось сделать такое, о чем он сам и мечтать не смел: ДозирЭ вплотную подобрался к самым известным малльским вождям. Бредерой, Ахлерой, Аквилой… Легендарные имена, при одном упоминании о которых в страхе заходится сердце!
Из ста пятидесяти берктолей, полученных от Аквилоя за оружие, сто двадцать ДозирЭ поспешил отдать, а тридцать — отложил в сторону. Эти деньги принадлежали Бредерою — именно во столько он оценил свою помощь в сделке с оружием. По просьбе владельца шкуры снежного барса его долю предстояло переправить в Бионриду, в ее столицу Бион, и передать там некоему человеку.
«Весьма, весьма интересно! — довольно потирал руки мнимый служитель купален. — Вождь маллов обкрадывает своих братьев… И почему именно Бион? Какие у него там интересы? Может быть, сношения с флатонами? Очень, очень любопытно!..»
Впрочем, причесывальщик поспешил отчитать ДозирЭ за проявленную вольность в принятии решений. Особенно касательно продажи оружия. Как можно было без ведома Круглого Дома совершать такую сделку?!
Через пятнадцать дней прибыло оружие. В диком ущелье, находящемся в трех днях пути от Карле Ролси, оно было передано отряду, посланному Бредероем. Маллы остались очень довольны.
Вскоре ДозирЭ и Идал стали замечать, что отношение к ним в Карле Ролси заметно переменилось. Все маллы, которых им доводилось встречать, стали вдруг удивительно приветливы, всегда, если того требовали обстоятельства, выражали готовность бескорыстно помочь в любом деле, будто теперь их объединяло таинственное родство.
Однажды Бредерой пригласил ДозирЭ и Идала в кратемарью, ту самую, где убил десятника из местного гарнизона. После продолжительной вечери, во время которой предпочтение было отдано густому авидронскому нектару и превосходному сердесскому вину, неизвестно каким образом сюда попавшему, вождь завел разговор о Великой Подкове. Полагая, что ДозирЭ именно тот, за кого себя выдает, он, не таясь, прямо спрашивал о расположении и устройстве укреплений и крепостей, интересовался численностью гарнизонов и подготовленностью воинов.
— Послушай меня, Бредерой, — наконец сказал ему Идал, — нам всё равно, рэм, зачем тебе нужно это знать. После всего, что произошло, мы тебе всецело доверяем. Но пойми: устремления наши хоть и подпитываются ненавистью к Грономфе, но всё же в большей степени обращены к нашей заветной мечте. Золото — вот наш бог, которому мы поклоняемся. Так ведь, ДозирЭ? Всё остальное в этом мире — лишь пыль, которую приносит и уносит ветер скорбного бытия.
Бредерой посмотрел на Идала несколько удивленно. То ли у него вновь возникли сомнения, то ли он не ожидал подобной откровенности, а может быть, авидрон в своей речи использовал слишком много сложных, неизвестных маллу слов? Так или иначе, но Бредерой крепко задумался, нахмурив мохнатые брови.
— Прекрасно, — наконец сказал он. — Я готов заплатить вам золотом, если вы мне предоставите необходимые сведения…
Тремя днями позже ДозирЭ и Идал отправились к Великой Подкове. В скором времени, не сворачивая с Пути на Дати Ассавар, они прибыли в двойную крепость Панабеон. Дорога проходила как раз между двумя самостоятельными половинами этой крепости и была с обеих сторон зажата мощными высокими стенами. Однако тяжелые обитые железом створки ворот на пути уже давно не закрывались: сведений о приближающемся противнике не поступало, а дорожные пошлины несколько лет назад отменили. Стражники лишь издалека — со стен и с башен — осматривали проезжающие торговые караваны и путешественников. За последний месяц только один раз в Панабеоне случился переполох, когда дикое племя юродов, некогда вытесненное со своих земель и с тех пор кочующее, появилось у стен крепости. Юроды прибыли со всеми своими семьями, нагрузив на повозки скарб, и было их примерно двадцать пять тысяч. Они собирались миновать Великую Подкову и двигаться дальше вдоль Малльских гор, в поисках пригодных для жизни земель, на которые никто, кроме них, не претендовал бы. Дикарей остановили, а когда им это не понравилось и они стали угрожать воинам гарнизона, вставшим на пути, метательные механизмы на стенах выпустили в их сторону несколько сот горящих зангний, а потом в поле выехал конный отряд в количестве полутора тысяч человек, развернулся в линию и стал наступать. Дикари, побросав часть своего имущества, бежали.
Панабеон был частью Великой Подковы и самой большой ее крепостью. Гарнизон здесь насчитывал более десяти тысяч человек.
В Панабеоне друзья остановились в казармах, и ДозирЭ отправился к начальнику гарнизона. Тот, услышав «потаенное слово», которое красноречиво свидетельствовало о принадлежности посетителя к могущественному воинству, принял его самым вежливым образом и оказал необходимую помощь. Вскоре ДозирЭ был приглашен на дневную трапезу, где довольно приятно провел время в обществе гарнизонных военачальников. Эти ветераны, умудренные опытом многих побед, имели весьма простые манеры, а в общении были словоохотливы и простодушны. ДозирЭ пожалел только о том, что рядом с ним не сидел Идал, способный как никто другой оценить их человеческие качества. Далее молодой человек навестил айма Вишневых плащей, состоящего при гарнизоне, — необщительного, замкнутого военного, насквозь пропитанного подозрительностью ко всему на свете, и через него отправил в Грономфу Сюркуфу срочное голубиное послание.
Покончив с делами, ДозирЭ вернулся в казармы, надеясь застать там Идала и рассказать ему о своих впечатлениях. Однако его там не было, и молодой человек отправился на поиски друга. Он обнаружил его в одной из кратемарий, самой большой в крепости, где эжин в окружении нескольких местных негоциантов спокойно потягивал душистый земляничный настой и о чем-то толковал. Торговцы внимательно слушали его, не смея перебивать. ДозирЭ подсел и попросил подогретого нектара, и тут оказалось, что Идал находится в собственной кратемарье, поскольку только что приобрел ее. Он сторговался с хозяином, который давно мечтал продать дело, чтобы вернуться в Авидронию, и только ждал подходящего случая. Случай представился в лице ненароком зашедшего посетителя.
Когда друзья остались одни, ДозирЭ, заговорщически понизив голос, заявил:
— Ты вряд ли прогадал. Я только что был у начальника гарнизона. Он сообщил, что в скором времени количество цинитов, находящихся в крепости, будет удвоено. Я не знаток подобных дел, но полагаю, что, если подкрепление прибудет, доходы кратемарьи тоже удвоятся.
— Хоть ты и Вишневый, — улыбнулся Идал, — но о том, что гарнизон будет пополнен, знают едва ли не все жители крепости, именно поэтому местные торговцы и стараются скорее продать свои владения. Я уже договорился о покупке нескольких лавок, мастерской и парфеона для собачьих боев, и поверь мне: цена, которую просят владельцы, просто смехотворна.
— Как же так? — недоуменно приподнял брови ДозирЭ.
— Всё очень просто, — отвечал эжин. — Значительное усиление гарнизона говорит о близкой опасности. А что может угрожать Великой Подкове с ее высокими крепкими стенами, с ее неприступными башнями, с ее цитаделями, крепостями, такими, как Панабеон?
ДозирЭ на мгновение задумался.
— Маллы?
Идал рассмеялся.
— Разве маллов кто-нибудь опасается? Разве смогут они взять штурмом, допустим, Панабеон? Да, они крайне опасны, но все, что могут эти наивные хитрецы, эти дети гор, эти разбойники-дикари, — это исподтишка нападать, убивая чаще невинных. Нет, маллы здесь ни при чем. Флатоны — вот истинная причина! Вот кого здесь с трепетом ожидают. Усиление гарнизона красноречиво свидетельствует о приближении настоящей угрозы. Поэтому местные торговцы в панике — они предпочли бы двадцатитысячному войску самый захудалый гарнизон, собранный из дряхлых неимущих ветеранов.
— Да, но зачем тогда ты всё это покупаешь? — никак не мог понять ДозирЭ логики друга.
— Всё просто. Если беда Панабеон минует, — отвечал, немного подумав, Идал, — я выгодаю десятикратно. Если же случится несчастье — убытки окажутся незначительными…
Покинув крепость на следующий день, друзья отправились вдоль Великой Подковы. Используя возможности ДозирЭ, большую часть пути ехали по самой стене, легко преодолевая многочисленные посты. Стена Подковы была настолько широка, что помимо «осадной» части, где были размещены укрепленные надстройки и установлены метательные механизмы, вмещала удобную дорогу. Эта дорога проходила по внутренней стороне стены, в своеобразном желобе, скрытая от глаз и защищенная навесами от стрел. По ней свободно передвигались не только пешие, но и конные воины; время от времени в ту или иную сторону перебрасывались целые отряды. При этом они проделывали за один переход достаточно большие расстояния, а на ночлег останавливались в крепостях.
Каждые триста шагов стена упиралась в круглую башню, превосходящую высоту стены более чем в два раза. Говорили, что над стенами Великой Подковы высились две тысячи башен. Попасть с одной части стены на другую удавалось только через проходы в башнях, преодолев подвесные мосты и подъемные ворота. Впрочем, сейчас мосты были опущены, а ворота подняты, и ДозирЭ с Идалом, с любопытством глазеющие по сторонам, беспрепятственно преодолевали башню за башней, лишь на ходу жестом приветствуя немногочисленную скучающую охрану. Только иногда всадникам преграждали дорогу: самых придирчивых стражников смущали невоенные одежды Идала. Однако особый онис, который ДозирЭ раздобыл в Панабеоне, развеивал все сомнения и служил им надежным пропуском.
Несколько раз друзья спешивались. Обсуждая между собой преимущества и недостатки метательных механизмов, которые здесь стояли, они подходили к бойницам и смотрели вниз и вдаль. Сама стена зиждилась на высокой насыпи, которая, несомненно, добавляла укреплениям мощи и надежности, а дальше, почти до горизонта шли непроходимые линии препятствий: глубокие рвы, бесконечные шеренги железного частокола, тысячи кустов тигриных колючек, прямоугольные водоемы. Десятки мохнатых сторожевых собак разгуливали между препятствиями, время от времени разражаясь злым низким лаем.
От неприятеля потребовались бы огромные усилия, чтобы только приблизиться к стенам, не говоря уже о попытке их штурмовать. Впрочем, ДозирЭ и Идал уже достаточно много повидали, в особенности под Кадишем, чтобы считать Великую Подкову совершенно неприступной.
Что там, за этим горизонтом, где простираются дикие равнины Междуречья? Какие опасности для Авидронии таят эти бесконечные просторы?
На второй день после остановки в крепости друзья продолжили путешествие уже по земле, вдоль внутренней стороны стены. Несколько раз им казалось, что за ними следят, — они замечали, как неестественно покачиваются ветки в ближайших зарослях. «Наверное, маллы? — то ли спрашивал, то ли утверждал ДозирЭ. — Они за нами следят». — «Что же с того?» — хладнокровно отвечал Идал и продолжал следовать в своем направлении.
Через три дня друзья прибыли в крупный строительный лагерь, который почему-то называли «коловатским», где пробыли три дня. ДозирЭ занимался исполнением тех тайных обязанностей, которые на него возложил Круглый Дом. А Идал, окрыленный выгодными сделками в Панабеоне, продолжал скупать разнообразное имущество и налаживать торговые связи, вполне справедливо рассчитывая на такую выгоду, о которой в Грономфе и мечтать не смел.
После этого ДозирЭ и Идал другой дорогой вернулись в Карле Ролси и поспешили навестить Бредероя….
Прошло дней двадцать. Однажды пришло известие о том, что на «коловатский» строительный лагерь совершено жестокое нападение. По настоянию ДозирЭ охрана лагеря была утроена, однако это не помешало неведомым врагам его уничтожить. Несколько сот цинитов Инфекта полегли в схватке, тысячи мастеровых погибли, еще больше людей угнали в неизвестном направлении.
ДозирЭ был в отчаянии и в происшедшем винил только себя — он считал, что именно его сведения помогли Бредерою уничтожить лагерь. К тому же кто, как не он, ДозирЭ, помог вооружить несколько тысяч маллов?
Идал, хотя и потерял в сожженном лагере несколько только что купленных лавок, как мог, успокаивал друга: ведь охрану лагеря предупредили о возможном нападении. Все, что они (ДозирЭ с Идалом) сделали, было совершено с ведома Круглого Дома и по его приказу. Вся информация, переданная Бредерою, тщательно согласовывалась. Маллов должна была ожидать засада. Чья вина в том, что гарнизон проспал нападение? Но ДозирЭ не хотел ничего слушать.
Через несколько дней стало известно, что произошло очередное нападение на участок стены Великой Подковы. Несколько башен вместе с примыкающими стенами разрушили до основания.
ДозирЭ поспешил в купальни к своему куратору и потребовал немедленно схватить Бредероя, а вместе с нимвсех тех маллов, кто, очевидно, был причастен к нападениям или, по крайней мере, знал о них. Вишневый спокойно выслушал молодого человека и строго рекомендовал ему в дальнейшем заниматься только своим делом и не лезть в сферы, ему неподвластные.
— Неужели ты не понимаешь, что решать судьбу таких опасных врагов Авидронии, как Бредерой и Ахлерой, да и всех маллов, которые, к сожалению, не желают жить с нами в мире, будешь не ты и даже не я, а высшие военачальники Круглого Дома, может быть, сам Инфект? — сказал мнимый служитель купален. — Мужайся, мой юный друг, терпи и продолжай самым тщательным образом выполнять свое поручение…
Несколько дней спустя, выйдя поутру на улицы, жители Карле Ролси обнаружили тела авидронских цинитов, развешенные вверх ногами по всему селению. Десятки изуродованных трупов. Женщин колонии обуял страх, а мужчин охватили негодование и гнев. Многие подозревали маллов, считая их главными виновниками всех бед. Об этом открыто говорили в каждой лавке.
В тот же день группа молодых авидронов устроила на местном торговом форуме поножовщину, перебив два десятка маллов. Ночью же сожгли несколько авидронских жилищ, и все их обитатели в страшных муках погибли. Назревало большое столкновение, достаточно было еще одной искры.
Авидронские военачальники посылали в Грономфу свиток за свитком, в которых просили усилить и без того крупные гарнизоны авидронских колоний и прислать дополнительные партикулы. Некоторые из них, поддавшись тем же чувствам, которые обуревали ДозирЭ, предлагали самым решительным образом «урезонить» маллов. Однако Дворцовый Комплекс молчал. Как известно, Алеклия со всеми партикулами находился в Иргаме, где сейчас всё решалось, так что никто не хотел заниматься какими-то маллами, да и брать на себя лишнюю ответственность. Тем более что Инфект в последний год закрывал на многое глаза, всеми силами пытаясь поддерживать в Малльских горах хотя и призрачный, но мир.
Идал по срочному делу отбыл в Авидронию, а ДозирЭ продолжал водить знакомство с маллами, и весьма в этом преуспел. Теперь в их среде он вызывал очень большое доверие. Ему открывали многие тайны, в том числе и те, о которых ведали только самые приближенные к вождям горцы.
ДозирЭ уже знал, что Бредерой — не только виновник едва ли не всех нападений на Великую Подкову, на обозы и на авидронские колонии, но и является, по сути, главным вдохновителем повстанческого движения. Во всех частях Малльских гор дикари готовились к войне с Авидронией, собирались в отряды, вооружались, состязались в военном искусстве. Обстановка с каждым днем ухудшалась, тут и там происходили стычки, в которых гибли авидронские циниты и жители колоний. За всем этим стоял не кто иной, как Бредерой — непримиримый поборник малльской свободы, ставший за последние полгода очень популярным в малльских селениях, в особенности среди воинственно настроенной молодежи, почитавшей его едва ли не больше, чем Аквилоя. Бредероя стал побаиваться сам Ахлерой.
Однажды Бредерой взял с собою ДозирЭ в длительное путешествие. По пути к ним присоединился с большим отрядом Ахлерой и еще несколько влиятельных маллов. Они проделали изрядный путь по горным тропам, ущельям и долинам и спустились на равнину в том месте, где Голубая река, разделившись на несколько рукавов, круто изгибалась, едва не касаясь одним из своих протоков подножий Малльских гор.
Тут, окруженное сочными лугами и возделанными полями, вольготно раскинулось самое большое селение «равнинных» маллов — Царинглоум-рой. В селении, состоящем из деревянных и даже из каменных домов, проживало не менее двадцати пяти тысяч дикарей, и все они, заботясь о своем хозяйстве, вели мирный образ жизни. Селились здесь и авидроны, которые занимались меной и торговлей, содержали лавки, виночерпни и кратемарьи.
Изнеженные вожди Царинглоум-рой, некогда разбогатевшие на добыче соли в принадлежащих им издревле копях и посему считавшиеся самыми богатыми маллами, содержали слабый разношерстный отряд из тысячи конно-пеших воинов, которым вменялось в обязанность охранять селение от набегов кочевников, живущих за Голубой рекой. Беспечность вождей была обусловлена, прежде всего, тем, что в одном переходе от селения располагался крупный авидронский лагерь, где размещались две опытные боевые партикулы. Вожди поддерживали с авидронами вполне дружественные отношения и два раза в месяц по собственной воле отправляли в лагерь щедрые дары: соль, рыбу, мясо, ячмень, плоды.
Горных маллов встретили, как самых близких родственников, так что ДозирЭ был немало изумлен радушным, не по-малльски пышным приемом. Однако когда во время роскошного пиршества, данного в честь гостей, речь зашла об объединении всех маллов в борьбе с Авидронией, а захмелевший Ахлерой вновь заговорил о создании независимого малльского государства, местные вожди заметно напугались и смущенно спрятали глаза. Тут Бредерой начал речисто убеждать всех в необходимости борьбы с авидронами, сулил богатства, обещал разнообразные привилегии, но «равнинные» маллы продолжали молчать и лишь красноречиво переглядывались друг с другом. Тогда Бредерой стал угрожать: те маллы, которые нас не поддержат, будут считаться предателями и станут нашими врагами, как авидроны.
— Мы — МАЛЛЫ, — наконец поднялся с места самый влиятельный вождь Царинглоум-рой, — и этим всё сказано. Куда все маллы — туда и мы. Но кто решил, что авидроны — враги и что с ними нужно воевать? Мы вот уже много лет живем с ними бок о бок и никогда не видели от них ничего дурного. Скорее, наоборот. В дружбе с Грономфой и под ее защитой наше селение стало шириться и процветать, и вы вряд ли найдете в Царинглоум-рой хоть одного малла, который желает авидронам зла.
— Да, но вы забыли, кто расправился с вашими предками! — перебил Ахлерой.
— Нет, не забыли, поэтому и не желаем более подвергать наших соплеменников опасности!
По тайной просьбе Бредероя ДозирЭ поведал «равнинным» вождям, что по роду своих занятий имеет достоверные сведения о том, что Грономфа замышляет против маллов «великое зло». Это сообщение произвело ошеломляющий эффект, и на какое-то время настроение на пиру переменилось. Однако после долгих переговоров, уже к утру, вожди Царинглоум-рой вынесли довольно хитроумное решение, которое Бредероя огорчило, но не лишило надежды, а Ахлероя несказанно взбесило. Дословно оно звучало так: «Мы подчиняемся только синдану. Что синдан скажет, то мы и будем делать!»
Горцы покинули селение крайне раздраженными. Впрочем, малльская знать Царинглоум-рой попыталась от них откупиться: Бредерой и Ахлерой получили сто берктолей в паладиумных самородках, сто двадцать мешков соли и табун великолепных лошадей. Всю дорогу Бредерой и Ахлерой тихо переругивались друг с другом. В каждой их фразе звучало короткое и таинственное, словно заклинание, слово «синдан».
Появившись в Карле Ролси, ДозирЭ поспешил сообщить обо всем увиденном и услышанном в Грономфу. Ответа пришлось ожидать долго…
«Зреет гнусный заговор против Авидронии, зреет мятеж, зреет война, почему Грономфа медлит?!» — недоумевал молодой человек, сидя в одиночестве поздно вечером в кратемарье и до хруста в пальцах сжимая наполненный вином бронзовый кубок. Его порывистая неуемная натура изо всех сил противилась голосу рассудка, который подсказывал, что холодный расчет и выверенный удар надежнее рискованной поспешности. Он испытывал настоящую муку, вынужденный бездействовать, ждать указаний неповоротливой Грономфы, вместо того чтобы с легким сердцем, презирая опасности, броситься в пучину событий, совсем не заботясь о том, что с ним станется, чем для него всё это закончится. Он жаждал смертельной охоты, пусть даже в какой-то момент ему суждено превратиться из охотника в добычу.
У жаровни сидел Кирикиль с длинной морской рапирой за поясом, одетый очень странно — наполовину по-малльски, наполовину, как яриадский жрец. Он думал, что похож на грозного предводителя разбойников, но на самом деле напоминал глуповатого лицедея с уличных подмостков. Слуга весело болтал с розовощеким толстеньким хозяином кратемарьи. Несдержанный смех яриадца, всё его развязное поведение раздражало ДозирЭ и отвлекало от глубоких дум. Он едва сдержался, чтобы не отчитать слугу.
Размышляя о преступной беспечности Круглого Дома, ДозирЭ не мог знать, что творится в его таинственных недрах. Не знал он, какие могущественные силы внимательнейшим образом следят за кипучей деятельностью своего лазутчика, так же, как и не знал, что из-за его сообщений, равно как и благодаря многим другим сообщениям, стекающимся в Грономфу со всех мест, с каждым днем вокруг Малльских гор сгущаются черные тучи.
Не знал ДозирЭ, что в то же самое время, когда он вечерял в кратемарье, запивая тоску дешевым кисловатым вином, в Круглом Доме, в главной совещательной зале, собрались самые высокие военачальники Вишневых плащей, а также несколько достойнейших мужей из Совета Пятидесяти и с ними наделенный многими полномочиями посланник Вораджа — полководца, распоряжающегося всеми гарнизонами и партикулами от Малльских гор до залива Обезьян. Присутствовал здесь и довольный собой цинитай Сюркуф. Этот Вишневый не дорос званием до подобной чести, до участия в совещании подобного уровня, и никогда бы его не позвали сюда, если б не один из его тайных агентов, пробравшийся в самое малльское логово и вошедший в доверие к самым известным малльским предводителям. Именно это счастливое обстоятельство и вознесло скромного служителя Вишневого плаща, каких в Круглом Доме сотни, из затхлых плесневелых каменных мешков подземной части наверх, в круг избранных — в эту торжественную залу зеленого мрамора, где в мозаичных бассейнах плескались прозрачные рыбки, где искрились струи фонтанов, где каждый из присутствующих восседал в массивном кресле из черного бутона, где черноволосые прелестницы в белых плавах разносили охлажденные напитки и подавали серебряные скамеечки для ног, а возле каждого вельможного мужа стоял слуга с перистым опахалом.
Закончив обсуждение внутренних проблем, а также вопросов, связанных с Иргамой, собрание осторожно коснулось малльской темы, и тут все заговорили одновременно. Вспыхнула жаркая перепалка. Мнения высказывались самые противоречивые. Одни ратовали за военный поход, считая его единственным способом усмирения горцев, другие утверждали, что требуется задобрить маллов и таким образом сохранить хотя бы на некоторое время мир, так необходимый для полной победы над иргамами. А там будет ясно, что делать. Правильное и справедливое решение сможет принять только Алеклия, когда с триумфом вернется в Грономфу.
Наконец слово дали Сюркуфу, который до сих пор молча сидел за спинами военачальников и терпеливо слушал, даже не помышляя о том, чтобы вмешаться в разговор могущественных особ. Сюркуф поднялся, быстро расправил складки плаща и, преисполненный гордости, как всегда, изящный, густо пахнущий розовыми ароматами, вышел на середину. Его встретили весьма благожелательно.
Он рассказал о маллах все, что знал, обвинив вождей горцев, и прежде всего Бредероя, а также Ахлероя, которого знал лично, и даже самого Аквилоя, в заговоре против Авидронии.
— Не может быть! — вскричал посланник Вораджа. — Аквилой считается другом Божественного, главным поборником мира в Малльских горах.
— Я это знаю, — учтиво приложил пальцы ко лбу Сюркуф. — Но есть неопровержимые доказательства моих слов. Аквилой лично передал золото нашему человеку в обмен на оружие. Прошло не более половины месяца, как это оружие применили по назначению. Я имею в виду разгром «коловатского» лагеря, нападение на Великую Подкову.
— С чего ты взял, что это именно то оружие? — спросил один из сановников из Совета Пятидесяти, знаменитый Селес — тщедушный больной старик с седыми сросшимися бровями, прославившийся тем, что сорок лет назад в одиночку двинулся навстречу семидесятитысячной армии гагалузов, приближающейся к Авидронии. Выехав в поле один против всего войска, он не только убедил дикарей отказаться от своих замыслов, но еще и сумел их запугать: вытребовал и получил внушительный откуп. С тех пор, когда против войска противника некого было послать, шутники предлагали отправить на войну одного Селеса.
— Всё оружие было помечено, достославный рэм. Так, луки, переданные маллам, сделаны таким образом, чтобы при стрельбе на стреле оставался особый след — небольшой затес…
В зале опять вспыхнуло волнение, лица военачальников исказил гнев. Кто-то воскликнул: «Я же предрекал, что Аквилой — двуличная лиса и только выжидает момента, чтобы ударить Божественному в спину!» Говорить захотели сразу многие, однако старик Селес из всех присутствующих был наделен самой высокой властью, поэтому его никто не посмел перебить.
— Кто же этот доблестный удалец, который сумел добиться столь многого? — поинтересовался он.
Сюркуф чуть поморщился. Всё изложенное он собрался представить лишь как собственную заслугу; в его планы не входило рассказывать кому-либо о подвигах своих воинов, тем более — о подвигах ДозирЭ. Но вопрос нельзя было оставить без ответа. Он назвал имя, но так невнятно, что его заставили повторить. Пришлось произнести это ненавистное слово громко и отчетливо.
— ДозирЭ? — удивился Селес, который последние годы всё время проводил в Дворцовом Комплексе, и поэтому ему было известно почти все, что происходит в Грономфе. — ДозирЭ? Что-то знакомое. Не тот ли самый?
— Тот, — отвечал Сюркуф, почему-то сгорая от стыда, будто он лично причастен ко всем «подвигам» своего нынешнего подопечного.
ДозирЭ вспомнили и остальные. В зале повисло неловкое молчание. Все знали историю с возлюбленной Инфекта, и многим, кто не был посвящен в подробности, было непонятно, почему этот ДозирЭ не только до сих пор жив, но и служит в прославленном воинстве. Впрочем, расспрашивать о нем никто не захотел, и обсуждение, само собою, вернулось к малльским вождям. Сюркуф не только подробно рассказал об их «проделках», но и предоставил неопровержимые доказательства в виде всевозможных донесений.
— Кто такой этот Бредерой? — поинтересовался посланник Вораджа. — Что-то я раньше о нем не слышал.
— Мы и сами все удивлялись, откуда он взялся, — отвечал за Сюркуфа Нелиавтх — его грозный начальник, партикулис Вишневой армии, владелец золотого и двух пурпуровых платков и обладатель десятка пылающих фалер. — Внезапно объявился и не только был провозглашен полноправным малльским вождем, но и сразу получил возможность носить шкуру снежного барса. А ведь только три самых влиятельных малльских вождя имеют на то право. Как только этот Бредерой появился, сразу в Малльских горах началось неладное: нападение на обозы, на строительные лагеря, на участки Великой Подковы. Тогда мы послали к маллам лучших наших лазутчиков и вскоре выяснили, что Бредерой — сын некогда самого жестокого и непримиримого малльского вождя, которого наши отряды долго преследовали и, наконец однажды изловив, убили. Где всё это время находился Бредерой, нам было неизвестно, но мы уже узнали наверняка: он явился с твердым намерением нарушить и без того хрупкий мир в Малльских горах. Мы сразу же решили, что это намерение вызвано желанием отомстить за отца, погибшего от руки авидронского цинита.
Селес закашлялся, и Нелиавтх осекся.
— Продолжай, продолжай, — замахал рукою старик, едва не задыхаясь от сдавивших горло спазмов. — Не обращай внимания.
Нелиавтх замешкался, видимо что-то позабыв, и в конце концов небрежно кивнул Сюркуфу, позволяя ему закончить.
— Мы достаточно долго оставались в неведении о том, где всё это время находился Бредерой. — Сюркуф победоносно и хитровато, со значением глянул на своих слушателей: можно было догадаться, что он готовит какую-то неожиданность. — Однако не так давно — восемь дней назад — счастливая случайность помогла нам узнать страшную тайну. Вот она!
И Сюркуф выдернул из связки свитков, которые подал помощник, небольшую трубочку — голубиное послание. Он развернул ее, предъявив собравшимся онисовый клочок, испещренный большим количеством незнакомых мелких знаков. Он подошел к Селесу, который восседал ближе всех, и протянул клочок ему. Старик взял онис, заглянул в него, быстро убедился, что странные каракули ему непонятны и что, видимо, перед ним тайнопись, пожал плечами и передал трубочку представителю Вораджа. Тот повертел ее в руках и передал дальше. Вскоре онис вернулся к Сюркуфу. Все с нетерпением ожидали дальнейших пояснений, и многие проявили даже некоторое недовольство затянувшейся паузой. Но Сюркуф знал, что делал. Он знал, что ожидание вельможных мужей окупится втройне и их гнев вскоре сменится великой милостью.
— Как вы поняли, рэмы, в этом голубином послании содержится тайнопись, — объяснил Сюркуф. — Почтовый голубь, который его переносил, был убит над Кадишем. Предположительно, он летел из Масилумуса. Воин, звонкая стрела которого пронзила тело птицы, принес футляр с письмом своему десятнику, оставив себе в награду жирного голубя, десятник передал его айму, тот цинитаю, и, в конце концов, послание оказалось у бывшего Великого Полководца Седермала — нынешнего начальника гарнизона иргамовской крепости. Седермал не смог прочитать письмо, и это понятно — ведь оно зашифровано, и призвал на помощь Вишневых плащей. Через несколько недель послание очутилось у нас в Круглом Доме. И мы, не скрою, с огромным трудом, призвав лучших своих знатоков тайнописи и даже обратившись к известным тхелосам, все-таки смогли открыть его тайный смысл!
В зале повисла абсолютная тишина. Даже фонтаны, казалось, стали журчать тише. Сюркуф, выждав еще несколько мгновений, вынул другой онис — обычных размеров, развернул его и прочитал вслух:
«Я, Хавруш, брат Тхарихиба, Верховный военачальник Иргамы, пишу тебе, слуга мой преданный Бредерой.
Получил от тебя сообщение и остаюсь весьма довольный твоими деяниями. Знаю и от других, как нелегко теперь приходится авидронам в Малльских горах. Вижу, что деньги мои расходуются с большой пользой.
Пришло, однако, время сделать то, за чем я тебя послал в Малльские горы, — сполна рассчитаться с коротковолосыми за все их злодеяния. За оскверненные храмы Иргамы, за поставленных на колени гордых маллов, за смерть твоего отца. Сей злобный, растленный, убогий народ не имеет права на существование.
Сейчас все армии Грономфы под Масилумусом. Я принял на себя главный удар. Мне нелегко, Иргама утопает в крови, но я по-прежнему полон сил, ибо питает меня страшная ненависть. А перед собой я вижу ясную достижимую цель, которая всё ближе и ближе. Во всей Авидронии теперь не сыскать и сотни опытных цинитов. Так что собранные тобой отряды горцев, о которых ты писал, вряд ли встретят в Малльских горах серьезное сопротивление. Сожги лагеря и колонии авидронов, замани в горы их партикулы и там уничтожь. Отправь в Грономфу головы тех людей, которые ей дороги. А потом принимайся за Великую Подкову. Разрушь до основания несколько обширных участков, чтобы образовались широкие бреши. Удерживай их в своих руках, не позволяй восстанавливать. И не жалей своих воинов, пусть даже они все до единого погибнут, ибо умереть в яростной схватке с коротковолосыми и есть их главное предназначение. И да поможет тебе Слепая Дева!
Ты пишешь, что скоро у маллов состоится синдан. Постарайся на нем привлечь на свою сторону как можно больше вождей. Убеди совет в том, что авидроны слабы как никогда и что самое время перерезать им глотки и сделать наконец маллов свободными. Опасайся только Ахлероя — я имею самые достоверные сведения о том, что он сообщается с Берктолем и может тебе помешать. Сафир Глазз прочит именно его в интолы будущей Маллии. Ахлерой отписал в Берктоль по поводу тебя, что ты наверняка соглядатай Грономфы. В доказательство этого он указывает на твоих близких подручных — двух авидронов, которых считает слугами Круглого Дома. Не доверяй также отцу Ахлероя — Аквилою, нам доподлинно известно, что он чрезмерно верит Инфекту Авидронии и, пока жив, не позволит маллам вступить в войну с Грономфой. Постарайся устранить обоих вождей со своего пути. Да, и немедленно избавься от этих авидронов…
Настало время открыть тебе одну важную тайну: мы с тобою не одни — мы находимся под опекой и защитой наших наихрабрейших союзников. Это самые могущественные силы на континенте. Берктоль — лишь слепой ягненок по сравнению с ними. Это известные тебе флатоны — великие воины Темного океана. Они уже идут. Они совсем близко, намного ближе, чем тебе кажется. И их миллионы. Скоро ты услышишь их тяжелую гулкую поступь. И они жаждут напиться авидронской крови. А кто не союзник флатонов, тот союзник мертвых. Помни это! Как только ты исполнишь всё то, что я тебе приказал, они появятся. Прямо перед тобой. И они о тебе знают. Поэтому, если ты будешь послушен и сделаешь всё правильно, они осыплют тебя золотом и поставят правителем над всеми малльскими и соседствующими племенами.
А пока жди с острова Нозинги важного посланца, который прибудет в Малльские горы с караваном верблюдов к началу сезона дождей. Он сам тебя найдет. У него для тебя десять тысяч берктолей. Этот флатон хочет донести до малльских вождей слово самого Фатахиллы. Всячески ему помоги.
Бредерой, не бойся ничего. И помни того, кто сделал тебя свободным, того, кто тебя озолотил, кто вернул тебя в объятия родины. Твоего доброго и щедрого хозяина. Верь в меня и будь по-прежнему мне предан. Я же взамен вознесу тебя до таких вершин, которых ты и не видел. Авидроны сделали тебя рабом, я же сделаю тебя ИНТОЛОМ».
Сюркуф облегченно вздохнул и опустил свиток. В этот момент он, окрыленный успехом, чувствовал себя абсолютно счастливым. В следующее мгновение он огляделся и в смущении замер. Его со всех сторон окружали молчаливые побелевшие лица и наполненные смятением глаза.
Глава 48. Солнечный дворец
Солнечный дворец — обиталище иргамовских интолов — самое большое, самое величественное здание в Масилумусе. Сверкающий золотом и паладиумом, он возвышался на плоском холме Отшельника, что у Сердитых ворот. Дворец этот был воздвигнут мудрым и рачительным правителем — отцом Тхарихиба. Строили его более тридцати лет, и на него ушло так много камня, дерева и металла, что хватило бы на несколько городов. То было время процветания, время прибыльной бойкой торговли, время тучных урожаев, время крепкой дружбы с Авидронией… Чудесное, мирное время. Казна полнилась. Благодарные подданные не уставали превозносить имя своего щедрого повелителя, и интол благоденствующего народа решил, что пора избавиться от своего убогого жилища, располагавшегося на Могильной площади, прямо напротив казнильного места. Старинный родовой дворец, принадлежавший династии Тедоусов, давно пользовался сомнительной репутацией. Тесный, невзрачный, он был полон жутких закоулков, по которым блуждали в забрызганных кровью доспехах страшные призраки невежественного прошлого.
А нынешняя сияющая обитель интола, окруженная изумрудными озерами и золотистыми садами, поражала и великолепием, и размерами. Дворец задумывали и строили признанные авидронские зодчие, и поэтому в его очертаниях угадывался тот великий образец, на который они, несомненно, равнялись. Люди сведущие, глядя на него, обязательно вспоминали Дворцовый Комплекс Инфекта в Грономфе. И всё же он получился самобытным, иргамовским, повторяющим форму головного убора высшей знати — форму остроконечной шапочки, расшитой золотом.
Когда солнце вставало над Масилумусом, новый дворец ослепительно сиял над городом, будто второе светило. Восхищенные жители его и прозвали «Солнечным», а впоследствии и сам интол повелел только так именовать свое любимое творение.
Впрочем, времена мира, изобилья и бесконечных праздников, казалось, ушли безвозвратно. В Солнечном дворце с некоторых пор обосновался бездеятельный, безвольный, черствый к нуждам подданных Тхарихиб, которому в народе дали прозвище Разоритель. В стране царили нищета и разруха, стал совершенно невыносимым произвол ненасытных наместников и безжалостных откупщиков податей, к тому же вот уже третий год шла тяжелейшая война. Теперь у горожан как-то язык не поворачивался называть дворец своего правителя так же, как раньше.
Как и предсказывал прозорливый Хавруш, прекрасно знающий своего бестолкового брата, «лучезарный» Тхарихиб в день сражения под Масилумусом не придумал ничего лучшего, как задать в Солнечном дворце роскошный пир. Впрочем, из завсегдатаев дворцовых трапез явились немногие: большинство убыли в свои партикулы или вступили в созванное Хаврушем ополчение, некоторые, опасаясь поражения, а значит, и скорой осады Масилумуса, тайком оставили город, укатив в свои дальние поместья или вообще покинув страну. Пришли только самые близкие Тхарихибу сановники, составляющие его постоянную свиту, и «искренние» друзья, из которых особенно выделялся Берсекус — бывший бродячий комедиант и свистун, а ныне Второй Пророк интола.
Когда-то Берсекуса привел во дворец сам Хавруш — Первый Пророк интола, случайно услышав его на улице и восхитившись удивительной заливистой трелью. Свистун не отличался красотой и статью, был низкого роста и имел отталкивающее, какое-то бесполое, лисье лицо, однако запросто подражал голосам всех птиц и к тому же обладал изворотливым умом и чувством юмора. Он достиг совершенства в искусстве раболепия и был необычайно распущен. Без него не обходилась ни одна оргия: он мог бесконечно пить и не пьянел, являлся изощренным выдумщиком всяческих непристойных развлечений и жестоким, не знающим пощады палачом. Тхарихиб искренне привязался к нему, всегда держал при себе и не уставал придумывать ему новые должности и жаловать титулы. Когда Хавруш опомнился и задумал избавиться от Берсекуса, было поздно: жалкий уличный свистун превратился в могущественного мужа, влиявшего на все сферы государственной деятельности, в особенности на те, где можно было поживиться. Единственное, чего добился Хавруш, это уберег от его алчности средства, отпущенные на военные нужды. Армию он считал своей вотчиной, к которой никого не подпускал.
Пир начался, когда солнце уже садилось. За громадным трапезным столом, вмещавшим несколько тысяч человек, сидело не более двухсот. Тхарихиб, слегка подслеповатый, внимательно разглядывал присутствующих. Иногда он наклонялся к Берсекусу, сидевшему по правую руку от него, и что-то спрашивал то про одного, то про другого гостя. Второй Пророк во всеуслышанье, особо не заботясь о приличиях и часто пользуясь уличными выражениями, давал каждому краткую характеристику — все знали, что от мнения бывшего свистуна зависит не только твое будущее, но и сама жизнь. Однако сегодня Берсекус был благодушен и ограничивался главным образом насмешками и неприличными намеками, что воспринималось едва ли не как похвала. Только нескольких знатных иргамов он по-настоящему очернил, и злопамятный Тхарихиб поспешил запомнить их имена.
Трапезный стол ломился от редкостных яств, рекой лились изысканные вина; вышколенные слуги-рабы, словно заботливые пчелы, роились вокруг гостей. Били фонтаны, пылали факельницы, курились дорогие благовония. Музыканты, танцовщицы, силачи, акробаты, ряженые наперебой веселили и развлекали гостей. Однако многие приглашенные, конечно ничего не высказывая вслух, недоумевали: к чему такое неуместное транжирство, к чему вся эта неслыханная щедрость и роскошь в то время, когда страна оказалась на краю пропасти?! Быть может, Тхарихиб наконец окончательно повредился умом? Или он что-то знает? Может статься, уже получены сведения, что авидроны разбиты или отступили?
Взволнованные и тщательно скрывающие свои чувства сотрапезники интола ошибались: правитель еще не знал ничего определенного, был только голубь с посланием о том, что авидроны, не дожидаясь утра, первыми начали сражение.
Тхарихиб много ел и пил, заставляя других есть и пить еще больше, часто и невпопад шутил, вынуждая хмурых озабоченных гостей громко хохотать, и сам неестественно смеялся. Однако, когда слуги вынесли из залы первых двух гостей, оказавшихся наименее опытными в искусстве застолья, когда другие гости изрядно захмелели, Тхарихиб, опустошив уже немало кубков, раскрасневшийся, скинувший с себя часть одежд, в сдвинутой на затылок золоченой остроконечной шапочке, услышал случайно произнесенное имя своего брата и неожиданно для всех выплеснул наружу накопившуюся горечь.
— Это он всё затеял, братец мой ненаглядный! — кричал интол. — Это он погубил Иргаму, чтоб его сожрали гаронны! Если б не Хавруш, сейчас бы бражничали в Грономфе на пиру у Алеклии! А теперь что?! Позор и гибель! Не только моя! Вы все, бесполезные ленивые мерзавцы, сдохнете под обломками сожженного Масилумуса! О, если б отец знал, что так будет, он бы задушил этого выродка в колыбели!
Приближенные интола в страхе спрятали глаза, пригнулись. Даже Берсекус открыл от удивления рот. Тхарихиб до того разгорячился, что у него вздулись вены на лбу и на висках. Он в ярости швырнул в гостей свой серебряный жезл власти и продолжил свою гневную тираду с такой необыкновенной пылкостью, какой еще никогда не выказывал. Лишь чуть погодя он закашлялся, опомнился, устыдился своих слов и даже начал оправдываться, безжалостно кусая губы.
— Где эта лживая блудница Хидра? — спросил он чуть погодя. — Скажите ей, чтобы явилась сюда слушать Берсекуса!
Слуги убежали. Покои интольи Иргамы находились в другом конце Солнечного дворца, и добраться туда было не просто, однако ответ не заставил себя ждать. Хидра сообщала, что сын Тхарихиба и наследник всех его дел Нэтус болен, что у него лихорадка, что она находится в его покоях и не отойдет от него ни на шаг, пока юный интол не поправится.
— Ну, что ж поделаешь, — пожал плечами уже успокоившийся Тхарихиб и небрежно кивнул Берсекусу. Второй Пророк незамедлительно поднялся, наполнил до отказа грудь воздухом и громко и заливисто засвистел. Его трель была изумительна — чиста, глубока… Правитель наслаждался чарующими звуками грустной мелодии и даже прослезился.
Настало утро, его сменил день, но пиршество все продолжалось, принимая всё более разнузданный характер. В самый разгар оргии доверенный слуга принес Тхарихибу срочное голубиное послание. Он медленно прочитал его, шевеля губами, потом швырнул онис на пол и как-то сразу ослаб, тревожно всхлипнул и тяжело оперся о стол. Соратники подняли и развернули свиток. В нем говорилось о том, что иргамовские войска потерпели в сражении с Алеклией сокрушительное поражение и их остатки спешно отступают к Масилумусу.
Верный Берсекус заставил Тхарихиба испить полный кубок хиосского нектара. Интол послушно влил в себя бесценный напиток, потом зарычал, срываясь на визг, выхватил чей-то кинжал воткнул его в грудь раба-виночерпия.
— Уйми его, Берсекус! — воскликнул отскочивший в сторону наместник. — Ты один имеешь над ним власть, тебя он послушает!
Второй Пророк с сомнением посмотрел на обезумевшего интола. Тот, ослепленный внезапной вспышкой бешенства, затравленно оглядывался по сторонам.
— Вы все сдохнете под обломками сожженного Масилумуса! — наконец горько выдавил Тхарихиб, и его рука с кинжалом безвольно повисла.
— Остановись, Лучезарный, еще не всё потеряно! — отеческим тоном произнес Берсекус.
Притянув к себе Тхарихиба, он обнял его, и тот истерично зарыдал, уткнувшись лицом в его плечо. Эта идиллическая сцена успокоила и даже растрогала напуганных сановников. Вдруг лицо Берсекуса исказила судорога. Он вскрикнул, и в горле у него заклокотало.
— О, Дева, за что? Я был тебе верен! — удивленно прошептал он и медленно сполз вниз по рукам Тхарихиба. Из живота бывшего свистуна торчала рукоять кинжала. Все оцепенели.
Почти тут же Тхарихиб, увидев, что наделал, опомнился, ноги его подкосились, и он рухнул на тело Берсекуса. Бесконечно долго он покрывал поцелуями застывшее, милое его сердцу лицо. Интол никого и никогда так не любил, как этого маленького чудотворца. То был лучший его советник, мелодин, рассказчик, предсказатель. Тхарихиб поначалу хотел и себя убить, чтобы скорее присоединиться к Берсекусу на звездной дороге…
О гибели Второго Пророка забыли довольно быстро. Тело зацепили крюками и утащили с глаз долой, оргия продолжилась, и Тхарихиб после доброй взбучки, заданной ему наместником, принял в ней самое деятельное участие…
Прошло несколько дней. В Солнечном дворце, в той части, где обитал Хавруш, стояла непривычная тишина. Не было видно ни стражи, ни суетливых слуг, ни прочей говорливой челяди. В сумрачных галереях, соединявших покои, едва теплился огонь в факельницах: некому было подлить масла; только несколько жирных мух, нарушая тишину, бились о стены, и за ними гонялся мальчик-раб с мухобойкой на длинном бамбуковом древке.
В портофине — просторной зале, отделанной зеленым мрамором и зеленовато-голубым звездным камнем, понуро стоял на своих тонких скрюченных ножках Хавруш — весь какой-то раздутый, бесформенный, с вывалившимся наружу необъятным животом, с огромной уродливой головой.
Хавруш вернулся в Масилумус всего лишь день назад. Оставив поле сражения, он, в окружении большого отряда телохранителей, поспешил в столицу. Его преследовали по пятам, он это чувствовал, хотя по пути не встретил ни одного авидрона. Не успели городские ворота закрыться за ним, как из ближнего леса, где сидел в засаде последний заградительный иргамовский отряд, донесся шум боя. Это значило, что передовые группы воинов Инфекта были уже под стенами Масилумуса.
Явившись в Солнечный дворец, Хавруш первым делом вызвал двух военачальников. Одному — предводителю крупного отряда средневооруженных всадников, он приказал атаковать авангардные партикулы авидронов и тем самым обеспечить отступление иргамовской армии, другому — поручил всё приготовить к осаде города и набрать новое ополчение из числа жителей столицы и рабов, которым следовало обещать свободу.
Вскоре с места сражения пришло последнее сообщение, написанное ближе к вечеру, то есть спустя ночь и день после начала битвы. На голубином послании — кусочке тонкого полупрозрачного ониса — остались следы крови, строчки были выведены старательной, но дрожащей рукой. Как и ожидал Хавруш, его великолепный стопятидесятитысячный монолит окружили со всех сторон и часть воинов уничтожили, часть пленили. Отряды иргамовских союзников, видя, что чаша весов склоняется в пользу партикул Алеклии, бросились бежать, оставив незащищенными важные участки. Не помогли и валилы — четыре тысячи прекрасных механизмов, которые обошлись Фатахилле и Берктолю в целое состояние, и на которые Хавруш надеялся более всего. Все они после долгого упорного боя были сожжены. Чуть позже захватили иргамовский лагерь. Таким образом, Хавруш потерял всю свою армию и все механизмы. Годы упорных трудов, полмиллиона человеческих жизней, миллионы берктолей — всё превратилось в прах всего лишь за один день. Всё кончено! О, Дева, ты предала свой народ!
Впрочем, нескольким иргамовским партикулам удалось отступить. Весь следующий день в Масилумус прорывались разрозненные отряды конников, а позже стали подходить многочисленные пешие группы. И в сердце Хавруша вспыхнула надежда — возможно, еще не всё потеряно.
Вместе с отступающими явился Твеордан. Как и в сражении под Кадишем, ему не только удалось спастись самому, но и вывести из боя живыми и невредимыми наиболее подготовленную часть подчиненных ему отрядов — свои старые партикулы, которые называли «твеордановскими». Тхарихиб души не чаял в Твеордане, нежно величая его «мой полководец», Хавруш же видел в нем опасного соперника и много раз пытался его уничтожить. Однажды подвернулся превосходный повод: Твеордан отпустил пленных авидронов, опасных лазутчиков, тех самых, которые побили всех капроносов на Арене города Тедоуса. И Тхарихиб почти уже поддался уговорам, уже собирался подписать смертный приговор полководцу, но тут в дело вмешалась эта лисья морда, этот скользкий Берсекус, и всё сорвалось.
Однако теперь, после бурной оргии, Тхарихиб отдыхает, Берсекус мертв — единственная радость за всё это время! — народ гудит на площадях, требует от Верховного военачальника объяснений: как могло так случиться, что полумиллионного иргамовского войска больше не существует, кто в этом виноват? А в заветном жезле, который спрятан на теле, находятся несколько подписанных Тхарихибом по глупости свитков — смертных приговоров, с пустыми строчками там, где должны стоять имена приговоренных. Можно вписать любое имя, например Твеордана, и добиться немедленного исполнения воли «лучезарного» правителя…
Пользуясь моментом, Верховный военачальник обвинил Твеордана в измене и приказал немедленно предать его смерти именем Тхарихиба. Военачальника схватили и поволокли на Могильную площадь, где последнее время каждый день кого-нибудь казнили. За него пытались заступиться некоторые циниты из «твеордановских партикул», и даже произошло небольшое побоище, но народ в массе своей поверил обвинениям, так что легендарный Твеордан был сожжен под неистовый вой толпы, проклинающей последними словами своего недавнего кумира.
«Вот она, народная любовь! — разочарованно думал Хавруш, когда ему рассказывали о том, что творилось на Могильной площади. — Еще вчера эти лавочники и мастеровые боготворили Твеордана, а сегодня с упоением втаптывают в грязь его прах. Жалкие червяки, не способные на преданность. Когда-нибудь, — вдруг пришло на ум Хаврушу, — то же самое может случиться и со мной»…
После всего этого Хавруш решил выспаться, ведь он не отдыхал уже несколько дней. Однако спал он недолго, и сон его был тревожен. Поднявшись, Верховный военачальник поспешил в портофин: нужно было готовиться к осаде, и теперь стоял посреди залы с заложенными за спину руками, не в силах сосредоточиться на работе. На его глаза навернулись слезы — впервые в жизни ему было одиноко и страшно, впервые в жизни он чувствовал жалость к самому себе.
Он боролся с желанием всё бросить и бежать, спрятаться где-нибудь в Эйпросе. Средств у него достаточно, чтобы беззаботно провести остаток жизни на берегу Бесконечного океана в собственном хорошо охраняемом дворце-крепости. Но, подумав об этом, Хавруш вспомнил об Алеклии, а потом о Фатахилле. И тот, и другой, если захотят, найдут его, где бы он ни находился. И потом, разве всё кончено? Алеклии предстоит осада Масилумуса. Город укреплен не хуже Кадиша, запасы еды огромны, а защитников у него не менее четверти миллиона человек. Осада затянется на годы. Фатахилла же хоть и обманул его, позволив авидронам надругаться над Иргамой, но рано или поздно двинется в поход. А еще маллы, которые, без сомненья, принесут Грономфе массу неприятностей: он уже послал голубя Бредерою. Может быть, еще повезет?
Тут Хавруш подумал почему-то о своем несчастном брате, и ему вдруг стало не по себе. Он даже почувствовал некоторые угрызения совести. Ведь это он, Хавруш, пытаясь отвлечь Тхарихиба от государственных дел, все эти годы взращивал в нем пороки: потакал его безделью, поощрял частые пышные празднества и пиршества, закупал по всему континенту редкостные вина. Впрочем, Хавруш, всю жизнь ненавидевший своего старшего брата, быстро избавился от чувства вины. Тхарихиб сам во всем виноват: именно он после падения Кадиша не стал договариваться с Инфектом Авидронии, когда тот возжелал мира. Да, условия авидронов показались тогда чрезмерными, но, если сейчас речь зайдет о примирении, они будут и вовсе ужасными. Конечно, в том случае, если договор вообще возможен…
Так, блуждая в лабиринтах своих скорбных раздумий, Хавруш незаметно вернулся к мысли о спокойной жизни на берегу океана и вдруг с тревогой вспомнил о золотой статуе Девы, заботу о которой поручил молодому либерию Дэвастасу. Десятимеровая статуя богини была для всех иргамов не только высшим божественным символом, священной реликвией, но и великой ценностью, принадлежащей иргамовским интолам. Однако только два человека, два великих потомка династии Тедоусов — Хавруш и Тхарихиб — знали, какие несметные сокровища спрятаны в чреве статуи.
Хавруш всегда имел достаточно соглядатаев и знал, что Дэвастас уже появился со своими людьми в Масилумусе, а некоторое время назад его видели в Солнечном дворце, в той части, где располагаются покои жены Тхарихиба. Хавруш позвал своего старого слугу-раба Оуса и приказал ему немедленно сходить за либерием. Немой раб бесстрастно кивнул и вышел.
Покои интольи Хидры были прекрасны — просторные, светлые, радостные. Посреди, на возвышении, будто трон, находилось ложе из черного бутона, на котором нежилась, утопая в складках тончайших материй, молодая обнаженная женщина.
Широкие арочные проходы выводили из покоев на открытую галерею. На ней, у самого парапета, стоял в одном набедреннике белокурый мужчина. Он смотрел на распростершийся перед ним огромный город.
— Дэвастас! — услышал он ласковый, но настойчивый женский голос.
Мужчина оглянулся, вернулся в покои и мягко обнял смуглую красавицу, которая в сравнении с ним, мускулистым статным великаном, казалась хрупким ребенком.
— Ты, Хидра, — мой сладчайший нектар, моя черноволосая повелительница, моя богиня! Ты заставляешь мое сердце биться так сильно, как оно не бьется даже в бою, — шептал великан. — Твоя кожа нежнее шелка. Мне кажется, что я никогда не смогу тобою насытиться. Моя единственная мечта — быть с тобою до смерти. О, я бы отдал все, чтобы она исполнилась!
— Так осуществи ее! — с улыбкой отвечала интолья, словно купаясь с наслаждением в льющихся нескончаемым потоком поцелуях. Исполин напоминал ей грозного льва, которого однажды поймали и после долгих трудов приручили. — Я знаю: ты можешь все. Неужели для тебя преграда мой муж — такой же несостоятельный в управлении государством, как и в любви?
— Нисколько! Если понадобится, я его убью, — запальчиво отвечал Дэвастас. — Только скажи!
— Тише, мой возлюбленный, — Хидра дотронулась пальчиком до губ воина. — В этом дворце и стены имеют уши. Убивать его нет никакого смысла, ведь он настолько глуп, что живой принесет нам намного больше пользы, чем мертвый. Значительно опаснее Тхарихиба Хавруш. Мне кажется, что он знает о нас все.
— Я и его убью! — горячился Дэвастас, с трудом оторвавшись от притягательной родинки на шее Хидры. — Этот вонючий боров, этот бездарный военачальник, эта волосатая обезьяна давно стоит у меня на пути. Это он затеял всю эту бесполезную войну, проиграл все битвы. Теперь враг у стен Масилумуса. Только намекни, моя богиня, и я разорву его на куски и брошу их своим голодным боевым псам!
Молодой военачальник даже не догадывался, насколько интолья ненавидела Хавруша и как сладостны для нее были его слова.
— Ах, мой дерзкий голубоглазый воитель, — воскликнула Хидра, запустив пальцы в его густые золотистые кудри, — сегодня ты заслужил награду! Вот, возьми…
И с этими словами она скользнула рукой под подушки и вытянула на свет свиток синего цвета с печатью Тхарихиба.
— Что это? — удивился Дэвастас, нетерпеливо развертывая онис.
В нем говорилось, что либерий Дэвастас, один из храбрейших воинов Иргамы, повышен в звании и переподчинен самому интолу. Кроме этого ему даровались новые титулы и огромные привилегии.
— О! — вскричал великан. — Верь мне, Хидра, я навечно твой самый преданный раб! И как это тебе удалось?
— Очень просто. Как и в прошлый раз, я пришла к Тхарихибу и сказала, чтобы он это заверил. Он прочитал и молча приложил свою печать. Вот и всё. Правда, я не уверена, стоит ли сему радоваться. Много ли значат сейчас в нашей стране звания и титулы? Скоро авидроны возьмут Масилумус в осаду, и все мы умрем с голода или попадем в плен.
— Тебе, по крайней мере, ничего не грозит, — клятвенно заверил Дэвастас. — Поверь мне, когда настанет время, я выкраду тебя из Солнечного дворца, и мы вместе бежим из страны. Я знаю один сказочный остров недалеко от Стилия, я куплю его вместе со всеми жителями — забавными трудолюбивыми островитянами, мы объявим себя интолом и интольей, возведем чудесный дворец, множество храмов и будем править там, наслаждаясь праздностью и утопая в роскоши.
Хидра мечтательно закатила глаза. Как бы хотелось ей не видеть более стен этого опостылевшего дворца, своего слабоумного мужа, двуличного Хавруша, которого она ненавидит и который, несомненно, ненавидит ее. И бесконечно долго предаваться любви с этим красивым, невероятно сильным исполином.
— А как же мой сын, Нэтус? — спросила чуть погодя Хидра.
— Мы возьмем его с собой, — не задумываясь, отвечал Дэвастас.
— Но ведь он — наследник Тхарихиба. Иргама не может остаться без интола.
— Иргамы больше не существует. Тхарихиб и Хавруш уничтожили ее. Скудость и унижение — вот будущее покоренного народа. А править им будут жестокие и ненасытные грономфские наместники.
Интолья задумалась.
— Где же мы возьмем столько золота, чтобы осуществить твои планы? — наконец спросила она. — Моих драгоценностей едва хватит, чтобы только добраться до этого славного острова.
— Не печалься, любимая, я кое-что придумал. Доверься мне. Возможно, вскоре я стану несметно богат…
Тут послышался шум легких быстрых шагов и шуршание тканей, и в покои, потупив глаза, вошла рабыня. Это была самая преданная жене Тхарихиба служанка, которую во дворце назвали «тенью интольи». Увидев ее, Хидра поняла, что случилось что-то скверное: слишком внезапным было ее вторжение, слишком встревоженным ее лицо.
— Там… Там пришел этот странный немой — слуга Хавруша, — взволнованно произнесла служанка. — Я не сразу поняла, чего он хочет, но потом по знакам догадалась, что его хозяин требует к себе Дэвастаса.
— И что ты ему ответила? — настороженно спросила Хидра, и ее красивые глаза сузились.
— Я ответила, что не знаю, о чем идет речь, и чтобы он уходил.
— А он?
— Он ушел.
— Хорошо, иди, ты поступила правильно.
Рабыня поклонилась и, по-прежнему не поднимая глаз, вышла.
Дэвастас в последний раз поцеловал возлюбленную и поднялся.
— Куда ты? Если ты сейчас пойдешь к нему — ты нас выдашь! — Хидра схватила воина за руку. — Останься!
— Я думаю, он и так всё знает, иначе это безносое страшилище сюда бы не явилось. Пойду к нему, и будь что будет. Что он мне теперь сделает, ведь у меня есть это! — И Дэвастас потряс врученным ему свитком.
Хидра ничего не ответила (действительно, будь что будет); молча и не без удовольствия она наблюдала, как ее гордый великан облачается в одежды. Как жалко, что он должен уйти!
Хавруш смог наконец сосредоточиться на работе и вскоре отдал десятки новых распоряжений, касающихся подготовки к предстоящей защите города. Главное, что Верховный военачальник поспешил сделать, — это избавиться от «лишнего» населения: женщин, стариков, детей, калек, то есть всех тех, кто каждый день будет хотеть есть, но при этом вряд ли чем-нибудь пригодится осажденной столице. Особенную озабоченность у него вызвали рабы, которых в густонаселенном Масилумусе было не менее трехсот тысяч. С одной стороны, в случае осады рабы могли воспользоваться ситуацией и поднять бунт, но с другой — долговременная оборона города предполагает ежедневные работы по восстановлению разрушенных укреплений и постоянное пополнение рядов защитников. Кроме того, масилумусские рабы сами по себе представляли большую ценность и в определенной ситуации могли стать весомой частью какой-либо платы или откупа. Внимательно всё взвесив, Хавруш издал указ с требованием к большинству горожан немедленно покинуть столицу. Стражам, охранявшим многочисленные городские ворота, он передал распоряжение не выпускать из столицы рабов, а также ни под каким предлогом не дозволять, чтобы люди вывозили из города принадлежащие им ценности.
Наконец явился Дэвастас — всё такой же цветущий, дерзкий, по-прежнему пышущий нерастраченной силой, будто и не был участником недавнего кровопролитного сражения. Верховный военачальник сразу подметил на его лице ядовитую ухмылку. Это было нечто новое. Раньше он себе такого не позволял.
— Где Слепая Дева? — строго справился Хавруш.
— Как ты и распорядился, спрятал в надежном месте, — отвечал Дэвастас.
— Тебе надлежит срочным образом доставить ее в крепость Мигрелиш и передать начальнику гарнизона. Там она будет в полной безопасности. Вот тебе предписание.
И Хавруш протянул воину свиток, скрепленный своей печатью.
Дэвастас, однако, не проявил к онису интереса, а продолжал стоять на том же месте всё с той же вызывающей ухмылкой на устах.
— В чем дело? — спросил Верховный военачальник, уже предчувствуя некий подвох.
— У меня есть другой приказ, другой онис.
— Вот как? И ты можешь его представить?
— Разумеется.
И Дэвастас извлек из своего жезла власти весомый свиток. Хавруш побелел лицом, различив цвет свитка: синий онис использовался в Иргаме только в единственном случае — для составления интолом страны повелений особой важности. Верховный военачальник пробежал глазами указ, утвержденный Тхарихибом, и дрогнувшей рукой нехотя вернул свиток владельцу.
— Хидра! — невольно прошептал Хавруш.
— Только посмей ее тронуть! — предупредил Дэвастас.
— Ты… ты мне угрожаешь? — задохнулся от гнева хозяин портофина.
Воин немного подумал и сухо ответил:
— Да.
— Да как ты смеешь? Стоит мне произнести одно слово, и ты будешь тут же схвачен и казнен на Могильной площади, как изменник! И тебе не помогут ни звания, ни заслуги, ни этот онис.
Дэвастас с металлом в голосе отвечал:
— Я нахожусь в личном распоряжении Тхарихиба, и только он может решать, казнить меня или вознаграждать.
— Ну и глуп же ты, Дэвастас. Неужели ты до сих пор не понял, кто управляет страной? Ты думаешь, что этот ряженый пьяница, этот недоумок — мой брат — чем-нибудь тебе поможет? Поверь мне: не успеешь ты выйти из Солнечного дворца, как твой онис утратит всякую силу. И коварная Хидра, думающая, что обвела меня вокруг пальца, не сможет с этим ничего поделать.
Дэвастас теперь уж не знал, что ответить, лишь набычился, и голубые глаза его потемнели. Хавруш сделал вид, что ему захотелось размять ноги, поднялся со своего кресла и отошел чуть в сторону. Удостоверившись, что теперь внезапно напасть на него невозможно, он продолжил:
— Ты, наверное, забыл, Дэвастас, кем ты был? Кто тебя сделал таким, каков ты есть сейчас? Ты забыл, к какому воинству ты относишься, кто твой хозяин? Если это так, тогда взгляни на этот кинжал, который носишь на поясе. Может быть, хотя бы он тебе напомнит, кому ты клялся в верности три года назад у стен объятого пламенем Де-Вросколя…
Дэвастас недоуменно посмотрел на свой пояс, на свое ладно пригнанное личное оружие — меч, два кинжала, два небольших метательных ножа. За годы войны он так сроднился с этими клинками, что они стали частью его тела, он их просто не замечал. Тут-то он и вспомнил о подаренном кинжале, указывающем на его принадлежность к отборным воинам Хавруша.
Воин немедля снял кинжал с пояса и швырнул Верховному военачальнику. Кинжал со звоном упал у ног изумленного Хавруша, зеленый камень на рукояти кинжала раскололся, и в стороны брызнули мелкие осколки.
— Я возвращаю его тебе! На, забери!
Хавруш ничего не сказал и ничего не сделал, лишь вырвал из носа волосок. Его грузное бесформенное тело покрылось липкой испариной. Тем временем воин бросил в сторону Верховного военачальника уничижительный взгляд, повернулся и широкими шагами двинулся к выходу.
— Постой! — в последний момент окликнул его Хавруш. — Так как же насчет Слепой Девы? Ты не можешь вот так вот просто уйти отсюда!
— Почему нет? — нахально улыбнулся Дэвастас, указывая на свой жезл власти.
Верховный военачальник с усилием сглотнул слюну.
— Кто посмеет меня задержать? — И, повернувшись, Дэвастас вышел.
Когда Хавруш немного успокоился, он поднял кинжал и машинально обнажил клинок. Таких кинжалов было изготовлено всего двести штук, один из них принадлежал этому строптивому негодяю. На кончике клинка Хавруш заметил несколько не стертых до конца пятен крови, а на крестовине — выгравированное имя «Дэвастас».
Уж не собирается ли Дэвастас похитить золотую Деву? — подумал Хавруш. Он чуть не задохнулся от охватившего его бешенства. Ах, как он ошибся, доверив бесценную статую этому мерзавцу! Конечно, здесь не обошлось без Хидры. Несомненно, именно она — эта жрица прелюбодеяния и разврата, задумала присвоить себе сокровища династии Тедоусов. Может статься, что Тхарихиб, в момент слабости, поведал ей тайну статуи богини. Схватить, немедленно схватить Дэвастаса! Пытать до тех пор, пока он не откроет, где спрятал золотую Деву! Посмотрим, кто из нас сильнее. О, он, без сомненья, всё расскажет! А потом казнить, казнить, только тайно, чтобы воины его отряда и уличные крикуны ни о чем не прознали…
Хавруш ринулся к столу, схватил чистый свиток и было уже написал распоряжение, как случайно поднял глаза: ему показалось, что повеяло каким-то могильным холодом — и тут он с испуга выронил лущевый стержень. Перед ним, в двух шагах, стояла худая безобразная тень, закутанная в черный плащ. Верховный военачальник почувствовал скверный тошнотворный запах и, видимо из-за всего пережитого за последние трагические дни, принял тень за злого духа. Собственно, Хавруш даже не удивился, решив, что это расплата за то богохульство, которое он позволил себе по отношению к Слепой Деве. Однако, присмотревшись, он, даже с некоторым разочарованием, признал в призраке своего старшего брата, интола Иргамы.
Тхарихиб имел мученический вид: его лицо было покрыто зелеными и желтыми пятнами, под глазами, налитыми кровью, чернели впалые круги.
— Брат мой любимый, ты уже проснулся? — приветливо произнес Хавруш. — Я не хотел тебя беспокоить, тем более дурными известиями. Думаю, пусть лучше выспится. Ведь нас теперь ждут громадные испытания, и они потребуют от нас невероятных усилий…
— Зачем ты казнил Твеордана? — глухо спросил Тхарихиб, решительно прервав подобострастную скороговорку брата.
Хавруш понял, что болтовней не отделается.
— Так ведь это из-за него мы проиграли битву. Он изменник — я тебе давно говорил. У Волчьего ручья мои предположения окончательно подтвердились.
— Ты лжешь! — бросил Тхарихиб. — Ты, преследуя какие-то свои тайные цели, уничтожаешь всех моих соратников, всех тех, кто мне более всего дорог, кто мне предан.
— Тех, кто тебе более всего предан, ты сам уничтожаешь, собственной рукой, — огрызнулся Хавруш.
Тхарихиб закусил губу и прямо посмотрел на брата. Его взор был мертвенным, усталым и безмерно печальным. Хавруш испугался этого опустошенного взгляда.
— Ты о Берсекусе? Что ж, мне жаль его, — почти безразлично произнес Тхарихиб. — Дева распорядилась его судьбой, и я не вправе и не в силах изменить предначертанное. К тому же он давно мне надоел…
— Ты прав, Лучезарный, всем управляют боги, среди которых Слепая Дева, несмотря на ее молодость, одна из самых могущественных. — Хавруш глубоко вздохнул. — Но она не всегда благосклонна к своим смиренным рабам. Может быть, мы недостаточно усердно молились, может, слишком малы были наши подношения. Так или иначе, но Дева не вняла нашим мольбам, и мы проиграли решающее сражение с коротковолосыми…
— Ошибаешься! — Тхарихиб приблизился к Хаврушу почти вплотную. — Вот здесь Дева как раз ни при чем. Ей бы и в голову не пришло так бездарно губить преданный ей народ. Во всем виноват ты, мой братец, только ты. Именно ты затеял эти опасные игры с Фатахиллой, предал многолетнюю дружбу с авидронами, получив в обмен золото флатонов, сжег Де-Вросколь. Это ты, а не Твеордан проиграл все сражения, это ты предал меня — своего интола, свою страну, своих бедных граждан. Что теперь? Наши города разрушены, мы разорены дочиста. Будь ты проклят!..
Тхарихиб на этом не остановился и обрушил на брата град новых обвинений. От слова к слову он всё более горячился, надвигался, обдавая омерзительной вонью своего дыхания. Хавруш был обескуражен.
Наконец Верховный военачальник не выдержал. Сколько можно терпеть оскорбления? Еще вчера ему дословно передали, что во всеуслышанье говорил о нем Тхарихиб во время пира. Жалкий гнусный пьяница! И он — тот, которого в народе кличут Разорителем, — еще смеет говорить о бедных гражданах. Безумец!
Огорченный проигранным сражением, гибелью едва ли не всей своей доблестной армии, брошенный бежавшими союзниками, высмеянный Хидрой, только что оскорбленный Дэвастасом, Хавруш не мог более терпеть от жизни пощечин. Он и сам не заметил, как его рука поднялась и грубо оттолкнула интола Иргамы. Тхарихиб, не ожидавший ничего подобного, попятился назад, оступился и упал на спину.
Интол испугался. Его неказистый брат с мальчишеских пор был ему угодливым слугой, всегда и во всем потакал, раболепно слушался его. Все эти годы Тхарихиб видел перед собой только заискивающего преклоненного подданного, и сейчас никак не мог понять, что же произошло? Тут он гулко закашлялся, не в силах остановиться. Приступы, раздирая ему грудь и горло, следовали один за другим. Когда же Тхарихиб затих, Хавруш в недоумении увидел на полу не разъяренного интола огромной страны, а обессилевшего отвратительного уродца с потухшим взглядом.
— Дай мне руку, брат. — Немощный Тхарихиб попытался подняться.
Осмелевший Хавруш, однако, и не подумал помочь интолу. Он наклонился над ним и вкрадчиво зашептал:
— О, если бы ты мог на себя сейчас посмотреть! Как ты жалок! И ты зовешься интолом Иргамы. О, Дева, ничего забавнее в жизни не видел. И ты думаешь, что ты велик? Ха-ха-ха! Ты лишь зловонный червь, проедающий завоевания наших великих предков. Что ты сделал для страны? Что? Вся твоя жизнь прошла в безмятежных забавах, в пирах. Все твои силы растрачены в погоне за удовлетворением своей ненасытной плоти. О, в этом ты преуспел! И ты смеешь винить меня в предательстве? Меня, человека, который создал величайшую армию, возвел многие города и крепости, сумел договориться, наверное, с самым ужасным человеком на всей планете — с Фатахиллой, сдружился с Берктолем, приобрел множество союзников! Ты говоришь, авидроны? Авидроны при всей своей чудовищной силе три года потратили на то, чтобы оказаться здесь, под Масилумусом. И еще неизвестно, чем это всё закончится. А сколько золота они потратили, сколько цинитов потеряли?
Тхарихиб, ты мерзок. Все твои поступки ничтожны, потому что ты глуп. Ты настолько глуп, что даже не замечаешь, как над тобой потешается весь Солнечный дворец. Еще бы, твоя жена, интолья Иргамы, превратила свои покои в акелины и каждый день принимает молодых военачальников, которые проводят на ее роскошном ложе дни и ночи напролет. Сегодня маленькая жрица утешала либерия Дэвастаса, да-да, Дэвастаса, того самого, которого ты одарил по ее просьбе, вознес так высоко. Завтра над тобой будет насмехаться весь Масилумус, а потом вся страна…
Хавруш говорил и никак не мог остановиться. Каждое сказанное им слово дышало дикой ненавистью. Всё это весьма озадачило Тхарихиба. Ранее ему и в голову не приходило, что Хавруш может быть чем-то недоволен.
Наконец, закончив, Верховный военачальник сжалился и помог Тхарихибу подняться.
Интол кивком поблагодарил, размял затекшую шею и вдруг прыгнул на брата. В то же мгновение Хавруш опрокинулся на стол, захрипел, замахал руками, пытаясь освободиться.
— Значит, говоришь, что я глуп, мерзок?.. — твердил Тхарихиб, неожиданно крепко сдавливая горло обидчика. — А не хочешь ли сам оказаться на Могильной площади, там, где ты сжег Твеордана?..
Хавруш, несмотря на всю свою природную слабость и чрезмерное чревоугодие, всё же большую часть жизни провел в военных лагерях и был достаточно тренирован. Поэтому он не особенно испугался, рассчитывая быстро совладать с интолом. Однако Тхарихиб впился в него насмерть и так сжал шею Хавруша своими крючковатыми пальцами, что Верховный военачальник почувствовал, что задыхается. Тут он попытался крикнуть, надеясь, что его услышат и придут на помощь, но из его горла донеслось только слабое хрипение.
— Наверное, ничего забавнее ты в жизни не видел? Ха-ха-ха! — передразнивал Тхарихиб, наваливаясь всем телом; его лицо было страшно, глаза безумны.
«И откуда у него взялось столько силы? — подумал Хавруш, начиная терять сознание. — Позорная смерть! Лучше бы я погиб в недавнем бою от руки авидрона».
Верховный военачальник уже разметал в бессилии руки и тут почувствовал, как пальцы коснулись твердого предмета на столе. То был кинжал Дэвастаса, лежавший поверх подготовленных онисов. Мелькнувшая надежда придала Хаврушу силы. Он потянулся, нащупал рукоять, сжал ее и, изловчившись, воткнул клинок в спину Тхарихиба, поразив в самое сердце.
Интол умер мгновенно.
Хавруш разжал пальцы убитого на своей шее и брезгливо скинул с себя обмякшее тело. Потом поднялся и попытался отдышаться. В глазах стоял туман, руки тряслись.
Когда Хавруш пришел в себя, первое, что он увидел, — это бездыханное тело интола Иргамы Тхарихиба с кинжалом в спине.
«О боги, я убил собственного брата!» — ужаснулся Хавруш, бросился перед ним на колени, и слезы брызнули из его глаз. «Как же это могло случиться? Что же теперь будет? Кто будет править страной?» — проносилось в голове. Всю жизнь Хавруш ненавидел этого человека, всю жизнь подспудно мечтал о его смерти или на худой конец о низложении, этими мечтами было наполнено всё его бытие, в них заключался смысл каждого нового дня, каждого мгновения. Но теперь ОН мертв. Мечта сбылась, но радости нет, в груди — лишь тревожная пустота. ПУСТОТА!
О, брат мой, Дева — свидетель, я не хотел тебя убивать! Поверь мне! Что же будет, что же будет? Страна погибнет! А что будет со мной?
И тут Хавруш вдруг понял: нет сомнений, его казнят. И даже отчетливо представил себе картину собственного сожжения: он в центре, а вокруг глумящееся людское стадо, и оглушительный нестерпимый вой: «Смерть Хаврушу! Смерть, смерть!»
Ничто не сможет теперь его спасти. Ведь он не просто братоубийца, он лишил жизни самого интола Иргамы!
И слезы с новой силой полились по щекам Хавруша. Он глухо рыдал, царапал свое лицо, рвал на себе волосы и раскачивался в каком-то болезненном забытьи. Потом начал шептать молитвы, а сам всё смотрел и смотрел на мертвого брата.
Но вдруг его взгляд упал на крошечную надпись на крестовине кинжала: «Дэвастас». Хавруш осекся на полуслове…
Глава 49. Союзники мертвых. Окончание
В Карле Ролси начался сезон дождей. Начался едва ли не на месяц раньше, чем обычно. Из-за Малльских гор показалась тяжелая сизая туча, выплыла неспешно, надменно и застыла над поселением. К вечеру она, потемневшая, уже затянула весь небосвод. Заметно похолодало, и в воздухе появилась мерзкая морось. Где-то со стороны Великой Подковы грянуло так, что многие жители колонии со страху отложили занятия и бросились к своим жилищам. Но не тут-то было: их подкарауливали шальные ветра, накидывались неожиданно, по-разбойничьи, цеплялись за полы одежды, били в лицо.
Первые два дня не прекращались дожди. На третий день поселенцы стали свидетелями редчайшего события — пошел снег. Многие перепугались, но старожилы и знатоки поспешили успокоить сограждан: снег не только не причинит вреда, но он даже съедобен. Дети визжали от восторга.
ДозирЭ как раз исполнилось двадцать три года. Первый раз с тех пор, как он покинул отца, отправившись в партикулы, он вспомнил о своем возрасте, и ему вдруг представилось с высоты достигнутого, что двадцать три года — это бесконечно много, и что он уже подобен старцу, прошедшему долгий путь, полный бурных событий. Тут ему на ум пришли недавние слова Идала, которому было около двадцати четырех и который из-за этого переживал, считая, что чрезмерная молодость мешает ему добиваться большего, что его воспринимают не совсем так, как хотелось бы. «Жизнь в двадцать три только начинается, — говорил Идал. — Это совсем младенческий возраст, когда человек едва ли осознает то, что делает, когда он просто живет: дышит, любит, — и всё это почти бессознательно, повинуясь лишь инстинктам и вряд ли задумываясь над природой вещей. Волею целой череды случайностей мы немало испытали, побывали во многих частях континента, нас даже занесло сюда, в эти прóклятые места. Иному и десяти жизней будет недостаточно, чтобы пережить всё то, что пережили мы. Но зададимся вопросом: впитали ли мы хотя бы малую толику тех разнообразных знаний, которые накоплены тхелосами, сполна ли обогатили свой разум той мудростью, а свои привычки тем опытом, которые присущи седовласым мужам, сменили ли молодецкую горячность на сухую рассудительность, а прямолинейную твердость и бычье упрямство — на искусство усердного терпения? Научились ли мы воспринимать красоту, способны ли оценить величие природы, где даже ненастье преисполнено очарования? Понимаем ли мы красоту человека — единственного божественного существа, красоту его творений, красоту его тела, его характера, его мыслей, слов? Не воспринимаем ли мир слишком одноцветно? Не путаем ли зачастую добро со злом? Богов с гароннами? Нет, мой гордый друг, познания наши пока ничтожны, мы невежественны и неразумны и только учимся премудростям бытия. О, ДозирЭ, мы еще так молоды! А впереди нас ждут великие испытания, которые, может быть, и дадут то, чего мы пока лишены: дадут Опыт, Знание, Мудрость».
И ДозирЭ успокоился: его добрый друг, несомненно, прав. Он действительно несмышленый младенец, делающий лишь первые неуверенные шаги по длинной-длинной дороге жизни, кажущейся в начале пути такой прямой и ровной. А что там за первым же поворотом, кто знает… Нужно идти и идти вперед.
Двумя днями позже ДозирЭ получил сигнал. Ранним утром, как только рассвело и порывистый ледяной ливень, бушевавший всю ночь, наконец иссяк, под окном молодого человека появился бродячий мелодин с лючиной в руках и затянул песню. Голос его был так красив, что вышедший распорядитель кратемарьи прогнал бродягу не сразу. Он удивленно вслушивался в грустный мотив, в нежное звучание струн, в переливы чудесного голоса.
Долгие странствия, пел музыкант, однажды привели его в страну, где все люди жили счастливо, потому что были влюблены. Его постигла та же участь, и он воспылал страстью к девушке, которую звали Андэль, и в конце концов остался в этих краях навсегда.
Строго потребовав от мелодина, чтобы тот убирался вон, распорядитель, однако, утер украдкой скатившуюся по щеке слезу и кинул бродяге несколько медных монет.
Услышав имя «Андэль», ДозирЭ, мгновение назад позевывающий и потягивающийся в своей постели, вдруг встрепенулся, вскочил на ноги и бросился к окну. Странный музыкант подбирал с земли медяки и собирался уйти. ДозирЭ кликнул Кирикиля, велев срочно подать себе оружие и одежды, которые должны были уже просохнуть со вчерашнего дня. Кирикиль принес всё необходимое и помог хозяину облачиться. ДозирЭ поспешил из дома.
Мелодина уже и след простыл. Молодой человек помянул гароннов и двинулся наудачу в сторону центра Карле Ролси. Не прошел он и ста шагов, как увидел среди люда, заполнившего улицы, того бродягу с лючиной на плече. Только ДозирЭ решил его нагнать и кое о чем спросить, как молодого человека схватил за руку какой-то грязный, немощный на вид старик в смешном колпаке на голове — один из тех проходимцев, коих было полным-полно на главных улицах колонии.
— Не желает ли молодой храбрец узнать, где зарыт клад? — спросил плут, продолжая неожиданно крепкой рукой удерживать воина. — Я только что прибыл из Пизар вместе со странствующими жрецами, и мне удалось выведать у них, где спрятано золото их храмового братства.
— Пусти, старик! — ДозирЭ, уже потерявший мелодина из виду, попытался выдернуть руку. — Если хочешь дожить до вечера — пусти!
Продавец тайн разжал свою клешню, и молодой человек с удивлением почувствовал легкую боль — свидетельство еще не увядшей силы.
— Тебя приветствует Сюркуф, — вдруг шепнул плут совершенно другим голосом и громко продолжал, вынув какой-то замызганный свиток: — Не спеши! Всего один золотой, мой добрый повелитель, и ты станешь владельцем несметных сокровищ. Вот план, который укажет тебе, где они зарыты.
ДозирЭ изумленно огляделся: не послышалось ли ему? Неужто именно этот смрадный старикашка в нелепом колпаке произнес это грономфское имя, от которого его когда-то бросало в дрожь?
— Не крути головой, бездельник, — сдавленно зашипел бродяга. — За тобой следят…
И правда, поблизости болталось несколько подозрительных маллов в облезлых козьих шкурах.
— Ладно, старик, давай свой план, — поддержал игру молодой человек. — Вот деньги.
— Ты не пожалеешь, мой щедрый хозяин, — возопил обрадовавшийся старик.
Он сунул полученный инфект за щеку и тут же смешался с толпой, словно растворившись среди множества себе подобных.
— И как я сразу-то не догадался, в чем тут дело, — ухмыльнувшись, пробормотал себе под нос ДозирЭ. Он спрятал онис и двинулся своею дорогой. Направо, налево, прямо, направо. Через некоторое время он незаметно оглянулся. Тех маллов в драных паррадах, которые как будто бы следили за ними, уже не было, но вообще-то их поблизости кружило без счета — этих безобидных, простоватых на вид черноволосых парней. Каждый из них вполне мог оказаться соглядатаем — молодой человек уже слишком хорошо знал этих коварных лицемерных горцев.
ДозирЭ зашел в виночерпню, попросил горячего настоя и медовую лепешку, присел в углу, у пылающего очага, и развернул купленный свиток. «Будь в середине дня в храме Инфекта, что на Небесном холме», — прочитал он. Более в онисе ничего не сообщалось. ДозирЭ залпом выпил напиток, почувствовав, как внутри разлилось блаженное тепло, швырнул свиток в огонь, немного подождал, пока тот не превратится в пепел, и вышел.
В полдень ДозирЭ уже молился в храме Инфекта — единственном месте в Карле Ролси, куда маллам вход был заказан. «Славно придумано! — восхищенно цокал языком молодой человек. Странно, но эта простая идея ему и в голову не приходила. Он прибегал к самым немыслимым ухищрениям, чтобы запутать доносителей Бредероя или ищеек Ахлероя. — А ведь всё так просто — храм Инфекта!»
ДозирЭ молился неистово, до изнеможения. Он первый раз был в храме после неудачного похищения Андэль и теперь чувствовал некоторое раскаяние. Время от времени он стыдливо поглядывал на мозаичное изображение Инфекта на стене, освещаемое голубым огнем, и ему иногда казалось, что Божественный самым мистическим образом оживает, и в глазах его, смотрящих только на ДозирЭ, вспыхивает какая-то живая искра то легкой насмешливости, то упрека. А может, это всего-навсего всполохи огня?
ДозирЭ с трудом выдержал этот пристальный неотрывный взгляд. По окончании молитвы он с облегчением запел вместе со всеми Мессию, и его сильный голос с непривычки то и дело выбивался из общего хора.
Все это время молодой человек ожидал, что к нему подойдут, — никто в такой обстановке не помешает короткому тихому разговору, никто и не заметит, что два молящихся обменялись парою фраз, но вот служба почти закончилась, а посланники Сюркуфа всё медлили. Странно, может быть, что-нибудь случилось?
Начался обряд Трех Признаний. К ДозирЭ приблизился какой-то набожный прихожанин — авидрон, и вместе с ним, немного подождав своей очереди, они зашли в килякрий, где должны были доверить друг другу самое сокровенное и признаться в совершенных грехах. Молодой человек присел на деревянную скамеечку, осмотрелся и тут почувствовал знакомый розовый аромат. Что это? Или ему только чудится?
Прихожанин плотно задернул занавес, отделявший нишу от молельной залы, и полушепотом обратился к жрецу, сидящему спиной к вошедшим:
— Он здесь, рэм.
Тут священнослужитель медленно повернулся, и ДозирЭ чуть не вскрикнул: перед ним сидел сам Сюркуф, которого трудно было не признать. ДозирЭ смутился. Он и раньше полагал, что у Вишневых, к которым он сейчас принадлежал, нет ничего святого, но чтобы рядиться в жрецов и проводить в храмах вместо священного действа тайные встречи — это уж слишком.
— Эгоу, мой доблестный ДозирЭ, — улыбнулся Сюркуф, явно наслаждаясь впечатлением, которое произвел на молодого человека. — Удивлен? Не ожидал меня здесь увидеть, тем более в этом потешном наряде? Знаешь, а мне нравится — как-то умиротворяет. Когда меня вышвырнут из Круглого Дома за ненадобностью, кто знает, может быть, я и сменю кирасу на скромный эпострофик жреца.
— Я рад тебя видеть, Сюркуф, — промямлил ДозирЭ, подозрительно покосившись на сидевшего рядом с ним прихожанина.
— Это Шагрэй, — представил его Сюркуф, показывая, что опасаться нечего. — Ты его уже видел, но сейчас, конечно, не узнал. Он один из моих самых способных учеников. У него масса талантов: он выдающийся лицедей и у него чудный голос, которым ты имел возможность наслаждаться сегодня поутру.
ДозирЭ удивленно оглядел молодого низкорослого авидрона. В розовой молельной накидке на плечах, с молитвенными дощечками в руке, прихожанин ничем не напоминал грязного бродячего мелодина с лючиной.
— Действительно, — согласился ДозирЭ, — голос у него великолепный.
— Скажу тебе больше, — сообщил Сюркуф, которому весьма польстила прозвучавшая довольно искренне похвала. — Я не сомневаюсь, что он мог бы служить лицедеем и мелодином даже в амфитеатре Дэориса, а следовательно, был бы почитаем всей Грономфой. Но Шагрэй предпочел другую стезю, и уверяю тебя, совершенно об этом не жалеет… Однако о деле — времени у нас совсем немного. Ты, конечно, не ожидал меня здесь увидеть и снедаем любопытством: что заставило меня проделать столь долгий и утомительный путь, что привело в Карле Ролси собственной персоной? Что ж, позволь мне сразу предвосхитить твои вопросы…
И Сюркуф, покопавшись в многочисленных складках своего эпострофика, просторной длиннополой одежды, носимой жрецами храмов Инфекта, вынул небольшой почтовый жезл, из которого на свет был извлечен тугой свиток, и протянул его ДозирЭ:
— Прочитай!
Тот быстро пробежал глазами первые строчки и понял, что в его руках — письмо главного иргамовского военачальника Хавруша, адресованное Бредерою.
— Что это? — поднял изумленные глаза ДозирЭ.
— Это разгаданная тайнопись, голубиное послание, которое удалось перехватить, — объяснил Сюркуф.
— Невероятно! — невольно вырвалось из уст молодого человека.
— А ты как думал! — осклабился сановный посланник Круглого Дома. — Я же тебя предупреждал — кругом враги. Читай дальше…
ДозирЭ изучил содержимое ониса самым обстоятельным образом, жадно и встревоженно поглощая фразу за фразой.
«…Бредерой, не бойся ничего. И помни того, кто сделал тебя свободным, того, кто тебя озолотил, кто вернул тебя в объятия родины. Твоего доброго и щедрого хозяина. Верь в меня и будь по-прежнему мне предан. Я же взамен вознесу тебя до таких вершин, которых ты и не видел. Авидроны сделали тебя рабом, я же сделаю тебя ИНТОЛОМ», — закончил чтение молодой человек.
— Возьми себе этот онис, он может тебе пригодиться, — разрешил Сюркуф, — и учти, что, несмотря на то, что мы подбили почтового голубя Хавруша, его послание всё равно попадет в руки Бредероя. Подобные письма обычно отправляют сразу несколькими способами: и по воздуху — птицей, и морем — на корабле, и с ловким посыльным, в расчете на то, что если одно или два письма будут перехвачены, третье обязательно достигнет цели. Поэтому будь осторожен, в ближайшее время тебя и твоего друга, эжина Идала, попытаются убить.
— Что от меня требуется? — спросил ДозирЭ, пряча свиток за пазухой. — Ведь не для того же ты явился в Карле Ролси, чтобы всего-навсего предупредить меня об опасности?
— Ты прав, сюда меня привели более веские причины. — Взгляд Сюркуфа потяжелел. — Круглый Дом приказывает тебе любыми способами схватить Бредероя и безотлагательно доставить его в Грономфу, — категорическим тоном потребовал он.
— Ого! — невольно вымолвил ДозирЭ, хоть и не привык обсуждать приказы. — Разве это возможно? Бредероя охраняют десятки лучших воинов-горцев. Даже если удастся его захватить, например, в Карле Ролси, вряд ли нам позволят беспрепятственно покинуть здешние места. Маллы несомненно отобьют своего вождя, сколько б охранников мы к нему ни приставили…
— Если понадобится, его будет сторожить целая партикула, — отрезал Сюркуф. — Тебе будут даны самые широкие полномочия: воспользуйся ими сполна. Этот малл, как видно из прочтенного тобой письма, — один из самых опасных врагов Авидронии. Он должен быть немедленно пленен и доставлен в Круглый Дом. Может быть, тогда удастся предотвратить новую войну. Действуй решительно, ибо промедление крайне опасно…
В течение довольно долгого времени ДозирЭ выслушивал разнообразные наставления и лишь изредка позволял себе что-то спросить. Когда Сюркуф наконец иссяк и дал понять, что встреча закончена, молодой человек, немало озадаченный, как-то нетвердо сообщил, что сделает всё возможное, чтобы выполнить это поручение, и, приложив руку ко лбу, покинул килякрий. Шагрэй, было последовавший за ДозирЭ, по знаку Сюркуфа чуть задержался.
— Что думаешь, удастся ли ему справиться с Бредероем? — спросил мнимый жрец.
— О, рэм, по твоей просьбе я давно наблюдаю за этим грономфом, и поверь мне, считаю, что он сделал для блага Авидронии столь много, что вряд ли кому-нибудь из Вишневых в этих краях удавалось добиться большего, — отвечал Шагрэй. — Он испытанный храбрец — таких поискать. Теперь он дружен с самыми известными малльскими вождями, дикари доверяют ему, словно своему соплеменнику. Готов поспорить на пол-инфекта, что настолько глубоко посланцы Круглого Дома еще никогда не внедрялись в сплоченные ряды гордых и скрытных горцев. Но это твое поручение — оно не под силу даже ему. Бредерой слишком умен, слишком непредсказуем. Это самый опасный, самый изощренный враг Грономфы. Каждый день гибнут и сотни мирных авидронов, и циниты гарнизонов. Но никто еще не сумел уличить Бредероя, хотя все знают: без него не обходится ни одно нападение. Добрая половина малльских вождей готова ему подчиняться. Маллы, которые живут в Карле Ролси, воспринимают его едва ли не как собственного бога, забывая об огнедышащем Якире. Стоит ему только бросить клич, и он соберет под свои знамена тысячи мужественных воинов, не ведающих страха и не знающих пощады. Скорее всего, пытаясь осуществить задуманное, ДозирЭ найдет здесь свою смерть. Разве сможет он в одиночку бороться с этим ужасным призраком горных хребтов? Здесь нужна целая армия…
— Ты знаешь, что все наши партикулы в Иргаме. Тем более что Божественный не хочет ссориться с маллами, желает, чтоб в горах царил мир, и ни за что не согласится на боевые действия, какими бы незначительными они ни были, — задумчиво сообщил Сюркуф, впрочем, начиная горячиться. — При этом, однако, Совет Пятидесяти Друзей поручает Круглому Дому все-таки покончить с Бредероем. Вот хитрецы! Было бы проще, если бы требовалось его убить, но мои военачальники настаивают, чтобы малла доставили живым, прямо в Грономфу, завернутого в его же шкуру снежного барса, и бросили к ногам Совета Пятидесяти, а может быть, и к ногам самого Алеклии. Вот подлость какая! В этой ситуации единственный выход — прибегнуть к хитрости. Так кому, как не ДозирЭ, поручать это важнейшее для Авидронии дело?
Сюркуф, казалось, рассуждал сам с собой, однако потом посмотрел на собеседника. Шагрэй, поняв, что он ждет его мнения, вдруг покраснел и потупил глаза.
— Я знаю маллов давно, мой благородный учитель, — молвил он с некоторым трепетом в голосе, — а поэтому скажу, и пусть могущественные Гномы сделают так, чтобы мое предсказание не сбылось: не более чем через месяц жители Карле Ролси, выйдя поутру на улицы, обнаружат на одной из площадей ДозирЭ — мертвого, со вспоротым животом, болтающегося на веревке кверху ногами…
— Ну уж! — рассерженно насупил брови Сюркуф, хотя Шагрэй и не без удивления приметил, что цинитай Вишневых плащей лишь изображает огорчение, а сам незаметно ухмыляется. — ДозирЭ — достаточно ловкий молодой человек, он смог обвести вокруг пальца самого Инфекта. Как-нибудь выкрутится…
ДозирЭ, озабоченный новым поручением, вернулся в свое жилище и неожиданно застал там Идала, который только что прибыл из Грономфы, привезя с собой несметное количество разных грузов. Друзья обнялись так крепко, будто и не рассчитывали более друг друга увидеть. За дневной трапезой эжин поведал о своем путешествии, которое, несмотря на все ожидаемые опасности — в последнее время редкий обоз беспрепятственно преодолевал Малльские горы, — обошлось без приключений. ДозирЭ, впрочем, другого и не ожидал, ибо знал, что предприимчивый Идал, прежде чем осуществить задуманное, заручился поддержкой самого Бредероя. При этом подтвердилось, что тот давно уже «оседлал» Путь на Дати Ассавар и грабит всех подряд без разбору, что, кстати, и подорвало нормальное снабжение авидронских колоний, лагерей и крепостей. Бредерой попросил у Идала за содействие всего десять берктолей — сумму, несравнимую со стоимостью товара, — а когда Идал не торгуясь отсчитал золотые, горец даже выделил на охрану грономфских грузов небольшой отряд соплеменников — судя по всему, тех же самых разбойников, которые кругом и бесчинствовали. Эта удивительная сделка, как ни странно, оказалась выгодной всем. Бредерой получил откуп, окончательно уверившись, что знаменитая авидронская дорога — его безраздельная собственность, ДозирЭ послал в Круглый Дом очередное сообщение, исключительное по своей важности, а Идал смог доставить в Карле Ролси свои товары, в которых была крайняя нужда, и они тут же разошлись втридорога.
Выслушав Идала и поздравив его с успехом, ДозирЭ, собравшись с духом, рассказал ему, в свою очередь, о встрече с Сюркуфом. Нет, конечно, он — ДозирЭ — с нетерпением ожидал, когда Грономфа перестанет наконец прощать убытки и потери и всерьез возьмется за горцев, и он этому даже очень рад, но — о гаронны! — он никак не ожидал, что сражаться с Бредероем придется в одиночку. Он-то надеялся, что против зарвавшихся дикарей бросят лучшие силы Вишневых плащей. Теперь он и не знает, ликовать ли ему или сокрушаться.
Идал лишь расстроенно покачал головой.
— Несомненно, это проделки Сюркуфа! — после долгих раздумий убежденно сказал эжин. — Он жаждет твоей смерти, для этого тебя сюда и послал, для этого и поручает то, что выполнить невозможно. А может быть, его действиями руководят высокие военачальники, вхожие в Дворцовый Комплекс. Так или иначе, мой друг, но с тех пор, как ты заполучил Андэль, Грономфа не желает о тебе забывать. А подспудно помнит и обо мне…
— Похоже, ты прав, благородный рэм. Но что же делать? — сокрушенно спросил ДозирЭ.
— Не печалься, что-нибудь придумаем, — со всей присущей ему душевной теплотой обнадежил Идал.
В следующее мгновение он заметил Нитероя, который как бы между делом появился в трапезной и расположился поблизости. Малл сделал вид, что собирается помочь забегавшемуся между ненасытными посетителями хозяину кратемарьи, а на самом деле сосредоточенно прислушивался к разговору авидронов.
— Давай поднимемся в мои покои и обстоятельно всё обсудим. Здесь слишком много ушей Бредероя, — шепнул эжин.
С этими словами он встал из-за стола, и ДозирЭ, отставив недопитое вино, с готовностью последовал его примеру…
В тот же день, уже глубокой ночью, в кратемарье, где остановились ДозирЭ и Идал, случился сильный пожар. Истошные крики слуг разбудили ДозирЭ, и тот поспешил растолкать крепко спящего Кирикиля и оповестить Идала. Едва авидроны выскочили в одних туниках и с кинжалами в руках на улицу, как охваченная беснующимся пламенем постройка начала рушиться. Разъяренное пламя встало стеной, и из его недр еще некоторое время раздавались истошные крики. Это молили о помощи постояльцы кратемарьи и ее слуги, не успевшие спастись. ДозирЭ попытался хоть кого-нибудь вытащить из огня, но обжигающий жар не подпускал и близко к горящему зданию.
Появился хозяин кратемарьи с опаленными волосами и в одной набедренной повязке. Он был в саже, натужно кашлял и вел себя как совершенный безумец. Идал попробовал его успокоить, но тот со словами: «О боги, меня же предупреждали!» — в ужасе отшатнулся от эжина, будто увидел злого духа.
Пошел дождь и немного прибил пламя к земле. Впрочем, кратемарья уже догорала, превратившись в дымящиеся руины. Вскоре Идал выяснил, что здание кратемарьи было подожжено, и к тому же сразу во многих местах. Объявился Кирикиль, не многим отличающийся от хозяина кратемарьи — со всклокоченными волосами и весь покрытый гарью, сохранивший из личных вещей лишь морскую рапиру, с которой никогда не расставался и утрату которой вряд ли смог бы пережить. Он сообщил, что все вещи, ценное оружие и одежды ДозирЭ и Идала сгинули в огне, а еще с печалью на лице объявил, что Нитероя нигде нет и что, скорее всего, несчастный малый погиб. ДозирЭ и Идал многозначительно переглянулись.
Глава 50. Синдан
В преддверии синдана в селении Бахет-меги собрались все малльские вожди: и предводители горных племен, и хозяева процветающих равнинных селений. С ними приехали белобородые, те из них, кто был еще в состоянии проделать сложный, тяжелый путь до этих мест, а также самые знатные воины и богатейшие маллы, чей авторитет, подкрепленный золотом, позволял влиять на решения малльских правителей.
Каждый вождь явился вместе с отрядом отборных воинов, ибо издавна среди маллов утвердился обычай похваляться друг перед другом своей силой, так что Бахет-меги вместе с прилегающими окрестностями заполонили самые разнообразные воины, начиная с отрядов безлошадных голодранцев совершенно разбойничьего вида и кончая прекрасно вооруженными конными кавалькадами. Чем многочисленнее оказывался отряд и чем богаче он был снаряжен, тем весомее звучало слово вождя на синдане. Некоторые белобородые, которым уже перевалило за сто, еще помнили чудовищный поступок прадеда Бредероя, который во время синдана, не согласившись с решением вождей, устроил кровавую бойню, и его разудалый отряд из семисот преданных ему соратников заставил совет вождей поступиться правилами и изменить решение в пользу сильнейшего.
Среди отрядов особо выделялись люди Ахлероя — их набралось не менее тысячи. Все знали, что молодой вождь, сын великого Аквилоя, может при желании выставить еще три тысячи соплеменников, собрав их по небольшим селениям, подвластным Бахет-меги, и всё это не считая ополчений своих многочисленных родственников. А ведь речь шла только об отборных воинах. Всего же, случись война, Ахлерой мог привести до десяти тысяч умеющих сражаться мужчин, и главное, что он мог их всех вооружить и в течение длительного времени кормить и содержать. Слабость же Ахлероя заключалась в том (и это отличало его от большинства прибывших на синдан предводителей малльских племен, каким бы ничтожным положение некоторых из них ни казалось), что по обычаям и по закону он именовался всего лишь «молодым вождем», а значит, пока отец его был жив, он лично не владел ничем, кроме собственной головы. Все воины Ахлероя, несмотря на то, что слепо ему подчинялись, в сущности, принадлежали Аквилою, а на синдане одноглазый вождь хотя и мог выступать наравне со всеми, но не обладал правом участвовать в голосовании.
Помимо отряда Ахлероя, обращали на себя внимание преисполненные отвагой воинства Хитроя и Мегеринка, красавчика Бахи. Однако все подавленно замолчали, когда показались люди Бредероя — одетые по-походному, на ничем не примечательных лошадях, но все — отменные наездники, прекрасно вооруженные, числом около двух тысяч. В отличие от других отрядов, воины Бредероя не готовились к войне, а уже давно вели ее, и это все знали. Многие из них имели авидронское оружие; казалось, от них пахло кострами ночных стоянок и недавно пролитой кровью поганых иноверцев. С их свирепых лиц не сходило выражение превосходства над всеми, кто не из их числа.
Вместе с Бредероем на синдан пожаловал тот самый коротковолосый, который несколько месяцев назад, на празднике «Ночи невест», лишил жизни храброго воина Орунга, и белолицый инородец, низкорослый, но атлетического сложения, в высоком головном уборе и роскошной меховой накидке, смотревший по сторонам со снисходительной равнодушной ухмылкой. С первым Бредерой обходился повелительно-дружески, но перед вторым едва ли не заискивал.
Вскоре все узнали, что чужак в удивительном наряде — флатон, и его обступили со всех сторон, показывая на него пальцем и перешептываясь. Об ужасных флатонах слышали много, но никто их еще не видел, поэтому интерес к белолицему гостю всё время возрастал, так что охрана жителя с острова Нозинги, состоящая из приближенных Бредероя, вынуждена была то и дело отгонять самых любопытных, а особо настырных останавливать чувствительными тычками.
Синдан чаще всего собирался в той деревне, вождь которой имел наибольшее влияние среди малльских предводителей. Поскольку именно Аквилой последние годы считался душой и сердцем малльского народа, сам Инфект Авидронии состоял с ним в переписке, синдан вот уже в третий раз за последние десять лет назначался в его родовом селении.
Посреди Бахет-меги, в окружении глиняных жилищ была возведена бофорда — временное сооружение из тонких стволов эйкуманги, напоминавшее авидронский лагерный шатер, только во много раз больше. Огромное, по здешним понятиям, строение могло вместить не меньше нескольких сот человек. После того как вожди и белобородые разойдутся, обо всем договорившись, бофорду сожгут и вокруг необъятного пожарища устроят дикие пляски и оргии. Так повелось. Именно здесь, в этом «шатре», и должен был состояться синдан, на который в этот раз собралось беспримерное количество племенных вождей. Пожалуй что, все до одного.
По обычаю, инородцы на синдан не допускались — никто не должен был знать, о чем договариваются малльские вожди, но сегодняшний случай был особый, и белобородые, ревностно следящие за соблюдением правил, сделали для нескольких человек исключение. Бредерой, благодаря шкуре снежного барса, дарующей ее обладателю особые права, потребовал допустить на синдан посланника Верховного вождя всех флатонов Фатахиллы и еще какого-то молодого авидрона, который якобы собирался сообщить синдану что-то очень важное, от чего зависит дальнейшее существование всего малльского народа. В свою очередь, и Ахлерой привел с собой холеного чужака в пышной золотой плаве: им оказался посол Берктоля, Юзоф Совета Шераса, приближенный самого Сафир Глазза. Звали его Хугена Фейштушер, и родом он был из Вастаху — Союза свободных городов.
По традиции, перед синданом состоялось дружеское состязание между первейшими воинами племенных отрядов. Большинство вождей в разговорах между собою прочили безусловную победу людям Ахлероя — его лихим наездникам, цепким скалолазам и метким лучникам, но верх неожиданно одержали неутомимые соратники Бредероя, в последний момент опередив своих грозных соперников.
Наконец призывно загудел малльский военный рог, раскатистое эхо которого долго еще блуждало средь гор. Это означало, что наступило время священного синдана. Маллы не спеша потянулись к бофорде, оставляя на входе оружие, и вскоре она заполнилась до отказа. Аквилой с накинутой на плечи шкурой снежного барса как хозяин вошел последним, и стража, состоящая из двух сотен рослых копьеносцев в тяжелых авидронских доспехах, взяла шатер в два плотных кольца. Внутреннее кольцо развернулось в сторону строения, а воины внешнего кольца оборотились наружу. До окончания синдана никто теперь не мог ни войти в бофорду, ни выйти из нее. Нарушитель поплатился бы жизнью. Любопытствующие из числа жителей Бахет-меги и группки воинов из разных отрядов обступили стражу со всех сторон, однако никто не решался подойти к копьеносцам ближе чем на десять шагов или с ними заговорить.
Великий Аквилой обвел собравшихся пристальным взглядом.
В бофорде было очень тесно. Около трехсот знатных мужчин плотно сидели на низких малльских скамеечках или стояли у стен плечом к плечу. Свободным оставалось только небольшое пространство в центре, посыпанное мелким зеленоватым песком, где были расставлены каменные изваяния — главнейшие малльские боги во главе с Якиром; здесь, прежде чем синдан начнется, совершат обряд Сердца, а потом сюда, один за другим, станут выходить выступающие. Если б Аквилой заранее знал, что места хватит не всем, конечно, тогда он приказал бы возвести строение бóльших размеров. Во всем были виноваты вожди небольших племен из отдаленных мест, которые ранее синдан посещали крайне редко, а в этот раз единодушно поспешили явиться — даже не удосужившись своевременно оповестить о своем участии. Раньше они жаловались на большие расстояния или сетовали на то, что с ними на синдане никто не считается, а на самом деле боялись того, что придется делиться доходами и властью. Просто они хотели, как всегда, именоваться маллами, однако при этом сохранять полную независимость. Но в последнее время по горам бродило слишком много слухов: об авидронах, которые задумали недоброе, о возможном нашествии ужасных флатонов, перед которыми не устоять даже миллионному войску, и об образовании малльского государства, которому кто-то даже уже придумал название — «Маллия». Тут-то они, эти мелкие вожди — деспотичные, беспощадные в гневе, привыкшие к всевластию и вседозволенности, — перепугались: нынче в одиночку не выжить. Поэтому и съехались немедля на синдан.
Аквилой перевел взгляд на первые ряды и удовлетворенно хмыкнул, заметив прямо перед собой старого друга Аза, тоже в шкуре снежного барса, представлявшего два десятка крупных родов с равнины, улыбающегося Бредероя — главного виновника испортившихся отношений с Грономфой, собственного непутевого сына Ахлероя — угрюмого, сосредоточенного, вынашивающего, судя по его недоброму виду, очередной вероломный план, а также Хитроя, Мегеринка, Шума, Йарунга, Бахи. Самые родовитые и влиятельные вожди расположились впереди, сидели вольготно и, кажется, оставались довольными обхожденьем. Это он — справедливый Аквилой — позаботился о том, чтобы каждый вождь занял на синдане именно то место, которое заслуживал. И сделал это настолько верно, что ни у кого и мысли не возникло выказывать обиду. А еще гости… Ну что же, флатон и посол Берктоля сидят чуть в отдалении, однако на местах весьма почетных. Правда, молодой авидрон — тот самый, который продал маллам оружие и спас юную Зару, — стоит у самой двери, неприметный, зажатый со всех сторон, с окаменевшим от испуга лицом. Впрочем, он вряд ли заслуживает большего…
Начался обряд Сердца. Каждый из вождей принес с собой сердце горного козла, и теперь все сердца были собраны в огромную медную чашу и торжественно преподнесены Якиру. Последовала продолжительная церемония, призванная посредством жертвоприношений, молитв, магических танцев и особых заклинаний задобрить вездесущую невидимую силу горного духа. По знаку, который вскоре был получен, Верховный бог маллов остался доволен. Тогда поднялся старейший из белобородых, поддерживаемый за руки друзьями, и объявил беззубым ртом о начале великого собрания малльских вождей.
Маллы выступали один за другим. Кто-то жаловался на соседа, у кого-то угнали табун лошадей, и он знает, кто это сделал. Один вождь задолжал другому более двадцати пяти рабов и не желает отдавать. Воины большой деревни напали на более слабое малльское поселение, разграбили его, захватили женщин и разрушили все до одного жилища. В общем, распри внутри родов, сложные перипетии борьбы родовых объединений, и конечно, межплеменные границы — извечная тема собирающихся вместе малльских вождей. Много всего накопилось у хозяев Малльских гор со времени последнего синдана. Однако вожди, при помощи мудрых и опытных белобородых, без промедления разбирали жалобы, дружно и зачастую единодушно голосовали. Такое решение синдана считалось окончательным, не подлежало дальнейшему обсуждению и под страхом сурового наказания должно было немедленно исполняться.
Но вот кто-то посетовал на притеснения, творимые авидронами. Тут-то и началось. Несчастный ДозирЭ побледнел, прижался спиной к стене, в любое мгновение ожидая, что на него набросятся и разорвут на части. Ему пришлось воочию убедиться, как необыкновенно сильна ненависть маллов к нему и к таким, как он. И он пожалел о том, что явился сюда: на этот раз маллы вряд ли отпустят его живым. Однако он должен был это сделать!
…Все последнее время ДозирЭ думал над тем, как исполнить указание Сюркуфа. Пока он размышлял, Бредерой не мешкал, видимо, заботясь о поручении Хавруша, который просил избавиться от двух авидронов. Несколько раз жизнь новоиспеченного Вишневого подвергалась смертельному риску. Сначала пожар, когда дотла сгорела кратемарья, а потом нападение разбойников прямо на улице, в центре Карле Ролси, средь бела дня. Тогда ДозирЭ и Идалу при помощи Кирикиля удалось отбиться. Восемь злоумышленников остались лежать на земле. Но что дальше? Разве Бредерой на этом успокоится?
— Послушай, ДозирЭ, — сказал однажды флегматичный Идал, — если ты хочешь, чтобы мы выжили, сделай так, как мы с тобою замыслили.
— Ты думаешь — получится? — в сомнении почесал затылок ДозирЭ.
— Уверен! — убежденно отвечал эжин…
За две триады до синдана ДозирЭ как ни в чем не бывало явился к Бредерою, который вот уже несколько дней безвылазно находился в Карле Ролси, поджидая какого-то важного гостя. Авидрон сообщил маллу, что обладает важными сведениями о ближайших намерениях Грономфы касательно племен, населяющих Малльские горы, и, поскольку сведения эти имеют первостепенное значение, он хочет открыть их сразу перед всеми малльскими вождями. ДозирЭ даже показал Бредерою свиток, якобы содержавший эти сведения.
— Это невозможно, — решительно отвечал вождь, с жадным любопытством поглядывая на онис. — На синдан не допускаются инородцы. Передай онис мне, и я сам поведаю вождям о намерениях Авидронии. Если твои сведения окажутся полезными, ты можешь рассчитывать на щедрое вознаграждение. — И Бредерой протянул к свитку руку.
— Нет, славный вождь, — молодой человек убрал онис подальше, — так не пойдет. Я заплатил чистым золотом за это сообщение и теперь не упущу своей выгоды. Тем более что в этом послании содержится не все, о чем вождям следует знать. Часть тайны хранится в моей голове. Благодаря мне маллы могут разведать то, что, возможно, сохранит всем им жизнь!
Поначалу Бредерой спорил, настаивал, пытаясь сломить несговорчивого авидрона, но, видя, что он непреклонен, а доводы его один убедительнее другого, вскоре успокоился.
— Ладно, — сказал он, — я верю твоим клятвам и помогу тебе попасть на синдан. Сдается мне, что твои сведения действительно крайне важны для нашего народа. Узнав их, наши вожди тебя наверняка отблагодарят по-малльски: или отсекут твою голову, вместе с тайной, которая в ней содержится, или щедро одарят золотом. Если произойдет второе — помни: ты должен мне половину. Но если ты меня обманешь, если за всем этим кроется какой-то подвох, знай: я найду тебе везде, где бы ты ни укрывался, и выпотрошу твои кишки, а сердце твое принесу в жертву Якиру!..
Так ДозирЭ добился своего и теперь, пробравшись туда, куда еще ни одному авидрону не удавалось проникнуть, — на священный синдан, видел всех малльских вождей, слышал все их разговоры. Половина Вишневых плащей, узнай они о его успехах, верно, задохнулись бы от зависти…
Вскоре ДозирЭ чуть обвыкся и стал понемногу прислушиваться к тому, о чем говорили маллы. Собственных знаний малльского языка вряд ли бы хватило, чтобы во всем разобраться, но, к счастью, Бредерой приставил к нему одного из своих приближенных, который по-авидронски пересказывал речи вождей, опуская лишь самые грязные оскорбления коротковолосых. Синдан как бы разделился на два лагеря. Старые и опытные вожди, такие, как Аквилой и Аз, при полной поддержке белобородых, призывали к миру, пытались убедить синдан в том, что с авидронами необходимо дружить, и их поддерживали едва ли не все представители равнинных селений. Однако молодые вожди-горцы, такие, как Бахи, Хитрой, Мегеринк, Шум, возбужденные до крайности жарким спором, требовали всеми силами добиваться независимости маллов от кого бы то ни было и призывали к немедленной войне. Авидронам не место в Малльских горах!
Минул полдень. Наконец дело дошло до одноглазого Ахлероя, который до сих пор, на удивление всем, больше молчал. Он степенно вышел на середину, как-то злорадно глянул на отца, скользнул уничтожающим взглядом по лицу ДозирЭ и, вдохнув полную грудь воздуха, пламенно заговорил:
— Я долго, братья мои, ждал этого момента. Может быть, всю жизнь. И вы это знаете. Еще ребенком я понял, что авидроны пришли в наши пределы не только, чтобы строить Великую Подкову — то лишь повод, клянусь Якиром, — но, прежде всего, чтобы лишить нас права на собственный выбор, подчинить, сделать послушными безмолвными рабами. Безжалостные завоеватели, бесконечно жадные, безгранично подлые — коротковолосые, которым всегда всего мало, решили захватить и наши земли, завладеть всеми нашими богатствами — ведь у нас их не счесть. Ни для кого не секрет, что в Малльских горах есть и золото, и серебро, и паладиум, и даже изумруды. Я уже не говорю о мраморе, граните, железной руде. А наши соляные копи близ Царинглоум-рой? И нас бы не только захватили, но и уничтожили, если б не наши легендарные предки, многие из которых перешли в подземную долину Мертвых, как и подобает нашим мужчинам, с мечом в руках. Их не соблазнили сладкие посулы иноверцев, они не искали спасенья, а бесстрашно сражались и с гордостью умирали, в то время как их несчастных родственников целыми деревнями угоняли в рабство. И всё это ради того, храбрые мои соплеменники, чтобы мы сейчас имели возможность собраться на этот синдан и открыто, не оглядываясь с верноподданнической заискивающей улыбкой на Авидронию, говорить все, что думаем. С годами я лишь укрепился в своем мнении, ибо получил великое множество доказательств подлых замыслов коротковолосых. И даже мой отец — мудрейший Аквилой, известный всем вам как истый миротворец, не смог меня переубедить, как ни старался. Однажды он даже отправил меня послом в Грономфу, чтобы говорить о мире с самим Инфектом Авидронии, и вы все помните, чем моя поездка закончилась…
Тут Ахлерой вдруг что-то вспомнил и бросил на ДозирЭ испепеляющий взгляд. Многие обернулись или выглянули из-за спин товарищей, чтобы увидеть того, кто удостоился этого гневного взора. Щеки авидрона запылали, но он не опустил глаз, а только сжал скулы, и на них заиграли желваки.
— В той поездке я потерял око, — продолжал со злобной дрожью в голосе молодой вождь. — На меня, используя подлую хитрость, трусливо напали… А Инфект так меня и не принял. Потом я понял, что он, трусливый негодяй, и не собирался с нами о чем-либо разговаривать. Он, хотя и считается у авидронов богом, такой же обычный коротковолосый, как и его подданные, потому что золотой блеск наживы сделал слепцом и его!
Громкие одобрительные возгласы не позволили Ахлерою продолжить. Когда он вновь заговорил, его жаркая тирада уже была хлесткой, как удар паранга. Она зажгла сердца многих вождей, и вскоре в бофорде не осталось равнодушных, даже старцы затрясли бородами, обеспокоенно друг с другом переговариваясь. Аквилой хотя и был всерьез встревожен откровенной непримиримостью сына к авидронам, которую тот впервые выказывал не таясь (тем более в присутствии чужаков, что было весьма опасно и в будущем могло оборотиться крупными неприятностями), но даже он с восхищением наблюдал за Ахлероем, находя в его поведении те знакомые черты, которые в молодости были присущи ему самому.
— К чему я всё это говорю, спросите вы меня, — говорил Ахлерой. — Да к тому, что не хватит ли нам выяснять, кто кого обидел и кто кому задолжал? Малльские междоусобицы выгодны только нашим врагам. Разве для этого мы собираем синдан? Не следовало бы нам, вместо разговоров об угнанном табуне лошадей, позаботиться о судьбе Малльских гор, о судьбе всего нашего народа? Наша сила в беспримерной храбрости, а слабость наша в отсутствии единства, в отсутствии одного всесильного вождя, который смог бы твердой рукой собрать все земли, все богатства, объединить все отряды в одну большую армию. Поэтому настало время создать единое государство — Маллию. Ведь мы для этого уже вполне созрели. Надо выбрать себе одного вождя, самого мудрого, но прежде всего — самого отважного. И назвать его интолом. И тогда не страшны нам будут авидроны либо любые другие враги, потому что мы станем настолько богаты и сильны, что соперничать с нами будет смерти подобно. Ну а если мы еще немного промедлим, сами погибнем. Времени уже не осталось…
Опять Ахлероя прервали, но на этот раз весь синдан вспыхнул, словно факельница. Многие вскочили с мест, закричали, затопали. Шум был такой, что деревянная бофорда завибрировала и копьеносцы снаружи, окружавшие строение, от испуга взяли оружие наизготовку. Кто-то крикнул: «Аквилоя интолом Маллии!» — и десятки глоток поддержали этот возглас. Через мгновение другой голос воззвал: «Ахлерой — наш вождь!» — и тут же про Аквилоя забыли, и теперь все кричали: «Ахлерой! Ахлерой!»
Не скоро вожди успокоились. Всё это время Ахлерой стоял перед маллами со скрещенными на груди руками и с победоносным видом. Он был почти у цели, и это наполняло его сердце сладким ожиданьем.
— Если вы, воины Якира, считаете, что интолом Маллии мог бы стать я, отвечу вам не лукавя: я согласен! — торжественно произнес одноглазый оратор. — Вы все знаете, что я — еще не совсем вождь и даже не имею права голосовать на синдане, но зато я — воин, а за моей спиной стоят еще десять тысяч отважных воинов, готовых идти со мной хоть на Грономфу. Поэтому обещаю вам, братья: я приложу все силы, чтобы сделать Маллию сильной и свободной, а если понадобится — умру за нее, не раздумывая.
Ахлерой закончил и занял свое место. Все были взволнованны до крайности и жарко обсуждали друг с другом неожиданное предложение своего знатного соплеменника. Многие лица сияли от радости, впрочем, были и такие, кто в сомнении покачивал головой, разводил руками, шептал соседу на ухо предостережения. Только один Бредерой не обращал никакого внимания на царившее в бофорде всеобщее возбуждение. Он, незаметно ухмыляясь себе под нос, безмятежно сидел на скамеечке и лишь изредка косился на флатона, бледное лицо которого по-прежнему было непроницаемо — гость оставался неподвижным и всё время смотрел прямо перед собой, будто заснул с открытыми глазами. «Настоящий воин — выдержка чудовищная, — думал про него Бредерой. — Если все флатоны такие, то никакая Великая Подкова их не остановит»…
После Ахлероя вперед вышел посол Берктоля Хугена Фейштушер. Маллы плохо относились не только к авидронам, но и ко всем инородцам. А этот чужак к тому же был рыхлым откормленным горожанином, довольно мерзким, больше похожим на женщину: двойной подбородок, длинные завитые волосы, просторная золотая плава, не скрывающая выпуклостей груди, выпирающего живота и широких мясистых ягодиц, слабые руки в золотых браслетах, пухлые пальцы, унизанные перстнями, окрашенные в пурпур ухоженные ногти. Многие маллы, особенно из труднодоступных горных селений, еще никогда не видели таких странных изнеженных мужчин, поэтому не без интереса оглядывали посланника, с трудом скрывая противоречивые чувства. Каждый из них, встретив берктольца на узкой горной тропе, скорее всего, убил бы его, не задумываясь о последствиях, и забрал себе все найденные на нем драгоценности. Но сейчас они знали, что его привел на синдан сам Ахлерой, а потому все проявили не свойственную малльским мужчинам выдержку, и если кто и усмехнулся, то совсем незаметно.
За всё время проведения синданов Хугена Фейштушер стал первым инородцем, выступившим перед малльскими вождями. Он начал с благодарности за оказанную ему честь, а потом некоторое время рассказывал о Берктольском союзе. Его заранее подготовленная речь звучала довольно изящно, однако оседлавший вдохновение берктолец и не догадывался, что малообразованный дикарь, который помогал ему общаться с соплеменниками, терял при переводе с берктольского на малльский всю красоту его слов, всю блестящую логику его утверждений. Далее гость зачитал письмо Главного Юзофа Шераса Сафир Глазза, адресованное малльскому народу. Несмотря на свою удаленность от континентальной политики, маллы уже достаточно наслышались о величественном Берктоле и о могущественном Сафир Глаззе, профиль которого часто видели на золотых монетах, поэтому восприняли послание со всей серьезностью. В нем говорилось, что Берктоль с уважением относится к племенам, населяющим Малльские горы, и видит в их лице своих первейших друзей. Что Берктоль желает лишь одного: чтобы маллы были свободны и не позволили Авидронии себя поработить. Гневные молнии, которые метал Главный Юзоф Шераса в адрес Грономфы, занимали добрую половину послания, а во второй его части Сафир Глазз советовал маллам основать свое государство и обещал в этом случае на ближайшем Совете Шераса принять Маллию в Берктольский союз, а также немедленно утвердить ее границы. «Если же интолом новой страны или ее Верховным вождем будет избран Ахлерой, — писал Главный Юзоф Шераса, — мы пошлем вам безвозмездно золота на сто тысяч берктолей и еще выделим на защиту от внешних врагов одну из своих армий численностью более восьмидесяти тысяч человек. Помимо этого, страны Берктольского союза помогут вам построить ваш первый город и окажут другую всемерную помощь».
Прочитав послание Сафир Глазза, Хугена Фейштушер от себя добавил, что Ахлерой — давний друг Совета Шераса, знаменитый своей смелостью, дальновидностью, неподкупностью и независимым мышлением. Благодаря ему всему материку стало известно о сегодняшних бесчинствах авидронов в Малльских горах. Хотя Ахлерой и молод, Берктоль ему всецело доверяет, поэтому хочет видеть именно его интолом будущего государства свободолюбивых горцев. Впрочем, решать синдану — Совет Шераса не препятствовал и никогда не будет препятствовать свободному волеизъявлению любого народа. Как вожди решат, так тому и быть.
Посол Берктоля поклонился сначала Ахлерою, потом очень низко всем собравшимся и, весьма довольный своим выступленьем, вернулся на место. Вожди завороженно проводили его взглядами. Теперь этот чужак совсем не казался им смешным женоподобным уродцем: он был посланником могучей силы, которая вот так вот — запросто, всего лишь для того, чтобы просто помочь маленькому народу, могла даровать сто тысяч берктолей, послать восьмидесятитысячную армию (одну из многих!), построить город. Похоже, что Берктольский союз не боится Грономфы, скорее всего — значительно сильнее ее и, если понадобится, одним легким усилием — при своих-то неограниченных возможностях — раздавит Инфекта Авидронии, заставит его молить о пощаде. Теперь, после всего услышанного, в этом мало кто сомневался.
После Хугена Фейштушера вожди выступали один за другим, многословно и со свойственной маллам горячностью. Все, в общем-то, поддерживали идею создания Маллии, но касательно Ахлероя единодушия не было. Будущим интолом, помимо одноглазого соплеменника, называли Аквилоя, Аза, Мегеринка и даже Бредероя. Кто-то робко предложил управлять государством синдану или совету самых высокородных вождей. Впрочем, многие предводители, побаиваясь мести Ахлероя, вообще обходили эту тему.
Незаметно наступил вечер. Все хотели пить и есть. Многие устали и потребовали отдыха. Пал замертво старый немощный вождь — хозяин малоизвестной малльской деревушки: ему в бофорде не хватило места и он целый день простоял без движенья в дальнем душном углу. Наконец белобородые приостановили синдан, и это был первый случай, когда собравшиеся вожди не уложились в один полный день.
Во время вечерней трапезы Бредерой в очередной раз поинтересовался у ДозирЭ свитком с важной информацией для маллов. С собой ли он, не потерял ли? Молодой человек показал онис, и вождь успокоился.
— Смотри ж, — сурово предупредил он, — завтра тебе придется выступать перед синданом. Как ты и хотел. Я переговорил с Аквилоем и некоторыми белобородыми — ты получишь слово. Советую тебе говорить честно, ничего не утаивая. Если вожди хотя бы на мгновение что-то заподозрят, мне вряд ли удастся опять выручить твою голову. Они разорвут тебя на куски, словно изголодавшиеся волки, а я буду вынужден им помочь… Когда начнешь говорить, постарайся преподнести мои заслуги перед маллами в самом благоприятном свете, и не забудь о нашем уговоре по поводу награды.
— Не беспокойся, Бредерой! — искренне заверил ДозирЭ. — всё будет так, как ты захочешь. Что же касается вождей — я буду перед ними правдив, как никогда.
— Надеюсь!
ДозирЭ быстро поел и, не дожидаясь окончания трапезы, сославшись на крайнюю усталость, отправился спать. Бредерой послал с ним нескольких воинов, предупредив их, что они отвечают головой за жизнь коротковолосого. Жилище, которое выделили молодому человеку для ночлега, было на другом конце Бахет-меги, и ему пришлось идти через всю деревню. По дороге он неожиданно встретил Зару, которая шла с тяжелым сосудом в руках. ДозирЭ улыбнулся и было собрался сказать девушке несколько добрых слов, но юная маллка испуганно вздрогнула, отвела глаза и ринулась прочь. Молодой человек удивленно посмотрел ей вслед…
Опустилась ночь. ДозирЭ завернулся в толстую шкуру и только начал засыпать, разомлев от сытости и тепла, как вдруг какое-то странное беспокойство овладело его сердцем. Он тихо поднялся и осторожно выглянул наружу. Стражников Бредероя, которым поручили охранять вход в жилище, не было.
ДозирЭ удивленно огляделся, постоял, прислушиваясь к ночным звукам, и вернулся обратно. Собрав по углам несколько шкур и бросив на ложе, он свернул их так, будто здесь спит человек, потом прихватил заячье одеяло, оружие и поспешил прочь. Стараясь оставаться незамеченным, он тенью прокрался мимо глиняных жилищ на окраину Бахет-меги. Завидев тлеющие кострища и спящих вокруг них малльских воинов какого-то пешего отряда, молодой человек пробрался в самую их гущу, лег, накрылся с головой одеялом и спокойно уснул.
Утром, прежде чем отправиться на синдан, ДозирЭ заглянул в свое временное пристанище. Там он застал полный разгром, а ложе, на котором он собирался провести прошедшую ночь, было искромсано в клочья…
Бредерой вышел на середину бофорды и встал перед синданом, расставив ноги и надменно приподняв подбородок. Маллы приветствовали его громко и дружно. Для многих, особенно молодых, теперь Бредерой (а не Ахлерой!) служил образчиком малльского героизма.
Ахлерой догадывался об этих настроениях и раньше и про себя отметил, что Бредерой всего за несколько лет добился такого авторитета, которого в Малльских горах еще никогда не имел ни один предводитель, даже он сам. Однако одноглазый вождь особенно не расстроился, приветствуя его наравне со всеми: авторитет Бредероя должен был работать прежде всего на него, Ахлероя, ибо все знали, что Бредерой — пусть и самостоятельный вождь, но, по крайней мере, в военных действиях подчиняется Ахлерою и к тому же открыто признает его главенство. Тем более что род Ахлероя значительно знатней, а отец Ахлероя — сам великий Аквилой. Еще давным-давно, когда они вместе с Бредероем первый раз напали на авидронский обоз, Ахлерой заручился его поддержкой; именно тогда Бредерой поклялся ему быть другом навек и преданным слугой. И, честно говоря, с тех пор не подводил его.
Поэтому Ахлерой рассчитывал сейчас на безусловную поддержку своего доблестного соратника. И тогда уже вряд ли что-нибудь сможет помешать ходу событий — вожди единодушно проголосуют за Маллию и за своего будущего интола — Ахлероя. А потом, когда его власть укрепится, он найдет способ «сквитаться» с этим героем, «отблагодарить» его за подмогу…
Последний раз Ахлерой разговаривал с Бредероем вчера вечером, и тот не скрывал своих намерений. Бредерой поклялся ему в вечной преданности самим Якиром. Ахлерой успокоился, однако все-таки приказал убить этого ненавистного авидрона со шрамом над губой, которого непонятно зачем допустили на синдан. Да и случай представился удачный. Очень жаль, что этому грономфскому проходимцу каким-то образом удалось провести лучших людей Ахлероя: всю ночь они тщетно искали его по всему Бахет-меги…
Когда Бредерой встал перед вождями, Ахлерой подбодрил друга и внутренне приготовился к нескончаемому потоку похвал в свой адрес. Однако что-то подспудно тревожило одноглазого вождя, и он сам не мог понять — что именно?
— Маллия должна быть! — торжественно сказал Бредерой и тут же осекся, чтобы переждать волну восторженных криков. — Создать ее надо немедленно. Только объединение всех маллов позволит нам выжить. Авидрония уже рядом, совсем близко. Планы ее по поводу нас самые черные. Сегодня вы получите доказательства этого (Бредерой указал рукой на ДозирЭ). Если некоторые вожди с равнины считают, что всё это их не касается (он красноречиво посмотрел на посланников Царинглоум-рой), что они с авидронами дружны и им незачем что-то менять, то они скоро убедятся: их просто заманили в смертельную ловушку, из которой нет спасенья.
Вчера я слушал вас, вожди и, клянусь Якиром, был до глубины души поражен вашей недальновидностью, скудоумием, жадностью, отсутствием высоких помыслов. Вы печетесь об угнанном табуне или отаре овец, о нескольких берктолях, не возвращенных вождем бедного малльского селения, которому следовало бы помогать безвозмездно. А вокруг вас несметные богатства, которые пока еще принадлежат вам, но которые вы не желаете замечать. Вы спорите о склоне горы, захваченном вашим соседом, тоже маллом, и ведете с ним многолетнюю бесполезную войну, а рядом, на земле ваших предков, вырастают целые города инородцев, такие, как Карле Ролси, — со временем они поглотят и этот склон, и всё вокруг, и все ваши деревни. Поверьте, вы нисколько не напоминаете мне тот гордый свободолюбивый народ, который некогда населял эти пределы.
Послушайте меня, вожди! Пора вам на время забыть о собственных интересах и озаботиться судьбой всех маллов. Пора покончить с междоусобицами и объединиться. Мы должны собрать все наши земли в единый кулак. Только мощное единое государство сможет противостоять внешнему врагу, тем более такому могущественному, как Авидрония. Основав Маллию, мы наконец сделаем то, к чему призывают нас души умерших предков, чего требуют от нас боги во главе с Якиром. Мы соберемся в решительную непобедимую силу и ударим по инородцам. Никого не пощадим.
Что касается интола Маллии, — продолжал Бредерой скороговоркой после того, как слушатели поутихли, — то Ахлерой совершенно не подходит на эту роль. Он храбрый воин — я сражался с ним вместе и могу это подтвердить. Но он бесхитростен, заносчив, вспыльчив, если хотите, чрезмерно жаден и даже — глуп. Он родился и вырос в лучах славы своего великого отца и сейчас, как и обычно, пытается воспользоваться его непререкаемым авторитетом. Но не путайте, вожди, Аквилоя с Ахлероем. Сын является полной противоположностью отца: несправедлив, прямолинеен, бездарен, к тому же погряз в пьянстве — вы все свидетели. А ведь вы знаете, что Аквилой не пьет ничего, кроме холодной прозрачной воды из горных источников. Разве таким, как Ахлерой, должен быть верховный вождь? Он погубит нас всех!
Ахлерой вскочил, в гневе вращая единственным глазом, и было бросился с кулаками на обидчика, но вожди, находившиеся рядом, схватили его, и он, как ни старался, не смог вырваться из их цепких рук.
— Ты клевещешь, подлая змея! — брызгая слюной, зарычал Ахлерой. — Ты ответишь многократно за каждое свое лживое слово! О, боги, и я тебе поверил!
Многие маллы поднялись с мест, начался невообразимый шум. Тут и там между вождями шли словесные перепалки. Кто-то кого-то ударил, — к счастью, все были безоружны. Аквилой вынужден был позвать копьеносцев, которые ввалились гурьбой и в нерешительности остановились при входе. Однако их появление успокоило смутьянов. Даже Ахлерой смолк и, весь красный, вновь опустился на свою скамеечку. Белобородые подали сигнал Бредерою, чтобы он продолжал.
— Эта выходка Ахлероя, досточтимый синдан, еще раз подтверждает мои слова. Необдуманные скоропалительные поступки вряд ли доведут до добра. Особенно опасны эти качества в искусстве ведения войны. Хитрость, ложный маневр, внезапность, осведомленность — вот что нам нужно для победы. А с таким интолом все мы тут же окажемся на собачьей цепи у авидронов. Если уж на то пошло, то я предлагаю правителем Маллии себя. Клянусь Якиром, я сделаю вас, великие вожди, истинными хозяевами Малльских гор, богачами, владельцами тысяч трудолюбивых рабов. Ваши селения начнут процветать. И еще. Если нами будет избран Ахлерой, он первым делом, несомненно, упразднит синдан и лишит белобородых какого-либо влияния. Он отберет у вас самостоятельность и постарается завладеть вашими землями. Вас же превратит в молчаливых коленопреклоненных слуг. Тех, кто будет сопротивляться его воле, он уничтожит. Вы хотя бы знаете, что такое интол? Интол — это наследственный правитель, которому принадлежат все земли и все богатства его страны. Это как бы бог во плоти. Какая бы глупость ни пришла в его голову, она становится священным законом. Интол живет за счет поборов, которыми облагает всех до единого. Их называют податями. Могу себе представить подати, которые введет Ахлерой. Они будут настолько огромными, что вы вмиг станете нищими. Нам нужен не интол, а скорее Инфект — верховный вождь, которого избирал бы синдан, то есть мы сами. Так вот. Я предлагаю верховным вождем Маллии себя. При этом сохраняется власть синдана, все белобородые будут моими постоянными советниками, а в ваших руках, вожди, остается прежняя власть — никто из вас ничего не потеряет из того, что сейчас имеет. Ваши селения и земли по-прежнему принадлежат вам. И никаких поборов. Наоборот. Я дам вам столько золота, сколько вы еще в своих руках не держали. Единственное, что от вас потребуется, — это прислать мне свои отряды. Мы должны будем немедленно атаковать Карле Ролси, Панабеон, многие участки Великой Подковы, решительным ударом изгнать всех авидронов из Малльских гор. У нас получится, Якир свидетель. Если каждый из вас приведет хотя бы тысячу воинов — кто-то меньше, кто-то больше, — мы соберем армию из двухсот тысяч воинов. Посчитайте сами. Что сможет противопоставить нам Грономфа? Тем более что в данный момент она ведет тяжелую войну с Иргамой, и этой войне не видно конца. Все авидронские партикулы в Иргаме — Грономфа не сможет ничего поделать. Я клянусь, что Инфект Авидронии оставит нас в покое. А если мы будем храбры и беспощадны — попросит мира. Однако мир с ним нам не понадобится…
Пораженный словами Бредероя, синдан некоторое время молчал. Потом вожди зашевелились, и кто-то крикнул: «А как же Берктоль?» Другой голос вопрошал: «Где ты возьмешь золото, о котором говоришь?» Третий же мрачно предрек: «Авидрония всё равно нас раздавит!» Бредерой ничего не ответил, лишь показал рукою на посланника Фатахиллы. Тот с молчаливого одобрения белобородых поднялся, но выходить вперед не стал, а заговорил со своего места. Это было некоторым нарушением заведенного порядка, но перебивать важного гостя никто не посмел. Флатон выглядел немного смешно в своем высоком головном уборе, с вершины которого свешивались две толстые, выкрашенные в синий цвет пряди волос, но его надменное лицо зловеще белело в полумраке бофорды; он стоял в величественной позе, не шелохнувшись, неспешно смотрел по сторонам, иногда встречаясь взглядом с горцами, и при этом даже самые храбрые из них испытывали непостижимый трепет и отводили глаза.
Флатон спокойным, почти безразличным тоном сообщил, что Интол всех интолов Фатахилла в ближайшее время отправит на материк многомиллионное войско, чтобы атаковать Авидронию. Фатахилла слыхал, что маллы — мужественный и свободолюбивый народ, поэтому он поможет им освободиться от гнета Грономфы. А еще он обещает маллам свою милостивую дружбу и много золота. Взамен он надеется, что маллы будут ему союзниками, друзьями и окажут помощь в подготовке к предстоящей войне. Он просит напасть на авидронские лагеря и колонии, разрушить отдельные участки Великой Подковы, чтобы, когда флатоны будут совсем близко, их продвижению в сторону Грономфы ничто не препятствовало. Что же касается Бредероя, то он — Фатахилла — видит именно его на троне правителя будущего государства и желает, чтобы именно он возглавлял малльское войско. Если будет так, то Интол всех интолов пошлет маллам щедрый дар — полмиллиона берктолей. Когда же флатоны покончат с Авидронией, он обещает, что маллы станут свободными и богатыми, завладеют тысячами рабов, а их великое государство привольно и широко раскинется во все стороны, намного раздвинув свои пределы.
— Скажу вам еще, маллы, — невозмутимо продолжал флатон. — И вы должны хорошо это запомнить. Если вы нас предадите, Фатахилла сотрет ваши селенья с лица земли. Через несколько лет никто и не вспомнит, что проживал в Малльских горах такой народ. И еще скажу: Берктоль и большинство стран континента — на нашей стороне. Тот же Сафир Глазз — преданный слуга нашего величайшего властителя. Поэтому у Авидронии нет сильных сторонников. Она обречена!
Гость закончил и сел. В рядах маллов началось волнение, больше напоминающее смятение, а Ахлерой как-то сразу поник и теперь даже не смотрел в сторону Бредероя.
Встал Аквилой. Многие заметили гнев на его лице. Он поведал вождям то, что говорил уже неоднократно: маллам нужен мир; с Авидронией следует крепко дружить и, может быть, даже ей помогать. Однако истины, которые всем давно наскучили, вскоре сменились более смелыми заявлениями: флатоны — враги всего человечества, они мечтают поработить весь материк, подчинить себе все народы. Много лет назад они уже пытались это сделать, и как раз именно Авидрония встала на их пути. Об этом повествуют старинные сказания. Наши предки завещали нам опасаться флатонов, ни в коем случае не входить с ними в дружеские отношения.
— Поймите, — продолжал Аквилой, поощряемый кивками белобородых, — Авидрония, может быть, и зло, но зло несоизмеримо меньшее. Когда придут флатоны, вы в этом убедитесь. Однако тогда будет поздно!
Аквилой на правах хозяина синдана говорил очень долго, и его никто не смел перебивать. Однако когда он закончил, начался настоящий гвалт. Вожди, многократно перебиваемые, выступали один за другим. Кто-то был на стороне Бредероя, кто-то соглашался с выводами Аквилоя, только про Ахлероя все забыли. А ведь так славно всё для него начиналось!
Малльские вожди издавна делились на два лагеря: воинов и миротворцев. К первому лагерю относилась почти вся малльская молодежь, второй лагерь составляли в основном стареющие вожди, такие, как Аквилой или его друг Аз. Конечно, справедливым было деление маллов еще по одному признаку: воевать хотели только горцы, а «равнинные» маллы в своем большинстве желали возделывать земли, рыбачить и торговать с авидронами. Их деревни процветали, и им не хотелось брать в руки оружие. Однако на этом синдане три четверти вождей представляли собой лагерь воинов, поэтому голоса вождей Царинглоум-рой и других мирных селений потонули в воинственном рыке голодных и жаждущих крови предводителей. Аквилой еще рассчитывал на Аза, который, обладая значительным авторитетом, смог бы оказать на синдан благотворное влияние. Но Аз, ранее всегда и во всем поддерживавший Аквилоя, сегодня почему-то молчал и отводил глаза в сторону.
Вскоре многие вожди потребовали сейчас же всё и решить. Воспрепятствовать им не представилось никакой возможности. Маллы тут же проголосовали. Белобородые подсчитали голоса и объявили о том, что большинство присутствующих явилось сторонниками объединения всех племен в единое государство — Маллию. Теперь пришло время выбирать правителя. После долгих споров осталось всего три кандидатуры: Аквилой, Ахлерой и Бредерой. Маллы опять проголосовали. Ахлероя пожелали видеть во главе государства всего сорок восемь вождей, его отца — около ста, а все остальные, которых оказалось большинство, захотели подчиниться Бредерою.
Белобородые почти закончили подсчет и собрались громогласно заявить о решении синдана, после оглашения которого уже ничего нельзя изменить, как вдруг звучный возглас на малльском наречии: «Стойте!» — заставил всех смолкнуть и рассерженно оглянуться. И каково же было изумление вождей, когда они увидели авидрона, проталкивающегося на середину со свитком в руке, который он держал над головой. Тут и Бредерой, и Аквилой, и многие другие вспомнили, что в пылу жаркого обсуждения совсем забыли про этого инородца. А ведь он хотел поведать им о чем-то важном!
Два широкоплечих малла преградили ДозирЭ путь, но Бредерой, уже на правах Вершинного вождя Маллии (слово «верховный» горцы решили заменить на более близкое их образу жизни понятие), которым собирался стать через несколько мгновений, с важным видом махнул рукой: пусть скажет.
Авидрон встал перед синданом и начал говорить. В бофорде воцарилась удивительная тишина. Бредерой быстро понял, что его что-то смущает, но что именно? Его неожиданно осенило, и крупные капли пота выступили на его лбу: ДозирЭ изъяснялся на довольно сносном малльском языке, который еще вчера вечером совсем не знал. Горец хотел прервать речь инородца, чтобы кое-что выяснить, но, покосившись на синдан, с ужасом понял: поздно, маллы теперь наверняка захотят услышать все, что желает рассказать этот плут.
— Выслушайте меня, гордые сыновья горных вершин! — обратился к нахмурившимся вождям ДозирЭ, смягчая на авидронский лад лающие малльские звуки, которые ему пока не удавались. — Я явился сюда, прекрасно понимая, что, возможно, никогда не вернусь назад, не увижу более свою родину, свой город, свою нежную жену, которую люблю всем сердцем. Но поверьте, иначе я поступить не мог, ибо кто-то должен попробовать охладить ваш пыл, заставить вас, пусть на мгновение, задуматься перед тем, как вы совершите роковой шаг в бездонную пропасть и проститесь с последней надеждой на спасение…
В Карле Ролси ДозирЭ имел много свободного времени, большую часть которого предпочитал посвящать изучению малльского языка. Сейчас молодой человек имел возможность говорить то, что хотел, и именно так, как хотел. Маллы прекрасно понимали его.
— Я скажу вам то, что наверняка вам не понравится, — продолжал ДозирЭ. — И вы поспешите со мной расправиться. Умоляю вас — не торопитесь, иначе вы так и не узнаете, о чем говорится в этом онисе (ДозирЭ помахал своим свитком). А ведь это самое интересное!
— Говори же, авидрон, не медли! — запальчиво крикнул с задних рядов совсем юный вождь.
— Слушай же, нетерпеливый волчонок, — насмешливо отвечал ему ДозирЭ. — Я не тот, за кого себя выдаю, я — айм Вишневых плащей. Это славное воинство призвано сражаться с врагами не на поле брани, а в мирной жизни, разить противника не мечом, но хитростью. В ваши края я послан Инфектом Авидронии и своим начальником, чтобы пристально следить за всем, что здесь происходит, и обо всем увиденном и услышанном доносить в Грономфу. То есть я, как это по-вашему, м-м, лазутчик…
Потрясенные вожди не сразу поняли, в чем авидрон только что признался. Первым пришел в себя Ахлерой, который воскликнул с гневным злорадством:
— Я же говорил, я же говорил, что он грономфский доноситель! Ведь его не берет даже яд золотохвостки! — И он бросился с кулаками на ДозирЭ. Ему преградили путь копьеносцы. Одноглазый вождь остановился только тогда, когда наконечники копий уткнулись ему в грудь.
— Ты прав, авидрон, обратно ты не вернешься, клянусь Якиром! — пообещал Ахлерой.
— Я пробыл в Малльских горах не так много, — продолжал ДозирЭ, пренебрегая угрозами Ахлероя: он даже не глядел в его сторону. — Но видел уже слишком много пролитой крови. Только за последнее время в Малльских горах — на здешних дорогах, в селеньях, в строительных лагерях — погибло несколько тысяч человек. Всё это — кровь невинных людей, многие из которых даже не воины. И пролили ее вы — маллы. Войдя в доверие к Бредерою, за которым Грономфа с самого начала, как только он здесь объявился, весьма пристально наблюдала, я понял, чем занято большинство из вас. Вместо того, чтобы сеять любимую вами малаку, выращивать виноград, пасти скот или выделывать шкуры, вместо того, чтобы жить честным трудом, как к этому призывает вас Аквилой, вы грабите караваны, похищаете людей, убиваете мирных путников, единственная вина которых состоит в том, что они решились ехать по Пути на Дати Ассавар. Вы думаете только о войне и только ею и живете. Ваш Бог, которому вы поклоняетесь, — кровавая нажива. Но вы без умолку говорите о борьбе за свободу, о том, что Авидрония вас закабалила. Вы ненавидите нас и приучаете своих детей с детских лет нас ненавидеть. Бросьте! Мы — ваши соседи. Боги сами распорядились нашими судьбами, мы будем всегда рядом, и только дружба принесет нашему соседству пользу, предотвратит страшные потрясения. И разве это соседство вам ничего не дало? Когда сюда впервые пришел наш славный правитель Радэй Великолепный, ваши праотцы знали только каменные топоры, жили в пещерах и ели сырое мясо. Так написано в наших книгах. Откуда же тогда берется вся эта черная злоба? Ваша ненависть к нам рождена недальновидной, а зачастую и предательской политикой некоторых ваших молодых вождей, которые, как мы видим, находятся на содержании флатонов, иргамов, Берктоля — злейших врагов Авидронии. Не нужно быть мудрецом, чтобы понять, кто действительно хочет вас рассорить (ДозирЭ выразительно посмотрел на невозмутимого флатона и нервно ерзающего берктольца). Или вы думаете, что вы кому-то нужны со своими голыми скалами? Кому взбредет в голову безвозмездно вам помогать? От вас хотят только одного — вашими руками расправиться с Грономфой. Пусть ценою существования целого народа. Вас заставят собственной кровью расплатиться за каждую золотую монету, которую вы по глупости своей у них возьмете. Но что же дальше? А дальше придет наш Инфект, которому рано или поздно надоест терпеть обиды. Вы и так уже сделали достаточно для того, чтобы разрушить мир. Что ж, ОН придет, и придет с огромной армией. Я не думаю, что вы в полной мере представляете, о какой силе идет речь. Я-то знаю — я видел эту силу в деле. Я сам был ее малой частицей. И не тешьте себя надеждами, что вы — отличные воины, это миф, вами же и созданный. Сдается мне, что вы просто не видели ни одного опытного авидронского цинита. Поверьте мне, боевые партикулы вас растопчут. Пусть даже вы соберете двести тысяч воинов, эту потешную армию Алеклия разобьет мимоходом…
ДозирЭ потребовалось отдышаться, что он и сделал в зловещей тишине.
Через мгновение он продолжил. Он сказал, что авидроны не желают маллам зла и не покушаются на их независимость, что основная причина их присутствия здесь — Великая Подкова, которая призвана защитить центральную часть континента, в том числе «и вас самих», от нашествия воинов Темного океана. Потом он поведал то, чего маллы и вовсе не знали: о трех ужасных нашествиях флатонов, последнее из которых было не более ста лет назад. Далее ДозирЭ напомнил о недавнем приезде в Малльские горы Инфекта Авидронии и о тех договоренностях, которых тогда достигли. В конце концов, разошедшись не на шутку, молодой человек заявил, что для создания собственного государства нужно обращаться к помощи не Берктольского союза, едва ли дееспособного после выхода из него ряда крупных стран, и не флатонов, которые, придя сюда, не оставят от маллов камня на камне, а к Грономфе. Только Грономфа смогла бы в этом действительно помочь, ибо заинтересована в завершении строительства Великой Подковы, в совместной разработке рудников и вообще в теплых союзнических отношениях. Ведь вместе безопаснее. Поверьте, клянусь всеми своими богами, Авидронии нужен только мир…
Аквилой громко кашлянул, нарочно привлекая к себе внимание, и, когда на него посмотрели, показал, что сказанное ему понравилось. Вслед за ним благожелательно закивали многие белобородые. Выразили сочувствие к сказанному и некоторые вожди. В бофорде что-то изменилось. Возникла иллюзия, что ДозирЭ удалось в чем-то убедить своих разгоряченных, недоверчивых слушателей.
— И последнее, — сказал ДозирЭ. — Человек, которого вы сегодня почти избрали своим правителем, в точности, как и я, совсем не тот, за кого себя выдает. Он — иргамовский лазутчик, который послан сюда Хаврушем, чтобы спровоцировать кровопролитную войну между маллами и авидронами. Замысел прост: Инфект Авидронии не может вести одновременно две тяжелых войны. Он вынужден будет покинуть Иргаму. Доказательства? Вот они…
ДозирЭ развернул свой свиток и с выражением зачитал синдану тайное послание Хавруша, адресованное Бредерою. Закончив, он передал онис Аквилою, а тот показал его белобородым. Впрочем, никто не смог прочитать ни слова, поскольку маллам был незнаком этот язык.
— И этому оборотню вы, мудрейшие вожди, позволили носить шкуру снежного барса. А я же вас предупреждал! — Ахлерой оборотился в сторону самых родовитых вождей. — А вы, белобородые, — где же ваша хваленая прозорливость?
Бредерой, всё это время стойко сдерживавший свои чувства, наконец, не выдержал:
— Всё это ложь, гнусные измышления. Этот онис подметный. Как можно верить этому коротковолосому?
— Ты же сам его сюда привел, — удивился Ахлерой, призывая в свидетели весь синдан. — Сказал, что у него есть крайне важные для всех нас сведения, настоял на том, чтобы ему дали слово. Впрочем, его сообщение оказалось действительно весьма любопытным…
— Ты так говоришь, потому что я перешел тебе дорогу! — отвечал Бредерой. — Послушайте, братья мои. Никакого послания я не получал, а также не знаю — не ведаю, кто такой Хавруш. А этого авидрона следует немедленно умертвить. Я и сам знал, что он лазутчик. Сюда я привел его лишь затем, чтобы выведать его планы. Теперь нам всё известно, а значит, ему пора отправляться в долину Мертвых. Готов отправить его туда сам, если синдан мне позволит…
— Этот онис действительно не может служить доказательством виновности, — беззлобно обратился Аквилой к авидрону. — Бредерой — один из самых родовитых наших вождей. Столь чудовищное обвинение требует более весомых свидетельств. Подумай, может быть, ты смог бы нам их предоставить?
ДозирЭ поймал на себе взгляд великого вождя и с удивлением открыл, что взгляд этот был по-отечески мягок и теплился надеждой.
— Позволишь ли ты мне, Аквилой, рассказать о сделке с оружием? — учтиво спросил молодой человек.
— Да, говори.
ДозирЭ рассказал синдану про совершенную мену и про то, как по требованию Бредероя, из денег, полученных за оружие, тридцать берктолей отправил в Бион.
Вожди насупились. Речь шла о весьма серьезном преступлении. Однако ДозирЭ понял, что и этого недостаточно. Его слова едва ли чем подтверждались. И тогда он поведал маллам все, что знал о Бредерое, обо всех его бесчинствах в Малльских горах, о неправедных сделках с Идалом. Многие вожди, в особенности «равнинные», были ошеломлены, однако молодой человек с грустью понял, что для большинства подобные «подвиги» вряд ли заслуживают порицания. Скорее, наоборот…
Под давлением Бредероя и его многочисленных сторонников, после долгих изнурительных споров, было принято решение казнить ДозирЭ — принести его в жертву Якиру. Против этого выступил только Аквилой, вожди из Царинглоум-рой и тот самый юный вождь, которого ДозирЭ назвал «нетерпеливым волчонком». Тут же копьеносцы схватили авидрона и с трудом, поскольку он упирался, проявляя при этом удивительную силу и изворотливость, поволокли к выходу. Радость синдана была столь бурной, что непрочная бофорда затряслась и едва не рухнула на головы ликующих маллов.
— Подождите! — вдруг услышали вожди громкий возглас. — Постойте же!
Перед горцами поднялся посол Берктоля.
— Я, как и вы, не люблю этих самовлюбленных изолгавшихся авидронов, — скороговоркой прокричал он. — Однако должен вам заявить: все, что этот доноситель Грономфы рассказал о Бредерое, — правда.
Аквилой тут же остановил копьеносцев, немного успокоил синдан и обернулся к послу:
— Что ты об этом знаешь?
Хугена Фейштушер золотым рукавом вытер пот, льющийся ручьем по лоснящемуся лицу, и, часто запинаясь, молвил:
— С самого начала мне показалось, что я где-то видел этого вождя (он указал на Бредероя), и только сейчас вспомнил: я внимал его речам несколько лет назад в Берктоле, на одном из заседаний Совета Шераса. Тогда он назвался тем же именем, только представился не маллом, а жителем одного иргамовского селения, которое было сожжено авидронскими завоевателями. Поскольку я близок к Сафир Глаззу, я знал, что этот «иргам» был специально прислан в наш славный город Верховным военачальником этой страны Хаврушем. Из этого могу предположить, что послание Хавруша, зачитанное здесь, ПОДЛИННОЕ. Собственно, не так давно я видел в Совете Шераса и этого авидрона. Он был весь в золотых доспехах и сопровождал Алеклию — Инфекта Авидронии. То есть этот, как вы говорите, коротковолосый, наверняка, несмотря на молодость, лицо в Грономфе весьма и весьма влиятельное…
Тяжелое молчание повисло после слов Хугена Фейштушера. Копьеносцы, до этого крепко державшие ДозирЭ за вывернутые руки, вдруг отпустили его — то ли не в силах больше удерживать, то ли решив, что его невиновность теперь доказана, и тот, размяв плечи, послал своим стражам несколько проклятий на родном языке.
— Что скажешь? — обратился Аквилой к Бредерою.
— О, это объяснить совсем несложно, — открыто улыбнулся Бредерой.
Он поднялся и медленно направился к ДозирЭ. Все терпеливо ждали, что будет дальше. Бредерой вплотную приблизился к авидрону, лицом к лицу, так, что их носы едва не соприкоснулись, и довольно долго молча смотрел своему главному обвинителю в глаза, пытаясь отыскать в них хоть толику слабодушия.
— Сегодня ты победил, хитрый грономф, — едва слышно прошипел малл. — Но завтра… завтра я с тобой сквитаюсь. Можешь не сомневаться.
— У тебя не будет завтра, — также еле слышно отвечал ДозирЭ.
— Это мы еще увидим.
«Что такое, о чем они говорят?» — заволновались вожди.
Тут Бредерой слегка присел, вдруг прыгнул в сторону и через мгновение оказался у двери. Страшным ударом ноги он вышиб ее. Она буквально вылетела наружу. Он мельком обернулся и исчез.
Маллы оцепенели. Никто не мог и представить подобного развития событий. Первым опомнился Ахлерой и с боевым кличем бросился вон. За ним последовали три десятка горячих голов. Аквилой и белобородые задержали остальных, заставили их успокоиться и занять свои места.
Спустя некоторое время появился Ахлерой, и на нем не было лица.
— Ему удалось бежать, — сообщил он, избегая с кем-либо встречаться глазами. — Мы его почти схватили, но воины его отряда отбили подлого негодяя. Он скрылся в горах. И с ним три сотни его лучших людей. Я, конечно, послал ему вслед тысячу самых храбрых всадников, но думаю, что теперь его не догнать…
Многие заметно огорчились.
— А что же делать с ним? — поинтересовался один из вождей, указывая на ДозирЭ.
— То же, что собирались сделать до этого, — убить, — выкрикнул кто-то с дальних рядов. — Он слишком много про нас знает, его нельзя отпускать.
Маллы опять начали спорить, и вскоре изможденный, еле стоящий на ногах ДозирЭ с горечью осознал, что большинство синдана по-прежнему желает его смерти. Неблагодарные глупые дикари!
— Послушай, ДозирЭ, — подошел к авидрону великий Аквилой. — Ты мне нравишься, так же, как и твой Инфект, и я не хочу твоей смерти. Если ты поклянешься своим богом, что никому не расскажешь о том, что вчера и сегодня услышал здесь, я постараюсь убедить синдан в том, что нам ничего не угрожает.
— Я не могу этого сделать.
Аквилой нахмурился.
Маллы напирали. Больше всех свирепствовал Ахлерой, который, в отсутствие своего опасного соперника, вновь смог подчинить своей воле не только своих старых союзников, но и вождей, прежде ратовавших за Бредероя. Отец осуждающе смотрел на него из-под густых бровей.
— Пусть белобородые решают! — подсказал равнинный вождь. — Мы совершенно про них забыли. А ведь их мудрость всем известна. Мы отстранили их от голосования и не даем выступать, пусть же хотя бы сейчас они примут всего одно решение.
Идея многим понравилась. Белобородые ничего не решали, являясь скорее хранителями малльских законов и обычаев, но многие вожди относились к ним с большим уважением.
Так и сделали. Белобородые сгрудились посреди бофорды и коротко переговорили друг с другом. Они поинтересовались мнением Аквилоя и еще трех знатных вождей. Вскоре один из них обратился к синдану:
— Сегодня авидрон открыл нам глаза. Поэтому он должен быть отпущен.
Ахлерой топнул ногой и выругался.
ДозирЭ задохнулся от радости. Он готов был обнять и расцеловать всех до одного этих дряхлых стариков со спутанными бородами.
— Ну, я пошел? — неуверенно спросил он.
Белобородые закивали головами.
ДозирЭ сделал несколько шагов, но, когда поравнялся с флатоном, тот преградил ему путь, вытянув в сторону руку.
— Что тебе надобно, пугало? — спросил молодой человек.
— Мы вас уничтожим! — уверенно заявил на берктольском языке посланник Фатахиллы.
ДозирЭ не удержался и с любопытством заглянул в лицо флатона. Оно — очень странное — было будто вымазано белилами. Неужели у людей может быть такой цвет кожи? А еще эти синие пучки волос. Более всего житель острова Нозинги напоминал комедианта с грономфских подмостков.
— Скажи мне, урод, что за пень у тебя на голове? Ты видел когда-нибудь авидронский монолит или купола? Если вы придете на нашу землю, клянусь, что домой, на свой поганый остров, никто из вас не вернется!
И ДозирЭ, не дожидаясь ответа, быстрым шагом вышел из бофорды.
Только что прошел дождь, и было необыкновенно свежо. Чудно пахло распустившимся черноягодником. После спертого воздуха бофорды ДозирЭ едва не захлебнулся. Он счастливо огляделся. Кругом вздымались горы. Почему-то сейчас эти исполины не вызывали привычного беспокойства, а бесконечно манили к себе. Ах, как хорошо! И каким это чудом он сегодня остался жив?
Глава 51. Осада Масилумуса
Весть о смерти Тхарихиба распространилась по Масилумусу со скоростью полета стрелы. Вскоре на площадях города собрались взбудораженные толпы; ораторы из народа, без конца сменяя друг друга, быстро разожгли ярость в сердцах подданных, и, когда страсти достигли апогея, возбужденные до крайности люди, не сговариваясь, двинулись в сторону Солнечного дворца. По дороге к клокочущим колоннам присоединились циниты из партикул, воины гарнизона, конные кавалькады знати и даже рабы. Почти все были серьезно вооружены, одной искры хватило бы, чтобы в городе разом вспыхнул кровавый мятеж.
Меж тем в Солнечном дворце события развивались не менее стремительно. Хавруш, пролив немало слез над бездыханным телом брата, нашел в себе силы кликнуть Пророков, высших сановников власти интола, и «искренних друзей», и они, пораженные происшедшим, тут же учинили суровое разбирательство. Прежде всего, был исследован кинжал, которым закололи правителя Иргамы. Один из Пророков почти сразу обнаружил выгравированную на крестовине надпись «Дэвастас», а вслед за этим немой слуга Хавруша Оус показал при помощи жестов, что видел своими глазами, как Дэвастас расправлялся с Тхарихибом. Нашлись также свидетели того, как либерий входил к Хаврушу и как от него выходил в крайне возбужденном состоянии. Интола же никто не видел, но это и понятно, поскольку все знали, что он до умопомрачения опасался покушений и, передвигаясь по дворцу, обычно использовал тайные галереи, которых здесь было множество. Одна из этих галерей, с тщательно замаскированными входами, соединяла покои братьев. По мнению высокого собрания, всё произошло примерно так: Хавруш вызвал Дэвастаса, зная, что он во дворце, и в ожидании его покинул помещения по естественным надобностям. Тем временем, воспользовавшись секретным ходом, к Верховному военачальнику пожаловал Тхарихиб. Одновременно с правителем в портофин вошел Дэвастас. Между ним и интолом произошла ссора, и он убил Тхарихиба.
Многие знали, что красавчику Дэвастасу покровительствует интолья Хидра, и что удачливый либерий часто посещает ее покои — слухи об этом давно будоражили умы дворцовой знати. Поэтому причина произошедшего большинству была ясна. Хавруш настоял на том, чтобы без промедления допросили всех, кто состоял при Хидре, начиная с ее высокородных подруг и кончая слугами — всего человек тридцать и еще около сотни рабынь. Вскоре дотошные Пророки выяснили, что Дэвастас явился к Хаврушу сразу из покоев интольи, где провел достаточно много времени отнюдь не в молитвах. Вскоре одна из приближенных служанок, та, которую называли «тень интольи», сообщила под угрозой пытки, что слышала, как Дэвастас давал обещание Хидре убить Тхарихиба, да и Хавруша тоже.
Тут обозначились контуры целого заговора, в котором, несомненно, была замешана сама интолья, вознамерившаяся, видимо, избавиться при помощи любовника от своего мужа. Особую остроту ситуации придавало то обстоятельство, что преемник Тхарихиба, юный Нэтус, был еще слишком молод, чтобы управлять страной, и ему следовало определить Наставника, который на время взросления маленького властелина и становился фактическим правителем. По законам Иргамы Наставником назначалась мать наследника, то есть интолья Хидра.
По единогласному решению Пророков Хидру схватили. С ней не церемонились: во дворце она не имела ни сторонников, ни какого-либо влияния. Вскоре под пытками черноволосая красавица призналась «во всем».
К собравшимся у Солнечного дворца людям вышли все Пророки во главе с Хаврушем, а также многие крупные военачальники — те из них, которые не погибли в недавнем сражении и которым удалось избежать чудовищных обвинений в измене, как в случае с Твеорданом. Убийцей интола Иргамы был объявлен либерий Дэвастас.
— К нашему великому сожалению, подлому предателю удалось скрыться. Но уже повсюду разосланы онисы с приказом схватить грязного изменника. Рано или поздно Дэвастаса казнят. И вы все будете тому свидетели!
Авторитет военачальников заставил людей вслушаться в то, что им говорили, а представленные доказательства злодейства и вовсе утихомирили толпу. Народ успокоился и постепенно разошелся.
Уже через три дня на Могильной площади начались казни участников заговора. Прилюдно сожгли всех, кто имел к Дэвастасу или Хидре какое-либо отношение и кого удалось схватить. Помимо этих несчастных на костер отправили без разбора всех домочадцев интольи, всех ее слуг. Насытившись видами ужасной смерти, народ утолил свое чувство мести и ждал только обещанного сожжения Хидры.
Накануне намеченного дня казни, в темницу, где томилась интолья, явился разодетый и благоухающий Хавруш. Он приказал стражникам оставить его с приговоренной наедине, и воины, подталкивая друг друга, поспешили удалиться.
Хидра была в забытьи. Хавруш приблизился к ней, с наслаждением окинув взглядом свою недавнюю всесильную соперницу, прикрытую сейчас лишь жалкими лохмотьями. Истерзанная женщина, прикованная к стене тяжелыми цепями, имела настолько плачевный и непристойный вид, что ничем не напоминала ту ослепительную властную особу, какой была еще несколько дней назад. Хавруш несмело протянул руку и боязливо, будто несчастная еще представляла опасность, скользнул пальцами по шее и обнаженному плечу.
Почувствовав прикосновение, интолья вздрогнула и очнулась. Она открыла глаза, но взгляд ее не был прежним — искрящимся, надменным, презирающим, — он был мученическим, потухшим и выражал только одно — униженную мольбу о пощаде.
— Ты хочешь жить? — спросил без обиняков Хавруш.
Хидра внимательно и с надеждой посмотрела на Верховного военачальника, пытаясь понять — не шутит ли он, не решил ли добить поверженного врага изощренными издевательствами. Но Хавруш смотрел с непритворной серьезностью и даже великодушно прикрыл обрывком туники ее оголенную грудь.
— Да! — отвечала, не мешкая, Хидра. — Я хочу жить!
— Но ты должна понимать, что добиться изменения твоей участи не просто. Пророки приказали палачу сложить для тебя самый высокий костер, который только видела Могильная площадь, а народ прозвал тебя «Великой блудницей» и с нетерпением ожидает твоей казни. Если она будет отменена, возможны самые крупные волнения, которые этот город когда-либо знавал. А мы не можем сейчас себе это позволить: Масилумус, как ты знаешь, в страшной беде. Если я возьмусь спасти тебя, я должен буду приложить бездну усилий и истратить почти все свои и без того скудные сбережения, чтобы переубедить Пророков и умиротворить недовольных. При этом я сам подвергнусь немалому риску. Ведь и меня могут обвинить в заговоре. А ради чего, а?
— Но ты же знаешь, что я не повинна в смерти Тхарихиба, — смиренно выговорила Хидра.
— Разве сейчас это имеет какое-то значение? — недовольно произнес Верховный военачальник. — Еще раз тебя спрашиваю, есть ли смысл мне спасать тебя? Отвечай немедля и не вздумай со мною играть. Если своими словами нагонишь на меня скуку, я уйду навсегда, и ты до самой казни не увидишь больше ни одного порядочного лица, кроме этих мерзких физиономий своих стражников…
В первый же день своего пребывания в Солнечном дворце Хидра случайно столкнулась с этим омерзительным человеком, и, поскольку он не нашел в себе силы удержаться от двусмысленных намеков по поводу ее происхождения и рода занятий (тогда он еще не знал, что разговаривает с будущей интольей), она с этих самых мгновений презрела его всей душой, а потом и вовсе возненавидела. Только одно присутствие этого бесформенного волосатого уродца с огромной головой и скрюченными ножками отравляло ей жизнь. Иногда бывшую жрицу тошнило от него, и она спасалась лишь душистыми благовониями, которые всегда имела при себе в небольшом ониксовом флакончике. Чего только стоила эта его привычка в момент волнения вырывать из носа волоски! Но не физическое безобразие сыграло роковую роль: бывшая жрица храма Слепой Девы всегда искренне сочувствовала тем, кого обделила природа. Обладая великолепной женской интуицией, Хидра с первого дня раскусила этого человека, ощутив за показными проявлениями безмерной любви к своему брату и к ней, молодой интолье, глубоко затаившееся недовольство своим положением. Однако, будучи еще достаточно молодой женщиной, она не сумела скрыть свою неприязнь к нему. В его присутствии она всегда невольно терялась, замыкалась, ощетинивалась, и это часто выражалось в несдержанном взгляде, лезвием кинжала скользящем по лицу недруга, в пренебрежительном жесте, в запальчивом ответе. Это незаметно вылилось в разрушительную всепоглощающую войну между двумя пределами Солнечного дворца, войну очень каверзных и очень болезненных интриг. Вскоре малоопытная в подобных делах Хидра стала проигрывать на всех флангах и, несмотря на всю непоколебимость своего положения, быстро пожалела, что сцепилась с одним из самых могущественных людей Иргамы. Столицу захлестнули непристойные слухи. Она растеряла последних друзей, на поддержку которых наивно рассчитывала, ее стали сторониться. Хидра не знала, кто убил Тхарихиба, может быть, и вправду ослепленный любовью к ней Дэвастас, но она была совершенно уверена, что всё это — так или иначе следствие низких интриг Хавруша, в хитросплетениях которых она давным-давно запуталась. Собственно, и с Дэвастасом ее познакомил именно Хавруш.
Однако всё поменялось в ее сознании за несколько последних дней, когда из своих поднебесных покоев она прямиком спустилась в пыточные подземелья. За это короткое время ей пришлось увидеть и испытать столько, что можно было удивляться, как ее не покинул разум. По крайней мере, мучители женщины, бегавшие пять раз в день докладывать о происходящем Хаврушу и получать от него подробные наставления, сделали всё для того, чтобы принести ей как можно больше страданий, чтобы запугать ее, унизить, надломить, втоптать в грязь. Чего только стоил старый трюк опытных иргамовских палачей, когда на глазах у главной обвиняемой, тело которой не должно сильно пострадать, сутками напролет допрашивали и беспощадно истязали других — всякую мелочь… Пережив всё это безумие, повидав такое, что не пришло бы в голову сотворить и гароннам, Хидра была уже совершенно не той высокомерной властительницей с острым насмешливым язычком и гордо вздернутым подбородком. Мучители добились своего. Хавруш, стоявший сейчас перед ней в пурпуровом плаще с белоснежным шарфом на плечах, чистый, холеный, представлялся ей теперь спустившимся с небес добрым посланцем милосердной Девы, явившимся за тем, чтобы спасти ее, вырвать из этого жуткого, дикого, не существующего в действительности подземного мира. Он казался ей едва ли не красавцем. От него вместе с благоуханием роз исходила надежда. А Хидра, как никогда, хотела жить, пусть не как прежде, но жить. Даже если ей придется существовать в раболепном унижении, в убогости, бесконечно ублажая всяких мерзавцев. Пусть! Главное — ЖИТЬ. И не только ради себя. Прежде всего, ради Нэтуса. Ведь без нее он пропадет. Кто еще обеспечит ему будущее, оградит от опасностей, подскажет в трудное время, как правильно поступить?
— Не уходи, умоляю тебя, Хавруш! — Глаза Хидры наполнились слезами. — Я готова на все, только выручи меня из беды. Что скажешь, то и буду делать…
— Хорошо, очень хорошо, — кивнул он. — Тогда подпиши вот это.
И он позвал стражников, которые расковали интолью и усадили на маленькую скамеечку.
Хавруш протянул ей онис и лущевый стержень.
— Я… я уже подписала признание, — удивилась Хидра, впрочем, всем своим поведением выражая готовность заверить свиток еще раз.
— Это не признание, — лукаво улыбнулся Верховный военачальник. — Прочитай.
Хидра развернула онис и с трудом, поскольку строчки расплывались перед глазами, да и света от двух факелов было недостаточно, вникла в его содержание. В нем говорилось, что интолья Иргамы Хидра собственною волею отказывается от титула, от всех своих привилегий, всех владений и более никогда не будет ни на что претендовать. Кроме этого, она отказывается быть Наставником своему сыну Нэтусу и поручает это великому мужу Иргамы Хаврушу. И последнее: Хидра до самой смерти поступает на попечение вышеуказанного доблестного мужа, станет во всем ему подчиняться и всеми силами ему угождать. А если она посмеет ослушаться, то пусть по усмотрению своего хозяина будет бита или как-то иначе наказана, вплоть до лишения жизни.
То было ОТРЕЧЕНИЕ.
Рука с лущевым стержнем застыла над онисом и предательски задрожала. Женщина подняла на негодяя взгляд своих черных, как ночь, глаз — она была потрясена.
— Если не хочешь — не подписывай, — безразлично заметил вероломный Хавруш, делая вид, что собирается уйти.
Хидра немедленно склонилась над онисом и старательно вывела свое имя.
Хавруш усмехнулся. В то же мгновение он вырвал онис из ее рук и щелкнул пальцами, кого-то призывая. В темницу вошли два запуганных человечка в розовых накидках — законники. В их руках были лущевые стержни и имущественные книги. Один, пользуясь услужливо подставленной спиной другого, сделал в книгах множество записей и заставил Хидру их удостоверить. Поклонившись до земли, законники, пятясь, вышли. Хавруш победоносно свернул свиток, сунул его в почтовый жезл, а жезл спрятал на теле.
— Дай скорее руку, дорогая Хидра, я выведу тебя из этих страшных подземелий, — сладким голосом сказал он.
Хидра с трудом поднялась, чувствуя, как подкашиваются ноги, прижалась к плечу Верховного военачальника и оперлась о его руку. Спустя совсем немного времени она уже нежилась в купальнях Солнечного дворца, и ей прислуживали молчаливые трудолюбивые рабыни, которых она видела впервые. Они усердно отмывали с ее тела въевшуюся грязь, смазывали травяными кашицами ранки, заботливо умащивали кожу благовониями, старательно расчесывали спутавшиеся волосы. Там же она заснула, а проснувшись, отведала несколько изысканных яств и выпила кувшин неразбавленного вина. То, что с ней произошло, вдруг представилось ей страшным сном. Вот она — реальная жизнь, чудесная, упоительная…
Окончательно разгромив войско врага, Инфект Авидронии поспешил подвести итоги. Несмотря на то, что многим его партикулам, особенно тяжеловооруженным, и вовсе не пришлось участвовать в битве, потери авидронов были огромными — не меньше, чем в ужасном столкновении под Кадишем, — почти сто тысяч человек. Впрочем, в тот раз авидроны защищались, а сейчас — атаковали. Недаром больше половины потерь пришлось на легковооруженных, штурмовавших Волчий ручей. По мнению большинства, благодаря именно вспомогательным войскам и была одержана эта блестящая победа. Всадники Лигура и Кариса, сломившие противника разрушительными фланговыми ударами, лишь воспользовались достигнутым ранее успехом.
Урон, понесенный иргамами, был ошеломляющим. Почти двести семьдесят тысяч иргамов погибло, а сто двадцать три тысячи пленено. Лишь пятой части воинов Тхарихиба удалось спастись и укрыться в Масилумусе. Вот торжество справедливости, вот закономерный итог многолетних трудов!
Около месяца понадобилось Инфекту Авидронии, чтобы взять Масилумус в плотное кольцо блокады. Отступающие иргамы сопротивлялись стойко — им нечего было терять, — действовали самоотверженно, бились до конца. Им помогали заградительные отряды и скрывающиеся в лесах многочисленные засады. И все-таки шаг за шагом авидроны продвигались к непокоренной столице, заходили со всех сторон, отрезая одну за другой дороги, соединяющие город с провинциями, откуда шла помощь. Все прилегающие местности вскоре были выжжены, население, не желающее покоряться, или разбежалось, или погибло. Наконец Масилумус был осажден. Некоторое время то в одну, то в другую сторону еще прорывались части иргамовского войска, но вскоре кругом стало так много авидронских партикул, что зайцу не прошмыгнуть.
Тхарихиб и Хавруш вновь порадовали Алеклию. Больше всего он боялся, что два брата с остатками своих армий покинут столицу, укрепив ее внушительным гарнизоном, способным на многомесячное противостояние, уйдут к последней крупной иргамовской крепости Мигрелиш, где попытаются, прибегнув к помощи своих многочисленных союзников, опять собрать и вооружить крупное войско. В этом случае война грозила вновь затянуться на неопределенный срок, и Инфекту снова пришлось бы возвращаться в Авидронию без обещанной народным собраниям окончательной победы над Иргамой. Однако всё говорило о том, что иргамовский интол, его самонадеянный брат и все боеспособные иргамовские партикулы со своими военачальниками укрылись в столице, решив, наверное, защищать ее до последнего.
Воодушевившись представленной возможностью, Алеклия разбил вокруг города пять укрепленных лагерей и лично возглавил осадные мероприятия. В этом занятии он весьма преуспел. За первую триаду всю землю вокруг иргамовской столицы изрыли ходами, подкопами, выстроили множество небольших земляных и деревянных сооружений. За вторые одиннадцать дней окрест Масилумуса, в трехстах шагах от городской стены, насыпали громадный вал, на котором установили метательные механизмы. Иргамы пытались всячески помешать ходу работ, день и ночь осыпая авидронских мастеровых стрелами и метательными снарядами, но воины Инфекта слишком хорошо знали свое дело — землекопов защищали непроницаемые осадные пологи, временные навесы и особые щиты. Работы шли при поддержке легких метательных механизмов на колесницах, множества валил, тысяч лучников, скрывающихся в вырытых траншеях или прятавшихся за «движущимися башнями».
За тридцать три последующих дня позади вала и под его прикрытием возвели настоящую крепостную стену — широкую, с внутренней галереей, с башнями, высотой в двадцать мер, что было лишь немногим ниже масилумусских стен. Строили эту линию все авидронские воины, все мастеровые, подручные, обозные, кроме этого наняли двести тысяч землекопов, повозчиков и каменщиков, и помимо них использовался труд трехсот тысяч рабов, специально пригнанных из-под Кадиша. В довершение всего на стенах установили метательные механизмы — те, что привезли с собой, и еще несколько тысяч собранных на месте. Вал же, который отделял возведенные укрепления от стен Масилумуса, срыли, а затем выкопали на его месте глубокий ров.
Когда авидроны закончили и внимательно оглядели то, что им удалось так скоро сотворить, они возликовали. Новая стена, проходившая в пятистах шагах от осажденного города, полностью опоясывала Масилумус. Теперь для того, чтобы вырваться из него, иргамовскому войску самому бы пришлось штурмовать неприступные стены, что при нынешнем соотношении сил было бессмысленно.
Алеклия решил не строить каких-либо внешних защитных линий, так как следопыты и Вишневые более нигде не обнаруживали, кроме как внутри самого города, крупных сил противника, то есть любое нападение извне исключалось. И авидроны, недолго думая, взялись за обычное свое дело — принялись обстреливать неприятеля из всех метательных установок. При этом сразу обнаружилось еще одно неоспоримое превосходство армии Инфекта: она имела втрое больше механизмов, стрелявших к тому же дальше и более тяжелыми снарядами. Помимо этого серьезную угрозу представляли авидронские матри-пилоги, которые, в отсутствие воздушных шаров противника, свободно кружили над всем городом — поднимались на безопасную высоту и скидывали вниз, на головы защитников, подожженные зангнии и свинцовые шары. В самом Масилумусе действовало не меньше трех сотен лазутчиков Вишневой армии, проникших в город задолго до настоящих событий. С ними поддерживалась постоянная связь посредством передачи особых звуковых сообщений. Иргамы, слыша их и догадываясь об их назначении, даже создали специальные отряды, которые должны были отлавливать всех, кто подавал среди ночи громкие подозрительные сигналы. Лазутчикам приказали как можно скорее повредить основные водопроводы города и вывести из строя сточные системы, что они и поспешили сделать. И тут выяснилось, что колодцев в городе ничтожно мало. Сточные каналы были безнадежно забиты, и Масилумус вскоре оказался залит нечистотами и загажен.
На пятьдесят восьмой день своего пребывания под Масилумусом Алеклия закончил предварительные работы. Теперь всё было готово к долгой, может быть многолетней, осаде. Помимо укреплений, построили немало вспомогательных сооружений: склады, хлебные хранилища, загоны для скота, лагеря для пленных и обращенных в рабство, храмы Инфекта, купальни, кратемарьи, небольшие Атлетии, парфеоны для кулачных и собачьих боев и даже Театры. Эти постройки не только радовали воинов Авидронии, но и оказывали гнетущее воздействие на защитников города, которые, видя, как основательно обустраивается противник, теряли всякую надежду на спасение.
Лигур, вдруг изменив своим принципам, предложил немедленно штурмовать вражескую столицу. Он долго убеждал Инфекта, приводил массу доводов, готов был сам пойти в атаку и обещал первым взойти на стены города. Скорее всего, общий штурм действительно мог бы закончиться взятием Масилумуса, но Божественный ни под каким видом на него не соглашался, опасаясь новых, еще более ужасных потерь. Вскоре Лигур надоел Инфекту, и он отослал его в сопровождении семидесятитысячной Осадной эрголы брать далекий Мигрелиш.
Отправив настырного военачальника в поход, Божественный объявил трехдневное празднество и всеобщие состязания. Иргамы, наблюдавшие со стен столицы за приготовлениями авидронов, насторожились — они помнили, как под Кадишем враги устроили мнимый пир и в самый его разгар бросились на штурм. Но на этот раз авидроны нападать не собирались.
В тот же день Алеклия получил сообщение, что Хавруш хочет с ним говорить и нижайше просит ему в этом не отказывать. Божественный почти не удивился — благодаря авидронским лазутчикам, которые наводнили Масилумус, он уже знал, что Тхарихиб поссорился с одним из своих военачальников и был убит, а значит, в Солнечном дворце могли произойти нешуточные перемены.
Инфект Авидронии ожидал Верховного военачальника Иргамы в своем полевом шатре, разбитом посреди кипарисовой рощи, в центре одного из пяти авидронских лагерей — Лагере Инфекта. Он не готовился к переговорам, не предпринимал каких-либо особых мер, чтоб поразить противника, нет, всё было буднично, ничто не указывало на то, что грядет историческая встреча, которая может решительным образом повлиять на ход событий. Единственное, что выдавало некоторые приготовления, — это стоявшие вдоль пути следования иргамовских переговорщиков циниты с высокими пологами, сквозь которые нельзя было увидеть ни изнанку авидронских укреплений, ни устройство авидронского военного лагеря, ни то, как идут осадные работы.
Наступило раннее утро, только-только рассвело, до встречи с Хаврушем оставалось еще немного времени. Разбуженный заливистым пением птиц, Алеклия потребовал себе Анхаса и поскакал без седла искупаться в лесной речушке. Потом, уделив самое серьезное внимание утренней трапезе, в ходе которой выслушал сообщения из Авидронии, Инфект удалился в шатер и, не желая попусту тратить время, занялся своими обычными делами. Однако мыслями он всё время возвращался к предстоящей встрече, размышлял над соображениями, которые накануне высказали его советники и военачальники. «Почему же мы должны теперь уступать, как советуют мне мои высокооплачиваемые провидцы? — думал Алеклия, разглядывая карту Иргамы, где три четверти земель и большинство городов были уже подчинены его воле. — Стоило ли пускаться в такой долгий путь, чтобы в конце его повернуть обратно? Стоило ли тратить миллионы берктолей? А сколько авидронских жизней унесла эта проклятая война? Масилумус осажден, остатки иргамовских армий вместе с Хаврушем внутри него. Иргама будет окончательно повержена в течение полугода, и мы возьмем с них всё, всё до последнего гроса. В этом нет никаких сомнений. Так почему же мы должны теперь уступать? Вот если бы тогда, после взятия Кадиша, Тхарихиб согласился на мои условия. Может быть, сейчас он был бы жив, а в Иргаме давно царили мир и благоденствие…»
Примерно так рассуждал Инфект, коротая время в ожидании масилумусских переговорщиков, а между тем в шатер вошел белоплащный порученец и напомнил, что посланцы ларомов, прибывшие под Масилумус два дня назад, с нетерпением ожидают встречи с правителем Авидронии.
Божественному ларомы не нравились — слишком назойливо вели себя эти наивные «дети Анконы» и слишком дорого обходились Грономфе. Ларомы были многочисленным, но не воинственным племенем, в большинстве своем занимались примитивным рыболовством. Они населяли обширные земли вдоль русла Верхней Анконы, гранича как с авидронскими рубежами, так и с землями Иргамы. Около пятидесяти лет назад ларомовские вожди уступили ненасытной Грономфе часть своих территорий в обмен на «многие богатства», полученные от авидронов, и их «вечную дружбу», и с тех пор авидронские правители не раз высылали в помощь союзникам свои партикулы, когда им угрожали иргамы или когда в их пределы врывались полчища гагалузов, чурехов и прочих дикарей. Алеклия вот уже пять лет пытался договориться с ларомами о покупке у них новых земель, часто встречался с послами, отправлял вождям ценные дары, но так ничего и не добился. Ларомы с охотой брали подарки, но не говорили ни да, ни нет, и каждый вождь, объясняя свою нерешительность, утверждал, что это не он, а его соседи против продажи земли, но как только они согласятся, согласится и он. Как-то Инфекта осенило: он должен вести переговоры с вождем каждого поселения в отдельности, то есть с десятками предводителей, выбивая из каждого согласие и поддержку. При их разобщенности это был единственный способ чего-нибудь добиться. Но сколько на это нужно золота и времени? Было от чего впасть в ярость. Его просто водят за нос!
Считая, что ларомы проделали столь длинный и небезопасный путь в расчете на очередные подачки, и подачки немалые, Алеклия решил не принимать дикарей, а вернее, отослать лукавых попрошаек к своим советникам, хотя и знал, что гости оскорбятся. Однако чуть погодя он передумал, и вскоре посланники миролюбивого речного народа предстали перед ним, как всегда, приторно улыбчивые и дружелюбные. «Явились, ловкачи!» — подумал Инфект, нехотя отвечая на нижайшие приветствия и притворно восторгаясь подношениями.
Одного из ларомов звали Гуалг — он был стар, но еще очень крепок. Алеклия знал этого крупного рыжеволосого дикаря — год назад он разговаривал с ним на одном из пиров в Грономфе. Ларом сообщил на чистом авидронском языке, что принес величайшему правителю одну дурную весть и одну радостную. Заинтересовавшийся Инфект тут же забыл обо всех своих сомнениях.
— Начни с дурной, — сказал он посланцу.
Гуалг собрался с силами и поведал Божественному странную историю о том, что некий иргамовский отряд, достаточно крупный и весьма опытный, к тому же отличающийся неслыханною дерзостью, с некоторых пор объявился в землях ларомов. Иргамы сжигают деревню за деревней, а население беспощадно уничтожают или угоняют в рабство. Ларомы пытались самостоятельно защититься и выслали на поиски врагов вот уже шесть отрядов, каждый из которых насчитывал не меньше трех тысяч воинов, но ни один из этих отрядов так и не вернулся, видимо, все они были побиты проклятыми инородцами…
— Что вы о них знаете? — нетерпеливо перебил рыжеволосого Алеклия.
— Что мы можем о них знать? — пожал плечами ларом, несколько недовольный тем, что его рассказ не дослушан. — Только то, что этот отряд конный. Поймать их невозможно. Они вдруг появляются и так же внезапно исчезают. А тех, кто был ими в наших селеньях пленен, они угнали к «Свободным воинам»…
— И это всё? — разочарованно поднял брови Инфект.
Гуалг задумался, почесал затылок.
— Известно еще только одно, Великий и Всемогущий. Во главе этого отряда стоит знатный иргамовский вождь по имени Дэвастас.
Алеклия едва не подскочил: он на всю жизнь запомнил это имя в связи с гадким оскорбительным посланием, которое получил перед самым штурмом Кадиша. Несмотря на объявленное тогда вознаграждение в тысячу инфектов, Дэвастас так и не был пойман. Мало того, всё последнее время Лигур неоднократно сообщал в Грономфу о действиях этого неуловимого либерия, о его хитроумных маневрах и творимых им жестокостях.
— В чем же тогда заключается радостная весть? — поинтересовался удрученный известием Инфект.
— Мы лишились многих деревень, ценного имущества, потеряли немалое число своих родичей — мужчин, женщин и детей, — начал издалека Гуалг. — Справиться сами с этим Дэвастасом мы не сможем. Слишком коварен он, слишком хитер, слишком беспощаден. Для него не существует никаких человеческих законов, и поэтому он непобедим. У него в сердце поселились, как вы их называете, гаронны, которым чуждо все, что позволяет нам называться людьми. Поэтому мы решили просить тебя, нашего кормильца и защитника, избавить нас от этой напасти. Пошли нам свои партикулы, защити наши жилища.
— Что же радостного в твоей просьбе? — нахмурился Алеклия, которому только новых забот недоставало.
— Слышали мы, что по просьбе правителя далеких Оталарисов ты изгнал с их земель племена красных дондронов, а взамен получил на срок золотоносные земли?
— Да, Долину Спиера. Но в ваших землях нет ни золота, ни серебра, ни хорошего дерева, ни мало-мальски ценного камня. Есть у вас только соль да рыба с Анконы, но нам и свою некуда девать, — отмахнулся Инфект, предвидя поток скучнейших предложений, на которые ларомы были всегда так щедры. Он уже пожалел, что допустил до себя этих надоедливых дикарей, и мечтал лишь об одном: поскорее от них избавиться.
— Дело не в этом, — хитро заулыбался Гуалг. — Ты хотел заполучить часть наших территорий… и ты их получишь. Мы не потребуем золота и сами переселим те деревни, которые окажутся на твоих землях. Потеснимся как-нибудь. От тебя, Великий и Всемогущий, потребуется только одно: изловить наших обидчиков и примерно их наказать. Как только сделаешь это — земли твои.
«Давно бы так!» — подумал Алеклия, в мыслях радостно воздев руки к солнцу, а наяву оставшись неподвижным, величественным и глубокомысленным. На лице его лежала печать искренней озабоченности как судьбой ларомов в отдельности, так и судьбами всего человечества в целом.
— Можете переселять деревни! — вскоре с уверенностью сказал он.
Проводив послов, Алеклия вызвал Кариса и приказал ему немедленно следовать к ларомам. Полководец Инфекта заметно погрустнел: поручение было мелким и выглядело черной неблагодарностью после его ярких успехов в недавнем сражении, но выразил готовность сейчас же отправляться в путь и обещал в скором времени бросить к ногам Божественного голову Дэвастаса. Поразмыслив, Инфект выделил Карису несколько опытных конных и пеших партикул, включая прославленных «Неуязвимых», всего двадцать пять тысяч человек, и еще объявил невиданную награду тому, кто лично пленит негодяя, — десять тысяч инфектов.
Новое войско Кариса спешно выстроилось, всколыхнулись знамена, заиграли лючины и раковины. Первыми, рассыпавшись на небольшие отряды, выехали следопыты, за ними запылили тяжелые колонны.
Алеклия с сожалением проводил взглядом свои доблестные партикулы, вернулся в шатер и тут вспомнил о Хавруше. «Не дам ему спуску!» — подумал он, вызвал порученца и передал повеление всем военачальникам прекратить на время стрельбу и вообще всякие боевые действия.
В скором времени к Инфекту явился посыльный почтового поста со срочным посланием из Грономфы. Правитель прочитал сообщение и растерянно выронил свиток из рук…
Счастливое спасение вселило в сердце несчастной Хидры довольно смелые надежды, тем более что она посчитала, будто за нее заступилась справедливая и всемогущая Дева, изменив своей волей ход событий. Наверняка она и в будущем также будет ей покровительствовать. Но вскоре она убедилась в наивной несуразности своих упований. Считая себя прощенной и свободной, ну хотя бы отчасти, она надеялась вновь занять свои великолепные покои и даже намеревалась сама подобрать себе новых слуг взамен казненных, а затем предаться молитвам до изнеможения, в которых смогла бы выказать благодарность своей защитнице. Но здесь в действие вступил тот коварный онис, который она подписала накануне собственной казни. Теперь она уже не была интольей Иргамы, ей ничего не принадлежало, даже подаренные Тхарихибом украшения, она уже сама себе не принадлежала — ее полноправным собственником был Верховный военачальник Иргамы.
Хидру держали взаперти в скромном жилище, в той части Солнечного дворца, которую занимал Хавруш. Снаружи у двери день и ночь сменялись хмурые стражники, а прислуживающие рабыни боялись сказать лишнее слово да еще явно за ней приглядывали. Нэтуса позволялось навещать только с разрешения Наставника, то есть Хавруша, свидание проходило в присутствии многих людей и было кратким.
Примерно каждый второй день, ближе к ночи, Хидру приводили в покои Верховного военачальника, и тот, не церемонясь, будто она бесправная рабыня, жадно и не слишком умело овладевал ею.
Бывшая интолья быстро поняла, что она — вечная пленница, и печаль об ушедшем в небытие прошлом завладела ее сердцем. Это же заточение! Каждый шаг ее теперь, каждый вздох находится под неусыпным вниманием соглядатаев, ее хозяин пользуется ею тогда, когда захочет, ей даже не позволяют проводить с Нэтусом столько времени, сколько она пожелает, а ведь она так мечтала посвятить всю себя заботам о сыне! Впрочем, Хидра еще на что-то надеялась и, прежде всего, конечно, думала о Дэвастасе, которого пока еще никто не смог изловить. Он, несомненно, помнит о ней и вряд ли откажется от затеи вызволить ее из плена и увезти на тот самый остров, о котором говорил. Именно об этом она размышляла целыми днями, даже когда находилась на ложе Хавруша. Рано или поздно внимание Наставника ослабнет, а его соглядатаи обленятся. И тогда бежать из Солнечного дворца не составит труда. Однако здравый смысл подсказывал ей, что ее храбрый возлюбленный не сможет ее выручить, пока Масилумус осажден, пока существует «грономфская удавка», как с горечью прозвали горожане возведенную авидронами вокруг города осадную стену.
Этой ночью Хавруш ее почти не трогал. Озабоченный своими мыслями, он рано заснул, но и рано проснулся, невзначай разбудив свою покорную пленницу.
— Что-то случилось? — взволнованно спросила Хидра, удивленная столь ранним пробуждением Верховного военачальника. — Штурм?
В эти дни все ожидали штурма, это была единственная тема разговора в Солнечном дворце, в любом городском доме, на улицах, на рынках, в храмах, поэтому если случалось что-то необычное, первое, что приходило в голову, — авидроны все-таки начали штурм.
— К счастью, нет, — отвечал Хавруш, облачаясь при помощи рабынь в свои пышные одежды. — Ничего особенного, просто… просто я должен встретиться с Алеклией.
— С Алеклией? — приподнялась на руке Хидра. Сон как рукой сняло.
— Ну да. Что тут странного? Когда идет война — это дело самое обычное.
Хидра оставила ложе, окунула свое соблазнительное тело в шелковую тунику и присоединилась к служанкам.
— Ты будешь просить мира? — поинтересовалась она как бы между делом, помогая Хаврушу обуться.
Верховный военачальник сверху вниз посмотрел на бывшую интолью, которая ловко управлялась с кожаными ремешками, туго, но бережно, чтобы не причинить неудобства, затягивала их на щиколотках, и не удержался от умиленной улыбки. Мог ли он представить хотя бы год назад, чтобы интолья великой страны, эта черноволосая гордячка, настолько его ненавидящая, будет покорно стоять на коленях у его ног и своими нежными холеными пальчиками касаться его ступней и так подобострастно поглядывать, словно преданный пес. Хавруш умиротворенно потрепал молодую женщину по щеке, и она благодарно прижалась к его руке.
— Почему мира должен просить я, а не он? — вспомнил Верховный военачальник про вопрос. — Мы тут спокойно отсидимся в сытости и беспечных усладах. А он опять останется ни с чем и поедет в Грономфу оправдываться перед своими народными собраниями, как было во времена Кадиша. Так что мир нужен прежде всего ему.
— Но Кадиш-то он взял?
— Это потому, что я его сдал. Но Масилумуса ему не видать. Невозможно захватить город, защищаемый столь крупным гарнизоном.
Некоторое время спустя Хавруш приступил к утренней трапезе, а Хидра ему прислуживала, получая время от времени разрешение отведать с его блюд тот или иной лакомый кусок. Верховный военачальник, по обыкновению, ел много, и это походило на площадное представление: трудно было поверить, что человек, созданный, как и все, из плоти и крови, может за один присест поглотить такое количество пищи.
Все происходило на открытой галерее Солнечного дворца, находящейся на большой высоте, и отсюда было видно, как плавают над городом, подергиваясь от сильных порывов ветра, два авидронских воздушных шара; внизу же, в масилумусских городских кварталах, клубились дымы пожаров.
— Негодяи! Я приказал изготовить особые стрелометы, чтобы можно было метать в шары большие стрелы. Но эти матри-пилоги летают так высоко, что их невозможно подбить, — с досадой произнес Хавруш.
— Я хочу попросить авидронского правителя, чтобы он беспрепятственно выпустил из города несколько сот тысяч жителей, — продолжил он чуть позже, удовлетворяя наконец острейшее любопытство дворцовой красавицы. — Эти трутни нас объедают, а делать ничего не хотят. Когда я пытался изгнать их из города, все они попрятались. А опомнились только тогда, когда все дороги были уже перекрыты…
— Какая выгода Инфекту Авидронии их выпускать? — удивилась Хидра.
— Как какая? — недоуменно посмотрел на нее Хавруш и поспешил назидательно растолковать, будто несмышленому ученику: жители городов, подвергавшихся штурму, обычно присоединяются к защитникам на стенах.
— Вряд ли они это сделают, — усомнилась молодая женщина. — Горожане утеряли всякую веру в победу. В особенности после гибели интола Тхарихиба.
— Да, но Алеклия-то этого не знает…
Хавруш закончил трапезу, и Хидра поспешила подать ему чашу для омовения рук, перехватив ее у рабыни.
— Кто такой этот Алеклия? — спросила она как бы для поддержания разговора.
Верховный военачальник отбросил полотенце и тяжело поднялся.
— Пойдем, — сказал он и увлек Хидру за собой. Они прошли несколько зал, спустились вниз на три яруса и, в конце концов, очутились в небольшой заброшенной галерее, где было прохладно и царил полумрак. Бывшая интолья никогда раньше не посещала это помещение, больше напоминающее хранилище. На стенах висели какие-то большие мрачные картины, изображающие людей, полотна лежали стопками на полу, были приставлены к стенам, здесь их скопилось великое множество, и все они покрылись многолетним слоем пыли.
— Вон он, — указал Хавруш.
Хидра посмотрела туда, куда показывал перст Наставника, и увидела на стене портрет. На нем был изображен мужественный и властный человек с проницательным взглядом. Лицо его обрамляла небольшая бородка, а над головой сиял лотусовый венец. Казалось, что портрет излучает свет, некое голубоватое свечение, которое дымчатыми волнами струится в воздухе.
Они подошли ближе. Хавруш с удивлением присмотрелся, потом провел пальцем по поверхности холста.
— Странно, — сдавленным голосом произнес он, — пыли почему-то нет…
Хидра внимательно заглянула в лицо изображенному мужчине. Его утонченные черты, притягательный глубокий взгляд — весь его светлый образ вызывал в ней какой-то трепет и умиротворенную восторженность. Вот он — авидронский бог во плоти! Вот он, величайший полководец современности!
«Наверняка прекрасный любовник — сильный, страстный, неутомимый», — подумала Хидра.
Еще через мгновение она сказала Хаврушу:
— Почему бы тебе действительно не попросить у него мира? Я по глазам вижу — он добрый.
— Этот добряк не так давно разом уничтожил четыреста тысяч иргамов, — озлобленно отвечал Верховный военачальник.
— То было честное сражение, — мягко не согласилась Хидра.
— Он жаден до умопомрачения, он попросит столько, что мне не только зéмли и рабов, но и свои плавы придется отдать.
— Он попросит не больше, чем чуть погодя возьмет сам. И ты это знаешь. Но тогда он присовокупит к этим завоеваниям и наши жизни. Тебя-то уж он, несомненно, казнит, но сначала будет долго и мучительно пытать. Все, что можно, Иргама уже потеряла. Помощи ждать неоткуда. Осталось лишь спасать собственные жизни!
Молодая женщина впервые не сдержала своей ожесточенности, которую все эти дни так тщательно скрывала. Осознав, что все-таки переступила черту, она испуганно глянула на своего сегодняшнего хозяина в ожидании немедленной расплаты. Однако Хавруш погрузился в тяжелые размышления.
— Может, ты и права, — расстроенно вздохнул он, прекрасно понимая, что услышал правду.
Он сам внимательно, с любопытством, посмотрел в глаза авидронского правителя, словно пытался отыскать в них ответы на все те вопросы, которые терзали его последнее время…
Инфекту Авидронии принесли несколько картин, которыми он интересовался. Они были вывезены из одного богатого поместья, что в двух днях пути от Масилумуса. Воины расставили их, как было указано, и вышли. Алеклия наметанным взглядом окинул десяток полотен и остался разочарованным. Только последняя картина задержала на себе его взгляд. На ней был изображен в полный рост интол Тхарихиб, а рядом с ним, чуть отстраненно, как бы на заднем плане, приблизив к себе мальчика с тонкими болезненными чертами, стояла молодая черноволосая женщина. Хидра — догадался Инфект, с интересом изучая ее лицо.
Поблескивающие шелковистые волосы подняты и стянуты на затылке, поразительный овал лица, высокий изумительный лоб, гордо поднятый подбородок, открытые маленькие ушки с гранатовыми серьгами. Алеклия особенно восхитился этими обнаженными ушками — при виде таких вот маленьких правильных ушек, когда волосы убраны (именно черные волосы), сердце его, будто по сигналу калатуш, всегда просыпалось, заявляя о себе учащенным биением, и долго еще нехотя успокаивалось. Красива, очень красива. А какие загадочные глаза! Как они манят, суля бесконечное блаженство. Конечно, во Дворце Любви, тем более в «восьмой раковине», много восхитительных красавиц, но эта молодая женщина так необъяснимо притягательна, как может быть притягательна только опытная женщина после двадцати пяти лет.
Алеклия отошел от картины, но еще долго не мог отделаться от впечатления. Вскоре, однако, он вновь углубился в свои скорбные мысли, внушенные полученным из Грономфы посланием. В нем сообщалось самое ужасное, что только можно было себе представить. Часть кораблей авидронской армады «ФорнЭ», сторожившей пролив Артанела, сильно потрепал внезапно налетевший шторм. Этим обстоятельством не преминул воспользоваться Фатахилла. Когда волны улеглись, он вывел в пролив весь свой флот и разбил в тяжелом сражении остатки армады. Вслед за этим флатоны принялись переправляться со своего острова на материк. «Весь пролив, — писал очевидец, — вдруг превратился в сушу: столько плотов было одновременно спущено на воду. Один такой плот вмещал до сотни воинов. При каждом флатоне было не менее трех лошадей, личный скот и рабы, одна или несколько повозок с имуществом, а еще жены и дети. Складывалось впечатление, что воины Темного океана раз и навсегда покидают вскормившую их землю, чтобы найти себе более подходящее пристанище где-нибудь на бескрайних просторах континента». Флатоны высаживались по всему побережью залива Обезьян, но в большинстве своем у Алинойских гор, проход между которыми надежно оберегала Дати Ассавар. Недолго думая и явно действуя по заранее намеченному плану, громадное войско Фатахиллы осадило авидронскую крепость.
К сообщению прилагалась небольшая записка, выведенная почерком, который Божественному показался знакомым. Да, это было несколько строчек от самого влиятельного мужа Совета Пятидесяти Друзей, величайшего тхелоса Провтавтха. Мудрый советник настойчиво рекомендовал Алеклии срочно заключить с иргамами мир, пусть даже на «несоразмерных» для Авидронии условиях, и скорее возвращаться со всеми армиями на родину. «Настал самый важный момент в твоей жизни, мой Бог. Ты должен в полной мере подготовиться к отражению всех тех ужасных атак, которые вскоре обрушатся на нашу страну. Авидрония в опасности! Остановить нашествие Фатахиллы сможешь только ты. Будь трудолюбив, хитер, быстр, тверд. Да не покинет тебя мужество!»
Из раздумий Инфекта вывел порученец, который сообщил, что Хавруш наконец прибыл. Вскоре в шатер вошел грузный необычного телосложения мужчина в просторных шелковых одеждах и огляделся. Заметив хозяина шатра, он широко улыбнулся и учтиво поклонился. Алеклия с легкой прохладцей ответил на приветствие, приложив пальцы ко лбу, и жестом указал гостю на кресло, в котором тот поспешил разместиться. Кресло было широкое и прочное, будто его сладили специально для сегодняшнего визитера. В нем Хавруш почувствовал себя, словно корабль, спрятавшийся в хорошо защищенной гавани.
Верховный военачальник был в некоторой степени смущен. Он ожидал сотен людей, золота, пышности, целого ритуала, где посланник осажденного города, проигравший все сражения, будет подвергнут унижению, а правитель победившего государства, наоборот, возвеличен до небес. И Хавруш был к этому готов — не впервой. Но такой обходительности он совсем не ожидал. Простая походная обстановка, никакой свиты, не считая нескольких слуг и писцов, только два равновеликих собеседника: Инфект Авидронии, вовсе не похожий на свое божественное изображение — весь какой-то будничный, спокойный, в общем, обычный человек, сидящий напротив, и он — Верховный военачальник Иргамы.
— Ты хотел меня видеть? — спросил Алеклия на берктольском языке, прерывая затянувшееся молчание.
— Да, хотел, — немедленно отвечал Хавруш на чистейшем авидронском. — Я от имени своего народа хочу предложить тебе мир.
Инфект Авидронии удивленно приподнял брови.
— Мир? — переспросил он на родном языке, даже с некоторыми нотками разочарования в голосе.
— Да, мир, — смущенно подтвердил Верховный военачальник.
Он потянулся за кубком, который только что с верхом наполнил красным вином слуга, и неловко расплескал часть напитка себе на колени.
— Я понимаю твое недоумение, — продолжил Хавруш, невольно разглядывая на тонкой белоснежной материи своих одежд расплывающиеся багровые пятна. — Ты стоишь у стен Масилумуса, армии твоего врага повержены, более ничто не помешает тебе достичь полной победы. Но стоит ли тебе тратить и дальше золото, время, силы и жизни своих храбрых воинов, когда можно получить всё, что хотел, сейчас?
— И твою голову? — не удержался от реплики Алеклия.
Хавруш тут же нашелся:
— За исключением моей головы. Да она тебе и не нужна. Не я твой главный враг, не я всё это затеял.
— А кто же? Кто вошел в сношения с Фатахиллой, сдирал кожу с партикулиса Ямэна, распятого на воротах пограничного укрепления, штурмовал Де-Вросколь? Кто вводил в заблуждение Берктоль, подбивал прямодушных маллов к нападению на Авидронию?
Хавруш поставил кубок, чтобы дрожащие руки не выдали охватившего его волнения. Он знал, что в распоряжении Инфекта Авидронии Круглый Дом, так называемые Вишневые плащи — сила, располагающая сведениями обо всем на свете. И теперь он гадал, о чем этот «Великий и Всемогущий» знает, а о чем не догадывается. Можно было произнести одно слово и тут же попасться на лжи.
— Кожу сдирал Дэвастас, — решил сказать правду Хавруш.
— Бредероя послал к маллам тоже Дэвастас? — лукаво улыбнулся Алеклия.
Он поднялся, заложил руки за спину и стал ходить вокруг собеседника, заставляя того неуклюже крутить своей чудовищных размеров головой.
— Бредероя послал я. Но я лишь выполнял волю своего интола, — нервно заерзал в кресле Верховный военачальник. — Всё, что я делал, всегда было лишь исполнением воли моего всесильного брата. Это он сошелся с Фатахиллой, это он задумал вторгнуться в ваши земли. Я всегда противился войне с Авидронией. Но он не хотел ничего слушать — он, самовлюбленный, растленный, жестокий глупец, помешался от вседозволенности. В конечном итоге он разорил дочиста нашу некогда процветавшую страну. Недаром подданные прозвали его «Разорителем». Но теперь времена изменились, Тхарихиба более нет. Ты, наверное, слышал о том, что произошло в Солнечном дворце? Я теперь назначен Наставником его сына Нэтуса — будущеего интола Иргамы, а значит, впервые в жизни волен поступить так, как подсказывает мое сердце. А сердце мне подсказывает, что народу Иргамы не нужна эта проклятая война, что нам нужен мир любой ценой, пока не поздно, пока теплится надежда на милостивое прощение с твоей стороны…
Хавруш, казалось, говорил искренне, с болью. Несмотря на всё недоверие, которое он вызывал у собеседника, Божественному понравились его слова.
— Не думаешь ли ты, Хавруш, что наши мирные предложения будут слаще смерти? Чтобы возместить нам все те расходы, которые мы понесли, требуется очень многое. Иначе что я скажу народным собраниям, явившись в Грономфу? Мы потратили горы золота, потеряли тысячи воинов. Поймет ли меня гордый авидронский народ, если за шаг до окончательной победы я остановлюсь, удовлетворившись твоим раскаянием и твоими призрачными уверениями в дружбе? Грономфа, вся Авидрония хочет видеть Масилумус в руинах, а тебя и всех твоих военачальников — на площади Радэя, в ожидании казни.
— Мы готовы отдать ВСË в обмен на мир! — жарко произнес Хавруш.
— Но мы сами можем взять ВСË! — отвечал Алеклия. — В моем распоряжении гигантское войско — у Авидронии никогда не было столь огромной армии.
Хавруш замолчал, собираясь с мыслями. «Маленькая жрица оказалась права!» — с горечью подумал он о Хидре.
«Интересно, — соображал в это время Божественный, вглядываясь в обеспокоенное лицо гостя, — знает ли он о высадке флатонов? Если знает, то вряд ли мне удастся его провести». Но Масилумус находится в таком плотном кольце окружения, что маловероятно, чтобы в город смог проникнуть посыльный. Остается только один путь — почтовым голубем. Однако на только что построенных башнях неусыпно стерегут небо специально подготовленные лучники с мощными двухмеровыми луками. А еще каждый день в воздух поднимаются десятки матри-пилог. Кроме этого в авидронской армии впервые появился особый отряд из пятидесяти человек — все охотники с Аврилианских островов. Вооружены они не пращами или луками, а прирученными хищными птицами: соколами-сапсанами и острокрылыми махрушами. Воины эти вместе со своими питомцами расставлены вокруг всего города, и шесть голубей ими уже перехвачены. Вряд ли в осажденную столицу могло попасть хотя бы одно сообщение. «Следовательно, Хавруш не должен ничего знать. Да и не похоже, что ему о чем-то известно…»
Тем временем иргамовский переговорщик, хорошенько всё продумав, вновь держал весьма пылкую и очень умную речь. Он говорил о доблести авидронских воинов, восхищался непревзойденным военным гением Алеклии, поносил своего погибшего брата, клялся в верности Грономфе, выражал готовность исполнить любую волю «Великого и Всемогущего», о чем бы ни шла речь…
— Верь мне, я приложу все усилия, чтобы помирить наши народы. Пройдет всего несколько лет, и мы вновь станем вам добрыми братьями, младшими братьями! — закончил Хавруш и нервно вырвал из носа волосок.
— Хорошо, — Алеклия провел рукою по глазам, будто отмел в сторону последние сомнения, — я попробую тебе поверить. Вот наши условия… — и он неожиданно протянул посланнику осажденного города заранее заготовленный онис.
Изумленный Хавруш, помедлив, осторожно в него заглянул. В скором времени руки его еще сильней задрожали, на лбу выступили крупные капли пота.
Первым пунктом предлагалось навсегда отторгнуть в пользу Авидронии значительные территории — чуть меньше половины всех иргамовских земель, так что взятый в начале войны Кадиш оказывался в глубоком авидронском тылу. Все эти провинции уже давным-давно заняты лигуровскими партикулами, и оттуда Хавруш давно не имел никаких вестей. Все жители этих мест должны быть переселены на территорию, остающуюся у Иргамы.
Во-вторых, победителю немедленно передавались все рабы, находящиеся во владении не только интола, но и всех иргамовских граждан. Речь, несомненно, шла о нескольких миллионах человек. В-третьих, Иргама обязывалась выплатить Авидронии десять миллионов берктолей: миллион сразу, миллион — в следующем году, остальное — в течение двадцати лет. Кроме этого иргамам предписывалось распустить остатки своей армии, все гарнизоны, оставив только гиозов — и то в ограниченном количестве, а также выдвигалось требование срыть стены Масилумуса и некоторых других городов (далее следовал перечень), разрушить крепость Мигрелиш и передать авидронским военачальникам всё имеющееся оружие и все механизмы.
Потом по условиям мирного договора в распоряжение авидронских росторов выделялись пятьсот тысяч мастеровых сроком на пять лет безо всякой оплаты, передавался весь крупный рогатый скот, двести тысяч лошадей, множество разнообразных товаров, начиная с зерна и заканчивая бутоном, которым так славились иргамовские леса. Далее авидроны получали драгоценности, ценные поделочные материалы на сумму не менее полутора миллионов берктолей, хорошего вина две тысячи фуриш, и еще для авидронских акелин следовало отобрать десять тысяч красивейших женщин, которые добровольно согласились бы стать люцеями. И так далее, и так далее, всего около пятидесяти пунктов.
Хавруш почувствовал, что начинает задыхаться — будто кто-то сжимал ему горло. Он открыл рот, схватился за шею и поспешил несколько раз глубоко вздохнуть. Хозяин шатра удивился.
— Ты же сам говорил, что вы готовы отдать всё в обмен на мир? — с неприкрытой насмешкой спросил он.
— Да, но это невиданно — требовать столь многого! Это просто невозможно! Где мы возьмем так много золота? У нас нет в таких количествах зерна и лошадей…
— Всё у вас есть, — резко перебил Инфект Авидронии. — Нашли же вы средства, чтобы содержать такую армию, матри-пилоги, валилы, метательные механизмы. А ваша конница? А ваши масилумусские укрепления? Всё у вас есть! Вам помогали флатоны, Берктоль, десятки стран. А если у вас чего-то и нет — не беда. У вас еще остается Солнечный дворец. Если его разобрать, хватит на половину этого откупа. Впрочем, всё это не мое дело. Мне же лучше. Я три года с радостным замиранием сердца представлял, как буду штурмовать Масилумус, и нисколько не огорчусь, если мои мечтания сбудутся. Ворвавшись в вашу столицу, я все, что захочу, возьму сам, а вас всех обращу в рабство и выставлю на продажу в Бионе за хорошую цену. Интересно, сколько ты будешь стоить? Пожалуй, работник из тебя выйдет никудышный, но какой-нибудь богатый авидронский работорговец с легким сердцем отвалит за тебя тысячу-другую берктолей, чтобы посадить тебя в золоченую клетку в своем дворце вместо надоевшего всем льва и показывать охочим до новых забав друзьям.
И Алеклия всем своим видом показал, что встреча окончена.
Хавруш испугался. В это мгновение он переживал те же самые чувства, которые испытывала Хидра, когда он заставлял ее подписать отречение.
— Я согласен, я согласен, — поспешил выкрикнуть он, и как только это сделал, ему вдруг стало легко-легко, будто все последние три года он шел по нескончаемому тернистому пути, не зная отдыха и услад, а сейчас вдруг почувствовал, что вот-вот обретет долгожданный покой.
Инфект пригласил некоторых своих советников и военачальников, и долгое время обсуждались детали мирного договора и способы разведения противоборствующих сторон. Наконец договорились о том, что через три дня Хавруш, в знак доброй воли, передает авидронам триста тысяч рабов, и затем, в присутствии представителей авидронских Ресторий, берктольских законников, высшей иргамовской знати, подписывается мирный договор. А сразу после этого Хавруш доставляет Алеклии золота и имущества на пятьсот тысяч берктолей, и тогда с Масилумуса снимается осада…
Весь мокрый, раскрасневшийся и заметно похудевший, Хавруш в одиночестве выехал из авидронского лагеря, где у ворот его поджидала измученная жарой конная полусотня Синещитных. Циниты вопрошающе посмотрели на своего хозяина.
— Мир! — не удержавшись, с достоинством бросил им Хавруш, и воины, не сговариваясь, одновременно издали радостный вопль.
«В сущности, я-то сам ничего не теряю, — рассуждал Хавруш, мерно покачиваясь в седле по дороге к городу. — Мало того, появляется превосходная возможность стать единовластным хозяином страны. А при помощи авидронов в дальнейшем можно будет расправиться с Нэтусом и с его сторонниками, стать полноправным интолом. У меня для этого есть все: и родословная, и умение. И не страшно, что вдвое урезанная и ограбленная Иргама будет теперь, как никогда, обездолена — мне лично для счастья хватит всего…»
Глава 52. Погоня
Однажды пасмурным утром, появившись в Карле Ролси, насквозь промокший ДозирЭ прямиком направил свою измотанную лошадь к дому, который они с Идалом сняли после пожара, и первым делом бросился к другу, чтобы, не откладывая, рассказать обо всем, что с ним приключилось. Эжин искренне порадовался, что его друг вернулся живым и невредимым, тем более что план, который они вместе придумали, с его точки зрения, в общем, удался. ДозирЭ, однако, не разделял его мнения, ведь, в сущности, поручение Круглого Дома не выполнено. Сюркуф приказывал захватить малльского вождя и доставить его в Грономфу живым. Но Бредерой сбежал и теперь, зная, кто такой ДозирЭ на самом деле, вряд ли позволит себя опять провести.
— Бредерой, наверное, укрылся высоко в горах, опасаясь мести своих соплеменников, — горько сокрушался ДозирЭ. — Он будет там оставаться до тех пор, пока о нем не забудут и не прекратят поиски. Это значит, что могут пройти годы, пока мне вновь не представится возможность встретиться с ним. Мало того, я раскрыл себя и не могу более оставаться в Карле Ролси! О, Гномы, что я скажу Сюркуфу?
— Я считаю, что главное ты уже сделал. Ты предотвратил страшное злодейство, сумел наставить маллов на путь истинный и получил сведения необыкновенной ценности. Берктоль, флатоны… А это самое важное. Бредерой же раз и навсегда утратил доверие горцев и теперь ничем не сможет навредить Авидронии, — утешал Идал.
В покои, где разговаривали авидроны, бесцеремонно вторгся Кирикиль и выразил неразборчивыми словами и жестами необыкновенное счастье по поводу того, что вновь видит перед собой своего ненаглядного хозяина. Яриадец не ведал, куда несколько дней тому назад ДозирЭ направился, но, будучи человеком мнительным и зная своего нанимателя как безрассудного храбреца, предполагал самое ужасное и уже не надеялся получить очередную плату, в которой, между прочим, испытывал крайнюю нужду. С прошлого раза прошло слишком много времени, и он уже успел задолжать всему Карле Ролси, а еще на днях крупно проигрался в стекляшки. Сейчас он готов был целовать хозяину ноги.
Приняв от ДозирЭ мокрый плащ, оружие и часть доспехов, Кирикиль подал горячий настой и медовые лепешки, которые рэм обожал, но сам не уходил — крутился поблизости, незаметно прислушиваясь к разговору. Идал кивнул головой в сторону слуги, показывая, что его следует выпроводить, но усталый воин лишь безнадежно махнул рукой — пусть, что уж с ним поделаешь…
Не успел ДозирЭ немного прийти в себя, как за окном заиграла лючина и послышались протяжные звуки песни. ДозирЭ сразу узнал этот «плачущий» напев и послал Кирикиля, чтобы тот немедленно привел к нему владельца лючины. Вскоре дверь распахнулась, и на пороге вырос худой оборванный бродяга, в котором ДозирЭ с трудом узнал Шагрэя — великого мастера перевоплощения, тайного владельца вишневого плаща, порученца Сюркуфа.
Шагрэй коротко глянул на Идала: по-видимому, его присутствие не вызвало у него возражения, но потом он красноречиво уставился на яриадца, который вошел следом за ним. Смышленый Кирикиль всё понял, огорченно попятился назад и аккуратно прикрыл за собой дверь.
— Он здесь, — сказал мнимый мелодин.
— Кто здесь? — уточнил ДозирЭ. — Сюркуф?
— Да нет же, Бредерой. Он здесь, в Карле Ролси. Его видели подъезжающим к собственному дому.
ДозирЭ и Идал переглянулись.
— Если ты поторопишься, — продолжил Шагрэй, — еще успеешь его застать. Кстати, о синдане: мы довольны тем, что ты сделал. Теперь ты должен любой ценой изловить негодяя и доставить его живьем в Грономфу. Это приказ Сюркуфа.
— Да, но откуда вы обо всем узнали?
— Это не твоя забота. Поспеши, — твердо ответил Шагрэй.
Он вновь превратился в бродячего мелодина и обездоленного оборванца с голодным униженным взглядом, угодливо поклонился и вышел. ДозирЭ задумчиво провел рукой по подбородку, но его раздумья длились недолго. Он громко кликнул Кирикиля и приказал ему немедленно подготовить доспехи и оружие, а также снарядиться самому.
— Я с тобой, — решительно поднялся Идал.
— Не лучше ли тебе поберечься? — неуверенно справился ДозирЭ. — Дело ожидается жаркое, стоит ли так рисковать из-за чужого поручения?
— Разве я не поступал так уже много раз? — потемнел лицом эжин. — Неужели ты не сделал бы того же для меня? И разве смог бы я при этом воспротивиться твоему участию? И потом, это дело Авидронии, а значит, и мое!
— Прости меня, благородный рэм, я недостоин твоей дружбы, — опустил голову пристыженный ДозирЭ. — Поверь мне, я так сказал потому, что опасаюсь за твою жизнь — больше, чем за свою…
Идал великодушно кивнул, показывая, что не затаил обиды.
Вскоре в сторону Третьей заставы выдвинулась небольшая, но впечатляющая кавалькада. За ДозирЭ, вооруженным огромным мечом в богатых инкрустированных ножнах, который он купил недавно по случаю у одного странствующего капроноса, следовал надменный увешанный оружием Кирикиль; Идал был окружен шестью угрюмыми слугами-телохранителями, каждый из которых имел притороченное к седлу короткое копье, за спиной самострел, а на поясе дорманский меч и метательный топорик. К друзьям хотел присоединиться Арпад, который как раз вернулся из Панабеона, куда ездил по делам своего патрона, но Идал велел ему остаться — бывший страж порядка валился с ног от усталости.
Всадники с грохотом пронеслись по улицам Карле Ролси, заставляя встречных испуганно прижиматься к стенам и посылать им вслед проклятия.
— Не следует ли нам прежде попросить помощи у гарнизонных военачальников? — прокричал на ходу Идал.
— Боюсь, что на это уйдет слишком много времени. Бредерой — не глупец и не будет спокойно поджидать своей погибели, — отвечал ДозирЭ, перекрикивая гулкий стук копыт и лязг оружия.
У дома Бредероя, основательного трехъярусного здания с тяжелым гранитным порталом, отряд остановился и спешился. Слуги Идала окружили здание со всех сторон и нацелили взведенные самострелы в оконные проемы. Входная дверь оказалась распахнута, и ДозирЭ первым ворвался внутрь, сжимая в руке свой меч. Однако в передней, устроенной на авидронский манер, не было ни души, также пустовали и три десятка остальных помещений. Только в главной зале распростерлось на полу в луже крови безжизненное тело какого-то малла. Горло его было перерезано, ДозирЭ сразу узнал этот коварный удар — так несколько месяцев назад Бредерой убил гарнизонного десятника.
Раздосадованные авидроны вернулись к лошадям.
— Что теперь? — поинтересовался Идал.
ДозирЭ лишь пожал плечами. Оглядевшись, он заметил, что Кирикиль куда-то делся. Двоих телохранителей послали на его поиски.
— Что б его сожрали гаронны! — выругался ДозирЭ.
Впрочем, вскоре яриадец объявился. Он вышел из виночерпни, что располагалась напротив жилища малльского вождя, и, улыбаясь, направился к остальным. ДозирЭ собрался было наказать нерадивого слугу, но предусмотрительный плут остановился на почтительном расстоянии и поспешил сообщить:
— Погоди меня бить, хозяин. Твои пощечины, которыми ты меня всегда так щедро одариваешь, конечно, дóроги мне. Я часто получал их вместо сытной вечери или положенной платы и не роптал, подставляя щеки, ибо всецело полагался на твою справедливость. Но, увы, сейчас они вряд ли помогут делу.
— Что ты хочешь этим сказать? — опустил руку ДозирЭ.
Кирикиль понял, что опасность миновала, и смело приблизился.
— Дело в том, что слуга этой виночерпни — мой старый знакомый, — объяснил он. — Мне потребовалось всего-навсего угостить его, и я узнал все, что вас, рэмы, так интересует. Замечу при этом, что вино здесь дорогое, поэтому я очень надеюсь на возмещение убытков, тем более что мне пришлось составить ему компанию…
И яриадец, подбоченясь, поведал грономфам, что Бредерой не так давно покинул свое жилище, отправившись на лошадях в сторону Третьей заставы. Его сопровождали трое соплеменников.
— Опоздали! — в отчаянии топнул ногой ДозирЭ. — Сейчас он уже, верно, скрылся в горах.
— Отнюдь, — возразил Идал. — Я думаю, что он только подъезжает к заставе. Если нам повезет, и он сразу не свернет с дороги, то, возможно, еще до темноты мы его настигнем…
На краю Карле Ролси, у Третьей заставы, на развилке, откуда уходил Путь на Дати Ассавар и начиналась неширокая грунтовая дорога к малльскому селу, ДозирЭ спешился и прямиком направился к начальнику заставы — добродушному гарнизонному айму. Вскоре молодому человеку удалось выяснить, что четверо маллов действительно некоторое время назад здесь проезжали, а один из цинитов даже вспомнил, что дикари поехали по Пути на Дати Ассавар.
ДозирЭ, пользуясь именем своего воинства и объяснив сотнику, что выполняет наиважнейшее поручение Грономфы, попросил в помощь людей. В его распоряжение сразу предоставили десяток конных воинов во главе со старым опытным десятником.
Такое внушительное пополнение преисполнило Кирикиля еще большей гордыней, и он сделал присоединившимся к ним цинитам, обманутым его надменностью, несколько назидательных замечаний. Потом, повеселев, он стал поносить всякими словами маллов, предрекая им (клянусь яриадскими Великанами!) скорую жестокую расправу.
Усиленный более чем вдвое отряд, не мешкая, отправился в путь. Впрочем, гарнизонные всадники слишком щадили своих откормленных застоявшихся лошадей, и снедаемый нетерпением ДозирЭ вынужден был с большой неохотой то и дело придерживать своего двужильного скакуна-иноходца, дабы не нарушить строй, полагающийся в этой ситуации авидронскому боевому отряду.
— Не могут ли твои воины ехать быстрее? — наконец сердито спросил он у гарнизонного десятника.
— Какой в этом толк? — отвечал ветеран. — В таком случае лошади быстрее выбьются из сил. А этим ходом мы без остановки сможем достичь самого Панабеона.
Молодой человек вынужден был внять веским доводам.
Дорога петляла, огибая подножия гор, поднималась на холмы и опускалась в топкие низины, смело врезалась в скалистые массивы, утопала в буйных зарослях эйкуманги, извивалась меж громадных глыб, разбросанных так, будто их здесь накидали рассерженные исполины. Миновали знаменитую скалу Миррора, имевшую форму вытянутого человеческого лица, и вдруг очутились на бескрайней равнине. Здесь лишь кое-где встречались полувывороченные дубы с омертвевшими крючковатыми ветками. Чуть погодя липкая непроницаемая морось опустилась клубами на безжизненную местность, задул холодный порывистый ветер, потемнело. Где-то далеко тоскливо завыл одинокий волк.
Воины чуть придержали лошадей, закутались в плащи.
Им повстречался небольшой военный обоз, который спешил добраться в Карле Ролси до наступления ночи. ДозирЭ поговорил с воинами охранения, и те рассказали, что некоторое время назад видели четверых маллов, пронесшихся мимо, словно ветер.
— Мы слишком медленно двигаемся, — огорченно бросил ДозирЭ другу.
— Это так, но я, по крайней мере, рад тому, что Бредерой пока не съехал с дороги, — отвечал эжин, оглаживая запыхавшегося коня. — Так что еще не всё потеряно. Единственное, чего я не могу понять, куда он направляется?
— Мало ли у него тайных обиталищ…
К грономфам подъехал изможденный Кирикиль. От его победного расположения духа не осталось и следа. Впрочем, это было понятно: в последнее время он нечасто практиковался в верховой езде.
— О, мой хозяин, о, благородный эжин, — заныл слуга, обращаясь сразу к обоим авидронам. — Боюсь, что мы безнадежно отстали от разбойников, за которыми гонимся. Не пора ли нам возвращаться в Карле Ролси под защиту гарнизона? Я распоряжусь, чтобы нагрели купальни, и сам подам зайчатины и горячих настоев…
Идал и приблизившийся гарнизонный десятник посмотрели на ДозирЭ, ожидая его решения. Молодой человек, не раздумывая, показал рукою: «Вперед!» Эжин и десятник выполнили команду, увлекая за собой остальных, Кирикиль же, замешкавшись с подпругой, не успел оглянуться, как остался на дороге один, усталый, голодный, окруженный со всех сторон надвинувшейся темнотой. Ему стало страшно, он сразу осознал, что никому не нужен, что никто за ним не вернется. С испугу он так огрел лошадь, что она, едва не скинув его, понесла, шарахаясь от раскачивающихся теней.
Была глубокая ночь, когда отряд ДозирЭ въехал в небольшое придорожное поселение. От лошадей валил пар, они задыхались, с морд падала пена. Ехать дальше не было никакого смысла. Надежды ДозирЭ, что Бредерой остановился на ночлег именно здесь, не оправдались. Местные жители маллов видели, но еще перед закатом солнца…
Авидроны поднялись с рассветом, и ДозирЭ поспешил, не торгуясь, расплатиться с гостеприимными селянами. Теперь уже и Идал предложил вернуться в Карле Ролси, а гарнизонный десятник мягко намекнул, что его отряд находится слишком далеко от своего непосредственного места службы. ДозирЭ, однако, настоял на продолжении погони, эжин при этом лишь коротко кивнул головой: как скажешь, а старый десятник немного поупирался, но когда выяснил, с кем имеет дело, беспрекословно подчинился.
Они проезжали мимо десятков селений, возникших после того, как здесь прошел Путь на Дати Ассавар. Им встречались одинокие путешественники, толпы каких-то дикарей-переселенцев, торговые караваны и авидронские отряды. Все, кого бы ДозирЭ и Идал ни спрашивали о маллах, показывали в сторону Панабеона. Горячка преследования гнала и гнала маленький отряд навстречу опасностям, неумолимо отдаляя его от Карле Ролси, куда Кирикиль и все остальные еще надеялись в скором времени вернуться. Иногда авидронам казалось, что они вот-вот настигнут беглецов. Вот сейчас их можно будет увидеть за ближайшим изгибом дороги, стоит только чуть-чуть потерпеть, не снижать хода. Но маллов не было ни за первым, ни за вторым поворотом, и постепенно начинало чудиться, что погоня идет не за людьми, а за призраками, которых просто невозможно догнать, и что эти ловкие призраки на самом деле никуда не убегают, а просто, забавляясь, дурачат своих преследователей.
Вскоре стали попадаться строительные лагеря и небольшие заставы, защищенные частоколом и рвом. Чувствовалось приближенье Великой Подковы. Однажды вдали, на лысом пригорке, авидроны увидели конный отряд — человек тридцать. Всадники в серых шкурах и на приземистых лошадях наблюдали за дорогой. Заметив, что их обнаружили, они тут же скрылись из виду, но ДозирЭ наметанным глазом успел безошибочно распознать маллов. «Это маллы, и среди них нет Бредероя. Может быть, не мы одни за ним охотимся?» — предположил он…
К вечеру показался грозный Панабеон. Здесь дорога, проходя между двух частей крепости, стиснутая ее могучими стенами и башнями, резко сужалась и поэтому была до отказа забита людьми и повозками. Какие-то кочевники на верблюдах, перегоняя стадо буйволов, окончательно перекрыли тесный проход. Встречный поток встал, всё смешалось, поднялся невообразимый разноголосый шум. Группа заносчивых всадников, сопровождавших крытую богатую колесницу, набросилась на владельцев буйволов с требованием немедленно убрать проклятых животных. Погонщики схватились за оружие. Показались авидронские циниты и с трудом предотвратили столкновение…
В казармах Панабеона места не оказалось — в последнее время гарнизон крепости значительно пополнился, и отряд из Карле Ролси разместился в кратемарье, принадлежащей Идалу. ДозирЭ направил свои стопы к уже знакомому ему начальнику гарнизона, чтобы кое-что разузнать и попросить помощи.
Однако тот ничего не смог добиться от своих воинов по поводу маллов. За день тысячи людей проходили туда и обратно по злосчастной дороге, и стражники не могли всех упомнить, тем более что многие из цинитов гарнизона не отличали дикарей одного народа от представителей другого.
— А зачем этому Бредерою бежать? — не понимал военачальник. — По эту сторону Великой Подковы — он дома, в Маллии, как последнее время стали говорить. Здесь его родина — горы, родовые селенья, преданные соратники. Множество мест, где можно схорониться, без риска быть обнаруженным. По другую же сторону простираются безбрежные пространства Междуречья, открытые всем ветрам, посмотри!
Начальник гарнизона подошел к бойничной щели и указал рукой вдаль, где за местностью, искромсанной линиями замысловатых укреплений, тянулась до самого горизонта поросшая дикой фиалкой ослепительно синяя равнина.
— Здесь, между полноводной Анконой и золотоносной рекой Голубой, обитают десятки народов, — продолжал он. — Оседлые, кочевые. Одни возводят светлые города, одеваются в шелка и с упоением внимают сладким речам поэтов, другие живут в пещерах, едят сырое мясо и готовы перегрызть друг другу горло по любому поводу. Здесь ведут войны веками, здесь правят бесчисленные, никому не подчиняющиеся вожди, для которых непримиримая вражда — смысл их существования. Здесь кругом бродят орды разбойников. А главная особенность Междуречья в том, что здесь нет сильнейшего, потому что на любого сильного каждый раз находится более сильный. Даже могущественные коловаты не чувствуют себя спокойно, постоянно подвергаясь яростным нападкам злобных соседей. Твой малл в Междуречье будет беззащитен, как утлая лодка в Темном океане. Его просто поджарят на костре и после плясок сожрут какие-нибудь изголодавшиеся дикари из племени людоедов…
— И всё же мне кажется, что он здесь проезжал, — отвечал ДозирЭ. — К тому же он мог спешиться и переодеться. Видишь ли, рэм, он не простой малл, он — иргамовский лазутчик.
— Да-а? — изумился начальник гарнизона, уважительно глядя на представителя Круглого Дома. — Ну что ж, чем я могу тебе помочь?
…По взаимной договоренности хозяин Панабеона снарядил на поиски Бредероя несколько небольших отрядов, которые сразу же и выступили. Кроме этого он повелел отправить во все ближайшие крепости и заставы голубей и посыльных с сообщением о поиске малла-разбойника, а еще выделил в помощь ДозирЭ тридцать конных воинов, состоящих не в гарнизоне, а в боевой партикуле.
К ночи в Панабеон поступило известие о победе авидронской армии под Масилумусом. Иргамы окончательно разгромлены, десятки тысяч убитых и плененных. Ликованию воинов гарнизона и жителей крепости не было предела. Все обнимались, молились, пели гимны. Началось празднество, к которому поспешили присоединиться ДозирЭ и все, кто с ним был. Авидроны пили вино, восславляли Инфекта, танцевали вокруг высоких костров.
С рассветом ДозирЭ зашел к Вишневым плащам и попросил немедля отправить в Круглый Дом послание, которое он, незаметно покинув пиршество, составлял добрую часть ночи. В нем он изложил все, что произошло за последние дни. Чуть позже невыспавшийся отряд покинул Панабеон, выехав на открытые пространства Междуречья. Перед самым отъездом молодой человек убедился, что три десятка средневооруженных воинов, следовавших теперь вместе с ним, представляют собой достаточную силу, и отпустил всадников из гарнизона Карле Ролси, а затем предложил и Идалу вернуться назад. Эжин наотрез отказался, только попросил немного времени, которое истратил на то, чтобы написать короткое послание Арпаду, наказав тому в свое отсутствие вести все дела в Карле Ролси, Панабеоне и в других местах как и прежде, не отказываясь ни от каких задуманных сделок.
Последующие три дня погони ничего не дали. Путь на Дати Ассавар был по большей части безлюден, редкие путники, заслышав приближенье группы всадников, старались укрыться в ближайших зарослях, а уж если с кем и удавалось переговорить, всё равно добиться чего-нибудь путного было невозможно. Дорога здесь была по большей части разбита, да так сильно, что казалось, будто каменные плиты специально выворачивали. В некоторых местах на тысячи шагов не попадалось ни одного каменного блока. Один из панабеонских воинов сообщил, что местные жители часто разбирают авидронские дороги на жилища.
Отряд проезжал торговые поселения, авидронские заставы, деревни дикарей, какие-то странные деревянные крепости, свободные города. Примитивные племена с их первобытными устоями соседствовали здесь самым причудливым образом с высококультурными, необычайно развитыми полисами. Авидронов везде приветливо встречали, пропускали, предоставляли еду и ночлег. Этому способствовала не только щедрость ДозирЭ, который смело тратил золото Круглого Дома, но и уменье Идала расположить к себе любого. В общем, было заметно, что везде вдоль Пути на Дати Ассавар Грономфа имеет довольно крепкое влияние. Неудивительно, что здесь повсюду встречались авидронские кратемарьи, акелины, виночерпни, лавки, почтовые посты…
Почти все, с кем авидронам доводилось общаться, спрашивали их о флатонах. Правда ли, что воины Темного океана собираются высаживаться на континент? Но друзья, хотя и видели в глазах инородцев неподдельный страх, предпочитали отшучиваться или вовсе не отвечать.
Вскоре преследователи очутились в землях юродов. Племя, которое с некоторых пор господствовало на этой территории, собирало дань со всех проезжающих по Пути на Дати Ассавар. Впрочем, авидронов не смели трогать, да они и не собирались платить за проезд по собственной дороге.
Передвигались они очень быстро, мало что видели и почти ни с кем не разговаривали. Несколько раз меняли лошадей или покупали новых, взамен павших. Следов Бредероя нигде не было, и к усталости от многодневной скачки добавилась горечь разочарования.
Наконец, где-то в пятистах итэмах от Панабеона, отчаявшийся ДозирЭ решил повернуть назад. Кирикиль очень обрадовался, однако Идал предложил (раз уж мы здесь оказались) доехать до города Зерода, о котором ходило много удивительных слухов и в котором эжин мечтал побывать. Рассказывали, что лет двести назад непревзойденный мошенник из Биона по имени Зерод выиграл этот город в стекляшки у одного глуповатого интола — выиграл вместе со всеми дворцами, жителями, крепостными стенами и прилегающими землями. Чуть позже в водах многочисленных притоков Пилонеса, а они тоже относились к городским владениям, обнаружили золото, очень много золота, а полвека спустя в недрах возвышающейся неподалеку горы нашли изумруды. С тех пор город ширился, обрастая пышными дворцами и величественными храмами, а население, осчастливленное добротой и щедростью своего повелителя, достигло необычайной по здешним меркам величины — ста тысяч человек. Многие, в том числе и юроды, неоднократно покушались на богатства города Зерода, но местные властители — счастливые наследники удачливого игрока в стекляшки — во все времена содержали большую наемную армию и, не торгуясь, платили за защиту одновременно Берктолю, коловатам и Авидронии. До города оставалось совсем немного, и ДозирЭ нехотя согласился. Друзья договорились, что проведут в Зероде несколько дней, а потом двинутся обратно и приложат все силы, чтобы как можно скорее вернуться в Карле Ролси.
Не успели после этого авидроны проехать и тысячи шагов, как разглядели далеко впереди двигающиеся черные точки. Всмотревшись, они различили четверых всадников, ехавших шагом по середине дороги.
— Не может быть, неужели это они?! — воскликнул ДозирЭ, привстав на стременах.
— Похоже на то, — отвечал Идал, прикрывшись ладонью от солнца. — Но откуда они здесь взялись? Если бы маллы ехали вот так впереди нас, мы бы об этом давно уже знали.
Воины пустили лошадей галопом и вскоре сократили расстояние более чем вдвое. Теперь не было никакого сомненья — впереди ехали маллы во главе с Бредероем. У ДозирЭ загорелись глаза: он не мог поверить в такую удачу.
— Их четверо — нас же тридцать девять! — посетовал Кирикиль.
— Что же в этом плохого? — изумился один из средневооруженных, доставая на ходу из-за спины лук.
— Боюсь, что мне не доведется сегодня участвовать в деле, а следовательно, я не получу от своего хозяина отдельного вознаграждения за храбрость.
— Да, но зато ты останешься в живых, — отвечал цинит.
Яриадец пренебрежительно отмахнулся, давая понять, что жизнь — ничто по сравнению с хорошим вознаграждением.
Маллы заметили, что их догоняют, и принялись что было силы колотить ногами по бокам лошадей и понукать животных громкими возгласами. Их кони пустились вскачь. Авидроны тут же отстали и, как ни старались, не сумели и на тысячу шагов приблизиться к беглецам. Потом дикари и вовсе скрылись из виду. ДозирЭ ругался последними словами, но ничего не мог поделать. Вскоре его лошадь пугающе захрипела, и он дал ей пойти шагом.
К вечеру того же дня истомленный авидронский отряд с трудом поднялся на высокий холм, откуда просматривалась вся местность на тысячи шагов. Впереди открылась широкая река, спокойная, гладкая. У берега, куда приходила дорога, спустившись с холма, стоял широкий плот; два переправщика перетаскивали на него тяжелые тюки. К ним уже приближались четыре малла.
ДозирЭ издал боевой клич и, забыв обо всем, бросился вниз. Следом за ним Идал и один из панабеонских воинов — остальные замешкались.
Подлетев к кромке воды, ДозирЭ увидел распластавшихся на песке переправщиков. У одного было перерезано горло, в груди другого зияла страшная рана от рассекающего удара. Плот был уже на середине реки, шагах в ста от берега. На нем стояли спешившиеся маллы; один держал под уздцы лошадей, двое других гребли. Бредерой, скрестив руки на груди, с усмешкой смотрел на подъехавших авидронов.
— Эй, ДозирЭ! — крикнул он, взмахнув рукой. — Ты не за мной гонишься?
— Куда ты направляешься, Бредерой? И где твоя шкура снежного барса? — ответил ДозирЭ. — Ты, случайно, не перепутал дороги? Тебя поджидают твои друзья — малльские вожди. Они больше всего на свете желают с тобою встретиться. Что ты потерял в этих коловатских степях?
— Пусть малльские вожди остаются со своей горькой шилой и при своих козах, — презрительно отвечал Бредерой. — Меня им не видать — так же, как и Маллии, о которой они, глупцы, всё время мечтают. Скоро к ним придут флатоны, и на этом всё закончится. Что же касается тебя, ДозирЭ, — прощай. Я думаю, ты видишь меня в последний раз.
— Ты же хотел со мной поквитаться? — развел от удивления руками грономф. — Так что ж ты убегаешь? Плыви сюда, сразимся один на один. Я даю тебе слово, что, если ты меня убьешь, тебя отпустят, клянусь Инфектом.
— Зачем мне с тобой сражаться? — прокричал малл. — Ты меня убьешь — я уже достаточно хорошо тебя изучил. Лучше я подошлю к тебе своих убийц. Так что жди… они могут появиться в любой момент. И никогда не смей спать, потому что как только ты сомкнешь веки, они сейчас же к тебе и заявятся! Помни об этом, ДозирЭ, помни…
Плот отплыл уже достаточно далеко, и как ДозирЭ ни напрягал слух, он уже не мог расслышать последних слов Бредероя.
— Позволь мне, — услышал молодой человек. — Я попаду в него.
Слова принадлежали воину из Панабеона, который стоял рядом, с высоким сложносоставным луком в руках. Поскольку цинит был всадником, лук его был не столь силен, как у пеших легковооруженных, и всё же ДозирЭ знал, что и из этого орудия хороший лучник бьет с трехсот шагов в яблоко, а с двухсот — пронзает толстую дубовую доску.
— Давай! — хлопнул ДозирЭ по плечу цинита. — Целься в вожака.
Лучник кивнул головой, неспешно достал небольшое птичье перо и выставил его перед собой. Перышко чуть колыхнулось влево. Потом он оценивающе пригляделся, сильным движением натянул тугую тетиву, прицелился от плеча, метясь значительно выше и немного правее, и пустил стрелу. Она с присвистом взмыла вверх, в мгновение ока пролетела расстояние до плота, скользнула над головой Бредероя, едва царапнув его по волосам, и вонзилась в шею одному из коней. Скакун взвился на дыбы, потом прыгнул в сторону, ударил что есть силы передними копытами по настилу плота, так, что затрещали доски, поскользнулся, упал, ломая ноги, и скатился в воду. Бредерой, испугавшись, присел на корточки. Воин на берегу выхватил из колчана следующую стрелу и пустил ее. Потом третью, четвертую. Одна из стрел пробила кожаную парраду на груди малла-гребца и вошла ему глубоко в тело. Дикарь всплеснул руками, выронив весло, и упал в реку.
Бредерой, не щадя коленей, прополз через весь плот и спрятался за лошадьми. Один из маллов продолжал грести, и с каждым его движением плот, подхваченный течением, всё более и более отдалялся от берега.
Подъехали остальные авидроны, соскочили на землю. Всего в отряде ДозирЭ оказалось трое лучников, и все они взялись пускать стрелы.
Наконец лучники, опустошив по колчану, прекратили стрельбу. Маллы отплыли уже слишком далеко. Вот их плот ударился о хлипкую деревянную пристань на той стороне, и они стали торопливо выводить оставшихся лошадей на берег.
ДозирЭ схватился за голову.
— Прости меня, я не сумел в него попасть, — виновато потупился лучник, который начал стрелять первым.
— Не кори себя, с такого расстояния мало кто смог бы попасть, — успокоил его молодой человек…
Только на следующий день авидроны переправились на другой берег. Маллов, конечно, и след простыл, однако ДозирЭ был воодушевлен первой стычкой и теперь желал во что бы то ни стало настигнуть Бредероя, захватить в плен, а если не получится — убить. Отряд преодолел около двадцати пяти итэм. До Зерода, по расчетам Идала, оставалось четверть дня пути, когда вдруг посреди глухого леса, через который проходила дорога, послышался звериный рык. Авидроны осадили лошадей, ДозирЭ нащупал рукоять меча.
— Что-то мне это не нравится, — обронил Идал, подозрительно оглядываясь по сторонам.
Рык повторился, только теперь он исходил с противоположной стороны.
— Приготовиться! — поспешил скомандовать ДозирЭ.
В то же самое мгновение раздался сильный треск, и на дорогу в десяти шагах перед конным отрядом рухнул громадный ветвистый ствол. Всадники еле удержали перепугавшихся лошадей. Только конь Кирикиля понес, яриадец едва не вылетел из седла и удержался лишь благодаря тому, что бросил поводья и изо всех сил вцепился в гриву.
Авидроны было повернули, чтобы отступить, но еще одно массивное дерево рухнуло сзади, окончательно лишив маленький отряд возможности маневра. Одновременно с этим раздался истошный крик, его поддержали другие пронзительные голоса, и вскоре казалось, что по всему лесу зазвучала эта дикая, наводящая ужас перекличка. На авидронов со всех сторон вдруг полетели камни и короткие искривленные копья. Несколько воинов были сразу убиты, под одним из цинитов рухнула раненая лошадь. Из зарослей на дорогу высыпали низкорослые бородачи с копьями, маленькими луками и мечами странной формы в виде металлических стержней с круглой гардой. Они были в одних набедренных повязках, а лица их пестрели яркой боевой раскраской. В носах торчали длинные железные спицы. На бегу они издавали высокие гортанные крики, подбадривая ими себя и товарищей. Бородачей было так много, что ДозирЭ в первое мгновение растерялся и опомнился только тогда, когда послышались частые щелчки авидронских самострелов. Первые дикари покатились на землю, но на их месте тут же выросли еще более плотные ряды нападающих.
Авидроны кое-как образовали круг, некоторые из них спешились, другие оставались верхом. Бородачи нахлынули, сноровисто орудуя своими копьями, но встретили дружный смелый отпор. Подоспел и ДозирЭ, ловко спрыгнувший с лошади. Он махнул своим гигантским мечом, и дикари оторопели и попятились.
В стороне послышался грозный окрик. Он принадлежал маленькому кругленькому бородачу, выехавшему на дорогу на взнузданном покорном ослике. Этот всадник в круглой шапочке, расшитой золотом, держался важно, даже величественно.
Дикари, подчиняясь своему предводителю, с новой силой завыли, завизжали и бросились в атаку. Многие из них тут же погибли, а за ними — другие, но из леса выскакивали всё новые и новые полчища лесных разбойников.
ДозирЭ сражался рядом с Идалом, который легко управлялся с коротким железным копьем — любимым своим оружием. Безупречно отбивая сыпавшиеся на него удары, он успевал одного за другим разить наседающих бородачей, которые ничего не могли с ним поделать.
ДозирЭ был не так удачлив, как невозмутимый Идал. Истекая кровью, с заплывшим глазом, он бешено вращал своим сверкающим мечом, но бородачей было очень много, и постепенно они стали одерживать верх.
Телохранители Идала, сражавшиеся рядом с ним, были хорошими воинами и положили немало дикарей. Недаром эжин в свое время отбирал их лично, отдав предпочтение тем, кто служил в известных партикулах. Но и они один за другим были перебиты.
Вскоре ДозирЭ и Идал остались одни и отбивались из последних сил, стоя спиной друг к другу.
— Хаварла мишира дирк айкучи! — послышался властный приказ. Дикари покосились на вожака в золотой шапочке.
— Наверное, приказал, чтобы нас сразу не убивали! — горько усмехнулся забрызганный кровью и пошатывающийся ДозирЭ.
— Может быть, попробуем с ними поговорить? — тяжело дыша, предложил Идал.
— Поздно! Посмотри, сколько их братьев мы отправили в вечное путешествие. Единственное, о чем мы можем теперь их попросить и в чем они, возможно, нам не откажут, — это поскорее нас прикончить…
Вождь снова что-то сказал. Тут целый град камней полетел в авидронов, и через мгновение они беспомощно пали на выщербленные плиты авидронской дороги, между которыми пробивалась рыжая трава.
ДозирЭ очнулся от страшной боли во всем теле. Раскалывалась голова. Один глаз не видел, другой лишь чуть приоткрылся. Вокруг стояли какие-то удивительные сросшиеся друг с другом деревья, на их ветках полыхали темно-красные листья, большие и тяжелые. Тут молодой человек понял, что висит на дереве вниз головой, весь опутанный какими-то пахучими белыми веревками.
Он, как мог, осмотрелся. Сначала он увидел хижины, между которыми расхаживали недавно пленившие его бородачи, только теперь невооруженные и миролюбиво переговаривающиеся, бегали голые пузатые дети и сновали, занятые домашней работой, женщины, такие же низкорослые, как и их мужчины, и прикрытые лишь набедренными повязками. Потом он заметил висящего вверх ногами на соседней ветке Идала, связанного той же липкой веревкой.
— Идал! — негромко позвал ДозирЭ, с трудом шевеля разбитыми губами. Эжин повернул голову.
— Ты жив, мой друг? Слава Гномам! Я-то решил, что меня подвесили рядом с мертвецом. Впрочем, похоже, нам обоим осталось недолго.
— Ничего, как-нибудь выкрутимся! — подбодрил ДозирЭ и вдруг стал сильно раскачиваться. Прошло совсем немного времени, и он почувствовал, что веревки, стягивающие его тело, начинают ослабевать.
Тут послышался взволнованный возглас на незнакомом языке, один из бородачей подбежал к извивающемуся ДозирЭ и метнул в него крупный гладкий камень. Голыш попал ему в спину, и молодой человек вскрикнул от боли. Набежало с десяток дикарей, все они громко, возбужденно переговаривались, показывая на него пальцами.
Внезапно среди бородачей появился их предводитель — толстяк в золотой шапочке. Все замолчали и посторонились. В отличие от других обитателей хижин, он был одет, и одет — ДозирЭ готов был в этом поклясться — на грономфский лад.
Вождь что-то спросил повелительным тоном, ему угодливо отвечали, потом он отдал резким голосом какое-то приказание и величественно удалился, сопровождаемый высокомерными мускулистыми телохранителями.
В то же мгновение несколько бородачей влезли на дерево, к веткам которого были привязаны пленники, и перерезали узлы. Авидроны мешками плюхнулись на землю. Их тут же подняли, освободили от веревок и повели в глубь деревни. Вскоре ДозирЭ и Идал предстали перед владельцем золотой шапочки, который сидел на полу со скрещенными ногами посредине большой хижины, полной предметов, видимо, какого-то неизвестного религиозного культа и украшенной на авидронский манер пурпуровой тканью.
— Меня зовут Жебра, и я интол лесных трумбáшей, — произнес хозяин хижины на чистейшем авидронском.
— Откуда ты знаешь наш язык? — изумился Идал.
— Я учился в Грономфе, — непринужденно отвечал Жебра, с удовольствием наблюдая за замешательством пленников. — Прекрасный город, не правда ли, рэмы?
Авидроны обменялись взглядами.
— Что же ты делаешь тогда в этих лесах? — спросил эжин.
— Как бы меня ни манил этот чудесный город, но, закончив садовые ходессы, я попрощался со своими добрейшими наставниками и немедленно вернулся сюда, к своему наивному лесному народцу. Ведь они настолько беспомощны, что погибнут без своего интола. Кто их еще накормит, выведет на добрую добычу! В тот год, когда моего отца загрыз бронзовый медведь, я вернулся сюда и сразу вступил в наследственные права.
— Ага, значит, ты предводитель лесных разбойников? — вступил в разговор ДозирЭ.
— Не совсем так, — продолжая говорить дружеским тоном, отвечал вождь трумбашей. — Мы — древний народ, испокон веков живущий в этих чащах. Чтобы выжить, мы вынуждены нападать на чужеземцев. Впрочем, нас вполне устраивает авидронская дорога, проходящая по нашему лесу. Она нас кормит и поит. Хватает и чтобы кормить Дергуса.
— Дергуса?
— Дергус — это огромный паук. Чуть позже вы с ним познакомитесь. Ему уже триста лет, и он очень умный. Наши предки когда-то его приручили. Мы его кормим, и кормим только живой человечиной, а взамен получаем драгоценную паучью нить. Из этой нити мы изготавливаем крепчайшие веревки и продаем в разные места, выручая за них золото. В прошлом году мы заработали при помощи Дергуса восемьдесят берктолей!
— Неужели ты погубил столько своих воинов, чтобы всего-навсего скормить двух путников своему прожорливому пауку? — поразился ДозирЭ.
— Сотней дармоедов меньше — не велика потеря. Да и какие это воины по сравнению с вами — авидронами. Впрочем, ты прав, проще было бы бросить Дергусу нескольких моих провинившихся подданных. Часто я так и делаю. Но с вами всё по-другому. Человек, имя которого, полагаю, вам известно, заплатил мне двадцать берктолей за ваши жизни. Знал бы он, глупец, что за эти деньги я готов целый год без передышки убивать. Ха-ха!
Жебра заливисто рассмеялся.
— Отпусти нас, великий интол, у нас с собой золото, много золота, — неожиданно предложил Идал.
— Зачем мне вас отпускать? — удивился вождь трумбашей. — Все, что было с вами, — теперь моя честная добыча. Правильно мне сказал этот Бредерой, что вы очень богаты. Такая удача — крайняя редкость. Но более всего мне приглянулся твой меч, воин. — Жебра посмотрел на едва стоявшего на ногах ДозирЭ. — Ты убил им не меньше тридцати моих лучших бойцов. Скажи, авидрон, может быть, этот меч заговоренный?
Разговор прервал вбежавший в хижину бородач.
— Кишир монхава чику Дергус! — взволнованно сказал он.
— Очень хорошо, очень! — довольно облизал губы Жебра. — Мне было приятно с вами поговорить, храбрые авидроны. Но вам пора — Дергус проснулся…
Удивительной красоты древний краснолистный лес, высокий, широкоствольный, полнился счастливым пением тысяч птиц. Казалось, всё ликовало вокруг, восславляя торжество жизни. Сквозь сомкнутые ветвистые кроны изредка пробивались горячие солнечные лучи, и в тех местах, где они согревали влажную почву, от земли поднимались душистые розоватые испарения. Из-под ног выскакивали пугливые зайцы, в высокой траве скользили безобидные змейки.
ДозирЭ и Идала вели впереди всех, подталкивая в спину тупыми концами копий. Следом самые сильные мужчины-бородачи несли над головой на обитых медью носилках своего интола — сладко позевывающего Жебру. За ними шли счастливые и умиротворенные жители лесного селенья, в руках они держали ветви с крупными белыми цветками и распевали на разные голоса приятные слуху песни. Издалека за всем этим с любопытством наблюдала стайка маленьких обезьянок, рассевшихся на ветках. Когда процессия удалялась, они по гортанному сигналу своего свирепого вожака, самого крупного самца в стае, длинными прыжками от ветки к ветке перебирались на соседнее дерево и так сопровождали людей, которые, впрочем, не обращали на них никакого внимания.
Наконец вся процессия прибыла к месту своего следования — на поляну, окруженную глухой чащей. Здесь уже не слышалось пения птиц, а солнечный свет едва проникал сквозь туго переплетенные кроны деревьев.
Тут авидроны увидели перед собой невероятных размеров паутину, натянутую между деревьями и пещерой с низким измазанным зеленой слизью входом. Под паутиной была глубокая яма, вероятно, выкопанная людьми.
Дикари расположились у паутины и принялись совершать странный ритуал, в ходе которого они по-своему молились, танцевали и всё время взывали: «Дергус, Дергус!» Жебра при этом спокойно наблюдал за соплеменниками, взобравшись на своеобразный трон, умело вырезанный из широкого пня.
Наконец послышался хруст и таинственное пугающее шипение. Из пещеры показались сначала огромные лапы, потом два выпуклых зеленых глаза, и вскоре появился невероятных размеров малиновый паук, поросший кинжаловидной щетиной. Он кровожадно огляделся и замер.
— Гаронны! — вскричал ДозирЭ. — Неужели нас бросят на съеденье этому чудовищу? Поистине жуткая смерть!
Он дернулся, но десятки рук схватили его и заставили опуститься на колени.
Теперь дикари смолкли и оглянулись на своего вожака. Тот неспешно поправил на голове золотую шапочку, посмотрел на пленников, выбирая первую жертву, и указал на Идала. Его тут же схватили и сорвали с тела остатки одежды. По авидронским меркам Идал был низкого роста и не отличался силой, но по сравнению с местными бородачами он казался красивым мускулистым великаном. Все участники ритуала с восхищением посмотрели на высокого, хорошо сложенного инородца с развитой грудью, плоским животом и узкими бедрами.
Жебра махнул рукой. Идала схватили за руки и за ноги, раскачали что было сил и бросили на середину паутины. Паук с шипением вылез из пещеры, наверное, приготавливаясь к броску. Дикари ахнули и, трепеща, попятились назад, а ДозирЭ содрогнулся и зажмурился…
Внезапно раздались громкие крики, ржание лошадей и свист стрел. ДозирЭ удивленно оглянулся и тут увидел, что на поляну выскакивают всадники на рослых лошадях, в крепких доспехах, с мечами, нагузами и длинными копьями в руках. Их вел вперед рослый воин с непокрытой головой, начисто лишенной волос, и гневно горящим взором. Среди застигнутых врасплох дикарей началась паника. Краем глаза ДозирЭ заметил, что паук, испугавшись шума, насторожился, потом недовольно попятился назад и вскоре скрылся в своей норе.
Нападение оказалось внезапным и слишком дерзким, атакующих было множество — возможно, сотни. Бородачи попытались оказать сопротивление, но многих из них тут же перебили. Воины на конях, как видно, прекрасные наездники и опытные циниты, легко рассеяли трумбашей. На поляне остались корчиться в предсмертных муках не меньше полусотни бородачей.
ДозирЭ поднялся на ноги, еще не веря в счастливое спасение. К нему подъехал конник в глухом шлеме и с окровавленной морской рапирой в руке. Он снял шлем, и ДозирЭ с изумлением признал в нем Кирикиля.
— Как, ты не погиб?! — обрадовался грономф.
— Как видишь, мой бедный хозяин. О, Великаны, что с твоим лицом?!. Меня спас мой строптивый конь. Только эти бородатые карлики напали — он взбесился и понес, куда глаза глядят. Когда я с ним сладил, то был уже далеко от того места…
Кирикиль спешился, и вместе с ДозирЭ они помогли Идалу выбраться из паутины. Он был весь в мерзкой зеленоватой слизи и, казалось, словно оглушен всем тем, что с ним произошло. ДозирЭ потряс его за плечи:
— Очнись, Идал, очнись же!
К авидронам с приветливой улыбкой на лице подъехал безволосый всадник в белом плаще с черной поперечной полосой.
— Это Гермен, — с удовольствием представил его Кирикиль, — начальник отряда наемников в городе Зерода, наполовину авидрон. Его в этих местах называют Медноголовый. Как только он узнал, что важные авидронские мужи в опасности, он немедленно вызвался помочь…
Двое рослых воинов в белых плащах подвели трясущегося от страха Жебру, потерявшего где-то свою золотую шапочку.
— Прости меня, Гермен, — залепетал вождь трумбашей. — Отпусти меня, я отдам тебе все, что у меня есть!
— Скажи, Жебра, — спросил Медноголовый, сверкая взглядом, — не ты ли клялся моему властителю Зероду Восьмому не трогать путников на авидронской дороге?
— Я… я виноват! Злые духи меня заставили. Я больше никогда не буду грабить путников!
Жебра рухнул на колени, подполз к Гермену и стал униженно целовать ему руку.
— Я бы тебя с удовольствием убил, жалкий разбойник, но Зерод мне запретил тебя трогать. Однако насчет твоего паука он ничего не говорил…
— Только не это! — всплеснул руками вождь трумбашей.
Медноголовый ничего не хотел слушать и отдал своим воинам приказание. Вскоре циниты в белых плащах обступили паутину, а один из воинов зажег зангнию и бросил ее точно в щель пещеры. Пламя вспыхнуло, вырвалось наверх, обдавая жаром лица воинов, и чудовище навсегда сгинуло в огне.
Жебра бился в истерике, но в его сторону даже никто не смотрел.
Медноголовый спрятал меч в ножны.
Спустя триаду ДозирЭ и Идал трапезничали во дворце Гермена, возвышавшемся в самом центре небольшого, но утопающего в роскоши и великолепии города Зерода. На пиршестве, само собой, присутствовал хозяин дворца — беспрестанно улыбающийся гостеприимный мужчина-атлет лет тридцати пяти, а также несколько знатных горожан, среди которых особого почтения удостоился Первый советник Зерода Восьмого. Кроме них пригласили еще некоторых военачальников и прославленных воинов; был здесь и провозглашенный на весь город «храбрейшим» яриадец Кирикиль.
Медноголовый принялся уже в который раз с увлечением пересказывать недавние события… Утром того дня в ворота города постучал какой-то оборванный и очень взволнованный всадник. Стражи не хотели его пускать, со смехом восприняв то, что он им рассказывал. По счастью, в это время из города выезжал Гермен. Военачальник вместе со своим отрядом, состоящим из опытных, отобранных по всему Междуречью наемников, направлялся к Изумрудной горе, возле которой любил проводить утреннюю военную разминку. Он заинтересовался рассказом путника, дал ему свежего коня, вооружил и вместе с ним отправился в лес, где обитало племя трумбашей…
Особенно всем слушателям нравилась та часть, где речь шла о Дергусе — чудовище-пауке, вьющем крепкие веревки, о котором издавна ходили легенды.
Медноголовый закончил, и ДозирЭ с Идалом еще раз (в Зероде было принято многократно друг друга восхвалять) превознесли своего мужественного благородного спасителя.
— Не мне вам следует произносить славословия, рэмы, — молвил хозяин дома, разрумянившийся от щедрых похвал, — а своему преданному слуге. Если б не он, вряд ли вам удалось бы сегодня отведать этого сочного поросенка.
— Это так, Гермен, — кивнул головой ДозирЭ, лицо которого сплошь покрывала короста заживающих ран. — На этот раз он заслужил немалой награды. Вот тебе берктоль, Кирикиль.
И молодой человек протянул яриадцу тяжелую золотую монету.
— И от меня… — скромно добавил Идал, сделав то же самое.
Теперь Кирикиль держал в руке две весомые монеты — целое состояние, долго смотрел на них не мигая — всё не мог поверить, что это несметное богатство принадлежит только ему.
— Да, он хорош, — цокнул языком Медноголовый. — Сейчас преданных слуг, готовых отдать жизнь за хозяина, не найдешь, как ни старайся. А как сражается! И держится с таким достоинством… Кто угодно может у него поучиться. Вот если бы вы, рэмы, уступили его мне, я бы сделал его своим главным слугой.
— Я бы тоже не отказался от такого слуги, — поддержал Гермена Первый советник.
ДозирЭ понял, что Гермен не шутит, и с некоторым сомнением посмотрел на яриадца. Тот сиял от гордости, крепко держа в одной руке полученные монеты, а в другой — жирный кусок мяса на длинной широкой кости.
— Мой слуга — не раб, а поэтому волен сам выбирать себе хозяина, — отвечал ДозирЭ. — Что же касается меня, то я, конечно, не смею противиться — ведь это самое малое, что я могу для тебя сделать, Гермен, в знак признательности за наше счастливое спасение.
Медноголовый кивнул — другого ответа он и не ожидал. Тут он обратился к Кирикилю, предложив ему за служенье очень высокую плату и всякие блага. Яриадец, услышав о целой куче золота, едва не подавился. Запив вином вставший поперек горла кусок, он в нерешительности посмотрел на ДозирЭ, который отвел взгляд. Потом почесал затылок и… согласился.
Через несколько дней авидроны покидали гостеприимный город. Медноголовый помог им снарядиться и даже подарил двух тонкогривых чистопородных скакунов. В последний момент ДозирЭ принесли сразу два послания: в городе Зерода имелся авидронский почтовый пост. Один онис был от Сюркуфа, который приказывал как можно скорее схватить Бредероя и возвращаться с ним в Грономфу. Другой свиток — из города Тэллис, что аж под Дати Ассаваром. Соглядатай, нанятый Круглым Домом, сообщал, что видел в городе троих дикарей, очень похожих по описанию на тех самых маллов, которых Вишневые плащи ищут по всему Междуречью. Это послание сначала побывало в Грономфе, а потом, вместе со свитком Сюркуфа, оказалось в Зероде.
ДозирЭ сообщил Идалу, что едет в сторону Дати Ассавар, в свободный город Тэллис. Эжин, как и прежде, изъявил желание сопровождать друга.
Авидроны заехали во дворец к Медноголовому и в последний раз поблагодарили его за спасение, за излечение и за подаренных коней. Выходя из дворца, они столкнулись с разодетым Кирикилем, который, видимо, давно их здесь поджидал. В глазах яриадца блестели слезы…
ДозирЭ и Идал отъехали от Зерода уже достаточно далеко, когда услышали за спиной топот копыт и остановились. Их догонял какой-то всадник, несшийся по дороге во весь опор. Авидроны разглядели всклокоченного Кирикиля.
— Я с тобой, мой хозяин, — сказал, поравнявшись с ними, запыхавшийся от бешеной скачки яриадец.
ДозирЭ, с трудом скрыв вспыхнувшую в сердце радость, отвязал притороченную к седлу увесистую торбу с припасами и кинул ее вновь обретенному слуге.
— И не зазнавайся! — сказал он строго.
— Да как можно, рэм? — отвечал светившийся счастьем слуга…
Глава 53. Дати Ассавар
Уже подходил к концу сезон дождей, когда ДозирЭ, Идал и Кирикиль, оставив за спиной Междуречье, оказались в окрестностях Дати Ассавар. После города Зерода следов Бредероя так нигде и не удалось обнаружить. Он сгинул неизвестно куда: не помогли ни сотни соглядатаев Круглого Дома, ни помощь дружественных Авидронии правителей и вождей, ни специально организованные «дорожные отряды», хитроумно расставленные по всему Междуречью. Проклятому маллу каким-то образом удалось избежать всех ловушек.
Последней и самой слабой надеждой ДозирЭ была крепость Дати Ассавар. Туда и направили своих лошадей усталые путешественники, рассчитывая после небольшого отдыха сесть в заливе Обезьян на попутный корабль и уже знакомым водным путем возвратиться наконец в долгожданную светлую Грономфу.
Величественная крепость встретила их неприветливо. У внешних ворот пришлось простоять с полудня до вечера. Циниты сторожевого отряда были крайне подозрительны, не доверяя ни свиткам, ни «потаенным словам», и не впускали путников до тех пор, пока за них не вступились явившиеся к воротам воины Вишневых плащей, состоявшие в гарнизоне крепости. ДозирЭ немало удивился подобной встрече и воочию убедился, что при такой строгости Бредерой и его соратники никак не смогли бы проникнуть в Дати Ассавар.
Внутри крепости было всё по-прежнему, только вдоль улиц выросли новые казармы. К этому времени гарнизон уже насчитывал семьдесят пять тысяч человек, и, помимо этого, здесь до сих пор стояла почти двадцатитысячная Кадишская либера, та самая, которая в свое время сопровождала Алеклию в его легендарном морском походе.
ДозирЭ сообщил одному из военачальников о своем поручении и потребовал повнимательнее присмотреться ко всем инородцам, находящимся в крепости, в особенности к тем, кто появился совсем недавно. Неожиданно для грономфа последовали немедленные и самые решительные действия. Были проверены все гражданские жители, все дикари, каждый мастеровой и подручный, каждый торговец, даже все люцеи. Обыскали все жилища, все закоулки крепости, задействовав при этом добрую половину гарнизона. Вскоре среди семи тысяч обосновавшихся в Дати Ассавар инородцев (в основном наемной прислуги) выявили не меньше сотни подозрительных чужаков и еще два десятка мужчин, очень похожих на маллов. Все они были представлены ДозирЭ, однако молодой человек, к своему огорчению, быстро убедился, что Бредероя среди них нет и ни один из них не имеет к малльскому вождю никакого отношения. Несмотря на это, всех задержанных из крепости изгнали, а четверых не без оснований подвергли ристопии.
На следующий день пришло ошеломительное известие: флатоны неожиданно вывели в пролив Артанела весь свой флот и, воспользовавшись значительным перевесом в численности кораблей и теми преимуществами, которые давало внезапное нападение, опрокинули авидронскую армаду «ФорнЭ», серьезно пострадавшую после недавнего шторма. Чуть позже из разных мест стали приходить неутешительные сообщения о том, что воины Темного океана высаживаются на материк.
В Дати Ассавар все давно приготовились к встрече с флатонами: хранилища до отказа заполнили зерном, склады ломились от припасов, в загонах блеяли и мычали десятки тысяч голов скота. Восемь полноводных источников, находящихся внутри крепости, и несколько искусственных водоемов полностью обеспечивали водой все потребности гарнизона. Оружия и всевозможных метательных снарядов заготовили столько, что хватило бы на самое длительное противостояние, какое только можно представить. Дати Ассавар с ее высочайшими стенами и поднебесными башнями, с ее пятью тысячами метательных механизмов, с ее опытными цинитами, давно соскучившимися по настоящему делу, штурмов не страшилась и готова была в течение пяти-семи лет сдерживать осаду. Кроме того, восемьдесят новых матри-пилог обеспечивали дополнительное преимущество над любым противником и к тому же в случае осады позволяли поддерживать сообщение с внешним миром. В дополнение ко всему, по всей незастроенной территории Дати Ассавар разбили плодовые сады и огороды. И всё же обитатели самой неприступной авидронской крепости до последнего момента не верили в возможность столкновения со знаменитыми флатонами.
ДозирЭ понял, что кораблем теперь в Авидронию не поплывешь, и всё же на всякий случай бросился во дворец гарнизонной власти, чтобы поговорить с росторами, распоряжающимися военным портом и несколькими десятками транспортных кораблей и сторожевых галер. Росторы посмотрели на молодого человека, как на сумасшедшего.
— Ты разве не знаешь, что порт захвачен флатонами?
— Как? — оцепенел молодой человек.
— Так. Мерзкие островитяне уже высадились неподалеку от Дати Ассавар и скоро будут здесь. Уноси отсюда ноги, пока не поздно, скоро здесь станет ох как жарко!
ДозирЭ вернулся в дом, где друзья остановились, и рассказал обо всем Идалу. Заслышав о флатонах, перепуганный Кирикиль бросился готовить лошадей, но грономфы лишь посмеялись над ним. Они решили, что им ничего не грозит и что, возможно, всё это лишь какое-то недоразумение. Не пройдет и нескольких дней, как всё выяснится, и морской путь вновь откроется. Флатоны не посмеют нападать на Дати Ассавар — всё это лишь жалкая вылазка, и завтра же они уберутся из пролива. А если нет, то друзья в любое время спокойно покинут крепость через Внутренние ворота — те, которые обращены к Междуречью.
В крепости меж тем началась суматоха. Местные военачальники заканчивали последние приготовления, тут и там быстрым шагом следовали в разных направлениях гарнизонные отряды. Часть жителей — в большинстве своем семьи воинов, а также торговцы и вольнонаемные мастеровые — спешили покинуть Дати Ассавар. У Внутренних ворот скопились тысячи людей, сотни повозок.
Вскоре послышался призывный бой калатуш, тревожно загудели сотни раковин. Вместе с боевыми сигналами, которых здесь еще никогда не слышали, разнеслась грозная весть: флатоны у стен. Улицы Дати Ассавар внезапно опустели, повисла зловещая тишина.
К ДозирЭ неожиданно явился порученец, который сообщил, что его хочет видеть либерий Ибабд, начальник Кадишской либеры, и что для этого молодому человеку следует явиться на внешнюю стену, в Восьмую башню.
ДозирЭ пожалел, что не имеет возможности одеться и вооружиться согласно своей воинской принадлежности и званию, но Идал и Кирикиль помогли ему неплохо экипироваться.
Внешняя стена Дати Ассавар была обращена к Темному океану и загораживала единственный проход в Алинойских горах, соединяющий побережье залива Обезьян с Междуречьем. Именно ее увидел ДозирЭ примерно полтора года назад на подходе к крепости, сопровождая Божественного в составе Белой либеры. Она поднималась в высоту на семьдесят мер и имела протяженность более четырех тысяч шагов, при этом шла двумя уступами. В ней располагались три ряда внутренних галерей, и венчали ее многочисленные очень высокие четырехугольные башни.
ДозирЭ и Идал изрядно вымотались, пока взобрались на вершину стомеровой Восьмой башни. Там, на верхней площадке, они застали внушительную группу высоких военачальников и порученцев, сосредоточенно вглядывающихся вдаль. Присутствовали здесь и Вишневые плащи. Помимо всех этих благородных мужей на площадке находились полсотни цинитов гарнизона, которые стояли подле заряженных метательных машин.
ДозирЭ, не сдержав любопытства, мимоходом глянул вниз, туда, куда были нацелены завороженные взоры всех собравшихся на башне, и с холодком в груди обнаружил на расстоянии всего полутора тысяч шагов от стены выдвигающийся из-за горизонта живой шевелящийся ковер. Это было похоже на полчища приближающейся саранчи, но, внимательно приглядевшись, ДозирЭ рассмотрел лошадей, повозки и людей — множество людей, тысячи и тысячи.
— Страшно? — К нему приблизился один из военачальников. — Это те самые пресловутые флатоны — великие воины Темного океана, беспощадные посланцы Фатахиллы. Сталкивался с ними когда-нибудь?
ДозирЭ оглянулся и увидел перед собой либерия средних лет, писаного красавца с какими-то удивительно добрыми смеющимися голубыми глазами. В отличие от большинства авидронов его нельзя было назвать «коротковолосым» — светлые вьющиеся волосы едва не касались плеч. Военачальник был в великолепных военных одеждах и сияющих доспехах тонкой работы. В глаза ударил завораживающий блеск его многочисленных наград. Молодой человек догадался, что перед ним начальник Кадишской либеры Ибабд.
— С флатонами? Один раз видел, — признался ДозирЭ, приложив пальцы ко лбу.
Либерий машинально ответил на приветствие.
— Так ты и есть прославленный ДозирЭ? — спросил он, хитро улыбаясь. — Тот, который в плену побил лучших иргамовских капроносов и посмел выкрасть из Дворца Любви самую прекрасную люцею?
Несколько заслуженных мужей подошли к ним поближе — все они были, видимо, из окружения Ибабда. ДозирЭ смутился и даже покраснел, но ответил утвердительно.
— Сегодня я случайно услышал твое имя в связи с поиском беглых маллов и сразу подумал: не тот ли?
Военачальник оглядел воина с ног до головы. Невоенный наряд молодого человека на секунду задержал на себе его взгляд, но он не показал своего удивления и посмотрел на эжина.
— А ты, наверное, его друг «на крови» Идал? — спросил он.
Идал кивнул.
— А где же ваш третий приятель? Тафилус, кажется…
ДозирЭ подивился осведомленности либерия и отвечал:
— Он в Иргаме. В партикуле «Неуязвимые».
— О, «Неуязвимые»! — понимающе кивнул Ибабд. — Что ж, ДозирЭ, — продолжил он, — я хотел видеть тебя, чтобы предложить место начальника моих телохранителей. Конечно, я мог бы всё решить один, но мне необходимо твое согласие. Здесь мне нужен воин именно такой, как ты, — беспримерно храбрый, молодой, удачливый. Так как?
— Позволь напомнить тебе, либерий, что я — айм Вишневых плащей, — отвечал озадаченный ДозирЭ.
— Это пустяк, с Вишневыми я договорюсь. Могу тебе также обещать, что в течение года ты станешь цинитаем и, между прочим, эжином, как твой благородный друг. Ну, а награды ты заслужишь сам — поводов для этого у тебя, думается мне, будет предостаточно. — И либерий указал в сторону приближающейся орды. — А может быть, тебя заботит плата?..
И начальник Кадишской либеры назвал сумму, превышающую вдвое ту, которую до сих пор получал ДозирЭ от Круглого Дома.
Смущенный молодой человек посмотрел на друга, потом подумал о непойманном Бредерое, о Сюркуфе, о далекой и желанной Андэль, которую не видел так долго, и еще вспомнил об обещании умереть в бою, которое дал Алеклии.
— Я не могу, прости меня, рэм. К тому же, мое поручение не терпит отлагательства…
К удивлению многих, Ибабд не выказал обиды, а лишь огорченно поджал губы и кивнул, будто другого ответа и не ожидал. Он повел рукой, что могло означать: присоединяйтесь к моей свите, если хотите, и, потеряв к продолжению разговора всякий интерес, отошел в сторону.
ДозирЭ и Идал еще раз огляделись. Вечерело. С высоты башни они увидели Дати Ассавар как на ладони: прямые улицы, зеленые сады и огороды, строгие ряды прямоугольных казарм и конюшен, храмы Инфекта и аккуратные строения, окружившие дворец гарнизонной власти из красного мрамора и темно-зеленого тектолита. Среди всех авидронских крепостей эта была единственной, которая не имела цитадели.
Над головой, медленно лавируя в воздушных потоках, проследовали матри-пилоги. Постепенно они выдвинулись далеко вперед и, держась на безопасной высоте, зависли над шевелящимися черными массами врагов.
Флатоны меж тем приблизились уже на тысячу с небольшим шагов, к тому месту, где возвышалась статуя громадного льва, и до верхней площадки башни донеслись обрывки мощного гула: ржание лошадей, скрип повозок, резкие гортанные вскрики, рокот множества голосов.
Островитян было такое несметное количество, что военачальники то и дело многозначительно переглядывались. Среди всех только Ибабд выглядел спокойным и даже отпустил по поводу посланцев Фатахиллы несколько непотребных шуток. В его окружении натянуто засмеялись.
Намерения флатонов не вызывали сомнений, но еще ни одна стрела не была ими выпущена, ни одним намеком они не выказали враждебности к тем, кто находился на стенах. Вскоре, однако, флатоны остановились (подвесные мосты над водоемами авидроны сожгли заранее) и стали разбивать шатры. Прошло еще немного времени, и вдруг весь гарнизон, находящийся на стенах, разом, одновременно ахнул: статуя авидронского льва покачнулась и медленно, словно еще пытаясь удержаться в привычном положении, рухнула на землю. Это флатоны опутали льва толстыми веревками, впрягли сотни лошадей и повергли эту скульптуру — гордость авидронов — на землю.
В то же мгновение раздались сигналы калатуш и раковин. Заиграли лючины. С воздушных шаров на головы врагов посыпались метательные снаряды. Хотя до противника было еще слишком далеко, в его сторону со стен крепости полетели стрелы и камни.
Флатоны выдвинули вперед специальные отряды, которые должны были очистить дорогу к крепости. Их воины, числом не меньше пятидесяти тысяч, принялись засыпать ямы, рвы и водоемы, выламывать частокол, выкорчевывать тесные ряды колючих кустов, подготавливая проходы для грядущего штурма. Увидев это, авидроны усилили обстрел, и вскоре плотный дождь метательных снарядов обрушился на головы воинов Темного океана. Сотни их гибли под стрелами, камнями и зангниями, но на месте убитых тут же появлялись их соплеменники и продолжали начатое.
Медленно, но дело у флатонов продвигалось. Появился первый убитый авидрон: в него попал камень, выпущенный противником из метательного механизма.
Стемнело. Флатоны разбили несметное количество шатров, и возле каждого шатра развели костер.
— Сколько же их? — не выдержал ДозирЭ. — Миллион?
— Миллион не миллион, но сотни тысяч, — отвечал Идал.
Лагерь пришельцев с острова Нозинги меж тем всё ширился: его огни бесконечным океаном разлились по равнине.
ДозирЭ и Идал, предполагая, что за ночь уже ничего не произойдет, покинули стену и отправились спать. Едва забрезжил рассвет, Кирикиль визгливыми возгласами разбудил своих благородных хозяев.
— Что случилось, яриадец? Да говори же ты, сын гароннов!
Кирикиль, перепуганный до смерти, махал руками и из-за волнения не мог произнести ни слова.
— Флатоны пошли на штурм! — наконец выдавил из себя слуга.
— Как, уже?!.
Вскоре грономфы поднялись на стену. Здесь стоял невообразимый шум, всё было в дыму, сквозь сплошную пелену выпускаемых авидронами стрел едва просматривались позиции флатонов. Странно, но за ночь им удалось «прорубить» в авидронских заградительных сооружениях широкие проходы, частично засыпать четыре глубоких рва и перебросить через водоемы плавающие мосты, и теперь самые отчаянные из их отрядов стояли уже у стены и приставляли к ней свои длинные лестницы.
Широкое пространство перед стеной было уже усыпано трупами. Несомненно, флатоны несли огромные потери, и это, конечно, вдохновляло защитников Дати Ассавар. Но странные инородцы, очевидно, не боялись смерти, и их беззаветная храбрость не могла не вызывать уважение и страх.
Весь гарнизон крепости и Кадишская либера в полном составе отражали атаки инородцев. Циниты трудились без остановки, слаженно и быстро выполняя привычную работу. Механизмы выпускали камень за камнем, стрелу за стрелой, и, если что-то ломалось, негодные части тут же заменялись. С легкими метательными механизмами, выбрасывающими большие стрелы или металлические болванки, управлялись два-три воина, установки средних размеров, такие, как праща Инфекта, обслуживали не меньше десяти человек, а к каждому гигантскому камнемету было приставлено по пятьдесят цинитов. Но особого внимания заслуживали метательные орудия новой конструкции, придуманные недавно грономфскими тхелосами и имеющиеся только здесь, в Дати Ассавар. То были целые сооружения из дерева, металла и камня, возведенные внутри крепости, огромные, величественные, прозванные «Гневом гаронна». У этих удивительных механизмов трудилось по сто воинов и еще по двести мастеровых из числа наемных инородцев, и эти орудия могли выбрасывать на расстояние в полторы тысячи шагов каменные глыбы высотой с человека. Пока эти камнеметы еще ни разу не привели в действие: военачальники, видимо, ожидали подходящего момента.
Сами авидроны гибли всё чаще и чаще. Всё больше вражеских стрел попадали в цель. Имелись у флатонов в большом количестве и метательные механизмы. Многие из них были уже разрушены, но островитяне подтаскивали всё новые и новые.
Мимо уха ДозирЭ просвистел увесистый камень. Идал предложил спуститься во внутреннюю галерею — одну из трех, имеющихся во внешней стене. Это друзья и сделали, воспользовавшись узкой крутой лестницей, разделенной после каждого пролета подъемной железной решеткой.
Флатонов у стен всё прибавлялось. Они с завидным упорством атаковали и атаковали, всё новые и новые отряды выдвигались из лагеря в сторону стены. Было видно, что посланцами Фатахиллы движет не только безрассудная храбрость, но и жесткая дисциплина, абсолютное подчинение своим вождям. Каждый отряд являлся мощной сплоченной единицей, строго выполняющей в этом бою свое предназначение. Одни уничтожали препятствия, другие засыпали ямы, третьи возводили плавающие мосты взамен разрушенных, четвертые занимались метательными механизмами, пятые — выстраивались напротив стены плотными рядами и по команде выпускали в сторону авидронов тучи стрел. Главные штурмовые отряды в пышных меховых накидках и высоких головных уборах — шарперах, с волчьим воем спешили к лестницам, которые подтаскивали и приставляли к стенам также отдельные группы воинов. События развивались значительно быстрее, чем ожидалось.
Кругом стоял такой шум, треск, гул, грохот, вой, что ДозирЭ подумал о кадишском штурме, как о легкой прогулке. Посланцы Фатахиллы изумили защитников крепости не только своей безоглядной храбростью, но и полным пренебрежением к своим убитым товарищам. Зачастую они сбрасывали тела погибших во рвы и таким образом быстро их заполняли. Гарнизонные циниты не на шутку перепугались. Сколько же всего этих флатонов участвует в нашествии, если они настолько равнодушны к своим собственным многотысячным жертвам?
А гибли они в огромном количестве, ведь противостояло им великолепное гарнизонное войско, защищенное высочайшими стенами и оснащенное самым лучшим оружием, какое только существовало на континенте.
Десятки тысяч погибших, реки крови. Дым. Страх. Смерть.
Внутренняя галерея была шириной шагов двадцать и состояла из зал, разделенных массивными каменными колоннами. В каждой зале распоряжался главный десятник или айм. Здесь имелись проемы для метательных механизмов и сами механизмы, прямые и наклонные бойницы для лучников и особые отверстия у пола для сбрасывания свинцовых ядер под самое основание стены. В особых глубоких нишах хранилось огромное количество колчанов со стрелами и разные метательные снаряды. Удивляли всякие хитроумные приспособления: одни предназначались для отталкивания штурмовых лестниц, другие для приготовления расплавленного свинца или дорианского масла. Их выливали на врага. Несколько таких зал, расположенных между двумя башнями, называли «галерой». Воины одной галеры могли долгое время сражаться, не опираясь на помощь извне. Точно так, как и в Кадише.
ДозирЭ осторожно выглянул наружу, где внизу, на широком уступе, расположенном на высоте в сорок мер, сражалась первая линия обороны авидронов, потом попросил у лучника его огромный тугой лук, самый мощный из тех, которые были в употреблении у воинов Инфекта, и выпустил в сторону флатонов одну за другой два колчана стрел. Стрельба из такого лука требовала особой силы и сноровки, которые достигались долгими ежедневными тренировками, специальными упражнениями и участием в различных состязаниях, поэтому молодой человек вряд ли в кого-нибудь попал и, расстроенный, вернул лучнику его страшное оружие. Лучник принял лук и уже второй стрелой хлестким точным выстрелом, с расстояния не меньше трехсот шагов, убил флатона. Стрела вошла ему в голову чуть левее носа. Островитянин взмахнул руками и рухнул замертво. ДозирЭ и Идал не смогли сдержать своего восхищения…
Шел только первый день осады Дати Ассавар, а флатоны уже разметали все заградительные сооружения и по сотням лестниц карабкались на стены. Посланников Фатахиллы поливали расплавленным свинцом, специальные механизмы отталкивали или переламывали лестницы, пращники меткими бросками сбивали больше половины тех, кто взбирался наверх. Но флатоны с невероятным упорством атаковали и атаковали, издавая протяжный волчий вой на тысячу голосов. Этот не смолкающий ни на миг, набегающий волнами вой заглушал все остальные звуки, приводил воинов гарнизона в ярость, но одновременно внушал какой-то животный ужас.
Эйфория, которая охватила авидронов в первые моменты боя, быстро прошла. Уже к полудню, когда подсчитали, что ранено и убито более тысячи защитников крепости, начальник гарнизона стал мрачнее тучи. Флатоны же не останавливались, всё наращивали и наращивали давление, штурмуя внешнюю стену сразу по всей длине. Всё чаще вспыхивали стычки в разных местах первой линии обороны — на уступе стены. Пока, в результате жарких схваток, флатонов удавалось скинуть вниз, и всё же многие военачальники были обескуражены: ведь ранее считалось, что Дати Ассавар штурмовать вообще невозможно и этого никто никогда делать не будет.
К вечеру воины Темного океана смогли захватить один из участков уступа стены, открытую площадку шириной в двести пятьдесят шагов, расположенную между двумя башнями. Дальше отсюда можно было либо взбираться по лестницам на верхнюю часть стены, где тридцатью мерами выше располагалась основная линия обороны, либо перебежать по подвесным мостам в башни. Когда флатонам удалось перебить сотню авидронов, защищавшую это укрепление, подвесные мосты вдруг подняли, и нападающие оказались отрезаны от башен. В тот же момент сверху на флатонов обрушился ураганный огонь. Все они погибли, погибли и те, кто пришел им на помощь, однако горстке островитян удалось закрепиться. Не успели защитники крепости оглянуться, как флатоны уже подтащили несколько лестниц, приставили их к верхней части стены и стали ловко по ним взбираться.
ДозирЭ и Идал оказались как раз над тем участком, который был захвачен. В их галеру прибыли свежие отряды авидронов. Численность находящихся здесь воинов утроилась, а вскоре сюда спустилась внушительная группа военачальников, среди которых был красавец Ибабд и даже сам начальник дати-ассаварского гарнизона эрголий Трэминт.
Военачальники остановились неподалеку от двух друзей и принялись с жаром обсуждать сложившееся положение. В бойницы и метательные проемы то и дело влетали флатоновские стрелы, и, когда точным попаданием в сердце был убит один из телохранителей Трэминта, благородные мужи поспешили укрыться в безопасной части галереи.
— Надо опустить мосты и атаковать их врукопашную, — жарко убеждал Ибабд начальника Дати Ассавар.
— Это очень опасно — флатоны могут ворваться в башни, — задумчиво отвечал Трэминт. — Сейчас они в западне и вряд ли смогут доставить нам какие-либо неприятности, но, если ворвутся хотя бы в одну башню — наше положение станет незавидным. Тем более, как мы видим, флатоны часто побеждают в единоборстве…
— Что же мы, не сможем выбрать из девяноста тысяч человек две сотни отчаянных рубак? — упорствовал Ибабд. — В моем монолите есть «бессмертные» с золотыми платками. Десятка этих опытных жестоких убийц хватит, чтобы выкинуть мерзавцев за парапет…
Тут Ибабд заметил ДозирЭ и показал на него рукой:
— Или взять, допустим, вот этого доблестного рэма. Перед тобой знаменитый ДозирЭ — в прошлом монолитай, бывший воин Белой либеры. Тот самый…
— ДозирЭ? Что-то такое слышал, — с интересом посмотрел на молодого человека начальник гарнизона.
— Сейчас он подчиняется непосредственно Круглому Дому и не числится в наших рядах. Но думаю, не откажется возглавить атаку. Он необыкновенно храбр и обладает удивительными способностями. Я своими глазами видел его в Грономфе, на Арене, когда он один побил пятерых бедлумов. Сам Алеклия тогда отметил его мужество.
Трэминт нетерпеливым жестом подозвал воина.
— Хочешь ли ты сразиться с флатонами и прославиться на всю Дати Ассавар? — спросил он.
ДозирЭ через метательный проем осторожно выглянул наружу и цепким взглядом оценил обстановку. На уступе стены находилось не менее пятисот флатонов. Их густо обстреливали со всех сторон, и погибали они десятками, но в то же время с земли, по двум десяткам лестниц им на смену бесконечными муравьиными вереницами взбирались новые и новые воины.
— Дайте мне сотню «бессмертных» из пешего монолита Кадишской либеры, и я очищу вам эту стену, — самонадеянно ответил молодой человек.
Ибабд с улыбкой посмотрел на начальника гарнизона: я же говорил!
— Хорошо, — немного подумав, согласился Трэминт. — Если у тебя получится, я повяжу тебе белый платок и выдам щедрую награду.
Подвесной мост, отделяющий захваченный флатонами участок от одной из башен, опустился так быстро, что островитяне не успели ничего понять. В следующее мгновение на нем показались авидроны, закованные в тяжелые доспехи «бессмертных» монолитаев, и устремились в атаку. Еще несколько шагов — и произошло яростное столкновение, в ходе которого первые ряды с обеих сторон тут же пали.
ДозирЭ, прикрывшийся высоким вогнутым щитом, выступил из-за спин товарищей и первым же движением своего огромного меча проткнул насквозь набежавшего флатона. Белолицый островитянин лишь удивленно посмотрел на ужасный клинок, проткнувший легкие доспехи и почти по рукоять вошедший в его грудь.
Флатоны с остервенением бросились врукопашную. Однако, будучи низкорослыми и вооруженными короткими тонкими клинками, они едва ли могли соперничать с рослыми, сплошь закованными в железо авидронскими монолитаями с длинными мечами и нагузами в руках. Вскоре бой уже переместился на середину участка, а потом, из-за того, что флатонов стало значительно меньше, две сражающихся группы перемешались. Сраженье теперь шло везде.
Идал сражался рядом с ДозирЭ, стараясь от него не отставать. Вместе друзья заставили ступить на звездную дорогу бесчисленное количество воинов Темного океана. ДозирЭ непросто давалась каждая победа, с несколькими юркими противниками он возился довольно долго, и три раза его достаточно сильно зацепили. Истекающий кровью, он всё же продолжал наступать, бешено вращая своим чудо-мечом, от одного удара которого в щепки разлетались деревянные, обитые железом щиты флатонов. Нескольких из них он разрубил наискось от плеча до сердца.
Флатоны дрались отчаянно и умело, но ничего не могли противопоставить мощным гигантам, появившимся из башни. Вскоре последний флатон, издав предсмертный крик, безжизненно повис на парапете.
Авидроны остановились. Тяжело дыша, пошатываясь, все в крови, они огляделись. Везде лежали убитые враги, тут и там валялись их удивительные растоптанные головные уборы.
Вслед за «бессмертными» на площадке появились циниты гарнизона и быстро взяли всё в свои руки: добили раненых флатонов, скинули вниз их трупы, отбили новые атаки, обрушили сверху на поднимающихся по лестнице островитян метательные снаряды. Вскоре опасность нового захвата этой стены миновала.
Усталые «бессмертные», немного поредевшие числом, вернулись в башню, где их поджидали взволнованные Ибабд и Трэминт. Оба высказали благодарность всем участникам рукопашного боя, и начальник гарнизона тут же повязал на шею ДозирЭ белый платок. Заметив, что тот едва стоит на ногах и истекает кровью, Трэминт приказал воину немедленно отправляться в лечебницу…
Прошло три дня. Всё это время штурм не прерывался ни на мгновение. Флатоны несколько раз захватывали различные участки стены, взбирались на самый верх, даже появлялись в одной из башен. Но их попытки закрепиться оказывались тщетными: каждый раз авидроны неистовым усилием сбрасывали противника вниз. Гарнизонные военачальники смогли организовать стойкую спаянную оборону. На третий день авидроны внезапно задействовали новые камнеметы. Громадные глыбы летели на полторы тысячи шагов, часто достигая даже лагеря флатонов. Они ударялись об землю, поднимая клубы дыма, и оставляли после себя глубокие воронки. Флатоны, эти кочевники, родившиеся победителями, эти жаждущие боя воины, не знающие страха и усталости, даже они ужаснулись, увидя те разрушения, которые принесли камнеметы. Они не выдержали, их дух ослаб, и их атаки стали вялыми и однообразными.
На следующий день флатоны отступили. Крепость возликовала. Отчаянный штурм закончился ничем, посланцы Фатахиллы оставили под стенами Дати Ассавар не менее ста пятидесяти тысяч своих белолицых воинов. В Грономфу отправили голубя с сообщением о блестящей победе. В подробном отчете не забыли упомянуть и о подвиге ДозирЭ. Спустя триаду пришло послание от самого Инфекта. Он благодарил цинитов гарнизона за проявленное мужество и благословлял их на новые свершения. Кроме этого, он повелел начальнику гарнизона отлить двадцать тысяч пятиинфектных фалер и наградить ими самых мужественных. В довершение всего пришло сообщение, что Инфект выслал в Дати Ассавар существенную подмогу, сняв двадцать тысяч воинов со стен Великой Подковы. Эти гарнизонные отряды стремительным броском преодолели Междуречье и были уже на подходе к крепости.
Около месяца ДозирЭ выхаживали местные неразговорчивые лекари, а Идал и Кирикиль не отходили от его ложа. Один раз заходил Ибабд и вновь предлагал стать его первым телохранителем. На этот раз молодой человек обещал подумать.
Флатоны предприняли еще один штурм, но сразу потеряли около тридцати тысяч воинов и более попыток атаковать стены не предпринимали. Вместо этого они пригнали толпы рыболовов и земледельцев, живущих по берегам залива Обезьян, и заставили их подсыпáть землю к крепостной стене. Первые два дня авидроны щадили несчастных, но, когда увидели, что высота стены уменьшилась на две меры, вынуждены были пустить в дело лучников. Некоторые циниты гарнизона отказались стрелять в невинных людей и тут же получили «черный шнурок». В тот же день убили не меньше десяти тысяч подневольных землекопов, и работы встали.
Наконец раны затянулись, и ДозирЭ покинул лечебницу. Первым делом он направился к Вишневым плащам, чтобы разузнать, нет ли новых сведений о Бредерое. Во дворце гарнизонной власти шли суматошные приготовления: Кадишская либера намеревалась отправиться в поход. В залах собирались военачальники, что-то возбужденно обсуждали, по галереям сновали порученцы, регистраторы, военные росторы. Знакомый десятник Вишневой армии на бегу сказал ДозирЭ, что о Бредерое сведений нет и что есть дела поважнее: Дати Ассавар скоро могут осадить с обеих сторон. ДозирЭ хотел было задать еще несколько вопросов, но представитель Круглого Дома, отмахнувшись, поспешил своей дорогой.
Так ДозирЭ ничего бы и не добился, если б не встретил входящего во дворец энергичного улыбающегося Ибабда. Завидев молодого человека, военачальник заботливо осведомился о его ранах и порекомендовал для полного излечения употреблять побольше хиосского нектара. Такой способ лечения был ДозирЭ по душе, вообще ему польстило личное внимание столь высокого мужа, и он изящным слогом поблагодарил словоохотливого либерия.
— Завтра мы, наконец, выступаем! — похвастал Ибабд. — Это великая радость для всех нас. Ибо не годится храбрым боевым партикулам сидеть в крепости и изображать из себя гарнизон.
— Отзывают в Авидронию? — поинтересовался молодой человек.
— Ничуть. Нами получены очень интересные сведения. Все армии флатонов, высадившиеся на континент, возглавляет некий Бузилл Арагоста — Первый Принц Фатахиллы, как говорят, самый родовитый флатон из всех. Так вот, этот Бузилл Арагоста, переправившись на материк, первым делом собрал по побережью большое союзное войско и отправил его в обход Алинойских гор, чтобы осадить внутреннюю стену Дати Ассавар. Нам сообщили, что к этим армиям присоединились даже бедлумы. Мне велено выступить им навстречу.
— Разве у Кадишской либеры достаточная численность, чтобы победить такую громаду?
— Конечно, нет, — равнодушно отвечал Ибабд, несколько бравируя своим бесстрашием. — Вишневые сообщают, что союзников уже около восьмидесяти тысяч и им навстречу выступили еще некоторые племена коловатов. Однако цель наша не победить — это вряд ли возможно, а лишь продержаться, пока в Дати Ассавар не подойдут гарнизонные отряды, которые послал Божественный. А потом отступить.
ДозирЭ недоверчиво отвел глаза. Как можно вообще входить в соприкосновение с противником, который превосходит тебя в пять-шесть раз?
Проницательный либерий с легкостью разгадал мысли собеседника.
— Не ты один удивляешься. Но что же делать? У авидронов всего два выхода. Или сразу сдаться на милость Фатахиллы, то есть пустить белолицых в наши земли, раболепно открыть перед ними ворота Грономфы, подарив завоевателю все ее богатства, или сражаться, сражаться до конца. Поскольку флатонов миллионы, хочешь не хочешь, мы должны учиться побеждать малым числом. И это возможно! Тем более с такими храбрецами, как ты. Разве неудачный штурм Дати Ассавар не доказывает, что мы способны остановить этих гароннов? Кстати, как тебе флатоны?
— Мне показалось, что они посильнее иргамов. Хорошие воины, отлично подготовленные. Превосходно владеют мечом, и смелости им не занимать. Но убивать их можно…
— Вот видишь. Главное, их не бояться. Правильно в эврисаллах говорят, что все сражения уже проиграны или выиграны задолго до их начала. Тот, кто боится, не способен победить. Пугать, конечно, они умеют. По всему континенту распространяют о себе небылицы. Воют волками, у самих лица — как у покойников. Но мы-то ведь не из пугливых?..
В конце концов либерий самым приятельским тоном предложил ДозирЭ сопровождать его в походе в качестве телохранителя, или советника, или особого порученца — да в качестве кого угодно. Молодой человек, незаметно для себя очарованный обаянием, которое исходило от этого голубоглазого добряка-красавца, взял да и согласился…
Глава 54. Кадишская либера
Кадишская либера выступила на следующий день. В крепости были оставлены лишь боевые слоны — десять черных громадных красавцев с бронзовыми бивнями. Ибабд, как и многие молодые военачальники, считал этих прожорливых животных лишь обузой, единственное сегодняшнее предназначение которых — участие в торжественных шествиях перед Инфектом и жадной до диковинных зрелищ публикой.
Войско неунывающего Ибабда было созвано уже в период после отстранения Седермала от руководства вооруженными силами и состояло из шести партикул, примерно по две с половиной тысячи человек в каждой. Это была небольшая смешанная армия, совершенно нового, уже не тертапентовского типа, созданная для самостоятельного ведения небольших кампаний и способная исполнить любое поручение: осадить город, протянуть дорогу или возвести крепостное укрепление, совершить стремительный переход, сразиться в открытом бою с любым противником, вне зависимости от того, кто он. В либере было представлено всё разнообразие существующих войск: пешие и конные отряды, двести штурмовых и сто заградительных колесниц, сто валил, десять матри-пилог, пять передвижных башен, двести легких метательных механизмов на колесницах и шестьдесят метательных орудий на больших повозках, включая десять гигантских камнеметов. Также в либере числилось две тысячи наилучшим образом обученных собак: ищеек, сторожевых и боевых.
Одной из главных особенностей Кадишской либеры было присутствие в ней большого количества вспомогательных отрядов и, следовательно, ее готовность к самостоятельному ведению тяжелого метательного боя. Опыт последних войн подтверждал, что победа, прежде всего, сопутствует тем, кто превосходит противника в метательной силе и кто ни при каких обстоятельствах ни на мгновение не прекращает осыпать врага стрелами, свинцовыми пулями, камнями и зангниями.
Еще одна характерная черта нового отряда состояла в наличии у него гигантского обоза, в котором имелось всё необходимое для длительных походов и сражений, для обустройства лагеря, для осады и штурма, для быстрого наведения переправы.
Всё вооружение Кадишской либеры было изготовлено в мастерских Инфекта, обслуживающих в том числе и Белую либеру, а одежда воинов сшита из крепких дорогих тканей.
Подвижная, собранная из опытных, сильных цинитов, с энергичным молодым военачальником во главе, Кадишская либера готова была к любым, даже самым сложным, испытаниям.
Союзников флатонов ждали со стороны Голубой реки, из ущелья Кимранов — оттуда вел самый короткий путь к внутренней стене Дати Ассавар. Сюда и направился Ибабд, предположив, что противник обязательно прельстится возможностью достичь цели похода на десять-пятнадцать дней раньше.
По бездорожью либера двигалась медленно — ее сдерживали неуклюжие купола; наконец Ибабд отправил их обратно в крепость и продолжил переход налегке. В скором времени авидронские партикулы остановились недалеко от ущелья Кимранов, выслали вперед следопытов, а также лазутчиков из числа Вишневых плащей и разбили лагерь.
Ибабд в окружении военачальников, порученцев и телохранителей поехал осматривать ущелье, в его свите находились и ДозирЭ с Идалом. Ехали шагом, всю дорогу либерий выспрашивал у друзей подробности их пленения под Кадишем, не раз удивлялся, когда ДозирЭ рассказывал о схватках на Арене в иргамовском городе Тедоусе.
Ущелье Кимранов — узкая долина, зажатая с обеих сторон высокими обрывистыми склонами. Землю здесь покрывали редкая растительность и камни. Ибабд пожалел, что избавился от движущихся башен: на такой почве можно было не опасаться, что они завязнут или задержат продвижение войска.
Место оказалось во всех отношениях подходящее — будто специально созданное для сражения. Когда же либерий обнаружил сужение ущелья, он и вовсе пришел в восторг. Соскочив с коня, военачальник лично измерил шагами эту горловину, досчитав всего-навсего до тысячи двухсот. Здесь-то он и решил поджидать союзников Фатахиллы.
Через несколько дней в лагерь вернулись следопыты. Ибабд оказался прав, предположив, что противник выберет именно эту дорогу, — его обнаружили всего в трех днях пути от ущелья. Численность врага переваливала за сто тысяч, и среди «союзников» удалось распознать воинов из Галермо и Пизар, бедлумов, коловатов, корсунов и нейгриков. Что ж, ничего удивительного в этом не было: флатоны давно довлели над народами, живущими по берегам пролива Артанела, и подчинили своей воле едва ли не всех их правителей и вождей. У всех в памяти осталась встреча, которую устроили Инфекту Авидронии в столице Галермо Ауе-Ауе. Интол этой страны Каликотерий так испугался необходимости принимать в своем дворце великого гостя, что спрятался, а местные торговцы, боясь быть обвиненными в пособничестве авидронам, взвинтили до небес цены на хлеб и мясо.
Утром следующего дня Ибабд вывел из лагеря Кадишскую либеру и провел учебное сражение, в котором часть партикул изображала «союзную» армию. Удовлетворившись результатами, либерий устроил состязания и наградил победителей серебряными повязками. Вечером в лагере состоялся пир, на котором не жалели вина, нектара, хлеба и мяса.
«Союзная» армия была уже в полудне пути от войска авидронов, и Ибабд поставил свои партикулы в том самом месте, где ущелье Кимранов сужалось. Получился сомкнутый, плотный и достаточно глубокий строй. В центре позиций он расположил пеший монолит, с обеих сторон от него разместил пеших средневооруженных, вперед перед строем выдвинулись вспомогательные отряды: валилы, заградительные колесницы, легкие метательные механизмы и конные группы. К ним присоединились пешие легковооруженные и воины с боевыми собаками. Сзади строя к бою изготовилась разбитая на два отряда конница, неподалеку от нее — громоздкие метательные механизмы, которые должны были забрасывать врага камнями и зангниями через головы своего монолита.
Закончив построение, Ибабд занял позади строя удобное для него как для полководца место, осмотрелся и остался всем в полной мере доволен. Неожиданно он обратил внимание на откосы ущелья, и печать каких-то раздумий появилась на его лице. Справа над долиной нависали остроконечные скалы, отбрасывая черные резаные тени, но с левой стороны вершины казались низкими, доступными. Либерий бросил взгляд на ждущего приказаний порученца, потом оглянулся, нашел глазами ДозирЭ, который скромно стоял в отдалении, за спинами военачальников, и жестом велел ему приблизиться. Молодой человек быстрым шагом подошел к Ибабду и получил указание проверить левый склон ущелья — нет ли возможности разместить засаду на его вершине. Многие военные посмотрели на ДозирЭ с удивлением и завистью: этому грономфу в невоенных одеждах, со странным мечом на боку, либерий в последнее время выказывал слишком много расположения. Ходили слухи, что этот чужак совершил в свое время невероятные подвиги и что вскоре он будет определен начальником над отрядом телохранителей или на не менее значимое место. Приближенные Ибабда, ощущая опасность, сторонились ДозирЭ, не допуская его в свой круг, а между собой называли «выскочкой». Молодой человек, чувствуя это пренебрежительно-осмотрительное отношение, не придавал ему ровно никакого значения.
ДозирЭ и Идал в компании Кирикиля и еще десяти следопытов подробно исследовали левый склон. Только в одном месте можно было подняться наверх, и они долго взбирались по скалам, зачастую карабкаясь почти по отвесному склону, цепляясь за ветки кустов и хватаясь за каменные выступы. В конце концов, изорвав одежды и в кровь исцарапавшись, они достигли вершины, которая оказалась несколько в стороне от предполагаемого места сражения и к тому же была узка, неудобна, открыта и, по мнению опытных цинитов, вовсе не пригодна к засаде.
Вернувшись в расположение либеры, ДозирЭ поспешил известить Ибабда о том, что не смог найти для засады удачного места. К удивлению молодого человека, либерий не огорчился. Наоборот, с улыбкой выслушав подробный отчет, он сказал:
— Очень хорошо! — Увидя удивленное лицо ДозирЭ, он объяснил: — Если уж МЫ не смогли обнаружить место для засады, то противник тем более его не отыщет!
Между тем враг приближался: об этом сообщили при помощи сигнальных лент с матри-пилоги, поднявшейся высоко в небо. Вскоре легковооруженный авидронский отряд лучников-следопытов столкнулся с авангардом «союзников» и после короткого боя отступил, потеряв несколько человек. Ибабд отдал все необходимые распоряжения, загудели раковины, забили калатуши; воины, сидевшие на земле, поднялись и надели шлемы; высоко над головами взмыли знамена партикул.
Через некоторое время показались пешие и конные «союзники», их было великое множество: только видимые глазу отряды значительно превышали численность авидронского войска. Несколько колесниц Ибабда с установленными на них стрелометами выехали далеко вперед, развернулись и послали поочередно десяток подожженных стрел в сторону противника. Было еще достаточно далеко, и метательные снаряды не долетели примерно полсотни шагов до первых рядов надвигающейся армии, однако конные и пешие фаланги «союзников» одна за другой остановились. Вскоре из их рядов выехал знатный воин на высоком норовистом коне и шагом, нарочито медленно, будто смеясь над опасностью, двинулся в сторону авидронов.
— Это переговорщик, — сказал Ибабд. — ДозирЭ, выясни, чего он хочет.
— Позволю заметить, рэм, — молодой человек похлопал по шее свою заскучавшую лошадь и приблизился к либерию, — этот посланец наверняка будет предлагать нам сдаться. Что ему ответить?
— Скажи ему… — задумался Ибабд, подбирая нужные слова. — Скажи ему… В общем, ты сам знаешь, что ответить…
ДозирЭ приложил руку ко лбу и выслал лошадь вперед; вскоре он уже подъезжал к высокородному наезднику, который остановился ровно посередине между противоборствующими армиями и в гордой позе, с подчеркнуто прямой спиной и левой рукой на боку, поджидал авидронского всадника. Его великолепное оружие сверкало в лучах вечернего солнца, мускулистый тонкогривый конь нетерпеливо мотал головой и пофыркивал.
ДозирЭ остановился в двух шагах и почтительно приветствовал незнакомца. Посланник «союзников», который выглядел чуть моложе авидрона, ответил дружеской улыбкой и легким поклоном.
— Я единственный сын Каликотерия — интола Галермо, — сказал он на хорошем авидронском. — Зовут меня Баготерий. Все мы с уважением относимся к авидронам, храбрым из храбрых, мужественным из мужественных. Только вам — авидронам — могло прийти в голову встать с горсткой цинитов на пути столь огромного войска. Однако вы люди разумные, и здравый смысл должен вам подсказать, что ни при каких обстоятельствах вам не одержать верх. Фатахилла велик и могуч, и в его распоряжении миллионы отчаянных воинов. Не лучше ли сразу смириться, как смирились мы и все народы пролива Артанела, и спасти этим свои жизни и жизни своих женщин и детей?
— Оставь свои речи, мой друг, для желторотых юнцов, — прервал переговорщика ДозирЭ. — Чего ты хочешь?
Баготерий нахмурился, невольно оглянулся назад, убедившись, что войско, с которым он прибыл, по-прежнему стоит за его спиной, и довольно заносчиво отвечал:
— Нас здесь свыше ста тысяч. С нами интол Корунго по имени Чивис со своей славной армией, отряды, которые нам послал союз городов Вастаху, некоторые лимские вожди, интол Пизар с двадцатью тысячами опытных воинов, коловаты, бедлумы, корсуны, нейгрики, десять тысяч бионридских наемников и знаменитое племя вудов, известное тем, что его мужчины — лучшие на свете пращники…
— Ну и зачем вы собрали весь этот голодный сброд? — ДозирЭ не скрывал своего удивления. — У вас, наверное, теперь одна забота — как прокормить этих неумытых дикарей?
Баготерий вспыхнул, его глаза сверкнули юношеским гневом, а по лицу пошли красные пятна. Он сжал рукоять морской рапиры с красивой витой гардой из золота и драгоценных камней, но в последний момент всё же нашел в себе силы остановиться. Через мгновение он был таким же высокомерным и хладнокровным, как и в начале разговора.
— Хотелось бы мне услышать, что ты будешь говорить, когда мы уничтожим всю вашу армию, — заносчиво молвил наследник Галермо. — Наверное, станешь на коленях молить о пощаде?..
— Не дождешься!
— Послушай, я не знаю, кто ты такой, и не желаю тратить время на пустые разговоры. Передай своему военачальнику, что если вы освободите ущелье и пропустите нас к Дати Ассавар, то мы вас пощадим. Мало того, мы дадим вам несколько дней, чтобы вы смогли унести отсюда ноги. Это единственная для вас возможность спастись. Ты понял меня?!
ДозирЭ тяжело, исподлобья глянул на самоуверенного юнца, отчего тот несколько оробел. Грономф сам не знал, что некоторое время назад приобрел этот красноречивый взгляд, исполненный силы и угрозы, присущий властным и опытным мужчинам.
— Я получил от своего военачальника все необходимые указания, — холодно сказал ДозирЭ. — Так что могу тебе ответить от его имени, от имени всех цинитов, которых ты перед собою видишь. Сегодня мы будем биться с такой яростью, с какой еще никогда не бились. Если нам и суждено умереть, то ценой многих тысяч ваших жизней. Но скорее всего, мы не доставим вам такой радости. Эгоу!
С этими словами молодой человек приложил руку ко лбу, развернул лошадь и, крепко сжимая ногами ее бока, поскакал в сторону авидронских партикул.
Баготерий немного постоял, задумчиво и огорченно глядя вслед наглому самонадеянному авидрону.
Сражение началось только на следующий день. К авидронским позициям стали приближаться легковооруженные конные лучники и метатели дротиков из Галермо, двигающиеся неплотным строем в десять рядов, за которыми толпой бежали обнаженные по пояс рослые дикари с луками, топорами и короткими копьями в руках. Нападающих было всего около пятнадцати тысяч, и, несомненно, они получили указание разметать авидронских легковооруженных, разрушить валилы и заставить отступить колесницы, чтобы очистить пространство перед основным авидронским строем.
Циниты передовых отрядов Ибабда с любопытством и решимостью наблюдали за приближением противника. Всадники «союзников» — крепкие мужчины со светлыми молодыми лицами, ехали неспешно, безбоязненно переговаривались, некоторые выезжали вперед и издевательски гарцевали на виду у авидронов. Было ясно, что они рассчитывают на легкий бой и скорую победу.
Авидронские вспомогательные силы разместились перед основным строем во всю ширину ущелья. Когда всадники приблизились к авидронам шагов на триста, в сторону воинов Ибабда полетели сотни стрел. Циниты Кадишской либеры не отвечали, и, видя это, воины Галермо вновь двинулись вперед, продолжая стрелять на ходу. Полуголые корсуны и нейгрики, которые следовали за ними, стали выбегать вперед, смешиваясь с конницей.
Между противоборствующими сторонами оставалось всего сто шагов, и вдруг по сильному и глубокому сигналу авидронской трубы тысячи стрел и камней полетели в «союзников». Громко застучали метательные механизмы, установленные внутри валил и на быстроходных повозках, взвились вверх горящие зангнии и посыпались в самую гущу наступающих, глухо разбиваясь об их головы и о лошадиные морды. Через мгновение всё было объято пламенем, дым заволакивал место сражения.
Надвигающаяся масса пеших и конных воинов по инерции еще шла вперед, но было видно, что смятение внезапно охватило поредевшие ряды. Слишком густо летели авидронские стрелы и свинцовые пули.
«Союзники», в особенности галермовцы, не ожидали ничего подобного. Они остановились, кругом падали их сраженные товарищи, ржали раненые лошади… Корсуны и нейгрики оказались чуть смелее и продолжали наступать, но всадники Баготерия, охваченные паникой, уже поворачивали напуганных лошадей, беспощадно давя пеших воинов. Всё смешалось, началась давка, и наступающая армия в один миг превратилась в обезумевшую толпу, где одни устремились назад, другие еще рвались вперед, третьи — умирающие или зажатые ранеными лошадьми, умоляли о помощи, но равнодушно затаптывались десятками ног и копыт.
За этим хаосом и всеобщим смятением противника внимательно следил невозмутимый Ибабд.
— Эта несогласованность присуща всем войскам, состоящим из многих союзников, — сказал он окружавшим его воинам, как бы рассуждая вслух. — Вспомнить хотя бы битву под Кадишем. Тогда трусливые эйселлы едва не погубили авидронскую армию. Если б Лигур во время их бегства не сумел раздвинуть свои ряды и не пропустил бы их в тыл, они бы нас смяли. И кто знает, чем бы тогда закончилось сражение…
Все, кто слышал эти слова, закивали головами, все, кроме ДозирЭ. Либерий обратил на это внимание.
— Ты не согласен со мной, ДозирЭ? Насколько мне известно, ты — один из героев Кадишского сражения. Партикула «Неуязвимые», в который ты состоял, сломила тогда дух иргамов, предприняв отчаянную атаку, и повела за собой всю нашу армию.
— Под Кадишем мы в любом случае одержали бы победу! — горячо отвечал молодой человек, вызвав своим ответом улыбки военачальников и укоряющий взгляд находящегося здесь же Идала. — Что касается сегодняшней атаки, то, мне кажется, виноваты вон те голые дикари. Они смешались с конными цинитами, слишком уплотнили общий строй, который в подобной атаке должен быть «свободным», и, таким образом, лишили конников всякого маневра. Это непростительная ошибка.
Ибабд изумился точности ответа, а вельможные мужи перестали улыбаться.
— Быть тебе военачальником, — сказал довольный либерий.
Между тем первая атака союзников закончилась их всеобщим бегством. Легковооруженные авидронские всадники бросились за отступающими отрядами и успели нанести им значительный урон, но Ибабд, опасаясь того, что они слишком увлекутся преследованием и будут сами атакованы, приказал отозвать их на исходные позиции.
После небольшой передышки «союзники» вновь пошли в атаку. На этот раз авидроны увидели надвигающуюся на них по всей ширине фронта многотысячную тяжеловооруженную фалангу. Воины вражеского монолита были в массивных глухих шлемах с треугольными вырезами для обзора, в сплошных доспехах и с длинными копьями. То были пизарцы, посланные сюда своим интолом; приглядевшись, авидроны насчитали десять шеренг — примерно четырнадцать тысяч человек. Монолит прикрывался спереди высокими железными щитами, на которых была изображена гремучая змея, выпустившая жало.
Когда фаланга приблизилась на сто пятьдесят шагов, циниты Кадишской либеры по сигналу обрушили на пизарцев шквальный удар метательных снарядов. Он был настолько силен, что движение монолита тут же захлебнулось.
Однако «союзники» осмотрелись, увидели, что урон невелик, поскольку тяжелое вооружение надежно их защищает, и продолжили наступление. Вдруг воин в первом ряду монолита, вскрикнув, покатился на землю, за ним второй, третий, а вскоре уже все воины первых шеренг начали спотыкаться. Всё движение смялось, и пизарцы вновь остановились. Оглядевшись, они увидели, что вся земля под их ногами усыпана рогульками величиной с медовый орех, состоящими из острых железных шипов. Путь, усеянный такими шипами, авидроны шутливо называли «дорогой смерти». Наступив на такую рогульку, воин неизбежно получал легкое ранение и не мог продолжать бой.
Любой монолит, тем более с широким фронтом, требовал строжайшего сохранения линий строя, иначе его быстро расчленяли и разбивали, поэтому пизарцы долго выравнивали ряды, а также заполняли цинитами из задних шеренг места раненых и убитых. Авидроны тем временем продолжали обстрел. Несколько тяжелых камней, пущенных из гигантских камнеметов, рухнули на головы «союзников», снова образовав в их строю широкие бреши.
Потери пизарцев росли. Самые отчаянные из легковооруженных авидронов уже подбегали к беззащитному монолиту совсем близко и метали дротики. Подъехали заградительные колесницы, развернулись, и лучники, находящиеся в них, стали почти в упор расстреливать первые ряды тяжеловооруженных. Сотня авидронских цинитов с ручными камнеметами на плечах вышла вперед, выстроилась по центру и залпом обрушила на союзников град камней.
Наконец пизарцы стали откатываться назад, так и не убив ни одного авидрона. Ибабд ликовал.
«Союзники» осознали свою ошибку и, прежде чем атаковать основными силами, решили расправиться со вспомогательными авидронскими отрядами. Они бросили в бой воинов из племени вудов — пращников, лучников и копьеносцев. Вуды быстро очистили дорогу от рогулек, и некоторое время шел тяжелейший метательный бой, часто переходивший в рукопашную схватку. После изнурительного кровопролитного сражения вудам удалось пробиться к валилам авидронов и даже несколько из них поджечь, но дикарей было не так много — тысяч пять, и именно здесь их остановили. Началось жестокое побоище, и больше половины вудов перебили, а на оставшихся неожиданно спустили собак. Увидев рослых разъяренных псов, закованных в панцири, их налитые кровью глаза и страшные оскаленные пасти, «союзники» в ужасе побежали. Несколько сотен из них кровожадные собаки разорвали в клочья.
Авидроны находились в самом приятном расположении духа, считая, что смогут совладать с посланцами Фатахиллы. Однако за третьей атакой последовала четвертая, потом пятая, за ней шестая… Часть авидронских валил сожгли или опрокинули, погибло много пеших и конных лучников, пострадало больше половины колесниц, было перебито около полутысячи собак, и вскоре Ибабд приказал вспомогательным силам отступить по проходам, образованным в основном строю. Изнуренные бесконечным тяжелейшим боем, легковооруженные отошли в тыл, где, вконец обессилевшие, рухнули на землю. Многие из них, невзирая на раны, отказались идти в лагерь. К ним тут же подъехал Ибабд и сердечно поблагодарил их. Воины заметно приободрились и изъявили желание вновь отправиться в сражение. Либерий ответил, что они сделали всё возможное и теперь — он очень на это надеется — их помощь больше не понадобится.
Было еще утро, когда в атаку на авидронов вновь пошел монолит Пизар. Вскоре произошло столкновение. Некоторое время казалось, что Кадишской либере приходится очень тяжело: оба крыла авидронского строя, где находились средневооруженные, под натиском закованных в железо копьеносцев дрогнули и чуть отступили. Но авидронский монолит по центру устоял, удержал позицию, а вскоре сломил натиск противника и сам двинулся вперед. После непродолжительного боя задние шеренги пизарцев вдруг побежали, центр их тут же провалился, стал откатываться, а затем и сам обратился в бегство. Видя это, фланги «союзнического» монолита стали пятиться назад. Седьмую атаку тоже отбили.
После пешего монолита вперед двинулась конница интола Пизар, которая была остановлена быстро возведенным частоколом и понесла большие потери, а за ней на Кадишскую либеру обрушилась орда бешеных бедлумов, известных всему Междуречью своей отчаянной храбростью и незаурядным боевым мастерством…
Близился вечер, и вместе с ним в ущелье опустилась прохлада. Изрытая копытами лошадей земля увлажнилась. Всё это время шло тяжелейшее сражение, авидроны отбили девятнадцать атак, несколько раз отступали, спасая положение тактическими уловками и фланговыми ударами. Один раз отступали ложно, захватив в «мешок» отряды лимских вождей, и почти все эти отряды уничтожили. Авидроны наголову разбили бионридских наемников и многочисленный, но откровенно слабый монолит союза городов Вастаху. «Союзники» действовали несогласованно, допускали постыдные просчеты и ошибки, часто предпринимали абсолютно бессмысленные маневры, посылая тысячи полуголых дикарей или светлолицых горожан на верную смерть.
Авидроны тоже несли значительные потери — больше половины либеры уже было выведено из строя, но Ибабд не сомневался в победе — его вера воодушевляла военачальников, через них передавалась цинитам. Он приписывал все успехи исключительно силе авидронского оружия и духу авидронского воинства; либерий не знал, что творилось на самом деле весь этот день в стане противника и что происходит там в данный момент. Он даже не мог представить, что наследник трона Галермо юный Баготерий, назначенный самим Фатахиллой возглавлять союзное войско, после первого постыдного отступления своих воинов, на которых он возлагал все чаяния, был самым оскорбительным образом смещен со своего поста. Власть над объединенной армией захватили хитроумный интол Пизар и один из самых влиятельных вождей бедлумов. Однако подобный исход устроил далеко не всех. Новым полководцам отказались подчиняться лимские вожди и грозный интол Чивис. Несколько племен обыкновенных земледельцев, пригнанных на поле боя едва ли не силой (флатоны захватили в заложники десять тысяч их женщин вместе с детьми), во время перепалки между интолами, вождями и военачальниками, никем не замеченные, просто покинули ущелье, предоставив возможность оставшимся «союзникам» самим «вершить справедливость» над авидронами.
Не знал Ибабд и того, что разгромленные вуды после своего бесславного отступления были обидно осмеяны бедлумами. Вуды оскорбились и схватились за оружие. Чтобы не допустить внутренней распри, вожди обоих племен съехались на совет, но только он начался, молодой бедлумский вождь, почувствовав себя униженным, убил предводителя вудов. Между племенами произошла кровопролитная стычка, которую с трудом остановили. Вуды, забрав тело своего вождя и прокляв бедлумов и флатонов, покинули место сражения.
Споры, препирательства, неподчинение, всеобщая неразбериха, переходящая в откровенную измену, — вот что творилось в «союзническом» войске. Если б Ибабд знал, в каком плачевном положении находится противоборствующая армия, он бы немедленно ее атаковал и наверняка бы разгромил. Но осторожный полководец ни о чем не догадывался и, имея, как он полагал, в пять-шесть раз меньше цинитов, чем противник, предпочитал выжидать и обороняться.
К вечеру, однако, атаки «союзников» стали откровенно слабыми, разноплеменные войска уже не в силах были скрывать свою беспомощность. Коловаты, понесшие ранее большие потери, отказывались идти в бой и только ждали момента, чтобы сбежать. Бионридские наемники, которых застращали и вновь погнали на авидронов, подняли бунт, перебили своих военачальников и стали поодиночке и группами разбегаться. Между многими дружественными правителями вдруг возникли неразрешимые противоречия. Всё это уже было трудно скрывать от глаз авидронов, деморализованному войску требовался только последний толчок, чтобы случилось непоправимое.
Наконец Ибабд предпринял контратаку. Его конные силы — две с половиной тысячи средневооруженных воинов и монолитаев, еще не были задействованы и по-прежнему стояли в резерве. Ими-то он и воспользовался, и, неожиданно для всех, сам присоединился к атакующим, встав в центр тяжеловооруженных всадников.
Хлесткая, яростная атака авидронов разрушила единую линию отрядов «союзников». Их строй развалился, возникла сумятица, каждая армия объединилась вокруг своего предводителя и стала сражаться сама за себя.
Отчаяннее всех дрались конные бедлумы. Только им, несмотря на то, что в них ударила тяжеловооруженная конная фаланга, удалось устоять. Первые их шеренги были просто сметены, но последующие ряды сражались самоотверженно. Впрочем, бедлумы, прославленные своим индивидуальным воинским мастерством, не показали сплоченности строя и умения подчиняться жесткой дисциплине. Увлекшись жаркой кровопролитной сечей, они распались на группы, утратили единство, и, в конце концов, их порубили всех до единого.
Мужество проявили не только бедлумы, но больше оказалось тех, кто, испугавшись окружения, попытался отступить, чтобы занять более выгодные позиции. При отходе возникли всеобщая давка, беспорядок, и отступление быстро переросло в бегство. По ущелью метались всадники, давя пеших. Вскоре вся «союзная» армия побежала, бросая оружие, не подчиняясь никому, кроме страха и желания уцелеть. Вышедшая из-под всякого подчинения, обезумевшая разноязыкая толпа рвалась на свободу, вон из ущелья, сметая всё на своем пути: свежие отряды резерва, обозы, палатки с ранеными.
Некоторые правители, бросив свои армии, первыми покинули место сражения. Видя это, еще не вступившие в бой партикулы, способные остановить наступление авидронов, стали разбегаться, бросая свои опозоренные трусостью знамена.
Всё это время ДозирЭ держался рядом с Ибабдом, и несколько раз они, сражаясь бок о бок, наравне подвергались смертельному риску. Когда же бедлумов разбили и авидроны увидели, что противник побежал, Ибабд приказал преследовать «союзников» до полного уничтожения, а сам вернулся назад, чтобы отрядить в погоню дополнительные пешие отряды, позаботиться о раненых и главное — послать голубей в Дати Ассавар и в Грономфу с известием о победе.
Вскоре ДозирЭ вместе с сотней конников ворвался в лагерь «союзников», который они оставили на произвол судьбы. Богатые шатры правителей, колесницы, украшенные золотом и серебром, красивые женщины, многочисленная прислуга, рабы. Всё это мелькало перед глазами молодого человека, разгоряченного схваткой. Люди в ужасе метались по лагерю, молили о пощаде, гибли под ударами копий и мечей.
Идал где-то отстал. ДозирЭ, не дожидаясь его, пытаясь настичь уже не сопротивляющихся врагов, в одиночку выскочил из лагеря с противоположной стороны. Здесь на него напали, но он сумел отбиться от десятка легковооруженных конников, многих из них ранив, а чуть позже их добили подоспевшие циниты Ибабда…
Преследование воинами Кадишской либеры противника длилось четыре дня. Во время погони погибло в два раза больше «союзников», чем во время битвы. Семнадцать тысяч воинов авидроны взяли в плен. Впоследствии среди них обнаружились четыре интола, два инфекта, три десятка вождей и около полутысячи знатнейших.
На второй день преследования ДозирЭ с отрядом конников догнал в редком низкорослом леске группу всадников в богатых одеждах. Уставшие беглецы, увидев, что погоня их настигла и что силы примерно равны, развернули лошадей и двинулись навстречу преследователям. Бой был коротким и жестоким. Вскоре в живых осталось лишь четверо «союзников», и они, окруженные со всех сторон, сбились в группу. Тут-то ДозирЭ и узнал недавнего переговорщика, юного Баготерия. Он выглядел измученным, был в пыли, в крови, тяжело дышал. Под ним был совсем другой конь — грузный, толстоногий, неказистый.
— Твоя жизнь в твоих руках, — сказал ему ДозирЭ. — Или ты отдашь оружие и поедешь с нами, или умрешь.
Баготерий потухшим взглядом посмотрел на ДозирЭ. Он, несомненно, узнал дерзкого авидрона, с которым говорил несколько дней назад, и понуро опустил голову, будто ему стало стыдно за свою недавнюю самоуверенность, которая обернулась таким несчастьем.
— Меня нельзя убивать — я сын интола Галермо, наследник трона, — пробормотал Баготерий, не поднимая глаз.
— Мне безразлично, кто ты такой, — отвечал ему ДозирЭ. — Если ты не сдашься, я просто тебя убью и поеду в свой лагерь пить вино и восславлять Авидронию. И никто меня ни словом не упрекнет. Клянусь!
Баготерий посмотрел на своих соратников. Было ясно: не раз доказывавшие свою верность, они с хладнокровием только ждали приказа — умереть в последней схватке или сдаться. Баготерий крепко выругался и швырнул на землю свою роскошную морскую рапиру…
Около двадцати дней Кадишская либера стояла лагерем в ущелье Кимранов. Пленных и всё добро, захваченное в лагере противника, отправили под усиленной охраной в Панабеон, а четыре тысячи раненых авидронов — в Дати Ассавар. От самой либеры осталось чуть больше половины, и расстроенный этим обстоятельством Ибабд, скрепя сердце, восполнил партикулы обозными и мастеровыми.
Однажды в лагерь вернулся очередной отряд следопытов. Сообщение, которое они принесли, было удручающим: огромная армия флатонов, вслед за «союзниками» обогнувшая Алинойские горы и вошедшая в Междуречье, двинулась к Дати Ассавар. Но не через ущелье Кимранов, а в обход.
Ибабд тут же приказал трубить сбор, и либера ускоренным маршем двинулась в направлении горной крепости.
В двадцати итэмах от Дати Ассавар, недалеко от дороги, там, где вольготно раскинулись огромные погребальные холмы местного дикого племени, Ибабд остановился и велел разбить на самом высоком кургане лагерь и строить укрепления.
Сейчас Ибабда больше всего заботило одно: чтобы гарнизонные отряды, посланные в Дати Ассавар Грономфой, смогли туда попасть до прихода флатонов. Холмистая местность, которую он давно приметил, была наилучшей позицией для наблюдения за обширной территорией и за Путем на Дати Ассавар.
На следующий день следопыты сообщили, что флатоны уже на подходе. Ибабд никак не рассчитывал, что воинам Темного океана удастся так быстро появиться здесь, и его приближенные впервые увидели, как всегда улыбающийся либерий вдруг занервничал.
К полудню пришло сообщение, что авидронские гарнизоны, идущие в Дати Ассавар, приближаются, и эта новость немного успокоила либерия и всё его окружение.
Следующим утром в пределах прямой видимости появились передовые отряды флатонов. Устройство лагеря уже давно закончили, но укрепления возвели только наполовину. Несмотря на это, Ибабд распорядился прекратить работы и всем отрядам занять заранее оговоренные позиции.
Постепенно начал разгораться бой. Флатоны резко отличались от недавних «союзников». Действия их с военной точки зрения были выверены и грамотны. Не напоминали они и тех своих соплеменников, которые штурмовали Дати Ассавар. Скорее всего, здесь наступали отборные силы, отменно подготовленные, прекрасно вооруженные, обладающие богатым опытом сражений и маневров.
Авидроны быстро уразумели, что эти флатоны не собираются без оглядки атаковать, неся большие потери, не будут штурмовать в лоб непреодолимые препятствия и подставляться метательным механизмам. Напротив, воины Темного океана действовали крайне осторожно и непредсказуемо, демонстрируя оторопевшим цинитам либеры абсолютно новую тактику ведения наступательного боя. Об этой тактике много слышали, она давно была известна грономфским военачальникам, но до сих пор к ней относились с сомнением, поскольку никогда не встречались с ней в деле.
Почти все островитяне передвигались на конях и имели, помимо добротного меча и круглого небольшого щита, луки, которыми владели в совершенстве: могли стрелять из любого положения, с самых разных дистанций и били точно в цель, даже если стрелок пускал стрелу из-за спины.
Если возникала необходимость, флатоны быстро спешивались и создавали сообразно ситуации любой пеший строй; если требовалось вновь обратиться в конницу, они своеобразным свистом подзывали своих послушных лошадей — среднего роста, рыжих, с густыми длинными гривами, — вспрыгивали в седла и вот уже неслись во всю мочь, молниеносно атакуя или организованно отступая.
Все их отряды, кроме тяжеловооруженных, могли, рассыпаясь, моментально менять свой строй и порядок и поэтому были почти неуязвимы для метательных механизмов. Рукопашной схватки флатоны старались избегать, часто достигая успеха лишь метательным боем, который вели весьма результативно. Ложное отступление они применяли столь же искусно, как и авидроны: один отряд мог десять раз подряд нападать и отступать, изображая трусливое бегство.
Кадишская либера занимала очень удобную позицию на холмах, защищенную в некоторых местах рвами, небольшими валами, рядами частокола или сомкнутыми повозками. Везде были вырыты и тщательно замаскированы волчьи ямы. На вершинах холмов установили господствовавшие над местностью средние и тяжелые метательные механизмы. Флатоны, однако, быстро разобрались во всех преимуществах и недостатках этой оборонительной системы, стали тягуче обтекать авидронские позиции, «облизывать» их, ища малейшие прорехи в обороне. Они то надвигались, пуская стрелы, то откатывались назад. Такой вялотекущий бой шел до полудня, потом вдруг, сразу в нескольких довольно уязвимых местах, флатоны ударили плотным пешеконным строем, бросившись врукопашную, и едва не прорвали тонкие из-за слишком широкого фронта построения Ибабда.
Получив чувствительный удар и едва его отбив, либерий быстро учел свои ошибки, усилив фланги, а флатоны между тем всё наращивали и наращивали свое давление. Матри-пилоги, которые не могли принести островитянам значительного ущерба из-за их способа ведения боя, в основном занимались наблюдением, облетая окрестности. Вскоре Ибабду донесли, что флатонов не меньше ста тысяч и что Кадишская либера на самом деле всё это время ведет бой лишь с несущественными по численности авангардными отрядами.
Ночью сражение прекратилось, но едва забрезжил рассвет, оно возобновилось с новой силой. Однажды Ибабд выслал в атаку среднюю конницу, но флатоны не приняли вызова, разбежались кто куда и с безопасного расстояния стали обсыпать плотный строй авидронских всадников стрелами. Тут-то и пригодилась тысяча конных лучников Кадишской либеры…
К полудню флатоны опять усилили натиск. Их атаки стали хлесткими, рискованными, и в них уже участвовало не менее десяти тысяч всадников. Ибабду даже показалось, что воины Темного океана знают об авидронском отряде, который спешит в Дати Ассавар. Он поделился сомнениями с ДозирЭ, с которым полюбил переброситься парою слов, но молодой человек лишь пожал плечами: «Они просто дерутся, такова их манера, часть их тактики».
Держаться становилось всё сложнее и сложнее. Численность авидронских воинов всё время уменьшалась, флатоны между тем всё прибывали и прибывали, располагая свои крепкие многочисленные отряды на близлежащих холмах. Они всё время атаковали, словно набегая на авидронов волнами — волна за волной. То и дело где-то возникали яростные стычки, в которых воины Темного океана сражались на равных и мало в чем уступали цинитам Кадишской либеры.
Ибабд лично, вместе со своими телохранителями и небольшим отборным отрядом, бросался то в одну, то в другую схватку, ДозирЭ всегда находился рядом с ним и бился, по обыкновению, со страстью, удачливо.
К вечеру правый фланг авидронов был прорван, а к ночи полностью уничтожен. Ибабд выставил последние резервы и с огромным трудом удержался на старых позициях. Ночью пришло сообщение, что гарнизонные отряды наконец проследовали за спиной Кадишской либеры в сторону Дати Ассавар. Требовалось продержаться до полудня следующего дня, чтобы этот отряд стал недосягаем для флатонов и благополучно прибыл в пункт своего назначения.
Ночь прошла спокойно. Флатоны всё это время роились где-то рядом, что-то кричали, пытались встревожить авидронов, но нападений не совершали, видимо, не имея традиций или надобности воевать ночью.
Утром следующего дня они со всех сторон набросились на истерзанные авидронские позиции. Вскоре правый фланг Кадишской либеры, выбитый из укреплений, чуть отступил. Ибабд, видя, что над всеми его людьми нависла опасность окружения, бросил в бой самый последний резерв — тяжелую конницу. В смертельном бою все эти воины погибли, но нанесли флатонам чувствительный урон и оттянули их силы с правого фланга.
Наступил полдень, и это значило, что Ибабд выполнил то, что ему было поручено. К этому времени его либера была практически наголову разбита. Авидронские военачальники еще надеялись на валилы, которые принесли флатонам больше всего неприятностей: многие из них видели их впервые и поначалу не знали, как с ними сражаться. Но вот они опрокинули набок последнюю валилу — другие уже догорали.
Центр Кадишской либеры держался из последних сил. Вышли из строя все колесницы, от пеших метателей осталось не более тысячи человек, погибли восемь военачальников и две трети всех десятников и сотников. Наконец Ибабд отдал распоряжение поджечь все метательные механизмы, а воздушным шарам велел лететь в Дати Ассавар. На одном из них военачальник мог бы спастись и сам. Так ему многие и предлагали. Но он, не раздумывая, остался вместе со своей гибнущей армией.
Потом Ибабд приказал всем отрядам отступать в сторону лагеря. Как раз в это время флатоны перегруппировывались и на время оставили в покое так долго упорствующих авидронов. Остатки партикул собрались вокруг своих знамен и начали осторожно отходить…
Эта ночь в окруженном флатонами авидронском лагере была для многих цинитов Кадишской либеры, может быть, самой страшной ночью в их жизни. На соседних холмах догорали останки метательных механизмов — гордость Кадишской либеры. Стонали тысячи раненых, свезенных в шатры лекарей. Все вокруг имели жалкий вид: черные от пыли и дыма лица, обожженные, изорванные, окровавленные одежды.
От некогда блестящей двадцатитысячной армии, созданной при личном участии Алеклии, сейчас осталось три тысячи усталых потрепанных воинов. Но они не утратили мужества и достоинства. Несмотря на то, что пришлось спешно отступать, у всех было ощущение, что либера сделала все, что смогла, и никто, никакое, даже самое отчаянное войско не смогло бы сделать большего. Ибабд это понимал, и чувство выполненного долга хотя бы отчасти успокаивало его. Всю ночь он не спал, горько переживая гибель своего великолепнейшего войска, обходил раненых, поддерживая их своим присутствием и своей искренней благодарностью. Многие, в особенности умирающие, смотрели на него, как на родного отца, видя в нем своего последнего утешителя.
Флатоны, казалось, засели у самых стен лагеря, рычали на разные голоса, выли волками, метали зажженные стрелы. С любой сторожевой башни были хорошо видны многочисленные костры флатонов, горящие, казалось, даже у самого горизонта. Два раза к воротам подъезжал переговорщик и на ломаном авидронском предлагал цинитам сдаться, обещая им жизнь.
Поздней ночью Ибабд собрал военный совет, на который пригласил всех выживших военачальников, цинитаев и аймов, а также ДозирЭ и Идала. Все понимали — Кадишская либера окружена, и на спасение нет никаких шансов. Однако большинство авидронов сохраняли спокойствие.
У либеры было три пути: немедленно сдаться в плен, выйти из лагеря и умереть в честном бою или оставаться в лагере, ибо продержаться в нем можно было довольно долго. Первое авидронам претило и всерьез не обсуждалось, второе выглядело довольно глупо, третье сулило лишь какие-то призрачные надежды, но, по сути, не предвещало ничего утешительного, кроме отсроченной гибели.
Пораженные величием и драматизмом момента, высказывались все, горячо поверяя достойному собранию свои мысли. Молодые сотники, пользуясь чаще возвышенным слогом, в большинстве своем ратовали за последний смертельный бой; они говорили, что самоотверженность и героизм, проявленные ими перед смертью, покроют славой имя Кадишской либеры на века, а флатоны с моральной стороны не получат долгожданной победы. Их старшие товарищи, опытные военачальники, не разделяли такой безоглядной пылкости и пытались найти из сложившегося положения хоть какой-то выход. Ибабд внимательно выслушивал всех, тщательно взвешивая любой новый довод, и каждого искренне благодарил за произнесенную речь.
ДозирЭ единственный не был эжином среди присутствующих, к тому же он так устал за эти дни, что плохо понимал, что вообще происходит, и поэтому, когда до него дошла очередь, немного сконфузился, не зная, что добавить к уже произнесеным речам. Однако Идал, чье явное благородство и военная выправка всем внушали уважение, вдруг высказал мысль, которая еще никому не приходила в голову.
— Я более склонен был думать, что самое разумное решение — оставаться в лагере и защищаться. Но таким образом можно продержаться пять, ну десять дней, не больше. Все видели, как воюют флатоны. Между тем Авидрония далеко, от Дати Ассавар помощи ждать не приходится. И тогда я пришел к выводу, что единственный шанс на спасение, пусть ничтожный — это самим с боем прорываться в Дати Ассавар…
Рассудительность грономфского эжина и его завидное хладнокровие произвели на собрание неизгладимое впечатление. Многие присутствующие заметно расстроились, потому что им не пришла на ум эта простая и вместе с тем блестящая мысль. После долгих и довольно бурных обсуждений было решено воспользоваться предложением Идала.
С собой брали только самое необходимое. Бóльшую часть имущества Кадишской либеры: припасы на тридцать дней, метательные снаряды, лагерное имущество, средства для переправы, мастерские, сотни повозок, несколько стенобитных механизмов — всё это решили сжечь, уничтожить или повредить, так, чтобы ничего не досталось врагу. Самая сложная проблема, которая никому не давала покоя, вызывая жестокие нравственные терзания и жгучий стыд за собственные мысли, заключалась в судьбе раненых, которых в лечебнице Кадишской либеры скопилось огромное количество. Ибабд, впрочем, отнесся к этой проблеме как к само собой разумеющейся: раненых, тех, кто не мог идти, погрузили на быстроходные повозки, по шесть человек на каждой, и впрягли в них мохноногих авидронских лошадей тягловой породы.
К утру всё было подготовлено. То, что собирались сжечь, облили дорианским маслом и подожгли; тут же сотни костров, подхваченные теплым задиристым ветерком, гулявшим по холмам, взвились к небу.
Кадишская либера вышла из лагеря, явив флатонам ощетинившийся длинными копьями клин. Спереди и сзади ехали конники, по бокам шли тяжеловооруженные пешие, внутри клина расположились метатели и все вспомогательные отряды. В центре строя двигался обоз с ранеными и самым ценным имуществом, которое не решились оставить. Там же находились знаменосцы, держа над головой гордые знамена партикул и прославленное знамя Кадишской либеры.
Флатоны напали не сразу: видимо, им и в голову не приходило, что авидроны могут решиться на столь безрассудный поступок. Только редкие лучники стали тревожить боевой строй, но сильная ответная стрельба не позволила им слишком приблизиться и нанести либере ощутимый урон. Лишь когда окончательно рассвело, воины Темного океана опомнились и густо окружили авидронов, которые уже успели пройти три итэмы и приближались к Пути на Дати Ассавар.
Островитяне, очевидно, ни в коем случае не хотели допустить, чтобы Кадишская либера пробилась к дороге: плотными отрядами они яростно набрасывались на клин со всех сторон, пытаясь его расчленить. Однако авидроны сражались со всей отчаянностью, на которую были способны, сотни флатонов гибли у ног монолитаев Ибабда, так и не сумев нанести авидронскому строю существенного вреда.
Несколько раз клин останавливался, поскольку на пути вырастали ударные конные отряды противника, но после короткой неистовой рубки авидроны продолжали движение, а рассеченный надвое строй флатонов распадался.
Осознав, что спереди авидронский клин слишком силен, воины Темного океана изменили тактику и стали атаковать сбоку и сзади. Этот прием принес больше пользы, и Ибабд, чтобы его строй не «разорвался», часто вынужден был останавливать либеру и дожидаться, пока немного подтянутся середина и «хвост» клина.
По всей видимости, авидронский строй давно бы прорвали, если бы не местность, которая всеми своими изгибами, овражками и пролесками всячески ему помогала. Флатоны никак не могли приблизиться к клину крупными силами, обойти его, чтобы непробиваемой стеной встать поперек движения, и полностью его окружить. Когда это почти удавалось, авидронов вдруг спасал то какой-нибудь, словно по волшебству, появившийся на пути ручей, то небольшой лесок, который прикрывал их с одного фланга и позволял сосредоточиться на сражении с противоположной стороны.
Иногда флатоны и вовсе пропадали, и тогда движение Кадишской либеры ускорялось. Повозчики стегали лошадей, мастеровые подталкивали повозки, застревающие в болотистой гуще какого-то заливного луга, пешие бежали, поддерживая изнемогающих от усталости или раненых. Тех, кто падал, товарищи пытались поднять или подсадить на и так перегруженные повозки, но часто их затаптывали, или они отставали от строя и тут же доставались следовавшим по пятам флатонам, которые безжалостно с ними расправлялись.
Наконец авидроны достигли дороги, которая широкой прямой линией пробивалась сквозь густой лес, устремляясь к Дати Ассавар. Вдохновленный Ибабд образовал колонну с мощным конным авангардом, крепким арьергардом и легковооруженным боковым охранением. Повозки встали на твердую поверхность и споро покатились навстречу спасенью. Сзади наседали флатоны, бой не угасал ни на мгновение, но спереди дорога была пуста, и Ибабд, всё время находившийся в центре передовых построений, вынужден был то и дело придерживать лошадь, чтобы не растянуть колонну.
Счастье казалось совсем близким: до полудня на пути не встретили ни одного флатона, только постоянно приходилось направлять подкрепления замыкающим, несшим большие потери. Но вот послышался грохот сотен копыт, и на возвышенности, куда поднималась дорога, показались черные точки, множество точек, сливающихся в одну темную массу. То был крупный конный отряд флатонов, закованных в доспехи.
К этому времени авангард авидронов состоял примерно из семисот всадников. В него входили остатки тяжеловооруженной конницы, телохранители Ибабда и его порученцы, некоторые сотники и десятники, а также сам Ибабд, ДозирЭ и инициатор этого похода, уже дважды легко раненный Идал. Был здесь также и Кирикиль, который, конечно, мог бы находиться и в обозе, где было на первый взгляд безопасней, но яриадец расчетливо смекнул, что больше шансов выжить в авангарде, в особенности если не отставать от, казалось, заговоренного ДозирЭ…
Была уже глубокая ночь, когда авидроны увидели вдалеке под яркой Хомеей всполохи огней и высокие, как горы, очертания внутренней стены Дати Ассавар. От всей Кадишской либеры теперь оставалось не более тысячи человек, почти все раненые, даже Ибабд. Вспомогательных отрядов к этому времени уже не существовало. Большую часть повозок оставили на дороге из-за павших лошадей или их отбили флатоны, многие тяжелораненые попали в руки врагов. При этом все-таки сохранили все знамена и казну либеры.
Все говорило о том, что воины Темного океана уже достигли внутренней стены и не позволят спасающемуся авидронскому отряду так просто прорваться в крепость. В этот решающий момент Ибабд остановился, чтобы собрать все силы в один кулак, и, сделав это, произнес перед цинитами пылкую речь, которая взволновала всех до слез.
Вскоре очередной отряд флатонов накинулся на остатки Кадишской либеры. В темноте всё быстро перемешалось, довольно долго шла ожесточенная рукопашная схватка, в которой разъяренные авидроны постепенно начали брать верх над островитянами.
ДозирЭ, который за всё это время не получил ни одной царапины, будто его действительно охраняли высшие силы, сражался с таким самозабвением, что флатоны десятками гибли от его руки и, в конце концов, стали объезжать его стороной. Он бросался один против пятерых и легко обращал их в бегство. Он сломал два копья, поменял два щита, только один его удивительный меч оставался цел и невредим, легко разрубая любой толщины металл, будь то шлем, панцирь или конский наголовник. Несколько юрких стрел попали в него, но крепкие тяжелые доспехи спасли воина от смертельного ранения. И всё же, как ни захватывал ДозирЭ бой, он старался не удаляться от Ибабда, жизнь которого была самой ценной из жизней всех авидронов, еще остававшихся в живых.
После тяжелого побоища флатонов отбросили, потеряв больше половины людей, но тут сбоку ударил еще один отряд, и несколько его копьеносцев прорвались в центр авидронских построений. Не успел ДозирЭ оглянуться, как один из воинов Темного океана двинулся на Ибабда и с ходу проткнул его насквозь своим длинным копьем. Либерий с удивленной улыбкой посмотрел на своего убийцу и выронил меч. Флатона тут же изрубили в куски, а ДозирЭ успел поддержать потерявшее равновесие тело военачальника.
Копьеносцев разбили, но авидроны, потрясенные случившимся, долго не могли двинуться с места. Либерий еще дышал, но рана была ужасной, и никто не верил, что он выживет. Наконец оставшийся в живых партикулис повел остатки авидронских отрядов к Дати Ассавар, и вскоре из-за горы показалась величественная авидронская твердыня.
Внутреннюю стену крепости, действительно, уже осадили, но флатонов здесь было еще мало: виднелись только легкие передовые отряды.
ДозирЭ ехал рядом с повозкой, на которой лежал Ибабд, он видел, как либерий открывает глаза, пробует что-то сказать или приказать, но не может издать ни звука и бессильно запрокидывает голову, верно, теряя на мгновение сознание. В очередной раз, когда Ибабд зашевелил губами и даже приподнял руку, пытаясь привлечь внимание, ДозирЭ велел повозчику остановиться, спешился и наклонился к либерию.
— Передайте Алеклии, — едва расслышал молодой человек, — что я сделал все, что мог. Флатоны сильны, но Авидрония, без всякого сомнения, одержит победу!
С этими словами он испустил дух.
Последние шаги к воротам Дати Ассавар дались особенно тяжело. Флатоны уже не приближались, но густо метали стрелы, и многие из цинитов Кадишской либеры погибли именно здесь. Со стен крепости в сторону воинов Темного океана выпускались тучи стрел и множество метательных снарядов, а вскоре ворота открылись, и из крепости выехал крупный конный отряд гарнизонных цинитов. Флатоны, не дожидаясь нападения, развернули коней и отъехали на безопасное расстояние.
Последний рывок — и израненная, поредевшая, истерзанная до неузнаваемости колонна вошла в крепость. Около четырехсот человек, едва живых, но гордо окружающих знаменосцев со спасенными трепещущими на ветру знаменами, — вот все, что осталось от героической Кадишской либеры.
Глава 55. Бион
Высадка флатонов на континент произвела на жителей Авидронии самое тягостное впечатление. В Грономфе, Тафрусе, Бидуни, Дежме, Харве, Сактафоке и других городах народ гудел, как в пчелином улье. Каждый день на площадях собирались гигантские толпы, слушали тхелосов, спорили друг с другом, не расходились до ночи. Несмотря на основательные и продолжительные приготовления к войне с Фатахиллой, никто не верил, что это когда-нибудь произойдет. Но сначала пришла весть о том, что в проливе Артанела разбит авидронский флот, потом сообщили о высадке воинов Темного океана в заливе Обезьян, и, в конце концов, по всей Авидронии за несколько дней, из уст в уста, пронеслась самая ужасная весть, которую только можно представить: Дати Ассавар в осаде.
Вскоре в Авидронию с победой вернулся Алеклия, приведя с собой большую часть партикул, которые сражались в Иргаме. Закончилась многолетняя война, Масилумус пал, иргамы приняли все условия мира, несмотря на то, что они были безжалостны и унизительны. Правда, Берктоль не признал подписанный мирный договор, но Божественный, в свою очередь, не признавал сам Берктоль.
Начались многодневные победные торжества, однако известие о том, что флатоны уже в Междуречье, омрачило настроение празднующих. Ужасные островитяне скоро могут оказаться в непосредственной близости от авидронских границ! Эта мысль ни днем, ни ночью не давала покоя ни одному жителю страны.
Празднества закончили раньше положенного времени, и Инфект стал готовиться к новой войне. Прежде всего, он собрал огромный флот, который, после сражения с лимскими пиратами и шторма в море Радости, не только полностью восстановили, но и значительно улучшили. Так, вместо четырех флурен-вискост в армадах теперь насчитывалось около двадцати этих мощных великолепных кораблей, построенных на грономфских верфях, в четыре раза больше спустили на воду быстроходных флурен, вдвое было увеличено количество вспомогательных судов, в частности таранных и сторожевых галер. Вскоре Алеклия послал флот в пролив Артанела, наказав флотоводцам уничтожить корабли Фатахиллы и всячески препятствовать переправе флатонов на континент.
После этого Божественный взялся за укрепление Великой Подковы и усиление армии Вораджа, которая сейчас стояла лагерем в центральной части Междуречья, прямо на предполагаемом пути движения орд флатонов. Правитель довел численность этой армии до двухсот пятидесяти тысяч. Теперь в одной только коннице насчитывалось девяносто тысяч всадников. Ворадж должен был противодействовать продвижению флатонов, но всё же без нужды партикулами не рисковать. Ему предписывалось отступать перед превосходящими силами противника — в общем, во что бы то ни стало сохранить армию. Положение Вораджа и его войска, положение гарнизонов всех крепостей и цитаделей, которые ему подчинялись, очень сильно ослабляли маллы, находившиеся у полководца в тылу. Они то и дело бунтовали, нападали на лагеря, поселения, военные обозы, участки Великой Подковы. Путь на Дати Ассавар, когда-то столь надежный, являвшийся верным проводником авидронского влияния в Междуречье, стал очень опасным для постоянных сообщений, особенно военных. В конце концов маллы окончательно вышли из-под контроля и вскоре напали на богатый Карле Ролси, перебив местный гарнизон и часть жителей авидронского происхождения. Инфект возмутился и немедленно послал в Малльские горы отборные отряды общей численностью восемьдесят тысяч человек, призванные усмирить дикарей. Не прошло и месяца, как Путь на Дати Ассавар очистили от бесчинствующих разбойников, а полусожженный Карле Ролси возвратили Авидронии. Маллы спрятались в горах, но продолжали вести себя враждебно, угрожая нападением на саму Авидронию. Мстить горцам времени не было, но, взбешенный подлыми поступками бывших союзников, Божественный поклялся, что при первой возможности заставит маллов горько пожалеть о своем предательстве.
В то же самое время по всей Авидронии шло формирование новых партикул. Строились новые военные лагеря и казармы, в мастерских, выполняющих заказы военных росторов, не останавливалась работа по изготовлению самого разнообразного оружия. Молодые люди со всех концов страны устремились в ближайшие казармы, бросив свои мирные, теперь никому не нужные занятия. Однако авидронские военачальники не изменили подхода к подготовке новобранцев. В отряды зачислялись только обучавшиеся в военных ходессах и прошедшие Испытание на цинита. Остальных записывали в гарнизоны городов или ополчения и до поры отпускали.
По всей Авидронии строились укрепления, возводились новые крепости, перестраивались старые. Только за последнее время изготовили около десяти тысяч метательных механизмов, которые разместили на стенах авидронских городов, и прежде всего — Грономфы. В самих городах создавались огромные запасы провизии и метательных снарядов. В глухих лесах, в болотистых и труднодоступных горных местностях, вдали от дорог закладывались тайные лагеря. Здесь уставшие авидронские воины смогли бы найти все, что нужно для полного восстановления сил. Если флатонам удастся разбить главные авидронские армии, они столкнутся с не менее грозной силой — многочисленными и неуловимыми «лесными отрядами».
Бремя расходов, которое в эти дни легло на авидронскую казну, было чудовищным. За два последних месяца Дворцовый Комплекс истратил на подготовку к новой войне более полутора миллионов золотых берктолей, и это было только начало. В связи с этим Совет Пятидесяти Друзей во главе с Провтавтхом рекомендовал Инфекту вновь ввести подати. Алеклия не внял совету мудрецов — он посчитал, что Авидрония и так достаточно богата и не нуждается в возвращении к поборам, с которыми когда-то с таким трудом удалось покончить. Даже если не брать во внимание копи Радэя, где скопилось богатств на общую сумму в четырнадцать миллионов берктолей, казна в настоящий момент имеет поступления, втрое превышающие обычные, в особенности благодаря продаже иргамовских рабов, которых, согласно заключенному с Хаврушем договору, передали Авидронии уже более трех миллионов.
Несмотря на все доводы Алеклии, Совет Пятидесяти настаивал. Тогда Инфект обратился к народным собраниям — вечным противникам любых поборов. Вскоре в Грономфе собрался Круг Ресторий, на который съехались представители белитов со всей страны. Высшее собрание, куда Божественного по традиции не приглашали, заседало два дня. Было высказано великое множество суждений, некоторые из них оказались довольно нелепыми, унизительными для гордых авидронов и всерьез не обсуждались. Так, один из посланников предложил низложить Инфекта Алеклию и избрать нового правителя, другой считал, что с флатонами вообще не стоит воевать, поскольку эта война приведет лишь к полному истощению Авидронии и разгрому всех ее армий. От Фатахиллы надо просто откупиться: предложить ему, допустим, пять миллионов берктолей и несколько миллионов рабов.
Наконец Круг Ресторий разъехался, а в Дворцовый Комплекс явился посыльный с драгоценным онисом в руках. Представители народных собраний предписывали правителю назначить особые «военные» подати, а также, в связи с недостатком людских резервов, издать указ о разрешении набирать в партикулы не только белитов, но и мусаков.
В тот же день Божественный имел долгий разговор с Провтавтхом, который, едва не плача, умолял своего повелителя немедленно исполнить все требования Ресторий. Однако Алеклия, после тяжелых раздумий, впервые за всё время своего правления, решил ослушаться Круга Ресторий, и подати в стране так и не ввели. Он лишь повелел со всех мусаков, вне зависимости от пола и возраста, взимать годовую плату, размер которой определил в один инфект. В стране, по подсчетам регистраторов, проживало около семи миллионов неграждан Авидронии, таким образом, этот сбор должен был ежегодно приносить в казну около семисот тысяч берктолей. Кроме этого, Инфект категорически воспротивился решению принимать мусаков в боевые партикулы, опасаясь резкого ослабления боевой мощи своих армий, но тут же издал указ о позволении набирать неграждан в пограничные отряды, которые, исходя из обстановки, необходимо было немедленно увеличить где вдвое, где втрое, где вчетверо. Таким образом, по линии всех рубежей Авидронии, включая новые «иргамовские» границы, вскоре было размещено множество новых отрядов общей численностью до двухсот тысяч человек.
Узнав о непослушании Инфекта, народные собрания заволновались и было решили созвать новый Круг Ресторий, где речь действительно могла зайти о низложении Алеклии. Но тут непокорный правитель совершил хитроумный маневр, страсти тут же улеглись, и даже самые ярые противники Инфекта на время смирились, затаив обиду. Дело в том, что Божественный повелел во всех храмах Инфекта установить специальные чаши для пожертвований и при этом громогласно призвал всех авидронов, вне зависимости от их происхождения, принять посильное участие в разгроме «черных полчищ» Фатахиллы.
За первые несколько месяцев собрали свыше миллиона берктолей. Никто не ожидал ничего подобного. Бедняки несли в храм последние монеты, припрятанные на черный день, богачи забирали свои вложения из Денежных приходов, продавали дворцы и землевладения. Каждый житель страны старался чем-то помочь армии. Был случай, когда в один их храмов явился знаменитый вор, который обчищал дворцы и которого никто не мог поймать, и пожертвовал Авидронии все, что ухитрился заработать за последний год. Его схватили, но, благодаря своему поступку, он отделался лишь малой ристопией. Народ, давно освобожденный от податей и изрядно разбогатевший, сам добровольно расставался с частью своих доходов. Вся Авидрония узнала о том, что известный эжин Безиндоф Сактафокский, один из самых богатых граждан страны, продал всё свое родовое имущество и пожертвовал на армию в общей сложности сто двадцать тысяч берктолей, оставив себе лишь несколько золотых, чтобы не умереть с голоду. Ему, как, впрочем, и многим другим, на площади Радэя установили памятник.
Вскоре пришло ошеломительное известие о том, что Кадишская либера разгромила стотысячную армию союзников Фатахиллы и что еще в одной битве, уже с самими флатонами, почти все циниты либеры вместе со своим военачальником погибли, но сражались так отчаянно, что погубили не менее двадцати пяти тысяч воинов Темного океана. Либерию Ибабду тоже установили памятник, и он был всенародно провозглашен «Героем на века».
Постепенно уныние и страх, охватившие умы авидронов, сменились необычайным воодушевлением. Готовясь к страшным сражениям, Авидрония крепила свой дух в решимости идти до конца. На улицах пели гимны, плясали вокруг высоких костров. Тхелосы на площадях призывали граждан набираться мужества. Многие виночерпни и кратемарьи бесплатно угощали людей вином. Каждый авидронский юноша, испытывая необыкновенную гордость за свою страну, больше всего на свете хотел стать цинитом и мечтал обязательно умереть в бою. Военные ходессы каждый день подвергались штурмам, казармы для новобранцев требовалось самым решительным образом защищать, ибо день и ночь они осаждались безусыми юнцами.
Авидрония была готова сражаться и остановить ужасное нашествие.
* * *
Дати Ассавар уже давно находилась в осаде, но флатоны более не предпринимали штурмов и сами держались на безопасном расстоянии от ее стен. По сведениям, которые предоставили Вишневые плащи, с обеих сторон крепости авидронам противостояло около шестисот тысяч островитян и их союзников. Весь гарнизон разбили на три стражи. Отряды по очереди поднимались на стены и стерегли вверенные им рубежи. Все попытки воинов Темного океана совершить внезапное нападение пресекались бдительными защитниками.
Ибабда и умерших от ран воинов Кадишской либеры торжественно сожгли на местной могильне, а на следующий день всем выжившим участникам похода в ущелье Кимранов повязали сразу по два белых платка и наградили специально отлитыми золотыми фалерами.
Раны Идала оказались, к счастью, не тяжелыми, и вскоре он покинул лечебницу и присоединился к ДозирЭ. Однажды вечером друзья в сопровождении чем-то очень недовольного Кирикиля поднялись на внешнюю стену Дати Ассавар, чтобы как-то убить время, а заодно обсудить животрепещущий вопрос: как бы им поскорее выбраться из крепости и вернуться в Грономфу? Идал ни словом не обмолвился о том, что по вине приятеля до сих пор находится здесь, вдали от родины и вдали от тех мест, где имеет торговые интересы. Вот уже много дней он не имел сведений ни об Арпаде, ни о своих многочисленных лавках, хранилищах и кратемарьях. Известно было только, что некоторое время назад маллы напали на Карле Ролси и частично его сожгли, но через несколько триад авидроны вернули себе поселение, а крепко побитые отряды дикарей загнали в горы. ДозирЭ чувствовал свою вину перед Идалом и пытался что-нибудь придумать.
Стоя на вершине стены, друзья с любопытством разглядывали лагерь флатонов, который за последние дни претерпел значительные изменения. Дело в том, что дней десять назад авидроны, заметив, что стоянка противника плохо защищена и едва ли охраняется (флатоны были слишком уверены в своем превосходстве), совершили дерзкую ночную вылазку, в которой в том числе участвовал и ДозирЭ. Пять тысяч пеших и конных авидронов, соблюдая крайнюю осторожность, выдвинулись из крепости, воспользовавшись особым потайным ходом, незаметно подобрались к лагерю противника и ударили сразу с трех сторон. Бой был долгим и очень жарким, застигнутых врасплох флатонов и их союзников охватила паника, и воины Инфекта длительное время безнаказанно убивали их — сонных, ничего не понимающих, безоружных. Только когда появились отборные отряды флатонов, разбившие стоянку поодаль от основного лагеря, нападавшие отступили, уведя с собой две тысячи пленных. Авидроны лишились всего пятисот человек, но причинили противнику громадный ущерб. Говорят, что в ту памятную ночь воины Темного океана потеряли не менее тридцати тысяч воинов. Все участники вылазки получили по белому платку, а взбешенные флатоны казнили около двухсот своих военачальников и принялись укреплять лагерь, начав с защитного рва и вала.
Идал внимательно оглядывал оборонительные рубежи островитян, оценивая преимущества и недостатки их сооружений. ДозирЭ отвечал невпопад, было заметно, что он витает в каких-то дальних далях, находящихся за тысячи итэм от этого места. Кирикиль же стоял чуть поодаль, лицо его было осунувшимся, а взгляд — тоскливым. Скорее всего, на его настроение повлияли введенные с недавнего времени в крепости строгие ограничения на расход еды и вина, которые коснулись прежде всего всех слуг неавидронского происхождения. Кроме того, из Грономфы дошли вести о новых податях, которыми будут облагаться мусаки. Всё это, а также безвыходность осадного положения, печалило яриадца. Отвернувшись от ДозирЭ и Идала, будто опасаясь, что рэмы смогут прочитать его мысли по глазам, он думал о процветающем городе Зероде с его щедрыми, великодушными хозяевами, думал об изобилии на тамошних пирах, о маленькой танцовщице, с которой провел несколько жарких ночей и которую внезапно покинул, так и не попрощавшись. Терпкое молодое вино, сочный кусок мяса, долгий послеобеденный сон — вот что он потерял, отказавшись служить Медноголовому. Кирикиль не знал, что в городе Зерода уже несколько дней стоят флатоны, бесцеремонно обосновавшись в пышных дворцах и просторных жилищах, которые они же и разграбили. Зерод Восьмой, дабы спасти от разрушения свой город, покорился ужасному Фатахилле, став частью Интолий флатонов, и, подчиняясь подписанному договору, заставил бесстрашного Гермена и всех его наемников вступить в армию воинов Темного океана…
Вдруг ДозирЭ вздрогнул, взмахнул руками и воскликнул:
— Гаронны, он в Бионе!
— Кто? — перепугался Идал.
— Бредерой. Как я сразу не догадался!
Эжин и яриадец изумленно посмотрели на молодого человека в ожидании объяснений. ДозирЭ не заставил долго себя ждать.
— Последний раз малла видели в городе Тэллис, который недалеко отсюда, — сообщил он. — От него расходятся три пути. В Дати Ассавар его не оказалось. К коловатам он вряд ли бы поехал: они не любят маллов. Следовательно, Бредерой направился в сторону Бионриды.
Лукаво улыбнувшись, ДозирЭ замолчал, предоставив слушателям возможность самим завершить логическую цепочку. Однако Кирикиль лишь засунул палец в нос, давая понять, что вообще не склонен к каким-либо размышлениям, тем более что это и не его дело, а Идал нахмурил брови, тщетно пытаясь что-то сообразить, но вскоре прикусил губу и в бессилии развел руками.
— Вспомни, рэм, куда Бредерой отправил свои деньги, вырученные в сделке с оружием, — подсказал ДозирЭ эжину и сам ответил: — В Бион — столицу Бионриды. В тот самый город, мимо которого мы проплывали во время великого морского похода Божественного. Вполне возможно, что мнимый вождь давно готовил для себя безопасное место, где хотел, без риска быть узнанным, провести в покое и усладах остаток дней. В этом отношении лучше Бионриды места не найти…
В добавление к сказанному ДозирЭ выложил еще массу доводов в пользу того, что Бредерой укрылся в Бионе; Идал внимательно выслушал друга и согласился с ним.
На следующий день, едва только забрезжил рассвет, молодой человек направился к Вишневым плащам и попросил помощи. Он сообщил, что в интересах Авидронии и во исполнение распоряжений Круглого Дома ему требуется срочно покинуть Дати Ассавар и любым способом попасть в Бионриду.
В ответ ему сначала рассмеялись, однако потом, когда ДозирЭ проявил напористость и даже стал угрожать гневом самых высоких военачальников Круглого Дома, крепко задумались.
Прошло два дня. Однажды ближе к вечеру ДозирЭ сообщили, что завтра пополудни его будет ждать воздушный шар, который, если ветер поспособствует успеху мероприятия, доставит его в нужное место. Воин поспешил обрадовать Идала, и друзья, при помощи необычайно воодушевившегося Кирикиля, взялись за сборы.
Днем позже, в условленное время, сотника Вишневых плащей и его сопровождающих действительно поджидала изготовленная к полету морская матри-пилога. Помимо трех цинитов-воздухоплавателей, а также ДозирЭ, Идала и Кирикиля, в корзину воздушного шара забрался еще и проводник из местных, который хорошо знал Алинойские горы и предгорья.
Полет несколько раз откладывали из-за погоды, но вот ветер переменился, мастеровые обрубили канаты, и матри-пилога взвилась вверх, едва не достав до голубовато-молочной дымки, затянувшей небосвод. Здесь изумленным наблюдателям открылись невиданные просторы Алинойских гор, посреди которых этаким крепко сбитым исполином стояла Дати Ассавар. ДозирЭ и Идал были потрясены и не могли отвести восхищенных взоров от этого зрелища, только несчастный Кирикиль, впервые оказавшийся на летящем воздушном шаре, неосмотрительно выглянул наружу и тут, дико вскрикнув, рухнул в ужасе на дно корзины и стал сбивчиво произносить яриадские молитвы. Вскоре его желудок извергнул всё свое содержимое, и он немного успокоился.
Циниты-воздухоплаватели ловко управлялись с парусами, строго придерживаясь нужного направления. Внизу проплывали гордые заснеженные вершины, горные хребты и нагромождения скал, иссеченные извилистыми ущельями. Вся местность была безлюдна и безжизненна, только иногда встречались узкие долины, поросшие пышной яркой растительностью. Время от времени попадались небольшие авидронские заставы, расположенные в самых труднодоступных местах, чаще всего на отвесных скалах.
Через некоторое время воздушный шар оказался у невероятных размеров горы, вершина которой была сокрыта густой синеватой облачностью. Выше шар уже не мог подняться, и воинам матри-пилоги только и оставалось, что, используя все свои умения, лавировать, дабы не врезаться в какую-нибудь каменную глыбу. Вскоре ДозирЭ заметил далеко внизу, под самой корзиной, довольно многочисленный отряд, передвигающийся по плоскому склону, — тысяч десять человек и не меньше двух тысяч навьюченных лошадей. Это были флатоны: их несложно было распознать благодаря характерной одежде и запоминающимся головным уборам.
— Несомненно, это посланники Фатахиллы, и они пытаются нащупать новые подходы к Дати Ассавар, — решил Идал.
— Выбранный ими путь вряд ли приведет к заветной цели, и мы это знаем, — отвечал ДозирЭ. — Однако было бы неплохо, если бы мы смогли сообщить об увиденном в крепость.
На воздушном шаре была клетка с почтовыми голубями, выращенными в Дати Ассавар, и один из цинитов-воздухоплавателей быстро составил сообщение и отправил его при помощи одной из птиц. Брошенный голубь камнем пошел вниз, но затем опомнился, расправил крылья и взмыл вверх, оставив далеко под собой матри-пилогу. Он сделал над воздушным шаром несколько кругов, видимо, осматриваясь, потом скользнул в сторону и через мгновение скрылся из виду.
Вскоре флатоны заметили матри-пилогу, остановились в замешательстве, долго между собою переговаривались и затем выпустили в нее сотни стрел. Однако все их попытки оказались тщетны: авидроны находились на недосягаемой высоте.
К вечеру паруса матри-пилоги поймали попутный ветер, и скорость движения возросла в несколько раз.
Заметно похолодало, и все, кто находились в корзине, закутались с головой в особые меховые плащи…
Месяцем позже, прохладным безветренным днем, ближе к полудню, ДозирЭ и Идал взошли на паром, который должен был пересечь правый рукав Анконы и доставить друзей на остров, в славный Бион — столицу Бионриды. Вслед за ними, ведя за поводья трех с виду невзрачных лошадей, последовал Кирикиль, грозным окриком отогнав с пути замешкавшихся гребцов. Предприимчивый паромщик, увидя путешественников, хоть и покрытых с ног до головы пылью, но одетых дорого и изящно, имеющих благородные лица, решил, что удача наконец повернулась к нему лицом и что его наниматели — люди весьма и весьма знатные. Он запросил за переправу очень высокую цену. ДозирЭ рассеянно полез в кошель, чтобы расплатиться с бионридом. Однако в то же мгновение к паромщику подскочил Кирикиль и ловким движением приставил к его горлу острие морской рапиры.
— Не ошибся ли ты, паромщик, с ценой? Сдается мне, что за эти деньги можно доставить на тот берег целое стадо быков или большой воинский отряд. Ведь так, гнусный мошенник?
Гребцы парома бросились было хозяину на помощь, но ДозирЭ решительно шагнул им навстречу и предостерегающе взялся за рукоять своего ужасного меча. Бионриды в замешательстве остановились.
Почувствовав чуть ниже подбородка смертельный холод стали, паромщик заметно струсил и немедленно согласился с яриадцем:
— Прости меня, славный храбрец! Я действительно хватил лишку. Но не ради себя старался. Жена и девять детишек давно уже не видели на столе ничего, кроме рисовой болтанки, да и лачуга моя перекосилась, вот-вот рухнет нам на головы.
— Зачем же ты столько детей наделал, если не можешь их прокормить? — возмутился Кирикиль.
— Я всю жизнь занимался тем, что перевозил людей с одного берега на другой. И неплохо зарабатывал — семья моя всегда жила в сытости и достатке. Но в этот год от моего парома нет совершенно никакого толку — слишком много развелось здесь таких же, как я. Посмотри!
И паромщик показал рукой на реку. Действительно, помимо рыбачьих барков, по Анконе туда и сюда сновали сотни паромов, бесчисленное количество лодочек и крупных лодок, заполненных разным людом и груженных всяким товаром. Еще больше паромов и лодок стояло у берегов в ожидании найма.
Перепалку прервал флегматичный Идал, жестом показав Кирикилю, чтобы тот убрал оружие. Сунув пальцы в кошель, подвязанный к поясу, эжин достал несколько мелких монет и кинул хозяину парома. Плата оказалась значительно меньшей, чем бионрид запросил вначале, но существенно большей, чем стоила переправа трех человек и трех лошадей. Покосившись на обидчика, который с сожалением скрыл в ножнах свой длинный и острый клинок, паромщик благодарно поклонился Идалу и приказал мальчишке-помощнику немедленно отчаливать…
Вскоре ДозирЭ, Идал и Кирикиль были уже в Бионе. Огромный густонаселенный город встретил уставших путников невообразимым шумом и головокружительной людской толчеей. Десятки улиц и улочек путались под ногами, кружили, ловко изворачивались, заманивали в тупики и подворотни, внезапно сходились в одном узком пространстве, образуя что-то вроде площади, а потом опять хаотично расходились, вновь вовлекая путников в кажущееся бесконечным путешествие по древнему городу.
Тысячи разноязычных людей двигались в плотных, часто пересекающихся потоках. Мужчины, женщины, дети, почти черные дикари-островитяне и светлокожие горожане, рабы в ошейниках и свободные граждане в белоснежных одеждах, великаны и карлики, богачи и нищие… Многие в руках несли тяжелую поклажу, некоторые восседали на лошадях, бесцеремонно прокладывая себе дорогу плетью, других несли в огромных носилках, окруженных телохранителями.
Бион резко отличался от Грономфы — авидроны это сразу заметили. Всё здесь смешалось самым причудливым образом: роскошные дворцы соседствовали с жилищами бедняков, сияющие голубые храмы — со зловонными мусорными кучами, мраморные торговые форумы — с грязными забитыми товаром лавками.
Попрошаек, воришек и мошенников кругом сновало столько, что из них можно было составить целую армию. Удручало и то, что на всех углах пестрели особого покроя плавы люцей из акелин.
ДозирЭ с трудом сдерживал раздражение, а Идал лишь хмурился; оба желали как можно скорее добраться до кратемарьи, которую им присоветовал встречный торговец-авидрон. Зато Кирикиль ехал с разинутым ртом, то восхищаясь, то возмущаясь и грозя кому-то кулаком, то недвусмысленно подмигивая понравившейся ему красотке.
Войдя в просторную кратемарью, окруженную прелестным садом с фонтанами и состоящую из великолепных полуоткрытых зал для трапез и отдохновенья, друзья истребовали себе самые лучшие покои. Хозяин заведения оказался авидроном и, признав во всадниках знатных соплеменников, принял их необычайно радушно и отрядил прислуживать желанным постояльцам добрый десяток рабов. Даже Кирикиль не был обделен вниманием этих проворных вышколенных слуг: благодаря надменному виду яриадца его приняли, по меньшей мере, за распорядителя вельможных мужей и отнеслись к нему с такой же обходительностью, которая была проявлена и к его хозяевам.
ДозирЭ и Идалу потребовалось три дня, чтобы полностью восстановить силы. Даже не верилось, что долгое, изнурительное и крайне опасное путешествие позади. Позади трехдневный перелет на воздушном шаре, и длинные переходы, и преодоления многочисленных рек. Уже успели позабыться голод, жажда и тучи кровожадных москитов. Небылицей казались теперь стычки с местными дикарями, в одной из которых был убит проводник, так что путники, к своему ужасу, остались совершенно одни, не дойдя не то что до Бионриды, а даже до моря Кафков — застряв где-то посреди болотистых недружелюбных джунглей, кишащих всякими злобными тварями. Осажденная же несметными полчищами флатонов Дати Ассавар вспоминалась и вовсе как дурной сон. Всё было быстро забыто благодаря благотворному жару местных купален и утонченным яствам, которые подавались знатным постояльцам по первому требованию и в необычайных количествах.
Наконец, впервые за время пребывания в Бионе, ДозирЭ пришла в голову мысль о Бредерое, и, вспомнив о нем, он сразу помчался в центр города искать его следы. Рассчитывая сравнительно легко обнаружить что-либо, что указывало бы на местонахождение бывшего малльского вождя, молодой человек быстро убедился, что Бион — не Карле Ролси и что среди миллионов людей и тысяч строений вот так вот, наскоком, невозможно никого отыскать.
На следующий день к ДозирЭ присоединился Идал. До позднего вечера друзья бродили по улицам, присматривались к людям, заворачивали в кратемарьи и виночерпни, расспрашивали слуг, обходили рынки и торговые форумы. Но и эти поиски не увенчались успехом.
ДозирЭ совсем было отчаялся, но тут вспомнил о «бионридской партикуле» — множестве тайных лазутчиков Круглого Дома, обосновавшихся в Бионе. Вот кто ему наверняка поможет! Он не знал, как их обнаружить: покидая Дати Ассавар, молодой человек не удосужился поинтересоваться у Вишневых, как с ними связаться, и теперь, проклиная себя за беспечность и самонадеянность, тщетно силился что-либо вспомнить или придумать.
Удача пришла с той стороны, откуда ДозирЭ ее никак не ждал. Хозяин кратемарьи, авидрон по происхождению по имени Кнуисик Доляру, всё время внимательно прислушивался к разговорам новых постояльцев. Однажды он вошел в покои молодого человека, когда тот был один, плотно прикрыл за собою дверь и обратился к нему, говоря почти шепотом:
— Я вижу, доблестный рэм, что не собственная прихоть привела тебя в этот город. Я нижайше молю прощения за недопустимое для радушного хозяина поведение, но я слышал ваш разговор, где речь шла о каком-то поручении Круглого Дома…
Услышав последнее, ДозирЭ вздрогнул от неожиданности, замер на мгновение, но тут же взял себя в руки, стараясь выглядеть безучастным.
— Какое поручение, какой Круглый Дом? — пожал он плечами и продолжал раздраженным тоном: — Как мог ты подслушивать наши разговоры? Разве за это мы платим тебе чистым золотом?
— Внемли, мой дорогой гость. Я понимаю твое смущение, — придвинулся поближе Кнуисик Доляру. — Но поверь мне, я твой друг, и мне ты можешь довериться, как родному отцу. Как только я тебя увидел, я сразу понял, кто передо мной. Походка, выправка, острый взгляд. Глаз у меня ох как наметан! А друг твой, несомненно, родовитый грономфский эжин. И тогда я спросил себя: что делают в Бионе крайне озабоченный авидронский воин и грономфский эжин с кошелями, полными золота? В то время, когда флатоны высадились на материк, когда война охватила уже всё Междуречье и грозит распространиться по всему континенту? И я ответил сам себе: они выполняют важнейшее поручение Дворцового Комплекса… Ты носишь вишневый плащ, ведь так?
ДозирЭ молчал, собираясь с мыслями. Меж тем хозяин кратемарьи отлучился и вернулся с небольшим жезлом, в точности таким, какие использовали в Круглом Доме. Он привел в действие потайной замок и извлек на свет тонкий онис…
ДозирЭ получил исчерпывающие доказательства принадлежности Кнуисика Доляру к Вишневой армии и, пораженный подобным стечением обстоятельств, невероятной удачей, которая без всяких усилий сама шла в руки, отбросив всякую подозрительность, открылся хозяину кратемарьи. Тот внимательно выслушал молодого человека и тут же пообещал помочь.
— Мы найдем твоего Бредероя, — твердо заверил он, — чего бы нам это ни стоило! Нас здесь много, и наши связи простираются до самого дворца Атревида Послушного. Так что можешь не беспокоиться! Взамен прошу тебя только об одном. Когда окажешься в Грономфе, не забудь сообщить своему мудрейшему начальству, кто помог тебе выследить этого подлого врага…
ДозирЭ клятвенно пообещал выполнить просьбу. Кнуисик Доляру крякнул от удовольствия, низко поклонился, как это было принято в Бионриде и, озабоченно наморщив лоб, попятился вон. ДозирЭ видел, как мгновением позже владелец кратемарьи, в сопровождении увешанного поклажей раба-носильщика и высокого раба-телохранителя с дубинкой в руках, выскочил на улицу и, тут же перейдя на бег, помчался в сторону бионской гавани. Рабы едва поспевали за своим хозяином…
Прошло три дня. Однажды вечером, когда ДозирЭ и Идал нежились в купальнях, то горько сожалея о гибели Ибабда, то делясь тоскою по Грономфе и близким людям, в помещении, неслышно ступая, появился Кнуисик Доляру. Когда его заметили, он жестом прогнал вон состоящих при купальнях рабынь и несколько раз поклонился. Его глаза светились хитростью, на устах сияла радостно-лукавая улыбка, так что ДозирЭ сразу понял, что тайному агенту Круглого Дома удалось что-то разузнать.
— Мы нашли его, — немедля выпалил Кнуисик Доляру. Он внимательно посмотрел, какое впечатление произвело его сообщение, и, удовлетворенный, продолжил: — Один мой приятель служит законником. Он хотя и бионрид, и в его верности трону мало кто может усомниться, но всегда рад мне помочь, тем более если разговор идет о добром вознаграждении. Так вот, примерно год назад он имел удовольствие засвидетельствовать продажу дворца, что на Рыбачьей площади. Дворец небольшой и с виду невзрачный, но внутри великолепен и обошелся покупателю в целую кучу золота. Казалось бы, в этой сделке нет ничего необычного: в Бионе ежедневно покупают и продают сотни зданий, не считая загородных поместий и всяких земельных участков. Но на этот раз наш расторопный законник насторожился: уж больно подозрительными показались ему покупатели, уж слишком несло от их золота смертью…
ДозирЭ и Идал внимательно слушали, не смея пошевелиться.
— На всякий случай, — вдохновенно продолжал Кнуисик Доляру, забавно жестикулируя, как многие торговцы в Бионе, — мой приятель тогда кое-что выведал. Новым владельцем дворца оказался какой-то знатный горец, которого величали, несомненно, вымышленным бионридским именем. Любопытному законнику удалось выведать, что истинное имя этого разбогатевшего разбойника Бредерой!
ДозирЭ ахнул, вскочил и принялся возбужденно расхаживать взад-вперед.
Хозяин кратемарьи отдышался и глотнул из бронзового кубка охлажденного местного вина.
— Знать, сильны сейчас Вишневые плащи, — сказал он в довершение своего рассказа, — если загнали этого зубастого волка сюда, на самый край континента, если вынудили его так усердно прятаться…
— Он скрывается не только от нас, но и от собственных соплеменников, — заметил ДозирЭ. — Он их предал…
— И обокрал, — добавил не менее взволнованный Идал…
Обсуждение сообщения о местонахождении Бредероя переросло в маленький военный совет. Сначала Идал предложил организовать за дворцом слежку, чтобы выяснить, действительно ли в нем обосновался малльский вождь и сколько в доме вооруженных людей. Но ДозирЭ горячо настаивал на немедленных и самых решительных действиях — и больше не хотел ничего слушать. В конце концов решили, что этой же ночью друзья в сопровождении нескольких десятков наемных бойцов отправятся на Рыбачью площадь и с ходу атакуют тайное убежище малла. Если всё пройдет благополучно — Бредерой будет схвачен. Происшедшее, несомненно, не останется без внимания местных властей и может повлечь за собой непредсказуемые последствия. Однако ранним утром друзья, в компании своего пленника, должны будут отбыть из Биона в Грономфу на авидронском торговом судне «Пурпурный лист», с владельцем которого Кнуисик Доляру лично договорится, поскольку хорошо его знает. На том и остановились.
Вездесущий Кирикиль, безусловно, подслушал бы весь разговор, если бы находился рядом. Но по воле богов, а вернее, с позволения ДозирЭ, который хотя и старался казаться строгим, даже деспотичным хозяином, но в глубине души испытывал к непоседливому слуге глубокую привязанность и часто потакал его прихотям, яриадец отсутствовал в кратемарье.
Солнце уже клонилось к закату, когда на Рыбачьей площади, в дверях одного довольно сомнительного заведения, показалась долговязая, слегка потрепанная мужская фигура. Человек оправил на поясе морскую рапиру, довольно потянулся и поглядел по сторонам. Торговцы уже разошлись, большинство лавок было закрыто, но народу на площади оставалось по-прежнему много.
Кирикиль втянул носом воздух, сразу почувствовав зловонный сладковатый привкус протухшей рыбы — ну чем еще могло пахнуть на Рыбачьей площади? Однако сквозь острый дух порчи он уловил запах вкусного дымка: где-то жарили рыбу и мясо, используя ароматную зузуку и душистые пряности.
Акелины, из которых яриадец только что вышел, пользовались в городе весьма сомнительной славой. Быстро израсходовав в роскошных авидронских акелинах большую часть содержимого своего кошеля, Кирикиль, никогда не умевший экономить и никогда не сожалевший о потраченном, по рекомендации одного своего новоиспеченного друга — признанного мастера стекляшек, которому проиграл целый инфект, в конце концов, оказался в этой скромной обители, рассчитывая с пользой потратить последние монеты.
Почуяв запах жареного мяса и вместе с тем ощутив сильный голод, Кирикиль запустил руку в свой потайной карман, где надеялся обнаружить еще несколько серебряных монет, которых будет более чем достаточно для того, чтобы посетить трапезную. Но вместо этого он с трудом выискал в самых глубоких складках, полных пыли и песка, один авидронский грос и бионридский медяк. Теперь он мог рассчитывать только на чашу кислого вина в бедной виночерпне. Уразумев, что его обокрали, что люцеи, которые только что доставили ему столько удовольствия и которым он всей душой доверился, обчистили его самым подлым образом, Кирикиль громко выругался и собрался вернуться и проучить гнусных воровок. Однако, взявшись за железную ручку двери, он, на самом деле добрейший малый, тут же раздумал это делать: милым проказницам тоже как-то надо выживать в огромном безжалостном городе. Немного постояв, яриадец махнул рукой и, грустно пиная ногой попавшийся на пути камешек, побрел через всю площадь к обшарпанной виночерпне, которую заприметил еще несколько дней назад, когда был богат, будто наперед зная, чем закончатся его бионские похождения.
Не успел Кирикиль ступить и десяти шагов, как лицом к лицу столкнулся с низкорослым дикарем в городской одежде. «Редкостная рожа!» — мимоходом подумал яриадец. Он ступил по инерции еще несколько шагов и тут остолбенел. Он отчетливо понял, что только что видел малла, и не просто малла, но человека, которого когда-то где-то встречал.
Кирикиль оглянулся — дикарь шел своей дорогой, бесцеремонно расталкивая прохожих, встречавшихся на его пути. «Нитерой! — осенило яриадца через несколько мгновений. — Слуга Идала, тот самый малл, которого все считали погибшим в огне сгоревшей кратемарьи. Тогда, в Карле Ролси»…
Да, это был Нитерой. Несмотря на длиннополую бионридскую плаву, синий тонкий плащ и наполовину остриженные волосы, Кирикиль, несомненно, узнал этого опасного горца, этого ловкача, этого преданного Бредерою соглядатая.
«Вот это удача! — с ликованием в душе подумал яриадец, тут же забыв, куда только что следовал. — Бесспорно, Нитерой выведет меня на своего хозяина — Бредероя. Можно себе представить, сколько заплатит за столь ценную информацию ДозирЭ: ведь именно для того, чтобы изловить этого малльского вождя, он и явился в Бион! О, Великаны, благодарю вас за благосклонность к своему недостойному рабу и обещаю воздать вам по заслугам за столь щедрый подарок. Клянусь!»
И, недолго думая, Кирикиль, прячась за спинами прохожих, пошел за Нитероем, не отставая от него ни на шаг. Горец уверенно следовал своим путем, глядел только перед собой, явно ничего не опасаясь, и вскоре привел яриадца к небольшому дворцу, мало чем отличающемуся от точно таких же, стоявших поблизости.
Дворец окружала высокая каменная ограда. Нитерой постучал явно условленным образом в деревянную, обитую позеленевшей бронзой дверь, тут же загремел тяжелый засов, дверь отворилась, и малл юркнул внутрь.
Кирикиль торжествовал. Благородные грономфские мужи ДозирЭ и Идал потратили уйму времени и исколесили полматерика в поисках малльского вождя в шкуре снежного барса. Тщетно. А он — бедный слуга, которого совсем не ценят и которому в благодарность за преданную службу достаются только тумаки и объедки с хозяйского стола, мимоходом, играючи, выведал, где скрывается Бредерой, так что теперь изловить его не составит никакого труда.
Понимая, что сделал всё, что от него требуется, яриадец, однако, не спешил уходить. Жгучее любопытство, а пуще желание упрочить свой успех, возвеличить его до размеров подвига заставили его пойти вдоль ограды в поисках какой-нибудь лазейки. В одном месте стена оказалась совсем низкой, Кирикиль оглянулся по сторонам и вдруг, неожиданно для себя самого, одним рывком перемахнул через нее и оказался в заросшем саду, наполненном ароматами трав и цветов. Обнаружив едва заметную тропинку, Кирикиль пошел по ней и вскоре оказался у круглого бассейна, в середине которого возвышался фонтан в виде мускулистого трехглавого быка, символизирующего в Бионриде военную удачу. Сейчас фонтан молчал, в заполненном на треть бассейне с застоявшейся водой плавали пожухлые листья. Заслышав шум приближающихся шагов, яриадец поспешил спрятаться за пышным кустом церганолии.
Вскоре перед изумленным взором Кирикиля предстала целая группа маллов — человек шесть. Все они были одеты по-бионски, как-то прилизаны, приглажены и выглядели вполне благонравно, так что наверняка ввели бы в заблуждение человека несведущего. Однако яриадец почувствовал, как холодок страха пробежал между лопаток, — он-то уж знал, какую опасность представляют эти с виду безобидные дикари, как беспощадны они могут быть, как легко убивают, какой всепоглощающей ненавистью и ледяным презрением к инородцам наполнены их бездушные сердца.
Маллы подошли ближе, и Кирикиль сразу узнал Бредероя — статного горца с холодным высокомерным лицом. Чувствовалось, что здесь именно он самая важная фигура. Остальные мужчины держались от него на некотором расстоянии, выражая всем своим видом почтение и даже поклонение.
Дикари были взволнованны и громко что-то обсуждали на своем языке. Ближе всех к Бредерою был Нитерой — он что-то виновато объяснял, с трепетом выслушивая встречные вопросы. Кирикиль, хотя и усердно прислушивался к разговору, не мог разобрать из сказанного ни слова. Не привыкший заглядывать далеко вперед, яриадец за многие месяцы жизни в Карле Ролси так и не удосужился выучить и пары слов на малльском наречии, которых, может статься, оказалось бы достаточно для того, чтобы понять, что речь на самом деле шла о нем самом! Поскольку такое беспечному слуге ДозирЭ не могло и в голову прийти, он затаился в ожидании, когда маллы уйдут в дом.
— Он преследовал меня до самого дворца… — продолжал между тем Нитерой на родном языке. — Я его еще издалека признал… Да, это тот самый слуга тех знатных авидронов из Карле Ролси — Кирикиль…
— Зачем же ты его сюда привел? Почему ты не спровадил его подальше от нашего жилища? — взбешенно спрашивал Бредерой…
Чувствующий свою вину Нитерой не находил веских оправданий, и его ответы всё больше напоминали бессвязное бормотание. Это еще сильнее разозлило вождя.
Маллы остановились возле бассейна, в пяти шагах от куста, за которым прятался Кирикиль. Вскоре, однако, Бредерой в ярости стал наступать на Нитероя, и тот попятился к кустам церганолии. Не успел яриадец оглянуться, как горцы оказались в одном шаге от него, и он почувствовал себя в западне, в которую попал по своей глупости. Он задрожал всем телом и сжался, как мог. Рядом на листок, слегка качнув его, присела лимонная бабочка с огромными бархатистыми крыльями. О, Великаны, как хотелось сейчас Кирикилю превратиться в эту праздную бабочку и упорхнуть прочь из этого змеиного гнезда!
— Ты меня выдал! Теперь я должен как можно скорее покинуть этот дворец! Сколько стараний, сколько расходов — и всё прахом! Клянусь Якиром, ты будешь жестоко наказан! — свирепствовал Бредерой.
— О, хозяин, позволь мне искупить свою вину! — поник головой Нитерой.
— Только кровью. Ты знаешь наши законы… Единственный способ не оказаться в Подземной долине Мертвых — найти этого Кирикиля и немедленно убить!
— Где же я теперь его найду? — обреченно спросил Нитерой и вдруг застыл: из ближайших кустов раздалось еле слышное лязганье.
Маллы насторожились. Кирикиль, нечаянно зацепивший коленом ножны морской рапиры, покрылся холодной испариной.
Горцы обменялись знаками, обступили куст церганолии со всех сторон, и один из них, вооруженный парангом, вытянул его из ножен и осторожно раздвинул им несколько самых пышных веток. Из-за них показалось перекошенное от страха лицо яриадца. Бредерой в удивлении поднял брови, а Нитерой испустил громкий радостный крик…
Несчастный Кирикиль, не успев оказать сопротивления, был схвачен и брошен в подвал. Радости маллов не было предела, особенно счастливым себя чувствовал Нитерой, таким неожиданным образом избежавший наказания.
Уже наступила ночь, когда после долгих и изощренных пыток, в которых особенно изобретательным оказался Бредерой, яриадец, не столь крепкий духом, как его хозяин, не в силах более терпеть и желая только одного — скорой смерти, выложил все, что знал. Тут горцы наконец оставили своего окровавленного, обезумевшего пленника в покое и удалились в трапезную дворца на совещание. Бредерой, испив два кувшина вина и съев увесистую баранью ногу, слегка захмелевший, вдруг заявил своим угодливым слушателям, что желает отмщения, поэтому этой же ночью хочет напасть на своего заклятого врага — ДозирЭ, а заодно расправиться и с его другом Идалом.
— Такого случая больше не представится, — заявил он почтительно внимавшим соплеменникам. — Этого глупца, который сейчас корчится в предсмертных муках, хватятся уже поутру. Пока же они, не чуя беды, спокойно почивают в своей кратемарье. Там мы их и застанем. Долгие месяцы они шли за нами по пятам, полагая, что они — охотники, а мы — добыча. Настало время доказать им, как сильно они ошибались. И да поможет нам Якир!
Маллы согласно закивали. Только несколько осмелевший Нитерой, хорошо знавший, на что способны авидроны, позволил себе высказать кое-какие сомнения касательно предполагаемого соотношения сил. Перебив его, Бредерой обрушил на соплеменника ужасные потоки брани, но почти тут же послал двух маллов в порт с приказом нанять десятка три лихих людей, готовых ради наживы на любые преступления…
Солнце скрылось, на землю опустилась глубокая ночь, разбросав над городом тысячи загадочных голубых искорок. Со стороны Темного океана подул ветер, принеся с собой густые запахи водорослей и прохладу. Редкие озябшие путники, рискнувшие путешествовать по ночному Биону — темному и грязному, таящему незримые опасности, — плотнее закутались в шерстяные плащи.
В сотне шагов от Рыбачьей площади горстка нищих облюбовала развалины давно заброшенного храма Гесты. Обернувшись с головой в лохмотья и прижавшись друг к другу, чтобы было теплее, они крепко спали на едва прикрытых соломой каменных плитах. Из всей шайки не спал только один человек, сидевший в стороне, как бы на входе, — хромой старик по кличке Жабий Глаз, которого заставили охранять сон остальных. Жабий Глаз был вооружен обрубком копья с затупленным наконечником, однако, будучи человеком спокойным и рассудительным, он считал, что его жизнь, равно как и жизни его товарищей, не стоит совершенно ничего, а поэтому вряд ли нуждается в какой-либо защите. Так что и негодного копья более чем достаточно.
Вскоре, однако, старик заметил зловещие тени, вереницей крадущиеся вдоль улицы Слепых Музыкантов. Множество теней. Сначала он не поверил своим глазам, решив, что ему мерещится, потом подумал о злых духах, которые бродят по ночному городу в поисках своих жертв, и лишь когда загадочные силуэты приблизились шагов на двадцать, разглядел в них обычных людей — довольно странного вида, но всё же не имеющих отношения к потустороннему миру. На этом Жабий Глаз успокоился. Кто бы они ни были — ночные воры или беспощадные разбойники, — что им до несчастного старика в жалких обносках?
Рассудительный нищий ошибся, и эта ошибка через мгновение стоила ему жизни. Тень, замыкающая это странное шествие, заметив бедняка, остановилась. Потом, после некоторого колебания, метнулась прямо к Жабьему Глазу. В воздухе мелькнул короткий клинок. Не успевший ничего предпринять старик обмяк и повалился на бок…
Улица Слепых Музыкантов шла от Рыбачьей площади в центр Биона, часто огибая шикарные дворцы или плотно застроенные небольшими домами кварталы. Бредерой со своими людьми следовал именно по этой улице — самым коротким путем. Забыв о всякой предосторожности, он вёл всё дальше и дальше в глубь Биона свою маленькую армию: десятерых маллов с настоящими парангами, шестерых рабов, обученных сражаться короткими копьями, и тридцать пять наемных головорезов, только что нанятых в самых грязных портовых виночерпнях. Он весь кипел в предвкушении сладкого отмщенья, ярость разрывала ему грудь. Он испытывал необыкновенное счастье оттого, что сейчас всё должно было разрешиться. Ему не терпелось ворваться в кратемарью, где находился ДозирЭ, и наконец покончить с этим человеком, которого ненавидел так, что не мог заснуть, если не отпускал в его адрес тысячу самых гневных и непристойных проклятий. Ведь именно этот человек явился виновником того, что он не стал Вершинным вождем Маллии, ведь это из-за него он вынужден был раз и навсегда покинуть родные горы, бежать через полконтинента от мести собственных братьев в этот чужой город, где он всего лишь какой-то дикарь, пусть и с полным кошелем денег.
На пересечении улицы Слепых Музыкантов с Караванной Дорогой отряд Бредероя вдруг лицом к лицу столкнулся с группой вооруженных до зубов людей. Малльский вождь сначала решил, что перед ним дворцовые «стражи Ночи», но, всмотревшись, вдруг в изумлении признал ДозирЭ и рядом с ним Идала. Вместе с авидронами следовали еще пять широкоплечих рабов и примерно двадцать человек в местных одеждах.
Оба отряда остановились и сбились вокруг своих предводителей, выказав некоторое замешательство.
Первым пришел в себя ДозирЭ. Он тоже, несмотря на странный наряд, узнал Бредероя и, быстро справившись с удивлением, положил руку на рукоять меча и выступил вперед.
— Тебя и не узнать, Бредерой, — сказал он довольно иронично. — Похоже, ты тоже любишь ночные прогулки? О, поверь, они идут тебе на пользу! Ты выглядишь значительно лучше, чем в последний раз, когда я тебя видел… Да, кстати, где твоя шкура снежного барса, которой ты так дорожил?
Бредерой, в свою очередь, сделал несколько шагов навстречу и отвечал, едва не задыхаясь от гнева:
— Ты сейчас умрешь, гнусный предатель, жалкий раб своих ленивых грономфских хозяев. Клянусь Якиром!
— Узнаю тебя, мой болтливый горец! — улыбнулся ДозирЭ, впрочем, сверкнув глазами. — Послушай, а куда ты направляешься в этой странной компании отъявленных злодеев? Похоже, что это не просто ночная прогулка? Уж не меня ли, своего старого друга, ты хотел перед сном навестить?
— Именно так. Твой глупый слуга перед тем, как захлебнуться в собственной крови, всё нам рассказал. Вот мы и решили к тебе наведаться…
ДозирЭ от неожиданности смутился и оглянулся на Идала, обменявшись с ним красноречивыми взглядами. Так вот что произошло с этим неудачником Кирикилем, которого друзья так надеялись взять с собой, но который куда-то самым бессовестным образом исчез…
— Что ж, раз уж так получилось, не будем откладывать, покончим со всем этим сейчас же! — сказал ДозирЭ, вынимая меч.
Бредерой с готовностью кивнул, но вместо того, чтобы возглавить свой отряд, отступил за спины соплеменников. Он рявкнул что-то, толкая вперед стоявших подле него портовых разбойников, и сразу все его люди с оружием наперевес бросились в атаку. Рядом с вождем остались стоять только Нитерой и узколобый малл со свирепым выражением лица.
ДозирЭ, с помощью жестов и берктольских выражений, успел выстроить в линию тех наемных бойцов, которых помог нанять Кнуисик Доляру. Все они были бывшими воинами партикул — уверенными в себе крепкими мужчинами средних лет, поэтому быстро поняли, чего от них хотят, и немедленно выполнили команды. ДозирЭ встал в центре, Идал разместился на правом фланге, а Кнуисик Доляру, который напросился сопровождать грономфов, отошел на левый фланг и окружил себя пятью своими рабами-телохранителями. Все взяли наизготовку свое оружие, у некоторых в руках появились щиты, небольшие луки и даже самострелы. Таким образом, прекрасно вооруженный отряд ДозирЭ перегородил от стены до стены Караванную Дорогу и ощетинился многочисленными клинками и короткими копьями.
Произошло ужасное столкновение. Люди Бредероя, рассчитывая подавить противника числом, налетели дикой толпой, изрыгая ругательства, и с шумом врезались в поджидавший их строй. Громко щелкнул самострел, свистнула одна стрела, затем другая, зазвенели соприкоснувшиеся клинки, хрустнуло чье-то сломанное копье, захрипел первый смертельно раненный. В промозглой густой темноте эти звуки звонким эхом покатились по пустым бионским улицам, отскакивая от каменных мостовых и мраморных фасадов.
Кнуисик Доляру, благодаря стечению обстоятельств, был почти сразу тяжело ранен, и только смелость его рабов не позволила атакующим прорвать левый фланг. Со своей стороны Идал держал оборону крепко — правый фланг не потерял ни одного человека и даже немного выдвинулся вперед. Что же касается ДозирЭ, то он, по своему обыкновению, один убил не менее шестерых разбойников, и нападавшие, видя, что стало с их товарищами, посмевшими вступить в единоборство с этим инородцем, владельцем необыкновенного меча, перестали атаковать центр вообще и, толкаясь, сместились вправо и влево.
Хитрые маллы пропустили вперед портовых разбойников и в первой стадии боя не принимали участия. Когда же они увидели, что большинство наемников вышло из строя, то бросились в атаку сами, действуя при этом осмотрительно и всячески друг друга прикрывая. Эта часть сражения длилась довольно долго, и многие наемные бойцы ДозирЭ пали от ужасных ударов малльских изогнутых мечей, однако вскоре последний горец, схватившись за распоротый живот, опустился на колени.
Сражение выиграли авидроны, и выиграли с огромным перевесом.
Все это время Бредерой с невозмутимостью наблюдал за боем, но, когда увидел, что его войско пало, а бежать уже поздно, воздел к небу руки и смешал молитвы с яростными проклятиями.
«Умрите!» — приказал Бредерой Нитерою и узколобому маллу.
Горцы размышляли лишь мгновение перед тем, как броситься в неравный бой. Вскоре и они рухнули на землю — Идал покончил со своим бывшим слугой, сказав ему на прощание несколько слов, а ДозирЭ легко расправился с другим маллом.
— Ты мой пленник, — подступил к Бредерою ДозирЭ, потянувшись за его мечом.
Бредерой сделал вид, что отдает паранг, однако перекинул его в другую руку и с силой резанул клинком, пытаясь отрубить молодому человеку кисть. ДозирЭ едва увернулся. В тот же момент один из рабов, принадлежавших Кнуисик Доляру, всадил в спину малльскому вождю копье. Бредерой покачнулся и выронил свое оружие…
Раненого Бредероя схватили и крепко связали. ДозирЭ склонился над хозяином кратемарьи, которого уже перевязали его преданные рабы.
— Спешите на корабль, со мной всё будет хорошо! — подняв голову, слабым голосом произнес Кнуисик Доляру.
— Спасибо тебе, друг! — сердечно поблагодарил молодой человек. — Я обязательно сообщу о тебе в Грономфе…
Потребовалось еще достаточно много времени, чтобы вызволить из плена находящегося в беспамятстве и потерявшего много крови Кирикиля. Прямо с Рыбачьей площади ДозирЭ и Идал, в сопровождении нескольких наемников, охранявших пленного Бредероя и несших на плаще полумертвого яриадца, направились в порт.
Позже из гавани Биона отчалил торговый парусник — вистрога, ранее принадлежавшая лимским пиратам и проданная в Грономфе с торгов известному негоцианту. Новый хозяин приказал снять вооружение, переделал корабль на свой вкус, назвав его в честь знаменитой карты морских путей «Пурпурным листом», и стал возить на нем разные грузы из Биона в авидронский город Випос и обратно.
Никто не обратил внимания на ту поспешность, с которой, не дождавшись утра, «Пурпурный лист» покинул бионский порт.
Глава 56. Новое поручение Сюркуфа
«Пурпурный лист» оказался на редкость быстроходным кораблем, так что ДозирЭ и Идал и не заметили, как пересекли по Анконе от начала и до конца обширную Бионриду и оказались у форта Нозинги, который когда-то штурмовали. Здесь друзья повстречали огромный авидронский флот — более тысячи крупных боевых кораблей и около двух тысяч вспомогательных галер, следовавших в пролив Артанела. Далее вистрога легко преодолела море Кафков и, обогнув Мыс Трех Заветов, вновь вошла в русло Анконы. Спустя триаду корабль пришвартовался в Фиердах. Половину жителей этого поселения составляли «равнинные» маллы — трудолюбивые и безобидные, а другую половину — представители самых разных народов, включая и авидронов. Коренное же население — фиерды — было представлено только сотней семей. Низкорослые и хлипкие фиерды — послушные тугодумы, зачастую находились в униженном подневольном положении, выполняя самую черную работу. Власть здесь осуществлялась от лица Грономфы. Эта территория, по сути, являлась авидронской колонией, и в ближайшие годы поселение должно было превратиться в настоящий город: в некоторых местах уже заложили крепостную стену.
Морякам вистроги потребовалось несколько дней, чтобы пополнить запасы провианта и заклепать внезапно образовавшуюся в носовой части «Пурпурного листа» течь. Это промедление пришлось как нельзя кстати: раны несчастного Кирикиля без остановки кровоточили и загноились, так что яриадец всё время пребывал где-то на грани между жизнью и смертью. Его перенесли на сушу и вверили заботам местного жреца, обладающего, по слухам, редчайшим даром исцеления. Прошло всего два дня, и при помощи чудесных снадобий, старинных заклинаний и проникновенных молитв, жрец совершил чудо — Кирикиль почувствовал себя значительно лучше и попросил еды. Вскоре он настоял на том, чтобы его навестил ДозирЭ и, когда тот наконец появился, упал на колени и залился горькими слезами.
— Когда я пришел в себя и вспомнил, что произошло, первой моей мыслью было: как жаль, что я еще жив! Да, я мечтал лишь об одном — скорее умереть и, может быть, этой своей смертью заслужить твое прощение! Мои раны почти затянулись, но сердце мое страдает! О, Великаны, какие непреодолимые муки терзают его!
ДозирЭ нетерпеливо переступил с ноги на ногу: он не очень-то понимал, куда клонит слуга.
— Я хочу, чтобы ты знал, мой великодушный хозяин, — велеречиво продолжал Кирикиль, не без сожаления опустив самое яркое и душещипательное место из своей заранее приготовленной речи, — что я недостоин твоих забот… О, почему ты не бросил меня умирать в Бионе, зачем ты нанял этого достойнейшего лекаря?! Ты спас меня от смерти, но не знаешь, что я предал тебя самым жестоким образом, что из-за меня твоя бесценная жизнь висела на волоске!
— Я знаю об этом, — отвечал ДозирЭ, позевывая, — Бредерой обо всем рассказал.
— Как, и после этого ты не выкинул меня за борт? О! Не зря я все эти годы служил тебе верой и правдой, не зря поклонялся тебе усерднее, чем собственным богам…
Кирикиль был великолепен и в конце концов растрогал ДозирЭ до слез, так что тот постарался убедить слугу, что прощает его, что не держал и не держит на него зла. Яриадец заметно повеселел, бросился хозяину в ноги и принялся их целовать, помышляя в заключение попросить несколько монет, дабы пожертвовать их храму, как тут на пороге появился раскрасневшийся от бега матрос с «Пурпурного листа» и выпалил:
— Бредерой сбежал!
…Все это время Бредероя держали в трюме корабля, под охраной нескольких матросов. К ним по очереди присоединялись ДозирЭ и Идал, стараясь ни на мгновение не оставлять без присмотра своего важного пленника. Несмотря на свою рану, малл всё время ходил по узкому помещению взад-вперед и что-то бормотал себе под нос. Впрочем, он вел себя мирно, не пытался вырваться на волю или хотя бы с кем-то заговорить: казалось, он свыкся со своей участью и желает только одного — по возможности избежать позора, который всегда сопутствует пленению и возмездию.
В этот день Идал отправился в поселение, чтобы повидаться со знакомым эжином — крупным землевладельцем, скупающим в округе за бесценок земли в надежде на их стремительное удорожание после превращения Фиерд в город. Охранять Бредероя остался ДозирЭ. Тут молодому человеку сообщили, что его зовет к себе Кирикиль. ДозирЭ опасался оставлять малльского вождя наедине с двумя почти не вооруженными матросами, но потом ему пришло в голову, что яриадец почувствовал приближение смерти и хочет напоследок повидаться с человеком, который ему дорог. Наказав матросам бдительно стеречь Бредероя, ДозирЭ сошел с корабля и отправился к жилищу, где находился его слуга. Увидев его отнюдь не умирающим и, мало того, только что опустошившим полный котелок чечевицы с луком, грономф пожалел, что сошел на берег, оставив без присмотра опасного пленника. И совершенно справедливо. В тот самый момент, когда он выслушивал напыщенные раскаяния слуги, на «Пурпурный лист» пробрались неизвестные дикари, убили тех матросов, которые оказались на их пути, и выкрали Бредероя.
Спустя некоторое время не так далеко от Фиерд, на узкой лесной тропе, ДозирЭ, Идал и с ними тридцать всадников настигли небольшой отряд маллов. Сначала завязалась перестрелка из луков и самострелов, а потом произошла кровавая стычка. Дикари дрались яростно, было очевидно, что все они — опытные воины, но непревзойденное искусство ДозирЭ, спокойная мощь Идала и слаженные действия конных авидронских цинитов сделали свое дело. Несмотря на то, что нескольким разбойникам удалось уйти, их предводителя, судя по оружию и мехам, родовитого горца, убили, а Бредероя опять взяли в плен.
Когда всё закончилось, ДозирЭ осмотрел павших в бою дикарей. Лицо одного из них показалось ему знакомым. Он еще силился вспомнить, где видел этого молодого горца, когда услышал рядом голос:
— Это Бахи — первый друг Ахлероя.
ДозирЭ поднял голову: говорил Бредерой, которого, крепко держа за плечи, подвели два высоких авидронских воина. ДозирЭ вгляделся в лицо убитого и действительно признал в нем красавчика Бахи.
— Теперь Ахлерой не оставит тебя в покое, — злорадно добавил Бредерой. — Он будет мстить до тех пор, пока дышит, пока бьется его злобное сердце!
ДозирЭ равнодушно пожал плечами.
— Не знаю, какая доля уготована мне, — сказал он. — Пусть боги решают. Но тебе, вождь, сегодня, несомненно, повезло. Представляю, если бы ты попал в руки Ахлероя и его сторонников!
— Уж лучше умереть от руки брата, чем врага! — подавленно отвечал Бредерой. — Ведь вы везете меня в Грономфу не затем, чтобы воздать почести! Уверен, что мне уготована шпата или костер на площади Радэя.
— Надеюсь! — отвечал ДозирЭ и жестом приказал воинам увести горца.
До Авидронии «Пурпурный лист» добрался менее чем за десять дней и вскоре уже пришвартовывался в славном Випосе. Здесь ДозирЭ и его пленника дожидалась беспарусная быстроходная галера, принадлежащая Вишневой армии. Сто двадцать восемь гребцов взмахнули веслами, и галера, словно ветер, понеслась по благодатным водам Анконы. К полудню она миновала священный Тафрус, а к вечеру вошла в воды Внутреннего озера Грономфы. ДозирЭ и Идал, стоящие на носу корабля, порывисто обнялись. Слезы радости показались у них на глазах.
Грономфа уже не казалась столь беспечной и праздной, как год назад. Горожане не улыбались, каждый второй на улицах был военным, кругом слышалось бряцание оружия. Людей в столице стало меньше — многие инородцы, да и авидроны спешили покинуть город, который, по мнению большинства, и был главной целью приближающихся несметных полчищ флатонов. Опустели дворцы: их хозяева отбыли в партикулы или в свои дальние поместья. Позже ДозирЭ узнал, что Алеклия приказал на время выселить из Грономфы более половины ее населения: он стремился превратить город в мощную неприступную крепость, в которой на время осады, если такое несчастье случится, должен остаться лишь тот, кто не будет обузой и примет непосредственное участие в обороне города. Но сильнее всего молодого человека поразило то обстоятельство, что великолепные сады, которые благоухали на хиронах многих зданий и которыми Грономфа славилась по всему континенту, да и за его пределами, самым жестоким образом вырубали и на их месте разбивались обыкновенные огороды.
Несмотря на то, что ДозирЭ потратил много времени и средств, данное ему Круглым Домом и Сюркуфом поручение он выполнил в полной мере и теперь всеми силами рвался в Удолию, чтобы наконец прижать к сердцу свою любимую, которую не видел много-много дней и о которой столько думал всё это время. Но непреодолимые обстоятельства пока удерживали его в Грономфе. Молодого человека вызывали то в Круглый Дом, то в Дворцовый Комплекс. Высокие военачальники наперебой расхваливали его и подробно интересовались всем, что происходило с ним за последнее время. Особенно подробно расспрашивали о знаменитом походе Кадишской либеры и о легендарном Ибабде, имя которого благодаря его подвигам стало теперь известно каждому авидрону. ДозирЭ часто приглашали и на трапезы, и он не имел никакой возможности отказаться от этих приглашений. Он вновь и вновь рассказывал про малльских вождей, про гигантского паука, про штурм Дати Ассавар… Вообще о ДозирЭ уже хорошо знали не только в высоких кругах — его узнавали и на улицах, куда часто просачивались самые занятные истории. Его стали как старого друга приветствовать в лавках, в кратемарьях, в купальнях. Однажды к воину явился известный художник и поведал, что владелец самого роскошного дворца в Старом городе заказал ему портрет ДозирЭ в полный рост. Пришлось долго позировать. Вслед за художником пожаловал тхелос, который задумал написать о молодом человеке велеречивую поэму…
Что касается Бредероя, то многим теперь было не до него. События, которые происходили в малльских горах до нашествия на континент флатонов, теперь никого не интересовали и безнадежно померкли в свете тревожных всполохов новой надвигающейся беды. Малла бросили в подвалы Круглого Дома, где он достался Сюркуфу. ДозирЭ ни на мгновение не сомневался в том, что Бредерой уже через несколько дней превратится в сломленное безвольное существо и расскажет всё о себе и о своих недобрых деяниях.
Наконец Сюркуф, вняв настойчивым просьбам ДозирЭ, отпустил его на целый месяц. Не тратя времени, ДозирЭ помчался к Идалу, чтобы сообщить ему об этой радостной вести и попрощаться. Он застал друга в самом дурном расположении духа. Молодой человек поинтересовался причинами столь печального настроения, и эжин показал ему онис, который недавно получил от знакомого торговца из Карле Ролси. В нем кратко сообщалось о том, что все склады, где хранились товары Идала, сожгли или разграбили маллы во время их известного нападения на поселение, и, кроме того, пропал Арпад, и никто не имеет о нем совершенно никаких сведений…
Утром следующего дня, едва забрезжил рассвет, зевающий Кирикиль вывел из конюшен Крылатого — того самого превосходного скакуна, которого получил ДозирЭ при его вступлении в Вишневое воинство. Конь не сопровождал своего хозяина в его последней дальней поездке, всё это время наслаждался спокойной и сытой жизнью в мраморных конюшнях Круглого Дома и разминался на великолепном манеже, посыпанном красным песком, завезенным специально с острова Пылающей Земли, что в море Огненных богов. Вскоре вышел сияющий, до неузнаваемости разодетый ДозирЭ. Он дружески потрепал Крылатого, сказал ему несколько ласковых слов, затем взялся за луку седла и одним легким движением взлетел на коня.
Айм Вишневых и его слуга сразу пустили лошадей галопом и вскоре, благо улицы были еще пусты, уже выезжали из Грономфы по новобидунийской дороге.
Вот и Удолия. О, Гномы, как давно ДозирЭ здесь не был!
Поместье Чапло процветало. Кругом трудились люди; каждый клочок земли приносил пользу. На некогда унылых пустырях теперь красовались разнообразные хозяйственные постройки. Вдали неприступной твердыней вздымалось здание из розового камня — новое жилище ДозирЭ и Андэль.
Молодой человек въехал в открытые ворота, ведущие во двор дома, и тут заметил молодую женщину с небольшой корзиной в руках, громко отчитывающую нескольких понуро склонивших головы работников. То была Андэль.
ДозирЭ радостно встрепенулся, сильно натянул поводья, заставив Крылатого чуть приподняться на дыбы, выпростал ноги из стремян и ухарским прыжком соскочил на землю. Хозяйка поместья заметила важного гостя, узнала его и от неожиданности замерла. Корзина, полная прелестных голубых и черных свежесрезанных жемчужин, выпала из ее рук…
Андэль стала совершенно другой — это сразу бросалось в глаза. Когда ДозирЭ уезжал, Андэль носила под сердцем ребенка, и по всем подсчетам, уже должна была родить. Это не могло не сказаться на ее некогда совершенных формах. Она повзрослела, чуть пополнела, лицо ее теперь было прорисовано резче, яснее, взгляд стал жестче. Нет, она стала еще прекрасней: зрелая, манящая, соблазнительная женщина.
ДозирЭ бросился к Андэль, приготовленные слова застыли на его устах, он нежно обнял возлюбленную, стараясь не нанести ей вреда своим оружием и доспехами, и неловко поцеловал ее в голову, в волосы. Молодая женщина мгновение была неподвижна, скованна, будто еще не верила, что ЭТО произошло — ОН вернулся; но тут вдруг ослабла, едва ли не повиснув на его руках, ее глаза предательски заблестели, и внезапно из них брызнули слезы.
Двое работников поместья, открыв рты, с величайшим любопытством наблюдали за этой сентиментальной сценой, пока не поймали на себе красноречивый взгляд воина. Приложив руки ко лбу, они с нижайшей почтительностью попятились.
— Я жив, я приехал, я здесь, теперь тебе не о чем печалиться! — утешал любимую молодой человек, и сам готовый прослезиться.
— Ты… ты опять уедешь на войну… — отвечала сквозь рыдания Андэль. — О, Гномы, когда они тебя оставят в покое?!
Молодые люди вошли в дом, поддерживая друг друга — еще не вполне пришедший в себя после бешеной скачки ДозирЭ и разом ослабевшая от слез Андэль. В главной зале их уже поджидали явившиеся на шум слуги, а у круглого мраморного бассейна в центре залы молодых людей встречал отец Андэль, поддерживаемый шестнадцатилетним беловолосым юношей-слугой. Чапло заметно сдал. Его землистое опухшее лицо свидетельствовало о тяжелой болезни.
ДозирЭ приложил руку ко лбу, поприветствовав старика, и радостно кивнул нескольким знакомым работникам. Сзади появился Кирикиль в роскошной обновке, свысока, с хозяйской тяжестью во взгляде, посмотрел на новых слуг, от чего те затрепетали, подмигнул старой подружке — селянке, раньше работавшей в поле, а теперь прислуживающей в доме, и с достоинством принял у ДозирЭ верхний дорожный плащ и часть оружия.
— Что случилось с тобой, рэм? — удивленно спросил молодой человек у Чапло. — Когда я видел тебя в последний раз, ты теленка на плечи поднимал.
— Постарел я совсем, ноги перестали слушаться… — отвечал старик, с трудом выговаривая слова. — Вижу, смерть бродит где-то рядом… Зовет по ночам… Но не смею уйти, жду, когда у Андэль всё сладится… Вот и ты вернулся, теперь уж я спокоен…
Чапло в нерешительности поскреб небритую щеку и с надеждой покосился на дочь.
— Девочка моя, нельзя ли нам по такому случаю кувшинчик нектара употребить? Ведь радость-то какая!
— Потом… — сухо отвечала Андэль.
Тут она увлекла ДозирЭ дальше, в глубь дома, властным жестом приказав Кирикилю и другим остаться, привела воина в светлые покои с выходом на открытую галерею, ведущую в сад, отправила по какому-то делу девушку, которая здесь находилась, и откинула полупрозрачный полог, отделяющий небольшую часть помещения. В изящной колыбели, вырезанной из красного дерева искусной рукой, сладко спал двухмесячный младенец, красивый, как бог.
— О, Гномы! — ДозирЭ буквально светился от счастья. — Не может быть! Сын?
— Сын… — отвечала молодая женщина почему-то робким упавшим голосом.
Молодой человек потянулся было к Андэль, чтобы привлечь к себе и щедро покрыть ее лицо благодарными поцелуями, но та неожиданно отпрянула и показала рукой на ребенка:
— Посмотри на него! Внимательно!
Изумленный ДозирЭ почувствовал, что какая-то тень пробежала между ним и возлюбленной. Появилось скверное предчувствие. Он склонился над младенцем и внимательно изучил еще только формирующиеся, но уже довольно выразительные черты. Большой красивый лоб показался ему знакомым. Когда же он рассмотрел нос и губы, страшное подозрение закралось в его сердце. ДозирЭ еще сомневался, еще гадал, но ужасная истина уже открылась ему. Он вдруг понял, почему Андэль была так грустна перед его отъездом в Маллию, когда сообщила о том, что носит ребенка. Она уже тогда предполагала недоброе. А ведь он не придал этому ровно никакого значения… Теперь многое стало ясным!
— Это ребенок Инфекта? — с замиранием сердца, испуганно, почти шепотом спросил ДозирЭ.
— Да, — отвечала Андэль. — Это сын Алеклии.
— О! — только и выдавил из себя переполненный отчаянием молодой человек…
Ребенок мирно посапывал, время от времени сладко причмокивая; ему было неведомо, какие грозные тучи сгущаются над его прелестной головкой.
— Но ведь Божественный не может иметь наследника! — Через некоторое время ДозирЭ обернулся к возлюбленной.
Лицо Андэль стало пунцовым, а глаза вспыхнули гневом. Молодой человек никогда не видел в этих чудесных глазах столько злости и решительности.
— Это мой ребенок! Я никому его не отдам! Пусть только попробуют его тронуть!
Большей беды ДозирЭ и представить не мог. По авидронскому закону, который был подробно описан в трактате «Обряд Аззира и Нуригеза», Инфект Авидронии действительно не мог иметь детей. Если же побочные дети все-таки обнаруживались, их немедленно умерщвляли. Оставайся Андэль во Дворце Любви, лекари Дворцового Комплекса, которые самым пристальным образом следили за здоровьем люцеи Восьмой раковины, при первых же признаках зачатия, несомненно, быстро и безболезненно избавили бы ее от нежелательного плода. «Небесный напиток», как называли в Грономфе чудотворный отвар из корней «лисьей травы» с добавлением некоторых ядовитых грибов, сделал бы свое дело…
— Теперь ты всё знаешь, — немного успокоившись, грустно сказала Андэль. — Я полагаю — нынче ты покинешь меня, ибо я явила твоему мужественному взору вместо кровного дитя — плод моих прежних занятий. Поверь мне, если ты так поступишь, я пойму тебя и никогда не вспомню недобрым словом. Более того, я и сама хочу, чтобы ты так поступил. Покинь же меня! Сейчас же!
Ребенок проснулся, увидел ДозирЭ, который загораживал мать, испугался и громко заплакал. Андэль взяла его на руки и попыталась успокоить.
— Почему ты решила, что я тебя брошу? — с обидой в голосе спросил ДозирЭ. — Разве я не доказал тебе свою любовь? Разве не поклялся, что бы ни случилось, умереть за тебя, если надо? И разве ты не доказала свою любовь ко мне? Разве не отвергла Инфекта, Бога, ради того, чтобы быть со мной? Почему же ты решила, что я сегодня предам тебя, брошу, и брошу именно в тот момент, когда ты более всего нуждаешься в защите? Разве я это заслужил? Нет, я остаюсь!
Было заметно, что Андэль очень понравились слова молодого человека, ее лицо просветлело. Она ответила еле слышно, чтобы не потревожить младенца, немного успокоившегося в ее руках:
— Если ты не уедешь, твоя жизнь подвергнется не меньшей опасности, чем жизнь ребенка. Я этого не хочу. Ты должен оставить поместье…
— Никогда! — вспыхнул ДозирЭ. — Этот ребенок твой, а значит, и мой. Поверь, я буду любить его точно так же, как если б он был рожден от меня. Мы будем охранять его, прятать от людей, всячески оберегать. Никто ничего не узнает. Здесь, в глуши Удолии, ОНИ до нас не доберутся! А потом, кто сейчас будет этим заниматься? Ты же знаешь: на Авидронию надвигаются флатоны!.. Для всех это будет наш ребенок, когда же он подрастет, вряд ли кто-нибудь сможет угадать в нем черты Божественного. Это останется нашей тайной, и мы поклянемся друг другу, что никто и никогда о ней не узнает!
Ребенок окончательно успокоился и заинтересовался блестящими золотыми фалерами на груди воина. ДозирЭ отцепил самую красивую и протянул младенцу.
— Как ты его назвала? — спросил он.
— Волиэну, если ты не против. Волиэну, сын ДозирЭ из Грономфы.
«Волиэну» по-авидронски значило «сын героя»…
Вечером того же дня в честь приезда молодого хозяина устроили щедрую вечерю. Длинный стол, накрытый в благоухающем саду, уставили самыми изысканными для этих мест яствами. Вина и нектара подали столько, что ни за что не выпить. Пригласили хозяев соседних наделов, друзей Чапло из ближайших поселений, всех домочадцев и работников — набралось человек сто пятьдесят. В самый разгар вечери кто-то попросил показать младенца, но Андэль напомнила желающим, что по старинному поверью ребенка, которому еще нет года, нельзя показывать чужим людям — это может ему сильно повредить. Старики вроде слышали об этом обычае и закивали головами.
ДозирЭ, конечно, удостоился самого заинтересованного внимания пирующих. Его гордый вид, великолепные одежды, награды, его подвиги интересовали всех, кто здесь находился. Впрочем, молодой человек уже успел привыкнуть в Грономфе к чрезмерному вниманию к своей особе и, развлекая гостей, непринужденно чередовал удивительные истории с поглощением нежных куропаток и восхитительного нектара.
Чапло выпил чуть больше кувшина и быстро захмелел. Юноша-слуга по нетерпеливому знаку Андэль поспешил взять его под руки и увести прочь.
— Кто этот скромный юноша? — поинтересовался ДозирЭ.
— Это Рехеадму, — объяснила Андэль. — Он из Союза Четырех. Чапло обнаружил его умирающим на дороге, когда возвращался из Грономфы. Несчастный отстал от торгового каравана, где был повозчиком, — скорее всего, его просто бросили в пути, когда заметили, что он серьезно болен. Отец привез его сюда и выходил. С тех пор Рехеадму живет при нас и в знак своей безмерной благодарности прислуживает Чапло, не прося ничего взамен, кроме еды и питья. Он неграмотен, я пыталась его кое-чему научить, но он беспросветно глуп, словно дикарь, поэтому мои попытки не увенчались успехом.
— Ему можно доверять? — спросил ДозирЭ.
— Несомненно. Он нам верен, как никто другой. Смотри! — Андэль поманила вернувшегося в сад юношу и сказала ему строгим тоном: — Рехеадму, убей себя!
Юноша удивленно посмотрел на молодую женщину, но в тоже мгновение выхватил из-за пояса короткий нож и приготовился пронзить себе грудь. ДозирЭ перехватил его руку и так крепко сжал, что Рехеадму взвыл от боли и выронил нож.
— Этот человек — твой самый главный хозяин, — сказала юноше Андэль, показывая на ДозирЭ. — Ты должен ему подчиняться в точности, как и нам. Ты понял?
Рехеадму немного подумал, потом упал на колени и приложился губами к ногам воина…
С наступлением ночи ДозирЭ и Андэль покинули пирующих гостей и отправились в свои покои. Не выходили они оттуда до вечера следующего дня, только служанка несколько раз приносила им ребенка…
Дела в поместье шли как нельзя лучше — это ДозирЭ понял сразу, лишь только открыл денежную книгу, которую сам же и завел в свое время по совету Арпада. С тех пор ее аккуратно заполняла Андэль. За прошедший год закупщики из Грономфы заплатили за товары почти триста инфектов; из них двести было потрачено на работников, на разные закупки и на нужды землевладения, а сто золотых, то есть десять берктолей, — отложено. ДозирЭ не верил своим глазам. Неужели такое сравнительно небольшое поместье может приносить столь существенный доход?! Надо показать эту денежную книгу Идалу…
Минула триада. Только ДозирЭ и Андэль вновь задумались о Большом свадебном обряде, как в пределах поместья появился порученец Круглого Дома. ДозирЭ прочитал врученный ему онис и тут же, залившись краской досады, передал свиток Андэль. Сюркуф немедленно призывал айма Вишневой армии явиться в Грономфу, «поскольку грозные события требуют скорейшего принятия мер…».
Андэль восприняла сообщение совершенно спокойно, будто предчувствовала, что этим всё и закончится. Послание не вызвало удивления и у остальных домочадцев. Наоборот, многие даже изумлялись: почему такой сильный храбрый воин нежится в купальнях со своей возлюбленной, когда страна подвергается столь очевидной опасности? В округе давно ходили страшные слухи о флатонах: говорили, что скоро посланники Фатахиллы появятся у самых границ Авидронии.
ДозирЭ не без труда разыскал распустившегося от вседозволенности Кирикиля и задал ему приличную взбучку, чтобы немного встряхнуть его, а потом приказал готовиться к отъезду. Чуть позже воин пришел к Андэль попрощаться. Молодая женщина протянула ему Волиэну. ДозирЭ неловко, с опаской взял его на руки, а младенец, завидев знакомые сверкающие диски на груди большого человека, радостно замяукал и потянулся к ним.
— Невероятно, я держу в руках дитя самого Бога! — невольно вырвалось у ДозирЭ.
— Это твое дитя! — мягко поправила Андэль…
Утром следующего дня ДозирЭ стоял перед Сюркуфом, который теперь занимал просторную светлую залу в лучшей части Круглого Дома. Охрана у дверей, расторопный слуга — не было сомнений в том, что в пределах этой старинной цитадели Сюркуфа ценят сейчас очень высоко. Впрочем, несмотря на внешние перемены, он не изменил своим привычкам — та же властная поза, то же выражение лица, тот же приторный густой розовый запах. Здесь же сидел и Белмодос — молодой писец, который, по обыкновению, разместился в самом дальнем углу и с очень серьезным видом разбирал внушительную груду свитков. Завидев ДозирЭ, Белмодос заметно смутился, поспешил спрятать глаза и согнулся в три погибели, так, что за возложенными друг на друга книжными регистрами его и вовсе стало не видно.
— Ты, бесспорно, герой, ДозирЭ! — Сюркуф встретил воина вот такой достаточно подозрительной в его устах фразой. — Но, по правде сказать, далеко не все довольны тем, как обернулось дело. Мы должны были предотвратить выступление маллов, заставить их с трепетом внимать Грономфе, сделать их послушным оружием в наших руках. Именно на это мы направляли свои усилия. Но, вопреки ожиданиям, мы приобрели жестоких врагов, которые питают к нам лютую ненависть и готовы сражаться с нами до последнего воина. Да, Бредероя ты ухитрился захватить и формально выполнил поручение Круглого Дома. Только кому этот облезлый снежный барс сейчас нужен, когда всё самое ужасное уже произошло? Карле Ролси разрушен, умерщвлены тысячи авидронов, Авидронии нанесен непоправимый ущерб. Однако самое страшное то, что беспощадные флатоны уже приближаются к Великой Подкове, а в тылу у нее оказались многочисленные отряды коварных горцев, думающих только об одном — как можно сильнее навредить Дворцовому Комплексу…
Сюркуф поднялся, заложил руки за спину и стал нервно ходить взад-вперед. Только тут молодой человек заметил, что на шее цинитая красуются новые наградные платки…
— Я сделал все, что было в моих силах… — неуверенно вставил ДозирЭ.
— Вот именно — что было в твоих силах! К сожалению, тебе не удалось выполнить поручение своевременно. И кроме этого, ты самым необдуманным образом превысил свои полномочия: выступил на малльском синдане от имени Грономфы, раскрыл себя, что никогда добровольно не делал ни один владелец вишневого плаща. По сути, мой друг, это предательство!
ДозирЭ вспыхнул и открыл было рот, но Сюркуф не дал ему произнести ни звука.
— Молчи! Я знаю, что ты скажешь! И пойми — я тебе всецело доверяю. Я знаю, что ты один из самых преданных сынов отечества. Поэтому, заботясь о тебе, я попытался замять скандал, и, похоже, мне это удалось. Рискуя своим положением, я скрыл несколько самых сомнительных историй, касающихся твоего пребывания в Малльских горах. Не говоря уже о по меньшей мере странных поступках твоего друга Идала, который сошелся с малльскими разбойниками и извлек из приятельства с ними немалый доход. Молчи!.. Слава Гномам, все заняты флатонами! Но, предвосхищая твои вопросы, скажу: о твоем награждении не может быть и речи! Стоит мне только обмолвиться на эту тему — и возможны самые тяжелые последствия…
Сюркуф еще долго говорил и был достаточно убедителен. Неопытный в интригах Круглого Дома ДозирЭ поверил цинитаю, и в его взгляде теперь читалась благодарность. У молодого человека и у самого давно было ощущение, что тогда, в Малльских горах, в особенности на синдане в селении Бахет-меги, он сделал что-то не так — обманул ожидания своих радеющих за дело начальников…
— Теперь о главном! — подвел черту под предыдущим разговором Сюркуф, усаживаясь на прежнее место. — Для Авидронии настали тяжелые времена, поэтому мы не вправе сейчас предаваться любви и усладам…
ДозирЭ чуть покраснел.
— Каждый истинный сын отечества должен сейчас думать лишь о том, где он сегодня, в эти тяжелые дни, нужнее всего — в партикуле, на галере, в гарнизоне, в ополчении. Надо готовить себя к тому, что, возможно, придется в скором времени умереть во славу Авидронии и Божественного. Мы не должны этого бояться, мы должны этого желать всем сердцем!
ДозирЭ слегка кивнул головой.
— Итак, несмотря на то, что в последнее время я и все мои воины занимались маллами, — продолжал Сюркуф, — с некоторых пор мне отданы на попечение ларомы. Те самые, чьи земли граничат с нашими владениями и с территориями Иргамы — бывшими ее территориями, ибо сейчас они отошли Авидронии. Какое-то время назад ларомы пожаловались Божественному, что некие хорошо вооруженные и весьма многочисленные разбойники разоряют их деревни и угоняют жителей в рабство. А их предводителя ты должен знать — это бывший крупный иргамовский военачальник по имени Дэвастас. Его обвинили в убийстве Тхарихиба, он бежал и теперь, вместе со своим отрядом, бесчинствует в землях ларомов…
ДозирЭ сразу вспомнил вероломного негодяя, и ему стало не по себе. Он не забыл бои капроносов в городе Тедоус и схватку с Дэвастасом во время штурма последней цитадели Кадиша, когда этот ловкий силач, несомненно великолепный воин, едва его не убил…
— Так вот, — не прерывался Сюркуф. — Алеклия послал в помощь ларомам Полководца Инфекта Кариса с армией в двадцать пять тысяч человек. Карис сумел настичь мерзавца и в нескольких стычках разгромить значительную часть его отряда. Но самому Дэвастасу удалось ускользнуть. Потом, когда на материк высадились флатоны, Инфект отозвал Кариса в Авидронию, приказав оставить в землях ларомов всего одну партикулу. Выбор пал на хорошо тебе известных «Неуязвимых»…
— Как, ты хочешь послать меня с поручением к Эгассу?! — не сдержал радости ДозирЭ.
— Не совсем так! — странным тоном отвечал Сюркуф, и тут молодой человек с удивлением заметил в его глазах злорадство. — Партикула «Неуязвимые» сначала стояла лагерем возле одной ларомовской деревни, а потом отправилась в поход вдоль Анконы, чтобы защитить дальние поселения дикарей. Только один раз, находясь во вполне безопасной местности, Эгасс решил не разбивать на ночь лагерь. Ему не терпелось как можно скорее достичь цели, к тому же следопыты сообщили, что за долгий путь не встретили ни одного человека. И именно в эту ночь незащищенная стоянка подверглась внезапному и очень коварному нападению нескольких тысяч разбойников, среди которых видели и этого гаронна Дэвастаса. Где они скрывались, как им удалось остаться незамеченными — никто не знает. Мерзавцы смогли ворваться в расположение партикулы и перебить большую часть ее воинов. В конце концов атаку отбили, но пропал партикулис Эгасс, а с ним и знамя партикулы «Неуязвимые». Спустя месяц в Грономфе у главных ворот Дворцового Комплекса кто-то оставил куль для Инфекта. В нем обнаружили голову Эгасса…
— О! — только и вырвалось из уст потрясенного ДозирЭ.
— Алеклия, узнав обо всем, — продолжил Сюркуф, не обращая внимания на возглас молодого человека и лишь с хитрецой в глазах наблюдая за ним, — в страшном гневе приказал распустить партикулу «Неуязвимые», а Дэвастаса во что бы то ни стало изловить. За его голову, а вернее, за него живого он теперь назначил две тысячи берктолей награды! Но поскольку у Авидронии нынче нет ни одной свободной партикулы, всё это поручили Круглому Дому…
— Что мне делать, приказывай! — с готовностью и необыкновенным жаром произнес ДозирЭ.
Сюркуф вновь поднялся со своего места и в молчаливом раздумье обошел залу.
— Пиши, Белмодос! — вдруг рявкнул он. — Айму Вишневой армии ДозирЭ, сыну Вервилла из Грономфы, поручается набрать отряд любой численности… Нет, зачеркни: численностью не более двухсот пятидесяти человек… вооруженный по его собственному усмотрению… Написал?.. И после этого немедля отправиться в земли ларомов, где изловить Дэвастаса и уничтожить его людей… — Окончив диктовать Белмодосу, Сюркуф обратился к ДозирЭ: — Теперь же отправляйся в Де-Вросколь. Там, во втором лагере, ты найдешь остатки партикулы «Неуязвимые». Набери из них лучших, кто жаждет мести за погубленных товарищей. Вишневых же плащей я тебе дам не более двадцати человек. Ты же знаешь, как сейчас тяжело с людьми!..
И еще, Инфект хочет, чтобы все ларомы объединились и чтобы их возглавил некий вождь по имени Гуалг, которому Великий и Всемогущий симпатизирует. Если сумеешь, поверни дело таким образом, чтобы так оно и случилось. И вот что запомни: среди ларомовской знати тебе встретится вождь бедного племени по имени Триалг. Не забудь это имя! Кое-какие услуги этого алчного дикаря Круглый Дом оплачивает чистым золотом, а посему можешь на него всецело положиться и приказывать ему, будто собственному слуге…
Сразу из Круглого Дома ДозирЭ бросился к Идалу, но неожиданно встретил его в двухстах шагах от цитадели Вишневых. Эжин в сопровождении угрюмого Эртрута и нескольких вооруженных слуг — все верхом — возвращался из лагеря для ополченцев, что на Сиреневых холмах, и был необыкновенно возбужден. ДозирЭ узнал, что Идал вступил в Ополчение и теперь является предводителем отряда всадников из ста человек, которых обязался сам вооружить и содержать. ДозирЭ от удивления присвистнул…
Некоторое время спустя друзья сидели в одной из лучших грономфских кратемарий, и молодой человек поведал эжину о том, что случилось с «Неуязвимыми», и о новом своем поручении. Огорченный рассказом, Идал почти ничего не ел, несмотря на то, что до этого жаловался на сильный голод, и довольно часто протягивал руку за кубком.
— А что стало с Тафилусом? — наконец спросил он.
— Не знаю, я пытался что-то выведать, но безуспешно! — отвечал ДозирЭ.
— Что ж, я еду с тобой! — сказал наконец Идал тоном, отметающим любые возражения…
В Грономфе ДозирЭ провел еще пять дней. Потребовалось многое сделать, чтобы как следует подготовиться к предстоящему походу. Несколько раз он хотел выкроить время, чтобы навестить Андэль, но, увы, — бесконечные хлопоты и постоянное присутствие рядом людей Сюркуфа не позволили ему этого сделать.
Наконец однажды пасмурным прохладным утром, в день Божественного, когда было не принято отправляться в далекое путешествие, да и вообще заниматься делами, ДозирЭ вместе с внушительным отрядом выдвинулся из Грономфы в сторону Де-Вросколя. Рядом с молодым человеком ехал отпущенный на время из Ополчения Идал, сзади, на небольшом расстоянии, держался крайне недовольный всеми произошедшими переменами Кирикиль. Он ехал в сопровождении двух молодых, но уже не раз проявивших себя своей предприимчивостью слуг Идала, которым на протяжении всей дороги что-то возбужденно втолковывал, часто заставляя юношей удивленно переглядываться друг с другом. За ними двигались пятнадцать Вишневых — все могучие бойцы из так называемого отряда «Каменщиков», лучшего во всей Вишневой армии. За ними следовали тридцать опытных конных воинов, нанятых для этого похода Идалом, и еще небольшой отряд, набранный самим ДозирЭ на деньги Круглого Дома, — человек сорок копьеносцев. Колонну замыкали два десятка быстроходных повозок, нагруженных доверху всем необходимым для этого похода.
Дорога проходила по самому берегу Анконы, так что с правой руки всё время простиралась бесконечная, спокойная, лишь иногда чуть потревоженная дождем и порывами вольных ветров зеленоватая гладь реки. Изредка дорога удалялась от берега, чтобы пересечь небольшой приток, обогнуть топь или внезапно выросший на пути утес…
Прибыв в Де-Вросколь, ДозирЭ поспешил направиться в указанный Сюркуфом военный лагерь, где должна была располагаться партикула «Неуязвимых», вернее, то, что от нее осталось. Там он сразу наткнулся на знакомого по лагерю Тертапента воина. Тот с трудом признал в великолепном айме Вишневых бывшего новобранца, старого товарища, и несказанно удивился его блестящим успехам и стремительному продвижению по службе, тем более что сам только недавно получил первый наградной платок.
ДозирЭ справился о «неуязвимых», и воин с выражением неприязни на лице показал куда-то в сторону задворок, где на некотором отдалении от основных построек виднелось несколько старых одноярусных казарм.
В расположении партикулы даже не выставлялась стража, на подъехавший отряд никто не обратил ровным счетом никакого внимания. Встретившиеся воины некогда прославленного монолита угрюмо прятали глаза, многие были не вооружены и имели неопрятный вид. Одни, скучая, прогуливались, лениво перебрасываясь короткими фразами, другие открыто, не боясь порицания, играли в стекляшки.
— О, Гномы, что за жалкое зрелище! — не выдержал ДозирЭ.
Друзья спешились и пошли искать хоть кого-нибудь, кто прояснил бы им ситуацию.
За казармами, на вытоптанном пустыре, два обнаженных по пояс воина-гиганта сражались на утяжеленных деревянных мечах. Иногда они останавливались и обменивались короткими замечаниями, но после вновь с яростью сходились, обрушивая друг на друга тяжелые хлесткие удары.
ДозирЭ и Идал приблизились. Взбитая ногами пыль, подхваченная внезапным порывом ветра, окатила с ног до головы небольшую группу зрителей, наблюдающих за схваткой. Кто-то недовольно выкрикнул:
— Давай же, Тафилус! Что же ты?!
Широкоплечий великан, к которому были обращены эти слова, мельком и достаточно злобно посмотрел на того, кто только что кричал. Вдруг он заметил подошедших — сотника Вишневой армии и ополченца в плаще песочного цвета (так теперь одевался Идал) и замер от удивления. В то же мгновение соперник налетел на него, выбил меч и сбил с ног. Большинству показалось, что схватка Тафилусом проиграна, но гигант неожиданно ловко откатился в сторону, уйдя от «смертельного» удара, схватил свой меч и, успев в последний момент подняться на одно колено, защитился от очередной атаки. Столкновение двух мечей было ужасным, раздался глухой хруст, и оба воина остались с никчемными деревянными обрубками в руках. Пораженные зрители ахнули…
Поединщики, обменявшись приветствиями, закончили схватку и разошлись.
Тафилус подошел к друзьям. Поначалу великана охватило смятение, потом лицо его осветилось счастливой улыбкой, и друзья «на крови» по очереди крепко обнялись, причем не сдержавший своих чувств грубоватый девросколянин слегка помял своих не столь крепких, как он, товарищей.
Позже ДозирЭ, Идал и Тафилус трапезничали в довольно убогой кратемарье на краю города. Сюда их привел девросколянин, пообещав самую вкусную на свете еду и преотменное вино. Наивный великан, мало что видевший в жизни, простоватый, привыкший к незатейливому лагерному быту и никогда не имевший в кошеле ничего тяжелее пары инфектов, не мог и предположить, какими изощренными ценителями в области гастрономии стали ДозирЭ и Идал. Впрочем, грономфские мужи, не желающие обидеть вновь обретенного друга, постарались не подавать виду, что чем-то недовольны, не обращали внимания на грязь в углах, на нахальную обслугу, на бедняков-оборванцев, сидевших вокруг, и поглощали плохо прожаренную дичь, словно непревзойденные блюда, приготовленные в самой известной грономфской кратемарье.
Тафилус, особо не заботясь о приличиях, торопливо проглотил двух зайцев и четырех голубей, запил всё это, делая чудовищно большие глотки, двумя кувшинами кислого вина и с удовольствием облизал жирные пальцы. Глядя на него, ДозирЭ чуть заметно усмехнулся — когда-то он и сам был таким, пока не очутился в Белой либере.
Насытившись, друзья продолжили дружескую беседу. ДозирЭ и Идал рассказали девросколянину о некоторых своих приключениях, причем их истории выглядели настолько неправдоподобно, что Тафилус несколько раз недоверчиво улыбался или обиженно хмурился: уж не пытаются ли друзья «на крови» над ним подшутить? Впрочем, весь вид грономфских воинов, а в особенности пылающие награды ДозирЭ и его платки, в конце концов убедили его в правдивости услышанного.
В свою очередь, Тафилус поведал о том, что происходило с ним и с его партикулой начиная с того дня, когда он попрощался с ДозирЭ и Идалом. Долго он перечислял славные подвиги своего отряда, лишь изредка и с присущей ему скромностью упоминая о собственных деяниях, — друзья при этом нисколько не сомневались в исключительной доблести великана, тем более что на правом его плече красовались светло-розовые хвостики десятника, на шее был повязан синий платок, а на груди сияло золото и серебро фалер. Не забыл он рассказать и о величайшем сражении под Масилумусом, где партикула Эгасса оказала неоценимую услугу великому полководцу Лигуру, переломив ход судьбоносной битвы. Но когда девросколянин вспомнил, как Инфект послал «Неуязвимых» в земли ларомов, лик его опечалился, а голос задрожал…
Ничто не предвещало беды. Непоколебимый в своей решимости настичь и уничтожить врага, Эгасс наступал и наступал. Несмотря на тяжелое вооружение его партикулы, он постоянно совершал стремительные переходы и оказывался совершенно не в том месте, где его поджидал противник. Он удачно атаковал, нанося врагу невосполнимый урон, но никогда не позволял противнику причинять значительный ущерб себе, ибо предусматривал любую мелочь и всегда был хорошо защищен. Казалось, он чудотворец: всегда всё знает, принимает верные решения, отдает продуманные точные приказы и неизменно добивается результата. Воины считали его полубогом, ибо вот уже столько лет он вел их по дорогам войны от одной победе к другой. Всегда побеждать стало привычкой «неуязвимых», все они мнили себя героями. Цинитам даже в голову не приходило, что их военачальник может в чем-то ошибаться. Полководец Инфекта Карис со своей небольшой, но мощной ударной армией даже не успел ничего предпринять: находящийся в его временном подчинении партикулис Эгасс, посланный вперед всех в виде «наживки», всё сделал за него, загнав разбойников в самые глухие чащи, так что Карис, вскоре отозванный Инфектом, со спокойной душой оставил Эгасса одного в землях ларомов. Однако бесконечная череда маленьких и больших успехов вскружила голову даже этому непревзойденному стратегу…
Считалось, что отряд Дэвастаса почти разбит и теперь он едва ли насчитывает пятьсот человек, что бывший любимчик Хавруша зализывает раны где-нибудь в загаженной медвежьей пещере и подумывает о том, чтобы сбежать к «Свободным воинам» или к лагам. Но Дэвастас объявился там, где его никто ни при каких обстоятельствах не ждал, и именно в тот момент, когда Эгасс, едва ли не впервые в жизни, под давлением обстоятельств пренебрег теми важными правилами, неукоснительного исполнения которых на протяжении многих лет сам же и добивался от своих воинов. Во время одного из стремительных переходов Эгасс не стал разбивать на ночь лагерь, а ограничился лишь усиленной стражей и сторожевыми собаками. В ту же ночь стоянка партикулы подверглась внезапному нападению. Бой длился до самого утра, и вряд ли кого-нибудь можно было обвинить в трусости или упрекнуть в недостаточной храбрости. Он — Тафилус — лично убил по меньшей мере двадцать врагов и многих ранил, но когда противник наконец отступил, так и не сумев переломить ход событий в свою пользу, перед оставшимися в живых «неуязвимыми» открылась ужасающая картина. Сотни и сотни погибших товарищей, сожженные метательные механизмы, изуродованные колесницы. Партикула утратила почти всё свое имущество. Но самое страшное — пропало знамя отряда, и пропал сам Эгасс. Как ни искали его, обнаружить партикулиса ни среди живых, ни среди мертвых не удалось.
По закону Тертапента утрата знамени каралась наказанием военачальника и многих цинитов, а также роспуском отряда. А еще всеобщим презрением. Был случай, когда за подобный проступок сразу двум тысячам человек повязали черные шнурки, заклеймив их позором. Пленение же партикулиса только усугубляло вину. Поэтому выжившие в том диком ночном сражении воины все чувствовали личную ответственность за происшедшее и нисколько не удивились, когда им было велено от имени самого Инфекта отправляться в Де-Вросколь, разоружиться и ждать наказаний, а также роспуска партикулы…
Друзья попытались успокоить вконец расстроившегося монолитая, но изрядно захмелевший Тафилус не хотел ничего слушать. Когда же ДозирЭ сболтнул про то, как кто-то подбросил голову Эгасса к Главным воротам Дворцового Комплекса в Грономфе, великан с жутким рычанием вскочил, сильно испугав всех посетителей кратемарьи, и громовым голосом поклялся отомстить за смерть своего военачальника. Друзья еле угомонили девросколянина.
На следующий день ДозирЭ занялся тем, что принялся отбирать из оставшихся «неуязвимых» тех, кто, по его мнению, пригодился бы ему в намеченном походе. Прежде всего, он отобрал из числа «бессмертных» пятьдесят самых испытанных бойцов, в основном десятников, и поставил во главе этого маленького монолита Тафилуса, который никак не ожидал подобного поворота событий и был безмерно счастлив. Не из-за того, что внезапно обрел столь существенную власть, а потому, что появилась возможность вернуться в земли ларомов и отомстить за Эгасса. Затем ДозирЭ определил в свой отряд двадцать пеших и двадцать конных лучников, десять конных следопытов и десять пеших пращников. К ним он добавил тридцать средневооруженных пеших воинов. Также в отряд вошли десять колесниц — пять штурмовых и пять заградительных. А еще пять стрелометов на колесницах. Таким образом, отряд ДозирЭ достиг двухсот шестидесяти человек, что примерно совпадало с числом, которое определил Сюркуф, правда, если не считать нескольких повозчиков, музыкантов, лекарей, мастеровых и слуг-телохранителей, включая отважного Кирикиля… Через два дня маленькое войско ДозирЭ выступило из Де-Вросколя и уже на следующее утро оказалось в землях ларомов. Авидронская дорога кончилась, девственные леса обступили отряд со всех сторон…
Глава 57. Ларомы
Пока ДозирЭ занимался своим поручением (кстати, по словам Идала, совершенно невыполнимым), события в Междуречье понемногу стали приобретать катастрофический характер. На континент неумолимо надвигались флатоны. Они наступали сотнями крупных отрядов по всей территории Междуречья, от Анконы до Голубой рекиекиРеки, покрывая в считанные дни, словно саранча, огромные пространства и без боя подчиняя себе десятки стран, городов, племен. Казалось, вряд ли найдется сила, способная их остановить.
Следующим после гарнизона Дати Ассавар и Кадишской либеры на пути флатонов встал Полководец Инфекта Ворадж со своей двухсотпятидесятитысячной армией. Не дожидаясь, пока подтянутся основные силы противника, с которыми он уже вряд ли смог бы соперничать, Ворадж дал два больших сражения. В одном из них он наголову разбил стопятидесятитысячную армию опытного военачальника Принца Юхилла, а в другом — заставил не менее внушительное войско флатонов отступить с большими потерями. Вскоре под давлением авидронских партикул воины Темного океана откатились назад, в земли коловатов, и это задержало их на несколько месяцев, крайне необходимых авидронам. Требовалось собрать все имеющиеся в наличии партикулы, окончательно подготовить Великую Подкову к обороне и отогнать в горы злобных маллов, которые давно уже стали злейшими врагами Грономфы.
Незадолго до второй победы Вораджа авидронские корабельные армады, прибыв наконец в пролив Артанела, встретили там многочисленный, но разношерстный и откровенно слабый флот Фатахиллы. Перевес авидронов в количестве кораблей, маневренности и боевой мощи был настолько значителен, что им понадобилось совсем немного времени, чтобы полностью окружить суда флатонов и в короткой беспощадной схватке сжечь их все до единого. При этом воины Инфекта действовали в основном таранными и поджигательными галерами и потеряли всего шестнадцать больших кораблей. Когда Алеклия узнал об этой победе, он пришел в неописуемый восторг и велел в дальнейшем называть это сражение «Величайшим».
Овладев проливом, авидронские армады рассредоточились и стали всеми силами препятствовать высадке войск Фатахиллы на материк. Они уничтожили бесчисленное количество плотов, на которых белолицые пытались достичь Пизар и Галермо либо проникнуть в залив Обезьян. В конце концов флатоны, потеряв не меньше ста тысяч воинов, оставили попытки перебраться на континентальный берег. Не смог переправиться и Фатахилла, который сначала хотел лично возглавить свои армии. Связь между островом Нозинги и теми отрядами, которые осаждали Дати Ассавар и разоряли Междуречье, прервалась. Мало того, авидронские корабли взяли остров в осаду и принялись регулярно нападать на не защищенные фортами портовые города. В особенности пострадал от разрушительных метательных атак самый крупный город-порт флатонов — Бузу. Казалось, что Фатахилле придется признать себя побежденным…
Вскоре после всех этих побед, когда авидронам уже показалось, что флатоны не так опасны, как о них думали, и что справиться с ними будет не так уж сложно, как представлялось, Первый Принц Интолий флатонов Бузилл Арагоста, которого Фатахилла назначил главным полководцем похода, собрал воедино на коловатской равнине огромное войско численностью более миллиона человек. В него входили не только те, кто прибыл с острова Нозинги, но и армии, которые прислали прибрежные колонии флатонов и многочисленные союзники воинов Темного океана. Когда Вораджу сообщили, что ему навстречу выдвинулся сам Бузилл Арагоста — правая рука Фатахиллы, авидронский полководец спешно развернул свои колонны и бросился к Малльским горам. Тут ему в тыл стали заходить коловаты — всего около двухсот тысяч человек. Вораджу ничего не оставалось, как сразиться с «наемниками белолицых», что он и сделал, хитроумным образом вынудив племенных вождей атаковать первыми. В итоге коловаты были рассеяны, а многие их воины и вожди попали в плен.
Освободив себе дорогу к Великой Подкове, Ворадж за несколько триад добрался до нее и обосновался в Панабеоне. Теперь его армия была в безопасности: считалось, что крепости и укрепления Великой Подковы штурмовать бессмысленно. Военачальник был доволен собою: три выигранных сражения при ничтожных собственных потерях! Алеклия прислал ему послание, в котором сообщал, что награждает удачливого полководца Гребнем Героя и роскошным дворцом в Грономфе. Ворадж принял Гребень, а дворец приказал немедля продать и деньги пожертвовать на войну с флатонами.
Тем временем в Дворцовый Комплекс Инфекта пришло известие о том, что Медиордесс, как и было ранее обещано, выслала на помощь авидронам армию общим числом триста тридцать тысяч человек. Эта прекрасно оснащенная армия, состоящая из опытных цинитов, двигалась довольно быстро и уже приближалась к Дорме, проделав за два месяца труднейший путь в несколько тысяч итэм. Узнав об этом, Алеклия почувствовал огромную благодарность к дружественной стране — единственному пришедшему на помощь союзнику Авидронии. Правитель необычайно воодушевился при мысли, что соединится с медиордессцами и, имея сейчас триста полевых партикул, доведет их общую численность до четырехсот тридцати. Таким образом, медиордессцы могли сыграть решающую роль в войне с флатонами.
Алеклия, чтобы выразить свое удовлетворение и признательность, отправил послов в союзную армию, но тут пришло сообщение, что самые верные и последовательные союзники Фатахиллы — дорианцы выступили навстречу медиордесскому войску, явно не желая, чтобы оно добралось до Авидронии.
Дорианцы должны были дождаться соединения с отрядами Атревида Послушного и войском Гриссы и только после этого выступить в поход, но интол Гриссы еще не успел набрать нужное количество воинов и их подготовить, а правитель Бионриды самым непозволительным образом бездействовал, не отвечая на гневные послания Громоподобного. Сначала бионридский интол вновь не оказал сопротивления авидронскому флоту, позволив тому беспрепятственно проследовать мимо Биона, проникнуть в пролив Артанела и уничтожить корабли флатонов, а теперь отказывался предоставить в распоряжение Фатахиллы свою армию. Вернее, он не отказывался, а просто отмалчивался, так, что создавалось впечатление, будто он умер от внезапной болезни. Только один Алеклия догадывался, что происходило, и потирал руки: Атревид Послушный не обманул его, когда много месяцев назад явился в одеждах рыбака на «Саталикозу» и договорился с ним о тайной дружбе.
Итак, двести сорок тысяч дорианцев, до сих пор считавшихся лучшими воинами континента, отправились в сторону Дормы, желая навязать бой приближающейся к Авидронии армии Медиордесс. Узнав об этом, уверенные в себе медиордессцы неожиданно повернули им навстречу, и уже через месяц самые прославленные армии континента встретились на пустынных просторах Вечной долины, в восьмистах итэмах от границ Авидронии.
Медиордессцы, имея существенное преимущество не только в численности, но и во многом другом — к примеру, в матри-пилогах, которых у них насчитывалось свыше двухсот, и в боевых слонах и в метательных механизмах, первыми пошли в наступление, надеясь обрушить на дорианцев удар страшной силы. Но дорианцы не только устояли, но через некоторое время сами набросились на противника, наступая по всему фронту, и в первую очередь — правым флангом, где располагалась их знаменитая Железная конница. Вскоре левый фланг медиордессцев будто растаял: тяжеловооруженные всадники Железной конницы в кровавой рукопашной бойне изрубили почти всех, кто им противостоял. А потом не выдержал давления дорианских пеших фаланг и стал медленно отползать правый фланг. Центр медиордессцев оказался в окружении, и к вечеру армии, с которой Алеклия связывал немалые надежды, более не существовало. Из трехсот тридцати тысяч человек лишь несколько десятков тысяч не пали на поле боя и избежали плена. Истекающие кровью, разобщенные, изголодавшиеся, они много месяцев пробивались на родину; по дороге их грабили, обращали в рабство, убивали. Немногие добрались до Медиордесс…
Разгромив единственных пришедших на помощь Авидронии союзников, дорианцы предпочли вернуться домой, чтобы продать пленных и пополнить новыми воинами свои поредевшие отряды. Это обстоятельство немного утешило расстроенного бесславной гибелью медиордессцев Алеклию: хотя бы на некоторое время он мог сосредоточиться только на флатонах и не думать об угрозе с другой стороны.
В это самое время Первый Принц Бузилл Арагоста, всячески подгоняемый Фатахиллой, уже подходил к Великой Подкове. Флатоны разоряли всё на своем пути; целые народы, не желавшие покоряться, кормить новых властителей и отдавать в их войско своих сыновей, уничтожались. Так, кровожадные кочевники полностью истребили юродов, главков и сумиоттов. Они пленили и обратили в рабство уже свыше двух миллионов человек. Армия Бузилл Арагосты увеличилась еще на пятьсот тысяч человек и растянулась на сто пятьдесят итэм (это если не считать великого множества отрядов и небольших армий, возглавляемых независимыми принцами, которые действовали самостоятельно, не соединяясь с главными силами). Управлять таким колоссальным войском становилось всё трудней и трудней, тем более что за отрядами двигался чудовищных размеров обоз, состоящий из сотен тысяч повозок, в которых следовали семьи воинов с рабами, перевозилось всё их личное имущество и громоздкая добыча. Да и прокормиться им всем было непросто: авидроны опустошали местность на пути движения противника. Поразмыслив, Первый Принц разделил имеющиеся отряды на две равных части: одну оставил при себе, а другую поручил своему сыну Кумистру. Он приказал ему отправляться к Голубой реке, попутно штурмуя крепости, цитадели, башни Великой Подковы, и, как только тот достигнет реки, оказавшись с другой стороны Малльских гор, сразу же двигаться на Авидронию…
Вскоре Великая Подкова во многих местах подверглась неистовому штурму. Впрочем, флатоны столкнулись с яростным отпором, и за первые две триады, так ничего и не добившись, потеряли убитыми и ранеными такое количество воинов, что вынуждены были приостановить атаки. Великая Подкова оказалась намного «крепче», чем предполагалось.
Прошел месяц. Однажды ночью в тылу Великой Подковы, у самых стен, появились спустившиеся с гор маллы. Их отряд был прекрасно вооружен, имел при себе раскладные штурмовые лестницы и насчитывал никак не меньше двадцати тысяч человек. Нападение было прекрасно спланировано и сопровождалось одновременными атаками флатонов с другой стороны стены. Маллы действовали настолько стремительно и дрались так храбро, что гарнизонные циниты не успели организовать действенную оборону, а посланные резервы запоздали. Уже к утру горцы захватили часть стены, в которой тут же пробили широкую брешь. Спустя два дня в двухстах итэмах от этого места маллы повторили нападение — с тем же результатом. Через образовавшиеся проходы в Малльские горы хлынули окрыленные успехом принцы и вожди со своими отрядами. Великая Подкова, осажденная уже с обеих сторон, в жестокой борьбе участок за участком переходила в руки воинов Фатахиллы. Ворадж со своей армией, чтобы не оказаться в ловушке, оставил Панабеон, приказав гарнизону сопротивляться до конца, а сам отступил к Карле Ролси. Бузилл Арагоста, воодушевленный столь существенными переменами, бросил все силы на штурм крепости и через три дня, положив у стен пятьдесят тысяч соплеменников и союзников, взял ее…
* * *
Уже смеркалось, когда выбившийся из сил отряд ДозирЭ добрался до первого на своем пути селения ларомов — Хипунга. Трехдневный переход по бездорожью под непрекращающимся ливнем отнял много сил, воины мечтали обсохнуть, передохнуть и выспаться.
На окраине деревни перед авидронами открылась жуткая картина, и все в замешательстве остановились. Сквозь густой дым, заволакивающий местность, виднелись сожженные жилища и множество трупов мужчин, женщин и детей со следами жестоких издевательств. Селения более не существовало.
Никто не сомневался, что всё это дело рук Дэвастаса. Именно об этом говорили ДозирЭ, Идал и Тафилус, собравшись под крышей «шатра военачальника», чтобы вместе скоротать время за скудной вечерей, которую, вопреки недавним ожиданиям, не украшали щедрые подношения гостеприимных дикарей. Утешало одно: всё говорило о том, что Дэвастас где-то рядом, а значит, его не придется долгие месяцы искать по всей обширной территории, которую населяют ларомы. То есть имеется отличный шанс в ближайшее время обнаружить его и настичь. Впрочем, Идал высказался в том духе, что у ДозирЭ недостаточно сил, чтобы самостоятельно преследовать бывшего иргамовского военачальника и что прежде нужно объединиться с ларомами и только после этого искать прямого столкновения со злодеем. Тафилуса несколько обидела такая точка зрения, он с горячностью напомнил о бедняге Эгассе и о долге мести.
— Я готов один сражаться против всего отряда Дэвастаса! И еще посмотрим, кто кого! — заявил он.
Идал понимающе кивнул великану, но бросил взгляд на ДозирЭ, глазами призывая его не быть столь самоуверенным и постараться найти наиболее разумное решение. Однако тот неожиданно поддержал монолитая и высказался за то, чтобы немедленно, не позднее завтрашнего утра, отправиться в погоню.
Не успели друзья закончить трапезу, как послышались тревожные сигналы и заливистый лай нескольких сторожевых собак. ДозирЭ послал Кирикиля узнать, что случилось. Выяснилось, что следопыты обнаружили недалеко от лагеря конный отряд примерно в сто человек. Это оказались дружески настроенные ларомы, и в скором времени их предводители тоже сидели за трапезным столом.
Ларомов было четверо — все независимые племенные вожди. Самого знатного из них звали Гуалг. Он был рыжеволосым (впрочем, как и его товарищи), высоким, с крупными выразительными чертами лица. Несмотря на преклонный возраст, он выглядел здоровым и полным сил. В отличие от своих соплеменников, Гуалг говорил на чистом авидронском языке, имел хорошие, вполне грономфские, манеры и вообще утверждал, что является верным другом Божественного. Хотя остальные ларомы и вели себя тоже достаточно непринужденно, всё же их повадки выдавали дикарское происхождение. Они с опаской поглядывали на громадного Тафилуса и время от времени хмурились, когда не совсем понимали, о чем идет речь.
Гуалг с грустью в глазах рассказал авидронам, как после ухода грономфских партикул Дэвастас стал бесчинствовать пуще прежнего. Многие вожди решили, что никакая сила не сможет с ним справиться и настало время подчиниться этому страшному человеку. Тем более что этот безумец неожиданно объявил себя интолом ларомов и разослал всем вождям угрожающие послания, в которых требовал признать его власть и покориться его воле. Те же общины, которые ослушаются, он обещал уничтожить. Большинство племенных предводителей, дабы спасти свои селения от набегов, решили более не оказывать Дэвастасу сопротивления и отправили ему послов и щедрые дары. Вождь Хипунга не подчинился, и вот что произошло с его деревней, с его племенем и с ним самим. Та же участь в ближайшее время ожидает все остальные непокорные селения. Надежда теперь только на авидронов…
— Ну что ж, мы для этого сюда и прибыли! — сообщил ДозирЭ вождям, по всей видимости, принадлежавшим именно к тем ларомам, которые не признали Дэвастаса. — Мы остановим злодея!
Предводители, выслушав перевод, довольно закивали головами.
— Мы очень рады, что Божественный — хозяин и величайший бог из величайших страны, не оставил нас один на один с этой страшной бедой, — отвечал Гуалг, обращаясь, главным образом, к ДозирЭ. — Он верен своему обещанию, и, смею тебя заверить, мы тоже выполним свое. Как только вы расправитесь с этим гаронном, Алеклия получит то, чего так долго желал. Это ему и передай, храбрый воин…
ДозирЭ сделал вид, будто и впрямь завтра же лично передаст Инфекту слова ларома, и покосился на стоящего неподалеку и прислушивающегося к разговору Кирикиля. Понятливый слуга немедля поставил на стол несколько специально приготовленных для гостей блюд и наполнил их чаши разбавленным вином.
Через некоторое время Гуалг спросил:
— Когда же прибудут основные силы?
— Мы и есть основные силы, — спокойно отвечал ДозирЭ.
Ларомовский вождь от удивления часто замигал глазами.
— Как, вас всего несколько сот человек?
— Ну и что? — пожал плечами ДозирЭ.
— Как это что?! — Гуалг приподнялся. — В отряде Дэвастаса несколько тысяч опытных головорезов. Насколько мне известно, им удалось разбить целую авидронскую партикулу!
— Твои сведения, вождь, неверны! — грубо вмешался Тафилус, заметив, что ДозирЭ в некотором замешательстве. — Дэвастас действительно ухитрился незаметно подкрасться к авидронскому лагерю, но ему не удалось его захватить. Вскоре он вынужден был отступить, потеряв не меньше половины своих людей!
Тафилус, казалось, налился злобой, заставив ларомов, всех, кроме Гуалга, затрепетать от страха.
— Да, нас мало, — продолжил ДозирЭ. — Но вы же знаете, какие обстоятельства движут поступками Великого и Всемогущего, вы же ведаете, какая ужасная угроза нависла не только над Авидронией, но и над всем материком. Разве не важнее сейчас заботиться о том, чтобы остановить несметные полчища воинов Темного океана? Разве может себе позволить наш Бог отрываться от важнейшего дела, думать о каком-то жалком трусливом разбойнике? Разве можно сейчас отвлекать на его поимку полевые партикулы? Да и не к чему это! Чтобы окончательно с ним расправиться, достаточно всего лишь нескольких отборных айм!
Гуалг несколько успокоился, но всё еще продолжал недоверчиво переглядываться со своими соратниками.
— Мы имели дело с Дэвастасом еще в Иргаме, — вступил в разговор молчавший до этого Идал. — Да, он опытен и опасен, но побить его возможно. Ваша беда, что все вы, ларомы, разобщены. Никак не можете договориться друг с другом. Иначе давно бы его изловили и наказали. И для этого вам не понадобились бы авидроны!
— Это так, — печально вздохнул Гуалг, горько тряхнув своей огненной шевелюрой.
— Но еще не всё потеряно, — продолжал Идал. — Сейчас здесь МЫ, и теперь Дэвастасу явно не поздоровится. А если вы сомневаетесь в том, что мы справимся, соберите отряды и присоединяйтесь, умножьте наши силы. Вот тогда ему точно не выжить!
Идал закончил и потянулся к чаше с настоем, заметив при этом брошенный в его сторону благодарный взгляд ДозирЭ.
Беседа с ларомами длилась до глубокой ночи. В конце концов вожди решили выступить в поход вместе с авидронами. Следующим утром отряд ДозирЭ и сотня ларомов отправились в путь и через три дня прибыли в родовое селение Гуалга под названием Тиши Алг. Там к ним присоединилось еще четыре вождя и с ними — шестьсот воинов, прибывших из разных ларомовских деревень. Сто из них восседали на коротконогих лошадях рыжей масти, остальные пришли пешком. Все имели авидронские мечи, копья и луки, но почти не были защищены доспехами; лишь некоторые конные воины из числа наиболее родовитых могли похвастаться плотными льняными паррадами с тонкими железными пластинами на груди. Таким образом, отряд ДозирЭ составил почти тысячу человек.
Прежде чем отправиться в дорогу, ДозирЭ решил проверить, на что способны эти «наивные дети Анконы» — так называли племена ларомов в Круглом Доме. Попросив их выстроиться в поле — пешие в центре, конница — по флангам, он долго ждал, пока вожди прекратят спорить между собой, а затем попросил Тафилуса двинуть на них свой маленький монолит. Девросколянин отдал необходимые команды, его тяжеловооруженные воины быстро сформировали небольшую красивую фалангу и по сигналу медленно двинулись на ларомов. Сзади к ним присоединились музыканты, застучали калатуши. Когда до столкновения оставалось сто шагов, авидроны образовали предельно плотный строй, защищенный спереди широкими щитами первой шеренги, ускорили шаг и направили на «врага» свои длинные копья. Послышались резкие, невыносимые для слуха звуки лючины, авидроны издали свирепый боевой клич.
На краю поля собрались несколько тысяч зрителей — почти все жители Тиши Алга, которые с любопытством и страхом наблюдали за тем, что происходило. Поначалу им не верилось, что инородцы, пусть и прекрасно вооруженные, действительно решатся атаковать ларомов, которые намного превосходили их числом, и они улыбались, обменивались шутками, но, когда монолит Тафилуса стал решительно приближаться, все в ужасе замерли, а многие женщины закрыли лицо руками.
До столкновения оставалось не более тридцати шагов, и девросколянин приготовился было остановить монолитаев, как и велел ему поступить ДозирЭ, но пешие ларомы, видя накатывающуюся на них сплошь закованную в доспехи фалангу рослых воинов, ощетинившуюся длинными копьями, вдруг испуганно зашевелились. Сначала побежали несколько человек, потом ряды дрогнули, смешались, и тут весь полутысячный отряд дикарей в одно мгновение рассыпался. Вскоре жители Тиши Алга стали свидетелями поспешного и позорного бегства своих соплеменников: бесцеремонно расталкивая друг друга, ларомы ринулись кто куда, бросая на землю щиты, мечи и копья.
Тафилус, не снижая темпа движения, повернул авидронов на конный отряд, стоявший слева. Приближаясь к нему, монолитаи вновь издали боевой клич, и сразу после него, словно по команде, конные дикари спешно повернули лошадей и поспешили отъехать на безопасное расстояние.
Теперь у ларомов на поле остался только один отряд, который ранее представлял собой левый фланг их построений. Тафилус поспешил и его атаковать и безо всякого труда обратил в бегство. Только два десятка всадников не охватила паника: это был Гуалг со своими ближайшими соратниками. Авидроны окружили ларомов, наставив на них копья.
— Какой же смысл брать их с собой?! — раздраженно посетовал ДозирЭ, обращаясь к Идалу, спокойно наблюдавшему за происходящим. — Зачем нам эти трусливые рыболовы? Теперь я понимаю, как Дэвастасу с горсткой негодяев удалось покорить целую страну!
Эжин никак не ожидал подобного развития событий и не нашелся что ответить. Зато стоявший за спиной ДозирЭ Кирикиль позволил себе, с присущим ему нахальством, вмешаться в разговор:
— Так или иначе — они нам пригодятся. Посмотрите, как они быстро бегают! Клянусь Великанами, многие из них могли бы участвовать в Грономфских Атлетиях! Гоняясь за этими славными храбрецами по лесам и полям, противник окончательно выбьется из сил и будет уже не в состоянии сражаться с нами.
Как ни странно, ДозирЭ нашел доводы яриадца достаточно занимательными и, вместо того чтобы отчитать бестолкового слугу, призадумался…
Вечером Гуалг устроил в честь авидронов трапезу. В его крепкой просторной хижине, напоминающей выстроенный из дерева и камышового тростника уменьшенный в несколько раз грономфский дворец, собралось восемь ларомовских вождей и три десятка представителей знатных родов. Поскольку большинство жителей Тиши Алга, впрочем, как и других деревень, были рыжеволосыми, а также имели схожие черты лица, авидроны постоянно путали присутствующих ларомов, и только Идал каким-то непостижимым образом всех их различал и помнил имя каждого. Кроме знати, в застолье учавствовали три местных жреца: их здесь все называли Властителями духов и выказывали им такое почтение, какого не удостаивались и самые родовитые соплеменники. Чуть позже Гуалг объяснил авидронам, что это более чем справедливо. Ведь даже солнце каждый день поднимается на небосклон, и дождь проливается на поля, и хлеба колосятся, и ловится рыба — только потому, что Властители духов своими магическими обрядами и щедрыми жертвоприношениями побуждают к этому природные силы, с которыми от рождения поддерживают невидимую связь. Пренебрежение этими знаками уважения может повлечь прекращение благодатного действия неба, реки или земли. То есть солнце не всходило бы и дождь не шел, если б жрецы не заставляли их неустанными заботами выполнять свои «обязанности». Все ларомы в это искренне верили. Властители духов восседали на некотором возвышении и первыми удостаивались права отведать только что поданное блюдо. Когда же кто-то из них начинал говорить, все почтительно замолкали.
Вскоре разговор сам собой зашел о недавних маневрах, и вожди, за исключением нахмурившегося Гуалга, начали наперебой твердить, что бежали с поля боя только потому, что не желали вступать в схватку с дружественными инородцами и тем более убивать их. ДозирЭ и Идал дипломатично сделали вид, что поверили этому утверждению, и только бесхитростный Тафилус не стал лицемерить. Он весь вечер молчал и презрительно поглядывал на изолгавшихся союзников.
Ближе к ночи, когда все были уже изрядно пьяны, один из Властителей духов неожиданно заявил, что ларомам не следует идти вместе с авидронами: Солнце устало. Столь нелепое с точки зрения авидронов утверждение неожиданно показалось ларомам очень веским, и многие вожди тут же облегченно вздохнули — ну что ж, пусть инородцы идут искать Дэвастаса сами. И лишь один Гуалг заартачился и потребовал от Властителей духов «спросить у Солнца»…
Перед тем как лечь спать, ДозирЭ зашел в шатер Идала поделиться с ним некоторыми соображениями. Однако эжина не оказалось на месте.
Ранним утром следующего дня около двух сотен ларомов и десяток авидронов собрались за деревней, там, где у дикарей было принято совершать обряды. Здесь стояли вырезанные из дерева идолы; самого высокого из них, в три человеческих роста, окружал целый выводок маленьких идольчат, образующих подобие расходящихся лучей.
Властители духов, вооружившись разными магическими предметами, приступили к священнодействию, которое сопровождалось удивительными танцами и многоголосым пением. Когда наконец им удалось «пробудить Солнце», они поговорили с ним сами, допустили к этой беседе нескольких вождей, а затем попросили ДозирЭ изложить светилу обстоятельства дела с его точки зрения. Молодой человек, на которого обряд произвел сильное впечатление, произнес искреннюю зажигательную речь, убеждая светило в необходимости совместного похода. Когда он закончил, Властители духов заставили всех заткнуть уши, дабы не оглохнуть, что и было сделано: слышать без вреда для себя голос Солнца могли только «наделенные разумом», — и после этого в гордом одиночестве выслушали ответ.
— ОНО решило, что ларомы МОГУТ отправляться вместе с инородцами, — торжественно сообщил один из Властителей духов. — Однако Солнце очень устало, поэтому следует немедленно оживить его силы, а также задобрить!
— Видишь, Идал, мне удалось сегодня убедить само Солнце! — похвастал довольный собой ДозирЭ.
— Я восхищен силой твоего духа, мой друг, — сдержанно отвечал Идал, — однако не уверен, что ты смог бы сегодня убедить Солнце, если бы вчера я не убедил жрецов, отсыпав каждому по десять золотых инфектов!..
Тем временем ларомы разожгли магические костры, которые должны были, по мнению Властителей духов, оживить силы Солнца. Из деревни принесли все необходимое для жертвоприношения. Все ларомы образовали процессию и двинулись в сторону Анконы, вскоре приблизившись к широкому входу в какую-то пещеру. Дикари зажгли факелы и, следуя друг за другом, стали входить внутрь. Помявшись, авидроны присоединились к ним.
В пещере было так же просторно, как в главной зале роскошного грономфского дворца, на стенах в свете мерцающих огней белели загадочные знаки, напоминавшие символы, начертанные на идолах. Властители духов вновь совершили сложный и утомительный обряд, кульминацией которого стало жертвоприношение. В самом начале Тафилус хотел было уйти, но ДозирЭ удержал его за руку, а Идал постарался успокоить друга и внушить ему, что ни в коем случае нельзя вмешиваться в обряды дикарей, какими бы ужасными они ни казались. Ибо для них это самое страшное оскорбление…
Двумя днями позже пришло известие, что Дэвастас напал на деревню всего в трех переходах от Тиши Алга и дотла сжег ее. ДозирЭ принял решение немедленно выступать, и в тот же день его маленькая армия, к которой с позволения Солнца присоединились Гуалг и еще семь ларомовских вождей со своими небольшими отрядами, отправилась в путь. Привычные к стремительным броскам, авидроны передвигались быстро, ели на ходу, почти не отдыхали, но дикари всячески сдерживали движение колонны — то и дело вступали с ДозирЭ и друг с другом в споры, нередко останавливались, ели часто и помногу, а перед этим долго охотились. Ко всему прочему, ларомовские вожди не желали кому бы то ни было подчиняться и всегда поступали так, как им хотелось. Чтобы добиться слаженных совместных действий, приходилось постоянно их упрашивать и задабривать. Нехотя, как бы делая одолжение, они выполняли очередную просьбу ДозирЭ, будто не он пришел им на помощь, чтобы спасти от неминуемой гибели, а, наоборот — они его благодетели. Однажды, когда один из предводителей неожиданно объявил своему отряду привал, заставив остановиться и всех остальных, ДозирЭ не выдержал, вспылил, обозвав вождя самодовольным недоумком. Ларом поспешил обидеться и покинул объединенный отряд, уведя за собой всех своих воинов.
Чем больше ДозирЭ узнавал ларомов, тем больше им не доверял и уже успел не раз пожалеть, что связался с ними. Он потратил бездну усилий, чтобы сначала их уговорить, потом как-то организовать, потерял драгоценное время, предоставив противнику возможность перехватить инициативу, но добился лишь того, что ведет за собой вместо храброго сплоченного боевого отряда ленивый чумазый сброд, который к тому же возглавляет заносчивая безграмотная знать, не имеющая представления ни о военной дисциплине, ни о военных законах. Эта слабо подготовленная, трусливая, никому не подчиняющаяся толпа двигалась так медленно и создавала столько шума, что ДозирЭ со временем начал подозревать, что в компании с этими полуголыми дикарями не только не приближается к победе, но, наоборот, подвергает свой отряд огромной опасности. Да и драться он теперь предпочел бы отдельно от ларомов: эти «храбрецы» вряд ли были готовы к жестоким схваткам. Из всех дикарей доверие внушал только Гуалг — единственный из вождей, способный на мужественный поступок. Он один, умный, образованный, рассудительный, терпеливый, служил связующим звеном между авидронами, ларомами и ларомовской знатью, то и дело норовящей всерьез рассориться — и с теми, кто прибыл в их края, чтобы их защитить, и между собой. Если б это было возможно, ДозирЭ, не моргнув глазом, сделал бы Гуалга предводителем всех ларомов…
Только на пятый день авидроны и ларомы достигли деревни, которую недавно атаковал Дэвастас. После уничтоженного Хипунга, казалось, авидронов больше нечем удивить, но то, что они увидели здесь, превзошло все ожидания. Деревню сровняли с землей — ее более не существовало. Невинные дикари подверглись самым зверским издевательствам, самому разнузданному насилию, над ними просто глумились. Люди, совершившие все эти страшные злодеяния, нарочно хотели показать: вот что ожидает тех, кто им не покорится.
Авидроны разбили в стороне небольшой лагерь и разослали по разным направлениям следопытов, а ларомовские вожди собрались на краю сожженной деревни, в ста шагах от авидронской стоянки, и долго совещались, перекрикивая друг друга и частенько хватаясь за оружие. ДозирЭ, в задумчивости прогуливаясь меж распряженных колесниц, с тревогой прислушивался к мелодичной чужеземной речи, пытаясь по интонациям говорящих угадать, к какому решению придут крайне возмущенные, но одновременно сильно напуганные ларомы.
— Ну их к гароннам! — сказал кто-то за спиной ДозирЭ. — Невелика потеря!
Молодой человек оглянулся — слова принадлежали Тафилусу, который незаметно подошел сзади.
— Одного не пойму, — продолжал девросколянин. — Зачем Инфект помогает этому неблагодарному народцу, этим трусам, этим душителям младенцев? Почему мы должны прозябать здесь, в этих забытых богами землях, когда на Авидронию надвигаются флатоны? Почему нас лишили права сразиться с настоящим врагом?
— Что ж, такова воля Божественного. Нам ли ее обсуждать? — произнес ДозирЭ. — И потом, кто-то должен наконец расправиться с этим безумцем Дэвастасом. Разве это не удача, что восстановить справедливость поручено именно мне… нам?
Ларомы наконец разошлись. Небольшая их часть тут же отправилась восвояси, видимо, решив подчиниться жестокому самозванцу. Остальные, вняв доводам хитроумного Гуалга, пожелали остаться с авидронами.
На следующий день следопытам удалось обнаружить место, где несколько дней назад Дэвастас со своим отрядом останавливался на ночлег. ДозирЭ тут же приказал выступать, и вскоре вооруженная колонна уже пылила вдоль берега Анконы, распугивая многочисленных животных, пришедших к воде напиться.
Более триады ДозирЭ шел по пятам Дэвастаса. Чувствуя погоню, бывший иргамовский военачальник петлял, путал следы. Но он вел за собой слишком много людей, и ему никак не удавалось ни затаиться, ни оторваться от своих преследователей. В конце концов Дэвастас, сделав крюк, повернул в сторону и, более не скрываясь, открыто двинулся вдоль Анконы прямо на Тиши Алг. Подумав о том, что может статься с его родовым селением, если разбойники к нему прорвутся, Гуалг погрузился в глубокую печаль.
Всего в полудне пути от Тиши Алга торопившийся что есть мочи ДозирЭ почти нагнал Дэвастаса. Не помешали этому и оставленные иргамом засады, с которыми легко справился передовой авидронский отряд. Вскоре преследователи Дэвастаса могли различить впереди длинную колонну всадников, громоздкие повозки и многочисленные пешие отряды, в которых растерянный Гуалг с удивлением и стыдом признал своих соплеменников и даже разглядел того самого вождя, которого ДозирЭ обозвал самодовольным недоумком.
Уже у самой деревни в берег, по которому авидроны преследовали иргамов, глубоко вдавался широкий просторный залив, именуемый ларомами Бычьим Рогом. Посередине залива имелся островок — плоский песчаный кусок земли примерно пятьсот на триста шагов. Чтобы оказаться на другой стороне залива, нужно было совершить утомительное путешествие в обход, по болотистой, густо поросшей кустарником местности, на что потребовалось бы не меньше целого дня. Но был и другой способ преодолеть водную преграду, о котором многие знали. Благодаря каким-то естественным причинам примерно шесть раз в день вода из залива на короткое время немного уходила, обнажая в нескольких местах отмель. Остров превращался в перешеек, и по нему можно было быстро перейти на другую сторону, едва намочив ноги…
С тех пор как Дэвастас бежал из Масилумуса, прошло столько времени, что он уже и забыл, что когда-то служил в огромной непобедимой армии, был удачливым военачальником, приближенным к самым могущественным людям Иргамы. Все события прошлого отдалились. Временами ему казалось, что все, что случилось с ним, ему только привиделось. Не было хитроумного нападения на Авидронию и блестящего штурма Де-Вросколя, рискованного прорыва в осажденный авидронами Кадиш и успешных рейдов в тылу войск Лигура. Не было богатых пиров в Солнечном дворце и пышных смотров, где великолепные партикулы Дэвастаса, считавшиеся лучшими в армии Хавруша, вызывали восторг восхищенной черни. Не было огромного мраморного дома в центре Масилумуса, подаренного ему Хаврушем после взятия Де-Вросколя, который так и называли Домом Дэвастаса. Происходило ли всё это на самом деле? Или это лишь плод разыгравшегося воображения?.. И только одно воспоминание оставалось удивительно ярким, будто всё это случилось вчера. Это воспоминание о божественной интолье Хидре, самой прекрасной женщине в Иргаме. Одна мысль о ней заставляла сладко трепетать его могучее сердце, давно очерствевшее и не воспринимавшее боль и страдания…
Всё рухнуло в один миг. Сначала было ужасное обвинение. Ему сообщила о нем любимая служанка Хидры, «тень интольи», посланная своей хозяйкой. Запыхавшаяся от долгого бега, женщина сбивчиво поведала о том, что только что случилось во дворце: Тхарихиб убит и в его смерти обвинен он — Дэвастас. Хидра умоляла его как можно скорее бежать. Несмотря на всю абсурдность обвинения, воин не стал искушать судьбу и покинул город, окружив себя сотней самых преданных людей. К тому времени приказ из Солнечного дворца о немедленной поимке Дэвастаса еще не дошел до тех городских ворот, через которые военачальник покидал город. Он остановился в небольшом поселении неподалеку от столицы и попытался собрать если не все свои партикулы, то хотя бы главный конный отряд, состоящий из тех испытанных воинов, мужественных и беспощадных, вместе с которыми не однажды пускался в опасные рейды. Он отослал гонцов, и вскоре его маленькая армия уже насчитывала две тысячи человек. Тут Дэвастас поспешил удалиться в глубь страны, и по дороге к нему присоединилось еще около тысячи наемников, беглых цинитов и лихих разбойников. Дэвастас всем сулил вольготную жизнь, богатую наживу и в доказательство этого позволял грабить свои же, иргамовские, деревни.
Вскоре Дэвастас оказался в землях ларомов и принялся за миролюбивых рыболовов. Несколько раз ларомы объединялись и отправляли ему навстречу крупные отряды, но опытный военачальник неизменно заманивал противника в глухие чащи и там легко уничтожал. И золото потекло рекой в кошели Дэвастаса. Трусливые вожди предпочитали откупаться, а тех, кто сопротивлялся, иргам обращал в рабство и продавал «Свободным воинам». Только за три последних месяца он выручил пятнадцать тысяч берктолей (примерно столько же составила доля его людей). Уже более половины ларомовских вождей платили ему дань, снабжали его отряд провиантом и всем необходимым. Даже поставляли ему воинов. Однако вскоре объявились авидроны и оттеснили его на окраины ларомовских земель. Несколько стычек с ними ни к чему не привели — он только потерял более трети своих цинитов. Тут Дэвастас встал перед выбором. У него скопилось вполне достаточно золота, чтобы отказаться от продолжения кампании. Тем более что помимо золота с ним была золотая Дева, которую он так и не вернул Хаврушу. Теперь он сможет выкрасть из Масилумуса Хидру, тем паче что авидроны сняли осаду с города, и исчезнуть вместе с ней навсегда. Никому никогда не удастся их найти. Но Дэвастас был еще слишком молод, и страсти кипели в его сердце. Долгие переходы, бесконечные сражения стали его стихией. Ему почти удалось подчинить себе ларомов, и он мнил себя правителем целого народа. Бывший иргамовский военачальник решил сражаться до конца. Несколько месяцев спустя он выследил авидронскую партикулу тяжеловооруженных и однажды ночью атаковал ее. Воинам Инфекта удалось отбить все атаки и нанести Дэвастасу значительный ущерб, но и иргам перебил более половины авидронов, сжег валилы и метательные механизмы, а также взял в плен партикулиса Эгасса и вместе с ним знамя партикулы «Неуязвимые». Какая блестящая победа! Жаль, что ее некому было оценить — ни Тхарихибу, ни Хаврушу, ни Хидре.
Авидроны ушли. Теперь ларомы стали совершенно беззащитны, и Дэвастас отправился в длительный поход по побережью Анконы, по пути уничтожая неподчинившиеся племена и принимая щедрые дары от покорившихся вождей. В одной из деревень он провозгласил себя интолом ларомов и устроил шумное празднество. Глубокой ночью, сильно опьянев после бесконечных возлияний и распалившись от угодливых речей льстецов, Дэвастас собственной рукой казнил Эгасса и приказал отправить его голову в Грономфу…
Несмотря на бурные события, Дэвастас ни на один день не забывал о Хавруше. Он нисколько не сомневался, что именно Хавруш убил своего брата, интола Иргамы, и Дэвастас мечтал о мести. Мечтал с дикой ненавистью, со страстью, присущей его необузданной натуре. Однажды он отправил в Масилумус десять своих самых испытанных лазутчиков, щедро наполнив их кошели звонкими монетами, с поручением распространять среди народа слух, что вовсе не Дэвастас, а сам Хавруш убил брата…
Два десятка сражений, в особенности последнее из них, с авидронами, значительно ослабили силы Дэвастаса. Из тех трех тысяч воинов, которых он привел из Иргамы некоторое время назад, в его рядах теперь оставалось чуть больше тысячи. Когда новоиспеченному интолу сообщили, что в землях ларомов опять появились авидроны, он крепко задумался и первым делом поспешил сформировать из подчинившихся ларомов большой пеший отряд. Ларомы были бездарными воинами, воевать не умели и не хотели, поэтому из четырех тысяч явившихся на призыв дикарей Дэвастас отобрал всего семьсот человек, способных, по его мнению, хотя бы чему-то научиться.
Долгое время Дэвастасу чудилось, что его преследует целая либера авидронских воинов. Вскоре, однако, он узнал от вождя-перебежчика, что авидронов не так уж много — человек триста. Иргам не поверил этому несуразному сообщению, решив, что его просто пытаются провести, и принял еще более серьезные меры предосторожности. Вскоре он решил двинуться к ларомовскому селению Тиши Алг и расправиться наконец с его непокорными жителями и с местным вождем Гуалгом, который никак не хотел встать на его сторону и, по всем сведениям, регулярно вел переговоры с авидронами. Выйдя на берег Анконы, Дэвастас повернул в сторону Тиши Алга и по истечении двух переходов обнаружил погоню. Иргам не сомневался в численном превосходстве авидронов и не желал сходиться с ними в открытом бою. Оставив засады, которые должны были несколько охладить пыл преследователей, он попытался ускорить движение своего отряда. Однако громоздкая повозка с золотой Девой, с которой Дэвастас предпочитал никогда не расставаться, и весь длинный обоз, груженный припасами, оружием и военной добычей, не позволяли передвигаться так, как хотелось…
Когда отряд Дэвастаса приблизился к заливу, воины его авангарда обнаружили брод — широкую, чуть подтопленную полосу земли с твердым грунтом. По нему они перешли на островок, а затем по такой же отмели попали на другой берег. Путь был проторен и оказался вполне надежным, и вскоре через залив переправились все, включая конницу и обоз. Особенно Дэвастас опасался за Деву, которую перевозили завернутой в бычьи шкуры на исполинской повозке с огромными колесами. Но повозка с бесценным грузом, подталкиваемая полусотней специально отобранных дикарей, легко миновала опасный участок.
Едва последний отряд успел ступить на противоположный берег, как начался прилив, и перешеек на глазах изумленных воинов превратился в маленький островок, омываемый со всех сторон мягкой речной волной. Будто здесь никогда и не было удобной переправы. Видя, что путь преследователям отрезан, Дэвастас решил остановиться и передохнуть. Только воины напоили лошадей, как на противоположном берегу появились авидроны. Сначала показались их конные следопыты, потом лучники. За ними вышли другие воины, в том числе и пешие — все авидроны были вооружены и одеты по-разному, представляя собой не спаянное войско, а разрозненные небольшие отряды.
— Я же говорил… — К Дэвастасу подъехал Стартус — один из лучших его военачальников, имеющий в своем распоряжении ударный отряд конницы, старинный друг и самый преданный человек из всех людей, которые его окружали. — Авидронов действительно не больше трех сотен. Вот смеху! Нас тысяча и еще семьсот ларомов, а мы вот уже какой день убегаем от этого жалкого сброда…
— Не пойму, в чем тут дело? — угрюмо отвечал Дэвастас, внимательно разглядывая фигуры на том берегу. — Почему такой малочисленный отряд преследует превосходящее его войско? Что-то здесь не так!
— Не думаю, что здесь есть какой-нибудь подвох. — Стартус, не слезая с коня, подтянул подпругу. — Просто предводитель коротковолосых настолько самоуверен, что рассчитывает взять верх над нами без всяких усилий. Ты же знаешь, насколько все эти авидроны глупы и самонадеянны.
Дэвастас снял с головы шлем и стянул шерстяной подшлемник, а затем взбил одной рукой свои великолепные вьющиеся локоны.
— Странно, — произнес он. — После того как мы отправили в Грономфу голову Эгасса, Алеклия должен был прислать в земли ларомов целую армию!
— Вроде бы так, — отвечал Стартус. — Но ты же знаешь, что у авидронского Инфекта сейчас другие заботы. На них надвигаются флатоны, и скоро вся Авидрония будет залита кровью…
— Хотелось бы… — мечтательно вздохнул Дэвастас.
В это мгновение он разглядел на том берегу то, что заставило его крепко зажмуриться.
— Ты не поверишь, Стартус, но только что я видел призрак!
Дэвастас открыл глаза и указал рукой на авидронского воина в плаще вишневого цвета, восседавшего на великолепном скакуне необыкновенной величины и редкостной пурпуровой масти.
— Хочу тебя разуверить — это не призрак. Это авидронский воин, и, клянусь богами, хороший воин. Судя по лошади, он предводитель этого отряда…
— Что ж, если это не призрак — тем лучше. О, благодарю тебя, Дева! Ты предоставила мне редчайшую возможность. И я ее не упущу!
Стартус не понял, что имел в виду Дэвастас, однако он никогда не проявлял чрезмерного любопытства, поэтому-то, видимо, и дожил до седых волос.
— Пожалуй, мы с ними сразимся! — чуть позже добавил Дэвастас, по-прежнему не отрывая взгляда от всадника на том берегу…
Авидронский воин в плаще цвета спелой вишни, первоначально принятый Дэвастасом за призрак, был не кто иной, как ДозирЭ. Молодой человек некоторое время назад выехал на Крылатом на берег залива и теперь стоял неподвижно у самой кромки воды и смотрел вдаль, с интересом разглядывая войско противника. Вскоре он обратил внимание на могучего великана в великолепных доспехах, который находился на противоположной стороне. «Дэвастас!»
Подъехал Идал, посмотрел на друга, лицо которого пылало какой-то потаенной страстью, догадался о его намерениях и, предвосхищая их, сказал:
— Мы не можем с ними сходиться — их слишком много. Пока есть возможность, нам следует отступить!
— Ну уж нет, — отвечал ДозирЭ голосом, отметающим возражения, — мы дадим бой. И будь что будет!
— Мы все погибнем, — пожал плечами эжин и отъехал в сторону…
Некоторое время оба отряда, разделяемые заливом и островом посреди него, стояли друг против друга. Потом начался отлив, и вскоре между берегами вновь образовался перешеек. Однако ни одна из сторон не спешила им воспользоваться, предводители обоих отрядов чего-то выжидали.
— Я хочу с ним поговорить, — сказал наконец ДозирЭ и направил Крылатого к отмели, которая соединяла берег с островом.
— Постой, ДозирЭ, — пытался остановить его Идал, — пошли меня или кого-то еще, не стоит это делать самому!
Но молодой человек только беспечно отмахнулся — обойдется!
Вскоре ДозирЭ был уже на островке, осмотрелся, приметив несколько заинтересовавших его деталей, и стал ждать. Через некоторое время ему навстречу выдвинулся Дэвастас. Где-то посередине они встретились: сотник Вишневых плащей, великолепный воин на великолепном коне, и бывший либерий иргамовской армии. Мощный, широкоплечий, весь в черном, с крепким бронзовым панцирем на груди, он ехал на жилистом выносливом жеребце, защищенном двухрядной кольчугой.
Некоторое время Дэвастас не без потаенной зависти и удивления разглядывал авидрона — его красивые военные одежды и дорогие доспехи, хвостики айма на плече, многочисленные награды на его груди и шее. Один только конь чего стоит! А этот гигантский меч в богато инкрустированных ножнах!
Взгляд Дэвастаса был необыкновенно тяжел. Но авидрон ответил улыбкой — полуприветливой, полуязвительной.
Дэвастас был оскорблен: никто в последнее время не смел смотреть на него без трепета, а уж с ехидством и вызывом…
— Ты не забыл, ДозирЭ, что ты мой раб? — произнес наконец Дэвастас, подъехав совсем близко. — Негоже так вести себя в присутствии хозяина. Где же твоя почтительность?
— Я никогда не был твоим рабом и не буду! — заносчиво отвечал ДозирЭ, чуть развернув коня, чтобы в случае необходимости было удобно воспользоваться мечом. — Ты запамятовал, что ваш военачальник по имени Твеордан тогда, в Тедоусе, даровал мне свободу взамен твоей жизни? Помнишь? А жаль, лучше бы я тогда тебя убил. Сколько ни в чем не повинных людей я бы спас!
— Помню. Как не помнить… — поморщился Дэвастас. — Но и я сохранил тебе жизнь тогда во время штурма Кадиша. У Носорогой башни…
— Жизнь мне сохранил не ты, а лучник, который пустил в тебя стрелу, — не согласился ДозирЭ. — Если б не он, думаю, ты непременно убил бы меня!
Дэвастас прикусил губу и, немного помедлив, с холодом и угрозой в голосе отвечал:
— Несомненно!
Послышались звуки лючины, и оба переговорщика машинально посмотрели в сторону авидронского отряда.
— И это весь твой отряд? — с усмешкой спросил Дэвастас, кивнув на несколько сотен воинов, собравшихся на «авидронском» берегу.
— Да.
— Почему же ты не убегаешь? Ведь не думаешь ли ты, в самом деле, что сможешь разбить меня при помощи этой кучки недоносков? А зачем тебе колесницы? Где им тут развернуться? Странно, я думал, что авидроны более высокого мнения обо мне и о моих славных деяниях. Но их ничему не научили уроки прошлого! О, Слепая Дева!
— Ты прав, Дэвастас, нас мало, и, возможно, мы все погибнем во славу Божественного. Но всё же я хочу с тобою сразиться в честном бою!
Иргам хмыкнул и крепко задумался. «Разве может такое быть, — размышлял он, — чтобы авидроны так легко шли на самоубийство? И этот наглый хитроумный грономф, который вот уже несколько раз вставал у меня на пути… Крайне опасный соперник. Не похоже, чтобы он мог поступать так глупо, так безрассудно. Здесь должен быть какой-то подвох!»
— Не беспокойся, иргам, — обмана нет. Всё наше войско перед твоими глазами, — сказал ДозирЭ, будто прочитал мысли Дэвастаса. — К чему все эти долгие маневры, преследования и отступления? Эта глупая мышиная возня. Разве тебе это всё не противно? Неужели ты не хочешь решить всё разом? Давай так: если ты нас побьешь — земли ларомов твои, но если проиграешь и при этом тебе удастся спастись — ты оставишь ларомов в покое и больше никогда не будешь покушаться на их имущество и свободу. Согласен?
Дэвастаса еще грызли сомненья, он еще сомневался, но блистательная перспектива раз и навсегда покончить с авидронами и стать наконец полноправным интолом ларомов уже застилала глаза. Ведь, без сомненья, если он разобьет этот небольшой отряд, ларомы, крайне трусливые и всегда подчиняющиеся тому, кто сильнее, не станут сопротивляться и перейдут на его сторону. Это будет окончательная ПОБЕДА!
И еще. Сегодня он сможет убить этого ненавистного грономфа. Рассчитаться за свой позор в Тедоусе, рассчитаться за Кадиш… О, с каким неописуемым удовольствием он воткнет клинок в его поганое сердце! Как часто мечтал он об этом, вспоминая проклятое имя ДозирЭ!
— Хорошо, я согласен! — наконец ответил Дэвастас. — Но у меня есть условие.
— Какое же?
— Мы будем сражаться до последнего воина, беспощадно, не беря пленных, чтоб никто не смог уцелеть…
— Как же это сделать?
— Это просто. Скоро начнется прилив, и отмели затопит. Но у нас есть время привести сюда все свои отряды и поставить их друг против друга. Мы окажемся на острове, откуда не будет пути к отступленью. Тогда и начнем битву.
Замысел Дэвастаса был смел и коварен — обе стороны добровольно лишали себя всякого шанса на бегство и отступление. Но в то же время, понимая всю пагубность подобного соглашения, всецело осознавая то, что будет почти невозможно разбить столь малыми силами столь мощный отряд, ДозирЭ, однако, желал того же, а потому обрадовался предложению предводителя разбойников и всецело его поддержал.
Дэвастас и ДозирЭ коротко и по-деловому обсудили, как будут выстроены их маленькие армии и по какому сигналу начнется сражение.
— Что ж, желаю тебе сегодня умереть! — сказал на прощанье Дэвастас.
— Боюсь, это не так просто, как тебе представляется! — отвечал ДозирЭ, поворачивая Крылатого.
Всадники разъехались, каждый в сторону своего отряда.
ДозирЭ вернулся на берег и сообщил взволнованным Идалу и Тафилусу о состоявшемся разговоре. Девросколянину пришлась по нраву идея сразиться с теми людьми, из-за которых погиб Эгасс и перестала существовать партикула «Неуязвимые». Идал огорченно покачал головой, хотя тем не менее выказал обычную решимость быть рядом с друзьями и, если понадобится, — умереть.
ДозирЭ отдал необходимые распоряжения. Авидронские циниты принялись готовиться к сражению, а потом стали «молиться к смерти». В то же самое время ларомовские вожди столпились в стороне и начали громко спорить, то и дело показывая рукой на другой берег, где уже собрались у переправы конные колонны противника. Вскоре большая часть дикарей под началом своих предводителей спешно покинула берег. Остался сгорающий от стыда Гуалг, взбешенный очередным предательством своих соплеменников, и с ним чуть больше ста человек — все на лошадях.
К ДозирЭ подошел разгневанный Тафилус:
— Трусы! Подлый рабский народишка! Позволь мне догнать их и всех перебить!
— Нет, доблестный десятник, — спокойно отвечал грономф, не обращая внимания на бегство ларомов, будто ничего другого от них и не ожидал. — Побереги силы для главного сражения.
И он показал рукой в сторону противника, отряды которого уже выезжали на остров, занимая условленные позиции.
Глава 58. Бычий Рог, или О пользе слуг
О небольшом сражении, которое должно было произойти между авидронами и разбойничьими отрядами бывшего иргамовского военачальника Дэвастаса где-то на берегу Анконы, в глубине ларомовских урочищ, на каком-то маленьком острове в местечке Бычий Рог, никто не ведал. Но даже если бы в Грономфе имели об этом какие-то сведения, то вряд ли отнеслись бы к ним всерьез. Не до того! Всё внимание было обращено к Маллии, как с некоторых пор называли Малльские горы и прилегающие земли, где в данный момент решалась судьба Авидронии. Там, не без помощи маллов, уже пала Великая Подкова — величайшее сооружение современности, с которым авидроны связывали все свои надежды. Там был сначала взят в осаду, а потом, в ходе кровопролитного штурма, захвачен считавшийся неприступным Панабеон. Там отступавшие гарнизонные отряды, потерявшие всякое сообщение с основными силами и уже обреченные, бились с флатонами и их союзниками. Там каждый день кипели жаркие сражения, где сходились в яростной схватке тысячи и тысячи опытных и отважных воинов.
Однако Алеклия понимал, что не может сосредоточиться только на Маллии. Например, с другой стороны на Авидронию в ближайшее время могли обрушиться объединенные войска давних недругов Грономфы — гагалузов и чурехов. Они поспешили встать на сторону Фатахиллы. А слева приближались мандрагулы, с которыми Инфекту уже довелось столкнуться, когда он следовал из Берктоля. Тогда он остался жив только благодаря беспримерному мужеству белоплащных воинов. Да и в тылу по-прежнему было не всё в порядке с Иргамой. Некоторые отдаленные провинции, которые не подверглись атакам авидронов и не видели войны, отказались подчиниться Масилумусу. Местная знать, весьма обособленная, отказалась верить в историю со смертью Тхарихиба, не признала подписанный с Авидронией мирный договор, называя его «изменническим», обвинила Хавруша в том, что он продался авидронам, и посчитала, что он не имеет никакого права управлять страной. Сначала повстанцы перестали платить свою долю откупа, назначенную Авидронией, а потом избрали из самых высокородных сограждан интола, провозгласили создание независимого государства — Иргамы Левой и стали набирать собственные партикулы. Новую интолию немедленно поддержали Берктольский союз, Бидуния и Вана Пенатори… Туда направился из Кадиша Седермал, но численность его войска была ничтожна: Алеклия уже давно отозвал из Иргамы боеспособные отряды. Несмотря на заслуги и огромный опыт бывшего Великого Полководца, существовала очень большая вероятность, что его разобьют. И тогда, без сомнения, обесценятся многие завоевания минувшей войны…
Кроме этого Алеклию волновали и ларомы, которые, по последним сведениям, в большинстве своем подчинились самозванцу Дэвастасу. Тому самому, который смог почти полностью истребить партикулу «Неуязвимые» и прислал в Грономфу голову несчастного Эгасса… В сторону Авидронии уже выдвинулась армия «Свободных воинов» — по сообщениям Вишневых, двести восемьдесят тысяч человек, — эта армия как раз и должна была в скором времени пройти через земли ларомов. Будь дикари на стороне Грономфы, они смогли бы хоть как-то воспрепятствовать продвижению этого войска. Поэтому Инфект живо интересовался всем, что касалось ларомов, и каждый день жалел о том, что отозвал в Авидронию небольшую армию Кариса, не позволив тому довершить начатое, а вместо этого перепоручил дело Круглому Дому, который, непонятно на что надеясь, отправил в помощь ларомам всего несколько сот человек…
Многочисленны и разнообразны дела и заботы Инфекта.
«Столько стран, столько свободных городов и племен! — Алеклия, совершая утреннюю прогулку в парке Дворцового Комплекса, как всегда, был погружен в свои размышления. — И со всеми нужно вести переговоры, чтобы перетянуть на свою сторону или хотя бы заставить сохранить нейтралитет. С тех пор как флатоны высадились на материк, все словно сошли с ума. О, если бы дело ограничилось только нашествием флатонов! Но грозовые тучи надвигаются на Авидронию со всех сторон. Почему ее так ненавидят? За что? Как случилось, что весь континент поддерживает этого дикого завоевателя и желает скорейшей гибели самой цивилизованной, самой процветающей, самой мирной стране?!
Берктольский союз, который авидроны когда-то сами и создали, как раз рассчитывая сплотить народы против захватчиков, не только не пришел на помощь, но открыто встал на сторону Фатахиллы. Недавно перехвачено послание Сафир Глазза. В нем Главный Юзоф Шераса, этот Мудрейший, сообщал Фатахилле, что уже собрал из союзных армий объединенное войско численностью четыреста тысяч человек и только ждет сигнала, чтобы направиться в сторону Авидронии.
Союз городов Вастаху — самый преданный союзник Фатахиллы — отправил вдоль Голубой реки, по левому ее берегу, армию численностью шестьсот тысяч человек! Двадцать два города выставили всего по двадцать семь тысяч человек. А могли бы по пятьдесят… Теперь армия Вастаху двигается в сторону Малльских гор, рассчитывая через несколько месяцев, если авидронский флот не помешает ей переправиться через реку, соединиться с сыном Первого Принца — молодым, но, говорят, очень талантливым полководцем Кумистром. О, Гномы, как сражаться с такими несметными полчищами?!
А лучшие воины на земле, дорианцы? Они вновь готовятся к выступлению, собираясь двигаться прямо на Авидронию, и только дожидаются соединения с армиями Гриссы и Бионриды…
…Все дело в нем — в этом великом и ужасном гаронне. Фатахилла сумел ВСЕХ купить, ВСЕХ запугать! Теперь Авидрония в осаде, и никто не знает, даже провидец Провтавтх, чем всё это закончится!»
А флатоны всё приближались, надвигаясь двумя огромными армиями. Кумистр, посланный отцом в обход Малльских гор, потерял около ста тысяч, штурмуя Великую Подкову, ее башни, цитадели, крепости и уничтожая остатки авидронских гарнизонов. Но всё равно его армия теперь насчитывала примерно шестьсот пятьдесят тысяч воинов. Ему понадобится еще около двух месяцев, чтобы выйти к границам Авидронии со стороны Голубой реки, если он не будет дожидаться войска Союза городов Вастаху.
Его отец, Бузилл Арагоста, с армией в семьсот тысяч человек спешил по Пути на Дати Ассавар, стремясь как можно скорее пересечь горы и выйти на равнину к «берктольским» границам Авидронии. На пути его поджидал Ворадж с войском в двести пятьдесят тысяч цинитов, заняв на редкость удобную позицию близ Карле Ролси. Инфект долго размышлял: позволить ли Вораджу отступить, чтобы соединиться с основными силами, или приказать ему еще раз сразиться с флатонами, что может привести к печальным последствиям: слишком значительное превосходство было у Бузилл Арагосты. Совет Пятидесяти Друзей заседал по этому поводу без перерыва два дня и в итоге посоветовал Божественному дать сражение. Алеклия послушал Совет и издал соответствующее повеление, прекрасно понимая, что прощается и с Вораджем, и с его славной армией. Оставалось верить, что эта жертва необходима.
Бузилл Арагоста, следуя по хорошей дороге в сторону Авидронии, с удивлением обнаружил на своем пути армию Грономфы. Радости его не было предела: возможно, он принял эти партикулы за основные силы авидронов. Боясь, что коротковолосые уклонятся от сражения и отступят, он, не дожидаясь, когда подтянется всё его войско, растянувшееся по дороге, бросился в бой. Позже было достоверно доказано, что Ворадж на протяжении всего сражения имел дело с соединениями флатонов примерной численностью пятьсот тысяч воинов.
Сражение длилось три дня. Флатоны бросали в атаку отряд за отрядом, армию за армией, но поредевшие авидронские партикулы удерживали свои позиции. На четвертый день Бузилл Арагоста в приступе бешенства бросил на обескровленные фланги Вораджа свои лучшие силы. Были среди них и маллы, недавно присоединившиеся к войску Первого Принца в количестве шестидесяти тысяч человек и всё время рвавшиеся в бой. Они выказывали к коротковолосым такую ненависть, которая удивляла даже беспощадных флатонов. Вскоре левый и правый фланги авидронов были опрокинуты, сам Ворадж погиб, бросившись во главе последнего резерва в самое пекло сражения. Центр авидронских построений стал медленно отступать, его со всех сторон начали трепать, потом рвать на куски. Сражение перекинулось в сам Карле Ролси, на улицах которого несколько дней шел рукопашный бой…
Авидронов разбили. Но благодаря решительным действиям авидронских военачальников, которые сумели обеспечить отступление потрепанных партикул, выставив на пути преследователей множество заслонов и засад, а также благодаря тому, что проход в Малльских горах был слишком узок, остаткам армии Вораджа — восьмидесяти тысячам человек — удалось спастись. Вскоре они вышли на равнину и оказались в безопасности.
Бузилл Арагоста пытался окончательно добить армию Вораджа, но, когда понял, что это невозможно, успокоился и обосновался в разрушенном до основания Карле Ролси. Довольствуясь более чем убедительной победой, он послал Фатахилле сразу пять голубей с сообщением, что главная армия Алеклии разгромлена. Позже достоверно установили, что в этом сражении погибло или было пленено свыше ста тридцати тысяч авидронов. Сами же флатоны потеряли не меньше двухсот тысяч, и это без союзников, потери которых никто не считал. Все эти цифры серьезно расстроили Бузилла Арагосту: он испугался, что недружественные ему принцы и вожди обличат его, Первого Принца, перед Фатахиллой как совершенно бездарного полководца. И поэтому он приказал казнить всех тех, кто занимался подсчетами потерь, и объявил, что флатоны потеряли всего тридцать тысяч воинов. Вскоре, допросив пленных, Первый Принц, к стыду своему, убедился, что сражался лишь с одной из авидронских армий — не самой сильной и не самой большой. Это и вовсе привело его в смятение.
Видя, насколько уменьшилась его армия после штурма Панабеона и сражения с Вораджем, Бузилл Арагоста решил заставить действовавших самостоятельно принцев присоединиться к нему, а также дождаться выхода к авидронской границе Кумистра, дабы начать главное наступление на Авидронию одновременно с сыном…
Тем временем Алеклия, получив исчерпывающие сведения о передвижениях противника, понял, что флатоны будут наступать с двух сторон, а посему разбил все имеющиеся силы на два войска. Первое он подчинил Лигуру, главенство над вторым оставил за собой. С учетом остатков партикул Вораджа и некоторого количества наемных отрядов, ранее доказавших свою преданность и боевое искусство, получились две крупных армии. Соединение Лигура насчитывало двести восемьдесят тысяч человек и состояло из трех полных эргол (армий), одна из которых — «Шестая» — была только что сформирована по новому образцу и значилась самой мощной из всех. Войско Алеклии составляли триста сорок тысяч человек — четыре эрголы и сорок тысяч наемников. То есть всего Инфект собирался противопоставить отрядам Фатахиллы шестьсот двадцать тысяч человек, и это были почти все партикулы, имеющиеся на данный момент у Авидронии. Впрочем, под Грономфой формировалось Ополчение, которое пока насчитывало восемьдесят тысяч человек.
Инфект много сделал для того, чтобы обе армии были снаряжены самым блестящим образом. За всю свою историю Авидрония еще никогда не имела столь грозного войска. В военные лагеря шло лучшее вооружение со всей страны.
Основываясь на опыте последних войн, Алеклия решил многое поменять не только в вооружении цинитов и в устройстве армии, но и в самой тактике боя. Да, про законы Тертапента еще нельзя было сказать, что они канули в Лету, но их уже сменяли абсолютно новые представления: о партикуле, как о главной тактической единице армии, об основных и вспомогательных войсках, о тяжеловооруженных и средневооруженных воинах, о коннице и пеших цинитах, о назначении метательных механизмов, матри-пилог, валил, колесниц. Армия в понимании Алеклии и его ближайшего советника в этом деле Лигура окончательно превратилась в невероятно дорогостоящий, сложный и запутанный для несведущего механизм. То был целый мир со своей культурой, своими науками, сложнейшими человеческими взаимосвязями, живущий по своим довольно жестоким законам…
Когда Алеклия закончил создание этих двух армий и однажды свел их на совместных маневрах, в ходе которых военачальники получили подробные наставления о тактике ведения боя с флатонами, он с удивлением обнаружил перед собой нечто совершенно новое.
Кроме вновь образованных армий, Инфект располагал двумястами тысячами мусаков — из них недавно создали несколько сотен подвижных пограничных отрядов, которые равномерно распределили вдоль всех авидронских рубежей. Еще были многочисленные гарнизоны в городах и крепостях общим числом четыреста тысяч человек, включая защитников Дати Ассавар. И еще флот…
Авидронский военный флот к моменту первых столкновений с флатонами представлял собой грозную силу. По своей мощи и количеству галер тягаться с ним могли только армады Пириновского союза интолий, Стилия, Спиеры и Штрихсванд. Он состоял из прежних пяти армад, но насчитывал теперь почти полторы тысячи больших кораблей, три тысячи вспомогательных судов и тысячу транспортных. При них числилось почти двести пятьдесят тысяч матросов и цинитов, а гребцов было свыше полумиллиона: половину из них составляли авидроны, подвергшиеся ристопии, а половину — наемные дикари. При всем желании, Фатахилла, не имеющий собственного флота, ничего не мог поделать с галерами Грономфы.
Быстрые и неутомимые авидронские армады господствовали в водах Темного океана, в проливе Артанела, в заливе Обезьян, в море Кафков, а также «удерживали» всю Анкону. Ими также контролировались Голубая река и река Чегвара. Кроме этого, сотни мелких рек и речушек, десятки озер в Междуречье стали вотчиной быстроходных авидронских галер. Корабли Инфекта плавали повсюду, постоянно досаждая своим присутствием флатонам и их союзникам. Прежде всего, они окружили остров Нозинги, прервав сообщение флатонов с материком. Они постоянно атаковали прибрежные поселения противника, причем не только с моря, но и с суши. Излюбленной тактикой авидронских морских военачальников была внезапная высадка небольших штурмовых отрядов. Они стремительно налетали, разрушая и уничтожая всё на своем пути, и, не дожидаясь подхода главных сил флатонов, возвращались на корабли. Особенное значение в этих вылазках придавалось верфям флатонов. Фатахилла всеми силами пытался построить новый флот, а авидроны любым способом старались этому воспрепятствовать.
Не было покоя и союзникам Фатахиллы. Авидронские армады атаковали в проливе Артанела Галермо, Пизары, колонии флатонов и многие другие страны, вставшие на сторону Интолии флатонов. Они постоянно напоминали о себе Лиме, и запуганные пираты даже не помышляли восстанавливать свой флот, как бы Фатахилла этого ни добивался от них, чего бы ни сулил. Корабли Грономфы хозяйничали на Голубой реке, постоянно атакуя прибрежные крепости Союза городов Вастаху, и, главное, не позволяли их объединенному войску переправиться на правый берег — в Междуречье. Армады Инфекта постоянно досаждали Гриссе, а используя удобную для судоходства широкую реку Чегвара, доходили до земель дорианцев и, применяя метательные механизмы, уничтожали, не сходя на сушу, целые поселения.
Из-за авидронских кораблей действия сухопутных армий Фатахиллы стали необычайно скованными. У флатонов не было возможности перебрасывать на транспортных судах армии, посылать войскам провиант, не удавалось форсировать реки — Голубую, Пилонес, Анкону. По сути, Бузилл Арагоста оказался зажат в Междуречье, и все его усилия ограничивались куском суши с несколькими труднопроходимыми горными массивами, где не было простора честолюбивым принцам. Ну и главное — не удавалось продолжить высадку флатонов с острова Нозинги на материк. Три с половиной миллиона воинов Темного океана переправились на другой берег, но еще больше так и не дождались возможности спустить на воду плоты и отправиться в свой «бесконечный поход».
Фатахилла много думал о том, как уничтожить флот Алеклии. Конечно, эти проклятые армады не могли существовать без опорных авидронских колоний-фортов. И он уже разрушил все авидронские крепости на побережье Темного океана. Но до Нозинги, из-за неверности Атревида Послушного или форта ФорнЭ, пока добраться не было возможности, а ведь именно отсюда галеры противника совершали все свои набеги. Ему давно следовало посадить в Нозинги свой гарнизон, укрепить форт, усилить его мощь вдвое, втрое. И что делали бы сейчас авидроны? Единственный путь для них в Темный океан остался бы через реку Чегвара, но это же тысячи итэм долгого пути. Конечно, это осложнило бы врагам жизнь, но все-таки это не решение проблемы — слишком много в Авидронии портовых городов, верфей. Нет, самый надежный путь уничтожения авидронского флота с суши — расправа с самой Авидронией и прежде всего с Грономфой. Но здесь и заключалось основное противоречие: как раз без полного господства в водах победить Авидронию было очень сложно…
Существовал и второй путь к победе над авидронским флотом. Разбить его в морском сражении. К сожалению, лимские пираты не справились с этой задачей, слишком самонадеянны они были, и слишком доверился им Фатахилла. О собственных галерах сегодня мечтать тоже не приходилось. Авидроны уничтожили корабли флатонов и всеми способами мешали закладке нового флота. Когда еще удастся его воссоздать…
И всё же существовала еще одна возможность, и Фатахилла никогда о ней не забывал. Эту возможность мог обеспечить великолепный флот Штрихсванд. К середине сто шестого года Громоподобному при помощи Берктольского союза, а вернее, Сафир Глазза удалось втянуть интола Штрихсванд в прямое противостояние с Авидронией. Прошло еще некоторое время, и наконец после долгих уговоров и всяческих посулов, Штрихсванды направили на помощь флатонам значительную часть своего прославленного флота: примерно девятьсот больших и полторы тысячи вспомогательных кораблей.
Правда, делали они всё медленно, с большим шумом, и, естественно, Алеклия обо всем быстро узнал. Пока штрихсвандцы собирали все свои корабли, пока долго стояли у Аврилианских островов, проводя маневры, пока медленно шли вдоль побережья, опасаясь шторма, и останавливались в каждом удобном месте, авидроны собрали более трех четвертей своих галер и двинулись им навстречу.
Сражение между армадами Авидронии и флотом интола Штрихсванд произошло на рассвете возле флатоновского города Бузу, на глазах местных жителей. Выяснилось, что корабли штрихсвандцев превосходны и ни чем не уступают авидронским, но на них размещено слишком мало метательных механизмов. Кроме этого, у авидронов оказалось на треть больше вспомогательных галер и значительно более мощные абордажные отряды. К полудню флот Штрихсванд, уменьшенный наполовину, был обращен в бегство. В ходе многодневного преследования авидроны сожгли еще несколько сот кораблей и столько же галер пленили, взяв на абордаж.
В ходе сражения Грономфа понесла очень большие потери — триста больших кораблей и около тысячи вспомогательных, но знаменитый флот Штрихсванд вообще перестал существовать…
* * *
Как и договорились предводители противоборствующих сторон — ДозирЭ и Дэвастас, их отряды выстроились колоннами, преодолели отмели и взошли на островок, где встали друг против друга во фронт. Хотя ДозирЭ и ожидал от Дэвастаса какой-нибудь подлости, иргам самым тщательным образом соблюдал условия, на которые только что согласился. Несмотря на смехотворную численность противостоящих войск, обе маленьких армии образовали правильный линейный строй с центром и флангами — в точности как в больших сражениях.
Остров оказался шириной всего в триста мер, и фланги обоих построений почти касались воды. Длина его насчитывала около пятисот мер; так что, когда отряды ДозирЭ и Дэвастаса окончательно развернулись, расстояние между ними составило около четырехсот шагов.
Обозы отрядов остались каждый на своем берегу, а с ними многочисленные повозчики и всякая мелкая прислуга. Бросив лошадей и имущество, все они столпились у воды и с трепетом приготовились, словно зрители Ристалища, наблюдать за предстоящим столкновением. Вода стала постепенно наступать, и многие повозчики облегченно вздохнули: если их отряд побьют, они, должно быть, успеют убежать.
Кирикилю приказали оставаться с обозом, что он и сделал с превеликой охотой, возблагодарив добрейших Великанов за проявленное к нему милосердие. Однако чуть позже в груди яриадца заныло. Он пытался отделаться от этого странного недомогания, сначала размяв плечи, потом проглотив кусок сушеной дыни, который еще с Авидронии приберег на всякий случай, но странное ощущение не проходило, а только усиливалось. И тут, внимательнее к себе прислушавшись, Кирикиль с ужасом осознал, что едва ли не впервые в жизни испытывает не что иное, как муки совести. «Так вот что это такое!» — с отчаянием подумал он.
— Что делает такой храбрый воин в обозе? Почему он не в первых рядах нашего славного воинства? — услышал яриадец голос, принадлежащий одному из повозчиков.
Кирикиль бросил испепеляющий взгляд на наглеца, но его товарищ — такой же повозчик, не обращая внимания на разгневанного слугу, с усмешкой отвечал:
— Ему туда нельзя — скоро там будет очень жарко. Наверное, в его обязанности не входит защита хозяина. Скорее всего, его наняли лишь для того, чтобы вывезти с поля боя тело своего нанимателя и доставить на родину его прах…
Лицо Кирикиля стало пунцовым, он схватился за рукоять морской рапиры и даже немного ее вытащил, но, заметив краем глаза, что его обидчики потянулись за копьями, лежащими в повозке, со злостью послал клинок обратно в ножны.
Отмели уже скрылись под водой, превратив перешеек в островок, и только несколько бугорков еще выглядывали из воды, обозначая собой путь, по которому только что проследовали отряды.
Все на берегу ждали начала сраженья и удивлялись, почему стороны медлят.
Внезапно Кирикиль с диким гиканьем выслал лошадь вперед, и та, сделав несколько широких скачков, через мгновение оказалась по колено в воде. Животное испуганно остановилось, смущенно фыркнуло, тряхнув гривой, но всадник сильными ударами в бока заставил его двинуться дальше — к острову.
«Утонет!» — «Нет, успеет!» — спорили оставшиеся на берегу. Послышался свист, одобрительные возгласы. На шум оглянулись те, кто составлял войско ДозирЭ. Раздался смех, подбадривающие крики.
Лошадь медленно двигалась вперед, уже по грудь в воде. Была пройдена только половина пути, и тут стало очевидным, что яриадец совершил слишком отчаянный поступок. Вряд ли он сможет добраться до острова и, скорее всего, пойдет ко дну вместе со своим скакуном.
Шум, издаваемый множеством глоток, вдруг сменился удивительной тишиной. Все — авидроны и ларомы — завороженно наблюдали, как одинокий всадник, закованный в тяжелые доспехи, пытается одержать верх над стихией и перебраться через разливающуюся реку.
— Глупец! — сказал во всеуслышанье расстроенный ДозирЭ.
Корпус лошади вовсе скрылось под водой, и на поверхности оставалась только ее голова и шея. Большинство авидронов уже попрощалось с непутевым слугой, как вдруг отмель пошла вверх, и лошадь стала медленно подниматься над волнами. Еще немного — и Кирикиль уже выбирался на берег островка, весь мокрый, но счастливый, улыбающийся во весь рот. Его встретили радостными криками.
— Что там за шум? — недовольно спросил Дэвастас воинов, которые его окружали.
Те лишь пожали плечами.
— Хватит медлить. Мне тошно, когда всё слишком по правилам! Будем начинать!
И он подал знак музыканту, который немедленно приложил к губам трубу, надул щеки и заиграл протяжную красивую мелодию. То был сигнал к началу сраженья…
Кирикиль наконец добрался до ДозирЭ и занял место чуть сзади и слева от него, как и подобает слуге-телохранителю.
— Ну и дурень же ты, яриадец! — с улыбкой сказал ему грономф.
Отряды Дэвастаса во много раз превосходили по численности соединение противника. В центре его построений стояло около полутысячи пеших ларомов в тяжелом вооружении, на левом фланге — три сотни лихих наездников под предводительством Стартуса, на правом — фалангой выстроились четыреста конников с копьеносцами в первых рядах. Сам Дэвастас вместе с отрядом из трехсот всадников занял место в резерве, по центру, за ларомами, и собирался вступить в бой лишь в случае крайней необходимости. Двести легковооруженных лучников-ларомов на конях прикрывали строй по всей линии фронта. Таким образом, с авидронами готовы были сразиться тысяча семьсот человек, из которых тысяча были опытнейшими воинами, приведенными Дэвастасом из Иргамы.
ДозирЭ разместился на левом фланге, против конного отряда врага, который показался ему наиболее внушительным. С ним были все, кто прибыл из Грономфы, включая лучших из лучших — пятнадцать «Каменщиков» в одеждах и вооружении Вишневых плащей. Центр возглавил Тафилус, которому были приданы пятьдесят воинов монолита и тридцать средневооруженных. Чтобы строй девросколянина соответствовал по ширине строю центра противника, он вынужден был поставить людей всего лишь в две шеренги — против двенадцати шеренг ларомов у Дэвастаса. Впрочем, Тафилус не унывал — он уже сталкивался с дикарями и считал, что в этом сражении шестикратное превосходство противника еще ничего не доказывает. На правом фланге авидронов поставили Гуалга. Он и его сто тридцать всадников были полны решимости сражаться до конца. К сожалению, люди Гуалга — это все, что осталось от союзных отрядов. Прикрывать свои боевые позиции ДозирЭ выслал все вспомогательные силы: стрелометы на быстроходных повозках, десять штурмовых и заградительных колесниц, тридцать пеших и тридцать конных стрелков — всего около ста человек. Их ДозирЭ подчинил Идалу, попросив выдвинуться перед строем на сто шагов и прежде всего оберегать фланг Гуалга, как наиболее слабый. Так что сражаться с практически полноценной партикулой Дэвастаса собрались отряды, насчитывавшие всего триста девяносто человек. Правда, в последний момент к ним подоспела существенная подмога: стряхивающий с ног водоросли наихрабрейший Кирикиль.
Заслышав гудение иргамовской трубы, ДозирЭ приказал бить в калатуши и играть на лючинах. Сражение началось.
Конные ларомы Дэвастаса, рассыпавшись по всему полю и приблизившись на сотню шагов к вспомогательным отрядам Идала, принялись метать стрелы. Тут выяснилось такое, что заставило многих авидронов открыть рты от изумления. Дикари не умели стрелять на скаку. Чтобы выпустить стрелу, конный лучник-ларом должен был остановить коня и бросить поводья, оставив лошадь без управления. На одну стрелу у ларомов уходило столько времени, сколько требовалось лучнику-авидрону, чтобы опустошить целый колчан. Почти все стрелы дикарей летели мимо, а если и попадали в цель, то на излете — ибо для того, чтобы натянуть тетиву авидронского лука, которыми ларомы были вооружены, требовалось приложить такие усилия, на которые был способен только очень тренированный воин. Некоторые ларомы, отчаявшись попасть в цель, спешивались и продолжали бой, стоя на твердой земле.
Увидев, насколько смехотворны потуги легковооруженных ларомов, Идал дал возможность своим лучникам опустошить по колчану, а потом послал в атаку штурмовые колесницы и конников, не отягощенных тяжелыми доспехами. К этому моменту ларомы уже серьезно пострадали от авидронских стрел и были в некотором смятении. Когда же они увидели несущихся на них всадников и колесницы, их охватила паника. Не желая больше сражаться, они стали поворачивать лошадей, а спешившиеся попросту бросились бежать сломя голову. Многие тут же попали под колеса или ножи колесниц, но большинство получили стрелу или дротик в спину. Только полусотне ларомов удалось достичь своих основных построений и скрыться за спинами товарищей.
Все это вызвало бурное ликование в рядах авидронов.
Отряды Дэвастаса, оставшись без легковооруженных стрелков, оказались незащищены, и Идал, стремясь немедленно воспользоваться этим преимуществом, обрушил на иргамов всю мощь метательного оружия. В их сторону полетели десятки стрел, зангний, свинцовых пуль и больших стрел, выпущенных из метательных орудий. Не меньше пятидесяти человек пало под этим шквалом.
Соратники Дэвастаса, пожалуй, еще никогда не видели своего предводителя в таком бешенстве.
— Когда всё закончится, я собственными руками передушу этих трусливых негодяев! — прошипел он, имея в виду своих лучников-ларомов, и отдал приказание немедленно атаковать авидронов по всему фронту.
Первым ударил Стартус со своими тремястами конниками. Широкой волной он накатился на авидронов, легко разметал встретившиеся на пути отряды Идала и со всего размаху врезался в малочисленные построения Гуалга. В то же время пешие ларомы по центру двинулись на Тафилуса. Сзади их подгоняли полсотни всадников, посланных Дэвастасом, которые заставляли дикарей почти бежать. Они довольно быстро преодолели расстояние в четыреста шагов, поддерживая друг друга воинственным воем, и с разгона столкнулись с бывшими воинами партикулы «Неуязвимые». Первая шеренга ларомов тут же пала, наткнувшись на длинные копья. Ларомы почти не имели прочных нагрудников, и лишь каждый второй держал в руке щит, а их собственные копья оказались слишком коротки. Вторая шеренга подступила чуть ближе к противнику, но в них полетели дротики, метательные ножи и топорики. Лишь третьей шеренге дикарей удалось подобраться вплотную к монолитаям Тафилуса. Те из авидронов, у кого уцелели копья, метнули их и выхватили мечи. Начался рукопашный бой, в первые мгновения которого полностью пали третья и четвертая шеренги ларомов. Всего восемьдесят авидронов противостояли атаке полутысячи дикарей и делали это с такой невозмутимостью и с таким достоинством, что бой казался абсолютно равным, и ни один из наблюдателей не мог заранее предсказать, на чьей стороне будет победа. Время от времени в первой шеренге авидронов падал на землю убитый или тяжелораненый воин, но на его месте тут же появлялся цинит, стоявший ранее сзади. Сам Тафилус пока находился в центре второй шеренги, как и большинство тяжеловооруженных «бессмертных», которых он решил пока поберечь. Только к середине сражения, когда авидронский строй истончился до одной шеренги, а ларомы к этому времени потеряли не менее шести шеренг, Тафилус оказался впереди. Здесь он взмахнул своей ужасной нагузой и молниеносно снес голову врагу, стоявшему ближе других. Вторым и третьим ударом он расчистил перед собой внушительное пространство, и дикари, увидя свирепого исполина, всего за несколько мгновений искалечившего не менее десятка их соплеменников, в замешательстве остановились…
Небольшой отряд ДозирЭ был атакован четырьмя сотнями конников Дэвастаса. После первого столкновения грономф недосчитался половины своих людей. Видя, что вот-вот его отряд уничтожат и левый фланг авидронов просто перестанет существовать, он отшвырнул копье, выхватил свой гигантский меч и бросился в самое пекло сраженья. За ним последовали «Каменщики», действуя удивительно слаженно и хладнокровно, и сзади всех — Кирикиль с морской рапирой наперевес.
Неожиданное вмешательство ДозирЭ и «Каменщиков» в последний момент спасло, казалось бы, безнадежное положение левого фланга авидронов. Отчаянные храбрецы Дэвастаса, беспощадные рубаки, давно забывшие чувство страха, были застигнуты врасплох наглым нападением кучки авидронов. Придя в себя и бросившись на вишневоплащных, иргамы внезапно столкнулись с таким искусным сопротивлением, что опомнились лишь тогда, когда потеряли не менее сорока человек. Одумавшись, они перестроили ряды, уплотнили их и с новой силой обрушились на авидронский фланг.
Тем временем правый фланг авидронов, где сражались воины из Тиши Алга во главе со своим вождем, был окончательно разбит. На удивление всем, эти дикари не походили на обычных ларомов. Они бились отчаянно, и ни один из них даже не думал отступить или сдаться. И всё же под сильнейшим натиском противника многие из них пали. От целого отряда осталось лишь полтора десятка рыжеволосых, которых возглавлял, размахивая мечом, извергающий ужасные проклятия Гуалг. Опытные воины Стартуса окружили их со всех сторон. Видя это, Идал поспешил собрать остатки вверенных ему вспомогательных сил и неожиданно ударил иргамам в бок. Это внезапное нападение несколько смутило уже как будто одержавшего победу Стартуса. Он попытался атаковать людей Идала и поначалу перебил немало легковооруженных конников, но здесь произошло невероятное: пешие ларомы, с которыми дрались циниты Тафилуса, вдруг пошатнулись, попятились назад и побежали. Сначала поодиночке, потом все — бросая оружие и устремляясь кто куда.
Следом за этим удивительным происшествием случилось и еще одно странное событие. ДозирЭ и «Каменщикам» удалось не только выдержать напор сотен конных воинов, составлявших правый фланг Дэвастаса, но и перейти в наступление. Виной тому был ДозирЭ, который всё время рвался вперед, невзирая на бесчисленное количество врагов, встававших на его пути. Искусно орудуя своим гигантским мечом, который обычному мужчине и поднять-то было непросто, раскручивая его с необычайной ловкостью, отбивая им десятки ударов, сыпавшихся со всех сторон, и успевая наносить не меньше ответных ударов, молодой человек легко рассекал плотные ряды иргамов. Конь ДозирЭ — рослое, очень сильное и красивое животное, — которого перед боем Кирикиль облачил в панцирные доспехи с наглавником, был столь же великолепен, как и его хозяин. ДозирЭ управлял Крылатым только при помощи ног, но делал это с необыкновенным искусством, едва касаясь пятками боков. Конь с феноменальной понятливостью реагировал на команды. Казалось, они слились воедино — человек и скакун.
«Каменщики», по праву считавшие себя лучшими воинами Авидронии, видя, как бьется ДозирЭ, не могли поверить своим глазам. Его безрассудная смелость вела его на верную смерть. И им оставалось только одно — следовать за этим безумцем. Пытаясь не отстать, защитить своего предводителя от нападений сбоку и сзади, они держались всегда рядом, оставляя после себя горы искромсанных трупов.
ДозирЭ не чувствовал ни усталости, ни боли от незначительных ран. Он был опьянен боем. Он ощущал необыкновенную легкость во всем теле, и тяжелый меч в руке был словно тростинка.
Азарт ДозирЭ, который с налитыми кровью глазами рвался и рвался вперед, его несокрушимая воля передались и «Каменщикам». Теперь иргамы имели дело не с одним превосходным бойцом, а с целым отрядом неуязвимых всесильных ратников, и противостоять им было просто невозможно.
Прошло немного времени, и от четырехсот всадников Дэвастаса, которые совсем недавно представляли собой самый большой иргамовский отряд, не осталось в живых ни одного человека. Тут впереди всех оказался Кирикиль с жалким обрубком своей рапиры в руке и, осмотрев простирающееся перед ним поле боя, поверженные тела и павших коней, произнес с таким видом, будто всё это было делом его рук:
— Ну и кто теперь посмеет усомниться в моей пользе и верности своему хозяину?
Итак, правый фланг авидронов разбили, но одновременно воины ДозирЭ одержали верх в центре и на левом фланге. Тут Дэвастас вспомнил недобрым словом Деву и сам бросился в бой, поведя за собой последний резерв — триста самых преданных воинов-ветеранов, самых отчаянных рубак и самых жестоких убийц. Всё смешалось. Не было больше строя, отрядов, флангов — всё закрутилось в вихре рукопашного боя. Перевернутая повозка и пытающиеся подняться лошади с переломанными ногами. Бегущие в поисках спасенья ларомы, давно побросавшие оружие. Отрубленная голова. Лежащий на земле дикарь, только что потерявший обе ноги и с удивленным видом рассматривающий нижнюю часть своего тела. Взбесившаяся от боли лошадь с подпаленной гривой, несущаяся поперек островка. Сотни раненых, убитых. Люди, бросающиеся в воду, плывущие и тонущие — те, кто не успел снять доспехи. Окруженный конниками Стартуса ощетинившийся копьями и прикрывшийся щитами отряд Тафилуса. ДозирЭ, мечущийся по всему острову в поисках Дэвастаса. Его «Каменщики», не отстающие от предводителя ни на шаг…
Через некоторое время на островке в живых оставалось не более полусотни человек. Авидроны одерживали верх, со всех сторон подбирались к Дэвастасу, вокруг которого сплотились уцелевшие воины его некогда крупного и прославленного отряда.
Когда бывшего иргамовского военачальника закрыли собой последние пять человек, Дэвастас беспомощно огляделся, будто кого-то искал. Ему и сейчас казалось, что все, что он видит, — лишь обман зрения, что вот-вот из-за дымки побоища появятся стройной фалангой, лошадь к лошади, две сотни его лучших цинитов и изрубят авидронов в куски. Но вокруг не было никого. Островок был пуст, только сплошь покрыт изувеченными телами людей и животных.
Дэвастас не мог поверить: как такое случилось? Что произошло? Где его бесстрашная армия, не знавшая поражений? Неужели этот куцый авидронский отряд — виновник гибели столь славного воинства?
О, Дева! Как же его Интолия ларомов? Ведь еще вчера он чувствовал себя хозяином этих земель и полновластным правителем этих дикарей. А как же Хидра? Она ведь ждет его, своего единственного возлюбленного!..
Между тем последние иргамы пали. Дэвастас опомнился только тогда, когда увидел перед собой ДозирЭ верхом на коне, с исполинским мечом в руках.
— Расступись! — зарычал ДозирЭ, обращаясь к своим воинам, собиравшимся добить Дэвастаса, и направил на него коня.
— Сейчас ты умрешь, поганый раб! — взревел Дэвастас и рванул лошадь навстречу.
Через мгновение они сошлись, и два меча ударили друг о друга. Великолепный дорманский меч Дэвастаса при этом обломился, и пока он вытягивал из ножен кинжал, ДозирЭ изловчился и воткнул в шею коня иргама сквозь двухрядную кольчугу свой клинок. Конь рухнул, накрыв содрогающимся в агонии телом несчастного хозяина. ДозирЭ спрыгнул с Крылатого и двинулся к Дэвастасу, скинув с головы шлем, бросив в сторону меч, который ему сегодня уже достаточно послужил, и вынул кинжал для пробивания доспехов. Иргам, пытаясь выбраться из-под коня, сильно дернулся несколько раз, но все его потуги оказались тщетными. Он был беспомощен, и добить его смог бы и ребенок.
— Не следует этого делать! — услышал ДозирЭ.
Голос принадлежал Идалу.
— Ты забыл, что Божественный обещал две тысячи берктолей только за живого Дэвастаса? Я не уверен, что нам заплатят и четверть этой суммы, если мы привезем вместо живого иргама его вонючий труп!
— Мне не нужны деньги! — огрызнулся ДозирЭ, ступив еще несколько шагов в сторону поверженного врага.
— Подумай, мой друг! — продолжал увещевать Идал. — Эти деньги нам пришлись бы весьма кстати! Скажи ему, Тафилус!
ДозирЭ наконец остановился, опустил руку с кинжалом и посмотрел на девросколянина, который, к великому счастью, так же как и Идал, был жив и не получил ни одной царапины.
— По мне, я бы убил этого гаронна, не задумываясь… Мне лично деньги не нужны — мне хватает той платы, которую мне жалует Инфект. Но я знаю, что Идал утратил почти всё свое имущество… Его доля, наверное, вернула бы его знатному роду былое благополучие…
ДозирЭ медлил: было видно, что он борется с собой.
— Нет, я должен это сделать! — твердым голосом молвил он.
— Две тысячи берктолей? — вдруг раздался визгливый вопль Кирикиля. — О, Великаны! Две тысячи берктолей!
Яриадец отважно бросился к ДозирЭ и повис на его руке, сжимающей кинжал. Грономф пытался высвободиться, но тщетно — слуга намертво вцепился в хозяина.
— Послушай хотя бы своих друзей «на крови», о, великодушный, если ты уже потерял собственный рассудок!
— Ладно! — в конце концов сдался ДозирЭ и стряхнул с себя Кирикиля.
Все облегченно вздохнули. Дэвастаса вытащили из-под лошади, разоружили и крепко связали. Иргам молча подчинялся и только равнодушно смотрел перед собой.
Начался отлив, и вскоре с обеих сторон островка показались отмели.
Глава 59. Маленький властелин
Старинный родовой дворец династии Тедоусов, что на Могильной площади Масилумуса, пустовал много десятилетий. Небольшой, уродливый, он не интересовал избалованного роскошью Тхарихиба. В узких галереях старого дворца люди появлялись лишь тогда, когда на Могильной площади что-то происходило: казнь, праздничное шествие или военный смотр. Но ныне, после недавних событий, заброшенный дворец внезапно ожил, наполнился светом факельниц, в нем появились люди, отчего, впрочем, он не стал менее тесным и мрачным. Теперь в нем поселился Хавруш — брат покойного интола Тхарихиба, бывший Верховный военачальник Иргамы и Наставник Нэтуса — юного преемника иргамовского трона. Вместе с ним переехал и сам наследник — своенравный мальчишка лет одиннадцати, ни на мгновение не расстающийся со своим старым слугой — лучником по имени Зваргус. Кроме этого, несколько помещений в самой глухой части дворца послужили пристанищем для матери Нэтуса — смиренной Хидры, которая в свое время под давлением неотвратимых обстоятельств отреклась от власти, титулов и всего имущества и теперь всецело зависела от милости Хавруша.
В тот день над Масилумусом нависли сизые тучи с фиолетовыми прожилками, тяжелые, взъерошенные. Сумрачный безлюдный город с черными угрюмыми массивами полузаброшенных кварталов, может, и хотел бы сегодня омыться животворной влагой небес, очистить свои стены и мостовые не только от пыли и грязи, но и от безнадежных настроений, но за всё утро тучи не проронили ни капли.
Человек, который не был в Масилумусе примерно полгода, вряд ли б его узнал, а если б и узнал, до глубины души поразился происшедшим переменам. Прежде всего, город утратил множество сооружений: городские стены с башнями, десятки великолепнейших дворцов, памятники, монументы, но главное — над городом уже не возвышался символ власти интола, символ непоколебимой мощи государства — Солнечный дворец. Пока он, ослепительно сияющий, еще стоял, цепляя шпилями своих башен проплывающие облака, горожане, несмотря на все военные поражения и на предательский сговор Хавруша с авидронами, несмотря на голод, разруху, унизительную ничтожность своего сегодняшнего существования, еще хранили в сердцах надежду на постепенное восстановление былого могущества интолии. Но вот бывший Верховный военачальник, а сегодня Наставник и, значит, правитель, стараясь в точности исполнить мирный договор, добрался и до Солнечного дворца…
Горожане окончательно пали духом. «Тхарихиб нас разорил, но Хавруш лишил нас веры! — мрачно говорили они. — Тхарихиб хотя бы был интолом, а интолы часто бывают глупыми и жадными. Но Хавруш сначала увел из семей всех наших мужчин, которые остались лежать на полях сражений, потом отдал Алеклии всех рабов — и стало некому трудиться, силой отнял у людей мало-мальски ценное имущество, а теперь еще и разбирает Солнечный дворец. Да лучше бы мы все погибли при штурме города!»
В самом Масилумусе стало жутковато. Город был темным, безликим, загаженным помоями, прямо на площадях вздымались дымящиеся кучи мусора, по округе разносился удушливый отвратительный запах тлеющей гнили. Во многих местах, особенно на окраинах, подвергшихся атаке тяжелых метательных орудий, большинство зданий стояли разрушенными. Немало домов подверглось разграблению, часто можно было наблюдать, как из окон некогда пышного дворца выглядывают с циничной ухмылкой гнуснейшие физиономии прожженных негодяев-мародеров. На улицах было пусто. Половина населения еще до прихода авидронов покинула город и так и не возвратилась, а тем, кто еще оставался здесь жить, ходить по улицам даже днем было небезопасно: подворотни кишели подозрительными бродягами, прячущими под плащами кинжалы. Вечером город и вовсе погружался во мрак (уличные факельницы больше не радовали жителей ярким дружелюбным пламенем), и начинался такой хаос, что даже вооруженные до зубов отряды вынуждены были соблюдать осторожность. Двух тысяч гиозов, призванных оберегать граждан, оказалось мало для поддержания порядка, тем более что большая их часть охраняла Могильную площадь и Дворец Тедоусов. К тому же они давно не получали платы, роптали и часто, чувствуя полную безнаказанность, сами чинили беззаконие: занимались поборами и грабежами. Теперь город, где царило полное безвластие, с опустошенными складами и лавками, с безлюдными Аренами, город, где свирепствовали сборщики податей и собиратели откупа, где давно уже съели всех животных и люди прямо на улицах падали замертво от голода, — этот некогда процветавший, праздный двухмиллионный город казался городом-призраком, городом мертвых.
В тот день Хавруш, выйдя поутру из покоев Хидры, сразу направился в портофин. Небольшое помещение, некогда принадлежавшее прославленным интолам, теперь служило местом добровольного заточения этого не самого удачливого потомка Тедоусов. Бывший полководец, проигравший все военные битвы, но зато одержавший верх в политических сражениях, зачастую не менее кровавых, стал единовластным правителем своего многострадального государства, а следовательно, полноправным хозяином этого старинного прибежища властителей Иргамы. Он сразу же поспешил переделать его по своему вкусу. Выслушивая в портофине сообщения посланников из провинций, донесения лазутчиков и многословные рассуждения Пророков, Хавруш объединил всё это с утренней трапезой. Закончив ее, он властным жестом прогнал всех посетителей и возлег на широкое и прочное ложе, изготовленное специально для него.
Последнее время Хавруш неимоверно раздался телом. Если раньше он хоть и был толст, но, постоянно находясь в движении, не чувствовал своего веса, то теперь он больше походил на странный тяжелый и уродливый шар, из которого торчали тонкие скрюченные ножки и короткие ручки. После заключения мирного договора с Алеклией Хавруш стал очень много есть, неестественно много. Подобное невиданное доселе чревоугодие, которому он предавался с какой-то отчаянной страстью, выглядело со стороны как некий особо изощренный и, наверное, весьма приятный способ самоубийства. Кроме того, он почти не двигался — вообще не садился в седло, да и из Дворца Тедоусов выходил только раз: он боялся покушения, о приготовлении к которому ему день и ночь твердили советники. Пожалуй, единственными его занятиями, требующими кое-какого атлетизма, были его развлечения с Хидрой, от которой он требовал рабского послушания, заставив, под угрозой разлуки с сыном, покорно выполнять его любые прихоти, иногда по-детски глупые, а зачастую ужасные и противоестественные.
«Надо немного похудеть, — безудержно зевая, лениво подумал Хавруш, почувствовав, что буквально придавлен к ложу собственной тяжестью. — Впрочем, что это изменит?»
Собираясь поразмыслить о государственных делах, об обособившихся провинциях или о других неприятностях, он вскоре, однако, окунулся в сладкое полузабытье дремоты, и его посетили причудливые образы. Это были самые разные видения, связанные и со счастливыми днями его жизни, и с самыми мрачными, ужасными событиями, о которых без содрогания и вспомнить-то было нельзя…
Ах, Дева! Как красиво всё начиналось! Золото Фатахиллы, очень много золота! Бескорыстная помощь десятков стран. Бесконечные партикулы, уходящие безупречно прямыми шеренгами за горизонт. Не потешные отряды Тхарихиба или деревянные циниты из коробки с игрушками Нэтуса — настоящие боевые партикулы. Знамена на ветру. Воины-великаны, плечо к плечу. Красивые лошади одинаковой масти с тяжелыми шелковистыми крупами. Призывные сигналы иргамовских труб, зовущие в славные походы…
Огромной стране как воздух требовалась настоящая война. Чтобы высокомерная знать хотя бы на время прекратила распри, чтобы обобранные провинции перестали наконец помышлять о самостоятельности. Чтобы отвлечь население от внутренних проблем, чтобы изжить презрение к собственному интолу, который всех их разорил, и к его брату. Чтобы вселить ненависть к внешнему врагу, который во всем и виноват. (А кто, как не Авидрония, может быть во всем виноват?) Но главное, надо было во что бы то ни стало избежать конфронтации с самым опасным врагом — с Фатахиллой, с флатонами…
И что теперь?! Где сейчас все эти доблестные партикулы, которые Хавруш с таким трудом собирал и обучал? Где эти плечистые воины? Лежат под Кадишем? Гниют под Масилумусом? Нет никого, даже Синещитных! А тех, кто остался, пришлось распустить по требованию авидронов. Теперь в его распоряжении нет ни единого цинита! Случись бунт, даже некому будет защитить ни этот мрачный дворец, ни его самого — единственного полноправного правителя Иргамы. Что могут эти несколько тысяч бездельников, горделиво называющих себя стражами порядка? Да они просто разбегутся кто куда или еще хуже — переметнутся на сторону бунтарей.
О, Алеклия, верни мои славные партикулы!..
Положение ужасное не только в столице — во всей стране. По дорогам бродят толпы обездоленных иргамов, выселенных авидронами с родных земель. На каждом шагу — нищие, калеки, попрошайки, уроды. Любая женщина готова заплатить своим телом за горсть ячменя. Бывшие циниты, прослышав о подвигах Дэвастаса в землях ларомов, подались в леса, сбившись в шайки разбойников.
Чтобы вовремя рассчитываться с Грономфой да хоть чем-то наполнить собственную казну, Хавруш шаг за шагом ввел двадцать семь видов податей и повинностей. Это обстоятельство, а еще послевоенная разруха, эпидемии, алчность крупных землевладельцев привели к дороговизне, полнейшему упадку ремесел и торговли. Ширилось недовольство. Рабы, не желавшие попасть в руки авидронов, и народ, которому более не на что было надеяться, объединялись и поднимали восстания. Кроме того, родовитая знать отдаленных провинций, видя полное бессилие униженного Масилумуса, стремилась выйти из-под его власти, устанавливая на местах собственное правление и придумывая собственные законы. Хавруш не мог на это ответить ничем, кроме бесполезных увещеваний и бесплодных угроз…
О Алеклия, верни мои славные партикулы!..
А между тем авидронам отдана лишь малая часть положенного откупа. В городах собрано или отобрано все, что только можно отнять. Но этого мало! Единственная надежда соблюсти договор — Солнечный дворец…
Солнечный дворец — этот великий храм, эта чудная обитель упоительных надежд, где прошли все его детство и юность!
…Ночью, в условиях строжайшей тайны, Хавруш переселился вместе с Хидрой и наследником на Могильную площадь, а на следующий день отправил к холму Отшельника семьдесят тысяч мастеровых, которые за три месяца наполовину разобрали дворец. Кое-что, конечно, было украдено, но остальное погружено на повозки и отправлено в Авидронию. Толстые листы золота и серебра, паладиумные плиты, тяжелые тектолитовые колонны, мраморные и гранитные блоки, золотые, бронзовые и беломраморные статуи, гигантские барельефы, скульптурные фризы, части стен, покрытых бесценными фресками, а еще картины, ковры, мебель… Всё это авидронские регистраторы подробно описывали, оценивали и тщательно нумеровали — части дворца по велению Инфекта должны были быть доставлены в авидронский Тафрус, где всю архитектурную композицию — и сам дворец, и золотистые сады с изумрудными озерами вокруг — собирались в точности восстановить…
Да, Масилумус теперь превратился в город-призрак. Обездоленные люди с серыми злобными лицами и глазами, полными ненависти, жаждут мщения. Они хотят утопить в крови всех тех, кто довел их до такого состояния. В таких условиях достаточно одной искры… Самое ужасное, что какие-то негодяи распускают по городу слухи о том, что это не Дэвастас, а именно он — Хавруш убил интола Тхарихиба. Кто его тайные враги, которые платят за распространение этих гнусных измышлений? Пророки? Слава Деве, с ними давно уже всё решено… Дэвастас? Но он слишком далеко! Конечно, жаль, что его не удалось схватить, но есть надежда, что его изловят и казнят авидроны…
…Кстати, Хаврушу с трудом удалось убедить авидронов, что он не посылал Дэвастаса завоевывать ларомов. Наоборот, он сам приказал отыскать этого злодея, чтобы подвергнуть суровому наказанию за убийство интола Тхарихиба. Несколько месяцев назад вконец зарвавшийся Дэвастас прислал Хаврушу оскорбительный онис, в котором сообщал, что народ и вожди ларомов избрали его своим главным правителем, и намекал, что знает, кто убил интола. Еще он грозился рано или поздно вернуться и «вспороть жирное брюхо авидронского прихвостня за все его подлости». Естественно, он наотрез отказался возвращать золотую статую Слепой Девы. Мерзавец! Нужно было казнить не безобидного Твеордана, а этого неблагодарного зверя!
…А вообще Алеклия глуп. Вместо того, чтоб раздавить Иргаму, подчинить ее себе полностью, обобрать до нитки, он, затратив столько усилий, победив в таких жестоких грандиозных сражениях, обошелся, пусть огромным, но всего лишь откупом… Который, если задуматься, мог бы быть и побольше… Почему он так поступил? Нет, он, Хавруш, сделал бы иначе, если б стоял с войском у стен покорившейся Грономфы… Всё потопил бы в крови! Всех превратил бы в жалких рабов!..
…О, как умен этот властитель острова Нозинги, задумавший покорить весь материк! Как совершенен его план! Как долго и кропотливо он плел эту гигантскую мерзопакостную паутину! В нее попали многие, в том числе и он — Хавруш, не говоря уже о Тхарихибе. По прихоти этого чудовища по имени Фатахилла Иргама была растоптана. Он не спас ее, как обещал, и, конечно, и не собирался спасать — теперь-то это понятно. Он еще тогда решил пожертвовать ею, как малозначимой стекляшкой в игре простолюдинов. Взял и бросил огромную страну, словно жалкую хворостинку, в костер разгорающейся всеобщей войны…
И вот Фатахилла уже подходит к границам Авидронии, и развязка приближается. Ну что ж, возможно, скоро Иргама будет отомщена.
Авидрония, несмотря на ее мощь, несомненно, обречена. Все самые могущественные силы континента желают ей скорейшей погибели. Со всех сторон она окружена злейшими врагами. Она в тройном кольце осады, как когда-то был в осаде Масилумус. Все во главе с Берктольским союзом ополчились против нее. Спасения нет.
Прощай, Авидрония!
…Любопытно, какие выгоды извлечет из падения Грономфы Иргама и лично он — Хавруш? Сдержит ли Громоподобный свои обещанья? Или отдаст ослабленную Иргаму на растерзание ненасытным принцам, а его самого мимоходом раздавит, как мерзкую букашку? Можно ли ему теперь доверять?..
Самое интересное, что после долгих месяцев молчания Фатахилла вновь интересуется Иргамой — был голубь из далекого Нозинги. Он требует, чтобы Хавруш нарушил мирный договор с авидронами, вновь собрал партикулы и пошел прямо на Кадиш… Уж не он ли тот тайный злой гений, который приложил руку к восстанию в провинциях, провозгласивших создание Иргамы Левой?.. Ведь именно туда отправился Седермал с гарнизоном Кадиша, оставив крепость под защитой всего пяти тысяч ветеранов…
Что же будет дальше? А дальше… Фатахилла потопит в крови весь материк — ему ли, Хаврушу, в этом сомневаться? Авидрония — только начало… И держитесь те, кто сейчас радостно рукоплещет победам флатонов, как бы не пришлось горько раскаяться…
Будь проклят тот день, когда я вошел в шатер Громоподобного!
О, Алеклия, верни мои славные партикулы!..
Хавруш спал, когда в портофин осторожно заглянул пожилой слуга-раб с перебитым расплющенным носом. Бывший Верховный военачальник, с молодости опасающийся смерти от клинка подосланного убийцы, привык даже во сне чутко прислушиваться к малейшим шорохам. Он сразу ощутил присутствие человека и открыл глаза. Узнав Оуса, Хавруш недовольно поморщился, медленно потянулся, глубоко зевнул, но вдруг, разглядев на лице раба признаки сильного волнения, с неожиданной ловкостью приподнялся на локте:
— Что случилось?
Немой слуга жестами ответил на вопрос хозяина. Оказывается, на Могильной площади, перед самым дворцом собралась толпа недовольных.
«Вот оно!» — невольно подумал Хавруш, вырвав из носа волосок.
— Много их?
Оус очертил указательным пальцем в воздухе большой круг. Это означало, что очень много. Может быть, несколько десятков тысяч.
— Они вооружены?
«О, да!»
— Чего они хотят?
«Эти люди требуют тебя… Хотят, чтобы ты вышел к ним и объяснил, кто убил Тхарихиба!» — Казалось, пальцы слуги порхают в воздухе.
Хавруш почувствовал сильный приступ удушья. Всё было в точности так, как и тогда, когда он разговаривал с Алеклией в его шатре во время осады Масилумуса. Несколько глубоких вздохов вернули ему нормальное дыхание, но чуть позже он ощутил в груди жар, а к горлу подкатил ком. Хавруш не на шутку испугался, но нашел в себе силы сохранить внешнее спокойствие.
— Где гиозы? Я же запретил собрания на Могильной площади!?
Ответ был примерно таким: многие защитники власти, не желая оказаться на пути взбудораженных людей, поспешили укрыться, другие и вовсе примкнули к толпе, и лишь малая часть стражей порядка осталась на своих местах.
Хавруш поднялся с ложа и подошел к небольшому окну, выходившему на внутреннюю площадь дворца, сквозь полупрозрачные стекла витража он увидел выстроенный отряд своих личных телохранителей в тяжелом вооружении. Было их всего человек двести — лучших из лучших, и командовал ими старый друг и верный соратник Хавруша уроженец Корфы партикулис Жерот. Он по праву считался одним из самых способных и храбрых воинов Иргамы.
С улицы тем временем донесся какой-то бесцеремонный гул. Это наверняка был шум той самой толпы, о которой поведал Хаврушу Оус. Впрочем, присутствие поблизости отряда отважных храбрецов, каждый из которых стоил не меньше двадцати-тридцати этих уличных лоботрясов, немного успокаивало Хавруша.
— Жерота ко мне! — потребовал он.
Оус с поклоном удалился.
Оставшись один, нынешний хозяин Дворца Тедоусов сначала переживал довольно сильное смятение, но потом, как и всегда в подобных случаях, взял себя в руки. Прошедший многие войны, видевший реки крови, сам часто находившийся в шаге от смерти, Хавруш был, в общем-то, мужественным, решительным человеком. К тому же очень упорным, обладающим незаурядным гибким умом и невероятной волей к жизни, позволяющей ему выкручиваться из самых безнадежных передряг.
Было уже позднее утро, но Хидра чувствовала себя невыспавшейся, разбитой. Всю ночь Хавруш истязал ее, совершенно измотал, а под утро ушел, даже не посмотрев в ее сторону. Оскорбленная до слез, униженная, с трудом подавлявшая в себе глубочайшее отвращение к этому человеку и так уставшая от своей роли покорной любящей рабыни, она еще долго не могла уснуть. Всё придумывала для НЕГО всевозможные пытки и казни и представляла, как ОН будет корчиться и молить о пощаде. Но пощады не будет — главное, чтобы его мучения длились как можно дольше, чтобы ОН испытал хотя бы малую толику тех страданий, которые доставил ей…
Проснувшись от неясного шума, доносящегося с улицы, Хидра повернулась на другой бок, потом, о чем-то подумав, приподнялась на локте и прислушалась. Показалось, решила она, не услышав ничего особенного, только привычное лязганье оружия дворцовой стражи и приглушенный смех молодых служанок-рабынь за стеной.
Хидра откинулась на спину и вновь закрыла глаза. Тут же ей привиделся Дэвастас на великолепном коне. Он был, по обыкновению, в черном, мощный, бесстрашный и одновременно светящийся добротой и небесной радостью!
Впрочем, образ благодушного воителя быстро развеялся. Уж она-то хорошо знала, что Дэвастас совсем не такой. Он настоящий зверь, лютый зверь, способный натворить столько зла, что кровью загубленных им людей можно наполнить берега всех рек и озер Иргамы. Как весьма проницательная женщина, она, едва увидев его, тогда, несколько лет назад, во время казни какого-то авидрона, сразу же почувствовала в нем эту дикость. Однако, может быть, именно это ее в нем и привлекало?
Сейчас Дэвастас был далеко, говорили, что он уже завоевал чуть ли не целую страну. Не забыл ли он о ней, не забыл ли свое обещание выкрасть ее отсюда, увезти на далекий остров? С тех пор, как они виделись в последний раз, в день гибели Тхарихиба, он не соизволил напомнить о себе ни весточкой. Понятно, что это сейчас непросто. Но ни намека на то, что он думает о ней, помнит о ней, до сих пор любит ее! Если вообще когда-нибудь любил…
О, Дева, защитница моя ненаглядная! Избавь меня от Хавруша! Как хочется раз и навсегда покинуть этот скверный город и больше никогда не видеть этого омерзительного негодяя!..
Тут Хидра стала мечтать о свободе, о далеких чудесных землях, о прекрасных дворцах и о том, что в какой-то другой, сказочной жизни она будет править богатой процветающей страной, целым народом, красивыми и добрыми людьми, которые полюбят ее всем сердцем. Тут она почему-то подумала об Авидронии, а потом вспомнила портрет Алеклии, который как-то показал ей Хавруш. В памяти всплыли черты благородного, мужественного и умного человека, его добрый проникновенный взгляд.
«Вот кого мне нужно на самом деле желать, вот какой мужчина мне нужен! — вздыхая, подумала молодая женщина, прекрасно понимая, что подобные мечты неосуществимы. — Полубог, правитель богатейшей страны, непобедимый полководец. Рядом с ним она наверняка была бы счастлива!»
Снаружи вновь послышался какой-то шум, и это отвлекло Хидру от ее фантазий. Она ударила в маленький гонг, и в то же мгновение в покои вошла рабыня лет пятидесяти, с темной, почти черной кожей. Звали ее Мкусси, про нее говорили, что еще ребенком ее привезли с другого, очень далекого материка и сначала она попала к бирулайским магам, которые якобы научили ее колдовству, и лишь потом была перепродана иргамовскому работорговцу. По мнению Хидры, эта чернолицая женщина была главным соглядатаем Хавруша и доносила ему в подробностях всё о ней, о каждом ее шаге, о каждом произнесенном ею слове. Иногда Хидре даже казалось, что служанка может читать мысли, поэтому она опасалась ее больше, чем кого бы то ни было, и старалась в ее присутствии даже ни о чем не думать.
— Что там за шум? — спросила бывшая интолья.
— На Могильной площади собралась толпа негодяев, которые призывают к бесчинствам, — отвечала Мкусси.
Хидра заметила, что рабыня сморщила лоб, а значит, сказала чуть меньше, чем знает.
— Так почему же их не разгонят?
— Так оно и будет. Жерот уже построил своих воинов и готов их вывести из дворца.
— Да, но при чем здесь Жерот? А где же гиозы?
Мкусси несколько замялась, и Хидра вдруг ясно почувствовала, что случилось нечто из ряда вон выходящее.
— Я хочу видеть Нэтуса! — решительно сказала она, стараясь придать своему голосу твердость.
— Но Хавруш запретил без его разрешения….
— Ты слышала, что я сказала, старая обезьяна? Я ХОЧУ ВИДЕТЬ НЭТУСА!
Чернолицая рабыня больше не стала спорить, а лишь позвала при помощи маленькой дудочки, которую прятала в рукаве, трех юных служанок…
Вскоре Хидра, одетая в строгие плавы, с тщательно убранными на затылок волосами, в сопровождении Мкусси, еще четырех рабынь и двух стражников приближалась к той части дворца, которая была отдана наследнику. Вход туда предваряли арочные дубовые двери-воротца, окованные паладиумом, возле которых стояли на посту восемь церемониальных копьеносцев. Однако, помимо всегдашнего охранения, Хидра заметила в стороне еще десяток тяжеловооруженных цинитов в плащах и шарфах личных телохранителей Хавруша. Ее худшие опасения начинали подтверждаться…
После обычных приветствий стражники распахнули двери, и Хидра, оставив на входе всех, кроме Мкусси, вошла внутрь. Здесь была обширная зала с мраморными стенами, искусно задрапированными в отдельных местах тканями изумрудного и темно-бирюзового цвета, и полом, выложенным разноцветной каменной плиткой. Плитки образовывали крупное мозаичное изображение интола в окружении угодливо внимающих ему Пророков. Несколько известных бронзовых и мраморных скульптур, два десятка картин и резная мебель — всё втайне вывезенное за спиной авидронов из Солнечного дворца.
— Мама! — На шею женщине бросился худощавый черноволосый мальчик лет одиннадцати с тонкими красивыми чертами лица. — Мама, ты слышала, что происходит?
Нэтус был одет в шелковую длиннополую плаву оливкового цвета, расшитую символическим орнаментом, и поверх нее в тонкие пластинчатые доспехи из бронзы и серебра, изготовленные именно для него лучшим оружейником еще до осады Масилумуса. Помимо этого на плечах мальчика была накидка золотистого оттенка с меховой оторочкой, а на голове — золотая остроконечная шапочка.
— Что происходит? — спросила Хидра, украдкой разглядывая несколько неуместное облачение сына, будто ему предстояло участвовать в важной церемонии.
— Наш дворец собираются штурмовать! — бойко, почти с ликованием, сообщил он. — Мы со Зваргусом готовимся сражаться до последнего…
И наследник торжественно предъявил матери извлеченный из ножен великолепный боевой кинжал с золотой рукояткой.
Напуганная Хидра обернулась, ища глазами того, кого упомянул сын. Он был здесь же — этот крепкий высокий воин с обветренным рябоватым лицом, когда-то подаренный мальчику Хаврушем. За все годы жизни при наследнике в качестве живой игрушки Зваргус, верно, утерял часть своей военной сноровки, но при этом нисколько не обтесался, а остался таким же неуклюжим грубоватым мужланом, каким был три года назад. Его вид, несмотря на новую боевую парраду с сияющими бронзовыми пластинами, никак не вязался с дворцовой роскошью, всей утонченностью и благородством, царившими здесь. Где даже самый последний стражник был горделивым носителем особого дворцового изящества. И всё же Хидре было спокойней, когда этот обычный цинит партикулы, простой, честный и искренне преданный, находился рядом, тем более что мальчик очень сильно к нему привязался. Уж слишком много людей желали наследнику зла; наверное, первый из них — его любезный Наставник.
— Что случилось, Зваргус? — спросила Хидра лучника.
Вместо ответа воин жестом дал понять, что ей следует подойти к окну…
Маленькое сводчатое окно, защищенное решеткой с толстыми витыми прутьями, больше напоминало бойницу. Юноша-раб в голубой перевязи, прошитой серебряной нитью, услужливо снял с петель дождевую створку и отставил в сторону. В залу ворвался враждебный многоголосый гул, тот самый, который некоторое время назад прервал сон Хидры, только усиленный во сто крат. С высоты четвертого яруса дворца женщина разглядела бóльшую часть Могильной площади, наполовину заполненной серой возбужденной толпой. Среди недовольных можно было различить не только бывших цинитов и воинов распущенного масилумусского гарнизона, но даже гиозов в форменных зеленых полушлемах, то есть тех людей, в обязанности которых входило умиротворение или даже усмирение этой самой толпы.
— Хавруш! Признайся, не ты ли убил своего брата, нашего лучезарного интола Тхарихиба? — закричал смутьян с хриплым низким голосом.
— Мы не верим, что его убил Дэвастас! Кто его убил? Скажи нам! Или мы тебя сами об этом спросим! — раздавались громкие возгласы.
Все остальные поддерживали эти наглые выкрики грязной руганью и лихим свистом. Толпа так шумела, что впору было затыкать уши. По поведению людей и их развязным ужимкам несложно было определить, что многие из них напились допьяна.
Хидре стало страшно, очень страшно. Впервые в жизни она столкнулась с тем, что людская ненависть направлена не в сторону какой-то далекой враждебной силы или зримого врага — допустим, приговоренного к казни авидрона, — а в сторону высшей власти страны.
— Не бойся, рэмью, я не дам тебя в обиду! — уверенно сказал Нэтус, шагнув к матери. — Я перережу горло каждому, кто посмеет к тебе приблизиться!
Хидра отпрянула от окна и изумленно посмотрела на сына. Мальчик стоял подбоченившись, сжав губы, а глаза его горели решимостью. Только сейчас она заметила на нем шарф Верховного военачальника иргамовской армии.
— Где ты его взял? — спросила она, указывая на символ высшей военной власти.
— Хавруш вчера подарил. Сказал, что он ему ныне без надобности. Сказал, что у него теперь нет не то что армии — ни одной партикулы, ни одного цинита…
Хидра хотела что-то ответить сыну, но вспомнила про Мкусси, которая была здесь же, и прикусила язык.
Тем временем люди на площади почему-то замолчали и вдруг все разом завыли — протяжно, жутко. Даже стены задрожали.
— Нэтуса надо спрятать, — тихо произнесла Хидра, глядя на Зваргуса. — Там, где его не смогут найти!
Лучник наморщил лоб, крепко задумался, но тут его осенило, и он с радостью отвечал:
— Здесь есть одно такое место!
Нэтус понял, что речь идет о нем, и капризно произнес:
— Я — интол Иргамы! Неужели вы думаете, что эти простолюдины посмеют меня тронуть? Я никуда отсюда не уйду! Зваргус, где наши партикулы?
Мальчик сгоряча бросил этот вопрос-призыв, который обычно звучал, когда он собирался играть в большое сражение.
…Обычно, услышав этот возглас наследника, лучник немедленно приносил вместительные коробки и доставал из них деревянных раскрашенных цинитов величиной с ладонь, вырезанных с такой тщательностью, что у каждого воина было даже свое выражение лица. Всего этих цинитов насчитывалось около сотни — пеших и конных, каждый из них в воображении мальчика являл собой отдельную партикулу. Зваргус в этой игре почти всегда исполнял роль Верховного военачальника и собственноручно расставлял партикулы — лучников вперед, тяжеловооруженных — в центр, конницу — на фланги. Нэтус, изображая интола, расхаживал в «тылу» под «защитой» «Синещитных», со скрещенными на груди руками и время от времени подсказывал Верховному военачальнику, что не так и какой отряд необходимо отправить в засаду… Наконец появлялись авидроны — фигурки из тех же коробок. Начиналось жаркое сражение, где неизменно верх одерживали храбрые иргамы.
В последнее время Нэтус заметно подрос, повзрослел, стал рассудительней и всё реже и реже устраивал подобные битвы, особенно после поражения иргамовской армии под Масилумусом. Но сейчас он настойчиво повторил: «Зваргус, где наши партикулы?!» — и воин, неловко поклонившись Хидре, удалился за коробками…
Поговорив с начальником отряда телохранителей Жеротом, Хавруш собрал Пророков и не без горечи убедился в том, что некоторые из них, переодевшись в скромные плавы, давно уже покинули дворец. После этого он отправился на внешнюю галерею, с которой интол Тхарихиб любил наблюдать за празднествами и казнями. Появившись там, он велел снять часть плотной узорной решетки, которая скрывала от людей на площади тех, кто находился на галерее, и предстал собственной персоной перед разбушевавшейся толпой. Народ ахнул.
— Иргамы! Я рад вас видеть! — начал Хавруш в полной тишине. — Я вижу, здесь много бывших цинитов, вместе с которыми я пытался остановить несметную орду неприятеля. Вон копьеносец Ликус: ему авидронская боевая собака оттяпала полруки. А вон Багаруш, знаменитый Багаруш: однажды под Кадишем он на спор съел за один присест целого барана. Я даже хотел его наградить за такой отчаянный подвиг…
В толпе раздался благодушный смех.
— Однако все вы пришли сюда не вовремя, — более строгим тоном продолжал Хавруш, почувствовав, что ему удается подчинить себе эту разгоряченную людскую массу. — Вы отвлекаете меня — Наставника — от важнейших государственных дел, которые не терпят отлагательства! Да и юного интола беспокоите своими неблагоразумными криками. Не лучше ли всем разойтись?..
Смутьяны молчали, некоторые понуро опустили головы. Хавруш, который нередко выступал перед сотнями тысяч воинов, поднимая зажигательными речами их боевой дух, умел говорить громко, кратко, умно, убедительно.
— …Я, как вы знаете, денно и нощно думаю о своих подданных. Только и делаю, что радею об их благополучии. Поэтому готов принять десять выбранных вами послов и ответить на все вопросы, которые вас тревожат…
Люди в толпе стали приглядываться друг к другу, выбирая из своих рядов тех, кто отправится во дворец. Вдруг сильный хриплый голос прервал речь Хавруша:
— Нам незачем отправлять к тебе послов. Боюсь, мы их потом не увидим… Мы — твой народ. Ответь народу, кто убил Тхарихиба?
Хавруш вырвал из носа волосок и вновь ощутил в груди прежнее жжение.
— Моего лучезарного брата убил военачальник Дэвастас. Это все знают! — нахмурился Хавруш.
— А не ты ли сам его убил? — опять раздался хриплый голос из толпы.
Хавруш вспыхнул:
— Но кинжал! Тхарихиб был убит кинжалом Дэвастаса! Это доподлинно известно!
— Который Дэвастас тебе вернул незадолго до того, как погиб наш интол!..
Намек был серьезен. Хавруш понял, что владелец хриплого голоса, несомненно, кем-то подослан, ведь он знает то, что никому не известно. В старое время этого изменника тут же схватили бы или убили исподтишка ударом ножа в спину. Но сейчас в этой толпе у Хавруша не было ни одного соглядатая, ни одного нанятого им убийцы, ни одного своего крикуна.
Он попытался успокоиться, взять себя в руки и достойно ответить, однако приступ бешенства помешал ему сделать это сразу, и случившуюся заминку многие восприняли с крайней подозрительностью. Толпа вновь забеспокоилась, зароптала, с разных сторон понеслись оскорбительные выкрики.
Хавруш знал, что дело не в убийстве Тхарихиба, что все эти бывшие циниты, превратившиеся в бездомных попрошаек, эти гиозы, давно не получавшие жалованья, эти ремесленники без работы, женщины-простолюдинки, потерявшие мужей и не знавшие, чем кормить голодных детей, просто ищут отдушину для ожесточения, скопившегося в их душах. Им опять понадобился тот, кто виноват во всех их несчастьях. Понимая это и пожалев, что давно никого не казнил, Хавруш приготовил несколько весьма убедительных и вдохновенных фраз, которые должны были отвлечь людей от убийства интола и одновременно сосредоточить их внимание на тех особах, которые действительно виноваты в сегодняшнем положении Иргамы. Он подумал о некоторых Пророках, тех самых, которые сегодня сбежали из дворца, испугавшись гнева толпы. И было открыл рот, чтобы начать свою пламенную речь, как вдруг сердце его бешено заколотилось, острая боль сдавила грудь, он замер, будто окаменел, и мгновенно покрылся холодным потом. Что это?! Спаси, Слепая Дева, буду вечно твоим рабом!..
Тем временем на Могильную площадь продолжали прибывать люди. Они подходили поодиночке и целыми группами. Уже набралось тысяч пятьдесят, не меньше. Многие были пьяны, почти все вооружены, правда, сейчас ходить по городу без оружия мог только самоубийца. Пришедшие сразу проникались царящим на площади настроением.
— Это он, он убил Тхарихиба! Видите, ему даже нечего сказать! — опять закричал человек с хриплым голосом.
Толпа ответила возбужденным гулом. Поднялся ужасный шум, и, даже если бы Хавруш начал говорить, его всё равно никто бы не услышал. Его уже не хотели слушать. Передние ряды стали угрожающе придвигаться к Дворцу Тедоусов. Несколько стрел самострелов, выпущенных вслепую, цокнули железными наконечниками по решетке галереи.
Бывший Верховный военачальник почувствовал, что почва уходит из-под ног. Он беспомощно оглянулся на тех, кто стоял рядом с ним на галерее, но не нашел в их глазах поддержки — всё тот же страх. Тут он покачнулся, закатил глаза и упал на руки подоспевшим телохранителям.
Через некоторое время Хавруш, только-только пришедший в себя, лежал в своем портофине на ложе и вырывал один за другим из носа волоски. Над ним склонился лучший лекарь интолии. Вскоре он вынул из пурпурового мешочка пучок маленьких зеленых листьев с красными прожилками и дал один из них больному, потребовав тщательно его разжевать и проглотить. Хавруш в точности исполнил наставление лекаря, и ему сразу полегчало.
— Будь осторожен, величайший, в следующий раз твое сердце не выдержит испытания! — сказал лекарь.
— Как ты смеешь меня пугать! — отвечал Хавруш, вырвав из рук своего спасителя весь пучок заветных листков. — Пошел вон!
Лекарь что-то недовольно пробормотал, но, видимо, привыкнув к подобному обхождению, низко поклонился и вышел.
В портофин тут же вбежал очень встревоженный начальник телохранителей Жерот:
— Они ворвались во дворец!
— Как?!
— В толпе слишком много смутьянов. Когда тебя унесли, они стали подбивать всех на штурм дворца, и… и потом самые отчаянные бросились к главным дверям.
— А стража?!
— Все стражники разбежались или убиты.
— А твои люди?
— Мы, как ты и сказал, перекрыли все галереи и лестницы. Везде идет бой. Мои воины уже уничтожили не меньше трех сотен бунтарей. Но их слишком много, некоторые вооружены не хуже нас. Нам не устоять. Остается только умереть!
Хавруш вновь почувствовал неприятное жжение в груди и бросил в рот один из листьев, отнятых у лекаря.
— Ну так иди и умри!
— Я это и собираюсь сделать! — взволнованно, но вместе с тем с величайшим достоинством и непреклонной решимостью отвечал Жерот.
Хавруш кинул в рот еще один листок и посмотрел на воина даже с некоторой грустью в глазах.
Жерот поклонился и вышел.
«Последний храбрец! — печально подумал Хавруш. — А сколько раньше в Иргаме было таких храбрецов! Где они все? О, Алеклия, верни мои славные партикулы!»
Тем временем обезумевшая вооруженная толпа рвалась и рвалась вперед. Ею был занят весь первый ярус дворца, потом второй. Люди вторгались в помещения и в ярости убивали всех, кто попадался под руку. Некоторые уже занялись грабежом: один тащил серебряную скамеечку, другой волочил дорогую амфору, покрытую позолотой, третий — дорманский ковер. Стражники и телохранители Хавруша сражались самоотверженно и храбро и уничтожили уже не меньше тысячи атакующих, но и сами погибали один за другим — слишком силен был натиск.
Портофин Хавруша располагался на третьем ярусе дворца. Здесь сражение приняло самый ожесточенный характер. Под предводительством дважды раненого Жерота телохранители шесть раз кидались в контратаку и отбрасывали нападающих к лестницам. Но на тех, кто уже опомнился, испугавшись всей этой дикой жестокости, и задумал отступить, снизу напирали другие, еще не видевшие смертельной круговерти рукопашного боя.
В конце концов защитников дворца осталось двадцать человек. Все они встали вокруг израненного Жерота, напротив портофина Хавруша, и из последних сил пытались отбиваться. Рядом быстро росла гора из тел убитых и раненых масилумуссцев. Вскоре, однако, телохранители один за другим все пали в неравной схватке. Жерот был последним, его сбили с ног и с неистовством растерзали.
Хавруш слышал, что творится за дверью. Глотая один за другим целебные листья, он облачился в пурпурную церемониальную плаву, вылил на голову целый флакон дорогих благовоний, надел золотую шапочку и встал посреди портофина. Он пожалел о том, что не смог надеть шарф Верховного военачальника Иргамы — вчера он подарил его Нэтусу.
Ждать пришлось недолго. Вскоре створки дверей распахнулись, и в помещение, толкаясь и тяжело дыша, ворвались возбужденные люди с мечами, боевыми цепями и копьями в руках. Хавруш положил в рот последний листок и с героическим видом шагнул вперед…
Всё это время Хидра находилась у Нэтуса, стояла у окна и с волнением наблюдала за развитием событий. Вскоре Зваргус принес коробки с игрушками и расставил напротив входа целую армию деревянных цинитов. Нэтус с деловым видом следил за действиями друга и то и дело требовал выровнять ряды или «перебросить» колесницы с одного фланга на другой.
Шумевшая толпа вдруг смолкла, и Хидра догадалась, что на центральную галерею кто-то вышел, возможно, сам Хавруш. Она не всё слышала — доносились только обрывки отдельных слов. Появилась надежда, что всё обойдется, что люди немного пошумят и разойдутся. Но потом что-то случилось. Толпа угрожающе загудела и чуть погодя взорвалась какой-то дикой ненавистью. Казалось, старинный дворец сейчас рухнет — такой поднялся гомон. А еще через мгновение все, кто находился на площади, ринулись на дворец. Хидра поняла: произошло самое ужасное — горожане пошли на штурм. Что это? Как такое может быть? О, Дева, как же Нэтус?!
Бой шел уже внутри дворца. Отчаянный звон клинков и разъяренные крики сражающихся мужчин доносились с галерей третьего яруса. Еще немного — и негодяи ворвутся в покои наследника иргамовского трона! Зваргус вытащил из ножен меч и встал у двери, а Хидра подбежала к наследнику, который стоял в гордой позе, широко расставив ноги, позади своей деревянной армии. Он был немного испуган, и мать, обхватив его руками, прижала сына к себе. Внезапно всё стихло. Слышался только топот спускающихся по лестнице людей.
Хидра вернулась к окну. То, что она увидела, повергло ее в оцепенение. Два десятка горожан вытащили на площадь Хавруша в изорванной пурпуровой плаве и поволокли за руки и за волосы прямо по мостовой к казнильному месту. Те, кто оказался рядом, старались пнуть Наставника ногой, отвесить затрещину или хотя бы плюнуть в его сторону. Тысячи проклятий сыпались со всех сторон. Вслед за Хаврушем к деревянному помосту двинулись сотни уставших окровавленных мужчин с оружием в руках, которые только что участвовали в штурме последнего оплота иргамовской власти.
Вот уже три года казнильное место на Могильной площади не разбиралось. И сейчас здесь возвышался деревянный помост и выложенный рядом костер. Тут же стояли приспособления для других видов казней. При Тхарихибе только в последний момент сообщали, какой именно казни подвергнется виновный. Это интриговало зрителей и приносило будущей жертве дополнительные страдания. Поэтому все механизмы должны были быть всегда готовы к своей страшной работе. Самой зрелищной казнью считалось сожжение.
Хавруша, не сговариваясь, решили сжечь и подтащили к костру, но тут налетел ветер, тяжелые сизые тучи, которые весь день провисели над городом, вдруг разверзлись и в одно мгновение излили на разгоряченную толпу бурные потоки воды. Сильнейший ливень хлестал довольно долго, по щиколотку залив всю площадь. Казнильный костер был напрочь испорчен. Сколько еще понадобится времени, чтобы его разжечь?
Горожане решили отказаться от сожжения и стали спорить, какой другой казни подвергнуть «братоубийцу и виновника всех наших бед». Ожесточенный спор перерос в свалку, а потом в кровавую поножовщину, которую никто не остановил, поскольку какой-либо власти более не существовало. В конце концов победили сторонники сажания на кол, которых возглавлял человек с хриплым голосом. Хавруша, вставшего на ноги и немного пришедшего в себя, повели, тыча в спину копьями, к месту казни…
Видя всё это, дрожащая от ужаса Хидра испытала двойственное чувство. Сначала небывалую радость, ведь этот мерзкий человек был ей ненавистен, может быть, больше, чем любому из бесчинствующих на площади негодяев. Он всегда ее преследовал, враждовал с ней, пытался опорочить в глазах Тхарихиба и всей знати. Потом он обвинил ее в немыслимых преступлениях, подверг жестоким пыткам, едва не казнил, лишил ее всех привилегий, превратил из интольи в смиренную рабыню, которую постоянно унижал. Еще мгновение — и она станет свободной! Раз и навсегда выйдет из-под власти этого отвратительного тирана! Но не это самое главное. Самое главное — жизнь Нэтуса, которого этот отталкивающий урод в глубине души ненавидел и наверняка мечтал от него избавиться. Если б не мальчик — быть ему сейчас интолом Иргамы!.. Казалось, в этот момент Хидра должна ликовать. Но одновременно, оставаясь женщиной, и женщиной достаточно доброй и слабой, она в последний момент пожалела своего мучителя и уже молила о его спасении, устыдившись своей радости, своих черных мыслей, в которых желала человеку, пусть и самому отвратительному и гадкому на свете, смерти…
Хавруш почти ничего не чувствовал, кроме пламени в груди и острой боли с левой стороны. А того, что все говорили и о чем именно говорили, он не слышал из-за громкого частого стука сердца — в висках, в ушах, в горле, во всем теле.
Безвольный, обессиленный, едва живой, в изорванной одежде, с лицом, залитым кровью, потому что ударами кулаков и ног ему выбили глаз, свернули нос и рассекли губы, он — невероятно толстый, уродливый, мерзкий, стоял под дождем возле ужасного орудия убийства и почти безразлично глядел оставшимся глазом на беснующуюся кровожадную толпу.
«На кол! На кол!» — ревели опьяненные происходящим горожане.
В последний момент Хавруш вспомнил почему-то Твеордана, которого казнил сразу после поражения в битве под Масилумусом. Народ его всегда боготворил, но когда военачальника сжигали, все радовались. Тогда Хавруш еще подумал: «Когда-нибудь то же самое может случиться и со мной. И этот жалкий подлый народишко, не знающий, что такое настоящая преданность, будет с такой же охотой проклинать МЕНЯ, с тем же искренним удовольствием втаптывать в грязь МОЙ прах!»
О, Дева! Прости меня за все мои оскорбительные слова в твой адрес! Прими меня в свой потусторонний благодатный мир! Может быть, я там встречу брата, упаду ему в ноги и повинюсь в содеянном!
О! Как глупо и как страшно! Сражался, повелевал миллионами, владел горами золота, всю жизнь мечтал быть интолом, чтоб спасти этот недостойный народ от нищеты и позора. И вот какой конец…
Какая унизительная смерть! Неужто я ее заслужил?! Я, потомок Тедоуса!
Во всем виноват Фатахилла! Только он! Зачем я взял тогда его поганые деньги, зачем согласился помогать ему и служить, зачем обрек мой народ на такие страдания?!
Жизнь кончается. Всё!
Внутри будто что-то лопнуло, и горячий огонь разлился по всей груди. Хавруш стал задыхаться, потом с отчаянием оглянулся на Дворец Тедоусов и вдруг увидел Хидру, стоящую у окна. «Прости!» — шевельнулись губы, он вздрогнул и начал падать…
Преждевременная смерть Хавруша не устраивала никого. Те, кто стоял рядом, подхватили сильными руками обмякшее тело, окружили со всех сторон, сорвали с него одежду и через мгновение уже насаживали на кол бывшего Верховного военачальника и бывшего Наставника. Всё произошло слишком быстро — никто ничего не понял. Сначала толпа молчала, что-то соображая, а потом вдруг восторженно заревела.
Хавруш мертв!
Боль пронзила сердце Хидры. Не в силах больше смотреть, она закрыла лицо руками. Однако почти сразу она услышала неясный шум. Она с трудом различила: «Нэтус! Наследник! Нэтус!» Она вновь посмотрела на площадь и увидела, как человек триста решительно направились к дворцу. «Теперь наша очередь!» — с ужасом подумала она и подавленно сообщила всем, кто находился в зале:
— Они идут сюда!
Чернолицая Мкусси вдруг визгливо зарыдала и, осев, сползла по стене на пол. Юноши-рабы куда-то разбежались. Зваргус встал в боевую стойку, приготовившись сражаться, а Нэтус шмыгал носом и, силясь сохранить остатки мужества, боролся со слезами, которые наворачивались на глаза. Он уже прекрасно знал, что должно остаться в памяти поколений: юный интол Иргамы умер с завидным мужеством.
Вскоре в прилегающих галереях послышался шум короткого боя. Двери распахнулись, и на пороге появилось несколько мужчин, вооруженных кривыми мечами. Зваргус бросился в атаку, но самый рослый мужчина играючи выбил из его руки меч и кулаком в грудь отбросил лучника далеко к стене.
Бунтовщики было двинулись вперед, но тут увидели игрушечную армию, преградившую им путь, а за ней мальчика в меховой накидке, золотой шапочке и с шарфом Верховного военачальника Иргамы на плечах. Они в замешательстве остановились.
— Ты Нэтус? — спросили они.
— Да, я интол Иргамы! — дерзко отвечал мальчик.
— О-о! — воскликнули мужчины, переглянулись и вдруг все как один упали на колени.
— Что вам надо? — спросил Нэтус с вызовом.
— Прости нас, Лучезарный, — робея, отвечал тот, что отбросил Зваргуса, — но народ хочет видеть тебя. Не мог бы ты пойти с нами?
— Не ходи! — шепнула сыну Хидра.
— Хорошо! — не раздумывая, ответил Нэтус вошедшим, — мои подданные имеют право видеть своего интола!
Аккуратно ступая, чтобы не сбить какого-нибудь деревянного воина, мальчик вышел вперед. Бунтовщики почтительно расступились, пропуская его к двери. За Нэтусом последовали побелевшая от ужаса Хидра и еще не совсем пришедший в себя Зваргус, на которого более никто не обращал внимания.
В галереях и на лестницах царил хаос, всё было разрушено, поломано, а погибших лежало столько, что некуда было ступить. Всё вокруг было забрызгано кровью.
Нэтус первым появился на Могильной площади, его узнали, и тут вся огромная толпа возликовала. От тысяч голосов задрожали все здания в округе:
— Вот он — Маленький властелин, вот он, смотрите!
По-прежнему шел сильный дождь, под ногами пенились стремительные дождевые потоки. Зваргус протянул Нэтусу свой плащ, но мальчик с презрением отверг его. Мужчины, которые сопровождали юного интола, окружили его, Хидру и Зваргуса со всех сторон двойным кольцом и никого не подпускали. Вскоре, увидев, что мальчик промочил ноги, его бережно подняли и понесли над ревущей от счастья толпой. Тысячи рук тянулись к Маленькому властелину: так давно уже называли наследника в Масилумусе. Тем, кто взял на себя роль телохранителей юного интола, пришлось тяжело — отбиваясь от наседающей толпы, они разбили немало голов.
Наконец Нэтуса донесли до помоста и подняли наверх. Туда же взобрались Хидра и Зваргус.
Юный интол немного пришел в себя, огляделся и смело шагнул вперед. Перед ним колыхалась огромная, наверное, стотысячная толпа, с умилением глядящая на красивого черноволосого мальчика с тонкими благородными чертами.
Тут первые ряды опустились на колени, за ними последовали многие другие, и вскоре вся эта масса людей — циниты, лавочники, мастеровые, нищие, разбойники, гиозы и тысячи обездоленных женщин пали на колени перед своим повелителем.
— Прости нас! Повинуемся тебе! — крикнул кто-то.
— Повинуемся! — хором вторила толпа.
На площади воцарилось молчание. Все ждали, что ответит Маленький властелин.
Нэтус принял величественную позу и, как подобает могущественному властителю, произнес неожиданно твердо, громко и внятно:
— За содеянное сегодня я всех прощаю и никого не накажу!
Народ завыл, захлебываясь от восторга.
Хидра с удивлением посмотрела на сына: она никак не ожидала от него не только такой смелости, но и такой мудрости. В этот момент она поняла, что навсегда потеряла того маленького Нэтуса. Она поняла, что перед ней теперь не сын, но вождь многочисленного народа, великий интол, хозяин. «Кровь Тедоусов!» — восхищенно подумала она.
Горожане постепенно затихли, желая услышать, что дальше скажет Маленький властелин.
— И еще! — властно сказал Нэтус. — Я возвращаю своей матери — интолье Хидре — всё ее имущество и все ее привилегии и назначаю своим Наставником. А также повелеваю быть Верховным военачальником Иргамы своему умнейшему военному советнику Зваргусу…
С этими словами Нэтус стянул с себя шарф Хавруша, подошел к лучнику и повесил ему на плечи символ высшей военной власти. Зваргус изумленно посмотрел на шарф и машинально оглянулся на Хавруша, нанизанного на кол, словно хотел еще раз убедиться, что тот действительно мертв.
— Эгоу, Хидра, эгоу, Зваргус! — вскричал народ.
— Также повелеваю набрать для защиты рубежей и для внутреннего спокойствия сто боевых партикул! И каждому циниту назначить высокую плату!
Все знали, что Иргама, согласно мирному договору, не имеет права содержать партикулы, и всё же Маленький властелин будет их набирать! Люди, среди которых стояли тысячи бывших воинов, просто обезумели. Теперь они готовы были немедленно умереть за этого мальчика в золотой шапочке.
— А теперь все встаньте! Встаньте, я сказал, и расходитесь! У меня много дел!
Некоторое время спустя в своих покоях Нэтус плакал навзрыд на груди матери, а молодая женщина пыталась его успокоить: с любовью прижимала его к себе и нежно гладила по волосам…
* * *
Прошло несколько месяцев. Хидра и Нэтус переехали в загородный дворец, откуда теперь управляли страной. Впрочем, Маленький властелин по настоянию матери всё свое время разделил между тхелосами, книгами, атлетическими занятиями и военным искусством. Хидра же между тем, оставшись один на один с неразрешимыми проблемами огромной страны, сначала долго не знала, как приняться за дело, а потом взяла и написала Инфекту Авидронии длинное доверительное письмо и отправила его в Грономфу вместе с внушительной миссией разодетых и улыбчивых послов. Она в подробностях сообщала о недавнем происшествии, хотя, конечно, Алеклия всё давно уже знал, и от своего имени и от имени Нэтуса безоговорочно подтверждала признание ранее подписанного Хаврушем мирного договора, включая огромный денежный откуп и отложение в пользу Авидронии обширных иргамовских земель. Кроме того, она уверяла Инфекта в самом дружеском к нему расположении и сообщала, что понимает, что именно Иргама развязала недавнюю войну и поэтому заслужила суровое наказание, а также выражала глубокую надежду на то, что теперь, когда уже нет виновников всего происшедшего — Тхарихиба и Хавруша, — всё пойдет по-другому и обе страны вновь станут добрыми соседями. Были и просьбы. Хидра умоляла отсрочить несколько платежей, чтобы хоть как-то снизить подати, и дать разрешение набрать вопреки условиям договора пятьдесят тысяч цинитов (она и не думала писать Алеклии о ста партикулах, про которые говорил Нэтус, тем более что такое количество воинов Иргама была не в состоянии сегодня содержать).
Алеклия ответил незамедлительно, написав Хидре лично. Она получила необычайно учтивое послание: Инфект позволил всё, о чем Хидра просила, и даже более того; его письмо пронизывали сожаление обо всем случившемся и глубокая забота о дальнейшей судьбе Иргамы. Он даже выразил сочувствие в связи с гибелью Хавруша, назвав его одним из «способнейших полководцев нашего времени». От розовых листов ониса, пропитанных чарующими бертолетовыми ароматами, веяло таким теплым мужским обаянием, что проницательная женщина сразу ощутила между строк какое-то иное, невысказанное содержание, в котором угадывалась забота не о судьбах миллионов людей, а о чем-то еще, значительно более личном. Именно это взволновало ее сильнее всего…
Таким образом, интолья одним лишь посланием добилась таких послаблений, о каких побежденная Иргама не могла и мечтать.
Хидра стала весьма способным Наставником. В ней внезапно открылись те качества, о которых она и не подозревала. Она оказалась стойким последовательным созидателем, способным переговорщиком, экономиком и даже военным стратегом. За короткое время ей удалось избавиться от всего дворцового окружения, состоявшего из праздных Пророков, казнокрадов и прочих бездельников, обходившихся казне в тысячи берктолей. Она сумела навести порядок в Масилумусе, восстановить дороги в центральной части Иргамы и очистить их от разбойников, в три раза уменьшить подати и повинности, приструнить крупных землевладельцев и знать, подавить бунты и вернуть в лоно интола отложившиеся области. Правда, здесь делу помог начальник гарнизона Кадиша. Быстрым маршем явившись в так называемую Иргаму Левую со слабой армией в восемьдесят тысяч человек, половину которой составляли наемники, часть — воины гарнизона и лишь малую долю — боевые партикулы, Седермал разбил спешно собранное войско противника величиной в сто двадцать тысяч. При этом он пленных не брал и отличился неописуемой жестокостью. Потом он сжег мятежные города и беспощадно расправился с непокорным населением. Кроме того, полководец отправил на шпату всю знать этих земель — казнил свыше трех тысяч человек. Все сразу вспомнили, как звали Седермала раньше — Кровавый. Пройдя через центр Иргамы, Седермал оказался в другой части страны, где обосновались вторгшиеся в интолию племена кочевников, с которыми некому было воевать. Без боя, напугав незваных гостей своей стремительностью и легкими красивыми маневрами, он заставил их спешно уйти. Победив всех врагов, обеспечив Авидронии надежный тыл и вновь доказав Инфекту, на которого до сих пор втайне обижался, что понижен и сослан в Кадиш незаслуженно и что по-прежнему способен биться с любым врагом и при любых обстоятельствах, престарелый полководец вернулся в крепость и вновь засел за свой военный трактат. После его похода еще многие поколения иргамов вздрагивали при упоминании имени этого авидронского мужа…
Объединив при помощи Седермала всю страну, подчинив ее заметно окрепшему Масилумусу, Хидра набрала в армию пятьдесят тысяч цинитов и передала их в ведение Зваргуса, мало понимающего в тех обязанностях, которыми наделил его юный интол. Однако правительница окружила Верховного военачальника старыми опытными полководцами, и новое войско стало быстро набирать и мощь, и опыт.
Вскоре Хидра отправила в Грономфу еще один онис, в котором смело заявляла, что Иргама готова присоединиться к Авидронии в борьбе против флатонов, и предлагала предоставить в полное распоряжение Инфекта всё свое вновь созданное воинство. Алеклия вежливо отказался, но был чрезвычайно изумлен этим искренним, благородным и очень рискованным поступком…
Глава 60. Братья
Прибыв в Тиши Алг, ДозирЭ первым делом отправил голубя в Круглый Дом с известием о победе. Он вкратце описал сражение и все события, которые ему предшествовали. Самая важная новость, которую он сообщал в послании: Дэвастас пленен и в скором времени будет доставлен в Грономфу. Сведения о разгроме Дэвастаса должны были произвести на военачальников Вишневой армии самое благоприятное впечатление. Может даже, в известность будет поставлен сам Инфект!
Из всего отряда ДозирЭ в живых осталось несколько десятков человек, не считая повозчиков и лагерной прислуги. Молодой человек был счастлив после такого дикого побоища увидеть в полном здравии Идала и Тафилуса, не говоря уже о Кирикиле, который отделался несколькими царапинами. К его удивлению, остались в живых все «Каменщики», без которых, несомненно, недавняя победа была бы невозможна. К радости ДозирЭ и всех жителей Тиши Алга, каким-то чудом выжили Гуалг и несколько его самых близких соратников. В хижинах ларомов выхаживали еще три десятка тяжелораненых авидронов: некоторые из них могли в любой момент умереть, другие — на всю жизнь остаться калеками, и лишь несколько человек шли на поправку и должны были вскоре встать в строй.
На седьмой день пребывания ДозирЭ в Тиши Алге в качестве спасителя ларомов в деревню явились вожди из многих ларомовских земель и представители знатных родов. Это были как раз те самые дикари, которые либо отсиживались в своих дальних селениях, рассчитывая на то, что беды обойдут их стороной, либо те, кто подчинился самозванцу, признал его интолом ларомов и поставлял ему провизию и воинов. Собрались здесь и те вожди, которые ранее присоединились к ДозирЭ и Гуалгу, но покинули их, испугавшись предстоящего сражения.
В тот день шел ливень. Вожди привезли с собой множество даров и рассчитывали на должный прием, однако Гуалг не проявил обычного для этих мест гостеприимства и не стал приглашать вождей в свою хижину-дворец. Он уселся под широким навесом на камышовом подобии трона, рядом с собой на точно такой же трон усадил ДозирЭ, а прибывших ларомов — их было человек шестьдесят — заставил стоять под дождем, по щиколотку в грязи. Вожди, однако, не посмели противиться, вели себя угодливо и виновато опускали глаза, когда на них смотрел вождь Тиши Алга.
Гуалга и ДозирЭ окружала свита — Идал с Тафилусом, державшиеся как крупные авидронские военачальники, и несколько сыновей и родственников Гуалга, принимавших участие в недавнем сражении. Для пущей торжественности и для демонстрации силы ДозирЭ расставил кругом вооруженных тяжелым оружием «Каменщиков», которые угрюмо, не без презрения взирали на явившихся вождей-предателей и по первому сигналу готовы были их всех перебить. Сбоку на особой скамье восседали несколько сконфуженные Властители духов.
Прежде всего, Гуалг обвинил соплеменников в измене, сказав, что благодаря их слабодушию, их невероятной трусости славный речной народ ларомов едва не прекратил свое существование. Человек, который сумел вселить в их сердца страх, человек, которого они нарекли своим интолом, — всего-навсего беглый убийца и разбойник.
Тут ДозирЭ подал знак, и перед вождями появился сам Дэвастас, ведомый за плечи двумя высокими авидронскими воинами. На теле иргама были лишь лохмотья, сам он хромал, с трудом наступая на покалеченную ногу, а его лицо, шею, плечи и руки покрывали синяки и ссадины. Воины швырнули Дэвастаса в глиняную жижу, прямо к ногам изумленных ларомовских вождей.
— Посмотрите на него — вот кого вы испугались! — указал Гуалг на жалкое существо, распластавшееся в грязи.
И действительно, Дэвастас находился в крайне плачевном состоянии. Трудно было и представить, что некоторое время назад этот человек держал в страхе большую часть обширных ларомовских земель.
Один из вождей, который оказался ближе всех к пленнику, вдруг подскочил к нему с перекошенным от злобы лицом и со всей силы пнул его ногой.
— Ты разорил мои деревни, ты увел мои стада, ты продал в рабство всех женщин и детей моего рода! — Ларом ударил иргама еще раз, да так сильно, что того подбросило вверх. Тут подбежали другие вожди.
— Ты сжег мою деревню и убил всех ее жителей!
— Ты надругался над моей семьей!..
Обвинения, сопровождаемые страшными ударами, посыпались со всех сторон. Дэвастас вряд ли выжил бы, продлись избиение еще хотя бы чуть-чуть, но тут, по команде ДозирЭ, вперед вышли «Каменщики» и отогнали дикарей от истерзанного иргама.
Дождь усилился, с Анконы подул сильный ветер. Дэвастас пошевелился, с трудом встал на колени, весь в грязи и в крови, и выплюнул в лужу выбитые зубы.
Пленника подняли и увели.
— Бросить его червям! — зарычал вождь, который первым ударил иргама.
— Точно, отдать его читос! — поддержали другие, размахивая кулаками.
Гуалг в гневе приподнялся:
— Этот пленник не ваш, и вы не можете решать, что с ним делать. Многие из вас и сами мало чем от него отличаются, потому что встали на его сторону, помогали ему во всем, отправляли в его войско своих сыновей. А другие прятались в пещерах, когда нужно было защищать свой народ. Вас самих надо отдать читос! Вы недостойны называться вождями и главенствовать над своими племенами!
Ларомы замолчали и опустили головы.
— К сожалению, — продолжал Гуалг, вполне удовлетворенный всеобщим смирением и поэтому смягчивший тон, — Дэвастас и не мой. Он по праву принадлежит вот этому величайшему воину! Нашему спасителю! Это он сумел одолеть это чудовище…
Рыжеволосый вождь смолк и посмотрел на ДозирЭ.
Молодой человек поднялся и вышел вперед. Ларомовские вожди, увидев перед собой знатного авидронского воина, вся грудь которого была покрыта сияющими золотыми дисками, съежились и еще ниже склонили головы.
— Вот что я вам скажу, ларомы, — начал ДозирЭ с интонацией, не предвещавшей ничего хорошего. — Вы предали свой народ, обрекли его на позорное рабское существование. Если бы не наш повелитель — величайший из правителей Шераса, от имени которого я говорю, многие из вас были бы сейчас мертвы. А иные проданы в рабство. Вы потеряли бы свободу, которой так дорожите, ваши земли, молитвенные места, стада, посевы и уловы. Ваши женщины и дети вам бы уже не принадлежали… Но Алеклия, заботясь о мире и всеобщей справедливости, пришел вам на помощь и принес вам — неблагодарным — избавление…
ДозирЭ сделал паузу, чтобы его слова перевели на местное наречие.
— Но многие из вас проявили необычайную трусость и переметнулись на сторону Дэвастаса. А значит, стали врагами не только своего народа, но и Авидронии. Несколько дней назад нам пришлось сражаться с воинами, принадлежащими вождям Рухи, Вуалгу, Ширгу, Хунгу… И теперь, в точности как и Дэвастаса, мы должны вас схватить и доставить в Грономфу, чтобы каждый понес то справедливое наказание, которое заслуживает…
Названные вожди, да и многие другие еще ниже склонили головы. Тут один из дикарей рухнул на колени, забрызгавшись с ног до головы грязью, и заговорил, обливаясь слезами:
— О, посланник величайшего правителя на земле, прости нас! Этот страшный человек нас заставил! Не хотели мы…
Вслед за ним второй вождь упал на колени:
— Возьми что хочешь, но пощади!
Третий вождь, самый старый, опираясь на руку молодого соратника, опустился в чавкающую грязь. Вскоре все шестьдесят ларомов стояли на коленях в мутных лужах, под непрекращающимся проливным дождем.
— Когда-нибудь мой хозяин станет правителем целой страны! — тихо шепнул возгордившийся Кирикиль одному из «Каменщиков».
— Сдается мне, что твой хозяин значительно превышает те полномочия, которыми его наделил Круглый Дом, и может за это поплатиться! — недружелюбно отвечал вишневоплащный воин…
— Да, к вам следовало бы отнестись как к врагам, — продолжал ДозирЭ, чувствуя, к своему стыду, что упивается собственным величием и унижением родовитых инородцев. — Я бы так и поступил: вы это заслужили. Но вождь Гуалг, единственный, кто не побоялся сразиться с Дэвастасом в открытом бою, просил вас простить. И я, скрепя сердце, согласился. Но что же дальше? Опять ваши вечные склоки, бесконечная грызня, дележ? Опять разобщенность? Ваши разрозненные неподготовленные отряды не способны противостоять даже кучке разбойников. Ну что ж, вскоре придет другой дэвастас. И тогда уже вам никто не поможет… Вот что я вам скажу, ларомы: вам действительно нужен интол — главный правитель всех племен. Но не чужак, который помышляет лишь о том, как отобрать у вас все, что вы имеете, а тот, кто вас объединит, превратит в значительную силу, заставит уважать интересы всего племени ларомов, а не только своего рода!..
— Пусть Гуалг будет нашим интолом! — выкрикнул знатный ларом по имени Триалг, и вдруг все вожди в один голос подхватили:
— Гуалга интолом!
Тут начался невообразимый шум, и тогда Гуалг встал со своего места и вышел вперед.
— Поднимитесь, вожди! — сказал он.
— Нет, сначала ты нас прости! — ответили дикари.
— Я прощаю вас! — заверил Гуалг. — Встаньте же!
Вожди нехотя поднялись. Все они были в грязи, но их лица светились неподдельным счастьем.
— Согласен ли ты, Гуалг, стать нашим Верховным вождем, то есть интолом? — спросил Триалг от имени всех собравшихся.
— И вы готовы мне всецело подчиниться?
— Да, да! — закричали дикари.
— Хорошо. Пусть так и будет.
Минула триада. ДозирЭ решил возвращаться в Авидронию и уже назначил день, когда авидроны должны будут попрощаться с ларомами и отправиться в обратный путь.
Накануне случилось одно радостное событие, которое вселило в сердца бывших воинов партикулы «Неуязвимые», особенно в сердце Тафилуса, счастливую надежду. В одной из повозок, ранее принадлежавших Дэвастасу, случайно обнаружили знамя партикулы, которое лежало на самом дне, без древка, завернутое в грубую холщовую ткань. Узнав об этом, Тафилус возликовал. Надежда на восстановление доброго имени своего отряда радовала его душу.
Все это время Дэвастаса содержали в заброшенной хижине на краю деревни, у самой реки. ДозирЭ, памятуя о том, как в Фиердах из-за своей оплошности едва не упустил Бредероя, теперь вел себя в высшей степени бдительно. Снаружи хижины по его приказанию всегда находились «Каменщики», по три человека в одной страже, внутри пленника по очереди охраняли друзья «на крови», следя за тем, чтобы иргам всегда был крепко связан. Помимо этого Гуалг каждую ночь посылал пятьдесят воинов сторожить подступы к деревне, причем многие дикари садились в лодки и самым внимательным образом осматривали близлежащие берега и мелкие островки.
В последнюю ночь с Дэвастасом остался Тафилус. Оба долгое время сидели молча. Связанный Дэвастас примостился на широкой скамье, опершись спиною о стену хижины, и, казалось, дремал. Тафилус сидел рядом, за узким бамбуковым столом и машинально расковыривал метательным ножом трещины на его ссохшейся поверхности.
В деревне не утихал шум празднества — Гуалг в честь отъезда «героев-спасителей» решил задать пир. Торжеству довольно быстро стало тесно в стенах его хижины-дворца. Слышались авидронские песни, нежные переливы лючины, их сменяли протяжные и очень мелодичные местные напевы.
Громко потрескивали сучья в кострах. Откуда-то доносились звонкий смех и веселая ругань. На другом конце деревни группа молодых дикарей во всё горло восхваляла Гуалга — правителя всех ларомов.
В узкий оконный проем заглянула полная Хомея. Девросколянин повернулся к свету и увидел распростершуюся перед ним Анкону, всю залитую темно-бирюзовым светом. Тут и там, на гребнях невысоких речных волн вспыхивали, будто сигналя, яркие малиновые звездочки. А в вышине, над всем этим безмятежным пространством, убаюканным размеренными сонными всплесками, торжественно безмолвствовали бесконечный, глубокий и непонятный звездный мир и синеокая красавица Хомея.
Тафилус вырос на Анконе, любил ее всем сердцем, но такой красоты, как здесь, никогда не видывал. Он невольно залюбовался открывшейся картиной.
— Ты не поверишь, десятник, но я ведь тоже вырос на Анконе, — вдруг молвил Дэвастас.
Тафилус сурово, с недоверием посмотрел на иргама и ничего не ответил.
— Мои предки из Де-Вросколя, — продолжал между тем Дэвастас, не обращая внимания на то, что с ним не хотят говорить. — Более того, я сам там родился!
Тафилус перестал ковырять стол. В его глазах блеснул недобрый огонек.
— Что же ты надругался над этим городом, тогда, в начале войны? Я своими глазами видел, какие зверства учинили твои воины!
Пленник тяжело вздохнул и чуть поменял позу, чтобы ослабить давление веревок, которыми был опутан.
— О, Дева, это чудовищная ошибка! — с печалью в голосе отвечал он. — Я лично не штурмовал Де-Вросколь — всеми отрядами командовал Хавруш. Я, как раз наоборот, отказался войти в город, за что и поплатился, едва не очутившись на костре. А моих воинов передали другому военачальнику…
Тафилус поморщился, видимо жалея, что вступил в разговор.
— Я не верю ни единому твоему слову!
— Что ж, воля твоя. Но я говорю тебе это не для того, чтобы разжалобить. Во-первых, вряд ли мне это удастся — ты самый стойкий воин из тех, которых мне доводилось встречать. Я помню, как ты бился с капроносами в Тедоусе, я видел, как ты сражался на том злосчастном острове. Ведь ты один уничтожил не менее полусотни ларомов! Помимо неимоверной силы, ты обладаешь еще железной волей и несгибаемым характером. А во-вторых, какой смысл доказывать тебе свою невиновность? Моя судьба давно предрешена — я труп. Я говорю тебе это лишь для того, чтобы хотя бы один человек знал, как всё было на самом деле.
Девросколянин усмехнулся:
— Тебя скоро доставят в Грономфу, в Круглый Дом, вот там всё и расскажешь. И вряд ли тебе удастся хоть что-нибудь утаить. Расскажешь о том, как сжигал Де-Вросколь, как в угоду толпе травил собаками на Арене Тедоуса пленных авидронов, как ухитрился сбежать из окруженного Кадиша, как уничтожал деревни ларомов. Может быть, расскажешь и о том, как и зачем убил Тхарихиба…
— Я не убивал Тхарихиба! Клянусь Слепой Девой, его убил Хавруш! — вспыхнул Дэвастас, немало удивляясь про себя осведомленности обычного авидронского десятника.
— Братоубийство? Не может быть! К чему мне выслушивать все эти небылицы? Давай-ка лучше помолчи. ДозирЭ запретил мне с тобой разговаривать…
— Как хочешь… — опять вздохнул Дэвастас и обиженно смолк.
В хижину заглянул Кирикиль. В руках он держал огромное блюдо, наполненное сочными кусками жареного мяса, овощами и пучками трав. Следом за яриадцем появился мальчик-ларом с двумя кувшинами вина и охапкой горячих лепешек.
— ДозирЭ посылает тебе, рэм, эти угощенья, чтобы веселее было коротать время, — улыбаясь, сказал Кирикиль. — Также он просил осведомиться о пленнике.
— С пленником всё в порядке, — скороговоркой отвечал Тафилус, решительно пододвигая к себе дымящееся блюдо.
Кирикиль с любопытством покосился на Дэвастаса и вышел.
Девросколянин с жадностью поглотил самый крупный кусок мяса, сделал внушительный глоток вина и тут, к неудовольствию своему, заметил, что иргам, не мигая, смотрит за тем, как он ест. Авидрон продолжил трапезу, но теперь не только этот взгляд, но и само присутствие Дэвастаса не давало ему покоя. В конце концов Тафилус пододвинул пленнику лепешку, а сверху положил на нее двух перепелов, кусок поросенка, огромных размеров помидор и пучок момалыки.
Дэвастас сглотнул слюну, благодарно кивнул, однако тут же повел плечами, показывая, что путы не позволят ему воспользоваться столь щедрым подношеньем.
Пленника кормили всего один раз в день, утром, в основном небольшими и безвкусными рыбинами, и при этом присутствовало не меньше десяти тяжеловооруженных воинов. Его развязывали, с нетерпеньем ждали, всё время подгоняя, пока он поест и запьет свою трапезу обычной водой, потом выводили к реке и, воротясь, вновь крепко стягивали по рукам и ногам толстыми веревками. До следующего утра.
— Но я не имею права тебя развязывать, — отвечал Тафилус. — Не буду же я, в самом деле, кормить тебя с рук?
Дэвастас пожал плечами и отвернулся.
— Ну ладно, — махнул рукой девросколянин. — Деться тебе всё равно некуда. Ведь ты не попытаешься убежать?
— Я клянусь Слепой Девой и всеми святыми, что не отвечу на добро злом, — искренне произнес Дэвастас. — Лучше смерть, чем такой бесчестный поступок. Тем более как можно убежать от такого могучего великана, как ты, Тафилус?
Немного захмелевшему девросколянину похвала польстила, он вытер лепешкой жирные пальцы, встал, едва не задев головой потолок хижины, подошел к пленнику и принялся развязывать веревки.
— Ты, Дэвастас, тоже необыкновенно силен, — сказал он, рассматривая мощную грудь и плечи иргама. — Тогда, в Кадише, у Носороговой башни, ты едва не убил ДозирЭ, а ведь он — самый опасный соперник, какого только можно представить! Даже я не решился бы с ним сойтись один на один.
— Это так — природа даровала мне удивительные способности. Но, увы, сейчас я обессилел от горя, ран и скудной пищи, а посему никакой опасности не представляю…
Наконец пленник был освобожден и принялся за еду. Он волком вгрызся в нежнейшую плоть поросячьей грудинки и первые куски глотал, не разжевывая; только некоторое время спустя, утолив первый голод, он стал поглощать пищу размеренно, запивая ее предложенным вином.
Тафилус украдкой наблюдал за тем, как иргам ест, и хмурился, всё время думая о своем в высшей степени странном поступке. О, Гномы, как так получилось, что он — авидронский цинит, беспощадный монолитай, мог проявить столько милосердия к этому ужасному злодею, погубившему тысячи невинных людей, человеку, лишившему жизни самого Эгасса, личному врагу Божественного?!
— Так что насчет убийства Тхарихиба? — поинтересовался Тафилус некоторое время спустя.
Дэвастас будто ожидал этого вопроса и с готовностью поведал авидрону обо всех сторонах иргамовского дворцового бытия: интригах, кознях, отравленьях, безумных ночных оргиях. О жалком слабоумном Тхарихибе, разорившем страну, и ненавидящем его всем сердцем родном брате — Верховном военачальнике Хавруше…
Простодушный девросколянин в силу своего незатейливого воспитания далеко не всё понимал. Однако его собеседник рассказывал обо всем красивым слогом, складными длинными фразами, к тому же Тафилус ни на мгновение не забывал, что перед ним не обычный пленник, а знатный иргамовский военачальник: Дэвастас относился к людям такой величины, с которыми ему еще не приходилось общаться, поэтому постепенно он проникся доверием к словам иргама.
— Ну хорошо, — произнес Тафилус, когда Дэвастас закончил, — допустим, в смерти Тхарихиба тебя обвинили незаслуженно. Но при чем здесь ларомы?
— Это как раз просто, — отвечал пленник и нарисовал девросколянину еще более душераздирающую картину исторических хитросплетений. Оказывается, пятьсот лет назад часть ныне ларомовских земель принадлежала династии Тедоусов, то есть Иргаме. Но потом были многочисленные войны с Авидронией. В ход пустили злую силу золота, политические интриги… Ларомы, не спросясь никого, стали селиться на этой стороне Анконы… Кстати, Де-Вросколь тоже был тогда иргамовским городом…
Дэвастас съел все, что ему пожертвовал Тафилус, и теперь, сытый, утоливший жажду, наслаждался свободой от надоевших пут. При этом он несколько раз высказывал своему стражнику нижайшую благодарность. Его спокойное доброе лицо, обрамленное густыми светлыми локонами, его голубые глаза, излучающие теплоту, окончательно расположили к нему девросколянина. Тафилус даже поймал себя на том, что испытывает некоторое сочувствие к израненному и избитому иргаму…
Видя, что полностью овладел вниманием собеседника, Дэвастас окончательно осмелел и, не останавливаясь, продолжал говорить:
— Вся моя жизнь — длинная цепь несуразных происшествий, странных случайностей, удивительных совпадений. Взять хотя бы мое появление на свет. Я уже тебе говорил, что родился в Де-Вросколе. Если б не обстоятельства, вполне могло бы статься, что я служил бы сейчас с тобой в одной партикуле. Но кровная моя семья, наверное, была слишком бедна, чтобы прокормить еще одного ребенка: когда мне было несколько недель от роду, меня просто положили в корзину и пустили ее вниз по Анконе. Корзина плыла по реке очень долго. Сдается мне, я был изрядно голоден и сильно плакал. Плач услышали, и корзину выловили. Сначала это были гагалузы. Они обменяли меня на хряка у ларомов. Те вскоре отдали меня в виде дани неизвестным кочевникам, которые долгое время поили меня молоком кобылицы. Кочевники, в свою очередь, продали меня торговцам, следовавшим в Иргаму. Так я оказался в Масилумусе. К своему счастью, я не стал рабом: меня приютили в добропорядочной бездетной семье и нарекли сыном. Это все, что я знаю о своем рождении…
Тафилус заметил слезы в глазах иргама и пододвинул ему кувшин с вином. Дэвастас поблагодарил, но более пить не стал.
— Странно, — растерянно сказал девросколянин, почесав затылок. — Сразу после обряда полнолетия мы с матушкой отправились в храм Инфекта — так у нас принято. В килякрии она мне созналась в одном жутком преступлении, которое совершила вместе с моим отцом за несколько лет до моего рождения… В те годы был мор, голод, наша семья едва сводила концы с концами. Отец — бывший морской цинит, потерял в сражении левую ногу и кисти обеих рук, так что при всем желании не мог содержать семью в достатке. Когда у матушки родился очередной ребенок, шестой по счету, сын, они с отцом, вдоволь наплакавшись, решили избавиться от него. Взяли корзину, хорошенько просмолили, положили в нее младенца и глубокой ночью вышли к реке. Подобное преступление в Авидронии карается Главной ристопией, то есть смертной казнью или пожизненными галерами, тем более что речь шла о мальчике — будущем воине. Поэтому единственное, что они написали на клочке ониса, который положили в корзину вместе с младенцем, это название города…
— Как! — вскочил Дэвастас, по нечаянности стукнувшись головою о потолок. — Не следует ли из этого, что ты мой родной брат?
— Похоже на то! — смущенно отвечал Тафилус, также приподнимаясь.
Свет Хомеи и ее отблески, играющие на волнах Анконы, позволили мужчинам внимательно рассмотреть друг друга. И действительно, сходство, которого раньше почему-то никто не замечал, на самом деле бросалось в глаза. Оба воина были одного роста и схожего телосложения и, наверное, обладали примерно одинаковой силой. Грубоватые черты лица Тафилуса с тяжелой челюстью приятно смягчали красивый лоб, «идеальный» нос и белозубая улыбка. У Дэвастаса был точно такой же лоб, похожей формы нос, белоснежные зубы, жесткие «воинственные» скулы… Нет, конечно, обращали на себя внимание и несколько явных отличий. Благодаря голубым глазам и густым светлым кудрям, ниспадающим волнами на плечи, Дэвастас выглядел эдаким героическим красавцем. Тафилус был зеленоглазым, а в его коротко обрезанных светлых волосах попадались золотистые, почти рыжие пряди. К этому стоит добавить, что иргам выглядел заметно старше девросколянина и куда более умудренным жизненным опытом, да и манеры его говорили о полученном воспитании. И всё же оба этих великана удивительно походили друг на друга…
— Постой! Есть одна примета… — сказал Дэвастас, сел на скамью, расшнуровал на правой ноге сапог и поставил на пол голую ступню. — Посмотри внимательно!
Тафилус наклонился. То, что он увидел, повергло его в еще большее замешательство — два наполовину сросшихся пальца: мизинец и его сосед. Девросколянин немедленно обнажил свою ступню и приставил к ступне иргама. Оба увидели две огромных стопы, в точности повторяющих друг друга, словно принадлежащих одному человеку, и две пары абсолютно одинаково сросшихся пальцев.
— Теперь уже точно ясно, что мы — родные братья! — не без гордости подытожил Дэвастас. — Я — твой старший брат. Столько лет! Ну что ж, давай хотя бы обнимемся!
И иргам открыл Тафилусу свои родственные объятия. Девросколянин, впрочем, медлил — не знал, как поступить: злейший враг — и вдруг брат! В один миг всё спуталось в его голове.
— Не беспокойся, брат мой, никто не узнает о нашем открытии, — заверил Дэвастас. — Я ни о чем тебя не попрошу, клянусь! Тебе не придется предавать своих верных товарищей, я не приму от тебя никаких поблажек — даже если ты будешь настаивать. Завтра, как ни в чем не бывало, ты покинешь свой пост, и после этого, скорее всего, мы более никогда не увидимся. Я злодей, на мне много крови, и меня ожидает справедливая расплата. И я приму смерть, не отворачиваясь и не закрывая глаз, с тем же мужеством, с каким всегда ходил в атаку! Но сейчас я не хочу ни о чем думать, я безмерно счастлив только от одной мысли, что нашел наконец того, кого бесплодно искал всю жизнь, — родственного мне человека. Счастлив только от того, что эту ночь, возможно последнюю спокойную ночь в своей жизни, смогу провести с тобой. Не лишай же меня этой радости, прояви ко мне милосердие, утешь меня!
Прошу тебя — не отвергай меня, приди в объятия своего брата!
Добрые, ласковые, подернутые глубокой грустью глаза Дэвастаса наполнились слезами. Он еще шире раскрыл объятия, и Тафилус, более не в силах сопротивляться, прижал его к своей груди…
— Всё же получается, брат мой, что я — авидрон! — чуть позже не без некоторого сожаления сказал Дэвастас. — Раз я твой брат!
— Как раз наоборот, — отвечал Тафилус. — Я считаюсь авидроном, гражданином, но предки мои были иргамами. И мы никогда про это не забывали…
— А! — восхищенно воскликнул Дэвастас. — Уж не потому ли ты носишь имя, похожее на иргамовское?
— Так и есть…
Братья проговорили добрую половину ночи. Дэвастас расспрашивал об отце и матери, о многом другом. Сам рассказывал о своей нелегкой жизни, о том, как выбился в крупные военачальники.
Тафилус уже не мог относиться к Дэвастасу, как к пленнику, иной раз даже забывал о том, что перед ним узник. Иргам по-прежнему оставался несвязанным, свободно ходил по хижине и даже несколько раз брал в руки нож девросколянина, вертел его, рассматривая гравировку на рукояти, и клал на место. Он всем своим видом показывал, что на него, как на родного брата, можно, без сомнения, положиться, и Тафилус отвечал искренним доверием и не желал видеть в его действиях какой-либо опасности.
В конце концов Тафилус стал позевывать, и Дэвастас предложил ему вздремнуть.
— Свяжи меня, если хочешь, — сказал он, устраиваясь на своей скамье.
— Сейчас в этом нет никакой необходимости, — отвечал девросколянин, продолжая сидеть за столом, но приняв более удобное положение. — Я свяжу тебя утром, когда меня придут менять.
Первое время Тафилус сидел с открытыми глазами, потом его веки стали слипаться. Мужчины сквозь дремоту еще продолжали расспрашивать друг друга о чем-то, но было уже заметно, что оба они не в силах совладать с природой. Первым заснул Дэвастас, и Тафилус, чтобы развеять сон, поднялся, подошел к оконному проему и вдохнул полной грудью ночной свежести.
О, сколько разных чувств испытывал он! Радость и тревогу, ненависть и жалость, боль за этого человека. О, Дэвастас, что же ты наделал? Впрочем, виноват ли ты в том, что твоею судьбой так распорядились боги?
Тафилус вернулся к столу, сел, привалился к стене хижины и тут же задремал. Он знал, что не имел права этого делать, но перед ним сейчас не было пленника, которого нужно охранять: в хижине лежал изможденный, покрытый ранами, впервые за последние дни имеющий возможность вытянуться в полный рост и разметать во сне свободные от веревок руки его родной брат, которого он никогда не надеялся увидеть… и вот увидел…
Тафилус слишком долго служил цинитом, чтобы спать глубоко. Он знал: его разбудит малейший шорох. Однако пережитые сегодня волнения, выпитое вино и то расположение, которое он испытывал к обретенному таким странным образом брату, сделали свое дело. Он не слышал, как Дэвастас, стараясь не шуметь, поднялся со скамьи, сделал несколько осторожных шагов к столу и взял лежавший на нем метательный нож. Когда девросколянин открыл глаза, все-таки что-то почувствовав, тонкое лезвие ножа уже подбиралось к его горлу. Тафилус отпрянул, пытаясь защититься, но было слишком поздно: из его перерезанного горла ручьями брызнула кровь. Еще один удар пришелся в грудь, другой — в живот. Всё произошло мгновенно. Тафилус захрипел и повалился замертво на земляной пол хижины.
Дэвастас зловеще прищурился, внимательно наблюдая за поверженным противником, готовый, в случае необходимости, вновь наброситься на него. Однако Тафилус не шевелился. Иргам пнул его два раза ногой, первый раз аккуратно, а потом со всей силы, и тут, уверившись, что враг мертв, язвительно проронил:
— Ну брат, ну и что? Хаврушу можно, а мне нельзя?
Постояв немного, Дэвастас добавил:
— Да и какой ты мне брат? Ты — враг! Я убивал вас сотнями и, если позволит Дева, буду и дальше убивать и убивать… Пока бьется мое сердце!
Весь вечер ДозирЭ думал об Андэль. Ларомы, Дэвастас, Гуалг — всё это, казалось, отошло уже в прошлое. Прекрасно исполненное поручение, награды, новые, возможно, еще более сложные задания — ему ли бояться опасностей? Но прежде всего — Удолия, Андэль! Его душа так болит, так страдает, так стремится к любимой!
Как там моя нежная селяночка? Думает ли обо мне? Ждет ли?
Подожди. Еще немного. Я скоро примчусь на Крылатом и заключу тебя в свои жаркие объятия! А еще прижму к груди Волиэну… Своего сына!
ДозирЭ засиделся с вождями. Когда ларомы ему наскучили, он оставил подвыпивших предводителей под опекой мудрого и сдержанного Идала, а сам отправился бродить по берегу реки.
Опустилась ночь. Сначала он прислушивался к сладкоголосому пению ларомовских женщин, потом голоса затихли, и он оказался в полной тишине, на берегу Анконы.
ДозирЭ уже собирался возвращаться, когда в свете Хомеи обратил внимание на темный силуэт на песке в двадцати шагах. То ли большой камень, то ли мертвое животное… Приблизившись, грономф увидел неподвижно лежащего человека. Сердце его тревожно застучало. Так и есть, то был воин-ларом с перерезанным горлом — один из тех, кто охранял деревню.
Предчувствуя беду, большую беду, ДозирЭ бросился к хижине, где содержался Дэвастас. Он бежал быстрее ветра и уже на подходе обратил внимание на подозрительную тишину и отсутствие рядом с хижиной «Каменщиков», которым приказал охранять пленника снаружи. ДозирЭ остановился, прислушался, потом медленно двинулся вперед, стараясь не лязгать оружием, и тут наткнулся в темноте на чье-то тело. То был один из воинов Круглого Дома с воткнутым в глаз по самую рукоять метательным ножом. Воин не дышал, его ножны были пусты. Молодой человек вынул свое оружие — с собой у него оказался лишь церемониальный кинжал айма Вишневой армии — и с опаской двинулся дальше. Обойдя хижину с другой стороны, он обнаружил сразу двух «Каменщиков». Один распластался на земле и, судя по его тихим стенаниям, был еще жив. Его отрубленная по локоть правая рука, сжимающая рукоять меча, валялась рядом. Второй воин стоял на коленях, и ДозирЭ почудилось, что он слышит его дыхание. Он тронул его за плечо, но владелец вишневого плаща лишь безжизненно повалился на бок. На его теле обнаружилось несколько смертельных ран, но самое ужасное — у него была почти отрезана голова, она держалась лишь на нескольких лоскутах кожи и мышц.
ДозирЭ вбежал в хижину.
Тафилус лежал лицом вниз, в луже пенистой темной крови, и не подавал признаков жизни. Лужа эта залила почти весь земляной пол хижины, но кровь еще продолжала прибывать, видимо струясь из многочисленных ран.
ДозирЭ в отчаянии пал на колени перед Тафилусом и осторожно перевернул его на спину. Он увидел неглубокую, но очень опасную резаную рану поперек горла, из которой пульсирующими толчками вырывалась кровь. Потом он заметил еще две колотых раны с небольшими входными отверстиями — одну в области сердца, другую — внизу живота. Вне всякого сомнения, девросколянин был мертв.
— О, Гномы! — взревел ДозирЭ, и из его глаз брызнули слезы. — Тафилус, ведь ты же десятник «бессмертных» монолитаев, как ты мог так оплошать?!
Тут девросколянин слабо вздохнул, приоткрыл глаза, и губы его едва шевельнулись.
— Что?! — ДозирЭ наклонился к лицу друга. Тафилус силился что-то сказать… Всего одно слово, едва различимое…
«Брат!» — с трудом разобрал грономф.
Кое-как перевязав друга, ДозирЭ выскочил на улицу и боевым рожком, который всегда имел при себе, подал сигнал тревоги. Вскоре перед ним вырос Идал при всем вооружении — будто прибежал не с другого конца деревни, а всё время находился где-то поблизости. Он увидел лежащих на земле «Каменщиков» и рядом с ними всего в крови ДозирЭ с перекошенным от ярости лицом и бешеным блуждающим взглядом. Эжину не требовалось объяснять, что случилось.
— Поднимай всех, надо искать Дэвастаса! Позаботься о Тафилусе — он еще жив. Передай лекарям, что, если им удастся его спасти, каждый получит по берктолю!
С этими словами ДозирЭ сорвал с плеча плащ, отшвырнул его в сторону, вынул из ножен Идала его меч и, пригнувшись, скользнул в темноту.
Уже светало. Сначала из-за реки показалась туманная розовая полоска, разбрызгав по небу и воде фиолетовые пятна. Постепенно она набухла, стала ярко-лиловой и вдруг вспыхнула по всей линии горизонта вселенским пожаром. С каждым мгновением рассветное пламя разгоралось всё ярче и ярче, выжигая гигантскими своими языками остатки сизой ночи.
ДозирЭ, отчаявшийся найти следы беглеца и в изнеможении присевший отдохнуть на берегу, вдруг заметил утлую лодку прямо на середине реки. Он не знал, кто в этой лодке, — было слишком далеко: может быть, рыбак, может быть, гуалговский воин, но уж слишком подозрительно смотрелся этот маленький одинокий челнок посреди Анконы.
ДозирЭ не верил в успех, но это был последний шанс. Он поднялся и, стараясь не терять лодку из виду, двинулся в сторону «хижин на воде» — так называли у ларомов жилища рыбаков, которые, по обычаю, да и, наверное, по каким-то другим причинам, строились прямо на воде. Они стояли на длинных сваях, вбитых в речное дно, или располагались на больших плотах, которые время от времени перемещались с одного места на другое.
Молодому человеку, которого в деревне хорошо знали и почитали не меньше, чем самого Гуалга, принимая его едва ли не за посланца богов, удалось довольно быстро снарядить в погоню большую рыбацкую лодку, напоминавшую бионридский однопарусный барк. С ним в лодке оказалось еще шестеро ларомов-рыбаков. ДозирЭ пытался привлечь сигнальным рожком кого-нибудь из авидронских воинов, но тщетно, — видимо, в поисках следов беглеца все разбились на мелкие отряды и отправились в разные стороны. Что ж, если в той лодке Дэвастас, то он выбрал самый разумный способ исчезнуть: на суше ему не удалось бы далеко уйти.
Рыбаки взялись за весла, отошли от берега и подняли свой прямоугольный парус, который тут же поймал свежий ветер, и лодка весело заскользила по сверкающей золотом глади реки. Вскоре они приблизились к преследуемому челноку настолько, что можно было уже разглядеть человека, который, используя короткое весло-лопату, греб в сторону противоположного берега. Усилия, прилагаемые им, были велики, но результат ничтожно мал.
Дэвастас! Это был Дэвастас!
— Нельзя ли скорее?! — недовольно крикнул ДозирЭ рыбакам, но, увидев, что они не понимают его языка, пояснил свои слова жестами. Ларомы поспешно закивали, вновь налегли на весла, и барк, казалось, полетел над водой. ДозирЭ поднялся со скамьи и встал на носу лодки с мечом в руках.
Когда Дэвастас заметил погоню, он на мгновение растерялся, но потом с еще большей силой стал грести своим неказистым веслом. Когда же он понял, что все его усилия напрасны, он отшвырнул весло далеко в воду и поднялся во весь рост. ДозирЭ был уже рядом, его большая лодка быстро приближалась, нацелившись острым носом-клювом в беззащитный бок челнока.
— Эй, авидрон, неужели ты хочешь меня просто утопить? — насмешливо вскричал Дэвастас. — О нет, ты не станешь этого делать. Для этого ты слишком тщеславен. Ты наверняка захочешь со мной сразиться, один на один. Ведь так?
ДозирЭ приказал рыбакам умерить пыл, и его лодка почти остановилась.
— За то, что ты натворил, подлый, ничтожный выродок, просто утопить тебя было бы слишком ничтожной расплатой!
— Вот и я так думаю, — язвительно отвечал беглец. — Вон, видишь островок? Поплыли туда, и там сойдемся в честной схватке!
ДозирЭ с готовностью кивнул головой.
Рыбаки подцепили челнок Дэвастаса, и вскоре обе лодки причалили к берегу безжизненного крошечного островка протяженностью в десяток шагов. Мужчины сошли на берег и встали друг против друга, выставив мечи. Напуганные ларомы, не совсем понимая, что происходит, на всякий случай отплыли подальше.
Иргам ухитрился занять очень выгодную позицию — на песчаном возвышении, зато грономф встал на более твердую почву, где чувствовал себя в относительной безопасности.
— Так, давай посчитаем, дорогой ДозирЭ. Ты побил меня два раза, я тебя — один. Стало быть, теперь моя очередь побеждать…
Дэвастас неожиданно набросился на ДозирЭ, с невероятной скоростью нанося хлесткие непредсказуемые удары. Оставалось только удивляться, откуда изможденный пленник нашел в себе столько сил, столько нерастраченной энергии, почему он так свеж и быстр. Впрочем, ДозирЭ хладнокровно отбил все атаки и перешел в наступление…
Схватка затянулась. Казалось, соперники едва ли уступают друг другу в силе и ловкости. Коварные выпады иргама выглядели не менее изобретательными и опасными, чем приемы авидрона. ДозирЭ понял, что вряд ли чего-либо добьется, если будет действовать в своей обычной манере. Тут он вспомнил о том, как сражается Идал, и начал выматывать своего противника, заставляя его атаковать и атаковать. Рано или поздно Дэвастас должен выдохнуться — не может же он вот так всё утро скакать, словно молодой жеребец.
ДозирЭ нарочно стал действовать вяло, часто отступал, отбивался как будто неумело. Иргам принял всё это за слабость и, не жалея сил, бросался и бросался вперед, рассчитывая вот-вот смертельно поразить своего врага. Но время шло, а ДозирЭ не поддавался. И вот Дэвастас уже зашатался от усталости и начал двигаться всё медленнее и медленнее, а рука его, в которой он держал меч, налилась свинцом и отказывалась рубить с привычной легкостью.
В конце концов, Дэвастас понял, что обманут. Он уже окончательно выбился из сил, а его соперник был по-прежнему бодр.
Вскоре ДозирЭ провел блестящую атаку, поразив иргама в бедро. Потом он распорол ему щеку — от виска до челюсти, чуть позже сделал глубокий выпад и проткнул ему бок. Дэвастас, обливаясь кровью, продолжал отбиваться, но действовал уже неуверенно, двигался с видимым усилием, надрывно дышал, пятился.
Решив, что более медлить нет смысла, ДозирЭ обрушил на противника стремительный каскад рубящих ударов сверху вниз. Он бил, бил и бил, ожесточенно, с самозабвением, будто пытался вколотить противника в землю. Дэвастас сначала припал на одно колено, потом на оба, а чуть погодя вдруг воскликнул: «Стой!» — и отшвырнул свой клинок в сторону. «Я сдаюсь!»
ДозирЭ занес меч, но медлил. Дэвастас стоял перед ним на коленях, с залитым кровью лицом. Теперь только один удар — и голова с плеч.
— Ты думаешь, я тебя пощажу? — Грономф был в бешенстве.
— Но я же сдался? — кротко отвечал иргам.
— Ты, верно, забыл, что только что натворил?
— Я — воин. Мне представилась возможность, и я попытался ее использовать. Ты на моем месте поступил бы так же! Не делай этого!
— Нет! Я не позволю тебе больше никого убивать. Что ты сделал с Тафилусом?! Ты должен за всё ответить!
— Не убивай меня! — взмолился Дэвастас. — Отвези меня в Грономфу. Я знаю много тайн, про Тхарихиба, про Хавруша, про Хидру, которые с удовольствием поведаю тем, кто тебя сюда прислал. И кроме того, я слышал, что за меня, за живого, объявлена огромная награда. Неужели ты не хочешь ее получить?
— Мне не нужны эти деньги! Мне нужна твоя голова! Ты должен немедленно умереть! И хватит разговоров!
— Что ж, поступай как знаешь! — отвечал иргам, будто смирившись с мыслью о смерти, и даже наклонил голову, чтобы ее было сподручнее отрубать.
ДозирЭ занес меч — передумал. Опять замахнулся. Вновь вернул оружие в прежнее положение.
Наконец он решился.
— Это тебе за всех авидронов, которых ты убил, и за Тафилуса!
С этими словами ДозирЭ решительно отвел руку, но внезапно щадящим ударом плашмя ухнул Дэвастаса по макушке. Из разбитой головы брызнула кровь, и иргам в беспамятстве повалился на бок…
«Надо было тебя убить!» — с ненавистью сплюнул ДозирЭ.
Он позвал рыбаков, те причалили, погрузили окровавленное тело на дно лодки и взяли курс на «хижины на воде».
Авидроны провели в Тиши Алге еще десять дней. ДозирЭ и Идал не отходили от Тафилуса, который, несмотря на усилия лекарей, сделавших почти невозможное, всё это время был в бессознательном состоянии. Несколько раз его сердце переставало биться, и только укусы маленькой ядовитой змейки, которую всегда имел при себе в кожаном мешке один хитроумный авидронский лекарь, знаток запретного мистического учения Тайтхи, неизменно возвращали девросколянина к жизни.
Из Авидронии прибыл посыльный с требованием к ДозирЭ срочно возвращаться в Грономфу. Молодой человек под разными предлогами уклонился от немедленного отъезда — он ждал, когда разрешится ситуация с Тафилусом. Как и все, он не верил, что девросколянин выживет: слишком ужасны его раны и слишком хмуры и молчаливы лекари. Но не мог же он бросить друга «на крови» в этом дикарском селении? Перевозить же его в таком состоянии равносильно убийству.
ДозирЭ молился. Идал молился. Властители духов задабривали Солнце… Гуалг молился, все ларомы молились. Даже Кирикиль молился. Каждый своим богам, но все просили лишь одного…
…На одиннадцатый день Тафилус очнулся и первым делом спросил о Дэвастасе. Ему сказали, что беглеца схватил лично ДозирЭ, при этом сильно побив, и что теперь он содержится в особой клетке, закованный в цепи, под охраной не менее тридцати человек и злобной своры собак. Великан тут же успокоился и попросил воды…
Через пять дней, накануне отбытия в Авидронию, к ДозирЭ неожиданно явились почти все ларомовские вожди во главе с Гуалгом, а также великое множество знатных мужчин. Были здесь и Властители духов — местные и из соседних селений. За спинами родовитых дикарей пристроились группы простых рыбаков, какие-то пешие и конные ларомовские отряды и толпы разношерстных жителей — не только из Тиши Алга, но и из многих других деревень. Явились даже представители каких-то совсем диких лесных племен, почти голые, в одних набедренниках из меха, с разукрашенными телами и с бамбуковыми копьями в руках.
ДозирЭ вышел из шатра в сопровождении невозмутимого Идала и почему-то напуганного Кирикиля и даже чуть отшатнулся от неожиданности. Перед ним стояли тысячи людей, занявших собой широкое пространство между деревней и лесом. Как только они увидели ДозирЭ, все разом рухнули на колени.
— Ого! — воскликнул Кирикиль. — Сдается мне, что ларомы решили просить тебя, мой хозяин, стать ихним интолом. Только не пойму: как же Гуалг?
— Нет, дело совсем в другом… — с уверенностью сообщил Идал, явно что-то зная о намерениях дикарей.
ДозирЭ взволнованно, с тревогой, но одновременно и с восхищением, не без подспудного чувства гордости взирал на всю эту коленопреклоненную толпу. Три или четыре тысячи человек покорно склонились перед простым сотником Вишневых плащей. В чем причина? Что случилось?
— Кирикиль, может быть, ты опять что-нибудь натворил? — спросил он с иронией яриадца.
Слуга действительно кое-что натворил — только что украл у ларомов баранью ногу и теперь с усердием скрывал ее за спиной, рассчитывая при первой возможности припрятать в надежном месте, а ночью пригласить в сотрапезники одного повозчика, у которого были припасены две фляги великолепного нектара. Неужели дикари явились в таком количестве, чтобы всего лишь потребовать возвращения украденной бараньей ноги? Не может быть!
— Я здесь ни при чем! — неуверенно отвечал Кирикиль…
— Встаньте, друзья! — потребовал ДозирЭ.
Ларомы продолжали стоять на коленях.
— Гуалг, дружище, но хоть ты мне объясни, в чем дело?
Гуалг, не меняя позы, заговорил:
— Выслушай нас, доблестный победитель! Все мы явились к тебе, чтобы нижайше просить об одном одолжении! Отдай нам Дэвастаса!..
Кирикиль облегченно вздохнул, приосанился и сделал несколько шагов в сторону ДозирЭ, стараясь показать, что имеет непосредственное отношение к этому доблестному победителю, к его немеркнущей славе. Гуалг меж тем продолжил:
— Дэвастас — твой пленник, ДозирЭ. Я это признаю безоговорочно. Если будет на то твоя воля, то заберешь его с собой в далекую Грономфу. Но выслушай и нас. Мы много ночей провели в жарких спорах, всё решали, как поступить… Дэвастас уничтожил половину наших деревень, угнал в рабство почти тридцать тысяч наших соплеменников. Еще больше убил. Многие подверглись таким изуверским истязаниям, пыткам и надругательству, что невозможно передать словами. Да ты и сам всё видел! Каждый из наших родов уменьшился наполовину. Он — первейший враг нашего народа, мы хотим его немедленной смерти…
— Не сомневайтесь, — отвечал ДозирЭ. — Не пройдет и месяца, как его казнят. С этим у нас не тянут.
— Нет, мы должны его казнить сами! Прояви милосердие, отдай нам его!
— Но это невозможно!..
Тут за спиной ДозирЭ случилась маленькая заварушка. К Кирикилю подкралась шелудивая одичавшая собака и схватила баранью ногу. Яриадец пытался отогнать голодного пса: ругался на него сдавленным голосом, пытался ударить — бесполезно. Собака вцепилась в мясо мертвой хваткой, видно, собираясь или отвоевать добычу, или умереть.
— Ах ты, тварь! — разъярился яриадец. Тут он поймал на себе взбешенный взгляд оглянувшегося на шум ДозирЭ и с перепугу прекратил борьбу. Пес, воспользовавшись моментом, вырвал ногу и тут же понесся прочь, волоча добычу по земле. Кирикиль едва не заплакал…
— Послушай, ДозирЭ! — опять заговорил Гуалг. — Для нашего народа это очень важно. Это важно и для меня: если я хочу стать полноценным предводителем ларомов, я должен казнить Дэвастаса. Я должен доказать всем свое превосходство. Только тогда мне будут подчиняться. Ты же знаешь — они понимают только силу!
— Я не могу этого сделать, ведь…
— Я знаю о том, что за Дэвастаса объявлена огромная награда, — продолжал Гуалг, не дав возможности молодому человеку договорить, — но мы готовы возместить тебе все убытки. Двести наших женщин добровольно пойдут к тебе в рабство, и ты можешь делать с ними все, что захочешь, — продать работорговцам или использовать по собственному умыслу…
Вождь подал знак, и тут вперед гурьбой вышли, потупив глаза, две сотни молодых ларомовских скромниц — одна чудеснее другой. Они остановились перед ДозирЭ и попытались выстроиться в несколько шеренг. ДозирЭ глотнул воздуха, Идал закусил губу, а Кирикиль и вовсе лишился дара речи — даже забыл о бараньей ноге. Он давно приметил особую привлекательность местных женщин, и лишь строгие племенные законы, о которых его сразу предупредили, удерживали непоседливого сластолюбца от неразумных поступков.
— Кроме этого, — вновь вступил Гуалг, жестом прогоняя женщин, — мы дадим тебе тысячу пятьсот лошадей, пять полных горстей изумрудов, десять повозок ценных мехов и сколько хочешь рыбы. Если всего этого мало — проси еще. Все, что захочешь. Мы договоримся! Отдай нам только Дэвастаса!
И по сигналу вождя все несколько тысяч ларомов стали умолять ДозирЭ на своем языке отдать им иргама. Шум поднялся невообразимый.
— Хозяин, соглашайся скорее, пока они не передумали! — взволнованно шепнул на ухо молодому человеку яриадец.
ДозирЭ отогнал назойливого слугу и вопросительно посмотрел на Идала.
— Всё это достаточно серьезно, — отвечал эжин. — Надо обсудить…
ДозирЭ кивнул, и друзья удалились в шатер. Ларомы смолкли, продолжая стоять на коленях и ждать.
Авидронов не было довольно долго. Наконец они вышли, и по их лицам было заметно, что решение принято.
— Встаньте, ларомы! — довольно строго сказал ДозирЭ.
Дикари послушно встали.
— Мы дарим вам Дэвастаса! И нам ничего не нужно взамен. Но при одном условии — он должен завтра же быть казнен!
Кирикиль горестно схватился за голову: «У-у!», а Гуалг счастливо воздел руки к небу.
— Не делай этого! — бросился к ДозирЭ один из «Каменщиков». — Круглый Дом тебе этого не простит!
Но ДозирЭ лишь отмахнулся…
— Я ни о чем не жалею! — сказал ДозирЭ.
— Я тоже! — отвечал Идал.
— Как ты? — ДозирЭ склонился над Тафилусом, лежащим в повозке на волчьих шкурах.
— Лучше не бывает….
Обоз был снаряжен, несколько десятков конников нетерпеливо гарцевали вокруг, требовалась только команда ДозирЭ, чтобы отправиться в путь. Наконец грономф выехал на Крылатом вперед и подал рожком сигнал к выступленью…
Вопреки ожиданиям, ДозирЭ повел авидронов не краем деревни, а прямо через центр. Вскоре колонна оказалась у хижины-дворца Гуалга, где ДозирЭ остановился и спешился. Толпа ларомов, окружавших площадку, с готовностью расступилась, пропуская авидрона вперед. Молодой человек увидел широкую яму, посреди которой был вкопан высокий столб с привязанным к нему Дэвастасом. В яме копошились отвратительные на вид черви читос, которых ларомы разводили специально: для совершения казней и для некоторых других надобностей — например, рыбной ловли.
Читос могли съесть человека без остатка, но длилось это довольно долго. Это была мучительная, ни с чем не сравнимая по изощренности смертельная пытка.
Казнь Дэвастаса длилась со вчерашнего дня. ДозирЭ решил не дожидаться конца и только хотел собственными глазами убедиться, что этот негодяй более никому не принесет зла. Подойдя к месту казни, он оглядел жертву. Иргам еще был жив и даже в сознании, но некогда могучее тело находилось в самом ужасном состоянии. ДозирЭ невольно поморщился, настолько омерзительно всё это выглядело. Даже ему, много повидавшему воину, стало не по себе.
— А, это ты… — хрипло произнес Дэвастас. — Пришел насладиться моими страданиями? Что, жутковато, не правда ли? Ну скажи, чем ларомы отличаются от меня? Разве достойны эти дикари какого-то человеческого отношения?
ДозирЭ молчал.
— Знаешь, я до последнего момента не верил, что ты откажешься от двух тысяч берктолей. Я был о тебе лучшего мнения… Как там мой брат?
Тафилус уже поведал друзьям удивительную историю о том, что произошло в ту ночь в хижине, где содержался Дэвастас.
— Он будет жить, — сухо отвечал ДозирЭ.
— Жаль! А я надеялся с ним повстречаться, как вы говорите, на звездной дороге…
ДозирЭ переступил с ноги на ногу и приготовился уйти.
— Что ж, Дэвастас, эгоу!
— Постой! — вдруг вскрикнул иргам и дернулся всем телом так, что десяток читос сорвались в яму.
Молодой человек нехотя обернулся и тут даже испугался. Лицо Дэвастаса перекосила безумная гримаса, его некогда голубые глаза были почти черными от бешенства.
— ДозирЭ! Послушай! Предрекаю тебе страшные беды! Пусть с тобой и теми людьми, которые тебе близки, в ближайшее время случатся самые ужасные несчастья. Будь ты проклят!
Кровь бросилась в лицо ДозирЭ. Однако он взял себя в руки, просто повернулся и ушел. Ларомы проводили авидрона взглядами, но тут же о нем забыли и вновь сомкнулись вокруг места казни.
Отряд ДозирЭ отъехал от Тиши Алга не более пол-итэмы. Вдруг послышался шум приближающейся кавалькады. То был Гуалг и с ним полсотни конных воинов. Следом за ними три десятка быков тянули гигантскую повозку с возлежащим на ней огромным предметом, завернутым в бычьи шкуры.
Вождь подъехал к ДозирЭ. Все остановились.
— В чем дело, Гуалг? Мы же с тобой простились?
Ларом показал на повозку.
— Что это?
Вождь подал знак, погонщики быков бросились к повозке и стянули со странного предмета шкуры. ДозирЭ ахнул: на повозке возлежала привязанная толстыми веревками золотая статуя Слепой Девы, та самая иргамовская святыня, которую однажды воины партикулы Эгасса обнаружили в хранилищах поместья под Кадишем и из-за которой попали в плен.
— Неужели это она?! — восхищенно произнес ДозирЭ.
— Вне всякого сомненья! — подтвердил Идал.
— Где ты ее раздобыл, Гуалг? — спросил ДозирЭ.
— О, это золотое изваяние всегда было вместе с Дэвастасом. Он возил ее за собой везде — мы об этом знали. Прежде чем сразиться с тобой на том острове, Дэвастас приказал спрятать статую в той самой пещере, где наши Властители духов приносят жертвоприношения. Иргамы загнали в эту пещеру всю повозку, даже вместе с быками. Несколько дней спустя мы обнаружили ее там, но тебе не стали ни о чем говорить…
— А, понятно, — улыбнулся ДозирЭ. — Вы решили скрыть от нас часть военной добычи?
Гуалг опустил глаза:
— Ты прав, мудрейший. Ведь мы никогда не видели столько золота. Но после того, как ты проявил к нам величайшее великодушие, отдав Дэвастаса и отказавшись от всех наших даров, нам стало стыдно, очень стыдно. Кроме того, ты сделал меня интолом ларомов — только ты и никто другой. А еще Властители духов уверены, что эта Дева принесет нам только горе. Поэтому мы и решили отдать ее тому, кому она принадлежит по праву, — то есть тебе! Прости нас, прости меня и прими это золотое чудо! Поступи с ним так, как посчитаешь нужным!..
Гуалг еще раз подтвердил, что немедленно исполнит обещание, данное Инфекту Авидронии по поводу земель, а также поклялся ДозирЭ, что лично проследит за тем, чтобы Дэвастас умер. Попрощавшись, он развернул коня и поскакал в сторону Тиши Алга.
К ДозирЭ подъехал улыбающийся Идал:
— Вот это удача! Поздравляю! Теперь тебе наверняка всё сойдет с рук, даже то, что ты вернешься без Дэвастаса. От этой вещицы придет в восторг не только Сюркуф, но и сам Инфект!
— Вне всякого сомненья! — отвечал счастливый ДозирЭ.
Рядом оказался необыкновенно возбужденный Кирикиль:
— Позволь дать тебе один дельный совет, мой хозяин?
ДозирЭ на радостях кивнул.
— Я бы на твоем месте не повез эту статую в Грономфу, а здесь же распилил бы на части. Себе бы взял добрую половину, а остальное разделил между всеми твоими воинами, чтобы молчали. Ну, конечно, не забыв и о слугах!
ДозирЭ и Идал весело рассмеялись.
Глава 61. Проклятье Дэвастаса
В Круглом Доме ДозирЭ сразу взяли под стражу. В который уже раз за последние годы он оказался в заточении! Он совершенно не удивился этому обстоятельству, хотя искренне считал, что золотая Дева, доставленная в Грономфу в полной сохранности, несоизмеримо более весомая добыча, чем какой-то Дэвастас, которого в любом случае предали бы смерти.
ДозирЭ содержали в небольшом пристойном помещении с маленькими зарешеченными окнами и даже кое-какой обстановкой. Кормили отменно, а обходились почти дружески.
«И на том спасибо! — думал молодой человек. — Однако интересно, чем это всё закончится?»
Пришел Сюркуф. Теперь на его плече к прежним хвостикам цинитая — двум синим и пурпуровому, прибавился еще один — белый. Это означало, что он поднялся на следующую ступень авидронской военной иерархии — стал главным цинитаем. Кроме того, его шею украшал новый наградной платок. Сюркуф заметил, что ДозирЭ обратил на это внимание.
— Вот так в жизни обычно и бывает, — сказал он сочувственно. — Подвиги совершают одни, а награды за них получают другие.
Он сообщил, что военачальники Круглого Дома очень недовольны тем, что ДозирЭ отдал Дэвастаса ларомам, ведь они надеялись многое от него узнать.
— Неужели ты добровольно отказался от двух тысяч берктолей, которые, несомненно, получил бы, если б доставил Дэвастаса в Грономфу? — лукаво прищурившись, спрашивал Сюркуф. — Трудно поверить, ведь это несметное богатство! Или… или ларомы заплатили больше?
— Так оно и есть, — отвечал молодой человек. — Они отдали мне золотую Деву, а также обещали немедленно и навечно передать Авидронии обширные земли!..
Спустя два дня ДозирЭ выпустили. В Круглом Доме ходили слухи, будто к этому приложил руку сам Алеклия, что было недалеко от истины. Инфект получил самую подробную информацию о том, что произошло у ларомов, а золотую статую Слепой Девы приказал установить прямо на территории Дворцового Комплекса, на самом виду. К тому же в Грономфу явились послы ларомов и, помимо разных даров и нижайших благодарностей за спасение, передали правителю Авидронии послание от Гуалга. В нем теперешний Верховный вождь всех ларомов среди прочего подробно описывал происшедшее сражение и восхвалял невероятные подвиги авидронского военачальника по имени ДозирЭ. Алеклия вздрогнул, услышав знакомое имя, и неприятное воспоминание заставило быстрее забиться его сердце. Однако ж ему не говорили, что уничтожил Дэвастаса и добыл золотую Деву именно ОН, этот старый знакомый…
ДозирЭ был пожалован сразу двумя белыми платками и кроме этого получил щедрое вознаграждение — тысячу инфектов. Одновременно вдруг вспомнили и о плененном им Бредерое и к наградам добавили золотой кинжал Вишневой армии с гравировкой на лезвии «Славному герою ДозирЭ» и еще один белый платок. В итоге молодой человек повязал на шею пурпуровый, зеленый и белый платки и уже задумался о золотом. Золотой платок — это вершина мечтаний каждого воина.
Прикрепив к поясу золотой кинжал и вручив Кирикилю три тяжелых кошеля (скорее мешка) с инфектами, счастливый ДозирЭ помчался к Идалу. Войдя, он с радостью сообщил другу, что свободен, что всё образовалось как нельзя лучше, и высыпал на стол кучу золота, от которой сразу отсчитал треть.
— Зачем ты со мной делишься? Эти деньги принадлежат тебе, — удивился эжин.
— Нет, Идал, эти монеты наши, и это твоя доля. Если ты откажешься ее взять — ты мне больше не друг!
— Хорошо, я их возьму. Но только для того, чтобы все до последнего гросса потратить на нужды Ополчения…
Кроме того, ДозирЭ отсчитал еще двадцать пять берктолей — старый долг, который пошел в свое время на поместье Чапло и Андэль. Идал наотрез отказался их брать, грономфы долго спорили и, в конце концов, решили отнести золото в храм Инфекта, чтобы пожертвовать на войну с флатонами. Кирикиль, который при этом присутствовал, едва не упал в обморок и надолго лишился дара речи…
Из дворца Идала друзья, не мешкая, направились в лечебницу Вишневой армии, куда по прибытии в Грономфу удалось поместить раненого Тафилуса. Они застали воина почти здоровым и в прекрасном расположении духа. Правда, теперь его шею украшал ужасный шрам толщиною с палец.
— В память о брате! — грустно пошутил девросколянин, осторожно ощупывая едва заживший пылающий рубец, пересекавший добрую половину горла. ДозирЭ протянул Тафилусу кошель с инфектами.
— О, Гномы! Где вы взяли такую кучу золота?.. Как, это мне? Но за что, зачем? Мне вполне достаточно того, что благодаря найденному знамени партикула «Неуязвимые» будет восстановлена! Вот это и есть моя главная награда!
Узнав, как распорядился своей долей Идал, девросколянин поспешил разделить деньги на две части: одну часть отдал эжину — на Ополчение, а вторую попросил отнести в храм. Себе же из трехсот тридцати трех инфектов оставил всего три…
Вечером, когда ДозирЭ возвращался в свое грономфское жилище, молчавший весь день Кирикиль с глубокой обидой в голосе сказал:
— Ты позаботился обо всех, мой хозяин, но только, как всегда, забыл о своем верном слуге, который едва не погиб, добывая тебе славу и богатства!
«Он прав, — подумал ДозирЭ, с трудом отвлекшись от своих мыслей об Андэль, — я действительно о нем позабыл». Тут же, свернув с дороги, ДозирЭ заехал в оружейную лавку и приобрел слуге за шесть инфектов великолепную морскую рапиру в богато украшенных ножнах взамен того клинка, обломки которого Кирикиль с досадой бросил в воды залива Бычий Рог. К рапире он присовокупил берктоль. Целый день таская тяжелые кошели с золотом, Кирикиль, конечно, надеялся на большее, но, что бы там ни было, остался очень доволен и сразу попросил отпустить его хотя бы на ночь, чтобы навестить какого-то далекого яриадского родственника. ДозирЭ согласился, пожелав ему «доброго вина и сладкой любви»…
На следующий день ДозирЭ отправился в Удолию. В его распоряжении имелось всего пятнадцать дней. Андэль была необыкновенно счастлива видеть возлюбленного, но молодой человек разглядел в ее глазах серьезную тревогу.
— Что случилось? — взволнованно спросил он.
Молодая женщина оглянулась по сторонам, взяла воина за руку и увлекла в укромное место.
— В последнее время в поместье происходит что-то непонятное, — сообщила она. — То и дело появляются чужаки, всем интересуются, расспрашивают работников, что и как. А вчера к вечеру, когда я вошла в покои Волиэну, нос к носу столкнулась с незнакомцем в сером плаще. Увидев меня, он метнулся прочь. Выскочил на галерею, перелез в сад и скрылся между деревьев. Я бросилась к сыну. Он спал как ни в чем не бывало, но я почувствовала над его колыбелью запах этого незнакомца. В нем столько всего смешалось: конский пот, дым костра и аромат каких-то очень дорогих благовоний.
— Благовоний? Хм, странно! Ты не разглядела его лица?
— Нет, у него на голове был капюшон.
— Его не удалось изловить?
— Увы! Кроме Рехеадму, поблизости никого не оказалось. Юноша схватил меч и бросился в сад, но вернулся ни с чем. Сказал, что никого не обнаружил…
ДозирЭ, как мог, успокоил Андэль, сказал, что незнакомец — всего лишь вор, забравшийся в первое попавшееся жилище, но сам крепко задумался. Дом и прилегающий сад окружала высокая стена, напоминающая крепостную. Проникнуть сюда можно было только через ворота, возле которых всегда кто-то находился, да еще через дубовую калитку в конце сада, а ее, насколько он помнил, всегда запирали. Как же этому негодяю без посторонней помощи удалось пробраться в дом и потом спокойно ретироваться? Что-то здесь не так! Грабитель не полез бы в одиночку туда, где обитает столько людей. Это не грабитель. И интересовался он явно не ценностями, а еще чем-то или кем-то…
— Почему ты молчишь? — забеспокоилась Андэль.
— Не помнишь, — полюбопытствовал ДозирЭ, — давно ли ты выходила через заднюю калитку? Которая в конце сада?
Андэль удивилась:
— Мы вообще ею не пользуемся…
— А где ключ от нее?
— Где-то у меня…
Молодая женщина уже поняла, куда клонит ДозирЭ, и немедленно отправилась за ключом. Она обыскала всё — ключа нигде не было. Андэль вернулась расстроенная, не зная, что и подумать, и тогда ДозирЭ повел ее через весь сад к калитке. Та оказалась запертой, но на массивном ржавом засове виднелись свежие царапины, будто совсем недавно его сдвигали.
— Скажи, всем ли ты доверяешь, кто живет в доме? — поинтересовался ДозирЭ.
— Конечно… — не задумываясь, отвечала молодая женщина. — Впрочем, дней пять назад взяли двух новых конюхов…
— Выдай им причитающуюся плату и сегодня же отправь восвояси… А в этом беловолосом юноше из Союза Четырех ты уверена?
— Рехеадму? Я же тебе говорила, он предан нам, словно сторожевой пес. Ведь отец спас ему жизнь. Почему ты спрашиваешь?
— Да так…
На следующее утро ДозирЭ позвал мастеровых и велел им снять калитку и заложить проем рукодельным камнем. Потом он привел из ближайшего поселения четырех могучих парней-мусаков, вооружил их и поручил, не смыкая глаз, сторожить ворота и дом снаружи. К ним добровольно присоединился Чапло, хоть и был совсем плох. С раннего утра он с самострелом в руках занял пост на открытой галерее, ведущей в покои ребенка, и сидел там до позднего вечера, потягивая нектар из медовых орехов…
— Ты думаешь, это может быть как-то связано с Волиэну? — встревожилась Андэль.
— Нет, что ты! Просто в этих местах, видно, завелись воры, и мы обязаны предпринять обычные меры предосторожности…
Два дня спустя в двух итэмах от маленькой крепости, принадлежавшей Андэль и ДозирЭ, на узкой грунтовой дороге встретились два человека. Один из них, крадучись, явился со стороны поместья, придя не по дороге, а полями и огородами. Был он беловолосым юношей, очевидно не авидроном, с приятными, по-девичьи мягкими чертами лица. Второй человек, закутанный в серый дорожный плащ, забрызганный грязью, приехал на хорошем вороном коне с волнистой гривой со стороны новобидунийской дороги, ведущей из Грономфы.
— Рехеадму? — надменно поинтересовался всадник.
— Это я! — дрожащим голосом отвечал юноша. Он подошел к всаднику и услужливо помог ему спешиться.
— Ну? — требовательно произнес мужчина.
Слуга Чапло и Андэль (а это был он) сбивчиво рассказал чужаку о приехавшем в поместье ДозирЭ и обо всех переменах, которые произошли в связи с его появлением.
— Этот мерзкий раб еще жив? Ничего его не берет! Гаронны! — выругался человек в плаще и несколько раз тихо свистнул. В ближайших кустах послышался хруст веток, и на дорогу выехали еще два всадника. Они спешились, приблизились к первому, и все трое стали полушепотом совещаться. Прошло довольно много времени. Рехеадму старался не прислушиваться, но до его чуткого уха то и дело доносились отдельные фразы и даже целые предложения.
— Я вам говорю, похож, как две капли воды… У меня нет никакого сомнения — это ЕГО ребенок!.. Готов чем угодно поклясться!.. Да, я видел его, как сейчас вижу вас!.. ДозирЭ? Он крайне опасен… Справимся… Нас много…
— Я должен идти, — немного помявшись, боязливо сказал юноша. — Меня могут хватиться!
Мужчина в плаще прервал разговор и обернулся к нему. При этом его лицо открылось, и Рехеадму в зеленоватом ночном свете увидел тонкие холеные черты и тонкие, словно земляные червячки, властно сжатые губы. Он не раз встречался с этим странным и неприятным человеком, но впервые видел его лицо, представлявшееся ранее злодейским, но на деле оказавшееся таким светлым и благородным. Впрочем, это обстоятельство страху не убавило.
— Тебе незачем туда возвращаться, — недобрым загадочным тоном сообщил он.
— Почему? — удивился Рехеадму.
— А ты не догадываешься? Ну так знай, сегодня твои хозяева не позднее утра отправятся в вечный путь по звездной дороге!
Юноша некоторое время размышлял над сказанным и, наконец догадавшись, в замешательстве замер и даже зажмурился от охватившего его ужаса. Чуть позже он с трепетом в голосе поинтересовался:
— А как же я? Мои деньги… которые мне обещаны?
— Деньги? — презрительно хмыкнул мужчина в капюшоне. — Вот твои деньги…
И он швырнул в пыль несколько золотых.
Рехеадму упал на колени и поспешно собрал все монеты.
— Ты хотел вернуться на родину? Вот и отправляйся. Этих денег хватит и на дорогу, и на небольшую кратемарью для простолюдинов где-нибудь в бойком месте. Ты же этого хотел?
— О да!
Юноша благодарно приложил пальцы ко лбу, потом поклонился почти до земли и сделал несколько шагов в сторону ближайших кустов.
— Постой! — окликнул его мужчина.
Рехеадму испуганно оглянулся.
— Скажи только: почему ты их предал? Неужели тебе их не жалко? Ведь они спасли тебе жизнь и сделали из тебя человека?
Юноша немного подумал и отвечал даже с некоторым вызовом в голосе:
— Мой отец всегда говорил, и я на всю жизнь запомнил его слова: «Людям лишь прислуживай, а служи золоту. Только оно — твой лучший друг, помощник и защитник — всё остальное суета!»
С этими словами Рехеадму показал кулак, в который были зажаты монеты, потом опять поклонился и поспешил скрыться в темноте.
— Мудрый был человек, крепко сказано! — насмешливо скривил губы его собеседник.
— Зачем ты его отпустил, Одрин? — изумился один из спутников человека в плаще. — Он же нас видел и кое-что знает! А золото и нам бы пригодилось!
— А кто тебе сказал, что я его отпустил? — откликнулся тот, кого назвали Одрином. — Или ты меня не знаешь? На новобидунийской дороге, к которой он наверняка направился, его уже поджидают мои друзья. Боюсь, что этому начинающему злодею вряд ли удастся пережить своих простодушных благодетелей!
Далеко за полночь Андэль проснулась от острого чувства тревоги. Перевернувшись несколько раз с одного бока на другой, она наконец осторожно соскользнула с ложа и, стараясь не шуметь, начала одеваться. Заметив, что ДозирЭ все-таки проснулся и украдкой за ней наблюдает, она спросила:
— Ты не против, если я немного побуду с Волиэну?
— Конечно, нет, — ответил он.
Сквозь просторные арочные проемы в покои проникал звездный свет и струился в воздухе синими, зелеными и золотистыми нитями. Чудесное нагое тело возлюбленной всё было окутано этим таинственным сверкающим бисером; богиня красоты и желания купалась в волшебном сиянии далеких миров. Гаронны, как она прекрасна!
Андэль ушла. ДозирЭ закрыл глаза и попытался уснуть, но только что виденная картина не давала покоя. Наконец он встал, быстро оделся и спустился в сад.
Ночь была тиха и светла.
ДозирЭ решил проведать новых стражников, двое из которых должны были спать, а двое бодрствовать, и, убедившись, что они не дремлют, отправился назад. Войдя в главную залу, он вспомнил о Рехеадму, которому тоже велел этой ночью быть настороже — на всякий случай, и, огорченный его непослушанием, отправился к нему, а вернее, в покои Чапло, где в обычные дни юноше надлежало ночевать и одновременно ухаживать за больным стариком. Чапло после дневного бдения спал мертвым сном, а ложе Рехеадму пустовало. ДозирЭ потрогал его рукой: оно было прохладным, похоже, юноша и не ложился.
Крайне обеспокоенный, ДозирЭ пошел искать Кирикиля и после долгих поисков обнаружил его в самой глухой части сада в объятиях селянки, прислуживающей в доме. Видя, что хозяин не в духе, яриадец, не проронив ни звука, немедленно последовал за ним, пытаясь на ходу повязать набедренник…
Первым делом при помощи слуги ДозирЭ облачился в доспехи и вооружился, не забыв перекинуть через голову перевязь со своим славным мечом. Потом он велел снарядиться должным образом и яриадцу и разбудить мужчин, находящихся в доме, — всех, кроме Чапло. Он потребовал соблюдать полную тишину и ни в коем случае не зажигать факельниц…
Всего набралось шестнадцать человек — конюхи, садовники, мастеровые, гость-торговец из Грономфы и с ними четыре новых стражника. ДозирЭ немедленно раздал всем оружие и расставил людей в саду и вокруг дома, растолковав, в каких ситуациях что делать. После этого он направился к Андэль и объяснил ей, что Рехеадму пропал, что это довольно подозрительно и что это вынуждает его принять самые строгие меры предосторожности. Попросив взять Волиэну, он отвел ее в глухой подвал, наказав ни при каких обстоятельствах не покидать его и ждать, пока он сам за ними не придет.
Закончив приготовления, ДозирЭ в сопровождении Кирикиля занял позицию недалеко от ворот в тени разросшейся юкки и стал терпеливо ждать.
Яриадец, вспомнив об оставленной им в саду девушке, предположил, что Рехеадму, скорее всего, остался ночевать где-нибудь на скотобойне или на озере, и посетовал, что все их старания напрасны.
— Когда речь идет о безопасности, никакие старания напрасными не бывают! — немного раздраженно отвечал ДозирЭ.
Как только он это произнес, снаружи послышались фырканье лошадей и короткие посвисты. Прошло немного времени, и где-то совсем рядом лязгнуло о камень железо. Звук повторился — в одном месте, в другом, в верхней части стены, окружающей дом.
— Они закидывают на стены «кошки», — шепотом объяснил ДозирЭ слуге и потихоньку вытащил из ножен меч. — Попытаются перелезть во двор.
Слуга поспешил обнажить свою новенькую морскую рапиру. Еще несколько мгновений — и со стены сползла толстая веревка, по которой тут же стал кто-то спускаться. Вскоре непрошеный гость был внизу. ДозирЭ медленно нагнулся, положил меч на землю и вынул метательный нож. Бросок — и ловкий клинок вонзился в шею чужака. Тот захрипел и повалился на землю. Яриадец восхищенно цокнул языком.
— Иди, предупреди всех, — приказал ДозирЭ. — И будь осторожен! Ты мне еще пригодишься! — Слуга приложил пальцы ко лбу и юркнул в кусты.
Совсем рядом на землю спрыгнул еще один человек. ДозирЭ метнул второй нож, попал, но на этот раз чужак успел коротко вскрикнуть. Тут же со стороны сада раздались восклицания, и послышался звон ударившихся друг о друга клинков.
Сверху свесилось сразу несколько веревок, ДозирЭ перерезал кинжалом горло еще одного чужака, поднял с земли меч и отступил к дому. По пути он столкнулся с двумя крадущимися незнакомцами и быстро разделался с ними. Приглядевшись к убитым, молодой человек рассмотрел легкие крепкие доспехи и великолепное оружие для ближнего боя. Нападавшие явно не походили на бродячих разбойников. Они выглядели как опытные убийцы и, скорее всего, имели весьма серьезные намерения.
Молодой человек продолжил путь к дому, возле которого увидел четверых негодяев, расправляющихся с двумя стражниками-мусаками. Он пришел им на выручку, но было поздно — оба парня уже обливались кровью. Внезапное нападение сзади застало чужаков врасплох. ДозирЭ сразу пронзил одного и снес голову другому, а с оставшимися двумя возился довольно долго — они оказались превосходными бойцами, но и с ними он тоже покончил.
Со всех сторон доносился шум боя. Злоумышленников, по всей видимости, было довольно много.
ДозирЭ бросился в дом и спрятался у лестницы, ведущей в подвалы. Вскоре он увидел одного из нападавших, который крался вдоль стены, пытаясь в темноте разобраться, куда ему следует двигаться. Молодой человек дождался момента, выскочил из своего укрытия и убил его ударом меча в сердце. Не успел он перевести дыхание, как всё повторилось. Потом показалось сразу трое негодяев. ДозирЭ взял в свободную руку еще и кинжал и затаил дыхание. Мужчины прошли мимо, тихо переговариваясь. Заметив лестницу, ведущую вниз, они стали по ней спускаться. Грономф бросился в атаку, тяжело ранил человека, вставшего на его пути, и сошелся с двумя другими. Лестница, на которой шел бой, была слишком узкой и не позволяла чужакам не только обходить ДозирЭ со стороны, но и нападать одновременно. Вскоре оба они были убиты, а молодой человек отделался легкой царапиной.
Немного подождав, ДозирЭ двинулся в главную залу. Здесь, то прячась за фонтаном, то стремительно перебегая с места на место, он расправился еще с шестью злодеями. Тут появился хромающий Кирикиль и, тяжело дыша, сообщил, что все мужчины-домочадцы, видимо, убиты, но и разбойников более нигде не видно. Он же лично тяжело ранил двоих, а сам лишь слегка вывихнул ногу.
Проявляя осмотрительность, ДозирЭ и Кирикиль вышли через переднюю во двор и увидели, что ворота распахнуты, а рядом с домом на ухоженном вороном коне гарцует всадник в сером плаще в капюшоне, скрывающем лицо. Рядом с ним находилось еще человек пять пеших людей, с длинными тонкими клинками в руках. Всадник указал рукой на ДозирЭ, и все пятеро молча кинулись вперед.
— Кирикиль, отойди, я сам! — крикнул ДозирЭ.
Где-то сбоку раздался щелчок, и один из чужаков схватился за лицо и упал на колени. Сквозь его пальцы брызнула кровь. ДозирЭ оглянулся: в десяти шагах он увидел Чапло в одной набедренной повязке с разряженным самострелом в руках.
Четверо нападавших, однако, не остановились и через мгновение атаковали ДозирЭ с разных сторон…
Все произошло мгновенно. Молодой человек вдруг закрутился на месте, выписывая мечом в воздухе такие причудливые фигуры и вензеля, что клинка стало почти не видно. Выпад вправо, движение назад, выпад влево, разворот, удар сверху вниз, неожиданная атака на подкравшегося сзади врага — и вот уже двое мертвы, а еще двое корчатся в предсмертных судорогах. Всё это напоминало представление на манеже Ристалища.
Все свидетели происшедшего не сразу разобрались, что произошло.
— ДозирЭ, сколько человек ты сегодня убил? — глухо спросил незнакомец на вороном коне.
— Я не считал. Может, двадцать, может, двадцать пять… А что же ты? Не хочешь ли сразиться?
— Обязательно. Но в другой раз, — отвечал тот.
— Кто ты и что тебе надо? — угрюмо осведомился ДозирЭ. — Зачем ты сюда явился, сея смерть?
— Отдай ребенка! — вместо ответа угрюмо молвил незнакомец. — Это НЕ ТВОЙ сын, и ты об этом знаешь. Если ты этого не сделаешь — все погибнут. И Андэль, и ты. Всё ваше процветающее поместье превратится в пепел. Все ваши близкие до пятого колена будут уничтожены. Ты даже не представляешь, какие люди за всем этим стоят! Ты же, наверное, слышал об «Обряде Аззира и Нуризега»? Прислушайся к голосу рассудка, мой друг!
Что-то знакомое уловил ДозирЭ в этом голосе. Где он мог его слышать? И это «мой друг»… А еще едва уловимый акцент…
— Ну так как? — с нетерпением вопрошал незнакомец.
— Ты ошибаешься, это МОЙ сын. МОЯ плоть и кровь. Клянусь! Вы получите его, только если избавитесь от меня! — отвечал ДозирЭ.
— Хорошо, договорились! — бросил незнакомец. — Только в другой раз, ладно? А пока эгоу!
С этими словами он почти на месте развернул коня, что обличало в нем весьма опытного наездника, и устремился прочь.
— Привести Крылатого? — деловито поинтересовался Кирикиль. — Крылатый легко настигнет его!
— Нет, я не оставлю Андэль одну! — задумчиво отвечал ДозирЭ.
Весть о кровавой бойне, происшедшей в поместье Чапло и Андэль, быстро облетела всю округу. Сначала говорили об опаснейшей шайке разбойников, разоряющей поместья, но потом кто-то пустил слух о небольшом отряде флатонов, подобравшемся к самой Грономфе. Чтобы как-то защититься, напуганные жители решили создать собственное ополчение и за два дня набрали и вооружили двести человек. В поместье приехали гиозы из ближайшего селенья, которые не поверили своим глазам, увидев тела почти шестидесяти мужчин, погибших в ночной схватке. Потом прибыли гарнизонные воины из крепости Трактаут, что в пятидесяти итэмах от Удолии, и принялись прочесывать близлежащие леса, надеясь обнаружить остатки шайки. Одновременно с ними явились Вишневые плащи из самой Грономфы в сопровождении целого боевого отряда, долго расспрашивали ДозирЭ и других о том, как всё происходило, а уезжая, забрали шестерых раненых из числа нападавших, пообещав их сурово допросить и всё выяснить. Вскоре в поместье всё утихло.
ДозирЭ послал Кирикиля в Грономфу к Идалу с кратким рассказом о случившемся и просьбой прислать для охраны несколько опытных воинов. Идал незамедлительно выполнил желание друга, и Кирикиль вернулся в Удолию в сопровождении двух десятков бывших цинитов. Кроме того, жители окрестностей выделили для защиты пострадавшего поместья тридцать человек из числа местных ополченцев, но ДозирЭ, только взглянув на этих «защитников», поспешил под благовидным предлогом отослать их обратно.
Однажды вечером ДозирЭ рассказал Андэль о том, чего именно хотели люди, напавшие среди ночи на их жилище. Молодая женщина не удивилась: она так и предполагала.
— Меня скоро призовут. Наверное, надолго. Предстоят сражения с флатонами. Я не смогу тебя защитить. Тебе нужно уехать, вместе с Волиэну!
— Я никуда отсюда не поеду! — расстроенно отвечала Андэль. — Это моя родина, я здесь родилась…
— Здесь оставаться нельзя, даже под защитой этих доблестных бойцов. ОНИ вернутся, и их будет вдесятеро больше! Пока не поздно, надо скрыться в надежном месте… На время…
— Но как же мои жемчужины?! — всхлипнула Андэль. — Они скоро распустятся! И куда я поеду?
— Я думал над этим… Под Дежмой, что за Бидуни, есть старое селение, окруженное чащами и непроходимыми болотами. Я жил там полгода, когда еще был мальчишкой. Мы после смерти матери прятались там от мора. Люди в этом селении молчаливые, добрые, ничему не удивляются и живут по своим законам. Целыми днями охотятся и собирают для лекарей целебные травы и коренья. Они с удовольствием приютят тебя и Волиэну.
— Но ведь это очень далеко! — изумилась Андэль.
— Чем дальше от Грономфы, тем лучше! — отвечал ДозирЭ…
Молодые люди говорили до ночи. ДозирЭ мягко увещевал, нежно поглаживая руку возлюбленной, настойчиво убеждал, иногда требовательно, почти сурово, и в конце концов Андэль согласилась. Они договорились, что никто ни о чем не будет знать, ни Чапло, ни тем более Кирикиль, что с собой Андэль ничего не возьмет, кроме того, что будет на ней, и что они постараются сделать всё так, чтобы не привлечь к себе внимания и обмануть соглядатаев, которые наверняка есть в поместье.
После этого разговора они провели всю ночь, не смыкая глаз. Пожалуй, это была лучшая ночь в их жизни: так горячи были их ласки, так искренни их слова…
За день до отъезда ДозирЭ позвал Кирикиля и как бы между делом сообщил ему, что на время войны Андэль с ребенком переедет в Грономфу, под защиту крепостных стен и грозного грономфского гарнизона, а хозяйство остается в ведении распорядителей. Через некоторое время все обитатели поместья уже знали об отъезде хозяйки и очень горевали из-за этого.
В тот же день ближе к вечеру из соседнего поместья прибежал запыхавшийся юноша-поденщик.
— Флатоны! — кричал он. — Их видели в двух итэмах отсюда! На лошадях. Человек сто, не меньше!
ДозирЭ не поверил словам посланца и даже позволил себе улыбнуться. Он знал от Вишневых, что флатоны до сих пор стоят в Карле Ролси, накапливая силы для решительного броска. Белолицую орду и Удолию разделяют сотни и сотни итэм, между ними авидронские армии, пограничные отряды, гарнизоны городов, дорожное охранение, местные ополчения, специальные «летучие» отряды… И всё же молодой человек приказал закрыть ворота и подготовиться к возможному нападению.
Стало темнеть. Внезапно задрожала земля: по всей видимости, к поместью приближался большой конный отряд. ДозирЭ и Андэль, несущая на руках спящего Волиэну, в сопровождении Чапло и Кирикиля спешно поднялись на хирону, возведенную в грономфском стиле, только без сада — округлую площадку с красивым парапетом, венчающим переднюю часть дома. Отсюда они разглядели вдали на дороге длинную конную колонну, окутанную облаком пыли.
— Опоздали! — вырвалось у ДозирЭ.
Андэль невольным движением прижала к груди младенца, будто надеясь защитить его от надвигающейся беды.
— Почему бы нам не сдаться без боя? — предложил Кирикиль, обескураженный численностью приближающегося неприятеля. — Уж не думаешь ли ты, мой мудрейший хозяин, что нам и на этот раз удастся победить?
— Ну и глуп же ты, приятель! — с упреком отвечал ДозирЭ. — Им только этого и нужно. Они всех перебьют: им ни к чему свидетели их черных деяний!
Кирикиль виновато опустил голову.
— Я нанимался прислуживать, а не совершать вместе с тобою подвиги, — еле слышно пробормотал он. — И так уже не жизнь, а одни сраженья. Помолиться некогда… И почему ты не остался служить в Белой либере? Вот славное было время!
— Ну тогда иди и спрячься! — зло отвечал ДозирЭ. — Я уверен: ты найдешь такое место, где тебя никто не сможет отыскать!
«Было бы неплохо!» — подумал Кирикиль, но вслух тоскливо отвечал:
— Ладно, не обижайся, рэм, я, как всегда, с тобой. Отблагодаришь потом лишней парой инфектов, и я буду доволен. Что еще нужно бедному яриадцу?
Конный отряд тем временем приближался.
— А ведь это какие-то дикари! — вдруг сказала Андэль.
ДозирЭ пригляделся, с изумлением мотнул головой и протер глаза.
— Это маллы! — подавленно признался он.
— Маллы?! — взвизгнул Кирикиль. — О, Великаны! Хуже нет напасти!
— Маллы так маллы, — безразлично отвечал Чапло. — Мне всё равно пора помирать. А ты, ДозирЭ, пригляди за дочкой…
ДозирЭ спустился вниз и собрал грономфских стражников. Все они уже успели облачиться в доспехи и имели при себе самострелы, мечи, щиты, копья, кинжалы, метательные топорики, ножи и дротики. Двое из них были отменными пращниками. Молодой человек пояснил, с кем придется биться и как надо действовать. Поскольку все мужчины в прошлом служили в партикулах и не раз попадали в переделки, они молча, со спокойствием на лицах, выслушали указания и тут же разошлись по своим местам.
ДозирЭ опять поднялся на хирону. Маллы уже подъезжали, и было их около семидесяти человек. Часть из них стала окружать дом, вдоль стен, а оставшиеся подъехали к самым воротам. С вершины дома их было хорошо видно.
— Эй, что вам нужно? — крикнул ДозирЭ на малльском наречии.
Вперед выехал один из дикарей, в дорогих мехах. Его лицо показалось молодому человеку знакомым. Через мгновение он вспомнил, что видел его в малльском селении Бахет-Меги в свите Ахлероя. И потом еще на синдане…
— Нас прислал Ахлерой — Вершинный вождь Маллии! — надменно отвечал горец.
— С каких пор он Вершинный вождь? — удивился ДозирЭ.
— Так ты ничего не знаешь? На последнем синдане его избрали главным вождем всех маллов.
— А Аквилой?
— Аквилой умер! — поморщился малл.
— Как? От чего? — огорчился ДозирЭ.
— Выпил козьего молока и тут же умер… Теперь Ахлерой — властелин всех Малльских гор. Так вот, он хочет твоей смерти и смерти всех твоих родственников, слуг и друзей. Ты убил его лучшего друга Бахи и совершил множество других гнусных деяний. Кроме того, он просил тебе напомнить о той схватке на кинжалах в грономфской кратемарье несколько лет назад. Мы должны бросить твою голову к его ногам! И мы это сделаем, клянусь огнедышащим Якиром!
Горец вынул из ножен паранг и обернулся было к соплеменникам, собираясь дать сигнал к началу штурма, но ДозирЭ, чтобы хоть как-то оттянуть время, поспешил его спросить:
— Как вы сюда добрались и откуда вы узнали, где меня искать?
— Мы прибыли сюда мелкими отрядами. Верные проводники указали нам тайные лесные тропы. Из двухсот человек добралось меньше половины, — объяснил малл. — А об этом месте нам сообщил один торговец из Карле Ролси по имени Арпад.
— Как, он жив? — вскричал ДозирЭ.
— Жив-то жив, но ты б его не узнал. Он и на человека теперь не похож. Тут Ахлерой от души постарался. Вот уже полгода он сидит в кунжуде. Превратился в собаку, пьет из луж, а питается костями, которые ему бросают из жалости женщины и дети… Вас всех это ожидает, авидроны!
ДозирЭ собирался еще расспросить об Арпаде, но горец больше не захотел разговаривать. Он что-то сказал своим соплеменникам, а сам отъехал подальше.
— Сейчас начнется штурм! — упавшим голосом сказал молодой человек. — Андэль, оставайся здесь — сдается мне, что это самое безопасное место во всем доме. Чапло и Кирикиль будут тебя оберегать…
Поначалу показалось, что маллам не удастся прорваться к дому: уж очень решительный отпор получили дикари. Воины ДозирЭ взобрались по веревочным лестницам на высокие стены, окружавшие дом, и беспрестанно метали во врага стрелы, дротики и свинцовые пули. Долгая перестрелка привела к тому, что нападавшие потеряли не менее десятка соплеменников. Но потом маллам удалось при помощи толстого бревна высадить ворота, и они ворвались на территорию дома, сметая всё на своем пути. Началась рукопашная схватка.
ДозирЭ знал, что в этом виде боя с горцами мало кто может тягаться, и подал своим людям условный сигнал отступить на вторую линию обороны, то есть внутрь дома. Здесь авидроны имели значительное преимущество, поскольку факельницы не горели, дом был погружен во мрак, и в более выгодном положении оказывался тот, кто знал расположение зал, галерей, лестниц, покоев — все входы, все лазейки.
На хирону всё чаще и чаще залетали малльские стрелы. И всё же здесь было значительно безопасней, чем в любом помещении внутри дома. ДозирЭ, убедившись, что Андэль и Волиэну пока ничего не угрожает, спустился вниз и присоединился к своему поредевшему отряду.
Казалось, сражение идет везде. Маллы вламывались через главный вход дома в переднюю, взбирались на открытые галереи, лезли в окна, карабкались по стенам на верхние ярусы здания. Там, где еще недавно, тихо посапывая, спал в колыбели малыш, всё было перевернуто, поломано и забрызгано кровью. Ярусом выше, в покоях ДозирЭ и Андэль, два авидрона долго сдерживали наседающих маллов и все-таки погибли под ударами малльских мечей.
ДозирЭ трижды ввязывался в жесточайшую рубку и дрался с необычайной злостью, но с самого начала у него что-то не заладилось: ему в плечо, пробив пластину оплечья, вонзилась стрела, потом в спину ударили метательным топориком, и только крепкие доспехи спасли от смертельного ранения. А вот маллам как-то удавалось ускользать от его хлестких ударов и стремительных выпадов — в узком пространстве галерей не хватало места, чтобы использовать в полную силу тяжелый длинный меч, предназначенный для боя на открытом пространстве. Авидроны гибли один за другим, не в силах противостоять бешеному натиску горцев; на мгновение ДозирЭ даже показалось, что они прекрасно ориентируются в темноте и преимущество, на которое он полагался, на самом деле мнимое. «Посланцы Ахлероя рубятся превосходно! — подумал молодой человек в отчаянии. — Наверное, для осуществления своей мести этот новоявленный Вершинный вождь отобрал самых способных воинов!»
Прилагая огромные усилия, ДозирЭ сумел разделался с шестью маллами, а седьмому снес голову, поднимаясь по узкой каменной лестнице.
Заняв нижние помещения, маллы рвались наверх. Все наемники, присланные Идалом, по всей видимости, уже погибли. ДозирЭ перекрыл единственный проход, ведущий наверх. Он пытался устоять, но вынужден был шаг за шагом пятиться, то и дело увертываясь от брошенных топориков. Один из них вскользь ударил по шлему. Становилось всё труднее и труднее парировать дробные удары искривленных малльских клинков.
Он уже был на хироне. Более отходить было некуда.
ДозирЭ огляделся. Ночь выдалась ясная. Андэль, прижав к себе ребенка, завернутого в голубую ткань, стояла на коленях возле тела Чапло, в груди которого глубоко сидели две стрелы. Услышав рядом шум, она оглянулась и увидела ДозирЭ — шатающегося от усталости, в помятых доспехах, в крови. На мгновение их взгляды встретились. Ее глаза были наполнены горем, ужасом, а еще мольбой: «О, любимый, сделай так, чтобы всё скорее закончилось!» Яриадец находился здесь же. Весь его вид свидетельствовал о готовности драться.
— Кирикиль, ко мне! — позвал ДозирЭ.
Они встали рядом. Вдвоем им удалось остановить маллов и довольно долго удерживать их на почтительном расстоянии.
— Что с Чапло?! — спросил ДозирЭ, продолжая ловко орудовать своим мечом.
— Поразил из самострела четырех дикарей. Я своими глазами видел! Но они его потом заприметили… — отвечал Кирикиль, держась несколько сзади, но очень умело помогая хозяину своим вертлявым клинком на длинной руке.
Низкорослый молодой дикарь, почти юноша, со жгучей ненавистью во взгляде, метнул в ДозирЭ кинжал, метясь ему в лицо. Грономф едва успел уклониться, и клинок лишь содрал кожу на подбородке. Кирикиль сделал из-за спины ДозирЭ широкий выпад и воткнул юнцу в самое сердце тонкое лезвие морской рапиры.
Наконец маллы ворвались на хирону. Разом рассыпались по площадке. Человек двенадцать. ДозирЭ бросился защищать Андэль, Кирикиль замешкался, и его тут же сбили с ног и тяжело ранили. ДозирЭ атаковал двух маллов, нанес им тяжелые увечья и кинулся к яриадцу, чтобы не позволить горцам его добить. Маневр удался, маллы бросили слугу и сосредоточили внимание на авидроне.
— ДозирЭ! — послышался отчаянный крик Андэль.
Молодой человек оглянулся: один из дикарей стоял уже в шаге от возлюбленной и, без сомнения, собирался ее убить. ДозирЭ метнулся к нему, рубанул сверху вниз со всей силы и рассек негодяя от плеча до сердца. Рядом появились уже четверо горцев. ДозирЭ почувствовал, что не в силах продолжать бой, еще немного — и произойдет кровавая развязка…
Совершенно неожиданно маллы остановились и чуть отступили. В их глазах ДозирЭ разглядел некоторое замешательство. Сначала он не мог понять, что произошло, но потом заметил, что все горцы куда-то смотрят, и обернулся в ту же сторону. В свете Хомеи он отчетливо увидел, как прямо по огородам толпой бегут легко вооруженные люди. Их было несколько сотен, и с ними еще десяток всадников. Все они наперегонки спешили к дому: им оставалось преодолеть шагов пятьсот. ДозирЭ с радостью признал в бегущих местное ополчение.
Горец в дорогих мехах, с которым ДозирЭ разговаривал перед штурмом, был здесь же, рассчитывая лично отрубить голову ненавистному авидрону. Он злобно рыкнул на своих соплеменников, и двое маллов кинулись к ДозирЭ. Через мгновение оба были изрублены в куски. После этого сразу трое дикарей бросились в атаку, но и их постигла та же участь. Теперь маллов оставалось всего четверо, и никто из них не решался напасть первым.
Тем временем ополченцы подошли уже совсем близко, их крики раздавались у самых стен. Маллы тревожно переглянулись.
— Если вы желаете умереть — я к вашим услугам! — устало обронил ДозирЭ. — Однако если вы поспешите, вам еще удастся уйти!
Предводитель горцев опустил свой окровавленный паранг.
— Мне тяжело в этом признаваться, — сказал он, сверкая черными глазами, — но ты, ДозирЭ, самый доблестный воин из всех, кого я когда-либо видел! Клянусь Якиром! И ты заслужил небольшую отсрочку. Однако ты всё равно умрешь! Ахлерой никогда никому ничего не прощает…
С этими словами горец рявкнул что-то своим соплеменникам, и маллы поспешно покинули место боя.
Обессиленный ДозирЭ выронил меч. Дрожащими руками он снял шлем и вздохнул всей грудью. Лицо его было в поту и крови….
Маллы, жалкой кучкой, оставшейся от сильного отряда, выбежали из дома, вскочили на лошадей и во всю мочь поскакали в сторону, противоположную той, откуда приближалось подкрепление. Ополченцы остановились и стали свистеть им вслед, махать оружием и что-то кричать, даже и не подумав преследовать.
— Жалкие глупцы! — выругался ДозирЭ и тут, вспомнив об Андэль, посмотрел в ее сторону.
Молодая женщина по-прежнему стояла на коленях возле убитого отца с плачущим Волиэну в руках. Ее лицо было белым-белым. Она смотрела на воина глазами, полными слез, а губы что-то шептали — наверное, молитву.
ДозирЭ бросился к Андэль:
— Всё кончено! Не бойся, они тебя не тронут…
Он попытался поднять ее на ноги, но она воспротивилась:
— Не надо!
— Ну успокойся! Пойдем… Чапло не вернешь. Он теперь уже на звездной дороге… Он жил, как цинит, и умер, как цинит. Это достойная смерть, я сам хотел бы так умереть!
ДозирЭ опустился на одно колено. Андэль была неподвижна, словно окаменела.
— Что с тобой, очнись!
ДозирЭ потряс молодую женщину за плечи, отчего лицо ее исказилось от мучительной боли. Вдруг тонкая струйка крови сбежала с уголка ее губ.
Молодой человек содрогнулся. Он ничего не мог понять. Наконец он заглянул Андэль за спину, и тут у него внутри всё похолодело. Между лопатками девушки глубоко сидел малльский метательный топорик. Было совершенно ясно, что рана смертельна. Кровавое пятно на ее плаве увеличивалось на глазах…
— Возьми Волиэну! — мягким печальным голосом сказала Андэль.
ДозирЭ бережно принял ребенка, неловко обхватив его руками; малыш всхлипнул и сразу успокоился.
На хирону с криками вбежали возбужденные ополченцы. Увидев, что происходит, они остановились в трех шагах от хозяев поместья и сочувственно смолкли.
— Лекаря! — зарычал на них ДозирЭ, и один из ополченцев выбежал вон.
— Обещай мне, что ты о нем позаботишься! — превозмогая слабость, взмолилась Андэль. — Что ему более не будет угрожать опасность!
— Клянусь! — воскликнул ДозирЭ.
Он с осторожностью передал младенца одному из ополченцев, встал перед Андэль на колени и нежно взял ее похолодевшую руку в свои горячие ладони.
— Прости меня, прости! Я не смог тебя уберечь! Никогда себе этого не прощу!
— Не кори себя, ты ни в чем не виноват! Просто так распорядились Гномы!
— Я отомщу! Они дорого заплатят за это! Я посвящу мести всю жизнь! Я убью Ахлероя!
Андэль едва заметно улыбнулась:
— Милый ДозирЭ, нежный мой, смелый… ты весь в крови… ты отличный воин… и прекрасный человек. Я счастлива, что судьба свела меня с тобой! Жаль, что всё так быстро кончается…
— Еще не всё потеряно! Сейчас придет лекарь…
— Не надо… Ты знаешь, что это конец… Вынь его из мой спины, мне больно!
ДозирЭ сжал челюсти.
— Будет еще больнее… Этого нельзя делать… Ты… ты сразу умрешь…
— Всё равно… Вынь!
ДозирЭ поднялся, зашел сзади, взялся за топорище и одним коротким рывком выдернул лезвие из тела. Брызнула кровь. Андэль охнула, разом обмякла и медленно повалилась на бок. ДозирЭ сорвал с шеи пурпуровый наградной платок, чуть приподнял Андэль и постарался заткнуть рану.
— Я люблю тебя, Андэль! — произнес он хриплым непослушным голосом, заглядывая в ее глаза и с трудом сдерживая рыдания. — Всю жизнь я любил только тебя! Все помыслы мои были только о тебе! Ты и только ты! Более в моей жизни ничего не было и нет! И я буду всегда любить только одну тебя!.. И еще. Будешь на звездной дороге — не спеши. Я скоро к тебе присоединюсь, и мы вместе отправимся в бесконечное путешествие!
Андэль, на секунду забыв про боль, мечтательно улыбнулась:
— Мы возьмемся за руки и пойдем…
— Да, да, любимая! Мы возьмемся за руки и пойдем!
Тут жестокие конвульсии стали сотрясать ее тело, и глаза ее наполнились болью и ужасом. Она несколько раз глубоко вздохнула и через мгновение умерла.
ДозирЭ не выдержал — слезы брызнули из его глаз. Он притянул к себе Андэль, обнял ее безжизненное тело и поцеловал в губы…
ДозирЭ взял молодую женщину на руки и подошел к парапету. Перед ним, полыхая тысячами далеких загадочных огоньков, простирался необъятный и необъяснимый звездный мир.
— Эй, боги! Слышите? — закричал он что есть силы. — Кем бы вы ни были и какой бы властью надо мной ни обладали — я проклинаю вас за то, что вы сделали!
* * *
Четыре дня спустя ДозирЭ миновал Дэжму. Он объехал город проселочными дорогами и к вечеру прибыл по полузаросшей тропе в маленькое селение, окруженное со всех сторон густым лесом. Остановившись на окраине, он огляделся и направил Крылатого к покосившейся от времени бревенчатой постройке — самому бедному жилищу из тех, которые были на виду. Вскоре, откинув скрипучую дверь и едва не ударившись о низкую притолоку, он уже входил в помещение.
Внутри было темно, у очага возилась старая седовласая женщина.
— Мису! — окликнул молодой человек.
Женщина обернулась и сощурилась, чтобы лучше увидеть вошедшего. У нее были светлое доброе лицо и большие пронзительно-голубые глаза.
Мису некоторое время с легким удивлением разглядывала молодого мужчину в обычном дорожном плаще. Судя по его несколько потрепанному виду, он проделал верхом не одну сотню итэм.
— ДозирЭ? — вдруг улыбнулась женщина. — Маленький сорванец ДозирЭ! Что тебя вновь привело сюда? Зачем тебе понадобилась старая Мису? Или опять в Грономфе мор?
Вместо слов ДозирЭ прошел на середину, развязал несколько узлов на груди, бережно снял со спины какую-то ношу и опасливо положил ее на стол. Это оказался младенец четырех-пяти месяцев от роду.
— Гномы! Что это за пыльный мешок? — возмутилась Мису, вынимая ребенка из холщовой торбы.
Она освободила малыша от тряпок, в которые он был закутан, оставив голышом, и увидела беленького красивого мальчика. Ее лицо осветила улыбка.
— Как его зовут?
— Э… — молодой человек замялся, — Крисэн.
— Твой?
ДозирЭ кивнул.
— А где мать?
— Матери нет…
— Кормил?
— Последний раз днем… козьим молоком…
Ребенок проснулся, увидел женщину, что-то замяукал и радостно потянулся к ней. Мису ловко взяла его на руки и стала тихо напевать простую песенку. Малыш сразу разомлел от удовольствия.
— Ладно, оставляй! — произнесла женщина.
— Спасибо, Мису. Я знал, что могу на тебя рассчитывать! Вот…
И ДозирЭ положил на стол увесистый кошель.
— Забери, мне ничего не надо, — отвечала женщина.
— Возьми! Я хочу, чтобы он вырос здоровым и крепким. Он ни в чем не должен нуждаться! Половину денег потрать на него, а остальное оставь себе…
ДозирЭ наклонился, поцеловал Волиэну-Крисэна в лоб и двинулся к двери.
— Ночевать не останешься? — спросила женщина.
— Нет, я очень тороплюсь…
— Ты когда-нибудь вернешься?
— Не знаю. Возможно… — неуверенно отвечал ДозирЭ.
— Ладно… Иди и ни о чем не беспокойся!
ДозирЭ ступил за порог, но, что-то вспомнив, вернулся.
— Отдай ему это, когда мальчишке исполнится четырнадцать лет…
Воин распахнул дорожный плащ, под которым оказались доспехи, и отвязал от портупеи кинжал с богато украшенной рукоятью в золотых ножнах…
Через несколько дней ДозирЭ был уже в поместье Чапло. Войдя в дом, он обнаружил множество разных людей, которые вели себя здесь, как хозяева.
— Эй, что вы тут делаете? — изумился молодой человек.
К нему деловито приблизился коротышка с маленькой бородкой и завитыми волосами. В его руках была толстая имущественная книга. ДозирЭ понял, что это законник.
— Эгоу. Чем могу служить?
— По какому праву вы здесь распоряжаетесь?
— Я готов, рэм, ответить на все твои вопросы, но прежде хочу, как представитель Липримарии, знать: кто ты и кем доводишься бывшему владельцу этого поместья бедному Чапло?
— Меня зовут ДозирЭ… я… я… Андэль…
ДозирЭ? Законник кивнул головой, давая понять, что всё знает, и объяснил, что после смерти Чапло поместье унаследовала его дочь — Андэль. Но поскольку и ее теперь нет в живых, поместье отходит Инфекту, то есть Авидронии, и будет продано на торгах. ДозирЭ, в свою очередь, рассказал коротышке, что почти всё здесь построено на его деньги и что они с Андэль просто не успели… Законник вежливо посочувствовал, но попросил отыскать в огромной имущественной книге Липримарии хотя бы одно упоминание имени ДозирЭ…
Молодого человека обуяла ярость, и он выхватил меч. Коротышка и его люди стремглав покинули дом и убежали далеко в поле. ДозирЭ быстро опомнился, вышел из дома, всех позвал назад и искренне повинился.
— Ничего. Мы всё понимаем…
— Можно ли мне хотя бы забрать некоторые свои вещи и переночевать? — виновато спросил ДозирЭ.
— Собственно, этого нельзя делать. Но, принимая во внимание воинство, к которому ты принадлежишь, и твою доблесть в недавней схватке с дикарями, я закрою на это глаза, пусть меня даже потом накажут, — отвечал законник.
Вечером в саду ДозирЭ и коротышка с бородкой пили кувшин за кувшином прелестный нектар старика Чапло.
— Могу ли я как-то изменить ход событий? Неужели наши прекрасные авидронские законы не в состоянии… — спрашивал захмелевший ДозирЭ.
— Конечно, можешь, — отвечал законник.
— И что для этого надо? Обратиться с просьбой к тебе?
— Выше.
— К главному законнику?
— Нет.
— К липримару?
— Выше.
— Да куда уж выше?
— К Инфекту. Только он может найти решение такого сложного дела!..
Чуть позже ДозирЭ спросил:
— А вот торги… Ты же примерно знаешь, сколько может стоить такое поместье?
— Знаю. Поместье очень хорошее. Один дом чего стоит. Без ста берктолей на торгах нечего делать. А то и ста двадцати…
ДозирЭ понуро опустил голову и потянулся за кувшином…
Уже глубокой ночью ДозирЭ поднялся в покои, разделся и взобрался на холодное пустое ложе.
Всего несколько дней назад здесь была Андэль!
Он даже протянул руку, надеясь дотронуться до родного желанного тела…
Вдруг яркое воспоминание вспыхнуло в его памяти. Андэль стоит посередине покоев, а он украдкой на нее смотрит. Обнаженная богиня красоты, утопающая в волшебном сиянии далеких миров…
Звезды забрали ее к себе! Она стала частью этого загадочного небесного пространства…
Ему было так тяжело, так одиноко, что он беззвучно заплакал…
Уже засыпая, ДозирЭ почему-то вспомнил Дэвастаса и те слова, которые тот произнес перед смертью: «Предрекаю тебе страшные беды! Пусть с тобой и с теми людьми, которые тебе близки, в ближайшее время случатся самые ужасные несчастья…»
«Так вот что произошло — начало осуществляться проклятье Дэвастаса!» — с ужасом подумал он…
Глава 62. Казнь Бредероя
Явившись в Грономфу, ДозирЭ первым делом посетил Лечебницу, куда поместил раненого Кирикиля. Располагалась она в неброском двухъярусном доме, но сюда принимали лишь богатых мужей, поскольку служили тут самые известные лекари, а уход был в высшей степени внимательным и заботливым. Владелец Лечебницы — он же один из самых искусных в своем деле людей в Авидронии, поставивший на ноги сотни больных, к тому же автор таких известных работ, как «Внутренние страдания», «Легкомысленные шарлатаны», а также знаменитые «Обеты лекаря», которые были вывешены при входе во всех «храмах телесных искусств» столицы, не стал обнадеживать ДозирЭ и посоветовал ему приготовиться к худшему.
— Однако он еще очень молод, организм крепок, и некоторые признаки говорят за то….
ДозирЭ даже не дослушал его, попросил сделать всё возможное и внес тройную плату, чем вызвал немалое удивление, поскольку раненый был всего-навсего слугой, тем более мусаком, инородцем.
Грономфа готовилась к решающему походу. Алеклия еще не покидал Дворцового Комплекса Инфекта, но всё говорило за то, что в ближайшие дни он оставит столицу и вместе с Ополчением, Белой либерой и Вишневыми направится под Вогг — авидронский город, стоящий у начала Пути на Дати Ассавар, где расположилась лагерем его трехсотсорокатысячная армия.
Все общественные места столицы, акелины, кратемарьи, трапезные и виночерпни заполнили военные. На перекрестиях дорог и на площадях появились валилы и с ними особые отряды, снабженные тяжелым вооружением. В небе целыми днями кружили морские матри-пилоги. Городские стражники внимательно присматривались на улицах к инородцам, многих хватали и вели в Липримарию. Советы ристопий работали без перерыва, даже ночью, приговаривая пойманных бродяг, пьяниц, дебоширов, мошенников, воров, грабителей, насильников к невиданным доселе по своей суровости наказаниям. Во Внутреннем озере собралось столько кораблей, что ни в торговом, ни в военном порту у причалов не осталось ни одного свободного места. В Грономфу завозили и завозили товары, особенно съестные припасы, которыми доверху наполнялись городские склады. Бывало, что галеры швартовались одна к другой — борт к борту, по пять-шесть в ряд, и разгружались или загружались через палубы других галер. В военном порту с транспортных кораблей высаживались на берег или всходили на палубы партикулы, гарнизонные отряды, наемники. Многие боевые суда выглядели заметно потрепанными, особенно те, которые принимали участие в сражении с флотом Штрихсванд.
На площадях целыми днями простаивал встревоженный народ, тхелосы произносили зажигательные речи, полные ненависти к врагу. Среди ораторов часто можно было видеть Провтавтха — Златоустого громогласца, который каким-то образом успевал между встречами с Алеклией, длинными ночными заседаниями в Совете Пятидесяти и работой в Тхелосалле Провтавтха (которую Алеклия недавно возвел в центре Грономфы) еще и нести в массы свой «праведный гнев». Именно Провтавтху некоторые приписывали авторство «Божественного послания» — некоего магического письма, якобы упавшего с небес. В нем Высшие силы Добра и Справедливости обращались к народу Авидронии (и к другим народам) с требованием вступить с флатонами (заклятыми силами зла) в непримиримый бой, остановить Нашествие и сделать для этого всё возможное, «хотя бы и ценой собственной жизни»… и тогда «боги даруют тебе Победу и вечное Счастие!». Первое же, что требовалось в Божественном послании, — это переписать его четыре раза и вручить четырем своим знакомым («…кто же этого не сделает, пусть ожидает страшной кары!»)… В считанные месяцы «Божественное послание» распространилось по всей Авидронии, а также неведомыми путями попало в Дорму, Союз Четырех, Дегу, Иргаму и даже в Сердес и Сердессию…
Жарко было и в Ресториях. Помимо бесконечных споров о практической политике нынешнего Инфекта, народные собрания были озабочены созданием именных отрядов для Ополчения и вопросами защиты своего города в случае осады. Каждый белит жаждал чем-то помочь отечеству. Многие, кого не брали в Ополчение из-за телесной слабости и неподготовленности, вступали в местные отряды или подряжались на выполнение каких-либо работ. Никаких особых военных податей и повинностей введено так и не было, что всех крайне удивляло, но граждане взамен пополняли казну своими пожертвованиями…
Из Лечебницы ДозирЭ поспешил в Круглый Дом, рассчитывая услышать, что включен в списки тех, кто отправляется вместе с Инфектом бить флатонов. Он явился спустя пятнадцать дней точно в назначенный срок и предстал перед Сюркуфом. Главный цинитай встретил сотника холодно, даже не упомянул о событиях на озере Удолия, о которых не мог не знать, однако, как и ожидалось, сообщил, что в следующую триаду ДозирЭ вместе с «Каменщиками», «Золотыми листьями» и многими другими отрядами — боевой частью Вишневой армии — выступает в поход…
— А сейчас пойдем, тебя хотят видеть наши военачальники, — сказал Сюркуф, вставая из-за стола и оглядывая айма Вишневых плащей. ДозирЭ был при оружии, в церемониальной одежде и доспехах. Бравый вид воина дополняли наградные платки и семь золотых фалер. Сюркуф остался доволен.
— Где твой кинжал? — вдруг требовательно спросил он.
Сидящий в углу Белмодос с любопытством поднял голову.
— Кинжал? Вот…
И ДозирЭ показал на обычный форменный кинжал, прикрепленный к портупее.
— Нет, не этот — золотой!
— А-а! — будто вспомнил молодой человек. — Тот, которым меня наградили?.. Потерял в схватке…
— Как?!
Сюркуф едва не задохнулся от внезапного приступа гнева:
— Как ты мог?! Потерять золотой кинжал Вишневой армии! Да ты знаешь, что со времен Радэя было вручено всего двести таких кинжалов. Теперь в Круглом Доме только семь человек могут похвастаться этой наградой! Что ты скажешь сейчас тем великим мужам, которые так высоко и, на мой взгляд, слишком щедро оценили твои заслуги?!
…Военачальники ничего не заметили. Прощаясь, Сюркуф дал ДозирЭ несколько мелких поручений, касающихся дел в Грономфе, а потом сообщил, что завтра утром на площади Радэя состоится казнь Бредероя и что он должен обязательно быть…
Из Круглого Дома ДозирЭ направился в Старый город к Идалу, но встретил по дороге Эртрута — слугу эжина, ныне распорядителя его дворца. Обычно неприветливый старик, хотя и боялся ДозирЭ, как огня, считая его виновником всех несчастий своего хозяина, почему-то порадовался встрече и долго сетовал на то, что Идал теперь всё забросил и целыми днями пропадает на Сиреневых холмах в расположении Ополчения. А ведь дела его очень плохи! Ужасные потери продолжают преследовать род Безеликских… В Карле Ролси уничтожены богатые склады, куда-то сгинул Арпад с важными онисами и пятьюдесятью берктолями (мы ему так доверяли, так доверяли!), в Панабеоне и в других местах близ Малльских гор (эти горы приносят людям только несчастья!) потеряны все кратемарьи и лавки. А еще сгорел доходный дом в Випосе… Идал почти разорен и все-таки продолжает расточать остатки былого богатства. И к тому же с беспечностью юноши постоянно подвергает свою бесценную жизнь всевозможным опасностям… ДозирЭ внимательно слушал Эртрута, стараясь ничего не упустить из его слов. Идал никогда не рассказывал о своих проблемах, обычно делая вид, что у него всё в порядке. ДозирЭ знал, что Эртрут мечтает лишь об одном: чтобы Идал раз и навсегда отложил меч и посвятил себя денежным книгам и делам рода. И еще знал, что старик считает его, ДозирЭ, нахальным простолюдином, наглым выскочкой, который не имеет права водить дружбу с отпрыском знатнейшего рода и который мешает его дражайшему подопечному обрести степенность и покой. Но ДозирЭ не особо обижался: он уважал ворчливого слугу за то, что тот безгранично предан своему хозяину и всегда готов ради него на самопожертвование.
Терпеливо выслушав Эртрута и выразив надежду, что всё образуется, ДозирЭ помчался на Сиреневые холмы.
Идала удалось найти только к вечеру. Эжин был счастлив видеть своего друга живым. Он отметил про себя, помимо нескольких свежих рубцов на его лице и седины, появившейся на висках, тяжелый горький взгляд старого товарища. Покончив со своими обязанностями, Идал повел друга в кратемарью, где друзья заняли отдельное помещение, чтобы их разговору никто не мешал.
ДозирЭ подробно рассказал эжину все, что с ним произошло за последние дни. Утаил только, чего хотели те, кто штурмовал поместье в первый раз, и куда он дел Волиэну. Идал уже знал о гибели Андэль и попытался отвлечь товарища рассказом об Ополчении.
Идал командовал конной сотней, состоящей из исключительно способных опытных бойцов, прекрасных наездников, умеющих на скаку опустошать колчан за колчаном, биться в одиночку или атаковать сплоченной фалангой. Он приобрел дорогих лошадей — красивых и выносливых, всех одной масти, крепкие доспехи и для воинов, и для коней, великолепное разнообразное оружие. Каждый такой наемник вместе со своим снаряжением обошелся ему не меньше двух берктолей, и помимо этого он потратился еще и на обоз из десяти быстроходных повозок, груженных всем необходимым для длительного похода и продолжительных сражений. Видя, какой мощный отряд привел высокородный авидрон, и приняв во внимание опыт его службы в партикулах и в Белой либере, военачальники Ополчения согласились определить его сотником его же отряда.
Было уже поздно, когда ДозирЭ собрался покинуть друга, сославшись на некоторые поручения и на казнь Бредероя, назначенную на следующее утро.
— Сюркуф просил меня обязательно быть. А ты не хочешь насладиться видом этого зрелища? — осведомился он. — Ведь мы столько за ним гонялись!
Идал пожал плечами:
— Мне это неинтересно.
Друзья взялись за чаши, чтобы в последний раз опустошить их, и тут Идал сказал с какой-то печалью в голосе:
— Сюркуф вот уже три года тебя преследует, будто единственное назначение его жизни — твоя смерть. Сколько раз он едва не достигал своей цели! А эти странные невыполнимые поручения в Малльских горах или у ларомов? А эти жестокие нападения в Удолии?! Не он ли приложил к ним руку? Ну скажи мне, как крупный отряд маллов смог оказаться у самой Грономфы без чьей-то помощи? Это невозможно!..
ДозирЭ пожал плечами.
— Любой другой на твоем месте давно бы погиб! — продолжал Идал. — Ты еще жив лишь потому, что для тебя словно нет пределов возможного. Однако боюсь, рано или поздно твои враги все-таки добьются своего!.. Послушай, а может быть, в лице Сюркуфа тебя преследует сам Инфект? Ведь не мог он так скоро позабыть ту историю с Андэль…
ДозирЭ вновь пожал плечами, будто ему было совершенно безразлично, что с ним станется в ближайшее время. Нельзя сказать, чтобы он раньше не думал об этом. Неоднократно думал. Думал о ненавистном Сюркуфе, которому вынужден был подчиняться, однако ни на мгновение не забывал, что привело к смерти его отца, кто разорил его отчий дом, кто едва ли не собственноручно пытал его на «Колесе правды». Думал и об Алеклии, у которого отнял возлюбленную. Всё чаще и чаще вспоминал о роковом обещании — умереть в бою. А более всего тревожился о сыне Инфекта, ни в чем не повинном маленьком Волиэну, который еще не успел никому принести зла, но смерти которого уже желали многие и многие. Но думал обо всем этом ДозирЭ как-то мимоходом. Наверное, легкомысленная молодость брала свое.
Сейчас же, после смерти Андэль, молодой человек испытывал какое-то отчаянное равнодушие к происходящему и к собственной участи и готов был открыто смотреть в лицо любым смертельным опасностям.
— Я не боюсь их! — бросил он с вызовом. — Да и вообще, теперь мне всё равно!
Идал тяжело вздохнул:
— Я понимаю тебя… Когда случилась беда с моими братьями, у меня было такое же настроение… Но постарайся же взять себя в руки. Теперь тебе как никогда нужно собраться… Будь осторожен!
ДозирЭ нехотя кивнул.
Утром ДозирЭ подходил к площади Радэя. Сегодня он решил дать Крылатому отдых, к тому же последние два года действовал указ, по которому возбранялось во время казней или многолюдных церемоний въезжать на площадь на лошади. Покинув свое жилище, он не без удовольствия прошелся пешком, вдыхая прохладный утренний воздух.
Все пространство площади Радэя было расчищено — убраны почти все памятники, разобраны святилища, снесены торговые шатры, ювелирные лавки, парфеоны, небольшие трапезные и виночерпни. Осталось только Дерево Жизни — огромный золотой дуб с изумрудными листьями и рубиновыми желудями, который сейчас окружила сотня белоплащных воинов.
Половину площади уже заполнил народ, но люди продолжали прибывать. Несколько тысяч гиозов следили за порядком: прежде всего перегородили дороги и внимательно оглядывали всех, кто стремился попасть на площадь, особенно инородцев. Многих обыскивали, а самых подозрительных уводили с собой.
В нескольких шагах от Казнильного места воздвигли деревянные трибуны на две тысячи человек. Они предназначались в основном для богатых грономфов; несколько лучших рядов выделили тем, кому надлежало здесь присутствовать не из праздного любопытства, а по долгу службы.
Казнильное место и трибуны окружали стражи порядка, потом воины гарнизона, которые, собственно, и несли ответственность за все подобные мероприятия, и далее вишневоплащные из отряда «Золотые листья». Кроме того, два десятка мест под навесом от солнца, где должны были сидеть несколько Друзей из Совета Пятидесяти, Инициаторы и грономфские липримары, взяли под охрану воины Белой либеры. Сегодня здесь ожидался даже Провтавтх, негласно считающийся вторым человеком в Авидронии.
Несмотря на то, что ДозирЭ носил форму Вишневых, ему пришлось несколько раз предъявлять жезл власти — таков порядок. Некоторые узнавали его в лицо, нередко он слышал свое имя и восклицание: «Не тот ли это?!»
Сюркуф был уже на трибуне, он махнул ДозирЭ рукой, приглашая занять место рядом — как раз напротив приготовленной шпаты…
Вскоре площадь Радэя, вмещавшая по меньшей мере несколько сот тысяч человек, оказалась заполненной до отказа. Стражники, выстроившись рядами, перегородили путь всем, кто опоздал. Недовольные толпы, среди которых было много цинитов и ополченцев, в некоторых местах даже пытались прорвать оцепление, но были встречены затупленными копьями и дубинками, и под градом ударов отступили.
Трибуны заполнились, и по рядам пошли проворные юноши-слуги, разнося плоды, бирулайские сладости и охлажденное вино.
Сначала казнили нескольких кровожадных убийц, берктольских лазутчиков и пленных флатонов. Над площадью то и дело поднимался раскатистый устрашающий гул.
Вскоре появился Провтавтх — худой, скромный, в простых одеяниях. Его сопровождали четверо телохранителей. На трибунах это событие не осталось незамеченным: многие стоя приветствовали своего кумира. Все знали, что великий тхелос не любит вида крови и всячески избегает публичных казней, и тем радостней было известие, что он все-таки здесь, вместе со своим народом, пришел, превозмогая отвращение, лично увидеть, как лишат жизни одного из злейших врагов Авидронии — иргамовского лазутчика и главаря маллов по имени Бредерой.
Все ждали этого главного сегодняшнего события.
Провтавтх сначала побеседовал с одним из липримаров, потом с военачальником из Белой либеры, а после, когда у шпаты возникла какая-то непредвиденная заминка, стал рассматривать тех, кто находился на трибунах. Впрочем, взгляд его был отрешенным, а на лбу, слегка прикрытом ровным рядком жидких светлых волос, пролегли глубокие морщины. Многие заметили, что Златоустого громогласца снедают какие-то тяжелые мысли. Вскоре, однако, он остановил взгляд на сотнике Вишневой армии, чье лицо показалось ему знакомым, и в его глазах вспыхнуло любопытство.
— Уж не тот ли?.. — спросил он партикулиса Белой либеры.
Военачальник пригляделся и утвердительно кивнул. Провтавтх что-то сказал одному из своих телохранителей, и воин поспешил спуститься к местам, занятым Вишневыми плащами.
— Тебя хочет видеть Провтавтх, — наклонившись, сказал он ДозирЭ.
Молодой человек удивленно оглянулся, сразу встал и двинулся наверх. Следом поднялся вдруг засуетившийся Сюркуф, но телохранитель категоричным жестом остановил его: «Только он!»
ДозирЭ подошел к Провтавтху, пройдя мимо расступившихся белоплащных воинов, некоторых из которых знал, и приложил пальцы ко лбу. В другой ситуации молодой человек чувствовал бы себя на вершине счастья: вот он, этот величайший мыслитель, оратор, первейший соратник Инфекта! — но сегодня ДозирЭ был равнодушен ко всему и едва ли огорчился бы, если б на казнь вместо Бредероя повели его самого.
— Что с тобой, славный юноша? Твой унылый вид не пристал человеку такого звания, — сказал Провтавтх, пытливо, с прищуром разглядывая воина. — Ты ли тот самый ДозирЭ, который совершил бесчисленное количество подвигов во славу Авидронии?
— Видимо, я, — почти безучастно отвечал молодой человек.
— Скажи мне, правда ли то, что этого Бредероя, которого сейчас лишат головы, поймал именно ты?
— Не совсем. Со мной еще был мой друг Идал.
— А правда, что вы его преследовали по всему Междуречью и настигли лишь в Бионе? А еще по дороге его выкрали маллы и вам едва удалось отбить его?
— Правда.
Провтавтх восхищенно цокнул языком.
ДозирЭ продолжал, вытянувшись, стоять перед знаменитым Гражданином, ожидая новых вопросов, однако он уловил в поведении тхелоса едва заметное лукавство. Ему показалось, что государственного мужа не интересуют все эти подробности, что думает он совсем о другом и узнать хочет что-то иное.
Провтавтх было открыл рот, чтобы еще что-то спросить, но в этот момент забили калатуши, возвещая о начале следующей казни.
— Знаешь что? Приходи ко мне сегодня вечером, — сказал он своим красивым бархатистым голосом. — Без церемоний, по-дружески. Мне нужно с тобою поговорить. Спросишь меня на любых воротах Дворцового комплекса Инфекта. Придешь?
— Да, — отвечал ДозирЭ, по-прежнему ничему не удивляясь.
Разговор был окончен.
— Что хотел от тебя великий Провтавтх? — с равнодушием в голосе, но с тревогой в глазах поинтересовался Сюркуф.
— Расспрашивал, как мы гонялись за Бредероем, — уклончиво отвечал ДозирЭ…
Наконец на помост возвели главного виновника сегодняшних событий — Бредероя. Его развязали и оставили одного. ДозирЭ сразу узнал эту очень похудевшую, но по-прежнему крепкую фигуру, это обветренное лицо с мрачным потухшим взглядом и эти презрительно сжатые губы.
Толпа взревела так, что даже земля под ногами задрожала. Бредерой почувствовал, что подмостки под ним затряслись, и широко расставил ноги, будто боясь упасть.
Распорядитель казни стал громким голосом зачитывать онис, долго перечисляя все преступления, совершенные горцем. Их было так много, и все они были столь чудовищны, что казалось, никогда еще площадь Радэя не видела на Казнильном месте более жестокого и опасного человека. Зная о Бредерое почти все, ДозирЭ позволил себе ухмыльнуться.
— Кто это всё придумал? — спросил он Сюркуфа. — Что за вздор несет этот распорядитель?!
— Ты слишком молод и неопытен, ДозирЭ, чтобы понять наши мотивы, — с внезапным раздражением отвечал главный цинитай. — Посмотри, половина людей на площади — воины, которым в скором времени предстоит сойтись в смертельной схватке с флатонами и с теми же маллами. Это будет ужасное сражение, каких Шерас еще не видел. К нему они должны быть готовы не только телом, но и духом… Они должны быть злы! Только злость помогает побеждать! Поэтому в этих небольших преувеличениях, о которых догадываются лишь некоторые — ты, я и еще два десятка человек, — есть свой резон. А потом, мы Бредероя долго пытали, и он многое нам рассказал… То, о чем ты даже и не догадываешься…
— Пытали? Ну и как?
— Что «как»? Вел он себя достойно, мужественно. Даже «Колесо правды» его не сломило. Это лишь второй случай на моей памяти…
Сюркуф досадливо осекся, поняв, что нечаянно сказал лишнее. Ведь первый случай был как раз именно с ДозирЭ.
— …И всё же со временем мы смогли развязать ему язык!..
Бредерой тем временем стоял посреди уже обагренного кровью помоста, под зловеще склонившимся крюком шпаты, и несколько затравленно оглядывался по сторонам. Некогда гордый жестокий горец с пылающим взглядом, владелец шкуры снежного барса, отчаянный боец, человек, едва не ставший Вершинным вождем Маллии, внезапно не сумел совладать с чувством неуверенности и страха перед огромной толпой.
Трибуны находились всего в тридцати шагах от Бредероя, и он не мог не обратить внимания на людей — богатых мужей и знатных воинов, которые ее заполняли. Тут он столкнулся взглядом с ДозирЭ, вздрогнул от неожиданности и вдруг едва заметно ему кивнул. Этот знак приветствия не остался незамеченным; все, кто находился на трибунах, постарались разглядеть человека, удостоившегося внимания приговоренного. Многие даже приподнялись. ДозирЭ нисколько не сконфузился и холодно ответил таким же коротким кивком.
Тем временем распорядитель закончил чтение и сошел с помоста. Заиграли лючины, к Казнильному месту выбежали танцоры и исполнили «Танец смерти».
Бредерой спокойно ждал своей участи. Впрочем, вскоре уныние и подавленность на его лице сменились привычным высокомерием. И глаза его вновь полыхнули знакомым огнем.
Ему поднесли кубок с подогретым нектаром, но горец отказался пить. Он что-то рявкнул на своем наречии («Давайте же!» — перевел ДозирЭ Сюркуфу), и помощники палача не заставили себя упрашивать. Они опустили малла на колени, и на помост под приветственные возгласы толпы с тонким, заточенным только с одной стороны мечом в руках поднялся палач. Забили калатуши. Площадь напряженно смолкла. Мгновение — и все было кончено. Толпа взвыла от удовольствия.
— Вот и нет твоего малла! — паясничая, развел руками Сюркуф. — А? Каково? Чувствуешь пустоту внутри себя? Так всегда бывает, когда наконец расправляешься со своим самым распроклятым врагом. Долго-долго не проходит ощущение, что чего-то не хватает!
— Мои самые распроклятые враги еще живы, — с легким вызовом отвечал ДозирЭ.
Улыбка сошла с лица главного цинитая, он несколько напрягся и чуть позже сказал мягким голосом:
— Пойдем, ты, наверное, проголодался. Я знаю одну кратемарью, где совершенно бесподобно готовят молочных поросят. Клянусь, ты таких в жизни не едал…
ДозирЭ было начал отказываться, ссылаясь на отсутствие аппетита, но Сюркуф внезапно стал совершенно серьезным и проявил особую настойчивость. Молодой человек вынужден был уступить.
Вскоре они покинули площадь, использовав узкий проход между мраморным дворцом и храмом Инфекта, предназначенный только для посетителей трибун. В неприметном закоулке Сюркуфа ожидали конные носилки, принадлежавшие Круглому Дому. Вишневые воины сели в них и добрались до той кратемарьи, которую так восхвалял главный цинитай. ДозирЭ сошел с носилок, огляделся и, к изумлению своему, узнал трехъярусное здание «Двенадцати тхелосов» — бывшее заведение Идала.
Они прошли в трапезную залу и заняли лучшее место. Посетителей к этому часу собралось много, но этот стол, расположенный на красивом подиуме в виде палубы корабля, оставался свободным. Это показалось ДозирЭ подозрительным.
Пока слуги подавали блюда и вина, ДозирЭ огляделся. «Двенадцать тхелосов» трудно было узнать: всё здесь изменилось до неузнаваемости. Там, где раньше беспечно пировали белоплащные воины, выпивая реки вина и с невиданной щедростью швыряя слугам золотые монеты, теперь восседали какие-то мрачные неразговорчивые личности — ни одного знакомого лица, ни одного воина или хотя бы праздного горожанина. Странно.
Подали ароматного поросенка, покрытого румяной корочкой. К нему еще овощей, фруктов, летучих рыбок и мясных кактусов. Слуга, который должен был разделать поросенка, чуть замешкался, Сюркуф извлек кинжал, ловко разрубил поросенка на несколько частей, положил перед собой самый внушительный кусок и начал с аппетитом есть, приглашая жестом ДозирЭ последовать его примеру.
— Зачем ты меня сюда привел? — неожиданно спросил ДозирЭ.
Сюркуф застыл, перестав жевать. Посмотрел молодому человеку в глаза.
— О, какое блаженство! Эти кусочки прямо тают во рту! — сказал он. — Попробуй, не пожалеешь!
Но ДозирЭ так и не шелохнулся в ожидании ответа.
— Ну ладно… Раз ты так нетерпелив… — Сюркуф нехотя отложил недоеденный кусок поросенка. — С тобою хочет повидаться один твой давний знакомый. Готов поклясться, что ты будешь рад встрече.
— Ах, вот как? И кто же он?
— Сейчас увидишь…
Дверь кратемарьи распахнулась, и на пороге выросла фигура в сером плаще с просторным капюшоном на голове. ДозирЭ сразу признал этого человека, рука его невольно потянулась к ножнам, и весь он напрягся, приготовившись к прыжку.
— Это ни к чему, — остановил воина Сюркуф властным жестом. — Сначала выслушай его!
ДозирЭ заметил, что большинство посетителей кратемарьи, словно по команде, отставили чаши и кубки и тоже взялись за оружие. Двое мужчин невдалеке и вовсе поднялись, вроде бы собираясь уходить. ДозирЭ сразу почувствовал в них уверенных в себе поединщиков и понял, что они приготовились встать у него на пути.
— Так это засада?! — довольно спокойно поинтересовался он у Сюркуфа, принимая прежнее непринужденное положение.
— Ну можно, наверное, сказать и так… А что делать, если ты иначе не понимаешь? — отвечал тот.
Незнакомец в капюшоне тем временем постоял немного в дверном проеме, видимо, оценивая обстановку. Убедившись, что ему ничего не угрожает, он медленно прошел вперед, мимо сосредоточенных посетителей, которые отнеслись к его появлению с явным почтением, и остановился у самого подиума, где трапезничали Вишневые. К нему подлетел слуга, незнакомец сбросил с головы капюшон и скинул с плеч плащ ему на руки. Перед ДозирЭ предстал главный десятник Белой либеры, дорманец Одрин.
— Гаронны! — с чувством выругался ДозирЭ. — Как я сразу не догадался!
— Увы, мой друг, это я! — с улыбкой вздохнул дорманец.
Одрин без приглашения подсел к столу, двумя пальцами взял поросячью ногу, оглядел ее со всех сторон и вожделенно понюхал.
— Какое чудесное лакомство! Если когда-нибудь мне доведется вернуться в Дорму, я обязательно поставлю на самом людном перекрестке трапезную, где будут готовить только вот таких изумительных молочных поросят. Этого вполне достаточно, чтобы угодить вкусу самого привередливого путника…
Несмотря на свои слова, он равнодушно бросил ногу обратно в блюдо и вытер жирные пальцы широким листком бархатицы.
— А я слышал, что в Дорме считается постыдным, когда высокородные занимаются подобными делами, — поинтересовался Сюркуф.
— Это так. У нас не принято в отличие от авидронов, чтобы благородный муж строил кратемарьи или открывал лавки. Это удел алчных негоциантов, которых и на порог приличного жилища не пустят. Но с другой стороны, есть в этом какая-то несправедливость: грязные торговцы богатеют на глазах, а знатные люди всё больше и больше попадают в зависимость от них. Пора этому положить конец. И здесь пример Авидронии весьма поучителен. Взять хотя бы эту кратемарью. Ведь ранее она принадлежала, насколько мне известно, благородному эжину Идалу Безеликскому. Ведь так, ДозирЭ? И он не считал зазорным ею владеть и тратить драгоценное время на изучение денежных книг. А сегодня она вообще принадлежит Инфекту. Вот образец, достойный подражания! Может быть, именно в этом суть беспримерного процветания Авидронии. А?
Сюркуф, соглашаясь, кивнул, а ДозирЭ нахмурился и исподлобья глянул на дорманца.
— О, какой горячий взгляд! — улыбнулся Одрин. — Ты, ДозирЭ, уже опытный муж, твои героические поступки известны всей Грономфе, и все-таки тебе еще порой так недостает настоящего боевого хладнокровия. Видимо, тебе никак не удается сладить с рабской кровью предков, которая течет в твоих жилах… Ну что, ты подумал над моими словами?
— Мне не о чем думать! — ответил ДозирЭ.
— Как? А ребенок, зачатый Инфектом?
— Я же тебе сказал: это мой ребенок!
Одрин скривил тонкие губы и красноречиво посмотрел на Сюркуфа:
— Я говорил — с ним бесполезно разговаривать!
— Подожди! — отвечал тот. — ДозирЭ! Стоит ли тебе упорствовать? Твоя жизнь и так висит на волоске. Из-за своей настырности ты уже потерял самого близкого тебе человека…
— При чем здесь моя настырность? Маллы ничего не знали о ребенке! Они пришли, чтобы просто мне отомстить!
— А кто дал им надежных проводников?..
ДозирЭ в ярости прикусил губу. Он хотел встать, но две тяжелых руки легли на его плечи. Он оглянулся: сзади стояли двое рослых мужчин, один из которых держал в руке боевую цепь.
— Я убью тебя, Сюркуф!
— Я так не думаю!.. Послушай, ДозирЭ! Успокойся и внемли мне. Все знают, что появившийся на свет младенец — сын Алеклии! Есть «Обряд Аззира и Нуригеза», и никому не позволено нарушать эти священные законы. Ни тебе, ни даже… Инфекту. Ты думаешь, нам очень хочется этим заниматься? Ведь мы рискуем не меньше тебя! Но мы всего лишь ничтожные исполнители. За нами стоят самые могущественные мужи государства. Ты, наверное, слышал про «Братство Аззира и Нуригеза»? Именно члены этого братства следят за точным соблюдением всех законов.
— Зачем ты ему это рассказываешь? — недовольно остановил Сюркуфа Одрин. — Он не должен всего этого знать!
Сюркуф отмахнулся:
— Он всё равно приговорен. Кому он будет это рассказывать и когда он успеет это сделать?..
— Приговорен? — удивленно переспросил ДозирЭ.
— Ну да. И ты сам об этом знаешь, — отвечал Сюркуф. — Разве не ты давал слово Божественному погибнуть в бою? Или ты думал, что тебе, как обычно, всё сойдет с рук? Что тебя опять простят? Закроют глаза даже на то, что ты выкрал возлюбленную нашего правителя, да еще и поднял на него руку? Это невозможно оставить без отмщения… Или ты полагал, что только благодаря собственным талантам ты в считанные месяцы окончил Эврисаллу при Вишневых плащах? По указанию свыше мы стремились дать тебе возможность как можно скорее доказать Инфекту свою преданность. Мы придумывали для тебя самые сложные поручения, мы специально посылали тебя на верную смерть. Маллы, ларомы… Но ты никак не хотел умирать, видимо, совершенно забыв о данном обещании!.. Как это всё надоело! ДозирЭ здесь, ДозирЭ там… Нескончаемые подвиги… Иной раз казалось, что ты — не один обычный человек, а целая партикула наглых надоедливых выскочек.
ДозирЭ угрюмо спросил:
— Так, значит, всё это было только для того, чтобы меня погубить? Бредерой, Дэвастас?
— Ну конечно! А ты так ничего и не понял? Никому и в голову не могло прийти, что ты сможешь справиться с этими совершенно неисполнимыми заданиями… Ну хорошо, теперь ты еще вляпался в эту смертельно опасную историю с ребенком вместе со своей распрекрасной люцеей! Ты потерял ее, а скоро лишишься и собственной головы!.. Ах, ты ведь, наверное, так ее любил! — Казалось, Сюркуф разделяет горечь утраты. — Знаешь, что? Пожалуй, если ты сегодня же отдашь нам ребенка, я попробую для тебя кое-что сделать… Ты даже сам не знаешь, скольких всесильных врагов ты нажил, и как горячо они желают твоей смерти! Но… но, гаронны с тобой, — я дам тебе возможность бежать из Авидронии. Согласен? Ты нам ребенка — мы тебе жизнь!
— Этот ребенок — моя плоть и кровь! И вы его никогда не получите! — несколько устало отвечал ДозирЭ.
Одрин со всей силы треснул кулаком по столу. Блюдо с поросенком подпрыгнуло, во все стороны полетели брызги жира и корфянского соуса. Больше всех пострадал Сюркуф и страшно разозлился. Наградные платки, хвостики, шарф — всё было замарано липким зеленым соусом. Однако Одрин не обратил на это никакого внимания.
— Как ты мне надоел, ДозирЭ! О, кто бы знал! — воскликнул он и повернулся к Сюркуфу: — По-моему, проще с ним покончить! Он всё равно ничего не скажет! А мальчика разыщем сами — не в землю же он его закопал!
ДозирЭ нервно усмехнулся:
— Далеко же вы зашли, если собираетесь вот так вот запросто, посреди Грономфы, убить айма Вишневой армии. Думаете, вам это сойдет с рук?
— Несомненно! — невозмутимо отвечал Одрин. — Мы имеем соответствующие полномочия!
— Вот как?
ДозирЭ осмотрелся. Помимо Сюркуфа, Одрина и двух человек за спиной, в трапезной зале находилось еще человек двадцать. У него не было шансов выйти победителем.
— Но знайте, сегодня вечером я должен быть у Провтавтха! Если я не приду…
— Думаю, что Провтавтх, — с лукавой ухмылкой перебил Сюркуф, — как раз и хотел с тобою поговорить по поводу ребенка. Ведь он возглавляет «Братство Аззира и Нуригеза»!
ДозирЭ не мог поверить своим ушам и онемел от удивления.
— А с ним еще Партифик — Вечный хранитель реки, — насмешливо добавил Одрин. — Так что вряд ли кто-либо огорчится и будет тебя искать, если ты куда-нибудь сгинешь раз и навсегда!
— Это заговор, заговор против самого Инфекта! — молвил глухим голосом ДозирЭ.
— Ничуть! — уверенно отвечал Одрин. — Наоборот, все мы только заботимся о его благополучии. Но еще больше мы заботимся о благополучии Авидронии…
— Которая, между прочим, — продолжил за Одрина Сюркуф, — принадлежит прежде всего Гражданам — белитам, и никогда не должна подпасть под деспотию одного человека, например, объявившегося наследника. Двое законников, которые написали трактат «Обряд Аззира и Нуригеза», были необычайно умны и всё предусмотрели. Но кто-то же должен следить за соблюдением этих мудрых законов?..
— Что ж, вы меня убедили, рэмы. — ДозирЭ поник и опустил голову.
Сюркуф и Одрин радостно переглянулись, но одновременно ДозирЭ неуловимым движением скользнул с сиденья в сторону, и в его руке каким-то непостижимым образом оказался кинжал. Не успели те, кто ранее стояли за его спиной, опомниться, как один получил удар в грудь, а другой был смертельно ранен в живот. Оба слетели с подиума, выломав часть балюстрады.
Сюркуф вскочил, выхватил меч и отступил за спину Одрина. Вся кратемарья пришла в движение. Посетители трапезной залы уже подступали к ДозирЭ со всех сторон, угрожая мечами, кинжалами и даже самострелами.
Единственный, кто и не шелохнулся, был невозмутимый Одрин.
— Я же предупреждал, что он крайне опасен, — с раздражением сказал он. — Ты, Сюркуф, ни разу не видел его в настоящем деле. Я же неоднократно наблюдал, как он сражается. И вот тебе результат…
ДозирЭ тем временем медленно вытянул из ножен меч и отвел его немного в сторону, встав в защитную позицию, характерную для тактики капроносов. К его большому сожалению, это был не тот доблестный клинок, боевой проверенный друг, с которым он не расставался все последние месяцы, а меч айма Вишневой армии. Впрочем, тоже очень опасное оружие с тонким длинным клинком.
— Атаковать его! — скомандовал Сюркуф.
— Стойте! — воскликнул Одрин.
Он вышел из-за стола и приблизился к ДозирЭ.
— Давай так, — сказал он ему. — Мы сразимся один на один. Ты же давно об этом мечтал, да и я тоже. Если ты проиграешь схватку, пусть даже будешь при смерти, ты нам скажешь, где утаил Волиэну. Так, кажется, его зовут? Согласен?
— Не делай этого! — недовольно предостерег Сюркуф. — Не время сейчас проявлять благородство! С каких это пор ты стал таким великодушным?!
— Послушай, — сердито отвечал ему дорманец. — Пока ты отсиживался в своем портофине в Круглом Доме, составляя онисы, я целыми днями сражался. Я на особом счету у Алеклии. Разве ты этого не знаешь? Поэтому шансы мои довольно велики. И потом, этот молодой человек, хоть мы его и ненавидим, — не визгливый молочный поросенок, которого можно просто прирезать, не грязный дикарь и не вонючий цинит партикулы. Он совершил во славу Авидронии массу подвигов и, наверное, все-таки заслуживает более или менее достойной смерти. Это даже Инфект понимал… К тому же, если я в честном поединке убью самого ДозирЭ, меня наверняка признают лучшим поединщиком Авидронии.
— Так вот что тебе нужно — слава! — скривился Сюркуф.
— А если я одержу победу? — осведомился ДозирЭ.
— В этом случае ты спокойно отсюда выйдешь, и тебя никто не посмеет тронуть, — отвечал Одрин. — Ведь так, Сюркуф?
Главный цинитай Вишневых плащей помедлил с ответом, но все-таки нехотя кивнул. Похоже, он решил, что хитроумный Одрин опять замыслил какой-нибудь подвох. Ему и в голову не могло прийти, что, имея такое превосходство в силе, Одрин может согласиться на честный поединок.
ДозирЭ с сомнением оглядел толпу, которая его окружала, но после некоторых раздумий отвечал:
— Хорошо. Я согласен.
Все расступились, ДозирЭ и Одрин вышли на середину трапезной залы, оба без шлемов, в легких доспехах и со схожим оружием. ДозирЭ был высок, строен, выглядел чрезвычайно сильным. Три шрама и несколько свежих ссадин украшали его светлое, еще такое молодое лицо. Однако его не по возрасту тяжелый взгляд мог заставить поостеречься любого противника. Одрин оказался на голову ниже своего соперника, был худ, тонок и внешне производил впечатление человека слабосильного. Это чаще всего и обманывало его врагов. ДозирЭ знал, что дорманец необыкновенно хитер, на редкость гибок, подвижен, обладает исключительными врожденными способностями к рукопашному бою, владеет редчайшими боевыми навыками, а также весьма и весьма тренирован. В Белой либере, где Одрин по-прежнему состоял, он считался первейшим воином после непревзойденного Семерика. Красивое благородное лицо, дорогие одежды и превосходное оружие выдавали в нем человека богатого и высокородного. В схватке он всё делал как-то возвышенно, утонченно.
Противники, пробормотав себе под нос короткие молитвы, обменялись уважительными жестами и немногословными любезностями, как и было принято при проведении честного поединка. После этого они не медля налетели друг на друга, и в воздухе засверкали их быстрые клинки. Хитроумные приемы следовали один за другим. Казалось, и Одрин, и ДозирЭ наперед знали, что в следующее мгновение предпримет каждый из них. Все, кто находился в кратемарье, были потрясены красотой схватки и невероятной ловкостью соперников.
Шел равный бой, каждый из поединщиков успел нанести не менее ста колющих, режущих и рубящих ударов. Одрину удалось успешно провести одну из атак, и его меч опасно просвистел у самой шеи ДозирЭ, задев грудь и плечо. Доспехи спасли ДозирЭ, но он предпочел отступить, чтобы оценить урон и немного отдышаться.
— И это только начало! — радостно предупредил Одрин.
Чуть передохнув, воины вновь ринулись навстречу друг другу, и опять завороженные очевидцы стали свидетелями неистового столкновения. ДозирЭ был коварнее и казался чуть опытнее, но юркость и резвость дорманца позволяла ему самым непостижимым образом уходить от внезапных выпадов и непредсказуемых боковых ударов. Клинок ДозирЭ, с шумом рассекая воздух, часто пролетал мимо.
Вскоре ДозирЭ сделал слишком глубокий выпад и опять пропустил удар. На этот раз было задето колено, и из глубокой раны хлынула кровь. Он попятился назад, а Одрин остался на месте.
— Ну что, мой друг, — Одрин победоносно глянул на окровавленный кончик своего клинка, — не пора ли тебе соглашаться на предложение Сюркуфа? В следующий раз я не буду к тебе столь милостив.
— Всех моих врагов губила излишняя самонадеянность! — отвечал ДозирЭ, вынимая кинжал.
— О, мы будем драться до конца? Похвально, похвально, мой друг!
Дорманец также выдернул из ножен кинжал. Схватка продолжилась.
С первых же шагов ДозирЭ провел многоходовую атаку и последним ударом, посланным уже наудачу, внезапно срезал с головы Одрина несколько локонов. На этот раз предпочел отступить дорманец и с изумлением глянул на упавшие на пол собственные волосы.
— Остановись, и давай его просто убьем! — крикнул раздосадованный Сюркуф.
Но Одрин не хотел ничего слушать. Его лицо залила краска стыда и поднимающегося гнева.
— Кто-то говорил о боевом хладнокровии? — язвительно сказал ДозирЭ.
В этот момент Одрин отбросил в сторону стол, оказавшийся на пути, и кинулся вперед. Кинжалы усложнили дело, и теперь за мельканием всех клинков просто невозможно было уследить.
Вдруг всё разом остановилось. Сюркуф и его люди, ошалевшие от необыкновенного зрелища, даже не сразу поняли, что произошло, когда Одрин, хрипя, выронил меч и кинжал и замертво повалился на бок.
ДозирЭ обернулся к Сюркуфу и, тяжело дыша, спросил:
— Я могу идти?
— Убить его! — закричал взбешенный главный цинитай.
Через мгновение ДозирЭ отбил атаку сразу пятерых подручных Сюркуфа, затем тяжело ранил еще двоих.
— Всем в бой! Убить его! — взревел Сюркуф, заметив, что несколько человек мнутся в стороне, опасаясь приближаться к образовавшейся свалке…
Вскоре кратемарья была разгромлена, а на полу лежали полтора десятка поверженных врагов. ДозирЭ, стоя спиной к широкой колонне, бился с тремя незнакомцами; они наступали вяло, очень осторожно, было заметно, что все трое напуганы и мечтают лишь сохранить собственную жизнь. Двое последних находились рядом и с трепетом ожидали своей очереди.
Сюркуф не верил своим глазам: два десятка специально отобранных, великолепно вооруженных наемников уступали в рукопашном бою всего одному воину. Он с унынием вспомнил о том, что только вчера ему настойчиво советовали: просто отравить этого всех утомившего героя. Он горько пожалел, что не сумел довести до конца такое немудреное дело, послушал высокомерного самовлюбленного дорманца и навлек на себя еще большие неприятности.
Сюркуф видел, что развязка близка, что победа, которую, казалось, уже можно было пощупать, уплыла из рук, и стал незаметно красться к выходу. Улучив момент, он выскользнул на улицу.
Носилки стояли здесь же, но повозчик, наверное, испугавшись шума, доносившегося из кратемарьи, спрятался. Кроме того, дорогу перегородила большая старая повозка с впряженными в нее медлительными тяжеловозами. Главный цинитай огляделся, убрал меч в ножны и быстрым шагом пошел прочь. Пройдя не менее тысячи шагов, он оглянулся, понял, что находится в безопасности, и, задумавшись на миг, повернул в сторону Круглого Дома.
«О, Гномы! Как же так?! Ну что же так не везет! Что делать, гаронны?!» — лихорадочно думал Сюркуф, меряя широкими шагами мощеную дорогу.
Внезапно его окликнули. Сюркуф остановился и медленно оглянулся, боясь увидеть самое страшное. Нет, слух его не подвел: его уже догонял ДозирЭ, весь в крови, с оружием в руках. Напуганные прохожие шарахались в сторону. Далеко сзади, шагах в ста, мелькали синие плащи бегущих за ДозирЭ гиозов.
— Ты хотел убить меня? Сейчас сам умрешь! — прохрипел ДозирЭ. — Защищайся!
— Я не буду с тобой сражаться! — возмутился трясущийся от страха Сюркуф. — Ты забыл, кто я? Тебе за это отрубят голову!
— А мне всё равно! Защищайся, иначе я тебя просто прирежу. Используй свой шанс!
Сюркуф вытащил меч и встал в боевую позицию. В тот же момент ДозирЭ оказался рядом. Взмах меча, удар…
— Это тебе за отца! — прорычал ДозирЭ. — И за «Колесо правды»!
Еще взмах, еще удар…
— А это за Андэль!
— Пощади! — взмолился главный цинитай.
— Нет! Эгоу!
ДозирЭ сильно замахнулся — и обезглавленное тело Сюркуфа рухнуло на камни.
— А это чтобы Волиэну жилось спокойно! — выдохнул ДозирЭ.
Запыхавшиеся от бега стражи порядка были уже близко — человек пять с гражданскими мечами и гранеными дубинками в руках. ДозирЭ бросил меч и смиренно опустился на колени, выражая готовность сдаться.
Глава 63. Падение Грономфы…
После долгих разбирательств в Липримарии ДозирЭ очутился в Круглом Доме запертым в том самом помещении с маленькими решетчатыми окнами, где совсем недавно провел несколько дней. С ним никто не общался, и его почти не кормили. Молодой человек не знал, что весть о случившемся каким-то образом просочилась на улицы Грономфы и теперь на всех углах горожане обсуждали невероятную схватку в кратемарье «Двенадцать тхелосов», где давно уже знакомый грономфам легендарный герой в одиночку одержал победу над целым отрядом безжалостных убийц. Вскоре у Липримарии «Меч Бога» собралась толпа из пяти тысяч человек, которая потребовала, чтобы доблестного воина отпустили. Горожанам объяснили, что ДозирЭ сейчас находится вовсе не в Липримарии, а в Круглом Доме. «Идите туда, если хотите!» Толпа тут же остыла и поспешно разошлась.
Тем временем все обитатели Круглого Дома были потрясены происшедшим и искренне считали, что на этот раз ДозирЭ не отвертеться. Убийство представителей двух самых влиятельных воинств! Разве такое может быть прощено? С другой стороны, многие знали, что за судьбой ДозирЭ пристально наблюдает сам Инфект, и поэтому не могли с уверенностью предсказать, чем всё закончится. Военачальники же Вишневой армии, как всегда, владея исчерпывающей информацией и представляя, как всё произошло на самом деле, опасались что-либо предпринимать. Они даже ни разу не поговорили с ДозирЭ. С их точки зрения, всё происшедшее согласно «Параграфам Провтавтха» относилось к «личному делу Инфекта», и поэтому разбираться с этим неугомонным воином — чужая забота, и всё должно свершиться без их участия. Так и получилось.
Спустя два дня рано утром ДозирЭ схватили, крепко связали и поволокли вниз — в пыточные подвалы. Не успел он опомниться, как оказался в «зале Мужества» — в том самом мрачном помещении с подземной речкой, где когда-то его истязал Сюркуф и где было установлено запомнившееся ему на всю жизнь «Колесо Правды»…
Все уже было приготовлено к пытке: ужасный механизм заботливо настроили — осталось только привязать к нему тело и задействовать беспощадный ворот. Палачи с привычным равнодушием глянули на будущую жертву, но вдруг один из них вскрикнул, признав в узнике человека, которого однажды уже пытали «Колесом правды» и который выдержал двадцать пять кругов и так ничего и не сказал. Он поспешил поведать об этом своим товарищам, и все со страхом и почтением уставились на ДозирЭ, будто увидели живого мертвеца или гаронна.
Тут послышался топот ног и лязг оружия, и в «зале Мужества» появилось несколько десятков военных. В свете факельниц ДозирЭ узнал Божественного, которого окружали военачальники Вишневой армии и два десятка воинов Белой либеры.
— Всем уйти, — приказал Алеклия. — ДозирЭ развязать!
Телохранители высказали некоторые опасения, но Божественный нетерпеливым тоном настоял на своем, и его требование немедленно выполнили. Инфект Авидронии и сотник Вишневой армии остались наедине.
— О, Гномы, как ты мне надоел! — раздраженно сказал Алеклия. — Я решил увидеть тебя именно здесь, чтобы напомнить обстоятельства нашей последней встречи!
— Я помню всё до мельчайших подробностей, о Великий и Всемогущий! — отвечал ДозирЭ.
— Так почему ты еще жив?!
— Я искал смерти в бою, клянусь! Но мне каким-то непостижимым образом всё время удавалось выжить!
Алеклия кивнул, видимо удовлетворившись ответом.
Он о чем-то задумался, потом огляделся, рассматривая огромный каменный мешок, в котором оказался: стены, колонны, сводчатые потолки… Алеклия прошелся взад-вперед мимо пыточных механизмов. Он был здесь впервые. Неслышно полыхали факельницы, разбрасывая по стенам причудливые тени, тихо шелестели воды подземной речки. По влажным щербатым стенам, сложенным из рукодельного камня, струились тонкие ручейки воды.
Громко щелкнул затвор в каком-то механизме. Алеклия вздрогнул. Обернувшись к ДозирЭ, он расстегнул застежку своего великолепного бертолетового плаща и небрежно сбросил его на пыточное кресло, оставшись в легких золотых доспехах с нефритовыми вставками.
— Кто убил Андэль? — неожиданно поинтересовался Алеклия.
На этот раз вздрогнул ДозирЭ.
— Маллы, — глухо сообщил он.
— Зачем?
— Походя. Охотились на меня!
— Как они оказались под Грономфой?
— Сюркуф, которого я убил, дал им проводников.
Алеклия снял с головы лотусовый венец и стал крутить его в руках, перебирая пальцами волшебные бусины.
— А Одрина ты зачем убил?
— Он с ними заодно. И это был честный поединок…
Божественный продолжал расспрашивать, и шаг за шагом ДозирЭ поведал ему все, что произошло в последнее время, не забыв упомянуть о «Братстве Аззира и Нуригеза» и его членах, тех влиятельных особах, которые, по словам Сюркуфа и Одрина, в нем состоят. Инфект внимательно, с едва заметным нетерпением, всё выслушал и почти ничему не удивился: было видно, что он прекрасно обо всем осведомлен.
— О, мой Бог! — возбужденно заключил ДозирЭ. — Они сплели против тебя целый заговор!
— Я знаю, — довольно безучастно отреагировал правитель. — Но ничего не могу с этим поделать.
— Почему же?! Ведь тебе угрожает опасность!
— Потому что они правы! Я сам когда-то состоял в «Братстве Аззира и Нуригеза» и безоговорочно чту те священные законы, за точным соблюдением которых следит братство! Инфект, хотя и Бог, но не интол. Его власть ограничена великим множеством всяческих оговорок!
Алеклия произнес это с чувством глубокой досады, будто по-дружески жалуясь ДозирЭ на свою нелегкую судьбу.
— Так чей это ребенок? — спросил он. — Мальчик по имени Волиэну чей? Мой или твой?
ДозирЭ прошиб холодный пот, при этом он отметил и на лице Божественного необычайное волнение.
— А если бы он был твоим, мой Бог, что бы ты сделал?
Алеклия крепко задумался.
— Во имя великой Авидронии, во имя спокойствия в стране я отдал бы его «Братству Аззира и Нуригеза»! — отвечал он, отведя взгляд.
— Я не верю, что ты смог бы так поступить, Великий и Всемогущий! — запальчиво и дерзко воскликнул ДозирЭ. — Отдать своего ребенка, собственную плоть и кровь хладнокровным убийцам!
— Ты не понимаешь… — вяло защищался Инфект.
ДозирЭ подошел к «Колесу Правды» и стукнул его ногой.
— Я не верю тебе!
— Постой же! — успокоил Алеклия, приблизившись к воину вплотную. — Скажи же мне, чей это ребенок?
ДозирЭ заглянул в глаза Божественного и тут заметил пробежавшую в его взгляде какую-то добрую искру.
— Это… это мой ребенок! — от волнения хрипло отвечал молодой человек. — Клянусь всеми…
Алеклия облегченно вздохнул и, не желая больше ничего слушать, поспешно и очень громко изрек:
— Значит, ты утверждаешь, что это твой ребенок? Хорошо, я верю тебе!
Тут он взял свой плащ и собрался уйти.
— ДозирЭ, ты свободен, — сурово сдвинув брови, сказал он. — Но я больше не желаю тебя видеть и что-либо о тебе слышать. Даже вспоминать не хочу. Исполни же, наконец, свое обещание! Даю тебе последний шанс умереть в бою и навечно остаться в глазах потомков величайшим из героев! Не медли!
— Я сделаю это, мой Бог, тем более что меня теперь на этом свете мало что удерживает!
Верю.
Алеклия набросил на плечи плащ и обернулся у самого выхода:
— Позволь узнать, а куда ты дел сто берктолей, которыми я повелел тебя вознаградить за ларомов и золотую Деву?
— Половина ушла на Ополчение, половина — в храмы Инфекта…
Алеклия удовлетворенно кивнул и спешно вышел…
Накануне того дня, когда Божественный вместе с Ополчением и другими воинствами собирался отправиться в поход, ДозирЭ, Идал и Тафилус сидели в скромной кратемарье на краю Грономфы — единственном месте, где нашли свободный стол. Завтра столица опустеет, но сегодня полтораста тысяч ополченцев и цинитов до отказа заполнили все кратемарьи, трапезные, виночерпни, Огневые и от души пировали, кидая распорядителям и слугам последние оставшиеся в их карманах монеты.
— Мы снова вместе! — воодушевленно изрек Идал, поднимая кубок. — Все живые!
— Как ни странно! — обронил ДозирЭ.
— И завтра вместе отправимся в поход! — продолжил эжин.
— Вместе-то вместе, но в разных отрядах, — удрученно возразил Тафилус. — А как хотелось бы действительно быть всюду рядом, как тогда под Кадишем!
— Тафилус прав, — печально согласился ДозирЭ. — Завтра мы надолго расстанемся… возможно, навсегда…
— К чему эта грусть, друзья? — с укором говорил Идал, призывая жестом опрокинуть кубки. — Мы быстро разобьем флатонов и героями вернемся в Грономфу, украшенную победным пурпуром!
Друзья «на крови» выпили и, поскольку все были изрядно голодны, принялись за еду.
Идал продолжал балагурить, хотя и сам понимал, что завтра начнется великий поход против флатонов, из которого вернутся далеко не все: может быть, половина, может, треть, а может, вообще никто не вернется. Да и победа довольно призрачна! Вражеские орды столь огромны, что не поддаются никакому счету. Не зря день и ночь вокруг Грономфы возводятся новые укрепления. Глядишь, дело дойдет и до штурма столицы! Но ни ДозирЭ, ни тем более простоватый Тафилус и не догадывались о том, что на самом деле творится в душе у Идала…
Судьба действительно самым причудливым образом раскидала друзей по разным воинствам. Идал, как известно, возглавлял в Ополчении свой собственный отряд, который, к слову сказать, произвел на военачальников такое впечатление, что ему придали значение особой ударной сотни и даже позволили прикрепить к шлемам красивое оперение, которое Идал придумал сам. Тафилуса сначала расстроили тем, что партикулу Эгасса все-таки упразднили, но потом необыкновенно воодушевили — его и еще две сотни бывших «неуязвимых» зачислили в либеру «Черные драконы» — в отборный шеститысячный монолит, любимое детище Седермала, самый сильный отряд пешей части авидронской армии. Теперь девросколянин сидел перед друзьями весь в черном, в свободных штанах из плотной льняной ткани, которым многие удивлялись, поскольку в Авидронии штаны только начинали входить в употребление, и в высоких сапогах из толстой кожи с глухой шнуровкой. Тафилуса оставили десятником, о чем свидетельствовали хвостики на его плече, а по его регалиям, наградным платкам на шее и фалерам можно было проследить почти все важнейшие вехи победоносной военной кампании в Иргаме.
Самого же ДозирЭ без лишнего шума перевели из Вишневой армии в конную партикулу «Безумные воины» и разжаловали в десятники. Кроме того, ему запретили под страхом смертной казни кому-либо рассказывать о том, что произошло. После всего случившегося за молодого человека можно было только порадоваться, ведь он так легко отделался. Идал и Тафилус, помимо крепкой дружеской поддержки, всё время выражали искреннюю уверенность, что их товарищ быстро вернет себе былое уважение и награды. Они не знали, что молодой человек дал обещание Инфекту умереть в бою и что в ближайшее время твердо намеревался это сделать.
ДозирЭ не разделял ни воодушевления Идала, ни счастливого волнения Тафилуса — он неотрывно думал о гибели Андэль и не видел смысла в своем дальнейшем существовании. Единственное, что отвлекало его от черных мыслей, — это хлопоты, связанные с переходом в другое воинство, да еще немного обрадовало то, что ему удалось всеми правдами и неправдами выкупить у Круглого Дома Крылатого и оставить его при себе.
О партикуле «Безумные воины» ходили самые невероятные слухи; часть их, конечно, была выдумкой уличных рассказчиков, но многое, не менее удивительное, оказалось чистой правдой. Этот привилегированный отряд с огромным боевым опытом постоянно менял свою численность, но она редко превышала четыре тысячи человек. Главным его назначением были опустошительные рейды в землях противника, после которых в тылу врага воцарялись паника и неразбериха. С некоторых пор о благополучии «Безумных воинов» заботился лично Лигур. Он во всем помогал цинитам этой либеры, всегда подчеркивал их исключительность и позволял такие выходки, за которые другие сразу отправлялись на шпату. В Иргаме они отличились особой жестокостью, особенно по отношению к местному населению, совершили бесчисленное количество дальних походов, разгромив, уничтожив и разорив десятки вражеских отрядов, военных лагерей, обозов, поместий, поселений и небольших городов. Правда, им так и не удалось то, что прежде всего от них требовал Лигур, — сразиться с Дэвастасом, отряд которого, между прочим, был создан именно по образу и подобию «Безумных воинов».
«Безумные» редко участвовали в больших фронтальных сражениях, никогда не выстраивались фалангой, чаще действовали самостоятельно, на свой страх и риск. В общем лагере они всегда размещались на отшибе, много пьянствовали, играли в стекляшки, дрались и на первый взгляд казались необузданным, ненадежным войском. На самом же деле в бою они действовали слаженно, тактически умно и даже хитро, всегда были готовы на любое безрассудство и нередко с готовностью шли на верную смерть.
В партикулу набирались самые отчаянные рубаки Авидронии, самые отъявленные жестокие головорезы; служба в отряде нередко являлась своеобразным местом ссылки провинившихся поединщиков из лучших воинств страны. Кроме того, в отряд отправляли и тех, кто подвергся ристопии за различные преступления, но по указу Инфекта «справедливое наказание» им подчас заменяли на «искупление вины в сражении». Воины партикулы сами выбирали для себя вооружение и лошадей любой масти и породы. От животных требовалось одно — выносливость. На одинаковых изумрудных форменных плащах «Безумных» была вышита танцовщица, поднявшаяся на мысок; она же красовалась на их небольших круглых щитах и на знамени отряда.
Все это, конечно, тешило уязвленное самолюбие ДозирЭ: Инфект вынужден был унизить его, но одновременно возвысил, предоставив возможность сражаться под героическим знаменем и рядом с известнейшими воинами.
Сейчас «Безумные воины» стояли в одной из казарм Грономфы, поскольку только что вернулись из Иргамы, где «очищали» новые авидронские земли от «диких» отрядов и разбойничьих шаек. Партикуле требовался небольшой отдых, к тому же ее необходимо было изрядно пополнить…
— Как Кирикиль? — поинтересовался Идал, пресытившись жестковатой, плохо прожаренной зайчатиной.
— Очень слаб, — отвечал ДозирЭ. — Однако лекарь вчера сказал, что, скорее всего, выживет…
Идал удовлетворенно кивнул и вынул из потайного кармана тугую связку свитков, сорвал с них тесьму и разложил на столе, закрепив по углам сворачивающиеся листы ониса кубками и кувшинами. Воины с удивлением наблюдали за действиями товарища.
— Ты приобрел новую кратемарью или гомонокл у площади Радея? — осведомился ДозирЭ.
— Нет, — отвечал с таинственным блеском в глазах Идал. — Содержание этих свитков значительно любопытнее…
Видя, что друзьям не терпится скорее узнать, в чем дело, эжин начал:
— Помнишь, ДозирЭ, мы читали онисы из твоего родового жезла?
— Ну да, — скривился тот.
— Помнишь, что следовало из этих почерневших от времени свитков?
— Конечно. — Молодой человек покосился на Тафилуса.
— Из них следовало, что ты потомок безродного цепного раба и что твои предки, скорее всего, из неизвестного примитивного племени…
ДозирЭ прикусил губу.
— Так вот, — продолжал Идал, не обращая внимания на недовольство друга, — два дня назад я направился в Морскую Библиотеку, чтобы кое-что уточнить о роде Безеликских. Там я встретил знакомого тхелоса по имени Везевулиантор, который всю жизнь посвятил изучению походов авидронских интолов и, кроме того, известен как наиболее пытливый и фанатичный исследователь авидронских родословных. В тот же миг я вспомнил о тебе и о твоем родовом жезле (кстати, ты отдал его мне на хранение). Я поинтересовался у него, может ли он разобраться в довольно запутанной генеалогии некоего рода, первые упоминания о котором как раз имеют отношение к одному из давнишних авидронских походов. Везевулиантор ответил мне, что постарается сделать всё возможное, тем более что в Морской Библиотеке хранятся все книги, летописи и свитки, связанные с означенными войнами, а у него есть право, данное самим Провтавтхом, посещать любое хранилище. Только ему нужен сам родовой жезл. Тогда я пригласил тхелоса в свой дворец и по окончании трапезы передал ему твой родовой жезл. Мы договорились, что я как-нибудь зайду к нему в Тхелосаллу…
Идал сделал паузу, чтобы промочить горло. ДозирЭ в ожидании развязки с любопытством глядел на него из-под нахмуренных бровей, впрочем, не предвидя ничего хорошего. Тафилус же, совершенно равнодушный ко всем этим родовым жезлам и свиткам, слушая из вежливости, одновременно довольно бодро уничтожал остатки кушаний и напитков.
— Следующим утром, — вновь заговорил эжин, — Везевулиантор явился ко мне сам, страшно возбужденный, и с ним были вот эти свитки, а еще мальчик с грудой старинных фолиантов в руках. Едва отдышавшись, он показал мне летопись одного древнего похода, во время которого авидронский интол Ярэй по прозвищу Огненные Глаза разгромил самих дорианцев и многих взял в плен. У дорианцев тогда правили четыре интола, разделившие страну на равные части, и каждый из них остался со своим собственным лакомым куском. Между собою они были в ссоре, поэтому, когда появились авидроны и напали на одну из интолий, соседи не пожелали прийти ей на помощь. Ярэй разгромил армию дорианского интола Рудиза и пленил не только тысячи воинов, но и самого правителя. Узнав об этом, остальные интолы испугались и наконец объединились. Ярэй, разорив несколько крупных поселений, предпочел вернуться домой, хвастаясь огромным количеством пленных и небывалой наживой. По пути в Грономфу интола Рудиза неизвестно по чьему повелению отравили. Однако с ним следовал его третий сын — Ягудиз. По прибытии в Авидронию его, как и всех остальных, обратили в рабство и продали на невольничьем рынке…
— Так что ж из этого? — начиная терять терпение, прервал друга ДозирЭ.
— Ничего особенного, — с загадочной улыбкой отвечал Идал. — Просто Везевулиантор утверждает, что ты — прямой потомок дорианских интолов! В доказательство чего он и снабдил меня вот этими онисами…
Тафилус перестал жевать и изумленно посмотрел на ДозирЭ, будто увидел его впервые. ДозирЭ схватил свитки и стал самым внимательным образом их изучать. Через какое-то время он сказал с легкой грустью:
— Спасибо тебе, мой верный друг. Я никогда не забуду твоей заботы и дружбы. Но что это дает мне, кроме того, что Кирикиль, несомненно, попросит двойную плату, когда узнает, что служит теперь не безродному авидрону, а высокородному мужу? Пожалуй, этот наглец потребует доплату и за все прошлые годы…
— Наверное, ты прав, эти сведения вряд ли помогут тебе стать Избранным или эжином, — добросердечно отвечал Идал. — Но разве не утешает тебя сознание того, что ты не из рода рабов, что твои предки — не голодные кочевники Междуречья, не дикари из пещер и соломенных хижин? Как выяснилось, ты — плоть от плоти дорианцев, величайших воинов континента. Этим, скорее всего, и объясняются твои невероятные боевые таланты. Кроме того, начало твоему роду положили Рудиз и Ягудиз, а значит, в жилах твоих течет кровь не бренных людишек, но полубогов. Поверь мне, ДозирЭ, я мог бы только мечтать о такой родословной! Радуйся и гордись!
Сообщи Идал эту новость месяц назад, ДозирЭ, наверное, оказался бы наверху блаженства, да и Андэль бы порадовал, но теперь всё это было ни к чему, хотя… хотя, гаронны, весьма и весьма приятно! Как жаль, что этого уже никогда не узнает Одрин, вот уж кто бы наверняка лопнул от зависти!
Когда друзья расстались, Тафилус отправился в лагерь под Грономфой, до которого, отказавшись от предложенных конных носилок, намеревался дойти военным шагом за полночи. Идал спешил к себе, чтобы дать последние указания Эртруту и взять всё необходимое — Ополчение отправлялось в путь с рассветом. ДозирЭ же собирался вернуться в казармы, где расположилось его новое воинство. Эти старинные грономфские казармы, душные и тесные, были теперь его жилищем. «Безумные воины» выступали днем позже.
Добрый Тафилус, прощаясь, вдруг прослезился, и было странно видеть, как этот грозный великан утирает щеки. Идал казался воодушевленным, но иногда и в его взгляде проскальзывала печаль. Что касается ДозирЭ, то он был твердо уверен, что они больше никогда не увидятся, и беспросветная тоска снедала его сердце. «Вот и все! — думал он, отчаянно кусая губы, чтобы удержать слезы. — Эгоу, мои дорогие товарищи! Да помогут вам Гномы! Чтобы хотя бы у вас сложилось всё счастливо!.. Ах, Идал, верный друг! Как дорог ты мне!»
Так вышло, что у кратемарьи, где три друга прощались, расходились три дороги, и всем предстояло следовать дальше порознь. Поэтому, последний раз обнявшись, воины направились каждый в свою сторону: девросколянин пешком, а Идал и новоиспеченный потомок легендарных дорианских интолов — верхом…
* * *
Алеклия всего за шесть дней преодолел семьсот итэм, разделяющих Грономфу и город Вогг, оставив далеко позади сопровождавшие его отряды. Прибыв в лагерь, где полководца с нетерпением ожидала трехсотсорокатысячная армия, он узнал, что Бузилл Арагоста уже выдвинулся из Карле Ролси и стремительно приближается к равнине, легко преодолевая на своем пути сопротивление передовых авидронских партикул. Вскоре Вишневые плащи сообщили, что во время длительной передышки в Малльских горах Первому Принцу удалось привлечь в свое войско дополнительно сто пятьдесят тысяч коловатов и других союзников, а также почти четыреста тысяч флатонов — это были отряды, которые переправлялись через пролив Артанела последними, и соединения, ранее действовавшие самостоятельно. Кроме того, «самый близкий друг» Бузилл Арагосты Вершинный вождь Маллии Ахлерой, уже дважды оказывавший флатонам неоценимую помощь (прорыв Великой Подковы и помощь в разгроме Вораджа под Карле Ролси), собрал неожиданно большую для маллов армию — почти восемьдесят тысяч человек, заставив вступить в нее не только всех воинов-горцев, но и равнинных маллов. Таким образом, армия Первого Принца теперь насчитывала один миллион восемьдесят тысяч человек. Из них восемьсот тысяч — флатоны, а двести восемьдесят тысяч — представители самых разных народов, в основном с побережья пролива Артанела и из Междуречья. Их возглавляли не менее ста интолов, инфектов, вождей и всяких других правителей. Более половины войска Бузилл Арагосты составляла конница.
Божественный, узнав, с какой армией ему предстоит сражаться, пришел в уныние. Но не из-за того, что страшился поражения, а потому, что понимал: при любом исходе битвы он потеряет бóльшую часть войска. В этой ужасной войне недостаточно одержать одну решающую победу — слишком много у Авидронии врагов, да и флатонов вряд ли удастся уничтожить в единственной битве. Понадобится побеждать, побеждать и побеждать, а для этого всегда нужно иметь под рукой не меньше трехсот—четырехсот тысяч подготовленных воинов. Между тем людские ресурсы Авидронии из-за бесконечных войн были почти исчерпаны, так что на быстрое пополнение войска рассчитывать не приходилось.
Еще будучи в Грономфе, Божественный получал достаточно сообщений о том, что предпринимает Бузилл Арагоста, и поэтому постарался сделать всё возможное, чтобы увеличить численность своего войска. Наперекор доводам Лигура Алеклия вновь обратился к «торговцам воинами». Нашествие флатонов вызвало небывалый спрос и рост цен на наемников, поскольку большинство «свободных отрядов» вообще отказывалось воевать с посланцами Фатахиллы. Если раньше каждый наемный воин обходился Авидронии от одного до трех инфектов в год, а очень хороший воин, например тяжеловооруженный корфянский цинит, стоил почти десять инфектов, то сейчас даже за никудышного лучника запрашивали по меньшей мере тридцать инфектов, и при этом не было никакой уверенности, что этот «золотой» лучник при первых признаках опасности не побежит с поля боя или не предаст своих нанимателей. Алеклия, изучив множество предложений, набрал еще сорок тысяч воинов-наемников. Все они были дикарями, но из злых воинственных племен, и отличались силой, храбростью и выносливостью. Инфект отдал за них небывалую плату чистым золотом — почти двести тысяч берктолей. Конечно, вместо этого он мог усилить Ополчение, допустив в него всех желающих, или призвать в партикулы мусаков и, таким образом, набрать еще тысяч триста, но он совершенно не видел в этом смысла, полагая, что ему нужна «Армия, а не всякий сброд». Что же касается гарнизонов, которые наполовину состояли из бывших цинитов-ветеранов, а наполовину из молодых людей, не прошедших в лагерях подготовки, то, сражаясь на стенах, они могли принести значительно больше пользы, чем в партикулах, тем более что было крайне опасно оставлять города и поселения без всякой защиты. Если флатоны вторгнутся в авидронские пределы, то именно гарнизоны городов и крепостей их остановят.
Итак, Божественный, имея триста сорок тысяч цинитов и еще приведя с собой Ополчение, отборные отряды и пеших наемников-дикарей, собрал очень большую армию, насчитывающую в общей сложности пятьсот тридцать тысяч человек. И всё же Бузилл Арагоста обеспечил себе в решающем сражении двойное превосходство.
В несколько лучшем положении была другая авидронская армия — Лигура, хотя она и состояла всего из двухсот восьмидесяти тысяч цинитов. Ее противник, молодой принц Кумистр, потерял в ходе осад и штурмов Великой Подковы уже более ста тысяч человек. К тому же, в отличие от войска отца, его армия не увеличивалась, а всё время уменьшалась. Из союзных отрядов воины убегали сотнями и тысячами, а принцы Фатахиллы втайне не желали подчиняться «малоопытному юнцу». Если Бузилл Арагоста сумел заставить отряды флатонов следовать за ним, угрожая расправой и гневом Фатахиллы, то его сын был не способен принудить принцев и вождей идти дальше — многие довольствовались тем, что уже захватили, и оседали на покоренных землях, деля их между собой в жарких спорах. Таким образом, оказавшись в десяти переходах от армии Лигура, Кумистр вел за собой всего пятьсот пятьдесят тысяч воинов. Несмотря на все неудачи, молодой, вспыльчивый, самонадеянный и очень честолюбивый Кумистр планировал в первых атаках разбить авидронскую армию, а затем броситься к Грономфе и оказаться у ее стен хотя бы на несколько дней раньше отца. Чтобы ни с кем не делить славу, он даже не хотел соединяться с шестисоттысячной армией Союза городов Вастаху, которая сейчас следовала вдоль Голубой реки, параллельно армии Кумистра, иногда в пределах прямой видимости. Союзники были не в силах переправиться на другой берег и примкнуть к флатонам из-за постоянного присутствия в водах авидронских кораблей, которые сначала потопили весь флот Вастаху, а теперь сопровождали сухопутную армию. Две попытки вастаховцев оказаться на другом берегу уже закончились несчастьем: в каждом случае погибло не менее пятнадцати тысяч человек. Кумистр безучастно наблюдал, как отправляют на дно воинов, идущих на соединение с его армий, и не желал (да и не мог) им помочь.
Дождавшись прихода всех сил, Божественный продвинулся на восемьдесят итэм в сторону Малльских гор, миновав «берктольские» границы Авидронии. Хотя земли здесь, согласно Третьему согласованию границ государств, принадлежали неким годлинам — красноволосым дикарям, их здесь давно уже не было, а вот авидронские поселения и поместья встречались не так уж редко.
Путь на Дати Ассавар устремлялся дальше — к Карле Ролси, но Инфект обнаружил удобное для сражения место и велел остановиться и разбить хорошо укрепленный лагерь. Свыше девяноста тысяч мастеровых тут же принялись за дело. Быстро расставив шатры, они несколько дней строили довольно серьезные укрепления. Вопреки обыкновению, лагерю придали не круглую, а прямоугольную форму. В длину он простирался не меньше чем на три тысячи шагов и имел шестнадцать ворот спереди и с тыла. На стороне, обращенной к неприятелю, насыпали гигантский вал с очень крутым наружным склоном; на его вершине возвели деревянные стены с узкими бойницами и каменные башни. Перед валом шли непроходимые «заградительные» участки, разделенные пятью глубокими рвами. В случае поражения именно этот лагерь должен был спасти армию от полного разгрома, позволив разбитым партикулам спокойно отступить в глубь страны.
Будущее поле боя шириною в пять тысяч шагов, с мягкой почвой, редкой растительностью и ровное, как озеро в безветренную погоду, позволяло в полной мере использовать все возможности, имеющиеся у авидронов, особенно валилы и купола, которые могли здесь легко перемещаться. Правый фланг будущих построений должен был упираться в непроходимые чащи, тянувшиеся на десятки итэм, через которые отряды противника даже при наличии проводников не смогли бы пройти. Слева на много дней пути простирались степи, лишь изредка пересекаемые мелководными речками и тонкоствольными лесками. Эти степи охранялись пограничными отрядами мусаков, местными ополченцами и двумя кодами, построенными в последние два года.
Алеклия больше всего боялся, что Бузилл Арагоста не захочет принять вызов — слишком выгодную позицию заняли авидроны — и пойдет в обход именно этой степью, благодаря чему без боя вступит в авидронские земли. Поэтому, чтобы заманить именитого флатона, Алеклия не стал возводить на предполагаемом поле боя никаких укреплений, а передовым отрядам приказал при первой опасности отступать, изображая из себя трусливых воинов.
Божественный наказал цинитам как можно больше отдыхать и распорядился выдать каждому столько мяса и разбавленного вина, сколько тот захочет. Спустя два дня появились флатоны. Некоторые их отряды тут же двинулись левее авидронского лагеря, но Божественный, чтобы их остановить, послал две конных либеры, колесницы и «Безумных воинов». Эта встреча постепенно вылилась в целое сражение, в ходе которого удалось окружить и уничтожить более тридцати тысяч воинов Темного океана и их союзников. Больше флатоны не пытались обойти армию Алеклии.
Спустя три дня следопыты и Вишневые плащи одновременно сообщили, что неприятель подтянул все свои силы и готовится к сражению. Воины одной матри-пилоги даже утверждали, что во время полета над лагерем флатонов видели у высокого, как холм, красочного шатра крупного военачальника флатонов — может быть, самого Бузилл Арагосту — и даже пустили в него из метательного механизма большую стрелу. На следующее утро легковооруженные коловаты выдвинулись вперед и стали завязывать бой, отчаянно набрасываясь на авидронские конные заслоны.
Шел сто шестой год двадцать седьмой день тринадцатого месяца.
Божественный велел создать строй из двух линий. В первой, состоящей из шестнадцати рядов, он разместил всех наемников, снабдив передних длинными копьями, а за ними, в ста пятидесяти шагах, поставил Ополчение с пешими воинами в центре и конницей по флангам. Перед ним установили средние и тяжелые метательные механизмы, которые должны были бросать снаряды через головы наемников. Затем вперед послали две трети всех вспомогательных сил, включая пять тысяч штурмовых и заградительных колесниц, две тысячи с лишним валил, десятки движущихся башен и почти десять тысяч легких метательных механизмов на быстроходных повозках. Кроме того, в воздух поднялись триста матри-пилог и к бою приготовились воины с двадцатью пятью тысячами боевых собак. Вспомогательные отряды расположились перед строем в глубину на целую итэму, чтобы не мешать друг другу. Главные силы Алеклия до поры до времени оставил отдыхать в лагере.
Первыми авидронов атаковали конные лучники-коловаты, и были легко рассеяны. За ними пошли пешие и конные отряды разных народов общим количеством не меньше ста тысяч, но тут же в панике отступили, когда на них сверху хлынул поток метательных снарядов. В третий раз атаковали бедлумы вперемежку с коловатами, и только им удалось приблизиться вплотную и завязать кровопролитный метательный бой. Вскоре они потеряли более половины своих воинов и по сигналу отошли. Их тут же сменили сами флатоны — не менее семидесяти тысяч легковооруженных конных и пеших лучников. Тут авидроны смогли воочию увидеть воинов Нозинги — белолицых, в высоких головных уборах, и ознакомиться с их хитроумной тактикой, а также убедиться в их боевом искусстве, стойкости и смелости. Флатоны довольно быстро смяли первые оборонительные рубежи, смогли поджечь или опрокинуть на бок несколько сот валил. Они пускали стрелы на большие расстояния и били при этом довольно точно, а сами то отходили, то снова атаковали, очень ловко расступаясь перед несущимися на них штурмовыми колесницами и атакуя их сзади. Основные удары воинов Фатахиллы то приходились в центр, то смещались на один из флангов; действовали они только врассыпную, лишь изредка объединяясь в крупные кавалькады. Наступали флатоны волнами, одна волна тут же сменяла другую, так что те, кто им противостоял, постоянно находились в бою и не имели возможности даже перевести дыхание…
О том, что между флатонами и авидронами должно произойти решающее сражение, даже несколько сражений одновременно, знали правители всех стран и городов. Кто-то из них бездействовал, ожидая гибели величайшей цивилизации, кто-то втайне сочувствовал Грономфе, но помочь ей ничем не мог, да и не решился бы. Но самые непримиримые враги Авидронии, такие, как Сафир Глазз, всячески вредили Алеклии и его народу: если и не посылали войска в помощь Фатахилле, то оказывали иную посильную поддержку. Божественному, когда он еще пребывал в Дворцовом Комплексе, передали содержание пламенной речи Главного Юзофа на очередном заседании Совета Шераса. Сафир Глазз закончил ее так: «Падение Грономфы — вот что спасет мир! Разве могли все мы несколько лет назад даже мечтать об этом? Но сейчас со всей очевидностью становится ясно, что никакие силы уже не повернут время вспять. Падение Грономфы неизбежно! Ее судьба предрешена! Авидрония должна быть наказана!» Эти слова привели Алеклию в бешенство, и он поклялся в присутствии десятков послов из разных стран, что Сафир Глазз («этот глупейший Мудрейший») жестоко поплатится за сказанное и за все свои преступления перед народами континента.
За несколько дней до грандиозного сражения между Алеклией и Бузилл Арагостой примерно в полутора тысячах итэм от места предстоящей битвы произошло еще одно не столь яркое, но весьма запоминающееся событие. Как только Инфект покинул столицу, пришло известие, что чурехи и гагалузы, собрав войско в двести двадцать тысяч человек, двинулись на Авидронию. В отсутствие Инфекта, не имея в резерве ни одной партикулы, Совет Пятидесяти отправил навстречу дикарям небольшую армию, в спешке сформированную из нескольких гарнизонов, собранных из разных городов. К этому войску примкнули отряды местных ополчений и все желающие из числа не только белитов, но и мусаков. Всего набралось около восьмидесяти тысяч человек. Вслед этому слабому, плохо вооруженному и медлительному войску отправили знаменитого Селеса из Совета Пятидесяти, который однажды уже сумел остановить армию гагалузов, да еще и вытребовал у них крупный откуп. Друзья из Совета Пятидесяти, конечно, шутили, предлагая отправить «к старым знакомым» Селеса, «который наверняка их как следует проучит», однако не терпящий подтрунивания над собой больной старик действительно настоял на том, чтобы ему было поручено «объясниться с дикарями». Селес вместе со своим лекарем сел в крытую колесницу, быстро обогнал посланные сражаться с дикарями авидронские отряды и вскоре недалеко от крепости Панайросы встретился с вождями чурехов и гагалузов. Он проговорил с ними всю ночь, а на утро в том месте, где шли переговоры, дикари начали обустраивать основательный лагерь, не собираясь больше двигаться в сторону авидронских границ.
— Что ты им сказал? — спросил удивленный Провтавтх, приветствуя в Совете Пятидесяти вновь победившего врагов в одиночку Селеса.
— Я им заявил, — отвечал немногословный старик, — что флатоны будут обязательно разбиты и тогда им придется иметь дело с Алеклией и со всей его огромной армией.
— А они?
— Они рассмеялись. Однако я им сказал, что на их месте я всё же дождался бы, когда Бузилл Арагоста повергнет Алеклию, и лишь потом шел бы на Авидронию. Если же флатоны побегут с поля боя, то они еще успеют спокойно вернуться восвояси. А поскольку они пока не успели обозлить Инфекта и ничего не натворили, он не будет им мстить…
Минул полдень, а Бузилл Арагоста только подбирался к основным боевым порядкам противника. Метательный бой легковооруженных воинов флатонов со вспомогательными отрядами Божественного принес разочарование. Почти не имея метательных механизмов и, конечно, не располагая валилами, куполами и воздушными шарами, действуя в основном конными лучниками, которых, впрочем, всегда было достаточно, чтобы привести в смятение любой строй неприятеля, передовые армии Фатахиллы столкнулись с предельно прочной и очень вязкой обороной Алеклии. По мнению большинства авидронских военачальников, решающую роль в этом противостоянии сыграли легкие механизмы на быстроходных повозках, которые, имея возможность постоянно перемещаться, уходить из-под прямого удара и потом концентрироваться в большом количестве перед самым носом врага, выпустили с утра в сторону наступающих отрядов несколько сот тысяч метательных снарядов. Сейчас, когда флатоны приостановили свои атаки, а Алеклия приказал вспомогательным партикулам отступить в тыл и на фланги, дым, затянувший поле боя, немного рассеялся, и перед теми, кто находился близко, предстала невероятная картина: бескрайняя степь, сплошь усыпанная меж горящих валил, перевернутых повозок и трупов лошадей телами флатонов и их союзников. Алеклия не мог и поверить в такой успех и предположил, что лекари уже вывезли с поля боя всех раненых и убитых авидронских цинитов, поэтому их и не видно. Это было действительно так — лекари располагали пятью тысячами повозок, что позволяло быстро доставлять раненых в лагерь (а на этот раз им было велено вывозить и убитых), однако правителю с уверенностью сообщили, что Бузилл Арагоста понес потери по меньшей мере в пять раз большие, чем авидроны. Правда, из каждых пяти его убитых четверо были воинами союзников и лишь один — флатоном.
Сражение продолжилось. Божественный с высоты передвижной башни, на вершине которой, по обыкновению, находился, увидел плотные ряды пеших воинов врага, которых, будто скотину, гнали в бой конные копьеносцы в шарперах на головах. Были еще не использованы боевые собаки, и Алеклия приказал их направить в бой. Двадцать пять тысяч рослых псов огромных размеров в собачьих доспехах по сигналу спустили на надвигающийся строй. Тут же союзников Фатахиллы, ошеломленных невиданным и ужасающим зрелищем, охватила паника, образовалась свалка, и всё закончилось стремительным бегством, которое не смогли остановить даже жестокие хладнокровные копьеносцы. Собаки долго преследовали бегущую толпу, мгновенно разрывая на куски отставших. Отозвать назад разъяренных псов удалось с большим трудом…
Первую линию авидронов, состоящую из наемников, атаковали воющие волками пешие флатоны — не менее ста двадцати тысяч человек. Бой был долгим и кровопролитным. Упорство наемников, нанятых Алеклией, заслуживало всяческого восхищения. Они сражались до последнего и сдержали сильнейший натиск. Когда белолицые, более не в силах сражаться, отступили, от наемников оставалось не больше половины. Алеклия отправил выживших воинов в лагерь и велел от своего имени поблагодарить каждого.
На вторую линию авидронской защиты обрушились конные флатоны. Божественный уже перебросил тяжелые метательные механизмы за спину Ополчения и еще укрепил его тридцатью куполами, которые расположились внутри строя по фронту, на равном расстоянии друг от друга. Вперед вновь вышли лучники, осыпали противника градом стрел и быстро отступили сквозь специально образованные проходы.
Ополчение держалось до самого вечера и отразило два отчаянных штурма.
Бузилл Арагоста был в ярости: солнце уже клонилось к закату, а ему так и не удалось разбить войско авидронского правителя. Наконец он повелел всем отойти, рассчитывая с первыми лучами рассвета продолжить сражение.
Алеклия отвел Ополчение в лагерь. Оно ужасно пострадало; в некоторых именных сотнях недосчитались более половины воинов, а некоторые отряды и вовсе перестали существовать. Впрочем, сожалея о потерях, Божественный тем не менее испытывал необыкновенный подъем. Ему удалось продержаться целый день, он нанес противнику громадный урон, при этом сам потерял только половину наемников и Ополчения, а основные силы еще и из лагеря не выходили. Это была почти победа.
Утром сражение возобновилось. За время вынужденной передышки отрезвленный очевидной неудачей Бузилл Арагоста, видя, как много воинов потеряли армии союзников и принцев, в какой-то степени переосмыслил свое представление о противнике. Он едва ли не впервые в жизни озаботился сохранением своих отрядов. Всю ночь в глубокой задумчивости расхаживая взад-вперед по шатру, Первый Принц несколько раз ловил себя на мысли о том, что думает об авидронской армии уже с уважением и даже… даже со страхом. В результате он перестроил свои боевые линии с тем расчетом, чтобы сначала использовать союзников и, лишь потеряв их, вводить в бой соплеменников. Лучшую же свою армию — драгоценную стотысячную тяжеловооруженную конницу, выпестованную в свое время лично Фатахиллой, наездников которой называли Хамидами — воинами огня, Бузилл Арагоста поставил в последнюю линию. Если с авидронами никто не сумеет справиться, то он бросит в бой Хамидов, и они наверняка опрокинут коротковолосых, которые к тому времени будут уже на последнем издыхании. Таким образом, с наступлением утра он направил на поле битвы последний союзнический резерв — пешеконных маллов во главе с Ахлероем.
При первых лучах рассвета Алеклия образовал новые боевые порядки. В первую линию он поставил сто десять тысяч средневооруженных пеших воинов, а во вторую свел все имеющиеся в наличии пешие монолиты, примерно восемьдесят тысяч, с «Черными драконами» по центру. Вперед опять выслал вспомогательные отряды. Все конные воины, не считая шести средневооруженных партикул, которые расположились в засаде далеко за левым флангом на случай глубокого бокового охвата авидронов конницей противника, по-прежнему продолжали находиться в лагере. Лошади были распряжены и оставались в стойлах. Ни один человек не знал, почему Божественный так рискует и что он задумал.
Только авидроны заняли свои места, как увидели бывших «друзей и добрых союзников» и встретили их бурным метательным огнем. Действовать в горах небольшими отрядами маллам было, конечно, сподручнее, чем в степи многотысячным строем. Хотя они и вынудили легковооруженных авидронов отступить за основные линии, но сами понесли пугающие потери, и Ахлерой, не дожидаясь сигнала Бузилл Арагосты, приказал отходить. Первый Принц лично подъехал к Ахлерою и грубо его отчитал. Вершинный вождь Маллии в ответ непростительно вспылил, обвинив именитого флатона в том, что он использует союзников как смертников. Тогда Бузилл Арагоста приказал Ахлерою вновь атаковать авидронов и добавил, что если тот не подчинится, то Малльские горы завтра же будут поделены между принцами и вождями воинов Темного океана. Ахлерой, с трудом сдержав гнев, вновь отправился в бой и в ужасном рукопашном столкновении с плотным авидронским строем был наголову разбит…
К полудню очередь дошла до авидронского монолита. Бузилл Арагоста уже знал, что тяжелую пешую фалангу авидронов лучше атаковать сходной фалангой, но за неимением таковой отправил вперед остатки пеших отрядов. Они мгновенно были разгромлены и в беспорядке отступили. Первый Принц в бешенстве бросил на коротковолосых стотысячную конницу, которая на полном ходу врезалась в монолиты авидронов и почти сразу же потеряла не меньше трети всадников. Тут авидроны впервые за все два дня сражения двинулись в наступление, и конница флатонов тут же обратилась в бегство. Отъехав на тысячу шагов, воины Фатахиллы повернули и стали вновь выравниваться для атаки. Авидронские монолиты тем временем остановились, неожиданно образовали в своих порядках широкие промежутки, и в тот же момент вперед стали выезжать их конные партикулы. Вскоре они выстроились в одну линию. Белая либера, «Каменщики» из Вишневых плащей, «Небесные воины», «Всадники Инфекта», несколько конных монолитов и средневооруженных либер — лучшие из лучших, весь цвет авидронской армии, все самые гордые знамена Авидронии. Всего девяносто тысяч цинитов, преисполненных желанием как можно скорее вступить в бой. Среди них находились и «Безумные воины», занявшие место на левом фланге, с самого края.
Забили сотни калатуш, заиграли лючины, и авидронская конница пошла в атаку. Вскоре она ударила в строй флатонов. Началась яростная рубка. Белолицые продержались недолго и опять обратились в бегство. Однако авидроны не стали их преследовать, а перестроились, выровняли ряды, пропустили вперед конных лучников и лишь затем медленно двинулись вперед под громкое «Слава Авидронии!».
Проехав две итэмы, воины Инфекта увидели впереди тяжеловооруженную конницу флатонов — Хамидов и стали разгонять лошадей. Хамиды двинулись противнику навстречу, и вскоре две примерно равных по численности конных армады сошлись с ужасающим грохотом.
Прошло совсем немного времени, и превосходство большей части отрядов Божественного стало очевидным. Вооруженные несоизмеримо лучше, на высоких сильных боевых лошадях, закованных в прочные доспехи, могучие и опытные авидронские всадники крушили несомненно храбрых Хамидов с удивительной легкостью. По центру, там, где наступала Белая либера, «Каменщики» и «Небесные воины» — со слов Лигура, лучший конный монолит континента, — флатоны были окончательно смяты и держались только благодаря своей завидной стойкости. Да и на флангах Хамидов теснили всё больше и больше. «Безумные воины», несмотря на свою малочисленность, вклинились в строй противника настолько глубоко, что могли в любое время его прорвать, и это грозило белолицым частичным окружением.
Авидроны еще не знали, что Бузилл Арагоста, убедившись, что даже Хамиды не спасут его от поражения, велел всем отступать. Бросив лагерь, раненых, трофеи, добытые в долгом походе, он первый в окружении самых преданных вождей и воинов поспешил покинуть поле боя. Когда сопротивление Хамидов окончательно сломили и они стали беспорядочно отходить, Первый Принц находился уже довольно далеко…
Алеклия до последнего не верил, что сможет разбить миллионную армию великих флатонов, но, когда в изумлении осознал, что это все-таки случилось, его счастью не было предела. Бузилл Арагоста потерпел сокрушительное поражение, а он — Инфект Авидронии — одержал, наверное, самую значительную победу в истории своей страны. Он еще никогда в жизни не выказывал такого бурного ликования, не испытывал такого пьянящего воодушевления.
Впрочем, полной победы, как и недавно в битве под Масилумусом, добиться не удалось. Бузилл Арагоста с большей частью сил ускользнул. А как хотелось, чтобы знаменитый флатон попался!
Не сделав даже короткой передышки, Алеклия бросился преследовать отступающего врага. Ему быстро стал ясен масштаб катастрофы, постигшей флатонов. Всю равнину до Малльских гор, на десятки и десятки итэм вокруг, усеяли гигантские крытые повозки, принадлежавшие воинам Темного океана. Каждая такая повозка была доверху нагружена всевозможным имуществом, утварью, а также военной добычей и сопровождалась женщинами, ватагами детей, многочисленными слугами-рабами. Следом погонщики вели караваны верблюдов-дромадеров, навьюченных грузной поклажей, и гнали несметные табуны лошадей, стада коров и яков, отары овец. Часто можно было встретить огромные толпы рабов разных народностей со свежими клеймами на лбах. Повозок, скота, людей было столько, что всё это напоминало не военный поход, а великое переселение народов. Впрочем, Фатахилла всегда так и говорил: «И да свершится великое переселение народов!» То, что флатоны могут быть побеждены, ранее никому и в голову не приходило. Всякая семья, род или племя, памятуя о речах Фатахиллы и Первого Принца, которые обещали своим подданным славу великих завоевателей и богатство самых древних процветающих цивилизаций, наперегонки торопились поспеть к дележу обещанной добычи — Авидронии. Ходили слухи, что в этой удивительной стране люди живут в домах, поднимающихся до небес, в реках золота больше, чем гальки, а виноград величиною с яблоко. Но самое интересное — в подвалах дворца, где обитает правитель Авидронии, хранится столько золотых слитков и драгоценных камней, что каждому флатону достанется по тридцать горстей этого добра. Поэтому в день сражения гигантский обоз, в ожидании скорого разгрома противника, уже подпирал собственный военный строй, создав невообразимый беспорядок и мешая своим знаменитым боевым линиям сражаться. Но вдруг случилось немыслимое, и в один миг рухнули все надежды, которыми были так щедро вскормлены целые поколения воинственного кочевого народа. Теперь этот обоз, брошенный предводителями на произвол судьбы, был охвачен паникой и застопорился в безумной сумятице…
Бузилл Арагоста со своим еще довольно крупным войском пробивался сквозь собственные тылы, тянувшиеся до самого Карле Ролси. Он делал это, не щадя никого и совершенно не задумываясь о спасении соплеменников. Над головой парили воздушные шары, сбрасывая вниз метательные снаряды, за спиной всего в нескольких итэмах постоянно шел бой: авидроны гнались по пятам, каждый раз легко опрокидывая выставляемые заслоны. Наконец спустя два дня Бузилл Арагоста добрался до Малльских гор, оставил в узкой долине, которую коннице противника не обойти, тридцать тысяч опытных всадников и устроил множество засад, а сам поспешил в Карле Ролси. Там он рассчитывал закрепиться, собрать выживших предводителей и привлечь в свои отряды все возможные резервы. А еще надеялся на сына, который должен был легко расправиться с Лигуром…
В Карле Ролси Бузилл Арагоста пробыл всего пять дней. Воины Инфекта не заставили себя ждать, и в предместье бывшего авидронского поселения произошло еще одно крупное сражение. Сначала следопыты Первого Принца сообщили о возможностях неприятеля, крайне их преувеличив, а потом маллы во главе с Ахлероем отказались сражаться и скрылись в горах. Не желая более рисковать, полководец, на удивление многим, оставил позиции и покинул Карле Ролси. Через несколько дней он был уже в Панабеоне, а чуть позже, посадив в крепости крупный гарнизон, скрылся с остатками армий в Междуречье…
Алеклия вместе с конными партикулами и либерами рвался и рвался вперед, ни на мгновение не останавливая преследование. По сути, он гнался с мощным и быстрым, но малочисленным авангардом — примерно в шестьдесят тысяч человек — за конницей, насчитывающей сотни тысяч всадников. Охваченные смятением, флатоны, впрочем, не ведали о своих преимуществах. Утратив боевой дух, потеряв веру, они спасались постыдным бегством. Часть принцев и вождей, вызволяя из беды свои отряды, вдруг вышли из подчинения Бузилл Арагосты. Они стали действовать самостоятельно, зачастую принимая странные, губительные решения. Многие в том хаосе, который царил повсюду, сбились с пути и вместо того, чтобы двигаться к Малльским горам, удалялись от них. Нашлись и те, кто не стал отступать вместе со всеми, желая спасти свои семьи и имущество, и всё это усиливало всеобщую неразбериху.
За три дня Алеклия только один раз прилег отдохнуть. Всё остальное время шел ни на мгновение не прекращающийся бой. Авидроны не трогали обоз, считая его уже своей добычей, и не гонялись за отдельными отрядами флатонов, которые разбежались по равнине; они преследовали главные силы, рассчитывая не допустить Бузилл Арагосту в Малльские горы — запереть его на равнине.
Достигнув гор, Божественный сделал короткую передышку. Первого Принца он не смог окончательно сокрушить, зато перекрыл отставшим на равнине флатонам и всему обозу единственный путь к отступлению. Здесь, день спустя, Алеклию догнало чрезвычайное послание от Лигура. Находясь в полутысяче итэм от Инфекта, Лигур отправил почтового голубя в Грономфу, оттуда, тоже при помощи птицы, оно попало в Вогг, а далее посыльные за несколько дней доставили его в лагерь Алеклии…
Когда Божественный разворачивал свиток, руки его дрожали. Однако через мгновение его лицо осветилось. Лигур победил Кумистра — с самого начала обрушил на него мощь своих лучших партикул и быстро опрокинул казавшийся непобедимым пятилинейный строй противника. Теперь Лигур, действуя в точности, как и Алеклия, преследовал Кумистра, стремясь нанести ему максимальный ущерб…
На следующий день Алеклия атаковал арьергард флатонов. Сражение было тяжелым, и долгое время не удавалось опрокинуть неприятеля. В конце концов Божественный послал в обход, горными тропами спешившихся «Безумных воинов», и вечером они вышли флатонам в тыл. Через некоторое время Алеклия был подле Карле Ролси, где в ходе очередной схватки заставил флатонов бросить поселение и двигаться к Панабеону. Вскоре Алеклия достиг стен авидронской крепости. Он уже знал, что Бузилл Арагоста ушел в Междуречье, оставив в Панабеоне примерно тридцатитысячный гарнизон.
Глубокой ночью, воспользовавшись тайным подземным ходом, о котором знали только несколько человек, воины Белой либеры и Вишневые плащи ворвались в обе части крепости. После короткого рукопашного боя половину засевших здесь флатонов перебили, половину взяли в плен…
Многодневное преследование закончилось. Алеклия не решился двигаться дальше — его сопровождало слишком мало людей, и все они валились с ног от усталости. Бузилл Арагоста, затерявшийся в бескрайних просторах Междуречья, сохранил еще значительные силы, и далее гнаться за ним не имело смысла. Инфект разбил лагерь и принялся собирать воедино свою раздробленную армию. Спустя триаду ему сообщили, что в сражении под Воггом потери авидронов составили двести тысяч убитыми и тяжело раненными, из них семьдесят тысяч — ополченцы, сорок тысяч — наемники и девяносто — циниты из партикул. А флатоны оставили на поле боя почти четыреста пятьдесят тысяч воинов. Кроме того, в последующие дни пленили и убили еще сто пятьдесят тысяч белолицых. Что же касается обоза, то в руки авидронов попало почти семьсот тысяч «переселенцев» и неисчислимое количество всякого добра. И это только то, что захватили в самые первые дни после сражения…
Глава 64. В поисках смерти
До главного сражения ДозирЭ рассчитывал еще раз повидаться с друзьями, поскольку знал, что и ополченцы, и «Черные драконы» находятся в одном с ним лагере. Но сделать это ему так и не удалось. Алеклия ввел невиданно строгие порядки, и воинам запретили без нужды покидать расположение своей партикулы. К тому же огромный авидронский лагерь разбили на семь частей, способных самостоятельно держать оборону, и попасть из одной в другую можно было только по особому разрешению. Впрочем, после небольшой передышки начались военные действия, и обо всем другом пришлось на время забыть.
«Безумным воинам» поручались самые рискованные маневры, самые дерзкие вылазки, и отборное воинство всегда блестяще справлялось с любыми поставленными перед ним задачами. ДозирЭ, уже знакомый с флатонами, быстро растолковал своим новым товарищам, таким же, как и он, отчаянным рубакам, что белолицых бояться нечего, что их головы слетают с плеч так же, как головы, к примеру, иргамов. И это очень быстро подтвердилось. Беспримерная храбрость «Безумных», их презрение к опасности и их славные победы воодушевляли и всё авидронское войско…
В недавних сражениях партикула потеряла более половины воинов и многих аймов и цинитаев. ДозирЭ, отмеченный многими не только как один из самых выдающихся бойцов за всю историю отряда, но и как весьма способный тактик, всегда принимающий неожиданные блестящие решения, хотя и продолжал носить хвостики десятника, получил в подчинение целую сотню всадников.
Алеклия ушел к Панабеону, а «Безумных воинов» оставил в Карле Ролси, наказав им всячески противодействовать маллам. Прощаясь с цинитами партикулы, он заявил, что не хотел бы, как Ворадж, получить от горцев нож в спину, что он давно уже поклялся отомстить им за все их «гнуснейшие подлости». Так что теперь он вообще не желает ничего слышать о таком народе, как маллы, а Малльские горы и все прилегающие земли прямо до Великой Подковы ныне считает частью Авидронии.
Две триады спустя всех «Безумных» наградили за битву под Воггом белыми платками и золотыми фалерами достоинством в десять инфектов, отлитыми в Грономфе сразу после победы. ДозирЭ был пожалован особо и, помимо уже восьмой фалеры, получил сразу четыре белых платка.
Маллы пока не показывались, видимо, скрываясь высоко в горах. Путь на Дати Ассавар был свободен, и по нему день и ночь двигались партикулы и обозы. Кругом возводились дорожные лагеря, восстанавливались разрушенные почтовые посты. «Безумные воины» совершили несколько коротких походов в горы, но малльские селения, располагавшиеся неподалеку, оказались брошенными.
В Карле Ролси пришли зодчие и мастеровые, которым было велено возводить на месте разрушенного поселения целый город-крепость. Потом прибыли крупный гарнизон и оставшиеся в живых после битвы с флатонами наемники. Вслед за ними явился в сопровождении либеры Горных стрелков сам Полководец Инфекта Дэс, один из героев битвы под Воггом. Чуть позже ко всем имеющимся силам добавились еще шесть средневооруженных пеших партикул и двадцать тысяч наемников-дикарей. Семидесятилетнего Дэса, еще достаточно крепкого и подвижного военачальника, назначили военным наместником в Малльские горы и поручили уничтожить остатки армии Ахлероя. Он сразу обнародовал указ Инфекта, в котором говорилось о том, что жителей всех малльских селений, вставших на сторону Фатахиллы, включая женщин, стариков и детей, должно либо уничтожить, либо обратить в рабство. Те же, кто стоял в стороне и не поднимал оружие на авидронов, будут просто переселены. Теперь вся эта земля является частью Авидронии, и на ней не останется ни одного малла…
Алеклия, несмотря на то, что должен был заботиться о мощи собственной армии, ибо флатоны оставались еще сильны, всё время наращивал в Малльских горах военное присутствие, видимо, действительно решив раз и навсегда покончить с маллами. В скором времени армия Дэса уже насчитывала почти девяносто тысяч воинов, и Полководец Инфекта приступил к активным наступательным действиям. Отправившись в поход, он разгромил на горных тропах несколько отрядов местных жителей, вставших на его пути, и сжег дотла четыре десятка селений, пленив почти тридцать тысяч дикарей. Однако позже маллы, используя весьма хитроумную тактику, оказали яростное сопротивление, и он потерпел целую череду унизительных поражений. Маллы стали хитрее и более не искали прямых столкновений с крупными силами авидронов, но начали действовать малым числом, внезапно, нападая на небольшие отряды или плохо укрепленные ночные стоянки. Вновь стало неспокойно на многих участках авидронской дороги. Вскоре военачальник получил предупреждение от Инфекта, что будет жестоко наказан, если в ближайшее время не расправится с маллами. Дэс ответил, что в его распоряжении находятся в основном наемники, которые значительно слабее маллов и не знают твердой авидронской дисциплины. Он попросил у правителя еще партикул, но вместо них получил всего лишь пятнадцать тысяч гарнизонных воинов. Разозлившийся Полководец Инфекта разделил войско на три части и каждую отправил в свою сторону. Вскоре было уничтожено почти пятьдесят малльских селений, а их жители обращены в рабство, однако по дороге домой одна из армий, состоящая из наемников, была зажата маллами в ущелье и полностью разбита, другая вернулась в Карле Ролси с победой, но понесла большие потери: во время длительных высокогорных переходов многие погибли…
Военные успехи ДозирЭ были столь впечатляющими, что вскоре он получил право самостоятельно решать, какие вылазки ему совершать. Когда перед очередным походом он попросил пополнения взамен погибших, ему разрешили выбрать из «Безумных воинов» любых цинитов. Молодому человеку не хватало тридцати всадников, и он указал на лучших из лучших.
Однажды, выступив в поход, ДозирЭ уже к вечеру следующего дня выследил небольшой отряд маллов и, внезапно атаковав, наголову разбил его. Двоим дикарям удалось бежать, предводителя схватили, остальные двенадцать горцев были убиты и теперь лежали рядком на земле. Из авидронов никто не пострадал.
ДозирЭ мельком осмотрел трупы и приблизился к пленному. Им оказался тот самый юный вождь с лицом, изуродованным шрамами, которого молодой человек видел на синдане в Бахет-меги и еще назвал «нетерпеливым волчонком».
— Где Ахлерой? — спросил по-малльски ДозирЭ, приставив к горлу юноши острое лезвие кинжала.
— Я тебе ничего не скажу! — гордо и презрительно огрызнулся «волчонок», но вдруг, глянув на авидрона, признал его: — Ты?!
— Да, это я! — усмехнулся ДозирЭ, отправляя кинжал в ножны…
Ночью у костра ДозирЭ протянул юному малльскому вождю кусок вяленой козлятины, но тот лишь оскорбленно полыхнул глазами и отвернулся. Грономф равнодушно пожал плечами и передал мясо одному из своих товарищей.
— Помнишь, что я говорил тогда на синдане, перед всеми вашими вождями? — почти благодушно спросил ДозирЭ.
— Помню, — глухо отвечал юный вождь.
— Помнишь, как я говорил, что все вы стали частью жестокой игры и что вас заставят собственной кровью расплатиться за каждую золотую монету, которую вы возьмете?
Малл нахмурился, но смолчал.
— Так вот, это произошло. Вас всех купили, швырнув несколько мелких монет и пообещав свободу, которую вы и так имели, а потом вас бросили в самое пекло кровавой бойни. И вот пришел наш правитель, которому надоело терпеть бесконечное предательство, и мимоходом, как я и предсказывал, вас уничтожил. Теперь твоего народа не существует. Все вы нынче — печальные обитатели вашей подземной долины Мертвых. Потому что теперь и эти горы, и эти хребты — вотчина смерти. А ведь я предупреждал!
Юноша слушал и смотрел в огонь, на его скулах ходили желваки. В его черных, как ночь, зрачках отражались танцующие языки пламени. Вдруг он выхватил из костра пылающий ствол эйкуманги и попытался ткнуть ДозирЭ в лицо. Тот легко уклонился от удара, перехватил руку горца, вывернул ее так, что затрещали сухожилия, и играючи швырнул малла на землю. Потом он поднял головешку, кинул ее обратно в костер и безмятежно уселся на прежнее место.
— Вы сожгли все наши селенья, надругались над женщинами, поработили народ! — зарычал юный вождь, поднимаясь с земли.
— Да, но это было потом, нетерпеливый волчонок! А сначала маллы много лет грабили и убивали авидронов. Похищали их, держали в кунжудах, словно собак, заставляли пить из луж и лаять. И ты тоже, наверное, это делал. Затем Ахлерой атаковал Великую Подкову, поступил в услужение флатонам и вместе с ними отправился завоевывать нашу страну. Чтобы сжечь наши селенья!
Юноша злобно завыл, не в силах ничего противопоставить этим доводам; но было видно, что его переполняют обида и неистовая жажда мщения.
«Дикарь, наивное дитя своего народа, — размышлял после ДозирЭ даже с некоторым чувством жалости, — он слепо презирает любой другой народ, любую другую культуру, тем более авидронскую — развращенную, с его точки зрения, — и верит только в огнедышащего Якира, Ахлероя и подземную долину Мертвых»…
Несколько переходов спустя сотня ДозирЭ попала в засаду, однако метательный, а затем и рукопашный бой закончился победой авидронов. ДозирЭ первый бросился на Крылатом вперед, увлекая за собой свое войско. Были убиты шестьдесят маллов, а остальные разбились на мелкие группы и ушли малоприметными тропами. Четыре дня ДозирЭ шел по следам одного из отрядов и вскоре подобрался к небольшому, но хорошо укрепленному селению, которое так ловко спряталось среди вздыбленных скал, что можно было проехать совсем рядом и ничего не заметить. Глубокой ночью «Безумные воины» атаковали селенье и перебили не меньше восьмидесяти вооруженных врагов. Также удалось освободить из плена три десятка авидронов, доведенных побоями, издевательствами и тяжелым трудом до полуживотного состояния, и несколько сот жителей захватить в плен…
Алеклия наконец отправился в Междуречье. После Битвы под Воггом и прочих сражений у него осталось только двести сорок тысяч цинитов. Пострадавшее более всех Ополчение он распустил, щедро вознаградив каждого за проявленное мужество, а всех оставшихся наемников и некоторые партикулы отдал Дэсу. Однако главные силы были целы, в партикулы вернулось большое количество цинитов, которые получили ранения под Воггом, а из Авидронии прислали множество механизмов и небольшое, но столь необходимое сейчас пополнение — двадцать тысяч новобранцев, жаждущих как можно скорее испытать себя в бою. Таким образом, Алеклия отправился в поход, имея двести шестьдесят тысяч воинов, состоящих в четырех эрголах. Матри-пилог, валил, куполов, колесниц и метательных механизмов насчитывалось столько же, сколько и до Битвы под Воггом.
Бузилл Арагоста объявился в землях коловатов. По сведениям лазутчиков, с ним было не меньше четырехсот тысяч конных флатонов. Одно время все считали, что он должен соединиться с Кумистром, у которого осталось примерно триста тысяч человек. Тот вот уже какой день спасался бегством от настигающего его Лигура, пытаясь уйти от преследования по берегу Голубой реки. Однако, когда Первый Принц узнал, что Алеклия движется не в глубь Междуречья, а спешит, не сходя с авидронской дороги, к Дати Ассавар, видимо желая запереть всех флатонов в Междуречье, он направился наперерез авидронскому правителю. Вскоре Бузилл Арагоста приблизился к армии Алеклии на расстояние прямой видимости и приготовился к сражению.
Божественный ожидал подобного исхода событий и собирался вновь сразиться с Первым Принцем. Он занял удобную оборонительную позицию на холмистой местности, возвел земляные укрепления, препятствующие передвижению конницы, установил на холмах метательные механизмы и расставил партикулы полукругом, что очень удивило воинов Темного океана. Такое они видели впервые. Три дня Бузилл Арагоста стоял против боевых порядков авидронов, никак не решаясь напасть. Накануне четвертого дня, ночью, он приказал принцам уводить свои отряды — флатоны исчезли так же внезапно, как и появились. Возможно, Бузилл Арагоста хотел, чтобы Алеклия сошел с авидронской дороги и последовал за ним на просторы Междуречья, где в полной мере могло бы сказаться преимущество его многочисленной маневренной конницы. Но Божественный не поддался на эту хитрость, а продолжил движение к Дати Ассавар.
Бузилл Арагоста быстро пересек Междуречье, добрался до реки Голубой и встретился с Кумистром. Отец и сын, уединившись в шатре, долго совещались. Кумистр настаивал на том, что надо вновь повернуть к Авидронии, которая осталась незащищенной, Первый Принц доказывал, что авидроны только этого и ждут, чтобы окончательно отрезать все пути к отступлению. В итоге они решили для начала совместными усилиями разбить Лигура и двинулись на него, располагая семисоттысячной объединенной армией. Лигур не принял вызова. При помощи кораблей он быстро переправил партикулы на другой берег Голубой реки и продолжил поход в сторону Темного океана. Поразмыслив, Бузилл Арагоста решил, что авидроны готовят западню, и спешно повел принцев и вождей к проливу Артанела…
В Малльских горах Дэс нанес маллам множество жесточайших поражений, уничтожив более половины всех поселений и предав смерти или пленив сотни тысяч дикарей. Равнинные маллы были сметены со своих исконных земель, словно ураганом, но горцы, поклявшиеся жестоко отомстить грономфскому военачальнику и всей Авидронии, быстро приспособились к новым условиям войны. Высоко в горах, на узких заснеженных тропах, они по-прежнему чувствовали себя неуязвимыми и оказывали авидронским партикулам упорное противодействие. Кроме того, те малльские вожди, которые ранее не признавали власть Ахлероя, обвиняя его даже в убийстве собственного отца — великого Аквилоя, ныне, видя, что под угрозой оказалось само существование их народа, поспешно объединились вокруг одного человека. Прямолинейный стареющий Дэс невольно добился того, чего за многие века не удавалось совершить поколениям малльских вождей: он сплотил всех горцев в борьбе против самого себя и Грономфы.
Измотанные отряды Дэса повсюду встречали отчаянное сопротивление, их походы становились всё короче и короче, они старались не удаляться слишком далеко от хорошо укрепленного Карле Ролси, где их всегда ожидали теплый кров и много еды. О том, чтобы добраться до ущелий в самой глубине гор, туда, где, видимо, и скрывались основные силы маллов, пока не было и речи.
Ни один авидрон не ощущал себя в Малльских горах в безопасности, в любой момент ожидая нападения. Как-то незаметно от обороны неуловимые горцы перешли к нападению. Всегда избегая столкновений с крупными авидронскими соединениями, они при этом каждый день совершали наглые набеги, в ходе которых гибли сотни людей — воины, наемники, мастеровые, авидронские переселенцы. Если б не быстро освоившиеся в Малльских горах «Безумные воины», среди которых особой живучестью и удивительным везеньем отличалась неутомимая сотня ДозирЭ, авидроны сейчас даже не смогли бы удерживать Путь на Дати Ассавар, по которому осуществлялось важнейшее сообщение Авидронии с армией Алеклии.
Растерянный Дэс понял, что несколькими ударами маллов не разбить. Опираясь на множество мелких поселений, расположенных высоко в горах, ожесточенные местные жители, действуя десятками небольших юрких отрядов, постепенно стали одерживать верх в упорном противостоянии с авидронами. Поэтому, поразмыслив, военачальник отказался от тактики быстрых побед и решил сражаться с маллами их же оружием. Он провозгласил «наступление от обороны». Это означало медленное проникновение в горы и повсеместный захват земель. Такую тактику, которая далеко не всем пришлась по нраву, и в партикулах, и в самой Авидронии прозвали «черепашьей войной». Выслав Алеклии подробный план кампании, военачальник получил одобрение и незамедлительно приступил к осуществлению задуманного. Для этого в одном переходе от Карле Ролси в разных сторонах он поставил четыре хорошо укрепленных лагеря. В каждом лагере он разместил тысячный гарнизон при пятидесяти метательных механизмах и двух воздушных шарах, а также построил теплые казармы, стойла, лечебницы, купальни, склады, даже кратемарьи. В лагеря доставили огромное количество съестных припасов и всего необходимого. Начальникам лагерей поручили следить за землями в пяти-десяти итэмах вокруг. Далее в одном переходе от этих лагерей выбрали удобные с точки зрения обороны места еще для двенадцати подобных укреплений. Таким образом, Дэсу удалось добраться до самых труднодоступных участков гор, перекрыть большинство жизненно важных троп и перевалов, овладеть долинами и ущельями. Маллам был нанесен блестящий упреждающий удар. Теперь они и не помышляли о том, чтобы спускаться на равнину, перестали появляться вблизи Пути на Дати Ассавар, оставили в покое Карле Ролси, до которого сейчас не могли добраться, и Великую Подкову. Почувствовав перелом, Дэс решил в ближайшее время основать еще пятьдесят военных лагерей и покрыть всю вверенную ему территорию — от Голубой реки до реки Пилонес и от бывших авидронских границ до Великой Подковы — сетью неприступных укреплений.
Горцы изо всех сил препятствовали строительству «горных» лагерей, а когда они были возведены, часто их атаковали. Впрочем, все их осады и штурмы к успеху не приводили: любой тысячный гарнизон уверенно держал оборону. Как-то раз один из лагерей окружил сам Ахлерой с отрядом в десять тысяч человек, но ничего поделать не смог и вскоре ушел, потеряв убитыми не меньше трети своих воинов.
Гарнизоны лагерей были слабы и преимущественно занимались охраной самого укрепления, лишь изредка отваживаясь на небольшие вылазки. Зато между лагерями постоянно курсировали специальные небольшие отряды «уничтожителей». На равнине и в предгорье действовали в основном Горные стрелки, а выше, на заледенелых перевалах, не было равных «Безумным воинам».
Постоянные победы ДозирЭ принесли ему славу лихого и отчаянного рубаки. Теперь в гарнизонах и партикулах его имя произносили с восхищением и беззлобной завистью. В Карле Ролси, в Панабеоне, в строительных и военных лагерях только и говорили о том, как сотня ДозирЭ в очередной раз живой и невредимой вышла из ужасающей передряги. Реальные события обрастали домыслами, превращая молодого человека прямо-таки в бога войны. «ДозирЭ разбил тысячный отряд маллов… ДозирЭ обратил в бегство десять тысяч дикарей… И когда он остался один и они его окружили со всех сторон густыми толпами, ДозирЭ вдруг взлетел на своем Крылатом на вершину самой высокой скалы…» Вскоре его сотню стали называть Магической аймой, ибо казалось, что только при помощи волшебства можно совершать такие невероятные подвиги…
Воинам из отряда ДозирЭ, конечно, льстило то восхищение, которое они читали в глазах цинитов из других отрядов. Их везде встречали восторженным ликованием, обильным угощением, а уж белые платки доставались им чаще, чем всем остальным воинам армии Дэса. Они знали, что всему виною их сотник, до сих пор почему-то носящий хвостики десятника, и с готовностью ему подчинялись, почти боготворили. Считая его отважным бойцом, самым мужественным из всей партикулы «Безумные воины», они не могли не замечать, с каким безрассудством он бросается в бой, будто ищет смерти. И это их настораживало и даже пугало…
За отрядом ДозирЭ числилось столько подвигов, что казалось, Магическая айма заменяет собой не только всю партикулу «Безумные воины», но и всё войско Полководца Инфекта Дэса. ДозирЭ почти не отдыхал: сегодня он со своей сотней отправлялся к Пилонесу, а завтра уже поил Крылатого в Голубой реке. Презирая опасности и не страшась трудностей, он выбирал лишь те пути, где еще не ходили партикулы Дэса. Невероятная подвижность и выносливость отряда, способность стойко переносить холод и голод, быстро и без потерь преодолевать непроходимые заснеженные хребты удивляли даже самих дикарей, всю жизнь проживших в этих местах.
По сведениям, добытым у пленных, маллы давно знали о существовании Магической аймы и постоянно пытались ее уничтожить, ибо наносимый ею ущерб был очень велик. Чувствуя себя в Малльских горах еще хозяевами, имея везде глаза и уши, даже в авидронских лагерях, горцы неоднократно выслеживали сотню ДозирЭ и расставляли засады или высылали наперехват крепкие отряды, рассчитывая одним ударом покончить с ней. Но ни один из этих отрядов так и не вернулся… Вскоре само упоминание о Магической айме вызывало у бесстрашных маллов священный трепет, будто речь шла о не о горстке людей из плоти и крови, а о целом войске злых духов, которых вовсе невозможно победить…
Совершая поход за походом, ДозирЭ за три месяца бесконечных сражений уничтожил девять крупных малльских отрядов (мелкие даже не считали), сровнял с землей восемь селений, освободил из кунжудов сотни людей, привел Дэсу не меньше тысячи пленных. За это время в его сотне дважды полностью сменились воины, однако сам он, словно находясь под защитой местного божка Якира, не получил ни одной царапины. Единственное, что ДозирЭ пока не удалось, — это подобраться к Бахет-меги, где он рассчитывал повстречать Ахлероя…
Однажды после тяжелого двухдневного боя потрепанный отряд ДозирЭ явился в один из дальних авидронских лагерей, расположенных в высокогорье. Здесь находился сам Полководец Инфекта Дэс, который, узнав о том, что в лагерь прибыла Магическая айма, немедленно потребовал к себе ДозирЭ, с которым до сих пор не был знаком. Вскоре перед ним предстал обросший многодневной щетиной высокий широкоплечий мужчина. Он был в облегающей лисьей парраде, шерстяных штанах чуть ниже колен, в сапогах на меху, в легких пластинчато-кольчужных доспехах, с огромным мечом на перевязи и лишь отдаленно напоминал авидронского воина. Несмотря на суровый и мужественный вид этого человека, Дэс не мог не заметить, что вошедший чрезвычайно молод для предводителя знаменитого отряда.
— Ты и есть тот самый ДозирЭ? — полюбопытствовал Дэс.
— Именно так, — привычно отвечал грономф, не совсем уразумев, что военачальник имел в виду: прошлые ли его «заслуги» или сегодняшние подвиги.
Дэс еще раз внимательно оглядел воина, будто никак не мог поверить, что перед ним именно тот храбрец, о котором ходят легенды в его армии. Наконец он кивнул головой и жестом пригласил ДозирЭ за стол, где расторопные слуги уже подготовили щедрую трапезу. Молодой человек не ел со вчерашнего дня, поэтому не преминул воспользоваться гостеприимством военачальника. Полководец Инфекта с теплой улыбкой наблюдал за воином, удивляясь его завидному аппетиту, а сам время от времени равнодушно ковырял лоснящегося жиром печеного голубя.
— Я давно тебя здесь поджидаю и весьма рад, что мне удалось наконец с тобою познакомиться, десятник, — произнес Дэс, когда понял, что ДозирЭ насытился. — Скажи мне, почему ты, обладая такими редчайшими боевыми способностями, до сих пор не айм?
— Я был им, — простодушно ответил молодой человек.
— Вот как? — почему-то обрадовался военачальник. — Теперь я понимаю, как ты попал к «Безумным воинам». Ты, видимо, один из тех удальцов-поединщиков, которых Инфект пощадил. Ведь так? Что тебе грозило? Галеры, рудники, клетка, шпата? Больше всего на свете мне сейчас хотелось бы узнать, что же такого ты натворил. Могу себе представить! С твоей-то прытью…
Дэс уже потирал руки, предвкушая любопытнейший рассказ, но ДозирЭ лишь пожал плечами, показывая, что не намерен распространяться на эту тему.
— Ты прав, мой герой, — разочарованно кивнул военачальник, — кое-что даже мне не следует знать… Тогда вот что скажи мне: правда ли, что тебе до золотого платка осталось получить всего лишь одну награду?
— Это так.
— Вот и хорошо. Ты находишься в одном шаге от того, чтобы навечно остаться в памяти потомков. Твое имя будет начертано на стене Славы в Форуме Побед, а еще ежегодно тебе будет причитаться по десять инфектов, ты получишь дом в Грономфе, участок земли в пригороде и к тому же будешь наделен неприкосновенностью.
— Я знаю, — отвечал ДозирЭ довольно безучастно. Его собеседник решил, что он излишне скромен.
— О таких привилегиях многие наши именитые сограждане не смеют и мечтать! И я дам тебе этот недостающий белый платок. Только… только ты должен сделать для меня одно дело…
— Дело? — оживился молодой человек.
— Ну да, дело. Я слышал, что более всего на свете ты жаждешь изловить Ахлероя. Что все твои походы так или иначе связаны с поиском так называемого Вершинного вождя. Это правда?
— Да. Я отдал бы за это все!
Дэс изумился той несдержанной горячности, с которой ДозирЭ произнес последние слова, и даже мельком подумал: что-то за этим скрывается…
— Считай, тебе повезло. — Дэс от удовольствия потер руки. — Некоторое время назад нам удалось схватить малльского лазутчика. Его хорошенько допросили, и он признался, что подослан Ахлероем. Еще он сказал, что сам Ахлерой сейчас находится в селении Бахет-меги, все отряды разослал в дальние походы и с ним не более пятидесяти воинов. Ты слышал когда-нибудь об этом селении?
— Да… — как-то неопределенно отвечал ДозирЭ.
— Это родовое селение Ахлероя, столица маллов, если можно так выразиться. Находится Бахет-меги примерно в трех днях пути отсюда, высоко в горах. Мы много о нем слышали, но отыскать так и не смогли. Вернее, сейчас-то мы знаем, куда идти, но все отряды, которые я отправлял на поиски, возвращались ни с чем, а иногда сильно побитые…
— Ты хочешь, чтобы я нашел Бахет-меги, атаковал его и захватил Ахлероя? — прервал размеренную речь военачальника ДозирЭ.
Дэс пристально посмотрел в глаза молодому человеку:
— Мы не можем упускать такой случай. Сдается мне, что, поймав этого разбойника и разорив его логово, мы разом добьемся результатов, сравнимых, может быть, с целым годом кровопролитных военных действий. И пожалуй, решить эту задачу под силу только тебе. Езжай туда, захвати Ахлероя. Или хотя бы убей. И я дам тебе твой белый платок. Проси, что угодно, — я ни в чем тебе не откажу. Хочешь, снарядим целую партикулу, хочешь — отдам тебе всех своих телохранителей?
— Нет, это ни к чему. Крупному отряду там не пройти. Тем более его сразу обнаружат, и тогда… только мы и видели Ахлероя. Я пойду лишь со своими людьми!
Дэс поднялся, шагнул к факельнице, которая слишком коптила, и убавил при помощи заслонки огонь, потом заложил руки за спину и задумчиво подошел к оконцу. Как раз в это время мимо вели под уздцы Крылатого, и военачальник невольно залюбовался мускулистым пышногривым красавцем. Что делает этот чудесный и очень дорогой жеребец в такой глуши? Тут Дэс догадался, кто владелец редкостного скакуна…
Этот странный молодой человек, который, казалось, всё время чего-то недоговаривает, начинал его смущать. «Крупному отряду там не пройти?.. Он что же, там был? Почему же мне ни слова об этом?!» Дэс вспомнил, что триады две назад кто-то ему шепнул, что предводитель Магической аймы десятник ДозирЭ как-то связан с Вишневыми и что время от времени к его персоне проявляет интерес сам Божественный. Дэс тогда не придал этим словам никакого значения — у героев всегда много завистников, но сегодняшний разговор, похоже, подтверждал сообщение доброхота. «Ну что ж из того? — в конце концов рассудил военачальник. — Если этот молодец и служит Круглому Дому, то, во-первых, это не мое дело, а во-вторых, он, скорее всего, имеет поручение уничтожить Ахлероя. Я в этом заинтересован не меньше Вишневых плащей, а значит, наши устремления совпадают!»
— Сколько у тебя человек? — обернулся Дэс.
— Осталось шестьдесят четыре.
— И ты готов идти на Ахлероя с шестью десятками воинов?!
— Этого вполне достаточно. В том случае, если твой лазутчик не врет и Ахлерой действительно рассредоточил все свои отряды…
Полководец Инфекта и десятник говорили еще некоторое время. «Пусть поступает, как хочет!» — наконец решил Дэс…
Дорогу к Бахет-меги ДозирЭ помнил смутно и наверняка бы заплутал, если б не несколько авидронских проводников и мальчишка-полукровка из Карле Ролси. Впрочем, молодой человек до последнего не верил, что маллы позволят беспрепятственно подойти к своему главному селению. Давно никому не доверяя и памятуя о том, как однажды в горах иргамовские проводники предали Эгасса, выведя партикулу «Неуязвимые» точно на засаду, ДозирЭ приставил к проводникам стражей, наказав воинам внимательно за ними следить и, если потребуется, убить.
Магическая айма двигалась медленно, соблюдая все меры предосторожности. То и дело приходилось надолго останавливаться и пускать вперед следопытов, чтобы они разведали подозрительную местность. Путь был труден, местами вовсе непроходим, несколько раз пришлось пробираться по узкой, в полшага, каменистой кромке над бездонной пропастью. Отряд взбирался всё выше и выше, тропа то появлялась, то исчезала. Во время третьего перехода выпал обильный снег, накрывший склоны, и всадники вынуждены были пробиваться по бесконечной нетронутой целине, то и дело утопая в сугробах. Для ночевки подыскивали укромные места; чтобы не быть обнаруженным, костры укрывали подобием шалашей.
К удивлению ДозирЭ, за всё время похода «Безумные воины» не только не подверглись нападению дикарей, но даже не смогли обнаружить ни единого намека на присутствие человека. Через пять дней, к вечеру, они уже стояли на вершине скалы, впившись жадными взорами в раскинувшуюся внизу уютную, закрытую со всех сторон лощину, усыпанную маленькими домиками конической формы. Бахет-меги выглядело мирным, беззащитным селеньем и нисколько не напоминало грозную столицу мятежной Маллии.
«На рассвете!» — бросил ДозирЭ окружавшим его всадникам и повернул Крылатого прочь.
Авидроны оставили наблюдателей, отъехали на несколько итэм и укрылись в тесном ущелье. Ночь была холодна, но ДозирЭ запретил разводить костры и вообще разговаривать. К утру, стянув морды лошадей особыми бечевками и обмотав их копыта холщовыми тряпками, «безумные» приготовились к атаке: они вернулись на скалу и в полной тишине вереницей спустились по извилистой тропке в лощину. Начинало светать.
Охваченные охотничьим азартом, воины рассыпались по округе и въехали с разных сторон в родовое селение Ахлероя. Они не встретили на пути ни одного стражника, ни одного мальчишки, стерегущего покой своих соплеменников. Даже вечно сердитые малльские собаки молчали. Деревня безмятежно почивала, будто располагалась не в Малльских горах, а где-нибудь в предместье Грономфы, под защитой десятков пограничных отрядов, партикул, гарнизонов. Но предвкушение легкой добычи быстро сменилось чувством крайней опасности. Такая безмятежность и такое легкомыслие были совсем не свойственны маллам, и многим уже пришло на ум страшное слово «засада».
ДозирЭ подъехал к ближайшему домику, соскочил с коня и с силой пнул ногой дверь. Жилище пустовало. Не было никого и в соседнем домике. Тут молодой человек услышал короткий посвист, означающий: «Скорее сюда!» — один из условных сигналов, принятых в Магической айме. Вскочив на Крылатого, он миновал полсотни жилищ, загоны для скота и оказался в центре селения. То, что ДозирЭ увидел, повергло его в оцепенение. На голых ветках зачахшего дерева с тонким искривленным стволом висел труп несчастного Арпада. «О, Гномы, спасибо вам хотя бы за то, что этого не видит Идал!» — промелькнуло в голове у ДозирЭ.
— Смотри! — Один из воинов показал на землю у подножия дерева.
ДозирЭ пригляделся и заметил знаки, выложенные камнями, величиной с куриное яйцо. Это было послание на авидронском языке, написанное с несколькими незначительными ошибками:
«Я Ахлерой.
Возвращаю тебе, ДозирЭ, твоего друга Арпада».
К дереву подъехали еще два десятка авидронских цинитов. Затаив дыхание, все они теперь со смятением на лицах разглядывали ужасные плоды, появившиеся на ветках засохшей эйкуманги.
— Ловушка! — опомнился ДозирЭ. — Назад!
Воины резко развернули лошадей и помчались прочь, однако на краю деревни в замешательстве остановились. Уже стало светло, и было хорошо видно, как по тропе, которая, огибая валуны и провалы, сбегала к Бахет-меги — по той самой тропе, по которой авидроны сошли в лощину, — теперь движется большой конный отряд на низкорослых безгривых лошадях. Маллы. Некоторые всадники уже съехали вниз, другие, только начинали спускаться. Их было не меньше пятисот.
ДозирЭ подал знак, чтобы все следовали за ним, и направил Крылатого в другой конец лощины — к подножию горы с плоским склоном. Он помнил, что там тоже должен быть какой-то проход. Не успела Магическая айма преодолеть и половину пути, как на этом склоне показался еще один крупный малльский отряд на линяло-черных лошадях и стал двумя стремительными расходящимися потоками спускаться к селению. Послышалось громкое гиканье и лязг оружия.
ДозирЭ резко натянул повод. Все пути к отступлению отрезаны. Но тут он вспомнил об ущелье Смерти, где маллы закапывали в землю тела умерших соплеменников. Будучи в Бахет-меги, он несколько раз видел, как, следуя малоприметной тропинкой в поросшую колючим кустарником низину, увозят покойников, сопровождаемых плачущими старухами. ДозирЭ сильно выслал коня вперед, быстро отыскал нужный путь, и вскоре, не встретив ни одного горца, отряд уже оставил селение далеко позади.
Широкий каменистый путь долго шел меж сплошных горных массивов, то устремляясь вниз, то круто взлетая вверх.
— Откуда тебе знакомы все эти тропы?! — радостно осведомился на скаку приятель ДозирЭ по имени Куник, вполне закономерно полагая, что из ловушки удалось вырваться.
Молодой человек не ответил. Лишь прибавил ходу.
— Не пойму я, и зачем нас вообще сюда послали! — не унимался Куник. — «Безумные воины» должны были бы сражаться с флатонами, а не гонять по горам облезлых дикарей!
— Я ЗНАЮ, зачем нас сюда послали! — сердито откликнулся ДозирЭ.
Вскоре на пути стали встречаться холмики, сложенные из гладких округлых камней, одни — совсем маленькие, другие — в рост человека и больше. Почти все они поросли травой, но, проехав шагов двести, авидроны вдруг увидели целый город могильных холмов.
Дальше дороги не было. Отряду пришлось остановиться. Кругом вздымались почти отвесные кручи. Через мгновение послышался сигнал, посланный «замыкающими»: «Преследование!»
ДозирЭ всё понял и велел цинитам рассеяться. Как только они выполнили приказ, укрывшись за холмами, со всех сторон появились горцы, бесчисленное количество пеших и конных воинов с луками и мечами в руках. На вершине самого высокого утеса молодой человек увидел одинокого всадника в сияющих латах и в накинутой на плечи шкуре снежного барса. То был Ахлерой.
— ДозирЭ, послушай меня! — закричал он на своем лающем языке. — Сдавайся, тебе не спастись! Если ты это сделаешь, я ручаюсь, что ты умрешь легкой смертью, а воинам твоим обещаю сохранить жизнь!
— Кто это? — спросил Куник.
— Это и есть Вершинный вождь Маллии Ахлерой, — пояснил молодой человек.
— Тот самый, за которым ты всё это время гонялся?
— Да, тот самый, который всё это время гонялся за мной!
ДозирЭ отстегнул свой длиннополый шерстяной плащ и швырнул его на землю.
— Ахлерой! — вскричал он. — Ты же знаешь, что я ни за что не сдамся. К чему пустые разговоры? Лучше спускайся сюда, и давай сразимся. Ты же так этого хотел!
Ахлерой лишь придержал беспокойного коня.
— Ты слишком многого хочешь, авидрон! Разве для этого я затеял такую сложную засаду, в которую ты, как мальчишка, попался? Сначала убей всех моих воинов, и тогда поговорим…
С этими словами одноглазый вождь подал знак своим людям, и в тот же момент в сторону авидронов полетели сотни стрел. ДозирЭ поднял над головой круглый щит, от которого тут же отскочили две стрелы, и поспешил укрыться за одним из самых высоких холмов.
Маллы пускали и пускали стрелы, но ущерб от этого был небольшой — авидроны прятались за холмами. Большинство воинов ДозирЭ и сами имели мощные луки и длинные самострелы, поэтому немедленно ответили маллам. Поскольку горцы стояли открыто, уверенные в своем подавляющем превосходстве, почти каждая авидронская стрела нашла свою цель. Видя, что метательный бой приносит больше вреда, чем пользы, Ахлерой выхватил паранг и начертил им в воздухе причудливый знак. Увидев это, все маллы, что были вокруг, с диким гиканьем бросились в атаку.
— Что будем делать?! — К ДозирЭ подбежал Куник, который едва успел спрыгнуть на землю с рухнувшего коня, пронзенного сквозь тонкую кольчугу чередой удачно пущенных стрел.
— Нам остается только одно — убить их всех, — спокойно отвечал ДозирЭ, вытягивая из ножен свое грозное оружие.
— Разве это возможно?! — изумился воин, приняв ответ за злую шутку. — Я, конечно, много видел всякого под твоим началом, но дикарей здесь не меньше двух тысяч!
ДозирЭ лишь пожал плечами, достал рожок и подал сигнал. Тут все авидроны покинули свои укрытия, съехались в одно место и быстро образовали боевой клин. ДозирЭ встал во главе него и медленно двинулся вперед…
Бой был в самом разгаре. Половина авидронов пала под яростными ударами парангов, но и горцев полегло не меньше двух сотен. ДозирЭ, находясь на «острие» клина — в самой гуще схватки, по обыкновению бился сразу с несколькими конными маллами, каким-то непостижимым образом всё время увертываясь от метательных топориков. Крылатый оказался значительно выше своих малльских сородичей, и из-за этого молодой человек имел возможность сверху обрушивать на врага страшные удары своего меча, в сравнении с которым короткие клинки горцев выглядели бесполезными игрушками. Спешившийся Куник всё время был рядом, не отходя от крупа Крылатого ни на шаг. Умело действуя одновременно боевым топором и палашом, он всеми силами защищал своего сотника, на которого со всех сторон набрасывались маллы. Авидронский клин, разрезав пополам армию горцев, почти вырвался из ущелья Смерти. Вдохновленный жарким сражением Куник, видя, что маллы не в силах сдержать бешеный натиск «безумных», вновь обрел надежду. Однако в это мгновение метательный топорик, брошенный с близкого расстояния, пробил его шлем, и он замертво повалился к ногам Крылатого.
Без Куника ДозирЭ пришлось значительно тяжелее. Маллы наседали, ожесточенно врубались в боевой строй авидронов, пытаясь его расчленить. Истончившийся «клин» вскоре почти распался, и ДозирЭ очень быстро оказался в одиночестве, отсеченный от своего отряда разъяренной толпой пеших дикарей.
Крылатый наконец пал на передние ноги — то ли был ранен, то ли окончательно выбился из сил. ДозирЭ ловко соскочил на землю и продолжил бой, но тут малльский топорик ударил его в грудь. Пластины нагрудника вмялись, но не были пробиты. От жгучей боли в груди перехватило дыхание. Не успел молодой человек прийти в себя, как сильный удар по голове заставил его на мгновение потерять сознание. Этого оказалось достаточно, чтобы пропустить еще два удара малльских мечей — в плечо и в спину. ДозирЭ понял, что ранен, но сумел скользнуть в сторону. Один из конных маллов направил на ДозирЭ свою лошадь в тяжелом медном наглавнике, но молодой человек рубанул скакуна по этому наглавнику, и животное осело на задние ноги, сбросив всадника.
На ДозирЭ накинулся сразу десяток конных и пеших маллов. Вскоре шесть из них были убиты, но на их место тут же встали другие. Малл-копьеносец ранил авидрона в ногу, а брошенный кем-то дротик повредил ему шею.
Еще ранение, еще…
ДозирЭ все-таки стоял на ногах и пока что отбивался, но уже чувствовал, что истекает кровью. Он собрал остаток сил и ринулся на горцев, яростно вращая своим мечом, и вскоре кольцо врагов распалось: пять человек были повержены, трое в испуге попятились.
Молодой человек затравленно огляделся. Два десятка человек, которые остались от Магической аймы, неистово дрались в десяти шагах, пытаясь пробиться к окруженному сотнику. Сверху, с утеса, по-прежнему восседая на красивом жеребце, за развернувшимся внизу жарким сражением совершенно невозмутимо наблюдал Ахлерой.
На ДозирЭ опять навалились. Двух горцев он тут же изрубил в куски, потом еще двух… Малльский лучник выстрелил в него почти в упор, стрела пробила пластину на груди и впилась в грудь. Метательный топорик раздробил предплечье левой руки, и она повисла плетью. Удары сыпались со всех сторон, и многие из них он уже пропускал.
Еще восемь маллов, один за другим, рухнули на тела своих соплеменников.
Наконец у ДозирЭ всё поплыло перед глазами. Ноги затряслись и перестали слушаться. Искореженные доспехи уже не защищали, а только мешали. Неожиданно слабость сковала всё тело, и он упал на колени. Он был не в силах даже поднять руку с мечом. Десятки ударов обрушились на него со всех сторон. Вскоре ДозирЭ, залитый с ног до головы кровью, безжизненно повалился на спину…
Увидев, что ДозирЭ упал, авидроны зарычали и из последних сил бросились вперед. Маллы тут же были смяты, но им на выручку кинулись те, кто до этого сражался с ДозирЭ. Бой ушел немного в сторону.
Израненного, всего исколотого и изрубленного ДозирЭ наконец оставили в покое. Каким-то чудом в нем еще теплилась жизнь. Сначала он прислушивался к шуму сражения, пытаясь понять, что происходит, но постепенно эти звуки становились тише и тише, пока вовсе не исчезли. ДозирЭ понял, что всё кончено, что он проваливается в бездну, откуда больше никогда не вернется, и последним усилием воли открыл глаза. Он увидел голубое-голубое небо, яркое до рези в глазах, и на нем едва различимые размытые точки — угасшие с наступлением утра звезды.
«Андэль! — шевельнулись его губы. — Любимая! Ты ждешь меня? Я иду к тебе! Мы возьмемся за руки и пойдем…»
Кинжальная боль вдруг пронзила его мозг, он с трудом в последний раз глотнул воздуха, сразу же обмяк, и глаза его застыли. Он был мертв…
ЭПИЛОГ
Прошло уже больше триады, а о Магической айме не было никаких вестей. Полководец Инфекта Дэс понял, что ему более не суждено увидеть ни ДозирЭ, ни его отряд. Он собрал тысяч двадцать воинов и сам отправился в Бахет-меги. На полпути его подстерег Ахлерой во главе внушительного войска. После короткого метательного боя осторожный Дэс предпочел отступить…
Война продолжалась. Прибыло пополнение, и в авидронской армии, располагавшейся в Малльских горах, появились новые доблестные отряды и проявили себя новые отчаянные храбрецы. Вскоре и о ДозирЭ, и о Магической айме все забыли…
Между тем о двойном поражении армий Фатахиллы и об их унизительном отступлении знал уже весь континент. Алеклия распорядился отправить голубей и посыльных во все страны, даже враждебные Грономфе, с подробным сообщением о блестящих авидронских победах. Теперь во всех столицах, во дворцах маленьких и больших правителей только и говорили о том, как было обращено в бегство миллионное войско Первого Принца, а потом — полумиллионное войско его сына. Невероятно, но нашествие Фатахиллы остановлено! Должно быть, очень сильны эти авидроны, если разделались с непобедимыми ордами воинов Темного океана!
Эти победы образумили многих. Сначала Вишневые доложили, что отправившиеся в поход на Авидронию дорианцы, отказавшись от взятых на себя перед Фатахиллой союзнических обязательств, неожиданно повернули назад. Потом авидроны узнали, что гагалузы и чурехи, которых остановил недалеко от авидронских границ Селес и которые ждали исхода столкновения между Алеклией и флатонами, ушли восвояси. Далее шестисоттысячное войско Союза городов Вастаху отправилось домой, озабоченное лишь тем, как бы уже авидроны не напали на них самих. Отступили мандрагулы и «Свободные воины». Теперь, кроме флатонов, Авидронии никто не угрожал.
Впрочем, был еще Берктоль. Четырехсоттысячная армия Сафир Глазза, хотя и остановилась на полпути к Авидронии, недалеко от Белых песков, возвращаться домой пока не собиралась — стояла лагерем в ожидании дальнейших событий. На очередном заседании Совета Шераса Сафир Глазз потребовал от посланцев стран—членов союзного договора увеличить сводное войско до миллиона человек («Авидрония должна быть наказана!»), но Юзофы на этот раз встретили слова Мудрейшего без особого воодушевления: даже самые ярые противники Авидронии не спешили выполнять это требование. Кроме того, сразу двадцать представителей заявили о выходе своих стран из Берктольского союза…
На невольничьих рынках континента появились первые флатоны — не только воины, но женщины и дети. Сначала люди отнеслись к ним настороженно и не желали их покупать: подданными Фатахиллы раньше никто не торговал, к тому же пугала неестественная белизна их лиц. Однако довольно быстро выяснилось, что жители острова Нозинги — здоровые крепкие люди, смирившиеся со своей участью и готовые подчиняться хозяевам. Возник спрос, потом мода, цены поднялись до трех берктолей за островитянина, и вскоре почувствовавшие хорошую наживу крупные работорговцы, скупавшие тысячами плененных у авидронских росторов, наводнили города материка рабами-флатонами…
Поскольку через месяц после Битвы под Воггом Ополчение было распущено, чудом выживший Идал — от всего его отряда осталось не больше двадцати человек — вернулся в пылающую победным пурпуром Грономфу и вновь сменил военный плащ на темно-зеленую парраду богатого горожанина. Первое время эжин был неразлучен с такими же, как и он, отпрысками старинных родов. Сойдясь с ними в походе, он сейчас в их обществе предавался пирам и разнообразным усладам.
Грономфа день и ночь ликовала, восславляя Божественного, армию и Авидронию. Город превратился в одну большую семью, где все люди, вне зависимости от сословия и достатка, вдруг стали братьями, ибо это была общая победа и шли к ней все вместе, через страх, тревоги, утрату близких. В эти дни, когда у каждого авидрона сердце колотилось от какой-то необыкновенной всепоглощающей радости, когда у ночных костров мусак обнимал белита, а эжин пил из одной чаши с нищим, Идалу хотелось быть вместе со всеми, тем более что героев сражения с флатонами повсюду привечали особо. Постепенно, однако, гуляния утихли, Грономфа приобрела свой прежний довоенный облик, в город вернулись все жители, появились толпы инородцев, и на улицах вновь стало шумно, пыльно и тесно.
Идал понемногу отошел от своих новых друзей, которые, будучи с рожденья обеспеченными людьми, вели праздный образ жизни, не собираясь чем-либо серьезно заниматься, и увлекся посещением Рестории. Его героическое прошлое, его достойный вид, его великолепные ораторские способности, а главное, его щедрые вклады быстро принесли ему почет и уважение. Он был избран от своего народного собрания представителем по наблюдению за расходованием средств Инициатами и даже один раз присутствовал на заседании Совета Пятидесяти и видел Провтавтха. Впрочем, общественная деятельность эжину быстро надоела, поскольку отнимала много времени и средств, а между тем старый доверитель рода Безеликских умер, и заниматься делами стало совершенно некому. Идал вернулся к денежным книгам, которые не открывал уже более полугода, и тут не только убедился, что утратил почти все, но и обнаружил, что образовались внушительные долги, которые следует немедленно погасить во избежание худших неприятностей. Денежные потери, которые он понес в Карле Ролси и Панабеоне, нанесли такой непоправимый ущерб, что впору было вновь седлать боевого коня и бежать от всех проблем в партикулы.
В Грономфе тем временем вновь закипела деловая жизнь. Возводились дворцы и доходные дома, открывались торговые форумы, гомоноклы, кратемарьи. Братства строили огромные ремесленные и художественные мастерские. Видя это, Идал продал все, что еще оставалось в его владении, кроме родового дворца в Старом городе, где по-прежнему хозяйничал Эртрут, заткнул все прорехи, а оставшиеся средства попробовал выгодно вложить. Но тут он столкнулся с невиданной доселе предприимчивостью грономфских негоциантов, исключительно жестким соперничеством и за последующие несколько месяцев больше потерял, чем приобрел. Он впервые пожалел, что предал семейное дело. А ведь великолепные разнообразные ткани рода Безеликских ценились не только в Грономфе и в Авидронии, но и во многих дальних городах и странах. Не было теперь у Идала ни плантаций льна, хлопка и тоскана, ни ткацких мастерских, ни гомоноклов и лавок, куда могли пожаловать покупатели, ни торговых кораблей, а главное — не было теперь мастеровых, знавших особые секреты ремесла…
Все это время Идал с каким-то необъяснимым волнением в сердце ждал появления ДозирЭ, этого новоявленного потомка дорианских интолов и неутомимого игрока в стекляшки со смертью, рассчитывая вдруг увидеть его, живого и невредимого, с новыми наградными платками на шее. Он тайно тосковал о времени славных и рискованных похождений, о дружбе «на крови», такой простой, крепкой и открытой. Он надеялся, сам себе в этом не признаваясь, что ДозирЭ придет и вновь позовет его с собой в далекий и опасный путь, но шли дни и месяцы, а ДозирЭ не появлялся, и никто о нем ничего не знал…
Бузилл Арагоста и Кумистр отступали до самых Пизар. Здесь они крепко поссорились, и их пути разошлись. Первый Принц решил не искушать судьбу и вернуться домой, но его сын по-прежнему хотел драться, невзирая на грозящую опасность полного разгрома.
Армии Алеклии и Лигура были уже близко. Инфект Авидронии, преодолев более полутора тысяч итэм пути по Междуречью, снял осаду с Дати Ассавар, которая находилась в блокаде почти год, и, вмиг очутившись по другую сторону Алинойских гор, на берегу залива Обезьян, двинулся по побережью на Пизары, по пути уничтожая разрозненные отряды принцев и покоряя народы, сражавшиеся на стороне Фатахиллы. В пятидесяти итэмах от Пизар он соединился с Лигуром, который только что разбил бедлумов и взыскал с них за союзничество с флатонами невиданный откуп.
Бузилл Арагоста, воспользовавшись быстроходной галерой, стремительно пересек пролив Артанела и первый из всех флатонов, участвовавших в походе, ступил на берег острова Нозинги. Говорят, на том берегу его встречал сам Фатахилла. Но большинству принцев и вождей не суждено было более увидеть родину: сновавшие в проливе авидронские корабли потопили почти все плоты.
«…И беззащитные островитяне, только отплыв, увидели корабли Грономфы. И сгрудились тогда в ужасе, и стали молить о пощаде, не желая найти свою погибель в подводном царстве Букорозица. Но жестокие авидроны думали только о мести, их малые галеры на полном ходу врезáлись своими длинными железными носами в хрупкие плоты и разносили их в щепки. И тогда тысячи белолицых оказались в воде, тщетно взывая о помощи. Но не было им спасения: они увидели стаи приближающихся громадных акул… И пенились черные от крови воды пролива Артанела… И содрогнулись тогда народы!» — сообщал известный летописец.
Разыгравшаяся драма заставила часть флатонов отказаться от попытки вернуться домой. Они присоединились к армии Кумистра, который в последний момент не отважился на прямое столкновение с объединенной авидронской армией и засел в столице Пизар — городе Спарей, обнесенном тройным рядом высоких крепких стен. Алеклия очень обрадовался этому обстоятельству, посчитав, что сын Бузилл Арагосты сам загнал себя в ловушку, и поспешил осадить город. Уже через месяц в Спарее съели всех лошадей, начался голод, и вскоре от трехсоттысячного войска Кумистра осталось не больше половины. К тому времени стены города были уже почти разрушены метательными снарядами, и Алеклия решился на штурм. Кумистр на глазах своих воинов погиб в схватке, но тела его так и не нашли, многие принцы вместе со своими отрядами сдались.
Флатоны были разгромлены, но Алеклия, вдохновленный ходом кампании, на этом не остановился. Теперь он возмечтал о завоевании Интолий флатонов и о пленении не кого-нибудь, а самого Фатахиллы. Разместив на транспортных кораблях пять эргол (примерно триста тысяч цинитов), он в сопровождении Лигура отправил их в Бузу. Флатоны ничего подобного не ожидали, считая, что Инфект Авидронии не осмелится высаживаться на острове, и поэтому поначалу не оказали должного сопротивления. Лигур без боя взял город и пленил почти всех его жителей — свыше полумиллиона человек. Потом авидронский полководец двинулся со всеми эрголами в глубь страны, но тут вблизи появилось стотысячное войско флатонов, и он дал бой. Разбив врага, Лигур тут же вынужден был опять сражаться, потом опять… Четыре сражения подряд, четыре блестящих победы при ничтожных собственных потерях. Однако вскоре он получил сообщение, что на подходе сразу три очень больших армии белолицых — каждая численностью не меньше пятисот тысяч, и одну из них возглавляет Бузилл Арагоста. Он написал об этом Божественному, прибавив, что Фатахилла, по всей видимости, располагает еще несколькими миллионами воинов и поэтому Нозинги завоевать невозможно, и отправил послание самой быстрой галерой авидронского флота. Инфект с той же галерой прислал распоряжение срочно возвращаться. Лигур, с трудом отбиваясь от наседавших флатонов, погрузил партикулы на корабли, разрушил Небесный шатер — великолепнейший дворец Фатахиллы, поджег город и отбыл на материк…
Вскоре Алеклия оставил Лигура с четырьмя эрголами на берегу залива Артанела, поручив ему покорить Галермо, вудов и многих других бывших союзников Фатахиллы, а также навечно отторгнуть у завоеванных Пизар обширные земли и основать на них большую авидронскую колонию с городом-крепостью, где военные и торговые порты, столь необходимые Грономфе в проливе Артанела, были бы защищены мощным фортом. Сам же посадил свою армию на корабли и вместе с ней отправился в Авидронию. По пути он остановился в Бионе у Атревида Послушного и, поблагодарив его за то, что тот нашел в себе силы воспротивиться воле Фатахиллы, заключил с ним всеобъемлющий договор о мире и сотрудничестве в различных сферах, в том числе и военной. Сделав этот шаг, бионридский интол открыто становился на сторону Авидронии и разрывал всякие отношения с Фатахиллой.
Громоподобный Фатахилла, Интол всех интолов странствующих племен флатонов и народов Темного океана, запахнутый в меховую мантию и в шарпере, надвинутом на брови, лихорадочно мерил широкими шагами пространство небольшого шатра. Стоял страшный холод, шатер в нескольких местах был разорван, и Фатахилла никак не мог согреться: тепла от медной факельницы явно недоставало. Непривычная унылая обстановка добавляла еще горечи в сердце, и без того надорванное всеми ужасными событиями последних дней.
«Как же это могло случиться?! — вновь и вновь задавал себе вопрос Громоподобный, сжимая кулаки. — Как я оказался почти один в этой степи, гонимый своими дерзкими преследователями? Я, величайший из величайших, вместо того, чтобы сейчас восседать на троне Инфекта Авидронии в его волшебном дворце, вот уже десять дней, словно жалкий пес, убегаю от своих бывших вассалов! А они поклялись меня убить! И среди первых — Бузилл Арагоста! Но ведь он сам во всем виноват! Это он проиграл все сражения, а не я! Боже, Хомея, я его возвысил, сделал Первым Принцем, подчинил ему всех вождей! И вот благодарность! Впрочем, разве я не предполагал, что когда-нибудь подобное может случиться?»
Все началось с того, что авидронам удалось высадиться в Бузу, разграбить его и пленить множество жителей, а отступая, сжечь. Это событие оскорбило принцев и вождей значительно больше, чем все предшествующие поражения. Разгневанные предводители, собиравшиеся покорить весь мир, но вынужденные защищаться на собственной земле, решили, что еще никогда не испытывали подобного унижения, и потребовали созвать Большой сход. Собрание это чаще всего происходило только по одному поводу — выбор нового Интола интолов взамен умершего или, точнее, убитого, потому что еще ни один правитель Нозинги не умирал собственной смертью. Естественно, Фатахилла не видел причины для проведения Схода и отказался его созывать. Вместо этого он удалился в один из своих дальних Небесных шатров и при помощи раба-полиглота Ноа занялся перепиской, пытаясь убедить своих бывших союзников, что война не проиграна, что недавние поражения — всего лишь мелкие, ничего не значащие эпизоды в эпохальном противостоянии. Однако ему почти никто не отвечал, даже Сафир Глазз. Спустя месяц Фатахилла узнал, что принцы Нозинги всё же собрали Большой сход, и собрали его не где-нибудь, а в Бузу, на развалинах уничтоженного авидронами города. И сделали это скрытно от своего правителя. Приехали почти все, за исключением нескольких самых преданных Громоподобному сторонников. Сход длился четыре дня, все переругались, несколько раз вспыхивала кровавая потасовка. В конце концов приняли общее решение низложить Фатахиллу, посчитав его виновным во всех неудачах, постигших флатонов, и предать смерти. Правителем выбрали Бузилл Арагосту, как величайшего полководца, который хоть и проиграл одно сражение (опять же из-за Фатахиллы), но до этого сумел покорить почти всё Междуречье. Узнав о том, какое решение было принято, Фатахилла пришел в ярость и стал собирать армию, чтобы наказать изменников. Впрочем, на его призыв откликнулись лишь два десятка принцев — ближайших родственников, которых в случае низложения Громоподобного и самих не пощадили бы. Всего собралось семьдесят тысяч человек. Навстречу Фатахилле вышел Бузилл Арагоста с армией в четыреста тысяч воинов и в отчаянной битве разгромил именитого противника. Фатахилла едва успел бежать и теперь на протяжении вот уже десяти дней пытался уйти от преследования. С ним было всего два десятка преданных телохранителей и раб Ноа…
Однажды в поисках недостающих имущественных онисов, касающихся своего родового дворца, Идал заглянул в Палату Памяти и встретил там своих приятелей по Ополчению. После веселой трапезы в лучшей кратемарье Грономфы кто-то захотел побывать во дворце Наказаний, куда, как сообщали многочисленные таблички на улицах, только что для всеобщего обозрения доставили пленных принцев и вождей Фатахиллы. Их посадили в самые узкие клетки, которые только нашлись; говорили, что флатонов обязательно будут кормить и поить, чтобы как можно дольше продлить их мучения. Идал, однако, не испытывал желания видеть это отвратительное зрелище и предложил посетить форум Побед. Все согласились, друзья взяли многоместную лодку на канале и вскоре прибыли на место.
Форум Побед, который начал возводить сам Радэй Великолепный, утвердился на широком холме и представлял собой целый город из великолепнейших дворцов, храмов и монументов, который опоясывала знаменитая стена Славы. Каждый дворец был выстроен в честь какой-нибудь громкой победы. Высеченные гигантские барельефы, величественные порталы, громадные колоны… Вокруг причудливые сады, роскошные парки, пышные фонтаны. Архитектурную целостность всего мемориала поддерживали широкие лестницы и открытые, иногда навесные галереи, соединяющие все сооружения. Главный вход охраняли два громадных паладиумных льва.
Мемориал победы над флатонами разместили в одном из старинных дворцов. Внутри него были десятки гигантских зал с потолками, покрытыми фресками. Помещения только обновляли, но несколько зал уже закончили. Здесь нагромоздили горы оружия и всевозможной военной добычи, кругом стояли вырезанные и дерева или высеченные из камня статуи военачальников и воинов. По стенам были развешаны картины с изображениями битв, портретами полководцев и героев.
Пройдя мимо одной из них, Идал вдруг оцепенел и мгновение спустя медленно обернулся. Нет, это ему не привиделось. Он стоял перед изображенным в полный рост блистательным ДозирЭ. Идал тут же узнал эту картину. Ее не так давно нарисовал один молодой, но уже добившийся определенного признания художник по заказу некоего влиятельнейшего мужа из Старого города. Под картиной, как и полагалось, лежал плоский камень, на котором была высечена надпись. Она гласила:
«Это и есть ДозирЭ, сын Вервилла из Грономфы, белит, десятник партикулы «Безумные воины».
Он совершил неисчислимое количество подвигов. Он лично предал смерти сотни врагов Авидронии и Инфекта. Он погиб в неравном бою с изменниками-маллами. Запомните, люди, навсегда этот мужественный лик. Так выглядит настоящий авидронский герой. Храбрые его деяния навсегда останутся в нашей памяти!»
Взволнованный Идал пробежал глазами надпись не менее десяти раз, но ничего нового, кроме того, что узнал при первом прочтении, не почерпнул из нее. Тогда он рассеянно отошел от картины, не видя ничего вокруг, и с горькой тоскою в сердце подумал: «ДозирЭ мертв. Видно, Ахлерой все-таки добился своего! Что ж, когда-то это должно было случиться! Ах, мой добрый друг, как жаль, как жаль!»…
Вернувшись в Авидронию, Алеклия распустил армию, дав воинам месяц отдыха, а сам устроил по всей стране невиданные доселе празднества. Впрочем, накопилось огромное количество дел и вопросов, которые Совет Пятидесяти не мог решить самостоятельно, и Инфект безотлагательно ими занялся. По истечении месяца он вновь отправился в поход, имея при себе три пополненных эрголы и несколько отдельных партикул — всего двести семьдесят пять тысяч человек, не считая обслуги и мастеровых. Из отборных отрядов при нем была только Белая либера. Алеклия вскоре добрался до авидронской крепости Панайросы и бесцеремонно вторгся в земли гагалузов, уничтожая всё на своем пути. Дикари, посмевшие слушать Фатахиллу и отважившиеся угрожать Авидронии, теперь затаились в своих степях, до последнего момента надеясь, что их предательская выходка будет прощена. Но про обещания хитроумного старика Селеса, остановившего гагалузов у Панайросов, никто и не вспомнил. Алеклия отверг все дары, отказался от огромного откупа и продолжал наступать. Гагалузы нашли в себе силы собрать войско и двинулись навстречу авидронским партикулам. Однажды на закате дня Инфект увидел стопятидесятитысячную армию дикарей и распорядился немедленно атаковать ее. При виде наступающего авидронского монолита гагалузы бросились бежать, укрылись в своем лагере, окруженном повозками, и приготовились защищаться. Алеклия осадил лагерь и обрушил на врага всю мощь метательных механизмов своей армии. Оставшиеся в живых дикари поспешили сдаться…
Расправившись с гагалузами, уничтожив все их селенья, захватив богатую добычу и пленив не меньше шестисот тысяч человек, Алеклия объявил все их земли собственностью Авидронии и двинулся на чурехов. Чурехи, достаточно многочисленный и весьма воинственный народ, жили в пустыне, простиравшейся от истоков реки Зимитри до берегов Ночного моря. Они были значительно сильнее гагалузов и при желании могли собрать войско в триста тысяч воинов. И всё-таки, узнав, что случилось с гагалузами, и поняв, что подобная беда грозит и им, чурехи собрали всех своих рабов, которыми владели, согнали весь свой скот, погрузили в повозки всё мало-мальски ценное имущество и отправили навстречу авидронской армии. Ко всему прочему, в сопроводительном послании, которое они приложили, помимо нижайшего покаяния и уверений в вечной дружбе, было обещано выплатить Авидронии в течение десяти лет еще и один миллион берктолей. Алеклия перечеркнул слово «один», вписал «два» и отправил онис обратно. Вожди чурехов немедленно согласились…
Истребив врагов справа от Авидронии, Алеклия тут же направился к противоположным рубежам своей страны и уже вскоре сражался с хотиками и «змееловами», которые, рассчитывая на поражение Инфекта в войне с флатонами, совершили ранее несколько набегов на авидронские поселения. Жестоко расправившись с ними, он также объявил их земли авидронскими, потом вышел к границам Деги и встретил там двухсоттысячное войско мандрагулов. На ходу, почти не понеся потерь, Алеклия разбил их, «наказав» за все прошлые подлости, и отправился прямо к тому месту, где располагался лагерь четырехсоттысячной армии Берктоля. Он во всеуслышанье обещал не только разгромить армию Совета Шераса, но и атаковать сам Берктоль. Вскоре к Божественному явились берктольские послы, которые представляли большую часть Юзофов Шераса.
— Чего ты хочешь? Что должен сделать Берктоль, дабы избежать столкновения с твоим войском? — спросили послы.
— Совсем немного, — отвечал им Инфект Авидронии. — Выдайте мне Сафир Глазза!
Послы угрюмо переглянулись и, поскольку им дали понять, что разговор закончен, смущенно поклонились и неловко вышли.
У Белых песков дорога была начисто уничтожена, а вместо нее зияли глубокие ямы. Это вынудило Алеклию остановиться, разбить лагерь и послать вперед мастеровых, чтобы они восстановили разрушенный путь. Через некоторое время он продолжил поход, и на исходе второго дня его авангард встретил удивительную процессию. В окружении берктольских воинов ехала большая повозка с клеткой: в таких обычно перевозили львов и других крупных хищников. Внутри клетки под палящим солнцем сидел на цепи голый человек, вымазанный нечистотами. За повозкой следовали пятьсот самых знатных граждан Берктоля, два десятка Юзофов и бесконечно длинный обоз с ценными дарами для Авидронии.
Алеклия сам выехал навстречу и сразу узнал в изможденном человеке, находящемся в клетке, Сафир Глазза. Тот был острижен наголо, с позорным клеймом осужденного на лбу.
— Эгоу, Мудреший! — радостно приветствовал Божественный Главного Юзофа Шераса.
Сафир Глазз поднял безумный взор, пригляделся к великолепному всаднику, который гарцевал на диковинном красном коне рядом с его повозкой, и как ошпаренный вскочил на ноги. Крепко вцепившись руками в толстые прутья клетки, он облизнул потрескавшиеся губы и с отчаянием в голосе закричал:
— Прости меня, Алеклия! Не виноват я! Меня заставил Фатахилла! Не убивай!
Божественный лишь иронично кивнул, изображая сожаление, однако вынул из торбы, притороченной к седлу, кожаную флягу с подслащенной водой и бросил ее пленнику.
— Я тебя уже простил, можешь в этом не сомневаться! — отеческим тоном сказал он… — Но вот простит ли тебя народ Авидронии?!
Граждане Берктоля умоляли Инфекта Авидронии пощадить их семьи и их дома и повернуть войско. Они предложили взамен щедрые дары общей стоимостью почти триста тысяч берктолей. Юзофы Шераса, в свою очередь, склонив перед Алеклией головы, сообщили, что уличили наконец Сафир Глазза в подделке многих страниц Священной книги — это-то и привело к превратному толкованию «слезных заветов». А еще его поймали на казнокрадстве. Поэтому его низложили, а затем приговорили к смерти. Теперь в Берктоле во благо народов, населяющих континент, полностью восстановлена законность, и Авидрония может снова стать полноправным членом Берктольского союза. Алеклия сухо поблагодарил Юзофов, сказал, что более на Берктоль зла не держит, а о предложении вернуться в Союз крепко подумает…
Фатахилла много размышлял о происшедшем и чаще всего винил во всех своих несчастьях отнюдь не Бузилл Арагосту, а бионридского правителя Атревида Послушного. Именно этот подлый предатель сдал форт Нозинги и пустил авидронские корабли в Темный океан. Из-за этого сначала был уничтожен огромный флот лимских пиратов, на который возлагались главные надежды, а потом и флот самих флатонов… Фатахилла всегда знал, что без военного превосходства на воде авидронов не победить. Так оно и случилось. Вот если бы в проливе Артанела не курсировали авидронские галеры, на материк удалось бы переправить еще два-три миллиона флатонов, и Алеклия все-таки был бы повержен!
Сейчас Фатахилла находился в большой и очень сырой пещере. Мрачные своды смыкались высоко над головой, но едва ли не до земли свисали пористые каменные наросты, сочившиеся мутной влагой. Небольшой костер едва теплился, зато из-за влажных веток дымил так, что невозможно было дышать. Телохранители расположились у входа, рядом с Громоподобным оставался только Ноа. Молодой раб, когда-то подаренный Фатахилле Атревидом Послушным, попав на Нозинги, всё время проводил в Небесных шатрах, переезжая вслед за своим хозяином из одного его дворца в другой. Будучи самым высокопоставленным рабом на острове, любимцем Интола интолов, он привык к массивной холодной роскоши дворцовых зал, к молчаливому угодливому подчинению сотен рабов, ко всегда доступным женским теплым телам. Он впервые за много лет лишился всего этого. Теперь он, голодный, жалкий, в отсыревшей одежде сидел у костра, но никак не мог согреться и отчаянно дрожал всем телом.
— Про Атревида я давно тебе говорил… — вдруг с укоризной молвил Ноа, будто угадал мысли хозяина. — А ведь тебе ничего не стоило с ним расправиться и захватить Анкону!
— Да, это так, — рассеянно отвечал Фатахилла, не обращая внимания на непочтительность раба.
Ноа был настолько ценным помощником, что являлся единственным человеком на всем Нозинги, который позволял себе подобное. Особенно сейчас, когда многое уже не имело значения.
— Тебе нужно было собрать Большой сход самому! — через некоторое время произнес Ноа. — Почему ты меня не послушал? Ты позволил Бузилл Арагосте убедить интолов!
Громоподобный насупился. Действительно, мальчишка, как всегда, прав. Но разве мог он тогда подумать, что власть его настолько хрупка, что ему следует чего-то опасаться?..
У входа послышались крики, потом шум боя, и Фатахилла понял, что ОНИ здесь. Вот и пришло его время!
Когда все телохранители, по всей видимости, погибли, в пещере появились воины в шарперах личного отряда Бузилл Арагосты, а за ними и сам рослый флатон с пылающим взором, с окровавленным авидронским мечом в руке.
Фатахилла поднялся, схватил за шкирку застывшего в ужасе Ноа и швырнул его в самый темный угол пещеры, а сам шагнул навстречу своим недругам. Он кинул на камни, к ногам ворвавшихся в пещеру воинов, золотой кинжал с рукоятью, усыпанной крупными алмазами.
— И вы посмеете меня убить?! Меня, Интола всех интолов, Великого вождя странствующих племен флатонов и народов Темного океана?!
Воины растерянно замерли. Перед ними стоял в знаменитой меховой мантии сам Громоподобный, великий властитель — тот человек, которому они с рождения поклонялись, словно богу, и который всё это время распоряжался их жизнями.
— Убить его! — вскричал Бузилл Арагоста. — Немедленно!
Воины, однако, продолжали в нерешительности толкаться у входа, и не нашлось ни одного храбреца, который отважился бы лишить жизни величайшего правителя. Бузилл Арагоста растолкал трусов и сам с перекошенным от гнева лицом бросился на Громоподобного.
— Одумайся! — воскликнул Фатахилла. — Вспомни, кто сделал тебя таким! Я же был тебе как отец!
— Ты предал нас! — отвечал Бузилл Арагоста, с силой вонзая меч в сердце низложенного правителя.
Фатахилла вскинул руки и пал на камни. Флатоны, которые стали свидетелями этого убийства, в ужасе открыли рты…
Свершилось! Громоподобного больше нет. Бузилл Арагоста лично отделил голову мертвеца от тела и спрятал ее в заранее приготовленную торбу.
— Теперь зовите меня «Всесильный»! — сказал он воинам.
— Да, Всесильный! — поспешно отвечали флатоны.
Вскоре к Бузилл Арагосте подвели Ноа, которого обнаружили в дальнем углу пещеры. Некогда влиятельный помощник Фатахиллы едва волочил ноги и был почти до обморока потрясен происшедшим.
— Ты меня узнаешь, раб? — угрожающим тоном спросил Бузилл Арагоста.
— Да, Всесильный!
— Кто я?
— Ты Интол всех интолов странствующих племен флатонов и народов Темного океана!
Бузилл Арагосте понравился ответ раба.
— Ты будешь мне служить?
— С превеликой радостью, Всесильный!
Ноа пал к ногам нового повелителя…
— Хорошо! — почти ласково отвечал Бузилл Арагоста и обратился к одному из своих подручных:
— Эй, накормите этого раба, дайте ему теплую одежду и хорошего коня. Он поедет со мной!..
Алеклия явился в Грономфу, и вновь вся страна много дней праздновала его победное возвращение. Однажды на площади Радэя во время выступления известного оратора, который как раз назвал победы Божественного «судьбоносными», одного горожанина осенило, и он крикнул во всеуслышанье: «Победоносный! Алеклия Победоносный!» Народ бурно поддержал его. Вскоре вся Грономфа, а затем и вся Авидрония стала называть своего правителя «Победоносным», и Инфекту ничего не оставалось, как принять это прозвище, что он и сделал, впрочем, не особенно противясь.
Сафир Глазз даже не представлял, какую участь ему уготовили. На той же повозке и в той же клетке он был отправлен в нескончаемое путешествие по всем поселениям Авидронии. В каждом городе, на каждой площади повозка стояла по нескольку дней, собирая толпы пялящихся на него зевак, которые с охотой подвергали бывшего Мудрейшего всяческим унижениям. Лишь год спустя он был казнен, впрочем, доведенный до такого состояния, что уже всей душой желал смерти и с благодарностью принял ее.
Алеклия решил, что с него хватит военных походов, тем более что в его распоряжении достаточно талантливых военачальников, и полностью посвятил себя делам Инициатов и Липримарий. При этом большую часть времени он тратил на освоение новых земель. А ведь после всех завоеваний территория Авидронии стала почти в два раза больше. Прибавились Малльские горы, часть Иргамы, земли ларомов, гагалузов, хотиков, «змееловов»… Алеклия задумал возвести шестнадцать крупных городов, основать несколько сот поселений, построить на новых территориях крепости и укрепленные заставы с каменными цитаделями, проложить множество дорог. В сто шестом году Авидрония вновь значительно увеличила свои доходы, получив в казну умопомрачительную сумму — свыше четырнадцати миллионов берктолей. Еще пять лет назад Инфекту не удавалось собирать больше трех миллионов, и это вместе с податями, и вдруг такие невероятные успехи. То было золото, вырученное от продажи пленных флатонов, прочих рабов и захваченного имущества, в эту сумму входили откупы стран, потерпевших в войне с Авидронией поражение. Белиты и мусаки пожертвовали в храмы более полутора миллионов берктолей. Кроме того, несмотря на войну, существенно выросли доходы акелин, Ристалищ, кратемарий, мастерских, гомоноклов и лавок, принадлежащих Инфекту. Очень много принесла межгосударственная торговля, в особенности хлебом, оружием, кораблями. К этому следовало прибавить то, что давала добыча драгоценных камней, лотуса, дорогих поделочных материалов. Только в Малльских горах, в местах, откуда горцев уже изгнали, обнаружили серебро, железную руду, гранит и еще целую тектолитовую гору золотисто-медного цвета, общая стоимость которой оценивалась в девятьсот тысяч берктолей, — то был самый красивый тектолит, который когда-либо находили люди. Поскольку Берктольскому союзу теперь мало кто доверял, многие страны, свободные города и мирные племена, которые раньше платили за защиту Берктолю, предпочли сменить покровителя. В сто шестом году на фоне величайших побед авидронского оружия почти сто восемьдесят мелких и крупных правителей искали защиты именно у Авидронии, и это сулило около миллиона берктолей ежегодного дохода. Таким образом, Алеклия теперь располагал огромными свободными средствами и мог позволить себе, словно Радэй Великолепный, любые траты.
Одна из идей Алеклии состояла в том, чтобы сократить количество жителей Грономфы более чем в два раза. Перенаселенный город давно задыхался — шутка ли сказать, почти четыре миллиона жителей! Прельстив малоимущих грономфов разнообразными посулами, раздавая деньги, выкупая втридорога их скромные жилища и поначалу почти даром передавая в пользование земли на новых территориях, Инфекту действительно удалось в течение всего нескольких месяцев выдворить из города почти сто тысяч человек. Теперь на месте снесенных бедняцких кварталов вырастали целые улицы богатейших дворцов с благоухающими садами, разбивались пышные парки, возводились красивейшие Атлетии, Библиотеки, Театры, Рестории, Тхелосаллы, ходессы…
Идал Безеликский весьма тяжело переживал потерю друга. Даже смерть отца и гибель братьев дались ему легче: эта незаживающая рана даже во сне не давала ему покоя. Постепенно эжин стал тяготиться Грономфой: здесь теперь его мало что радовало, у него не было ни близких друзей, ни достойных занятий.
Однажды, окончательно осознав, что в Грономфе его уже ничто не держит, Идал отправился в Денежный приход и взял в долг пятьсот берктолей под залог своего дворца у «Дороги Предков». Когда Эртрут узнал об этом, он едва не лишился дара речи, но эжин поспешил его успокоить, твердо пообещав, что будет на этот раз крайне осторожен, бережлив и ни за что не позволит родовому дворцу Безеликских быть выставленным на торгах. Старик тяжело вздохнул, но поверил. Быстро собравшись, Идал наскоро попрощался с Эртрутом, наказав тому ожидать только хороших вестей, и отбыл в Иргаму.
В Иргаме, а вернее, на новых авидронских территориях полным ходом строились укрепления, прокладывались дороги и возводились мосты. Переселенцев из Старой Авидронии тут встречалось еще немного, но цены на землю и на участки внутри строящихся городов постепенно поднимались. Сами иргамы давно покинули эти места, но в девственных лесах или в горах еще скрывались самые упрямые из них. Сбившись в небольшие, но злобные шайки, они иногда наносили авидронам чувствительные удары. Пограничные партикулы не знали ни сна, ни отдыха, гоняясь по всей округе за этими обезумевшими мстителями.
Вскоре Идал находился уже недалеко от Кадиша, в тех местах, где несколько лет назад шли ужасные сражения, и за бесценок приобрел несколько поместий, некогда принадлежавших знатным иргамам. Поместья эти разграбили, все строения разрушили, но виноградники, оливковые рощи и фруктовые сады чудом сохранились и готовы были давать урожаи, а значит, не требовалось начинать всё сначала — ждать многие годы, пока лоза и деревья станут плодоносить.
Перед глазами Идала всё время стояло поместье Андэль и ДозирЭ, служившее ему примером: за короткое время сравнительно небольшими усилиями там удалось, словно по волшебству, превратить развалившееся хозяйство в образцовую, очень доходную усадьбу. Купленная под Кадишем земля не была плодородна, но эжин постарался в полной мере использовать все извлеченные из той удивительной истории уроки и вскоре сделался одним из лучших поставщиков овощей и фруктов для кадишского гарнизона. Кроме прочего, он увлекся разведением рыбы, пчел и мелкого скота: мулов, ослов, коз, овец, свиней. Окрыленный успехом, он вновь обратился к ростору Инициата Плодородия и вскоре обзавелся еще пятью поместьями, а к ним — охотничьими угодьями и обширным пастбищем. Начав с коневодства — очень сложного и крайне затратного дела, он быстро смекнул, что рабочие животные — быки и волы — принесут значительно больше дохода, и не прогадал.
Страх перед лесными разбойниками был еще велик и пока сдерживал наплыв торговцев и переселенцев. Многие из них пока колебались, ехать ли сюда, а иные предпочли Иргаме Малльское предгорье, где авидронских партикул стояло впятеро больше. Нападения на авидронов, на их поместья и на торговые караваны случались действительно довольно часто; Идал вынужден был содержать целую армию стражников и телохранителей, а несколько раз лично участвовал в жарких стычках. Но он давно привык к опасностям и понимал, что, если повезет, риск окупится сторицей.
Привычный к деловому размаху, Идал не ограничился земледелием и скотоводством. В строящемся городе Адморе Великолепном он сравнительно дешево приобрел пять участков, на которых сразу поставил две простых кратемарьи, две незатейливые купальни и просторные конюшни. Жителей в городе было еще мало, но кругом расположились строительные лагеря, да и переселенцы прибывали каждый день. Деньги вернулись почти сразу, и эжин поспешил стать собственником еще десяти более крупных участков, на одном из которых взялся за возведение доходного дома. Сделав всё, что мог, в Адморе, Идал отправился в другой строящийся город, потом в следующий.
Вскоре в одном из Денежных приходов Инфекта, только что возведенном в Адморе, эжин попросил тысячу берктолей, предложив в качестве обеспечения этого займа часть своей новой «иргамовской» собственности. Он их сразу получил, вернул прежний долг, не забыв голубиным посланием обрадовать Эртрута, а на оставшиеся золотые купил каменоломни, открыл крупные ткацкие и ремесленные мастерские и взялся за возведение именного Театра. К тому времени он уже нанимал тридцать содержателей и распорядителей и почти тысячу работников.
Прошло совсем немного времени, и в Новых землях начался бум. В города хлынули люди, возникли десятки поселений. Явились, запыхавшись, всякие хитроумные дельцы и известные всей Авидронии толстосумы. Только к этому моменту земля успела подорожать в пять раз, а участки в возводимых городах — в двадцать раз.
Идал, уезжая в Иргаму, в общем-то, вряд ли надеялся на сказочные доходы, хотел забыться и спасти престиж рода Безеликских. Но неожиданно, волею справедливых богов, он оказался именно в то время и в том месте, где и должен был оказаться самый сообразительный и удачливый. К своему изумлению, он долгое время почти единственный здесь извлекал из сложившихся обстоятельств несуразно большие выгоды, а когда начался переполох и все вдруг сообразили, что следует делать, он уже так разбогател, что вряд ли должен был чего-либо опасаться. Слишком крепки стали его позиции. Вскоре новый доверитель Идала Безеликского сделал подсчет и оценил теперешнее его состояние в пять тысяч берктолей…
Девросколянин Тафилус очень быстро стал одним из самых заметных воинов монолита «Черные драконы». Сразу попав в отряд «бессмертных» — лучших из лучших, он и там сумел выделиться своей необыкновенной силой, хотя сражался теперь плечом к плечу с такими же широкоплечими великанами, как и он сам. В Битве под Воггом монолит дрался отменно, легко отбив все атаки пеших и конных флатонов. Потом были тяжелые переходы, многочисленные стычки, пришлось вместе с Божественным пересечь всё Междуречье. Впоследствии уже на побережье пролива Артанела «Черные драконы» перешли в ведение Лигура и вместе с другими отрядами высаживались в Нозинги, а позднее участвовали в нескольких сражениях, где, впрочем, им не представилось возможности проявить себя в полной мере, поскольку преимущество авидронов всегда было безусловным.
Поначалу ожидалось, что Лигур довольно быстро выполнит поручения Инфекта и вместе со своей армией отправится домой, но прошло долгих полгода, пока ему не удалось окончательно разбить остатки отрядов флатонов, «наказать» тех, кто помогал Фатахилле, покорить Галермо и разрушить ненавистный Божественному Ауе-Ауе. А еще он основал колонию, где заложил большой город с самыми мощными укреплениями на всем побережье Темного океана. Понадобилась и дорога, протяженностью едва ли не полторы тысячи итэм, которая соединила новую авидронскую колонию с Дати Ассавар. Наконец Лигур оставил пролив Артанела и отправился сухопутным путем через Междуречье в Авидронию. И снова на его пути встретились десятки стран, племен, свободных городов, которые во время нашествия островитян подчинились грубой силе и посылали свои отряды в войско Бузилл Арагосты. Все они жестоко поплатились за свою трусость и предательство. Немало усилий было потрачено и на самих флатонов, которые в свое время отбились от армий Фатахиллы, осели на равнинах Междуречья и основали здесь свои поселения. Со временем всех белолицых или уничтожили, или взяли в плен.
Понадобилось четыре битвы, чтобы заставить коловатов признать поражение. Только когда Лигур поочередно расправился с самыми воинственными их племенами и стал угрожать остальным полным истреблением, коловаты сдались и согласились выплатить огромный откуп: в течение двадцати лет — пять миллионов берктолей, не считая скота, рабов и многого другого.
Авидронская армия сражалась в Междуречье еще полгода, хотя ни разу не сталкивалась с превосходящими силами противника и легко одерживала одну победу за другой. Не было в Междуречье и таких городов, которые нельзя было взять штурмом. Обычно метательные механизмы за несколько дней «прорубали» в стенах широкие проходы и вперед посылались штурмовые отряды. Большинство же городов, как, например, один из самых великолепнных в Междуречье город Зерода, сдавались без боя и сразу соглашались на внушительный откуп. Вскоре Лигур правил во всем Междуречье, и не было такой силы, которая могла бы вступить с ним в открытое противостояние.
Что же касается Тафилуса, он по-прежнему состоял в «Черных драконах» и принимал участие во всех сражениях. Он ни разу не был ранен, заслужил три золотых фалеры, восемь белых платков и стал главным десятником. Его либера почти не несла потерь, самый большой урон, причиненный ей — восемьсот человек, — пришелся на Битву с флатонами. В дальнейших схватках монолит, если до него доходило дело, ни разу не встречал достойного соперника…
Спустя два месяца после своего окончательного возвращения в Грономфу Алеклия принял решение продолжить строительство Великой Подковы. Но теперь он предполагал возвести точно такие же укрепления вдоль всех новых авидронских границ. Провтавтх и многие Рестории высказались против, опасаясь чрезмерных расходов и того, что работы опять растянутся на сотни лет. Инфект, однако, настоял на своем, тут же отдал необходимые распоряжения, и сразу в десяти местах, там, где на границе была наиболее напряженная обстановка, стали подниматься стены. Алеклия обязал многие зависимые от Авидронии страны и племена предоставить мастеровых и подручных и подрядил на эту работу почти три миллиона человек. Он рассчитывал возвести Новую Великую Подкову всего за десять лет.
Но всего этого Божественному оказалось мало. Вскоре он издал указ о строительстве у Малльских гор канала протяженностью свыше шестисот итэм, который соединил бы Анкону и Голубую реку. Канал должен был стать непреодолимым препятствием для будущих орд завоевателей, удобным проходом для военных флотилий, а в мирное время служил бы торговым путем, сулящим авидронским негоциантам и Дворцовому Комплексу колоссальные доходы.
Уделяя большую часть времени гигантским проектам и новым территориям, которые требовалось «окончательно избавить от прежнего населения, защитить строящимися крепостями, облагородить авидронскими городами и поместьями», Алеклия не забывал и о Старой Авидронии — как ее стали теперь называть. Он выделил всем без исключения Липримариям большие суммы на возведение городских стен и башен, общественных зданий, торговых форумов и арен, строительство дорог, прокладку водопроводов, сточных подземных каналов и прочее, прочее, прочее.
Вскоре Алеклия стал создавать на приобретенных территориях новые Липримарии и добавил к пятидесяти трем уже существующим еще двадцать. Спустя два месяца, поразмыслив вместе с Провтавтхом и Советом Пятидесяти Друзей, он вновь, как и в сто четвертом году, произвел слияние и укрупнение земель, разбив страну всего на тридцать липрим. К примеру, Грономфа вместе с прилегающими землями получила вместо четырех всего одного липримара-наместника…
Алеклия оказался не только блестящим полководцем, но и талантливым правителем. Он сумел подчинить своей воле всех Друзей, Инициаторов, липримаров, добился от них безукоризненного выполнения своих указаний. Никогда еще Грономфа не достигала такого безоговорочного подчинения всех земель и такой проворной исполнительности тысяч людей. Могущественная власть, опирающаяся на храбрую армию, полную казну и здравый смысл, торжествовала во благо своим подданным над огромной территорией. Секрет успехов Алеклии, по признанию некоторых тхелосов, был, впрочем, абсолютно прост и доступен каждому правителю, пекущемуся о процветании страны. Впервые за всё время существования Авидронии ее Инфект оставил в покое простой народ, отменив подати и дав ему возможность спокойно трудиться, возделывать землю, ремесленничать или торговать, и не только оставил в покое, но и защитил его от тех хитроумных вездесущих разорителей, которые привыкли из поколения в поколение жить за его счет, ловко извлекая свою выгоду и золото из преимуществ, которые гарантировал им жезл власти.
Кирикиль провел в грономфской Лечебнице много дней, прежде чем у лекарей появилась надежда, что он выживет. И он выжил, что многие посчитали чистым везением, хотя нельзя было не признать и того, что яриадец обладал исключительно крепким здоровьем. Однако прошло еще много месяцев, пока он окончательно пришел в себя и смог самостоятельно есть и передвигаться.
Вскоре деньги, внесенные за лечение яриадца, закончились, и Кирикиля, несмотря на то, что он был еще не вполне здоров, выставили на улицу. Он оказался на одной из грономфских площадей, в плотной толчее, не имея при себе даже самой жалкой монеты, с непривычки с трудом увертывался от лошадей и стискивал зубы от боли, когда его сильно задевали. Впрочем, никогда не унывающий яриадец тут же увлек беседой первого попавшегося соплеменника, поведав ему какую-то невероятную историю, и вскоре уже сидел в виночерпне и пил за его счет густой приторно-сладкий нектар. Поблагодарив за угощение и попрощавшись с новым другом, подвыпивший Кирикиль осмелел и прямой дорогой направился в Круглый Дом, чтобы разузнать о ДозирЭ. Сначала над ним посмеялись и пинками прогнали, но потом из полуоткрытых дубовых ворот на улицу выскользнул какой-то молодой писарь с размашистым шрамом поперек лица. Спрятавшись в тени развесистого каштана и пугливо оглядевшись, он поманил к себе Кирикиля.
— Ты слуга ДозирЭ по имени Кирикиль? — полюбопытствовал писарь, оглядывая мусака с ног до головы.
— Ну не то чтобы слуга, больше распорядитель, можно даже сказать, друг, — признался яриадец, задрав нос.
— Твое лицо мне знакомо. Кажется, ты уже у нас побывал… А я Белмодос. Был писарем Сюркуфа, пока его не убили.
Кирикиль, конечно, слышал о Сюркуфе и вздрогнул точно так же, как содрогался иной раз ДозирЭ при упоминании этого имени.
— Неужели Сюркуфа, наконец, убили?!
— Так ты ничего не знаешь? — изумился Белмодос. Он с подозрением посмотрел на Кирикиля. — Странно!
— Ничего странного, — отвечал яриадец. — В одном ужасном сражении с маллами, где, к слову сказать, мне пришлось отправить к Великанам не меньше десятка гнусных врагов, я был жестоко ранен и более полугода провел в лечебнице.
— А, понятно! — Белмодос вновь проникся к собеседнику доверием. — Слушай! Я всегда хорошо относился к ДозирЭ, восхищался его исключительными способностями. Один раз под Кадишем я даже спас ему жизнь. Так что знай — я твой друг. Если ты не пожалеешь для меня хотя бы полинфекта, я расскажу тебе все, что знаю…
— Полинфекта?! — Яриадцу стало так смешно, что он едва не расхохотался. — Помилуй, приятель, что б ты мне ни поведал, я не смогу заплатить тебе ни гроса! У меня ничего нет! Клянусь Великанами!
И Кирикиль для вящей убедительности попрыгал, доказывая, что карманы его совершенно пусты.
Белмодос заметно расстроился, потом махнул рукой: «Ладно!», взял с яриадца слово, что никто не узнает об этом разговоре, и тут, вновь опасливо оглядевшись, полушепотом рассказал ему все, что знал о последних подвигах ДозирЭ…
— …А недавно пришла весть, что ДозирЭ погиб в Малльских горах, — закончил писарь, — это совершенно точно. Есть неопровержимые доказательства.
— У-у! — взвыл Кирикиль, схватившись за голову. — О, горе! Бедный я, бедный! Кто же теперь мне заплатит?!
Белмодос непонимающе глянул на яриадца, поджал губы, машинально приложил пальцы ко лбу, прощаясь, и поспешил скрыться за дубовыми створками ворот старинной цитадели.
Вскоре Кирикиль дошел до Старого города и постучался в двери родового дворца Идала. Долгое время никто не открывал, не было ни единого намека на то, что в доме кто-то есть. В конце концов яриадец устал молотить в дверь, остановился и прислушался. Едва различимый шорох выдал присутствие в доме человека.
— Эртрут, старый гаронн, немедленно открывай! — возмущенно потребовал Кирикиль.
Спустя некоторое время дверь чуть приоткрылась, и на пороге действительно показался Эртрут с мечом в руке. За его спиной стояли двое незнакомых слуг, один с взведенным самострелом, другой с коротким копьем. На гостеприимство здесь вряд ли можно было рассчитывать.
— Что тебе надобно? — сухо и с нетерпеньем спросил он.
— Я должен видеть твоего хозяина. У меня к нему срочное сообщение!
— Уж не о том ли, что ДозирЭ погиб? Ну, так об этом давно уже знает вся Грономфа. К тому же Идал теперь в Иргаме, и тебе вряд ли удастся в скором времени его увидеть и что-нибудь у него выпросить. Так что уходи.
И Эртрут потянул створку двери на себя.
— Постой же! — подставил ногу яриадец, не позволяя так просто от себя избавиться. — Неужели ты меня даже не покормишь? Мы же были друзьями!
Эртрута всего перекосило от такой наглости.
— Ты, презренный бездельник, никогда не был моим другом. Была б моя воля, я сразу отправил бы тебя на шпату!
— И правильно сделал бы, — неожиданно согласился Кирикиль. — К чему мне теперь моя жизнь, если я не могу всю ее без остатка посвятить своему хозяину, а также лучшему его другу?
Эти слова и искренность, с которой они были произнесены, возымели действие, и глаза сердитого старика несколько потеплели.
— Послушай, я бы тебя покормил, но хорошо знаю, что затем ты попросишь денег, потом захочешь переночевать, далее будешь вымаливать работу…. И я уже вряд ли смогу так просто отделаться от тебя. Так что лучше уходи добром, пока я не приказал этим молодцам тебя примерно проучить!
— С чего ты взял, что я буду что-то просить? — обиженно пожал плечами Кирикиль, поражаясь про себя проницательности дорманца.
— Потому что слишком хорошо тебя знаю…
Дальнейшие препирательства ни к чему не привели. Эртрут был глух к любым доводам, не желал помочь даже медной монетой.
— Был бы во дворце Идал, он бы тебе задал, старый вонючка! — наконец плюнул Кирикиль.
— Но его же здесь нет? — ловко парировал Эртрут, громко захлопнув дверь и едва не прищемив длинный яриадский нос.
Кирикиль опять оказался на улице. Дело шло к вечеру. Пора было серьезно подумать о ночлеге, ибо ночью без крыши над головой его наверняка схватят гиозы и, как бездомного мусака, выдворят из Грономфы или вообще отправят на галеры. Яриадец тяжело вздохнул и направил свои стопы в то самое Ристалище, где несколько лет назад повстречал ДозирЭ и нанялся к нему в услужение. Придя туда, он нос к носу столкнулся с молодым белоплащным воином, который искал себе способного слугу. Воин тут же предложил яриадцу приличную плату, но тот лишь пугливо шарахнулся в сторону — уж больно этот рослый крепкий удалец напомнил ему ДозирЭ. Нет уж, хватит! Лучше я буду есть безвкусную похлебку и запивать ее пустой водой, чем впредь наймусь слугой к очередному безумному герою!
В скором времени Кирикиль уже вовсю трудился на манеже, еще не убранном после недавнего представления: со знанием дела взрыхлял песок и собирал щепки от сломанных копий. Он имел такой же жалкий вид, был столь же голоден и так же беден, как и в тот распроклятый день, когда впервые увидел ДозирЭ…
Алеклия отправился в длительную поездку по стране, собираясь объехать все города Авидронии и посетить все храмы Инфекта. Его сопровождало много военных и внушительная свита — не меньше двадцати тысяч человек, а еще караван повозок, груженых золотом. Везде его встречали пурпуром, гимнами и цветами. При приближении процессии Божественного к очередному городу всё его население, облаченное в праздничные одежды, высыпало на улицы. Под громкое «Слава Авидронии!» начиналось ослепительное церемониальное шествие. Алеклия Победоносный на красном коне с пикой в руке выглядел воистину богом, будто сошел с мозаики ближайшего храма Инфекта. На следующий день на город проливался благодатный дождь высочайших щедрот. Алеклия лично объезжал кварталы и указывал, где возвести храм Инфекта, Библиотеку, Атлетию или Театр, где разбить парк, выкопать водоем, проложить дорогу, укрепить городскую стену. И сразу выделял необходимые суммы.
Внезапно Божественный прервал поездку и спешно вернулся в Грономфу. Этот странный поступок вызвал большое удивление, но через несколько дней всё прояснилось: в столицу Авидронии по приглашению Инфекта прибыл будущий интол Иргамы юный Нэтус в сопровождении своей матери Хидры. К изумлению многих, Алеклия устроил гостям необыкновенно торжественную встречу, а потом задал двухдневный пир.
Во время пиршества знатные авидроны, особенно военачальники, поначалу вели себя настороженно, бросая хмурые взгляды на своих бывших врагов. Они не понимали, почему Божественный так добр с теми, с кем пришлось столь долго и кровопролитно сражаться, и почему сами иргамы не испытывают мучительной злобы, глядя на тех, кто их разбил, разорил и унизил. Но постепенно обстановка разрядилась. Алеклия был необыкновенно весел и неустанно развлекал интолью Хидру, которая, кстати, отвечала на его знаки внимания светлым взглядом и обаятельной улыбкой. А Нэтус — высокомерный мальчик с тонкими болезненными чертами — сначала испуганно озирался по сторонам, но потом в компании таких же подростков — отпрысков известнейших авидронских родов быстро освоился и вскоре убежал с ними смотреть развалины Тобелунга.
Алеклия разместил Нэтуса и Хидру в одном из самых красивых дворцов Комплекса Инфекта и приставил к ним триста опытных слуг, которые оказались в сто крат расторопней и заботливей, чем самые проворные иргамовские слуги-рабы. Радушный хозяин всегда был рядом: то на колеснице, усыпанной драгоценностями, показывал Грономфу, то катал гостей на быстроходной галере, то устраивал фантастические представления с участием тысяч лицедеев, мелодинов и музыкантов. Наставница будущего иргамовского интола, и без того потрясенная пышным приемом, не уставала искренне восторгаться невиданным великолепием авидронской архитектуры и всеобщим процветанием. Наследник же чувствовал себя в новой обстановке просто небожителем, а все его старые представления о красоте, о богатстве, о зодчестве, об авидронах довольно быстро претерпели самые удивительные перемены.
Встретившись с интольей, Алеклия понял, что в жизни она еще лучше, чем на той картине, которую он видел тогда под Масилумусом: чудесные убранные на затылок черные шелковистые волосы, высокий изумительный лоб, маленькие ушки с гранатовыми серьгами и умный горячий взгляд. Однако, несомненно, талантливый художник не смог передать всю силу необъяснимого волнующего обаяния, всю ее колдовскую притягательность. До крайности взволнованный, Алеклия уже через несколько мгновений после знакомства почувствовал, что даже Андэль не так влекла его.
На исходе десятого дня пребывания иргамовского интола в Грономфе Алеклия, переодевшись слугой, пробрался во дворец, выделенный гостям, и, использовав потайной ход, проник в покои Хидры. Увидев перед собой Инфекта Авидронии, в смешном наряде и крайне смущенного своим дерзким поступком, уже почти заснувшая интолья нисколько не удивилась и приветливо улыбнулась Божественному. Алеклия в приглушенном свете факельниц увидел прекрасное смуглое тело, вдохнул аромат волос, поцеловал желанную родинку на шее, которая так долго не давала покоя, — и очнулся только под утро…
Прошел месяц. Нэтус и Хидра по-прежнему гостили в Грономфе, предаваясь усладам и развлекаясь. Алеклия давно уже перестал утаивать свою новую связь, открыто посещал покои интольи, оказывал ей знаки внимания, дарил самые дорогие на свете украшения.
Хидре было легко с Инфектом Авидронии. Он оказался добрым, внимательным человеком. К большому ее удивлению, он не был достаточно сведущим в искусстве плотских наслаждений, своим поведением на ложе напоминая, скорее, нежного юношу, а не закаленного опытом мужчину, в распоряжении которого сотни прекрасных женщин. Пользуясь внезапно обретенной властью над этим великим человеком и видя его ученическую кротость и пылкое желание совершенствоваться, она постепенно заполнила эти досадные пробелы.
Однажды вечером, во время прогулки по территории Дворцового Комплекса, Алеклия, уже в который раз объясняясь Хидре в любви, совсем забылся и привел интолью в то место, которое ей никак не следовало посещать. Здесь была временно установлена золотая статуя Слепой Девы, отнятая в землях ларомов воинами Вишневой армии у разбойника Дэвастаса. Хидра вспыхнула, обиженно надула губы и надолго замкнулась. Только через несколько дней Алеклии удалось изумительными подарками заставить ее забыть о происшедшем.
Через три месяца Совет Пятидесяти Друзей, а потом и народные собрания стали проявлять беспокойство из-за долгого пребывания в Грономфе наследника и его матери. Поползли недвусмысленные слухи. Провтавтх уже несколько раз выговаривал Алеклии, да влюбленный правитель и сам понимал, что «дружественная встреча» чрезмерно затянулась и что ее продолжение чревато непредсказуемыми последствиями. Еще через месяц обстановка накалилась…
Наконец настал день отъезда. Божественный был подавлен и даже не пытался это скрывать. На прощанье он сделал Хидре сказочный подарок: вернул теперь дружественному народу статую Слепой Девы.
Возвратившись в Иргаму, Хидра первым делом втайне извлекла из золотой Девы скрытые в ее чреве несметные сокровища. О том, что они там находятся, она однажды узнала от пришедшего с очередного пира Тхарихиба, который на следующий день так и не вспомнил, что сболтнул интолье одну из самых священный тайн династии Тедоусов. «О, если б Алеклия, мой доверчивый возлюбленный, мой мужественный и щедрый авидрон, знал, какую истинную ценность имеет его подарок! — с улыбкой на лице думала она, восхищенно разглядывая лежащую перед ней гору драгоценностей — лотус, изумруды, алмазы. — О, Дева, боюсь, Тхарихиб ошибался. Здесь добра по меньшей мере на восемьсот тысяч берктолей!»
Спустя две триады ранним утром Алеклия совершал прогулку по парку Дворцового Комплекса. Тоска, которая все последние дни точила его сердце, по-прежнему не утихала, он с горечью думал о Хидре, обо всех превратностях судьбы и тех условностях, которые даже великому правителю не позволяют делать то, что хочется. Мечтая обрести душевное спокойствие или хотя бы на некоторое время отвлечься, он отправился на поиски антилопы Руисы. Вот уж кто действительно его поймет, кому можно без опаски поведать самое сокровенное. Пытаясь найти животное, он забрел в самую отдаленную часть парка и увидел одинокую каменную фигуру обнаженной девушки, высеченную из тектолита телесного цвета. Он тут же узнал эту статую, которую сам же втайне и заказал талантливому яриадскому скульптору Друзиллу. То была Андэль, восхитительная солнечная Андэль.
Алеклия приблизился. Глядя на изваяние, поразительно похожее на ту, которую он любил, он вспомнил и это юное лицо, и это прекрасное тело. И вдруг ему стало вдвойне грустно и как-то очень, очень стыдно.
«Андэль уже нет, она погибла, погибла из-за меня. Любил ли я ее? Наверное, да. Может быть, не так страстно, как Хидру, но любил. Любил по-своему, восхищаясь ее неземной красотой, ее неповторимым совершенством… Ну конечно, не так пылко и не так преданно, как любил ее мужественный ДозирЭ. Этот идеальный воин, этот герой, какие рождаются один на миллион… Которого я тоже убил…
Зачем я разрушил их небесную любовь? Зачем я преследовал, мстил? Это самый низкий, самый подлый поступок в моей жизни. Называюсь Богом, а деяниями своими похож на гароннов!
О, Гномы, они были еще так молоды! И так прекрасны! О, Андэль, прости меня! Прости меня и ты, ДозирЭ! Простите меня! Если сможете…»
ПРИЛОЖЕНИЕ
Глоссарий некоторых авидронских слов, выражений,
географических названий и имен собственных
Авидрония — страна (см. карты);
авидроны — народ, составляющий основное население Авидронии;
айм — офицер-сотник;
айма — отряд из ста воинов;
Аквилой — горец, вождь самого влиятельного малльского племени (см. «маллы»), отец Ахлероя;
акелина — государственный публичный дом в Авидронии;
Алеклия — Инфект Авидронии;
Андэль — авидронка, люцея Инфекта;
Анкона — река (см. карты);
Арпад — грономфский десятник гиозов;
Ахлерой — малл, горец, сын Аквилоя, вождя самого влиятельного малльского племени;
Бахи — малл, горец, молодой вождь небольшого малльского племени;
Белая либера — отряд телохранителей Инфекта Авидронии;
белит — полноправный гражданин Авидронии;
берктоль — золотая монета весом 357 граммов, достоинством десять инфектов;
Берктоль — 1. Страна (см. карты). 2. Город, столица одноименной страны;
Берктольский союз — военный и экономический союз ряда государств, свободных городов и племен;
Бесконечный океан — см. карты;
Бидуни — город в Авидронии (см. карты);
Бидуния — страна (см. карты);
Бионрида — страна (см. карты);
Бирулая — страна (см. карты);
Божественный — один из титулов Инфекта Авидронии Алеклии;
Бузилл Арагоста — один из самых знатных флатонов, Первый Принц;
Бузу — портовый город на острове Нозинги (см. карты);
бутон — крупное лиственное дерево с очень крепкой древесиной разных цветов и оттенков — от черного до красного;
валила — небольшой двухъярусный передвижной механизм для установки метательных устройств;
Ванна Пенатори — страна (см. карты);
Вантика — река (см. карты);
Великая Подкова — построенная авидронами за несколько сот лет оборонительная стена, расположенная на границе Междуречья и Малльских гор, протяженностью свыше 800 итэм;
Вервилл — отец ДозирЭ;
Верховный военачальник — высшее воинское звание в Иргаме;
виночерпня — лавка, где происходит продажа вин в разлив, часто одновременно питейное заведение;
Вишневые — воины Вишневой армии;
воины Темного океана — флатоны;
волчьи ямы — преграды, устраиваемые на пути противника, небольшие замаскированные ямы глубиной 2–3 метра, иногда с железными штырями на дне;
гаронн — злой дух, дьявол, черт, демон;
гиоз — городской страж порядка;
Главный Юзоф Шераса — избираемый председатель собрания Совета Шераса, фактически правитель Берктоля и глава Берктольского союза;
Гномы — древние авидронские боги в облике 12 маленьких человечков;
Год — 15 месяцев, или 495 дней
Громоподобный — один из самых распространенных титулов Фатахиллы — предводителя флатонов;
грономф — житель Грономфы;
Грономфа — город — столица Авидронии (см. карты);
грос — 1. Мера веса, равная 35,7 грамма. 2. Мелкая медная монета;
Дворцовый Комплекс Инфекта — место обитания правителей Авидронии, укрепленная территория, которую еще называют «городом дворцов»;
Де-Вросколь — один из городов Авидронии (см. карты);
денежный приход — банк;
день Божественного — в Авидронии каждый одиннадцатый день, в конце триады — выходной, когда работать возбраняется;
Дерево жизни — уникальное символическое изваяние из редких металлов и драгоценных камней в Грономфе на площади Радэя;
дикая кошка — кинжал с искривленным лезвием;
Дорожный камень — дорожный указатель;
Дэвастас — молодой иргамовский военачальник;
законник — юрист, нотариус;
золотой платок — высшая награда в авидронской армии, вручаемая по совокупности после награждения более низшими наградами — белыми платками и платками других цветов;
инициат — министерство;
инициатор — министр;
интол — наследственный правитель, монарх;
интолия — государство, где правит интол (монархия);
интолья — супруга интола;
инфект — золотая монета весом 35,7 грамма;
инфект — избираемый правитель государства;
Иргама — страна (см. карты);
иргамы — народ, составляющий основное население Иргамы;
итэма — тысяча шагов, примерно 1100 м;
калатуши — авидронский ударный мембранный музыкальный инструмент в виде пустотелого цилиндра;
капронос — профессиональный боец, сражающийся перед публикой на аренах за плату;
касандра — большая, до 1,5 метров высоты, не способная летать птица с ярким оперением;
код — небольшая, чаще пограничная крепость, возведенная в недоступном месте. Может состоять из одной неприступной башни-цитадели;
коловаты — многочисленные племена, живущие в Междуречье (см. карты);
Копи Радэя — обиходное название государственного казначейства, хранилища золота и богатств, находящегося в подвалах Дворцового Комплекса Радэя в Грономфе;
Корфа — страна (см. карты);
кратемарья — гостиница с расположенной на первом этаже трапезной;
Круглый Дом — дворец-цитадель в центре Грономфы, резиденция штаба Вишневой армии;
купол — передвижная башня, используемая авидронами при штурме укреплений и в полевых сражениях, своеобразный механизм, место расположения стрелков и размещения метательных орудий;
лагерь Тертапента — авидронский военный лагерь, где проходят подготовку новобранцы перед Испытанием, посвящением в воины;
либера — крупная войсковая единица в некоторых странах. В Авидронии полевая либера — это пять партикул по 2500 человек каждая. Таким образом, в либере примерно 12 500 человек, не считая штаба военачальника, особых отрядов, мастеровых (рабочих), возчиков и иной обслуги;
либерий — командир либеры;
липрима — территориальная единица Авидронии, имеющая собственное управление;
липримар — наместник территориальной единицы Авидронии, липримы, назначаемый Инфектом;
Липримария — здание управления липримой;
лотус — драгоценный камень, излучающий голубоватое свечение, выбрасывается на берег морским приливом;
лущевый стержень — кусок сердцевины тропического растения — луща, подсушенный и заточенный. Его вязкий сок служит чернилами, а сам стержень — пером;
люцея — девушка, обслуживающая мужчин в акелине;
лючина — струнный смычковый музыкальный инструмент в виде громоздкой рамы с натянутыми внутри нее струнами. Смычок особой формы называется касалкой. Боевая лючина значительно меньше обычной, носится на груди и снабжена более толстыми струнами низкого регистра, издающими громкие чистые звуки. Используется для исполнения маршей, поднятия боевого духа воинов и устрашения противника во время атаки;
маллы — народ, населяющий Малльские горы и предгорья;
Малльские горы — см. карты;
Масилумус — столица Иргамы (см. карты);
матри-пилога — управляемый парусами воздушный шар;
Медиордесс — страна (см. карты);
Междуречье — обширная местность между Голубой рекой и рекой Анконой (см. карты);
мера — мера длины, равная одному шагу, примерно 1,1 метра;
Меч бога — одна из грономфских Липримарий (управ);
молчальник — представитель страны — члена Берктольского союза, лишенный права выступать на заседании Совета Шераса. Обычно это обусловливалось невыполнением страной каких-либо союзных обязательств;
наградной платок — в Авидронии и некоторых других странах — награда за боевые заслуги. Повязывался особыми узлами на шею;
Неоридан — известный авидронский живописец и ваятель;
«Неуязвимые» — название авидронской партикулы тяжеловооруженных воинов;
новобидунийская дорога — дорога, соединяющая авидронские города Грономфу и Бидуни;
Нозинги — крупный остров, заселенный в основном флатонами (см. карты);
паладиум — редкий металл синего цвета;
Панайросы — страна (см. карты);
партикула — воинское подразделение, подобное полку или легиону, численностью примерно 2–3 тысячи человек. В Авидронии партикула — это пять цинит (каждая по 500 человек) или 25 айм (по сто человек), таким образом, примерно 2500 человек, не считая штаба военачальника, особых отрядов, мастеровых (рабочих), возчиков и иной обслуги;
партикулис — командир партикулы;
парфеон — манеж, иногда крытый, иногда открытый, для проведения кулачных (реже — собачьих) боев;
Первый Принц — один из высших титулов в иерархии флатонов, обычно является верховным военачальником;
плава — авидронское женское и мужское многослойное длиннополое платье особого покроя: с множеством складок, обычно многоцветное, с разнообразными накладками и украшениями, часто из дорогих тканей. Гражданское, городское платье, не предназначенное для верховой езды. Женская плава длиннее и шире мужской, имеет множество фасонов, мужская плава проще, строже и прямее;
площадь Радэя — центральная площадь Грономфы;
портофин — комната, зал для работы со свитками, кабинет;
Провтавтх — тхелос, член Совета Пятидесяти Друзей. Энциклопедически образованный человек: оратор, мыслитель, писатель, экономист, геометр, механик, ближайший друг и сподвижник Инфекта Авидронии Алеклии;
пролив Артанела — пролив, разделяющий остров Нозинги и материк (см. карты);
Рестория — в Авидронии место проведения собраний полноправных граждан, здание органа народного управления;
Ристалище — открытая арена в форме амфитеатра, вмещающая десятки тысяч людей, которая используется для проведения развлекательных боев капроносов (гладиаторов);
Ристалище Могула — одно из ристалищ Грономфы;
ристопия — в Авидронии наказание за преступление. Обычно подвергнутого ристопии посылают гребцом на корабли, «вольным» или «цепным» — прикованным к скамье. Реже — на отдаленные рудники, строительство дорог или укреплений, расположенных вдали от поселений. Женщин направляют в акелины, реже — на тяжелые сельскохозяйственные работы. Малая ристопия (малое наказание) — от 1 до 5 лет, большая ристопия — от 5 до 25 лет и главная ристопия — пожизненное наказание или смертная казнь;
ростор — чиновник;
рэм — вежливое обращение к мужчине;
рэмью — вежливое обращение к женщине;
Сафир Глазз — Главный Юзоф Шераса (председатель собрания Совета Шераса);
Сиреневые холмы — обширная холмистая местность рядом с Грономфой;
«Слава Авидронии!» — марш-гимн Авидронии;
Слепая Дева — божество, которому поклоняются иргамы;
Совет ристопии — суд (судебный орган) в Авидронии, в который входят представители народных собраний, Инфекта и Липримарии. Решение этого суда (после предварительного разбирательства) принимается простым большинством голосов;
Совет Шераса — главный орган управления Берктолем и Берктольским союзом;
Солнечный дворец — дворец иргамовских интолов (правителей) в Иргаме;
Сутки — примерно 25 часов
Сюркуф — воин Вишневой армии;
Тедоусы — древний иргамский род, положивший начало монархической династии;
тектолит — отделочный камень, красивый и очень дорогой. В зависимости от освещения и температуры меняет цвет, оттенок и текстуру;
Темный океан — см. карты;
тоскан — 1. Мягкая, легкая фактурная ткань. 2. Растение, из которого изготавливается эта ткань;
Третье берктольское согласование границ государств — соглашение между странами — участницами Берктольского союза о «вечном» закреплении за странами, свободными городами и племенами их земель;
триада — в Авидронии одна треть месяца, равная 11 дням;
Тхарихиб — интол (наследственный правитель) Иргамы, представитель правящей в стране династии Тедоусов;
тхелос — авидронский мудрец, ученый человек;
Удолия — озеро недалеко от Грономфы, название местности;
фалера — наградной нагрудный знак с изображением и надписью, отлитый из ценного металла, чаще золота. Вручается за проявленную доблесть в крупном сражении или при взятии крепости (города);
факельница — металлический, каменный или керамический сосуд, наполненный горючей жидкостью, предназначен для освещения помещений или улиц;
Фатахилла — предводитель флатонов, Интол всех интолов странствующих племен флатонов и народов Темного океана;
флатоны — обобщающее название многочисленных племен, живущих на острове Нозинги (см. карты);
Форум Искусств — музей живописи и скульптуры в Грономфе;
Фуриш — мера веса (груженая повозка), равная 1,785 т
Хавруш — верховный военачальник Иргамы, младший брат интола Тхарихиба, отпрыск правящей в стране династии Тедоусов;
хирона — в Авидронии верхний открытый этаж дома или крыша, где разбит сад или огород;
ходессы — школа, школы;
Хомея — планета, спутник Шераса;
Хонум — лошадь ДозирЭ;
цинит — солдат, легионер;
Чапло — отец Андэль;
черная песчанка — смертельная болезнь, природа которой не известна. Способов лечения нет. Сопровождается острой лихорадкой;
шарпер — головной убор у флатонов в форме усеченного перевернутого конуса, имеющего сверху прорезь, в которую продеты волосы;
Штрихсванды — страна (см. карты);
Эгасс — начальник авидронской партикулы «Неуязвимые»;
эжин — в Авидронии почетное звание, титул. Передается по наследству или жалуется в знак признания заслуг перед государством, успехов, достижения определенного должностного статуса. Например, воин, достигший звания цинитая (командира циниты, войскового соединения в пятьсот человек), автоматически становится эжином. Эжины — привилегированное сословие граждан Авидронии. Выше них на социальной лестнице только Избранные — самые родовитые граждане Авидронии, обычно потомки авидронских интолов;
Эйпрос — страна (см. карты);
Юзоф Шераса — представитель страны — участника Берктольского союза в Совете Шераса.
Авидронская армия. 103 год
ВОИНСКИЕ ПОДРАЗДЕЛЕНИЯ
Десятка — 10 человек.
Айма — 100 человек.
Цина — 500 человек. (Ранее — основная тактическая единица. Слово «цинит» произошло от слова «цина».)
Партикула — 2,5 тыс. человек.
Либера — 12,5 тыс. человек.
Эргола (армия) — обычно от 50 до 80 тыс. человек.
ВОИНСКИЕ ЗВАНИЯ
Цинит-новобранец — обычно воин первых лет службы.
Цинит — воин, прослуживший несколько лет.
Ветеран — заслуженный воин, обычно отслуживший 10–15 лет.
Десятник — командир десятки.
Главный десятник — командир десятки и заместитель своего айма.
Айм — командир аймы.
Главный айм — командир аймы и заместитель своего цинитая.
Цинитай — командир цины.
Главный цинитай — командир цины и заместитель своего партикулиса.
Партикулис — командир партикулы.
Главный партикулис — командир партикулы и заместитель своего либерия.
Либерий — командующий либеры.
Главный либерий — командующий либеры и заместитель своего эрголия.
Эрголий — командующий эрголы.
Полководец Инфекта — обычно командующий крупным войсковым соединением или ближайший советник Великого Полководца и Инфекта.
Великий Полководец (должность) — командующий всеми военно-морскими силами Авидронии.
СТРУКТУРА АВИДРОНСКОЙ АРМИИ
Боевые партикулы. Всего 582 тыс. человек.
7 эргол-армий, отдельные либеры и партикулы. Среди них: Осадная эргола, «Армия Грономфы», Походная эргола, либера «Всадники Инфекта», Горные стрелки, Абордажная либера, либера «Авангард Мангров», Партикула «Неуязвимые».
Из них: всадники — 99 тыс. воинов, пешие — 310 тыс. воинов, колесницы — 4740, метательные механизмы — 13 тыс., валилы (небольшие передвижные механизмы) — 1630, матри-пилоги (воздушные шары) — 683, купола (передвижные башни) — 120, слоны — 240 животных.
Отборные отряды. Всего 33,5 тыс. человек.
Вишневая армия, Белая либера, либера «Черные драконы», партикулы: «Безумные воины», «Смертники», «Небесные воины».
Из них: всадники — 17 тыс. воинов, пешие — 15,8 тыс. воинов, колесницы — 200.
Гарнизоны. Всего 182 тыс. человек.
Из них: всадники — 30 тыс. воинов, пешие — 136 тыс. воинов, колесницы — 400, метательные механизмы — 26 тыс., матри-пилоги (воздушные шары) — 679.
Гарнизон Грономфы 28 тыс. воинов, 7 тыс. метательных механизмов.
Наемные отряды. Всего 90,5 тыс. человек.
В основном яриадцы, корфяне, лаги, эйселлы.
Из них: всадники — 22,5 тыс. воинов, пешие — 68 тыс. воинов.
Пограничные отряды. Всего 65 тыс. человек.
Из них: всадники — 25 тыс. воинов, пешие — 40 тыс. воинов.
Флот. Всего 138 тыс. матросов и цинитов.
Состоит из 5 армад: «Белая Армада», «Армада Грономфы», армада «Авидрония», армада «ФорнЭ», «Священная Армада».
Боевые корабли — 1180, вспомогательные корабли — 1520, транспортные корабли — 520, всего кораблей — 3220. Метательные механизмы — 18 тыс., матри-пилоги (воздушные шары) — 132.
Всего авидронская армия 1091 тыс. человек.
Из них: всадники — 193,5 тыс. воинов, пешие — 569,8 тыс. воинов, матросы и морские циниты — 138 тыс. воинов, колесницы — 5340, метательные механизмы — 57 тыс., валилы (небольшие передвижные механизмы) — 1630, матри-пилоги (воздушные шары) — 1494, купола (передвижные башни) — 120, слоны — 240 животных.
Аффондатор об авидронской арми:
«Авидронский военный механизм славился, прежде всего, тем, что при всей своей кажущейся массивности, неповоротливости был прекрасно настроен. Стоило только его запустить, и сотни тысяч бесстрашных, многоопытных и очень сильных людей приходили в движение, и каждый выполнял данное ему поручение и во имя его исполнения с готовностью шел на смерть. Авидронская армия питалась опытом многих поколений и брала на вооружение последние достижения человечества. Если по приказу своих военачальников она приходила в движение, ее уже ничто и никто не мог остановить. Запас прочности этой армии был неисчерпаем…»
Битва под Кадишем. 103 год
РАСПОЛОЖЕНИЕ ВОЙСК ПЕРЕД НАЧАЛОМ СРАЖЕНИЯ
ХОД СРАЖЕНИЯ
Государственный строй и структура управления
в Авидронии. 104 год
Совет Пятидесяти Друзей — законодательный орган управления страной. Подчиняется Инфекту, а по ряду вопросов — народным собраниям. В отсутствие Инфекта или в случае его смерти управляет страной самостоятельно. Набирается Инфектом и утверждается народными собраниями и Советом Пятисот.
Именные росторы — высшие чиновники, подчиняющиеся только Инфекту.
Совет Пятисот — собрание богатейших граждан Авидронии. Утверждает определенные законы, рекомендует принятие некоторых из них, т. е. выступает с законодательной инициативой, по некоторым вопросам обладает правом вето. В Совет может попасть каждый, кто является белитом, нажил богатство честным трудом, сделал вступительный взнос, размер которого определяется Инфектом, и делает ежегодные взносы. В 104 году взнос составил 80 берктолей. Число участников неизменно — пятьсот человек. Если желающих попасть в Совет больше — предпочтение отдается более знатным или дело решают жребием. Члены Совета Пятисот обладают дополнительными правами и привилегиями.
ПЯТЬ ГЛАВНЫХ ГРАЖДАНСКИХ ДОЛЖНОСТНЫХ СТУПЕНЕЙ
В АВИДРОНИИ
1. Члены Совета Пятидесяти Друзей
2. Именные росторы
3. Инициаторы
4. Липримары
5. Росторы, распорядители.
Метательные механизмы авидронской армии. 104 год
Устройство большинства метательных механизмов основано на использовании упругих струн из кишок, волос, сухожилий и т. п. Также в их конструкции применяется принцип противовеса. Сложные системы рычагов приводят метательные орудия в состояние готовности. Стационарные метательные механизмы, которые устанавливают на стенах укреплений, имеют тяжелые станины, большие размеры, и дальность полета снарядов, выпущенных из них, весьма значительна. Авидроны делят метательные орудия на три основных вида: легкие, средние и тяжелые.
Легкие метательные механизмы
Стреломет (мантарин) — мечет большие стрелы на расстояние до 800 шагов.
Зангниемет (хабрия) — мечет подожженные стеклянные шары (зангнии). Дальность стрельбы — до 600 шагов.
Камнемет (визога) — мечет камни и свинцовые шары на расстояние до 550 шагов.
Гриза — мечет металлические болванки на расстояние до 700 шагов.
Все легкие метательные механизмы мечут снаряды с горизонтальной траекторией полета. Устанавливаются на колесницах, валилах, куполах, в корзинах воздушных шаров. Обслуживаются 2–3 воинами-метателями. Благодаря малому весу, небольшим размерам и простоте использования они получили наибольшее распространение в армии и на флоте. Предназначены для прямого метательного боя на передовой линии.
Средние метательные механизмы
Большой стреломет (большой мантарин) — мечет огромные стрелы на расстояние до 1300 шагов.
Большой зангниемет (хабрия полония) — мечет подожженные стеклянные шары (зангнии) по навесной траектории. Дальность стрельбы — до 1000 шагов.
Праща Инфекта — действует на основе принципа гигантской пращи. Мечет камни, зангнии, любые шаровые заряды на расстояние до 1500 шагов.
Камнемет Тертапента (аскул Тертапента) — мечет крупные камни и свинцовые шары с параболическим полетом снаряда. Дальность стрельбы — до 900 шагов.
Средние метательные механизмы достаточно массивны и в походных условиях снабжены двумя или четырьмя колесами для перевозки лошадьми или быками. Обслуживаются 5-10 воинами-метателями. Предназначены для дальнего, чаще навесного метательного боя. Могут располагаться в тылу и вести стрельбу из-за спин воинов первой боевой линии.
Тяжелые метательные механизмы
Гигантский камнемет (гигантский аскул) — мечет огромные камни и свинцовые шары на расстояние до 1200 шагов.
Гнев гаронна — мечет каменные глыбы высотой с человека на расстояние до 1500 шагов. Обслуживают 100 воинов-метателей и 200 мастеровых.
Тяжелые метательные орудия часто транспортируются в повозках, в разобранном виде, и собираются непосредственно перед боем.
Выше приведены только основные метательные механизмы. Всего в Авидронии их насчитывается более 100 видов.
Награды в авидронской армии. 104 год
ПЛАТКИ
Наградные разноцветные шейные платки в авидронской армии — главное свидетельство заслуг воина перед Авидронией и Инфектом. Они сделаны из тонкой ткани и содержат на изнаночной стороне подробный перечень всех совершенных воином подвигов.
Белый платок —
награда, вручаемая воину, отличившемуся в конкретном боевом эпизоде. Платки остальных цветов вручаются за совокупность полученных белых платков. Вручение денежного вознаграждения вкупе с белым платком не предусмотрено, но часто этот платок сопровождают другие награды, прежде всего фалеры.
Зеленый платок —
получив три белых платка, воин меняет их на один зеленый платок. Владелец этого платка помимо обычной платы получает дополнительно 1 инфект в год до конца службы.
Синий платок —
три зеленых платка обмениваются на синий платок. Его владелец получает дополнительно 2 инфекта в год до конца службы и 1 инфект пожизненного содержания.
Пурпуровый платок —
два синих платка обмениваются на пурпуровый платок. Владелец этого платка помимо обычной платы получает дополнительно 5 инфектов в год до конца службы и 2 инфекта пожизненного содержания.
Золотой платок —
два пурпуровых платка дают право на золотой платок — самый «ценный». Владелец этого платка получает 10 инфектов пожизненного содержания. По окончании службы он награждается домом в Грономфе и наделом земли. Кроме того, он освобождается от всех податей, его ни при каких обстоятельствах нельзя подвергнуть ристопии или наказать как-либо иначе. Владельцев золотых платков в Авидронии несколько сотен. Носителей нескольких золотых платков — единицы.
Если у воина несколько «неразменных» платков, они носятся на шее одновременно. Более значимые платки повязываются поверх других. Иногда воин не носит менее значимые платки.
Более значимый платок больше по размерам и сделан искуснее.
Иногда подвиг вознаграждается сразу двумя белыми платками или сразу зеленым. Чаще это касается офицеров и военачальников.
Наградные платки не следует путать с коричневым платком: авидронские воины повязывают его для предохранения шеи от доспехов, которые могут повредить и натереть кожу.
Наградные платки получают только за боевые заслуги.
Военачальники получают платки только за руководство боевыми действиями.
ЦЕРЕМОНИАЛЬНЫЕ ПЕРЬЯ
Офицерам и военачальникам к платку каждого цвета (кроме белого) вручается перо того же цвета для ношения на шлеме в виде султана. Допускается одновременное ношение нескольких перьев.
ФАЛЕРЫ
Нагрудные знаки с различными изображениями и надписями, отлитые из ценного металла, чаще золота. Вручаются за проявленную доблесть в крупном сражении или при взятии крепости (города). В свое время фалера заменила денежное вознаграждение. Часто вручается сразу всем участникам битвы (штурма), в которой была одержана победа, или воинам особенно отличившихся отрядов. Награждение фалерой всегда сопровождается вручением белого платка. Несколько заработанных в походах фалер могут служить вышедшим в отставку ветеранам источником безбедного существования до самой смерти. Стоимость вручаемых в авидронской армии фалер колеблется от 2 до 30 инфектов.
ПЕРЕВЯЗЬ
Пурпуровой перевязью по окончании службы награждается заслуженный ветеран за проявленную в походах и боях доблесть. Он имеет право носить ее поверх гражданской одежды. Владельцы пурпуровой перевязи получают ряд привилегий в общественной жизни, и им выплачивается 2 инфекта в год пожизненного содержания. Наряду с пурпуровой, существует золотая перевязь, которая является дополнением к золотому платку.
ГРЕБЕНЬ ГЕРОЯ
Старинное поощрение высшего уровня. Вручается только за совокупные боевые заслуги. Получение Гребня сопровождается денежным вознаграждением, немалыми почестями и привилегиями. Носится на шлеме.
ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ
Без боевых наград продвинуться по службе невозможно.
В авидронской армии существуют специальные наградные отряды, которые следят за действиями воинов во время боя. Они составляют или утверждают наградные списки, собирают свидетельства очевидцев и другие необходимые для вручения наград сведения. Незаслуженное награждение воина карается самым суровым образом.
Получение воином различных наград есть накопление своеобразной военной пенсии. Чем доблестней сражался воин, чем больше приложил усилий и проявил умений, тем больше получает, выйдя в отставку. Например, ветеран, заслуживший синий платок и пурпуровую перевязь, получает вне зависимости от других доходов 3 инфекта в год пожизненного содержания, что достаточно для скромного, но безбедного существования. Кроме того, если у ветерана есть фалеры, он может всегда их продать или заложить.
Сословия Авидронии. 105 год
Морское сражение при Галермо. 105 год
СИЛЫ СТОРОН ПЕРЕД СРАЖЕНИЕМ
Битва под Масилумусом. 105 год
ФАЗЫ СРАЖЕНИЯ
Первая фаза. Ночь. Метательный бой и переправа.
После продолжительного метательного боя авидроны начинают наступать по всему фронту, пытаясь форсировать Волчий ручей.
Многочисленные легковооруженные отряды иргамов, среди которых большое количество лучников, при поддержке штурмовых и заградительных колесниц и почти 4 тыс. метательных механизмов долгое время препятствуют переправе противника. И всё же после упорного длительного противостояния авидронам удается преодолеть водную преграду и опрокинуть авангарды Хавруша.
Вторая фаза. Утро. Столкновение основных сил.
Переправившись на другой берег, авидроны заставляют отступить легковооруженных иргамов и уничтожают большую часть метательных механизмов Хавруша. Лигур, возглавляющий левый фланг, атакует правый фланг противника двумя конными либерами, одна из которых совершает глубокий боковой охват противостоящих сил. Часть конницы иргамов разбита, часть — отступает, чтобы избежать окружения. Лигур посылает в бой все имеющиеся в его распоряжении партикулы. Он атакует остатки конницы противника, ополчение, находящееся во второй линии боевого строя иргамов, и Дворцовую конницу, которую Хавруш выслал на правый фланг, чтобы не допустить прорыва авидронов в тыл своего монолита.
Дворцовая конница останавливает Лигура. В это время Дэс в центре атакует своими валилами валилы противника. Большая часть его сил, прежде всего авидронский монолит, бездействуют. Карис, возглавляющий правый фланг, атакует конницу иргамов, но некоторое время спустя сам с большим трудом сдерживает ее натиск. Несколько конных отрядов иргамов прорываются в тыл авидронам, но воинам Инфекта при помощи резервных партикул удается обратить всадников в бегство.
Третья фаза. День. Окружение иргамовского монолита.
Лигур разбивает Дворцовую конницу. Ополчение и другие иргамовские отряды спасаются бегством. Правого фланга Хавруша более не существует. Авангарды Лигура оказываются в тылу монолита и атакуют его. Дэс уничтожает валилы иргамов. Карису на правом фланге также удается опрокинуть противостоящие ему силы. Часть партикул он посылает преследовать отступающих. Хавруш приказывает отходить и во избежание пленения сам спешно покидает лагерь.
Аффондатор: «В битве под Масилумусом Хавруш имел слишком слабую армию и был бы разгромлен при любом развитии событий. Наполовину эта армия состояла из новобранцев, среди которых насчитывалось слишком много вольноотпущенников (недавних рабов). Кроме этого, дурную службу Хаврушу сослужили наемники и союзники, которые не желали погибать во имя интересов другого народа. Не говоря уже об ополчении, которое в основном составляли обычные горожане. Хавруш сумел бы продлить свою агонию, если б его построения не были столь огромными и неповоротливыми. Но это, в сущности, ничего бы не изменило».
Комментарии к книге «Шерас», Дмитрий Стародубцев
Всего 0 комментариев