«Сплетающий души»

Кэрол Берг «Сплетающий души»

ПРОЛОГ

Кейрон

Боль Джареты оглушала мои чувства. Я отчаянно пытался сохранить самообладание, чтобы не дать ее агонии нарушить мою устремленность. Мы были связаны чарами исцеления, и кровь наша, смешиваясь, объединяла наши сознания в царстве плоти и духа. Если я отрину то, что она чувствует, я не смогу лечить ее. Но если я не сумею успокоить ее достаточно, чтобы видеть, что делаю сам, она погибнет точно так же. Темные волны уже накатывали на берега ее жизни.

Джарета, слушай меня… Держись… ради дочери, недавно рожденной на радость твоему дому… ради любящего тебя Т'Веро… ради принца, который так нуждается в твоей помощи…

Вспомнив все, что я знал о Джарете, я умолял ее успокоиться — хотя бы на мгновение, которое дало бы мне увидеть необходимое.

Думаю, она поняла меня, поскольку после этого смертная волна на миг схлынула, и в алом тумане ее боли и безумия открылся краткий просвет, позволивший мне рассмотреть ужасающую картину: изломанные ребра, разорванные легкие, кровь… горячая, заливающая все вокруг кровь, крошево костей, клочья внутренностей… Земля и небо, как они этого добились? Как будто кто-то наверняка знал, с чем способен справиться Целитель, и устроил все так, чтоб я не смог сделать ничего, кроме как ухудшить ее состояние.

Еще миг, и меня вновь захлестнули мучения Джареты, я чувствовал, как она пытается вздохнуть пылающей от боли грудью, как ее сознание взрывается ужасом. Я не мог дать ей ни сил, ни выносливости, только свое искусство Целителя и несколько жалких слов утешения. Но когда я попытался свести воедино искромсанные края ее сердца, последние остатки ее мыслей и разума погасли. Крики захлебнулись в низком, глухом стоне — и стихли. Я потерял ее.

«Отпусти ее, — велел я себе, — ты не сможешь помочь ей, отправившись вместе с ней по дороге, которой ей пришлось уйти. Этот путь не для тебя, еще нет».

С усилием стряхнув волну окутывавшей тьмы, я приказал сквозь зубы:

— Разрезай!

Мой помощник разрезал полоску ткани, которая стягивала наши предплечья и позволяла смешавшейся крови питать мое чародейство. Кожу обожгло холодом, не от ножа — слишком опытная рука его держала, — но от печати шрама, которая отныне будет напоминать мне о моем поражении.

Багряная дымка рассеялась, смертная волна схлынула, и мой затуманенный взгляд остановился на опустевшем теле, скорчившемся на каменном полу лектория. Единственным звуком, раздававшимся в озаренных свечами руинах помещения, было мое прерывистое дыхание, пока я стоял на коленях возле моей мертвой советницы и горевал о пережитом ею ужасе.

Поторопись, Джарета. Не медли здесь, сожалея об утраченном. Я позабочусь о Т'Веро и твоем ребенке. Клянусь тебе на мече Д'Арната.

Я представил себе Джарету такой, какой она была: невысокой и простоватой, темноволосой, с щедрой россыпью веснушек на прямом носике и округлых щеках. Блистательнейший из юных умов Авонара прятался за ее эксцентричным нравом. Когда я позову молодого супруга Джареты, Т'Веро, я постараюсь хранить в мыслях этот образ, а не страшную действительность.

— Ничего нельзя было сделать, государь?

Две маленькие сильные ладони сжали мою правую руку и помогли мне подняться на ноги. Барейль всегда знал, что мне нужно. Все еще не в состоянии говорить, я покачал головой и оперся на крепкое плечо дульсе, пока он вел меня к поднятой им с пола деревянной табуретке. Осторожно пробравшись сквозь разгромленное помещение, он пригласил внутрь всех столпившихся за дверью.

Один за другим в комнату вошли четверо оставшихся в живых Наставников Гондеи, изумляясь царящему здесь разорению. Дубовые панели стен обуглились, рабочие столы были разбиты в щепки, изорванные книги громоздились кучами. Ни единой склянки не уцелело, жидкости были разлиты, каждую видимую поверхность пятнали следы молний более разрушительных, чем в сильнейший шторм естественного происхождения. Едкий дым тлеющих трав, смешиваясь с голубовато-зелеными парами разлитых снадобий, обжигал ноздри и глаза. Но самым страшным, разумеется, был труп, распростертый среди руин, — Джарета, и маска ужаса застыла на ее озаренном свечами лице.

— Как это могло случиться, государь мой принц? — прошептал кто-то.

— Кто мог это сотворить?

— В самом сердце дворца…

— … предательство…

Это слово было неотвратимо, хоть я и не желал слышать его.

— … и ее работа, конечно же…

— Все утеряно, — ответил я.

Я знал это с того самого мига, когда услышал оглушительный грохот.

Открытие Джареты следовало охранять прошлой ночью. Я был ее принцем, а значит, ответственность за это лежала на мне. Но себялюбивые желания искусили меня, и я отложил свои обязанности до сегодняшнего утра. Слишком поздно. Прежде чем я смог защитить Джарету или ее труды, наши враги изувечили ее так, что я оказался не в силах спасти ее.

Отчаянно-резким движением я смел со стола крошку штукатурки и битое стекло, потом пнул треснувшую ножку, и грифельная столешница рухнула на пол. Лишь когда пыль вновь осела, я взял себя в руки достаточно, чтобы обратиться к ожидающим Наставникам.

— Обыскать каждый уголок дворца, каждый дом, каждую развалину и лачугу в городе! Никому не позволяется покидать Авонар. Устель, ты проследишь за порталами. Мы найдем того, кто осмелился совершить убийство в моем доме.

Бесполезные приказы. Бесплодный гнев. Заурядному заговорщику не удалось бы сотворить такое в полусотне шагов от моей спальни. Защитные чары во дворце принца Авонара настолько сильны, насколько это вообще возможно. За тысячу лет ни одному врагу не удалось проникнуть за эти розовые стены, и не нужно было заглядывать в чужие мысли, чтобы понять, что маячило перед широко распахнутыми глазами каждого из Наставников. Не бездушный зид убил Джарету, не подкравшийся чужак. Убийца был одним из нас.

Барейль вышел, чтобы позвать мужа Джареты. Гар'Дена, настоящий великан, ослепительный в своих одеяниях из зеленого шелка с усеянным рубинами поясом, бесцеремонно отослал остальных Наставников исполнять мои распоряжения. Когда мы с ним остались вдвоем, он взглянул на Джарету.

— Не был ли нарушен Круг? Какой-нибудь знак от Маркуса или кого-то еще? Случившееся заставляет меня тревожиться за все наши предприятия.

Я покачал головой.

— От Круга ни единой дурной вести.

Насколько нам было известно, лорды еще не заметили того, что самые могущественные наши чародеи располагаются на окраинах Долин, готовясь сплести расширяющееся кольцо неприступных чар вокруг нетронутых отравой земель моего приемного мира.

— Что касается вчерашнего, у Се'Арет было здесь почти две сотни людей. И никаких новостей от наших агентов в Зев'На, но, разумеется, мы не можем знать, не захвачены ли они в плен. Возможно, это и было знаком их провала.

Мы оба знали, что это не так. Уничтожение Джареты со всеми ее трудами было не просто слепым ударом возмездия, оно попало точно в цель. Кто-то знал, что именно она открыла и что она еще не успела никому передать свое знание. Только шесть человек во всей вселенной знали эту тайну, и каждому из них я мог бы доверить собственную жизнь.

Гар'Дена грузно опустился на пол и бережно распрямил искореженные мукой конечности Джареты. Прикосновением пухлых пальцев и тихими ласковыми словами он вернул ей и ее лицу спокойное выражение, спрятав кровь и обугленную плоть под искусно сплетенной иллюзией.

— Она была ровесницей моей Ариэль, ей было назначено судьбой стать величайшим чародеем дар'нети за тысячу лет. О государь мой, я не мог этого постичь, когда вы вытащили ее из моей ювелирной лавки и возвысили до своей советницы. Когда же вы показали нам то, что сумели в ней разглядеть, я скорбел о собственной слепоте. Кто из нас настолько жесток, чтобы сотворить подобное?

Я прислонился спиной к обугленной стене и потер ноющий лоб.

— Если б я знал, он уже лежал бы мертвым у ее ног. Было время, когда подобные слова, сорвавшиеся с моих губ, заставили бы меня упрекать себя, наказывая за отступление от идеалов своей юности, от веры, исповедуемой моим народом, гласящей, что нет дара священнее и неприкосновеннее, чем чужая жизнь. Но справедливость тоже была идеалом, достойным служения.

Гар'Дена на руках вынес Джарету из кабинета и уложил в дворцовой комнате для приготовлений, словно ее только что доставили снаружи. Наш обычай требовал на полдня оставить тело непотревоженным, чтобы покинувшая его душа могла найти дорогу назад, прежде чем пересечет Черту, за которой лежит посмертие. Но нельзя было допустить, чтобы хоть один человек узнал об убийстве в самом сердце дворца, пока мы не найдем преступника. Весть о подобном вторжении врага могла вызвать панику. А я уже знал, что Джарета не вернется.

Вернувшись в собственную гостиную, я рухнул в кресло и так и сидел без движения, пока Барейль не постучал в дверь, извещая о прибытии Т'Веро. Невысокий, крепкий мужчина, совсем юный, с широко распахнутыми глазами, тревожными от раннего приглашения, вошел в комнату вслед за дульсе.

— Государь мой принц, — приветствовал он, неуверенно поклонившись. — Где моя жена? Она не пришла домой прошлой ночью.

Я сделал то, что должен, вместе с юным мужем оплакав гибель Джареты, пока Т'Веро не принял всю горечь своей утраты. Повторив для него данное ей обещание, что их ребенок ни в чем не будет нуждаться, я оставил его в одиночестве над телом. Когда пройдет время положенного бдения, он заберет его домой.

Когда я вернулся в свой кабинет, ожидая докладов Наставников, живот мой сводили судороги, а глаза словно засыпало курганами песка. Совет Наставников был собранием самых талантливых и могущественных чародеев Гондеи, которым было поручено учить и направлять наш народ, включая его правителя, в вопросах волшебства. На деле же Наставники служили мне советниками во всех значимых делах. Четыре года назад, когда я приступил к исполнению своего долга в Авонаре, предательство и трусость оставили свободными четыре из семи мест. За то время, пока я разбирался с политической жизнью и деятелями Гондеи, мне пока удалось заполнить только два. Теперь одно из них снова опустело.

В следующие несколько часов каждый из оставшихся четверых посетил меня, сообщив о том, что ему не удалось ничего выяснить ни о недозволенных проникновениях во дворец, ни о тайных чарах или открытых порталах, позволивших злодею сбежать. Я же пристально изучал не столько содержание их докладов, сколько самих посланцев, пытаясь заметить нервную дрожь или уклончивый взгляд, которые подсказали бы мне, в ком же я ошибся.

Первой была язвительная Уравновешивающая, женщина, беспощадно отдающаяся войне против лордов Зев'На вот уже семьдесят лет, жертвующая семьей и домом и изматывающая себя до предела собственных сил.

Затем — раздражительный старик-Историк, никогда не отрывавший пронзительного взгляда от моих рук, пока он рассуждал об их делах в соответствии со взыскательными мерилами истории дар'нети и собственным своеобразным взглядом на нашу судьбу, и его открытая недоверчивость и резкость суждений опровергали все подозрения в тайном предательстве.

Следующим был неудержимый великан-Ювелир, хранивший хрупкую тайну, благодаря которой мы с Сейри уцелели в Зев'На, верный помощник, чья упрямая сила сплотила Авонар и поддерживала его до моего возвращения.

И последний, лишь недавно ставший моим советником, скромный Заклинатель, способный создавать сложнейшие заклятия из тончайших оттенков устной речи, заботливый учитель и друг, который мог втянуть меня в спор об этике целительства, а в следующий миг заставить хохотать над скабрезной песенкой.

Дверь моей гостиной со щелчком закрылась за Наставником Вен'Даром, и я остался один. В открытое окно врывался легкий ветерок, шевеливший мои волосы. Я сидел, вглядываясь в белые огни, которые расцветали в синеве летнего вечера, сгущавшегося над городом. Толпы людей в ярких нарядах наводнили улицы, выкрикивая приветствия и смеясь над забавным чародейством уличных фокусников, веселясь даже после тысячелетия войны, в которой было разрушено девять десятых нашего мира, а три четверти населения погибли или попали в рабство. Прежде, даже в самые нелегкие дни, я всегда мог найти утешение в красоте моего нового дома и силе духа моего народа. Но не в эту ночь.

На зеркальной поверхности маленького столика возле моего кресла стояла красная лакированная шкатулка. Лишь мы с Барейлем знали, что в ней хранится — маленькая пирамидка из черного хрусталя, заключенная в гладкое железное кольцо. Очень просто. Но эта обманчивая простота противоречила ее истории. В возрасте тридцати двух лет я был казнен — меня сожгли заживо в наказание за то, что в мире людей, по ту сторону Моста Д'Арната, я родился чародеем. Но прежде чем моя душа пересекла таинственную границу, которую мы называем Чертой, — границу между этой жизнью и посмертием, маг дар'нети Дассин дотянулся до меня своим колдовством и поймал в ловушку. Я был привязан к этому маленькому предмету до тех пор, пока он не смог вернуть меня к жизни, поместив в тело своего жестокого, мертвого духом принца. И теперь одно лишь прикосновение пальца к поверхности черного кристалла могло освободить меня от данной мне плоти и увести в царство смерти, которому я принадлежал.

Я помимо воли взял в руки покрытую красным лаком шкатулку, в которой таилась моя гибель, и принялся поворачивать ее снова и снова, очерчивая большим пальцем гладкую простоту ее граней. Новая жизнь была даром, данным мне не для того, чтобы исправить несправедливость ранней смерти, но в надежде, что я смогу найти способ исцелить вселенную, раздираемую злом на части. У меня было уже достаточно поводов усомниться в убежденности Дассина, что я способен справиться с этой задачей. Теперь же все было намного хуже. Передо мной стояла простая дилемма, но я готов был отказаться от сна до конца своих дней, только бы не быть вынужденным ее решать.

Измена. Убийство. Я не мог связать эти слова ни с одним из четырех Наставников. Даже Заклинатель, столь же искусный в словесной игре, как Вер'Дар, не смог бы сделать этого. Но втайне от четверых моих советников я поделился новостями Джареты с еще двумя людьми, и мысль о собственной опрометчивости ввергала меня в смятение и ужас, пока свет этого проклятого дня угасал перед моими глазами. Наставники не знали о моем путешествии через Мост прошлой ночью, когда одиночество заставило меня бежать к Сейри на краткий и сладостный час. Значит, они не знали и о том, что я рассказал ей об открытии Джареты. Впрочем, уважение Наставников к моей выдающейся супруге было столь велико, что ее никогда не тронула бы и малейшая тень подозрения. Даже Устель и Мен'Тор, постоянно попрекающие меня «неподобающей привязанностью к этому варварскому и бездарному народу», отзывались о Сейри с восхищением.

Но советники мои не знали также и того, что я говорил с тем человеком, благодаря которому талант Джареты смог расправить крылья. В самом сердце крепости лордов он снял с меня рабский ошейник, и лишь это позволило юной чародейке найти средство, с помощью которого можно было бы освободить всех порабощенных дар'нети. Но Наставники не поняли бы, как я мог доверить сокровенную тайну Авонара собственному сыну, бывшему, пускай недолго, Диете-Разрушителем, четвертым лордом Зев'На. Непростительная, непоправимая глупость…

Глава 1

— Се'на давонет, Гире Д'Арнат! Будешь плясать на именинах моей дочки! Я принесла тебе ключ!

Джарета опять опоздала. Пританцовывая, она ворвалась в зал совета, пестрые бусины в ее волосах, на шее и талии постукивали друг о друга, пока она, приподнявшись на цыпочки, кружилась по каменному полу. Я прямо-таки чувствовал, как начинает закипать Устель. Джарета потрясала и возмущала своим поведением многих пожилых дар'нети, кому еще не удалось разглядеть за ее юношеской непочтительностью мудрость.

— И что же это за ключ?

Меня терзала неодолимая скука — вероятно, оттого, что я сидел на собрании Наставников с самого завтрака. Мен'Тор только что покинул зал, просидев целый день на одном из шести стульев для слушателей, опять по приглашению своего отца, Устеля. Совместными усилиями они добавили еще шесть часов к четырем годам их попыток доказать, что мой план бескровной победы над лордами Зев'На обречен на провал.

Чтобы убедительно противостоять знаменитому Историку и медоточивому Свершителю, способному изложить даже самые причудливые планы так просто, словно он говорит о прогулке на рынок, нужно уметь спорить куда лучше, чем удается мне. Многие советовали мне отдать Мен'Тору одно из свободных мест в совете Наставников. Но мне в страшных снах снилось, как отец нашептывает мне в одно ухо, а сын — в другое.

— Вы обязаны появляться на наших собраниях вовремя, Наставница Джарета, — раздраженно бросила Се'Арет. — К счастью, мы еще только приступили к нашим обычным делам.

К сомнительному счастью. Это означало, что нам предстоит еще по меньшей мере три часа обсуждения разнообразных мелочей. Полдня я мысленно странствовал по Мосту Д'Арната, грезя о дерзко искрящихся карих очах и сильном глубоком голосе моей супруги. Я не виделся с ней так долго… месяцы. Я жаждал уткнуть лицо в ее нежную грудь, чтобы она снова напомнила мне, кто я, и что за изощрённый поворот судьбы и долга обрек нас на столь долгую разлуку.

Не обратив ни малейшего внимания на увещевание Се'Арет, гневный взгляд Устеля и веселое любопытство Гар'Дены и Вен'Дара, Джарета исполнила еще один пируэт и замерла перед моим креслом, покачиваясь на носках, пока я не уверился, что она вот-вот рухнет мне на колени. Но вместо этого она выпрямилась, откинула с лица убранные бусами каштановые локоны и склонилась в изящном реверансе, распространяя в застоявшемся воздухе зала совета аромат имбирного мыла.

— Я принесла ключ, чтобы разомкнуть цепи твоего народа, государь! Не это ли ты приказал мне? Отныне дар'нети могут не страшиться печатей Зев'На.

Наконец ее слова пробились сквозь мои видения и заставили меня прислушаться.

— Мордемар…

— … не властен над тем, кто носит вот это.

Она покачала крошечным серебряным медальоном на тонкой цепочке, слегка позванивавшей, пока она поддразнивала меня.

— Его можно вправить в оружие, в украшение или спрятать в обуви.

Полоска металла, которую она вложила в мою подставленную ладонь, казалась осколком льда, каждый мой волосок словно бы затрещал от холода, а кожу обожгло приливом жизни и здоровья от могущества этих чар.

Воистину ключ! Я поклялся, что ни один дар'нети не будет носить рабский ошейник Зев'На хотя бы мгновением дольше, чем я смогу этому воспрепятствовать, а вторым моим обетом было лишить лордов мордемара, которым они запечатывают ошейники, этого отвратительного вещества, отнимающего у дар'нети самую сущность души и вместе с ней — магическую силу. И вопреки всем советам и ожиданиям я доверил поиски решения этой юной и крайне экстравагантной женщине.

— Ты нашла противодействующие чары!

— Дайте мне пару недель, и я добьюсь того, что можно будет обойтись и вовсе без металла. Позвольте, я покажу.

Порывисто, словно ураган, перекраивающий земной лик, Джарета поставила на стол тигель, наполненный серым порошком, и выложила рядом две тонкие, помятые металлические полоски. Когда остальные Наставники придвинулись ближе, вспышка невидимого огня, сорвавшаяся с пальцев девушки, расплавила порошок в серую слякоть. Даже сейчас, четыре года спустя, от этого зловония меня едва не вырвало.

— А теперь смотрите. Ощущайте.

Она вылила расплавленный мордемар в узкий просвет между двумя полосками металла, как будто бы запечатывая рабский ошейник. Жидкость капала на стол с глуховатым, тихим звуком, быстро растекалась, едва коснувшись поверхности, и разъедала сталь полосок, заполняя щель, пока она не исчезла вовсе. Всего за несколько мгновений она застыла тусклым серым рубцом. Я зажмурился и почувствовал, как ее мерзкое колдовство разбухает темным узлом на пути жизни, болезненным, гибельным для сил и надежд несчастного раба.

— А теперь коснитесь его медальоном.

Отметая мучительные воспоминания, я открыл глаза и приложил серебряную полоску к затвердевшей печати. И тут же словно бы сами стены зала испустили глубокий вздох облегчения — темные чары спали, рассеялись и развеялись без следа. Серая печать истаяла, оставив после себя лишь две искореженные полоски металла и щепоть пыли.

— Великолепно! — проревел Гар'Дена из-за моего плеча. — Рука Великого Вазрина! Девочка, ты справилась!

Вен'Дар пощупал металл, пыль, понюхал, попробовал на вкус. Медленно расплылся в улыбке и, подняв голову, встретился со мной взглядом.

— Невероятно.

Других слов не требовалось. Он знал, что эта победа значит для меня.

— Мы должны все хорошенько обдумать, — заметил Устель, прохромав к своему креслу и предостерегающе вскинув руку. — Мы не можем просто… Такое оружие. Эта новость должна остаться между нами. В тайне. Пока мы не решим, как им воспользоваться.

— Вздор! — возразил Гар'Дена. — Объявим это повсеместно. Пусть лорды знают, что их время вышло.

— Прекрасная работа, Наставница, — проговорила Се'Арет; ее морщинистые щеки зарделись, руки сжались в кулаки.

Се'Арет потеряла троих сыновей, двух дочерей и единственного внука из-за лордов Зев'На и их воинов-зидов и видела со стен Авонара, как четверых из них уводили в рабство.

— Но разумеется, мы не можем растрезвонить об этом средстве по всему городу. Нельзя позволить этим демонам изменить состав мордемара, чтобы обойти твое заклятие. Как и сказал Устель, мы должны быть осторожны и внимательны.

— Тебе кто-нибудь помогал? — спросил я, пораженный достижениями Джареты — и из осторожности, без сомнения. — Ты рассказала кому-то? Оставила записи?

— Нет, снова нет и еще не успела. — Довольная усмешка озарила ее лицо. — Мне хотелось вас удивить, государь принц. Последнее время вы казались изрядно не в духе.

— Не забывайтесь, сударыня! — Однако я улыбнулся ей в ответ, зная, что она права.

Четыре года беспрерывных забот совершенно измотали меня, превратив в раздражительного, жалеющего себя зануду. Неделями я обещал себе пройти по Мосту Д'Арната, урвав несколько часов для себя самого, и единственным, что дало мне силы вынести сегодняшнюю скуку, было твердое решение отправиться в путь этой же ночью, невзирая на Наставников, лордов или конец света.

Однако это открытие, разумеется, все переменило. Я зарылся пальцами в волосы, пытаясь сосредоточиться на своих обязанностях и подавить зашевелившуюся в глубине — души досаду. Одна из дочерей Гар'Дены больна. Вен'Дар должен обойти с вечерней проверкой городские стены, что займет не час и не два. Ни Се'Арет, ни Устель не смогут долго выносить Джарету, да и обычно засыпают, едва стемнеет. Мы не могли допустить того, чтобы эта новость дошла до Зев'На, но самый надежный способ сберечь открытие Джареты — это разделить знание между всеми нами.

— Собрание окончено. Я пойду с Джаретой, чтобы она показала мне свои записи.

— Нет нужды караулить меня, государь, — возразила Джарета, сгребая в охапку предметы, понадобившиеся для демонстрации. — Я уже начала переписывать свои заметки. Если госпожа Се'Арет простит мне отсутствие на оставшейся части этого собрания, я обещаю не покидать дворец нынешней ночью, пока записи не будут переданы в руки каждого из Наставников.

— Хорошо… да… так и поступим. — Я вцепился в ее предложение.

Разумеется, будет лучше, если она доверит свое открытие бумаге, чтобы мы все могли о нем узнать. Я вернусь к тому времени, как она закончит возиться с записями.

Джарета поклонилась четверым Наставникам, потом опустилась передо мной на одно колено, ее простоватое личико светилось торжеством.

— К середине лета каждый дар'нети Авонара будет знать, как это делается. Мы освободим их, государь. Каждый раб обретет свободу.

Когда она покинула зал, Гар'Дена и Устель продолжили спорить о том, как нам распорядиться этими новостями. С каждым мигом их аргументы становились все резче и все больше переходили на личности.

— Довольно! — перебил их я. — На сегодня достаточно. Идите поужинайте, новости держите при себе и хорошенько обдумайте. Убедитесь, что Джарета знает, где вас найти, чтобы она смогла доставить вам записи. Мы продолжим это обсуждение и все остальные дела завтра.

— Я бы хотел обсудить это с вами, государь, и чем скорее, тем лучше.

— Нет, Устель. Не сегодня… У меня есть и другие дела.

— Куда же вы…

— Это вас не касается. Обсудим это завтра.

У меня не было настроения выслушивать лекцию о легкомысленной трате моего времени и опрометчивом использовании Моста, который «предназначен для того, чтобы поддерживать мироздание в равновесии, а не навещать семейство».

Я оставил старика ворчать и, не задержавшись, чтобы помыться, побриться или переодеться, не захватив даже подарков, которые выбрал для следующего визита месяцы назад, кинулся вниз по лестницам и коридорам в самое сердце дворца. Я миновал зачарованную дверь, которая открывалась только передо мной, и шагнул сквозь стену белого пламени на Мост Д'Арната. Еще около двух часов на переход, и я увижу Сейри.

Глава 2

Сейри

Довольно! Я кинула увядшие ростки в корзинку, выпрямилась, расправив ноющие плечи, и стряхнула длинноногого паучка, щекотавшего мою перепачканную руку. Оставшиеся бобовые стебли стояли аккуратно прореженным рядом на темной грядке. Мой давний друг Иона был бы рад узнать, что я помню его наставления: выпалывать здоровые побеги, освобождая другим место, чтобы расти, необходимо для хорошего урожая.

Солнце клонилось к закату. Вечерняя сырость, выползающая из-под тяжелой листвы, была щедро напоена ароматами раннего лета: тимьяна, мяты, зелени и плодородной почвы. Я оттащила корзинку к компостной куче на краю сада, вывернула ее содержимое на груду палой листвы, сорняков и грязи и кинула ее на деревянную тачку. Пока я споласкивала руки дождевой водой из бочонка, на дорожке, ведущей от конюшен, послышался шорох гравия под торопливыми шагами. Я обернулась к розовеющему закатному зареву как раз вовремя, чтобы увидеть длинные, облаченные в синее руки, протянутые ко мне, как раз вовремя, чтобы вспыхнуть от радости и выкрикнуть имя:

— Кейрон!

Я не могла разобрать, что он говорил в ответ, потому что он зарылся лицом мне в волосы, а потом какое-то время слов не звучало вовсе — пока он покрывал поцелуями мои перепачканные щеки.

— У меня есть только час, — наконец выговорил он, крепко стиснув меня в объятиях и закружив. — Завтра вот-вот наступит, а у меня еще тысяча дел. Джарета только что принесла нам наичудеснейшие новости, и я должен быть с ней. Но я решил, что это время будет принадлежать нам. Дела подождут. Только нам двоим…

Нам двоим: мне, женщине средних лет, живущей на попечении старого друга, и моему мужу, принцу Авонара, правителю королевства, не принадлежащего к моему собственному миру. Любому стороннему слушателю наша история показалась бы нелепой. Тело моего мужа было не тем, которое я обнимала в краткие годы нашего супружества. Внешне у принца Д'Нателя было мало общего со стройным, темноволосым Целителем с рукой, изрезанной шрамами, которого шестнадцать лет назад сожгли на костре по приговору лейранского суда. Десять лет я считала себя вдовой.

И все же этот высокий белокурый принц-чародей с руками, напоминающими толстые дубовые ветви, и спиной, больше похожей на крепостную стену, действительно был Кейроном. Я слышала это в его голосе, пока он рассказывал, что не мог избавиться от воспоминаний обо мне, сидя на собрании своих советников. Я чувствовала это в том, как он останавливался, чтобы перевести дух, отступал на шаг назад и сжимал мою руку, смущаясь проявления собственной страсти. Я видела это в его ясных синих глазах, в которых светились любовь, радость и искренняя, неколебимая доброта, заставляющая его находить ее отражение даже в самых жутких кошмарах обоих миров. Я узнала его прежде, чем услышала историю его спасения, а он вновь обрел память о собственных жизни, смерти и возвращении.

Его взгляд окутывал меня, словно овчинный плащ зимой, его кожа словно гудела от сдерживаемой силы. Его пальцы, теплые и крупные, переплетались с моими, умоляя… надеясь… нуждаясь…

— О Сейри, как же я скучал по тебе.

Я понимала. И мое сердце не было каменным. Но я отстранила его на расстояние вытянутой руки, увлекла за собой на тропинку и направилась в сторону окружающего нас парка.

— Сперва расскажи, что это за дела не дают тебе задержаться дольше чем на какой-то жалкий час. На этот раз тебя не было три месяца.

Точнее, три месяца, две недели и три дня — именно столько времени минуло с тех пор, как он побывал здесь в прошлый раз.

Четыре года назад Кейрон вытащил нашего сына Герика, нашего юного друга Паоло и меня из мрачной крепости Зев'На, провел нас через ужасы Пропасти и вернул в тот мир, который я когда-то полагала единственным во вселенной. Герик отрекся от лордов Зев'На и связал судьбу с нами, отказавшись от бессмертия и колдовской силы, которую мы не в силах даже вообразить, поскольку не хотел проливать нашу кровь. Тогда мы решили, что ему нельзя рисковать, снова пересекая Пропасть, даже по Мосту Д'Арната, пока мы не выстроим между ним и лордами преграду из времени, любви и повседневной жизни, и поэтому Кейрон приступил к выполнению своих обязанностей в Авонаре без нас. Мы с Гериком поселились у нашего друга Тенни, в изящном загородном особняке, окруженном вишневым садом и парками, среди зеленых холмов Валлеора.

— Ничего нового. Работа. Разъезды. Попытки заставить мой собственный народ доверять мне. Попытки покончить с этой треклятой войной. Попытки исцелить, кого возможно. Я уже отказался от надежды, что жизнь станет проще или легче. Но я поклялся не говорить о делах. Это время принадлежит тебе. А все остальное…

Он попытался удержать и остановить меня, но я высвободила руку и пошла дальше.

— Нет уж. Ты должен и будешь говорить о делах. Мне нужно знать, Кейрон, чем ты занимаешься изо дня в день, о чем ты думаешь, с кем говоришь, что это за люди, все хорошее и плохое. Расскажи мне о погоде, о своем дворце, о коне, о тех, кого ты исцелил. Воображение — это единственное, что может позволить мне разделить с тобой твою жизнь. Хотя бы расскажи мне о ней, чтобы я была уверена, что представляю себе что-то на нее похожее.

Чтобы я больше не думала о нем как о незнакомце, когда он слишком далеко от меня, чтобы я могла прочесть правду в его глазах или услышать ее в звуках его голоса.

В первый год, который мы провели в Вердильоне, Кейрон навещал нас каждые несколько недель и задерживался на целые дни. Но обстоятельства лишили нас этой роскоши. Кейрон был Наследником древнего короля-чародея Д'Арната, правителем всего, что осталось от Гондеи — колдовского мира по ту сторону Пропасти, единственным защитником и хранителем Моста Д'Арната, этого уникального волшебства, созданного для того, чтобы противостоять лордам и их злодеяниям. Хотя тогда он не знал почти никого из своих подданных и довольно смутно представлял себе их мир. Дар'нети нужно было убедиться в том, что их правитель с ними. Это я понять могла. Я — дочь воина, воспитанная так, чтобы понимать обязательства, возложенные на благородного человека. Если Кейрон должен править своим народом, то ему и его подданным придется научиться понимать и верить друг другу. Путешествия по королевству, посещения каждого города и каждой деревни, чтобы говорить с людьми, выслушивать их истории и исцелять их болезни, разработка планов, как покончить с войной, — все это почти не оставляло ему возможности совершать немыслимо долгий и трудный переход по Мосту Д'Арната в этот мир. И вот, месяц от месяца, его визиты становились все реже и реже, короче и короче. Мне казалось, что мы все больше отдаляемся друг от друга.

— Ладно. Если ты хочешь именно этого…

И мы прогуливались по благоухающему весной вечернему парку, и он дал мне то, о чем я просила, сдерживая одну страсть лишь для того, чтобы утолить другую. Он рассказывал мне о Наставниках, о своих планах, о все нарастающих опасностях этой войны…

— … Налеты зидов становятся все более дерзкими день ото дня. За эту неделю они сожгли две фермы, на прошлой разрушили деревню, половину людей угнали в рабство, остальные обезумели, а дети… О Сейри… — его голос задрожал, а пальцы сжались, едва не раздробив мои, — я уже почти готов прислушаться к пламенным воззваниям Мен'Тора и Устеля.

— Они все еще называют твой план изменническим — Круг и все остальное?

— Мен'Тор убежден, что единственный способ одолеть зидов — это перебить их всех до единого. Этот самодовольный ублюдок никогда не повысит голоса — и никогда не переменит мнения, как его ни убеждай. Устель ворчит, что мы, дескать, совсем лишились мужества, что я преступаю клятву Д'Арната, позволяя длиться всем этим ужасам. Честно говоря, на прошлой неделе, когда я увидел те детские трупы, мне ничего на свете так не хотелось, как отправиться в Зев'На самому, с мечом в руке. Но сегодня у нас замечательные новости. Джарета нашла ответ…

Мы шли все быстрее и быстрее, пока мне не пришлось делать два шага на каждый его, чтобы держаться с ним рядом. Его лицо сияло, пока он рассказывал, как после долгих приготовлений, месяцев в разъездах, нескончаемых, изматывающих часов сложнейшего чародейства, встреч, споров и объяснений, убеждения его нерешительных подданных его план был готов к осуществлению. Можно было подумать, что его грандиозный замысел уже принес свои плоды, если судить по тому, с каким восторгом он кружил меня по вишневому саду.

Но едва на западе угас последний луч света, Кейрон вновь замедлил шаг. Он притянул меня к себе, прижав мою голову к своему плечу. Тонкий батист его рубашки под моей щекой был мягким и согретым его жарким телом, и я прокляла и долг, и политику, и все, что сговорилось нас разлучить.

— О, любимая, — вздохнул он, — ты позволила мне болтать слишком долго. Время уходит… а мы еще даже не поговорили о Герике.

Я зажмурилась, подавляя сожаление, и с удовольствием позволила его руке гладить меня по волосам.

— Если бы ты провел с нами чуть больше времени — это не разбило бы мое сердце.

— Я так много думал о нем в последнее время, сомневался, не пришло ли время… Как ты думаешь, ему становится лучше? А что с кошмарами? Земля и небо, как же мне хочется быть здесь, с вами. Я едва знаком с мальчиком. Я даже не знаю, что он сейчас изучает.

Его руки сжали меня, едва не задушив.

— Ему все еще снятся кошмары, и он по-прежнему не хочет о них говорить. Но, кажется, в последнее время они стали реже и менее… разрушительны. Во всех же прочих отношениях он быстро растет, — ответила я, чуть отодвинувшись, чтобы не задохнуться — и чтобы сосредоточиться на мыслях о нашем сыне. — Характер у него стал спокойнее. Он отлично ладит с Тенни, и чем больше они вместе работают, тем лучше. Ты вправе гордиться его достижениями. Он может рассуждать об истории и философии, математике, астрономии и политике на уровне, достойном гостиных Мартина. Он отстает только в одной области…

— Но это ведь не могут быть те науки, которые в Лейране называют естественными? — Кейрон наклонился ко мне так, что его лицо оказалось вровень с моим, синие глаза смотрели поддразнивающе. — Все эти «отвратительные названия трав и мерзкие части звериных тел, тогда как человеку следует заботиться лишь о красоте и пользе»?

Я легонько хлопнула его по щеке, оттолкнув прочь.

— Хорошо. Естественные науки никогда не были моей сильной стороной. И Тенни разбирается в них еще хуже меня. Так что с этим мы пока что оставили Герика в покое. Зато во всем остальном он просто превосходен. А что еще важнее, — я понизила голос и потянула Кейрона дальше по тропинке, переходя от пустяков к более серьезным областям, — он спокойно говорит о своем детстве в Комигоре и о многих вещах, которых, мы думали, он может так никогда и не признать. А несколько раз — хотя и нечасто — он вскользь упоминал свою жизнь в Зев'На. Прямо как ты и надеялся.

— Но что касается чародейства…

— Он по-прежнему не желает это обсуждать, и я не замечала никаких свидетельств тому, что он пробовал колдовать.

Кейрон снова остановился, прислонившись спиной к кирпичной стене, и в сомнении покачал головой.

— Похоже, он считает, что может отказаться от этого. Не думает ли он?.. Ему шестнадцать; в любой момент он может обрести свой истинный дар, и тогда это воздержание станет для него крайне тяжелым…

— … как и все прочие капризы природы между двенадцатью и восемнадцатью годами, — закончила за него я.

Кейрон печально усмехнулся.

— Жизнь кажется такой сумбурной, когда ты на самой ее середине.

— Он так вырос — ты не поверишь. Он почти такой же высокий, как Кей… ты… был раньше. — Я едва не прикусила язык.

«Проклятье, это ж надо быть такой дурой!»

— Ты имела в виду, настоящий я.

Вот она — фальшивая нота, прокрадывающаяся в гармонию времени, проведенного вместе. Отчего я не могла смириться с переменой в нем? Во всем хоть сколь-нибудь значимом он оставался тем, за кого я вышла замуж. Я не могла винить его за след печали и горечи, надолго задержавшихся после его слов. И все же сам этот ответ воплотил в себе тонкое различие, так беспокоящее меня. Печаль была свойственна Кейрону. Горечь — никогда.

Я попыталась прогнать эти мысли прочь. Как я смею сожалеть о чем-либо, когда он со мной?

— Первый ты, — сказала я, не в силах взглянуть ему в глаза.

Он мягко взял меня за руку, поцеловал ее и прижал ко лбу в жесте любви, принятом не в волшебном мире дар'нети, но здесь, в куртуазном Валлеоре, стране его юности в человеческом мире. Мы развернулись и пошли обратно к дому, позволив уютной близости сгладить неловкость. Но беспокойство не прошло. Когда бы мы смогли хотя бы изучить подобные отличия, если у нас не было на это времени? Всякий раз повторялось одно и то же. Едва мы начинали заново знакомиться друг с другом и обсуждать вопросы, требующие ответов, ему приходилось покидать нас.

— Прости меня, Сейри. Скоро… Обещаю тебе…

Кейрон никогда не пользовался своей силой, чтобы без позволения читать мои мысли. Но обычно ему и не было этого нужно. Кажется, я совершенно не умею скрывать свои чувства.

Несмотря на досаду, я не могла отпустить Кейрона обратно в Авонар отягощенным моими обидами. Я взяла его за руку, поцеловала ее, прижала ко лбу, пытаясь впитать его ощущение… его запах… его суть. Потом кивнула на кухонную дверь.

— Повидаешься с Гериком, прежде чем уйдешь?

Забота о сыне была тем вопросом, по которому наши мнения не расходились никогда.

— Если он сам хочет. Полагаю, ему не стало со мной проще.

— Верно, ты не возглавляешь список тем, которые он обсуждает. Но не далее как вчера он спрашивал, когда ты учился здесь в Вердильоне.

— Он так мало говорит, когда мы вместе. Я не понимаю, что он чувствует. Мне не хочется давить на него, но теперь, когда Круг завершен, Маркус и остальные — на месте в Зев'На, а Джарета принесла такие новости… Я дам ей две недели на то, чтобы завершить работу, а потом вышлю разведчиков за последними донесениями с границ. Вот почему я хотел прийти сюда именно сегодня. Как только мы замкнем Круг, я не смогу отлучиться, пока мы не дождемся реакции лордов. Если со мной что-нибудь случится… Мне так много надо рассказать ему, все то, что я узнал об этом странном мире, которым ему суждено править. Нам необходимо двигаться дальше. Если только он захочет говорить со мной, дай мне знак, что он готов слушать.

— Не беспокойся. Он держится замкнуто со всеми нами. Просто с тобой ему нужно больше времени — чтобы узнать, насколько ты отличаешься от того, каким ему описывали тебя лорды. Доверие приходит только со временем и опытом.

Кейрон вернул Герику человеческое зрение, вернул нашего сына к смертной жизни, сделав все, что было в его силах, чтобы залечить раны детства, прожитого в страхе, одиночестве, жестокости и кровопролитии. Но даже благословенная магия Кейрона не могла исцелить мальчика от самой тяжкой раны. Еще ребенком, живя в доме моего брата, Герик замкнулся в себе, поскольку он мог делать то, что в нашем мире называется «гнусным колдовством». И когда лорды похитили его и увезли в Зев'На, они воспитывали и поощряли в нем убежденность, что и сам он — зло, что это неотвратимо, как судьба и магическая сила. К тому времени, как Герик осознал их обман, его уже настолько затянули их ненависть и подозрительность, что он едва ли понимал, как можно жить иначе. И первым, последним и самым стойким уроком лордов стало недоверие к отцу.

Мы нашли Герика в библиотеке, он взгромоздился на спинку кресла и читал книгу. Герик не выказал ни малейшего удивления. Должно быть, он заметил нас с Кейроном в окно.

— Государь.

Герик, лишь немногим выше среднего роста в свои шестнадцать, отложил книгу, спрыгнул на пол и формально поклонился Кейрону.

Кейрон ответил на его поклон и шагнул ближе, улыбнувшись и положив руку ему на плечо.

— Ты изрядно вырос за эти месяцы, Герик. Наверное, Тенни и твоей матушке не напастись на тебя одежды с обувью?

— Мне много не нужно, — ответил Герик. Серьезный. Безучастный. Словно рука Кейрона — это лишь случайный листок, упавший на его рубашку.

— Надолго ли вы сможете задержаться?

Рука Кейрона упала вдоль тела.

— К сожалению, ненадолго. Совсем чуть-чуть. Я хотел бы рассказать тебе… Ты не против немного пройтись?

— Конечно.

Я смотрела, как они в сумерках бредут по саду: один — высокий, широкоплечий, другой — стройный, жилистый, оба — сцепившие руки за спиной. В их краткие встречи Кейрон пытался объяснить Герику разом и историю, и нынешнюю политическую ситуацию своего королевства. Тот слушал, но, как и во многих других случаях, своего мнения не высказывал и не позволял втянуть себя в разговор. Скоро, слишком скоро они уже входили обратно в библиотеку.

— Сейри, любовь моя, мне пора, — глаза Кейрона необычайно сияли, — но мои планы слегка изменились. Я возьму Герика с собой.

От неожиданности у меня перехватило дыхание.

— Через Мост. Ты уверен? Разве он?..

Я переводила взгляд с одного на другого. На лице Герика не было и следа неописуемого восторга и радости, испытываемых Кейроном, только та же рассудительная сдержанность, как и во время всех предыдущих визитов отца.

— Герик, неужели ты уже готов к этому? Разве прошло достаточно времени? Пересечь… отправиться в Авонар… такой далекий путь…

И так близко к Зев'На.

— Учитывая все, что происходит сейчас в Авонаре, думаю, время как раз подходящее, — ответил он. — Со мной все будет в порядке.

Это неопределенное заверение ничуть не умерило моего беспокойства.

— Кейрон, разве тебе не стоит его подготовить… к тому, с чем ему предстоит встретиться?

Лорды научили Герика презирать народ его отца, и, по правде говоря, почти все дар'нети, которых встречал наш сын, пытались предать, совратить или убить его. А дар'нети почти ничего не знали о Герике — лишь то, что лорды похитили его и увезли в Зев'На, а отец его спас. И познакомить их будет в высшей степени щекотливым делом.

— Сейчас около полуночи. Никто даже не узнает, что он там. Мне нужно показать ему Мост и Ворота. Где я живу. Где работаю. Я верну его целым и невредимым еще до наступления утра.

Взгляд Кейрона умолял меня понять, почему я не могу пойти с ними.

Конечно, я понимала. Им нужно научиться говорить друг с другом, ладить без моего посредничества. Если это начинание окажется удачным, возможно, в следующий раз мы все сможем пойти. Вместе… Прежде чем я успела сообразить, что бы еще такое спросить или о чем предостеречь, они вышли из дома и растворились в свете восходящей луны.

Битый час я мерила шагами гостиную и библиотеку. Страсть и беспокойство, невысказанные надежды и возможности боролись в моем сознании. Я представляла, как они вдвоем продвигаются по залитому светом пути сквозь сумбурные и жуткие видения Пропасти между мирами, как выходят из холодного белого пламени Ворот Наследников в зале глубоко под Авонаром. Оттуда они пойдут извилистыми коридорами, где фонари сами собой зажигаются, чтобы осветить твой путь, и гаснут за спиной, пока он и Кейрон не шагнут в изящные, просторные залы розового дворца Наследника, в мирное, укрытое за крепостными стенами сердце прекраснейшего из городов. Самое безопасное место в родном мире лордов Зев'На.

Переход по Мосту займет у них несколько часов, и еще столько же на то, чтобы вернуться назад. Если они собираются быть здесь к рассвету, в Авонаре они пробудут совсем недолго. Лорды не успеют прознать, что Герик там. За четыре года, что Кейрон путешествовал между Вердильоном и дворцом, они так и не нашли нас. Кейрон знает об опасности; он будет смотреть, слушать и оставаться настороже.

В дверь библиотеки постучали; вошла служанка с ужином на подносе.

— Вам еще что-нибудь понадобится, сударыня?

— Нет. Благодарю, Тереза.

— Тогда я пока пойду к госпоже Филии, вернусь к утру. У нее тут такая горластая кроха уродилась, полночи проорет — полдеревни перебудит. А ежели вам что понадобится, пока я не вернусь, — зовите Кэт.

— Хорошо, что ты ей помогаешь. Оставайся там сколько понадобится. Мы справимся и сами.

В доме царила тишина. Тенни уехал в Юриван навестить друзей в Университете. Вдалеке слышались отголоски детского смеха — племянница Терезы, Кэт, скорее всего, развлекалась поддразниванием Паоло, принеся ему в конюшню поздний ужин. Тот сидел с гнедой кобылой Тенни и ее жеребенком двух дней от роду, первым, кто родился под единоличным присмотром юноши.

Я подбросила полено в камин библиотеки и пошевелила тлеющие угли, пока оно не занялось. Потом зажгла лампу рядом с креслом и вытащила иголку, нитки и юбку с распустившимся швом из давно заброшенной корзинки на полу. Хотя я ненавидела шитье, это занятие помогало мне приводить мысли в порядок…

* * *

Нежный поцелуй в лоб разбудил меня. Лунный свет лился через дверь, ведущую в сад, серебром очерчивая темную фигуру.

— Кейрон… — Я улыбнулась сквозь сон, зная, что он почувствует мою радость даже в темноте.

— Все в порядке, Герик дома и на пути в постель. Широкая ладонь откинула приставшие к моей щеке волосы.

— Прогулка без приключений. Он сам сможет рассказать. Скоро, любовь моя, скоро…

Он поднял меня на руки, отнес вверх по лестнице и уложил в кровать, прикрыв плечи одеялом. В открытое окно моей спальни струились запахи изумрудных трав Вердильона и шелест ясеневой листвы, колеблемой мягким ветерком. Листья были словно обведены серебром, и их трепет рисовал на стенах переменчивые узоры лунного света. Еще один долгий поцелуй, и Кейрон исчез. Я улыбнулась и соскользнула в объятия спокойного сна…

* * *

— Хватит! Я не буду! — Мучительный крик вспорол ночь.

Я отшвырнула одеяло, с трудом припоминая, почему я лежу в постели одетая. Но ноги сами знали, что от них требуется, и поспешили по едва освещенному коридору. Спящий Герик съежился на кровати. Страх, отвращение, отрицание захлестывали спальню, словно темные волны, отталкивая меня, когда я потянулась обнять его дрожащие плечи.

— Герик, проснись! В Вердильоне ты в безопасности. Ничто не сможет здесь тебе повредить.

Его глаза распахнулись, но какой бы ужас они ни видели сейчас, к миру яви он не принадлежал. Он вцепился в меня, словно его затягивало в самое сердце урагана.

— Нет! Хватит!

— Герик, это просто сны, просто злые, страшные сны.

Я крепко держала его, гладила по волосам и слегка укачивала, пока его лихорадочная дрожь не утихла, а крики не смолкли. Как и многими ночами прежде, он моргнул и проснулся. Я знала, что теперь его следует отпустить. Наяву он не принимал никаких утешений и нежностей.

— Что с тобой, Герик? — спросила я, когда он поднялся и подошел к открытому окну, плотно завернувшись в одеяло, хотя ночь была теплой. — Что тебя так напугало?

— Это всего лишь сны. Они ничего не значат. Прости, что разбудил.

— Если бы ты только позволил отцу помочь тебе. — Я поняла, что эти слова были ошибкой, едва договорила.

— Мне не нужна его помощь. Пожалуйста, матушка, успокойся. Со мной все будет в порядке.

И, как обычно, я поцеловала его в лоб и вернулась к себе в комнату. Из ее окна я видела, как он идет по залитому лунным светом двору к конюшням, собираясь вытащить Паоло из кровати, чтобы тот присоединился к нему в предрассветной скачке по окрестным полям и рощам. И я в который раз уже благословила Паоло, как видно, единственного человека, к которому Герик мог обратиться в трудную минуту. Вернувшись в постель, я снова задалась вопросом, что же вызвало ночные кошмары Герика, а радужные надежды этого вечера потускнели.

Глава 3

Герик уже закончил есть, когда я спустилась вниз наутро после визита Кейрона. Я не знала, вернулся ли он ночью в постель, но перед завтраком он обычно упражнялся во дворе, так что если он и спал, то очень недолго. Позже я застала его в библиотеке, стоящим у маленького столика, на котором лежала раскрытая книга. Он скользил пальцами по странице и вздрогнул, когда я пожелала ему доброго утра.

— А, как раз тот, кто мне нужен!

Он схватил меня за руку, подтащил к огромному письменному столу и похлопал по стопке рукописей и документов.

— Ты просто обязана спасти меня. Тенни велел мне прочесть до завтра пятьдесят страниц о лейранско-валлеорских территориальных конфликтах, но мой валлеорский пока недостаточно хорош, чтобы хоть что-нибудь понять. У тебя есть время мне помочь?

— Конечно. Но плата вперед. Как ты догадываешься, мне страшно хочется узнать все о прошлой ночи. Твой отец сказал, что обошлось без приключений…

Лицо Герика замкнулось, а все тело напряглось, как и всякий раз, стоило лишь задать ему прямой вопрос. Рука на стопке бумаг замерла. Я могла бы поклясться, что он отпрянул, хотя его ноги при этом не сдвинулись с места. Но потом он пожал плечами и посмотрел на меня, быстро отведя взгляд.

— Мост удивителен, а идти по нему и вполовину не так страшно, как я предполагал. Повсюду вокруг ужасные твари, но на этот раз не касающиеся меня. И не внутри меня. Это казалось почти что… знакомым.

От воспоминания о нашем возвращении из Зев'На через беснующийся хаос Пропасти меня слегка передернуло.

— А Ворота… Я не мог себе и представить силу этих чар. Но из-за длинной дороги мы недолго пробыли на той стороне, меньше часа. Он показал мне свои покои, личную библиотеку и великолепную карту всего мира Гондеи, она висит в воздухе так, что можно увидеть настоящий рельеф, горы, поднимающиеся над равнинами. Мы прошли по коридору до его лектория, но он услышал, что один из Наставников все еще работает там, так что мы не стали входить. Он не ожидал, что там кто-нибудь окажется. Но в любом случае у нас уже не было времени. — Он пододвинул кресло ближе к столу и подтащил к себе бумаги. — А теперь мне бы стоило взяться за работу.

— Спасибо за рассказ.

— Угу. — Он вытащил толстую пачку бумаг из кипы. — Вот то, что вызывает у меня затруднения…

Мы провели вместе дивный час, не упоминая больше ни о ночном приключении, ни о кошмарах. Когда он достаточно хорошо разобрался со своими вопросами, я взялась за неоконченное письмо.

Едва часы в холле пробили полдень, Герик отложил перо и скинул со стола свернутую в свиток рукопись.

— Этого должно быть достаточно, — решил он. — У меня уже глаза в кучку, а от пера на пальцах шрам останется.

— Сомневаюсь, что тебе долго придется страдать, — ответила я ему. — Это очень важный вопрос. Причиной всех войн между Лейраном и Валлеором считаются территориальные споры, но если почитать хроники, ты увидишь, что причин намного больше. Лейранцы полагают, что валлеорцы слабы и испорченны, а те считают лейранцев невежественными варварами. И обе стороны совершенно неправы. Когда-нибудь ты поймешь, насколько вольнодумно звучит подобное утверждение из уст твоей матери-лейранки!

— Не понимаю, зачем бы мне это учить? — Он снял куртку и бросил ее на кресло. — Потом закончу. Надо взглянуть, как дела в конюшне.

Оставив невысказанными материнские банальности, пришедшие мне на ум, я вернулась к прежнему занятию. Спокойствие, привычный распорядок, забота, не ограничивающая свободу, все, чему мы могли его научить, — вот что мы пытались дать Герику.

Я занималась с ним языками, литературой, математикой, «материнскими» предметами вроде хороших манер и «нематеринскими» — такими, как политика Четырех королевств. Тенни учил его философии, риторике, истории, праву и пытался обсуждать с ним темы, на которые шестнадцатилетний юноша может не захотеть говорить со своей матерью. Паоло был ему другом, Тереза, горничная, держалась на почтительном расстоянии, а тринадцатилетняя Кэт стала его поклонницей. Поначалу он чувствовал себя неуютно из-за неослабного обожания юной служанки, но перед ее невинным обаянием сдержанность Герика устоять не смогла, и он начал принимать ее маленькие услуги с серьезным и любезным видом. Кажется, помогло то, что к Паоло Кэт относилась с тем же пиететом.

Единственное, чем наш распорядок отличался от принятого в большинстве лейранских семейств, — это повышенное внимание к развитию ума за счет воинских упражнений. В детстве, в Комигоре, Герик занимался с учителем фехтования и мечтал стать мастером клинка, как и — некогда — мой брат Томас, которого он считал своим отцом.

Но с тех пор как Герик сбежал из Зев'На, он не прикасался к мечу. Когда он становился одним из лордов, он поклялся не поднимать на них руку, и, чтобы скрепить клятву, Трое расплавили клинок прямо в его ладонях, оставив на них жуткие шрамы. Кейрон не знал, основывался ли отказ Герика брать в руки меч на убеждении, что любое его использование станет нарушением этой клятвы, или же пережитое им в Зев'На вызвало у него отвращение и неприятие оружия. Этот вопрос до сих пор оставался еще одной тайной, которую Герик не мог или не хотел объяснить.

Когда, в свою очередь, я собралась уже покинуть библиотеку, я позволила себе чуточку полюбопытствовать. Книга, заинтересовавшая Герика, оказалась дневником профессора Ферранта, преподававшего историю в Университете, когда там учился Кейрон, и бывшего одним из немногих людей в Четырех королевствах, которые знали, что тот — чародей. Наш друг Тенни унаследовал этот дом, когда зиды убили профессора. На открытой странице были записи двадцатилетней давности: неразборчиво нацарапанные имена студентов, задания, заметки о назначениях и консультациях. Я не могла найти в них ни одной примечательной, пока не добралась почти до конца страницы.

К. не может закончить описание Сенадианских глифов из-за происшествия в горах. Предложил ему двадцать дираков, чтобы нанять писца, пока не придут деньги от М. Предупредил, что запястье срастется криво, поскольку он отказался показаться Рену Гордаку. Следует это обдумать. Левая. К сожалению, мальчик не может позаботиться об этом сам. Как это странно — обладать таким талантом. И еще более странно — по-прежнему не мочь воспользоваться его преимуществами.

Должно быть, Герик догадался, что в отрывке говорилось о юном Кейроне, я же знала это наверняка. Левая рука Кейрона уже была покрыта шрамами, каждый из которых был памяткой о совершенном им исцелении и уликой для любого, кто искал свидетельства чародейства. Спускаясь по ступеням, я задумалась, не чувствует ли Кейрон по-прежнему боль в левом предплечье с приходом зимы, хотя кость там уже не та, что была сломана при падении так давно. Какая часть памяти живет в теле, а какая — в душе? И это тоже порождало затянувшуюся неловкость между мной и Кейроном; даже четыре года спустя ни один из нас не мог сказать наверняка, насколько он остался собой. Конечно, бывай мы почаще вместе, все было бы проще.

Остаток дня прошел тихо, как обычно в Вердильоне. Здесь поток нашей жизни струился спокойно. Я чувствовала себя укрывшейся в безопасности, несмотря на разбитые надежды этой ночи.

После ужина Тенни, вернувшийся из Юривана, вызвал меня на партию шахмат. Ворчащий Герик вернулся в библиотеку заканчивать работу, а Паоло отправился наружу, оставив нас одних в гостиной.

Сейри.

Я подняла взгляд от шахматной доски, но лысеющая голова Тенни по-прежнему склонялась над ней.

— В чем дело? — спросила я. — Не можешь найти достаточно гибельный ход? Ты же меня за три разгромишь.

Тенни и не взглянул на меня, только отмахнулся.

— Тише, Сейри. Мне казалось, у тебя не настолько дурные манеры.

— Но ты сказал…

Сейри, я в саду. Безопасно ли входить? Голос явно не принадлежал Тенни.

— В саду… конечно… Да, конечно же, входи! Со мной только Тенни!

На этот раз он поднял взгляд, его озадаченность быстро прошла.

— Он так быстро вернулся снова?

Дважды за два дня? Неслыханно. Возможно, время для замыкания Круга пришло раньше, чем ожидалось. Я бросилась к двери в сад, чтобы приветствовать его, не осмеливаясь надеяться, что на этот раз он задержится подольше. К моему изумлению, Кейрон был не один.

Я неловко скрестила руки на груди, вместо того чтобы обвить ими его.

— Входите, прошу вас. Прекрасная ночь для знакомства. Стройный светловолосый молодой человек двинулся вслед за нами по боковому коридору.

Когда мы пришли в гостиную, Кейрон формально кивнул мне, потом гостю.

— Сударыня, позвольте вам представить Раделя, сына Мен'Тора ин Устеля. Радель, это моя супруга, леди Сериана Маргарит Лейранская, и наш друг Тенни де Сальвье. — Кейрон сцепил руки за спиной. — Я хочу, чтобы Радель стал вашим охранником, как я уже давно собирался.

— Охранником? Что-то случилось? — спросила я.

С тех самых пор, как в прошлом году Келли, наша подруга-дар'нети, вернулась в Данфарри, Кейрон собирался привести сюда кого-нибудь из дар'нети, чтобы тот защищал Герика и всех нас так, как могут только чародеи. Он все откладывал это, поясняя, что хочет найти кого-то, кого знает достаточно хорошо, чтобы доверить подобную задачу. Странно, что он ни словом не упомянул об этом прошлой ночью.

— Ты уже дал знак? Война…

— Я просто нашел подходящего человека, готового взять на себя исключительно важную службу, на которой ему, вероятнее всего, не придется шевельнуть и пальцем. — Кейрон подошел к серванту и принялся разливать вино. — Мы полагаем, что здесь ему славы не добыть.

Я несколько мгновений созерцала его спину, как будто объяснение могло быть записано серебряным галуном, украшавшим его черный камзол. Не сумев ничего вычитать в его позе, я переключила свое внимание на гостя.

— Добро пожаловать в Вердильон, сэр. Как сказал мой супруг, здесь вам, вероятно, не представится случая покрыть себя славой.

Молодой мужчина отвесил изящный поклон.

— Я, скорее, избегаю славы, сударыня. Никогда не мог решить, какую рифму подберут Певцы к моему имени: ель, макрель или постель. Звучит совершенно неблагородно и неблагозвучно.

У молодого дар'нети было приятное, открытое лицо. Светлая бородка и усы аккуратно подстрижены, светлые брови и ресницы обрамляют синие, как и у многих его соплеменников, глаза, лучащиеся весельем. Но, ради всего святого, почему Кейрон выбрал родственника Мен'Тора и Устеля, которые вот уже долгих четыре года относятся к нему с враждебностью?

Тенни удалился, пояснив, что сейчас позовет Герика и сообщит Терезе о прибытии гостей. Радель устроился на длинном диване у камина, но Кейрон остался стоять в дальнем углу комнаты, опираясь на сервант. Он выглядел крайне подавленным, особенно по сравнению с ночным воодушевлением. Гостеприимство этим вечером явно легло на мои плечи.

Я присела на диван возле Раделя.

— Так, выходит, вы поэт, сэр, раз так много знаете о стихосложении?

— О нет, сударыня, конечно же, нет. Просто мой наставник всегда отчитывал меня за короткую память и рекомендовал способы ее улучшить — включая зарифмовывание важнейших напоминаний… — Радель вдохновенно перешел к длинному рассказу о стихотворном заклинании, которое он сочинил в детстве: — Он отступился, как ни жаль, но, поскольку в западных долинах зима случилась холодна, и больше шляпы не носил он, чтоб не всплакнуть себе печально, припомнив своего кота, — закончил он.

Я безостановочно хохотала над его историей. Даже столь краткий разговор показал все очарование манер Раделя, не Уступающих его внешности. Он совершенно не походил на своих суровых отца и деда из рассказов Кейрона. Молодой дар'нети обещал приятно дополнить ряды наших домочадцев.

И доброжелательность была ему просто необходима. Герику вряд ли понравится идея обзавестись телохранителем-дар'нети. Очевидно, нет.

Я все еще посмеивалась над рассказом Раделя, когда Герик с топотом сбежал вниз по лестнице, задержавшись в передней, чтобы пригладить пальцами волосы и одернуть узкую рыжевато-коричневую куртку, надетую поверх бежевой батистовой рубашки. Потом он вошел в гостиную и поклонился сперва Кейрону, а потом мне.

— Добрый вечер, государь. Матушка.

Кейрон молча кивнул Герику и снова отпил вино.

Радель поднялся с дивана. Серьезный и бесстрастный, Герик замер в ожидании у двери, глянув сначала на отца, а потом на гостя. Чтобы прервать неловкое молчание, я приступила к знакомству.

— Герик, позволь представить тебе Раделя ин Мен'Тора ин Устеля. Твой отец привел его сюда, чтобы он остался с нами на время. Радель, это наш сын, Герик ин Д'Натель.

Традиции дар'нети требовали перечисления только ныне живущих предков по отцовской линии, иначе родовое имя Герика оказалось бы куда сложнее.

— Мой господин. — Радель Поклонился, протянув руки в приветствии по обычаю дар'нети.

Я не могла придраться ни к уважительному обращению, ни к жесту, но в них не чувствовалось теплоты.

— Рад наконец встретиться с вами. Я видел вас мельком прошлой ночью, во время вашего визита во дворец — первого, я полагаю, но принц увел вас прежде, чем мы могли быть представлены друг другу. Каждого жителя Авонара заботит знакомство с вами. Мне будет завидовать весь город.

То, что весь Авонар озабочен Гериком, не вызывало сомнений. Но я сомневалась, что речь идет о знакомстве. Герик был сыном принца Авонара и его преемником, признанным советом Наставников дар'нети. Но это признание произошло до того, как Герик шагнул во вращающееся латунное кольцо размером в человеческий рост, называемое «оком», и стал четвертым лордом Зев'На. И хотя Герик впоследствии отрекся от лордов, я не могла себе представить, что ненавидящие Троих дар'нети когда-нибудь позволят ему занять трон Авонара. Но еще тогда Кейрон предпочел действовать так, как если бы Герик был его преемником, говоря, что его собственное доверие и поступки выскажутся в защиту Герика перед его народом.

Герик не произнес ни слова, лишь кивнул Раделю с наименьшей допустимой учтивостью и устроился в самом дальнем кресле, какое смог найти в одной с нами комнате.

К моему облегчению, сразу после этого вернулся Тенни в сопровождении Паоло, который принес поднос с освежительными напитками от Терезы. Дальнейшие представления и приветствия привели к тому, что Радель увлекся беседой с Тенни. Указав высокому худому юноше, куда поставить ароматный чай, холодный эль и тарелки с различными сладостями, фруктами и сырами, я шепнула:

— Паоло, задержись. Я думаю, Герик это оценит.

— Как скажете, госпожа, — ответил он так же тихо, — правда, я неподходяще одет.

Я дернула его за красный шарф, который он носил поверх поношенной домотканой рубахи и рабочих штанов.

— Ты прекрасно знаешь, что тебя всегда рады видеть в нашем доме, во что бы ты ни был одет: в набедренную повязку или бальное платье.

Он усмехнулся и стащил пирожок с джемом.

Россыпь веснушек на узком, вечно загорелом лице Паоло была едва ли не единственным напоминанием о хромоногом, неграмотном мальчишке из Данфарри, волею случая втянутом в наши приключения шесть лет назад. Кейрон вылечил его искалеченное тело, а в ответ этот застенчивый паренек спас душу нашего сына. Теперь его долговязая фигура возвышалась над нами с Гериком. Этой весной Паоло исполнилось восемнадцать, он совсем повзрослел.

Как я и предполагала, Паоло сразу же придвинулся к Герику, усевшись на пол рядом с его креслом и вытянув свои длинные ноги поперек плотного ковра. Пока Радель сидел между мной и Тенни и внимательно слушал рассказ последнего о том, как он, прилежный средний сын, рос в обществе двух братцев-разгильдяев, оба юноши набивали рты печеными вкусностями Терезы. Герик что-то тихо пробормотал Паоло, сумев вызвать смешок и краткий ответ, но сам так ни разу и не улыбнулся и за весь вечер не попытался заговорить с кем-то еще.

Несмотря на забавные истории Тенни и остроумные замечания Раделя, Кейрон по-прежнему держался в стороне. Он сел в кресло у самых дверей, подперев подбородок сжатым кулаком. Все мои попытки вовлечь его в разговор разбивались об односложные ответы. Однако его внимание ни на миг не отвлекалось от нашей компании. Каждый раз, когда беседа смолкала, в воздухе чувствовалось напряжение.

Слишком скоро Кейрон встал.

— Мне пора возвращаться.

Его движение пробудило во всех нас бурную деятельность. Пока Тенни наставлял Раделя касательно завтрака, воды для умывания и прочих имеющихся в доме удобств, мальчики, затолкав в рот по последнему куску Терезиного пирога, составили стопками тарелки и утащили их на кухню. Я же направилась прямиком к Кейрону.

— Что здесь происходит?

Он взял меня за руку и подвел к оконной нише, подальше от остальных.

— Прости, я не могу объяснить. Мне нужно идти, — он говорил тихо, так, чтобы больше никто не мог расслышать, — и я должен перемолвиться парой слов с мальчиком.

— Но…

— Сейри, будь крайне осторожна. Пожалуйста. Прислушивайся внимательно и наблюдай.

Я не собиралась так сразу его отпускать.

— Прислушиваться к чему? Кейрон, зачем ты вообще притащил сюда сына Мен'Тора?

— Потому что мне нужен был кто-то честный, кто-то способный, и притом кто-то, чье сердце не привязано ни ко мне, ни к моей семье.

Я принялась было возражать снова, но он приложил палец к моим губам. Потом поцеловал мне руку, прижал ее ко лбу и сказал, взглянув поверх моей головы:

— Герик, не мог бы ты прогуляться со мной?

Его рука погладила меня по плечу, когда он двинулся к выходу, сухо и без слов кивнув Раделю.

— Конечно, — отозвался Герик.

Он поставил обратно на стол оставшиеся чашки и тарелки, которые только что собрал, и вышел во двор вслед за Кейроном.

Я видела из окна, как они остановились поговорить всего на несколько мгновений. Серьезный разговор. Краткий. Затем Герик скрестил руки на груди, задумчиво наблюдая, как Кейрон отходит прочь и исчезает.

Я бы не была и вполовину так взволнована, если бы не то, что за весь вечер Кейрон ни разу не взглянул мне в глаза. Произошло что-то ужасное. Я только не знала, что именно.

* * *

Этой ночью Герику снова снились кошмары. Когда я прибежала в его спальню, я увидела там Раделя, с мечом наголо осматривающего окна и двери, отдергивающего занавески, словно в надежде найти там прячущегося злоумышленника. Не только лунный свет проникал через сверкающие стекла окон, выходивших на спящий сад… не только лунный свет, но и еще что-то неопределимое, что нарушило сон молодого человека.

— Кажется, все спокойно, — заметил Радель, когда крики Герика прервались его пробуждением. — Я могу что-нибудь сделать для вас, молодой господин?

— Вы можете удалиться из моей спальни.

Герик даже не взглянул на Раделя. Он схватил штаны, брошенные в ногах кровати, натянул и заправил в них мятую рубашку, в которой спал.

Радель не шелохнулся. Я вымученно улыбнулась дар'нети и кивнула в сторону двери. Не изменившись в лице, он поклонился и вышел.

— Герик…

— Прошу прощения, что перебудил весь дом, — сказал он, торопливо натягивая ботинки, словно куда-то опаздывал. — Но мне ничего не нужно. По крайней мере, от него.

Он сдержанно чмокнул меня в щеку и поспешил прочь, сбегая по лестнице через ступеньку, бросив меня одну в залитой луной спальне.

Я вздохнула, расправила его одеяла и вышла вслед за ним в коридор. Прежде чем вернуться в постель, я остановилась на лестничной площадке, в темном уголке которой ссутулился Радель. Он стоял, поджав ногу и уперевшись ступней в стену позади, и смотрел в маленькое круглое окошко, выходившее на конюшни.

— Радель, я должна извиниться за грубость моего сына. Должно быть, мой супруг рассказал вам…

— Не тревожьтесь, сударыня, — перебил он, выпрямляясь при моем появлении. — Я вовсе не считаю своей целью втираться в доверие к вашему сыну или судить о своих успехах по его благоволению. Я должен всего лишь охранять тех, кто живет в этом доме, как приказал мне мой принц. Мои истинные таланты — умение слушать и наблюдать.

— Ваш меч был обнажен вполне со знанием дела, — заметила я.

Молодой человек усмехнулся, его белые зубы сверкнули в темноте.

— Мой меч не знает для себя иного места, кроме моей руки. Я прожил двадцать четыре года, и десять из них — на стенах Авонара, наблюдая и слушая, чтобы помешать вторжению проклятых зидов. Я не из тех, кто станет сидеть сложа руки, пока остальные действуют.

— Тогда будьте настороже. Доброй ночи, Радель. И благодарю вас.

— Доброй ночи, сударыня. Спите спокойно. Вам нечего бояться.

Глава 4

Спокойно мне не спалось. Ни в эту ночь, ни в последующие. Погода испортилась: горячий и тяжелый утренний воздух к вечеру вскипал неистовыми грозами. Ни Герик, ни Радель не вызывались облегчить мне жизнь, объяснив, почему Кейрон так быстро вернулся к нам. Я так злилась из-за этого, что несколько дней отказывалась обсуждать с ними обоими и Кейрона, и его визит. Потом я разозлилась уже сама на себя, за твердолобое упрямство.

Неделю спустя я переступила через свою гордость и напомнила Герику, что его отец так и не рассказал мне о причинах своего столь сильного беспокойства. Не заметил ли Герик что-либо в несколько мгновений перед тем, как Кейрон исчез?

Герик слегка покраснел.

— Он заставил меня поклясться не повторять того, что он рассказал мне… даже тебе. Прости. Он сказал, это ради твоей же безопасности.

Вечер того дня я потратила на выколачивание ковриков из гостиной, которые Тереза вывесила проветриваться на улице. Она клялась, что они стали вдвое тоньше после того, как я с ними разделалась.

Впрочем, все обитатели дома страдали от приступов дурного настроения. Я выбранила Герика за то, что он по-прежнему грубил Раделю, и безосновательно ворчала на Терезу, пока та не пригрозила уволиться. Герик швырнул на пол книги, вылетел из библиотеки, раздраженный обременительным заданием, и поклялся, что будет ночевать в конюшне, если Радель еще хоть раз переступит порог его спальни. Тенни поспорил с угрюмым Паоло из-за их поздних поездок с Гериком. И вдобавок на этой неделе Герику еще трижды снились кошмары, причем от раза к разу все хуже. Скоро я начала вздрагивать от каждого звука, каждый хлопок двери требовал объяснения. Если в скором времени ничего не изменится, мы, должно быть, поубиваем друг друга.

Только Радель казался невозмутимым — когда его удавалось встретить. Он скрывался от взглядов по углам или в тени. Я-то думала, что он привнесет свежий взгляд в разговоры и одолжит нашей компании немного своей жизнерадостности, но он никогда не присоединялся к нам ни за столом, ни на уроках, ни во время вечерних бесед. Хотя Тереза и клялась, что он заглядывал к ней за едой, а время от времени даже помогал по кухне, сама я за это поручиться не могла.

Однажды утром я испугалась до полусмерти, столкнувшись с ним, когда он рыскал по саду, и в раздражении поинтересовалась, не выйдет ли он хоть ненадолго на свет.

— Вы можете пользоваться библиотекой, есть вместе со всеми и сидеть с нами по вечерам. Тенни — прекрасный игрок в шахматы. Паоло по-прежнему отыскивает измученных кляч и заботится о них так, что после их можно прямо отправлять на скачки, а Герик считает, что день прожит не зря, если кто-нибудь согласится посостязаться с ним в скорости, бегом или верхом. Оба мальчика знают местность как свои пять пальцев и с удовольствием вам ее покажут. Вам нет нужды держаться в стороне.

— Хоть ваша компания мне, несомненно, приятна, сударыня, — ответил он, — но игры меня не занимают. Сомневаюсь также, что смогу найти что-либо интересное в вашей библиотеке, равно как и вы не найдете ничего подходящего для себя в библиотеках Авонара.

Должно быть, проклятие этой недели заставило его ответ казаться таким раздражающим.

— Я убеждена, что найду много интересного в ваших библиотеках.

Он вскинул голову, серьезно посмотрев на меня.

— Вы и в самом деле полагаете, что переедете в Авонар?

— Гондея — дом моего супруга, Радель. Он сидит на троне Авонара, а мой сын — его преемник. Конечно же, я перееду туда.

Он не ответил, только поклонился и ушел прочь. Что имел в виду Кейрон, когда сказал, что ему нужен кто-то, чье сердце не привязано к нашей семье? Я так сильно хлопнула калиткой, что она, отскочив, распахнулась снова.

* * *

На вторую неделю раздоров вслед за осторожным стуком в дверь рабочего кабинета вошла с новостями Тереза.

— Сударыня, какой-то человек хочет с вами увидеться. Он ждет в малой гостиной.

Гости в Вердильоне были редкостью. Задержавшись лишь для того, чтобы вытереть перо и закрыть чернильницу, я последовала за Терезой вниз по широкой лестнице в гостиную. Там меня ждал крепкий мужчина, одетый в протертое на локтях темно-синее пальто и с мягкой широкополой шляпой в руке. Нашивка цвета пламени на пальто извещала, что передо мной стоит шериф, местное должностное лицо, чьей первой обязанностью было истребление чародеев. К счастью, огрубевшее с годами лицо уточняло, что это друг — Грэми Роуэн, шериф Данфарри.

— Как я счастлива видеть вас, шериф! И Паоло будет в восторге.

— Я тоже рад встрече, сударыня, — сказал он, беря меня за руку и вежливо кланяясь.

Я не солгала, сказав, что рада видеть Роуэна. И хотя некогда я презирала его из-за его должности, он показал себя верным союзником и человеком честным и достойным. Однако с первого же взгляда стало ясно, что он тоже не поможет разрешить напряжение, повисшее в нашем доме. Глубокие морщины избороздили его багровый лоб. Когда я опустилась на диван, лицом к окнам, выходящим на заросшую лужайку и вишневый сад, и жестом пригласила его присесть рядом, он примостился на самый край подушек.

— Что завело вас в такую даль, шериф? Надеюсь, просто желание нас навестить?

Кто-то же должен был начать разговор.

— Я могу говорить как есть, сударыня?

Его мягкая манера речи и деревенский выговор не вполне отражали все возможности человека, ответственного за соблюдение королевских законов на немалой части Лейрана. Грэми Роуэна было легко недооценить.

— Сколько я вас знаю, вы иначе никогда и не умели, — ответила я.

Моей неловкой шутке не удалось разгладить морщины на его лбу.

— В доме, кроме меня, никого, — уточнила я. — Тенни на весь день уехал в Юриван. Тереза и Кэт отправились на рынок. Герик, скорее всего, сейчас в конюшне вместе с Паоло, а Радель — это наш новый охранник-дар'нети — никогда не отходит от него далеко.

— Вас желает видеть король Эвард.

Грэми протянул мне небольшой сложенный лист бумаги.

— Эвард!

Бумага оказалась тяжелой и жесткой, хорошего качества. Надписей снаружи не было, лишь красная восковая печать без оттиска. Я повертела лист в руках.

— Но как это возможно?

Прошло почти шесть лет с того дня, как Герика похитили лорды, а я отправилась за ним в Гондею и Зев'На. Я думала, меня уже давно похоронили.

Роуэн говорил тихим, напряженным голосом.

— Я знаю только, что десять дней назад двое господ, приближенных к королю, прибыли в Данфарри. Их интересовало ваше местонахождение. Я ответил им так, как мы с вами условились, — что я ничего о вас не слышал после исчезновения вашего племянника. Я пересказал все, что слышал от помощника комигорского шерифа, а тот утверждал, что никаких следов вас и мальчика так и не нашли. Но, как сообщили эти двое, король убежден в том, что вы живы, и «страстно желает побеседовать с вами».

«Страстно желает…» Это было совсем не похоже на Эварда.

— Откуда ему знать, что я жива? И что ему может быть нужно?

— Я спросил их об этом. Они сказали только, что, если мне «доведется случайно встретиться с вами», я должен передать вам: ваше помилование остается в силе, и это связано с вашей последней беседой с его величеством.

— Когда я рассказала ему про другой мир и исходящую от лордов угрозу. Я даже сомневалась, что он мне поверил.

С тех пор как я бросилась спасать Герика из Зев'На, я ни разу не вспомнила о своем старом враге, короле Лейрана. Наша взаимная неприязнь была слишком глубока. Его отроческая дружба с моим братом побудила его даровать мне прощение за «преступления» — то есть связь с чародеем, но никаких дальнейших милостей от него я не ожидала.

— И что же ты им ответил?

— Что надеяться, будто вы живы, — глупо, а ожидать, что вы вернетесь в Данфарри, — еще глупее. — Роуэн теребил в руках шляпу, лицо его скривилось в хмурой гримасе. — Они определенно мне не поверили. Все это дурно пахнет. Вот почему я решил, что мне следует доставить это вам.

Я сломала печать. Письмо было кратким и по существу.

Требуется ваш совет. На закате пятнадцатого дня месяца туманов. Арочный мост в знаменитых садах вашего покойного кузена.

— Виндам… Он хочет встретиться в садах Мартина, в Виндаме. — Я скомкала бумагу и швырнула ее на пол. — Бесстыжий ублюдок! Да как он смеет ступать туда!

Мартин, граф Гольтский, был моим дальним родичем по материнской линии, лучшим другом и наставником моей юности. В тот же самый день, когда король и Совет лордов приговорили Кейрона к сожжению, Эвард казнил Мартина, его возлюбленную и Танаджера, брата Тенни, обвинив их в сговоре с волшебниками ради свержения его власти. Только Тенни удалось избежать гибели. Кто бы ни заявил права на земли и титул графа Гольтского, мысль об Эварде, прогуливающемся по садам Мартина, показалась мне ужасной.

— И еще одно, — добавил Роуэн. — Посланец сказал: «Передайте ей, что поиски одной особы могут обнаружить и других, кого вообще не следует находить».

Холодный страх быстро погасил мое негодование.

— Звезды ночи! Может ли Эвард знать о Герике?

— Они сказали ни словом больше, чем я вам передал. Я подумал, что они, возможно, прознали о трех чародеях, живших в вашем прежнем доме. Они-то, по крайней мере, теперь далеко.

Когда Кейрон впервые спас Мост Д'Арната, он исцелил трех зидов, вернув им души, украденные у них несколько столетий назад. Они ненадолго задержались в моем старом домике, но уже вернулись в Гондею, выполняя поручение Кейрона. По крайней мере, они вне досягаемости Эварда. Но если король что-нибудь узнал о Герике… что он сын Кейрона… тоже чародей…

Я подхватила с пола письмо и снова в него уставилась. А еще оставался Тенни… Роуэн смотрел на меня, теребя поля шляпы.

— Я не могу позволить Эварду меня искать, — решила я. — Любые расспросы о моих былых знакомствах приведут его к отцу Тенни, а тот с легкостью направит их сюда. И это подвергнет опасности не только Герика, но и Тенни, все еще приговоренного к смерти.

То, что мой старый друг избежал казни шестнадцать лет назад, было чистым везением.

— Вероятно, настало время для вашего переезда. Подальше отсюда.

— И куда нам идти? Мы не можем прятаться всю жизнь.

«Страстно желает…», «Требуется ваш совет…»

— Кроме того, мне любопытно…

Возможно, сказывалось недельное напряжение, но я уверилась в том, что мне следует ответить на просьбу Эварда. Все, что угодно, только бы убраться из Вердильона и от этих выматывающих душу дней. Сама я короля не страшилась. Даже его едва завуалированные угрозы не могли поколебать мою уверенность. Я была убеждена, что это не что иное, как знаки безотлагательности, неловкая попытка убедить. Эвард всегда был задирист. Но его дружеская расположенность к моему брату, подтверждавшаяся раз за разом, мешала ему расправиться со мной. И каким-то образом в день, когда я сообщила ему о смерти Томаса и странных обстоятельствах, с ней связанных, я почувствовала, что его благосклонность распространилась и на меня — печальный дар сердца, почти не знавшего мягкости.

Нет, единственное, что меня заботит в связи с этой встречей, — это безопасность Герика. Мне бы не хотелось, чтобы Эвард им заинтересовался. С другой стороны, оставить его одного я тоже не могла. Отголоски ночных кошмаров моего сына все еще звенели в моих ушах.

— Я думаю, лучше всего будет выяснить, что ему надо. Герику придется отправиться со мной. И Раделю тоже. Мы поедем переодетыми, и, если Эвард замыслил ловушку, она не сработает, поскольку прибудем мы вовсе не так, как он того ожидает. А перемены пойдут нам только на пользу.

* * *

Я тщательно продумала все аргументы, прежде чем предложить этот замысел остальным. Но, к моему изумлению, Герик сразу же с головой погрузился в планирование.

— Паоло тоже стоит поехать, как ты думаешь? Ему так здорово удается просачиваться в разные места и заставлять людей проговариваться о том, что они вовсе не собирались выбалтывать. Нам стоит разведать обстановку, прежде чем ты встретишься с королем Эвардом.

Деревья звенели от щебета черных дроздов, пока мы с Гериком и Тенни, сидя на лужайке, обсуждали нашу поездку в Монтевиаль. Грэми Роуэн уже отправился обратно в Данфарри, убежденный, что меня следовало бы запереть в приюте для умалишенных.

— Даже и не думай, что я подпущу тебя близко к этой встрече, мой мальчик, — сообщила я. — Ты и Радель — и Паоло тоже, если он поедет с нами, — будете держаться подальше.

Хотя и встревоженный обсуждением, Тенни согласился, что нам нужно выяснить, чего же хочет Эвард.

— Но если вы собираетесь это сделать, вы, прежде всего, должны быть осторожны и быстры, — заметил он. — Большая компания будет слишком заметна. Я по-прежнему считаю, что оба юноши должны остаться здесь.

— С Гериком я не расстанусь, — возразила я.

— А я не поеду без Паоло. — Узкое лицо Герика выражало оживление и решительность. — Он может ехать сам. Как торговец лошадьми, например. Так даже лучше, чтобы наблюдать, не присоединяясь к нам. Ну а мы с мамой — и, полагаю, тени дар'нети тоже придется поехать с нами, — мы бы могли быть…

— … семьей, пытающейся устроить сына оруженосцем, — подхватила я, заразившись энтузиазмом Герика. — Это самый обычный повод для того, чтобы мать с сыном отправились в Монтевиаль. Отец погиб на войне. Семья ищет кого-нибудь, кто взял бы мальчика под свое крыло.

— Как раз то, что пыталась сделать Филомена после смерти Томаса, перед тем как я отправился в Зев'На, — подытожил Герик.

Он произнес это так… мимоходом. Зев'На. Эти звуки вонзились в мое сердце, пробудив странно смешанные ужас и надежду. Название напоминало о невероятном горе и отчаянии, однако спокойствие, с которым Герик упомянул крепость лордов, несомненно, говорило о его выздоровлении. Он так неистово сберегал в тайне собственные мысли, что я цеплялась за малейший признак улучшения.

— Именно, — подтвердила я. — Рад ель будет учителем фехтования, который до сих пор обучает мальчика. Ну как, мы справимся?

— Конечно, — согласился Герик. — Я хотел бы снова увидеть Монтевиаль. Последний раз я был там лет в восемь-девять, когда папа — Томас — взял меня посмотреть на руины Вожьера. На самом деле, я думаю, он больше хотел показать мне свои новые покои во дворце, чем развалины.

— Могу себе представить. Томас был неисправимым хвастуном.

Я улыбнулась Герику, и он ответил мне тем же. Краткое, замечательное отражение моего брата и Кейрона сразу. Он редко улыбался.

Тенни, как всегда, был настроен скептично, но бодрый настрой Герика завладел и им. Мой старый друг выпрямил длинные ноги и, поморщившись, поднялся с травы, потирая вечно ноющую спину.

— Я скажу Терезе, чтобы она приступала к сборам.

Герик вскочил.

— А я сообщу Паоло. Он придет в восторг — целыми днями ехать верхом, и так — в течение нескольких недель.

Все время обсуждения Радель скромно держался в тени миртовой изгороди, из укрытия ему были видны сразу и ответвление от главной дороги, и тропинка, уходящая от конюшен в глубину парка. Как только Тенни и Герик вышли за пределы слышимости, молодой дар'нети с крайне озабоченным видом вырос передо мной.

— Сударыня, вы не можете всерьез говорить об этом безумном маскараде и долгой поездке по сельской местности…

Я встала и отряхнула с юбки траву.

— Я совершенно серьезна. И раз уж вы слышали так много, то знаете, что вы будете нас сопровождать.

— Мы должны ждать здесь возвращения принца.

— На это могут уйти месяцы. Король Эвард любит добиваться своего, и, если он начнет охоту, он может обнаружить это место гораздо раньше. Я не стану рисковать безопасностью Герика и Тенни. Ждать слишком опасно.

— Я не думаю, что пройдут месяцы. Возможно, всего лишь несколько дней. И в любом случае в приказах моего государя…

— … ничего не говорится о том, чтобы мешать поездке в Монтевиаль, я уверена. Он никогда бы не запретил мне ничего подобного.

— Вам? Разумеется нет. Но он не позволил бы юному лорду… так рисковать. Мальчик не должен уезжать отсюда до возвращения принца.

Мурашки пробежали по моей коже. «Юному лорду». Так Герика называли в Зев'На.

— Я никогда не подвергну своего сына напрасному риску, Радель. Наше пребывание в Вердильоне может быть небезопасно даже сейчас, так что Герику нельзя здесь оставаться. Ему нужно быть со мной. Кроме того, ему нужно выбираться в мир. Он же не заключенный.

— Но принц сказал… — Он неожиданно осекся.

— И что же он сказал? — Мое хрупкое терпение разлетелось осколками. — Я все ждала, когда же кто-нибудь об этом заговорит. Так что он вам сказал такого, что могло бы помешать нашему отъезду?

Молодой человек вспыхнул и плотно сжал губы.

— Тогда мы отправляемся. Если мой муж хочет найти нас, он может воспользоваться камнем-проводником, который я ношу на груди, а не сваливаться сюда как снег на голову. Если хотите, можете ждать его здесь. Но если ваш долг — защищать Герика, то вам стоило бы уже собирать вещи.

Довольно с меня тайн и уверток.

— Моя обязанность, сударыня, защищать мой мир и этот от лордов Зев'На. И я никогда об этом не забываю.

Из-под почтительной маски посыпались искры, как будто мои слова ударили по стали. Это был молодой мужчина, который сражался в своей первой битве в четырнадцать лет.

— Простите, Радель. Я и не подразумевала обратного.

Он сдержанно поклонился.

— Я надеюсь, что, если по дороге вы встретитесь с непредвиденными опасностями, ваша осторожность положит конец этой авантюре.

— Можете быть в этом уверены.

Больше Радель не спорил и ни словом не упомянул о приказах Кейрона, хотя его увиливания не уняли моих тревог. Двумя днями позже, когда мы вышли в душный зной раннего утра, молодой дар'нети присоединился к нашей игре в обычном для него добром расположении духа. Он завил светлые усы и бородку жесткими колечками, пояснив, что его учитель фехтования поступал с собственным лицом именно так. Но, несмотря ни на что, молодой человек стал гораздо бдительнее. Не думаю, что он вообще хоть раз отвел от Герика взгляд.

Глава 5

Паоло выехал из Вердильона днем раньше нас. Он застенчиво предложил Тенни вложить несколько серебряных монет, чтобы он мог поехать с целым караваном лошадей, которых валлеорцы уже отчаялись продать, прежде чем их конфискует лейранская армия. Отправка коней в Монтевиаль принесла бы не только выгоду нашим соседям и великолепное прикрытие Паоло, но и немалую чистую прибыль для нас самих. Хоть и жили мы довольно скромно, возможности Тенни были небезграничны.

Мы с Гериком отправились в путь на старой двуколке, запряженной малорослой лошадкой, — вышло медленнее, чем если бы мы ехали верхом, но больше соответствовало нашим личинам. Я надела вдовий чепец и старомодное бархатное платье, найденные у Тенни на чердаке. Герику мы подыскали щегольскую зеленую шапочку, чтобы скрыть цвет волос, и поношенный, но пышный наряд, подобающий юноше из обедневшей благородной семьи, надеющемуся произвести впечатление в столице. Мы с ним хохотали сами над собой, когда облачились в наши маскарадные костюмы, и весь первый день пути веселились, словно на празднике.

Городок Прайдина, где мы должны были встретиться с Паоло, вырос на перекрестье двух путей: главного тракта, тянущегося через Валлеор с севера на юг, и дороги, пересекавшей склон Серран, череду невысоких пиков и острых гребней, естественную границу с Лейраном. Прайдина славилась немалой ярмаркой, куда более развитой подпольной торговлей контрабандными лейранскими товарами, а также полным набором карманников, воров и попрошаек всех мастей.

Мы сняли комнату на окраине города в скромной гостинице под названием «Огненный козел», достаточно приличной для обедневшей благородной дамы, ее сына и его учителя фехтования. Едва двуколку распрягли и выгрузили багаж, мы с Гериком сели ужинать в общем зале гостиницы. Радель к нам не присоединился. Казалось, на людях он чувствует себя неловко и тревожно. Он сказал, что предпочтет присмотреть за лошадью, повозкой и гостиницей снаружи.

Несмотря на долгий дневной путь из Вердильона, Герик не намеревался подниматься наверх сразу, как только мы окончили ужин.

— Мы нигде не бывали все эти годы, — заметил он, облокачиваясь на выскобленный сосновый стол, после того как служанка унесла наши тарелки. — Разве ты не хочешь послушать, что нового происходит в мире?

Он был прав. Мы с ним редко отваживались высунуться за стены Вердильона и тем более не бывали в хоть сколько-нибудь значимых городках. Тенни часто ездил в Юриван и всегда многое мог рассказать о новых изданиях у его любимых книготорговцев или о том, кто сейчас преподает философию в Университете, но мало что о политике и слухах. Ничего из того, что можно разузнать в общем зале гостиницы на перекрестке дорог.

Я заказала нам по большой кружке местного эля. Как только за закопченными окнами «Огненного козла» сгустились сумерки, мальчик из гостиничной прислуги подкинул в дымный очаг новое полено, суетясь и помешивая уголья, до тех пор пока оно не затрещало. Отблески пляшущих язычков пламени осветили собравшихся: румяного, круглолицего мужчину с вьющейся рыжей бородой; сидевшую в одиночестве женщину, измученную и бледную, с бегающими темными глазами и плохими зубами; мрачного, усталого верзилу, уснувшего лицом в тарелку рядом с троицей шумных приятелей. В небольшой зал набилось около двух десятков посетителей, и чем больше эля разливал из бочонка хозяин гостиницы, тем громче и откровеннее становились разговоры.

Если судить по ним, Эвард едва ли преуспел в своих попытках поставить искерские земли под пяту Лейрана вслед за Валлеором и Керотеей. Валлеорцы, сидящие в зале, — их легко можно было отличить по светлой коже и волосам и темной одежде — исподтишка усмехались рассказам о неудачах короля. Небогато одетый торговец пересказал дошедшие из Монтевиаля тревожные слухи о шпионах, казнях и целом трущобном квартале, сожженном толпой. Другие путешественники кивали, соглашаясь с тем, что столица Лейрана в последние дни стала довольно неуютным местом.

Костлявый человечек, лудильщик по профессии, описал душераздирающую и неправдоподобную историю о том, как он угодил в болото и его спасла стая бродячих собак. Сомнительная байка пробудила в собрании аппетит к россказням.

— А давайте-ка каждый из нас что-нибудь расскажет или споет песню, — предложила бледная женщина с гнилыми зубами. — А потом все собравшиеся скинутся на кружку эля тому, чья история выйдет лучшей.

Валлеорский сборщик налогов, один из тех низкооплачиваемых местных чиновников, кого обычно называют предателями и орудиями в руках жестокого лейранского правительства, вызвался быть первым. В этот вечер ему простили его отталкивающую профессию за веселую историю про двух лейранских сборщиков налогов, которых по всему Северному Валлеору преследовал разбойник по прозвищу Красноглазый. Бледная женщина велела хозяину наполнить его кружку, не дожидаясь голосования в конце вечера.

Тощий крестьянин, чья небритая физиономия была изрыта оспинами, позабавил присутствующих рассказом о лейранском торговце, которого оставили голым на дереве, наедине с парой волков, привязанных к стволу, пока его запасы тканей и кожи делило между собой обнищавшее население валлеорской деревушки. Гости ревели от восторга.

Герик внимательно ловил каждое слово. Пока служанка снова обходила с подносом посетителей, а те буйно требовали следующего рассказа, он пробормотал себе под нос:

— Почему крестьяне не убили торговца? Глупо было отпускать его.

Он словно рассуждал о стратегии игры в шашки.

— Наверное, они не считали, что тряпье стоит человеческой жизни, — ответила я, — пусть даже и жизни глупца.

— Он вернется и убьет их. Вон тот, — он кивнул на крестьянина, рассказавшего историю, — он приведет солдат в деревню. И все погибнут.

От его убежденности у меня мурашки по спине пробежали. Иногда Герик казался тихим, сдержанным мальчиком шестнадцати лет, а иногда… Я вздохнула с облегчением, когда разговор вернулся к погоде, урожаям и рассказу про двух охотников, которые зимой потерялись в горах, но выжили, укрывшись в разбойничьей пещере.

Когда внести свой вклад в вечернее развлечение потребовали от меня, я рассказала о том, как мой отец взял нас с Томасом на верховую прогулку по диким холмам близ Комигора и в пути притворился больным. Он хотел посмотреть, сможем ли мы благополучно добраться до дома, а сам держался рядом, готовый нас защитить. История вышла неплохая, только короткая и достаточно незамысловатая, чтобы я смогла скрыть лейранский акцент и не выдать нас.

Тепло задымленного зала, долгий день и неделя лихорадочных приготовлений брали свое, налив мои веки свинцом. Но каждый раз, когда я предлагала удалиться к себе, Герик возражал: «Не сейчас. Парень в углу снова собирается петь» или «Я хотел бы еще послушать рассказы лудильщика про Ванесту».

После нескольких таких отговорок, во время которых он не мог поднять на меня глаз, я заподозрила, что знаю причину его упрямства.

Я накрыла его руку своей.

— Если сны вернутся, я буду рядом. Тебя никто не услышит.

Он вспыхнул, не отводя взгляда от собравшейся компании.

— Меня услышит вся Прайдина. И мой сторожевой пес примчится проверить, не запятнал ли я постель… или честь дар'нети… или что бы то ни было, что я, по его мнению, намерен испортить.

— Может, сегодня снов не будет.

Бесполезно пытаться примирить его с вниманием Раделя.

— Пожалуйста, еще только одна история — и пойдем наверх.

Под глазами у него темнели круги, кожа натянулась на скулах. Когда в последний раз он спал хотя бы пару часов подряд? Если бы только я могла убедить его поговорить о вещах действительно важных…

Час был поздний. Седеющий хозяин гостиницы подпирал рукой тяжелый подбородок, а мальчишка задремал в углу, позволив половине светильников прогореть и угаснуть. Пошатывающаяся от усталости служанка еще раз обнесла элем стол, за которым сидело четверо мужчин. Двое были странствующими ковочными кузнецами, искавшими работу среди путешественников. Третий, сухопарый жестянщик, по-видимому, умудрялся ввязываться в забавные приключения везде, где только ни бывал. Четвертый же, крупный седобородый мужчина, в течение всего вечера методично напивался и почти не разговаривал. Когда он потянулся за очередной кружкой, жестянщик положил ладонь на его волосатое плечо.

— Что-то очень уж ты прикипел сегодня к кружке, приятель. Мы уже все свои байки выложили, да так, что головы опустели, а глотки пересохли. Думаю, теперь твой черед рассказать нам историю.

— Вам моя история придется не по вкусу.

— Это еще почему?

— Она не из тех, что приятно послушать расслабляющейся компании.

Несколько задержавшихся в разных уголках зала гостей принялись его уговаривать.

— Расскажи, добрый человек. А решают пусть слушатели. Что приятного в историях о преступниках, голых торговцах и сборщиках налогов?

— Давай, дружище, — подбадривал жестянщик. — Если ты одаришь нас неприятной историей, мы просто закажем еще по кружечке, чтобы взбодриться духом, а после расскажем еще по байке на закуску.

Когда бородач начал рассказ, слова неохотно срывались с его языка, словно лишь огромный их вес вынуждал мужчину произносить их. Его голос был очень низким, рокочущим, с мягким, плавным говором Северного Валлеора — земли каменистых зеленых холмов, холодных голубых озер и суровых голодных зим.

— Я пасу овец у Лах Вристал. Начал я это дело лет двадцать назад, с одной только парой на расплод. Весь свой двенадцатый год я трудился от темна до темна, чтобы заработать свободу и этих овец. Когда мой долг был выплачен, я нашел себе уголок и построил домик для себя и скотины.

Я нашел себе жену во Вристале, и через пять весен у меня было двое сыновей и дочка — эти выжили, и только одного младенца я похоронил. Старший мой, Хью, вырос добрым овцеводом, работал со мной плечом к плечу. Дочка взяла на себя все хозяйство, едва ей исполнилось десять, когда ее мать померла от лихорадки. Не было ни дня, чтобы она не готовила, не пряла или не сбивала масло.

Только мой Том рос, как крапива под забором. Он родился с увечной рукой, и мать его избаловала. Он целыми днями бегал по холмам и играл на травяной свистульке. Нет, он помогал и пасти, и стричь овец, но только душа у него к этому не лежала, только к музыке и холмам. Я говорил ему, что он поймет, когда вырастет: только чтоб прокормить себя, ему придется работать вдвое больше, чем здоровому человеку.

Однажды, недавней ночью, Том вернулся домой поздно, и луна была в его глазах.

«Па, — сказал он, — я видел дорогу, которая ведет туда, где ты никогда не бывал».

«Полно дорог, где я не бывал, — ответил я, — но только не ближе чем в трех днях пешего ходу отсюда. Если овца может туда пройти, могу и я».

«Нет, па. Эта дорога ведет в другую страну. Небо там фиолетовое с черным и все в молниях, звезды там зеленые, а земля нет. Это сломанное место, па, и я хочу пойти туда и посмотреть, на что оно похоже».

Тогда я выпорол мальчишку, решив, что, должно быть, он напился во Вристале. Неважно, сколько я залил за ворот нынче ночью, дома у нас крепкой выпивки не жаловали. Но пока я бил Тома, он не сказал ни слова, не спорил и не кричал, как мог бы в другой день, только смотрел на меня молча, и в глазах его стояла луна.

Следующей ночью он снова поздно вернулся домой.

«Па, — сказал он, — я отведу тебя к этой дороге. Одноглазый человек сказал, что я принадлежу к той стране, а не этой, но я хочу, чтобы ты сам увидел ее, прежде чем я уйду. Вдруг ты мне поверишь и не будешь больше думать, будто я не гожусь тебе в сыновья».

«Ты что, связался с бродячим циркачом? — спросил я. — Все они воры, мошенники и лжецы».

«Он не циркач, па. Он горбун, не выше твоего ремня, с бородой до пояса. У него только один глаз, с фиолетовым зрачком, а там, где должен быть второй, — сросшаяся складка кожи».

«Ты опять пил, Том, — решил тогда я. — Я выколочу из тебя эту дурь».

«Я понимаю, па», — вот все, что он ответил, и встретил побои так мужественно, что у меня духу не хватило закончить дело, и я бросил розгу после пятого удара.

«Больше ты ночью из дому не выйдешь, — сказал я ему. — Будешь работать, пока не свалишься с ног, чтоб было не до выпивки».

«Мне надо уйти, па. Увидеть, что там за той дорогой под черно-фиолетовым небом».

Я привязал его к кровати двойными узлами, за руки и за ноги, но на рассвете он исчез. Веревки лежали на постели свернутыми. Мы с его братом шли по его следам, пока не нашли вещи: его запасную рубашку, нож — только что не свистульку, которую он себе вырезал. Все это было сложено на плоском камне, и оттуда не вело ни единого следа. Это случилось восемнадцать дней назад. С тех пор его никто не видел. Я приехал сюда искать циркачей, особенно одноглазого горбуна ростом мне по пояс. Боюсь я за Тома, думаю, в беду он попал. Не был он в пивной. Сейчас я это понимаю. Какой-то циркач вбил ему в голову все эти бредни, а мой Том — хороший мальчик, ему едва семнадцать исполнилось. Вот такая моя история, и, ежели надо, залейте ее элем, как собираюсь сделать и я сам.

Повисло глухое молчание. Только треск и шипение огня в очаге убеждали меня, что я не лишилась внезапно слуха. Сама история не слишком меня взволновала. Это было обыденным делом для бедняков Четырех королевств — терять сыновей молодыми, из-за болезни ли, из-за пьянства или из-за вездесущих лейранцев, вербовавших их в свою армию. И не менее обычным было винить в несчастьях ребенка волшебство или чудовищ. Но я остро чувствовала горе отца. До того как я попала в Зев'На, где наблюдала, как лорды похищают душу Герика, мне казалось, что нет ничего страшнее, чем увидеть мертвым свое новорожденное дитя. Но куда хуже оказалось терять ребенка, почти достигшего юности, смотреть, как разбивается вдребезги столь многообещающая жизнь.

С явным облегчением я коснулась руки Герика, лежавшей на скобленом столе. Его пальцы были холодны словно лед. Я быстро взглянула на него. Кожа его была бледна как мел, в расширенных глазах плескался мрак.

— Герик, в чем дело?

— Ни в чем, — прошептал он, отдергивая руку и отводя взгляд. — Все в порядке. Это просто история.

Хотя старик-рассказчик буквально зачаровал слушателей, повесть о пьяном сыне пастуха бледнела в сравнении с диковинными приключениями, выпавшими на долю самого Герика.

— Думаю, мальчик просто сбежал, — заметила я. — Отец его бил. Может быть, он таким образом пытается оправдать себя. Как ты думаешь?

Герик пожал плечами, кровь снова прилила к его щекам.

— Думаю, я бы сбежал, если бы меня избивали или привязывали к кровати. Может, теперь пойдем наверх?

Я положила на стол монету для хозяина гостиницы, и мы поднялись по лестнице, оставив нетрезвую компанию осушать кружки и бормотать о том, как бы им попасть домой до рассвета.

Сон не шел ко мне. Куда бы я ни пристроилась, топчан с соломенным тюфяком, казалось, отращивали там то бугор, то вмятину. Я задремывала и снова выныривала из путаницы снов, тревог и планов, которые казались в тот миг важными, но к утру не оставили и воспоминания. Каждый раз, когда я открывала глаза, я видела Герика — настороженный, он сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Локтями он опирался о колени, прижимая ко рту сомкнутые ладони. Когда я в последний раз, вскоре после рассвета, очнулась от судорожного забытья, Герика в комнате не было. Я подхватила остатки нашего скарба и поспешила вниз искать его. В зале «Огненного козла» было не протолкнуться от разнообразнейшего люда: от торговцев до должностных лиц в украшенных кружевом шелковых камзолах и золотых ожерельях.

— Двое в Ванесту! Есть тут еще кто-нибудь в Ванесту?

— Отряд из шестерых человек, в Фенсбридж, ищет хорошего мечника!

Крики раздавались со всех углов зала. Страх перед разбойниками, заполонившими все горные дороги, вынуждал путников объединяться друг с другом для взаимной защиты, куда бы они ни направлялись. Солдаты Эварда были далеко, воюя в Искеране или выслеживая тех, кто не платил налоги и подати, питающие эту бесконечную бойню. Охранять дороги от бандитов никого не оставили, а число шаек росло с каждым днем, так что люди отчаивались прокормить себя и свои семьи. У представителей местных властей, вроде Грэми Роуэна, людей не хватало, а территории были слишком велики, чтобы объехать их хотя бы за год.

— Две дамы в Юриван! Присоединятся к семье или большому смешанному отряду. Головорезам и крестьянам просьба не беспокоиться.

Я протолкалась сквозь душный, битком набитый зал и отпихнула неопрятного мужика, от которого разило перегаром, — он вытаращился на меня и заявил, что готов взять меня, куда бы я ни пожелала отправиться. Одернув свой вдовий чепец, я выбежала во двор в поисках Герика.

Грязный двор был забит лошадьми, повозками, скарбом и еще большим числом людей, в основном выглядящих беднее, чем те, кто теснился внутри. Знакомая долговязая фигура суетилась около десятка лошадей, угощая каждую ласковым словом и пригоршней овса из холщового мешка, висящего на плече. Я готова была поклясться, что каждое животное становилось радостнее после того, как Паоло трепал его по холке и шептал что-то на ухо. Среди лошадей виднелся серый мерин Герика по кличке Ясир, а рядом стояла моя гнедая кобыла Кельти — их взяли в путь не на продажу, а на случай, если мы предпочтем отправиться дальше верхом.

На другой стороне двора Радель помогал молодой женщине грузить в фургон тяжелые сундуки. Посмеявшись чему-то вместе с ней, он надвинул поглубже мягкую шляпу и вернулся к нашей повозке. Крепкая маленькая лошадка уже была запряжена. Я помахала рукой, чтобы привлечь внимание Раделя. Он приветствовал меня и кивнул в сторону дальнего угла двора у конюшни, где Герик о чем-то увлеченно беседовал со вчерашним отчаявшимся рассказчиком. Тревога отпустила меня.

Пока я торопливо пробиралась через двор через толпу людей, грузящих вещи в фургоны, на лошадей и ревущих мулов, дородный погонщик вскочил на тяжелогруженую повозку, громко свистнул и прокричал:

— Выдвигаемся на Монтевиаль! Ждать никого не будем!

Радель подал мне руку, втаскивая в двуколку, изящно взлетел в седло, направил коня вперед и приветствовал погонщика. Указав на мою повозку, он вложил в его руку несколько монет, как я и распорядилась. Погонщик знаком велел мне занять место сразу за передними фургонами, а затем с громким вскриком направил свою повозку к воротам.

Место Герика все еще оставалось пустым. Но Радель выехал наперерез следовавшей за нами повозке, отчего ее возница резко натянул вожжи и разразился бранью, не успев проскочить вперед. Молодой дар'нети усмехнулся мне и замысловато взмахнул шляпой. Я поклонилась в ответ.

Едва я подумала, что мне придется распроститься с преимуществом, выигранным Раделем, и уступить желанное место в голове каравана, как Герик вихрем пронесся через двор и вспрыгнул на сиденье рядом со мной.

— Прошу прощения, — выдохнул он, когда я щелкнула поводьями, и мы выехали со двора гостиницы.

Когда мы оказались за городскими стенами, большая часть немалого отряда вытянулась по дороге позади нас.

— Так как, — поинтересовалась я, не отрывая взгляда от дороги, — есть ли у него новости о своем одноглазом циркаче?

Герик поерзал на жестком сиденье.

— Нет. Я просто… просто хотел сказать ему — я надеюсь, что он отыщет своего сына. Я сказал, что знаком с человеком, которого похитили так же, как его мальчика, но он вернулся домой — так что ему нельзя сдаваться.

— Это стоит любой цены, какую ему придется заплатить. Но когда я повернулась, чтобы улыбнуться Герику, его мысли были уже далеко, а когда я спросила, что же так беспокоит его в рассказе этого человека, он отвел взгляд и выпрямился.

— Ничего.

Выражение его лица подсказало мне, что расспросами его лучше сейчас не беспокоить.

* * *

Наша дорога вилась меж зеленых холмистых предгорий склона Серран, постепенно взбираясь вверх, в сторону границы с Лейраном. Отряд состоял примерно из сорока человек. Впереди держались трое лейранцев, предводительствовавших караваном, и шестеро лейранских солдат, два всадника и четверо пеших, охранявших три тяжелых фургона с деньгами и зерном — налоговыми сборами нескольких валлеорских провинций.

Сразу за нами ехали два охотника, ведущих на рынок в Монтевиаль пять груженных шкурами мулов, следом — виноторговец, который вез лейранскому барону партию дорогого валлеорского вина. Люди виноторговца, должно быть, обрадовались соседству с отрядом мытарей. Либо присутствие солдат и угроза страшных кар за посягательство на королевские доходы отпугнет грабителей, либо их внимание настолько поглотят золото с серебром, спрятанные под мешками с зерном, что на вино они не позарятся.

За людьми виноторговца ехала депутация из четырех валлеорских чиновников, надеющихся добиться налоговых послаблений для своих городов, надменный лейранец с женой и двумя взрослыми сыновьями, а также находящийся на военной службе лейранский каменщик с подмастерьем, которых направили в Ванесту, чтобы избавить государственные учреждения от имен и портретов валлеорской знати. Дополняло отряд немалое число местных жителей, перебиравшихся в Лейран в поисках работы или пропавших родственников. Паоло с его лошадьми остались в самом хвосте каравана, так что я даже не могла его разглядеть.

Голодающая семья валлеорцев едва поспевала за остальными. Мужчина, на плечах которого сидел маленький мальчик, волок тележку на веревке, захлестнутой поперек широкой груди. Его жена несла грудного малыша, привязанного к ее спине полосками ткани. Трое оставшихся ребятишек, ни один не старше десяти лет, тащились рядом с жалкими пожитками и помогали выравнивать повозку на неровных участках дороги.

Во время нашей первой утренней остановки я выяснила у усталой женщины, что этот человек был искусным кузнецом. Кузнецы ценились повсюду, но лейранский наместник Валлеора недавно издал указ, по которому ни один валлеорец не может заниматься ремеслом, пока не пройдет обучение у мастера-лейранца. Когда лошади передохнули и напились воды и мы приготовились продолжить путь, я предложила по очереди подвозить детей на нашей с Гериком двуколке. Но едва кузнец услышал мой лейранский акцент, он резко и недвусмысленно отказался.

После полудня нас ждал недолгий, но крутой подъем на невысокий перевал. Валлеорская семья вскоре отстала. Когда я натянула поводья сильнее, чем требовалось, понуждая лошадь тащиться в гору, Герик с любопытством покосился на меня.

— Что случилось?

— В этом мире куда больше потерянных душ, чем тот сумасшедший пастушонок, — ответила я, слегка ослабив хватку. — Как бы я хотела заставить Эварда немножко прогуляться вместе с ними.

— Это правда, что ты едва не вышла за короля Эварда? В Комигоре об этом никто никогда не упоминал.

— Тенни тебе что-то рассказывал?

— Так, кое-что. Когда я спросил его, почему ты каждый раз произносишь королевское имя с таким видом, будто собираешься плюнуть, и почему ты всегда зовешь его просто Эвард, без титула, Тенни сказал, что ты собиралась стать королевой.

Пока мы ехали сквозь туманный полдень, я рассказывала Герику о дружбе Эварда с Томасом и о царившем между ними взаимопонимании касательно меня. Объясняя ему, как Тенни использовал свое знание законов, чтобы я смогла выбрать сама, за кого мне выйти замуж, мне пришлось рассказать о моем кузене Мартине, графе Гольтском, о его великолепном поместье Виндаме, о том, как я встретила там Кейрона и влюбилась в него раньше, чем узнала, что он чародей.

Герик слушал, но ни словом не выдавал своей реакции.

Мне нравилось быть в пути. Потому что Вердильон, при всей его красоте и уюте, был всего лишь временным пристанищем. Мой дом был рядом с Кейроном, только я не была уверена, где именно. Розовый дворец Авонара принадлежал Д'Нателю, а не Кейрону… не моему Кейрону. Несмотря на то что я сказала Раделю, я не могла представить себя живущей там и оттого чувствовала себя неприкаянной и менее уверенной в будущем, чем когда бы то ни было. Впрочем, моя тревога, должно быть, была лишь малой толикой того, что терзало Герика. Эти соображения позволяли мне терпеть его молчание или перепады настроения, когда ни на что другое у меня терпения не хватало.

Мы медленно продвигались вверх, в воздухе холодало, и впервые за долгие недели день обошелся без грозы. Лиги травы по обе стороны дороги рябили на ветерке, словно изумрудное море. Герик взялся править повозкой, и, несмотря на неизменную тряску, я погрузилась в убаюкивающие воспоминания о Виндаме. Мой рассказ о тех днях невероятно их оживил. Я почти слышала звучный баритон Кейрона, сливающийся с безбожно фальшивящим басом Мартина, когда во время праздника Долгой Ночи они горланили совершенно непристойную песенку. Вслух расхохотавшись над этим воспоминанием, я почувствовала на себе взгляд Герика. Я залилась краской. Полагая, что сейчас он спросит о причинах моего веселья, я задумалась, правильно ли со стороны матери пересказывать юному сыну слова подобной песенки.

Но заданный им на самом деле вопрос удивил меня.

— Почему ты так коротко стрижешь волосы?

Он смотрел на меня со странным выражением: смесью любопытства, удивления и страха. Вожжи в его руках провисли. Повозка замедлила ход.

— Эй, лучше бы нам не останавливаться, а то остальные нас обгонят и придется глотать пыль.

Я забрала вожжи из его застывших рук, щелкнула ими, и лошадка снова двинулась вперед.

Он продолжал смотреть на меня, его вопрос висел в воздухе, словно назойливая пчела.

— В день казни твоего отца мне остригли волосы, — наконец ответила я, пытаясь отбросить сопутствующие воспоминания о пламени и ужасе. — Так в Лейране принято прилюдно каяться. А когда они отросли вновь, я жила в таких условиях, что у меня просто не было времени за ними ухаживать. Было проще оставить их короткими.

Я больше ни разу не отращивала их ниже плеч.

— Пока тебе их не остригли, они были очень длинными.

Не могу сказать, было ли это вопросом или утверждением.

— До этого их стригли так коротко только однажды: когда мне было шесть, и Томас измазал их смолой.

Герик даже не засмеялся и больше вопросов в тот день не задавал. Он закутался в плащ и ехал в напряженном молчании, встряхиваясь и прогоняя сон, стоило лишь ему начать клевать носом. Радель ехал следом за нами и не сводил глаз со спины Герика.

* * *

Восемь дней спустя наша дорога достигла вершины склона Серран. Подъем, хотя и не чрезмерно крутой, был долгим и равномерным, он тянулся по топкому берегу реки, стиснутой с двух сторон скалистыми гребнями. Ворча, что приятное начало нашего путешествия нас избаловало, погонщики принялись нещадно подгонять отряд, словно нельзя было найти подходящее место для лагеря, пока мы не доберемся до более сухой, лейранской, части тракта. Однако сгустившиеся сумерки вскоре вынудили их остановиться куда ближе к перевалу, чем это было принято.

Мы разбили лагерь в длинной, узкой низине, стиснутой между крутыми склонами с двух сторон и с перевалом позади. Дальний конец маленькой долинки сужался, сбегавшие вниз дорога и мелкий ручеек вились между подступивших вплотную утесов, а потом скрывались в дремучем Теннебарском лесу. Ранним летом в горах было еще холодно, и буйный ветер прорывался через перевал и ущелье и неистово трепал юбки и плащи.

— Остановитесь вон в той низине, — велел Санджер, старший погонщик, чья шея была толщиной с его же голову.

Не спешиваясь, он остановился посреди дороги, указывая каждой группе путешественников ее место в долине.

— Этой ночью виноторговец и охотники встанут между вами и моими повозками.

Герик кивнул и причмокнул лошади, направляя ее в поросшую травой впадину у самой дороги, на которую указал погонщик. Я задумалась о причинах этих нововведений. Все прошлые ночи Санджер позволял располагаться кому как нравится.

— Ваша стража третья, с северной стороны, — сообщил погонщик Раделю, когда двуколка затряслась на коротких, сухих пучках травы. — И ваш мальчик нам тоже понадобится. Он, конечно, еще не взрослый, но этой ночью поработать придется каждому. У меня недобрые предчувствия. Слишком здесь высоко. Слишком много ущелий в этих скалах.

— Третья стража, — кивнул Радель. — Я попробую уговорить мальчика — моего ученика — выполнить его часть дела.

Герик щелкнул вожжами сильнее, чем требовалось, чтобы послать повозку вперед.

Одна за другой группы путников двигались мимо нас. К тому времени, как Паоло, поднимая пыль, провел своих лошадей следом за повозками виноторговца и караваном мулов, принадлежащих охотникам, в середину лагеря, как и велел ему Санджер, Герик с Раделем уже распрягли двуколку. Пока я распаковывала наши вещи, Герик вычистил скребком кобылку, а Радель направился к неряшливой сосновой поросли по ту сторону дороги за дровами для костра. Вскоре он вернулся, волоча за собой сухое деревце.

Пока я исследовала наши припасы, жалея, что мне нечего приготовить вкуснее ячменной каши, которой мы ужинали вот уже три ночи подряд, Радель внезапно выронил деревце посреди дороги и метнулся в затянутую сумерками долину с криком «Всадники!». Тон его не позволял усомниться относительно намерений незваных гостей.

Новость пронеслась по лагерю, словно лист, подхваченный порывом ветра. Мужчины что-то отрывисто кричали и хватались за поводья лошадей, выпущенных пастись. Женщины подхватывали ведра и бросались прочь от ручья к своим спутникам. Лишь несколько человек, включая меня, остались стоять и тупо смотреть на дорогу, где до сих пор еще ничего не было видно.

— Вернитесь к повозкам, сударыня, — велел Радель, скатившись в нашу травянистую впадину. — Здесь вы не будете в безопасности.

Из нашей повозки он вытащил длинный холщовый сверток и бросил его на землю к ногам Герика.

— Вы ведь занимались с настоящими мастерами, а? Пришло время приложить ваши умения к подобающему делу.

Тут же объявился Санджер на своем крупном гнедом.

— Что происходит?

— Всадники вниз по дороге, — ответил Радель, затягивая подпругу на своей лошади. — По крайней мере два десятка. Приближаются достаточно быстро, чтобы добра от них ждать не приходилось. Если послать ваших солдат и людей виноторговца туда, где дорога сужается, мы сможем остановить их, прежде чем они доберутся сюда.

— Откуда вы?..

— У меня исключительный слух, — отрезал дар'нети.

Выкрики и указующие пальцы подсказали мне, что внезапный рокот у меня в желудке вызван не нарастающей тревогой, а топотом копыт. Не успела я и глазом моргнуть, как Радель уже был в седле. Он обнажил меч и махнул рукой трем валлеорским чиновникам и каменщику с подмастерьем, подъехавшим следом за Санджером.

— Соберите своих людей! — прокричал Радель. — Мы с этими парнями продержимся, пока вы не подоспеете.

И он с пятью попутчиками направился в горловину долины.

Санджер выехал на середину лагеря, но вместо того, чтобы отправить всадников следом за Раделем, крикнул и замахал своим солдатам, людям виноторговца и охотникам оставаться там, где они есть. Теперь я поняла смысл такой планировки лагеря. Санджер хотел, чтобы с юго-запада ему прикрывали спину мощные утесы, а на левом фланге защитой служили маленькие болотца и ручьи, испещрившие сердцевину долины. Самую же лакомую добычу — вроде бочек с вином и шкур, вместе с их отважными защитниками — он расположил между своими повозками с податями и дорогой. Путники вроде нас, валлеорцев, а также лейранской семейной пары были оставлены на окраине лагеря — расходный материал для отвлечения внимания.

Какой-то миг Герик смотрел на сверток, брошенный Раделем к его ногам, даже не пытаясь развернуть. Потом он резко оглянулся на дар'нети и всадников, мчащихся по дороге, на Санджера с его людьми, занявшими позиции в самом сердце лагеря.

— Пойдем, — сказал он, коснувшись моей руки. — Надо найти Паоло.

Прежде чем я успела переспросить, возразить или задуматься, что еще можно сделать, он бросился к ровному, поросшему травой берегу ручья, где Паоло оставил пастись своих стреноженных лошадей.

Я последовала за ним. Паоло заметил нас еще на полпути к ручью. Я замедлила бег, когда ботинки захлюпали по грязи, и сердце мое замерло, когда я увидела, что Паоло ведет в поводу уже оседланных Ясира и свою Молли.

— Погоди, — возразила я. — Нужно обдумать…

— Позаботься о матушке, — перебил меня Герик, подхватив поводья Ясира, сгреб меня в охапку и передал Паоло.

— Что это ты творишь? — возмутилась я, не привыкшая к тому, чтобы меня передавали из рук в руки какие-то недоросли.

— Вам с Паоло надо убраться за линию солдат, — отвечал Герик, уже сидя в седле. — Это самое безопасное место. Если дар'нети не сумеет удержать горловину, все, оставшиеся снаружи, погибнут.

Слабые крики вдали и облако пыли, поднявшееся на восточном конце дороги, известили нас, что схватка уже началась.

— Лучше бы нам предупредить остальных, — предложил Паоло.

— Просто позаботься о моей матери.

От ужаса у меня перехватило дыхание, когда Герик повернул своего серого скакуна и послал в галоп через всю долину. Но, достигнув дороги, он повернул не к сражению, вспыхнувшему на востоке, а в прямо противоположную сторону, обратно к перевалу. При мысли о том, что мой сын отправился не навстречу опасности, меня окатило волной облегчения, но тут же внутри заворочалось куда менее приятное чувство. Что же он делает?

— Сударыня, пойдемте. — Паоло выхватил окованную железом дубинку, закрепленную у седла Молли, что-то шепнул на ухо лошадке и шлепнул ее по боку, посылая на открытое пастбище, затем взял меня за руку и вежливо потянул за собой. — Нам стоит поспешить.

Вдвоем мы собрали супругов-лейранцев, четвертого чиновника — зазевавшегося полноватого мужчину — и остальных валлеорцев возле Санджера и его повозок с податями. Гранитные склоны, окружавшие долину, зловещим эхом отзывались на лязг оружия, крики и лошадиное ржание.

Хоть солдаты и стражники позволили нам пройти сквозь их строй, они и пальцем не шевельнули, чтобы помочь охваченным паникой путешественникам. Тех людей, кто был безоружен или неспособен сражаться, мы спрятали под повозками, а снаряженных получше расставили перед ними. Я отказалась забиваться под фургон, а взамен взобралась на пирамиду закрепленных веревками винных бочонков, откуда могла наблюдать за происходящим. И в руке у меня был нож.

Я — дочь лейранского воина, и меня учили, что отказ от битвы — это трусость. После ареста Кейрона, когда он, следуя своим жизненным принципам, отказался причинить вред другому ради спасения собственной жизни, своего ребенка и друзей, мои инстинкты и воспитание заклеймили его трусом. Долгие и мучительные годы спустя мне казалось, что я смогла примириться с убеждениями Кейрона. Но теперь было похоже, что и Герик сбежал, оставив своих товарищей сражаться одних.

Пока я пыталась изобрести другое объяснение — он обнаружил какую-то новую угрозу или же отправился в обход, чтобы подкрасться к бандитам незамеченным, — Радель и последний его спутник уже возвращались по дороге через долину, преследуемые по пятам по меньшей мере двадцатью вопящими и улюлюкающими налетчиками. Скоро мы очутились в гуще схватки. Разъяренные разбойники на своих приземистых лошадках рассыпались по лагерю, подняв ужасающий шум: грохот копыт, топот сапог, крики и стоны людей, ржание и хрип лошадей, лязг оружия.

В сутолоке сражения размахивающий топором бандит на косматом, широкогрудом коньке вырос из удушливых клубов пыли прямо перед нами, его повязанный на голову драный зеленый шарф развевался на ветру. Паоло напрягся и вцепился в дубинку обеими руками. Я пригнулась за его спиной, сжимая в руке нож. Но прежде чем негодяй успел до нас добраться, пробегавший мимо солдат, преследовавший другого налетчика, полоснул по ногам его лошади длинным мечом. Лошадка завизжала и рухнула. Всадник вылетел из седла, извернувшись в воздухе, и сверзился в грязь к ногам Паоло.

Однако уже скрывшийся из виду солдат лишь отсрочил нападение, поскольку рычащий бандит откатился в сторону от упавшего животного и вскочил. С леденящим душу воплем он занес топор над головой Паоло. Юноша вскинул дубинку и приготовился к удару. Но тут невесть откуда возник всадник, сверкнуло серебро, и, не успев довершить замах, враг рухнул ничком — широким рубящим ударом Радель рассек ему позвоночник. Дар'нети вздернул лошадь на дыбы и отсалютовал нам окровавленным мечом, прежде чем снова раствориться в гуще сражения. Топочущие копыта разодрали зеленый шарф в клочья.

Это была самая опасная ситуация, в какую угодили мы с Паоло. Мальчик ни на шаг не отступил от меня, но, хотя он по-прежнему держал дубинку наготове, пустить ее в ход, защищая меня, ему так и не пришлось.

Атака быстро захлебнулась. Радель, казалось, был сразу повсюду, выныривая из сумерек там, где бой становился самым жестоким. Его светлые волосы сияли, клинок в свете факелов вспыхивал серебром, ярче всех прочих. Одного за другим он повергал нападающих, пока погонщик и его невозмутимые солдаты держали свой строй.

Ночь поглотила истрепанные остатки разбойничьей шайки. Пока бойцы с хрипом втягивали воздух, а раненые стонали, путники медленно выползали из-под повозок и бродили по вытоптанной траве, разыскивая спутников, подбирая разбросанный скарб, разжигая костры и факелы. Солдаты пригласили Раделя к своему огоньку, все разногласия по поводу тактики, казалось, сгладила победа.

— Я бы лучше объехал дозором по краю долины, — ответил Радель, поглаживая холку храпящего коня. — Да и этого молодца надо бы остудить.

Я перебинтовывала каменщику располосованную ладонь, а он оплакивал погибшего подмастерья, единственного сына своей сестры. Паоло тем временем накладывал повязку на руку толстого валлеорского чиновника. Тот сидел, обмякнув от потрясения, не зная, что делать дальше. Трое его спутников погибли у прохода в долину. Только Радель и каменщик пережили эту вылазку. Однако все признавали, что их сопротивление ослабило бандитов, так что с ними оказалось проще справиться.

Санджер выставил стражу и распорядился похоронить погибших: двух валлеорцев и одного из людей виноторговца помимо четверых, потерянных Раделем. Трупы девятнадцати разбойников бросили на камнях дожидаться волков. Двоих пленников привязали по разные стороны фургона с налогами; там они и останутся до приезда в Монтевиаль — если доживут, конечно.

— Где юный лорд? — спросил Радель, спешиваясь, пока я ставила котелок на огонь, что развел для меня Паоло. Наш лагерь почти не пострадал во время налета. Когда всадники скрылись, мне осталось лишь собрать несколько порванных и перепачканных одеял да помятую посуду.

— Не знаю.

— Ему что-то нужно было сделать.

Паоло в последний раз перемешал угли и выпрямился. Несмотря на то что он тревожился за лошадей и жаждал их проведать, он отказался оставить меня, пока не появится Герик или Радель.

— Он вернется.

Серая куртка Раделя была залита кровью, но он не переменился в лице, когда окинул взглядом лагерь и увидел холщовый сверток, лежащий нетронутым у повозки, там, где он его бросил. Молодой чародей поднял сверток и развернул ткань, показав нам простую стальную рукоять меча, вложенного в потертые кожаные ножны.

— Я заметил, что он не носит оружия. Видимо, мой запасной клинок ему не подошел.

— Он вовсе не обязан… — ощетинился Паоло.

— Хватит, Паоло, — резко оборвала его я, не желая, чтобы они еще и сцепились в споре — только не сейчас. — У нас все еще впереди долгая дорога.

Паоло подхватил с земли свою дубинку и пошел прочь от лагеря.

Радель расседлал коня и вычистил его скребком, прежде чем отпустить пастись. Работая, он успокаивал скакуна ласковым шепотом. Когда тот мирно захрустел сухой травой рядом с нашей безмятежной лошадкой, дар'нети присоединился ко мне у костра, сжимая в руке флягу. Он тяжело опустился на землю, половину воды выпил, добрую часть оставшегося вылил на спутавшиеся волосы и с силой растер ладонями лицо и голову.

— Будете есть?

Я снова приготовила ячменную кашу, но добавила в нее изрядный кусок сахара, пригоршню ягод и толстый шмат масла, чтобы улучшить вкус Радель одарил меня улыбкой.

— Если бы ничего другого не было, я бы сгрыз собственные сапоги, но это пахнет куда вкуснее.

Он взял миску и опустошил ее прежде, чем я успела поставить котелок обратно на огонь. Пока мы разговаривали о погибших и раненых спутниках и о нашем дальнейшем путешествии, он доел оставшееся.

— Вы храбро сражались сегодня, — заметила я, вычистив миски и котелок и убрав их в сумки. — Вероятно, это сражение не принесет вам славы в том мире, но ваш принц узнает о ваших деяниях.

Радель чистил меч.

— Честно говоря, сударыня, для дар'нети сцепиться с отребьем вроде тех, кого мы встретили этой ночью, не такая уж и доблесть. Единственные враги, по которым можно оценить человека, — это те, кто приходит из Зев'На.

Он протер клинок смоченной в масле тряпицей, не поднимая глаз.

Постепенно лагерь погрузился в измотанную тишину, слышались лишь негромкие голоса тех, кто остался на страже, крики охотящихся птиц да далекий волчий вой. Хоть и уставшая донельзя, я все равно не смогла заснуть. Вскоре после того, как сменились часовые, я услышала скрип колес тяжелогруженой повозки и медленный шорох шагов по твердой земле перевала. Обменявшись тихими репликами с часовыми, семья кузнеца направилась к свободному клочку земли возле нас. Должно быть, они рухнули спать прямо на голую землю.

Обернув плечи одеялом, я села и уставилась в темноту, надеясь высмотреть там всадника. Хоть я и ждала, пока глаза не слиплись окончательно, он не появился.

Когда я проснулась в полусонной суматохе снимающегося лагеря, Герик впрягал в повозку нашу лошадку. Ясира поблизости видно не было, и я предположила, что он уже с Паоло.

— Значит, ты вернулся, — заметила я, забрасывая свернутое в узел одеяло в повозку. — На завтрак — эль и солонина.

— Хм. — Он подергал пряжки подпруги, даже не взглянув на меня.

Забросав землей мерцающие угли нашего костра, я собрала остальные наши пожитки и затолкала их под сиденье, оставив мешок с вяленым мясом и флягу с элем там, где Герик сможет взять их, когда захочет. Я не знала, что ему сказать. От страха, стыда и разочарования я готова была трясти его, пока не застучат зубы. Так что я решила, что мне лучше избегать столкновения, пока я не сумею лучше сдерживать свои чувства. Я взобралась в повозку.

Радель торопливо вернулся в лагерь от ручья с мокрыми волосами и умытым лицом и, взлетев в седло, пожелал нам доброго утра. Для Герика же дар'нети словно и не существовал. Мой сын вспрыгнул в повозку рядом со мной. Я причмокнула губами лошади, и мы выехали.

В последующие дни, как бы я ни пыталась подступиться к Герику, он отказывался говорить о своих действиях в ночь налета. И хотя сознание того, что он остался невредим, быстро заслонило мою досаду, я не могла закрыть глаза на один простой вывод. Герик сбежал, в то время как люди куда менее искусные в сражении, чем он, погибли, защищая всех нас. Когда-нибудь ему придется это признать. Если ему предстоит вырасти человеком чести, значит, он должен об этом думать.

Учтивость Раделя оставалась неизменной. И я видела, что Герика это терзает куда больше, чем презрительные взгляды и обидные шепотки наших спутников. Однажды вечером, несколькими ночами позже налета, когда Радель отправился стоять на страже, я предприняла еще одну попытку.

— Нам нужно поговорить об этом, Герик. Ты не произнес и десятка слов за эти три дня. И не смотришь мне в глаза.

Его лицо вспыхнуло, и он швырнул чашку в грязь.

— Что я делаю, а что — нет, никого не касается. Можешь звать меня трусом или демоном, как хочешь — мне плевать. Только оставь меня в покое!

Он устремился в ночь, заставив тьму «затрепетать» от его неистовой злости.

— Он не может сражаться, сударыня, — некоторое время спустя тихо заметил Паоло, сидевший по ту сторону костра. — Просто не может. Мне кажется, он боится.

Но Паоло не мог, а Герик не хотел объяснить мне, чего же он боится.

Глава 6

Восемнадцатью днями позже отъезда из Прайдины мы въехали в обрамленные мощными башнями ворота Монтевиаля, столицы Лейрана, самого могущественного города в мире — самого могущественного мирского города, если точнее. Миряне — так дар'нети, живущие в Гондее и в ее стольном граде Авонаре, называли тех из нас, кто лишен магической силы. От этого слова у меня мурашки бежали по коже. Эти «бездарные» люди были моими друзьями, знакомыми, родными. Ум, мудрость, остроумие цвели здесь, равно как и многие наши недостатки.

И все же моих сородичей, знающих правду о лордах Зев'На, что кормились и наслаждались нашими несчастьями, и о славной магии дар'нети, непоколебимо противостоящей их злобе в далеком полуразрушенном мире, можно было перечесть по пальцам одной руки. После всего выяснившегося за последние шесть лет казалось странным и немного постыдным, что мои друзья, знакомые и родные волновались о собственных заботах, сохраняя столь ужасное неведение.

Мы прибыли далеко за полдень, подъехав к мосту через широкую, ленивую реку Дан. Над нами было серое небо, сплошь затянутое легким маревом, едва ли смягчавшим удушливый зной. Стяги с красными драконами безвольно обмякли на флагштоках, изредка всплескивая на налетающем с реки дурно пахнущем ветерке. Выше по течению сточные канавы выплескивали через стены городские нечистоты в медленно текущую воду. Оборванные разносчики, продававшие все на свете — от больных цыплят и церковных кружек для подаяния до лекарств от чирьев и подагры, — кишели повсюду в ветхом городке, разросшемся снаружи за столичными стенами.

К концу дня у ворот всегда бывало людно, но такого столпотворения я еще не видела. Тракт к западу от города был запружен на пол-лиги, даже за каменным мостом. Толчею усугубляло то, что желающих покинуть город было не меньше, чем стремящихся внутрь. Встревоженные путники теснились, пихались и орали друг на друга. Животные ревели, тащась за хозяевами.

Двое мужчин переругались посреди моста из-за сцепившихся колес своих повозок, осыпая друг друга проклятиями и выхватив ножи. Мы спешились и, ведя за собой впряженную в повозку лошадь, локтями проложили себе дорогу сквозь толчею. Обрывки жалобных, сердитых и испуганных шепотков долетали со всех сторон: «Не впустят, у них нет записей о моей кузине…»; «В ворота никого не пропустят без поручительства кого-нибудь, известного чиновникам…»; «Наши фрукты сгниют, если придется везти их из города в город; а эти, за стенами, сдохнут с голоду…»; «Да так им и надо…»; «Обмочиться страшно…»; «Исчезли, говорят, ни волоска не осталось…»; «Калек арестовывают…»; «У кого есть свидетельства, что он живет в городе? Мы просто в нем живем…»

Телеги с податями, разумеется, быстро исчезли за воротами, но остальным путникам пришлось встать в очередь и ждать, чтобы объяснить цель приезда местному чиновнику. Те, кто мог предъявить свидетельства о благородном покровительстве, королевский торговый патент или тугой кошелек, быстро продвинулись в начало очереди. Получивших разрешение впускали в город. Тяжеловооруженные мечники, стоящие по обе стороны от чиновника, были облачены в красные королевские мундиры, а сразу за подъемной решеткой ждали еще солдаты, ощетинившиеся пиками и обнаженными мечами.

Голубые глаза Раделя скользили по толпящимся просителям, грязной реке, массивным привратным башням и городским стенам, выщербленным в те годы, когда война настолько близко подобралась к самому сердцу Лейрана.

— Длань Вазрина, — протянул он, оттолкнув трех оборванных, хихикающих беспризорников, которые так и терлись о мою накидку, неуклюже, но упорно стараясь обшарить ее карманы, и вытер руку о плащ. — Что же это за место?

Прямо перед нами завязалась потасовка. Стражник сдернул с лошади дородного господина, крича:

— Вот еще один! Одна нога, да и на рост его гляньте!

— Я свою ногу потерял на войне! Отпустите меня! — Перепуганный мужчина извивался, пытаясь высвободиться, пока пикинеры окружали его, а солдат вязал ему руки. — Моя дочь живет на улице Текстильщиков… Я уважаемый человек… Я служил королю…

Сапог стражника врезался ему в лицо, и последние возражения несчастного потонули в бессвязном хлюпанье.

— Сейчас разберемся, кто там тебя уважает, — сообщил один из солдат, волоча его через ворота, пока его лошадь уводили прочь.

Молодую пару не впустили в город, поскольку писарь заметил шрамы от ожогов на лице супруга и нехватку одного уха.

Радель крепко стиснул мой локоть, продолжая обшаривать взглядом толпу и не убирая ладони с рукояти меча, когда на смену прежним явились новые стражники и выстроились вокруг чиновника.

— Давайте отступим, сударыня. Если уж нам так нужно туда попасть, я наколдую нам путь, когда стемнеет. Риск…

— Только если нас развернут, — отрезала я. — Использовать ваш дар слишком опасно. А попытка прокрасться тайком, скорее всего, лишь навлечет на наши головы дальнейшие неприятности.

Знамена на привратных башнях колыхались на слабом, влажном ветерке, пропитанном вонью с заболоченных речных берегов. Мы ждали почти целую вечность, пока стражник не махнул рукой нам с Раделем, чтобы мы вышли вперед. Вскоре я уже лепетала что-то о погибшем на войне муже и о том, что я хочу найти поручителя для моего сына среди монтевиальских знакомых. Герик остался ждать возле повозки на краю толпы.

— И кого же вы собираетесь просить о покровительстве для мальчика? — Чиновник раздул ноздри и разгладил пропитанный потом желтый атласный жилет, глянув украдкой через утоптанную площадку на Герика.

Я упомянула несколько имен из видных семейств, и он вскинул брови.

— Виконт Маджиор? Навряд ли. Он погиб в Искеране года два назад. А Сильванус Ловатто — барон Ловатто, насколько я понимаю, — вышел в отставку и живет на севере страны. Теперь лорд Фаверре… Рикард, лорд Фаверре, как вы говорите… Скажите-ка, сударыня, как кто-то вроде вас мог оказаться в столь дружеских отношениях с командующим городской стражей?

Радель, стоявший за моим левым плечом, напрягся, его рука медленно поползла к мечу, висящему на бедре. Я наступила ему на ногу. В голове роились эпитеты, характеризующие нашего чрезмерно ретивого помощника, и проклятия в адрес самодовольного маленького чинуши.

— Добрый сэр, я всего лишь вдова сол…

Толпа позади нас всколыхнулась.

— Посыльный шерифа Роуэна из Данфарри, веду лошадей для королевской кавалерии! Пропустите. Мой хозяин послал десять скакунов для короля Эварда.

Паоло легко соскользнул с седла шагах в десяти от нас, его лошади оттеснили в сторону и толпу, и стражников.

— Посыльный шерифа, значит? — переспросил писарь, оглядывая шляпу с обвислыми полями и поношенную крестьянскую куртку Паоло. Костлявые запястья мальчика далеко выглядывали из ее рукавов. — И куда ты тащишь эту скотину? Перебивать торг нашим поставщикам?

— Пригнал из самого Валлеора, ваша милость. Шериф велел отобрать животин у тех, кому от них нет никакого проку. У меня еще пятьдесят голов на подходе.

Прежде чем мы покинули Вердильон, Тенни состряпал для Паоло подложные документы, и теперь мальчик совал под нос чиновнику скомканный листок.

Тот кивнул холеному молодому стражнику с тонкими усиками. Пока чиновник читал бумагу, он прошел вдоль лошадиной вереницы, огладил бока и ноги ухоженного гнедого, стоявшего первым, и мельком оглядел остальных.

— Сносные животины, — подытожил он, вернувшись обратно.

— Как тебя зовут и сколько с тобой человек? — спросил чиновник, вытаскивая чистый листок бумаги и начиная писать.

— Я один. Зовут Паоло.

Когда мальчик получил пропуск и взобрался в седло, вперед выехала повозка виноторговца и втиснулась в узкий просвет перед воротами.

— Мы не можем торчать тут вечно! — крикнул погонщик. — Барон ждет наши бочки. Почему ворота так рано закрываются?

По толпе пронесся ропот. Другие путешественники начали протискиваться вперед, крича и размахивая руками.

— Я только что слышала, что тех, кто не успеет попасть за ворота до заката, вообще не пустят в город! — завопила какая-то женщина.

Хвост очереди позади меня нахлынул вперед, крича и паникуя.

Колени Паоло стиснули конские бока, и он, не оглядываясь назад, провел лошадей через ворота. У чиновника судорожно задергалась щека, а взгляд заметался поверх моего плеча. Он подал знак стражникам приблизиться и оттеснить орущую толпу назад.

— Вот, — буркнул он, нацарапав пропуск и сунув его мне в руку. — Обратитесь с этим к начальнику стражи. Пристройте сына к этим вашим знатным друзьям за два дня или убирайтесь из города. Нам тут чужаки не нужны, в такие-то времена. А теперь проходите. Следующий!

— Но, сэр, — спросила я, — скажите, что вообще происходит?

Однако засуетившийся чиновник отмахнулся от меня и повернулся к людям виноторговца.

Герик уже подогнал двуколку к его столу. Мы не стали мешкать, садясь в нее, а просто провели лошадку через ворота вслед за Паоло.

Мы прибыли днем раньше назначенной мне встречи. Выбор времени получился исключительно удачным, потому что нам осталась еще целая ночь на отдых и целый день, чтобы разжиться новостями, но надолго задерживаться в этом тревожном месте не придется. Пока мы ехали до улицы, на которой условились встретиться с Паоло, нас трижды останавливали, и солдаты проверяли пропуск, не убирая рук с оружия. От нас требовали показывать открытые лица, руки и даже ноги.

— Калек в городе больше не надо, — поясняли они, посмеиваясь над моим возмущенным отказом приподнять подол платья для верховой езды.

— Дерзкий подонок… — шипел Радель. — Какое оскорбление…

Он подсадил меня в двуколку так рьяно, что я едва не вылетела с противоположной ее стороны. Его отвращение и раздражение росли с каждым шагом, уводившим нас от стен. Возможно, его возмущало то, что мы прошли через ворота лишь благодаря Паоло. Я и сама выросла среди «людей действия» и их чувствительной гордости.

— Это какая-то бессмыслица, — заметила я, когда он вскочил в седло.

Герик щелкнул вожжами, и мы двинулись по извилистым улочкам. Честно говоря, я была скорее озадачена, чем расстроена. Такие обыски были не в обычаях Лейрана, как и подобное беспокойство о числе калек. Наша бурная история, увы, охотно снабжала нас увечными согражданами.

* * *

— Это все из-за исчезновений, — сообщила полная дама, сдавшая нам комнаты, шумно сопя и тряся седыми косами, пока она с трудом втаскивала свое неохватное тело вверх по узкой лестнице. — Людей крадут прямо из постелей. Сначала пропадали только увечные, как будто на молитвы тех, кто долгие годы мечтал, чтобы все попрошайки куда-нибудь делись, наконец кто-то ответил. — Женщина отворила исцарапанную дверь в тесную маленькую комнатку на чердаке, наклонилась ко мне так, что я почувствовала вонь ее гнилых зубов, и прошептала: — Я слышала, что теперь уже не только калеки пропадают, но даже и знать. Вот откуда у всех такое шило в заднице!

— Но если пропадают сами эти несчастные калеки, почему с ними обращаются как с ворами?

— Я об этом говорить не буду, — ответила она, сплюнув на левую ладонь и размазав слюну большим пальцем правой руки, как у бродячих артистов принято отводить сглаз. — Я просто предупреждаю: недоброе место этот город. Лучше бы вам вернуться туда, откуда пришли.

Жаль, что я не могла последовать ее совету. Мне казалось, что меня подхватило стремительным речным течением, когда я хотела лишь обмакнуть в воду кончики пальцев.

Пока Радель и Герик занимались повозкой и лошадью и ждали Паоло, я умылась, причесалась, переоделась в свежее платье и вышла на темные улицы. Я рассчитывала воспользоваться пропуском, выданным мне при входе в город, чтобы попасть во дворец. Если б мне удалось найти Расина, старого друга, когда-то работавшего у Кейрона в королевской Комиссии по Древностям, возможно, он смог бы поделиться со мной достойными доверия новостями. Но от одних надежно охраняемых ворот меня послали к другим, я бесконечно долго ждала, пока позовут совершенно бесполезных чиновников, и, стоя в свете факелов и сторожевых костров, пыталась умолить пялящихся на меня солдат. Безуспешно. Я вернулась в гостиницу.

— Шесть лет назад мне хватило нелепейшей истории, чтобы выболтать себе проход во дворец, — пробормотала я, глотнув эля из кружки, которую протянул мне Паоло сразу же, стоило мне войти в комнату. — А теперь нельзя ступить за решетку дворцовых ворот, не имея при себе бумаги с печатью и подписью того лица, с которым ты намереваешься встретиться.

Ночь была в самом разгаре, мы с Гериком и Паоло сидели за маленьким столиком в тесной комнатушке, и я рассказывала о своей бесплодной вылазке. Радель сидел на истертом дощатом полу возле двери.

— Я рассказала свою историю трем разным начальникам, но они сообщили, что глава стражи не захочет видеть меня, пока я не принесу письмо от семейства, готового принять Герика.

— Если хотите, я, наверное, смогу пробраться во дворец. — Паоло сосредоточенно жевал кусок вяленого мяса — жесткого и сухого, но неизменно им предпочитаемого. — Я уже так делал, в замке лорда Маршана в Данфарри… шутки ради. Запрыгнул на телегу, груженную кожами. Проехал на ней через черный ход. С таким видом, будто мне смерть как не хочется разгружать это барахло. Спрыгнул, огляделся, помог разгрузить, а затем вышел наружу. И выглядел в самый раз дураком, чтобы никто не задавал вопросов.

— Это правильно — выглядеть дураком, когда делаешь глупость, — заметил Радель, все еще в дурном расположении духа. — Видел я пятерых умников, которые качались на виселице за пару улиц отсюда. И они-то явно ничего не сделали, кроме как пытались пройти там, где не положено. Сударыня, ради вашей же безопасности я советую вам положить конец безумной авантюре и незамедлительно покинуть эту вонючую дыру.

Герик, молча меня слушавший, вскинул голову и взглянул на Раделя.

— Да что может знать самонадеянная ищейка-дар'нети о…

— Герик, следи за своим языком!

Мне претила необходимость отчитывать его в присутствии Раделя, но эти неизменные резкости выводили меня из себя. Напряженные отношения между моим сыном и его телохранителем обострились со времени битвы с бандитами. Не стоило позволять ему выходить из себя и бросаться на защиту чести Паоло.

Герик вскочил, опрокинув стул. Он пнул его с дороги и рывком распахнул ставни, впуская душный влажный воздух, шум и зловоние улиц в тесноту комнаты.

— Что так всех перепугало, Радель? Ты что-нибудь узнал про эти исчезновения?

Двигаясь даже изящнее, чем обычно, Радель поднялся и налил себе кружку эля из кувшина, проигнорировав горячность и грубость Герика.

— Все в панике, судачат о чудовищах да привидениях, которые во всем виноваты. Вот отчего они преследуют калек. — Он оглядел нас, словно спрашивая, может ли это быть правдой: — Хозяйка гостиницы говорит, что на прошлой неделе тут сожгли чародея.

Краска схлынула с лица Герика. Мои кишки словно скрутило узлом.

— Говорят, это сделала толпа. — Радель слегка вздрогнул, прислоняясь спиной к двери, и отпил эля. — Только представьте, что они сотворят, дай им малейший намек на настоящее зло. Да они же сами себя похоронят заживо.

— Это еще не все. — Паоло вытащил из кармана засаленный бумажный сверток и извлек оттуда еще полосу вяленого мяса, своей неторопливой рассудительностью словно бы успокаивая всех нас. — Один конюх рассказал мне о бароне, который лишился своих земель после того, как его солдаты отказались выступить в весеннюю кампанию. И он не первый. Другого лорда и все его семейство вырезали их же люди. Тот парень говорит, ни один знатный человек в королевстве не подпускает к себе никого, кроме тех, кого знает в лицо, и даже тогда принимает не больше двух человек разом. Не уверен, найдется ли место, где мы будем в безопасности.

— Мятеж? — подытожила я, поднимаясь с кресла. Ночь, и без того полная тревоги, необратимо катилась под откос. В Лейране творилось что-то глубоко неправильное. Честь, долг перед лордом, долг лорда перед его сюзереном — королем, сражение с его врагами — все это было для лейранского солдата куда священнее, чем боги и жрецы, самой сутью его естества. Любой известный мне лейранец, какую бы обиду он ни претерпел, отказался бы взять в руки оружие по зову лорда не раньше, чем отказался бы дышать. Мятеж. Мой отец пришел бы в ярость от одного этого слова.

— Ты прав, Паоло, — подтвердила я. — Здесь мы не будем в безопасности. Нам стоит вернуться так скоро, как только возможно.

Радель кивнул и со стуком поставил пустую кружку на стол.

— Мы можем выехать в течение часа.

— Не настолько скоро! — возразила я, раздраженно покачав головой. — Мы все еще должны выяснить, что понадобилось Эварду. Это просто вынуждает нас поторопиться.

— Но, сударыня, вы сами сказали… — нахмурился Радель.

— Я иду на эту встречу не затем, чтобы просто утолить любопытство, Радель. Что-то идет не так в королевстве, и люди винят в этом чародеев. Было время, когда я отмела бы эти слухи как обычную бессмыслицу, но теперь… Что, если в этом есть толика правды? Что, если в этом замешаны лорды? Мы должны узнать столько, сколько сможем. Но я обещаю, что мы не станем мешкать с отъездом, как только выясним все необходимое.

Глубоко вздохнув, Радель поклонился и распахнул дверь.

— Мне кажется, что вы крайне недооценили опасность, сударыня. Но поскольку убедить вас я не могу, я встану на страже. Пожалуйста, заприте на ночь дверь.

Звук его шагов по коридору и вниз по лестнице скоро затих.

— Я тоже лучше пойду, — зевнул Паоло, вставая и накидывая на плечо куртку, но, уже направляясь в конюшню, чтобы там стеречь своих лошадей, замер в дверях, обернулся на мгновение и поймал мой взгляд. — Радель прав, когда говорит, что здесь опасно, госпожа. Вы ведь не думаете отправиться на эту встречу с королем одна?

— Нет. Отправимся вместе. На самом деле мы сможем выехать обратно почти так же скоро, как того желает Радель. Я понятия не имею, каким образом, по мнению Эварда, я смогу пройти в ворота Виндама, Не знаю, кто теперь носит титул графа Гольтского, и даже не подозреваю, как это выяснить.

Паоло замешкался, длинные пальцы задумчиво погладили потускневшую дверную щеколду.

— Да, кстати, — заметила я, — ты отлично справился сегодня на въезде в город. Мы бы до сих пор там торчали, если бы не ты. А все эти слухи о том, что ворота закроются раньше… они тоже прекрасно сработали. Ты не видел, кто их распустил?

Паоло стрельнул глазами на Герика.

— С этим мне малость подсобили. Побольше, чем этот парень дар'нети, который вас караулит.

Он выпрямился и открыл дверь.

— Не стоит беспокоиться о том, как попасть завтра в Виндам. С тех пор как не стало предыдущего лорда, другого там и не было.

— Где ты это выяснил?

Он слегка покраснел.

— Все эти годы, пока вы жили в Данфарри и шериф сопровождал вас на День Долготерпения короля… он слушал все сплетни и разговоры вокруг вас и, когда возвращался, все ворчал о том, какой высокородной и могущественной госпожой вы были. Я тогда был сущим щенком, таскался за шерифом, куда не следовало, но слышал многое. Король Эвард сровнял это место с землей и выжег.

* * *

Ночь прошла беспокойно. От мысли о том, что Эвард разрушил Виндам, меня бросало то в злость, то в слезы. Часы на дворцовой башне пробили полночь, заморосил тоскливый дождь. Герик наконец сдался и лег спать. Кошмаров не было. Даже пьяный гам на улице его не побеспокоил.

Когда тьма сменилась смутным сумраком, кто-то заколотил в дверь.

— Это Паоло, госпожа.

Я приоткрыла дверь и выглянула в темноту. Из взъерошенных волос мальчика торчала солома.

— Радель просит вас спуститься в конюшню. По-тихому, говорит.

Я набросила плащ и последовала за Паоло, оставив свернувшегося на полу Герика одного. Он даже не шелохнулся.

Все выбоины во дворе гостиницы были залиты грязной водой. Слуги осторожно ступали по слякоти, таская туда-сюда помойные ведра и кувшины с водой, пока мальчишки в промокших штанах, пошатываясь, волокли на кухню тяжелые лотки с углем. За забором колеса повозок расплескивали по улице грязь. И хотя блеклое утро уже звякало конской упряжью, стучало горшками и раздавало визгливые приказы полчищам кухарок, в конюшне, когда мы притворили за собой дверь, оказалось сумрачно и тихо. Гериков Ясир негромко заржал, когда мы проходили мимо него, и Паоло потрепал его по ушам. Под моей ногой прошмыгнула мышка. Раделя мы нашли в дальнем угловом стойле, сидящим в темноте на охапке соломы.

— Что стряслось, Радель? — удивилась я.

Когда он вскочил на ноги, солома словно заворочалась. Дар'нети смел ее в сторону, открыв скорчившегося в грязи крепкого, бедно одетого мужчину. Когда минутное замешательство прошло, я заметила веревки, связывавшие его по рукам и ногам. Извиваясь в путах, человек ухитрился перевернуться так, чтобы заглянуть мне в лицо. На пол-лба у него расползся багровый синяк, а среди неразборчивых слов, доносившихся из-под тряпицы, которой был заткнут его рот, я не смогла разобрать ни одного приличного.

— Когда я вечером покинул вашу спальню, я повстречал вот этого красавца, крадущегося по коридору. Поскольку я не хотел, чтобы кто-то ошивался там поблизости, я прогнал его. Но потом, когда я сегодня утром совершал обход, кто, как не он, торчал в конюшне и рассказывал приятелю о том, как подслушал какие-то предательские сплетни, которые сделают его богачом, когда он найдет стражника и все ему расскажет? И на этот раз при нем была довольно неприятная обновка. — Радель показал мне длинный кривой кинжал. — Его друг, похоже, воспылал неприязнью к страже и сбежал, так что я воспользовался возможностью его поймать. Только вот не знаю, что с ним теперь делать. Наверное, нам следовало бы казнить негодяя, но я подумал, что труп или новое исчезновение могут привлечь больше внимания, чем даже его болтовня.

С ужасом припомнив наш неосторожный разговор прошлым вечером — проникновение во дворец, мое пренебрежительное мнение о короле, грядущая встреча, чародейство, — я не могла придумать, что же нам делать. Если он слышал хоть что-нибудь из этого…

— Нет, разумеется, мы не можем убить его, — решила я, гоня прочь желание именно так и поступить.

Никогда прежде я не сталкивалась с подобным затруднением. Опасность всегда исходила от врагов, а не от нелепых лысеющих воришек.

— Нам нужно только, чтобы он хранил молчание.

— Может, ему заплатить? — предложил Паоло, почесывая в затылке.

Я запахнула плащ поплотнее.

— Мы мало что можем предложить. И подкуп всегда ненадежен. Слишком просто перебить цену.

От натужного мычания и стонов на бычьей шее незнакомца вздулись вены. Глаза его блестели в полумраке.

— Заставить его молчать просто, — задумчиво покачал головой Радель.

— Нам надо допросить его…

Дразнящий запах колдовства, который невозможно ни с чем спутать, наполнил воздух, когда Радель накрыл ладонью глаза пленника и пробормотал несколько слов. Мужчина дергался все слабее, пока наконец не затих. Его бессловесные протесты смолкли. Когда Радель убрал руку, взгляд незнакомца уже не пылал гневом, а скользил по стойлу, соломе и нашим лицам с одинаковым безразличием. Радель жестом велел нам отойти, развязал пленника и вздернул его на ноги. Мужчина оказался высоким, одетым в рубаху из грубой шерсти и мешковатые штаны простого рабочего.

— Мой дед научил меня этому заклинанию, — сообщил Радель, одернув на незнакомце мятую одежду и подтолкнув его к дверям конюшни. — Придумано как раз для тех, у кого слишком длинный язык.

Без лишнего слова или взгляда мужчина побрел прочь, солома торчала из его взлохмаченных волос и одежды, словно он был ожившим огородным пугалом. Мы с Паоло проводили его до двери и видели, как он вышел на оживленную улицу и застыл в нерешительности. Какая-то женщина столкнулась с ним. Он пошатнулся, но остался стоять прямо. Потом мимо прогромыхала повозка, едва не размазав его по мостовой. Вскоре его унесло куда-то толпой, словно гонимую приливом щепку.

— Что ты с ним сделал, Радель? — сердито спросила я. — Нам стоило просто расспросить его, узнать, что он слышал и что он собирался делать…

Радель стоял за моим плечом, скрестив руки, застыв лицом.

— У нас бы ушло дня три на то, чтобы разобраться в его лжи. Так будет лучше. Ваши тайны останутся в безопасности. Пока он не перечислит список имен, которые ему неоткуда узнать, он никому не расскажет о том, что услышал. Не стоит за него тревожиться. Он помнит, как надо есть и пить, просто мало что еще. Моя семья изрядно поднаторела в подобных заклятиях.

— Вот дерьмо, — тихо пробормотал Паоло.

Я разделяла его чувства, хотя и не в столь грубых выражениях.

— Мы должны покинуть этот город, сударыня, — продолжал Радель. — Вы видели, как здесь опасно.

— Мы отправимся в Вердильон, как только состоится моя встреча с королем Эвардом. И еще, Радель, я снова благодарю тебя за защиту, но то, что ты сейчас сделал… Не думаю, что принц это одобрил бы.

— Ваша безопасность важнее всего. Принц это подчеркнул.

— Однако в этом мире есть вещи, недопустимые даже из самых лучших побуждений. Есть то, что будет неправильным в любом из миров.

С раздраженным вздохом Радель уронил руки вдоль тела.

* * *

Выезд из Монтевиаля с его ядовитым воздухом ощущался, словно побег из темницы. Мы отбросили маскировку. Паоло продал двуколку и лишних коней, и вскоре после полудня мы на собственных лошадях выехали из города через южные ворота. Лишь сделав немалый крюк, мы повернули на север, к Виндаму. Уже пролегли длинные тени, когда мы разглядели башни, вздымающиеся над лиственным морем его огромного парка. Бесчисленные дрозды приветствовали нас с раскидистых буков и лип, окаймлявших дорогу.

Изящные башни Виндама олицетворяли всю радость моей юности. Для семнадцатилетней девочки это была приятная компания и бесконечные развлечения, столь чуждые мрачному Комигору. Для наивной девушки двадцати одного года — романтическое знакомство с таинственным и очаровательным гостем Мартина. Для замужней женщины двадцати пяти лет — дружеский приют, единственный дом, где нам с Кейроном не было нужды в скрытности, обмане и страхах. Виндам был самым красивым местом из известных мне. Его окна всегда были открыты широким просторам снаружи, точно так же, как его великодушный хозяин всегда был открыт сердцем широчайшим взглядам. Как бы мог мой кузен насладиться историей наших странных приключений!

Чуть в глубине парка, сразу за железными воротами, которые, скрученные и сломанные, свисали с ржавых петель, стояла кирпичная сторожка, где некогда жили экономка и старший садовник. Хотя ее окна и двери зияли пустыми проемами, краска на деревянной обшивке облупилась, а виноградные лозы затянули крыльцо и стену сада, остов домика остался нетронутым. Мы остановились на заросшей сорняками полукруглой площадке для карет, расположенной как раз перед сторожкой.

— Если Радель осмотрится и найдет, что все выглядит достаточно безопасным, он с Гериком останется здесь, в укрытии, — распорядилась я. — Я хочу, чтобы Паоло посторожил снаружи, за стенами. Короля будет сопровождать свита и телохранители, но, думаю, их будет немного, и когда Эвард пойдет в сад, они останутся ждать во дворе перед главным зданием. Если хоть что-то пойдет иначе, я хочу сразу же узнать об этом.

— Тут повсюду свежие следы, — заметил Паоло. — Сегодня здесь побывала толпа народу.

— Другого я и не ожидала, — ответила я. — И наверняка с десяток шпионов вдоль дороги следили за тем, как мы подъехали. Но если с ним прибудет большой отряд, или же они соберутся окружать дом и сад, или сделают что угодно еще хоть сколь-нибудь подозрительное до, во время или после прибытия короля, Паоло, ты предупредишь Раделя. А ты, Радель, уведешь отсюда Герика, воспользовавшись всем, чем понадобится.

— Но, сударыня…

— Это все, что от тебя требуется.

Радель раздраженно мотнул головой и уехал прочь.

— Кто-то из нас должен оставаться с тобой, — возразил Герик, впервые за день раскрыв рот, если не считать односложных ответов. — Ты снова и снова повторяла, что король — негодяй и предатель. Тенни рассказывал мне…

— Да, Эвард — презренный ублюдок, но меня он не тронет. Я понимаю, что это звучит глупо, но за все эти годы у него была тысяча возможностей мне навредить. Но он обещал Томасу, что не станет, и, каков бы он ни был во всем прочем, Эвард хранит свое слово. Он любил Томаса, как брата. Я помню, как он скорбел, узнав о его гибели. Сказать по правде, я не побоялась бы встретиться с ним даже в его собственном дворце. Но во всех прочих делах у меня нет к нему доверия. И тебя он увидеть не должен.

В этот миг Герик выглядел совсем юным, его тонкие черты лица были искажены тревожными мыслями. Что ж я за мать, если подвергаю его такой опасности? Я погладила его гладкую щеку.

— Будь настороже, милый. Оставайся в безопасности, и мы увидим, что ждет нас впереди.

Полчаса спустя Радель вернулся с прогулки по саду. Заверив меня, что никто поблизости Не затаился, он привязал наших лошадей у сторожки и устроился на дереве, откуда мог видеть и ворота, и дом.

Солнце выглянуло из-за поросших лесом холмов. Герик наблюдал из пустого дверного проема, как Паоло помахал ему на прощание и направился от ворот в ту сторону, откуда мы приехали. Я пошла по подъездной дороге. Тропинка покороче вела от сторожки к главному зданию и садам, но было все еще слишком рано, а мне хотелось подойти к дому с фасада.

С того места, где дорога выныривала из-под деревьев, чтобы пройти по краю широкой открытой лужайки, поросшей сорной травой, я впервые увидела развалины особняка. Все окна были выбиты. Южное крыло, где располагались гостевые спальни и большой бальный зал, лежало грудой обугленных обломков. Северное крыло, включая гостиную, где мы с Кейроном венчались в свете пяти сотен свечей, выглядело так, словно его стену проломили тараном.

Поразительно, что Эвард выбрал для нашей встречи дом казненного им соперника. Неужели он думал, что в столь знакомом месте я буду чувствовать себя спокойнее? Нет, вероятнее, это было умышленное напоминание о его власти. Но какими бы ни были его побуждения, разрушенный особняк напомнил мне обо всем, что я так презирала в Эварде — поверхностном, заносчивом, честолюбивом человеке, убившем Мартина и его друзей за то лишь, что он не мог стать одним из них.

Когда последний красный отблеск на западе угас, я обогнула останки дома и вышла к садам за зданием. Растения, разумеется, одичали, только самые сильные еще боролись с чертополохом, ежевикой и подступающим лесом. От розовой аллеи не осталось и воспоминания, озерца и ручейки пересохли. К моему удивлению, арочный мостик остался невредимым, он изгибался над задыхающимся в сорняках провалом, где некогда был пруд. Только редкие птицы и одинокая лягушка, оплакивавшая потерю широколистных кувшинок, тревожили сумрачную тишину.

Я ждала; теплый ветерок трепал мои волосы. Недолго. Все мои чувства были настороже, так что я расслышала приглушенный стук копыт задолго до того, как одинокий всадник появился на краю сада. Конь тихонько заржал. Легкие шаги захрустели по гравию и задержались у зарослей жимолости, перегородивших тропку. Через спутанный кустарник пробивался тусклый свет фонаря.

— Идите вперед. Теперь направо. Садовники совсем обленились. Вам стоит сообщить об этом лорду.

В утонченной мягкости вечера мой голос звучал грубо. Несмотря на твердое решение сохранять непредвзятость, я не могла скрыть горечь от разрухи, причиной которой стал этот человек.

Он продирался сквозь заросли, пока я не различила смутный силуэт на дальнем конце арочного мостика. Странно… Эвард никогда не был таким же высоким, как мой брат, не выше среднего роста, что в юности доставляло ему изрядное неудовольствие, но приближающийся человек был даже ниже меня.

— Кто здесь? — спросила я, отступая на несколько шагов. — Отвечайте, или я уйду, не успеете вы и глазом моргнуть.

Я вслушивалась, пока мне не начало казаться, что мои уши вот-вот лопнут. Взгляд метался из стороны в сторону, выискивая в темных зарослях признаки засады, но больше никого поблизости я не чувствовала. Фигура приблизилась, и я отпрянула.

— Подождите. Не уходите!

Женщина! Ее голос был низким и звучным, в нем слышалась такая властность, что я невольно замерла. Взгляд бросил недоверчиво метаться и сосредоточился на неясной фигуре, следующей за светом фонаря по мосту.

— Условия встречи не изменились, — сообщила она. — Вы согласились на нее, а я подвергаю себя — и не только — опасности, приходя сюда. Вы не можете уйти.

На ней был легкий плащ глубокого синего цвета, низкий капюшон изящно ниспадал, пряча лицо в тени. Я подошла к краю моста.

— Но человек, с которым я согласилась встретиться…

— Он не смог прийти сегодня. Я буду говорить за него.

— Поверить не могу, что он позволил кому-то говорить за себя, тем более…

— Тем более женщине? — Она поставила фонарь на каменные перила. — Возможно, вы знаете его не настолько хорошо, как вам кажется, несмотря на столь давнее знакомство. И разумеется, меня вы не знаете совершенно.

Тонкие бледные руки, украшенные лишь тонкой нитью сапфиров, блеснувших в свете лампы, откинули капюшон. На лбу сверкал золотой венец с выгравированными на нем драконом и лилией — гербом королевы Лейрана.

Глава 7

Мариель Аннелизе Карестан Лавиаль, принцессе Валлеорской, было всего восемь, когда пало королевство ее отца. На ее глазах обезглавили ее отца и братьев, изнасиловали и казнили мать, поклявшуюся возлечь с первым же встречным валлеорцем и родить нового соперника лейранскому завоевателю. Только принцессе Мариель дозволено было остаться в живых. Ее, плененную, заточили в дальнем монастыре на тот случай, если она когда-нибудь пригодится Лейрану. Она была живым символом покорности Валлеора. Я, как и многие другие лейранцы, и не воспринимала ее иначе, даже когда ее извлекли из-под замка, чтобы выдать замуж за лейранского короля.

— Я давно хотела встретиться с вами. — Зеленые холодные глаза королевы пристально изучали меня, когда я преклонила перед ней колено, чего никогда бы не добился от меня ее муж. — С госпожой Серианой, которая отвергла королевство ради чародея. С женщиной, с которой меня всегда сравнивали, рядом с которой я всегда казалась недостойной… и супругу, и всему его двору.

— Ваше величество, я…

— Я давно решила не ненавидеть вас. В конце концов, вам я обязана жизнью. Если бы вы вышли за него, к семнадцати я была бы уже мертва. А если бы вас никогда не существовало, он бы и не вспомнил обо мне. Валлеорская принцесса не показалась бы ему дороже разграбленного замка или трофейной лошади. Но больше он так о вас не отзывается.

Светлые волосы королевы были уложены ровными завитками, а ее кожа в свете фонаря отливала слоновой костью. Бесстрастная придворная маска, почти не приоткрывавшая ее суть. И хотя ее лицо было слишком длинным и угловатым, чтобы считаться красивым, и стать ее не впечатляла, она держалась вполне уверенно. Ей было около тридцати пяти.

— Зачем я здесь, ваше величество? Откуда король узнал, что я жива?

Она приблизилась еще на несколько шагов.

— Как вы, конечно, знаете, с недавних пор наш народ страдает от некоторых… беспорядков, повергающих его в трепет. Ни наука, ни философия не могут найти им объяснения. Так что мысли моего супруга обратились к другим известным ему невероятным сказкам. К чародейству. К вам. Кто еще в этой стране знает что-то о колдовских созданиях и окажется достаточно дерзок, чтобы говорить о них со своим королем? — Она держалась по-деловому, говорила четко и разумно. — И несмотря на многие недостатки, Эвард совсем не глуп. Он сказал, что не поверит в вашу смерть, пока своими глазами не увидит тело.

Но я не позволила ее прямоте унять мою осторожность.

— Говорить о чародействе запрещено, моя госпожа. Согласно указу его величества мне прощены прошлые прегрешения, но я не стану снова подставлять горло закону.

— Я здесь не затем, чтобы заманить вас в ловушку, Сериана. Мне известно все, что вы рассказали моему супругу: о том, другом, мире и волшебном пути, связывающем нас, о принце чародеев и его врагах, об их войне, которая каким-то образом затрагивает и наши земли. Если бы я хотела арестовать вас за подобные разговоры, мне не пришлось бы отправляться в эту глушь и ломать комедию. Когда я все вам расскажу, вы поймете, почему король обращается к вам за советом.

— Ну, тогда… — Мне просто нечего было ей сказать. — Вы, разумеется, можете говорить, о чем захотите.

Она изящно присела на перила рядом с фонарем, свет заиграл на расшитой хрустальным бисером амазонке, выглядывающей из-под плаща.

— Первые рассказы дошли до нас больше двух лет назад, — начала она. — Перешептывания среди тех, кто был достаточно дерзок, чтобы затрагивать запретные темы в присутствии короля: военачальник доложил о пропавшем среди ночи искалеченном солдате… о пропавшей любовнице герцога, страдавшей от болезни костей… о военном коменданте, расследовавшем обвинения в колдовстве. Мой муж мало задумывался об этих происшествиях, пока человек по имени Мацерон не потребовал аудиенции, утверждая, что у него есть свидетельства вторжения в наш мир чародеев.

— Мацерон! — Я едва не покинула сад при звуке этого имени — убийца Мацерон, презренный охотник на чародеев, раскрывший тайну Кейрона моему брату и королю, прислуживавший зидам, когда они пытались использовать принца Авонара, чтобы разрушить Мост, подручный лорда Зиддари в мире людей. — Сударыня, Мацерон — злобный, лживый мерзавец.

— Да, у вас есть все причины презирать этого человека. Но вы должны выслушать меня. — Она жестом пригласила меня присесть рядом с ней. — Мацерон принес список более чем трех сотен исчезновений, рассеянных по всему королевству. Рассказы о тревожных снах, причудливых видениях дверей, дорог или невероятных пейзажей, почти в каждом из которых присутствовало упоминание о трех странных незнакомцах, владеющих таинственными силами. Колдовскими силами. Говорят, эти чародеи выглядят более чем странно: один из них высок и покрыт звериной шкурой, другой — черный и тощий, словно обугленный скелет, третий — одноглазый карлик, грубый в словах и в действиях. Их обвиняли в воровстве, в издевательствах над животными, во всех бедах и неурядицах. Странно и то, что почти все пропавшие были так или иначе увечны: хромы, слепы или чем-то больны.

Руки королевы, бледные на фоне темно-синих складок плаща, спокойно лежали на коленях, пока она говорила.

— Никто не поверил бы в эту историю. Но одинаковые описания этих злодеев приходят со всех концов страны, от людей, никогда не покидавших свою деревню, и от тех, кто много путешествовал и кого мало чем можно удивить. Негодяев видели в местах, отстоящих друг от друга на сотни лиг, в один и тот же день. И хотя этот Мацерон не вызывает у нас ни малейшей приязни — он и в самом деле отталкивающий мерзавец, — его свидетельства неоспоримы. Итак, скажите мне, Сериана, принадлежат ли эти существа к другому миру? И если нет, то кто они тогда?

Я медленно покачала головой, в которой царила полная неразбериха.

— Это не может быть вторжением из Гондеи, ваше величество. Как я уже говорила королю, хотя таланты и умения дар'нети отличаются от наших, внешне они такие же, как мы. Они не чудовища, а человеческие существа, красивые или нет, кому как повезет. Даже зиды — это те же дар'нети, только околдованные злыми чарами. То, что делают лорды Зев'На в нашем мире, куда более тонко и ужасно, чем эти детские страшилки.

Я верила в собственные слова, но ее описание трех странных преступников пробудило во мне воспоминание о еще одной истории.

«Горбун, не выше твоего ремня… одноглазый циркач…» Сын рассказчика родился одноруким. Либо он наслушался историй о чудовищах и обратился к ним, чтобы объяснить исчезновение своего сына, либо в его повести было зерно правды. В прошлом некоторые предки Кейрона, изгнанные в этот мир, использовали иллюзорных чудовищ, чтобы навязывать свою волю людям Четырех королевств. Тревога покалывала мой хребет, словно кошачьими коготками.

Королева молчала и не отводила взгляда.

Нет, нет и нет. За исключением единиц, вроде Келли и Герика, Изгнанники — дар'нети, веками жившие в нашем мире, как семья Кейрона, — были мертвы: найдены, сожжены и преданы забвению такими людьми, как Мацерон и Эвард. Кровь вскипела у меня в жилах.

— Происшествия, описанные вами, ваше величество, лежат за пределами возможностей как дар'нети, так и зидов. Только принц Авонара способен при желании перемещаться из одного мира в другой, а он, разумеется, не занимается похищениями увечных лейранцев. Мне жаль, но я не в силах найти разгадку этой тайне.

Королева коснулась моей руки. Ее бледные пальцы были ледяными.

— Значит, вы должны расследовать это для нас. В подобных вопросах мой супруг не доверяет никому, кроме вас. Над страной нависла страшная угроза.

Я отдернула руку.

— Простите мне мою дерзость, сударыня, но я не услышала ничего, что подтверждало бы подобное заявление. Все эти происшествия, разумеется, прискорбны. Да, это преступления, и притом таинственные. Но когда бы исчезновение здоровых граждан беспокоило короля Эварда — не говоря уже о жалких созданиях, о которых вы рассказали? Если совершаются преступления — ищите, но не чародеев, а людей вроде Мацерона и ему подобных негодяев, выкормленных вашим супругом.

— Но опасность бесспорна!

Королева вскочила и, сделав несколько шагов, схватилась за остатки каменной наяды, некогда украшавшей изгиб моста.

— И те самые обстоятельства, что вынудили меня прийти сюда вместо мужа, лишь еще раз это подтверждают.

Она крепко сцепила руки на груди и снова повернулась ко мне, спиной к разбитой статуе.

— Прошлым вечером я оставила короля в его спальне с парой лакеев — готовиться к празднованию именин нашей дочери. Когда он не пришел встретиться со мной, как мы условились ранее, я вернулась за ним. И хотя стража клялась, что король еще не покидал своих покоев, на мой стук никто не отозвался. Я вернулась на пир и извинилась перед гостями. Но затем моя дочь внезапно покинула торжество… и вскоре прислала мне записку, чтобы я присоединилась к ней в королевских апартаментах. Эвард сидел на кровати, на его платье не было ни пятнышка, ни следа повреждений. Но он перестал быть собой. — Она, не мигая, смотрела на меня, огромные глаза требовали, чтобы я поверила ей. — Мой муж онемел, Сериана. Он оглох, возможно, ослеп. Не могу сказать точно. Он ничего не говорит, ни на что не откликается. Наш врач — лучший врач королевства — не может определить, что с ним. Я расспросила лакеев и стражу, со всей строгостью, и убеждена, что король был собой, когда слуги оставили его, и что больше никто не входил в его покои. Все двери и окна были заперты изнутри. Чем это может быть, если не колдовством?

— Моя госпожа…

— Никто не знает о его состоянии, кроме врача, одного слуги, двух самых доверенных советников… и моей дочери, разумеется. С их помощью я обманула даже Совет лордов. Все убеждены, что мой муж просто поглощен делами. Но вы понимаете, как трудно будет продолжать это притворство. И вы можете представить себе последствия, если правда выйдет наружу.

У Эварда и его королевы родилась единственная дочь, которая и унаследует лейранский трон. И хотя лейранская знать ни за что не смирится с правлением женщины, грядущее обручение будущей королевы позволяло Эварду держать мертвой хваткой всех дворян — холостых и тех, у кого были холостые сыновья, племянники или кузены. Но с еще не помолвленной девицей и недееспособным королем… Она надавила сильнее.

— Я знаю о вашем прошлом и о роли, которую сыграл в нем мой супруг. Я не оправдываю его поступков. Но я также знаю, что Эвард доверил бы вам наши жизни и жизни наших подданных. Оставьте личные суждения, госпожа Сериана, и придите на помощь вашему королю.

Я содрогнулась, и не от вечернего холода. Если все переменилось и лорды нашли способ послать своих чудовищных приспешников через Мост, чтобы уничтожить короля в его собственной спальне, опасность этого невозможно даже вообразить. Паника. Мятежи. Убийства. Гражданская война. Хаос, порожденный гибелью самого могущественного человека в нашем мире, станет той пищей, что укрепит лордов Зев'На, и уничтожить их будет уже невозможно. А Кейрон почти приступил к осуществлению своего плана.

— Скажите им, — выдавила я, — скажите народу, что король Эвард отправился расследовать эти исчезновения, что он сражается с теми, кто нарушает покой его подданных… так близко к правде, как только возможно. Вам, разумеется, придется тайно увезти его. Если он останется в Монтевиале, вам не удастся достаточно долго скрывать его состояние, чтобы выяснить, что происходит. Тяните время. Скажите народу, что он трудится ради их спасения, и сделайте что-нибудь от его имени: объявите общую амнистию, отмените грабительские законы, сократите бумажную волокиту, верните часть налогов землевладельцам — что угодно, чтобы отвлечь внимание.

Я не могла поверить в то, чем занимаюсь — советую жене Эварда, как уберечь его трон. Но я не хотела видеть, как это государство превратится в анархию. Хаос был именно тем, чего так страстно жаждали наши враги.

— А что будете делать вы сами?

Несмотря на все ее заверения, от мысли, что я могу признаться королеве Лейрана в том, за что она может предать меня казни, меня замутило. Но от уверток толку не будет.

— Принц Д'Натель должен узнать об этом. Он сможет выяснить, что происходит, решить, что нам предпринять. И если кто-нибудь и способен исцелить недуг короля, так только он.

— Он — тот самый чародей, о котором вы упоминали, правитель того, другого, мира, способный перемещаться между ними?

— Да.

Она резко развернулась, синий плащ плеснул в свете фонаря.

— Возможно, это как раз его рук дело! Возможно, он не настолько великодушен, как вам кажется!

— Ваше величество, вы оказали мне честь своим доверием… — Ее тайна действительно могла стоить жизни ей и ее дочери, не говоря уже о самом Эварде. — И я прошу вас довериться мне еще немного. Принц Д'Натель — достойнейший из союзников, он от всего сердца любит этот мир и тех, кто в нем обитает. Тысячу лет его семья и его народ несли на себе бремя нашей защиты наравне с собственной. Их Мост создан для того, чтобы сохранить равновесие между мирами, чтобы восстановить их, исцелить зло, порожденное их народом.

— Откуда вы знаете? Он мог обмануть вас своими чарами.

Я вздохнула и взмолилась о том, чтобы не сделать сейчас глупость.

— Потому что он — мой муж, сударыня, и он никогда не сделает ничего, что причинит вред моему народу.

— О! — Она с облегчением расслабила плечи, услышав от меня хоть что-то определенное. — Расскажите мне об этом народе, об их войне. Вы явно многого не рассказали королю.

— На самом деле это очень долгая история, ваше величество. Слишком долгая, чтобы рассказывать ее сейчас. Мне нужно идти.

Я мечтала о разговоре с Раделем. Наверняка он знает способ связаться с кем-нибудь в Авонаре. Кейрон должен узнать о происходящем.

— Прежде чем вы уйдете, я расскажу о еще одной трудности. — Боль, исказившая ее лицо, и легкая дрожь пальцев свидетельствовали о первой бреши в ее самообладании. — Моя дочь рассказала, что, войдя в покои Эварда, она увидела закутанного в плащ человека. Но мы никого там не нашли; как я вам уже говорила, это казалось невозможным. Я не поверила ей. В последние годы моя дочь часто рассказывала о том, как в ее комнатах ей угрожал некий человек, но мы всегда принимали это за обычные детские выдумки. Прошлой ночью я отчитала ее за то, что она продолжает болтать глупости, когда ее отец так болен. После того как мы перенесли короля в свои покои, моя дочь заперлась в спальне Эварда и поклялась, что докажет мне мою неправоту. И сегодня… ее нигде не нашли. Что, если эти чудовища напали снова?

— Госпожа, наверняка она просто сердится на вас. И сыграла жестокую шутку.

— Я молюсь, чтобы это оказалось правдой. Но вы должны понять, как дорого мне то, что я доверила вам и вашему принцу. Роксана еще так юна…

— Я сделаю, что смогу, ваше величество. Обещаю.

Она вздернула подбородок, ни малейшей слабостью больше не выдав своих чувств.

— Нужны ли вам средства? Люди? Оружие?

— Пока нет. Не могу сказать, что нам может понадобиться в будущем. — Ее откровенность заставила меня продолжить: — Госпожа, я не оскорблю вас, притворяясь, что расположена к Эварду. Здравый смысл подсказывает, что это просто невозможно. Но я чту корону, которую он носит, и хотела бы сохранить ее до тех пор, пока она не увенчает более достойного человека. И я никогда не стану мстить детям.

— Ваша искренность хорошо вам служит, Сериана.

Она подала мне холодную бледную руку и, притянув к себе, расцеловала в обе щеки. Отстранившись, она вложила мне в ладонь маленькую брошь — опал в золотой оправе, выполненной в форме совы — символа Валлеора.

— Если я понадоблюсь вам, с этой брошью вас или вашего посланника незамедлительно пропустят ко мне. Доброй ночи.

Она подняла фонарь и начала торопливо спускаться с моста. Светлое пятно заплясало среди теней.

— Доброй ночи, ваше величество.

Глава 8

Перила моста еще хранили тепло от фонаря королевы. Я уселась на парапет боком, подтянув под платьем колени к груди; глаза постепенно привыкали к сгустившейся темноте. Хоть я и хотела вернуться к Герику и выбраться из этого населенного призраками места, мне нужно было убедиться, что никто не притаился поблизости и не проследит за мной, когда я пойду обратно. Мартин всегда говорил, что любовь и честь королей подобна их же хлебу: название то же, да вот мука — совсем не та, что у простых людей. Кроме того, мне многое нужно было обдумать. Каким-то образом я должна убедить своего мужа помочь человеку, приговорившему его к сожжению. Благородство даже его духа вряд ли простиралось так далеко.

Все казалось безопасным. Ни одной неуместной тени не мелькнуло среди сумрачных силуэтов одичавших растений. Ни единого странного звука не прибавилось к шелесту ветра и раздававшемуся изредка уханью совы. Прошло где-то около четверти часа, прежде чем я спрыгнула на землю. Но едва я спустилась с моста и двинулась по дороге, ведущей к сторожке, как услышала шорох шагов по каменистой тропке. Чары покалывали мою кожу, словно дождь ледяных осколков.

— Где он, Сейри? — спросил тихий голос из-за моего плеча.

Я обернулась, взволнованная и обрадованная, уверенная, что мое страстное желание привело его через Мост Д'Арната, чтобы он помог мне разгадать великую тайну Лейрана. Но новости и приветствия застыли у меня на губах, когда я увидела его лицо, а его пальцы сжали мою руку.

— Кейрон, что случилось?

— Где мальчик? — уточнил он, и его пальцы едва не раздробили мне кости. — Скажи, где скрывается обманщик, в какой паутине он висит, накапливая яд. О, это был прекрасный спектакль. Ни один актер не смог бы придраться к нему. Ныне маски сорваны… но какой ценой…

— Небо и земля, Кейрон, что случилось? Ты про Герика?

— Это не Герик! — Его губы скривились от отвращения. — Зови его именем, которое он выбрал сам, — четвертым лордом Диете, Разрушителем. Ни одно имя еще настолько никому не подходило.

Ночь потемнела от гнева Кейрона. Его рука дрожала, а глаза сверкали золотом и синевой, словно кузнечный горн.

— Скажи мне, где он.

Я высвободила руку и отпрянула, встав между ним и сторожкой.

— Почему ты говоришь такие вещи?

— Сейри, этот мальчик вовсе не тот, за кого ты его принимаешь. Не тот, кем я его считал. Мое целительство, твоя забота, наше беспокойство, надежды, любовь — все было напрасно. Он остался тем же, кем был в Зев'На. Но этой ночью он приблизится на длину моего клинка, и я уничтожу его, как велит мне долг, прежде чем он причинит новое зло.

— Кейрон, скажи, о чем ты говоришь? — Мой голос дрожал от ужаса, внутри разливалась пустота. — Все эти четыре года я почти не спускала с него глаз. В нем нет обмана. Что же, по-твоему, он натворил?

— Убийство, Сейри. Пытки и предательства, совершенные по его слову, — столь же достоверно, как если бы кровь все еще пятнала его руки. Только шестеро знали, над чем работала Джарета. Теперь она лежит мертвой. Она, ее будущее, ее талант сгинули в столь ужасных муках, что я не могу даже думать о них. Только шестеро знали о Маркусе, Немире и Т'Серо, об их поручении в Зев'На, но через два дня после убийства Джареты их трупы вернулись в Авонар… оскверненными. — Его голос дрогнул. — И Круг — благороднейшие, искуснейшие мужчины и женщины Авонара, оставившие дом, супругов, детей ради того, чтобы ждать моего сигнала на границах Пустынь, — всех их атаковали в тот же день. Из двух сотен человек выжило не больше пятнадцати. Все наши приготовления… после четырех долгих лет, когда мы готовы уже были выступить, все пошло прахом, и у нас нет времени, чтобы начинать сначала. Нужно ли мне продолжать? Ты спросишь, как я могу быть уверен? Должен ли я показать тебе его кровавые дела такими, какими они навсегда останутся выжжены в моей душе?

Планы Кейрона по исцелению ран обоих наших миров, его надежды на спасение дар'нети из рабства — все это было связано с Джаретой, Кругом и теми тремя бывшими зидами. Но почему он винит Герика?

— Должно быть другое объяснение. Шпион. Подкуп одного из твоих советников… Думай! Герик добровольно покинул Зев'На. Он спас наши жизни. Защити нас меч Аннадиса, Кейрон, ты столько раз касался его разума. Как он мог тебя обмануть?

Кейрон схватился за торчащий ольховый сук, словно унимая ярость.

— Я тоже не хотел верить в это, — ответил он, и теперь его гнев был холоден и сдержан. — Конечно, не хотел. Я бы скорее поверил, что виной тому я сам, а не мой сын. Но когда я последний раз прибыл в Вердильон, я говорил с мальчиком наедине. Он был пятым, с кем я разговаривал в тот день. С каждым я поделился секретом, о котором не знал никто, кроме меня, такой приманкой для лордов, на какую они не смогли бы не клюнуть. Фальшивки, разумеется, но такие, что я непременно узнал бы о совершившемся предательстве.

Я вспомнила, как внимательно слушал его Герик в саду Вердильона. Скрестив руки. С невозмутимым лицом… как это часто бывало.

«Нет, я в это не верю».

— Четыре ловушки не сработали, наживка осталась нетронутой. Пятая была довольно хитроумной, как я полагаю. — Его безрадостный смех пугал больше, чем гнев. — Я рассказал ему, что Джарета спрятала записи о своей работе в заброшенной купальне в долине Лиррат, что секрет уничтожения мордемара не погиб вместе с ней, но останется спрятанным до тех пор, пока я не назначу ее преемника. Я объяснил, что говорю ему это на тот случай, если со мной что-нибудь случится. И затем я устроил засаду в купальне. Я мечтал о том, чтобы тайник остался нетронут. Я молился о том, чтобы остаться один на один с неразгаданной тайной, но не с невообразимым предательством, и возносил хвалу за каждый прошедший день. Но вчера я представил совету Наставников Алхимика Мем'Тару, объявив, что она продолжит работу Джареты. И прошлой ночью пятая ловушка сработала.

— Но Герик был со мной здесь, в Монтевиале. Это невозможно!

— Лорды никогда не марают собственные руки. Они используют других. Иногда тех, кто творит зло по своей воле, иногда измененных, таких как зиды, а иногда… — Он буквально выхаркнул это слово: — Вселяются. Они покидают свое тело, вторгаются в человека и вытесняют его душу, делая ее дрожащим, молчаливым свидетелем творимого ими зла. Они пользуются жизнью другого, как собственной: пожиная урожай его чувств, смакуя страхи и радости, подчиняя движения и поступки своим нуждам. Ты думала, что мальчик просто спит. Но когда наш сын овладел чужим телом и пришел в купальню Равьена, собираясь уничтожить труд Джареты, прежде чем им воспользуются, я ждал его там — и я узнал его.

Он одновременно зачаровывал и пугал меня. Эта история не могла иметь отношения к мальчику, которому я помогала с учебой и которого успокаивала после ночных кошмаров, — серьезному, замкнутому, сомневающемуся, только начинающему осознавать свое место в этом мире. Вспыльчивому, не спорю, но я и сама была такой в шестнадцать лет. Но все же прошлой ночью он уснул впервые за прошедшие дни, нет, недели… Холодный гнев Кейрона обрушился на меня, словно порыв бури, сметая мои слабые возражения, заставляя задохнуться от ужаса и понимания.

— Я хотел убить его там, — продолжил мой супруг, каменея лицом. — Так нас учат в Авонаре: убей одержимого — и убьешь захватчика, если он не успеет вернуться в свое тело. Он умрет в любом случае, когда враг покинет его. Но лорд Диете удачно выбрал себе пристанище, и я замешкался. Видишь ли, в купальню Равьена пришел Гар'Дена. Кроме Герика, ни одна живая душа не знала о тайнике. Но он пришел и произнес пароль, который, как предполагалось, должен был открыть тайник Джареты, тот самый, что я назвал Герику. Прежде чем я решился убить тело Гар'Дены, Разрушитель оставил его бездыханным. Наш дорогой друг, добрый и великодушный человек, который помогал сохранить наши жизни, вонзил себе кинжал в сердце.

Гар'Дена… нет…

Голос его едва не надломился, но вместо этого Кейрон взревел, переломил ольховый сук и швырнул в заросли, где тот обрушился на землю, обрывая по пути листья и ветки. Потом мой муж вновь обернулся ко мне, едва владея собой.

— На этот раз Разрушитель не скроется от меня. Неважно, что за личину он носит сейчас. Я закрою глаза и увижу страдания Джареты и безумного, проливающего собственную кровь Гар'Дену, и мой меч найдет свою цель. Ты понимаешь, Сейри? Он способен протягивать руку через Пропасть. Силы ночи, я рассказал ему о том, как защищен Авонар.

Я не могла это принять.

— Герик отверг извращенное воспитание Зев'На. Он отказался от бессмертия, потому что не хотел нам повредить. Поговори с ним, Кейрон. Это невозможно. Ты ошибаешься. Возможно, в конце концов, это был сам Гар'Дена… превращенный в зида… злобная уловка лордов. А что насчет шестого? Ты сказал, было шестеро тех, кто знал о тайне? Может, этот шестой…

— Шестой была ты.

Последняя надежда канула, словно свинец в воду. Кейрон сгреб меня за плечи и вперился взглядом, пока голова у меня не начала раскалываться.

— Сейри, я еще раз спрашиваю, где он?

Конечно, Кейрон узнал бы сына, какую бы внешность тот ни принял. Он часами пребывал в разуме Герика, пока исцелял его. И он был прав. Ничто не в силах удержать лорда, кроме самой смерти. И все же сердце мое разрывалось, истекало кровью и слезами при мысли о Герике, свернувшемся калачиком в своем полудетском сне, в облюбованном уголке… и Кейрона, вонзающего меч…

И как будто этот самый меч раскроил мне череп, удушающая ярость на миг захлестнула мой разум. Рот распахнулся в вопле гнева, не принадлежавшего мне самой. А затем это схлынуло, оставив меня опустошенной, выжатой и беспомощной.

— Так он в сторожке! О, силы ночи, мы в Виндаме…

Кейрон украл мои мысли. Его плечи поникли, словно ярость оставила его. Он покачал головой, прикрыл глаза и тихо произнес:

— Ох, Сейри. Мне так жаль.

Но тут же он оттолкнул меня в сторону и бросился по тропинке, выхватив меч. В каждом его шаге слышалась смерть. Смерть нашего сына.

— Кейрон, стой!

Этого не могло случиться, только не после такой боли и таких надежд.

Желтый обрезок луны висел низко на востоке. Я бросилась к сторожке не по тропе, срезая путь через густые заросли виндамского сада, спотыкаясь о корни и валуны, спеша добраться до Герика прежде его отца. Но я была слишком измотана и неповоротлива, и мои мысли рассыпались, словно солома под серпом. Вдалеке я расслышала гневный рев.

— Кейрон, нет! — закричала я, не замедляя бега, уворачиваясь от веток, которые, казалось, с каждым моим шагом нависали все ниже и сплетались все гуще. — Герик, беги!

Заброшенный погреб разверзся у меня под ногами. Вместо пола — ковер прелой листвы, голые корни крошат стены, деревянные двери прогнили насквозь. Я пошатнулась на краю, попятилась и стала продираться в обход сквозь колючие заросли ежевики, безжалостно обдиравшей мне платье и руки.

Странный, визгливый смех донесся откуда-то справа от меня.

— Кто здесь?

Чему здесь смеяться? От неуместности звука я даже замерла. Или это сон, мой собственный кошмар, в котором смешались видения принцев и королев, домов и садов, историй, не имеющих смысла, жестокого предательства Герика и кровавой ярости Кейрона, моего нежного Целителя? Это могло быть только сном.

Я продралась сквозь упругую стену кустов сирени. В кольце ольховых деревьев стояли четыре человека. Я назвала их людьми, поскольку более подходящего слова мне на ум не пришло. Один из них был невероятно тощим, его нагое, жилистое тело было эбеново-черным. Волосы казались серебряными, а огромные глаза пылали янтарным огнем, словно светлячки в летнем саду. Он был в полтора раза выше самого высокого из виденных мной людей. Второй был широк, словно три кузнеца сразу. У него была коричневая грубая кожа, пучки рыжих волос свисали с шарообразного черепа. Он был невероятно скрючен, руки едва не волочились по заросшей сорняками земле. Третий был бородачом ростом мне по пояс, прекрасно сложенным, если не считать того, что одна его глазница заросла складкой кожи. Все трое были именно такими, какими их описала мне королева, какими их описывали Мацерону перепуганные жители Четырех королевств. Все они смеялись, как мне показалось в зеленоватом свете фонаря, который держал коричневый. Четвертый человек стоял ко мне спиной.

— Кто вы? — спросила я. — Что вы здесь делаете? Меч Аннадиса! Скажите мне, что это сон.

Странное трио приветствовало меня новым всплеском веселья. Затем они исчезли во вспышке зеленого света, оставив лишь смех и своего четвертого товарища. Он обернулся, щурясь и вглядываясь в темноту. Герик.

Я хотела дотронуться до него, убедиться, что это все еще мой сын, чью боль я могла облегчить. Я хотела сказать ему, что все еще верю в него и знаю: эти обвинения ошибочны. Но он отшатнулся, его настороженный взгляд задержался на моих руках, и я поняла, что в страхе и замешательстве успела обнажить кинжал.

Я уронила оружие в траву, словно его только что вынули из горна.

— Герик! Твой отец… Герик, скажи мне, кто ты?

— Матушка? С тобой все в порядке?

Он подошел ближе. Я едва различала его в густой тени спутанных зарослей.

Но я уже знала, что я не сплю и со мной далеко не все в порядке. Боль в моей груди была слишком резкой. Теплый поток хлынул по моему платью, а кольцо деревьев начало вращаться. Окровавленный нож… Герик, бережно опускающий меня на траву… Его узкое лицо маячит надо мной, встревоженное, смятенное… его губы шевелятся, но я не могу расслышать его из-за шума в ушах…

Потом Герик исчезает, и спокойное лицо Раделя нависает надо мной, смутное и расплывчатое, словно солнечный диск, едва различимый за туманом. Кто-то присоединяется к нему, слишком размытые фигуры, чтобы их узнать.

— О, государь мой, он убил ее!

Я хотела сказать, что вовсе не мертва, но слова застряли где-то в груди, прежде чем выплеснуться вместе с кровью. Я хотела сказать, что Герик не делал этого, но не знала, кто это сделал. Если б я только могла вспомнить, что он сказал мне…

Откуда-то донесся горестный вопль, но слишком издалека, чтобы иметь ко мне отношение — а я слишком устала, чтобы беспокоиться о том, с кем и что случилось. Поэтому я сдалась и рухнула в объятия холодной тьмы.

Глава 9

Герик

Я знал, что у моей матери должны быть длинные блестящие волосы, заплетенные в свободную косу и спадающие до середины спины. Я знал это точно так же, как и то, что мой отец — настоящий отец, человек по имени Кейрон, — был стройным и темноволосым, и левое предплечье его ныло в холодную погоду. Я не должен был этого знать. Я никогда не видел портрета моего настоящего отца, и никто не рассказывал мне о том, как укладывала волосы моя мать до того, как его сожгли на костре.

И как же вышло, что, услышав, как правящая повозкой матушка рассмеялась себе под нос, я взглянул на нее — и увидел ее не в надетом для маскировки вдовьем чепце и пурпурном бархатном одеянии, но с волосами, заплетенными в косу ниже лопаток, в изумрудно-зеленом платье и с золотым медальоном, в котором, как я знал, хранились засушенные лепестки розы? Или же, когда принц Д'Натель прогуливался со мной по саду Вердильона, сцепив руки за спиной, и рассказывал, как это странно — снова вернуться в дом профессора Ферранта, почему я иногда видел вместо него невысокого темноволосого мужчину с высокими скулами, который никогда не сцеплял рук за спиной, но придерживал правой левое запястье там, где остался след от старого, неровно сросшегося перелома? Дневник профессора Ферранта лишь подтвердил то, что я и так уже знал о своем настоящем отце, хоть и не мог бы объяснить, откуда я это взял.

Это не было плодом воображения. Ни один портрет и ничей рассказ не могли открыть мне всего того, что я увидел, почувствовал и узнал из своих… видений. Другого слова я подобрать не мог.

Эти ощущения не были естественной частью жизни чародея. В этом я был уверен. Я бы предположил, что этот дар'нети, Радель, забавляется с моим разумом, если бы только мои видения не начались за несколько месяцев до того, как он объявился в Вердильоне. Кроме того, я не думаю, что кто-то смог бы вложить что-либо в мое сознание так, чтобы я этого не заметил, — разве что кроме отца, чье могущество было неизмеримо.

Но что бы ни послужило им причиной, я был уверен — видения как-то связаны с тем, что происходит со мной: с моими снами, кошмарами и всем прочим. Большую часть времени я чувствовал, что если не стану сдерживаться изо всех сил, то лопну, словно разложившийся коровий труп, разбрызгав повсюду мысли, воспоминания, все злые, неправильные поступки, которые я когда-либо совершал, так что все: моя мать, отец, друзья — смогут их увидеть. Я говорил себе, что меня не волнует мнение других, но, разумеется, это было неправдой, и, кроме того, я был убежден, что стоит мне только потерять самообладание, и лорды сразу же найдут меня.

Вот почему я больше никого не допускал в мой разум, вот почему не мог позволить принцу «помочь» мне справиться с кошмарами. Я был одним из лордов, несколько часов прожил как четвертое физическое воплощение их единого, исполненного злобы сознания, мое истинное «я» было утеряно, душу тронула гниль. В те часы я не чувствовал ничего: ни любви, ни боли, ни ужаса, ни отвращения, ни радости. Я мог не моргнув глазом погрузить ладони в пламя. Я мог каблуком раздавить новорожденное дитя и помнить об этом не дольше, чем ветер развеивает струйку дыма. Вся любовь и честь двух миров значили для меня тогда не больше, чем пыль на моем ботинке. Могущество было для меня всем. И даже четыре года спустя я так страстно жаждал его, что одна только мысль о нем повергала меня в трепет.

Единственной нитью, связующей меня с моим прежним «я», был голос моей матери, которая рассказывала мне правду о моей прошлой жизни и о людях, бывших ее частью. Я цеплялся за эту спасительную нить и со временем осознал, как она прочна и как яростно лорды стремились оборвать ее, заставив меня убить мать. Паоло убедил меня довериться ей, и я позволил ей увлечь меня за собой.

В дни и недели, которые последовали за моим бегством, отец раз за разом проникал в мое сознание и плоть и с колдовской силой, какой я не ожидал от дар'нети, разрушал то, что сделали со мной лорды. Но он не мог коснуться того, что осталось от моей бытности лордом Зев'На. Я запер эти несколько часов за дверью, которую даже ему не под силу было открыть. Если б ему удалось хотя бы заглянуть туда, он бы понял, кем я был, а если он и в самом деле таков, каким его считает моя мать, он бы попробовал исцелить и эту часть меня. Я не мог этого допустить. Гниение проникло слишком глубоко. Я бы наверняка умер или сошел с ума, и он, скорее всего, тоже. Диете Разрушитель стал частью меня, и я не верил, что его можно удалить успешнее, чем остатки принца Д'Нателя из души моего отца. Я должен был научиться жить вместе с Диете, держа разделявшую нас дверь закрытой и запертой.

Иногда владеть собой было легче — во время занятий, усердной работы или наших с Паоло поездок. Порой это становилось намного труднее — когда я злился или уставал. Но бывали времена, когда это было почти невозможно — если я касался меча или пытался сотворить даже самое пустяковое колдовство. Поэтому мне и пришлось бросить Паоло и Раделя защищать мою мать от разбойников во время нашего путешествия. Последнее место, где я мог позволить себе находиться, — это в гуще битвы, с мечом в руке, в окружении боли и крови. Когда я видел чужие страдания, я вспоминал вкус боли, скорби, отчаяния, как, заполняя ими темные уголки своей души, я мог призывать молнии, проникать в глубины океана или исследовать звездные просторы. Именно тогда я начинал слышать коварный шепоток ищущих меня лордов, и мне с большим трудом удавалось снова запереть дверь в сознании. Лорды были слишком близко.

Я не мог истолковать свои сны, равно как и то, что виделось мне наяву. Сны начались сразу после того, как я покинул Зев'На. Когда отец, исцеляя меня, сделал все, что только мог — и что я мог ему позволить сделать, — и я снова начал жить, спать, есть и чувствовать, как человек, мне стала сниться бесплодная страна с пурпурно-черным небосводом и зелеными звездами. Этот сон не пугал, просто место как место. Но оно снилось мне каждую ночь, и это казалось мне странным.

Постепенно, в течение следующего года, пейзаж моего сновидения изменялся. Так, в одну из ночей я мог увидеть голую пустошь, в следующий раз по ней уже тянулась тропа, могло появиться чахлое деревце или валун. На другую ночь у тропы вырастал каменный курган, или она превращалась в подобие дороги, или же начинала петлять по скалистому предгорью. Года через два мне начал сниться одноглазый карлик с парой товарищей — они сидели на валуне или стене или занимались каким-нибудь обыденным делом: точили нож, вырезали что-то из дерева или чинили башмак.

Разумеется, это были не те сны, из-за которых я поднимал на ноги весь дом, словно ревущий младенец, боящийся медведя или змей. Кошмары были связаны с лордами. Я просыпался слепым и знал, что смогу видеть только через золотую маску с алмазными глазами, которую они мне дали, или чувствовал себя вмурованным заживо в исполинскую каменную статую, изваянную для меня ими, или же я видел раненую мать и склонялся, чтобы отведать ее крови, ощущая в себе иссушающую жажду могущества.

Хотя вся моя жизнь была связана с Мостом Д'Арната, я никогда его не видел. Когда я был совсем еще ребенком и Зиддари нес меня через Пропасть, он оглушил меня чарами. Но после того как тем вечером в Вердильоне принц поделился со мной своей тайной и в тысячный раз повторил, как он надеется, что вскоре я смогу перебраться в Авонар, любопытство одолело меня. Что бы там ни думал принц, я никогда не собирался жить в Гондее. От мысли, что мне придется сидеть во дворце Д'Арната и править дар'нети, меня мутило. Поэтому я решил воспользоваться возможностью и просто посмотреть на него.

Ужасная ошибка. Путешествие оказалось занимательным, как я и сказал матушке, но я прежде никогда не чувствовал себя настолько не в своей тарелке, таким уязвимым, словно в тот же миг, как мы вступили на Мост, с меня содрали плоть, оголив кости. И с той ночи, когда я вернулся домой, мои сны про карлика и его мир тоже сделались кошмарами.

Ужас начинался всегда с того, что снившийся мне мир распадался на части, словно мозаика, брошенная на стол. Карлик, в панике размахивающий руками, мог оказаться на одном ее кусочке, дорога разбивалась между несколькими, гора оставалась еще на одном, а между всеми ними вспыхивало жгучее белое пламя. Оно сжигало осколки моего сна, словно сухие листья, и всякий раз я чувствовал, что и я горю вместе с ними. Я просыпался, жаждущий, опустошенный, словно белый огонь выжег все, что во мне было.

Если бы эти сны выжигали все темные закоулки за дверью, все бы было в порядке. Но они лишь пробуждали во мне желание распахнуть ее и сбежать туда, в холод и тьму. Я не знал, почему я кричал — из-за белого пламени или холодной тьмы. Прогулка по проклятому Мосту Д'Арната лишь еще больше исковеркала мое сознание, и я не знал, что с этим делать.

Потом мы приехали в Прайдину, где полупьяный скотник описал карлика и мир из снов. Я рассказывал Паоло о них и о том, что я полагал их реально существующими, но я никак не ожидал, что о них будет знать еще кто-то. Я едва не рванулся тут же искать место, где пропал сын пастуха. Мне казалось, что, увидев его, я смогу избавиться от этих снов или, по крайней мере, понять, что они означают. Но я не мог бросить матушку, пока она не окажется в безопасности.

Она и понятия не имела о том, как неистово ненавидят ее лорды. Единственной причиной, по которой она осталась жива после того, как они обнаружили ее в Зев'На, была их убежденность, что я убью ее и тем самым завершу свое обращение ко злу. Их беспокоило — точнее, пугало — в ней то, что они совершенно не понимали ее, не понимали, как кто-то, не наделенный колдовским даром, может столь успешно им противостоять. Они возненавидели ее с той самой встречи у Ворот, когда они привели ее и принца к Мосту. Вместо того чтобы посмеяться, наблюдая, как последний Наследник Д'Арната губит свой мир, они увидели, что Мост укрепился, Ворота раскрылись, а их мерзкий замысел обратился прахом.

Однако это разочарование было несравнимо с тем, что они испытали, когда я шагнул следом за ней в созданный принцем портал из Зев'На. Они были на волосок от столь желанной полной победы, от власти над обоими мирами. Если бы я одновременно стал и Наследником Д'Арната, и лордом Зев'На, мы с лордами уничтожили бы Мост одной лишь мыслью, нарушив равновесие, которое, как полагают дар'нети, он сохраняет между Гондеей и миром людей. Затем мы раскрутили бы латунное кольцо, то, огромное, что называется Великим оком, и оно бесконечно питало бы нас сотворенным нами хаосом. Никто ни в одном из миров не смог бы противостоять нам.

Но моя мать положила этому конец, и лорды не успокоятся, пока она не умрет. Так что я не мог оставить ее, убежденный, что никто другой не сможет узнать лордов, когда они придут за ней. После того как мы с отцом перешли Мост, Я лишь сильнее уверился в этом. Они обязательно придут.

Разумеется, меня тревожило приглашение лейранского короля. Возможно, это было уловкой, чтобы выманить ее, хотя она казалась слишком простой для лордов. Они предпочитали более тонкие игры, потому что их занимало не только достижение результата, но и развлечение. Как бы ни мечтал охотник убить кивернийского тигра, в том, чтобы брать его в логове во время зимней спячки, удовольствия мало. Совсем другое дело: выследить его в дебрях Кивернии и увидеть в глазах пойманного зверя осознание поражения — только такая победа позволит охотнику распробовать вкус торжества, зная, что каждый признает его мастерство.

Так что я не стал возражать, когда матушка предложила съездить в Монтевиаль, но собирался держаться поблизости во время ее встречи с королем Эвардом. Сторожевой пес дар'нети тоже был с нами, разумеется, и я готов был признать, что он может оказаться полезным в минуту опасности, но его взгляд все время были прикован ко мне — не к матушке, не к кому-либо другому, кто мог бы ей угрожать. Принц приказал ему охранять меня — а не оберегать. Тонкая разница, слишком тонкая — и она беспокоила меня куда больше, чем приглашение короля. А матушка ее не замечала вовсе.

— Будь я проклят, если останусь здесь вместе со сторожевым псом. Кто-то должен пойти с ней.

— Тебе нельзя. Она просила тебя держаться подальше. Я бы сам с ней остался, ты же знаешь, если б она только не велела мне понаблюдать снаружи. И мне кажется разумным проследить, чем будет занята свита.

Паоло протянул мне свою серую седельную сумку, в которой он хранил припасы для возвращения в Валлеор.

— И что же ты сделаешь, если они соберутся хватать нас? Закричишь?

Несправедливо было говорить так с Паоло. Но я слишком устал от Раделя, который вместо того, чтобы охранять нас, не сводил глаз с меня, как будто я вот-вот превращусь в чудовище. И за исключением прошлой ночи, когда я рухнул, словно гнилой забор, я неделями спал не больше часа-двух в день. Но ночной сон оставил меня лишь еще более усталым. В голове царила неразбериха. Что-то в этом проклятом месте было не так, но я никак не мог понять, что именно.

Мы с Паоло стояли в дверях виндамской сторожки. Он оглянулся туда, где разговаривали матушка и Радель, и понизил голос:

— Если б ты только слушал — ну, ты знаешь, как ты сможешь, если захочешь, — я бы закричал прямо тебе в голову, а дар'нети даже не узнал бы.

— Я не могу. — Я зашвырнул сумку в сторожку, взметнув с пола пыль и листья так, словно по ним пронесся маленький ураган. — Для чтения твоих мыслей так же нужны чары, как и для превращения тебя в слона. Во мне нет силы, стоящей упоминания, и я не хочу ее приобретать, а те жалкие крохи, что у меня есть, я не осмелюсь использовать. Никогда.

— Слушай, почему бы тебе не лечь вон там в уголке и не попытаться заснуть? Мы не потревожим тебя, пока не соберемся уезжать.

Я вытаращился на Паоло, удостоверяясь, не рехнулся ли он ненароком, но он дернул бровью в сторону дар'нети, который направлялся к нам, ведя на поводу свою лошадь.

— А мы что-нибудь придумаем.

— Придумаем что? — Радель отвязал поводья наших с матушкой лошадей от высохшего дерева возле крыльца.

— Как сделать так, чтобы господин Герик смог проспать дольше часа, — объяснил Паоло. — Я предложил ему бренди, но ему не нравится вкус. Говорит, что прекрасно заснет, если только мы оставим его одного. Гляньте-ка, — он спрыгнул с крыльца и пересек стоянку для экипажей, увлекая за собой Раделя, — я нашел местечко за домом, где можно оставить лошадей. Хорошая трава, есть немного воды, и с дороги не заметно. Дома прямо с земли не разглядеть, но ежели вы взберетесь вот на тот вяз, увидите и ворота, и дорогу, и сторожку. Я вам покажу.

Отобрав у Раделя поводья, он вскочил на спину Молли и завернул за угол сторожки. Я никак не мог понять, как ему удается взбираться в седло с такой легкостью. Радель, как обычно, посмотрел на Паоло так, словно он был комком грязи, но оказался не настолько гордым, чтобы не последовать за ним. Матушка помахала рукой и пошла по дороге к главному зданию.

Воспользовавшись подсказкой Паоло, я быстро сгреб листья в самом темном углу сторожки, снял плащ и набросил его на эту груду. Потом выскользнул из двери в заросли кустов и последовал за матушкой в сад.

Я едва не вернулся, чтобы спрятаться под своим плащом, когда впервые увидел поместье. Еще одно видение. Два образа, один поверх другого. Первый был тихим, мертвым остовом, стоящим передо мной, второй — огромным, залитым светом домом, и пение флейт и скрипок и звонкий смех разносились над его садами. Я готов был поклясться, что танцевал там, хотя даже не умел это делать. Меня кидало то в жар, то в холод; мой нос утверждал, что эти одичавшие заросли пахли розами, духами и горящими свечами. Злость, радость, волнение и любопытство, совершенно не связанные с моим собственным настроем, учинили такое смятение в моей голове, что я едва не принялся биться ею о дерево, только чтобы остановить это. Несколькими мгновениями позже видение рассеялось, оставив меня в холодном поту.

Из моего укрытия в заросшей беседке я слышал, как королева описывает тех самых существ из страны моих снов, объявившихся в Лейране. Тот же карлик, и звероподобный человек, и еще тот, кого я звал бегуном, — темнокожий человек, высокий и тощий, что носился туда-сюда по черным дорогам и горным тропам моих снов. Они не были творениями лордов. Я не чувствовал в их магии искусства Нотоль, в их проделках — стратегии Парвена, в их общении — уловок Зиддари. Они были чем-то совершенно иным. Просто я не знал, чем именно.

Королева уже уехала в Монтевиаль, а матушка все сидела в раздумьях на перилах моста. Я тоже размышлял в своем укрытии, пытаясь решить, рассказать ли ей о моих снах про одноглазого карлика и его приятелей. Мои колебания спасли мне жизнь.

* * *

— … Он остался тем же, кем был в Зев'На. Но этой ночью он приблизится на длину моего клинка, и я уничтожу его, как велит мне долг, прежде чем он причинит новое зло.

Итак, принц Авонара хочет убить меня. Все его заявления о доверии и желании помочь мне оказались ложью. Ему почти удалось одурачить меня. Впервые после Зев'На я пожалел, что не ношу меча. Что ж, пусть даже и безоружный, так просто я не сдамся. Я кое-что умею. И, как постоянно напоминал мне сторожевой пес-дар'нети, я учился у настоящих мастеров.

Но, продолжая бушевать, отец начал убеждать матушку, и я внимательнее прислушался к его обвинениям.

— Лорды никогда не марают собственные руки… иногда вселяются… вторгаются в человека и вытесняют его душу… пользуются жизнью другого, как собственной…

Он действительно рассказал мне про тайник в заброшенной купальне, а лорды и в самом деле вселялись в чужие тела, осуществляя свои замыслы. Я проделывал это, будучи одним из них, и назвать это приятным значило бы не сказать ничего. Но я ни разу не вторгался в тело дар'нети и не использовал ни толики чар с тех пор, как покинул Зев'На. Это было слишком опасно и слишком болезненно, и мне не хватало на это сил, потому что бездеятельные пути накопления силы, которыми пользовались дар'нети, претили мне.

Что же произошло?

Даже сразись я с принцем, это все равно не даст ответа. Мне нужно было скрыться до тех пор, пока я не докопаюсь до истины. Матушка не сможет защитить меня от принца, а мертвым я не смогу уберечь ее ни от кого.

Итак, используя все, что я узнал о бесшумном передвижении, обучаясь в Зев'На, я выскользнул из беседки, прочь от моста и заросшей травой ложбинки, в глубь сада. Двигаться приходилось медленно, следя за ветками, сучьями и листвой. Слабый лунный свет не мог пробиться сквозь кроны. Прошлой ночью опавшие листья промокли под дождем, и это помогало мне красться тише, несмотря на хлопанье рукавов, мокрых от осевшей на кустах и лозах влаги. Я шел прочь от сторожки, решив, что смогу перебраться по какому-нибудь дереву через стену и скрыться в лесу. Я наверняка сумею прятаться дольше, чем они будут меня искать.

Я обошел стороной разросшийся кустарник и направился к ольховой рощице. Приблизившись к кольцу деревьев, я споткнулся в потемках обо что-то плотное и мягкое и рухнул лицом в сырую траву. Чем бы это что-то ни было, пахло оно неважно, так что я счел его мертвым — пока оно не зашипело и не рванулось в сторону. Я поборол искушение вскочить и броситься бежать. Вместо этого я тихо пополз вперед на животе. Тусклое зеленоватое свечение пробивалось сквозь листву. Я едва отваживался дышать. И тут ветки передо мной вдруг раздвинулись, а чья-то рука дернула меня за волосы, задирая лицо так, что свет ударил мне прямо в глаза.

— Это еще кто? Еще один лазутчик? Прислужник меченосца? — раздался над ухом скрипучий голос.

Чьи-то руки вцепились мне в плечи. Я извернулся, чтобы ослабить их хватку, и попытался пинками сшибить врагов с ног. Но это мне не удалось, и мои противники выдернули меня из кустов и поставили на колени, заломив руки за спину.

Матерь ночи! Прямо передо мной, словно только что вылезший из моего сна, стоял одноглазый карлик. С одной стороны, сжимая мою руку хваткой, сделавшей бы честь и воину-зиду, стоял широкий, темный человек. А напротив него — тощий чернокожий бегун, нисколько не уступающий в силе своему косматому приятелю.

— Кто вы? — прошептал я, от изумления даже перестав сопротивляться.

— Это он! — тихо объявил карлик, прижимая палец к губам и ухмыляясь в бороду. — Вот радость-то! О, только скажи нам, великий хозяин, что мы не причинили тебе вреда!

Великаны не выпустили меня, но ослабили хватку так, что я перестал опасаться за сохранность своих конечностей.

— Я в порядке. Откуда вы взялись? Что вам от меня надо? Мне снилось…

— Еще не время для ваших вопросов, великий хозяин. Вы должны попасть в Пределье… если вы тот, кого мы ищем. Идемте же. Скорее! Мы здесь, чтобы помочь вам найти дорогу!

Он низко поклонился и беспечно рассмеялся. Двое других поддержали его — коричневый сухо и отрывисто заблеял, а его высокий спутник разразился раскатистым хохотом, глубоким, как полуночный цвет его кожи.

— Кейрон, нет! — закричала за деревьями матушка, отвлекая меня от загадочной троицы. — Герик, беги!

В этот миг радость пронзила меня. Принцу не удалось переубедить ее; она все еще верила в меня. Я не мог ее разочаровать.

Я стряхнул черную и коричневую руки и вскочил на ноги. Трое незнакомцев по-прежнему весело хихикали. Я был уверен, что они не желают мне зла.

— Мне нужно убраться отсюда, — сообщил я им. — Кое-кто хочет мне навредить.

— Отсюда? — переспросил карлик, еле сдержав смех. — Мы можем увести вас отсюда. Недалеко отсюда. Но не совсем отсюда. Наш путь — это не ваше «отсюда». Вы должны найти свой. Но пойдемте…

Его прервал треск ломающихся веток у меня за спиной.

— Кто вы? Что вы здесь делаете? Меч Аннадиса! Скажите мне, что это сон.

Матушка.

Трое снова расхохотались и попрятались за ствол огромного дуба, а я тем временем повернулся, чтобы рассказать ей, что я задумал. Она стояла в тени сиреневых кустов, я плохо видел ее. Луна блеснула на лезвии кинжала в ее руке. Возможно, на ее счет я тоже ошибался.

Но пока я колебался, она выронила оружие и протянула ко мне руки.

— Герик! Твой отец… Герик, скажи мне, кто ты?

Я открыл рот, чтобы что-то сказать, но все вдруг оказалось слишком запутанным. Мне нужно было подойти к ней. Из теней доносились звуки — я узнал их: тихий удар, треск распоротых мышц и хруст кости, резкий выдох и торопливо, от нахлынувшей боли, втянутый воздух. Эти звуки всегда сопутствовали выпаду и ощущению прохладной рукояти ножа в ладони и удовлетворенному облегчению, когда упругая плоть и жесткий хрящ подавались под отточенным лезвием.

Я бросился к ней; сплетенные колючие заросли рвали мою одежду.

— Матушка? С тобой все в порядке?

Но это было не так. Ее одежда пропиталась кровью. Широко распахнув глаза, она коснулась груди, откуда торчала рукоять ножа, и отдернула руку, испачканную красным. Я подхватил ее, прежде чем она упала.

Я не наделен даром Целителя, и в моем распоряжении была лишь та малая толика силы, которая сама дается в руки каждому дар'нети. Этого хватить не могло. Есть лишь один способ помочь ей. Призвав всю магию и волю, которые я смог в себе найти, прижавшись спиной к двери в моем сознании, я с помощью чар воззвал к принцу.

Отец, сюда. Скорее…

Какой гнев… испепеляющую ярость… смертный холод я встретил, коснувшись его мыслей. Только столкнувшись с его отсутствием, я наконец понял, с каким расположением ко мне отец взялся тогда за мое исцеление.

Она здесь, в ольховой роще, за разрушенным погребом… раненая…

Это все, что я успел произнести, прежде чем волна его гнева захлестнула меня. Я разорвал связь, задыхаясь и обливаясь потом, словно полдня бежал по пустыне. Нет смысла говорить ему, что я не делал того, в чем он меня подозревает, или даже что матушка умрет, если он сию же минуту не придет, чтобы позаботиться о ней. Он придет. И мне стоит убраться отсюда прежде.

Я вглядывался в густые заросли, напрягая слух, чтобы уловить шаги… кашель… дыхание — любое указание на то, что негодяй, совершивший это, все еще в пределах досягаемости моего возмездия. Три странных создания по-прежнему хихикали, спрятавшись за своим дубом. Несколько пар сапог уже топотали по усыпанной листьями земле, но направляясь ко мне, а не прочь. Трое. Паоло. Радель. Принц. Куда же подевался убийца?

Я положил матушку на влажную листву под сиренью. Она тяжело дышала, ее руки похолодели, хотя я безостановочно их растирал. Глаза помутнели. Что я мог сказать ей? Мне было нужно, чтобы она знала…

— Держись. Верь мне.

Я не мог больше ничего придумать. Ей не захотелось бы слышать о том, что я собираюсь сделать с человеком, ранившим ее.

Так я и оставил ее, пытаясь не обращать внимания на рокот в голове, словно от надвигающегося землетрясения, и поспешил туда, где меня ждали карлик и его спутники.

— Мне нужно немедленно убраться отсюда.

— В какое «отсюда» вы желаете попасть, великий хозяин?

— За стены этого сада, к внешним воротам. Вы можете показать мне дорогу туда?

— Мы можем это в точности. Но не дальше? Не в дубравье или в травяное раздолье? Не в место со множеством стен?

Я понятия не имел, что он имеет в виду.

— Нет. Просто покажите мне, как выбраться за стены и вернуться к главным воротам так, чтобы меня не заметили.

Крики все приближались.

— И это стоит сделать прямо сейчас.

— Сейчас! — повторил карлик.

— Сейчас! — эхом вторили ему коричневый человек и бегун.

Эти двое схватили меня за руки и дернули. Едва я успел сообразить, что они не собираются вести меня обычным путем, как на пару вздохов земля ушла у меня из-под ног, а потом я вернулся на нее у самых ворот Виндама.

Единственным неприятным последствием этого странного перемещения стала легкая тошнота. Еще хуже меня замутило, когда я увидел у себя в руке окровавленный нож. Матушкин нож. Глупо было его вытаскивать. Я с отвращением отбросил его. Мои ладони были липкими, от меня пахло кровью. Благодарение всем богам, что мой отец — Целитель.

— Расстраивает брюхо, — заметил карлик, усмехаясь, похлопал по собственному солидному пузу, а потом шлепнул по животу и меня.

— Это точно, — согласился я. — Но зато у меня из живота не торчит меч — а это расстроило бы его еще сильнее.

Я отвесил всей троице подобающий поклон и подумал, что, возможно, когда я закончу следующую часть своего плана бегства, мы могли бы снова опробовать их чары.

— Благодарю вас, сэр…

— Вроун? — замешкавшись, неуверенно произнес карлик.

— Благодарю вас, сэр Вроун. Отличная работа.

Карлик выпятил грудь и расплылся в улыбке.

— Имя! Вы слышали это? Великий хозяин дал мне имя! Мой долг перед вами неизмерим, сир. Для меня будет честью служить вам всегда, пока не придет конец Беспределью, а Пределью не минет множества лет.

У меня просто не было времени разбираться в его странных речах. Ярость отца раздирала ночь в клочья. Если бы только мне хватило силы сделать то, что мне было нужно. Такую простую вещь…

У меня получилось. Спустя несколько долгих мгновений Ясир вылетел из ворот и остановился прямо передо мной, дрожа и мотая головой, точно так же, как когда я пробовал ускакать от своих сновидений. Единственным осложнением было то, что за ним последовала и другая лошадь. И на ней сидел всадник.

— Я так и знал, ты, кровавый ублюдок! Я тебя убью за это. Как ты мог так поступить?

Он спрыгнул с Молли и накинулся на меня, не успел я и глазом моргнуть. Я испугался, что мне придется сломать ему обе руки. Глаза у него сверкали, и его явно не заботило, что я с ним сделаю, если только я не успею убить его раньше, чем он меня.

— Я этого не делал, — выдохнул я, скрутив его и убедившись, что он и пальцем не сможет пошевелить, прежде чем я с ним объяснюсь. — Ничего из этого. Клянусь.

— Она мертва. Ты убил ее, бессердечная тварь.

— Она не умрет. Он спасет ее. Если это возможно, он справится. У меня нет целительского дара, так что я позвал его. Стал бы я его звать, если б хотел, чтобы она умерла? Нет. Конечно нет.

— Я не верю тебе! Ты весь в ее крови!

Вроун и его друзья схватили Паоло и вытащили его из-под меня, но он даже не заметил этого, как не замечал и кровь, капающую из носа на землю, и полуразорванную рубашку. Он не сводил глаз с моего лица.

— С какой стати тебе верить мне? — ответил я. — Я на твоем месте тоже не поверил бы. Так что верь, во что хочешь, — правды это не изменит.

— Я не хочу в это верить. Я думал, что знаю тебя.

— Тогда выслушай, что я тебе скажу. Клянусь тебе всем, чем хочешь, что я не причинял вреда своей матери. Я никогда бы этого не сделал.

— Все твои клятвы не стоят и куска навоза с моих сапог, если в тебе нет ни крохи правды. — Он пнул ко мне окровавленный нож. — Возьми его и убей и меня тоже. Иначе ты со всем этим не разделаешься.

— Возвращайся и помоги им. Передай моей матери то, что я сказал. Мне нужно уходить, или я погибну. И тогда мы никогда не узнаем, кто на самом деле всему виной и что вообще происходит. Посмотри, кто держит тебя. Они объявились этой ночью и помогли мне выбраться оттуда. Ты помнишь, что я рассказывал тебе о своих снах?

В конце концов он угомонился достаточно, чтобы заметить троих странного вида мужчин, которые завернули ему руки за спину и удерживали ноги так, чтобы он не мог подняться с колен. Вид тонких черных и толстых коричневых рук и одноглазого лица, хмурящегося прямо над ним, изумил его настолько, что он даже начал слушать.

— Кровавый Джеррат!

— Паоло, я должен пойти и разобраться в происходящем. Все это связано: сны, исчезновения в Лейране, рассказ овцевода о пропавшем сыне… Бьюсь об заклад, что те происшествия, из-за которых принц собрался убить меня, — тоже часть всего этого. Я не делал того, в чем он меня обвиняет, и не я ранил мою мать. И если ты под конец все еще будешь уверен в том, что я сделал хоть что-то из этого, можешь свернуть мне шею. А пока уходи.

— Не собираюсь.

— Дело твое. Сиди тут, пока не сгниешь.

Я взобрался на Ясира и жестом велел троице отпустить его.

Он кинулся по истоптанной траве к ожидающей его Молли. Я зажмурился, пытаясь отогнать видение тощего веснушчатого мальчишки, болезненно хромающего при каждом шаге. И другое. Вспышка стыда опалила мою кожу, когда злые насмешки «осел», «ворюгино отродье» и «калека» эхом отозвались на пыльной улице, на которой я никогда не бывал. Всеми известными мне способами я прогонял эти видения. У меня не было времени на безумие.

Когда я вновь открыл глаза, я увидел Паоло таким, каким он был этой ночью: высокого, жилистого, удивительно крепкого, взлетавшего в седло при помощи обеих здоровых ног, которые принц — нет, мой отец, Кейрон, — подарил ему. Он оторвал болтающийся клок рубахи, утер с лица кровь и бросил лоскут на землю.

— Я еду с тобой.

— С убийцей-то? Предателем? Хочешь проехаться с лордом Зев'На?

— Может быть. Или нет. Тебе придется кое в чем меня убедить.

Он так и не сказал, как именно я должен его убеждать.

Глава 10

Уже после того, как они выпустили Паоло, но прежде, чем мы вдвоем выехали, Вроун с друзьями исчезли. Наверное, я плохо отблагодарил их за то, что они дважды за ночь спасли мне жизнь. Я не отважился ждать их и, как только взошла луна, пустил лошадь рысцой по извилистым тропкам, ведущим к тракту, а затем повернул на север и перешел на галоп. До рассвета мы не останавливались.

Когда солнце залило светом округу, мы начали искать место, чтобы передохнуть и напоить лошадей. Я приметил широкий, медлительный ручей, который пересекала дорога, и проехал несколько сотен шагов вверх по течению вдоль болотистого бережка, надеясь найти воду почище, чтобы наполнить пустые фляги. Как только мы спешились, Паоло уселся на кочку, поросшую сероватой травой, похоже, бывшую единственным клочком сухой земли в полулиге от ручья. Из сердитой гримасы, пребывавшей на его лице с тех пор, как мы покинули Виндам, я сделал вывод, что просить его подвинуться бесполезно.

Так что, наполнив фляги, я, как дурак, встал посреди грязной лужи, поглаживая Ясира по холке и шаря в седельной сумке в надежде найти там свой плащ и что-нибудь съестное. Утро казалось прохладным, поскольку моя рубашка была мокрой и грязной после всех приключений в сыром виндамском саду. Все, что я нашел, это запасную рубашку — уродливую, бесполезную тряпицу из зеленого шелка, которую матушка откопала у Тенни на чердаке, смену белья, гетры, дурацкую шляпу, служившую частью моей маскировки, одеяло, две чашки, ложку, маленький котелок и кремень с кресалом. Ни плаща, и даже ни единой галеты. Тогда я вспомнил, что оставил плащ в виндамской сторожке, наброшенным на охапку листьев. А что касается еды…

— У меня ты тоже ничего не найдешь, — сообщил Паоло, словно подслушал мои мысли или услышал, как бурчит у меня в животе. — Все в серой седельной суме. Ты еще швырнул ее в угол сторожки. Вспомнил?

Он все еще на меня злился.

— Значит, нам придется что-то придумать. Пожалуй, остановимся в деревне и купим все необходимое.

Я вывернул карманы и нашел ровно двенадцать медяков. Должно хватить на полдюжины кружек эля или на три буханки черствого хлеба. Я взглянул на Паоло.

— По крайней мере, ты не обокрал госпожу, прежде чем ее зарезать, — заметил он. — Я отдал ей серебро, вырученное за лошадей и повозку.

Не было смысла снова спорить о том, виновен я или нет.

— Значит, у тебя тоже нет денег?

— Ни гроша. Похоже, если мы хотим поесть, мне придется попрошайничать. Большинство людей всегда подадут чего-нибудь, если выглядеть достаточно жалко. Мне-то это будет нетрудно… Если они не увидят рядом со мной тебя, запятнанного кровью собственной матери.

— Я скорее останусь голодным, чем стану клянчить еду у незнакомцев.

— Значит, ты никогда не голод… Великие демоны!

Паоло чуть из кожи вон не выпрыгнул, когда Вроун вывалился из ивовых зарослей прямо у него перед носом, кланяясь и посмеиваясь. Остальные двое тотчас же последовали за ним.

— Мы пришли сопровождать вас на вашем пути, — известил нас Вроун, глазея на пару куропаток, взлетевших над лениво текущим ручьем, и махнул рукой в сторону своих приятелей. — Не обращайте на нас внимания.

Устав от угрюмости Паоло, я попытался задать Вроуну пару беспокоивших меня вопросов — например, откуда он взялся, зачем искал меня и как проник в мои сны. Но как бы громко я ни говорил, все трое вели себя так, словно не слышали меня. И это так меня взбесило, что вскоре я повернулся спиной ко всем четверым своим спутникам.

Но Паоло так и не перестал ворчать.

— Больно гордый, чтоб помощи просить. Тоже мне новость. Служи ему, пока с голоду не помрешь.

— Нельзя, чтобы нас заметили поблизости от Виндама. Принц так просто не бросит поиски.

Хотя вряд ли он станет этим заниматься, пока матушка не поправится — или не умрет. Едва высказав это вслух, я проникся отвращением к самому себе. Подлец… Что же я за тварь такая, если способен так рассуждать?

— Значит, остается воровство, если мы вообще собираемся есть. Ты делаешь меня вором. Меня вздернут, если не хуже. Я не воровал даже сопляком в Данфарри! Будь проклят этот день до скончания веков!

Он так швырнул в ручей камнем, что вспугнул стайку чибисов, шумно уплывших вверх по течению, и Ясира, едва не наступившего мне на ногу.

От копыта я увернулся, но зато рухнул на колено в самую грязь. Как будто мне и без того было недостаточно мокро… и грязно… и мерзко…

— Да будь оно все проклято, ты, тупой олух! Просто убирайся прочь!

— Уж лучше олух, чем убийца и сволочь.

— Клянусь тебе, я ее не тронул. Я и не смог бы.

Силы ночи, почему он никак не поймет, как я относился к матери? Ведь только из-за них — из-за нее и самого Паоло — я остался человеком. И я даже не знал, жива ли она.

— Бессердечный ублюдок… ты просто бросил ее там.

— Сильно бы я ей помог, если б ждал там, пока мне не перережут горло? Если кто в обоих мирах и может ее спасти, так это мой отец. Ты это знаешь лучше прочих. Он не позволит ей умереть. Он убережет ее. Я отважился использовать чары, чтобы позвать его.

— Но кто еще мог это сделать? В твоей руке был окровавленный нож.

— Я вытащил его, когда она упала.

Сам не знаю зачем. Вытаскивать нож из раны было глупостью.

— Кругом темно… смутно. Я шел к ней. Услышал удар. — Точнее, почувствовал удар собственным нутром. — И она упала. Я не знаю. Я не видел.

— Лживый трус.

— Тупоголовый болван!

Мы обменивались оскорблениями и проклятиями еще около получаса. Я сказал, что ему стоит остаться здесь и вымачивать голову в ручье, пока я буду докапываться до истины. Он ответил, что мне не удастся отшвырнуть его, словно обглоданную кость. Тут мы опять вспомнили, как мы проголодались и как нелепо выглядит наша неспособность с этим справиться.

Между тем широкий коричневый человек и костлявый черный бегун изучали наших лошадей. Они не прикасались к ним. Только нюхали их шкуры, осматривали ноги, бока, поджилки, хвосты и копыта, заглядывали в глаза, словно пытались прочесть их мысли. Вроун больше интересовался Паоло и мной, сидя между нами, вертя головой и наблюдая за нашими лицами, пока мы орали друг на друга.

Исчерпав запасы красноречия, мы взобрались в седла, словно одновременно об этом подумали, и двинулись по слякотному берегу к дороге. Вроун с друзьями потрусили следом. Когда я повернул по тракту к северу, все трое исчезли.

Паоло приставил ко лбу ладонь козырьком и уставился на дорогу, словно они не растворились в воздухе, а просто очень быстро убежали.

— Может, им не глянулся наш рацион? Кажется, тот, толстый, не склонен пропускать обеды. Как думаешь, не за едой ли они ушли?

— Вряд ли. Они же пришли не затем, чтобы вытаскивать меня из неприятностей.

Правда, я и понятия не имел, в чем настоящая причина их появления, и испытывал слишком сильное облегчение, чтобы ломать над этим голову. Глупо так злиться из-за пустяков. Безрассудно. Опасно. Почему эта ерунда так тревожит меня? Нет никакой разницы, что думает обо мне Паоло.

Не успели мы проехать и лигу, как вспышка зеленого света вспорола воздух прямо у нас на пути. Я не слишком удивился, снова увидев троицу наших приятелей. Однако теперь Вроун и широкий человек ехали верхом, в то время как бегун рысил рядом на своих длинных тонких ногах.

Коричневый протянул мне тряпичный ком.

— Ваше?

Я придержал Ясира и взял сверток. Все остановились и окружили меня, пока я расправлял ткань. Это был мой плащ.

— Да, — ответил я. — Спасибо. Как вы?..

— А это, стало быть, другого? — предположил бегун своим рокочущим голосом, передавая Паоло туго набитую серую седельную сумку.

— Так как вы их заполучили? — спросил я подозрительно — я не понимал, как они могли проскользнуть мимо принца или Раделя. — Там все еще были люди? Что там происходит? Моя мать… женщина с волосами того же цвета, что и у меня… была ранена. Вы видели?..

— Большие чары творились, — ответил Вроун. — Сквозь них мы не видим.

Большие чары… целительные, как я надеялся. Я не обратил внимания на мрачный взгляд Паоло и постарался сосредоточиться на том, что происходит здесь и сейчас. Матушке я ничем помочь не мог.

— Значит, вы просто зашли внутрь и взяли наши вещи, пока никто не видел?

— Мы умелые добытчики! — сообщил Вроун, и все трое уже знакомым образом озорно расхохотались. — Никто нас не видел.

Паоло уже открыл сумку и вытащил оттуда пригоршню галет. Почти поднеся первую ко рту, он остановился и предложил ее бегуну, который уставился на сухую еду блестящими янтарными глазищами, распахнутыми еще шире, чем обычно.

— А ты не голоден?.. Э-э… Прости, я не знаю твоего имени?

Бегун жестом отказался от галеты и поклонился. Его иссиня-черная кожа сверкала, словно полированный оникс.

— Ни одно имя пока мне не принадлежит. Меня не одарили именем.

Паоло вгрызся в галету и некоторое время жевал, глядя, как длинный человек пальцем ноги чертит круги по грязи.

— У каждого должно быть имя. В наших краях у тебя есть имя, даже если ты вообще никто.

— Если б я мог владеть именем, я думаю, оно звучало бы как Занор, — произнес бегун, задумчиво покачав головой. — Я чувствую это имя. Но меня еще не одарили им. Возможно, когда-нибудь, если я буду жить праведно.

— Никто здесь не станет одаривать тебя именем. Если хочешь, чтоб тебя так звали, просто скажи. — Паоло передал мне мешок с едой. — Не думаешь, что его следует звать Занором, если ему так хочется?

Я выбрал пару галет и пожал плечами.

— Я буду звать тебя Занор. Как тебе угодно.

Казалось, черный бегун вырос на пару ладоней прямо у нас на глазах. Он поклонился сначала мне, а потом Паоло, подметая пыльную дорогу колючей серебристой шевелюрой.

— Вы оказали мне несказанную честь, одарив именем, великий хозяин. И я благодарю вас за вашу доброту, могучий наездник.

Паоло густо покраснел.

— Меня зовут Паоло. А имя Занор означает что-нибудь особенное, или это как у меня — просто имя?

— О сэр, Занор — это не «просто имя». Любое имя — это не «просто имя». Имя — это реальность. Здешность. Имена определяют.

Он широко улыбнулся, как будто этим все объяснил.

После того как я проглотил последние крошки галет и запил их тепловатой, мутной водой, мое настроение изрядно улучшилось. Я предложил флягу человеку со сверкающей кожей. Он был настолько шире своей костлявой клячи, что казался филином, сидящим на суку. Он радостно глазел на своих приятелей.

— Полагаю, найдется имя, которое нравится и тебе?

Готов поклясться, рыжие клочья волос на его коричневой голове зашевелились от восторга.

— Об.

— Ну, значит… Об… Спасибо тебе за помощь. Выпей, если хочешь.

— Польщен.

Хоть он произносил всего по слову за раз, они казались куда более весомыми, чем у других людей. Отказавшись от воды, он разразился смехом и закачался из стороны в сторону, отвесив самый низкий поклон, какой только можно было изобразить, не упав с лошади.

Все трое упрашивали нас сказать, что еще они могут для нас раздобыть. Мне не хотелось жадничать, поскольку я предчувствовал, что их «добыча» дорого обойдется нескольким перепуганным селянам. Две лошади, на которых они ехали, хоть и не отличались особыми статями, без сомнений прежде кому-то принадлежали.

— Пока ничего не надо, — ответил я. — Разве что вы могли бы перенести нас отсюда, как в тот раз. Я хотел бы попасть в страну моих снов, место, где я видел вас, — с черно-пурпурным небом.

Все трое глубоко, удовлетворенно вздохнули.

— О, так далеко мы вас перенести не можем, — ответил Вроун, ухмыльнувшись так широко, что кожа над его отсутствующим глазом вся сморщилась. — Вы найдете свой собственный путь туда… если вы тот самый. Если нет, вам это не удастся.

— Если я тот самый кто?

— Тот-кто-нас-определяет. Кто дает нам имена. Его пришествия все ждут с нетерпением.

— Я понятия не имею, о чем вы говорите. Я видел вас троих во сне — вы знаете об этом?

Они переглянулись с непонятным выражением на лицах.

— Мы пришли в поисках сновидца. И долго мы искали, слушая истории о королях и правителях. Следуя. Надеясь узнать его. Мы почувствовали, что нам нужно срочно явиться в разоренный оплот, и там мы нашли вас! Вы не испугались, и потому мы поверили, что вы и есть тот, кого мы ожидаем. В вас есть…

— Целостность, — заключил Об.

Его широкий лоб избороздили глубокие морщины, словно его мысли были такими же тяжеловесными, как и тело.

«Чепуха какая-то». Я закутался в плащ и послал Ясира вперед.

День становился теплее. Мы по-прежнему ехали на север. Я попробовал задать еще несколько вопросов, но наши спутники лишь молча качали головами. Они просто недобирались рассказывать мне то, что меня интересовало. Видимо, частью их игры было заставить меня гадать.

— А как далеко вы можете перенести нас? — спросил я, когда дорога сузилась и свернула в тенистое ущелье между парой бурых холмов.

Вроун на миг задумался.

— На следующее верховье, до самого вечера. Или в могучее дубравье вдоль по солнцу. Или в каменностенный оплот к холоду.

Я ломал голову над странными описаниями, пока мы ехали по холмистой местности, то выныривая на солнце, то снова окунаясь в тень.

«На верховье, до самого вечера…» На вершину холма? В любую сторону? «Могучее дубравье…» Скорее всего, лес… крупный лес. «Вдоль по солнцу». На восток? Нет, на запад, следуя за движением солнца. К западу от нас лежал Теннебарский лес. И вокруг высилось немало каменных «оплотов» — замков и крепостей, построенных для надзора за подступами к Монтевиалю. «К холоду» значит «на север». А Комигор стоит где-то лигах в пяти к северу…

Конечно же! Вроун, должно быть, воспользовался образами из моего сознания, не вполне прочитав мои мысли, потому что названий я не произносил даже про себя. Он предложил вершины холмов, потому что я боялся погони, а с того места, где мы сейчас находились, видно было не дальше чем на пол-лиги в любом направлении. Теннебар вспомнился оттого, что он лежал на пути к валлеорским предгорьям, где исчез сын овцевода. А Комигор — потому что я не мог проехать по этим холмам, не подумав о замке, где я рос в вечном страхе и где впервые встретил свою мать, Хотя ни один из нас тогда этого не знал.

Выбор оказался легким.

— Могучее дубравье, — сказал я. — Вдоль по солнцу. Возвращаться в Комигор сейчас не стоило. Зато быстрое перемещение в Теннебар дало бы нам изрядное преимущество перед погоней, и мы оказались бы на два дня пути ближе к Валлеору и пастбищам того овцевода.

— Как пожелаете.

Суетясь не больше, чем если бы они готовили ужин, Занор втиснулся между Ясиром и Молли, ухватил меня за правую руку, а Паоло — за левую, в то время как Вроун и Об разъехались в стороны и взяли меня за левую, а Паоло — за правую. И мы снова сорвались с края мира. Последним, что я увидел, были изумленные глаза Паоло, уставившиеся на меня и Вроуна. А последний вопрос, замерший у меня на губах, получил ответ прежде, чем я успел его произнести. Лошади действительно перенеслись вместе с нами, поскольку каким-то ничтожным, неуютным мгновением спустя я уже сидел на встревоженном Ясире под зелеными тенистыми сводами Теннебара.

— Черти проклятые!

Молли нервно пятилась по кругу, и Паоло пришлось использовать все свое искусство, чтобы успокоить обычно добродушную кобылку. Но, сказать по правде, мне показалось, что его это обескуражило сильнее, чем лошадь.

— А через дубравье вы нас перенести можете? — поинтересовался я. — Еще раз вдоль по солнцу?

— Довольно, — ухмыляясь, ответил Вроун. — Вы должны проложить свой путь. А мы с Обом и Занором приглядим за вами, на случай если вам понадобится что-нибудь добыть или схорониться. Но путь должен быть ваш собственный. — Он тряхнул своей темной бородой. — Мы верим, что вы и есть тот, кого мы ждем.

— И что ты про них понял? — спросил Паоло, после того как троица снова исчезла, оставив нас вдвоем посреди солнечного лесного полудня. — Они не из Авонара, так ведь? Я не видел там никого похожего на них.

— Нет. Впрочем, и не из Зев'На.

Лицо Паоло не дрогнуло, когда я произнес это, но он уставился на меня, словно надеялся разглядеть что-то необычное, если будет смотреть достаточно долго.

— Ни у кого в Зев'На не было увечий или уродств. Вспомни воинов-зидов — телом они оставались теми же дар'нети, но все делались похожими друг на друга, даже женщины. Великолепные вариации на одну и ту же тему. Равные по росту и силе. Без слабостей. Они никогда не превращали в зидов дульсе — считали их чересчур низкорослыми.

Мне было неприятно даже думать о Зев'На, не говоря уже о рассуждениях на эту тему.

— Значит, эти трое родом из еще какого-то мира?

— Я не знаю… Впрочем, кажется, у меня брезжит кое-какая догадка.

— И что за догадка?

— Пока рано. Слишком тяжело убеждать тебя в том, в чем я уверен. Вот подъедем ближе, тогда и увидим.

— Ближе к чему?

— К месту, где пропал сын овцевода. Я думаю, это портал в мир, который мне снился.

На закате мы остановились где-то посреди леса и разбили лагерь — если только падение из седел на кучи прошлогодней листвы и уговоры не разбегаться, которые Паоло адресовал лошадям, можно назвать разбиванием лагеря. Оба мы не спали уже два дня, а я и того дольше. В тот раз в Теннебаре мы спали от заката и до рассвета, и только под конец долгой ночи мне вновь приснился сон. И он оказался не менее странным, чем все происходящее…

* * *

Услышав его крик, я понял, что мне пора седлать Ясира. В течение часа он ему понадобится, да и мы с Молли, пожалуй, тоже, неважно, что час был поздний, когда никому нет резона шляться по округе, кроме волков, сов да разбойников. Половинка луны проделала около половины своего ночного пути, так что я не мог назвать это слишком опасным. Я сам никак не мог от этого увильнуть, но лошадей в глухую темень молодой хозяин брать бы не стал. Как-то раз ему захотелось, но я объяснил, что Ясир не заколдован, чтобы видеть в темноте, и, если он сломает себе ногу, нам придется его бросить. Поэтому в темные ночи мы бежали на своих двоих по лесным тропам, пока один из нас не падал от усталости. И всегда этим одним оказывался я. Я получил пару здоровых ног где-то лет пять назад, когда принц вылечил меня магией, и никак не мог понять, почему его так тянет на них носиться.

— Давай, Молли. Ума не приложу, и как это ты до сих пор не научилась сама себя седлать, мы ж сколько раз уже этим занимались.

Она нежно и тепло дыхнула мне в ухо. Мы трое — Молли, Ясир и я — всегда были наготове, ожидая в конюшне его прихода.

— Ты что, вообще не спишь? — спросил он.

Не думаю, что он представлял, как жутко он кричит, а может, он просто не хотел об этом думать.

— Подумал, что сегодня неплохая ночь для прогулки, — ответил я.

— Ты не обязан ездить со мной, — как обычно, напомнил он.

— Ты же знаешь, я люблю ездить верхом — даже среди ночи.

Как всегда, около часа мы скакали так быстро, как только были способны лошади. Мы подъехали к знакомому озеру, и я придержал Молли. Она была покладистой и с хорошим чутьем, но ноги у нее были слабее, чем у Ясира. Нужно дать животным остыть и передохнуть, прежде чем ехать обратно. Молодой хозяин всегда прислушивался ко мне насчет лошадей.

Мы позволили им напиться и пощипать траву, а сами тем временем растянулись на земле, залитой лунным светом. Прежде мы часто лежали так, ни разу не обменявшись ни словом, но в эту ночь молодой хозяин снова заговорил о своих снах.

— Ты уверен?.. — спросил я, не успев задуматься.

— Это не лорды! — перебил меня он. — Я знаю. Нет, не они! Не они!

* * *

— Не они! — закричал я и рывком сел, обсыпав ворохом палых листьев Паоло, который вслепую размахивал кинжалом, одновременно пытаясь выпутаться из одеяла.

— Что стряслось?

— Ничего, — ответил я, прислоняясь спиной к дереву. — Как обычно.

— Снова сны?

Я кивнул и зажмурился от яркого солнца, так и не сказав Паоло, что, кажется, я видел его сны вместо своих собственных. Похоже, я сходил с ума.

* * *

Мы ехали на северо-запад так быстро, как только могли бежать лошади. Паоло мог убедить их сделать все, о чем бы ни попросил, он нежил и баловал их, вставал среди ночи, чтобы поговорить с ними, чистил и подкармливал лакомствами, которые отыскивал по дороге.

Хотя серая сумка опустела, Вроун, Занор и Об пополняли наши припасы, так что мы могли не заезжать в деревни и города и не оставлять лишних следов. Троица мелькала туда-сюда так часто, что вскоре мы уже не вздрагивали от их появлений и исчезновений. Я велел им платить медяками из моих истощающихся запасов за все, что они берут, но зачем это делать, они не понимали совершенно. Обмен еще имел для них какой-то смысл, но, попробовав деньги на вкус, внимательно рассмотрев их и подбросив в воздух, они так и не нашли им применения и заявили, что я, должно быть, ошибся. Но я настаивал на своем, и, хоть я и не знаю точно, думаю, они уступили мне, по крайней мере, в этом. На вопросы же они по-прежнему не отвечали.

На двенадцатый день пути мы ехали по предгорьям Валлеора, взбираясь по бесконечным травянистым склонам, усеянным белыми камнями, и объезжая стороной тысячи холодных озер и редкие овечьи пастбища. Серое небо висело низко, каждый день шел дождь. Наша обувь пропиталась влагой, ноги мерзли, но когда я уже готов был попросить Вроуна раздобыть нам сухую обувь, все трое исчезли и на этот раз не вернулись. К тому холодному закату, когда мы с Паоло лежали за огромными гладкими валунами, раскатившимися по травянистому склону холма, и наблюдали за наделом овцевода, Вроуна с товарищами не было вот уже три дня. Желудок Паоло ревел, как бычье стадо.

— Не выйдет, — прошептал он, когда я знаком велел ему не шуметь.

В скалистых местах вроде этого звук разносился удивительно далеко. Удары молота в одном из строений внизу звучали так, словно наковальня стояла у меня между ног. Блеяние стада, пасущегося в долине, и журчание полутора десятков тоненьких ручейков, сбегавших по уступам, звонко отзывались эхом в разреженном воздухе.

Мы наблюдали за наделом с раннего полудня, когда я заметил овцевода, в котором легко узнал рассказчика из Прайдины. Когда он закончил чинить ограду загона, мы проследили за ним до самого дома. И у пастуха, и у его сына были луки. Мне не хотелось проверять быстроту их рук, если они примут нас за волков или воров, так что я решил подождать темноты, чтобы обойти долину, не потревожив их. Луна должна была вскоре взойти, и, хотя она еще была молодой, света от нее было достаточно, а ночь стояла ясная. Она укажет нам дорогу к нашей цели. А там уж мы увидим, что сможем.

Крепкого сложения молодой парень подоил коз и отнес ведра в крытый дерном сарай, припавший к земле посреди долины. Вкусные запахи струились из дымохода. Когда девичий голосок крикнул, что ужин готов, заурчало уже и у меня в животе. В долине стало еще тише, когда дородный овцевод отложил молот и направился в дом. Мы с Паоло разделили черствые остатки мясного пирога, который Вроун добыл нам дня три назад. Но мясо уже подванивало, так что, не желая рисковать, мы выбросили начинку и сжевали лишь черствую сальную корку.

После того как сумерки сгустились в ночную тьму, семейство появлялось лишь ненадолго: девочка выплеснула ведро воды в небольшой огородик и снова наполнила его из прудика, парень справил нужду у загона для овец, а седобородый овцевод выкурил трубку. Вскоре все уже были в доме и потушили свет.

Паоло вернулся на холм, чтобы забрать лошадей, и мы тихо провели их по краю надела, держась с подветренной стороны от овец и собак. Крупный и желтый серп луны висел над горизонтом на юго-востоке, и в его свете мы отыскали чахлую елочку, которая, по словам овцевода, отмечала вход в скальное ущелье. Мы протиснулись туда, ведя за собой лошадей и радуясь, что стены его не настолько высоки, чтобы совсем спрятать в тенях ненадежную тропу. Ущелье вывело нас на вершину низкого, узкого гребня, тянущегося к северу.

— Ты уверен, что это верный путь? Это не похоже на дорогу.

— Это именно то, что он мне описал. Он Очень подробно рассказывал, думаю, хотел доказать, что не выдумал все это. Высматривай заросли можжевельника, похожие на огромный разлапистый куст. В сотне шагов за ними дорога и гребень повернут на восток. Там и начнем поиски.

Именно там, где гребень горы внезапно сливался с крутым горным склоном, мы нашли пирамидку из камней и плоский валун, на котором пастух со старшим сыном обнаружили вещи мальчика в день, когда он пропал.

— Ничего я тут не вижу, — сообщил Паоло, почему-то шепотом, когда мы обшарили в лунном свете камни и мягкую ровную землю.

Лишь несколько приземистых кустов росли на скале. И лишь горный козел мог взобраться на отвесный склон за пирамидкой, и повсюду вокруг виднелись только бесконечные уступы, покрытые коротким, жестким дерном, бесконечные овечьи катышки и бесконечная ночь. Ни дороги. Ни черно-пурпурного неба. И звезды были белыми, как обычно, а не зелеными.

— Может, это неправильное место или время. И чего я ожидал? Я был так уверен…

Паоло фыркнул и зачерпнул из мешка неполную пригоршню овса, извиняясь перед Молли и Ясиром за долгую и трудную погоню за капризом.

Нам не оставалось ничего другого, кроме как лечь спать и с утра все заново обдумать. Я мог бы поговорить с овцеводом, убедиться в том, что история правдива, а место и время Сплетающий Души правильны. Это должно быть так. Других подсказок у меня не было.

Мы расстелили одеяла на сырой земле, и вскоре Паоло уже похрапывал. Он мог спать хоть на ветке дерева, хоть в седле… хоть полумертвым, привязанным к стене стойла, как в ту ночь в Зев'На, когда мы с ним подружились.

Я ненавидел воспоминания о Зев'На. Я жил там немногим дольше года и все же до сих пор мог закрыть глаза и ощутить кожей палящее солнце пустыни, вдохнуть пыль, гарь и кровь тренировочных полей зидов. Жизнь до Зев'На казалась ненастоящей, как будто ее прожил кто-то другой — в чем-то так оно и было. Комигор походил на сказочный замок. Мне было проще вспомнить цветочный запах уродливых покоев Филомены, чем ее лицо. Было нетрудно свыкнуться с мыслью, что она не была мне матерью. Она никогда не вела себя как мать. Она, как и я, никогда этого не чувствовала.

Проще было вспомнить папино лицо — лицо Томаса, хоть оно и сливалось с обликом моей настоящей матери. Брат и сестра были очень похожи. Как я любил, когда Томас возвращался домой из поездки, потому что тогда от него пахло лошадьми, кожей и маслом, которым он смазывал клинки! Пробыв дома некоторое время, он начинал пахнуть, как спальня Филомены.

Я многим обязан Томасу. Он так никогда и не узнал, что Зиддари-Изгнанник, лорд Зев'На, подменил обреченного на смерть младенца его сестры Сейри на его собственное дитя. Томас старался быть хорошим отцом, но я боялся, что он распознает во мне колдуна и арестует меня. Десять лет Зиддари искажал разум Томаса и втянул его в войну, в которой ему не было места. Что сталось бы со мной, если б он не вспомнил обо мне перед смертью и не попросил сестру передать мне, как сильно он меня любит? Возможно, ничего из этого не произошло бы, и сейчас я уже стал бы герцогом Комигора, сражался бы за честь короля Эварда и, может, обручился бы с королевской дочерью Роксаной. Так задумывали Томас с Филоменой. Или, может, меня выследили бы лейранские шерифы, чтобы сжечь на костре, как моего настоящего отца. Но, вероятнее, Зиддари обнаружил бы чары, связавшие моего покойного отца с принцем Д'Нателем, и тоже забрал бы меня в Зев'На. Но тогда там не случилось бы моей матери, чтобы удержать меня от разрушения Моста. От порабощения мира ради лордов.

Я натянул поверх плаща одеяло и подоткнул его под спину, между собой и скалой. Ночь становилась все холоднее. Я пожалел, что не могу поговорить с матушкой. Попросить у нее совета. Она отлично умела разгадывать загадки и так много обо всем знала. Иногда меня подмывало рассказать ей больше о том, что со мной происходит. Но она лишь ужаснулась и огорчилась бы, поскольку с этим ничего нельзя было поделать. И мне не хотелось, чтобы она пересказывала это принцу; а она не любила ничего от него скрывать. Теперь же я даже не знал, жива ли она.

Я долго не мог уснуть той ночью. За несколько дней нашего с Паоло путешествия я выспался так, как мне не удавалось с самого возвращения из Зев'На, так что сейчас сон не шел ко мне. Вместо этого мои мысли бродили по кругу, я тревожился о матушке, о принце, который желал мне смерти, и о лордах, которые просто желали меня.

К тому времени, как луна пересекла небо и повисла над горизонтом прямо передо мной, мои мысли окончательно разбрелись. Я просто смотрел на ее серп, становившийся все больше и ярче, пока не заполнил собой все мое поле зрения. Когда свет окутал меня и проник внутрь, мир отступил. Сопение Паоло звучало тихо и отдаленно. Я больше не дрожал от холодного ветра и едва чувствовал связь с жесткой, стылой землей. Только луна была в моих глазах… луна… Что там говорил овцевод?

«Том вернулся домой поздно, и луна была в его глазах».

— Паоло! Проснись!

Я потянулся к нему, не поворачивая головы, его рука, казалось, была дальше от меня, чем луна. Я почувствовал, как он заворочался. Осторожно, чтобы взгляд ни на чем больше не задержался, я сомкнул веки и развернулся лицом к камню позади. Я снова открыл глаза — и увидел лунную дорожку, уходящую прямо в склон холма. Только самого склона там больше не было. Я смотрел на совершенно иную местность. Там тоже была ночь, но другая. Небо было пурпурным и черным, и совсем непохожие на те, что остались у меня за спиной и над головой, горели зеленые звезды.

— Скорее! — Мой голос донесся откуда-то издалека, едва различимый, хотя я не пытался шептать. — Отвяжи лошадей, брось все. Возьми меня за руку.

И оттуда же издалека я услышал голос Паоло, отвечающий мне:

— Добрый Джеррат, сохрани нас! Твои глаза пожелтели! Что стряслось? Ты?..

— Не беспокойся. Я вижу дорогу. Поспеши. И держись крепче. Я не чувствую твоей руки.

Мигом позже я ощутил пальцами легкое, как перышко, прикосновение и шагнул на плотно утоптанную дорогу, ведущую в страну моих снов. Голос Паоло казался такими тихим, что я скорее чувствовал его, чем слышал.

— Ну дела… Ты наполовину в скале… и хочешь, чтобы я шел следом.

Наконец я втащил его за собой, и мы оказались в том самом месте, которое мне снилось.

— Мы нашли его, — сказал я — и мой голос снова звучал как обычно.

Паоло замер рядом, мертвой хваткой вцепившись в мою руку.

— Добро пожаловать в Пропасть между мирами.

Глава 11

— Это не может быть Пропастью. — Паоло вжался спиной в скалистый утес, удостоверяясь, что он отодвинулся от края крутого обрыва так далеко, как это только возможно. — И плевал я на твои ощущения. Пропасть была страшным местом. Я никогда не рассказывал тебе, но я видел там такое… И хотя это место никто не назовет правильным, оно далеко не настолько страшное. Просто другое, как Авонар. Ну, может, чуть больше, чем Авонар.

Мы стояли на узком скалистом утесе, выгибавшемся над пустынным ландшафтом. Сполохи сине-зеленых молний рассекали небосвод, и гром рокотал над темной равниной, тянувшейся под нами во всех направлениях. У горизонта бушевала буря, клубящиеся черные тучи непрестанно меняли форму в жгучем свете.

— Ты прав, она изменилась — по крайней мере, эта ее часть — с тех пор, как мы выбрались из Зев'На, — ответил я. — Не могу объяснить почему. Сказать по правде, мы уже должны были сойти с ума.

— Может, это потому, что ты — сын принца и защищаешь нас, как он. Я не отойду от тебя ни на ладонь, можешь быть уверен.

Он явно хотел, чтобы я отступил от края обрыва, обратно к темному провалу в скале, черной арке, подсвеченной желтым лунным сиянием.

— Но я же ничего не делаю! Когда принц вел нас через Пропасть, он непрерывно колдовал, тратил каждую каплю сил, которую мог из себя выжать.

Даже когда мы пересекали Пропасть по Мосту Д'Арната, принцу приходилось сосредоточиваться и держать путь открытым, как если бы кто-то отводил ветви, пока ты идешь по лесной чаще.

— Так что это невозможно. Может, Вроун с приятелями покажутся и объяснят нам это, раз уж мы сюда добрались.

Я не ошибся. Моста Д'Арната поблизости не было, и все же мы стояли посреди Пропасти между мирами. Некогда она была частью меня, и я узнал ее, так же как другой мог бы узнать себя в детском портрете и даже припомнить, о чем он думал, пока его рисовали.

Пропасть была воплощенным хаосом, искаженными, обезображенными обломками, оставшимися от сотворения Вселенной, собранными воедино тысячелетие назад, когда трое чародеев-дар'нети, которых звали Нотоль, Парвен и Зиддари, зашли слишком далеко в поисках силы. Со времен этого события — дар'нети зовут его Уничтожением — Пропасть отделила человеческий мир от Гондеи. Этот хаос не имел собственного облика, но принимал уродливые формы, навеянные глубинными страхами странника, которому выпало несчастье пробираться сквозь него. Чудовища, разъедающие плоть ливни, реки крови, ямы со змеями, пауки размером с дом… Ужас в тысячах обличий ждал каждого, кто ступал в Пропасть.

Только древний владыка дар'нети, король Д'Арнат, и его Наследники смогли обуздать хаос. По словам самих дар'нети, только Мост Д'Арната, перекинутый через Пропасть, удерживал миры от дальнейшего разрушения. По словам лордов и зидов, Мост был язвой на теле мира, препятствующей полному овладению силой и позволяющей жадной и бесхребетной королевской семье порабощать истинных чародеев. Какой бы ни была правда, но до того дня, как принц вывел Паоло, мою мать и меня из Зев'На, еще никому не удавалось перейти Пропасть не по Мосту. Даже лорды не могли путешествовать там, как не могли и питаться ужасами Пропасти, наращивая свою силу. Вот почему я был для них столь желанной добычей. Они собирались вырастить меня, чтобы я подарил им Пропасть.

Я едва не сошел с ума во время побега из Зев'На. В пустыне я видел людей, которых привязывали к столбам на солнцепеке, пока их кожа не высыхала и не становилась черной и настолько ломкой, что трескалась и рвалась при малейшем движении. Именно так я и чувствовал себя, когда шаг за шагом удалялся от лордов. И все это время Трое предлагали мне избавление от боли, напоминали о силе и бессмертии, оставленных позади, искушали убежищем в холодной, бесчувственной тьме, которую они делили со мной.

Но мои наставники хорошо научили меня терпеть боль. Пока мой отец вел меня сквозь море разлагающихся тел и порывы едкого ветра, я избавлялся от каждой мысли, чувства, воспоминания, инстинкта. Я принуждал все свое существо — разум, душу, сердце, чувства — онеметь и опустеть. Этого должно было хватить. Но боль становилась все сильнее, а лорды шептали, дразнили и искушали меня, пока я едва не потерял рассудок.

Я не вполне уверен, что произошло потом. Я попытался погрузиться в хаос, полагая, что лишь смерть или безумие смогут заглушить шепот лордов. К концу перехода я во многом был частью Пропасти, словно тонущая в океане бутылка, полная морской воды. И только когда отец снова вывел меня в зеленый мир, хаос стек с меня, словно струйки, сбегающие по телу, когда ты выходишь из моря. И я снова оказался просто опустошенным.

Вот откуда я знал, куда мы попали, очутившись на темной скале, исхлестанной бурей, которая то обдавала жаром с одной стороны, то обжигала холодом с другой, а затем утихла до нежного дуновения и свернулась у наших ног, словно кошачий хвост. Я знал это так же, как умел ходить или говорить.

Наш утес выдавался из массивного горного хребта, который тянулся направо и налево, насколько хватало глаз. В отдалении зловещий свет выхватывал из темноты скопления искривленных силуэтов, напоминающих деревья, но во сне я видел, что на самом деле это были причудливые башни. Несколько тонких тропок пересекали равнину из туманных далей справа и слева от нас и сходились у гряды низких холмов посреди горизонта. За холмами — да, вот ее снова осветила вспышка зеленой молнии — высилась спиральная башня из моих снов. Вроун показывал ее мне, когда мне снилось это место, но я так и не понял, хотел ли он привести меня туда или предостерегал, чтобы я держался от нее подальше.

Паоло стоял за моим плечом.

— В Пропасти мы или где-то еще, но что мы будем делать теперь, когда здесь очутились? Как это объяснит нам, что случилось с госпожой или почему принц так уверен, что ты все еще один из лордов?

— Не знаю. Просто мне кажется, что ответ должен быть здесь. Но, думаю, нам стоит подождать рассвета, прежде чем спускаться вниз.

— Я постою на страже. Вернуться я не могу и не собираюсь никуда уходить без тебя, так что можешь немного поспать, если хочешь.

Я скорчился с подветренной стороны пятнистого серого камня, треснувшего надвое, и с засохшим кустом, торчащим из сердцевины, хотя и не думал, что мне удастся заснуть. Я просто сидел, размышляя, не приснится ли мне теперь моя настоящая жизнь, если страна моих снов лежит вокруг меня.

— Здесь.

Без сомнения, весомое присутствие Оба. Я приподнял тяжелые веки. Коричневый человек, улыбаясь, сидел на корточках рядом со мной. Поразительно, как одно лишь звучание слова может значить так много. Он не предлагал мне ничего, никуда не звал. Это простое слово выражало неподдельное изумление. Я был здесь. В этом месте.

— Я совершенно определенно здесь, — согласился я и встал, пожалев о плаще и одеяле, оставленных на залитом лунным светом утесе в Валлеоре.

Чередующиеся порывы то холодного, то горячего ветра казались равно неприятными сквозь мою отсыревшую одежду.

— Сейчас гораздо важнее, куда двигаться дальше.

— Вас ожидали со страстным нетерпением, — сообщил Вроун. — Ваши подданные ждут приказаний. Невероятной честью будет для нас проводить вас в ваше жилище, где вы примете свое королевство и станете распоряжаться им согласно малейшим вашим желаниям. Правьте, пока не придет конец Беспределью, а Пределью не минет множества лет.

Было затруднительно истолковать эту речь, поскольку Вроун прижимался лицом к камню у моих ног.

— Приму свое что?

— Ваше королевство, сир.

— Вроун, не соизволишь ли ты подняться? Я из-за этого ветра ничего не слышу.

Хотя, похоже, я все-таки заснул, долго я проспать не мог. Ночь еще не минула, а я не чувствовал себя проспавшим сутки. Бури захватили уже с полнебосвода. Вроун вскочил на ноги, но глаз так и не поднял.

— Мы приготовили величественное место со стенами, оплот, подобающий нашему королю. Но если он не придется вам по вкусу, мы лишим жизни строителей, выбравших неправильно, и начнем сначала.

Если бы мокрая и грязная одежда не вызывала у меня зуд, а пустой желудок не бурчал так убедительно, я бы подумал, что это еще один причудливый сон, в котором все преисполнено смысла для всех — кроме тебя.

— А где ваш король?

— Здесь, великий хозяин! Вы король, Тот-кто-нас-определяет. Вы нашли путь сюда, как и пророчил Исток, вы пришли вести нас к победе над другими предельными мирами. Ваша слава будет вечной!

Карлик засопел в бороду и снова рухнул наземь. К этому времени Об и Занор тоже уже простерлись ниц на влажном камне.

— Нет, нет, тут какая-то ошибка. Я не король… и вряд ли им стану…

Я был признанным преемником короля. Да, конечно, тот, кто правил Авонаром, звался принцем или Наследником Д'Арната, поскольку дар'нети полагали, что никто после самого Д'Арната не был достоин титула короля. Но даже если б я желал этого титула, иллюзий насчет своего права на трон у меня не было. Дар'нети вряд ли спокойно воспримут четвертого лорда Зев'На, занявшего место Д'Арната.

— … и конечно, я не король этой страны. Я пришел сюда просто за ответами.

— Вы получите все ответы, какие только пожелаете, величайший.

Паоло прислонился плечом к отвесной скале. Между зевками он бросал на нас неприязненные взгляды.

— Можете начать царствование с того, что попросите завтрак, ваше величество. Кажется, они вовсю вознамерились ублажить вас.

Мне хотелось его пнуть. Занор вскинул над камнем среброволосую голову, янтарные глаза, словно жаркие уголья, сверкнули в темноте.

— Следует ли нам казнить этого грубияна, величество?

Кажется, эти трое улавливали мои чувства и воспринимали их чересчур всерьез.

— Нет! Ни в коем случае. Не надо никого убивать.

— Весьма признателен, — пробурчал Паоло. — Позволишь мне просто сдохнуть с голоду. Знаешь, как долго ты спал? По меньшей мере…

— Послушайте, — обратился я к троице, — есть тут кто-нибудь, кто может ответить на несколько вопросов? Кто-то, обладающий властью? Кто послал вас искать меня?

Вроун поднял голову, ветер чуть не срывал с его головы курчавые волосы и бороду.

— Сколько мы себя помним, мы ждали короля. Мы снились ему и чувствовали его присутствие — ваше присутствие. Но даже много светов спустя вы не пришли, и тогда мы подумали, что вы успели про нас забыть. Поэтому мы прошли сквозь лунную дверь, искали и нашли того, кому мы снились, а потом спасли вас от Рубящего Мечом, который сделал бы вас беспредельным. Исток велел нам отправиться в путь. Исток знает все про вас и про наше ожидание. И тогда изо всех одиноков Страж выбрал нас троих. Нам оказана неизмеримая честь, хоть мы и не знаем почему…

Непрекращающийся рокот грома, словно топот бегущего в панике стада, прервал его. Крупные капли горячего дождя брызнули на нас из стремительно несущихся облаков в пурпурных прожилках. Переменившийся ветер задул с равнины вверх и, похоже, раз похолодав, теплеть не собирался, так что мы вконец продрогли, хотя и мокли под горячим дождем.

— Давайте продолжим разговор где-нибудь под крышей! — прокричал я в ухо Вроуну. — Вы можете отвести нас к этому Истоку?

— К Истоку мы вас отвести не можем. Только к Стражу. Страж может ответить… если станет.

— Хорошо. Отведи нас к Стражу.

Вроун снова простерся ниц, извиняясь за то, что не может перенести нас мгновенно, как это иногда возможно вне Пределья. Я прервал его самобичевание. Все хорошо. В любом случае, я не хотел перемещаться таким образом в этой стране. Пожалуйста, просто покажи нам дорогу, пока мы не окоченели. Нам нужно укрытие и еда.

Троица вскочила на ноги. После короткого совещания, которого я не расслышал, Занор с глазами, напоминавшими двух огромных светлячков, поклонился и повел нас, подпрыгивая, по крутой и узкой тропке. И хотя она резко и часто извивалась, каждый ее склон, казалось, был наветренным. Мы осторожно спускались. От дождя черный камень стал скользким; один неосторожный шаг, и соскребать с острых камней внизу будет почти нечего. Полумрак тоже не упрощал задачи. Каждый сполох молнии ослеплял меня так, что я не видел дальше вытянутой руки.

— Когда небо посветлеет? — прокричал я Обу и Вроуну, которые мельтешили вокруг меня, словно пчелы у яркого цветка.

— В Пределье не сияет такого же небесного света, как в других предельных мирах.

Паоло, по лицу которого струился дождь, понимающе кивнул.

— Я пытался тебе сказать. Ты проспал добрых четыре часа, а солнце так и не показалось.

Вроун снова встрял в разговор.

— Быть может, именно вы дадите нам небесный свет, величество! Вам это подвластно.

От его страстной убежденности меня бросало в дрожь куда вернее, чем от порывов ледяного ветра.

— Я не умею делать такие вещи. Если вы ждете от меня колдовства, вам стоит подумать еще раз.

Вроун вдруг резко остановился, похожий на горгулью из фонтана, поскольку дождь струился по его морщинистому лбу, длинной бороде и обширному животу. Я прошел мимо.

Вскоре карлик сумел умерить мое раздражение. Примерно тогда же, когда я осознал, что неестественная тишина объясняется его отсутствием, я больше почувствовал, чем услышал шлепающие шаги на тропе позади нас. Я остановился, придерживаясь за низкорослое деревце, торчащее из скалы, чтобы порыв ветра не сорвал меня вниз. Вроун подбежал к Паоло, его единственный глаз прятался за кипой плащей и сумок.

— Я наткнулся на эти вещи, — пояснил Вроун. — Лунная дверь была открыта, а Тот-кто-нас-определяет хотел, чтобы они были здесь.

К тому времени, как я вытащил из охапки свой плащ, Паоло уже держал в одной руке свою серую седельную сумку, а другой заталкивал в рот галету. Он протянул мешок мне.

— Завтрак.

Мы потащились вниз. Запасы, лежавшие в только что опустевшей седельной сумке, состояли лишь из сухих, сладковатых галет, лежалого сыра и слабого эля, но они порадовали желудок, словно яства с празднования Долгой Ночи.

* * *

Даже если бы Вроун мог доставить нас прямо к цели, я все равно настаивал бы на пешей прогулке. Лорд Парвен тысячу лет совершенствовался в военной стратегии и научил меня всему, что успел вбить в мою голову за время, проведенное в Зев'На. Некоторые его уроки вспомнились мне этой ночью. Никогда не принимай одолжений ни от союзников, ни от врагов, если от этого не зависит твоя жизнь. И никогда не входи в крепость союзника, если не знаешь, как выйти из нее с той же легкостью, как ты попал внутрь.

Мы бодро шагали под неистовствующей пурпурно-зеленой бурей, двигаться стало легче, едва мы спустились со скалистых холмов на равнину. Земля была плотной и в основном голой, хотя в отдалении я различил несколько сучковатых невысоких деревьев. Между ними почва казалась мягче — так могла бы выглядеть низкая трава или кустарники.

Расстояния вводили меня в заблуждение. Казалось, что ближайшая из башен отстоит от нас на добрых два часа пути, однако мы оказались рядом с ней вдвое быстрее.

Паоло остановился и оглянулся через плечо.

— Ты его видел?

— Кого?

— Парня вон за той кучей камней позади. У него две руки с одной стороны туловища, одна нормальная, а другая маленькая и шишковатая. Никогда ничего похожего не видал.

— Нет, я не заметил.

— Он поклонился, когда мы шли мимо. Глянь… вон еще.

Оборванная, скособоченная старуха стояла возле приземистой башни. Когда мы прошли мимо, она подняла руки и упала на колени, глядя на меня. Прямо за ней, у другой башни, невесть откуда выскочил ярко-рыжий безглазый мужчина, словно он сидел внутри и вышел на крыльцо прямо сквозь стену, чтобы узнать, кто идет мимо его дома. Башни выглядели как простые нагромождения валунов, но я начинал сомневаться, не жилища ли это. Голова безглазого человека поворачивалась вслед за нами, словно он мог видеть, и, когда мы прошли мимо него, он поклонился до земли.

— Похоже, они тебя почитают. Как если бы ты был их лордом…

Отвращение бурлило в Паоло, словно смола в горящей сосновой ветке. Я продолжал идти. Он может верить в то, во что пожелает.

Дождь хлестал нас по лицам, пока они не онемели, а ветер едва позволял выпрямиться, но, пока мы шли, из каждой башни кто-то выходил, чтобы выказать свое почтение.

Все люди были одеты в бесформенные рубахи серо-коричневого цвета, и почти каждый, кого мы видели, имел увечье — конечности отсутствовали или имелись лишние, тела были слишком широкими или высокими, искривленными или просто уродливыми. Но все же они были мужчинами и женщинами, а не чудовищами.

Глядя на этих людей, я вспомнил о сыне овцевода, история которого и привела нас сюда. Он родился одноруким, как сказал его отец, и был убежден, что идет туда, где ему самое место. И королева Лейрана говорила, что большинство пропавших были искалечены или уродливы. Но я никогда еще не видел таких ужасных уродств, как некоторые из этих.

Вскоре мы пришли к еще большему скоплению башен, сотни их сгрудились вместе, словно город. Когда Занор направился в просвет между ними, я стащил капюшон и утер с ресниц капли дождя, чтобы лучше видеть. Башни были всех форм и размеров. Одни были высокими, как в цитадели Комигора, другие казались просто нагромождением камней; некоторые гладкими спиралями взмывали к низким тучам, другие приземисто распластались осыпью гравия или мусорной кучей. Большая часть была изваяна из зеленоватого камня, прочерченного грязно-розовыми прожилками, хотя нашлось и несколько темного или неопределенно-серого цвета. В тусклом свете я не различал ни окон, ни дверей, ни каких-либо других отверстий. Их обитатели проникали внутрь и наружу с тихим хлопком.

Дождь наконец унялся, небо сделалось пятнистым, пурпурно-черным, и угольные тучи проплывали под сверкающими зелеными звездами. Ветер потеплел и стих с последним негромким вздохом.

Я на миг остановился, чтобы взглянуть на исполинскую башню, самую высокую во всем скоплении, узловатую и раздутую у основания, но гладко взлетающую ввысь, где ее увенчивало навершие в форме луковицы. Цвет камня, казалось, менялся: то здесь было больше зеленого, а там — розового, то наоборот, то все вместе приобретало темно-пурпурный оттенок. Я не мог сказать с уверенностью, был ли изменчивый цвет свойством камня или же просто игрой колеблющегося света.

— Это — башня Живущего долго, того одинока, который научил нас собирать таппу и использовать ее…

Громкий треск у нас над головами прервал Вроуна. Кто-то в одной из башен испуганно завопил. А потом мир распался на части.

Оглушительные взрывы гремели сзади, сверху и со всех сторон от меня. Зазубренные обжигающе-белые трещины раскололи небо и землю на сотни осколков. Огромную башню перерезало посередине, расплывчатый ливень красок хлынул с развалин в сияющую щель, разверстую между ее половинками. Три — нет, четыре искаженных ужасом лица мелькнули в воздухе и канули в белом пламени с пронзительным, леденящим душу криком, а затем каменный остов затрещал и обрушился следом за ними.

— Величество! Берегитесь! — завизжал Вроун, отдергивая меня в сторону, пока я глупо таращился на изломанную белую линию, зазмеившуюся по черной дороге и грозящую пройти у меня под ногами.

Мой сон повторялся. Каждая вспышка белого пламени, рассекающая этот мир, вонзала раскаленное копье боли прямо мне в голову.

Новая трещина пробежала под молодым человеком с искривленным плечом, который бежал по дороге прямо к нам. С воплем он протянул ко мне руки, на миг зависнув над пылающей бездной. Но я не мог сдвинуться с места. Его крики еще долго отдавались у меня в голове после того, как он рухнул в разлом, — или, быть может, это кричал я сам, вцепившись в голову и пытаясь помешать ей расколоться вместе с этим миром.

— Проснись, проснись! — вопил я себе, как обычно, когда ночные кошмары становились невыносимыми, — но на этот раз я не проснулся.

Следующий разлом отрезал от меня Вроуна и Оба, но чья-то сильная рука отдернула меня от края зияющей белой трещины.

— Демоны глубин, да очнись же ты!

Паоло.

Еще трижды он оттаскивал меня от рушащихся башен и пылающих трещин. Наш темный островок все таял. Обломки камня градом сыпались вокруг. Пыль и пепел клубились и разъедали мне глаза. Я должен был это остановить. Даже если на нас не обрушится башня и трещина не разверзнется под нашими ногами, если этот мир рассыпется на куски… если я не смогу успокоить боль в своей голове… я все равно не мог больше сдерживаться. Лорды найдут меня… заберут обратно.

Во сне я мог погасить огонь, но здесь… Мне нужна была тьма. Не пустая, холодная тьма — мертвая, бесчувственная сила лордов, которую я так старался удержать запертой, но мягкая и обволакивающая, как сон без сновидений, как отцовский плащ, в который утыкаешься лицом, как полет сквозь прохладную полночь в седле Ясира. Я знал лишь одно достаточно темное место, даже в таком сумрачном мире, как Пропасть.

Не позволяя легким перестать дышать, я упал на подогнувшиеся колени, зажмурился и обратился внутрь себя. Внутри, как я и полагал, бушевала та же огненная буря, что и снаружи, паутина пылающей белизны прожигала черный холст моего сознания. Но здесь я мог ее сдержать.

«Притуши свет. Закрась следы. Проследи каждую линию и сотри ее. Снова сделай мир серым — темным и безопасным. Сомкни трещины. Позволь белому пламени пылать, как хочет, за твоими темными стенами. Боль ничего не значит для того, кто рос в Зев'На. Она уйдет, когда погаснет огонь. Когда минет нужда. А пока просто сделай все темным…»

— Не трогайте его. Дайте ему дышать, — донесся из неописуемой дали голос Паоло. — Проклятье, да оставьте же его!

Я открыл глаза. Я лежал, распростершись, на твердой, сырой земле, пара острых камней терзала мою спину. Паоло стоял надо мной, вытянув длинные руки в обе стороны от моего тела, заслоняя меня от толпы, подбиравшейся все ближе. Приподняв голову, я увидел Вроуна, Оба и Занора, которые тоже вытягивали руки, замкнув вокруг меня кольцо.

— Ну дела, я уж думал, ты никогда в себя не придешь, — выдохнул Паоло, перехватывая костлявого юнца с пятнистой кожей, который прокрался за живой заслон и теперь тянул к себе мой плащ.

— Жаль, что тут нет Ясира и Молли, — прохрипел я в ответ и перекатился на бок. — Я бы прокатился, как обычно.

У меня во рту пересохло, словно сено в сентябрьском поле, и вдобавок я трясся, как осиновый лист.

— Они бы копыта откинули от страха, — ответил Паоло. — Я и сам едва удержался.

Пинок его длинной ноги помешал какой-то лысой женщине стащить один из моих башмаков.

— Выходит, это был твой сон — оживший здесь, как и все остальное?

— Да.

Я завернулся в плащ и поднялся на ноги, оглядывая разрушения. Около четверти башен в этом скоплении были стерты в порошок или просто разом исчезли. Дорога, по которой мы шли, была уничтожена — на самом деле вся местность была в беспорядке, словно кто-то перемешал осколки битых горшков и в спешке сгреб их в кучу. Гребни и ущелья, рытвины и груды булыжников появились там, где прежде ничего не было.

— Идем, — сказал я.

Паоло построил моих защитников, и мы двинулись дальше, прежде чем нам помешали тревога, любопытство и благоговейный трепет окружающих.

— Не стоит удивляться, что ты будил весь дом, когда видел сны.

— Так долго это не длилось ни разу, — ответил я, потирая лицо — щеки, нос и губы совершенно онемели. — Что тут произошло?

— Ты остановил это. Как только ты упал на колени, все трещины ринулись к тебе. Но вскоре они перестали появляться. Закрылись. Землетрясение, чем бы оно ни было, унялось, словно и не начиналось вовсе. Все закончилось. Весь этот треклятый мир почернел как деготь, так что я даже подумал, что мы все умерли. Но потом то ли мир опять появился, то ли я проснулся, то ли еще что. Только тебя мы никак не могли разбудить. Ты лежал там, как мертвый. Около часа.

— Не могу этого объяснить.

Звезды мягким зеленым светом озаряли дорогу. Занор трусил впереди, Вроун и Об — по обе стороны от нас. Вскоре Паоло ткнул меня локтем.

— Ты заметил? Там, позади нас.

Я оглянулся. Вдаль, насколько в темноте хватало моего зрения, простиралась разрозненная толпа увечных обитателей Пропасти. Только сейчас, увидев их, я заметил несмолкающее шарканье ног и взволнованный шепот. Сумрачный воздух был теплым и сухим, и звезды озаряли это причудливое море. Все как один затаили дыхание, когда я повернулся, чтобы лучше их разглядеть, и разом выдохнули, когда я, пожав плечами, отвернулся, чтобы идти дальше за Занором. Если только я не ошибаюсь, они последовали бы за мной, даже шагни я с утеса.

Глава 12

Жестами и криками напуганный Вроун пытался разогнать разномастную толпу по домам.

— Прочь, прочь! Охранители увидят!

Однако странный народ лишь качал головами, не двигаясь с места, а когда мы шли дальше, тянулся вслед за нами.

— Наказание страшное грозит им за то, что оставили они свои оплоты, — пояснил Вроун. — Страж не давал им позволения поступать так.

Я, конечно, и понятия не имел, что с ними делать. Если у них были такие законы, лишь их самих касалось, повиноваться им или отвечать за проступки.

— Расскажи нам про башни, — попросил я. — Эти люди живут в них?

Кажется, огненная буря несколько смягчила наших спутников, и они согласились ответить, по крайней мере, на некоторые наши вопросы. В каждой башне жило по одному существу — одиноку, как называл их Вроун. Чем крупнее или замысловатее была башня, тем дольше и успешнее одинок был настоящим. Ни Вроун, ни его друзья не могли объяснить, как одиноки стали настоящими или какими они были до этого. Если я верно его понял — а с Вроуном никогда нельзя было на это положиться, — башни на самом деле были частью самой страны, и мысли и поступки обитателей придавали им форму в не меньшей степени, чем тяжкий труд. То есть они росли.

После этого я увидел башни в новом свете. Пока мы шли по темной, влажной, искореженной земле, я гадал, смогу ли увидеть собственными глазами, как они меняются. Конечно, ничего подобного я не заметил. Я решил, что это похоже на взросление человека. Вы никогда не замечаете, как происходят перемены. Только их результат.

Одиноки не имеют имен, сказали мне. Имя было величайшим даром, какой только можно обрести, это было вершиной таинственного процесса определения. Но одиноки не могли давать имена друг другу. Я так понял, с тем же успехом один пекущийся каравай хлеба мог бы сказать другому, что тот готов.

Нехотя троица признала, что, странствуя в поисках короля по миру за лунной дверью, они встречались с людьми, которые походили на одиноков и вели себя как одиноки, и поэтому они приводили их в Пределье, хотя им этого не было велено. Они пообещали познакомить меня с некоторыми из этих чужаков, как только мы поговорим со Стражем.

Обо всем прочем, что они делали в моем мире, они говорить не хотели. Вроун сказал, что они пойдут на это, лишь подчиняясь моему «царственному повелению». Поскольку я совершенно не намеревался поддерживать их глупую уверенность в вопросах моей царственности, я позволил беседе увянуть.

— Мы продолжим разговор об этом в другой раз.

— Тишина, — глубокомысленно кивнул Об и улыбнулся остальным двоим, тяжело переваливаясь с ноги на ногу.

Вроун ухмыльнулся в ответ, дружески ткнув кулаком в могучее плечо Оба, и наклонился к моему уху.

— Об всегда верил, что наш король будет тихим человеком, чьи слова будут столь же глубоки, как и его собственные. Одного человека, которого мы нашли, шумного и болтливого, утверждающего, что он уже король, мы отвели прямо к Стражу, чтобы не ошибиться ненароком. Но мы всегда верили, что тот, кого мы ищем, не будет иметь себе равных в целостности. Прямо как вы.

В конце концов наша странная процессия прибыла к новому скоплению сотен башен и выбралась сквозь них на просторное открытое пространство, вымощенное камнем. Коммард, как назвали бы в Лейране подобное место, подходящее для ярмарок, церемоний и празднеств, на которые соберутся тысячи людей. По трем сторонам площади тянулись ряды жаровен — тонких шестов выше человеческого роста, увенчанных каменными чашами, в которых горело пламя. На четвертой стороне, за широкими ступенями, стояла еще одна, самая большая из виденных мной башня, продолговатая бледно-голубая спираль. Она поражала воображение своей высотой и обхватом, хотя нигде не была шире, чем пятеро мужчин, стоящих плечом к плечу. Эту самую башню я видел во сне.

Три наших проводника взволнованно указали на нее. Пока мы поднимались по ступеням, толпа смешалась, люди рассаживались прямо на мостовой, словно собираясь смотреть праздничное представление.

— Это то самое место? Жилище Стража? — спросил я, встав на верхней ступеньке и туповато рассматривая взмывающую ввысь башню.

Я чувствовал себя глупо, поскольку не мог найти на гладком боку строения ни проема, чтобы войти внутрь, ни двери, чтобы постучаться.

— Нет, величество, это ваше жилище, выстроенное многими одиноками, как велел Исток голосом Стража. Конечно же, Страж живет здесь, сберегая его для вас, — поднявшись на цыпочки, прошептал мне на ухо Вроун. — Он ждет, что вы призовете его.

— И как мне сделать это надлежащим образом? — прошептал я в ответ. — Хотелось бы мне знать побольше об этом Страже…

И о башнях, и об этом нелепом мире, и о множестве других вещей.

Вроун коснулся пальцем губ и на миг задумался над вопросом.

— Ммм… Совершенно… не впечатлен он вашим явлением как короля Пределья. Он сомневается. Именно так. Пока с нами нет короля, лишь Страж говорит с Истоком. Когда же начнет править король Пределья, уши Стража закроются, а голос его станет совсем тихим. Но, конечно же, он жаждет обрести имя… хотя и этот дар не вполне примирит его…

— Думаю, я понял, — сообщил я. — Страж!

— Кто зовет меня? — Слова гулко отразились от каменных стен и ступеней, словно их выкрикнули из бочки.

— Странник! — крикнул я.

Потом я наклонился к Вроуну и еле слышно спросил его:

— Тебе, случаем, не известно имя, которое нравится Стражу?

— Последним, как я слышал, он обдумывал имя Миноплас, — ухмыляясь, прошептал карлик. — Благородное имя, подобающее Стражу.

— Чего ты ищешь здесь? — прогремел гулкий голос из башни.

— Ответов. Укрытия, если снова пойдет дождь. И ничего более.

Со слякотных равнин на площадь снова задул угрожающе сырой ветер. Я коснулся пальцами голубого камня. Поверхность, пронизанная тонкими пурпурными и серебристыми прожилками, оказалась на ощупь теплее, чем можно было ожидать.

— Здесь нет для тебя ответов, странник.

— Но, как я понял, ты обладаешь великим знанием и явной властью здесь. Наверняка многие приходят к тебе за ответами.

— Только не ты.

— Почему?

— Я жду Того-кто-нас-определяет. Уходи.

Кажется, Вроун вполне точно описал склад ума этого парня. Он совершенно невыносим.

— А как ты узнаешь его — своего короля?

— Ты не проведешь меня, заставив тебе ответить.

— Тогда я, пожалуй, отдам то благородное имя, что держу в памяти, кому-нибудь другому. Доброго дня, Страж.

Очень длинный, прямой и довольно соразмерный нос высунулся из изогнутой голубой стены, за ним быстро последовал выпуклый лоб, пара широких губ и острый квадратный подбородок, поросший жестким черным волосом. Одна из скул преувеличенно выдавалась на заурядном лице мужчины средних лет. Его глаза воинственно выглядывали из-под темных бровей.

— Хм! Так я и знал. Ты всего лишь юнец. Пределенный, возможно… да, явно так и есть… Но лишь юнец, несведущий в важных вопросах. Неудивительно, что ты ищешь ответы. Легкомысленный человек. Ребенок.

Он смерил меня взглядом, его выпученные глаза на мгновение замерли, встретившись с моими, прежде чем он торопливо отвернулся.

— Ну… возможно, не ребенок. Нет. Возможно, и не чересчур легкомысленный. Что за имя ты держишь в памяти? — Имя Миноплас так и пляшет у меня на языке, но ведь оно может пригодиться моему доброму другу, что стоит рядом со мной, так что я, пожалуй, подарю это крепкое имя ему.

Одной рукой я стиснул плечо Паоло, а другой указал на своих спутников-одиноков. Я пытался держаться так, словно каждый день видел вылезающие из стены головы.

— Ваши посланцы достойно носят новые имена: Вроун, Занор и Об. Пойдемте отсюда, друзья мои.

— Стойте! Одиноки, в самом ли деле этот странник дарует имена?

Вроун поклонился сначала мне, потом Стражу.

— Он — Тот-кто-нас-определяет, Страж. Я чувствую целостность своего бытия как Вроуна. И славная истина того, что я скажу тебе, неоспорима: я — Вроун. Я определен.

Рябь бормотания пронеслась позади нас, захлестнула, словно шепчущая волна, и стихла протяжным вздохом.

— Кто еще?..

Страж вытянул жилистую шею и оглядел скопище сидящих в тихом ожидании существ, чьи странности и увечья были почти незаметны в изменчивых лужицах света от жаровен.

— Проклятье на вас, непокорные одиноки! Зачем вы пришли сюда? Вы преступили закон!

— Это он… король… Тот-кто-нас-определяет. Он поглотил белое пламя в скоплении старика. Он спасет нас от бурь, — шептались в толпе.

Мне хотелось уйти, но мы нуждались в крове.

— Нет, он не король. Он всего лишь мальчишка. Возвращайтесь в свои оплоты и ждите, как вам и было приказано. Каждый, кто останется снаружи, будет сброшен с Края.

Я повернулся и начал спускаться по ступеням.

— Погоди, странник! Мне не… Ты… Раз уж ты даешь имена… Ладно, входи, я выслушаю тебя. А там посмотрим. Охранители, гоните этих ослушных одиноков туда, где им место. Кнутами, если они не подчинятся.

Две шеренги разбойного вида мужчин, все как один в замысловато плетенных веревочных поясах поверх рубах, выступили из теней и погнали быстро рассеивающуюся толпу с коммарда. Страж нырнул обратно в башню, даже не намекнув, как нам последовать за ним. Ледяной порыв ветра хлестнул по площади, осыпав нас мокрым снегом.

Вроун усмехнулся мне, подмигнув единственным пурпурным глазом.

— Неплохо проделано, величество.

— И как мне попасть внутрь?

Даже пронаблюдав за Стражем вплотную, я так и не нашел двери.

— Думайте о себе внутри, — ответил Вроун. — Скорее внутри, чем снаружи. Окруженном, так сказать.

«Думать о себе внутри…»

Этот мир был слишком странным. Но я решил попробовать. Я прикинул, что может располагаться по ту сторону изогнутой стены. Потом дотронулся до нее — на ощупь голубая поверхность казалась камнем — и представил, что я почувствую, проходя сквозь нее. Я вспомнил хлопок, о котором много слышал за последние часы. Безрезультатно.

— В, — подсказал Вроун вполне серьезно. — Не сквозь. Не за.

Я представил себе кривые стены и вывернул их наизнанку, чтобы они изгибались уже вокруг меня. Одновременно я припомнил все свои представления о «внутренности»: лежать под одеялом в кровати, закрыть за собой дверь, стены, одежду, перчатки… А затем я оказался внутри.

Внутри башни не ярилась буря, не дул ветер. Не видно было ни тусклого серого света, ни черно-пурпурного неба, ни зеленых звезд, и, конечно, там не было ничего, что я мог себе представить внутри узкого, закрученного спиралью шпиля из гладкого голубого камня.

Оказавшись там, я снова удивленно разинул рот. Зал, в котором я стоял, был круглым и просторным, посреди него изящная винтовая лестница поднималась к бледно-желтому сводчатому куполу, такому высокому, что его почти невозможно было рассмотреть. На каждом из десяти, по меньшей мере, этажей башню окаймляла галерея из резного камня. Хотя в высоту пространство казалось мне большим, чем способен был вместить шпиль, я мог бы предположить, что мои глаза обманул неверный свет этой страны. Но и этот зал вмещал в себя не всю внутренность башни.

За огромным дверным проемом по левую руку от меня располагалась комната, способная с лихвой вместить в себя главный зал Комигора вместе с бальным, если их расположить друг за другом. Длина помещения превышала ширину раз в десять. Справа тянулся ряд столь же высоких двойных дверей, ничем не намекающих на то, что скрывается за ними. За лестницей виднелись двери поменьше, частью открытые, частью нет. Место было огромным.

Я не стал тратить время на осмотр других комнат, поскольку Страж уже заторопился в большой зал слева. Шагнув в проем, я воззрился на просторное помещение.

Сводчатые перекрытия были примерно вдвое ниже купола центрального зала, а стены, увешанные прямоугольными полотнищами красной и темно-зеленой ткани, слегка выгибались наружу. Под потолком, вне досягаемости, в металлических кольцах крепились сотни горящих свечей, заливавших пространство бронзовым светом. Пол был выстлан ровными рядами темно-зеленых полированных каменных плит.

Комната была обставлена скудно. На помосте, высившемся в дальнем конце зала, перед тяжелой золотой драпировкой стояло простое кресло с высокой спинкой из полированного светлого дерева. Несколько обитых тканью скамей тянулись вдоль стен, а в углу приютился длинный стол. Ничего подобного кричащей пышности лейранского дворца, что нарушило бы простоту формы и цвета. Но по сравнению со всем тем, что я успел увидеть в этом странном мире, обстановка была роскошной. И действительно приятной.

Страж неловкой рысцой направлялся к помосту в дальнем конце зала. Простая облегающая рубашка, брюки и серая накидка без рукавов не скрывали его крепкого сложения, мощной груди и широких плеч. Его конечности могли быть свиты из грубой стальной проволоки. Но суставы сплошь состояли из узлов и наростов, как и уродливая скула, словно он имел по три сочленения там, где у обычного человека было всего одно. Наверное, именно поэтому он и выглядел таким нескладным. Трудно сказать, как такие искажения могут повлиять на боевые возможности человека.

Пока я осматривал вход в зал, неподалеку от меня возник крепко зажмурившийся и прикрывающий голову руками Паоло.

— Я еще здесь?

Я не удержался от улыбки.

— Ты уже здесь.

— Ну дела. Этот треклятый… Я говорил им, что не особо хорош в воображательстве. Они утверждали, что им нельзя входить без приглашения, но я пообещал спустить с них шкуру, если они не проведут меня внутрь, и вздуть так, чтобы их новые имена снова от них отвалились.

Он опустил руки и вытянул шею, совсем как я только что.

— Демоны, как им удалось впихнуть это все в груду камня?

— Пошли. Нам надо поговорить с этим типом.

К тому времени, как мы пересекли зал, Страж уже уселся на помосте, но не в простое изящное кресло, а на табурет, поставленный поблизости. И хотя его одежда выглядела слишком простой для столь впечатляющего окружения, на его непокорных черных волосах красовался золотой обруч, а на шее висела тяжелая золотая цепь. На цепь был подвешен золотой ключ, усеянный рубинами.

— Кто этот человек? — спросил Страж, воззрившись на Паоло.

— Мой товарищ, — ответил я, когда мы приблизились к помосту, — и защитник справедливости. Он никому не позволит причинить вред тому, о ком заботится.

Я не стал упоминать о том, что сам в этот список уже не вхожу, а Страж об этом узнать никак не мог.

— Защита вам здесь не нужна. Он не был приглашен в мой оплот.

Скривив губу и раздувая ноздри, мужчина смерил взглядом Паоло.

— Я сам решаю, что мне нужно, сэр. И мне казалось, этот оплот не ваш, ведь он был построен для короля, которого вы ожидаете. Разве не так?

— Я — Страж. Я оберегаю оплот короля до его прихода. А ты — не он.

— Я ни на что не претендую. Все, что мне нужно, — это изучить эту страну и, пожалуй, найти место, где я мог бы жить, пока во всем не разберусь.

И поскольку этот человек, похоже, был единственным, кто мог ответить на мои вопросы, мне нужно было остаться именно здесь. Кроме того, похоже, никто из тех, кого я встретил по дороге, не имел возможности оказать нам гостеприимство.

— Что же до имени, которое ты держишь в памяти…

— Я не смогу обсуждать имена, пока не завершу свои дела. Имя Миноплас так приятно произносить, и так весомо оно откликается в сознании. Постараюсь не забыть его. Мы с моим спутником крайне утомлены долгой дорогой.

— Полагаю, вы хотите освежиться. — Страж, конечно, не стер себе зубы в порошок, но был весьма близок к этому.

— Это было бы великолепно. Мы долго путешествовали и скудно питались. И мои новые друзья, ваши посланцы, — (все трое до сих пор толпились у дверей башни), — я хотел бы, чтобы о них позаботились так, как они того пожелают. Они сослужили хорошую службу.

— Если бы ты был королем, ты мог бы приказывать мне, но это не так. Я сам решаю, кто удостоится королевских щедрот, и это не посланцы. Они должны вернуться в свои оплоты, как и все им подобные.

* * *

Я не знал наверняка, что побудило Стража к сотрудничеству. Возможно, предвкушение таинственного ритуала именования или тайные опасения, что, несмотря на его и мои собственные утверждения, я мог действительно оказаться долгожданным королем. Но какова бы ни была причина, кров мне пусть и неохотно, но предоставили. Велев слуге принести еды, Страж самолично провел меня по резной лестнице в скромные покои.

Это могло быть маленькой спальней в Комигоре: узкая кровать, застеленная одеялами, два маленьких квадратных столика и круглый побольше, кресло и два табурета. На одном из столиков стоял умывальный таз, а под ним — посудина с крышкой, в которой я признал ночной горшок. Высоко на стенах висело несколько ламп, но очага в комнате не было. Единственное узкое окно впускало в комнату холодный влажный ветер, но разглядеть из него ничего не удавалось. Деревянный пол под ним был сырым и грязным.

— Это выглядит вполне удобно, Страж. Благодарю вас. А где будет спать мой спутник?

— Этого человека не приглашали в королевский оплот. Он должен остаться снаружи.

— Но, сэр…

И мы снова принялись спорить. Страж доказывал, что ему слишком тяжело принимать сразу двух гостей, что Паоло грязен и ему нечего делать в жилище короля, — и при этом довольно грубо. В конце концов я одержал верх, сказав, что Паоло может разделить со мной комнату и тарелку, если королевский Страж не может предложить нам ничего лучшего, и пригрозив немедленно уйти, если тот не согласится.

— Тебе стоит приглядывать за его грязными мыслишками, — заметил Паоло, когда мы наконец остались наедине.

Он затолкал лишнее одеяло в узкое окно, отчего в комнате стало несколько теплее и суше, а я тем временем подтащил кресло и табурет к столу. Две служанки в подпоясанных коричневых рубахах с широкими гофрированными белыми воротниками внесли супницу с горячей похлебкой, корзинку, наполненную ароматными хлебцами, и четыре винных бутыли.

— Я этому типу верю не больше, чем своему ботинку. Если б я, как ты, умел забираться в головы, я бы мигом залез в его башку и поглядел, что за пакостью она набита.

Он прекрасно знал, что я этого не сделаю. Я сел и принялся за еду.

— До сих пор не могу понять, что это за место.

Паоло рухнул в кресло и проглотил три миски супа, четыре хлебца и почти целую бутыль вина, не успел я и глазом моргнуть.

— Если это Пропасть, почему мы не видели всего вот этого четыре года назад, когда тащились по ней? Почему принц ничего о ней не знает?

— Может, и знает, — возразил я, хотя сам в это не слишком-то верил. — Он говорил матушке, что ходить по Мосту стало гораздо труднее. И поэтому тоже он не мог чаще появляться в Вердильоне. Он не стал бы ей лгать. Может, это другая часть Пропасти или новая ее часть.

— Думаешь, ты услышишь от этого парня прямые ответы?

Я подлил в керамическую кружку сладкого вина.

— Скорее всего, нет. Исток — чем бы он ни оказался — внушает куда больше надежд.

— А я так скажу: у них неплохо кормят.

Так оно и было. А к тому времени, как мы опустошили тарелки, я понял, что вино оказалось намного крепче, чем то, к которому я привык. Я едва не скатился с табурета.

— Я должен караулить первым, — пробормотал я, с трудом ворочая языком, казавшимся втрое толще обычного. — Я спал последним… утром… то есть когда бы мы сюда ни попали.

— Похоже, здесь у них совсем утра не бывает. А если ты еще не выучился пить, так ложись спать и дай сторожить тому, кто способен удержать открытыми зараз оба глаза.

Я терпеть не мог, когда Паоло напоминал мне, что он уже считается взрослым, а я еще нет, но спорить об этом я был не в состоянии. Каким-то чудом я добрался до кровати — и больше уже ничего не замечал, пока явно измотанный Паоло не растолкал меня.

— Давай просыпайся. Я тоже хочу маленько вздремнуть, так что тебе придется встать.

— Не хочу, — пробормотал я. — Это лучшая ночь в моей жизни.

— Слушай, я уже отловил тут одного красавца, нависшего над твоей постелью, и показал ему выход и свой нож заодно. Он засуетился — мол, прошу прощения, просто хотел увериться, что вам удобно, — да только я еще раза три слышал его шаги снаружи. Но я уже с ног валюсь. Так что вставай.

В комнате было темно, а в кровати — уютно, но слова Паоло разбудили меня в один миг.

— Сюда приходил Страж?

— О чем я и говорю. Свет погас сам собой, едва ты уснул. Не прошло и часа, как он сунулся в дверь, очень тихо. Позеленел от злости, когда увидел, что я не сплю. Где-то часа три-четыре назад.

— Ложись. Я уже в порядке. Я посторожу.

Стоило ему свернуться клубочком на полу, как он уже спал. Он даже не шелохнулся, пока я втаскивал его на кровать. Ему-то не было разницы, где спать, но меня так меньше искушала возможность вернуться в постель. Я накинул на плечи одно из одеял и сел на пол. Едва я устроился, за дверью раздались тихие шаги. Я шепотом спросил, кто там, но ответа не последовало.

Несколько часов спустя лампы таинственным образом сами собой зажглись и вежливый слуга пригласил нас к завтраку.

* * *

Страж что-то пил из серебряного кубка, когда нас провели к нему. Я велел Паоло не упоминать о полуночных визитах. Будем столь же молчаливы, как и наш гостеприимный хозяин. Пусть гадает и беспокоится.

— Приветствую, странник, — сказал он мне, растягивая губы в улыбке, обнажившей пожелтевшие зубы, которые портили его внешний вид куда сильнее, чем торчащая скула. — Жду не дождусь, когда же мы покончим с нашими делами, чтобы вы — и этот другой человек — могли продолжить свой путь, куда бы он ни лежал.

— И я с нетерпением жду завершения наших дел, — ответил я. — Но они могут занять и несколько дней.

Улыбка его несколько поблекла.

— Посмотрим.

Я поклонился ему, протянув ладони вперед в приветствии дар'нети, но он отвел взгляд и подал знак слуге усадить нас.

На наших тарелках уже громоздились разнообразные яства, а кубки были до краев полны чем-то настолько ароматным, что в голове прояснялось от одного лишь запаха. Паоло в полнейшем восторге уже насадил на нож ломтик сосиски, когда я придержал его руку и отодвинул тарелку.

— Мы сами выберем себе еду.

Разочарование Паоло длилось недолго, потому что посреди стола было выставлено больше десятка блюд с хлебом, мясом и фруктами, а рядом выстроились несколько серебряных горшочков, из-под крышек которых шел пар. Мы сами положили себе еды, а Паоло наполнил чистые кубки.

Мне страшно хотелось пить, так что я отхлебнул горячей жидкости — вина или своеобразного сидра — слишком поспешно. Пряный напиток обжег мне горло, так что я едва не закашлялся. Как раз когда я пытался держаться с достоинством.

Паоло ухмыльнулся и проявил большую осторожность. Страж, похоже, и не заметил моего смущения.

Этот тип даже не пробовал поддержать беседу. Каждый раз, когда я обращался к нему, он принимался выкрикивать приказы слугам, мужчинам и женщинам самой причудливой наружности, безмолвно снующим вокруг. Вскоре я сдался.

Не успели мы с Паоло хотя бы наполовину насытиться, Страж вскочил с кресла.

— У меня есть определенные обязанности, — сообщил он. — Меня ждет утренняя аудиенция. Дела нашего короля не могут быть отложены из-за праздного любопытства какого-то чужака.

— Готов поспорить, если бы это ненароком увидел сам король, он бы порадовался, глядя, как здесь заботятся о его делах, — слишком громким шепотом заметил мне Паоло, одновременно дожевывая остатки окорока размером с наковальню. — Но, с другой стороны, ему ведь могло бы показаться, что его Страж немного чересчур этим всем наслаждается.

Страж зашипел, брызгая слюной. Он подхватил полы своей накидки и с топотом удалился, по пути перевернув маленький столик и толкнув локтями двух неосторожных слуг так, что они едва удержали стопки грязной посуды, словно жонглеры на цирковом представлении. Я пытался сохранить подобающую серьезность, но Паоло аж хрипел от хохота, и вскоре я не удержался. Мы смеялись, пока не начали задыхаться, и я не сомневался, что Страж, куда бы он ни ушел, мог прекрасно нас слышать.

Глупо было смеяться над человеком, чувствующим шаткость своего высокого положения. Я надеялся, что нам не придется об этом пожалеть.

Наевшись так, что уже смотреть не могли на очередную сосиску, мы попросили слуг показать нам дорогу к приемной Стража Они молча поклонились и проводили нас в длинный зал, который мы видели днем раньше. Он был битком набит существами всевозможных форм и размеров. Посреди толпы тянулась длинная очередь — видимо, просители. Страж, облаченный в свою серую накидку и золотой обруч, сидел на табурете возле трона, перед золотой драпировкой.

Я почти сожалел, что мы так сильно разозлили Стража, потому что утро он провел, огрызаясь на каждого, кто появлялся перед ним. Люди просили Стража обратиться к Истоку, чтобы тот восстановил разрушенные огненной бурей башни, или разрешил споры об имуществе и оскорблениях, или возместил им потери из-за невыполненной службы или нарушенных обязательств. Если б не странный вид просителей и нелепые обстоятельства дел, все это могло бы сойти за судебное разбирательство герцога Комигора.

Одноногий мужчина говорил о колодце каменного щебня, досуха опустошенном соседним оплотом. Женщина, у которой на руках было по три пальца, похожих на змей, жаловалась, что прибывший недавно одинок собрал с ее грядок больше чего-то под названием «таппа», чем был вправе. Она хотела, чтобы его на время оставили голодать, пока убыток не восстановится.

Толпа ахнула и попятилась, когда четыре человека втащили в зал страшное волосатое существо, связанное крепкими веревками, с пастью, обмотанной тряпьем. Пятнистая шкура и когтистые лапы чем-то похожего на кошку животного были покрыты запекшейся кровью, оно отчаянно вырывалось. Я не мог понять, зачем они притащили зверя в помещение, а не посадили в клетку до тех пор, пока не закончат свои дела.

— Уже много светов это существо свирепствовало меж Серых оплотов, Страж, — начал один из четверых, когда Страж позволил их компании заговорить. — Оно разрушало слабые оплоты и разрывало таппу, но не ело и не использовало ее. Теперь стало еще хуже. Один из одиноков погиб два света назад и еще один в прошлый свет. Мы нашли этого зверя… поедающим… мертвого. Мы просим разрешения уничтожить убивающее создание, пока оно не съело нас всех.

Существо зарычало и забилось в путах.

— Исток сказал, что одиноки не должны убивать существ, наделенных разумом, — кивнув, ответил Страж. — Но ясно, что зверь, поедающий одинока, — неразумен. Ваше прошение удовлетворено.

Двое одиноков держали корчащегося зверя, пока два других силой запрокидывали его крупную голову, обнажая горло. Из-за отчаянных рывков повязка сползла с его пасти.

— Я не ел одиноков! — зарычал зверь. — Мои собратья по норе отомстят за эту ложь. Через десять светов ни один одинок не будет жить в Серых оплотах. Они…

Но существу — то ли чудовищного вида человеку, то ли разумному зверю — не дали договорить. Один из тех, кто его поймал, воткнул ему в горло заостренную палку. Пока они тащили из зала труп, каменный пол заливала кровь, красная и вполне обычная на вид.

— Это место проклято… — буркнул Паоло.

— Это — часть Пропасти, — ответил я. — Здесь могут обитать самые причудливые существа.

Следующими просителями были двое одиноков: темноволосая девушка примерно моих лет, чье лицо с одного бока было вполне симпатичным, но с другого — страшно обезображенным, и юноша, ровесник Паоло. Парень выглядел очень странно для этого места, поскольку его тело не было заметно искажено. Но, заговорив, он почти ни единого слова не смог произнести без заикания. Он просил для них с девушкой позволения занять вместе один оплот — вопрос, вовсе не показавшийся мне странным, но явно глубоко потрясший и Стража, и собравшуюся толпу.

— У н-нас… есть ч-чувство, что м-мы хотим б-быть в… вм-месте, — выговорил юноша. — Но наш г-глава с-сказал… что н-никто из од-диноков т-так раньше не д-делал… и н-нам надо п… п-просить п-позволения.

— Чувство? Вместе? — Страж разинул рот, словно исключительно тупая рыба, а потом взорвался. — Немыслимо! Должны ли мы отбросить все наши обычаи ради каких-то чувств одиноков? Да как ты посмел предложить такое? Охранители! Возьмите мерзавца и всыпьте ему десяток раз. А женщину отведите к Краю, пусть посмотрит, куда попадет, если это непотребство продолжится. Оставьте ее там, пусть возвращается в свой оплот сама. И если эти двое еще хоть слово друг другу скажут, оба отправятся за Край.

Часть зрителей вздыхала. Другие кивали. Девушка опустила голову и тихо заплакала, пока юношу уводили прочь. Но, вырываясь из хватки пары бандитского вида охранителей, тащивших его под руки, он крикнул ей:

— Дения!

Толпа ошеломленно замерла.

— Пятьдесят ударов! — взревел Страж, слетев с табурета, словно птица с насеста. — И привязать снаружи его оплота на двенадцать светов. Он должен стать примером. Если бросить его за Край, его преступление скроется с наших глаз. Таков приговор королевского Стража.

Он ушел с помоста, откинув золотую занавесь за спинкой трона.

Еще два охранителя, легко узнаваемые по плетеным веревочным поясам на рубахах, увели рыдающую девушку. Зеваки начали протискиваться прочь из зала, в ужасе перешептываясь.

— Имя! Он дал ей имя! Это знамение… зло порождает зло… немыслимо… его следовало сбросить с Края… лишит пределов нас всех…

— Проклятье! — воскликнул Паоло, когда мы направились к занавеси. — Не бросай меня здесь. Если симпатия к девушке стоит тебе десяти плетей, а обращение к ней по имени — пятидесяти…

Мы скромно задержались в углу, наблюдая за тем, как череда одиноков покидает приемную и пересекает главный зал. Я взглянул на Паоло, гадая, думает ли он сейчас о том же, о чем я сам. Хотя большинство лейранских простолюдинов к восемнадцати годам успевали жениться, все рассуждения Паоло о деревенских девицах в окрестностях Вердильона приводили к заключению, что ни одна из них не сравнится с некой совершенно особенной девушкой, которую он повстречал в Авонаре перед отправлением в Зев'На. Я предполагал, что семья дар'нети вряд ли отнесется к Паоло благосклоннее, чем Страж и его народ к паре своих мятежников.

Когда зал почти опустел, я попросил Паоло подождать на месте, а сам ухватил за рукав одного из слуг, пробегавшего мимо, облизывая пальцы и стряхивая крошки и волосы с белого гофрированного воротника.

— Будьте любезны, проводите меня к Стражу. Он согласился встретиться со мной, когда аудиенция закончится.

Не говоря ни слова, слуга поклонился и повел меня к нужной двери, но не через золотой занавес, а в обход по боковому коридору — возможно, чтобы показать мне двух охранителей, стоящих возле нее с совершенно настоящими, внушительного вида мечами и копьями в руках. Он постучал, вошел, услышав ворчливое позволение, и почти сразу же приглашающе распахнул дверь передо мной.

Маленькая комната, обставленная широким столом, несколькими креслами и полкой с кубками и фарфоровыми кувшинами, скрывалась в нише за золотым занавесом. Комната отдыха, как назвал бы подобное убежище лейранский дворянин. Страж восседал за столом, раздраженно постукивая пальцами по полированному дереву. Утренние события явно встревожили его.

Когда слуга прикрыл дверь, Страж кивнул мне на одно из кресел, а сам вскочил и принялся расхаживать по комнате, теребя украшенный рубинами ключ, висящий у него на шее. С каждым кругом от его стремительных шагов всплескивал тяжелый золотой занавес.

— Одиноки… разделяющие один оплот… мужчина и женщина… Отвратительно! Да еще и имена! Я должен доложить Истоку… спросить совета, как справиться с подобным вероломством. Пятидесяти плетей недостаточно. Нужно было назначить сто. Нет, двести.

— Ваши обычаи так отличаются от обычаев других миров, — заметил я, складывая руки на коленях.

Кресло с комковатыми подушками было неудобным, но я пытался не суетиться и не ерзать.

— Усомнись в наших обычаях, и я назначу тебе и твоему спутнику такое же наказание, как и этому нечестивому одиноку! Мы довольны нашей жизнью, и не тебе заявляться сюда и мутить воду. И не важно, кто ты такой, и на что ты способен, или за кого там тебя принимает какой-нибудь пустоголовый одинок! Я определяю законы одиноков!

Кажется, от волнения он позабыл следить за своим языком.

— Вспомни, Страж: все, чего я хочу, — это ответов.

Конечно, еще я хотел бы взглянуть на этот Исток, кем бы или чем бы он ни был, но мне показалось несвоевременным упоминать об этом.

Страж резко остановился, вернулся к своему креслу и как ни в чем не бывало начал беседу. Я пришел на встречу один, не желая, чтобы его неприязнь к Паоло помешала нам договориться. Паоло должен был сейчас стоять как раз за драпировкой, достаточно близко, чтобы прибежать, если я позову, хотя я и не был уверен, насколько хорошо ему все слышно.

— Какие ответы тебе нужны, странник? У меня много обязательств. Карлик и его приятели явно вторглись в твою жизнь по ошибке. Их накажут за это, но не слишком сурово, принимая во внимание твое к ним расположение. — Он улыбнулся, но между его зубов явно можно было колоть орехи. — Я отправлю тебя дальше твоей дорогой, как только это станет возможным, с нашими извинениями и наилучшими пожеланиями.

Я поддержал его игру. Ответы были важнее всего.

— Я ценю твое время и терпение, Страж. Скажи же мне, что это за земля? Откуда пришел ты и твой народ и почему вы ищете своего короля в моих снах? Начать стоит с этого.

Он сел обратно в кресло, выпрямив спину, расправив плечи.

— Эта земля — Пределье, конечно же. Мы жили здесь всегда, кроме нескольких человек, которых наши чересчур ретивые искатели привели из других миров. Исток сказал, что наш король придет из другой предельной земли, найдя нас в своих снах, но может и заблудиться в дороге. Поэтому я приказал отрядить искателей в некоторые места, чтобы сновидец увидел их. Это должно было приманить его сюда, и тогда я должен был послать искателей через лунную дверь.

Так я и сделал. Я не знаю, что у них за дела с тобой. Очень, очень многим снится Пределье, я уверен. Кроме того, мы живем, как живем. Этого достаточно.

— А Беспределье?.. Что это такое?

Если говорят о Пределье, значит, и его противоположность тоже должна существовать.

Страж слегка вздрогнул, словно тень набежала на его лицо.

— Оно находится за Краем. Это ничто. Ужасное ничто. Он боялся. Страх, глубокий и всеобъемлющий, искажал его мысли и поступки. Узнать больше об этом страхе могло быть полезно.

— Было ли Пределье некогда Беспредельем?

Он поджал полные губы и стиснул ладони на полированной столешнице, обдумывая ответ, словно мой вопрос не был случайной чушью.

— Кое-кто считает так. Но я не согласен. Я утверждаю: мы те, кто мы есть. И конечно, у меня нет воспоминаний о подобном времени.

— Почему ваш король должен вести вас к победе над всеми мирами Пределья?

Тут Страж выпрямился еще больше и уставился на меня.

— Это тебе сказал карлик?

— Я слышал, что так говорили.

— Ему не следовало этого произносить. Карлик и ему подобные слишком уж ретивы. Ты не король. И тебе незачем знать о наших делах.

— Но я уже знаю, так что ты вполне можешь объяснить и это.

Он думал так долго, что я уже уверился в его отказе. Но потом он встал и снова начал кружить по комнате, сметая невидимые пылинки со стола и кресел, расставленных по комнате.

— Ты видел огненную бурю?

— Да.

— Думаю, они обычны для земель вне Пределья. — В этом утверждении таился легчайший намек на вопрос.

— Нет. Не обычны.

— Но ты о них знаешь. Одиноки утверждают, что ты остановил одну из них, значит, ты должен понимать их природу.

— Простое совпадение. По правде говоря, я и сам собирался спросить тебя о них. Что это? Как часто они случаются?

— Хмм. Они приходят оттуда же, откуда и ты, так что твой вопрос неумен и вводит в заблуждение. Бури говорят нам, что тех, кто находится вне Пределья, — может, и тебя, и твоего грубого спутника — не заботит наше выживание. Исток предрек, что наш король остановит разрушение и изменит судьбу всех предельных миров. Мы не знаем, как это произойдет. Из-за бурь некоторые полагают, что это будет великим насилием, а наш король выйдет победителем из этой битвы.

— А что думаешь ты?

Он остановился по другую сторону стола, прямо передо мной, и выпрямился в полный рост.

— Я думаю лишь то, что велит мне Исток. Но я еще не видел нашего короля. Поэтому я вдохновляю людей растить их оплоты и ждать.

— А Истоку известна природа бурь?

— Истоку известно все.

— Ты можешь отвести меня к нему?

— Конечно нет!

Он вцепился толстыми, узловатыми пальцами в край стола.

— Только Страж и король могут навещать Исток. Думаю, ты задал достаточно вопросов, странник. Тебе пора покинуть Пределье.

Он указал мне на дверь.

Страх Стража нахлынул на меня, словно море, облизывающее борта лодки. Испуганный человек всегда опаснее, чем кажется, поэтому я посчитал неразумным давить на него и дальше. Я еще не забыл про двух крепких охранителей за дверью.

Я встал и уважительно поклонился.

— Я не ваш король, Страж. Я не желаю становиться королем чего бы то ни было. Я хочу просто разобраться в своих снах, в вашем мире и в том, как они связаны. Не больше. Поэтому я предлагаю тебе следующее. Позволь мне задержаться здесь. Расскажи обо мне Истоку и узнай, не захочет ли он выслушать мои вопросы. Если нет, я обещаю уйти с миром, искренне тебя поблагодарив. И в любом случае — получу я ответы или нет — я подарю тебе имя, которое ты желаешь.

— И ты не станешь претендовать на трон?

Его тон так и сочился недоверием.

— Не стану. Я не хочу никем править. Никогда. Я для этого не гожусь. И я не желаю навеки поселиться в Пределье.

Он опустился в кресло и забарабанил пальцами, не спуская с меня глаз. Приняв решение, он наклонился вперед.

— И если я скажу, что Исток отказался отвечать…

— Я подарю тебе имя Миноплас и уйду. По рукам?

— Ты можешь остаться. Пока я не посоветуюсь с Истоком.

Должно быть, он страстно желал обрести имя, поскольку его страх передо мной все еще был очень силен.

Глава 13

Удивительное свойство войны и политики состоит в том, что удачные обстоятельства могут обречь на провал даже самую лучшую стратегию. Еще одно изречение лорда Пар-вена. Я не был уверен, что действительно остановил огненную бурю в первый день пребывания в Пределье, — я знал лишь то, что уцелел сам, но в последующие дни больше ни одной так и не случилось. И поскольку эта поразительная и приятная случайность связалась с моим появлением, обитатели Пределья уверовали в то, что я их король.

Когда бы я ни выбирался в их город, они кланялись и приветствовали меня. Когда я посещал ежедневные аудиенции Стража, просители падали передо мной на колени и молили о толике снисхождения или внимания. Они не обращались к Стражу, даже когда я на этом настаивал. Я начал прятаться в комнате отдыха за золотой драпировкой, но у них ушло лишь два дня на то, чтобы снова найти меня.

И вскоре, разумеется, из-за всего этого наша со Стражем договоренность пошла наперекосяк. Сначала он только ворчал и огрызался на меня за трапезой. В конце концов я решил, что благоразумнее будет избегать аудиенций, хотя это и раздражало меня, поскольку я многое узнавал о жизни в Пределье, слушая жалобы его населения. Но даже это не умиротворило Стража, и, когда бы я ни спрашивал его, не поговорил ли он с Истоком, он багровел и поджимал губы.

— Исток не упоминал о тебе. На твои вопросы ответов не было.

Затем он замолкал вовсе. И все-таки он не прогонял меня.

Я был раздражен не меньше его, поскольку прошла уже неделя, а я не узнал ничего действительно важного. Я тревожился о матушке и о том, в каких еще несчастьях может винить меня отец. Однако ничего нельзя было сделать ни с тем ни с другим, и я не знал, где еще я могу найти правду. Поэтому мы оставались там и пытались выяснить все возможное.

Хотя Страж не одобрял наших вылазок, мы с Паоло все равно днями напролет бродили по Голубой башне, называемой также Королевским оплотом, и по городу, пытаясь выяснить, как устроено это место. Казалось, все обитатели Пределья затаили дыхание в ожидании — мифического короля, следующей огненной бури, того, что кто-то явится и раздаст им всем имена. Жизнь казалась невыносимо скучной.

Сама Голубая башня мало что нам открыла. Лампы зажигались и гасли сами по себе в ритме, хорошо знакомом тем, кто некогда жил в освещенных солнцем мирах. Их можно было гасить и самим, словно обычные светильники. Несколько других оплотов Пределья имели узкие окна-бойницы и такие же лампы, и одиноки следили за их светом, отмеряя дни и передавая новости от башни к башне. Помимо охранителей в распоряжении Стража находилась целая армия прислуги — сотня тихих, странного вида мужчин и женщин, носящих одинаковые гофрированные воротники поверх коричневых рубах, таких же, как у остальных одиноков. Ни слуги, ни Страж явно не понимали, почему лампы так себя ведут. И это была лишь одна из тысяч вещей, которых они не знали.

Никто не мог мне рассказать о занятиях других одиноков, кроме прислуги Стража и его охранителей. Пищу его выращивали, одежду ткали и шили, а нити пряли, но никто не мог объяснить, кто все это делал и где. Мясо и мука, масло, фрукты, ткани, посуда, всевозможные товары появлялись в кладовых Голубой башни, по-видимому, без вмешательства слуг или рабочих и использовались так, как того желал Страж.

У одиноков подобной роскоши не было и в помине. Их рацион составляли корни таппы, белого овоща, внешне похожего на репу, но похуже на вкус. Они варили ее, пекли или жарили в масле, выжатом из ее же стеблей. Ее сушили, размалывали в муку и пекли из нее плоские, чуть сладковатые хлебцы. Одежда делалась из спряденных волокон тапы и еще одного невысокого кустарника, растущего при местном тусклом свете. Из перебродившей грубой кожуры корня и мелко порезанных серых листьев таппы одиноки делали жиденький горький эль. Мы почти не видели у них признаков торговли, только простейший обмен.

Большую часть информации мы получали из собственных наблюдений, поскольку одиноки слишком трепетали передо мной, чтобы заговорить, а я не знал, как их заставить. В расстройстве я спросил какого-то из местных жителей, где я могу найти Вроуна и его приятелей. Все знали трех одиноков, которым были дарованы имена, и нам указали на три башни неподалеку от Королевского оплота. Одна была высокой, прямой и серебрилась в звездном свете, другая походила на ступенчатую пирамиду из красноватого песчаника, а третья, башня Вроуна, изгибаясь, поднималась вверх с широкого основания и заканчивалась похожим на корону шпилем.

Вроун, Об и Занор с радостью присоединились к нашим исследованиям, несмотря на то что Страж запретил им общаться со мной. Они утверждали, что, поскольку я истинный король, все когда-нибудь устроится. Каждое утро, когда гасли лампы, они встречали нас с Паоло на тропинке возле Голубой башни и показывали нам эту странную местность.

— Скажи мне, Занор, — попросил я, — кто-нибудь представляет себе, как выглядит Пределье? Может, есть карты или планы? Возможно, взглянув на карту, мы бы придумали, куда нам пойти?

Утро выдалось унылым и дождливым — утро лишь по названию, поскольку в Пределье по-прежнему царила вечная ночь. Постоянная тьма и переменчивая погода изрядно мешали оценить протяженность и рельеф местности и даже понять, бывали ли мы здесь раньше или нет.

После недолгого обсуждения с остальными двумя Занор кивнул и провел нас по грязным тропкам к похожему на улей оплоту. Он вошел и почти сразу же высунул голову наружу.

— Этот одинок будет счастлив принять вас в своем оплоте.

Внутри была лишь одна круглая комната, загроможденная кучами плоских камней и щепок — некоторые из них доходили мне до колена. Шипящий на стене факел из сырых веток горел дымным желтоватым пламенем, но и в его свете я не заметил свидетельств картографических трудов. Одинок вжимался неестественно крупной головой в каменный пол.

— Благодарю, что позволили нам войти, — начал я, наклоняя голову в попытке разглядеть его лицо — я так и не навострился обращаться к людям, чья голова прижата к полу. — Я сделаю все возможное, чтобы это не навлекло на вас наказания. Я бы хотел узнать об Пределье… о его размерах и форме. Насколько я понял, вы начертили своего рода план…

Он не пошевелился и не ответил, лишь немного вздрогнул.

— Ты уверен, что он не возражает против нашего вторжения? — шепнул я Занору, который вошел внутрь вместе со мной.

Паоло и остальные ждали снаружи и высматривали охранителей.

Занор обвел комнату костлявым черным пальцем и пожал плечами.

Слева от меня высилась кипа плоских камней, одна из пяти, а то и больше, десятков, загромождавших маленькую комнату. Верхний камень был исчерчен линиями, и когда я взял его, чтобы рассмотреть ближе, то увидел на следующем камне похожий, но немного отличающийся рисунок. И на тех, что лежали еще ниже, тоже. Быстрый осмотр показал, что на каждом каменном или деревянном обломке в кипах был набросок.

— Эта комната… этот оплот… он весь — одна большая карта, — выдохнул я, когда все это нагромождение представилось мне в новом свете. — Каждая кипа связана с остальными. Одни высокие, другие низкие. Каждый слой в кипе — это новый вид одного и того же места.

Большеголовый одинок покосился на меня и усмехнулся.

— Прошу вас, покажите мне.

Это удивительно. Между высокими кипами посреди комнаты едва можно было протиснуться, и наброски на них казались довольно подробными. Между дальними просветы были больше, а сами кипы едва поднимались над полом.

— Вон там должен быть Край. Правильно? Но я не могу сказать, где тут какое направление.

— Отметка на стене соответствует входу в Королевский оплот, — донесся с пола шепот. — Это — Первичная точка.

Отметка оказалось стрелкой, нанесенной на стену обугленной палкой. Я кивнул человеку, который уже слегка приподнял голову.

— Прошу вас, покажите мне все остальное, — обратился я к нему.

Тем утром я узнал много нового. Если лейранский картограф мог трудиться над картой по три года, картограф Пределья вынужден был создавать каждый день новую, или, возможно, точнее было бы сказать, что он не мог закончить свою работу никогда. Линия, называющаяся Краем, и в самом деле была краем известного им мира, и она отодвигалась все дальше с каждым светом — с каждым днем. Огненные бури прибавляли картографу трудов, поскольку Край лишь отдалялся, увеличивая размеры его работы, а бури сметали целые скопления башен, меняли или уничтожали ориентиры — будь то дороги, холмы или даже горы. Одинок собирал сведения у тех, кто бродил по округе в поисках таппы и древесины или собирался возводить новую башню, а также у тех, кто только что пришел из-за Края.

— Не можете — не соизволите ли вы, — если только возможно, рассказать мне о тех местах, по которым вы проходили в Пределье, о великий? — спросил он, закончив обзор своей текущей работы. — Занор, — его тихий голос с бережным удивлением выговорил имя моего проводника, — обладает врожденной способностью отыскивать себе дорогу, но ему очень недостает умения описать увиденное. Но он говорит… все говорят… что вы видите многое. И если бы вы оказали мне честь…

Казалось лишь справедливым рассказать ему все, что я знал. Он очень скоро освоился со мной и засыпал меня вопросами о том, где мы были и что видели, набрасывая мои описания обугленной палочкой на новых обломках, которые он позже превратит в свою карту. И ликовал всякий раз, когда мог положить осколок на пол, начав новую стопку между двумя другими. Пределье оказалось намного большим, чем я воображал, оно было домом для тысяч существ в сотнях башенных скоплений, разбросанных по всей стране. Мы провели два часа, изучая освещенные факелом кипы.

— Я хотел бы отблагодарить тебя за потраченное время, — напоследок сказал я, стоя у серебристого контура, отмечавшего его дверь.

Нетрудно было догадаться, какой награды мог бы пожелать картограф. И хотя Страж настоятельно запретил мне дарить имена кому бы то ни было еще, картограф уже преступил закон, впустив меня в свой оплот, а у меня не было ничего более полезного, что я мог бы отдать ему.

— Человек по имени Корионус был самым известным картографом у меня на родине. Мой дед коллекционировал его карты. Примешь ли ты имя Корионус в благодарность за помощь?

Я держал его за руку, так что он не смог снова уткнуться головой в пол. Мне и так уже казалось, будто я его обманываю.

— Что дальше, великий хозяин? — спросил Вроун, когда мы с Занором вернулись к остальным и рассказали им про карту. — Показать вам насаждения таппы у Серых оплотов?

— Нет, отведи нас к Краю. Я хочу сам его увидеть.

Прежде чем испуганный карлик успел ответить, огромная шершавая рука упала мне на плечо, едва не пригнув меня к земле.

— Нет. — Обу не нужно было повторять дважды. Как и все прочие его редкие слова, это вмещало в себя куда больше, чем просто собственный смысл.

— И почему туда так опасно идти — просто чтобы посмотреть?

Прежде чем ответить на мой вопрос, Вроун торопливо отогнал нас от ближайших башен на открытое пространство.

— До того как Об присоединился ко мне, он странствовал вблизи Края, — начал он, немного успокоившись, когда мы двинулись по дороге, ведущей к городу. — Много светов он наблюдал, как стонет и корчится земля, растущая и отодвигающая Край. Об не устрашился и не пострадал. Но опасность несомненна — упасть, быть раздавленным или сожженным извергающимися испарениями, пока Пределье не завершено, — и слишком велика для короля.

— Тогда будем осторожны. Я хочу это увидеть.

Я не собирался оставаться в Пределье, пока оно не закончит расти.

На следующий день я, Паоло и три одинока рано утром вышли из Города башен в направлении, которое Корионус назвал Первичным, примерно противоположном лунной двери — проходу в Валлеор. Судя по каменным и деревянным кипам, большой разницы, куда нам идти, не было: Край находился на равном расстоянии от города в любой стороне. Однако имело смысл взглянуть на новые места по пути к нему.

К несчастью, полдня холодный дождь не позволял рассмотреть ничего, кроме десятка шагов дороги, и лишь плоские призрачные силуэты подсказывали нам, что мы проходим мимо скопления башен. После шести или семи нудных часов ходьбы Занор остановился на вершине маленького холма, пристально всмотрелся во мглу впереди и указал налево, в первом явном отклонении от нашего прямолинейного курса. Янтарные глаза Занора, должно быть, видели намного лучше, чем глаза обычного человека. Ни я, ни Паоло не замечали ничего, что не было бы серым, мокрым и прямо у нас под ногами, а значит, и никаких причин отклоняться в сторону.

— Опасно идти здесь, — пояснил Занор, когда я спросил его, зачем нам сворачивать. — Я слышал странные рассказы. Лучше держаться подальше.

— Что за рассказы?

Троица посовещалась между собой, но сошлась лишь на определениях «болезненно» и «тревожно».

— Если у вас нет лучшего объяснения, тогда пойдем прямо, — решил я. — Я хочу добраться до Края сегодня и не думаю, что нам захочется здесь заночевать. Я не позволю ничему дурному с нами случиться.

Кроме огненной бури, я не видел в Пределье ничего, с чем мы не могли бы справиться. Здесь мне было даже спокойнее, чем в Вердильоне.

Трое не решились спорить и с частыми вздохами, бормотанием и качанием головой повели нас по дороге вниз, в широкий каменистый овраг, где мы очутились по щиколотку в грязи. Вскоре мы заметили скопление из пяти или шести десятков убогих оплотов, низких, корявых сооружений из камня и грязи, одно страшнее другого.

Почти все одиноки, высыпавшие из них, были голыми и все еще тоньше Занора. Если бы не радостные улыбки и поклоны, я мог бы счесть их ожившими телами воинов, погибших в какой-то давнишней битве. Один из них выступил вперед, поднял руки над головой и развел в стороны — похоже, в приветствии, — выказывая то же радушие, какое выражали и прочие одиноки, но без обычно прилагающегося к нему безмолвного падения ниц.

— Приветствую, усталый путник. Мы безгранично рады тебе.

Говорил высокий, истощенный человек с темной кожей и спиной, перекрученной так, что одно его плечо было выше другого. Он не носил никакой одежды, кроме драной набедренной повязки, хотя его косматые черные волосы были чисто вымыты и связаны в хвост обрывком лозы, а достоинство, с которым он держался, пришлось бы ко двору в самом изысканном обществе. Выпирающие ребра дрожали от рокота его голоса.

— Слишком редко нам доводится видеть новые лица. Не задержитесь ли вы у нас?

— Нет, нет, нет, нет, — прошептал Вроун, теребя мою руку. — Мы же очень спешим. Никаких остановок.

Улыбка, словно солнечный луч, озарила большие бледные глаза незнакомца.

— Услышать рассказы о мире, лежащем за пределами наших оплотов, стало бы для нас несравненной радостью. Нечасто у нас бывают странники; я должен предположить, что вы — важные особы и можете многим поделиться с нами. Если мы убедим вас разделить с нами кров, крохи пищи и глоток питья, вы могли бы за это краткое время подарить нам целое пиршество слов, которое мы сбережем до тех пор, пока Пределье не состарится.

Опасности не было. Я мог переломить этого человека, словно ветку.

— Конечно, мы останемся, — ответил я, без долгих раздумий решив пренебречь отчаянными гримасами Вроуна.

Я еще не встречал одинока, который говорил бы так же гладко и был бы столь же радушен и обходителен. Кроме того, я проголодался как волк, и даже предвкушение неизбежного корня таппы заставляло мой желудок урчать.

Мужчина восторженно хлопнул в ладоши.

— Мой оплот ждет вас. Если же и ваши спутники захотят войти, выйдет тесновато, но радостно. Остальные принесут им еды.

Я взглянул на Вроуна, но тот лишь покачал головой.

— Мы подождем снаружи, если вы так желаете войти, мой…

— Желаю, — перебил я его, прежде чем он провозгласил какой-нибудь титул, который мог бы смутить нашего гостеприимного хозяина.

Паоло вошел внутрь вместе со мной, но Об, Вроун и Занор упрямо остались ждать под дождем.

Сумрачное и дымное жилище одинока оказалось самым пустынным из всех, какие я только видел. Его каменно-глиняные стены не были ничем украшены, а мебелью служили два гладких валуна у крошечного очага посреди земляного пола. Небольшая кучка темных рыхлых квадратиков лежала по одну его сторону, а их назначение выяснилось, когда высокий человек положил один в очаг и осторожно раздул под ним тлеющий уголек. В Северном Валлеоре, где древесина попадалась нечасто, селяне разводили огонь на подобном топливе, вырезая его из земли. Огонек едва ли мог согреть даже самого одинока, не говоря уже о том» чтобы высушить двух промокших до нитки гостей.

— Расскажи нам о большом мире, странник, — попросил человек, устраиваясь на полу по ту сторону очага: — Мы изголодались по новостям.

— Вам наверняка известно больше, чем мне, — ответил я. — Я новичок в ваших краях, а здесь мало кто говорит столь же свободно, как вы, чтобы рассказать мне о ней.

Он зажмурился от удовольствия.

— Хм… Вы не похожи на новорожденного одинока, бредущего от Края. Вы были настоящим куда дольше, чем кто-либо из моих знакомых, дольше, чем любой, чей оплот стоит здесь. Я вижу это в вашей манере держаться. Слышу в ваших словах. Вы пришли из самого сердца просторного мира, куда мы посылаем новорожденных, никогда не возвращающихся обратно. А то и из более дальних мест.

— Может, вы расскажете мне про то, как живете здесь, и то, что знаете о просторном мире, и тогда я смогу добавить то новое, что известно мне.

Человек рассмеялся и слегка покраснел.

— Я строил так много догадок для этих одиноков, рассказывал столько историй о своих предположениях и подозрениях, что теперь едва способен отличить правду от собственных глупостей. Ловите меня на слове, если я начну привирать.

Пока он высыпал из плетеного мешка немного таппы, тонко резал ее каменным ножом и жарил в щербатом глиняном горшке на своем крохотном огне, он рассказывал мне о бурях, исхлеставших их расселину, землетрясениях и молниях с Края. Его земляки привечали случайных скитальцев, выбравшихся от Края нагими и сбитыми с толку, пытались успокоить тех, кто приходил напуганным и озлобленным. Часто им приходилось сражаться с голодными зверолюдьми, которые бродили по диким землям и, как было известно, убивали и ели одиноков. Страж запретил обитателям расселины уходить из нее, и они решили трудиться и делать ее все лучше, пока король не придет в Пределье, чтобы все переменить.

Его рассказы, хотя и интересные и волнующие, совпадали с тем, что я и так уже знал. Лишь спросив о его познаниях и теориях о «просторном мире», я услышал что-то необычное.

— Разве вы еще не странствовали по Пределью? — спросил он, наклоняясь ко мне и сверкнув глазами. — Я сижу перед своим оплотом и наблюдаю, как проходят бури, чувствую, как сотрясается земля у меня под ногами; я вижу новорожденных одиноков, открывающих глаза миру, и разум мой не перестает удивляться.

— И к какому же выводу вы пришли?

Человек ответил мне едва ли не шепотом, словно опасался выразить это удивление в полный голос.

— Наша земля живая. Мы чувствуем биение ее сердца, и мы ощущаем боль ее роста. Она по-своему искажена так же, как и мы, и это терзает ее так же, как нас — наши покалеченные тела. Наша жизнь здесь трудна. Но я говорю своим сородичам, что Пределье лишь сейчас осознает одиноков, и, поскольку мы спрятаны в этой расселине, нас оно пока что не видит. Когда же оно узнает о наших трудностях, оно поделится с нами своими богатствами и проведет нас через бури.

Пока он излагал свои странные теории, я ел его жареную таппу так, словно голодал неделю. Я бы съел и в пять раз больше, если б только имел такую возможность. Паоло уступил мне свою долю, сообщив, что я явно куда голоднее его, а наш хозяин лишь покачал головой, когда я жестом предложил ему взять свою порцию.

— А что насчет огненных бурь? — спросил я, собрав с ладони последние крохи и вытерев пальцы о штаны. — Их вы тоже как-то объясняете?

— Я говорю сородичам, что это, должно быть, страж над нашей землей, который сечет Пределье так же, как наш Страж сечет одиноков, даже если им непонятна их провинность. Мы должны помочь нашей земле выдержать ее наказание так же, как должны выдерживать свое.

Его спокойный философский подход шел вразрез с моими представлениями о Страже. Мне было неприятно рассказывать этому человеку, что единственными новостями его «просторного мира» были приговоры и деяния сурового деспота. Но он слушал меня так внимательно, что, полагаю, смог бы повторить мои слова точнее, чем я сам их воссоздал бы. Я не упомянул о надеждах, возлагаемых на меня одиноками.

— Так Страж считает, что наш король придет извне Пределья? — спросил он, жадно ловя каждое мое слово.

— Похоже, что так. Он посылает искателей в земли вне Пределья — в другие миры, — чтобы найти его.

Человек поморщился, впервые выказав несогласие.

— Нет, нет, это неправильно! Король должен принадлежать к Пределью. Он станет говорить за него, творить его и облегчать его страдания. Как же он может прийти извне?

— Я согласен, — ответил я, — это бессмысленно.

Мы посидели немного молча, размышляя над этими загадками, а потом я ушел, поблагодарив хозяина за гостеприимство.

Снаружи чадной лачуги дождь уже утих до теплой мороси. Розовые толстые молнии беспрестанно вспыхивали над головой, освещая унылый поселок. Двое одиноков — молодая женщина со слезящимися глазами, закутанная в мешковатую хламиду, и обнаженный мужчина, одна нога которого напоминала древесный пень, — стояли в стороне, терпеливо ожидая хозяина оплота. Каждый сжимал в руках по плетеному мешку, точно такому же, как тот, из которого наш новый знакомый доставал таппу.

— Подождите немного, и я буду в вашем распоряжении, — попросил он их, а потом обратился ко мне: — Я должен перестать болтать, чтобы дать этим двоим их порции таппы. Они очень голодны. Как это прекрасно, что я смогу поделиться с ними вашими словами.

— Значит, вы храните общий запас таппы? — изумился я. — Не замечал, чтобы это было принято среди других одинокое.

— Это лучший выход. Таппа растет лишь в одном крохотном уголке нашей расселины.

Несложно представить, учитывая отвесные каменные стены и грязную реку, замещавшую в ней поверхность земли.

— Чтобы предотвратить споры и разделить все поровну, мы давно уже решили назначать одного человека, чтобы распределять запасы. С этим пробуждением за своей долей пришли двое, со следующим — еще столько же.

Он сдвинул камни с небольшого уступа на каменной стене, в которой открылся погреб. Он был устроен достаточно высоко, чтобы его не затопило, если капризная буря вдруг затопит расселину. Каменным ножом он отрезал увесистый кусок грязно-белого узловатого корня, спрятанного в укрытии. Потом он дал женщине разрезать ломоть пополам, а мужчине — выбрать себе долю. Оба убрали свои порции, каждая где-то с буханку хлеба, в сумки, улыбнулись, кивнули мне и Паоло и поспешили прочь.

— Должно быть, ваши соплеменники очень вам доверяют, — заметил я. — И это, наверное, не так-то просто — каждый день всех кормить.

— Только двое приходят с каждым пробуждением, — возразил он, укладывая камни поверх драгоценного погреба, и от смущения залился краской. — Не так уж это и трудно. Доброй тебе дороги, странник. Ты оказал мне честь этой беседой. Будь осторожен в пути.

Мы с Паоло направились к Вроуну и остальным, которые ждали нас в сотне шагов дальше по дороге. Когда мы впятером двинулись через грязь к концу расселины и Краю, изможденный одинок запел. Его песня говорила о страдающей земле и долгом ожидании его народа, и привязчивая мелодия еще долго слышалась в тумане после того, как он сам скрылся из виду.

Я долго размышлял о жизнерадостном одиноке, пока мы тащились по дороге прочь от грязной расселины. Его причудливые фантазии так легко было опровергнуть. И все же, когда, приблизившись к Краю, мы почувствовали под ногами легкое подрагивание, я уже не мог избавиться от сравнения с бьющимся сердцем.

Мы еще не успели далеко уйти, когда Паоло вытащил лепешку, собираясь перекусить, а я вспомнил о том, как трудно тому одиноку кормить свой народ. Если в скоплении было пятьдесят башен — пятьдесят обитателей — и только двое за день получали кусок таппы размером с буханку, значит, этой доли должно было хватать на двадцать пять дней. Неудивительно, что они выглядели такими изможденными. А потом я вспомнил о том, что я ел… тонкие ломтики таппы, куда более аппетитные, чем вареная кашица, которую можно было растянуть надолго. Этот человек опустошил ради меня свой мешок — запасы на весь месяц.

— Вроун!

— Да, мой король?

— Что у нас есть из припасов?

— Лепешек на два света, потом твердая колбаса, пришедшаяся по вкусу могучему наезднику, хотя это не то, к чему он привык, и пять круглых фруктов Стража, которые вы называете похожими на яблоки.

— Пусть каждый возьмет себе по лепешке, мне не нужно, а потом отнеси остальные припасы тому человеку, у которого мы только что были.

— Но, великий хозяин…

— Скажи ему, что таков наш обычай. Я хочу, чтобы он принял это.

— Но Страж…

— К черту Стража. Он и не узнает об этом, если мы ему не скажем. Не мог же он хотеть, чтобы эти люди умерли с голоду.

Мне придется поговорить со Стражем об этой расселине. Даже если этот человек оставит все наши припасы себе, на месяц ему их не хватит.

Вроун поклонился с самым страдальческим видом, какой только смог изобразить.

* * *

Мы продвигались по все более дикой местности, по намеченному Занором пути, медленно, чтобы Вроун смог отнести провизию и догнать нас.

— Похоже, он славный малый, — заметил Паоло.

— Прирожденный правитель, — ответил я. — Возможно, самая светлая голова, какую мы только здесь встретили.

После еще одного часа ходьбы через темноту Вроун догнал нас.

— Одинок осчастливлен вашим даром, великий хозяин, и безгранично вам благодарен.

— Что он сделал с ним? Он его принял?

— Пять лепешек он разделил между своими собратьями так, что каждый получил по куску. И сам он тоже. Остальное он спрятал в погреб…

С оглушительным ревом шагах в пятидесяти впереди ударила вверх струя пара. Мы метнулись влево, уклоняясь от ливня раскаленных каменных осколков. Вскоре поднялся ветер, ледяной шквал, он дул прямо нам в лицо, даже когда нам пришлось снова отклониться с намеченного пути, чтобы обойти клокочущую яму вонючей желтой грязи. Мне больше не оставалось времени на размышления о жителях долины.

— Далеко еще до Края? — спросил я Оба, перекрикивая вой ветра.

Мы только что вернулись на дорогу после третьего, примерно часового отклонения — на этот раз затем, чтобы обойти бездонное ущелье. Повсюду вокруг нас стонала земля.

— Далеко, — ответил Об с той интонацией, которую я понял как «куда дальше, чем вы можете себе представить».

И даже это было бы еще ничего, если бы я не почувствовал себя так отвратительно. Сначала пришло простое головокружение. Но потом волны жара и холода, не имевшие ни малейшего отношения к ветру, стали попеременно бросать меня то в пот, то в озноб. Желудок пытался вывернуться наизнанку. Я винил в этом зловонные испарения от провалов и струй пара, но, похоже, они больше ни на кого так не влияли.

В конце концов, на подкашивающихся ногах, с кружащейся головой, я вынужден был остановиться и прислониться к массивному валуну, который показался мне чуть более устойчивым, чем колышущаяся земля, заставляя себя удерживать в желудке пищу щедрого одинока. Но сомневаюсь, что мое недомогание было как-то связано с чувством вины за бессердечно поглощенные остатки еды изголодавшегося человека. Вскоре я уже не мог думать ни о чем, кроме теплой сухой постели и беспробудного сна. Прошло уже несколько часов с тех пор, как мои спутники доели свои лепешки, а мне не хотелось видеть голодающими и их тоже.

— Пойдемте обратно, — предложил я. — Я все еще хочу дойти до Края, но, полагаю, мне стоит с этим погодить.

Весь остаток пути до Города башен тошнота и изнеможение затуманивали мне голову. Я все еще слышал слабые отзвуки той радостной песни, летящей сквозь вечную штормовую ночь, и они просачивались сквозь мою промокшую одежду, сквозь кожу и кости, вместе с унылым дождем.

* * *

Я ждал и ждал, и это сводило меня с ума. Я пришел в Пределье не за уроками географии или экономики, пусть даже и необычными или интересными. И уж конечно, я пришел сюда не за тем, чтобы следить за пропитанием одиноков или вытаскивать их из залитых грязью ям. Мне не нравилось то, что это место казалось мне таким знакомым и что местное население приняло меня за своего короля.

Страж продолжал избегать меня. Он даже перестал садиться с нами за стол во время трапез. Возможно, проклятый мерзавец надеялся, что я уйду, если он не будет уделять мне внимания. По моим подсчетам, мы провели в Пропасти уже три недели, когда я решил, что больше ждать не намерен.

— Он никогда не приведет нас к Истоку по доброй воле, — заключил я однажды, когда мы с Паоло бесцельно слонялись по пустынным улицам Города башен. — И похоже, никто другой не имеет ни малейшего понятия о том, что это и где его найти. Мы просто должны выяснить, куда он ходит, и проследить за ним.

— Он ходит куда-то каждый третий вечер, перед тем как погаснут огни, — заметил Паоло. — И тогда он не приходит к нашей комнате, чтобы проведать нас, и всякий раз наутро бывает отвратительно вспыльчивым.

— Не думаю, что Исток позволит ему отослать меня. Иначе мы уже были бы или в пути, или мертвы.

— Что такое Исток? Он вообще живой?

— Именно это нам и предстоит выяснить. Итак, прошлой ночью он к нам подкрадывался и позапрошлой тоже. Значит, уйдет он этим вечером. Там, на третьем этаже, есть ниша…

Винтовая лестница из пятнистого красного камня, гладкая и блестящая, словно мрамор, была сердцем Голубой башни. И хотя комнаты за ее площадками никак не были связаны с внешней формой оплота, лестница следовала за каждым витком его спирали. Приемная и комната отдыха, гостиная и трапезная находились на первом этаже. Мы с Паоло спали в гостевой комнатке на втором, а личные покои Стража располагались на третьем. Кладовые, насколько мы поняли, были устроены под землей. Охранители бдительно сторожили их и не позволяли спускаться туда по узкой лесенке. Все прочие помещения на десяти этажах башни, включая роскошную спальню на четвертом, кроличий лабиринт петляющих коридоров и большие и маленькие залы неясного назначения, приберегались для короля.

После ужина мы с Паоло выскользнули из нашей спальни. Верхние этажи Голубой башни были безлюдны, как и всегда. Мы не опасались ни с кем столкнуться. Слуги словно испарились сразу же после того, как мы поели.

Мы забились в нишу на площадке третьего этажа, полагая, что Страж воспользуется лестницей, если куда-нибудь пойдет, и мы сможем увязаться за ним. Мы еще и часа не просидели в засаде, в тесном просвете за узенькой колонной, которая поддерживала винтовую лестницу, когда услышали шаги, приближающиеся со стороны покоев Стража.

К нашему удивлению, он направился вверх по лестнице, а не вниз. Мы двинулись следом, держась достаточно близко, чтобы не потерять из виду его серую накидку. Он взобрался до самого верха башни.

Желтоватая стена, которой оканчивалась лестница, мягко светилась. Она была гладкой, не считая прорезанного круга диаметром в размах моих рук. Страж, похоже, медленно обводил его пальцем. Скорчившись на лестнице пролетом ниже, мы не могли различить, что еще он делает и не произносит ли при этом каких-нибудь слов. Но мгновением позже центр круга растаял темным провалом. И тут же Страж шагнул в него и исчез, оставив нас глупо глазеть ему вслед.

Мы бросились вверх по ступенькам и принялись изучать стену — вновь твердый камень цвета спелой бледно-золотистой пшеницы. Изображения, высеченные на каменном круге вверху, внизу, слева и справа, казались вполне заурядными: пшеничные снопы, виноградные грозди, цветы и тому подобное. В центре круга виднелась небольшая выпуклость размером с мой кулак, посреди которой было прорезано отверстие странной формы. Ничто не подсказывало мне, как разбудить эти чары.

Но когда я задумчиво пробежал пальцами по резному контуру, так же как Страж, середина круга снова растворилась.

— Что ж, — сказал я, — это было довольно просто. Постой на страже…

— Погоди, — прошептал Паоло, тронув меня за руку. Не утруждая себя спорами, он отстранил меня и шагнул в дыру.

Никакого сигнала тревоги не раздалось. Никто не кричал и не сквернословил. Но я был вне себя.

«Идиот! Зачем он это сделал? Он должен был дать мне осмотреть проем… поискать заклинания. Опасности».

Меня мучил соблазн сразу же отправиться следом. Но это, разумеется, грозило удвоением ошибки, если он потерпит неудачу, или же напрасной тратой его отваги и удачливости, если Паоло ждал успех. Поэтому я не бросился за ним, а лишь вслушивался, пока у меня не зазвенело в ушах, и всеми своими чувствами внимал пустоте и тишине. Лорд Парвен сказал бы, что Паоло поступил именно так, как следовало. Поскольку я обладал потенциально более полезными навыками, было лишь правильно, что «расходный материал» пролагает путь среди неизвестных опасностей.

К тому времени, как я готов был уже плюнуть на разумные соображения и снова дотронуться до резного круга, Паоло вышел из стены, словно из обычной двери. Даже если бы мы стояли в непроглядной темноте, я бы почувствовал его ухмылку.

— Вот проклятье! Ты не поверишь. Это довольно безопасно, но осторожнее с первым шагом. Ничего себе встряска.

Первым делом я сгреб его голову и подтащил к губам ухо.

— Чтоб больше никогда так не делал!

Паоло не был расходным материалом. Потом я провел пальцем по кругу и прошел сквозь темное отверстие. По ощущениям это было похоже на то, как Вроун с приятелями переносили нас с места на место: словно земля проваливалась из-под ног, прихватив с собой мое нутро. Не было видно ни тени, лишь тошнотворные серые пятна, кружащиеся и размазывающиеся полосами. Я не слышал ничего, кроме глухого и частого биения в ушах, вполне могущего оказаться моим собственным пульсом. Прежде чем я успел вернуть желудок на положенное место, мои ноги встали на твердую поверхность, и мир замер спокойно. Я моргнул, и моим глазам предстала картина, столь чуждая всему встреченному нами в Пределье, что я едва не расхохотался.

— Вот же проклятье, а? — облокотившись на мое плечо, шепнул Паоло.

Мы стояли в проеме, выходившем на изящную резную галерею, пол которой был выложен ромбовидными плитками из красной глины. Крышу поддерживал ряд стройных колонн, соединенных резными перилами по пояс высотой. Внизу, за галереей, раскинулся сад с тысячью видов деревьев и кустарников; виноградные лозы не тоньше моей руки обвивали колонны и перила; цветы бесчисленных оттенков благоухали повсюду. Отвесные скалы разной высоты ограждали сад со всех сторон. Площадка, на которой мы стояли, наполовину врезалась в один из склонов. Справа, примерно в четверти неровного круга от нас, там, где галерея упиралась в скалу, серебряная лента водопада падала с высоты в озерцо далеко внизу, сверкающее в свете дня. Но это был не солнечный свет — запах и вкус воздуха подсказывали мне, что мы находимся в замкнутом помещении. Он падал из какого-то яркого желтого источника, терявшегося в дымке над нами.

Я подошел к перилам и перегнулся через них, любуясь видом. Ни бурь, ни черно-пурпурного небосвода. Приятный теплый ветерок, доносивший до нас россыпь брызг водопада, колыхал высокие деревья, смешивал запахи трав и цветов. Птица-кардинал, красная, как знамена короля Эварда, торопливо промелькнула на уровне моих глаз, высмеянная хохлатой сойкой, что скакала по верхним ветвям дуба.

Прижав палец к губам — мудрое решение в этом гулком просторе, — Паоло показал на озерцо и водопад. Он быстро повел меня вниз по узким каменным ступеням, а затем по утоптанной тропинке, ведущей через сад. Мы прошли мимо зарослей лиловых цветов; между розовых кустов выше моего роста, усеянных красными, розовыми и белыми бутонами; мимо лужаек, благоухающих травами, и каменных горок, где в нишах и трещинах нашли приют сотни видов густой невысокой зелени, усыпанной крошечными звездочками желтых и красных цветков. Дорога вела нас вокруг озерца у основания водопада, и вода из него, должно быть, впитывалась прямо в землю, потому что в нем брала начало лишь дюжина тончайших ручейков, разбегавшихся по саду.

Обогнув озерцо, мы вошли в рощу огромных кленов, берез и сосен, в густом подлеске смешались калина и блестящие листья лавра. На дальнем краю этих лесных зарослей наша тропинка оканчивалась круглым отверстием в желтоватом камне скалистой стены.

Жестом призвав меня сохранять тишину, Паоло прижался спиной к камню и заглянул за угол, в пещеру. Мгновением позже он подал мне знак следовать за ним. Я пробрался в дыру — и в самое сердце драгоценного камня.

Пещера была небольшой, наверное, вдвое выше моего роста и такой же по ширине, стены ее были разлинованы аметистовыми разводами. Свет пары маленьких факелов, закрепленных у входа, сиял и отражался от хрустальных сводов. Когда мы углубились в пещеру мимо новых факелов, шум близкого водопада сделался приглушеннее. Вскоре мы уже слышали лишь звон падающих капель и два голоса, раздающиеся впереди.

— …Не стоит бояться. В Серых оплотах не произойдет убийства. Выстави там наблюдателей, чтобы предотвратить нападение.

Говорящего, чей тихий голос не походил ни на мужской, ни на женский, видно не было. Мерцающий пурпурный свет озарял одного Стража, стоящего, склонив голову, у ниши в дальней стене пещеры. В нише была вырезана в скале каменная чаша. Я не видел источника воды, но она переполняла чашу, стекая по скальной стене на пол пещеры.

— Я радуюсь твоим словам, о могучий Исток Мудрости. Теперь я должен спросить, как ответить на новую ересь, зародившуюся средь одиноков. Двое из них — мужчина и женщина — просили дозволения жить в одном оплоте. Я наказал их за это преступление. Я прошу о знании, как остановить подобную мерзость, прежде чем остальные осмелятся просить о том же.

Его голос надломился и задрожал от переизбытка чувств.

— Не печалься, Страж. Не важно, как одиноки устраивают свое житье. До тех пор пока король не займет свое место, одиноки останутся такими, каковы они сейчас, — ответил говорящий. — Король же положит конец старым порядкам и изменит Пределье так, как сочтет нужным.

— Я знал, что был прав.

— Скажи мне, Страж, не нашел ли еще король дороги к нам?

— Нет, могучий Исток Мудрости. Наши искатели потерпели неудачу. Я тревожусь, не убили ли его звери Края или глупый одинок. Мы постоянно должны защищать себя и тебя, Исток Мудрости. Я стараюсь быть бдительным, отсылать тех, кому нечего здесь делать, и наказывать тех, кто творит зло. Ты говорил, я могу наказывать тех, кто угрожает твоей безопасности, не так ли?

— Внемли моим словам. Приветствуй всех прибывших; привечай их и держи поблизости, пока не поймешь, откуда и зачем они пришли. Защищай основы Пределья, конечно, но будь осторожен в своих суждениях. Тебе запрещается отвергать, изгонять или убивать любое существо, которое может оказаться нашим королем. Ты горько пожалеешь о дне, когда осмелишься поднять руку на короля.

— Воистину я следую твоему учению. Но если мне случится найти проходимцев, отвратительных, глупых, наглых чужаков, которые явно не могут быть нашим королем… самозванцев… негодяев?..

— Поступи с ними так, как сочтешь нужным, чтобы защитить Пределье. Моя забота — привести к нам короля и уберечь его от опасностей.

— Как скажешь, о могучий Исток, так я и поступлю по воле твоей.

— Хоть наш король и юн, Страж, он, едва вышедший из детских лет, спасет своих подданных от огненных бурь, так что не придется больше страшиться разрушения мира…

— Я буду искать его, великий Исток.

— …и его рука сможет изменить судьбу всех предельных миров, ибо сила его неодолима. Ты должен научить одиноков искать его: цвет огня сияет в его волосах, а его руки и сердце носят шрамы горечи, которую время сможет приглушить, но не изгладить.

— Наш король еще не пришел, о Исток Силы. Но когда настанет это славное время, я приведу его сюда. — Голос Стража стих почти до шепота.

— Ты хорошо потрудился, Страж. Неси свое бремя с почетом, ибо время твоей службы подходит к концу. Снова ищи короля в мирах Пределья. Хотя мы и не снимся ему больше, лунные двери все еще открыты для ищущих. Поэтому я знаю, что наш король все еще жив и неизменен. Я жажду исполнения моих пророчеств.

Пальцы Стража выплясывали на краю каменной чаши. Его язык облизывал толстые губы.

— Добрый Исток Мудрости, я пытаюсь поддерживать все в согласии с твоей волей, но силы мои тают, и, боюсь, я слишком слаб, чтобы выполнить твои приказания. Но если б я мог отведать из источника… лишь один глоток…

— О Страж, этот источник не для тебя. Его сила уничтожит тебя. Радуйся своей верной службе и не томись по тому, что никогда не станет твоим. Ты не должен потерпеть неудачу.

Паоло подергал меня за руку, когда Страж торопливо окунул ладони в воду и плеснул ею на голову, так что разлетающиеся капли засияли россыпью бриллиантов.

— Конечно, Исток Силы. Как скажешь. Это не мое место… не мое…

Его челюсти скрежетали, пока он выговаривал это, а руки, столь трепетно касавшиеся воды, сжались в дрожащие от ярости кулаки.

Пора уходить. В пещере негде было спрятаться. Мы выскользнули наружу и нырнули в лавровые заросли, едва заслышали топот шагов Стража по каменному полу пещеры.

— …Но и ему оно не достанется, — бормотал на бегу Страж. — «Юн». Да уж, слишком юн. Он никогда не сможет править одиноками. И все вновь обратится в хаос. Они просто не знают… не помнят. Я больше не стану ненастоящим. Никогда.

Торопливые шаги захрустели по гравиевой дорожке мимо нас. Паоло потянул меня следом, едва Страж скрылся из виду. Медлить было опасно — проход мог закрыться прежде, чем мы вернемся обратно.

Тем не менее я замешкался.

— Мне нужно задать Истоку несколько вопросов. Возможно, это моя единственная возможность.

— Я боялся, что ты так и скажешь. Этот голос… это место… Здесь что-то не так. Думал, может, и ты это почувствуешь и обдумаешь все как следует, прежде чем туда лезть.

Наши ощущения, как правило, совпадали, но сейчас мне не мерещилось ничего подобного. Голос Истока глубоко отзывался во всем моем существе, теплый и уютный, правильный. Как ни странно, все в этом саду и пещере — и вообще все в Пределье — казалось совершенно естественным, словно я листал страницы любимой книги, которую давно не перечитывал. Возможно, я не мог припомнить, что случится дальше, но ничто происходящее словно не нарушало моих ожиданий. Я не задумывался, как подобный сад может процветать в мире без солнца. Мне казалось правильным и разумным, что Край мира отодвигался, что оплоты одинокое росли и менялись. И, хотя и не понимая, что ее вызвало, я знал, как можно остановить огненную бурю. С того самого мига, когда я встал над ветреной бездной и догадался, что это место каким-то образом существует в Пропасти между мирами, я лишь дивился и восхищался его чудесами. Но я не думал, что в Пределье может найтись что-то действительно неожиданное для меня — что, разумеется, и поражало меня больше всего.

— Я возвращаюсь внутрь, — решил я.

Паоло вздохнул.

— Тогда я посторожу. Лучше не задерживайся.

Я кивнул и выбрался из лавровых зарослей — лишь затем, чтобы в следующий миг что-то тяжелое и быстрое с силой обрушилось на мою голову. И когда меня поглотила тьма, я успел заметить мелькнувшую в смутной дали шишковатую скулу и желтые зубы, ощерившиеся в усмешке.

Глава 14

Одного бережного прикосновения к пульсирующей шишке на виске хватило, чтобы напомнить мне о толстой дубинке, обрушившейся на лицо, когда я выбрался из лавровой гущи. Кандалы я почувствовал позже, как и пылающую рану на шее, словно кто-то начал было отрезать мне голову, но передумал на полпути. Глаза, похоже, отказали совсем. Я надеялся, что виной тому — вязкая жижа, залепившая их, скорее всего, кровь, струившаяся из разбитой головы. Несмотря на мучившую меня жажду, тревога помогла мне накопить достаточно слюны, чтобы смыть жижу и убедиться, что я все еще способен видеть.

Я находился не в аметистовой пещере и не в саду Истока. Скорее, я назвал бы это место темницей. В Комигорской крепости было два этажа подземелий, давно заброшенных к тому времени, как я исследовал их, пробираясь по гнилой соломе и лужицам бурой грязи, чтобы играть там в рыцарей и осады. Эта темница выглядела и пахла угрожающе востребованной.

Камера была маленькой, ее каменные стены прерывались только железной дверью с зарешеченным окошком. Где-то снаружи горел факел, отбрасывавший сквозь прутья пляшущие тени. Каменный пол был покрыт соломой, грязной, но по крайней мере сухой. Мои запястья и лодыжки были прикованы к дальней стене камеры, достаточно свободно, чтобы я мог сесть, лечь или встать, если захочу.

Цепи глухо звякнули, когда я поднялся на ноги. Встав, я мог заглянуть в зарешеченное окошко, но вскоре я понял, что лучше было остаться сидеть. Голова у меня кружилась, словно водоворот. Кроме того, увиденное мне не понравилось: через проход еще камеры, похожие на мою, два покрытых темными пятнами столба для порки посередине и деревянная подставка с разнообразнейшими кнутами, ремнями, крючьями и прочими металлическими приспособлениями. Я осел на солому, едва ли не радуясь ограниченности обзора. В Зев'На я пользовался подобными вещами и в напоминаниях не нуждался. Все это место провоняло несвоевременной смертью.

— Эй, — крикнул я, настолько властно, насколько позволила моя пересохшая глотка, — есть тут кто? Я требую объяснений!

— Это вряд ли, — донесся слабый голос откуда-то из-за двери.

Тревожный узел внутри меня несколько ослаб, и я прислонился затылком к стене.

— Как ты там?

— Бывало и лучше. Полагаю, не стоило распускать язык. Так я и знал.

С трудом сумев встать снова, я натянул цепи до предела и выглянул между прутьев. Он сидел у основания второго столба спиной ко мне. Руки были скованы позади столба цепью, свисавшей с перекладины над его головой, так что они оказались неловко вздернуты и заставляли Паоло нагнуться вперед, лицом едва не утыкаясь в колени.

— Как мы тут оказались?

— Старик оказался довольно шустрым… следует отдать ему должное. — Паоло говорил с трудом, прерывисто, задыхаясь — видимо, от боли. — Оглушил тебя и накинул петлю на шею, прежде чем я выдрался из кустов. Сказал, что веревка оторвет тебе голову, если я понесу тебя через портал недостаточно осторожно. Прости. Я сперва ему не поверил.

— Я в порядке. Значит, мы вернулись в Голубую башню?

— Я дотащил тебя до лестницы. Потом пришли охранители… тебя уволокли. После этого я мало что помню. Пришел в себя здесь и тут же пожалел об этом. Он тебя страшно боится.

— Он верит, что я — король.

— Ты же слышал… там, в пещере. Довольно трудно перепутать.

— Это не имеет смысла.

— Тогда его стоит найти, этот смысл. И лучше бы побыстрее. Они даже не спрашивали меня ни о чем… проклятье…

Его отчаянно затошнило.

— Держись. Я нас отсюда вытащу.

Вскоре я перестал его слышать. Даже ни единого стона.

— Эй, как ты там, Паоло?

Ни вопли, ни грохот цепей не заставили его очнуться. Я едва не сломал себе запястья, дергаясь в проклятых оковах.

Страж презирал Паоло. Я вспомнил, как он спрашивал Исток о наглых чужаках. Паоло нужно было убраться отсюда прежде, чем этот ублюдок убьет его. Но я не мог ничего сделать. Камера была совершенно пуста. Ни ложки, ни камня, ничего, что можно было бы использовать. Ни слабого звена в цепях. Запястья я ободрал уже до крови.

Это оставляло мне лишь один способ добиться чего-то быстро, как бы я его ни ненавидел. Я сосредоточил внимание на кандалах, что приковывали меня к стене, вспоминая слова Нотоль, которыми она наставляла меня.

«Окутай железо своими мыслями. Увидь его. Почувствуй. Услышь. Вбери его суть — хрупкую силу, удержание, ограничение и соединение. А теперь потянись за силой… собери ее… придай ей желаемую форму… вбей ее между звеньев и разорви их…»

Ничего не произошло.

«Жалкий неудачник… Пробуй снова».

Я пробовал снова, упорнее, отметая прочь тревожные раздумья о Паоло, охранителях и одиноках, сосредоточиваясь лишь на своих трудах, вспоминая все, что я слышал о подобных чарах, собираясь со всей доступной мне силой, — и по-прежнему прижимался спиной к запертой у меня в сознании двери, а мысли удерживал так далеко от лордов Зев'На, как только мог. С тем же результатом.

Пламя демонов, почему у меня ничего не получалось? Может, колдовство не действовало в Пределье, или же его подавляли какие-то связующие чары вокруг камеры или всей темницы. Я, без сомнения, заметил бы, если бы мне мешало что-то вроде мордемара — оно бы пожрало половину моего разума, как это случалось с рабами-дар'нети в Зев'На.

Еле слышный стон раздался за дверью камеры.

— Паоло! Давай, ответь мне! Очнись!

Если бы лишь желание и напряжение воли могли рвать цепи или разрушать каменные стены, я бы освободился без промедления. Тишина.

«Пробуй снова».

Упав на колени и прикрыв глаза, я углубился внутрь себя, вцепляясь в малейшие сгустки силы. Что-то же должно было там быть. Я же дар'нети. Я прорывался сквозь запасы знаний и опыта, проталкивался сквозь следы чувств, отбрасывал звуки, образы и воспоминания, ища силу, данную мне от рождения, поскольку я был сыном своего отца, силу, взлелеянную и выросшую во мне, поскольку я был любимым учеником лордов.

Глубоко… очень глубоко… что-то огромное и неясное начало расти во мне, стиснув мне легкие так, что я не мог дышать. Раздувая грудь, пока я не почувствовал себя таким же широким, как Об. Растягивая кожу так, что она едва не лопалась. Переполняя вены, пока кровь не приготовилась брызнуть из кончиков моих пальцев. Мои глаза вылезали из глазниц, а голова раскалывалась надвое, так что я вдруг увидел свое тело, в ужасе съежившееся у стены камеры, продолжая ощущать неестественное давление изнутри.

Перепуганный, уверенный, что это исполняется мой страх — в меня вторгается некая магия лордов, — я попытался загнать чудовищную силу туда, где я ее нашел. Самообладание. Я должен взять себя в руки.

На то, чтобы загнать чудовище внутрь, у меня ушла вся воля, какую я смог собрать. Но все же немыслимо долгое время спустя мне это удалось.

— Боги и демоны, Паоло, я не могу…

Я упал на четвереньки, голова поникла, пот струился по лицу и шее. Дыхание прорывалось хриплыми стонами. Я едва мог хотя бы шептать.

— Очнись, Паоло. Пожалуйста, очнись.

Меж замедляющихся ударов моего сердца затесался глухой стук, сопровождаемый тихим стоном. Повисая на стене, на подкашивающихся ногах, я снова поднялся, потянулся вперед и выглянул в окошко.

Паоло явно не мог мне ответить. Двое головорезов Стража сняли с него цепь и бросили его на пол между столбами. Спина и плечи были исполосованы кровавыми рубцами. Он свернулся в клубок, и, как раз когда я выглянул, один из охранителей, повыше, собрался пнуть его в голову тяжелым сапогом.

— Стоять! — заорал я. — Я приказываю. Оставьте его в покое.

Высокий парень замер, придурковато разинув рот. Второй охранитель, чьи ноги были толщиной с древесный ствол, а когтистые руки размером напоминали овечьи ляжки, подтолкнул его локтем.

— Пойди скажи Стражу, что самозванец пришел в себя.

Когда высокий охранитель скрылся из виду, когтистый ухмыльнулся мне и пнул Паоло в живот. Тело Паоло дернулось, и он закашлялся кровью.

— Прекрати! — закричал я. — Ты же убиваешь его.

Он снова пнул его.

Было ошибкой показывать, что мне есть дело до его жертвы. Надо убедить его, что я вправе им распоряжаться.

— Как ты смеешь не повиноваться? Ты не веришь, что я ваш король?

— Страж говорит, что ты не он. — Он утер лицо, похожее на свиное рыло, тыльной стороной ладони. — Он бы никогда не засадил сюда нашего короля. Короли — особый народ.

Я распинался о жадности, страхе и прочих побуждениях, но этот болван не обращал на меня внимания и куда-то убрел. Потом я услышал отдаленный плеск воды, и он вернулся обратно с ведром, которое и опрокинул на Паоло.

Тот дернулся, кашляя и задыхаясь, прижимая руки к животу. Огромными лапами охранитель сгреб его за запястья и перевернул на спину. Лицо Паоло было разбито, глаза заплыли, кровь лилась из носа и рта. Он судорожно, неровно дышал.

— Какое жалкое зрелище! — Страж вошел в поле моего зрения, наклонился, чтобы разглядеть пленника получше, и покачал головой. — Кажется, этот нахал неважно себя чувствует. Ничего, скоро мы избавим его от страданий. А ты, — он подошел к моей камере и заглянул между прутьев, — ты, осмелившийся осквернить Исток…

— Вы рассказали вашему народу о саде? — спросил я. — Знают ли они, что за чудеса лежат так близко к этому бесцветию, которое вы оставили им? Знают ли они про свет? Или вы единственный, кто видел драгоценную пещеру, чудо, подобного которому я не встречал во всех трех мирах?

— Ты не знаешь ничего о нашей жизни и законах. Ты самозванец и твой рот полон лжи!

— Ясно. Значит, ты оставил все это себе одному. Ты усердно защищаешь свои удовольствия, так же как вкусную еду и хорошую ткань. А их так много… Скажи мне, охранитель, не спускается ли сюда Страж, чтобы наблюдать за поркой? Улыбается ли он, облизывает ли губы, когда ты во имя безопасности пытаешь одиноков? Приходит ли он посмотреть, как одиноков кидают за Край?

— Умолкни, самозванец!

Он так и делал. Это читалось на его лице. А охранители у него за спиной лишь кивали, словно полагали эти забавы само собой разумеющимися.

— Тебя страшит одна лишь мысль об отказе от власти, ведь ты так наслаждаешься этими мелочными подлостями. Король может не согласиться с тем, что ты творишь в этой стране, и даже не позволить встретиться с тобой. Рассказал ли ты своему народу, что говорит Исток о короле Пределья? — Я хотел лишь не дать ему убить Паоло, но уже не мог остановиться. — Ты рассказал им, что он едва вышел из детских лет, что цвет огня сияет в его волосах или что его руки покрыты горькими шрамами, которые никогда не изгладятся? — Я поднял ладони, сожженные в тот день, когда я стал лордом Зев'На. — Посмотри на это, Страж, и скажи мне, что я не ваш король!

Он зарычал и отвернулся.

— Я не вижу здесь короля. Только наглого мальчишку. В любом случае, это неважно. Я не стану ни убивать, ни отсылать тебя. Это Исток запретил мне. Но мне не было велено кормить тебя, и если ты заперт здесь за нарушение наших законов, значит, это твое дело, а не мое.

— Значит, ты никогда не позволишь им обрести законного короля?

— Нам не нужен король. Я забочусь о Пределье. Одиноки слушаются меня, и так для них лучше.

Он выхватил кнут из когтистой лапы охранителя, в воздухе раздался свист и щелчок, и еще одна кровавая полоса протянулась по плечу Паоло.

— Если ты — наш король, странник, покажи свою силу. Исток сказал мне, что наш король сможет изменить судьбу всех предельных миров. Если он не может одолеть слабого Стража, значит, и это ему не по плечу.

Он швырнул кнут высокому охранителю и указал на Паоло.

— Займитесь этим, а когда закончите, убедитесь, что он мертв. «Короля» оставьте там, где он есть. А потом замуруйте тюрьму, чтобы никто и никогда не смог войти сюда снова.

— А что насчет других заключенных, Страж?

— Пусть они будут его подданными.

Отголоски хохота были слышны еще долго после его ухода, пока их не заглушили звуки избиения Паоло. Я пытался остановить их, приказать или подкупить. Я говорил про сад и драгоценную пещеру, про другие миры и Пропасть, которую они называли Беспредельем, и про чудо их существования. Они прерывались и внимательно слушали, а потом качали головами и возвращались к своему развлечению.

Один раз Паоло пошевелился, словно хотел встать, и я так завопил, что даже отвлек внимание охранителей. Но мой друг успел лишь подняться на колени, прежде чем тот, что пониже, заметил его движение и пинком снова опрокинул его на пол.

— Прости, — это было единственным словом, которое он произнес за все это ужасное время.

О боги… «прости». Как если бы это он был виноват…

Довольно скоро Паоло оказался слишком измучен, чтобы забавлять их, и они принялись обсуждать, как прикончат его. Они захохотали, перевернули его на спину и прорезали ножами неглубокий кровавый круг на его тяжело вздымающейся груди. Они говорили, что с каждым разом разрез будет становиться глубже, пока они не смогут вынуть из него сердце.

— Паоло! — умолял я его. — Вставай, Паоло. Дерись с ними!

Он пытался, но не мог. Его лицо было невозможно узнать, руки превратились в месиво, дыхание стало прерывистым. Как я хотел, чтобы он очнулся. Нашел в себе силы. «Паоло, не умирай».

От их вопиющего, неприкрытого уродства я снова забился в цепях. Я видел в них все то же, что прежде видел — и ощущал — в Зев'На: наслаждение болью, страхом, ужасом и смертью. Я видел это в обоих мирах и в себе и ненавидел это с яростью, прорывавшейся из меня, словно огненная буря. Это снова вернулось Зев'На, но я был бессилен…

— Нет!

Безумный гнев вспыхнул во мне. Это Паоло смог заставить меня заботиться о нем, когда меня не заботил никто во вселенной. Он и моя мать спасли мою душу. Матушка, возможно, уже была мертва, уничтоженная тем злом, которое пришло за нами в Виндам. Я не мог ничего сделать для нее, но найди я в себе хотя бы толику силы, Паоло не постигла бы та же участь.

И тогда чудовищная сущность из глубин моего сознания вырвалась на свободу. И снова моя грудь разбухла, кровь вскипела, а голова расщепилась так, что я увидел себя скорчившимся на соломе, на пределе натяжения цепей.

«Паоло! Вставай и дерись. Ты не умрешь здесь. Я тебе не позволю».

Готовый призвать силу, я глубоко вдохнул… и едва не потерял сознание от боли.

«Ребра сломаны… три-четыре, не меньше. Больше так не делай».

Внезапно мои руки взвыли от боли… хуже, чем ребра и истерзанная спина, хуже, чем ноющее нутро и пульсирующее лицо, опухшее так, что я едва различал занесенный надо мной нож… готовый вырезать мое сердце.

«Раз, два, перекат. Закинь ногу на щиколотки высокого. Да, именно так. Как постоянно напоминал тебе Радель, в Зев'На у тебя были лучшие учителя. Эти тупые, самонадеянные твари ничего не понимают в настоящем сражении. Поймай его шею меж бедер и держи, если хочешь жить. Делай. Твое сердце все еще у тебя в груди и все еще бьется. Остальное можно вылечить. Боль — ничто для того, кто вырос в Зев'На. Ты никогда и не был симпатичным… весь конопатый… лопоухий. Девушка из Авонара — слепая. Она единственная, кто никогда не увидит, как ты нелеп.

А теперь займись низкорослым, когда он подойдет, чтобы убить тебя… Разворот! Следи за ножом, оберни его против хозяина… Ради госпожи, и принца, и молодого хозяина — твоего друга. Сосредоточься. Дави сильнее. Высокий хочет сбежать, думает прикинуться мертвым, пока ты не ослабеешь, он же знает, что твои ребра пытаются прорваться сквозь кожу… сквозь легкие, так что ты и вздохнуть не сможешь. Сильнее. Зиды научили тебя убивать. Обрати нож против того, кто хотел забрать твое сердце. Твое сердце принадлежит тем, кто видит глубже твоего убогого детства и зовет тебя другом, кто открыл тебе, чего ты стоишь на самом деле, кто почтил тебя своей любовью во всех трех мирах».

Я почувствовал, как шея охранителя хрустнула между моих ног, и последним усилием вонзил нож второго ему же в живот и рванул вверх, пока не услышал ласкающий слух хруст.

«Еще раз сжать ноги, чтобы наверняка… Еще раз повернуть нож, чтобы наверняка…»

Я сбросил с груди труп и попытался вдохнуть.

Долгое время я лежал на каменном полу, борясь за свою жизнь.

«Дыши, не думай. Отдыхай. Чего бы я не отдал за исцеляющее прикосновение своего отца! Не спи. Ты умрешь, если заснешь… а может, умрешь, и если не заснешь. Сядь. Так будет легче дышать… Ох, адово пламя, как это может быть настолько больно?!»

Я осторожно привставал, пока не оперся о столб. Руками я пользоваться не мог. С самого начала они дробили их дубинками, пока я не потерял сознание, пока я не принялся умолять отрезать их, потому что это не было бы и вполовину так больно. Но вместо этого они потоптались по ним, рассуждая, что самозванец хотел разрушить Исток и что они посмотрят на то, как его остановят. Дышать стало чуть легче — если неглубоко.

«Нужно остановить кровь. Иначе я буду пуст, как бочонок эля на Солнцестояние».

Но я не видел, откуда она течет. Перед глазами все расплывалось.

«Не спи. Сон тебе только помешает. Пока нет. Нужно не спать и набраться сил, чтобы отпереть камеру».

Я никак не мог сообразить, зачем мне отпирать свою камеру. Я уже был снаружи. Я выбрался, чтобы сражаться… чтобы спасти Паоло…

Медлительный разум листал мысли и образы, словно они были страницами ветхой книги. Святые боги, что же я наделал?

Боль была несомненной: мучения каждого вдоха, жжение в руках, угрожающе глухая пульсация в животе. Но эта боль не могла быть моей.

Я зажмурился, боясь взглянуть. Но тьма оказалась слишком соблазнительной. С закрытыми глазами я провалюсь в сон лишь для того, чтобы уйти от боли, и тогда я — кем бы я ни был — умру. Поэтому я снова открыл их и увидел то, чего так боялся. Мои ноги были длинными, где-то на пару ладоней длиннее, чем им следовало. И мои руки были длинными, будто у огородного пугала, как я — он — всегда говорил. Но он никогда не видел сильной спины и плеч, которые довершали его фигуру. Рубашка, лохмотьями висящая на кровоточащей груди, была не той, из синего шелка, которую дал мне Страж, но из грубой коричневой шерсти — ее мой друг носил с тех пор, как карлик раздобыл ее для него.

Если б я мог в ужасе отпрянуть от себя, я бы так и сделал. В попытке спасти жизнь Паоло я нарушил все клятвы, которые давал себе с тех пор, как бежал из Зев'На. Я захватил тело своего друга и даже понятия не имел, что сделал с его Душой.

Глава 15

«Не спи. Дыши».

Только необходимые для выживания действия помогли мне сдержать ужас и отвращение.

Как мне вернуть его? Когда я был в Зев'На и делал это — забирал чужое тело для собственных нужд или удовольствия ради, — я не беспокоился о том, что станется с вытесненной мною душой. Тела умирали, едва я покидал их. Я не знал, почему и как это происходит, но это происходило, и не важно, было ли это тело зида, крепостного или раба, существовавшего лишь для того, чтобы служить мне — моей силе. Но сейчас… Я должен был найти Паоло, вернуть его обратно и сам вернуться туда, где мне следовало находиться.

Крепко придерживая ребра одной рукой, я поднялся на ноги. Один шаг. Другой. Медленно, опираясь на столб для порки, на окровавленную плаху и подставку для пыточных приспособлений, я заковылял к стене, где охранители повесили на гвоздь ключи от камеры молодого хозяина — от моей камеры. Я замерз, дрожал, еще никогда в жизни мне не было так больно. После каждого шага мне приходилось останавливаться и отдыхать, пытаясь не выблевать свои внутренности.

«Прости меня, Паоло. Я должен сохранить твою жизнь… вернуть тебя обратно… но не знаю как. Поэтому мне придется использовать тебя, заставлять твое тело работать, хотя это может еще больше тебе повредить».

Я мучительно долго добирался до ключа, вставлял его в скважину и проворачивал. Лишь два пальца Паоло удавалось хоть как-то использовать, но и они отчаянно дрожали, не желая действовать согласованно, пока я не взвыл.

— Ну дела! Тебе придется делать то, что я сказал! — крикнул я и чуть не обернулся, чтобы поискать взглядом Паоло.

Но это я говорил его голосом — и даже его словами, — словно захватил даже его мысли, пока боролся с охранителями. Пытаясь совладать с ключом, я припомнил, что все это время мелькало у меня в голове. Не только мои собственные мысли, как ни посмотри. Паоло тоже был там, с мыслями и чувствами, которые мне неоткуда было узнать. Которые я не имел права знать.

«Мне так жаль. Так жаль. Не умирай».

Казалось, минул час, прежде чем дверь камеры распахнулась и я увидел собственное бесчувственное тело, лежащее на полу. Как бы много причудливых приключений ни довелось мне пережить прежде, но расковывание собственных рук и лодыжек и вытаскивание себя из темницы оказались одними из самых странных занятий в моей жизни. Но по крайней мере, я дышал.

Вытащив свое тело из камеры, я осел на пол рядом с ним, пережидая, пока схлынут волны боли и головокружения, чтобы обдумать, что мне делать дальше. Если Паоло по-прежнему оставался где-то в этом теле, возможно, окажется достаточным просто выбраться из него. Я должен был торопиться. В любую минуту мог прийти Страж, чтобы проверить, выполнено ли его повеление. Но сначала…

Бог и демоны, в голове у меня царила неразбериха, все тело ныло от боли. Свет начал ускользать от меня, словно факелы падали в глубокий колодец. Я потянулся следом, пытаясь поймать их. От этого зависела моя жизнь… Жизнь Паоло… Но я упустил свет, упустил из-под ног землю и обрушился следом за ними в глубины…

* * *

— Проклятье, ты что, собираешься проспать весь день? Я думал, я тут избитый, но твоя голова похожа на гнилую тыкву. Пора убираться отсюда.

— Ты не можешь говорить потише? У меня голова болит.

С какой стати я говорю сам с собой, когда все, чего мне хочется, — это не просыпаться?

— Дай кому-нибудь сломать тебе пару-тройку ребер. Или получи сапогом в живот. Мигом забудешь про свою голову.

Я все еще сидел, откинувшись на пыточный столб, обняв себя окровавленными, истерзанными руками. Выглядел полумертвым. Но как я мог это видеть? И почему в то же самое время грязный каменный пол так зверски давил мне на лицо?

Я быстро сел, не обращая внимания на боль, которая казалась такой ничтожной в сравнении с тем, что я испытывал прежде.

Это Паоло сидел, прислонившись к столбу. Где-то среди месива, в которое было превращено его лицо, безошибочно угадывалась кривая усмешка, не виданная мною с тех пор, как мы выехали из Виндама.

— Пора бы перестать за тобой таскаться. Так и убиться недолго.

— Это ты, — выдохнул я, по-дурацки разинув рот. — А я… Ох, будь оно все проклято, должно быть, это мне приснилось. Никогда больше не засну.

Казалось, на голову мне рухнула гора. Но, по крайней мере, это была моя собственная голова, и к ней прилагались мои собственные руки и ноги.

— Не-а, не приснилось. — Его улыбка угасла, но гнева, который должен был прийти ей на смену, так и не последовало.

«Не сон…»

Он должен быть взбешен… преисполнен омерзения. Он должен чувствовать себя оскверненным — но вместо этого он просто сидел и смотрел на меня, в ожидании объяснений. Меня замутило.

— Прости. Не знаю, как я… Я не собирался… Клянусь.

— Не собирался? Я-то думал, ты колдовал именно затем, чтобы сохранить мою шкуру целой. Драной, конечно, но не на куски же.

Смех вырвался из его глотки больше похожим на хриплый кашель.

— Конечно, я хотел помочь. Но не так… не овладевая тобой. Ни за что. Я не знал, что могу. Не теперь. Только когда я был лордом. Когда у меня была сила и я делал это нарочно, человек после всегда умирал. Я не знаю, как это произошло. Я просто хотел помочь.

Это звучало так по-детски, жалким оправданием за недопустимый проступок.

— Ты мне жизнь спас. Я был уже покойником. Я хотел умереть.

— Это злые чары. Я мог убить тебя.

Я все еще не понимал, как ему удалось выжить.

— Не спорю, было страшновато. Повторять я бы не хотел… даже говорить об этом и то не хочется. Не сейчас. Да, и еще одно… — Он кивнул в сторону мертвых охранителей. — Я б не хотел, чтоб ты когда-нибудь так на меня сердился.

— Нет времени разбираться с этим сейчас. Надо бы перебраться куда-нибудь, где я смог бы о тебе позаботиться.

Не знаю, как долго я провалялся в беспамятстве, а Паоло не сможет быстро передвигаться. Я это прекрасно осознавал. Я поднялся на ноги и, подойдя к нему, присел рядом, не обращая внимания на то, как накренились и закружились при этом вокруг меня стены.

— Более готовым я в ближайшее время уже не буду.

Он так сильно дрожал, что едва мог говорить. Дыхание вырывалось короткими, натужными всхлипами.

— Не пытайся говорить.

— Не забудь об остальных.

— Остальных?

Паоло махнул рукой на ряды камер.

— Остальных заключенных.

«Небо и земля…»

— Хорошо. Держись. Я скоро вернусь.

Я взял факел и выроненные ключи, а потом пробежал по коридору, отпирая и распахивая каждую дверь. Большая часть камер оказалась пустой. В одной я увидел труп. Он был мертв уже давно, но, думаю, вонять начал еще до этого. У него была чешуя.

В другой камере я нашел обезображенную девушку, которую мы видели в первый день в Пределье. Она сидела на полу посреди камеры, лицом к двери. Я нетерпеливо махнул ей:

— Выходи, ты свободна. Он не шевельнулась.

Я зашел в камеру и протянул ей руку, но она ее не приняла.

— Я должна остаться здесь для наказания. Мы сняли Джоку с его оплота. Они привязали его к стене. — Она обняла собственные колени, слезы катились по ее щекам. — Он был так избит. Истекал кровью. Слуги Стража схватили меня, но добрые одиноки унесли Джоку в безопасное место. Я не хочу, чтоб ему снова было больно. О, Джока…

Она выглядела изможденной, но никто не назвал бы ее слабой. У меня ушла чуть ли не вечность на то, чтобы убедить ее, что, позволяя Стражу наказывать себя, она ничем не помогает своему другу, что Джока наверняка придет за ней и подвергнет себя еще большей опасности.

— Вы поступаете совершенно правильно, — сказал я ей, когда наконец уговорил ее уйти. — Заботьтесь друг о друге. Но будьте осторожны. Не дайте никому вас заметить.

— Я никогда не хотела, чтобы Джоке сделали больно. Я хотела, чтобы ему было хорошо… и быть с ним.

— Все переменится, — заверил ее я. — Я прослежу за этим, прежде чем уйду отсюда. Ты и твой друг имеете право быть вместе — и будете.

Она опустилась на колени и взяла мою руку, прижав ее ко лбу.

— Вы — сама доброта, могущественный король.

Я подтолкнул ее к лестнице и на миг прикрыл глаза, чтобы мир перестал вращаться. Я слишком спешил, чтобы объяснять ей, что я не собираюсь быть их королем.

Последняя камера казалась пустой. Но, уже поворачиваясь, чтобы уйти, я краем глаза уловил смутное шевеление. Крыса, вероятно — если здесь вообще есть эти твари. Но в этой адской дыре было темно, как в бочке дегтя, а факел я забыл, когда провожал девушку-одинока к лестнице, так что я вошел в камеру и сощурился, чтобы лучше видеть.

— Выходи, — произнес я вслух, просто на случай, если это была не крыса. — Ты свободен.

Каменный обломок стукнул меня по разбитой голове. Еще десяток последовал за ним, жаля меня в самые болезненные места.

— Стой! — заорал я. — Ты что, рехнулся? Я пришел освободить тебя!

Я пошарил в темноте, отражая вихрь неумелых ударов, и вытащил пленника на свет. Но едва прижав его к стене, я тут же уронил руки и отступил назад, сбитый с толку.

Чумазая, разъяренная особа передо мной оказалась девушкой примерно моих лет. И хотя ее светлые волосы были всклокочены, а лицо — покрыто грязными разводами, одиноком она не была. У нее не было никаких видимых Уродств, а рваная и перепачканная одежда некогда была белой и атласной. Что еще удивительнее, ее лицо показалось мне смутно знакомым.

Она метнулась в сторону и схватила с подставки с пыточными приспособлениями топор, не спуская с меня глаз.

— Не прикасайся ко мне, ты, грязный подонок! Мой отец отрубит тебе руки. Он вырвет тебе глаза за то, что ты на меня смотрел. И не подумай, что я преувеличиваю.

Хотя голос ее слегка дрожал, топор она держала довольно уверенно.

— Твой отец?

— Мой отец. Король Лейрана.

— Роксана?

Швыряющаяся камнями пленница была не кем иным, как моим давним товарищем по играм, наследной принцессой Лейрана. Хоть она и была на ладонь ниже меня, она изрядно выросла с нашей последней встречи.

Мне было восемь или девять лет, когда король Эвард в последний раз посетил Комигор. Он отправил нас вдвоем покататься верхом в сопровождении шести грумов и шести фрейлин. Это был неприятный день. Роксана все время издевалась над слугами, спорила с дуэньями и выдумывала мне прозвища. Я долгие часы молчал, скованный страхом, что она подловит меня на чародействе и ее отец сожжет меня на костре. Крайне неуютное знакомство. Томас и Филомена строили планы касательно моего брака с Роксаной, но по возвращении с прогулки принцесса заявила отцу, что я — самый тупой мальчишка в мире, и она скорее выйдет замуж за своего коня.

— Не надо бояться, — попросил я, поднимая руки ладонями к ней. — Мы о тебе позаботимся. Мы с моим другом тоже были здесь пленниками.

Она фыркнула так, словно сидела в своей гостиной в Монтевиале.

— По тебе непохоже, что ты способен позаботиться не то что обо мне — о своих ботинках. А что до него, — она взглянула на Паоло, который походил на особенно уродливую горгулью с замковой башни, — я видела людей, которые выглядели поживее на собственном повешении. Если хочешь помочь, покажи, где я могу принять ванну, найди мне подобающее платье и пошли весточку моему отцу, чтобы он приехал за мной. Он перебьет всех отвратительных негодяев в этом проклятом месте.

Топор она так и не опустила.

Паоло захрипел, и я, перепуганный до смерти, бросился к нему, забыв про принцессу, — пока не понял, что он смеется, едва себя этим не убивая.

— Проклятье… вот проклятье…

Он держался за ребра, едва не задыхаясь.

— Не смей поворачиваться ко мне спиной, мальчик! — взвизгнула принцесса, размахивая топором. — Я сказала…

— Послушай-ка меня, твое высочество, — перебил ее я, в два шага сократив расстояние между нами — у нас не было времени на эту чепуху.

Приготовившись уворачиваться, я занес руку, словно для удара. Она взмахнула топором. А взмах топора не так-то просто остановить… особенно неопытным рукам. Одним быстрым движением я уклонился от удара, перехватил ее кисть и рукоять топора и вырвал оружие из ее рук, зашвырнув в угол через всю темницу. Хоть она извивалась и шипела, я крепко сжимал ее запястья, пока объяснял ей ситуацию.

— Я не знаю, имеешь ли ты хоть малейшее представление о том, где ты и насколько это место отличается от всего, что ты когда-либо видела. Но если ты хочешь вернуться в Монтевиаль, тебе бы стоило вести себя поосторожнее. Я и пары медяков не дам за тебя, твоего отца, Лейран или что угодно еще, что тебя может волновать, так что, если ты станешь мне мешать, я просто брошу тебя. Здесь есть люди, которые съедят тебя и глазом не моргнут. По случайности ты наткнулась на того, кто не только может вернуть тебя домой, но и знает, что в девять лет ты засунула в карман три вишневых пирожных и они перемазали тебе всю ногу. Ты так разозлилась на собственную глупость, что порвала платье и потом рассказывала, как в лесу на тебя напали разбойники, а ты отбивалась от них хлыстом. Повезло, что из-за этого не вздернули целую деревню. Так что я знаю тебя, и тебе меня не провести.

Не знаю, что ее больше обескуражило: угрозы, вид двух мертвых охранителей, валяющихся лицом в луже крови, или моя загадочная осведомленность о ее прошлом, но она, онемев, уставилась на меня, что, насколько я помнил, было совершенно неестественным для данной принцессы поведением. Я отпустил ее, поднял на ноги и показал на Паоло.

— Моему другу нужна помощь. Ты поможешь мне вынести его отсюда и заняться его ранами. И тогда, возможно, я не запихну тебя обратно в камеру на забаву тюремщикам. Ты меня поняла?

Я жестом велел ей взять Паоло за лодыжки. Не возразив ни словом, она так и сделала, и мы потащили его вверх по трем длинным лестничным пролетам, по лабиринту коридоров, пока не добрались до большого зала и спиральной лестницы. Лампы не горели, и я предупредил Роксану, чтобы она вела себя тихо. Паоло об этом и просить не надо было. Он потерял сознание, едва мы его подняли. Карабкаться по изогнутой лестнице оказалось неудобно, но мы добрались до моей комнаты, так никого и не встретив.

Уложив Паоло на кровать, я зажег лампы и попытался хоть чуть-чуть отмыть его, довольный, что мы незамеченными забрались так далеко. Но мое удовлетворение длилось недолго.

Холодное острие кольнуло мне кожу над сонной артерией.

— Ты немедленно отвезешь меня в Монтевиаль или же до ближайшей лейранской военной заставы. И тогда я, может быть, тебя не повешу.

Мне хватило пары мгновений, чтобы опрокинуть ее на ковер, заломив руки за спину, и нацелить запасной нож Паоло ей в глаз.

— Если еще хоть раз так сделаешь, я вырежу твои глаза. Если проделать все правильно, получится прелюбопытный чавкающий звук.

С лейранской принцессой явно стоило говорить без обиняков.

Нож, который она выхватила из вазы с фруктами, я убрал в ножны и припрятал в сапог. Потом я поднял принцессу и толкнул ее в мягкое кресло. Выдернув из смятой постели простыню, я бросил ее Роксане на колени.

— Это нужно разорвать на полосы.

Она плюнула в меня и скинула простыню на пол. Я вернул ее обратно.

— Рви давай, или я тебя ею свяжу и подвешу к потолку. У нас мало времени до того, как поднимется тревога, а мне первым делом нужно помочь ему — даже прежде, чем спасать твою королевскую шкуру. Он не умрет.

Должно быть, она наконец поверила мне, поскольку принялась рвать простыню, ворча себе под нос и бросая на меня убийственные взгляды.

Я плотно обмотал длинными полосами ребра Паоло, потом вымыл и перевязал его руки. Самыми страшными его ранами были те, которых я не мог увидеть; его сердце бешено стучало, кожа была холодной, дыхание — быстрым и поверхностным, а живот — синим и твердым. Я приподнял его ноги выше головы и укрыл его, но что еще для него сделать, я не знал.

— Кто ты? Откуда ты выяснил то, что сказал мне? Никто не знает про пирожные, даже моя нянька.

— Тише. Мне нужно прислушаться.

Как обычно, тихие звуки наполнили Голубую башню: неразборчивые скрипы и шорохи — я всегда представлял себе, что с этими звуками она растет, ветер, завывающий на лестнице, дождь, шуршащий за узким окошком, хлопанье далеких дверей. В любой миг могла подняться тревога. Только вот я не был уверен, что именно стану делать, когда это все же произойдет.

Я закрепил потуже повязку на левой ноге Паоло — вместе с бинтами на груди, голове и руках она делала его похожим на тряпичную куклу. Когда Роксана бросила мне новый ворох узких полосок ткани, маленькая лампа над обеденным столом зажглась сама по себе. Я оставил ее погашенной, чтобы узнать, когда свет включится повсюду.

Выпутав из вороха одну полосу, я вымочил ее в бокале вина. Времени мешкать не было.

Принцесса изумленно приоткрыла рот, когда я вытащил из-за голенища нож Паоло и сунул рукоять ей в ладонь.

— Если кто-нибудь попробует прикоснуться к нему — или к тебе самой, — убей его. Если он очнется, дай ему пососать эту тряпку. Больше ничего. Его зовут Паоло.

Я бросил пропитанную вином тряпку на стол и подвинул к Роксане вазу с фруктами.

— Бери отсюда все, что захочешь. Они не ядовиты, все в порядке. Я вернусь, как только смогу.

— Откуда ты можешь знать, что я не убью его и не сбегу?

Не касаясь ее, я удостоверился, что она смотрит мне в лицо.

— Однажды я содрал с человека кожу и на неделю привязал его к столбу в пустыне. Он досадил мне куда меньше, чем можешь ты, если хотя бы подумаешь о том, чтобы навредить Паоло. И ты понятия не имеешь, куда бежать.

— Куда ты идешь?

— Убить человека, если он не сделает то, чего я хочу.

Она даже не моргнула.

— А это тебе не пригодится? — Она протянула мне нож.

Я покачал головой.

— Нож — это для него слишком просто.

— Так это его рук дело? — Она указала на Паоло, потом на меня, с ног до головы испачканного кровью и грязью.

— Это лишь часть того, что он сделал.

Она вздернула подбородок.

— Я не верю, что ты содрал с человека кожу.

— Лучше бы тебе поверить.

Я больше ничего такого не вытворял, но, похоже, мои намерения больше не имели значения. Диете Разрушитель, четвертый лорд Зев'На, все еще был со мной.

Я выскользнул в коридор и тихо прикрыл за собой дверь.

Мне нужно было скорее покончить со всем этим, чтобы найти помощь для Паоло. Лучше было бы спрятать его где-нибудь в другом месте, не в нашей комнате, но я не знал, где еще можно найти одеяла и воду. Он едва-едва держался за жизнь, и это заставляло меня торопиться. На что-нибудь тонкое времени просто не было.

План, который я придумал, требовал немногих приготовлений. К счастью, время оказалось подходящим, и помощь, в которой я больше всего нуждался, ждала меня сразу за стенами Голубой башни. Я прокрался по коридору и вниз по лестнице до первого этажа, так никого и не встретив. Едва я добрался до круглого зала, внизу захлопали двери и послышались людские крики. По ступеням, ведущим от тюрьмы, загрохотали шаги.

Я забился под лестницу. Двое охранителей ворвались в дверь с нижних этажей, пронеслись на расстоянии ладони от кончика моего носа и ринулись вверх по винтовой лестнице. К моему облегчению, они проскочили второй этаж, несомненно направляясь в покои Стража этажом выше. Я представил себя снаружи, очутился на коммарде и торопливо завернул за угол на узкую дорожку. Вроун, Об и Занор уже ждали меня, как обычно по утрам.

Сообщив им, что мне от них нужно, я поспешил обратно в Голубую башню и подождал у основания лестницы еще одного из головорезов Стража — рыжего типа с пучками жестких волос, торчащими из носа, ушей и вокруг губ, который как раз бежал из темницы. Заметив меня, он поднял тревогу.

— Самозванец!

Я рванулся к лестнице, вспоминая примерный план башни. Волосатый охранитель топотал по ступенькам у меня за спиной.

Вроун обещал мне поспешить. Получаса должно хватить.

Все больше криков доносилось с третьего этаже и ниже. Я взлетел на площадку четвертого и в пустынные комнаты, убедившись, что рыжий охранитель и еще трое, присоединившиеся к нему, видели, куда я побежал. Я гонял их вверх и вниз, туда и сюда, переворачивая мебель у них на пути, швырял горшки, заманивая их в тупик, а потом проносился мимо них в новый коридор. Вскоре за мной уже бежало десять охранителей — весь гарнизон Голубой башни. Я подставил рыжему подножку, и он врезался головой в мраморную колонну. Осталось девять.

Пробежав по всем закоулкам и укромным уголкам четвертого этажа, я помчался на пятый, а затем на следующий, уводя их от Паоло и Роксаны. Пытаясь выиграть время.

Опасаясь, что меня загонят в угол, я надолго не задержался на верхнем этаже. Вместо этого, заманив большую часть преследователей в тупик, я вернулся к лестнице, перелез через парапет, спрыгнул вниз на три этажа, где снова схватился за перила и перекинул себя на мраморные ступени, как раз позади двух охранителей, поставленных, чтобы перекрыть мне путь к отступлению. Вместо того чтобы бежать от них, как они явно ожидали, я атаковал их и сбросил с лестницы. Осталось семеро. Охранителей явно выбирали не за выдающийся интеллект.

Этаж за этажом, я снова вел их вниз. Еще один стремительный бросок через покои Стража, раздразнивший негодяя. Еще одного преследователя я впечатал в стену, услышав порадовавший меня хруст и вопль, когда я вмазал ему сапогом по колену. Осталось шестеро — и Страж. Лучше бы четверо, но я начинал уставать. Еще одно падение, разворот, полет мимо второго этажа, и я врываюсь в гостиную первого.

«А теперь осторожнее…»

Я намеренно замедлил бег — не слишком-то приятное дело, поскольку оно позволило мне почувствовать, как саднящая рана на горле снова начала кровоточить, а череп уже готов был взорваться. Но с другой стороны, более приятной обстановка не станет еще какое-то время — если вообще станет. Моя интуиция пока не подвела меня — я чувствовал близость погони.

Утерев рукой кровь с горла, я размазал ее везде, где ее еще не было. Когда преследователи наконец настигли меня — шесть дюжих охранителей с побагровевшим Стражем во главе, — я, пошатываясь, принялся отступать по короткому коридору. Там, перед дверьми, ведущими в комнату отдыха — маленькое помещение за приемной, я рухнул на пол.

Они довольно быстро завладели ситуацией. Двое охранителей вцепились мне в руки и волосы и вздернули на ноги. Страж проскользнул мимо нас и опустился в кресло. Ухмылка обнажала его уродливые зубы. Я не обращал внимания на силу, с которой охранители заламывали мне руки и вталкивали меня в комнату. Единственное, что меня тревожило, — как бы они не прикончили меня на месте.

Пока двое головорезов прижимали меня к столу Стража, остальные столпились в дверях, пытаясь войти. Но комната отдыха была слишком тесной, и Страж послал двух человек охранять главный вход башни, еще двоих поставил за Дверью, в которую мы только что вошли, чтобы не дать мне сбежать через нее, и лишь двое остались внутри, чтобы помешать мне уйти через золотую драпировку и приемную.

— Мы не закончили одного дела, Страж, — заметил я, освободив от хватки охранника правую руку и обрывком рубашки вытирая с лица кровь.

Грубый одинок сделал все, что мог, чтобы сломать мне руку, пока заворачивал ее обратно. Я воспротивился… сдержанно.

Страж пренебрежительно велел охранителям отпустить меня.

— Сбежать он не сможет.

Они разжали руки, но остались стоять рядом, еле слышно ворча.

Сверкнув глазами, Страж наклонился через стол, опираясь на локти, и сцепил узловатые пальцы под квадратным подбородком.

— У нас нет общих дел, самозванец. Мы продолжим с того места, где остановились, но с лучшим надзором и лучшим результатом.

Золотой занавес, закрывающий проход в приемную, слегка колыхнулся. Я повысил голос.

— Хочешь сказать, где ты бросил меня умирать в темнице?

— Умирать или нет, это твое дело, — ответил Страж. — Я просто предоставлю тебе прекрасную возможность.

— Но когда я объявил себя вашим королем, ты этого не отрицал.

Страж жестом велел одному из охранителей закрыть дверь во внешний коридор.

— Не имеет значения, кто ты. Я правлю Предельем, и этого не изменить. Никогда.

— Но я показал тебе шрамы на моих ладонях, ты видишь цвет моих волос и мой возраст и признаешь, что это совпадает с предсказанием Истока.

Бледная кожа Стража туго натянулась на скулах, улыбка растеряла все ликование.

— Это ничего не меняет.

— И значит, когда вновь придут огненные бури, одиноки будут делать то же, что и всегда. Оплакивать соседей. Отстраиваться. Ты не позволишь им обрести короля, который поможет им изменить судьбу. Ты не позволишь им обрести имена.

Он вскочил с кресла и обошел стол, встав между мной и золотым занавесом.

— Разговор окончен. Охранители, верните этого самозванца в тюрьму и замуруйте ее навсег…

— Стой, Страж! — закричал я достаточно громко, чтобы двое этих скотов замерли, — пришло время разыграть мою последнюю карту. — Если я — самозванец, ты обязан незамедлительно казнить меня. Один раз я уже сбежал из твоей тюрьмы и могу сделать это снова. Что, если я найду Исток и выслушаю то, что он хотел мне сказать? Ты утверждаешь, что я пытался разрушить его. Что, если я попробую снова? Несомненно, ты должен казнить каждого, кто может повредить Истоку. Охранители, дайте Стражу оружие, чтобы он смог исполнить свой долг.

Страж, побагровев, принялся что-то бессвязно лепетать, когда один из одиноков, привыкших к беспрекословному повиновению, вложил в его ладонь рукоять меча.

— Ты вправе вынести смертный приговор любому, кроме твоего законного короля, — добавил я. — Но ты, конечно, мешкаешь не поэтому?

Я упал на колени перед изумленным человеком, широко раскинув руки в стороны, как поступали рабы-дар'нети в Зев'На.

— Перед лицом этих свидетелей я предъявляю свои права на трон Пределья. Я утверждаю, что я тот, о ком говорил Исток. Я одарял именами. Я остановил огненную бурю. Если я самозванец, опасный для Истока, твой долг как Стража — казнить меня. Но конечно же, если я твой король, тебе запрещено отнимать мою жизнь. Отвечай, Страж. Реши мою судьбу при свидетелях твоих дел.

Итак, я выложил свою ставку. Я знал, что Страж — жестокий тиран. Но также я верил и в то, что им управляет его собственное невежество, что он слишком испуган для открытого неповиновения Истоку.

Крупные ладони Стража огладили рукоять меча, а его лицо медленно исказилось в беспощадном оскале.

— Держите его руки. Растяните их, чтоб я мог чисто с ним покончить.

Не успел я шелохнуться, как грубая парочка вцепилась в меня. Каждый крепко держал меня за руку и тянул ее в сторону так, что я не мог уклониться ни на палец. Обеими руками Страж с явным умением поднял меч — широкий, остро отточенный клинок.

Итак, игра проиграна. Я шепотом торопливо извинился перед Паоло.

Но когда клинок свистнул в воздухе, моя шея осталась невредимой. В брызгах крови рыжеволосая голова левого охранителя скатилась на пол, и следом рухнуло тяжелое тело. Затем меч взметнулся снова, перерубив шею изумленному охранителю справа. Страж оказался поразительно шустрым, а я — поразительно невезучим, поскольку левый головорез рухнул на меня сверху, пригвоздив к полу.

Окровавленное острие меча коснулось моих губ.

— Я не могу казнить тебя, мой король, но я заставил умолкнуть свидетелей твоих притязаний. А когда я позову сюда тех двоих, что ждут за дверью, у тебя уже не будет языка. И больше ты не поставишь меня в столь неловкое положение.

Тогда я улыбнулся точно так же, как всякий игрок, ссыпающий монеты в свою мошну.

— Я бы советовал тебе откинуть золотой занавес, Страж, прежде чем действовать опрометчиво.

Краска схлынула с его лица. Он отступил назад и рывком отдернул занавес, отделявший нас от приемной. Меч звякнул об пол.

Я вытянул шею, чтобы посмотреть, что происходит.

Вроун выполнил мою просьбу. Море лиц заполняло зал: искаженные, нелепые, уродливые, частью красивые — поверх исковерканных тел. Все молчали. Все внимали. И каждый был моим свидетелем.

— Ты не можешь убить их всех, — объявил я.

— Узрите Того-кто-нас-определяет! — взревел Вроун, гордо стоящий в первом ряду.

Восторженные крики не стихали еще больше часа.

Так я обрел королевство и самых невероятных подданных, какими только может править король. К несчастью, при этом я так и не нашел ни единого ответа, только полную пригоршню новых вопросов.

Глава 16

Я не казнил Стража и не позволил этого моим более кровожадным подданным. Он мог понадобиться мне, чтобы раскрыть тайну Истока и заставить того отвечать на мои вопросы. Так что я отрядил шестерых одиноков доставить ожесточенного человека в его покои и запереть его там, а также приказал Обу ни на шаг от него не отходить.

Когда его увели прочь, я встал на помосте в приемном зале, поблагодарил обитателей Города башен за спасение моей жизни и попросил картографа Корионуса записать отличительные черты каждого, кто присутствовал в просторном зале.

— На третий свет после этого, — объявил я, — каждый из вас получит имя по своему выбору. К этому времени расскажите всем, кого встретите, какое предательство было совершено из жадности и что подобного в этом королевстве не повторится. С этого часа все приговоры Стража отменены. Я выслушаю заново все прошения, начиная с первого света после дня именования.

Они восторженно кричали, плакали и переговаривались между собой.

— Послушайте! Еще один важный вопрос — есть ли среди вас целитель?

Крики и бормотание стихли. Никто не произнес ни слова.

— Без сомнения, кто-то заботится о ваших ранах и болезнях…

Некоторые одиноки беспокойно зашевелились.

— Нам запрещено так поступать друг с другом! — выкрикнул какой-то юноша. — Нарушителя высекут за изменение того, что определено Истоком.

— Страж говорил, что это зло, — подхватила сутулая старая женщина.

— Отныне так не будет, — объявил я, уже сомневаясь в своем решении сохранить негодяю жизнь. — Исцеление болезней и ран не повлечет наказания. Я обещаю. Клянусь Истоком. Мой спутник — высокий странник — нуждается в исцелении. Если кто-нибудь здесь обладает подобным умением, я был бы крайне признателен за помощь.

Где-то посреди толпы нарастало бормотание, и из нее то ли вышла, то ли была вытолкнута женщина. Ее голова была обернута покрывалом, закрывавшим все лицо, кроме глаз, сейчас опущенных долу.

— Вы разбираетесь в целительстве, сударыня? — спросил я, стараясь не испугать ее своей настойчивостью.

Она смущенно кивнула, но со всех концов зала послышались голоса.

— Ее руки знают многое о том, как помочь тем, кто не в порядке.

— Она дала мне могучую воду, чтобы прочистить горло, когда я не мог дышать.

— Когда оплот резчика раздробил его ноги, она сделала его целым.

— Она ходит везде, чтобы заботиться о нас.

— Вас так высоко ценят, — обратился я к ней, — и вы так отважны, творя добро, когда это запрещено. Вы посмотрите на моего друга? Поможете ему, если сумеете?

Она поклонилась.

Отпустив одиноков, я провел женщину вверх по лестнице и рывком распахнул дверь своей спальни. Не успел я шагнуть за порог, как почувствовал неприятный укол под ребра. Наклон, поворот, сокрушительный удар кулаком — и нож звякнул об пол.

Прижав к груди правую руку, Роксана сползла спиной по стене, но, судя по выражению ее лица, скорее от облегчения, чем от боли.

— Благословенный святой Аннадис. — Голос принцессы дрожал.

Я поднял женщину с пола, где она съежилась, прикрыв голову руками.

— Простите. Эта госпожа, принцесса, просто слишком… — Я осекся.

Один из головорезов Стража распростерся на полу. Я потыкал тело сапогом и перевернул его уродливым лицом вниз. Без сомнения, он был мертв. Причиной, вероятно, послужила кровавая, удачно нанесенная в спину рана.

— Что это? — Принцесса указала дрожащим пальцем на труп, чья шкура напоминала бычью.

— Он был человеком, злобным, кровожадным прислужником бывшего правителя этого места, но тем не менее человеком.

— Я думала… когда я увидела их в темнице, то решила, что это просто дурной сон или мое разыгравшееся воображение. Я была уверена, это от плохого освещения или плохой еды. Я и не знала, что они настоящие… Сзади! — крикнула она вдруг, прежде чем я успел ответить.

Он толкнула меня в сторону, упала и по полу поползла к ножу.

Я развернулся, пригнувшись и изготовившись к бою, но вместо того, чтобы броситься на вошедшего, прыгнул к принцессе и поймал ее за руку, прежде чем она успела метнуть нож. Ее мишенью оказался Занор.

— Я же говорил, что ты далеко от Монтевиаля, — сказал я, перехватывая запястье и вынимая оружие из ее руки. — Многие вещи покажутся тебе странными, и многие люди будет выглядеть не так, как ты привыкла. Хорошо, что ты убила того человека, потому что он не желал ничего хорошего ни тебе, ни Паоло. Но не убивай никого лишь потому, что он выглядит странно. Это мой друг, Занор.

Я пытался не показывать своего облегчения от того, что Занор не зашел в комнату раньше. Мне нужно быть осторожнее с приказами.

Роксана высвободила руку, поднялась с пола и с пунцовым лицом бросилась в кресло.

— Вы меня поняли, ваше высочество?

Она шмыгнула носом и отвернулась. Выпрямила спину. Скрестила руки на груди. И быстро спрятала подрагивающие ладони.

У меня не было времени на придворные игры.

— В чем дело, Занор?

Занора, похоже, ничуть не встревожила вся эта кутерьма.

— Я пришел, чтобы исполнять ваши приказания, мой король. Добрый Вроун сказал, что я могу вам понадобиться.

— Благодарю тебя. Ты не мог бы подождать немного…

Я оставил его у двери и поспешил к кровати, где закутанная в покрывало женщина начала ощупывать Паоло. Одну за другой она снимала мои неуклюжие повязки, осматривала его раны и синяки, трогала каждую кость и каждую мышцу с головы до ног. Когда она надавила пальцами на посиневший живот, Паоло резко вскрикнул, но так и не очнулся. Она быстро погладила его ладонями, и он снова затих. Когда целительница сняла повязку с его ладоней, она лишь покачала головой и осторожно перебинтовала их снова.

— Вы можете помочь ему?

— Порезанное и ушибленное уймется само, — ответила она. — Кости в его середине я смогу собрать и сделать крепкими. Молоко узловатого дерева с рогатыми листьями я принесу, чтобы остановить кровь внутри, от которой ему больно, и очистить его так, что он снова сможет есть и пить. Но в раны на руках проникла болезнь, и мне нечем унять ее. Если болезнь не уйдет, я не смогу собрать кости, и он всегда будет безруким.

Разобрать ее слова было очень непросто. Она говорила тихо, словно теряя половину звуков в покрывале, но я понял вполне достаточно.

— Болезнь в руках… Вы имеете в виду — нагноение, заражение крови, омертвение, из-за которых они станут горячими, загниют и наполнятся ядовитыми соками?

Она кивнула.

— Неужели у вас нет здесь каких-нибудь лекарств, трав? Окопника, калгана, ноготков?

Келли, матушкина подруга-дар'нети, кое-что рассказывала мне о целебных растениях.

— Я ничего не знаю о них.

Конечно, откуда бы ей знать. Так мало чего росло в лишенном солнца Пределье, кроме…

— Возможно, я смогу найти кое-что полезное. Сделайте все, что сможете до моего возвращения. Посылайте Занора за всем, что вам понадобится.

Когда я направился к двери, принцесса вскочила с кресла и заступила мне путь к двери.

— Ты же не уйдешь снова, когда вокруг кишат подобные создания.

— Я вернусь, — ответил я, жестом велев ей отойти в сторону.

— Твой друг может очнуться. Он уже приходил в себя, пока тебя не было. И спрашивал о тебе. О «молодом хозяине». Я предположила, что это ты.

— Что он еще говорил?

— Я сказала ему, что ты ушел убивать человека, а он ответил, что, скорее всего, ты вернешься королем.

Я дал ей еще одну возможность убраться с дороги, но она по-прежнему стояла между мной и дверью.

— Ты собираешься убить кого-то еще?

— Надеюсь, что нет.

— Не слишком ли ты юн, чтобы убивать?

— По-моему, сегодня утром ты вполне успешно справилась с убийством. А я моложе тебя ровно на один год, десять месяцев и пять дней.

Я взял Роксану за плечи и отодвинул в сторону, оставив ее стоять с разинутым ртом.

* * *

Через полчаса я вернулся с пригоршней трав, листьев и корней. Снова попасть в сад оказалось совсем просто. Прикосновение к резному кругу точно так же открыло проход. К счастью, я нашел много знакомых растений. Некоторые другие тоже показались мне полезными, хотя они ничуть не напоминали те, которые описывала мне Келли.

Целительница была поражена разнообразием трав, которые я принес ей, и моими рассказами об их применении. Как только мы вскипятили, охладили, протерли или выжали все, что могли, и намазали лекарством руки Паоло, она перевернула его на бок и принялась растирать ему спину и живот.

— Пока вас не было, я дала ему древесное молоко, — объяснила она. — Теперь я должна делать так, чтобы оно смогло впитаться и вылечить его. Скоро из него выйдет кровь, вытекшая из ран внутри.

По-прежнему не приходя в себя, Паоло стонал от каждого ее прикосновения.

— Она его убивает. — Принцесса подошла к моему столу и вгрызлась в похожий на яблоко фрукт из деревянной миски. — Похоже, ты ни о чем, кроме него, не думаешь, но все же позволяешь ей мучить его. А еще здесь лежит мертвое создание… прошу прощения, мертвый человек, и, возможно, другие такие же уже приближаются сюда, а ты торчишь тут столбом.

Паоло снова застонал. Струйка крови стекла из уголка его рта. Занор стоял на коленях у кровати, и женщина знаком велела ему поднести к лицу Паоло тазик.

Я схватил ее за запястья, прежде чем она снова коснулась Паоло.

— Ты уже делала это раньше?

— О да, великий король. Многие одиноки были наказаны, и такое повреждение не редкость. Древесное молоко стягивает кровь в его животе так, чтобы его можно было от нее избавить. Возможно, будет лучше, если вы пока что оставите нас. Возвращайтесь перед окончанием света и увидите перемены. Я позабочусь о нем так, как если бы это были вы.

— Она хочет, чтобы ты ушел и она смогла ограбить тебя, — заявила принцесса, заглянув мне через плечо. — Тебе стоит оставить кого-нибудь следить за ней. Не жди добра от того, кто прячет лицо.

Я отпустил запястья целительницы и продолжил наблюдать за ее работой. Ее руки двигались осторожно и мягко, без малейших сомнений. Паоло застонал и выхаркнул еще немного крови вместе с розоватой, похожей на молоко жидкостью. Женщина бережно умыла его лицо.

— Наверное, вы правы, — сказал я целительнице. — Мы пока что оставим вас. Занор будет поблизости и принесет вам все, что потребуется.

— Я применю масло желтого корня к его рукам, как вы и сказали мне, — прошептала она, прикрывая глаза. — Благодарю вас за доверие, величество.

— Почему ты не говоришь громче? — спросила принцесса. — Ты что-то скрываешь… дурачишь этого мальчишку. Его друг умрет, и я никогда не выберусь отсюда.

И движением столь быстрым, что я не успел помешать, Роксана сдернула с женщины покрывало.

С тихим мучительным вскриком целительница вскинула руки и прикрыла ими лицо, но не раньше, чем мы увидели то, отчего принцесса бросилась к умывальному тазу, где ее вырвало. Я же вступил в тяжелейшее в своей жизни сражение — с собой, чтобы не сделать того же.

У женщины-одинока ниже глаз не было лица — ничего, кроме костей и хряща. Скудный покров кожи оказался почти прозрачным, тонким слоем на мышцах, позволявших ей двигать челюстью. Ни губ, ни щек, ни носа… она была ошеломляюще уродлива.

Женщина отшатнулась к двери. Неудивительно. Это было все равно что раздеть ее догола и высечь. Что могло загладить такую вину?

— Скажи, есть ли имя, которое тебе хотелось бы носить? Мне нужно как-то звать тебя. Ты была среди моих свидетелей, и я обещал тебе имя.

Она покачала головой, не убирая ладоней от лица, не поднимая переполненных слезами глаз. И все же она остановилась.

Подавляя тошноту, я опустил ее руки. Осторожно взял свисающие концы покрывала и обернул их вокруг ее головы, как она его и носила.

— Возле моего дома, очень далеко отсюда, растет редкое растение под названием нитея. Очень простое, без цветов, только с шипами. Но если копать глубоко, можно найти ее корень — ярко-красный, длинный и шелковистый, очень красивый. Если взять его и положить на рану, он снимет боль и исцелит ее, не оставив шрама. Если ты позволишь, я дам тебе имя Нитея.

Она опустилась на колени, склонив голову. Я быстро поднял ее.

— Позаботься о моем друге, Нитея. Пришли за мной Занора, если он очнется.

Потом я схватил бледную принцессу за руку и вытолкнул в коридор.

— Если ты еще хоть раз поднимешь руку на одного из моих подданных без моего разрешения, я тебе ее отрежу. Ты меня поняла?

Она попыталась не отвечать, но я крепко держал ее, пока она не кивнула головой.

— Паоло был прав. Я король этой заброшенной земли, и я намерен как можно скорее выдворить тебя отсюда и вернуть туда, где тебе и место. Но до тех пор ты у меня в гостях и будешь вести себя как гость, не важно, обращает кто-то на тебя внимание или нет. И к каждому слуге, к каждому нищему, к каждому человеку, как бы он ни выглядел, ты будешь относиться с тем уважением, какого ждешь для себя. Это не Лейран.

Она по-прежнему молчала; ее бледное лицо оставалось неподвижным, только чуть подрагивала нижняя губа.

* * *

Мы нашли Вроуна, и я велел ему разместить Роксану в гостевых покоях, в соответствии с ее положением, и проследить, чтобы ей нашли сменное платье, накормили и позволили ходить везде, где ей вздумается, но ни на миг не оставляли без присмотра. Остаток дня я провел, укрепляя свое положение в Голубой башне.

Вроун расспросил здешних слуг, и я прогнал тех, кто выказывал слишком сильную преданность Стражу. Охранителей я распустил всех до единого, запретив одинокам мстить за преступления, совершенные ими по приказу Стража, но пригрозив отменить свою защиту при первой же попытке бунта. Вместо них я назначил двадцать одиноков, о которых Вроун отозвался как о достойных доверия, мужчин и женщин, ставших моими свидетелями в приемной. Вместе с новыми обязанностями я дал им и имена, полагая, что еще ни один правитель не находил себе более преданных приверженцев. К тому времени, как лампы погасли, я сделал уже все, что мог.

Я вернулся в свою комнату, чтобы проведать Паоло, и застал его мирно спящим под присмотром Нитей. Я пожелал женщине доброй ночи, но не успел найти себе новую кровать, когда один из слуг принес мне срочное послание от Вроуна — тот просил меня прийти в покои Стража. Я поспешил по лестнице на третий этаж, через просторный зал и дальше по коридору, к нескольким одинокам, которые с поклонами расступились при моем появлении. Мой коричневый приятель Об стоял в дверях. Со стуком, сотрясшим стены, он бухнулся на колени, прижимая толстые руки к груди. Его голос гудел в невероятном горе.

— Провал.

— Провал… Страж сбежал?

Мысленно я уже спешил к Истоку. Повредит ли ему Страж? Или же ложью настроит его против меня? Но Об покачал рыжей клочковатой головой.

— Мертв.

По его слову, казалось, весь мир погрузился в скорбь. Его широкие плечи дрожали.

Я протиснулся мимо огромного одинока в просторную, скудно обставленную спальню. Очевидно, Страж решил, что ему лучше умереть, чем держать передо мной ответ. Он лежал на кровати, золотой обруч сиял на его голове. Его синяя накидка была тщательно разглажена, руки чинно покоились на груди, сжимая украшенный рубинами ключ. Единственным, что нарушало эту картину, был черный, распухший язык, вывалившийся у него изо рта.

Безвременная кончина соперника — не лучший способ начать правление. Я хотел открыть всем одинокам злодеяния Стража, прежде чем решить, как с ним поступить. Но скрыть его смерть будет непросто. Я поднял маленький золотой флакон, лежащий на полу у постели, и понюхал его. Слабый, неприятно сладковатый запах. Подойдя ближе к мертвому человеку, я наклонился и принюхался к его поту. Ничего хорошего.

— Обращайся с этим осторожнее, — попросил я, передавая вещицу Вроуну, который вошел в комнату следом за мной.

Он робко взял его, пошарил по полу, пока не нашел стеклянную пробку, закатившуюся под кровать, и закрыл флакон. Об стоял на коленях у двери, понурившись и дрожа от стыда.

— Вроун, как вы поступаете с мертвыми телами?

— Мы закапываем их в землю, величество. Под тапповыми полями, чтобы они остались частью Пределья.

Я оставил обруч на голове Стража, но вынул из окоченевших рук рубиновый ключ и сунул его в карман. Потом повернулся к коричневому человеку.

— Встань, Об! — Я говорил командным тоном, отрывисто и без жалости.

Он неуклюже поднялся на ноги, вытянувшись, насколько позволяла ему искривленная спина, не поднимая взгляд от пола. Одиноки из коридора подтянулись к двери. Встревоженный Вроун шагнул вперед.

— Мой государь, прошу…

Я поднял руку, заставляя его умолкнуть. Мягкость может разрушить сильного человека. А Об мне нужен был сильным.

— Об, я поручаю тебе закопать в землю Стража, по вашему обычаю. Закопай этот флакон с ядом вместе с ним. Выбери двух одиноков себе в помощь. Не нужно никаких почестей и особых церемоний, но и не скрывай этого. И всем, кто спросит, ты ответишь ясно и охотно, что Страж убил себя из глупой гордыни и от стыда, поскольку не известил Исток о явлении короля. Кого-то его смерть может рассердить, и они станут обвинять в ней меня. Но ты не станешь сражаться с ними и ничем не повредишь им, кроме как защищая свою жизнь или жизни своих помощников. Ты понял приказ?

Об расправил плечи и низко поклонился.

— Величество.

Когда он подошел, я жестом велел ему посмотреть на меня, заставив его встретиться со мной взглядом.

— И в следующий раз будь внимательнее.

Когда большой коричневый человек отправился выполнять свои обязанности, я поплелся в королевские покои на четвертом этаже, рухнул в кровать размером с обеденный стол и проспал весь следующий день.

Глава 17

К тому времени, как я выполз из постели в свое первое утро в качестве короля Пределья, Вроун уже вполне успешно взялся за управление хозяйством. Молодой слуга с единственным ухом и деревянной палкой вместо ноги уже ждал меня с бадьей горячей воды и чистой одеждой, подобающей правителю. Я надел красную рубашку из тонкой шерсти, черные штаны и чулки, сапоги до середины икр — все это, как ни странно, оказалось точно мне по размеру, — но деликатно отложил вопрос об облачении в шитый золотом камзол и искусно украшенный пояс. После ванны я окончательно ощутил, что я в порядке, послал слугу известить принцессу Роксану, что я буду ждать ее через час, потом схватил две горячие, сочащиеся маслом и медом булки с подноса у кровати и отправился навестить Паоло. Вместе с завтраком я получил и сообщение от Нитеи, что он проснулся.

Когда я вошел, она уже усадила его, подоткнув под спину подушки, и кормила из крошечной ложечки какой-то густой белесой кашицей, воняющей, словно гниющая рыба.

— Проклятье, ты пришел спасти меня? — слабым голосом спросил он.

— Нет, убедиться, что ты не слишком разжалобил Нитею нытьем.

— Я и так был без сил, лошадиного хвоста поднять не смог бы, а она принялась запихивать в меня эту дрянь, так что я едва не выблевал всю оставшуюся требуху. Я даже подумал, что это новая пытка Стража.

— Ты выглядишь лучше, — заметил я.

Так и было. Часть опухолей на лице спала, кожа выглядела здоровее там, где не была багровой, черной или зеленоватой, а глаза живо заблестели.

Паоло потер лоб и смерил меня взглядом с головы до ног.

— Ты выглядишь чище, чем в последний раз, когда я тебя видел, да и нарядился неплохо, но, думаю, лучше бы этой госпоже немного поработать над твоим побитым лицом, пока я малость передохну. Ты выглядишь так, словно на тебя гора рухнула. Как вы полагаете, Нитея?

— Король сказал, что прежде всего надо привести в порядок вас. Я исполняю его волю.

Паоло покосился на меня.

— Король… Выходит, я был прав.

Я пожал плечами.

Нитея вытащила из-под него подушки и перевернула его на бок. Я сел на табурет у постели и рассказал о том, что успел сделать.

— Так почему ты еще не добрался до Истока? — спросил он, морщась, пока целительница натирала рубцы на его спине лекарственной мазью.

— Я только что проснулся. И должен был сначала прийти сюда.

Он продолжал смотреть на меня.

— Ну хорошо, я не знаю. Это то, чего я хотел… зачем пришел сюда… из-за него нас поймали…

— Ты боишься. Вот в чем дело.

— Я не боюсь, Я просто жду, пока ты встанешь на ноги. Ты заметил что-то «неправильное» в той пещере, а я — нет. Так что, возможно, тебе стоит быть рядом со мной, когда я туда отправлюсь.

Он прижал лицо к подушке, заглушая стон. Вокруг всех его порезов и синяков расплывалась неприятная желтизна.

— Может, завтра, — предложил он. — Эта госпожа со своим древесным молоком снова добралась до меня.

— Может, завтра, — согласился я.

Нитея покачала головой, подняв четыре, а потом и пять пальцев, но ее глаза обнадеживающе улыбались над покрывалом. Значит, пройдет еще не один день, но в конце концов с ним все будет в порядке.

— Я вернусь позже, когда тебе станет полегче.

Кивнув Нитее, я вышел из комнаты и направился вниз по лестнице в поисках Роксаны.

Неужели Паоло был прав? Неужели из-за страха я чувствовал себя так, как будто битва бушевала в моей груди каждое мгновение, что мы оставались здесь? Моя связь с Предельем была очень глубока. Земля, люди, их беды… С каждым днем этот мир приоткрывался мне чуть больше. Я мог взглянуть на одиноков и узнать, какие имена они выберут. Я понимал, что надо сделать, чтобы освободить их от странного заключения в оплотах, и я уже пытался придумать, как поделиться с ними чудесами сада. Но я не хотел знать и чувствовать всего этого. Я не принадлежал к этому миру. Я должен был вернуться и разобраться в той путанице, которую оставил в Лейране, а потом найти себе такое укрытие, где никто и никогда не сможет меня отыскать.

* * *

Я не предвкушал беседы с принцессой Роксаной, но в отличие от Пределья она была полна неожиданностей. Она не стала ждать меня в своих покоях, а направилась сразу в приемную, заглядывая там в каждый уголок и каждую щель, отдергивая занавесы, ощупывая колонны, двери и каждую пядь стен. Две женщины-одинока, низкорослые, как Вроун, семенили за ней на коротеньких ножках, пока мужчина-слуга наблюдал за ней от широких дверей, ведущих в большой зал.

Принцесса успела принять желанную ванну. Ее тяжелые влажные волосы спадали до середины спины. По всей видимости, подходящей ей по размеру одежды нигде не нашлось, так что она облачилась в простую шерстяную рубаху, слишком для нее просторную и стянутую в талии золотым шнуром. Не слишком-то изящно, зато глубокий синий цвет оттенял ее светлые волосы так, что они казались золотыми.

Когда Роксана заметила, что я вошел в зал, она без промедления бросилась мне наперерез, загородив дорогу так, словно я вознамерился пройти мимо. Ее лицо, чисто умытое, походило на искусную скульптуру — гладкое и округлое ровно настолько, чтобы выглядеть мягким. Зато глазами, серыми, как сталь, можно было высекать искры.

— Итак, я снова в плену. Хорош спаситель, нечего сказать.

И с какой стати я решил навестить ее? Да, я был с ней резок. А это было странное, уродливое место, неизбежно пугающее для того, кто ничего не знал о колдовстве. Но ее отец сжигал чародеев заживо, изничтожал их и тех, кто был с ними знаком: моего отца, брата Тенни, их друзей, младенца, принятого за меня. У меня не было причин полагать, что принцесса на его месте поступила бы иначе. Мне следовало бы сбросить ее с Края.

— Ты свободна ходить там, где хочешь.

— Как любезно это звучит. Но в большинстве домов есть окна и двери, которые несколько облегчают это занятие. Ты видишь здесь хоть что-нибудь в этом роде?

Она отдернула зеленый занавес и тут же отпустила, продемонстрировав мне пустую стену за ним. Плотно сжав губы, она шла от одной драпировки к другой, едва не срывая их со стен в подтверждение своего высказывания.

— И в моих покоях их тоже нет. Но ты, наверное, собираешься содрать с меня кожу, если я начну жаловаться.

Она, несомненно, боялась — лорды научили меня чувствовать вкус и запах страха, — но неплохо это скрывала.

Я шагал рядом с ней, сцепив руки за спиной. Я действительно велел Вроуну найти ей покои без окон, полагая, что вид из них напугает ее только сильнее.

— Эти женщины не объяснили тебе, как выходить из башни? — Я вежливо кивнул двум карлицам.

Они покраснели, положили руки на гофрированные белые воротники, преклонили колени и склонили головы к полу. Роксана уставилась на меня. Я велел женщинам подняться, желая очутиться подальше отсюда. Я уделю ей еще четверть часа — и хватит с нее.

— Они твердили мне какие-то глупости насчет «думать о себе снаружи». Тебе нравится, когда твои слуги дерзят, или ты испытываешь мою покорность? Я не убила их и даже не отвесила ни легчайшей пощечины за подобную грубость.

— Но это правда. Они просто не понимают, что ты не привыкла к подобным вещам. Это…

— … не Лейран. Да, я помню. — Она развернулась на каблуках, отчего я едва не врезался в нее. — Так поведай мне, о великий король, в какой части этой треклятой вселенной мы находимся?

— Обитатели этого мира называют его Предельем.

— Этого мира…

Она неожиданно села на простую деревянную скамью, стоящую у стены. К ее чести, она даже не побледнела.

— Ты ведь говоришь всерьез, верно?

— Да.

— Однажды я слышала рассказ про другой мир…

— … и мост-заклинание, который связывает его с нашим.

— Я что-то об этом помню. Такая странная история… колдовство… другие миры… злобные твари, лишенные души. Я решила, что эта женщина наверняка должна быть безумна.

— Эта женщина — моя мать.

Моя матушка очень удивлялась тому, что король Эвард оставил дочь в комнате, когда она рассказывала ему про Гондею, Мост и сражение, в котором погиб ее брат.

— Твоя мать… правда? Я не могла поверить, что отец слушает ее. Я решила, это потому, что она была родственницей его Защитника, герцога… — Ее речь слегка замедлилась, и, широко распахнув серые глаза, она снова уставилась на меня. — Так вот ты кто! Ты сын герцога Томаса!

Я поклонился.

— Самый тупой мальчишка в мире — к вашим услугам.

Она наморщила бровь.

— Но женщина, которая рассказывала эту историю, не была женой герцога Томаса.

— Ранее вышла некоторая путаница. На самом деле он был мне не отцом, а дядей. Его сестра, Сериана, была — и остается — моей матерью.

Она покачала головой. Высыхая, ее волосы начали виться, и несколько локонов упало на лицо. Она, казалось, этого и не заметила.

— Герик. Так тебя звали. И ты был таким недружелюбным! Ты ни слова не говорил, не хотел играть со мной. Я рассказала тебе про вишневые пирожные, чтобы произвести впечатление. А потом тебя украли разбойники. Все считали, что ты умер.

— Все очень запутанно. Но я не умер.

— Так, значит, этот тот самый мир, о котором говорила твоя мать? — Она с заново вспыхнувшим интересом окинула приемную взглядом.

— Нет… точнее, я не вполне уверен. Это долгая история. Хочешь, я покажу тебе, как выйти из Голубой башни? Полагаю, для одного дня странностей будет достаточно.

После этого я смог бы оставить ее и заняться собственными делами.

— Да. Конечно. Это докажет мне, что я здесь не в плену. — Она вскочила со скамьи. — Как это все странно. Мы играли вместе. Кажется, это было тысячу лет назад. Это место… эти люди… Знаешь… мне все равно, насколько сложно объяснить мне, где мы. Я хочу это услышать. Я не тупая и не из тех дурочек, что падают в обморок от малейшего испуга. Но сначала покажи мне, как выйти отсюда.

Роксана безостановочно болтала всю дорогу через приемную. Не давая мне слишком много времени на ответы, она засыпала меня вопросами, и далеко не всегда теми, которых я ожидал.

— Кто твой друг, что ты так о нем заботишься?

— Его зовут Паоло. Он родился в деревеньке Данфарри. Моя матушка подружилась с ним там, а четыре года назад он помог ей спасти меня от людей, которые похитили…

— То есть обычный мальчишка.

— Эти слова для него чересчур неуважительны.

— Ну хорошо, хорошо. Я не понимаю. А ты и в самом деле такой жестокий, как говоришь?

Я глаз не спускал с дверей в конце приемной, жалея о том, что мы еще не добрались до круглого зала, откуда я смогу выпихнуть девицу наружу и отделаться от нее.

— У меня было необычное детство. Я делал все, о чем говорил.

Она задумалась на миг, ее взгляд обжигал мне кожу.

— Многие подумали бы, что ты чересчур молод для короля, но я думаю, точнее будет сказать, что ты слишком взрослый, чтобы быть на один год, десять месяцев и пять дней младше меня.

Главный вход в Голубую башню, через который мы с Паоло впервые прошли в гости к Стражу, располагался посреди гладкой, выгнутой наружу стены, выделяясь на ней лишь узкой серебряной окантовкой. Я провел по ней пальцами, чтобы обратить на нее внимание Роксаны.

— Здания в этом мире называются оплотами. Нам они кажутся просто башнями. Но размеры — высота, ширина и глубина — отмеряются здесь по-разному, так что внутренние пространства не отражают внешней формы. И хотя двери между комнатами кажутся нам привычными, те, которые ведут сквозь стены, от них отличаются. Женщины были совершенно правы. Ты должна подумать о себе снаружи…

Я объяснил ей это так же, как мне объяснял Вроун, и описал те мысли, которые помогли мне тогда. Это было нелегко, потому что мне давно уже не приходилось про них вспоминать. Потом я показал ей, как это происходит. Когда я вошел обратно, она уже кричала на меня.

— Колдовство! Мне следовало догадаться! Как вышло, что ты способен на такое нечестие? — Принцесса вспыхнула, то ли от злости, то ли от испуга — не могу сказать наверняка. — И как ты мог подумать, что я…

— Это не колдовство, хотя я уверен, что разницы ты не видишь. Но и ты, и любой другой человек в этом мире способен на это. И никто тебя за это не сожжет.

На этот раз она все же побледнела. Я подумал, что она сейчас убежит. Но она смотрела на меня, пока мне не сделалось жарко.

— Хорошо же, — решилась она наконец. — Объясни мне.

Несколько мгновений я обдумывал, как много ей сказать. Я много размышлял о Пределье. Любой житель Четырех королевств назвал бы целительство Нитей колдовством, равно как и поиск дороги Занора, весомые слова Оба и все эти растущие башни. Но хотя я не чувствовал характерного для чар покалывания, пока целительница разминала мне плечо, вывихнутое упавшим на меня мертвым охранником, теперь я мог резко поднять руку над головой, не потеряв при этом сознания от боли. И я не пользовался силой, чтобы представить себя вне Голубой башни. Покалывание было признаком сопротивления мира использованию колдовской силы. Так что я решил, что Страж не произносил никаких заклинаний, открывая в каменном круге проход в сад, поскольку чар и не требовалось. Магия была самой природой Пределья.

Пальцы принцессы нетерпеливо постукивали по сложенным рукам.

— Ну, для начала ты должна понять разницу между законами природы и колдовством. Законы природы — это набор правил, по которым существует мир, и они могут быть разными в зависимости от мира. А колдовство — это использование определенного рода силы, чтобы расширить или отменить эти правила. Вход и выход из этих башен имеют не большее отношение к магии, чем катание на колесной повозке или плавание на лодке по озеру в Лейране…

Я попытался объяснить, как вещи, невозможные в нашем мире без того, чтобы прибегнуть к колдовской силе, могут быть естественными для другого мира. Я чувствовал, что сам уже начинаю запутываться в этом. Роксана смотрела в пол, слушала и с каждым мигом хмурилась все сильнее.

Когда я в конце концов сдался и замолчал, она подняла глаза.

— Ладно. Думаю, это имеет какой-то извращенный смысл. Продолжай.

Я был поражен. На миг я задумался, что бы она ответила, расскажи я ей, как плавил камни молнией, срывавшейся с кончика пальца, или плавал в глубинах океана в теле рыбы, но решил придерживаться природной теории.

— Итак, чтобы переместиться из пространства, именуемого «внутри», в пространство, именуемое «снаружи», нужно убедить себя в том, как именно ты передвигаешься. Твой разум еще не привык находиться в мире с иным набором правил и попросту не верит в то, что ты велишь ему сделать. Если не хочешь попытаться, я могу…

— Нет. Я чувствую себя несколько переполненной всеми этими странностями и устала от этого унылого места и ламп, которые вечно включают и выключают незаметно прокрадывающиеся слуги, которых я ни разу не видела. Мне нужно пройтись по солнышку. Может, покататься верхом.

— Э-э, пожалуй, есть еще несколько вещей, о которых тебе стоит узнать, прежде чем мы выйдем наружу…

* * *

Роксана решительно взялась за дело и быстро совладала со входами и выходами. Похоже, она поверила мне на слово, что зла в этом нет. Думаю, ей просто некому больше было доверять. Как бы ни было это странно, но я, по крайней мере, был кем-то, кого она знала.

Когда мы оказались снаружи, она залюбовалась зелеными звездами и огромными молниями Пределья и назвала башни «удивительными» и «необычными». Не то чтобы она оказалась приятной спутницей. Большую часть времени она жаловалась на свою ужасную хламиду, ветер, слишком большие сандалии, которые ей дали вместо туфель, черную грязь и нерадивых слуг из Голубой башни. Но хотя я чувствовал отвращение, испытываемое ею при виде повсеместных бросающихся в глаза уродств, она ни разу не дала его заметить тем, кто толпился вокруг нас во время прогулки.

Пройдясь немного, мы повернули назад к Голубой башне. Когда мы пересекали коммард, согбенная старая женщина, чья нижняя челюсть выдавалась вперед, словно таран, рухнула передо мной на колени и поцеловала носок моего сапога. Она была не первой из одиноков, которые так поступали в этот день.

Когда я отослал женщину прочь, Роксана уставилась на меня.

— Они тебе поклоняются! Ты должен рассказать мне, как попал сюда. Меня не заботит, насколько долгой или запутанной окажется история. Как вышло, что ты оказался их королем? И почему ты сидел в тюрьме?

— Мне пора идти…

— Это твои прихвостни приволокли меня сюда, король Герик, накинули мешок мне на голову и доставили к мерзкому человеку с короной на голове, который изображал из себя короля, хотя и держался совершенно не по-королевски…

— И, как я подозреваю, ты тут же сообщила ему, кто ты и что с ним сделает твой отец, если он хотя бы посмотрит на тебя.

Глаза ее могли бы ошкурить кролика, но язык и не думал замедлиться.

— … и самым отвратительным и дерзким образом этот негодяй бросил меня в тюрьму, куда те, другие твари приходили мучить меня и глазеть, а я отказывалась в них верить. Я долго-долго кричала, пока не решила, что попала в руки керотеанских жрецов и что все вокруг — наваждение, вызванное их мерзкими зельями и эликсирами. Я думала, они хотят отомстить моему отцу, доведя меня до сумасшествия, и решила им этого не позволить. Так что будет лишь справедливым, если ты расскажешь мне, что происходит в этом месте. Почему ты король?

— Это связано с прорицанием, или оракулом, или чем-то в этом роде…

Я не упомянул о Пропасти, лордах и о том, зачем я пришел сюда. Я рассказал ей только про Стража и его преступления и про то, как пришел в Пределье по собственным причинам, но всеобщие надежды загнали меня в угол. Пока я говорил, мы снова начали прогуливаться, сначала по коммарду, а там и повернули обратно в город. Начал накрапывать дождь, но воздух оставался теплым и спокойным. Роксана, кажется, не возражала. Она слушала, скрестив на груди руки и не сводя глаз с дороги, но не упускала ни слова и продолжала перебивать меня все новыми вопросами.

— Здесь все были калеками или их такими сделал Страж?

— Они такие, какие есть, — ответил я. — Можешь считать, что это мир изгоев, отбросов, тех, кому в нашем мире не нашлось бы места. Они не…

— А те три чудовища пришли в Лейран и воровали людей, похожих на этих, — она взмахнула рукой, показывая на растущую толпу, что следовала за нами по темным улицам, — перепугав всех до полусмерти. Они притаскивали их сюда, чтобы жить вот так вот, как будто здесь им будет чем-то лучше.

— Вроуна и двух его друзей послали в наш мир искать их короля. Просто они считали… ну, думаю, они пытались помочь. Пределье — совсем молодой мир. У них мало опыта…

— И поэтому они сделали своим королем мальчишку!

Разговор с Роксаной напоминал мне прогулку по полю, заросшему колючими сорняками: под конец ты оказывался исцарапанным всюду, куда только мог воткнуться шип.

— Я не собираюсь становиться их королем навеки. Мне просто нужно кое-что узнать у Истока. А Страж мне мешал.

— Значит, ты не собираешься здесь задерживаться и разбираться с тем беспорядком, который сам же и устроил.

— Как только Паоло поправится, я выясню то, зачем пришел. А затем мне придется уйти, поскольку я должен кое-что исправить. И убедиться, что некоторые люди… в порядке…

— И отвести меня домой.

— И это тоже. А тем временем — да, кое-что нужно сделать и здесь, и, поскольку это я перевернул тут все вверх дном, этим придется заняться мне. Потом они смогут выбрать себе другого короля, если он вообще им нужен.

— Но зачем сюда притащили меня? Ты знаешь, что они сделали с моим отцом? У них ведь нет никаких пророчеств о сведении с ума законных королей или похищении принцесс, не так ли? При всех моих недостатках, я не вполне соответствую тому, что искали твои странные друзья.

Мы снова вышли на коммард перед Голубой башней, но передо мной поставили еще одну загадку.

— Я знаю, что произошло с королем Эвардом, и спрашивал об этом Вроуна. Он клянется, что они его и пальцем не тронули. Все остальное он признает — что забирал других людей и тебя.

Я махнул рукой в сторону группы башен, до которой мы еще не добирались, и мы повернули туда.

— Что ты видела в ту ночь, когда на твоего отца напали?

Роксана не отказалась от продолжения нашей экскурсии. Казалось, ее вообще все устраивало, пока она говорила.

— Это случилось ночью в мои именины. Должен был быть роскошный праздник — к нам привезли керотеанских огнеглотателей, но мама объявила, что к папе прибыл гонец с сообщением и ей нужно составить ему компанию. Половина гостей собралась уходить. Никому не хотелось тратить свое время, если мама и папа не увидят, как они кокетничают и подлизываются ко мне. Я страшно рассердилась на папу, так что отправилась его искать еще до того, как унесли полотенца и воду для омовения рук. Я не застала его ни в одном месте, где он мог принимать гонца, так что пошла в его покои. Стража не хотела меня впускать, но я… настояла.

Эту сцену было нетрудно себе представить.

— Папа сидел на постели и выглядел так, словно кто-то ударил его по голове, и к нему прикасался человек. — Роксана содрогнулись. — Высокий, пугающий — ну, честно говоря, его лица я не видела… и, возможно, он не был таким уж высоким. На самом деле ближе к среднему росту. На нем был плащ, как у слуги, с низко надвинутым капюшоном. Но его голоса я не забуду никогда — тихого, вежливого, шепчущего ужасные вещи, называющего папу «отцом хаоса».

— Был ли это тот человек, которого ты видела раньше? Твоя мать сказала, что ты видела угрожающего тебе человека в собственных покоях.

Роксана вспыхнула румянцем.

— Нет. Он… ну, об этом я говорила, когда была намного младше, и, возможно, не вполне… точно. Все было совершенно по-другому. Я позвала маму и стражников, но к тому времени, как они прибежали, человек уже исчез. И никто не видел, как он выходил из комнаты.

— Когда Вроун забрал тебя… этот человек тоже был там?

— Нет. Я заперлась в папиной комнате, всем сообщив, что собираюсь сидеть там, пока они мне не поверят. Глупо, я понимаю, но я не могла придумать, как еще поступить. Я была так зла и так испугана. Да, испугана. Я ведь не дура, а лейранские дворяне — далеко не самые терпеливые вассалы. Если бы поползли слухи о папином нездоровье, к полуночи он был бы уже мертв, а я бы оказалась замужем за тем из претендентов, кто дожил бы до рассвета. Бедная мама… — Она глубоко вздохнула. — Как бы то ни было, я заснула на папиной кровати, а разбудила меня вспышка зеленого огня… Карлик все бормотал какую-то чепуху, а когда я сообщила ему, кто я такая, и пригрозила спустить с него шкуру, эти три жутких существа потащили меня, словно тюк с хламом…

Когда, обогнув угол, мы в очередной раз вышли на коммард, Роксана снова внимательно смотрела на меня.

Глубоко вздохнув в надежде, что я успею договорить, прежде чем на меня обрушится новый шквал вопросов, я попытался пересказать то, что Вроун объяснил мне.

— Эти три одинока последовали за мной в Монтевиаль из-за дурацкой веры в то, что я их король — поскольку они мне снились. Когда они узнали, что в Монтевиале живет настоящий король, они отправились во дворец и нашли там тебя. И когда ты… э-э… начала все это — мол, ты дочь короля и тебе суждено занять престол, — Вроун говорит, они испугались, что ты и в самом деле можешь оказаться той, кого они ищут. Они не решились отпустить тебя, поэтому и притащили прямо сюда.

На самом деле, как сказал Вроун, к тому времени, как она перестала вопить, они были почти уверены, что она не может быть королевой Пределья, но побоялись, что она приведет свои угрозы в исполнение, если они ее отпустят. Но эту деталь, похоже, лучше было оставить на потом.

— Это не совсем то королевство, которое я имела в виду. Так, полагаю, когда они говорили о некоем «короле» — они имели в виду тебя?

— Я не… Им не следовало забирать тебя.

Я не собирался извиняться за то, к чему не имел отношения. По крайней мере, не перед ней.

— Я — наследная принцесса Лейрана. И я это пережила.

Мы снова подошли к ступеням Голубой башни. После того как мы «подумали о нас внутри» и подозвали ожидавших нас служанок, я поклонился.

— Я велел слугам предоставить тебе все необходимое.

К моему изумлению, Роксана в ответ присела в реверансе.

— Скажите мне, ваше величество, вы один обедаете в вашей королевской трапезной или, быть может, бывшая подруга детства может к вам присоединиться?

Я едва не поперхнулся. Я скорее сяду обедать в зарослях крапивы.

— Я ем вместе с Паоло, — выдавил я. — Он не привык так долго лежать, и мне стоит с ним поговорить. А там довольно тесно…

Она вскинула брови, развернулась и пошла прочь. Ее промокшая, слишком просторная рубаха развевалась позади нее, словно коронационная мантия. Я чувствовал себя комком грязи на полу.

* * *

Через три дня Нитея объявила, что Паоло уже может есть нормальную еду. На пятый день мы с ним прошли несколько шагов по коридору. Неделя, и его ребра перестали так страшно болеть, хотя Нитея все равно туго их перевязала. Его руки оставались забинтованными. Целительница принялась «собирать кости», как только прошло нагноение. Паоло не хотел, чтобы я находился рядом, когда она этим занималась, сказав только, что был бы мне весьма признателен, разыщи я какую-нибудь травку, притупляющую ощущения — где-нибудь от шеи и ниже, — пока она творит свои чары.

— То, что она делает, — это не чары, — объяснил я ему. — Просто таким образом все делается в этом мире.

И я снова повторил то, что уже говорил Роксане.

— А принцесса…

— Вполне вежлива. Занор каждое утро берет ее на прогулки, а Вроун говорит, что она пытается научить слуг шить, правильно подавать еду и заправлять ее постель. Больше она никого не бьет и топором не размахивает.

— Удивительно. А казалась такой…

— … испорченной соплячкой?

— Ага, именно.

— Так и есть. Каждый раз, когда я ее вижу, она распекает меня насчет еды, одежды, температуры, своих охранников, отсутствия окон и солнца — да насчет всего. Думаю, она просто не умеет не жаловаться. Я держусь от нее как можно дальше.

— Однако она симпатичная — даже когда я ее видел. Странно подумать, ты уже мог бы оказаться на ней женатым.

Похоже, Паоло понравилась эта мысль. Я счел ее тревожной.

— Значит, от моего похищения была все же какая-то польза.

Он поднял брови и покачал головой.

— Однажды ты выбросишь из головы все эти чары, предназначения и королевские дела и поймешь, что мужчине есть о чем подумать и кроме них.

* * *

В тот день, когда Паоло почувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы взобраться по лестнице до прохода, мы предприняли давно откладывавшийся визит к Истоку. Оставалось около часа до того, как погаснут лампы. Я просидел весь день в приемной, выслушивая прошения группы далеко обитавших одиноков, которые хотели прокопать ров от другого скопления башен, чтобы провести воду к своим полям таппы.

— Ты уверен, что уже готов к этому?

Паоло оттолкнул мою руку.

— Если ты сейчас до него не дойдешь, ты вообще забудешь, зачем сюда пришел. Не хочу, чтобы ты вошел во вкус всех этих королевских хлопот. Я многое готов отдать, чтобы поскорее снова увидеть солнце.

Испытав все те же неприятные ощущения, мы попали в сад, все еще цветущий, словно здесь всегда была весна. Желтый дневной свет припекал, пока мы спускались по ступенькам. Паоло остановился у самого входа в пещеру, достаточно близко, чтобы все слышать.

— Я полагаюсь на тебя, — сказал я ему.

Я и не предполагал, что эта вылазка настолько выведет меня из равновесия и мой желудок свернется тугим узелком, вгрызаясь в самого себя.

— Я буду здесь.

Укрепленные на стенах факелы все еще пылали, отчего вся пещера искрилась, как и в первое наше посещение. Я прошел к источнику.

В самой чаше не было ничего примечательного — небольшое углубление в каменном карнизе, выдававшемся из поросшей мхом ниши. Голубовато-зеленая вода сочилась из скалы, наполняя чашу, которая выглядела гораздо вместительнее, чем была в действительности. Я не смог устоять перед искушением погрузить в нее руку.

— Итак, ты наконец пришел.

Едва я коснулся воды, как ясный голос окружил меня, отдаваясь дрожью в каждой косточке, словно ледяная вода проникла сквозь мою кожу и принесла с собой звук.

— Ты знаешь, кто я? — спросил я, вглядываясь за чашу, вокруг и под нее, изучая нишу и окружающие кристаллы настолько вплотную, насколько вообще было возможно, ничего не находя. Я не видел в пещере ни тайника, ни малейшего знака, по которому можно было обнаружить говорящего.

— Ты — Тот-кто-нас-определяет, наш долгожданный король. Ты жил в двух мирах и ни в одном не нашел себе места, но в этом мире ты найдешь исцеление, которого ищешь.

Я все еще не мог определить, кем был мой собеседник, мужчиной или женщиной, но мягкий тембр голоса заставлял меня думать о нем как о «ней».

— Я ищу не исцеления, а только ответов.

— Я могу утолить лишь малую часть твоей жажды. Все ответы ты найдешь внутри себя.

— Кто ты и что ты?

— Я — Исток, первооснова этого мира, еще не погребенная в глубинах под гнетом лет.

— Почему ты считаешь меня королем одиноков? Как ты попала в мои сны? Как ты узнала обо мне?

Она тихо рассмеялась.

— Как много вопросов — и один ответ. Как камень падает на землю, частью которой является, как дождь находит свой путь в море, свою суть, так и ты пришел в Пределье. Камню снится земля. Капле снится океан. И земля не нуждается ни в ком, чтобы узнать о существовании камня.

Витиеватая поэтическая речь — как я и слышал всегда про оракулов и пророчества. Ничего определенного. И что бы ни произошло, приверженец всегда объявит предсказанное истиной, а скептик обзовет чепухой. Я прислонился к скале и задумался над новыми вопросами. Я чувствовал напряжение Паоло у себя за спиной, поэтому следующий будет задан не только ради меня, но и чтобы удовлетворить его.

— А ты… ничто из этого не является творением Зев'На?

— Пределье недоступно для лордов, пока ты недоступен для них.

Я не смог решить, обнадеживает это меня или нет.

— Тогда кем был Страж? Я связался со всеми этими королевскими делами лишь потому, что необходимо было исправить устроенное им.

— Страж был первым, кто заговорил со мной. Его намерения казались искренними, а рука — достаточно твердой и выносливой, чтобы направлять одиноков, приходящих из хаоса. — Впервые в голосе послышалось удивление, даже озадаченность. — Он подвел тебя, государь?

— Угрозами и наказаниями он привязал одиноков к их башням, избивая и убивая их, запрещая им собираться вместе и радоваться, Не позволяя им даже усмирять боль и лечить раны. Страж утверждал, что исполнял твои приказы. Почему ты правила ими так жестоко, изнуряя голодом и наказывая?

— Нет, нет, моя сущность не жестока. Я доверила Стражу поиски короля, но в своих докладах он никогда не открывал того, что беспокоит тебя. Мне нужно будет подумать о Страже и выслушать твои рассказы об одиноках. — Истинная забота, искренняя печаль. — К несчастью, намерения часто оказываются ошибочными… неверно направленными. Иногда нам не удается уделить внимание тому, чему должно. Ты знаешь это.

Я пренебрег выпадом в мою сторону. Аметистовые стены мерцали в свете факелов. Я провел пальцами по острым граням кристалла размером с мою ладонь.

— Как долго существует Пределье?

— Я не имею представления о том, что такое долго, но в моей природе кануть с течением времени. Настанет час, когда мы с тобой не услышим голосов друг друга, но он еще не пришел.

— Что такое огненные бури?

— Они за пределами моих познаний. Они приходят извне, и ты должен остановить их, иначе Пределье вновь станет тем же, чем было прежде.

Вернется в хаос.

— Как я могу остановить их, если я даже не знаю, что они есть?

— Ты с нами и не можешь быть иным, чем есть.

— Это не ответ.

— Это основополагающая истина. Она говорит мне, что ты сможешь постичь природу бурь. Хоть ты и принадлежишь к этому миру, ты, как и бури, пришел в Пределье извне. И эти бури нацелены в тебя.

Мы так ни к чему и не пришли. Как Стражу удавалось получать сведения, достаточно определенные, чтобы действовать? Возможно, мне нужно иначе строить свои вопросы. Я еще не задал самый важный из них, хотя и не надеялся на более ясный ответ, чем уже отвергнутые мной.

— Ты знаешь, кто ударил мою мать?

— Да.

— И ты знаешь, кто предал планы принца, моего отца? Не было нужды объяснять, какие именно планы и кем были мои мать и отец. Этот голос понимал меня так же, как я — эту странную землю.

— Да.

Сжавшись, похолодев, я снова придвинулся к чаше, словно так мог лучше расслышать ответ. Ошибки я не допущу.

— И кто же это?

— Я не отвечу на это.

Мои пальцы впились в край чаши, словно я хотел выдрать ее из твердого камня.

— Скажи мне!

— Еще не настало время тебе узнать это.

— Это безумие!

Я взмахнул руками, желая сломать что-нибудь или швырнуть, крича на потолок, стены и пол этого треклятого места.

— Ты… кем бы ты ни была… и каким бы обманом ни занималась… ты произнесла тысячу слов, но ничего мне не сказала! Так просто играть в пророка, говорить мне, как ты мудра и всезнающа, — но увиливать и отказывать в тех ответах, которые нужны мне больше всего.

— Если я расскажу тебе это, ты отвлечешься от всего, что должен здесь совершить. Твой народ нуждается в твоей заботе даже больше, чем я…

— Они — не мой народ!

— Будь терпелив. Познай свою истинную сущность. Вернись спустя сотню светов, и я открою тебе то, о чем ты спрашиваешь. Но до тех пор как следует подумай над тем, что было сказано.

— Сотню светов? Сто дней? Невозможно! Я ведь даже не знаю… Ты знаешь, жива ли моя мать?

— Этого я не знаю. Не спрашивай меня больше сегодня, о король. Займи свое место здесь, в твоем новом мире. Помоги своим…

— Я не могу потерять сто дней! Я должен уйти.

— И куда ты пойдешь, чтобы стать ближе к истине, чем в самом твоем сердце — здесь, в Пределье? Здесь ожидает тебя сила и успокоение. И только смерть ждет тебя в других местах.

Недовольный собой за то, что пытался найти смысл в полной тарабарщине, я повернулся, чтобы уйти.

— Прежде чем ты уйдешь, юный король, не отведаешь ли воды, дающей жизнь твоей земле? Для всех остальных она чужда и ядовита, но для тебя она несет утешение, силу и поддержку. Она предназначена для тебя и поэтому укрепит тебя во всех испытаниях, с какими бы ты ни встретился.

Я окунул пальцы в голубовато-зеленую воду, зачерпнул в горсть и позволил ей просочиться сквозь пальцы.

— Я так не думаю, Я не доверяю твоей всезнающей щедрости.

— Как пожелаешь. Я буду ждать твоего возвращения. Приходи к Истоку за советом, когда захочешь, но подожди сотню светов, чтобы спрашивать глубже.

— Пустая трата времени, — сообщил я Паоло, когда мы вышли из пещеры. — Мне стоило бы знать, что никакой «пророческий глас» не поведает мне ничего полезного. И три месяца, чтобы попробовать снова.

Я широко зашагал по дорожке через рощу, опомнившись лишь тогда, когда Паоло заворчал, как трудно ему гнаться за мной. Остановившись у озерца, я немного полюбовался водопадом, дав Паоло время отдышаться, прежде чем мы продолжим путь. Свет угасал, еще пока мы были в пещере. Воробьи и зяблики щебетали, словно эта перемена была настоящим закатом, а песня дрозда пронзала прохладный воздух с чистотой флейты. В тенистых уголках сада на железных столбах висели фонари, испускающие теплый свет, тем более яркий, чем больше тускнело желто-оранжевое сияние над нами.

— Так как ты думаешь, — поинтересовался я, когда выражение лица Паоло показалось мне несколько менее тревожным, — ты почувствовал то же, что и тогда?

— Тебе не понравится то, что я скажу.

— Действуй.

— Мне кажется, тебе пора убираться отсюда. Тебе не стоит оставаться здесь — даже на день.

— Да, вся эта история с Истоком — полная ерунда, я согласен. Но… — Как я мог объяснить ему, что я чувствовал здесь, в Пределье, несмотря на все разочарования сегодняшнего дня? — Она была права в одном. Куда мне идти?

— Дело не столько в голосе, сколько в самом месте… во всем сразу. Здесь что-то не так — что-то скрытое. Меня тревожит то, о чем она не говорит. Думаю, нам надо уходить. Иди домой. Спрячься в Данфарри или Монтевиале, а если домой возвращаться нельзя. Или как-нибудь проберись в Авонар, если тебе нужно побывать там, чтобы разобраться, что с тобой происходит.

Словно каменный обод чаши, уступающий капающей воде, все его доводы и мои сомнения были сокрушены простой логикой.

— Я не могу встретиться с матушкой, живой или мертвой, пока не узнаю, кто ее ранил. Но ни в Лейране, ни в Валлеоре ответов нет. Все, что я могу там делать, — это скрываться. А если я отправлюсь в Авонар, не имея под рукой объяснений, меня убьет мой отец или же лорды заберут меня обратно, и я так никогда и не узнаю, кого в этом винить.

На это Паоло ответить не смог. Он тоже готов был меня убить.

Поднырнув под его руку, я медленно повел его по дорожке и вверх по лестнице, к галерее.

— Еще какое-то время со мной здесь все будет в порядке. Но я попрошу Вроуна отвести обратно тебя… и принцессу…

— Вот это будет умно, — ответил он между шагами. — Если тебя кто-то ищет и они выяснят, что эта девушка вернулась оттуда, где ты есть… Ну, она ведь вряд ли будет держать язык за зубами, разве нет? И она приведет их прямо к тебе.

— Думаю, так.

— И я уже говорил тебе, что буду рядом.

— Даже если я решу остаться здесь?

— Можно подумать, у меня есть выбор.

Без дальнейших споров мы шагнули в темный проем, перенесший нас обратно в Голубую башню. Я все еще не был готов спросить, верит ли он до сих пор, что это я ранил мою мать.

Глава 18

Мы остались. Принцесса была вне себя от ярости, узнав, что не сможет вернуться домой еще три месяца, и сообщила мне, что я так и остался самым тупым мальчишкой в мире, прислушивающимся к словам миски с водой. Три дня она не разговаривала со мной, но потом, видимо, решила, что лучшим наказанием для меня будет постоянное выслушивание ее нытья.

Я не мог поспорить с обвинением Роксаны. Мне определенно нужно было побольше узнать об Истоке. Но прежде мне предстояло множество дел.

Состояние Паоло улучшалось с каждым днем, и вскоре мы смогли отпустить Нитею домой. Я удостоверился, что у нее есть запасы всех лекарственных растений, которые я нашел в саду, и что она знает о них не меньше, чем я сам. Ее жадные расспросы заставили меня пожалеть, что я не слушал Келли внимательнее.

Поскольку одиноки явно намеревались слушаться меня, я днями напролет распутывал ту неразбериху, которую устроил Страж, разбираясь с их прошениями и спорами. Я помнил, как искренне и уважительно моя мать обращалась к комигорским арендаторам и что она проводила больше времени слушая, чем говоря. Эти же правила неплохо послужили и мне.

— Ты должен что-то предпринять! Ты принуждаешь меня оставаться в этом запустении, так что это — твоя обязанность!

Я совершенно не ожидал увидеть наследную принцессу Лейрана в очереди просителей, заполнявших мою приемную, как это случилось однажды утром, примерно через неделю после моего визита к Истоку. С любопытством и благоговейным трепетом одиноки наблюдали за тем, как она сотрясает стены своими воплями. Она топала ножкой и тыкала в меня пальчиком, словно это был арбалет, нацеленный мне в грудь.

— Я понятия не имею, как ты можешь себя развлечь, — ответил я. — И меня это не волнует. У меня есть заботы и поважнее.

За кого, спрашивается, она меня принимает?

— Здесь нет ни лошадей, ни собак, ни музыки, ни танцев, ни охоты, ни книг, ни игр, ни уроков, ни бесед — ничего. Если я сойду с ума от скуки, у тебя будут тревоги похуже, чем обваливающаяся стена этого парня. — Она кивнула на одинока, стоявшего в очереди позади нее. — Один из его соседей швырял в него камнями — развлечение, которым я, пожалуй, займусь, если ты не найдешь мне другого.

— Уходи.

По крайней мере двадцать просителей стояли в очереди, и каждый собирался часа два рассказывать мне, кто он такой и откуда пришел, историю каждого дня с тех пор, как он стал «настоящим», и собственно обстоятельства нынешней нужды или печали. Некоторые из них все еще будут стоять тут три дня спустя, и еще двадцать новых присоединится к очереди за это время.

— Не так просто разобраться в насущных трудностях этих людей.

— Что ж, тогда я помогу тебе. В судебных разбирательствах я кое-что понимаю. По крайней мере, я не загнию от безделья.

— Нет. — Лейранские законы и обычаи не соответствовали моим представлениям о разумном. — Уходи. Об, пожалуйста, уведи госпожу отсюда.

— Госпожа.

Однако Роксана стряхнула руку коричневого человека и удалилась из зала, со спиной прямой, словно позорный столб.

На следующее утро, когда я разбирался с первым случаем за день, пытаясь понять что-то, касающееся кожуры таппы, из речи одинока, который и трех слов не мог произнести без невыносимо долгой паузы, через весь зал ко мне подбежал Вроун. Я испытал невероятное облегчение, увидев перед собой только троих просителей, хотя неизменно присутствовавшие зрители по-прежнему толпились в зале. Вроун торопливо кивнул ожидающему одиноку.

— Величество, могу я прервать ваш разговор с этим добрым одиноком?

— Конечно, Вроун. В чем дело?

Как обычно, он раздулся от гордости, услышав, как я прилюдно обращаюсь к нему по имени, но его бровь была так нахмурена, что почти скрыла единственный глаз.

— Речь о вечно-говорящей женщине, величество. Теперь она говорит перед одиноками и, боюсь, пытается плести с ними интриги или помешать им искать помощи у вас, кто может их определить.

Я вскочил с кресла и бросился через длинный зал, готовый придушить эту девицу, если она попыталась подорвать мою власть. Она сидела за небольшим столиком, увлеченно говорила о чем-то с молодой женщиной с шишковатым лицом и делала пометки на листке бумаги. Когда я подошел и заглянул ей через плечо, она повернулась ко мне и невинно заморгала.

— А, ваше величество, — затараторила она. — Эта девушка желает работать в Голубой башне. Она пришла издалека, чтобы просить о порции таппы, но не уверена, сможет ли найти обратную дорогу в свой оплот — судя по описанию, убогую, одиноко стоящую башенку. Но я не стану обременять вас подробностями о ее нищете или ужасном путешествии. Она с восторгом согласилась остаться здесь, обменивая свой труд на пропитание. Ее описание и местопребывание я отметила в своем листке — который, разумеется, собиралась представить вам, когда разойдутся сегодняшние просители. Я сказала ей, что после двенадцати светов хорошей службы король рассмотрит вопрос ее именования. С этим все в порядке?

Я открыл было рот, чтобы велеть Роксане не лезть не в свое дело, но девушка-одинок склонила голову и сцепила руки.

— Имени не надо, — пробормотала она очень тихо. — Только поесть. Помочь. Обрести определенность — великое благословение и радость, но голод глубже. Говорено мне, что король ценит хорошую службу.

— Конечно же, ты можешь остаться. И двенадцать светов… это справедливо. Но вы, госпожа…

— Ранее мужчина-одинок поведал мне очень длинное описание устройства, собранного им из палок и лоз. Звучало очень похоже на телегу, что может, я полагаю, оказаться полезным, если вы намереваетесь что-то сделать из этого, в некотором роде… примитивного поселения, которое называете Городом башен. Это был один из ваших свидетелей, тот, кто теперь ощущает целостность своего бытия как Аверо. Я записала его имя и точное расположение его башни, так что вы сможете навестить его и посмотреть на изобретение в следующую свою прогулку по городу — если, конечно, допустить, что, подобно мудрейшим из монархов, вы намереваетесь время от времени путешествовать по своему королевству. Так что, вместо того чтобы стоять в этой очереди, Аверо вернулся в свой оплот и вдохновенно принялся строить еще четыре телеги, чтобы они уже были готовы к вашему посещению.

— Хорошо, но…

— Я что-то сделала не так, ваше величество? Следует ли мне послать за добрым Аверо, чтобы он снова встал в очередь? История того, как он вырастил свой оплот из маленькой кучки грязи в башню высотой в половину этой, и в самом деле поразительна — и бесконечна. Потом, есть еще трехрукая женщина…

Роксана так ни разу и не улыбнулась.

— Хорошо, — заключил я, все еще раздумывая, не запереть ли ее в ее покоях. Я ей не доверял. Не представлял, как далеко она зайдет в своих безумных идеях. — Но я хочу слышать о каждом, и если хоть…

— Я избавлю вас только от самых очевидных петиций. Во всех прочих, а особенно спорных случаях, которые формируют законодательную базу, я буду выяснять обстоятельства дела и записывать их на листке, который просители отнесут вам. Двое из тех, кто ждет вас в зале, уже побеседовали со мной и держат в руках мои записи — или в ногах, если говорить о том, у которого нет рук. И одарение их именами — безусловно, ваша прерогатива. Если бы только лейранские дворяне рождались безымянными…

С того дня мои утренние аудиенции стали протекать быстрее. Вроун относился к принцессе неодобрительно, подозревая, что она подрывает мою власть. Он так бдительно за ней следил, что мне вовсе не приходилось об этом тревожиться.

И хотя это вряд ли было необходимо, я официально и публично отменил законы Стража, привязывающие одиноков к башням. Я не мог придумать, как заставить людей работать вместе или сделать что-то с их городами. Оставалось надеяться, что они сами с этим справятся и не поубивают друг друга. Одиноки схватывали на лету все, включая пороки.

* * *

На десятую перемену света после моего визита к Истоку утро выдалось менее хмурым, чем обычно. «Утро» было словом, употреблявшимся только мной, Паоло и Роксаной для обозначения первых часов после того, как загорались лампы. До этого самого утра я еще ни разу не видел в небе такого большого просвета, в котором виднелось бы столько зеленых звезд, чтобы по Пределью можно было передвигаться без фонарей и факелов. Ветер дул не слишком сильный и преимущественно теплый. Редкие островки холодного тумана держались с подветренной стороны башен повыше. Бури и молнии гремели за Краем, где-то далеко за горизонтом.

Мы с Паоло решили спозаранку прогуляться по городу. Роксана, увидев, что мы уходим, присоединилась к нашей компании, сообщив, что хотела бы посмотреть на новую рыночную площадь. Вроун и Занор рассказали одинокам, что они видели в нашем мире, и постепенно улицы Города башен начали наполняться сиянием факелов и непрестанной деятельностью. Я тоже хотел посмотреть, как продвигаются дела, но еще и кое о чем поговорить с Паоло. Когда вы гуляете с Роксаной, вы говорите о том, Чего хочется ей.

Однако в этот раз Паоло не дал ей вставить и слова. Он был захвачен мыслью о каких-то больших четвероногих животных, которые, как сказал ему Занор, водятся за Серыми оплотами. Одинок утверждал, что эти звери очень похожи на лошадей, которых он добывал в Валлеоре.

— Я подумал, мне стоило бы посмотреть на них, — твердил Паоло.

Пока мы гуляли, он держал перед собой вытянутые руки и разминал их, как велела ему Нитея. Его бледная, покрытая шрамами кожа — там, где она выглядывала из-под повязок, все еще прикрывавших ладони, — все еще смотрелась страшновато, но Паоло уже довольно хорошо шевелил пальцами, и постепенно к нему возвращались его сила и ловкость.

— Я сам скучаю по Ясиру, — ответил я. — Как ты думаешь, они с Молли ждут нашего возвращения… Звезды ночи!

Я остановился и прижал ладонь ко лбу. Если бы четверо моих свидетелей не держались спереди, сзади и по бокам от нас, я бы подумал, что кто-то вонзил рапиру мне промеж ушей.

— В чем дело? — Когда Роксана задала вопрос, чувство уже прошло.

— Ничего, — ответил я, моргая слезящимися глазами и слегка растирая голову: я предположил, что, должно быть, прошлым вечером перебрал вина.

Розово-оранжевая молния вспыхнула из-за Края. Мы двинулись дальше. Роксана что-то заметила про верховую езду. Укол боли снова пронзил мой череп — и на этот раз его сопровождали крики и вопли со всех сторон.

— Берегись!

— Огненная буря!

С оглушительным грохотом раздвоенный ослепительно белый язык прорезал усыпанный зелеными звездами купол над нами. Стенания ужаса поднимались из города.

— В кольцо! — заорал Паоло моим телохранителям, подталкивая их перевязанными руками.

Четверо свидетелей сомкнулись вокруг меня, каждый лицом к одной из четырех сторон света. Идею подал Паоло, предположив, что они смогут следить за приближающимися ко мне разломами и уводить меня с их пути. Он заставлял их отрабатывать это снова и снова, хотя они настаивали, что ни одна буря не посмеет вернуться теперь, когда король явился в Пределье.

— Что, во имя Аннадиса… — Крик Роксаны оборвался, когда Паоло втолкнул ее в круг, спина к спине со мной.

Принцесса никогда еще не видела огненной бури. Та, которую мы пережили в первый день в Пределье, не дотянулась до Голубой башни.

— Увы, смертельный огонь… Спасите нас…

Причитающий одинок, за которым волочился обрывок тапповой ткани, убегал от зазмеившегося по земле разлома.

Паоло потянулся к нему, но пальцы несчастного выскользнули из его ладони, и одинок с криком упал в огонь. Чувствуя себя слабым и бесполезным, я с трудом дышал, сжав голову руками, чтобы не дать ей расколоться надвое. Чьи-то руки дернули меня в сторону. Вспышка белого огня закоптила мою рубашку, обожгла щеку и испепелила одного из моих телохранителей.

— Мы начеку! — завопил Паоло мне в ухо. — Делай, что нужно!

Эта буря была намного страшнее первой. Я едва смог расслышать его голос из-за грохота и боли в моей голове. Еще один разлом рассек небо. Сдерживая крик, я осел на колени. Собравшись с остатками сил, я зажмурился и окунулся во тьму.

Холст моего сознания полосовали жгучие ленты огня. Одна за другой, они возникали так быстро, что я не мог за ними уследить. Как и прежде, я пытался сомкнуть каждый возникавший разрыв, унимая боль, жар и ужас, восседавшие на каждой молнии, словно вражеские всадники на белых конях.

«Сдерживай огонь. Сделай свой оплот крепким. Заключи это пламя за его стенами, оставив мир темным… тихим… безопасным…»

И я строил эти стены крепкими, приглушая предупреждающие крики, вопли страха и грохот разрушения. Я не чувствовал больше рук, уводивших меня от опасности, — только обжигающее душу пламя.

«Держись, — говорил я себе. — Ты должен держаться. Один промах, одна лишь слабина разрушит защиту, которую ты создал, стены, которые ты возвел, этот оплот безопасности. Пусть снаружи будет темно. А здесь, внутри, позволь пламени пылать…»

* * *

Странный звук вырвал меня из темной тишины. Низкая трель могла бы оказаться трепетом крыльев колибри — если бы не взлетела, обернувшись веселой ярмарочной мелодией. Музыкант занимал мои притупившиеся чувства, пока его песня не прервалась вдруг резким шепотом.

— Тихо, пока он не проснулся. Твой шум беспокоит короля.

— Если он спит, значит, моя игра его не беспокоит. Если он проснется, сам решит, мешает она ему или нет. Моя свирель должна сыграть, чтобы прогнать прочь последние остатки бури. Слишком долго было тихо.

— Сейчас мы эту палку тебе в глотку засунем!

— Все в порядке, — сообщил я, открыв глаза и увидев связку грязных, белесых комьев, висящих прямо над моим носом.

Корни таппы. Три бледных встревоженных лица, обладающих поразительным сходством с корнями таппы, нависли надо мной в дымке, сгустившейся под низким потолком.

— Величество!

Прежде чем приподняться на локтях, мне пришлось оттолкнуть болтающиеся надо мной припасы и успокоившихся охранников. Место выглядело еще мрачнее, чем самые убогие лачуги арендаторов в Комигоре. Грязный пол, низкий потолок. Моя колючая кровать казалась кучей хвороста, застеленной тонким одеялом. По ту сторону от крошечного огонька, теплящегося в очаге, сидел, откинувшись спиной на стену из засохшей глины, костлявый светловолосый подросток, игравший на пастушьей свирели.

— Как вы чувствуете себя, сир? — Нитея опустилась на колени рядом со мной, положив прохладные ладони мне на лоб и щеку.

— Я в порядке, — ответил я, взяв ее руки и отведя их в сторону так, чтобы можно было сесть. — Что я тут делаю? Буря… Насколько все плохо?

Паоло стоял за спиной Нитей. Он обошел ее и присел на корточки.

— Семь башен разрушено, — сообщил он негромко. — Около двадцати — повреждено. Погибло три одинока, в том числе Гант.

Гант был моим четвертым телохранителем, тем, кого я видел падающим в огонь.

— Все было, как в прошлый раз. Все молнии метили прямо в тебя. Вскоре все снова сделалось темным, а потом все закончилось. Ты не просыпался, поэтому мы перенесли тебя в ближайшее убежище.

— А принцесса?

Паоло кивнул на темное пятно за самодельным очагом.

Роксана сидела на земле у стены, кутаясь в длинный плащ и уставившись на собственные колени. Должно быть, она почувствовала наши взгляды, поскольку подняла глаза и посмотрела на меня. Ее лицо было испачкано сажей, глаза потускнели. Прижав ладонь ко рту, она медленно поднялась на ноги. Мигом позже она глубоко вдохнула, опустила руку и выпрямила спину.

— Я возвращаюсь в Голубую башню, — сказала она. — Лягу в постель.

Она подошла к Серебристому контуру в стене и исчезла. Паоло проводил ее взглядом.

— У нее все то время рот был открыт, как для крика, но она и звука издать не могла. Однако один раз оттащила тебя в безопасное место. И схватила Кало, прежде чем он упал в разлом. Он ей тем же отплатил. Когда все закончилось, пришла за нами сюда. Так и просидела тут весь день.

Весь день…

— Как долго я был не в себе?

— Скоро лампы погаснут. Ты уверен, что ты уже в порядке?

— Все хорошо, — повторил я.

Особенно для того, кто почти весь день провалялся без сознания.

— Это твой оплот? — спросил я музыканта.

— Он самый.

— Если у тебя найдется глоток питья…

Трое моих охранников едва не рухнули друг на друга, перепутавшись между собой, пока обшаривали помещение. Я поднялся на ноги. Музыкант указал им на грубый глиняный горшок, и вскоре я уже пил жиденький эль.

— Ты — Том из Лах Вристал, — утвердительно произнес я.

На руке, которой он указал на горшок с питьем, не было кисти.

— Ага, он самый. — Он широко улыбнулся. — А ты — новый король.

— Я пришел сюда следом за тобой от надела твоего отца.

Рука, сжимавшая тростниковую свирель, упала на колени.

— Правда? Как они там все: папка, Хью, Дора? Я по ним соскучился.

— Кажется, у них все довольно-таки неплохо. Но твой отец в печали. Он думает, что тебя украли воры.

— Он не понял, как я сюда попал.

— Полагаю, ты захочешь вернуться обратно.

Наверное, парень не выходил из своей лачуги неделями. По крайней мере, по запаху было похоже.

— А с чего бы мне хотеть вернуться? — спросил Том.

— Ради твоей семьи. Ради холмов. Ради овец. Не знаю. Что у тебя есть здесь? Неужели ты не вернешься туда хотя бы ради того, чтобы увидеть солнце или съесть ломоть грудинки?

Вроун рассказывал, что большинство новичков с трудом училось, как растить свой оплот или как входить и выходить из него, а порой даже — где и как собирать таппу. Карлик с друзьями переживали из-за этого, но не знали, как это исправить. Мысль о том, чтобы научить несчастных, в их головы не приходила. Что ж, Том, по крайней мере, знал, что такое таппа.

Паренек улыбнулся.

— Слушай.

Он снова поднес свирель к губам и, придерживая ее увечной рукой, пробежался пальцами по отверстиям.

Я не знаток по части музыки. Хоть моя матушка и ценила ее и мне говорили, что она сама очень неплохо играет на флейте, четыре года с музыкой не смогли затмить двенадцати лет без. Однако игра Тома была совершенно иной. Какое-то время мелодия переливалась медленно и печально, то вверх, то вниз, словно в поисках правильной ноты. Но вот и она, но не та, которой ты мог бы ожидать, а другая, уводящая тебя за неожиданный угол, и, прежде чем я понял это, я оказался в каком-то другом месте…

* * *

Они так зелены — прекрасные холмы моей родины. Озеро так чисто, что напоминает чашу с небом. Или это и есть небо, лежащее в глубинах озера? Благословенно жаркое солнце. Его тяжелые руки так приятно бьют меня по плечам, и вересковый запах плывет в мягком воздухе. Это солнце вскипятило его до самой земли, говорит Дора. С овцами все в порядке, но пора возвращаться. Папка высечет меня за то, что я оставил стадо. А рука у него потяжелее, чем у солнца. Но я свободен со своей свирелью, с бегом. Вверх и через холмы, совсем как музыка… быстрее и быстрее, потом вниз, вниз в прохладную долину. Батя говорит, овечий запах — к удачному году…

* * *

— Ты видишь?

Музыка прервалась, вместе с ней ушло и видение. Я никогда прежде не чувствовал себя так легко, так… радостно. Сейчас, казалось, лишь туша охранника у самого моего локтя мешала мне взмыть под потолок.

— Ты уверен, что в порядке? — Паоло, шепотом.

Я помотал головой, отгоняя обрывки видения.

— Со мной все хорошо.

Я едва не вздрогнул, когда сжимал пальцы левой руки, убеждая себя, что и они, и ладонь остались на месте. По удивленным взглядам я понял — никто другой не видел того же, что и я.

Том кривовато улыбнулся.

— И как я могу уйти? Я никогда не создавал такой музыки в холмах, и она приносит родину в мое сердце, так что я не так сильно печалюсь о ней. А эти добрые люди, — он указал культей на Вроуна, Занора и других одиноков, — они не смеются над человеком, если он искалеченный, как я. Они все такие же. Мне здесь самое место.

Кто-то набросил плащ мне на плечи. Я застегнул пряжку у горла.

— Ты играешь замечательную музыку. Оставайся в Пределье, сколько захочешь. А если решишь вернуться, просто приди и скажи мне.

Я вышел прочь.

Снаружи башня Тома была приземистым, уродливым строением, словно осиное гнездо, прилепившееся к покрытому сажей подоконнику. Я сказал Вроуну, что хочу, чтобы о Томе позаботились, научили, как правильно жить в Пределье, — равно как и всех остальных, кого они с Обом и Занором притащили сюда. Если же они захотят вернуться домой, Вроуну следует отвести их обратно сквозь лунную дверь.

Затем мы направились к Голубой башне. Мне нужно было выспаться.

Как я и предполагал, они ждали меня у Голубой башни. Одиноки. Заполонив коммард так, что мне пришлось проталкиваться сквозь них, чтобы попасть внутрь, они благоговейно бормотали и падали на колени, пока я проходил мимо. Я этого не хотел. Ничего из этого я не хотел.

Глава 19

Условия жизни одиноков удручали меня. Я не понимал, как кладовые Голубой башни наполнялись ветчиной, утиными колбасами, апельсинами, шелком, в то время как у них не было ничего, кроме таппы, глины и камней. Ответ должен был таиться в саду. Я не верил, что Исток может сообщить мне хоть что-то полезное, так что решил предпринять собственное исследование, а у Истока спросить только в том случае, если не найду ответ сам.

— Надо разобраться со светом, — предложил я как-то, когда мы с Паоло осматривали основание утесов у водопада и аметистовую пещеру. — Отчего он здесь настолько ярок, что в этом месте даже могут жить растения?

Но только здесь. Ни один одинок, с которым я беседовал, даже среди тех, кто странствовал далеко, не знал в Пределье ничего подобного этому саду.

Бледно-желтые валуны громоздились вокруг водопада и грота, и скала там казалась не такой отвесной, как те, что окаймляли сад с других сторон. Бесчисленные тропинки теснились меж камней, обещая привести тебя выше, но либо сужались и таяли, либо внезапно обрывались, уперевшись в стену. Я выбрался обратно вниз из очередного такого тупика.

— Да весь этот мир странный. Я вот могу поверить почти во что угодно. — Паоло исчез за валуном вдвое выше моего роста, потом показался над ним, запрокинул голову и пожал плечами. — Стоит попробовать здесь. Хотя дорога выглядит не больно-то ровной.

Я протиснулся между валуном и скалой и взобрался по камням, встав рядом с ним. Точнее сказать, дороги там не было вовсе. Скорее это было похоже на пролет гранитной лестницы, предназначенной для ног раза в три длиннее моих. Множество устрашающих провалов были завалены рыхлыми каменными обломками. Мы полезли вверх. Путь лежал достаточно близко к водопаду, чтобы влажные камни предательски скользили под ногами.

В четверти пути к вершине водопада Паоло тяжело осел на широкий валун. Его преувеличенный стон, когда он выпрямил спину и широко потянулся руками в стороны, эхом отозвался в скалах.

— Адово пламя, я уже выдохся. Я, пожалуй, подожду тут, пока ты не соскоблишь меня с камня по пути обратно.

Неудивительно. Путь наверх становился все круче. Самочувствие Паоло заметно улучшилось за последние недели, но его ладони все еще оставались слабыми и лежали в повязках. А мне уже пришлось несколько раз подтягиваться на новые уступы на руках.

— Если я по пути вниз вдруг буду пролетать мимо тебя слишком быстро, тебе придется протянуть руку и поймать меня, — ответил я, вглядываясь в горячее марево.

К вершине я уже скорее полз, чем шел или карабкался. Это занятие требовало всех моих конечностей и сосредоточения. Кроме того, жара стала просто убийственной. Только брызги водопада и потоки воздуха, приводимого в движение мощной струей воды, не давали мне растечься жижицей.

В конце концов крутая трещина в скале привела меня на утес. Я малость отдохнул на гладком каменном склоне, который одновременно служил и выступом, и берегом реки, переливавшейся через его край. Подо мной лежал головокружительный обрыв и цветное пятно сада. Я не видел ни крыши, ни неба — что бы ни существовало над этим странным пейзажем. Огромные волны пара висели над рекой, которая с грохотом низвергалась за край утеса, окутывая все вокруг мерцающей дымкой. Скала подо мной была горячей на ощупь.

«Уже недалеко».

То, что я искал, было поблизости. Мои кости твердили мне об этом. Мои чувства и инстинкты настаивали. После короткой передышки я еще раз промокнул влажное лицо краем рубашки и начал карабкаться вверх от края утеса, чтобы увидеть, что же лежит за каменистой кручей. Когда я достиг вершины, сердце замерло у меня в груди.

Скала резко обрывалась вниз, переходя в мерцающую равнину — в берег огненного океана, моря солнечного света, колеблющейся золотой глади, которая простиралась далеко, насколько мне хватало глаз. Из этого простора ввысь поднимались столбы переливающегося сияния, золотого, бело-голубого, красно-оранжевого, нарастающие и рассыпающиеся, словно водяные смерчи и гейзеры, которые иногда встречают моряки в человеческом мире. Сверкающая дымка грозила ослепить меня; жар едва не опалял кожу до пузырей. Если я надолго задержусь здесь, у меня не останется сил на спуск.

В этом чуде, как и в лунной двери, как в саду или отодвигающемся Крае, не было чар, только само естество Пределья. И созерцание его оставляло у меня внутри теплое удовлетворение, словно добрая пища или хорошее вино.

Мне не хотелось касаться вещества, наполнявшего море. Даже стоять так близко к обжигающей воде — или огню, или чему бы то ни было — слишком изматывало. Но и отступить я не мог. Потому что огромный полумесяц берега, изогнувшийся вдоль реки там, где она вытекала из моря и тянулась через равнину, чтобы по дороге остыть и низвергнуться с края утеса, покрывал не песок, а золотистая галька размером с кулак, выброшенная морем и рекой.

Эти камни были ключом к жизни Пределья. Море и камни загорались и угасали в том же ритме, что и солнца, согревающие более привычные нам миры. Я не мог объяснить этого, так же как и отвратительную погоду Пределья, его зеленые звезды или отодвигающийся Край. Я просто знал. Если подождать до вечера, когда камни потускнеют, их можно будет собрать и перенести в руках, в мешке или на тележке. Если положить их в песчаную ямку в башне, они станут целебным светом греть и питать маленький садик.

Свет, еда, мир… Я мог этого добиться.

* * *

Распределить камни и растения, растущие в саду, стало моей важнейшей заботой. Если мне удастся закончить задуманное, у каждого одинока будут солнечные камни, чтобы выращивать небольшой садик в собственном оплоте. Имена по-прежнему оставались чем-то особенным, что одиноки могли получить только от меня. Я пользовался ими, чтобы отличать тех, кто изменял жизнь к лучшему и подчинялся моим законам. Но хотя из этого мы сделали пышную церемонию — по предложению Роксаны, — камни и растения получал каждый.

Первая партия солнечных камней отправилась в скопление Расселины. Я понес их туда сам, мечтая рассказать согбенному философу о тех новых вещах, которые я увидел. Столь многое случилось с тех пор, как я сидел в его оплоте. Прошли недели. Пока мы шли сквозь дождь и мглу, я досадовал на то, как грубая колесная повозка Аверо замедляет движение. Когда мы дошли до расселины, я оставил остальных позади и поспешил в мрачное скопление башен. Изможденная и сухорукая молодая женщина вышла вперед, чтобы поприветствовать нас. Мое возбуждение угасло.

— Ваш предводитель, — начал я, не замечая холодного дождя, хлещущего по голове, — высокий одинок с кривым плечом… который поет…

— К нашей великой скорби, добрый путник, наш предводитель лишился пределов, — ответила женщина. — Шесть пробуждений тому назад.

— Это был зверь… или он утонул?.. — Но я уже знал ответ.

— Он очень ослаб в недавние холода, — пояснила женщина; ее глаза блестели в свете факелов. — Но счастлив он был, уча нас терпению. Он рассказал нам, как он, скромный одинок, ужинал вместе с королем Пределья, тайно путешествующим по своему королевству. Разве это не чудо? Мы дорожим этой памятью, и она согревает нас сильнее, чем огонь.

Чудо? Я не мог ответить этой женщине. Я не мог поднять на нее глаз. Вся радость моего открытия… мой план… потускнели и рассыпались прахом. Почему я за все эти недели и не подумал послать сюда помощь? Самовлюбленный, тупой дурак. Ведь Паоло предупреждал меня. Слишком заигрался в короля. В бога.

Женщина стояла и ждала, пока я снова найду в этом мире смысл.

— Печаль… скорбь… великая скорбь постигла меня при этом известии, — ответил я ей. — Я так надеялся дать ему… Что ж, мы принесли кое-что, чтобы помочь вам. Мои спутники покажут вам.

Женщина подозвала остальных обитателей расселины, которые робко ожидали ее возле своих оплотов под холодным дождем. Вроун открыл корзину и достал оттуда солнечные камни, объясняя одинокам, как их использовать, чтобы согреть башни и выращивать корни таппы и другие растения, которые Занор вытаскивал из тележки. Я стоял под дождем, размышляя о гордыне, легкомыслии и о том, как мало толку с печали или стыда, когда уже ничего больше нельзя изменить.

Когда объяснения были закончены, я попросил одиноков задержаться еще на миг, прежде чем вернуться в свои оплоты.

— Хоть я не искал и не желал этого места и хоть не дано мне ни опыта, ни мудрости, но так уж вышло, что я — ваш король. Вашему предводителю, — я кивком указал на женщину, — я даю имя Ванайя, которое значит «мудрый последователь», поскольку я вижу, что она следует по стопам вашего великого вождя, а ее собственная добрая душа учится его мудрости и милосердию. Тому же, кто ушел, я дарую имя Даэрли, которое на языке моего народа означает «провидец». Пусть же это имя отныне почитается во всем Пределье, и пусть его жизнь служит всем нам примером и напоминанием.

Напоминанием мне.

* * *

Все надежды на то, что мое присутствие в Пределье остановит огненные бури, быстро рухнули. Чем бы ни была вызвана предыдущая передышка, она закончилась. Примерно с того времени, как я нашел солнечные камни, бури начали обрушиваться с такой злобой и постоянством, каких прежде не знали одиноки. Каждые два-три дня мир рассыпался вдребезги от вспышек ослепительной белизны, и я уходил в оплот, выстроенный внутри себя, чтобы снова собрать его воедино. Паоло говорил, что бури прекращались вскоре после того, как я приступал к делу, хотя мне они казались бесконечными. Когда огни догорали, я соскальзывал в забытье и терял ощущение времени.

Потом я начал предвидеть бури, большую их часть я чувствовал задолго до начала, так что Пределье почти не страдало от разрушений. Но когда особенно жестокая буря разразилась ночью, пока я спал, она оказалась опустошительной — в Городе башен погибло около пятидесяти оплотов и куда больше в маленьких скоплениях по всей стране. Из-за столь резкого пробуждения я едва сумел с ней справиться.

Паоло признался, что после ее окончания я кричал страшнее, чем когда мне снились кошмары в Вердильоне. Минули почти полные сутки, прежде чем я пришел в себя.

С того дня я поставил охранника у своей двери, единственной задачей которого было будить меня, если начнется буря. Одиноки полагали это высочайшей почестью, какая только может быть им оказана, так что я сохранил эту должность, даже когда научился чувствовать зарождавшиеся бури по ночам, словно опытный воин, который сквозь сон слышит подкрадывающегося врага. Или, может, я больше по-настоящему и не спал.

Хотя бури пугали Роксану еще больше, чем колдовство или тюрьма, она предложила позволять некоторым из них проходить своим чередом в надежде, что в конце концов они прекратятся сами. Паоло уговаривал меня покинуть Пределье до тех пор, пока они снова не стихнут. Я отказался от обоих предложений. Теперь, когда у одиноков были сады и солнечные камни, телеги и печи для обжига, я не мог допустить разрушений, не говоря уже о потерях среди людей. А поскольку бури случались и тогда, когда меня еще не было в Пределье, не было причин надеяться, что они прекратятся, когда я уйду. Кроме того, мне хотелось добиться ответов у Истока и оставить одиноков способными позаботиться о себе, чтобы ответственность не терзала меня.

Через четыре или пять недель после того, как бури начались снова, сильнейший огненный шторм обрушился как раз в тот вечер, когда мы собрались навестить отдаленное поселение. После него я полдня пролежал в беспамятстве. Паоло предложил отложить путешествие, пока я не отдохну, но я и слышать об этом не хотел. Мы доставляли людям солнечные камни.

Мы покинули Город башен сразу после того, как зажглись огни, и вскоре уже шли по малонаселенной местности. Погода разбушевалась: густые пурпурно-черные облака клубились в небе. Дул сильный ветер, и ледяная крупа грозила освежевать нас или, по крайней мере, стереть без остатка те выступающие части лица, которые мы оставили незащищенными.

Во время нашего первого привала я скорчился с подветренной стороны скалы, пока Паоло, Вроун и остальные ели. Даже после того, как передышка закончилась, я не смог заставить себя пошевелиться. Мои конечности словно налились свинцом.

— Они пожирают тебя, так ведь?

Паоло присел на мерзлую грязь рядом со мной. Я даже не слышал, как он подошел.

— Что ты имеешь в виду?

Он протянул мне кусок сладковатого хлеба из таппы. Я покачал головой и плотнее запахнул плащ, когда порыв ветра хлестнул над камнями.

— Именно это и имею. Ты и трех глотков не сделал со вчерашней бури, и, бьюсь об заклад, я могу в три движения положить тебя на лопатки, чего мне отродясь не удавалось. А принцесса положит тебя на лопатки болтовней.

— Я просто устал. Я еще наберусь сил.

— Только не пока продолжаются бури.

— Я что-нибудь придумаю. Еще несколько недель, и мы сможем уйти из этого проклятого места.

— Так долго тебе не продержаться. И если кто-то из тех чудаков, кто все еще считает Стража своим другом, выяснит, что полдня после каждой бури ты не в состоянии соображать, они однажды прикончат нас всех.

У нас оставались еще трудности с некоторыми бывшими охранителями, которые пытались снова загнать жителей Пределья в их оплоты, били их и утверждали, что я разрушаю Исток. Большую часть одиноков до сих пор было несложно запугать.

— Я не могу уйти прямо сейчас.

— Тогда иди к Истоку. Попробуй то, что, по его словам, тебе поможет.

— Выпить из источника? Вряд ли. Я не хочу ничего принимать от Истока. Ты сам говорил, что не доверяешь ему.

— Не доверяю. Но я еще и не хочу, чтоб ты помер. Я хочу вернуться туда, где делают солонину и пекут нормальный хлеб и где я смогу примостить зад на какую-нибудь лошаденку. Если ты все равно умираешь, с тем же успехом ты можешь сделать это, пытаясь остаться в живых.

Я не ответил ему на это. Только поднялся на ноги и сказал:

— Со мной все будет в порядке. Отправляемся дальше.

Спустя три дня ударила новая буря, еще хуже предыдущей. За следующие семь светов — еще три, и я уже не мог взобраться по ступеням Голубой башни, не останавливаясь передохнуть на каждой третьей. Я настолько похудел, что на мне уже не держались штаны. Я чувствовал себя тощим, как Занор, но Занор одной рукой смог бы завязать меня в узел. Во рту стоял привкус пепла, словно внутри все выгорело дотла. Паоло продолжал пристально смотреть на меня, и я знал, о чем он думает.

Я отправился к Истоку, пока все спали. Я не взял с собой Паоло и не сказал ни ему, ни кому-то другому, куда иду. Я не хотел, чтобы кто-нибудь видел, как тяжело мне подниматься по лестнице.

Огни в оплоте погасли, и в саду тоже царила ночь. Но все же было не совсем темно. Точно такие же лампы, как в башне, висящие среди деревьев на железных столбах, отбрасывали на дорожку мягкий свет. Воздух казался прохладным, но это меня не удивляло. Похоже, я больше не мог согреться.

— Приветствую, мой король. — Голос омыл меня, пропитал насквозь, когда я вошел в пещеру и опустил руку в воду. — Ты так давно не приходил сюда.

Я не стал тратить времени.

— Что ты имела в виду, сказав, что вода источника укрепит меня во всех испытаниях?

— Именно это, мой король. Эта вода предназначена тебе, поэтому она укрепит и насытит тебя.

Я поболтал ладонью в голубовато-зеленой ледяной воде. Она не имела ни запаха, ни малейшего признака чар. Я коснулся языком капли и не почувствовал ни подозрительного вкуса, ни каких-то неожиданных ощущений, кроме неодолимой жажды. Ни один инстинкт не предупреждал меня о яде. Я уже много дней не ел и не пил без неизбежной тошноты и едва смог спуститься в сад, не рухнув лицом вниз, поэтому решил, что попробовать все-таки стоит. Я зачерпнул пригоршню воды.

— Пей вдосталь, мой король. Живи. Так я и сделал.

— О, звезды ночи…

Сложно было не осушить чашу до дна. Чистая, свежая, прозрачная вода пробудила все мои чувства. Выпив столько, сколько я мог удержать в себе, я оперся на стену пещеры и соскользнул на пол, чувствуя, как вымывается пепел, выстлавший мои вены и легкие. Я не заснул, но к тому времени, как лампы погасли и начали светиться солнечные камни, я снова мог ясно мыслить. Наверное, я был угрожающе близок к смерти. В эту ночь Исток больше не заговорил со мной.

* * *

С тех пор я приходил к Истоку после каждой огненной бури. Каждый раз, когда я опускал руку в воду, голос приветствовал меня.

— Добро пожаловать, мой король. Я радуюсь тебе. Чем я могу служить тебе сегодня?

— Ты ответишь на мои вопросы?

— Пока нет. Еще не пришло время твоего понимания. Но я могу говорить с тобой о многих других вещах.

— Тогда я просто выпью воды и отправлюсь по своим делам.

— Как же ты упрям! Мне нужно придумать что-нибудь, чтобы вовлечь тебя в разговор. Мне так долго пришлось ждать твоего прихода.

— Расскажи мне то, что я хочу знать.

— Тебе стоит расширить границы того, что ты хочешь знать. Тебе недостает мудрости во многих областях.

Это стало своего рода игрой между нами.

— Скажи мне, о голос из лохани с водой, есть ли у тебя имя? — спросил я однажды, пока сидел, глядя, как свет факелов играет на поверхности источника, а вода делала свое дело.

— Я — первооснова Пределья. Возможно, это не самое изящное имя. Не слишком удобное, чтобы его произносить.

— Мне кажется странным звать тебя Истоком. Это неподходящее имя. Думаю, я мог бы звать тебя Основой.

— Как пожелаешь. А я могу звать тебя мальчишкой, а не королем, потому что в основе твоего существа лежит шестнадцатилетний юноша, пусть даже и несущий бремя короля.

Постепенно мы перешли в наших беседах к более существенным вопросам. Я начал рассказывать о бедах, с которыми ко мне приходили одиноки, о трудностях, с которыми встретились задуманные мною перемены, и о свободах, которые я дал этому народу. Я спрашивал о бродячих стаях чудовищных созданий, которые, как я знал, были разумны и угрожали отдаленным оплотам; о том, что делать с одиноками, боящимися покинуть свои башни, чтобы влиться в жизнь пробуждающегося города. Я стал думать об Истоке как о подруге, говорившей со мной так, как могла бы старшая сестра. Она никогда не указывала мне, что именно делать, но направляла мои мысли, задавая вопросы и помогая оживить в памяти все, что я когда-либо узнавал: по книгам, из наблюдений за родителями — настоящими и теми, кто вырастил меня, даже в то время, что я провел с лордами, хотя ни я, ни Исток не упоминали их по имени. Я не хотел марать красоту этой пещеры своим уродливым прошлым.

— Ответ уже есть, — говорила она, когда я кипел в разочаровании над каким-то нерешенным вопросом. — Ты просто должен увидеть его.

И почти всегда так и оказывалось.

Я вспомнил, что говорил Исток в нашу первую встречу — о том, как камню снится земля, частью которой он является, и как дождь находит дорогу в море, являющееся его сутью, — и начал верить в собственную глубинную связь с Предельем. Огненные бури, ранящие нас обоих, вода, исцеляющая меня, Исток, знакомый с моим разумом, мои отношения с этой странной землей и ее обитателями… форма Голубой башни, отвечающая моим вкусам, о которых я даже не подозревал… мое головокружение у беспокойного Края — все, что я пережил, только подтверждало ее.

Итак, дни ожидания шли, Пределье росло, а я чувствовал себя нужным. Я начал подумывать о том, чтобы вернуться сюда и закончить начатое — после того, как я улажу все свои дела в человеческом мире.

* * *

Роксана стала неоценимым помощником в вопросах управления, предлагая интересные идеи торговых законов, судебных решений и проектов. Должно быть, она изучила все философские, юридические и политические труды, когда-либо написанные в Четырех королевствах, и охотно на них ссылалась, особенно когда разносила в пух и прах очередную мою идею. Я не встречал еще никого, кому бы настолько нравилось спорить.

Она не путешествовала по Пределью вместе со мной и Паоло. Хотя она никогда в этом не признавалась, думаю, ее заставлял держаться поблизости от Голубой башни страх перед огненными бурями. После первой из них она почти неделю пролежала в кровати.

Когда Роксана не помогала мне в приемной или зале совета, как я назвал просторное помещение, расположенное дальше по коридору за моей спальней, она носилась по Голубой башне в поисках мебели, тканей, чтобы пустить их себе на платья, и вообще всего, что могло оживить «дом, в котором хозяйствуют мальчишки», как она выражалась. Она взяла на себя домашние хлопоты, обучение слуг и распоряжения, какую еду и мебель ей хочется получить из роскошеств, появляющихся в кладовых Голубой башни и больше нигде в городе. Я был счастлив, что она занялась всем этим, потому что мне вполне хватало и других дел и притом совершенно не волновало, что мы едим и на чем сидим.

То, что никто не мог объяснить, откуда взялись припасы в кладовых и как получить новые, когда они начнут истощаться, распаляло мое любопытство и выводило из себя Роксану. Она терпеть не могла тайн и загадок и как личное оскорбление воспринимала любое предположение, будто что-либо нельзя объяснить с точки зрения науки, экономики или политики. Жизнь в Пределье, которое даже самим своим существованием выходило за рамки ее понимания, едва не доводила ее до безумия. И даже после того, как она махнула рукой на науку и природу, не проходило ни дня, чтобы она не попыталась разгадать сама хотя бы самую маленькую тайну.

Так, она твердо намеревалась выяснить, как же снабжается Голубая башня, и для этого исследовать каждую ее пядь, включая сад. С некоторыми опасениями я позволил ей ходить туда, но запретил приближаться к пещере Истока.

Она приняла мой запрет, хотя и не без ворчания.

* * *

— Пойдем. Ты должен увидеть, что я нашла.

Роксана ждала меня за дверью спальни. Ее волосы завивались золотистыми локонами, а зеленое платье было, как всегда, безупречно.

— Не сегодня.

Если бы сегодня не настало сотое утро моего ожидания, может, я и заинтересовался бы ее «открытием».

Пока я шел к лестнице, она цеплялась за меня, как репей.

— Я уже две недели пыталась тебе рассказать об этом, но ты был либо в отъезде, либо слишком занят. Обещай, что выкроишь минутку и посмотришь.

— Позже. Или ты забыла? Сегодня — тот самый день, когда я получу ответы, и я не собираюсь ждать ни мгновением дольше необходимого. Я-то думал, ты сама начнешь меня подталкивать вверх по ступеням.

Когда мы дошли до лестницы, Роксана проскочила вперед меня и медленно попятилась по ней, не позволяя мне протиснуться мимо.

— Да, конечно, я хочу вернуться, но мне больше не представится возможности разгадать подобную тайну. В Лейране колдовство запрещено законом, и моя жизнь там станет невыносимо скучной. Да знаешь ли ты, как это досаждает, когда тебя не принимают всерьез, поскольку тебе досталась не та интимная часть тела, когда ты знаешь, что тебя выдадут замуж за чьего-нибудь тупого сынка, которого ты никогда не полюбишь, и что этот сифилитичный болван будет править твоим королевством?

— Ты сведешь его с ума, и Четыре королевства будут ходить у тебя по струнке.

И это будет еще страшнее.

— Это не одно и то же.

Я снова попытался просочиться мимо нее, но она сдвигалась из стороны в сторону, загораживая дорогу. Я уже почти разозлился на нее, но в своей несносной поддразнивающей манере она качнула у меня перед носом сверкающим золотисто-рубиновым предметом, а затем отдернула и спрятала его за спиной, прежде чем я мог разглядеть, что это.

— Ты ни разу не говорил мне, что это за важные вопросы. Возможно, я нашла для тебя один из ответов. Ты об этом не думал? Хотя из-за своего несносного нежелания произносить больше трех слов подряд — и особенно того, что ты думаешь на самом деле, — ты никогда этого не признаешь, ты отлично знаешь, что я не дура. Так что, когда я говорю, что нашла кое-что интересное для тебя — пусть даже и именно в этот день, — тебе действительно стоит меня выслушать, разве нет?

Я остановился.

— Хорошо. Что там у тебя?

Она снова подняла сверкающий предмет. Это оказался инкрустированный рубинами ключ, висевший на шее у Стража.

— О! Я и забыл про него.

Мои первые попытки найти ему применение оказались бесплодными, и я больше о нем не вспоминал.

— А откуда он взялся?

— Ты бросил его на столе в комнате отдыха Стража, а я решила, что не стоит его там оставлять на поживу ворам. Ты куда больше веришь в честность одиноков, чем я. Однако я выяснила, зачем он нужен, и хочу тебе это показать. Скоро мы покинем этот мир, а это — единственная по-настоящему важная вещь, которую я нашла!

Роксана была прекрасным помощником мне все эти недели. И, надо признать, она и в самом деле раздразнила этим ключом мое любопытство. Я уже ждал сотню дней. Лишний час особой разницы не сделает.

— И что же он отпирает? — поинтересовался я.

— Я повсюду искала замочные скважины, но их тут совсем немного. Я нашла одну здесь, в Голубой башне, и еще одну в твоем саду, и ключ подходит к ним обеим. Пойдем.

Мы дошли до верха лестницы, и она указала на прорезь в выпуклости на желтом каменном круге. Рубиновый ключ гладко проскользнул в отверстие.

— А теперь посмотри на его головку, — предложила Роксана, — видишь, рубин показывает на цветы. Я задумалась, что будет, если я поверну ключ. Попробуй сам.

Я повернул ключ, чувствуя постоянное сопротивление, пока он не сделал четверть оборота. Ограненный в форме капли рубин указал на тяжелую виноградную гроздь внизу. Я повернул его снова, потом еще раз, чувствуя, как бородка ключа встает на место через каждую четверть оборота, направляя рубин сначала на изображение снопов пшеницы, потом на рощицу деревьев без листвы. Больше ничего не происходило.

Роксана вытащила ключ из скважины, но при этом совсем не выглядела разочарованной.

— Давай, открой дверь как обычно. И все увидишь.

Я пробежал пальцами по резному кругу, стена исчезла, открывая проход, сквозь который мы шагнули на галерею.

Там стояла зима. Снег сугробами лежал на кустах и уступах, нагие деревья потрескивали от холода. Плотные серые облака скрывали вершины скал. По ту сторону зимнего сада ледяной водопад застыл между ложным небом и таинственной землей. Воздух был так тих, что я почти мог слышать, как замерзает выдыхаемый мной пар.

— Разве это не чудо? — спросила принцесса. — Каждое из четырех положений ключа означает новое время года. Я даже не уверена, то же ли это место, только изменившееся, или совсем другое. Но пойдем, ты должен увидеть и остальное. В зимнем саду скрывается самая захватывающая тайна.

Рассыпчатый снег замел мои сапоги, пока Роксана вела меня вниз по ступенькам и по извилистой тропе, сейчас казавшейся легким углублением в толстом снежном покрове. Она поспешила мимо застывшего водопада, через рощу и прямо в пещеру Истока.

— Я знаю, ты запретил мне заходить в пещеру, но теперь, когда ты так сдружился с Истоком, я подумала, что это уже не опасно. Я была осторожна и ни разу не касалась ни воды, ни чего-то еще. Но я нашла внутри вторую скважину. Плохо, если ты на меня сердишься, но это действительно чудесно.

Я не сердился на нее, а сгорал от нетерпения. Близость Истока напомнила мне о том, что я почти уже добрался до долгожданных ответов.

— Давай быстрее, — поторопил я Роксану.

Кристаллы в пещере были уже не аметистовыми, а серебряными и цвета черного янтаря. Роксана присела на корточки у чаши и показала на отверстие, вырезанное в скале у ее основания.

— Вот вторая скважина. Смотри, что сейчас произойдет… — Она вставила ключ в прорезь. — Просто подожди несколько мгновений. Ты сможешь обеспечить одиноков всем необходимым после того, как уйдешь от них… решить столько затруднений…

Но я уже не слушал принцессу, меня не волновали удобства и мебель, ткани и разнообразная пища. Меня не заботили ни Роксана, ни одиноки. Ответ был так близок; я чувствовал его в зимнем саду, давящим, ворочающимся в каменных глубинах. Волоски на моей шее встали дыбом, желудок сжался, а в ушах взревела кровь, смывая все прочие соображения. И если бы кто-нибудь спросил меня, почему я вдруг так испугался, я не смог бы ему ответить.

Я погрузил руку в ледяную воду. Она была густой, словно на грани замерзания, и, когда я коснулся ее, мои пальцы потеряли чувствительность.

— Прошла сотня светов, мой король. Как быстро пролетели часы. — Тихий голос первоосновы Пределья хрустел в морозном воздухе, словно битое стекло.

— Значит, это все же ты. Чего еще я мог бы ожидать?

— Конечно. Первооснова только одна, Исток только один, но ключ позволяет тебе увидеть многие его стороны.

— Значит, сад все еще жив? И мы не изменили его, не убили, воспользовавшись ключом?

— Зима — лишь еще одно проявление жизни. Не менее достойное, чем его более благожелательные товарищи. Мой зимний аспект, возможно, несколько опаснее других. Возможно, тебе стоило выбрать его в другой день.

— Почему опаснее?

— Это самое тихое, самое личное, глубже всего спрятанное. Нам далеко не всегда нравится то, что мы видим, когда исследуем самые потаенные свои уголки, и то, что мы слышим, когда мир погружается в тишину.

— Сегодня я не хочу философии. Мне нужны ответы.

Роксана стояла, скрестив руки, в нетерпении притаптывая ногой.

— Иногда на это уходит некоторое время…

— Разве ты не нашел себе места в Пределье? — Голос Истока оставался ровным и приятным. — Если бы ты подождал еще немного… закончил начатое. Твой народ нуждается в тебе. Здесь твоя жизнь. Останься в Пределье и обрети покой.

— Огненные бури едва ли можно назвать успокаивающими. Они едва не убили меня.

— Но ведь ты уже примирился с ними. Ты защищаешь свой народ и обновляешься сам. Ты уже не тот, кем был, когда вошел в свой сон. И не имеет значения, в чем причина этих бурь.

— Довольно отсрочек, — упорствовал я. — Я согласился, с твоим решением и ждал, сколько мог, но теперь должен закончить дело, которое привело меня сюда.

— Как пожелаешь, о мой король. Спрашивай, что тебе угодно.

— Я хочу знать личность того человека, который ранил мою мать и выдал тайны моего отца.

— Разве ты еще не догадался, мой государь? — Ее голос был тих, нежен и безжалостен в своей искренности. — Загляни в самые потаенные уголки собственной души. Открой глаза. Разве ты не видишь?

— Нет.

Но в Пределье для меня не было ничего удивительного, и, уже когда я произносил это слово, суровый холод зимнего сада вошел в мою душу, и…

— Вон там, видишь? — вмешалась Роксана, не обращавшая внимания на Исток. — Можешь просить все, что захочешь: отрез красного шелка, гребень из слоновой кости или бочонок игристого вина — и ты найдешь это в кладовых Голубой башни, когда вернешься. Разве не странно притягивает свет это кольцо, когда вращается?

И в тот самый миг, когда задняя стена пещеры растворилась, открыв моим глазам вращающееся латунное кольцо, я вспомнил, что такое отчаяние.

Кольцо было выше моего роста, и, когда оно вращалось вокруг своей оси, обдавая мои щеки стылым воздухом, оно поглощало свет факелов, блестящие отражения льда, серебра и черного янтаря и вплетало их в сферу серого света. Око — точно такие же я видел и использовал в крепости Зев'На, точно такое же вращалось в замке лордов в день, когда я обменял свои глаза и душу на власть и бессмертие.

Роксана стояла за моим плечом. Мне нужно было предупредить ее. Но я не мог отвести глаз от кольца, и голод нарастал во мне, словно штормовые облака, спешащие поглотить небо Пределья. Невообразимо опасно для меня было оставаться близ источника силы… источника соблазна. Но я не мог — и не стану — бежать от правды и не поверю в нее, пока не услышу ее произнесенной вслух.

— Назови мне имена предателя и убийцы, — потребовал я.

Я уже знал, что это был один и тот же человек.

— Но, мой…

— Назови! — проревел я приказ, пытаясь выплеснуть в нем гром своего желания, вопль страха и пустую тишину внутри себя.

— О, мой милостивый государь… это был ты.

Глава 20

Кейрон

Шел четвертый месяц войны в Пустынях, когда я получил известие о полумертвом помешанном, которого нашли бродящим среди дюн. Это был не дар'нети, как доложил запыхавшийся гонец, осушив флягу с водой и вытянувшись в тени своей лошади, чтобы хоть немного отдохнуть от палящего солнца. И не зид.

Кого угодно, бродящего в одиночестве по краю Пустынь, сочли бы безумцем. Но если он не дар'нети — значит, и не один из наших воинов, переживший вражеский налет только затем, чтобы затеряться в пустыне. Это означало, что он пришел из Зев'На, а следовательно, внушал подозрения, но мог оказаться и ценным источником информации.

Вен'Дар, Наставник, который надзирал за областью, где захватили пленника, прислал сообщение, что человек сильно обезвожен, так что пройдет не меньше двух дней, пока он сможет двигаться. Но Вен'Дар был уверен — твердо уверен, — что я захочу допросить пленного лично. Я не мог представить себе возможной причины, но положился на суждение Вен'Дара. Если бы из всего мира мне пришлось выбирать, кому довериться, кроме дульсе Барейля, я бы предпочел Заклинателя Вен'Дара.

Я сказал гонцу, чтобы тот передохнул и что мы с ним и Барейлем отправимся в лагерь Вен'Дара на заре следующего дня, когда я прослежу за тем, чтобы дневные планы сражения начали претворяться в жизнь.

Война ни к чему не вела, если только не считать приближение нашей собственной гибели за положительное достижение. И не одним холодным пустынным рассветом, смывая металлический привкус песка и недосыпа глотком тепловатого эля, я думал о том, что это самое достижение уже кажется мне почти желанным.

Но потом, конечно же, наступала полночь, когда я обходил раненных в этот день: искалеченных юнцов, связанных кожаными ремнями и сильными чарами, чтобы они не отгрызли собственные руки; молодых женщин, которые молча смотрели в бесконечную пустоту или раздирали на себе кожу, пытаясь избавиться от невидимых страхов; мужчин, извивающихся от боли в истерзанных телах или бредящих от безжалостного жара пустыни. Все они протягивали ко мне руки в мольбе о помощи вместо того, чтобы обнимать этими руками своих мужей, матерей и детей или строить ими жизнь, полную красоты. В такие ночи я снова клялся, Что нет цены слишком высокой, чтобы избавить вселенную от лордов Зев'На. Возможно, оттого, что сам я уже заплатил цену, о которой клялся столь легко и со столь ужасными последствиями.

Красный полукруг, высунувшийся над горизонтом, уже прогнал ночную прохладу, когда следующим утром я созвал своих военачальников. Я сказал им, что открою портал, необходимый для дневной атаки на лагерь зидов, но потом оставлю его на Наставника Устеля, в то время как сам отправлюсь переговорить с Вен'Даром. Н'Тьену, самому одаренному своему стратегу, я поручил следить за выполнением нашего дневного плана и распоряжаться войсками, как он сочтет нужным. Старый Устель умело использовал чары, но совершенно не имел таланта к военным действиям, как это ни странно для того, кто был настолько ими увлечен.

Не прошло и часа, как сражение началось: портал, который позволял моим воинам миновать бесконечные лиги пустыни, был открыт, и я отсалютовал отважным мужчинам и женщинам, которые шагали в него, держа наготове мечи, копья, луки и чары, чтобы бросить вызов нашим бездушным врагам. Как только все они прошли, на лагерь упала тишина. Всех раненных в прошлой битве уже отослали в Авонар, а мертвых похоронили или сожгли, в соответствии с обычаем, принятым в их семье.

Как я и ожидал, едва я собрался уходить, в моем шатре объявился Мен'Тор, как всегда, прикрываясь справедливой обеспокоенностью.

— Государь, правильно ли я понял, что вы не собираетесь присутствовать при сегодняшнем сражении?

— Если вы пришли сюда, чтобы задать мне вопрос, значит, я полагаю, вы кое-что уяснили для себя.

Я натянул латные рукавицы.

— Могу я осведомиться, что вынуждает вас отлучиться? Предположение о том, что скалы Динайе стратегически важны для нашего замысла, подтверждено Географами. Позиции зидов укреплены, по меньшей мере, четырьмя уровнями боевых заклинаний. Наши войска воодушевлены и решительны. Сегодняшняя атака — решающая для наших планов.

Необычайно сжатый анализ для Свершителя.

Мен'Тора высоко ценили за талант тасовать загадочные сведения и строить на их основе план действий. Он мог найти способ осуществить все, что вы ему поручите, — особенно если он сам с этим согласен.

— Каждый день является решающим для наших планов, Мен'Тор. Когда у человека нет выбора, приходится делать лучшее из всего, что осталось. И вы, разумеется, можете осведомляться обо всем, о чем пожелаете. Просто я не всегда буду отвечать.

Что-то в Мен'Торе всегда заставляло меня держать спину прямее. Он был весьма уважаемым человеком. «Такой достойный, — говорили люди. — Ему суждено великое будущее». Ничего такого я не замечал, но не видел и подобающего повода отослать его прочь, как мне бы того хотелось.

— Конечно, я не собирался ничего выведывать, ваше высочество. Вы — лучший полководец, какой только рождался среди дар'нети. Когда вы напоминаете нашим воинам об ужасах, которым были свидетелем, о благородной цели, требующей от нас жертвы, они отвечают вам с пылом вдвое большим, чем какому-либо другому военачальнику. Но если ваши личные заботы вмешиваются…

— Это не личные заботы, Мен'Тор. — Я слишком сильно дернул кожаный ремешок, так что он порвался. Я бросил обрывок на землю, заменил его, затянул и поднял потертый ранец. — У Вен'Дара есть пленник, и он хочет, чтобы я на него взглянул. Крепостной, сбежавший из Зев'На, как я полагаю. Н'Тьен расставит войска. Ваш отец удержит портал, а солдаты последуют за вами. Можете послать за мной, если я понадоблюсь. Этого достаточно?

— Я только обеспокоен…

— Благом Авонара и нашего народа. Я ценю ваше рвение в исполнении долга. Всего хорошего.

— Хорошей дороги, государь. Я отправляюсь на передовую.

По крайней мере, Мен’Тор не был лицемером, отсиживающимся в тылу с картами и планами, пока простые воины сражаются в битвах, которые он так страстно поддерживал. Он наслаждался тем, что находился в первых рядах исполнителей этой безумной авантюры.

— Проводи меня к Вен'Дару, — велел я гонцу, стоящему в ожидании вместе с Барейлем и нашими лошадьми, когда Мен’Тор поспешил прочь. — Лучше бы Наставник не ошибся насчет важности этого пленника — или я пошлю Мен'Тора присматривать за его деятельностью.

Дорога выдалась долгой и жаркой, поскольку нам пришлось воспользоваться общепринятыми средствами передвижения, а не привычным для дар'нети порталом, который мог напрямую связать одно место с другим через несколько шагов или несколько лиг. Вся сила уходила на то, чтобы создавать и поддерживать порталы к полю битвы, на саму битву и на все возможное исцеление после нее. Мы с Наставниками и военачальниками делили этот груз между собой, бережно расходуя ресурсы, чтобы их хватило хотя бы на эти, основные потребности.

Вен'Дар и его небольшое подразделение располагались в половине дня езды от нашего главного лагеря. Основной задачей его войск было рассылать небольшие подвижные отряды, чтобы тревожить уязвимые места армии зидов. Второстепенную задачу освобождения крепостных из рабочих лагерей сам Вен'Дар считал куда более важной. Крепостные были не дар'нети, а потомками людей из человеческого мира, которые поколение за поколением жили в рабстве в Се'Урот, пустынной империи лордов.

Вен'Дар также разыскивал рабов-дар'нети и рассылал спасательные отряды, заслышав малейшие слухи о них. Но нам еще оставалось найти такого раба, кому позволили бы остаться в живых при нашем приближении. Если зиды были вынуждены спешно покинуть свои позиции, они или насаживали рабов на колья, или сжигали их заживо. И после того, как я увидел это, ни для одного зида, встретившегося с моим клинком, смерть не оказалась легкой.

* * *

— Наставник ждет в синей палатке в середине лагеря, государь, — сообщил гонец, когда мы приблизились к окраине лагеря Вен'Дара.

Было около полудня, и больше всего меня интересовал не таинственный пленник, а возможность убраться с солнцепека и найти воду не такую обжигающую, как остатки в моей фляге. На то, чтобы освоиться с жизнью в пустыне, уходило больше нескольких месяцев. Четыре года прошло с моего плена в Зев'На, и я уже отвык от этого.

Когда я шагнул в душный сумрак палатки, Наставник и двое взмокших лейтенантов склонились над небольшим столиком, сосредоточенно изучая карту. Молодой адъютант перебирал свертки с провиантом и фляги в деревянном сундуке.

— Добро пожаловать, ваше высочество, — сказал Вен'Дар, снимая очки.

— Сир! — Воины выпрямились и прижали к сердцу кулаки, прежде чем вытянуть в приветствии открытые ладони.

Вен'Дар обогнул стол и преклонил колено, простирая ко мне руки.

— Се'на давонет, Гире Д'Арнат!

Он улыбнулся, когда я коснулся его ладоней и жестом поднял его.

— Я рад, что вы приехали. Барейль, добро пожаловать. Дульсе вошел следом за мной в палатку. Некоторые мужчины и женщины преклоняли колени перед государем по велению долга, другие — из страха, благоговения или в соответствии с обычаем. Вен'Дар был единственным известным мне человеком, который выражал так радость: он радовался моему положению, моей жизни и дружбе со мной, радовался собственным положению и жизни. И какими бы ни были обстоятельства нашей встречи, я не мог приветствовать его, не ответив ему улыбкой. Вен'Дар был живым примером Пути дар'нети — восприимчивым, радостным, наслаждающимся каждым мгновением своей жизни и вплетающим ее в огромный узор вселенной.

— Лучше бы это оказалось действительно важным, — заметил я, принимая влажную тряпку, протянутую мне адъютантом, и утирая лицо и шею. — Этим утром в скалах Динайе мы ударили по пятитысячному войску генсея Сената. Мне следовало быть там.

Вен'Дар выдворил из палатки своих подчиненных и показал Барейлю на бочонок с водой и оловянные кружки, стоящие у занавески, которой была отгорожена его постель. Наставник был человеком среднего роста, легкого телосложения, светловолосым, в его немодной бороде едва начали пробиваться серебряные пряди. Кое-кто мог бы счесть его не слишком внушительным, но только пока не услышал бы, как он говорит, или не встретился с ним взглядом. Вен'Дар мог один заполнить комнату своим тихим присутствием, а морщинки вокруг его серо-голубых глаз легли глубоко, выдавая смешливый характер этого человека. Но именно сила его слов, способных коснуться самой сути вселенной, проливала мужские слезы и унимала женскую ярость, подталкивала к кровопролитию, но могла вдруг рассмешить ребенка. Даже те, кто не считался с Путем, признавали Вен'Дара могущественным чародеем — и могучим воином, смотря что он выбирал.

— Думаю, вы сочтете это куда более насущным, чем даже столь волнующий поворот этой гибельной войны.

Вен'Дар ненавидел войну и исполнял свой долг честно, но с куда меньшим удовольствием, чем я. Только война и ее последствия могли погасить его улыбку — как и произошло при следующих его словах.

— Юный скиталец, найденный нами, в бреду упоминал о вашем сыне.

— Значит, он с ними. Снова в Зев'На, где ему и место.

Моя ярость остыла за четыре месяца, прошедшие после событий в Виндаме, как остывает кипящая лава, выплеснувшаяся из вулкана. Я мог говорить о Герике, даже произносить его имя или размышлять о его планах и местонахождении, не чувствуя при этом вкуса крови. Но как лава становится частью вулкана, так и мой гнев стал частью меня: жесткой, холодной, высасывающей жизнь из всего, чего она касалась.

— Ваш пленник — крепостной? — спросил я. — Он видел Разрушителя?

— Я не знаю. Бедолага пробыл за Калле Рейн, возле скал Кастикс, день или два без еды и питья. Мои Целители позаботились о нем и погрузили его в глубокий сон. Они смогут разбудить его сегодня к вечеру. С ним все будет в порядке; я, возможно, преувеличил тяжесть его состояния в послании. Слегка. Но когда его только принесли, несмотря на слабость, он был крайне возбужден. Он умолял отвести его к вашей супруге, государь.

— К моей супруге? Я думал, вы сказали…

— Он был близок к исступлению. Полагаю, он боялся, что умрет, прежде чем сможет поговорить с ней. Его точными словами было: «Я должен сказать госпоже Сейри о молодом хозяине».

— Отведите меня к нему.

— Я разместил его у себя, но он еще не… — Немедленно!

Я знал только одного человека, который выразился бы именно так.

Они уложили его на собственной постели Вен'Дара. От солнца его кожа стала цвета темной бронзы. Благодаря Целителям его лицо и руки всего лишь покрылись волдырями и струпьями. Я отпустил проводника Вен'Дара, дульсе Бастеля, который пытался напоить Паоло.

— Займитесь остальными делами, — предложил я ему. — Я за ним присмотрю.

— Значит, я прав, — заметил Вен'Дар, стоя между частями занавески, когда я сел у постели, скрестив ноги. — Это мальчик из рассказов, тот самый, кто отправился с вами к Воротам и выжил в Зев'На.

— Я дважды обязан ему жизнью, не считая всего прочего.

— Он исчез вместе с вашим сыном.

— Мы нашли следы борьбы за воротами Виндама… и кровь Паоло. Мы думали, что Разрушитель убил его.

Вен'Дар был мудрым человеком. Он не пытался утешать, когда это было невозможно, и не вмешивался со словами, когда я не нуждался в них. Он не задавал мне вопросов в тот долгий, жаркий день, когда я сидел рядом с Паоло, поскольку уже разделил со мной самую болезненную и потаенную правду. Наверное, я просто не мог долго скрывать от него что-либо важное. И когда на закате пришла Целительница, чтобы проведать Паоло и вывести его из глубокого сна, в который она его погрузила, Вен'Дар знал, что я не уйду, хотя для меня почти невыносимо было наблюдать за работой Целителей. Так что он просто встал позади меня, положив руки мне на плечи, и шепотом начал плести кружева слов над моей болью.

Никто не сможет повторить слова силы, которые произносит Заклинатель, творя свое волшебство. Иногда вы слышите отрывок обычного разговора или улавливаете чужую интонацию, от которой вас охватывает чувство куда более сильное, чем предполагают обстоятельства, и тогда люди говорят, что этот звук напомнил вам чары Заклинателя. Я знал только, что на один благословенный миг мне стало легче. Затем Целительница закончила, и я протянул Паоло чашку воды.

— Государь!

Смятение, скользнувшее по его лицу при виде меня, камнем легло на мое сердце.

— Друг мой, — ответил я, заставляя себя улыбнуться и изобразить спокойствие, которого я не ощущал, — среди всех тех, кого мы находим заблудившимися в Пустынях, менее всего я ожидал увидеть своего верного соратника. Тебе уже лучше?

Я готов был поклясться, что он побледнел под загаром.

— Я думал, мне уже конец пришел, — ответил он. — Это входит в привычку, от которой мне стоило бы избавиться.

— Я рад, что мы нашли тебя.

— Там была песчаная буря. Думаю, я где-то ошибся поворотом.

Он сел, взял чашку и осушил ее, не переставая пристально смотреть на меня. Я задумался, что он пытается там высмотреть, но он заговорил прежде, чем я успел задать вопрос.

— Так, значит, она мертва?

— Что ты имеешь в виду?

— Госпожа. Я все надеялся, вы сможете… но ошибся.

— Сейрижива.

Он едва не выпрыгнул из постели.

— Ну дела! Я едва не рехнулся. Я подумал… у вас такое лицо было… проклятье! Где… то есть… здесь ее нет, я думаю. Не в Пустынях. Те, кто нашел меня, сказали, что у вас тут идут сражения.

— Она в Авонаре, в безопасности.

Он глубоко и медленно вздохнул.

— Здорово это слышать.

— Она очень больна.

Он быстро отвел взгляд от моего лица.

— Чего бы я не отдал, чтобы повидаться с ней.

— Если хочешь, я отведу тебя к ней. Думаю, встреча с тобой может пойти ей на пользу. Раз в день мы отправляем раненых в Авонар через портал. Мы не можем держать его открытым слишком долго, иначе зиды обнаружат наши лагеря. Сегодня вечером я буду занят, но завтра мы с тобой отправимся туда, если ты достаточно оправился для этого.

Ветер хлестнул стену палатки, лампы и инструменты, повешенные на скрещенные шесты, закачались.

Паоло откинулся на тонкую подушку, которую Целительница подложила ему под голову.

— Думаю, я тогда пока посплю, если можно. Мне надо вам рассказать, что произошло, и все такое, но у меня уже глаза слипаются. Там, в Пустыне, я боялся спать, думал, что больше уже не проснусь. Мне есть что наверстать.

— Уверен, что так и есть. Наставник Вен'Дар и его люди будут поблизости, если тебе что-нибудь понадобится. Но я скажу им, чтобы они тебя не будили.

— Я буду в порядке. Не хочу никому мешать.

— Ты сможешь рассказать мне о своих приключениях завтра, прежде чем мы отправимся к Сейри. Я должен знать, как ты оказался здесь, где ты был… ты понимаешь.

— Ясное дело. Государь, я под стражей?

— Нет. Ты не под стражей. Спи вволю, парень.

Я поднялся и шагнул за занавеску. Вен'Дар ждал меня, и я знаком предложил ему выйти наружу вместе со мной.

— Охрану ставить не нужно, — распорядился я.

— Но, государь, если он был вместе с вашим сыном…

— Я сам прослежу.

Ночной ветер Пустынь был холоден и быстро изгладил воспоминания о дневном пекле. Какое-то время я сидел у костров вместе с солдатами, позволяя им пересказывать мне сегодняшнюю схватку, пока они не избавлялись от нее в достаточной мере, чтобы суметь заснуть. Но где бы я ни останавливался, я все время держал в поле зрения темную палатку Вен'Дара. Становилось все позднее, костры дотлевали, с порывом ветра вспыхивали в притворном оживлении и снова умирали в вихре искр. Солдаты заворачивались в одеяла, скрываясь во сне от ужасов дня.

Обычно, поговорив с теми, кто встретится с зидами назавтра, я отправлялся к раненым, но в эту ночь я сидел в темноте на теплом песчаном пригорке, один — пока Барейль не принес мне сыра, хлеба и эля.

— Вам составить компанию, мой государь, или оставить вас одного?

— Я всегда рад тебе, дульсе. Дерево не считает собственный ствол «компанией».

Барейль, мой мудрый спутник, поспособствовавший восстановлению моей памяти, спасший мой рассудок после смерти Дассина, сел на песок рядом со мной, скрестив ноги.

— Как дела у юного Паоло?

— Целители говорят, что он всего лишь обезвожен и покрыт волдырями. Он же не говорит мне ничего.

— Но вы же не сомневаетесь в нем? Он бы отдал за вас жизнь.

— Посмотрим за палаткой Вен'Дара — и увидим.

Я подумывал наладить связь между мной и моим мадриссе и узнать, не найдет ли он где-нибудь среди своих огромных познаний разумное основание для того, чтобы Паоло вдруг заблудился среди пустыни за скалами Кастикс с посланием для Сейри — основание, не подразумевающее предательства. Но решил, что мне не нужны бездоказательные теории.

Не прошло и четверти часа, как из-под заднего края синей палатки выкатилась темная фигура, поползла к рощице мертвых деревьев, а потом скользнула в темноту, направляясь к огням и суете тента, под которым лежали раненые. Мы с Барейлем тихо последовали за ним, держась в стороне. Мальчишка прекрасно рассчитал время. Он спокойно лежал на песке, выждав полчаса или больше, пока Целители занимались своим делом. Но едва Вен'Дар закончил заклинание, создавшее в воздухе перед лазаретом колеблющийся овал, как тощая фигура метнулась из тени и нырнула прямо в портал. Несколько криков раздалось со стороны случайных свидетелей происшествия, но я уверил всех, что причин для тревоги нет, и вскоре они вернулись к своим мрачным занятиям: транспортировке товарищей через портал, латанию небольших ран у тех, кому придется остаться здесь, и заботе о погибших.

Я попросил Барейля отвести моего коня обратно в главный лагерь, потом провел по нескольку мгновений с каждым из раненых, прежде чем открыть снова портал в Авонар и шагнуть в него.

Я вышел в большом здании, превращенном в лечебницу для тех, кому не могли помочь Целители или кому требовалось много времени для выздоровления. Я нечасто бывал здесь — мне было слишком тяжело оттого, что я ничего не мог сделать для тех, кто лежал на бесконечных рядах простых белых постелей. Но этой ночью я провел немного времени со своими храбрыми воинами. Я знал, где непременно, рано или поздно, найду Паоло, но он не сразу сможет выяснить, где она, и добраться туда.

В тихий предрассветный час я велел подать мне лошадь и выехал из северных ворот Авонара по извилистой дороге, которая вела в Лидийскую долину, к тихому, изящному белому поместью Нентао, «Пристанищу». Я отверг бесчисленные предложения тех, кого смущало, что их повелитель разъезжает ночью без охраны. Я надеялся, что не слукавил, сказав, что она мне не понадобится. Мне не хотелось верить, что и Паоло сделался предателем.

Когда я оставил лошадь во внутреннем дворике и прошел через цветочную арку в сад, небо уже окрасилось нежно-розовым. Из лиственного полога протянулась рука, коснувшаяся моего рукава. Я был бы крайне разочарован, если бы ничего в этом роде не произошло, и без колебаний шагнул в укромные заросли.

— Какая неожиданность видеть вас здесь, государь.

— Доброе утро, Радель.

— У нее посетитель нынче утром. Мальчик-конюх… Но, должно быть, вы об этом уже знаете. Поэтому вы и здесь.

— Он сказал что-нибудь?

— Он только что нашел ее.

— Полагаю, не произошло…

— … никаких изменений, государь.

— Да. Благодарю, Радель.

Я оставил его и дошел до небольшой террасы, посреди которой журчал фонтан. Сейри сидела рядом в кресле, как обычно по утрам, ее прелестное лицо купалось в рассветных лучах. Грязный, обожженный Паоло упал на колени у ее ног, задыхаясь, словно бежал всю дорогу от Авонара.

— Госпожа, вы меня слышите? Прошу вас, что случилось? Я принес вам известия.

— Она тебе не ответит, — сообщил я, выступая из тени.

Он испуганно вскинул голову. Сейри не шелохнулась.

— С тех пор как ее ранили, она не произнесла ни слова. Думаю, она слышит нас, но не узнает. Она идет, когда ее ведут. Ест то, что перед ней поставить. Она держит книгу, смотрит в нее, но не переворачивает страницы. Она не смеется, не улыбается, не плачет, и я не знаю, она не может говорить или не хочет? И никто не смог мне этого объяснить.

— О, мой государь. Мне так… Я никогда бы не подумал…

Я провел рукой по ее прекрасным шелковистым волосам, темно-каштановым с проблеском пламени. Несколько седых прядей. Спокойное выражение лица с крохотной морщинкой между бровей не менялось, пока она смотрела на восходящее солнце.

— И даже вы…

— Мне нечего дать ей.

Паоло снова посмотрел на мою жену и, к моему удивлению, взял ее безвольную руку и поцеловал ее.

— Госпожа моя, мне так жаль… — прошептал он. Слезы катились по его обгоревшим на солнце щекам.

— Пойдем, — сказал я ему, — пройдемся немного.

Он не двигался и не сводил с нее глаз.

— Я настаиваю.

Я взял его за руку и рывком поднял на ноги, отметив, что он снова вырос. Теперь он был почти с меня ростом.

— Я хотел, чтобы ты своими глазами увидел дело рук моего сына — на тот случай, если ему удалось каким-то образом сохранить остатки твоей напрасной верности. Он убил ее, Паоло, так же верно, как если бы она уже испустила последний вздох.

Долгое время он молчал, но я не давил на него. Другие дар'нети, возможно, стали бы, но я полагал, что нет ничего столь же убедительного, как вид Сейри, движущейся навстречу смерти. Я знал, что он сделал со мной.

— Теперь расскажи, где ты был и что за послание принес моей жене.

Он не смотрел на меня, просто шел рядом, сцепив руки за спиной. Его песчаного цвета брови сошлись вместе в задумчивой гримасе.

— Все страшно запутано; думаю, у меня в голове все еще каша после пустыни. Помню, как я пошел за молодым хозяином из виндамского сада. Я собирался убить его за то, что он сделал с госпожой. Я поймал его и набросился, но не знаю точно, что случилось потом. Мы перенеслись в какое-то другое место… новое место. Это было похоже на сон, который длился чуть ли не бесконечно, но сейчас я не могу его вспомнить — словно он ускользнул сразу после пробуждения. Следующее, что я помню, — как я очнулся в пустыне, думая о том, что должен найти госпожу.

— Куда он перенес тебя? В Зев'На?

— Нет, не туда. Я помню Зев'На. Какое-то время мы были в Валлеоре, где-то на севере, где я раньше не бывал, не могу сказать точнее — я не силен в картах. А потом оказались в том, другом месте. Это не злое место, я думаю.

— И что за послание он передал через тебя Сейри?

— Я не могу сказать.

Я временно оставил эту тему.

— Где он сейчас? Где ты его оставил? Он уже присоединился к Троим?

— Он больше не один из лордов. Даже с такой тупой головой, как сейчас, я могу поклясться в этом, государь. И его нет в Зев'На. Но я не могу сказать вам, где он. Он прячется, государь, прячется там, где никто не может его найти. Он боится вас.

— Как ему и следует.

— Он знает, что вы не поверите ему. Он понимает это и не винит вас. Думаю, поэтому он и послал меня к госпоже.

— Ты хороший друг, Паоло. Мы с Сейри и каждый человек в обоих мирах навеки перед тобой в долгу. Но все это будет погублено, повсюду воцарятся страдание и смерть и жертвы тысяч людей окажутся напрасными, если Герик вновь присоединится к лордам. Раньше ты понимал последствия этого, и они не изменились и ныне — разве только к худшему.

Мы дошли до края садовой террасы, до белых перил, за которыми земля сбегала мягкими зелеными волнами к Лидийской долине, ближайшей к Авонару долине Айдолона. Ее пропитанные солнцем леса покоились между пиками гор Света, и по осени их листва забрызгивала огненно-желтым и багряным темно-синее авонарское небо. За четыре года в Авонаре я часто гулял здесь и мечтал о том, как приведу сюда Сейри. Я представлял себе ее лицо при виде этой красоты, восторженно сияющие глаза. Но теперь они не выражали ничего, а я больше нигде не замечал красоты. Я вцепился в белые металлические перила, пока мои костяшки не стали выглядеть их частью.

— Ты понимаешь, во что нам обошлось предательство Герика? Ты помнишь тех троих, некогда бывших зидами, кого я исцелил у Ворот? Они уже были готовы разрушить сердце мощи Зев'На, в то время как лучшие чародеи Авонара окружили крепость и создали стену из чар, которую не смогли бы пробить лорды. Моя советница Джарета нашла средство, способное освободить рабов-дар'нети. Мы могли победить без кровопролития, Паоло. Мы могли исцелить эту измученную землю. Но мой сын разрушил все это, и нам не осталось ничего, кроме крови и оружия. Но и этого было недостаточно. Предательство Герика укрепило лордов, раскрыло им наши уязвимые точки, и, если он снова объединится с ними, все будет потеряно. Оба мира. Навсегда. Я не могу этого допустить. Ты должен сказать мне, где он.

Паоло, юнец, которого, как мне казалось, я знал, встретился со мной взглядом, как никогда прежде, как мужчина с мужчиной. Ни страха, ни трепета, ни умышленной лжи не читалось в нем.

— Государь мой принц, я клянусь вам и госпоже всем, чем только возможно. Я отдам за вас жизнь, поеду за вами на край земли или верну вам свои ноги, если пожелаете, — или руки, или голову. Если это означает, что вы должны повесить меня, заковать в кандалы или вернуть к той жизни, для которой я был рожден, — пусть так и будет, но я не могу сказать вам то, о чем вы спрашиваете. Я поклялся — и чувствую это так глубоко, как только может человек чувствовать, что правильно, а что нет. Он не с лордами. Он прячется там, где никто не сможет его найти. Больше я ничего не могу вам рассказать.

— Ты знаешь, что любой дар'нети может прочесть твои мысли и выяснить все, что тебе известно.

Не совсем так. Лишь немногие сейчас обладали этой способностью, но Паоло не мог об этом знать. Он не дрогнул.

— Принц, которого я чту, не допустит этого. Ни за что, если я скажу ему, что не даю на это моего согласия.

— Быть может, принца, которого ты чтишь, больше не существует.

— Значит, эта война проиграна в любом случае, и не имеет значения, что я скажу или не скажу.

Именно эти слова, разумеется, нашептывало мне мое собственное сознание в течение четырех ужасных месяцев, но я не буду выслушивать их от невежественного мальчишки. Я выпустил на волю ярость, скопившуюся в моих руках, и ударом отправил его лететь через всю террасу.

— Радель!

Молодой дар'нети бегом примчался на зов.

— Возьми этого предателя под арест. Он не должен выйти из этого дома, пока я не решу, как с ним поступить. Я хочу, чтобы он ухаживал за моей супругой и каждый день видел, что с ней сделал его дружок.

— Конечно, я сделаю все, как вы сказали, государь, но не слишком ли это мягко для предателя?

Радель всегда готов проявить рвение.

— Ты не причинишь вреда Паоло, никоим образом. Никто не должен говорить с ним или пытаться допрашивать. Я лично выслушаю, что ему есть сказать, когда решу, что он должен заговорить. Ты меня понял?

— Конечно, государь. Как пожелаете.

— Подумай над простой загадкой, глупый мальчишка, — бросил я, поворачиваясь спиной к утирающему кровь юнцу, чтобы снова не потерять власть над своим кулаком. — Каким должен быть человек, чтобы исказить разум и память верного друга? Или чтобы послать его в пекло полумагической войны, пока сам отсиживается в тенях? Наверное, таким же, как тот, кто убивает юную мать в самом начале ее жизни или принуждает сильного, достойного человека вспороть себе живот. И если твоему языку запрещено говорить правду о том, где вы были, может, и твоему разуму запрещено вспомнить правду о том, кто он есть.

Я уже не видел, как Радель колдовал и уводил Паоло прочь. Я встал за спиной Сейри, поглаживая ее по волосам. Она сидела на краешке стула, глядя на восход, словно ждала, что из него выйдет кто-то ей знакомый.

Но я не мог долго оставаться рядом с ней, не теряя рассудка. Поэтому спустя несколько мгновений я покинул сад, вскочил на коня и вернулся в Пустыни. К полудню я зарубил полсотни зидов из войск генсея Сената. Мои люди окружили меня, ликуя, взмахивая клинками, крича, что Наследник Д'Арната пришел нести смерть Зев'На. И я, тот, кто несет смерть, топил свою ярость в крови врагов.

Глава 21

Вен'Дар

Первая встреча принца Д'Нателя с лейранским юношей вселила в меня огромную надежду. Принц был так привязан к мальчику, и, пока он весь долгий день сидел у его постели, я чувствовал, как ему хочется выразить это. Но юноша был сдержан. То ли он и в самом деле предал принца, то ли заметил перемену в нем и решил, что не может ему довериться. Я этого не знал, но печалился о них обоих. Если юноша продолжит молчать, последствия могут быть весьма суровы, и не столько для него, сколько для Д'Нателя.

На следующее утро Барейль рассказал мне, как принц позволил мальчику сбежать, и я понял его замысел. Я подгадал так, чтобы оказаться в штабе, когда принц вернулся из Нентао, в надежде услышать, что юношу и в самом деле тронуло прискорбное состояние госпожи, но получил лишь скупой отчет о провале. С тяжелым сердцем я наблюдал, как он снова с головой окунулся в войну и как вернулся поздно ночью, залитый кровью, а его солдаты превозносили совершенные им убийства. Если это продолжится, вскоре я уже не смогу дотянуться до него.

Итак, тем же вечером, не сообщив об этом ни принцу, ни даже своему мадриссе, я скользнул в портал к Авонару.

Вскоре после полуночи я вошел в мирную темноту Нентао через боковую калитку. Я не боялся наказания. В конце концов, это был мой собственный дом.

* * *

Я не был знаком с госпожой Серианой до того, как обезумевший от горя принц призвал меня в самый черный свой час, умоляя спасти ее жизнь. Целители, которых вызвали, чтобы вылечить ее рану, чувствовали, что она ускользает от них. Она не хваталась за тянущиеся к ней руки помощи, словно жизнь ее стала слишком мучительна, чтобы длить ее дальше.

— О боги, Вен'Дар, — рыдал он у ее постели. — Я убил и ее, и себя. И она уйдет прежде, чем я смогу исправить то, что натворил.

Как страшно чувство вины может извратить истину.

Я собрал все, что узнал о ней за четыре года дружбы с принцем, и все, что знал о человеке, которого она любила больше жизни, и начал плести для нее заклинание.

Нельзя заранее сказать, чего достигнет заклинание. Ты создаешь его, помня о желанном исходе, в случае с госпожой — о желании держаться за жизнь, столь возлюбленную и ценимую. Ты вплетаешь это в слова, знание и силу, дарованные тебе, пока чары не переполнят тебя настолько, что едва не начнут сочиться сквозь твою кожу. И только тогда ты должен забросить его, словно рыбак — удочку, и надеяться, что итог твоих усилий ляжет где-то неподалеку от намеченной цели.

Она жила, и на какой-то краткий час мы поверили, что она сможет очнуться. Но шли дни, и наши надежды таяли, а когда ее глаза наконец открылись, в них не было жизни. Словно ее болезнь была исцелена, но душа — нет. Именно тогда принц спросил, может ли он отвезти ее в Нентао.

— Она не была готова появиться во дворце, — пояснил он с горечью. — Она всегда говорила, что это дом Д'Нателя, а не мой. Пожалуй, она была даже в большей степени права, чем полагала сама. Я не могу оставить ее там. И мне так часто придется отлучаться…

Лейранский юноша был заперт в моем погребе. Он громко похрапывал, а руки и ноги его были прочно закреплены на сточной трубе, уходящей в потолок. Маленькое окошко и дверь были зачарованы, а его конечности удерживались простыми, легко определимыми заклинаниями.

Я присел на ящик с репой и смотрел на него в упор, пока он не проснулся. Почти целый час. Однако я всегда полагал, что будить незнакомца, тормоша его, — ужасно грубо. А иногда и опасно.

— Что, скрутили, как гуся, а? — спросил я, когда мальчик открыл глаза.

Он дернулся в попытке сесть, запутался в веревках и врезался головой в трубу, издав восклицание, обиходное на скотном дворе.

— Ага, — наконец устроился он на мешке моркови.

— Меня зовут Вен'Дар. Я — один из Наставников Гондеи. Как мне известно, ты знаком с нами — и с лучших сторон, и с тех, осмеяния которых мы предпочитаем не допускать.

— Угу. — Он признал справедливость утверждения кислой гримасой.

— Как я и думал. А теперь, если я развяжу твои руки и ноги, произнесу ряд обещаний о честности своих намерений и угроз, касающихся любой твоей попытки к бегству, не удостоишь ли ты меня недолгой беседой?

Он пожал плечами, всем своим видом выражая необщительность. Определенно он чего-то недоговаривал. Я развязал его, но обещания и угрозы пропустил.

— Для начала должен сообщить, что я советник принца и близкий его друг. Освободить тебя я не могу. Не хочу, чтобы ты заблуждался на этот счет.

— Я понял. Он послал вас украсть то, что у меня в голове?

— Думаешь, он собирается это сделать?

— Еще вчера я бы так не подумал. Вам придется спросить у него.

— Ты отсутствовал четыре месяца. Тебя считали мертвым. Убитым. А теперь ты объявляешься поблизости от Зев'На и не отрицаешь своей верности тому, кого считают нашим заклятым врагом. И ты не ожидал расспросов?

— Я не ожидал, что госпожа окажется такой, какая она есть. И я не ожидал, что принц окажется… таким, какой он есть.

— Ты считаешь, что принц изменился?

— «Изменился»… Адово пламя! Я не… Ну, скажем, если вы сообщите мне, что он умер и переродился заново, я поверю в это скорее, чем в то, что он остался принцем, которого я знал. И все же время от времени какое-нибудь слово или взгляд — и я понимаю, что это все еще он. И от этого только хуже.

Восприимчивый юноша. И душой — в точности как о нем рассказывают.

— Ты клялся принцу, что его сын не в союзе с лордами Зев'На. У тебя есть этому доказательства?

— Нет. Никаких, кроме моего слова и его — молодого хозяина то бишь.

— Ты поэтому так хотел поговорить с госпожой Серианой?

Мальчик прищурился.

— Так вы здесь все-таки затем, чтобы копаться в моей голове?

— Нет. Принц не только не посылал меня сюда, но и, полагаю, весьма рассердится, когда узнает об этом. Вот почему так важно, чтобы мы пришли к некоторому взаимопониманию. Я знаю, что ты любил и уважал принца, как и я сам, и я должен знать, по-прежнему ли ты относишься к нему так, или же юный лорд настроил тебя против него?

— Я вчера говорил принцу, что отдам ему свою жизнь, или ноги, или все, чего бы он ни попросил. И я не врал. Зачем я должен повторять?

Если этот мальчик лгал, то он был самым талантливым актером, с каким я когда-либо встречался. Возможно, ложь была умением, свойственным жителям человеческого мира, которым мы, дар'нети, никогда не владели.

— Именно так я и думал. Что ж, ответь мне на один вопрос. Почему так важно, чтобы ты переговорил с госпожой?

— Потому что она — единственная, кому я могу передать это послание. Молодой хозяин был уверен, что его отец не станет слушать — как оно и вышло, — поэтому он хотел, чтобы госпожа убедила принца сделать необходимое. Если бы она оказалась мертва, я смог бы сказать это самому принцу, но поскольку она жива — я не могу, и будь я проклят, если знаю, что, во имя всего святого, мне теперь делать!

Мгновение я сидел, осознавая услышанное, но не преуспел. Поэтому я вытащил из кармана платья полотняный мешочек.

— Не хочешь перекусить?

— Я не голоден.

Еще один признак того, что с мальчиком не все в порядке. Принц много рассказывал мне о Паоло. Я зачерпнул из мешочка пригоршню сушеных ягод и принялся жевать, наблюдая за тем, как мальчик следит за мной. Я чувствовал, что его так и подмывает задать мне вопрос.

— А, — он колупнул ногтем своенравно высунувшуюся из мешка морковку и уставился на ее бледную кожицу, — Радель знает, что вы тут со мной разговариваете?

— Нет, он не знает. Ты можешь доверять мне, Паоло. Я обещаю.

Конечно, я надеялся, что он не настолько глуп, чтобы Доверять обещаниям первого встречного дар'нети. Только моим.

— Мне необходимо твое доверие.

— Я вас не знаю.

— Верно. Что, если я поделюсь с тобой страшной тайной?

— С какой стати? Вы что, не верите, как все остальные, что молодой хозяин обратился ко злу? А если он зло, то и я наверняка тоже.

— Я предпочел поверить тебе, Паоло, поскольку если порочен юный лорд и ты тоже, то надежды для принца нет. Может, он спасет Авонар, может, нет, но он — человек, которого ты знал и чтил, как и я, — он будет безвозвратно потерян. Я оставил принцу задачу спасения миров, но в глупой гордыне, свойственной Наставникам дар'нети, взял на себя труд спасать его.

— Что вы хотите сказать?

— Ты знаешь о двух его жизнях и, думаю, понимаешь, что твоим другом, которым ты столь сильно восхищаешься, является человек по имени Кейрон, Целитель-дар'нети, похищенный у смерти шестнадцать лет назад. Уму непостижимо, что сотворил мой дерзкий коллега Дассин, который привязал душу мертвого человека к хрустальной пирамидке размером с мою ладонь и десять лет удерживал в плену, пока не поместил в тело умирающего принца.

— Это я знаю.

— И ты знаешь, что в некотором роде он также является принцем Д'Нателем, могучим воином, но из тех, кто упивается насилием, человеком, ведомым собственным гневом и подвластным ему…

Всегда приятно видеть на человеческом лице проблеск понимания. Одно из сильнейших удовольствий в этой жизни.

— Вы хотите сказать, что он становится только Д'Нателем, без другого! Он даже сам сказал это — что принца, которого я знал, может больше и не существовать.

— Он видит, что происходит, но не знает, как это остановить. Он борется с этим с тех пор, как поселился в Авонаре, веря, что одной лишь силой воли сможет удержать Д'Нателя на его месте. Но воли недостаточно, потому что его собственная природа восстает против него. Гнев подтолкнул перемены, видишь ли, поскольку гнев был сутью всей жизни Д'Нателя.

Неужели Дассин просчитался? Неужели душа убитого Д'Нателя не успела завершить свой путь за Черту, когда он заменил ее своим пленником? Наверное, мы никогда этого не узнаем. Но свидетельства были очевидными: от Д'Нателя осталось намного больше, чем мог бы рассчитывать Дассин.

— Когда наш принц видел то, что набег зидов сотворил с деревней, или вспоминал ужасы Зев'На и невинных, страдавших там, гнев Д'Нателя начинал пожирать его. Исподволь. Медленно. И он сам не был уверен в том, что происходит, и не говорил об этом никому, даже собственной жене. Но лишь после того, как была убита его советница Джарета и он заподозрил, что сын обманул его доверие, он поверил в свое грядущее поражение в этой битве. Прежде чем я нашел способ помочь ему, ловушка захлопнулась и наши худшие опасения сбылись.

Паоло кивнул.

— Это когда он пришел убивать молодого хозяина. Я никогда не видел его в такой ярости. Ни в Зев'На, когда он был рабом, ни у Ворот, когда зиды вынудили его сражаться.

— Да. И в ту темнейшую из ночей, когда его возлюбленная супруга оказалась на краю гибели… Паоло, он не смог исцелить ее. Он даже не смог начать.

— Вот проклятье!

— С того дня он уже никого не мог исцелить. Самая основа его жизни оказалась разрушена. Он видел, что потерял душу, жену, сына, и ничего не мог со всем этим поделать. Теперь принц повсюду носит с собой кристалл Дассина, и отсроченная смерть ждет его прикосновения. Я боюсь за его жизнь так же, как за разум и душу.

— Почему вы все это говорите мне? Я никто, объездчик лошадей. Чтобы помочь ему, нужен чародей.

— Потому что вчера, когда он сидел у твоей постели, я увидел проблеск его последней надежды. Он отчаянно хочет поверить тебе. Он хочет, чтобы ты убедил его в том, что его сын — не тот, за кого он его принимает. Он знает, что навсегда потеряет себя, если убьет своего сына, но если ты не дашь ему выбора, ему придется так поступить.

— Но у меня нет никаких доказательств, только то, что я считаю правдой. И если бы я рассказал ему то, что знаю, — даже если бы я мог, — это только открыло бы ему, где найти молодого хозяина, чтобы убить его. Он сам сказал, что именно это он и намерен сделать.

— Итак, получается, что мы в тупике. Тебе нужно поговорить с госпожой в надежде, что ей удастся убедить принца выслушать сына. Но она не слышит тебя — или слышит, но ничего не может сделать. Сам юный лорд не может появиться перед принцем, чтобы изложить свою точку зрения, потому что ему это будет стоить головы. Но пожалуйста, объясни мне еще раз, почему ты сам не можешь рассказать принцу, в чем дело?

Мальчик пнул ящик с луком.

— Потому что молодой хозяин наложил на меня чары, чтоб я мог передать его сообщение принцу, только если госпожа окажется мертва! Мы же не предполагали, что с ней случится что-то такое.

— Я искренне надеялся, что именно это ты и имел в виду.

Лицо мальчика скривилось в такой великолепной смущенной гримасе, что я разразился совершенно неуместным хохотом — привычка, от которой я никак не мог избавиться со времен моей далекой юности.

— Скажи-ка мне, добрый Паоло, — выговорил я, когда наконец взял себя в руки, — что ты знаешь об этом Раделе?

Я предупреждал принца, что не стоит отдавать его семью на милость Мен'Тора, особенно в столь деликатной ситуации, как с юным Гериком. Но, виня себя за опрометчивость и не доверяя собственной любви к сыну, он выбрал телохранителя, совершенно невосприимчивого к подобным чувствам: сына Мен'Тора и внука Устеля — единственного члена совета Наставников, который прилюдно предложил сместить Д'Нателя и назначить нового Наследника, который возглавил бы Авонар в войне против зидов. Принц полагал, что противодействие Мен'Тора и Устеля вызвано оправданной тревогой за Авонар. У меня такой уверенности не было.

Паоло неохотно заговорил.

— Радель — хороший боец. Помог отогнать бандитов от торгового каравана, с которым мы путешествовали. И думаю, он человек благородный. Образованный. Ну там манеры и все такое прочее…

— Однако он презирает тех, кто не является дар'нети.

— Каждый миг каждого дня он смотрел на нас свысока, считая нас простой грязью. Но больше всех он ненавидел молодого хозяина. Он ведь очень быстро сообразил, что Раделя прислали не для того, чтобы защищать его. Может, госпожу, но не его. Радель был там, чтобы следить… — Мальчик внезапно прикусил язык и взглянул на меня. — А вам-то что за дело? Вы ведь тоже дар'нети.

— Ты видел, чтобы Радель занимался чем-то, кроме слежки?

— Я не понимаю, что вы имеете в виду. — Он отстранился. — Я не знаю, что вам нужно.

— Как ты и сказал, Радель — искусный воин. А еще он дар'нети, обладающий отнюдь не скромными способностями, как и его отец с дедом. Позволь, я расскажу тебе историю из далекого прошлого, еще до того, как старого Устеля назначили Наставником. Одна женщина по имени С'Патра, необычайно одаренный Оратор, претендовала, как и Устель, на пост Наставника. Дед Д'Нателя никак не мог определиться. Оба были известны своим мастерством и верностью. Оба годами сражались с зидами на стенах Авонара. Но С'Патра и Устель крайне отличались во взглядах на то, на чем сосредоточить наши усилия: на укреплении Моста или на продолжении войны. В конце концов Наследник назначил Наставницей С'Патру.

Паоло внимательно слушал.

— Будучи Наставницей, С'Патра обнаружила, как Наследник может пересечь Мост, хотя тот и не был изначально задуман для переходов. Но действительно, в следующие месяцы война становилась все тяжелее. Зиды захватили много здоровой земли вне Долин и сделали ее частью Пустынь. И спустя лишь несколько месяцев пребывания на этом посту С'Патра стала жертвой разрушительной болезни ума, странного недуга, оставившего ее безмолвной. Устеля, как ты сам уже мог догадаться, назначили ее преемником. После того как принц просил меня помочь госпоже, я рылся в архивах и раскопал эту историю. Редкая болезнь. За долгие годы известно лишь несколько подобных случаев. Еще одна жертва занимала влиятельный пост судьи — который, после того как предшественника поразила болезнь, занял Мен'Тор, таким образом ставший видным членом общества. Так что, как видишь, меня эти истории удивили. Я не вижу причин для такого состояния госпожи Серианы. Она не настолько хрупка, чтобы ее сломили несчастья, — сильная женщина, стойко выдержавшая тяжелейшие испытания. Устелю и его семейству не нужен принц, которого мы знали, и, возможно, они также понимают, что если что-то и может подтолкнуть его в желанную им сторону, так это вред, причиненный его жене рукой его сына.

Притихший мальчик явно что-то вспоминал. Я замолчал, а он сидел в задумчивости, покусывая костяшки пальцев. Некоторое время я не беспокоил его, однако ночь проходила, и в конце концов я заговорил:

— Скажи мне, что ты помнишь, юный Паоло. Мы с тобой союзники.

Он медленно выдохнул.

— Было кое-что… человек, про которого Радель сказал, что тот подслушивал под нашей дверью в Монтевиале. Мы испугались, что он слышал что-то лишнее, опасное для госпожи и молодого хозяина…

И Паоло рассказал мне тревожащую историю о Раделе и его чарах — определенно тех же чарах, что поразили и госпожу Сериану, — и о том, что единственный способ для человека избавиться от них — это мысленно проговорить какой-то перечень.

— Список, говоришь, чтобы снять чары. Но никаких намеков на то, что это может быть за список?

Мальчик покачал головой.

— Нет. Только то, что тот человек его узнать не мог никак.

Список мог быть каким угодно — короли, цветы, звезды, — связанным с Гондеей, вероятно, если уж человек из того мира не мог его знать. Но все равно я не мог даже предположить, чем он может оказаться. Мне требовалось больше информации.

— Паоло, я прошу тебя позволить мне прочесть твои мысли. Что-то может скрываться в твоих воспоминаниях о Раделе, или же само то происшествие чем-нибудь подскажет мне, как снять чары с госпожи Серианы. Я готов поклясться тем, чем ты пожелаешь, — я не трону ничего, кроме памяти о Раделе. Я не стану выведывать твои секреты.

— Я не разрешаю вам! — В его голосе звучала сталь, все недоверие и осторожность разом вернулись. — Я этого не допущу.

Подавив разочарование, я взмолился, чтобы ночные раздумья изменили решение мальчика. Я не мог его винить. Он оказался в непростой ситуации.

— Тогда я прошу тебя, смотри и слушай внимательно, когда будешь рядом с госпожой, особенно когда Радель поблизости.

— Я буду, — заверил он. — Чего бы я только не отдал, чтобы помочь ей.

— Я тебе верю.

Мне нужно было оставить мальчика так же, как я его застал. Извинившись, я снова прикрепил его щиколотки и запястья к трубам. Потом я прошел по темному, безмолвному дому в свои комнаты, надеясь урвать несколько часов сна, прежде чем вернуться на пост в пустыне. Если я все сделал, как надо, никто и не узнает, что я уходил. Но конечно, так я думал только до того, как зажег лампу, стоявшую на неизменной стопке книг у моей кровати. Вспыхнувшее белое пламя осветило Раделя, развалившегося в моем любимом кресле. Меч и кинжал, которые я сразу по приезде бросил на кровать, он держал в руках.

— Такой интересный юноша, не так ли, Наставник? Полный тайн, за которые мы отдали бы все, что имеем. И ведь ни силы, ни таланта — да он не сможет разобрать и пары слов, написанных на бумаге. Как же низко пали дар'нети, если подобное невежественное животное — последний проблеск надежды для нашего Наследника!

— Или если один из них опустился до того, что начал шпионить за своим принцем или его Наставниками!

Каким я был дураком, что не принял ни малейших мер предосторожности. Должно быть, он слышал все.

— Шпионы — орудия врага, мастер Вен'Дар. Мне же принц приказал следить и охранять, и я выполняю его волю. А вы, напротив, преступили его последнее распоряжение о том, чтобы никто не говорил с мальчишкой и не пытался выяснить, что он может рассказать.

Поборов упрямую задвижку, я распахнул окно, сожалея о собственном решении устроить спальню на втором этаже дома. Я, конечно, не был ветхим старцем, но все же мои кости вряд ли с пониманием отнесутся к прыжку на мощеный двор с такой высоты.

— Не будем спорить о значениях слов «шпион», «предатель» или даже «враг», Радель. Я пришел к себе домой, что бы немного вздремнуть, так что со всем уважением прошу вас удалиться.

— Это невозможно, мастер.

Молодой человек встал и швырнул мое оружие на пол, вне моей досягаемости. Потом медленно двинулся по кругу, оставляя меня в его центре, вынуждая поворачиваться, если я не хотел выпускать его из виду. Что я и делал. Он покачал головой, глядя на меня.

— Мы живем в опасное время. То, что вы пытаетесь сохранить нашего принца слабым, поощряя его нездоровую привязанность к людям, которые не принадлежат к нашему народу, стало недопустимым. Пришло время вам…

— …Умолкнуть?

Выражение его лица не изменилось.

— Д'Арнат создал Мост, чтобы поддержать равновесие во вселенной, а не для того, чтобы подчинить наш мир другому. Я не понимал этого в полной мере, пока принц не послал меня туда. Мы унижаем себя, связываясь с этими людьми, Наставник. Видели бы вы, как они живут — шум, грязь, невежество, насилие, которое они учиняют друг над другом. Они лишь усиливают лордов. И тех, кто ими восхищается, следует убедить выкинуть все это из головы.

— Как, должно быть, чудесно обладать столь ясным видением.

Радель прекратил кружить, открыл дверь и указал мне на коридор.

— Мастер, ваше вмешательство должно прекратиться. Сейчас я провожу вас в более защищенное помещение.

— А если я настаиваю на том, чтобы спать в собственной постели?

— Это невозможно.

Мы, дар'нети, не привыкли к спорам о политике. С самого Уничтожения наши цели были так однозначны и существенны, что среди нас почти не бывало противоречий во мнениях, которые привели бы к тайным сговорам, интригам или борьбе за власть. Наставник Дассин, конечно же, изменил все это своей уверенностью в том, что умирающий молодой Целитель по имени Кейрон, потомок наших давно ушедших братьев и сестер, хранит где-то в глубине своей души тайну поражения лордов и восстановления всего, что им удалось разрушить. Дассин был упрям, опрометчив и недоверчив по отношению к собратьям-Наставникам и верил, что человек, рожденный так далеко от нашей войны, возвращенный к жизни и силе при самых невероятных обстоятельствах, мог решить все наши затруднения. И все же время и обстановка не располагали сейчас к долгим спорам, а нашему народу пришлось выбирать, на чьей же он стороне. Я, проведший всю жизнь в изучении тех верований и обычаев, которые сделали дар'нети расой, отличной от прочих живых существ, поверил в правоту Дассина. И я не мог позволить Устелю и его борцам за чистоту нравов уничтожить подаренного им принца.

Итак, как только Радель поднял руку, собираясь зачаровать меня, я поднял свою, чтобы начать заклинание. Мое колдовство сплеталось из «сомнения», «неуверенности», «колебаний» — принимая в себя самую суть этих слов. Я ошеломил его «вопросами» и «неоднозначностью», наполнил его нутро необъяснимой «тревогой», связал его руку «нерешительностью» — сокрушительный удар для столь самоуверенного молодого человека.

Рука Раделя задрожала и упала, он с сомнением смотрел, как я иду мимо него к двери. К несчастью, далеко я уйти не успел. Высокий, осанистый человек, облаченный в красное, заполнил собой дверной проем.

— О, Наставник Вен'Дар, все это не…

Я почувствовал неожиданное, истощающее головокружение, какое испытывает Заклинатель, когда его плетение прерывается незавершенным — как если бы у человека отняли одновременно глаза и желудок. Ощущение это напрочь выбивает из колеи, особенно когда предчувствуешь, что за ним последует нечто намного худшее.

Мен'Тор был весьма внушителен. Его мягкий камзол, покрытый искусной вышивкой, был безупречно чист, а начищенные туфли сверкали. Седые волосы и борода были расчесаны и аккуратно подстрижены. Весь его вид был кричащим упреком моей покрытой песком и потом коже, мятой рубахе и штанам, несмотря на то что он тоже прибыл сюда с поля битвы.

Я сбился посреди заклинания, глубоко вздохнул и на мгновение зажмурился, убеждая свой разум, что тело все еще при мне. Конечно, едва я пришел в себя, как задумался, не начать ли плетение заново. Мен'Тор, чье выражение лица никогда не изменялось, чей голос всегда оставался ровным и беспристрастным и на чье мнение невозможно было повлиять, стоило ему что-то вбить себе в голову, был весьма могущественным чародеем. Возможно, я был сильнее. Тем не менее я не собирался драться на дуэли с дар'нети, если этот человек воспрепятствует злой выходке собственного сына. Хоть мы с Мен'Тором и расходились во мнениях по многим вопросам, включая стратегию и этику, враг у нас был общий — зиды и лорды. Я сдержался.

Единственной неприятностью, какую мне пришлось вытерпеть в тот миг, оказался сам Мен'Тор, который подвел меня обратно к Раделю и, заняв мое кресло, незадолго до того покинутое его сыном, принялся отчитывать нас, как школьников.

— Мастер Вен'Дар вправе отправить тебя в ссылку, мальчишка! Что может сделать отец такого болвана, чтобы загладить подобное оскорбление? Как может оправдаться дар'нети, поднявший руку на своего Наставника, или Наставник — на брата своего дар'нети, пока, в этот самый миг, долина Сераф горит, подожженная лордами Зев'На?

— Сераф! — воскликнул я.

Сераф, самая южная из долин Айдолона, была землей ис1фистых ручьев, зеленых холмов и белых утесов, оплетенных лозами с красными цветами. Ее непреходящая весна дарила Гондее свежайшие ветра. В белокаменных городах и селениях жили отважные люди, гордые тем, что держат свои изобильные виноградники так близко от края Пустынь.

Но значение новости Мен’Тора простиралось много дальше трагедии щедрой земли, которой коснулась война. С первых же лет нашей войны с лордами, когда они уничтожили Гритну, Эрдрис и Пилатию, зидам не было пути в Долины. Мы думали, что оставшиеся земли будут в безопасности, пока стоит сам Авонар.

— Наши враги вторглись с южных границ и ударили по городам Танис и Эфах, отступив прежде, чем принц успел их встретить, — пояснил Мен'Тор, качая головой. — Но сейчас нам открылась истинная мощь лордов. Завтра принц пройдет по руинам Эфаха, сознавая, что судьба мира повисла на тончайшей из нитей. Если зидам удастся захватить Долины, остававшиеся в неприкосновенности тысячу лет, Авонар будет окружен. И это станет концом всему, точно так же, как если бы увенчался успехом замысел лордов по уничтожению Моста или сын демона стал помазанным Наследником.

— Но как это возможно? — изумился я. — Стража…

— Кто-то предал стражей долины. Хотя только принц и Наставники знали их секрет, это едва ли можно счесть неожиданностью сейчас, когда Разрушитель явил себя.

— Теперь принцу придется прислушаться к тебе, отец, — вмешался Радель. — Сначала уничтожим Разрушителя, а потом и Зев'На.

— Вы полагаете, что все это сделал сын принца? — поинтересовался я.

— Принц уверен в этом, — ответил Мен'Тор. — Он считает возможным, что Разрушитель прочел все его мысли о защите Авонара. И он придет сюда сразу, как только сможет, чтобы вытащить планы Разрушителя из нашего пленника. И тогда мы избавим этот мир от этого дьявольского отродья.

— Я не улавливаю вашей логики, Мен'Тор. Нам не удавалось выбить лордов из Зев'На все эти годы. И если мальчик присоединился к ним в их крепости, значит, они теперь практически неуязвимы.

— Если все обстоит именно так, принц сказал, что поведет весь Авонар, до единого человека, против Зев'На.

Нарастающий ужас придал смысл словам Мен'Тора, заставив поблекнуть свет ламп.

— Наконец-то! — воскликнул Радель. — Его глаза открылись!

Он быстро подошел к окну и схватился за подоконник, словно уже мог собственными глазами разглядеть разгорающуюся битву.

Я содрогнулся от ликования Раделя.

«Весь Авонар, до единого человека, против Зев'На…»

Наше последнее прибежище. Послать к пустынной крепости всех — мужчин, женщин, детей, — вооруженных палками, мечами или магией, в чудовищной, безумной священной войне, которая окончится уничтожением — лордов или дар'нети. Семейство Устеля из поколения в поколение отстаивало идею этого невозможного штурма. Они давно утверждали, что лишь наши колебания: неверие в собственные силы и нежелание вступить в бой — затянули эту войну так надолго. Но покупать безопасность резней… даже победив, мы проиграем.

— Это безумие, Мен'Тор, — произнес я. — Принц никогда не пойдет на подобное. Я знаю, каков он в глубине души, и, даже если мне придется бодрствовать и заклинать тысячу ночей, я уговорю его отказаться от этой нелепости.

— Позвольте мне объяснить вам, что такое безумие, Наставник, — протянул Мен'Тор. — Принц, который не может назвать свое имя одинаково в разные дни. Принц, чья верность сомнительна до крайности. Чья «глубина души» прикипела к человеческой женщине и мальчишке, продавшему глаза и душу, чтобы стать четвертым лордом Зев'На. Наследник Д'Арната, который не может даже в малейшей степени воспользоваться своим даром Целителя.

Он говорил с той мрачной откровенностью, с которой в равной степени мог сообщить матери о гибели ее дочери-воительницы и выразить несогласие со своим портным. Такова была невозмутимая рассудительность Свершителя Мен'Тора, убеждавшая многих дар'нети, что он лучше годится для того, чтобы возглавить нас, чем наш пылкий, неистовый принц.

— Тысячу лет, Вен'Дар, мы позволяли лордам насмехаться над нами, питаться нашими слабостями, держать нас взаперти за стенами или в крохотных долинах, как будто для этого были рождены дар'нети. И теперь они в шаге от того, чтобы усадить выпестованное ими отродье на престол Д'Арната. И вы не позволите нашему принцу сразиться с ними? Вы предположите, что некое таинственное сопряжение планет скорее поставит под удар нашу безопасность, чем испорченный мальчишка, поклявшийся в вечной преданности нашим врагам! И вы смеете называть нелепостью наши замыслы! — Хотя ни тон, ни тембр его голоса не менялся, Мен'Тор вскочил на ноги, взволнованный собственной речью. — Вы хороший человек, Вен'Дар, и Авонару понадобится ваш дар, когда его жители вступят в бой. Но вы плохо служите нам — на грани с предательством, — пестуя безумие принца.

Пока я распинался, как дурак, полагая, что очередной круг спора сможет хоть что-то изменить, Мен'Тор тяжело вздохнул и положил руку на плечо Раделю.

— Мне пора идти. Этой ночью мои люди удерживают стены Авонара. Я просто подумал, что сам должен поделиться с тобой этой новостью.

— Благодарю, отец. Как прикажешь поступить с Наставником? Он пытался вытянуть из пленника сведения.

Мен'Тор скорбно взглянул на меня.

— Мы никогда не склоним Наставника Вен'Дара на нашу сторону. Лучшее, что мы можем сделать, — не позволить трусам, подобным ему, влиять на принца. Наш долг — помочь Наследнику Д'Арната сосредоточиться на надлежащем ему занятии — защите Авонара, Долин, Гондеи и Моста, пока святой Вазрин не сочтет нужным одарить нас правителем, достойным трона Д'Арната.

Радель широко улыбнулся и обнял Мен'Тора.

— Как скажешь, отец. Времена меняются.

Он стоял в дверях, глядя, как его отец спускается по ступеням. Потом он вновь повернулся ко мне.

— Мой отец — мудрый человек, Наставник. Хотите, я покажу вам, как мы заставим нашего безумного принца сосредоточиться на его обязанностях?

Он улыбался.

Усталый, растерянный, предвидящий, как наши враги растерзают наше сердце, я не ответил ему. И не заметил движения его руки…

Я изменился. Словно грозовое облако, внезапно лишенное ветра и дождя, или лес, в одно мгновение утративший все свои деревья, так и моя жизнь вдруг потеряла смысл — и все значения, которые можно выразить в словах. Чья-то рука взяла меня за плечо и подтолкнула к двери. Мои ноги двигались туда, куда их направляли.

— Придется мне посадить вас с тем конюшонком, Наставник. Не хочется мне оставлять вас вдвоем, но должен же кто-то мыть и кормить вас. Мне придется распустить ваших слуг. Мы не можем позволить им шнырять повсюду. А когда принц будет допрашивать мальчишку, я просто удостоверюсь, что он ничего не помнит о своем сокамернике.

Рука провела меня вниз по двум лестничным пролетам, через подвал, отперла дверь и втолкнула меня в темноту.

Я рухнул на земляной пол, и дверь захлопнулась за мной. Я пытался собраться с мыслями, но они выпадали из упорядоченного логичного мира и уплывали прочь.

— Кто здесь? — донесся из темноты сонный голос. — Я знаю, тут кто-то есть. Так что можете мне ответить…

«Так устал».

Я свернулся на холодной земле, и усталость сомкнула мои глаза.

Глава 22

Тусклый свет пробивался сквозь пыльный воздух, падая из крошечного решетчатого окошка под потолком.

— Ох, ну дела! — Вспышка слов довольно близко к моему уху. — Они сделали с вами то же, что и с госпожой, верно? Адово пламя! В хорошенькое же дерьмо мы вляпались!

Веснушчатое лицо… озабоченное лицо, исполосованное лучами пыльного света… появилось в воздухе где-то надо мной.

Толкание. Теперь сижу прямо.

— Радель принес наш завтрак и велел проследить за тем, чтобы вы поели. Как он добр.

Хлеб в моей руке.

— Ну, давайте. Положите его себе в рот. Сухой… жевать…

«Зубы да язык, разум как навоз…»

— Вот уж не думал, что все так выйдет. «Поспеши, — говорит. — Надо спешить, иначе всем нам конец». Так что он там, наверное, помирает уже, пока я тут гнию в ларе с репой. Они все умрут, если его замысел не сработает. И что во всем этом проклятом мире мне теперь делать?

«Не проклинать! Не гнить! Морковка в ларе… репа… головы и репы…»

Механический щелчок… Пряжка? Часы? Щеколда? «Нарушился танец пылинок…»

— Давай, лошадник! Пора приступать к обязанностям, которые назначил тебе принц. По справедливости, тебя следовало бы изгнать в Пустыни как предателя, хоть мой отец и говорит, что ты всего лишь пешка Разрушителя. Он утверждает, что люди вашего мира не способны на осмысленные действия, такие как предательство. Мне приходится с этим считаться. Но, думаю, тебя следовало бы убить.

Карабканье… теснота… толкание. Дверь хлопает. Щелчок. Тишина. Цвета, впечатления, кусочки воспоминаний, обрывки мелодий, песен, стихов, водопад слов.

«Слова — моя жизнь…»

Текущие, толкающиеся и пихающие одно другого так и сяк, словно мошкара, роящаяся над прудом. Бесцельно кружащиеся, как снежинки в воздушном вихре… словно пылинки на свету…

Бесцельное время… гаснущий свет… подкрадывающаяся слепота…

«Пугающая слепота… ужасная… только не это, не это, не это…»

Щелчок. Треск. Жгучее сияние. Воздух колеблется. Ноги топают. Груда репы… Звуки, движения, запахи… подталкивающие… проходящие…

— Сдвинься ближе к трубам, парень. Я оставлю тебе возможность заботиться о Наставнике, но удрать тебе не удастся.

Вмешательство. Теснота. Руки… ноги… ботинки… Щелчок. Треск.

«Темнота. Не слепота. Ночь».

Тихое дыхание.

«Легкие и языки, вдох… выдох… удушающая темнота…»

— Мастер Вен'Дар, вы слышите меня? Вот, сожмите мою руку, если вы меня понимаете.

Славная рука. Работящая рука. Шрамы. «Не смей поднимать на меня руку, юноша!» В голове у меня такая суматоха, готова улететь… Вот сестрицына рука, наготове, таскает меня за уши…

— Ох, будь проклято все это колдовство и те, кто им занимаются!

Рука исчезает. Теперь холодный хлеб. Хлеб во рту. Кислый эль. Сон тянет меня за веки…

Свет и тьма. Толкание, пихание, тишина на свету. Толкание, пихание, компания в темноте. Руки в темноте. Круг… кружение прошлого.

— Знаете, мастер, — ложка снова просовывается между моих губ, — иногда случается такое, отчего у человека башку выворачивает наизнанку. Я раздобыл первую подсказку и тут же узнал, что нам нет с нее проку. Я и так и эдак выяснял, что за список использовал Радель для этих чар. Сегодня я подслушал, как он разговаривал со своим дедулей Устелем, Наставником, и в конце концов услышал, как они заговорили о списке. Думаю, это тот самый, который нужен, чтобы помочь госпоже, и, может быть, я смогу как-нибудь выбраться отсюда и найти кого-то, кто придет ей на помощь. Но разве старик не говорил, что вы, вероятно, единственный в Авонаре, можете перечислить «список даров дар'нети»? Впрочем, толку с вашей головы сейчас не больше, чем с одной из этих репок.

«Потоп!

Ноги и боты, боги и ноты…»

— Ох, чума на это! Теперь вы весь грязный. И как, спрашивается, я должен кормить вас, если привязан, как осел, к этой трубе? Я и так отсюда никуда не делся бы. Не с этими чарами, от которых у меня ноги, как свинцовые. Единственно, почему я еще могу говорить, — так это потому, что они не боятся ничего у меня в голове. Не как у вас с госпожой.

Сырость… на и подо мной… земляной пол… грязь от супа… грязь на ферме… вонь… от лука и свиней…

— Я пробовал посмотреть, нет ли у вас в доме какого листка с этим списком, но настолько в этом не разбираюсь, что даже не мог бы сказать, он это или не он и что с ним делать, если ой найдется. Стирание тряпкой.

— Тем, у кого нет гривы и хвоста, от меня немного толку, так ведь?

Список даров… сотня… из всей сотни ты получаешь только один… большой или маленький… твой дар… чтобы он был с тобой всегда… чтобы вел тебя по Пути…

«Вен'Дар ин Киран сегодня стал Заклинателем! Глупый мальчишка, разве ты не чувствуешь? Посмотри, что ты наделал… лучше выучи заклинание для починки ступеней, иначе отец вздует тебя! Как трудно справляться с этим. Ты не можешь остаться дома… не с твоей силой… невоспитанный щенок… Мастер Экзегет даст тебе кров и будет учить тебя… чтобы ты никого не убил…»

Экзегет, ледяной, словно айсберг…

«Будь достоин своего народа… будь достоин своего дара… Истина — основание силы Заклинателя… Пробуй снова… и еще раз… Ты — живое воплощение Пути…»

Мыши скребутся среди корзин репы, лука и морковки. Лук гниет.

«Люди гниют в пустыне… мертвые в Пустынях… репа и морковка…»

Свет и тьма. Толкание, пихание, молчание на свету. Толкание, пихание, компания в темноте.

— Вы слышите меня, мастер? Госпожа угасает. Каждый день мне приходится видеть ее. Дохни на нее неосторожно, и ты ее убьешь.

Свет и тьма. Щелчок. Треск. Дыхание в темноте. Стук. Снова. Кулаки молотят.

— Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Поверить не могу, что они это сделают! А я застрял в этой проклятой дыре, ничем не лучше, чем в Зев'На. И от тебя не больше толку, чем от двуногого мула!

Щипок за мое плечо. Мои зубы стучат.

— Слушай меня, мастер Вен'Дар. Мы должны помочь госпоже. Радель собирается убить ее, прежде чем принц вернется. Он думает, что, заглянув мне в голову, принц выяснит, где сейчас молодой хозяин. Но старый Устель сказал, что присутствие госпожи может помешать принцу убить сына — просто пониманием того, что она сказала бы, если бы могла. Принц был в ужасном сражении, сказал он, из тех, что длятся не один день, но вернется завтра. Поэтому у нас больше нет времени.

«Мельтешение слов… капель дождя… града… обвал… погребен… боль…»

— Вы помните, как я просил вас вспомнить дары дар'нети? Список? Это ключ к чарам молчания. Я пробовал сказать госпоже, чтобы она тоже думала об этом. Но я не знаю, слышит ли она меня и знает ли весь список, ведь это должны быть все до единого дары дар'нети, как сказал Радель. Вам надо мысленно назвать каждый из них, мастер.

Теплые, жилистые ладони… поддерживающие…

— Я знаю некоторые: Целитель, как принц, Заклинатель, как вы. Мастер Гар'Дена, да не забудется его имя, был Ювелиром. Есть Строители и Повелители Коней, о которых мне рассказывал принц… но остальных я не знаю. Чтобы освободиться, вы должны перечислить весь список.

Ювелир… оставлен смерти, как репа оставлена гнили.

«Больно! Больно! Леса гниют… души… кочаны капусты… черные и оплывающие… скоро станут прахом, как Пустыни…»

Капли слов бьются в море.

«Усталость».

Я свернулся на стылой земле.

«Засыпание… уползание…»

— Нет, мастер! Вы не поняли! Время! Уже сейчас слишком поздно! Адово пламя, я знаю, что вы слышите меня.

Шлепок! Жгучий удар.

— Давайте, сядьте обратно. Думайте, мастер. Радель убивает госпожу. Он наложил на нее новые чары, она умрет, если мы не вмешаемся. Есть там в списке Певец? А Древо… чего-то там?

Резкие слова в темноте.

— Хотите спасти принца — сперва спасите себя. Я слышал, как Радель смехом давился, говорил госпоже, что полюбуется на то, как на этот раз ей не удастся спасти молодого хозяина. О адово пламя, мастер Вен'Дар, вы должны слушать, вы должны думать о списке. Прямо сейчас.

Руки, треплющие щеки и подбородок… теперь дрожащие… внезапно похолодевшие, как лед… холодное пламя…

«Певец, Целитель, Оратор, Заклинатель… Соберись, Вен'Дар. Вен'Дар Тщеславный. Перегороди океан и замени его кувшином воды. Лови капли слов во что-нибудь, где они обретут какой-то смысл.

… Кузнец… Обитатель морей… кто борется с приливами…»

… бесконечные волны… увлекающие…

«Нет! Ты можешь это сделать. Ты знаешь список. Экзегет издевался над тобой, пока ты не выучил их всех. Тебе что, на голову надо встать, чтобы вспомнить его? Перечисляй. По очереди».

Теперь сильнее.

«Строитель, Древо… знатец, конечно же, Уравновешивающий, как великий Д'Арнат и С'Нетра, любимая болтушка С'Нетра…»

Список рос… Голос в голове… такой громкий… такой жесткий…

«Что дальше? Говори!

Ювелир… Сребродел… а дальше? Так трудно вспомнить… ускользает из памяти…

Нет, держись. Как ты запоминал имена? Как тебя учили?»

Прощупывание… углубление… сдерживание волны безумия.

«В порядке их открытия — сто талантов. После Сребродела идет Повелитель Коней… Доставай их из глубин своего существа, не просто слова, зазубренные в детстве, но саму суть твоей души, живую… верящую… драгоценную…»

Список рос.

«Это все? Есть же еще, так ведь? Думай… вспоминай…

Девяносто и еще девять даров я назвал, от Стеклодува до Рассказчика, от Садовника до Мореплавателя, каждый из которых — часть нашей истории, основа нашей жизни, словно сердце матери или руки отца, которые создают самую суть семьи.

Какой же последний? Почему некоторые говорят, что список заканчивается девяносто девятым даром?

Потому что сотый дар — это легенда… Сплетающий Души…»

Мои глаза распахнулись. Я стоял на коленях на грязном полу собственного погреба, холодный, словно свежевыловленная рыба, и воняющий, как рыба дохлая. Стоило только произнести сотое название, как океан смятения отхлынул, открывая форму и порядок, как отлив обнажает прибрежные утесы: прошлое, настоящее, будущее, память, сон, знание, рассуждение… и превыше всего этого — настоятельная необходимость спешить к госпоже. Она в моей гостиной, сидит у огня, заблудившаяся, как и я сам, в море теней и света. И рядом с собой в темноте, совсем близко, я слышал чье-то дыхание.

— Думаю, я уже в полном порядке, — сообщил я, отбрасывая с глаз спутанные, сальные пряди волос.

Как это получилось? Я мог бы подумать, что со мной мысленно говорил другой дар'нети, подсказывая мне слова, заставляя сосредоточиваться, когда я отвлекался. И все же такой разговор ощущался совершенно иначе, вторжением за границы личности, тотчас же распознаваемым и прослеживаемым к самому незваному гостю. Никто, кроме меня и моей сестры, не знал о «Вен'Даре Тщеславном», юном Заклинателе, чье первое сплетение чар приземлилось так далеко от намеченного места, что его старшей сестре, скромной Уравновешивающей, пришлось успокаивать целую деревню разъяренных Садовников, оказавшихся по пояс в луже грязи. Никто, кроме меня, не знал, что частенько я использовал этот титул, чтобы проникнуться смирением. Но даже С'Нетре я не рассказывал о том, как Экзегет заставлял меня стоять на голове, пока я не смог произнести наизусть весь список. Нет. Хоть это было и невозможно, слова принадлежали мне. Но разумеется, этот парнишка заставил меня сделать это.

— Спасибо, — сказал я своему соседу по темному погребу, потирая кружащуюся голову и стряхивая остатки смятения.

Пока я сражался с хаосом, он сидел так тихо, что его темную, неподвижную фигуру можно было принять за очередной мешок с луком.

— Ты был прав. Список оказался ключом. Я не знаю, как мне удалось это сделать, но ты был прав.

— Пожалуйста, идите к ней, — попросил он тихо, не выказывая ни малейшего удивления от моей внезапной разговорчивости. — Скорее.

— Мы пойдем вместе, — ответил я.

— Я не могу. Они привязали меня здесь, и не только веревкой. Стоит мне дотронуться до щеколды, и кажется, будто рука отрывается. И можно подумать, у меня в ботинках не ноги, а наковальни.

Глупо, что я забыл. Я мог бы поклясться, что он был свободен, скача вокруг, рыча, словно овчарка, обстреливая меня словами. Глупая мысль.

— Ты столкнулся со столькими недостатками при общении с нами, дар'нети, что совсем позабыл о достоинствах, — заметил я, затеплив в ладони мягкий белый огонек!

Я перебрался через его длинные ноги и занялся хитросплетением труб и веревок, до которых едва мог дотянуться. Лезвием из пламени я разрезал веревки на его щиколотках и запястьях — наверное, чересчур торопливо, поскольку он вскрикнул. Тыльные стороны моих собственных ладоней, похоже, подпалились. Пока он разминал кисти, разгоняя кровь, я распутал простые чары, мешавшие ему отстаивать свою свободу.

— Теперь мы можем идти.

— Может, мне остаться тут ненадолго. Отвлечь Раделя, если он заявится проведать нас.

— Если то, что ты рассказал мне, верно, юный Паоло, нам надо как можно скорее вытащить и госпожу, и самих себя из этого дома. Я могу сдержать Раделя, если ты будешь прикрывать меня со спины и крикнешь сразу же, как только он вздумает снова поднять руку. Ты понятия не имеешь, как это стыдно — дать застать себя врасплох, словно новичка. И не осознаешь, как нам повезло, что я осилил весь список.

Проговорить все необходимые слова в голове, едва способной мыслить. Это длань Вазрина, несомненно.

— Тогда идите вперед. Я за вами.

Сняв ровный слой связующих чар с дверной задвижки, я позволил своему огоньку погаснуть и толкнул дверь. Рассеянный свет от лампы, висящей над лестницей в погреб, хлынул в нашу темную каморку. Тончайшие магические нити, протянутые в соседние погреба и вверх по лестнице, подтвердили, что поблизости никого нет. Тюремщики явно не сомневались в нашем бессилии. Через низкую дверь я вошел в загроможденную кладовку, распрямляя затекшие ноги и одеревеневшую спину.

«Дряхлый старикашка».

Я оглянулся проверить, не отстал ли мой юный друг. Паоло только что шагнул наружу и, когда я повернулся к нему, выбросил руку, заслоняя лицо, словно чтобы прикрыть глаза от яркого света — но не раньше, чем я успел в них заглянуть. Что-то… странное…

— Она в вашей передней гостиной, — сообщил он. — Они оставили ее сидеть там, пока за ней не придет горничная часом раньше полуночи.

— Ты в порядке, сынок?

— В полном. Идите вперед. И, мастер, Радель говорил, что Мен'Тор уже направляется сюда, чтобы прибыть раньше принца. Чтобы убедиться.

— Я понял. Будем действовать быстро и тихо.

Со всей скрытностью, на какую только был способен, немолодой человек после недельного пребывания в оцепенении, я повел Паоло через нагромождения горшков и картин, ящиков с книгами и лишней мебели, которую я убрал в подвал, когда мне стало не хватать места в главных комнатах дома. Мы прокрались по лестнице. Возможно, стоит нанять Строителя, чтобы сделать ступеньки не такими крутыми, подумал я, когда мы выбрались наверх и на цыпочках двинулись по коридору, который соединял кухни и огромные двери, выходящие в переднюю часть дома. Какая чепуха только не лезет в голову, даже в преддверии великих событий. Беспокоился ли Д'Арнат, когда строил Мост, о крутизне ступенек своего погреба?

Коридоры были пустынны, но из библиотеки доносились негромкие голоса. Моя читальня, которую Паоло обозвал передней гостиной, располагалась между входом и библиотекой. Я не смел колдовать, поскольку Радель мог следить за домом, поэтому приоткрыл дверь со всей осторожностью, надеясь, что мой слуга Кеддох смазал старые петли, как я его просил некоторое время назад, когда жизнь была еще не такой сложной.

Дверь открылась бесшумно. Госпожа Сериана была одна, точно как я и представлял ее себе — вплоть до темно-синего платья и положения на низеньком стуле перед моим любимым камином. Она смотрела на огонь, не двигаясь, не мигая, затерявшаяся там, куда увлекли ее волны случайных мыслей и воспоминаний. Далеко от моей читальной комнаты, полагаю — она провела так уже четыре месяца. Я не мог позволить себе даже гнева на виновных в этом. Не было времени ни на что, кроме как забрать ее отсюда.

Мальчик метнулся мимо меня и упал возле госпожи на колени.

— Пойдемте, госпожа, — шептал он еле слышно. — Мы пришли увести вас в безопасное место. Не бойтесь.

Он взял ее руки и встал, мягко поднимая ее на ноги. Она, конечно же, ничего не ответила и не сопротивлялась. Она был бледна, как звездный свет, и хрупка, как мыльный пузырек, слетающий с ладони в банный день. Громкий голос или торопливое прикосновение могли разрушить ее; я догадывался, что остаток ее жизни исчислялся не днями, а часами.

— Когда я скажу, — шепнул я через плечо, не выпуская из виду коридор, — уводи ее через кухню к конюшням и сажай на коня. От дальней двери ведет тропинка. Когда увидишь главный тракт через Долину — ты его узнаешь, — сворачивай налево и скачи что есть сил, пока не доберешься до изогнутой скалы. Полулигой дальше налево будет ответвляться тропа, она приведет тебя к каменной башне. Тебе очень не захочется к ней приближаться, но это всего лишь заклинание, удерживающее людей на расстоянии. Пробивайся сквозь него, не сводя глаз с тропы. Вреда от него никакого; как только окажешься внутри, наваждение пройдет. Если я не приеду следом за тобой, доставь госпожу в Авонар и расскажи Наставнице Се'Арет все, что ты рассказал мне.

Я осмотрел коридор, вслушиваясь так напряженно, что различал биение собственного сердца, и, не обнаружив засады, кивнул.

Одной рукой придерживая ее за талию, мальчик повел госпожу по сумрачному коридору. Едва они скрылись в дальней части дома, я поспешил в противоположном направлении к нише у входной двери, где я хранил оружие своего старого учителя Экзегета. Схватив два меча, два ножа и лук с небольшим колчаном, я взмолился святому Вазрину о том, чтобы они нам не пригодились, и выскользнул в переднюю, направляясь в ту сторону, куда я направил Паоло с госпожой.

Думаю, судьба играет в разные игры, испытывая нас, или же они являются частью одного большого розыгрыша. С чего бы еще Раделю в тот же самый миг понадобилось выйти из библиотеки, а входная дверь распахнулась, явив Мен'Тора, облаченного в плащ и сапоги и уже снимающего перчатки?

— Вен'Дар! — воскликнули отец и сын в изумительном согласии.

К счастью, я был менее ошарашен, чем они, и лучше знаком с планировкой дома и чарами, предназначенными для защиты дома от вторжений. Я бросился через холл, прошептав слово, гасящее каждую лампу, свечу и факел в доме. Услышав звук удара и проклятие, подразумевавшие встречу Раделя со стеной моей галереи, я рассмеялся. Если только солнце или луна не направляли несчастного, пробирающегося через мои покои, когда свет гас, заклинание меняло уже известное ему расположение дверей и углов. По пути через кухню я сгреб в охапку плащи, которые годами бросали здесь мои кухонные работники, и небольшую кожаную сумку, всегда висящую у двери — эта привычка осталась у меня с юности в деревне, где нам постоянно угрожали набеги зидов. Мудрые люди всегда запасались на случай спешного бегства.

Преследуемый криками и проклятиями, я выскочил из кухни в теплую, звездную ночь заднего двора. В окнах позади меня вспыхивал, оживая, бледный свет. Радель и Мен'Тор не были дураками. Мои чары дали нам лишь несколько мгновений.

— Скорее! — заорал я, врываясь в конюшню.

Госпожа уже сидела верхом на гнедом мерине, а Паоло устраивался позади нее. Задняя дверь конюшни была открыта, а моя лошадка Джослин стояла наготове. Я перекинул плащи через седло и кинул запасной меч Паоло, но, к моему удивлению, он выронил его, словно только что вынутый из кузнечного горна.

— Некуда мне его деть, — пояснил он. — И управляюсь я с ним плохо.

Он пришпорил гнедого, и они метнулись из конюшни со стремительностью падающей через ночное небо звезды.

Я чуть задержался, надевая перевязь со вторым мечом и вешая лук с колчаном себе за спину. Заставляя себя не обращать внимания на шум, крики и хлопающие двери, на лампы, оживающие одна за другой, пока нас искали по всему дому, я глубоко вздохнул и начал плести заклинание посильнее охранных чар: «дерево», «бумага», «солома», «истребить», «огромный», «щит», «дом», «безопасность», «неизбежность», «жар», «внезапный», «смятение», «ужас», «бегство»…

«Сосредоточься на словах, Вен'Дар».

Я искал суть этих слов, значения, погребенные веками использования. Я собрал их воедино и пробудил их своими даром, знанием и решимостью.

«Терпение. Дай ему разрастись. Жизни людей могут зависеть от того, как долго ты выдержишь заклинание, прежде чем бросить его».

Мои руки лежали на боку Джослин, пока заклинание зрело во мне. Я подавил желание выпустить его прежде, чем оно прорвется сквозь границы моего тела, удержав сосредоточение до того мига, как распахнулась передняя дверь в конюшню. Из дома вышел один человек. Остальные, вероятно, скоро сообразят, куда мы делись, и последуют за ним. Наконец время вышло. Я бросил заклинание.

«Огонь!»

Промахнуться я не мог. В конце концов, Нентао было моим домом. И, как будто земля под ним разверзлась, обнажая свое огненное сердце, желто-оранжевое пламя ударило в стены и окна, охватывая все здание.

Я направил Джослин к задней двери и поскакал по тропе, освещенной пламенем пожара. Я не оглядывался, чтобы увидеть горящее Нентао, и не вслушивался в крики и вопли. Иначе я мог бы поддаться искушению обуздать дело собственных рук, а мы нуждались в любом преимуществе, какое только могли приобрести. Паоло говорил, что почти все мои слуги были уволены; остальных предупредят и безопасно выведут чары. И люди Раделя, смятенно и отчаянно ищущие выход, тоже смогут спастись. Я оставил им нить.

Телохранитель Мен'Тора, открывший дверь в конюшню, бросился следом за нами. Но он, бедолага, не знал дороги достаточно хорошо и был чересчур осторожен. Поторопись он — и, наверное, догнал бы меня прежде, чем я сплел новое заклятие, и уж тогда позаботился бы обо мне так, как это только может сделать молодой мужчина с человеком вдвое старше себя. Но он замешкался и запутался в чем-то, что наутро клятвенно назовет огромной паучьей сетью со шныряющим в ней пауком размером с обеденную тарелку. На самом деле это были исключительно густые заросли деревьев, оплетенных виноградной лозой, и маленький, крайне застенчивый енот.

Он не знал, что время осторожности минуло. Я галопом летел по Лидийской долине, мир летел рядом со мной, и потрепанные знамена истории хлестали по ветру, пока мы вместе уносились в темную полночь.

Глава 23

Перед самым заходом луны я пустил Джослин пастись на сладкой траве Лидийской долины. Белый камень башни П'Клор перламутрово сиял в лунном свете. Пока я устало взбирался по деревянной лестнице в единственную комнату на самом верху башни, ленивый влажный ветер шелестел в пустых оконных проемах.

Башня П'Клор была моим убежищем, местом уединения, где я мог «обнажить» себя, оставив лишь самое необходимое: хлеб, воду, солнце, ветер, лес и слова. Для Заклинателя нет потребности важнее подобного приюта, где он может вслушиваться в истинный смысл слов, незамутненный обществом и делами, прийти к пониманию их оттенков и подготовить место для них внутри самого себя.

Госпожа Сейри стояла у одного из узких окон, словно следила за скольжением облаков, гнавшихся за заходящей луной. Казалось, кроме нее, в комнате никого нет, но бдительный Паоло возник в тенистом углу за моей спиной, едва я поднялся на верхнюю ступеньку.

— Это всего лишь Вен'Дар Тщеславный, — сообщил я, бросив один из запасных плащей ему, а второй накинув на плечи леди. — Думаю, у нас пока есть время малость передохнуть.

— Вы можете это сделать?

— Помочь госпоже Сериане? Если ее разум заперт тем же ключом и если она не ушла чересчур далеко, чтобы слышать меня, думаю, смогу.

— Тогда вы должны поторопиться. Я не могу…

Напряженный, встревоженный юноша стоял у самой лестницы.

— Не можешь что?

— Я не могу остаться с вами. Не спрашивайте объяснений. Просто поторопитесь.

Настойчивость юноши не оставляла места для споров, даже если бы я и подумывал о промедлении. Я снял оружие и положил его на пол у стола, где я хранил запас свечей, чернил и бумаги.

Даже если бы Паоло и не настаивал, я все равно попытался бы. Жизнь госпожи Серианы казалась менее вещественной, чем угасающий лунный свет, и мне не верилось, что она доживет до рассвета, как и косые лучи, льющиеся через окна башни.

Я подвел ее к деревянному стулу с высокой спинкой, который некогда сделал собственными руками. Сам присел на бочонок с мукой, придвинув его поближе, положил руки ей на виски и ворвался в ее сознание.

Сударыня, простите мне непрошеное вторжение. Все, что я знаю о вашем характере и судьбе, подсказывает мне, что вы дали бы на это свое соизволение, если б только могли. Я сам побывал там, где вы странствуете сейчас, и знаю, насколько невозможной кажется сама идея связного мышления, но, ради вашей свободы и жизни, я прошу вас попытаться. Всем, что вы есть, и всем, чем вы были, схватитесь за слова, которые я дам вам, и не выпускайте их.

И я открылся ей.

«Вазрин Творящий, Вазрина Ваятельница!»

Я едва не утонул в тумане бессвязных видений — и едва не отпрянул. Она ушла уже очень далеко.

Что ж, остается только начать и надеяться.

Певец, Целитель, Оратор, Заклинатель…

Одно за другим я называл ей имена, сопровождая каждое всем, что я знал о его сути, точно так же, как несколькими часами ранее сам вырывал их из хаоса, объявшего меня. Каждое я силой вталкивал в поток ее мыслей и крепко удерживал, пока не чувствовал, как поток выдергивает его из моей хватки и уносит прочь.

Никогда прежде я не произносил ничего с таким напряжением. Дважды я едва не сбивался с последовательности. Не успел я произнести и четверти списка, как запнулся. Голова моя гудела немилосердно; руки налились свинцом, плечи, казалось, умоляли меня позволить им упасть. Она ушла так глубоко, а у меня заканчивались силы. Несказанной глупостью с моей стороны было не отдохнуть немного, прежде чем пытаться. Мне придется остановиться и попробовать снова.

«Сосредоточься, Вен'Дар. Говори в самую глубь. Выжги список огненными письменами, словно маяк, который она не упустит из виду. Что идет в списке двадцать седьмым? Говори».

Двадцать седьмое — Каллиграф…

Так же как и ранее этой ночью, во мне восстала несокрушимая воля, словно магнит, собравший воедино все осколки стальной решимости, которой я обладал, так что я уже не мог ни ослабеть, ни сбиться, ни сдаться.

Семьдесят пятый — Обитатель Морей, кто дышит водой и оберегает сады и стада глубин…

Казалось, у меня вдруг стало четыре руки, две из них — невидимые, но сильные и неутомимые, поддерживавшие другую дрожащую пару, чтобы она не выпустила печального, прелестного лица передо мной. Но чьи это были руки? Госпожа и Паоло были людьми. Их руки — бледные и тонкие, безвольно лежащие на коленях госпожи, и другие — крепкие и умелые, принадлежащие юноше, что безмолвно и недвижно сидел в тени.

«Подходишь к концу… что там дальше? Встань-ка на голову…»

Девяносто девятым идет Искатель, который смотрит глубже видимого и способен отделить одну сущность от другой в великой путанице мира, зовущейся жизнью. А сотым в списке значится Сплетающий Души, легенда.

И как только мой внутренний голос договорил последние слова, волна изнеможения захлестнула меня с головой, словно из моей плоти выдернули кости и отбросили прочь. Ноющие руки упали вниз, и прочерченная лунными лучами тьма медленно закружилась вокруг моей головы. Паоло спрыгнул со стола и поддержал меня за плечи прежде, чем я свалился с бочонка. Из дальнего леса донеслось ясное уханье совы, разбившее выжидательную тишину — тишину неудачи, подумалось мне. Госпожа не шевелилась.

Но в следующее мгновение она глубоко вздохнула, а большие карие глаза, которые четыре месяца отражали только бездонную пустоту, моргнули и сосредоточились на мне. Она улыбнулась, а когда взгляд скользнул дальше, к тому, кто стоял у меня за спиной, ее лицо озарилось искренней нежностью.

Но едва я вздохнул и начал проваливаться в счастливое забытье, улыбка померкла. Скорбь и ужас завладели ее взглядом.

— О дорогой мой, что же ты наделал?

Я надеялся насладиться сном, полным удовлетворения от свершенных дел и выигранных битв, но потрясенное лицо госпожи обернуло меня в покрывало тревоги, и лишь страшные видения сопутствовали мне во сне.

* * *

Тихий, скребущийся звук замер на миг, потом возобновился снова, то у самой моей головы, то вдали. Время от времени он прерывался ритмичным постукиванием, потом хлопаньем, и щекочущая струя воздуха проносилась над моим лицом. Ах, воробьи, постоянные обитатели башни, такие ручные, что замри ты достаточно надолго, и они совьют гнездо у тебя в волосах.

Ноющие кости умоляли меня не двигаться. Только одеяло отделяло меня от пола, и кто-то набросил мне на плечи плащ в студеные предутренние часы, после того как меня одолел сон. Теперь же стоял теплый день, солнечные лучи падали почти вертикально. Я уже чувствовал себя куском сырого мяса, которое проволокли по улицам голодные псы, а если я еще задержусь под теплым плащом, то начну вонять, как это самое мясо, — то есть еще хуже, чем сейчас. Я отбросил плащ и поднялся на ноги.

Госпожа спала на моем тощем тюфяке, ее рыже-каштановые волосы свободно разметались, щеки цвели живым румянцем. Сверху был накинут плащ. И Паоло в таком же глубоком сне свернулся на голом полу возле лестницы, словно верный пес, охраняющий вход. Я отчего-то ожидал, что мальчика не окажется здесь, когда я проснусь.

Сняв пустое ведро с крюка на стене, я обогнул спящего юношу и прокрался на цыпочках вниз, где на опушке стоял бочонок с дождевой водой с ковшиком на боку. Вода оказалась прохладной и сладкой. Затем, презрев все законы скромности, я разделся донага и вылил на себя три полных ведра. Отчего-то вода на спине казалась холоднее, чем во рту, однако подогревать ее заклинанием возле башни П'Клор я всегда считал неуместным. Так что я проглотил взвизг и подхватил грязную рубашку, чтобы вытереться ею досуха.

По окончании испытания, вполне освеженный, я облачился во влажную рубашку и брюки, поклявшись сжечь их при первой же возможности вместе с бельем, которое и сама Вазрина не заставила бы меня надеть снова. Затем я снова наполнил ведро и отнес его наверх, к своим спутникам, намереваясь сообразить завтрак из скудного содержимого моей сумки.

На рабочем столе рядом с ней лежал свернутый лист бумаги, взятый из моих собственных скромных запасов и надписанный: «Госпоже». Странно. Я сомневался, что во сне меня одолела тяга к сочинительству или что госпожа сочла бы целесообразным писать самой себе послания. И насколько мне было известно, Паоло грамотой не владел.

— Что так озадачило вас этим утром, мастер… Вен'Дар, я полагаю?

Я едва из кожи не выпрыгнул при звуке этого тихого голоса.

— О сударыня, как же я рад — рад до глубины души — наконец-то встретиться с вами. — Я поклонился, протягивая к ней ладони. — И вы совершенно правы, именно он я и есть.

— Моя благодарность бесконечна, мастер, — ответила она любезностью на любезность, поднявшись с постели, когда я подал ей руку.

Она улыбалась искренне и с добротой, но разум ее был далек от всех этих условностей, а внимание поглощал юноша, неподвижно лежащий на полу у лестницы. Она склонилась над ним, положив руку ему на спину, словно чтобы убедиться в том, что он дышит. Прошло немало времени, прежде чем она поднялась и подошла к окну, чтобы взглянуть на наше зеленое пристанище. Она сложила руки на груди, в задумчивости прижала к губам большой палец. Ее взгляд то и дело возвращался к мальчику.

Мне не хотелось нарушать ее раздумья, но вечности в запасе у нас не было.

— Прошу вас, сударыня, разделите со мной завтрак: вяленая рыба, немного сухарей и фрукты. Вам надо подкрепиться. А что до моей маленькой загадки — только вы можете ее разрешить. — Я протянул ей послание. — Меня озадачило не содержание — не в моих привычках читать чужие письма без приглашения, — а автор. Послание было написано прошлой ночью, здесь, в башне, поскольку я узнаю бумагу, а чернила еще свежие. Но гостей мы не принимали, а это значит, что, исключая вас и меня, написать это мог только юный Паоло. Но я был уверен, что мальчик неграмотен.

Она повертела в пальцах листок, но так и не развернула его.

— Паоло не умеет читать и писать, — произнесла она тихо. — Вам придется объяснить мне, как стало возможным, что он сделал это.

— Я не уверен… Могу ли я спросить, что происходило прошлой ночью после того, как я столь нелюбезно заснул?

— Я тоже очень устала; все было похоже на сон. Он уложил вас на одеяло, накрыл плащом, а потом подвел меня к постели. Следующее, что я помню, — это то, как я проснулась, когда уже было светло. — Она бросила письмо на стол. — Это невозможно. Невозможно. Не хочу в это верить.

Ее горячность, казалось, имела мало общего с тем, что Паоло оказался способен писать.

— Возможно, в самом послании содержится ответ на ваши вопросы.

Я озаботился тем, чтобы согреть заклинанием чашку воды и отмерить ромашки и таволги из скромных запасов кожаной сумки. Потом предложил госпоже чай с кусочком древнего чернослива, о который, я надеялся, она все же не сломает зубы. Но она снова взяла письмо и принялась теребить его. Чего она боялась? В конце концов, еще раз взглянув на спящего мальчика, она развернула листок.

Хотя это была всего одна густо исписанная страничка, госпожа Сериана изучала ее около получаса, если не больше, а потом молча протянула мне. Я отставил чашку в сторону и взял письмо.

Дражайшая моя матушка!

Я всем сердцем надеюсь, что этим утром ты проснешься полностью исцелившейся от своего скорбного недуга. Я умоляю тебя не рвать письмо в отвращении к моему лицемерию или к правде, которую ты узнала прошлой ночью. Я прошу в последний раз одарить меня той любовью и доверием, которыми ты так щедро — так несомненно — согревала меня в прошлом.

Паоло расскажет тебе обо всем, что обрушилось на нас, и вместе с тем об открытии, которое я сделал слишком поздно. Клянусь тебе собственной жизнью, я не искал сознательно твоей погибели и не выдавал умышленно защиту Авонара. Я не могу ожидать, чтобы кто-то в это поверил, кроме разве что тебя, всегда желавшей видеть во мне только лучшее. Даже Паоло, несмотря на свою преданность, и тот сомневается. И сам я сомневаюсь в себе, хотя оба этих поступка так чужды моим желаниям, что я не могу признать их возможными. Но конечно же, я должен, ибо будущее миров снова под угрозой из-за меня, а спасение — снова в твоих руках и, через твое заступничество, в руках моего отца.

Мир, который Паоло опишет тебе, — не Гондея и не знакомый нам дом, где мы родились. Пределье — третий мир, мир еще незавершенный, еще растущий, населенный странным и чудесным многообразием существ, которые, пусть и не слишком красивы и изящны, не более злы по природе своей, — чем любая из человеческих рас. Этот мир зародился в хаосе Пропасти, когда мы пересекали ее, совершая побег из Зев'На. Каким-то образом — я сам пока не понимаю как — мои действия и состояние рассудка в том путешествии создали глубочайшую связь между мной и Предельем, так что я знаю, чувствую и воспринимаю его жизнь, как если бы оно было частью меня.

К несчастью, магия Пределья открыла мне истину о том, что я подозревал и чего боялся все эти четыре года. Лорды так и не выпустили меня из рук. Думаю, они сами осознали это, когда я четыре месяца назад пересек Мост, и теперь грозят разрушить все миры, с которыми я соприкасаюсь. Если все останется так, как есть, лорды наверняка смогут достичь того, чему мы не дали свершиться четыре года назад. Как справедливо опасается принц, они обретут власть надо мной, а значит, и над Пропастью. Похоже на то, что им уже удается использовать меня, выпуская на волю разрушение; ты, советники и подданные моего отца горько пострадали от этого. Я говорю об этом не затем, чтобы оправдать себя, ведь в конечном счете я ответствен за это, как и за все зло, которое я сотворил.

Путь к спасению представляется мне крайне простым. Моя смерть устранит эту опасность, и, если бы дело касалось лишь этого, я охотно преклонил бы колени перед принцем и позволил ему завершить то, чего он столь страстно желает. Но я убежден, что из-за моей странной связи с Предельем тысячи невинных погибнут вместе со мной. Я словно сточная канава лордов; когда против них направляют свою силу дар'нети, через меня она обрушивается на эту землю в виде огненной бури. Чем более изранена она, тем слабее становлюсь я сам, и потому мне кажется, что, если меня не станет, погибнет и Пределье со всеми его обитателями.

Две вещи должны быть сделаны.

Во-первых, атаки Авонара на Зев'На должны прекратиться до тех пор, пока я не буду мертв. Лорды все равно не страдают от них, а отражают на меня, чтобы вернуть Пределье к хаосу и тем самым усилить себя.

Во-вторых, мой отец должен проникнуть в мое сознание и разорвать эту связь с Предельем прежде, чем убьет меня. Я не могу сам просить его, поскольку не знаю, как найти своего отца в принце Д'Нателе, а принц не выслушает меня прежде, чем ударить. Ты должна убедить его сделать это если и не по собственному желанию, то из сострадания к людям, которых у него нет причин ненавидеть и нет причин уничтожать.

Теперь я буду ждать. У меня не хватает сил, чтобы задержаться дольше, а Паоло подвергается опасности каждый миг, пока я делаю это. Он сможет показать, где я, когда убедится, что все случилось именно так, как я и сказал. Но если пройдет слишком много времени, больше пяти дней, мне останется лишь один путь. Мне придется отправить одиноков в тот мир, где мы родились, в надежде, что они смогут найти там пристанище, когда меня не станет. У меня есть подруга, обладающая некоторым влиянием, которая обещает сделать все возможное для их безопасности.

Знаю, что твоя вера и любовь бессчетное число раз спасали меня от отчаяния. Я хотел бы думать, что, когда все закончится, ты сможешь навестить Пределье и взглянуть на его чудеса. Пусть Паоло познакомит тебя с Вроуном и его друзьями, которых я повстречал во сне, с Нитеей, всю свою жизнь дарящей другим то, чем она никогда не сможет обладать сама, и с Томом, сыном овцевода, по чьим следам я пришел туда. Он сыграет для тебя такую музыку, какой ты еще никогда не слышала.

Верь мне.

Твой любящий сын, Герик.

— Значит, он был здесь. Пока мы спали? Поразительно, что он смог пройти сквозь мои охранные чары…

Госпожа опустилась на колени рядом с юношей, качая головой, и слова замерли у меня на губах. Как глупа бывает уверенность, так легко уводящая нас от очевидного. Она смотрела на него полными слез глазами, гладила его по волосам, и только тогда я начал понимать. Я вспомнил, как изменилось выражение ее лица, когда она прошлой ночью взглянула на Паоло, и как сорвались с ее губ слова: «О дорогой мой…» Она обращалась не к юному Паоло, а к своему сыну, узнав Герика в теле его друга. Ее сын завладел Паоло, вытеснив живую душу ради своих целей.

Я уронил письмо на пол, охваченный отвращением — чувством, взращенным во мне за пятьдесят лет выслушивания рассказов о лордах Зев'На и их омерзительных играх.

— Есть ли хоть малейшая возможность, что Паоло сумеет это пережить? — прошептала госпожа.

— Я не слышал, чтобы кто-либо пережил подобное насилие. Паоло погибнет, когда… существо… покинет его. Если только я не убью его сам, чтобы уничтожить того, кто владеет им.

Я был в ужасе, меня мутило. И все же…

Я снова взял листок и изучил его. Несомненно, это ловушка. Дьявольское отродье просит отца проникнуть в его сознание… раскрыться… сделать себя, принца Авонара, уязвимым.

И все же слова никак не вязались с подобной низостью. Слова… Толкование слов было моей жизнью. И никогда прежде я не читал слов, переполненных таким одиночеством и болью, отчаянной честностью, скрывавшей нежный возраст автора. Я не мог примирить то, что я предполагал… что знал… чему меня учили… с тем, что я прочел.

Мог ли мальчик, которого я знал как Паоло, действительно быть гнусным воплощением злобного лорда Зев'На? Я мысленно вернулся в нашему первому знакомству в моей палатке в пустыне, потом — к погребу, который стал нашей темницей. Он явно был собой во время нашего первого разговора. Когда же произошло замещение? Его забота обо мне в дни моего безумия была искренней и доброй, и единственное изменение в его поведении произошло после… нет, как раз перед тем, как я сломал заклинание Раделя, когда его руки стали холодными как лед, голос стал тихим, а я… я изменился…

— Великий Вазрин!

Я склонился над спящим юношей и потряс его с силой, которая подняла бы и мертвого, — и госпожа, несомненно, предположила, что именно это я и пытаюсь сделать.

— Мастер Вен'Дар, будьте милосердны. Оставьте его с миром.

Я не обратил на нее внимания.

— Паоло! Просыпайся! Я знаю, что это ты.

— Проклятье, неужели нельзя маленько поспать без того, чтобы тебя не начали дергать туда и…

Долговязый, взъерошенный мальчишка сел, потирая лицо и позевывая, но, увидев госпожу, потрясенно разинул рот и осекся.

— О сударыня, как здорово… как здорово видеть вас.

— Так ты не… — Она внимательно всмотрелась в него, потом взглянула на меня, словно я сыграл с ней какую-то школярскую шутку. — Он в порядке. И он — это он. Должно быть, мы ошиблись.

Она выхватила письмо из моей руки и вчиталась в него снова, пока я пытался сдержать возбуждение. Если это правда…

— Паоло, мы боялись за тебя, — сообщил я, присев, чтобы заглянуть ему в глаза. — Прошлой ночью ты был не вполне собой.

Мальчик прислонился к изогнутой каменной стене, поскреб в затылке и вздохнул.

— Он не хотел вредить мне. Он знал, что это опасно, и даже думать не хотел об этом, о такой злой штуке. Он даже не знал, как у него это выходит. Он дал решать мне. Я согласился, что другого выхода нет.

— Так ты знаешь, что произошло, — уточнил я. — Что он сделал с тобой.

— Конечно знаю. Мы так и задумали. Ну, мы не думали, что ему придется выходить настолько вперед. Только то, что он спрячется… внутри меня… чтобы помочь, если понадобится.

— Значит, он оставил собственное тело и обосновался в твоем. А когда увидел, что я не могу освободиться, покинул тебя, чтобы перебраться ко мне.

Поддерживающие руки. Сила и рассудочность, которых я сам не смог бы добиться. Направляющий, но не управляющий мыслями и действиями, хотя и разделивший мои воспоминания и способности. И когда дело было сделано, он отступил, вернув мне разум и душу невредимыми. Не искаженными. Не погибшими. Свободными.

— Мы не ожидали, что госпожа окажется в такой беде. А потом вы оказались единственным, кто мог помочь. Ему пришлось вас освободить.

Его решительный взгляд встретился с моим, и я ничего… ничего не прочел в нем, кроме простой правды.

— О чем вы говорите? — потребовала объяснений госпожа. — Я думала, Герик овладел Паоло так же, как Гар'Деной. Почему Паоло не погиб?

— Сударыня, юный Паоло живет, дышит и радует нас своим обществом даже после того, как поделился своей личностью, потому что ваш сын не в большей степени является лордом Зев'На, чем вы сами. Это легенда, миф, сотый талант. Дважды в эту ночь я перечислял дары, не подозревая о том, что мне помогла проговорить этот список сама его вершина, его загадка. Кто способен столь полно отринуть собственную жизнь и принять взамен тело, разум и дух другого — взяв взаймы его силу или отвагу, умения или знания, — а после вернуть ту, другую, душу неповрежденной? Кто сможет совершить это и сам сохранить целостность? Ваш сын, сударыня, — дар'нети, ему шестнадцать лет, и, как случается почти что с каждым из нас, его дар пришел к нему с нежданной, ошеломляющей и таинственной внезапностью. И в чарующей прихотливости Пути он, по всей видимости, оказался Сплетающим Души, обладателем редчайшего из талантов дар'нети, носителем дара, который таит в себе великолепнейшие возможности и сложнейшие последствия. И он даже не подозревает об этом.

Глава 24

Кейрон

Пять дней я провел, купаясь в крови. Мой гнев прорвал все границы, когда я шел по почерневшим руинам Эфаха, мимо шестов, на которые, словно молочные поросята, были насажены дети, мимо ям, где сгорели старики и женщины. Когда пришло известие, что грабители-зиды были замечены возле долины Сераф, я, не слушая больше ничьих предостережений, повел в погоню двенадцать сотен солдат. Зиды привели нас в Пустыни, где в засаде нас поджидали три тысячи их самодовольных собратьев. Но их должно было оказаться вдвое больше, чтобы они смогли избежать моего гнева, и, когда все они погибли или сбежали, я рыдал, потому что больше некого было убивать.

Жарким вечером нашей кровавой победы мы возвращались в лагерь, когда последний луч погас, укрыв плащом тьмы погибших и раненых, которых мы уложили на телеги или нагрузили на лошадей. После обычного сражения солдаты разводили костры, грели воду, чтобы омыть раны себе и товарищам, смыть грязь битвы, приготовить еду. Звуки сочувствия и единения сплетались в ночи: мужчины и женщины, звенящие котелками и чинящие оружие, поющие песни или рассказывающие истории. Но когда эта ночь обвилась вокруг нас, лагерь остался темен. Солдаты падали на твердую, голую землю и больше не двигались. Но я не думаю, что они спали.

Я спрыгнул с коня и отдал поводья темноглазому мальчишке, который таращился на мои опаленные, пропитанные кровью рукавицы.

— Пусть к рассвету конь будет готов.

— Да, государь. — Мальчишка опустил взгляд.

Двое адъютантов ехали впереди, их бледные, покрытые песчаной коркой лица в сгущающейся тьме казались принадлежащими каким-то древним идолам — нечеловеческими. Я передал приказы часовым, отослал новости и благодарность Мен'Тору, который вел свои изнуренные схваткой войска до самого Авонара, чтобы укрепить гарнизон, и отпустил их. Несколько часов сна, и я вернусь к вопросу Паоло о моем сыне. Я не мог позволить Герику прожить еще один день, предать нас еще один раз.

— Государь! — Барейль откинул полог шатра. Одежда дульсе была пропитана потом и кровью. Пока я вел войска в пустыню вслед за налетчиками зидов, Барейль оставался в долине Сераф, помогая выжившим и следя за тем, чтобы все сведения, какие они могут сообщить нам об этом нападении, были записаны для меня.

— Я уже собирался ехать вас искать. Я послал за мастером Вен'Даром, как вы мне приказали, но ни его адъютанты, ни Бастель не видели его вот уже несколько дней. Они были уверены, что он находится с вами. И вам пришло срочное донесение из Нентао. Квартирмейстер говорит, что оно прибыло пять дней назад.

«Нентао… Сейри».

Мое раздражение отсутствием связи с Вен'Даром может подождать. Я сдернул заскорузлые перчатки и бросил их на землю, выхватил письмо из рук дульсе и сломал печать. Все линии и трещинки на моих руках были полны запекшейся крови.

— Пять дней! Что за несведущий ублюдок позволил ему пролежать здесь пять дней?

Ваше Высочество, с величайшей скорбью я должен сообщить Вам о событиях, происшедших с Вашего последнего посещения Нентао. Наставник Вен'Дар прибыл вскоре после Вашего отъезда. Он попытался допросить пленника, несмотря на мои требования предъявить какой-либо знак, подтверждающий, что он имеет Ваше разрешение на это. Только после того, как я силой воспрепятствовал нарушению Ваших приказов, он отступил и оставил свои попытки. Я полагал, что он вернулся к своим обязанностям.

Но на следующее утро я пошел проверять двоих стражников моего отца, которых я поставил охранять спальню Вашей супруги. Оба были жестоко изранены, сир, а один — уже мертв. Но, по словам второго, этот ужасный поступок совершил лично Наставник Вен'Дар, похваляясь при этом, что несчастный воин и его соратник были лишь первыми из «стражей дар'нети», которые будут уничтожены этой ночью. Я счел это обвинение плодом помутненного рассудка умирающего. Тем не менее, когда я услышал о гибели стражей Долин, предварявшей атаку на Сераф, я пришел в замешательство.

К несчастью, я должен сообщить, что состояние Вашей супруги с того самого дня начало быстро ухудшаться. Она слабеет с каждым часом, Целители в отчаянии. Я прошу Вас поторопиться, государь.

Ваш покорный слуга, Радель ин Мен'Тор ин Устель.

Пять дней! Я выехал, не сменив пропитанных кровью одежд, не смыв смерть со своих рук. Безрассудно я открыл преждевременный портал в Авонар и к концу ночи уже летел галопом по извилистой дороге в Нентао, и ужас свинцом заполнял мое нутро. Когда в предрассветном ветре я уловил намек на запах горелой древесины, я уже не мог сдерживать страх. Взревев, словно раненый вепрь, я безжалостно гнал коня, пока не достиг дымящихся руин.

— Где она? — Спешившись, я бросился через дым к почерневшим камням и едва не задушил первого же человека, попавшегося мне на пути. — Только скажи, что она мертва, и я прикончу тебя.

Человек в красной рубахе не ответил, только закашлялся, захрипел и задергался, опрокинув меня на землю.

— Ее здесь нет, — произнес тихий голос за моей спиной, — а убийство моих слуг не вернет ее… государь.

Мен'Тор смерил меня взглядом и слегка поклонился. Его глазам предстала та еще картинка: я катался по земле, борясь с простым солдатом, а грязь сражения засохла на моей одежде.

— Радель говорит, Вен'Дар похитил и вашу супругу, и прислужника Разрушителя. И похоже, Наставник виновен еще в двух убийствах, совершенных несколько дней назад. Непостижимо. Вероятно, он сошел с ума.

— Сейри и Паоло похищены? Вен'Даром? — Я оттолкнул в сторону задыхающегося солдата и поднялся на ноги, пытаясь сохранять спокойствие и ясность ума. — За каким дьяволом ему это понадобилось? Куда он забрал их?

— Я только что прибыл сам, государь. Я не могу вам ответить. Не успел я войти в дом, как этот человек поджег его. Один из моих людей видел, как все трое ехали в глубь долины, мы искали, но следов не нашли. Наверняка Вен'Дар открыл портал, чтобы перенести их куда-то еще. К этому времени они могли оказаться уже где угодно.

«Успокойся, дурак. Дыши. Думай».

Я не смогу помочь Сейри, если не смогу думать. От обгорелых руин струился жар. Я нырнул под тлеющую балку и шагнул в проломленную стену, обводя рукой все это разрушение.

— Вы хотите сказать, Вен'Дар сделал и это тоже?

Мы двинулись по руинам. Пепел клубился из-под шаркающих сапог Мен'Тора; услышав мой вопрос, он скрестил руки и сказал:

— Спасаясь бегством, Наставник бросил заклятие. Нам повезло, что больше никто не погиб. К счастью, Радель распустил здешних слуг. Все происшедшее отдает безумием… лордов.

Почерневшие столбы и балки стояли, ухарски наклонившись, зловещим узором на фоне утреннего неба. Ветер вздыхал над гребнем холма, бросая нам в глаза дым и пепел и раздувая уголья. Безумие. Я мог представить, как Вен'Дар решает, что не может больше поддерживать меня. Но больше в этой истории не увязывалось ничего. Два охранника убиты человеком, столь дорожащим понятием Пути? Вен'Даром — тем, кто понимал, кем я стал, и кто так скорбел об этом? Убеждение было его любимым орудием, а не нож, не огонь и разрушение. Он обладал силой, за которой стояли мудрость и добродетель, а не заложники и вымогательство.

И еще одна загадка, не столь смертоносного значения, но все же существенная: Нентао некогда принадлежало Экзегету, учителю Вен'Дара. Этот дом и сад заключали в себе все, что осталось от блестящего, уважаемого, непростого человека, которого только Вен'Дар по-настоящему и любил. Что за обстоятельства могли заставить его уничтожить место, которое было ему столь дорого? Если это был Наставник…

Я обернулся к Мен'Тору и схватил его за руку.

— Вы уверены, что это был Вен'Дар? Вы читали его мысли?

— Все произошло в считанные мгновения после моего прибытия, государь. — Мен'Тор был человеком безграничного самообладания. — Если вы помните, последние пять дней я сражался с зидами. Кроме того… я никогда бы не осмелился читать мысли Наставника. — Голос его не изменился, хотя мои пальцы сдавили его плоть до костей.

— Но вы осмелились прибыть сюда без приглашения.

— Напротив, сир. Вы не ответили на срочное послание моего сына, и поэтому, совершенно обоснованно, он позвал меня. Радель определил, что ваша супруга больна не только тем продолжительным помрачением рассудка, но и новой болезнью, вызванной чарами, которых не смогли распознать наши Целители. Мой сын тревожился за ее жизнь.

— Как видно, недостаточно.

Челюсть Мен'Тора затвердела, щеки пошли желваками; сухожилия руки под моими пальцами напряглись, словно натянутые канаты. Но даже теперь его голос остался спокойным.

— Вы можете говорить мне все, что хотите, сир, но я не позволю ставить под сомнение способности и преданность моего сына — даже вам. Ни человеку, ни зиду, ни трусливому орудию лордов Зев'На никогда не удавалось одолеть моего сына в бою. Он защищал ваше королевство с тех пор, как только смог держать оружие, как и мой отец, и я сам. Скажите мне то же самое про вашего сына, ваше высочество.

Его слова бросали мне вызов, на который я не мог ответить. Я выпустил его руку.

— Да, Мен'Тор. Радель почти достиг совершенства. И он человек чести, как и его отец.

Вот отчего я выбрал этого знатного ублюдка, чтобы следить за Гериком и оберегать Сейри.

— Где человек, ставший свидетелем побега Вен'Дара?

Мен'Тор крикнул одному из стражников, что принц желает как можно скорее видеть Эш'Келя. Вскоре не кто иной, как Радель, чьи губы были сжаты в несвойственной ему мрачной гримасе, решительно провел через развалины спотыкавшегося юнца, придерживая его за рукав.

— Вот тот дурак, который их упустил, — раздраженно бросил он.

Парень упал на колени.

— Государь, я подобного никогда не видел, — запинаясь, забормотал он. — Паук… я их боюсь… схватил меня… Вазрином Творящим клянусь, я видел его, размером с собаку, и такой настоящий… Я чувствовал его жвала… липкую паутину…

— Просто скажи мне, куда они направились — Наставник и остальные.

— В долину, государь. Клянусь вам. Вниз по дороге, где меня схватил паук, от задней стены конюшен, а потом выше в холмы. Они не сворачивали, как… некоторые говорят. Клянусь прахом моей матушки. Сначала юноша и госпожа, следом Наставник, сразу же после того, как он поджег дом.

Радель усмехнулся, сгреб рыдающего охранника за волосы и запрокинул ему голову, показывая нам склизкие свидетельства его страха, болтающиеся под носом, размазанные возле губ и по щекам.

— Ты либо слепец, либо предатель, Эш'Кель. В долине в пределах одного дня пути нет ничего. Мы послали…

— А ты обыскал башню, Радель?

— Государь?

— Башню Вен'Дара в долине. Ты осмотрел ее?

— Мы обыскали каждый дом, каждый камень и каждую прогалину в десяти лигах от поместья. Мы не видели никаких башен.

— Приведи моего коня! — взревел я, пинком подняв стражника с колен и послав его хромать по обгорелым руинам, прежде чем снова накинуться на Мен'Тора и его сынка — слепых, самодовольных идиотов. — Ты что — слабоумный, Радель? У каждого Заклинателя есть убежище. Он просто сплел заклятие, чтобы его скрыть.

— Заклятие! — Мен'Тор обрушился на Раделя. — Ты что, не потрудился поискать в долине чары?

Совершенно ошеломленный Радель метнулся следом за мной, когда я бросился прочь из развалин.

— О государь… мне не говорили… я не знал… — Не ужас ли я слышу в его голосе? — Прошу вас, государь, вы должны позволить мне исправить эту оплошность. Вы с моим отцом сражались все эти дни… дом для гостей не поврежден… вам нужно отдохнуть…

Однако у меня не было времени на то, чтобы позволять самовлюбленным болванам восстанавливать свою честь.

— Я отдохну, когда моя жена будет в безопасности.

Я направил коня по дороге, ведущей в долину, в то время как Мен'Тор с Раделем еще только приказывали привести им их лошадей.

* * *

Солнце светило мне в лицо, когда я подобрался к ограждению, чарам столь тонким, что их невозможно было ощутить, если только вы не обращали внимания на то, как упорно ваше внимание отвлекается от тропинки. Вы намеревались свернуть в любом направлении, только чтобы не двигаться прямо вперед. И не успевали вы заметить белую башню, как тут же взгляд соскальзывал в сторону, и вы забывали о ее существовании… если только прежде вы не бывали здесь гостем… если только ваша умирающая жена не была заложницей человека, перед которым вы обнажали душу, и юноши, хранящего верность вашему смертельному врагу.

Я проломился сквозь чары, зная, что об этом тут же станет известно Вен'Дару — если этот человек и в самом деле Вен'Дар, а не мой сын, уничтожающий еще одного моего друга. В тот же миг я мысленно потянулся к предателю.

Отдай мне их, Вен'Дар, или я лишу тебя головы еще раньше, чем получу голову Разрушителя!

Когда я выехал на прогалину перед башней, мрачный, неулыбающийся Вен'Дар уже стоял там, ожидая меня. Его одежда была грязной, а седеющие волосы — влажными и спутанными. Когда я спешился и подошел ближе, он преклонил колени.

Се'на давонет, Гире Д'Арнат!

Я остановился в двадцати шагах от него и обнажил меч. Поза и слова Вен'Дара излучали любовь, говорившую мне, что он и в самом деле был Наставником, а не гнусным порождением моего сына. Но в этот день я не мог ответить на его приязнь. Моя душа была пуста, и я не доверял своей руке.

— Мне не нужны почести от тебя, Вен'Дар. Мне нужна моя жена и мой пленник.

Вен'Дар серьезно посмотрел на меня.

— Пройдемте со мной внутрь, государь. У нас так мало драгоценного времени.

Он поднялся на ноги и указал на маленькую дверь в каменной стене.

Я не шелохнулся. Мои чувства пронизывали простое строение и мягкую зелень окружавшей ее поляны. Я не чувствовал Сейри. Я всегда мог ощутить изобилие жизни, окружавшее мою жену, с первой нашей встречи, когда она вбежала в гостиную Виндама, запыхавшаяся, разрумяненная юностью и вечерним ветром, готовая спорить, поддразнивать и похитить мое сердце. Даже в эти последние месяцы, когда ее разум был утерян, я все еще чувствовал, что воздух вокруг нее… золотистый… пульсирующий… ее жизнь готова была вырваться радостным всплеском, если б я только смог найти ключ, чтобы освободить ее. Но не в этот день. Здесь ее не было.

— Клянусь всеми богами и демонами этой вселенной, Вен'Дар, если ты причинил ей вред…

— Прошу вас, не торопитесь с суждениями, сир. Нас не должно быть здесь, снаружи, когда прибудут остальные. Прошу вас, входите.

Вен'Дар отвернулся и начал подниматься по изогнутой лестнице так беззаботно, словно я был простым Чтецом, пришедшим проверить чары на его бочке для дождевой воды, или Стекольщиком, собирающимся вставить в его пустые окна цветные стеклышки, чтобы придать форму солнечным лучам.

Я убью его. Я бросился вверх через три ступеньки, последовав за ним в круглую солнечную комнату, все такую же, какой я ее помнил, — и в ней не было никого, кроме нас.

— Ты мертвец, Вен'Дар! — Я поднял меч. — Сей же миг скажи мне, где она, или следующего рассвета ты уже не увидишь.

— Вы совершенно правы в том, что касается спешности дела, государь. — Он указал на окно. — Мен'Тор и Радель уже направляются сюда. Мои чары замедлят их, но у нас есть, в лучшем случае, четверть часа. И если вам не удастся убедить их в том, что я мертв — во-первых, и что я не успел открыть вам ничего существенного — во-вторых, боюсь, ни одному из нас не дожить до завтрашнего дня, кроме как в тюремной камере или сумасшедшем доме, бессловесными. Они зашли слишком далеко. Они хотят ваш трон.

— Ты уже сошел с ума. Суть дома Устеля в их верности. Ты обвиняешь их, чтобы скрыть собственное предательство.

Солнце сверкнуло на моем клинке, нацеленном прямо ему в горло.

— Где моя жена?

— Ваша жена и юный друг пока находятся в безопасности — от ваших врагов и от вас. Уберите оружие, государь. Поверьте мне. Если я не смогу рассказать вам ничего интересного, у вас будет еще достаточно возможностей прикончить меня.

И он, словно безумец, шагнул прямо под мой клинок и положил руку мне на плечо, как делал уже столько раз прежде. И впервые с того времени, как Паоло сбежал из палатки Вен'Дара, гнев ушел, оставив меня опустошенным, иссохшим и невообразимо усталым. Моя рубаха и штаны были коричневыми от крови. Я пах ею. Она была под ногтями, в каждой поре кожи, и мне не верилось, что когда-нибудь я смогу смыть ее. Я опустил меч, осел на пол и откинулся спиной на грубый деревянный стул.

— Проклятый глупый колдун. Что ты натворил?

— Лучше спросите Мен'Тора и его сына, отчего они так боятся вашей жены?

— Я слишком устал для игры в загадки. Ты не сможешь убедить меня в том, что болезнь Сейри — дело рук Мен'Тора или Раделя. Им нечего меня бояться. Я делаю ровно то, чего Они хотят… и не потому, что они так говорят, а потому, что у меня нет выбора.

— Они не уверены в вашем решении, касающемся сына, а сомнения таких людей еще страшнее, чем зло, против которого они сражаются. Это может подвигнуть их нарушить закон, который они должны защищать, и помочь врагу, ради поражения которого они готовы отдать жизнь.

— Нет здесь никаких сомнений. Я знаю, как должен поступить с Гериком. И это не то, чего я хочу. И не из-за того, что он сделал с Сейри, а из-за того, что, сделав это, он проявил свою истинную суть. Он — не мой сын с тех пор, как шагнул в око во дворце Зев'На. И не имеет значения то, что я не вспомню об этом, когда буду его убивать, и не важно, что станется со мной после этого. Он должен умереть. Другого выхода нет.

Вен'Дар снял с крюка на стене потертую кожаную сумку. Потом склонился над глубоким деревянным сундуком и достал несколько инструментов — киянку, маленький молоточек с металлической головкой, тесло, струг, — заворачивая их в лоскуты из груды, лежащей на полу, и при этом не переставая говорить.

— Я не могу дать вам столь желанный для вас ответ, государь. Но могу сказать следующее: Мен'Тор и Радель отняли разум вашей супруги и намеревались отнять ее жизнь, поскольку боятся, что она может поколебать вас в исполнении долга. Еще день назад я бы счел глупыми их сомнения в вашей решимости; я был убежден, что вы действительно убьете мальчика. Но сегодня я могу представить еще одну точку зрения на ваше затруднение — способную заставить ваше сердце искать иной путь. Если это не так, тогда наше положение ничуть не хуже прежнего. Но прежде чем я расскажу вам суть дела, я должен убедиться, что вы выслушаете историю Паоло и мою собственную, будучи самим собой — настоящим собой.

— Ты знаешь, я не могу выбирать, кем мне быть. Больше не могу. Равновесие утеряно. Д'Натель победил.

— Но вы, мой добрый друг Кейрон, все еще с нами. Даже сейчас я слышу ваш голос.

Взяв несколько книг и свитков с маленького письменного стола, он осторожно уложил их в сумку, поверх инструментов.

Я снова вскочил на ноги.

— Тогда скажи, почему мне шесть дней тому назад пришлось покинуть Нентао из-за того, что я готов был пытать Паоло до тех пор, пока он не ответит на мои вопросы. Скажи, почему мои руки, даже теперь, требуют держать этот клинок у твоего горла, пока ты не скажешь мне, где Сейри. Слишком поздно, Вен'Дар. Все, о чем я могу думать, — это смерть. Мне не найти дороги назад.

— Возможно, я смогу привести вас обратно.

Мои пальцы скользили по лозам, выгравированным на рукояти меча. Я не позволял себе смотреть на человека, бывшего моим ближайшим другом в этом расколотом мире, пока не уверюсь в том, что в следующий же миг не отрублю ему голову. Грудь словно сжимали полосы расплавленной стали, челюсть казалась запертой клеткой, и голос стал грубым и хриплым.

— Я, не скупясь, заплатил бы за такой подарок. Но чем продолжать бесплодные рассуждения о том, что мы некогда признали необратимым, скажи мне, где моя жена и мой пленник!

Вен'Дар по-прежнему был безмятежен.

— Как я уже сказал, сейчас они в безопасности. Вы не сможете найти их сами. Я отправил их через портал, разрушив его за их спинами, чтобы вы не оказались слишком поспешны в своем гневе, а Мен'Тор — в своем честолюбии. А теперь предупреждаю честно: я больше ни слова не скажу ни о вашей супруге, ни о мальчике, пока вы не убедите меня, что спокойно выслушаете юного Паоло. И одного лишь вашего слова для этого недостаточно.

— Как ты смеешь торговаться со мной?

Он постучал пальцем по писчим перьям, лежавшим на письменном столе, но только махнул рукой и, поставив сумку на подоконник, принялся затягивать ремешки, плотно закрывая ее.

— Как я смею? Поскольку вы — это вы. Я верю вам, государь, и все, чего я прошу в ответ, — это вашего доверия.

— Ты просишь невозможного.

Тогда он повернулся ко мне, и его лицо сияло, словно он сам был заклинанием, сплетением веры и надежды, оставленным здесь, в башне, чтобы лишить меня сил и решимости.

— Но, знаете ли, мой добрый друг, как раз в это самое утро я обнаружил новое подтверждение тому, что невозможное возможно. Не сомневайтесь. Вот она, та возможность, по которой вы так томились, когда шесть дней назад сидели у постели Паоло, — да, я видел это в вас. Верьте мне. Это первый шаг. А все остальное случится так, как тому суждено…

— Я не могу допустить, чтобы мое сердце вмешивалось во все это. На мне лежит ответственность.

— … мне нужны лишь три дня…

— Невозможно.

— … лишь малое промедление в этой пагубной войне. Вы же говорите себе, что совершили множество грехов — так позвольте себе еще один. Тот, который может что-то изменить.

— Война…

— … три дня обойдется и без вас. Итак… для начала нам потребуется немного крови…

Я злился и угрожал, но он лишь вздыхал и обещал, что я больше никогда не увижу Сейри, если не последую его указаниям. Я плевался и сыпал проклятиями, а он улыбался и говорил, что безумная ярость — это как раз то, что мне нужно. И он объяснил мне, что я должен был сделать…

Верить ему. Когда он не сказал мне ничего важного. Определенно, я был безумен.

* * *

— Сжечь это проклятое место! — орал я. — Пусть огонь разрушит стены, выжжет этот кусок земли, пока он не станет выглядеть как Пустыни. Только посмейте ослушаться — и на моих руках будет еще и ваша кровь!

Я не верил словам Вен'Дара о Мен'Торе и Раделе, но другого выхода у меня не было. Спускаясь из башни по лестнице, я держал окровавленные меч и кинжал так, чтобы защитить ими самые уязвимые части своего тела. Хотя, даже если Мен'Тор и его сын намеревались мне повредить, я полагал, что мучительные крики, все еще отдающиеся эхом над поляной, могут их отвлечь.

— Государь мой принц, что произошло? Эти вопли…

Мен'Тор стоял у подножия лестницы, лицо его было серым; он бросал злобные взгляды то на меня, то на башню. Оружие он обнажил, но не знал, куда его применить. Радель сдвинулся на четверть круга влево в обход меня.

— Не допрашивайте меня! — Я развернулся так, чтобы держать обоих перед собой.

Изображать бездумную ярость оказалось слишком легко. Вовсе не хитроумные замыслы заставляли меня так сжимать рукояти клинков, что след от их гравировки впечатывался в плоть.

— Сжечь эту башню! Меня не заботит, как много сил это потребует. Все, что принадлежало предателю, будет уничтожено вместе с ним. Это станет ее погребальным костром… О боги, если б я только мог убить его снова! Каждый день этой проклятой жизни я резал бы его снова и снова, только ради удовольствия.

— Государь, скажите нам, что сталось с… Наставником… вашей супругой… Услышав крики, мы пытались прийти к вам на помощь, но этот негодяй расставил на лестнице невероятные ограждения.

Радель был бледен как мел и говорил запинаясь, неуверенно. Это не мелочь — потерять супругу государя, чью жизнь тебе велели защищать ценой собственной, и видеть, как твое несокрушимое мастерство так легко разбилось о тихого, вежливого человека старше твоего отца. И я не знал, что еще так тревожило молодого человека, но собирался выяснить.

— Наставник — предатель и убийца Вен'Дар — мертв. Он пытался рассказать мне какую-то сказку про чары, про то, как он хотел вернуть мне Сейри своей игрой в слова. Он вилял и тянул, обещал раскрыть тайны и имена предателей. Но когда я заставил его прекратить лепет и отдать мне мою жену, он смог показать мне только ее тело. Да будет проклято его имя вовеки! Этот предатель, зидов прихвостень, убил ее!

Я сунул свои окровавленные ладони под нос Мен'Тору, и он отпрянул. Челюсть его отвисла, в глазах стоял ужас.

— За это я распорол ему живот… медленно, каждый раз — не глубже чем на ширину пальца, чтобы он прочувствовал все. Теперь я хочу, чтобы он сгорел.

— Возможно, мне следует подняться… засвидетельствовать его смерть и смерть вашей супруги…

— Ты не коснешься Сейри. Никто не посмеет смотреть на нее. И если не хочешь сгореть вместе с ней, немедленно исполни мой приказ! — Я упал на колени, обхватил окровавленными руками живот и простонал: — Помоги мне, Мен'Тор. Я не могу скорбеть. Не могу следовать Пути, пока это не завершено.

Клинки оставались надежно сжатыми в моих руках.

Встревоженный взгляд Мен'Тора остановился на башне. Едва заметный след чар протянулся сквозь полдень. Будучи уверен, что в башне П'Клор нет никого живого, Мен'Тор кивнул Раделю. Молодой человек коснулся пальцем каждого камня в основании башни Вен'Дара, зарослей лавра и черники, близко подступивших к ней. Был ли этот ублюдок Свершителем, как и его незаконнорожденный отец? Я понял, что до сих пор этого не знаю.

Жар стремительно нарастал, а Мен'Тор подошел ко мне, нависнув над моим плечом. Он присел передо мной и накрыл ладонью мою руку.

— Государь, это горькие вести. Мы во многом бывали не согласны, но я никогда бы не пожелал… Прошу, позвольте мне помочь вам во всем, что бы вам ни понадобилось, скорбеть с вами, пока Путь не проведет вас через это горе. Однако время и опасность не дремлют… и мне непонятно, что же сталось с пленником. Он тоже мертв или мне следует послать кого-то в погоню?

Я сплюнул.

— Пленник — никто, конюшенный мальчишка, гонец. Вен'Дар отправил его обратно к хозяину — но я вытащил его сообщение из Вен'Дара, прежде чем тот сдох.

Не жди я этого — мог бы и не заметить, как Мен'Тор затаил дыхание.

— Значит, вам известно, где находится Разрушитель.

— Паоло должен был устроить встречу между моей женой и сыном через три дня после нынешнего. Вен'Дар, слишком уверенный в своем могуществе, пообещал, что Сейри будет там. Но я займу ее место. На шею Разрушителя обрушится мой меч, и его черное сердце больше не совершит убийств.

Это удовлетворило Мен'Тора. Он снова предложил остаться бодрствовать и скорбеть со мной, как требовал наш обычай. Его рука была мягкой и заботливой, когда он поднял меня на ноги и подвел к травянистому пригорку, заставив сесть на него. Он предложил мне воды, чтобы умыть лицо, и вина, чтобы утолить жажду. Своим подрагивающим баритоном он затянул песнь памяти и примирения, и слова были так глубоки и сердечны, что я почти ощущал их искренность.

Но я отказался от его руки, платка, фляги и песни.

— Еще не время, Мен'Тор. Я не могу. Не сейчас.

Вен'Дар поклялся, что Сейри все еще дышит. Я не мог знать, правда ли это, к тому же вот уже четыре месяца я был свидетелем тому, что дыхание не подразумевает жизни. Разделив погребальное песнопение, я мог бы отпустить ее от себя, но я до сих пор не готов был принять ее смерть, даже из притворства.

Мы смотрели, как горела башня Вен'Дара, пока не осталось ничего, кроме круга закопченных камней посреди леса. Набрякшее, кровавое солнце висело над западным горизонтом, когда мы ехали из долины, мимо дымящихся развалин Нентао, по направлению к Авонару. Я уносил с собой видение — почерневшее безобразие того, что некогда существовало в согласии с миром, — и полагал его отражением меня самого. Вен'Дар сказал мне, что я могу восстановить себя прежнего, что он покажет мне путь, но я был не в силах представить себе такое откровение, которое все переменило бы. Я отправлюсь на ту таинственную встречу, которую он задумал, но не стану слушать голос Разрушителя. Вместо этого я убью своего сына и навсегда останусь Д'Нателем.

Глава 25

— Но, государь мой принц, как мы можем позволить себе еще два дня промедления? Что, если еще одна долина будет атакована? Только ваше присутствие сплачивает наших воинов. Только ваша сила и ваш меч позволяют нам бросать вызов превосходящему числом противнику.

— Я отнял жизнь дар'нети, Н'Тьен. Я держал его кишки в руке — порыв безумия и мести, — и не имеет ни малейшего значения, что он заслуживал казни. Закон говорит определенно. Я должен очиститься, прежде чем снова смогу выступить как Наследник Д'Арната, а в день, когда я встречусь с Разрушителем, мне нужно владеть всей принадлежащей мне по праву силой.

Стройный дар'нети мусолил кончик вислого уса, словно нервный школьный учитель.

— Но, государь…

— Ты будешь сидеть здесь и распоряжаться нашими войсками, как сочтешь нужным. Голова у тебя годится для этого больше, чем у кого бы то ни было в Авонаре, включая меня. Се'Арет будет править в мое отсутствие. Устель будет поддерживать порталы в пустыне, а Мен'Тор примет на себя временное командование в соответствии с моими приказами. Мем'Тара — новичок в совете Наставников, но ее пятнадцатилетний боевой опыт говорит сам за себя. При поддержке советов Се'Арет она возглавит оборону Авонара. Раделю я поручил следить за безопасностью Долин.

Морщинистая старая женщина, сидящая за длинным столом, кивнула и погрозила Н'Тьену костлявым пальцем.

— Принц прав. Даже если сам изверг Зиддари сядет в этом зале или Парвен с Нотоль расположатся во дворце принца — это не имеет значения. Наследник не может править с кровью дар'нети на руках. Я бы сама воткнула в него нож, только чтобы не допустить этого.

Слова Се'Арет были так же остры, как кости под ее высушенной кожей. Я с трудом удержался от того, чтобы заглянуть под стол, убеждаясь, что ее оружие еще не нацелено мне в селезенку.

Ранее тем же днем старуха допрашивала меня о смерти Вен'Дара, пылая недоверием. Наследник обязан повиноваться совету Наставников, так что никакие привилегии моего положения не могли помешать ее расспросам. Се'Арет необычайно уважала Вен'Дара, и ей было нелегко принять рассказ о его мятеже и виновности в смерти Сейри. Только необходимость торопиться с решением и моя клятва на мече Д'Арната не дали ей потребовать более тщательного расследования. Но что могла значить еще одна ложь рядом с уже произнесенными? Однако устремленный на меня взгляд Се'Арет ни разу не дрогнул за все время заседания совета. Моя кожа под ним саднила.

Ряды моих Наставников прискорбно таяли. Се'Арет сидела в центре длинного стола. Иссохший, желчный Устель — слева от нее. Темноволосая, ширококостная Алхимик Мем'Тара — справа. Четыре свободных стула. Н'Тьен, мой мрачный главный стратег, сидел в одном конце стола, черкая пометки в своем списке назначений. Несколько кресел посреди зала, обращенных к столу Наставников, предназначались для подателей прошений и зрителей. Мен'Тор и Радель сидели в двух из них, переговариваясь сдержанным шепотом и передавая сообщения трем присутствующим полевым командирам. Трон Д'Арната — простое, неимоверно древнее деревянное кресло с высокой спинкой — стоял лицом к столу советников, слегка развернутый вбок так, чтобы Наследник Авонара мог видеть и слышать одновременно и Наставников, и просителей. Все утро я то бросался в кресло, то вскакивал, слишком взвинченный, чтобы долго просидеть недвижно.

— Так, значит, мы договорились? — подытожил я.

Устель постучал коротким толстым пальцем о столешницу.

— Это непростительно — медлить в этот самый отчаянный наш час ради того, чтобы упиваться этим сомнительным обычаем. Вот уже семьдесят лет ни один разумный дар'нети не проходил обряда очищения; только слабовольные прибегали к нему. Мы должны запечатать пещеры, вместе со всеми этими трусами внутри.

— Не могу не согласиться с вами, мастер Устель, — ответил я. — И у меня есть множество дел, которыми я предпочел бы заняться, однако закон недвусмыслен. Я не допущу, чтобы упущенная предосторожность встала между мной и моими справедливыми притязаниями. И разве не вы побуждали меня столь неотступно следовать закону? Я не дам вам оружия против меня.

— Кто будет сопровождать вас к озерам, государь? — тихо спросила Мем'Тара, когда Устель с раздраженным возгласом уселся обратно. — Это была бы обязанность Вен'Дара.

— Моим спутником будет Барейль.

— Дульсе… — проворчал Устель, скривив губы. — Следовало ожидать. Не любите вы собственный народ.

— Выбор крайне необычный, — заметила Мем'Тара. — Без сомнения, многие дар'нети с радостью послужили бы вам в этом качестве.

— Мой мадриссе служил совету Наставников дольше, чем кто бы то ни было, за исключением Се'Арет и Устеля. Он обладает необходимым знанием и уважением к нашим обычаям. Никакого чародейства от спутника не требуется.

Они принялись обсуждать новую для них идею дульсе, направляющего дар'нети при очищении. Я почти ожидал, что Мен'Тор предложит, чтобы Радель наблюдал за обрядом, но он слишком наслаждался своим новым постоянным назначением на пост командующего войсками Вен'Дара и временным — на пост главнокомандующего. Он уже писал списки и рассылал сообщения, одновременно прислушиваясь к нашему спору. От того, что его сын получил под командование целую область, он едва не пришел в ликование. Слухи уже расползались из зала. Все в Авонаре будут ждать скорого назначения в совет Наставников одного из них, а то и обоих сразу. Мне стоит принять меры, чтобы ограничить инициативу Мен'Тора в мое отсутствие, а то еще до захода солнца мы будем стучаться в ворота Зев'На.

— Так когда же вы приступите к обряду, государь? — спросила Се'Арет.

— В течение часа, — ответил я. — Вот почему я созвал совет так рано. Можете быть уверены, я постараюсь закончить его как можно скорее. Распоряжения войскам я уже разослал, а вы, Наставница Се'Арет, безусловно, не нуждаетесь в моих указаниях. Вы никогда не оставляли Авонар без своей опеки и можете рассказать Мем'Таре все, что ей нужно знать.

— А объявление о преступлениях Вен'Дара и его смерти?

— Ни слова, пока я не распоряжусь. Так мы оставим Разрушителя в сомнениях. Скажите войскам Вен'Дара, что он выполняет данное мной поручение. Говорите все, что угодно, кроме омерзительной правды.

— Да будет так. Да одарят вас равновесием Вазрин Творящий и Вазрина Ваятельница, государь мой принц, — напутствовала меня старуха, ее слова подхватили Устель и Мем'Тара.

Я встал, собираясь уйти, и все в зале поднялись вместе со мной. Ни на кого из них я не смотрел.

* * *

В пещеры Лаеннары вела зарешеченная арка, вырезанная в отвесной известняковой стене в нижней части долины Кирит. Но их близость к городу выражалась только в расстоянии. Каждый шаг по крутой галечной тропе, ведущей от дороги к воротам, неизмеримо отдалял человека от повседневной жизни. Воздух стал заметно разреженнее, словно мы взбирались на одну из гор, что высилась за этой стеной, все привычные звуки окружавшего нас леса приглушались: листья шелестели мягко, стремительное течение ручейков воды, прорезавших траву, отдавалось лишь шепотом — словно расшалившиеся дети, на которых прикрикнула мать.

Проситель, тот, кто пришел очистить себя от бремени убийства, всю дорогу до пещеры хранил молчание. Предполагалось, что он созерцает лес, небо, ручей, оленя, лисиц и пташек, вбирая в душу их суть, накапливая силу для предстоящего испытания. Спутник шел впереди, неся светильник — небольшую коробочку из золота или латуни, с прорезями в стенках, крышкой и ручкой, — предназначенный для того, чтобы хранить живое пламя, от которого зажгут лампы во всех семи пещерах.

В утро, когда я покинул Авонар, чтобы начать очищение от убийства Вен'Дара, я держался так, как и было положено по дороге, собирая силу для того, что должно было последовать. Разумеется, я не собирался проходить обряд. Если только что-то не пошло наперекосяк, Вен'Дар выскользнул из башни невредимым еще до пожара. Он должен встретить меня в первой пещере и отвести к Сейри, Паоло и моему сыну. Я почти сожалел, что у меня не будет времени испробовать озера Лаеннары. Хоть я и не убил никого из верноподданных дар'нети в гневе — пока что, — но из-за меня погибли многие и многие. Моя вина не делала различий между солдатами, посланными мною в битву, и врагами, павшими от моей руки. И я не различал кровь дар'нети и кровь зидов. Зиды тоже были дар'нети — измененными, лишенными души, жестокими, но такими же дар'нети. Неужели я был единственным, кто задумывался об этом? Очищение пошло бы на пользу моей душе. Но единственной целью моего путешествия в Леаннару была еще одна смерть — смерть моего собственного сына. И ни равновесие, ни умиротворение, ни очищение не имели к нему отношения.

Я последовал за Барейлем сквозь черные решетчатые ворота и дальше по узкому коридору. Крошечный огонек пробивался из прорезей и из-под золотой крышки светильника, он сиял не ярче светлячка и почти не рассеивал темноту, пока вел меня все дальше и все ниже.

Сейри не понравился бы этот коридор. Несчастный случай в детстве внушил ей ужас перед темными замкнутыми пространствами. Стыдясь того, что она полагала слабостью, Сейри в начале нашего замужества пыталась скрыть от меня этот страх, не понимая, как радостно делить с возлюбленной ее столь личные переживания — и иметь возможность утешить ее.

«О боги, Сейри…»

Как всегда, когда я вспоминал о ней, гнев вскипал в моем животе и пульсировал в руках, поглощая все прочие чувства. Что способно хотя бы на некоторое время приглушить боль после ее потери. Внезапно Барейля с его светлячком поглотила тьма. Я оставил все мысли о Сейри. Мне нужно сохранить ясность рассудка.

Я последовал за дульсе в просторное помещение, и его рука легла мне на грудь, приказывая остановиться. Воздух был теплым, тяжелым и влажным, он пах старым камнем и чуть-чуть серой, а где-то справа от меня шелестел поток холодного воздуха. Мерцающий огонек сдвинулся левее и вытянулся в лепесток, когда дульсе снял со светильника крышку. Барейль, казавшийся теперь маленькой фигуркой, вылепленной из света и тени, коснулся огоньком фитиля многогранной лампы. Мягкий свет хлынул в стороны и разогнал тени ровно настолько, чтобы я смог увидеть пещеру и озеро Очищения.

Стены пещеры были молочно-белыми и желтыми, в выступах и ручейках, испещренные трещинками и углублениями. Над небольшим озерцом — углублением неправильной формы, шагов двенадцати в окружности — висел пар. Из глубины пещер тянуло сквозняком, обвивавшим туманом сталагмиты толщиной с мое запястье.

Барейль ждал меня у озера, его темные глаза были полны неизменных доброты и понимания, хотя в последние три года я едва замечал его. С тех пор как Д'Натель начал постепенно просачиваться в мой характер и поведение, я не раскрывал своей души дульсе, как Вен'Дару. И не позволял ему обсуждать с Наставником какие-либо личные вопросы. Я не мог смириться с мыслью о том, что эти двое будут обсуждать мое «состояние», поэтому лишил своего мадриссе всего, кроме самой заурядной службы, — и особенно непринужденной близости, объединившей нас после смерти Дассина. Однако о переменах во мне он знал больше кого-либо иного, и это ни в малейшей степени не влияло на его манеру держаться — что особенно меня раздражало.

Барейль достал свернутую хламиду из белой шерсти.

— Я взял вашу одежду, государь. Больше вам ничего не понадобится.

Мне самому следовало сказать Барейлю, чтобы он захватил для меня смену одежды, поскольку на мне все еще были залитые кровью рубаха и штаны, которые я не снимал уже неделю. Казалось глупым менять их перед тем, как убеждать Наставников в необходимости обряда очищения. Они изучили самые свежие пятна и подтвердили, что это кровь Вен'Дара. Он сам настоял на этом, излагая мне там, в башне, свой таинственный замысел. Великодушнейший из учителей, Вен'Дар отворил себе кровь, чтобы покрыть ею мой кинжал, рубаху и руки. Я не смог даже затянуть его рану.

Горечь наполнила мое нутро.

— Убери одежду, дульсе. Ты будешь счастлив узнать, что мне пока не нужно очищение.

Хотя скоро, думаю, понадобится. Мои руки непроизвольно потянулись к мечу, и я взревел, обнаружив пустые ножны. Конечно, Барейль сам нес мой меч и кинжал в пещеры, поскольку обычай запрещал мне держать их при себе во время обряда.

— И можешь вернуть мне оружие. Придется насладиться этими удовольствиями в другой раз.

Растерянный Барейль положил белый балахон на пол возле полотняного свертка с моими клинками.

— Как пожелаете, государь, — тихо ответил он, разворачивая ткань и не поднимая взгляда от своей работы.

— Нам придется встретиться здесь кое с кем, — пояснил я. — Вот и все. Я полагал, он уже будет здесь, когда мы прибудем.

— Так и есть.

Фигура в темно-синем одеянии выступила из темноты.

— Мастер Вен'Дар! — Барейль вскинул голову. Едва развернутый меч лязгнул, упав на каменный пол.

— Именно, дульсе. И я куда больше радуюсь возможности расхаживать здесь, чем ты — тому, что это видишь.

Темные глаза дульсе метались от меня к Вен'Дару, исполненные напрасных надежд.

— Я дал Наставнику отсрочку, — уточнил я. — Пока он не докажет мне, что Сейри в безопасности, а Паоло готов рассказать мне то, что я должен от него услышать. А теперь отдай мне мое оружие — на тот случай, если он отступится от своего соглашения.

Уже лучше. Напрасные надежды вновь угасли. Я кивнул Вен'Дару.

— Будьте любезны, Наставник…

Туман клубился вокруг Вен'Дара, пока он пересекал пещеру. Он подошел достаточно близко, чтобы встретиться со мной взглядом.

— Ох, государь, но где же вы? Вы — не тот, кто должен выслушать то, что будет сказано.

— Не стоит меня дурачить, Вен'Дар. Мы достаточно с этим тянули.

— Я надеялся, что мой выбор места встречи был необязателен, но ваши глаза утверждают обратное. Ваши супруга и юный друг действительно ждут поблизости, но я не могу позволить вам приблизиться к ним, пока вы не станете истинным собой. Должно быть совершено исцеление, справиться с которым способны только вы.

— Невозможно. Ты же знаешь, я ничего и ни для кого не могу сделать. — Я схватил его за руку и показал на воспаленную рану, которую он сам себе нанес в башне. — Я не смог вылечить даже это.

— Тогда вы обрекаете нас всех.

— Я никогда не утверждал, что знаю, как остановить эту войну! Я не просил этой жизни! Я умер, и Дассину следовало оставить меня мертвым. Но пока я здесь и пока я ваш принц, я буду делать, что должен. А ты сделаешь то, что я тебе прикажу. Отведи меня к Сейри и Паоло.

— Не могу, мой добрый государь. Не раньше, чем я уверюсь, что вы станете слушать.

— Проклятье на твои глаза, Вен'Дар…

Я уже чувствовал, как душу его. Он не смог бы оставаться таким спокойным, если б знал, как тонка нить, удерживающая мою руку.

Но даже после того, как я вспылил, он продолжал тихо говорить.

— Я верю в вас, государь, я знаю, это трудно… понимаю, что это не зависит от вашего желания… поэтому я и привел вас сюда.

К тому времени, как я все же расслышал его слова, я чувствовал себя, словно после поединка в рабских загонах Зев'На. Мои руки тряслись, и я отшвырнул клинки на дальний берег озера, лишь бы не воспользоваться ими.

— Звезды ночи, чего ты хочешь от меня?

— Я хочу, чтобы вы прошли обряд.

— Этот, что ли? — Я недоверчиво показал на парящее озерцо.

Он вздернул бровь и пожал плечами, бережно потирая раненую руку.

Я подошел к озерцу и уставился в спокойную, темно-зеленую воду. Туман окутал мое лицо, оставив на коже влажный блеск.

— Ты не в большей степени в своем уме, чем я.

Он встал рядом со мной и взглянул на озеро, вся его скрытая насмешливость вдруг пропала.

— Обряд не может изменить того, что есть, государь. Вы Д'Натель и всегда им останетесь — равно как и Кейроном. Но тысячу лет мы пользовались им, восстанавливая равновесие наших жизней, перекошенных настолько, чтобы разрушать то, что мы любим превыше всего. Не знаю, что еще могло бы противостоять пожирающему вас гневу. Вы так не считаете? Если он сможет дать вам умиротворение, хоть ненадолго, разве не будет это подходящим временем для того, чтобы выслушать то, что должен рассказать Паоло? И возможно, получив это время и умиротворение, вы сможете исцелить того, кто вам дорог. Если вы и в этом, менее предубежденном состоянии рассудка останетесь убеждены, что единственным нашим спасением будет смерть вашего сына, тогда, по крайней мере, вас утешит понимание, что этот выбор сделал Кейрон, а не Д'Натель. Это все, что я могу вам предложить, государь. Я искренне хотел бы предложить больше.

— Следовало убить тебя и покончить с этим.

— То, что вы воздержались, еще более укрепило меня в моих убеждениях. К моему несказанному удовольствию.

Я хотел избавиться от Д'Нателя. Десятки раз за последние несколько лет я доставал черный кристалл Дассина, странный предмет, в плену которого я так долго находился, заключавший в себе мою отсроченную смерть. Я хотел прикоснуться к его гладкой поверхности. Без сомнения, освободившись из темницы этого тела, этой жизни, я бы избавился и от неумолимого гнева Д'Нателя. Но я так и не сделал последнего шага. У меня были жена, сын, ответственность. Но если я смогу ослабить влияние принца дар'нети, хоть немного восстановить равновесие…

— Это безумие, Вен'Дар. Ты украл у меня жену и пленника. Мен'Тор только и ждет встречи со мной, когда я вернусь отсюда, чтобы спланировать штурм Зев'На. Судьба двух миров находится в моих руках, а ты хочешь, чтобы я принял ванну.

Он поднял руку и улыбнулся.

— Семь ванн, государь. И пусть у вас станет полегче на сердце.

* * *

Легенды говорят, что семь озер существовали с самого начала времен, но в те годы, когда мы только шли к Уничтожению, и в начале нашей страшной войны они использовались нечасто. Их воздействие было слишком странным и тревожным. Только во времена Д'Арната, когда мир изменился навсегда, Уравновешивающая Лаеннара открыла преимущества использования всех семи озер по очереди и создала обряд очищения. Жизнь — драгоценнейший из всех даров для дар'нети, и убийство нарушает равновесие наших внутренних миров, словно отражение великого Уничтожения. Мы прекрасно справляемся с нашими радостями и печалями, но наше чувство вины может быть разрушительно.

Предположительно, во времена Д'Арната обряд проводился довольно часто, но время шло, убийства стали куда более обычным делом, и обычай угас. Большинство из нас справлялись со своей виной иначе. И лишь для Наследника ритуал всегда был обязателен.

Я знал, что он не проходит легко. Вот отчего просителя всегда сопровождает спутник — чтобы испытание не оказалось слишком суровым или болезненным. Я ругал себя глупцом, раздеваясь, отдавая Барейлю одежду и слушая наставления Вен'Дара.

— Не касайтесь воды, пока не будете готовы. Вы должны полностью погрузиться в каждое из озер и оставаться под водой, пока не досчитаете хотя бы до ста. Задерживаться ли там дольше — это уже на ваш выбор, впрочем, я вытащу вас оттуда, если это станет опасным. Для одних озер крайний срок — час, для других — около половины дня.

— Половины — что? Как, во имя всех богов, я продержусь под водой полдня? Если вспомнить о такой мелкой детали, как дыхание.

— Государь, вы — дар'нети, прирожденный маг, и один из самых могущественных среди вашего народа. Вы пережили собственную смерть, вы способны управлять хаосом между мирами, вы мысленно говорите с другими, исцеляете сломанные конечности, разорванную плоть, больные ткани, вы можете рождать свет — величайшее чудо вселенной — в своей ладони. Как вы можете сомневаться, что способны прожить несколько часов под водой?

Я отдал Барейлю белье. Когда дульсе поклонился и вышел, я почувствовал себя нагим, и это не касалось моей ничем не прикрытой кожи. Насколько горяча должна быть вода, чтобы от нее валило столько пара?

Рука Наставника покоилась на моем плече.

— Знайте, я услышу ваш голос или мысленный зов или увижу взмах рукой в любой миг. Я не оставлю вас, государь. Я буду готов провести вас от озера к озеру и рассказать, что необходимо для следующего из них.

— А если я захочу прервать это?

— Вы можете остановиться в любое время. В зависимости от того, насколько далеко вы продвинетесь, вашему сознанию потребуется несколько дней, чтобы восстановиться примерно до нынешнего состояния, но тем не менее это возможно. Если вы начнете, лучше будет дойти до конца.

— Я буду довольно уязвим.

«Глупо, как же глупо все это делать».

Он отступил в сторону, оставив меня одного на краю озера.

— Я наложил охранные чары на ворота. Кроме того, Барейль останется там на страже. Никто не войдет в пещеры без нашего позволения.

Я смотрел на руки Вен'Дара, думая, не плетет ли он какого-либо заклинания, чтобы убедить меня. Но короткие, искусные пальцы оставались неподвижными.

— А как насчет лордов? — спросил я.

— Мы всегда уязвимы перед лордами. Я буду настороже.

— Значит, я — все мы — в твоих руках.

— Верьте мне, государь.

Последний мой друг прикрыл глаза и зашептал молитву Вазрину. Когда он произнес последнее слово, я глубоко вдохнул и шагнул в озеро Очищения.

«Обжигающая… жгучая… мука…»

Я закричал бы, но вода уже сомкнулась над моей головой. Я рванулся к поверхности, но успел уйти слишком глубоко… Ноги тянули меня все ниже, словно они были отлиты из свинца. Наверное, прежде чем я вынырну, с меня опадет разваренная плоть.

— Считайте, государь мой принц! Уже тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… — Приглушенный голос донесся с немыслимого расстояния, но мерный ритм ворвался в тело и сознание со всей силой Вен'Даровой воли.

Сотня счетов.

«Двадцать восемь, двадцать девять…»

Какая-то часть меня принялась считать, в то время как остальные силы уходили на то, чтобы совладать с ужасом.

«Другие через это прошли. Если бы Вен'Дар желал твоей смерти, он мог бы добиться ее тысячью способов. Не сопротивляйся… оттолкнись и всплывай к поверхности… пятьдесят три, пятьдесят четыре…»

Моя грудь горела огнем, как внутри, так и снаружи. Дно озера было темным, но даже более жарким, чем поверхность. Пока я плыл вверх, к сиянию зеленого света, длинные нити красного и зеленого мха колыхались на каменных стенах, касаясь моей кожи.

«… Семьдесят пять, семьдесят шесть… Почти все. Нет в этом ничего особенного. Стоит остановиться прямо сейчас… слишком много дел, чтобы тратить время на глупое потворство собственным слабостям. Девяносто, девяносто один… Воздух уже на расстоянии вытянутой руки».

Мои легкие уже готовы были разорваться. Но только я протянул руку, чтобы сделать последний рывок к поверхности, как вода вокруг меня потемнела, словно я… истекал кровью. С ужасом и отвращением я забился, но от этого она лишь хлынула еще сильнее. Вскоре кровь текла из каждой моей поры, из ладоней, рук и ног, из глаз, ушей, носа, из-под ногтей.

Я так и не узнал, когда счет миновал сотню или когда мое тело стало использовать вместо воздуха обжигающую воду, поскольку меня захватила темная жидкость, истекающая из моей плоти. Как много крови… Вода обжигала мне глотку и внутренности, но мне хотелось, чтобы она стала еще горячее и смыла с меня всю эту кровь. Я скреб и скоблил свою кожу, тер глаза и уши, но она продолжала течь. Вместо того чтобы тянуться к поверхности, я развернулся и нырнул глубже.

На дне озера покрытые мхом валуны всех размеров лежали в беспорядке, излучая жар, словно кузнечный горн. Больной духом, рыдая обжигающими слезами, я свернулся в темной, мшистой глубине и взмолился, чтобы кипящая, очищающая вода смыла всю кровь.

Минул час. Два. Вечность…

Далекая поверхность воды проявилась, словно островок бледно-зеленого света. Над ней мелькнула тень… машущая мне… Вен'Дар напоминал мне о том, что время вышло. Нехотя я оттолкнулся от дна. Я задержусь на поверхности лишь для того, чтобы объяснить ему, как мне необходимо вернуться вниз до тех пор, пока я не очищусь.

Но когда я поднялся наверх, вокруг меня пузырилась уже чистая вода. Моя рука разбила гладь, и сильная, холодная ладонь крепко сомкнулась на ней и вытащила меня наружу.

Моя покрасневшая кожа возмущалась прохладой воздуха, пока я стоял на коленях на неровном берегу и выкашливал целое ведро воды. Кто-то набросил мягкую шерстяную рубаху мне на плечи. Чья-то рука помогла мне подняться с колен, поддерживая за локоть, — не самая простая задача. Мало того что меня неудержимо трясло, еще и ноги оказались безвольными, словно хлебный мякиш.

— Здесь совсем близко, государь. Дышите медленно и глубоко, пока мы идем. Озеро Истины лежит сразу за аркой.

Небольшой переход. Вен'Дар нес светильник. Краткая вспышка огня — и еще одна многогранная лампа осветила покрытую инеем пещеру и длинное, узкое озерцо темно-синего цвета. Зубчатые осколки льда выступали сквозь водную гладь, острые края сверкали в свете лампы. Вода не могла не оказаться ледяной. Все, что я мог сделать, — это позволить Вен'Дару стащить с меня балахон. Пальцы моих рук и ног уже онемели.

— Ох, Вен'Дар, я не знаю… — Горло саднило от кипящей воды, и говорил я хриплым шепотом.

— Дышите глубже, государь. Считайте. Есть вещи много худшие, чем боль, о которой кричит ваше тело. Входите здесь, где вода глубока, и лед не порежет вам кожу. Не мешкайте. Не думайте. Просто сделайте это.

И я шагнул вперед. Мои нервы словно взорвались, когда синяя ледяная вода сомкнулась у меня над головой.

— Считайте, государь: один, два, три… «… четыре, пять, шесть…»

Я опускался в сад голубовато-белых скульптур: изогнутые ледяные цветы, деревья, горгульи — все фантазии сумасшедшего художника, предпочитавшего работать со льдом, а не с камнем…

«… двадцать пять, двадцать шесть…»

Почему его называют озером Истины? Озеро Льда подошло бы ему больше. Озеро Безумия. Озеро Бездыханных Прихотей…

«… пятьдесят, пятьдесят один…»

Казалось, голова вот-вот расколется от холода. Мне отчаянно хотелось дышать, грудь свело, сдавило.

«… шестьдесят… невозможно…»

Но как и предупреждал меня Вен'Дар, были вещи похуже, чем боль тела. В ледяной глубине лежала, ожидая меня, истина — лицо каждого, кого я убил, каждого, кого послал на смерть, каждого, кого не смог защитить, спасти, исцелить. И все — запечатленные в неподатливом льду, с холодными, пустыми, обвиняющими глазами… Лицо Сейри было здесь, такое печальное и одинокое, а рядом с ней — новорожденный младенец… Герик, ребенок, которого я оставил на произвол судьбы, когда не смог преступить свои юношеские идеалы, когда не стал сражаться… И Мартин, Танаджер, Юлия — наши друзья, погибшие из-за любви ко мне. Дассин и Экзегет, Джарета и Гар'Дена. Боги, как же их много…

Повиснув в ледяной воде, я плыл от одного к другому, прикасался к их холодным лицам, захлебываясь виной, стыдом и горем. Отнять жизнь… нести ответственность… небрежно отринуть ее в гневе, или в жажде мести, или в бездумном, ханжеском высокомерии…

Не могу сказать, как долго я смотрел в лицо своим обвинителям. Достаточно долго для того, чтобы мое сердце забилось в тяжелом ритме шагов похоронной процессии, а кровь в моих венах, без сомнения, обратилась в мерзлую шугу. Мои конечности омертвели, лицо онемело, а сердце в груди застыло глыбой льда. И когда холод, вина и горе стали невыносимыми и я вытянул руку над поверхностью, то уже не чувствовал ни рук, помогавших мне, ни балахона, легшего на мои плечи. Я молча заковылял по следующему проходу, способный идти скорее по привычке, чем ощущая ноги и ступни.

Черные воды озера Тьмы были совершенно неподвижны, их окутывали тени, которые не смогла рассеять многогранная лампа. Я не боялся их. Тьма была именно тем, чего я желал. Я молился, чтобы она укрыла лица истины, вмерзшие в мою память. Вода была густой, словно мед, и я погрузился в ее тепло. Будет нетрудно продержаться до сотни, заставить себя выдохнуть воздух и глотнуть темную воду.

Но когда я опустился в глубину озера, я потерял себя. Ослепший во тьме, я вскоре забыл, в каком направлении ждало дно, а в каком осталась поверхность. Густая вода собиралась преградой вокруг меня, мешая одной части тела касаться другой. Я даже не мог понять, где заканчивается вода и начинается моя кожа. Должно быть, я сходил с ума, плавая в пустоте вселенной еще до ее сотворения, наедине с собой — собой в обоих лицах — своими мыслями и страхом. Вскоре, больше не удерживаемые никакой физической оболочкой, мысли с воспоминаниями уплыли, оставив только страх. И наконец, растворился и страх, и не осталось ничего совсем.

Возможно, именно моя полная опустошенность позволила мне в конце концов всплыть наверх. Заботливые руки вытащили меня наружу, обернули ненадолго во что-то сухое и мягкое и повели, ослепшего и оглохшего, к следующему озеру — озеру Забвения. Я снова был обнажен. Теплая вода поглотила меня…

* * *

Серый свет. Мягкое покачивание. Тихие, хлюпающие звуки. Соль на губах и языке. Жжение в горле, носу, глазах…

— Вылезайте наконец. Здесь можно быть не дольше чем полдня, а вы уже давно пропустили этот срок.

Я встал на колени, прижавшись головой к холодному зернистому камню, слабо давясь и откашливая остатки соленой воды, Одежда, которой он накрыл мои плечи, оказалась влажной и холодной, заставив меня содрогнуться. Вялость придавливала меня к земле. Так много воды… и такая страшная жажда.

Руки сжали мое плечо.

— Вставайте, государь, вы не должны здесь останавливаться. Возвращаться назад уже дальше, чем идти вперед. Это озеро вам понравится больше — озеро Восстановления.

Мой спутник поднял меня на ноги и медленно повел на звук плещущейся воды. Вяло, бездумно я кутался в свой балахон, слишком слабый, чтобы повернуть голову, когда он зажег лампу, осветившую огромную пещеру разноцветными огнями. Зеленые, голубые, пурпурные, серебряные блики отбрасывало озеро с бурлящей водой. Со всех сторон струилась, капала, сочилась и плескалась вода: журчащие ручейки, впадающие в озеро, водопад, его исток, теряющийся в высоте, отвесная пелена сверкающих капель, шелестящих о стену зеленого камня. Я стоял в оцепенении на краю озера, звуки и краски немилосердно терзали мне зрение и слух.

Вен'Дар снял с меня хламиду.

— Вдохните поглубже, государь. Наслаждайтесь!

Он развернул меня спиной к озеру и легонько подтолкнул. Я опрокинулся назад, и удар о холодную воду заставил меня судорожно вздохнуть за миг до того, как я ушел под нее с головой.

Сквозь дробящуюся, колеблющуюся поверхность я видел усталую улыбку.

— Раз, два, три… Считайте, если еще помните как. Холод. Течение.

«… семнадцать, восемнадцать…» Что-то щекотало мне спину… ступни… Выводок сверкающих красно-оранжевых рыбок пронесся мимо моего носа. Теплый поток омывал мои ноги и затягивал меня вглубь. Вода была такой чистой… Вода и свет, кружащиеся, дразнящие, ласкающие…

«…тридцать один, тридцать два…»

Едва лишь счет дошел до ста, и мое тело приспособилось дышать водой, как меня затянуло в водоворот под водопадом, и я закружился в сине-зеленой глубине, кувыркаясь среди гладких пурпурных и зеленых камней, леса каменных кружев, сада подводных цветов — тысячи ярких оттенков. Водяной вихрь трепал мои волосы. Из расщелины в камнях на дне озера маленький гейзер выдувал столб пузырьков, танцевавших вокруг меня, пока я качался в гамаке из пышных пучков водорослей. Вода, струящаяся сквозь меня, была на вкус как молодое вино, и каждому нерву она повелевала проснуться и жить.

Должно быть, озеро уходило в пещеру на половину лиги. К тому времени, как я достиг его дальнего края, я плыл уже сам по себе, глубоко ныряя и выпрыгивая, словно дельфин, просто ради того, чтобы почувствовать на коже поток восхитительной воды. Я исследовал каждую щель и каждый водоворот, лениво возвращаясь к началу озера. И там, выгнув спину, я вырвался сквозь поверхность, веером рассыпая брызги, громко хохоча и фонтанчиком выдувая изо рта воду.

— Тебе придется меня отсюда вытаскивать, приятель! — крикнул я.

Мой голос был странным, немного потрескивающим и ломким, словно металлический звон в воздухе после грозы.

— Присоединяйся! Скоротаем денек!

Вен'Дар с сожалением улыбнулся.

— В другой раз, государь мой принц. Выходите. Время идти дальше.

Я едва ли не на себе потащил своего усталого друга по коридору, ведущему к озеру Памяти.

— Что дальше?

— Каждый проситель, которого я вел, после озера Восстановления начинал резвиться — как раз когда я уже выдыхался, — проворчал он, поднося светильник к многогранной лампе. — Если бы я создавал эти озера, я бы расположил их в ином порядке. И позаботился бы о вентиляции в этой пещере.

Ни одно из озер не выглядело так пугающе, как озеро Памяти. Густая желто-зеленая жижа пузырилась в узкой чаше, испуская едкий желтый дым, от которого у меня начали слезиться глаза.

— Ты в этом уверен? — спросил я; избыток сил во мне словно растаял. — Другие сюда входили? Погружались?

Вен'Дар кивнул без выражения.

— Не падайте духом, государь. Мы уже почти закончили.

При мысли о том, что мне придется проглотить эту мерзкую жижу, мой желудок едва не вывернулся.

— Я и не падал — пока мы сюда не пришли.

Сделав самый глубокий вдох, на какой я только был способен, и смутно надеясь, что мое знакомство с озером Памяти окажется исключительно кратким, я шагнул с края и окунулся в отвратительную грязь.

Жар можно было вынести — сильный, но вовсе не такой жестокий, как в озере Очищения. Но чем бы ни было вещество, давшее воде этот грязный цвет и гнусный запах, оно разъедало мне кожу. Жгучее, свербящее, словно что-то кислое в ране. Как я могу впустить его внутрь себя? Я уже досчитал до восьмидесяти, но до сих пор не открыл глаз.

Пришло время заканчивать этот обряд. Без сомнения, я уже получил то, чего Вен'Дар так требовал от меня. Уже год, по крайней мере, я не чувствовал себя настолько собой. Но я не мог вспомнить почему… и почему озеро Памяти должно размещаться за озером Восстановления. Сначала просыпались жизнь и ощущения, потом — располагались заново узоры истории. Я знал, кем я был… но почему я был здесь?

Поэтому, вместо того чтобы последовать инстинкту и сильнейшему желанию выбраться наружу, прочь из озера, любопытство заставило меня досчитать до сотни. Я выпустил воздух и позволил мерзкой субстанции хлынуть в меня.

Желтая грязь разъедала меня изнутри и снаружи, дух и тело, пробуждая заново историю моей жизни — моих жизней: двадцать два года в качестве Д'Нателя, сорок два в качестве Кейрона, десять из них мертвым, бестелесной душой в плену у Дассина, и почти шесть лет этого странного союза принца и Целителя. За единый миг все эти времена прояснились для меня. Они запечатлелись в моей обновленной душе: все поступки, совершенные мной — хорошие и дурные, слова, что я произносил, лица, которые я знал, даже мои собственные смерть и возрождение — все открылось взгляду с беспристрастной ясностью. Упорядочение. Неизменно.

Безотчетно я свернулся в клубок, паря в мерзком желтом зловонии, словно пытаясь удержать это все, не дать ему уйти — или, может, защитить себя от слишком ярких чувств, которые, без всякого сомнения, должны сопровождать подобный обзор. Но в этот миг только факты, как они есть, парили там со мной. В горячей темной тишине я существовал вместе с моим прошлым, пока не распрямился и не поплыл свободно.

«Достаточно».

К горлу подкатывала тошнота. Я потянулся к поверхности, но не смог найти ее.

«Расслабься… плыви по течению… убедись, в какой стороне верх. А теперь тянись снова».

По-прежнему ничего. Сердце заколотилось чаще.

«Тише, тише. Вен'Дар следит. Тебя не бросили тонуть в прошлом».

В озере Памяти ощущалось биение, пульсация жизни где-то в его глубинах, поначалу далекое, когда я только вошел в него, но становившееся все сильнее, пока я барахтался, пытаясь найти выход. Ритм увлекал меня в том направлении, которому противились все мои инстинкты. Глубже. В ужасе я рванулся против течения и, открыв глаза, увидел темное пятно на слоистом каменном карнизе. И хотя все мое тело требовало воздуха, я заставлял себя втягивать эту грязную жижу. Пятно росло — крутящаяся воронка с бездонной черной сердцевиной. Я уже не мог вырваться, и медлительный водоворот неумолимо увлек меня в темную глубь, скрутив клубком.

Какое-то плотное, волокнистое, упругое вещество окутало мои молотящие конечности, сжимаясь плотнее и плотнее, пока даже болезненная желтизна озера не затерялась в темноте. Пульсация продолжалась, выдавливая желтую массу из моего тела, но не позволяя мне дышать ничем другим.

И спустя один душный, давящий миг слепого ужаса и безысходности меня выбросило в озеро холодной, кристальной воды. И с первым отчаянным глотком воды из озера Возрождения нахлынули чувства, которых я так боялся, — безбрежная вселенная ощущений. Любовь, одиночество, горе, радость — вся радость, какую я только знал, — и весь мой гнев тоже, и ненависть, и ужас, но в должном равновесии и соотношении. В течение часа я тонул в чувствах двух жизней, ощущая, как они обосновываются на правильных местах, словно песок в трещинах мостовой.

Такова способность нашего народа — воспринимать все, что дает жизнь, с верной точки зрения, на фоне величественного полотна вселенной, принимая и смакуя равно хорошее и дурное. Смотреть на жизнь без шор — тяжело и больно, поскольку вам не остается ни малейшей возможности самообмана, но из этого видения рождается наша сила.

* * *

Лицом вниз я качался на прохладной, ласковой зыби озера, словно обломок кораблекрушения в приливе, позволяя ей нести меня, как пожелает, вперед и назад. У меня уже не осталось сил что-то менять, равно как и желания. Некоторое время спустя палец ноги царапнул по камню. Я слегка шевельнулся. Мои ступни протащило по каменистому дну, а чуть погодя — и колени. И только тогда я выполз, изможденный, на галечный берег.

Я стоял на четвереньках, выхаркивая воду, руки едва удерживали меня, и холод пещеры вскоре объял меня и пробрался внутрь. Как и прежде, белая хламида легла мне на плечи, и рука протянулась, чтобы помочь мне подняться. Но эта рука не принадлежала Вен'Дару. Она была тонкой и бледной, с длинными, изящными пальцами, которые выглядели сильными и искусными.

Я коснулся руки, убеждаясь в ее реальности, прежде чем осмелился взглянуть дальше, но никакая бледная игра воображения не могла состоять из столь милых мне плоти и крови. И я поднял глаза на сияющее лицо моей возлюбленной Сейри и в усталой скорби оплакал боль, которую мне придется принести ее прекрасным глазам.

Глава 26

Сейри

— Ждите моего знака: две вспышки, перерыв, потом еще одна. Все будет хорошо, сударыня. Вот увидите.

Коснувшись моей руки, Паоло исчез в ночи. Очень темной ночи.

Развалины Калле Рейн — Львиного грота — лежали, словно пятно копоти на черном плаще пустынной долины. Лишь несколько звезд мерцали в окутывающей меня полуночи — последние предвестники сияющих небес Авонара, точно так же, как клочковатый терновник и серая ломкая трава, упорно пробивавшиеся сквозь щебень, были последними остатками жизни, отмечавшими границу Пустынь. Даже порыв ветра не колыхал холодного воздуха, и только уханье охотящейся совы, отдававшееся эхом в пустынных каменных утесах за моей спиной, нарушало тяжелую тишину.

Там… Крошечный огонек сверкнул в руинах, словно одна из одиноких звезд оставила попытки рассеять подступающую тьму и упала в долину. Заметил ли кто-нибудь темную фигуру, так осторожно спускающуюся к огоньку по скалистому склону? Кто ждал там, в развалинах каменных стен далеко внизу?

Как бессмысленны все наши предосторожности. Если тот, кто ждет нас в Калле Рейн, окажется не тем, кем назвался, то и это место, без сомнения, окружено сторожевыми чарами, которые дадут ему знать, что его ловушка захлопнулась. Но если он — лишь тот, кем себя называет, то он один и нам нечего бояться.

Волнение и предвкушение, обострявшие мое зрение и слух, заставлявшие мурашки бежать по коже от каждого звука, не имели отношения к правде о событиях той ночи. Они, должно быть, остались еще от той первозданной невинности, когда жизнь была непрерывным чудом, а выживание зависело от запахов и звуков, приносимых ночным ветром.

Ужас был моим верным спутником, когда я пряталась в скалах над Калле Рейн, и его сестра, печаль, нависла над темным горизонтом, ведь если только не вмешается какое-нибудь чудо, мое дитя погибнет еще до рассвета, и истинное сердце моего супруга умрет вместе с ним. Это было обоюдное самопожертвование, настолько невероятное, что его могло требовать лишь спасение трех миров. И я — женщина с некоторым жизненным опытом, но без малейшей капли колдовской силы — была единственным голосом, смеющим кричать, что цена слишком высока. Я не могла допустить этого. Даже если бы сами лорды Зев'На умерли вместе с моим сыном, гибнущим от руки отца, — даже ради такой цели я не могла этого допустить.

* * *

Я оставалась с Кейроном все время обряда очищения, скрываясь в тенях, пока он боролся со своими демонами. Никакие заверения Вен'Дара не могли умерить моего ужаса, когда он опускался под воду каждого из озер и не выныривал в течение нескольких часов.

— Неужели это действительно необходимо — чтобы он прошел через все это, Наставник? — спросила я после того, как моя любовь слепо проковыляла от озера Тьмы к озеру Забвения. — Если это не обратит изменений…

— Он — Д'Натель, сударыня, — ответил Наставник. — И хотя столь дорогая вам сущность все еще является его частью, она стала зависеть от страстей Д'Нателя. Обряд может вернуть человека в границы переносимого, и если что-то и способно успокоить ярость, снедающую его, поднять из глубины хоть маленькую частичку того, кем он был когда-то, то только это.

Так что я не знала, чего мне ожидать, когда Кейрон выбрался на берег из озера Возрождения, и даже не пыталась истолковать слезы, умерившие его улыбку. Но в чем бы ни была суть этого обряда, я чувствовала бесконечную любовь в его сильных объятиях.

— Про эту часть, Вен'Дар, ты не упоминал! — хрипловато сообщил он человеку, стоящему за моей спиной. — Я бы ни за что не стал мешкать так долго, если б только знал, что за чудо ожидает меня.

— Этот приз я добавил специально для вас, государь. Но, если помните, я с крайней уверенностью говорил вам, что по окончании обряда вас будет ждать госпожа.

— Какое заклинание тебе пришлось сплести, чтобы сделать возможным этот величайший из даров?

Его холодные пальцы гладили меня по лбу, щекам, губам, шее.

— Это не только моя заслуга, но рассказ об этом последует вместе со всем прочим. А пока я позабочусь об огне и нашем ужине.

Улыбающийся Наставник поклонился и удалился в смежный зал пещеры.

— День видений. Если ты всего лишь одно из них — не говори мне об этом, — попросил Кейрон, зарываясь лицом в мои волосы, едва способный говорить из-за сотрясающей его дрожи.

— День волшебства, — ответила я, целуя его плечо и шею. — Во всяком случае, больше чем просто день. Я торопила его последние часы, а теперь не хочу, чтобы он заканчивался.

Он чуть отстранился, и я увидела тень грусти, набежавшую на его лицо.

— Сейри, я должен сказать тебе…

Я накрыла рукой его губы.

— Не сейчас. Наставник уже развел огонь в соседней пещере. И как бы мне ни хотелось остаться с тобой в этом прекрасном месте, я уже вся промокла и вскоре замерзну, как и ты сам. Все остальное подождет.

Тугой узел в моей груди, ослабший на какой-то миг, затянулся снова.

В смежной пещере Вен'Дар приготовил не только огонь, но и суп, чай, сухую одежду — и Паоло. Мы долго спорили, оставлять ли его вместе с нами, и пришли к заключению, что отсрочкой мы ничего не добьемся. Кейрон будет ожидать его. И в самом деле, увидев нашего юного друга, присматривавшего за костром и почти не осмеливающегося выглянуть из-под взлохмаченной челки, он лишь сдержанно кивнул Вен'Дару.

Какое-то время мы не говорили ни о чем, кроме еды, костра и того, как нам лучше рассесться. Действительно важные вещи казались слишком тяжелыми, а все остальное — поверхностным.

Кейрон выпустил мою руку лишь для того, чтобы натянуть штаны, рубашку и шерстяную куртку, которые дал ему Вен'Дар, и стянуть сзади мокрые волосы кожаным шнурком. Но как только мы уселись рядом на полу пещеры, он обнял мои пальцы холодной левой ладонью, пока правую использовал для того, чтобы выпить три кружки дымящегося супа, а потом еще три чая. Но когда мы наконец закончили есть, он поцеловал мою руку, осторожно положил ее мне на колено и привалился спиной к гранитной глыбе, оглядывая нас, словно мировой судья — трех карманников.

— Итак, кто начнет?

— История юного Паоло, государь, наиболее занимательна, — ответил Вен'Дар. — Но я начну с небольшой ее части, коей сам был свидетелем, и с моих теорий о природе наших затруднений. Полагаю, они позволят воспринимать рассказ Паоло беспристрастно. Ваша супруга одновременно будет и нашим свидетельством, и нашим адвокатом.

— Значит, теперь ты можешь со мной говорить? — спросил Кейрон Паоло, вздернув бровь.

— Это было не мое решение, государь. Вы поймете.

— Тогда рассказывайте мне свои сказки, все вы. Я весь внимание.

Вен'Дар начал рассказ с истории его заключения у Раделя и уверенности, что Мен'Тор и Радель намеревались подстегнуть гнев Д'Нателя, чтобы Кейрон стал восприимчивее к их убеждениям, касающимся ведения войны. Затем Наставник рассказал о заклятии Раделя и о том, как Паоло открыл секрет списка даров, который и позволил Вен'Дару освободить нас.

— Он мечтает стать Наставником. Его церемониальное одеяние готово вот уже долгие годы, — пояснил Вен'Дар.

— Он сможет носить его в Пустынях, в изгнании! И ведь это ничего не меняло. Заставить Сейри умолкнуть — да, пожалуй, это ускорило то, что и так уже происходило со мной. Но ваша история не меняет ничего действительно важного: Джарета, Гар'Дена, предательство, покушение на жизнь Сейри. Радель обыскивал руины поместья, когда ее ранили, — я видел, как свет его фонаря мелькал в окнах. Мы застали Герика, когда он стоял над Сейри с окровавленным ножом в руке. И Паоло заметил, как Герик, а не Радель попятился от нее и бросился прочь.

— Но, государь, моя история меняет многое, — ответил Вен'Дар. — Вы услышали только первый намек на истинную загадку. Забудьте пока о Мен'Торе и Раделе и снова прислушайтесь к моей истории. Как мне удалось воспользоваться открытием Паоло, когда я не мог и дня от ночи отличить? Я не владел собственными мыслями. Что-то еще… кто-то еще вмешался…

И когда Кейрон подался вперед, внимательно вслушиваясь в его рассказ, Вен'Дар описал влившуюся в него таинственную силу, которая помогла ему освободить себя, а потом и меня.

— …Никто не внушал мне этого списка, знание было моим собственным, выраженным в словах, которыми я излагал его вот уже тридцать пять лет. Но мне дали силу, внимание и рассудок, Чтобы воспользоваться тем, что я знаю. Вторую подсказку я получил, когда ваша супруга пришла в себя, заглянула в глаза вот этого вот юноши и увидела там нечто нежданное. А третья последовала, когда я проснулся в своей башне следующим утром и обнаружил письмо вашего сына…

* * *

— Я никогда не слышал о Сплетающем Души.

Кейрон был заметно потрясен письмом Герика. Я чувствовала, как он хочет поверить теории Вен'Дара, ухватиться за спасительную соломинку в этом переплетении отвращения и горя. Но его ответственность не оставляла ему той свободы, которой располагала я, — поверить сразу, как только услышал, принять без разумных истолкований.

— У нас нет записей ни об одном подтвержденном Сплетающем. Мало кто верит, что этот талант вообще возможен. Но изучение даров позволило мне провести немало времени, обдумывая легенду о сплетении душ. — Лицо Вен'Дара осветилось восторгом. — В отличие от обычных дар'нети, способных читать или слышать чужие мысли, или Целителя, который связывает свое сознание с телом и разумом другого человека, отыскивая причиненные ему повреждения и разделяя боль от его раны или болезни, становится с другим одним целым. Он покидает собственное тело и весь отдается другому, принимая или уступая власть над телом и разумом по собственному желанию или по требованию необходимости. Отвага, умение, знание, воля — все это Сплетающий может предложить или придержать, а потом, закончив, покинуть тело другого, отделить себя, оставив чужую душу невредимой. Подобные действия требуют четкого осознания себя и значительной самодисциплины. Чтобы подчинить себя телесным ограничениям и путанице мыслей другого, предоставляя помощь вроде той, какую получил я, успешно противостоя соблазну управлять и использовать его в собственных интересах, необходимо обладать безмерным благородством духа. Нетрудно понять, почему этот дар столь редок.

Кейрон опирался локтями о колени, его подбородок покоился на стиснутых кулаках.

— Но ведь лорды делают то же самое — овладевают. Как ты можешь быть уверен, что это не проявление его истинной сути, прикрытое добропорядочной маской ради порочных целей?

— Конечно, не могу. Но именно способность лордов овладевать другими людьми всегда убеждала меня в том, что сплетение душ — не просто легенда. Все, что делают лорды, — это искажение истинных талантов. Вспомните их «целительство», разрушающее одну жизнь ради сохранения другой, их мысленную речь, которая иссушает душу, подчиняя одного собеседника другому, вместо того чтобы расширять границы понимания между двумя людьми. Даже их Кузнецы создают вещи, подобные оку, позволяющему им вытягивать из нас худшие стороны: ненависть, страх, жестокость, отчаяние, чтобы подпитывать и наращивать свою силу. Разве это не неизбежно, что их сплетение душ будет оставлять после себя только смерть? Мальчик сам боялся, что убил Паоло, в первый раз, когда это случилось. Но Паоло жив, а его разум свободен и невредим.

— То, что делает молодой хозяин, — не зло, государь, — впервые заговорил Паоло, все еще прячась за Вен'Даром. — Мои… мысли… чувства насчет всего… все перемешались с его собственными. Там, внутри меня, происходило что-то такое громадное… Я не могу сказать, насколько оно велико… но это не зло. Я бы знал.

— А что насчет Гар'Дены? — Кейрон так и оставался обвинителем, намеренным выжать из нас признание. — Когда моя ловушка захлопнулась, я проник в сознание Гар'Дены, чтобы узнать, почему он нас предал. Но это был не Гар'Дена. Я не мог не узнать Герика. И когда он оставил его, Гар'Дена погиб. Мальчик признается в этом в своем письме. Если это его собственный дар, а не извращение лордов, почему, во имя всех звезд, он предал нас?

Кейрон смял письмо Герика в руке и швырнул его в огонь. Оно чуть промахнулось, взметнув пепел и искры. Вен'Дар подхватил его прежде, чем оно занялось, и разгладил смятую бумагу на колене.

— Прочитайте еще раз, государь. — Пыл и изумление Наставника приугасли в отличие от его настойчивости и убежденности. — Ваш сын не отрицает, что делал все это, и не предлагает простых объяснений. Он понимает не больше, чем мы с вами. Даже меньше — из-за того, что у него так мало знаний о дарах дар'нети. Здесь замешано еще что-то, помимо сплетения душ, хотя я и убежден, что все эти ужасы были совершены посредством таланта вашего сына. Паоло, расскажи принцу, как Герик пришел к уверенности в том, что он — предатель, хотя и не помнил об этих поступках.

— Чтобы объяснить это, мне придется рассказать вам, где мы были и что там произошло… — И Паоло рассказал Кейрону о странной земле, называющейся Предельем, об одиноках, Страже, огненных бурях, Истоке и о том дне, когда Герик спас ему жизнь, завладев его телом, а потом вернув его обратно.

— Разве это не чудо? — прошептал Вен'Дар.

Кейрон не ответил, но знаком велел Паоло продолжать. Так он и поступил и рассказал о потрясении, с которым Герик обнаружил око в пещере Истока и узнал о своих преступлениях, и о том, как он составил этот отчаянный план, чтобы устроить свою смерть на собственных условиях.

Кейрон покачал головой и запустил пальцы в волосы.

— Я вижу не дальше лордов, Вен'Дар. Я слышу рассуждения, допущения и веру настоящего друга. Но я не услышал ничего в подтверждение тому, что его связь с этим новым миром — последствие таланта дар'нети, а не захвата власти над Пропастью лордами, мечтавшими об этом тысячу лет. Если я поступлю так, как просит Герик, и свяжу себя с его разумом лишь для того, чтобы понять, что связался с лордами…

Вен'Дар кивнул.

— Вы рассказывали мне о том, как сами обрели дар, государь. О том, как, отчаявшись спасти жизнь младшего брата, вы вытащили нож и произнесли молитву Целителя. Вы говорили, что, лишь оглядываясь назад, много лет спустя, вы смогли узнать предвестников вашего таланта: отвращение к сражениям, боязнь держать нож, жажду узнать, как работает человеческое тело…

А теперь подумайте о вашем сыне. Он говорил юному Паоло, что видит картины прошлого: свою мать — юной девушкой, своего друга Паоло — искалеченным ребенком, и лицо своего истинного отца — ваше настоящее лицо, — не попадавшееся ему ни на одном портрете. И каждое из этих видений случалось в присутствии тех, кого все это касалось в наибольшей степени. Он видел их сны, переживал их радость или стыд, испытал боль в сломанном запястье — его отца, а не собственном. Я убежден, что он невольно и неумышленно скользил из души в душу.

И даже ранее, что мы видим? Что могло послужить толчком к такой судьбе? Отчаяние, такое же, какое ощущали вы. Четыре года назад, во время вашего бегства из Зев'На, отчаявшись избавиться от боли разделения с лордами, душа вашего сына выскользнула из тела. Не понимая, что происходит, не в силах управлять своим даром, он не смог найти убежища ни в одном из вас. И это оставило его бесцельно парить в хаосе… как если бы он стал частью самой Пропасти. Я убежден, что этим он привнес порядок в разрозненные частицы вещества и ощущений, существовавших там, создав твердую сердцевину — Исток, от которого и начал расти мир — незрелый, неловкий, со всей обрывочной мудростью и невежеством шестнадцатилетнего, слишком много испытавшего, но живущего еще так недолго. Он одолжил этому миру свою жизнь.

— Вот почему огненные бури едва не убивали его самого, разрушая Пределье, — заметил Паоло.

— И поэтому Исток знал, что он сделал, хотя сам он этого не осознавал, — добавила я. — Потому что Исток — это отражение его самого.

— Да, — подтвердил Наставник. — И когда это странное соединение свершилось по пути через Пропасть, он все еще был связан с лордами…

— …Через драгоценные камни и маску, полученные им в Зев'На, — вставила я.

— …И таким образом лорды действительно обрели опору в Пропасти, — подытожил Вен'Дар.

Следом за его заключением повисла тишина, и отчаянная просьба Герика эхом отозвалась в пещере, словно он стоял перед нами. Если вообще возможно разорвать связь Герика с Предельем, то на это способен лишь Целитель не менее умелый и сильный, чем Кейрон.

Кейрон поднялся и отошел от костра в тень. Лишь по прошествии долгого времени он заговорил, и в голосе его слышалось не больше уступчивости, чем в каменных стенах этой пещеры:

— Итак, вы признаете, что лорды по-прежнему являются его частью, что око в пещере Истока — это проявление связи его души с ними. Каким-то образом они могут им управлять, как он утверждает, и заставляют его делать то, что он сам бы делать не стал, — например, покушаться на жизнь матери.

— Да, государь. Эта связь бездействовала четыре года, проявляясь только в ночных кошмарах и неуравновешенном характере мальчика. Но я уверен, что она воспряла вновь, когда вы провели его по Мосту в ту ночь. И все началось после…

— А вы хотя бы задумались обо всем остальном? Если все это — правда, если он был в человеческом мире, потом в Пропасти, а теперь здесь, в Гондее, получается, что он невредимым перенес через Пропасть своего друга Паоло, без всяких трудностей, без усилий, не тратя на это сил — с легкостью. Вы понимаете, что это значит? Вы осознаете последствия? Опасность? Это означает, что он может переносить зидов между мирами.

— Верно. Это похоже на правду, — спокойно признал Вен'Дар. — Я надеюсь, что когда вы пойдете к нему, зная все это, то вместе с мальчиком сможете найти выход. Вашему сыну нужно понять, что он не зло, государь. Как и вам. Если другого выхода не найдется, вы хотя бы сможете сделать то, чего он от вас просит.

Узел, стиснувший мое сердце, затянулся еще туже. Решимость Кейрона была написана на его лице. Обряд… откровения… не привели нас ни к чему новому.

— Где он, Паоло? — Слова Кейрона повисли в воздухе, словно занесенный топор палача.

— Что ты сделаешь? — выпалила я, прежде чем Паоло успел ответить.

— А какой у меня есть выбор, Сейри?

— Должен быть и другой путь, теперь, когда мы знаем, что он — не один из лордов. Они просто используют его.

— Пока что.

Я тоже встала. Хоть я и старалась оставаться спокойной и здравомыслящей, но голос все же повысила.

— Так что же мешает лордам сокрушить Авонар прямо сейчас? Что мешает им постоянно управлять Гериком? Здесь есть еще над чем подумать, и ты не можешь перестать искать ответы только потому, что он перестал. Он не понимает, кто он, так что его решение может оказаться не единственным. Нам просто нужно время…

— Как раз времени-то у нас и нет. Если есть хоть малейшая возможность, что я смогу выполнить его просьбу, — возможность, которую пытался дать мне Вен'Дар, — это должно произойти сейчас. Война не станет ждать. Если лорды пришли к тому же заключению, и они не станут ждать. И Д'Натель тоже. — Он повернулся ко мне спиной. — Где он, Паоло?

— Полдня пути верхом, государь. Развалины на краю Пустынь, близко к тому месту, где вы нашли меня. Молодой хозяин говорил, что там когда-то был портал между мирами, вроде того, валлеорского, через который мы попали в Пределье. Я отведу вас туда.

— Я мог бы создать портал, чтобы доставить нас туда, государь, — предложил Вен'Дар. — Это займет лишь час или два.

— Нет. Никаких порталов так близко к Авонару. Пока мы не можем знать наверняка…

Пока он не убедится в том, кто будет ждать нас на той стороне.

— Я не против поездки верхом, — согласилась я.

— Ты не поедешь.

Десять шагов между Кейроном и мной протянулись шире, через пещеру, через Паоло и Вен'Дара, через мешанину поклажи, припасов и мерцающих углей… через шестнадцать лет горя, злости и тоски, одиночества и боли.

— Герик — наш сын, Кейрон. И я его не брошу.

Клубящиеся туманом волны озера Возрождения по ту сторону темной арки тихо плеснули.

— Я буду делать то, что должен, Сейри. Не могу сказать, что именно. Но ни мои собственные желания, ни мои чувства к тебе не смогут повлиять на мое решение.

Он так и не вышел из сгущающейся тени, так что я не видела его лицо, только очертания его сильного тела, напряженного и неподвижного.

— Тогда госпожа просто обязана пойти с вами, государь, — негромко заметил Вен'Дар. — Если она напоминает вам о прошлом, со всеми его радостями и чувством вины, тогда вы действительно тот, кто должен принять это страшное решение. Ведь согласно нашему Пути, ей следует делать собственный выбор в том, что касается телесной опасности, угрозы для ее сердца или того, как именно она сможет вынести неизбежное.

Вен'Дар принялся заворачивать в тряпицу головку сыра. Вскоре время словно бы снова потекло своим чередом. С трудом, но все же двигаясь вперед.

— Вы не спали уже три дня, государь, — заметил Наставник. — А до этого еще пять провели в бою. Вы едва стоите. Даже неотложность вашей задачи не отменяет того, что вам необходим отдых. Что бы вы ни предприняли, успех потребует всех ваших сил.

Кейрон слегка ссутулился.

— Проклятое тело…

Он вернулся обратно к тлеющему костру и тяжело опустился на землю рядом со мной, прижав к глазам ладони.

Обняв его за плечи, я потянула его в сторону, уложив головой к себе на колени.

— Три часа, Вен'Дар, — уже невнятно пробормотал он. — Не больше.

— Да, государь. Ровно три часа.

Я зарылась пальцами в его влажные волосы, когда он провалился в глубокий сон. Его оружейная перевязь лежала под рукой, так, чтобы он легко мог дотянуться до меча и кинжала. Оружие Д'Арната. Некоторые дар'нети верили, что эти священные талисманы — гарантия вечной неприступности Авонара, и готовы были принести недееспособного Д'Нателя в жертву лордам, чтобы вернуть их. Кейрон смеялся и говорил, как он благодарен, что наша первая вылазка к Мосту благополучно вернула в Авонар и оружие, и принца. Воспоминание о его смехе ножом проворачивалось у меня в груди.

Вен'Дар прикрыл глаза и еще мгновение сидел неподвижно. Потом он подмигнул и одарил меня печальной улыбкой.

— Я сплел заклинание, которое разбудит меня через три часа, так что, пожалуй, тоже воспользуюсь возможностью немного поспать. — Он сунул под голову свернутый плащ и, зевая, натянул одеяло до самого подбородка. — И вам того же советую.

Он закрыл глаза и через мгновение уже спал.

Я опиралась спиной на каменный выступ. Пальцы гладили широкий лоб и четко очерченный подбородок, обросший многодневной светлой щетиной, — лицо Д'Нателя, жесткое даже во сне. Я закрыла глаза и попыталась вспомнить черты Кейрона, но впервые со дня его смерти они не возникли ясно, как если бы мы лежали вместе в темноте и я могла уловить только очертания его скулы или линию темных волос. Я жалела, что не могу заснуть.

Паоло, закончив говорить, сидел тихо, мрачно переводя взгляд с одного из нас на другого. Теперь же он, обычно способный спать в любое время и в любом месте, сидел, уставившись на умирающий огонь. Некоторое время спустя, тихонько чертыхнувшись, он вскочил и вышел в арку к озеру Возрождения. И немногим позже вернулся.

Он присел на корточки у кострища и бесцельно поворошил угли.

— Если бы мы выехали сейчас, — чуть слышно, так что я едва разобрала, проговорил он, — и ехали быстро, у вас было бы преимущество в три часа.

Три часа. Чтобы сделать что? Задержать моего сына? Убедить его бежать? Найти ответ?

— Это не обман. Вы можете оставить принцу записку, что мы просто отправились вперед…

* * *

И вот, много часов спустя, после безумной гонки от Авонара, я скорчилась за еще теплой скалой, ожидая знака от Паоло, что все идет нормально. После бесконечного неподвижного ожидания сверкнули две быстрые вспышки — потом пауза — и третья.

Я бросилась вниз по голому склону к осыпающимся каменным стенам. Тощая, долговязая фигура показалась в освещенном дверном проеме. Паоло. И еще одна, меньшая, рядом. Недостаточно высокая для Герика. Я замешкалась, еще вне потока света, хлынувшего из проема.

— Входите, сударыня. Все в порядке. Я не упомянул, что, уходя из Пределья, мы привели с собой кое-кого еще, — пояснил Паоло. — Я подумал, что не стоит про нее ничего говорить, пока я не разберусь, что к чему. Она присматривала за телом молодого хозяина, когда он оставлял его. Госпожа Сейри, это принцесса Роксана. Я сказал ей, что вы знакомы с ее отцом.

Пропавшая дочь Эварда! А я даже не вспомнила про нее за все часы, прошедшие с тех пор, как я пришла в себя. Светловолосая, как и ее мать, и такая же величественная манера держаться. Бледное, гладкое лицо казалось совершенно неуместным в окружении полуразрушенных стен и груд обломков, образовывающих небольшое укрытие. И все же плотная коричневая рубашка, куртка и штаны выглядели на ней неожиданно к месту, а острые и умные отцовские глаза сверкали в отблесках костра, пока она сидела на растрескавшихся плитах пола и смотрела на моего спящего сына.

Герик свернулся клубком на пыльном плаще, его голова покоилась на небольшом свертке. Если бы я не коснулась его рукой и не почувствовала медленное поверхностное дыхание, то могла бы решить, что он мертв. Он был бледен, как звездный свет, и ужасающе худ.

— Еще день, и выйдет вся вода, — заметила Роксана, выливая прозрачную жидкость из крошечной чашечки в рот Герика. — Он сказал, что вернется прежде, чем вода закончится, но даже и пальцем не пошевелил с тех пор, как погрузил себя в сон три дня тому назад.

— Что ты имеешь в виду под «вернется»? И как ты здесь оказалась? Это не Герик похитил…

— Нет. Этот маленький путаник Вроун с приятелями забрал меня в Пределье по ошибке. Герик освободил меня из их ужасной тюрьмы, но никогда не рассказывал о том, что там происходит — тогда, по крайней мере, — только то, что это место «не Лейран».

Лицо девочки разгоралось оживлением, словно занявшись от костра, пока поток слов выплескивался из нее.

— Потом, после того как он едва не сошел с ума, обнаружив в пещере то вращающееся кольцо, и незадолго до того, как отправился в это веселенькое местечко, он сказал мне, что ему нужно заснуть на несколько дней, пока Паоло ищет его мать, и что ему нужен друг — друг, он сказал, — чтобы пойти вместе с ним, следить за ним и не дать ему умереть — во имя всего святого — не дать умереть, давая ему воду из Истока! Я не идиотка, и невозможно долго прожить в Пределье, не привыкнув к тому, что этот мир не совсем таков, как ты полагал. Но мне еще никто настолько не доверял! И я сказала, что раз уж мы настоящие друзья, то ему придется объяснить мне, зачем это надо. Конечно, всего он мне не рассказал — ни через лигу, ни через десять. А когда мы оказались здесь, он лег и тут же исчез. Ушел. Его тело осталось тут, на моем попечении, а он в это время, словно жирная герцогиня в карете, разъезжал с Паоло, помогая ему отыскать вас и прячась там, где его враги не смогут его найти. Ну кто в такое может поверить?

Она шлепнула ладонью по крышке голубой фляга, закрывая ее плотнее, потом убрала ее и чашечку обратно в поношенную серую сумку.

— Три дня назад он вернулся, — продолжила она. — После десяти жутких дней наедине с его едва ли не мертвым телом — я уж думала, что останусь тут навсегда, даже не зная, где именно, — я проснулась утром и увидела, что он уже бродит, словно просто вздремнул на часок. Он съел половину еды, которая у нас осталась, и рассказал о том, что случилось с Паоло и с вами, и про чары со списком. Он сказал, что нам придется просто подождать и посмотреть, что будет дальше. Но не прошло и двух часов, как он побледнел полусотней оттенков белого, и я подумала, что нам конец, поскольку ровно так он и выглядел, когда начинались огненные бури. Эти бури — жуткая вещь, как будто мир раскалывается на куски. Бедные одиноки попадали в трещины, их башни рассыпались прямо у нас на глазах, а однажды я чуть не упала в один из разломов, а одинок меня вытащил. Я еще никогда так не боялась. И когда Герик так жутко побледнел, я уже ждала, что и это место вот-вот расколется и рассыплется на куски. Но он сказал, что здесь этого не произойдет и, может, в Пределье такого тоже больше не будет, если только ему удастся на время выключить свою голову. Он чувствовал такую ответственность. Он говорил, что это он виноват в бурях, хотя я никогда в это не верила. Он едва не умер, пытаясь их остановить. Как вы думаете, я когда-нибудь к этому привыкну, госпожа Сериана? Тела, лежащие вокруг без сознания, тела, бродящие вокруг с двумя…

Она осеклась в своей безостановочной болтовне, уставившись на проем за моей спиной. Я обернулась, но не смогла бы сказать, кто стоял там с непроницаемым выражением лица — Кейрон или Д'Натель.

— Кейрон! — воскликнула я, надеясь, что угадала.

Мягко, но крепко он взял меня за руку и поставил на ноги, отодвинув в угол маленькой комнатки. Когда он повернулся к Герику и посмотрел на него сверху вниз, мир замедлил свое вращение.

Только принцесса отказывалась принимать во, внимание весь ужас происходящего. Бросив на меня быстрый взгляд, она снова принялась за свою историю, Словно ее и не перебивали:

— …Так вот, прежде чем я поняла, что он имеет в виду, он снова ушел. И я толком не знаю куда.

Она наморщила прямой носик и надула губки, переводя ничуть не смущенный взгляд на Кейрона.

— И Герик — мой друг Герик — просил передать его отцу — полагаю, это вы, — что он будет ждать вас, чтобы вы выполнили ваше соглашение. Этого он не объяснял, как и всего, что касалось его врагов, от которых он прятался, и меня это очень раздражало, потому что у меня было все это время на размышления, а он не сказал мне самого главного. «Слишком сложно», — говорил он, и это самые несносные слова, какие он только произносил, хотя я почти на два года его старше и я помогала ему разобраться с множеством вещей, пока он был королем Пределья. Он просто сказал, что если кто и может позаботиться об огненных бурях, чтобы одиноки от них не страдали, так это его отец. Единственное, чего он боялся, так это что Паоло вас не найдет.

— Чтобы найти меня, понадобилось немало людей, — тихо ответил Кейрон. — Благодарю вас, юная госпожа, за заботу о нем. А теперь вам лучше придвинуться ближе к Сейри. Так будет безопаснее. Или, если хотите, можете выйти наружу.

— Но, понимаете, как я уже говорила госпоже, вам вовсе не надо притворяться, что в этом нет никакого колдовства. Я не боюсь…

Роксана все больше запиналась, пока не затихла совсем. Она встала и попятилась от Герика и Кейрона — но лишь до того места, где ждала я. Ее подбородок все еще был высоко вздернут. Паоло, ни слова не произнесший с тех пор, как появился Кейрон, стоял позади нас в дверях.

Кейрон твердой рукой обнажил свой серебряный кинжал. Я хотела придержать его руку, пока не уверюсь в нем, но ужас сковал мой язык.

— О демоны, Герик… — вскрикнула Роксана и бросилась вперед, когда Кейрон занес сверкающий клинок.

Я перехватила ее и крепко прижала к себе. Ее крики позволили заговорить и мне.

— Здесь нет демонов, Роксана, — тихо сказала я, вложив в слова всю надежду, какая у меня оставалась. — Нечего бояться. Это отец Герика, дороживший нашим сыном еще до его рождения, он однажды уже вывел его из тьмы и сделает это снова. И он пришел сюда затем, чтобы помочь ему.

И в тот же миг Кейрон поднял другую руку, закрыл глаза и со страстью, бывшей сутью всей его жизни, произнес слова, которые всегда будут вызывать в моей памяти видения дождливого летнего вечера в Виндаме, заиндевелой разбойничьей пещеры в Валлеоре и возвышающейся стены белого пламени, радостно сверкающей в горной крепости:

— Жизнь, постой! Протяни руку. Остановись, прежде чем сделать еще один шаг на Пути. Снова даруй своему сыну твой голос, что шепчет в глубине, твой дух, поющий в ветре, огонь, пылающий в дарованном тобой чуде радости и печали. Наполни мою душу светом, и пусть тьма покинет это место.

— Все в порядке, все в порядке, — шептала я испуганной девочке, когда кинжал Кейрона оставил кровавый след на обмякшем предплечье Герика и на его собственной покрытой шрамами руке.

И пока золотые отблески пламени плясали на старинных стенах, сияние чар Кейрона окутало всех нас.

Глава 27

Мы грелись в тепле Кейроновой магии не дольше получаса, когда Паоло выскользнул из развалин в ночь. Я даже не задумалась об этом. Мне слишком о многом следовало поразмышлять, о том, что происходит между теми, кто связан узкой полоской пропитанной кровью ткани. Такая невероятная задача — обнаружить нить, связывавшую Герика с миром, созданным им в Пропасти… кто знает, осуществимо ли это вообще? А его связь с лордами… Я слишком хорошо понимала, что эта благословенная отсрочка была лишь временной. Приговор будет вынесен, когда Кейрон отступит назад. Я не желала торопить это, даже если бы могла. После нашего возвращения из Зев'На он работал с Гериком не меньше чем по четыре-пять часов каждый раз, и я не могла представить, что эта попытка займет меньше времени.

Так что после внезапного ухода Паоло я продолжала смотреть и шепотом рассказывать Роксане про целительство дар'нети.

Но внезапно — слишком скоро — рука Кейрона нашарила кинжал, и быстрым движением он перерезал полосу ткани, связывавшую их руки. Он сел на пятки, пот тек по его лбу, пропитывая завитки светлых волос, хотя угасающий костер уже пригласил в наше убежище ночной холод.

— Уходи отсюда, Сейри, — резко потребовал он. — Бери девочку и прячься. Очистите свои сознания. Кто-нибудь за вами придет.

Герик начал ворочаться, и я заколебалась. Кейрон махнул кинжалом в сторону двери.

— Иди! Ради всего на свете — поторопись!

Я вскочила на ноги, и в тот же миг в убежище ворвался Паоло.

— Кто-то едет сюда. К северу за хребтом — конники.

Кейрон ссутулил плечи и закрыл глаза, морщась и придерживая правой рукой кровоточащую левую. Его надрез не закроется, если чары будут прерваны.

— Торопитесь! — выдохнул он.

— Мы пойдем на юг, — сообщила я, забрасывая костер землей.

Потом я схватила Роксану за руку и вытащила ее в ночь. Сразу же остановившись в черной тени за разбитыми стенами, я дала глазам время привыкнуть к темноте, пожертвовав быстрым началом пути ради скорейшего продвижения.

— Что происходит? — требовательно спросила принцесса, высвобождая руку. — Что он имел в виду? Что он собирается делать?

— Не знаю. И кажется, сейчас не время его об этом спрашивать. А теперь веди себя тихо и иди за мной.

Я пошла по сухой растрескавшейся земле, принцесса неохотно поплелась следом.

«Ради всего на свете — поторопись!»

Открытое пространство долины тянулось невозможно далеко, и вскоре острая боль в боку выразила свое недовольство моей долгой праздностью. Но эхо приказа Кейрона гнало меня вперед, пока мы не вскарабкались по каменистому склону на южном краю долины. Я должна была доверять ему.

— Сюда, — велела я, рухнув наземь за первым же валуном, из-за которого открывался вид на пройденный нами путь. — Больше я идти не смогу.

— Я не могла идти уже полчаса назад, — заметила запыхавшаяся девочка. — Что случилось?

— Я не знаю. Может, что-то пошло не так во время исцеления или… Я просто не знаю.

— И теперь земля разверзнется, или что-то вроде этого, как во время огненных бурь в Пределье? Я привыкла ко многому, но только не к этому.

— Не думаю. Но, Роксана, если я скажу тебе, что кто-то приближается, я хочу, чтобы ты очистила сознание от всех мыслей. Сосредоточь внимание на скале или небе, но не думай ни где ты, ни кто ты, и ни о ком и ни о чем, что тебе известно. Ни вопросов, ни звуков, ни ощущений, ни страхов. Стань пустой. Ты поняла меня? Как думаешь, ты сможешь это сделать?

— Что-то вроде «думай о себе внутри»? Кажется, я начинаю говорить на вашем чародейском языке.

— Чем поверхностнее твои мысли, тем сложнее тебя обнаружить с помощью колдовства. Будем надеяться, нам это не понадобится.

По темной долине быстро двигались пятна света по направлению к склону, на котором я совсем недавно лежала и ждала. Всадники с факелами, не меньше десятка. Некоторые спешились у развалин, и вскоре свет сиял уже не только снаружи, но и изнутри. Спустя какое-то время трое вышли из развалин, ведя кого-то, кто споткнулся и упал. Они подняли его и посадили на лошадь, привязав руки к седлу. Узкие плечи, длинные ноги, темные волосы… Герик.

Я почти ожидала, что и Кейрона выведут оттуда пленником. Но он вышел сам, в сопровождении двух человек. С минуту посовещавшись с ними, он шагнул к Герику и поднял руки. Вспышки белого пламени сорвались с его ладоней. Мучительный крик пронзил ночь, и Герик обмяк в седле.

— Нет! — Я вскочила на ноги лишь затем, чтобы в следующий миг рухнуть назад от рывка чужих рук.

Я лежала на земле, локоть и подбородок саднили оттого, что проскребли по глыбе песчаника.

— Кажется, сейчас не самое подходящее время, сударыня.

Девочка недрогнувшими руками смахнула песок с моего лица и помогла сесть. Затем она проползла чуть повыше, чтобы взглянуть на долину поверх укрывавшего нас валуна. А я подтянула колени к груди и уткнулась лицом в руки, пытаясь выплакать те узлы, которые не давали мне ни вздохнуть, ни пролить слез, обрекая меня на сухие судороги.

— Они возвращаются тем же путем, что и пришли, — сообщила девочка, соскальзывая со скалы, чтобы снова сесть рядом со мной. — Его отец впереди. — Она положила руку мне на спину. — Они посадили одного из солдат позади него, чтобы поддерживать в седле, так что он еще жив. И еще одна любопытная вещь. Уехали все. Они не оставили ни лошадей, ни охраны, ни факелов. Но Паоло с ними не было. Я скоро вернусь.

— Роксана, постой! Нет…

Звезды медленно вращались надо мной. Холодный ветер дул из пустыни. Я не могла заставить себя проследить, что за глупую вылазку затеяла эта девчонка. Если бы этой ночи потребовалось больше скорби, она не смогла бы выжать ее из меня. В конце концов медленные шаги зашуршали по крутой каменистой тропке.

— Уф! — Теплое тело рухнуло на землю рядом со мной. — Ну, Паоло тоже жив. С ними он не уехал, но и там не остался, ни живой ни мертвый, насколько я видела. Так что он или снова бродит где-то по пустыне, или сбежал куда-то — может быть, обратно в Пределье тем же путем, что мы сюда пришли. Это хороший знак, как вы думаете?

Что-то в ее вопросе заставило меня очнуться от собственного ужаса и взглянуть на нее. Слезы тихо катились по ее перепачканным щекам, и лицо было искажено страхом, горем и острой тоской отважной девочки, слишком долго не видевшей своего дома. Я притянула ее к себе, и мы с дочерью Эварда держались друг за друга всю эту долгую, холодную ночь.

* * *

Вместе с восходом пришла обжигающая жара. Мы с Роксаной продолжали наблюдать поверх нашего валуна, сменяя друг друга с того времени, когда тени начали таять. Пока мы ждали, я рассказала ей про Раделя и Мен'Тора с их заговором, про Кейрона и Д'Нателя и про мои хрупкие надежды, так необъяснимо разбитые прошлой ночью. Около полудня, когда сомнения начали томить мою душу наравне с иссушающим солнцем, я заметила одинокого путника на северном краю долины, ведущего в поводу двух лошадей без всадников.

— Очисти сознание, как я объяснила тебе, — велела я, ныряя за камень. — Думай о самом пустом месте, какое тебе только известно, и стирай все образы и воспоминания, с ним связанные.

Я последовала собственным указаниям, не переставая наблюдать за всадником через щель между нашим камнем и соседним. Напрасная предосторожность. Как только путник — тонкая фигурка, могущая оказаться и женщиной, и подростком, — миновал развалины, он принялся вглядываться в камни на нашем краю долины, прикрывая глаза рукой. Когда он подъехал к основанию нашего склона, он откинул капюшон, открывая оливковую кожу, жесткие черные волосы, аккуратно подстриженную бородку и глаза, которые, не будь они сощурены, оказались бы миндалевидными.

Я поспешно взобралась на укрывавший нас валун и помахала ему.

— Сюда, Барейль!

Проводник Кейрона поднял руку в приветствии и спешился, пока мы с Роксаной, скользя, спускались по каменистому склону.

— Как я рад, сударыня, что вам не повредила ночь на открытом воздухе, — сказал Барейль, кланяясь на манер всех дульсе — одна рука за спиной, другая простерта вперед.

— И увидеть тебя — тоже радостно, — ответила я. — День сегодня был бы крайне долгим и сухим. Ваше высочество, этот господин — дульсе Барейль, друг и доверенное лицо моего мужа. Барейль, это ее королевское высочество Роксана, наследная принцесса Лейрана.

Дульсе повторил поклон и выражения радости, хотя все его поведение было непривычно мрачным. В грубом окружающем пейзаже формальности казались нелепыми. Мы с девочкой были покрыты грязью и растрепаны и, позабыв про манеры и воспитание, вцепились в две фляги с водой, которые Барейль отцепил от своего седла. И разумеется, никакие правила этикета и рядом не лежали с нашими действиями прошлой ночью.

— Какие новости, Барейль? — спросила я сразу, едва проглотила столько воды, сколько вместилось в один глоток. — Что сталось с Гериком? Что говорит принц? Почему он велел нам прятаться? Кто были эти люди?

Лицо Барейля выражало тревогу, его нахмуренные брови и складки возле губ впервые заставили меня задуматься о его возрасте.

— Я должен доставить вас во дворец, сударыня, — сообщил он. — Принц дал мне строжайшие указания касательно вашей безопасности и сохранения тайны. Помимо этого, я не посвящен более ни во что. На самом деле уже много времени прошло с тех пор, как я был доверенным лицом государя.

Он вытащил из притороченной к седлу сумки два тонких светло-голубых плаща и повесил обратно полупустые фляги.

— Тогда скажи, как он выглядел? Он в порядке? Он был… собой?

— Сударыня… — Барейль потемнел лицом.

Я разочарованно прикусила язык.

— Я знаю. Я знаю. Тебе нельзя говорить о нем. Грубо с моей стороны спрашивать. Прости меня.

Дар'нети и его проводник — мадриссон и мадриссе, так называлась эта пара — связаны серьезными чарами, сложнейшая работа удивительного разума дульсе доступна только по приказу дар'нети. Подобные отношения возможны в единственном случае — если основываются на полном доверии, что дар'нети никогда не злоупотребит возможностью принудить мадриссе к повиновению и что дульсе никогда не воспользуется их близостью, чтобы выдать личные тайны мадриссона.

— И мне очень жаль. Если бы я мог помочь вам… это лишь… — Беспокойство глубже прорезало морщины у его глаз, он покачал головой и отвел взгляд. — Мы должны вернуться в Авонар так скоро, как только сможем.

Я коснулась его руки, застегнула плащ у горла и накинула капюшон.

— Значит, едем, и я сама расспрошу принца. И никакой этикет мне в этом не помешает.

Подведя лошадей к подходящему по высоте камню, Барейль помог Роксане взобраться на смирную гнедую и точно так же предложил руку мне, чтобы подсадить на мышастую кобылу. Мы поехали размеренным шагом по пропеченной солнцем долине и наверх, через гребень к дороге, ведущей обратно к Авонару. Порывистый ветер, забивавший нам глаза и рты песком, и бремя зловещих происшествий и запретных тем не способствовали легкой беседе. Чем скорее мы приедем, тем лучше. Так что я была несколько удивлена, когда, достигнув вершины гребня, в самом начале нашего путешествия Барейль внезапно остановился. Положив маленькую руку на гриву коня, он не отрывал взгляда от дороги, протянувшейся перед нами.

— Вы сказали, что получите ответы на свои вопросы от самого принца, когда прибудете в Авонар, — обронил он небрежно, словно затевая обычный разговор, словно мы остановились по какой-то другой причине.

Вероятно, подспудное ощущение, что это не имеет большого значения, смягчало для него нарушение этики проводника обсуждением его мадриссона.

— Сударыня… я должен сказать… я не знаю, стоит ли вам рассчитывать на это.

Весь жар этого дня исчез, словно солнце затопила непроглядная тьма.

— Я ни во что не посвящен, сударыня, как я уже говорил, а если бы и был, то не мог бы поделиться этим с вами, пока принц не дозволит мне этого, как вы прекрасно помните. Но когда я готовился выехать сегодня утром из Авонара, я брал лошадь из общественной конюшни, чтобы меня не видели на дворцовом дворе. И, как и в любом людном месте, я слышал сплетни… множество сплетен… Некоторые могут представлять для вас интерес.

Он нарочито медленно погладил лошадь по холке. Я заставила себя поддержать его игру, чтобы моя настойчивость не загнала его обратно в границы благоразумия.

— Слухи всегда интересны, Барейль, но редко точны.

— Говорят, достопочтенный Мен'Тор сегодня будет назначен Наставником.

— Подобные слухи распространялись месяцами, — ответила я, — и скорее всего, самим Мен'Тором. Сплетники просто не знают того, что выяснил принц в последние несколько дней.

— Я тоже так полагал, сударыня. Но один из тех, кто пересказывал этот слух, утверждал, что его брат служит во дворце, и он сказал, что сегодня принц приехал перед рассветом. Первое, что сделал мой государь, — это вызвал Мен'Тора из Пустынь и его сына — из дозора в Долинах. Долгое время они совещались. Когда Мен'Тор вышел, он отправил брата рассказчика к себе домой с запиской — начать подготовку давно задуманного торжества и приготовить все для какого-то важного события. Другого слугу послали к портному Раделя, приготовить церемониальное одеяние — намного пышнее всего, что он когда-либо заказывал.

— Они глупцы. Они неверно все истолковывают.

Зачем Барейлю обходить свои обеты ради того, чтобы повторять слухи? Зачем останавливаться в этой глуши, чтобы рассказать мне все это?

— Я не понимаю, Барейль.

Наконец наши взгляды встретились. Дульсе решительно продолжил, словно и не слышал моего замечания:

— Я слышал и другую сплетню, сударыня.

— Какую?

— Этим вечером принц провозгласит нового преемника.

— Земля и небо! Поехали!

* * *

— Я думала, ни один город не может сравниться с Монтевиалем, — сказала Роксана, вытягивая шею, когда мы въезжали через исполинские бронзовые ворота Авонара. — Но нашим городам до этого так же далеко, как Пределью до Лейрана.

Я взглянула на каменные столбы, которые поддерживали ворота, — колонны выше башен Комигора, выполненные в виде двух длинных, стройных фигур, чьи глаза благосклонно смотрели вниз, на проходящих. Статуи были столь изысканны и совершенны, что каменные одеяния, окутывающие безупречные обнаженные линии, казались кисеей, колеблемой ветром. Вазрин Творящий и Вазрина Ваятельница, мужское и женское воплощение одного божества. Сами старинные ворота по высоте почти сравнялись со статуями, и бронзовые пластины, покрывающие древнее дерево, изображали в мельчайших подробностях сотни сцен из жизни дар'нети, весьма далекой от того, что мы видели вокруг.

— Возможно, и мы смогли бы создавать подобную красоту, если бы только позволили себе научиться ей, — ответила я. — Но мы всегда выбирали сражения. Кейрон говорит, что дар'нети, после стольких лет собственной войны, теряют мастерство и становятся все более похожими на нас.

Предыдущие несколько часов мы отчаянно неслись по пустынному приграничью, останавливаясь лишь затем, чтобы отдохнуть и напоить коней у потоков, текущих из города и Долин. Грубые, иссушенные земли и ручейки-ниточки уступали место более здоровым лугам по мере приближения к Авонару. Хотя и лежащие на жирной, плодородной почве, здешние поля давно были заброшены, поскольку именно по этим холмистым лугам то прокатывался, то отступал прибой войны. Здесь армии зидов подступали к королевской столице, месяцами осаждая зачарованные стены. И когда дар'нети отбрасывали войска лордов назад в Пустыни, трава и цветы медленно обживали оставленные ими дымящиеся руины — лишь затем, чтобы быть уничтоженными новым приливом войны.

Роксана всю дорогу расспрашивала меня про Авонар и колдовство, про Кейрона и наследование, но главным образом — про лордов и то, что они сделали с Гериком, чего ни он сам, ни Паоло ей так и не объяснили до конца. Лишь на последних лигах пути она умолкла, то ли от утомления быстрой ездой, то ли обдумывая сложности всего того, что я ей рассказала.

Мы оставили лошадей в конюшне у ворот и прикрыли лица капюшонами плащей и длинными шарфами, которыми снабдил нас Барейль. Тени удлинялись, но обычного оживления, какого можно было ожидать летним вечером на широких столичных улицах, не было и в помине. Вместо уличных торговцев, нахваливающих сосиски и волшебные безделушки, на перекрестках собирались небольшие группки оживленно разговаривающих горожан. Вместо бегающих и смеющихся детей, играющих у фонтанов из разноцветного света или водяных струй, которые сами собой принимают формы лошадей и птиц, пары и тройки женщин, глубоко увлеченных беседой, прогуливались и тянули за собой ошарашенных ребятишек. Перед дверью каждой лавки толпились люди, и все трактиры, купальни и дома развлечений казались переполненными посетителями. Ожидание висело в воздухе, словно жара в конце лета.

— Мы быстро добрались, — заметил дульсе. — Я не ожидал, что мы вернемся еще до заката.

Всю ночь и весь день я размышляла над тем, что я могу сделать, чтобы повлиять на события следующих часов — часов, означавших жизнь или смерть для тех, кого я любила больше всех на свете. Я составила разумную, логичную речь, которую собиралась положить к ногам Кейрона, прокричать в уши Наставникам, дар'нети или даже самим лордам. После того как Барейль пересказал мне «слухи», я попыталась снова, но у меня не вышло придумать ничего, стоящего больше, чем пыль на моих ботинках. Я знала слишком мало. Я замедлила шаг.

— Скажи, Барейль, куда ты ведешь нас?

— Мне было велено тайно доставить вас во дворец. Я размещу вас и юную госпожу в покоях в личном крыле и присмотрю за тем, чтобы вы устроились с удобством, пока принц не отдаст мне новое распоряжение.

— И у тебя нет никаких дальнейших приказов, касающихся меня или принцессы?

— Только то, что мне следует настаивать, чтобы вы прятались и ни с кем не поддерживали связи, пока принц не позволит. Ради вашей безопасности, сказал он.

— Понятно. И он ничего не говорил о том, когда я могу рассчитывать на разговор с ним или встречу с моим сыном?

— Нет, сударыня, ничего.

Мне нужно было понять, что делает Кейрон. Если он не собирался рассказать мне сам, значит, мне нужно было искать ответы где-то еще. И мы прибыли почти на два часа раньше, чем рассчитывал Барейль. Хотя дульсе беспокоился из-за промедления, я свернула с улицы и повела остальных в пышный зеленый парк в тени раскидистых деревьев, усеянных ароматными розовыми бутонами.

— Барейль, ты знаешь, где я могу найти Вен'Дара?

Дульсе тревожно огляделся по сторонам и понизил голос так, что, даже сядь мне на плечо птица, она не смогла бы расслышать его.

— Я не видел его с тех пор, как оставил их с принцем в пещерах, но уверен, что он все еще скрывается. О его «смерти» не было открыто объявлено, но по всему городу и Долинам ползут слухи о ней.

— Помоги мне найти его, Барейль. Я должна с ним поговорить.

Дульсе поморщился.

— Но, сударыня, это слишком опасно. Он может скрываться где угодно.

— Нет, он где-то поблизости. Даже если Кейрон отослал его, я не верю, что он уйдет. Есть ли у него дом в городе, или семья, или кто-то, кому можно довериться, или место, где спрятаться?

— Вся его семья — это сестра, живущая в долине Лиррат. Когда он не в Нентао и не на поле сражения, он останавливается во дворце, чтобы быть рядом с принцем. Но конечно, — Барейль задумчиво поскреб коротенькую бородку, — в годы ученичества у мастера Вен'Дара была комната в прежнем доме мастера Экзегета, Доме Наставников. С тех пор, конечно, минуло много лет, но Экзегет не брал других учеников, кроме самого принца. Мастер Вен'Дар мог сохранить за собой комнату. И немногие узнали бы об этом. А если учесть, как мало осталось Наставников, его вряд ли обнаружат. Близко к принцу. Уединенно. Да, если Наставник и найдется где-то в городе, то, я полагаю, именно там.

— Очень хорошо. Не попадайся никому на глаза и береги Роксану. Я встречусь с тобой здесь, так близко к закату, как только смогу.

— Сударыня, я прошу вас…

— Я помню дорогу в Дом Наставников, и да, я буду очень осторожна. Никто не ждет нас так рано. Мы спокойно расположимся во дворце, прежде чем кто-либо хотя бы заподозрит, что мы в городе. Впрочем, если я не смогу разыскать Вен'Дара, возможно, я поищу Мен'Тора и переговорю с ним.

Я и не думала, что дульсе может так побледнеть. Лицо его сделалось цвета простокваши.

— Сударыня, вы не должны! Рисковать тем, что вас могут увидеть, особенно Мен'Тор… Сударыня, вы же ключ к рассудку принца.

— Но вот только пользы от этого, похоже, немного, правда? — огрызнулась я, вложив в эти слова больше злости, чем заслуживал добрый дульсе. — Мен'Тор и Радель не разрушат мою семью. И лорды Зев'На не разрушат мою семью. Я не могу полагаться на здравомыслие принца, и я не могу полагаться на кого-либо из тех дар'нети, кто считает моего сына дьяволом, а меня — не заслуживающей их внимания только потому, что я не колдую. Я должна хоть что-то сделать.

— Мы пойдем с вами, — вмешалась Роксана, несвойственно для себя притихшая, пока мы шли через парк. — Этот человек прав. Глупо вам рисковать, встречаясь с чародеями, которые едва вас не убили. Но я понимаю, что вам придется это сделать. Так что мы с Барейлем останемся поблизости и будем готовы спасать вас или же отвлекать их, если понадобится. Мое присутствие может стать для них загадкой! Как мог бы сказать вам Герик, я вполне искушена в интригах и обмане.

Помня, как подобные намеки возмущают меня саму, я подавила соблазн спросить у нее, уверена ли она, что хочет подвергать себя такой опасности. Она была неглупой девочкой. Герик доверил ей свою жизнь.

— Хорошо. Пойдем.

Роксана удовлетворенно кивнула, и, пока Барейль стенал и лепетал, мы поправили шарфы и влились в поток людей, запрудивший улицы.

Глава 28

Город полнился слухами о Мен’Торе и Вен'Даре и о событиях грядущей ночи. Среди прочих мнений и предположений, перебрасываемых на улице от человека к человеку, словно детский мячик, выделялась уверенность, что таинственный мальчик, сын принца, которого так никто и не видел с тех пор, как его признал совет Наставников, будет лишен прав наследования. Возможно, подросток мертв, предполагали слухи, пал жертвой тех же негодяев, что и Наставница Джарета, и Круг. Возможно, он и в самом деле был избалован лордами, как поговаривали четыре года назад. Должно быть, поэтому он и не появлялся в Авонаре. Никто даже не знал его имени. Принц утверждал, что секретность соблюдается ради защиты его сына, но теперь…

Тревога жалила меня, словно колючки в платье, пока мы спешили по запруженным толпой улицам.

Дом Наставников дар'нети стоял за высокими серыми стенами. Хотя прежде я видела его только один раз, я не могла ни с чем спутать внушительное здание, где требовательный Экзегет испытывал маленького Д'Нателя и обнаружил в нем отсутствие любых талантов, кроме воинских. В этом же самом доме Кейрон окончательно восстановил память о прошлых жизнях и ужасной смерти. И в просторном зале на первом этаже пришедший из Зев'На Герик был признан сыном и преемником Кейрона перед советом Наставников и Дарзидом-Зиддари, третьим лордом Зев'На.

Громоздкое строение внешне казалось чересчур заурядным для здания, видевшего события столь странные и значимые: три этажа из грубого голубовато-серого камня, множество высоких стеклянных окон, обычных для Авонара, но ни изящных галерей, ни фонтанов, ни широких балконов, ни романтичных, уединенных садиков, так любимых дар'нети. Вероятно, его суровый вид должен был напоминать о серьезном назначении в качестве места встреч совета Наставников и резиденции его главы.

Мы пробрались через конюшню, потайным ходом в задней части сада, который Паоло обнаружил вот уже годы назад. Барейль быстро провел нас ухоженной тропинкой за невысокую, заросшую плющом стену, а затем через травянистый закуток к боковому входу. Нам все еще везло. Дверь оказалась незапертой, впрочем, Барейль сказал, что ее часто так оставляют — для Наставников, желающих глотнуть свежего воздуха во время долгих споров.

Дульсе повел нас по переплетению темных коридоров к вымощенному мрамором холлу, откуда широкая лестница уходила вниз, к залу совета. Мы собирались прошмыгнуть за угол и наверх, по узким ступенькам на третий этаж. Там, в дальней части здания, по словам Барейля, я найду прежние покои Вен'Дара. Пока я ищу Наставника, дульсе спрячет Роксану от чужих глаз.

И только мы приготовились выйти из коридора, как кто-то поднялся по лестнице из зала совета.

— …Созвать всех командиров для новых распоряжений, — говорил мужской голос. — Думаю, это будет все или ничего. Се'Арет едва с ума не сошла от всего этого. Я слышал, как она говорила Наставнице Мем'Таре, что… — голос упал до шепота, когда говорящий шагнул в гулкий холл, — он совсем помешался после гибели супруги. Он не может оплакивать ее. Он не может следовать Пути.

— Все как сказал Мен’Тор, — одышливо ответил мужчина намного старше. — Не выйдет ничего хорошего, если мы будет путаться с тамошними людьми. Они не такие, как мы.

Мы отступили в темный коридор. Невидимые собеседники были не дальше чем в двадцати шагах от нас.

— Когда принц впервые вернулся из Зев'На, все мы в Террисоне видели, как он следует Пути. С такой мукой… с такой болью и горем… но это сделало его сильнее… добрее… и могущественнее… Только видеть, как он исцеляет, уже наполняло мою душу покоем. Я затем и пришел сюда служить ему, чтобы понять, как это происходит.

— Тем не менее оно разъедало его, — заметил второй, — другой мир… женщина… мальчик, похищенный лордами и спасенный. Я слышал, он продолжал ходить по Мосту в то место. Но ведь Мост был создан не для того, чтобы его пересекать. Кто знает, какой вред может выйти от таких дел?

— Но…

— Ш-ш! Кто-то идет.

Высокая, ширококостная женщина с длинной темной косой прошла в пяти шагах от меня, спустившись с той самой лестницы, куда я направлялась.

— Ф'Лир! Кри'Стар!

— Да, Наставница?

Двое мужчин в светло-голубом тут же показались на верхних ступенях лестницы, ведущей в зал совета.

Итак, женщиной была Мем'Тара, Алхимик, последняя назначенная Кейроном Наставница. Я видела только ее спину. На ней было темно-зеленое одеяние, надеваемое Наставниками дар'нети по случаю траура, оно изящно облегало ее крепкую фигуру и было перепоясано шелковым шнуром.

— Прошу вас сообщить Мен'Тору, что его управляющий может осмотреть резиденцию послезавтра. Принц желает, чтобы библиотеку мастера Экзегета полностью перенесли в ближайшую к его дворцовым покоям кладовую. Барейль сообщит, куда все сложить. Помимо этого, как сказал государь, все в рабочих кабинетах и личных комнатах Экзегета можно сжечь, поскольку его это не заботит.

— Да, госпожа. Как скажете. Не спустится ли принц поговорить с Се'Арет? Она ждет его в зале совета.

— Принц уже вернулся во дворец. Он велел, — высокая женщина замешкалась, — передать Се'Арет, что ему пока что нечего ей сказать. Совет Наставников соберется в шестом часу, и тогда она сможет высказать свое мнение. — Покачав головой, она добавила: — Передайте мои извинения Наставнице Се'Арет.

Мужчины снова поклонились, старший пошел за Мем'Тарой в сторону главного входа и скрылся из виду. Второй одернул одежду и поспешил вниз по широким мраморным ступеням.

Я осторожно выглянула из своего убежища.

— Тут никого нет, — шепотом, через плечо сообщила я Барейлю.

Только маска Вазрина висела высоко над ведущей вниз лестницей — два совершенных лица, безмятежно не подозревающих о мрачных предчувствиях, которыми был охвачен город.

Мы поспешно обогнули угол и поднялись вверх по лестнице. Хотя первый и второй этажи Дома Наставников сейчас были пустынны, они выглядели вполне обжитыми. В открытых дверях виднелись ковры и мебель. Закрытые были заботливо отполированы и помечены неизвестными мне символами. На узких столах, тянущихся вдоль коридора, высились стопки книг рядом с графинами и чайничками, свитками карт, перьями и чернильницами. Это были рабочие кабинеты Наставников и тех, кто работал на них, наблюдая за обучением и использованием колдовства по всей Гондее.

На второй лестничной площадке Барейль сжал мою руку, указал на первую дверь в коридоре, а потом дал мне знак подниматься выше. Роксану дульсе отвел в комнату и закрыл там. Потом, схватив книгу с одного из столов, он как ни в чем не бывало прислонился спиной к двери, готовый следить за лестницей позади меня.

Я на цыпочках завернула за угол, поднялась по последнему пролету и прошла по коридору. Деревянный пол третьего этажа был покрыт толстым слоем пыли, без отпечатков следов. Не было и мебели. Тусклый солнечный свет из мутного круглого окошка в дальнем конце коридора освещал лишь стоявший у стены потертый кожаный сундук, отделанный потускневшей латунью, и два сломанных стула, задвинутых в угол. За открытыми дверьми виднелись небольшие пустынные комнаты. Закрытые были простыми, без пометок. Кладовые и комнаты учеников, как сказал Барейль.

Последнюю дверь справа, казалось, некогда штурмовала орава мальчишек. Выбоины, царапины и подпалины испещряли ее ровную поверхность. Вблизи можно было различить следы крупной витиеватой буквы «В», дерзко вырезанной на дверной панели, а потом тщательно соскобленной.

Я осторожно нажала на ручку и толкнула дверь от себя. В отличие от других комнат, виденных мною в этом коридоре, помещение оказалось просторным и светлым. Мебель в ней стояла простая: кровать, стол, два кресла, плотно набитая книжная полка и узорчатый желто-зеленый ковер. Но главным ее украшением было высокое, под потолок, окно, выходящее на сверкающее среди зеленых холмов озеро, живой пейзаж, которого на самом деле никогда не существовало поблизости от этой комнаты — комнаты чародея. Вен'Дар стоял, глядя в волшебное окно, его рука поглаживала короткую бородку. Вечернее солнце окутывало его золотистым сиянием, возвращая седеющим волосам их юношеский цвет. Наставник не шелохнулся, когда я вошла в комнату.

— Мастер Вен'Дар, — позвала его я.

Он вздрогнул и обернулся.

— Госпожа Сериана! Что вы здесь делаете? Как вы нашли меня?

— Догадка друга.

— Барейль… Ему не следовало. Вы должны быть во дворце.

Я закрыла за собой дверь и подошла к ковру.

— Почему? Объясните мне.

Он вновь отвернулся к окну.

— А вы не говорили с ним?

— С тех пор как он велел мне бежать из Калле Рейн и прятаться — нет. Я даже не знаю, от кого или чего я пряталась.

— Принц известил Мен'Тора и Раделя о том, что встретится с сыном на третий день после моей «смерти». Они оба приехали к пещерам, надеясь застать его сразу после обряда. Разумеется, чтобы убедиться, что его решимость не поколеблена. Принц ухитрился избежать встречи с ними, когда отправился следом за вами, но приказал Барейлю выйти из пещер в положенное время и сообщить им, куда он направился. Он не мог дать совету Наставников повод усомниться в своей верности или намерениях. Не раньше, чем он узнает больше. Он просто не ожидал, что они так скоро его настигнут.

— Что они сделали с Гериком? Что задумал Кейрон?

— Сударыня, я…

Вен'Дар был так умиротворен, так уверен в себе, в своей башне и пещерах Лаеннары, но теперь его молчание было тяжелым затишьем летнего вечера, когда на горизонте маячат грозовые тучи. Он потеребил бородку, его взгляд метнулся от меня к окну и вернулся обратно.

— Ваш сын во дворце. Много лет назад там была устроена камера для тех дар'нети, которых следовало держать… лишенными колдовских сил.

— Значит, он в тюрьме.

Легким движением руки и плеча Вен'Дар признал это.

— Что с ним будет? Я знаю, Кейрон был здесь меньше часа назад. Что он сказал?

Вен'Дар поморщился.

— Больше я вам ничего сказать не могу.

— Не можете или не хотите?

Он покачал головой и указал мне на кресло.

— Присядьте со мной. Выпьем по стаканчику вина, поговорим немного. Возможно, я помогу вам понять.

Я не двинулась с места.

— Герик — мой сын. Я имею право знать, что с ним произойдет.

— Сударыня, — ответил он, — прошу, не спрашивайте у меня того, на что я не могу ответить.

Кейрон считал Вен'Дара человеком, ставящим веру в Путь дар'нети выше безопасности, выше удобства, выше всего прочего, что он ценил. Человеком безупречно честным. Даже за наше непродолжительное знакомство я видела достаточно, чтобы согласиться с этим мнением. Ни сарказм, ни ярость, ни лесть, ни слезы не помогут мне добиться от Вен'Дара того, чего он не намерен делать.

— Тогда скажите мне, Наставник, кому вы дали эту клятву: Кейрону или Д'Нателю?

Он вздрогнул, словно я ударила его. Потом, тяжело вздохнув, посмотрел мне прямо в глаза.

— Я не знаю. Я надеюсь. Я поставил… слишком многое… на ответ. Но я не знаю.

Я подошла к его окну и взглянула на безмятежный сельский пейзаж. Вен'Дар мудро хранил невозмутимость, пока я не заговорила снова. Только один человек мог знать, что происходит. И только в одном месте я смогу хоть что-то сделать.

— Я должна увидеть Герика, — наконец произнесла я.

Вен'Дар, морщась, потер затылок и кивнул.

— Я согласен. Вы должны.

Я настолько приготовилась к отпору, дальнейшим заявлениям о собственной неосведомленности или клятвам, что даже начала заикаться.

— Но… Ну, тогда… Вы отведете меня?

— Если я не буду осторожен, принц снимет с меня голову. Лучше нам отправляться сейчас. Чем раньше, тем лучше. Но я умоляю вас, сударыня, потом… делайте то, что попросит принц. Наша единственная надежда — в его мудрости и в тех усилиях, которые мы приложили, чтобы привести его к этому мигу с его истинным сердцем. Вы не должны показываться, пока он не будет готов открыть свой замысел. Его враги должны верить, что вы мертвы.

— Я подумаю об этом после того, как увижусь с Гериком.

Когда мы крались вниз по лестнице, я не увидела Барейля, но не отважилась задерживаться ради его поисков, чтобы Вен'Дар не передумал. Дульсе сам сообразит, что произошло.

Мы покинули сад вокруг Дома Наставников по тенистой тропинке и через небольшую калитку, спрятанную в путанице разросшегося плюща, которые, казалось, сделались еще гуще, когда мы попытались сквозь них продраться. Вен'Дар провел меня по городу, задерживаясь на каждом повороте, чтобы взмахнуть рукой — как будто сметая песок с дороги перед нами. Ни один взгляд не остановился на нас по пути во дворец.

Вскоре Вен'Дар уже вел меня по длинному, уходящему вниз коридору в самом сердце крепости авонарских принцев. На серых полированных стенах висели лампы, зажигаясь, когда мы приближались, и угасая, когда мы проходили мимо, — маленькое чудо волшебного города. В другой жизни я бы спросила Вен'Дара, как это соотносится с известной мне наукой и природой. В другой жизни я могла представить его присоединившимся к восхитительной виндамской компании, спорящим с моим кузеном Мартином о подобающем использовании магии и сравнительных достоинствах обычного и мысленного разговоров. В этой жизни мой сын не оказался бы пленником моего мужа.

Когда мы подошли к окованной металлом двери в конце коридора, Наставник прижал палец к губам. Потом он на мгновение ушел в себя, столь явно устранившись от общей со мной действительности, что я почти ожидала его исчезновения. Но вместо этого он слегка развел в стороны руки с обращенными вверх ладонями, словно рассыпая пригоршню семян перед стайкой птиц. Открыв глаза, он снова прижал палец к губам и осторожно потянул на себя огромную дверь.

У дальней стены пустой комнаты без окон, сложенной из крупных глыб камня, стояло четверо стражников — двое с пиками, двое с обнаженными мечами, — преграждая путь к железным воротам. Но когда Вен'Дар взял меня за руку и повел к ним, они даже глазом не моргнули. Мы беспрепятственно проскользнули мимо них в ворота. Но едва мы прикрыли за собой железные створки, один из стражников вдруг пробежал через комнату, распахнул внешнюю дверь и выглянул наружу.

— Кто здесь? — крикнул он.

Вен'Дар толкнул меня в густую тень. Одна из выступающих каменных колонн, поддерживающих ворота, выдавалась из стены коридора ровно настолько, чтобы нас спрятать. Там, словно кролики, застигнутые на открытой лужайке, мы замерли неподвижно, прижавшись спиной к стене.

— Готов был поклясться родной матерью, что слышал там шаги, — пробормотал стражник, почесывая в затылке и возвращаясь на место рядом с товарищами. — Но похоже, почудилось.

— Мы тут все как на иголках, — заметила женщина-стражница. — Что, если Трое придут освобождать четвертого? И что бы сказали люди, если бы проведали, что он здесь? Мы не знаем, сдержит ли камера силу лорда.

— А я не очень-то верю, что это один из проклятых. Не теперь. Он выглядит совсем не так, как я ожидал от лорда. Я слышал, у них металлические лица с драгоценными камнями вместо глаз.

Знаком велев мне не двигаться с места, Вен'Дар скользнул дальше по коридору, уходящему в глубь дворца. Спины стражников сдвинулись сплошной стеной по ту сторону ворот.

— Они могут менять облик по желанию, — возразила женщина. — Возьмут тело, у кого захотят, и будут им пользоваться, пока не помрет. Вот почему нельзя на него смотреть. Ни в коем случае.

— Прикончить его надо, — заговорил самый крупный из стражников, человек с грудью, похожей на бочонок, стоявший ближе всех ко мне.

Он стиснул зубы и сжал толстые пальцы на пике, чей наконечник в тусклом свете отливал голубым.

— С тех пор как два года назад я нашел своих братьев, насаженных на кол, словно молочные поросята… они были еще теплыми, с ошейниками, вросшими в их плоть… Глаза тьмы! Мне хочется перерезать глотку этому пленнику. Я никогда прежде такого не чувствовал — желания убить кого-то собственными руками. Не понимаю, зачем принц сохраняет лорду жизнь.

Стражник, стоящий с ним рядом, положил волосатую руку товарищу на плечо.

— Ему недолго осталось…

К моему рукаву тоже прикоснулись. Я дернулась, рассадив локоть о колонну. Вен'Дар повел меня по еще одному спускающемуся вниз переходу, мимо очередной четверки оцепеневших стражников, в тускло освещенную комнатку, лишенную какой бы то ни было мебели, кроме деревянной скамьи, придвинутой к стене, и узкого каменного помоста или стола посередине. В четырех его углах было вмуровано по железной петле. Единственным просветом в серых каменных стенах были прямоугольные ворота из часто посаженных прутьев, отливавших серебром в свете маленькой лампы. Воздух был густ от чар, тяжелый, пугающий, гнетом легший на мою душу, словно гора свинца. Я содрогнулась.

— У нас всего несколько мгновений, — прошептал Наставник, мягко прикрывая за нами тяжелую дверь. — Дар'нети-Наблюдатель уже заметил мое заклинание и вскоре появится здесь, чтобы выяснить, в чем дело. Чары не слишком изящные, но иначе нам было не пробраться внутрь.

Вен'Дар указал мне на решетку и встал за моей спиной, когда я заглянула внутрь. В камере царила темнота. Слабый отблеск лампы из караульной едва дотягивался сквозь прутья, освещая деревянную миску с мясом и хлебом и полную кружку, стоящие у самой двери.

Над моим плечом вспыхнул свет, отбросив в глубь камеры четкую полосатую тень. В углу на полу сидел пленник, и когда он поднял руки, чтобы заслонить глаза от яркого сияния, серебряные кандалы блеснули на его запястьях. Блестящий металл стягивал его лодыжки и приковывал его к вмурованным в стену кольцам. Кандалы, цепи и серебристые полосы, вделанные в стены и потолок, удерживали чары, лишающие его колдовской силы. Два скомканных одеяла валялись на полу рядом с ним.

— Если ты пришел позлорадствовать, заканчивай поскорее и убирайся. Я предпочитаю темноту, избавляющую меня от твоей физиономии.

— Герик, дорогой мой, как ты?

— Матушка! — Щурясь на свету, он вскочил и дернулся к решетке, насколько позволяли ему цепи. — Что ты… Матушка, ты должна уйти отсюда!

— Не могу в это поверить. Я думала, он, по крайней мере…

— Как ты попала сюда? Он никогда бы не подверг тебя такой опасности. — Герик даже не слушал меня.

— Я привел ее сюда, — сообщил мой спутник. — Мое имя Вен'Дар. Полагаю, мы уже встречались. Ты помнишь — список.

— Вы глупец, сэр. Уведите ее отсюда. — В его словах звучал лед. — Матушка, уходи, пожалуйста. Спрячься там, где тебя не найдут. Здесь уже нельзя ничего поделать.

— Я не позволю ему повредить тебе.

— Он сделает то, что должен. Но тебя не должно быть рядом. Все может обернуться… Ты не понимаешь, как сильно они — Трое — ненавидят тебя.

Вен'Дар положил ладонь на мое плечо.

— Время уходить, сударыня. Я сожалею.

Хотя я тоже уже слышала крики и топот, доносившиеся из коридора, я не собиралась уходить. Но Вен'Дар закрыл глаза и снова развел руками, а потом настойчиво потянул меня за руку.

— Мы должны верить принцу. А это значит, что вы должны сделать так, как я скажу.

— Герик, ты не тот, кем себя считаешь, — торопливо заговорила я, пока Вен'Дар мягко, но настойчиво отцеплял мои руки от решетки и тащил меня через комнату. — Вспомни все, что я говорила тебе. Лорды не создают. Они только разрушают, и их не заботит никто, кроме самих себя. Ты не один из них. Я все еще верю в это. Я всегда буду в это верить.

Волшебный свет озарял красивое лицо улыбающегося мне сына нежным, печальным сиянием.

— Я тот, кто я есть. Прости меня.

«Прости» — как будто шестнадцать лет ужаса, терзавшего невинного ребенка, были его виной. Мне хотелось взвыть от несправедливости.

— Ни звука, сударыня, — прошептал Вен'Дар, его властная рука прижала меня спиной к серому камню возле двери в коридор. — Вы — стена. Ведите себя соответственно.

Дверь караульной распахнулась, и восемь вооруженных человек ворвались в камеру, а следом за ними — Кейрон, Мен’Тор и сутулый человек в сером. Радель держался позади, оставшись в дверях и глядя на остальных так, словно он был лишь наблюдателем, а не одним из них. В комнате не осталось ни малейшей тени, когда они внесли внутрь факелы, но, к моему изумлению, нас с Вен'Даром никто не заметил. Решив принять странное предложение Вен'Дара всерьез, я опустошила сознание и попыталась думать, как стена — плоская, молчаливая, такая заурядная, что ее никто не замечает.

— Что еще за глупости, Бен'Шар? — рявкнул Кейрон, окинув комнату суровым взглядом, не задержавшимся на нас с Вен'Даром. — Я не вижу никаких незваных гостей. Замеченный тобой шум, должно быть, раздался у тебя в животе. Неужели меня выдернули с заседания совета из-за того, что тебе не удалось переварить завтрак?

— Но, государь, это были мощные чары — сплетенное заклинание, я уверен в этом, — возразил сгорбленный человечек, поскребывая грудь, пока его взгляд метался по комнате. — В этой темнице целый клубок заклинаний. Я никогда не ошибаюсь в подобных вопросах.

— Может, это у пленника бурчит в животе, — предположил Мен'Тор, вглядываясь сквозь прутья решетки. — Понятно, что он голоден, но в Авонаре не найти столько горя и страха, чтобы он мог насытиться ими. Вероятно, он зовет своих черных собратьев, чтобы они накормили его.

— Их нужда — это их слабость, — тихо заметил Радель.

Никто не мог услышать его, кроме нас с Вен'Даром, стоящих едва ли не вплотную к его спине.

— Ты и понятия не имеешь, на что способны мои «черные собратья», — донесся голос из-за решетки — голос столь холодный, столь чуждый милому образу, все еще стоящему у меня перед глазами, что я задумалась, не проглядела ли я еще одного пленника, запертого вместе с моим сыном. — Эти жалкие оковы, которыми вы пользуетесь, чтобы удержать меня, всего лишь песчинки перед ураганом их мощи. Они поглотят тебя, а ты этого даже не заметишь. Коснись моего сознания. Открой дверь, которую найдешь там, — и ты увидишь то, что увидел твой принц. Ты поймешь, как высоко они ценят похищающих разум убийц, таких как ты и твой сын.

— Молчать! — взревел Кейрон, хлопнув ладонями по прутьям. — Ни слова больше, Диете… Разрушитель. Четыре года ты играл словами, играл жизнями, оскверняя мир своей ложью. Довольно. Завтра ты покажешь нам, каков ты на самом деле. И пусть твои мерзостные собратья придут на твой зов — я положу конец и им тоже.

Кейрон поднял кулак, и прутья начали светиться, сначала серебристо-голубым, а потом желтым светом. И когда они вспыхнули ослепительной белизной, режущей глаза, из-за них донесся крик такой смертельной муки, что воины-дар'нети отшатнулись, а старик Бен'Шар заткнул уши. Вен'Дар зажал ладонью мой рот, но не мог удержать ни моих слез, ни собственных.

Как только бесконечно долгий крик стих, невозмутимый Кейрон растолкал спутников и охрану и исчез во внешнем коридоре. Потрясенные солдаты расступились, пропуская мрачного Мен'Тора и сгорбленного Наблюдателя, но Радель к ним не присоединился.

Когда последние стражники покинули помещение, он подошел к стене гаснущего пламени и уставился в безмолвную тьму за ней.

— Некоторое время он не будет говорить мерзостей, — заметил он, ни к кому не обращаясь, и коснулся прутьев кончиками пальцев. — Сила Наследника выглядит вполне действенной. Она навсегда прикончит этих дьяволов, если ею правильно воспользоваться.

Свирепый и целеустремленный, Радель развернулся на каблуках и вышел в коридор вслед за остальными.

Когда все снова стихло и померкло, Вен'Дар, продолжая прижимать меня к стене, заговорил тихим голосом, который, как мне казалось, просверлит дыру в моем черепе.

— Ваш сын жив. Сделать для него ничего нельзя, кроме того, что он сам и его отец просили. Спрячьтесь, пока не наступит подходящее время. Храните его в своем сердце… и принца тоже.

Когда Наставник отпустил меня, я бросилась к темнице и упала на колени, вцепившись в еще теплые прутья. Герик ничком распростерся на каменном полу. Неподвижный. На его руках виднелись длинные красные царапины, словно он пытался содрать с них кандалы. Я не обладала даром, который сказал бы мне, что он жив, и не видела никаких признаков жизни, так что мне пришлось поверить Вен'Дару на слово.

— Ничего еще не кончено, дорогой мой, — шепнула я ему, когда Наставник потащил меня прочь.

Словно тени мы снова прошли мимо постов стражи, по лабиринту заброшенных черных лестниц, пыльных кладовых и давно не используемых коридоров. Сумерки сгущались над заросшим сорняками внутренним двором. Я шла за Вен'Даром, ни о чем не спрашивая. Герик мог бы и не слушать меня, ведь от всех моих подбадривающих слов было не больше толку, чем от капли дождя в пустыне. Мои поступки не имели ни малейшего значения. Я не верила обнадеживающим намекам Вен'Дара на то, что у увиденной мною только что картины была некая скрытая цель.

Три лестничных пролета вверх. В конце длинного темного коридора, увешанного паутиной и выцветшими гобеленами, — коридора, выглядящего так, словно сам Д'Арнат был последним дар'нети, ходившим по нему, — Наставник открыл широкую дверь и ввел меня в красиво обставленную комнату, мягко освещенное пристанище с удобными диванами, толстыми коврами и полками книг в роскошных переплетах. Огонь потрескивал в кирпичном камине, а на небольшом столике рядом с ним ожидали шахматные фигурки из нефрита и слоновой кости, расставленные на ониксовой доске. Комнату украшало множество безделиц: акварель с маяком, лошадка из слоновой кости, вышитая подушечка — искуснейшей работы, изящные и очаровательные.

Но с тем же успехом это место могло быть и моей лачугой в Данфарри. В оцепенении, с ноющим сердцем я опустилась в мягкое кресло и сложила на коленях бесполезные руки.

Вен'Дар пододвинул к моему креслу скамеечку для ног и сел на нее. Его серо-голубые глаза казались встревоженными.

— Я не могу задерживаться здесь, сударыня. Лишь немногим позже я должен буду объявиться вновь. Мне понятно ваше горе, но я не поведу вас туда, чтобы усилить его или уступить ему вас. Я привел вас туда, чтобы напомнить вам о вашей силе. Не забывайте того, что вы видели. Кого вы видели. Помните, что вы дали ему за все эти годы. Держитесь. Лорды Зев'На ненавидят вас, как никого другого со времен самого Д'Арната. И теперь, в самом расцвете их тысячелетней войны, вы — казалось бы, бессильная женщина — уже дважды лишали их долгожданной добычи. Вы не должны проиграть и в этот, третий раз.

Он сжал мои холодные пальцы в теплых ладонях.

— Сегодня вечером, через час после восхода луны, принц обратится к народу Авонара с балкона, который вы можете видеть из этого окна. Даже сейчас его гонцы созывают дар'нети из Долин, из приграничья, со всего города — по меньшей мере одного человека от каждой семьи. Чем бы ни закончилась речь государя — знайте, что я питаю к вам глубочайшее уважение и всегда буду рад услужить вам всем, чем смогу.

Он поднял мою безвольную руку и поцеловал ее, потом встал и вышел, оставив меня в одиночестве.

Глава 29

Целый час после ухода Вен'Дара я просидела в кресле, преисполненная жалости к себе — упражнение, в котором, как мне казалось, я могла бы достичь совершенства. К чему им было утруждаться, вытаскивая меня из моей живой смерти лишь для того, чтобы я стала свидетельницей этого кошмара? Зачем возвращать мне слух, если я слышала только гневные слова мужа и мучительные крики моего ребенка — и никаких объяснений ни первому, ни второму? Что пошло не так в Калле Рейн, едва я успела поверить, что Кейрон поставил Д'Нателя на место?

Но часа было достаточно. Жалость к себе ничего не меняла, а я всегда терпеть не могла безответные вопросы. Я заставила себя подняться и пройтись по комнате в надежде, что так смогу добиться от себя хотя бы подобия разумных мыслей. Графины с вином и водой стояли на буфете рядом с чудесным керамическим чайничком дар'нети из тех, что всегда оставались теплыми. Я налила себе чаю, а потом оставила чашку на дубовом столе и подошла к одному из окон, занавешенных тонкой зеленоватой тканью.

Окно выходило на широкую площадь и парк, разбитый перед дворцом. Луна всходить еще и не собиралась, так что загадкам Вен'Дара придется подождать. Вечер в городе был тих, лишь несколько человек спешили мимо. Где же Барейль и Роксана? Дульсе наверняка отведет принцессу в безопасное место, когда станет ясно, что я покинула Дом Наставников другим путем.

Рассеянно я двинулась к книжным полкам и провела пальцами по одному из кожаных корешков, с удивлением отметив, что заглавие тома написано по-лейрански. И следующего тоже, и дальше — и все названия мне знакомы. На полке стоял сборник искерской поэзии, рядом с ним — книга валлеорских народных сказок, похожая на ту, которую я очень любила много лет тому назад. Я снова с удивлением оглядела комнату. Все в ней казалось странно знакомым. Ничего таинственного, никаких волшебных ухищрений, кроме чайничка. Полированный латунный пюпитр стоял у стены с окнами, развернутый так, чтобы на него падало больше света. Недоверчивая догадка о том, что еще я могу здесь найти, подтвердилась, когда я обнаружила серебряную флейту на листе с нотами, записанными красивым почерком.

— Милая комната, не правда ли?

Высокая молодая женщина в темно-зеленом платье стояла у двери, держа поднос с фруктами, сыром и ароматной выпечкой.

— Простите, что я вошла без стука, сударыня, но мне пришлось оставить руки там, где они есть. Я могу быть крайне неуклюжей, если не осторожничать.

Она поставила поднос на низкий столик между двух удобных кресел, и что-то в том, как она при этом провела рукой по краю стола, и в том, как она повернулась ровно на пол-оборота, чтобы оказаться ко мне лицом, подсказало мне, что она слепа. Моя догадка подтвердилась, когда ее голубые глаза не смогли встретиться взглядом с моими.

— Ты — Айме…

— Совершенно верно, сударыня. — Она протянула ко мне руки, ладонями вверх, и опустилась на одно колено.

— … дочь Гар'Дены, которой он обещал привезти носорога.

Улыбка девушки могла бы растопить снег. Ей было не больше тринадцати, когда я встретила ее в доме великана-ювелира — его обожаемую младшую дочку. Теперь же она выросла в изящную молодую женщину с волосами, словно завитки солнечного света, удерживаемыми надо лбом янтарным гребнем. От радости и воодушевления ее бледные щеки вспыхнули румянцем, а глаза засверкали.

— Знаете, он ведь это сделал. На мое пятнадцатилетие, сразу после возвращения принца из Зев'На. Три огромных зверя прямо в доме. Нам пришлось перестроить половину первого этажа и нанять тридцать Садовников и Древознатцев, чтобы переустроить сад. Но еще ни у одной девочки не было такого дня рождения.

— Я так сожалею о твоем отце, Айме. Он был чудесным другом и прекрасным человеком.

Ее улыбка стала мягче, но не угасла.

— «Славный человек с прекрасным аппетитом», как сказал бы он сам. Нам с сестрами несказанно посчастливилось иметь такого отца. — Она указала на принесенную ею еду. — Я так рада, сударыня, снова встретить вас в добром здравии. Но ведь вы, должно быть, голодны.

Граница между голодом и тошнотой может быть очень тонкой. Я пригласила Айме присесть и разделить со мной фрукты и булочки, восхитительные на вид. Но от единственного крошечного кусочка сыра меня чуть не вывернуло наизнанку.

— Скажи мне, Айме, как вышло, что тебе поручили заботу обо мне?

Она держала спелую клубничку, собираясь отправить ее в рот.

— Сегодня рано утром принц призвал меня во дворец и сказал, что у него есть великая тайна и он нуждается в моей помощи. Он спросил, не соглашусь ли я прийти сюда и составить вам компанию, помогая во всем, что только возможно. Лишь несколько человек знают об этих покоях: я сама и Барейль, папа знал, конечно, и… Наставник Вен'Дар… — Она нахмурилась, вспомнив Вен'Дара. — Сударыня, вы знаете…

Она осеклась и положила ягоду в рот.

— Как вышло, что ты узнала о таком секрете, как эти комнаты?

Так много странностей. Может, ей доверены и другие тайны.

Румянец на ее щеках стал еще ярче. Она промокнула губы салфеткой.

— Потому что я их сделала. Воистину, Авонар полон чудес.

— Два года назад принц спросил, не помогу ли я ему подготовить покои для вас — где вы могли бы чувствовать себя как дома, если переедете сюда жить. Он понимал, что Авонар со всеми его красотами будет для вас чужим и незнакомым — и особенно дворец.

— Но откуда ты узнала все это? Картины, флейта…

Я готова была принять, что слепая волшебница-дар'нети способна чарами создавать книги и мебель, но здесь все было настолько точно…

— Принц описал мне каждый предмет, какой ему хотелось получить. Мой дар — Воображение, мысленное создание точных образов предметов. Потом я делаю саму вещь, которую при помощи своего дара и рук сравниваю с созданным образом. Когда я решала, что все готово, принц говорил мне, права я или нет. Это доставляло ему огромную радость. Он приходил и работал здесь почти каждый день. Думаю, так он чувствовал себя ближе к вам.

Я прикрыла рот рукой и на миг застыла, чтобы сдержать катящиеся слезы. На них нет времени. От них нет пользы.

— Ты хорошо справилась, Айме. На самом деле даже очень хорошо.

— Благодарю вас, сударыня. Скажите… а разве с вами не должно быть сегодня вечером другой госпожи?

— Да, но мы разделились по пути. Барейль скоро должен привести ее.

— Значит, она в безопасности, я уверена. Барейль очень мудр.

— Да. — Я терзала булочку с ореховым кремом на своей тарелке. — Так, значит, Айме, принц знает, что я здесь?

— О да. Я так и узнала, что нужно прийти прямо сейчас — он прислал мне сообщение о вашем прибытии. Он сказал, ни у кого больше не должно быть ни малейшего подозрения, что скорбные вести о вашей смерти лгут.

— Но он ничего не говорил о том, когда сам сможет прийти сюда?

— Нет, сударыня. К сожалению, ничего.

Кейрон, что же ты делаешь? Почему не хочешь рассказать мне?

Когда мы с Айме составили тарелки и бокалы обратно на поднос, тихий стук в дверь объявил о приходе Барейля.

— Сударыня, какое облегчение найти вас здесь в безопасности. И вас, госпожа Айме, я, как всегда, рад видеть.

— Я сожалею, что мы разделились, — сказала я. — Один господин проводил меня сюда…

О боги, как мне надоели все эти секреты.

— Я понял, сударыня. — Он осторожно прикрыл за собой дверь.

— Барейль, где принцесса?

— Это я и пришел вам сообщить, сударыня. К несчастью, помощник Се'Арет, Ф'Лир, заметил меня в коридоре у покоев ожидания — комнаты, где я укрыл юную госпожу, и настоял, чтобы я побеседовал с Наставницей Се'Арет. Никакие уверения в том, что я занят поручением принца, не удовлетворили его, так что мне пришлось пойти, иначе сама Се'Арет поднялась бы за мной и обнаружила принцессу. Я сказал юной госпоже сидеть тихо и прятаться, пока я не вернусь за ней. Хоть я и извинился за то, что покидаю ее, она не выглядела напуганной. Она кажется… э-э…

— Весьма решительной молодой госпожой, — закончила я.

— Именно так. Прежде чем я смог вернуться за ней, на заседание совета прибыл принц. Он спросил меня лишь, в безопасности ли вы, и я подтвердил это, но не сказал ему, что принцесса еще не здесь. — Он сглотнул и возвел очи горе. — Я действительно боялся его гнева, если он узнает об этом. И что еще хуже, когда я поднялся наверх, чтобы забрать ее, в покои ожидания зашел Радель! Должно быть, девочка спряталась или куда-то ушла, потому что я не слышал никаких свидетельств тому, что ее обнаружили. Принц ждал меня, так что я не мог задержаться надолго. А теперь мне приказано немедленно вернуться к нему, так что я не знаю, когда смогу найти время для поисков юной госпожи.

— Я найду дорогу туда и обратно, — сообщила я, вставая, — так что схожу за ней сама.

Роксана благоразумна. Она не позволит поймать себя. И она должна помнить, как опустошать сознание… наверняка должна.

— Вам не следует покидать дворец, сударыня, — возразила Айме, нахмурившись. — Принц очень на этом настаивал. Возможно, мне удастся вернуть юную госпожу. Никто меня не заметит.

— Но как… — Я едва не прикусила язык.

Смех Айме звенел, словно серебро.

— Если вы или добрый дульсе позволите мне увидеть ее вашими глазами, я смогу узнать ее.

— Ты очень нам этим поможешь, — согласилась я, не вполне понимая, что она имела в виду.

— Конечно, я не могу пойти прямо сейчас. Все собираются, чтобы послушать принца, и такая толпа вокруг может помешать моей способности отыскивать дорогу. Но Дом Наставников опустеет, а значит, она будет в безопасности. Позднее, когда толпа немного схлынет, я легко смогу отыскать ее. Я выйду сразу же, как только принц закончит речь.

Успокоенный Барейль сообщил, что будет счастлив, если Айме возьмет образ Роксаны из его мыслей. Пока они обсуждали описания, образы и самые безопасные пути, по которым Роксану можно доставить во дворец, глухой шум снаружи привлек меня к окну.

Эти покои располагались с внутренней стороны изогнутого северного крыла дворца, так что с мягкого сиденья у окна открывался прекрасный вид на широкое крыльцо и балкон над ним, равно как и на всю площадь, и парк за ней. Я села у раздуваемых ветерком тонких занавесей и принялась наблюдать, как растет толпа, стекающаяся с каждой улицы, несущая свечи, фонари и всевозможные волшебные светильники, так что весь город стал напоминать реки светлячков, вливающиеся в огненное море. С востока, низко нависая над горами, смотрел на все это огромный серебряный серп луны.

Перила широкого королевского балкона были украшены резными арками, звездами и стоящими на задних лапах львами Д'Арната. На высоких столбах по его углам висели лампы, пылающие чистым белым светом. Их ослепительное сияние отражалось и умножалось стократно высокими окнами с множеством стеклышек за балконом.

Три человека в официальных одеяниях Наставников появились и заняли места на балконе. Я была к ним достаточно близко, чтобы узнать их: высокая Мем'Тара, чье длинное костлявое лицо и тяжелую косу я уже мельком видела ранее, в Доме Наставников, вспыльчивая маленькая Се'Арет и сутулый Устель, низко согнувшийся в кресле. Радель, облаченный в великолепное зеленое одеяние, расшитое золотом и драгоценными камнями, проследовал за Наставниками. Сопровождавшим его внушительным мужчиной постарше мог быть только его отец Мен'Тор, в красном выглядящий еще ослепительнее сына. Мне говорили, что я уже видела его, но я никак не могла припомнить обстоятельств встречи.

— Идет принц, — заметила Айме из-за моей спины. — Его присутствие наполняет жизнь города.

Наставники встали, а толпа притихла, когда Кейрон шагнул из дверей на балкон и прошел на его середину. Ночной ветер мягко колыхал его простой темно-синий шелковый наряд, и узкая серебряная отделка на подоле и рукавах поблескивала в свете ламп. По обычаю Целителей дар'нети серебристая лента удерживала левый рукав поднятым и обнажала шрамы на предплечье. Под распахнутыми полами виднелись меч и кинжал Д'Арната, висящие на поясе.

— Народ Авонара, храбрые воины, защитники Долин и нашего города, последней надежды миров! Я созвал вас сюда в скорби и надежде, чтобы рассказать вам о великих переменах в нашем мире.

По моей спине пробежали мурашки. Хотя он говорил без резкого крика, обычного для публичных выступлений, я слышала его так отчетливо, словно он стоял в трех шагах от меня.

— Четыре года назад я дал обет разорвать цепи страха, выкованные теми, кто правит в Зев'На. Я обещал служить вам так, как назначено Наследникам Д'Арната, исцелять раны, нанесенные войной, и воспитать из своего сына преемника, чтобы жизнь могла процветать и далее во всех мирах, отданных нашей заботе. Ни с чем из этого я не справился.

Ни вздох, ни крик, ни шепот не приглушили строгой ясности его суждения.

— Среди мужчин и женщин, что слышат меня сейчас, нет никого, кто не потерял бы близких по воле зла, которым является Зев'На. Вы видели, как ваших сыновей и дочерей, ваших родителей, братьев и сестер уводили в рабство, пытали, сводили с ума или убивали. Вы знаете, что моя семья страдала вместе с вашими и что лишь благодаря таланту и умению ваших Наставников я жив и хожу по великолепным холмам Авонара. Сегодня я должен сказать вам: на мне пресечется род Д'Арната.

Мое тело, разум и душа обратились в камень, а по площади наконец пронесся долго удерживаемый выдох слухов и обсуждений. То здесь, то там раздавались скорбные стенания, лишь затем, чтобы немедленно стихнуть, когда Кейрон заговорил снова.

— Мой сын, признанный Наставниками дар'нети пять лет назад, был совращен лордами Зев'На. Собственной рукой он сразил свою мать, мою возлюбленную супругу, его действиями были уничтожены Наставники Джарета и Гар'Дена и Круг, объединивший наших блистательнейших чародеев. Его вина очевидна, его подчинение лордам бесспорно, и завтра, через час после рассвета, он будет казнен за эти преступления. Собственной рукой я совершу это ужасное дело, потому что лишь Наследник Д'Арната вправе решить, что жизнь дар'нети стала слишком неправедна, опасна или извращена, чтобы ее продолжать. Это — горчайшая печаль для всей Гондеи, равно как и для меня, и мне понадобится вся ваша сила, чтобы совершить этот горький поступок.

Но вы не должны падать духом, ведь извилистые дороги приводят нас в самые неожиданные места, места, о которых мы не смели и мечтать, и для тех, кто следует Пути, наши печали дают нам силу. При выборе своего нового преемника мне пришлось задуматься обо всех наших бедах, о жизни, истории, силе и неудачах, о том, чем я — и вы — стали в этой бесконечной войне, и я пришел к убеждению, что перемены, обрушенные на нас этими страшными событиями, станут ключом к нашему будущему. Слишком долго был я поглощен собственным горем, гневом и решимостью исправить все зло, каким оно виделось мне, и потерял из виду Путь, потерял ясное видение, которое он предлагает нам. Многие из нас сбились с Пути за последнюю тысячу лет. Это величайшее зло, которое принесли нам лорды, — они заставили нас уничтожать все лучшее в себе.

Наставница Се'Арет поведала мне, как Наследник может назначить преемника не одной с ним крови, и завтра на рассвете я это сделаю. Авонар счастлив множеством достойнейших мужчин и женщин, и каждый из них хранит в сердце заботу о процветании нашего народа, каждый из них неусыпно стоит на страже против разрушений Зев'На, каждый из них неоспоримо отважен и предан. Но взгляд единственного человека позволил ему увидеть истинную угрозу, выдержать натиск клеветы, бесчестия и лживых обвинений, доказав свою стойкость. И я рассудил, что именно он более всего достоин наследия Д'Арната.

Те, кто сидел на балконе, серьезно кивали на протяжении всей речи Кейрона, но теперь кое-кто принялся неловко ерзать. Старый Устель наклонился к Мен'Тору и, тыкая сыну пальцем в грудь, что-то зашептал на ухо. Но тот оттолкнул руку старика и оправил свое одеяние с таким видом, словно он уже вдыхал изысканный воздух царственности.

Кейрон не обращал внимания на шевеление за спиной.

— Когда дни мои будут сочтены и новому Наследнику придется занять мое место, его рука направит вас с мудростью и послужит вам верой и правдой. Он приведет вас к возрождению — не только Пустынь, но и вас самих. И тогда от каждого из вас, а не только от Наследника, будет проистекать сила, которая защитит Мост Д'Арната и восстановит наш мир. В эту полночь мой преемник встанет в одиночестве, недремлющим, на Мосту, и к завтрашнему рассвету он обретет знание Наследника, чтобы сохранить его до тех пор, пока не придет время, когда я не смогу больше служить вам. Этой ночью в присутствии всего Авонара я, Д'Натель, единственный законный Наследник великого Д'Арната, провозглашаю своим преемником Вен'Дара ин Кирана. Се'на давонет, Вен'Дар, тека Гире Д'Арнат!

В толпе нарастал ропот удивления, неверия, смятения и страха того, что принц сошел с ума, провозгласив преемником того, кого вот уже два дня слухи называли или погибшим, или обесчещенным. Но когда Вен'Дар шагнул из дверей на балкон, протянул ладони и преклонил колени перед Кейроном, ропот перерос в возгласы радости и одобрения, давно затаенной надежды и обновленной веры, пока звук не покатился по городу, словно ураган. Досада рокотала за этой бурей, раздавались и свист, и озлобленные выкрики, славящие Мен'Тора. Но когда Кейрон поднял Вен'Дара и обнял его, почти все голоса слились в едином реве:

— Се'на давонет, Вен'Дар, тека Гире Д'Арнат! — Славься, Вен'Дар, следующий Наследник Д'Арната!

— Вен'Дар! Вен'Дар!

Мем'Тара немедленно поднялась и преклонила колено перед Вен'Даром, и Се'Арет, после секундного замешательства, обняла Заклинателя, как будто он был одним из ее давно потерянных сыновей. Но Устель скрестил на груди руки и остался в кресле, а Мен'Тор, Радель и еще двое или трое человек стремительно покинули балкон.

— Он убил его, — проговорила я, обращаясь ни к кому и ко всем сразу.

— Разве он не сказал «завтра»? — тихо спросил Барейль из-за моей спины.

— Нет, не Герика — пока нет, — а Вен'Дара. Он умышленно унизил Мен'Тора перед всем Авонаром. Не считает же он, что Мен'Тор смирится с этим. Жизнь Вен'Дара в страшной опасности.

— Если так, то принц, без сомнения, будет бдителен.

«Без сомнения…» Конечно. Разозлить Мен'Тора, чтобы он совершил промах. Устранить угрозу, поймав его на несомненном предательстве. И провозгласить преемником Вен'Дара, чтобы, когда Герик умрет…

Как раскат грома следует за вспышкой молнии, так и я наконец увидела истину. Я не знала замысла Кейрона, но поняла, каким должен стать его итог. Он тоже собрался умереть — и не только той частью, которая была моим мужем.

В эти последние часы он решил, что не позволит Д'Нателю уничтожить Авонар.

— Сударыня, я должен… Вам нехорошо? Вы плохо выглядите.

Не проронив ни слова, я отмахнулась от руки Барейля. Мне было очень нехорошо.

— Я должен идти к принцу, сударыня, как мне и приказано. Хотите ли вы что-нибудь передать ему?

Да, я хотела передать слишком многое — даже для дульсе, способного вместить в себя знания сотен библиотек. Что я могла сказать?

— Просто передайте ему… я понимаю последствия его выбора.

И наконец я поняла, почему так важно было, чтобы я затаилась. Я была уликой против Мен'Тора. Если он заметит ловушку или решит выждать благоприятного времени, Кейрону потребуется свидетельство, чтобы в любом случае обвинить его. Он хотел дать Вен'Дару свободу учить и направлять народ Авонара без опасений, что Мен'Тор ему помешает. А я оставила в Доме Наставников Роксану, знающую о моем существовании и местонахождении.

«Дура, почему ты раньше не подумала?»

И во всем этом новообретенном понимании я не обнаружила никакой надежды для Герика. Тогда, в Калле Рейн, Кейрон обнаружил что-то, что лишь ускорило выполнение его запутанного замысла, и я не видела ни такого его поворота, ни намека в его словах, который сохранил бы Герику жизнь. Я смутно задумалась о том, чтобы снова спуститься в его темницу, но у камеры не было видимого запора, а у меня — ни капли колдовской силы. Я дошла до пределов своих способностей и понимания.

Так что я не сделала ничего. Пока взбудораженные толпы разбредались по общественным заведениям и домам, я сидела у окна, все еще представляя себе, как Кейрон стоит на опустевшем балконе и ветер ласкает его длинные волосы, словно рука любимой. Нежная Айме принесла мне шаль и чашку чая, надеясь унять мою дрожь, но, хотя ночи позднего лета и в самом деле уже стали прохладными, платок из гусиного пуха не смог меня согреть. Так что девушка отвела меня в озаренную свечами спальню, сняла мою обувь и накрыла мягкими одеялами, которые некогда выбрала именно для меня.

— Попытайтесь заснуть, сударыня, пока я схожу за принцессой. Я разбужу вас перед рассветом.

Я лежала, свернувшись в темном гнезде огромной кровати, и мне уже не оставалось ничего, кроме как позабыть обо всем. Я больше не могла думать, поскольку мысли о чем бы то ни было казались мне невыносимыми.

Глубокой ночью, уже после того, как прогорела оставленная свеча, я очнулась от тяжелой полудремы. Широкая ладонь лежала у меня на щеке, мягко стирая пролитые во сне слезы.

— Не плачь, любимая, — послышался в темноте голос. — Я сделаю все, что можно сделать. Слушай меня внимательно. Ты не должна сдаваться, даже в самом глубоком горе. Мне нужно, чтобы ты сыграла ту роль, которую, кроме тебя, никто не смог бы сыграть. Следуй Пути, любимая, и знай, что ты останешься со мной навсегда.

Прежде чем я смогла стряхнуть с себя сонную тяжесть или открыть глаза, чтобы увидеть его лицо, он мягко поцеловал мои веки, и я соскользнула в объятия мирной дремоты. Когда Айме разбудила меня в темный предрассветный час, чтобы сообщить, что Роксана все еще не нашлась, я могла бы посчитать все это лишь сном, если бы не огненно-красная роза, расцветшая у моей постели.

Глава 30

Кейрон

Д'Натель ненавидел ждать. Его раздражение начиналось с напряжения челюсти, продолжалось нервным покусыванием губ и пальцев, просачивалось беспрестанными движениями, все более разрушительными, и, наконец, прорывалось каким-либо словесным или телесным насилием, служившим лишь для того, чтобы выращивать темную, горькую сердцевину злобы, которая жила внутри него. Внутри меня.

Некогда в Авонаре, моем утраченном Авонаре, жил Садовник, который зачаровывал городские сады, чтобы те цвели каждый год на один день дольше. И спустя тридцать лет город стал известен чудесным климатом, позволяющим цветам не вянуть на месяц дольше, чем везде. Эту притчу рассказывали детям дж'эттанн, уча их терпению. В жизни, когда любая странность может привести тебя на костер, и среди людей, для которых наслаждение каждым мгновением, каждым ощущением вело к нарастанию великолепной силы в самой сути их естества, терпение числилось среди наивысших добродетелей.

Необходимость терпеть создавала одно из основных противоречий между мной и Д'Нателем. По этой причине он никогда не мог собрать достаточно сил, поэтому я не мог больше исцелять, и поэтому же я не имел возможности направлять дар'нети так, как должно. Это была, наверное, самая тяжелая истина, открытая мне обрядом очищения. Я вышел из озера Возрождения обновленный душой и нашел Сейри живой и настоящей: драгоценнейший из даров, которые я когда-либо просил у жизни, стоял передо мной, но я все же не мог насладиться этим мигом, потому что должен был — хотел — жаждал совершить казнь моего сына. Я был собой настолько, насколько это вообще возможно, но этого было недостаточно.

Так что, прячась сразу же за Воротами на Мост Д'Арната, наблюдая через стену белого пламени, как мой друг Вен'Дар преклоняет колени в безмятежном размышлении и ожидании того, кто придет убить его, я вдруг осознал, что стискиваю зубы и снова и снова вонзаю кинжал в холодную слякоть перед моим лицом. Холодная слякоть была нынешним воплощением того маленького островка постоянства, который я мог создавать из изменчивого хаоса по ту сторону Ворот. После сегодняшнего дня… не будет. Не будет больше крови на моем мече. Не будет той бодрящей волны чар, накатывавшей, когда я шагал через ревущее пламя Ворот, Не будет бесконечных споров между человеком, которым я был, и человеком, которым я хотел быть. Не будет больше ничего, если все выйдет так, как я задумал. Погружая кинжал в жидкую грязь, я едва не расхохотался в голос при этом слове — «задумал». Комета, проносящаяся через скопления планет, и то была мне в большей степени подвластна, чем предстоящие события.

Вен'Дар вот уже несколько часов неподвижно стоял на коленях на жемчужно-сером камне, протянув руки, чтобы обнять пламя Д'Арната. Скорее всего, он замерз. Его белое одеяние было тонким, а Привратный зал — холодным, в сиянии Ворот проявлялись скорее чары, чем настоящий огонь. Но холод, подступающий страх перед ножом, метящим в спину, ноющая тревога — ждет ли все еще там, за ревущей завесой пламени, его друг, принц Авонара, не спит ли он, наблюдает ли, в своем ли он уме — были терпеливо вплетены в гобелен Вен'Даровой жизни, когда он сделал новый шаг по Пути. Я завидовал терпению, холоду и страху Вен'Дара. Д'Натель не понимал Пути и делал все, чтобы не дать мне почувствовать ничего, кроме его ярости.

«Думай. Используй время. Планируй. Что, если Мен'Тор не заглотит наживку? Что, если рассветет, а Вен'Дар так и не подвергнется нападению? У тебя останется лишь час на то, чтобы привести Сейри, Вен'Дара и Паоло к Наставникам, подтвердить преемство Вен'Дара и убедить совет, что Мен'Тор и его сын — убийцы. Опасно. Ненадежно». Оружие, выхваченное из руки нападающего, запечатлевшее его желание убить, окажется куда более весомым доказательством. Даже Устель не сможет это оспорить. Так я сделаю все возможное ради будущего моего народа и смогу наконец спокойно приступить к оставшимся на повестке дня вопросам: сыну, лордам Зев'На и своей смерти. «Мог бы оставить себе и побольше времени». Да, спешка была необходима, чтобы выбить у них почву из-под ног, но столько всего могло пойти не так. А я просто хотел поскорее закончить с этим.

К моему облегчению, лишь немногим позже дверь в Привратный зал — осознанно и открыто оставленная без охранных чар, когда Вен'Дар начал бдение, — распахнулась. Мен'Тор, все еще облаченный в роскошный наряд, вошел в зал. Я стер грязь с кинжала, обнажил меч и низко пригнулся, готовый к прыжку. Главное — рассчитать время. И жизнь Вен'Дара, и вину Мен'Тора необходимо сохранить. Я не чувствовал ни удовлетворения, ни страха, только потребность покончить с этим.

Мен'Тор пришел один, и руки его были пусты, когда он встал, глядя сверху вниз на моего друга, словно суровый отец, готовый наказать непутевое чадо.

— Какое заклинание ты сплел, Вен'Дар, чтобы заполучить в руки руины Авонара? Какими чарами заставил безумного принца отречься от этого великолепия — святого пламени Д'Арната — и сложить его горящим к ногам посредственного чародея?

Я едва мог расслышать резкие слова, которые с ледяным хладнокровием цедил Мен'Тор. Вен'Дар, погруженный в размышления, не выказывал даже осведомленности о его присутствии.

— Из всех препятствий на моем пути я не предполагал споткнуться именно о тебя. Я не отдавал должного твоей хитрости. Почему ты не мертв?

Он обошел вокруг Вен'Дара, словно высокомерный портной, осматривающий поношенную одежду клиента.

— И что мне теперь с тобой делать? Неужели нам придется иметь дело с безумным принцем, которому ты постоянно будешь нашептывать на ухо, поощряя его нездоровое пристрастие к людям того мира? По крайней мере, ты — один из нас…

Если бы всякий звук не терялся в реве пламени Ворот, Мен'Тор услышал бы мой вздох, вытаскивая кинжал из-за — усыпанного драгоценными камнями пояса. Скоро… скоро все закончится.

— …Но ведь ты — трус, не правда ли? — Он взмахнул ножом перед невидящими глазами Наставника. — Ты со своей сомнительной философией, оставившей нас на милость нашим врагам, лишил нас преимуществ нашей силы, унизил нас до мошенников, мало чем отличающихся от этих пустых, невежественных созданий из другого мира. Я это не стерплю. Ты слышишь меня? И я стану бороться с тобой каждым сердцем и голосом, который мне только удастся созвать.

— Сердец и голосов недостаточно, отец. Нам нужно более могущественное, более явное оружие в этой небольшой войне.

Я так сосредоточился на ноже Мен'Тора, что не заметил, как в дверях появился Радель. Он прислонился к стене, скрестив на груди руки и улыбаясь.

— Уже сейчас свидетели собираются, чтобы взглянуть на то, как принц облечет властью своего преемника, но насколько быстрее и больше их пришло бы, знай они, что увидят первую истинную победу над лордами. Наконец они поймут, что за гадюку взлелеяли у себя на груди и как близко мы оказались ко второму, последнему Уничтожению. Тогда люди Авонара сами решат, кому владеть мечом Д'Арната.

— Что ты имеешь в виду?

— Увидишь. Отец, ты получишь все, чего желаешь, и даже больше.

Улыбающийся сын отвесил преувеличенный поклон и придержал перед отцом дверь. Его смех доносился через огонь Ворот, когда он вышел вслед за Мен'Тором из зала. Нож Мен'Тора был аккуратно и безопасно убран в ножны.

Едва они ушли, где-то за дворцовыми стенами из-за горизонта выглянуло солнце. Я понял это по тому, что руки Вен'Дара тяжело упали вдоль тела и он расслабил напряженную шею и плечи, растянувшись на полу.

— Я так понимаю, что все еще жив, — заметил он, морщась, пока растирал колени и одновременно пытался спрятать руки в складках тонкого балахона. — Хоть я и остыл, вполне как труп, не думаю, что у мертвеца могут так ныть колени. Поймал ли наш мед парочку мух?

Я шагнул сквозь пламя Ворот, с такой силой возвращая кинжал в ножны, что пропорол их кожу.

— Мой замысел оказался не более успешным, чем все остальное. Но это еще не конец. Они что-то задумали. Идем. Паоло должен встретить нас в зале совета, и я послал Барейля за Сейри.

Я направился к двери, но Вен'Дар медлил, позволив взгляду задержаться на взлетающей ввысь стене белого пламени, высота которого над нашими головами была неопределяема.

— Он великолепен, правда? Такая чистота. Такая сила. Я закрываю глаза и все еще вижу его, все, на что я смотрю, становится большим, чем было. А если он станет частью меня… это как получить новые глаза. С тобой было так же?

— Пожалуй, сейчас не самое подходящее время спрашивать меня об этом, — заметил я и хлопнул ладонью по двери, готовый следить, не окажется ли на нашем пути засады.

Как я и велел ему, Барейль ждал нас в маленькой, уставленной книгами приемной возле зала совета. Вен'Дар упал в одно из глубоких кресел и благодарно принялся за горячую саффрию и хрустящий хлеб, поданные ему Барейлем.

— Паоло? — спросил я.

— Спит в ваших личных покоях, государь, — ответил дульсе. — Он прибыл два часа назад.

— А его сообщение?

— Он просил передать вам, что все прошло по-задуманному, и разбудить его, если вам будут нужны подробности. Парнишка засыпал на ходу.

Первая удача. Приятно услышать, что хоть что-то прошло как надо.

Я кивнул на дверь в зал совета.

— Все уже собрались?

— Наставники, архивариусы, мастер Мен'Тор, ваши командующие, свидетели от десяти семейств, которых выбрала госпожа Се'Арет, — все в сборе, — сообщил дульсе. — Она говорит, что, когда вы приготовитесь, каждый Наставник снимет отпечаток образа мастера Вен'Дара, а потом возложит руки на вас для подтверждения, как во время проверки на отцовство.

— Я помню, — по сути, обряд усыновления.

— Четверть часа, не больше — и все закончится.

— Хорошо. — Я понизил голос. — Ты принес то, о чем я тебя просил?

Дульсе мрачно взглянул на меня.

— Да, государь, но… — Он тоже заговорил тише.

— Никому об этом не говори. Никому. Ты меня понял, дульсе?

— Конечно, государь. — Он опустил взгляд.

— Итак, отдай это мне.

Барейль вложил мне в руку красный шелковый мешочек размером с мой кулак.

— А теперь приведи Сейри. Пусть побудет здесь, пока я не позову ее.

— Как пожелаете, государь. — Он низко поклонился и повернулся, чтобы выйти, так и не взглянув на меня снова.

Я положил ладонь ему на руку.

— Никаких благодарностей не будет достаточно за твою верную службу, мадриссе, и за ту доброту и заботу, которых не может потребовать мадрисс. Ты никогда не подводил меня. Это я потерял Путь, а не мой проводник.

Молча отведя взгляд, Барейль поцеловал мне руку и торопливо вышел. Вен'Дар поднял брови, но я не обратил на него внимания и сунул маленький тяжелый мешочек в кожаный кисет, который прицепил к поясу сегодня утром. Там уже лежал еще один предмет, вытащенный прошлой ночью из тайника в моей спальне, где он пролежал четыре года, — творение лордов, от прикосновения к которому у меня душа уходила в пятки. Как мог, я приготовился к случайностям сегодняшнего утра.

— Посмотрим, что за сюрпризы приготовили для нас наши друзья? — предложил я, положив ладонь на ручку двери, ведущей в зал совета.

Три члена совета Наставников сидели за длинным столом на помосте в дальнем конце просторного зала без окон. Казалось, сейчас не летнее утро, а зимняя ночь, поскольку все лампы горели, и пламя в широком камине позади стола, потрескивая, выжигало холод из древнего камня. Мой желудок не упускал случая болезненно сжаться, когда я входил в этот зал. Впервые я сел на трон принца, обращенный к помосту, в тот день, когда вонзил нож себе в живот, чтобы убедить лордов Зев'На в моем сумасшествии. В тот день смерть была всего лишь болезненной уловкой. Но от судьбы не уйти.

— Се'надавонет, Гире Д'Арнат, — произнесла нараспев Се'Арет, когда я вошел.

Приветствие подхватили остальные, и я протянул руки ладонями вверх, как требовал ритуал.

Воздух в комнате сгустился от напряжения. Около пятидесяти человек, облаченных в лучшие платья и преисполненных сознанием собственной исключительности, замерли в ожидании. Глаза их были широко распахнуты, они настороженно ловили малейшие изменения в выражении лиц основных игроков, они навострили уши, расправили плечи, понизили голоса. Любой шепоток вызывал волнение; любой звук немедленно заглушался, чтобы не отвлекать от целостного восприятия исторического события.

Старая женщина заговорила с достоинством, присущим ее возрасту и оправданным ее законной властью: — Что за дело привело вас сегодня к совету Наставников, государь мой принц?

— Я привел избранного мной преемника, Вен'Дара ин Кирана, чтобы признать его перед советом. Как вы и наставляли меня, я взял его с собой на Мост Д'Арната, соприкоснулся с его сознанием со своим, запечатлев в нем все мысленные образы моего рода и все, что я знаю о Мосте и Воротах. Тогда он открылся пламени Ворот на все время, предназначенное к тому, чтобы он подготовил свою силу к Воротам и Мосту. Я счел его достойным и способным, и, когда совет Наставников засвидетельствует мой выбор, все секреты и сила Д'Арната откроются ему, и он будет готов к помазанию.

— К чему такая спешка, государь? — спросила Се'Арет. — Разве не опасно преемнику быть посвященным во все знания Наследника так скоро после провозглашения?

— Мы живем в неспокойные времена, Наставница, и то, что я должен сделать сегодня и в последующие дни, несет в себе неизведанные опасности. Вен'Дар — не ребенок, которого надо защищать и воспитывать, прежде чем он сможет взвалить на плечи бремя ответственности.

— Я полагаю, это разумно. Да. Очень мудро. Прошу вас, садитесь, и мы приступим.

Я опустился в кресло принца, лицом к Наставникам. Вен'Дар расположился где-то у меня за спиной. Се'Арет обратилась к собранию, объясняя ритуал.

Самое сложное уже совершено, как она сказала, и подтверждение было немногим больше, чем просто формальностью, ключом, открывающим знания, которые уже переданы избраннику.

Пока Наставница бубнила, поминая моих предков и мое исключительное право на престол Д'Арната, я думал о Сейри. Должно быть, она наблюдает сейчас из приемной через мискаль — зачарованное зеркало. Больше я не мог ничего сделать, чтобы удержаться и не взглянуть наверх, не попытаться выразить то, что я чувствовал к ней. Однажды я уже не сдержался. Я не собирался идти к ней прошлой ночью. Она сделала бы то, что необходимо, скажи я ей об этом или нет, но если лорды уловили хотя бы малейший намек на мое намерение, мы проиграем. И все же я не мог расстаться с ней без слова или прикосновения. Она была моей основой. Моей цитаделью. Делить жизнь с Женщиной, подобной ей, мало кому везло. И ни один человек не испытывал такой же, как моя, ненависти к лордам Зев'На, приведшим меня к этому дню. Боги, если б я только мог, я бы раздробил их кости собственными зубами!

Се'Арет закончила перечисление, сошла с помоста с живостью движений, свойственной женщине вдвое младше ее, и исчезла у меня за спиной. Она должна была встать возле Вен'Дара, провести пальцами по его лицу и использовать свою силу, чтобы запечатлеть в сознании образ его души. Вскоре она передала это изображение мне. Неприятный обряд для того, чей образ брали, выставляющий напоказ чувства и убеждения, которые человек, возможно, хотел бы скрыть. Я был счастлив, что в этот миг она проникала не в мою душу. Все, что требовалось от меня, — это прочесть то, что она дала мне, и выразить свой ответ. Я отстранился от своих кровожадных желаний, попытался разжать пальцы, угрожавшие расщепить старинное дерево моего кресла, и сосредоточился на обряде.

Маленькие жесткие руки легли мне на плечи. В тот же миг в меня вложили образ Вен'Дара, не только его внешний вид, но и сущность: радость, пронизывающую каждое мгновение его существования, его любовь к нашему Пути, к нашей земле, ко мне.

— Тот ли это, кого провозгласил ты, Д'Натель? — Голос Се'Арет был чист, как медный горн. — Тот, кто взойдет по твоим стопам на Мост Д'Арната, чьи руки буду служить народу Авонара и всей Гондеи, ведя нас и охраняя своей силой и искусством?

— Это Вен'Дар, мой друг, мой наставник, мой наследник, — ответил я.

Се'Арет убрала руки, и образ растворился.

Мем'Тара принесла мне новый образ Вен'Дара. На этот раз — звук его голоса, богатого и чистого тембром, честного и мягкого смыслом, властно произносящего слова, составляющего всю его жизнь. Она передала мне образ его глаз, прозревающих будущее и заглядывающих в глубь прошлого, и его рук, которые успокаивали мою ярость так искусно, словно шлифовали и придавали форму грубым кусочкам дерева, превращая их в полезные и прекрасные вещицы. Она принесла мне его смех и его хрипловатый баритон, поющий скабрезную песенку.

— Тот ли это, кого провозгласил ты, Д'Натель? Тот, кто займет твое место в жизни этого мира, когда окончатся твои дни?

— Это Вен'Дар, мой друг, мой утешитель, мой наследник.

Потом пришла очередь Устеля. Медленно, опираясь на деревянную клюку, он спустился с помоста и прохромал мимо, не встретившись со мной взглядом. Из-за Устеля я не беспокоился. Ритуал был строг. Откажись он от участия, и я удалил бы его из совета Наставников, назначив на его место другого по своему усмотрению. Но если он хотел сохранить положение моего советника, ему приходилось делать то, что предписывал ритуал, взять образ и представить его мне.

Мои кости ныли. Холодный сквозняк заставил меня содрогнуться. Когда я спал в последний раз? В глаза мои словно песку насыпали, я потер их, и на миг свет в комнате дрогнул, смазав лица и цвета… красный… зеленый. Я вздрогнул, когда Устель возложил холодные костлявые пальцы мне на голову.

— Тот ли это, кого провозгласил ты, Д'Натель? — Голос старого чародея дрогнул, преисполненный горечи. — Тот ли, кто будет владеть мечом и силой Д'Арната, кому станут доступны все сокровенные тайны дар'нети? Тот ли это человек, кому ты доверишь судьбу миров? Обдумай ответ хорошо, поскольку с твоим словом преемник будет подтвержден.

Даже отупев от усталости, я был уверен, что это точно и правильно.

— Это Вен'Дар, мой друг, мой брат, мой наследник.

Но как только я произнес это, отдавая будущее Гондеи и Моста в его руки, я уловил изъян в образе, задержавшемся в моем сознании. Да, это Вен'Дар, его отвага в бою, его неколебимая преданность справедливости и истине. Достойнейший во всех отношениях. И все же за этим образом, скрываясь среди всего, что я ожидал увидеть, мелькало… что? Тень. Шрам. Чужак. Вспышка золота, просверк рубинов, аметистов, бело-голубых алмазов… и знакомый ужас…

— Нет! — Я оттолкнул руку Устеля и вскочил на ноги, оборачиваясь, чтобы увидеть, как глаза Вен'Дара становятся ледяными, а улыбка — жестокой.

— Сначала друг, потом брат, потом наследник. У меня голова кружится от такого поворота. Я-то полагал, что, для начала, я твой наследник. Родич, конечно, но не брат. И никогда не друг. Особенно когда не знает того, что ты знаешь. Скажи им, кто я, государь мой принц. Скажи им, кто станет править Авонаром через три удара сердца, когда их безумный принц упадет замертво на пол. Назови мое имя, и пусть они содрогнутся и проклянут твою неудачу.

Невозможно, но ошибки быть не могло.

— Герик!

— Нет-нет, мой добрый отец. Зови меня Диете.

Глава 31

Сейри

Барейль дал мне квадратное зеркало, сквозь которое, благодаря каким-то чарам, я видела утренние события, оставаясь при этом в укрытии. Я следила за ритуалом все с той же возросшей надеждой, которую ощутила, когда проснулась и увидела розу Кейрона.

«… Сыграла ту роль, которую, кроме тебя, никто не смог бы сыграть. Следуй Пути…»

Что он имел в виду? Он думал, что я пойму. Он спешил, время поджимало. Но в послании я сообщила ему, что поняла его замысел или, по крайней мере, его последствия, и он пришел сказать мне — что? Хрупкая надежда не давала душе разорваться, но отчаяние неутомимо терзало меня.

Единственно, чем порадовало утро, в приемной нашли Паоло. Но, не успев рассказать мне, где он был после Калле Рейн, он бросился на поиски пропавшей Роксаны в надежде, что она просто прячется и покажется, как только увидит знакомое лицо.

А потом ритуал нарушился…

— Нет!

Яростный крик Кейрона заставил меня взвиться на ноги, поднеся волшебное зеркало еще ближе к лицу. Но было невозможно что-то разглядеть в хаосе, охватившем зал совета.

Как Герик мог оказаться там?

Крики и проклятия. Безошибочно узнаваемый лязг скрещенных мечей. Пока я пыталась что-нибудь рассмотреть, дверь приемной распахнулась и несколько дар'нети выбежали из нее, напомнив мне, что хаос разразился всего в нескольких шагах от меня.

— Прикройте лицо, сударыня, — прошептал Барейль, когда первая кучка беглецов исчезла за наружной дверью и из зала совета начали появляться следующие. — Вероятно, нам следует бежать.

«… Сыграла ту роль… следуй Пути…»

Следовать Пути означало принять все, что бы ни происходило, и считать это частью какого-то большого вселенского замысла. Но я никогда не была способна мириться с происходящим, пока не убеждалась, что оно происходит во благо. На это нужно время, а события разворачивались слишком быстро. Но конечно, у Кейрона было и того меньше времени, чтобы выяснить истинную подоплеку этих событий, и кроме того, он не всегда мог совладать со своими реакциями — особенно когда чувства Д'Нателя накладывались на его собственные. Не этого ли он хотел от меня? Оставаться рядом с ним, что бы ни произошло? Наблюдать и слушать, как бы мучительно ни разворачивались события? Искать правду и держаться ее?

— Нет, Барейль. Думаю, мне нужно остаться здесь.

Я стала проталкиваться сквозь напуганную толпу в зал совета. К тому времени, как я вошла туда, в помещении оставалось лишь несколько зрителей: трое Наставников, таинственный Мен'Тор и четыре или пять человек в строгом военном платье, которые, как сообразила я, были боевыми офицерами Кейрона, обязанными подолгу чести быть рядом со своим принцем. Герика нигде не было видно. Зато Кейрон и Вен'Дар скрестили мечи, и рукав Вен'Дара уже был залит кровью после их первого обмена ударами. И я наконец поняла…

— Назад! — крикнул Кейрон одному из дар'нети, который шагнул вперед с обнаженным мечом, готовый вступить в бой. — Он мой!

Помощь ему не требовалась. Он уже вынудил Вен'Дара уйти в глухую защиту. Кейрон — Д'Натель — был непревзойденным бойцом. А Герик — хотя он в детстве и мечтал стать мастером фехтования и тренировался, не жалея сил, с лучшими мастерами Зев'На — четыре года не прикасался к оружию.

Вен'Дар развернулся и с силой отразил выпад Кейрона. Тот даже не шелохнулся. Вен'Дар нанес еще удар. И еще. Но Кейрон словно ждал, когда назойливая муха наконец сядет, чтобы прихлопнуть ее рукой.

Мне хотелось кричать в смятении. Если Герик и в самом деле овладел телом Вен'Дара, вынуждая Кейрона убить Наставника, сам бог Вазрин не смог бы сохранить жизнь нашему сыну. Если Герик оставит тело Вен'Дара прежде, чем тот умрет, Кейрон тут же бросится в дворцовую темницу и зарубит его. Если он не покинет тело вовремя, то окажется в ловушке и погибнет вместе с ним. Зачем Герику бросать Кейрону вызов, понимая, что это верный путь к его собственной смерти? Определенно, им управляли лорды. Но с какой целью?

Если бы лорды намеревались просто помешать кому-то другому, кроме Герика, унаследовать силы Д'Арната, почему они не заставили его убить Кейрона в Калле Рейн, когда их разумы соединились и тот был наиболее уязвим? Герик четыре года был признанным преемником Кейрона. Сила, которой жаждали лорды, была от них на расстоянии вытянутой руки, и не имело смысла подвергать Герика, их награду, опасности отцовского гнева. Так к чему весь этот маскарад? Вероятнее всего, в результате этих тщетных усилий погибнут все: Герик, и Вен'Дар, и Кейрон, разумеется, тоже. После того как он убьет своего ближайшего друга и казнит сына, его душа погибнет. И кому это может быть выгодно?..

В неистовстве я оглядела собравшихся и убедилась, что в толпе отсутствовало одно из лиц, без которых, как подсказывала мне интуиция, здесь обойтись не могло. Земля и небо, я знала!

Я протолкалась сквозь группку оставшихся зрителей, пока не оказалась так близко к сражающимся, что почувствовала движение воздуха, рассекаемого их мечами.

— Кейрон! Стой! Это не дело рук Герика! Безжалостно, непреклонно, небрежно Кейрон оттеснял презрительно ухмыляющегося Вен'Дара к помосту, нанося один звонкий удар за другим. Его могучие руки не колебались, лицо закаменело. Смертельные чары летели с каждым ударом. Вен'Дар, похоже, едва мог защищаться, не говоря уже о том, чтобы нападать самому. Еще несколько мгновений, и все будет кончено.

— Прочь отсюда, Сейри! — В его приказе звучали лишь ледяная ярость и смерть и ничего от Кейрона.

Он не отводил глаз от своей цели. Холодный взгляд Вен'Дара не отрывался от лица его принца. В нем не было ни страха, ни беспокойства, ни ненависти, ни интереса ко мне. Одна лишь решимость. Я знала, что я права. Я просто не понимала, как это возможно, пусть даже для исключительно одаренного чародея.

— Меня не волнует, что ты видишь, Кейрон. Или что чувствуешь. Это не Герик. Остановись и выслушай меня. Ради всего святого, выслушай. — Я перешла с языка Авонара на лейранский, наш с Кейроном общий язык.

Вен'Дар провел мощную атаку, потребовавшую от Кейрона полной сосредоточенности, затем уклонился от смертоносного удара, со вспышкой голубого пламени расколовшего стол Наставников. Один из смотревших на это дар'нети схватил меня сзади за руки, попытавшись оттащить в сторону, но я высвободилась и осталась стоять вплотную к ним.

— Подумай, Кейрон! Кто-то хочет, чтобы Герик умер и Вен'Дар умер, причем от твоей руки — ведь тогда ты тоже станешь все равно что мертв.

Еще удар, и Вен'Дар, пошатнувшись, попятился. Кейрон утер с лица пот окровавленным рукавом и медленно пошел вокруг стола.

— На сей раз Разрушитель не скроется от меня. Не как в тот день, когда он убил Гар'Дену.

Еще удар, и меч Вен'Дара лязгнул об пол, а Кейрон прижал Наставника спиной к опрокинувшейся половине длинного стола. Острие его меча указало на сонную артерию пожилого человека.

— Не в этот раз, Диете.

— Сделай это, Д'Натель, отец. — Голос Герика слетал с губ Вен'Дара, холодный, равнодушный. — Об этом ты мечтал четыре года. Она не видит того, что видишь ты. Ты знаешь, кто я, потому что был ближе ко мне, чем смогла бы любая женщина из человеческого мира, даже моя мать. Если ты не сделаешь этого, то увидишь, как погибнут все они, включая этого жалкого старикана, которого ты выбрал лизать себе сапоги.

Я не могла этого допустить.

— Послушай, Кейрон. Когда-то очень давно, в гостиной Мартина, ты поклялся, что еще не встречал никого, кто мог бы сравниться со мной по части разгадывания загадок, и что если когда-либо тебе придется поставить жизнь на головоломку, ты попросишь меня решить ее. Итак, время пришло. Делай свою ставку.

Тело Кейрона переполняла ярость, и тяжести волоска хватило бы, чтобы погрузить его меч в плоть Вен'Дара. Но он остановился.

Я вкладывала в слова всю свою веру — о нашем сыне… об истинных чувствах Кейрона… о нашей любви, нашей семье, нашей истории… Все и вся, что могло пробиться к нему сквозь броню ярости Д'Нателя.

— Почему в тот день, в купальне Равьена, Гар'Дена вонзил в себя нож, после того как Герик оставил его? Как это возможно? Те, кем овладевают лорды, теряют разум. Ты видел это в Зев'На и здесь, в Авонаре. Они не могут есть, не могут натянуть сапог, не могут дышать. Они умирают. Ты говорил мне, сосуды погибают потому, что с тех пор, как лорды воспользовались ими, они не знают, как жить дальше. Так как же Гар'Дена смог воткнуть в себя нож? Да и зачем ему это понадобилось, если сам уход Герика стал бы его погибелью? Что, если Гар'Дена не был захвачен лордом, а подчинился какой-то иной силе? Что бы ты увидел, когда эта иллюзия закончилась бы? Ты увидел бы Гар'Дену, снова ставшего самим собой — не безумным, не погибшим, и ты бы узнал правду. Поэтому Гар'Дене пришлось умереть. По воле лордов, разумеется. Да, используя дар Герика к сплетению душ.

Я надавила сильнее.

— А сейчас происходит разве не то же самое? Тот, кто управляет Вен'Даром, хочет, чтобы ты убил своего лучшего друга. Но на этот раз кое-что изменилось. Ясно как день, что ты также убьешь и своего сына, Сплетающего Души, и тогда твое истинное сердце будет сокрушено. А кто выиграет? Не Герик. Не ты. И даже не лорды, которые хотели, чтобы Герик унаследовал твою силу. Прежде чем ты убьешь этого человека, — закончила я, — спроси Мен'Тора, где его сын? Ни ва мордесте, эс Мен'Тор йанево Радель?

Разъяренный Мен'Тор рванулся вперед, и лишь двое военных удержали его.

— Да как ты смеешь…

Но Кейрон не колебался.

— Это невозможно! Радель не способен вселиться в человека или создать подобие чужой души. Только лорды обладают силой такого рода.

Слова Кейрона сочились ненавистью. Он зарычал, плечи его напряглись.

По шее Вен'Дара заструилась кровь, но у меня не было доказательств, кроме моей уверенности.

— Стойте! У Раделя есть эта сила! — донесся от дверей задыхающийся девичий голос.

Оставшиеся дар'нети повернулись, как один, и расступились, так что я увидела растрепанную Роксану, запыхавшуюся, словно она до этого бежала с кем-то наперегонки.

— Та же самая сила, которой он заколдовал короля Лейрана!

Паоло стоял рядом с ней, тяжело глотая воздух.

— Это одно из колец, государь. Роксана говорит, что у Раделя есть одно из вращающихся волшебных колец, вроде того, в пещере Истока, или ока, которое используют лорды Зев'На, но такое маленькое, что поместится в ладони. Должно быть, Радель всем и управляет.

Прежде чем я успела полностью осознать их слова, Вен'Дар взревел и вывернулся из-под меча Кейрона, бросившись к своему упавшему оружию на расстоянии вытянутой руки. Но Кейрон оказался проворнее. Он ударил Вен'Дара ногой в живот. Когда Наставник свернулся клубком, Кейрон отбросил меч, вцепился в запястья противника и крикнул двум воинам, чтобы они помогли ему. Наставник бился и извивался с пеной у рта.

— Держите его! — крикнул Кейрон. — Свяжите самыми надежными чарами. Никому — никому! — не прикасаться к его сознанию. И если жизнь дорога, не дайте ему дотянуться до оружия. Сейри, за мной!

Он выбежал из зала, я последовала за ним, а Се'Арет и Мем'Тара поспешили к обмякшему в руках воинов Вен'Дару. Мен'Тора удерживали двое военных.

— Безумец! — извиваясь, кричал он. — Да как ты смеешь обвинять моего сына?..

Рявкнув приказ, Кейрон создал в приемной портал и исчез в нем. Я шагнула за ним, вместе с Паоло и Роксаной, бежавшими следом. За нашими спинами раскатился гром. Оглянувшись через плечо, я увидела Мен'Тора, поразившего огненной вспышкой удерживавших его воинов.

Я прокричала предостережение, но Кейрон был уже далеко впереди, скрывшись внизу длинной лестницы. Мы бежали по галереям, по широким лестницам, мимо ошеломленных слуг, по хитросплетениям уходивших вниз узких коридоров, все более знакомых на вид… окованные металлом двери… мимо четверых павших воинов… через железные ворота и вторую караульную, где остальные стражники лежали неподвижно в лужах крови… Из темницы впереди донесся крик… как будто сердце жертвы вырывали из груди. Герик.

Я остановилась у двери камеры, глядя внутрь с ужасом и изумлением. Стены исчезли, вместо них пришла бездонная тьма, пронизанная вспышками бело-голубого огня. В центре всего висела пульсирующая сфера бледного света, созданная маленьким латунным кольцом. Оно вращалось так быстро, что втягивало в себя каждый отблеск и вплетало его в крошечную вселенную ослепительных пурпура и золота с желтыми прожилками. Особенно сильная вспышка осветила улыбающееся лицо Раделя. Вращающееся кольцо парило над его ладонью.

Еще один бело-голубой взрыв расколол темноту и ударил в светящийся шар. В миг удара Герик дернулся и снова вскрикнул. Он стоял на коленях на каменном помосте в центре караульной, согнувшись, бледные, дрожащие пальцы, переплетаясь, стискивали голову. Серебряные полосы на его шее, запястьях и щиколотках были прикованы цепями к петлям в углах каменного стола.

— Не приближайтесь, государь, — проговорил ухмыляющийся Радель. — Я требую, чтобы вы стояли там, где стоите, пока мы не заключим соглашение.

Кейрон был уже за дверью, пытаясь добраться до каменного стола. Но каждое его движение вызывало новую вспышку голубой молнии и новый крик. В конце концов, выругавшись, он отступил назад, и буря затихла.

— Я не заключаю соглашений ни с лордами Зев'На, ни с их слугами.

Герик рухнул на стол, содрогаясь, закрыв руками лицо.

— О, да бросьте, никакой я не лорд. Это, — Радель указал на колдовскую сферу, вращающуюся над его левой ладонью, — всего лишь временное приспособление, понадобившееся из-за вашего проклятого упрямства. Оно поможет нам совершить все необходимое, а потом…

Он пожал плечами.

— Ты думаешь, они позволят тебе прервать сотрудничество? — спросил Кейрон. — Или, может, ты веришь, что могущественнее лордов? Или умнее? Да, именно так, верно? Значит, ты дурак в не меньшей степени, чем предатель.

— Как только меч Д'Арната окажется в достойных руках, мнение тех, кто сидит в Зев'На, будет значить не больше мнения мухи… или мнения мертвого трусливого принца и его дьявольского отродья.

— И чью же руку ты считаешь достойной меча Д'Арната? — поинтересовался спокойный, ровный голос у меня за спиной.

Твердая рука отодвинула меня в сторону, и человек в красном одеянии с безупречно прямой спиной вошел в комнату. Мен'Тор — его легендарное самообладание снова вернулось к нему.

Радель победно улыбнулся, выпрямился сам и тут же склонился в низком поклоне.

— Вашу, конечно же, отец мой. А после вашей — мою.

Мен'Тор медленно прошел мимо Кейрона, полагая — как оказалось, справедливо, — что Радель впустит его за свои защитные чары. Остановившись рядом с сыном, человек в красном долго рассматривал вращающееся кольцо.

— Ты заключил союз с лордами Зев'На, чтобы сделать меня Наследником Д'Арната? — спросил он наконец.

Таким тоном он мог бы обсуждать новую пару туфель, полученную в подарок, или же возможности новой поломойки.

— Другого выхода не было. Если бы ты только видел, отец… безумный принц тайком посреди ночи притащил через Мост мальчишку, словно для того, чтобы показать своему проклятому порождению ожидающую его награду! Как я мог допустить это? Я был потрясен. Разъярен. Вышло так, что один из лордов пришел ко мне той же ночью под личиной зида-перебежчика, посчитав меня каким-то слабоумным, неспособным узнать одного из них. Он сказал, что мальчишка просто тянет время, надеясь выведать тайны Авонара, прежде чем вернуться к лордам. Я видел, как они боятся, что он потеснит их, оставив всю силу Наследника для одного себя. Но на время наши цели совпали, и я позволил им думать, что им удалось обмануть меня. Тогда я заключил с ними сделку и получил это устройство.

— И сегодня ты смог, используя это устройство из Зев'На — это око, — заменить душу Вен'Дара душой этого мальчика?

— Лорды владеют разумом этой твари. Они объяснили мне, как использовать око, чтобы пробраться в его искаженную душу и управлять им так, что он даже и не вспомнит о собственных поступках. Но хоть он теперь и не бессмертный лорд, его душа сохранила способность переселяться в другие тела. Спроси принца. Он узнал мальчишку. Это не иллюзия.

— Но именно ты управлял им все это время, вкладывая слова в его уста и направляя оружие в его руке.

— Я не мог позволить Вен'Дару стать признанным преемником. Он слаб. Как ты и сказал, отец. Если бы принц провозгласил тебя, а не его, Вен'Дар никогда бы…

— И с Наставником Гар'Деной ты поступил так же?

— Я использовал око, чтобы выяснить, что за секреты выдал той ночью мальчишке принц, и узнал про тайник в купальне. Если бы принц провозгласил тебя преемником перед советом Наставников, как ему и следовало, ничего подобного не произошло бы. Но мы не должны выпускать из рук знание о мордемаре. Если бы люди считали, что принц может препятствовать порабощению, они бы еще тысячу лет пропускали мимо ушей наши доводы. Жаль, что Джарете и Гар'Дене пришлось умереть.

— А Круг…

Хотя в манере держаться Мен'Тора не было заметно ни малейших перемен, усмешка Раделя начала угасать.

— Да-да. Когда дед Устель рассказал тебе о Круге, ты ответил, что такие хлипкие чары у самых наших границ наверняка приведут к гибели Авонара. Ты сказал, что их всех следовало бы казнить за предательство. Так что я воспользовался оком, чтобы узнать от мальчишки расположение Круга. Я притворился, что итог ужаснул меня. Лорды так и не узнали, что уничтожение Круга служило скорее нашим собственным целям, нежели их. А потом дед сказал: лучшее, что только может случиться, — это атака на Долины, чтобы наши люди осознали свою глупость, чтобы принц забыл о чужаках и сосредоточился на собственном народе. И ты с ним согласился. Так что я проверил, не знает ли мальчишка про стражей Долин, и о них тоже сообщил лордам. Ты сказал, что эту женщину надо заставить замолчать, чтобы освободить принца от его привязанности к этим людям. И я знал, что вопрос о праве наследования мальчишки не должен даже подниматься.

Я сделал все, как ты хотел, отец, и теперь мы победили. Люди увидели лордов среди себя, стали свидетелями силы зла. Они последуют за нами, куда бы мы их ни повели. Когда сумасшедший принц и его проклятый сынок умрут, когда мы уберем с дороги Вен'Дара, никто не сможет нас остановить. Мы поведем весь Авонар против Зев'На и восторжествуем. В чем дело, отец? Что не так? Все было сделано, как ты того и хотел.

Мен'Тор развернулся на каблуках и с официальностью, которая казалась до смешного неуместной, поклонился Кейрону, протянув к нему руки ладонями вверх.

— Государь мой принц, — начал он тихо, — нет слов, способных выразить мои унижение, отвращение и стыд из-за низости, сотворенной этим предателем и дураком, которого я породил. Я принимаю полную ответственность за его преступления, и пусть мой поступок хотя бы отчасти исправит тот ущерб, который он принес. Се'на давонет, Гире Д'Арнат!

И прежде чем побагровевший Радель успел осознать смысл отцовской речи, Мен'Тор расправил плечи, выхватил нож и вонзил его в живот сына. Поворот, рывок, и окровавленное орудие обратилось против своего владельца. Никто даже не успел шелохнуться, как мертвенно-бледный Мен'Тор издал единственный мучительный всхлип и схватился за оседающего на пол Раделя. Два тела скорчились на полу в смертельном объятии.

От ужаса я лишилась дыхания. Смерть отяготила мое тело… разум… душу. Вращающееся кольцо не упало, но продолжало висеть в воздухе, пульсируя и крутясь в своем непристойном танце. Словно набухающий кровоподтек, оно разрасталось — отвратительный водоворот пурпура, красноты и зелени. Холодный ветер хлестнул по караульне, пахнув старым камнем, отвратительной гарью и таким отчаянием, какое могло заставить и самого отважного воина броситься на собственный клинок.

— Они идут. — Все еще прикованный к столу Герик с трудом поднялся на колени и поднял темные, испуганные глаза на Кейрона. — Отец…

Кейрон отвернулся. Присев возле Раделя и Мен'Тора, он пощупал их пульс, закрыл им глаза и пробормотал слова прощальной молитвы дар'нети, словно больше в комнате никого не было.

Герик отвел взгляд от широченной спины Кейрона и в замешательстве огляделся. Когда он заметил меня, то вздрогнул, посерел и спал с лица. Потом, глубоко вздохнув, он зажмурился и поднял голову так, чтобы свет от сферы падал на его лицо.

Пульсация усиливалась, пока мой зубы не застучали, кожа не вспыхнула, а сердце не принялось биться ей в такт.

— Они идут. — Теперь голос Герика стал почти неслышным, а его глаза — умоляющими. Отчаявшимися. Безжизненными. — Отец, помоги мне.

На этот раз Кейрон встал и повернулся к каменному столу. Мрачный и беспощадный, он обнажил меч и замер в ожидании.

Из свиста жестокого ветра и вращения ока пришел шепот, от которого стыла кровь, голоса, звучавшие все громче, так что их все легче было отличать один от другого. Их злоба качалась в сгустившемся воздухе, словно извивающиеся змеи.

— Ты звал нас, Диете?

Как только этот голос заскользил в воздухе, я представила себе Нотоль Сведущую, седовласую ведьму с лицом, кованным из золота, и изумрудами вместо глаз.

— Принятие вами собственной судьбы — великая радость для всех нас, младший брат, — заговорил широкобровый Парвен Воитель с аметистовым взглядом.

— А мы уже почти отчаялись, юный лорд, — заметил Зиддари, так отчетливо ощущавшийся здесь, что я представила, как его рубиновые глаза сверкают в тенях позади сферы; его голос все еще оставался голосом Дарзида, лейтенанта моего брата, некогда бывшего моим другом и поверявшего мне свои пугающие сны. — Мы чувствуем вашу жажду и ничего так не желаем, как утолить ее по вашей просьбе. Позвольте нам снять ваши оковы, чтобы мы, разделив это тело, смогли пользоваться нашей силой как одно целое. Сила — это ваше право по рождению.

Кейрон даже не пошевелился, чтобы помешать происходящему. Герик поднял руки к шару, кандалы звякнули и распались. Он стряхнул с ног обломки и еще раз глубоко, прерывисто вздохнул.

— Я слишком долго был бессилен, — произнес он. Он выглядел хрупким, словно зимний свет луны, И все же одним движением его указательного пальца меч вырвался из руки Кейрона и лязгнул, ударившись о дальнюю стену.

— Нет нужды в уродливых клинках. Моя казнь отменяется.

— Вот ты и показал себя наконец, Диете, — заговорил Кейрон. — Притворство отброшено. Радель не знал, что все его ухищрения бесцельны. Ты бы сделал все, чего он хотел, и без ока. Ты ведь все это время искал способ вернуться обратно, не так ли? Вот почему ты принес это из одного мира в другой, ожидая возможности отблагодарить своих приятелей после того, как принесешь весь вред, какой только сможешь?

Из кожаного кисета на поясе Кейрон достал что-то, блеснувшее золотом в неверном свете. Он бросил это на стол перед Гериком. Герик побледнел, медленно протянул руку и поднял свою маску, золотую маску лордов с алмазными глазами, которая вросла в его лицо, когда он стал Диете Разрушителем.

Мне хотелось кричать. Что же творил Кейрон? Я не ошибалась в Герике, нет. Но почему Кейрон возвращает его к отринутому им ужасу?

Кейрон не отводил взгляда от Герика. Он даже не моргнул.

— Я голоден! — закричал мой сын, судорога, идущая из самых глубин отчаяния, сотрясла его стройное тело. — Нотоль, помоги мне! Зиддари… Парвен… придите ко мне… наполните меня!

И когда его белые пальцы сжали маску и подняли ее к лицу, он издал звериный вопль изголодавшегося человека, увидевшего кусок хлеба. Вожделение исказило его черты, его глаза потемнели так, что сделались провалами бесконечной темноты. Ледяной порыв ветра пронзил мое тело, вторгшись в меня ощущением отталкивающего удовольствия лордов. Они получили его.

— Герик! Дорогое мое дитя, не делай этого! — Крик рвался одновременно с моих губ, из сердца и души. — Я знаю твое истинное сердце! Тебе не место среди лордов!

Герик замер, и Кейрон наконец пошевелился, безоружный, протянув руку так, что Герик не мог не увидеть ее.

— Иди ко мне, сын мой, — произнес он тихо. — Мой дорогой и возлюбленный сын.

На один краткий миг бездонные глаза Герика встретились взглядом с моими и ушли в сторону, остановившись на Кейроне. Весь мир, все звезды, вся огромная Вселенная в этот миг затаили дыхание вместе со мной. А затем Герик дотронулся до протянутой руки отца.

От их соприкосновения сотряслось основание Авонара. Злобная радость лордов, их развращенное удовлетворение и нескрываемое вожделение сменились смятением и ужасом, когда сначала Герик, а потом и Кейрон рухнули на твердый серый камень. На миг адская симфония боли, ужаса и визжащего неверия сотрясла мои кости…

… а потом на мир опустилась глубочайшая тишина.

Когда свет вращающейся сферы мигнул и угас, я увидела, как око и золотая маска, упавшие на пол, растеклись лужицей расплавленного металла, два алмаза плавали в ней, словно сияющие желтки в глазунье. Герик скорчился на каменном столе. Кейрон свесился с края, одна его ладонь все еще сжимала пальцы сына. В другой руке моего мужа лежала маленькая черная блестящая пирамидка — кристалл Дассина, к которому десять мрачных лет была привязана душа Кейрона, камень, хранивший его давно отсроченную смерть.

Я упала на колени рядом с ними, и во тьме, окутавшей меня, словно шерстяное одеяло, мои мокрые щеки тронуло теплое дыхание, невидимое прикосновение, полное бесконечной нежности и утешения. Кейрон забрал Герика в то единственное место, где он будет свободен от лордов. Горьковато-сладостный дар отца сыну, быстрый путь за Черту, в Л'Тьер, следующую жизнь.

А что же лорды?

Глава 32

Паоло принес свет. Я сидела на каменном столе, где, бледные и неподвижные, лежали Кейрон и Герик, и чувствовала, как они холодеют вопреки моей воле. Роксана сидела рядом, уткнувшись лицом мне в грудь, и тихо плакала. Пока я гладила ее по волосам, на меня снисходило какое-то спокойствие, несмотря на собственные непрестанно катящиеся слезы.

— Пришлось вернуться аж до первого поста, чтобы принести это, — сообщил Паоло, устанавливая небольшой чадящий факел в скобу на стене — так что картина разрушения открылась перед нами во всей ее неприглядной ясности. — Никого поблизости. Не понимаю. — Он смотрел на Герика, голос его был хриплым. — Думаю, теперь-то он от них избавился. Только нечестно это. Одиноки просто изведутся все.

— Не думаю, что Кейрон мог спасти их, — заметила я. — Если Герик был прав, значит, они все уничтожены.

— Пределье, может, и уничтожено, сударыня… не знаю. Но одиноки в безопасности… ну, настолько, насколько это вообще возможно в Валлеоре.

— Ты это сделал. — Роксана подняла голову. — Как мы и хотели.

— О чем вы говорите? — спросила я.

— Паоло вывел одиноков из Пределья, — ответила Роксана. — Мы придумали это еще до того, как пойти сюда: собрали всех, кого только смогли найти, в Городе башен и велели им быть наготове. Если бы вышло так, что Герику пришлось бы умереть, не найдя… решения… Паоло должен был вернуться в Пределье и увести их оттуда. Герик считал, что, пока он жив, одинокам удастся выйти через проход возле надела овцевода в Северном Валлеоре.

— Ты и в самом деле сделал это? — спросила я Паоло.

Он кивнул.

— После того как принц отослал вас в ту ночь, зная, что ему придется убить молодого хозяина. — Слезы выступили на глазах Паоло. — Они оба знали это. Поэтому и отправили меня обратно. Там я ничего не мог сделать.

Я притянула к себе Паоло, и еще какое-то время мы плакали с ним вместе.

— Вам не кажется, что нужно рассказать кому-нибудь обо всем случившемся? Им нужно знать про принца и про все остальное. И если я должна вернуться домой, чтобы присмотреть за одиноками…

— Я пойду. — Паоло утер лицо рукавом. — Делать-то больше нечего.

* * *

Не прошло и часа, как Паоло вернулся в подземную темницу. В дальнем конце коридора он отыскал отряд перепуганных солдат и попросил проводить его к Наставникам.

— Они шарахались от меня, словно не были уверены, не окажусь ли я сам одним из лордов, — доложил он.

Но что бы там ни думали солдаты, они доставили Паоло в зал совета, где Мем'Тара и Се'Арет присматривали за Вен'Даром.

— Я объяснил им, как мог, что произошло, и они велели мне вернуться обратно и передать вам, чтобы вы ничего не трогали, не двигали и никого сюда не пускали. Они велели дождаться их.

Ждать пришлось недолго. Первой прибыла Се'Арет. Старая женщина опустилась на колени рядом с Кейроном и, прикрыв глаза, положила руку ему на лоб. По медленному покачиванию я могла определить, когда она начала его оплакивать. Некоторое время спустя она встала и кивнула мне.

— Супруга принца… вы здесь. Живы. Ваше присутствие подсказывает мне, что тайны, которые я вижу и чувствую, — куда более сложное переплетение горя и радости, чем можно вообразить. — Ее морщинистая рука нежно погладила волосы Кейрона. — Потребуется немало времени, чтобы примириться с этой утратой.

— Да.

Должно быть, и мир, и этот разговор, и камень, и свет факела были иллюзией. Я не ощущала ничего из этого.

— И узник… четвертый… он тоже мертв…

Я кивнула, и она печально покачала головой.

— Сплетающий Души, как сказал мне принц. Испорченный душой прежде, чем мы узнали его. — Она замолчала, словно для того, чтобы ее мнение обрело определенный вес. — Я не хотела бы мешать вашей скорби, сударыня, но вы должны понимать, что эти события исключительно важны для нашего мира… равно как и для вашего… Я должна позвать остальных.

У меня не было сил объяснять ей, что Герик был невиновен. Разве это имело какое-то значение?

— Поступайте так, как нужно. Если только я могу остаться с ними еще ненадолго.

Она кивнула, потом ее лицо приобрело слегка отсутствующее выражение, свойственное дар'нети при мысленной беседе. Когда она закончила, я спросила ее про Вен'Дара.

— Он потерял сознание, как только принц покинул зал совета, — ответила она. — Он жив, но еще не пришел в себя. Мы продолжаем надеяться.

Вскоре в камеру вошла Мем'Тара в сопровождении прихрамывающего Устеля. Воздав последние почести Кейрону, она принялась обследовать помещение, каждый кусочек стен и пола, и особенно жирное пятно на том месте, где исчезли око, маска и алмазы. Се'Арет присматривала за старым Устелем, который с непроницаемым видом склонился над сыном и внуком и положил руку на нож — вероятно, чтобы понять хоть что-то из свершившегося. Я была уверена, клинок скажет ему, что этот ужасный поступок совершил Мен'Тор, но вряд ли объяснит причины или ту роль, которую он сам, Устель, во всем этом сыграл. Да и случись это, я не была уверена, что он бы понял. Кто оплачет Мен'Тора подобающим образом? Кто определит его место в истории дар'нети? Вскоре старик оттолкнул Се'Арет в сторону и вышел прочь.

Я наблюдала за всем этим с безучастностью звезды, разглядывающей тех, кто ползает по земной поверхности, пока Мем'Тара, исследовавшая тело Кейрона, не потянулась к черной пирамидке.

— Нет! — воскликнула я, изумленная силой собственного голоса. — Не прикасайтесь к ней.

Темноволосая волшебница вопросительно подняла брови.

— Я просто…

Это было слишком личным, слишком сокровенным. Словно она тянулась к душе Кейрона. Я не позволю никому осквернить его подобным образом, даже из самых благих побуждений. Но как объяснить ей это?

«Следуй Пути…»

— Разве я ошибаюсь, полагая, что к покойному нельзя прикасаться в течение нескольких часов? Разве это не ваш обычай?

Мем'Тара кивнула.

— В общем, да, так принято. Чтобы душа могла пересечь Черту и ей не пришлось искать себе путь обратно в эту жизнь. Я только собиралась осмотреть это устройство, но если это вас беспокоит, я повременю. Но принц сам лишил себя жизни…

История и традиции дар'нети утверждали ясно. Ни один Целитель не попытается воскресить того, кто наложил на себя руки, особенно душу, которую однажды уже возвращали к жизни. И ни один Целитель во всей Гондее не прикоснется к Герику.

Мое сердце сжалось, с трудом толкая кровь по пересохшим венам.

— Благодарю вас, Мем'Тара. Так будет лучше.

Высокая женщина занялась другими делами.

Тогда заговорила Роксана, позволяя надежной основательности речи успокоить себя. Она рассказала мне о том, как спаслась из тюрьмы Стража, как она пыталась приказывать Герику, старалась уязвить его, унизить… и что она даже не представляла, что сможет найти друзей в той странной земле. А потом она рассказала мне, как Радель пришел в покои ожидания в Доме Наставников, когда она пряталась там, ожидая Барейля…

— Когда он достал кольцо и оно начало вращаться, я знала, что это плохо. Герик был так напуган тем, другим, в пещере Истока, хоть и не объяснил мне, что это такое. Но вы рассказали мне, как он стал лордом и что вращающееся кольцо — это инструмент лордов. Мне от одного только его вида становилось дурно. И когда кольцо завертелось, он заговорил, и я узнала его голос. Это был тот самый человек, который насмехался над моим отцом в ту ночь, когда его заколдовали, тот, кто прикасался к нему. Если бы у меня было оружие, я бы убила его. А потом я услышала те, другие страшные голоса… жуткие… как и здесь… хоть в комнате никого не было. Когда Радель ушел, я выбежала из дома. Но я заблудилась. Вокруг было столько людей, но никто меня не понимал. Я подумала, что смогу найти дорогу, когда рассветет. И я еще никому так не радовалась, как Паоло, когда он пробежал по улице, выкрикивая мое имя. Но теперь… — Слезы капали у нее с кончика носа. — Святые Близнецы, что за слабая королева из меня выйдет? Не могу перестать болтать. Не могу перестать думать.

— Ты сослужила миру огромную службу, Роксана. — Я приобняла ее и прижалась щекой к ее растрепанным волосам. — Просто это очень тяжело.

Се'Арет предложила, чтобы одна из ее помощниц позаботилась о нас, и я отправила с ней Роксану и Паоло за какой-нибудь едой. Их нужно было чем-то занять, в то время как я, хоть и без какой бы то ни было цели, хотела только одного — оставаться здесь. Уйти казалось просто немыслимым.

Я села, обхватив руками колени, и принялась рассказывать Герику и Кейрону, как отчаянно мне будет их не хватать. Я осторожно подбирала слова в уме, как давным-давно учил меня Кейрон.

«У меня голова начинает болеть, когда я пытаюсь отделить одну твою мысль от другой, — говорил он. — Вечно тебе в голову приходит разом полтора десятка идей, и по каждой из них — чрезвычайно беспокойное мнение».

Се'Арет и Мем'Тара, должно быть, решили, что я сошла с ума, когда увидели, как я сижу рядом с погибшими родными и улыбаюсь приятным воспоминаниям. А может, и нет. Умение найти радость, пусть даже и в самом сокрушительном горе, было самой сутью Пути дар'нети.

— О Вазрин! — Возглас из-за спины вырвал меня из вялых раздумий.

— Вен'Дар! — в один голос воскликнула я вместе с обеими Наставницами в общем изумлении.

— Мы рады видеть вас так быстро поправившимся, государь, — сказала Се'Арет, раскрывая ладони и опускаясь на колени. — Мы надеялись.

Заклинатель приветствовал двух женщин, а потом его крепкие, теплые руки сжали мои. Его добрые глаза внимательно исследовали мое лицо, словно он мог прочесть по моему горю рассказ о схватке. Хоть мне и были приятны утешение и сила, которые он предлагал, я знала, что он на самом деле должен сейчас сделать. Спустя лишь мгновение я мягко отстранила его, и он двинулся к двум телам, лежавшим возле меня.

Встав у каменного стола, он окинул взглядом тело Кейрона.

— О друг мой, — прошептал Вен'Дар, ласково кладя руку на лоб своему принцу, — какое горе может сравниться с этим? Только то, что ты никогда не узнаешь о совершенном тобой. Ты не рассказывал о Л'Тьер. Слишком близко, сказал ты. Ты видел Черту, и желание стало бы слишком сильным, окунись ты в воспоминания. Ты хотел отдаться жизни. Тебе это удалось. Но если есть в следующей жизни знание о прошедшей, знай, мой принц, в Авонар только что пришло известие: в Пустынях идет дождь. И я могу думать только о том, что именно ты этого добился.

Он взял Кейрона за руку и сел рядом. Прощание дар'нети могло продолжаться очень долго, рассказывал мне Кейрон, но всегда начиналось именно так, с небольшого разговора, тихого созерцания, вбирающего глазами и сердцем свидетельства потери. Я не беспокоила Вен'Дара. Его присутствие меня утешало.

Потом он прервал молчание, обошел вокруг стола и снова взял меня за руку.

— Нет слов, подходящих для этого дня, сударыня, даже для человека, настолько привычного к словам, как я сам. Происшедшее слишком сложно для «я сожалею», а «благодарю вас» звучит чересчур обыденно.

— Слышать ваши обнадеживающие известия и видеть вас живым — достаточная благодарность. Вы будете Наследником Д'Арната, как и хотел мой муж. Я желаю вам, чтобы путь ваш был преисполнен великой красоты.

Он присел на каменное возвышение рядом со мной.

— Вам будет больно рассказывать о том, что произошло? Я слышал только разрозненные кусочки с тех пор, как пришел в себя.

— Я думаю, все прошло почти в точности по замыслу Кейрона, даже когда он узнал о Раделе и оке. Вам, наверное, известно больше, чем мне.

— Вовсе нет. Он ничего не говорил мне о своем замысле, помимо моей в нем роли: я буду объявлен его преемником, потому что его сын не может служить Авонару, так как его разум все еще связан с лордами. Первым делом я как преемник должен был послужить приманкой в ловушке для Мен'Тора. А вы стали бы свидетельницей, сообщившей Наставникам о его предательстве, окажись это необходимо. Вот и все, что мне известно.

Когда я пересказала ему всю историю, он изумленно перебил меня:

— Длань Вазрина! Если это правда… если лорды полностью слились с мальчиком в миг его смерти… Что ж, посмотрим, что из этого выйдет. Вашему сыну повезло, что вы оказались здесь, чтобы напомнить ему о его лучших сторонах, прежде чем все закончилось. Похоже, что вы сделали именно то, что было необходимо.

— «Сыграла роль». «Следуй Пути», — пробормотала я.

Где-то за внешним сторожевым постом открылась и снова захлопнулась дверь, вызвав легкий сквозняк. Факел мигнул.

— Что это?

Я рассказала Вен'Дару о ночном приходе Кейрона и о словах, которые весь день эхом звучали в моей голове. Он казался ошеломленным.

— Он велел вам не сдаваться даже в самом глубоком горе и вместе с тем следовать Пути — противоречивые указания, ведь «следовать Пути», разумеется, в какой-то степени и значит «сдаться», отказаться от желания что-либо изменить.

Словно пузырьки воздуха, поднимающиеся к поверхности воды, слова хлынули из моего горя.

— Если бы только он рассказал нам больше о своем намерении! Герик был охвачен такой болью, таким отчаянием, а Кейрон ничего не дал ему, пока мы почти не потеряли его. Я не понимала этого. И все еще не понимаю.

Казалось неправильным говорить что-то подобное, но я не могла остановиться.

— Подумайте, сударыня. Он замыслил украсть у лордов их награду самым необычайным образом. И если лорды завладели мальчиком, одновременно вселившись в его тело и соединившись с разумом в миг сплетения душ… его слияния с отцом… его смерти… возможно, лорды тоже погибли. Но если бы у Герика или у любого из нас брезжило хоть малейшее подозрение о том, что должно произойти…

— … лорды вряд ли пришли бы.

— Чтобы его жертва не потеряла смысла, принцу пришлось делать все одному, отказавшись утешить мальчика, себя и вас, как бы ему этого ни хотелось.

— Итак, нам остались его слова. «Следуй Пути. Ты не должна сдаваться…» В чем сдаваться? Прошло уже три часа; они за Чертой. Надо разрешить Мем'Таре закончить с ними и найти Паоло и Роксану.

— Мем'Таре?

— Она хотела забрать кристалл. Мысль о том, что она дотронется до него, показалась мне невыносимой, и я напомнила ей обычай, по которому к телам нельзя прикасаться в течение половины дня.

— Следовать Пути… не сдаваться… играть роль… — Тихий голос Вен'Дара звучал до крайности взволнованно. — Скажите, сударыня, — прошу, не сочтите за глупость или грубость, — вы говорили с вашим сыном или с принцем, пока оставались здесь с ними?

Вен'Дар не стал бы любопытствовать без причины. Вежливость и смущение не имели значения.

— Так много осталось несказанным, и так долго мы были в разлуке. В некотором смысле, я говорила с ними с того мига, как это произошло, но…

— И до того, как принц дотронулся до кристалла?

— Да.

— Как и в Зев'На, когда мальчик преобразился?

— Полагаю, это было очень похоже. Что?

Наставник — нет, уже принц Авонара — вскочил, торопливо подошел к другому краю стола, закрыл глаза и положил руки на грудь Герика. Спустя несколько долгих мгновений Вен'Дар глубоко вздохнул и покачал головой.

— Я подумал, вдруг… Паоло рассказывал: когда ваш сын впервые вселился в него, он открыл дверь своей камеры и вытащил наружу собственное тело, все еще дышащее. Чтобы принц забрал юного Герика с собой за Черту, мальчик должен был вселиться в него — с помощью сплетения душ. Лишь тогда кристалл смог бы освободить их обоих. Ваша связь с сыном сильна настолько, что пережила его перерождение в лорда Зев'На; нитью любви и слов вы вывели его из тьмы. И поэтому у меня забрезжила краткая надежда…

— Но он не дышит.

— Нет. Его сердце остановилось. «Не оставляй надежды…»

Облаченная в красное стража из дома Устеля унесла Мен'Тора и Раделя на накрытых бархатом носилках, а Се'Арет с Мем'Тарой закончили обследовать помещение.

— Пора идти, государь, — обратились они к Вен'Дару. — Люди напуганы и слышат лишь сплетни, одну ужаснее другой. Когда разойдется слух о телах Мен'Тора и Раделя, станет еще хуже. Им нужны слова поддержки от их принца.

Вен'Дар покачал головой.

— Как старейшая из Наставников, Се'Арет, именно ты должна сообщить народу Гондеи, что принц Д'Натель мертв. Сделай это и скажи им, что я буду оплакивать его, как предписывает Путь. И я прошу их сделать то же самое — думать о принце и его возлюбленном сыне, чтобы, как моряк видит сияние маяка через бурю, они нашли Путь, где бы они сейчас ни скитались.

Обе женщины поклонились и покинули нас с Вен'Даром, бдящих возле Кейрона и Герика. Вскоре факел Паоло погас, оставив нас в темноте, но Вен'Дар даже не шелохнулся, чтобы зажечь другой свет. Вместо этого он держал меня за руку в тихом сочувствии, и я чувствовала, как его добрые мысли о Кейроне переплетаются с моими. И как шестнадцать лет назад, в тот горький день в Лейране, я могла лишь скорбеть, но в этот раз я была не одна.

Так, в тишине темной камеры, задремывая на плече Вен'Дара и пытаясь продолжать свой односторонний разговор с Кейроном и Гериком, я почувствовала первое движение на другом конце линии жизни…

Глава 33

Герик

Прошло немало времени с того мига, как я вселился в тело моего отца, и до того, как понял, что мы умерли. Последним настоящим моим ощущением было прикосновение к его руке. Он держал крепко — я держал крепко, потому что я был сразу нами обоими. И более того, я был не только Гериком, не только Кейроном и не только настырным осколком Д'Нателя, но и Тремя, злобными, бессмертными, всемогущими лордами Зев'На, уверенными, что настал день их победы после тысячи лет жгучего вожделения. Я едва мог удержать в голове хоть одну мысль, и, очнись я в монтевиальском сумасшедшем доме, я бы нисколько не удивился. Я заподозрил, что отец сделал что-то из ряда вон выходящее, когда увидел сверху наши тела, распростертые в дворцовой темнице… а может, я просто снова странствовал с лордами, собираясь вызывать молнии над Пустынями. Но, путешествуя с ними, я никогда не чувствовал такой грусти, как та, что захлестнула меня, когда я увидел упавшую на колени рядом с нами плачущую матушку, перед тем как обрушилась темнота. И мы с лордами никогда не тянулись утешать плачущих на нашем пути, как мой отец потянулся к матушке с последним предсмертным вздохом.

А вместе с тьмой пришел огонь — огонь, швырнувший меня на грань безумия… от которого кровь вскипела у меня в жилах. Удушливый, едкий дым опалил мои легкие, еще ужаснее оттого, что горела моя собственная плоть. Мое видение оборвалось, когда глаза обуглились у меня в глазницах.

От пламени Трое взвыли. Они не ощущали боли с самого перерождения, они только поглощали ее, вожделели ее, поскольку она питала их силу. Но этот огонь стал их болью, как и моей, и моего отца. Ни настоящая плоть, ни кровь, ни глаза не были нужны, потому что весь ужас жил в отцовской памяти, наконец став настоящим для виновных в нем — и для меня, ведь мне пришлось быть там, чтобы заманить туда лордов.

Держись, сын мой. Я не прекращу этого… Что бы ни произошло, Трое должны вкусить того, что они делали в обоих мирах.

Десять лет мой отец жил, храня память об этом смертельном пламени. Я никогда этого по-настоящему не понимал.

Самым трудным поступком, какой я только совершил в жизни, стало это прикосновение к руке моего отца — труднее, чем уйти из Зев'На, труднее, чем терпеть огненные бури в Пределье или огонь Д'Арната в тюремной камере, труднее даже, чем позволить Нотоль, Парвену и Зиддари снова проникнуть в мое тело и сознание. Когда они оказались во мне, заглушая все ощущения жизни, поглощая каждую каплю человечности, которую я обрел, моя жажда силы возросла тысячекратно. Прикоснуться к руке отца означало вновь отказаться от нее. И кто знает, что бы еще я мог натворить. Его меч был далеко, но его чары уже десятки раз приводили меня к порогу смерти. И хотя я изо всех сил пытался убедить себя, что молчание отца мешало лордам выведать у меня его планы, было почти невозможно отказаться от холодного спокойствия Троих ради чего-то, о чем я не имел и понятия. Я должен был довериться ему, а я даже не мог с точностью сказать, кто он.

* * *

Он принял решение в ту ночь в Львином гроте, когда связал наши сознания целительными чарами. Сначала его голос был мягок — именно таким я и помнил своего настоящего отца. Он рассказал мне об уверенности Вен'Дара в том, что я — Сплетающий Души, а значит, сделанное мною с ним и Паоло было не большим злом, чем его собственное заклинательство или отцовское целительство. И хотя я рад был услышать это вместо рассказов о том, какое я чудовище и как он жаждет меня убить, их теориям я не поверил все равно. Я знал, кто я такой.

Когда он исследовал все, известное мне, и поверил в Пределье, в историю о моих снах и всех моих сомнениях, он ужаснулся тому, что посчитал собственной неудачей.

Непростительно, что я не увидел этого, — утверждал он. — Что я позволил этому продолжаться. Мне следовало чаще бывать в Вердильоне, тогда, возможно, я понял бы, что произошло — и происходило — с тобой.

Всякий раз, когда он начинал злиться, мне приходилось отвлекать его, потому что его прикосновение становилось менее уверенным, а присутствие — менее вещественным, а мне очень нужна была его помощь. Однако он вскоре пришел к выводу, что разорвать мою связь с Предельем невозможно. Его первая слабая попытка, кажется, оставила дыру в моей памяти, касавшейся кого-то по имени Об, и отец сказал, что если он продолжит, от меня не останется ничего — но никакой уверенности, что лорды при этом не смогут каким-либо образом мной воспользоваться.

Тогда Паоло должен вернуться в Пределье и увести одинокое через портал в Валлеор, — сообщил я. — Я предупредил их перед тем, как уйти. Они ждут моего приказа.

Это станет величайшей загадкой для короля Эварда, но, к несчастью, я сомневаюсь, что этим одинокам лучше будет жить в Четырех королевствах, нежели связав судьбу с тобой, — так говорил мой отец, и я знал, что он все еще со мной.

Роксана присмотрит за ними, — ответил я.

Ты так беспокоишься об этих людях.

Я просто… Я не позволю им умереть из-за меня. Они не злые.

Как и ты, Герик. И никогда не был злым. Если этот новый мир — твое отражение, значит, ты должен понимать, что не только око определяет твою суть, но и доброта, и сила, и стойкость Пределья. Этот океан света — что за чудо! — это тоже часть тебя.

Именно тогда он сказал мне, что должен узнать больше о том, как лорды управляют мной. Возможно, что-то помимо моей смерти сможет разорвать с ними связь. Он попросил меня открыть дверь в моем сознании.

Я не хотел, чтобы он видел. Если бы смотрел Д'Натель, а не мой отец, меня бы это, наверное, не заботило.

Ты ничего не можешь с этим сделать, — возразил я. — Просто дай Паоло один день, а потом делай то, что должен. Слишком опасно тебе копаться у меня в голове. Они узнают.

Но он объяснил мне, как важно для него и для матушки, чтобы мы не пропустили ни одного возможного решения. И если мы хотим найти другой ответ, ему потребуется знать все — кто я сейчас и кем я был. Кем я был всегда.

Если я позволю… ты не расскажешь ей? Я не хочу, чтобы она знала.

Обещаю. Она знает, каково твое истинное сердце, Герик. Она всегда знала, и ничто на свете не заставит ее передумать. Никто ни в одном из миров не сравнится упрямством с твоей матерью. Но ей нет нужды знать все, что было сделано с тобой. То, что сейчас происходит между нами, между нами и останется.

Все это так хорошо звучало. Кажется, он сам верил тому, что говорил. Но у меня не было иллюзий насчет того, что произойдет, когда я открою дверь и познакомлю его с Диете.

И в самом деле, все, что он смог сделать, — это остаться со мной. Ярость и отвращение грозили уничтожить моего отца, оставив только Д'Нателя, мечтающего воткнуть нож мне под ребра. Вместо этого он отстранился от моих мыслей, как тогда казалось, на очень долгое время. Когда он заговорил снова, его внутренний голос был холодным и суровым, и теперь я мог слышать только слова, а не его намерения или чувства.

Ты был прав во всем. Тебе придется умереть. Другого выхода нет.

И ни слова больше о том, что я не злой. Он увидел правду — почему я скорее умер бы, чем вернулся назад.

Всегда приятно, когда с твоим суждением соглашаются те, кто мнил себя мудрее, а принятое решение приносит облегчение. Но я думал, он мог бы и сказать мне, как он это сделает… или что это будет быстро… или, может, даже на что это похоже… после. Но он так и не заговорил со мной "снова, пока не оставил меня вовсе.

Я открыл глаза и увидел, как он перебинтовывает лоскутом кровоточащую руку. Паоло с озабоченным видом стоял в дверном проеме, а Роксаны нигде не было видно.

Затем события принялись развиваться стремительно. Я велел Паоло возвращаться в Пределье. Он знал, что это означает, и пообещал «присмотреть там за всем». Принц встал у дверей, глядя наружу, словно нас тут и вовсе не было.

Паоло присел рядом со мной, водя пальцем по земле.

— Это нечестно, — пробормотал он тихо. — Никогда бы не подумал, что он это сделает. Никогда.

Я взглянул на неподвижную спину отца.

— Он пытался найти другой путь. Честно, пытался. Береги себя, Паоло.

Я был признателен, что Паоло не пытается убедить меня сбежать. Мы уже обсуждали это в Пределье. И хотя он не хотел, чтобы я умер, он не мог предложить мне другого выхода. Но он покачал головой.

— Еще не все потеряно. Даже и не думай. Госпожа найдет, что сказать про все это.

— Где она? С ней все хорошо?

— Она…

— Убирайся отсюда, Паоло! — Принц быстро шагнул к нам, дернул Паоло за руку и оттащил от меня. — Еще мгновение, и наши гости узнают о твоем переходе.

Стук копыт в долине известил нас о приближении всадников. Десятка или больше.

Подняв руку в прощании, Паоло снова шагнул в портал — немногим сложнее, чем «думать о себе по ту сторону» каменного выступа в самом сердце развалин. Я забыл спросить его о Роксане.

Отец больше не говорил со мной, пока мы ждали, когда подъедут всадники. Понимая, что он увидел внутри меня — и что должно произойти днем позже, я тоже не знал, что ему сказать. Конечно, ничто уже не изменило бы его решения. Так что я просто сел в углу и принялся ждать, размышляя о том, кто сейчас приедет, даст ли отец Паоло время, чтобы спасти одиноков, и как он убьет меня: мечом, кинжалом или каким-нибудь заклинанием.

«Гости»: Радель, его отец Мен'Тор и несколько их людей — все были за то, чтобы казнить меня прямо здесь, в развалинах, и по тому, как принц с ними разговаривал, я подумал, что он так и собирается сделать. Но потом он сказал, что решил сделать публичное зрелище из провозглашения преемника и моей казни, чтобы дар'нети своими глазами увидели происходящее. Так что они просто надели на меня кандалы, мешающие пользоваться магией.

Вспоминая всех тех, на ком я запечатывал рабские ошейники, я не мог пожаловаться на оковы. Заговоренные серебряные кандалы, из-за которых казалось, что вместо костей мне в руку и спину вставили раскаленные железные прутья, были и вполовину не так ужасны, как ошейники. Но мне казалось странным, что отец, которого я освободил от ошейника в Зев'На, поступает так со мной. Должно быть, ему это тоже пришло в голову, поскольку, когда меня привязали к лошади и он подошел, чтобы запечатать цепи собственными чарами, он избегал смотреть мне в глаза. И в тот самый миг, когда его заклинание пронзило мой разум и тело стало напоминать пылающий топор, я мог поклясться, что услышал его шепот: «Прости меня». Но тогда я заходился криком, а после еще долгое время не мог ни о чем думать.

Весь следующий день и ночь я убеждал себя, как глупо даже думать об отце, не говоря уже о том, чтобы верить, будто у него есть какой-то план, который поможет мне выжить. И все же те два слова так и звенели у меня в голове каждый раз, когда я видел его. Он приводил одну за другой группы кровожадных высокопоставленных дар'нети, чтобы поглазеть на меня. Он рассказывал им, что я за чудовище и как я пытался убить собственную мать. Но потом он снова призывал магию Д'Арната, белое пламя, от которого мне хотелось выскочить вон из кожи, и после этого я не мог связать и двух мыслей.

Любопытно, что он ни разу не рассказал этим проклятым зевакам о настоящем зле, которое во мне увидел, только то, во что они и так уже верили. И он всегда заканчивал одной и той же речью:

— Когда придет время его казни, он позовет лордов прийти за ним. И не важно, в чем он клянется сейчас, когда наступит этот миг, он так и сделает. И этим покажет, кто он есть на самом деле. И если в этот миг я протяну ему руку и предложу свободу от его порочности, как вы думаете, примет ли он ее?

Он так и не ответил на собственный вопрос, но, когда я уже начал подозревать, что он пытается мне что-то этим сказать, он снова ударил меня огнем. После десятого или двенадцатого раза за этот бесконечный день я убедился: единственное, о чем он говорит мне, — это то, что мне вот-вот придется умереть. И меня перестало это заботить.

Но конечно, когда этот миг настал — когда Радель и Мен'Тор погибли, а я, прикованный к столу, пытался убедиться, что мой череп еще не распался надвое, как это ощущалось изнутри, — я вспомнил все, что он повторил столько раз. Если он хотел, чтобы я призвал лордов, око для этого как раз годилось. Я мог сказать Троим, что я отчаялся, что я готов сдаться, что я сделаю все ради силы и спасения от меча отца. Изобразить убедительность будет не так уж трудно. Но я не отважился слишком долго размышлять об этом. Лорды почувствуют мои сомнения и поймут, что это ловушка.

Когда я смог пошевелить головой, не потеряв сознания, я глянул на принца, не подаст ли он знака, который подскажет мне, чего он от меня хочет, но он не выказывал ни малейшего интереса. Я предупредил его, а он повернулся ко мне спиной. Но позади него… позади стояла моя матушка, а если он привел сюда ее, значит, ему было совершенно небезразлично, что произойдет. Я должен был верить ему.

Так что я потянулся к сфере и позвал лордов прийти и спасти меня. Они пришли. В тот миг, когда они вошли в меня, я почувствовал себя так, словно вернулся в Зев'На. Я взорвался всем тем, что так долго скрывал, игнорировал и прятал в себе: запахом крови, пролитой моей рукой, вкусом боли, которую я причинял, упоением от чужого ужаса, дающего мне удовольствие и силу. И хотя воспоминания об этом вызывали у меня отвращение, хотя я и ненавидел того, кем я был, и перепробовал все, что мог, чтобы оставить это в прошлом, я жаждал большего. Мои руки дрожали от жажды силы, моя душа изнывала по пустоте, которую давали мне лорды, свободе от сомнений, боли и страха. Я желал чего-то большего, чем боль и сомнения.

Довольно! Я отбросил в сторону отцовский меч и не стал слушать его обвинений. Почему я должен умирать? Я тот, кто я есть. Лучше жить, обладая силой… Лорды поздравляли меня, приветствовали мое возвращение, топя меня в своем вожделении и ненависти, и четыре года отрицания их были стерты в первый же миг, как я прислушался к ним. Когда мой отец бросил мне маску, я не вспомнил ни о притворстве, ни о воображаемом плане, ни о хитрости. Мое тело умоляло о прикосновении к золоту, оно томилось по омерзительному наслаждению, с которым маска врастала в мою плоть. Мои жалкие человеческие глаза жаждали своих алмазов, видящих все и ничего.

Но когда моя рука подняла маску, матушка взялась за нить, связывающую нас. Она обратилась ко мне по имени, словно напоминая мне о том, кем я был.

— Я знаю твое истинное сердце! Тебе не место среди лордов!

Я едва не выплюнул ей в ответ: «Если не в Зев'На, то где мне место?»

Но еще не задав вопрос, я понял, что впервые в жизни знаю ответ.

«Я знаю твое истинное сердце…»

Все, что пытались сказать мне родители, внезапно обрело смысл. Все, что я узнал и пережил за последние месяцы, встало на свои места. Я принадлежал Пределью, где мой изувеченный народ только учился жить. И я был одним из них, таким же искалеченным. И если это так, значит, как и они, я не был злом.

В этот ошеломляющий миг новая возможность приглушила мою боль и голод, затмила соблазны лордов. И когда мой отец прошептал: «Иди ко мне», я услышал его голос. Когда он сказал: «Мой дорогой и возлюбленный сын», я поверил ему. И хотя это был один из самых трудных поступков, которые я совершил в жизни, когда он протянул мне руку, я принял ее.

* * *

Только когда боль от огня начала стихать, лорды принялись торговаться. Они корчились и извивались внутри нашего общего сознания, словно змеи в чайнике, но я призвал силу, как они сами и учили меня, и сковал их неподвижностью.

— Юный лорд, — обхаживала меня Нотоль, — я наставляла вас в путях силы. Все это, — я мог представить, как она обводит рукой черный бархат пейзажа, открывшегося за угасшим огнем, — есть не что иное, как новая пища для вашего таланта. Вы станете величайшим из лордов, внушающим трепет и почитаемым во всех мирах, способным взять любую душу по малейшей прихоти, поглотить ее или использовать, как вы пожелаете. Вы будете стоять одной ногой в одном мире, а другой — в другом и смеяться, когда Зиддари и Парвен начнут вымаливать у вас милости. Отпустите меня, и я верну вас в Зев'На, где вы займете свое законное место.

Мы все: отец, лорды и я — были единой сущностью, которая плыла сквозь это полночное царство к горизонту, оживлявшемуся потоками и переливами разноцветного света. Странно, что я мог видеть, хотя у меня не было глаз, и идти — или лететь, или еще каким-то образом передвигаться, — хотя у меня не было ни рук, ни ног, ни тела как такового. Мои чувства все были перемешаны между собой, так что я пробовал на вкус насыщенную темноту и слышал песнь света.

— Я не стану торговаться, — ответил я.

Нет, если эта странная авантюра уничтожит лордов. Наверняка вскоре мой отец расскажет мне, где мы и что мы делаем.

— Сокруши это смертное существо, осмелившееся ограничить тебя! — прорычал Парвен. — Скорее пещера вместит небо, чем этот жалкий Д'Натель возьмет в плен Разрушителя. Еще есть время отбросить его прочь. Пусть он идет прямо к разрушению, которого так желает, но Четверо лордов Зев'На на пороге своего торжества. Мы сделали тебя тем, кто ты есть, — сильным, могущественным и беспощадным — и теперь призываем тебя вернуть долг. Ты клялся никогда не противостоять нам. Отбрось его! Отправься с нами странствовать по ветрам мира.

— Я не желаю быть с вами, — ответил я. — И я не поднимал против вас оружия. Вы сами пришли на мой зов. Но я — Сплетающий Души, и я управляю тем местом, в котором вы находитесь. Право выбирать судьбу я уступлю своему отцу, а не вам.

— Но ты даже не знаешь, что это за место, не так ли, мальчишка? — огрызнулся Зиддари. — Скажи ему, Д'Натель. Скажи сыну, где он заперт вместе с его тщетными надеждами.

Долгое время отец молчал. Он казался очень далеким, хоть я и отдал ему власть над нашим общим сознанием.

— Я забрал его в единственное место, где он будет свободен от вас. Я забрал вас туда, где вы больше не сможете уничтожать прекрасное.

Его мысли унесло прочь. Фонтаны разноцветного огня — уже ближе — рассыпались на вершинах каскадами музыки и цвета, которые вызывали такое глубокое и всеохватное томление, что все прошлые желания, даже моя жажда силы, бледнели в сравнении с ним. Что это за место?

— Он убил тебя, юный лорд, — пояснил Зиддари; его голос был холоден и насмешлив, как всегда. — Когда мы пересечем этот рубеж, возврата не будет. Никогда. Ни ветра на твоем лице, ни крепкой лошадиной спины, несущей тебя над землей, ни исследования чудес мира. Никакой возможности сделать что-то, чего ты не успел. Ты никогда не плавал по океану, не взбирался на горную вершину. Ты даже никогда не обладал женщиной. Хочешь, я расскажу тебе обо всем этом, быстро, прежде чем оно будет потеряно навсегда? Быстро, пока твое тело не сгнило в уплату за месть Д'Арната? Показать ли тебе, что ты предпочел оставить позади?

В наш разум входило одно видение за другим: женщины, богатства, плавания и приключения, вино, яства, все виды удовольствий, привычных и диковинных, которыми только может наслаждаться существо из плоти. И каждое сопровождалось звуками и запахами, вкусами и ощущениями. И это было правдой, я не испытал и десятой их части. Мне было всего шестнадцать, и я был мертв.

— А теперь скажи мне, зачем твой отец убил тебя. Он должен был совершить это путешествие еще до того, как ты родился. Это томление, которое ты ощущаешь, — его, потому что он устал от жизни, ему не принадлежащей. Но ты, юный лорд, ты даже не начал узнавать, что можно найти в мире…

И затем он засыпал меня очередной чередой видений — на этот раз собственных радостей: порочных, блестящих, отталкивающих, развращенных, захватывающих, мир силы и чародейства, где я мог делать все, что хотел, — бесконечно, потому что обычная смерть была мне не страшна.

— А теперь скажи ему, Д'Натель. Скажи ему, почему он должен умереть. Скажи ему, почему он не может жить вечно.

— Скажи мне, — прошептал я, внезапно смутившись. Мое продвижение к преграде из света замедлилось, а угасающие видения тепла и удовольствий оставили меня замерзшим и опустошенным. Одиноким. Мертвым. Дрожь ужаса прокатилась по мне.

— Отец…

Он еще дольше молчал, прежде чем ответить, словно ему пришлось собирать себя из блестящих осколков света, сыплющихся на нас.

— Потому что Герик — не один из вас. Он любим и дорог бесчисленным душам, которые и сейчас с почтением хранят его образ в своих сердцах. Он живет не ради боли других, но ради их блага. Несмотря на все, что вы сделали с ним… и все, что сделал с ним я… у Герика своя душа, и по ее велению он выбрал свой Путь. Его долгие странствия привели его сюда… к его свободе.

Мы снова двинулись вперед. Еще быстрее. И вверх.

— Слова. Ложь. — Зиддари повысил голос. Громче. Напряженнее. Голос, наполненный страхом. — Ты убил его на пороге возмужания, точно так же, как обрек его на смерть в день его рождения. Я спас его в тот день, и я же спасу его сегодня. Свобода, которую ты предлагаешь, — это забвение.

— Но видишь ли, Зиддари, в отличие от меня и от лордов Зев'На мой сын не умрет сегодня. При всей вашей мудрости, вашем возрасте и магии у вас нет истинной силы. Истинная сила лежит в руках таких людей, как моя жена: без способностей к чародейству, но меняющих пути миров своим страстным сердцем. Таких, как Вен'Дар, который свидетельствует о величии истории и судьбы, и мой друг Паоло, который не умеет даже читать, но зато слышит тихое сердцебиение жизни и поддерживает ее своей преданностью. Вы этого так и не поняли. И пока Герик будет жить дальше, свободный от вас, вам хватит времени, чтобы подумать о том, чего же вам недостает.

Свет и тени плыли в теплом ветре, который оборачивался вокруг меня, проникал сквозь меня. Когда мы взобрались на гребень света, музыка вокруг нас стала обретать форму. Навязчивые синева и зелень пенились, словно морские волны. Вздымающаяся стена пурпурно-фиолетовой мелодии, вершина поющего розового и белоснежного…

— Предатель! — заорал Зиддари. — Слабак!

Его насмешки меня не трогали. Я думал о матери и Паоло и понимал: отец сказал правду. Все мое существо улыбалось, когда я вспоминал их.

И тогда Трое разбушевались, и я думал, что голова у меня расколется на куски. Раскаленные когти ярости, разочарования, ужаса рвали мои разум и душу на обрывки слов и образов. Они обрушили на меня всю полноту своей силы, ослепив болью и ненавистью, хлеща и раздирая мое сознание.

— Выслушай мое последнее слово, Разрушитель. — Ядовитый голос прорвался сквозь этот ураган безумия, как будто рубиновоглазый Зиддари склонился, чтобы прошептать мне на ухо. — Ты никогда не освободишься от нас. И не важно, где мы окажемся к концу этого дня, тебе не избежать судьбы, которую мы для тебя сотворили. Ты — наше орудие. Наш четвертый. И каждая душа — человека или дар'нети — проклянет тот день, когда ты появился на свет.

Буря снова сомкнулась вокруг меня. Я противился им, пытаясь остановить распространяющуюся отраву их отчаяния, защитить хрупкую душу моего отца, пока не начал забывать собственное имя, пока не перестал удерживать вместе и пару мыслей, пока мог существовать… Мне нужно было дышать. Мне нужно было жить. С криком я отпрянул назад…

— Герик, держись… еще немного. Я знаю, как это тяжело… но ты сильнее всех нас… — Голос моего отца был далек, но в нем было все, что он думал о жизни, о причинах, по которым он выбрал этот путь, чтобы сохранить миры. Его воля — вовсе не хрупкая — удерживала меня и подталкивала вперед. — Останься со мной… боги, оно наступает. Скорее, сын мой… верь мне…

На грани безумия я сделал еще шаг. Потом, с долгим вздохом, мы начали разделяться — мой отец, я и лорды. Проклятия лордов скоро распались на неразборчивый бред, на крики, существовавшие извне, не как часть меня, и потом, после последнего, кошмарного крещендо, Трое смолкли — и я стал свободен.

Осталась лишь музыка — навязчивая, беспокойная, на грани великолепия и в то же время неблагозвучия. Потоки музыки и света омывали нас, словно игристое вино. Двери моего сознания были распахнуты, и мелодии проскальзывали в них, выметая задержавшиеся тени и паутинки, и я чувствовал радость моего отца, не замутненную ни каплей гнева. Мы пересекли Черту, и он тоже освободился.

Смутные образы вдали начали обретать форму, и я потянулся рассмотреть, что это, но отец снова удержал меня, закрывая мое видение, как если бы он плотно прикрыл мне веки, чтобы я заснул.

Теперь погружайся… уйди глубже. Ты не должен смотреть. Я верю, твой дар может вернуть тебя обратно в тело, но только если ты не увидишь. Думаю, познать ЛТьер было бы… невыносимо… для живого человека. Уйди вглубь и жди, пока тебя не выведет зов твоей матери. Она найдет путь. Я знаю. Ей всегда удавалось узнать то, что ей необходимо.

А как же ты, отец?

О, я бы так хотел… Но мои дни подошли к концу давным-давно. Дассин подарил мне возможность узнать тебя, узнать мой народ и наш мир, о котором не помнил ни один Изгнанник, и снова обнять мою Сейри. Как я могу просить о большем?

Бесконечная печаль звучала в его словах.

Но как же Д'Натель? Его время еще не кончилось. Один из вас должен остаться в живых.

Д'Нателю не хватит разума, чтобы вернуться самому. Слишком много было разрушено Мостом, когда он был ребенком. А остальное погибло, когда Дассин заменил его душу моей.

Очередной взрыв цвета и музыки рассыпался вокруг нас. Присутствие моего отца казалось кружевом инея, тающим в свете зимнего солнца.

Скорее, сын. Я задержусь здесь, на Черте, так долго, как только смогу. Скажи матушке, что она встретится со мной, как я и говорил ей. Живите с радостью и со всей моей любовью.

И словно вытолкнув меня из-под воды, чтобы научить плавать, он направил меня в глубь своего сознания, оставив мне лишь единственную возможность — расслышать зов, который вернет меня обратно к жизни.

Но я был Сплетающим Души, и я потянулся к моему отцу, как он тянулся ко мне, и вобрал его, чтобы он ждал вместе со мной…

Глава 34

Сейри

Если бы сейчас был день, если бы меня не так клонило в сон или комната была полна светом и движением, я бы ни за что не почувствовала этого. Не больше, чем проблеск забытого вдохновения, или перышко, выбившееся из вашей подушки, или первое шевеление младенца в утробе, но оно вмиг разбудило меня, и я вслушивалась до тех пор, пока мое внутреннее ухо едва не начало кровоточить. Вот. Еще раз…

Герик, дитя мое, это ты? Неужели Вен'Дар был прав и ты можешь найти дорогу назад? Иди намой голос, дорогой мой.

Я старательно проговаривала в мыслях каждое слово.

Где-то в течение получаса соприкосновение стало прочнее, все еще смутное, все еще очень далекое, но я отказывалась верить, что это была просто полуночная греза усталой и скорбящей вдовы. Лампа вспыхнула в дверном проеме, ослепив мои глаза и разбудив Вен'Дара, тоже успевшего задремать.

— Я просто… — начал было Паоло, но я подняла руку, прося тишины.

Мама.

Зов, прикосновение вернулось снова.

— Длань Вазрина, — прошептал Вен'Дар, глядя, как я ухожу в себя.

Чародей соскользнул с края стола и поспешил вокруг него туда, где он мог дотронуться до тела Герика.

Слова полились из меня в ночь, словно река, набирающаяся сил и прыгающая с утеса в бездонное ущелье. Некоторые из них имели смысл, другие — нет. Любой мог бы назвать меня дурой, но за годы жизни я ушла так далеко от логики и рассудочного мышления, что ничто не казалось мне невозможным. Однажды мой муж восстал из мертвых. Почему бы не снова? И почему не мой сын?

Я услышала хриплый вздох с той стороны каменного стола, где Вен'Дар склонился над Гериком.

— Продолжайте, сударыня, не сдавайтесь, — со сдержанным волнением сказал чародей.

Я не могла даже шевельнуться, чтобы взглянуть. Я не могла сделать ничего, чтобы не потерять хрупкую связь.

Слушай мой голос, Герик. Ищи свой путь. Возвращайся назад и живи.

Не могу… камень…

Холодная рука Кейрона все еще сжимала черную пирамидку кристалла. Посмею ли я убрать ее?

Скорее…

Взглянув на Вен'Дара, я выдернула гладкий камень из сцепленных рук и отложила в сторону.

— Клянусь святым Путем, вы сделали это! — воскликнул Вен'Дар.

Я перебралась через стол и встала на колени возле Герика, сжав его лицо в ладонях. Тень румянца легла на его бледные щеки, и легкое дыхание сорвалось с губ. Я принялась растирать его ладони, говоря уже вслух, болтая, рыдая, смеясь, бормоча и упрашивая вернуться в мир.

Вен'Дар приобнял меня за плечи и расхохотался до слез.

— Можете отдохнуть, сударыня. Он здесь. Вы же не хотите отправить его обратно. Дайте ему немного времени.

И я села, взяла вместо теплой руки Герика холодную ладонь Кейрона и стала наблюдать за тем, как просыпается мой сын. Начиналось все постепенно. К лицу вернулись краски; дыхание стало глубже; руки и веки начали подергиваться. Потом где-то в пути он пересек тревожную грань, заставившую его резко сесть, торопливо дыша и распахнув глаза, которые видели что-то, чего не было в одной с нами комнате.

— … Нужно идти… не окончено… — Он сглотнул и выдохнул: — О да, ты можешь. Ты должен…

Возможно, звук собственного голоса разбудил его или же звон бьющегося стекла, когда Паоло выронил лампу. Но как бы то ни было, Герик плотно зажмурился, а потом открыл глаза и посмотрел прямо на меня.

— Добро пожаловать назад, — пробормотала я и обняла его, пытаясь согреть и успокоить его дрожь.

Он крепко обхватил меня, но его разум явно был занят чем-то другим. Когда я чуть отстранилась, чтобы заглянуть ему в лицо, он смотрел на тело Кейрона.

— Я пытался привести его вместе со мной. — Он дотронулся до безжизненной руки Кейрона. — Я думал…

— Ничего. — Я плакала и смеялась одновременно. — Я уверена, теперь все в порядке.

— Скажите нам, юный Герик… пожалуйста. Про лордов, — попросил встревоженный Вен'Дар. — Мы видели знаки… Простите. Я не могу ждать более подходящего времени, чтобы спросить. Я должен знать.

— Они не вернулись со мной, — ответил Герик. — Я не знаю, означает ли это, что они мертвы, но мы разделились с ними перед Чертой, и их нет во мне больше.

И он рассказал нам все, что произошло с того мига, когда он коснулся протянутой руки Кейрона.

— …И тогда я подумал, что это нечестно. Пробыть десять лет в столь страшном заключении, а потом оказаться связанным с Д'Нателем до самого конца. Больше года рабства в Зев'На. В нем оставалось еще столько жизни, и я подумал, это потому, что лишь один из них должен был умереть, причем Д'Натель, потому что он все равно не мог вернуться обратно. Думаю, я ошибся, поэтому ничего и не вышло.

— Он выбрал сам, — проговорила я. — Он сделал то, чего так хотел, — освободил тебя. И Авонар. И всех нас.

— И сам он тоже освободился, — добавил Герик. — В конце Д'Нателя больше не оставалось.

— Я рада слышать это.

— Но я хотел, чтобы он жил.

Мы сели вместе рядом с Кейроном. Я была слишком вымотана, чтобы много говорить о чем бы то ни было. Но страсти шестнадцатилетнего не так-то просто приглушить. Герик держал руку на неподвижной груди Кейрона.

— Он рядом, матушка. Он так хочет оказаться здесь, с нами.

Должно быть, было уже около полуночи, когда мы наконец убедили полумертвого от усталости Герика пойти вместе с Паоло в мои покои, чтобы поесть и поспать немного. Я пообещала, что Кейрон не останется в одиночестве, что один из нас продолжит разговаривать с ним. Паоло накинул на плечи моему сыну Вен'Даров плащ с капюшоном, чтобы защитить его от любопытных глаз. Герик все еще был приговорен к казни, его все еще боялись, и немало времени потребуется дар'нети, да и всем нам, чтобы понять, что на самом деле произошло в этот день.

Как только мальчики ушли, Вен'Дар позвал Барейля приготовить тело Кейрона к погребальному обряду.

— Его народу нужно увидеть его. Вы понимаете. Так они смогут поверить и принять.

— Конечно, я понимаю.

— Вам стоит пойти с вашими сыновьями, сударыня. Я буду ждать здесь, выполняя данное Герику обещание, пока Барейль не придет, чтобы позаботиться о принце. У вас был неизмеримо трудный день, а завтрашний принесет новые тяготы. Нам придется принять множество решений и, возможно, немного поездить по стране.

— А как же вы, Вен'Дар? Завтра вы станете помазанным Наследником Д'Арната и примете бремя заботы о вашем разрушенном мире. Возможно, именно вам необходимы несколько часов сна.

— Еще один спокойный час здесь, скорее всего, пойдет мне на пользу. Мне нужно еще многое обдумать. — Он насмешливо посмотрел на меня. — Как вы полагаете, не испытает ли когда-нибудь ваш сын сожалений о том, что мог бы стать Наследником Д'Арната?

— Нет. Не думаю, что он когда-нибудь освоится здесь. Кейрон твердо знал, что он делает, а Герик сказал вам то же самое. Даже если бы у него до сих пор оставались законные права, он не стал бы добиваться этого. Вы — единственный живущий Наследник.

— Раз так, мне точно придется еще немного поразмышлять. Вас ждет провожатый в первой караульной. Спокойной ночи, сударыня. Обещаю вам, принц не останется один сегодня ночью. — Он улыбнулся и коснулся моей руки. — Мне еще нужно кое-что ему сказать.

Так я оставила его в темнице и нашла Айме, ожидающую в караульне, чтобы отвести меня назад в мои покои. Когда я пришла, Герик и Паоло лежали, распростершись на ковре, а Роксана свернулась на диване, и все они посапывали во сне. Я улыбнулась сквозь слезы тому, как прекрасны жизнь и юность, и рухнула в постель. Роза Кейрона все еще цвела рядом с ней.

Ни сновидения, ни хотя бы просто сон не пришли ко мне той ночью. Скорее, я покачивалась в какой-то полудреме, мирно, если бы не тяжелое горе, обернувшее мои сердце и душу свинцовым одеялом. Мое долгое прощание продолжалось многие темные, тихие часы.

Но и в эту ночь моему отдыху суждено было прерваться.

— Сударыня, прошу вас… проснитесь. Госпожа моя, пойдемте скорее.

Два миндалевидных глаза сверкнули в полумраке. Барейль.

— В чем дело? — прошептала я, вдруг испугавшись за Герика, Роксану, Паоло.

Лорды вернулись. Мир рушится…

Но он лишь покачал головой и заставил меня подняться.

Я накинула платье поверх сорочки. Авонар, утомленный волнениями, тихо лежал в тусклом свете за моим окном. Даже птицы молчали, словно из уважения к усталым жителям. Паоло и Роксана все еще лежали, закутавшись в сны и одеяла Айме. Сама Айме дремала в кресле у двери, ожидая пробуждения своих подопечных. Но Герика с ними не было.

Как только мы с Барейлем вышли в коридор, я попробовала снова:

— В чем дело?

Но он лишь качал головой и тащил меня по широким галереям, вниз по изящной винтовой лестнице, через парадные гостиные дворца.

— Где Герик?

Две огромные резные ореховые двери распахнулись перед нами, и мы вошли в длинный зал с высокими сводчатыми потолками. Утренний свет, чуть тронутый розовым, под углом падал сквозь высокие окна, обнаруживая волшебный танец плавающих в воздухе пылинок. Посреди пустого, просторного помещения стоял гроб из полированного ореха, окруженный сотнями свечей в хрустальных подсвечниках. Сюда они и положат его.

Барейль не задержался у пустого гроба, но подвел меня к боковой, очень простой двери.

— Это комната приготовлений, сударыня. Видимо, та, куда они относят своих мертвых принцев, чтобы заклинаниями убрать их раны, омыть и обрядить их в то облачение, которое сочтут подобающим для погребения, — чтобы скрыть страшную правду смерти. О боги, зачем он привел меня сюда?

Комната была небольшой, рабочего вида, с мраморным столом посреди — ложе для высокочтимых мертвецов; впрочем, и оно не было занято. Ожидало. У одной стены комнаты стояла вешалка с шелковыми одеяниями всех цветов, у другой — ряды стеклянных полок со склянками масел и духов, коробками свечей, свитками, небольшими, выстланными бархатом деревянными и кожаными шкатулками, в которых лежали украшения и драгоценные камни. В другом конце комнаты протянулись несколько скамеек для скорбящих, по обе стороны от открытой двери. Окон в комнате не было, но дверь выходила в маленький сад — мягкое напоминание о жизни в комнате, служащей смерти. Совершенно в духе дар'нети.

Герик сидел на одной из скамеек, положив голову на руки.

Я пересекла комнату и положила руку ему на волосы.

— С тобой все хорошо, дорогой мой?

— Не могу заснуть, — буркнул он, не поднимая головы. — Все будет хорошо.

Вен'Дар вышел из проема, ведущего в сад.

— Доброе утро, сударыня, — мрачно приветствовал меня он. — Примите мои извинения за то, что мы разбудили вас так рано, но возник довольно-таки срочный вопрос относительно похорон принца. Мы с вашим сыном полагаем, что лишь вы можете решить его.

— Но я так мало знаю о ваших обычаях… — начала я.

— Тот, кого этот вопрос касается, объяснит вам, в чем затруднение. Это довольно сложно, но я уверен, ваших знаний окажется достаточно. Если вы только пройдете в сад…

Взбешенная всеми дар'нети и их бесконечными ритуалами, я бросилась к двери в сад. В углу, еще не затронутом ранним солнцем, некто в шелковых темно-синих одеждах склонялся над клумбой с крошечными розами.

— Простите, сэр, — окликнула его я, — я понимаю, что у вас возникли трудности с приготовлениями к похоронам принца. Прошу вас, объясните, что случилось настолько срочного, что это нужно решить, пока птицы еще не проснулись в своих гнездах. Погребальные обряды редко требуют подобной спешки.

Человек стоял спиной ко мне, а солнце светило в глаза, и, даже когда он выпрямился, мне на долгий миг показалось, что он ничего не собирается отвечать. Рассветный ветерок закружил сотни ароматов вокруг меня, пока моя голова едва не закружилась. Не от этого ли мурашки пробежали у меня по коже — или виной тому была ширина его плеч или цвет волос, стянутых заколкой, которая серебрилась в солнечных лучах?..

— Трудность, сударыня, связана с поводом обряда. Кажется, он просто не умер.

И в нежном свете зари мой любимый обернулся и поприветствовал меня, не позволяя усомниться в том, жив он или мертв. В его безоблачных голубых глазах отражалась душа моего Кейрона, а в улыбке сияла вся радость вселенной.

Эпилог

Я слишком быстро сдалась тогда, ожидая возвращения Кейрона в тюремной камере дворца. Ему пришлось идти намного дальше, чем Герику, и это было намного труднее, поскольку он уже считал себя мертвым. И все же мольбы Герика удержали его у Черты, и он не смог отринуть уверенность нашего сына в том, что только одной жизнью необходимо пожертвовать — жизнью искалеченного духом Д'Нателя.

Герик объяснял, что во сне он почувствовал какое-то «шевеление» в голове. Возможно. Как бы то ни было, он вернулся посидеть с отцом остаток ночи и застал там Барейля, обмывающего Кейрона, чтобы подготовить его к погребению. Герик так и не сказал мне, что он делал, пока Барейль занимался своим делом. По словам дульсе, он сел в темноте и заснул. Но я предполагаю, что он вошел в темную, холодную оболочку отцовского тела и поддерживал в ней жизнь, дав Кейрону время найти путь назад. Возможно, вода для обмывания была чуть холодновата, застенчиво признался дульсе, но он даже не предполагал, что она достаточно холодна, чтобы разбудить мертвого.

Кейрон с Вен'Даром вместе решили не сообщать дар'нети о том, что человек, которого они знали как принца Д'Нателя, выжил в своей последней битве с лордами. Хотя его тело все еще давало приют душе Кейрона, на самом деле гневный и печальный Д'Натель умер. Его страсти больше не влияли на Кейрона, а Кейрон больше не обладал силой Наследника. И порочный сын Д'Нателя должен остаться мертвым, казненным рукой отца. У Герика не было желания помогать Вен'Дару объяснять, как четвертый лорд Зев'На готов был пожертвовать жизнью, чтобы уничтожить своих злобных наставников и защитить несчастнейший из миров. Слишком долго пребывали в смятении люди Гондеи. Им нужно двигаться вперед и исцеляться.

Так что позднее тем же днем, как только свежепомазанный Вен'Дар сумел избавиться от своих помощников и доброжелателей, чтобы проводить нас по Мосту Д'Арната, мы тихо исчезли из Гондеи, попрощавшись только с Айме и Барейлем. Принц оставил нас в выбранном мной месте — на тихой улочке Монтевиаля — с обещанием навестить нас в Вердильоне, как только он сможет выкроить время.

Мы вернули Роксану домой тем же вечером, воспользовавшись опаловой брошью ее матери, чтобы незаметно попасть во дворец. Как мы и подозревали, Радель поразил Эварда теми же чарами, какие использовал и для меня. О причинах мы могли только догадываться. Кейрон настаивал, что Радель просто пытался спугнуть нас, заставив вернуться в Вердильон, где ему было проще влиять на Герика. С еще большим цинизмом, чем мой муж, я предположила, что Радель хотел посеять хаос в человеческом мире, чтобы в дальнейшем подтвердить мнение своего семейства о людях, недостойных внимания дар'нети. Когда мы нажали на Герика, чтобы узнать и его точку зрения, он высказал догадку, что Радель наслаждался властью, которую лорды дали ему вместе с оком, играя с могущественнейшим из человеческих владык, как дети мучают муравьев или букашек.

В ту ночь Кейрон с Гериком вместе освободили короля Лейрана от месяцев молчания, и мы увидели нашего старинного врага, окруженного любовью и заботой его ясноглазой жены и дочери. Мы не стали задерживаться, чтобы ответить на его бестолковые вопросы или выслушать благодарности. Даже сострадание Кейрона было небезгранично.

Роксана снабдила нас в дорогу деньгами, лошадьми, обещаниями и всеми подарками, какие мы только могли принять. Она поцеловала в лоб удивленного Паоло, с предложением своей дружбы, если та ему когда-нибудь понадобится, а потом сжала руки Герика, пристально глядя на него, словно затем, чтобы запечатлеть в памяти его образ.

— Ты ведь возвращаешься назад, верно?

Герик кивнул, стрельнув глазами в нашу сторону.

— Сперва провожу их до дома нашего старого друга в Валлеоре.

Роксана кивнула, словно ничего другого и не ожидала.

— Тебе будет недоставать моей помощи.

— Да уж, точно, — фыркнул Герик.

Роксана не засмеялась, но стиснула его руки так, что у нее самой побелели костяшки.

— Ты поймешь, что многие люди готовы тебе помочь. Но иногда тебе придется попросить. Не забывай об этом.

Потом она отпустила его и подтолкнула к лошади. Когда Герик уселся в седло, она вошла в освещенную факелами привратную башню, и решетка с лязгом опустилась за ней.

Через пару дней после восстановления власти, так упрямо и умело сохраненной его королевой, король Эвард издал два указа, которые показались бы неслыханными еще несколькими годами ранее. Колдовство, само по себе, больше не было преступлением, поскольку чародеи трудились рука об руку с королем, чтобы положить конец странным беспорядкам прошлого года. Второй указ, гласивший, что женщины могут владеть собственностью и наследовать титулы отцов, в пояснениях не нуждался.

Менее интересным для народа Лейрана, но довольно-таки значимым для нас с Кейроном оказался конверт, последовавший за нами в Вердильон, где мы собирались еще немного погостить у Тенни. В нем лежали документы на Виндам и титулы графа и графини Гольтских, свободные вот уже шестнадцать лет. Хоть нас и терзало жестокое искушение позаботиться о доме Мартина, но все же мы не намеревались ничего принимать из рук Эварда. Вопрос решила небольшая записка, сопровождавшая документы. В ней значилось лишь: «От благодарных родителей». Так мы могли это принять.

Герик остался с нами лишь ненадолго, чтобы убедиться, что мы понимаем, как изменилась его жизнь, и не станем слишком беспокоиться о нем, когда они с Паоло отправятся в Северный Валлеор, где, по слухам, варварское племя вторглось в Четыре королевства. Если портал все еще существует, сказал он нам, он отведет одиноков обратно в Пределье и останется с ними, пока они не перестанут в нем нуждаться. Он обещал прислать весточку сразу, как только ему будет о чем рассказать.

Спустя долгие тревожные недели усталый всадник с мятым письмом в кармане постучал в дверь, сообщив, что оно было оставлено в таверне на севере Валлеора вместе с обещанием золотой монеты тому, кто доставит его нам. Я заплатила человеку и распечатала послание.

Дорогие мои матушка и отец, вот первый раз, когда мне приходится вам писать. Я нашел одиноков в добром здравии, благодаря наставлениям, которые дал им Паоло, прежде чем мы покинули Пределье. Баллеорские жители их не привечали, но и не вредили им, поскольку их было много, причем некоторые — устрашающей наружности. Думаю, о них еще долго будут судачить в трактирах. Но теперь я забрал их домой, и они принялись за работу, восстанавливая свои оплоты и возобновляя торговлю. Немногие башни уцелели, включая малую часть моей собственной резиденции, так что сейчас нам приходится довольно сложно. Нужно работать долгие часы только для того, чтобы накормить всех. Зато огненные бури им не угрожают, и испуганные валлеорцы на них не рычат и не гоняют прочь, так что никто не жалуется. Мы еще не знаем, выжили ли дикие существа, оставшиеся здесь, так что восстановили стражу до тех пор, пока не убедимся, что в ней нет нужды.

Самая значительная новость недели — одна из одинокских девушек понесла, впервые. Думаю, Паоло придется найти повитуху во время следующей поездки в Валлеор и убедить ее отправиться с ним. Это великая загадка для одиноков, дай я в этих вопросах не очень-то смыслю. А они думают, что я знаю все!

Несмотря ни на что, Исток уцелел. Я понимаю теперь, что он знает не больше, чем я сам, но зато помогает мне мыслить четче, задавать себе вопросы, так что теперь, мне кажется, я выношу довольно разумные суждения и устанавливаю нужные правила.

Думаю, Паоло будет часто мотаться туда-сюда. Он говорит, что ему нужны прикосновения солнца и вкус вяленого мяса, иначе он становится раздражительным. Хотя мы часто пользуемся порталом в Валлеор, портал в Авонар исчез полностью. Наверное, потому, что я больше не сын Наследника Д'Арната. Паоло считает, что это плохо, но я, пожалуй, не сожалею об этом. У меня нет ни малейшего желания когда бы то ни было возвращаться в Гондею.

Когда мы немного обустроимся, я надеюсь, вы приедете навестить нас, Я знаю, вы оба могли бы дать мне множество полезных советов. Я не настолько глуп, чтобы считать, будто знаю все необходимое хорошему правителю, но не могу все бросить и уйти учиться этому еще лет десять. У них больше никого нет. К счастью, у них нет и чрезмерных ожиданий, поэтому мы друг друга устраиваем. И мне здесь самое место.

Знайте, что я думаю о вас каждый день. И не важно, по каким мирам мы ходим, я чувствую ваше присутствие и вашу веру в меня, и они дают мне силы делать все, что необходимо. Мне потребуется еще какое-то время, чтобы привыкнуть к тому, кто я сейчас и кем я был прежде. От осознания, как близко я был к тому, чтобы вернуться в Зев'На, мне становится тревожно.

Но в пещере Истока больше нет ока. Вместо него — сплошная каменная стена. И из расщелины в скале пробивается деревце, пока что еще только прутик, слишком маленький, чтобы узнать его вид. Мне нравится думать, что это знак жизни, которую вы подарили мне. Я обещаю сделать все возможное, чтобы вырастить его.

Ваш любящий сын, Герик.

Кейрон начал писать историю своего народа в нашем мире — работа, о которой он мечтал с тех пор, как впервые попал в Университет. И он снова исцеляет, негласно, пока мы не убедимся в том, что новый указ Эварда в силе. Мы живем в сторожке в Виндаме, поскольку главное здание слишком разрушено, чтобы его перестраивать. Я работаю над восстановлением садов Мартина.

Редкие письма Герика рассказывают нам об одиноках, солнечных камнях и растущих башнях, о маленьких победах и огромных разочарованиях в себе, но очень мало о нем самом. Ничего о шрамах, которые, боюсь, уходят гораздо глубже, чем те, что у него на руках. «Тревожно». И мне тоже тревожно. Кейрон рассказал мне о последнем проклятии Зиддари: «Ты — наше орудие…»

Действительно ли погибли лорды? Герик и Кейрон верят в это. Вен'Дар тоже. Навестив нас в этом месяце, принц рассказывал, как общество, сложившееся за время непрерывной войны в Гондее, начало разрушаться, словно башни Зев'На, обратившиеся в щебень в миг победы Кейрона и Герика. Но хотя я радуюсь каждому утру, когда просыпаюсь рядом с Кейроном, я крепко прижимаюсь к нему по ночам, когда наступает неизбежная темнота.

Оглавление

Кэрол Берг . «Сплетающий души»

  ПРОЛОГ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Эпилог

Реклама на сайте