«Квардилион»

Сергей Булыга Квардилион

Квардилион – это я. Я командир, и под моим началом двадцать воинов. Пять квардилий – штандарт, пять штандартов – колонна. Когда колонна входит в город, улицы сразу пустеют. В городе пыль, тишина. Только слышится:

– Р-раз!.. Р-раз! – и дружный топот наших ног. Да еще лязгают латы, скрежещут, сшибаясь, щиты. Щиты у нас высокие, широкие, и в сомкнутом строю колонна – как змея, покрытая железной чешуёй. В колонне мы неуязвимы.

А по одиночке мы в город не ходим.

Здесь круглый год жара. Ветер с пустыни приносит песок. Песок под ногами, песок на зубах. Когда смотришь на небо, то солнца почти что не видно – всё небо в пыли. Зачем здесь построили город? Кривые улицы, дома без окон, стаи голодных собак, на перекрестках нищие – гнусавые, кривые, в язвах. Когда я вывожу свою квардилию в дозор, то всякий раз кричу при виде нищих:

– Бей их!

Их бьют, они не ропщут – расползаются. А если мы входим в дома, то и там нам никто не перечит.

Ночами я почти не сплю; мне душно. Я прослужил в этом проклятом городе уже шесть лет и ни разу не видел дождя. Деревья и трава здесь тоже не растут, здесь сохнет и крошится даже камень.

Каждое утро под звуки трубы мы выбегаем из казармы. Похлебка, сыр, кружка воды – и в строй. До обеда муштра. В обед опять похлебка, сыр, кружка воды – и в строй. Два раза в месяц мы ходим в дозор. И так от весны до весны. Весной, назавтра после… Да! Весной приходит пополнение. Всех воинов меняют; мы, квардилионы, остаемся. День-два знакомимся, а после вновь: похлебка, сыр, кружка воды – и в строй.

Порой мне кажется, что всё это мираж, что я давно убит – еще тогда, в сражении при Кардах, – и там мое тело сожгли, а моя душа переселилась в Город Мертвых. А что?! Очень на то похоже: здесь нет живых людей, одни только тени. А я? Разве я человек? Я ж не способен чувствовать – ни радости, ни боли, ни добра, ни страха. Я одичал, я зверь. Шесть лет я не видел дождя, я уже не помню, что такое лес, дерево, ручей, трава.

Правда, однажды…

Однажды в тени за казармой я увидел маленький росток. Росток был чахлый, серый, запыленный. Но я был несказанно рад; я наконец-таки увидел жизнь! Я опустился на колени и осторожно стер с травинки пыль. Я взрыхлил вокруг нее землю ножом. Я поливал травинку дважды в день. Вода у нас, конечно, привозная и выдают ее строго по норме, но я не жалел; травинка выпивала половину моей доли. На пятый день она зазеленела, на восьмой… засохла.

Вот так я умер во второй раз. Теперь я точно знал, что нет ни города, ни жителей, ни гарнизона, ни меня, а есть лишь тени мертвых. Казалось бы, жизнь кончена и можно успокоиться, пора в конце концов привыкнуть. Ведь у меня на плече шесть нашивок – шесть раз я встречал здесь весну… О, будь она навеки проклята!

Когда-то я служил на севере; дождь там замерзает в белую колючую крупу. На севере все ждут весну – и природа, и люди. А здесь, накануне весны…

Мы встаем до рассвета. Похлебка, сыр, кружка вина – и в строй. И муштра до обеда. А вечером кружка вина – и в дозор. Ночью снова муштра.

А за три дня до равноденствия колонна входит в город и идет по улицам. Двери и ставни закрыты, кругом тишина. Лишь пыль да выкрики: «Р-раз!.. Р-раз!» и дружный топот наших ног.

И за два дня до равноденствия…

И за один…

Мы маршируем от рассвета до заката. Молча. Мы ни о чем уже не думаем, мы отупели от жары и от муштры. Меня качает… Нет! Я присягал! И я иду. По мне равняют шаг.

Когда из строя смотришь на дома, то кажется, что город пуст. Нет, город полон жителей, и все они сейчас приникли к щелям и глазкам, они смотрят на нас и страшатся. Несчастные! Они такие же, как я, их привезли сюда и поселили…

Но мне до этого нет дела. Я исполняю долг. Я устрашаю духов прошлого. Я мертв. Я ничего не чувствую.

И тем не менее…

В ночь перед равноденствием я оживаю! Надрывно играет труба, мы выбегаем из казармы, строимся. Короткие команды, перекличка – и колонна, укрывшись щитами, выходит из лагеря.

– Р-раз! – кричат. – Р-раз!

И я подхватываю:

– Р-раз!

И чувствую: во мне клокочет ненависть! Я жив! Шире шаг, шире шаг! Меня сослали в дальний гарнизон и я глотаю пыль, пью протухшую воду – за что?! Кто ответит за это?! Отвечу я сам.

Вступаем в город. Город пуст. И только где-то впереди, над площадью, небо краснеет огнем. Это они. Что ж, нам не привыкать! Мы прибавляем шагу. Лязгают латы, скрежещут щиты. Ряды плотно сомкнуты. Р-раз! Р-раз! Поворот и еще поворот…

А вот и площадь. На площади – они. Толпа. У каждого в руке горящий факел. Поют, но голосов не слышно.

Когда-то здесь стоял Храм Солнца, но после известных событий его разобрали, а из оставшихся камней построили казармы. Нам. За городом.

Толпа стоит как раз на том месте, где раньше был Храм. Пылают факелы, открыты рты. Говорят, что как только покажется солнце, гимн сразу станет слышимым. Но, слава бессмертным богам, до рассвета еще далеко. Мы перестраиваемся в линию, обнажаем мечи и начинаем бить ими по щитам. Толпа неподвижна. Поют. И тогда…

Из сотен наших глоток вырывается клич:

– Барра! – глубокий вдох, и снова: – Барра!

И мы идем на них. Стена щитов, лес поднятых мечей…

Но это скорей не мечи, а железные палки. Настоящий меч для боя должен быть коротким, он чуть длиннее локтя и остро заточен. А этот – длинный и тупой. И это правильно: мы не воюем с толпой, мы ее разгоняем. Подойдя к ней вплотную, мы снова кричит и начинаем бить собравшихся по головам. Толпа отступает, но не разбегается. Одни из них поют, другие поднимают факелы, что-то кричат – крика тоже не слышно. А мы, плечом к плечу, тесним их все дальше и дальше и, укрываясь щитами от факелов, бьем, снова тесним… И вот в нас полетели камни. Камни гремят по щитам, мы кричим и тесним, бьем длинными тяжелыми мечами. С каждым годом разгонять толпу становится всё сложнее. Вот кто-то, неловко укрывшись щитом от летящего камня, упал. Мне самому разбили щеку.

– Барра! Барра! – мы подражаем крику разъяренного слона.

Толпа хоть и медленно, но отступает. Точнее, это мы ее тесним: плечом к плечом, меч вверх – меч вниз, меч вверх…

И они наконец побежали. Прекрасно. Шире шаг. Расслабиться. Меч вверх…

И град камней! Какие точные и сильные удары! Крик, ругань, и кто-то споткнулся, упал… И снова град! Я едва успел укрыться. Опять кто-то упал. Мы сомкнули ряды и закрылись щитами. Я осторожно выглянул…

А, вот оно что! Это пращники. Они дружно выбегают из толпы, дают по нам весьма прицельный залп и вновь скрываются. Увы, такого прежде не было.

Но ведь и мы им тоже кое-что приготовили! Наш строй вдруг расступается, и…

Откуда-то издалека слышатся топот и ржание. А вот уже ближе. Еще. И еще. И…

Мчатся колесницы! Четверки сытых лошадей, возницы в латах, ступицы утыканы кривыми острыми ножами. Колесницы на полном ходу врезаются в толпу и давят, топчут, мнут! Возницы хлещут лошадей, кричат… и уносятся прочь. Грохот и лязг замирают в ночи.

Толпа стоит. Растерзанная, сломленная…

– Барра! Барра!

Сомкнув ряды, мы вновь идем на них. Меч вверх – меч вниз, меч вверх – меч вниз. В нас бросают камнями, а мы крушим, тесним, кричим. Крик опьяняет нас, крик помогает нам не замечать ударов, не спотыкаться о тела убитых и даже…

Он размахнулся пращей и метнул. Я укрылся щитом. Он прыгнул на меня – я упредил его мечом. Он упал. Я склонился, ударил – он дернулся и замер. Я посмотрел ему в лицо – и ужаснулся! Я встал перед ним на колени… Нет-нет! Я подскочил и громко крикнул:

– Барра!

Крик разъяренного слона сильнее памяти. Я снова поднял меч и двинулся дальше. Меч поднимался, опускался, поднимался, опускался. Строй был давно уже нарушен, каждый бил в одиночку. Спешили. К рассвету всё должно быть кончено. Ведь если хоть один из них останется в живых и запоет при виде солнца, то, говорят, случится нечто страшное. Я поднимаю, опускаю меч. Я поднимаю, опускаю – и толпа редеет, падают последние. Никто из них не убегает, они как и прежде надеются, что хоть один из них увидит солнце, и тогда…

Напрасно. Мы стоим на площади. Я командир, и под моим началом восемнадцать воинов, квардилия. Пять квардилий – штандарт, пять штандартов – колонна. Тот, кто бросался на меня, лежит с открытыми глазами. И все они лежат. Мы победили.

– Барра! Барра!

Короткая команда, левое плечо вперед – и сомкнутым строем, укрывшись щитами, мы покидаем площадь.

В городе ни огонька. Перепуганные жители не спят, они все как один следят за нами сквозь щели ставен. Несчастные! Зачем их пригнали сюда? Кому понадобился этот пыльный жаркий город? Не будь здесь никого, его давно бы занесло песком. И пусть тогда бы духи мертвых собирались и пели и строили свой Храм и снова пели.

Мы покидаем город.

– Р-раз!.. Р-раз!.. Р-раз!!!

Нас ждет горячая похлебка с маслом и двойная порция вина.

А на востоке розовеет небо.

… Всё это было вчера. Сегодня мои воины ушли. Привели новобранцев. Я говорил с ними, шутил. Двух или трех из них убьют в ночь накануне следующего весеннего равноденствия, а кто-нибудь просто сойдет с ума. Те, что ушли сегодня, были белые как мел. Шутка ли – сражаться с духами!

Да, воинов меняют, квардилионы остаются. Словно мы не люди! Что я, ничего не понимаю, что ли? Да я его сразу узнал! Прошлой весной он шел со мной рядом, кричал, бил их железной палкой. А вчера…

Толпа бы никогда до этого не додумалась. Стояли бы словно бараны. И вдруг – обученные пращники! Строй. Дисциплина. Навык. И, главное, его лицо – шрам на правой скуле. Я еще, помнится, как-то спросил у него… А вчера ночью он хотел меня убить, только я упредил, а потом наклонился, узнал… Я ошибся? Что ж, можно вернуться на площадь…

И не увидеть ничего. Площадь будет пуста – на распростертых тел, ни крови, ни вообще каких-либо следов. И так всегда: когда восходит солнце, тела исчезают – тех, из толпы, и наших воинов. А ровно через год они уже вместе выходят на площадь. И двое из моей квардилии, которые вчера были убиты, на следующий год будут стоять в толпе. И двое из соседней – там же. И десять от штандарта, до полусотни от колонны. И это уже будет не толпа, а смелые, обученные воины. И если их товарищи вчера составили отряд отменных пращников, то эти через год…

О, мне не страшно, нет. Но это же безумие! Я не могу сражаться со своими! Сейчас я встану и возьму свой меч – короткий, боевой – и выйду на плац. Ночь, все спят. А я опущусь на колени, прижму меч острием к животу – и резко брошусь на него, всем своим весом! Так я умру в третий раз. Но перед смертью громко крикну:

– Барра!

Оглавление