«Греческий огонь»

Никос Зервас ГРЕЧЕСКИЙ ОГОНЬ

Дьявол пашет землю, но только сеять в неё будет Христос.

Старец Паисий Святогорец

Часть первая

Глава 1. Партизаны Бульварного кольца

Нужно быть посмелее. Он хочет, чтобы считали его инкогнитом. Хорошо, подпустим и мы турусы: прикинемся, как будто совсем не знаем, что он за человек.

Н. В. Гоголь. Ревизор

Директор самого популярного и успешного Основного телеканала Эрнест Кунц раз в год неизменно с большим успехом читал лекцию на факультете журналистики. Старомодная большая академическая аудитория набивалась самоуверенной, жующей молодёжью, зубастыми эмбрионами будущих телеведущих, гениальных репортёров и разгребателей бульварной грязи. Студенты журфака, не привыкшие уважать чьё-либо мнение, кроме собственного, слушая Кунца, даже затихали, ловя каждое слово, сходящее с тонких уст великого телевизионщика.

В этом году великолепный Кунц вступил на журфак в кожаном тёмном костюме, высокий, чудно похудевший и царственно-медленный, с неизменной копной длинных, жгуче-чёрных, не по годам, волос. Шёл без охраны, улыбаясь кокетливым, розовым от счастья девочкам с младших курсов.

— Эрнест! Вам нужны молодые и красивые сотрудницы?!

— Господин Кунц, дайте блиц-интервью!

Улыбаясь, но не останавливаясь, божество российского телевидения достигло порога большой академической аудитории, поднялось на сцену под музыку аплодисментов:

— Здравствуйте, родные мои. Ещё год прошёл, и снова мы вместе.

Взрыв вздёрнутой пробки, фонтан газировки в его стакане. В динамиках, невообразимо усиленные, громыхают глотки. Он пьёт воду, а сам хитровато косит в зал. «Вот они, родные… мой завтрашний день. Надежда российской демократии, маленькие пираньи»… Десятый год он приходит сюда, в рассадник либеральной прессы, и с каждым разом всё больше ему нравятся эти узкие, хищные, уже заточенные ранней конкуренцией лица молодых журналисток.

Он говорил много и вкусно о сегодняшнем дне телевидения, о том, какие журналистские качества котируются и кредитуются на информационном рынке. К исходу второго часа начались вопросы с мест. Маленькая и крашеная, будто плюшевая, девушка спросила, облизывая микрофон:

— Что позволило Вам добиться улётного успеха на ТВ?

— Я всегда превыше всего ценил свою свободу, свою личность, — важно отвечал Кунц. — Не зажимайте себя законами. Не слушайте чужих мнений. Давайте своей самости воздух для полёта. Давите врагов, топчите конкурентов. Цветку нужен свет, птице нужен простор. А журналисту нужна свобода росчерка… Помните, что гений — всегда эгоистичен!

Тянутся кверху руки в журчащих браслетах, загорелые, с крашеными коготками — свежие всходы журфака, возбуждённые и нетерпеливые.

Микрофон берёт совсем юный парнишка, ненатурально белобрысый, с синими глазищами. «У него цветные контактные линзы», — успевает подумать Кунц. И вдруг — точно пулемётная очередь через весь зал:

— Скажите, господин Кунц, зачем Вы снимаете фильмы, создающие позорный имидж нашей страны? Вам платят из-за границы?

Продюсер невольно отпрянул, как от выстрела. Неприятно обожгло под рёбрами, будто прошило. Кунц вцепился в край лекторского пюпитра.

— Что?!.. Вы кто такой?

— Неважно, — усмехнулся мальчишка. — Да хоть Иван Царевич. А вот вы — настоящий телевизионный кощей.

На дерзкого мальчика оборачивается сотня журналистких голов.

Как подсолнечник ловит лучи, как тарелковая антенна вертится в погоне за спутником, так и чуткие мордашки юных пираний потянулись на запах скандала. Недаром будущие журналисты: кто-то уж выхватил из сумочки фотокамеру…

— Что?! — хрипит Кунц, проседая на пюпитре. — Повторите, н-не слышу…

— Вы всё слышали, — звонко отвечает нахалёнок. — Каждый ваш фильм бьёт по российской истории. По нашим царям, писателям, военачальникам. Зачем вы это делаете, Кунц?! У вас такое задание?

Кунц растерян, Кунц в замешательстве. А наглец уже выходит из аудитории. На пороге оборачивается — без микрофона всё слышно:

— Вы подлец и клеветник, Кунц! Я требую поединка. Сегодня, после этой лекции… Вам ясно?!

Так все растерялись… Никто не задержал его.

Эрнест Кунц оправился быстро. Старался улыбаться, шутил. «Вот, родные мои, хороший экспонат выскочил… жаль, что убежал…». Остаток лекции, как заведённый, продюсер говорил о русофашизме. Казалось, был в духе. Но чуткие существа в зале отметили, переглянулись: блестел от пота, поминутно отводил от глаз, резко закидывая, взмокшие волосы.

А после лекции, когда гений телевидения мягко, как горячий нож масло, пронзал толпу поклонниц, оставляя за собой оплавленные счастьем лица студенток, внезапно вырос перед ним тот самый дерзкий мальчик и, крикнув: «Защищайтесь, сударь, вы — подлец!» — поднял на продюсера старинный, как во времена Онегина, пистолет с кремниевым замком. Кунц побелел. Подросток надавил спусковой крючок, хлопнул выстрел. Кунц повалился на старый паркет. На синеватом лице, чуть выше переносицы, торчала, трепеща, детская стрела на большой малиновой присоске.

К несчастью для Кунца, кто-то из студенток успел сфотографировать и стройного мальчика с пистолетом в руке и лежащего продюсера с присоской на лбу.

КУНЦ УБИТ

ПРОДЮСЕР ОСНОВНОГО КАНАЛА

ЗАСТРЕЛЕН СНАЙПЕРОМ

ВО ВРЕМЯ ЛЕКЦИИ

Новость мгновенно разнеслась по городу. Сначала запестрели в Интернете клочки бредовых сигнальных тряпок.

Затем пошли уточнения: не убит, ранен. Не смертельно, скорее, легко. Ещё точнее: отделался лёгким обмороком. Наконец, к утру, сенсация вызрела в солидные газетные публикации:

ФАШИСТВУЮЩИЕ ОТМОРОЗКИ

СОВЕРШИЛИ ХУЛИГАНСКОЕ НАПАДЕНИЕ

НА ИЗВЕСТНОГО ТЕЛЕПРОДЮСЕРА

О происшествии написали почти все газеты, заговорили на каждой радиоволне. Неудивительно, если учесть, что очевидцы скандала, без малого триста человек, были студенты журфака, которые практиковались в различных изданиях. Одна молодая особа подробно описала, как три подбежавших телохранителя по очереди пытались отодрать с Кунцева чела присоску, смазанную надёжным японским клеем.

Телохранители, кстати сказать, прозевали «фашиствующего», потому что дожидались Кунца на крыльце факультета журналистики. Оказывается, продюсер любил казаться либералом и запретил охране провожать его внутрь учебного корпуса.

Бодигарды продюсера, совместно с факультетскими охранниками, пытались ловить дерзкого гавроша в подвале, куда он якобы сбежал. Однако вскоре нашли взломанную дверцу монтёрской комнаты, из которой злодей, очевидно, ускользнул в утробу теплоцентрали. Сюда, в монтёрскую, хитрый мальчишка заранее принёс резиновые сапоги и фонарь. Вызванные сотрудники МЧС заверили Кунца, что искать негодяя в лабиринте подземных коммуникаций бесполезно.

Так никто и не выведал, куда подевался таинственный «отморозок», назвавшийся Иваном Царевичем. Только пьяный бомж дядя Воха, гревшийся на вентиляционной решётке в скверике на задворках соседнего психфака, видел одним глазком странную картину: из-под крышки люка на тротуар вылезла тощая быстрая старуха в чёрном. Аккуратно уложила пудовую крышку на место и побежала, чуть прихрамывая, через сквер к троллейбусной остановке.

* * *

Художницу Аллу привёл Ханукаин. Женщина без лица и без возраста, с ожогами вокруг глаз, она была наркоманка, усталая извращенка… и совершенный гений, как утверждал Изя. Алла, замотанная в нечто вроде пыльного пледа, чёрного с ромбами, ворочалась в кресле, поминутно запуская пальцы обеих рук в тёмно-красные волосы. Казалось, она вообще не слушала Сарру.

— Вот фотография нашего мальчика. Таким мальчик был раньше, а теперь изменился, — медленно, с оттяжкой молвила ведьма Цельс, будто вбивая каждое слово под крышку больного Аллиного черепа. — Представьте, этот мальчик стал звездой. Выступает по телевизору, снимается в кино. Высокомерный, презрительный. Страшный гордец! Любит власть. Чтобы понукать сверстниками, сколотил подростковую группу, они служат ему как рабы. Девки его обожают, до визга. А он — смертельный эгоист, но гениален. Интеллект — молния. Отвага, ловкость. Подростковый полубог…

Художница Алла со стоном полезла за сигаретой.

— Совсем маленький портрет? Когда Вам нужен?

— Завтра на рассвете, — твёрдо сказала Сарра. — В этом конверте — то, о чём вы думаете. Успокойтесь, вам хватит. И вы никуда отсюда не пойдёте. Здесь комната, в ней краски и всё необходимое. У вас целая ночь.

Алла хрипло расхохоталась.

— Давайте фотку. Ну, только мне нужен аванс. Сарра вынула из конверта заранее отмеренную дозу в крошечном плёночном клапане.

Всю ночь из студии доносились странные звуки, как если бы целая толпа художников возилась вместе с Аллой в маленькой комнате — столько было грохота и топанья, зачем-то двигали мебель. Сарра слушала без удивления, скорее с нервным любопытством; когда начало светать, она уже танцевала кругами, как голодная гиена, вскидывая уши на каждый шорох из-за двери.

Около восьми стало ясно, что Алла не отвечает на стук, и Сарра велела выбить дверь. Художница лежала на паркете, лицом к камину, как если бы она собиралась вылететь из комнаты через трубу, но умерла по дороге.

Рядом валялся перевёрнутый портрет, будто сброшеннный с этюдника.

Сарра нагнулась. Синий взор хлестнул ей по лицу, навернулись слёзы. Мальчик на портрете был удивительно хорош собой, он смотрел заботливо и умно.

— Проклятье! — Сарра оглянулась на художницу, лежавшую ничком, голые ноги белели из-под чёрного с ромбами пледа. — Ангелочка мне нарисовала?!

Вдруг осеклась. Кажется… всё поняла.

Сарра Цельс пристально вглядывалась в глаза мальчику — и с каждым мгновением его синий взгляд делался холоднее. Всё, что раньше казалось ангельским: лёгкий румянец, тёмные ресницы — теперь виделось по-другому. В разрезе глаз проступила на первый план какая-то насмешливая хищность.

Страшная сила портрета поразила ведьму. Он был добрым только внешне, ровно настолько, чтобы влюбиться с первого взгляда. Но в глубине образа таилось всё то, что заказывала Сарра: гордость, презрение и, наконец, жестокость. Это был портрет страшного человека.

— Да, да… — едва слышно прошептала ведьма Цельс. — Именно таким ты станешь, Иван Царицын. Змей-подросток в обличье маленького принца.

Скандал на факультете журналистики выбился в высший рейтинг новостей. Забавная, щекочущая тема опередила сообщения о назначении нового министра здравоохранения и репортажи о снежных лавинах в Ставрополье. Утренняя пресса разделилась на два лагеря: девять газет из десяти, пестря восклицательными знаками, кричали о разгуле скинхедов.

«В лидеров свободной прессы снова стреляют», — трепетали «Аргументы и Факты».

Впрочем, находились и те, кто намекал: отважный мальчик выразил голос всего народа, уставшего от клеветы на российскую историю и культуру. «Когда взрослые бессильны, за честь Отечества вступаются гавроши», — чеканила консервативная газета «Труд».

Самое страшное выяснилось через день.

Дерзкая выходка Царевича поразила воображение его сверстников — у «хулигана» появились последователи. И покатилось, как далёкий рокот в горах. Понеслась дикая ночная партизанщина. Полусонные пешеходы, выползшие раным-рано из подъездов и подземных переходов на пустынную площадь Маяковского, замирали при виде памятника большевистского поэта, у которого на груди пылал аршинный транспарант:

МОСКВИЧИ!

ПОВСЮДУ, ОТ РЕУТОВА ДО КУНЦЕВО,

МОЧИ ПАСКУДНУЮ ХУНТУ КУНЦЕВУ!

Золотой миллион московского среднего класса ещё спал на своих ортопедических матрасах, а тем временем уж холодел в ужасе милиционер перед памятником другому красному поэту, также с транспарантом на бронзовом животе:

МИЛЫЙ, МИЛЫЙ, СМЕШНОЙ ДУРАЛЕЙ,

НУ КУДА ОН, КУДА ОН СУНЕТСЯ?

НЕУЖЕЛИ НЕ ЗНАЕТ, ЧТО РУССКИХ ЛЮДЕЙ

ПОБЕДИЛА НАХАЛЬНАЯ КУНЦА?

А старушка-дворничиха возле Консерватории в ужасе рассказывала журналистам о том, как среди ночи налетела на дремлющий сквер толпа камуфлированных велосипедистов в масках, нацепила на фигуру великого композитора плакат, точно на партизана перед расстрелом:

ВЫ ЕЩЁ НЕ ЗНАЕТЕ, ЧТО П.И.ЧАЙКОВСКИЙ -

БЕЗДАРНОСТЬ?

ДОКАЗАТЕЛЬСТВА У КУНЦА

НА «ОСНОВНОМ ТЕЛЕКАНАЛЕ»

— В каких масках они были? — приставали журналисты.

— Детские такие маски, — поясняла встревоженная старушка. — У внучки моей на прошлый Новый год похожая была. Медвежаты какие-то.

Журналисты жадно кивали и чиркали в блокнотах: «Вооружённые кастетами и бейсбольными битами, отморозки цинично разгуливают в наивных детских масках. Зайчики и белочки бьют витрины магазинов, переворачивают машины, грабят одиноких прохожих».

Набеги на памятники продолжались несколько дней. По телевизору показали бронзового Окуджаву в ярко-красной майке с полуразборчивой надписью (упоминался некий «надёжный маленький Эрнестик», действовавший «под управленьем Клеветы»). Памятник Петру Первому внушительно обещал, что «отсель грозить мы будем Кунцу». Ходили невозможные слухи, что юные злодеи ухитрились даже нацепить транспарант на грудь Нике Самофракийской, насаженной на тридцатиметровый церетелевский штык в парке Победы.

Подростки в умилительных масках медвежат стали появляться на центральных улицах и в больших магазинах: дети раздавали прохожим листовки, призывающие вызывать гадов на дуэль. В электронной сети зашевелился бойкий вебсайт, на котором публиковались призывы к сверстникам:

НАС УНИЖАЮТ!

РОДИНА В ОПАСНОСТИ!

БОЙКОТИРУЙТЕ!

ПРОТЕСТУЙТЕ!

Сарра внутренне сжалась, как дикая кошка перед прыжком. С вечера она мало говорила, старалась ни на что не отвлекаться.

Теперь ведьма склонилась перед столиком в закопчённой нише, вдыхала запах палёной кожи, снова и снова сверлила взглядом портрет синеглазого мальчика, убранный кровавыми цветами…

— Ты хочешь быть особенным… — шептала она сквозь зубы, подливая масла в чёрную костяную плошку. — Быть лучше других… Вокруг только быдло, быдло… А ты талантлив, отважен, ты самый-самый… Ах, какая у тебя будет известность, какая слава!

Из угла монотонно позвякивал бубен. Бубнила, изредка привизгивая, дежурная заклинательница, накликивая даймонов перед атакой. Невидимые воздушные силы уже собирались — пёстрые мохнатые бумажки на паутинках, свисавшие с потолка, начали тихо, нервно пританцовывать.

Не глядя, Сарра сняла с полки блестящую, красную, заляпанную салом глиняную фигурку. Пузатый индусский божок. Поставила его против портрета, глаза в глаза.

— Властолюбие?.. Оч-чень хорошо.

Неуловимые царевичи являлись на московских улицах всё чаще — худые и пухлые, низенькие и долговязые, они собирались во дворах и сквериках Бульварного кольца: бренчали на гитарах, грозно потрясали игрушечными пистолетами. С наступлением темноты начинались атаки на бил-лборды с рекламой «Основного телеканала»: их густо закидывали помидорами. Наконец, много шума наделало интервью Ивана Царевича, данное подростковому журналу «Вау!» Фотографию Царевича закрывал тёмный прямоугольник, скрывавший верхнюю часть лица. Заголовок гласил:

ПОКА Я ЖИВ,

НИКАКАЯ ПИСУЧАЯ ТЛЯ

НЕ ПОСМЕЕТ КУСНУТЬ РОДИНУ

В тот же день дерзкий мальчишка с затемнённым лицом (снимали против света) пояснил свою позицию в интервью телеканалу «Око»:

— Если взрослые не могут защитить честь России, этим займутся подростки. Ни одна муха не дерзнёт нагадить на Российский герб!

В ответ на недоумение журналистки («Чего Вы добиваетесь? У Вас вообще есть какие-то ценности в жизни?») мальчишка высокомерно заявил:

— Наша ценность — Россия. Мы хотим ею гордиться. Имеем такое право! Какого хрюна в собственной стране нас грузят, что мы хуже всех на планете? Да мы лучше всех в Галактике! Мы — самый добрый, умный и сильный народ! И пусть заткнутся вонючие скунцы. Я с этим клеветником опять готов биться, если он хочет. За ним остался выстрел… Вы слышите меня, Кунц? Выбирайте оружие, Царевич к вашим услугам!

Новость молнией облетела эфир: «неуловимый московский гаврош назначает дату повторной дуэли». Мальчишка был конкретен:

— На Болотной площади. Там, где казнили разбойников Стеньку и Емельку. Теперь там будет казнён разбойник Эрнестка. Пусть приходит завтра в полдень, я буду ждать.

* * *

Черноглазый баловень, талантливый волшебник Лео мчался по московским улицам на дорогом итальянском байке с ракетным рёвом, блестящими рогами и пафосным вычу-ром бешеных крыльев.

Облачённый в моднейшую мотоциклетную куртку, алую с пепельным, Лео скользил, изящно повиливая среди грязных автомобилей, безудержный, презирающий заторы, — и бессмертная тёмная душа его летела выше и даже чуть впереди, на уровне двадцатых этажей, над густой и грязной паутиной проводов — летела в компании нескольких хохочущих суккубов, хохотала и презрительно плевала на крыши троллейбусов.

Проносясь мимо памятника Достоевскому, Лео со смехом думал о том, какой нелепый это памятник: писатель будто елозит мягким местом по камню, опасаясь потревожить геморрой. Очень скоро москвичи узнают всю правду о людоеде-писателе. И памятник ему уберут, поставят на его месте новый. Почему-то подумалось Лео, что здесь непременно должен быть памятник премудрой колдунье Елене Блаватской. Тут и библиотека рядом, храм книжной мудрости, вот и логично будет.

И улицу мы назовём по-другому, — смеялся Лео. — Что за корявое слово — «Воздвиженка»? Будет улица Теософов. Далее — Рерихов бульвар. И памятник высокоумному художнику тоже воздвигнем, вместо носатого Гоголя. Доказано в прессе, что он был вампир? Доказано. Значит, долой. И Пушкина к лешему с пьедестала, вместо баловня — «мартышки» взгромоздим, пожалуй, многофигурную композицию: мастера Булгакова и заказчика Воланда, рука об руку, со взорами, вперенными в даль Тверского бульвара.

Лео любил ввечеру пролететь по улицам города эдакой рычащей шестицилиндровой кометой, прикидывая новую логику проспектов и площадей — без ненужных, отживших век православных храмов. Сколько места освободится! Музей Василия Блаженного ещё можно оставить для туристов, вот бесконечные церкви Замоскворечья пора убирать. Мешают и взору, и духу.

Зрелищно вывернув к Болотной площади, Лео невольно сбросил прыть и завертел шлемоблещущей головой, приглядываясь: что за странность?

Непонятные тинейджеры, целая толпа подростков. Многие зачем-то в детских масках — Винни Пух в потёртых джинсах и высоких ботинках, сказочный Топтыжка в пятнистой куртке с флэшкой плеера на груди. На парапетах сидели с гитарами, кто-то скучно катался вокруг на роликах, иные развлекались, стреляя присосками в чей-то портрет, прилепленный к афишной тумбе. Смотрели на часы, озирались…

Лео вильнул рогатым рулём, круто развернулся — приготовился дать газу. Последний раз глянул: ага! Со стороны Таганки подтягивались аккуратные бело-голубые автобусы с запоздавшим ОМОНом. Рябиновский понял, что милиция, отвыкшая от неразрешённых митингов, поздновато среагировала на неожиданный моб несовершеннолетних. У детишек не было ни флагов, ни лозунгов.

Между тем, подростки всё прибывали. Шли от метро «Третьяковская», подтягивались по мостам через Москву-реку…

Появилась первая телекамера. Взгляд Лео заметался по площади, и даймоны засуетились, грязным ветерком прошвырнулись по-над толпой, принюхиваясь. Нет, не футбольные фанаты, не любители языческого хард-рока… А кто ж?

Лейтенант с мегафоном предложил собравшимся разойтись. В толпе возникло движение, милиционер, было, расслабился, но скоро стало ясно: молодняк не расходится, просто слоняется с места на место. Лейтенант исчез, на смену явился краснолицый майор, который вместе с группой решительных омоновцев кинулся искать в гуще толпы организаторов акции.

Внезапно все начали махать руками, подпрыгивать и залезать на парапеты: из-за Обводного канала показался отряд велосипедистов, дюжина тёмных фигурок — какие-то парни в камуфляжных куртках, в банданах… Толпа загудела: впереди эскадрона велосипедистов двигался человек в распахнутом чёрном плаще.

Лео поморщился: что ещё за молодёжный фюрер? Милиционеры, разом оживившись, бросились навстречу велосипедистам. Наперерез парню в плаще. Бежать было метров двести. А когда толпа вместе с милиционерами отхлынула к мосту, на опустевшей проезжей части появился прямо из-под земли некто ловкий, с гордо задранной головой — в кос-тюме химзащиты, в болотных сапогах.

В руках некто держал потёртый жёлтый мегафон. И пока милиционеры ловили на мосту облачённого в чёрный плащ велосипедиста (это был любитель приключений и весельчак Жора Арутюнов), вылезший из-под земли парень прокричал в рупор:

— Братцы! К сожалению, господин Кунц струсил. Он не пришёл. Это значит, что он морально убит! И остальным, остальным клеветникам России мы показали! Нас — до хрена! Мы — новая сила!

Юный волшебник Лео чуть не рухнул с кожаного сиденья на землю. Если бы посреди площади расцвёл небольшой ядерный взрыв, Рябиновский поразился бы меньше. Не сводя вытаращенных очей с Царевича, Лео трясущимися пальцами достал из нагрудного кармана телефон.

— Алло, Сарра?! — зачастил он, прикрываясь ладонью в жёлтой перчатке. — Сарра, я нашёл его! Знаете что?! Царевич, который наехал на Кунца! Это он и есть, это шаманёнок Шушурун! Здесь целый митинг! Целая толпа уродов! На Болотной площади… Это кошмар, это фашистский митинг какой-то! Сарра, ты слышишь меня?! Надо что-то делать, срочно! Звони нашим людям в Кремле, надо уничтожить эту гниду в зародыше!

— Успокойтесь, Лео. Всё идёт по плану, — услышал он спокойный голос Сарры.

— Что значит «по плану»?! — Рябиновский вызверил глаза. — Это Иван Царицын! Тот самый, который убил учителя Тампльдора!

И опять спокойный, почти насмешливый голос: — Не вмешивайтесь, Рябиновский. Убирайтесь оттуда немедленно. Я контролирую этот митинг. Лео скрипнул зубами. Последний раз оглянулся на Цари-цына, помедлил секунду: не влепить ли белобрысому подонку какую-нибудь пагубу под дых? Сдержался. Вцепился в руль и дал по газам. А над площадью разносилось:

— Братцы! Мне пора исчезать! Напоследок главное: народ, не давайте себя в обиду!.. Никто не посмеет называть нас белыми неграми и пьяным быдлом! Это — наша война. И мы победим!

Омоновцы, как заправские регбисты, врубились в стайку журналистов, уже окруживших Царевича, случайно сшибли с ног девушку с микрофоном, отпихнули оператора. Возникло замешательство, толпу передёрнуло, качнуло вперёд — от свиста закипел, зазвенел воздух.

А Царевич будто нырнул в бузящее море — и нет его, исчез.

Тем временем испуганная бабка Пелагея, едва не растоптанная оравой бузящей молодёжи, чудом выбралась из толпы, доковыляла через скверик до остановки и, покряхтывая, бодро скакнула в троллейбус.

Неподалёку, в прокуренном террариуме газетной редакции, ушастый жирный человек в клетчатых штанах, низко проседая на стонущем офисном стуле, уж начмокивал на клавиатуре:

ПОГРОМ НА НАБЕРЕЖНОЙ. ЦАРЕВИЧ

ВЫВЕЛ НА УЛИЦЫ ПЯТЬ ТЫСЯЧ ПЬЯНЫХ

И ОБКУРЕННЫХ СКИНОВ.

Ровно в полдень движение транспорта в районе Болотной площади было перекрыто толпой наголо бритых молодых людей угрюмого вида, в чёрных куртках с националистической символикой. Камни и пустые бутылки летели в витрины близлежащих магазинов. Распоясавшиеся русофашисты корёжили припаркованные автомашины. Лидер нацистского сброда, известный под кличкой Иван Царевич, призвал пятитысячную толпу агрессивных люмпенов усилить травлю либеральных журналистов и общественных деятелей, ведущих борьбу с разгулом национализма и шовинизма в столице.

Ваня готов был поклясться, что и тысячи не собралось. Но газеты, сообщая о тысячах «скинов», раздули его успех. Успех? Да, определённо. Целая толпа, может быть, больше тысячи человек… Они пришли, чтобы видеть Царевича. Только ради него…

Это было странное чувство, новое. Счастливый Царицын, сдавленный в вагоне метро, улыбался: «Вот смешно! Эти люди даже не знают, кого толкают».

Тайная сладость двойной жизни начинала ему нравиться, Как это здорово: внешне простой мальчишка, а внутри прячется тот самый, особенный, из телевизора…

Ночью уже не заснуть. Какими маленькими, смешными казались ему товарищи-кадеты, сопевшие в тёпленьких койках, совсем взрослым, переменившимся виделся Иван Денисович Царицын, тайный лидер молодёжного движения. Здесь, в училище, среди наивных мальчиков, он был как яйцо динозавра в корзинке куриных яиц. У него двойная жизнь: в кадетке — всего лишь подросток Ванька, и никто не догадывается, что за воротами училища у Ваньки отрастают крылья. Под утро с грехом пополам Ваня Царицын заснул. Во сне видел старую цыганку, кричавшую ему о чём-то важном… В жизни Ванька никогда не слушал цыганок, даже не смотрел на них — а теперь, во сне, жадно вслушивался в многообещающие слова, пытаясь разгадать своё будущее, уже озаряемое первыми золотыми лучами грядущего восторга. В рассеянном свете рассвета проходили, печатая шаг, тёмные колонны — и он видел белые лица солдат, жадно вывернутые к нему, видел восхищённые глаза. Это… его армия. Вот как будет.

Быть верным Отечеству до смерти, хранить национальную идею, тщательно отбирать соратников… Умереть за Отечество — несложно. Труднее за Отечество прожить. Он, Иван Царицын, последний офицер Империи, знает, как приблизить к себе будущее.

Дневальный проорал подъём, и будущее настало. Оно начиналось с чудовищной головной боли: Ваня проспал не более часа…

Собрав волю в кулак, вслед за другими кадетами московский гаврош потащился на занятия.

— Вы готовы к уроку?

Разумеется, кадет Царицын не готов к уроку. Кадет Царицын вообще не готов. Он похож на лётчика, недавно выпавшего из горящего штурмовика.

В голове у кадета — полведра ночной мути, в ушах звенят тошнотворные комарики. А тут ещё негнущийся, педантичный Фёдор Ильич, удивлённо разглядывая лучшего ученика, допытывается о сражении при Требии… «К-какая Требия, господа? Какая, помилуйте, диспозиция? Я вчера такое замутил… чудом жив!»

Требия, диспозиция, арьегард. Дело пахнет твёрдыми колами. По счастью, бодрый и подтянутый лейтенант Быков появляется на пороге кабинета истории.

— Вот этого молодого господина? Вновь к начальнику училища? — Преподавателю отечественной истории остаётся только руками развести. — И что? Опять Империя в опасности? Вы молчите, Царицын? Зачастили к начальству… берегитесь, не гордитесь!

Надежда Империи, едва живая, выползает из кабинета.

— Что за вид, сувор-ровец Цар-р-рыцын?! — рявкает Быков, уже в коридоре. — Вас, между пр-рочим, не в коровник вызвали, а к товарищу генер-р-ралу! Уважаемые люди приехали, разыскивают его, драгоценного… А у драгоценного водворотничок болтается! И по ботинкам дер-рьмо собачье размазано, не так ли? Ср-р-рам!

Быков подтащил кадета Царицына к кабинету началька училища. Затянул ремнём, придушил пуговицей воротничка, примазюкал чубчик и метким пинком направил в дверной проём.

Какие-то важные люди сидели в креслах. Двое. Бороды, внимательные глаза.

Генерал Еропкин поил их чаем. Живо обернулся, внимательно оглядел Ваню и замер с беленькой чашечкой в огромной руке.

— Гхм! Царицын! Что за вид, ядрёшки-матрёшки?

— Винов…

Отставить. Не разговаривайте, берегите силы! — Еропкин властно указал на табуретку в углу. — Садитесь, герой дня. Итак, господа, перед вами столь интересующий вас кадет Царицын. Как видите, ничего особенного из себя не представляет.

Ближний из гостей, кряхтя, восстал из кресел, мягко шагнул ближе. Ваня с усилием навёл резкость на бородатое лицо и обомлел: сам Осип Куроедов!

Знаменитый миссионер и богослов, покрывший себя славой супер-мега-проповедника в среде рокеров, геев и журналистов.

Куроедов обнажает в улыбке зубы и доброжелательно протягивает мягкую руку:

— Ну, здравствуйте, кадет Царицын. Меня зовут Куроедов. А вот мой добрый коллега, профессор Краплин. Нежно загорелый, излучающий радостное здоровье пробор поднялся, вырастая под люстру клетчатыми пиджачными плечами и кудрявой, весёлой головой.

— Очень рад, — заблестел он белыми зубами. Голос у Крапнина мягкий, как качественная замша. — Давно мечтал оглядеть на вас, знаменитый Иван Царицын! Все вокруг вердят, что Вы — уникальный. Дескать, интеллект плюс физическая сила… Да помноженные на русский имперский дух! Это редкость, особенно в новом поколении, ха-ха…

Ванька напрягся: про имперский дух послышалось? Генерал отхлебнул из чашечки, пояснил:

— Господа Куроедов и Крапнин — друзья училища, спонсоры. Они нашли средства на ремонт вашей казармы. Захотели встретиться с кадетом Царицыным…

— Мы давно работаем с молодёжью, — улыбнулся Крапнин, тряхнул кудрями. — Наша цель — поднять волну русской молодёжи, готовой работать для возрождения России. Наконец мы получили деньги. Мы начинаем создавать новое подростковое движение. И, прежде всего, нам нужен молодёжный лидер. Умный и отважный русский парень.

Крапнин помолчал немного и добавил:

— И я этого парня нашёл. Генерал насупился:

— Суворовец Царицын должен учиться, — Он не сможет уделить довольно времени вашему молодёжному движению. Ему на уроки надо ходить, военное дело осваивать…

— О, не волнуйтесь об этом, господин генерал! — заулыбался Крапнин. — Мы наймём Царицыну прекрасных учителей. С их помощью Ваня выполнит программу учебного года заочно. Стандартная программа написана для дураков, а господин Царицын — умственно превосходит сверстников на несколько лет…

Генерал покачал головой:

— Ну, я бы не сказал… Вопрос об отчислении Царицына до сих пор стоит на повестке дня.

— У господина Царицына врождённый дар лидерства, это ведь очевидно, — для убедительности замахал ладонями профессор Крапнин.

— Ребята его уважают, ценят за благородство, отвагу и честность… Он — легендарный герой Мерлина, уничтожитель колдунов! Для мальчишек он — крутой, и это главное.

«Зачем нахваливать парня в его присутствии? — недоумевал Тимофей Петрович Еропкин. — Загордится пацан, и потом, не приведи Господи, вырастет из него злобный наполеончик…»

Ваньке от похвал стало душновато, захотелось провалиться под землю, вместе со стулом. А впрочем… возможно, он и правда так крут? Какой всё-таки проницательный человек этот Крапнин…

— Вы его захвалили, и незаслуженно, — строго сказал генерал Еропкин. — Право, не стоило! И чем больше слушаю вас, тем больше убеждаюсь, что для Царицына ваше предложение — неполезно. Речи толкать, блистать на телевидении — не кадетское дело!

Ваня ушам своим не верил. Что? Неужели генерал, мудрый человек, патриот, откажет? Ведь это Ванькина судьба! Ведь он, Царицын, всю жизнь мечтал служить Отечеству, а здесь такой шанс!

Генерал с решительным видом поднялся.

— Дело вы задумали хорошее. Однако поищите другого молодёжного главаря. Ваня пока всего лишь кадет. Рано ему политикой заниматься, да и не к лицу эти кривляния будущему офицеру.

Куроедов взмахнул рукавом, сжал маленький кулак:

— Мы направим бунтарскую энергию тинейджеров в доброе русло. Пусть учатся защищать Россию от вражеской клеветы, от разврата и подлости…

— Поймите, господин генерал, наше дело — святое и нужное для России. Идёт война за молодёжь, наших детей спаивают, обкуривают, растлевают. В кои-то веки нашлись люди, любящие Россию. — Крапнин умоляюще посмотрел на генерала Еропкина.

— Видишь, Иван, какой ты незаменимый, — медленно и мрачно выговорил Еропкин. — Что улыбаешься?

Генерал набычил седую голову. Ванька замер, ожидая приговора, — сердце его отчаянно билось. «Разрешит! Обязательно разрешит! — вдруг почувствовал кадет. — Не может генерал такое дело зарубить на корню…

— Думаешь, никто кроме тебя не справится? — в упор спросил старик Еропкин.

Иван вытянулся, радостно выпалил:

— Если не я, то кто же, товарищ генерал?

Начальник училища опустил взгляд. И тихо сказал:

— Нет.

Ванька растерянно заморгал.

— Не к лицу будущему офицеру политическим кривляньем заниматься, — сказал, как отрезал, генерал. — У нас незаменимых нет. А вам, кадет Царицын, не следует излишне воображать о собственной персоне. Не доучились ещё, понимаешь!

Странное дело. Еропкин сказал это так убеждённо и просто, что Ваньке внезапно… полегчало.

— Возвращайтесь на занятия, Царицын, — строго сказал генерал.

— Есть возвращаться на занятия! — кадет Царицын отдал честь. «Значит, так надо… — решил он и сам радостно подивился своему спокойствию. — Генералу виднее. Кто знает, что за люди… может быть, просто болтуны пустые. Или провокаторы?»

Он побежал в учебный корпус: ещё успеет к концу урока по истории — послушать про битву при Требии.

И в это самое время на ажурном столике перед ведьмой Цельс погасла тёмная сальная свеча. Глиняная фигурка восточного божка, к которому обычно обращаются те, кто ищет власти и веса в обществе, лопнула и рассеклась надвое.

— Постойте, да постой ты! Царицын, подожди… Ну, надо же. Бежит за ним, блестя лакированными ботинками, профессор Крапнин.

— Слушай, Царицын. Я всё понимаю: ваш старик с лампасами воспитан старой советской системой, а тут новые реалии, новые вызовы… Теряется старичок, боится ответственности…

— Простите, господин профессор. — Ваня слегка поклонился. — Товарищ генерал приказал мне вернуться на занятия.

— Я совсем про другое, — отмахнулся Краплин. — Не хотите работать на страну, не надо. Есть иная тема — просто выгодное дельце. Вот моя визитка. Есть у меня друг, режиссёр. Он сейчас занимается постановкой новогоднего шоу на Красной площади. Ему нужен молодой актёр на роль Ивана Царевича. Если интересно — звоните.

И уже вслед Ивану добавил:

— В принципе, там сценарий патриотический, про любовь к родине. Но есть и меркантильный момент… тоже положительно. А что? Один раз выступил — получил двадцать тысяч евро. По-моему, любопытно. Сам бы сыграл — да не берут! Фигурой не вышел, ха-ха-ха!

Глядя вслед замшевому профессору, Ваня усмехнулся. Заметим, что эта усмешка стоила Сарре Цельс ещё одной глиняной куклы. Впрочем, в кукольной армии этой ведьмы ещё оставались фигуры.

Настал черёд Сарриной излюбленной статуэтки. Это был фарфор — маленькая золочёная танцовщица с отколотыми по локоть ручками.

Глава 2. Бал

Средь шумного бала, случайно,

В тревоге мирской суеты,

Тебя я увидел, но тайна

Твои покрывала черты.

Алексей Толстой

Солнце, как малиновый леденец, увязло в потемневших зубьях Нового Арбата. Кремль стал молочно-кисельным, словно раскрашенная гравюра. Румянец заката на белом камне. Голубые тени на плотном скрипучем снегу. Золотой морозный спасский звон.

Суворовцы — иней искрится на погонах, уши и щёки алеют от мороза, — глухо отбивая шаг, чёрной колонной вошли Кремль по Троицкому мосту. Забилось сердце. В просвете башенных ворот вырастали священные громады с пламенными куполами. А дальше — чёрно-зелёной глыбой стынет Царь-пушка, чугунный львище на лафете насупил поседевшие брови.

Ах, смотрите! Внизу, перед мраморно-слюдяным фасадом Кремлёвского дворца маленькие голубые автобусы, а из автобусов забавно, по-цыплячьи спрыгивают на подёрнутую снежком брусчатку в полушубках, дублёнках, отороченных курточках, с огромными портпледами, с золотыми паутинками выбившихся из-под шарфиков прядей удивительные существа на тонких ножках, щебечущие, глупенькие и страшно милые.

Девочек суворовцы видели редко. Нечасто брату-кадету давали увольнительную в город, поэтому зимний бал, к которому готовились чуть не с апреля, разучивая танцевальные па, был в училище событием долгожданным.

В темных екатерининских чертогах пылал, искрился и грохотал музыкой невообразимый, на Небесный град похожий Георгиевский зал. Над чёрно-янтарным озером паркета вырастали и уходили ввысь мраморные свечи колонн. Где-то под белокаменными сводами медленно в кильватерном строю двигались бронзовые фрегаты ампирных люстр — мачты, цепи, якоря…

Петруша Тихогромов, оглушённый имперским величием знаменитого зала, прижался к стеночке. А Царицын, наоборот, не мог устоять на месте: бегал средь колонн, жадно вчитывался в золото слов, навечно высеченных в камне, в имена георгиевских кавалеров, в названия славных полков. Невообразимое, почти безумное величие этих сводов и стен взволновало его. «И что за чудесный народ мог создавать такие вот залы? Как жаль, что мы отвыкли от такой сокрушительной красоты!» — мысли кружились в кадетской голове, в горле щекотало от счастья и горечи. Даже на девочек не смотрел. Вновь задирал лицо кверху, его будто подбрасывало, возносило над паркетом! Вот-вот голова закружится…

На невидимых натянутых струнах держится у земли, дрожит и рвётся кверху маленькое тело в чёрной суворовской форме. Кажется, отсеки незримые тросы — и взлетишь. Страшно! Гулким эхом разнеслась команда строиться. Петруша неуверенно, криво побежал через зал, как через площадь, — туда, где темнела шеренга третьей роты.

Бежал и Царицын, едва не сталкиваясь с девочками, и все казались красивыми: милые платьица, точно у Наташи Ростовой, аккуратные головки… И казалось, все они тайком поглядывали на него, все восхищались его красотой и стройностью. Взоры робкие, счастливо-любопытные, а вовсе не такие откровенно-липкие, как у… Будто тень по сердцу пробежала: вспомнил Беллу. Неужели он мог восхищаться ею? Неужели могли прельстить его густо намалёванные помадой губы, томный взгляд, манерные жесты? Царицына слегка передёрнуло.

Рядом, вжавшись в стену, обалдевший от красоты и весёлой суматохи, кадет Тихогромов тоже во все глаза смотрел на девочек. Они казались ему такими милыми и родными, ну прямо сестры, все до одной сестры кадета Петра Тихогромомова. Он понимал, как волнуются они сейчас перед балом, и ему хотелось их успокоить. Всё будет хорошо… Прав дядя Дима: непросто будет ему, Петруше, выбрать себе жену.

Он уже давно присматривается, как дядя Дима советовал. И сегодня, конечно, будет. Столько девочек… И ни одной в брюках, ни одной размалёванной. Нет, есть несколько. А вот с бубенчиками в носу, точно, ни одной.

Барышни выстроились у стульев, расставленных вдоль противоположной стены… Шеренгой, конечно, такое построение не назовёшь, лучше сказать: рассыпались в линию. Они были похожи на гирлянду нежных бутонов — кремовых, опаловых, жемчужных, розовых. Некоторые молодые особы явились в жутко дорогих нарядах — даже Тихогромов, не шибко разбиравшийся в дамских туалетах, выделил из щебечущей толпы несколько особенно роскошных девиц. В волосах у них сверкали бриллианты, на шее тоже всё лучилось и сверкало. А платья! Ну, принцессы! Ну, просто принцессы!

Вдруг Петя вспомнил: где-то здесь, в этом цветнике, должна быть Ася! Накануне позвонила радостная, голос звенит:

— Петенька, меня ведь в Кремль берут, на бал! Представляешь!

Оказывается, у них в детском доме был танцевальный конкурс, и она попала в пятёрку лучших.

По телефону Ася поделилась, что страшно волнуется: первый раз их повезут в Кремль и сразу на бал! А вдруг ноги будут подкашиваться? Она просила Петрушу танцевать с ней мазурку, главный и самый сложный танец вечера. Хоть и стыдно было, но пришлось Тихогромову признаться, что за два ода учёбы в Кадетке он так и не научился танцевать. В Кремль он поедет только в качестве певца — «Фуражку» орать. Однако Петруша обещал предупредить Ваню Царицына, лучшего танцора в роте, чтобы не оставлял Асеньку без присмотра. Ваня, смеясь, согласился. Обещал захватить в Кремль наручники — пристегнуть к себе Асеньку, для верности.

Петруша принялся вертеть головой по сторонам, отыскивая Асю. Он не заметил, как ротный солист Телепайло вышел из строя, взмахнул рукой… Тихогромыч судорожно хватил воздуха, и как раз успел — кадеты грянули «Фуражку»:

Фуражка, милая, не рвися! С тобою жизнь мне дорога, С тобой быстро! пронесли-ися! Мои! кадетские! года!!!

«А здорово мы поём!» — порадовался Петруша. Приятно посмотреть на братьев-кадетов: подтянутые, накачанные, с жутко насупленными бровями, с браво поющими белозубыми ртами. Чего стоит один блистательный Телепайло, чернобровый, с огромными украинскими очами, грудь колесом — сущий запорожец, только турецкого чеканного пистолета не достаёт за поясом. Ничуть не хуже крепкий, коренастый Паша Лобанов — философ, настоящий интеллектуал с магнетическим взором, и при этом разрядник по самбо! Даже вертлявый Жора Арутюнов сегодня смотрелся величественно — огненный взор, печоринская бледность… Курносый блондин Славка Павлищев — русский богатырь, поперёк себя шире, пуговицы на груди трещат, на верхней губе уже золотистые усы вылезли, а по глазам видно: добряк и умница, верный и честный парень да, между прочим, знает два иностранных языка. Вот мы какие, кадеты! А танцы начнутся — такое покажем!

Фуражка милая не рви-ися!

Напротив — чёрно-синяя шеренга нахимовцев, оловянные матросики. Замерли и ждут, когда отгремит «Фуражка», и уж тогда они подгонят непременного «Варяга».

Дальше, на фланге, в оранжевых беретках, похожие на королевских пажей, — кадеты Министерства чрезвычайных ситуаций. Если хочешь подраться — можно подскочить и крикнуть: «Спасатели — вперёд! Чип и Дейл спешат на помощь!» — дуэль после бала обеспечена. Ах, до чего прекрасно жить!

Плечом к плечу с Петрушей кадет Царицын ревел со всеми любимую «Фуражку». И почему-то представлялось Ивану, как однажды прекрасным утром он войдёт в этот Георгиевский зал, только пустынный и гулкий, войдёт в золочёном мундире с жестким крестом у кадыка. Остановится на миг у мраморной колонны, вот на этом самом месте. И припомнится ему, Ивану Денисовичу Царицыну, генералу-фельдмаршалу возрождённой Империи, может быть уже поседевшему, израненному в битвах, как много лет назад, ещё кадетом, приходил сюда…

Как-то особенно сладко было сознавать Ивану, что никто в этом зале даже не подозревает, что здесь, среди них, находится знаменитый московский гаврош — неуловимый Иван Царевич. Ах, как бы они переполошились! Но никто не догадывается, что страшный мститель, засадивший Эрнесту Кунцу присоску в лобешник, в данный момент затянутый в кадетскую форму что есть мочи орёт «Фуражку», а потом будет галантно танцевать…

Ваня был счастлив. Правда, ему немного не нравилось, что среди братьев — кадетов, нахимовцев и спасателей — присутствовали штатские холёные мальчики в чёрных и белых фрачках. Видимо, дети уважаемых кремлёвских работников тоже пришли потанцевать на балу.

Но особенно не нравилось Ване, что среди гостей был Лео Рябиновский — изящный, в дымчато-сером смокинге, с вишнёвым цветом в бутоньерке. Юный маг стоял у стены в окружении девочек и наскоро подписывал фотокарточки.

— Эх, жаль, нету под рукой доброй казацкой шашки! — досадно прищёлкнул пальцами Царицын. Очень захотелось ему после бала дать в эту смазливую морду. Ещё спрашиваете, за что? А кто Надиньке гадкую печать на лоб поставил?! Между прочим, юный кудесник до сих пор не заплатил за эту подлость…

Заиграл оркестр. Началась, как выражались кадеты, «разведка вальсом». Потом зазвучал длинный, нелюбимый Царицыным котильон.

Позже был объявлен маленький перерыв и великолепный Лео показывал фокусы. Подлец вышел на середину зала, испустил из себя клубы розоватого дыма и принялся бешено размахивать волшебной палочкой.

Как водится, в руках юных дев засверкали остекленённые букеты, вспыхнули в воздухе огненные обручи, затанцевал по паркету управляемый ураганчик розовых лепестков. Девочки ахали и всплёскивали руками, краснели и бледнели, раздумывая, не пора ли от избытка впечатлений, по закону жанра, изящно грохнуться в счастливый обморок. Кадеты гневно надувались и хмурились: им явно пришёлся не по нраву поганец Рябиновский, легко сшибавший восторг прекрасной половины бала.

Ваня потирал руки в белых перчатках, предвкушая, как смачно хрустнут стёклышки очков, прежде чем просыпаться в белый московский снег… «Я подкараулю его у Троицкой башни», — решил кадет.

Но вот оркестр грянул мазурку. В конце восьмого такта зал взорвался аплодисментами — на тёмно-медовый паркет вылетел, легко скользя и приседая, распорядитель мазурки, князь Михалков-младший, а за ним, будто виясь над землёй, выпорхнула изящная распорядительница, суперзвезда Большого театра, сама Апраксия Веретенцева!

Чета невесомых мотыльков облетела зал, едва касаясь пола, — и понеслась на второй круг, увлекая остальных. Горделиво, будто соперничая друг перед другом в блеске, первые пары мазуристов отважно ступили на наборный царский паркет.

Вот стройнейший Телепайло заспешил приседающим мазурочьим шагом к златокудрой партнёрше в дивном перламутровом платье. Ваня Царицын тоже ждать не стал, стремительно подхватив девицу Анастасию Рыкову, сорвался в танец. Лицо Асеньки светилось счастьем. Большие тёмно-серые глаза с благодарностью смотрели на Ивана.

Он держал её ручку крепко, как старший брат. Он чувствовал, что девочка танцует не слишком уверенно. И всякий раз, когда Ася слегка сбивалась с такта, Царицын на секунду замирал, вовремя подхватывая девочку под локоть: держись! вот так, молодец!

Он чувствовал себя сейчас ответственным за эту девочку как тогда, в поганом и зловещем Мерлине. Он вспомнил в эту минуту всё: как искал Асю по всему замку, как обнаружил её дневник и прочитал его вопреки всем правилам этикета и порядочности. Но ведь он выполнял задание, ему было простительно, ему было можно! Ведь благодаря дневнику он Асю вычислил. Он нашёл её, он её спас! Сколько всего страшного пережили они вместе. Ваня не любил вспоминать, как они, Надинька, Петя, Ставрик, Касси, Ася и он уходили от погони, и он, Ваня, дрогнул, сорвался, накинулся на измученных, перепуганных детей, а её, Асю, обозвал романтичной дурой, сиротой казанской. А Ася его простила… Она никогда не напомнила ему об этом, не попрекнула.

Он знал, что Ася девочка верующая, ходит в церковь, она лучше его, Вани Царицына, который там, в гостях у Ге-ронды, знал и понимал, как сильна искренняя молитва. А потом в Москве его опять закружило, где уж тут молиться, когда дел так много и все они такие важные. Он, Ваня, не ерундой занимается, он Россию спасает, он будущий офицер России, он, Ваня, — её патриот.

Царицын с благодарностью посмотрел на Асю. Девочка с редким сердцем и чистой верой. В душе шевельнулось нежное, почти братское чувство. Ваня понял, что он Асин друг, их дружба проверена, она навеки. И он должен, обязан эту девочку беречь.

Ваня нежно посмотрел на раскрасневшуюся от танца Асю, легко коснулся мизинцем её щеки, стряхнул с неё золотистую ресничку. Девочка смущённо опустила глаза и доверчиво шепнула:

— Ох, как быстро! Сердце стучит! Раскрасневшись, она сделалась ещё милее. Ване захотелось слегка прижать Асю к себе, поцеловать в алую щёку. Но круг замыкался, и он спросил:

— Ещё тур? Или отдохнём?!

Девочка, счастливо взглянув на кадета, мужественно кивнула:

— Ну, хорошо, ещё кружочек…

Они приближались к Асиному стулу, у которого толпились конкуренты, надеясь перехватить симпатичную девочку.

По правилам каждый кавалер загадывал качество и сообщал на ухо распорядителю. На новый круг барышня выбирала кавалера, угадывая по качествам.

Ваня незаметно шепнул Асеньке, чтоб выбирала «веру и верность». Он не мог передать Асю незнакомому партнёру — вдруг он не сможет бережно поддерживать Асю, а то ещё, чего доброго, на ногу ей наступит или ляпнет невпопад какую-нибудь дурацкую шутку.

Прыжок, поворот — и круг завершён! Раскрасневшись, часто дыша, Асенька упала на стул — и сразу подскочил распорядитель:

— Танцуем ещё?!

— Да, — выдохнула девочка, обмахивая себя маленьким веером.

— Тогда выбирайте, сударыня: ум и удача? решимость и разум? вера и верность?

— Вера и верность! — Ася светилась счастьем.

Ваня снова шагнул навстречу. Мимо пронеслись Телепайло со своей златокудрой партнёршей, и в тот момент, когда они поравнялись с Ваней и Асей, из причёски телепайловской девушки выскочила заколка в виде цветка и со звоном покатилась к ногам Ивана Царицына.

Выпустив всего на миг Асину руку, Иван изящно нагнулся и цапнул сияющую платиновую лилию. С поклоном протянул златокудрой девочке и уже обернулся к Асеньке, как вдруг…

За его спиной раздался хлопок распорядителя! Проклятье! Это был знак похищения дамы. Ваня совсем забыл, что кавалер, перехвативший предмет чужой партнёрши, имеет право на внеочередной круг с ней! И не просто имеет право, а обязан танцевать!

Телепайло, подмигнув Ивану, отступил на шаг, перепоручая другу златокудрую красавицу. Царицын виновато улыбнулся Асе: прости мол, такая вот ерунда приключилась. Ася кивнула и отошла к стене.

А златокудрая приняла цветок, небрежно вонзила его в пышную причёску. Ваня приветствовал её поклоном, она оттветила кратким, немного надменным реверансом. Да и улыбка, скользнувшая по белому личику девушки, показалась Ване снисходительной. «Странное какое лицо… будто знакомое».

Царицын двинул уголком рта, предлагая даме руку…

О, здесь совсем другая манера! Ваня вмиг почувствовал мощную хореографическую школу, девочка явно училась бальным танцам у мастера и отработала технику настолько, что теперь могла играть оттенками движений. Каждую секунду Ваня тихо поражался всё новым её выдумкам: вот она, будто в нерешительности, задумчиво скользит ногой, словно невидимым коньком режет зеркало паркета, затем, вспыхнув, с резвостью ребёнка бежит, трепеща лентами, как крылышками, — глаза её расширяются, голова поднимается высоко…

И только теперь, когда белокурый локон взмывает над розовым ушком, Ваня примечает… деталь. В высшей степени неожиданную. Согласитесь, непривычно смотрится на девичьей мочке крошечный, телесного цвета наушник, от которого тянется прозрачный проводок, исчезая спиралью в густой причёске… Тут Ванька понял, почему ему знакомо её лицо.

«Это же… дочка президента!» — чуть не рухнул Царицын.

Всё перемешалось в голове бедного кадета, будто оглохший, он перестал слышать музыку — по счастью, время как будто зависло. Воздух налился сладостным гулом, громадный зал сделался похож на небывалый аквариум со сказочными существами: нежно-розовые рыбы с прозрачными, шевелящимися плавниками, узкие тёмные змейки, морские коньки — всё это медленно кружится под гроздьями мерцающих кораллов. Мир превратился в сказку. Вот она, русская царевна — таинственная «первая девушка» страны, которую не разрешают фотографировать… Никто, кроме близких, не знает её в лицо. Она здесь инкогнито!

А собой хороша… И какая-то загадка. Но что же? Что завораживает в этом резном, точно прозрачном профиле, в плывущем подъёме ресниц? «Братцы мои, я падаю», — Ванька вспомнил, на кого похожа. На великих княжон с любимых чёрно-белых фотографий.

Так, тут серьёзно. Смотри, пожирай глазами невиданное преспокойное достоинство, которого не встретишь у современных девочек. И рядом с нею — словно вырос Царицын, раздвинулись рёбра и плечи раздались, выпуская из-под кожи невидимые острые крылья. Большое, уверенное и требующее сердце забилось враскачку, как тяжкий таран. В его руке — тонкие пальчики судьбы. Не зря ведь платиновая лилия упала именно к его ногам… Он посмотрел на драгоценный цветок в её волосах. «Только — не упусти!» Ну уж нет. Он не выпустит этих пальчиков.

Девочка, конечно, не простая, а золотая… Да ведь и я не прост! — Ваня усмехнулся про себя: «Держите меня семеро!»

И он пошёл в атаку. Выждал мгновение, и в лёгкой звенящей паузе, провисшей, как шлейф, за очередным мазурочьим прыжком, когда удивительная партнёрша, склонив головку, замерла на десятую долю секунды, пропустив положенное па, чуть приблизил лицо к девичьему ушку и произнёс:

— Простите, мы с вами похожи в одном… Насмешливо дрогнула девичья бровь.

— В чём же?

— Во всём зале… только мы двое в масках, — многозначительно произнёс Царицын.

Зацепило: лёгкий румянец брызнул по щекам девушки.

— Разве моё лицо похоже на маску? Под кого же я маскируюсь?

— Сегодня вы накинули на себя шкурку Царевны-лягушки… Разве не так?

— По-вашему, я жаба? Очень мило.

Смеётся. Ещё не поняла всей глубины хитрой кадетской шутки:

— А вы тогда кто? Неужто Иван Царевич? Кадет покорно склоняет голову.

— Вы угадали.

Восторженный ужас во взгляде девочки.

— Представьте себе, меня зовут Василиса…

Они смотрят друг другу в глаза и не замечают, что тур уже пройден, их выносит на повторный круг — но разве можно без смены партнёра?! Ах, какой дерзкий пассаж… Что это значит? Распорядитель не поспевает вмешаться. Они выходят в новый тур вдвоём, неразлучны. Но что это? Кто посмел?

Стройный юноша в дымчатом фраке подскочил, пытается расцепить их пальцы! Ваня обернулся в гневе, увидел лицо Леонарда Рябиновского и побледнел от наглости поганого фокусника: «Куда лезешь? В морду захотел?» И в тот же миг прозвучал резкий, сухой хлопок. Лео с улыбкой разжимает кулак, и в его длинных смугловатых пальцах распускается лёгким султанчиком кружевной платок…

— Ах, это мой платочек! Откуда он у вас? Василиса смотрит потерянно.

— Не забывайте, я волшебник, — рассмеялся белозубый Лео, решительно преграждая Ивану дорогу.

Распорядитель подхватил Царицына под локоть и ласково потащил в сторону: «Простите, любезный друг, ваша дама похищена… таковы правила…»

Царицын не верил своим глазам.

В эту злую минуту к Ване подбежал кто-то, начал легонько теребить за руку и приседать, приглашая на новый круг…

Но Царицын не видел маленькой Аси, не видел, как растерянно и жалко стоит она возле него, понимая, что он не ответил на её приглашение на танец. Он не видел, как вмиг потухли и наполнились слезами красивые Асины глаза, как она опустила голову и побрела по роскошному паркету, всё дальше от него, всё дальше…

Ваня стоял красный от ярости. Грудь его часто вздымалась, он немигающим взглядом смотрел на Лео и президентскую дочь.

Ася тихо отошла в сторону. Потом ещё дальше, в самый угол.

Но вот и ещё одна девушка бежит к Царицыну через весь зал. Она пока ни с кем не танцевала, стояла у дальних колонн, вытянувшись в струну, пожирая Ивана чёрными, бездонными глазами. Наконец, дождалась: Царицын стоял один, растерянный.

Белла Буборц бросилась в атаку.

Однако…

Наперерез влюблённой воспитаннице решительно двинулась, отделившись от стены, любимая учительница Стелла Яновна. Да только что у неё с лицом? Ещё пару минут назад Стелла Яновна была весела и ласкова. С улыбкой поглядывала, как девочки в роскошных туалетах выстраиваются вдоль стены. Подмигивала Беллочке, ободряя.

А теперь…

— Куда?! А ну… наз-зад!.. — учительница вцепилась Беллочке в плечо намертво, больно.

— Я хочу… я буду с ним танцевать, — лепетала Белла. — Мы же условились…

— Исчезни ты, дура, — ненавистно произнесла Стелла Яновна. — Куда ты лезешь с такой рожей, уродка? Мальчик вырос. Ты больше не нужна. Видишь, у него новая любовь… Так что вали отсюда и чем быстрее, тем лучше.

— Что?! — Беллочка задохнулась от нахлынувшего изумления и бешенства.

Но не так легко остановить девушку, которая знает, чего хочет!

Белла с трудом выдернула локоть из цепких пальцев и бросилась вперёд. Стелла Яновна пристально и как-то зло поглядела ей вслед. Зрачки учительницы расширились, лицо на миг побелело до неприятной голубизны.

И вдруг…

Беллочка оступилась. На ровном месте! Каблучок обломился! Если бы не галантные нахимовцы, она растянулась бы при всём честном народе на роскошном дворцовом паркете.

— Наколдовала, ведьма… — прошелестела Белла с ненавистью. — Ну ничего, мразь… я матери скажу, тебя по статье уволят!

Стелла Яновна раскрыла щёлочку рта, гадкий хохот растворился в грохоте мазурки. Потом колдунья с презрением отвернулась от Беллочки Буборц и вновь уставила внимательный взор на стройного юношу в чёрном кадетском мундире, застывшего, как зверь перед прыжком, как пойнтер в бешеной стойке.

Иван Царицын не видел, не слышал, не чуял — ни Беллочки, ни Стеллы Яновны. Он глядел в дальний конец огромного зала, туда, где кружились юный волшебник и дочь президента.

Не чувство симпатии к удивительной девочке разгоралось в нём. Нет.

Это разгорался, вызревал в душе план военных действий.

Ах, много Ванька отдал бы, чтобы слышать, что нашёптывает ей на ушко пройдоха Рябиновский!

А пройдоха Рабиновский сообщал президентской дочке «роскошную» новость:

— Я говорил с продюсером… показывал ваши фотопробы. Все без ума поголовно! Они предлагают вам роль!

— Неужели! — девочка засветилась счастьем. — Милый, милый Лео! Вы, правда, волшебник!

— Остаётся уговорить вашего папу… Надеюсь, он разрешит вам играть под вымышленным именем… А если нет, я его заколдую!

Смеётся, счастливая златокудрая Василиса. А Лео шепчет жарко, с упоением:

— Вы прирождённый талант, Алиса… Ханукаин хочет встречи с вами немедленно!

— Мы уговорим отца!

Бушует фонтан мазурки. Вот их, щебечущих, несёт на Царицына, как на ледяной и немигающий маяк. Круг на исходе, сейчас Лео дотанцует президентскую дочку до стула… Ну, уж нет!

Царицын отделился от колонны и решительно, стуча каблуками, пошёл прямо через зал на распорядителя, отважно пересекая бурлящее пространство мазурки. Конечно, это было нарушение.

— Запишите мой пароль, — звенящим голосом сказал он послушно присевшему распорядителю. — Маска и магия.

Вот подлетают они, смеющиеся, разгорячённые танцем, девочка весело падает на стул, а ненавистный Лео уже что-то нашёптывает ей.

Ах, подлец, он тоже назвал качество! Кадет Царицын, сжимая кулаки, шагнул ближе…

— Итак, сударыня… — распорядитель изящно поклонился президентской дочери. — Каким качеством вы хотите обладать?

— А каков нынче выбор? — закинула голову.

— Гений и гордость! Поэма и прелесть! Ум и удача! Она слушает, снисходительно склонив головку набок.

— Тайна и триумф! Маска и магия!

— Пожалуй, мне нужны… маска и магия!

Всё. Русский Иван победил. Шаг в сторону, лёгкий наклон головы…

Он и должен побеждать, потому что это — его, Царицына, судьба.

— Вас похитил юный кощей Рябиновский, — смеются красивые глаза кадета и смотрят слишком уверенно.

Неужели догадался, кто она?

— Насколько я помню, Вы хотели бы сойти за Ивана Царевича? — пытливо смотрит девочка с платиновой лилией в волосах, с проводочком за розовым ушком. — Но где же ваша стрела?

Царицын чуть не качнулся от гениальной остроты момента. Он даже покраснел, понимая, какое сейчас произведёт впечатление.

Вот она, правая рука. Ныряет на миг в карман чёрных кадетских брюк. Он вкладывает в её ладонь лёгкий предмет из пластмассы. Ярко-красную стрелу с присоской на конце. Ту самую, из газет.

— Вы… и есть тот самый?

— Я же сказал, милая Василиса. На этом балу мы только вдвоём в масках.

Глава 3. После бала

Как резко звенел в телефонном мирке

Твой голос, опасный подвохом I

Вот трубка вздохнула в моей руке

Осмысленно-тяжким вздохом

И вдруг онемела с раскрытым ртом…

Конечно, не провод лопнул!

Я дверь автомата открыл пинком

И снова пинком захлопнул…

Николай Рубцов

Иван и Василиса! Вечная русская сказка становится явью. Какой сюжет! Она хранит его стрелу. Однажды, и очень скоро, он придёт за стрелой… Сквозь колкие снежинки Иван Царицын бежал по льдистой брусчатке к автобусу. Заскочил — радостный, в распахнутой шинельке.

Вот и пришла к нему любовь. И, конечно, не такая, как у всех. Никогда в жизни сердце не колотилось так радостно, обмирая от счастливых воспоминаний: вот платиновая лилия скользит по тёмному озеру паркета — под ноги Царицыну. Это не случайно, это судьба. Верный знак… Мы созданы быть вместе. Какая будет пара! Легендарный московский гаврош, неуловимый мститель, дуэлянт и партизан по кличке Царевич — и нежная, тонкая, благородная дочь президента… Это сюжет! Робин Гуд плюс принцесса! Мальчик из низов, рождённый заложницей, поднявшийся на крыльях мщения на самый верх, в стратосферу власти — чтобы отомстить за отца. Влюблённая царевна помогает ему…

Кадеты орали «Фуражку». Но Ваня Царицын молчал, он прислушивался к внутреннему жару в душе: ах, как хорошо влюбиться! Вот для чего, оказывается, живут на свете люди! А он-то, дурак, не догадывался, что мир устроен не ради учебников, нормативов и почётных грамот… Он устроен ради Вани Царицына и его великой любви! Ваня вспомнил, что влюблённым полагается сочинять стихи, ведь у них поёт душа…

Ты — солнечная лилия в саду, А я - холодный путник одинокий. Приду к тебе, мой ангел синеокий, И к сердцу истомлённому прижму!

Лучше — «утомлённому». Ведь он, Царицын, уже много пережил. Его сердце утомлено мимолётными, ненужными связями — вспомнить хотя бы Беллу…

Стихи недурны, подумал Ваня, но дочка президента заслуживает особенного шедевра. Надо что-нибудь тонкое, чтобы с красивыми словами. Приплести какую-нибудь «виньетку», ввернуть изысканный «пируэт».

Какой чудесный пируэт мечты! Ты — нежная виньетка красоты! А я всего лишь путник одинокий. Приди ко мне, мой ангел синеокий…

Скорее записать, пока шедевр не забылся!

Во всём автобусе ни одной авторучки! Зато тридцать перочинных ножей. Пока ехали, Ванька тайком царапал лезвием сиденье, — сохранить, довезти до училища, а там запишем.

Когда толпа братьев-кадетов повалила в казарму готовиться к отбою, Царицын нырнул за колонну, а потом красиво, по-спецназовски скользнул в офицерский туалет. В казарме ему делать нечего.

Он хорошо понимал, что сегодня — не уснуть. Он влюблён, разрази гром! Поэзия распирала Царицына изнутри, валила наружу горячим паром и сыпалась, как монетами, звучным строчками. Строчки просились на бумагу, руки чесались.

Разулся — и крадучись, двинулся по полутёмному коридору. А вот и заветный кабинет истории. Все кадеты отлично знали, что Фёдор Иванович кладёт ключик за козырёк, нависавший над дверью.

Аудитория, залитая лунным светом, была неузнаваема: посередине, казалось, стояло мутное облако. Со стены на обнаглевшего кадета недовольно смотрели заспанные великие историки: Карамзин, Соловьёв, Ключевский. Загадочно, точно окна в параллельную реальность, поблескивали в полумраке тактические карты Российского генерального штаба времён Первой мировой войны. Сонными змейками переливались вензеля на занавесках.

Иван присел за парту у окна. Наконец он запишет эти строчки, эти ландыши, распустившиеся в сердце…. Слова, как сочные ветки, хлестали в лицо, скользили по губам, оставляя на них цветочную пыль.

В дальнем конце коридора послышались шаги! «Быков!» — ужаснулся Ваня, мигом узнав летучую поступь офицера-воспитателя. Влюблённый кадет наугад выдернул из шкафа книжку потолще. Судорожно зашелестел страницами. Очень вовремя.

— Встать! — рявкнул Быков. — Что здесь происходит?! Ваня взмыл над партой.

— Разрешите доложить, товарищ лейтенант! Суворовец Царицын! Готовлюсь к докладу по истории!

— Что-о? — опешил от такой дерзости Быков. — Среди ночи?!

— Так точно, товарищ лейтенант, — уныло ответил Иванушка. — Днём времени не хватило, отрабатывали наряд по столовой. А утром у меня учебный доклад по Суворову.

— По Суворову? — недоверчиво переспросил Быков. — А почему без сапог?

На секунду кадет застыл, бешено соображая, — а потом языковое устройство сработало, не дожидаясь команды мозга:

— Разрешите доложить, товарищ лейтенант! Сапоги снял… чтобы пятки дышали. Медики говорят, это полезно для развития памяти.

На лейтенанта Быкова информация про пятки произвела особое впечатление.

— Даю ещё четверть часа, — кивнул довольный офицер-воспитатель. — А потом спать.

Быков круто обернулся и вышел из кабинета. Ваня облегчённо вздохнув, опустился на стул. Рассеянно поглядел на книгу и, прочитав, фыркнул: «Русские народные сказки и побасенки». Хорошо, что Быков не заметил, по какой книге Иван готовится к докладу!

Медленно шевеля пальцами, ведьма Цельс роняла подсохшие розовые лепестки, по одному в секунду. Они сыпалась на фарфоровую танцовщицу, прилипая к плечикам и холодной спине, лепестки укладывались у маленького постамента, заляпанного тёмным воском. Сарра что-то шептала сквозь зубы, изредка косясь на страницу измочаленной книжицы, затянутой, как утверждали хозяева объекта «М», в обложку из человечьей кожи.

А в доброй дюжине вёрст к северу, в кабинете истории Отечества Московского суворовского училища кадет Иван Царицын, похрустывая копчёными сухариками, рассеянно переворачивал страницы русских сказок. Вытащил книгу наугад и не мог оторваться: в каждой царевне ему чудилась она. Даже Шамаханская царица улыбалась похожей, немного надменной, но милой улыбкой.

Внезапно кадет Царицын замер. Крошки от сухариков просыпались на небольшую иллюстрацию: милое девичье личико, без кокошника, коса по спине, будто цепь золотая, и голова от такой тяжести запрокинулась… Ванька охнул, он узнал её.

Василиса Прекрасная. Сказка о Царевне-лягушке.

Красавица из книжки, конечно же, была похожа на девочку, с которой он танцевал в Кремле.

Будто нежными цветами запахло со страниц. Иванушка едва не задохнулся стихами.

Я так хочу упасть тебе на грудь И навсегда упиться ароматом…

Ух, ты! Да ведь он, Царицын, — поэт, и нешуточной величины! Вот что значит настоящая любовь: она раскрыла в душе Вани новые дарования! Последнее двустишие заворожило автора недетской красотой и силой. Осталось придумать пару строк для рифмы, чтобы стихи получились как настоящие.

Ванька начал торопливо перебирать, первая строка оказалась богата вариантами: «грудь — забудь — обессудь», «уснуть — порхнуть — куда-нибудь». А вот с «ароматом» сложнее, даже до неприличия: едва ли в стихе про любовь воспользуешься «автоматом», «благим матом», да к тому же «горбатым» и «щербатым». Наконец, золотая формула была нащупана:

Я одинок. И тягостен мой путь. Когда-нибудь израненным солдатом Я упаду, мой друг, тебе на грудь И навсегда упьюся ароматом…

Царицыну особенно нравилось многоточие в конце, это было по-взрослому. Все видят, что поэту есть, что сказать ещё, но он замирает поневоле, ибо к чему слова?! Ему захотелось поразить кого-нибудь внезапным шедевром, прямо сейчас, не откладывая.

Бросился вон из кабинета — босиком, сапоги в руке — скорее в казарму, к надёжному и толстому Петрушке… Вот сюрприз!

Тот почему-то сам бежал навстречу, в руке мобильный телефон.

— Ваня, Ваня! Послушай…

— Нет! Это ты послушай! — радостно налетел на друга — У меня… случилось в жизни, не поверишь! Раз в сто лет такие чудеса бывают!

— Ну, пожалуйста, Ванюша, подожди… Тут срочная новость… — Громыч пытался отстраниться.

Счастливый Ванька заткнул ему рот ладонью:

— Ни слова! Моя новость поважнее будет! Угадай-ка, с кем я познакомился на балу? С дочкой… самого… президента! И она влюбилась в меня насмерть, умоляла позвонить утром!

Действительно, Василиса быстро, почти воровато оглянувшись, прошептала ему на прощанье: «Мне нужны объяснения, Царевич. Запоминайте номер, это телефон моей подруги, она сегодня ночует у нас в гостях… Номер совсем новый, пока не прослушивается. Итак, жду вашего звонка, мы придумаем, как устроить встречу. А теперь прощайте. Стрела ваша пока остаётся у меня».

Петрушины глаза были круглыми, как плошки. Ванька наслаждался произведённым эффектом:

— Ты поражён, скажи?! Ты восхищён! Согласись, не каждому подваливает такая радость! Это судьба, старик. Это любовь…

— Ванюша, постой! — Громыч, казалось, его даже не слушал. — У меня важная новость! Асенька пропала…

— Ты не понял! У меня роман с настоящей дочкой президента! — воскликнул Иван. — Представляешь, поганец Рябиновский и здесь пытался перебежать мне дорожку!

Он вдруг замер, тихо осознавая.

— Погоди… Что значит «пропала»?

— После бала Асю не смогли найти. Нигде, — не мигая, с ужасом в глазах проговорил Петруша. — В автобусе стали считать девочек и не досчитались. Кинулись обратно во дворец, а охрана говорит: «В Георгиевском зале никого». В коридорах тоже. Куда подевалась, немыслимо. Как сквозь землю провалилась.

Ваня присел.

— Вот дурёха! Ну почему от девчонок одни проблемы, а?! — он скрипнул зубами. — Послушай, не могла ж она исчезнуть из Кремля… Там несколько периметров охраны! Может быть, ей стало дурно, и отвели в медпункт?

Генерал Еропкин сам вызвал Ване с Петрушей такси до Никитских ворот.

Уже через полчаса, прибыв в штаб, Царицын мобилизовал велоказаков и муравских братьев. Половина личного состава с враньём пополам вырвались из дома — и теперь полуэскадрон верных бойцов на великах прочёсывал Александровский сад, Китай-город, переулки Тверской и Большой Никитской.

Без Аси в штабе выжигателей было холодно. Вельможи на старинных почерневших портретах, казалось, зябко переминались и тайком, улучив минуту, дышали в ладони. Петруша почти плакал, Ваня бегал из угла в угол по штабу, нервно почёсывал рёбра…

— Куда? Вот куда могла подеваться?

В углу поблескивал тот самый тазик, что раньше стоял посреди комнаты.

Теперь вода с потолка не капает, вода лежит на крыше снегом.

Этот тазик всегда выносила Ася, тихонько пыхтя, сдувая русые волосы, падавшие на глаза. Они даже не помогали ей! Так были заняты великими делами: ловили банковский бро-немобиль, планировали налёты на памятники… Ах, если бы вернулась Ася, никто в жизни не дал бы ей поднимать тяжёлые тазики!

Так всегда бывает. Когда человека теряешь, коришь себя, что вовремя не заботился.

Ванька вспомнил удивительные Асины глаза: она редко поднимала их, чтобы взглянуть прямо — и сразу заливало душу мягким, спокойным светом.

Немножко заныло под сердцем: а как же… если он будет счастлив с дочкой президента, уже нельзя будет дружить с Асей так просто, как раньше.

«Что поделаешь, — сказал себе Царицын. — Мы не созданы друг для друга… Моё будущее — сплошная война. Девочка из сиротского дома не годится мне в спутницы. Дочь президента — вот это действительно сюжет. Тут моё будущее, чувствую кожей…»

Позвонил Вася Жуков. Атаман велосипедистов, сопя в трубку, докладывал: «Результатов пока никаких. Начали прочёсывать переулки Солянки».

— Искать, мужики, ещё искать! — ревел в трубку Царицын. — Девочка не могла бы далеко утопать в бальных туфельках…

Отшвырнул трубку, скрестил руки на груди. Запрокинул голову, произнёс с досадой:

— Это уму непостижимо, Громыч! Как можно сбежать из Кремля с охраняемого мероприятия? Ведь нужно иметь своего рода талант неудачника. Понятно, почему в прошлом году именно Ася угодила в Мерлине в самую тяжёлую ситуацию, прямо на жертвенный стол… Это человек такой. Притягивает к себе проблемы.

— Если б разгадать, что с ней случилось… — простонал Петруша. — Возможно, украли. А может быть, и сама убежала — если, к примеру, кто-то обидел. Что если кто-то из ребят подошёл и, например, неудачно пошутил по поводу её платья или причёски. Девчонки страшно обижаются на такие шутки…

— Очень реально, брат Петруччо. В этом случае она могла вылететь из зала в слезах и довольно долго бежать наугад, не разбирая пути, — согласился Царицын и тут же сощурился: — Впрочем, я танцевал с ней первые два круга мазурки… Она была весела, хихикала и радовалась жизни. Потом — не знаю. Может быть, её оскорбил кто-то из нахимовцев? Ты видел, с кем она танцевала после меня? Петруша удивлённо взглянул на него:

— Постой, Ванюша… ведь ты собирался танцевать с Асенькой весь вечер. Ещё наручники хотел захватить.

— Ну да, собирался! — с жаром откликнулся Ваня. — Да зедь я говорил тебе, что встретил на балу дочку самого президента! Чем ты слушаешь, Громыч? Пойми наконец, у меня жизни кое-что важное происходит: я влюблён! И, разумеется, остаток вечера я не мог танцевать с Асей.

— Ну, а… кто тогда с ней танцевал?

— Не знаю. — Ваня пожал плечами. — Она и сама могла пригласить кого-то из ребят. Ничего в этом стыдного нет. Кстати, она не стеснялась — и ко мне подходила, я помню, приглашала на танец. Но я тогда уже не мог, у меня была танцевальная дуэль с Рябиновским. Этот клоун пытался перехватить Васильку!

Кадет Тихогромов смотрел на Ваню с ужасом.

— Ася приглашала тебя на танец? И неужели ты… Ваня почесал нос. Потом затылок.

— Ты думаешь?.. — Царицын медленно опустился на старый диван.

— Уф-ф… а ведь похоже на правду, брат Громыч… Выходит, она обиделась… на меня?

— Обиделась — не то слово, брат. Я думаю, у неё просто сердце изболелось. И в голове все мысли перепутались. У девочек с этим строго, Ванюш.

— Ох, мамочки-и-и… — простонал Иван, сжимая ладонями виски. — Как тяжело с девчонками-и-и…

— Они хрупкие, — вздохнул толстый Громыч. — Они только хвастаются, что независимые. Одно неверное движение — и всё, косички вянут, бантики облетают. Живой труп.

— Не говори так, пожалуйста! — проскрипел Иван Царицын. — Надеюсь, у неё не хватило дури броситься в Москву-реку?!

— Навряд ли, — подумав, сказал Петруша. — Насколько знаю, девочки не любят холодную воду.

Иван Царицын с размаху влепил себе кулаком в наморщенный лоб.

— Ты пойми, Петруха, я голову потерял от счастья, когда представил себе, какая будет польза для нашего тайного дела, для кружка выжигателей! Да мы у самого президента поддержку получим! На всю страну развернёмся! Такой шанс… Вот я от радости и забыл обо всём на свете! Про Асю, про всё вокруг… Сам понимаешь, брат: тут любовь!

— Какая же это любовь? — неожиданно произнёс Петруша. — Как раз наоборот.

— Что? — Царицын выпучил глаза. Он впервые слышал, чтобы Петруша возражал ему так уверенно и дерзко. Меж тем, оборзевший Тихогромов невозмутимо продолжал:

— Любовь — это когда ты живёшь ради любимой. А у тебя навыворот выходит. Ты хочешь дружить с девочкой ради самого себя. Ну? Ведь правда?

— Почему «ради себя»? — Ваня даже растерялся. — Ты что вообще говоришь? Да разве я о себе думаю?! Я о нас думаю, о нашем деле!

— Да понимаю… Ты эту девочку хочешь… ну вроде как использовать. А значит, никакая это не любовь.

Царицын сглотнул, в носу защипало.

— Больно слышать, Пётр. Ладно, скажу тебе прямо. Мне нужен президент, до смерти нужен. Я должен рассказать ему про отца. Отец за Россию пострадал, вот пусть теперь Россия ему поможет. Я попрошу у президента денег на операцию.

Голос Ивана задрожал.

— Я хочу, чтобы папа жил, — глухо сказал он. — Любой ценой добьюсь.

Петруша ответил не сразу.

Помолчал, склонив набок крупную голову. И всё-таки сказал:

— Вань, отец — это дело святое. И всё же надо как-то по-другому решать. Нельзя девочку обманывать. Если не любишь — не притворяйся. Даже ради отца.

Когда Тихогромов начал говорить, Иван сжал кулаки. Гневом обожгло душу: «Сейчас вот… не знаю, что сделаю! Да кто он такой, чтобы меня поучать?»

Но Громыч говорил с болью. Ваня чувствовал, друг переживает за него. А Громыч — друг верный. Сколько раз на волоске от смерти были, а Петруша ни разу за его спину не спрятался. И теперь Ваня видел, чувствовал, очень он за Царицына переживает.

И Ваня разжал кулаки. Не бросился. Ничего не ответил. А что ответишь? Возразить-то нечего.

— Лично мне такая хитрость не по душе, — пробормотал Петруша. Девочку жалко. Она ведь не догадывается, что никакой любви в помине нет…

Затренькал телефон. Снова звонил Жуков, докладывал, что район Ильинки прочесали, но девочку не нашли. «Не волнуйся, Царевич, — бодро стуча зубами, докладывал атаман велоказаков, — с Божьей помощью отыщется. Вы там помолитесь с ребятами, а мы тут педалями ещё мальца покрутим…»

Ваня отыскал на стене глазами маленькую иконку Казанской Матери Божией. Вспомнил Геронду. Нельзя сказать, что Ваня вообще не вспоминал Геронду. Разве можно забыть всё, что пережили ребята по дороге в школу волшебников и в самой школе, в ненавистном замке?

Это было особое время и чем дальше уходило оно в историю, тем больше казалось Ивану, что всё это было не с ним, а с героем читанной им книги. Да, интересно! Ух, захватывающе! Но в жизни так не бывает. Геронда… Иван хорошо помнит его спокойный, мудрый и пронзительный взгляд. Так умел смотреть только Геронда. Не слукавишь, не забалуешь. А ещё Ваня помнит пережитое им при встрече с Герондой чувство родственности. Геронда свой, родной. Он хочет Ване добра.

Сколько раз в замке Иван чувствовал, что в самые опасные минуты Геронда незримо приходил ему на помощь. Тогда он верил. Теперь — всё чаще — просто удивлялся и недоумевал.

Ребята попросили: помолись, чтобы нашлась Ася.

Он давно не молился, даже растерялся: как это… Он и молитвы-то все успел забыть. И опять вспомнил, нет, нутром почувствовал: на него смотрит Геронда. Строго. Очень строго.

Почему?

Подошёл к Казанской. «Пресвятая Богородица, спаси нас. Господи, сохрани рабу твою Анастасию от всякого зла…»

После молитвы всё в душе определилось. Виноват. Обидел Асю, и даже не заметил, чурбан бесчувственный… А ведь это был первый бал в её жизни.

Царицын, ты просто урод. Как можно было забыть про верного своего дружочка Асеньку — бросить её, отвернуться и не заметить, как ей плохо?

Петруша сидел спокойно, не торопил. Он ждал, когда Ваня сам нарушит молчание. Совершил ошибку — надо исправлять. Болезненно сглотнув, будто переломив невидимую шпагу в собственном горле, Ваня поднял на Петрушу спокойные глаза.

— Ты прав, Тихогромище. Обманывать девочку — бесчестно, даже если это обман на пользу Отечеству. И уже тем более… отец бы не одобрил.

Ванька поглядел на телефонную трубку, точно это была небольшая тикающая бомба. И вышел за порог.

Заветные семь цифр, заученные наизусть. Возвращаясь с бала, он воображал себе, как наберёт этот номер. И всё придумывал, что скажет — остроумно и независимо, но с любовью. А теперь и нечего придумывать. Надо говорить, как есть.

— М-м-м? Кто-кто? — девчачий голос в трубке, незнакомый. Ага, это подружка, хозяйка телефона. Слышна музыка, вроде джаз. — Какой Царевич?

— Тот самый. Можно говорить с Василисой?

— Ах, как мило. Неужели тот самый Царевич? Молодой человек, зачем же вы накинулись на бедолажку Кунца? Вы просто варвар. А как ваше настоящее имя?

— Простите, ужасно спешу…

— Ну, хорошо, хорошо… — девочка не обиделась, даже хи-хкает: — Вам не терпится, наверное, жутко срочная тема, хи-хи. Передаю трубку Алисе.

«Алисе? — удивился Ванька. — Ошибся номером? Ах, конечно же, это ведь всего лишь модное сокращение от Василисы».

— Слушаю, — осторожный девичий голос. По телефону немножко другой, но тоже милый.

— Простите, что разбудил. Громко стучало Ванино сердце.

— Не стоит извиняться. Мы с подругой будем ещё долго шушукаться, может быть, до утра. А знаешь, я даже рада, что ты позвонил.

«Ты». Как это могло быть мило. Она произвела его в друзья. Впрочем, теперь всё лишено смысла. Раз-два-три… Сейчас… Ваня набрал в грудь воздуха…

— Звоню попросить прощения. Я поступил с вами подло. Ух, какая пауза, какая тишина. Как после удара. Она растерялась, не отвечает.

— Я не в силах вас обманывать… Наше знакомство не принесёт ничего хорошего. Вы очень милая, красивая и добрая девушка, Василиса. И я не хочу, чтобы вы потом страдали. Из-за меня.

— Не понимаю… — послышалось в трубке.

Ване стало горячо: он почувствовал в голосе девочки боль.

— Простите меня. Вечером, на балу я просил вас ну, в общем… о новой встрече. А по совести… лучше не встречаться.

Он боялся, что Василиса нагрубит ему, может быть, даже заплачет. А дочь президента лишь горько спросила:

— Вас интересует мой отец, не так ли? Для этого вы хотели со мной познакомиться?

Господи, как это страшно! Ваня зажмурился:

— Да.

Тихо качнулись звёзды над бульваром.

— Пожалуйста, забудь обо мне.

* * *

Вы умеете слышать пение времени? Иногда, на перепутьях жизни, если в голове тихо и на сердце тоже мёртво,

можно уловить мягкий струнный рокот — это тянутся, трутся и расторгаются золотые тросы судьбы, обрываемые навсегда. Это стучат вёсла, отталкиваясь от чуждого, ненужного берега. Ноу-хау Одиссея: просто уметь проплыть мимо.

Темнели сонные дома по берегам Тверского бульвара, ни огонька. И только в одном из огромных окон ТАСС зеленели слабые отсветы компьютерного дисплея. Говоря по телефону с дочкой президента, Ваня ещё не знал, что в этот самый миг именно там, в этом недремлющем окне, дежурный по московской редакции уже набивал, первую фразу свежего информационного сообщения: молния! Девочка, исчезнувшая во время кремлёвского бала, найдена живой и невредимой.

Глава 4. Герой в гневе

Стукнул по карману — не звенит.

Стукнул по другому — не слыхать.

Если только буду знаменит,

То поеду в Ялту отдыхать…

Николай Рубцов

Солнце ещё не проснулось, а ранние телепрограммы уже рассказывали завтракающим зрителям об удивительном происшествии во время традиционного кадетского бала в Кремле: прямо в вечернем платье и бальных туфельках симпатичная девочка Анастасия Рыкова переместилась из Георгиевского зала на другой берег Москвы-реки, в подвал полуразрушенного, предназначенного под снос «бомжатника» на Софийской набережной.

Улыбающаяся дикторша говорила, забавно потряхивая перистой причёской и разводя руками. Ей вторил импозантный, загорелый ведущий:

— Мы обязательно сообщим нашим зрителям новые подробности удивительной телепортации. Но знаете, по-моему, ещё удивительнее то, что её отыскали вовсе не милиционеры и не бойцы Кремлёвского полка, а… беспризорники, уличная шпана. Девочку обнаружил тот самый Царевич, неуловимый московский гаврош… Оказывается, он умеет не только осквернять памятники, ха-ха. Говорят, что в поисках девочки самоотверженные подростки облазили все трущобы в центре столицы!

… Пока зрители, приоткрыв набитые йогуртом рты, слушали новости, Сарра Цельс уже дробила каблуками тонкий ледок, прихвативший брусчатку «Квадрата» (так колдуны называли главную площадь Москвы).

Госпожа Цельс прибыла на объект «М» уставшая, но весёлая. Вошла, с удовольствием втягивая ноздрями приторный запах курений. Упала в кресло и, прикрыв глаза, стала вспоминать в мельчайших подробностях, будто красочный кинофильм: вот молодые и нежные, они танцуют, переплетая пальцы и взгляды, ничего не видя вокруг.

Огненная подростковая влюблённость, — и так похожа на настоящее чувство!

«Ну вот, наш мальчик созрел… мальчика можно класть под стекло и вживлять кнопки, — посмеивалась госпожа Цельс. — Милый мальчик прославился, выбился в главный сюжет дня, о нём говорит весь город! Сколько пищи для внутреннего динозаврика! Представляю, как этого самовлюблённого кадета раздувает от гордости!» Она понемногу потягивала кофе со льдом. Внезапно дверь в подземное капище отворилась, на пороге возникла дежурная ведьма Эмма Феликсовна.

— Госпожа Цельс! Дурные новости…

— Какого дьявола! — Цельс сверкнула очами. — Что?!

— Сейчас сообщили из группы прослушивания. Наш подросток ночью разговаривал по телефону с девочкой. Судя по голосу, это была дочь президента.

— Н-ну?! — выдохнула Цельс.

— Он сказал девочке, что они… слишком разные. Цельс вскочила с кресла.

— Да погодите же! Это бред. Невозможно. Вы подумайте сами! Девочка ему нужна как воздух. Для успеха молодёжного движения. Для спасения России. Для карьеры, наконец! Он не мог отказаться, не мог!

Рванулась к жертвенной нише, отдёрнула ширму — и содрогнулась: на столике перед портретом мальчика белели ослепительные, точно сахарные осколки фарфоровой танцовщицы.

Сарра привалилась к стене, лицо её стало серым.

— Мы сами в шоке, госпожа Цельс… В его душе что-то неудачно щёлкнуло, закоротило… Как говорят русские, проснулась совесть…

— Какая ещё совесть?! — заорала ведьма. — Там давно должен сидеть дракон! Вместо совести, понимаете? Этот мальчишка должен круглые сутки мечтать о том, чтобы прославиться!

— Госпожа… мы старались… он соскочил с крючка!

— Потому что плохо работаете! — взвилась Сарра Цельс. — Крючок надо загнать в самое сердце, кретины! Дайте корма дракону! Лесть, награды и похвалы — всё годится!

Цельс сузила злые глаза.

— Бейте изо всех сил. Обрушьте на проклятого мальчишку небо в алмазах.

* * *

К десяти утра скрипнула калиточка, затопали по стареньким просевшим ступеням кадетские шнурованные ботинки, гражданские полусапожки. Один за другим в сени протискивались члены кружка любителей выжигания.

Поближе к камину жались зелёные от усталости, но оживлённые герои ночных поисков: Митяй Муравей, Коматоза, Крошка Ды-ды и другие достойные представители муравьиного братства. Тут же, кутаясь в одеяла, протягивали ноги к огоньку велоказаки: Вася Жуков, верный есаул Серёга с полоской на шее от ремешка велосипедного шлема. Компьютерный разведчик Колян, страшноватый в своей хакерской мощи, уже установил в лакейской чёрный ящик, весь в проводах, с маленьким тусклым экраном.

Во флигеле разместилась мини-лаборатория Антоши За-бабаха: там визжали кофемолки, перетирая аммиачную селитру и сахар; на жестяных листах, подогреваемых электроплиткой, сохли свежие партии туго скрученных «хухриков». На кухне в углу громоздились вкусно пахнущие пакеты с дневными пайками для стрелков и лазутчиков. А в дворницкой на длинном столе дожидались своего часа ещё не распечатанные пакеты с новенькими спортивными рогатками. Только вчера закуплены, и какая удобная модель: цельная картофелина влезает в прихват, можно будет пулять гнилыми овощами через самую широкую улицу!

Царицын был строг и молчалив — это чтобы скрыть радость. Асенька нашлась!

Все нахваливают Ивана Царевича. Даже «Столичный телеграф» написал о благородном поступке московского гавроша. Электронный Колян докладывал, что на адреса «партизанских» сайтов и за сутки пришло около пятисот восторженных писем…

Царицын попросил распечатать несколько, положил перед собой на стол и, слушая доклады соратников, тайком читал весточки от незнакомых друзей, рассеянных по всей России.

Здравствуй, Иван.

Пишут тебе ребята из военно-спортивного клуба «Ятвяг». Всем клубом смотрели новости, где рассказывали про тебя. Молодец, так держать! Можешь рассчитывать на нашу поддержку во всём. Если кому-нибудь в Москве надо начистить морду, пиши. Мы приедем в полном сборе. Чем смогём, помогём. Кстати, недавно купили для клуба новый катер и решили назвать твоим именем. Теперь он называется: «Царевич». Приезжай к нам в Смоленск, когда будет потеплее, покатаем на катере, сходим на рыбалку.

С уважением, Задубищев Валерий и клуб «Ятвяг».

Здравствуй, Царевич. Прости, что написала тебе это письмо. Но я полюбила тебя всем сердцем. Хоть я и не знаю, как ты выглядишь, но я понимаю, что ты самый смелый, независимый и красивый на свете мальчик. Я буду любить тебя вечно, пусть даже мы некогда не встретимся. Мне всего 12 лет, но блогадоря тебе я уже знаю, что такое настоясщая любовь. Пришли мне, пожалуйста, свою фотку.

Забугорова Женя, г. Екатеринбург.

Тем временем Митяй рассказывал в подробностях, как нашлась Ася:

— Короче, залезаю по вентиляхе на нижний уровень бомбарика и сразу понимаю: на нижнем лэвеле, возле печки-раздолбайки что-то белеется… Пошарил фонариком и вижу: есть контакт! Платьице девчачье, даже искорки заблестели. Сначала децл испугался: а вдруг… мёртвая уже? Потом сообразил: не-а, не мёртвая. Шевелится, руку под голову подложила. Короче, спит. Ну, короче, я её по плечу потюкал: вставай, говорю, кудрявая. Пойдём отсюда, пока бомжики не набежали… Она как подскочит и давай визжать — у меня чуть башню не вынесло. Я у неё спрашиваю: «Эй, мать! Ты как сюда попала?» А она только головой мотает: ничего типа не помню, полная анестезия.

— Амнезия, — строго поправил Мозг.

— Как из Георгиевского зала выбежала она тоже не помнит? — тихо спросил Петруша.

— Через пень-колоду вспомнила, что сначала рванула сдуру по коридору, куда глаза глядят. Очутилась в пафосном туалете, где сплошной хрусталь.

— Это в Кремлёвском дворце, — прислушался Ваня. — На первом этаже, кажется.

— Однако из туалета она тоже выскочила пулей, потому что, типа, ей противно было себя в зеркалах видеть. Говорит, — вся зарёванная дура была, в расфуфыренном платье»… Короче, депресняк у девочки нагноился. Ну вот, побежала она дальше — и напоролась на солдатика в форме.

— Не может быть, — удивился Царицын, — из кремлёвских её никто не видел!

— Понятно, что не видел, — усмехнулся Митяй. — Ибо солдатик спал у магнитной рамки, как хорёк в декабре. Причём стоя! Она мимо него проскочила по-быстрому, боялась, проснётся. Добежала до лифта, хотела поехать наверх, да только лифт её привёз… в подвал. Обратно — не выбраться, потому как в подвале вместо кнопки — замочек для ключика. Известная фенька…

— Видать, попала в подземный переход между Большим Кремлёвским дворцом и административными корпусами, — понимающе кивнул Ваня. — Любопытно.

— Эх, туда бы заброситься… побродить под Кремлём!.. — мечтательно простонал кто-то из муравьиных братьев. — Я в книжках читал, что там старые подземелья остались, ещё со времён Ивана Грозного…

— Дальше — самое прикольное, — подмигнул диггер. — Вышла наша красавица из лифта: страшно, вокруг темно, ящики какие-то громоздятся. Короче, заплакала. Побежала по подземным коридорчикам. Потом страшно стало, в обморок плюхнулась. Очнулась уже в бомбарике, и вроде какой-то старичок за ней ухаживал, типа одеяльце поправлял. Одеяльце и правда имелось, сам видел. И печка ещё тёплая была, я трогал.

— Девочку сдали врачам, как было велено? — уточнил Ваня.

— Ясный перец, — утвердительно кивнул Митяй. — На «скоряге» увезли, в Центральную клиническую. На воспаление лёгких проверять…

Ваня подумал, что хорошо будет сегодня приехать к Асе в больницу. Привезти ей целый мешок всяких вкусностей и сказать что-то самое-пресамое ласковое, прощения попросить. И снова увидеть счастливые глазки:

«Ванечка, я ни чуточки не обижаюсь! Это вы простите… я всех напугала…»

Решено. Нынче же поедет в Центральную клиническую больницу. И привезёт Асе охапку белых-белых цветочков, её любимых. Забыл, как называются.

Сегодня у Аси был трудный день. С утра к ней в больницу приехала делегация из детского дома. Воспитательница Тамара Анисимовна, Асина подруга, Таня Белкина, и преподаватель воскресной школы, куда Ася ходит уже третий год, Михаил Степанович. Все дружно принялись её развлекать. Врач попросил: с Асей только о весёлом, девочка после стресса, возможна депрессия. Тамара Анисимовна стала рассказывать о предстоящей летом теплоходной поездке по Волге. Детдому выделили несколько путёвок. Таня Белкина хихикала невпопад и смотрела на Асю жалостливо. А Михаил Степанович всё повторял, что уныние — грех и православным унывать негоже. Так что «давай, бери себя в руки».

…Ася не хотела никого видеть. Но она вежливо приняла гостинцы: пакет с мандаринами, баночку мёда, коробку конфет. Вежливо улыбалась, отвечала на вопросы. Вообще старалась как могла. А на душе скребли кошки.

Только ушли, явился молоденький милиционер, он, правда, очень торопился, заставил подписать какой-то протокол, что всё обошлось, что гражданка Анастасия Рыкова не имеет никаких претензий.

Ушёл и он. И, отвернувшись к стеночке, накрывшись тонким больничным одеялом, Ася в который раз похлюпала носом своей горемычной детдомовской судьбе. Она вспомнила маму, которая умерла, когда Ася только пошла в первый класс.

Мама была женщиной неласковой, замотанной, она всё время говорила Асе: «Мне некогда». Погулять — некогда, книжку почитать — некогда. Мама работала на двух работах, чтобы прокормить Асю и её старшего брата Гену. Папа пил. Он не дрался, не дебоширил, он просто молча уносил из дома вещи и пропадал на несколько дней. Потом мама долго лежала в больнице.

Отец приехал к ней всего один раз и исчез. На похороны мамы он пришёл, напился и плакал, а через два дня унес из дома Асину шубку и исчез надолго. Отец ненамного пережил маму. Он окончательно спился и замёрз у детской песочницы, что напротив их дома. Брат Гена рано попал в тюрьму. Вместе с приятелем избил бомжа, тот от побоев скончался. Этсидел, но вскоре попался на продаже наркотиков. Опять сидел. Потом сел на иглу и умер от передозировки. Вот такая она, горькая Асина жизнь. В детском доме она с семи лет, одна как перст во всём свете. Где-то под Самарой у неё есть тётя, но у той свои заморочки. Один сын женился-развёлся, другой пьёт, не до Аси, открыточку пришлёт на Новый год и на том спасибо.

Израненное на весёлом Кремлёвском балу Асино сердце здесь, в больнице, болело нестерпимо. Она будто впервые видела себя со стороны: неудачница, никому ненужная, одна во всем свете, детдомовка. Она вспомнила, как её обряжали на Кремлёвский бал. Директор детдома сама ездила в канцелярию Президентского фонда, получила «комплект одежды для участия в новогоднем бале…» Воздушное платье с блёстками, туфельки, даже браслетик и веер. В этом комплекте она и предстала пред синими очами Царевича. И ей показалось… Ей показалось, что Ваня… Ваня с нежностью смотрел на неё. После их возвращения из страшного Мерлина они виделись редко, созванивались иногда, с праздниками друг друга поздравляли. А потом стали собираться в особняке в кружке выжигателей.

Ася всегда немного стеснялась, когда виделась с Ваней. Она понимала: Иван — любимец девочек, он вообще любимец, баловень судьбы. Разве когда-нибудь он обратит внимание на маленькую невзрачную Асю, детдомовку, дочь алкоголика, сестру наркомана? А он обратил. Он так обрадовался ей на балу, подошёл, пригласил на танец. Асино сердце летало и кружилось по кремлевскому паркету вместе с ней. Она не верила своим глазам: Ваня Царицын и она, Ася! Ваня Царицын из всех красавиц в умопомрачительных нарядах предпочел её, детдомовку Асю в «комплекте одежды для участия…»

Только вдруг померк белый свет. И яркие люстры Кремлёвского дворца потускнели. Заколка лилия…Господи! Как больно вспоминать! Ася сама подошла к Ване, сама пригласила его на танец, ведь он сказал ей, что они танцуют ещё. А он — отвернулся. Он скользнул по ней равнодушным взглядом и отвернулся. Конечно, кто она? Детдомовка…

Она выбежада из зала и, ничего не соображая, летела куда-то в своих лёгких бальных туфельках. Уже потом, когда силы оставили её, она почувствовала холод. А до этого — жар. Такой жар в груди, вздохнуть страшно. Потом, уже в больнице, молодой врач, очкастый и грубый, скажет ей, капая в стакан что-то приторно-сладкое:

— Дура. Переполошила всех. Полежи — подумай.

Она и думала. Много. С утра до ночи. И ещё — ночью. Много плакала и много думала. И всё-таки ждала Ваню. Она даже заготовила ему маленькую речь: «Я не сержусь, Ванечка, я сама во всём виновата…» А он всё не идёт.

Вдруг дверь в палату осторожно открылась. Ася увидела сначала рукав кадетского кителя и руку с нежно-белыми цветочками. Ваня! Ася приподняла голову, быстро провела рукой по растрёпанным волосам. Ваня!

В палату, смущённо улыбаясь, вошёл Петя Тихогромов.

* * *

Ваня машинально взял со стола пачку писем, скользнул взглядом:

… ты начал совершенно правильное дело. В нашем городе есть канал кабельного телевидения, по которому крутят фильмы Кунца и других врагов Отечества. Мы написали директору телеканала письмо с требованием прекратить это. Если они не согласятся, мы будем обстреливать из духовушек и закидывать гнилой картохой. Пожалуйста, включи наши имена в списки своей организации. Ждём ответа.

Игорь Квакин, Матвей Федотов и В. Петров.

«Счастье — это когда тебя ценят», — усмехнулся про себя Царицын.

В ту же секунду раздался телефонный звонок. Звонил профессор Крапнин:

— Это настоящий подвиг, Иван. Это фантастический, фантас-с-тический успех.

— Простите, вы о чём? — спросил Царицын.

— Не притворяйтесь, братец. Теперь общество не глядя ростит вам нападение на Кунца. Вы стали героем! Никто не посмеет осудить вас за прошлое, за памятники! Никакой Кунц не дерзнёт потащить в суд героя дня, благородного спасателя сироток! На закуску — самое сладкое, Царицын, — ворковал в трубку Краплин. — Я уже разговаривал с журналистами, все хотят видеть лицо загадочного Царевича. Мы устроим вам пресс-конференцию. Сегодня же. Настоящее имя Царевича узнают миллионы.

Невидимый оркестр в голове Царицына ударил в медные трубы. «Вот он, звёздный час, господа офицеры. Это судьба».

Ужасно, до зуда в животе, захотелось крикнуть по-индейски: «Йи-ха!» — вскочить на стол и пройтись колесом!

— Вы правы, профессор, нужно дать пресс-конференцию. Буду ждать вашего звонка, — как можно равнодушнее произнёс Царицын.

Да, надо срочно готовиться к пресс-конференции, чтобы не ударить лицом в грязь. Закрыться, уединиться… Стоп! Как же Ася?

Ничего страшного. Он заедет в больницу позже, ближе к вечеру. Ваня начнёт пресс-конференцию с того, что расскажет, каких трудов ему стоило организовать ночные поиски. А потом можно пообещать, что шутки с памятниками больше не повторятся.

Это было мальчишество, мы просто хотели привлечь внимание общества…

И вдруг — Ваня не поверил глазам — на экране возникло страшно знакомое, измазюканное лицо Митяя Муравья.

— Эге! Ого! — дружно заорали выжигатели. — Смотрите, кого показывают!

— Так это вы нашли девочку? — спросил женский голос за кадром.

— Ну я, — кивнуло глупое лицо Муравья, шмыгнуло носом и добавило: — Короче, чё рассказывать: сперва балетную сандалию нашёл в коллекторе. Дай, думаю, погляжу, куда коллектор ведёт — короче, набрёл на бомжарик и гляжу: оба-на! Вот она, в натуре, деваха-то!

Ванька похолодел. Тем временем корреспондент «Горячих событий» вещала:

— Итак, мы только что выяснили, что девочку спас неформальный лидер юных диггеров по прозвищу Митяй Муравей. Удалось узнать его настоящее имя — Дмитрий Мурашкин. Теперь ясно: именно этот парнишка и есть скандально известный Царевич, неуловимый московский гаврош!

Кресло угрожающе скрипнуло под бешеным Иваном. Не говоря ни слова, медленно протягивая руку к пластиковой линейке, он поднялся… Митяй нервно завозился на полу у камина.

— Т-ты чего, Царевич? Тока ты не переживай! А чё я такого сказал-то? Я ж не говорил, что я Царевич! Это они сами…

Ребята притихли. Муравей вскочил, затравленно оглядываясь по сторонам.

— Народ, она сама ко мне прицепилась! И давай микрофоном в харю тыкать! Я всего два слова сказал, чтоб отвязалась! Всё, как было в натуре…

Сухо треснула линейка, полетели по столу осколки. Митяй дёрнулся, попятился к окну.

— Интересные новости, Муравей! Так это ты у нас Царевич? Ты?!

Впервые в жизни Царицын закричал от ярости — все притихли. Бедные выжигатели поняли, что Царевич был сокрушительно прав. Спасение девочки давало редчайший шанс показать: мальчик, которого привыкли называть скинхедом и отморозком, оказался на самом деле благородным человеком, героем, красавцем и умницей. Но вместо благородного юноши, будущего офицера телезрители увидели косноязычного дегенерата Муравья!

— А ну скажи! — ревел, наступая, Царевич. — Может, это ты завалил Вайскопфа? А Кунца тоже ты подстрелил? Ты собрал тысячу сторонников на Болотной площади?! Ты командовал поисками девочки?! Давай, отвечай!

Ещё немного — подскочит и двинет рифлёной подошвой в перепуганную Митяеву рожу!

— Значит, захотел стать Царевичем?! Вместо меня, да?! багровый и страшный, орал Царицын. Схватил Муравья за рукав, больно дёрнул.

— Прославиться решил, в телевизоре покрасоваться? Так шей мужество расхлёбывать своё дерьмо! Вот телефон! Звони! Признавайся, что ты наврал с три короба! Никакой ты не Царевич, а просто дерьмо, болтун! Понял меня? Быстро, я сказал!

Митяй тупо переводил взгляд с Ванькиного бешеного лица на телефонный аппарат и обратно. Наконец опомнился. Дёрнул кудлатой головой и бросился прочь, напролом через сени, спотыкаясь о кабели, коробки и пакеты с химикатами.

— Проваливай, гнида, — процедил Царевич вслед. Обернулся, обвёл взглядом поникшие головы выжигателей.

— Вы всё видели. Митяй оказался гнилью.

Двинул рукой по столу, сметая на пол обломки линейки. Попытался успокоиться.

— Главным по подземной Москве теперь будет Коматоза. И отныне всё по-взрослому. Хватит беспризорщины. Бардак закончился. Я хочу, чтобы каждый рядовой гном был сыт, упакован в новый «алладин» с фонарями и доволен жизнью. Послезавтра мы получим рации и первую партию приборов ночного видения. Хватит заниматься фигнёй, начинаем работать на страну.

Царицын не спеша прошёлся по комнате, растирая запястья, как перед дракой. Блеснул серебряный браслет именных часов, сверкнул цепкий взгляд.

— Задача номер один: искать оружие, выброшенное преступниками в коллекторы и стоки, передавать его правоохранительным органам. Пункт второй: ищем дырки в охране Кремля и других охраняемых объектов. О прорехах в системе безопасности будем сообщать на Лубянку. Важно доказать, что мы способны приносить реальную пользу. Тогда будут деньги, оборудование.

Он придвинул к выжигателям чистый лист бумаги.

— Кто согласен — подписывается здесь. Каждый, кто запишется, завтра получит новый «алладин», рацию, ночной прибор. Плюс десять тысяч рублей на карман. Условие — работаете только со мной, про Митяя не вспоминать.

Народ расходился молча. Выжигатели подходили по очереди, расписывались и бочком выползали из комнаты, отчего-то боясь поднять глаза на своего командира. Царицын сидел с восковым лицом, полыхая яростно-синим взором

из-под ресниц и думал: «Ничего-ничего… так надо. Никуда вы не денетесь, парни. Я найду деньги. Будет новое оборудование, будет интересная работа. Мало-помалу все муравьи переберутся в мой лагерь…»

— Не расстраивайся, Ванюша, — уверенно сказал Тихогромыч, — Митяй — парень добрый, завтра прибежит просить прощения.

— Во-первых, я не расстраиваюсь, — Царицын взглянул на друга с некоторым высокомерием. — А во-вторых, не прибежит, брат Петруша. Власть — дело тонкое. Бедный Митяй просто позавидовал мне. Раньше он был для своих мурашей верховным фюрером, а теперь-то его ребятки ко мне потянулись…

Петя ничего не ответил.

А Ваня крепко задумался вот о чём. Если Царевич не сдержит слова, и не предложит муравьям новые «алладины», рации и приборы ночного видения… Уйдут ребятишки обратно к Митяю, все до одного.

Он обязан найти деньги. Иначе — конец всему. Авторитет Царевича рухнет, а без лидера движение выжигателей издохнет в несколько дней.

Бедный Иванушка не мог усидеть на месте: вскочил, кинулся на бульвар. Зимнее солнышко, как разбавленное пиво, обрызгало мокрые стены и грязный ледок променада. Какая пошлость, всё упирается в деньги. Неужели придётся самому ходить по спонсорам с протянутой рукой? Проклятье!

От внутреннего жара хотелось бежать. Едкие мысли ворочались на холостом ходу, перегорая и опять воспламеняясь: что делать? как исхитриться?.. Зачем-то зажата в кулаке смятая коробочка со скрепками. Тьфу! Царевич запахнул полы кадетской шинельки и почти побежал по буль-вару, словно тревожный ветер гнал его в спину.

Проклятущий Митяй! Если б не он, самое время устроить пpecc-конференцию… вся страна узнала бы о Клубе юных выжигателей. Глядишь, и деньги бы нашлись.

Царевичу показалось: он, неподвластный умирающему московскому времени, один во всём мире сохраняет способность двигаться сквозь нереальную муть танцующих белых пылинок. Ваня даже усмехнулся, со вздохом поднял воротник и чуть свысока огляделся: как медленно движутся люди, точно плывут в студёной воде. О, Россия! Подлёдная глубина…

И Ваня понял: он сильнее всех. Он пришёл в это гнилое время из будущего, он чужак среди современников. Как раскалённая игла, он пронижет толщу мёртвых будней своей огненно-красной ниткой. Назло предателям и маловерам, он добьётся своего. У него особенная судьба. Сам себе и царь, и бог.

— Никто мне не нужен, — едва слышно проговорил Царевич. — Сам всё сделаю.

И вдруг почувствовал Иван Царицын непонятно откуда взявшуюся уверенность — он всё сможет. У него нет права складывать оружие. Но деньги, как нужны деньги…

Глава 5. Казачок? И дурачок

Я говорю ему: «Рано, Саша, погоди, осмотрись прежде! Что тебе в гусары?.. Ты ещё не видел почти света, время не уйдёт от тебя!.. Ну, сами знаете, молодая натура. Ему уж там, в гусарах, всё это блестит: шитьё, богатый мундир…

Н. В. Гоголь. Игроки

— Кадет Царицын? Да вы ли это?.. — перед ним стоял улыбающийся профессор Краплин.

Иван глазам своим не поверил. Вот уж действительно: на ловца и зверь бежит.

И прямо с места в карьер, «без здрасьте», Ваня торопливо спросил:

— Вы говорили о шоу… Я согласен, если, конечно, ещё не поздно. Но мне нужен аванс…

За линзами профессорских очков потеплело. Наклонил кудрявую бороду, в бороде намёрзли седые жилки.

— Не поздно, Иван, совсем не поздно. И аванс обязательно будет. Десять тысяч евро, мой юный друг. Довольно будет?

Ни фига себе! Да на эти деньги можно всех выжигателей, до последнего карапуза, снарядить новенькими рогатками, спутниковыми навигаторами. И даже бронежилетами, если понадобится.

Холодно в груди у кадета Царицына, голос чужой:

— Профессор, воля ваша. У меня внезапная нужда в деньгах. Только не говорите генералу. Если узнает, я пропал.

— Ну, не беспокойтесь, Царицын, — Краплин заботливо приобнял мальчика. — Ну почему, например, вы не можете заболеть воспалением лёгких? Подростки ведь так любят мороженое… Замечательная болезнь, у вас будет уйма свободного времени.

Профессорская «Волга» подкатила к празднично украшенной громаде «Президент-отеля». Здесь мигали оранжевые новогодние деревья. Возле лифта гудела странная толпа: молодые люди, как один белокурые, одетые не по сезону в тесные джинсики, рваные маечки, в какие-то кофточки без рукавов…

Ване и профессору едва хватило места в зеркальной лифтовой кабине.

Они поднялись на последний этаж. В гостиничном коридоре было шумно и душно от смеси дорогих ароматов. Ваня опешил: такие же в точности парни расхаживали в холлах, толпились возле огромных, красного дерева двустворчатых дверей люксового номера.

— Это мальчики из модельных агентств, — шепнул Ване на ухо Краплин, защекотал бородой шею. — Каждый мечтает сыграть в проекте Ханукаина. Ещё бы, такой престижный контракт!

Профессор подвёл Ваню к охраннику:

— Моя фамилия — Краплин. Этот парень пройдёт без очереди.

Модели загалдели, под перекрёстным огнём ненавидящих взоров Царицын пролез внутрь.

За низким туалетным столиком, выдвинутым на середину, сидел утомлённый рыжеватый человек в очках с реденькими всклоченными бакенбардами. Он курил тонкую дамскую сигаретку и устало перетасовывал лежащую перед ним колоду фотоснимков.

— Вы кто такой?

— От профессора Краплина, — сообщил Ваня.

— Не знаю никакого профессора, — уныло заметил человек в бакенбардах. — Возраст?

— Шестнадцать.

— Рост?

— Одна тысяча семьсот пятьдесят миллиметров. Рыжеватый брезгливо оглядел Ваню с ног до головы.

— Восемьдесят человек в день, и ни одной нормальной рожи. У каждого второго на лбу печать потомственного алкоголизма. Остальные либо улыбочка, как у парикмахера, либо блеск наркотический в глазёнках. И где, спрашивается, я найду в этой стране товарное этническое лицо?

— Объём груди и бёдер?

— Не знаю, — Царицын удивился, — не замерял.

— Имя?

— Иван.

— Место рождения?

— Ставропольский край.

— Казачок, стало быть?

— Ну да. Можно сказать, казачок.

— Интере-эсно. Иванушка-казачок, угу.

Мутные глазки из-под редких ресниц прицелились с любопытством.

— И небось, дурачок?.

— И дурачок. Если Вам будет угодно.

— А знаете что, молодой человек? — рыжеволосый помолчал, потом улыбнулся. — Вы не подходите.

— Это почему?

— Вы слишком умный. Нам по сценарию нужен Иван-дурак. А вы из себя Ивана Царевича корчите. Пригласите, если не затруднит, следующего.

Дверь в дальнем конце комнаты открылась, и вошёл низенький пузатый человек, завёрнутый в полотенце. Он казался тёмным и грязным, точно облился мазутом, — от множества мокрых волос, покрывавших толстенькие конечности, грудь и даже короткую складчатую шею. Рыжеволосый вскочил:

— Хотите чашку кофе, сэр? Стакан мартини стрэйт?

— К дьяволу, — уныло процедил пузатый.

Не поворачивая головы, прошлёпал в белых гостиничных тапочках к комоду и с кряхтеньем стал копаться в нижнем ящике.

— Малкин, куда запропастился пластырь? — послышался брюзгливый голос. — Я кошмарно порезался, эти бритва никуда не годится.

Малкин скакнул на помощь шефу. Ваня был уже у двери. Пузатый скользнул по нему равнодушным взглядом и — замер. Через секунду он уже вопил на всю комнату:

— Малкин, погляди, какое лицо! Это же чудо, Малкин! Это юный русский бог!

Не прошло и получаса, как Царицын, обложенный прокуренными подушками, сидел в рыжем кресле Изяслава Ханукаина, и перелистывал толстую тетрадь, озаглавленную:

ДЕТИ ПРОТИВ ТЕРРОРА

или

КЛОЧКИ ПО ЗАКОУЛОЧКАМ

РУССКАЯ ВСЕНАРОДНАЯ СКАЗКА

Сценарий новогоднего шоу-концерта

Красная площадь,

31 декабря 200.. года

Автор сценария, режиссёр и продюсер -

I. Khanuckain

Режиссёр радостным кабанчиком вертелся вокруг Ивана. А тот полностью погрузился в сценарий.

— Читайте, юноша, изучайте! — мурлыкал полуголый продюсер, похаживая вокруг с бокалом чего-то мутного и ледяного. — Ну, сильнейшая вещь. Как видите, завязка обманчиво тривиальна: накануне Нового года колдун похищает красавицу. Но минуточку! Это не древний заплесневелый Кощей. Это пострашнее. Это его продвинутый внук — юный чернокнижник Кощейка. И что же он делает? Хи-хи, он совершенно очаровывает ди-и-ивную внучку Деда Мороза, девственно чистую Снегурку — эдакую русскую фотомодель в сарафане, с золотой косой до пупа. Для затравки шикарно, шикарно!

Он весело затрясся, играя мохнатыми складками тела. Иван перевернул страницу.

ИВАН. Вставайте, люди русские!

МУРОМЕЦ. Чего тебе надобно, парень?

ИВАН. Опозорили недруги Русь Святую!

ХОРОМ. Украли нашу мечту ненаглядную!

Ханукаев, потирая ручки, облизнулся. Закатил крупные, в тёмных прожилках глаза.

— Однако, хи-хи, не всё потеряно в этой стране. На сцену выходит положительный герой. Такой продвинутый русский тинейджер по имени Иван. У Ивана есть два верных корефана — Илюха Муромский и Серёга Волк. Втроём они отправляются выручать Снегурку.

ИВАН. Ляжем за землю русскую, парни.

СЕРЫЙ. Не вопрос, Ванюха.

ИВАН. Окропим родные хлеба поганой кровью.

ИЛЮХА. Без базара, мужики.

— Под ногами русских героев путается всякая нечисть. Им строит козни мощная Баба-Яга, а также Соловей Разбойник, недетский такой Леший и прочие злодеи, — продолжал продюсер, медленно вращая головой, его лысина влажнела от удовольствия. — Роли злодеев исполняют звёзды первой величины! У каждого злодея — своя музыкальная тема. Разумеется, Иван всех преодолевает, добирается до Кощеева замка — и бах. Кульминация. Великое галактическое сражение: Иван против Кощейки!

Иван удивился: неужели перепев старинной сказки? Ханукаин будто почуял:

— Юноша, смотрите. Я оживляю затасканный русский сюжет лучшими западными технологиями. Великолепные, просто нездешние костюмы и декорации. Бродвейская хореография. Мощнейшие спецэффекты, лазеры и потоки пламени. Будет успех, тотальный успех. У нас волшебный треугольник ролей: красивый интеллектуальный маньяк, беззащитная невольница и отвязный блондин-избавитель. Понимаете, это Шекспир, это выше Шекспира… Страстно влюблённые подростки, как в «Ромео и Джульетте», Вы чувствуете? Насилие, варварство — как в «Отелло»! На базе русской сказки замешано! Фольклор, язычество, этническая аутентичность, и всё на Красной площади, осознаёте? Шоу начнётся сразу после «Горячей линии» господина президента. Президент будет нашим зрителем!

— Отличный сценарий, — сказал Ваня, откладывая текст.

— И твоя роль самая главная! — сложив ладошки, закивал продюсер. — Сиди-сиди, сейчас принесут мороженое.

— Друзья! Если все счастливы, давайте подпишем контракт! — подскочил рыжий Малкин.

Ванька опустил взгляд на страницу и сердце сладко зашлось:

«Исполнитель получает вознаграждение в размере 25 000 евро»…

Профессор Краплин не обманул Царицына, получается даже больше, чем было обещано! И, главное:

«Аванс в размере 30 % от общей суммы вознаграждения выплачивается в день подписания настоящего Договора».

Но тут взгляд зацепился за мелкий курсив:

«Заказчик не несёт ответственности в случае ущерба, нанесённого здоровью Исполнителя или гибели Исполнителя, происшедшей в результате несчастного случая в ходе работ по исполнению настоящего Договора по вине Исполнителя или третьей стороны».

— Любопытно, — хмыкнул Ваня озадаченно.

— Обычная практика, — отмахнулся Малкин. — Так пишут в контрактах. Предположим, на репетиции ты загляделся на хорошенькую статистку, свалился со сцены и сломал себе ногу. И что, Ханукин должен отправляться за решётку? Поверь, дружочек, в любом договоре есть такая строчка. А если поранишься слегка — вообще нет проблем, вылечат бесплатно. У тебя же страховка будет!

Ваня кивнул. Помощник протянул ему чёрную коробочку, в которой желтело на бархатной подушечке старомодное перо с костяной ручкой.

— Это амулет, — без улыбки сказал продюсер. — Оно досталось мне от дедушки. Я называю его «Перышко Синей птицы». Контракты, подписанные этим пером, неизменно приносят успех.

Ванька взял перо. Ни одна ворона не каркнула за окном.

Ехали за город.

— На студию, скорее на пробы! — восклицал Изя Ханукаин, взмахивая рукавами верблюжьего пончо.

Микроавтобус, весь в неоновых лучах, резал подмосковную темень, вспугивая пьяных пешеходов и оставляя в лужах алые стёжки туманистых задних огней. Зазвонил телефон. Царицын чуть пригнулся, стесняясь старомодной модели.

— Ванюш! Куда пропал?! Мы тебя ищем, — родной голос Петруши Тихогромова.

— У меня дела, — прикрывая рот, прошептал Ваня. — Не волнуйтесь.

— Что случилось, брат? Тебе помощь нужна?

— Помощь? Нет, не нужна. Я нашёл деньги, — усмехнулся Царицын. — Скажи казачкам, пусть заказывают любые модели велосипедов. Завтра всё будет, как я обещал.

Привезли куда-то за город.

По мягким советским коврам, мимо сильно потемневших крымских пейзажей они прошли здание насквозь и очутились в огромной пристройке, напоминавшей выставочный зал, набитый самой невообразимой всячиной: из-под крыши свисали копчёные туши, удавленницы и мешки с цементом, в дальнем углу зеленела синтетическая берёзовая роща, среди ветвей белели колонны дорического ордена, гипсовые афродиты и забавные, мастерски сработанные баллистические ракеты из папье-маше.

На коврах пировали кочевники.

Курительницы обильно курились, жаровни жарили вовсю, вдоль стены бегала на скользящем тросике настоящая вороная кобыла.

— Добро пожаловать в наше артистическое кочевье, — Ханукаин по-хозяйски распахнул ручки, — Вот моя передвижная фабрика мечтаний. Тут всё есть — кумиры-мумиры, звёзды-блёзды и прочая крутизна, как выражается ваше продвинутое поколение. Вон там, видите, со стаканчиком? Это Мегера Лядвинова, богиня. А на балконе? Тот, с расстегнутой ширинкой, — великий Матвей Похабенский. Звёзды первой величины, дружок… И ты с ними в одной команде!

Царицын вертел головой в разные стороны. Но что это… Показалось?

Знакомый голос, звонкий, как натянутая струнка.

— Хочется летать, летать! Такое счастье — сцена, подмостки, кулисы… Я даже мечтать боялась, — восторженно звенела струнка, а мягкий, уверенный юношеский баритон откликался:

— Алиса, вы прелесть. Вы обязательно станете звездой. У Вас талант актрисы, вы не принадлежите самой себе!

«Алиса»?! Нерусское имя, как алое знамя, — хлопнуло и развернулось в голове. Иван, обернувшись на голоса, увидел стройного юношу, которого он узнал мгновенно: Лео нельзя было перепутать. Тонко вычерченное лицо с крупными, тёмной воды очами, с презрительно парящими бровями, с ресницами гуще, чем у первой красавицы-турчанки, с ярко-алыми губами, казавшимися подкрашенными, с белым сахарным блеском зубов и пушком на верхней губе.

Знаменитый юноша бросал по сторонам короткие взгляды, и казалось, у каждого взгляда вспыхивал огненный хвост, как у жар-птицы.

Юноша был облачён в чёрную шёлковую сорочку клубящейся ткани, и странно смотрелась рядом с ним собеседница — девчонка лет пятнадцати, одетая как-то намеренно просто. Короткие штанишки поросячьего цвета с аккуратно разодранными коленками и даже с блёстками. И маечка у неё была самая простенькая, будто и не собиралась Алиса сегодня на студию великого Ханукаина, а так, выскочила из дома за чипсами. Пшеничного цвета хвостики болтались над ушами и закручены были, как показалось Ване, нарочито торчком.

Рябиновский хохотал и метал взгляды, как американский вертолёт над пустыней разбрасывает магниевые ракеты, а Алиса весело кивала головой, при этом правая её рука держала Рябиновского под локоть. Поравнявшись с Иваном, дочка президента нечаянно глянула на него, ну просто как смотрят на афишу.

Взгляды их встретились. Она не вспыхнула, не повела бровью — просто очень быстро опустила голову. Рябиновский тоже узнал Ивана. Его глаза насмешливо и высокомерно блеснули.

— Тишина, внимание! — заревел мегафон голосом продюсера. — Финальная сцена! Всем очистить площадку, кроме Кощея, Снегурочки и Дурака!

На кадета Царицына натянули алую рубаху с русским печатным орнаментом на вороте, затянули кушаком.

— Пробуем финальную сцену, — грохотало в мегафон. — Иван-дурак является в замок Кощея. Он требует отдать ему красавицу. Так, так, тотальное внимание. Всё серьёзно, назревает кровавая разборка. Иван на пороге! Кощей и Снегурка под факелами. Внимание… пятьдесят шестая страница, кто забыл. Начали.

Установилась напряжённая тишина.

— Я долго буду ждать? — поинтересовался мегафонный голос. — Снегурочка, не спать! Ваши слова, ну же!

Несчастная девушка с ужасом поглядела на Ивана, потом на Рябиновского.

— А… гм. Что я должна сделать? Мегафон фыркнул:

— Всё написано в сценарии! Русским по белому: «Снегурочка вскрикивает от радости и бросается Ивану на грудь». Далее следует признание в любви. Что не понятно? Ещё раз… готовность. Начали!

У Ивана возникло желание спрыгнуть со сцены и убежать. Сейчас эта девочка, обиженная и оскорблённая, будет признаваться ему, Ивану, в любви? Ну, точно, он ведь читал сценарий… Бедная Василиса, неужели её заставят броситься к нему на грудь? Мысли понеслись, как скорый поезд: «Никто не знает, что мы знакомы. Ни Ханукаину, ни Рябиновскому неведомо, что она была влюблена, а теперь ненавидит меня. Что-то будет?»

Снегурочка побледнела:

— Простите… мне как-то неловко.

— Что значит «неловко»? — возмутился мегафон. — Мы что здесь? В игрушки играем? Алиса! Взять себя в руки! Работаем, работаем. Время идёт, деньги капают! Начали!

Иван опустил глаза. Только бы не встретиться взглядом.

— Я сказал «начали»! — закипал мегафон. — Что здесь такого? Нужно притвориться, сыграть любовный порыв. По местам! Алиса, вперёд!

Она сжала кулачки, твёрдо вышла на середину. Зажмурилась и, задрав белое личико к потолку студийного ангара, продекламировала:

— Ах, милый друг! Иванушка, ты здесь? Любимый мой, я так тебя ждала!

Девочка отвернулась, пряча пунцовое лицо.

— Не верю, — прогремел мегафон. — Это не игра, это… порнуха какая-то. Так в любви не признаются!

Изя, кряхтя, спустился с высокого стульчика. Подошёл к Алисе.

— Милая моя! У тебя наверняка есть любимый мальчик, признайся? У такой красавицы не может не быть. Представляю, как ты будешь визжать, если увидишь своего кекса после долгой разлуки. Так визжи! Представь, что перед тобой — любимый, единственный в мире Ваня! Герой! Красавец! Супермен! Прыгай ему на грудь, души поцелуями! В чём проблема-то, не понимаю?

Бедняжка обречённо мотнула головой:

— Не могу. Простите.

Ване вдруг стало весело. Алиса была восхитительно хороша в эту злую для неё минуту: снежно-белое личико, прохладные тени ресниц, огромные глаза. Краше любой Снегурочки. Царицын понимал, отчего трепещут ресницы и холодеют пальчики президентской дочки. Бедняжка боится… сыграть слишком верно! Чтобы он, проклятый Иван Царицын, не возомнил невозможного… А то взбредёт ему, глупому, в голову, что сердце Василисы страдает, что она помнит каждую минуту того незабываемого бала в Георгиевском зале Кремля.

Ханукаин продолжал что-то горячо говорить Василисе, она отчаянно мотала головой, повторяя:

— Не могу, не могу, правда…

И вдруг — она сделала решительный шаг вперёд. Наверное, так шагают с моста в пропасть.

Она подошла вплотную к Ивану, подняла на него свои страдающие глаза и сказала решительно, но в то же время нежно и трепетно:

— Я правда люблю тебя, Ваня. И убежала за кулисы.

Ханукаин, тихо оседая, без сил опустился жирным задом на сцену.

— Вашу ж мать! — только и молвил он.

— Кажется, вы открыли гениальную актрису, — с усмешкой молвил Лео Рябиновский, — я всегда говорил.

Рыжий Малкин подскочил, вытирая мутные слёзки:

— Я поздравляю, шеф! Такая Снегурочка… все растают! Все будут рыдать!

Режиссёр измождённо высморкался в бумажную салфетку, сунул её Малкину в нагрудный карман и вдруг недобро нахмурился:

— Боюсь, коллеги, мы рано радуемся. Здесь больше, чем игра. Тут реальность. Девочка действительно втюрилась в Ивана Царевича.

— То есть, как? — глаза Рябиновского блеснули.

— Она слишком молода, чтобы так играть, — глухо произнёс Ханукаин, приобнимая Лео за плечо. — Сами того не ведая, мы заставили её проговориться. Здесь — реальная подростковая любовь. Как говорится, с первого взгляда. Впрочем, наплевать. Главное — результат. Для моего шоу этого достаточно.

Ваня готов был провалиться сквозь землю. Точно сговорившись, все вокруг дружно решили, что Алиса влюблена в него по уши. Но всё-таки что это было? Внезапное проявление врождённого актёрского дара? А может быть, жестокое девчоночье издевательство? Или невольный крик души, пробившийся сквозь лёд презрения и ненависти?

Царицын был так смущён и взволнован, что не сразу понял, что за конверт сунул ему в руки один из менеджеров финансового отдела. Ваня опустился на стул возле кофейного автомата, гудевшего, как осиный рой в гнилом дереве. Вокруг автомата тоже всё гудело и роилось. Он выпил две чашки, прежде чем сообразил: это же деньги. Честно заработанный аванс…

Он сунул пакет за пазуху — пошёл отрабатывать. Пробная репетиция с участием нового актёра продолжалась всю ночь. Ваня щёлкал мизансцены, как орешки, особенно удавались те, где нужна была сила, ловкость, эффектная фраза, Гонялся за Бабой-ягой на метле, подвешенной сверху, на ма- тарзанки, на прозрачном полимерном тросе. Сражаясь Псом-рыцарем, ловко орудовал пластмассовым двуручным мечом. Сурово и зрелищно шествовал крестным ходом вместе с другими русскими витязями.

Успех был безусловный. Новые коллеги (включая, как ни странно, Лео Рябиновского) были от Ивана-дурака в совершенном восторге: он словно родился в этой алой сорочке, словно создан был для своей непростой роли. Визажисты лишь немного скорректировали причёсочку — и славянский мальчик, прыгая по сцене в казачьих сапогах, смотрелся, по авторитетной оценке режиссёра, «дивно, аутентично».

Наутро главный выжигатель столицы Иван Царицын, согревая евродоллары теплом разгорячённого сердца, выехал в штаб, на Никитский бульвар.

Фургон с рекламой фирменного магазина с трудом заехал на тесный дворик.

Когда распахнулись серебристые дверцы, мальчишки обалдели: внутри, завёрнутые в промасленную плёнку, томились титановые создания неземной красоты, с амортизаторами и коробками передач, с гибкими рамами…

Когда белобрысый рейнджер Берендейка (Игорь Берестов, школа № 57, 7 «Б», две тройки в четверти) приближался к вороному, свирепо скалящему хромированные челюсти велосипеду, его круглые глаза глядели с такой трепетной любовью, что становилось ясно: точно так же двести лет назад лихой желтоусый предок Берендейки (Никанор Берестов, Белоцерковский казачий полк, 3-я рота, два Георгиевских креста за последнюю кампанию) подступался к трофейному чистокровному жеребцу.

А Васе Жукову, атаману замоскворецкой велосотни войска, ничего не досталось. «Погоди немного, — Царицын похлопал по плечу. — Я заказал тебе лучшую машину. Её не было в магазине, обещали привезти через месяц. Ты уж потерпи…» Вася улыбался немного растерянно, но кивал.

Мимо мельчайший из казачков, двенадцатилетний Гриня по прозвищу Скоростной Ушастик, вёл новый байк в поводу — видимо, не дерзая подняться на высоту кожаного седла.

— Привыкайте, парни, к новой жизни! — смеялся Царицын, наблюдая, как парни с благоговейными лицами разворачивают промасленные чехлы. — Со мной не пропадёшь. На следующей неделе закупим настоящие шлемы, со встроенными наушниками для радиотелефона!

К полудню начали собираться подземные «муравьи».

Поначалу подходили с растерянными лицами — как-то неловко было общаться с великим Царевичем напрямую, без уволенного Митяя Муравья. Но гномы видели пакеты с «алладинами», разложенные на лавках, и преображались. Мерили прямо здесь, вкусно щёлкая клапанами, затягивая ремни.

Ахали, восторженно орали: «Йес!» Потом Царицын вынес большой мешок и предложил каждому запустить руку внутрь. Там были радиопередатчики, достаточно мощные, чтобы связываться под землёй. «Муравьи» отходили с красными от счастья лицами, с «взрослыми» рациями, горделиво нацепленными на грудь. Царицын, возбуждённый, в распахнутом пальто, вручал, пожимал руки. Оказывается, многих «муравьев» он помнил по именам, и «муравьи» смущались, как первоклашки, когда великий Царевич внезапно доверительно бил в плечо.

— Здорово, Данила. Это тебе.

И вручал очередной подарок: крутые спецназовские перчатки, или хронограф с подсветкой, или моток драгоценного гроса для спуска по вентиляционным шахтам.

Фирменный фургон отчалил, и почти сразу в ворота въехал чёрно-синий горбатый седан с красивой надписью на дверце: «Khan shows entertainment company».

Мальчишки переполошились, в руках стрелков заблестели рогатки.

Телепайло, дежуривший на крыше особнячка, успел вложить в резинку стограммовую гирьку. Сбоку, придерживая под драными пальтишками биты, пододвинулись братья-близнецы Солоухины из спортивной школы «Торпедо».

Царицын взмахом руки расслабил бойцов: «Это за мной».

Из машины вышел немолодой человек в кожаной курточке, наголо бритый, в золочёных очках. Он с лёгким поклоном расаспахнул перед Царицыным заднюю дверцу:

— Пора ехать на репетицию.

Главный выжигатель обернулся к своим:

— Сегодня выходной, отмечаем обновки. Я на мобильной связи.

Парни стояли с разинутыми ртами.

Царицын, пряча довольный блеск в глазах, полез было в машину, как вдруг сбоку кто-то ухватил за плечо. Петя. Друг Тихогромыч.

— Слушай, брат. В общем… Ася спрашивала, как ты по-живаешь. Надо бы съездить к ней. Ведь обещал, помнишь.

— Конечно. Вечером, — Царицын поспешно захлопнул дверцу.

* * *

А под землёй, совсем рядышком, неподалёку от церкви Феодора Студита, сидел и позорно, как девчонка, плакал бывший главарь подземной молодёжи Митяй Муравей. Он остался совсем один.

Впрочем, нет: через полчаса приполз неунывающий Бахыт, один из самых древних и самых грязных «муравьев», с выбитыми передними зубами и вечно слезящимися глазками. Дёрнул за плечо.

— Не плачь, Митяха. Пойдём в метро покатаемся, украдём чего-нибудь.

Митяй шмыгнул носом, молча отцепил Бахытову руку и ушёл через заброшенный «тассовский лабиринт» в сторону Дома журналистов.

Он шёл без фонаря, на ощупь — по привычке забирая ближе к реке. Все муравьи знали, что под набережной в зимнее время, особенно в оттепели, ходить нельзя: сбросы талой воды заливают коллектор чуть не до потолка. Митяю было наплевать.

Через четыре часа, ни разу не выбираясь на поверхность, не зачерпнув воды, он добрался до Воробьёвых гор. Тут, под университетскими фонтанами, был его старый штаб. Митяй уже не плакал.

Он твёрдо решил уйти на дно — благо в штабе, в ржавом сейфе у него было полно разнообразной дури — в своё время муравьи натаскали своему фюреру всякой всячины, что удалось обнаружить в столичных клоаках: и водку, и едва початые пластиковые бутылки с виски, и разные жуткие пакетики, содержимое которых Митяй не пробовал, хотя догадывался…

«Эх, давись всё конём!» — он твёрдо решил завалиться в берлогу и напиться. Он доплёлся до «кабинета», толкнул гнилую дверцу, облепленную фотографиями улыбчивых девушек — и замер на пороге.

В митяйской берлоге сидел человек. Резкий свет криптонового фонаря резанул Митяю по глазам. Он машинально заслонился рукой, как от удара.

Впрочем, никто не собирался его бить. Напротив, человек ласково произнёс:

— Митя, не бойся. Это же я, Петя.

— П-петя? Ты как здесь… оказался?

Тихогромов опомнился, перестал светить Митяю в глаза.

— Да вот… поговорить надо. Извини, что без приглашения. Ребята рассказали, что ты живёшь под университетским фонтаном.

— Ну, дела! Сам пролез? Без проводника?! Ну, ты — монстр!

Тихогромов ничего не ответил. Чем-то зашуршал в темноте.

— Ты чего шуршишь? — напрягся Митяй. — Что… деньги принёс? Подкупить меня хотите?! Не получится!

— Какие деньги, брат? — рассмеялся Тихогромов. — Я тебе пирожки принёс, с картошкой и грибами. Будешь?

Митяй помолчал, потом подсел поближе к Пете.

— Буду.

Ему вдруг страшно захотелось есть. Со вчерашнего разговора с Царицыным во рту не было ни крошки.

— Даже тёплые. Обалдеть.

— Ты не думай, я тебя не подкупаю пирожками, — успокоил Митяя Петруша. — Просто так пирожки. Без задней мысли. Я просто… как сказать… чтобы ты на Ваньку не обижался. Короче говоря, у него сейчас тяжёлый период. Мы с ребятами подозреваем, что он… под воздействием находится.

— Чи-и-во?! — изумился Митяй. — Под нариками что-ли? Да не может быть!

— Что ты, брат, наркотики ни при чём. Слава Богу, не на-столько всё плохо. Воздействие другое, — Петруша замялся. — Ну… не знаю, как объяснить. На него действуют… как бы гипнозом. А вернее говоря, мысленно.

— Кто действует-то?

— Типа… колдуны.

— Гм, — усмехнулся Митяй. — Что-то не верится. Только вот не верится почему-то.

— Я тут начал информацию собирать, — сказал Петруша. — В общем, есть факты. Царевича сейчас крепко колбасит. Разные мысли ему сейчас в башку лезут, вот он и нервничает. Ты его прости, пожалуйста, подожди недельку-другую. А Царицын сам к тебе прибежит прощения просить. Вот увидишь.

Митяй ничего не ответил.

* * *

— А вот и наша новая суперзвезда, — иронично заметил Леонард Рябиновский, указывая в окно на подкативший седан. Телохранитель выскочил, чтобы распахнуть перед Иваном дверцу.

Иван не спеша выбрался из машины, пригладил светлый чубчик.

— Очень высокомерный мальчик, — фыркнула Алиса, отходя от окна. — Столько самомнения! А мне ещё приходится признаваться ему в любви! Невыносимо…

— Но очень реалистично, — едко улыбнулся безжалостный Лео.

Алиса ничего не ответила. Энергичный голос ханукаинс-кой секретарши объявил:

— Внимание! На репетицию в костюмах срочно приглашаются: Илья Муромец, Серый Волк, Иван-дурак.

— Дурак! — с наслаждением повторила Алиса.

Ванька с радостью нарядился в свою рубаху. Это была одна из его любимых сцен. Огромный, мускулистый Муромец лежал на печи и, как полагается русскому богатырю, пребывал в немощи.

Роль Муромца исполнял прима-хоккеист НХЛ Павел Солнцев, загорелый блондин, чьи фотографии сводили с ума пятнадцатилетних девушек в разных уголках планеты.

Изяслав Ханукаин специально договорился с директором «Детройт ред уингс», чтобы Солнцева отпустили на две недели в Москву. Это был идеальный Муромец: от Солнцева просто веяло доброй силой, благородной и миролюбивой. Улыбка у него была обезоруживающе детская, но злые языки утверждали, что причиной тому было нечётное малое количество извилин в мозгу хоккеиста, но Царицын этому не верил.

Итак, по сценарию, Иван Царевич и Серый волк в одеждах нищих странников возникали на пороге ветхой избушки Муромца:

СЕРЫЙ. Вот здесь он живёт, богатырь святорусский. Только его ещё разбудить надобно! А это нелегко.

ИВАН. Поднимайся, русский народ! (Поднимает сверкающий меч.) Вставай, страна огромная! Встань за веру, русская земля!

ИЛЬЯ. Не могу. Нет силушки подняться.

СЕРЫЙ. А вот святая водица. Глотни маленько.

ИЛЬЯ (потягиваясь). Ух! Чувствую, как силушка по жилушкам расходится! (Вскакивает на ноги.) Эх! Раззудись, нога, развернись, плечо! Ну, теперь я готов на подвиги. Вперёд за землю родимую на супостатов!

Гениальный Изя взгромоздился на свой высоченный стульчик, техники перестали бегать по сцене, двигать декорации. Хоккеист в расписной рубахе замер на печи.

— Внимание! — прогремело в мегафон. — Работаем!

Иван шагнул в оранжевое зарево огней. Стройный и плечистый, в алой русской рубахе, твёрдо шагая по стонущему настилу сцены, он подходил к домику былинного сидня медленно и благоговейно. Уж ему ли, Ивану Царицыну, не знать, как важен для судеб Отечества этот священный момент пробуждения народного богатырского духа… Откинув светловолосую голову, Иван медленно обнажил меч. Сбоку включился мощный вентилятор — потоком воздуха взметнуло золотые пряди. Звенящим от волнения голосом Иван возгласил:

— Поднимайся, русский народ!

Взвилось к небу блещущее лезвие славянского меча. Скоро поганые недруги узнают, что такое русский гнев. Недолго ещё воронам гадить на золотые купола. Недолго плакать прекрасным девам на берегах родимых рек.

— Вставай, страна огромная!

Уж погасла подсветка декораций и полезли со своими кабелями техники — ладить фоны для нового света, а Иван всё стоял, улыбаясь.

И когда спускался со сцены, в его ушах не стихало эхо рокочущих слов, и, казалось, отражался в глазах ярый отблеск сияющего клинка.

Даже опускаясь на стул со стаканчиком кофе в руках, Иван сохранил царское в осанке, во взгляде и в голосе. Медленно, будто наполненный великим значением собственной жизни, немного сутулясь под тяжестью жизненной миссии, Иван приблизил к губам стаканчик.

И тут пробегавшая мимо Ваниного столика девчонка с дурацкими хвостиками бросила в его тарелку что-то трубочкой скрученное, белое.

Записка?! От… неё? Прикрыв записочку салфеткой, Ваня усмехнулся. Ничего удивительного. Она влюблена в него, он так и думал.

Не случайно так волновалась, когда надо было по сценарию признаться в любви.

Страстный и крепкий вкус ирландского кофе. «От судьбы не убежишь, надо признаться себе в этом, — думает Царицын, — особенная девочка. Особенная любовь. Я верю, так и будет. В моей жизни не могло быть иначе…»

Он поглядел туда, где Алиса-Василиса, хихикая, о чём-то оживлённо беседовала с Рябиновским и Фаберже. А на Ваньку если и взглянет раз в полчаса, то уж непременно с таким демонстративным презрением, что даже неприлично: каждый понимает, какая это ненависть…

И чем больше такой ненависти, тем веселее Царицыну…

Лениво покусывая зубочистку, заглянул в записку, точно это был ресторанный чек.

А сам глазами впился:

Не вздумайте возомнить, жалкий человек, будто Вы и правду что-то для меня значите. Мне приходится разыгрывать пламенные чувства к Вам, между тем, ничего кроме омерзения испытывать невозможно, глядя на Ваше наглое лицо. Распуская слухи, будто между нами что-то было прежде, Вы в очередной раз совершаете подлость, к чему я, впрочем, привыкла. Имейте мужество уничтожить это письмо.

Снова позвали на сцену. Будто из любовного романа в сказку, шагнул Царицын: на сцене гладь искусственного льда и синие на чёрном сполохи полярного сияния.

— Сцена четырнадцать. Внимание! Атака тевтонских рыцарей, — разнеслось под сводами гигантской студии.

Злобного Пса-рыцаря играл известный актёр по фамилии Горловских. Это был настоящий урод, причём урод счастливый: страшный перекос челюстей, распухшие губы и неподвижные, лишённые ресниц глаза сделали его сказочно богатым.

Редкий фильм ужасов, снятый в России, обходился без горбатой, неимоверно плечистой и совершенно лысой звезды.

По замыслу режиссёра, тевтонский агрессор, облачённый в узнаваемые латы западного образца, пряча страшное лицо под характерным шлемом, надвигался на русского Ивана, размахивая боевым цепом. Ивану предстояло несколько раз подпрыгнуть, уворачиваясь от шипастого шарика на цепи, а затем обрушить на врага страшный удар бутафорского двуручного меча.

ПЁС-РЫЦАРЬ. Подчинитесь или умрите, русские свиньи!

ИВАН. Пусть ярость благородная вскипает, как волна! (Наносит добивающий удар.) Кто с мечом к нам придёт, от меча и погибнет!

Глядя на громаду блестящего металла, напиравшую с Запада, Иван ощутил странную дрожь, какой-то почти священный трепет; он стиснул рукоять меча, ноздри его бешено раздувались.

И теперь, как тысячу лет назад, славянин встречал закованную в железо европейскую чуму с открытым лицом.

Стальное чудовище с рычанием оборотилось, взмахнуло чёрным цепом… послышался гадкий свист. Иван не стал пригибаться — он бросился вперёд. И сходу, весело оскалив зубы, двинул Пса-рыцаря рукоятью меча в самое забрало, круглым золочёным яблоком прямо в стальное рыло. Удар был страшен — рыцарь хрюкнул и, запрокинув морду, начал медленно заваливаться набок.

— Кто с мечом к нам придёт…

Русский Иван отступил на шаг и в добивающий удар вложил всю многовековую славянскую ненависть.

— От меча и погибнет!

— Бле… блестяще! — икая, хватая ртом прокуренный воздух, восторгался Ханукаин. — Мой мальчик, ты великолепен! Теперь снимай с него шлем, давай!

По сценарию следовало стащить с поверженного врага бочкообразный шлем, чтобы зрители увидели лицо Пса-рыцаря. Гримеры потрудились на славу: и без того страшное, оно теперь напоминало оскаленную, сморщенную от злобы собачью морду.

— Ни пяди родной земли не отдадим! — возгласил Ваня, оборачиваясь к Илье Муромцу и Серому Волку. — Не допустит наш народ, чтобы русский хлеб душистый назывался словом» брод»!

Грянула музыка.

Разгорячённый Царицын прыгнул со сцены. Счастливый и измученный, он отёр пот с лица, скрылся за ширмой. Сбросил костюм, влез в чёрные кадетские штаны. Совсем рядом, за ширмой, мелькнули две тени — высокая и поменьше.

— Откуда у вас эта записка? — тревожно произнёс девичий голосок, который Царицын узнал сразу.

— Не забывайте, Алиса. Ведь я волшебник, — проворковал в ответ нежнейшим баритоном Лео Рябиновский.

Иван вздрогнул, как от электрического удара. Записка! Судорожно сунул руку в карман штанов… там было пусто.

— Надеюсь, вы не читали? — голос девушки задрожал.

— Разумеется, читал, — усмехнулся Лео. — Откуда мне знать, что это ваша записка. Вы пишете, что у вас с очаровательным Ваней-казачком «что-то было прежде». Крайне любопытная информация… признаться, несколько неожиданная для меня.

— Ничего у нас не было! — вырвалось у Алисы. — И вообще, я не собираюсь перед вами оправдываться! Как вы посмели читать? Это не ваше письмо!

— Ах, вот как? — Лео сощурился, улыбка его совершенно утратила вежливость, почти превращаясь в оскал. — Не смею больше задерживать!

Он поклонился насмешливо низко. Алиса, вспыхнув, сжала кулачки и побежала прочь по коридору. И на лестнице прямо влетела в Царицына, преспокойно сидевшего на перилах.

— Самодовольный хам, эгоист! — её глаза позеленели от злобы. — Как вы посмели передать Рябиновскому мою записку?! Вы просто подлый, подлый…

— Постойте… Василиса! — Иван шагнул навстречу.

— Молчите! Не смейте приближаться!

Со всей силы, вслепую, судорожно сжатым кулачком президентская дочка врезала ненавистному Ивану по физиономии. Из великолепного царицынского носа брызнула кровь.

Василисины глаза расширились в ужасе:

— Ай…

Иван понял: сейчас или никогда. Вот она, та заветная минута, когда судьбу можно брать голыми руками.

Он решительно шагнул вперёд, уверенно и мягко взял Алису за оттопыренный локоть и поцеловал.

И в это время в заднем кармане Ваниных брюк весёлой песенкой зазвонил мобильник. Никогда ещё кадетская песня про фуражку не казалась Царицыну такой омерзительной.

Алиса вздрогнула от неожиданности, как-то печально вздохнула, отстранилась и молча, не глядя на Ивана, пошла по коридору.

— Я вас внимательно слушаю, — звенящим от злости голосом сказал Иван.

— Ванюша! Ванюш, это ты?

— А кто ещё вам нужен? — с леденящим спокойствием поинтересовался Царицын.

— Это я, Петя, — запищало в трубке. — Ты даже не представляешь, Ванюша, какая у нас новость. Отгадай с трёх раз… Не можешь? И не догадаешься никогда. — Он помолчал немного, интригуя друга, но не выдержал, выпалил громко и радостно: — Ставрик и Касси приехали, с отцом! Мы тут все собрались, ну, в домике… Ася, Надинька Еропкина, я, Ставрик, Касси… Торт купили. Приезжай! Касси сказала, что у неё к тебе срочное дело. Она привезла тебе письмо…

Конечно, Ваня обрадовался. Он так давно не видел дорогих сердцу Кассандру и Ставрика. Но у него репетиция. Он не может приехать.

— Я не могу приехать, у меня репетиция. Может, попозже, вечером…

Петя громко вздохнул.

— Письмо срочное… — тихо сказал он.

— Ну, дела, — подумал Иван. — Вот ведь закрутило — некогда с друзьями повидаться. Интересно, что за письмо привезла Касси. Поеду после репетиции, — решил он. — Дождутся, никуда не денутся. Чай с тортом, разговоры, то, сё.

И он завертел головой по сторонам, пытаясь отыскать Василису.

Глава 6. Дети для великого хана

Мы будем свободны как птицы —

Ты шепчешь. И смотришь с тоской,

Как тянутся птиц вереницы

Над морем, над бурей морской!

И стало мне жаль отчего-то,

Что сам я люблю и любим…

Ты — птица иного полёта,

— Куда ж мы с тобой полетим?

Николай Рубцов

— Вот смотри. Я сохранила твою стрелу.

— Я же обещал, что приду за ней. Смеётся, порозовела от радости:

— Ты пришёл сюда ради меня? И выиграл конкурс, получил роль только для того, чтобы…

— Чтобы ты разозлилась и двинула мне по носу.

— Прости, ну, пожалуйста… Мой бедный носик. Ты так высоко его задираешь, я ужасно злилась. А скажи, — она пытливо заглянула ему в глаза, — помнишь, ты сказал мне по телефону… Зачем ты это сделал?

Ваня не отвёл взгляд. Лгать совсем не сложно, ответ нашёлся в две секунды:

— Я очень стеснялся. Ты — кремлёвская принцесса, а я всего лишь кадет. Без роду, без племени. Кстати, ведь я нищий. У меня никогда не водилось больше трёхсот рублей в обоих карманах.

— Дурак, — нахмурилась, а в глазах плясали искорки. — Он, видишь ли, стеснялся! Ты посмел наговорить мне такую чушь! Значит, «мы не созданы друг для друга?» А ну-ка, быстро забирай свои слова назад!

— Забираю, — рассмеялся Царицын. — Скажи, а у тебя есть мечта?

— Конечно, есть! Подожди-ка, — она вынула из причёски уже знакомый Ване наушник на проволочке-спиральке. — Не хочу, чтобы папе потом докладывали. Теперь слушай. Моя мечта покажется тебе довольно глупой. Я хочу стать великой актрисой.

— Чего ж тут мечтать? — сказал он. — У тебя талант, ты обречена на успех. Более того, ты уже стала актрисой. Помнишь, как Ханукаина поразила сцена, где ты признавалась в любви?

— Да, — прошептала она. — Я ужасно волновалась. Было страшно, что все догадаются. А у тебя, у тебя-то какая мечта? — Василиса резко сменила тему.

— Прости. Это грустная история, не сейчас, — Царицын опустил глаза.

— Нет-нет, признавайся, — Василиса капризно сморщила носик.

Ваня помедлил немного и произнёс:

— Я хочу спасти отца.

Она вскинула на Ваню удивлённые глаза. Приготовилась слушать.

Иван немногословен, каждое слово точно клещами вынимать приходится. Наконец всё рассказал: и про роддом в Будённовске, и про заминированный папин штурмовик.

106

— И что, до сих пор лежит в больнице? — ужаснулась девочка. — Да что же ты молчал?! Вот глупый ты, Ваня!

Вскочила, бросилась к выходу.

— Завтра увидимся! — крикнула на бегу.

Ваня присел на перила. Внимательно посмотрел вслед и улыбнулся.

Уже стемнело, когда Иван добрался до штаба выжигателей. Окошки суворовского домика безжизненно темнели.

Опоздал.

Он открыл дверь своим ключом. Его обдало приятным теплом ещё не остывшей печки. Стол был застелен свежей скатертью — маленькая сахарница, чашка с блюдцем, рядом на тарелке — большой кусок торта.

Записка: «Мы тебя ждали очень долго. Всем пора домой. Попей чаю с тортом. До встречи».

И подпись: «Выжигатели».

Рядом с запиской — небольшой конверт. Письмо, то самое. От кого только?

Иван вскрыл конверт.

Секунда — и он уже знает всё. Геронда! Сердце Ивана бешено застучало, а лицо его обдало краской стыда. Он почувствовал на себе пристальный взгляд Геронды. Не спрячешься. Хоть сквозь землю провались. Всего несколько слов. Ваня читает:

«Держись твёрдо. Молись. Бойся гордости и славы».

Ваня поднял глаза от письма и натолкнулся на прямой и строгий взгляд Суворова. Он смотрел на Ваню со стены, будто знал, что написал ему Геронда.

Ваня переводил взгляд с письма на портрет.

«Держись твёрдо. Молись».

(Геронда)…

«Бойся гордости и славы».

(Суворов)…

Иван хотел положить письмо в карман куртки и обнаружил там ещё два конверта. Он совсем забыл: ему передали письма из редакции журнала, где он давал интервью. Ваня вскрыл и эти конверты.

Иван, привет.

Приколись, я в тебя влюбилась. Ты самый мужественный и сексуальный кекс в мире. Я без тебя, как чемодан без ручки, как плеер без диска, как сигарета без пепельницы. Коротко о себе: весёлая, очаровательная, стройная брюнетка (пока брюнетка), без комплексов, пятая грудь, талия — 65 см.

В прошлом году меня выбрали «Мисс техникума». Высылаю тебе мою фотку в купальнике.

Пиши, звони, приезжай к нам в Симферополь. Целую. Твоя Анжела, 16 лет.

Я понимаю, что делаю страшную глупость. В моём возрасте (мне уже больше 20 лет) глупо писать письма парням. К тому же ты намного моложе.

Знаешь, Ванечка, каждый день вокруг меня столько парней умоляют о любви, они говорят, что я самая красивая на свете и прочие громкие слова. Но я не слушаю их, потому что думаю об одном человеке. Наверное, мы никогда не встретимся и не можем быть счастливы вместе. Мы слишком разные, и к тому же у меня нет возможности приехать в Москву, потому что стипендия очень маленькая. Но мне кажется, что мы словно созданы друг для друга. Когда я увидела тебя по ТВ, меня как будто бы ударило громом. Ты снился мне раньше, и вот я тебя узнала. Отважный, не по годам уверенный в себе. Ты, конечно, многого достигнешь в жизни, и я за тебя очень рада.

Возможно, я всё-таки приеду в Москву сразу после Нового года.

Я буду возле памятника Пушкину в 5 часов вечера. Не буду называть мои приметы, потому что ты сразу узнаешь меня по золотым волосам. Говорят, что меня невозможно не заметить в толпе.

Вероника Л., козерог, рост 175, вес 55, фигура 90-70-95.

Генерал Еропкин, глядел в телевизионный экран не мигая. Минуту назад среди молодых актёров, участвующих в репетиции новогоднего шоу на Красной площади, промелькнуло знакомое до боли лицо.

— Может, обознался… — подумал генерал. — Да не обознался, ядрёна-матрёна. Он это. Точно он. Крупным планом.

— Срочно подходи к Спасским воротам. Тебе заказан пропуск. Не забудь кадетское удостоверение.

— Спасские… Зачем?

— С тобой один человек хочет поговорить.

— Зачем? Что ты сделала? Кому ты рассказала? Ты обещала никому не рассказывать!

— Я всё устроила. Твоя мечта сбудется, Ваня…

Она повесила трубку. Иван несколько минут молчал. Потому уголки рта неудержимо поползли кверху, нос сморщился:

— Йессс.

Через полчаса, выйдя на улицу и оценив игру солнечных искр на свежем снегу, он усмехнулся:

— Отличный день для штурма.

Представилось вдруг Ване, что он — это не один-единственный Царицын, а целая толпа вооружённых царицыных, с мечами и дубинами, в железных панцирях. Ага, вот мы подбираемся, перебежками через Красную площадь, алчно щурясь, кидая вожделенные взгляды на золото куполов — ничего не поделать Кремлю. Не двинется с насиженного места каменный Пожарский, не поднимет стопудового меча загородить Царицыну дорогу. Никогда не сможет выстрелить Царь-пушка: никаким напряжением сил ей не перебросить ядра через стену на вражьи головы. Решётка в башне не в силах опуститься: благо, в самом Кремле есть человечек, открывший нападающим ворота. Золотая рыбка, золотой ключик от великого будущего.

Сейчас он войдёт в Кремль второй раз в жизни. Уже не в кадетской шумной толпе, но сам по себе, одинокий и самостоятельный.

Он уже приближался к Спасским воротам, как вдруг:

— Суворовец Царицын! А ну стоять! Иван едва обернуться успел.

— Значит, так вы болеете, суворовец? А разрешите узнать, какого хоря вы делаете на Красной площади, да ещё в это время? Где ваша форма? А ну, кругом! За мной — шагом марш! В училище разберёмся!

— Коленька, а как же экскурсия? — обиженно воскликнула барышня, но лейтенант Быков уже почуял горячую кровь.

— Прости, Леночка. Придётся отменить. Видишь вот… чрезвычайное происшествие. Я тебе позвоню… А ну смирно, я сказал!

Царицын и не думал вытягиваться в струнку.

— У меня важные дела в Кремле. Я должен идти. На меня заказан пропуск.

— Я тебе сейчас другой пропуск закажу, — прошипел Быков, железной хваткой впиваясь в кадетское плечо. — А ну топай, пока я тебя не скрутил! Что, не понял?!

Иван похолодел от ужаса, ощутил знакомую боль в запястье и застонал — не столько от боли, сколько от ужаса. Он знал: быковский захват — мёртвое дело. Не вырваться.

— Товарищ лейтенант! Меня президент ждёт! Честное слово! Ну хотите, давайте вместе пойдём, сами увидите!

— Вас, суворовец, ждёт гауптвахта, — отрезал Быков. — И нелицеприятный разговор с начальником училища. Воспаление лёгких у него! А сам по экскурсиям шляется!

— По каким экскурсиям?! У меня пропуск к президенту… Я должен… Меня ждут.

Под мостом на скользком Васильевском спуске зеленел промёрзлый быковский «уазик».

Глава 7. Подлёдная глубина

Он стал чувствовать себя неловко, неладно. Точь-в-точь как будто прекрасно вычищенным сапогом вступил вдруг в грязную, вонючую лужу; словом, нехорошо, совсем нехорошо!

Н. В. Гоголь. Мёртвые души

Заскрипели снаружи ворота, и к парадному подкатила, судя по бравому рыку двигателя, автомашина отечественного производства.

Генерал Еропкин глянул в окно.

Вслед за лейтенантом Быковым выбрался из машины высокий подросток.

Еропкин сразу узнал его и облегчённо вздохнул: — Ну, слава Богу!

Ваня шёл молча, нервы на пределе. У него был шанс. Ему заказали пропуск. Его ждали. Сам президент!!! А он не пришёл. Что теперь подумает про него Василиса? Господи, и откуда он взялся на мою голову, этот Быков?

Быков добросовестно сопел сзади, чуть не прижимаясь к Ивану плечом. Вот он, кабинет генерала. Пришли.

Генерал выразительно зыркнул на Быкова, тот исчез. Тимофей Петрович сам подошёл к кадету Царицыну, шумно выдохнул, провёл рукой по светлым Ваниным волосам.

— Молодчина, сам всё решил. Не кадетское дело на сцене кривляться. Ребята в роте по тебе соскучились. С возвращением, брат.

Царицын мягко отстранил генеральскую руку. Ему не нравилось, когда ерошат волосы — что за детский сад?

— Виноват, товарищ генерал. Никак не могу приступить к занятиям. Разрешите попросить ещё несколько дней, до Нового года.

— Что?! Да что ты? — Еропкин от неожиданности опустился в кресло.

— Как так, едряшки-мурашки, а? Да ведь четверть заканчивается, сейчас контрольные начнутся… — Тимофей Петрович решительно хлопнул ладонью по столу. — Нечего тебе как бабе на телевизоре крутиться. Что ты как певичка вырядился? Форму, небось, уж целую неделю не надевал? Хватит. Пусть другие выпендриваются. А ты всё-таки — кадет, будущий офицер, а не баба.

— Никак нет, товарищ генерал! Не имею чести быть бабой! — иронично произнёс Царицын и быстро, с жаром заговорил: — Товарищ генерал! Движение выжигателей набирает силу. Ребята выбрали меня лидером. Они мне доверяют, я не могу их бросить. Сейчас очень важный момент, я должен закончить одно дело. Разрешите взять отпуск до Нового года. Очень прошу! Я должен! И ещё… Вы можете мне не верить, но… ровно через полчаса я должен быть в Кремле! Прошу понять, мне необходимо сейчас уехать!

— Кремль, говоришь… — генерал с опаской всматривался в Ванины зло сощуренные глаза. — Без тебя разберутся.

— Я настаиваю, товарищ генерал! — Царицын вспыхнул, сделал несколько решительных шагов навстречу Еропкину.

— Я же сказал: от-ста-вить, — побагровел от гнева генерал. — Это приказ. А Россия без тебя потерпит.

Они стояли друг против друга: огромный седой лев в генеральском мундире и худенький, в струнку вытянувшийся мальчишка в модной новенькой курточке.

— Да?! Ну, пусть тогда… и училище без меня потерпит! — громко, почти взвизгнув, выкрикнул он.

— Ты в своём уме, Царицын? — побагровел Еропкин. — Кругом! В раздевалку шагом марш! Чтоб через минуту был на занятиях!

Страшное происходило, немыслимое.

Земля продолжала вращаться вокруг солнца, электроны крутились вокруг своих ядер, шестерёнки кремлёвских часов вращались, как прежде, а кадет Царицын почему-то… замер. Нарушая все законы мироздания, русский кадет, невзирая на команду «кругом», остался недвижим — и только сухой румянец брызнул пятнами по щекам. Еропкин медленно привстал.

— Суворовец Царицын, надеюсь, Вы понимаете, что означает отказ выполнить приказ старшего по званию? По уставу училища я обязан немедленно Вас отчислить… Ты понимаешь это, дурачина?! Такого в Кадетке ещё не было, едрёна-матрёна!

— Отлично, — сухо усмехнулся кадет, — это я училищу нужен, для статистики. А мне училище — не свет в окошке. Если мешаете работать для страны — пора, значит, перегрызать пуповину.

Взял под козырёк. Развернулся. Вышел. Тимофей Петрович суетно полез в карман, пытаясь нащупать там гильзу с валидолом. Ну и дела! Валидол, однако не нащупывался.

Легендарный московский безобразник, лидер оголтелых отморозков по кличке Царевич, он же по совместительству звезда новогоднего шоу и бой-френд президентской дочки, метался по штабу, грыз карандаши и бешено ворочал тёмно-синими очами. Он перегрыз пуповину, шагнул за Рубикон. Пути назад не будет. Тёплое детство навек отвалило в прошлое, как выгоревшая ступень ракеты. И нет больше кадета Царицына. Ничего, ничего, терпеть. Боль — нормальное состояние мужчины.

Ване хотелось сломя голову броситься обратно в генеральский кабинет, упасть Еропкину в ноги и заплакать, вымаливая прощение. Только бы старик простил!

Но Царевич сдержался. Терпеть, надо терпеть. Вот и Геронда в письме советует держаться твёрдо. Если кадетство мешает работать для страны, придётся перешагнуть и через кадетство.

Изгрыз карандаш, отсиживаясь в одиночку в суворовском домике. Графит на зубах, на столе — россыпь канцелярских скрепок. Дурная привычка: разгибать их, перекручивать винтом — получаются ломаные змейки.

Подошёл к окну, согревая дыханием холодные пальцы. Время не ждёт. Поднимать паруса, выходить в океан взрослой жизни. Через час — телевизионное интервью. Надо быть ярким, весёлым, атакующим. Никто не должен заметить слёзы в глазах великолепного Царевича. А плакать, признаться, хотелось.

Почему генерал так жестоко ранил Царицына? Человек, которого Иван привык считать достойнейшим из смертных, оказался…

В тот самый миг, когда движение выжигателей заявило о себе на всю страну, генерал прислал своего волкодава Быкова — выследить, вырвать Царицына из колеи, запереть в училище, в казарме!

Да что это значит? Неужели генерал… знал о предстоящей встрече Царицына с папой Алисы?!

Получается, что генералу не выгоден неожиданный успех Царицына, его взлёт как лидера патриотического движения подростков?

Тогда… кто же он, этот человек, вслух заявляющий о своём служении России, а на деле… на деле… Страшная догадка шевельнулась под сердцем холодной гадюкой.

Пре-да-тель… Генерал Еропкин — предатель. Он знал, что отзыв Царицына в училище поставит жирный крест на движении выжигателей! Знал седой хитрец, что никто из ребят

в состоянии заменить Ивана, подхватить лидерство. Вот и решил загнать Ивана обратно в Кадетку, замучить муштрой и зубрёжкой! И ведь с какой лёгкостью, без тени смущения, генералище вогнал Ваньке отравленный кинжал в спину: отчислить, отчислить!

Так мог поступить только коварный враг, желающий лю-5ой ценой выбить Царицына из седла.

Звенело, стучало в ушах страшное слово. С каждой минутой, с каждой раскрученной, переломанной скрепкой Ваня убеждался всё больше: генерал Еропкин — переодетый, замаскированный враг России.

В училище он сидит специально, чтобы развалить кадетку, чтобы выдавить из неё самых талантливых, мозговитых мальчишек и оставить только серую посредственность. Чтобы не было среди будущих русских офицеров ни одного достойного человека! Ай-яй-яй, как поздно он догадался!

Только теперь в памяти задёргались, засуетились догадки

намёки: а почему у нашего генерала в кабинете одни портреты висят и ни одной иконы?

А может быть, иконы ему мешают, а? А может быть, наш Тимофей Петрович… Колдун?

Глава 8. Дракон прорывает оболочку

Ужин был очень весел, все лица, мелькавшие перед тройными подсвечниками, цветами, конспектами и бутылками, были озарены самым непринуждённым довольством.

Н. В. Гоголь. Мёртвые души

Весело было в Волынском. Отмечали какой-то иностранный праздник, Ханукаин приказал всем позабыть на несколько часов о работе.

Велено было явиться в масках, и Царицын нацепил того самого медвежонка, в котором ещё недавно ходил в партизанские рейды с другими выжигателями. Жарили барбекю, дурачились на снегу, роняя варежки. Среди деревьев шумела фейерверками, шипела и сверкала трёхметровая праздничная инсталляция — ярко-розовая огненная звезда с мохнатыми лапками, похожими на оленьи рога. Было шумно, апельсины мелькали, как теннисные мячики, ныряли в сугробы, пробивая наст.

Ваня и Василиса почти не общались, они старались даже взглядами не встречаться: слишком уж вспыхивали щёки

Алисы, и слишком нервничал, перехватывая взгляды, волшебник Рябиновский. Уже стемнело, Царицын был в лёгком хмелю от счастья. Многие бегали по нужде за кусты, к забору (кому захочется возвращаться в корпус?), вот и он забрёл в какие-то ёлочки. И вдруг увидел за седыми кустами приближающуюся к нему горбатую тень. Это была бабка Пелагея. Пелагея подошла вплотную к Ивану и спросила писклявым голосом Петруши Тихогромова:

— Не узнал меня, а, Ванюша?

Царицын схватил его за плечи, потащил глубже в кусты.

— Ты что? С ума сошёл? Вмиг вычислят!

— Поговорить надо, Ваня.

— О чём?

— Мы же друзья, Ванюша, — тихо и твёрдо произнёс Тихогромов. — Только друг может сказать тебе правду. Посмотри, сколько ты дров наломал. Из училища решил уйти, совсем с головой пло-

хо? А всё знаешь отчего? Заврался ты, Ваня.

— Что?!

— Ты опять с этой девочкой, с дочкой президента, — вздохнул Петруша.

Он с болью смотрел в самую глубину Ваниных глаз. Ваня взгляда не выдержал.

— Ты же не любишь её, — продолжал Тихогромов. — Ты просто хочешь её использовать, так? Для пользы дела?

— Да что ты бредишь?! — Царицын зачем-то отступил на шаг, словно Громыч наседал на него с кулаками. — Что ты несёшь? Как ты смеешь вообще?

— Не горячись, лучше послушай. Мы тут с ребятами стали выяснять, откуда вся гниль пошла. Помнишь, ты письма получал из разных городов, где ребята тебя поддерживают? Так вот. Мы проверили адреса, и выяснилось: письма фальшивые, брат. Никакого клуба «Ятвяг» нет в природе. И другие письма подписаны вымышленными именами. Кому-то понадобилось, чтобы ты возгордился, Вань.

— Что за ахинея. Кому понадобилось?!

— Тому, кто предложил тебе I дать интервью в газетах, а потом — деньги за роль в новогоднем концерте.

— Знаешь, я всё понял, — Царицын зло сжал кулаки. — Ты просто… завидуешь мне, Петенька.

— Да чему тут завидовать, брат? Тому, что ты научился плясать под чужую дудку?

— Что-то ты осмелел, Тихогромов, — глухо проговорил Иван. — Я гляжу, ты начал мне замечания делать. То я с девочками нечестно обхожусь, то движением неправильно руковожу. Может быть, ты вместо меня хочешь порулить выжигателями? Это и есть истинная причина твоей обеспокоенности?

— Я не завидую, я за тебя боюсь. Помнишь, когда мы были в Мерлине, ни за что нельзя было гордиться — потому что мы сразу теряли защиту от колдовства. А теперь загордились так, что хоть плачь. Нужно срочно каяться.

— В чём каяться-то? — угрюмо спросил Иван.

— В том, что ставишь себя выше остальных. Разрешаешь себе больше, чем позволяет совесть.

— Да не каяться надо, а дело делать! — сощурился Царицын. — Надоели эти разговоры сопливые про совесть и всё такое. Надо работать! А то все только каются вокруг, а никто кроме меня почему-то не взялся поднять молодёжное движение. А я взялся. И я буду этот воз тащить, пока не лягу. Потому что я Родину ещё люблю и ради неё на всё готов, понял?

— Себя ты любишь, а не Родину…

— Не зли меня, Петя. Это оскорбление, понимаешь?

— Вот я и говорю: себя любишь, а не Россию.

— Что ты гонишь, Петенька? Да я собой жертвую, на медяки размениваюсь ради страны, иду на жертвы, на грехи… Ради неё, ради России!

— Даже ради России обманывать девочку подло, — отрезал Петруша.

— То есть… я — подлец?

— Ты никогда раньше им не был, но теперь ты поступаешь подло.

— А знаешь что? — вдруг произнёс Царицын с недоброй улыбочкой — Да пошёл ты…

— Ну и пойду. А ты бы лучше на исповедь пошёл, Ваня! А то совсем без духовной защиты останешься! Тобой играть будут, как куколкой… Уже играют.

— Отвали!

Царицын круто повернулся и, стиснув зубы, быстро зашагал туда, где плясали весёлые огни и пахло жареным мясом. Ныло под сердцем, ныло. Иван подошёл к жаровне и положил себе в тарелку большой дымяшийся кусок мяса.

В глубине души Ваня понимал, что никакая не зависть привела к нему друга Тихогромыча, что Петя действительно переживает за Ваню. Ведь вернее и надёжнее у Царицына друга не было. Сколько пережили вместе, сколько раз проверили они свою дружбу в серьёзных передрягах. Но что-то непонятное происходило с душой. Она будто оглохла, она не хотела правды, боялась её. Вот и сейчас: кольнула совесть да и откатилась далеко, под рёбра, чтобы не мешать умной Ваниной голове думать думу. А дума такая: не понимают они, ни Петя, ни генерал Еропкин, что он, Ваня, совсем даже не себя любит, он Россию любит. Не понимают. Но это уж их проблемы…

Глядя в прорези маски, Сарра Цельс не верила своим глазам. Красивый белокурый юноша, стоявший возле жаровни в горделивой позе, был не прежний Царицын, но совсем другой, ручной мальчик. Сарра радовалась: внутренний дракон уже вырос там, внутри этого мальчишеского тела, и теперь из глаз Царицына смотрело, блистая очами, новое существо, жаждущее славы, почестей, власти, незабываемых страстей и чудес.

— Я тоже любуюсь им, — проговорил из-под тигровой маски высокий гость, подступивший сзади. — Существо, ощущающее себя выше и лучше себе подобных. Что делать, такова природа драконов. Они всегда считали и считают себя древнее и лучше людей.

— Имеют право, гроссмайстер. Драконы появились гораздо раньше Адама… — усмехнулась Сарра. — Хорошо, что мы научились их приручать.

— Великолепное сочетание: лицо русского царевича и взгляд дракона, — сказал Колфер Фост, присаживаясь в кресло, подставленное ловким стюартом. — И не важно, о чём болтает гордый пацан. Пусть он болтает о великой России — своей гордостью он работает против неё. А ведь какой был крепкий… Знаете, Сарра, мне кажется, на примере этого мальчика мы неожиданно открыли новую формулу взлома.

— Да, гроссмайстер. Я думаю об этом уже несколько ночей. Новый рецепт разрушения русской защиты.

Гроссмайстер Фост прикрыл веки, размышляя. Потом, не раскрывая глаз, произнёс:

— Давайте вспомним, как это было. Мы подцепили мальчишку на крючок превозношения. Сначала, помнится, мы рассчитывали, что ему понравится быть маленьким фюрером. Командовать такими же юными подонками, как он сам…

— Да, гроссмайстер, — кивнула Сарра. — Мы собирались профинансировать молодёжную неофашистскую организацию. К сожалению, тупой мальчишка подчинился приказу своего генерала и отказался возглавить подростковое движение. Что делать, у русских в крови сидит раболепие. Пришлось выбирать другую наживку.

— Да, вы подключили других демонов и зашли с другой стороны. Вы рассчитывали, что мальчишка сойдёт с ума от гордости, если познакомится с дочкой самого президента. Это было непросто, но вы устроили это знакомство…

— Вы правы, господин Фост. Однако сложнее было удержать мальчика на крючке. У пацана не вовремя взыграла совесть, и он признался девочке, что его чувства к ней неискренни.

— Маленький идиот. Впрочем, для русского такое безрассудство вполне нормально, — Фост нацепил на вилку кусочек форели. — Итак, он вторично соскочил с крючка. И тогда вы сделали третью попытку.

— Именно так, гроссмайстер. Мы расшевелили в нём жажду славы. Ему понравилось быть знаменитым гаврошем, легендарным хулиганом патриотической окраски. Он стал мечтать о том, чтобы вся страна узнала, что именно он, Ванюшка Царицын, и есть тот загадочный Царевич, о котором визжат газеты. И вот в один прекрасный день мы напугали его тем, что место Царевича может занять другой. И вот он здесь, наш маленький Царевич. Играет извечную русскую роль.

— Роль дурака, — проговорил Фост, пережёвывая тончайший лепесток форели.

— Ритуального дурака, — усмехнулась Цельс.

Часть вторая

Глава 1. Злой город

А вот болотина, Звериный лес.

И снова узкие дороги скрещены,

— О, эти русские Распутья вещие!

Взгляну на ворона — И в тот же миг

Пойду не в сторону, а напрямик…

Николай Рубцов

Новый год, как чума, наступал на Москву. Казалось, невиданный всероссийский пир готовился жителями: тёмные косяки людей с глазами на выкате, с лихорадочными пятнами на лицах двигались, давя друг друга, на земле и под землёй, заполняя магазины. Глядя на лица москвичей, Петруша удивлялся. Казалось, что они движутся не по своей воле, будто кто неведомый, незримый, но властный, гонит их за мандаринами, петардами, водкой и колбасой, как если бы неведомый завоеватель уже стоял где-нибудь в Тушино и требовал вместе с ключами от города закатить невиданное гуляние недели на две…

Мимо неказистого особнячка на площади Никитских ворот угрожающе, как лёд по весне, пёрло покупательское море — к Арбату, навстречу к Тверской и наискось к пассажам на Баррикадах. В домике было невесело. Петруша сидел У камина, перелистывая кадетский фотоальбом. Асенька, очень грустная, всё помалкивала, только время от времени принималась за какую-нибудь работу. То пыль протрёт, то начнёт кастрюлю драить.

— Ася, ну, пожалуйста, улыбнись, — просил Петя.

— Не могу… — прячет взгляд. — Давай я лучше тебе подворотничок постираю. Хочешь?

Ася видела, как переживает Петя за друга. Вида не показывает, а у самого одна дума: как там Ваня? Пока Ася лежала в больнице, Ваня к ней ни разу не пришёл. А Петя приходил три раза и три раза приносил ей цветы. Асе сейчас и вспоминать стыдно, что она себе нафантазировала, тогда, на Кремлёвском балу. Ваня в неё влюбился, она избранница самого Ивана Царицына! Сколько глупостей наделала, заставила переживать дорогих ей людей. До сих пор стыдно. Пришла к отцу Игорю, расплакалась. Всё ему рассказала. Он ей тогда пословицу русскую напомнил: «Не всё то золото, что блестит». Ася не глупая, поняла… А Петя, когда приходил к ней в больницу, всё время повторял: «Ты, Асенька, на Ваню не держи зла, ему сейчас очень трудно». Хороший он, Петя. Верный друг, каких поискать. Вот ведь везёт ему, этому Ваньке, даже друг у него и тот особенный. Только ценит ли он это? Они много говорили с Петей о жизни. Петя в Бога верит. Но тихо, не напоказ. У него есть батюшка, только никто об этом не знает. А с Асей он поделился. Ася чувствовала чутким своим сердцем, что она нравится Пете, она не раз уже ловила на себе тёплый Петин взгляд. Но Петя, конечно же, догадался, как страдала Ася от Ваниного невнимания. Он думает, что Асино сердце по-прежнему болит. А оно уже, слава Богу, отболело. Да, Ваня талантливый, яркий, непредсказуемый, баловень судьбы. А Петя — надёжный. Ася тихонечко из-под чёлки глянула на Петю. Он сидел, задумчиво листая какой-то старый журнал.

— «Городские волки» совсем обнаглели, — ругнулся с порога Паша Мозг. Потоптался в сенях, прошаркал поближе к огню. — Такую рекламу сегодня видел, просто хамство. Реклама водки под названием «Троица»! Актёр в образе Андрея Рублёва — пьяный, с кисточкой в руке. И слоган… прости Господи, знаете какой? «Водка Троица. Святой источник вдохновения».

Петруша ничего не сказал, только глаза опустил.

— Чувствуют свою безнаказанность, — вздохнул Ярослав Телепайло, в задумчивости растягивая резинку любимой рогатки. — Эх, жаль, Иван пропал. А то бы мы им ответили по-нашему, по-кадетски.

— Сегодня Жора принёс книжку, — тихо сказала Ася. — Писателя зовут Эразм Пандорин. Вот Петруша говорит, что это новый псевдоним Сахарского, там столько хульных слов про наших святых. Про царевича Димитрия, например.

— Погоди, — кадет Лобанов удивлённо сдвинул брови. — Царевич Димитрий — это же совсем маленький мальчик, которого зарезали в Угличе триста лет назад!

— Ему молятся, чтобы детки не болели, — кивнула Ася.

— Да что ж они на ребёнка-то буханку крошат?! — воскликнул Паша. — Он-то им почему мешает?

— Мешает, Паша, — промолвил наконец Тихогромов. — Понимаешь, им нельзя оставить в нашей истории ничего святого. Они хотят доказать, что все русские — сплошь рабы, скоты и пьянь. А маленький мученик Димитрий после смерти оставил нетленные мощи, от которых перед всем народом на Лобном месте исцелился слепой человек. Им этот факт как нож в горле.

— «Царевич сгнил, остались одни кости… — шёпотом прочитал Мозг, раскрыв детскую книжку Эразма Пандорина на заложенной странице. — Привезли падаль, невесть откуда взятую… Калек заготовили, один слепой — коснется гроба и прозреет»…

— Господи помилуй, — Ася отвернулась, перекрестилась.

— Почему они так любят всякую мерзость и падаль? — Мозг отбросил книжку. — Чтобы вообще ничего чистого, доброго не осталось?

— Потому что они — нечисть, — спокойно ответил Петруша. — А чистота им глаза режет. Она их обличает…

Он неуклюже поднялся с дивана и подошёл к окну. Над площадью Никитских ворот светилось рекламное панно. Слева — огромная бутылка характерной формы, на этикетке пылало:

«Водка. Пол-литра. Чисто-конкретно».

Сбоку, словно вытравленные кислотой по металлу, чернели слова:

Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить… У ней особенная стать: Пол-литрой надо измерять!

А рядышком с водочной рекламой, по правую руку — взмывала к небу, будто белая межконтинентальная ракета… колокольня Ивана Великого. Золотой боеголовкой горел купол. Ася подошла и стала рядом.

— Петенька, — сказала тихо, — ты не переживай, Иван вернётся.

— Вернётся, — глухо повторил Петя и со вздохом добавил: — он далеко зашёл, понимаешь? Как нам теперь его возвращать?

Ася помолчала немного, что-то напряжённо соображая. Взглянула радостно:

— Я придумала! Нам всем надо на молитву вставать. Как на вахту, понимаешь? Тебе, мне, Ставрику, Кассе, Наде Еропкиной, дедушке её, Пашке, Ярославу. Мне отец Игорь говорил, что есть такая молитва по соглашению. Все в одно время встаём на молитву, лучше вечером, перед сном. По часам. Минута в минуту. И просим: «Господи, вразуми Царевича!»

— Эх, хорошо бы ещё и Телегина подключить, — оживился Петя. — Телегин, он такой, он всё может…

— Давай и Телегина!

— Где его искать-то, Асенька? Телегин из Москвы уехал, он теперь где-то рядом с Оптиной пустынью живёт, в Козельске что-ли.

— Давай, сгоняем туда на денёк, — весело предложила Ася.

— Асенька, какая же ты хорошая!..

Генерал впился глазами в экран. В этот момент мимо него решительно прошлёпали пушистые домашние тапочки. «Тапочки» протянули руку к пульту, и телевизор погас прямо перед носом генерала.

— Надежда, — сурово сдвинул брови генерал, — что ты себе позволяешь?

— Дедушка, — Надя была настроена воинственно, — ты забыл? Забыл, да? Посмотри на часы. Нам же за Ваньку молиться надо!

Дед недовольно закряхтел:

— Высечь бы его как Сидорову козу, а не молиться…

— Как ты можешь так говорить, дедушка! Мы же договорились. Ой, надо остальным напомнить, — она защёлкала кнопками телефона.

— Ярослав! Это Надя Еропкина. Помнишь? Молодец, Ярослав! Я в тебя всегда верила…

— Паша? Кадет Павел Лобанов? Это Еропкина. Чтобы через минуту стоял на молитве. А то, как мой дедушка, зазеваешься.

— Надежда! — прикрикнул генерал. — Отставить!

Вздохнул, грузно поднялся. Надя подлетела к нему лёгкой птичкой, встала рядышком. На часах пробило девять вечера.

— Просим Тебя, Господи, вразуми раба Твоего, Ивана!

Ярослав Телепайло тащил с почты тяжёлую посылку. Мама к Новому году прислала. Ровно в девять он поставил посылку посреди тротуара в снег, размял онемевшую от тяжести спину. Перекрестился.

— Прошу Тебя, Господи, вразуми раба Твоего Ивана…

Его толкнули. Потом ещё раз. Потом обозвали смачно и с удовольствием. Ярослав стоял как влитой.

Паша Лобанов кормил приблудившуюся во дворе училища собаку. Он кидал ей кусочки подсохшей колбасы. А тут Еропкина — по мобильнику: «Чтобы через минуту…».

Паша Мозг метнулся к казарме, но, чувствуя, что не успевает, прыгнул с разбега в ёлки. Собака, не будь дура, за ним. Она облизывалась и преданно смотрела в глаза кадету. Ждала. «Прошу Тебя, Господи…» Собака терпеливо ждала.

Ставрик и Касси ехали в такси по ночной Москве. Отец водил их в театр и теперь вёз в гостиницу. Ставрик лизал мороженое (пятое за вечер), а Касси посматривала в щёлочку морозного окна. Они так хотели встретить в Москве Новый год, и вот уже совсем скоро…

У них есть приглашение даже на новогоднее шоу на Красной площади.

Вдруг Ставрик больно пихнул в бок сестру. Та мгновенно дала сдачи. Ставрик показал на свои часы. Касси в ужасе вытаращила чёрные бездонные глазища.

— Кирие, синэтисэ тон дуло Су Иоанни![1]

Водитель с опаской посмотрел на отца, сидящего рядом.

— Ничего страшного, — успокоил шофёра отец, — дети молятся…

К Новому году Эрнест Кунц завершил съёмку многосерийного фильма о Пушкине под общим названием «Гениальная мартышка». Первая серия начиналась сенсационно, голос за кадром утверждал:

— Доказано, что арапа Петра Великого не существовало. Точнее, не существовало человека с таким именем. Ганнибалом звали… человекообразную обезьяну, привезённую русскому Императору из Абиссинии.

Фильм наделал много шума, появились значки и майки с Пушкиным в новом звероподобном имидже. В культовом журнале «Пись» начали публиковать серию комиксов про Пушкина-обезьянку под названием «Прогулки с Мартышкиным». Примерно в то же время появилась реклама водки «Суворов» на Основном телеканале:

Суворов был старенький, а жена у него была красавица. Жена часто изменяла Суворову, и он очень злился. Разгневается, бывало, вскочит в одной рубашке на коня, выхватит саблю, поднимет по тревоге любимых гренадёров — и пойдёт в атаку на кого Бог пошлёт. Так и польское восстание подавил, под горячую руку, не разобравшись. А потом, когда разобрался, загрустил. «Подайте мне, — говорит, — беленькой». Выпил и полегчало.

Над улицами Москвы затрепыхались растяжки в цветах имперского триколора:

ВОДКА «СУВОРОВ» — НАУКА ПОБЕЖДАТЬ НЕПРИЯТНОСТИ

Уроцкий очень гордился этой находкой.

— Отлично, — говорил он, раскачиваясь на стуле. — Итак, Пушкина и Суворова в расход пустили. Кто там следующий по списку?

От Лебедзинского ему передали ещё один розовый конверт, в котором было продолжение расстрельного списка. За каждое имя банкир предлагал втрое больше. Из конверта вывались на стол какие-то карточки. Уроцкий догадался: это портреты тех, кого надо убрать. Рука потянулась и — отдёрнулась. Это были маленькие иконки.

— М-да-а-а…. — протянул Уроцкий. — Если уж эти опоры удастся подрубить… грохнет нехило. Вся их Россия завалится к пресловутой матери.

Уроцкий поднёс к свету первую попавшуюся. Бледный лик мальчика, почти подростка, с золотым нимбом. Смиренно сложены на груди руки. «Царевич Димитрий» — с трудом прочитал Артемий славянскую вязь. Ну конечно, он хорошо знал историю. Он знал, что царевич Димитрий — сын Ивана Грозного и Марии Фёдоровны, что она из рода Нагих, что Углич был назначен ей с сыном в удел самим царём, и что после смерти Ивана Грозного царевич был отправлен туда с матерью и родственниками. И о спорах богословов и историков знал. Есть за что зацепиться, с этим отроком у него проблем не будет. Надо ехать в Углич! И прямо оттуда, так сказать, с места события, сделать программу. Приличные деньги и без особого труда. Это вам не Суворов, это вам не на пороховой бочке сидеть. И ждать изощрённых кадетских подлянок. Смиренный отрок, кто за тебя вступится? Да и колдунья-домохранительница своё дело знает.

Действительно, затравленный отмороженными подростками, журналист Уроцкий первое время в страхе прислушивался к тишине: никто не звонил ему на мобильный телефон, не взрывал петарды под окнами, не обстреливал конфетами из рогатки. Жестокие малолетние палачи, терроризировавшие Уроцкого несколько дней кряду, отступились. Прошла неделя — тишина. Он жался по углам своего огромного дома, не выпускал из рук мобильного телефона и каждый раз вздрагивал, когда ветка стучала в панорамное окно спальни. Он велел спилить проклятое дерево.

Ведьма-телохранитель, поселившаяся во дворе, на берегу пруда, в синем комфортном трейлере, почти не показывалась на глаза: раза два только видел Уроцкий, как колдунья в сером пальто и чёрной шляпе прохаживалась вдоль забора, царапая по кирпичу, оставляя какие-то знаки.

Чудесная женщина, она и правда защищала его от скинхедов. Какое благо! Под такой защитой можно ещё потешить себя весёленькими взрывами. У подрывника Артемия Уроцкого есть ещё порох в пороховницах. Как жахнет! Этой долбанной России со всеми её патриотами мало не покажется. Надо ехать в Углич. Завтра же! А сейчас спать. Он на цыпочках прошёл мимо спальни жены. В гостиной у него есть любимый диван с мягкими замшевыми подушками. Артемий любит этот диван и эти подушки. Он с удовольствием вытянул своё уставшее от дневных попечений тело и мгновенно заснул. А среди ночи…Он не закричал, он в ужасе затаился. У дивана кто-то стоял. Артемий не видел ночного гостя, но чувствовал его. Последнее время эти отмороженные кадеты научили его быть осторожным.

— Не надо ехать в Углич, не надо… — услышал Уроцкий совсем тихий и совсем не агрессивный, а просящий подростковый голосок.

Жутью заскулила душа. Кто мог знать, что он собрался в Углич? Ведь он никому не успел об этом сообщить.

— Кто здесь? — выдохнул хрипло.

— Царевич — прошелестел голосок. — Кто?!

И совсем тихо, почти шёпотом:

— Царевич Димитрий…

И будто поступь лёгкая по ковру, к двери.

До утра Артемий боялся пошевелиться. А к утру понял: ему здесь жить не дадут. Никакая колдунья во дворе, оснащённая по последнему слову магической техники, не защитит его от этих скинхедов. Если он останется, то просто сойдёт с ума и закончит свои дела в окружении лучших европейских психиатров. «На острова, — решил он, — и как можно скорее…» Вскоре Уроцкий позвонил Сарре и сообщил, что разрывает контракт, платит Лебедзинскому неустойку и уезжает на острова.

— Вы не можете так просто соскочить! — шипела Сарра.

— Могу, Сарра, могу. Я всё решил окончательно. Мне опять угрожали, меня предупредили, если я… — голос Артемия задрожал.

— Кто угрожал вам? — насторожилась Сарра.

— Царевич… Связь прервалась.

— Проклятый мальчишка! Это опять он, опять Царевич! Она завертелась по объекту «М», засуетилась.

— Вызывайте даймонов! Подростка надо возвращать! Вы понимаете, что сделает господин Бха Цха, если узнает? Ведь он был наш, совсем наш.

— Никто, кроме Царицына, не мог. Остальные — тупые, только выполнять его задумки могут. Значит, он не вполне наш… — заламывала руки Сарра.

— Уверяю вас, Царицын — под контролем. У него нет никакой русской защиты, — убеждала ведьма. — Хотите докажу? Вот смотрите… Через полчаса он с высунутым языком прибежит, ну скажем… в магазин Буре на Кузнецком мосту. Чтобы купить себе новые часы.

— Давайте проверим, — охотно согласилась Сарра. Надо отдать должное Ивану Царицыну. Он оказался на

Кузнецком мосту ровно через тридцать пять минут после того, как в его голову впервые пришла мысль поскорее заменить громоздкий и несуразный хронограф с дарственной надписью ФСБ — на более современную и дорогую модель.

— Хвала Принципалу, Ванька ещё наш, — выдохнула Сарра с облегчением. — Одного не пойму… Кто же тогда вывел из игры негодяя Уроцкого?

* * *

От Козельска по пустынной бетонке в сторону Оптиной пустыни шли двое: широкоплечий мальчик в кадетской шинели и меховой шапке, надвинутой почти на глаза, чтобы было тепло, и девочка в отороченной дешёвым мехом курточке, закутанная в клетчатый шарф. Петя и Ася спешили, боясь опоздать к Всенощной.

Храм дохнул на них ласковым теплом. Они остановились недалеко от выхода, и Петя стал вглядываться в лица молящихся: вдруг Телегин…Он ведь верующий, не может он, живя где-то рядом с Оптиной, не приходить сюда на службу. Но Телегина не было.

После службы ручейки прихожан растеклись по храму тоненькими струйками. К каждому священнику — своя. Из алтаря вышел небольшого роста худой пожилой священник, намётка на клобуке разметалась крыльями от его неожиданно стремительной походки. Он встал у аналоя справа от алтаря, рядом с Казанской иконой, утопающей в огоньках свечей.

— Старец Илья, старец Илья… — прошелестело вокруг, и, казалось, уже слаженное течение ручейков заволновалось, перепуталось, кое-где даже пошло вспять. К старцу ринулись со всех сторон. Он немного подождал, пока угомонятся разволновавшиеся прихожане, и лёгким кивком головы пригласил первого. Петя почему-то почувствовал, что им надо непременно поговорить именно с этим старцем.

— Подождём, — шепнул он Асе. — На улице перехватим. Старец вышел, когда уже на Оптину опрокинулись холодные, промороженные звёзды.

Рядом с ним шла крупная женщина в пуховом платке и потрёпанном старомодном пальто с облезлой чернобуркой. Рядом с ней старец казался подростком. Женщина возвышалась над ним и что-то громко говорила. Голос грубый, слегка осипший:

— Нет, почему? Почему, я спрашиваю, куда ваш Бог смотрит, если невиновные страдают?

Старец женщину не перебивал. Шёл неспешно, опустив голову, слушал.

Петя и Ася направились было навстречу старцу, но остановились в нерешительности. Как-то нехорошо перебивать беседу. Но старец вдруг поднял на них глаза и махнул им рукой. Женщина, не обращая на них внимания, продолжала:

— Мне говорят, в церковь сходи. Ну, пришла, дальше что? Ноги по морозу била, а толку? В милиции отмахиваются и здесь не лучше. Одно только и слышу: молись. Да пока я молюсь, они хорошего человека в гроб загонят.

— Батюшка, — робко начал Петя, виновато взглянув на женщину. — Простите, нам помощь ваша нужна.

— Что случилось? — старец легонько потянул к себе Петю за рукав кадетской шинели, — Говори, говори, не стесняйся.

— Мы человека ищем, хорошего. Он уехал из Москвы, где-то здесь живёт. Где — мы не знаем. Его зовут Виктором Петровичем, подполковник Телегин, может, знаете?

Три широких шага — и женщина уже стояла перед Петей нос к носу.

— Телегин, говоришь? Ну, дела! Я как раз насчёт него тут. А вы чьи будете? Из Москвы? Выручать его приехали?

— Вот видишь, Валентина, — улыбнулся старец, — а говоришь, молиться без толку. Уже и помощь подполковнику подоспела из Москвы…

— Ну дела, — только и повторяла Валентина.

Всё рассказали ребята старцу. И про чудеса храбрости Телегина, и про мерзопакостный Мерлин, и про захват школы на Таганке, и опять про Телегина, и — про Ваню.

Петя торопился. Он боялся, что старцу холодно, ряса-то у него так себе, тоненькая. А на душе столько всего было невысказанного. Ася тоже нет-нет да и вставляла словечко:

— Петя, про Уроцкого скажи… и вообще про городских волков.

— Батюшка, у Вани отец при смерти, в коме, он очень переживает. — Шоу, батюшка, новогоднее шоу завтра. Ваня на репетиции с утра до вечера. Не будет добра от этого шоу… Только Валентина молчала, замерев среди сугробов эдакой большой снежной бабой. И вдруг Ася тоненько ойкнула и вскинула на Петю испуганные глаза:

— Девять! Без одной минуты!

— Отец Илья, у нас молитва, мы договорились с ребятами, с генералом Еропкиным. В девять…

— Вот и хорошо, вот и помолимся вместе, — старец вскинул руку с крестным знамением, поднял глаза к звёздному ночному небу. Потом вдруг резко развернулся к растеряно стоящей Валентине.

— А ну крестись! Что стоишь, руки опустила? Валентина испуганно глянула из-под платка.

— Что говорить-то?

— Говори: «Помоги, Господи! Всем помоги: и Ивану, и отцу его, и подполковнику Телегину».

Валентина стала прилежно называть имена.

— А Василию, сыну моему, можно? — спросила тихо.

— Нужно, — вздохнул старец.

Отец Илья благословил монастырского водителя отвезти ребят в Дешовки на постой к Валентине.

— Утро вечера мудренее, завтра решим что к чему. Тихо, стараясь не будить Василия, вошли в нетопленый убогий дом. Валентина Дешовкина бросилась было напоить гостей чаем, но на полке было хоть шаром покати. Вася, конечно же, проснулся, прислушивался было, понял, что мать трезвая, поняв, крикнул из-за занавески:

— У меня заварка есть, припрятана. И банка тушёнки, Телегин оставил…

А Валентина расплакалась вдруг:

— Я ведь ему смерти желала! За Ваську. Избила его до крови. А он всё банки Васе носил, прощения просил: прости, говорит, Валентина, меня окаянного. Помогал деньгами тоже. Да он всем помогал, в деревне-то его полюбили. А тут вступился. А разве можно по нашей жизни вступаться, посадили…

От Валентины Дешовкиной и узнали Петруша с Асей, что Телегин попал в КПЗпо милости пьяной мамаши, которой вернул девочку Марусю. Женщина немедленно сдала Телегина бандитам, крышевавшим калужскую порностудию. Василий даже показал ксерокопию милицейской бумажки: «подозревается», мол, «в разбойном нападении на автомашину, нанесении побоев местному предпринимателю Фатиме Берзоевой, сотруднику охранного агентства «Барс» Анатолию Мердякову».

— Мама его навещала, да, мам? — довольно улыбался Вася. — Уже неделю его держат в КПЗ.

— А он всё шутит, — Валентина утёрла заплаканные глаза, — говорит: — Чем плохо? Говорит, там даже лучше: тепло, кормят бесплатно, работать не надо, говорит, что давно бы убежал, если б охота была. Охрана у них — никакая: все пьяные, неделю не хватятся. Только ему не нужно. Говорит: бежать ему некуда.

Петруша подумал и сказал:

— Теперь есть куда. Завтра мне надо с ним встретиться.

Утром к дому Валентину Дешовкиной подъехала монастырская машина. Вчерашний водитель скомандовал заспанным ребятам:

— Быстро собирайтесь!

Они не заставили себя ждать. Попрощались с Васей, обнялись с Валентиной. Ася смущённо протянула ей маленькую иконку.

— Казанская. Пусть хранит вас. Спасибо, вы так нам помогли.

— Да чего помогла-то? — грубо отозвалась Валентина, но иконку взяла.

Петя и Ася по-быстрому, боясь прогневать строгого водителя, юркнули в машину и обмерли: впереди, рядом с шофёром, сидел… старец.

— В Москву! На Красную площадь! — то ли попросил, то ли скомандовал старец. — Но по дороге завезём раба Божьего Петра к Телегину, пусть поговорят, а мы с тобой, Ася, прямиком в столицу.

Глава 2. Греческий огонь

Хитри после этого! Употребляй тонкость ума! Изощряй, изыскивай средства!.. Тут же под боком отыщется плут, который тебя переплутует! Мошенник, который за один раз подорвёт строение, над которым работал несколько лет!

Н. В. Гоголь. Игроки

Ваня, уже не стесняясь чужих взглядов, брал Алису за руку, при встрече она позволяла чмокнуть себя в щёчку. Чмокая, Царицын смотрел на крошечный наушник, скрытый под золотистыми волосами, и странная сладость разливалась на сердце: слушайте, завидуйте мне, президентские охранники. Я целую дочку президента, шепчу ей на ухо всяческий бред, и она совершенно от меня без ума.

Это был классический роман на подмостках. В перерывах между репетиций — сорваться с места, опрометью броситься в полумрак закулисья, спрятаться за бутафорскую избушку, залезть между свежих, пахнущих краской декораций — и в полумраке ловить её за руку.

— Вася, Василька… я тебя люблю.

Лгать оказалось несложно, если помнить всегда о великой цели. Первый раз не получилось, но он всё равно встретится с президентом. Расскажет об отце, о том, как беременная мама была в заложницах. О том, как мечтал отомстить за отца, мечтал служить России. Ради этого организовал неформальное движение. Поневоле сделался знаменит, прозвали «московским гаврошем». Потом, разумеется, начались репрессии — выгнали из Кадетки…

— Я тоже тебя люблю, — тихонько смеётся девочка. — Ах, какая же я счастливая.

Режиссёр Ханукаин, поглядывая на влюблённых подростков, хищно облизывается на высоком стульчике.

— Дивно, шик-карно… Ромео и Джульетта! Какая фактура, какие у нас глазоньки, ну совершенно дурные от счастья. Идеальная русская пара!

* * *

До Нового года оставалось чуть больше суток.

Конечно, Ивану Царицыну надо было хорошенько выспаться. Но он не сомкнул глаз. Опять знакомо заныло в груди. Так бывало всегда, когда подбирались к Ване думы об отце. Он не решался ещё раз завести с Василисой разговор на эту тему. Досадно, что не состоялась встреча с президентом, и всё из-за лейтенанта Быкова. Да и генерал не захотел даже слушать Ваню. «Без тебя в Кремле обойдутся…» А отцу плохо. Вернее, как сказала вчера мама по телефону: «Всё так же, сынок, без изменений». Отцу плохо, а он тут крутит любовь с дочкой президента, в актёры заделался, с ребятами разругался, лучшего друга подальше послал. Ставрик и Кас-:и из Греции прилетели, а он для них пяти минут не нашёл. Деловой, занятой, куда там! Какая же ты, Царицын, скотина! Ваня ворочался с боку на бок и успокаивал себя тем, что вот разделается с надоевшим ему хуже горькой редьки шоу и… Всё вернётся на круги своя. И с Петей он помирится, и с Зервасами повидается. Вот только отец, с ним-то что будет?

может всё-таки решиться, переступить через себя, через свою гордость и ещё раз попросить аудиенции у президента. Василиса сейчас в рот ему смотрит, она всё сделает для него. Противненько стало на душе. И хочет забыть, а не может: «Ты поступаешь с девочкой подло…» Тихогромыч! Что ты понимаешь в любовных переживаниях? Ой, противно, будто отравился чем-то, подташнивает. Ваня вспомнил про письмо от Геронды. Вернее, он про него и не забывал. Он этого письма побаивался. Потому что несколько слов, в нём написанных, как прямой взгляд самого Геронды — строгий, взыскующий. «Держись твёрдо. Молись. Бойся гордости и славы». Он, кадет Иван Царицын, перед этим письмом как нашкодивший первоклассник перед учителем. Молись… После возвращения из Мерлина, он, помнится, даже молитвослов в иконной лавке купил, тогда знал: без молитвы никак нельзя, она чудеса творит, сам не раз убеждался. А потом закрутило Ивана, со страшной силой закрутило. Ему и не вспомнить сейчас, куда он этот молитвослов засунул… За отца! Родного отца, вот уже сколько времени лежащего под приборами, ни разу лба не перекрестил. Дурак! Иван-дурак, вот уж правда. Прости, отец! Сердце Вани зашлось от жалости к отцу, от вины перед ним. «Господи!» — стал он повторять мысленно, потом жарким шёпотом: — «Господи! Помоги! Ведь отец молодой, мама молодая, ведь он, отец, Родине служил, Господи! Ведь он любит её, Россию, помоги!» Ваня встал, включил свет, достал письмо Геронды и не отвёл от него трусливого взгляда, а смело, головой в омут, всмотрелся в каждое слово. «Молись».

— Господи! Ты же можешь всё. Сколько раз Ты приходил на помощь мне, Ване Царицыну, когда, казалось, всё — завал. Прошу, помоги. Отцу помоги, не за себя прошу.

Стало светать. И Ваня испугался этого света. Будто занавес стал раскрываться — медленно, неотвратимо. Да, да, занавес, скоро, сегодня (!) он раскроется, и Иван-дурак в красной скоморошечной рубахе предстанет перед тысячью глаз. С расхристанной душой, жалкий, запутавшийся, одинокий. Он опять глянул в письмо. И опять — как по глазам хлестнуло стыдом. «Господи!»

Уже под самое утро он забылся. А открыл глаза — первая мысль жестоко пробила сонный разум: «Сегодня. До шоу осталось несколько часов».

Он уже вышел из метро и направлялся в сторону Красной площади. Зазвонил мобильник. Знакомый набор цифр — мама. Ростов-на-Дону. Ваня отошёл в сторонку, стал почти впритык к красному зданию музея Ленина.

— Я слушаю, мама.

— Сынок! — голос мамы был не такой глухой, как обычно. — Сынок, отцу лучше, он открыл глаза! Врачи говорят: всё не так плохо.

Иван радостно рванулся к ГУМу. Потом зачем-то остановился, побежал назад, к метро, купил мороженое, два раза лизнул: больше не захотелось. Он расстегнулся и с удовольствием подставил лицо лёгкому морозному ветру. Всё не так плохо! Отец открыл глаза. Эх, сейчас бы ворваться в казарму, наволтузиться вдоволь с братьями-кадетами, обрадоваться радости в глазах Пети Тихогромова. Эх, Петруша, прости меня, дурака Ивана…

Звякнули куранты. Шоу. Сегодня. Уже скоро. Пора идти.

У Спасской башни Ваню ждали Ася и Надя Еропкина. Он бросился им навстречу.

— Ваня, мы за тобой! Тебе надо… Тебя старец ждёт, здесь недалеко, в Казанском соборе. Пошли, Ваня, очень тебя прошу! — Асенька тронула Ваню за рукав. Надя молчала и только строго смотрела на Царицына.

— Девочки, моему отцу стало лучше, он глаза открыл. Вы понимаете?

Ася перекрестилась.

— Слава Богу! — и повторила тихо, но настойчиво. — Тебя ждёт старец. Пошли.

И они пошли. Нет, побежали по скользкой от мороза брусчатке, назад, к Казанскому собору. Ваня ни о чём не спрашивал. Счастливое сердце нелюбопытно. Раз Ася говорит — значит, надо.

Справа, у подсвечника перед Казанской иконой стоял старец. Поднял на Ваню глаза: опалил строгостью. Геронда! Ваня заморгал часто-часто. Перед ним стоял Геронда. Тот же наклон головы, та же старенькая ряска. Но главное — те же глаза.

Всё знают эти глаза, про всё ведают. Можно даже не рассказывать.

— Ну, рассказывай, раб Божий Иван, сколько ты дров наломал? Видать много, раз покоя душа не находит.

Так и есть. Всё знает. Долго шла исповедь. Ваня почти скулил под епитрахилью, выцеживая из себя всё накопившееся непотребство. Старец слушал молча, не перебивал. Шмыгая носом, раб Божий Иван поднялся с колен. Поцеловал крест и Евангелие. Старец спросил его строго:

— Ты всё понял?

Острый, пахнущий ладаном палец старца ткнулся Ивану в грудь: «Здесь Империя. Здесь восстанавливай. А теперь поспешай, опоздаешь».

— Туда, на сцену? Не хочу, мне стыдно. Не могу.

— А вот теперь, брат, надо, — улыбнулся старец. — Раньше, когда тебе очень хотелось, то и не надо было. А теперь, коли ты совсем не хочешь, как раз и полезно тебе будет пойти.

Продюсер Ханукаин давно мечтал побывать на знаменитом объекте «М». И вот за пару часов до начала новогоднего шоу милая Сарра Цельс повела его поклониться главному алтарю Принципала в России, проводить старый год глотком волшебного вина и посмотреть, как подготовилось к мероприятию подземное крыло Лиги. Жёлтый автомобильчик привёз режиссёра на Софийскую набережную, во двор страшного, подслеповатого дома. Отсюда, из полузатопленного подвала, из лабиринта заброшенного сталинского бомбоубежища, был таинственный ход под Москвой-рекой. Со времён чернокнижника Брюса, верного соратника Петра Первого, никто, кроме московских колдунов, не знал, где проходит этот древний тоннель, построенный ещё при татарской царице Тайдуле для того, чтобы обезопасить обитателей ханского двора на случай внезапного погрома московитов.

Был, правда, один человек, который мог, теоретически, разгласить тайну подземного хода: лет пять назад из капища, буквально из-под ритуального ножа, ухитрился сбежать пожилой бомж. Как это произошло, никто до сих пор не понял (вряд ли колдуны довольствовались тем объяснением, которое имелось у самого беглеца, что, мол, «Богородица спасла»).

Однако колдуны были уверены, что беглый бомж прожил недолго: вслед ему напустили столько проклятий и порчи, что хватило бы на целый океанский лайнер типа «Титаника».

Сарра вела режиссёра привычной дорогой по холодной и чёрной подземной трубе. Здесь уже накопилось немало современного мусора, занесённого чернокнижниками: смятые пивные банки, салфетки, бумажные пакеты и битое стекло. Между тем примечал Ханукаин и любопытные артефакты древних времён: крюки и обрывки цепей, торчавшие из каменной кладки, обломки древнего оружия. Согласно древней клятве, принесённой ещё каббалистом Схарией (мудрейший старик в своё время активно пользовался этим подземельем, для того, чтобы «чудесным» образом проникать в Кремль «сквозе белокаменны стены»), ничего нельзя было забрать с собой из этого подземелья — иначе нарушался вековой договор с даймонами, охранявшими местные клады. В одном месте из-под земли торчало золочёное яблоко старинного меча.

— Не вздумайте прикасаться, — с нервным смехом предупредила Сарра. — Иначе мы не выйдем наружу живыми. Здешние даймоны не шутят, их привязали к этой дыре много веков назад. Представьте, Изя, сколько злобы у них накопилось.

Внезапная смена декораций поразила чуткое восприятие продюсера: как неожиданно после сырого средневекового подземелья за сверхсовременной бронированной дверью запахло восточными курениями, послышался треск соломы в небольшой жаровне перед глиняным саблезубым идолом. Ханукаин вошёл в полумрак подземного капища, с удивлением вдыхая аромат сандала, розового масла, палёной шерсти и жареных кошачьих внутренностей, шипевших на решётке жертвенника. Старая ясновидящая ведьма Эмма Розгинская приветственно распахнула крылья пыльной восточной шали и покатилась в своей каталке навстречу:

— Ах, милая Саррочка! Кого же ты привела? Да неужели же это наш любимый Изенька? Ах, вы мои хорошие! Да я же ж вам чаю налью!

И тут же, позабыв про чай, Эмма Феликсовна начала, захлебываясь от радости, докладывать:

— Мальчишка — наш, с потрохами! Вы знаете что? Совершенное крушение русской защиты! Я держу его на поводоч-ке, можно крутить в любую сторону.

Она показала на дно серебряного блюда, в котором застывали сгустки свинца.

— Видите, куколка превратилась в настоящего зверька, у неё появляются лапки! В сердце мальчика вырастает маленький чёрный дракоша, страшно милый и оч-чень голодный…

Она любовно погладила живописный портрет Царицына в траурной раме, стоявший на столике у жертвенника.

— Мальчик совершенно не может бороться со своей гордостью. Его уже можно… зомбировать.

В этот момент чашка с остывшим кофе, стоявшая на столике возле переносного компьютера, с неприятным хлопком треснула, рассеклась — и чёрная жижа потекла по заляпанной скатерти.

Эмма Феликсовна вздрогнула, бусы на толстой коричневой шее колыхнулись. Ханукаин побледнел. Он увидел, что тёмно-зелёная свечка, горевшая перед портретом Вани Царицына, зашипела и погасла, выпустив змейку вонючего дыма. Ведьма Розгинская метнулась к жертвеннику.

— Он соскочил с крючка! Соскочил! Даймоны оставили мальчишку, даймоны возвращаются в гневе!

— Что значит «соскочил»? — прошипела побледневшая Сарра. И с ужасом спросила:

— Неужели… греческий огонь?

Ханукаин пугливо вытаращил глаза:

— Огонь? Какой огонь?!

Старая колдунья обернула почернелое от злобы лицо.

— Греческий огонь — страшное оружие византийцев. Так и есть, он встретился с попом! Поп его исповедовал! Мальчишка раскаялся во всём — и даже в гордости! Мы потеряли все зацепки, он вырвался, он удрал…

Взбешённая Сарра схватила портрет Ивана Царицына, жахнула об пол и яростно дважды ударила чёрным каблуком, вышибая из рамы осколки.

— Греческий огонь, — повторяла она как безумная.

Всё потеряно. Столько удобных зацепок удалось загнать в душу мальчишки: блудные помыслы, человекоубийствен-ный гнев, алчность, тщеславное превозношение… И всё зря! Все крючья выдернул одним махом! Одной исповедью — выскользнул из рук, и как с гуся вода: стопроцентное восстановление русской защиты! Вот она страшная сила покаяния… Не случайно во всём мире колдуны прозвали таинство исповеди «греческим огнём» — так в древности называлось секретное супероружие Византии, позволявшее нескольким кораблям христианской Империи уничтожить целый варварский флот.

— Я же сказала: не допускать, чтобы он даже приближался к церкви! — кричала Сарра, бегая по капищу, стреляя по сторонам страшными чёрными глазищами. — Вызывайте даймонов! Пусть они найдут мне мальчишку, живого или мёртвого!

Шестеро колдунов, дежуривших по объекту «М», с вытянутыми серыми лицами разбежались по углам подземного капища. Начали читать заклятия, вызывать воздушных покровителей. У ведьмы Розгинской дрожали пальцы — тёмная свеча в руке прыгала, брызгая топлёным салом на одежду.

— Я даю вам полчаса! — бросила Сарра, кидаясь к выходу. — Думайте, спрашивайте у даймонов, напрягайте мозги! Мальчишка должен вернуться к нам.

— Идиоты… — заныл Ханукаин, до которого стал доходить смысл происшедшего. — Вы что, упустили моего мальчика? Но ведь через час начнётся шоу…

Пока жёлтая машинка объехала Кремль по перекрытому Бульварному кольцу, пока пробрались сквозь милицейские кордоны, прошло не меньше двадцати минут.

— Да вот же он! — вдруг захрипела колдунья, дергая режиссёра за плечо. — Я его вижу! Внизу, возле экрана! В красной рубашке.

— Идиот! — прошипел Ханукаин. — Он что, в ГУМ за мороженым бегал?!

Ваня, бледный и напуганный, лепетал что-то несуразное:

— Задержался, так получилось…

— Живо за кулисы, дурак! — рявкнул режиссёр.

Глава 3. Третий Вавилон

Если, путь прорубая отцовским мечом,

Ты солёные слёзы на ус намотал,

Если в жарком бою испытал, что почём, —

Значит, нужные книги ты в детстве читал!

В. С. Высоцкий

Ваня глянул в щёлочку — и грандиозный красный квадрат, залитый вызывающим пламенем прожекторов, подёрнутый рябью человеческого моря, дохнул жаром, обжигая глаза и ноздри. Над толпой поднимался пар, и казалось, что свет клубится над головами — гроздья огромных юпитеров, как жаровни, валили слепящую пену прямо на головы. Сколько их там? Тысячи. Ноги ослабли от страха. И сцена была не сцена. А чёрный квадратный ринг посреди огненной площади, высеченный помост, опутанный точно соломой, разноцветными кабелями и оттого напоминавший гнездо гигантской птицы. На четыре стороны света вздымались ярусами тёмно-синие, мерцающие огнями и молниями, уходящие в небо амфитеатры — казалось, что четыре океанских парохода сошлись на площади, нависли кручами палуб над сценой. Огромный экран выше башенок потемневших Торговых рядов совершенно закрывал собой и Минина с Пожарским, и собор Василия Блаженного. До начала шоу оставалось несколько минут. И вот… Единственный прожектор пронзил площадь, плеснул золотом в основание Спасской башни.

Из Спасских ворот вышел юный волшебник Лео Рябиновский. В распахнутом плаще он медленно пошёл по кремлёвской брусчатке в направлении сцены. И усиленный могучей техникой, покатился по площади его мягкий, спокойный голос:

— Мы собрались здесь, в Кремле, в последние часы уходящего года.

Кому-то видно микрофон, сверкающий у виска Рябиновского, на тонкой струнке мигает бусинка. Развевается узнаваемый жёлто-багровый шарф.

— В тёмные века Средневековья через Спасские ворота нельзя было проходить, не сняв шапку.

Рябиновский медленно приближался к сцене, его голос становился жёстче:

— Сегодня мы все обнажаем головы. Не перед тёмными ликами прошлого, не перед безучастными надвратными иконами, а перед детьми Беслана и Таганки…

Площадь разразилась грохотом аплодисментов — теперь видно, что из Спасских ворот следом за Лео двинулась парная вереница фигурок — мальчиков и девочек.

— Беслан Ибрисов, пятиклассник из Беслана… Он получил ожоги второй степени тяжести, — Рябиновский называет по именам каждого, кто занимает места в первых рядах, на длинных скамейках.

В голосе Лео светлая печаль. Он медленно поднимается по ступеням, он уже на краю сцены. Голос волшебника дрожит от волнения.

Дети расселись. Но луч по-прежнему нацелен на главную башню Кремля. Все ждут. Наконец, невысокий человек в чёрном костюме, стремительно появляется в просвете Спасских ворот.

— Дамы и господа, дорогие сограждане. Я представляю того, кто незримо был вместе с этими детьми в страшные часы ужаса, — голос Рябиновского зазвенел. — Этот человек мысленно, каждый миг был с запуганными детьми. С ними голодал, их глазами он смотрел в лицо смерти. И он пришёл на помощь. А сегодня он способен остановить волну террора. Предотвратить повторение трагедии.

Пауза взвилась, как прозрачное знамя над головами, медленно занялись, разогреваясь перед атакой, багровые решётки прожекторов, вот-вот полыхнёт…

— Дамы и господа… Президент Российской Федерации!

Волнующий, серебрящийся голос труб возрос и вознёсся над площадью. Ах, эти трубы! Сколько лет они творят чудеса, превращая толпы в полки; они способны будить уснувшую совесть героических предков, препоясывая сердца отвагой и честью.

Человек в чёрном костюме неспешно поднялся, подошёл к микрофону.

— Дорогие сограждане. До конца года остаётся несколько часов…

Знакомым телевизионным голосом он говорил о том, что уходящий год был страшен, он унёс слишком много родных жизней и что нужно оставить страх в прошлом: будет сделано всё, чтобы в наступающий год Россия вошла без террора. Трёхэтажное лицо на экране — его видно, наверное, и с Арбата.

Ваня наблюдал президента со спины, очень близко. Сзади, на цыпочках набежала целая куча актёров и персонала: поглядеть в щёлочку на главу государства. Кремлёвский охранник, дежуривший за кулисами, напряжённо сопел — нервничал, но не прогонял.

— В последний день года мы по традиции проводим «горячую линию», я отвечаю на ваши вопросы… В этом году ситуация особая. Возникла необходимость живого, непосредственного контакта.

Сзади, было видно, как блестит президентская лысина, обычно незаметная телезрителям. Президент говорил:

— Я знаю: страна шокирована волной терактов. У людей назрели прямые и острые вопросы. Я к ним готов. Готов слушать вас и принимать решения. Если понадобится — хоть до утра. Давайте начнём.

Первый вопрос, самый неприятный, прозвучал из уст ведущего. Лео Рябиновский, склонив голову, пряча бледное лицо в роскошных кудрях, спросил:

— Господин президент, многих россиян интересует… почему Вы не приехали в захваченную школу, чтобы лично провести переговоры с террористами?

Бледнеет свет юпитеров. Президент, выдержав паузу, отвечает уверенно, даже с горячностью:

— Не общаться надо с этими нелюдями, а — уничтожать. Разговаривать с ними не буду. Таганка показала: если штурмовать умело, можно раздавить целую банду, не потеряв ни одного заложника. Я не поехал с ними разговаривать, вместо этого я лично готовил штурм. А чтобы выиграть время, мы послали им нашего переговорщика — тут вы, Леонард, блестяще справились с задачей. Так мы выиграли время для подготовки штурма. А вы, кроме того, смогли посеять смуту в рядах террористов. Это облегчило задачу ребятам из спецподразделений.

Площадь оживлённо загудела — и вновь голос Лео:

— Господин президент, если позволите, давайте пригласим их сюда. Этих парней, лица которых мы не видим, но видим их глаза — в них честь и отвага. Дамы и господа… я представляю вам… штурмовики группы «Альфа»!

Свет. Багровый и жёлтый, как золото в небе. Площадь замерла. Из Спасских ворот красиво выступили могучие люди в камуфляже, рыцарски сдержанные в движениях. Они шли, грохоча высокими ботинками по брусчатке, супермены в зелёных шерстяных масках, закрывающих лица, — дюжина за дюжиной, добрая сотня лучших бойцов режима.

— Бойцы элитных подразделений — «Альфа», «Вымпел», «Витязь»… Впервые в истории мы пригласили их на праздник. Сегодня они вместе с теми, кого защищают. Вместе с детьми Таганки и Беслана. Вместе с президентом страны они будут говорить о войне и мире, о том, как покончить с террором в нашей стране.

Иван, потирая виски, отошёл вглубь сцены, к декорациям. Он никак не мог справиться с поганой дрожью в коленках: что-то будет? Какая-то необъяснимая тревога накатилась на его облегчённое исповедью сердце. Скоро, совсем скоро начнётся грандиозное шоу, в котором ему, Ивану Царицыну, суждено сыграть роль русского дурака… Время тянулось томительно долго, вопросы казались одинаковыми, и неизменно мягким был голос президента. Вдруг Ваня услышал в огромных динамиках слабенький голосок девочки из Беслана. По сценарию это последний вопрос! Значит… через несколько минут начнётся шоу.

— Я хотела спросить… — пищит девочка, — почему они нас взрывают? Что мы им плохого сделали?!

— Как тебя зовут? — спрашивает президент и вздыхает горько и невольно, а получается — на всю страну.

Её имя Алина.

— Я давно заметил одну вещь… — президент грустно улыбается, но взгляд его твёрд. — Обычно самые сложные вопросы задают дети. Знаешь, Алина, на твой вопрос попытались ответить звёзды мировой эстрады и рок-музыки, которые совместно подготовили спектакль под руководством знаменитого режиссёра Изяслава Ханукаина. Это их подарок детям, пострадавшим от терроризма. Спектакль так и называется: «Дети против террора». Давайте вместе посмотрим его, прямо сейчас.

Ударили, как гром, невидимые барабаны. Посреди тёмной сцены возникла худенькая женская фигурка. И площадь взревела: они узнали её лицо на огромном экране.

— Здравствуйте, мальчики и девочки всех возрастов, волшебники и те, кто пока ещё учится волшебству! — прозвучал над Красной площадью голос великой писательницы Джоконды Кроулинг.

Казалось, весь мир завизжал при звуках её голоса. Ещё бы! Пятикнижие Кроулинг, посвященное маленьким волшебникам, свело с ума миллионы детей во всём мире! И теперь эта неземная женщина была здесь, в России: она почтила холодный северный край своим посещением… Кроулинг схватила микрофон обеими руками, на гигантском экране было видно, как драматично сдвинулись её брови.

— Дорогие мои. Терроризм начался не сегодня и не вчера. Террор — это очень древнее явление. Даже в сказках есть свои «террористы». Вот и наша сказка начинается с обычного сказочного «теракта». Однажды утром жители далёкой северной земли, очень похожей на вашу родину, проснулись среди ночи от тревожного звона колоколов. Кощей украл Снегурочку. И дело не в том, что Снегурочку заслуженно считали самой красивой девушкой на свете. Главное, что она была внучкой Деда Мороза! И вот что произошло: Дед Мороз, узнав о пропаже единственной внучки, так запечалился, что… отказался прийти в дома маленьких детей, отказался дарить им подарки. И тогда все жители этой северной лесной страны поняли: если не вернуть Снегурочку, Новый год в эту страну никогда не придёт.

Сцена медленно погрузилась в синеватый мрак. Затрепетали молнии, напряжённо рокотал гром. Иван вздрогнул: это был его выход на сцену. В ту же секунду чья-то рука сильно толкнула его в спину, промеж лопаток — русский дурак вылетел на сцену, как и положено, щучкой…

Со всем сторон ударили лучи, и Царицыну показалось, что воздух вокруг него закипел.

— Кто здесь? — выдохнул Иван, ощутив движение в темноте, совсем рядом.

— Кто здесь?! — грохотнуло над Москвой. Чуткий микрофон на груди Царицына без труда улавливал самый тихий шорох.

— Это я, — донеслось из мрака. — Твой зубастый друг. Известный актёр Васнецович, подтянутый, худощавый и правда похожий на умного волка, смотрелся на репетициях весьма эффектно. Вот сейчас он выйдет в круг света и скажет, как положено по сценарию: «Ты спрашиваешь, кто я? Я — скромный серый пастырь русских лесов, кормлюсь заблудшими овечками… Не убивай меня, Иван. Я тебе пригожусь». Но что это значит? Васнецович был в тёмно-серой мантии, весьма напоминавшей одеяние инока, и в головном уборе, похожем на клобук православного монаха. На груди посверкивал крест. При этом, как ни странно, волчья маска со светящимися глазами!

— Ты спрашиваешь, кто я? — смеясь, произнёс Серый Волк. — Я серое духовенство наших лесов. Исповедую овечек, ха-ха. Да и барашки мне тоже по вкусу. Окормляю всё, что движется. Точнее, окормляюсь.

Иван, растерявшись, пропустил реплику. Между тем Васнецович продолжал вдохновенно гнать полнейшую отсебятину, поперёк сценария:

— Вообще-то меня прислали из Греции. Там я всех овечек сожрал ещё полторы тыщи лет назад. Теперь сюда пришёл, чтобы пробудить в тебе духовную силу. Вставай, Иван. Ты пойдёшь на бой против Кощея, отвоёвывать красу ненаглядную, девицу Снегурочку.

Иван, заслышав, наконец, знакомую фразу, обрадовано воскликнул, как учили на репетиции:

— Снегурочка… как много в этом звуке… Отомстим неразумным хазарам!

— Мстить надо с умом, — подхватил Васнецович и снова понёс ахинею: — Знаешь волшебную формулу русской силы? Православие, самодержавие плюс народность. Итак, православие у нас есть, ты его перед собой видишь. Самодержавие тоже имеется, благо ты у нас какой-никакой, а всё же Царевич. Осталось теперь нам с тобой на народ опереться.

Волк в монашеской мантии задумчиво лязгнул клыками.

— Так… где у нас народ? Ага, знаю. Тут в Муроме живёт, на печи валяется настоящий представитель русского народа. Идём к нему!

Грянула музыка, на сцену горохом посыпались танцоры — это был хореографический номер под названием «Русская дорога». Иван, задыхаясь от ужаса, выбежал за кулисы и столкнулся нос к носу с Василисой.

— Ваня, что с тобой? На тебе лица нет.

— Я ничего не понимаю, — Ваня мотал головой. — Откуда этот костюм, что за слова такие? Православие, самодержавие и народность?!

— Погоди, Ваня! — прекрасная Снегурочка удивлённо смотрела на Ивана. — Разве ты не получил вчера вечером новый вариант сценария? Ханукаин всем раздал! Там весь текст переиначили! А ты не знаешь?

— А костюмы? — выдохнул Царицын. — Откуда появились эти костюмы?

Василиса только руками развела. Ваня бросился к помощнику режиссёра.

— Скорее! Свяжите меня по рации с Ханукаиным!

Режиссёр был на удивление спокоен.

— Что ты волну гонишь? У тебя-то роль ничуть не изменилась. Все фразы остались прежними.

— Но послушайте же… — жарко зашептал Ваня в рацию, — костюмы изменились, декорации тоже! А что, если я запутаюсь?

— Ну, хорошо, хорошо! — успокоил режиссёр. — Сейчас тебе принесут радиосуфлёр. Я сам буду тебе подсказывать. И давай, Иван, без паники, понял?!

— Царицын! — на Ивана напрыгнул кто-то из менеджеров. — Через десять секунд твой выход! Сцена пробуждения Муромца…

Кто-то сунул ему меч в ножнах. С другой стороны высунулась рука и, больно схватив за шею, нацепила нечто, похожее на искусственное ухо.

— Царицын, ты меня слышишь, — едва слышно прошелестела мембрана голосом Ханукаина. — Всё под контролем, мой дивный. Всё идёт шик-карно!

Ваня понял: это и есть радиосуфлёр. Его снова пихнули на середину сцены — он зажмурился от яркого света, а когда пригляделся, увидел бутафорскую деревню Карачарово и огромную печь посередине.

— Вот здесь живёт наш инвалид, — прогремел в небесах голос Васнецовича.

Ваня вздрогнул, обернулся — Серый Волк в своём монашеском облачении стоял рядом, указывая на печь.

— Вот здесь он живёт, богатырь святорусский. Только его ещё разбудить надобно!

Иван набрал побольше воздуха в лёгкие и возгласил строго по сценарию:

— Вставай, страна огромная! Встань за веру, Русская земля!

Сверху, с печи, донеслось, многократно усиленное:

— Не могу. Нет силушки. Голос какой-то чудной.

Совсем даже не баритон хоккеиста Солнцева. Ваня снова запаниковал.

— А вот святая водица. Глотни маленько, — сказал Серый Волк.

«Ну, хоть что-то осталось от прежнего сценария», — с облегчением подумал Иван. Впрочем, он рано радовался. Вместо обычного былинного ведра с ключевой водой Серый Волк держал… огромную бутыль с чем-то мутным.

С печи мигом протянулась жилистая ручища — и цапнула бутылку.

— Ух! — послышался довольный, захмелевший голос исцелившегося богатыря. — Чувствую, силушка по жилушкам расходится! Эх! Раззудись, нога, развернись, плечо! Ну, теперь я готов на подвиги.

И человек, прятавшийся на печи, спрыгнул вниз, в круг жёлтого света. Иван невольно присел: это был никакой не хоккеист Солнцев, а… горбатый, страшный актёр по фамилии Горловских. Тот самый, что должен был играть Пса-рыцаря! Он был в тельняшке и тренировочных штанах с оттянутыми коленками. Улыбка — собачий оскал.

— Где моя силушка богатырская? Вот она, — хрюкнул страшный богатырь, поглаживая бутыль с самогоном. — Святой источник. Как глотну — мигом растекается силушка по жилушкам. Пора корить земельки заморские. Я в седьмом поколении чёрным рабом родился, теперь хочу, чтобы мне весь мир поклонился. Веди меня, Иван Царевич, в бой на злобных ворогов.

«Взвейтесь, соколы, орлами! — затрещал, подсказывая, ханукаинский голосок в левом ухе. — Умрём все до единого! Как наши братья умирали!» Моргая от ужаса, собственных слов не слыша, Иван повторил покорно — только громко и пафосно — от первого слова до последнего. И снова зашёлся оркестр, грянули электронные литавры — на сцену посыпался кордебалет с танцевальным номером «Дорожка прямоезжая». Чумазые девицы в обкромсанных мини-юбках изображали соловьиц-разбойниц. Царицын побитым щенком отполз за кулисы.

— Ну, видишь, а ты боялся, — шуршал в ухе голос режиссёра. — Твоя роль осталась без изменений. Шик-карно всё идёт, дивно!

Царицын, как зомбированный, отыграл ещё пару мизансцен. Настал черёд его любимой сцены — сражение с Псом-рыцарем на льду. Ваня обрадовался, что ему выдали двуручный меч. Хорошо, что хоть здесь обошлось без переделки сценария. Сжимая холодную рукоять, он замер в темноте, у края сцены, ожидая выхода. Чинно, медно звучали нерусские колокольцы. Нарастал барабанный скрежет: оркестр играл тему вражьего нашествия «Натиск на восток». Ванька бешено припоминал:

сейчас эта глыба металла вывалит на гребень холма и закричит: «Подчиняйся, русски швайн! Мы вас всех поголовно в рапство закабаляйт!» Мягкий мерцающий свет озарил гребень холма. И выступил из лучей заката прекрасный белокурый рыцарь, высокий и статный, с открытым лицом. В левой руке он держал алую розу. На правом плече его чистил перышки жемчужный соловей.

— Мир вам, братья во Христе! — возгласил благородный рыцарь, и Ваня Царицын узнал добродушный, простой голос хоккеиста Солнцева. Теперь он узнал его в лицо: макияж был удачен, он скрашивал некоторую грубость черт, превращая мужественную физиономию Солнцева в подобие ангельских ликов, изображаемых мастерами раннего Возрождения.

— Я принёс вам эту розу от Римского папы, — продолжал златовласый рыцарь. — Это знак любви. Западное рыцарство протягивает Святой Руси руку помощи. Мы предлагаем вам военный союз против диких монголов. Мы поможем вам сохранить вашу вечевую демократию в Новгороде…

Западный витязь обернулся и принял из рук подскочившего оруженосца великолепный, окованный золотом ковчег продолговатой формы.

— В этом футляре хранится меч Эскалибур. Мы передаём его вам, чтобы вы могли обратить его против варваров, наступающих из бесконечных глубин Азии.

Рыцарь с лёгким поклоном протянул Ване меч.

— Ни шагу назад, — послышалось из радиосуфлёра. Царицын вздрогнул.

Да, это была его реплика из старого сценария, давно и тщательно заученная наизусть. Но сейчас, здесь, она звучала, прямо скажем, совсем не к месту.

— Иван, не молчать! — взвизгнул радиосуфлёр. — Повторяй за мной: ни шагу назад!

— Ни шагу назад! — крикнул Иван, оглядываясь на Илью Муромца и Серого Волка. Те почему-то оскалились и обнажили клинки.

«Пощады никто не желает, — шёпот Ханукаина настойчиво щекотал барабанную перепонку. — Не потерпит наш народ…»

— Не потерпит наш народ, — выкрикивал Ваня, судорожно озираясь на Муромца и Волка, которые напирали на безоружного рыцаря, рыча от возбуждения, — чтобы русский хлеб душистый назывался словом «брод»!

— На тебе! Получай, фриц! — вдруг хрюкнул Муромец и с размаху двинул белокурого паладина дубиной по лицу.

— Умри, немецкая гадина! — скрипнул зубами Волк, всаживая кинжал в арийское сердце прекрасного Пса-рыцаря. Западный воитель побледнел, возвёл глаза к небу и, медленно сложив на груди могучие руки, повалился навзничь.

«Кто с мечом к нам придёт…» — зазвучало в левом ухе.

Царицын ошарашено мотнул головой. Он не мог избавиться от этого звона в голове, от назойливого суфлёра. Покраснев от собственного бессилия, он покорно повторил вслед за режиссёром:

— От меча и погибнет!

Как в лихорадке, как заведённый, он отыграл ещё сцену, потом ещё… Вот пришли на Русь коты-баюны в пышных одеждах польских шляхтичей. Опять всё пошло как-то криво, не по сценарию: вместо того чтобы хамить и пьянствовать, шляхтичи церемонно кланялись и предлагали помощь в прекращении внутренней русской смуты. И опять этих милых людей, пытавшихся приобщить Русь к ценностям западной цивилизации, страшно избили, связали верёвками… Иван кричал, как подсказывал Ханукаин в левое ухо:

— Великая, могучая, никем непобедимая! За Веру, Царя и Отечество!

А когда победили шляхтичей, на сцену вывалило добрых полсотни танцоров, это начался грандиозный, очень длинный и сложный с точки зрения хореографии номер. Назывался он «Русская смута» — вот на сцене извивались и грызли друг друга танцоры бродвейского мюзикла «Кошки».

В динамиках рокотал качественный русский хард-рок:

Барыня, рабыня! Сударыня-дурыня! А я по миру пошла! Да клиента не нашла!

Непонятно откуда взялась огромная голая баба из папье-маше. В красном кокошнике, в сапогах выше колен — спускается откуда-то с неба, раскорячена в поганой позе с растопыренными розовыми ногами. Кокошник сплошь в золотых крестах, в пёстрых башенках, как на Василии Блаженном. И тут Иван Царицын заплакал. Отвернулся, чтобы не видеть ничего, что творилось на сцене. Он плакал сегодня уже второй раз. Первый — на исповеди — легко и спасительно. Второй — сейчас — безысходно и жалко. Он понял, конечно же, как зло его обманули, как обвели вокруг пальца, использовали и надсмеялись. Да разве только над ним? А над Петей Тихогромовым, Лобановым Пашей, Надинькой Еропкиной, Асей — разве нет? Над всеми, кто любит Россию, болеет за неё — разве нет?

Подбежала Василиса. Да и встала как вкопанная.

— Ты что, Ваня? — распахнула вопросительно глаза.

— За что они нас не любят? — спросил он горько у девочки.

— Кто, Ванечка, кто? Тебя все любят, ты талантливый, ты умный, я тебя… люблю.

— Не надо! — почти прикрикнул он на Василису, но устыдился и добавил горько: — Тебе только так кажется.

Девочка смотрела на него с недоумением. Она капризно выдвинула нижнюю губу. Красавица Снегурочка в хрустально розовом кокошнике, в белоснежной шубке, будто изморозью, покрытой серебряными блёстками. Она ждала от Вани объяснений.

— Василиса, — Ваня решительно посмотрел девочке в глаза, — тогда тот звонок, помнишь? Я сказал тебе, что мы слишком разные. Это правда, Василиса. Тогда я сказал правду. А потом — врал. Прости меня.

— Дурак, — зло сощурившись, бросила Снегурочка Ивану Царевичу.

* * *

Мосты через реку перекрыты, но на другом берегу, на старой Софийской набережной никаких кордонов. В половине десятого блестящая инкассаторская машина подъехала к полуразваленному зданию с заколоченными окнами первого этажа. С Красной площади доносилась ритмичная музыка. Двигаясь как бы под музыку, три ловких человека, одетые в дешёвые китайские пуховики, прошли по первому этажу и подвалу бомжатника. Бездомный мужчина лет сорока, дремавший в подвале на трубах с горячей водой, был застрелен двумя выстрелами в упор из пистолета с глушителем. Пьяная старуха в картонном закутке под лестницей успела проснуться и промычать несколько слов. Их труппы аккуратно завернули в кусок рубероида, забросили в инкассаторский броневик. Броневик уехал, а люди с пистолетами, спрятанными под пуховиками, остались в здании.

Прошло четверть часа, и они оживились. По набережной проехал автобус с бойцами ОМОНа. Автобус свернул во двор мёртвого дома, люди в омоновской форме, прижимая к бронированным животам укороченные автоматы «Кедр», посыпались из автобуса и молча вошли в здание. Понадобилось несколько минут, чтобы найти потайную дверь. Люди в омоновской форме один за другим, пригибаясь, молчаливой вереницей двинулись в темноту. Последний, оглянувшись на восток, вздохнул:

— Аллах акбар.

И, звонко щёлкнув предохранителем автомата, шагнул за остальными.

Над Красной площадью меж тем звенела «Марсельеза». Известный актёр Шереметев, с брюшком и лёгкой залысиной, играл роль очередного захватчика.

— Я принёс вам освобождение от рабства, — говорил он, придерживая двумя пальцами треуголку. — Мои солдаты принесли вам не смерть и разрушение, а свет европейской культуры. Мы принесли вам свободу, свежее дыхание вольности святой…

Илья Муромец, рыча, надвигался на него с дубиной. Серый Волк, беснуясь, порывался поджечь Москву.

* * *

Под стылой зимней рекой четырнадцать человек в омоновской форме быстро и молча шли по тёмному коридору.

Великое шоу Ханукаина продолжалось. Иван Царевич шёл крестным ходом на бой с Кощеем, попутно покоряя разную встречную нечисть. Уже плелись следом за Ильей Муромцем закованные в цепи пленники: курносый Леший в цветочном венке, миловидная Русалка, добродушный Тугарин в расписной тюбетейке и прочие персонажи в пёстрых народных костюмах.

— Вперёд, поганые басурмане, агаряне да тьмутаракане! — ревел Муромец, погоняя пленников дубиной.

«Бойцы ОМОН» уже входят на объект «М». Оглядываются, поскрипывая ремнями, опускаются на корточки вдоль холодных стен, кто-то бубнит молитву.

— Долго ли коротко ли шли богатыри святорусские, три пары железных сапог износили, по три железных хлеба изгрызли, целую тучу поганых земелек покорили, а всё-таки дошли, наконец, до Кощеева царства.

Динамики на площади ревут так, что даже в мерзлой глубине, на объекте «М» слышно. Взрывотехник уже укрепил на потолке небольшой заряд, отошёл немного, рассчитывая направление силы.

— Понимаете, здесь не более тридцати сантиметров, — охотно поясняет гостям ведьма Эмма Феликсовна, — Эти умельцы бетон заливали вслепую. Они думали, что старые галереи полностью завалило после взрывных работ. Они взрывали мёрзлую землю второпях, когда строили деревянный мавзолей. Потом, уже при Хрущёве, закачивали бетон в пустоту, не понимая, что там карстовые пещеры.

Занавес в глубине сцены всколыхнулся, и из мерцающей темноты выступили две фигуры. Высокий, прекрасный юноша — бледный брюнет с огненным любящим взором, с кудрями, разметавшимися по плечам. И рядом — девушка, слепяще красивая, вся в серебристом кружеве, в розовых жемчугах… Кощей и Снегурочка. Снова сильные руки помрежа выталкивают Царицына на сцену: давай, русский дурак. Отрабатывай деньги!

Иван вновь оказался под ярким перекрёстным огнём прожекторов.

— Вот он, главный террорист! — пролаял из-за спины Серый Волк, потрясая кривым посохом. — Вот он, Кощей богомерзкий! Ну всё, Кощейка, смерть твоя пришла! Избавим мы тебя, Снегурочка, от рабства Кощеева!

И тут девочка в сияющем одеянии, взмахнув ресницами, отшатнулась от своих избавителей.

— Нет! Я никуда не уйду…

Иван даже улыбнулся. Так вот что ты задумал, поганый режиссёр… Ясно. Так и есть. Снегурочка, всплеснув руками, бросилась милому Кощею на шею.

— Я тебя люблю, Кощеюшка! Спаси меня от этих, с крестами и дубинами!

Молчит русский Иван. Стоит, пошатываясь, посреди сцены.

— Снегура, ты что, с ума сошла? — пьяно ревёт Муромец. — Это же Кощей! Это ж террорист!

— Нет!

Снегурочка смело смотрит в глаза нетрезвому русскому богатырю.

— Террорист — вот он, Иван-дурак. Он всех своих соседей закабалил-замучил! Никому не даёт свободы! Чем тебе Пёс-рыцарь не угодил? Чем тебя Тугарин прогневал?

Она стреляет злыми глазками в сторону Ивана.

— Не пойду за тебя замуж! И в Россию не вернусь. Если не освободишь пленников, не повинишься перед ними за грубость, так и знай: не видать твоей стране Нового года! Так и останетесь навсегда в старом, отжившем!

Гром и молния, яростный рёв барабанов подвели черту под словами прекрасной Снегурочки. Сцена провалилась во тьму, и в свете прожектора вновь появилась знаменитая писательница в ладном полушубке из серой норки.

— Вот такая история у нас получилась… мудрая и правдивая история, — поплыл над площадью её мягкий, неспешный голос. — И пусть каждый, кто борется с террором, начнёт с самого себя. Может быть, мы сами виноваты в том, что нас взрывают? И я хочу попросить всех: давайте дружить! Давайте забудем злые былины, где святорусские богатыри только и делают, что порабощают соседей. Наступает Новый год, время новых сказок. Мы против террора, мы за дружбу! И пусть, в знак этой дружбы, русский Иван прямо сейчас встанет на колени перед теми, кого он унизил и оскорбил: перед народами Прибалтики и Кавказа — за годы оккупации. Перед мусульманами Поволжья и евреями советского рассеяния — за столетия кровавых погромов; перед европейскими соседями — за склонность к азиатской деспотии и нежелание быть свободным, культурным и дружественным народом.

Один-единственный луч ударил в середину тёмной сцены, без труда пригвоздив к ней Ивана.

— И теперь, дети и взрослые, волшебники и те, кто только учится творить чудеса, давайте все вместе, хором попросим русского Ивана встать на колени. Одумайся, Иван, и отрекись от своего рабского, варварского прошлого. Настало время великого покаяния русской земли!

Непразднично затихла площадь. Как-то напряжённо ссутулился на своей трибуне президент. Закрыл ладонью глаза кто-то из бойцов «Альфы».

— Какая странная сказка, — произносят в толпе. Кремлёвские куранты пробили девять. Вернее, двадцать один час…

Сидящие рядом на трибуне суворовцы до боли сжали друг другу руки.

— Неужели встанет? — тихо спросил Паша Лобанов у Ярослава Телепайло и получил сильный тычок в бок.

— Забыл? Девять!..

Кадеты дружно перекрестились. Через несколько рядов от них сидели Ася и Надинька. Рядом было свободное место. Петя Тихогромов предупредил, что может опоздать, но его всё ещё не было. Ася волновалась: куда делся? Но когда она услышала: «Давайте хором попросим русского Ивана встать на колени», она закрыла лицо руками. Ей захотелось крикнуть на всю Красную площадь:

— Не смей! Не смей, Ваня! Мы с тобой!

Но она только до боли закусила губу и прошептала: «Вразуми, Господи…»

И вдруг над Красной площадью, громко, как и хотела Ася, пронеслось:

— На исэ стафэрос ке о Кириос фа сэ воифиси.[2]

Кричали двое. Мальчик и девочка. Потом мальчик вскочил на скамейку и принялся махать во все стороны не то шарфом, не то флагом. Ваня увидел. «Ставрик, — догадался он, — вот ведь какие дела. Ставрик, а рядом Касси…» — «Держись твёрдо» — вспомнил он наказ Геронды…

— Ваня! Держись твёрдо, мы с тобой!..

Это что есть мочи заорали друзья-кадеты. И, глубоко впустив в себя морозный воздух, грянули «Фуражку»:

— Фуражка, милая, не рвися…

А дома возле телевизора сидел багровый от злости генерал Еропкин. Сжимая кулаки, начальник Суворовского училища смотрел на позорное новогоднее действо и ругал себя, на чём свет стоит.

— Звала же Надежда! Пойдём, пойдём, так нет, старый пень дома остался. Я — по телевизору… Ядрёна-матрёна… Ванька, держись! Держись, брат-кадет, Христа ради прошу!

— Я буду держаться твёрдо. Я буду… — Иван вспомнил родной взгляд Геронды с далёкого летающего острова. Вспомнил такой же родной взгляд старца Ильи из Оптиной пустыни. — Я буду держаться твёрдо…

И встаёт на колени.

— Отставить, — кричит генерал. Но поздно. Иван стоит на коленях в свете зло пронзающего темноту луча. Молчит…

— Ну что там, а? — нетерпеливо спрашивает один из «омоновцев», ожидающих своего часа в подземном капище. Он уже надел маску с прорезями для глаз, уже проверил подствольный гранатомёт.

— Сейчас, уже скоро, — ответил взрывотехник.

— Иван, повторяй за мной, — требует режиссёр в радиосуфлёре. — Я прошу прощения за всех моих предков. Рабство всегда было у нас в крови. Поэтому мы завидовали другим, свободным народам… Мы, вековые рабы, хотели стать господами всего мира.

Ваня молчит.

— Не молчать, — ревёт режиссёрский шёпот в левом ухе. — Повторять! Я требую! Мы, русские, всегда были рабами…

— Мы, русские, всегда были рабами… — произносит Иван и поднимает свои синие, страдающие глаза к совсем близким куполам Казанского собора. — Мы всегда были рабами… Божьими. И только перед Богом русские встают на колени.

Площадь ахнула — и загудела.

— Что ты несёшь, кретин! — трещало в левом ухе. — Прекрати отсебятину! Подчиняйся, свинья… У тебя контракт!

— И я прошу прощения не за своих предков, — громко говорил Ваня. — Меня простите, отец и мама, друзья-кадеты, Петя, Митяй, и вы, товарищ генерал…

* * *

А в это самое время, успев матерно выругаться, забилась в бесовской лихорадке верная слуга Принципала Сарра Цельс.

Её корчило безжалостно и долго.

* * *

— Вот такая хохлома… — растерянно пробормотал генерал у телевизора. — Эх, Ванька, несладко тебе сейчас, сынок…

— А ещё прости, Господи, что мы допустили такую пакость в самом сердце страны…

И стало Ване легко. Так легко, что прямо взял бы сейчас и взмыл в ночное московское небо сизым голубем. Обернувшись в сторону режиссёрской будки, торчавшей над Красной площадью, подобно сторожевой вышке в концлагере, он громко крикнул:

— А ваше лживое шоу никого не обманет, господин Ханукаин. Люди не дураки! — он весело сверкнул озорными очами. — Это я вам говорю, Иван-дурак!

Сказал — и поднялся с колен. И пока не опомнился гроссмайстер Фост, ещё несколько мгновений было у Ивана-дурака, чтобы всё-таки закончить сказку по-русски. Он повернулся лицом к Снегурочке.

— Бросай ты этого колдуна, милая. Нас дома ждут, на Руси.

Глава 4. Духи из мавзолея

Голуби и вороны. Ангелы и черти.

За нечётным следует чётное число.

Только жизнь не пробуйте отделить от смерти -

Жизнь и смерть не делятся на добро и зло!

В. Матвиенко

Едва успел сказать — началось. Из-под земли напористо грохнуло, и брусчатка словно вздыбилась под ногами людей. Ужас повис над Красной площадью, накрыл и расплющил толпу, началась давка. Расстреляв в упор двоих перепуганных солдатиков у входных дверей, интернациональная группа «Джохар» в полном боевом вооружении вышла на Красную площадь в полусотне метров от трибуны, где находился глава государства.

Поздно заметались офицеры ФСО в модных костюмчиках. Двери мавзолея распахнулись, и первыми выбежали люди, увешанные взрывчаткой. Уже потом, матерясь и целясь в членов правительства, остальные бойцы.

— Всем руки на голову! Охрана — лицом на землю!

Плечистый пулемётчик забрался в режиссёрскую будочку, невежливо выпихнув уважаемого господина Ханукаина. Двое или трое запрыгнули на сцену, раскидали актёров лицом вниз и замерли над ними с автоматами наперевес. А в партере, возле самой сцены, — полторы сотни тренированных бойцов с терроризмом! Лучшие бойцы «Альфы», «Вымпела» — и все как один безоружны. На площади — добрая сотня вооружённых сотрудников ФСО, и никто из них не понимает, что надо делать. Вокруг, на крышах домов, — полдюжины снайперов, но нет команды от начальника спецслужбы собственной безопасности президента. Начальник этой спецслужбы и сам сидит неподалёку, под прицелом чернявого боевика с наушниками в оттопыренных ушах.

Бледный президент поднялся с места, поднял руку.

— Кто вы такие? Не надо жертв. Говорите, что вам здесь нужно.

— Мы те, кто сражается с русским террором! Среди нас есть чеченцы, татары, украинцы, белорусы, дагестанцы, ингуши, кабардинцы. Представители униженных народов России.

— Я — Тарас Гарабеня, — кричит из режиссёрской башенки плечистый пулемётчик. — Батьки воспиталы нас в униатской вере. Москальска империя завджи угнетала мой народ, и я пришёл на переговоры…

— Я — Тенгиз Калибердин, — мычит в микрофон низкорослый стрелок, застывший с автоматом в руках над поверженной навзничь Снегурочкой. — Не хочу, чтобы русские нас угнетали. Зачем крест на паспорте? Зачем церкви строить? Мечети хочу! Уважения хочу.

Доходит очередь и до главаря.

— Я — Шарли Мовлудиев, бывший министр информации Чеченской республики. Господин президент, как видите, в моей группе не только чеченцы. От русского террора страдает много разных народов! Россия — это концлагерь наций. Мы не будем никого убивать. Мы не террористы. Мы борцы за свободу против русского имперского террора. От Москвы нужно одно: признать свою вину за многовековой имперский терроризм и заявить о готовности начать переговоры о конфедерации равноправных народов. Начнём с символических шагов. Нас унижает русский крест на паспорте. Почему крест? Зачем крест? Уберёте, значит, нам будет, о чём говорить дальше. Что вы скажете на это, господин президент?

Президент ответил мгновенно, и голос его не дрогнул:

— Вы избрали плохой способ вести переговоры. Если вы говорите о дружбе, дружба всегда равноправна. Сложите оружие. Я, как президент, отвечаю своей честью, что вас не тронут. Вас выпустят отсюда независимо от того, как закончится наш разговор, — он заговорил громче: — Мои слова слышат миллионы россиян и люди в других странах. Я обещаю вам жизнь. Сложите оружие, и будем вести переговоры, как вы хотели.

— С русскими можно говорить только языком силы, — усмехнулся главарь. — Рабы не понимают других языков. Сегодня хороший день для переговоров. Потому что у нас — сила, а у вас нет никаких шансов. Особенно приятно, что здесь, на лавочках, сидит вся ваша спецназовская элита… Вы меня слышите, гоблины? Сидите смирно. Иначе Красная площадь рванёт так, что слышно будет даже в Ичкерии на площади Минутка.

— Я вновь призываю вас отложить оружие, — президент нахмурился. — И давайте начнём разговор. Вас не тронут.

— Слово чести, господин президент?

— Слово чести.

— Хорошо, мы оставим при себе только взрывчатку, — подумав, сказал командир. — Взрывчатка — вещь справедливая. Она угрожает не только вам, но и нам тоже.

Площадь загудела: все видели, что моджахеды действительно складывают оружие! Могучий хохол-пулемётчик вылез из башенки. Один за другим «духи» побросали автоматы, гранаты и даже кинжалы в кучу посредине сцены. Теперь на эту кучу нацелились камеры, её можно было видеть на большом экране.

— Итак, вы предлагаете дружбу и мир, — сказал президент. — Каковы ваши условия?

— Как представитель чеченского сопротивления, я наделён полномочиями сделать важное заявление, — главарь вытащил из кармана «разгрузки» кусок плотной бумаги, исписанный буквами, и зачитал:

Уважаемый Президент России! Уважаемые депутаты и члены Правительства!

От лица полевых командиров, эмиров и полковников Ичкерии заявляем о том, что мы прекратим священную войну против России, если Россия официально признает свою историческую вину перед Чечнёй, Татарией, Дагестаном, другими народами Федерации за столетия русского террора. Эти извинения должен принести президент от лица всех россиян.

Выдержав паузу, он добавил:

— Ну а в знак согласия с российским президентом все присутствующие здесь зрители должны оторвать у своего паспорта обложку, на которой изображён герб царской России, оскорбляющий неправославные народы России. Толпа загудела, и главный «дух» возвысил голос:

— Вот, смотрите, что я хочу! — он достал из-за пазухи российский паспорт, легко разорвал его пополам, отбросил вглубь сцены. Потом сделал по-восточному широкий приглашающий жест.

— Теперь вы, господин президент. Достаньте ваш паспорт.

Президент поднял ладонь уверенно и властно.

— Давайте поступим правильно. Пусть мой голос будет последним. Он не должен повлиять на других людей.

Моджахед на секунду замер, потом согласно закивал:

— Вы, как всегда, правы, господин президент. Вот истинная мудрость государственного человека! Тут, на площади, собрался самый цвет общества. Я вижу, среди нас и депутаты, и учёные, и писатели… Пусть люди скажут, что они думают. Я уверен, многие меня поддержат…

Бледный кудрявый человек, нервно шмыгая носом, подскочил к микрофону.

— Господин президент! Вы только что убедились, что наша российская власть не в силах защитить своих людей, даже самое ценное, что есть у России, — её детей. А дети — будущее, их мы обязаны спасти любой ценой. Чтобы спасти будущее, надо отречься от прошлого. Герб с крестами и коронами — символ русского шовинизма. Оставим этот герб в прошлом году!

— Крест неполиткорректен, — гремит возмущённый голос пожилой дамы, закутанной в померанцевый шарф. — Все понимают, что крест связан с антисемитским мифом о том, что евреи якобы кого-то распяли. Всякий раз при виде креста люди вспоминают миф о плохих евреях! Я отрываю обложку, смотрите…

То здесь, то там испуганные люди торопливо в знак согласия отрывали у своих паспортов красную обложечку. Видный творческий деятель, постоянно мелькающий на разных каналах ТВ, высоко поднял гордую голову.

— Я поддерживаю требования борцов за свободу! Я восхищён мужеством этих людей, сумевших с оружием пробиться сюда, это было нелегко. Но ещё сложнее было сложить оружие во имя мира. И теперь мы друзья, у нас доверительный разговор. Это первый день новой России, господа! В старой России Кремль говорил с другими народами языком насилия. Впервые мы вышли на нормальный, равноправный разговор. Это счастье, я всегда мечтал о таком дне! Как символично, что именно в новогоднюю ночь, когда сбываются мечты, происходит такое чудо. Я с радостью отрываю обложку с надоевшим устаревшим гербом, бросаю её себе под ноги.

— Теперь вы, — Шарпи Мовлудиев обернулся к детям. — Особенно хочется посмотреть, как распрощается со старым гербом наш символический русский Ваня.

— У меня нет с собой паспорта, — тихо сказал Царицын. Он снова увидел своё лицо на огромном экране.

Иван понял: вот оно что, шоу продолжается…

— Зато, у тебя, наверное, есть крест на шее, — зловеще рассмеялся главный «дух». — У русских модно носить на шее кресты. Если нет паспорта с крестом, сорви крест с шеи. Это будет приравнено…

Ваня смело посмотрел в глаза «духу».

— Вы же хорошо знаете, мы, русские, без креста не живём.

— Теперь вы видите, кто здесь террорист! — заорал «дух». — Не я, а вот этот мальчишка готов вас всех взорвать. Это не у меня пульт от взрывчатки! Это у него пульт, поймите вы это! Обещаю вам, если пацан снимет крест — я всё отключаю сразу. Не снимет — поймите, это он всех взрывает, не я. А если он не снимет крест, тогда вы умрёте и я тоже умру. Из-за него.

Последние слова потонули в крике.

— Мальчик, сними! Ну что тебе стоит?!

Силы покидали кадета Царицына. Казалось, он рухнет сейчас на спину лицом в морозное новогоднее небо. Надолго. Но он уже поднялся с колен. Он уже стоял во весь рост. На него смотрели. На него надеялись. И старый Геронда тоже. Иван взмолился: «Господи, дай мне силы не опозориться, выстоять». Он понимал: сейчас, в эту самую минуту, вершится главное дело всей его, Ваниной, жизни.

— Здесь дети! Здесь президент страны! Рябиновский подступил сбоку, заглянул в глаза, сказал тихо, чтобы не уловили микрофоны:

— Отрекись от креста. Ты же видишь, у тебя нет другого выхода.

Несчастный колдун! Стёклышки очков блестят, вокруг шеи несколько раз замотан тёплый шарф. Бережёт себя, скотина. Для своего великого колдовского будущего бережёт. Как хочется врезать. Прямо сейчас. Скорее всего, перед смертью.

Но Ваня сдержался. Не вмазал по холёной роже. Он крикнул громко, даже будто весело в кремлёвские микрофоны:

— Сначала ты отрекись от вашего рогатого Принципала! И от всей его дьявольской гордыни и службы! Ну давай, я жду… Не хочется тебе? Ну так и я не отрекусь от креста. Не волнуйся, у меня нервы крепкие. Выдержу…

— Ну что ж, прощайся с жизнью, кадетская образина, — зашипел Лео Рябиновский, сторонясь микрофонов. — Давно я ждал этой минуты. У меня в кармане лежит кинжал, дорогой, инкрустированный. Мне подарил его сам президент. Наши люди с удовольствием вгонят его тебе в глотку. Чтобы ты заткнулся навсегда и не путал нам наши карты. Он подленько захихикал: «Скажи прикольно? Подарок президента России будет торчать в глотке юного патриота России».

Опять завизжали в микрофон, кто-то из партера грозил Ивану кулаком. А снизу, из-под самой сцены, раздался спокойный голос:

— Не снимай креста, парень. Отречением от Бога не купишь ни мира, ни счастья.

Это был один из альфовцев. И добавил, с презрением поглядывая на моджахедов:

— Если снимешь крестик, будет совсем худо. Люди совсем потеряют надежду. Не снимай. Поверь моему слову, я этих зверей хорошо знаю: никогда он себя не взорвёт. Слишком шкура дорога. У них только мальчишки себя подрывают, да молодые вдовы. А этому красавцу ещё жить хочется. Бабы, бараны, джипы, вилла в Турции. Не взорвёт…

Толпа возмущённо гудела. Слышался женский плач.

— Спецназу сидеть на местах! — зарычал Шарпи Мовлудиев. — Молча сидеть, без базара! Гоблинов вообще никто не спрашивал. А насчёт того, что я бомбу взорвать не могу, я докажу…

Ни живы, ни мертвы сидели на трибуне Ася Рыкова и Надя Еропкина.

Свободное место рядом… «Слава Богу, Петя не пришёл, слава Богу…» — думала Ася. А Надинька, та, наоборот, сожалела: «Сидел бы рядом Петруша, не так бы страшно было. Тогда, в школе, он её всё время подбадривал, даже шутил. С ним не так было страшно. Правда, где-то недалеко сидят Ванины друзья, кадеты. Чуть дальше — Касси и Ставрик. Но всё равно — очень страшно».

Предводитель террористов внезапно вскинул руку и заговорил решительно, громко, перекрывая возбуждённый гомон толпы:

— Все видели, что этот парень отказался выполнить моё единственное условие! А почему? Да потому что это — кадет! Я сам знаю, что это за люди… Но почему молчит президент? Пусть он как глава государства прикажет этому гадёнышу.

Президент поднялся.

— Я не могу приказать мальчику. Он должен решить сам, как ему поступить. Но я прошу ещё раз учесть: здесь много детей. Они ни в чём не виноваты. Ради детей призываю вас к благоразумию.

Главный террорист выслушал молча. Потом повернулся к президентской трибуне.

— Господин президент! Мы представляем свободный народ, поэтому я предлагаю вам свободный выбор. Этот православный фашист не снял креста, и поэтому я должен взорвать бомбу.

— Нет, нет, — вскричала толпа, — почему мы должны умирать из-за какого-то кадета!

— Это его собственный выбор! — визжал холёный господин в больших лекторских очках. — Если мальчишка хочет выбрать смерть — пожалуйста. Только пусть не решает за нас. Этот Иван — настоящий преступник! Ему наплевать на всех, понимаете… Ради какой-то железки, которая висит у него шее, он готов пожертвовать нашими жизнями! Он сумасшедший…

— Вы сами предлагаете решение, — строго сказал главарь моджахедов. — Мальчишка должен снять крест, либо он умрёт.

— Как можно, как можно, — суетился Ханукаин, судорожно дёргая себя за узел белого галстука, где был спрятан маленький микрофон. — По нашему сценарию мы были должны заставить его стать на колени. Мы же так договорились! Зачем же казнить, гроссмайстер? Мы же не в средневековой Москве…

— Именно казнить, милейший Изяслав, — тихо, но отчётливо расхохотался на том конце радиоволны господин Фост. — Да если хотите знать, ради этой публичной, народом одобренной жертвы всё и было задумано. Мы не хотели вас шокировать, но ведь… знаете, Принципал давно ждал эту жертву. Русский подросток на Красной площади, да под аплодисменты самих русских… взрыв защитного купола изнутри! Принципал будет доволен.

— Нет, я не понимаю, как это возможно. Мы не в пятнадцатом веке, гроссмайстер…

— Не волнуйся, Изя. Ты же видишь, публика сама желает смерти строптивого мальчишки. Русский дурак давно всем надоел.

И тут из темноты в золотой луч прожектора стремительно влетела… Снегурочка. Она стала рядом с Ваней, в блёстках и жемчугах, перепуганная, бледная и решительная.

— Бред какой-то! Вы что все с ума посходили? Как можно его казнить?! Вы что, серьёзно? Папа! — она крикнула изо всех сил в темноту, к трибунам. — Папа, спаси его!!!

— Никакой «папа» ему сейчас не поможет. Он может помочь себе только сам. Пусть снимет крест и всё. Нет базара, расходимся…

Президент поднялся вновь. Держится уверенно, голос твёрдый:

— Господин кадет сам должен решить. Президент ему не указ.

Глава 5. Господин подполковник снова вмешивается

Вот и Христос сказал: «Сколько стоит одна душа, не стоит весь мир». Каково, стало быть, достоинство души! Поэтому спасение души — великое дело.

Старец Паисий Святогорец

К капитану Васильеву, дежурному отделения милиции, доставили задержанных — несовершеннолетнего Тихогромова и неизвестного усатого без документов. У капитана Васильева хорошая память на лица.

— Парень, послушай… а не ты ли в школе на Таганке был заложником? — он буравит задержанных маленькими цепкими глазками.

— Мы стояли в оцеплении, когда тебя вытаскивали из школы… А вы… Простите, вы не тот ли самый офицер, который… ну… который всех «духов» порешил на крыше?

Усатый промолчал. А Тихогромов ответил по уставу:

— Так точно, — и вскинул на капитана Васильева умоляющие глаза. — Простите, мы ужасно спешим. У вас не найдётся свободной дежурной машины? До Кремля не подбросите? Мы на шоу торопимся. У нас там друг в главной роли.

— До Кремля? — капитан Васильев посмотрел на задержанных как на сумасшедших. — Да вы знаете, что там сейчас, в Кремле?

Задержанные не знали. Они очень торопились к началу шоу. Автобус из Козельска ждать не стали: долго. Голосовали на дороге.

Предновогодняя Москва трещала по швам от пробок. Петя Тихогромов с радостью поглядывал на товарища подполковника. Разве с Телегиным пропадёшь?

Утром, часов в восемь, ему передали записку от Пети: «Товарищ подполковник, у нас беда. Надо спасать Ивана Царицына. С кадетским приветом, Пётр Тихогромов». Не прошло и полчаса, как через высоченный тюремный забор с колючей проволокой перемахнула лёгкая фигура. Почти строевым шагом подошла к Петру.

— Я готов. Едем.

Вот это по-офицерски. Без лишних разговоров, расспросов. Да, Телегин — это серьёзно. Телегин выручит. Молодец Ася, что предложила Пете разыскать товарища подполковника. Уж он-то не оставит в беде заблудшего кадета Царицына. Как скомандует ему: «Смирно!» Как влепит ему правду-матку промеж глаз. А оказывается в Кремле…

— Что делать будем, товарищ подполковник? — уныло спросил Петруша.

— Пока не знаю. А вот чего не будем делать — скажу. Не будем раскисать. Ты понял? И обратился к капитану Васильеву:

— Помощь твоя нужна, браток. Надо нам выручать боевых товарищей. Да и не боевых тоже.

— Да что вы вдвоём-то сделаете? У моджахедов там и гранатомёты, автоматы, взрывчатки полно. А у вас?

— Во-первых, нас трое, — прервал Васильева Телегин и выразительно посмотрел ему в глаза. — Во-вторых, у нас с кадетом Царицыным кресты на шее. Значит, мы вооружены. Воин без оружия — тот, кто креста не носит. А ты, браток, крещёный?

— А то нет, — разулыбался капитан. — Ещё в детстве. Русскому без креста какая жизнь?

Их домчали почти до самого моста через Москву-реку. Дальше хода не было.

На мосту стояли танки, развернув пушки в сторону Кремля. Чуть поодаль нервно переминалась с ноги на ногу кучка подростков.

Вдруг один из них бросился к Пете.

— Тихогромов! Здравствуй, брат. Что творится-то, Тихогромов! Надо что-то делать. Мои ребята готовы. Командуй.

— Митяй! — обрадовался Петя. — Товарищ подполковник, это Митяй. У него ребята — огонь. Они все ходы вокруг Кремля как свои пять пальцев знают.

Телегин крепко пожал Митяю руку.

— Ну, малец, не подведи. Кремлёвские куранты пробили десять.

— Времени у нас в обрез, сам понимаешь.

А Красная площадь визжит и возмущается. Звёзды эстрады, сбившись в кучу, нелепые и жалкие, огрызаются через головы террористов.

— Этот мальчик настоящий преступник!

— Патриотизм во вред Родине, он сумасшедший!

— Снимай крест, скотина!

— Пусть сдохнет, раз охота!

— За железку, за какую-то железку.

«Похоже, это конец», — подумал Иван. Он продрог в своей красной рубашке на морозном ночном ветру. Его трясло то ли от холода, то ли от нервного напряжения. Но теперь-то он знал точно: на него смотрят его друзья. Он слышал их голоса. Они с ним. И он выдержит. «На миру и смерть красна» — вспомнил он поговорку и усмехнулся. Вот уж действительно — нарочно не придумаешь. Любил красоваться, быть во всём первым, лучшим, избранным. И на тебе — в красной рубашке на Красной площади… Красна его смерть на миру. А ещё у меня красный нос. От мороза и от насморка…

— Если мальчишка фанатик, патриотический камикадзе, это его выбор, — гневно сверкал очками известный актёр и режиссёр. — Но почему из-за него должны страдать все остальные? Он не должен решать за нас, что нам нужно умирать вместе с ним. Если хочет умирать, пусть умирает один.

Хочет умирать. Да не хочет он умирать! Он хочет быть офицером русской армии, он хочет показывать чудеса храбрости и, если надо, за неё, Родину, умереть. «Вот-вот, тебе придётся это сделать сейчас», — чётко и неотвратимо прозвучало в голове Ивана.

Так разве сейчас за Россию? За Россию. К кадету Ивану Царицыну медленно приближается моджахед. В его руке что-то блестит. Кинжал. Лео не обманул. Подарок президента… И вдруг к сцене, из темноты, стремительно, между рядов, понеслась девочка.

— Я тоже с крестом! — кричала она. — И тоже не сниму! Я с тобой, Ваня!

Это была Ася. Волосы растрепались. Глаза горят. Следом бросились к сцене два парня в кадетской форме.

— Мы не снимем кресты! Ваня, держись, брат кадет!

— И я, и я не сниму — пропищал кто-то с левой трибуны. — Ванечка, не бойся, помнишь, как мы в Мерлине…

Надинька Еропкина! Ваня всматривался в черноту трибун. Он узнал голос девочки. К сцене побежали ещё несколько человек. Кто-то кричал с места:

— Мы с тобой, Ваня, за крест и умереть не страшно… А вот и ещё кто-то. Ставрик!

— У меня нет российского паспорта с крестом. У меня греческий паспорт. Но кресты у нас с Ваней одинаковые. Я его не сниму. Хотите международного скандала, и меня убейте.

— Я тоже из Греции, — крикнула девочка с трибуны. — Ваня, помни, что сказал Геронда: «На исэ стафэрос ке о Кириос фа сэ воифиси».[3]

Духи растерялись. Но только на минуту. Один из них со злостью толкнул Асю, и она упала на промороженный настил кремлёвских подмостков. Но тут новогоднее небо будто прорвало. И из него… нет, не посыпался, а повалил сплошняком тяжёлый и мокрый снег. Ветер стал лихорадочно разносить его по взбудораженным трибунам и по сцене. Торчащая над сценой режиссёрская будка мгновенно стала похожа на сказочный домик Деда Мороза. А вокруг будки, на сцене, сплошное белое месиво. Никого и ничего не видно. И в этом белом месиве раздалось несколько беспорядочных выстрелов. Один громкий вскрик и глубокий вздох.

Красная Ванина рубашка мелькнула было в лучах прожектора, но снежное месиво будто стёрло её с чёрного листа новогодней ночи. Звон курантов прокатился над Красной площадью сквозь снежную пелену боязливо и отдалённо. Двенадцать раз. И вдруг из режиссёрской будки, из-под нахлобученного на неё сугроба раздался громкий и властный голос:

— Спокойно! Все остаются на местах. Ситуация под контролем.

«Это голос не режиссёра Ханукаина? — подумал Ваня. — Это голос Телегина».

Снежная, непонятно откуда налетевшая буря затихла. Стали затихать и трибуны. Главный моджахед валялся в углу сцены с завязанными глазами, неловко подогнув правую ногу. Петя Тихогромов деловито шарил в его кармане. Два других, уже обезвреженных террориста сидели на полу под прицелом боевого оружия капитана Васильева. Телегин в одной руке держал пистолет «Макаров», другой тёр примороженную щёку, а может, она просто чесалась.

Ваня хотел было броситься к Телегину на шею, но тот осадил, слегка выставив вперёд «Макарова».

— Ты что фортели выкидываешь? Вот пришлось, понимаешь, командировку из-за тебя прерывать.

На сцене всё успокоилось. И тогда поднялся президент.

— Дорогие соотечественники! — начал он. Голос спокойный, уравновешенный.

Он сделал небольшую паузу, подумал да и махнул решительно рукой.

— Хватит на сегодня речей. Концерт звёзд мировой эстрады отменяется. Не отменяется только Россия!

А в углу сцены жалкий, потрёпанный, продрогший великий колдун Лео Рябиновский судорожно щёлкал кнопками мобильника. Телефон Сарры Цельс не отвечал. Телефон Колстера Фоста повторял равнодушно-однообразным голосом: «Попробуйте позвонить позднее…».

Иван Царицын направился было к выходу, но споткнулся обо что-то холодное, металлическое. Нагнулся: это был красивый, инкрустированный кинжал, тот самый — подарок президента. Иван поднял его.

Подъехала чёрная правительственная машина. За Василисой. Измученная, как-то сразу повзрослевшая девочка пошла к ней в распахнутой, белой в серебряных блёстках шубке. Снегурочка. Она хорошо справилась с ролью. Она будет великой актрисой.

Ваня догнал её. Протянул кинжал.

— Передай отцу. Лео не умеет ценить дорогие вещи.

На улице его ждали друзья. Шумной встречи не получилось. Все были измучены, измочалены незабываемой новогодней ночью.

Старвик и Касси жались друг к другу, Надя Еропкина почти повисла от усталости на рукаве Паши Лобанова.

Ярослав Телепайло держал холодный снежок на лбу, изукрашенном роскошным лиловым синяком.

На Асе была меховая шапка кадета Тихогромова, и она смешно выглядывала из-под неё, бледная, но не теряющая бодрости духа.

Тихогромов держал в руке, как цветок, оторванный кадетский погон.

Все смотрели на Ивана Царицына. Ждали, что скажет. Собрав волю в кулак, чтобы не расплакаться от счастья, Иван напустил на себя важный вид.

— Вот что, господа ведьмодавы. Пару дней приходим в себя, а потом милости просим в домик Суворова на очередное заседание Кружка юных выжигателей. Явка обязательна. Надеюсь, всем понятно?

Примечания

1

Господи, вразуми раба Твоего Ивана.

(обратно)

2

Держись твёрдо, и Господь поможет тебе.

(обратно)

3

Держись твёрдо, и Господь поможет тебе.

(обратно)

Оглавление

Часть первая

  Глава 1. Партизаны Бульварного кольца

  Глава 2. Бал

  Глава 3. После бала

  Глава 4. Герой в гневе

  Глава 5. Казачок? И дурачок

  Глава 6. Дети для великого хана

  Глава 7. Подлёдная глубина

  Глава 8. Дракон прорывает оболочку

Часть вторая

  Глава 1. Злой город

  Глава 2. Греческий огонь

  Глава 3. Третий Вавилон

  Глава 4. Духи из мавзолея

  Глава 5. Господин подполковник снова вмешивается

Реклама на сайте