«Таня Гроттер и пенсне Ноя»

Глава 1. НЕ ХОЧУ БЫТЬ ЛОПУХОИДОМ

Жизнь счастливого человека - это полоса сверхзадач.

Дождь барабанил в стекло. Шторы из предосторожности были плотно задернуты, Мама спала у себя в комнате через стену, но даже во сне ухитрялась замечать свет в соседнем окне, тускло разливавшийся по стене дома. Генка Бульонов, терпеливо дождавшийся, пока она заснет, метался теперь по тесной комнатке. В могучей груди почти двухметрового пятнадцатилетнего лоботряса кипящей ртутью бурлило негодование. На соседней улице Ленка Мумрикова отмечала день рождения. Мумрикова, выбившаяся из шестерок в тузы после необъяснимого исчезновения Пипы Дурневой, не мелочилась. Родители были сосланы на дачу без права возвращения. Весь класс - а Ленка пригласила всех, не больше и не меньше - собирался гудеть всю ночь.

Весь класс, за вычетом Генки. Мама считала, что ему полезно ложиться спать в десять часов. "Ты у меня такой слабенький!" - повторяла она, хотя в последний раз Бульон болел гриппом в третьем классе, про остальные же болячки знал только из энциклопедического словаря.

И вот теперь было уже два часа ночи. Мама давно спала, а Генка, раздраженный, как болотный хмырь, бегал по комнате и страдал. Ослушаться маму - об этом он даже помыслить не мог. При малейшей попытке неповиновения она вначале говорила колючим голосом, затем глотала сердечные лекарства и, наконец, принималась плакать - Генка же ощущал, что его потрошат заживо.

Мама у Бульона была особа экстраординарная. Ее вполне можно было занести в реестр уникальных, астрально опекаемых лопухоидов, тщательно пополняемый белым магом Агриппой IV с 1094 года. Генка поднимал донышком кверху гирю в двадцать четыре килограмма, а она мазала зеленкой каждый его прыщик, превращая его в нечто среднее между жабой и ягуаром. Бульон забрасывал в корзину мяч через всю баскетбольную площадку, а она водила его в школу за ручку и требовала носить шапку с помпоном до середины мая.

Вспомнив об этом, Генка взвыл и в животной тоске толкнул стол. На пол обрушилась стопка книг по оккультизму. Запестрели руны, коварно замигали алкогольными градусами астрологические таблицы. Бульонов наклонился. Верхняя книга была открыта где-то на середине. Расправляя подогнувшуюся страницу, Генка выхватил из текста следующую фразу;

"В самое ближайшее время вас ждут крупные неприятности".

Генке это не понравилось. В третьем часу ночи он всегда становился излишне впечатлительным. Страшнее скоропостижной смерти для него были лишь утепленные стельки и жилетка с красными лошадками, которую мама подарила ему на день рождения. Он закрыл глаза, забродил пальцем по странице и, уткнувшись наобум в одну из строк, вновь прочитал:

"… коренной перелом в судьбе и дальняя дорога…"

Суеверный Генка задышал через нос. А тут еще, словно насмехаясь, кто-то энергично забарабанил в окно восьмого этажа. Форточка распахнулась. Тюлевые шторы вздулись и опали. Генка явственно увидел длинную белую руку, которая, просунувшись в форточку, потянула задвижку рамы. Бульон от ужаса заорал и закрыл глаза.

– Ты чего, с дуба рухнул? Своих не узнаешь? - прошипел кто-то.

Генка перестал орать и открыл один глаз. На подоконнике сидела Гробыня и, положив подбородок на руки, с интересом изучала его. На коленях у Склеповой лежала труба пылесоса. Сам пылесос стоял рядом.

"Вот это девчонка! Карабкаться на восьмой этаж, да еще с пылесосом!" - ошарашено, но одновременно с восторгом подумал Генка.

– Бульон, а Бульон! Лапочка, дай попить, а то так есть хочется, что переночевать негде! - насмешливо попросила Гробыня.

Генка заметался. Чтобы попасть ночью на кухню, нужно пройти мимо комнаты чутко спящей мамы, что было опаснее фронтовой разведки. Застигнутый врагом разведчик хотя бы успевал застрелиться. К счастью, Склепова шутила: пить ей не хотелось. Разве что пива с Гломовым.

– Чего молчишь, как карась? А "здрасьте" кто будет говорить? Девушка может обидеться! - пригрозила Гробыня.

– Здрасьте! - послушно повторил Бульонов.

– Ну спасибочки, облагодетельствовал молодую и красивую! А теперь сразу говори "до свиданья"! Или на худой конец "чао-какао". Ну-с, я жду! - распорядилась Склепова.

Генка растерялся. Он никак этого не ожидал.

– Попрощаться? Так сразу? А как же…

– А ты на что надеялся, котик? На романтическое трио: ты, я и луна? - проворковала Гробыня. - Я за этим и залетела, чтобы попрощаться. Я возвращаюсь в Тиби… Впрочем, тебе не важно знать куда… Если у тебя есть какие-то другие прощальные слова, я внимательно слушаю!… Нету слов? Хм,… Ну тогда будем работать по сокращенной программе. Так и быть, можешь меня поцеловать!

– Поцеловать? - изумленно переспросил Бульонов. До сих пор он целовал только маму и иногда бабушку. Это было тоже полезно в своем роде, хотя они и не летали на пылесосе.

– О нет! Он и этого не умеет! - простонала Склепова. - Ну да, поцеловать! У тебя бумага есть?

– За-зачем бу-бумага? - не понял Генка.

– Как зачем? Я тебе схемку нарисую!

– Не надо! - отважно отказался Бульонов.

Он неуклюже приблизился, помялся и, набравшись храбрости, клюнул Гробыню в щеку. При этом обнаружилось, что он выше ее на две головы.

– И это все южные страсти? Эх ты, вечная мерзлота! Девушка с тобой плесенью покроется! Робкий ты, Бульон, какой-то! - разочарованно хмыкнула Склепова.

– А ты не робкая? - обиделся Генка. Гробыня вздохнула.

– Ах, Бульон, я прошла суровую жизненную школу! У меня была не жизнь, а сплошная азбука выживания! Одна Гроттерша извела тонны моего драгоценного здоровья.

– Гроттерша? - удивленно переспросил Генка. Хотя прошло много лет и его память была магически блокирована, слово "Гроттерша" странным образом взволновало его, пробудив целую бурю неясных чувств.

Однако Гробыня не была расположена перемывать Таньке кости. Предстоящий перелет в Тибидохс настраивал ее на сентиментальный лад.

– И не только Гроттерша… В сущности, Гроттершу очень даже можно выносить, если не трогать ее контрабас и не катить бочку на ее родственничков! - продолжала она, нежно обнимая трубу пылесоса. - Моя школа началась с моего братца. Я тогда еще жила среди лопухоидов, а у меня был колоритный двоюродный братец. Подрощенная такая сволочь, на три года старше… Наши родители в то время жили вместе, и их вечно не было дома. Они то заказывали венки, то устраивали могильщикам профилактический разбор полетов, чтобы они не охамели.

– Охамели?

– Ну, большая такая ритуальная халява, - нетерпеливо и еще непонятнее пояснила Гробыня. - Меня оставляли вместе с братцем, и он отрывался на полную катушку. В лучшем случае он меня щипал, в худшем пинал. У меня, извиняюсь, вся попа была в синяках. Помню, я два часа просидела, запертая в туалете, потому что к нему пришли приятели, они играли в карты и я им, видите ли, мешала. Вначале я рыдала, потом колотила в дверь, а они только ржали… А затем я услышала, как они открыли шкаф и выбрасывают оттуда мои вещи, а потом стали ломать отверткой замки, чтобы залезть в мой стол. Это был уже финиш… Я совсем озверела. Почти не помню, что дальше было. Я заорала, и вдруг дверь вылетела сама собой, хотя я к ней и не прикасалась. Даже не с треском вылетела, а почти без шума - пук! - будто пробка. Потом родители удивлялись - петли точно ножом срезало. Я ворвалась в комнату. Их там было четверо. Они уже бросили играть в карты и были все у моего стола. "Это ты, Гробыня? А ну, песик, на место! Марш в туалет!" - сказал мне братец. И тут…

Склепова сжала и разжала ладони. Щеки у нее пылали от негодования. Она заново переживала тот миг.

– Не важно, что было дальше… Ты, Бульон, личность ранимая, не буду тебя грузить. Скажу лишь, что к тому моменту, как меня забрали на темное отделение, брат и его приятели не просто меня уважали. Они меня чудовищно уважали! Чуть ли не тапочки носили в зубах, не говоря уже о прочем!…

Неожиданно в рюкзачке у Склеповой заверещал зудильник.

– А это еще что? Кто меня дергает? - буркнула Гробыня.

Пока она открывала рюкзак и рылась в нем, зудильник едва не лопнул от негодования. Бульонов с изумлением смотрел на плоское блюдо, производившее назойливые звуки. Гробыня на секунду задумалась, соображая, не совершает ли она чего-то непоправимого, отвечая по зудильнику при лопухоиде. Но врожденное разгильдяйство победило. Склепова махнула рукой, словно говоря: ладно, чего уж там?! какие тут тайны?

– Гробыня? Ты куда подевалась? - появляясь на блюде, с возмущением произнес Готфрид Бульонский.

– Да здесь я, здесь! Чего трезвонить-то? - недовольно сказала Склепова. К Спящему Красавцу она всегда относилась малость прохладно.

– Как ты со мной разговариваешь? Я звоню по просьбе Зуби… К тебе вернулась магия?

– Да вроде, - проворчала Гробыня, опасливо косясь на Генку.

– Сарданапал тебя ждет! Ты летишь в Тибидохс или нет?

– Уже лечу! Разве не видно? - сказала Склепова.

– Летишь? Ты уверена? А почему я вижу занавески? - подозрительно спросил Готфрид.

– Занавески? Какие занавески? Это тучки так глючат! - пояснила Гробыня и, сохраняя на лице невинное выражение, принялась энергично трясти зудильник.

– Что случилось? Почему ты рябишь? - удивился Готфрид.

– Алло, гараж! Помехи связи!… Я скоро буду! - заявила Гробыня и, поспешно отключившись, нахмурилась. - Вот дурак этот Готфрид! Прямо капитальный! - задумчиво сообщила она Генке. - Попробуй я выкинуть такую штуку с его женой, мне все каникулы пришлось бы изучать жизнь крыс.

– Это как? - не понял Бульон.

– А так. Изнутри шкурки. Или еще хуже: все пальцы на руках превратились бы в дождевых червей… Вообрази, мерзко, да? Одна радость: отшибает аппетит не тебе одной.

Генка Бульонов изумленно заморгал. Во все глаза он смотрел на говорящее блюдо.

– Это чего такое было, а? - взволнованно поинтересовался он.

– Да так, мелочь! Психованная миска… Не обращай на нее внимания. Кстати, только что в голову пришло. Ты этому не родственник?

– Кому?

– Да Готфриду же! Поднапряги чуток извилины. Бульонов - Бульонский, Генка - Готфрид. Похоже, да? Если разобраться, мир полон копий одного и того же. Порой мне кажется, что на свете живет от силы человек двадцать, но все они для забавы укрываются в разных телах. Я до этого додумалась, когда мне стали попадаться совершенно одинаковые парни. А потом я поняла, что не только парни. Прям замкнутый круг какой-то. Куда ни пойдешь - встречаешь одно и то же. Иногда мне кажется, что людей в мире не больше, чем карт в колоде.

– Нет, Бульонский мне не родственник! - сказал Генка, которому это сравнение не очень-то понравилось.

Гробыня покачала головой.

– Напрасно. Готфрид вроде аристократ какой-то. Кладов небось в свое время напрятал - обалдеть. Можно было бы грузануть его: типа я твой любимый праправнук, приперся стрельнуть чуток деньжат. Грузовик с прицепом…

Мадемуазель Склепова замолчала и зевнула, добавив в зевок немного загадочности. Похоже, мыслями она была уже в Тибидохсе.

– Ну все, Бульон, хорошенького понемножку! Пообщался с девушкой, и цигиль-цигиль ай лю-лю! - распорядилась она, спрыгивая с подоконника. - Еще целовать будешь? Ты куда целуешь, киса? В лоб целуют покойников, а я еще теплая. Ладно, фиг с тобой, золотая рыбка, плавай дальше! А теперь отвернись!… Девочке надо кое-что сделать!

Покраснев как рак, Генка послушно отвернулся. Когда же несколько секунд спустя он вновь перевел взгляд на окно, подоконник был уже пуст. Подскочив к окну, пораженный Бульонов успел увидеть как, выбрасывая из трубы подсвеченную реактивную струю, пылесос быстро уносится к дальним домам. Гробыня, повернувшись, помахала ему рукой.

– Пока, малыш! Слушайся маму! - донеслось до него.

Генка долго и тупо стоял у окна, машинально дергая рукой занавеску. Он был даже не удивлен. Он был раздавлен. Потом отвернулся и сел на пол.

– Сарданапал беспокоится: вернулась ли к тебе магия?., - повторил он за Готфридом. - Магия… Тибидохс… Магия… Когда же, где же это было?

Генка стиснул виски руками. Голова у него раскалывалась. Ночной визит "мадемуазель Склепофф" и связанные с ним чудеса переполошили его. Старая блокировка, поставленная Медузией, не выдерживала натиска новых впечатлений и трещала по швам. Стирая у Бульонова память после той истории с фигуркой, доцент Горгонова никак не предполагала, что ему вновь придется столкнуться с чем-то выходящим за грань обычного, иначе выбрала бы другое, более глобальное заклинание.

– Летающий пылесос… Нет, тогда был не пылесос. Скрипка? Гитара? Нет, больше! Кон… контрабас… Она же называла его только что: КОНТРАБАС! Я вспомнил… Тибидохс!… Я тоже мог там учиться, но меня не взяли! Проклятая фигурка! - крикнул он.

В коридоре зашаркали тапки. Поняв, что разбудил маму, Генка торопливо выключил свет и бросился в кровать.

– Не хочу быть лопухоидом! Не хочу! Плохо мне здесь! - шептал он, слушая, как поворачивается дверная ручка.

Вновь вспыхнул свет. Мама стояла в проеме - крохотная, но убийственно решительная.

– Я знаю, что ты не спишь! Не притворяйся!

– А… Что? Где?… Я спал! - притворяясь, что зевает, недовольно возразил Генка.

– Не ври. Ты даже не щуришься от света. Почему окно открыто? С кем ты разговаривал? - требовательно спросила мама.

– У меня была девушка, - сказал Генка. Порой, чтобы обмануть, проще всего сказать правду.

– В самом деле? И где же она?

– Вышла через окно.

Мама покосилась на раму и хмыкнула. Она реально смотрела на вещи. Девушки, выходящие через окно восьмого этажа, чаще оставляют след на асфальте, чем в чьей-то жизни.

– Больше не смей открывать даже форточку! Форточки, как, кстати, и девушки, придуманы для здоровых людей, а не для таких болезненных, как ты! - проговорила она. - Тебе все ясно?

– Так точно, - басом сказал Генка,

– Не "так точно", а "да, мамочка!".

– Да, мамочка!

– И не вздумай больше включать по ночам компьютер. Твои бредовые книжки я тоже забираю. Получишь после экзаменов, если сдашь все тесты. Большего я от тебя не ожидаю.

Мама плотно закрыла окно, собрала с пола оккультные книги Бульона и, бросив на сына еще один пытливый взгляд, вышла. В комнате сразу стало душно и тошно, как в каземате. Генка лежал и тупо таращился в белеющий над ним потолок.

– Я не лопухоид… Не лопухоид! Не хочу здесь, хочу в Тибидохс! - повторял он одними губами.

Мама давно спала праведным сном инквизитора, только что спалившего десяток ведьм, а Бульон все смотрел в потолок и повторял, повторял, повторял одно и то же. Никогда и ничего прежде он не желал с такой чудовищной силой. Он почти зримо ощущал, как потоки желания отрываются от него и бомбардируют вселенную, просачиваясь во все миры.

И с каждым новым повторением что-то менялось в самом Бульоне независимо от его воли. Его магические способности, столько лет заблокированные, пробуждались. Скорлупа привычного уклада трескалась, уступая место чему-то новому. В состоянии полуяви-полусна Генка ощущал себя коконом, от которого отходят десятки и сотни нитей, излучающих пульсирующий свет. И каждая нить, всё, что Она пронизывала, было тоже им, Генкой Бульоновым. Странное, противоречивое чувство овладело им. Генке чудилось, что он увеличился до размеров вселенной и одновременно съежился и стал крохотным, как горчичное зерно.

– Я не лопухоид… Я хочу в Тибидохс… Когда это, наконец, кончится? - бормотал он, терзаемый противоречиями.

И вот под утро, когда Генка, утративший уже счет времени, провалился в сон, что-то полыхнуло вдруг.

Бульонову смутно померещилось, что это мама вошла и включила свет. Рядом со стулом на ковре, зеленовато мерцая, лежала книга размером примерно с ладонь. На переплете из светлой кожи кое-где плясали пятна плесени. В центре обложки помещался серебряный скорпион.

Клеймо тибидохской библиотеки, которым джинн Абдулла проштамповал все без исключения волшебные книги на Буяне, отсутствовало. Бульонова это не насторожило. Он не имел еще счастливой возможности познакомиться с милейшим Абдуллой и его трогательными привычками.

Ощущая в пальцах нервную дрожь, Генка потянулся к книге. Но не успел он прикоснуться к ней, как скорпион ожил и угрожающе загнул хвост. Книга распахнулась на первой странице. Бульонов увидел ограду из деревянных кольев. Почти на каждом висела высушенная голова. На крайней же голове, по виду самой свежей, с длинной белой бородой, кроме того, красовалась еще магфордская шляпа.

"Мы стремились узнать больше, чем Книга Рока собиралась показать нам", - прочитал Бульонов. Надпись была сделана рунами, но от рун поднимались тонкие лучи света, сплетавшиеся в воздухе в привычные буквы.

– Я не хочу ничего знать, - быстро сказал Бульонов.

Книга Рока разочарованно зашелестела страницами. Некоторое время она боролась с собой, а потом выругалась по-древнеиндийски и с напором сообщила:

"Нет, ты хотел! Не скрывай, маг! Я видела: ты протянул руку!" - появилось на камне, и пустые колья перестали подпрыгивать в ограде.

Генка быстро попятился. Он уже сообразил, что у книги не все в порядке с психикой. Она слишком неравнодушна к человеческой крови.

"Думаешь, от меня можно убежать, а, маг?" - умилилась книга, и Генка внезапно понял, что стоит на эшафоте, а рядом в дубовой колоде торчит большой, далеко не стерильного вида топор.

– А-а-а! Нет! Я не маг! - крикнул Генка.

"Как не маг?" - не поверила книга. - "Если бы ты был лопухоид, ты бы меня попросту не увидел. Так что… давай, милый, не волынь…"

– Я не маг! У меня нет ни кольца, н-ничего! - стуча зубами, заикнулся Бульон.

Книга Рока встревожилась. Оживший скорпион с обложки невесть как оказался на Генкиной шее и деловито пополз к вене. Здесь он замер, слушая, как пульсирует кровь. Генка обреченно ожидал укуса, но нет… Внезапно скорпион вновь стал серебряным и скатился с шеи Бульонова. Теперь он лежал на полу лапками кверху. Эшафот исчез. Дубовая колода с топором вновь прикинулась заурядным креслом, на спинку которого Генка по идиотской привычке вывешивал на ночь носки и домашние брюки.

"Мне не суждено тебя убить!" - грустно сообщила Генке книга. - "Час, когда я встречу мага без кольца, который не произнес еще ни одного заклинания, должен стать последним часом Книги Рока!… Это упомянуто на моей последней странице. Меня заманили в ловушку, и я проклинаю ту, что это сделала! Сейчас же подойди и ничего уже не опасайся".

Генка осторожно приблизился. Страницы Книги Рока начали быстро переворачиваться. Мелькали руны и иллюстрации. Дважды или трижды Генка случайно замечал на страницах такое, от чего его желудок едва не выворачивался наизнанку. Например, схема извлечения желчи из живого лопухоида или сервировка стола при подаче на стол маринованного, чуть источенного червями покойника. Анатомический атлас в сравнении с этим показался бы просто книжкой для самых маленьких.

Внезапно Книга Рока перестала перелистывать страницы и мгновенно увеличилась в три или в четыре раза. Теперь лучи света уже не плясали в воздухе. Руны торопились превратиться в привычные буквы.

"АРТЕФАКТЫ ВОЛШЕБНОГО МИРА

 Магоногая курица. Копченая курица, от которой можно бесконечно отламывать ножки и крылышки - они немедленно возникают вновь. Служит для провианта магических армий наряду со скатертями-самобранками. Немедленно оживает, теряет магические свойства и улетает при случайном прикосновении раскаявшегося вегетарианца. По этой причине магоногие курицы ныне большая редкость.

 Галера демонов. Деревянная заколдованная галера, на которой гребцами являются духи-демоны. На борту галеры можно рассмотреть девиз: Semper in motu! «Всегда в движении! (лат.)» Позволяет быстро и с относительным комфортом перемещаться по воздуху или воде на любые расстояния. Главное условие: на галере нельзя спать, хотя монотонный скрип весел сильно убаюкивает. Заснувший на галере сам превращается в духа-демона и становится одним из гребцов. Вызывается заклинанием Матросиус.

 Многоболтательный магвокат. Магвокат, на которого наложено заклинание многоречивости Ораторис демагогис. Средняя скорость речи до тысячи шестисот слов в минуту. Время речи не ограничено и может продолжаться от одного месяца до тридцати трех лет, при этом магвокат ни разу не повторяется. Самое жуткое, что заклинание многоречивости продолжает действовать и после наступления клинической смерти магвоката, вследствие чего погребение чаще всего производится в звуконепроницаемых гробах.

 Жезл "Похититель душ". Короткий жезл, заканчивающийся шаром в форме глазного яблока. При прикосновении к груди жезл забирает душу, оставляя невредимым тело, в которое может вселиться любой другой маг, готовый покинуть свое тело или уже покинувший его. Получил печальную известность во времена войн с нежитью, когда с его помощью был убит кентавр Тересий, союзник Древнира, а в его тело вселился шпион Чумы-дель-Торт. В результате кентавры вступили в войну на стороне нежити, что привело к ужасным последствиям. Были сбиты две летающих крепости магов, а астральная защита Тибидохса существенно повреждена.

 Магия жезла является запрещенной. Сам жезл объявлен вне закона и находится в розыске. Последний раз жезл видели в начале семнадцатого века в Венеции в лавке запрещенных магических предметов. Вскоре лавка была уничтожена агентами Магщества, однако жезл пропал. Его дальнейший след потерян.

 Ноев ковчег. Один из древнейших артефактов. Корма из ливанского кедра. Остальная часть ковчега изготовлена из магических деревьев, существовавших на земле до великого потопа и позднее не возобновившихся. По преданию, эти деревья, в свою очередь произошедшие от деревьев эдемского сада, умели говорить, передвигаться и содержали огромные запасы волшебства.

 При строительстве ковчега Ноем использован эффект пятого измерения. Изнутри ковчег значительно больше, чем снаружи. Представляет собой лабиринт с большим количеством отдельных помещений, способных вместить до 100 000 видов различных живых существ. После окончания великого потопа долгое время использовался как хранилище магических предметов. Позднее большая часть ковчега была сожжена молнией во время великой грозы, насланной ЧдТ и продолжавшейся полтора года.

 В коллекцию Ноева ковчега входил один из важнейших артефактов, известный как пенсне Ноя, наделенный рядом уникальных волшебных свойств. В последнюю ночь великой грозы пенсне пропало бесследно. Однако доподлинно известно, что в руки к ЧдТ оно не попало.

 Из уцелевших после грозы досок ковчега магами Средневековья изготовлен ряд волшебных предметов. Один из них - контрабас Леопольда Гроттера, предмет уникальнейший, но своенравный, крайне неохотно расстающийся со своими тайнами. Значительная часть его свойств осталась неизвестна даже его создателю Л. Г."

Генка облизал губы. В висках у него стучало. Чудилось ему, что он стоит перед дверью, распахнутой в далекий и чудесный мир. Собираясь перевернуть страницу, Бульонов протянул было руку, но замешкался, вспомнив крутой нрав книги.

И тут внезапно все руны разом пришли в движение. Прежний текст, повествующий об артефактах и магических предметах, исчез. Теперь в центре страницы осталось лишь несколько фраз. Буквы были острые и тонкие, точно сложенные из кос и виселиц. Бульону казалось, они приплясывают ехидно и пакостно.

"ТЕБЕ СКВЕРНО СРЕДИ ЛОПУХОИДОВ, НЕ ТАК ЛИ? ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ ВСЕ ИЗМЕНИЛОСЬ? ПРОИЗНЕСИ: АИДУС ЛЕТА ХАРОНУМ ТАНТАЛУМ!" - прочитал Бульонов.

Надо отдать Генке должное, он все же засомневался, стоит ли ему произносить это мрачное заклинание. Но все же это была единственная связь с чудесным миром. Единственная нить и единственный шанс. А тут еще мама зашевелилась за стеной и отчетливо произнесла во сне: "Гена, не смей снимать шарф!"

И Генка решился. Отчасти из-за мамы, отчасти потому, что то, что окружало его - все эти серые пятна реальности, тусклые люди, дежурные фразы и колючие запреты, - давно уже ему обрыдло.

– Aидyc лета харонум танталум! - громко и не раздумывая произнес он.

Генка и не подозревал, что на самом деле он использует грозное древнее заклинание вызова из Потустороннего Мира. Заклинание, которое может иметь силу, только если станет первым заклинанием, которое произнесет начинающий маг.

Волшебного перстня у Бульонова не было, зато присутствовал магический дар. Искру же выбросила сама Книга Рока. Причем такую, что ее ветхие страницы не выдержали слишком яркой вспышки. Обложка вспыхнула и обратилась в пепел. Еще миг - и осыпались страницы. Древняя черномагическая книга перестала существовать, но это уже ничего не могло изменить. Осыпаясь, пепел успел еще сложиться в надпись:

"Берегись хозяйки скорпиона!"

***

Пока Генка тупо смотрел на пепел, размышляя, кто такая хозяйка скорпиона, комната вдруг заполнилась мятущимся оранжевым пламенем. Генку обдало сухим жаром. Бульонов торопливо оглянулся.

Четыре блика света - отблески раздробленного рамой уличного фонаря - собрались воедино. Обрели объем и плоть. Что-то неуловимое пронеслось по комнате, раздуло шторы, холодным и одновременно обжигающим дуновением коснулось лица Бульонова. Посреди комнаты появилась страшная старуха, сотканная из пламени. Ее тело было из белого огня, лицо с тонкими чертами - из желтоватого огня, длинные же волосы струились по плечам испепеляющими языками. На месте рта и глаз зияли черные провалы, в которых вспыхивали и гасли колючие алмазные огни.

– Фесих ригам хора афоал! - усмехаясь, произнесла она и протянула огненную руку.

Рука вытянулась, пересекла комнату и коснулась волос отпрянувшего Бульонова. В следующий миг Генке почудилось, что старуха вспыхнула еще ярче, взвилась к потолку потоком искр и вдруг втянулась к нему в голову через ухо. Бульонов закричал и стиснул руками виски. Он ожидал жгучей боли, но боли не было. Лишь прошелестел смех, чужой неприятный смех, похожий на звук наждачной бумаги.

Генка покачнулся и схватился за голову. Примерно минуту он простоял так, а потом дико уставился на свои ладони, будто видел их впервые. Теперь он помнил лишь, что вечером лег в кровать, к нему прилетала Гробыня и он прочитал несколько страниц из Книги Рока. А все то, что было после, напрочь изгладилось у него из памяти.

Вытирая пот со лба, Бульон с удивлением обнаружил, что концы волос у него обгорели. Что-то звякнуло у него под ногой. На ковре лежала вполне заурядная брошка в виде серебряного скорпиона. Генка хотел подобрать ее, но брошка вдруг заалела и, мигнув, исчезла.

Ничему уже не удивляясь, Генка, едва раздевшись, рухнул на кровать и сразу уснул.

Глава 2. ИСКРИС ФРОНТИС ФОРТЕ

В первую пятницу мая Безглазый Ужас в подвале перестал душераздирающе стонать и греметь кандалами. По грудь втянувшись в пол, призрак заинтересованно уставился на каменную стену, на которой сами собой проступили кровавые пятна.

– Это та самая стена… Скоро что-то будет… - сказал он с нехорошим смешком.

Почти в ту же минуту тремя этажами выше Великая Зуби с удивлением разглядывала руны, вышедшие только что из-под ее пера. Эти грозные, точно сотканные из пламени руны совсем не походили на заурядные руны угрызений совести, которыми Зуби собиралась усовестить своего мужа Готфрида за то, что он слишком засмотрелся за ужином на Медузию.

"Хм… Хотела бы я знать: что это означает и как меня угораздило?" - подумала Зуби. Она попыталась стереть руны, но те стремительно разбежались от ее ладони. В этот момент Зуби впервые посетило нехорошее предчувствие.

Недолеченная Дама томно выплыла на стену Тибидохса и посмотрела на луну. Луна была красная и плоская. Она точно прилипла к горизонту, окрашивая океан в алый цвет. Взгляд Недолеченной Дамы мечтательно затуманился.

– Такая луна была в день, когда мое сердце перестало биться. Жаль, нельзя заново пережить этот волнующий момент… - произнесла она.

Рядом кто-то хмыкнул. Повернув голову на сто восемьдесят градусов, что было бы весьма экстремально для простого смертного и даже живого мага, Дама увидела поручика Ржевского.

– Bon soir, мамуля! Опять скорбим?… А я вот даже не помню, как умер. Стоит наш гусарский эскадрон полевым лагерем. Гусары, значит, у костров, то-се, кашку, картошечку, а мы, офицеры, в палатке у эскадронного, лихой был рубака. Как раз случился день его ангела. Ну, выпили бутылочку-другую за нашу победу… В общем, только нам хорошо стало, а тут часовой стреляет. Французы! Ну, я выскакиваю из палатки, прыгнул на коня, саблю наголо - и в бой. Лечу, рублю направо и налево, крошу всех в капусту. Демон тьмы, властитель боя! Неприятель в ужасе! О моей отваге, мамуля, слухи ходили! Меня сам государь отличал! И вдруг вижу - несется мне навстречу толстый французский кирасир. Я увернулся от его удара и всадил ему клинок снизу под кирасу, да только вдруг смотрю: моя сабля проходит сквозь француза, а Он даже не замечает. Я лечу дальше - и та же история. Бой идет, я сражаюсь как лев, проявляю чудеса геройства - и ничего. Тут я оглядываюсь и, вообрази, обнаруживаю, что меня убили. Весь окровавленный я лежу на траве, сжимая в руке саблю, а мой верный конь стоит рядом и жалобно так толкает меня мордой…

Поручик душераздирающе вздохнул и покосился на Даму. Недолеченная Дама, никогда не упускавшая случая проронить слезу, сострадательно всхлипнула и начала было деловито отжимать носовой платок перед новыми, уже более продолжительными рыданиями, но, внезапно спохватившись, с сомнением воззрилась на мужа. Она всегда почему-то думала, что он служил в пехоте. Правда, иногда воображение переводило его в артиллерию. Теперь же выплыли вдруг новые подробности.

– Постой-ка, а ножи?… Ты же утверждал, что тебя зарезали на балу? - сказала она.

Ржевский закашлялся.

– Кгхм-кхх… В самом деле? Э-э… Так и быть, признаюсь. Только для тебя. После того случая с ножами я выжил. Меня спас наш полковой доктор. Гений, мамуля, просто гений. Напоил водкой до бесчувствия и штопал всю ночь. Подумаешь, что такое дюжина ножиков для мужчины в расцвете лет, который выпивает в день не больше двух бутылок вина и выкуривает всего десяток трубок?

Поручик быстро взглянул на супругу, проверяя, какое впечатление произвел его рассказ. Поверила ли?

– Да, дорогой. Конечно, дорогой! Приди же ко мне в объятия! - коварно улыбнувшись, сказала Дама.

Она поняла уже, что одержала победу. Теперь ей долго чем будет язвить мужа. "Лет на пять хватит, а там придумаю что-нибудь новенькое", - прикинула она.

Привидения поцеловались. При этом их носы глубоко вошли друг в друга, чему ни Дама, ни поручик не придали особого значения. Призраки вообще снисходительно относятся к мелочам. Некоторые из них так обленились, что даже не пытаются переставлять ноги, а просто плывут над полом, точно влекомые ветром.

– В ближайшие дни что-то должно произойти. Вот увидишь, дорогой! У меня редкое чутье на смерть, - вдруг задумчиво сказала Недолеченная Дама. Она никак не могла отделаться от того, первого впечатления, когда она только увидела сегодняшнюю луну.

Ржевский расхохотался своим неподражаемым смехом, звучавшим как ржание целого кавалерийского эскадрона.

– Больше трупов - больше призраков! - прокомментировал он.

***

Нападающий сборной Тибидохса Семь-Пень-Дыр сидел у себя в комнате, запершись на два основных заклинания и одно добавочное. Он был серьезен и сосредоточен, как хирург перед операцией. Перед Семь-Пень-Дыром стояла шкатулка, очень похожая на ту, с которой некогда ездил по России небезызвестный интуитивный маг-психолог и просто пройдоха Чичиков.

Выдвинув у шкатулки секретный ящичек, Семь-Пень-Дыр слюнявил пальцы и пересчитывал жабьи бородавки, зеленые мозоли и дырки от бублика.

– Четыреста девяносто два плюс десять от Тузикова… Итого: пятьсот две жабьи бородавки, триста восемьдесят зеленых мозолей и две тысячи семьсот пять дырок от бублика!… Почему семьсот пять? Ага, тридцать сегодня взял Жикин… Опять небось на подарки своим цацам. Пусть только попробует задержать - сразу процент подниму! Эхе-хех, грехи наши тяжкие!

Пень вздохнул, закрыл шкатулку и, положив на нее подбородок, задумался. Когда он попал в Тибидохс одиннадцатилетним мальчишкой, по горячности превративши учительницу в выдру, он был так же беден, как Танька Гроттер. Только Гроттерша сразу тратила ту небольшую стипендию, которую ежемесячно выдавал ученикам Сарданапал. Семь-Пень-Дыр же вначале экономил, отказывая себе во всем, даже в необходимом, а затем додумался ссужать товарищам деньги в рост под грабительский процент. Из опасения, что деньги ему не вернут, и он потерпит убытки, Пень накладывал на дырки от бублика и на зеленые мозоли всевозможные заклятия и тройные угрызения совести. В день же раздачи стипендии Дыр стоял где-нибудь в уголке и, как паук, собирал долги, виртуозно с математической точностью высчитывая проценты.

"Оно, конечно, сдирать с товарищей деньги неловко… Да только я же не заставляю их у меня брать! И вообще, кто родился шляпой, тот все равно все прошляпит!… Лучше уж я, чем кто другой…" - самодовольно говорил себе Пень.

Внезапно, когда наслаждение обладанием достигло пика, и душа Пня купалась в магических дензнаках, как ангел в тучке, какая-то неприятная мысль настигла его и, ударив под дых, испортила настроение.

"Тут вкалываешь-вкалываешь, а все равно у меня нет и тысячной доли того, что есть у Бессмертника Кощеева только в одном каком-нибудь его подвале. Это ж сколько мне еще за ними гнаться! Нет, точно в ближайшее время произойдет какая-нибудь гадость. У меня на это нюх!" - подумал Пень и впал в глубочайшую меланхолию.

***

Горыня, Усыня и Дубыня обходили потайные самострелы в лесу, примыкавшем к скалистому берегу. С добычей все было глухо. Те из лосей и оленей, что не стали еще шашлыком, научились быть осторожными. Перешагивая через корягу, Дубыня неосторожно задел протянутую над тропой веревку. Тренькнула тетива. Тяжеленная стрела вонзилась богатырю в ляжку: ее зазубренный наконечник вышел с другой стороны.

– Глюха-клюха! Чихать на твою рать! - с чувством произнес Дубыня и тяжело обрушился на землю.

Горыня и Усыня принялись ругаться, споря, кто из них поставил здесь самострел. Выходило и так и эдак. Истина ускользала, как мокрое мыло. Проругавшись минут с десять, братья вспомнили о раненом Дубыне и, взвалив его на плечи, потащили в магпункт. Дубыня стонал и порывался поубивать всех подряд.

– Как в Тибидохс войдем - ты помалкивай. А то Медузия услышит. Сам знаешь, что нам за браконьерство будет. Наложат заклятие, переведут на одну пшенную кашу - хоть в Магфорд беги! - опасливо предупредил Горыня.

– Клопп с ней, с Медузией! Пускай слышит! - заявил Дубыня,

Но все же напоминание о доценте Горгоновой заставило его взять себя в руки. Он стиснул зубы и лишь изредка, когда становилось особенно больно, обращался к таинственной глюхе-клюхе.

У подъемного моста Усыня наступил себе на ус и остановился. Его плоское, все в рытвинах лицо приобрело задумчивое выражение.

– Давно не было такого скверного мая. Вот помяните мое слово, чего-нибудь да будет! - сказал Усыня.

– Не каркай! - проворчал Горыня и немедленно получил дубинкой по уху от обидчивого брата. Число пациентов Ягге разом удвоилось.

***

После того как Тане удалось одержать победу над Цирцеей, ее страсть к Пупперу пошла на убыль. Нет, окончательно излечиться от любви ей пока не удалось. Магия вуду не та магия, которую можно обуздать за одну минуту, час или день. Она въедается в кровь и плоть, точно яд. Растравляет душу. Нужно много недель мучительной борьбы с собой, много бессонных ночей - и то еще неизвестно, кто возьмет верх.

Таня продолжала любить Гурия, но одновременно она любила и Ваньку. Порой она сама удивлялась своей противоречивости. Пуппер и Ванька абсолютно дополняли друг друга. В Пуппере были черты, которых не было в Ваньке, но одновременно мягкий и озорной Валялкин многим превосходил прямолинейного Пуппера, имевшего привычку кстати и некстати вспоминать про свой счет в банке и плакавшегося в жилетку после каждого столкновения с тетями. Порой Таня ловила себя на мысли, что целоваться ей больше хочется с Ванькой, а по ресторанам ходить с Пуппером.

Бывало, она срывала в поле ромашку и гадала: "Ванька… Пуппер… Ванька… Пуппер". Иногда выходило, что она останется с Ванькой, а иногда - что с Пуппером. И всякий раз результат гадания казался Тане окончательным и бесповоротным. Гробыня тоже любила гадать подобным образом. Правда, если у Тани это была ромашка, то мадемуазель Гробыня отрывала лапки мухам. К тому же гадания ее имели очертания даже не любовного треугольника, а гораздо более сложной фигуры.

– Пуппер… Жикин… Гуня… Шейх Спиря… Семь-Пень-Дыр… Бульон… Тьфу ты, опять лапки кончились! Что же мне, с Бульоном оставаться? - раздраженно говорила Гробыня и, чтобы подтасовать нужный результат, отрывала мухе еще и крылья.

"Вот и я как Склепова! Никак сама в себе не разберусь! И как меня такую могли перевести на белое отделение? Ванька вяловат немножко, но это потому, что он мой ровесник. Подрастет - станет побойчее. Зато его руки не ползают куда не надо. И целуется он хорошо. Гурик, конечно, поэнергичнее, но у него подбородок колючий, а бриться ему киношники запрещают!" - думала Таня. Порой после таких размышлений она начинала опасаться, что из ее перстня вновь будут выскакивать красные искры.

***

В тот теплый майский вечер Соловей О. Разбойник был в хорошем настроении. Посовещавшись с Дедалом Критским, он решил разнообразить тренировку и вместо подросших сыновей Гоярына, которые все чаще путали игроков с кровяными бифштексами, выпустил на поле десятка два амурчиков. Пухлые купидоны резвились под куполом, кувыркались и со свистом рассекали воздух золотистыми крылышками.

– И что нам делать с этими оболтусами? - кисло поинтересовался Жора Жикин.

– Поймай хотя бы парочку! Представь, что это мяч! - насмешливо предложил Соловей.

– Поймать? Да как нечего делать! Эй ты, пацан в красных трусах, стоять бояться! - крикнул Жикин.

Он погнался за ближайшим купидончиком и почти уже схватил его, но тот изловчился и быстро нырнул вниз. Жора замешкался, не притормозил и впечатался лбом в купол. Купидончики мельтешили, хихикали и прятались друг за друга. То там, то здесь мелькали их розовые ускользающие пятки. Вскоре сборной пришлось признать, что купидоны куда маневреннее и хитрее магических мячей. Лично же Таня убедилась в этом, едва не расколотив о купол свой контрабас. Увернувшийся купидончик заливался звонким смехом у нее над головой.

Наконец Кузя Тузиков изловчился и, поймав упитанного младенца, только что увернувшегося от Кати Лотковой, небрежно сунул его под мышку. Разгневанный купидончик заверещал, как поросенок, выдернул из колчана стрелу и, не трудясь даже наложить ее на тетиву, воткнул Тузикову в бедро. Кузя вскрикнул, выпустил купидона, порозовел, позеленел, снова порозовел и, точно перезрелая груша, кувыркнулся с реактивного веника. Хорошо, что было не слишком высоко.

К Тузикову, прихрамывая, кинулся Соловей и принялся трясти его. С минуту Тузиков оставался неподвижен. Потом томно приоткрыл глаза и задумчиво уставился на тренера.

– У тебя есть капитанская фуражка? - поинтересовался он. - Я люблю почтальонов, но ты тоже симпатичный!

– Не-е-ет! Что вы с ним сделали? - возмущенно завопила Рита Шито-Крыто, обстреливая амурчиков своими убийственными сглазами.

Взбешенный Соловей лично сшиб купидончика свистом и, за ухо подтащив его к Кузе, заставил снимать любовную магию.

– Я тебе дам какие попало стрелы использовать! А ну лечи давай! - крикнул он.

– Отпушти ухо, фулюган! - пропищал купидончик.

– Не отпущу! Так лечи!

Купидончик достал другую стрелу и ее опереньем начертил на ноге Кузи какой-то знак. Тузиков вновь, радужно меняя цвета, опрокинулся на песок. Минуту спустя он встал и на негнущихся ногах направился к реактивному венику.

– Парень, ты в порядке? - крикнул ему Соловей.

– Моя твоя не понимай! Хочу рисовать маслом и кататься на слонятах! Других слабостей у меня нет! - отчетливо сказал Тузиков.

Опростоволосившийся купидончик торопливо слинял.

Тренировка продолжалась. Постепенно сборная приноровилась к суетливому мельканию розовых пяток и золотистых крылышек. Игроки перехватывали купидонов влет, иногда даже по паре штук.

Раззадоренные младенцы принялись осыпать тибидохцев стрелами. По счастью, после истории с Тузиковым Соловей заранее велел снять с золотых стрел наконечники. Это значительно ослабляло любовную магию, и любовь получалась мимолетная, на уровне флирта. Техничный донжуан Жора Жикин ухитрился влюбиться за тренировку трижды. Девочка-пантера Маша Феклищева - пять раз. Сколько раз влюбился Баб-Ягун, не знал даже он сам. У говорливого внука Ягге с точными науками было взаимное недопонимание.

После тренировки Таня вышла из раздевалки и обнаружила, что ее ждет Ванька. Это всегда было приятным сюрпризом. Ванька редко предупреждал о своем появлении. Его коньком была непредсказуемость. К тому же в последние недели у них с Тарарахом было много возни с магическими зверями. То драконы принимались угасать, и их отпаивали ртутью, то гарпии стали гибнуть, подхватив магический вирус от птицы Феникс, от которого сам Феникс излечился элементарно, применив свое коронное самосожжение и возродившись из пепла.

– Привет! Я тут был неподалеку и решил заглянуть, - сказал Ванька.

Таня спрятала контрабас в футляр и вручила его Ваньке. Валялкин всегда охотно таскал ее контрабас, в отличие, кстати, от Пуппера, который, обжегшись еще в подростковом возрасте на феминистках типа Гореанны, предпочитавших все делать самостоятельно, не всегда решался предложить помощь.

Они пошли к Тибидохсу, делая большой круг, чтобы не сразу оказаться у школы. Ванька рассказывал Тане что-то забавное, кажется, о Тарарахе, который гонялся сегодня с утра за болотными хмырями, устроившими погром в его берлоге. Когда Таня засмеялась, Ванька обнял ее и поцеловал.

В этот самый неподходящий, или, напротив, исключительно подходящий, момент (с какой стороны посмотреть) их прервал чей-то гневный вопль. Сверху на метле спикировал Гурий Пуппер, имевший почти магический дар появляться некстати. Соскучившись по Тане, он решил навестить ее. Пуппер был в новой майке, с которой добрыми глазами смотрела его тетя. Заметив Таню, тетя на майке мгновенно повернулась к ней затылком.

Пуппер спрыгнул с метлы. Как порой случалось с Гуриком, от негодования он растерял добрую треть русских слов.

– Damn! Отойди от нее, валяйнок! - крикнул он, причудливо скрещивая "Валялкина" с "валенком".

– Сам отойди, лох румяный! - мгновенно парировал Ванька. Ему было проще. Все-таки русский язык был его родной стихией. С "румяным лохом" он угадал. Пуппер от злости действительно основательно подрумянился.

– Do you understand me? Таня есть мой! Я, а не ты стану ее хазбонд! - воскликнул Пуппер. - Ты, рашн лайподь, не стоишь один ноготь на ее finger!

Некоторое время Ванька размышлял над словом "лайподь", но окончательно так и не определился с его значением.

– Сам ты фингер! - сказал он, решив придраться к этому более обидному, с его точки зрения, слову.

– Лайподь!!! - взвыл Гурий.

Не вникая дальше в лингвистические тонкости, Ванька аккуратно поставил футляр с контрабасом на землю и шагнул к Гурию. Пуппер насмешливо ждал. Ванька смахнул с Пуппера подклеенные очки и точным ударом в подбородок заставил Гурия сесть на землю. Таня едва поверила своим глазам - семнадцатилетний Пуппер был на добрую голову выше Ваньки и на десяток килограммов тяжелее.

Упавший Пуппер сразу же подскочил, как пружина. Первым его желанием было кинуться на Ваньку с кулаками, но он сдержался.

– Посмотри на него! - сказал он, обращаясь к Тане. - Разве это мужчина? Он не сможет обеспечить тебе никакой левел оф лайф! Вы будете жить на берегу океана и есть тухлый рыба, которую бросать волны!

– Почему обязательно тухлую? - удивилась Таня. Ей стало обидно за Ваньку. Категоричность Пуппера выводила ее из себя.

– Потому что он не заработает на удочку. Ха-ха! Это есть метафор! - категорично заявил Гурий, нашаривая на земле очки. - Ну вот, дужка отлетела! - сказал он укоризненно.

– Нечего ныть! Замотай скотчем! По-моему, они уже ломались пару раз, - хмуро посоветовал Ванька. С его точки зрения, очки Пуппера и прежде выглядели так, словно их переехали автомобилем.

– Глупый лайподь! Это есть такой модель от лучший магзайнер Буччи! Специально сломан и подклеен! Тебе, валяйнок, не расплатиться за эти очки всю жизнь, даже если продать тебя в рабство! - небрежно сказал Пуппер.

– Угу! - произнес Ванька и вновь смахнул с Пуппера очки. Теперь они улетели вдвое дальше прежнего. К тому же на пути у них встретилось дерево. - Ой, какой я неосторожный! Теперь и скотч не поможет. Магзайнеру придется повеситься на своих подтяжках, - грустно сказал Ванька.

Гурий позеленел от злости. Его длинное лицо приобрело необычно благородное и горделивое выражение. Ну прямо герцог Магкингем, основатель Магфорда, на парадном портрете.

– Мое терпение лопнуть! Я преподам тебе хороший lesson! Иди за мной, Джон Валялька, и не вздумай отстать! Если попробуешь убежать, я буду отшлепать тебя по задний карман твоих брук! - сказал он мрачно и, повернувшись, быстро пошел к роще.

Добрая тетя, лицо которой смотрело теперь со спины Гурия, снова торопливо отвернулась. Но Тане было не до родственников Пуппера и не до их настроений. Она виновато смотрела на Гурия и Ваньку. В конце концов, все, что происходило, происходило из-за нее.

– А ну, прекратите! Что я вам, собственность? Какое вы имеете право меня делить? - сердито крикнула она.

Пуппер резко остановился и вернулся к Тане. Самая добрая тетя, вновь оказавшаяся к Тане лицом, пришла в замешательство и сердито завертелась как флюгер.

– Отлично. Определяйся кто: он или я? Есть у тебя свой мнений? Тогда говори! И пусть другой уйдет сам - раз и форева! Ты согласен, Вайлялька?

Ванька кивнул.

– Клянешься?

– Клянусь! - твердо сказал Ванька.

– И я клянусь! - повторил за ним Гурий.

Теперь оба - Пуппер и Ванька - выжидающе смотрели на Таню. Она, не ожидавшая этого и растерянная, замешкалась с ответом. Странная нерешительность овладела ею. Ее душа буквально разрывалась на две половины - одна из них устремлялась к Пупперу, другая к Ваньке. Ей хотелось сохранить и того, и другого. Сколько раз она потом проклинала себя за это!

Молчание затягивалось. Несколько раз Таня набирала воздух, чтобы произнести одно какое-нибудь имя, но так ничего и не произнесла. Зато в ней проснулось вдруг дикое раздражение человека, которого пытаются загнать в угол.

– Какие же вы оба болваны! Терпеть вас не могу! - воскликнула она, отворачиваясь.

– Не можешь решить? Прекрасно! Тогда мы решим сами. Пошли, Пуппер! - вспыхнув, сказал Ванька.

Теперь уже Гурий вынужден был тащиться за ним, что было не совсем приятно для его самолюбия. Роли переменились. Таня, которую оба этих петуха почти не замечали, двинулась за ними следом.

– My dear, Татьяна! Прошу, не ходи за нами. У нас будет разговор сугубо фо мэн! Я научить этот сосунок с прической a la moujik хороший манер! - обратился к ней Пуппер.

– Научишь, научишь… Всему научишь! Не отставай давай! - голосом, не предвещавшим ничего хорошего, пообещал Ванька.

– Ванька! Не надо! - жалобно попросила Таня. Она отлично знала, чем закончится для Пуппера это Ванькино показное смирение.

– Нет, надо! Подожди нас здесь!… Я не сделаю ему ничего плохого: просто доступно объясню, что невест нужно искать подальше от Буяна, - твердо сказал Валялкин.

Тане стало тревожно за Пуппера. Правда, и за Ваньку она боялась ничуть не меньше. Но Ванька все же был более приспособленным. Не проходило недели, чтобы он не подрался с Семь-Пень-Дыром, Ягуном или даже Гуней Гломовым. С другой стороны, драконбол, в который играл Пуппер, тоже не был спортом для благородных девиц и кое-чему должен был его научить.

Все еще надеясь помешать, Таня кинулась было за ними, но тяжелый футляр контрабаса оттягивал ей плечо. Она остановилась, растерянная и очень недовольная всем происходящим.

В роще Пуппер обогнал Ваньку и пошел первым. Ваньке это не понравилось, и он оттеснил Гурия плечом. Некоторое время они молча толкались на ходу.

Ветки, которые никто не пытался придерживать, норовили хлестнуть по глазам. Наконец Гурий остановился, оглянулся и убедился, что деревья надежно скрывают Таню от них, и она не может ни видеть, ни слышать их.

– Последний раз спрашиваю, уступишь ты мне Таню или нет? - спросил Пуппер.

– Размечтался. Держи карман шире! - сказал Ванька.

– Но у нас с ней the great love!

– Меньше надо было ползунки выкрадывать и с Цирцейкой интриговать. Не было бы никакого "грейт лава", - насмешливо произнес Ванька.

Об истории с ползунками знала уже вся школа. Не так давно Пипа под большим секретом рассказала все Ритке Шито-Крыто, та еще под большим секретом - Зализиной, а Зализина назло Тане - Попугаевой. А рассказать о чем-либо Верке было всё равно, что сделать объявление по зудильнику.

– Как хочешь, Вайлялька!

Гурий пробормотал заклинание. В руке у него появилась перчатка, которую он бросил Ваньке в лицо.

– Джон Валялька, ты есть наклый плут! Я вызываю тебя на магическую дуэль! Один из нас умрет! Вдвоем нам нет места в этот тесный жестокий мир! - холодно сказал Пуппер.

Ванька поймал перчатку, скользнувшую по его щеке, и в свою очередь швырнул ее в лицо Пупперу.

Два взгляда встретились - пылающий рассудочной отвагой взгляд Пуппера и прищуренный, испытующий взгляд Ваньки. Никто не собирался отступать.

– Дуэль так дуэль. Сам додумался или в книжке прочитал? - поинтересовался Валялкин.

– У тебя есть метла? - деловито осведомился Пуппер.

Ванька покачал головой.

– Ни метлы, ни ведра. Даже детского совочка нету. Я думал, все это дворникам на работе выдают, - усмехнулся он.

– На чем же ты собираешься лететь без метлы? - спросил Гурий, не уловив юмора. - Магические дуэли происходить в воздух!

– Я возьму у Ягуна пылесос, - сказал Ванька.

– Меня это устраивает, - кивнул Пуппер. - Завтра на рассвете мы поднимемся над океаном и будем поочередно атаковать друг друга усиленный боевой искра. До тех пор, пока у Тани не останется только один поклонник.

– Или ни одного, - сказал Ванька.

– Или ни одного, - серьезно подтвердил Гурий. - Моим секундантом будет my bodyguard Прун.

– А моим Баб-Ягун. Думаю, он согласится… А нет, стоп! Ягуна нельзя, - спохватился Ванька. - У кого я тогда пылесос одолжу? Ладно, найду кого-нибудь еще.

– Wonderful! Тогда до завтра! Встречаемся в четыре утра в этой же роще. Постарайся не опаздывать, Джон Валялька. И еще одно: когда мы сейчас выходить, сделай так, чтобы Таня ни о чем не догадалась! Она может помешать наш дуэль! - сказал Гурий, потирая пальцем свой знаменитый шрам в форме копирайта.

Для всех, кто знал Пуппера, это был верный знак, что он просто в бешенстве.

– Она ни о чем не догадается. Уверяю тебя, - пообещал Ванька.

***

Таня, сходившая от беспокойства с ума на опушке рощи, была поражена, когда из-за деревьев, любезно беседуя, появились Ванька и Пуппер. Они не только не собирались бить друг другу морду, но сделались, казалось, лучшими друзьями. Ванька что-то сказал. Пуппер засмеялся. Гурий что-то сказал. Ванька одобрительно похлопал его по плечу. Дружба была в самом разгаре.

"Что-то мне совсем не нравится, как они спелись. Может, это я теперь третья лишняя?" - негодующе подумала Таня, хотя еще минуту назад мечтала, чтобы все закончилось мирно.

Одновременно она с удивлением смотрела на майку Пуппера. Самая добрая тетя, прежде демонстративно поворачивающаяся к ней затылком, пребывала в странном и необъяснимом возбуждении. Она таращила глаза, высовывала язык и делала рукой движение, точно затягивала у себя на шее петлю.

"Это она меня, что ли, удавить хочет? Очень милое и естественное желание!" - подумала Таня и, подождав, пока Гурий повернется к Ваньке, чтобы сказать ему нечто дружелюбное, показала тетке язык. Тетя порозовела от негодования, оскорбленно заморгала и вновь повернулась затылком.

Вскоре Пуппер откланялся и улетел, уронив на прощание загадочную фразу:

– Dear Tanjusha! На всякий случай запомни меня таким! Вскоре мы с тобой будем либо очень близки, либо очень далеки…

– Что это он? О чем вы с ним говорили? - спросила Таня, провожая взглядом стремительно удаляющуюся спину Гурия. Пуппер сидел на метле как профи. Он был сгруппирован и одновременно расслаблен. Казалось, нет такой силы, которая сбросила бы его с метлы.

– Э-э… О разном, - неопределенно ответил Ванька.

– В смысле?

– Ну, в основном об очках. По очкам этот парень просто ходячая энциклопедия! У моего прадедушки остались прикольные очки - ободки из консервных банок, в которые вставлены два бутылочных донышка! Я рассказал об этом Пупперу - он едва не умер от восторга. Мечтает заполучить их в свою коллекцию, - заявил Ванька, торопливо изобретая на ходу новые подробности.

Таня с сомнением посмотрела на него. Если по Ягуну и Пупперу заметно было, когда они лукавят, то Ванькин голос ничуть не менялся. Лишь глаза поблескивали насмешливо и хитро. Вот и сейчас Таня догадывалась, что что-то неладно, но никак не могла понять, что же на самом деле произошло между Ванькой и Пуппером.

– А что это была за фразочка про очень близки и очень далеки? Не знаешь, что Пуппер хотел этим сказать? - спросила Таня у Ваньки.

– Вот уж не знаю, - ответил Ванька. - Англия - страна туманов. Они там такого туману понапустят, что держись. Но ты Пуппера на всякий случай запомнила? Можешь представить, если закроешь глаза?

– Да, - неуверенно сказала Таня.

– Чудненько. А меня можешь? - ревниво спросил Ванька.

– Сейчас кто-то схлопочет ядреный запук… Не буду я тебя представлять!

Фыркнув, Таня толкнула его под коленки контрабасом и, взвалив на Ваньку футляр, пошла к Тибидохсу. Позднее она сто раз ругала себя, что была в этот миг такой близорукой. Недаром Ягун, многократно влюблявшийся и столь же многократно терпевший фиаско, утверждал, что любовь делает человека слепым и глухим. "Всякий влюбленный немного кретин, но все равно ради этого стоит жить!" - обычно добавлял он.

***

В половине четвертого утра в комнате у Шурасика деревянная статуэтка Древнира окуталась вдруг золотистым сиянием и принялась обстреливать бедного владельца заклинаниями бодрости. Эту статуэтку, вырезанную тибидохскими домовыми из лукоморского дуба, Шурасик, как единственный тибидохский отличник, получил еще в прошлом году из рук самого Сарданапала.

Шурасик упорно сопротивлялся. Он и бодрость были понятия совершенно несовместимые, особенно в такой час. Высунув из-под одеяла руку с перстнем, он запустил в статуэтку Дрыгусом-брыгусом, которую деревянный Древнир с легкостью парировал.

– Кофеусрастворимус! - немедленно отвечала умная статуэтка.

– Идиос нафигус! - применял нейтрализующее заклинание Шурасик.

– Чифирюс/

– Гопус-стопус! Отвалеус!

Некоторое время Шурасик и статуэтка Древнира перешвыривались запуками, искрами и сглазами, все больше входя в раж. В результате на сухом дереве фигурки зацвела вишня, а подушка Шурасика была разнесена в пух и перья, точно близким выстрелом из базуки.

Рассерженный Шурасик приготовился ответить чисто конкретным заклинанием калибра 7,62, но вовремя спохватился, что сам вчера заговорил статуэтку, чтобы она разбудила его в это время. К тому же, перебрасываясь со статуэткой атакующей магией, он окончательно проснулся, так что цель в конце концов была достигнута.

– Спасибус не булъкус сменяюус пузырюс! - произнес Шурасик формулу общей благодарности, одну из семи универсальных формул Астрокактуса Параноидального.

Астрокактус был знаменитый, маг: он начал жизнь, как гений, открытием волшебного спирта, погружающего в состояние вечного удовольствия, и закончил как гений - в психушке с белой горячкой.

Услышав формулу общей благодарности, деревянная фигурка Древнира довольно скрипнула и перестала окутываться сиянием. Можно было отправляться в рощу искать волшебные корни незрим-травы, ради чего Шурасик, собственно, и поднялся на рассвете.

Большинство магических отваров сохраняют свои свойства лишь несколько мгновений. К примеру, то, что только что было эликсиром привлекательности, превращается в смертельный яд спустя ровно секунду после приготовления, и маг, замешкавшийся сделать глоток, имеет больше шансов стать трупом, хотя, никто не спорит, чертовски привлекательным. Та же или почти та же история повторяется с настойкой вечной жизни, растиркой красоты или бальзамом всеведения. Незрим-трава - и это главное ее свойство - делает связи других магических составляющих долговечнее. Правда, даже она не гарантирует, что бальзамы или эликсиры будут храниться вечно, но поднести кубок ко рту успеть можно.

Нет смысла объяснять, что в мире магов незрим-трава ценится куда больше золота, произвести которое из обычного свинца способен всякий нерадивый аспирант кафедры общей магии, помнящий формулу всеобщности и способный вычертить перстнем по воздуху пару рун.

Лопухоидам незрим-трава неизвестна по двум простым причинам: первая та, что трава живет только один день и бесполезно искать ее назавтра там, где она была вчера. Вторая та, что трава невидима и поиски ее превращаются в гонку за призраком.

Прежде Шурасик выменивал незрим-траву у малютки Клоппика, но теперь тот растранжирил все запасы, и Шурасику волей-неволей пришлось искать ее самому. Он собирался уже неделю, но все время просыпал, пока не догадался заговорить фигурку. Шурасик вооружился ржавым турецким кинжалом, взял вилочку из скелета лягушки и отправился в рощу. Здесь он остановился и задумался, соображая, откуда начать поиски.

"Главное, ничего не перепутать. Нож держать в левой руке. Корень брать не рукой, а вилочкой из скелета лягушки, зарытой в муравейнике. Через все препятствия перешагивать левой ногой. На солнце не смотреть. По дороге не оглядываться", - напомнил себе Шурасик.

Задача перед ним стояла непростая. В "Справочнике мага-травника" «Справочник мага-травника. Изд.13-е, усеченно-дополненное; под обшей ред. проф. Клоппа. Лысая Гора, 1894 г.» черным по белому было написано, что незрим-трава любит солнце, но не переносит света. Предпочитает низины и овраги, но растет исключительно на возвышенностях. Требует постоянного полива, но ненавидит влагу. Кроме того, незрим-трава растет наоборот - на рассвете она до колена, в полдень чуть выше ступни, на закате же втягивается в землю, чтобы завтра появиться невесть где.

Шурасик безуспешно раскапывал кинжалом землю, как вдруг вспышка семи радуг Грааль Гардарики заставила его торопливо опуститься на четвереньки и резво отползти в лопухи. Он хорошо помнил правило номер пять настоящего мага-травника: когда ищешь незрим-траву, не попадайся никому на глаза - или в тот день точно ничего не найдешь.

Прячась в лопухах, Шурасик видел, как, скользнув между деревьями, на поляну опустились Гурий Пуппер и Прун. Оба были на метлах, оба в темных плащах. Бледный и благородный нос Пуппера был украшен тоненькими очками в стиле "мальчик-вамп" (№ 45 его уникальной коллекции). Попутно очки Гурия были снабжены особыми стеклами, позволяющими определять тип атакующей магии и ее интенсивность. Возможно, по отношению к Ваньке, который не имел таких очков, это было не совсем честно, но, как шутил семейный адвокат Пупперов Хадсон; "Справедливость - понятие несправедливое".

Демонически скрестив руки перед грудью, Гурий прохаживался по роще, пылая от негодования. Изредка он взмахивал рукой, как если бы уже сейчас сокрушал Джона Валяльку боевой искрой.

Зато Прун ощущал себя явно не в своей тарелке. Всю сегодняшнюю ночь, он кричал во сне. Его мучили кошмары, что сделают с ним тети Пуппера, если Гурий погибнет. "Бросят в зыбучие пески и, пока я буду погружаться, станут читать мне нотации! А то и того хуже: превратят в подставку для сапог-скороходов", - мрачно размышлял он.

А еще он думал так:

"И подложили же мне свинью! Почему Гурий не выбрал секундантом Гореанну? Женщина-секундант - это так необычно! К тому же у Гореанны есть сглаздамат. От теток она бы как-нибудь отбилась".

Пока Шурасик, выглядывая из лопухов, соображал, что делают здесь Пуппер и Прун, послышался рев двух приближающихся пылесосов. С одного пылесоса спрыгнул Ванька, с другого - Гуня Гломов. Гуня был единственным, кого Ванька сумел разбудить в этот час. Узнав про дуэль, Гуня воодушевился и заявил, что сам будет драться с Пуппером, если тот одолеет Ваньку.

– Как ты с ним будешь драться? У тебя же с магией неважно! - улыбнулся Ванька.

– У меня есть коронное заклинание Гломус вломус! Стиль чугунного кулака! Просто, как истина. Китайские школы отдыхают, японцы отправляются на перекур! - заявил Гуня и нежно посмотрел на свою огромную лапищу, которая выглядела так, точно была плодом запретной любви ковша экскаватора и боксерской перчатки.

Прежняя сила полностью вернулась к Гуне. Сложно было поверить, что недавно он лежал на кушетке в магпункте слабый, как младенец. Но все же пережитое потрясение не прошло для него бесследно. Например, прежний Гуня никогда бы не дал Пупперу такую сложную характеристику:

– Он мне никогда не нравился. Шрамик нагленький на лбу, очочки, галстук… Ну прям сетевой распространитель с Лысой Горы. Я все жду, когда он предложит мне отвертку-фонарик со встроенным датчиком магии вуду или набор шариковых ручек - дырка от бублика штучка, две дырки кучка.

– Тихо! - сказал Ванька. - Они уже тут!

Гуня и Ванька подошли к Пупперу. Гурий сухо поклонился.

– Ты опоздал, лайподь! Джон Валялька! - укоризненно сказал он.

– Это ты прилетел раньше, Гуся Поффер! - щурясь на всходившее солнце, произнес Ванька.

Проигнорировав его, Пуппер посмотрел на Гуню.

– А вы есть секундант?… Очень приятно… Пуппер. Пуппер Гурий, - представился он, одаривая его профессиональной улыбкой.

Гуня тоже вежливо улыбнулся. Улыбка у Гуни была, увы, не голливудская. Максимум мосфильмовская.

– Гуний, В смысле… кгхм… Супергуний! - шаркая ножкой сорок восьмого размера, сообщил он.

Пуппер вежливо приподнял брови.

– Really? Супергуний? - переспросил он.

– А чего? Нельзя, что ли? - набычился Гломов.

– Почему нельзя? Можно! - поправляя очочки, разрешил Пуппер.

"Пуппергурий" и "Супергуний" раскланялись и взаимно потеряли друг к другу интерес.

Воинственный Прун вслед за Гурием тоже возжелал сказать нечто колкое в адрес второго секунданта, но вовремя посмотрел на Гуню. Блаженная улыбка и удалой размах его плеч заставили Пруна передумать.

– How do you do, mr, Glomoff? - вежливо осведомился он.

– Спасибо, Пруша, помаленьку, - отвечал Гуня, дождавшись от Гурия перевода. Из английских фраз он помнил только "What is your name?", да и то больше на уровне генетической памяти.

Тем временем удивление подглядывающего Шураика перешло все возможные и невозможные границы. Отодвинув носом лопух, он попытался не упустить ни единого звука.

– В первый и… ну это… в последний раз предлагаю вам отказаться от дуэли! - сказал Гломов голосом, который сам по себе исключал всякое примирение.

Пуппер покачал головой. Ванька фыркнул.

Прун вздохнул. Ему продолжали мерещиться грозные тети. Они плясали у него в глазах, точно кровавые мальчики.

– Не хотите мириться? Тогда чего мы стоим гарпий считаем? Меня что, напрасно разбудили? Давайте деритесь! - заявил Гуня.

Возможно, его кровожадность объяснялась тем, что он имел о магических дуэлях весьма приблизительное представление. Скорее всего, Гломов считал, что речь идет об обычном мордобое, после которого противники расходятся с разбитыми носами и поэтической синевой под глазами.

– Еще раз напомнить правила в присутствии секундантов! - сказал Гурий. - Мы вылетаем за купол и поднимаемся высоко над океаном. Боевые искры выпускаются по одной. Заклинание усиленной формы Искрис фронтис форте! В случае промаха все повторяется, и так, пока… пока все не закончится. Число искр не ограничено. Предлагаю проверить мой и ваш кольца.

Ванька кивнул. Пуппер подышал на свой перстень, протер его и, оглядевшись, выбрал цель. Это была часть старой крепостной стены, расположенная метрах в ста от них, там, где роща смыкалась с побережьем. Когда-то во время войн с нежитью здесь был один из внешних бастионов обороны, теперь почти уже разрушенный.

– Искрис фронтис форте! - твердо сказал Пуппер.

Очень яркая зеленая искра с треском оторвалась от его кольца и стремительно скользнула к стене. Послышался грохот. Взметнулась кирпичная пыль. С полдюжины камней были выбиты. В стене образовалась приличная брешь, в которую мог бы протиснуться человек.

– Ничего. Слабовато, но сойдет, - довольно сказал Пуппер, чуть встряхивая пальцами, чтобы остудить перстень. - Теперь ты, Джон Валялька!

Разинув рот, Гуня Гломов уставился на Ваньку.

– Искрис фронтис форте! Даже не просто Искрис фронтис! Ну ты и влип! Это же похлеще базуки! - проговорил он.

Ванька пожал плечами. В отличие от Пуппера он не стал протирать кольцо и прицеливаться, а просто, чуть согнув в локте руку и направив костяшки пальцев на стену, сказал:

– Искрис фронтис форте!

Зеленая искра, довольно яркая, но не такая, как у Пуппера, ударила в стену чуть выше пролома. Хотя глиняная крошка и брызнула, все кирпичи остались на месте. Пуппер удовлетворенно улыбнулся.

– Я недостаточно разозлился, - точно оправдываясь, произнес Ванька. - Ничего. Еще успею.

– Угу! Пропустишь одну такую искру и успеешь, - хмыкнул Гломов, разглядывая оставленную Пуппером брешь.

– Еще не поздно отступить, Джон Валялька! Отдай мне Таню и не смей к ней приближаться! Ну? Клянись! - задиристо сказал Пуппер.

Ванька прищурился.

– Садись на метлу и не потеряй очки! Таню ты не получишь! - отрезал он.

Пуппер сухо кивнул и двинулся было к метле, но остановился. Прун что-то негромко подсказал ему по-английски.

– Он говорит, надо бросить жребий, кто стреляет первым, Секунданты тянут соломинки. Тот, чей секундант вытянет короткую, будет вторым, - перевел Гурий.

Прун нашел две соломинки, обломал у одной конец и, спрятав обе в ладони, протянул Гуне. У простодушного Гломова от ответственности вспотели руки.

– Законус подлостус! - прошептал Прун, незаметно выпуская искру. Ему хотелось дать Гурию лишний шанс.

Гуня долго мялся, сомневался и вытянул, разумеется, короткую. Поняв, что первый выстрел будет делать Пуппер, Прун облегченно вздохнул. Возможно, Гурий не промахнется, и тогда ему, Пруну, не придется отдуваться перед тетями.

– А что делать с телом? В смысле, если кто-то погибнет? - озабоченно спросил Гуня. Ему хотелось понять, как далеко готов зайти Пуппер.

– В океане полно акул. Похороны будут за их счет, - кровожадно сказал Гурий.

Он сел на метлу, чуть ссутулился - той самой особой пружинной сутулостью, которая придает шик драконболистам и жокеям, - и стремительно, рванул ввысь. За ним поспешил Прун. Ванька и Гуня Гломов завели пылесосы и взлетели уже без такого шика. Вскоре четырежды сработавшая Грааль Гардарика подтвердила, что оба дуэлянта и их секунданты покинули Буян.

Шурасик, не пропустивший ни слова, вспахал подбородком прошлогоднюю листву.

– Дуэль! Надо предупредить Сарданапала! Это же смертоубийство! - пробормотал он и, спотыкаясь, метнулся к Тибидохсу.

Циклоп Пельменник дремал у подъемного моста, опершись на секиру. Возле него стояла огромная бутыль самогона, на горлышко которой была надета детская соска. Изредка, не открывая своего бешеного глаза, Пельменник нашаривал бутыль, присасывался и вновь погружался в сладкий утренний сон. Шурасика он даже не заметил.

Едва Шурасик перебежал мост и нырнул в Башню, кто-то цепко поймал его за рукав. Он пугливо оглянулся. Это была Пипа Дурнева.

– Стой, руки за голову! - приказала она. Шурасик остановился. Пробивная и уверенная

Пипа ему нравилась. Мягким и интеллигентным людям часто не хватает зубастости. В Пипе же ее было хоть отбавляй. Она могла не только войти в любую дверь без стука, но и унести дверь с собой в качестве моральной компенсации зато, что ей не сразу открыли.

В то утро Пипа тоже встала рано. Она и Катя Лоткова исполнили свое давнишнее намерение устроить Жоре Жикину хороший пробегунчик. Пипа назначила ему свидание в четыре утра у подъемного моста, а Катя - в четыре пятнадцать на чердаке Большой Башни. Оба свидания, разумеется, были самые важные. Пипа с Катей наобещали Жоре по семь вагонов нежности, одновременно пригрозив рассориться с ним на всю жизнь, если он проспит или попробует не явиться. И вот теперь Жора, высунув язык, разрывался на части и носился туда-сюда, загнанный, как бегун-марафонец. Пятьсот ступенек вниз, пятьсот вверх. Сорвав поцелуй у Пипы, которому бедняга был совсем уже не рад, Жора заплетающимся языком врал про эликсир, который кипит у него в комнате, и тащился обратно к Лотковой, а потом от Лотковой снова к Пипе.

Пипа и Катя Лоткова, вполне вернувшая свою красоту и вместе с тем уверенность в своей неотразимости, отрывались на полную катушку. Отправив Жикина, они перезванивались по зудильнику или, сговорившись, начинали названивать Жоре и сочувственно спрашивать, не выкипел ли его эликсирчик.

Жикин, застрявший где-то на середине гигантской лестницы, мог только хрипеть в зудильник. Ему хотелось раз и навсегда забросить все свидания, поставить на девушках жирный крест и записаться в кружок выпиливания лобзиком. Он где-то когда-то читал, что это спокойное и умиротворяющее занятие отлично сохраняет от потрясений и крайне полезно для психического здоровья.

– У меня для тебя хорошая новость, котик! Мы теперь будем встречаться каждую ночь. Часа в три тебя устроит? - мурлыкала Лоткова.

Жора вздрагивал. Дело в том, что ровно минуту назад ту же фразу, едва ли не слово в слово, он слышал от Пипы. И той тоже почему-то хотелось видеть его ровно в три. "Ах, девушки, девушки! Как же они предсказуемы!" - самодовольно думал Жора.

Вспомнив о дуэли, которая, возможно, уже началась, Шурасик попытался рвануть к кабинету главы Тибидохса, но юная Дурнева цепко поймала его за задний карман.

– Ну и куда бежит юное дарование? - дурачась,

Спросила она.

– Мне нужен Сарданапал! Отпусти! - потребовал Шурасик.

– А вот и не отпущу! Неужели этот старикашка нравится тебе больше, чем я? - капризно нахмурилась Пипа. Только что у нее мелькнула забавная мысль: задержать Шурасика до возвращения запыхавшегося Жикина и развести того на ревность.

– Не в том дело! Там Валялкина убивают! - крикнул Шурасик.

– Ну и что? Утешься, мальчик! Каждую минуту на земле происходит два убийства, тысяча краж и пять вооруженных ограблений! - зевнула Пипа.

– И Пуппера тоже убивают! Дуэль у них!

Пипа мигом стала серьезной. Если на Валялкина ей было, в общем и целом, плевать, то к Пупперу она относилась трепетно.

– ПУППЕРА? - охнула она, вцепляясь в Шурасика мертвой хваткой. - А ну веди меня к нему! Да я за моего Гурочку… Что ты встал, как истукан? Ищи где хочешь мне пылесос!

***

Рассветное небо было нежно-малиновым. Ветер налетал порывами и мял рыхлые телеса туч.

Пуппер, летевший впереди, поднимался все выше. Вскоре они оказались так высоко, что у Ваньки закружилась голова и стало не хватать воздуха. Океан был уже не виден - лишь изредка в разрывах туч мелькало что-то серебристо-стальное. Мелькало и сразу гасло.

А Гурий все поднимался и поднимался, ни разу не оглянувшись. Он явно стремился, чтобы тот из них, кто сорвется вниз, не имел ни малейшего шанса. Гуня Гломов озабоченно хмыкал. Под конец даже верный Прун начал проявлять беспокойство. Один только Ванька упорно мчался вслед за Пуппером, заставляя двигатель пылесоса реветь от перегрузки. Лицо у Валялкина было задумчивым и отрешенным: он думал о Тане и только о ней.

Наконец, Пуппер остановился и, развернувшись, подлетел к Ваньке.

– Отличное место, чтобы умереть, Джон Вайлялька! Здесь нам никто не помешать! Пусть пролитая кровь смоет наши страдания и тот, кто останется жить, получить Таня! - сказал он, искоса бросая взгляд на океан.

Ванька кивнул. Он был настроен менее пафосно, чем Пуппер, но все равно мысли его были о том же.

Прун засуетился. С помощью заклинаний, рисующих по воздуху малиновые полосы, они с Гуней отметили границы. Теперь Ваньку и Пуппера разделяло с полсотни шагов - куда ближе, чем до той стены у рощи. Согласно правилам дуэли, сближаться было нельзя. Стрелять нужно было, не сходя с места.

Прун и Гуня Гломов заняли позицию чуть в стороне, где они могли наблюдать за соблюдением правил. Прун достал из кармана огромный платок, промокнул лоб и взмахнул платком, давая сигнал.

Пуппер подышал на перстень.

– Ты сам хотел этого, Джон! Я не могу позволить тебе погубить мой Татьяна и задушить ее убогий быт! Я есть ее благодетель и спасатель в один лицо! - произнес он вполголоса и, раззадорив себя, крикнул:

– Искрис фронтис форте!

Зеленая искра с треском оторвалась от его перстня и помчалась к Ваньке.

Валялкин смотрел на стремительно несущуюся к нему яркую точку. Тридцать метров… двадцать… Сейчас она будет здесь. Ванька видел, что искра летит точно ему в грудь. Нет, Пуппер не промахнулся. Рука бывалого драконболиста не дрогнула.

– Ванюха, сматывайся! Уклоняйся! Рви когти! Черт с ней, с Танькой! Девчонок много, а ты один! - забыв о своих секундантских обязанностях, завопил практичный Гуня.

Но Ванька висел неподвижно, не делая попыток спастись. Он знал, что это его смерть, но почему-то не боялся ее. Возможно, ему трудно было поверить, что он вдруг перестанет существовать от одного прикосновения зеленой яркой точки.

Когда Ваньку и боевую искру разделяли считанные метры, внезапный боковой порыв ветра отбросил пылесос немного в сторону. Это была чистейшая случайность, но именно она оказалась спасительной. Боевая искра скользнула по Ванькиному бедру, обожгла его и, ударив в хромированный обод пылесоса, погасла.

Пылесос, получивший более чем чувствительный удар, заглох было, провалился в воздушную яму, но потом вновь загудел, выплевывая из трубы майонезные пары с блестками русалочьей чешуи. Ванька, с трудом усидевший на нем, выправился и вновь набрал высоту. Поврежденный пылесос слушался неважно, но все же пока повиновался. Обожженная нога болела. Бедро было все как сплошной огонь, ниже колена Валялкин почти не ощущал ноги. Виски взрывались болью.

Поняв, что его искра лишь зацепила Ваньку, Гурий раздраженно встряхнул рукой с кольцом и, пригнувшись к метле, кинулся к нему.

– Chuma-del-Tort! - выругался он.

– Джон Вайлялька ранен! Дуэль надо прекратить! - размахивая руками, поспешно закричал по-английски Прун, сообразивший, что теперь выстрел придется принимать Пупперу.

– Нет, за мной еще моя искра! - сказал Ванька, когда Гурий перевел ему слова секунданта.

– Но ты ранен! Дуэль откладывается! - заспорил Прун.

– Возвращайся на место, Гурий! Или не смей больше подходить к Тане! - кусая от боли губы, сказал Ванька.

– Это ты не смей! Таня есть моя! Я не уступить ее такой чурбан! - заклокотал Гурий.

– К барьеру!

– Ты глюп, Джон! Глюп, тюп и нельеп! Ты есть бесхарактерный тюфяк! Скоро ты становиться алкоголик, как твои родители! Надо быть ваш русский девушка, чтобы полюбить такой, как ты! - заявил Пуппер.

Он пожал плечами и, вернувшись на прежнее место, стал ожидать выстрела.

Ванька поднял руку с перстнем. Все перестало существовать для него, кроме маленькой фигурки Пуппера. От боли магфордский нападающий, точно перечеркнутый длинным древком метлы, двоился у него в глазах. Это мешало целиться. Странная нерешительность овладела Ванькой. Он и презирал Гурия, и одновременно жалел его.

– Стреляй, Джон Вайлялька! Таня моя! Если ты промахнешься, ты будешь нести ее фата на нашей свадьбе! - использовав усиливающее заклинание, задиристо крикнул Пуппер.

Это было уже лишнее. Ванька вспыхнул, как порох. Он мог снести многое, но только не это! Таню он не отдал бы никому.

– Искрис фронтис форте!

Кольцо накалилось и выплюнуло искру. Пульсирующая боль в ноге и мысль, что Таня может достаться Пупперу, придали Ваньке решимости. Зеленая искра стремительной пунктирной линией прочертила небо. Пуппер мог еще увернуться, но, как и его противник, предпочел остаться на месте. Но не исключено, что он просто растерялся, не ожидая у Ваньки такой магической мощи.

Миг растянулся в вечность, а затем искра ужалила метлу. Метла вспыхнула, как хворост. На лице Гурия мелькнул ужас. Он взмахнул руками, точно стараясь удержаться за воздух, и без единого крика стал падать. Короткий огрызок обугленной палки, которую он продолжал сжимать, никак не мог уже удержать его в воздухе. Несколько мгновений Гурий еще как-то ухитрялся замедлять падение, но лишь пока огонь не охватил метлу целиком и не перекинулся на его плащ.

– Не-е-ет! - крикнул Ванька, поняв, что натворил. - Не-ет! Держись, Гурий!

Вся его злость, вся ненависть к Пупперу исчезли, едва он увидел, как вспыхнула метла. Теперь у него была одна мысль и одно желание: спасти Гурия от неминуемой смерти. Ванька рванул к нему, но его подраненный пылесос не летел, а тащился. К тому времени, как он преодолел несколько метров, Пуппер исчез в ватных разрывах облаков. Его кувыркающееся тело, лишенное магической опоры, стремительно набирало скорость.

Когда замешкавшиеся Прун и Гуня Гломов промчались сквозь тучи, Пуппер уже исчез. Океан, покрытый молочной утренней дымкой, был спокоен. Стоило бросить на него один взгляд, чтобы понять, что искать в нем кого-либо бесполезно. Похоже было, что этим водам нет никакого дела до судьбы несчастного Гурия.

"Пуппером больше, Пуппером меньше - какая разница? Я же живу вечно. Что за дело мне до этих магов? Сколько их каждую минуту появляется на свет и сколько гибнет в моей пучине", - точно говорил он.

Но все равно Гуня, Прун и подоспевший Ванька искали Гурия, пока не закончилась русалочья чешуя в пылесосах. Искали до тех пор, пока Прун не выудил из волн обгоревшее древко метлы. А, как известно, палки от метел, да еще с клеймом фан-клуба Гурия Пуппера, не относятся к распространенной флоре и фауне Мирового океана.

Сомнений не было: Пуппер погиб. Дальнейшие поиски становились бессмысленными, тем более что немного в стороне, там, где рассвет окрашивал океан в розовый цвет, Прун увидел мелькнувший плавник акулы.

Гурий Пуппер был погребен именно так, как сам желал…

Захватив с собой метлу в качестве вещественного доказательства, рыдающий Прун помчался сдаваться тетям. На лету он сам себя щипал и хлестал по щекам.

"Я жалкий несчастный пигмей! И почему я не погиб вместо него! Мадам, умоляю о снисхождении! Я ребенок из многодетной семьи", - репетировал он.

Гуня Гломов уставился на Ваньку и долго шевелил пальцами.

– Блин! Блин! Блин! Ну ты и влип! Ты хоть понимаешь, кого ты ухлопал? - сказал он наконец.

– Все я понимаю! И без тебя тошно! - огрызнулся Ванька.

Но одно он знал точно - Таню Пупперу он не отдал, и уже одно это стоило всех жертв.

***

Новость о гибели Пуппера разнеслась по Тибидохсу со скоростью гриппозного вируса. Метла Гурия вспыхнула примерно в половине шестого, Прун прилетел к тетям никак не раньше девяти, а уже одиннадцатичасовой выпуск магвостей был полностью посвящен гибели ведущего нападающего Магфорда.

Гурия Пуппера называли безвременно закатившимся солнцем, а Ваньку Валялкина - циничным убийцей и психопатом. Грызиана, малость поднапрягшая извилины и соскоблившая с них остатки образования, сравнивала Пуппера с Пушкиным и Лермонтовым, а Ваньку - с Дантесом и Мартыновым.

Толпы фанатов рыдали. Многие порывались мчаться хоть на край света и, обыскав океанские глубины, найти Пуппера живого или мертвого. Мелькавшие на экране принц Омлет, Шейх Спиря, 0-Фея-Ли-Я, Бэд-Фэт-Рэт и Кэрилин Курло были облачены в траур. Тетя Настурция ревела в полный голос так, что ее слышали даже те, в чьих зудильниках сроду не работал звук. Другую тетю - ту, чья доброта не знает границ, - не показывали вообще. Корреспонденты зудильников не могли набраться мужества, чтобы приблизиться к ней.

Несколько тысяч самых горячих фанатов порывались линчевать Джона Вайляльку и не могли сделать это лишь по той причине, что Сарданапал предусмотрительно блокировал Грааль Гардарику.

Прун, стремясь максимально обелиться, представил дуэль таким образом, что все окончательно запуталось. Он утверждал, что Ванька блокировал боевую искру запрещенным заклинанием и сразу после этого выпустил свою, не дав Пупперу времени приготовиться.

"Это было жестокое преднамеренное убийство!" - заявил Прун в одновременном интервью Пи-Пи-Си, Ку-Ку-Эн и Врейтеру.

Что касается Гуни Гломова, то, говоря по правде, менее подходящего секунданта Ванька просто выбрать не мог. Мало того, что у Гломова была дурная репутация, он еще и ничего не мог толком объяснить.

– А чо? Ну врубили Пупперу искрой, он и кувыркнулся! Утоп, короче. Сами виноваты, что у вас метлы как спички горят, - грубо отвечал он всем корреспондентам.

– Мистер Гломофф, еще вопрос: верно ли, что Джон Вайлялька блокировал искру?

– А Чума его знает! Я лично не видел. Может, блокировал, а может, и нет. А чего, надо было, чтоб ваш Пуппер ему искрой голову оторвал? А теперь валите, пока я вам вломусом не влепил! - заявлял он.

Неудивительно, что общественное мнение, направляемое журналистами, моментально отвернулось от Ваньки и стало делать из Пуппера героя и мученика. Издательство на Лысой Горе воспользовалось случаем и немедленно скинуло весь запас календариков. Причем в нагрузку к Пупперу продавались залежавшиеся календарики с Графином Калиостровым, Фролом Слепым и даже с Древниром, которые в издательском прайсе почему-то значились как лучшие друзья покойного.

Таня, любившая отоспаться в выходной, ни о чем не подозревала и видела приятные утренние сны, когда ее растолкала Гробыня. Вернувшаяся Склепова успела уже вселиться в прежнюю комнату. Паж, когда увидел ее, подпрыгнул на полтора метра и едва не рассыпался от счастья. Правда, Пипа из комнаты так и не выселилась - Медузия велела ей ждать до конца года, пока пятикурсники не покинут Тибидохс и на Жилом Этаже не появятся свободные комнаты.

– А пока я могу только поселить тебя в кладовку Жилого Этажа. Но хочу сразу предупредить: там часто появляется инвалидная коляска и жутко пахнет нежитью. К тому же лет триста назад там повесился маг вуду, что крайне негативно влияет на микроклимат, - сказала доцент Горгонова.

Разумеется, услышав такое, Пипа предпочла остаться с Таней и Гробыней, хотя ей и пришлось основательно потесниться со своими чемоданами. Сосланная в район шкафа, Пипа буянила и атаковала Черные Шторы интуитивной магией. Верка Попугаева, сплетница номер один Тибидохса, называла их комнату обиталищем кобры, дикой свиньи и пумы. Кобре она уподобляла Гробыню, пуме - Гроттершу, Пипе же, видно, была отведена третья, не самая лестная роль.

– Вставай, Гроттерша! - сказала Гробыня, бесцеремонно запуская в Таню запуком.

– Отстань! Чего тебе?

– Как отстань? Ты это мне, своей лучшей подруге?… Мы с тобой овдовели. Похоже, мне теперь придется более серьезно рассмотреть кандидатуру Шейха Спири… Кстати, не помнишь, на Лысой Горе дают напрокат траурные платья или мне придется украсть у кого-нибудь свадебное и перекрасить его чернилами?

– Почему это мы овдовели? - зевая, спросила Таня.

– А, подруга, да ты же ничего не знаешь! Твой Ванька ухлопал Пуппера, - поведала Склепова.

– Мой Ванька? Как ухлопал? - не понимая, спросила Таня. С утра у нее было неважно с чувством юмора.

– Ну ты, Гроттерша, просто как маленькая! И что в тебе парни находят? Или нынче дефективные в моде? Натурально ухлопал! - пояснила Гробыня. - Брык - и нету! Магвости надо слушать.

– Ты серьезно? Ванька убил Пуппера? Как это? - похолодев, спросила Таня.

– На дуэли, ясный перец. Вообрази: эти олухи бились на Искрис фронтис форте! Хорошо еще, Нинегоусом невечнусом не додумались. Но Гурику и этого хватило. Строгие родственники, мало витаминов… Да и Ванька тоже хорош, гусь… Эй, Гроттерша, что с тобой?

Тане почудилось, что ее мир, заботливо собранный из надежд и веры в чудо, раскололся, как китайская ваза. Длинная трещина рассекла ее изнутри, разделив на две неравных части. Слишком много потерь. Слишком много… Все поплыло у нее перед глазами.

– Вот черт!… Слабонервная какая оказалась! Можно подумать, я по Гурочке не страдаю. И где я сейчас, интересно, буду искать нашатырь? - укоризненно сказала Гробыня, обращаясь сама к себе.

Но нашатырь оказался не нужен. Когда Таня открыла глаза, первым ее вопросом было:

– Что с Ванькой?

– Да ничего. Правда, Гуня говорит, что Пуппер ему пылесос подшиб. Обратно он еле долетел. И нога обожжена.

– Это все из-за меня! Я никак не могла определиться. Но зачем, зачем они дрались? Может, Гурий жив? Мог же он выплыть? - спросила Таня.

Гробыня всплеснула руками.

– Гроттерша, киска, ты меня умиляешь! Если человек падает в океан с такой высоты, то умеет он плавать или нет - уже как-то по барабану. Не спасет ни свисток с жилеткой, ни магический плот, ни полное собрание сочинений Древнира. Даже окажись на его месте тридцать три богатыря дядьки Черномора, они откинулись бы. Смотри на вещи реально. Наш сладкий Пуппер отбросил коньки, согласно купленным билетам. Если бы он спасся - мы бы уже об этом знали.

Совесть удавкой захлестнула Таню. Пуппер мертв, Ванька ранен. И все из-за нее. Как она сможет жить дальше? Как она могла быть вчера такой близорукой? А теперь ничего уже не поправишь. Маг в подклеенных очочках, пылкий возлюбленный и звезда зарубежного драконбола навеки сгинул в океанской пучине, пригласив на обед местных акул.

И Таня завыла как вьюга, как раненый зверь. Она каталась по кровати и грызла себе руки. Ей было безразлично, что о ней подумают и как она выглядит. Не считая нужным утешать Таню, Гробыня перевела взгляд на пустой матрас у шкафа.

– А Пипа-то наша какова! Еще с ночи куда-то свалила. Над Жикиным измывалась. Я его видела полчаса назад. Полуживой. Язык набок свешивается, на девушек и не смотрит, хоть виагрой отпаивай… Интересно, знает Пипа про Пуппера или не знает? - затараторила она.

Танины рыдания становились все тише, все глуше. Она поняла, что должна увидеть Ваньку и узнать все от него. Торопливо натянув свитер и джинсы (оранжевые мантии и вообще магическую форму в школе носили разве что под угрозой запуков и на всякие торжественные мероприятия), она кинулась вон из комнаты. Хлопнула дверь. Гробыня задумчиво проводила Таню взглядом.

– Блин, и чего в ней все парни находят! Ну, ни кожи, ни рожи! Одевается как попало, косметикой не пользуется, свитер как пыльный мешок! Разве что ноги еще ничего и волосы… И из-за этого сокровища Пуппер дал себя ухлопать, а Ваньке чуть ногу не сварили! Ну не понимаю я парней, хоть ты тресни! И чего им надо? - буркнула она.

Глава 3. "ПЕРВОМАГИЯ НОЯ"

Утро, когда искра возмездия настигла Гурия Пуппера, выдалось урожайным на события. Одно из них, крайне важное для всего Тибидохса, хотя, возможно, внешне и неприметное, произошло со знойным красавчиком Жорой Жикиным. Разрываясь между Пипой и Гробыней, ежеминутно трезвонившими ему по зудильнику, Жора бегал туда-сюда по длинной лестнице, то восходя едва ли не к Олимпу, где ждала его Катя Лоткова, то низвергаясь в бездну к Пипе. Правда, низвергаться в бездну было гораздо приятнее, поскольку вниз по ступенькам Жикин бежал гораздо резвее.

– Надо девушек запретить как класс! Они неискренние, ветреные, они сами не знают, чего хотят! Они то мямли, которые растекаются между пальцев, то танкетки, норовящие проехать у тебя по голове! Долой их, и все тут… Сто раз прав Шурасик: женщина погубит человека! - считая ступени, бубнил запыхавшийся Жикин.

Лестница, по которой уже едва таскал ноги Жора, была одной из главных достопримечательностей Тибидохса. И, как следствие, она разделила судьбу всех достопримечательностей мира: старожилы к ней давно привыкли и совсем не обращали внимания. Исключение составляли лишь шустрые первокурсники, которые, округляя глаза, таинственно сообщали друг другу невероятные подробности.

Например, их обычно поражало, что по обеим сторонам лестницы на стенах висят оживающие картины. Некоторые добродушно пыхтят трубками, другие, по примеру Гуго Хитрого, не показываются на холстах и лишь изредка выбрасывают наружу какое-нибудь надоевшее им деревцо или идиллическое стадо овечек. Эти портреты - старые мизантропы и ворчуны, которым все на свете надоело, в том числе и собственное долголетие.

Фигуры с других картин торопливо высовываются из рам и хватают их. Чаще получается, что дерево или овец заполучил не тот, кому они были действительно нужны, и тогда между портретами затеваются нудные обмены. Виноградные гроздья меняют на доспехи, доспехи на орденские ленты, лошадиный круп на пару яблок из натюрморта, и так до бесконечности, пока в конце цепочки не оказываются те самые вожделенные овечки. За долгие века в результате сотен удачных и неудачных обменов многие картины променялись в буквальном смысле до белого холста, другие же забарахлились до невозможности, и разделанная баранья туша на них запросто может соседствовать с лошадиной сбруей и мечтательными фиолетовыми облаками, в которых нежится слинявший от Психеи Амур…

Но довольно о портретах. На Главной Лестнице и без них есть на что посмотреть. К гробницам и магическим камням цепями прикованы проклятые мечи времен средневековых магических войн, страдающие без свежей крови. Уничтожить, их невозможно, и, один раз вынутые из ножен, они отказываются убираться в них обратно, пока не убьют кого-нибудь.

В нишах прячутся таинственные лари-ворота в иные миры, имеющие привычку не возвращать того, кто имел неосторожность в них спрятаться. Если же кто-то, скажем, просто заглянул в ларь, неведомые миры, о которых мало что известно даже Сарданапалу, мгновенно подменяют ему душу. Вернуть ее назад можно, лишь, если очень быстро обмыть пострадавшего росой с трех континентов - живая и мертвая вода здесь бессильна - и произнести заклинание очищения.

Истертые ковры-самолеты, которыми застланы площадки, трясут кистями, пуская в глаза коварную алмазную пыль, которая заставляет видеть в жизни лишь самые отвратительные ее проявления, или некстати взлетают под ногами, пытаясь сломать шею тому, кто обратил внимание на их ветхость. К тому же у ковров-самолетов очень натянутые отношения с магическими пылесосами, вследствие чего они атакуют каждого, кто, приблизившись к ним, будет иметь в руке хотя бы трубу от него.

Притомившийся Жора остановился передохнуть на небольшой площадке, расположенной между двести семидесятой и двести семьдесят первой ступенями лестницы. Когда же, в очередной раз вызвоненный Лотковой, бедняга потащился к чердаку, то внезапно увидел двух хмырей, суетившихся у стены. Сняв со стены портрет (шнур, на котором он висел, они просто-напросто перегрызли), хмыри упорно заталкивали его в узкую щель в камнях, из которой, скорее всего, сами и появились. Портрет в тяжелой раме не проходил, и оба хмыря пыхтели от раздражения. В момент, когда появился Жора, они намеревались уже сломать раму и вытащить из нее холст. Ближайший хмырь - с одним прямым и вторым недоразвитым рогом - был Агух, личный хмырь Чумы-дель-Торт. Другого, пухлого и вылинявшего хмыря, похожего на сдохшую дня три назад кошку, Жикин видел впервые. При приближении Жоры оба хмыря с беспокойством оглянулись. Они явно не ожидали, что их застигнут врасплох.

– А ну, марш отсюда! Провоняли тут все! - сердито крикнул Жора, зажимая нос.

Обычно трусоватые хмыри избегали связываться с магами, но теперь что-то изменилось. Агух с удвоенным упорством продолжил проталкивать портрет в щель. Другой же хмырь, оскалив желтые зубы, кинулся на Жикина.

У доцента кафедры нежитеведения Медузии Горгоновой было множество недостатков. Случалось, она бывала нетерпима, раздражительна и пристрастна. Но одного было у нее не отнять: она отлично знала свой предмет и умела отточить магические навыки учеников до автоматизма.

– А, чтоб тебя!… Мотис-ботис-обормотис! - не задумываясь, крикнул Жора, выпуская красную искру. Едва услышав заклинание, потертый хмырь перевернулся в воздухе, заверещал и метнулся в щель. Агух с ненавистью зашипел на Жикина и тоже кинулся наутек. Его широкий зад застрял в щели и протолкнулся лишь после того, как в него попала посланная вдогонку искра. К запаху дохлятины добавился запах паленой шерсти.

Жора хмыкнул и самодовольно подул на перстень. Приятно ощущать себе супермагом, даже если справился всего-навсего с двумя хмырями. Отвоеванный портрет продолжал лежать на ступеньках. Жикин поднял его и, перевернув, взглянул на него. Он смутно надеялся, что на картине будет изображена нагая Афродита или на худой конец купающаяся нимфа (только такие картины Жикин признавал за искусство и готов был бы даже понять мотивы позарившихся на них хмырей), но его поджидало разочарование. На потемневшем холсте был смуглый морщинистый старец в восточном одеянии, на переносице которого поблескивали круглые стеклышки.

"Дедок какой-то! Совсем хмыри очумели: что попало таскают!" - мельком подумал Жикин.

Восстановив перегрызенный шнур простеньким заклинанием Какновус, Жора вернул портрет на прежнее место и блокировал хмыриную щель надежным индоевропейским заклинанием. Баста шмыглос. Ему почудилось, что мудрец взглянул на него с благодарностью.

– Да ладно тебе, батяня! - ворчливо сказал Жикин, слегка подражая Гломову. - Всего парочка хмырей! Будут проблемы - тока свистни!

Портрет, ясное дело, промолчал, и Жора немедленно забыл о нем. Он уселся на ступеньку, подпер руками голову и стал мрачно размышлять, не уйти ли ему в магвостырь. Он размечтался, как будет медитировать и постигать основы магии, худой, бледный, одухотворенный, но по-своему прекрасный, а молодые магессы будут влюбляться в него без памяти и бросать страстные взгляды из-под вуалей.

"Тьфу ты, Чума!… Опять не то в голову лезет! Я же собирался отменить девушек как класс!" - подумал Жикин и, обращаясь к портрету, вслух сказал:

– Пуппер грозился и не ушел, а я вот возьму и уйду!

Мудрец посмотрел на Жикина и, как тому показалось, с большим сомнением покачал головой.

– А вот грязи не надо! Ты меня плохо знаешь! Я, если что решу, обязательно сделаю! Мое слово - гранит! Заяц трепаться не любит! - сердито заявил Жора.

Губы старца насмешливо дрогнули. Или, может, это блик от факела скользнул по его выписанному маслом и казавшемуся выпуклым лицу? Жикин встал и подошел к портрету. Медная табличка с названием картины была начищена до блеска тибидохскими домовыми. Правда, те же старательные домовые за долгие века стерли с таблички все буквы.

– Ты кто? Древнир? У Древнира лицо другое было, я в книгах видел… Гуго Хитрый? Нет, у Гуго щеки ни в какую рамку не влезли бы. Ну да не важно, и так понятно, что ты важная магическая шишка. Может, царь Горох? Не-а, тот, небось, был бы в лаптях с алмазами и в ушанке Мономаха! - принялся рассуждать Жора.

Задетый за живое, старец с портрета протянул руку и настойчиво указал пальцем на противоположную стену. Нельзя сказать, что Жикина это сильно впечатлило. В магическом мире ко многому привыкаешь. Если даже наспех напечатанные календарики с Пуппером оживают, то от работ великих мастеров ожидаешь большего. Все же, заинтересовавшись, Жора обнаружил там, куда показывал портрет, небольшую нишу, в которой висела другая, совсем уже не примечательная картина. Это был потемневший, усиженный мухами натюрморт. На тяжелой бархатной скатерти лежали фрукты, гипсовая маска сатира, кувшин и книга. Казалось, художник обратился к случайным предметам и, скомпоновав их без особой последовательности, нарисовал их предельно тщательно и старательно. На потрескавшемся переплете книги прочитывалось: "ПЕРВОМАГИЯ НОЯ".

– А, так ты… вы Ной! - догадался Жикин. Теперь него уже язык не поворачивался называть Ноя на "ты".

Всем, кто ходил на историю магии, было известно, то Древнир, величайший из волшебников, собравший и обобщивший всю разрозненную магию, начинал не с чистого листа. У него был учитель и великий предшественник - Ной.

Портрет рассеянно кивнул и с каким-то особым, многозначительным видом поправил пальцем пенсне. Жора хотел уже спросить, было ли во времена Ноя пенсне, и вообще потрепаться чуток с великим человеком, чтобы потом вскользь упомянуть в разговорах с девчонками (эдак мельком, точно об обычном деле: "Я тут Ноя недавно спас. Уж он меня благодарил, благодарил"), но тут Лоткова принялась плотно названивать ему по зудильнику, интересуясь, где он застрял.

– Жикин Жорий! Это я, Катя! Ты меня слышишь? Почему молчишь?

– Да здесь я, здесь! Не молчу! - проворчал Жикин.

– Вот и умничка! Даю тебе две минуты, а потом начинаю целовать всех подряд! Время пошло! Мальчики, приготовились!

Разумеется, это был блеф в обычном лотковском духе. В пятом часу утра на чердаке Большой Башни в мальчиках ощущался явный недостаток. Самое большее, что можно было там обнаружить, - это парочку привидений, таких дремучих, что они уже даже не помнили, какого пола были в минувшей жизни.

Но на Жикина угроза все равно подействовала.

– Иду, иду! А этим "всем подряд" скажи, что я их с Башни посбрасываю без Чебуръгхиуса парашютист. - ревниво крикнул он.

– Обязательно скажу, Жорочка!… Гуня, прячься! Иди к Гробыне! Тебя сейчас будут бить и сбрасывать с Башни! - насмешливо сказала Лоткова. Она и представления не имела, что Гломов в этот момент вместе с Пруном безуспешно отыскивает подбитого искрой Пуппера.

– Шуточки, все шуточки! - не очень уверенно пробормотал Жикин. Гуню он боялся, даже очень.

Ной на портрете смотрел на него не без интереса, даже, пожалуй, с сочувствием.

– Ну, я это… пошел я… Девушки, они, понимаешь, не ждут, и все такое… - сказал Жора.

Ной понимал. Видно, на Востоке женщины тоже доставляли немало проблем. Это все сказки для маленьких, что они там целыми днями смиренно сидели на женской половине и ткали ковры.

С опаской размышляя, что произойдет, если на чердаке действительно окажется Гломов, Жора без особого энтузиазма шагнул на следующую ступеньку, как вдруг услышал звук, который бывает от падения чего-то мелкого.

– Во блин оладушек! Я что-то уронил! - решил Жикин.

Он наклонился и после недолгих поисков нашарил небольшой осколок стекла с закругленными краями, внешне вполне заурядный.

– Разве у меня такой был? Хм… Ну не было - так будет! - сказал он себе. Машинально сунув стекло в карман, донжуан буяновского разлива поплелся по своим амурным делам.

Промурыжив его минут десять и так и не поцеловав, коварная Лоткова устроила Жоре сцену у фонтана и прогнала к Пипе. Когда же Жикин послушно спустился, то не обнаружил и Пипы. Мадемуазель Дурнева отбыла в неизвестном направлении, не оставив ни надушенного кружевного платка, ни записки, ни даже скромного хрустального башмачка сорок первого размера.

Подбадривая себя заклинаниями Кофеус эспрессо и Взбодреус виагрис, а также совершенно убойным Жабскобс неткофе, Жикин кое-как добрался до своей комнаты, из которой довольно давно уже выжил всех соседей, и, едва раздевшись, упал лицом на подушку.

"Девушек на мыло! В магвостырь! К Пупперу!" - мрачно подумал он и мгновенно уснул.

***

Выспаться Жикину не удалось. Буквально через два часа на книжной полке что-то взорвалось. Повалил сиреневый дым, пахнущий драконами, горными троллями и подмосковными кикиморками из талдомских болот. В результате язык Жикина стал в самом буквальном смысле наматываться на подушку. Присев на кровати и кое-как сфокусировав зрение, невыспавшийся Жора обнаружил, что по комнате расползаются гадюки и скорпионы.

Перепрыгивая через скорпионов и отгоняя гадюк своей пикирующей шваброй, Жикин прорвался к шкафу и обнаружил, что срок сдачи книги "Теория запуков" истекает через пять с половиной минут. Взвыв от ужаса, Жора с воплем кинулся одеваться. Брюки подозрительно шевелились. Орудуя шваброй, Жикин вытряхнул из штанины двух гадюк и занялся поиском рубашек.

К шкафу было никак не пробиться - все его полки кишели скорпионами. Пришлось Жоре надеть дурацкую рубашку, разрисованную красными маками, которую подарила ему Верка Попугаева. Но ничего другого под рукой просто не было. Оставшихся трех минут едва хватало, чтобы добежать до библиотеки.

Зажав под мышкой книгу, Жора затрусил к джинну Абдулле. После сегодняшней спортивной ночи он еле таскал ноги.

Библиотечный джинн парил над конторкой и раскладывал по ящикам читательские формуляры. Основных ящиков было четыре: "Возвращено", "Читальный зал", "Должники" и "На проклятие". Этот последний ящик Абдулла пополнял с особым воодушевлением. Его кислое лицо в эти секунды становилось почти приятным,

Когда Жикин вбежал в библиотеку, Абдулла уже нежно держал в руке его формулярчик и поглаживал его по корочке. Рядом лежала тетрадка с проклятиями, открытая на нужном месте.

– Успел-таки? Ах-ах-ах! К чему такая спешка? Погодил бы еще минуток пять. Разве я зверь, разве у меня души нет? - укоризненно спросил Абдулла. Здесь джинн явно попал под власть ораторского приема. Душ у джиннов не было и в помине, иначе они так не стремились бы заполучить чужие.

Жикин положил перед ним книгу. Джинн взял ее большими пухлыми руками, пролистал и задумчиво спросил:

– Ты что принес, голубок?

– Как что? "Теорию запуков"! Абдулла захихикал,

– Милый, ты, верно, очень спешил! Ах-ах-ах! И после этого утверждают, что рассеянность не порок! - заметил он и, посмотрев на часы, потянулся к тетрадочке с проклятиями.

Жикин похолодел. Сердце у него ушло в пятки и заметалось, точно пристегнутое к резинке. Он понял, что в спешке не проверил, что схватил с полки.

– НЕ-Е-Е-Е-ЕЕТ! Я нечаянно! - завопил он. Абдулла улыбнулся переползшим на щеку ртом и нежно посмотрел на рубашку с маками.

– Да пошутил я, пошутил! И чего вы все такие нервные? - томно сказал он. - Живи дальше, Жорик! Я сегодня какой-то гуманный, какой-то человечный! Сам себя не узнаю. Ну что, рад?

– Ага, - едва выговорил Жикин.

– Подумай сам, голубчик. Если я прокляну всех лучших людей Тибидохса, то кто останется? Одни Гроттерши и Баб-Ягуны! Фи, мон ами! С этим прикупом в покере делать нечего.

Джинн открыл жикинский формулярчик, вытащил из него листок и прямо ладонью, безо всяких ухищрений, шлепнул печать "СДАНО В СРОК". Потом Абдулла взял "Теорию запуков", положил на ладонь и, легонько подув, отправил на место в стеллаже.

– Ты свободен, мон ами! Если, разумеется, не желаешь взять еще что-нибудь! Библиотека большая, проклятий на всех хватит! - радушно предложил он.

"Нет, ничего мне не надо!" - едва не заорал Жикин, но вместо этого, подчинившись безотчетному порыву, произнес:

– Погодите!… Дайте мне "Первомагию Ноя"! Абдулла отловил на затылке свои уплывшие глаза и, вернув их на место, остро взглянул на Жору.

– Как ты сказал, пупсик? - переспросил он.

– "Первомагия Ноя". Джинн фыркнул.

– "Первомагия Ноя"? Что за бредовое название! Такой книги не существует! Могу предложить общую темную магию в семнадцати томах. Вступительная статья Самсона, комментарии Далилы. Только будь осторожен, мальчик… Книжка довольно милая, но со своими тараканами. Она заговорена так, что тот, кто не дочитает хотя бы страницы, покрывается проказой. Литературное самолюбие, знаешь ли, опасная вещь.

– Значит, "Первомагии Ноя" нет? Может, вы посмотрите в каталоге? - искренно удивился Жора.

– Мне нет необходимости никуда смотреть! Я знаю абсолютно все книги в библиотеке! Самый полный каталог находится здесь! - с апломбом заявил Абдулла, демонстрируя Жикину свою гладко выбритую бугристую голову.

"Ну, на "нет" и суда нет", - подумал Жикин и спросил:

– А вы лично были знакомы с Ноем?

– Разумеется, вьюноша. Я знал даже тех, кто этого не заслуживал. Ной же был фигурой исключительно заметной! Я был знаком еще с его родителями! - назидательно сказал Абдулла.

– Но ведь был потоп! - удивился Жикин.

– Друг мой! Потоп уничтожил людей, но никак не джиннов! Хоть мы и не любим сырость, вреда она нам не причиняет… Бррр! Помню я его ковчег! Каждой твари по паре! Коровки мычат, тигрицы рычат, змеи шипят… А Ной с блаженным видом сидит во всем этом бедламе и выпускает изредка голубей, чтобы проверить, не просохла ли земля! Великий человек! - ностальгически вспоминал Абдулла.

– Может, он писал книгу и никому ее не показывал? - спросил Жора.

– Кто, Ной писал? - расхохотался Абдулла. - Он был вообще не по этой части. Скорее уж я поверю, что старина Сократ строчил детективы.

– А как же пенсне? Где он испортил себе зрение? - спросил Жикин.

Абдулла мрачно и подозрительно уставился на него.

– Ной никогда не носил пенсне! Усвойте это, юноша! У него было зрение, как у арабского лучника! Да и вообще в те века не существовало каких-то жалких стеклышек! Люди были мощные, здоровые, жили по девятьсот лет и умирали в полном расцвете сил!… - назидательно сказал он.

– А умирали отчего, если в полном расцвете? - безнадежно спросил Жикин. Он уже понял, что Абдулла ни за что не скажет ему ничего лишнего.

Джинн хмыкнул.

– От чего-нибудь да умирали, лапочка. От скуки, от яда, от кинжала… Надо же от чего-то умирать?… А теперь, будь любезен, не отвлекай меня. Где тут у меня была коробка с новыми формулярами? До сих пор не заполнил первый курс! Вечная морока с этими новенькими - и проклясть их толком нельзя. Вчера припечатал было одного - Горгониха едва глаза мне не выцарапала!… Подумаешь, мальчишка-инвалид! Если ты на костылях и не можешь спуститься по лестнице, это еще не повод, чтобы задерживать пропись рун на четыре с половиной минуты!… Так или не так? Сегодня я буду давать поблажку инвалидам, а завтра дисциплина совсем исчезнет и эти юные пройдохи сожгут мою библиотеку!

Потоптавшись на месте, Жикин убедился, что Абдулла решительно не обращает на него внимания, и приготовился уйти. В этот момент джинн поднял голову и, зевая, спросил:

– Да, кстати, с чего ты решил, что книга с таким названием существует? И про это… как его там… пенсне?

Не видя причин ничего скрывать, Жора рассказал ему о портрете. Одновременно он не удержался и слегка приукрасил свою битву с хмырями, утроив их число. Однако Абдуллу это, судя по всему, заинтересовало мало. Он снова зевнул, да так, что сквозь его распахнутый рот Жикин увидел даже книжные полки.

– А-а, ну-ну!… Ладно, ступай, умничка!… Погоди! Я не говорил, что у тебя очень красивая рубашка? - сказал джинн и уткнулся в свои ящички.

Уже направляясь к выходу из библиотеки, Жикин случайно вспомнил о стекле, которое подобрал рядом с портретом. Если у Ноя не было пенсне, откуда взялся осколок? Жора сунул руку в карман и извлек из него половину круглого стекла. Он уже собрался спрятать его обратно, как вдруг, случайно взглянув, с удивлением обнаружил в стеклышке отражение джинна Абдуллы. Джинн с удивительной для его возраста поспешностью метнулся к стеллажам, обогнул первый ряд полок и, вытащив старинную книгу, поспешно переложил ее повыше, повернув корешком внутрь, чтобы невозможно было прочитать название.

Жора пораженно обернулся. Джинн Абдулла продолжал как ни в чем не бывало сидеть за своей конторкой и перебирать карточки. Он даже и не подумал сдвинуться с места. Между тем его отражение в стекле, прихрамывая, еще только возвращалось от стеллажей.

– Что случилось, Жикин? - резко спросил Абдулла, поднимая голову.

– Ничего! - выпалил Жора.

– В самом деле ничего? А что ты только что спрятал в ладони? - подозрительно спросил джинн.

Жора поспешно сжал ладонь.

– Брелок-определитель магии вуду, - не задумываясь, соврал он и поспешно выскочил из библиотеки. Здесь он нырнул за флегматичного атланта, подпиравшего своды Тибидохса, и вновь уставился на осколок стекла.

Теперь он ничего не отражал, но Жикин и без того уже сообразил, какое сокровище попало к нему в руки. Стеклышко явно показало не то, что было, а то, что должно или могло было быть. Оно продемонстрировало Жикину, что Абдулла врет, и даже указало место, где он прятал книгу. И это жалкий осколок! А что было бы, окажись у Жикина все пенсне целиком! Какие бы новые возможности он обрел!

Жора бросился к Главной Лестнице. После утренней тренировки ноги ныли, но ступени он преодолел довольно быстро. Портрет Ноя висел на прежнем месте. Жикин жадно уставился на его переносицу и обнаружил, что на картине у пенсне отсутствует часть правого стекла. Он вновь вытащил осколок и убедился, что по форме он идеально подходит.

– Это оно? Ной, скажи, это оно? - звонким шепотом спросил Жикин.

Портрет молчал. На масле появились трещины. Теперь, при дневном свете, когда на портрете не плясали отблески факела, он казался плоским и безжизненным.

Вспомнив о другой картине, Жикин бросился к ней. Кувшин и маска благополучно пылились на прежнем месте. По нарисованным фруктам разочарованно ползала живая муха. Жикин скользнул взглядом по книге и оцепенел. Название "ПЕРВОМАГИЯ НОЯ" с переплета исчезло. Вместо него там можно было прочитать:

"Заговоры на болотную тину. Рецептурный справочник для ведунов и знахарей".

Жора сплюнул. Эти "Заговоры" были известны в Тибидохсе как бесполезный и очень распространенный труд. Картина явно измывалась над Жикиным.

Глава 4. ЭТО ТУХЛОЕ СЛОВО "ПРОЩАЙ!"

А Таня металась по Тибидохсу и все никак не могла встретиться с Ванькой. Словно насмешливые духи разводили их пути: Таня прибежала за Ванькой в Зал Двух Стихий едва ли не в ту минуту, когда он сам стучал в дверь ее комнаты.

В комнате была лишь Склепова. Она лежала на кровати и занималась своим любимым делом - красилa ногти. Кисточка, за которой она следила глазами, порхала в воздухе и красила ей ногти на ногах светящимся лаком в цветовой последовательности радуги: "Каждый охотник желает знать, где сидит фазан", большой палец правой ноги покрывался красным лаком, указательный оранжевым, средний желтым, безымянный зеленым и мизинец голубым. Ногти левой ноги начинались уже с синего и фиолетового. Дальше все повторялось.

Не так давно Гробыне пришло в голову, что она давно ничего с собой не делала и ее неотразимость принимает застойные формы. Мадемуазель Склеповой это не понравилось.

"Гробынюшка давно уже над собой не измывалась! Для симпатичной девочки ее лет это даже опасно. Река жизни свернула в тупиковое русло и норовит слиться с болотом!" - сказала она сама о себе и приступила к действиям.

Решительно раздарив все свои платья (а те, с которыми у нее были связаны неприятные воспоминания, она просто-напросто изрезала ножницами), Склепова потребовала у Шейха Спири оплатить ее покупки по Лысегорскому каталогу. Сумма вышла такой круглой, что даже у привычного к расходам Шейха глаза полезли на лоб. Впрочем, как потом оказалось, одна из ведьмочек-кассирш ничтоже сумняшеся приписала к окончательному счету пару ноликов. Лысегорские пройдохи давно уже перелицевали пословицу "Кашу маслом не испортишь" в пословицу "Нолик счета не испортит".

"А ты как хотел, Спиря? Дорогая девушка стоит дорого, даже если тебе ничего не светит! К тому же кто знает, возможно, лет через десять мое сердце и растает, если ты перестанешь быть скрягой!" - заявила Гробыня страждущему Шейху.

Одновременно не без помощи Великой Зуби, которую просила об этом Ритка Шито-Крыто, на волосы Гробыни было наложено легендарное заклинание семи пятниц. Суть этого заклинания, впервые открытого придворным алхимиком семейства Борджиа, заключалась в том, что прическа Склеповой, длина и цвет ее волос непредсказуемо менялись каждую пятницу независимо от воли и желания самой хозяйки.

Вставая в пятницу утром с постели, Гробыня сразу кидалась к зеркалу, после чего Таня обычно просыпаясь от ее вопля - восхищенного или не очень.

Заметив заглянувшего в комнату Валялкина, Гробыня с любопытством прищурилась на него.

– О, вот и он! Опасный кавалер в желтых доспехах! Принц зверомагии, сводящий с ума пожилых гарпий! Король боевой искры, о котором каждые двадцать минут передают в "Магвостях"! - насмешливо сказала она.

– Привет! Как ты? - невнимательно поздоровался Ванька, высматривая в комнате Таню.

– Как я? Да никак! Все паршиво! Коровы не несутся, Бублики выпускают без дырок. Настоящие мужчины вымерли как мамонты! - печально отозвалась Гробыня.

– Аа-а… А где Таня? Гробыня засмеялась.

– Фи, как убого и прозаично! "Где Таня?" И это все, что ты можешь сказать красивой девушке?… Да тебя ищет твоя Танька. Если мне не изменяет склероз, она понесла свои дряхлые джинсы и их скромное содержимое в Зал Двух Стихий.

– А-а, ну тогда я тоже туда пойду! - сказал Ванька.

Он повернулся было, но Гробыня стремительно соскочила с кровати и поймала его за рукав.

– Нет, ты мне скажи: не жалко тебе Пупперчика? Если каждый русский недотепа будет вот так мировые достояния гробить, то что же останется бедному-несчастному человечеству? Ладно, ладно, шучу я! - заметив, что Ванька начинает сердиться, Гробыня взъерошила ему волосы. - Лучше скажи, неужели тебе Гроттерша так нравится? Хочешь, я буду твоей девушкой? Посмотри на мои ножки. Была бы мужчиной - сама бы в них влюбилась! Разве они не прямее ее кривулек?

– У нее не кривульки! У нее прекрасные ноги! - возмутился Ванька.

– В самом деле? Это она сама тебе сказала? Реклама - двигатель торговли! - заинтересовалась Гробыня. - Хорошо, хорошо, не злись! У всех свои вкусы. Кому-то нравится Гроттерша, а кому-то профессор Клопп. Кстати, небольшой вопросик от большого коллектива: ты с Танькой когда-нибудь целовался или будешь набираться мужества, пока Финист-Ясный сокол с дуба не рухнет?

Ванька выдернул рукав.

– Склепова, сделай одолжение: кончай цирк! Даже если бы Танька была страшна как Чума-дель-Торт, она все равно была бы лучше тебя. Во всяком случае, в моих глазах! У нее есть внутреннее содержание, какая-то цель в жизни, а ты мелкая, как русалочий пруд! Как лужа с пиявками! - сказал он.

Гробыня вспыхнула от обиды.

– Кто мелкая, я? Да ты больной! Чокнутый! - убежденно сказала она. - Вот увидишь, Пуппера тебе не простят. Мне тебя уже заранее жалко. Брысь отсюда!

Не отвечая, Ванька вышел из комнаты. В дверях он столкнулся с заплаканной Пипой, демонстративно не обратившей на него внимания.

– Слышала магвости? Гэ-Пэ погиб! - сообщила Гробыня.

– Слышала. Мне еще утром Шурасик сказал, - буркнула Пипа. Она выглядела подавленной. Они с Шурасиком так и не смогли обнаружить дуэлянтов, бестолково кружили сразу за Грааль Гардарикой и прибыли, уже когда все было кончено.

Внезапно Гробыня заметила, что Пипины джинсы липнут к ногам, свитер сырой, а голова кое-как высушена.

– Тебя где это угораздило?

– А тебе какое дело? Дразнила с Жориком водяных… - огрызнулась Пипа, которая на самом деле сорвалась с пылесоса в океан и едва выбралась, и вдруг спросила:

– Послушай, ты когда-нибудь видела большие деревянные лодки с кучей весел?

– Сто раз, - сказала Склепова.

– А летающие?

– Нет.

– И куда они летят, не знаешь?

– Не-а. А почему ты спрашиваешь?

– Так я и думала, что Шурасик мне всякую лапшу на уши вешал, - кивнула Пипа и отправилась переодеваться. Вид у нее был подавленный.

***

Таня не застала Ваньки ни в его комнате, ни в Зале Двух Стихий, где поздний завтрак мало-помалу перетекал б ранний обед. В выходные ученикам Тибидохса делались всевозможные послабления. Хотя Поклеп настаивал на строгом режиме: минута опоздания запук, две минуты опоздания - полное зомбирование, но все равно толку было мало, Сарданапал и Великая Зуби редко когда сами способны были явиться к завтраку вовремя, особенно в выходной, и это подрывало дисциплину. Тарарах же запросто мог заявиться в Зал Двух Стихий с говорящим волком, занимавшимся поставкой царевен по умеренным ценам, златогривой кобылицей, а то и с молодым, недавно вылупившимся драконом, который, возможно, и не мог еще выпускать огонь, но зато кусался, как свора из ста собак. Как-то раз питекантроп нагрянул даже с легендарным Серебряным Копытцем, невесть откуда взявшимся на Буяне, и все любители жалкой логики и копеечных придирок просто повесились на своих языках.

В результате молодцы из ларца расстилали скатерти-самобранки в восемь утра и держали их наготове до обеда, а иногда и до ужина, поскольку через каждые полчаса сто пудово являлся кто-нибудь опоздавший, проспавший, сглаженный или некстати проголодавшийся. Получалась эдакая круглосуточная отечественная кухня, где нет отдельно выраженного завтрака, обеда и ужина, зато существует продолжительный "перекусон", где все блюда, причудливо перемешиваясь, находят-таки свою парковку в желудке.

Самым же приятным было то, что в выходные самобранки не распределялись жребием, а находились в свободном доступе. Это, конечно, порождало невероятную путаницу и толкотню, зато было очень шумно и весело.

Одни пили утренний чай с ватрушками, а другие уже уплетали макароны по-флотски и шашлыки. Встречалось немало великовозрастных физиономий, вполне конкретно перемазанных шоколадом. Это были любители блинчиков.

Но Тане сейчас бы даже горошина в.горло не полезла. По дороге она то и дело ловила на себе любопытные взгляды. Она слышала, как за ее спиной перекатывается волна шепота.

– Только посмотрите на нее… И как она вообще… Гурий Пуппер… Сегодня утром… - улавливала она.

Таня заставляла себя идти медленно и спокойно, с прямой спиной. Глаза у нее были сухими. Но это было только внешне. В душе же у нее даже не кошки скребли, а словно серная кислота взаимодействовала со всем подряд, выедая глубокие борозды.

Решив выяснить, не был ли Ванька в Зале Двух Стихий, она подошла к Дусе Пупсиковой. Дуся всегда неплохо к ней относилась. Но теперь, стоило ей увидеть Таню, она отшатнулась от нее, как от прокаженной.

– Уходи! Уходи! - крикнула она, как мельница размахивая руками. - Видеть тебя не могу!

– Но почему?

– Это из-за тебя! Мой Пупперчик! Почему Чумиха не убила тебя маленькой? - воскликнула Дуся и, рыдая, убежала.

– Вот спасибо… Действительно, почему? Возможно, это был бы лучший выход для всех, - пробормотала ей вслед Таня.

В тот момент она почти ненавидела себя. Но это оказался еще не финал. Она была в узком коридорчике у Зала Двух Стихий, когда рядом, загораживая ей дорогу, выросла Лиза Зализина.

– Мой Ванька! Ты перечеркнула ему жизнь! Он ранен, его хотят уничтожить! О, если бы ты знала, как я тебя ненавижу!… Я бы живую сварила тебя в кипятке! - прошипела она, стискивая кулаки.

– Лизон, оставь свои эмоции для театрального училища! А пока, если тебе не сложно, сделай два шага в любую сторону! - сказала Таня.

– Нет, я не уйду! Умри же! - крикнула Лиза и, побледнев как полотно, вскинула руку с кольцом.

Таня, не двигаясь, стояла и довольно спокойно смотрела, как накаляется кольцо Бедной Лизон. Рука Зализиной тряслась от ненависти. По ободу ее перстня навстречу друг другу замедленно скользили красная и зеленая искры. Промахнуться боевой искрой с двух шагов так же сложно, как смазать из дробовика в забор. Правда, чтобы произнести Капут тынетут или Искрис фронтис форте, требуется еще набраться отваги.

– Дамы, что тут за сцены у фонтана? Зализина, спусти пар, а то рядом стоять жарко! - раздался знакомый голос.

К ним вразвалку подошел Баб-Ягун. В руках у него была труба от пылесоса, которую он прихватил с собой на завтрак, видно, чтобы показать кому-то. На трубе Таня увидела темный копотный след - должно быть, его оставила искра Пуппера.

– Уйди, Ягун! Я ее убью! Я должна! - истерично крикнула Зализина.

– Идея свежая, только место неподходящее! Мы слишком близко от Зала Двух Стихий! - миролюбиво сказал Ягун. - Вспомни сама. В прошлую среду делегация бабаев повздорила с лысегорскими ведьмами. В гости прилетели, ну и началось. Не поделили переходящий кубок "Самая симпатичная драконбольная команда". Такое затеялось, мамочка моя бабуся!… Носилок не хватило, чтобы вынести всех раненых. Вот Поклеп и поставил блокировку. Выпусти боевую искру - она расплавит кольцо. Ты останешься без пальца, а Таньке будет хоть бы хны. Зализина облизала губы.

– Ладно, Гроттер! Считай, что тебе повезло. Но обо мне ты еще вспомнишь! Не жди, что я прощу тебе Ваньку! - воскликнула Бедная Лизон и, круто повернувшись, ушла.

– Уф! Я даже испугался! - с облегчением сказал Ягун.

– Это правда про блокировку? - поинтересовалась Таня.

– Ну, как тебе сказать? Серединка на половинку! Про бабаев с ведьмами чистейшая правда, а про "оторвет палец" я загнул. Тебя бы Зализина по-любому ухлопала. Просто у Поклепа сработал бы оповещальник. Он бы прибежал сюда, объявил Лизке устный выговор и смел бы в совок твой пепел, - сообщил Ягун, убедившись, что Зализина ушла достаточно далеко.

– Ты видел Ваньку?

Ягун помрачнел.

– Ага, только что. На Жилом Этаже. Он искал тебя, но его перехватил сфинкс и повел к Сарданапалу… Ну и ехидный же был видок у этой киски! Мне даже захотелось назвать его "свинке", но вовремя вспомнил, что я не камикадзе! - заявил играющий комментатор.

– Но почему к Сарданапалу, зачем?

– А, ты же не слушала магвости! Бессмертник Кощеев и Тиштря требуют, чтобы Ваньку выдали! Они хотят судить его за Пуппера! А пока собираются засадить в магическую тюрьму. Дубодам. За день там стареешь на неделю, за неделю - на год… Тамошние тюремщики выпивают душу быстрее, чем сырое яйцо. В общем, если суд будет длиться долго, Ванька станет дряхлее Сарданапала. Это мне уже бабуся сказала. Она в сто раз больше знает, чем по любому зудильнику скажут, - сообщил Ягун.

– Дуэль не убийство!

– Мамочка моя бабуся! Ты это Магществу объясни и магвокатам пупперской тетки! Мне-то ты чего объясняешь? - смиренно согласился Ягун и вдруг ударил себе кулаком по голове. - Вот осел я, осел, осел! И ведь не спросил, зачем Ванька берет мой пылесос! Лучше б я Пуппера на драконболе протаранил. Разогнался бы и размазал по куполу. Мало ли какие в спорте несчастные случаи происходят. Выгнали бы меня из сборной, и все дела. А Гломову этому я бы рот пластырем заклеил: несет что попало! Ведь и дураку ясно, что Пуппер эту дуэль сам затеял! Ванька только защищался. Теперь они говорят, что якобы Ванька должен был донести, сообщить о дуэли. Ничего себе гражданская позиция! Или в тюрьму, или становись доносчиком! Видел я такое Магщество в гробу в белых тапочках! - вспылил внук Ягге.

Ноги у Тани стали ватными. Она разрыдалась на плече у Лгуна.

– Я сама отправлюсь в Дубодам! Это из-за меня Пуппер с Ванькой сцепились! Если бы я выбрала кого-то одного! Дура! Почему я вчера промолчала?

– Ну-ну, не надо так! Ты же не знала. Я вот тоже сто лет определялся, пока понял, что люблю Лоткову. А вот когда понял… И ты когда-нибудь определишься… - утешал ее Ягун.

– Ягуу-у-уун, не терзай хоть ты меня! Как я решу? Пуппер на дне, Ванька почти в тюрьме… Все почему-то думают, что я страшно сильная. Амазонка на контрабасе! Девочка-вамп! Подставка для обреза! - сказала Таня, вытирая слезы о рубашку Ягуна.

Внук Ягге с беспокойством пошевелил плечом.

– "Кажется, дождь собирается!" - сказал он голосом Пятачка. - Но-но, Танька, не надо! На худой конец у тебя есть я, а это уже немало. Хороший друг стоит дюжины Пупперов, а Ваньку мы защитим. Сарданапал своих не сдает. Я от бабуси это кучу раз слышал. Он и Ваньку как-нибудь вытащит.

***

У кабинета Сарданапала золотой сфинкс обернулся и зарычал. Дверь, скрипнув, открылась. Ванька вошел. Он ожидал, что внутри его будет ждать целый трибунал из преподавателей Тибидохса, но нет. Все было иначе.

Сарданапал сидел за столом и сумрачно разглядывал здоровенную кипу пергаментов. За стулом академика стоял Поклеп. У него на воротнике, не останавливаясь ни на миг, вертелась и взвизгивала яркая пуговица оповещальника.

– Вот и он, герой дня! Явился? - язвительно поинтересовался завуч.

Ванька молчал. Им овладело вдруг безразличие. Он лишь старался осторожно ступать на ногу, бедро которой обожжено было искрой Гурия.

– Ухлопал Пуппера, красавец? - продолжал Поклеп. - Подумать только: на белом отделении у нас учатся закоренелые бретеры! Вначале Шурасик, потом Гроттерша, а теперь вот, едва Таньку вернули, Валялкин рвется на темное! - приветствовал его завуч.

– Поклеп! - укоризненно сказал Сарданапал.

– Я знаю, как меня зовут. Мой папа долго не думал над моим именем: дал свое собственное: Результат превзошел все ожидания: получилось красиво и выразительно… Ну что, Валялкин, рад, что все так произошло?

– Я не рад, - возразил Ванька.

– Но ведь ухлопал Пуппера? Признайся, ухлопал? Валялкин кивнул. С этим спорить не приходилось. Поклеп победно взглянул на него, как если бы добился по меньшей мере признания,

– Хм… Тети Пуппера утверждают, что это было убийство. Ты сшиб Гурия с метлы и позволил мальчику-герою утонуть в океане. И не спорь - магспертиза палки от метлы уже доказала, что Гурий был атакован именно твоей магией! - колко сказал Поклеп и, чуть сбавив тон, добавил уже мягче:

– Может, ты скажешь, как вы до всего этого додумались? Твоя была идея, а?

Ваньке хотелось сказать, что дуэль вообще-то была идеей Пуппера, но это смахивало бы на ябедничество.

– Да, моя, - произнес он. - Я не хотел, чтобы он получил Таню. Он ее не стоил.

– А ты ее стоишь? - заинтересовался вдруг Сарданапал.

– И я не стою. Ее никто не стоит, - признал Ванька. Академик задумчиво посмотрел на Валялкина и стал расспрашивать его о подробностях дуэли. Ванька скупо рассказывал. На миг ему почудилось, что у него защекотало в голове. Он заподозрил было, что его подзеркаливают, но подумать такое на Сарданапала было почти кощунством. Поклеп же так сурово надувал щеки и так яростно ворочал выпуклыми, как у рака, глазами, что Ванька предпочитал стоять к нему боком, чтобы не сбиваться.

– М-м… Вот оно как… На мой взгляд, оба хороши: передрались как петухи! - пробурчал академик, когда Ванька закончил. - А теперь главное: Магщество Продрыглых Магций требует твоей выдачи. Все очень серьезно. Каждые двадцать минут обязательно прилетает купидон в траурных штанишках и с очередной депешей. Это сплошь ультиматумы! Похоже, у Бессмертника Кощеева и прочих умников приступ бюрократического вдохновения.

Поклеп кисло посмотрел на Ваньку.

– Теперь ты понимаешь, во что ты нас втянул? Они жаждут крови. Если мы тебя не выдадим, они грозят Тибидохсу всевозможными санкциями, начиная от запрета на ввоз и вывоз магических перстней и вплоть до бойкота драконбольной команды на всех состязаниях. Наша школа магии станет школой-изгоем. Ее значение упадет.

Ванька убито слушал его, понимая, что Поклеп прав.

– Буян окажется в изоляции. Не думаю, что это та цена, которую мы должны платить за заурядного мальчишку, который по дурости ухлопал искрой всемирного очкарика! Ты хоть понимаешь, в какую лужу ты нас усадил? - сурово продолжал завуч. - Ну, что ты скажешь?

Ванька вздохнул.

– Я… я сам могу к ним выйти, - предложил он. - По своей воле. Отдам себя им в руки, и пусть делают со мной, что хотят. Я защитил Таню, а что будет теперь со мной - безразлично.

– Ты действительно способен к ним выйти? Сдаться магфордцам и отправиться в Дубодам? Даже зная, что честно дрался на дуэли и рисковал своей жизнью ничуть не меньше хваленого Пуппера? - негромко спросил Сарданапал.

Ванька, помедлив, кивнул.

– Возможно, через какое-то время они и вытащат тебя из Дубодама, основательно уже постаревшего. Отберут всю магию, сотрут память, наденут ошейник с цепочкой и заставят до конца дней отгонять мух с бронзового бюстика Пуппера. А такой бюстик его добрая тетя наверняка установит на главной аллее Магфорда. А около бюстика скорее всего поставит копилку, в которую каждый, кто захочет пнуть тебя, должен бросить монетку. Очередь к копилке будет длинной! - испытывая его, продолжал Сарданапал.

Ванька содрогнулся.

– И это спасет Тибидохс? - с усилием спросил он. Усы академика задумчиво шевельнулись.

– Скорее всего да. Бессмертника такой выход устроит.

– Тогда я согласен. Хоть в Дубодам, хоть куда… - кивнул Ванька.

– И ты не раскаиваешься, что дрался? - спросил Сарданапал.

– Нет. Разве что жалею о том, что не сгинул в океанской пучине вместо Гурия. Но тогда он не отстал бы от Тани, - грустно сказал Валялкин.

– Отлично. Раз ты упорствуешь, иди! Сядешь на пылесос и явишься в Магщество. Думаю, тебе достаточно будет вылететь за пределы Грааль Гардарики - Академик безжалостно кивнул на дверь. Оттуда сразу же соскользнул золотой сфинкс и зарычал у ног Ваньки.

Валялкин понял, что аудиенция окончена. Его судьба решена. Он медленно двинулся к дверям. Один шаг… Еще один… Сфинкс золотой молнией вился у обожженного бедра. Сарданапал с интересом разглядывал корешки магических книг. Поклеп сопел, теребя пуговицу оповещальника.

"Ну вот и все!" - подумал Ванька, открывая дверь. Но именно в этот миг Сарданапал властно остановил его:

– Вернись!

Ванька удивленно обернулся.

– Я испытывал тебя, Если бы ты стал пресмыкаться и унижаться, я разочаровался бы в тебе, - задумчиво сказал глава Тибидохса. - А теперь вот что… Пора действовать. Поклеп, у тебя заложило уши!

– Чего? - удивился завуч.

– Вот именно "чего"! Я говорю: у тебя заложило уши. Ты ничего не слышишь.

Поклеп понимающе осклабился.

– Ась? Ничего не слышу, ничего не вижу, ничего никому не скажу!

Завуч отошел к кожаному дивану на лапах грифона, сел и с явным удовольствием откинулся на спинку. Сарданапал приблизился к Ваньке и положил руки ему на плечи.

– А теперь я дам тебе совет, которого ни в коем случае не должен давать глава Тибидохса. Поэтому я даю его просто как волшебник, живущий на свете… м-м… ну, во всяком случае, гораздо меньше, чем существует свет. Любая жертва с твоей стороны будет бессмысленной, ибо не искупит ничего и не изменит мир к лучшему. Нечего тешить тщеславие выскочек из Магщества и ублажать чьих-то знатных теток… Ты не жертвенный баран. Ты можешь сделать для этого мира много полезного и доброго, в чем он, мир, очень нуждается. Ты понимаешь?

– Нет, - сказал Ванька.

– Тогда к Чумихе философию! Существует еще один вариант. Ты должен скрыться! Скрыться так, чтобы никто не смог тебя отыскать. В Тибидохсе это едва ли возможно, а вот у лопухоидов совсем другое дело. Лопухоидов довольно много, и найти тебя среди них будет сложно. Применять же магию, как они применяют ее в Магфорде, в лопухоидном мире наши враги не смогут. На это существуют строгие ограничения. Они будут вынуждены действовать тайно, а это усложнит им свободу маневра. Кое-кому придется грызть себе локти.

Усы Сарданапала шевельнулись. Ванька понял, что его ссылка к лопухоидам - дело решенное. Спорить бесполезно. Радости, что ему не придется являться в Магщество, он не ощутил. Неизвестно, что лучше: лопухоиды или тетки Гурия. И то и другое означало разлуку с Таней.

– Так, значит, не в Дубодам, а к лопухоидам? - спросил он, - Я полечу на пылесосе?

– Нет. Возле купола еще час назад были замечены кордоны магфордцев. Они до сих пор ищут тело Гурия и будут только рады отправить тебя на дно… Мы с Поклепом телепортируем тебя… Нет, не к родственникам. Там тебя точно будут искать… Есть у меня одна идейка, но об этом позднее. Я не уверен еще, что это самый лучший выход. А пока у тебя есть буквально пара часов, чтобы собраться и попрощаться со всеми, кто тебе дорог, - сказал Сарданапал.

Ванька с тоской поглядел в окно, где, выделяясь на фоне зубчатых стен, уходила острым шпилем в небо Башня Привидений. Вдали над стеной видна была узкая полоска океана.

– Я смогу когда-нибудь вернуться? - спросил он.

Сарданапал пожал плечами.

– Не хочу тебя обманывать. Я этого не знаю. Но одно могу сказать точно: едва ли это произойдет скоро… Твое магическое кольцо остается у тебя. Мало ли что и как повернется? Но запомни: ты не должен применять магию - даже самые простые заклинания. Этим ты облегчишь врагу поиски. Запомни: у тебя много недругов - и добрые тети, и их магвокаты, и фаны Пуппера, и куча карьеристов вроде Графина или Тиштри. После первой искры они что-то заподозрят. После второй засуетятся. После третьей я не поставлю за твою голову и дырки от бублика…

– Откуда они будут знать, что это моя искра? - удивился Ванька.

– Вспомни палку от метлы. У них есть образец твоей магии. Магия уникальна. Как не бывает двух одинаковых сетчаток глаза, так не существует и двух одинаковых магий. По единственной искре можно узнать о маге больше, чем сто раз прочитав его биографию!… Разумеется, если иметь соответствующий опыт! - веско сказал Сарданапал.

Услышав про "соответствующий опыт", Поклеп ехидно фыркнул с диванчика, но комментировать не стал. Диванчик на лапах грифона умел здорово пинаться. К тому же он был очень привязан к Сарданапалу…

Ванька попрощался и вышел из кабинета.

– Через два часа! Помни! - крикнул ему вслед академик.

Золотой сфинкс зарычал Ваньке в спину, напоминая, что назад пути нет. Но Валялкин и не собирался возвращаться. Он увидел уже, что у высокого полукруглого окна с витражными стеклами стояла Таня.

Ванька шагнул к ней, она к нему… Вместе они нырнули в полутемный коридор, впервые благодаря Древнира за бестолковую и нагроможденную архитектуру школы волшебства со множеством коридоров, переходов и галерей. Два часа для прощания - так много и так мало. Таня долго потом помнила Ванькины поцелуи, а он - солоноватый вкус ее слез.

И почему так часто бывает, что только в минуту разлуки понимаешь, как сильно ты любишь?

Глава 5. ПИСЬМО ОТ ДОЧУРКИ

В мире лопухоидов тетя Нинель сотрясала пол, занимаясь по самоучителю ушу. В аэробике она разочаровалась и утверждала, что от нее только толстеют.

– Вы первый в мире человек, который толстеет от аэробики! - вяло возражал домашний врач.

– Гельмут, я тебя умоляю! Я знаю свой организм! Обычному человеку встать на носки или подпрыгнуть ничего не стоит, мне же для этого нужно полпачки шоколадного печенья или две котлеты по-киевски. Уж я-то себя знаю! Даже если я просто шевелю пальцами на ногах - у меня немедленно возникает дикий голод! - с апломбом заявляла ему тетя Нинель.

Домашний врач не спорил. Он потому и лечил многих известных людей, что готов был признать, что у каждого из его пациентов особый организм, абсолютно непохожий на организмы всего прочего ничтожного человечества. Лишь однажды он допустил оплошность, неосторожно пошутив: "Чем хорошего человека больше, тем лучше!"

"Еще одно подобное высказывание, Гельмут, и ты будешь утешаться пословицей: бедность не порок!" - побагровев, сказала Дурнева, и бедный врач прикусил язык.

Вскоре жена председателя В.А.М.П.И.Р. купила себе телевизионный курс ушу и плотно взялась за занятия. И вот теплым майским вечером тетя Нинель плавно перетекала из стойки железной лошади в стойку обезьяны, а из стойки обезьяны - в стойку огненного тигра. Ее же "мальчики", как она называла дядю Германа и Халявия, играли на диване в покер.

– Где джокер? Куда он делся? Он только что лежал здесь! - с подозрением спросил Дурнев.

– А я откуда знаю где? Что мне теперь, за каждой несчастной картой следить? - с возмущением ответил Халявий.

Дурнев прищурился.

– А ну-ка, встань! - ласково потребовал он.

– Не встану! У меня нога болит! - забеспокоился Халявий.

– Сейчас нос заболит! Отдай джокера, гад! - вспылил Дурнев.

– Не раньше, чем ты, братик, отдашь двух королей! Они у тебя в нагрудный кармашек запрыгнули! - плаксиво отвечал внук бабы Рюхи.

Теперь смутился уже дядя Герман. Вопрос с джокером и двумя королями был автоматически замят. Карты зашлепали по коже дивана.

– Нинель, закрой двери! Не май месяц! - крикнул он жене, чтобы сменить тему.

Утверждая так, Дурнев ничуть не смутился тем, что на улице как раз томился полный радостных летних надежд май…

– Хорошо, мальчики! Только не ссорьтесь! - примиряюще воскликнула тетя Нинель.

Оба ее "мальчика" были не в духе. После того как царевна-лягушка, на которую дядя Герман возлагал такие надежды, обломала его, Дурнев совсем с цепи сорвался. Первым делом, чтобы хоть как-то отыграться, он перекрыл Халявию кислород и твердо разогнал всех его девочек.

Некоторое время огорченные манекенщицы осаждали их квартиру, писали на двери подъезда помадой: "Халявочка, пупсик, я тебя люблю!" - и даже звонили в квартиру, пользуясь небрежностью охраны. Но после того как пару раз к ним вышла тетя Нинель в белом махровом халате необозначенного размера, робкие манекенщицы, как мотыльки, упорхнули к новым огонькам.

С неделю Халявий страстно выл и, превратившись в волка, рыл когтями паркет. Дурневы заперли его в дальней комнате и пригрозили вызвать ветеринара.

– Пускай! Хоть три машины ветеринаров зовите - всех раздеру в клочья! - заявил Халявий, но выть благоразумно перестал. Зато пристрастился к картам.

Учитывая, что и Дурнев был расположен к покеру, они резались целыми днями, за исключением понедельника, среды и пятницы, когда дядя Герман, нацепив свои вампирские регалии, отправлялся в банк сеять ужас. Как-то к их покерным баталиям попытался присоединиться генерал Котлеткин, но Халявий, внаглую передергивая, выиграл у него два зенитных комплекса.

Огорченный Котлеткин завял, скуксился и отправился искать утешения у секретарши. Последнее время неугомонный генерал часто задерживался на работе допоздна, объясняя Айседорке, что диктует проект указа с грозным и запутанным названием: "Добровольно-принудительное страхование солдат и прапорщиков от падении метеоритов и укусов крокодилов с годовым взносом в размере месячного денежного довольствия".

Айседорка и верила мужу и не верила, но, в общем и целом ей было фиолетово, какие именно указы и где пишет ее супруг. Вечерами она проходила курс лечения от целлюлита у атлетически сложенного массажиста, затем ехала в спортклуб и тоже редко бывала дома.

И вот в тот самый миг, когда дядя Герман, улыбаясь, приготовился выложить три семерки и пару валетов, не зная, что Халявий уже подсиропил себе четырех тузов, форточка распахнулась. Блестящая стрела ударила в люстру и рассыпалась сверкающими молниями.

Дурнева перестала представлять себя лунным бликом и скользить по листу кувшинки и, переваливаясь, подошла к окну. Трепеща крылышками, за окном висел розовощекий крылатый младенец, одетый уже по-летнему, с почтальонской сумкой через плечо. Тетя Нинель не стала визжать и падать в обморок, а спокойно открыла раму, впуская его. Человек ко всему привыкает. Даже четыре всадника апокалипсиса за рамой вызвали бы теперь у тети Нинель лишь легкое недоумение и вежливый вопрос, чем они кормят своих страшненьких лошадок.

Купидончик влетел и принялся требовательно попискивать. Догадываясь, что это может означать, тетя Нинель послушно отправилась за печеньем. Купидончик ссыпал печенье в сумку, но, к удивлению Дурневой, не отдал ей письмо, а продолжал попрошайничать.

Воловьи веки Дурневой дрогнули.

– Вымогатель! Управы на тебя нету! - беззлобно сказала она и, грузно подпрыгнув, попыталась поймать купидона за розовую пятку. Но тот взмахнул золотыми крылышками и взмыл к потолку. Вздохнув, побежденная тетя Нинель отправилась на кухню, где не без злорадства открыла коробку конфет с ромом.

Пять минут спустя без повода хихикающий младенец, с головы и до пухлых ляжек измазанный шоколадом, вручил тете Нинель конверт. Попутно он выронил из сумки еще один конверт и, не замечая этого, вылетел в окно, перед этим дважды промахнувшись мимо форточки и стукнувшись лбом в стекло. Полет у него был неровный. Купидончик то и дело проваливался в воздушные ямы и норовил столкнуться то с фонарем, то с рекламной вывеской.

– Детское пьянство не порок, а преступление! - прокомментировала Дурнева, провожая купидончика рассеянным взглядом.

Письмо было от Пипы. Причем похоже было, что она писала его не сразу, а в несколько приемов, когда у нее появлялось настроение. Писала, забывала отправить и на следующий день еще что-нибудь добавляла.

"Мамуль, папуль, привет! Сто лет вам не писала! Как вы там, не переругались? А Халявий чего? Все так же воет по ночам и превращает унитазы в золото? Двадцать уколов от бешенства в живот - и будет как новенький… Хе-хе, не обижайся, Халявий! Ты прикольный!

У меня все нормально, хотя я живу в одной комнате с Гроттершей. Ну да мне не привыкать.

Я не рассказывала, что у меня есть кавалер? Зовут Жора, фамилия Жикин. Симпатичный, но глупый, как индюк. Может только про себя говорить - а так ничего, терпимо. Пап, я знаю, ты его будешь по милицейской базе прогонять, да только вряд ли он там есть. Лучше по своей вампирьей базе его прогони: я хоть пойму, чего он все время целоваться лезет.

(Дальше чернила имеют другой оттенок - видно, писалось уже на следующий день.)

Про учебу. Я знаю уже довольно много заклинаний, но все равно маловато для своего возраста, так что преподы занимаются со мной отдельно. Со мной и с малюткой Клоппиком. Этот Клоппик вроде раньше стариканом был, совсем рассыпался, а недавно то ли Гроттерша ему чего в чай подсыпала, то ли кто-то ему молодильное яблоко подбросил. В общем, теперь ему на вид лет семь-восемь, он все забыл, и мы с ним вместе по учителям ходим. Клоппик ничего, забавный, только не надо за ним всякую белиберду повторять, а то не расхлебаешься…

Из занятий мне больше нежитеведение нравится. Добренький такой предметец. Выпускают на тебя всяких уродов, и нужно их заклинаниями шарахать. А не шарахнешь или заклинание перепутаешь - уроды тебя мигом на консервы пустят. Преподает Медузиха Горгонова. Высокая такая, губы поджаты, волосы рыжие, каблуки стервозные, ногти, как у Айседорки, только не накладные, а свои. А глазищи какие - в пол-лица, и зрачок как у кошки. Ее тут все уважают, и я тоже…

Ну все, мамуль, папуль, это все были художественные ля-ля, а теперь идет суровая проза жизни.

Мне тут понадобились кое-какие шмотки. Вы их соберите, а я попрошу Клепу телепортировать. Клепка, или Клюша, - это Поклеп, который за мной прилетал. Вначале я его побаивалась, а потом подружилась с Милюлей, его подружкой-русалкой. Русалке я, мамуль, подарила твой дезодорант, а то уж больно от нее селедкой разило. В общем, теперь мы подруги навек.

Мне нужны:

Носки шерстяные

Мой открытый купальник

Лиловая косметичка и все, что в ней

Панкин ятаган

P.S. Ну все, мамуль, папуль, пока! Хочу на драконбольную тренировку смотаться. Мой ухажер (он в сборной) утверждает, что он крутой, как вареное яйцо, а Гробыня говорит, что его чисто держат гарпий распугивать. Лучше всех будто бы Гроттерша играет, да и то из-за контрабаса. Вцепится в него, глаза зажмурит, а он летает и все за нее делает.

Ваша Пенелопочка".

На этом письмо вроде бы заканчивается, но ниже короткая приписка, в двух местах расплывшаяся, точно на нее капнули водой.

"ЕЩЕ P.S. Мамуль, папуль, здесь такое случилось! Даже писать не могу, строчки плывут… Я ужасно подавлена. А тут меня еще к Сарданапалу позвали, и он вас с папулькой через меня кое о чем попросил. Вначале я была против, даже плакала, а потом подумала, а почему бы и нет, все равно ничего уже не вернешь. В общем, я обеими руками "за" и полностью присоединяюсь. Только ничему не удивляйтесь".

Прочитав письмо вслух, тетя Нинель нежно прижала листок к груди.

– Что это с нашей Пипочкой? Какая такая просьба? Не нравится мне все это… - подозрительно сказал Дурнев.

– Ах, Герман, перестань! Наверняка какой-то пустяк… Девочка-то вся в меня! Носки шерстяные просит, а открытый купальник подавай! Доча, я тобой горжусь! - с умилением сказала его супруга.

– Хм… Носки… Носки еще полбеды. А вот ятаган мне жалко. Ладно, пускай забирает: у меня еще шпага есть… И вообще, чего это Сарданапалу от меня понадобилось? Не собирается ли он - ха-ха! - просить у меня денег? Я ему дать не дам, а уважать сразу перестану. У меня хоть на метро попроси, не дам - я такой! - хмыкнул дядя Герман.

Поднимаясь с дивана, самый добрый депутат случайно обнаружил другой выпавший у купидона конверт.

– О, еще письмо! - воодушевился он.

– Братик, оно чужое! Не надо его читать! - опасливо предупредил Халявий.

– Это еще лучше, что чужое. Чем больше читаешь - тем больше знаешь. Я усвоил это перед выборами, когда собирал на своих врагов заветные папочки, - нежно сказал Дурнев.

– Братик, это у лопухоидов! В магическом мире нельзя… - начал было Халявий, но не успел договорить.

Отковырнув ногтем подтекшую сургучную печать, Дурнев скользнул по листу взглядом. Обычно магическое письмо можно прочесть, лишь прикоснувшись к нему перстнем, но в том-то и дело, что это письмо писалось не для мага, или пока не для мага, у которого не было и не могло еще быть перстня,…

"Генке Бульонову

Из школы ТИБИДОХС

УВЕДОМЛЕНИЕ

Уважаемый г-н Бульонов!

К моему крайнему огорчению, мне вновь приходится выходить с вами на контакт. Нам стало известно, что вы применяете темную магию. Дальнейшая блокировка ваших способностей ни к чему не приведет. Вы зачисляетесь в школу Тибидохс на темное отделение. Сегодня в полночь за вами прибудут Безглазый Ужас и поручик Ржевский, чтобы сопровождать вас в школу волшебства. Постарайтесь пережить этот волнительный момент.

По поручению академика Сарданапала Черноморова

Медузия Горгонова, доцент кафедры нежитеведения".

– Бульонов… гм… Где-то я уже слышал эту фамилию! Бывший зампред Счетной палаты? Нет? Тогда, может, министр пней и лесов?… Тоже нет? - вслух задумался Дурнев.

А вот этого делать уже не стоило. Магические пергаменты отлично воспринимают речь. В тот же миг текст письма смазался.

"Ты не Бульонов! Наглый обман!!! Готовься к смерти!" - запылали красные буквы.

Дядя Герман оторопел, тупо разглядывая надпись.

– Братик, бросай письмо! - завопил Халявий. - Бросай!

– Куда бросай?!

– В окно!!! Куда угодно! Только подальше от меня, драгоценного!

Дурнев попытался последовать совету, но не учел, что попасть письмом в форточку не так просто.

Особенно в панике. Коварная природа вещей больше приспособила письмо для чтения, чем для метания.

Ударившись в стекло, оно вспыхнуло белым пламенем и, превратившись в гарпию, кинулось на дядю Германа. Самый добрый депутат не стал раздумывать и рысью кинулся наутек. Гарпия преследовала его. Она вся пылала, точно была отлита из ртути.

– Нине-е-ель! - умоляюще закричал дядя Герман. Его супруга в стелющейся стойке рванула к шкафу

И дернула дверцу. Две молнии сверкнули одновременно - гарпия и метнувшаяся ей наперерез шпага повелителя вампиров. Директор фирмы "Носки секонд-хенд" зажмурился. Вновь открыв глаза, он с удивлением обнаружил, что все еще пребывает на этом свете. У его ног лежал пепел - все, что осталось от пергамента, и дрожала вонзившаяся в паркет шпага.

– Нинель, ты чуть не овдовела! - хрипло сказал дядя Герман.

– Братик, не переживай так! Если бы гарпия тебя растерзала, я женился бы на твоей жене! Жутко хочется жениться! Хоть на ком-нибудь! Хоть на таксе! - мечтательно заявил Халявий. Длительное отсутствие манекенщиц настраивало его на брутальный лад.

Полтора Километра тревожно заскулила и полезла прятаться.

– Чушь! - сказал дядя Герман деревянным голосом. - Чушь и блажь! Вот сдам тебя в зоомагазин, женись там на ком хочешь!

Он подошел и с усилием выдернул шпагу из паркета. На всякий случай Халявий торопливо нырнул под стол.

– Германчик, я прям не могу, ты такой хищный с этим вертелом! Мне уже расхотелось жениться! - пропищал он оттуда.

***

Примерно через полтора часа, которые дядя Герман и Халявий провели за игрой в карты, тетю Нинель потревожил какой-то звук.

– Тшш! Вы ничего не слышали? - с внезапной тревогой спросила она.

– Я всю жизнь слышу голоса. И меня всю жизнь называют психом! Нет, мамуля, не сознаюсь, хоть ты тресни! - плаксиво отозвался Халявий.

– Но я точно что-то слышу… И даже вижу… А-а-а! - Тетя Нинель с ужасом показала на дверь.

В коридор со стороны Пипиной комнаты проливалось серебристое магическое сияние. Халявий, тетя Нинель и потрясающий шпагой дядя Герман ринулись туда. Посреди комнаты их дочери, с недоумением озираясь, стоял высокий подросток в джинсах и куртке, из-под которой выбивалась желтая майка. У его ног лежал рюкзак.

– Здравствуйте! - сказал он приветливо. - Вы Дурневы? Академик сказал, что я окажусь в Таниной комнате… Это она и есть?

Тетя Нинель передернулась.

– Танькина комната? Ишь ты наглая какая, права качает! Нет у нее никакой комнаты! Только лоджия, но даже ее мы вымыли с хлоркой! - заявила она.

Дядя Герман посинел от злости. ТАНЯ! Одно звучание этого ужасного имени выводило председателя В.А.М.П.И.Р. из себя.

– Да кто ты такой? Еще один жених этой наглой Гроттерши? Вначале лопоухий хам с пылесосом, затем англичанин в очочках, который не умеет пить шампанское, и теперь еще этот, в маечке? А ну, марш отсюда, юный уголовник! Топай, топай давай! - взвизгнул дядя Герман, указывая Ваньке на дверь концом шпаги.

Ванька, пожав плечами, наклонился было за рюкзаком, но тетя Нинель, начавшая уже о чем-то догадываться, удержала его.

– Погоди!… Эй, как там тебя!… Юноша, мальчик, деточка! Погоди!… Германчик, наверное, он и есть та самая просьба Сарданапала, о которой писала нам Пипа! - сказала она мужу.

Глава 6. "БУДЬТЕ МОИМ ЩУКОМ!…"

Гуня Гломов встал рано, еще до рассвета. Сейчас, когда за окном едва начинало сереть, идея тащиться на рыбалку не казалась ему такой же удачной, как вчера. Хотелось уткнуться носом в подушку и поймать за шкирку еще парочку сновидений. Тем не менее Гуня взял удочку, ведро и по мраморной лестнице спустился к подъемному мосту.

Вообще-то покидать Тибидохс ночью не полагалось, но это правило зачастую нарушалось. К тому же на одном из драконбольных матчей Гуня подружился с Пельменником. Они даже совместно затевали кое-какие авантюры, например, гоняли купидончиков за пивом и сигаретами, которые те проносили в своих почтальонских сумках через Грааль Гардарику.

Циклоп уныло прохаживался по мосту, изредка останавливаясь и почесывая секирой спину. Узрев появившуюся темную фигуру, он оживился и, сурово выпятив грудь, загрохотал:

– Стой! Кто идет! На куски разрублю! Пароль!…

– Под мостом валялся тролль! - пошутил Гуня, появляясь из тени.

Узнав его, Пельменник опустил секиру.

– А, это ты? Не-а, пароль "самая сладкая шейка"! Во! - сказал он с хохотом.

– Опять Поклеп? - спросил Гуня.

– А то кто ж? Не я же! - Единственный глаз Пельменника скользнул по ведру и Гуниной удочке. - На рыбалку? Ловить-то где будешь?

Зная способность циклопа сглаживать что придется, Гломов незаметно постучал удочкой по камням моста и тихо шепнул: "Чур, чур, чур…"

– Да не знаю я еще. Может, у рва посидеть? - сказал он.

– Во рву только лягушки, - заметил Пельменник. - Ты дальше иди. Туда, к сторожке Древнира, знаешь? Одно озерцо пройдешь, и вот туточки справа будет еще прудик. Неприметный такой. Раньше не видел, нет? Там попробуй!

– И что, клюет?

– Кады клюет, а кады и по мозгам! - загадочно ответил Пельменник.

Пруд, который он указал, был и правда неприметный. Маленький, заросший тиной. Со дна кое-где поднимались пузырьки воздуха. У воды Гуня заметил дубовый пень. У него мелькнула было мысль обойти пруд, чтобы не сидеть на земле, но тут пень со скрипом поднялся и поплелся к лесу.

– Фу-ты, ну-ты! - быстро сказал Гломов, сообразив, что едва не уселся на лешака.

В воде показался зеленый бок русалки. Нет, это была не Милюля, а какая-то полная одутловатая русалка из недавних утопленниц. Изредка такие объявлялись на Буяне, причем даже в закрытых его водоемах. Ягге ворчала что-то насчет днепровских омутов, с которыми давно пора разобраться, но разбираться никто не хотел, кроме воинственного Готфрида Бульонского. Но от Готфрида толку было мало. Он ничего не смыслил в магии и даже не умел плавать. Только бродил по подвалу с копьем, распугивая нежить. В результате с переизбытком русалок смирились. Изредка известный русалколюбец Поклеп подкармливал их рыбой, а потом ходил по три дня расцарапанный. Милюля была ревнива как кошка, к тому же не любила делиться.

Накопав ножом червей, Гуня проверил снасть и, выставив глубину, закинул удочку. Почти сразу пузырьки воздуха приблизились к поплавку, после чего он рывком пошел вниз. Гуня подсек и, не рассчитав усилия, сел на траву. На крючке висел грязный комок водорослей, довольно успешно и не без воображения скрученный в фигу.

– Вали отсюда! - крикнул кто-то, выныривая и сразу скрываясь.

– Ах так! Меня гнать?! Глушилос динамитнос! - обидчиво крикнул Гломов и одновременно с произнесением отпугивающего плавающую нежить заклинания выпустил в воду красную искру.

Вода вскипела. На поверхность пруда медленно, как перископ подводной ложки, всплыл большой синий бочонок. Приглядевшись, Гломов понял, что это брюхо водяного. А он-то грешил на русалок! Некоторое время спустя водяной очухался и, ругаясь, уплыл в камыши.

Гуня снова забросил удочку. Поплавок уныло рябил. Клева не было. Мстительный водяной распугал всю рыбу. Пару раз он незаметно подбирался и кидал в Гуню снятым с крючка дохлым червяком, уплывая прежде, чем Гломов успевал произнести отпугивающее заклинание.

Под конец Гуня совсем отчаялся. Не понравился водяному - забудь о рыбе. Представив, что ему придется идти мимо Пельменника с пустым ведром, он передернулся.

"А ну его, это ведро! Лучше я его вообще утоплю!" - решил Гуня и так сильно пнул ведро ногой, что едва не отшиб пальцы.

Ведро было еще в полете, когда Гломов сообразил, что одолжил его у Ритки Шито-Крыто, которая ну очень не любила, когда ей не возвращали вещи. Не любила так капитально, что запросто могла подсыпать в суп зелье раскаянья, изготовленное на основе мышьяка с небольшим добавлением цикуты.

Некоторое время потоптавшись на берегу, Гуня разделся и почесал голую грудь, украшенную искусной татуировкой азиатского дракона. Татуировку сделал Гуне один из бабаев, буквы же дописал по его просьбе Семь-Пень-Дыр. За эту татуировку Сарданапал его чуть не убил, вот только свести ее было уже невозможно. Бабай, имевший отношение к японской мафии, крепко знал свое ремесло. Единственное, чего он не знал, это каким иероглифом изображается имя "ГУНИЙ". Зато, как это пишется по-русски, знал Семь-Пень-Дыр, с удовольствием украсивший предплечье Гуни крепкими размашистыми буквами.

Опустив в воду большой палец ноги, Гломов некоторое время задумчиво шевелил им, после чего со страдальческой физиономией начинающего закалку моржа бочком полез в пруд. Ведро лежало на мелководье. Нашарив его, Гуня нырнул, ухватил его за ручку и вытянул на берег.

Он уже одевался, когда странный звук заставил его обернуться. Б лицо ему плеснула гнилая вода. Опираясь хвостом о дно, из ведра выглядывала впечатлительная нервная щучка с зелеными разводами на боках.

– Ого! Вот это, блин, рыба! - удивился Гломов.

Щука пристально посмотрела на Гуню водянистыми глазками. Похоже, Гломов произвел на нее приятное впечатление.

– Юноша, умоляю, будь моим щуком! - взмолилась она.

– Не понял! - сказал Гуня.

– Меня всегда тянуло на дураков!… Это у нас наследственное! Взять хоть Емелю, кавалера моей бабушки!… Тоже ведь не гений был, а в люди пробился! На царевне женился, на царство сел!… Ах, если бы ты знал, как долго я тебя ждала!

– Ну ты загнула! А кто такой щук? - ошалело спросил Гуня.

– Щук - это… э-мю-э… ну, короче, фаворит щуки! Это секретное щучье слово! Его даже нет в словаре!

– Чо? - переспросил Гуня.

– Ах, как я люблю это "чо"! Как люблю! - умилилась щука. - Теперь простых ребят так мало осталось! Всякий под умного косит! Разведут ля-ля про всяких Ницшов и Сартров, прям мозги вянут! Какой им Сартр! Нет чтобы девушку просто покрепче обнять, они ей про Бергмана вешают, а то и того хуже - про процессоры и оптико-волокно! Пацан должен быть чисто конкретным! Сказал - сделал! Мужиком должен быть прежде всего! Ферштейн?

– Яволь, - признал Гломов.

Щука с беспокойством покосилась на него. Видно, щукиному протеже не полагалось знать иностранные языки. Но взгляд Гуни был так сержантски прям, так свободен от мыслительных усилий, что щука успокоилась.

– Ты ведь меня не прикалываешь? Ты и правда дурак? - спросила она вкрадчиво.

– Сама ты такая! Попалась - еще и дразнится! - обиделся Гломов. - Щас возьму за хвост и головой об дерево! Селедка какая нашлась!

Щука окончательно успокоилась.

– Значится, так, щук, слушай и запоминай! - деловито распорядилась она. - Сейчас отпускаешь меня обратно в пруд. Можешь с ведром, можешь без ведра… Дело твое, я не обижусь.

– А сама не можешь, значит, в пруд? - восторжествовал Гломов.

– Могу, Гунечка, могу. Я много чего могу. Но тогда непонятно, в чем твоя заслуга. У нас, волшебных щук, так не принято. После чего возвращаешься назад в Тибидохс. Если теперь тебе чего захочется, только скажи: "По щучке-внучкиному велению, по моему хотению!" Все вмиг исполнится. Не перепутаешь?

– Не-а, - сказал Гломов. - А это… искра красная нужна?

– Не обязательно. Я работаю без искр, на одном вдохновенье, - небрежно произнесла щучка-внучка. - Только одна маленькая деталь. Имей в виду, моя магия не всесильна. Хоть я и волшебная, а все-таки до золотой рыбки не дотяну. Так что ежели ты захочешь, к примеру, открыть Жуткие Ворота или там разнести по кирпичам Магфорд, сразу забудь об этом. Ну а средненькие такие желания, пожалуй, можно…

– Видел я эти Жуткие Ворота в гробу в белых тапочках! Я и так согласен! - сказал Гуня.

Он взял щуку за хвост, от души раскрутил и забросил в пруд. Забросил и задумался.

– Чего бы мне такого попросить? Ага, по щучке-внучкиному велению, по моему хотению хочу ведро карасей! - для пробы сказал Гломов.

Едва он успел договорить, как ведро наполнилось маслянисто-серебряными прудовыми карасиками. Жадный водяной возмущенно вздохнул из камышей, но связываться со щучкой-внучкой, видно, не решился. Не тот у него был магический калибр.

– Получилось! Ура! - пробормотал Гуня. - А теперь хочу… хочу, чтобы в меня влюбилась Гробыня! Целовала бы меня каждый день, называла Гунечкой… Интересно, как щука это еде… Ого!

Услышав удары множества крыльев, Гломов поднял голову. Над прудом боевым клином, наложив на луки бронебойные стрелы, летело с десяток магфиозных купидонов. Гуня покачал головой. Щука явно любила сценические эффекты. Бедная Склепова!

– Э, нет! - крикнул Гуня. - С купидончиками я не согласен! Купидончиков и я мог бы нанять! Я хочу, чтоб она сама в меня влюбилась! По правде, понимаешь? Не из-за купидонов, а так!

Щучка-внучка высунула из пруда свой узкий нос.

– Угу! То есть любовь мы хотим все-таки магическую, но чтоб она была настоящей… И страстно, и на халяву! Как бы ни за что, но одновременно и за что-то, чтоб совесть не зажрала! Навек, но пока самому не надоест!… Ах люди, люди! То ли у нас, рыб! Метай себе икру и смотри, чтоб конкуренты не сожрали… Ладно, Гуня, будет тебе такая любовь, только сам потом не пожалей!

Плеснув хвостом, щука исчезла, но сразу же вынырнула вновь.

– Между прочим, совсем забыла! - вкрадчиво сказала она. - Наш договор расторгается в двух случаях: если ты поумнеешь или попросишь меня о том, чего я не смогу выполнить… И вот тогда - хе-хе! - тебе придется выплатить мне небольшую… очень небольшую неустойку. Не денежную, разумеется. Зеленые мозоли меня не волнуют. Мне своей зелени на хвосте хватает.

– Ага, - произнес Гломов. - Но ты не напрягайся! Я умнеть не собираюсь! Мне и тех мозгов, что есть, много.

Он поднял удочку, взял ведро с карасями и вразвалку направился к Тибидохсу. Водяной высунулся из камышей и, ухмыляясь, покрутил пальцем у виска, Похоже, ему было известно чуть больше, чем Гуне. Знать-то он знал, но никому пока не собирался рассказывать.

***

У подъемного моста Гуню поджидал сюрприз. Он еще издали заметил, что Пельменник, как мельница, размахивает руками, словно пытается предупредить его о чем-то. Почти сразу Гуня сообразил, в чем дело.

У входа в Тибидохс в тени стены стояли Сарданапал с Медузией и смотрели вниз, на заболоченный ров. В первую секунду у Гломова мелькнула мысль, что они узнали о его ночном отсутствии и теперь ждут, пока он вернется, чтобы устроить ему промывание мозгов. Но нет, едва ли… Академик никогда не занимался такими пустяками. Медузия тоже была выше слежки. Устраивать ночные засады было скорее в духе Поклепа, а его-то как раз здесь и не было.

Но все равно Гуня решил не рисковать. Он осторожно обошел мост, забрался под него и, поставив ведро с карасями себе под ноги, терпеливо приготовился ждать, пока преподаватели уйдут. Пахло болотом. Бойко квакали встревоженные лягушки. Над старым рвом громко разносился голос Сарданапала.

– Меди, как ты не поймешь! Магия как любовь - это живая нить нашего скучного мира. Магия - это сплошное настроение; сплошной творческий порыв. В ней полно неувязок и логических казусов. Сегодня она одна, а завтра другая. И только зануда ищет логику там, где она в опале. Логика - это гвоздь, безжалостно забитый в прекрасный и нелогичный мир. И плевать мне на неувязки! Я ненавижу зализанную правильную магию так же сильно, как заурядные прически лысегорских цирюльников!

Гломов тихо сидел, ожидая, что будет дальше. Сарданапалу ответил спокойный, но очень твердый голос Медузии. Если увлеченный академик Черноморов бросал слова громко и отчетливо, словно стрелял из пушки, то Медузия будто резала скальпелем - так же сдержанно и точно,

– Логика нужна везде. Прежде всего, я ценю в магии систему и следование общим закономерностям. Практика и теория - два крыла Пегаса… Знаете, Сарданапал, иногда меня не удивляет, что у Тибидохса течет крыша!… Причем не астральная даже, а обыкновенная! И так во всем! Зачем было заточать Хаос за Жуткие Ворота, когда вы, Сарданапал, вносите его во все, к чему прикоснетесь. В любые отношения. Я это ненавижу!

– Он любит морковь! - задумчиво сказал академик.

– Кто? О чем это вы? - сердито спросила Медузия.

– Я говорю, Пегас любит морковь. Я тоже, кстати, очень ее люблю, - пояснил Сарданапал.

Медузия нахмурилась.

– Академик! Вы что, смеетесь надо мной? Мне кажется, вы сознательно уходите от серьезного разговора. Ваше легкомысленное отношение к жизни и вообще ко всему материальному вызывает у меня опасения! Вы витаете в облаках!

– Хм… В природе нет нового вещества. Вещество, которое теперь составляет наше тело, - когда-то было кем-то или чем-то еще. Каким-то другим человеком, животным, растением, землей. Вон вода во рву - а это не вода, а какой-то кругообращающийся в природе мертвец. Ну не тошно ли жить после этого? А ты говоришь "материальное"!

– И к чему это было сказано?

– Ни к чему. Меди, мне кажется, в последнее время ты становишься какой-то чересчур правильной, чересчур бескомпромиссной. Вспомни, какой ты была в тот год, когда я оживил тебя после истории с Персеем? Подвижная, как ртуть! Вспыльчивая, точно порох! Как ты любила бить посуду и как хохотала! Кажется, именно тогда стены Тибидохса дали первую трещину… А крыша, крыша текла и тогда. Только тебе это было не важно.

– Все это было давно, Сарданапал! Все это было давно, и все это было не правда, - сказала Медузия, и Гломов услышал ее удаляющиеся шаги.

На мосту остался один Сарданапал. Его раздраженный голос разнесся далеко над заболоченным рвом.

– Черт бы побрал этих женщин… Ну не создан я для семейной жизни! Черт, черт, черт, черт!

– Кк-кква! Кк-кква! - сочувственно отозвались лягушки.

Глава 7. СЕКРЕТНАЯ МИСКА ПОРУЧИКА РЖЕВСКОГО

Приглашение в Тибидохс, посланное Генке и оказавшееся у дяди Германа, так и не попало к адресату. Пьяненький купидончик даже не вспомнил о потерянном конверте. Бульонов же вообще ничего не знал. Размышляя о своей горькой судьбе, Генка ворочал в супе ложкой, изображая оживленное поглощение супа. Есть у них в семье полагалось быстро, в противном случае мама немедленно кидалась к телефону вызывать "Скорую", требуя, чтобы Генку вскармливали глюкозой внутривенно.

Едва с супом было покончено, мама подошла к шкафчику рядом с вытяжкой и потянула на себя дверцу. Увы, Генке слишком хорошо было известно, что это может означать.

– Мам, сколько раз тебе говорить: я не люблю чихол! И дохлоцин солютаб тоже ненавижу! - безнадежно сказал он.

– А я не переношу, когда ты упрямишься! Посмотри на свой цвет лица: ты же весь бледный! Я и без анализов вижу, что у тебя гемоглобин, как у трупа! - закипела мама.

Краснощекий Бульон, гемоглобин которого вызвал бы сладкие грезы у любого вампира, открыл рот, позволив залить в себя ложку сиропа от кашля.

Чихол и дохлоцин солютаб прописал ему врач, когда Генка учился еще в третьем классе. К сожалению, врач забыл указать, как долго их следует принимать, только сказал: пока ребенку не станет лучше. И вот прошло уже почти пять лет, а мама Бульона все считала, что улучшение не наступило. Более того, бедной маме даже не приходило в голову, что просто для того, чтобы пережить пятилетний прием лекарств, надо иметь лошадиное здоровье.

Поморщившись, Бульонов потянулся к таблеткам, но вдруг завопил, сорвавшись с табуретки. Бедняге померещилось - хотя какое там померещилось! В пустой суповой тарелке лежали два дико вращавшихся глазных яблока, вырванные из орбит. Генка закричал.

– Что с тобой? - Мама кинулась к нему.

– Там, там! Нет, не смотри! - охнул Бульон. Придерживая очки, мама заглянула в тарелку.

– Я всегда говорила: оставлять яичные желтки - это признак болезни.

Бульонов с ужасом посмотрел в тарелку и убедился, что мама права. Да, всего лишь желтки. Он вытер со лба пот. Принять желтки за глаза - это уже диагноз. Пока Генка терзался, мама приблизилась к нему и доведенным до автоматизма движением гладиатора, вонзающего в противника короткий меч, вставила ему под мышку стеклянный столбик градусника.

– Ужасно! 36 и 9! - сказала она пару минут спустя.

– Это же нормально.

– Что ты понимаешь! Такая температура бывает у туберкулезников! Неделю назад ты как-то странно кашлял во сне. Я подумала, что ты просто поперхнулся. Теперь же я вижу, что не все так просто. Завтра же сдаем анализы! А теперь иди к себе и делай уроки!… Гулять вечером не будешь. И чтобы в девять ноль-ноль был в кровати.

– НЕ-Е-ЕТ! - закричал Генка.

– Не "нет", а "да". Нервные припадки и упрямство - первые симптомы шизофрении. А шизофрения, отягченная туберкулезом, протекает всегда в тяжелой форме, - озабоченно сказала мама и уселась перелистывать медицинскую энциклопедию, украшенную цветными фотографиями всевозможных трофических язв и гангрен,

Генка бросился к себе в комнату и торопливо захлопнул дверь. Постепенно успокоившись, он сел за стол и, собираясь готовиться к экзаменам, открыл учебник по истории. Но не успел Бульон прочитать и десяти строк, как услышал за спиной странный звук.

Генка обернулся и похолодел. От двери к нему направлялся стул на человеческих ногах. Ноги были мужские, страшные, с желтыми ногтями, похожими выпуклый панцирь черепахи. Увидев, что Бульонов его разглядывает, стул на человеческих ногах подпрыгнул и игриво лягнул его в голень.

Бульонов упал на паркет и торопливо пополз на животе к двери. Он уже даже не кричал, понимая, что это бесполезно. Четвероногий стул забегал сбоку подскакивая, предпринимал попытки отрезать целеустремленно ползущего Бульона от двери.

Внезапно новое препятствие преградило Генке путь. На паркете пузырилась лужа крови, посреди которой лежал страшный заржавленный кинжал и билось алое сердце. Генка медленно встал. Во рту у него моментально стало суше, чем в пустыне Сахара, iro собственное сердце едва не выскакивало из груди. Попятившись, он схватился за дверную ручку, видя в ней главное свое спасение. Но дверная ручка вдруг ускользнула от него и пожала ему ладонь. Генка ощутил легкое покалывание и холод, одновременно понимая, что ручка уже не ручка, а отрубленная рука с холодными мокрыми пальцами.

На стене появился узкий тонкогубый рот.

– Бульонов? - хрипло поинтересовался он. - Д-да.

– Геннадий?

– Ге-ге… - заикающийся Бульонов подтвердил и это.

– Господин Ге-Ге? Вы-то нам и нужны! У меня к вам секретная миска! - сказал рот и вдруг захохотал непередаваемым смехом, напоминающим ржание целого конского табуна.

– Не миска, дырявая башка! Миссия! - раздраженно подсказал стул на человеческих ногах.

Торчащая из двери кисть погрозила стулу пальцем. Некоторое время стул, рот и кисть вяло переругивались, а сердце на полу подпрыгивало в кровавой луже, как выброшенная на берег рыба,

– В общем, собирайся, Ге-Ге! Нам приказано доставить тебя кое-куда! - заявил наконец рот.

– Куда? Я никуда не пойду! - заупрямился Бульонов, которому мерещился уже тернистый путь в загробный мир.

– А ты никуда и не пойдешь! Ты полетишь! - вкрадчиво заверил его рот на стене.

– Куда?

– Как куда? В Тибидохс! Разве ты не получил письмо?

– Нет, - сказал Генка. Он так дрожал, что ему сложно было не поверить.

Стул с ногами и рот пришли в некоторое замешательство. Вскоре к ним присоединилась и кисть.

Комната заволоклась молочным, с серебристой искрой туманом. Когда туман рассеялся, посреди комнаты обнаружились поручик Ржевский и Безглазый Ужас, уже вернувшие свои ноги, руки и рты. Ржевский был в парадном пехотном мундире с полной коллекцией ножей в спине. Безглазый же Ужас был оплачен в темный походный плащ. Когда плащ распахивался, под ним мелькала окровавленная рубашка. Свою кошмарную голову призрак то вертел в руках, то приставлял на прежнее место и принимался бряцать кандалами (пара № 4, приберегаемая исключительно для торжественных случаев).

– Ты точно не получал письма? - спросил Ужас. Генка замотал головой.

– В таком случае миль пардон, - прищелкнул каблуками поручик. - А то я и смотрю, что реагируешь ты как-то не так. Сухо реагируешь, без огонька! Не люблю работать на такую тухлую публику.

– Ржевский, хватит болтать! Ты там сердце забыл… Убери за собой мусор! - велел ему Ужас.

– Ни за что! Белые офицеры не шестерят! - гордо сказал поручик. - Еще один такой наглый приказ, и мы будем стреляться через платок! Где мои пистолеты? Ага, вот!

Миг - и в руках у поручика оказался обитый бархатом ящик с парой старинных дуэльных пистолетов. Осмотрев их, Ржевский остался недоволен и, отбросив, тотчас извлек из воздуха пару "маузеров".

– До последнего патрона! Если никого не ранит - переходим на гаубицы! Не одному же Валялкину Пупперов грохать, мне тоже охота!… Ну-ка! - заявил он и щелкнул пальцами.

В тот же миг воздух заполнился крохотными мальчиками на метлах. Их было несколько дюжин. Они пикировали на Ржевского, забрасывая его драконобольными мечами, он же с увлечением палил в них из двух "маузеров". Бой продолжался с минуту и закончился без особых потерь.

– РЖЕВСКИЙ, ХВАТИТ! - повысил голос Ужас. - А ты, юноша, собирай вещи. Больше одного рюкзака брать не советую. Носильщиков у тебя не будет. В истории Тибидохса известно немало случаев, когда ученик отправлялся на дно под тяжестью багажа. Не далее как двадцать лет назад одна девица решила взять с собой швейную машину и, так как в руках у нее были какие-то свертки, имела глупость привязать ее веревкой к ноге… Финал был прискорбным.

– А как же Пипа? Про ее чемоданы говорит весь Тибидохс! - встрял поручик.

– Ну, это уже другое! Она летела не одна… К тому же Поклеп прекрасно разбирается в полетных амулетах! - недовольно заявил Ужас. - Ржевский, кажется, я ясно сказал: убери мусор!…

– Разве это мусор? Это просто наглое вульгарное хамство - называть мое страдающее сердце мусором! - обиделся поручик.

Все же он быстренько вытер кровавую лужу, а сердце, небрежно подув на него и смахнув пыль, вставил в грудь.

– Как будто я весь в сборе. Или нет? - задумчиво спросил он сам себя. - Ага, еще маленькая деталь! Не воткнешь мне в спину кинжальчик? Надо, чтобы все было красиво! - сказал он, со смехом обращаясь к Бульонову.

Это была старая, заплесневевшая шутка Ржевского, которую он регулярно повторял с каждым новеньким в Тибидохсе. Но для Генки-то она была в новость,

Он в ужасе отшатнулся от кинжала. Ржевский снова захохотал. Стекла в рамах подобострастно задребезжали.

– Мама услышит, - машинально произнес Бульонов. Последнюю минуту он лихорадочно пытался сообразить, кого же он все-таки боится больше: тибидохских призраков или мамы. Выходило, что все-таки мамы.

– Не услышит! Выстрелов же не услышала! Пундус храпундус не дает осечек! Равно как и перстень Медузии. До утра твоя мама будет спать без кошмаров и сновидений, а когда проснется, купидон принесет ей письмо от Сарданапала. Она прочитает его и успокоится, - заверил его поручик Ржевский.

– Ага! Как бы не так! Она сразу побежит с письмом в милицию, в ФСБ, куда угодно. Она поднимет на уши всех! - заявил Генка. Но, даже предполагая худшее, он не забывал быстро забивать рюкзак самыми необходимыми вещами.

– Не думаю, - бряцая кандалами, сказал Безглазый Ужас. - Поверь, ты не первый, кого забирают в Тибидохс, и всегда дело обходилось без скандалов. Письмо Сарданапала способно успокоить даже осиный рой. Даже бенгальского тигра в момент прыжка. И вовсе не потому, что там такой уж чудесный стиль. Сомневаюсь даже, что там больше двух-трех строк. Но академик использует особые чернила на крокодиловых слезах, дважды прогнанных через самогонный аппарат гномов. А они способны вызвать прилив оптимизма даже у Мертвой Царевны и ослика Иа.

– Но не у моей мамы. Когда ученые делали атомную бомбу, то вначале получилась моя мама. Это не я придумал. Это ее любимая шутка, - убито сказал Генка.

Поручик Ржевский ободряюще похлопал его по плечу. От прикосновения руки призрака Генка ощутил покалывание.

– Расслабься, дитя мое! Твоя мама кое-что забыла. Вначале получился я, так что можешь на меня положиться… А теперь за дело! Сарданапал велел провести тебя через Грааль Гардарику и доставить в Тибидохс на темное отделение. Насколько я понял, тебя подселяют к Жоре Жикину.

– Жикин - это кто? - с ужасом спросил Бульонов. После отрубленных рук и сердец в луже крови он ожидал чего угодно.

– О, Жикин - это наш красавчик! В него влюблены все, кто не влюблен в меня. Не трогай его швабру, хвали классическую форму его носа, и вы поладите! - заявил поручик.

Безглазый Ужас мрачно обратил на него огненные провалы своих глаз. Ржевский мигом утих и настроился на серьезный лад.

– А, ну да! На чем бы ему полететь? Сарданапал предоставил это на наше усмотрение… М-м-м… Вопрос серьезный! - сказал поручик, преисполнившись ответственности. Ему не так часто доводилось сопровождать учеников из мира лопухоидов на Буян. По правде сказать, это было в самый первый раз. Мутный взгляд Ржевского побродил по комнате и остановился на диване.

– Нет, это слишком банально. На диванах теперь летают все кому не лень… Ковер? Опять не то. Ковры - это для джиннов. Если ты полетишь на ковре, тебя будут принимать за восточного человека и подозревать в магоризме. Теперь такое время, что всех, кто летит на коврах, подозревают в магоризме… Шкаф?… Неплохо. С воздушными течениями справляется нормально, вот только дверцы будут все время хлопать.

Бульонов с беспокойством заморгал. Перспектива лететь в шкафу показалась ему ужасной.

– Не принимай всерьез, что лопочет этот невоздержанный тип, - заявил Безглазый Ужас. - На самом деле Ржевский знает, что выбрать для тебя летающий предмет не в наших силах. Он должен найти тебя сам. Летающий предает - я имею в виду истинный летающий предмет - всегда уникален. У каждого мага он свой, и связь между ними так же нерасторжима, как между магом и его перстнем. Это у иностранцев все просто. Накопил зеленых мозолей, купил метлу - и летай себе до посинения. Надоела одна метла - купил другую. У нас такой фокус проходит только с пылесосами, да и то не всегда. Нет, только на своем предмете ты будешь чувствовать себя достаточно свободно!

– И какой же у меня летающий предмет? - спросил Бульонов.

– А вот это мы сейчас узнаем. Признаться, мне самому интересно, - сказал Ужас.

Он поднялся над полом и начал раздуваться. Испуганный Бульон прижался к стене. Ему мерещилось, что полупрозрачное тело Ужаса заняло всю комнату. Огненные провалы глаз были устремлены в потолок.

– Обретайсиммо! - крикнул он страшным голосом.

Из перстня Медузии, который чудом держался на пальце у призрака, выскочила зеленая искра.

Все предметы пришли в движение. Даже тяжелое кресло оторвалось от пола. Изумленный Бульонов стоял у стены, заслоняя голову руками, и с ужасом смотрел на хоровод вещей в воздухе. Но это длилось недолго. Внезапно все осыпалось вниз и ухнуло куда-то, одна лишь ракетка для большого тенниса - унылая, как несбывшаяся мечта, с провисшими струнами - осталась висеть посреди комнаты. Бульонов дико смотрел на нее. Несколько лет назад он начинал заниматься теннисом и даже делал успехи, пока мама не прочла где-то, что сотрясения и прыжки вредны для растущего мозга. Генка первое время страдал, а потом смирился - и вот теперь ракетка вновь напомнила ему о себе.

– Ракетка! - фыркнул поручик. - Что ж, неплохо… Говорят, летающие предметы выражают скрытую сущность своего хозяина. Недаром у меня это всегда была кувалда с вертикальным взлетом. Во всяком случае, пока я не умер.

– Врешь! - сухо сказал Безглазый Ужас. - До смерти ты был обычным лопухоидом. Ты и сейчас лопухоид. Хронический. Стоит посмотреть на твою физиономию, чтобы отпали всяческие сомнения.

– А вот и нет! - буркнул Ржевский, однако не слишком уверенно.

Он давно усвоил, что с Безглазым Ужасом шутки плохи. Даже Король Привидений предпочитал не связываться с этим страдающим хандрой средневековым подагриком, заживо замурованным в стену собственного замка.

– Значится, так… Ты встаешь на окно, садишься на ракетку и летишь за нами. Вначале вон туда между домов, а дальше как карта ляжет! Возможно, мы полетим через центр Земли. Нам, привидениям, в общем, разницы никакой, - погружая одну ладонь в другую в тщетной попытке их потереть, сказал поручик,

Вцепившись в ракетку, Генка забрался на подоконник и распахнул раму. Восьмой этаж есть восьмой этаж. Огоньки автостоянки внизу казались совсем тусклыми.

– Ну всё, прыгай! - нетерпеливо распорядился поручик.

Генка замотал головой. Даже террористы-смертники не прыгают из окна восьмого этажа с ракеткой.

– Ах да, я забыл! Надо сказать бряк мотор!… И сразу прыгай! НУ! - завопил Ржевский.

– Бряк мотор! - послушно повторил Генка, но прыгать не стал. Ему было страшно.

Ржевский расхохотался. Даже Безглазый Ужас, сморщившись, изобразил на своем изборожденном шрамами лице подобие улыбки.

– Он поверил, поверил! Вот олух! - орал поручик. - Бряк мотор! Полетное заклинание! Вы это слышали? В Тибидохсе все умрут от смеха! Даже моя Недолеченная Дама на время забудет о своей недолеченности.

– Слушай этого байбака поменьше! Повторяй: Торопыгус угорелус, а затем Ойойойс шмякис брякис! Можно наоборот… Погоди, ты забыл кольцо! Вот сюда, на средний палец! Вскоре у тебя будет собственное кольцо. Магические мастерские редко когда успевают к сроку. С другой стороны, возможно, только они и знают, когда на самом деле наступает срок, - строго сказал Безглазый Ужас.

– Торопыгус угорелус! - повторил Генка.

Зеленая искра на перстне Медузии тускло вспыхнула и сразу погасла. Ужас покачал головой. На его рубахе расцвело несколько кровавых пятен.

– Скверно! - мертвенно произнес Ужас. - Ты сказал это просто как слова, а надо как заклинание. Ты не должен усомниться, что чудо произойдет, - в этом вся соль. Один грамм сомнения на бочку веры отравит ее так же надежно, как капля яда превратит бочку с вином в смертоносное зелье. Попробуй еще раз!

Бульонов напрягся. Раз за разом он повторял заклинание, но ракетка даже не шевелилась. Перстень же Медузии, видно разочаровавшись, вообще перестал выбрасывать искры. Безглазый Ужас и поручик Ржевский терпеливо ждали.

– Ну-с! И?… - сказал Ужас, когда Бульонов от напрасных повторений покрылся испариной.

Поручик Ржевский подбоченился.

– Я же говорил, что мы прилетели не туда! Этот парень обычный лопухоид, однофамилец того, который нам нужен! Пошли искать другого, пока Медузия не выпустила в нас целую очередь Дрыгусов-брыгусов. Терпеть ненавижу, когда меня дрыгают-брыгают! - заявил он.

– Нет! - испуганно крикнул Генка. - Нет!

– Мы даем тебе последний шанс, - сурово сказал Ужас. - Самый последний! Возможно, твой магический дар так ничтожен, что его не хватает даже на простейшие заклинания. Такое тоже случается. Полумагам нечего делать в Тибидохсе. В этом случае мы улетаем одни. А теперь начинай!

– Генка обеими руками вцепился в ракетку. Он понял, что еще одна неудача - и он навсегда останется у лопухоидов. На всю жизнь застрянет под мамочкиным крылышком и в двадцать лет безвременно умрет, облепленный горчичниками. Его может спасти только Тибидохс, только магия и ничего больше. Генка осознал это, и ужас, что он проведет остаток жизни с лопухоидами, придал ему мужества.

– Торопыгус-угорелус! - крикнул он в отчаянье. Перстень выбросил яркую искру, а в следующий миг Бульонов, бестолково обхватив руками и ногами ракетку, уже мчался между домами в безумном мельтешении пляшущих вокруг фонарей, деревьев и насмешливо подмигивающих окон. Все это бесконечно менялось местами, и Генка не понимал уже, где земля, а где небо, боясь лишь отпустить ракетку.

– Вот это другое дело! Клянусь своим лучшим кинжалом, мы подсказали ему слишком быстрое заклинание! Хватило бы Пилотуса камикадзиса… И подстраховаться ойойойсом он забыл, - заметил поручик Ржевский.

– Ничего, - довольно прошелестел Безглазый Ужас. - Парень делает успехи. Из него получится отличный темный маг. Ты видел, какую он выбросил искру? Меня чуть не спалило. К счастью, я уже умер, и довольно давно. А это несравненное удовольствие, как любит повторять твоя супруга, можно испытать лишь однажды.

– Безусловно! - важно надул щеки поручик. - Моя жена вообще уникум в плане цитат. Поэтому и пытается прикончить меня морально триста шестьдесят пять дней в году и двадцать четыре часа в сутки. К счастью, мы, гусары, народ живучий.

– Ясное дело, гусары! Только научись сперва отличать лошадь от жирафа, - заявил Безглазый Ужас.

Он просочился сквозь стену в соседнюю комнату, где на кресле перед мерцавшим экраном телевизора, склонив голову на грудь, спала мама Генки. Некоторое время Ужас пристально разглядывал ее, а затем подул на палец и, подождав, пока он заалеет, размашисто вывел прямо по воздуху:

"ВАШ СЫН В ШКОЛЕ ВОЛШЕБСТВА ТИБИДОХС. ЖДИТЕ ПИСЬМА С КУПИДОНОМ!"

Пылающие буквы, покачиваясь, зависли и надежно заняли место над креслом. Вместо восклицательного знака Ужас, мрачно ухмыльнувшись, подвесил в воздухе разбитый градусник с парящим под ним шариком ртути.

Вслед за тем призрак вновь просочился сквозь стену и вместе с поручиком Ржевским помчался за Генкой.

К тому времени, как призраки догнали его, опомнившийся Бульон сумел уже оседлать теннисную ракетку. Теперь Генка летел, низко склонившись над ней. Возможно, для длиннющего Генки она была коротковата, зато отлично лавировала и вписывалась в повороты. Он сумел даже лихо избежать столкновения с рекламным щитом, на котором застыла коротко стриженная девица, употреблявшая жевательную резинку после и даже вместо обеда.

Неуемный поручик немедленно вспорхнул к девице на щит и принялся страстно шептать, объясняясь в любви.

– Мы так похожи. Я призрак, а ты лишь тень кого-то, кто забыл о тебе! Две судьбы, два одиночества, два пылких сердца! Почему бы нам не быть счастливыми? Правда, я женат, но это у меня хроническое…

Рекламная девица начала уже млеть и томно вздыхать, но тут в щит на всех парах врезался Бульонов, пытавшийся освоить у ракетки задний ход. Щит отбросил его, но край ракетки порвал бумагу. На том месте, где у рыжей девицы была голова, образовалась дыра.

– О нет! Ты убил мою любовь! Я никогда не прощу тебе этого! На тебе ее кровь! - трагически завопил Ржевский.

– У нее нет крови! Она была бумажная! - вяло возразил Генка, радуясь, что вообще удержался на ракетке.

– Дурак, что ты понимаешь! - горько сказал Ржевский. - Если считать живыми лишь тех, в ком течет литров пять крови и булькает литр супа в желудке, мир вскоре станет убогим и сузится до одних лопухоидов! Бумажная или нет - я любил ее. Эта минута, что мы были вместе, стоит всех веков от сотворения мира!

– Ерунда!

Поручик нахмурился, рискуя потерять брови.

– Бульонов! Я глупый призрак с ножами в спине, с проеденной молью совестью и однообразными шуточками! Но я скажу тебе одну вещь, банальную, как истина, и гениальную, как воровская отмычка! Люди - канатоходцы. Они идут по канату и каждый миг грозят сорваться. Канат - их внутренний стержень. И когда они срываются, полет бывает не всегда кратким, но всегда болезненным… Так вот, Бульонов, твой канат очень и очень тонкий!… Понял? А теперь я вновь становлюсь глупым! Долой лишние мозги! Они препятствие на пути к счастью!

Генке стало жутковато. Хорошо еще, что Безглазый Ужас не был настроен долго оставаться на месте. Захватив с собой осиротевшего поручика и Бульонова, он помчался над городом. Встречный ветер быстро выдул из поручика Ржевского всю философию и вернул призрака в прежнее легкомысленное состояние. Излечившись от своей вековой скорби, он с интересом стал поглядывать по сторонам.

– Прр-р! - завопил он, замирая у кирпичной высотки. - А вот этот домик мне знаком! Здесь живет мой хороший друг дядя Герман, в чемодане… тьфу ты,., в квартире у которого я провел несколько незабвенных дней. Заглянем?

– У нас мало времени. Нас ждут в Тибидохсе! - заупрямился Безглазый Ужас.

– Но дядя Герман повелитель вампиров! И вообще это дом Гроттерши и Пипы Дурневой! - соблазнял Ржевский, обожавший заглядывать в места, с которыми у него были связаны воспоминания.

– Я был принят во всех лучших королевских домах Европы! Собираясь во дворец какого-нибудь герцога, я еще задумывался, стоит ли утруждать себя. Что мне какой-то формальный председатель вампиров, который ни разу не удосужился даже слетать в Трансильванию! - небрежно сказал Ужас.

Поручик Ржевский с тоской посмотрел на окна квартиры Дурневых. Похоже, уломать Ужаса будет не так просто. И он пустил в ход последний козырь.

– Но у него очень толстая жена! - произнес он. На безобразном лице Ужаса мелькнул интерес.

– В самом деле? - спросил он вскользь. - Разве сейчас, в наше тощее время, бывают по-настоящему крупные женщины? Когда моя возлюбленная баронесса Крампф, резвясь, села в седло моего боевого коня, то сломала ему хребет. А ведь этот конь легко выдерживал мою тяжесть и тяжесть моих боевых лат!

– А мне всегда нравились худые! В них спьяну сложнее попасть подушкой, - ностальгически сказал Ржевский.

Безглазый Ужас пожал плечами.

– И что же, мон шер, у повелителя вампиров действительно толстая жена? - переспросил он,

– Более чем. Она не только сломала бы спину твоей лошадке, но и вдавила бы ее в землю по самые глаза, мон шер! - подстраиваясь под его тон, заверил его поручик.

Ужас задумался. Страшные провалы его глаз полыхнули особым мечтательным огнем.

– Разумеется, ты врешь, но почему бы не посмотреть? Я уверен, твоя толстуха окажется тощей, как селедочный скелет, но мне интересно посмотреть, насколько измельчали лопухоиды. Так и быть, полетели. Просто для расширения кругозора, - согласился он.

Процессия из двух призраков, которую замыкал Бульонов на ракетке для большого тенниса, медленно приблизилась к дурневским окнам.

***

Дурневы не спали. Тетя Нинель в белой ножной рубашке, громадная, как снежная гора, порхала по гостиной, вспоминая свое балетное прошлое. С недавних пор она чередовала занятия ушу с занятиями балетом. Живущий внизу мафиози давно уже тихо молился, глядя на качающуюся люстру. Как-то раз он отправил своего телохранителя разобраться, но телохранитель так и не вернулся, а через некоторое время позвонил уже из Мурманска. Как он оказался там, он не помнил. Дядя Герман же с Халявием долго спорили, кто первым выпустил из шкафа сапоги со шпорами…

Расположившись в кресле, Дурнев от всей души стучал указательным пальцем по калькулятору. Он переводил килограммы в граммы и рубли в евро. Из всего этого можно было заключить, что он собрался продать очередной золотой холодильник, предварительно распилив его на части. Холодильник стал золотым не далее как вчера, когда обрусевший царь Мидас решил выпить сто грамм и закусить колбаской. Разумеется, и бутылка и колбаса тоже стали золотыми, но для Дурнева и его нового делового партнера генерала Котлеткина это была слишком несолидная партия.

Теперь же царь Мидас - он же скромный оборотень Халявий, - поджав ноги, сидел на диване и, тоскуя по манекенщицам, дразнил таксу Полтора Километра. С этой целью он быстро спускал с дивана пятку и крутил ею перед носом у собаки, поспешно отдергивая, когда такса кидалась в атаку.

Ванька Валялкин, которому надоело разглядывать стены в Пипиной комнате, тоже перебрался в гостиную к Дурневым. Он скучал и, чтобы как-то развеяться, собирался попросить у дяди Германа устроить его в зоопарк подсобным рабочим. Это, как сказал ему на прощанье Тарарах, стало бы незаменимым опытом для будущих занятий ветеринарной магией.

"Порой, прежде чем применять магические средства, не мешает просто приглядеться, как и чего. У меня тут давеча Пегас захромал. Лупит по стойлу, злится, а наступить на копыто не может. Я неделю лечил его от лягательного сглаза, пока не разобрался, что магией тут и не пахнет. Обычное нагноение. Кто-то его со злости зубами за ногу тяпнул. Аккурат над копытом… То ли с музами чего не поделил, то ли опять от писателя какого ускакать пытался, то ли снова книга Лукана бузотерит", - сказал питекантроп.

На случай, если Дурнев будет упрямиться и не захочет устраивать его в зоопарк, Ванька даже вспомнил заклинание Трынтравонис пофтатор. Это немудреное заклинаньице способно было сделать ягненком и не такого упрямца, как дядя Герман.

Однако в тот самый момент, когда Ванька решил перейти к серьезному разговору, тете Нинель, запыхавшейся от балетных па, некстати вздумалось включить зудильник, присланный ей в подарок Пипой. "Какая у нас доча! Хочет, чтоб мы были в курсе всех магических дел!" - умилялся дядя Герман.

– Приветик, продрыгдики и проклятики, а также маги, магвочки, магессы, магвокаты и прочие недостойные типчики, которые имели наглость до сих пор меня не влюбиться! Имейте в виду, что вы уже сглажены, хе-хе! С вами ваша драгоценненькая, ваша незабываемая, дотошненькая, противненькая, пакостненькая, но в то же время очень-очень милая… Да-да, разумеется: Грызиана Припятская и ее "Последние магвости"! Кто угадал - умнички, кто не угадал - быстренько сделали себе харакири! - бойко таратахтел зудильник. - Сегодняшние магвости будут двоякого рода - сенсационные и сверхсенсационные… С каких начнем? Давайте с сенсационных. Астрологи отмечают на небе неблагоприятное расположение планет, которое бывает примерно раз в столетие. Все черномагические артефакты, как наличествующие, и сокрытые, обретут в ближайшую неделю просто колоссальную силу… Белым артефактам будет крайне сложно им противостоять.

Возможны землетрясения, неожиданные перемены судеб, таинственные исчезновения, превращения вообще все, что угодно! Не исключено, что и мне дастся необратимо проклясть моего дорого начальничка, который до сих пор не оценил такое сокровище по достоинству… Заодно и последнего муженька своего отравлю каким-нибудь медленным ядом. Не купил мне вчера, вообразите, диадему царицы Савской! Всего-то и требовалось, что заложить душу Бессмертнику Кощееву на четыреста тысяч лет - и наскреблось бы! Так нет - шиш! Ну, это я, разумеется, по секрету… Возможно, мой муженек еще исправится…

Неожиданно лицо Грызианы исказилось. В бельмастом глазу вспыхнул яростный огонь.

– Эй, оператор, почему изображение дергается? - зашипела она. - Что, лягушачьими лапами зудильник держать неудобно? А ты снимай меня так, как я тебе велю! Чтоб у меня сердце пело и бородавки в кадр не попадали! Понимаешь? И не смей думать обо мне плохо, а то домой на ластах зашлепаешь и суп будешь через уши есть!…

– Простите, продрыглики! Небольшой рабочий момент! Дружеское замечание старшего товарища подрастающему поколению… А теперь внимание! Обещанная сверхсенсация! Эксклюзивное интервью с Пруном - да, да, с тем самым Пруном, который был секундантом Гурия Пуппера! Внимание, тошнотики! Пропустите хоть звук - будете потом всю жизнь кусать локти!

На донышке поцарапанной миски появился Прун. Он клеймил Валялкина позором и рассказывал новые, леденящие душу подробности дуэли. На плече у Пруна, свесив толстые ноги, сидел гном-переводчик в красном колпаке.

– Джон Вайлялька выпускал искры одна за другой! Лицо у него было перекошено, как у русского магфиози! Он хотел убить Гурия, не просто убить, но разорвать его своей магией в клочья! Бедный Гурий даже не успел защититься. Он никак не ожидал такого коварства. Я сам чудом выжил! Вайлялька и меня тоже хотел убить! Я бросился в волны, рискуя жизнью, но сумел схватить лишь метлу! Я нырял, кричал, плакал, но вокруг был лишь океан! - бубнил гном.

– Садись! - предложила Пруну Грызиана. Знаменитая ведущая магвостей выглядела озабоченной. Не столько судьбой Пуппера, сколько тем, что переживающий Прун закрывал грудью весь зудильник, не давая ей попасть в кадр.

– Я лучше стоя! - смутился Прун.

– Но почему? - с раздражением спросила Грызиана.

Прун нежно зарделся.

– Не скажу. Это личное, - перевел гном. Ведущая понимающе хмыкнула.

– Снова тети? Ну ладно, стой, чего уж… А теперь, если удобно, еще один вопрос. Насколько мне известно, Ванька Валялкин еще на свободе. Что предпринимается для его поимки?

– О, все возможные и невозможные меры! - с воодушевлением сказал Прун. - Магщество Продрыглых Магций предоставило группу опытных сыщиков, которую возглавляет лично Графин Калиостров. Кроме того, действует особый отряд магнетизеров во главе с магвокатом Хадсоном. В настоящее время прочесываются все уровни и этажи Тибидохса. Учитывая колоссальные размеры школы, скорее всего это займет несколько дней. В Дубодаме для Ваньки Валялкина уже приготовлена самая тесная, самая грязная, самая отвратительная камера!

– Звучит кошмарно… Правда ли, что Сарданапал оказывает следствию помощь?

Прун сделал рукой неопределенный жест, который можно было истолковать и так и эдак.

– Да, руководство Тибидохса допустило сыщиков на остров Буян, но это-то и подозрительно. К тому же за следственной группой все время ходят по пятам циклопы, что крайне осложняет работу. Один из сыщиков, весьма опытный и компетентный профессионал, уже попал в магпункт с тяжелой формой сглаза. Он воображает себя дождевым червем. Я бы даже сказал, полностью вжился в роль… Ужасное зрелище!

– Кошмар! Кто же его атаковал? Неужели Валялкин? - поинтересовалась Грызиана.

– Нет, какое там! Он… он… хм… неосторожно сунул нос в комнату доцента Горгоновой, когда она переодевалась. Ему пришло в голову, что переодевание - это лишь предлог, на самом же деле она скрывает улики.

Грызиана расхохоталась.

– Бедолага! И что, много он нашел улик? Мне сложно осуждать Медузию. Мы, женщины, свято храним свои маленькие тайны… Так что же Сарданапал? Помогает он Ваньке или нет? Едва ли Валялкин мог бы скрываться, если бы академик не осуществлял магического прикрытия, - говорила она.

– Пока никаких доказательств нет. И академик Черноморов и Поклеуб Поклепофф все отрицают. Однако, если такие доказательства появятся, академик Черноморов легко может лишиться своего кресла! Бессмертник Кощеев уже поклялся своими доспехами.

Грызиана тонко улыбнулась и многозначительно подмигнула зрителям своим бельмастеньким глазом.

– Я вижу, проделана колоссальная работа. Уже есть какие-то результаты? Возможно, первые зацепки следствия? - вкрадчиво спросила она.

– Безусловно, результаты есть. Следствие продвигается вперед. Уже сделан ряд важных находок, проливающих свет на это темное и запутанное дело! - важно поведал Прун. Толстый гном торопливо перевел.

– Значит, следствие продвигается? Ну, ну… Результаты есть, камера в Дубодаме есть, а Ваньки нет? - хмыкнула Грызиана. - И что же это за важные находки, если не секрет? Уж не раскопали ли вы коллекцию старых желтых маек господина Валялкина? Это была бы сенсация! Ха-ха! Прун покрылся пятнами.

– Мне не известны все детали, - сказал он угрюмо.

– Вот и чудненько! - Грызиана Припятская довольно кивнула и щелчком пальцев телепортировала Пруна из студии. Причем с эффектным заклинанием явно что-то не заладилось. Кроссовки Пруна остались под стулом. Видно было, как один из ассистентов ползет под столом на четвереньках, чтобы убрать их из кадра.

– Вот и все, милые мои продрыглики! Напоминаю, что гостем нашей сегодняшней передачи был Прун, личный друг и гуррехранитель. Постарайтесь дожить до вечера, продрыглики! Мы будем держать вас в курсе, сообщая, как продвигается следствие. А сейчас чао, маги, магвокаты, магвочки, маггессы и маггеры! С вами была Грызианочка и ее "Последние магвости". Чао!

Дядя Герман убрал зудильник,

– А ты, оказывается, опасный тип! Пуппера вот ухлопал! - задумчиво сказал он, глядя на Ваньку.

– Вот-вот, - поддакнула тетя Нинель. - Нас заставили приютить серийного убийцу! Меня прям передергивает, когда я представляю, в какой гадючий питомник мы отдали Пипочку!

– Я не убийца… И уж точно не серийный! - обнялся Ванька.

– Обманывай кого другого! Слышал, что сказал Прун? Этому честному зарубежному мальчугану нельзя не поверить! Он даже сесть не смог, так переживает! А жилка у него на шее так и пульсирует, так и пульсирует! Я прям насмотреться не мог! - с чувством заявил Халявий.

Тетя Нинель подошла к оборотню и сильно толкала его в плечо.

– Эй ты! - сказала она. - Я человек полнокровный и нервный. Я тут кровососов не потерплю!

– Больно же, мамуля! Зачем так сразу и руки распускать? А этот, муженек твой, разве не кровосос? - жалобно заныл Халявий, кивая на дядю Германа.

– Кровосос? Он руководящий работник высокого ранга! Ясно тебе? - повысила голос тетя Нинель.

Сама она еще могла усомниться в своем муже, но никому другому такой возможности не предоставляла. Сообразив, что увлекся и сморозил лишнее, Халявий прикусил язычок и прикинулся безобидной этикеточной машинкой.

Пока тетя Нинель ставила на место и загоняла в рамки домашнего оборотня, дядя Герман продолжал пристально разглядывать Ваньку.

– Ладно, - сказал он наконец. - Можешь остаться. Тебе повезло, что В.А.М.П.И.Р. находится в неважных отношениях с Магществом. Только тебе придется отдать мне свой перстень. Он будет храниться в сейфе до тех пор, пока ты не соберешься покинуть этот дом. И только тогда получишь его назад. Я не люблю неожиданностей.

– Перстень не отдам! Не надейтесь! - упрямо сказал Ванька.

– Отдашь! - спокойно заверил его Дурнев. - Мы с Нинелью не потерпим у нас дома всей этой магии. Иначе убирайся на все четыре стороны. Дверь по коридору, никуда не сворачивая.

Ванька задумался. Он чувствовал, что Дурнев не блефует. Оставить перстень - отлично. Но куда он тогда пойдет? Домой нельзя. Туда наверняка наведываются шпионы из Магщества. А еще Ванька вспомнил, что Сарданапал строго-настрого велел ему оставаться у Дурневых. Если он окажется где-то еще, последняя связь с Тибидохсом будет разорвана.

Ванька неохотно снял с пальца перстень и бросил его дяде Герману.

– Вы все равно не сможете им воспользоваться. Для этого нужно быть магом, - сказал он.

– Ты это мне? Да я скорее перестану подделывать избирательные бюллетени, чем надену это кольцо на палец! - в сердцах воскликнул бывший депутат.

– И еще одно условие. Я хочу устроиться работать в зоопарк! - продолжал Ванька.

– В зоопарк? - скривился Дурнев. - Это где все эти грязные слоны и мокрые крокодилы? И кем ты хочешь там работать? Надеюсь, не директором? Места директоров, милый мой, заняты везде и надолго. Поверь моему жизненному опыту.

– Нет, не директором. Просто убирать вольеры, - твердо сказал Валялкин.

Дядя Герман презрительно махнул рукой.

– Да пожалуйста. Вперед и с песней! Мне достаточно одного звонка! Если тебе хочется выгребать навоз, считай, что тебе уже вручили лопату и тачку! - фыркнул он.

Ванька повернулся и вышел из комнаты. Халявий насмешливо заулюлюкал ему вслед.

– Герман, зачем ты оставил этого мальчишку у нас? Мы могли бы его куда-нибудь сплавить. Или ты опасаешься, что у Пипочки могут начаться неприятности? - спросила тетя Нинель.

Дурнев покрутил в руках Ванькино кольцо, рассматривая его.

– Дешевка, - заметил он себе под нос. - Медь и какие-то узоры из серебра. В ювелирке за него не дали бы и десяти баксов. Какое там десяти! И трех бы не дали! И куда они, интересно, засунули тут магию? Я ее лично не вижу!

– Герман, ты мне не ответил. Почему ты не спровадил этого мальчишку? - нетерпеливо повторила тетя Нинель.

– Спровадил? - удивился Дурнев, косясь на дверь. - Ты соображай, что говоришь, мамочка! Да этот мальчишка мне ого-го как нужен! Я для того и выцыганил у него перстень, чтоб он не смылся!

– Но зачем он тебе, Герман? Дурнев усмехнулся.

– Я не говорил, что недавно получил от Малюты Скуратоффа письмо?

– М-м… От этого мерзкого типа? Они снова оставили конверт под дверью?

– Нет, хуже. Летучая мышь разбилась о стекло моей машины. К ее лапке была привязана записка. Малюта кается, лебезит, просит меня забыть наши разногласия и даже предлагает принять титул Отца Всех Вампиров.

Тетя Никель прищурилась.

– Что-то он слишком расщедрился. Этот Малюта и родную маму не укусит бескорыстно. Похоже, ему от тебя что-то нужно… - заметила она.

– Так и есть. Он прозрачно намекает, что ему понадобится от меня одна услуга. Он спрашивает, нет ли у меня человечка в Тибидохсе, который смог бы раздобыть для него одну вещицу. Когда-то она принадлежала ему, но лет двести назад была захвачена магами как трофей. Якобы она совсем ничего не стоит, но дорога ему как память, и он готов дорого за нее дать… Вот я и подумал, что, кроме Пипы, которую мне хотелось бы уберечь от неприятностей, у нас есть еще этот тип в майке. Если хорошенько заморочить ему голову…

Не договорив, дядя Герман красноречиво пошевелил пальцами.

– И ты веришь Малюте? Зачем ему эта вещица, если она ничего не стоит? Столько лет жил без нее и вдруг вспомнил? - с подозрением спросила тетя Нинель.

– Я верю Малюте? Я? - возмутился Дурнев. - Я никому не верю! Даже… - Тут дядя Герман посмотрел на жену и торопливо поправился:

– Даже нашей таксе… Но эта вещица очень нужна Малюте, а следовательно, может оказаться полезной и мне.

– Он не писал, что это? В смысле, что именно нужно выкрасть? - уточнила Дурнева.

Дядя Герман покачал головой.

– Нет, об этом не было ни слова. Я же говорю, летучая мышь была мертва. Я не сумел послать Малюте ответ.

– А если отправить купидона? - предложила Дурнева.

Халявий расхохотался так, что едва не превратился в волка.

– Купидона? По-твоему, мамуля, купидоны такие дураки, чтобы летать в Трансильванию? Да им там, через десять минут перекусят сонную артерию. Не спасут ни стрелы, ни подтяжки, ни крылышки, ха-ха! Понял, братик?

Дядя Герман вдруг стал прислушиваться и озабоченно оглянулся. Полтора Километра, первая что-то заподозрившая, вскочила и жутко завыла на окно.

В комнату вкатилась вначале голова Безглазого Ужаса, затем, как еж утыканный ножами, поручик Ржевский, затем звенящее кандалами туловище и, под конец, брызнув стеклами, ворвался Бульонов на теннисной ракетке. Он просто-напросто не успел затормозить, так как никто из призраков не удосужился научить его Чебурыхнусу парашютису.

– Всем дрожать! Руки вверх, ноги вширь! - забывая открыть рот, громко завопил Ржевский.

Халявий заголосил дурным голосом. Уставившись на призраков, он наступил воющей таксе на хвост и тотчас поплатился за это. Прошло немало времени, прежде чем ему удалось стряхнуть со своей пятки разбушевавшуюся желтозубую моську.

Дядя Герман рванул к шкафу за шпагой, но остановился на полпути, сообразив, что призраков атаковать бесполезно, а с мальчишки довольно будет и подзатыльника. Бульонов встал, озабоченно разглядывая себя. Приземление (или, точнее, "пристекление") сошло вполне благополучно, если не считать пары мелких порезов. Окажись поблизости его мамочка, дело не обошлось бы без десятка реанимационных машин и спасательного вертолета. Сейчас же Генка просто зализал ранку на руке, и этим все ограничилось.

Безглазый Ужас наконец нашарил на полу свою отлетевшую голову, нахлобучил ее и уставился на тетю Нинель. Он смотрел на нее долго и пристально. Огненные глазницы его полыхали, а края узкого шрамообразного рта ползли вверх. Тетя Нинель, которую столь бесцеремонно разглядывали, вначале смутилась, а затем рассердилась и подбоченилась, став от этого еще больше, еще грандиознее.

– Чего вылупился? Ты чего" в музее, я не поняла? Ща, я тебе устрою культурное мероприятие в двух действиях без антракта! Дам затрещину - голова отлетит! - сказала она басом, от которого из рамы осыпались уцелевшие после Бульонова осколки.

– О, о, о! - пробормотал Ужас, звеня кандалами. - Да, да, да!

– Чего "да-да-да"? "Да-да-да" в смысле "фу-фу-фу"? - заинтересовался вездесущий поручик.

– Точь-в-точь она, моя невеста!… Я узнаю ее в этой женщине! Такой же голос, такая же стать!., - хрипло, точно через силу, выговорил рыцарь. - Когда ко мне в замок на свадебный пир ворвались враги, она двоих задушила голыми руками, моя Адель. Еще одного придавила столом. Больше к ней никто не осмелился приблизиться, и ее застрелили из арбалета… Я кинулся к ней, я тоже сражался как лев, но меня ударили по голове, изуродовали и живым замуровали в стену. Я умирал долго. У меня было много завистников… Я не ушел в загробный мир, потому что хотел отомстить. И вот теперь столько лет спустя она возродилась вновь! Я знал, я верил! О Адель, радость моя, мое счастье!

И Безглазый Ужас загремел кандалами.

– Адель - Нинель… М-м-м… Странное совпадение! - признал поручик. - Кстати, про совпадения, если уж о них зашла речь. Один раз мне должно было выйти повышение. Уже ждали приказа. И тут на смотр приезжает новый полковник. Я иду вдоль строя и вдруг вижу, что у одного солдата пуговица на кителе оторвалась. Я в отеческой такой манере ору: "Эй ты, крендель недоделанный! Как ты смеешь так стоять перед его благородием, морда самоварная? А по роже?" И тут смотрю, полковник багровеет, а все как-то так от меня отодвигаются… Что же ты думаешь, у нашего нового полковника оказалась фамилия Крендель. А я-то от всей-то наивности чистой души! Ну и все: крест на карьере! Время идет, всех производят, а я все поручик! Эх, болит у меня душа за родину!

Поручик тарахтел, но его, как троянскую пророчицу, никто не слушал. Всем было попросту не до него. Безглазый Ужас опустился на колени. На лице у него было страдание.

– Адель! Адель, узнай меня, прошу! Это же я, твой Генрих! - бормотал он, протягивая руки к тете Нинель. Колени его скользили над полом не касаясь его.

Тетя Нинель, как завороженная, смотрела на него и не трогалась с места. Да, он был безобразен и весь в шрамах. Да, он был мертв. Да, он был призрак в окровавленной рубахе и с кое-как нахлобученной головой… Но так ли это, в конце концов, важно? Искать недостатки у тех, кто нас любит, - труд жестокий и напрасный. К тому же в глубине души тете Нинель начало казаться, что когда-то она уже видела этого человека. Когда-то давным-давно, во сне или наяву.

Безглазый Ужас приблизился к тете Нинель и коснулся своими бесплотными руками ее руки. Дурнева разом ощутила жар и холод. Руки призрака, касавшиеся ее, одновременно существовали и не существовали. Это было странное, очень странное чувство. Для тети Нинель пропало время, пропало пестрое и нелепо однообразное мельтешение минут и секунд. Она куда-то падала, точно срывалась с огромной высоты, и… и это ей нравилось.

Но тут, как часто бывает в жизни, встрял муж и все испортил.

– Эй вы там! Чучело огородное! Отойдите от моей жены, или я за себя не ручаюсь! - вспылил дядя Герман, потрясая шпагой.

Безглазый Ужас сделал короткое, почти неуловимое движение ладонью, точно толкнул в сторону дяди Германа воздух. Неведомой силой Дурнева сорвало с места и отбросило за диван, за которым уже скрывался укушенный таксой Халявий.

– Здравствуй, Дягилев! С милым и в шалаше рай! Ты сиди тут, а я буду тебе танцевать! Зачем тебе какая-то толстуха, которая не ценит твоей душевной красоты? Посмотри, какие у тебя пальцы! Это пальцы художника, скульптора, скрипача! - сказал оборотень, ласково опуская голову Дурневу на плечо.

Дурнев раздраженно плюнул, сообразив, что от общего перегрева Халявий вообразил себя Нижинским, не дожидаясь полудня.

Генка Бульонов подобрал теннисную ракетку и выскользнул в коридор. Он уже давно сообразил, что оказался в квартире родителей Пипы. Он толкнул крайнюю дверь, обклеенную таким количеством плакатов с Гэ-Пэ, что она могла принадлежать только Пипе.

Однако того, кто, закинув руки за голову, лежал на кровати, никак нельзя было спутать с Пипой. Это был высокий худощавый паренек лет четырнадцати-пятнадцати. Бульонов успел еще заметить, что из-под рубашки у него выбивается желтая майка.

Несколько секунд Бульонов и Ванька Валялкин с недоумением разглядывали друг друга. Затем, буркнув "здрасьте, извините", Генка поспешно закрыл дверь. Он не относился к числу тех, кто быстро и с ходу заводит знакомства. Даже чтобы просто познакомиться с новым одноклассником, он обычно топтался на месте битый час, пряча за спину ладонь, чтобы не оказаться в глупом положении человека, который протягивает руку в пустоту. Что же тут говорить о девушках? Пока Генка набирался храбрости, чтобы пригласить девушку в кино, она успевала уже оказаться на другом конце улицы, Ну разве это не грустно? Единственным исключением была Гробыня. Она отнеслась к Генке почти по-человечески. Правда, не только к Генке, но и ко всему, что носило брюки. Однако Бульон все равно был рад. Дареному коню в зубы не смотрят.

Не успел Бульон вернуться в гостиную, как перстень у него на пальце, который вручил ему Ужас, замерцал.

– Почему никто не взял с собой зудильник? Когда вы, наконец, будете в Тибидохсе? - спросило кольцо строгим голосом.

Бульонов испуганно молчал, торопливо пытаясь скрутить перстень с пальца, но тот, как назло, застрял. Генка уже понял, что с ним говорит хозяйка перстня, Медузия Горгонова, грозная дама с кафедры нежитеведения.

– Это что еще за игра в молчанку? - Кольцо грозно выстрелило искрой, превратившейся в рой серебряных ос.

– Нет, не надо! Уберите пчелок! - путаясь от ужаса в названиях, закричал Бульонов.

– КТО ЭТО? Это Бульонов? Геннадий? - Голос стал еще строже, еще суше. Бедному Генке померещилось, что он услышал даже змеиное шипение.

– Ды-ды-да…

– Исчерпывающий ответ. Примерно такого ответа я и ждала. Где Ужас и поручик? Чем занимаются эти бездельники?

– Мы… мы уже вылетаем.

– Надеюсь, это правда. Ночью лететь тяжело, а океан сегодня штормит… Ну, до встречи, если она произойдет! - мрачно сказал перстень. Вспыхнула еще одна искра, и осы, почти облепившие Генку, стекли на ковер каплями серебра.

Бульонов, спотыкаясь, метнулся к призракам. Безглазый Ужас все еще что-то бормотал, протягивая руки к тете Нинель. Мадам Дурнева, не избалованная мужским вниманием, тихо млела. Поручик Ржевский и перевоплотившийся Нижинский-Халявий страстно исполняли восточный танец с кинжалами. Эти родственные души нашли друг друга. Забытый же всеми дядя Герман сидел за диваном и трагически заламывал свои тонкие пальцы художника.

Заметив перекошенное лицо Бульонова, Халявий перестал танцевать и топнул ногой.

– Чего ты такой бяка? Уберите этого кислого субъекта и не возвращайте ему деньги за билеты. Он испортил мне кураж! - сказал он капризно.

– Погоди-ка! - остановил его поручик Ржевский, подлетая к Генке. - Ты где был?…

– Говорил… это… с перстнем, - промычал Генка.

– С Медузией? - хихикнул Ржевский. - И что, она была злая? Это все из-за обысков в Тибидохсе. Ей жутко не нравятся эти типы из Магщества, которые всюду суют свой нос. Если бы не академик, то превратила бы их взглядом в камень. Разумеется, Медузия белый маг, но с прошлым порой сложно бороться!

Безглазый Ужас раздраженно обернулся и, поняв, что пора лететь, поднялся с колен.

– Я буду тебе писать, Адель! Скоро я навещу тебя вновь! - сказал он хрипло.

– Хорошо! Я буду ждать! - наливаясь помидорным румянцем, отвечала тетя Нинель.

Дурнев возмущенно фыркнул и несколько раз пнул своими сильными, как у кролика, ногами спинку дивана.

***

Полет над океаном сохранился в памяти Генки Бульонова как бесконечный кошмар. Ракетка плохо держала воздушные потоки, поэтому лететь приходилось немного наискось. К тому же было адски холодно, так холодно, что у Генки разжимались руки, а на волосах была изморозь, вскоре превратившаяся в тонкую ледяную корочку. Фигуры призраков, указывавших ему путь, были полупрозрачными и плохо заметными в темноте. Много раз Генка терял их в облаках и паниковал не на шутку. Перспектива остаться одному над бушующим океаном на ракетке для большого тенниса, не зная ни одного заклинания, кроме Торопыгуса угорелуса, казалась ему кошмарной. Генка в панике бросался из стороны в сторону и едва не вопил от восторга всякий раз, как перед ним зажигались жуткие зрачки Безглазого Ужаса.

Генка уже едва сидел на ракетке, когда поручик Ржевский махнул рукой, привлекая его внимание. В первую минуту Бульонов не увидел ровным счетом ничего. Никакого острова. И лишь потом внезапно понял, что штормящие валы разбиваются о незримую преграду и отвесно взлетают на добрую сотню метров. Какой же силой должна была обладать невидимая стена, чтобы держать эти тяжелые, то и дело повторяющиеся удары?

– Вот и Грааль Гардарика! Добро пожаловать на Буян! А теперь поднимись повыше, разгоняйся и вперед! Где-то здесь должна быть точка перехода! Не забудь выпустить искру и произнести заклинание! - крикнул Ржевский.

При одной мысли, что ему придется на полной скорости таранить стену, о которую разбивались волны, Бульонову захотелось развернуться и лететь назад к мамочке. "Я передумал становиться магом… Вызови "Скорую" и нарисуй мне на спине йодную сеточку!" - скажет он ей, и мир будет восстановлен.

– А вот сомневаться не надо! Не смей сомневаться! Ты должен думать, что ты здесь по полному праву, или разобьешься вдребезги… Обратно ты уже не долетишь, сил не хватит, вперед! - точно читая его мысли, грозно крикнул Безглазый Ужас.

Не давая Генке усомниться, призрак взмахнул рукой, и ракетка начала отвесно падать в пустоту. Сосущая ночная синь выпивала все мужество. Ветер свистел в ушах. Гудели океанские валы.

– Ну же, что молчишь? Врежешься! - еще страшнее крикнул Ужас.

– А-а-а-а-а! Грааль Гардарикааааа! - жмурясь и едва преодолевая искушение выставить вперед руки, закричал Бульонов.

Перстень выбросил искру. Даже, кажется, две искры. Что-то толкнуло его в грудь. Перед глазами, хотя веки были и сомкнуты, вспыхнуло семь радуг. Поняв, что он все еще жив, Генка перестал жмуриться.

Шторм внезапно стих. Генкиным глазам открылся лесистый остров. Дальние деревья у скал, за которыми всходило солнце, походили на четкие штрихи на размытом акварельном фоне. Но Бульонов смотрел не туда, а на огромный замок-крепость, который вырос вдруг чуть левее. Громадные башни замка скрывались в тучах.

– Скажи спасибо Медузии! - появляясь рядом с Генкой, хмуро сказал Безглазый Ужас. - В жизни не видел более бездарной Гардарики. Если бы перстень не подстраховал тебя дополнительной искрой, пришлось бы вызывать гарпий и чистить купол снаружи.

– Причем гарпии обошлись бы без всякого инвентаря. У них странные вкусы, у этих гарпий, - встрял Ржевский.

– Ладно, не дрожи ты! Полетели. И не забудь поблагодарить Медузию, - заметил Ужас и, указывая дорогу, полетел вперед.

На стене Тибидохса уже собралась небольшая группа учеников, встречавших новенького. В стороне, опираясь о свое не знающее промаха копье, стоял Готфрид Бульонский в плаще и противомагическом панцире. Он только что вернулся из подвалов, где, по собственному уверению, одержал крупную победу над отрядом нежити. Хотя тут могли быть разные мнения, потому что выглядел Готфрид так, будто им хорошо поиграли в футбол.

– Встреча на Эльбе! Два Бульона, два уникума! Только один Готфрид и герцог, а второй так себе! - вполголоса съехидничал красавчик Жора Жикин.

Он еще не знал, что Генка будет жить с ним в одной комнате. Поклеп и Медузия всегда оставляли самые приятные новости на десерт. Сарданапал же вообще предпочитал не вникать в такие, с его точки зрения, пустяки.

Глава 8. БИТВА ФОЛИАНТОВ

На Тибидохс опустился вечер - теплый весенний вечер, пахнущий океаном и хвоей. Слышно было, как в пруду плещутся русалки и кричат, носясь над драконбольным полем, неугомонные первокурсники. Не так давно Соловей собрал из самых многообещающих ребят новую юношескую команду. Старый тренер здраво смотрел на вещи. Через год основные игроки сборной завершат учебу в Тибидохсе, и непонятно, что будет дальше. Точнее, слишком понятно.

Маловероятно, что все десять игроков свяжут свою дальнейшую судьбу с драконболом. Большинство уйдут из спорта навсегда. А раз так - нужна смена, иначе останешься у разбитого корыта и будешь до конца жизни разглядывать старые кубки, не мечтая уже о новых. Такой старости Соловей, ясное дело, предпочел бы избежать. И вот теперь он и Дедал, добродушно и ни во что не вмешиваясь, наблюдали с трибун, как молодежь гоняется за сыновьями Гоярына, полыхающими в синеве длинными огненными струями.

– Эх-хе-хэх! - сказал Соловей своему другу. - Никакого постоянства! Едва успеваешь чему-то научить, а ребята уже вырастают и входят. То ли дело у других… Последняя замена у муз была полторы тысячи лет назад. О гандхарвах я даже не говорю! А бабаи! Те вообще тренируются по семь суток подряд. А потом еще удивляются, почему они так играют!…

– Но ведь бьем же мы их? Бабаев побили, и гандхарвам досталось! С музами только осечка вышла! - возразил Дедал, осторожно высовывая из книги свой хрупкий греческий нос.

– Угу! Хотелось бы еще невидимок одолеть, прежде чем придется распускать команду… Да только после гибели Пуппера Магщество чего-то крутит. Да оно и понятно, без Гурия команда уже не та… Кому там играть, не Кэрилин же Курло? Жалко все-таки мальчишку. Эх, Таня, Таня! Все беды от них, от женщин! Уж я-то знаю! - Соловей О. Разбойник вздохнул, вспомнив, что сам когда-то имел в мордовских лесах четырех жен.

В то время как первокурсники, с улюлюканьем шпоря пылесосы и дымя чешуей, гонялись за драконами, остальные ученики Тибидохса убивали свое время кто на что горазд, соответственно способностям, привычкам и мере общей испорченности.

Шурасик сидел в читалке библиотеки джинна Абдуллы и грустил. Перед ним на трех столах, сдвинутых вместе, возвышалась целая книжная гора. Самые нетерпеливые книги шуршали страницами и переползали с места на место, некоторые превращались в змей и грозно шипели, требуя к себе внимания, но Шурасик даже не вспоминал о книгах, которые сам же час назад набирал по полкам.

Шурасиком овладела мечтательная стихия. В своем воображении он переносился на много лет вперед и поднимался до немыслимых высот.

"Ну ничего! Сейчас все смеются надо мной, не понимают меня, и пускай! - думал он. - А смеются потому, что они ничтожества. Кем они будут через пять лет? Магдомозяйками, магхранниками или магжерами в каком-нибудь магвазине. Едва ли у нас с ними будут одни интересы. Наши дороги никогда больше не пересекутся, и отлично. Уже через год я закончу школу с таким высоким баллом, с которым ее не заканчивал даже профессор Клопп! Потом магспирантура в Магфорде, и всё: передо мной открыты все дороги. Толком не знаю еще как, но я обязательно прославлюсь и разбогатею! Я буду гениален, как Древнир, богат, как Бессмертник Кощеев, и популярен, как Гурий Пуппер… И все в одном лице. Одним движением бровей и кстати сказанным словом я буду разбивать женские сердца с той легкостью, с которой прыгнувший на посудную полку кот разбивает тарелки и чашки. Гробыня, Шито-Крыто, Гроттер и… и особенно эта противная Лоткова сто раз пожалеют, что не обращали на меня внимания! Но будет, разумеется, поздно! У моих ног будут уже первые красавицы мира!… "Все, милочки! - скажу я. - Поздновато! Ваше купе в конце вагона рядом с туалетом!"

Замечтавшийся Шурасик снисходительно улыбается и, делая рукой небрежное движение, долженствующее указать Гроттер и Лотковой их истинный статус, нечаянно смахнул на пол несколько книг.

Бедный, бедный Шурасик! Он имел все основания злиться на однокурсников и еще больше на себя. Подобно многим отличникам и вообще умняшкам, опередившим в развитии своих сверстников, во всех других отношениях, не касавшихся усвоения знаний, он был наивен и неопытен, как ребенок. Его раздражаю, что однокурсники смотрят на него в основном как на зубрилу, не понимая, что Шурасику, как и всем, хочется любить и быть любимым, дурачиться, шутить и совершать глупости. Другое дело, что он совершенно не умел всего этого и вечно попадал впросак. Иногда он пытался пошутить - с необходимыми экскурсами в историю и предысторию, а также разъяснением форм комического, - никто даже не улыбался, зато все охотно ржали над какой-нибудь весьма посредственной остротой Баб-Ягуна. А с девушками, с девушками была совсем досада…

Возможно, ошибка Шурасика состояла в том, что он был слишком самолюбив и не всегда снисходителен к слабостям и ошибкам других. Зато он всегда очень напрягался и надувал щеки, а также, что тоже крайне важно, относился к самому себе без доли юмора. Хотя кто его знает, в чем действительно ключ к нашему успеху/неуспеху?

Однажды Шурасик почти набрался храбрости, чтобы пригласить Катю Лоткову прогуляться с ним вечером по побережью. Пока он подыскивал слова, Катя подняла голову и радостно улыбнулась ему.

– А, привет, Шурочка! Ты за конспектами? - спросила она с такой простодушной приветливостью, что сердце у Шурасика едва не расплавилось от горя. Он осознал вдруг, что для Лотковой он навсегда останется источником конспектов и готовых домашних заданий. Эдаким самопередвигающимся зубрилом и заклинанием в брюках и ботинках. Таких, конечно, уважают и на экзаменах садятся к ним поближе, но вот по побережью… по побережью они гуляют одни.

– Э, ну да! За конспектами, - безнадежно сказал Шурасик.

– Фу, какой противный! Но ты потерпишь? Тебе ведь не нужна сегодня тетрадь?

– Потерплю! Я всегда все терплю, - буркнул Шурасик и, повернувшись, побрел куда глаза глядят. Он казался себе эдаким высоколобым уродцем, безвременно постаревшим и готовым разве только к немедленному присвоению ученой степени "профессора кислых щей".

– Что с тобой, Шурочка? - безмерно удивилась Лоткова.

– Я не Шурочка! Ясно тебе?! Не Шурочка! Я "он", "он"! Человек я! - закричал срывающимся голосом Шурасик и бросился бежать со всех ног. И только переплеты магических фолиантов в самом дальнем углу книгохранилища знали, как он провел тот вечер.

Но это случилось уже довольно давно, когда Катя даже не встречалась еще с Ягуном. Теперь же Шурасик полностью восстановил душевное равновесие и, наплевательски относясь к настоящему, все свои надежды связывал с будущим, которое потому и казалось радужным, что было где-то далеко и не имело определенных очертаний.

Закончив мечтать, Шурасик счастливо улыбнулся обозрев гору возмущенных его невниманием книг, вытащил из-под "Анатомического атласа нежити", превратившегося от злости в гранитную глыбу, красочный пухлый журнальчик с симпатичной магвочкой на обложке. Эта магвочка имела обыкновение бросаться на шею к тем читателям, что оформили годовую подписку. Тех же, кто подписывался на журнал повторно, магвочка еще и целовала. Правда, по настроению могла и физиономию расцарапать.

Вы удивлены? Что ж тут такого? Порой для отдыха Шурасик любил почитать заурядный цветной журнальчик с Лысой Горы с оживающими картинками и блоками рекламы, пестро разбросанными по страницам. Вот и у этого журнальчика сзади на обложке была глухая дверь с подтеками крови, словно явившаяся из сказки о Синей Бороде. Табличка на двери гласила:

"Театр дверей. Работает круглосуточно, кроме всех четных и нечетных дней месяца. Постучи!"

Шурасик ухмыльнулся. Он отлично представлял, что это такое. Главное - не стучать в дверь и не прикасаться к ручке, если не хочешь провалиться в Потусторонний Мир. Скучающие мертвяки обожали давать вредоносную рекламу, расплачиваясь за нее проклятыми кладами и прочей сомнительной валютой, Нередко деньги для таких операций одалживались в ссудной кассе перевозчика Харона, разбогатевшего еще в то незапамятное время, когда б рот умершим клали по оболу.

Счастливо избежав ловушки, Шурасик пролистал журнальчик, застенчиво закрывая глаза при виде объявлений ведьмочек из квартала Красных Шапочек ("Обжигающий сглаз по зудильнику! Вы оплачиваете только межмагородный звонок!"), прочитал пару статеек развлекательного содержания и занялся изучением нового каталога магических хохмофактов, на производстве которых специализировались многочисленные мастерские Лысой Горы.

КАТАЛОГ БЕЗУМНЫХ МАГВАРОВ ЛЫСОЙ ГОРЫ

 (Весенняя коллекция. Скидки обладателям магкарт и магам старше трехсот лет)

 Юбка неотразимости. Милые дамы! Мы ничего не предлагаем. Просто рассказываем. Сшитая на нашей магической фабрике Строчичтопопало, юбка неотразимости сделает кривые йоги прямыми. Хорошо подходит для первого свидания. Приводит любого кавалера в состояние остолбенения.

 Имеются юбки всех цветов и размеров, а также юбки из натуральной кожи. Цена - 270 дырок от бублика.

 ВНИМАНИЕ! Не попадайте под дождь. При намокании юбки чары немедленно рассеиваются. Запрещается носить после заката солнца - ноги необратимо превращаются в птичьи.

 Засушенный фараон. Ты утратил сон, аппетит и последние волосы? Стал не в меру нервозным и раздражительным? Тогда тебе нужен терпеливый друг и советчик! Засушенный фараон - твой друг на каждый день. Всегда доброжелателен и в хорошем настроении. Отличный слушатель для пожилого болтливого мага, Не бывает третьим лишним ни в какой компании. При заказе свыше 3-х мумий бесплатная премия от фирмы - надувная пирамида.

 Цена 1 шт. - от 3200 дырок от бублика.

 Самопинательные ботинки. Увы, жизнь в крупном мегаполисе становится все более опасной. Возвращаясь вечером домой, легко встретить в темной подворотне банду вурдалаков или пьяных циклопов. Ничто не сохранит твою жизнь лучше, чем самопинательные ботинки. Они не только отгонят хулиганов, fio и на всю жизнь отобьют у них почки, селезенку, желание (нужное подчеркнуть в прилагаемом купоне).

 Последние модели снабжаются лазерными прицелами.

 Цена - 170 дырок от бублика за пару с обычной и 310 д. о. б. с нестаптываемой подошвой. Все размеры, в том числе на карликов и великанов. Закажи сегодня, или завтра мы подошлем к тебе вурдалаков!

 Незавязывающиесяребусные шнурки. Поставляются в комплекте с незастегивающимся ремнем. Отлично подходят для отвлечения мертвяков и циклопов при прохождении через их земли.

 Цена - 20 дырок от бублика (2 шнурка в наборе), Рекомендуется приобретать вместе с деревянной шкатулкой (24 д. о. 6.), в противном случае шнурки могут задушить хозяина.

 Мешочек практикующего мага. Ты все время что-то варишь, паришь, готовишь эликсиры и яды? Тогда это для тебя - мешочек, в котором не портятся травы и долго сохраняются уже приготовленные магические порошки. Сшит с использованием пятого измерения. В маленький мешочек, легко помещающийся в любом кармане, входит до пяти стогов (!!!) трав.

 В комплекте с мешочком поставляются:

 Зубрил-трава - чудесная трава для экзаменов и просто для фанатов непрерывного обучения.

 Отвянъ-трава прекрасно действует на надоевших ухажеров со стажем надоедания не более трех лет.

 Паразит-трава - горсть семян паразит-травы

 Способна за несколько минут превратить в непроходимый колючий пустырь любой открытый участок земли, в том числе и пустыню Сахару.

 Прим.: Для хранения эликсиров и настоек лучше использовать тульские самовары.

 Цена - от 199 д. о. б. в зависимости от комплектации.

 Дубины титанов. Ты приглашен на столетний юбилей к старому другу, но не знаешь, что ему подарить? Любой подарок кажется тебе либо слишком обычным, либо у друга это уже есть? Мы предлагаем тебе отличное решение - дубину титанов! Огромные сучковатые дубины, грубо вытесанные из целого дубового (реже соснового) ствола. Некогда служили оружием первым великанам и колоссам с глиняными ногами, населявшим Землю и уничтоженным позднее во время первобитвы. Содержат огромные запасы магии. Нередко являются материалом для изготовления волшебных палочек чародеями, не признающими магических колец. В первоначальном виде дубины часто используются в качестве таранов при штурме магических замков.

 Цена - от 3000 д. о. б. К каждой дубине прилагается индивидуальный и не допускающий подделки сертификат подлинности. (Может быть распечатан на ксероксе.)

 Одеколон Казаковы. Вы непопулярны? Девушки не видят вас в упор? Над вашими шутками воет только ваша собака? Но вы, как истинный маг, не сдаетесь и мечтаете об успехе? Тогда это для вас - одеколон Казаковы! Всего один пшик - и блондинки, брюнетки, рыжие будут дохнуть от любви как мухи. Особенно неотразимо действует на русых и шатенок. Красивый флакон в форме мужского торса из небьющегося стекла.

 Цена: 55 дырок от бублика за один флакон и 100 дырок от бублика за два.

 Пробная партия! Закажи уже сегодня, и завтра поклонниц от тебя будут отгонять веником!

"Насколько я знаю лысегорских магов, тут точно какой-то подвох, но я не могу понять какой! - подумал Шурасик, внимательно изучив последнее объявление. - Одно из двух: либо дохнуть как мухи девушки будут буквально, либо вместе с девушками одеколон привлекает и нежить… Однако все равно соблазнительно. Может, попытаться?"

Неожиданно в читалке возник Жикин. Таинственно покрутив изящной, как набалдашник трости, головой, он быстро достал маленькое стеклышко и испытующе посмотрел сквозь него сперва на джинна Абдуллу, а затем на Шурасика.

Вот уже несколько дней Жикин жил в одной комнате с Генкой Бульоновым и был им ужасно недоволен.

– Ни девчонку не пригласить - ничего, ослевич какой-то! - жаловался он всякому встречному. - Я ему говорю: войди в мое положение - пошляйся где-нибудь вечерком ну хоть с шести до одиннадцати, а там, так и быть, притащишься, если сам у кого-нибудь не заночуешь. А он уже в полдесятого барабанить в дверь начинает! Его, видите ли, мамочка приручила рано спать ложиться, и у него глазки слипаются!… Зато утром встает ни свет ни заря: заклинания начинает зубрить! И громко так! Хочет, видите ли, четыре пропущенных курса за год наверстать! Михаила Ломоносов, блин, выискался! А я, может, всего полчаса как спать лег… А самое скверное, что он моим девчонкам нравится! "Ах, какой он высокий, настоящий баскетболист! А улыбка какая застенчивая! Ах, ах! Его бы от комплексов заговорить - лучше его в Тибидохсе парня не было б!" Тьфу! Дуры! - на этом месте своего рассказа Жикин обязательно плевал себе под ноги.

Джинн Абдулла, восседая за библиотечной конторкой, был увлечен созданием новой эпической поэмы, где на тридцать строф приходилось три тысячи покойников, и Жикина даже не заметил. В такие творческие минуты он становился глух, как пожилой попугай, проведший последние двадцать лет в вагоне-ресторане южной железной дороги и знающий только нехорошие слова.

Шурасик покосился за Жикина, кивнул ему и тотчас забыл о нем.

К Жикину он относился не плохо и не хорошо. Они вообще мало общались - слишком разные были интересы. Но сейчас Жоре, видно, что-то было нужно от Шурасика. Он приблизился и в некоторой нерешительности остановился, Жикин еще не подошел, а Шурасик уже закрыл журнальчик и поместил сверху толстый фолиант с формулами пространственной магии. Приклеенная к обложке бумажка предупреждала, что между триста второй и триста третьей страницами рассыпан яд, мгновенно убивающий любого при вдохе, а на предпоследней странице расположилась засасывающая дыра.

– Девушек привлекаешь? Ну-ну! Для тебя это злободневно! Девушки - они, брат, фрукт капризный, южный. То никому не даются, то одному в руки падают… Хю-хю! Где ж тут без одеколона-то? - сказал Жикин. "Хю-хю" был его коронный смешок. Не "хи", ни "ха", а именно "хю". Жора был уверен, что его "хю" сражает девушек безотказно, как пуля со смещенным центром тяжести.

Шурасик слегка порозовел, недоумевая, откуда Жикин мог узнать про одеколон Казаковы и соблазн купить его. Он был совершенно уверен, что Жора никак не мог увидеть журнальчик.

Жикин ободряюще похлопал Шурасика на плечу, вытрясая из первого ученика Тибидохса книжную пыль.

– Ладно, брат, не комплексуй! Не всем дано, тут уж хоть на шнурках удавись! Зато ты вон какой головастый! Прям как шимпанзе в мотоциклетном шлеме! Если хочешь, будем вместе девиц кадрить. Если лишние будут, я тебе уступлю по дружбе, Вроде как гуманитарная помощь недоразвитым странам!… Хю-хю! Но только вначале ты мне должен кое в чем помочь!

– Опять на экзаменах? Жик, ты мой тариф знаешь - дырка от бублика за правильный ответ. На нежитеведении - три дырки от бублика. Если Медузия поймает, всем секир-башка! И мне в первую очередь, - сказал Шурасик, хмуро глядя на Жикина. С недавних пор Шурасик бесплатно помогал только девушкам. Все же прочие оплачивали свою тупость согласно прейскуранту.

Жикин хмыкнул и подбросил на ладони стеклышко.

– Да нет, родной. На экзаменах ты мне больше не нужен. Я теперь и сам правильные ответы знаю. Даже раньше, чем… - "чем контрольную раздали", хотел добавить он, но промолчал, решив, что Шурасику не следует всего знать.

Так и не дождавшись, пока Жикин закончит фразу, Шурасик углубился в изучение формул, но маячивший рядом Жора его сильно отвлекал.

– Жик, ты никуда не опаздываешь? Ты не подумай, что я тебя выпроваживаю, но вдруг кто-нибудь где-нибудь тебя ждет? - спросил он вежливо.

Но вместо того, чтобы уйти, Жикин сел рядом с Шурасиком и, взяв у него знаменитый клопповский карандаш, быстро набросал на листе бумаги пару слов. Конторка Абдуллы была от них довольно далеко, но все равно говорить вслух Жора не решался.

"Мне нужна твоя помощь. Делай вид, что ты объясняешь мне формулы… Помоги мне достать одну книгу!" - прочитал Шурасик и сам написал - "Какую книгу?"

"Первомагию Ноя", - совсем мелкими буквами написал Жикин и сразу же, едва Шурасик прочитал, уничтожил надпись стирающим заклинанием.

Щурасик заинтересовался. В голове у него словно зазвенел колокольчик. Всякий, кто знает толк в магических книгах, готов отдать год жизни лишь за то, чтобы подержать в руках фолиант с таким названием. Книга, содержащая на обложке два таких слова, просто не способна оказаться заурядной. "Зачем она тебе?"

"Мне нужно… Не важно зачем… А ты посмотришь какие-нибудь заклинания или что там есть…" - невнятно записал Жикин.

Шурасик погрыз карандашик.

"А ты не пробовал попросить у Абдуллы?"

"Не даст, проверял. Врет, что нету", - записал в ответ Жикин, без восторга глядя на обмусоленный конец карандаш, только что побывавший во рту у Шурасика.

"Она в закрытом доступе?"

"Хуже. Абдулла утверждает, что ее не существует".

"А если ее и правда не существует?"

"Как не существует? Я даже знаю, где она стоит!"

"А почему ты сам ее не достанешь?"

"Ну да, достанешь тут! Абдулла заподозрит, если я появлюсь рядом со стеллажом. Ты другое дело. Он привык, что ты ходишь где угодно! Я нарисую тебе план!…"

– Лучше дай мне сглаздамат. Если Абдулла меня рассекретит, только он нас и спасет. И то вряд ли, - проворчал Шурасик, уже не прибегая к карандашу.

Он встал и принялся деловито раскладывать книги в две стопки: стопка книг по темной магии и стопка по белой. Между собой они не очень-то ладили, и это было Шурасику хорошо известно. Полминуты спустя, навьючившись огромной горой книг, разделенной на стопки, Шурасик сделался похожим на верблюжонка, которого хозяева за вздорный характер и привычку к снайперским плевкам решили придавить непомерным грузом. Балансируя, он двинулся было к Абдулле, но вдруг остановился, каким-то чудом высвободил руку и решительно отобрал у Жикина карандашик.

– А то ты больно зубастый! Я никому не разрешаю его грызть - для себя берегу, - пояснил Шурасик,

План Шурасика был прост как табуретка. Он надеялся, что Абдулла доверит ему самому расставить книги, а он, улучив момент, вытащит с полки "Первомагию". Но не тут-то было. Как раз в эту минуту Абдулла испытал творческое замутнение. Стихотворные проклятия перестали вольно литься из его головы, а вдохновляющая его незримая муза полетела за крымским вином "Черный доктор".

Абдулла выплыл из-за своей конторки и, когда касаясь, а когда не касаясь ногами пола, приблизился к Шурасику.

– Что-то ты сегодня быстро! Давай я тебе помогу! - предложил он добродушно.

Шурасик ощутил легкий укол совести. Абдулла всегда относился к нему если не по-человечески (что неудивительно, так как при слове "человек", как бы гордо оно ни звучало, джинн начинал плеваться), то довольно прилично.

Вместе с Абдуллой он двинулся к стеллажам. Здесь он оглянулся на Жору. Жикин закивал, подтверждая, что да, этот самый стеллаж. Шурасик прищурился и немного наклонился вперед. Две стопки книг обрушилась на пол, безнадежно смешавшись. Темные книги, соприкоснувшись с белыми, почуяли врага и кинулись на него. Белые книги отчаянно защищались, то и дело переходя в контрнаступление.

"Духонетика" Бубы Баббарда мигом отгрызла обложку у "Анатомического атласа нежити", из-под которой, торопливо оживая и выстраиваясь в боевой порядок, полезли хмыри и кикиморки. Некоторые из них, с учетом анатомической специфики тома, имели весьма и весьма выпотрошенный вид. Окруженная со всех сторон, "Духонетика" решила не сдаваться без боя и, унося с собой бумажных врагов, подорвала себя ценными советами.

"Практические занятия по теории неснимаемых проклятий", деловито шурша страницами и взяв на изготовку коварные руны, подбирались к "Афоризмам белого пофигиста". "Афоризмам" как будто все было по барабану. Но тем не менее они не забыли превратиться в гранитное надгробие - последний и самый надежный оплот пофигиста.

"Театр дверей" на обложке лысегорского журнальчика пришел в сильное возбуждение. Дверь содрогалась и меняла цвет. Ручка проворачивалась, как стрелка обезумевших часов. Несчастный журнальчик трясло и вместе со всеми фотографиями выворачивало наизнанку. Магвочки в панике разбегались, жалобно но пища и теряя отдельные предметы туалета, ипреследовали уцелевшие после взрыва "Духонетики" хмыри.

Книга "Пытки Дубодама" авторов-составителей Садко Мазова и Анны Нимовой окуталась зеленоватым дымом, который быстро принимал материальные очертания виселиц и дыб. На заднем плане у большой деревянной плахи застенчиво мялся здоровенный палач с красным бугристым носом.

Против "Пыток Дубодама" единым фронтом выступили "Ветеринарная магия. V курс" и двухтомная "История потусторонних миров". "Ветеринарная магия" закидывала "Пытки" гремучими змеями и тарантулами, а "История потусторонних миров" десятками выпускала со своих страниц неупокоенные души.

Бой был жарким. Редкая книга не потеряла дюжины страниц и полусотни рун. Дешево отделалась только брошюрка "Как откосить от магмии. Записки магфигиста", которая, в буквальном смысле прикинувшись валенком, вовремя слиняла под полку и отсиживалась там.

Абдулла трагически завопил, призывая на обложки книг, на свою голову и на голову Шурасика всевозможные напасти. Пока библиотечный джинн разнимал сцепившиеся книги и расставлял их по полкам, Шурасик улучил момент и, прокравшись к заветному стеллажу, вытащил старинную книгу. Отыскать ее было довольно легко, так как только она была повернута корешком внутрь. Жикин описал все совершенно точно.

"Первомагия Ноя", - мелькнули полустершиеся буквы. С заколотившимся сердцем Шурасик сунул книгу под рубашку.

– Криворукий лопухоид! Одна книга в две недели! Никакого свободного доступа! - заорал ему вслед Абдулла, из чего Шурасик заключил, что джинн ничего не заметил.

Жикин, изнывая от беспокойства, ждал Шурасика в дальнем углу читалки. Вынести "Первомагию" из библиотеки им бы все равно не удалось, не стоило и пытаться. Защитная магия Абдуллы, запечатывавшая дверь, не пропустила бы наружу и краешка страницы без разрешения джинна.

Сталкиваясь лбами, Жикин и Шурасик торопливо листали "Первомагию". Из глубин библиотеки доносились вопли Абдуллы. Он никак не мог извлечь из-под стеллажа артачившуюся "Как откосить от магмии" и загнать под переплет разбуянившегося палача, который зыркал на него бутылочными глазками и размахивал топором.

Желтоватые листы "Первомагии" были разочаровывающе чистыми. Изредка между страниц попадались защемленные седые волосы из бород Древнира, Сарданапала или Авраама. По этому безошибочному признаку Шурасик определил, что на книгу наложено заклинание "одночтения".

– Погоди! - прошептал он Жикину. - Перестань листать! Это все Гумбольт Полчетвертый! Это он изобрел заклинание, мешающее дважды прочесть одну страницу.

– Гумбольт Полчетвертый?

– Ну да! Был такой магфордский деятель в Средние века. Это он придумал книжную пыль, бумажного червя, улыбку, от которой прокисает хорошее настроение, ядовитый клей для машарок и рунные татуировки на подошвах, убивающие всякого, кто на них посмотрит, за исключением хозяина. Вот и все, что о нем известно. Кроме того, по одним сведениям, он Гумбольт III, а по другим - Гумбольт IV. Мы, юные дарования, называем его простенько и со вкусом - Гумбольт Полчетвертый, - пояснил Шурасик.

Он выглядел вполне довольным. Заклинание Гумбольта Полчетвертого было запрещенным и накладывалось только на самые ценные книги. Внимательно оглядев переплет, Шурасик увидел возле корешка небольшое круглое углубление.

 "Вложи сюда свой перстень, и книга сама сообщит тебе то, что тебе суждено знать! Не пытайся выведать ничего больше. За все попытки жульничества наказание - смерть".

– Давай, ты первый! - велел он Жикину.

Помявшись, Жора скрутил с пальца перстень и вложил его в отверстие. Он был уверен, что углубление окажется слишком широким, но оно пришлось совсем впору и обхватило перстень туго и со всех сторон. Страницы "Первомагии Ноя" стали быстро переворачиваться. Мгновение - и на желтоватом листе среди рун, значения которых Жикин не знал, вспыхнуло:

 "Черная душа - плохой фонарь в царстве мертвых. Разгадка пенсне Ноя в контрабасе старого Фео… Только не тебе суждено воспользоваться им".

– Что ты там увидел? - спросил Шурасик. Для него лист оставался по-прежнему чистым.

– Н-ничего, - сказал Жора. Он поднес палец к обложке, и кольцо, точно всегда дожидалось этой минуты, скользнуло на прежнее место.

"Первомагия Ноя" захлопнулась. Для Жикина, видно, уже навсегда. Теперь наступил черед Шурасика. Убежденный, что его крупный перстень с камнем не пролезет в узкое отверстие, он нерешительно вертел его в руках, а потом все же вложил в углубление. И опять оно оказалось впору, точно специально создавалось для его перстня.

Книга открылась. Буквы зажглись. Шурасик торопливо пытался запомнить руны, многие из которых видел впервые. В пестроте рун терялась надпись на привычном языке:

 "Зная все, ты не знаешь себя. Жезл "Похититель душ" вскоре обретет хозяйку!"

Внезапно дверь библиотеки широко распахнулась, заискрив от такой бесцеремонности всеми своими заклинаниями. Едва успев вытащить перстень, Шурасик поспешно сунул "Первомагию" под стол, а Жикин загородил его. Все это они проделали в один момент, не сговариваясь.

По библиотеке вразвалку, как турецкий султан, шел Гуня Гломов. Вокруг Гуни увивались Гробыня Склепова, Рита Шито-Крыто и Дуся Пупсикова.

– Гунечка, милый! Ну, погоди же! Дай я тебя хоть в щечку поцелую! - умоляла разрумянившаяся Пупсикова.

Гломов остановился и великодушно подставил Пупсиковой щеку. Шито-Крыто и Склепова, которых Гуня вел под ручки, зашипели ревниво, как кобры, а затем тоже начали его целовать, кто в ухо, кто в шею. Гуня терпел их поцелуи со скучающей физиономией, как сытый кот терпит ласки хозяйки.

– О небо! Я схожу с ума! Все любят Гломова! Или я схожу с ума, или это величайшая магстификация! Гломова не положено любить - любить положено меня! Всех на гильотину! Хочу быть единственным мужчиной в мире! - простонал Жикин,

Покачивая бедрами, к ним подошла Гробыня.

– Что, Жика, обидно, что мы с Гломом, а не с тобой? Всякое бывает. А ты, Шурочка, смотри в книжечку, киска! А то пропустишь какую-нибудь буковку! - дразняще промурлыкала она.

Шурасик вспыхнул. Его нельзя было оскорбить сильнее, чем назвав Шурочкой.

– Па-апрашу так со мной не разговаривать! - рассердился он. - На медные пятачки размениваетесь? Разменивайтесь себе! Милости просим!

– Какие еще пятачки? - не поняла Склепова. - Мелко плаваешь, мальчик. Свой пятачок оставь тете Фросе. Один взгляд такой девушки, как я, стоит твоей годовой стипендии!

– Я не о том, - снисходительно сказал Шурасик. Гробыня ему не нравилась, и он мог говорить с ней куда свободнее, чем с Лотковой. - Поясню совсем доступно. Ты все равно не поймешь, но чисто для бедных… Допустим, при рождении каждый получает свыше некий кредит - сто монет. Можно купить на пять монет музыкального таланта, на пять литературного, на пять счастья, на пять красоты, на пять долголетия, на десять здоровья и т. д. А можно на все сто купить что-то одно, например какой-то один талант, и развить его еще больше. Эти-то, последние, и оставляют самый заметный след, хотя с внешней стороны их жизнь незавидна. Ведь, выполняя свое предназначение, мы отказываем себе и в счастии, и в любви!…

Гробыня ласково потрепала Шурасика по щеке.

– Умничка! - произнесла она. - Из тебя со временем выйдет чудненький занудный папик!… Я прям вижу тебя с брюшком, читающим нотации!…

– Да, мы фанатики одной цели - мы сгораем дотла, но, сгорая, обогреваем мир. И можешь думать что угодно. Мне безразлично! - сказал Шурасик.

Гробыня хмыкнула и отошла.

– Чао, Жикин! Как насчет того, чтоб встретиться в четыре утра за Жуткими Воротами, ха-ха! - крикнула она, повисая на шее у Гуни.

– Хю-хю! - кисло сказал Жикин и отвернулся. Он ревновал к Гломову.

***

Подчиняйся, и все будет хорошо! Подчиняйся, малыш, или тебе будет больно. Так больно, что ты позабудешь все, кроме боли. Ты будешь кусать землю и грызть камни, но и от этого тебе не станет легче.

– Нет! Нет!

– Да, мой мальчик. Каждый день я буду захватывать власть над твоим телом. Вначале на несколько минут, на больший срок не получится, а постепенно, возможно, и на несколько часов. Мне смей говорить "нет", или я уничтожу тебя… Что твое тело? Жалкий мешок, но мне нужны твои руки, твои ноги, чтобы сделать то, что я задумала…

Нет! Он не хочет, чтобы это повторилось! Не хочет, чтобы снова стало больно. Он сделает все… Он ненавидит себя, ненавидит свои проклятые комплексы, которые мешают ему внутренне разжаться и жить нормально, как все люди… Он… Сознание возвращалось толчками, вспышками света, отдельными образами…

Генка Бульонов с омерзением разглядывал сбои руки. Они выглядели так, будто совсем недавно он разрывал землю и отваливал покрытые мхом камни. Ладони были все в земле и еще в чем-то зеленом. Мох? Под ногтями грязь, а ноготь на среднем пальце сломан.

Да, он что-то рыл, сомнений нет. Но где это было, |когда? Генка никак не мог сосредоточиться и вспомнить. Виски ныли. Лицо заливал пот. Когда это нахлынуло на него, он, кажется, был в комнате и учил заклинания. Или только собирался открыть книгу? Теперь уже все расплывалось, прыгало, путалось. Он что-то искал там… Там, где он был… Долго искал… Но что? И, главное, нашел ли? Лучше всего не думать. Не думать, не думать, не думать!

Наконец Генка совсем пришел в себя. Где он? По влажному камню бежала вода, впитываясь в белые трещины известняка. Длинный коридор, множество ответвлений… Проклятые тибидохские лабиринты! Хоть бы призрак, что ли, какой-нибудь попался. Он был бы рад даже Безглазому Ужасу или этой, как ее, Инвалидной Коляске, что так ужасно скрипит и звякает мятыми ободами…

Генка побежал, стараясь держаться центрального коридора. Стало суше. Вода уже не хлюпала под ногами. Ага, значит, он на верном пути… За его спиной что-то зашуршало, зачавкало. Множество темных глаз и жирных мохнатых тел. Голые хвосты, как у крыс, рожки, Вонь… Хмыри, нечистики? Откуда их столько? Стоят и смотрят - только гноящиеся ненасытные глаза горят.

Оглядываясь на нежить, Генка в панике продолжал бежать. Внезапно он стукнулся носом о чью-то каменную ногу и завопил от боли, а еще больше от страха.

Каменная нога отодвинулась. Тяжелый вздох. Ага, он уже у лестницы атлантов. Выбрался! Здесь кончается темный мир тибидохских подвалов, царство полухаоса и беспорядочных начал и начинается что-то более или менее организованное.

Генка перестал кричать. В конце концов, он сам хотел в магический мир. Чего уж теперь?

Глава 9. ТРИ ПЕРСТНЯ

– Тьфу! - возмущенно сказала Гробыня, вваливаясь в комнату, где уже была Пипа. - Опять целый вечер с Гломовым убила! Совсем у меня крышу снесло на старости лет! А тут еще эти дурынды Пупсикова с Шито-Крыто ручки свои загребущие тянут! Я умиляюсь! Они его холили, лелеяли, они его выкрутасы терпели, на экзаменах его тянули? Ни фига подобного! Да он мне ножки целовать должен, циклоп недоделанный!… Решено: травлюсь фосфорными спичками! Пусть этот гад обрыдается на моих похоронах!

Мадемуазель Склепова с размаху плюхнулась на кровать. Подушка ее почему-то не устроила, и она швырнула ее через всю комнату в Пипу. Но до Пипы подушка не долетела. Скелет Дырь Тонианно моментально сделал выпад шпагой, и атласное сердце повисло, пробитое насквозь, на длинном лезвии. Довольный скелет заскрипел костями и едва не потерял шляпу с плюмажем.

– Ого, какой ты у меня брутальный, Пажик! - удивилась Гробыня. - Так и меня убьешь когда-нибудь от ревности! Бедные мы, девушки, бедные! Все у нас так запутано, так запущено!

– С какой это радости ты влюбилась в Гломова? У тебя же варианты получше были. А Гломов - это так… Вторая резервная группа, тыловой батальон! - заинтересовалась Пипа.

Она сидела у бастиона из своих чемоданов и лениво перекладывала вещи, отыскивая что-нибудь, что давно не надевала, или хотя, бы такое, что сошлось бы на ее далеко не осиной талии.

– Нет, ты не говори… - протянула Склепова. - Тут странная какая-то штука. Когда я Гуню вижу, я влюбляюсь в него как кошка. Прям так и хочется на шее у этого негодника повиснуть и всех этих пупсиковых сахарных в клочья разорвать!… Растерзаю за моего Гунечку! Но зато как только я Гуню час-другой не вижу, совсем другая музыка! Любовь моментально рассеивается! Я его ругаю, критикую, разбиваю в пух и прах! Он мне кажется смешным, глупым, мужиковатым… Телохранитель с кривыми зубами! Циклоп! Пивная бочка! В общем, такие пироги!

– Визуальная любовная магия? Вижу - люблю, не вижу - не люблю? - со знанием дела спросила Пипа. Если в общей магии дочка председателя В.А.М.П.И.Р. еще мало что понимала, то книги о магии любовной зачитывала до дыр. Впрочем, не только она. Эти книги вообще были в широком ходу в Тибидохсе, где любовь магическая и любовь настоящая давно сплелись уже в единый клубок и даже купидоны падали с небес, сбитые с крыла страстными флюидами.

– Она самая… - кивнула Гробыня. - Только не пойму, как он прошиб все мои талисманы и снял все обереги? Я же умная девочка и страховалась как могла. Нет, точно ему кто-кто помог. Маг уровнем не ниже, чем Великая Зуби… Но не думаю, что Зуби. У нее затянувшийся медовый месяц. Я бы даже сказала: хронически затянувшийся.

Мадемуазель Склепова вздохнула и, на время выкинув Гуню из головы, где вообще надолго мало что задерживалось, обозрела комнату.

– А где Гроттерша? Куда запропастилась наша козырная сиротка? - спросила она совсем другим голосом.

– На тренировке! Притворяется незаменимой и гоняется сразу за всеми мячиками! За двумя зайцами погонишься - от обоих схлопочешь! - сказала Пипа, радуясь возможности поперемывать Тане косточки.

Пипе нравилось перекраивать пословицы и поговорки. Самыми удачными из вновь созданных были: "Терпение и труд мозги перетрут", "От труда сдохнет и рыбка из пруда!", "На обиженных водку возят". Однако сама дочка дяди Германа больше всего любила: "Слово не воробей - догони и добей!"

– Все-таки последнее время Гроттерша сама не своя… - сказала Склепова. - Сперва Пуппера потерять, потом Ваньку. Письма-то от него не приходят. Знаешь, я иногда слышу, как она плачет по ночам. Глухо так, надрывно. Мне становится грустно, я от огорчения лопаю шоколад, который присылает этот дурак Спиря. А Паж начинает ее жалеть и ужасно скрипит костями. Что молчишь, Дырь Тонианно? Скажешь, вру?

Скелет от расстройства опустил руку и уронил со шпаги подушку.

– А днем вроде незаметно, - удивилась Пипа.

– Днем-то да! Она держится. Я даже завидую ее выдержке. Все-таки твои родители ее славно выдрессировали. Она морально любого супермена сделает, Танька, когда еще только в Тибидохс заявилась, уже тогда была непрошибаемая. Маленькая такая, курчавая, бойкая, глазенками зыркает, на носу родинка - ой мама дорогая, я чуть не треснула! - сказала Гробыня.

Пипа с Гробыней неплохо ладили, хотя особенно близкой дружбы между ними не было. Тот непродолжительный период, когда они ходили под ручку, давно уже прошел, убитый проживанием в одной комнате. И ничего удивительного. Если капля никотина убивает лошадь, то совместное проживание может убить даже мамонта.

Во многом похожие, дочка дяди Германа и Склепова все же значительно отличались друг от друга.

Пипа была сентиментальна и порой плаксива, Гробыню сложнее всего было назвать сентиментальной, Пипу в ярости невозможно было укротить, Гробыня же, встретив отпор, могла и отступить. Атаки Пипы были более прямолинейными и мощными, зато мадемуазель Склепова бывала изощреннее в мести.

Гробыня сражалась только с помощью языка или магии, не перенося рукоприкладства. Взбешенная же Пипа охотно кусалась и царапалась, а при случае могла швырнуть и стулом. Прицельно.

Пипа жила инстинктом, а Гробыня рассудком. Голова у нее отдавала приказы сердцу, но она же, как мудрый военачальник, отзывала свои приказы назад, умело спихивая ответственность на этого нерасторопного подчиненного. Зато Гробыне порой было свойственно хоть какое-то благородство. Пипа же вообще не знала, что это такое. Хотя к молодым людям Пипа относилась очень благосклонно и снисходительно. Так, она не отказалась помочь Ваньке спрятаться у ее родителей, несмотря даже на ту роль; которую он сыграл в судьбе Пуппера.

Гробыня была тщеславна и, привыкнув выцарапывать себе все жизненные блага, любила деньги, особенно мозоли и бородавки. Пипа же вообще не знала, что такое нуждаться в чем-то. С нее вполне хватало золотых унитазов повелителя В.А.М.П.И.Р. и его кредитных карточек. Правда, здесь, в Тибидохсе, от кредиток толку не было, но привычка все равно осталась.

Гробыня умела разводить мужиков на крупные покупки и рестораны, ловко избегая неприятных последствий. Пипа же предпочитала платить за все сама, зато ничто не мешало ей нахлобучить зарвавшемуся кавалеру на голову кастрюлю или сунуть его носом в недоеденные тефтели.

Пипа одевалась дорого и безвкусно. Гробыня одевалась со вкусом, умея обрести золотую середину даже в попугайской яркости юбок и блузок.

Пипа была болтлива, но одновременно хитра и хранила тайны, как банковский сейф вклады. Гробыня же порой могла проболтаться даже и во вред себе. В общем и целом Пипа была более естественной, Гробыне же норой как раз естественности и недоставало, хотя ее и выручали редкое чутье на чужие недостатки и ее острый язычок.

Пипа и Гробыня все еще продолжали сплетничать, когда дверь открылась и в комнату вошла Таня. Щелкнув замком и откинув крышку, она поставила футляр с контрабасом на кровать, давая инструменту просохнуть. Снаружи моросил мелкий досадливый дождь, капли которого были на Танином плаще и на ее волосах.

– Что, Гротти, проплакала весь контрабас? - поинтересовалась Гробыня.

– Не дразни меня! Кирпичи не летают. Они идут на таран, - пробурчала Таня.

Гробыня предусмотрительно замолчала. За годы совместного проживания она уже успела усвоить, что бывают минуты, когда Гроттершу лучше не доводить. Порой даже белый маг становится опаснее гарпии, у которой отбирают дохлую кикимору.

Пипа и Гробыня смотрели, как Таня ослабляет струны и протирает контрабас снаружи. Старинное дерево, покрытое тонким слоем лака, было уникальным. Оно не опасалось влаги, не трескалось на солнце, не боялось мороза и всегда, даже на холодной дурневской лоджии, оставалось теплым. Еще Таня слышала от Тарараха, что, когда старый ворчун Феофил Гроттер играл, контрабас прекрасно держал звук от самых низких до самых высоких нот и каждая чистая нота творила магию, сливаясь в единой гармонии с ровным, как шум моря, дыханием бытия.

– Купидоны не прилетали? - с беспокойством спросила Таня. Она все время боялась пропустить письмо от Ваньки.

– Ага! Целая дюжина! - насмешливо ответила Гробыня. - Крутились тут за окном, попрошайничали, а потом смылись куда-то.

– Я серьезно… - сказала Таня.

– И я серьезно… Да не злись ты, не было никого. Ты же знаешь, что вокруг купола магфордские кордоны. Понятное дело, что они не всех купидонов перехватывают, да все равно опасно.

Таня отлично знала, что Гробыня права, но не думать о Ваньке и не писать ему было свыше ее сил. Каждый день она обязательно писала ему письмо, а затем прятала в футляр от контрабаса, где скопилась уже целая стопка. Посылать было рискованно. Однако сегодня утром, не удержавшись, Таня все же отправила ему всю стопку накопившихся писем разом - с купидончиком, который очень уж активно и даже едва ли не назойливо крутился за окном, подавая ей знаки. Возможно, купидончик просто хотел получить работу, чтобы заслужить печенье, а возможно… Но об этом Таня даже думать не решалась, хотя подозрение и терзало ее всю оставшуюся часть дня… Правда, если разобраться, разве бывают шпионские купидончики? Так уж купидончики устроены, что охотнее служат магфии, чем закону.

– Все! Я устала! Пора баю-бай! - капризно сказала Пипа и, пнув ногой подвернувшийся чемодан, стала разбирать кровать.

Вскоре легли и Таня с Гробыней, но им не спалось. Таня думала о Ваньке и о Гурии. Склепова жаловалась, что ей жарко, и швыряла туфли в Черные Шторы. Даже Пипа, которой, как она утверждала, больше всех хотелось спать, ворочалась с такой яростью, словно хотела сломать кровать и оказаться на полу.

– Ненавижу весну… Она какая-то непонятная: то холодно, то жарко. И лето ненавижу. Я на солнце сгораю. Осенью дожди и вообще такое чувство, что все вокруг тихо подыхает… Зима еще ничего, но тоже, если разобраться, дрянь! - ругалась дочка дяди Германа.

Едва замолкла Пипа, как перстень Феофила Гроттера тоже укусила муха ораторства. На тренировке пламя Искристого зацепило на излете руку Тани, а перстень всегда пьянел от драконьего пламени.

– Quod cito fit, cito perit. Sensu stricto. «Что быстро делается, то быстро и погибает. В узком смысле (лат.).» - туманно изрек он.

– Дед, чего ты разбуянился? - недовольно спросила Таня.

– Молчи, недостойная дщерь Гроттеров!… Si tanta licet componere magnis «Если столь малое можно сравнить с великим (лат.).», - огрызнулся перстень.

Внезапно Гробыня решительно села на кровати.

– Рота, подъем! Панидис паленус! - произнесла она, зажигая заклинанием свет.

– Ты что, перегрелась? - спросила Пипа.

– Не хами хамкам, хамка! - весело огрызнулась Склепова. - Есть у меня одна идейка. На уровне чистого бреда. Не знаю, решитесь вы или нет…

Пипа и Таня вопросительно посмотрели на Гробыню.

– Какая еще идейка?

– Да так. Вызвать дух Пуппера из Потустороннего Мира… - небрежно уронила Склепова.

Таня побледнела. Пипа облизала губы.

– Как ты его вызовешь, когда… - начала она. - А хотя ладно, почему бы и нет! Я согласна.

– А ты, Гроттерша?

– А я нет. Не согласна, - тихо сказала Таня.

– Не хочешь увидеть Гурика? Воображаю себе этот бледный мятущийся дух с астральной метлой, который уставится на тебя страждущими глазами. Совесть заела? Боишься, что он цап тебя за шкирку и утащит на тот свет? - поинтересовалась Склепова.

– Я ничего не боюсь, - сказала Таня.

– Так прямо и ничего? Ах да, ты же у нас супердевочка, которая спасла Тибидохс двести восемь тысяч раз! Браво, юная Гротти, браво! Тогда за чем дело стало? Разве тебе не хочется еще раз увидеть Пупперчика? - искушала Гробыня.

И Таня уступила. Уступила, хотя была уверена, что взгляд призрака будет полон укоризны. Если бы Гурий не встретил ее, его жизнь не пресеклась бы в цвете лет. Он женился бы на скромной англичанке и продолжил бы славную династию Пупперов - добрых ребят, отлично играющих в драконбол и носящих круглые очочки из дедушкиной коллекции. Ах, Гурий, Гурий, и зачем тебе нужны были русские девчонки? Не довели они тебя до добра, ой не довели!

"Если я откажусь, то получится, что я испугалась и предала Пуппера… А так я увижу его еще раз! Нет, надо все-таки вызвать, и будь что будет", - подумала она. Таня ощущала себя очень виноватой перед Гурием и даже внутренне, сама перед собой никогда не пыталась приуменьшить свою вину. Дорога самооправданий - самая извилистая в мире дорожка.

И ведет в никуда.

Гробыня перевернула гроб, служивший ей кроватью, и достала из потайного ящика записную книжку.

– А и, кусается, дрянь такая!… Своякисмаякис!… проворчала она, встряхивая книжку, превратившуюся было в крысу. - Тэк-с, посмотрим, что нам нужно! Ага, вот! Фигурка из белой глины, обмазанная кровью дракона. Цветок, подарок вызываемого. Камень сердолик… Славно, у меня как раз завалялся один такой. Волосы с головы той, кого любил вызываемый, - пять волос… Когда все будет готово, следует взять три магических перстня и сложить из них равносторонний треугольник. Фигурка помещается в центр… После чего произносится парочка заклинаний - не буду их сейчас читать, - и дух Пупперчика перед нами! Прошу всех охать и падать в обморок в порядке строгой очереди! - сказала Склепова.

Разумеется, лепить фигурку пришлось Тане. Пальцы послушно разминали и разглаживали глину. Она помнила каждую черту Гурия - его тонкий рот, кругловатое лицо, мальчишеские вихры, подклеенные скотчем очочки. Как же он все-таки похож! Гурий, Гурочка! Таня моргнула и решительно сделала последний штрих.

– Что это ты сделала, шрам? Разве у Гурочки шрам такой? За ним что, с саблей гонялись? Да такой вмятиной ему бы все мозги повышибало! - начала возмущаться Пипа.

Ее способностей к лепке хватало только на то, чтобы давать ценные советы и морщить нос.

– Не наезжай! Шрам классный получился! Хуже самого плохого танцора может быть только самый хороший критик, - осадила Пипу Гробыня.

Но Пипа не унималась. Ей ужасно хотелось покомандовать.

– Хорошо, пускай голова похожа! А дальше что? Мы Пупперчика как лепить будем: в плащике или совсем без ничего? - жадно спросила она.

Таня от удивления перестала лепить. Гробыня захихикала. Подобно Пипе, она была слегка зациклена на определенных вещах.

– А что, давайте совсем без ничего! Для натуральности. Или нет… в противогазе и в белых носочках! - предложила она.

– Я вам над Гурием издеваться не дам!… И так всякие ослы говорят, что я над ним издеваюсь! А я не издеваюсь! Я его так воспринимаю! - возмутилась Таня и решительно встала.

– Но-но, Гроттерша, миленькая, не сминай ему голову! Я пошутила! Лепи в плаще! - с испугом завопила Пипа, повисая у нее на руке.

Когда фигурка, была почти готова, Гробыня поставила ее ногами на сердолик и довольно оглядела результат.

– Теперь цветок… Тебе Пуппер цветы дарил? - спросила она.

– Здрасьте - подвинься! - сказала Таня. - Когда это было? Они же не вечно стоят.

– Что, нет цветка? Ни одного? - возмутилась Гробыня. - Тогда какого фига я тут ночей не сплю, стараюсь? Магия вуду - это не салат, куда хочешь клади лук, а хочешь не клади. Нет цветка - нет Пуппера.

– Погоди, - сказала вдруг Пипа, краснея. - Есть цветок!

Она открыла толстый том общих заклинаний, нашла между страницами засохшую розу и быстро сунула ее Склеповой.

– Это Пуппера? - недоверчиво спросила Гробыня.

– Пуппера.

– А он разве тебе дарил? - усомнилась Склепова.

– Нет, он дарил Таньке, но я взяла один цветок… У нее и так была целая куча! Я представляла, что… Отстаньте от меня! Не ваше дело!

– Уже отстали! - радостно сказала Гробыня. - Тру-ля-ля! Да здравствует настоящая любовь, которая сберегает не только свои розы, но и чужие. Но учти, цветочек нам придется измельчить… Теперь волосы… Ну-с, юные дамы, кто будет жертвовать? По-моему, Гурий любил нас всех троих. Каждую по-своему, разумеется, но все же…

Возмущенная Пипа начала было утверждать, что Гурий любил ее больше остальных, хотя и неосознанно, и отвяла лишь тогда, когда Гробыня уточнила, что волосы надо выдирать с корнем. Иначе не подействует. А так как у нее, Гробыни, волосы крашеные и вообще сегодня она не в настроении, то…

– Ну-ка, Гроттерша, повернись ко мне лысинкой! - хищно закончила она.

– Уйди, Склеп! Я тебя знаю, ты мне скальп снимешь. Я сама! - отказалась Таня.

Она обмотала вокруг пальца несколько волос и, закусив губу, сильно дернула. На глазах выступили слезы. Волосы были вырваны с корнем.

– Пять… ого, еще четыре! Девять волос! Гроттерша, ты перевыполнила план! Лишние можешь сдать на парики или набить ими подушку! Так… Готово! - сказала Склепова, бережно закручивая волосы вокруг пояса фигурки.

– Теперь еще одна деталь! Давайте сюда перстни! Пипино кольцо снялось легко. Перстень же Феофила Гроттера упрямился, и его пришлось долго вращать на пальце.

– Magni nominis umbra! Re, non verbis! «Тень великого имени! Делом, не словами! (лат.)» - с укоризной сказал перстень, когда Таня все же вручила его Гробыне.

– Чего это он? Ругается? - заинтересован Склепова.

– Нет, по-латыни говорит…

– Всего лишь! А я-то надеялась повысить уровень культуры! - разочаровалась Гробыня, тщательно расставляя перстни вокруг фигурки из белой глины, которая уже помещалась в самом центре расчищенного от книг и конспектов стола.

– Теперь драконья кровь… Где-то тут была склянка… Ага, вот! А ты, беленькая, отойди, не суйся! Тут серьезная магия!

Склепова опасливо открыла бутылочку, следя, чтобы на ее кожу ничего не пролилось. Сарданапал предупреждал, что тот из живых, на кого упадет хоть капля драконьей крови, навсегда станет рабом своих низменных желаний, а это страшнее смерти.

Драконья кровь зашипела и задымилась, пролившись на глину. Тане почудилось, что черты лица Пуппера исказились, а рот дрогнул, но, возможно, ее вводил в заблуждение белый дым.

– Чудно! Теперь заклинания! - Гробыня отставила склянку и, как заправская ведьма, произнесла глухим голосом:

– Фероссилум эото паи ширинах! Деметриус лета троило цербиус!

Таня зажмурилась, ожидая, что сейчас затрещат ослепляющие искры.

– Ну и где? Что это за дела, я вас умоляю? - услышала она разочарованный голос Гробыни.

Открыв глаза, Таня шагнула к столу и, присмотревшись, отшатнулась. Кольца раскалились и, заалев, начали подпрыгивать на столе. Они делали это синхронно, соединенные чем-то неосязаемым и незримым. Ощущалось, что, пока действует заклинание, их связь нерасторжима. Перстень Феофила Гроттера принадлежал уже не Тане и не сам себе, а чему-то иному, подчинявшему себе его магию. Таня поняла, что там, в тускловато-белом, точно выцветшем треугольнике, образованном кольцами, уже совсем иной мир, нездешний и жуткий, в котором бродят тени и несет свои воды вечная река Лета.

– Гурий, ты слышишь нас? Это мы вызываем тебя! Явись, где бы ты ни был! - отчетливо произнесла Гробыня.

Фигурка из белой глины оставалась неподвижной. Драконья кровь совсем уже впиталась. Только пара густых и блестящих, точно ртутных, капель дрожала еще на плаще.

– Не получается! - раздраженно сказала Гробыня. - Вернее, получается, но не так, как должно получаться.

– А как должно?

– Не знаю как, но точно не так…, Пуппер какой-то не правильный дух. Всякий нормальный мертвец давно явился бы, не тянул резину, а этот упрямится… Нет, что-то тут не то… Смотри, мое кольцо остыло! Не хочет Гурий ко мне приходить!… Попробуй теперь ты, Пипа!

Толстые, как желе, щеки Пипы задрожали.

– Гэ-Пэ! Сладкий мой! Явись! Гэ-Пэ, ну пожалуйста! Дай хоть одним глазком на тебя глянуть!

– Эй-эй, а вот с обещаниями поосторожнее! Мертвецы их слишком буквально воспринимают. Скажешь "одним глазком", с другим можешь распрощаться. Помнишь, Медузия рассказывала, как один дух попросил у девушки руку и сердце, а она и ляпни "да!" Он и взял, что просил: руку и сердце… - предупредила Склепова.

Но расчувствовавшейся Пипе было не до мелочных расчетов. Кровати, стулья и даже скелет Паж - все тряслось и подпрыгивало от ее интуитивной магии. Таня с Гробыней и те ощущали вибрацию.

– Гэ-Пэ, маленький, ну почему ты не приходишь? Зачем ты потащился на эту дуэль? Зачем тебе Танька? Я бы тебя в сейфик спрятала и никому бы даже смотреть на тебя не давала! - умоляла Пипа.

Внезапно Дурнева-младшая обиженно вскрикнула. Ее перстень, до сих пор алевший, погас, как прежде перстень Гробыни. Все три кольца по-прежнему оставались в магической связке, но сияло и вспыхивало лишь кольцо Тани - причем с каждой секундой все ярче. Можно было предположить, что жар остальных двух колец перешел к нему.

– Нет, что-то не то! Дух, который отказывается являться на троило цербиус… Тут какое-то надувательство. Для потустороннего духа Гурик что-то слишком самостоятельный! - заявила Гробыня. - Давай, Танька, попробуй ты! К тебе он точно явится, из нашего ли, из Потустороннего Мира - не важно.

– Не буду!

– Опять "не буду"? Терпеть не могу "небудек"! - возмутилась Гробыня. - А фигурку зачем лепила? Давай, не отлынивай!

Таня хотела вспылить, но поняла, что Гробыня права. Глупо отступать теперь.

– Гурий! - окликнула она негромко, шагая к фигурке. - Гурий, это я, Таня!

Свечение внутри треугольника стало ярче. Теперь он уже не выглядел таким выцветшим. Фигурка дрогнула. Нет, это была глина, но одновременно и не глина. В глиняную плоть вселился дух. Лицо фигурки сморщилось, его рассекло несколько трещин. Видно было, что духу Пуппера неуютно и он никак не может освоиться во временном непослушном теле, которое перестанет существовать, едва высохнет драконья кровь,

– Гурий! - крикнула Таня, узнавая его по почти неуловимым, но очень его, пупперским, движениям головы.

Фигурка неловко и с большим усилием повернулась к ней, оставаясь в треугольнике колец. Руки, которые Таня так и не вылепила, а лишь наметила, мучительно шевельнулись под плащом.

– Я люблю тебя, Таня! - сказала глиняная фигурка. - Люблю!

– Ха-ха-ха! - холодно и очень раздельно произнесла Пипа.

Таня ощутила, что Пипа ее люто ненавидит. Из-за Пуппера. Так же, как Лиза Зализина нанавидит ее из-за Ваньки. Но теперь ей было не до этого. С замиранием сердца она смотрела на глиняного Пуппера.

С огромным усилием фигурка двинулась вперед и попыталась переступить через очерченную перстнями границу. Но ей это не удалось. Она толкнулась в дно место, в другое… Бесполезно. Прорваться сквозь магическую преграду Гурий не мог. Таня ощутила запах обожженной глины… Лицо Пуппера посеяло и отвердело от жара. Теперь он едва уже мог говорить. Голос его стал неразборчивым, но все равно Таня - и только она - сумела разобрать:

– Прикоснись ко мне, прикоснись, пожалуйста! не кажется, что я сплю и никак не проснусь… Я…

Таня бросилась к столу. Гробыня повисла у нее на уке.

– Спятила, Гроттерша! Жить надоело? Ты понимаешь, что это за магия? Ты нас всех погубишь! - завопила она.

Но Таня не хотела ничего понимать. Оттолкнув Склепову, она потянулась к фигурке.

– Не трогай кольца! - снова завопила Склепова, но Таня уже схватила ближайший перстень и передвинула его, нарушив равенство сторон.

Ярчайшая вспышка на минуту ослепила ее. Жаркая волна повлекла Таню, стараясь втянуть в магический треугольник… Она сопротивлялась, пыталась вцепиться в стол, но все было бесполезно. Сила, которая влекла ее, была неумолима и неосязаема. Ничего, кроме жара, Таня не чувствовала. Внезапно, когда Потусторонний Мир почти затянул ее, что-то толкнуло ее в грудь и в лицо. Она упала. Лишь спустя несколько минут сознание и зрение вновь начали возвращаться. Таня поняла, что лежит на полу, а Гробыня наклонилась и разглядывает ее. Лицо у нее было сочувствующее и тревожное. Обнаружив, что Таня пришла в себя, Гробыня улыбнулась.

– Ты как, Гротти, нормально?… Некролог отменяется! Поминальная скатерть-самобранка тоже! Ну, оно и лучше! Никто не обляпает черную бахрому яйцами всмятку, - сказала она с облегчением.

– Ты как, Гротти, нормально?… Некролог отменяется! Поминальная скатерть-самобранка тоже! Ну, оно и лучше! Никто не обляпает черную бахрому яйцами всмятку, - сказала она с облегчением.

Таня с трудом встала. Все ее тело было мокрым от пота, даже челка прилипла ко лбу. Магический треугольник был разомкнут. Глиняная фигурка растаяла. Там, где она недавно была, осталось лишь затвердевшее беловато-коричневое пятно глины. Чуть в стороне камень сердолика, немного изменивший от жара цвет.

– Тебе повезло, что ты схватила свое кольцо, а не мое или Пипино… И вообще, что кольцо, а не фигурку! Сильный все-таки маг был твой прадед. Помог тебе дешево отделаться! - затрещала Гробыня.

Таня за что-то задела ногой. Ее футляр от контрабаса лежал у стола с откинутой крышкой. Смычок валялся рядом с футляром. Это было уже слишком. Таня не сомневалась, что, пока она была без сознания, ее соседки воспользовались случаем, чтобы порыться в ее вещах.

– Почему мой контрабас здесь? Кто его трогал? Я же предупреждала! Склепова, ты?! - вспылила она.

Гробыня обидчиво вспыхнула.

– Ты за кого меня принимаешь, подруга? Я, конечно, не ангел, но сердце у меня тоже есть! Я с ней тут нянчусь, Аммиаку с нашатырюс, как попугай, повторяю, а она… Тьфу! Гроттерша, она и в Африке Гроттерша! Недаром профессор Клопп любил повторять на первом курсе, что черная неблагодарность - это свойство белых магов!

Таня смутилась. Такого отпора она никак не ожидала. Похоже, она напрасно набросилась на Гробыню.

– А почему тут футляр? Или это Пипа? - спросила она.

Гробыня молчала, игнорируя Таню.

– Я? - оскорбилась Пипа. - Вот спасибочки, сестренка! Прям кувалдочкой и по пушистой мордочке.Когда фигурка Гурия расплавилась, Потусторонний Мир начал тебя втягивать и почти уже втянул… Видела бы ты свои контуры, почти прозрачные стали! Ну я думаю, - кирдык Гроттерше! Хочу к тебе сунуться и не решаюсь - может, и меня затянет. А тут перстень твоего дедульника вдруг как забормочет! А футляр как выдвинется, как распахнется! Мама дорогая! И смычок сам по струнам! Играет чего-то, контрабас весь дрожит, и, главное, не слышно ничего… И, смотрим мы, тебя вроде перестало втягивать. А потом отбросило, ты брык на пол, ручки раскинула и лежишь! Ну а тут и смычок успокоился…

Таня пытливо взглянула на Пипу. Нет, дочка дяди Германа сказала правду. Таню действительно спасли от гибели лишь контрабас и перстень Феофила Грот-тера. И зачем она сунулась к фигурке после произнесения заклинания? Знала же, что нельзя, что там внутри другой, далекий и враждебный мир! Но не смогла, просто не смогла отказать Пупперу в его просьбе и потеряла голову, забыв себя. А раз так, не значит ли это, что она любит Гурия, а не Ваньку? Проклятая магия!

Таня захлопнула футляр, ногой толкнула его под кровать и выскочила из комнаты. Она не могла сейчас видеть ни Гробыню, ни Пипу, не могла ни с кем разговаривать. Ей нужно было побыть одной.

Было уже очень поздно. Магический синеватый свет горел лишь в общей гостиной. Не зная, есть там кто или нет, Таня обогнула ее через мальчишеский коридор, который тоже выводил к лестнице, но минуя гостиную.

Выхватывая из тьмы части каменных стен со старинными портретами, полыхали факелы негаснущего пламени в нишах вдоль Главной Лестницы. Спустившись, Таня прошла Залом Двух Стихий и нырнула в путаные ходы, которые начинались сразу под лестницей атлантов. Некоторые атланты дремали, другие забавлялись, вставая на цыпочки и слегка приподнимая и опуская тибидохские своды. Третий с краю атлант присел и, закинув ногу на ногу, озабоченно разглядывал трещину на мраморной ступне.

– Седьмую сотню лет без отпуска! Никаких сил нет! Может, смотаться к лопухоидам и сообразить реставратора на троих, а, ребят?… Или там кариатиду снять! - искушал он.

Соседние с ним атланты молчали и, обливаясь каменным потом, отдувались за малодушного товарища. Заметив Таню, любитель реставраторов и кариатид торопливо выпрямился и подпер свод. Таня сделала вид, что ничего не слышала. Глупо было конфузить атланта.

Она нырнула под лестницу, прошла немного и сразу оказалась в переплетении мрачных коридоров. Света здесь почти не было, лишь кое-где из трещин в полу пробивалось зеленоватое размытое свечение.

"Проклятые клады", - подумала Таня, однако заглядывать в щели желания у нее не возникло. Она когда-то слышала от Тарараха, что здесь, под лестницей атлантов, спрятан один из сребреников Иуды и потому это место буквально притягивает кровавые клады со всех окрестных земель. И не только клады. Много грозных артефактов всех народов и эпох хранили эти источенные нежитью каменные лабиринты, расположенные прямо над Жуткими Воротами.

Свернув несколько раз в расходящейся паутине коридоров, Таня села на камень рядом с доспехами, надетыми на деревянный чурбан. Древняя магия доспехов на три года давала их обладателю неуязвимость в бою. На четвертый же год в первое полнолуние доспехи сжимались до размеров ореха и убивали своего хозяина. Снять же их было невозможно, что крайне отравляло победителю эти три года успеха. Смазываясь его кровью, доспехи переставали ржаветь, покрывались новыми узорами и, позванивая кольчужной рубашкой, терпеливо ждали, что ими снова кто-нибудь заинтересуется.

Вот и сейчас, почуяв добычу, они призывно засияли, загремели и даже попытались обхватить Таню за плечи рукавами кольчужной рубахи.

– Дрыгус-брыгус! - буркнула Таня, успокаивая их зеленой искрой. За годы обучения в Тибидохсе она до того привыкла к всевозможным простейшим вампирам, как энерго-, так и гемоглобиновым, что почти уже не обращала на них внимания.

Кольцо Феофила Гроттера выстрелило тусклой зеленой искрой, которой едва хватило для заклинания. После оживления глиняной фигурки перстень выглядел потемневшим и уставшим. Запрещенное заклинание Склеповой отняло у него слишком много магии. Таня знала, что через пару дней он восстановится, пока же магию придется экономить.

– Ilias malorum! Unam in armis salutem! «Илиада несчастий! Одно спасение в оружии! (лат.)» - сказал он ворчливо, словно предупреждая о чем-то.

– Дед, а по-русски?

Но перстень молчал. Видно, его разговорная магия на сегодня уже иссякла. Таня долго согревала его дыханием, протирая рукавом рубашки. Она знала, что старый ворчун это любит, хотя теперь перстень и ничем этого не проявлял, сильно обиженный на нее за участие в черномагическом ритуале.

– Ну, извини, извини… Вот такая я бяка! - сказала Таня. - Да только кто ж знал? Дед, не пойму я, что со мной. Как-то все перепуталось, смутно все. Хочешь не споткнуться и только поверишь, что ты вот, наконец, правильная и все хорошо, как бац - носом об камень!

Неожиданный шорох заставил Таню прекратить свои излияния. В слабом свечении волшебных доспехов она увидела Генку Бульонова, кравшегося куда-то широкими бесшумными шагами. Это был он, Генка, но одновременно точно и не он. Всю одежду Бульонова, лицо и даже волосы покрывал толстый слой паутины, грязи и кирпичной пыли. Похоже, он возвращался из подвалов у Жутких Ворот, где ему долго пришлось пробираться по узкому, очень узкому ходу.

– Бульон! - не выдержав, окликнула Таня:

– Что ты тут бродишь, как неприкаянный? Заблудился?

Генка вздрогнул, отшатнулся и заслонился руками, точно от внезапного нападения.

– А-а, что?! Кто здесь? - хрипло спросил он.

– Я, Таня!

– Т-ты?! Гроттер?

У Бульонова был вид, как у только что проснувшегося человека. Он посмотрел на Таню, потом на свои сбитые руки, на грязную одежду.

– Черт!… Я же… Неужели опять?… Когда же это кончится? - невнятно произнес он и тяжело присел на пол, обхватив голову руками.

Таня хотела подойти к нему, но Генка внезапно вскочил и кинулся в темноту.

– Что-то я ничего не понимаю! Он испугался меня даже больше, чем этих коридоров… И зачем он шастал там, внизу? - спросила Таня, обращаясь к доспехам-вампирам.

Доспехи призывно загремели грудными пластинами. У них, как всегда, было одно на уме.

– Какие-то вы озабоченные! Вам бы все крови, крови - никакого душевного общения! - сказала Таня и ушла, с грустью размышляя о Гурии Пуппере, Ваньке и странном поведении Бульона.

Когда она вернулась в комнату, Пипа и Гробыня уже спали. Глиняное пятно все так же белело на столе.

***

А утром в стекло стал стучать купидончик. Он сунул Тане розу и быстро улетел. Таня долго с недоумением смотрела ему вслед. Купидончик даже не клянчил печенье, что само по себе было невероятно.

– Ну-ка, дай посмотреть! Записки нет? Магии тоже нет? Странно, обычная роза! Кто это тебе послал, Гроттерша? - с подозрением спросила Гробыня.

– Может, Ванька? - с надеждой спросила Таня.

Гробыня фыркнула.

– Твой Ванька? Розу? Это не в его духе! Он бы тебе прислал сдыхающую птичку. Или бесхвостую крысу, перемазанную зеленкой… Или на худой конец вырезал бы что-нибудь из дерева… Не, Ванька с розой - это как мой Гуня без бутылки пива… Не катит! - заявила она.

– Ты Ваньку не знаешь, вот и не встревай! - сказала Таня.

– Да уж, да уж! Я совсем тупая! У меня это на лице написано! И мужиков не знаю как облупленных, и вообще непонятно, в кого я такая уродилась… - насмешливо заверила ее Склепова.

Таня промолчала. В глубине души она была почему-то уверена, что Гробыня права. Ванька всегда считал розы слишком банальным и скучным подарком. "Розы говорят только о двух вещах: о толстом кошельке и об отсутствии фантазии", - утверждал он. Но даже не эта загадочная роза настораживала Таню. Никогда не было такого случая, чтобы купидончик, только что вернувшийся из мира лопухоидов, отказывался от награды. А этот отказался.

Таня едва успела одеться, как дверь комнаты была выбита боевым заклинанием омонус всемлежатус. Пипа завизжала и с головой накрылась одеялом.

В дверях комнаты, скрестив на груди руки, стояли Графин Калиостров и магвокат Хадсон! За их спинами маячили разъевшиеся физиономии магнетизеров.

– Стоять не двигаться! Татьяна Гроттер! Вы подозреваетесь в пособничестве и сокрытии преступления! Куда вы ходили сегодня ночью? От кого был купидон? Что он принес? - потребовал Графин.

Таня попыталась спрятать розу за спину. Подскочив, Калиостров одной рукой схватил Таню за запястье, чтобы она не могла воспользоваться перстнем, а другой - вырвал розу.

– Цветок? И это все? Странно, очень странно! Мы вынуждены будем устроить в вашей комнате обыск! Магнетизеры, начинайте с этого шкафа!

– Это мой шкаф! - возмутилась Склепова.

– Да? А я откуда знаю, что он твой? Обыск есть обыск! - ехидно сказал Графин. - Может, я обожаю рыться в трусиках и маечках? У меня разве это на лице не написано, ха-ха?

– Написано, ха-ха! - передразнила Гробыня. - Написано, что вы старый похотливый козел с влажными ладошками и маслеными глазками! Я таких козлов за триста метров без оптического прицела вижу! Меня от них мутит, тошнит и колбасит!

Графин Калиостров вспыхнул. Могучие молодцы-магнетизеры переглянулись, пряча улыбки.

– А еще попрошайка, подхалим и приживальщик при Бессмертнике Кощееве! А теперь ройся в моих трусиках и маечках, киска, и пусть тебе будет приятно! Когда нам надо будет отвернуться - ты свистни или там глазиком моргни! - убийственно закончила Гробыня.

Калиостров побагровел. Казалось, еще немного - и с ним приключится обширный инфаркт. Глупые магнетизеры ржали уже в голос, и даже магвокат Хадсон снисходительно улыбнулся.

– Что вы встали, тупицы? М-м-марш! Обыскать комнату! А-а-а-а! Что ты делаешь? - взвыл он, отталкивая Таню.

– Неужели на подагру наступать больно? А я думала, она ничего не чувствует! - удивилась Таня.

– Взять! Взять их всех! Тьфу! Вначале все тут перерыть! Искать письма, записки, дневники! Все, что имеет отношение к Ваньке и Пупперу! А заодно все, что доказывает пособничество Сарданапала! Этого малоазиатского выскочку давно пора гнать отсюда в шею! Поганой метлой! - завизжал Калиостров.

Магнетизеры затопали к шкафам и, распахнув дверцы, стали выбрасывать на пол вещи. Таня прикоснулась к плечу Гробыни и намекающе кивнула ей на Пажа. Ее быстрое движение не укрылось от магвоката Хадсона.

– Это есть скевет нашего довогого Гувия? Нет? А тогда кого вы еще увили? Я вижу, что он настовящий! - подозрительно спросил Хадсон. - Мавчики, пвовевьте этот скевет! Мы забиваем его с собой до выбеснения обстоятельств!

Магнетизеры бросили рыться в шкафах и шагнули к скелету. Один грубо сорвал с него шляпу с плюмажем.

– Паж! Мушкетус фехтовалус! Покажи им! - крикнула Гробыня. Она наконец поняла, чего добивалась от нее Таня.

Да, Дырь Тонианно давно не практиковался. Да, он был не в форме…Да, он был, наконец, мертв… Но так ли это важно, особенно когда обижают дорогих тебе людей? Мастерство на то и мастерство, что оно не уходит в песок. Его не пропьешь, не потеряешь, не променяешь на медный грошик… Шпага в опущенной руке скелета взметнулась как змея. В следующий миг одежду на ближайшем магнетизере располосовало, точно бритвой. Второй магнетизер замешкался, и шпагой у него срезало мочку уха вместе с крупной золотой серьгой.

Отпрянув, магнетизеры вскинули руки и атаковали Пажа боевой магией, но искры пролетали между ребрами скелета, не причиняя тому вреда. Зато шпага в верной руке Дырь Тонианно плясала, как скальпель в пальцах у безумного хирурга. Она то отрубала им штанину, то отсекала брючный ремень, то прочерчивала на лбу зигзагообразную царапину, вызывающую у магвоката Хадсона верноподданническую дрожь в пальцах.

– Эх, жаль, я не заказала на Лысой Горе еще и скелет Зорро! Вдвоем они бы их в капусту накрошили. Да только у меня тогда с дырками от бублика было дохло! И на этого занимать пришлось! - сказала сама себе Гробыня.

Наконец совместными усилиями магнетизеры сковали Пажа кольцевой магией. Паж грустно щелкал зубами и скрипел костями, прощаясь с Гробыней.

– Не бойся, я тебя вытащу! - крикнула ему та.

Расцарапанные магнетизеры, вздыхая, продолжили обыск. Тем временем крысиные глазки магвоката Хадсона обшарили комнату и остановились на одной из кроватей, одеяло на которой подозрительно вздыбилось горбом.

– Ага, кто же тут спвятался под ведивавьцем! Вить может, Джон Вайвявька? Ох-ох-ох, какой гвюпый, невазюмный место для пвяток!… Бвинмание, он дздесь! ЗЯХВАТ! - скомандовал он и, шагнув, сдернул одеяло.

В следующую секунду физиономия у магвоката Хадсона скривилась так, будто у него разом заныли все зубы. Под одеялом сидела Пипа, бедная Пипа, втайне комплексовавшая из-за своей фигуры и крайне не любившая, когда ее застают в одной ночной рубашке…

Глава 10. ВОРОТА В НИКУДА

Дядя Герман брезгливо зажал нос.

– Лошадьми пахнет! Что, снова навоз выгребали? - сердито обратился он к Ваньке, когда тот вошел в квартиру.

– Вначале у зубров убирались, потом лошадям Пржевальского корм задавали, - ответил Ванька, немало удивленный чуткости носа председателя В.А.М.П.И.Р. После работы в зоопарке он всегда долго мылся в душе и менял одежду. Мыл даже голову с шампунем. Куда уж тут было учуять?

– Превращать дом на Рублевском шоссе в стойло! Возмутительно! Я распоряжусь, чтобы охрана внизу мыла тебя с хлоркой! - сказал Дурнев.

– Фи-фи-фи, именно с хлоркой! Очень мудро, братик! Ненавижу этот запах! Меня тошнит, я умираю! - капризно воскликнул Халявий и картинно грохнулся на ковер, задрав к потолку тощие ноги.

Тетя Нинель и дядя Герман удивленно уставились на него. Тетя Нинель даже выронила развлекательную книжку "Памперс с бриллиантом", которую она читала для отдохновения мозгов, утомленных изнуряющими двадцатиминутными голоданиями между приемами пищи.

– Можно подумать, ты там у себя в Трансильвании коней ночами не резал! - сказала она.

– Кровь - она ить почти без запаха… Без запаха она, кровушка-то! Железцем только отдает! - по-бабьи тонко сказал Халявий и пригорюнился.

Пару дней назад он украл золотую крышку от хлебницы, тайком удрал и три ночи прокутил с манекенщицами. Вернулся он только сегодня утром с огромными мешками под глазами и сильно не в духе. Напустив полную раковину холодной воды, он долго лакал ее языком, как волк, а потом отправился объясняться к дяде Герману и тете Нинель.

Объяснение получилось бурным. По воздуху с инопланетным завыванием носились летающие тарелки из сервиза ручной росписи, опрокидывались стулья. Наконец, совместными усилиями обоих Дурневых человек-волк, не желавший возвращаться в Трансильванию, был усмирен. Ему влетело по первое число. Полдня он провыл запертый в ванной, а теперь изо всех сил подлизывался.

Наскоро поужинав - Ванька не мог долго находиться рядом с Дурневыми, - он скользнул в комнату Пипы. Здесь все было точно так же, как и до Пипиного отлета в Тибидохс, - компьютер, книги, кровать с громадными розовыми подушками и завалы мягких игрушек, среди которых попадались и золотые.

Ванька тут даже ни к чему не прикасался. Лопухоидные предметы его мало занимали. Свои вещи он продолжал хранить в рюкзаке. Лишь однажды из любопытства он попытался включить компьютер, но тот немедленно стал требовать пароль, и Ванька выключил его.

А на другой день, собираясь в зоопарк, он случайно увидел под стеклом бумажку для памяти: "Пароли: для виндов - grotershaidiotka, для входа в Интернет - pupperlapochka…" Ванька пожал плечами. Фантазия Пипы ездила туда-сюда по одним рельсам, как паровоз.

Работать в зоопарке Ваньке нравилось. Он брался даже за ту работу, от которой остальные подсобные рабочие отворачивали носы. Первые дни к нему приглядывались, а потом произошло одно событие, после которого о Ваньке заговорил весь зоопарк.

Белый медведь жил на небольшом бетонном островке, окруженном рвом с водой, где он плавал. Бросать зверям еду воспрещалось, но все равно находились умники, которые нарушали этот запрет. И вот однажды кто-то бросил медведю пустую пластиковую бутылку. Медведь некоторое время удивленно трогал ее лапами и обнюхивал, а потом с чего-то вздумал проглотить и подавился. Самое нелепое, что бутылка-то была всего поллитровой, а здоровенный медведь катался по бетону, хрипел и задыхался. Пока хватились, пока прибежали, пока сообразили, что случилось… Сотрудники зоопарка бестолково метались вокруг вольера, разгоняя зрителей. Кто-то нашел ветеринара, но тот не отваживался сунуться к медведю. Требовал, чтобы зверя сначала усыпили снотворными патронами. У него семья, дети, и вообще год назад его укусила выдра, и с тех пор он даже с хомячками не работает без усыпляющего укола. Принципиально. Началась обычная неразбериха. Усыпляющие патроны нашлись, но единственное подходящее ружье было заперто в сейфе, от которого не могли отыскать ключей.

Медведь, почти задохнувшийся, едва шевелился, когда к вольеру подбежал Ванька Валялкин. Он перелез через ограждение и, уже спрыгивая в ров, сообразил, что он без магического перстня, оставшегося у дяди Германа. "Я вот тоже всю жизнь без кольца, какое уж питекантропу кольцо, а справляюсь же! Звери - они, брат, нутро твое чуют… Магия им так, баловство одно!" - вспомнил он слова Тарараха, немного утешившие его.

Сосредоточившись на угасающем сознании зверя, Ванька медленно приблизился к нему, сунул в приоткрытую, крепко пахнущую пасть руку, нашарил скользкое донышко бутылки и, слегка вращая, сильно потянул к себе. В эту секунду он мало чем рисковал. Медведь не смог бы сомкнуть пасть, даже если бы захотел. Но едва лишь мокрая от слюны бутылка вышла наружу и в глотку с хрипом ворвался воздух, зверь поднялся. Ванька ощутил мощный всплеск ярости. Это был самый опасный момент. Перепуганный медведь, так и не понявший, что случилось и кто а него напал, готов был наброситься на подростка.

Ванька попятился. Он слышал, как за его спиной торопливо открывали зарешеченную дверку, в которую можно было успеть проскользнуть. Скаля желтые клыки, медведь двигался за ним по пятам. Повернуться было нельзя - медведь немедленно сшиб бы его лапой. Боковым зрением Ванька уже видел, что дверца рядом, но тут нога его зацепилась за выбоину в бетоне. Ванька больно ударился лопатками и правым локтем. Вскочить он уже не успел - медведь навис над ним.

Морщась от боли и не отводя взгляда от медвежьих глаз, Ванька забормотал древние слова единства и покоя, которым учила их Медузия. Эти слова, единые для всех живых существ, были глубоко отпечатаны в сознании у каждого, кто ходил по земле, дышал воздухом и питался молоком матери. Даже зверь, выросший в неволе, должен был откликнуться на них.

– Коагхим могхарлах лаолфриа норсум!

Медведь с недоумением зарычал. Он ощущал, что его ярость улетучивается и что-то мешает ему броситься на мальчишку.

– Леонарас фермолооил герфосимус продекс!

Странно, очень странно… Ну, мальчишка, ну заявился зачем-то к нему на остров… И эти другие, немедведи, те, что бегают, как пингвины, так громко, так докучливо кричат там наверху, за рвом… В сущности, рыба, которую ему бросают каждый день, гораздо вкуснее. Медведь снова негромко зарычал. Он не склонен был к самокопанию. Он доверял лишь сиюминутным желаниям, а желания броситься на мальчишку у него почему-то уже не было.

Влажный медвежий нос бесцеремонно скользнул по Ванькиной щеке. Медведь тяжело повернулся и отошел. Уже не опасаясь, Валялкин встал и выбрался из вольера. Разумеется, ему потом сильно влетело, да только скорее для проформы. Медведя-то спас он, и это для всех было очевидно. Авторитет же Ваньки в зоопарке, особенно у его ровесников, которых было множество среди уборщиков клеток и подсобных рабочих, вырос до астрономических высот. Девчонки насовали ему столько бумажек со своими телефонами, что, возникни у Ваньки такое желание, он мог бы ходить на свидания в четыре раза чаще Жикина, а к дяде Герману не прозвонился бы по домашнему телефону ни один его знакомый.

***

В широко открытое по-весеннему окно лоджии влетел пухлый купидончик с розовыми пятками и точно такими же розовыми щеками. Он сунул Ваньке целую стопку писем от Тани. Ванька обрадовано схватил письма и хотел читать, но вспомнил, что нужно расплатиться. Заглянув в рюкзак, он нашел гам только большой тульский пряник, твердый, как камень, да и к тому же надкусанный.

Купидончик, с нетерпением наблюдавший за Ванькиными манипуляциями, разочарованно пискнул и, спустившись на пол, деловито направился на кухню обирать Дурневых. Оказалось, у него есть кое-что и для них. Виновато сжимая в руке пряник, Ванька смотрел, как он удаляется вперевалку. Да, целеустремленный младенец - с луком, колчаном, подрыгивающими на лопатках золотистыми крылышками и большой, тащившейся по полу почтальонской сумкой… Такой далеко пойдет!

С кухни немедленно стали раздаваться охи и ахи. Тетя Нинель всегда бурно реагировала на письма от Пипочки. Но и она не умела взвизгивать и подвывать так громко, как подхалимствующий Халявий. Дяде Герману пришлось даже цыкнуть на него.

– Ну и не надо! За вас же ить радуюсь! Свиньи вы неблагодарные! Никакого внутреннего благородства! - с навернувшимися слезами заявил оборотень и от обиды украл у тети Нинель пудреницу.

Минут двадцать спустя, когда Ванька уже прочитал все Танины письма и теперь делал это во второй раз, в комнате вновь появился знакомый купидон, уже перекормленный и покрывшийся от неумеренного употребления шоколадных конфет с коньяком крупными диатезными пятнами. Крылатый младенец тупо посмотрел на Ваньку осоловелыми глазками и, видно вспомнив, что тот с ним так и не расплатился, потянулся за стрелой. К счастью для Ваньки, младенец так назюзюкался, что, прицеливаясь, уронил лук. Великодушно махнув рукой, мол, живи покуда, раз такая твоя планида, купидончик вскарабкался на табуретку и, перевалившись животом через край лоджии, ухнул вниз. Опасаясь, что он разобьется, Ванька кинулся смотреть… Но нет, амура непросто было сбить с крыла. Он уже уносился порывистым воробьиным полетом, то и дело проваливаясь в невидимые воздушные ямки. Из перевернувшегося колчана нескончаемым дождем сыпались стрелы. Влюблялись все и вся - коты, голуби, хмурые дворники, пьянчужки, вместе с одеколоном впитывающие лучи солнца, озабоченные автовладельцы, мамаши с колясками и даже старушки, выгуливающие раскормленных древних мопсов. Раскормленные мопсы тоже влюблялись, хотя у них это и неважно получалось. Даже на рассохшейся деревянной скамейке проклюнулись почки.

Кажется, дом на Рублевском шоссе и все его окрестности вскоре должна была охватить эпидемия свадеб.

***

Ванька лежал на кровати, закинув руки за голову, и думал о Тане. Ему ужасно хотелось послать к ней купидона с письмом, но существовал строгий запрет Сарданапала. Там, в Магществе, тоже кое-что соображают. Почти наверняка за Таней следят, а за куполом Буяна и теперь еще встречаются летучие патрули.

Испытав неодолимое желание увидеть Таню, если е саму, то хоть ее портрет, Ванька сел и принялся дарить в рюкзаке. Ага, вот! Это была простенькая оживающая фотография в рамке - из тех, что делал своим магоратом заезжий колдун с Лысой Горы. Тане на ней было лет двенадцать, не больше. На фото она была бойкая, круглолицая, кудрявая, как барашек. Различим был даже легкий, едва заметный след от родинки-талисмана, позднее исчезнувший. К Ваньке фотография относилась несерьезно: то и дело высовывала язык, а когда Ванька пытался поцеловать ее - хохотала и ласточкой ныряла за срез рамки.

Внезапно в рюкзаке у Ваньки кто-то глухо закашлялся. Ванька сунул в рюкзак руку и нашарил небольшой дорожный зудильник, который дал ему с собой Ягун. Это был старый фамильный зудильник Ягге. С обратной стороны гвоздем было нацарапано: "Принадлежид Игуну. Сваруеш - убю!"

– А это чего? - помнится, спросил тогда Ванька.

– Маленький был. Только писать научился - стал все подписывать. Даже бабусю, помню, подписывал. "Бобуся Ягуна". Она стирает, а я в слезы. Ору: "Не хочешь быть моей бабусей, так и скажи!" - неохотно пояснил играющий комментатор.

Зудильник был заговорен так, что работал только на прием, Так было безопаснее всего. На этом настоял Сарданапал, опасавшийся, что Магщество будет просматривать весь магфир.

К удивлению Ваньки, вместо неизменной Грызианы на экране зудильника возник Бессмертник Кощеев в новых парадных доспехах. Нагрудник сиял так, что больно было смотреть. Посеребренная черепушка Бессмертника светилась довольством.

– О, Бессмертник Кощеев собственным трупом! Послушаем, что он умного скажет! - заметил Ванька, разворачивая рамку с портретом к зудильнику, чтобы и Таня тоже посмотрела.

"Кхе-кхе… Уважаемые маги! Магщество Продрыглых Магций в моем лице с радостью сообщает вам, что следствие по делу об убийстве Гурия Пуппера значительно продвинулось. Несколько часов назад в Тибидохсе арестована Татьяна Гроттер, девочка, которой не должно было существовать в природе, но которая между тем имела наглость родиться.

Ей предъявлено обвинение в сообщничестве, подстрекательстве к убийству и укрывательстве Ивана Валялкина, известного также в магфиозном мире как Джон Вайлялька. Девица, появившаяся на свет как мерзкая пародия на мировое достояние и имевшая наглость достичь уже почти совершеннолетия, препровождена в Дубодам под усиленным конвоем и будет находиться там, пока Ванька Валялкин добровольно не отдаст себя в руки правосудия. Времени у него, однако, не слишком много, поскольку в Дубодаме очень быстро старятся и умирают… В случае, если Валялкин явится, Татьяна Гроттер будет, возможно, отпущена. Однако не исключено, что ей еще некоторое время придется пробыть в Дубодаме, и тогда им с Ванькой будут отведены самые тесные и темные камеры в разных концах магической тюрьмы, чтобы они не могли ни видеть, ни слышать друг друга.

Но это уже мечты, кхе-кхе… Что-то я сегодня какой-то мечтательный, какой-то очень уж творческий… Кхе… Прошу извинить меня за кашель. Всю ночь считал деньги. У меня в подвалах ужасно сыро, хотя и не так сыро, как в Дубодаме".

Ванька вскочил и, не сдерживаясь, ударил кулаком в самый центр зудильника. Мятое блюдо обидчиво загудело. Видно, ему в первый раз приходилось отдуваться за других.

А Ванька уже мчался к Дурневым, налетая на углы и пугая таксу. Фотография Тани, забытая на стуле, махала руками и мотала головой, точно пыталась отговорить его. А потом, поняв, что это бесполезно, бессильно зарыдала.

Тетя Нинель как раз целовала письмо Пипочки, а Халявий с дядей Германом шлепали картами с таким азартом и остервенением, что даже кто-то из них сбросил локтем со стола дурневский мобильник, Они играли в двадцать одно, и дядя Герман постоянно выигрывал, потому что Халявий умел считать только до десяти включительно и доверял подсчет своих очков братику. Сообщения Бессмертника они не слышали, поскольку зудильник тети Нинель, присланный дочуркой, лежал в шкафу в спальне.

– Перстень! - крикнул Ванька. - Отдайте перстень!

– С какой это радости? Пупперчик, что ли, нашелся или его тетя решила тебя усыновить? - едко поинтересовался Дурнев.

– Я улетаю! Таня в Дубодаме! Бессмертник Кощеев бросил ее в тюрьму!

Дядя Герман торжествующе воздел к потолку тощий палец.

– О! О! О! Что я говорил! Нинель, ты слышала? Гроттерша в тюрьме! Я предсказывал это, когда она была еще младенцем! Дети, которые так рано начинают ходить на горшок и так нагло таращатся на старших по званию, всегда попадают в тюрьму!

– Хм… Ну дела… Когда это они успели ее засадить? Купидон вроде только что прилетел. И Пипочка ничего про это не писала, - подозрительно спросила тетя Нинель.

– Это только что случилось. Несколько часов назад… Если я сдамся, они ее отпустят!

– Ишь, шустрые какие! Взяли и в тюрьму! - покачала головой мадам Дурнева. - Ну да во всем нужно видеть хорошие стороны. Она перестанет прилетать к нам без предупреждения. Сваливается вечно как снег на голову…

Халявий тоже хотел было что-то вякнуть в том же духе, что и Дурневы, но Ванька посмотрел на него с таким бешенством, что карлик сразу затух.

– А я что? Я существо маленькое… Я тут в карточки играю… Тузики, королики - мне чужого не надо! - забормотал он.

– Перстень! - потребовал Ванька. - Ну!… Вы обещали!

– Юный друг мой! - назидательно начал Дурнев. - Если бы я выполнял свои обещания, то сидел бы в будке эскалатора в метро или грузил бы щебень для строительства дорог… Дорога во власть идет по головам, и оград очка у нее из костей!… Усвой сие правило, дитятко, и не смотри на меня своими наивными глазенками!… Эй-эй! А вот в окна стулья бросать не надо! Европакеты все-таки, да и соседи не поймут! Утихни, начинающий уголовник!… Если тебе так хочется попасть в Дубодам - не смею тебя задерживать!

Ванька недоверчиво уставился на него.

– Вы что, действительно отдадите перстень?

– Да, пожалуйста… Мне тут буйные не нужны. Я сам буйный… - Председатель В.А.М.П.И.Р. неохотно отправился в спальню, открыл сейф и бросил Ваньке его перстень.

– Фьють-фьють! Счастливой отсидки, Джончик! Учи азбуку Морзе - перестукиваться будешь. Не жди, что мы с Нинель станем тебя навещать. Разве что подкинем блок-другой сигарет.

– Я не курю, - сказал Ванька, надевая магический перстень.

– Закуришь, никуда не денешься. А там, глядишь, и сопьешься, - ласково обнадежил его Дурнев.

Ванька не ответил. Он вдруг сообразил, что у него нет пылесоса. Полететь никуда не удастся. Значит, придется телепортировать. Ванька торопливо припоминал заклинание. Дурнев и подбежавшие тетя Нинель с Халявием пораженно наблюдали, как он, не спрашивая разрешения, сдернул с кровати покрывало, обмотался им и начал быстро вращаться. Магический перстень затрещал, выбрасывая искры. Обжигающие зеленые огоньки прилипали к покрывалу. Опасавшийся белой магии Халявий громко взвизгнул и попытался забиться под диван. Но место было уже занято: под диваном сидела такса. Полтора Километра была сильно не в духе: в зубах она держала недавно украденный носок дяди Германа и собиралась защищать свой трофей до последнего вдоха.

Тогда Халявий перевернул кресло и ласточкой нырнул за него.

– Эй! А попрощаться? - насмешливо крикнул Дурнев, но Ванькины очертания уже становились прозрачными. Еще миг - и он исчез. Тетя Нинель вздохнула.

– Зачем ты отдал ему перстень, Германчик? У тебя же были на мальчика свои планы.

– Бесполезно, - сказал Дурнев. - Мало того, что он упрямый баран, он еще и влюбленный баран. Уж я-то кое-что понимаю в людях. Скажи спасибо, что мы от него вообще отделались.

Тетя Нинель без особой радости посмотрела на мужа.

– Жалко его! У меня никогда не было сына!

– Добра-то, добра! У тебя есть я, мамуля. И этим все сказано, - утешил ее Халявий, выглядывая из-за кресла. - Пойдем-ка, братик, в карты… Только скажи мне, будь добреньким, почему у тебя туз и десятка - двадцать одно, а у меня туз и десятка - перебор? Или это от масти зависит?

Через минуту после того, как Ванька телепортировал, ожил личный зудильник тети Нинель. Он производил такие резкие звуки, что Дурнев бросил карты и подбежал к нему одновременно с женой.

На экране была Пипа.

– Мамуль, папуль, это я! Приветик! - завопила она. - Получили мое письмецо? Как тебе купидон? Правда наглый? Я самого прикольного выбрала, которого Гломов за пивом посылает.

Дурнева укоризненно уставилась на дочь:

– Гроттерша в Дубодаме, а ты мне ничего не написала! Как это называется?

– Танька? В Дубодаме?… Ты чо? Что за глупые шутки? Да она на драконбольной тренировке! Полчаса назад утопала! - удивилась Пипа.

– А, да ты не в курсе! Ее, наверное, прямо там, на поле, арестовали, - снисходительно сказала тетя Нинель.

– Схватишь ты Гроттершу на поле, как же! Там же Гоярын с Соловьем! И она на своем контрабасе, как намыленная! Они на поле и сунуться не посмеют! Да их там перцовыми мячами накормят и штаны на голову наденут! - хикикнула Пипа.

– Но как же?… - растерялась тетя Нинель.

– А так. Эти нахалы были тут с утра у нас в комнате. Пришли, все перевернули, а потом увидели меня и свалили… Некоторые даже через окно. А не надо было меня бесить. Знают же, что я с интуитивной магией управляться еще не умею. Как заору - их и смело! Хадсону, бедолаге, опять досталось! Кто его просил соваться? Буян на то и Буян, чтоб буянить.

– А мы вот слышали, что Гроттерша в Дубодаме! Нам Ванька сказал! Бессмертник Кощеев, или как там его, выступал по зудильнику! - торжествующе сообщил бывший депутат.

Пипа присвистнула. Несмотря на многие свои недостатки, соображала она быстро.

– Во, блин! Не, Танька на драконболе, без дураков. Я поняла! Это провокация. Бессмертник сделал передачу только на мир лопухоидов. Они просекли, что в Тибидохсе Ваньки нет, вот и решили его выманить. Скажите Ваньке, чтоб никому не звонил и не посылал купидонов… Я бегу к Сарданапалу!

– Поздно, киса! Он уже никуда не пошлет купидонов! И никому не позвонит!… Какая же все-таки умница этот Кощеев! Вот голова! Хоть завтра взял бы его своим замом по маркетингу и стратегическому планированию! - таинственно сказал Дурнев.

***

Ванька сбросил покрывало, обгоревшее во время телепортации. Он стоял в сырой низине, среди каменного хаоса. Колоссальные каменные глыбы громоздились до облаков в таком беспорядке, словно языческие боги когда-то сбрасывали их с небес, погребая под ними взбунтовавшихся титанов.

Ванька обошел каменный завал с севера и здесь, в низине, внезапно увидел Дубодам.

Дубодам не был страшен. Если честно, то Ванька ожидал большего. Низкие башенки и серые стены магической тюрьмы смотрелись пресно и навевали тоску. Сизые тучи прилипли к небу, как окурок к верхней губе. Больше всего к Дубодаму подходило слово "никакой". В конкурсе на самую невыразительную тюрьму он вполне мог бы получить золотую медаль. Его даже ни с чем нельзя было сравнить, такой он был безликий и ускользающе-заурядный.

Сердце у Ваньки сжалось. Неужели ему придется провести остаток жизни в этом сером и темном месте?

У деревянных ворот не было даже стражи. Только висел тяжелый молоток. Ванька потянулся к нему, чтобы ударить в ворота, но не сумел даже размахнуться. Странная тяжесть сковала его тело. Все вдруг стало ему безразлично. В сонном оцепенении Ванька шагнул вперед и привалился к воротам.

"Проклятый молоток! Это все он…" - мелькнула мысль.

Ворота открылись с висельным скрипом. На маленькой площади, начинавшейся сразу за воротами, его, похоже, уже ждали. Два де мента в темных плащах и капюшонах, скрывавших лица - видны были только острые безволосые подбородки, - цепко схватили Ваньку за руки и сдернули с пальца магическое кольцо.

В тот же миг невесть откуда вынырнул бойкий магвокат Хадсон. Даже близость де ментов не могла испортить его прекрасного настроения.

– О, это есть Джон, который убив нашего Гувия! Свавное знакомство! Зло пожавовать в Дубодам, мон ами! - воскликнул он.

– Где Таня? Я пришел! Отпустите ее! - с усилием выговорил Ванька. Глаза у него слипались. Он не сумел бы сейчас досчитать даже до двух - камни Дубодама выпивали его силы.

Магвокат Хадсон потер сухие ладошки.

– Мой двуг! Вынужден вас вазочавовать: Гвоттер тут нет. Пока или уже - это не так вавно… Мы, как бы так вывозиться, пвибегли к мавенькой хитвости… Надеюсь, вы нас пвостите, но нам так хотевось познакомиться с вави побвиже… Мавчики, отведите мистева Вайлявьку в камеву! Дайте ему все, что он захочет. Воды с пиявками, хлеба с таваканами - все для нашего двуга!… Я же пока позвоню в Магщество! Это бовьшой твиумф!

Де менты, крепко держащие Ваньку под локти, не то засмеялись, не то заскрипели. Внутри капюшонов зажглись и сразу померкли алые точки.

Глава 11. ЖЕЗЛ "ПОХИТИТЕЛЬ ДУШ"

Известие, что Ванька в Дубодаме, облетело Тибидохс мгновенно. Вечером Зал Двух Стихий напоминал разоренный муравейник. Не было обычного дележа скатертей, не было шуток и смеха. Гуня Гломов, окруженный целой свитой поклонниц, рвался в Магщество открутить Кощееву черепушку. Лиза Зализина явилась на ужин в темном траурном платье с вуалью, так что ее сперва даже приняли на Недолеченную Даму. И это несмотря на то, что теперь Недолеченная Дама все больше носила платья с розанами и пышные юбки.

Зализинская кукушка бестолково летала по залу, не узнавая хозяйку в трауре. Наконец узнала и уселась к ней на плечо.

– Эй, кукушечка, сколько Ваньке жить осталось по милости этой дуры? - громко спросила ее Лизон.

Кукушка вначале промолчала, а затем, засомневавшись, все же выдала одну половинку "ку", зажилив вторую.

– Ах, - сказала Лиза. - Я так и думала! Это такой кошмар, что просто слов нет!

– Вот уж точно бедная Лизон! Если б она не была такая манерная, возможно, мне б и было ее жалко! - фыркнула себе под нос Гробыня. А Лиза тем временем уже подплыла к столику Тани.

Таня даже не смотрела на нее. С ней произошло то, что происходило всегда: страдая, она загоняла свою боль вглубь, в душу, а на людях словно деревенела. Некоторым, невнимательным, этого было достаточно, чтобы называть Гроттер бессердечной и черствой.

– Татьяна, я тебя проклинаю! На тебе кровь Пуппера и несчастья Ваньки! - томно сказала Лиза, обращаясь к ней.

– А на тебе сейчас будет яичница с кетчупом! - мрачно произнесла Таня, протягивая руку к тарелке.

Зализина поспешно удалилась. Она еще по драконболу усвоила, что у Гроттер слова не расходятся с делом,

Примерно в середине ужина Графин Калиостров, все еще не покинувший Тибидохс, сунулся было в Зал Двух Стихий, чтобы немного поиграть на нервах Сарданапала.

– Подумать только: один из учеников школы докатился до Дубодама! Какой позор! Академик, позвольте выразить вам свое искреннее сочувствие! - сказал он, прижимая руку к груди.

– Валяйте, выражайте! - хмуро проговорил Сарданапал.

Графин ловко извлек из воздуха длинный свиток пергамента.

– От имени Генерального совета Магщества, лично Бессмертника Кощеева и от моего собственного имени позвольте мне зачитать соболезнования…

– От чьего имени? - переспросил вдруг Сарданапал.

– Простите?… - удивился Калиостров. - Я сказал, от Генерального совета Магщества и моего со…

– Нет, там было еще одно имя. Бессмертник Кощеев, я не ослышался? И этот… этот червь еще осмеливается глумиться! - закипел академик.

– Не говорите ничего лишнего! Умоляю вас! Господин Кощеев крайне жалеет, что ради восстановления справедливости… - залебезил Графин.

Усы академика гневно запрыгали. Щеки его порозовели.

– Позвольте-ка побеспокоить! - сказал он и, выдернув из рук Калиострова пергамент, разорвал его.

– Вы за это ответите! Это официальный документ! Попытка примирения между Тибидохсом и Магществом! - пискнул Графин.

Рядом упала скамья. Это встал Тарарах. Он отодвинул преподавательский столик, засопел и боком стал надвигаться на Калиострова.

– Щас помиримся! Сперва подеремся, а там и помиримся! - сказал он.

Но Тарараха опередила Медузия. Она даже не стала вставать. Лишь волосы на ее голове зашипели, а зрачки расширились так, что заняли всю радужку.

– Считаю до нуля, и кто-то отправляется за Жуткие Ворота проявлять чудеса геройства! Ноль! - спокойно произнесла Медузия и подняла перстень.

– Не-е-ет! - завопил насмерть перепуганный Графин. Прыгая зигзагами и спасаясь от воображаемой искры, он метнулся за дверь, а еще через минуту яркая красноватая вспышка доказала, что он телепортировал.

– Да, не герой оказался. А такой мужчина был обходительный. Рыцарь, ручки целовал… Каждый пальчик, бывало, обмусолит и что-нибудь приятненькое скажет… Фисташковый там, шоколадный, мармеладный, сахарный… - грустно сказала Великая Зуби.

Готфрид Бульонский ревниво чихнул в гречневую кашу. Копье, не знающее промаха, само собой запрыгало, стуча по полу древком.

– Утихни, Готфричка! Я же тебя люблю! Ты у меня единственный, - утешила его Зуби и, честно задумавшись, добавила:

– В своем роде…

– Да, жаль, что Кощеев бессмертен! Я б его… - протянул Тарарах. - Иглу-то свою так запрятал, что и не отыщешь! Еще когда Лукоморский дуб молнией не спалило - проверяли наши ребята: нету там сундука. Ни под дубом, ни на дубу, ни под алатырь-камнем - нет и не было. Дезинформацию, гадина, пустил, чтоб в сказки просочилось. Всех одурачил!

– Бессмертие - отличный способ сделать из дурака подлеца. Никакого тебе ограничения во времени, ничего… Год за годом, месяц за месяцем - совершенствуйся, пока совсем не оподлеешь! - буркнул академик Черноморов.

***

После ужина Таня, Пипа и Гробыня вместе возвращались в комнату. Несчастье, случившееся с Ванькой, если не примирило их, то на время сгладило все разногласия. С ними шел еще Баб-Ягун.

– Не, Ваньку надо освобождать, это точно! Если за неделю он будет стареть на год, то что же это получается? Через полгода он будет уже как дядя Герман! Из него же труха посыплется!

– Из папули труха не сыплется! - недовольно сказала Пипа.

– Это я для наглядности! - пояснил Ягун и принялся строить прожекты, как освободить Ваньку.

Его планы были столь же глобальны, сколь и невыполнимы. Вначале он предлагал взорвать Дубодам, затем сровнять с землей Магфорд и, наконец, потребовал у Пипы, чтобы она уговорила папулю объявить Магществу войну и бросить на Бессмертника Кощеева легионы вампиров.

– Не-а, какая там война! - отмахнулась Пипа. - Папуля говорит: вампиры обленились. Сидят у себя в Трансильвании, пьют консервированную кровь и строят козни против комаров. Эти кровососы, мол, претендуют на их пищевую базу… От силы удастся собрать вампиров с сотню, да и те сдадутся, не успеет Кощеев произнести Абордажисэкз заолис…

Ягун кинулся затыкать Пипе рот рукой.

– Ты что, заболела? Зачем ты это вслух произносишь? Хорошо еще, с долгими гласными напутала!

– А что такое?

– Это же заклинание глобального уничтожения! Ты еще атомную боеголовку попроси в песочнице поиграть!

– Не дергайся, Ягунчик. Пускай говорит что хочет. Это заклинание высшего уровня посвящения. У нее магии не хватит! - небрежно отмахнулась Гробыня.

– У меня? Ха! У меня-то как раз хватит, если меня взбесить хорошенько! Кто-нибудь хочет попытаться? - самодовольно заявила Пипа.

Тане невыносимо было слушать, как Пипа и Гробыня болтают как ни в чем не бывало. Как они вообще могут притворяться, что ничего не происходит, когда Ванька, ее Ванька, там, в Дубодаме, где стены из магического камня и красные глаза де ментов капля за каплей высасывают из него жизнь и молодость?

Она убежала и, опередив всех, первой оказалась у дверей. Еще из коридора она услышала внутри озабоченную возню и пыхтение. В комнате явно что-то происходило. Решив, что магнетизеры с Хадсоном вновь нагрянули с обыском, Таня энергично дернула на себя дверь. Ну, сейчас она им покажет!

– Quod licet Jovi, non licet bovi! «Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку! (лат.)» - успокаивающе забубнил перстень Феофила Гроттера. Прозорливый прадед явно знал что-то наперед.

Таня ворвалась в комнату и изумленно замерла на пороге. Футляр ее контрабаса был выдвинут на середину комнаты. Возле футляра, лежа на животе, обреченно брыкался кто-то долговязый, кто-то, кто никак не мог высвободить из футляра голову.

– Хадсон? - с сомнением спросила Таня, поднимая руку с перстнем, чтобы выбросить боевую искру.

Туловище перестало брыкаться.

– Какой, к Чуме, Хадсон? Это же я, Жикин! Сделай что-нибудь со своим чертовым футляром: он меня не отпускает! - жалобно просопели из футляра.

– Жикин? Как ты здесь оказался?

– Крышка меня защемила! Вот свинья такая, на людей кидается!

– Э, нет! Это люди на него кидаются! - сказала Таня.

Она начинала осознавать комизм ситуации. Жикин не только не мог освободиться, но не способен был даже причинить футляру хоть какой-то вред. Драконья кожа футляра поглощала любые боевые искры. Когда же Жикин пытался применять кулаки и ногти, футляр слегка прижимал крышкой его шею, заставляя Жору притихнуть,

– Вот оно - мастерство! Надо ж было так сделать! Аи, я, аи умница! - с пафосом сказал перстень. В минуты крайнего самодовольства прадед всегда прибегал к русскому языку.

В комнату зашли Баб-Ягун, Гробыня и Пипа.

– Ого, полный футляр воришек! Чьи это хорошенькие ножки? - насмешливо поинтересовался Баб-Ягун.

Жикин злобно взбрыкнул, пытаясь попасть ему пяткой в нос. Баб-Ягун наклонился и, взяв Жикина за шиворот, выволок его из футляра. Футляр был не против. Местный красавчик ему порядком наскучил.

– Да это же дядя Жора! Что ты делал в футляре, дядя Жора? Решил тайком обучиться игре на контрабасе? Швабры с пропеллером уже вышли из моды? - спрашивал Баб-Ягун.

– Не скажу я ничего! Отстаньте от меня! - огрызнулся Жикин и тотчас, тревожно косясь на разгневанную Гроттершу и кулаки Ягуна, выложил все. Он и без вещего стеклышка усек, что дело запахло керосином. Его будут бить, и, возможно, даже по классическому носу…

– Значит, ты считал, что пенсне Ноя в контрабасе старого Фео? Его там нет. Можешь не сомневаться, я бы знала, - сказала Таня, когда он закончил.

– Поправка - не само пенсне, а разгадка! Не думаю, что "Первомагия Ноя" могла солгать. Скорее уж солгал этот типчик! - поправил Ягун.

– Клянусь седьмой женой моего папы, я сказал правду! Мне можно идти? У меня свидание с Пупсиковой! Э-э… сугубо деловое! - заявил Жикин, с тревогой глядя на Пипу.

– Ишь ты какой! Прям изменщик коварный! Топай, топай давай! - возмутилась Дурнева-младшая.

Жикин неопределенно передернул плечиками, показывая, что да, он такой, какой есть, и едва ли будет другим.

– Ладно, брысь отсюда! - разрешил Баб-Ягун. Жикин торопливо побежал, высоко вскидывая худые коленки.

– Стой! - крикнула ему вслед Таня. - Ты кое-что забыл! Отдай стеклышко!

Жора остановился.

– Не отдам! Зачем вам?

– На спрос! А кто спросит - тому в нос! - твердо сказал Ягун.

Жикин засомневался, но все же слово "нос" перевесило.

– Да нате, нате! - крикнул он, и Таня, вскинув руку, поймала блеснувшее стеклышко. Для пробы она посмотрела сквозь него на Жикина, но не увидела ничего интересного - одного только надутого павлина на фоне расплывающегося серого пятна.

– Он подлец, ка-акой подлец! А я-то, дура, думала… - разочарованно сказала Пипа, глядя в спину улепетывающему Жикину.

– Подлец? Жорик-то! Не, подруга, ты хватила. Какой Жорик подлец? Просто он нравственно приспособленный человек, - с иронией поправила Гробыня.

***

Вскоре Пипа и Гробыня куда-то ушли, а оставшийся в комнате Ягун принялся фонтанировать идеями.

– Помнишь, Тарарах как-то рассказывал, что в Средневековье существовал рог "Повелитель погибших легионов". Если б нам его раздобыть! Вообрази, мы трубим в рог, и немедленно восставшие из праха римские легионы идут маршем на Дубодам. Гремят трубы, летят стрелы, в стены ударяют тараны… Воображаю себе грустных де ментов, пекущих картофелины в углях на месте своего главного каземата! - Ягун радостно фыркнул.

– А Ванька?

– Ваньку мы заберем с собой, ясное дело. Узнать бы только, в какой он башне! - крикнул Ягун и умчался к Тарараху советоваться.

Таня только головой покачала. Она заранее знала, что план невыполним. Древние артефакты весьма своенравны. Знаменитый рог в последние пятьсот лет никто не видел, и не факт, что кто-нибудь увидит его в последующие пятьсот. И уж точно он не отыщется в пыльной берлоге Тарараха.

Внезапно Таня вспомнила про пенсне и в смутной надежде, что оно как-то поможет Ваньке, посмотрела сквозь него на футляр с контрабасом. И - чудо… Точнее, чудом было именно отсутствие чуда. Если остальные предметы, увиденные в стекле, преображались, перетекали из одного в другое, то контрабас оставался неизменным - сам собой. Зато футляр… Таня увидела свернувшегося дракона. Он был огромен. Не так массивен, как Гоярын, но очень ладный и, вероятно, стремительный. У него была длинная шея с зазубринами и узкая голова, защищенная пластинами и наростами. Кожистые крылья имели розоватый оттенок - сквозь них видны были узлы связок. От нижней челюсти отходили несколько коротких усов. Пораженная, каким образом дракон может поместиться в комнате, ведь он был размером с добрую башню, Таня опустила руку с осколком. И вновь на полу лежал лишь контрабас в футляре.

"Вот и ломай себе голову - то ли это память драконьей кожи, то ли дед сильно не мудрил и просто заколдовал дракона. Широкая была натура, творческая. В мелочовке не увязал. Нужен футляр - даешь дракона. Нужен контрабас - даешь Ноев ковчег", - подумала она.

– Дед, почему так? Где тут пенсне Ноя? Где подсказка? Ты ведь знаешь, не заставляй меня мучиться! - с надеждой спросила Таня.

Перстень промолчал, только хмыкнул. Старый упрямый Феофил явно не собирался открывать тайны. Или не мог. В конце концов, перстень вмещал лишь некую, весьма незначительную часть его многогранной личности. Долго, очень долго Таня разглядывала контрабас сквозь осколок стекла. И по-прежнему ничего не видела. Неожиданно она ощутила, что стеклышко начинает темнеть и нагреваться в ее руке. От одного края до другого прошла тонкая, едва заметная трещина, которая, впрочем, немедленно затянулась, едва Таня перестала смотреть на контрабас. Магические предметы всегда смело относятся к условностям бытия, значительно отличаясь этим от всех прочих предметов.

Таня вскочила. Она поняла, что совершает какую-то ошибку. Осколок пенсне Ноя определенно не хочет или не может показывать ей контрабас, и корни причин этого странного упрямства уходят глубоко в века.

***

– И что же? Мы ничего не сделаем, чтобы его спасти? Ничего-ничего? - с негодованием спросил Баб-Ягун. Он уже почти полчаса был в кабинете Сарданапала и все никак не мог добиться никакой определенности.

Усы Сарданапала раздраженно встопорщились.

– Ягун, мы предпринимаем все, что возможно. Я говорил это и Ягге, и вот теперь тебе! Медузия, Зуби, Поклеп и я используем все наше влияние, чтобы вытащить Ваньку. Но то ли никакого реального влияния у нас нет, то ли Магщество предпочло ослепнуть и оглохнуть… Я даже думал подать в отставку, но наверняка ее примут раньше, чем пергамент с моим заявлением попадет на стол Бессмертнику Кощееву. А если у Тибидохса будет новый глава, боюсь, от этого мало кто выиграет.

– Но должен же быть выход!

– Должен. Но я его не вижу, - грустно сказал академик. - Магфорд с его вечными закидонами и железобетонными принципами я еще могу понять! Шут с ним! Но Магщество!… Знаешь, порой я просто не представляю, чем оно руководствуется! Или, вернее, представляю. Но тогда мне становится совсем худо, потому что я предпочитаю не думать о людях слишком плохо.

– Плевать на Магщество! Мы же можем просто выкрасть Ваньку! Взломать ночью все двери, сковать де ментов магическими кандалами! - крикнул Баб-Ягун.

Сарданапал усмехнулся.

– Ты идеалист, мой мальчик! Взломать двери! Для серьезного мага это не сложнее, чем разгрызть орех. Так вот: никаких запертых дверей внутри Дубодама нет. Только наружные ворота.

– Но если все так просто…

– Слишком просто - и потому бесполезно! Ты думаешь, Дубодам тюрьма для тела? Дубодам - тюрьма прежде всего для души. Своей магией Дубодам приковывает душу к одному какому-то месту и держит ее там, истязая и заставляя душу страдать, а тело стареть. Пленнику уже не до побега… Если бы я очень постарался и полистал кое-какие книги, уверен, мне даже удалось бы перенести Ваньку в Тибидохс. Это было бы непросто, но могло бы получиться. Но лишь тело! Его душа осталась бы в Дубодаме, и мы ничего не смогли бы с этим поделать, поскольку нам не известно заклинание заточения. Дубодам строился во время магических войн именно как тюрьма для душ, строился тогда, когда опытные боевые маги могли иметь по три-четыре тела, не считая астральных двойников… Только тогда мог возникнуть Дубодам, это проклятие магического мира!

Вскоре после того, как Ягун ушел, к Сарданапалу заглянул Поклеп. Он был сильно не в духе, и, как всегда в таких случаях, из ушей у него пахло серой. Милюля грозила уйти к водяному, у которого очень громко булькало в пузе. Другие достоинства у него отсутствовали. Впрочем, женщины редко выбирают людей достойных. Так Поклеп и сказал академику.

– Мерзкие вещи творятся у нас в школе! - заявил Поклеп. - Сегодня ночью с Главной Лестницы пропал портрет Ноя… Позднее мне удалось обнаружить раму. Только раму. Она была разломана, и из обломков выложено ТГ. Если это Гроттер украла портрет, то эту скверную девчонку надо снова перевести на темное отделение.

– Ты сам в это не веришь, Поклеп! - спокойно ответил академик.

Завуч нервно вскинул глаза-буравчики.

– Пусть не верю, но зачем тогда выкладывать ее инициалы? Что это такое, как не желание похвастаться преступлением?

Сарданапал дернул себя за ус.

– Это плохой знак. Думаю, девочке что-то грозит, а Ной пытается предупредить нас. Ведь рама - часть его портрета, над которой он тоже имеет власть. Погоди, сейчас посмотрим… Странно, что мы не сделали этого раньше. Признаться, мне всегда жутко туда заглядывать.

Сарданапал надел перчатки из толстой бычьей кожи, подошел к клетке с черномагическими книгами и открыл дверцу. В тот же миг ящерицы, пауки и змеи рванулись наружу, но академик, видимо, имел большой опыт. Отбросив все лишние, превратившиеся в гадов книги заклинанием Пошли вонус, он выхватил из кучи книг-оборотней неповоротливую черепаху и, бросив ее на стол, метнул в нее одну за другой две зеленые искры. После первой искры черепаха стала разбухать, а после второй превратилась в толстый истрепанный том с осыпавшимися от старости и точно изъеденными краями.

Поклеп заморгал встревоженно, как разбуженная сова.

– Книга Смерти. А вот меня искать не надо - я суеверен! - пробурчал он.

Чем-то Книга Смерти напоминала телефонный справочник, потому что, листая страницы, академик деловито бубнил:

– Бах… Барбаросса… Брамс… Где же это? Варнава…Тумбольт… Гиннесс… Грабарь… Гроттер! Странно… очень странно… Здесь есть все Гроттеры - Леопольд, Феофил, но нет нашей Тани.

– Может, она выйдет замуж? Будет какая-нибудь Таня Валялкина? - предположил Поклеп.

– Нет, - покачал головой Сарданапал. - Книга Смерти не терпит путаницы. Здесь есть все - абсолютно все, кроме богов и бессмертных. Но наша Таня не бессмертна и тем более она не бог.

– Но это же хорошо? Значит, ей ничуть не грозит? - неуверенно спросил Поклеп.

Академик покачал головой.

– Ничего хорошего, поверь мне! Кроме Тани, в этой книги есть только одно исключение из правил. Неприятное исключение. Я бы даже сказал, роковое.

– И кого еще там нет? - нетерпеливо спросил завуч, ненавидевший долгие предисловия.

– Чумы-дель-Торт, - сухо ответил Сарданапал.

***

Таня сидела за столом и, думая о Ваньке, неосознанно чертила в тетради по нежитеведению его профиль. Ванька выходил мучительно похожим, но одновременно, это был словно и не он. Чего-то в этом рисунке не хватало, и этим чем-то была сама суть Ваньки - его улыбка, желтая майка, случайные фразочки - все, что было в нем нелепого и родного.

Таня никак не могла свыкнуться с мыслью, что Ванька в Дубодаме, где медленно умирает, а жизнь между тем продолжается, как будто ничего и не произошло. Идут лекции. По коридорам Тибидохса ходят ученики, даже отсюда слышен их смех. Все так же ревут в ангарах молодые драконы и плещутся в озерцах русалки. Все так же, да не так. Почему-то после гибели Пуппера у Тани не было такого ощущения. Да и вообще ощущения гибели не было, а нечто другое, смутное…

Неожиданно в дверь кто-то постучал.

– Кто там? Ягун, ты? Зайди попозже! - крикнула Таня. Ей не хотелось никого видеть.

Никто не ответил, но стук повторился. Пожав плечами, Таня потянула ручку. Ей пришло в голову, что это очередной фокус Пипы. Дурневская дочка еще в Москве обожала закрывать дверной глазок ладонью, а потом орать: "Вооруженное ограбление!"

Но это была не Пипа. В комнату, пошатываясь, ввалился Генка Бульонов. Он был бледен. Волосы прилипли к потному лбу. Одежду покрывал толстый слой грязи. От него пахло подвальной сыростью и хмыриными нечистотами. Одну руку Генка зачем-то держал под одеждой.

– Помоги! - прохрипел он. - Меня преследуют!

Таня кинулась к Бульонову. Она была от него уже в полушаге, как вдруг что-то - позднее она даже не могла объяснить, что именно, - заставило ее отпрянуть.

Генка медленно поднял голову. В его глазах зажглось нечто новое. Теперь это было уже не страдание. Ненависть. Ярость. Внезапно Бульонов расхохотался. Тело его затрепетало, забулькало - как же мало в нем было от прежнего долговязого и неуверенного Генки. Сейчас в осанке его появилось что-то старушечье.

– А, сообразила? Что ж - так даже лучше! Получи! - крикнул Бульонов. Он высвободил ту самую спрятанную под одеждой руку, и Таня увидела в ней короткий жезл, заканчивающийся глазным яблоком.

Поняв, что он сейчас ударит ее концом жезла в грудь, Таня рванулась назад, перескакивая через бестолково наваленные чемоданы Пипы. Дочка дяди Германа каждые пять минут рылась в них в поисках какой-нибудь маечки, в существовании которой сама не была уверена. Приходилось срочно вызывать купидона и отправлять его с запиской в Москву, к мамуле. Зная, как щедро расплачиваются Дурневы, за окном вечно вертелось с полдесятка крылатых младенцев.

И вот теперь чемоданы оказались очень кстати. Перескакивая через них, Таня оторвалась от Бульонова, который, поскользнувшись, неуклюже растянулся на животе, выронив жезл.

Воспользовавшись его замешательством, Таня метнулась было к двери, но Бульонов успел схватить ее за лодыжку. Она упала, больно ударившись лбом о ножку своей же кровати. Падая, Таня увидела, что Генка уже на ногах и нашаривает жезл.

Таня торопливо поползла к двери, понимая, что не успевает. Когда Бульонов настиг ее, она сделала единственное, что могла: заслонилась футляром с контрабасом. Жезл с силой ударил по футляру, заставив струны спрятанного внутри контрабаса загудеть низко и возмущенно.

Бульонов уже заносил руку для нового удара, но тут ослепляющий зеленоватый свет залил комнату. Генка закричал и поднес руку к глазам.

Когда Таня снова обрела способность видеть, она поняла, что сидит на полу, продолжая все так же сжимать футляр. Бульонов пытался подползти к ней на животе, но не мог. Его пальцы лишь царапали линолеум. Он даже не мог поднять руку с зажатым в ней жезлом.

– Проклятье! Какое неуклюжее тело! Ненавистный контрабас! Когда же наконец Гроттеры перестанут мне мешать? - прохрипел Бульонов.

– Чума-дель-Торт! - крикнула Таня. Хотя голос и был другим, изменился тембр, окраска - его невозможно было не узнать.

– Ты угадала! Я давно добралась было тебя, но мальчишка сопротивлялся. Я теряла власть над ним прежде, чем мне удавалось добраться до жезла. Он был здесь в тайнике под школой, но нужно было рыть руками землю, откидывать камни. Ненавижу эти трусливые тела, которые боятся боли! 7ела, у которых инстинкт самосохранения сильнее разума! Стоило мальчишке сломать хотя бы жалкий ноготь - он приходил в себя! Сколько раз мне хотелось доверить все хмырям, но невозможно - первый раз жезл могла взять в руки лишь я… Защитная магия - я сама когда-то наложила ее.

Захваченное тело с усилием приподнялось на локтях. Оно едва могло смотреть на льющийся от контрабаса зеленоватый свет. Глаза у него слезились.

– Хочешь сделку?

– Я не вступаю в сделки с тобой!

Лицо Бульонова перекосилось, точно в минуту агонии. Из уголка рта потекла слюна. Вероятно, Чума-дель-Торт собиралась поморщиться, но слегка не рассчитала с лицевыми мышцами.

– Я отдам тебе Валялкина, это вялое ничтожество, которое тебе так дорого, - прохрипела она.

– Лжешь! - крикнула Таня. Никого в жизни она так не ненавидела, как эту мерзкую убийцу. Но и ни в ком так не нуждалась…

– Я не требую мне верить! Мы заключим договор и скрепим его нерушимой клятвой. Ты и я. Я помогаю тебе освободить Валялкина из Дубодама - ты отдаешь мне свое тело. Если хочешь - я даже позволю провести вам вместе пять минут. Не больше.

– Зачем тебе мое тело? Вселись в какого-нибудь хмыря. Ты же захватила Бульонова!

– Бульонов? - Чума рассеянно взглянула на свои новые руки и ноги. - Это лишь временное, жалкое пристанище. Единственное, во что я смогла переселиться из мира мертвых. Вскоре мне придется покинуть его, предоставив парня его собственной судьбе. Мне нужно только твое тело. Никакое другое не подойдет. Нас с тобой связывает нечто большее, чем старая вражда. Мы стороны одной медали, свет и тьма. Пока есть я - есть ты. Пока существуешь ты - существую я. И есть еще кое-что, о чем тебе пока знать не стоит. Ну же… по рукам?

– Как ты вернешь мне Ваньку? - кусая губы, спросила Таня. Она могла думать только о Ваньке и ни о ком больше.

– Я верну? - прошипела колдунья. - Ты не поняла меня. Я и не собиралась никого возвращать. Я лишь научу тебя, как проникнуть в Дубодам и как вытащить оттуда любителя никому не нужных зверушек… Ну же? Да или нет? Что ты молчишь - испугалась? Или детка с белого отделения готова жертвовать своей жизнью только на словах?

Таня с ненавистью посмотрела на нее. Она решилась.

– Хорошо. Я отдам тебе свое тело, но только когда Ванька будет жив, невредим и свободен - и я целый час, слышишь, не меньше, смогу смотреть на него.

– Целый час - это много, но так и быть… Можешь даже гладить его по головке, целоваться или штопать ему маечку. Все, что угодно! - хмыкнула Чума.

Таня рывком приоткрыла крышку футляра. Ослепительное зеленоватое сияние заставило Чуму, щурясь, трусливо отползти назад, в тень.

– Не смей учить меня, убийца! Еще одно условие - и ничего не будет! - сказала Таня.

– Отлично! Пусть будет так, как ты хочешь, только закрой футляр! Разрази грому с! Клянусь! А теперь ты клянись! - поспешно проговорила Чума.

– Разрази громус! Я отдам тебе тело, если ты проведешь меня в Дубодам к Ваньке! - громко произнесла Таня.

Вспыхнула зеленая искра.

– Vita brevis!… «Жизнь коротка! (лат.)» - в ужасе воскликнул перстень Феофила Гроттера.

Чума-дель-Торт осклабилась.

– Вот ты и поклялась! Сделка заключена, клятва скреплена искрой… Обратное течение невозможно. Носи пока свое тельце, девочка! Недолго уже осталось! И смотри: бережнее с ручками, бережнее с ножками, чтоб все было как новенькое - я не люблю бэушный товар… И, разумеется, никому не говори о нашей сделке. Или ничего не будет. Я не хочу, чтобы Сарданапал или Зуби мне мешали.

– Ближе к делу! Как мне найти Ваньку и вернуть его?

– Возьми жезл и лети в Дубодам. Решетка наверху одной из башен не защищена заклинанием. Ты узнаешь ее по особому рисунку. Она там похожа на паутину. Ты проникнешь внутрь. Дубодам покажется тебе пустым, почти заброшенным, но помни - это обманчиво. Не прикасайся ни к одному предмету, который там увидишь, и уж тем более не пытайся унести что-нибудь с собой! Никаких дверных молотков, никаких книг, никаких перстней, никакого оружия - ничего. Запомнила?

– Да!

– Тогда запомни еще. Существуют вещи, невозможные в Дубодаме. Вернуться туда, откуда ты пришел, и поднять то же, что ты уронил. То, что ты поднимешь, - будет уже чем-то другим, оно изменится, и один Дубодам знает, чем станет. Не верь ничему, и прежде всего своим глазам. Когда идешь вперед - не оглядывайся, как бы страшно тебе ни было. Помни: всякий твой шаг в Дубодаме создает новую реальность, которая существует лишь до следующего твоего шага. Внутри магической тюрьмы не действуют привычные законы. Маги, которые призвали Дубодам в наш мир, не задумывались о последствиях. Дурачье! Они впустили в мир нечто такое, о чем сами имели очень приблизительное представление.

– Разве не с тобой они воевали? - спросила Таня. Чума-дель-Торт пожала плечами. Она сделала это неловко, как театральная кукла.

– Теперь это уже не важно. Не одна я проливала кровь. Это делали и те, которые теперь пытаются представить себя святыми. И это меня особенно бесит. Когда я получу твое тело, я постараюсь с ними расквитаться и сделаю это, поверь… Теперь о де ментах. Ты должна знать кое-что о них. Де менты часть Дубодама. Они появились вместе с ним, пришли из другой реальности, о которой даже мне мало что известно. Они могут существовать только в Дубодаме и нигде больше. Если когда-нибудь Дубодам исчезнет, вместе с ним исчезнут и де менты. Они не люди и не маги. Убитые, "ни через некоторое время обретают повторную жизнь. Чем-то они сродни мне. Сердца их не бьются, но они не мертвы. Они не призраки, но проходят всюду. Боевая искра остановит их лишь один раз - и то ненадолго. Сомневаюсь, что их может напугать чье-то мужество, но запомни: твой страх сделает де ментов сильнее.

Голос Бульонова стал почти неразборчивым. На мгновение в глазах у Генки мелькнул ужас, и он вскинул руки к лицу. Таня поняла, что Чуме совсем непросто удерживать власть над телом, пока собственное сознание Бульона хоть слабо, но борется. Все же Чума справилась. Глаза Бульонова погасли, руки опустились, и тот же мерный голос продолжал:

– Надеюсь, ты сумеешь найти Ваньку. Только не ожидай, что он тебя узнает. Сейчас он едва ли помнит даже свое имя… Ты коснешься жезлом Ванькиной груди, и жезл втянет его душу. Потом уйдешь из Дубодама с жезлом. Де менты, убедившись, что Банька умер, а именно так это и будет выглядеть, - надеюсь, вернут его тело в Тибидохс или выбросят в океан. У них странное отношение к смерти. Мы будем наготове и подберем его, если нас не опередят акулы. - Тут Чума как-то странно и крайне двусмысленно хихикнула. - Дальше ты коснешься Ванькиной груди обратной стороной жезла. При этом ты должна обвести магическим перстнем вот эти три руны. Жезл вернет душу - и вперед, за цыганской звездой кочевой! Я научу тебя заклинанию отказа от своего тела. В противном случае подойдет и жезл, хотя это будет чуть более болезненно.

– Как мерзко! Ваньку бросят в океан! - пробормотала Таня.

– Темная магия - это темная магия, - непреклонно сказала Чума. - Я не обещала, что все будет легко и пушисто. Этого в нашей сделке не было… Не существует никакого другого способа, чтобы Ванька мог покинуть Дубодам. Только если Магщество сообщит особое заклятие, чего оно, безусловно, не сделает. Ну, ты согласна?

– Да.

– Прекрасно! Тогда приступай! Я вновь появлюсь, когда пробьет мой час…

Чума-дель-Торт разжала руку. Жезл упал на пол и подкатился к Таниным ногам. Там он и лежал - тусклый и равнодушный ко всему. Лишь серебрился на его конце выпуклый глаз. Таня тупо смотрела на жезл и сама не узнавала себя. Неужели она заключила сделку с Чумой, с той, которую так сильно ненавидела! Что случилось с ней? Как могла она так потерять голову от любви, а, с другой стороны, разве что-то еще, кроме любви, стоит того, чтобы терять голову?

Бульонов упал на колени и стиснул ладонями виски.

– Где я? Где? Почему у меня так болит голова? - спросил он жалобно.

– Потому что ты хронический Бульон. А это уже всерьез и надолго! - невесело сказала Таня.

Она сдернула со своей кровати полотенце, намочила его и обкрутила им потный лоб Генки. Даже стоя на коленях, Бульонов доставал ей головой почти до плеча. До чего же он был большой! Выше Пуппера! Но если щетина у Пуппера была жесткой и темной, как у вполне уже зрелого мужчины, то щеки Бульонова неравномерно обрастали мягкими русыми волосами. К тому же мама запрещала ему бриться, утверждая, что дети не бреются.

– Так лучше? - спросила Таня.

– Угу! Спасибо! - промычал Бульонов, глядя на нее круглыми и напуганными бараньими глазами.

Ничего ему не объясняя, Таня решительно выставила Генку за дверь. Он так и остался стоять в коридоре изумленным сусликом, и сложно было понять, какие мысли проносятся в его лобастой, все еще обмотанной полотенцем голове.

А Таня уже забыла о Бульонове. Теперь она думала о Чуме-дель-Торт. Неужели ей всерьез придется выполнить обещание и отдать ей тело? Разрази громус - клятва, прекрасно защищенная от клятвопреступлений. Недаром мудрые древние маги так доверяли ей и одновременно прибегали к ней с такой осторожностью. Любой нарушивший ее сгорает заживо, но, сгорая, одновременно приобретает удивительную устойчивость к огню. Долгие часы его кожа и волосы пылают и он испытывает невероятные муки, прежде чем смерть наконец послужит ему избавлением. Причем огонь этот особого рода. Даже вздумай клятвопреступник прыгнуть с камнем на шее в океан - и там бы огонь продолжал терзать его.

Нарушить клятву нельзя. Единственная оговорка - если взявший клятву сам по доброй воле вернет ее. Но было бы нелепо ожидать великодушия от Чумы-дель-Торт.

Таня металась по комнате и лихорадочно искала выход. Наконец нашла, но он сам по себе был ужасен. И все же это был единственный шанс спасти Тибидохс от мерзкой ведьмы, одновременно выполнив условия сделки.

Она помчалась к малютке Клоппику. Малютка продолжал жить в той же комнате, в которой некогда обитал глава темного отделения профессор Клопп. Только теперь комната стала для него великовата, вдоль стен тянулись многочисленные полки, на которых была разложена коллекция магических редкостей профессора Клоппа. Несмотря на то, что добрую половину коллекции Клоппик уже променял на всякую ерунду, оставалось еще на удивление много.

В настоящий момент малютка был занят тем, что качался в гамаке и целился то в один, то в другой угол из боевого арбалета. Кроме Клоппика, в комнате был еще Шурасик.

– Привет, Клоппик! Привет, Шурасик! - поздоровалась Таня.

– Пивет! - сказал малютка, немедленно беря ее на прицел.

Таня догадалась, что арбалет у Клоппика недавно. Скорее всего, его притащил Шурасик, имевший какие-то свои виды. Во всяком случае, Шурасик зачем-то вертел в руках пеструю восточную тюбетейку, очень похожую на любимую тюбетейку одного восточного султана, известную в магическом мире как тюбетейка храбрости. С этой тюбетейкой на голове даже самый большой трус в одиночку атаковал бы легион.

– У тебя остались яды? Ты их никому еще не променял? - спросила Таня у Клоппика.

– Не-а, - сказал Клоппик. - Полно еще. Пуф!

– А где можно посмотреть?

– Да вон там! - Клоппик перестал целиться в Таню и перевел арбалет на третью снизу полку, на которой выстроились пузырьки, баночки и коробочки, подписанные на латыни. Там же висело несколько довольно безобидных с виду пучков травы.

– И что тут есть? - спросила Таня, осторожно разглядывая их, но ни к чему не прикасаясь.

– А чего тут только нет! - встрял всезнайка Шурасик. - Начнем с краю. Цианистый калий… цикута… мышьяк… Вульгарный яд! Странно, что у лопухоидов он до сих пор в моде.

– А вот этот?

Таня кивнула на красивый высокий флакон. Шурасик взглянул на латинскую этикетку.

– О, это поцелуй Тантала! Отличный средневековый яд! Никакого вкуса, никакого запаха!… Можно добавить в еду, в питье, а можно просто обрызгать стены в кабинете. Первые полчаса ничего, ни изжоги, ни судорог, а потом раз - спазм сердечной мышцы, и готово. Отправляешься на тот свет с улыбкой на лице. Очень дорогой и сложный яд. Им травили в основном королей и герцогов. Тещ и жен травили обычно фосфорными спичками или стрихнином… Дешево и сердито. А зачем тебе яд, а? Колись!

– А зачем тебе тюбетейка, а? Колись! - в тон ему ответила Таня.

Шурасик побагровел и перестал задавать дурацкие вопросы. С флаконом в руках Таня подошла к Клоппику, который все еще радостно возился с арбалетом.

– Клоппик, ты мне этот яд дашь? Мне… э-э… ну просто хочется, чтоб он у меня был.

– Да заплосто, - сказал малютка. - Только если Кощеева будешь тлавить - не слаботает. Он бессмелтен. Лучше поплоси Талалаха набить ему молду!

– Хорошо, хорошо, попрошу. А что ты хочешь взамен? - нетерпеливо спросила Таня.

– Ничего. Я доблый! - хихикнул Клоппик, глядя на нее хитренькими глазками. - Только не подливай мне его в суп - и, считай, мы договорились.

"Вот он, подарок для Чумы-дель-Торт и… и для меня!" - подумала Таня, сжимая холодный флакон.

Глава 12. ГАЛЕРА

– Германчик, дуся! Посмотри, какой чудный корм я купила для нашей таксочки! Она его просто обожает! - радостно прощебетала тетя Нинель, возникая в кабинете бывшего депутата. В руках у нее был желтый пакет с надписью:

"КОРМ АВВА

 Ваша собака просто лучится здоровьем!"

– Почему лучится? Чего они туда добавляют? - кисло поинтересовался Дурнев.

Обеспокоенная тетя Нинель выключила свет и с тревогой посмотрела на Полтора Километра. Та, к счастью, не лучилась. Мадам Дурнева успокоилась и отправилась на кухню читать книжку о модной диете доктора Аткинса. Для того чтобы лучше вникнуть в текст, каждую страницу она сопровождала хорошим куском буженины и горячей пиццей.

Дядя Герман вновь уткнулся в биржевые котировки.

Акции прыгали то вниз, то вверх, стабильных позиций было мало, и Дурнев никак не мог сообразить, куда вложить деньги, вырученные от продажи золотого унитаза и стиральной машины. Со стиральной машиной случай вообще был уникальный. Когда Халявий - или, точнее, царь Мидас - дотронулся до нее, то золотой стала не только машинка, но и находившееся в ней белье. Дурнев умилялся весь вечер, разглядывая свои драгоценные носки. Один носок он решил сбагрить в музей современного искусства, другой же оставил дома на память.

Не успел Дурнев определиться с акциями, как в дверях, точно круглый мексиканский кактус, выросла бугристая, потертая жизнью и судьбой голова Халявия. Оборотень деловито осмотрелся. В руках у него была небольшая кастрюля, которую он, точно официант, держал не то в салфетке, не то в полотенце.

– Ваша овсянка, сэр! - сказал он пискляво.

– Ненавижу овсянку! Лучше овсянки может быть только ее отсутствие! - сказал дядя Герман.

– Германчик, но как же так? Ты же вчера говорил, что любишь! - огорчился Халявий.

– Я пошутил. Овсянку любят лишь англичане. Вся прочая любовь к овсянке - чистейшей воды плагиат! - сказал Дурнев. - К тому же ты наверняка не мыл кастрюлю! Максимум ты ее вылизал, не правда ли?

Щечки у оборотня порозовели.

– Вечно ты придираешься, братик! Я хотел, то ись, как лучше!

– Знаю я, чего ты хотел! Так и быть: можешь сходить сегодня к манекенщицам, только не притаскивай их сюда. Нинель будет сильно не в духе. А когда она не в духе, у этих куколок запросто могут оторваться ножки.

Халявий завыл от восторга. Он подпрыгнул, прищелкнул ножками и кинулся целовать дядю Германа.

– Убери кастрюлю, осел! Ты соображаешь, что делаешь? - завопил бывший депутат.

Оскорбленный внук бабы Рюхи с грохотом швырнул кастрюлю прямо на биржевые котировки.

– Я не осел, Германчик! Я мог бы потребовать с тебя миллион жабьих бородавок за моральный ущерб! Нынче такие процессы в моде.

– У тебя слишком много морали! - огрызнулся Дурнев.

– Во-во! - охотно согласился Халявий. - Вагоны! Мне бы хоть по дырке от бублика за каждый раз, что меня назвали "ослом" и по полмозоли за "дурака"! Я давно бы стал миллионером.

Неожиданно из кухни донесся панический визг тети Нинель. Дядя Герман извлек из шкафа шпагу своего пращура и помчался на подмогу. За ним в некотором отдалении следовал Халявий, не отличавшийся героическим нравом.

То, что они увидели на кухне, могло потрясти любого непривычного лопухоида. Рядом со столом на полу сиял средних размеров круг, в котором кость за костью и сухожилие за сухожилием материализовались Бум и Малюта Скуратофф. Появлялись они постепенно - вероятно, на этот раз вампиры применили какой-то новый способ перемещения в пространстве.

Наконец, после недолгой заминки, вызванной тем, что головы появились в последнюю очередь, Малюта Скуратофф шагнул из круга, прижимая руку к сердцу.

– Рад приветствовать величайшего из великих и славнейшего из славных! Малюта Скуратофф бьет челом Отцу Всех Вампиров господину Герману Дурневу и его почтенным домочадцам!

Дядя Герман неохотно спрятал шпагу.

– Взаимно рад видеть! - сказал он и брезгливо, точно холодную котлету, потрогал ладонь Малюты.

Бум с сопением вышел из круга и остановился рядом с шефом, обозревая кухню. По каким-то смутным причинам это не понравилось Халявию.

– Эге! Тиха украинская ночь, но сало лучше перепрятать! - сказал он сам себе и умчался.

Некоторое время Дурнев и Малюта Скуратофф обменивались неумеренными комплиментами, после чего дядя Герман сформулировал свою мысль более определенно:

– Чем обязан такому безмерному счастью? За тибидохской вещицей? Память предков и все такое?

Малюта Скуратофф развел руками. Его маленький нос залоснился.

– Какая там теперь вещица. Xа, - сказал он с грустью. - Ванька-то уж сами знаете где. Докатился. Пупперов стал грохать, ну и пропал. Самим нам в Тибидохс не сунуться, а от вашей дочурки, извиняюсь, никакого толку.

Дядя Герман слегка удивился такой осведомленности вампиров, однако не подал виду. В конце концов, вампиры тоже могли слушать зудильник. Да и с нежитью они в союзе.

– У нас дельце другого рода, - продолжал Малюта. - Мы, ежели совсем в лоб сказать, за сапожками пришли. Вашего-с пращура-с. Одолжить… Украсть никак нельзя. Пращур ваш был мужчина нравный, такой и из Потустороннего Мира достанет. И регалии у него нравные. Против их воли - ни-ни.

– И зачем же вам мои сапожки? - поинтересовался Дурнев, вспоминая высокие сапоги графа Дракулы, которые он раз в неделю собственноручно смазывал смягчающим кремом. Сапогам это нравилось - они подпрыгивали и позванивали шпорами.

Бум и Малюта Скуратофф переглянулись.

– Сказать? - спросил Бум.

– Ну, скажи, - пожал плечами Малюта.

– Это… летает там, дурында, скрипит, народец простой убаюкивает… Оно вроде бы и ничего, охотиться просто. Вышел - и раз тебе, грызи кого хочешь - на осиновый кол по-любому не нарвешься. Да только уж больно кровь невкусная становится. Ни пожрать прилично, ниче! - буркнул Бум.

– Гемоглобин от страха теряют. Засыпать засыпают, а после уж не просыпаются. Такой народец несознательный, - пояснил Скуратофф. - Вот мы и решили сапожки, значит, одолжить. Иначе без сапожек ваших никак за ней не угнаться. Шустрая больно.

– Кто шустрая? - спросил окончательно запутанный Дурнев.

– Да галера! И откуда взялась, непонятно - кружит над Трансильванией, даже невидимой не становится. То низко совсем опустится, то зависнет, а то вдруг взлетит под самое небо да начнет кружить - глазом тогда не уследишь! Я пару раз, признаться, посылал ее перехватить, да без толку. Двух лучших слуг потерял, - поведал Скуратофф.

– А что за галера? - спросила тетя Нинель.

Она уже пришла в себя настолько, что открыла холодильник и начала уминать куриный рулет. Бум со скрытой страстностью смотрел на ее полнокровные артерии, однако пока был вполне предсказуем. Держать себя в руках ему помогали шпага графа Дракулы и увесистый кулак самой тети Нинель.

– Да есть там одна такая… - неопределенно ответил Малюта. - Только непонятно, чего она к Трансильвании привязалась. Вроде как держит ее что у нас, а что - поди смекни. Так как же, Отец Всех Вампиров? Дадите сапожки?

Дурнев задумался. Он был тертый малый, и опыт подсказывал ему, что дать что-то в долг - хуже, чем выбросить. Особенно такому скользкому типчику, как Малюта. К тому же, избавив Трансильванию от галеры самостоятельно, он сильно поднял бы свой авторитет среди местных и стал бы уже не только номинальным председателем, но и действующим. Вот, правда, ехать ему в Трансильванию ох-ох-ох как не хотелось. Но преуспевающий человек тем и отличается от дурака, что делает то, что ему не хочется самостоятельно. Дурак же терпеливо дожидается, пока его заставят.

– Нет, сапог я не дам, - твердо заявил Дурнев. - Я полечу сам и разберусь, что удерживает там галеру. Я, как человек… хм… любознательных взглядов и отчасти официальное лицо, не могу остаться в стороне, когда родина страждет.

– Вы человек любознательных взглядов? - уточнил Малюта, умевший ценить деловое косноязычие.

– А то кто же? Но ближе к делу. Когда это лучше сделать?

– Вечером. Часа за два до полуночи. Тогда она опускается низко и зависает. Над лесочком над самым. Так мы очень на вас надеемся! А как добраться - вы не беспокойтесь. Мы поможем, - сказал Скуратофф. - Пошли, Бум! До встречи, Отец Всех Вампиров!

Малюта и его телохранитель шагнули в сияющий круг и растаяли. Дядя Герман задумчиво смотрел на копотный след на полу и размышлял, что Малюта совсем не выглядел раздосадованным. Скорее даже был рад, что ему не придется надевать сапоги и связываться с галерой самому. Дурневу это почему-то очень не понравилось.

А тут еще в это мгновение внезапно ожил зудильник, ожил и сказал очень громко голосом Грызианы Припятской:

"Ну, продрыглики, я лично ничему не удивляюсь, Магия без расплаты, успех без расплаты - это вы уж размечтались!… Деньгами тут не ограничишься, а все душой, да кровью, да чистыми помыслами! Бесплатная магия сами знаете где бывает - в маголовке!

А теперь переходим к магвостям с Лысой Горы…"

Но магвости с Лысой Горы Дурнев слушать уже не стал. Он решительно перевернул зудильник, уткнув возмущенное изображение Грызианы носом в столешницу, и заявил:

– Хм… Подозрительно все как-то! Без подвоха тут явно не обошлось. Пожалуй, кроме сапог, я возьму с собой еще корону и шпагу. Жаль только, Трансильванию я плохо знаю. Мне бы там своего человечка или на худой конец проводника…

Тетя Нинель выразительно посмотрела на Халявия, который к тому времени вновь нарисовался на кухне.

– Я мысленно с тобой, Германчик! Ежели что, я позабочусь о твоей жене! - елейно пообещал оборотень.

– Я сама о себе позабочусь! - как отрезала тетя Нинель. - А ты, милый мой, сегодня же отправляешься в Трансильванию с Германом! И только попробуй его не уберечь!

Вынудить Халявия совершить геройский поступок и вернуться на историческую родину было совсем не просто. Он всячески уклонялся от геройства, заявляя:

– Сегодня, братик, ты будешь рисковать жизнью по-своему, а я по-своему. Манекенщицы - они вить тоже не безвредны для здоровья.

Однако взгляд тети Нинель был столь тверд, а плечи ее столь широки, что оборотень позволил себя убедить.

– Хорошо, Германчик, я полечу с тобой в Трансильванию! Ежели Малюта с этой галерой какой подвох замыслил - я это мигом разнюхаю. Только умоляю, не оставляй меня в Трансильвании. Я этих кровосовов хитророжих с детства ненавижу. Сам такой же гад ползучий, - сказал он.

***

Весь оставшийся день Дурнев был озабочен. Он больше не изучал котировки акций и даже не накричал на своего зама, сообщившего ему по телефону о застрявших на таможне мешках с цветочной землей, от которых якобы зашкаливало дозиметры.

– Кошмар! К цветочкам придираются! В России совсем невозможно стало работать… Ладно, в понедельник разберемся, - сказал дядя Герман и, открыв шкаф, оглядел свои вампирские регалии. "Ох-ох! - подумал он. - Ну пора!" Первым делом он надел на голову обруч-корону, затем с некоторым усилием натянул высокие сапоги и, наконец, заправил за ремень шпагу своего пращура.

Тем временем тетя Нинель собирала дядю Германа так же тщательно, как собирают на войну. Кроме целой сумки провизии, которой хватило бы на целое армейское отделение, она вручила ему свою фотографию в рамке, спальный мешок и целую кучу антибиотиков.

– Против вампирьего укуса антибиотики все равно не работают, - хмуро заметил дядя Герман.

– А вот тут ты не прав! Ципролет с нистатином против всего работают, особенно если ударными дозами, - успокоила его тетя Нинель.

В отличие от Дурнева Халявий долго не собирался. Он только наточил свой короткий разбойничий нож с широким лезвием и спрятал его в рукав, где к запястью двумя сыромятными ремнями у него крепились ножны.

– Эхе-хех, грехи наши тяжкие! - сказал он. - Ты, братик, ежели я в Трансильвании в волка ненароком превращусь, меняле пугайся. В глаза мне потверже смотри, я и не брошусь. А вот убегать от меня не моги - опасно это, братик. Место темное, глухое, всякое может случиться по слабостям по нашим.

Дяде Герману стало жутковато. Если даже мирного Халявия Трансильвания может так преобразить, то что же говорить об экземплярах куда более опасных? Но выбирать не приходилось.

Наконец около одиннадцати часов вечера посреди кухни вновь возник сияющий круг. Такса Полтора Километра, которая как раз в этот момент ревматически ковыляла к миске с водой, обиженно заскулила. Дело в том, что ее миска оказалась в центре круга и сгинула невесть куда. У таксы, этой мудрой старой колбасы, много перевидавшей на своем веку, хватило сообразительности не соваться вслед за миской. Она забралась под стол, положила голову на давно украденный и обслюнявленный тапок дяди Германа и стала ждать, что будет дальше.

Директор фирмы "Носки секонд-хенд", тетя Нинель и Халявий подошли к кругу. Дядя Герман был уже в сапогах, в короне, со шпагой и даже с рюкзачком за плечами. И самое забавное - если заглянуть в его нагрудный карман, можно было обнаружить там и старое депутатское удостоверение. Дядя Герман обожал при случае помахать корочкой и не расставался с ней даже в бане.

– Погоди, братик, не ходи туда! Сюда ходи! - предупредил Халявий, удерживая Дурнева за локоть и отводя его подальше от круга.

– Почему? - подозрительно спросил дядя Герман.

– Не нравится мне это. Ни Бума, ни Малюты… Словно ждут чего. Как бы подставы какой не было.

– Подставы? А может быть подстава? - сразу напрягся Дурнев.

– Всякое бывает, братик! Оно, конечно, сияющий круг - он и в Африке сияющий круг. Да только что там с другой стороны может обнаружиться, никто не знает. Хорошо, если Трансильвания, а коли нет? Перемещение в пространстве - дело темное. Сгинешь, и поминай как звали! - опасливо сказал Халявий.

– Ты в этом уверен? - спросила тетя Нинель.

– Я ни в чем не уверен. Но у нас, мамуля, всякое бывает… Испортился народец! Особенно во время магических войн. Шагнешь в такой кружок - думаешь в соседний город попасть, а окажешься внутри скалы, а то и в чане с расплавленной медью.

– А проверить как-то можно? - трусливо спросил дядя Герман. После такого предупреждения он не полез бы в круг ни за какие деньги.

– Всякие способы есть, братик. Сунь туда свою шпагу, а потом вытащи ее. Авось чего-нибудь да узнаем, - сказал Халявий.

Дурнев опустился на колени и осторожно, оберегая кисть, погрузил шпагу внутрь круга. Первые несколько секунд ничего не происходило, разве что лезвие шпаги исчезло почти наполовину. По идее оно должно было застрять в полу, но Дурнев не ощущал ни малейшего сопротивления.

Внезапно шпага сильно рванулась, выскочила из руки у дяди Германа и целиком исчезла внутри круга. Решив, что утратил шпагу навсегда, бывший депутат жалобно взвыл и начал осыпать Халявия укоризнами в традиционном начальственном духе, Внутрь круга он, однако, предусмотрительно не совался.

Спустя минуту шпага графа Дракулы вернулась вновь. На ее ржавом лезвии видны были кровь и обрывки саванов.

– Подстава, так и есть! - убежденно сказал Халявий. - За тобой, братик, должок! Я тебе жизнь спас!

– Зачем Малюте подставлять Германа? - подозрительно спросила тетя Нинель.

– Как зачем, мамуля? Думаешь, Малюта его с какой радости позвал? Очень ему приятно мужа твоего главой всех вампиров видеть, чтоб он сам, значит, вторым номером шел? Да только не мог не позвать: уж больно весь народец кровососный этой галерой перебаламучен, все его, избавителя, требуют. Не явится избавитель - мигом в нем разочаруются. Вампиры, они существа непостоянные, слабостей никому не прощают. Пока ты успешен и ни в грош их не ставишь - любят, а чуть залебезил или удача изменила - живым в могилу… Вот Малюта и решил; приглашу Дурнева и втихую сделаю так, чтоб он сгинул. Регалии тогда к Малюте перейдут, а галера уж сама когда-нибудь да улетит.

– Что ж мне теперь делать? Не лететь в Трансильванию? - спросил Дурнев.

– Почему не лететь? А сапожки на что? Государство-то не маленькое, всюду засад не наставишь, - захихикал Халявий. - Давай-ка, братик, подпрыгни, да прищелкни каблуками, да представь, куда б тебе хотелось переместиться. А я уж тебе за шею уцеплюсь.

Дядя Герман так и поступил. Правда, с одной небольшой разницей. Неуверенный в своей способности высоко подпрыгнуть, да еще с повисшим на нем Халявием, он забрался на табуретку и, печально посмотрев на тетю Нинель, сиганул оттуда, соприкоснувшись каблуками и сумрачно подумав о Трансильвании как о месте, куда ему совсем не хотелось, но где необходимо было побывать.

Не было никаких вспышек, грома - вообще ничего. Когда что-то ударило Дурнева по ладоням и коленям, он все еще пребывал в твердой уверенности, что у него ничего не вышло и он не слишком, благополучно приземлился на пол своей московской кухни. Не слишком - это потому что сверху на дядю Германа немедленно обрушился Халявий. Но Дурнев заблуждался лишь до тех пор, пока ему в нос не впилась хвойная иголка.

– Эй, брысь у меня с головы! Она дорога мне как подставка для короны! - буркнул он, стряхивая с себя Халявия.

Оборотень неохотно слез. Они стояли в редком хвойном лесу, довольно ярко освещенном круглой, лишь слегка откушенной луной. С наветренной стороны донесся лязг колодезной цепи и плеск воды. Дурнев даже разглядел ветряную мельницу, издали похожую на крест.

Дурнев подозрительно огляделся. Никаких вампиров поблизости видно не было. За ними никто не гнался, никто не рычал, не скрипел зубами и не выбирался из-под земли, отваливая гробовые плиты. И самих гробовых плит как будто не обнаруживалось, 'о его несколько успокоило.

Халявий тоже прислушивался и приглядывался, m преобразился. Теперь он был в родной стихии, его ноздри втягивали воздух, а уши ловили звуки. Наконец и внук бабы Рюхи немного расслабился.

– Узнаю дорогую родину! - заметил он. - Вот в этом вот лесочке меня как-то едва не разорвали собаки! Не любят они, то ись, оборотней. Черствые существа, тупые, никакой тонкости обращения… Прям вспоминать противно. А что я такого сделал? Ну задрал жеребенка! Что ж на меня теперь за это, сразу псов спускать? Мало того, что его мамаша едва меня не залягала.

Дядю Германа откровения Халявия не слишком заинтересовали.

– И где тут галера? - спросил он. - Что мне, по всей стране за ней бегать, а?

Оборотень снова прислушался.

– Лучше бы ты промолчал, братик! - сказал он с беспокойством.

– Почему это? - заинтересовался депутат.

– А потому! Глазки-то подними…

Халявий вскинул голову, точно не смел показать пальцем на то, что видел и что было совсем близко. Теперь уже и Дурнев слышал монотонный, убаюкивающий скрип. Показавшись из-за туч, к ним быстро приближался вытянутый деревянный корабль с одним рядом длинных весел. На борту галеры смутно золотился латинский девиз. Дядя Герман зевнул. Ему без всякой видимой причины захотелось вдруг свернуться калачиком, подложив под щеку ручки, как он делал когда-то, когда был еще примерным мальчиком. Тогда ему поддевали еще под штаны колготки, чего он не любил, зато обожал леденцы на палочке и мороженое в вафельном стаканчике. Но это уже другая длинная история.

Уключины продолжали завораживающе скрипеть. Скулы сводило в зевоте. Дурнев потер слипающиеся глаза и попытался прилечь. "Я лишь на одну минуту закрою глаза, а потом…" - подумал он, но тотчас завопил не своим голосом.

Корона графа Дракулы раскаленным обручем обожгла ему лоб и виски. Сон как рукой сняло. Дурнев вскочил и принялся расталкивать Халявия, который уже сопел в две дырочки и видел во сне если не черт знает что, то нечто очень похожее.

– Это она нас специально убаюкивает! Я, то ись, ратик, знаю! - заявил Халявий, грозя галере сухонь-им кулачком.

Магический корабль приблизился и завис пример-ад в десятке метров над их головами. Уключины перетали скрипеть - теперь поскрипывал лишь массивный деревянный руль.

– Он тебя ждет, Германчик! Пойдешь, да? - тонким голосом спросил Халявий.

– Нет, что-то мне не хочется! Я вспомнил об одном важном телефонном звонке, - сказал Дурнев.

Но сапоги решили все за него. Шпоры зазвенели, каблуки оттолкнулись - и в следующий миг Дурнев сообразил, что он уже болтается на приличной высоте, вцепившись руками в борт галеры. Делать было нечего. Подвиг сам нашел своего героя.

Дурнев поймал тонким носком сапога щель и, кое-как подтянувшись, перевалился через борт. Шпага графа зазвенела у него за поясом, и председатель В.A.M.П.И,Р. поспешно извлек ее, восприняв это как подсказку.

Дядя Герман огляделся. Длинные скамьи гребцов перед ним пустовали. Но все же шпага графа и позванивающие шпоры явно звали его еще куда-то. Не испытывая никакой тяги к геройству, Дурнев обернулся и закричал. Его пальцы сами собой впились в эфес.

Глава 13. АЗДУРАН

Таня мысленно прощалась с Тибидохсом, с преподавателями, с комнатой. Прощалась со всем, что было ей дорого. Она уже не вернется сюда. Не слишком ли большая и неразумная плата за любовь, но разве плата за любовь бывает малой? Где начинается любовь, там логика уходит в подполье.

Лишь бы вытащить Ваньку из Дубодама, а все прочее - разве это так важно? Сколько раз Ванька рисковал ради нее жизнью, сколько раз очертя голову бросался спасать ее - неужели теперь она струсит?

Таня открыла футляр и вытащила контрабас. Кроме контрабаса, в футляре было кое-что еще - узкий и страшный сверток. Даже сквозь ткань Таня ощущала мертвенный холод жезла. К его круглому завершению она так и не решилась прикоснуться.

Гробыня спросила с любопытством:

– Ты куда это собралась, моя золотая?

– Никуда.

– Не ври, Гроттерша, что никуда! У тебя слишком честные глазки, чтобы меня провести. С такими глазками даже в торговлю не берут.

– Отстань!

– Не отстану, пока не скажешь!

– Ладно… Э-э, на Лысую Гору. Хочу поискать там какую-нибудь ведьму, которая поможет Ваньке, - сказала Таня.

Гробыня поверила или сделала вид, что поверила. Во всяком случае, она ограничилась тем, что хмыкнула. Пипа бочком подобралась к Тане и таинственно зашептала:

– На Лысую Гору? Да? Хитришь, Танька, хитришь! Ну да сама виновата! Я тебя предупреждала - хочешь играть втемную, будет тебе втемную.

Успокоившись, Пипа отошла от Тани и уже совсем другим голосом, громко и назидательно сказала:

– Помяните мое слово: у этой истории точно будет дурацкий финал!

– С какой это радости? - спросила Гробыня.

– У жизненных историй всегда дурацкие финалы… Жизнь - штука бессюжетная, - заметила Пипа. Склепова удивленно подняла брови.

– С чего это ты такая умная, Пипенция? Ты же всегда была чуть мудрее табуретки, - проговорила она.

– Это я бредю… - сказала Пипа. Других форм этого глагола она не переносила.

Таня наконец завершила сборы. Вещей, которые она брала с собой, было не так уж и много. Футляр. Контрабас. Жезл. И осколок стекла в кармане.

"С кем я еще не попрощалась? С Тарарахом? С Ягге? С Ягуном?… Хорошо все-таки, что Ягун сегодня встречается с Лотковой! Он бы меня так просто не отпустил. Точно увязался бы со мной", - подумала она и взглянула на циферблат.

Половина девятого. Пока она доберется до Дубодама - будет уже глубокая ночь. Взяв за ручку тяжелый футляр, она двинулась к двери, прикидывая, что чердак Большой Башни скорее всего заперт. Если Пельменник на подъемном мосту будет приставать с дурацкими вопросами, она взлетит со стены, где тоже не действуют блокировки. Впрочем, это уже детали…

Уже у самых дверей Таня остановилась.

– Гробыня! - позвала она.

– У-у? - задумчиво отозвалась Склепова.

– Мы с тобой не всегда ладили… Ты, конечно, не сахар, но, возможно, и я была не права. Прости меня! - сказала Таня.

Гробыня подозрительно посмотрела на нее.

– Странная ты какая-то, Гроттерша! Не нравишься ты мне такая. Ох, не нравишься! - пробормотала она.

– И еще одно. Если Сарданапал о чем-то спросит… то ты скажи, скажи ему, что…

Футляр с контрабасом, в котором был заточен жезл, дернулся и больно ударил Таню по колену, напоминая ей о сделке.

– Что? - спросила Гробыня. - Ты еще что-то хотела?

– Нет, ничего… Пока всем! Не скучайте! - сказала Таня и быстро вышла.

– Что-то наша Гроттерша задумала. Она не на Лысую Гору летит, точно. Тебе вот ее не жалко? - спросила Гробыня, прищурившись на Пипу.

– Мне Пуппера жалко, моего сладкого. И Ваньку. Кто им жизнь испортил, как не она? Сама знаешь, я никому на Ваньку не настучала, пока он у моих папули-мамули жил. Даже заступалась на него. Кто ж виноват, что он такой глупый оказался? - сказала Пипа.

– А Гроттершу не жалко? Сгинет же она в Дубодаме! - воскликнула Гробыня.

– Ну и пускай! - упрямо сказала Пипа. - Она вроде хорошая, чистенькая, а скольким людям жизнь заела. Она еще во младенчестве родителей своих подставила. Потом Чумиху, потом Пуппера, потом Ваньку… У меня на нее диатез, диабет, аллергия с ранних лет. Может, и мамуля из-за нее так жутко растолстела. А тебе жалко, что ли?

– Мне жалко? Да с чего ты решила! Я посыпаю голову пеплом по другим дням. Сегодня у меня выходной, - вспылила Склепова и отвернулась.

Но все же заметно было, что Танька не выходит у нее из головы. Гробыня впервые, быть может, в жизни кого-то жалела, и это чувство было новым для нее. Новым и беспокоящим, потому что не укладывалось в привычную схему.

***

Еще издали Таня услышала со стороны подъемного моста голоса. Кажется, Поклеп Поклепыч перчил за что-то Пельменника, тот же басом оправдывался и сердито стучал по камням ручкой секиры. Решив, что умнее будет не попадаться им на глаза, Таня свернула на лестницу, ведущую на стены.

Она поднималась, точно на эшафот, и ни на минуту не могла выбросить из головы, что прощается с Ти-бидохсом навсегда. "Прощайте, ступеньки! Прощай, Большая Башня! Прощай, драконбольное поле!" - думала она, и воспоминания хаотически лроносились у нее в памяти, точно подхваченные ветром сухие листья.

И страшная мысль, что ей придется умереть, что она сама заключила эту сделку с Чумой, только теперь полностью дошла до ее сознания. Но пути назад не было, а раз так, то нужно было идти до конца, и идти достойно, веря, что все, что она делает, имеет смысл.

"Если уж упал с самолета без парашюта, то падай с удовольствием и до последней минуты получай новые впечатления", - подумала Таня, и эта простенькая мысль слегка ее утешила.

Она поднялась на стену и, достав контрабас, приготовилась к полету. Она никогда прежде не была в Дубодаме и лишь приблизительно представляла, что ей предстоит лететь на северо-запад по изогнутой звездной дорожке, которая чем-то напоминает хорошо подсушенную тыквенную корку, с которой счистили всю мякоть.

До этой минуты Таня считала, что на стене, кроме нее, никого больше нет. Во всяком случае, считала так, пока не услышала голоса. Обернувшись, она увидела поручика Ржевского. Призрак, сквозь грудь которого рассеянно золотился медный грош луны, приближался к ней не один, а с Недолеченной Дамой под ручку. Дама была не в духе и за что-то пилила своего поручика, однако Ржевский отражал ее атаки мужской мудростью. Не слушал жену, но предусмотрительно со всем соглашался.

– Ты должен быть мне благодарен, что я терплю все твои проделки.

– Да, дорогая…

– Ты мерзкий тип с кошмарными манерами. Я тебя облагодетельствовала один раз и на всю жизнь. Прекрати, наконец, ржать, как строевой жеребец, и вытащи из спины эти кинжалы! Они меня бесят.

– Безусловно, дорогая!

– Этой ночью точно кто-нибудь умрет. Ветер пахнет смертью.

– Да, дорогая.

– Ты слышишь, что шепчут нам океанские волны?

– Безусловно, дорогая!

Дама сильно удивилась. Она не ожидала от мужа такой чуткости.

– Хм… В самом деле слышишь? И о чем же они шепчут?

– Да, дорогая!…

– Что "да"? - вспылила Дама. - Ты убиваешь меня, кошмарный человечище! Ты что думаешь, у меня нет мозгов?

– Да, дорогая… То есть нет, дорогая. Тебе виднее, дорогая! - поправился поручик, ощутив по грозному молчанию, что сморозил что-то не то.

Лишь приблизившись к Тане, Дама перестала воспитывать своего супруга и кокетливо поправила шляпку.

– Жуткая ночь! Именно это я сейчас и доказывала своему супругу, но у него, вообрази, остались какие-то сомнения, - сказала она. - У тебя как с астрологией? Только взгляни на небо! Марс в Скорпионе, Сатурн во Льве, Юпитер в Деве! И луна, луна, луна… В такие ночи дух мой не находит себе покоя!

– И мой дух тоже, поскольку ему приходится сматываться от ее духа, - вполголоса прокомментировал поручик.

Таня, с губ которой почти сорвался уже Торопыгус-угорелус, опустила смычок.

– Куда это ты собралась на ночь глядя? Можно мы тобой?… Да/нет? Лишнее подчеркнуть!… Чего молишь-то? Хочешь хохму? Ужас-то совсем сбрендил! - тродолжал поручик, не дождавшись ответа.

– Как сбрендил? - не поняла Таня.

– А так и сбрендил. Не заходила в подвал под Башней Привидений, нет? Он заказал домовым выложить на стене мозаичный портрет твоей тети и теперь все ночи напролет торчит перед ним коленопреклоненный и смотрит, смотрит так неотрывно, словно хочет насквозь взглядом прожечь. Даже цепями звенеть перестал. Кстати, домовым он описывал ее устно, так что бедолагам пришлось попыхтеть.

– Какой моей тети? Тети Нинель? - не поверила Таня.

– Ее, ее, родимой… Удивлена, да? Между прочим, я их познакомил. Чуть не силком его затащил, - похвастался Ржевский.

– Умеют любить люди! Не то что некоторые охламоны, не станем переходить на личности! Они и так знают свои недостатки! - очень выразительно сказала Недолеченная Дама. Она из всего, даже из валявшейся банановой кожуры, умела извлечь поучительный урок для своего легкомысленного супруга.

– Ну и что, что недостатки! Мы все так милы в своих трогательных несовершенствах! - сказал Ржевский и, растроганно чихнув, потерял столовый нож.

Таня была в растерянности. Пора было лететь, но призраки отвлекали ее своей трескотней. Особенно Ржевский. Призрак даже дважды усаживался на ее контрабас и, вооружившись призрачным смычком, изображал из себя Танюшу Гроттер. Недолеченную Даму это жутко возмущало. Она восклицала то "Стыдитесь, Базиль!", то "Стыдитесь, Жан!", и вообще, кажется, не помнила, как зовут ее супруга. Ну поручик и поручик… Ржевский и Ржевский. Ох уж эти женщины!

Наконец, Таня окончательно вышла из себя.

– А ну, брысь отсюда! Мне пора! - крикнула она, готовая уже запустить в них дрыгусом.

Призраки предусмотрительно отпрянули. Таня подошла к краю стены и подняла смычок. Внизу была чернота, лишь наверху золотыми блестками рассыпались звезды.

– Торопыгусугорелус! - крикнула Таня. Зеленая искра жизнерадостной точкой прочертила небо.

– Погоди, куда же ты? - крикнула ей вслед Недолеченная Дама, но Таня уже мчалась.

У самой Грааль Гардарики сквозь вой ветра она услышала за спиной нарастающий гул мотора. Ее кто-то поспешно нагонял. Немного злясь на лунную ночь, которая помешала ей остаться незамеченной, Таня делала один финт за другим, однако преследователь торчал у нее на хвосте точно приклеенный. Предпринимать же более решительные маневры, например мгновенный перевертон, Таня не могла, поскольку за плечами у нее висел тяжелый футляр контрабаса, по днищу которого перекатывался жезл ЧдТ. Флакон с ядом, который она положила в карман, холодил ей ногу.

Теперь рев пылесоса был уже не сзади, а спереди. Преследователь опередил ее и сейчас грамотно подрезал снизу. Через секунду прямо перед ней вынырнула знакомая физиономия Ягуна. Он сбросил газ и полетел рядом.

– Ты куда, Одиссей, от жены, от детей? - запыхавшись, крикнул Ягун. - Уф! Едва успел! Спасибо, Ржевский услужил, пока я за пылесосом бегал!

Внук Ягге повернулся и помахал призракам, едва различимым на стене Тибидохса.

– Так призраки меня отвлекали? Так вот почему они были такие назойливые! - воскликнула Таня.

– Вроде того, - сказал Баб-Ягун. - Уф! Ну и заставила ты меня поволноваться в этот вечерок! Ой, мамочка моя бабуся! Сама в Дубодам летит, а лучших друзей не предупреждает! Думаю, в комнате у тебя толкаться - так ты только разозлишься и как-нибудь меня одурачишь. Пришлось притвориться, что у меня свидание, и следить за тобой!… Мимо Главной Лестницы ты все равно бы не прошла. Вот только, дурак такой, пылесос забыл. Хорошо, что Ржевский подвернулся.

– Откуда ты узнал, что я лечу в Дубодам? - спросила Таня.

– Да у тебя это было на лбу написано. Вот такими вот печатными буквами! - сбивчиво сказал Ягун и покраснел.

– Буквами, значит? Ну-ну… Подзеркаливал? - догадалась Таня.

– Кто? Я? Твои нелепые подозрения меня оскорбляют! - вознегодовал внук Ягге.

– ЯГУН!

– Ну слегка… Самую чуточку. И вообще - ты же рада меня видеть, только не обманывай. Я же знаю!

– С чего ты это решил? Опять подзеркаливаешь? - снова возмутилась Таня, но возмутилась скорее по привычке. Она действительно была очень рада Ягуну.

– Грааль Гардарика! - произнесли они разом, и вскоре, набрав приличную высоту, пылесос и контрабас уже мчались над океаном в ревущих потоках попутного ветра.

Таня хотела спросить у Ягуна, не забыл ли он, что когда-то, как теперь кажется чудовищно давно, хотя в действительности это было всего четыре года назад, они точно так же вдвоем летели в Тибидохс из мира лопухоидов. Для нее это был первый в жизни полет, но как же хорошо, как ярко она его запомнила!

– Ты не забыл… - начала Таня, но тотчас замолчала. Спросить о чем-либо было невозможно: встречный ветер прижимал их к летящим инструментам и сносил слова, едва они успевали сорваться с губ.

Долго, очень долго летели они, ориентируясь по звездам и по путеводному лучу контрабаса. Таня совсем окоченела. Она и не предполагала, что майской ночью может быть так холодно. Должно быть, все дело было в том, что они поднялись слишком высоко.

Наконец, когда она едва уже держала смычок замерзшими пальцами, путеводная нить Ариадны почти отвесно скользнула вниз. Ягун легонько толкнул ее в плечо. Но и без Ягуна Таня уже обо всем догадалась. Сам Дубодам был еще не виден, лишь внизу, по океанской глади, расползлось округлое темное пятно.

Они снизились и осторожно сели среди огромных белых и темных камней. Отсюда, из каменного хаоса, Дубодам представлялся чем-то серым и размазанным. Вокруг была сосущая, какая-то обезличивающая тишина.

– Привет всем, кто меня слышит, и двойной привет тем, кто и слышать обо мне не хочет! С вами неунывающий Баб-Ягун! Что такое Баб-Ягун, спросите вы? Это и имя, и диагноз, и образ жизни! Это все вместе и без хлеба! - весело зашептал внук Ягге.

– Перестань! Услышит еще кто-нибудь! - буркнула Таня, но разошедшегося комментатора невозможно было остановить.

– Уважаемые зрители! - продолжал Ягун, будто за ними наблюдали трибуны.

– Вы присутствуете на историческом матче между командой Тибидохса, в лице отважной Татьяны Троттер и не менее славного Ягунчика, и командой дубодамских де ментов. Очное количество последних не определено, но, по самым приблизительным подсчетам, здесь их не меньше полусотни. Место проведения матча - тюрьма Дубодам. Время проведения - глубокая ночь. Правила игры отличаются от традиционных. Вместо двух драконов и пяти мячей - Ванька Валялкин в единственном экземпляре. Цель команды Тибидохса - извлечь Ваньку из Дубодама, цель команды де ментов - воспрепятствовать им в этом. Силы, как вы видите, не равны. На стороне дубодамцев - все, что угодно, на стороне же тибидохцев - внезапность…

– И Чума-дель-Торт… - негромко добавила Таня, сжимая в кармане холодный флакон.

Почему же яд никак не согреется? Ее сердце сбилось с ритма, а после застучало как безумное. Ну уж нет, оно не собиралось останавливаться - оно хотело биться долго, очень долго… Таня даже усомнилась: хватит ли у нее силы воли, когда потребуется проглотить яд?

– Ты что-то сказала? - не расслышал Ягун.

– Нет, ничего.

С трудом перебираясь по чудовищному нагромождению камней, Таня и Баб-Ягун приблизились к Дубодаму и остановились у пересохшего рва, сразу за которым начинались стены, сложенные из серых, почти идеальной формы глыб. Глыбы были подогнаны так плотно, что между ними не было даже малейших зазоров. Казалось, Дубодам возник и утвердился в этом мире сразу, моментально, во всем своем давящем монолите.

По четырем углам крепости стояли приземистые, одинаковые до безликости башенки. Они были четырехугольные, а не круглые, как в Тибидохсе. Таня смутно вспомнила, что лопухоиды называют такие башни генуэзскими. Но все равно ее не оставляло ощущение, что перед ней не столько башня, сколько муляж, хотя и очень хорошо выполненный. Нечто пришедшее в магический мир из чужеродного и грозного мира теперь лениво и точно по необходимости маскировало свою истинную сущность.

Стены крепости были одновременно стенами тюрьмы - низкого и плоского каменного строения с желтоватой крышей, которая тускло отливала в лунном свете, словно была покрыта слюдой.

Сколько Таня ни всматривалась в стены и ворота, она так и не смогла увидеть никакой охраны. Ни единого часового, вообще ни одной живой души. Лишь ветер лениво и безрадостно посвистывал в узких бойницах. Если бы Чума-дель-Торт прежде не рассказала Тане о Дубодаме, теперь она была бы сильно удивлю на. Казалось, что Дубодам вообще заброшен.

– Знаешь, мне так тоскливо становится, когда я думаю, что Ванька где-то там, внутри… Как-то не по себе, - сказала Таня.

– Угу, ясное дело! А кому по себе-то?… Уважаемые экскурсанты! Обратите внимание на это тухлое местечко! Справа от вас башня, построенная фиг знает когда, фиг знает кем, фиг знает какого стиля и архитектуры… Слева от вас еще одна башня - абсолютный двойник той, о которой вы узнали так много интересного. Больше тут смотреть нечего. Грузитесь в автобусы и поехали за сувенирами! - затарахтел Ягун.

Таня обернулась к нему и удивленно отпрянула. Там, где должен был быть Ягун, теперь болтался лишь пустой драконбольный комбинезон, забавно подчеркнутый в воздухе одиноко плавающей челкой.

Таня запоздало вспомнила, что не так давно Ягун произнес не столько полезное, столько бестолковое заклинание Линузус очкустус.

– Снимай комбинезон, невидимка! - насмешливо посоветовала ему Таня, направляя на него стеклышко пенсне.

– Ну уж нет! Не буду я голышом бегать, тупость какая! - буркнул пустой комбинезон. - И вообще не смотри на меня сквозь свою лупу Ноя, или как она там называется! Мало ли какие у нее заскоки!

– У пенсне нет заскоков!

– В самом деле? Э, хитренькая какая! Давай лучше я сам на тебя посмотрю!

– Оно не то показывает, что ты думаешь, - сказала Таня.

– А откуда ты знаешь, что я думаю? - напрягся Ягун. - Что ты там видишь, а? Колись!

– Сама не пойму. Что-то яркое. Ты меня ослепляешь! - заметила Таня.

Она в самом деле вместо внука Ягге видела в стеклышко лишь хаос переплетенных цветных линий и пятен. Радостный, переливающийся и одновременно

Бестолковый.

– Яркое? Хе-хе! Да, я такой!… Я не какая-нибудь там Тускляндия Нафанаиловна! - сказал Ягун.

Играющий комментатор был крайне доволен собственной многогранной персоной. Одновременно поняв, что от невидимости ему все равно нет никакого толку, он вновь произнес заклинание и возник перед Таней в прежнем своем виде.

– Дай мне теперь тоже взглянуть!

Ягун решительно протянул руку и отнял стеклышко. Он хотел направить его на Таню, но вместо этого внезапно заинтересовался воротами тюрьмы.

– Блин! - сказал Ягун с содроганием, торопливо возвращая ей осколок пенсне. - Ты это видела? Я просто фонарею!

То, что Таня до сих пор благополучно считала воротами, на деле оказалось огромной полуразложившейся головой титана без нижней челюсти. Висевший же у ворот молоток предстал длинным, с беловатыми пятнами разложения языком мертвеца.

Отводя глаза от ворот, Таня случайно скользнула взглядом по стене и, побледнев, поспешно сжала стеклышко в ладони. По сравнению с тем, что она увидела, полуразложившаяся голова если не совсем блекла, то, во всяком случае, многое теряла.

– На стены лучше не смотри. После этого тебе не захочется в Дубодам, - сказала она, вновь забираясь на контрабас.

Ягун завел пылесос, приглушил обороты двигателя, чтобы он не тарахтел, и они медленно стали подниматься. Все это время Таню не покидало ощущение, что за ними следят, но она заставляла себя не думать об этом. В конце концов, им помогает Чума-дель-Торт, а уже одно это кое-что значит.

Несколько раз зоркий Ягун находил, как ему казалось, вполне подходящие лазейки, предлагал даже протиснуться сквозь бойницу, но Таня хорошо помнила предупреждение Чумы-дель-Торт. Им нужна решетка на одной из башен и только она.

Одну за другой они облетали башни. Сквозь осколок пенсне Таня смотрела на плоские каменные сооружения и видела… видела совсем не то, чем это сразу показалось. В первом случае это был узкий провал колодца, на самом дне которого полыхало пламя. Во втором - мертвый грифон с поломанными крыльями. Третья же башня оказалась темным, почти вросшим в землю существом с раздувшимся громадным телом и провалами глаз, из которых сочилось что-то белое… Это был даже не языческий бог, а нечто иное, бесконечно древнее, грозное и позабытое.

И лишь четвертая башня так и осталась башней, хотя и сильно потеряла в размерах. Именно на ее крыше Таня и обнаружила решетку, рисунком напоминавшую паутину. На решетке, хотя это было заметно только сквозь стеклышко, можно было разглядеть разбившуюся жар-птицу с широко раскинутыми радужными крыльями. Должно быть, именно эта жар-птица, случайно залетевшая на отдаленный остров и встретившая здесь смерть, уничтожила полыханием своих крыльев защитную магию решетки.

– Ягун, давай! - скомандовала Таня и, прошептав Чебурыхнус парашютис, спрыгнула с контрабаса. Чтобы иметь время осмотреться по сторонам, они летели на самом медленном заклинании Пилотус камикадзис.

Играющий комментатор пошатал решетку. Она держалась прочно. Просто руками ее было никак не сорвать, разве что на крыше оказалась бы сладкая парочка - Гуня Гломов с Гробыней, а за решеткой - три ящика пива.

Однако Ягун не растерялся.

– Уважаемые дамы и господа! Перед вами единственный в своем и чужом роде фокусник Ягуни, король замков, властелин цепей, герцог решеток и магистр запоров! Ему и не с такими преградами приходилось иметь дело! Минуту вашего драгоценного внимания!… Ферроновалис!…

Выпустив искру, Ягун потряс решетку. Она, хотя и поменяла цвет, продолжала держаться.

– Терпение, дамы и господа! Как видите, я не мелочен! Вместо бумажной решетка стала платиновой! А теперь вторая часть фокуса! Канцлевариус трансформацию! А вот теперь то, что надо! - самодовольно сказал Ягун, надрывая бумажную решетку.

Протиснувшись внутрь, они оказались на широкой площадке с бойницами. Здесь же начиналась узкая грязная лестница.

– Ничего не поднимай, даже если что-то уронишь! Не оглядывайся! Ничему не удивляйся! Если встретишь де ментов - не применяй искр. Будет только хуже, - предупредила Таня.

– Откуда такие точные сведения? Того не делай, сего не делай! А дышать-то ртом можно или только ушами? - с иронией поинтересовался Ягун.

Он перевел взгляд на люк и схватил Таню за руку.

– Решетка! - воскликнул он.

Голубоватый квадрат, через который они попали; в Дубодам, теперь затягивался, точно рана. Минута - и там, где он был, плотно сомкнулись камни. Таня вспомнила предупреждение Чумы, что нельзя покинуть Дубодам тем же путем.

– Мамочка моя бабуся! Осторожно, двери закрываются - следующая станция "Тот свет"! - угрюмо сказал Ягун. Он оставил на крыше свой пылесос и теперь соображал, когда вновь его увидит. И увидит ли вообще.

Таня была предусмотрительнее. Тяжелый футляр с контрабасом и жезлом оттягивал ей плечо. Когда люк совсем затянулся, вокруг образовалась чернота. Хорошо, что у Ягуна был с собой большой плоский талисман, так называемый "Друг путника" - не какая-нибудь лысегорская подделка, а настоящий старинный талисман, не так давно выпрошенный у Ягге.

Бьющий из него голубоватый луч виден был только самому Ягуну и Тане. Для остальных же его словно не существовало. Если, разумеется, де ментам вообще требовался свет. Похоже, тюремщики Дубодама и сами существовали, и узников своих содержали в кромешной тьме.

Вслед за Ягуном Таня пробиралась вперед. Не знаю, слышал ли внук Ягге, но она точно слышала, как за ее спиной густеет и смыкается темнота. Звук этот был вполне материален. Она слышала шорохи, утробные звуки, низкий гул. Дубодам пробуждался и, пробуждаясь, угрюмо забавлялся с ними, изменяя очертания реальности. Теперь Таня поняла предупреждение Чумы. В этой размытой реальности не было ничего постоянного. Стоит им остановиться или просто обернуться - и все окончательно смешается. Единственная возможность хоть как-то сохранить себя, удержать направление и цель - все время двигаться вперед. Шаг назад - гибель.

Внезапно Таня поняла, что в Дубодаме нельзя остаться незамеченным. С того самого мгновения, как они протиснулись в люк, а возможно, даже когда только высадились на острове, Дубодам знал о них. Наверно, он хотел, чтобы они попали внутрь. Дубодам не нуждался в привычной магии. Он сам был магия, сам был сплетен и соткан из нее. Магия была кровью и плотью этих глухих стен, никогда не знавших руки строителя.

– Зге! Команда де ментов использует запрещенный прием! Она пытается отгородиться от команды Тибидохса! - вдруг сказал Ягун.

Они упирались в глухую влажную стену. Со стены в беспорядке свисали цепи. Они были разной длины, но каждое из них оканчивалось стальным кольцом, примерно по размеру человеческой шеи.

Под каждой цепью возвышалась сероватая горка праха. Всего таких горок было три. Внезапно прах пришел в движение, взвился, и перед Таней с Лгуном застыли коричневые воины. На их плоских лицах не было ни единой мысли или хотя бы тени сострадания. Глаза смотрели пустыми провалами, носы ввалились. Сквозь высохшую кожу кое-где проглядывали ребра. В руке у каждого был короткий, очень широкий меч. Не тратя времени на пустые угрозы, воины разом двинулись вперед.

– Мертвые узники! Стражи Дубодама! - прошептала Таня.

Глава 14. ПОВЕЛИТЕЛИ ПРАХА

Академика Сарданапала разбудил стук в дверь и негодующее рычание сфинкса. Он присел на диване, нашаривая босыми ногами старомодные туфли, которые ему подарил Иоганн Себастьян Бах. Впрочем, Сарданапал на правах старинного друга называл его просто Йогя.

Стук не прекращался. Академик зажег заклинанием лампу и, запахнувшись в халат (тоже подарок, но уже Медузии), открыл дверь. На пороге он увидел Гробыню Склепову. Именно на нее и рычал золотой сфинкс.

– Мне нужно с вами поговорить! - сообщила Склепова.

– Прямо сейчас? Может, тебе лучше будет заглянуть завтра?

– Нет. Завтра можно будет уже не заглядывать, - не без иронии сказала Гробыня.

Академик поднял лампу выше и отступил в сторону, пропуская ученицу. Склепова прошла к нему в кабинет, покачивая бедрами. У нее не было, разумеется, на Сарданапала никаких видов, так что кокетничала она машинально, точно разбогатевший бомж, который лишь по привычке продолжает допивать из чужих пивных бутылок.

Сфинкс увязался было за ними следом, но Сарданапал строго посмотрел на него, и тот, смирившись, вновь вспрыгнул на дверь. Вскоре академик уже сидел в глубоком кресле за своим столом и, разглаживая усы, готовился выслушать Гробыню.

– Гроттерша в Дубодаме! - без всяких предисловий сказала Склепова.

Академик вскочил, причем так резко, что его обеспокоенное кресло отбежало на львиных лапах.

– ГДЕ? Откуда ты знаешь?

– Да знаю я, знаю… Она ушла сегодня вечером, вся такая таинственная, бледная, с контрабасиком в футляре и колечком на пальце. Видок у нее был такой, словно она шла на собственные похороны. В общем, если она не в Дубодаме, можете сослать меня к лопухоидам или устроить работать в кафе для приставучих старикашек.

– Гробыня! - укоризненно произнес Сарданапал. Склепова слегка смутилась.

– Что Гробыня? Я же не вас имела в виду! Вы хоть и с… - Гробыня осеклась.

– Что за "с…"? - нашлась Гробыня. - В общем, Гроттерша действительно в Дубодаме. Я пришла поинтересоваться, собираетесь ли вы что-нибудь сделать, чтобы ее вернуть?

Академик испытующе взглянул на нее.

– Зачем ты мне об этом рассказала? Разве ты любишь Гроттершу?

Гробыня пожала плечами.

– Вот уж не знаю. Раньше я не особенно ее любила, да и сейчас не могу сказать, что я от нее без ума. Но когда она ушла сегодня, мне стало как-то тухловато. Вот я и решила, что лучше будет сказать.

– Значит, ты могла и не сказать! ДА ЗАЧЕМ ТЫ ВООБЩЕ ЕЕ ОТПУСТИЛА? И КУДА ОТПУСТИЛА? - взревел Черноморов.

Девушка едва узнавала его. Мешковатый и рассеянный академик преобразился. Его голос гремел, как боевая труба, а осанка стала поистине царственной. Золотой сфинкс был отправлен за преподавателями. Вскоре в кабинете собрались Медузия, Соловей О. Разбойник, Ягге, Тарарах, Великая Зуби и Поклеп. Последний был сильно не в духе.

– Господа, я собрал вас, чтобы сообщить вам одно пренеприятнейшее известие… - громогласно начал академик.

– К нам едет ревизор? - с иронией поинтересовалась Медузия.

– Нет, хуже: Гроттер в Дубодаме! Думаю, она отправилась выручать Ваньку, - ответил академик.

Что-то мелькнуло на лице у Медузии, однако тотчас ее лицо приобрело прежнее выражение. Несмотря на то, что сфинкс поднял ее среди ночи, доцент Горгонова оделась со всей тщательностью и была внутренне собранна, как, впрочем, и всегда. Этим она значительно отличалась от Тарараха, который примчался в одной шкуре, зато с увесистой дубиной. По слухам, она когда-то принадлежала Гераклу. Сфинксу дубина не нравилась, он рычал издали, однако благоразумно не совался. Он имел уже печальный опыт знакомства с этим раритетом.

– Она уже не вернется. Дубодам не крымский курорт и даже не остров Капри, - угрюмо сказал Поклеп.

Академик быстро взглянул на него.

– А проверь-ка ты, братец, одну штучку… Сдается мне, что… - начал он.

Фраза так и не была закончена. Поклеп, и сам все сообразивший, кивнул и вышел. Вскоре он вернулся озабоченный.

– Отсутствует не только Гроттер, но и Ягун. Пылесос из его шкафа тоже исчез. Магия защитного купола отмечает двойное использование Грааль Гардарики…

– Бестолковый мальчишка! Убить, меня хочет! Была бы жива его мать! Весь в отца, дурака, пошел! - в сердцах вскрикнула Ягге, роняя с седых волос шаль. Ее маленькое смуглое лицо стало вдруг совсем старым. Даже золотая цыганская серьга в ухе, казалось, поблекла.

Прислонив к столу дубину, питекантроп поспешно обнял старушку за плечи.

– Не унывай, Ягуся! Вытащим мы их, не будь я Тарарах! - прогудел он ободряюще.

– Надо обратиться в Магщество и потребовать, категорически потребовать!… - начала Великая Зуби.

Медузия взглянула на нее с иронией.

– И к дяде Сэму! - добавила она.

– А к Сэму-то зачем? - удивилась Зуби.

– А до кучи, чтобы и у него тоже чего-нибудь потребовать. Нам будет чем утешаться до конца жизни. Станем заваливать Сэма и Бессмертника письмами, а они засадят парочку вурдалаков из бывших крючкотворов писать нам вежливые отказы. "На Ваше письмо от такого-то числа такого-то года за входящим номером таким-то сообщаем, что не обладаем достаточной информацией по вашему запросу. В то же время не так давно в коридорах Дубодама во время обхода были обнаружены дряхлый старик и дряхлая старуха, однако сделать заключение, являются ли они Татьяной Гроттер и Баб-Ягуном, не представляется возможным. Оба находятся в глубоком маразме и отправлены на излечение в главный каземат Дубодама. Похороны будут оплачены за счет соответствующей статьи бюджета Магщества Продрыглых Магций".

– Меди, перестань! - вспыхнула Зуби.

– Я еще даже не начинала, - сказала Медузия.

Ее волосы шипели, а взгляд был так пронзителен, что долго его не выдержал бы ни один смертный. Даже Поклеп, тоже не лишенный гипнотизма, предпочитал отводить свои глазки-буравчики в сторону.

Академик Сарданапал взял со стола мраморную пепельницу в форме рыцарского шлема с откинутым забралом - подарок Бессмертника Кощеева на последний юбилей, когда они еще были не то чтобы друзьями, но могли еще называться приятелями. Внизу на шлеме была выгравирована надпись на древнеперсидском языке, надпись крайне двусмысленная: "Буря ломает дубы, но щадит полевую траву". Некоторое время академик смотрел на нее с молчаливой яростью, а потом по кольцу у него скользнула искра, и мрамор осыпался в порошок.

– Решено, - сказал он глухо. - Я лично отправляюсь в Дубодам. Хватит - слишком долго мы терпели выходки этих сиятельных ничтожеств! И знайте: или я вернусь обратно с Таней, Ванькой и Ягуном, или у Тибидохса вскоре появится новый глава. И, клянусь Древниром, хотел бы я видеть, насколько уютно будет чувствовать себя в моем кресле выдвиженец Кощеева!…

– Это безумие, Сарданапал, - тихо сказала Великая Зуби. - Просто безумие. Как ни велика твоя магия, но Дубодам есть Дубодам. Причем сам он не так опасен, как тот миропорядок, который на нем держится.

– Дубодам - всего лишь тюрьма, хотя, возможно, и худшая из существующих. Если я испугаюсь ее настолько, что брошу своих учеников, то навсегда перестану уважать себя.

В глазах у Сарданапала сверкнули слезы. Медузия подошла к нему и взволнованно коснулась его запястья.

– Я горжусь тобой. Вот такого я тебя когда-то… - начала она тихо, чтобы слышал только он, но, внезапно спохватившись, что после пожалеет о своих словах, громко добавила:

– Я лечу с тобой, Сарданапал! У Дубодама будут уже два врага!

– Три… Два плюс один всегда было три… - поправил Соловей О. Разбойник. - Ох, давненько я не свистел от души! Эх, Муромец, Муромец, за что ж ты меня так!…

– Я тоже в стороне не останусь. Я, конечно, сейчас не та, что в былые годы, но когда там мой Ягунчик… Уф! Перед глазами все так и прыгает! Ну, попадись они мне! - взволнованно сказала Ягге. Старушка уже очнулась от потрясения.

– Угу. Когда там Ягунчик, де ментам не позавидуешь. Уж я-то помню, как ты воевала… - ухмыльнулся Соловей. Старушка благодарно взглянула на него.

– Эх вы! Прям уши вянут, вас слушать! - взвился вдруг Поклеп. - Это же Дубодам! Понимаете, Дубодам! Разве вы не помните его во время магических войн? Снаружи еще куда ни шло, но внутри… Без заклинания, которое известно только в Магществе, нам Ваньку оттуда не вытащить! Сами только сгинете.

– Ты куда клонишь, любезный? Не мог бы ты выразиться более определенно? - сухо спросила Медузия.

– Да, Чума вас возьми, мог бы! Я лечу с вами! Хотя бы для того, чтобы не дать вам наделать глупостей! - отрезал завуч.

– Спасибо, друзья, спасибо! - растроганно сказал академик. - Я за то и люблю вас всех, что мы разные, но в решающие минуты мы всегда заодно. Поверьте, я всем вам благодарен, но стоит ли рисковать? Что произойдет с Тибидохсом, если все мы не вернемся? Это будет только на руку нашим врагам. Сюда нагонят заморских учителей, и это будет еще один Магфорд с его мрачной готикой, пестрой геральдикой и кучей непонятных отделений, где детей с десяти лет раз и навсегда сортируют по способностям… Хотел бы я знать, в какой Даундуй они засунут нашего Гуню!

– Супергуния… Он у нас такая лапочка! Я просто в отпаде! - шепотом поправила Гробыня. Она стояла за клеткой с книгами. Преподаватели ее не замечали, а то наверняка выпроводили бы.

Однако, раз решившись, никто из преподавателей уже не изменил своего решения. Сарданапалу пришлось уступить. Единственное, что ему удалось, - это отговорить от полета Великую Зуби. Он напомнил, что скоро наступит утро, ученики встанут и, не обнаружив в Тибидохсе ни одного преподавателя, могут повести себя непредсказуемо. Зуби же, несмотря на свою творческую рассеянность, голос в нос и любовь к сонетам, отлично умеет поддерживать дисциплину.

Преподаватели двинулись к двери, но дорогу им преградил Тарарах. Питекантроп, пребывавший в большом беспокойстве, грыз большой палец на руке.

– Я это… Мыслишка у меня одна имеется… - прогудел Тарарах. - Я так думаю, что Гоярына нам стоит с собой захватить. Сейчас уже к лету дело, он малость разогрелся, пошустрее стал - большая польза от него может быть. Пару ведер ртути в него влить да из следочка оборотня - в самый раз будет.

– Это же запрещено, - сказала Медузия.

– На игровом поле да, само собой, но это другое дело… - убеждал Тарарах.

– Ерунда! - заявил Поклеп. - Какой от него может быть прок? Старый дракон, годный лишь для драконбола.

– Это Гоярын-то годен только для драконбола? - обиделся питекантроп. - Знавал я его в годы магических войн! Он был ого-го что такое! Армии не армии, да только полки-то от него точно улепетывали!

– Чушь! - снова заявил Поклеп. - Я против… Брать с собой на серьезное дело эту шумную образину! Нет, нет и нет. Да его одной искрой собьют!

– А ты, милый, встреться с ним в воздухе, там и поговорим. Хочешь искорку в него боевую пустить - пусти. Да только после не жалуйся, если он тебя малость подкоптит! Ну же, согласен? - сказал Соловей О. Разбойник, первым по достоинству оценивший замысел Тарараха.

– Бред! Я лицо должностное! Я не опущусь до схватки с заурядным ящером! Нет, нет и нет! - произнес завуч с некоторым волнением и в дальнейшие диспуты вступать уже не стал.

– Но с Гоярыном мы не сможем телепортировать!… - начал было Соловей, но академик поправил его:

– Телепортировать? В Дубодам? Разумеется, это возможно, но телепортантам сложно остаться незамеченными. Они слишком сильно влияют на магическое поле и общую карму местности. Нет, добираться нам придется по воздуху. Решено: встречаемся через десять минут у подъемного моста. Наденьте, у кого есть, магические доспехи или на худой конец жилетки против сглаза и захватите полетные инструменты… Соловей, вам с Тарарахом хватит этого времени, чтобы привести Гоярына?

– Должно хватить! - кивнул старый разбойник. - Вот только ежели ртутью его поить - в десять минут не уложиться.

– Ничего, мы вас нагоним в пути, - успокоил всех Тарарах.

Питекантроп был невысокого мнения о способностях Сарданапала к полету, особенно если тот, как и прежде, отправится на ковре-самолете или магическом диване. Сам же он собирался лететь на драконе, что было в принципе возможно, хотя и редко практиковалось.

– Ну, тогда удачи! Не станем мешкать!

Вскоре кабинет опустел, и - словно не было ничего. Только яркие, почти минуту не прекращавшиеся вспышки семи радуг Грааль Гардарики доказывали, что большая группа магов только что покинула Тибидохс.

***

В кабинете академика осталась только Великая Зуби. Она прилегла было в кресло, но тут сфинкс на двери издал короткий грозный рык. Поняв, что он о чем-то ей сообщает, Зуби выглянула в коридор. В коридоре стояла Пипа Дурнева, радостная и сияющая. Рядом с ней возмущенно прискакивал толстый купидончик. Он явно требовал награды, но Пипе сейчас было не до него. Дочка дяди Германа выглядела до крайности взволнованной. Ее толстые щеки прыгали.

– Мне надо кое о чем рассказать академику… Только что я получила письмо от папули… - выпалила она.

Великая Зуби насмешливо подняла брови.

– Академика здесь нет.

– А где он?

– Милая, ты уверена, что сейчас время и место для этого разговора? Я очень рада, что ты получила письмо от "папули", но, может, ты перестанешь на радостях шататься по школе и вернешься к себе в комнату?

Пипа вспыхнула. Зуби буквально ощутила, как в грудь ее толкнул упругий порыв интуитивной магии. Даже сфинкс перестал рычать и выгнул спину колесом.

– Он… Папуля только что… В общем, сами прочитайте! - И Пипа, очень обиженная, сунула Зуби длинный конверт.

– Ладно, пойдем в кабинет. Все равно без очков я ничего не увижу, - щурясь, вздохнула Зубодериха. Она уже сообразила, что Пипа не отстанет. За окном начинал смутно синеть рассвет.

Когда дверь за ними закрылась, купидончик, не пропущенный сфинксом, остался в коридоре и, раздраженно попискикивая, принялся пускать в сфинкса любовные стрелы. Он стремился влюбить сфинкса в большую китайскую вазу, стоявшую в стенной нише. И коварный младенец преуспел в своем замысле. Минуту спустя сфинкс уже томно мурлыкал и терся спиной о вазу, точно отведавший валерьянки котенок. Купидончик удовлетворенно ухмыльнулся, спрятал лук и вперевалку удалился.

***

Коричневые воины приближались. Они двигались медленно и уверенно.

– Любопытный пассаж, уважаемые зрители! Ни за что не поверю, что эти протухлики способны причинить нам какой-то вред! Эй ты, прах, слушай сюда! Ноги в руки и топай на все четыре стороны, пока я не взялся за тебя всерьез! Считаю до двух! Раз… - рискнул было Ягун.

Воин с проглядывающими из-под прорвавшейся кожи ребрами сделал выпад, распоров комбинезон Ягуна с левой стороны груди. Он явно целил в сердце, но Ягун успел отклониться. Тем временем меч другого воина устремился к его шее. Внука Ягге спасла только реакция бывалого драконболиста. Он отпрыгнул назад и чуть влево. Короткий меч просвистел у самого его лица.

– А, Чума! Это нечестно! Я считал до двух, а вы начали раньше времени! - завопил Ягун.

Тем временем третий коричневый воин наседал на Таню. Она старалась только, чтобы он не прижал ее к стене. Коричневый воин не ведал усталости, но его движения не отличались быстротой. Пока Тане удавалось уклоняться, но едва ли это могло продолжаться бесконечно.

– Искрис фронтис! - крикнула Таня, вскидывая перстень.

Она помнила предупреждение Чумы, что от магии здесь не будет особого толку, но все равно решила рискнуть.

Зеленая искра ударила в фигуру и прожгла в ней глубокую дыру, в которую легко вошла бы рука. Однако коричневый воин отнесся к ране с полнейшим равнодушием. Он, кажется, вообще ее не заметил. Уклоняясь отмена, Таня неудачно отпрыгнула и, ударившись спиной о стену, сползла вниз. Воин занес меч для решающего удара. Увернуться Таня уже не успевала, лишь машинально заслонилась футляром контрабаса, который до сих пор так и не отпустила. Струны тревожно загудели. Футляр открылся. Жезл Чумы-дель-Торт прыгнул Тане в руку. Серебристое глазное яблоко на его конце побагровело и больше походило теперь на огромный рубин.

Она защитилась от короткого меча - металл лязгнул по металлу, - а потом, едва понимая, что делает, ткнула воина жезлом в грудь. Кажется, жезл сам направлял ее.

Удар вышел слабым, но и этого оказалось довольно. Воин мгновенно рассыпался в прах. Его меч лязгнул о плиты пола. Таня тупо уставилась на него. Короткий жезл продолжал светиться и вибрировать у нее в руке.

– Танька, помоги! Восьмой номер кромсают на сувениры! - крикнул Ягун, на которого упорно наседали сразу двое.

Комбинезон играющего комментатора был уже рассечен в нескольких местах. На правом запястье и на щеке была кровь - он все же нет-нет да пропускал скользящие удары, каждый из которых мог оказаться роковым.

Сжимая жезл, Таня прыгнула к Ягуну. Она почти не задумывалась, что делает. Ее движения стали вдруг быстрыми и уверенными. Коричневый воин занес уже меч над внуком Ягге, но ударить не успел. Жезл с чавкающим звуком провернулся во влажной Таниной ладони. Ягуна осыпало прахом. Второй воин замешкался. На его плоском лице мелькнуло нечто вроде ужаса. Он даже шагнул назад, точно что-то мог понимать.

Прикончи его, девочка! Ты и я одно целое! Ты даже сама не знаешь, как близка мне! Ну же…

Жезл ударил по мечу, выбив его. Коричневый воин застыл, заслонившись руками. Он не хотел или не мог уже сражаться. Но жезл не ведал пощады. Он вновь метнулся вперед и, затянув свою жуткую песню, превратил коричневую фигуру в прах. Таня застыла над ним. В горле у нее застрял, казалось, целый Магфорд.

Неплохо, совсем не плохо. Трое узников Дубодама, трое невольных стражей… Они были мертвы, но все же не до такой степени, как ты думаешь…

– Ох, мамочка моя бабуся! - удивленно начал Ягун, брезгливо отряхивая прах. - Если бы не ты… Как это тебе удалось?… Эй, ты что делаешь?…

Таня резко повернулась к нему. Кровавое яблоко рванулось к груди Ягуна. В последний миг Таня повисла на жезле, пытаясь удержать его. Или ей только показалось, что она пытается? Она внезапно ощутила свирепую радость и желание убить. Возможно, именно это ее и образумило. Всем телом она откинулась назад, сопротивляясь собственной руке. Жезл чуть-чуть не дотянулся до груди Ягуна. Яблоко негодующе запульсировало и погасло. Таня смогла опустить руку. Она поняла, что на время обуздала жезл. Вот только надолго ли?

Что же так, девочка? Не хватило решимости? Скверно, очень скверно… Все равно от него придется избавиться. Лишние свидетели нам не нужны. "Уйди! Кто ты? Чума-дель-Торт?" Я - это ты! Твое второе я, твоя тень. Я - те желания, которых ты страшишься… - Что с тобой? - спросил Ягун. Таня провела рукой по лицу. Ей запоздало пришло в голову, что коричневые воины сражались хотя и решительно, но словно поневоле. Не достаточно ли было просто выбить у них мечи? Зачем она убила третьего, когда он прекратил сопротивление? Почему не остановила жезл?

– Эй, Танька, ты меня не слышишь? Я спрашиваю: с тобой все нормально? Тебя не ранили?

Она покачала головой.

– Нет… не знаю… не приставай ко мне… И держись подальше от этой штуки.

– Забавная палица. Или это не палица? Где ты ее взяла? - заинтересовался Ягун.

– Это жезл. У живых он отнимает душу. Что он делает с мертвыми, ты видел сам… - сказала Таня.

На вопрос же "где" она вообще не ответила. Это значило бы нарушить клятву, данную Чуме-дель-Торт.

Ягун шагнул к стене с цепями, желая посмотреть, нет ли там прохода, как вдруг стена лопнула, точно сухая кожа. Оглянувшись на Таню, Ягун нерешительно шагнул вперед. Они оказались в огромном зале, границы которого скрадывал мрак. Еще издали им в лицо ударил сухой жар. Посреди зала в воздухе повис огненный полукруг. Казалось, ничто живое не может прорваться внутрь. Его края ослепляюще полыхали, зато с другой стороны что-то смутно и обнадеживающе белело.

– Ой, мамочка моя бабуся! - оживился Баб-Ягун. - Уважаемые зрители! Перед вами ворота команды Дубодама. Странно, что над ними не догадались пришпилить табличку "Оставь надежду всяк сюда входящий!".

Заглянув в осколок пенсне, Таня увидела отрубленную голову древнего чудовища. Пасть была распахнута, а клыки распространяли сияние.

– Некрофильское местечко… Похоже, весь Дубодам слеплен из частей тел каких-то допотопных монстров, - негромко сказала Таня и спрятала стеклышко. Она предпочитала и дальше заблуждаться, думая об этой голове как об огненном полукруге.

Однако в данный момент ее больше волновало, действует ли внутри Дубодама полетная магия. Размеры зала позволяли разогнаться и попытаться проскочить пламя. Она достала контрабас и, сев на него, приготовила смычок. Ворча, что он предпочел бы пылесос помеси гитары и скрипки, Ягун уселся сзади и крепко обхватил Таню руками.

– Тикалус плепгутс! - крикнула Таня, выпуская искру.

Получилось! Контрабас взлетел, хотя и не так стремительно, как он сделал бы это на торопыгусе. Но волей-неволей приходилось использовать среднее полетное заклинание - Ягун был далеко не пушинкой. Контрабас же, как скоростной инструмент, плохо переносил перегрузку.

Испытывая, как инструмент слушается ее здесь, внутри Дубодама, Таня сделала по залу небольшой круг. Контрабас рыскал и высоко задирал гриф, но это происходило скорее из-за Ягуна, который слишком уж отклонился назад. Одновременно Таня внимательно изучала огненный проход. Существовало кое-что, что крайне ее тревожило. Почему арка защищена только с двух сторон и внизу под ней нет огня? Не для того ли, чтобы у того, кто станет прорываться, осталась возможность смалодушничать и в самый последний момент отклониться, избегая контакта с пламенем? А если так, то попытка прорыва скорее всего одна-единственная, и если они в первый раз свернут в сторону, то арка просто погаснет, и они с Лгуном навсегда застрянут здесь, в кромешной тьме, и не смогут уже ни вернуться той же дорогой, ни прорваться вперед, к Ваньке. Пройдет какое-то время, и, кроме трех кучек праха снаружи, появятся еще две внутри.

Таня решила, что пролететь нужно точно между двумя полукружьями, не коснувшись ни одного из них и постаравшись подгадать момент, когда пламя ослабеет. Это происходило примерно раз в минуту и продолжалось несколько коротких секунд.

Приготовившись, она стала выжидать момент. Она старалась не думать об огненном полукольце просто как о препятствии, вроде тех, что иногда вывешивал на драконбольном поле Соловей О. Разбойник. "Пустяк, просто арка!" - внушала она себе, сознательно принижая то значение, которое имели дальнейшие ее действия. Это была единственная возможность не поддаться панике.

– Давай! - крикнул вдруг Ягун. Давай!

Таня взмахнула смычком и помчалась навстречу жару. Круг с опавшим пламенем стал приближаться. Но Таня не совсем угадала время. Контрабас не сделал еще и двух третей пути до круга, а языки пламени уже взметнулись, смыкаясь к центру и оставляя лишь узкую лазейку.

Таня действовала по наитию. Сомневаться или притормаживать было уже поздно.

– Торопыгус угорелус! - крикнула она.

Надрывно загудев струнами, разогнавшийся контрабас рванулся вперед. Несколько мгновений он вполне мог продержаться на скоростном заклинании.

Пламя ослепило Таню. Ей почудилось, что она вся в огне, что ее лицо и руки превратились в сухой жар. На самом же деле пламя лишь лизнуло полировку контрабаса. Таня закрыла глаза, спасая их от огня. А потом контрабас вдруг ухнул вниз, не выдержав торопыгуса.

Когда Таня открыла глаза, темный зал и огненный обруч исчезли. Контрабас лежал рядом. Должно быть, его подхватил Лгун, который стоял тут же с опаленными бровями и красным обожженным носом. Таня с удивлением обнаружила, как похож Лгун на свою бабусю.

Они находились в просторной и светлой зале, убранной не без роскоши. Тяжелая бархатная портьера разделяла ее на две части. Перед портьерой, преграждая им путь, на горе костей помещалось массивное и очень пухлое существо неопределенного пола. У него было две головы - каменная и глиняная. Первая голова была головой старца, вторая - головой молодой женщины. Жирный мягкий торс чем-то напоминал тела богов Древней Индии. Две из четырех его рук лежали на бедрах, две были скрещены перед грудью. Во всей его фигуре была какая-то одутловатая неподвижность.

Ягун попытался обойти существо и заглянуть за портьеру, но так и не смог приблизиться. Расстояние между ними не сократилось ни на сантиметр. И еще одна странность: в какую бы сторону ни устремлялся Ягун - между ним и портьерой все время оказывался двуглавый.

Поняв, что ему не пройти эту залу и за целую вечность, Ягун остановился и беспомощно посмотрел на Таню.

– Тут какая-то пространственная магия. Похоже, мы застряли, - сказал он.

В этот момент голова старца разомкнула губы.

– Я Ицатва. Тот, кто хочет пройти дальше, должен ответить на вопросы. Не станете отвечать - останетесь здесь и умрете от голода. Рискнете и ответите неверно трижды - ваша смерть будет быстрой… Что останется, если я заберу ваше дыхание, ваш след и вашу тень?

– Останусь я! - наудачу вякнул Баб-Ягун. Ицатва не ответил. Он явно был из тех, кто не тратит времени и сил на лишние слова. Но Баб-Ягун в ту же секунду ушел в пол по пояс. Он не ощущал боли, увидел лишь, что вокруг его ног сомкнулся сплошной камень. Нечего было и думать о том, чтобы освободиться. Таня увидела, что Баб-Ягун побледнел.

Таня постаралась расслабиться. Впервые в жизни она жалела, что не родилась Шурасиком. В мире магов вообще популярны философские загадки. Загадки же типа "два конца, два кольца, посередине гвоздик" являются исключительно изобретением лопухоидов. "Искренность, друзья мои, только искренность. Думайте сердцем, ищите всеобщее - то, что объединяет всех. Голова здесь дурной советчик", - нередко говаривал Сарданапал, сам любитель подобных ребусов.

На что-то смутно надеясь, Таня поднесла к глазу стеклышко Ноя и посмотрела сквозь него на Ицатву, но это не приблизило ее к разгадке. Ицатва остался Ицатвой - он не стал ни лучше, ни безобразнее.

– Останется мудрость! - осторожно сказала Таня и ушла в пол уже не по пояс, как Ягун, а по грудь. Это было понятно - ведь оставшаяся у них попытка - одна на двоих - была последней. При следующем не правильном ответе они с Ягуном окажутся заживо замурованными.

Ицатва же вновь не шевельнулся: лишь вопросительно приподнял одну бровь. Он терпеливо ждал последний ответ…

– Останется… память! - сказала Таня, желая лишь, чтобы все поскорее закончилось. Она была уверена, что это все, гибель. Но тут голова старца слетела с плеч Ицатвы и раскололась, ударившись о пол. Ицатву это мало обеспокоило. Вторая его голова даже не взглянула на осколки.

Таня же внезапно поняла, что увязает в граните всего лишь по пояс. Теперь разомкнула губы глиняная голова, голова молодой женщины. Вот только голос был все тем же.

– Что уродует самое красивое лицо и может превратить в неудачницу даже богиню Фортуну?

– Злоба. Зависть, - поспешно выпалил Ягун, разом использовавший две попытки.

На миг они вновь провалились в пол по грудь, а затем неведомая сила небрежно вытолкнула их из плена. Таня так и не успела понять, какой из двух ответов правильный. Но все равно благодарно посмотрела на Ягуна.

Глиняная голова скатилась на пол и разбилась. Но это был еще не конец. Теперь грозный голос звучал из утробы Ицатвы. Одновременно те две его руки, что лежали на бедрах, вытянулись вперед.

– Вы слишком часто отвечали не правильно. В этой руке у меня твое сердце. В другой - твое. Одно из сердец я верну, другое - раздавлю. Кто-то из вас должен остаться здесь и умереть, другой же сможет продолжить путь. Ну же, выбирайте: кому умереть?

– Мне! - быстро сказала Таня, вспомнив о флаконе с ядом. Не все ли равно - когда и как, если умереть все равно придется?

– Эх, мамочка моя бабуся! Нет, не тебе, мне! Я хочу! - заспорил Баб-Ягун.

Голос Ицатвы возвысился. Теперь он гремел как труба.

– Это окончательное решение? Я даю вам последнюю возможность. Будете упорствовать - погибнете оба. Ну же, кто готов принять жертву и остаться жить?

– Не я, - сказала Таня.

– Ну и не я! - заявил Ягун.

Они ожидали смерти, но вместо этого Ицатва сказал:

– Вы сделали правильный выбор. Я раздавил бы сердце того, кто смалодушничал, или два сердца, если бы смалодушничали оба… Теперь же мой черед уйти - так уж написано на роду! Слижите кровавую пену с моей шеи - и получите всю мою магию! Коснитесь губами капли пота на моем челе - и обретете мудрость. Вдохните мое последнее дыхание - и моя сила станет вашей.

Тяжелое тело Ицатвы покачнулось на горе костей и, внезапно распавшись на четыре части, скатилось вниз. Таня и Баб-Ягун осторожно приблизились. Теперь ничто уже не удерживало их. От Ицатвы пахло землей, глиной и еще чем-то. Похоже, он был когда-то вылеплен из грязи и глины, обложен камнем и обрызган кровью.

– Так как насчет его силы? Кто первый? - неуверенно спросил Ягун.

– Знаешь, тут явно какой-то подвох, - сказала Таня. - Пожалуй, нам лучше отказаться от его подарков. Я сомневаюсь, чтобы Дубодам предложил нам что-то бескорыстно.

– Угу… Слизывать пот мертвеца и кровавую пену… Я, конечно, гурман, но все же не до такой степени. В магическом мире подобные подарки принимает только полный чайник, - проговорил Ягун.

Тело Ицатвы вспыхнуло. Пламя метнулось к стене и охватило портьеру. За ней оказалась дверь из темного дерева. Ягун сильно толкнул ее, и она открылась с неприятным скрипом. Сразу за дверью начинался узкий коридор с темницами. Двери вздрагивали. Из-за некоторых раздавался глухой нечеловеческий рев и рычание.

Ягун осторожно заглянул в зарешеченное оконце. Там, в каменном мешке, метался худой длиннорукий человек с головой ягуара. Заметив Ягуна, он прыгнул на дверь и, рыча, принялся трясти ее, на всех живых и мертвых языках требуя крови.

Внук Ягге отскочил так поспешно, что налетел спиной на другую дверь, расположенную прямо за ним. В тот же миг чьи-то холодные пальцы, просунувшись сквозь прутья решетки, вцепились ему в шею. Пытаясь повернуть голову, Ягун увидел синее существо со складчатыми крыльями и огромной, точно котел, головой. Зубы в его распахнутой пасти скользили навстречу друг другу, как две цепи бензопил.

Играющий комментатор закричал и, рванувшись, освободился. При этом он неосторожно потянул к себе дверь. Она распахнулась. Упавший Ягун стал поспешно отползать. Он сообразил, что вырвавшееся чудовище сейчас кинется за ним. Но нет… Монстр действительно толкнулся было вперед, но не сумел переступить порог. Казалось, распахнутая дверь причиняет ему невыносимые страдания. Упав на колени, чудовище кое-как нашарило ручку и захлопнуло дверь в свою темницу. В окошко Таня видела, как крылатый полузверь бросился на каменный пол и замер - лишь вздрагивала его спина и сотрясались концы кожистых крыльев.

– Ягун, ты видел?

– Да, но я не понимаю, почему он… - хрипло начал внук Ягге.

– А я понимаю! Вообрази, какие муки узники испытывают снаружи, если камера - единственное место, где они хоть как-то могут от них укрыться!

Таня невольно подумала о Ваньке… Так вот почему Чума так насмешливо смотрела на нее, утверждая, что из Дубодама нельзя бежать. Здесь теряют не только годы, но также волю, память и жизнь. Задыхаясь, Ягун растирал шею.

– Я прям зверею! В хорошее местечко они засунули нашего Ваньку!… И он должен днем и ночью выслушивать все эти вопли и рычание! - пробурчал он.

– А откуда, кстати, взялись эти?… - Таня даже толком не знала, как их назвать.

– Сдается мне, здесь заточены полулюди-полузвери и бессмертные маги, запятнавшие себя кровью. Даже Дубодам не может забрать у них жизнь. Он отнимает у них века и тысячелетия, но сил и ярости в них на миллиарды лет. Когда-нибудь, поверь, и, возможно, даже очень скоро, они освободятся и, объединившись с теми, что за Жуткими Воротами, огненным смерчем пройдут по нашему миру. И вот тогда нам всем придется выбирать, на чью сторону встать, это точно! Наступит время новых магических войн! - убежденно заявил Ягун.

Тане нечасто приходилось видеть его настолько серьезным. Внук Ягге действительно верил в то, о чем говорил.

Теперь они были настороже. Мягко ступали по коридору и, стараясь не привлекать к себе внимания, заглядывали в решетчатые окошки. Некоторые камеры пустовали. Двери их приветливо открывались, но Таня скорее бы залезла в петлю, чем вошла туда.

Ваньку они обнаружили случайно. Ягун, мельком посмотрев в окошко, проследовал дальше, видно, ничего такого не заметив. Таню же словно в грудь что-то толкнуло. Она подошла к той же двери, взглянула, оцепенела, отшатнулась, а потом вдруг метнулась вперед. Только она одна во всем мире смогла бы узнать Ваньку в этом повернутом к ней спиной и поджавшем колени человеке, который лежал на узкой тюремной кровати. Ягун бросился за ней.

– Постой… А зачем мы… - начал он и осекся, поняв, что он уже внутри.

Именно Ягун первым взял Ваньку за плечо и помог ему приподняться. Таня почему-то не решалась. Она вся была во власти странной слабости и даже робости.

Поддерживаемый Ягуном, Ванька сидел на кровати и равнодушно смотрел в пол. Их он словно и не замечал. Один лишь раз он скользнул по Ягуну отрешенным взглядом и тотчас вновь перевел его в пол.

Зато Таня рассматривала Ваньку с жадным изумлением. Это был он и словно не он. Теперь ему сложно было дать меньше семнадцати, а то и восемнадцати лет. Один или два года в его жизни пролистались торопливо, точно страницы книги.

Но и сейчас в Ваньке не было заматерелости Пуппера, не было его жесткой щетины и самодовольного взгляда из-под выпуклых очков. Ванька остался все таким же худым, длинноруким и угловатым вечным подростком, разве что желтая, висевшая клочьями майка была уже безнадежно мала ему. Но Ванька не замечал ни своей майки, ни тела, ни вообще ничего вокруг. Даже на кровати он сидел как-то неуверенно. Видно было, что, не поддерживай его Ягун, он вновь улегся бы и повернулся к стене.

Таню захлестнула волна жалости и любви.

– Ванька, Ванька! Это же я, понимаешь, я! Что с тобой? - крикнула она и, не сдерживаясь, принялась трясти Ваньку за плечи.

Он поднял голову. Лицо его осталось отрешенным, но в самой глубине глаз мелькнуло на миг что-то прежнее, озорное, то, что когда-то сводило Таню с ума. Да и не только Таню, ту же Зализину, вероятно, тоже. Иначе к чему ей было устраивать весь этот театр одного актера?

Плача, Таня принялась целовать его волосы, щеки, руки. Ее не смущало даже присутствие Ягуна, который, впрочем, весьма деликатно - что сложно было от него ожидать - разглядывал стены.

– Ванька, Ванечка, Ванюша… Ну что же ты? Вставай! Мы увезем тебя, спрячем, а Ягге придумает, как тебе помочь… Идем!

Но Ванька снова уставился в пол. Взгляд его опять погас и, как и прежде, стал пустым и бесконечно уставшим.

– Проклятый Дубодам! Как же я тебя ненавижу! - крикнула Таня, вскидывая голову к слепому, глухому, но одновременно всевидящему и всеслышащему потолку…

Послышался звук, похожий на звук, издаваемый ключами, уроненными в жестяной таз. Это жезл перекатывался в футляре и ударял по дереву контрабаса. Он настойчиво напоминал Тане о своем присутствии и о ее клятве.

Глава 15. ЦЕНА ЛЮБВИ

Тане стало жутко. Она вспомнила, что ей предстоит. Коснуться жезлом Ванькиной груди, забрать у него душу, а после покинуть Дубодам и ждать, пока де менты избавятся от тела. Отвратительно! Нужно закончить все как можно скорее. Она открыла футляр, и жезл сам прыгнул ей в руку. Контрабас рад был избавиться от такого соседства - это Таня ощутила сразу, уже по одному тому, как негодующе загудели его струны.

Таня с тревогой посмотрела на жезл, так и рвавшийся к груди Ваньки, и внезапно подозрение укололо ее. Правильно ли она поступает, доверяясь Чуме-дель-Торт? Но на кого еще ей опереться, если никто больше не обещал помочь Ваньке? В конце концов, Чума получит за свою помощь высокую, очень высокую плату…

Но все равно, стоило Тане представить, что Вань-кино тело, к груди которого она прикоснется жезлом, сползет, уже бездыханное, как ее начинала колотить дрожь. Решив, что чем скорее все закончится, тем лучше, она протянула руку.

– Ванька, ты только не бойся! Это не больно, а потом, когда ты будешь уже не в Дубодаме… - начала она, сама боявшаяся куда больше Ваньки.

– Эй, ты что, с ума сошла? Ты его убьешь! - испуганно крикнул Ягун. Он слишком хорошо помнил, что стало с коричневыми воинами, которых коснулся жезл.

– Нет, это ты не понимаешь… Я… Отойди, Ягун! - Таня шагнула было к Ваньке, пытаясь отстранить заступившего ей путь внука Ягге, но тут осколок пенсне Ноя вдруг выскользнул у нее из кармана.

Таня попыталась поймать его на лету свободной от жезла рукой и даже почти подхватила, но вновь упустила, лишь отклонив его полет. Вместо того чтобы упасть на пол и разбиться, стеклышко скользнуло в открытый футляр, под струны, и провалилось внутрь контрабаса через фигурный вырез. Можно было оставить его там, но Таня сейчас, признаться, рада была любой отсрочке.

Присев на корточки, она отложила жезл и попыталась выудить стеклышко из недр контрабаса. Рука, разумеется, внутрь не проходила, оставалось надеяться, что стеклышко выскользнет само, в ту же прорезь, через которую оно попало внутрь.

Она перевернула контрабас вниз струнами и осторожно начала наклонять его то в одну, то в другую сторону. Но стеклышко упорно не покидало свое убежище. Таня только удивлялась тому довольно громкому звуку, который производил внутри небольшой как будто осколок.

Она начинала уже терять терпение, как вдруг что-то блеснуло на дне футляра. Таня удивленно вскрикнула. То, что совсем недавно было осколком, стало теперь двумя круглыми поблескивающими стеклышками, соединенными зажимом.

"Есть вещи, невозможные в Дубодаме. Вернуться туда, откуда ты пришел, и поднять то, что ты уронил", - вспомнила она предупреждение Чумы-дель-Торт. Так и случилось. Выскользнувший осколок возвратился к ней пропавшим Ноевым пенсне.

Таня подержала пенсне на ладони, а после защемила его на переносице и впервые посмотрела на мир не через половинку стеклышка, но через все пенсне целиком. На секунду ей почудилось, что она ослепла, но нет, это была не слепота… Просто ее человеческое зрение не способно было сразу вместить все то, что ему открылось. Исчезли преграды, стены, все пространственные границы, исчезло то, что разделяет людей и делает их чужими друг другу. Она видела все, что есть, и все, что было. Не видела лишь того, что будет, и то потому, что пенсне Ноя, щадя ее, не поднимало для нее эту последнюю завесу. Каждому оно показывало лишь то, что он должен и, главное, что он готов был увидеть…

То, что прежде упорно - даже в осколке - представлялось ей жезлом, оказалось высохшей, по самое плечо отрубленной рукой. Похожий на глазное яблоко шар в действительности был костистым кулаком, который то сжимался, то разжимался в упорной алчности. На скрюченных желтых пальцах с синими ногтями видны были следы крови. Теперь эти пальцы тряслись от жадности и нетерпеливо тянулись к Ваньке, точно спешили выдрать что-то из его груди. Выхватить, забрать и никогда уже больше не возвращать…

После того, что она увидела, Таня уже не могла заставить себя использовать жезл. Испытывая бесконечное омерзение, она разжала пальцы. Упавшая рука корчилась на полу, сгибалась и цеплялась пальцами, упорно пытаясь подползти к Ваньке. Но Таня шагнула и отбросила ее ногой, брезгливо и быстро.

Рука ударилась о стену. В тот же миг от нее оторвалась и, сгустившись, повисла в воздухе плотная тень. Должно быть, Чума все это время была там, внутри, так как сумела вытянуть из Бульонова много жизненной энергии. Ее призрак выглядел гораздо материальнее поручика Ржевского и его впечатлительной супруги.

– Подними жезл, девочка! Ты должна выполнить наш договор! Разве ты не хочешь спасти своего юного ветеринара? - хрипло спросила Чума.

Таня стремительно повернулась к ней и взглянула на Чуму сквозь пенсне. Посмотрела и едва удержалась от крика. Вместо мерзкой мертвой старухи, чье тело давно истлело, она увидела молодую миловидную женщину. Женщина эта была смугла, чуть раскоса, с длинными вьющимися волосами - но самое неприятное, что Таня ощущала в ней сильное сходство с собой. Такое близкое, что сомнений не оставалось… Да, это была она.

Вместо души в груди Чумы-дель-Торт - а пенсне Ноя показывало и ее - сидела темная съежившаяся птица с отрезанными крыльями, кое-как прихваченными светлыми нитками.

Таня ударила кулаком по стене, содрав кожу. Боль образумила ее, иначе она сошла бы с ума.

– Не смей! Что ты делаешь? Ты поклялась! - всполошилась Чума.

– Я обещала, что уступлю тебе тело, но не обещала, что оно будет новеньким! - сказала Таня.

– Нет, - просипела Чума. - Не глупи, если хочешь спасти своего приятеля! Коснись же Ваньки жезлом и сделай все, как мы договорились! И не мешкай - время идет!

Съежившаяся птица, которую Таня видела в пенсне, вдруг подняла голову и очень внимательно и пронзительно взглянула на нее. И тут… сложно сказать как, но Таня с необычайной ясностью поняла, что Чума лгала ей. Нет, она не оживит Ваньку, и жезл не вернет ему душу. Все было обманом - обманом с самого начала.

– Я не верю тебе! Ты хочешь, чтобы я убила Ваньку, как тех воинов из праха, а ты в награду за то, что я стала убийцей, заберешь мое тело! Думаешь, я не понимаю, почему ты так на меня похожа? Сейчас я стою на перепутье двух дорог, двух расходящихся реальностей - в одной из них ты получаешь мое тело! - крикнула Таня. - Наш договор расторгнут! Тебе лучше взять назад свою клятву.

Глаза Чумы яростно вспыхнули. Молодая смуглая женщина исчезла, и Таня вновь увидела ссохшийся остов старой ведьмы.

– А, догадалась!… Это все скверные стекла жалкого Ноишки, правдолюбца и моралиста! Недаром я посылала хмырей выкрасть его портрет! Жаль, что поздно… Нет, ты все равно произнесешь магическую формулу отречения и отдашь мне тело. Ты пленница Дубодама! И тебе, и Ягуну, и этому жалкому растению (она кивнула на Ваньку) уже не выйти отсюда. Вы в ловушке!

– В ловушке? - быстро спросил Ягун. - Почему? Чума небрежно кивнула на дверь, призывая его убедиться самому. Ягун шагнул и распахнул дверь, но тотчас в ужасе отпрянул. За ней ничего уже не было, кроме сосущей черноты. Играющий комментатор крикнул, но звук его голоса тут же заглох, растворился в пустоте.

Не только глаза Ягуна видели это - пенсне Ноя показывало то же самое. Сразу за порогом упорядоченный мир обрывался в никуда, растворялся, заканчивался, проваливался во мрак. Там не было уже ни времени, ни пространства - совсем ничего.

– Это почему так? - растерянно спросил внук Ягге.

Призрак Чумы-дель-Торт медленно подплыл к нему.

– Это Дубодам… Сердцевина магнита, улавливающая чувство вины и усиливающая его. В каждом живет вина, и чувство это неискоренимо… Даже если ты просто разбил в детстве чашку, для Дубодама ты уже виновен. Прихлопнул муху, испытав при этом хотя бы слабое удовольствие, - ты убийца. Поднял на улице оброненную кем-то мелкую монетку и не вернул ее хозяину (даже если его и не было рядом) - вор. Соврал по пустяковому поводу, даже в шутку, - лжец. Дубодам никогда не выпускает тех, кто вошел в него без особого заклинания, которое служит ему паролем. И не важно, попали ли вы сюда случайно или были заточены… Единственное место, откуда еще можно выйти, - это небольшая площадь у ворот. Все шишки из Магщества и магвокаты, заметь, никогда не рискуют проходить дальше, хотя кое-кто и знает это заклинание.

– Тебе это было известно, и ты все равно послала нас сюда? - спросила Таня.

Полупрозрачное тело Чумы затряслось, задрожало.

– Ты еще ничтожнее и глупее, чем я думала. Не надо было приходить, а теперь поздно… - сказала она.

– А как же ты сама планируешь выйти? Ты, залитая чужой кровью больше этого жезла? Или тебе известно заклинание? - спросила Таня, оглядываясь на жезл, который упорно полз к Ваньке, царапая синими ногтями пол. Таня шагнула к нему и вновь с омерзением толкнула его ногой.

– Зачем оно мне? Я бывала здесь десятки раз, еще во времена войн с нежитью. На меня магия Дубодама не распространяется. Я ему не нужна. Дубодам подпитывается вашим страданием, я же сама причиняю его. Если бы не я, многие камеры Дубодама были бы пусты, и ему, Дубодаму, это отлично известно.

– А де менты?

– С каких это пор де менты существуют отдельно от этих стен? Знай же, все, что находится внутри, - это одно целое: коридоры, стены, башни. Так же и де менты… Они часть Дубодама, его кровь и плоть… А теперь хватит болтать! Ты поклялась Разрази громусом, что отдашь мне тело, если я проведу тебя в Дубодам к Ваньке. Я провела…

Чума нетерпеливо шевельнула рукой.

– Но и ты поклялась громусом, что освободишь Ваньку! - напомнила Таня.

– Со своей клятвой я разберусь сама. Что сможет мне сделать жалкий громус, мне, которая уже мертва? Ну же! Произноси формулу отречения! А для начала можешь отнять у Ваньки душу. Все равно здесь, в Дубодаме, ему от нее никакого толку. Ты только облегчишь ему мучения.

Гнев охватил Таню. Она оглянулась на беспомощного Ваньку, на Ягуна, на засасывающую черноту стен. Неужели все было напрасно?

– Я выполнила бы клятву! - крикнула Таня. - Но это ты, а не я нарушила ее! Я-то давала ее от чистого сердца, собираясь исполнить, а ты лгала с самого начала! Ты знала, что нам с Ягуном, раз попав, уже не выйти отсюда! Знала, что жезл вынет у Ваньки душу и никогда уже не вернет… Так забери свой жезл!

Не в силах удержать негодование, Таня схватила жезл, размахнулась и метнула в грудь Чуме. Старая колдунья смотрела на его полет без особого страха, даже не отстранилась. Должно быть, не верила, что ей, которая была теперь призраком, может что-то повредить. И верно, жезл беспрепятственно пролетел сквозь грудь Чумы и, ударившись об стену, отскочил.

– Ну вот видишь, мне ничего… - начала Чума, но тут ослепляющее белое пламя, возникшее точно из ниоткуда, охватило ее с ног до головы.

Чума взглянула на него с недоумением и страхом. А потом запоздало пришла боль. Материальна была Чума или нет, но магическое пламя жгло и терзало ее ничуть не меньше, чем живую. Чума корчилась, протягивала к Тане и Ягуну пылающие руки, точно стремилась унести их с собой в преисподнюю.

– Это все Разрази громус Ненавистная клятва! Она оказалась сильнее… Но почему я? Почему не ты? - прошипела она, съеживаясь.

– Потому что я давала ее с чистым сердцем, - сказала Таня.

Контуры Чумы таяли. Теперь вся она была как сгусток огня, как Огненная Ведьма, в обличье которой видел ее наивный Генка Бульонов. Но только этот огонь был чужероден ей и нес смерть.

Таня с Ягуном отвели взгляд. Магический жар, ничуть не слабее, чем от пылающего полукруга, обжигал им лица. Лишь Ванька равнодушно продолжал смотреть на огонь, отражавшийся в его зрачках. Таня бросилась к нему и прижала его голову к своему животу. Ей не хотелось, чтобы Ванька что-то видел. Достаточно было омерзительных жутких звуков, которые издавала Чума.

Она шипела от боли и изрыгала проклятия, проклиная и себя, и Таню, и Ваньку с Ягуном, и вообще все, чем жил и дышал этот мир. Последними ее словами, которые Таня различила, были:

– Ты думаешь, что победила? Но кого победила? Когда-нибудь ты поймешь, что все равно…

Но договорить ей было уже не суждено. Ведьма вздрогнула и растаяла. Ее контуры исчезли последними, не оставив ни чада, ни жара. Пропал даже жезл-оборотень, и было неизвестно, унес ли его Разрази громус или он сам поспешил скрыться.

– Уф! Старухи нет… И как же нам теперь вытянуть Ваньку из Аздура?… - начал Ягун. Внезапно он осекся и, уставившись на дверь, принялся сосредоточенно толкать Таню в плечо.

– Ну что еще там? - Тане не хотелось отпускать Ваньку, который неосознанно доверчиво прижался к ней.

Но все же она оглянулась. В дверях застыли фигуры в темных плащах.

Прежде чем Таня и Ягун успели опомниться, де менты сомкнулись вокруг них. Их взгляды жгли как угли. Таня рванулась, попыталась вскинуть руку с перстнем, но неосторожно со слишком близкого расстояния посмотрела в глаза ближайшего де мента. Пенсне Ноя, которое она так и не сняла, отразило нечто такое, чему нет названия. Странная слабость и безразличие навалились на нее. Она ощутила то, что чувствует человек после нескольких бессонных ночей.

Глаза слипались. Хотелось упасть прямо на пол, свернуться калачиком и уснуть. Борясь с собой, Таня даже не заметила, как де мент ловко сдернул с нее перстень. Двое других набросились на Ягуна, который отбивался от них локтями и коленями.

Де менты переговаривались между собой высокими щелчками, точно птицы. Однако и человеческую речь они понимали отлично. Когда Ягун крикнул: "Ванька, помоги хоть ты!" - один из де ментов повернулся к Ваньке. Тот с усилием пробуждающегося сознания мучительно пытался привстать, но страж Дубодама грубо толкнул его в грудь и обжег взглядом.

Когда Таня и Ягун уже едва стояли на ногах, де менты вновь защелкали, собравшись в центре тесной Ванькиной камеры. Скорее всего они совещались, что им делать с пленниками. Наконец один из них махнул рукой, подавая знак. Таню и Ягуна легко подхватили, оторвали от пола и куда-то понесли. Порог, который казался им непреодолимым препятствием, де менты перешагнули с легкостью, едва заметив его. Ведь это была воля самого Дубодама.

– Ванька! - крикнула Таня в последний раз. - Ванька! Я тебя люблю!

Ей почудилось, что Ванька, ее Ванька, с усилием поднял голову и благодарно посмотрел на нее. В его взгляде тоже сквозила любовь - любовь, которая и позволила его личности не раствориться здесь, в Дубодаме, в стенах, выпивающих душу.

Дверь камеры захлопнулась. Со всех концов на них навалилась тьма, высасывающая тьма, в которой самое главное было сохранить свою сущность. Когда Таня и Ягун вновь обрели способность видеть и понимать, они стояли на небольшой, вымощенной камнем площади, защищенной стенами Дубодама. Здесь магия тюрьмы явно была слабее, чем внутри. Их поставили на ноги и хорошенько встряхнули, продолжая цепко держать за руки.

***

Рассветало. Таня увидела магвоката Хадсона, окруженного ударным отрядом магфордских магнетизеров. Настоящие проверенные бойцы, не чета тем, что лишились работы после неудачи с Пипой. Хадсон беседовал с Графином Калиостровым и Бессмертником Кощеевым. Графин то и дело подхалимски подпрыгивал (он надеялся получить через Хадсона и добрую тетю орден Магического Дара первой степени), Бессмертник же, закованный в латы, важно молчал, скрестив на груди руки.

У ворот ровными рядами стояли де менты - неотличимые и безликие, как манекены. Потирая пухлые ручки, Хадсон подошел к Тане и Ягуну.

– Вот мы и встветивись, мивые двузья мои! Как я быв счаствив, когда меня вазбудиви сегодня ночью и сообщиви эту новость! Я попвосил не задевживать вас, пока я сам не пвибуду. Мы даже позвовиви вам побыть в одной камеве с вувником!… Вевикодушно, не пвавда ли?…

– О да, квайне вевикодушно! - не удержавшись, передразнил Ягун. Даже в эту трудную минуту он не изменил себе и был в своем репертуаре.

– Вазумеется, вы авестованы за втовжение! В повдень я повучу вазвешение суда, и вы будете заквючены в Дубодам! Пвизнайтесь, что мы победиви! - Маленькие глазки пронзительно впились Тане в лицо.

– Жирный индюк! - сказала Таня одними губами, без голоса.

Ей стало вдруг интересно, поймет Хадсон или нет. Он понял и вспыхнул. Маленький магвокат был крайне самолюбив.

– Неводяйка! Я сгною в тювьме тебя и твоего пвиятеля! Сквучу в баваний вог! - пискнул он, оборачиваясь, чтобы дать знак магнетизерам.

Но тут внезапно что-то заставило магвоката Хадсона забеспокоиться и козырьком поднести руку к глазам.

– Как стванно! Готов поквясться, к нам кто-то ветит свевху! - озабоченно сказал он.

Таня тоже подняла голову. Она увидела, как из-за туч, сомкнувшихся над Дубодамом, появились несколько маленьких точек и одно большое пятно. Хотя Таня была зорче, первым догадался, что перед ним, Ягун.

– Гоярын! - крикнул он. - Это Гоярын!

И точно, это был он. Сразу за драконом на метле, ковре-самолете и даже на старинном диване мчались преподаватели Тибидохса. Поклеп упрямо летел в неизменном своем вороньем гнезде. Перед тем как пойти на снижение, они сделали над Дубодамом разведочный круг.

Гоярын, на шее которого, обхватив ее руками и ногами, сидел Тарарах, выдохнул пламя - настоящее, боевое пламя, не ослабленное драконбольными заклинаниями. Даже Таня, привыкшая к драконам за множество тренировок, испытала невольный трепет, увидев эту длинную огненную струю, которая, к счастью, была направлена не в них, а в башню, ту самую, что в пенсне Ноя казалась раздувшимся гневным чудищем из иного мира. Башня окуталась дымом.

– Давай, Гоярын, давай! Покажи им кавказскую кухню! Да здравствуют шашлыки из магвокатов! - воинственно кричал Тарарах. - Вперед! Русские не сдаются!

– Разве питекантропы имеют национальность? Вот уж не знал, - улыбаясь краем рта, прокомментировал Графин Калиостров.

Но смеялся он не дольше, чем падает в открытый канализационный люк оступившийся почтальон. До тех лишь пор, пока с каждым новым воплем Тарараха длинные огненные струи Гоярына не стали обрушиваться на башни и стены магической тюрьмы. Сразу стало душно и дымно. Нестерпимо завоняло серой. Графин Калиостров в ужасе присел и закрылся руками. Мягкие щеки магвоката Хадсона обвисли, как сдувшиеся шары. Один Бессмертник Кощеев сохранил подобие самообладания, хотя правое его колено как-то странно начало подрыгивать, то ли от ярости, то ли еще от чего.

Преподаватели Тибидохса были еще в воздухе и закидывали врага сверху искрами, а Гоярын уже пошел на снижение. Питекантроп ловко соскочил с него и первым ворвался на небольшую площадь. Гоярын, тяжело опустившись сразу за воротами - он занял большую половину площади, - направил морду точно в скопление де ментов.

Но прежде, чем он выдохнул огонь, де менты поспешно перестроились и окружили Таню и Ягуна. Гоярын замешкался: теперь он неминуемо задел бы своих.

– Не бойтесь дракона! Он нам ничего не сделает, пока у нас заложники! Взять их и всех в Дубодам - нас больше! Отличный способ разом покончить со всеми! Начните с этого пещерного уродца! - ободряюще закричал Бессмерник Кощеев.

Де менты и магнетизеры - всего около трех десятков - бросились на Тарараха, в то время как другие поспешно чертили в воздухе руны и делали боевые пассы. Тарараху пришлось тяжко. Неосторожно опередив остальных преподавателей, он оказался в кольце врага. Со всех сторон на него насели магнетизеры и де менты. Ближайший де мент впился в Тарараха своим выпивающим душу взглядом, но кулак питекантропа оказался куда действеннее и не знал осечек. Де мент обрушился как подрубленное дерево. Один из его глаз сразу потух, вокруг другого вспыхнул фиолетовый ореол.

– Держись, Танька! Я иду! - крикнул питекантроп.

Окруженный со всех сторон, Тарарах сражался отчаянно, как медведь, атакуемый волчьей стаей. Каждый его удар уносил по врагу, но на его месте тотчас вырастал другой. Наконец чья-то искра, предательски выпущенная сзади, ударила питекантропа в спину, и он упал.

– Эх, Тарарах, Тарарах! Что же ты?! - крикнула Таня. Она рванулась, но ее держали крепко.

Де менты и магнитезеры сомкнулись над питекантропом, собираясь прикончить его, но тут в самую гущу врагов, рассеивая их, опустился диван Сарданапала и ковер-самолет.

– Схватить их всех! Кто не сдастся - прикончить на месте! Использовать любые заклинания без ограничения! - отрывисто приказал Бессмертник Кощеев.

Тот же приказ, только в размытой форме, отдал своим боевым магам и Хадсон. Смирный магвокат до того развоевался, что собственноручно взмахнул рукой и произнес:

– Впевед! Ува!

Даже Графин Калиостров не удержался и произнес:

– Мы не можем их отпустить! Они бунтовщики, магористы из Маг-Маеды!

Как лицо административное он давно уже привык все неприятности валить на Маг-Маеду и делал это машинально. Пылесос упал где по недосмотру - Маг-Маеда виновата, конопля под Маглионом не уродилась - опять она, Маг-Маеда…

– Взять их! - снова крикнул Бессмертник, видя, что его войско колеблется.

Целый шквал магии обрушился на тибидохцев. Но ударный отряд преподавателей с острова Буяна стоил в схватке куда больше, чем боевые маги Магщества. Если последние чем-то и превосходили их, так только численностью.

Поклеп Поклепыч сражал врага ядреными запуками. Особо доставалось от него де ментам, которые здесь, на площади перед Дубодамом, не обладали той магической силой, что внутри его стен. Маленький, крепкий, лысенький, размахивающий руками и мечущий искры, завуч Тибидохса мог бы показаться забавным, если бы не был так страшен. Его уста извергали огонь, уши - дым, а нехороший взгляд озадачил бы даже Вия. К тому же поблизости не было Милюли, и Поклеп мог развернуться во всю свою мощь, не опасаясь упреков в излишнем злодействе.

Ничуть не легче пришлось тем трем магнетизерам, что попытались бесцеремонно атаковать магией и просто кулаками доцента Горгонову. До глубокой старости они жалели о своем поступке, пели фальцетом и начинали дрожать даже при виде старой и беспомощной ведьмы, если только у нее были растрепанные волосы, хотя бы отдаленно похожие на шипящие кудри Медузии.

Де ментам же, тем, что с ней сталкивались, приходилось еще хуже - они просто каменели, едва встретив ее яростный взгляд - тот самый, который сумел выдержать только Персей, да и то прибегнув к помощи зеркального щита.

Ягге давно уже отыскала Ягуна и теперь пробивалась к нему с упорством лесоруба. В бою Ягге применяла древнюю, многими забытую, но уж точно не белую магию. Все ее маленькое тело было окутано багряным сиянием, которое, стоило какому-то врагу неосторожно атаковать ее, - внезапно вытягивалось и пронзало его световым копьем. И сколь бы силен ни был враг, и какую бы защиту ни использовал, он падал как подкошенный. Кроме того, багряное сияние отражало любые направленные против него искры. Магнетизеры поглядывали на Ягге не без страха и избегали приближаться к ней. Они уже сообразили, что к чему, и предпочли бы пропустить десяток боевых искр, чем одно прикосновение светового копья разгневанной старой богини. Правда, и самой Ягге было нелегко выносить эту магию. Ее щеки были белыми как мел, а вокруг глаз сильно обозначилась синева.

Сарданапал был не столь успешен в бою. Во всяком случае, вначале. Он оказался впереди, и его сшибли с ног прежде, чем он успел выбросить хотя бы одну искру. Правда, потом в дело вмешалась борода академика, она обмотала врагу шею, и магнетизер, усевшийся было на него сверху, захрипев, отвалился с посиневшим лицом.

– Ура, друзья! Эти тюремщики не умеют сражаться! Они умеют только пытать! Сомнем их! - зычно крикнул Сарданапал.

Краснощекий, отдувающийся, с растрепанной бородой и прыгающими усами, он выглядел внушительно, хотя и напоминал слегка самовар, что не преминул отметить дрожащим голосом трусивший Графин Калиостров.

Над брусчаткой меланхолично плавал джинн Абдулла, в последнюю минуту примкнувший к тибидохской экспедиции. Он томно шевелил бровями, переползавшими куда придется, и, поэтически подвывая, зачитывал по тетрадке длинные рифмованные проклятия, проделывающие в рядах врагов изрядные бреши. Правда, не только в рядах врагов. Его проклятия, как выпущенные с близкого расстояния ракеты, имели свойство вообще не разбирать, кого разят.

Гоярын, некоторое время не принимавший активного участия в бою, отдохнув, теперь вновь взлетел и, кружа над Дубодамом, обстреливал сверху башни. Крыша одной из башен, той, что имела сущность мертвого грифона, запылала - яркое пламя залило площадь.

Когда стараниями тибидохских преподавателей основные силы защитников Дубодама были почти разбиты, из двух башен, уже окутанных дымом, внезапно выскочило около двух десятков де ментов, атаковавших тибидохцев со спины.

Но тут свист - дикий разбойничий свист, подобного которому никогда не слышал туманный остров Дубодам, - обрушился на них от ворот, на которых восседал Соловей О. Разбойник. Мало кто сумел остаться на ногах. Как и проклятия Абдуллы, свист разил всех - своих и чужих, - но преподаватели Тибидохса все же были к нему привычнее. К тому же Соловей еще в дороге велел им заткнуть уши воском.

Поняв, что победа вот-вот достанется врагу, а с ним остались уже только Графин и магвокат Хадсон, Бессмертник Кощеев вырвал из ножен меч, обхватил Таню и приставил лезвие меча к ее шее.

– Ни с места! Еще шаг - и я убью ее! - зычно крикнул он.

Сарданапал остановился, но доцент Горгонова продолжала спокойно идти вперед.

– Медузия, не шучу! - крикнул Кощеев. - Я правда ее прикончу! А потом этого щенка! Не двигайся! - Он кивнул на Ягуна.

– Отличная идея! - твердо глядя ему в глаза, сказала Медузия. - Если мы отступим, ты сгноишь ее в Дубодаме!… Так что лучше убей сейчас. А потом наступит твой черед.

– Меня невозможно убить. Я бессмертный!

– Так-то оно так, но даже бессмертному неприятно кипеть сто тысяч лет в раскаленной лаве на глубине полутора тысяч километров ниже уровня моря.

А именно это тебя ждет, если хоть волос упадет с ее головы! И никто, заметь, никто не найдет тебя там… - холодно произнесла Медузия. Она не угрожала. Просто сообщала.

Меч дрогнул в руке Кощеева, едва не оцарапав Тане шею. Но тотчас Бессмертник взял себя в руки. При множестве своих недостатков трусом он не был.

– Она умрет, клянусь, если вы попытаетесь помешать мне! Я не боюсь угроз, - сказал он.

– Двуг мой, не увлекавьтесь! Вы забыви, что вы ве-викий гуванист! Если вы убьете Гвоттер, нам пведется пвохо! Сведущий выствев двакона пвевватит нас в шашлык! - забеспокоился магвокат Хадсон.

– Но они магористы! - робко возразил Графин.

– Милый Гвафин! Умовяю вас, не надо обобщений! Они будут маговистами и всем, чем мы их объявим, но товько есви мы живыми добевемся до Магвовда! Сегодня же они наши двузья, вучшие двузья! - поспешно возразил Хадсон, добавляя в свою улыбку побольше сахара.

Опасаясь все же, что Кощеев сдержит клятву и убьет Таню, Медузия остановилась в трех шагах от него.

– Итак, что мы собираемся делать? Цирк не надоел? - спросила она сухо.

– Что ж, договориться можно, - хмыкнул Кощеев. - Снимайте перстни и бросайте их в кучу! Или нет, довольно будет просто клятвы.

Но клятвы он так и не дождался. В этот миг Ягун, у которого в отличие от Тани перстень не отняли, поскольку он, схитрив, спрятал его за щеку, а де менты, не разобравшись, сдернули с него вполне безобидное колечко, подарок Лотковой, внезапно вскинул руку и выбросил усиленную боевую искру. Загрохотав латами, Бессмертник покатился по брусчатке вместе со своим мечом. Подняться он уже не успел. Сарданапал атаковал его опутывающим заклинанием, и Кощеев мгновенно обрел сходство с обмотанной паутиной жертвой гигантского паука.

Графин Калиостров трусливо вжал голову в плечи. Умный Хадсон понял, что настал его час. Он извлек белый платок и подул на него. Платок немедленно вырос до размеров простыни, которой магвокат оживленно принялся размахивать, показывая, что они готовы к переговорам.

Он давно уже сообразил, что лишился всех магнетизеров, а значит, хочешь не хочешь, придется капитулировать.

Сарданапал, а за ним и остальные преподаватели подошли к Хадсону. Таня бросилась им навстречу. Ягге сразу кинулась обнимать внука. Ягун смотрел малость неуверенно - он хорошо знал, что у его бабуси радость очень скоро сменяется бурей страстей…

– Нам нужны все наши ученики! Все, включая Ваньку. Я советую не чинить нам препятствий, - отчетливо сказал Сарданапал, глядя на Хадсона.

Магвокат развел руками, всем своим видом демонстрируя глубочайшее сожаление.

– Двузья мои! Вы твебуете невозможного! Отдать Джона Вайвявьку не в наших сивах! Этих двух, так и быть, забивайте! Пусть они уветают с вамиг как это двя нас не пвисковбно! - Хадсон кивнул на Таню и Ягуна.

– Мы удалимся отсюда только со всеми! - твердо произнес Сарданапал.

– Я не всесивен и вешаю далеко не все! Пвеступвение есть пвеступвение! Аздуван его не отпустит! - виновато сообщил Хадсон.

Медузия протянула руку. Магвокат с ужасом смотрел на ее длинный ноготь, вычерчивающий круги прямо перед его носом.

– Возможно все! Вам, любезный, должно быть хорошо известно, что существует заклинание освобождения из Дубодама! Заклинание, которого нет даже в волшебных фолиантах!

– Я вично его не знаю! - поспешно проговорил Хадсон. - Я сквомный, очень сквомный магвокат, котовый ваботает на добвую тетю мивого Гувия!

– Тогда знает он! - тонкий палец Медузии показал на Бессмертника Кощеева, у которого лишь одна голова торчала из магической паутины.

Бессмертник угрюмо воззрился на нее.

– Я знаю, но ничего не скажу. Бесполезно продолжать этот разговор. Ванька останется в Дубодаме, а скоро туда отправитесь и все вы - вся ваша компания! Я вам это обещаю. А теперь можете телепортировать меня в раскаленную лаву, - сказал он с вызовом.

– Он и в самом деле не скажет. Я его знаю. И что же теперь нам делать? Это тупик! - вполголоса заметил Сарданапал.

Тем временем Таня бросилась к Тарараху, увидев, что он пытается, но не может подняться. Тела де ментов, во множестве лежавшие вокруг питекантропа, втягивались и врастали в брусчатку, точно камень стал вдруг зыбким болотом. При этом на магнетизеров и на Тарараха это не распространялось. Таня растерялась, но все же, случайно обнаружив на камнях свое кольцо, должно быть до того находившееся в плаще одного из де ментов, вернула его на палец. Перстень дружелюбно проскрипел что-то на латыни.

Тарарах наконец поднялся. Он был порядком помят, но все же, когда он стиснул Таню в объятиях, она ощутила себя яблоком, попавшим в соковыжималку.

– Ты того, Танька… Больше так не делай! И напугала же ты нас! - прогудел он.

– Дубодам возвращает себе свое! Смотри, площадь почти опустела, - мрачно сказал Поклеп, который был тут же рядом.

– Но они же мертвы! - воскликнула Таня. Поклеп покачал головой.

– Ничуть. Мы договорились не применять смертоносных заклинаний. Сильные - да, опасные - да, но не смертоносные. Невозможно убить то, что никогда не жило. Они всего лишь часть этих стен и башен. Через несколько минут де менты появятся вновь! Нам надо спешить.

Поклеп Поклепыч скользнул взглядом по Таниному лицу, и внезапно взгляд его уперся в пенсне, которое неизвестно как держалось еще на ее переносице. Его лицо немедленно приобрело выражение, которое бывает у гончей, взявшей след.

– Откуда у тебя это, а? - спросил он подозрительно. - И не советую искажать истину!

Но ответить Таня не успела. Внезапно какое-то новое событие переполошило всех. На площадь опустился ржавый велосипед, на седле которого сидела Великая Зуби. Она выглядела запыхавшейся и потрясала длинным конвертом.

– Уф, слава Древниру, все целы! А где Ванька Ва-лялкин? Неужели он еще там? О небеса! - воскликнула она, бросаясь к Тане и Ягуну.

Сарданапал недовольно разгладил свою поредевшую в битве бороду.

– Зуби, какими ветрами тебя сюда занесло? Я же просил тебя остаться в Тибидохсе! Воображаю, что там сейчас происходит! - воскликнул он.

Зуби едва не задохнулась от негодования:

– Как я могла остаться после того, что узнала!… Пуппер… Он жив!… Почти…

– Почти жив - это отлично сказано! Очень литературно! - оценил Графин Калиостров.

– Ну да, он живет в наших севдцах! Довогой Гувий, знай, мы все помним тебя! - немедленно с величайшей готовностью отозвался магвокат Хадсон, дежурно промокая глаза все тем же многофункциональным платком.

– Да нет, Чума вас возьми! Он в самом деле не мертв! И теперь уже ясно, что Ванька не нарушал дуэльных правил! Его искра была совершенно нормальной, и, главное, она была одна! - крикнула Зуби так решительно, что невозможно было ей не поверить, и сердито замахнулась на Хадсона конвертом.

Магвокат тревожно прищурился.

– Зуби, успокойся! Ты уверена? Что же с ним такое? - с беспокойством спросил академик.

– Он… Я не знаю, как объяснить, но такое нарочно не придумаешь! - сказала Великая Зуби. - В общем, падая в океан, Гурий вызвал галеру демонов. Это было очень благоразумно со стороны господина студента, потому что подстраховочное заклинание при падении с такой высоты точно не помогло бы, а галера всегда появляется мгновенно. На палубу галеры он рухнул уже без чувств. Правда, палуба обладает свойством смягчать удар и затягивать раны, но все же сознание Гурий потерял. Далее же произошел магический казус. Галера не может никуда перенести Гурия, потому что он без сознания и не говорит, куда его доставить. Но она же не может отнять у него душу, потому что Пуппер не уснул от скрипа весел, а просто без сознания - следовательно, не нарушил установленных правил. Но и Гурий не может очнуться, потому что он на галере, а это не то место, где приходят в себя… В результате время для него остановилось. Он не стареет, не мерзнет, не испытывает голод, но одновременно… м-дэ… и не живет. А галеру-то порой вызывают, но она не может явиться на вызов, потому что на борту у нее пассажир! Тупик, истинный тупик! Именно поэтому галера начала выкидывать фокусы, и ее занесло в Трансильванию, где она была обнаружена повелителем вампиров господином Дурневым… Он оставил все как есть, но немедленно сообщил о своем открытии в Тибидохс. К сожалению, письмо было получено слишком поздно. Я, разумеется, немедленно вылетела сюда.

Зуби замолчала, растерянно оглядываясь. Магвокат Хадсон беспокойно завозился.

– Позвовьте-ка взгвянуть! - настойчиво попросил он, скользя взглядом по строчкам. Его пухлое лицо то краснело, то бледнело. Заметно было, что его терзают самые противоречивые чувства.

– Вазумеется, если это нагвая вожь, мы сково об этом узнаем… Но, пведповожим, это не вожь, а пвавда, тогда мы оказываемся в неудовном повожении… - пробормотал он. - Если Гувий жив, повуча-ется, что Джона Вайвявьку мы заточиви напвасно! Какой скавдав! С вашего позвовения, я немедвенно вечу в Магфовд и поставаюсь уствоить так, чтобы Гувия забвали с гавевы. Есви, вазумеется, еще возможно его спасти… Одноввеменно я попытаюсь сдевать что-нибудь двя Вайвявьки! Похоже, пвавива дуэви он не навушал и исква быва одна…

Сарданапал кивнул. Магвокат подошел к воротам и, подобрав длинные полы своей мантии, с неожиданной резвостью вскочил на метлу. Телепортировать из Дубодама он предусмотрительно не решился. Графин Калиостров, приседая от усердия, бежал за ним. Его тоже никто не задерживал. Все сходились на том, что без Графина воздух будет чище.

Ягун насмешливо смотрел ему вслед. Таня готова была поклясться, что внук Ягге подзеркаливает.

– Думаешь, они полетели в Магфорд? - прошептал ей Ягун. - Как бы не так… Эта толстая помесь павлина и пингвина направилась к доброй тете. Спорю, дело будет представлено так, что вся слава обнаружения Пуппера достанется ему. Великой Зуби и Дурневу лавров явно не перепадет…

– Гурий жив… Или не жив… Ну, во всяком случае, не мертв… Нечто среднее… А если он навеки заснул на галере? Брр! Вряд ли у Дурнева хватило бы фантазии придумать такое! - негромко сказала Таня.

– Ты не рада? - удивился Ягун.

– Почему не рада? Рада, и очень. Какой камень упал с души!

– Но думаешь только о Ваньке? Таня кивнула.

– Мне кажется, я кое в чем разобралась. Гурий, он хороший, очень хороший, но…

– Мамочка моя бабуся! - воскликнул внук Ягге. - Ох уж мне эти ваши "но". Как я ненавижу это "но", так ненавижу, что вообще выкинул бы его из языка!

– Почему это?

– А потому… Я все время боюсь, что и Лоткова мне когда-нибудь скажет: "Ягун, ты чудный, замечательный и вообще супер, но… дверь открывается от себя…"

– В общем, пусть у Гурия все будет хорошо! - подытожила Таня.

– Во-во! Пускай он придет в себя, проживет восемьсот восемьдесят восемь лет, отпустит бороду и усы и умрет без мучений и судорог на руках у рыдающих фанов, - подхватил Ягун.

Но Тане это показалось несправедливым.

– Нет, - сказала она. - Пусть он вообще не умирает, но дальше идет уже своей дорогой. С нами же встречается только на драконболе. Думаю, это будет самое правильное.

Вспомнив, что Ванька все еще в темнице, Таня метнулась к Бессмертнику, с упрямством которого безуспешно бились Медузия и Сарданапал.

– Нет, нет и нет! - упрямо твердил Бессмертник. - Если ваш ученик действительно невиновен, тогда да… Мы рассмотрим все возражения на особом апелляционном совете, который назначим… э-э… скажем, в следующем году, чтобы было время подготовиться, и тогда уж на законном основании выпустим его из Дубодама.

– Но к следующему году Ванька будет уже дряхлым стариком, если вообще доживет! - крикнул Ягун.

– Ну и что? Зато закон будет соблюден. Если разобраться, все не так печально. Старость - прекрасный период жизни. Тебя уже не терзают страсти, и ты можешь философски осмыслить весь пройденный путь! - демагогически воскликнул Кощеев. Он торжествовал, зная, что самостоятельно Ваньку тибидохцам из Дубодама не вытащить.

– Чудненько! - сказал Соловей О. Разбойник. - Тогда мы отдадим все твои сокровища в фонд развития магических школ третьего мира, и ты будешь получать их обратно по дырке от бублика в год!

В глазах у Бессмертника мелькнула тревога. Но он тотчас успокоился, сообразив, что его капиталы спрятаны, прокляты и защищены так надежно, что до них не добраться даже шустрым банковским гномам.

– Да запросто! Я согласен! Все берите! - сказал он с усмешкой.

Преподаватели беспомощно переглянулись. Подзеркаливать упрямца было бесполезно - Бессмертник был слишком опытен и умел ставить мыслеблоки. К тому же из камней площади вновь начали проростать страшные де менты с пламенеющими глазами.

В эту минуту Поклеп, которого отвлекло от Тани появление Великой Зуби, вновь вспомнил о пенсне.

– Это ведь пенсне Ноя, не правда ли? То самое, что было и на пропавшем портрете? - спросил он зловеще. - Но мы после разберемся, кого и за что зомбировать… А пока ну-ка, дай его сюда! Живее!

Завуч протянул было руку, чтобы бесцеремонно сдернуть пенсне с переносицы Тани, но внезапно с криком отдернул руку и подул на пальцы.

– Ах так! - прошипел он. - Упрямые стекляшки! Никогда меня не ценили! Ладно, тогда ты сама!… Сними их, переверни другой стороной - да-да, держи их так - и сосредоточься на том, что тебе хотелось бы узнать.

Сжимая пенсне, Таня присела на корточки перед Кощеевым. Тот с ненавистью уставился на нее.

– Ты думаешь, я что-то тебе скажу, девчонка? Ничего ты не узнаешь. И не надейся, - произнес он хмуро.

Но Таня даже не услышала его слов. Пенсне блеснуло, и она увидела, как изо рта Кощеева помимо его воли выплывает: "Герониссум эрлих феррот либерус Дубодамум!"

Таня поднялась во весь рост и вскинула над головой перстень.

– Герониссум эрлих феррот лидеру с Дубода-мум! - крикнула она, надеясь, что ничего не перепутала.

Посеребренная черепушка Кощеева изумленно лязгнула. Глазницы де ментов разом погасли, и тела их, показавшиеся уже почти по грудь, перестали вырастать из брусчатки. Стены дрогнули.

А Таня уже кинулась к темной башне, над которой выписывал широкие круги Гоярын. Она уже видела в пенсне, как из башни появляется Ванька. Видела пока только в пенсне. Но знала, что сейчас это произойдет на самом деле…

Оглавление

Дмитрий Емец . Таня Гроттер и пенсне Ноя . (Таня Гроттер - 7)

Глава 1. . НЕ ХОЧУ БЫТЬ ЛОПУХОИДОМ

Глава 2. . ИСКРИС ФРОНТИС ФОРТЕ

Глава 3. . "ПЕРВОМАГИЯ НОЯ"

Глава 4. . ЭТО ТУХЛОЕ СЛОВО "ПРОЩАЙ!"

Глава 5. . ПИСЬМО ОТ ДОЧУРКИ

Глава 6. . "БУДЬТЕ МОИМ ЩУКОМ!…"

Глава 7. . СЕКРЕТНАЯ МИСКА ПОРУЧИКА РЖЕВСКОГО

Глава 8. . БИТВА ФОЛИАНТОВ

Глава 9. . ТРИ ПЕРСТНЯ

Глава 10. . ВОРОТА В НИКУДА

Глава 11. . ЖЕЗЛ "ПОХИТИТЕЛЬ ДУШ"

Глава 12. . ГАЛЕРА

Глава 13. . АЗДУРАН

Глава 14. . ПОВЕЛИТЕЛИ ПРАХА

Глава 15. . ЦЕНА ЛЮБВИ