«Дар»

Алексей Фурман Дар

Рваная пелена низких туч ненадежно укрывала землю от света звезд и полной луны. Под самыми тучами над бескрайним лесом летела большая, похожая на ворона черная птица. Уже не первую ночь кружила она, и еще десятки таких же странных птиц над теми местами, которые давно забывшие сюда дорогу люди называли теперь не иначе как «глухолесьем».

Вот уже несколько месяцев каждую ночь в преддверии и сразу после полнолуний взлетали и без устали кружили над темным лесом черные птицы, высматривая в этом лесу что-то, одним им ведомое.

До сегодняшней ночи их поиски не увенчались успехом. Равнодушно пролетали они над убогими руинами величественных некогда замков, над заросшими развалинами городков, над разрушенными мостами. Над незарастающими пустошами, усыпанными проржавевшими насквозь обломками оружия и выбеленными временем костями тех, кому не довелось закончить свой земной путь в Возносящем Огне. Над зловещими долинами, в которых день и ночь клубился странный мерцающий туман…

Ощупывая землю цепкими взглядами, для которых не была помехой никакая тьма, птицы продолжали кружить. И сегодня одной из них повезло. Далеко-далеко на востоке в темном лесу блеснула светлая точка. Низкие тучи озарились отсветом земного огня. Всего на мгновенье… но птице хватило и этого — определив направление, она сильнее заработала крыльями, направив свой полет к источнику, казалось, угасшего уже света…

Всполох, который увидела птица, был вспышкой костра, горевшего в центре обширной поляны, поросшей короткой густой травой. Тесным кольцом обступали поляну высокие ветвистые деревья. Отблески неровно горящего пламени отражались бликами в их странной, будто отполированной до блеска, гладкой черной коре.

Костер горел урывками, будто пытаясь разорвать сковывающую его неведомую силу и время от времени добиваясь в этом успехов — пламя, пожиравшее совсем небольшую кучку толстых кривых веток, то опадало, бледнея, то, гудя и выбрасывая снопы искр, вздымалось к темным небесам, наливалось ослепительной белизной, которая просвечивала даже сквозь плотные кроны окружавших поляну деревьев. Одна из таких вспышек и выдала местонахождение костра внимательной черной птице.

Вспышки пламени следовали друг за другом в каком-то сложном, завораживающем ритме. И в такт им налетал резкими порывами невесть откуда берущийся ветер, заставлявший тревожно шелестеть листву чернокорых деревьев.

Странный костер окружали широким полукругом семь темных фигур. Отблески пламени выхватывали из тьмы то бурую ткань плаща, то бледное лицо с неподвижно застывшими чертами и возбужденно сверкающими глазами. Судя по этим лицам, проступающим и снова тонущим во тьме, собравшиеся в полночный час на поляне были людьми. Обычными или нет — другой вопрос, хотя, если подумать, откуда бы взяться в самом сердце Глухолесья обычным людям? В неровном свете костра можно было разглядеть, что головы всех семерых были обриты наголо, на груди у каждого из них тусклым золотом поблескивали одинаковые медальоны в виде свернувшихся в кольцо змей.

Все семеро сидели, поджав ноги, лицом к огню. Еще один, восьмой, расположился у самого костра. Его лицо было освещено ярче, чем у прочих, и хотя в чертах этого лица не было на первый мимолетный взгляд ничего необычного, приглядевшись повнимательнее, о нем уже точно никак нельзя было сказать, что оно принадлежит человеку.

Сохраняя каменно неподвижное выражение, лицо это непрерывно менялось так, как никогда не могло бы меняться человеческое лицо. Изменения эти плавно перетекали друг в друга, и на первый взгляд их можно было принять за игру света, бросаемого нервно пульсирующим костром. Однако внимательный наблюдатель — случись ему оказаться в эту пору поблизости — мог бы заметить, что на самом деле игра света была тут ни при чем.

Вот прошелестел в кронах обступивших поляну деревьев выпавший из ритма ленивый ночной ветерок, и лицо застывшего у костра существа налилось темной зеленью и глянцево заблестело, точно молодая омытая дождем листва.

Вот пискнула где-то в траве осторожная лесная мышь, и лицо это вытянулось, и будто бы проступила на нем мелкая серая шерсть.

Вот вскрикнул где-то неподалеку филин, и шерсть в пляшущем свете костра стала казаться уже не шерстью, а темными перьями, и нос сидящего выгнулся горбом, заострившись, точно птичий клюв…

А вот стихло все, и костер вдруг с громким треском выбросил к темному небу целую тучу сверкающих искр. И налились глаза сидящего красным светом, и озарилось лицо изнутри пламенными бликами так, будто было прозрачной маской, укрывшей горящий за ней огонь.

Но вот лицо существа потемнело, оно прикрыло веками светящиеся зловещим огнем глаза и низким, глухим голосом произнесло:

— Он здесь.

Над поляной прокатился приглушенный тревожный вздох. Гортанные выдохи сидящих вокруг костра слились в низкий вибрирующий гул. Пламя костра взбухло, с ревом взметнувшись сияющим столбом, едва ли не вровень с верхушками деревьев, и залив все вокруг слепящим светом. А когда оно опало, темных фигур на поляне стало на одну больше.

Возникшая из ниоткуда девятая фигура застыла по другую сторону костра в той же позе, что и остальные восемь. Лицо новоприбывшего полностью скрывала тень наброшенного на голову капюшона. Тем, кто смотрел на него сквозь струи горячего воздуха, поднимавшиеся от поникшего костра, казалось, что черный силуэт постоянно колеблется, будто бы не имея сил — или желания? — принять жесткие очертания.

Впрочем, всем остальным казалось то же самое…

Костер, будто израсходовав в яростной вспышке все силы, почти совсем угас. Лишь слабые язычки бледного, почти не дающего света пламени пробегали время от времени по рдеющим угольям. Поляна погрузилась во мрак, особенно густой и непроницаемый после только что угасшего ослепительного всполоха.

— Х-хоурс-с… — свистящим эхом пронеслось над поляной, и стих ветерок, и замерли в страхе лесные обитатели. — Эс туэ минрэ…

— Я звал тебя, Урлан, — подтвердил тот, кто сидел ближе всех к костру. Он говорил на одном из человеческих языков. В последних отблесках угасшего огня его лицо стало похожим на вырезанную из темного дерева маску. Тот, кого он назвал Урланом, склонил укрытую капюшоном голову и проговорил, медленно и четко выговаривая слова:

— Я слушаю тебя, Хоурс.

— Я сделал все, как ты сказал, — негромко, с расстановкой проговорил Хоурс. — Ты оказался прав: они не готовы.

Урлан медленно покивал головой.

— Мы отступились слишком рано, — продолжил Хоурс. — Слишком рано мы предоставили их своей собственной судьбе.

— Они утратили связь с Неведомым, — проговорил Урлан низким шелестящим голосом.

— Увы, это так. Они сбились с пути. Они не стали теми воинами, которые нам нужны. Они поддались страху и предпочли свободе ложную надежность. Они отгородились от Мира Верой и Знанием и променяли живое Чувство на мнимое Понимание. В них нет силы. — Хоурс покачал головой. — Они не готовы.

— Время Великой Битвы близится… — Урлан вскинул голову, и в тени капюшона сверкнули две желтые искры. В полном безветрии угли угасшего костра в мгновенье ока раскалились до бела и выплеснули из себя жаркое пламя. — Лонринги сильны как никогда, и они не упустят благоприятного для себя момента. Нам нужна эта раса. Мы не отдадим ее лонрингам. В грядущих битвах люди должны быть с нами. Или их не должно быть совсем…

Услышав последние слова Урлана, сидящие за спиной Хоурса зашевелились. В их сдержанных жестах, в том как они переглядывались друг с другом, сквозило тщательно скрываемое беспокойство.

Урлан медленно повел головой, будто обводя семерых внимательным взглядом. Под этим взглядом те, один за другим, снова замерли в напряженной неподвижности.

— Кто они, те, кого ты привел с собой? — спросил Урлан, закончив осмотр.

— Они те, кто ближе всего стоит к предначертанному людям Пути. Они те, кто готовы принять нашу помощь, чтобы вернуться на Путь.

— Они воины? — Ни удивления, ни радости не прозвучало в холодном голосе Урлана.

— Они могут ими стать.

— Таких, как они, много?

— Мало, Урлан. Очень мало.

— Времени осталось немного. Человеческая раса может вернуться на нужный нам Путь?

По бесстрастному лицу Хоурса пробежала мимолетная тень неуверенности.

— Я не знаю, Урлан. Я посеял в мире людей семена Силы, но те, в ком они прорастают, считают их проклятьем. Большинство из них просто не способно контролировать наш дар. Даже смутное ощущение близости с безграничной Неизвестностью приводит их в отчаяние и толкает на безумие. Неуправляемая Сила пробуждает в них лишь злобу и ненависть ко всему живому…

— Таковы они все? — Урлан расспрашивал без пристрастия, но сила, звучавшая в его низком голосе, не давала даже помыслить о том, чтобы оставить его вопрос без ответа.

— Нет, — Хоурс едва заметно качнул головой. — Не все. Немногие способны сохранить себя, если и не управляя Силой, то по крайней мере сдерживая ее. Некоторые из тех, кто не стал избранником, находят в себе силы помочь другим удержаться на грани безумия…

— Как? — по тону чувствовалось, что безразличие Урлана дало трещинку.

— Укрепив их волю своим духом.

— Как? — терпеливо повторил Урлан.

— Ценой собственной жизни.

— Ценой собственной жизни… — эхом отозвался Урлан и добавил, не дожидаясь дальнейших пояснений: — Что ж, возможно, мы еще не потеряли этот мир. Возможно… ты пробыл здесь дольше других, Хоурс. Мне видны твои мысли. Но тебе известно так же, как и мне: нет ничего более далекого от истины, чем ясная и четкая мысль, какой бы она ни была. Что говорят тебе чувства? Какова судьба этого мира?

Хоурс смежил веки. Его лицо прорезалось глубокими резкими морщинами, в свете костра кожа его стала похожа на кору дерева, а потом разгладилась и почернела. Ни единый порыв ветра не нарушил неподвижности воздуха, и все же зашелестела листва, заскрипели ветви обступивших поляну деревьев…

Прошло немного времени, и Хоурс открыл глаза.

— Судьба людей еще не решилась, но распутье близко. На переломе времен люди сами изберут свой путь. Выбор, как всегда, будет уделом немногих, остальным не останется ничего иного, как следовать новому Пути…

— Да будет так, — Урлан согласно склонил голову. — Что с другими?

— Они не хотят прихода Лонрингов, но и возвращение людей на путь Воинов их не радует. Они боятся повторения нашей прошлой неудачи…

— Люди не Схаты, — подал голос Урлан. — Мы не повторяем своих ошибок. Человеческий разум способен выдержать бремя Силы. Люди могут стать Истинными Воинами… — И, помолчав, добавил: — Теоретически.

— Древние сомневаются, в этом и, учитывая, что им пришлось пережить, их можно понять, — заметил Хоурс. — Однако это не имеет большого значения. Древние Народы слишком стары для того, чтобы ощутить Изменения и стать реальной силой в грядущей Войне. Они не способны ни помочь нам, ни помешать. Мне кажется, они не способны даже определиться — пока ими правит лишь бессильное раздражение и глухая зависть к избранникам.

— И все же они должны сделать выбор. Их колебания могут быть на руку Лонрингам. Не стоит недооценивать Силу, какой бы малой и косной она нивыглядела. Тот, кто кажется тебе слишком слабым, чтобы стать твоим союзником, может оказаться неожиданно сильным врагом…

— Да будет так, как ты говоришь, Урлан. — Хоурс расправил плечи и поднял лицо к темному небу. — Да станет известно наше решение Древним Народам! Да сделают они свой выбор: либо следовать за людьми по обретенному Пути, либо исчезнуть на веки вечные с лица этого Мира! И пусть решение наше не покажется им слишком жестоким, ибо слишком многое поставлено на карту!

Хоурс опустил голову. Его лицо вновь почернело и на несколько мгновений покрылось жесткими черными перьями, заострившийся нос блеснул в свете костра стальным блеском.

Урлан молча склонил голову, остальные поклонились в ответ.

Костер вспыхнул последний раз и угас окончательно. Полная луна, выглянувшая через несколько минут в прорыв туч, осветила пустую поляну. Покрывавшая ее ровная густая трава нигде не была примята, и лишь холодное пепелище в центре не давало поверить в то, что все только что случившееся было пустым мороком.

Под налетевшим порывом холодного ветра тревожно зашелестели листвой окружавшие поляну черные деревья. Из кроны одного из них бесшумно вылетела большая черная птица и, раскинув широкие крылья, полетела над бескрайним лесом на запад…

«…и настали Великие Сумерки, и Повелители Ужаса воцарились над людьми. И не было в их правленье ни правых, ни виноватых, ни мудрых, ни безумных, ни добродетельных, ни низких, ибо зиждилась власть Повелителей на Законе Хаоса.

И никто не мог знать своей доли. И никто не мог угадать, чем обернутся для него слова и дела его.

И никто не мог выбирать между добром и злом, потому что не было в мире ни добра и ни зла, и не было ни света и ни тьмы, а один только Ужас, объявший собой все сущее.

И было так, пока не зажглась в сердцах людей Истина, дарованная им Светлыми Богами…»

«Воцарение Светлых Богов», первая Книга Священного Девятикнижия

Глава 1

Перевалившее за полдень солнце жарким слепящим светом освещало мощеную белым камнем дорогу, невесть кем и когда проложенную через дремучие Восточные Леса — кое-как обжитую людьми окраину Глухолесья. Плотно подогнанные одна к другой плиты размером примерно полтора на полтора аршина были окаймлены по краю полуистершейся вязью рун незнакомого никому из живущих ныне людей языка. Знойный воздух зыбкими потоками поднимался вверх от разогретого камня. Легкий ветерок, чуть слышно шелестевший листвой вековых дубов, не приносил прохлады. Несмотря на то, что лето не перевалило еще и за середину, трава вокруг дороги уже успела пожелтеть и скукожиться от непрекращающейся вот уже несколько недель редкостной жары. Птицы затихли, пережидая полуденные часы, и лишь кузнечики, не умолкая, ошалело стрекотали в жухлом травостое.

По дороге ехал одинокий всадник. Копыта идущего неспешным шагом гнедого коня выбивали из каменных плит глухой стук, который, слетая с дороги, тут же тонул в обступивших ее зарослях медвежьей ягоды.

Конь не был обременен ни седлом, ни даже уздечкой — похоже, всадник не испытывал в них нужды. Свободно выпрямив спину и небрежно бросив ладони на бедра, он мерно покачивал в такт конским шагам наголо обритой головой и без особого интереса озирал подступивший к дороге лес. Во внешности всадника не было ровным счетом ничего примечательного, за исключением, разве что, его лица. Мало кому из единожды в него взглянувших хотелось увидеть это лицо еще раз.

В отличие от изнывающего на жаре коня, седок, казалось, совершенно не замечал палящего зноя — на его загорелой коже не было заметно ни единой капельки пота. И когда, изредка поднимая голову, всадник с одобрительной улыбкой поглядывал на ослепительное дневное светило, он, как ни странно, совершенно не щурил глаза.

Наряд всадника даже самому внимательному наблюдателю ничего не сказал бы о роде его занятий. Одетый просто, но не бедно, он мог бы быть и охотником, и наемным охранником, и небогатым торговцем, но определено не был ни тем, ни другим, ни третьим. При нем не было ни оружия, ни поклажи, только тощая кожаная сума на плече, да продолговатый сверток за спиной — вот и все добро, которое всадник вез с собой.

Конь тревожно всхрапнул и, невпопад ударив копытом, остановился. Всадник разочарованно вздохнул — так ведь хорошо все шло! — и, наклонившись, похлопал коня по шее.

— Спокойно, спокойно. Я его тоже чую. Ничего страшного, сейчас разберемся.

Соскользнув с конской спины на дорогу, седок постоял, прислушиваясь, потом сделал шаг по направлению к подступившим в этом месте вплотную к дороге кустам. В залитом солнцем переплетении ветвей не было совершенно ничего подозрительного. На взгляд неискушенного наблюдателя.

Вот при стихшем ветерке слегка шелохнулась ветка. Вот чуть заметно дрогнул куст. Сквозь тени листьев проступило на мгновенье что-то еще более темное, чем сами эти тени. Лениво шевельнувшийся ветерок донес едва уловимый кисловатый запах.

Человек на дороге укоризненно покачал головой.

— Ведь вот сам напрашиваешься! — попенял он кому-то скрытому от него стеной придорожного кустарника. Обернувшись через плечо, человек коротко бросил коню:

— Стой тут, я скоро.

Конь скосил черный глаз, прянул ушами и, фыркнув, тряхнул головой. Так, будто ему и в самом деле был понятен смысл человеческой речи.

Человек снял с плеча суму и опустил ее в придорожную траву. Потом поправил сверток за спиной и, недолго думая, нырнул в заросли. Продравшись через кустарник, он оказался в царстве зеленоватой тени, которое охраняли от солнечного света тесно сомкнувшиеся кронами могучие дубы. Человек повел головой и втянул носом воздух. К обычному лесному запаху прели и живого дерева примешивался слабый животный дух.

Человек, бесшумно ступая, неспеша побрел по толстому ковру палой листвы. Ни единый звук не сопровождал его движения, он шел не тревожа опавшие веточки, и даже сухие листья не шуршали у него под ногой. Человек шел, рассеянно помахивая сорванной на ходу веточкой и беспечно поглядывая по сторонам, и если бы не его бесшумный шаг готового ко всему хищника, могло бы показаться, что он вышел на приятную прогулку, не грозящую ровным счетом никакой опасностью. Однако, не пройдя и двух десятков шагов, он остановился, и от его мнимой беспечности не осталось и следа.

Путь ему преграждал лежащий на земле трухлявый ствол толстенного дерева. Снисходительно усмехнувшись, человек присвистнул и негромко хлопнул в ладоши.

Мгновенье спустя из-за поваленного дерева показалась волчья голова. Угрожающе рыкнув, зверь одним прыжком легко перемахнул через ствол и встал перед человеком. Теперь стало ясно видно, что волком зверь не был.

Похожий на волка мордой и очертаниями тела, он был черен как смоль и размерами превосходил самого крупного из серых лесных разбойников само малое раза в два. Не спуская с человека горящих злобным огнем желтых глаз, зверь оскалил вершковые клыки и издал звук, похожий одновременно на яростный рык и приглушенный вой. Человека обдало волной кислого смрада, и он брезгливо поморщился. Звук, исторгнутый звериной глоткой, пробирал до самых печенок и был полон такой лютой злобы, что у того, кто хоть однажды его слышал и умудрился остаться после этого в живых, долго еще шевелились волосы на голове от одних только воспоминаний.

— А не слишком ли обнаглел ты, братец? — ласково поинтересовался человек, глядя на зверя с насмешливой улыбкой. — Неужто не видишь: день на дворе.

Зверь утробно заворчал, недовольный тем, что его знаменитый рыко-вой не произвел на человека никакого впечатления, и без дальнейших препирательств прыгнул, намереваясь, очевидно, одним махом покончить с несговорчивой добычей.

Но не тут-то было. Не ожидавший ничего подобного охотник сам в одно мгновенье превратился в беспомощную жертву. Увернувшись в последнее мгновенье от бестолково щелкнувших клыков и отклонившись в сторону, человек с неожиданной для его худощавого склада силой схватил летящего зверя за загривок и, быстро присев, со всего маху шмякнул того оземь. И, прежде чем зверь успел опомниться, человек коротко ударил локтем и, переломив ему хребет, сразу же отскочил в сторону.

Зверь взвыл и, бессильно щелкая клыками, бешено заработал пока еще послушными ему передними лапами, разрывая лиственный ковер и силясь подползти к человеку. Тот присел на корточки и спокойно заглянул зверю в глаза. Встретившись взглядом с человеком, волк-переросток неожиданно замер. В его желтых глазах, вытесняя ненависть и злобу, вспыхнул запоздалый страх.

— Не признал меня сразу-то? — человек со вздохом покачал головой. — Бывает…

Неуловимо быстро ударив зверя костяшкой указательного пальца в область между глазом и ухом, человек прекратил его мучения. Зверь уронил проломленную башку на изрытую лесную подстилку и затих. Желтые глаза, еще мгновенье назад горевшие злобным страхом, потухли и остекленели…

Человек посидел немного на корточках, задумчиво глядя на черную тушу убитого им зверя, затем, удивленно покачав головой, поднялся во весь рост. Неожиданно откуда-то сверху, из переплетения дубовых ветвей, до человека донесся звук, похожий на растянутое воронье карканье. Победитель мгновенно подобрался, и тут со стороны дороги раздалось короткое испуганное ржание.

— Ах ты ж… — человек стремглав кинулся на звук. Выскочив на дорогу, он увидел, что опоздал: коня нигде не было видно. С противоположной стороны дороги слабо колыхались изломанные кусты. Человек, не раздумывая, нырнул в заросли и почти сразу наткнулся на своего коня.

Несчастное животное, вытянув шею, неподвижно лежало на правом боку. Из разодранного живота на окровавленную землю вывалилась груда дымящихся кишок. На этот раз человек шел, не скрываясь. Конь, услышав шаги, судорожно всхрапнул и, дернувшись, поднял голову навстречу хозяину. Его наполненные слезами глаза с мольбой смотрели на человека.

Тот с досадливым вздохом опустился на колено, и, подхватив одной рукой голову коня, положил другую ему промеж ушей.

— Не успел я, ты уж прости…

Конь протяжно, со стоном вздохнул.

— Спи, — приказал человек, сосредоточенно нахмурив брови. Конь слабо дернул копытом, глаза его потускнели, дыхание остановилось. Человек осторожно опустил потяжелевшую конскую голову на землю и, поднявшись на ноги, повернулся лицом к лесной чаще. Туда уводила рваная цепочка кровавых следов.

— Беги, беги, — мрачно усмехнувшись, пробормотал человек. — От меня не убежишь. В живых я тебя не оставлю, уж можешь не сомневаться.

Выбравшись на дорогу, бывший всадник подобрал свою суму и со вздохом перекинул ее через плечо.

— А так хорошо все начиналось, — пробормотал он без особого, впрочем, сожаления и добавил громче, обращаясь к кроне ближайшего дерева: — Видать и правда недобрые здесь места, коль уж волколаки средь бела дня караулят путников у дороги.

Ответом ему стало согласное воронье карканье.

Глава 2

Деревня замерла и притихла, придавленная и оглушенная захлестнувшим ее страхом.

Люди избегали произносить вслух слово, нагнавшее на них смертный ужас, но изгнать его из своих мыслей были не в силах.

Это страшное слово помнил каждый, помнил каждое мгновенье, независимо от того, чем был занят и о чем говорил вслух. Помнил днем, когда с подозрением вглядывался в лица соседей (и — чего уж там! — собственных домочадцев), пытаясь разглядеть в них то, чего никогда до этого не замечал. Помнил ночью, когда, запершись в своем доме, в ожидании лютой смерти с замиранием сердца прислушивался к каждому шороху за стеной. Помнил на людях, в семье, наедине с самим собой…

Шестнадцать человек, четыре двора за два неполных месяца — такую дань собрал с деревни не знающий жалости кровожадный выродок. Он не щадил никого — ни женщин, ни стариков, ни детей. Не брезговал он и животиной, перерезав уже чуть не половину деревенского стада.

Собственно, с животины все и началось. В одну не самую прекрасную ночь накануне полнолуния к востоку от деревни, со стороны недалекого Глухолесья, слышался странный вой — вроде как волчий, но не совсем. Деревенские, покумекав сообща, решили, что так выть мог, пожалуй, только волколак. И хотя до сей поры эти твари обходили деревню стороной, решено было, что на следующую ночь в ночное с лошадьми пойдут не мальчишки постарше, как обычно, а взрослые мужики. Сказано — сделано. Идти вызвались четверо и, прихватив с собой собак, рогатины да колы покрепче, добровольные пастухи с вечера отправились стеречь табун.

На следующее утро лошади с рассветом в деревню не вернулись. В общем-то ничего страшного в этом не было: ну мало ли, задержались немного, раньше, что ли, такого не бывало? Беспокоиться было как будто бы не о чем, тем более, что ночь прошла тихо, и со стороны выгона до деревни не донеслось ни единого подозрительного звука. И все же у жены деревенского бортника, который среди прочих ушел караулить лошадей, сердце чуть не с полночи было не на месте. Вскоре после рассвета женщина хватилась младшего сына и не смогла его найти. Со слов старших братьев она узнала, что малец еще до рассвета потихоньку выскользнул из избы — не иначе как побежал проведать, как дела у отца.

Жена бортника пообещала в сердцах выпороть сорванца как сидорову козу за своеволие, но особого значения его исчезновению не придала. Вернется с отцом, куда он денется! Несмотря на неотпускающую тревогу, ей и в голову не пришло, что средь бела дня в двух шагах от деревни с мальчишкой может случиться что-то недоброе. Знала б она, как все повернется…

Не дождавшись до полудня ни мужа, ни сына, встревоженная мать всполошила родню и соседей. Те, впрочем, и сами начали уж волноваться о судьбе табуна и караульщиков. Несколько мужиков, ругаясь, бросили работу и отправились искать пропавших, благо до выгона, где деревенские обычно пасли лошадей, было недалеко.

Первым нашелся сын бортника. Мальчишка, сжавшись в комок, сидел под кустом возле тропы саженях в двадцати от выгона. Белый как полотно, он молчал в ответ на все расспросы и, казалось, вообще не узнавал никого из соседей и родственников. Один из ушедших на поиски понес мальчишку обратно в деревню, остальные двинулись дальше. И вскоре им стало ясно, что именно приключилось с мальчонкой.

Зрелище, которое открылось их глазам на выгоне, вполне могло напугать до потери чувств не то что шестилетнего пацана, а и взрослого, матерого мужика.

Места, в которых стояла деревня, хоть и были глухими, но, вообще-то, испокон веку считались спокойными и безопасными. От воров да грабителей деревню надежно стерегли княжеские дозоры. Хоть и далеко стояла деревня от замка, но князь — да хранят его Боги! — вотчину свою не давал в обиду никому.

Нелюди в этих краях почитай что и не было. Точнее быть-то она, само собой, была — куда ж без нее! — но держалась скромно и носа лишний раз не высовывала. Бывало, конечно, покуражится иногда леший над заплутавшими грибниками, водяной пощекочет купальщикам пятки, аль кикимора пугнет расшумевшихся девок с дальнего болота, так ведь нелюдям тоже скучно в лесу-то, вот и воюют они со скукой, кто как может. Однако до сей поры забавы их, если разобраться, были вполне безобидными и особого вреда никому не причиняли.

Что до нежити, то она если и водилась в окрестностях деревни, то людям на глаза и подавно старалась не попадаться, жилья сторонилась и вообще существования своего никак не проявляла. Поговаривали, что в том была большая заслуга княжеского жреца, который как никто другой умел склонить Богов к благосклонности и упросить их взять под защиту княжьих подручников.

Да что говорить — деревню и волки-то почти не тревожили! Разве что в совсем уж лютые зимы, когда животина деревенская становилась для серых разбойников единственной надеждой на выживание. Но даже и тогда, забравшись в хлев либо овчарню, серые без меры не безобразили, брали столько, сколько нужно, и без толку скотинушку не резали.

В общем, не жизнь была в деревне, а малина. Девки, что ходили по грибы да ягоды, без страха пропадали целыми днями в лесу. Матери не боялись оставлять на речке без присмотра совсем малых детей, а пастухи приглядывали за пасущейся животиной в полглаза, да и собак с собой почитай что никогда и не брали.

Теперь спокойному житью пришел конец.

Обширная луговина, служившая до того дня пастбищем деревенскому табуну, стала для того табуна страшным местом, где принял он лютую смерть. Лошади полегли почти все — стреноженные, далеко убежать они, само собой, не смогли. Туши были истерзаны так, будто трудилась над ними целая стая взбесившихся волков. Плохо было то, что убившие лошадей сделали это не ради пропитания: ни одна из разорванных туш не была даже слегка обглодана. Но не это было страшнее всего. Вперемешку с останками лошадей по бурой от застывшей крови траве было разбросано то, что осталось от их пастухов…

На самом краю луговины, прямо у того места, где кончалась ведущая на выгон тропка, лежала в траве окровавленная голова бортника. На лице его застыло выражение такого несказанного ужаса, что у людей, при взгляде на него, мороз продирал по коже. Над поляной висел тяжелый запах крови и чего-то еще, чего-то незнакомого, но вызывающего в душе самые мрачные предчувствия.

Завернув страшную находку в рубаху и собравшись немного с духом, мужики осмотрели выгон и ближайшие кусты в поисках следов ночного татя. В окрестных зарослях отыскался пяток обезумевших от страха лошадей. Собак сыскать так и не удалось, и в деревню они больше не вернулись…

Зато следов ночных изуверов нашлось в избытке, и очень странные это были следы. Странные и… нехорошие. Одолеваемые недобрыми предчувствиями мужики послали гонца в деревню за дедом Прохором. По молодости Прохор был пожалуй что лучшим охотником и следопытом во всей округе. Довелось ему повидать и иные края, когда был он с княжеской дружиной, еще при отце нынешнего князя, на последней войне с Уздольем. И хотя сейчас лет ему было немало, и на охоту Прохор давно уже не ходил, сохранил он до старости острый глаз да сметливый ум, а памяти его и молодым не грех было бы позавидовать. Часто обращались деревенские к Прохору за наукой да советом. Вот и сейчас нужно им было его мудрое слово.

И Прохор, осмотрев следы, сказал свое слово. И слово это было таким, что у всех жителей деревни кровь начинала стынуть в жилах, стоило им его услышать…

Глава 3

Остывшее за долгий летний день с белого каления до тусклого багрово-алого накала солнце медленно клонилось к далекому горизонту.

Бесконечный лес, начинаясь у самого рва, простирался по холмам от стен замка во все стороны, насколько хватало глаз, и, казалось, нет ему ни конца, ни края.

Молодой ратник, заступивший в ночную стражу, подставил лицо последим солнечным лучам и невесело вздохнул. Угораздило ж его попасть в караул именно сегодня! Из-за пологого холма, сносимые легким ветерком, чуть наискосок поднимались в синеющее небо тонкие дымные струйки. Деревня княжеских подручников готовилась к празднованию Солнцестоя. Самые короткие «воробьиные» ночи, самые длинные дни в году — время торжества Небесного Огня и всевластия Светлых Богов. Лучшее время для начала важных дел, время радости, время дарующего жизнь Света.

Празднование обычно начиналось с вечера и продолжалось всю недолгую летнюю ночь до самого рассвета, а потом и весь следующий день. Завтра утром ратник сменялся, и до вечера у него оставалась масса времени, чтобы как следует напраздноваться. Это, конечно, утешало, но не сильно — для молодежи, по понятным причинам, самой интересной частью праздника была именно предшествующая ему ночь. Э-э-эх, вот уж невезуха, так невезуха!

В другое время молодой ратник запросто мог бы поменяться дежурством с кем-нибудь из товарищей.

Но только не сегодня. Никакой особой нужды у него не было, а так, за здорово живешь, кто ж согласится в самую веселую ночь в году караулить вместо него ворота? И главное, чего их караулить-то? Ратник с досадой плюнул через стену в ров.

Конечно, не его ума дело обсуждать волю князя, но если все-таки подумать, то круглосуточная стража у ворот замка и на его стенах была пустой тратой времени. От кого, спрашивается, они его охраняли, если на сорок верст вокруг единственными людьми были жители подручной князю деревни? А охранялся замок так, будто стоял он не в лесной глуши, а на границе с Уздольем, где, по слухам, мирных людей и по сей день тревожили набегами недобитые хазры.

Замок, впрочем, и правда стоял на границе. Но граница-то была с чем? С Глухолесьем, где всех и обитателей-то было: нежить да нелюдь. Дальше к востоку люди уже не селились. А нежити, они, конечно, соседи малоприятные, но в замок наверняка не сунутся. Вот деревню — да, охранять надо. В особенности после того, что стряслось в последнее полнолуние. Стражник зябко поежился и втихаря порадовался тому, что его-то защищают по ночам крепкие замковые стены, ворота и ров с водой.

Так чего, спрашивается, еще и караулить? Запер на ночь ворота, и спи себе спокойно. Тем более, что жрец заговорил воду во рву, наложил на нее какие-то чары, отпугивающие любую нечисть…

То есть, конечно, не чары! Стражник прекрасно знал, что жрецы даже слова этого не любят, а все больше толкуют о «помощи Богов». Хотя, если честно, простому человеку было очень и очень непросто заметить большую разницу между… хм, «колдовскими» — а как еще назвать? — деяниями жрецов, и делами не слишком жалуемых ими колдунов.

С деревней у жреца получилось похуже, чем с замком. Он, конечно, и там просил Богов о помощи, но сразу предупредил, что наверняка обещать ничего не может. Рва вокруг деревни не было, и полностью перекрыть доступ туда нечисти было, похоже, не так-то просто даже для Богов. Да не услышит этого жрец!

В деревне вся надежда была на княжескую стражу. Хоть и говорили старики, что против оборотня обычному человеку нипочем не выстоять, стражник по молодости лет не очень-то им верил, наивно полагая, что в открытом бою ни одна нежить не устоит против десятка профессиональных дружинников.

Воевода Ильнар дело свое знал на зубок, и таких бойцов готовил для князя из деревенских парней, что и в царской гвардии поискать. Так по крайне мере говорил сам князь, когда бывал в хорошем расположении духа. Соглашались с ним и старики, которые помнили еще последнюю войну и не понаслышке знали, каковы в бою царские бойцы. Нынешней княжеской дружине воевать, конечно, не пришлось, но воевода держал бойцов в строгости и пренебрегать воинскими упражнениями не позволял. Наверное, поэтому они и были не хуже царских гвардейцев?

Так, может, тогда и правильно, что в замке держали такую дисциплину, будто вокруг шла война?

Запутавшись в своих мыслях, стражник прислонил к стене алебарду, стащил с головы шлем и, взъерошив пятерней льняные кудри, выглянул в бойницу. Ничего нового он, естественно, не увидал. Заросшая зеленой ряской вода во рву, подъемный мост, который в последние годы поднимался хорошо если раз в пару недель, да и то лишь для того, чтобы проверить и смазать механизмы. И не единой живой души…

Редкий лес вокруг рва почти насквозь просвечивался косыми лучами низкого солнца. Воевода приказывал деревенским рубить деревья для своих нужд поближе к замку. Люди, конечно, ворчали для виду — таскать, дескать, далековато, а про себя тихо радовались, что не заставляют их, как положено по всем правилам оборонного искусства, вырубать на пол-полета стрелы вокруг замка всю растительность подчистую. Хотя Ильнар, будь его воля, наверняка так бы и сделал. Но тут, по всему видать, сказал свое слово князь. ушедшим за ним в глухие леса подручникам и без того хватало забот, чтобы валить на их плечи еще и эту, бесполезную, в общем-то, в этих краях повинность. Ведь даже бдительный воевода вряд ли смог бы внятно ответить, против кого в этих безлюдных краях можно было бы держать осаду!

Ратник вздохнул. Вода во рву упала против обычного почти на треть. И это несмотря на то, что со дна били многочисленные, круглый год не иссякающие ключи. И чего с погодой творится? Минувшей зимой стояли такие морозы, что лопались стволы вековых дубов, а речка в деревне промерзла чуть не до самого дна. Теперь вот с ранней весны такая жара стоит, что бабы в поле, бывает, не выдерживают — валятся без чувств. Но вот что странно: греча да рожь прут ввысь на удивление споро. Все-таки места здесь, что и говорить, изобильные прямо таки на диво.

А все ж таки гиблые…

От ворот замка уходила на запад широкая дорога, по прямой прорезавшая лес почти на версту. Дорога хорошая, что и говорить. Что за люди (да и люди ли?) ее мостили, стражник не знал, но дело свое они делали на совесть. Даже сейчас, спустя неведомо сколько лет после того, как эту дорогу проложили через эти леса, ни единая травинка так и не смогла пробиться к свету между плотно подогнанными друг к другу каменными плитами. Наполовину истершийся узор неведомых рун на этих плитах иногда, в самые глухие ночи, начинал светиться слабым красноватым светом, и тогда над дорогой слышался едва уловимый шепот, будто кто-то невидимый медленно повторял слова незнакомого языка. Было это, конечно, жутковато, но жрец уверял, что опасности в этом нет никакой, и на дорогу можно выходить в любое время без всякой опаски. Сам он, бывало, так и делал: бродил среди ночи по отсвечивающим древним письменам и вроде как вслушивался в странный шепот. Все остальные, несмотря на заверения жреца, предпочитали по ночам на дорогу не выходить. Да и днем все больше пользовались проложенными через лес обходными тропами.

Ратник вздохнул: что ж, строить раньше умели, с этим не поспоришь. Взять хоть этот замок — ведь не одна сотня лет ему, это уж как пить дать, а стоит почти как новенький. Кем он был построен, для кого, не мог доподлинно ответить даже жрец. Судя по высоте потолков и размерам дверных проемов, существа, построившие замок, статью не сильно отличались от нынешних людей, и это, пожалуй, было все, что можно было о них сказать хоть с какой-то долей уверенности. От прежних владельцев остались лишь голые стены, да странные узоры на потолках и полах. Узоры, похожие на те, что украшали дорожные плиты, но, по счастью, не светящиеся и не шепчущие.

Конечно, и князь не поскупился: несусветную уйму деньжищ вбухал в ремонт и внутреннюю отделку. Мастера приезжали аж из самого Стольграда, таких за гроши не наймешь. Раскорчевка места под деревню да под поля для своих подручников тоже обошлась недешево. Пришлось нанимать батраков, а то своими-то силами ковырялись бы, пожалуй, до… долго, в общем. Но Рольф, он был такой — если уж что в голову втемяшилось, стену каменную лбом проломит, а своего добьется.

Благо была у него возможность в деньгах не мелочиться. Владел он немалыми состояниями, да и земли свои на старом месте продал не за дешево. Умел Рольф складывать денежку к денежке, но и для людей своих никогда монет не жалел. Заботился воистину как отец о детях и платил за службу по-царски. Был, правда, князь крут нравом, и попасться ему под горячую руку было, порой, все равно, что сесть голой задницей на горящие угли. Но зато и отходил Рольф быстро и зла подолгу ни на кого не держал. А уж если обижал кого несправедливо, так потом и вину свою заглаживал так, что обиженному еще и завидовали.

Стражник замер и прислушался. Ему показалось, что тишину нарушил посторонний звук. Вроде как конское копыто стукнуло о камень. Парень снова выглянул в бойницу. Нет, дорога пуста, на мосту никого. Точно, показалось. Да и кто, на ночь глядя, мог подъехать к замку по дороге? Незваных гостей в этих местах отродясь не случалось.

Оно и понятно: по доброй воле нормальные люди редко заходили так далеко на восток. Как ни убеждал жрец, что бояться нечего, а на душе у княжеских подручников было неспокойно. Неспроста ведь не селились люди в Глухолесье. Старики да редкие заезжие торговцы (а такие, по счастью, бывали, поскольку богатство и щедрость Рольфа еще не успели забыться в обжитых местах), сказывали, что по всему Тридолью леса вырубались да выкорчевывались под пашни да города. И только на востоке не люди наступали на лес, а наоборот. И догнивали в глуши брошенные деревни, и ветшали облюбованные нежитью пустые замки.

И вроде не было в этой части Глухолесья никаких явных опасностей, а только жилось здесь людям неспокойно. Просто душа была не на месте. Без всяких на то причин. Иногда стражник думал, что если жрецы правы и грозит людским землям новый Сумрак, то придет он определенно с востока.

И чего Рольфу взбрело в голову поселиться в этих краях? Подручник, конечно, не может просить у своего князя отчета о его решениях, но, как известно, шила в мешке не утаишь, и кое-какая правда о мотивах князя в народ просачивалась.

Старики говорили об этом неохотно, но иногда из них все же удавалось кое-что вытянуть. Поговаривали, что над родом Рольфа висит какое-то страшное проклятье. Будто бы это проклятье и убило его жену. А князь после ее смерти, решил бежать из обжитых мест, чтобы в лесной глуши укрыть от злой напасти своих детей.

Стражник слышал эту историю с разными подробностями не один раз, но, если честно, не очень-то верил. В колдовстве он разбирался плохо, но в одном был уверен наверняка: если уж на тебе висит проклятье, от него не убежишь и не спрячешься ни в какой глуши. Да и что это за проклятье такое, что даже их жрец (а он хоть об этом и помалкивал, а среди своих явно был не из последних) не смог с ним совладать? Всякому ведь известно, что ни один колдун не сравнится в силе с тем, кто умеет говорить с Богами…

Из деревни даже через холм долетел звонкий девичий визг, следом нестройным хором забрехали собаки. Стражник с завистью вздохнул. Живут же люди! А тут торчи всю ночь у ворот. Да еще со жребием не повезло: выпало стоять над воротами первые полночи. Соха, напарничек, сейчас выдрыхнется внизу в караулке, и к утру будет как огурчик. А тут, если сон переборешь, так потом до утра так толком и не уснешь. А перед праздничком-то не мешало бы как следует выспаться. Хоть и не тот, что всегда, будет в этом году праздник…

Стражник, нахмурившись, бросил мрачный взгляд на небесный свод, на котором уже робко пробивались сквозь вечернюю синь первые звездочки. У многих, ох, у многих в этом году совсем не праздничное вышло к празднику настроение! Однако ж и не показать Богам свою радость от того, что явили они людям свою светлую силу, было никак нельзя. Вот и жрец сказал: празднику быть. Только вот каким-то получится в этом году веселье?

Вот и ратники княжеские, которых отпустил из замка воевода, пошли на праздник, не снимая мечей.

Полнолуние, конечно, еще не завтра, однако ж беззаботно жечь костры, пить хмельную медовуху и бегать вдогон с девками по лесу ночь напролет, как всегда бывало на Солнцестой, в этом году мало кто отважится… Впрочем, сам стражник, будь у него такая возможность, пожалуй что и отважился бы. А может, и еще кое-кого уговорил бы составить компанию. Э-эх, не повезло! Хотя, если подумать да взглянуть на дело с другой стороны, то ничего еще и не потеряно. И если днем в праздничном настроении все удачно сладится, то пошептаться ночкой в лесу и завтра будет не поздно…

Солнце медленно опустилось за горизонт, дневной свет постепенно истаял и угас, по земле неторопливо, но уверенно расползлась ночная тьма. Ратник, как и положено, проводил дневное светило Благодарственным Словом и приготовился бороться со сном. Строго приказа зажигать на ночь факелы воевода не давал, и стражник решил обойтись пока без этого. Тем более что яркие звезды и чуть неполная луна давали достаточно света, чтобы можно было разглядеть и мост за воротами, и замковый двор.

Пользуясь тем, что в темноте из окон замковых башен его не было видно, ратник присел на корточки и, привалившись спиной к теплой стене, прикрыл глаза. Воздух понемногу остывал от ночного зноя, и приятная прохлада расслабляла и освежала одновременно. Почувствовав через какое-то время, что его все сильнее клонит в сон, ратник усилием воли стряхнул дрему и поднялся на ноги. Походил туда-сюда, разгоняя кровь, и решил, что садиться больше не стоит — того и гляди опозоришься, заснешь. По опыту стражник знал, что отогнать сон можно было, заняв голову чем-нибудь таким, о чем меньше всего думалось в лениво-дремотном состоянии. Опять-таки по опыту он знал, что лично ему в таких случаях хорошо помогают мысли… о девках. Ратник попробовал представить себе, что происходит (или, точнее, могло бы происходить, будь обстановка поспокойнее) сейчас в лесу вокруг деревни, и желание уснуть если и не улетучилось совсем, то уж, во всяком случае, значительно ослабло.

В приятно-возбуждающих грезах время ночного дежурства текло незаметно. Раззадоренная воображением молодая кровь взыграла так, что, глядя во все глаза на дорогу, стражник дорогу-то эту пожалуй что и не видел. А виделось ему сейчас нечто совсем иное…

Злой порыв холодного ветра неожиданно ударил замечтавшемуся стражнику в спину. Невесть откуда повеяло грозовой свежестью. Ратник обернулся и раскрыл рот от удивления: уже на доброй половине неба звезды потонули в непроглядной тьме. А передний край идущих сплошной массой черных как смоль грозовых туч уже совсем вплотную подобрался к луне. И когда только успели?! Ведь было яснее ясного…

Неслышно подкравшаяся — по-другому и не скажешь! — гроза будто почуяла, что ее обнаружили, и решила больше не таиться: где-то у невидимого во тьме горизонта сверкнула зарница, потом еще одна чуть в стороне от первой. Не прошло и минуты, как молния ударила уже на полпути от горизонта до замка. Над землей прокатился приглушенный расстоянием раскатистый гром. Налетевший ветер донес шум ливня, бросил в лицо мелкую водяную пыль. Стражник торопливо нахлобучил шлем и, покрепче сжав алебарду, выругался сквозь зубы: мало ему невезенья, так еще и погода сюрпризец подбрасывает!

А тучи были уже над головой. Свет ночных светил померк, тьма сгустилась до того, что не видно было пальцев на вытянутой руке. И тут на лес и на замок сплошным косым потоком обрушился злой, колючий ливень. Стражник едва успел развернуться спиной к ливню, как порыв ураганного ветра едва не сбил его с ног. Хорошо еще, что рядом была стена! Рубаха под кольчугой за считанные мгновенья промокла насквозь. И почему никто не догадался устроить на надвратной площадке навес от дождя?! Извилистая молния ударила совсем рядом с замком. Громовой раскат заглушил оглушительный треск разбитого небесным огнем дерева. У невольно сжавшегося ратника екнуло сердце. Задохнувшийся, наполовину ослепший от текущей по лицу воды, он выглянул в бойницу и обмер.

Рядом с дорогой горело расколотое надвое дерево. Яростное пламя, будто не замечая льющей с неба воды, жадно пожирало живую древесину и сырую листву, бросая вокруг зловещие, изжелто-белыеотсветы. Впрочем, долго гореть ему не пришлось: еще один ураганный порыв, еще один удар сплошного ливня, и на месте могучего дуба осталась лишь слабо рдеющая сквозь тьму, уродливая головешка. Ветер, который дул теперь, казалось, сразу со всех сторон, окатил ратника плотной волной запахов гари и водяного пара…

Испуганно ругнувшись, молодой ратник тут же возблагодарил богов за то, что пока еще жив, и собрался уже бежать вниз в караулку за щитом, чтобы хоть как-то прикрыться от хлещущего ливня — промок-то он уже до последней нитки в исподнем, но хоть дышать будет полегче, — как вдруг…

Снизу, от ворот, раздался громкий нетерпеливый стук. Поначалу ратник не поверил своим ушам — показалось, поди, в грохоте-то. На всякий случай он выглянул в бойницу, но разглядеть что-то в кромешной тьме было мудрено. Неподалеку сверкнула молния, и ратник с изумлением понял, что ему не послышалось: у ворот и правда кто-то стоял. Принесла же нелегкая! Во вспышке новой, на этот раз совсем близкой, молнии ратник успел разглядеть обритую наголо голову, и к его удивлению примешалась изрядная доля тревоги. Человек у ворот был не из местных. Во всей округе стражник не знал никого, кто носил бы подобную «прическу».

Улучив момент между двумя ударами грома, парень заорал, пытаясь перекрыть шум ненастья:

— Эй! Чего надо?!

В следующую секунду он с криком ужаса отшатнулся от стены. Услышав оклик, пришелец поднял голову, и очередная молния на мгновенье выхватила из мрака его лицо. Этого мгновенья оказалось волне достаточно, чтобы увидеть жуткую правду: у ворот стоял не человек!

— Соха!!! — проорав имя напарника в идущую в сторожку переговорную трубку, парень трясущимися руками достал из закрытой ниши пузатый светильник. Порадовавшись мельком, что не забыл подлить в светильник тягучей «подгорной крови», ратник, моля всех Светлых Богов о том, чтобы ливень не затушил слабенький язычок огня, с третьей или четвертой попытки запалил конец пропитанного той же горючей смесью шнура. Голубоватый огонек, которому, на самом деле, были нипочем ни ливень, ни ветер, весело пробежал по шнуру за стену, и через полминуты над воротами вспыхнул специально для таких случаев установленный «факел» — оглобля в мужицкую руку толщиной, на которую намотали чуть не пуд пропитанной все той же «подгорной кровью» пакли.

Увидев отблески разгоревшегося за стеной факела, стражник справился с первым испугом и немного пришел в себя. Вот тебе и стены, вот тебе и заговоренная вода! А нежить-то чихала и на жреца, и на все его заговоры! И ведь даже не полнолуние сегодня… Стиснув челюсти, чтобы не стучать зубами от знобкой дрожи, и в который уже раз проклиная про себя свое невезенье, стражник снова выглянул за стену. Превозмогая себя, он еще раз глянул на незнакомца — тот, к счастью, остался на месте — и тут же облегченно перевел дух.

В рвущемся по ветру неестественно белом свете факела, парень увидел, что ошибся: чужак был страшен, с этим не поспоришь, но он несомненно был человеком. Просто вся левая половина его лица представляла собой сплошной уродливый шрам — будто неведомое чудище полоснуло его наотмашь когтями…

И, пожалуй, что не один раз.

Немного приободрившийся ратник успел еще мимоходом подивиться везенью — если это можно так назвать — незнакомца, который умудрился при таком увечье сохранить целыми оба глаза.

Сейчас эти глаза с легким прищуром внимательно смотрели на ратника. Нибьющий в лицо ливень, ни ослепительный свет факела, казалось, не доставляли чужаку ровным счетом никакого неудобства. А вот ратник вдруг почувствовал себя неуютно.

Факел над воротами был пристроен таким образом, что большая часть света от него падала на мост. Ратник был уверен, что в темноте, в дождь, против света пришелец не может его видеть. Он знал это совершенно точно. И все же каким-то образом ощущал, кожей чувствовал: видит. И ощущение это было не из приятных…

По-хозяйски пристальный взгляд незнакомца заставил ратника зябко поежиться. Он только сейчас, будто очнувшись, всей шкурой ощутил принесенную грозой прохладу, особенно ощутимую после стоявшей весь день удушливой жары. Да еще на ветру в липнущей к телу насквозь промокшей одежде.

— Так чего надо-то? — неприветливо осведомился ратник.

— Это замок князя Рольфа? — в свою очередь поинтересовался чужак.

— Ну, а если и так? Тебе-то что за дело?

— Н-да, — чужак покачал головой. — Неласково вы тут гостей встречаете.

— А ты гость? — прищурился ратник.

— А что, не похож? — чужак криво усмехнулся, отчего его физиономия стала еще неприятнее. — Ваш князь посылал за мной. Я ведун.

— Опаньки… — пробормотал вполголоса ратник. Веселенькое ему выпало дежурство, ничего не скажешь! Да где же этот напарничек?! Чтоб его… Стражник приложил ладони к переговорной трубке, и, приблизив к ним губы, рявкнул во всю мощь легких:

— Соха!!!

Вот ведь дрыхнет, паразит! Ни гроза его не разбудила, ни предыдущий окрик. Ратник с опаской подумал, что криками своими, поди уж, и в замке всех переполошил, а этому хоть бы хны! Конечно, вряд ли кто-то в башнях смог не проснуться при таком-то грохоте, а все ж таки хорошо, что окна княжеских покоев выходят на другую сторону, а то поутру не избежать бы им обоим выволочки! Князь-то ведь даже и сегодня не вышел из замка, так жрец один в деревню и пошел.

Хвала Богам, на этот раз подействовало: снизу, из сторожки, донесся металлический грохот и забористая матерщина. Проснулся, голубчик!

Заспанный Соха, с фонарем в руке, запнувшись о порог сторожки, вывалился во двор замка. Чудом удержав равновесие на скользкой от дождя брусчатке и огласив двор новыми ругательствами (ох, не слышит воевода!) парень задрал голову и, прикрыв рукой глаза от хлещущего ливня, отыскал взглядом едва видимый на фоне встающего из-за стены слабенького зарева силуэт напарника и на всякий случай уточнил:

— Фрол, ты?

— Нет! — раздраженно бросил стражник.

— А кто? — тупо поинтересовался туго соображавший спросонья Соха. Вот же дубина!

— Дед Пихто! — медленно закипая, отрезал второй стражник.

— А чего ты орешь?! — неожиданно вызверился проснувшийся наконец окончательно Соха.

— Тише ты! — цыкнул на него первый стражник. — Перебудишь всех!

— А то ты всех уже не перебудил! — чуть тише, но все еще с вызовом буркнул неласковый спросонья Соха.

— Поогрызайся мне еще! — осадил его напарник. Разница в возрасте у них была всего ничего, но Соха попал в дружину на полтора года позже, и, значит, должен был относиться к более опытному товарищу с должным почтением. Ох, и борзая молодежь пошла!

— Ведун к нам в гости пожаловал, ясно? — со значением сообщил первый стражник.

— Да ты че? — лица Сохи в темноте было не разобрать, но в голосе звучало искреннее удивление. — Правда, что ль? — И без долгих разговоров направился к лестнице, ведущей к площадке над воротами.

— Ты куда прешь? — удивился такой наглости первый стражник.

— Так глянуть хочу, интересно же!

Нет, ну совсем обнахалился молодняк! И ведь не боится ничего: лезет смотреть на ведуна, будто это ручной медведь на ярмарке, а о том не думает, во что такие «поглядушки» могут ему обойтись! Не понравится вот ведуну, как на него глянули, и мало ли чего он потом попросит в награду за свои труды? Жить-то, конечно, будешь, но лишних забот можешь огрести полон рот!

— Я вот те щас гляну! — грозно пообещал старший стражник. — Глянет он! А ну живо дуй за воеводой, пока зубы целы!

О том, чтобы побеспокоить самого князя, стражник даже и не подумал. Мало ли: может, никакой это не ведун, да и не звал его никто. Объясняйся потом, из-за чего поднял переполох! Нет уж, пусть лучше Ильнар разбирается. Хотя, конечно, если дело пустое, воевода тоже по головке не погладит… Эх, жаль, жрец ушел в деревню! Ну, да ничего не поделаешь, не самому ж ему с незваным гостем разбираться.

— Да ладно тебе, — неуверенно протянул Соха, остановившись на всякий случай на середине лестницы. — Я ж по быстрому, только одним глазком.

— Кому сказал, дуй! — стражник шагнул вперед и сжал кулаки. Злость на молодого напарника немного потеснила беспокойство, по-прежнему заполнявшее его душу. — Не зли меня!

Молодой по тону догадался, что это уже серьезно, и больше препираться не стал. Развернувшись, он, ругаясь втихомолку, нарочито неторопливо спустился по лестнице и, огибая разбиваемые дождем зеркала луж, ленивой рысцой припустил к ближней башне, которую князь отдал в распоряжение своим ратникам. Стражник над воротами проводил взглядом мерно покачивающийся фонарь в руке Сохи и клятвенно пообещал себе, что сегодня же поутру полной мерой отвесит напарничку на орехи. Вот в сумраке расширилась вертикальная светлая полоса, в падающем из раскрытой двери свете Фрол увидел, как Соха все так же лениво, по-собачьи, стряхнул с себя дождевую воду и лишь после этого соизволил наконец нырнуть в башню, аккуратно притворив за собой дверь. Ох и раздолбай!

Порывистый ветер умерил свою злость, дождь понемногу стал стихать, сопровождавшие уходящую грозу молнии теперь все больше били где-то вдалеке, и непроглядную темень немного разбавляли лишь отсветы горящего за стеной факела. Завывания ураганного ветра и оглушительный грохот грома сменились негромким шелестом слабеющего ливня.

Нечего сказать, веселенькой выдалась самая короткая ночь этого года… Стражник зябко передернул плечами и вздохнул: удачно начинается праздник!

Воевода соображал гораздо быстрее Сохи (ну, на то ведь он и воевода!), и вскоре Фрол увидел сквозь моросящий дождичек, как в стражевой башне вновь открылась дверь. В освещенном проеме стоял сам Ильнар в кольчуге (интересно, он, что же, и спит в ней?) и с мечом на поясе. В руке воевода держал яркий светильник с зеркалом в задней части. Такой светильник бросал свет не во все стороны, а только туда, куда хотел державший его в руке. Очень удобная штука, когда хочешь кого-то или что-то рассмотреть, сам оставаясь невидимым. Рядом с Ильнаром, виновато опустив голову, переминался с ноги на ногу Соха — видать, уже получил от воеводы за нерасторопность. И поделом!

За спиной Ильнара толпились остальные ратники. За то короткое время, что воевода стоял на крыльце, то ли прислушиваясь, то ли обдумывая следующий шаг, Фрол успел их пересчитать. Восемь. Воевода вел с собой всех, кто остался на эту ночь в замке, за исключением таких же, как Фрол, стражников на стенах. Видать, дело и вправду серьезное.

Новость была не самая лучшая, и все же у Фрола отлегло от сердца. И от того, что он не оплошал и все сделал как надо (а ведь промелькнула мысль — после того, как он убедился, что незваный гость все же человек, — послать этого гостя подальше и до утра никого не тревожить). Но, главное, от того, что теперь можно было переложить ответственность на плечи тех, кому положено лучше знать, что и как надо в таких случаях делать.

А воевода уже шел через двор напрямик по лужам к воротам. Фрол расправил плечи и втянул живот, стараясь выглядеть бравым воином, а не мокрой замерзшей курицей. Хотел было спуститься навстречу, но вовремя опомнился, сообразив, что вряд ли дождется от воеводы благодарности за то, что оставил пост и подозрительного чужака без присмотра.

Елки, палки! У стражника противно екнуло в груди: как же это он про гостя-то забыл?! А ну как тот уже сбежал? Или еще того хлеще: взобрался по отвесной стене и уже готовится сигануть во двор замка? Ведь если чужак и впрямь ведун, от него можно ожидать всего, чего угодно! А уж если нежить…

Стражник метнулся к стене и, снова забыв об осторожности, быстро выглянул в бойницу. Запоздало выругав себя за такую безалаберность, стражник с облегчением убедился в том, что гость — хвала Богам! — остался на месте. Хотя и заметил его Фрол не сразу. Чужак отошел к стене рядом с воротами и теперь, лениво привалившись к ней спиной и сложив руки на груди, равнодушно пялился куда-то в темноту. По крайней мере Фролу показалось, что равнодушно, потому как увидеть сверху выражение лица гостя он, само собой, никак не мог.

— Голова на плечах надоела? — Воевода был уже рядом, и голос его был неласков. В нем не было ни гнева, ни раздражения, но тон был таков, что у Фрола по спине побежали мурашки еще крупнее и холоднее тех, что остались от грозы.

— Ну и что ты на меня уставился? — строго спросил воевода. — Кто тебя учил вот так высовываться в бойницу, когда у ворот неизвестно кто стоит?

— Так ведун там… — промямлил Фрол первое, что пришло ему в голову.

— Так тем более! — по-прежнему негромкий голос Ильнара зазвенел от сдерживаемой ярости. Он приблизил свое лицо к лицу Фрола, и тому стоило большого труда остаться неподвижным и не отвести глаз. Глаза воеводы горели яростным огнем, усы топорщились, на скулах ходуном ходили желваки. Но даже в ярости Ильнар, надо отдать ему должное, головы не терял и про осторожность не забывал: фонарь он держал так, что свет его падал во двор замка.

— Да хоть Повелитель Ужаса! Эка невидаль — ведун! Ты воин или баба деревенская, чтоб, раскрыв рот, пялить на него зенки, как на ярмарочную диковину? Да с такой дисциплиной ты из первого же настоящего боя не вернешься! Еще и до дела не дошло, а у тебя уж весь ум из башки улетучился! Тьфу! — воевода зло сплюнул и раздраженно оттолкнул сникшего Фрола в сторону. — А ну, дай сам посмотрю, что там за ведун такой!

Фрол с невольным уважением отметил про себя, что и тут воевода не сплоховал: не сунулся очертя голову в бойницу, выставляя лоб напоказ чужаку. Сунув фонарь в руки Фролу и отобрав у стоявшего рядом ратника копье с широким, отполированным до зеркального блеска плоским наконечником, Ильнар выставил его в бойницу, сам оставаясь под прикрытием стены. Повертев наконечник, чтобы поймать отражение гостя, воевода замер на время, вглядываясь в то, что открылось ему в отражении. Наглядевшись, воевода поглубже нахлобучил снятый с того же бывшего копьеносца шлем и осторожно выглянул в бойницу.

— Эй, гость дорогой! — не слишком приветливо позвал воевода. — Каким ветром занесло тебя в наши края?

— Совсем еще недавно я думал, что попутным! — из-за стены донесся приглушенный смешок. Стражники, поднявшиеся на надвратную площадку, замерли, напрягая слух. — Но теперь я в этом сомневаюсь.

— Так ты, говоришь, ведун? — недоверчиво поинтересовался воевода.

— Точно, — согласился гость. — Именно так и говорю!

— А чем докажешь?

— А какие доказательства тебя устроят? — в свою очередь полюбопытствовал чужак.

— Ну, хоть медальон ваш змеиный покажи! — чуть помедлив, раздраженно бросил воевода.

— Не дорос я еще до медальона! — усмехнулся чужак и, в голосе его послышалась неприкрытая насмешка.

— Та-ак… — вынырнув из бойницы, воевода задумчиво подергал себя за ус. Его тяжелый взгляд уперся во Фрола. — Так откуда, говоришь, он взялся?

— По всему видать, из леса вышел! — с готовностью доложил стражник. — С дороги я глаз не спускал, по ней к замку никто не подходил!

Ильнар вытер с лица дождевую влагу и, покачав головой, проворчал:

— Глаз он не спускал! Как же… Ладно, пойдем поглядим, что за гость к нам припожаловал!

— Так он это… — нерешительно подал голос кто-то из стоявших рядом ратников. — И правда ведун, аль нежить какая?

— А вот сейчас и разберемся, — буркнул воевода, спускаясь по лестнице. — Открывай ворота!

Потянувшиеся следом ратники беспокойно крутили головами: разобраться-то следовало бы до того, как открывать ворота. Жреца неплохо было бы позвать, да подмогу из деревни. Дело-то недолгое, протрубить в рог, а там и глазом моргнуть не успеешь, как окажется странный гость в надежном окружении. Опять же, если с ним что не так, то со жрецом-то оно сподручней было бы. Так или примерно так думали почти все стражники, однако высказать свои сомнения вслух никто из них так и не удосужился. Все знали: если уж воевода что решил, его не своротишь — в этом они с Рольфом два сапога пара.

Оставшиеся внизу стражники споро взялись за исполнение приказа. Коротко лязгнул отодвигаемый засов…

— Луки наготове держать! — на ходу скомандовал воевода. — Отворяй!

Тонко скрипнули воротные петли, двинулась тяжелая створка, пропуская внутрь свет факела… Еще миг, и воевода с копьем в руке решительно шагнул наружу. Следом за ним на мост выскользнули четыре стражника с оружием наготове. Остальные остались внутри, на подхвате.

Фрол оказался среди тех, кто вышел за воеводой на мост. Караулить над воротами остался Соха, так что на этот раз все правила были соблюдены. В одной руке Фрол сжимал алебарду, в другой — врученный ему воеводой фонарь. По эту сторону стены толку от фонаря было как от козла молока: ворота и мост по прежнему освещал зажженный Фролом факел. Ветер почти стих и теперь факел горел ровно, разливая вокруг свет, немногим уступавший по силе солнечному.

Чужак отлепился от стены и окинул слегка удивленным взором решительно нахмурившихся ратников. Теперь, когда Фрол видел лицо гостя с близкого расстояния, его увечье еще сильнее бросалось в глаза. Четыре толстых бугристых шрама наискось пересекали лицо чужака, начинаясь с середины лба и заканчиваясь под левой скулой. Прошлись бы когти неведомого зверя (в том, что шрамы оставлены именно когтями, Фрол почти уже не сомневался) чуть ниже, и чужаку в клочья разорвало бы шею, прошлись бы чуть в стороне — и вытек бы глаз. «Повезло парню…», — мрачно хмыкнув про себя, подумал Фрол. Приглядевшись к гостю повнимательнее, Фрол с удивлением отметил, что, если бы не шрамы, в лице чужака, пожалуй, и не было бы ничего страшного или отталкивающего. Нормальное человеческое лицо — по виду никогда и не скажешь, что ведун. Поди, и девкам нравился до того, как приобрел эти свои… «украшения».

— Вот так гостеприимство… — начал гость, с усмешкой скользнув взглядом по алебарде Фрола и граненым наконечникам наложенных на тетивы стрел…

Закончить фразу он не успел. Ильнар прянул вперед, тонкое копье метнулось из его ладони точно живое, посеребренный и заговоренный жрецом наконечник молнией прочертил воздух и клюнул гостя в шею.

Ильнар продемонстрировал блестящее владение оружием: останови он копье мигом позже, и гость сейчас бы уже умирал, захлебываясь собственной кровью. А так наконечник лишь слегка проколол кожу рядом с кадыком, неглубоко, но вполне достаточно, чтобы пустить кровь.

Чужак замер с открытым ртом. Он не дернулся, не отшатнулся, не сделал даже робкой попытки уйти от удара — он вообще не шелохнулся. Руки так и оставил сложенным на груди. В первое мгновенье после выпада воеводы даже насмешливое выражение его глаз не изменилось. А потом по шее чужака медленно поползла крохотная красная капля…

Ратники, затаив дыхание, не спускали с этой капли глаз. Мгновенье уходило за мгновеньем, но ничего необычного не происходило — ни характерного шипенья, ни пузырей с паром, ни запаха горелой плоти. Ничего. Фрол едва сдержал облегченный вздох. Слава Богам, на этот раз пронесло! Кем бы ни был чужак, он, по крайней мере, был не из нежити.

Теперь оставалось выяснить два вопроса: был ли гость ведуном и… (Фрол почувствовал, как в душе вновь зашевелилось беспокойство) не огорчила ли гостя проверка, устроенная ему воеводой. И если огорчила, то каким боком это может выйти тем, кто вместе с Ильнаром вышел этого гостя встречать?

Тем временем гость, не меняя положения головы, скосил глаза на все еще упертый в его шею наконечник.

— Радушно, ничего не скажешь, — бесцветным тоном проговорил гость, и губы его скривила недобрая усмешка.

Ратники невольно потянули тетивы луков. Когда чужак вновь поднял глаза, Фрол как-то сразу догадался, что он таки огорчился. Стражник через силу сглотнул и покрепче сжал рукоять алебарды. Ох, лучше бы они дождались жреца!

— Ты, говорят, из лесу вышел? — воевода, не растерявшись, брал быка за рога.

— Вышел, — спокойно подтвердил гость, сопроводив свои слова едва заметным кивком.

— Что ж, так всю дорогу лесами и шел? — мрачно уточнил воевода.

— Ну почему же, — чужак пожал плечами. — Я ехал на коне.

Гость, казалось, уже свыкся с приставленным к его шее копьем. Во всяком случае, держался он свободно, даже слишком свободно для человека, который рискует в любой миг обзавестись сквозной дырой в шее.

Глядя в лицо гостя, Фрол попытался определить, куда тот смотрит. Попытался, но так и не смог. Фролу почему-то показалось, что это недобрая примета.

— И где ж теперь этот твой конь? — не скрывая недоверия, поинтересовался Ильнар.

— Верстах в десяти отсюда мы повстречались с парочкой волколаков…

— «Мы»? — зацепился за слово воевода.

— Мы, — невозмутимо подтвердил чужак. — Я и мой конь. Одного волколака я убил, второй задрал коня и ушел.

— И когда же это случилось? — в голосе воеводы прозвучала холодная усмешка.

— Сегодня, точнее уже вчера, после полудня.

Судя по движению головы Ильнара, он обвел гостя с ног до головы нарочито медленным и наверняка убийственно-недоверчивым взглядом. Фрол стоял позади и не видел выражения лица воеводы, но чувства Ильнара были ему понятны. Одежда чужака — кожаная куртка из тонкой кожи и заправленные в короткие сапоги промокшие насквозь холщовые штаны — была хоть и поношенной, но чистой и идеально целой: ни прорехи, ни дырочки, ни разорванного шва. И на самом чужаке ни одной свежей царапинки. Да и оружия при нем никакого не заметно: ни лука, ни копья с поперечиной, которое обычно брали с собой на «дичь» вроде волколака. Ножа на поясе — и того нет, а говорит: «волколака я, мол, убил»! А потом еще и десять верст лесами протопал за полдня пешкодралом… Уж врешь, так хоть ври складно!

Хотя… Фрол почувствовал, как в душу змеей заползает сомнение: ведь если гость и вправду ведун…

— Может, еще скажешь, что ты волколака голыми руками уложил? — воевода хмыкнул с нескрываемым ехидством, давая понять, что не верит ни единому слову чужака. Ратники поддержали Ильнара неуверенными смешками. — Оружия-то при тебе я что-то не вижу!

«А за спиной-то у него что?!» — чуть было не ляпнул вслух Фрол. Тонкий длинный сверток, конец которого торчал из-за правого плеча чужака, выглядел на взгляд Фрола весьма подозрительно. Хотя… Для копья вроде коротковато, для меча пожалуй что тонковато, да и перекрестья с навершием вроде не видать…

— Вообще-то, так оно и было, — помедлив, сообщил чужак. — Голыми руками я его и уложил. Хотя оружие у меня есть.

— Правда, что ли? — съязвил воевода. — И где же оно?

— Я покажу. Если позволишь, — предложил гость, и взгляд его наконец уперся в лицо Ильнара. Фролу как-то сразу стало ясно, что ничего хорошего для воеводы этот взгляд не предвещает. Не было в этом взгляде ни ненависти, ни угрозы, ни презрения к простому смертному, дерзнувшему целить копьем в одного из ведовского братства, а было только холодное равнодушие ко всему на свете, и больше всего к воеводе. Но почему-то равнодушие это нагоняло куда больше страха, чем самая лютая злоба. Фролу подумалось, что если бы это на него вот так смотрел ведун, он нипочем не разрешил бы ему доставать свое оружие. Только вот остановило ли бы это чужака?..

Фрол увидел, как напряглись плечи Рольфа, и, стараясь действовать незаметно, поудобнее перехватил алебарду. В то же время он расслабил руку, в которой держал фонарь, чтобы при первых признаках неладного, не теряя времени, уронить его на землю и двумя руками схватиться за оружие.

— Ну, давай, — разрешил, чуть помедлив, воевода и медленно кивнул. В его голосе прозвучала неприкрытая глухая угроза. Слабая надежда Фрола на то, что благоразумие в душе Ильнара возобладает над гонором, рассеялась, как дымок от лучины.

— Только не вздумай дурить! — предупредил воевода. — А то ведь, если что…

Воевода слегка повернул приставленный к шее гостя наконечник, демонстрируя тому, что его ждет в случае «если что».

— Да какая уж тут дурь, — с усталым вздохом проговорил гость. Затем он нарочито медленно поднял правую руку и стер с лица капельки дождевой влаги. Так же медленно отвел руку в сторону и, коротко дернув кистью, стряхнул с нее воду. Ратники как завороженные проводили взглядами отлетающие в стороны капли. Державшая легкое копье рука воеводы заметно напряглась.

Дождь совсем стих, лишь редкие капли, падая с темного неба, светлыми нитями прочерчивали освещеное факелом пространство. О том, что случилось дальше, у Фрола остались смутные воспоминания — слишком уж быстро все произошло.

Рука ведуна, не останавливая движения, неуловимо резко рванулась к плечу, раздался короткий шелест рассекаемого воздуха, и в тот же миг копье воеводы пробило шею чужака…

Точнее, пробило оно пустое место там, где долю мгновения назад была эта шея. Потому что сам чужак оказался чуть в стороне и ближе к Ильнару. В его вытянутой руке застыл… все-таки меч, язви его! Меч с длинным и непривычно узким клинком и рукоятью без всякого перекрестья. Острие светящегося недобрым зеленоватым светом клинка было вжато справа в шею воеводы.

Ратники не успели и глазом моргнуть, как жизнь их командира повисла на волоске. Фрол запоздало выронил фонарь. Звон от его удара о мост громом ударил по ушам. Фрол вздрогнул и ощутил, как в мгновение ока болезненно сжались внутренности: ему показалось, что неожиданно раздавшийся звук заставил дернуться державшую меч руку чужака и Ильнар…

Но нет, к счастью, только показалось!

Назвавшийся ведуном чужак и бровью не повел, казалось, он вообще не услышал звона разбитого фонаря. Зато стоявшие рядом с Фролом ратники тут же вскинули натянутые до предела луки, нацелив граненые наконечники стрел в лицо чужака. Хорошо хоть стрелять никто не стал! Незваный гость застыл неподвижно, как истукан, ни один мускул не дрогнул на его лице, а в устремленном на воеводу взгляде по-прежнему плескалось ледяное равнодушие.

Чужак ждал. И ратники, стиснув зубы и сжав в руках оружие, тоже, затаив дыхание, замерли в ожидании. Броситься на чужака сейчас, без приказа, скорее всего означало бы обречь воеводу на верную смерть. Все понимали это, как и то, что в эту минуту все зависело от того, как поведет себя Ильнар.

А Ильнар… воевода медленно перенес вес с ноги на ногу и, будто потеряв от напряжения на мгновенье равновесие, чуть качнулся навстречу прижатому к шее клинку. Как воевода и ожидал, чужак слегка ослабил нажим — убивать он никого не хотел. Пока… Воспользовавшись этим, воевода с коротким вскриком нырнул вниз и в сторону, одновременно подставляя под клинок чужака древко своего копья. Защита, конечно, никудышная, но ведь не перерубит же он ее без всякого замаха!

Чужак не стал и пытаться. Вместо этого он молниеносно вычертил своим клинком широкую зеленоватую дугу, и обоюдоострое (как успел заметить Фрол) лезвие его меча встретилось с шеей уклоняющегося воеводы теперь уже с другой, левой, стороны. Чудом успевший остановить свое движение, Ильнар замер в нелепо перекошенной позе и… снова остался жив.

Хотя на этот раз у чужака появился уже более веский повод для того, чтобы укоротить на голову негостеприимного воеводу. И спасибо за это Ильнар должен был сказать своим же ратникам. Услышав вскрик воеводы, двое вышедших на мост лучников разом выпустили стрелы. И лишь потом до них дошло, что воевода крикнул: «Нет!». У мужиков не выдержали нервы, и спасло Ильнара лишь то, что чужак, как видно, сразу понял его правильно.

Одна из впущенных в чужака стрел попросту исчезла в темноте у него за спиной. И ведь промахнуться с такого расстояния лучник не мог — ну, никак не могла его рука дрогнуть настолько сильно! А сам чужак вроде и не сдвинулся с места… Но против очевидного не попрешь. И хотя языку иногда случается переспорить глаза, здесь явно был не тот случай.

Вторая стрела и вовсе неведомым образом застряла между пальцами левой руки, которую чужак незаметным глазу движением выставил перед лицом.

Такого дружинникам князя Рольфа видеть еще не приходилось…

Несколько бесконечно долгих мгновений воевода оставался столь же неподвижным, как и атаковавший его чужак. Рука Ильнара, по-прежнему державшая древко копья, подрагивала от напряжения. А потом ратники услышали хриплый голос воеводы:

— Ну что ж, — Ильнар покашлял, прочищая горло, и медленно выпрямился, сопровождаемый клинков чужака. — Впечатляет, ничего не скажешь! Может, ты и правда тот, за кого себя выдаешь.

— Тот, — гость кивнул, и по губам его скользнула холодная улыбка. — Можешь быть уверен!

Одним плавным, нечеловечески точным движением гость бросил меч в привязанные за спиной ножны и, выжидательно глядя на воеводу, отступил на шаг назад. Фрол смотрел на рукоять чужого меча и никак не мог понять: когда и как тот успел развязать завязки на ткани, в которую этот меч был завернут? Ильнар покрутил головой, проверяя, цела ли шея и, опустив копье, хмыкнул.

— Н-да… Ты не из нежити, и ты не простой человек — простому я бы уж точно успел проткнуть глотку! Да и меч у тебя… — воевода досадливо цокнул языком. — Что ж, коли так, прошу в замок! Только, если не возражаешь, я все же пошлю за жрецом. Он-то уж точно не ошибется…

— Я не возражаю, — не замедлил с ответом чужак, протянув воеводе стрелу, которую все еще держал в руке. — Буду рад развеять те сомнения, что у тебя еще остались.

Воевода, раздраженно дернув головой, взял стрелу и, не оборачиваясь, через плечо бросил своим людям:

— Савва, Игнат, живо дуйте в деревню за Инциусом!

Названные ратники, не убирая мечей в ножны, резво припустили по мосту и скрылись в обступившей замок темноте. Воевода постоял немного, медленно покачиваясь с пятки на носок, потом, пересилив себя, снова обратился к чужаку. На этот раз голос его звучал почти равнодушно:

— Ты уж не взыщи, мил человек. Неспокойно у нас тут, сам понимаешь. Потому и чужих так встречаем. На Богов надейся, а сам не плошай…

— Понимаю, — кивнул гость.

— Я Ильнар, — запоздало представился воевода. — Воевода князя Рольфа. А тебя как величать?

Гость удивленно приподнял бровь.

— Как, ты сказал, тебя зовут?

— Ильнар, — с вызовом повторил воевода. — Тебе что-то не нравится?

— Нет, нет! — гость одновременно пожал плечами и покачал головой. — Все нормально. Просто это староуздольское… имя.

— Ну и что? — набычился воевода.

— Да ничего! — отмахнулся чужак. — Просто не похоже, чтобы у тебя в роду были уздольцы. Но величальное имя каждый выбирает по собственному усмотрению, так что вольному воля. И прости, если в моем вопросе ты услышал что-то оскорбительное.

— Самого-то тебя как величать? — немного расслабившись, поинтересовался Ильнар.

— Ведуном, — равнодушно бросил гость.

— Ведуном? — воевода понимающе усмехнулся. — Ну, коли так, проходи внутрь… ведун! Негоже гостя у ворот держать. Только, мил человек… — Ильнар наставил на чужака указательный палец. — Ты уж до прихода жреца от фокусов своих воздержись. Одного—двух ты, может, и положишь, но со всеми нами тебе все равно не совладать. Кто-нибудь да дотянется!

— Как скажешь, господин воевода, — без улыбки кивнул ведун. Ильнар перехватил поудобнее копье, развернулся и сунул стрелу в руку одного из лучников.

— Спасибо, хоть не мне в загривок, — негромко, но с душой поблагодарил воевода. Ратник съежился и втянул голову в плечи. Ильнар, недовольно поморщившись, первым вошел в ворота. Проходя мимо Фрола, воевода скользнул взглядом по остаткам фонаря и, почти не разжимая губ, бросил вполголоса:

— Раззява косорукий…

Фрол виновато опустил голову. Ведун двинулся вслед за воеводой. Ратники нервно посторонились, освобождая ему проход, потом потянулись следом. Оставшийся последним Фрол, перед тем как войти в ворота, оглянулся зачем-то на дорогу. Ему показалось вдруг, что на самой границе освещенного факелом пространства над дорогой что-то промелькнуло. Темная тень, взмах крыльев, пожалуй, слишком больших для летучей мыши. Филин?

— Ну, ты чего там?

Фрол подхватил то, что осталось от фонаря и, зябко поежившись, нырнул в закрывающиеся ворота. Снова скрипнули петли, лязгнул вставший на место засов. Проводив мрачным взглядом двинувшихся к стражевой башне товарищей, Фрол оглядел двор. Небо уже успело очиститься от туч. Сами по себе они, что ли, уплыли? Ветер-то как будто стих…

В многочисленных лужах отражались яркие звезды. Весь двор был завален оборванными листьями и обломанными ветками, которые грозовой ветер умудрился накидать внутрь замка даже через стену. Фрол отыскал взглядом половинчатую луну и досадливо сплюнул — для кого как, а для него завтрашний праздник был безнадежно испорчен: настроение было уже не то. Ратник тяжко вздохнул и толкнул дверь сторожки — настроение настроением, а переодеться в сухое не помешает.

Шагая рядом с гостем по двору замка в окружении угрюмых ратников, воевода мысленно обругал себя последними словами. Нечего сказать — нарисовался в полный рост! Тьфу ты, ну ты… да и воины его тоже хороши! Впрочем… подавив тяжкий вздох, Ильнар напомнил себе, что их-то как раз корить и не за что. Учил-то их он сам! Даже тех, кто поступил в княжескую дружину вполне уже зрелым наемником, Ильнар постарался переделать на свой манер. Если не в манере ведения боя, то уж в настроениях — точно.

До сегодняшней ночи Ильнару казалось, что он неплохо справляется с обучением княжеских воинов, но… Видать, недаром говорил Хиен, что есть мастерство без боя, и есть мастерство в бою. Хорошо, если они совпадают, беда, если нет. И научиться настоящему бою можно только в настоящем бою, а иначе все «мастерство» воина, каким бы совершенным оно ни казалось, может рассыпаться в прах в первой же кровавой стычке.

Знать-то Ильнар это знал, да только где возьмешь в этой глуши «настоящий» смертный бой?! Да еще с таким противником, как этот… И как, скажите на милость, можно научить других сражаться с ведуном, если сам никогда в жизни с ним не сталкивался?!

Хиен вопреки собственным же словам ухитрился как-то научить Ильнара этому самому смертному бою, что называется, «на голом месте». Ну так ведь где Хиен, а где Ильнар…

— А скажи, мил человек, — с угрюмым видом заговорил воевода. — Вот если б дрогнула у меня рука и остановилось бы копье на пару вершков дальше, чем следовало, что тогда?

— Тогда бы мы с тобой сейчас не разговаривали, — не раздумывая, ответил чужак.

Воевода усмехнулся, но потом, покосившись на спутника, посерьезнел. Что-то в тоне гостя подсказало Ильнару, что тот вложил в свои слова совсем не тот смысл, который в первое мгновенье пришел бы на ум всякому, кто их услышал.

Чужак был на полголовы ниже воеводы и раза в полтора уже его в плечах, худощавый, со скупыми движениями и отрешенным, даже скучающим взглядом, он не производил впечатления грозного противника. Но после того, что случилось у ворот, Ильнар готов был поверить в то, что в этом неказистом теле и впрямь кроется сила, с которой ему, если что, пожалуй, и не совладать.

Воевода нахмурился. Он был совсем еще не стар (добрая половина бойцов княжеской дружины была постарше него) и по праву гордился тем, что, набрав медвежью силу, все еще, несмотря на изрядную стать, умудрялся сохранять юношескую подвижность. Ильнар привык быть сильнее всех. Неважно — в борьбе ли на руках, в кулачном ли бою или во владении оружием, в княжеской дружине ему не было равных. Конечно, где-то там, в городах и весях необозримого Тридолья, возможно, и нашлись бы богатыри, которые одной левой уложили бы воеводу на обе лопатки, но до сего дня Ильнар таких не встречал. Его ратники смотрели на него с уважением и невольной завистью, и ему казалось, что так будет всегда.

И вдруг тщедушный чужак выставил его неуклюжим слабаком перед его же людьми. И, что самое неприятное, сделал это не хитростью, не обманом, а действительно по праву лучшего. И ведь Ильнар сам полез на рожон, чужак лишь отплатил ему той же монетой. Все было правильно и обижаться, вроде бы, не на кого. И все же…

Вообще отношение Ильнара к ведунам было довольно сложным, и на то были свои причины. В детстве, слушая рассказы стариков об этих нелюдимых, таинственных и страшноватых охотниках на нежить, будущий воевода втайне им завидовал. Да, ведунов не слишком любили, да, многие их побаивались, но при этом все признавали их непревзойденную силу, храбрость и… Назвать ведуна благородным вряд ли у кого-то повернулся бы язык, но все же какое-то подобие этого качества было им присуще. Никто и никогда не слышал о том, чтобы ведуны разбойничали, насильничали и вообще вмешивались в людские дела без того, чтобы их об этом загодя попросили. Другое дело, что плата, которую ведуны требовали за свои услуги, зачастую была, мягко говоря, необычной. Впрочем, иногда они вообще не брали никакой платы или просили за труды чистую безделицу. Но бывало и так, что заламывали они непомерную цену, забирали у людей самое дорогое, а то и вообще уводили кого-то из спасеных с собой. Когда на время, а когда и насовсем. Кто-то пытался с ведунами торговаться, но быстро понимал, что ждать от них уступок — все равно, что дожидаться рачьего свиста. Кто-то бежал за помощью к жрецам, но те, как только речь заходила о ведунах, враз теряли всю свою отзывчивость и предпочитали угрюмо отмалчиваться, ссылаясь только на волю Богов. А поскольку звали ведунов на подмогу лишь в самых крайних случаях (и чаще всего именно по совету тех же жрецов), людям волей-неволей приходилось идти на их условия — помирать-то никому не охота, особенно если видишь способ спастись, пусть и немалой ценой! Народной любви ведунам это, конечно, не прибавляло, но им, похоже, было наплевать.

Ведуны, вообще, всегда держались особняком, но Ильнар был уверен, что любой из них — с их-то талантами! — мог бы стать для людей одним из тех героев, о которых слагали передаваемые из поколения в поколение легенды. Было бы желание…

А потом в их дом пришла беда. Беда, которая перевернула жизнь Ильнара. Беда, после которой он уже не смог стать прежним. В душе будущего воеводы навсегда поселился страх. Страх, с которым Ильнар ничего не мог поделать, кроме как стараться не выдавать его окружающим. Воевода ненавидел этот страх и ненавидел себя за неспособность его одолеть. И хуже всего было то, что Ильнар постоянно ощущал спиной насмешливо жалостливые взгляды окружающих, и ему все время казалось, что, не смотря на все его старания, каждая собака чует этот его страх…

А ведь жили где-то ведуны, которые никого и ничего не боялись! И Ильнар, едва достигнув отроческого возраста, сбежал из родной деревни и подался в Синегорье. Мальчишка решил во что бы то ни стало стать ведуном. Но его мечте не суждено было сбыться. Его не взяли. Вышедший из ворот в скальной стене ведун просто посмотрел ему в глаза и покачал головой. И, ни о чем не спросив, не объяснив причин отказа, вообще не сказав ни единого слова, ушел обратно. И ворота закрылись за ним, отрезая Ильнара от последней надежды.

Но он не сдался. Рядом со страхом в его душе поселилась упрямая злость на равнодушных, высокмерных ведунов. Ильнар решил сам для себя, что все равно станет великим воином, таким, который шутя заткнет за пояс любого ведуна! Только вот как это сделать? Этого Ильнар не знал. Возвращаться в родную деревню не было никакого смысла, да и гордость не позволяла после первой же неудачи бежать назад, как побитая собака, и Ильнар решил идти на юг. Туда, где пограничные с Уздольем заставы все еще жили в состоянии войны, регулярно отражая набеги непокорившихся царю хазров. Ведь где еще учиться воинскому искусству, как не там, где идет война?

И упрямый мальчишка двинулся на юг. Идти пришлось долго: по прикидкам Ильнара — больше месяца. Продвигался он медленно, поскольку точной дороги не знал, а лишь старался по мере сил придерживаться выбранного направления. На юг вело множество дорог, и большинство из них приводили совсем не в Уздолье, но язык, как известно, доведет куда угодно, и Ильнар понемногу приближался к своей цели. Припасы, захваченные им из дома, закончились еще по дороге в Синегорье, и теперь Ильнару приходилось перебиваться случайными приработками, а где и воровством.

Каким-то недобрым чудом он проскочил мимо царских кордонов и сам того не заметил, как оказался на землях хазров. Попади он к ним в руки, мальчишку наверняка ждала бы верная и мучительная смерть, но Ильнару повезло. Первым его нашел не отряд воинов, а одинокий древний старик. Неизвестно, чем ему приглянулся голодный оборванец, но старик привел Ильнара в свою юрту и предложил ему кров и пищу за помощь в работе по хозяйству. Когда Ильнар узнал, где оказался, он не на шутку струхнул и решил при первой же возможности без оглядки бежать обратно к своим, но…

Вышло так, что он прожил со стариком почти три года и не ушел бы от него и дальше, если бы даже тот вздумал гнать его палкой. Лишь много позже Ильнар сумел по достоинству оценить, какой подарок преподнесла ему судьба.

Старик со странным именем Хиен оказался мастером хентая, древнего воинского искусства, которое в своем первозданном виде давно уже забылось во всех людских землях. Он потомок тех, кто когда-то обучал искусству боя гвардейцев Всеслава Объединителя. Нынешние хазры считали тех мастеров предателями и переносили это отношение на всех уцелевших до сих пор знатоков хентая и на само это искусство, оскверненное, как они считали, «бледнозадыми червями» (то есть славичами, соплеменниками Ильнара). Старый Хиен был последним в роду изгоев, не пожелавших забыть искусство предков. В нынешние неспокойные времена его не трогали лишь потому, что считали сумасшедшим и, честно говоря, немного побаивались — ведь когда-то хентай считался сродни колдовству, и до сих пор многие верили, что владеющий поганым искусством способен отомстить обидчику и после своей смерти.

Хиен не хотел, чтобы его знание умерло вместе с ним. При этом он не мог рассчитывать на то, что найдет ученика среди своих. Поэтому, когда Духи Степи послали ему мальчишку бледнозадых, он принял их дар без колебаний.

Ильнар всего этого, разумеется, не знал, но когда старик предложил научить его драться, согласился без колебаний. Особенно после того, как Хиен заверил его в том, что ни один хазр в здравом уме не подойдет к его юрте ближе чем на десять полетов стрелы. Ильнар не очень-то верил в то, что немощный кочевник, который с трудом, неимоверно коверкая слова, говорил на нормальном, человеческом языке, может научить его чему-то стоящему. Но ведь надо же было с чего-то начинать! Вот так обычный паренек из северной деревни и стал Ильнаром. Мальчишка не знал, что означает это слово (а на старо-уздольском, которого и хазры-то нынешние, не говоря уж об остальных, почти не помнили, это означало «сосунок»), но Хиен упрямо обращался к нему именно так. И мальчишка сначала привык, а потом, после смерти учителя, и сам стал называться новообретенным величальным именем.

Совсем немного времени понадобилось Ильнару, чтобы понять, что он ошибался насчет старика. Того, что в свои немалые годы выделывал этот степной дед, Ильнар не мог себе представить даже в самых смелых своих фантазиях. А уж о том, чтобы самому такому научиться — это вообще было сказочной мечтой.

Немощный с виду и далеко уже немолодой Хиен легко без разбега перескакивал через спину взрослого жеребца, раскалывал голой ладонью камни, не глядя сбивал стрелой летящую саранчу, мог сутками обходиться без пищи, воды и сна и выделывал еще много чего такого, чему Ильнар даже и название не всегда мог подобрать.

Молодой славич стал учеником степняка. Самым преданным и самоотверженным учеником, какого только можно было сыскать на свете. Ильнар ловил каждое слово учителя, старался в точности исполнить любую его волю, не обращая внимания на синяки, ссадины и ушибы (которых по первому времени было ох как немало!). У нового ученика от усталости частенько дрожали руки и ноги, постоянно хотелось есть, но Ильнар, несмотря ни на что, был счастлив, как никогда в жизни — детская мечта понемногу становилась явью. А все остальное было не так уж и важно! Ильнар понемногу привык к запаху прогорклого жира и научился есть жареную саранчу, от которой его поначалу с души воротило, приноровился сам доить кобылиц из небольшого табуна Хиена. Выучился скакать верхом и пить знаменитый араз-хыз — дурманящий отвар из степных трав и корешков — как самый заправский степняк.

Хиен умер через три года после того, как Ильнар поселился в его юрте. Умер тихо, незаметно, во сне. Ильнар оплакивал его смерть, как не оплакивал родного отца. Хиен успел научить его многому. Многому, но — как был уверен Ильнар — далеко не всему, что знал сам. Того, что узнал от старого мастера Ильнар, хватило бы на десяток отменных бойцов, но теперь Ильнару было этого мало. Однако поделать ничего он не мог, и ему оставалось лишь гадать о том, каких высот мастерства он мог бы достичь, проживи его учитель хоть на пару лет дольше. Жаль, что Судьбе неизвестно слово «если»…

Сделав над собой усилие, Ильнар схоронил учителя так, как это было принято в степи: зарыл его тело в землю. Это, конечно, было неправильно — то, что после смерти человек оставался гнить в земле, но… Хиен поклонялся иным Богам, а жрецы всегда говорили, что у Богов много имен, и потому следует уважать чужую веру, какой бы странной и нелепой она ни казалась на первый взгляд.

Схоронив учителя, Ильнар отправился обратно на север. На этот раз дойти до царских земель без приключений ему не удалось. Однако первая же стычка с разъездом хазров наглядно показала, что молодой славич не зря потерял три года в обучении у старого Хиена. Расправиться с тремя матерыми степняками оказалось для совсем еще зеленого юнца немногим труднее, чем утопить выводок слепых котят. Ощущение новообретенной силы наполнило его душу восторгом и… вновь обострившимся сожалением о том, без всякого сомнения великом, знании, которое было навсегда утеряно со смертью учителя.

Вернувшись в царские земли, Ильнар, недолго думая, нанялся охранником в торговый караван. Ему хотелось повидать белый свет, посмотреть на людей, помериться силой с другими бойцами.

И дни пошли за днями, складываясь в недели, месяцы и годы… Ильнар немало побродил по Тридолью, совершенствуя, как наказывал учитель, свое воинское мастерство беспрестанными упражнениями и шлифуя его в бесконечных схватках — на жизнь где-нибудь в лесной глуши или на спор с такими же бродячими наемниками. Ильнар повидал немало сильных бойцов, но ни разу не встретил такого, который мог бы сравняться с Хиеном. Судьба не спешила посылать будущему воеводе нового учителя…

Впрочем, со временем, благодаря собственному терпению и усердию, Ильнар и без учителя стал бойцом, каких встретишь нечасто. Не раз ему предлагали службу в княжеских дружинах, а однажды звали и в царское войско. Ильнар отказывался. Что-то говорило ему, что рано еще переходить к оседлой жизни, рано бросать поиски. Только вот поиски чего? На это вопрос Ильнар и сам себе не мог толком ответить. Что он искал? Силу? Смертоносное уменье воина? Душевный покой?

Пожалуй, Ильнара толкали вперед два стремления: встретиться однажды с ведунами, чтобы доказать им на деле, как они ошиблись, не приняв его в свое братство, и… Столкнуться однажды носом к носу с одной из тех тварей, что наводили ужас на все Тридолье, чтобы, расправившись с ней, избыть наконец тот зябкий детский страх, что до сих пор гнездился в душе грозного бойца.

Ильнар хотел этого, но где-то в глубине души не был пока уверен, что к этому готов.

Годы сменялись годами, и однажды судьба занесла заматеревшего Ильнара в родную деревню. Тут он узнал, что его старшие братья отошли в Вышний Мир (один утонул, другого загрыз волколак), и старуха-мать при живом сыне доживает свой век на милости у чужих людей. Ильнар без колебаний — но не без уговоров и ругани — взял расчет у купца, которого в ту пору охранял и, проводив караван, остался в родной деревне. Поначалу он хотел лишь помочь матери и не планировал оседать в деревне навсегда, но когда убедившийся в его воинском мастерстве Рольф предложил ему службу — да не рядовым ратником, а сразу воеводой! — Ильнар неожиданно для самого себя взял да и согласился!

Характер у нового хозяина был не из простых, да и сам Ильнар был не подарок, однако со временем они с Рольфом кое-как притерлись друг другу. Тем более, что щедрость князя была выше всяких похвал, и при всей своей вспыльчивости и горячности, он был отходчив и справедлив, так что назвать его самодуром вряд ли у кого-то повернулся бы язык.

Мать умерла через шесть лет, и Ильнар, который так и не обзавелся собственной семьей, подумал было снова пуститься в странствия. Но вдруг почувствовал, что уже привык к оседлой жизни с ее определенностью и относительным покоем. Однако же мечты, которые когда-то гнали его в бесконечную дорогу, хоть и потускнели, но совсем не испарились. В глубине души Ильнар по-прежнему желал встречи с ведунами и их извечными противниками. Чтобы доказать. Может быть, в первую очередь самому себе…

И вот сегодня Ильнар с удивлением и неудовольствием убедился, что, по крайней мере, одной его мечте пока (пока?) не суждено сбыться: померившись силами с ведуном, он был вынужден признать, что вряд ли сможет тому что-то доказать. А тут еще скрипучий голосок сомнения начал нашептывать из глубины души, что раз уж он, Ильнар, не совладал с ведуном, то с тем, другим, ему и подавно нечего тягаться — как пить дать, сложит он головушку ни за что, ни про что. Воевода усилием воли глушил этот противный голосок, но он прорезывался вновь и вновь, все больше вгоняя воеводу в мрачно-раздражительное состояние духа.

Покосившись на чужака, Ильнар тряхнул головой: что ж, пусть будет так, как есть! Все равно ведь ничего не изменишь… Пока. А дальше — жизнь рассудит.

До прихода жреца гостю предложили обождать в трапезной дружины. Чужак скромно присел на скамью у стены. Воевода занял место у стола напротив, ратники разбрелись по трапезной, не спуская глаз с гостя и не убирая рук с рукоятей мечей. Их вера в то, что вместе они сила, хоть и была поколеблена виденным у ворот, но еще не рассеялась безвозвратно.

— А скажи, мил человек, — по-хозяйски подбоченившись, начал воевода. — Как это жрец тебя вызвал? Ведь не посылали ж никого в город!

— Не знаю, воевода, — глядя в сторону, равнодушно ответил гость. — И, если честно, то и знать не хочу. У меня и без жрецов забот хватает. Мне сказали — я пошел.

— Не знал, что жрецы могут приказывать ведунам, — усмехнулся Ильнар. — Я думал, ваша братия давно уже сама по себе.

— Не жрецы, Хранители, — поправил ведун. — Наши Хранители. И не приказывали. Сказали.

— Хранители, говоришь? — воевода склонил голову набок и прищурился. — А чего ж они хранят, эти ваши хранители?

— Знание, — коротко бросил ведун.

— А-а-а… — воевода решил сделать вид, что понял ответ гостя.

Жрец прибыл на удивление быстро. Стражники, которых за ним посылали, говорили потом, что весь путь до замка он проделал чуть ли не бегом. Знать, дело и правда было неотложным. Жрец молча прошел через трапезную и остановился перед чужаком. Тот медленно поднялся со скамьи и встал лицом к лицу со жрецом, глядя тому прямо в глаза. Ратники замерли, напряженно сжав оружие в ожидании приговора жреца.

Минуту они молча стояли друг напротив друга. Седой старик-жрец и непонятного возраста чужак, выдававший себя за ведуна. Жрец спросил что-то на незнакомом языке. Ведун ответил.

— Медальон? — спросил жрец уже на понятном всем языке. Гость молча покачал головой.

— Ищущий… — пробормотал жрец с оттенком разочарования в голосе. Потом пристально вгляделся в чужака и вдруг поднял перед собой руку с разведенными пальцами. Ведун незамедлительно сделал то же самое. Кончики их пальцев соприкоснулись, и воздух в комнате дрогнул, загудев, будто туго натянутая гусельная струна…

Ратники напряженно замерли, воевода подался вперед, но все уже закончилось. Жрец опустил руку и раздраженно поморщился, глянув на рукоять меча, торчащую из-за плеча чужака, потом обернулся к Ильнару и кивнул:

— Это он.

Ратники облегченно перевели дух. Все-таки ведун — это еще не самое худшее, что могло случиться. Этот, по крайней мере, на их стороне.

— Князь примет тебя завтра, а пока отдохни с дороги, — жрец посмотрел на воеводу. — Ильнар, будь добр, покажи гостю его комнату.

По лицу воеводы прошла тень недовольства, но он быстро совладал с собой и даже изобразил радушную улыбку.

— Ну, раз так, добро пожаловать, господин ведун!

Глава 4

Поутру в дверь отведенной ведуну комнаты осторожно постучали. Это был мальчишка из тех, что крутились в замке, помогая иногда слугам, а в остальное время исподтишка наблюдая за воинскими упражнениями ратников. Их особо не приветствовали в замке, но и со двора не гнали, поскольку по прошествии немногих лет именно из таких мальцов и получались лучшие бойцы княжеской дружины.

Не успел мальчишка опустить руку, а дверь уже отворилась. Ведун стоял на пороге с таким видом, будто всю ночь просидел под дверью, ожидая, когда же, наконец, за ним придут.

Мальчишка испуганно отшатнулся, но быстро совладал с собой и почти без запинки произнес:

— Там это… Князь тебя, значит, требует. То есть просит, — мальчишка смутился под пристальным взглядом ведуна. — В общем, велено привести тебя в трапезную.

— Ну, раз велено, веди, — кивнул ведун.

Мальчишка облегченно перевел дух и, неловко вытянув руку в приглашающем жесте, первым пошел по коридору, показывая дорогу. Закрыв комнату, ведун незаметно зажал между дверью и косяком сухую былинку заслон-травы. Защита, конечно, немудреная, но простой человек, не знающий заветного слова, в комнату теперь не попадет. И то ладно…

Княжеская трапезная располагалась на втором этаже башни. У дверей ведуна встретили два дюжих ратника и совсем еще молодой парень с бляхой десятника на груди.

— Вот, привел… — пробормотал, опуская глаза, провожатый ведуна.

Десятник шагнул вперед и с достоинством поклонился, исподтишка окинув ведуна оценивающим взглядом.

— Князь ждет тебя, — десятник сделал знак ратникам, и те посторонились, освобождая ведуну проход в трапезную. Гость, не говоря ни слова, толкнул дверь и вошел.

Просторная комната была ярко освещена солнечным светом, льющимся через два выходящих на юго-восток окна. Обстановка в княжеской трапезной была небогатая. Во всяком случае, ведун не заметил и тени той роскоши, которую — если верить слухам о его несметном богатстве — вполне мог себе позволить хозяин замка. Простые, без всякого узора, занавеси на окнах, пол устлан плетеными циновками, на обшитых дубовыми панелями стенах — пара щитов с гербами, да лосиные рога над дверью в дальней от ведуна стене. Ни огромного камина, ни драгоценной люстры, ни развешенных по стенам гобеленов с портретами хозяев, как это было принято в столице, — ничего этого не было. Очевидно, будучи весьма небедным человеком, Рольф тем не менее предпочитал жить по старинке и не гнался за столичной модой.

Посредине стоял длинный стол, за которым вполне могли бы без особого стеснения разместиться десятка три гостей. Сейчас за столом сидели четверо.

Во главе стола расположился сам хозяин замка, князь Рольф. Мужчина в годах, он все еще сохранял недюжинную стать, правда, богатырской ширины плечи были уж скорее опущены, чем свободно развернуты, а взгляд скрытых под кустистыми бровями черных глаз хоть и сохранял еще властность и силу, но стал каким-то неустойчивым и… мутным. И ведуну показалось, что виной тому были не только прожитые года. Густую, едва тронутую сединой шевелюру князя охватывал тонкий витой серебряный обруч — символ дарованной ему королем власти над людьми и землями. Князь был гладко выбрит на столичный манер, его тонкие губы кривились в улыбке, которую лишь с большой натяжкой можно было назвать гостеприимной.

По правую руку от князя расположился уже знакомый ведуну жрец — тощий седой старик с длинной белой бородой и в белом же полотняном плаще с вышитым на плече знаком жреческой касты: семиконечной звездой с неравными лучами.

Напротив жреца сидел юноша лет двадцати. Коротко остриженная редкая еще бородка обрамляла волевое лицо с четко очерченными, может, даже чуть резковатыми чертами. Юноша был настолько похож на князя, что с одного взгляда становилось ясно: сын.

Рядом с княжичем сидела молоденькая девушка в простеньком — на первый взгляд — темно-бирюзовом платье без всяких украшений. На самом деле платье это было сшито из краснодольского шелка и стоило баснословных денег. Такое платье не стыдно было бы надеть и царской дочери. Когда ведун вошел в трапезную, девушка бросила на него быстрый любопытный взгляд, и тут же отвела глаза. Ведун успел заметить, как при взгляде на его лицо у девицы расширились зрачки и отхлынула кровь от щек.

Черты лица девушки были тоньше и мягче, чем у сидевшего рядом парня, и все же определенное сходство между ними просматривалось. Девушка не была писаной красавицей — ладная фигурка, большие глаза, но в целом ничего особенного, — однако лицо ее было из тех, на которые, глянув раз, почему-то непременно хочется взглянуть еще раз. Глаза у нее были почти того же цвета, что и платье. Для северных славичей такой цвет глаз был редкостью. Длинные темно-русые волосы девушки были заплетены в толстую косу. В маленьких ушках не было даже простеньких сережек, бледная кожа чуть тронута легким золотистым загаром. Тонкие пальцы девушки нервно сжимали ножку стоявшего перед ней на столе высокого бокала.

— Н-да… — пристально глядя на гостя, тоном судьи, начинающего оглашать смертный приговор, проговорил князь. — Ну, здравствуй, гость дорогой. Проходи, присаживайся.

Ведун учтиво поклонился и, придвинув свободный стул, сел за ближний к двери конец стола лицом к Рольфу.

— Спасибо, не заставил себя долго ждать, — чуть более дружелюбно, но все еще с изрядной долей желчи в голосе произнес князь. — Угощайся, чем богаты. Уж не побрезгуй!

Ведун окинул равнодушным взглядом накрытый для раннего завтрака стол: горка вареных раков на серебряном подносе, объемистая плошка с рубленой зеленью в сметанной заправке, нарезанный тонкими ломтями копченый олений окорок, тушки жареных перепелов на позолоченном блюде, сыр, свежий хлеб, жбан с квасом да пара объемистых стеклянных кувшинов (судя по запаху — с вином) — вот и все. Не сказать, чтобы царское угощение, но ведь и от столичного привоза, щедрого на приморские фрукты, морские дары да диковинную дичь, замок Рольфа стоял, мягко говоря, далековато.

Собравшиеся в трапезной начали завтрак, не дожидаясь ведуна. Не сказать, чтобы трапеза их была веселой. С аппетитом — судя по горке рачьих панцирей и птичьих костей — ел один только сын хозяина замка. Тарелку его соседки украшал лишь искрошенный ломтик сыра. На тарелке жреца ведун увидел несколько зеленых листиков в размазанной сметане, прибор хозяина замка был девственно чист.

— В чем дело? — хмуро поинтересовался Рольф, заметив, что гость не спешит приступать к еде. — Угощенье не по нраву?

— Спасибо, князь, — ведун вежливо поклонился. — Я не голоден.

— Да? Ну, тогда, может, вина выпьешь?

Ведун молча покачал головой. В глазах Рольфа на мгновенье вспыхнули недобрые огоньки.

— Нет? — князь нахмурился. — Что так? А, впрочем, как знаешь. Тебе ведь, поди, запрещается пить вино.

Ведун смолчал.

— Ну раз так, давай знакомиться. Как тебя зовут, не спрашиваю. Кто я такой, наверное, уже догадался?

Ведун коротко кивнул.

— Это Инциус, — князь указал на старика в жреческом плаще. — А это мои сын и дочь. Отмир и Илана.

Жрец едва заметно склонил голову. Княжеские дети по очереди кивнули. Илана — не поднимая глаз, Отмир — спокойно встретившись взглядом с ведуном.

— Знаешь, зачем зван? — спросил князь, осушив свой кубок и вновь наполнив его из стоявшего рядом кувшина. Ведун внимательно вгляделся в лицо князя. То, с какой легкостью тот как бы между делом, без здравиц и тостов, одним махом опрокинул весьма внушительный кубок, наводило на определенные мысли. Либо вино у князя было не слишком крепким, либо…

— Ну? — Рольф нетерпеливо воззрился на гостя. Взгляд ведуна мгновенно расплылся, потеряв остроту.

— В общих чертах, — глядя куда-то сквозь князя, пожал плечами ведун. Рольф с неодобрением покосился на жреца.

— У нас здесь объявился оборотень, — вступив в разговор, жрец соизволил наконец взглянуть на гостя.

Рольф бросил цепкий взгляд на своих детей. В выражении лица Отмира не случилось никаких перемен. Илана слегка побледнела.

— Уверен, что именно оборотень? — спокойно, по-деловому уточнил ведун.

— Уверен, — кивнул жрец.

— Давно объявился? — без особого интереса в голосе поинтересовался ведун.

— В позапрошлое полнолуние он убил первый раз.

— Кого?

— Это имеет какое-то значение? — раздраженно спросил Рольф. Ведун окинул князя пустым, ничего не выражающим взглядом.

— Как знать…

— Одного из подручников князя, — ответил ведуну жрец. — Деревенского кузнеца.

— Как он его убил? — продолжал допытываться ведун.

— Загрыз! — хватив кулаком по столу, зло рявкнул князь. Ведун спокойно кивнул. Илана вздрогнула и сжалась. Отмир дотронулся до ее плеча и, нахмурившись, глянул на отца.

— Растерзал он его! — продолжал яриться князь, прожигая ведуна гневным взглядом. — Размотал кишки на три сажени вокруг, а потом обглодал до косточки! Доволен?!

Илана побледнела и прижала ладонь к губам. Ведун внимательно посмотрел на жреца.

— Обглодал? Это точно?

— Да, обглодал! — подал голос Отмир, с сочувствием глянув на сестру. — И прошу тебя, ведун, давай кончим этот разговор.

— Ты сам это видел? — ведун перевел взгляд на молодого князя.

— Да, — Отмир нехотя кивнул. — Мы с сестрой случайно оказались поблизости, когда… когда его нашли.

Илана, совладав с накатившей дурнотой, убрала руку от лица и, благодарно кивнув брату, слабо улыбнулась. Ведун заметил, что Рольф не спускает с детей внимательного взгляда. И еще ему показалось, что реакция княжны на рассказ о зверствах оборотня произвела на князя благоприятное впечатление.

— Кто еще это видел?

— Еще? — Отмир удивленно пожал плечами. — Да много кто видел! Деревенские, ратники…

Ведун перевел взгляд на жреца.

— Ты сказал, это случилось в позапрошлое полнолуние, и это был первый случай. Кто еще?

— Дом на краю деревни, — покосившись на Илану, негромко ответил жрец. — Старик со старухой и внучка их. Пса дворового… напополам разорвал. Внутри дома все в щепочки разнес, а соседи за забором уверяют, что ночью ни единого лишнего шороха не слыхали.

— Полагаю, нет смысла спрашивать, что говорят по этому поводу Боги? — помолчав, осведомился ведун. Жрец мрачно нахмурился и наставительно изрек:

— Боги посылают нам вести, когда считают это нужным. Они помогают тем, кто чтит Их волю, но полагается при этом больше на собственные силы.

— Понятно, — кивнул ведун. — Вы хотите, чтобы я убил этого оборотня?

Инциус поджал губы и помрачнел еще больше. Рольф окинул ведуна тяжелым взглядом.

— Ты можешь избавить нас от него иным способом?

— Нет.

— Тогда к чему спрашивать? — раздраженно буркнул Рольф. И снова залпом осушил свой кубок.

— Хорошо, — ведун повернул голову и посмотрел в окно. — Я сделаю это.

Лицо Иланы просветлело. Жрец, стиснув челюсти, поиграл желваками.

— Что касается оплаты… — начал Рольф.

— Мне сказали, что вопрос с оплатой решен, — перебил его ведун.

— Да? — на этот раз бесцеремонность ведуна не разгневала князя. — Значит, ты возьмешь золотом?

— Если таков был уговор.

— Именно таков и был, — кивнул слегка повеселевший князь, переглянувшись со жрецом. Глаза князя заблестели нетрезвым блеском, его лицо обмякло и разгладилось, утратив угрюмую резкость черт. Ведун заметил, что Отмир время от времени бросает на отца неодобрительные взгляды. Ему было понятно недовольство княжича: негоже было владетельному князю начинать день со столь обильных возлияний. Тем более в такие времена, когда подручники особенно нуждались в его защите и наставлении. Ведун заметил также, что сам Отмир — равно как и все остальные сидевшие за столом, за исключением хозяина замка — ни разу даже не пригубили из своих бокалов.

— С чего думаешь начать? — поинтересовался князь, с прищуром воззрившись на ведуна. Тот безразлично пожал плечами.

— Похожу пока вокруг, посмотрю.

— До полнолуния осталось всего ничего, — напомнил князь. — Времени хватит?

— Хватит для чего? — вопросом на вопрос ответил ведун. Рольф нахмурился.

— Я слышал… — князь покосился на Инциуса. — Слышал, что ведун может учуять оборотня и в человеческом облике. Это правда?

Инциус демонстративно отвернулся в сторону. Отмир бросил на ведуна заинтересованный взгляд.

— Иногда такое случается, — не стал отпираться ведун. — Но не всегда. А уж узнать в человеке оборотня наверняка — такое и подавно случается очень и очень редко. Всегда надежнее дождаться превращения.

— Но ты мог бы сказать Инциусу… — осторожно начал князь. — Даже если будешь не совсем уверен…

— Э, нет, князь! — усмехнулся ведун. — Не мне мешаться в дела Богов! Если уж они решили, что жрецу не надо знать оборотня, значит, так тому и быть.

— Не ерничай, ведун! — одернул его жрец. — Оставь Богов в покое. Если уж тебе так нравиться убивать, поищи этому другое оправдание.

— Убивать? — ведун задумчиво вздохнул. — Я видел людей, на которых указали Боги. Людей, над которыми жрецы провели обряд очищения. Они, конечно, не умерли. И стали неопасны для окружающих… Но, положа руку на сердце, пожелал бы ты, Инциус, такого «очищения» кому-нибудь из тех, кто тебе по-настоящему дорог?

Жрец молча сжал в кулаки лежавшие на столе руки.

— Так не лучше ли сразу умереть, чем так жить? Я уж не говорю о том, что многие из этих несчастных, как потом выяснялось, вообще не были оборотнями! То ли ваши Боги указывали не на того, то ли сами жрецы неверно понимали их указку, а только…

— Ведун! — одновременно воскликнули князь и жрец.

— Остановись, — зловеще тихим голосом посоветовал Инциус. — Пока не договорился до беды. Наша вера терпима, но у всякого терпения бывает предел!

Встретившись взглядом с ведуном, жрец незаметно для остальных показал ему глазами на княжеских детей. Ведун с пониманием склонил голову.

— Прости, жрец. У меня не было намерения оскорбить твою веру.

Жрец мрачно кивнул.

— Ну вот и поговорили, — не спуская с ведуна тяжелого взгляда, сурово подытожил князь. — Впрочем, ничего другого я и не ожидал. Но, раз уж без тебя никак…

Рольф угрюмо глянул на Инциуса, тяжко вздохнул и вдруг рявкнул так, что княжна вздрогнула от неожиданности:

— Влад!

Илана нервно шевельнула рукой. Ведун бросил на нее быстрый взгляд, и от его внимания не укрылось, как дрогнули ресницы девушки, и слегка порозовели ее щеки. Ведун, блюдя приличия, уставился рассеянным взглядом на спинку стула, на котором сидела княжна. В зал быстро вошел давешний десятник.

— Я здесь, князь!

Ноздри княжны едва заметно расширились, вдох получился чуть более глубоким, чем обычно. Со стороны, если не следить нарочно, никто ничего бы и не заметил. Ведун перевел рассеянный взгляд со спинки стула княжны на лицо вошедшего десятника.

Высок, широк в плечах, красив лицом. И молод. Пожалуй, даже слишком молод для того, чтобы вести в бой опытных, видевших кровь бойцов. И все-таки уже десятник. Конечно, здесь, в глуши, жизнь меряют другими мерками, но все равно, без причины воевода не поставил бы этого юнца командовать десятком. Очевидно, не по годам силен, смел, сообразителен или и то, и другое, и третье сразу…

Десятник по-дружески переглянулся с молодым княжичем и замер, устремив внимательный взгляд на князя.

— Ты у нас, Влад, вроде как второй человек в дружине после воеводы, — одобрительно проговорил князь. Молодой ратник расправил плечи, гордо сверкнул глазами. — Вот тебе и поручаю помогать во всем нашему гостю! — по лицу княжны скользнула неуловимая тень недовольства.

— Все о чем попросит, исполни, как должно. Людей ему дай посообразительнее да попроворнее, чтобы показали, что тут у нас, да как. Ну и сам…

— Прости, что вмешиваюсь, князь, — снова не к месту встрял ведун. — Но провожатые мне не нужны. В лесу я и так не заблужусь, а в замке найду, у кого спросить дорогу. Спасибо, что помочь хочешь, да только помощь мне пока не требуется.

Влад смерил гостя ледяным взглядом. Княжич нахмурился, Илана бросила на ведуна удивленный взгляд. Рольф, которого бесцеремонно оборвали чуть не на полуслове, стиснув челюсти, поиграл желваками, но и на этот раз сдержался.

— Мне бы пока походить одному, посмотреть, послушать. А уж потом, если понадобится что, я скажу.

— Ну, будь по-твоему, — процедил сквозь зубы князь. — Слышал, Влад? Гостю не помогать, но и препятствий ни в чем не чинить. Куда бы ни пошел, везде пропускать, все двери отворять. Такова моя воля! Пусть смотрит, у меня секретов нет.

— Все исполню, князь, — молодой десятник с достоинством поклонился. — Не сомневайся.

— Ну, так ступай! — голос князя чуть смягчился. Дождавшись, пока десятник выйдет, он перевел взгляд на ведуна.

— А, пожалуй, ступай и ты, гость дорогой. Угощение наше тебе не любо, помощь наша не нужна. А раз так, то иди. Ходи, смотри, делай то, зачем пришел. Покажи нам, на что ты годен!

Жрец скорбно вздохнул. Ведун, не говоря ни слова, поднялся из-за стола и вышел из трапезной. Проводив его испепеляющим взглядом, Рольф скрипнул зубами.

— Ну и сыскал ты мне избавителя, Инциус! Вот уж удружил, так удружил!

Жрец медленно поднялся и свысока печально посмотрел на князя.

— Он сделает все, что нужно, — тихо произнес жрец. — Не сомневайся.

С минуту Рольф сверлил жреца мрачным взглядом, но тот выдержал, и князь со вздохом отвел глаза.

— Ну что ж, поглядим…

Отмир украдкой переглянулся с сестрой и ободряюще ей улыбнулся.

Глава 5

После разговора с князем ведун вышел во двор замка.

Слуги и дворня бросали на него исподтишка косые, неодобрительные взгляды. Все в замке уже знали, какой гость пожаловал к ним ночью. Слышали кое-что и про то, что случилось у ворот. Сурового воеводу люди любили, и то, что пришлый ведун проучил его как мальчишку, эту любовь нисколько не умаляло. Скорее, даже подогревало, примешивая к ней малую толику сочувствия.

А вот ведуна люди невзлюбили, даже не успев на него взглянуть. Мало на них свалилось напастей, так еще и этот будет куражиться! Позвали тебя на помощь, так делай свое дело, раз уж согласился, бери плату положенную да и ступай восвояси! А удаль свою в другом месте показывать будешь.

Стоя у крыльца княжьей башни, ведун неспешно оглядел двор. Застигнутые врасплох слуги торопились поскорее пройти мимо. Те, кому посчастливилось заметить ведуна издалека, сразу поворачивали обратно, забыв обо всех своих делах.

Оглядев двор, ведун остановил взгляд на ближней стене башни, и губы его изогнулись в намеке на улыбку. Неподалеку вдоль стены неуклюже шествовал невесть как сюда попавший крохотный желтый цыпленок. Понаблюдав за ним, ведун чуть было не отвернулся, но тут из-под крыльца выбрался на свет божий здоровенный рыжий котяра. Сощурившись от солнечного света, он воровато зыркнул по сторонам, а потом, крадучись и припадая к земле, медленно двинулся навстречу беспечному желторотому путешественнику.

Ведун перестал улыбаться и устремил на кота тяжелый немигающий взгляд. Рыжий охотник сделал еще пару мягких шагов, потом раздраженно дернул хвостом и замер, прижав уши к настырно склоненной голове. Медленно, будто нехотя, кот повернул голову, и его желтые глаза встретились с глазами ведуна. Не спуская глаз с человека, кот пригнулся ниже к земле, точно в ожидании удара, а потом вскинулся, распушив хвост и выгнув спину, громко зашипел и опрометью кинулся обратно под крыльцо.

— Вот ты где! — девчушка лет четырех в красном сарафанчике подбежала к чудом избежавшему неминуемой смерти цыпленку и осторожно взяла его в ладошки. — Зачем от меня сбежал? А ну как Васька тебя споймает, что тогда? Думать же надо!

Почуяв неладное, девчушка подняла голову и, сжавшись под взглядом ведуна, как за минуту до этого рыжий кот, испуганно пролепетала:

— Дяденька, это мой…

— Вижу, что твой, — ведун улыбнулся. — Как звать?

— А у него имени нету… — растерянно пробормотала девчушка.

— Тебя-то как звать?

— Варей, — девчушка смущенно потупилась. — Можно, я пойду?

— Да иди, конечно. И сокровище свое безымянное от Васьки лучше стереги.

— Буду, — пообещала девчушка и, прижав цыпленка к груди, нерешительно глянула на ведуна. — Дяденька ведун, а ты не злой?

Ведун удивленно хмыкнул и поскреб бритую макушку.

— Да наверное не очень…

Девчушка важно, с понимаем дела, кивнула и, забыв попрощаться, со всех ног припустила в дальний конец двора. Туда, откуда ей давно уже делала грозные знаки бледная от волнения дородная молодая женщина — по всей видимости, мать.

Ведун проводил цыплячью покровительницу насмешливым взглядом, а потом шагнул навстречу неспешно бредущему по своим делам старику с пучком конских уздечек в руках.

— А не подскажешь, отец, где мне найти княжеских ратников? — вежливо поинтересовался ведун.

Старик сослепу не сразу разглядел, кто перед ним стоит, а разглядев, нахмурился и открыл уж было рот, намереваясь поведать гостю о том, что думает о таких вот незваных «сынках», но натолкнулся на взгляд ведуна и, неожиданно смутившись, отвел глаза в сторону и пробормотал:

— Дык это, знамо где. Те, кто не на страже да не в дозорах, те в закутке своем воинскую науку у воеводы перенимают. А больше-то им в этот час и быть негде.

— А где он, этот закуток?

— Дык это, знамо где. Вона за башней он…

— Спасибо… добрый человек, — поблагодарил ведун и двинулся в указанном направлении.

Старый конюх что-то сдавленно кхекнул ему вслед, неловко махнул рукой и, втянув отчего-то голову в плечи, засеменил прочь.

Место для разминки и воинских занятий княжеских ратников представляло собой обособленную от остального двора площадку в полсотни локтей в поперечнике. С двух сторон ее ограничивали княжеская и стражевая башни, с третьей — замковая стена.

Здесь воевода Ильнар часами гонял молодых бойцов, заставляя их до седьмого пота отрабатывать приемы кулачного боя и упражнения с оружием. Молодые ратники были в основном из деревенских, в отличие от ветеранов, которые почти поголовно были наемниками, которых Рольф заманил в эти глухие места тугой мошной. Эти опытные бойцы от ежедневных воинских правил были избавлены, но и им приходилось пару раз в месяц появляться на площадке, чтобы показать пример молодым товарищам и заодно подтвердить перед воеводой свое мастерство и силу.

Вот и сейчас воевода, по обыкновению, сидел на невысокой лавочке в теньке у стены и зорко следил за тем, как его выученики беззлобно молотили друг друга пудовыми кулаками или поочередно пытались увернуться от направляемых рукой сотоварища притупленной стрелы, меча или копья без наконечника. Не обходилось, конечно, без разбитых носов, порезов да ушибов. Но до серьезных повреждений доходило редко, а легкораненых княжеский лекарь быстро ставил на ноги. Да и то сказать — что это за воин без шрамов на теле?

Поодаль, в самом углу у стены, стоял объемистый пень, на котором ратники в охотку мерялись силой рук. Там же валялось полтора десятка валунов, от небольших, которыми бойцы перекидывались друг с другом, привыкая принимать на руки летящий навстречу удар, до таких, которые в одиночку и поднять-то было невозможно.

Там же стояло приспособление, наподобие того, на котором когда-то неподалеку от юрты старого Хиена набирался силы и ловкости сам Ильнар. Был это столб высотой в три человеческих роста, из которого, в разные стороны и на разной высоте, торчали вроде как ветки, разной же толщины. «Ветки» эти были до блеска отполированы руками ратников, которых воевода, загнав на столб, заставлял то просто на этих самых «ветках» висеть до одури, а то и скакать с одной на другую прямо, таки по-беличьи.

Не смотря на то, что камни двора под столбом были предусмотрительно устланы соломой, синяков и шишек под ним было набито преогромное количество. Были и такие, кто по невезению ломал руки-ноги да ребра, однако шею пока никто не свернул — и то ладно. Молодые ратники не жаловались — выдумка воеводы силу и ловкость прибавляла недюжинно, да и характер закаляла…

Появление ведуна, естественно, не прошло незамеченным. Незваный гость молча подошел к освещенной солнцем стене стражевой башни и, опустившись на корточки, замер, полуприкрыв глаза. Ратники бросали вопросительные взгляды на воеводу, но тот сидел с каменным лицом и, казалось, вообще не замечал ведуна.

Ратники продолжали свои упражнения, но теперь делали это без особого азарта, просто потому, что воевода не давал команды заканчивать. Бросая на ведуна косые взгляды, бойцы многозначительно кивали на него головами и перемигивались. При этом они понемногу, будто невзначай, приближались к тому месту, где он сидел.

Воевода по прежнему делал вид, что ничего не замечает, и его бойцы, приняв это за молчаливое одобрение, вконец осмелели. Двое из них, остановившись в трех шагах от ведуна якобы для того, чтобы перевести дух, завели меж собой нарочито громкий разговор:

— А вот слышал я, — начал один, — будто обладают ведуны силой немереной, с которой простому человеку нипочем не совладать.

— Бабкины сказки, — пренебрежительно фыркнул второй.

— Не скажи! — возразил первый. — Убить в одиночку волколака, а самому уйти без единой царапины — это тебе не хиханьки!

— А кто убил-то? — уточнил первый.

— Да говорю ж тебе: ведун!

— А ты сам видал? — не унимался второй.

— Видать не видал, а рассказ слыхал.

— Рассказ! Нашел, чему верить. Вона мне в детстве дед, как браги напьется, так и давай рассказывать, как сам по молодости поднимал за оглобли телегу с мукой да через себя перебрасывал. Язык-то, он у всех без костей, хоть у простых людей, хоть у ведунов! — Ратник снисходительно хмыкнул, потом сделал фальшиво-серьезное лицо. — Оно, конечно, если бы своими глазами поглядеть, тогда другое дело. Волколаков у нас тут, конечно, нету, но если бы тот ведун вон хоть с нашим Владом согласился силой померяться, к примеру, на руках, да одолел бы его, тогда еще можно и поверить…

Ратники, пользуясь попустительством воеводы, давно уже прекратили свои упражнения и теперь, переминаясь для приличия с ноги на ногу (вроде как все разом остановились передохнуть), выжидательно поглядывали на ведуна.

Ответит? Струсит?

Ведун вынырнул из полудремы и, открыв глаза, неторопливо оглядел площадку. В дальнем углу у пенька притопывал и поводил плечами десятник Влад. Он был без оружия и без рубахи. Под загорелой кожей перекатывались литые мускулы без единой лишней жиринки. Судя по выступившей на коже испарине, Влад успел уже (даром что пришел после ведуна) как следует размяться.

Ведун медленно, будто нехотя поднялся, покрутил шеей, расправил плечи.

— А что, — обращаясь вроде как сразу ко всем присутсвующим, заговорил он. — Не найдется ли здесь кого, кто не отказался бы со мной силой померятся? К примеру, на руках.

Ратники одобрительно зашумели. Влад, насмешливо хмыкнув, приглашающе хлопнул ладонью по пню. Потом, спохватившись, оглянулся на воеводу. Ильнар внимательно посмотрел на десятника, а потом стиснул челюсти и молча отвел глаза.

Ни за что иное, кроме как за разрешение, это принять было нельзя, и воевода это знал. Он чувствовал, что поступает неправильно: негоже было втравливать парней в дело, в котором сам уже оплошал. На то он и воевода, чтобы идти вперед и показывать остальным пример, а не выставлять впереди себя сопляков после того, как сам дал маху!

Однако уязвленная гордость упрямо перечила гласу рассудка. Против своей воли воевода упрямо выискивал во вчерашних действиях ведуна какую-нибудь подленькую хитрость, подвох, на который не стыдно словиться настоящему воину, помнящему свою честь. Да и потом, быстрота это одно, а сила — совсем другое. Из всей княжеской дружины одолеть Влада в борьбе на руках мог только сам Ильнар. И если Влад сейчас выиграет…

А если проиграет? Воевода упрямо отворачивался от этой мысли. Ну не мог худосочный ведун перебороть в честной игре богатыря Влада! Никак не мог.

Ведун не спеша приблизился к пню, примерился, поставил локоть на гладкий срез. Влад, пряча улыбку, встал напротив. Совсем не богатырская рука ведуна утонула в широченной ладони десятника. Ратники обступили рукоборцев, не забыв, впрочем, оставить проход с таким расчетом, чтобы было видно и воеводе, который не удосужился сдвинуться с места.

— Готовы? — один из ратников накрыл ладонью сцепленные руки ведуна и Влада. — Как скажу «три», ломите, что есть мочи!

Ведун бросил исподлобья быстрый взгляд куда-то наверх. На опоясывающем княжескую башню балконе появилась княжна Илана в сопровождении старой няньки. Глянув вниз, на то, что творилось во дворе, княжна остановилась. Старуха потянула было ее за рукав, но девица норовисто дернула плечиком, и няньке пришлось смириться. Княжна определенно желала знать, чем закончится поединок.

— Раз… Два… Три! — Ратник отдернул руку, и…

Ровным счетом ничего не произошло. Скорой победы Влада, в которой все присутствующие были почти что уверены, не случилось. Мускулы десятника вздулись, лицо покраснело от напряжения, на шее проступили натянутые жилы. И… ничего!

Рука ведуна ни на волосок не сдвинулась с места. Сам он стоял с таким видом, будто вообще не прикладывал никаких усилий и не ощущал чужого сопротивления.

Воевода нахмурился и досадливо скрипнул зубами. Все-таки надо было вмешаться! Да теперь чего уж — поздно. Ратники удивленно переглядывались. В повисшей тишине как Гром прозвучал тихий шепот одного из них: «Колдовство…»

Здоровенные парни с опаской попятились от пня. В глазах десятника промелькнуло беспокойство, однако он быстро совладал с собой и хватки не ослабил. Ведун снова стрельнул глазами наверх.

Неподвижно застывшая княжна, прижав к груди сжатые кулачки, не мигая смотрела на борющихся широко раскрытыми глазами. Губы ее слабо шевелились.

Напряжение нарастало. Воевода совсем уже собрался вмешаться, чтобы не дать опозориться еще и десятнику, но тут рука ведуна дрогнула. Очевидно, подвела его выносливость, а может, колдовской силы не хватило. Ратники замерли, не в силах поверить своему счастью: Влад медленно, но уверенно гнул руку ведуна к поверхности пенька. Еще немного, еще чуть-чуть…

Все!!!

Тишина взорвалась оживленными возгласами зрителей, Влад с победным выкриком припечатал пенек кулаком. Княжна, не в силах сдержать захлестнувшие ее чувства, подпрыгнула и захлопала в ладоши. Кроме ведуна, это заметил один лишь воевода. Заметил и, неодобрительно нахмурившись, покачал головой. Старая нянька решительно ухватила Илану за руку и потащила прочь с балкона.

Воевода перевел взгляд на Влада, и лицо его просветлело. Ратники без всякого почтения хлопали десятника по плечам и наперебой поздравляли его с победой. Ведун, потирая проигравшую руку, усмехнулся:

— Силен ты, десятник!

— Ну, ты-то тоже не из слабых, — великодушно признал Влад. — Разве что выносливости тебе не хватает.

— Ну да, ну да, — рассеянно покивал ведун, отворачиваясь от пня. Проиграв, он, казалось, разом потерял всякий интерес к воинским упражнениям княжеских ратников. Но теперь уже у них, вдохновленных потворством воеводы и победой Влада, пробудился самый живой и практический интерес к персоне незваного гостя.

Когда ведун уже направлялся к выходу с отведенной под воинские упражнения площадки, путь ему преградил еще один боец.

— А вот слышал я еще, что кроме силы своей богатырской (за спиной ведуна послышались ехидные смешки) славятся ведуны еще и тем, что в драчке кулачной уж больно сильны. Дескать, от стрел уворачиваться могут, а уж голым кулаком в них и подавно не попасть! — ратник с ехидцей глянул на ведуна. — Это-то хоть правда?

Ободренный победой товарища, парень держался уверенно, и в глазах его не было ни тени страха или сомнения. Да и то — чего бояться-то?! Ясный день, вокруг свои, а чужак… На пеньке хваленый ведун сплоховал, и это сильно уронило его в глазах молодых ратников: выходило, что и сам-то он не больно могуч, и колдовство его недалекий предел имеет. А раз так, то почему бы и не заехать ему разок в ухо для науки, чтоб сильно нос не задирал?

Ратник, конечно, слышал, что у ворот ведун поймал стрелу, да только не очень-то в это верил. Поди стрельнул горе-лучник с перепугу кое-как, а потом и напридумывал себе оправданий! О том, что жрец — который редко что делал наобум да на авось, — вызвал ведуна не забавы ради, а для истребления оборотня, ратник вспомнил как-то мимоходом, и мысль его на этом не застряла. Мало ли — может, супротив нежити да с колдовским мечом в руке он и герой, а вот устоит ли против доброго кулака?

Ведун со вздохом посмотрел парню в глаза и спокойно предложил:

— А ты испытай.

Ратник, которому только того и было надо, расцвел, но на всякий случай оглянулся на воеводу. На того победа Влада тоже произвела самое благоприятное впечатление. Ильнар добродушно усмехнулся и пожал плечами. Попробуй, дескать, если охота, только гостя дорогого ненароком не зашиби. Ратник кивнул в ответ: все, мол, будет в лучшем виде, и повернулся к ведуну.

— Ну дык, как биться станем?

— Да как хочешь, — пожал плечами ведун.

— Ну тада так, — ратник деловито потер ладони. — Кто первым другого наземь опрокинет, тот и выиграл. Идет?

— Идет, — равнодушно кивнул ведун.

Парень крутнул бычьей шеей, переступил с ноги на ногу, лениво повел плечами и… Мгновенно выстрелил ведуну в лицо растопыренную пятерню. Не для того, чтобы ударить, нет — перекрыть обзор, заставить дернуться, раскрыть свое движение. Ведун не шелохнулся, и это было его большой ошибкой. Ладонь ратника, не коснувшись ведуна, отдернулась вниз, освобождая путь пудовому кулаку, который по пологой дуге влетел в лицо чужака. Должен был влететь.

Ведун чуть склонил голову на сторону, малость развернул плечи и ласково подтолкнул ратника снаружи в плечо бьющей руки. Не успевший ничего понять парень кубарем полетел мимо ведуна на камни двора. Тут, вскочив на ноги, он растерянно закрутил головой в поисках обидчика.

— Ну что? — спокойно поинтересовался ведун. — Я выиграл?

— Ну уж нет! — побуревший парень набычился и сжал кулаки. — Так дело не пойдет. Не ты меня опрокинул — сам сплоховал. Давай еще раз!

Ильнар нахмурился: дело принимало нехороший оборот. А с другой стороны — первый раз парень только примеривался, шутковал, а уж теперь точно врежет во всю силушку да и осторожность соблюсти не забудет. По собственному немалому опыту воевода знал, что будь ты хоть каким увертливым, а уйти от того града ударов, который может в считанные мгновенья обрушить на противника хороший боец, у тебя примерно столько же шансов, сколько увернуться от настоящего града. Хоть разок да зацепит, и уж тогда ведуну мало не покажется! Только вот как на это посмотрит князь? Ильнар отыскал взглядом Влада и по его нахмуренному лицу понял, что десятника одолевают те же сомнения. А и шут с ним! Воевода тряхнул головой — сам напросился!

— Только ты уж не вертись, как вошь на гребешке, — попросил ратник снова приближаясь к ведуну. — будь мужиком!

— Ладно, — по губам чужака скользнула холодная усмешка. — Уговорил!

Нарочито глядя мимо гостя, ратник замахнулся кулаком, и тут же, рванув колено к груди, ударил согнутой ногой, метя носком сапога снизу в подбородок ведуна. Тот, не изменившись в лице, чуть прогнулся, пропуская удар мимо. Ратник, не останавливаясь, резко распрямил поднятую ногу, на этот раз целя каблуком в грудь. Ведун, крутанувшись, качнулся вправо. Ратник, провалившись в пустоту, глухо топнул сапогом о камни и тут же, дернув плечом, метнул правый кулак ведуну в живот… И попал! Только вот…

Ведун, вопреки ожиданиям, не отлетел в сторону, не согнулся, задыхаясь, от боли — он даже бровью не повел! А кулак ратника утонул у него в животе так, будто ведун был слеплен из болотной тины. Сообразив, что произошло, парень перевел удивленный взгляд со своей руки на лицо ведуна, надеясь по нему прочитать смысл случившегося. Не тут-то было! Пустые глаза ведуна на деревянном лице не выражали ровным счетом ничего. И не поймешь — то ли гость помирать собрался, то ли очередную шутку выкинул!

Воевода удивленно привстал, остальные ратники подались поближе к драчунам, напряженно всматриваясь в ведуна. Ратник дернул плечом… и не смог вынуть кулак из живота гостя! Да что ж это такое-то?! Это казалось невероятным, но выглядело все так, словно ведун, втянув в момент удара живот, как-то умудрился — им же, животом! — намертво зажать «внутри себя» бьющий кулак. Такого до сей поры не приходилось видеть даже Ильнару.

Удивление во взгляде пойманного парня быстро сменялось растущим беспокойством. Поудобнее уперевшись ногами, он дернул руку сильнее и снова без всякого толка — ведун даже не шелохнулся. Теперь на лице молодого ратника проступил самый настоящий страх. Воевода медленно выпрямился, остальные ратники попятились назад. Влад остался на месте, но по лицу было видно, что далось ему это нелегко.

— Хх-ха! — с резким выдохом ведун расправил живот, вытолкнув кулак. По напряженной руке толчок передался в плечо его незадачливого противника. И толчок, надо сказать, был хорош! Не ожидавший ничего подобного парень опрокинулся на спину и, ударившись затылком о камни, глухо застонал.

Хвала Богам, головой он приложился несильно — сразу сел, морщась от боли. Попробовал шевельнуть правой рукой, взвыл чуть не в голос — выбитое толчком плечо выпирало из-под тонкой рубахи неестественным бугром. Парень глянул на свою руку и, судя по побелевшему лицу, сделалось ему совсем худо.

Воевода в мгновенье ока оказался рядом.

— Доигрались, мать вашу… сиди, не шевелись! — Ильнар присел рядом на корточки. — Кто-нибудь, живо за лекарем!

Кто-то протопал сапогами в сторону выхода с площадки.

— Если не возражаешь, я мог бы ему помочь, — предложил из-за спины Ильнара ведун. Воевода наградил его убийственно-угрюмым взглядом.

— Валил бы ты отсюда! — сквозь зубы предложил Ильнар. — Ты свое дело уже сделал.

— Если плечо вправит ваш лекарь, парень еще самое меньшее неделю не сможет как следует владеть рукой. Если вправлю я, к вечеру он и думать забудет об этом досадном происшествии.

Воевода медленно поднялся, развернулся и посмотрел ведуну в глаза. И ведь опять не врет, чтоб ему пусто было! За спиной ведуна маячили мрачно-тревожные лица ратников.

— Ну, давай…

Ведун опустился перед ратником на колено, осторожно коснулся пальцами его плеча. Парень дернулся и зашипел от боли.

— Спокойно, сейчас все пройдет.

Ведун невесомо ощупал выбитое плечо, потом, коротко пробормотав что-то себе под нос, обхватил его ладонями и быстро сдавил. Ратник дернулся было снова, но, очевидно, ожидаемой боли не почувствовал и потому постепенно расслабился. Ведун поднялся.

— Все.

Ратник, недоверчиво хмыкнув, осторожно пошевелил пальцами, потом подвигал предплечьем, всей рукой и с удивленной улыбкой глянул на воеводу.

— Как рукой сняло. Будто и не было ничего.

Хмурый воевода протянул ему руку, помог подняться.

— Все, — скомандовал он своим бойцам. — Хватит на сегодня с вас упражнений. Расходитесь пока.

У кого дела — по делам. А кому делать нечего, тем отдыхать.

Разбирая рубахи и оружие, угрюмые ратники потянулись к выходу, бросая на ведуна тяжелые взгляды. Дождавшись, пока все покинут площадку, воевода повернулся к ведуну.

— Думалось мне, что бойцы из твоего братства не для того колдовские секреты осваивают, чтоб соплякам пыль в глаза пускать. Ошибался я?

— Да нет, — усмехнулся ведун. — Все правильно. Только знаешь, воевода, не всем думается так же, как тебе. Как только люди убеждаются в том, что я не очень-то отличаюсь от них — то есть по воде не хожу, в змея пернатого не превращаюсь и огнем по любому поводу не дышу, — у них, почему-то, сразу появляется желание проверить меня на прочность. Оно и понятно: знают, что убивать да калечить я их не стану, опять же, проиграть ведуну вроде как не зазорно, а уж если выиграешь — слава-то какая! Вот и лезут эти чудо-богатыри удаль свою на мне проверять. И если все время от схватки уходить, начинают они думать, что слабость во мне нашли.

— Самолюбие заедает? — мрачно усмехнулся воевода.

— Не без этого, — признал ведун. — Но главное в другом. Если в малом по носу им не дашь, так начинает им казаться, что они и на большее способны. Дескать, раз уж ведун нас опасается, то нежить-то и подавно убежит без оглядки. И суются эти незваные помощники туда, где им совсем уж делать нечего. Мне мешают, сами гибнут, других подводят. Вот и приходится мне, чтоб их упредить, давать некоторым наперед почувствовать, чего они на самом деле стоят.

— Затем и приходил? — недобро прищурившись, поинтересовался воевода.

— Да нет, — ведун кривовато усмехнулся. — Это как-то само собой вышло.

— Зачем тогда? — не отставал воевода.

— А вот посмотреть хотел на твоих бойцов! — помедлив, усмехнулся. — Не сгодятся ли они мне в званые помощники.

— Да уж какие мы, слабосильные, тебе помощники! — съязвил воевода. — Помеха только.

— Если без ума да без спроса в дело полезете — тогда помеха. А стали бы делать как говорю, глядишь, и помочь смогли бы. Что до слабосильности, — ведун заметил, как дернулся воевода, и по губам его скользнула слабая улыбка. — Так порой и песчинка ничтожная может чашу весов на нужную сторону склонить.

Разговоры о «ничтожных песчинках» окончательно вывели воеводу из себя, однако он нашел в себе силы сдержаться. Только зубами скрипнул да кулаки сжал так, что костяшки побелели.

— Ну и что, годимся мы тебе в помощники?

— Нет, — покачал головой ведун.

— Что так?

— Гонору в твоих бойцах многовато. Молодые они еще. Все хотят удалью выделиться, в герои метят. Не знаю, может, на бранном поле это и хорошо, а для охотника такое настроение — верная смерть.

— Так мы и не охотники, — свысока глянув на ведуна, надменно бросил воевода.

— Так я и говорю! — поддакнул тот. Воевода сам не понял почему, но это ничего вроде бы не значащее замечание ведуна задело его за живое.

— Не годятся тебе молодые, так возьми зрелых бойцов, — неожиданно для самого себя предложил он. Ведун в ответ снова покачал головой.

— У них опыт за плечами. Они на собственной шкуре испытали, почем фунт лиха, и теперь точно уверены, что плетью обуха не перешибешь. Не в пример молодым, они уже доподлинно знают, что человек перед оборотнем все равно, что мышь перед лисой. Такие помощники мне и подавно не подойдут. Придется уж одному.

Ведун с деланным сожалением цокнул языком и, развернувшись, пошел прочь.

— Не любят тебя люди, — подумав, бросил ему вслед воевода. — И есть за что.

Ведун, не останавливаясь, обернулся через плечо.

— Ничего, я привык.

Глава 6

Оборотень. Так сказал дед Прохор. И хоть расслабленным тихой жизнью людям трудно было в это поверить, никому и в голову не пришло сомневаться в словах старого следопыта. Деревенские доверяли опыту Прохора, да и луна была в самой силе… в общем, все сходилось.

Рассказы об оборотнях с малых лет внушали людям неодолимый ужас. В отличие от нелюдей, с оборотнями нельзя было договориться по-хорошему. И были они, пожалуй, пострашнее самой лютой нежити. Страшен и упырь, и василиск, и волколак, но те, по крайней мере, выступают открыто, не пряча волчий оскал под овечьей шкурой. С теми сразу видно, кто друг, а кто враг, кто охотник, а кто добыча. И если уж повстречался с таким, знаешь хоть, как себя вести и что делать.

С оборотнем не так. Оборотень это один из своих. Может, сосед, которого с детства знаешь, а может — что еще страшнее, — и кто-то из твоей собственной семьи. Днем он может тебе душевно улыбаться и вести разговоры за жизнь, а ночью без всякой жалости разорвет глотку и тебе спящему, и всем твоим чадам и домочадцам. Говорили, правда, что свою семью оборотень до поры до времени не трогает. Но так ведь это до поры…

Хуже всего было то, что имел оборотень силу дурманить человеческий разум, отводить окружающим глаза так, чтобы не замечали те очевидного. Мог оборотень и сон колдовской наслать, и морок наяву навеять. Не захочет он, чтоб ты его видел, так и не увидишь нипочем. Так бывало, что у тебя за стенкой смертоубийство лютое творится, детушки киком кричат, о помощи просят, а ты спишь себе сном младенца и ничегошеньки не слышишь. А если оборотень кто из твоих домашних, ни за что тебе не догадаться, кто он на самом деле. И узнаешь ты правду, хорошо, если одним из последних…

Вот ведь и на выгоне ночью шум немалый стоял, это уж как пить дать, а до деревни ни единого звука не долетело. Точнее, может звук-то и долетел, да вот никто его не услышал. И ни одна собака ухом не повела. Вот и дознайся после этого, кто тут оборотень!

Старики говорили, что и сам человек, которого проклятье настигло, далеко не сразу понимает, кем стал. Если, конечно, он не черный колдун, и не специально на себя звериную шкуру примерил. О таких разговор особый. А простой человек поначалу вместе со всеми дрожит от страха и от собственной тени шарахается. И понимает, в кого превратился, только когда почти ничего человеческого в нем не остается.

С каждым днем все труднее ему становится принимать прежний, людской облик, и со временем превращается он навсегда в зверя бессловесного. Поговаривали, что каждый волколак был когда-то человеком, который в свое время через оборотня превратился в обычную нежить, в чудище лесное. По счастью, вместе с душой человеческой терял оборотень и ту силу колдовскую, что давало ему черное волшебство, его сгубившее. И оставались ему лишь лютость да злоба звериная до конца его дней…

Когда страшная правда разошлась по деревне, первым делом решено было отправить к князю гонцов с просьбой о помощи. С таким делом как нельзя лучше справились бы братья Бочуны. Но они, лучшие охотники во всей деревне, как назло, ушли на дальнюю заимку и вернуться должны были не раньше чем через три дня. Однако ж деваться было некуда, и деревенские, скрепя сердце, решили подождать. Не отправлять же, в самом деле, с важным поручением кого попало, особенно когда по округе рыщет оборотень!

Когда братья—охотники не вернулись ни через три дня, ни через пять, ни через неделю, стало ясно, что дело неладно, и придется искать других гонцов. Идти вызвались четверо, все мужики не робкого десятка, из тех, что не побоялись бы выйти в одиночку с рогатиной на матерого медведя. Дождавшись, для пущей безопасности, новолуния и положив богатую жертву Богам, гонцы отправились в путь.

Для тех кто остался в деревне потянулись дни тягостного ожидания. Почти позабросив привычные дела, люди избегали без особой надобности выходить со двора. А уж за околицу вообще мало кто отваживался высунуть нос. С наступлением сумерек деревня замирала. Не горели костры по окрестным луговинам, не играли дудки, не разносился по округе девичий смех да строгие окрики разбуженных родителей.

По ночам не было в деревне ни одного дома, где до рассвета не горел бы огонь, и не сидел бы, пока остальные спали, возле двери караульщик с рогатиной или вилами. Все понимали, что против оборотня надежды на такую стражу мало, но все равно продолжали караулить.

А между тем тонкий серпик молодой луны с каждой ночью становился все шире и ярче. Приближалось очередное полнолуние…

Гонцы вернулись через девятнадцать дней, когда луна уже пошла на убыль. За время их отсутствия два деревенских дома стали могилами для своих неупокоенных обитателей. Оборотень лютовал не на шутку: злая смерть настигла девятерых человек, всю их скотину и даже кошек и собак. А в одном из двух злосчастных домов не уберегся и домовой.

Ближайшие соседи клялись всем на свете, что не сомкнули глаз до рассвета и не слышали при этом ни единого звука. Им, в общем-то, верили, но все равно поглядывали с неодобрением.

Подученный дедом Прохором, деревенский староста запретил чтобы-то ни было трогать в кровавых домах. Погода стояла жаркая, и теперь деревню помимо страха донимал еще и смрад, распространявшийся от наспех заколоченных изб.

Князь прислал в деревню малую дружину и своего жреца. Люди понимали, что от ратников толку будет немного, но вот появление жреца вновь разбудило в их сердцах угасшую было надежду на спасение.

Жрец похвалил старосту за то, что тот велел заколотить злосчастные дома и никого к ним не подпускать. Полдня провел он в этих страшных прибежищах смерти, а когда вышел, на него страшно было смотреть. Отдышавшись немного, жрец подтвердил слова деда Прохора о том, что в округе хозяйничает самый настоящий оборотень. Он разрешил предать Возносящему Огню останки погибших, а сам направился на выгон.

Три дня бродил он по деревне и окрестностям, расспрашивал людей, искал что-то в принесенных с собой свитках и с каждым днем становился все мрачнее и мрачнее. По ночам он жег что-то на стоящем посреди деревни Малом Жертвеннике. Тогда по деревне расползался незнакомый пряный запах, от которого слипались глаза и неодолимо клонило ко сну. Наконец, на рассвете четвертого дня, жрец собрал всю деревню и обратился к жителям с речью.

Жрец сказал, что сделал все, что было в его силах, но не знает точно, достаточно ли этого для того, чтобы остановить оборотня. Боги явно на оборотня не указали. Пока. Так что может статься, оборотень и не из их деревни. Нужно ждать, сказал жрец, ждать и верить в силу Светлых Богов. С тем он и убыл восвояси, прихватив с собой всех княжеских ратников. Напоследок он пообещал, что попытается испробовать еще один способ одолеть оборотня, а пока велел сохранять спокойствие и гнать от себя черные мысли.

Сказать, что люди были разочарованы, значит не сказать ничего. Жрец, которого они представляли себе всемогущим посредником Богов, оказался на деле всего лишь странным болтуном, от которого даже и глупо как-то было ждать избавления от страшной напасти.

Когда в первую же ночь следующего полнолуния оборотень подчистую разорил еще два дома, деревенские поняли, что ждать больше нечего. Пора было сниматься с насиженных мест и бежать из проклятой деревни куда глаза глядят. О том, что оборотень, если он и правда из деревенских, неминуемо последует вместе с ними, люди старались не думать.

Два дня хмурые мужики и причитающие бабы собирались в дальнюю дорогу, а на рассвете после первой ночи новолуния четыре десятка телег покинули опустевшую деревню.

К вечеру того же дня люди вернулись обратно. В семи верстах от деревни их остановила наспех возведенная застава, и княжеские ратники велели поворачивать обратно. Деревенские просили, умоляли, ругались, но все было напрасно. Ратники, хмуря брови, отводили глаза, но рук с потертых рукоятей мечей не убирали. В конце концов, деревенским не осталось ничего другого, как повернуть назад.

В родную деревню они въезжали с ясным пониманием того, что до следующего лета никто из них не доживет. Бабы потихоньку плакали, мужики сначала тихо, а потом все смелее и громче ругали князя, который, будучи не в силах совладать с оборотнем, обрек всю деревню на страшную участь. Досталось и жрецу, а кое-кто уже начинал роптать и на Богов. До полнолуния оставалось неполных две недели…

Глава 7

Выйдя за ворота, ведун сразу свернул с дороги в лес. Лес вокруг замка был не шибко густой да к тому же вдоль и поперек исхоженный княжескими подручниками. Ведун выбрал одну из едва заметных тропок и, не спеша, побрел по ней прочь от замка в обход недалекой деревни.

Просвечиваемый почти насквозь жарким солнцем лес выглядел мирно и приветливо. В этих местах листва на молодых дубках и березах не увяла от зноя, и прикрытые ее тенью редкие лесные травы тоже радовали глаз свежей зеленью. Очевидно, все дело было в близости воды — в окрестностях замка было на удивление много ключей и ручьев. Вот и сейчас ведун ясно слышал сквозь шелест листвы и птичий посвист, как в стороне от тропинки весело журчит вода.

Не верилось, что в этих самых местах в полнолунные ночи рыщет не знающее пощады кровожадное чудовище. И все же, прогуливаясь по лесу, ведун ни на мгновенье не забывал о том, что на самом деле именно так оно и было. Не пройдя и сотни локтей, он остановился и прислушался. Шелест листьев и птичий пересвист нарушал едва слышный посторонний звук. Звук человеческих голосов.

Ведун медленно потянул носом воздух, и его губы тронула чуть заметная усмешка. Нарочно наступив на сухой сучок, он громко кашлянул и пошел дальше, старательно задевая все попадавшиеся на дороге кусты. Через десяток шагов тропинка вывела его к небольшой лощинке, уютно укрытой меж двух пологих холмиков.

В тени молодых березок прямо на траве расположились трое княжеских ратников. Крепкие мужики в зрелых годах, из тех, что служили князю Рольфу не первый десяток лет, они не стали попусту дергаться в ожидании непрошенного гостя. Сложенные поодаль шлемы, отстегнутые мечи, небрежно-расслабленные позы — ни дать, ни взять усталые дозорные, застигнутые врасплох на коротком привале.

Ведуна, однако же, не обманула кажущаяся беспечность ратников. Мечи, будто бы небрежно брошенные рядом, лежали так, чтобы сподручно было в одно мгновенье обнажить смертоносную сталь. Да и взгляды, которыми ратники встретили ведуна, красноречиво говорили о том, что его услышали и приготовились к негаданной встрече. Разложенная на чистой тряпице нехитрая снедь — хлеб, сало, пучок зеленого лука да пяток яиц — осталась неубранной, а вот хмельное зелье ратники предусмотрительно припрятали. Остался только запах.

— Ну, надо же, — слегка заплетающимся языком недружелюбно проворчал один из ратников, увидев, кто к ним припожаловал. — Господин ведун на прогулку значица, вышел и случайно на нас набрел. Вот радость-то нам какая…

Ведун приветливо улыбнулся, делая вид, что не замечает торчащего из-за плеча ратника горлышка объемистой баклаги.

— Доброго дня вам и приятной трапезы, господа ратники.

— И тебе хорошего житья, — степенно ответствовал один из воинов. — Только ты, господин ведун, кислое-то с пресным не мешай. Вежливость соблюдать, оно, конечно, хорошо и очень даже приветствуется, да только какие мы тебе господа? Господа-то в замке сидят. А мы хоть по пол-жизни меча из руки не выпускаем, а все ж таки от сохи произошли и об этом не забываем, не в пример нынешней молодежи. Так что не обессудь, а только в господа-то мы рылом не вышли.

Чувствовалось, что ратники выпили уже немало и хмельное, ударив в голову, развязало им языки и придало пьяной храбрости. В другое время они вряд ли стали бы учить ведуна правильному обхождению.

— Ну, коли так, — с улыбкой проговорил ведун, подстраиваясь под манеру разговорчивого ратника. — То уж и вы, люди добрые, меня господином не величайте. Потому как мое-то рыло от вашего недалеко ушло.

— Чего так? — с ехидцей осведомился самый «хлипкий» (всего-то на треть помассивнее ведуна) и, наверно, потому казавшийся самым молодым и сильнее других захмелевшим ратник. — Рыла, говоришь, у нас одинаковые? Да ты, часом, уж не родня ли нам?

Ратник широко осклабился и толкнул товарища в бок, предлагая вместе порадоваться удачной, по его собственному мнению, шутке. Товарищ с бычьей шеей и деревянным лицом шутку не оценил.

— Ну, родня не родня, а отец-то мой тоже землю пахал, — ответил ведун, подходя поближе.

— Да ты че? — непритворно удивился младший из ратников. — Ты и отца своего помнишь?

— Ну да, помню, — ведун удивленно повел плечами. — А чего ж мне его не помнить?

— Вот те раз, — не на шутку растерялся ратник. — А я-то думал, ведуны деток своих из глины пополам с медвежьим дерьмом лепят, да волчьей кровью оживляют. Через то у вас и сила такая, и гонор звериный.

Минуту ведун молча смотрел на знатока ведовского происхождения, не в силах подобрать ответных слов, а потом не выдержал и расхохотался. Ратники тоже засмеялись. Сначала тихо и неуверенно, а потом разошлись и заржали в голос. С окрестных березок испуганно порскнули в разные стороны мелкие пташки. Тот из ратников, который прятал за спиной баклагу, опомнился первым и тычками да страшным лицом привел в чувство остальных.

— Цыц, вы! А то враз сейчас стража набежит, проверить, с чего это вдруг здесь посреди леса такое веселье!

Ратники послушно присмирели.

— Ну а ты, раз не господин, может, не откажешься с нами медовухи отведать? Или ведуны хмельным брезгуют?

— Отчего же, — ведун с готовностью присел на траву рядом с ратниками. — Когда хороший человек да от чистого сердца предлагает, можно и выпить.

— Да не косись ты, Михай! — отмахнулся радушный ратник, доставая из-за плеча без малого полуведерную баклагу. — На всех хватит, а набираться до поросячьего визга нам сейчас все одно не резон. Так что помощь-то и кстати. Только уж ты, гос… Да, как тебя величать-то, коли не «господином ведуном»?

— Так зови просто ведуном, без господина.

— Добро, — кивнул ратник, разливая тягучую, золотистую жидкость по невесть откуда как по волшебству взявшимся глиняным кружкам. — Ты про то, что с нами тут пил, языком уж в замке не чеши. А то ведь воевода наш, он этого дела не одобряет. А нам без лекарства сейчас никак нельзя. Головушка-то после ночи, ох, как гудит!

— Гуляет, значит, деревня? — уточнил ведун.

— Гуля-а-ет… — со вздохом протянул ратник. — Не шибко весело, но… — он пожал плечами. — Раз жрец сказал «праздновать», куда ж денешься? Чтоб тут у нас ни творилось, а Богов невниманием обижать негоже!

Ратник заговорщически подмигнул ведуну, тот понимающе улыбнулся в ответ.

— Ильнар-то наш, конечно, не велел шибко расслабляться. Ну так ведь мы ему и не скажем?

— А коли он сам унюхает?

— Не унюхает, — успокоил ведуна ратник. — Нам по лесу до вечера мотаться. К тому времени весь хмель уж выйдет. Ну, давай, что ли — бери кружку. Уж не взыщи, гостей мы не ждали, так что пить будем по очереди.

— Да чего уж, — ведун лихо чокнулся с новоявленными собутыльниками и залпом осушил налитую чуть не всклень кружку. Ахнул, зажмурившись, как полагается, утер губы тыльной стороной ладони и поставил кружку обратно на тряпицу. Закусывать не стал.

Ратники внимательно проследили за гостем, и лишь убедившись, что тот выпил медовуху до дна, разом шумно выдохнули и припали к своим кружкам. Разливающий плеснул себе в освободившуюся посудину кружку и, чокнувшись с баклагой, выпил вдогон за остальными.

— И-эх, хороша! — он отставил кружку, и потянулся за луковым пером. Потом подхватил с тряпицы яйцо, ткнул в тупой конец толстым коротким пальцем, причмокивая, высосал содержимое и отбросил скорлупу в сторону. — Одно название — медовуха, а на деле-то, считай, раза в два покрепше обычной будет!

— Да уж, — усмехнулся ведун. — Знатный напиток. В столичных кабаках и то, поди, такого не сыщешь. Где ж такой берете в тутошней-то глуши?

— Да знамо где, — невнятно буркнул Михай, пережевывая изрядный ломоть хлеба с салом. — У деда Филимона, как и все.

— У Филимона? — бровь ведуна удивленно дрогнула, но вопрос он задал абсолютно равнодушным тоном. Так просто спросил, для поддержания разговора.

— Ну, да. У Филимона, — кивнул ратник. — Знатный дедок. Ему уж почитай в обед сто лет, а брагу да медовуху с каждым годом готовит все крепче да забористее. Ни у кого больше так не получается. Знает, поди, какой-то секрет колдовской. Но нам-то что, — с невинным (насколько смог изобразить) видом пожал плечами. — Жрец молчит, а раз нам самим доподлинно не известно, что медовуха колдовская, то и пить ее не возбраняется. Да что там! — ратник махнул рукой. — У Филимона, бывает, что и сам князь хмельное заказывает!

— Да ты что? — удивился ведун, поднимая заботливо наполненную кружку. — А я уж думал, в замке только Приморские вина и пьют.

— Пить-то пьют, да не только, — многозначительно заявил ратник, нетерпеливо блестя глазами. — Об этом, конечно, трепаться не полагается, но князь, он, бывает, по неделе из опочивальни своей носа не кажет. — Ратник подался к ведуну и закончил громким шепотом: — Горькую пьет.

— Заткнулся бы ты, Гнат, — посоветовал товарищу угрюмый Михай. — А то метешь языком, точно помелом. Хуже сраной бабы.

— Так, а че я? Я ниче… — Гнат стушевался и потянулся за очередным куском сала. — Все и так знают.

— Все, да не все, — проворчал Михай, покосившись на ведуна. — Ты, Федул, погоди пока молодому наливать, а то что-то совсем нашего товарища на жаре развезло.

«Молодой» Гнат — на вид ему было никак не меньше сорока — мрачно засопел, но смолчал. Ведун бросил на неразговорчивого Михая пристальный взгляд. Федул наполнил кружки. Чокнулись, выпили.

— Ты б закусил, мил человек, — посоветовал ведуну хлебосольный Федул. — А то у Филимона медовуха коварная: пока сидишь, вроде как трезвей жреца, а как встанешь — так и ноженьки не сдержат.

— Ничего, — усмехнулся слегка захмелевший ведун. — Как-нибудь сдюжу.

— Гляди, — покачал головой ратник. — А то как бы не пришлось нам на хребте тебя в замок волочь.

— Не придется, — успокоил его ведун, но краюшку хлеба все ж таки отломил.

Обиженный Гнат ожесточенно жевал жилистое сало. Михай прилег, опершись на локоть, глаза его постепенно закрылись, и он, отвесив сковородником толстую нижнюю губу, стал клевать носом. Потом голова его окончательно свесилась на грудь, и он, перевалившись на спину, засопел носом.

— Вот те раз, — удивился Федул. — Глянь-ка, Гнат, на Михая. А еще на тебя говорил!

— А ну его, — отмахнулся Гнат. — Строит из себя невесть что. Можно подумать, я какую-то страшную тайну выдал.

— А с чего же это князь горькую-то пьет? — как бы невзначай поинтересовался ведун, удостоверившись, что строгого Михая сморило надежно.

— Неизвестно еще, как бы ты себя повел, если б над всем твоим родом висело проклятье, — с готовностью откликнулся Гнат.

Федул неодобрительно крякнул и укоризненно покачал головой.

— Погодите-ка, люди добрые, — ведун спохватился и внимательно посмотрел на Федула. — Вы не подумайте, что мне нужны секреты ваши. Совсем они мне без надобности. И простите, если по неразумению что не так спросил.

— Да с-секрета-то никакого вроде как и нет, — с трудом ворочая заплетающимся языком, пробормотал Федул. — Об этом с-секрете к-ждая с-собака в деревне знает. — Он свесил голову на грудь и задумался, потом ухватил ускользающую мысль и продолжил:

— А только негоже с-сподручникам про князя своего… такое говорить…

Федул окончательно выбился из сил и, широко зевнув, помотал головой, отгоняя навалившуюся дрему. Та оказалась сильнее, и вскоре он, откинув голову на траву, сладко похрапывал на пару с Михаем.

Гнат снисходительно махнул на товарищей рукой: слабаки, мол, чего с них взять. И предложил обращаясь к ведуну:

— Давай, может, еще по одной? Ты, я гляжу, пить-то здоров.

— А чего ж, давай! — пьяно улыбнувшись, согласился ведун. Приняв на себя обязанности виночерпия вместо выбывшего Федула, он наполнил две кружки. Чокнулся с Гнатом и одним махом выдул до дна. Гнат отхлебнул хорошо если половину и, отставив кружку, смачно рыгнул.

— Ф-фух, что-то мы сегодня перебрали…

— Да ниче, до вечера оклемаетесь, — успокоил его ведун.

— А скажи-ка, — Гнат, прищурившись посмотрел на собеседника. — Если вас не из глины колдовством делают, то откуда ж такие, как ты, берутся?

— Откуда? — ведун криво усмехнулся. — Да оттуда же, откуда и такие, как ты!

— Не понял! — набычившись, процедил ратник, видимо углядев в словах ведуна что-то нехорошее.

— Ну вот взять к примеру тебя и простого деревенского мужика, — продолжил ведун. — Как думаешь, сколько он против тебя в настоящей драке продержится?

— Да ни минуты! — гордо ухмыльнулся ратник.

— Во-от! — Ведун многозначительно поднял палец. — А почему? Да потому что тебя учили смертный бой держать, а его нет! Правильное научение, да опыт в деле полученный, они из любого человека не то что ведуна… — ведун замялся, нахмурился, подбирая в уме нужное слово. — Кого хочешь сделают!

— Н-да? — Гнат недоверчиво поджал губы. — Хочешь сказать, что и из меня, к примеру, можно ведуна выделать?

— Тебя-то вряд ли, — покачал головой ведун. — Сам понимаешь: старого пса новым шуткам не выучишь.

— А если б помоложе я был? — ратник все еще не верил услышанному. — Если б сызмальства к ведунам попал, так что — мог бы быть сейчас таким, как ты?

— Запросто! — кивнул ведун. — И, глядишь, не меня б сейчас, а тебя князь ваш на подмогу звал!

— Дела, — ратник задумчиво хмыкнул, а потом сокрушено покачал головой. — Да уж, князю-то нашему не позавидуешь.

— А что так-то? — осторожно поинтересовался ведун. — Я, конечно, понимаю: оборотень — это вам не божий подарок. Но с ним-то мы управимся, можешь не сомневаться!

— Да что оборотень! — Гнат воровато покосился на спящих товарищей — не просыпаются ли? — Оборотень ерунда! Тут дела похуже будут…

Ведун рассеянно поглядывал по сторонам и не торопил ратника. И никем не остановленный Гнат, собравшись с силами, посвятил наконец ведуна во всем известную тайну:

— Над родом Рольфа висит проклятье, — выговорил он. Ведун сочувственно покачал головой. — Точнее, проклятой была его жена. Вот ведь что значит неудачно женился… И проклятье было из тех, что отравляют жизнь не только проклятому, но и всем в округе. Знаешь, как бывает: ни с того, ни с сего пересохнет колодец, посевы градом побьет, волки стадо порежут, грибами съедобными, сызмальства знакомыми, людишки потравятся… И все в землях Рольфа. Поначалу-то люди, ясное дело, не знали, что к чему, а только шило в мешке не утаишь. Княгиня-то со странностями была, и чем дальше, тем больше чудила. И если б жрец, Инциус, значит, не молчал, так все бы и поверили, что она ведьма. Но раз жрец слова своего не сказал… — ратник красноречиво развел руками. — Тронуть ее не моги!

Подул ветерок, зашелестела тревожно листва. На солнце набежало крохотное облачко, и лес вокруг мгновенно посерел и пригорюнился.

— А только умерла она все одно нехорошо. — Гнат покачал головой. — Неизвестно, как умерла. Видать, одолело ее проклятье. И дым от Возносящего огня все ветром к земле прибивало. После смерти княгини напасти вроде как прекратились, да только людей это не успокоило. Соседи стали косо посматривать: дескать, завелось в роду Рольфа гнилое семя. Подрастут, мол, детки-то, неизвестно, как еще себя покажут. И хоть жрецы заезжие, Инциусом вызванные, и уверяли народ, что нет никакого родового проклятья, не все им поверили. В особенности из князей-соседей… Вот и пришлось Рольфу сниматься с насиженного места да ехать в глушь беспросветную. Да только от проклятья разве убежишь? Из подручников хорошо, если седьмая часть за ним пошла. Мало дело, в леса дремучие ехать, так еще и к проклятому роду под руку идти…

— А ты чего ж поехал, если в проклятье веришь? — негромко спросил ведун.

— Верю — не верю, какая разница? — угрюмо буркнул Гнат. — Мое дело военное: не так, так эдак голову сложишь, а своей смертью все равно не помрешь. А платит Рольф по-царски.

— А проклятье все ж таки есть, — с тоской в голосе сообщил ратник, чуть подумав. — Неспроста этот оборотень здесь объявился. Жрец говорит, что ни в ком из здешних оборотня не видит. А только много ли они, жрецы, в этом вопросе видят, если через раз к вам, ведунам, за подмогой обращаются?!

Гнат допил свою кружку, пролив немалую долю мимо рта, вытер губы рукавом. Взял было кусок сала, но, подумав, скривился и бросил его обратно на тряпицу.

— Ну, а что дети-то княжеские? Чудят или как?

— Да уж и не знаю, что сказать, — поколебавшись, признался Гнат. — Княжна как будто обычная девчонка. Поменьше была, так с деревенской ребятней запросто бегала. Такая же, как и все, разве только чувствительная чересчур: палец порезанный увидит, и чуть не в обморок падает. Теперь-то, конечно, подросла, все больше в замке сидит — вышивает, или еще там чего. Скучает, в общем. Жениха-то ей в этой глухомани где сыщешь? Да и кто из знатных согласится в жены ее взять, зная, какого она рода? Так и придется князю зажать гордость в зубы и соглашаться… — ратник прикусил язык и, покосившись на ведуна, махнул рукой: неважно, мол.

— А вот княжич… Хороший он, вроде, парень, уважительный, серьезный… да только не такой, как все! С пацанами в детстве дружбу не водил, все больше возле жреца терся. Теперь-то, конечно, дружить ему в наших краях не с кем — гусь свинье, знамо дело, не товарищ. Разве вот только с Владом, десятником нашим, они вроде как на короткой ноге. Так спросишь, бывало, у Влада, как там молодой князь по части девок — тот все молчит да отшучивается. Да и от баб деревенских ничего такого не слыхать, а уж они-то все про всех знают! А тут — тишина. Спрашивается: с чего бы? Что такого в том, что молодой здоровый парень по девкам бегает? Вот ежели, конечно, он не бегает, тогда да — дело другое. Опять же: хмельного княжич в рот не берет, силой да удалью с парнями из дружины мериться не выходит, к оружию его не тянет — это в его-то годы! Говорят, правда, учит его жрец какому-то своему тайному бою, да только мне в это верится слабо. Вот и получается, как ни крути, что с молодым князем не все ладно…

— А я вот слыхал, — медленно заговорил ведун, — что того кузнеца, на которого… первое нападение было… Ну, в общем, Отмир с княжной тоже там были, когда его нашли?

— Точно! — важно кивнув, подтвердил Гнат. — Так все и было. Сам видал!

— Да ну? — вяло встрепенулся ведун. — Ну и как оно все?…

— Да его, считай, что Илана и нашла. — начавший уж было клевать носом ратник немного взбодрился под пристальным взглядом ведуна. — Мы-то с мужиками неподалеку были, в дозоре, значит, вдруг слышим — визг, будто режут девку. Ну, мы туда! А там — княжич, а на руках у него сестра, Илана, значит. Сама без чувств, белая, как снег… мы поначалу-то не разобрали, что к чему, а уж как углядели… — Гнат, поморщившись, покачал головой. — Не мудрено, что девка в обморок грохнулась, меня самого-то чуть на изнанку не вывернуло!

— А чего так-то? — невзначай уточнил ведун.

— «Чего так-то»! — беззлобно передразнил Гнат. — Видал бы ты, что от кузнеца нашего осталось, так не спрашивал бы! Да еще вонища эта… Кислятиной какой-то так перло, что аж глаза слезились!

— Кислятиной, говоришь? — со вздохом пробормотал ведун. — Говорят, обглодали его сильно, кузнеца-то?

— Сильно — не то слово, — угрюмо пробурчал ратник. — Изжевали так, что целой косточки не осталось! По клочкам одежды только и опознали.

— А чего его ночью в лес-то понесло?

Гнат пожал плечами.

— Жена говорит, вроде выпил он с вечера, полаялись они там чего-то, ну он и вспылил, дверью хлопнул. Она-то, дура, думала: проветрится — вернется, ан вон как все вышло…

— А дети княжеские как в лесу оказались? — мягко, но настойчиво продолжал допытываться ведун. В его осоловевших от выпитого глазах время от времени проступал вполне трезвый интерес. Взгляд захмелевшего ратника, наоборот, поминутно терял всякую осмысленность. Гнат напряженно хмурился, тряс головой и… продолжал исправно отвечать на вопросы ведуна.

— Дык часто по лесам окрестным вместе разъезжают! Вроде как прогулки у них. Развлечений-то здесь для господ — никаких. Ну и вот… Бабы деревенские, из тех, что постервозней, конечно, мелют языками почем зря: мол, неспроста такие прогулки, и вроде как у княжича с княжной что-то там… — ратник неопределенно покрутил пальцами. — Тьфу! Типун им на язык!

— И ведь не боятся одни по лесу разъезжать, — задумчиво заметил ведун.

— А чего бояться-то? — удивился Гнат. — Они ж далеко от замка не отъезжают. А здесь, даром, что Глухолесье, места у нас спокойные… Были до недавних пор, — помрачнев, уточнил ратник.

— Ну, а потом что было? Когда кузнеца-то нашли?

— А ничего, — ратник кое-как изобразил пожимание плечами. Было видно, что борьба с хмельной сонливостью отнимает у него все больше сил. — Илану княжич сразу увез в замок. Говорят, она потом неделю из своих комнат не выходила — все в себя прийти не могла, чуть не заболела.

— А Отмир?

— Княжич? Он потом вернулся. Пока жреца не было, все вокруг ходил, а потом долго еще на корточках… рядом сидел. Чего разглядывал — непонятно…

— Слышь-ка, — Гнат поманил ведуна пальцем и продолжил громким шепотом: — А ты в нем, в княжиче нашем, ничего такого… — ратник попытался придать лицу многозначительное выражение. — Не учуял? Может, это он и есть…?

Несмотря на количество выпитого, озвучить свою опасную догадку до конца ратник все же не решился.

— Может, — раздумчиво кивнул ведун. — А может, и нет. Не бери ты лучше этого в голову. Не твоего ума это дело.

Ратник медленно моргнул и вяло покрутил головой.

— И то правда, — тихо пробормотал он. — Что-то и меня сморило. Узнает воевода…

— И что, коли узнает? — ведун, как это ни странно, с каждой минутой становился все трезвее и трезвее.

— А ничего! — ратник вызывающе тряхнул головой и, насколько это было возможно в лежачем положении, выпятил грудь. — Не боюсь я его! Па-адумаешь!.. Воевода наш, если хочешь знать, трус. Угу-у… — ратник выпятил нижнюю губу и покивал. — Это молокососам он может зенки замылить, а нас, тертых калачей, на мякине не проведешь. Телом-то он крепок, а вот духом хлипковат. Оттого, видать, и хочет перед всеми героем себя выказать.

— И получается? — полюбопытствовал ведун.

— Ш-што? — удивился ратник, не без труда отыскав разбегающимися глазами лицо собеседника.

— Ну, героем себя показать.

— А то! Не зря ж его воеводой-то поставили! А только страх-то все равно его гложет. Не сумел он его извести…

Ведун улыбнулся.

— Ну так ведь тот, кто совсем страха не ведает, тот скорее дурак, а не герой. А герой-то как раз тот и есть, кто страху своему воли не дает и обуздать его умеет.

— Ну да, — согласился ратник через пару минут. — Вот я и говорю: встряхнуться мне надо. Засыпать-то нельзя…

Последние слова Гнат договаривал с видимым трудом, вяло ворочая непослушным языком и с трудом разлепляя закрывающиеся веки.

— А ты все ж таки поспи, — совершенно трезвым голосом посоветовал ведун.

Ратник, будто подчиняясь приказу командира, уронил голову на траву и затих.

— Все поспите, — в голосе ведуна прорезались стальные нотки. — Только недолго, — он глянул на солнце. — До полудня. А потом просыпайтесь с ясными головами да идите по своим делам. Все у вас сегодня утром было тихо да спокойно. Ничего странного вы в лесу не видели, никого не встречали. Выпили чуток, да подремали по очереди — всего и делов-то.

Ведун посидел, глядя на спящих ратников, потом легко поднялся на ноги и с наслаждением потянулся. На тряпицу присела желтогрудая печужка. Косясь черным глазом на ведуна, она клюнула пару хлебных крошек, потом перепорхнула поближе к салу.

— Кыш! — громким шепотом приказал ведун и махнул рукой. Пичуга испуганно пискнула и, вспорхнув с тряпицы, скрылась в ветвях.

— Кр-рошек пожалел? — резким насмешливым голосом поинтересовался кто-то из-за спины ведуна. Тот оглянулся через плечо. Поодаль на взгорке, на тонкой березовой ветке, как на качелях, раскачивалась большая черная пицца, похожая на ворона.

— Сало-то соленое, — спокойно пояснил ведун. — Наклюются, передохнут все.

— Птичек пожалел? — все так же насмешливо каркнула птица. — Похвально.

Ведун, не обращая внимания на насмешки, наклонился и завернул остатки сала в уголок тряпицы, оставив на виду раскрошенный хлеб. Потом взобрался на пригорок и остановившись на вытянутой руке с интересом посмотрел на птицу.

— Вот, значит, вы какие, враны, — с усмешкой сказал ведун. — А я уж думал, ты не покажешься, так и будешь шпионить издали.

— Я не шпионю, — птица озорно сверкнула черным глазом. — Я наблюдаю.

— А-а-а, — не переставая улыбаться, протянул ведун. — Ну так это же совсем другое дело! Давненько не было видно вранов в людских землях. Чего вдруг решили наведаться?

— Времена изменились, — уклончиво ответила птица.

— Это точно, — кивнул ведун. — Слышу любимую речь жрецов. Похоже, вы так и остались с ними в близких друзьях. Однако слышал я, будто твое племя, покинув Тридолье, откочевало на восток. Туда, откуда, если верить жрецам, как раз и идут все изменения времен. Так скажи мне…

— Крарр, — вставила птица.

— Скажи мне, любезный Крарр, уж не те ли самые приснопамятные Повелители Ужаса послали тебя за нами… наблюдать?

— Враны никогда не были врагами людям, — жестко отрезала птица.

— Времена изменились, — пожал плечами ведун. — Ты сам сказал!

— Ты мне не доверяешь?

— А какая разница? Если тебя послали шпионить, ты все равно будешь это делать, независимо от того, верю я тебе или нет. И помешать тебе в этом я вряд ли смогу. Хотя… — ведун смерил птицу задумчивым взглядом. — Разве только взять да и свернуть тебе прямо сейчас шею?

Птица беспокойно переступила лапками.

— Но, поскольку вина твоя не доказана, делать я этого не буду, — снисходительно закончил ведун. Вран пренебрежительно каркнул.

— Да и нет у меня, по счастью, никаких таких особенных секретов, кои могли бы заинтересовать слуг Сумрака.

— Увер-рен?

— Вот теперь засомневался, — ведун с улыбкой покачал головой. — Ну раз такое дело, и сам ты будешь с востока, может, расскажешь мне об этих самых Повелителях Ужаса?

Вран красноречиво указал мощным клювом на похрапывающих ратников.

— Они ничего не слышат, — успокоил его ведун. — Можешь говорить совершенно спокойно.

— Нет, — чуть помедлив, отрезала птица.

— Что так? — удивился ведун. — Тайна? Или сам ничего не знаешь? А то ведь кто-то вот только говорил, что он-де людям не враг!

— Потому и не скажу, что не враг, — спокойно ответствовал вран.

— Это как же прикажешь тебя понимать?

— А так и понимай, как говорю. Нечего без нужды лихо кликать. Много есть в этом мире странных и страшных сил. И многие из них не имеют пока над людьми власти лишь потому, что те не дали им еще никакого названия. На счастье ли, на беду ли, но так уж устроен ваш, людской мир: пока что-то в нем не названо, нельзя доподлинно сказать, существует оно или же нет. Так и не буду я вам имя для очередной беды подсказывать да приход ее торопить. Своими-то глазами посмотрите — может, еще по-другому, не так, как я, все увидите.

— Мудро, — чуть подумав, заметил ведун, пряча лукавые огоньки в глазах. — Тебе бы с княжеским жрецом, с Инциусом дружбу свести. Чую, заговорили бы вы друг дружку до полусмерти!

— А вам, ведунам, волю дай, так вы весь мир на смех поднимете, — неодобрительно прокаркала птица.

— Так, может, так оно и лучше? Посмеются люди, глядишь, и забудут очередной беде название придумать!

Ведун усмехнулся и побрел напрямки через лес, направляясь в сторону деревни. Не забыв перед этим качнуть ветку, на которой сидел вран. Чуть не свалившись наземь, птица распахнула широкие крылья и сердито раскрыла клюв. Когда ветка успокоилась и перестала раскачиваться, вран взмахнул крыльями и полетел вдогон за ведуном. Пролетев у него над головой, Крарр увернулся от толстой ветки и присел на торчащий на пути ведуна пенек.

— А ты, как я погляжу, колдун, — заметил он, когда ведун приблизился.

— С чего ты взял? — удивился тот.

— Ну как же? Вон сколько выпил — и ни в одном глазу! А я вообще-то думал, что ведуны хмельного в рот не берут.

— Точно, не берут, — согласился ведун, останавливаясь. — Но не потому, что нельзя, а потому что сами не хотят. Как сказал один неглупый человек: пьянство — это добровольное сумасшествие. Кому-то это по нраву, кому-то нет. Каждый выбирает сам.

— А ты что выбираешь?

— Я случай особый. На меня хмельное попросту не действует. Такова уж моя природа и тяжкий рок! — нарочито скорбно закончил он.

— То-то я и смотрю, — негромко проговорила птица. — Ну, а ратники?

— А что ратники?

— Только не говори мне, что они заснули от трех кружек медовухи на брата! — насмешливо проговорил вран. — Этих мужиков и жбаном-то не свалишь. Ясное дело, без колдовства не обошлось!

— А ты видел когда-нибудь, как ласка охотится на зайца? — неожиданно спросил ведун. — Прыгает перед ним, скачет, как полоумная, а тот нет, чтоб от смерти бежать, сидит, как пришибленный, покуда охотница загривок ему не прокусит. Так что, ласка это по-твоему, тоже колдовством берет?

— Что-то не заметил я, чтоб ты перед ними прыгал да скакал, — не скрывая иронии, заметил вран.

— Видимость разная, суть одна, — ответил ведун. — Много есть способов навязать живому существу свою волю. А пьяный в этом смысле будет по-уязвимее многих. Своей-то волей он уже не владеет, вот чужая над ним верх и берет. И, хочешь верь, хочешь нет, а никакого колдовства ты тут не сыщешь. А одна тут только сила в самом человеке заложенная, и правильным научением на свет божий выведенная.

— Интер-ресно, — заметил вран, помолчав. Он склонил голову набок и внимательно глянул на ведуна. — Инте-ресно, чего это ты так передо мной р-разоткр-ровенничался? А вдруг я и правда шпион Сумрака?

— А вдруг я тебе все наврал? — нимало не смутившись, улыбнулся ведун. — Как проверишь-то? Вот то-то и оно! — он обошел пенек и пошел дальше своей дорогой. Вран повернулся и посмотрел ему вслед.

— Да нет, не вр-ранье это, — медленно проговорила птица. — Хотя, может, лучше бы ты и совр-рал…

Глава 8

Побродив до полудня по деревне и насмерть перепугав своим задумчивым видом греющихся на завалинках старух и стариков, ведун зашел на крайний двор и прикупил там нехитрой снеди: свежего хлеба, сыра, сметаны. Подумав, попросил еще нюхательного табаку. Хозяйка рада бы была отдать харч и задаром, лишь бы поскорей спровадить дорогого гостя, но ведун, поблагодарив, сунул ей в руку пару медяков.

Выйдя за околицу, он постоял в раздумье, а потом направился к лесу, прямо на восток, в ту сторону, куда деревенские без лишней нужды ходить все-таки остерегались. Шел он по лесу недолго — меньше чем в двух верстах от деревни начинались такие непроходимые дебри, через которые человеку без топора нипочем было не пробраться.

Зеленоватый сумрак царил под сводами леса, толстый слой палой листвы напрочь скрадывал звуки и без того бесшумных шагов. Где-то наверху весело шелестели листья и бойко пересвистывались птицы. Из чащобы тянуло запахом недалекого болота. Ведун присел на замшелый ствол поваленного дерева, развязав узелок, разложил рядом свое угощенье и стал ждать.

Ждать пришлось довольно долго, но ведун не терял терпенья и не двигался с места. Наконец у него за спиной раздался негромкий шорох.

— Подходи, дедушка, — не оборачиваясь, позвал ведун. — Не побрезгуй угощением.

На пару минут в лесу снова воцарилась тишина, а потом послышалось негромкое кряхтенье, и на ствол рядом с ведуном деловито взобрался лесовичок. Угнездившись поудобнее, он покосился на угощенье и степенно огладил зеленоватую бороду.

Ростом не больше локтя, лесовичок был одет в плетеную из трав рубаху и такие же порты, на ногах — аккуратные лапоточки, на голове — шляпа, наподобие грибной.

— Здравствуй, дедушка, — склонив голову, поприветствовал лесовика ведун. — Как живешь-поживаешь?

— Спасибо, живы пока, — проворчал лесовичок, снизу вверх по-хозяйски глянув на ведуна. — Чего и тебе желаю.

Снова покосившись на угощенье, старичок вдохнул исходящий от снеди аромат и сглотнул слюну.

— А ты зачем же к нам пожаловал, добрый… — лесовичок нерешительно покряхтел. — Человек.

— Дело у меня в здешних краях, — не чинясь, ответил ведун. — Вот и пришел я хозяевам лесным поклониться. Дозволенья испросить на то, чтоб по лесу вашему беспрепятственно гулять, да прямые тропки с кривыми не путать.

— Что пришел, это хорошо, — одобрил лесовичок. — По нынешним временам мало кто к нам, смотрителям лесным, такое уважение имеет. Все самовольно норовят, нахрапом… — старичок осуждающе вздохнул. — А нет бы вот так, по-доброму, да не с пустыми руками…

— Да ты угощайся, дедушка! — перехватив очередной жадный взгляд, повторил приглашение ведун. — Сделай такую милость.

— С собой возьму, — определил после недолгих колебаний лесовичок. — Не один ведь я, чай…

— Домовые-то ныне уж больно жадны стали, — сообщил старичок, сноровисто увязывая узелок с харчем. — Корки сухой у них не выпросишь, даром что мы им родня, хоть и дальняя!

— А дело твое мне ведомо, — сложив ручки под бородой, важно кивнул лесовичок. — Слухами земля-то полниться. Знаем мы тут и о том, что от вашего брата народу лесному вреда никогда не бывало, а потому велено передать: пришел — так делай. Мы тебе препятствий чинить не станем.

— Спасибо на добром слове, дедушка, — поклонился ведун. — А не расскажешь ли мне, как тут у вас житье-бытье протекает? Может, есть что, о чем и мне знать не помешало бы?

— Да житье-то у нас не очень, — чуть помедлив, со вздохом признался лесовичок.

— А что так? — участливо поинтересовался ведун.

— Да как пришли сюда люди, оказались мы промеж двух огней. С заката сородичи твои наступают, лес рубят, силки да капканы ставят, грибы-ягоды без меры рвут, мед, значит, забирают… — лесовичок крякнул и оборвал перечисление людских провинностей, хотя — ведун это чувствовал, — мог бы продолжать еще долго.

— А с рассвета, значит, нежить напирает. Пока вроде и не особо, а против прежнего все ж таки ощутимо. Волколаки вон прям под боком логово себе устроили. Я вот слышал, ты одного-то завалил, — старичок с надеждой глянул на ведуна. — Так хорошо бы и второго туда же. А то житья от этой нежити нету.

— Сделаю, — пообещал ведун. — Вот с главным делом разберусь и сделаю.

— Интересно, — усмехнулся он, подумав. — И люди волколаков нежитью кличут, и вы туда же, хотя вроде живность лесную защищать должны бы.

— А ты нас не учи, чего мы должны, а чего нет! — угрюмо насупившись, буркнул лесовичок. — Мы волколаков потому нежитью зовем, что нежить они и есть. И к зверью лесному никакого касательства они не имеют. Зверь лесной — даже василиск али кроволюб, — тот без нужды жизнь чужую не отнимет, а только ради пропитания и заради защиты. А волколоаки оглашенные рвут все, что на пути им попадется, без разбору, будь то зверь какой, из лесного народа кто, или твой сородич. Волколак, он против жизни самой идет, потому нежить он и есть. Волколак для нас то же самое, что для вас оборотень или упырь, и защищать его нам никакого резону нет.

— Раз уж о том речь зашла, — дождавшись, пока лесовичок немного успокоится, заговорил ведун. — Не известно ли лесному народу, откуда в лес оборотень выходит?

Лесовичок ничего не ответил. Свесив голову на грудь, он замер неподвижно, как обросший мхом пенек. «Уж не уснул ли?» — подумал ведун, подождав немного. Лесовичок поднял голову и посмотрел на человека долгим пристальным взглядом.

— Может, и ведомо, да только тебе я про то не скажу. И ты на меня за то не обижайся, потому как не упрямство это и не зловолие. Не скажу я тебе потому, что не могу. У нас ведь тут худое житье не только из-за людей да нежити. Мы ведь тут последнее время вроде как не в своей воле живем…

— Это как же так? — осторожно уточнил ведун.

— А вот так! Сами понять не можем, с чего, а только озлобился лесной народ так, что порой самих оторопь берет. От людей-то, от них всегда в лесу суматоха да беспорядок, испокон веку так было, а только раньше мы-то на это по-другому глядели. А сейчас увидишь иной раз, как ребятишки малые по грибы идут, шумят почем зря, ветки ломают, мухоморы сшибают… — старичок зябко поежился. — И вдруг как накатит что-то! Тропки запутаешь, в чащу глухую на ночь глядя тех ребят заведешь, а потом слышишь, как плачут они да мамку зовут, и сам понять не можешь, зачем такое сотворил. Будто наваждение какое нашло, али под руку кто толкнул. Кикиморы-то ныне в «аукалки» с девками не играют, гонят их с болота, едва те на кромку ступят. Потому как боятся. Себя боятся: не сотворить бы чего страшного, себя не помня. Домовые уж на что с людьми бок о бок живут, а и то… Порой, говорят, ночью глухой одолевает желание нестерпимое — подкрасться да и передушить хозяев, пока те спят. Пока вроде сдерживаются, но надолго ли их хватит?

— Вот так сказочку ты мне рассказал, дедушка, — нахмурился ведун. — А с чего ж напасть такая с вами приключилась? Догадок никаких не имеете?

Лесовичок нахмурился, засопел, а потом в сердцах махнул рукой:

— Все, добрый человек! За угощение, конечно, спасибо, а разговор наш закончен. Иди, делай свое дело.

— Ну что ж, — ведун вздохнул, потом встал и поклонился лесовичку. — И на том спасибо. Дядьке вашему привет передавай от соростка его из Кривой Балки, что под Илецкой крепью. Пусть к концу лета ждет горлинку с весточкой. Что за весточка, не знаю, но сказано — важная. Здрав будь, дедушка.

— И ты не хворай, — буркнул разом растерявший все дружелюбие лесовичок.

Ведун кивнул и, не говоря больше ни слова, развернулся и пошел обратно к деревне. Лесовичок угрюмо посмотрел ему вслед, а потом вдруг вскочил на ствол и с трудом, будто преодолевая неведомую силу, выкрикнул:

— Да не задерживайся надолго в здешних краях! Добра тут не будет…

Ведун на мгновенье замедлил шаг, кивнул, не оборачиваясь и пошел дальше. Когда он скрылся за деревьями, лесовичок развернулся лицом к чаще и спросил с поклоном:

— Все ли так я сделал, Дядька?

В десяти локтях от него шевельнулся торчащий из земли обломок толстого древесного ствола в полтора человеческих роста вышиной. Покачавшись немного из стороны в сторону, ствол извлек из земли корни, которые оказались подобием толстых кривых ног. Поднявшись в полный рост, лесной Дядька отряхнул приставшую землю и, медленно переступая корявыми ногами, повернулся к лесовичку лицом. Остановив на помощнике взгляд горящих как уголья глаз, Дядька кивнул, со скрипом наклонив верхнюю часть «ствола». Разверзлась укрытая в непролазной моховой бороде щель рта, и лесовичок услышал глухой голос:

— Все правильно сделал, все так.

Лесовичок снова уселся на ствол и, свесив ножки, тяжко вздохнул.

— Так, да не так…

— Ты о чем? — поинтересовался Дядька, подходя ближе.

— Да все о том же. Может, надо было все-таки пересилить себя да сказать ему? Я, чую, смог бы, если б до конца решился. Люди, они, конечно, тоже не подарок, но по мне уж лучше они, чем те, другие…

— Опять ты за свое, — беззлобно проскрипел Дядька. — Уж сто раз тебе говорено: не нашего ума это дело. Мы и до людей жили, и после них жить должны, чтоб за лесом следить, да от напастей его оберегать. Оно, конечно, от ведунов нам отродясь ничего, кроме пользы, не выходило. Опять же и волколака он извел. — Дядька нахмурил корявые наросты бровей. — А потому мешать ему мы не будем. Но и помогать не станем, а то мало ли что… встанем мы сейчас на людскую сторону, так, может, и от нас ничего не останется.

— А так, думаешь, останется? — мрачно осведомился лесовичок.

— Останется, — уверенно заявил Дядька. — Тем, другим, до леса дела нет. У них с людьми счеты. Врать не буду, при них жилось несладко, но специально они нас не изводили — и на том спасибо. Так что уж лучше нам в сторонке оставаться, пока не станет ясно, чем дело закончится.

Дядька расправил суковатыми лапами бородищу, извлек из нее запутавшуюся шишку и отбросил в сторону.

— Оно, конечно, так, — бесцветным голосом проговорил лесовичок. — А только с людьми-то оно как-то веселее.

— Да я разве ж спорю, — уныло проскрипел Дядька. — А только кажется мне, кончается время людское, и кто выжить хочет, тому сейчас лучше держаться от них подальше.

— Что ж, неужто так все и сгинут? — недоверчиво поинтересовался лесовичок.

— Ну, почему все! Люди, они ведь страх какие живучие. Кое, кто уж наверняка сбрежется. Вот такие, как он, например, — Дядька махнул лапой вслед ушедшему ведуну. — Хотя, конечно, он-то и не то, чтобы человек. Ему-то еще неизвестно, при ком лучшее житье будет.

— Ну, это уж ты, Дядька, загнул! — возмутился лесовичок. — Никогда я не поверю, чтоб ведун…

— Да ладно, — отмахнулся замшелой лапой Дядька. — Это я так… Разве ж я сам не понимаю? А только все одно: скажи ты ему сейчас всю правду, и неизвестно еще, чем бы это для него обернулось — добром ли, али худом. Неизвестно ведь доподлинно, какая сила уста-то нам замкнула.

— Может, и так, — лесовичок соскочил со ствола, потянул за собой узелок с угощением. — А только тоскливо мне что-то, невесело.

— Всем нам скоро не до веселья будет, — вздохнул лесной Дядька. — Такие уж времена идут…

Глава 9

Егор сидел на берегу реки и смотрел на медленно текущую мимо него темную воду. Ему и раньше нравилось сидеть вот так, в одиночестве, ни о чем не думая, слушая шелест ветра в ивовых листьях и тихий плеск волны в прибрежных камышах, наблюдая за игрой солнечных зайчиков на поверхности реки. Теперь это стало единственным его развлечением. Егор не жаловался, в глубине души ему даже нравилась такая жизнь.

Раньше, чтобы насладиться тишиной и покоем, ему приходилось выкраивать минутки из бесконечных дел по хозяйству и уходить подальше от деревни, туда, куда не долетали голоса ее двуногих и четвероногих обитателей.

Сейчас нужда в дальних походах отпала. Жизнь в деревне замерла. Охваченные тягостным оцепенением, люди, казалось, потеряли всякий интерес к тому, что творилось вокруг. Смолкли бесконечные разговоры об осенней ярмарке, пересуды о видах на урожай да о том, кто и как подготовился к грядущей зиме. На Егора никто не обращал внимания, и он мог совершенно безнаказанно целыми днями слоняться без дела.

Теперь он не уходил далеко от деревни, а сидел недалеко от мостков в полной уверенности, что его никто не потревожит. Раньше здесь с утра до вечера звучали голоса стирающих белье баб и визг купающейся ребятни. Теперь у мостков было тихо. Запуганные оборотнем люди боялись выходить из деревни даже средь бела дня.

Егор не боялся. С тех пор, как минувшей зимой озверевший шатун растерзал у него на глазах отца, Егор вообще перестал чего-либо бояться. Тот страшный день остался в его памяти каким-то смазанным пятном. Не было четких воспоминаний о том, что и как происходило, хотя произошло все у него на глазах, можно сказать — перед носом. Как Егор ни старался, вспоминались только какие-то обрывки: глухой рев не ко времени разбуженного медведя, густой звериный дух и отцовский нож, который, сверкнув на солнце, отлетает в сторону от удара когтистой лапы. А потом кровь… Неестественно красная, дымящаяся кровь вперемешку с густыми синими тенями на взрытом белом снегу. И еще крик, страшный крик умирающего человека, то ли отцовский, то ли его, Егора, собственный. Но главное, что он запомнил — страх, нестерпимый ужас, от которого душа падала прямиком в пятки, а сердце отказывалось биться в груди. Это был страх, которого Егору до того не приходилось испытывать ни разу в жизни — страх неминуемой смерти. И наступил момент, когда он с радостью принял бы эту смерть, лишь бы избавиться от страха. Но все случилось иначе.

Все изменилось в тот момент, когда он увидел кровь отца на снегу. Кровь и… что-то еще. Пульсирующее, шевелящееся, бессильно цепляющееся за ускользающую жизнь. Такое совсем еще недавно родное, а теперь нестерпимо жалкое и… отвратительное в своей беспомощности.

Положа руку на сердце, надо сказать, что ни в тот день, ни месяцы спустя у Егора в голове не возникало даже намека на столь складные и законченные мысли, и столь ясное понимание того, что произошло с ним тогда в лесу. Понимание пришло гораздо позже, в тот самый точно рассчитанный момент, когда от него уже не могло случиться никакого вреда — лишь мимолетное сожаление и ничего не значащая печаль…

А тогда, уже ощутив на лице медвежье дыхание, он понял вдруг, что больше не боится! Смерть никуда не делась, она по-прежнему стояла рядом, глухо поревывая и злобно скаля клыки, но Егору почему-то вдруг стало на нее наплевать. Может, он даже и плюнул, этого Егор не помнил, но ему почему-то казалось, что такое вполне могло быть — уж больно неожиданным для него был этот переход от смертного ужаса к ледяному презрению. И вслед за этим что-то изменилось уже не в его душе, а в самом окружающем мире. Егор не умер. Озверевший медведь почему-то оставил его в живых.

Егор не помнил, сколько он просидел в снегу, тупо, без единой мысли в голове глядя на изувеченное тело мертвого отца. На то, что еще совсем недавно было его отцом. А у него в душе не было ни горя, ни страха, ни сожаления.

Кажется, его нашли, когда уже стемнело. Были факелы, крики, испуганный собачий лай. Кто-то долго тормошил Егора за плечи, а он никак не мог взять в толк: чего от него хотят? А деревенские хотели одного: понять, почему озверелый шатун растерзал отца и ушел, не оставив ни царапинки на сыне? Егор при всем желании так и не смог помочь им найти ответ на эту загадку. И надо сказать, что соседских симпатий это ему не прибавило.

Впрочем, на семью Егора и без того всегда поглядывали косо. Отец его был из местных, а вот мать привез со стороны. Деревенские с самого начала начали шептаться: и чем это ему свои деревенские девки-то не глянулись? И на кой ляд ему сдалась эта вечно бледная скелетина? Она и на нормальную бабу-то не похожа, не иначе в роду русалки были!

Но отец Егора был мужик упертый и, посмеиваясь в усы, от всей души чихал на шепоты и пересуды соседей с самой высокой березы. Увидев такое полное пренебрежение мнением общества, деревенские кумушки посудачили немного для порядку, да и заткнулись от скуки. Тем более, что мать Егора поводов для сплетен не давала: вела себя всегда вежливо и тихо, с ближними соседками уживалась мирно, работала на совесть да и знахаркой оказалась не из последних, что для заброшенной в глушь деревни, согласитесь, дорогого стоит!

Нашлись, конечно, злые языки, сразу записавшие чужачку в колдуньи. Однако княжеский жрец, регулярно наведывавшийся в деревню с целью проверки правильности исполнения обрядов Богопочитания, несколько раз обстоятельно побеседовал с новой знахаркой, и вопреки, кое-чьим ожиданиям, не сказал о ней ни единого худого слова. Громко сомневаться в мнении жреца не решались даже самые бдительные «борцы» с колдунами, однако же, как ни крути, а в тихом омуте… сами знаете: ничего доброго не водится.

И рождение Егора — по мнению опять таки кое-кого — эту народную мудрость подтвердило в полной мере. Мать-чужачка после родов долго болела, и умерла, когда Егору не было и трех лет, единственным на свете близким родственником для мальчишки стал немногословный отец.

С малолетства Егор был не таким, как остальные мальчишки. Нескладный и неловкий, вечно бледный и болезненно худой, он держался в стороне от ребячьих игр и был серьезен не по годам, как маленький старичок. Поговаривали, что мать «нагуляла» Егора на стороне в одну из своих поездок на ярмарку — уж больно он был не похож на своего якобы родного отца. Однако сам отец Егора сына любил и этого мнения не разделял, а поскольку кулак у него был тяжелый, дальше очень тихим шепотом передаваемых сплетен дело не шло.

Сверстники Егора звали его (не без заслуги в этом взрослых) не иначе как «доходяга» и не упускали случае отвесить оплеуху или дать пинка — просто так, потехи ради. А тут еще поползли слухи, что у доходяги и имени-то тайного, родового нет, а одно только величальное. Ни дать ни взять, как у скотины бессловесной, которой одна только кличка и положена! И без того прохладное отношение к «странному» мальчишке стало еще более холодным.

Жрец, правда, пытался разъяснить деревенским, что ничего такого уж страшного в отсутствии родового имени нет. Дескать, некоторые народы Тридолья считают тайное имя не источником силы, а скорее слабостью, лишним уязвимым местом человека. Жреца слушали, но без особого интереса: мало ли что кто-то там «считает», здесь-то все по-другому! Как бы то ни было, а поводов для оплеух и тумаков, которыми оделяли Егора сверстники, с той поры прибавилось.

Доходяга терпел. Терпел долго, а лет в десять впервые дал сдачи. И пошло-поехало! Дрался Егор люто, не жалея ни себя, ни противника. Мальчишки вдвое крупнее и сильнее не раз позорно бежали от него, размазывая кровавые сопли и сплевывая выбитые зубы. Пару раз ребятня наваливалась на него скопом, но и тут щуплый «доходяга» умудрялся выйти победителем. Егор не гнушался нечестными ударами, не задумываясь, пускал в ход камни, палки и вообще все, что попадалось под руку, в результате дело каждый раз кончалось тем, что чудом не покалеченные обидчики с воплями разбегались в разные стороны.

Устав слушать жалобы соседей, отец, скрепя сердце, для порядка пару раз выпорол Егора, но тот, казалось, не обратил на это ни малейшего внимания. К счастью, деревенские мальчишки вскоре поняли, что со зверенышем им не сладить, и оставили Егора в покое. Сам он, даром что почувствовал свою силу, без лишней нужды никого не задирал, и жизнь в деревне снова вошла в привычную колею. Все стало по-прежнему, только вот кличка «звереныш» с той поры приклеилась к Егору намертво.

После того, как с отцом случилась беда, Егора взял к себе в дом дальний родич отца — то ли двоюродный кум, то ли троюродный сват, в общем, одно название «родственник». Однако ж попробуй не возьми в дом «племянничка» — вся деревня, включая и тех, кто Егора на дух не переносил, будет потом до скончания века вспоминать, как Антох, Савелов сын, голоса крови не уважил. Такого позора никому не пожелаешь! Вот и пришлось…

Жили дядя Антох и тетка Дарья небогато — у самих семеро по лавкам! — и они, вполне естественно, не обрадовались появлению нового едока. А тут мало того, что седьмая вода на киселе, так еще Боги послали именно «звереныша»! Егор прекрасно понимал, что новой родне он в тягость, хотя и не слышал от них никогда ни единого слова упрека.

Кормили его наравне со своими, а он за это на совесть делал всю поручаемую ему работу, стараясь пореже попадаться на глаза новым родичам. А когда сошел снег, и на дворе потеплело, Егор и вовсе ушел жить из избы на сеновал. После того, как в деревне объявился оборотень, дядя Антох велел Егору переселяться обратно в дом. Егор послушно кивнул, но переносить в избу свои немудреные пожитки не торопился. А дядя Антох, высказав Егору свою волю, казалось, тут же о нем и забыл.

Справедливости ради надо было сказать, что с тех пор, как в округе появился оборотень, дядя Антох, погруженный в свои мысли, вообще мало что замечал вокруг себя. А после неудачного исхода из деревни он вообще почти перестал выходить из дома, коротая время за чаркой бражки в компании хромого Филимона.

Бобыль Филимон был большим докой по части приготовления хмельного, и жил в основном тем, что снабжал зельем страждущих соседей. Чем возиться самим, деревенские предпочитали при надобности обращаться к Филимону. Брал он не дорого, а брага да медовуха у него и правда были отменные. С появлением оборотня спрос на товар Филимона возрос многократно, но он этим не пользовался и цену не ломил, а наоборот, раздавал запасы чуть ли не даром и сам пил горькую со всеми, кто соглашался с ним чокнуться.

Тетка Дарья при встрече смотрела пустыми заплаканными глазами сквозь Егора и в последние дни забывала не только здороваться, но и звать его к обеду. Егор не обижался. Летом прокормиться было не сложно, а зимой…

Еще не известно, останется ли к зиме в их деревне хоть одна живая душа.

Тень от обломанной ивы коснулась плеча Егора. Это был знак, что пора возвращаться в деревню. Он легко поднялся на ноги и потянулся так, что хрустнули суставы. В голове вновь закопошились разлетевшиеся было мысли и воспоминания. Оборотень, пьяный дядька Антох, уснувший, уронивши голову в миску с квашеной капустой, тетка Дарья со скорбно изогнутыми губами.

В душе Егора не было ни тревоги, ни сочувствия, ни страха перед неминуемой близкой смертью. Скука. Равнодушие. Беспросветное равнодушие ко всему на свете, включая свою собственную судьбу.

Егор вздохнул и, последний раз скользнув взглядом по расцвеченной закатными бликами водной глади, отвернулся от реки и, не спеша, побрел в когда-то родную, а теперь донельзя опостылевшую деревню.

Глава 10

На следующий день ведун вышел из своей комнаты до рассвета, надеясь в одиночестве побродить по окрестностям замка и деревни, покуда их обитатели не ломанулись по своим делам в лес. Однако в это утро его планам не суждено было осуществиться.

На выходе из княжеской башни ведуна уже караулил жрец. Точнее, караулил-то он, может, вовсе даже и не ведуна, но встрече все равно обрадовался.

— Доброго дня тебе, ведун, — поприветствовал гостя жрец.

— И тебе того же, — вежливо кивнул гость. — Раненько ты поднялся.

— Да я и не ложился, — признался жрец. — Ночь сегодня была на диво ясная да звездная. В такие ночи мне, старику, жалко тратить время на сон. Так и провел я время с вечера на вершине башни. А теперь вот решил спуститься, поразмять косточки.

— С башни-то с Богами, поди, разговаривал? — предположил ведун. — Повыше забрался, чтоб лучше слышно было? Или Боги по ночам спят?

Жрец попытался не обратить внимания на прозвучавшую в его словах откровенную насмешку, но не смог — слишком уж явно все вышло.

— Зря ты так, ведун, — укорил жрец. — Только глупцу пристало насмехаться над тем, что выше его разумения. Богам не по нраву, когда смертные относятся к Ним без должного почтения.

— Так я не над Богами насмехаюсь, а над тобой, — уточнил ведун.

На мгновение лицо жреца потемнело, но затем снова осветилось мягкой улыбкой.

— Сколько с вами, ведунами, ни сталкиваюсь, а так и не могу до конца привыкнуть к вашему ерничанью. Хоть и знаю, что нет за ним ни злобы, ни издевки, а все ж таки задевает каждый раз за живое.

Ведун усмехнулся и почесал бритый затылок. Этот жрец ему определенно нравился. Конечно, перед тем, как отправить его в замок Рольфа, наставник в общих словах описал ведуну то, с чем ему придется там столкнуться. И отзывы его об Инциусе были на удивление одобрительными. Наставник говорил о княжеском жреце почти без насмешки, и уже одно это дорогого стоило.

И все же одно дело составить мнение о человеке с чужих слов, и совсем другое — столкнувшись с ним лицом к лицу.

В отличие от многих своих сотоварищей по жреческой касте, Инциус не держал себя с людьми так, будто видит всякого встречного-поперечного насквозь, и при этом чужое нутро не вызывает у него ничего, кроме досады на людское несовершенство. Инциус, напротив, держался просто, без жалостливой снисходительности к окружающим. И простота его была самой что ни на есть естественной, а не вымученной, как у некоторых жрецов низших ступеней посвящения, которые не научились еще смотреть на простых людей свысока, не ощущая при этом никакой внутренней неловкости.

При всем при этом Инциус был посвященным пятой ступени из семи существующих в касте жрецов, и слово его на Главном Жреческом Совете весило немало.

Странным было то, что Инциус со всем тем уважением и авторитетом, какими он пользовался в Совете, вот уже почти тридцать лет безвылазно сидел в замке хоть и не обделенного богатством, но далеко не самого родовитого князя в царстве. И даже последовал за ним в добровольное изгнание, на которое ни с того, ни с сего решился вдруг Рольф.

С другой стороны, ведун слышал, что некоторые жрецы даже последней, седьмой ступени, добровольно заточали самих себя на десятки лет в земляные ямы размером чуть больше медвежьей берлоги, надеясь там достичь совершенства в искусстве общения с Богами. Так что у каждого свои странности и ничего с этим не поделаешь. Был бы человек хороший…

Впрочем, наставник рассказал ведуну кое-что и о самом хозяине замка. Немного, но вполне достаточно для того, чтобы заподозрить неладное. Может, как раз в этом и крылась причина того, что Инциус так неотступно опекает семейство Рольфа?

Ведун встретился взглядом со старым жрецом и улыбнулся. Он неспроста ввернул в разговор упоминание о Богах — хотел проверить, как отреагирует Инциус на его слова. Многих жрецов насмешка над ними гневила чуть ли не больше, чем неучтивые слова, сказанные в адрес Богов, волю которых они взялись доносить до простого народа. Инциус, по счастью, был не из таких.

Похоже, он и впрямь искренне считал себя не избранником Богов, а всего лишь их верным слугой. Собственно говоря, об этом постоянно твердили все жрецы, но мало кто из них жил в соответствии с этими, их же собственными, словами.

— Ты куда-то спешишь? — поинтересовался жрец. — А то зашел бы ко мне. У меня есть отличнейший чай. Настоящий, южногорский.

— С чего вдруг такое радушие? — насмешливо удивился ведун.

— Разговор у меня к тебе есть, — признался жрец. — Важный разговор…

— Ну, если важный… — ведун с задумчивым видом потер подбородок. — Тогда, конечно, можно и чайку попить.

— Ну, вот и ладно, — обрадовался жрец. — Я тебя надолго не задержу.

Они прошли коридором и поднялись на второй этаж башни. Комната Инциуса выходила на северную сторону, и оттого в ней, освещенной лишь слабеньким светильничком, царил прохладный полумрак.

У окна стоял массивный стол, заваленный свитками пергамента вперемежку с писчими перьями и листами новомодной и оттого неслыханно дорогой «бумаги». Проникавший сквозь открытое настежь окно легкий ветерок чуть заметно колыхал тяжелые оконные занавеси и наполнял комнату не успевшим еще раствориться в дневном зное запахом влажной ночной свежести.

Кроме стола в комнате жреца были еще два кресла и простая деревянная кровать с тощим матрацем и простыней из грубого холста, застеленной обычным стеганым деревенским одеялом. На одной стене висела полка с книгами, другую украшал гобелен с изображением жреческого знака, вытканного золотым шитьем по голубому полю. Пол был устлан плетеными циновками. В углу приютился небольшой столик, на котором стояло все необходимое для чаепития.

Предложив гостю садиться, жрец ловко разжег небольшую горелку и поставил на нее изящный чайничек явно южногорской работы. «Подгорная кровь», которую люди, отчаявшись разгадать рецепт этого зелья, по-прежнему втридорога покупали у подземников, горела ровным прозрачно-зеленым пламенем.

Вода в чайнике вскипела почти мгновенно. Жрец бросил в нее щепотку сухого чая и тут же снял чайник с огня. По комнате поплыли ароматы горных лугов с примесью душистого можжевелового дымка и еще чего-то, чему трудно было подобрать название, и что неизменно наводило ведуна на воспоминания о почти уже забытом родном доме и неимоверно далеком детстве.

Жрец разлил чай по маленьким бокалам и, передав один ведуну, опустился в кресло напротив. Ведун понюхал, попробовал и, поджав губы, одобрительно покивал: чай у жреца и впрямь был выше всяческих похвал.

Попивая маленькими глотками драгоценный напиток, жрец молчал, время от времени бросая на ведуна короткие взгляды. Он то ли никак не мог собраться с мыслями, то ли просто не знал, с чего начать свой «важный разговор». А может, специально тянул время, ожидая, что гость начнет первым.

— Так о чем ты хотел со мной поговорить? — нарушил молчание ведун, которому надоела игра в молчанку.

— О чем? — жрец посмотрел ведуну в глаза долгим оценивающим взглядом. — Прости, что спрашиваю, но… что у тебя с лицом? Если не хочешь…

— А что у меня с лицом? — ведун казался искренне удивленным, подняв руку, он провел кончиками пальцев по своей изуродованной шрамами щеке. — Ах ты, батюшки! Да что ж это такое?! Может, во сне отлежал? Нет? Не похоже?

Жрец с кислой улыбкой покачал головой.

— Порой мне кажется, что вы, ведуны, занимаетесь не своим делом. Вам бы шутами быть да скоморохами.

— Да брось ты, жрец! — отмахнулся ведун. — Серьезных людей в мире хватает и без нас. И много от этого толку для мира?

— А от шутов толку больше? — с ехидцей поинтересовался жрец.

— От них меньше вреда, — отрезал ведун. — Не знаю, как ты, а я никогда не слышал, чтобы шуты и скоморохи затеяли какую-нибудь войну или смуту. Я никогда не встречал шута-пирата или скомороха-работорговца. Шута или скомороха не встретишь среди колдунов или чернокнижников. Правда, и среди жрецов их не сыщешь…

— Зато среди ведунов их пруд пруди, — Инциус вздохнул. — Я ничего не имею против смеха, но нельзя же высмеивать все подряд! Должно же быть хоть что-то святое!

— Точно, — кивнул ведун, прихлебнув из своего бокала. — Например, мое лицо!

Жрец поморщился, но смолчал.

— Знаешь, жрец, мне почему-то кажется, что ты позвал меня не для того, чтобы обсуждать недостатки моей внешности, — посерьезнев, заметил ведун. — Я не прав?

— Я спросил не просто так, — чуть помедлив, негромко произнес жрец. — Я хочу понять, кого нам прислали в помощь. Я никогда не видел ведуна с таким шрамами, как у тебя. Общеизвестно, что искусство ваших лекарей выше всяких похвал. И все же тебе они помочь не смогли. Почему? Напрашиваются два ответа: либо это не простые шрамы, либо они совсем свежие, — жрец умолк, выжидательно глядя на ведуна.

— И то, и другое, — кивнул ведун. — Эти шрамы совсем свежие, и они не простые. Они оставлены оборотнем, а такие раны быстро не заживают. Даже на таких, как я, и даже стараниями наших лекарей. Но со временем они исчезнут.

— Значит, тебе уже приходилось убивать оборотней? — безразличным тоном поинтересовался жрец.

— Приходилось, — кивнул ведун. — И не однажды. Так что можешь быть спокоен: опыт в таких делах у меня есть. Что же до шрамов… Убить оборотня это тебе не куренку шею свернуть. Думаю, тебе не хуже моего известно, что в таких схватках победителем далеко не всегда оказывается именно ведун!

Жрец задумчиво покивал и как-то странно вздохнул — не то с облегчением, не то с разочарованием.

— Скажи, ведун, а мы с тобой никогда раньше не встречались? Когда-то давно?

— Может, где и встречались, — ведун, чуть помедлив, пожал плечами. — Жизнь сталкивала меня со многими жрецами, но тебя я что-то не припомню.

— Да, — Инциус печально покачал головой и бросил на ведуна взгляд, полный скорби. — Я тоже повидал немало твоих собратьев.

— Мне показалось, или я и правда вижу в твоем взгляде сочувствие? — удивленно спросил ведун.

Поколебавшись, жрец снова глянул ему в глаза.

— Нет, не показалось.

— Ну-у, — разочарованно протянул ведун. — Вот уж это ты совсем напрасно! Старая песня…

— Почему же? — жрец огладил бороду. — Я, может быть, лучше других знаю твою долю, знаю, что ведунами не становятся по собственной воле. Знаю, что ваши судьбы исковерканы колдовством. Знаю, что каждый из вас обречен на одиночество, знаю, что вы отвергаете волю Богов, а вместе с ней и их покровительство и помощь. Вы отрекаетесь от своего прошлого, а значит, отрекаетесь от самих себя. Это страшная участь… Так почему бы мне тебе не посочувствовать?

— Да, мрачная картина, — ведун усмехнулся, — только не совсем верная. Действительно, теми, кто мы есть, не часто становятся по собственной воле. Это правда. Но мы не отрекаемся ни от себя, ни от прошлого, ни от Богов. Скорее прошлое отрекается от нас таких, какими мы себя делаем. А Боги теряют к нам интерес и перестают нас замечать. И все же, несмотря на нашу «страшную участь», в Синегорье каждый год приходит немало людей, которые ХОТЯТ, чтобы из них сделали ведунов. Для них моя судьба — предел мечтаний. По крайней мере, сами они думают именно так. Так что ты с равным основанием мог бы мне и позавидовать!

— Я не могу, — жрец покачал головой. — Не могу завидовать душам, опоганенным колдовством. И глупцам, которые сами к этому стремятся.

— Ой, не надо! — ведун поднял ладонь и поморщился. — Мы ведь оба знаем, что дело тут совсем не в колдовстве. И потом, мне тоже известно кое-что такое, о чем вы, жрецы, предпочитаете особенно не распространяться. Так что давай оставим колдовство в покое!

Жрец недовольно нахмурился, но смолчал.

— А вообще, ты не поверишь, если я скажу тебе, сколько раз меня пытались втянуть в подобные разговоры! Все эти бесконечные намеки на неестественность моего происхождения порой наводят на мысль о существовании целого заговора, который ставит своей целью выведать Страшную Тайну Ведунов. Меня как будто раз за разом подталкивают к этой теме в надежде, что однажды я забудусь, проговорюсь ненароком и выдам эту самую Тайну!

— А ты не проговоришься? — с улыбкой спросил жрец.

— Проговорюсь! — с готовностью откликнулся ведун. — Как проговаривался уже десятки раз. Самая страшная тайна ведунов заключается в том, что у них нет никакой тайны! Мы не храним никаких секретов, мы не избранные, не особенные, не таинственные. Мы просто те, кто знает чуть больше других. И не потому, что достойны знаний больше прочих, а потому, что эти прочие просто НЕ ХОТЯТ знать то, что знаем мы.

— Тогда почему вы не делитесь им с теми, кто приходит в Синегорье в надежде стать ведуном? — пряча улыбку в бороде, поинтересовался жрец.

— Именно поэтому, — уверенно кивнул ведун. — Давать знание тому, кто на самом деле не хочет да и не готов его принять — бесполезно и опасно. В первую очередь для самих соискателей! Эти люди приходят не за знанием. Они хотят всего, чего угодно: отомстить врагам, возвысится, доказать самим себе, что они чего-то стоят. Они полагают, что знание ведунов сделает их всемогущими или, на худой конец, защитит от трудностей и напастей повседневной жизни. Некоторые могут перешагнуть через это, большинство — нет. Такие изо всех сил цепляются за свое теперешнее «я» и сами отрезают себе путь к изменению. Эти люди не понимают, что ты можешь использовать знание лишь в том случае, если даешь знанию использовать тебя самого. Но это означает отступиться от своего «я», а к этому они не готовы. Таких людей мой наставник называл «дырявыми горшками» — в таком, сколько не лей, все одно ничего ни удержится.

— А я? — жрец испытывающе посмотрел ведуну в глаза. — Я мог бы вместить ваше знание?

— Нет, — ведун покачал головой. — Ты тоже дырявый горшок. У тебя своя правда о мире и от чужой тебе будет мало толку. Даже если ты честно, от всей души, попытаешься сердцем принять эту чужую правду, будет только хуже. В лучшем случае, это будет твоим концом.

— А в худшем?

— Концом правды.

Жрец хмыкнул и покачал головой.

— Скажи, ведун, а как вообще можно использовать ваше знание? Я говорю не о повседневной жизни — здесь все более-менее понятно. Но ведь есть же у вас какая-то высшая цель! Вы говорите, что не хотите ни богатства, ни власти, ни всемогущества, ни даже бессмертия. Тогда чего вы хотите? Зачем вам знать?

— Чтобы знать, — не задумываясь, ответил ведун. — Чтобы преодолеть обман мороков и увидеть мир таким, каков он есть на самом деле. Никаким. Чтобы показать этот мир другим.

— А если эти «другие» не хотят видеть этот ваш «никакой» мир? — сукором спросил жрец. — Почему вы считаете себя вправе идти против желания людей и насильно превращать их в ведунов? Ведь те, кто приходит к вам, хотят совсем не этого! Почему же вы, желая избавить людей от обмана мороков, — которые еще неизвестно, существуют ли! — начинаете с того, что сами обманываете их ожидания?

— Потому что их ожидания не имеют никакого значения, — отрезал ведун. — Есть знание и есть человек, готовый его принять, вот и все. Не всегда человек выбирает знание, чаще знание выбирает человека.

— И как же вы определяете, кого именно оно выбрало? — с кислой улыбкой поинтересовался жрец.

— Как? — ведун, поджав губы, покачал головой. — А, пожалуй, я и не смогу тебе ответить! Как знахарь отличает целебную травку от ядовитой? Он просто разбирается в травах. Знающие разбираются в людях. Вот и весь секрет. Действительно, большинство из тех, кто приходит в горы, возвращаются обратно не солоно хлебавши. Но некоторые из них способны принять нашу правду. А значит, ДОЛЖНЫ ее принять.

— И все таки это обман… — гнул свое жрец.

— Ну, почему сразу обман? — ведун усмехнулся. — Ребенка тоже не спрашивают перед рождением, хочет ли он появляться на этот свет. Выходит, родители его обманывают?

— Мы не можем спросить у не родившегося ребенка о его желаниях, — резонно заметил жрец.

— А если б могли, спросили бы? — с улыбкой спросил ведун. — Посмотри вокруг, Инциус, часто ли родители спрашиваю у своих уже родившихся и даже довольно взрослых детей, чего те хотят в этой жизни? Часто ли родители принимают в расчет желания своих детей? Они полагают, что лучше знают, что нужно и чего не нужно их отпрыскам, и поступают в соответствии со своими резонами. Так почему ты не винишь их за это?

Жрец печально вздохнул, всем своим видом давая понять, что собеседник не уловил смысла его вопроса.

— Все это я уже слышал и не однажды.

— Ну а чего ж ты хотел?

— Чтобы ты проговорился! — помедлив, рассмеялся жрец.

Ведун покачал головой и махнул рукой безнадежно, мол. Бестолковый разговор.

— Ну, это ладно, — вздохнув, продолжил жрец. — Все бы было ничего, если бы не одно «но»… Вы вот говорите, что колдовство для вас не главное, что оно-де для вас особой важности не имеет. И хорошо бы, кабы так, но ведь, учеников своих воспитывая, не обходитесь вы без этого самого колдовства! Слишком уж необычны способности ваши и умения, чтоб без колдовства обошлось. Ведь не обошлось? То-то и оно… — Инциус скорбно нахмурил седые брови. — А ведь когда колдовские силы в душу человеческую исподволь да обманным путем проникают, вред они нашему миру наносят куда как больший, чем даже через тех, кто хоть и по заблуждению, но сам, своей доброй волей, в свою душу их пускает!

— Так вот ты о чем! — усмехнулся ведун. — Скажи, а видел ты хоть одного колдуна, который обладал бы… хм, «способностями», подобными нашим?

— Нет! — жрец хлопнул ладонью по колену. — В том-то и штука! Вы, ведуны, по всему видать, пользуетесь какими-то неведомыми нам заклинаниями, и никак не можем мы понять, в чем их секрет! Ваши чары как бы и не нарушают изначального Равновесия Сил и, вроде бы, даже не идут наперекор замыслам Богов. Этого не может быть, но это есть!

— Да, загадка, — ведун покачал головой. — А между тем секрет прост. Видимо, даже слишком прост для вас. Все дело в том, что боитесь вы держать ответ за свою собственную жизнь. Все ищите, кто бы за вас решил, а заодно уж решенное и воплотил! Колдуны полагаются на помощь потусторонних сил, которые вы, жрецы, считаете «темными». Сами жрецы надеются на Волю Богов. А мы, ведуны, рассчитываем только на себя. Почему так? Вы все — и колдуны, и жрецы, и те, кто идет за вами и верит в вашу правду, — так или иначе считаете себя пупами земли, любимым детищем всемогущих сил, создавших этот мир. Вы называете эти силы по-разному, но все как один полагаете, что все их внимание клином сходится на вас, и что этим силам больше нечем заняться, кроме как помогать вам или пакостить. Вы мните, будто можете понять волю этих сил, или даже пуще того: навязать им свою волю. Откуда у вас эта уверенность, жрец? Я лично не знал ни одного колдуна, который умер бы естественной смертью. А те, кто пока еще живы, не производят впечатления счастливых и веселых людей. Глядя на них, и вправду скорее поверишь в то, что потусторонние силы управляют ими, чем в то, что они управляют этими силами. А ты сам, жрец? Да, в незапамятные времена Боги оставили людям сокровенное знание, которое могло бы уберечь их от многих бед. Вы храните это знание и, как умеете, используете его, но присутствуют ли в этом сами ваши Боги? Вы полагаете, что да. Но, положа руку на сердце, скажи, был ли у тебя в жизни хоть один случай, когда ты мог бы с полной уверенностью и без всяких сомнений сказать, что однозначно и до конца понял волю своих Богов? Или, может, они хоть один раз исполнили твою просьбу в точности так, как ты этого хотел?

Инциус молчал.

— Вот то-то и оно. Силам, которые управляют этим миром, нет до нас с тобой никакого дела. Им безразличны наши суетные, мимолетные жизни. Да, они управляют нашими жизнями, но делают это мимоходом, без всякого специального намерения. Когда дует ветер, деревья раскачиваются. Но кто может сказать, что ветер дует для того, чтобы раскачивать деревья? И что он перестанет дуть, если завтра все деревья исчезнут с лица земли? Человек одинок в этом мире, и, если он хочет прожить свой смехотворно короткий век свободным — насколько это вообще для него возможно, — он должен рассчитывать только на себя, на свою силу. И силу эту можно назвать как угодно — хоть бы и колдовством, раз тебе так больше нравится! Суть не в этом. В мире и правда идет борьба, Инциус, но не между Светлыми Богами и темными, колдовскими силами. Нет! Это борьба между людьми, между разными сортами человеческой глупости. А мы уходим от борьбы. Потому-то наше «колдовство» и не нарушает Равновесия. Потому и непонятно оно ни вам, ни настоящим колдунам. Вам ведь понимать-то некогда, вам воевать друг с другом надо!

Жрец, до этого молча слушавший, скептически хмыкнул, выражая явное неверие в слова собеседника. Ведун ответил снисходительной улыбкой.

— Вижу, ты меня не понял. Помочь только не могу, — ведун без спросу долил в свой бокал чаю и показал его жрецу. — Смотри, бокал полон. Если я сейчас начну доливать в него чай, он польется через край, и вместо того, чтобы принести мне пользу и удовольствие, обожжет мою руку. Спорить с тобой — это то же самое, что подливать чай в полный бокал. Твой ум так переполнен собственной «правдой», что уже не в состоянии вместить ни капли чужой. А между тем все просто! Ты, жрец, задаешься не тем вопросом. Одним и тем же топором можно нарубить дров, отрубить себе ногу или проломить обухом чей-нибудь лоб. Главное не ЧТО использовать, а КАК и ЗАЧЕМ. Вот и весь наш секрет. Многие люди полагают, что ведуны только и делают, что ходят по миру да истребляют чудищ, попутно досаждая добрым людям своими нечестивыми ритуалами. Но ты-то должен знать, что это не так! Ведунами становятся не для того, чтобы охотиться на нежить. Да, мы порой делаем это и берем за это плату. Но это не цель и даже не средство. Это просто один из способов следования нашему пути.

— И все же ты убиваешь, — помолчав, задумчиво проговорил жрец. — Сколько крови на твоих руках? Сколько отнятых жизней на твоей совести? Не тяготит?

— Все убивают, Инциус. Так или иначе, — серьезно ответил ведун. — Жизнь не может обходиться без смерти. Гниющая плоть служит пищей растениям. Смерть растений поддерживает жизнь животных. Человек к своей пользе отнимает жизни у тех и других. Так уж устроен этот мир. Тот, кто не может отнять чужую жизнь, умирает сам.

— Но не все сделали убийство своим ремеслом… — тихо проговорил Инциус.

— Я не ослышался? — ведун удивленно глянул на жреца. — Это ты сейчас сказал?

Жрец недоуменно пожал плечами: а кто же, мол, еще?

— Знаешь, — ведун усмехнулся, — я не сказать чтоб очень часто общаюсь с вашей братией, жрецами, и никак не могу понять: вы действительно так по-детски просты, как хотите казаться, или это просто еще одна уловка в вашей бесконечной игре? Да, я убиваю. Убиваю чудовищ, которые прикидываются людьми, убиваю людей, которые по собственной или по чужой воле превращаются в чудовищ. Я убиваю мечом, глядя в глаза, хотя это вряд ли можно назвать моим ремеслом. Но если тебе хочется — пусть будет так! А вы сами? Вы — жрецы. Вы не держите в руках оружие, но ваши игры с чужими судьбами унесли намного больше жизней, чем старания всех ведунов, вместе взятых. Так что не стоит взывать к моей совести, жрец, — равнодушно бросил ведун. — Лучше обрати внимание на свою собственную.

— Мы печемся о благе людского рода, — печально и назидательно проговорил жрец, дождавшись, когда ведун закончит свою обличительную речь. — И не наша вина, что дорога к цели ведет не иначе, как через кровь.

— А что это такое — «людской род»? — прищурившись, поинтересовался ведун. — Растолкуй, если не трудно.

— Это очень просто, — все так же печально ответил жрец. — Это все мы, люди, живущие в этом Мире, как одно единое целое.

— Все? — переспросил ведун. — А как же те люди, которые умирают во исполнение воли твоих Богов? Или они не нашего с тобой рода?

— Иногда приходится жертвовать частью, чтобы сохранить целое, — скорбно вздохнул жрец. — Чтобы сохранить то, что действительно достойно Жизни.

— Это точно, — кивнул ведун. — Слышал я, что жрецы Чернобога, принося человеческие жертвы, тоже делали это не ради удовольствия. Они, как ни странно, тоже пеклись о благоденствии своих последователей и рассчитывали, что в обмен на жертвы их бог спасет от истребления их самих и ту часть людского рода, которую ОНИ считали наиболее того стоящей. Однако ж им это не помогло и вы, в конце концов, извели таки их под корень, а заодно и добрую долю людского рода, которая их защищала. Что ж получается, вы с ними — одного поля ягоды?

— Не путай кислого с пресным, ведун, — процедил жрец, и в глазах его мелькнули недобрые огоньки. — Ты просто много не знаешь.

— Точно, не знаю, — снова согласился ведун. — И знаешь, почему? Потому что вы, жрецы, таите свое знание и всеми правдами и неправдами скрываете от людей то, что знаете сами. Уж и не знаю, почему?

— А разве вы сами поступаете не так же? — наклонившись и сузив глаза, уколол ведуна жрец.

— Так же, — наклонившись навстречу, подтвердил тот. — Только мы не строим из себя спасителей мира и не пытаемся править чужими судьбами! Нам бы со своими разобраться…

— Если бы ты знал то, что знаю я… — жрец выпрямился и устало прикрыл глаза, у губ его залегли глубокие складки.

— Семеро знают, — равнодушно заметил ведун.

Инциус с печальной улыбкой покачал головой.

— Они безумцы. Но даже они понимают, что Тайное Знание — великая и опасная сила. Не каждый может с ним совладать. И попади оно в руки тех, кто не достоин посвящения, может это знание стать величайшим злом на свете.

— И снова прав ты, — кивнул ведун. — Но лишь в том, что касается великой силы знания. Что же до посвященных… Это ведь люди, а не Боги решают, кого посвящать, а кого нет.

— Боги дают Знак, — веско заметил жрец.

— Да неужто? — удивился ведун. — А я вот слышал случайно одну историю. Про то, как сотню лет назад один из жрецов аж шестой — предпоследней! — ступени, по имени Таврог, свихнулся от этого вашего Знания, стакнулся с колдунами и стал хулить ваших же Богов. А вы, когда поняли, что своими силами его не одолеете, обратились за помощью к царю. И пришлось тогда его гвардейцам истребить немало отпрысков людского рода, которые, ополоумев от внушений сумасшедшего жреца и колдовских чар, голой грудью бросались на копья, чтобы проложить Таврогу путь на свободу из осажденной Ристии. Так как же Боги сподобились на такую глупость: доверить тайное знание такому, как Таврог?

— Не гневи Богов, ведун! — Грозно нахмурился жрец. — Не испытывай их терпения.

— Боги не прогневались на вас за то, что вы доверили их Знание Таврогу, авось, и меня пронесет, — отмахнулся ведун. Жрец вскинулся было, но, совладав с собой, не дал волю гневу и лишь сердито тряхнул бородой.

— Не гневайся на меня, жрец, — примирительно произнес ведун. — Я не враг ни тебе, ни твоим Богам. Одного я не пойму: если ваше Знание таит в себе такую опасность, так не лучше ли обойтись совсем без него? Может, в вашем знании нет правды? Так не передавайте его идущим за вами. Умрут нынешние посвященные, и Знание умрет вместе с ними. И род людской, глядишь, обретет свое благо и без ваших стараний!

— И это говоришь ты? — брови жреца удивленно взлетели. — Ты, посвятивший жизнь поиску знания, предлагаешь мне отказаться от него?

Ведун со вздохом поджал губы, потом смущенно хмыкнул.

— Есть на свете вещи, о которых лучше всего знать лишь то, что лучше их не знать!

Теперь усмехнулся жрец.

— Не противоречишь ли ты сам себе, уважаемый ведун?

— А что плохого в противоречиях? — с открытой улыбкой поинтересовался ведун. — Вся жизнь из них состоит! Не будет противоречий — глядишь, и жизни не будет.

Жрец, посерьезнев, медленно покачал головой:

— Как бы то ни было, а наше Знание не может умереть. Мы не можем и не должны этого допустить. Ибо в Знании нашем не только опасность сокрыта, но и спасение…

— От той опасности, которую оно в себе таит, — в тон жрецу продолжил ведун. — А может, потому вы не хотите его терять, что оно дает вам власть над остальными людьми?

— Власть не есть благо для несущего ее, — вздохнул жрец. — Но тяжкое бремя, от которого мало радости. Жаль, что твои собратья так этого и не поняли. Видно, зря я затеял этот разговор…

— Твоя правда, жрец, — ведун залпом допил остывший чай и, поставив пустой бокал на край стола, поднялся из кресла. — Не поймет жрец ведуна, потому что будь иначе, не разошлись бы наши с вами дорожки в незапамятные времена.

— Как знать, — пробормотал жрец, рассеянно глядя в бокал с недопитым чаем. — Может, суждено им еще и обратно сойтись.

— Может, и так, — не стал спорить ведун. — Поживем — увидим.

Глава 11

Они появились в деревне на рассвете, за две ночи до полнолуния.

Их было трое. Двое молодых еще мужчин и старик. Крепкий да статный, не по годам легкий в движениях, он ни в чем не уступал молодым. Если бы не белые как снег волосы и не глубокие морщины, изрезавшие его дочерна загорелое лицо, никто из деревенских нипочем и не угадал бы, что третий пришелец гораздо старше своих спутников.

На шее седого чужака (назвать его стариком как-то не поворачивался язык) прямо поверх рубахи висел странный медальон из потемневшей меди: змея, свернувшаяся в кольцо и кусающая себя за хвост. Кто-то из стариков припомнил потом, что у южных славичей змея считается символом мудрости и вечной жизни.

Увидевшие чужаков первыми уверяли, что путники пришли не по дороге, а вышли из леса. Одетые просто, хотя и не бедно, они определенно не были ни охотниками, ни странствующими торговцами, ни наемниками…

А кем они были, с первого взгляда сказать было мудрено. Не было у странных путников ни луков с рогатинами, ни посохов, ни даже дорожных мешков. Зато был у каждого прямой меч в простых ножнах, почему-то привязанных наискось за спиной. Остановившись у крайнего дома, путники поинтересовались, как пройти к дому старосты. А когда староста, блюдя приличествующую вежливость, строго спросил у них, кто они таковы и куда путь держат, путники ответили просто:

— Ведуны мы…

Весть в мгновение ока облетела всю деревню. Ведуны. В то, что они просто проходили мимо, никому не верилось. А что могло завлечь нелюдимых ведунов в глухую деревню, если не появление в ней оборотня? С одной стороны, это внушало надежду, а с другой…

Много слухов ходило о ведунах. И большинство из них были таковы, что напрочь отбивали у слушателей охоту связываться с ними без самой крайней нужды. Говорили, что ведомы им тайные колдовские силы, но в отличие от жрецов, силы эти были им дадены не Светлыми Богами. Говорили, что были ведуны непревзойденными бойцами, против которых не устоять ни человеку, ни нелюди, ни нежити. А кое-кто утверждал, что и сами они по природе своей были ближе к нелюдям, чем к людям. Говорили, что обитают ведуны в глухих горах да лесных чащобах, что сторонятся они людей и в дела их не вмешиваются. Разве только кто очень их попросит. Но тогда берут они за свою помощь плату непомерную, а порой и страшную…

Раздавленные страхом, раздираемые сомнениями люди не знали, радоваться им приходу ведунов, или печалиться еще больше. Однако же когда ведуны заявили, что явились они не сами по себе, а по зову князя и жреца, чтобы избавить деревню от оборотня, люди воспрянули духом и, отогнав на время все свои сомнения, стали смотреть на ведунов, как на долгожданных спасителей.

Два дня ведуны бродили по деревне и окрестностям в одиночку или все вместе, появляясь днем и исчезая на ночь. В отличие от жреца, они не заходили в разоренные оборотнем дома, не совершали никаких обрядов, никого ни о чем не расспрашивали, да и вообще почти не разговаривали с жителями деревни.

Иногда, проходя мимо, то один, то другой ведун останавливался у какого-нибудь дома и подолгу молча стоял у калитки. У обитателей такого дома душа неизвестно почему уходила в пятки, даже собаки, поджав хвост, прятались в конуру. Ведун, постояв, уходил, не сказав ни слова, а спросить, чего ему было надо, никто не отваживался…

Глава 12

Солнце едва успело оторваться от горизонта, глубокие тени еще охраняли от дневного зноя ночную прохладу, а дремотный покой лесной чащи уже нарушился стуком подков. По широкой тропе, проложенной через лес от замка до дальней заимки — самой восточной точки, куда рисковали заходить в поисках добычи деревенские охотники и бортники, — ехали бок о бок молодой княжич Отмир и его сестра Илана. Правда сейчас, в обтягивающих кожаных брючках и свободной льняной рубашке, с волосами, убранными под плетеную хирданскую панаму, княжна была похожа скорее на младшего брата одетого почти точно так же Отмира, чем на его сестру.

Илана ехала на гнедой кобыле, под Отмиром норовисто прял ушами крупный, серый в яблоках жеребец. Дети князя ехали по направлению от заимки к замку. Лошади шли шагом, однако их покрытые потом бока и тяжелое дыхание наводили на мысль о том, что совсем недавно им пришлось двигаться куда более быстрым аллюром.

Рольф и слышать не желал о том, чтобы его дети удалялись в эти неспокойные дни так далеко от замка, да еще в восточную сторону. И прогулка эта совершалась вопреки его воле. Но ведь так-то оно даже интереснее!

Брат и сестра всегда были близки друг другу. Отмир мало знал собственную мать, Илана же и вовсе ее не помнила. Отец после смерти матери стал угрюмым и замкнутым. И как-то уж так вышло, что брат с сестрой стали друг для друга единственными, почти — сверстниками, с которыми им позволено было водиться. И, несмотря на разность характеров, со временем их детская привязанность переросла в настоящую крепкую дружбу.

Илана с малолетства не отличалась шибко общительным нравом и предпочитала детским играм общение с заменившей ей мать старой нянькой, которая знала бесчисленное количество сказок, былин и историй. Поучительных и не очень. Нянька была превосходной рассказчицей. Подросшая девочка слушала ее, раскрыв рот, и в такие минуты весь остальной мир переставал для нее существовать.

Отмир в раннем детстве вроде как и не чурался простецких игр деревенской ребятни. Однако сразу после переезда в заброшенный замок Рольф запретил сыну водиться с детьми подручников, строго разъяснив ему, что простолюдины им не ровня и, значит, водить с ними тесную дружбу молодому князю не следует. Так и оказалось, что в той глуши, где стоял их новый замок, Отмиру просто не с кем было эту самую дружбу водить. И тогда изнывающего от безделья мальчишку взял под свое покровительство жрец.

Отмир проводил много времени в обществе Инциуса, слушая его без сомнения поучительные истории и наставления, перенимая странное, ни на что не похожее, искусство поединка, которым владел жрец, исподволь проникаясь его взглядами на мир и свое место в этом мире. Однако отношения между ними вряд ли можно было назвать дружескими. Слишком велико было почтение молодого княжича к убеленному сединами жрецу. С другой стороны, и учеником своим Инциус никогда Отмира напрямую не признавал.

Со временем, к неудовольствию Рольфа, нечто похожее на дружбу завязалось у Отмира с молодым десятником Владом. Однако его единственным настоящим другом, с которым можно было, не таясь и не взвешивая каждое слово, говорить обо всем (ну или почти обо всем) на свете, была и оставалась Илана.

Они оба любили лошадей и уединение и часто подолгу ездили вдвоем по изобилующим прогалинами и солнечными полянами окрестностям замка, чем давали пищу для пересудов паре — тройке самых дурных деревенских сплетниц. Как известно, каждый судит о других в меру собственной испорченности, и те, исходя, очевидно, из собственного опыта, готовы были усмотреть в самом невинном развлечении княжеских детей признаки кровосмесительного блуда. Впрочем, опасаясь, и не без основания, гнева князя, своими домыслами кумушки предпочитали делиться лишь друг с другом, да и то шепотом. Все же остальные не видели в трогательной привязанности княжеских детей друг к другу ничего худого.

Брат и сестра ехали в молчании, слушая шелест листвы и пересвистывание птиц. Молодая синегрудка, оперение которой не успело еще налиться ярким взрослым цветом, присела на мгновенье на острую макушку панамы Иланы. Девушка качнула головой, и птичка, испуганно пискнув, порхнула в сторону. Княжна звонко рассмеялась. Отмир сдержанно улыбнулся.

Илана украдкой покосилась на брата и, посерьезнев, нерешительно вздохнула.

— Отмир…

— Да?

— Вы с Владом друзья… — княжна опустила голову. — Ты не знаешь, что с ним творится в последнее время?

— Сестренка… — Отмир отвел рукой выступающую над тропой ветку. — Мне кажется, ты должна знать об этом лучше моего.

Илана покраснела и отвернулась в сторону. Отмир мягко коснулся ее руки.

— Илана, послушай меня. Отец, конечно, поначалу будет против, но я твой выбор не осуждаю. Пусть Влад и не знатного рода, но если вы и правда любите друг друга, какое это имеет значение?

— Откуда ты знаешь? — не оборачиваясь, тихо спросила княжна. — Это он тебе рассказал?

— Влад ничего мне не говорил. — Отмир улыбнулся. — Боюсь, однако, что лишь слепой не заметит те взгляды, которыми вы с ним обмениваетесь.

— Так ты думаешь, все знают? — испуганно глянув на брата, Илана остановила лошадь.

— Ну, все, не все, — Отмир пожал плечами. — Но кое-кто уж наверняка догадывается!

— Боги… — выдохнула княжна. — Что будет, когда дойдет до отца?!

— Рано или поздно он все равно должен будет узнать, — с невозмутимым спокойствием заметил Отмир, похлопав по шее кобылу Иланы.

— Ты прав, конечно, — опустив голову, согласилась Илана. — Но я все равно боюсь…

Она тронула бока кобылы коленями, и та послушно пошла дальше.

— Что ж поделаешь, сестричка! — усмехнулся Отмир. — Замуж хочешь — потерпишь!

Илана состроила грозную гримаску и ущипнула брата за бок.

— А Влад… — Отмир потер бок. — Я думаю, он отцу нравиться.

— Что-то не замечала! — с печальным вздохом призналась Илана.

— Уж такой у нас отец, — Отмир развел руками. — Тебе ли не знать! Он и к нам-то свою любовь не очень-то показывает…

— А ты думаешь, есть она, эта любовь? — тихо спросила княжна.

— Есть, — уверенно кивнул Отмир. — Даже не сомневайся! И Влада он примет. Поярится-поярится и примет. Все равно лучшего мужа в этой глуши тебе не сыскать. Опять же, любовь у вас…

Илана с подозрением покосилась на брата, но тот сохранял абсолютно невозмутимое выражение лица.

— Тем более, Влад — парень что надо! — подвел итог Отмир.

— Верно… Не могу я только понять, что с ним творится, — со вздохом призналась Илана. — В последнее время он стал сам не свой.

— Нам сейчас всем неспокойно, — заметил Отмир. — А Влад десятник, на нем лежит ответственность за жизни отцовских подручников. Он знает свой долг и старается исполнить его наилучшим образом. Так что не суди его слишком строго, сестренка, ему сейчас несладко.

— Да… — Илана задумчиво покивала головой. — Наверное, ты прав. Думаешь, ведун сможет нам помочь?

— Я верю Инциусу. Если бы это было бесполезно, он не стал бы звать ведуна в замок.

Княжна сорвала с ветки березовый листик, размяла его в пальцах и, понюхав, отбросила прочь. Лошади вышли на широкую прогалину, в дальнем конце которой виднелся выезд на мощеную дорогу, ведущую к воротам замка.

— Отмир?

— Да, сестренка.

— А ты никогда не думал о том, кто может быть оборотнем?

Княжич нахмурился и вздохнул.

— А что толку об этом думать? Боги не открыли правды даже Инциусу, так куда уж мне…

— А я вот думаю… — тихо призналась Илана.

— Ну и как? Много надумала? — в голосе Отмира прозвучали насмешливые нотки, но глаза его остались серьезными. Глядевшая в сторону Илана этого не заметила.

— Да так, — девушка неопределенно пожала плечами. — Скажи, а правда, что наша мать была колдуньей?

Вопрос сестры явно застал Отмира врасплох. Он промедлил с ответом на пару мгновений дольше, чем следовало бы, и уже это само по себе могло бы послужить ответом, но к тому моменту, как Отмир ответил, внимание Иланы уже перескочило на что-то другое.

— Колдуньей? — удивление Отмира было натуральным до искренности. — А кто тебе сказал?

— Ш-ш-ш… — Илана подняла палец и перешла на шепот: — Слышишь?

Отмир с видимым облегчением и пожалуй что чересчур старательно затаил дыхание, прислушиваясь. Легкий ветерок принес запах прели, горячей листвы и…

чего-то еще. Не лесной запах, не звериный дух. Кобыла Иланы тревожно всхрапнула, и тут из орешника наперерез княжеским детям шагнул человек.

Был он худощав — да что там, худ как палка! — и сутул. Темное от загара лицо украшала неровно постриженная пегая бороденка, засаленные волосы были на уздольский манер связаны в пучок на темени. Некогда черная, а ныне выгоревшая до рыжины кожаная рубаха, несмотря на жару была завязана на все завязки. Стоптанные сапоги были покрыты толстым слоем пыли. Черные, чуть раскосые глаза человека воровато бегали по сторонам. На поясе у него висел меч в замусоленных деревянных ножнах, другого оружия при незнакомце не было.

Конь Отмира тряхнул головой и, стукнув копытом, встал как вкопанный. Илана испуганно ойкнула и схватила брата за рукав. Отмир успокаивающе похлопал коня по шее, ободряюще улыбнулся сестре.

— Хорошего дня вам, люди добрые, — голос незнакомца звучал глухо, слова он произносил невнятно, будто с трудом ворочая языком. Незнакомец сопроводил приветствие улыбкой, которая получилась больше похожей на волчий оскал.

— И тебе хорошего дня, — кивнул княжич. — Вижу, ты не здешний, так позволь спросить: какими судьбами оказался ты в наших краях?

— А кто спрашивает? — подбоченившись, поинтересовался незнакомец.

— Я Отмир, сын князя Рольфа, здешнего владетеля.

— Да ну? — радостно удивился незнакомец. — Вот удача-то! Как говориться, на ловца и зверь бежит. Тут, господин хороший, дело такое: прослышали мы с товарищами, что приключилась во владениях вашего батюшки беда. Вроде нежить вас тут совсем одолела. Вот и решили мы по доброте душевной за невеликую плату от беды той вас избавить.

При упоминании о товарищах княжна беспокойно оглянулась по сторонам. Незнакомец заметил ее движение и нагло усмехнулся.

— А откуда ж, позволь спросить, узнали вы о наших бедах? — подозрительно прищурившись, осведомился Отмир.

— Слухом земля полнится, — пожав плечами, уклончиво ответил незнакомец. — А у нас и свои секреты есть, кои непосвященным знать не положено.

— А кто ж такие вы будете?

— Аль не признал? — незнакомец выпятил впалую грудь, выставляя напоказ небрежно пришитый к рубахе круглый грязно-белый лоскут с грубо вышитым на нем косым крестом из двух перекрещенных красных молний.

Отмир наклонился с седла, чтобы получше разглядеть странное украшение.

— Не сочти за обиду, но что-то я в толк не возьму: что ж такое это означает?

— Совсем вы тут, в глуши, одичали! — прогудел откуда-то сбоку раскатистый бас.

Илана вздрогнула и обернулась. Из зарослей орешника вышли еще двое.

Один был ростом хорошо если с Илану, да и сложением не намного крупнее княжны. Судя по приплюснутым чертам лица и узким глазам, в жилах его текло еще больше уздольской крови, чем у первого незнакомца.

Зато второй был настоящим богатырем. Ростом больше четырех локтей, косая сажень в плечах, бычья шея и ручищи такие, что, казалось, без труда переломят тележную оглоблю, будто сухую хворостину. Светло-русые волосы были перехвачены на лбу кожаным ремешком, а безбородое лицо «украшал» уродливый фиолетовый шрам, протянувшийся от правого виска через щеку к тяжелому подбородку. Мутные белесые глазки детины смотрели из-под нависших бровей угрюмо и недружелюбно.

Каждый из двух новых незнакомцев был подпоясан мечом, а ражий детина, кроме того, держал в руке длинное копье с широким плоским наконечником. На плече у него висели два объемистых мешка. Рубахи незнакомцев — кожаную у уздольца и холщовую у громилы — украшали такие же лоскуты с вышивкой, как и у их тощего товарища.

— Неужто знака ведовского братства не признал? — обладателем рокочущего баса оказался, вопреки ожиданиям, не дюжий громила, а щуплый уздолец. Контраст между невзрачной внешностью и могучим голосом был настолько разительным, что в другое время это могло бы вызвать улыбку. Однако сейчас обстоятельства не располагали к веселью. Чужаки, явившиеся незваными в эти глухие места, не могли быть ни чем иным, кроме как лишним источником неприятностей. И Отмир, и Илана это прекрасно понимали.

— Так вы ведуны?

Отмир с Иланой переглянулись. Рука княжича сама собой легла на рукоять меча, с которым он в последнее время не расставался.

— Да уж знамо дело не лесные дядьки, — хмыкнул русоволосый бугай.

— Ну что ж, — Отмир подобрал поводья и бросил оценивающий взгляд в сторону дальнего конца просеки, прикидывая, как быстро они с сестрой смогут проскакать это расстояние. — Коли так, добро пожаловать. У нас в замке уже остановился один ваш собрат. Думаю, вы все будете рады встрече.

Его взгляд не укрылся от внимания громилы. Тот бросил на землю мешки и копье и, с неожиданным для его стати проворством метнувшись вперед, подхватил лошадей под уздцы. Кобыла Иланы лишь испуганно вздрогнула, а конь Отмира чуть не взвился на дыбы, но детина сильным рывком вернул его на место.

— Куда ж вы, господа хорошие? — процедил амбал сквозь зубы. — Невежливо ведь уезжать вот так — не закончив разговора. Или батюшка вас вежливости не учил?

При упоминании о собрате тощий «ведун» обменялся быстрым взглядом с уздольцем, и оба схватились за мечи.

— А ну, брось, — не повышая голоса, спокойно приказал Отмир. — Забыл, с кем дело имеешь? Или, может, не знаешь, что полагается за посягательство на жизнь члена княжеской семьи, да еще на его же земле?

— Отчего же, знаем, — заверил Отмира басовитый уздолец. — Но ты, княжич, не переживай. На жизнь вашу мы покушаться не собираемся. К чему она нам? Хотя с другой стороны и в замке твоем нам теперь делать нечего. Раз уж один из наших раньше до вас добрался, мы ему мешать да заработок отнимать не станем. Сам понимаешь: негоже брату у брата выгоду перебивать. Но и с пустыми руками возвращаться нам тоже неохота. Смекаешь, к чему я клоню? Не мешало бы нам получить небольшую ком-пен-са-цию. — Выговорив по слогам ученое слово, уздолец вопросительно уставился на Отмира.

— А что еще вам не помешало бы? — холодно осведомился княжич. — Мне так кажется, что маленько ума было бы в самый раз!

— Зря ты так, господин хороший! — уздолец зло ощерился. — Мы ведь многого-то не просим, понимаем: на лесную прогулку тугой кошель с собой не берут. Но вот лошадки у вас хорошие, седла дорогие, мечик вон у тебя — не нашим чета. У папаши твоего в замке добра такого, поди, завались, а нам и такая малость в радость. Так что ты уж не упрямься, отдай и иди себе на все четыре стороны. Так — по-хорошему — оно для всех будет лучше. Потому как если по-плохому пойдет… — уздолец показушно выдвинул меч из ножен. — Ты не смотри, что на вид мы мало похожи на сказочных богатырей. Про ведунов-то многое, поди, слыхал? Так вот все это даже не половина правды, а хорошо если треть. А другие две трети таковы, что лучше тебе о них никогда не узнать. С нами вам двоим нипочем не справиться. Тем более, что у твоего молодого спутника характерец-то, как я погляжу, не больно героический. Да и оружия при нем никакого не видно. Так что ты подумай, княжич, что тебе дороже: шкура или барахло. Только думай не очень долго. А то я нетерпеливый!

Державший лошадей громила осклабился так, будто услышал нечто неимоверно остроумное.

— Я уже подумал, — ледяным голосом отмолвил Отмир. — И вот тебе мой ответ: если ты, со своими недоделанными дружками, сию же минуту уберетесь отсюда и, не задерживаясь в землях моего отца, бегом побежите на запад, я, так и быть, не стану снаряжать за вами погоню. Но только в этот раз. Предложение очень щедрое, и я советую тебе им воспользоваться. Потому что иначе — дыба и кнут. Это в лучшем случае.

— А в худшем? — угрожающе сузив и без того неширокие глаза, поинтересовался уздолец.

— А в худшем, — Отмир усмехнулся. — Я и без помощи моего спутника выпущу вам кишки. И сделать это будет совсем не так трудно, потому что вы, собаки вонючие, такие же ведуны, как я — глава Жреческого Совета.

Услышав последние слова Отмира, державшийся чуть поодаль тощий тать заметно обеспокоился. Глазки его забегали быстрее, а взгляд все чаще стал обращаться в сторону зарослей, из которых он не так давно вышел. Заметив это, Илана презрительно фыркнула.

Все еще державший лошадей под уздцы детина попристальнее вгляделся в затененное полями панамы лицо княжны, потом опустил взгляд на ее грудь и, глумливо ухмыльнувшись, повернулся к уздольцу.

— Слышь, Чухай, а спутник-то нашего господинчика никакой на самом деле не спутник. Уж скорее спутница.

— Да ну? — в глазах трусливого доходяги снова вспыхнул угасший было интерес к княжеским детям.

— Вот так-так! — усмехнулся уздолец, на которого угрозы Отмира не произвели, казалось, ровным счетом никакого впечатления. Он подошел поближе и внимательно посмотрел на Илану. Княжна в ответ на его скользкий взгляд лишь надменно скривила губы.

— А ведь ты, Сорвик, пожалуй что и прав, — раздумчиво проговорил уздолец. — И это меняет все дело. — Он перевел взгляд на Отмира. — Хреновый ты купец, княжич, торговаться совсем не умеешь. А потому будет все так, как я скажу. А за то, что поносил ты нас словами обидными, ком-пен-сация наша увеличивается. Отдашь ты нам и коней, и седла, и меч. А кроме того, одолжишь на время свою подружку. Стосковались мы, знаешь ли, в лесах по женской ласке. Да ты не боись, ничего худого с девкой не случится, — заметив, как лицо Отмира побелело от ярости, Чухай издевательски подмигнул. — А ежели по-умному себя поведет, то, вполне может статься, такое удовольствие получит, о котором с тобой и мечтать не могла!

Тощий бродяга захихикал, нервно потирая руки и не спуская с Иланы похотливого взгляда. Сзади раздался сухой смешок. Илана вздрогнула и обернулась.

На тропе стоял еще один, незамеченный ею ранее, разбойник — крепкий бородатый мужик в кожаной безрукавке, оставлявшей открытыми могучие, волосатые ручищи. С левой стороны на безрукавке красовался уже знакомый «ведовской» знак. В руках мужик держал короткий роговой лук с наложенной на тетиву стрелой.

Илана беспомощно посмотрела на брата. Тот тоже бросил взгляд за спину и, увидев лучника, досадливо стиснул челюсти. Минуту назад он еще надеялся избежать схватки, попросту ускакав от татей. Однако получить при бегстве стрелу в спину княжичу совсем не улыбалось. Ситуация становилась безвыходной.

Заметив испуг княжны и разочарование Отмира, дюжий Сорвик гоготнул в голос и потянулся к коленке Иланы. И тут же — благо стоял он близко, — получил от Отмира сапогом в лицо. Хрюкнув, детина отпустил поводья и завалился на спину. Княжич мысленно ругнул себя за то, что не сдержался, но дело было сделано — назад не отгребешь.

Илана охнула и прижала ладонь к губам.

— Скачи! — Отмир что есть силы хлопнул кобылу Иланы ладонью по крупу. Лошадь испуганно всхрапнула и скакнула вперед. Тощий разбойник, взвизгнув по-поросячьи, метнулся из-под копыт. Отмир дернул повод, стараясь развернуть жеребца так, чтобы оказаться между стрелком и сестрой.

В следующую секунду сжавшаяся в ожидании стрелы в спину Илана увидела, как лошадиная шея уходит куда-то вниз, и почувствовала, что вылетает из седла. Она успела заметить рукоять кинжала, вонзившегося ее кобыле за правое ухо, и кубарем покатилась по траве.

Отмир видел, как махнул рукой уздолец, видел блеснувшее на солнце лезвие ножа, но ничего не успел сделать. Он не знал, куда целился тать, и сердце болезненно сжалось — Илана!..

Краем глаза Отмир заметил, как вскинул лук четвертый проходимец. Княжич инстинктивно (спасибо Инциусу, не жалевшего времени на его научение!) качнулся в сторону, и стрела с черным оперением свистнув у самого уха, полого улетела в голубое небо. Отмир соскользнул с седла и, на ходу выхватывая меч, метнулся к стрелку — этот был сейчас опаснее других. Конь Отмира, фыркнув, шарахнулся в сторону.

Бородач мгновенно выхватил из висевшего у него на поясе колчана вторую стрелу, но пустить ее в дело не успел: меч Отмира перерубил его лук надвое, едва не задев державшую его руку.

Княжич не успел обдумать свои действия, иначе его клинок перерубил бы не лук, а шею стрелка — Отмир сумел бы дотянуться. А так сделала свое дело наука Инциуса, впитавшаяся за долгие часы тайных занятий в плоть и кровь молодого князя.

«Не убивай без крайней нужды. Любая жизнь дарована Богами. Можешь ее сохранить — сохрани!»

Уздолец метнул второй нож. Отмир, махнув мечом, легко отбил его в сторону. Закипающая в глубине души ярость никак не могла прорваться наружу.

«Всегда держи себя в руках. Не бойся страха и гнева, пусть они приходят — главное, не давать им воли».

Страха не было. Отмира душил не находящий выхода гнев. Если с головы Иланы упал хоть один волосок!..

— Держи девку! — это крикнул уздолец.

Отмир быстро оглянулся. Тощий подонок схватил за волосы поднявшуюся на ноги княжну и снова бросил ее на траву. Илана вскрикнула от боли. Отмир зарычал и в то же время почувствовал, как отпустило сердце — кажется, цела! А если и ранена, то легко.

Ну, держитесь!..

Бородач отбросил остатки лука и, выхватив меч, ударил Отмира снизу в живот. Точнее, попытался ударить.

Отмир отвел клинок бородача своим, перехватил его руку и, используя инерцию нападавшего, дернул его на себя. Бородач, потеряв равновесие, посунулся вперед. Отмир, продолжая своим клинком придерживать меч бородача, резко и со всей силы вывернул его кисть наружу и в сторону. Бородач, вскрикнув, выронил меч и, неловко крутанувшись, с размаху грохнулся на тропу.

И снова Отмир не убил и даже не ранил своего врага. Тело княжича помимо его воли делало то, чему его научили. К сожалению, умение быстро и безжалостно отнимать чужую жизнь в это учение не входило.

«Осчастливленный» сапогом Отмира детина медленно поднялся на ноги. Утерев кровавые сопли, он мутным взором отыскал княжича и угрожающе замычал. Уздолец окликнул товарища и перебросил ему копье. Детина поймал оружие, глянул на свою окровавленную ладонь и, перехватив древко обеими руками, с диким ревом бросился на Отмира. Тот в самый последний момент мягко скользнул в сторону, пропустив смертоносный наконечник на волосок от своей груди. А потом резко крутанул плечи в обратную сторону и встретил пробегавшего теперь уже мимо него детину коротким ударом рукоятью меча в лоб. Ноги детины, не успев за внезапно остановившейся головой, по инерции забежали вперед, он потерял равновесие и, нелепо взбрыкнув в воздухе сапогами, грянул спиной оземь.

Отмир рывком выдернул копье из временно ослабших пальцев противника и со злостью преломил толстое — как раз по руке громилы — древко о колено. Он не почувствовал боли. Ярость застилала ему взор кровавым туманом. В ушах шумела кровь. Княжич перехватил обломок копья наподобие городошной биты и метнул его в колени начавшего новый замах уздольца (да сколько же у него ножей?!) тот, не успев увернуться, вскрикнул и свалился как подкошенный. У ног княжича застонал оглушенный, но живой громила.

И тут Отмир с предельной ясностью осознал, что и в самом деле НЕ УМЕЕТ убивать — жрец его этому не учил! К тому же впервые в жизни попав в действительно серьезную переделку, княжич не смог найти в себе силы для того чтобы, контролировать свои чувства. Хотя этому-то жрец как раз пытался его научить!

Проклятье…

Тело Отмира исправно повторяло заученные на тренировках движения, а разум бесился, точно запертый в клетку дикий зверь. До этого дня ему казалось — да что там, он верил в это! — что он готов бестрепетно умереть в бою и никакая самая смертельная опасность не сможет смутить его дух.

Возможно, именно так оно и случилось бы, угрожай опасность ему одному. Но сейчас в опасности была Илана, и Отмир ясно понял, что сохранять хладнокровие в подобной ситуации было выше его сил.

Услышав сквозь шум в ушах вскрик сестры, Отмир, не в силах совладать с собой, метнулся на выручку, оставив за спиной поверженных, но не побежденных врагов.

Тощий бродяга, придавив княжну к земле своим нескладным телом и, удерживая одной рукой ее руки, другой пытался разорвать рубашку Иланы. Девушка яростно сопротивлялась, но силы были слишком неравны.

Отмир с облегчением почувствовал, что вот сейчас наконец-то лопнут, не выдержав напора бешеной ярости, оковы, наброшенные жрецом на его разум, и он БУДЕТ убивать! И пусть это неправильно, но он увидит сегодня чужую кровь на острие своего меча! Обжигающая кровавая волна затопила сознание, Отмир услышал глухой рев, вырвавшийся из его собственной груди и…

Тяжелый удар в затылок (кто-то из разбойников очухался на удивление быстро) бросил Отмира на землю. Красный свет померк у него перед глазами, и он погрузился в вязкое, глухое небытие.

«Все, конец…» — это было последним, что промелькнуло в гаснущем сознании княжича.

В следующий миг запредельную тишину, в которую погрузился было Отмир, разорвал переливчатый свист. Странный, вибрирующий свист, от которого тряслись все поджилки, мгновенно вернул простившегося с жизнью княжича в мир живых. Тупая тошнотворная боль в затылке не помешала ему мгновенно перекатиться на спину и выставить перед собой меч в ожидании нападения. Перед глазами, мешая видеть, плавал и разноцветные круги, и Отмир не слишком хорошо соображал, что происходит, однако натасканное жрецом тело исправно делало свое дело и без помощи разума.

Сообразив через миг, что нападения не последовало, княжич перевернулся еще раз и быстро поднялся на ноги. В глазах у него снова потемнело, голова закружилась так, что он чуть было не рухнул снова. Но Отмир стиснул зубы, собрался и сумел удержать равновесие.

На него снова никто не напал, и когда мир перед глазами просветлел, Отмир понял, почему.

Внимание его недругов отвлекло появление нового действующего лица. По тропе к месту схватки шел ведун. На этот раз настоящий. Он двигался неторопливо, прогулочным шагом, и на губах его играла странная полуулыбка.

Отмир как-то сразу понял, что свистел именно ведун. И надо было признать, что такого свиста княжичу не доводилось до этого слышать ни разу в жизни. Свист этот пробирал до самых печенок, вгоняя в оторопь и сбивая с толку. И если ведун рассчитывал таким образом остановить избиение княжеских детей, то его замысел удался как нельзя лучше.

Разбойники стояли не шевелясь и, втянув головы в плечи, заворожено глядели на ведуна. Отмир замер вместе с ними, чувствуя, что не в его силах отвести взгляд от лица приближающегося охотника на нежить.

— Хорошего дня вам, люди… хм, добрые, — как ни в чем не бывало, поздоровался тот. — Вижу, творятся тут у вас интересные дела. Не нужна ли помощь?

Первым очухался уздолец. Бросив злой взгляд на Отмира, он шагнул навстречу ведуну.

— Шел бы отсюда по добру, по здорову, пока цел. А то ведь с незваными помощниками разговор бывает короткий. Или тебя мамка в детстве не учила, что негоже вежливому человеку в чужие дела встревать?

— А я не вежливый человек, — отрезал ведун с открытой, обезоруживающей улыбкой.

— Ну, так придется нам поучить тебя вежливости, — угрюмо буркнул уздолец, который, как показалось Отмиру, был у самозваных ведунов за главного. — Уж науку нашу, ведовскую, вовек не забудешь!

— Чью-чью науку? — ведун недобро прищурился. — Что-то я не расслышал.

— А я повторю, — подбоченившись, нагло хмыкнул уздолец. — Разуй глаза, деревня! Али не видишь знаков ведовских у нас на рубахах?

— Да, — медленно кивнул ведун. — Вот теперь разглядел. Давненько ищу я с вами встречи, господа ведуны…

И молча пошел на самозванцев.

Уздолец, как и положено вожаку, первым почуял неладное.

— Руби его, Игнат! — приказал он, без особой, впрочем, уверенности в голосе.

Бородач, не успев сообразить, что к чему, подхватил с земли оброненный меч и ринулся на ведуна. Вопреки ожиданиям Отмира, ведун даже не притронулся к рукояти меча, который, по обыкновению, висел у него за спиной. Княжич вообще не сумел разглядеть, что произошло в следующее мгновенье.

Бородач, заслонив ведуна от Отмира своей спиной, замахнулся (не слишком умело) мечом, а потом как-то странно дернулся, будто налетев с разбегу грудью на оглоблю, выронил оружие и мешком повалился в траву.

«Мертв» — подсказало Отмиру шестое чувство, и он почувствовал, как по жилам заструился огонь азартного возбуждения. Счет смертям наконец-то был открыт.

— Сорвик! — уздолец совладал с собой, и в голосе его появились повелительные нотки.

Детина не спеша обнажил меч и, набычившись, пошел на ведуна. Он прошел всего в шаге от Отмира, как будто того здесь вовсе и не было. Княжич хотел было помочь ведуну, но рука его дрогнула — бить в спину он тоже не был приучен. А потом, на мгновенье встретившись взглядом с ведуном, Отмир как-то сразу понял, что никакая помощь тому и не нужна. И Отмир остался стоять на месте, тихо досадуя на то, что недавние противники совсем потеряли к нему интерес — жажда крови у княжича еще не успела окончательно угаснуть.

Приблизившись к спокойно ожидавшему его ведуну, Сорвик замер на мгновенье, а потом, с неожиданным для его медвежьей стати проворством, сделал стремительный выпад, целясь острием меча ведуну в пах. На этот раз Отмир успел, таки разглядеть, что произошло после, а вернее сказать, одновременно с выпадом разбойника.

Ведун как-то не спеша и вроде даже нехотя откачнулся в сторону, и, когда промахнувшийся Сорвик на мгновенье потерял равновесие, перехватил его руку за запястье и засадил коленом снизу в локоть бугая. Хрустнули кости, детина выронил меч и коротко взвыл. А в следующий миг ведун отпустил сломанную руку самозванца и коротко ткнул того открытой ладонью в подбородок.

На взгляд Отмира, удар вышел довольно корявым и каким-то смазанным. Но Сорвик, судя по всему, вряд ли бы с ним согласился. Вой оборвался. От как будто бы несильного удара голова бугая мотнулась за спину так, что Отмиру на мгновенье показалось, что она не удержится на плечах. Детина бухнулся на колени. Лицо у него сделалось по-бараньи бессмысленным, а потом из его носа двумя резвыми струйками сбежала кровь, и он упал лицом в траву.

«Второй», — пронеслось в голове у Отмира.

Заметно побледневший уздолец тем не менее не собирался праздновать труса. По крайней мере, в храбрости ему нельзя было отказать. Вытянув из ножен меч, он взялся за рукоять обеими руками, покрутил шеей, потом выставил вперед присогнутую левую ногу и вперил мрачный взгляд в ведуна. Ощерившись по-звериному, уздолец быстро крутанул в воздухе мечом, выписав острием клинка сверкающий круг. Этот разбойник явно был сведущ в искусстве боя больше, чем его злосчастные товарищи.

Глядя на то, как мягко и в то же время надежно уздолец стоит на чуть согнутых ногах, на то, как он держит оружие, Отмир понял, что на этот раз ведуну будет не так-то просто одолеть врага. Но на выручку снова не кинулся. Даже как-то и не подумал об этом…

Оглянувшись на нового неприятеля, ведун недобро усмехнулся и шагнул навстречу. И снова его меч остался в ножнах. Уздолец и впрямь оказался опытным бойцом. Его атака была молниеносной. Прыгнув вперед, он без замаха с пугающей быстротой рассек… воздух в том месте, где только что был его противник. Однако уздолец и впрямь был хорош: не успел поднырнувший под его меч ведун распрямиться, как он на обратном движении ударил его навершием меча в висок. Вернее говоря, ударил бы, будь на месте ведуна обычный человек, потому что обычный человек наверняка не смог бы уйти от такого удара. Собственно говоря, не смог и ведун. А может, не захотел. Вместо этого он подставил под удар уздольца открытую ладонь, и меч самозванца мгновенно остановился, будто налетев на глухую стену (при том, что ладонь ведуна ни на волосок не изменила своего положения!).

Уздолец болезненно сморщился и мгновенно отскочил в сторону. Ведун выпрямился и с холодной улыбкой покачал головой. Отмир решил было, что сейчас он предложит разбойнику сдаться. Но нет — не предложил. Самозванец зашипел по-змеиному и, закрутив мечом сверкающий узор, пошел на ведуна. А тот стоял, не двигаясь с места, и все с той же улыбкой спокойно глядел на приближающегося разбойника.

Отмир замер. Еще шаг, и уздолец сможет дотянуться своим мечом до груди ведуна! Почему тот медлит? Не рассчитывает же он просочиться невредимым сквозь сверкающую паутину, сотканную разбойничьим клинком?! Если да, то он сумасшедший, а если нет — на что он рассчитывает?!

И вот решающий шаг сделан. Отмир дернулся, намереваясь если не спасти ведуна, то хоть отомстить за его глупую смерть (ведь даже оружия не достал!), и снова замер. В тот же миг, как с губ уздольца сорвался торжествующий крик, ведун, непостижимым образом оказавшийся у разбойника за спиной, быстро обхватил его голову одной рукой за затылок, другой за подбородок, и резко крутанул, будто запуская детский волчок. Оглушительно хрустнули позвонки, и третий разбойник бездыханным упал к ногам ведуна.

Удивительно, но манера боя ведуна показалась Отмиру смутно знакомой. Скупые, выверенные до неуловимости движения, избегания прямого столкновения силы с силой — все это было похоже на его собственное умение, на умение Инциуса. Только у ведуна все получалось короче, быстрее, сильнее и… гораздо безжалостнее. И именно эта жестокость его действий (жестокость, которую вряд ли одобрил бы учитель Отмира) странным образом придавала им в глазах княжича невиданную им доселе законченность и полноту…

Расправа — назвать это боем у Отмира не повернулся бы язык, — или, может, казнь не заняла и трех минут. Ведун оглядел тела мертвых врагов, вздохнул и перевел взгляд куда-то за спину застывшего как изваяние Отмира. И тут княжич с ужасом и стыдом понял, что, заглядевшись на ведуна, совсем забыл о сестре. Не иначе, как тут не обошлось без колдовских чар! Вгоняющий в оторопь свист ведуна, его голос, полностью захватывающий внимание, слушателей — все было слишком необычным, чтобы сойти за простое, неколдовское мастерство…

Отмир тряхнул головой, отгоняя некстати закрутившиеся подозрения, быстро развернулся и замер — чего скрывать! — от страха.

Бледный как полотно последний уцелевший самозванец, вцепившись в волосы Иланы и запрокинув ее голову назад, дрожащей рукой прижимал к шее княжны короткий кривой нож. Оружие выглядело не слишком внушительно, но Отмир прекрасно понимал, что стоит ему или ведуну сделать одно неверное движение, и «игрушечный» ножичек в дрогнувшей руке перепуганного татя с легкостью перережет Илане горло.

Отмир не видел глаз сестры — ее лицо было обращено к издевательски безоблачному небу. Руками княжна придерживала на груди разорванную рубашку. Встретившись взглядом с Отмиром, тощий подонок рванул Илану за волосы, и девушка вскрикнула от боли.

У Отмира потемнело в глазах. Во взгляде самозванца он не увидел ничего, кроме дикого, отчаянного ужаса. Разбойник был сейчас в таком состоянии, что вряд ли до него дошел бы смысл обращенных к нему слов. Да и что ему сказать?! В голову, как назло, не шло ничего дельного. Отмир почувствовал, как где-то в глубине разума холодным сгустком шевельнулось отчаяние. Недостойное мужчины, бесполезное чувство понемногу охватывало душу Отмира, ломая волю, заставляя забыть о чести и безропотно отдаться на милость злой судьбы. Илана… Один взгляд на беззащитное горло сестры, и Отмир снова пришел в себя. Накатившая было слабость в мгновение ока сменилась ледяной яростью. Княжич до боли в пальцах сжал рукоять меча. Если что… если хоть одна царапина! Этот подонок пожалеет, что родился на свет!

Отмир уже открыл рот, собираясь оповестить самозванца о своем решении, но ведун его опередил.

— Отпусти ее, — спокойный, уверенный голос ведуна прозвучал, как гром среди ясного неба.

— Не подходи! — взвизгнул самозванец. — Не подходи, не то порешу девку!!!

У Отмира екнуло в груди, но уже через мгновение он с удивлением заметил, что взгляд разбойника принял более-менее осмысленное выражение. Похоже, слова ведуна подействовал на душегубца отрезвляюще. А ведь тот ничего особенного пока и не сказал…

— Отпусти, — повторил ведун.

— А кто ты такой, чтобы мне указывать? — уже спокойнее осведомился тать.

Рука разбойника перестала дрожать. Отмир украдкой перевел дух: по крайне мере теперь можно было не опасаться, что перепуганный насмерть подонок ненароком дернется и, сам того не желая, полоснет Илану по горлу.

— Прохожий, — спокойно ответил ведун. — Желающий тебе добра.

— Вали-ка ты отсюда, прохожий, — посоветовал самозванец, нервно сглотнув. — И этого… — он кивнул на Отмира. — с собой забери!

Отмир снова забеспокоился: в тоне тощего появилось слишком уж много самоуверенности. Это было не к добру…

— А то вот я сейчас… — тощий с глумливой ухмылкой надавил лезвием на шею Иланы. Княжна не издала ни звука, хотя по ее белой коже медленно поползла капелька крови. Отмир, не в силах дальше владеть собой, рванулся вперед. Он успеет! Должен успеть!..

В следующее мгновенье он с удивлением и досадой понял, что рывок произошел лишь в его воображении, на самом же деле он не сдвинулся с места.

— Замри! — окрик ведуна опередил Отмира всего на миг, но и этого оказалось достаточно. Низкий, утробный, какой-то нечеловеческий голос сковал тело невидимыми, неощутимыми оковами. Не подчиниться было нельзя. И Отмир подчинился, увидев с облегчением, как замер с полуоткрытым ртом самозванец.

— Брось нож, — все тем же «не своим» голосом приказал ведун.

Не в силах пошевелиться, Отмир, не мигая, смотрел, как мгновенно растерявший всю свою самоуверенность самозванец, не спуская с ведуна пустого, бессмысленного взгляда, разжал побелевшие пальцы и выронил нож.

Ведун медленно подошел, осторожно взял Илану за плечи и отодвинул ее в сторону от тощего. Княжна послушно переступила. Она смотрела широко раскрытыми глазами сквозь ведуна и, казалось, совершенно не понимала, где она находится и что с ней происходит. Ее руки, удерживавшие на груди остатки рубашки, безвольно опустились.

Ведун не удостоил открывшееся зрелище даже мимолетным взглядом (чем заслужил уважение и признательность Отмира) и снова повернулся к тощему. Тот вдруг обмяк, как тряпичная кукла, бухнулся на колени и свесил голову.

— Пощади… — проблеял он дрожащим голосом.

— Встань, — велел ведун.

Самозванец медленно поднялся, превозмогая дрожь в коленях. Поднять голову он не решился, ожидая неминуемого удара и смерти.

— Смотри в глаза.

Тощий с трудом поднял голову. Губы его дрожали.

— Если ты еще не понял: я — ведун.

Самозванец глотнул. Острый кадык дернулся и замер где-то на полдороге.

— Я отпускаю тебя.

Отмир не поверил своим ушам. Глаза тощего загорелись слабой надеждой на невозможное.

— Иди и передай всем своим, кого успеешь встретить: пусть бросают это дело. Мстить мы не будем. Но те, кто не уймется, повторят судьбу твоих дружков или твою собственную судьбу. Запомнил?

Тощий, все еще не веря своей удаче, быстро закивал.

— Передашь слово в слово, — жестко приказал ведун. — Ступай.

Этого Отмир стерпеть не мог. Выродок, после того, что он сделал с Иланой, не должен был остаться в живых. Тощий недоверчиво попятился, а потом, втянув голову в плечи, медленно повернулся к ведуну спиной. Отмир, сжав рукоять меча, шагнул вперед.

— Стой! — приказал ведун. Оба замерли.

Ведун шагнул к разбойнику и несильно ткнул его кончиками пальцев куда-то под левую лопатку. Тощий вздрогнул и покачнулся. Но, вопреки его страхам и надеждам Отмира, с ним не случилось ничего худого. Постояв немного и не дождавшись других распоряжений, тощий, с трудом переставляя негнущиеся ноги, медленно побрел по тропе в сторону дороги.

Не успел он пройти и десяти шагов, как Отмир окончательно пришел в себя.

— Ты отпустил его, ведун, — угрюмо процедил он. — Но я не обещал дарить этому подонку жизнь!

Тощий споткнулся на ровном месте и чуть не упал.

— Подожди, княжич, — ведун поднял руку. — Догнать его ты, если захочешь, всегда успеешь. Сначала выслушай меня.

Стоявшая до этого неподвижно Илана застонала и безвольно опустилась на землю. Отмир бросился к ней. Споры были на время забыты.

— Как ты, сестренка? — Отмир схватил Илану за плечи и с тревогой заглянул ей в глаза. Зрачки княжны были неестественно расширены, ее бил озноб.

— Не знаю, — прошептала Илана стягивая на груди остатки рубашки. — Не понимаю, что со мной…

Из пореза на ее шее продолжала сочиться кровь.

— Тебе нужно в замок, к лекарю, — Отмир оглянулся, ища газами своего коня.

— Княжич, — подал голос ведун. — Подожди немного, не тормоши ее. Через пару минут она придет в себя.

— У нее кровь! — не оборачиваясь, бросил Отмир.

— Если позволишь, я могу помочь, — предложил ведун.

Отмир бросил на него оценивающий взгляд. Он слышал о том, что произошло два дня назад во дворе замка. Покалеченного, а потом исцеленного ведуном ратника самым тщательным образом осмотрел потом княжеский лекарь и не нашел у парня ровным счетом никаких повреждений. С другой стороны, Влад — а он видел все своими глазами, — уверял Отмира, что рука и плечо было, самое малое, вывихнуто, да так неудачно, что пользоваться рукой в полную силу он смог бы хорошо, если через неделю. Отмир знал, что бабка, вырастившая Влада, была знахаркой, и сам он неплохо разбирался в таких делах, так что не доверять словам десятника не было никаких оснований…

Что ж, если ведун сможет остановить кровь, в этом, наверное, не будет ничего плохого, решил Отмир. Он слегка отстранился от Иланы, не отпуская ее плеч.

Ведун присел рядом на корточки и осторожно приблизил ладонь к шее девушки. Илана вздрогнула и испуганно уставилась ему в глаза. Отмир стиснул зубы, но сдержался — не оттолкнул ведуна сразу. Тот ободряюще улыбнулся княжне:

— Все хорошо, — и приложил ладонь к порезу. Илана не спускала с ведуна глаз, и во взгляде ее мешались страх и удивление, к которым понемногу добавлялся какой-то недоверчивый интерес.

«Как бы грязи не занес!» — мелькнуло в голове у Отмира. Но ведун уже убрал руку от шеи девушки и, поднявшись, отступил в сторону.

— Все.

Отмир недоверчиво осмотрел шею сестры. Кровь больше не шла и, кажется…

Отмир осторожно коснулся пальцем того места, где только что кровоточил порез, стер кровь. И точно: пореза не было и в помине. Гладкая кожа, перепачканная будто бы невесть откуда взявшейся кровью.

Отмир нахмурился. Колдовство. Богопротивное дело.

А с другой стороны, некоторые деревенские знахарки тоже умели вот так останавливать кровь. Ну, может, только не так быстро и не так бесследно исчезали под их руками чужие раны. И жрец никогда не говорил, что видит в их делах что-то противное воле Богов. Так что, может, обошлось и без колдовства? Отмир решил, что ничего не скажет Инциусу. Ведуну охота — пусть рассказывает, а он промолчит.

Княжич помог сестре подняться на ноги. Илана все еще дрожала, но с лица ее понемногу сходила мертвенная бледность. Услышав за спиной виноватое ржание, Отмир оглянулся. Его конь, стоявший на тропе в десяти шагах от княжича, покосился на мертвых разбойников и нерешительно стукнул копытом.

Ведун негромко свистнул и протянул руку. Отмир не поверил своим глазам: его норовистый Орлик, к которому отваживался подойти не всякий конюх, не говоря уж о ком другом, без колебаний приблизился к ведуну и доверчиво ткнулся носом ему в плечо. Илана, увидев это, удивленно заглянула брату в глаза. Не знающий, что и думать княжич почувствовал укол ревности.

Не глядя на ведуна, Отмир перехватил повод и вскочил в седло, потом легко подхватил с земли Илану и посадил ее перед собой. Бросив взгляд в дальний конец просеки, княжич убедился, что тощий самозванец уже скрылся из виду и недовольно нахмурился. Впрочем, ведун был прав: далеко этому разбойнику все равно не уйти…

— Не трогай его, княжич, — негромко проговорил ведун. — Пусть уходит.

— За то, что он сделал, полагается смерть, — хмуро отрезал Отмир. Он досадовал на себя за то, что случайным взглядом выдал свои чувства и позволил ведуну догадаться о его замыслах.

— Он уже считай, что мертв, — неожиданно сообщил ведун. — Ему осталось жить неделю, самое большее — десять дней. А потом — нехорошая, страшная смерть. Такая, какую тебе никогда для него не придумать.

Отмир недоверчиво посмотрел в глаза ведуну, но спрашивать объяснений не стал. Положа руку на сердце, ему не очень хотелось их слышать.

— Ты сказал, чтобы он передал твои слова своим, — медленно проговорил Отмир. — Значит, таких, как эти… — княжич скривился. — …много? Ты знаешь других?

— Встречаться до сего дня не приходилось, но слышал немало, — ведун криво усмехнулся. — Этакое братство подонков. Времена сейчас неспокойные: нежить звереет день ото дня все сильнее, с нелюдью у людей отношения разладились, да и вообще… Вот эти добры молодцы и пользуются моментом. Уж не знаю, как они сговорились и до такого додумались, а только действуют складно и с размахом. Бродят вот такими небольшими отрядами по селам и городкам, называются ведунами и предлагают местным жителям избавление от чудовищ. Плату, естественно, берут вперед. Ну а дальше… — ведун развел руками. — Ищи ветра в поле. Опять, таки, сам видел, если случай подворачивается, то и разбоем эти молодцы не побрезгуют. И тут слава ведовская им на руку играет. Это ты вот такой строптивый оказался, а другой сорок раз подумает: лезть ли в драку с ведуном, или лучше добром откупиться да жизнь свою сберечь. А этим недоноскам только того и надо! И главное, за руку их никак не схватишь — следы они заметают умело, обличье часто меняют, чтоб в другой раз на одном и том же не попасться. И главное, слаженно работают — в одно место два раза с похожей сказкой не придут. И есть у нас все основания думать, что заправляет всем этим непотребством небольшая кучка вожаков, которые все ниточки в руках держат, направляют таких, как эти, в нужные места и свою долю с каждого обмана имеют. Ищем мы их, но пока найти не можем. Но если есть они, найдем обязательно. А то ведь совсем нехорошо получается: нас и раньше-то простые люди не шибко любили, а теперь в некоторых селах чуть не кольями встречают.

Ведун вздохнул. Без особого, впрочем, сожаления.

— Так что, княжич, если ты сейчас его убьешь, то только услугу ему окажешь — избавишь от лютой смерти. А доберется он до своих — будет им урок. Может, кто и задумается, а на худой конец хоть глупостей натворит со страху да себя раскроет.

— Так тем более не следовало его отпускать, — буркнул Отмир. — На дыбе-то враз рассказал бы, и кто вожаки, и где их искать! А нет, так и каленым железом можно…

Илана вздрогнула, и Отмир тут же пожалел о своих последних словах.

— Нет, — ведун покачал головой. — Он слишком мелкая сошка. Такие о вожаках знают еще меньше нашего. Так что ничегошеньки он бы тебе не рассказал, хоть ты насмерть его запытай!

— А тебе откуда это ведомо? — подозрительно прищурившись, поинтересовался Отмир.

— Да уж ведомо! — ведун неопределенно пожал плечами, а глазами украдкой показал Отмиру на сестру. Дескать, может, хватит при девке такие разговоры разговаривать?

Отмир подумал, потом нехотя кивнул и тронул каблуками бока коня. Орлик мотнул головой и зашагал в сторону дороги. Проехав десяток саженей, Отмир оглянулся на ведуна. Тот стоял на месте и молча оглядывал мертвецов. Сердце Отмира сжалось в недобром предчувствии. Интересно, что ведун собирается делать с трупами? В общем-то, с этими… Отмир брезгливо поморщился, пусть бы делал что хотел, но не в двух же шагах от замка!

— Ты идешь?

Ведун внимательно посмотрел на Отмира, вздохнул.

— Нужно их упокоить.

Отмир остановил и развернул коня. Ему показалось, что он ослышался.

— Ты собираешься разводить Возносящий Огонь для этих… для этой падали? — удивленно спросил он. Илана укоризненно толкнула брата локтем.

— Дело не в Огне, княжич, — покачал головой ведун. — Просто негоже бросать их вот так. Ни к чему нам самим приучать здешнюю нежить ко вкусу человеческого мяса. Да и вообще…

— Я пришлю людей, их закопают, — предложил Отмир.

— Нет, — ведун снова покачал головой. — Я сам.

— Я хочу знать, что ты собираешься делать! — Отмир упрямо нахмурил брови. Он чувствовал, как в нем закипает злость — не хватало еще, чтобы души этих выродков попали в Вышний Мир!

— Главное не что, а как, — помолчав ответил ведун. — На худой конец, можно сделать и по-твоему. Уздольцы закапывают своих мертвецов в землю, а, по крайней мере, двое из этих были из Уздолья…

— Тогда какая разница, кто их закопает? — раздраженно осведомился Отмир. Он все еще не хотел оставлять ведуна одного с мертвецами, хотя и сам не мог понять — почему?..

— Разница есть, княжич, — твердо проговорил ведун. — Твои люди закопают их как падаль. А этого делать нельзя. Во всяком случае не в этот раз. Я не могу такого допустить. Мы с ними теперь связаны — их кровь на моих руках. Мертвым все равно, сгорят их тела в огне или сгниют в земле, им важны не наши действия сами по себе, а то, с каким настроением они совершаются.

Отмир недовольно нахмурился. Он чувствовал, что слова ведуна пусть и неявно, в каких-то трудноуловимых оттенках смысла, но все ж таки противоречат учению жрецов. А слушать богохульства Отмир сейчас был совсем не расположен.

— Мертвым нужно наше уважение и почитание, — продолжал между тем ведун. — Хотя, пожалуй, нам это нужно не меньше…

— Ведун, ты сам слышишь, что говоришь?! — удивленно воскликнул княжич. — Ты предлагаешь мне почитать и уважать скотов, которые чуть не убили мою сестру и меня самого?!

— Да ни в коем разе! — ведун пожал плечами и энергично помотал головой. — Ты просто не понял, княжич! Скотов, о которых ты говоришь, уже нет, они остались лишь в твоей памяти. А я предлагаю тебе уважать МЕРТВЫХ. Да нет, даже и не предлагаю, просто прошу — не мешай!

Отмир сидел, угрюмо набычившись, и исподлобья смотрел на ведуна.

— Это хорошо, княжич, что ты к жизни чужой уважение имеешь, — продолжил ведун. — Убивать без особой нужды гнушаешься. Хотя, конечно, до правильного понятия этой самой нужды тебе еще далеко… Ну да ладно, это дело наживное, коли уж встал на правильный путь — дойдешь. А плохо то, княжич, что не имеешь ты уважения к Смерти. К живым можно по-разному относиться, Жизнь все перемелет. И в пресечении чужого бытия особой беды нет, потому как жизнь наша мимолетна, и все мы так или иначе в смерти уравняемся. Кто раньше, кто позже. Жизнь дается на время, княжич, а вот Смерть — это уже навсегда. Смерть это великая сила, которая над всеми нами беспредельную власть имеет. И уважать ее нужно не меньше, чем Жизнь. А то и больше. Потому как тому, кто к Смерти почтения не имеет, и Жизнь вряд ли мила будет. А кто со Смертью подружится, тот и силу возымеет, в ней заключенную, да и к Жизни поближе прочих будет… Так что езжай, княжич, и людей своих сюда не присылай. Я сам все сделаю.

У Отмира по спине пробежал холодок. Странные вещи говорил ведун. Странные и страшные. По-разному люди к смерти относились: Инциус говорил о ней с покорностью и почтением, ратники отцовские с веселым презрением, остальные — со страхом. Но вот таких, кто бы со Смертью дружбу водил, Отмир пока еще не встречал. Оттого, видать, и запали ему в душу слова ведуна.

И потому еще запали, что сказаны они были по-особому. Вроде и обычным голосом говорил ведун, а только показалось вдруг Отмиру, что ощутил он на своем лице невесомое дыхание близкой смерти. Будто полыхнуло у него перед глазами пламя Возносящего Огня. Только обжигало это пламя не жаром, а ледяной стужей…

Отмир тряхнул головой, отгоняя наваждение. Ничего не случилось вокруг: по-прежнему светило солнце, щебетали птицы, теплый ветерок ласкал кожу. И все же что-то изменилось. Отмир не понимал что, но чувствовал, что мир стал другим.

Илана осторожно коснулась его руки. Ее пальцы были холодны как лед. Отмир окончательно очнулся и с тревогой посмотрел в лицо сестре. Илана была бледна, но глядела без страха. Отмир улыбнулся, постаравшись, чтобы улыбка вышла спокойной и уверенной. Потом, стараясь не смотреть на ведуна, он развернул коня, и тот сам, без понукания, быстрым шагом пошел прочь от места недавнего боя.

Уже выезжая с просеки на каменные плиты дороги, Отмир сделал над собой усилие и оглянулся.

Ведун стоял среди мертвых тел и, сложив руки на груди, смотрел вслед княжеским детям. Было далеко для того, чтобы быть уверенным, но Отмиру показалось, что он видит скользящую по губам ведуна холодную улыбку…

Проехав по дороге три десятка саженей, Отмир снова направил коня по едва приметной тропинке в заросли: Илана попросила остановиться у какого-нибудь ручья — смыть грязь да и просто привести себя в порядок. Хоть немного. Ехать в замок чумазой и растрепанной ей не хотелось. Отмиру, впрочем, тоже. Он понимал, что теперь их одиноким прогулкам пришел конец — после того, что случилось, отец не выпустит их кататься даже вокруг замка. По крайней мере до тех пор, пока не уляжется вся эта кутерьма с оборотнем. Жаль, но ничего не поделаешь…

Отмир остановил коня у первого же попавшегося ручья, благо в окрестностях замка их было немало. Илана отошла немного вверх по течению и, сбросив одежду, вошла в воду. Отмир остался караулить за кустами.

Укрытый от солнечного света переплетением дубовых крон ручей имел в ширину десяток локтей. Течение почти не ощущалось. Прозрачная вода, сквозь которую было видно земляное дно с редкими водорослями, была теплой и в самом глубоком месте доходила княжне до середины бедра. Илана присела, а потом, подумав, зажала нос и окунулась в воду с головой. Ей казалось, что она все еще чувствует на себе прикосновение липких рук лже-ведуна, а от ее кожи пахнет его вонючим потом. Просидев, придерживаясь за торчащий из дна скользкий корень, под водой, насколько хватило дыхания, Илана встала, тряхнула головой, разбрасывая брызги, и, пригладив волосы, направилась к берегу. Конечно, нельзя сказать, что как следует вымылась, но делать нечего — придется потерпеть до замка. Согнав ладонями воду с кожи, Илана зябко поежилась. В лесу было тепло, но на нее временами все еще накатывали волны нервной дрожи. Девушка криво усмехнулась — погуляли, называется!

С замиранием сердца (она, конечно, уже не так боялась крови, как в детстве, но все же…) осмотрев себя, Илана убедилась, что серьезно не пострадала — так, несколько неглубоких царапин, ссадины на локтях и коленях, ну еще синяк на плече — вот, в общем-то, и все. Конечно, лица своего Илана не видела, а лесная тень не давала как следует рассмотреть отражение в ручье, однако на ощупь и просто по ощущениям девушке показалось, что лицо в основном осталось целым. Хоть в этом повезло! Вылетев так, как она, на полном скаку из седла, можно было запросто свернуть себе шею. Так что, считай, дешево отделалась!

Вспомнив боль, причиненную ей ножом уздольца, Илана подняла руку и осторожно, кончиками пальцев, ощупала шею. Странно — совсем никакого следа, а ведь она чувствовала, как стекает по коже теплая кровь, и была уверена, что на шее остался глубокий порез. Что же такое сделал с ней этот ведун?! Илана вспомнила его взгляд и задумчиво покачала головой: такого взгляда она до сей поры не видала ни у кого из знакомых ей людей. Смотришь в его глаза и весь остальной мир как будто исчезает… Девушка улыбнулась уголками губ: а интересно, как бы он выглядел без этих шрамов на лице?

Тряхнув головой, Илана отогнала глупые мысли и оглядела свою одежду. Оглядела и почувствовала, что одеваться в эти грязные, изодранные тряпки ей совсем не хочется. Однако деваться было некуда. Илана кое-как отряхнула пыль со штанов, ополоснула в ручье сапожки, хотя больше всего ее огорчала, конечно же, рубашка. Разорванная спереди почти на всю длину, вся в пятнах грязи и раздавленной зелени, она совсем не походила на наряд благородной княжны. Тем не менее выбора, опять-таки, не было. Илана, вздохнув, влезала в остатки рубашки, сколола их на груди чудом уцелевшей заколкой из прически и, оглядев себя, решила, что выглядит из рук вон плохо. Настроение у княжны совсем испортилось.

Подумав, Илана решила, что им с братом придется как следует поломать голову, чтобы придумать, как поубедительнее соврать стражникам у ворот. Вопросов ведь наверняка будет целый воз: уехали чуть свет на двух лошадях прогуляться, а вернулись на одной, да еще в таком виде, будто на них напала стая одичалых котов. Как такое объяснишь? Только сейчас вспомнив про свою кобылу, Илана всхлипнула от жалости. Она помнила свою Звездочку совсем еще маленьким жеребенком и очень ее любила, разговаривала с ней как с подружкой, старалась побаловать чем-нибудь вкусненьким. А теперь… Илана почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Кто теперь глянет внимательным черным глазом, толкнет лбом в плечо, ткнется доверчиво носом в ладонь? И главное — за что? Ладно, они с братом, но кобыла-то в чем перед ними виновата? Вот ведь зверье поганое!

Всхлипнув еще пару раз, Илана вытерла слезы и прерывисто вздохнула. Мысли ее вновь вернулись к страже. Что же такого им соврать? Хотя… Девушка горестно скривила губы. Рано или поздно отец все равно узнает, не от них с братом, так от ведуна — тому-то с чего молчать? И тогда прощайте, конные прогулки! А уж ее-то, может статься, и вообще престанут выпускать из замка, а то и в замке станут за ней следить — так, для порядка. С отца станется! Он то, казалось, напрочь забывал о существовании дочери, а то вдруг ни с того, ни с сего окружал ее таким отстраненно-неусыпным вниманием, что ни вздохнуть, ни охнуть! Вот прикажет, как бывало, няньке да служанкам глаз с нее не спускать, так ведь те со страху-то и не спустят! Почувствовав, как зашлось сердце, Илана прижала кулачки к груди. А как же тогда… Нет, это уж совсем никуда не годится!

Где-то чуть выше по течению плеснула вода в ручье. Илана подскочила как ужаленная и, резко развернувшись всем телом, вперила взгляд до предела распахнутых глаз туда, откуда, по ее мнению, донесся подозрительный звук. Плеск больше не повторился, и княжна, понемногу успокоившись, вымученно усмехнулась. Вот уж верно говорят: пуганая ворона куста боится! Теперь ей наверняка еще долго в каждом шорохе будут слышаться шаги душегубцев да лихоимцев. А ведь поди всего и делов-то — любопытная лесная вила решила взглянуть, кто это плещется в ее ручье! Илана покачала головой и, вздохнув, шагнула к кустам, за которыми ждал Отмир. Княжич встретил сестру тревожным взглядом, но, увидев улыбку у нее на лице, облегченно улыбнулся в ответ.

Выбравшись из леса, княжеские дети с удивлением увидели, что на дороге их поджидает ведун. Княжич отметил про себя, что их спаситель не потратил много времени на отдание последних почестей мертвецам. Интересно, что он успел сделать с телами за такой малый срок? Подумать-то Отмир об этом подумал, но вслух спрашивать не стал, поскольку крепко подозревал, что ответ ведуна — буде он вообще ответит, — не укрепит его душевного спокойствия. А так — меньше знаешь, крепче спишь.

— Ну, как вы? — участливо поинтересовался ведун.

Илана поправила на груди рваную рубашку и, неопределенно пожав плечами, слабо улыбнулась.

— Да вроде ничего…

Встретившись взглядом с ведуном, Илана сразу же опустила глаза. В его присутствии она ощутила странную робость, и, пожалуй, не удивилась бы, узнав, что и Отмир чувствует нечто подобное. А в голове вновь промелькнула давешня мысль: каким было бы лицо ведуна, не будь на нем уродливых шрамов? Судя по уцелевшей половине…

— С нами все нормально, — хриплым голосом поддержал сестру Отмир.

— Ну и ладно, — ведун с улыбкой кивнул и развернулся, собираясь уходить.

— Ведун, — окликнула его Илана, сама удивленная собственной смелостью.

— Да? — на лице обернувшегося ведуна не промелькнуло ни тени удивления.

— Можно тебя попросить? — Илана почувствовала, что неудержимо краснеет, но головы не опустила и глаз не отвела.

— Проси, — разрешил ведун. — Обещаю, что постараюсь выполнить твою просьбу.

— Ты… не говори ничего отцу о том, что сегодня случилось! Ладно?

— Да я и не собирался, — пожал плечами ведун. — Только сами-то что говорить будете? — поинтересовался он, окинув княжеских детей красноречивым взглядом.

— Да мало ли! — встрял в разговор повеселевший княжич. — Придумаем что-нибудь!

Слова ведуна принесли Отмиру некоторое облегчение. Ему и самому не хотелось говорить отцу о случившемся. Признавшись в том, что они нарушили запрет Рольфа и, отъехав далеко от замка, подвергли свои жизни смертельной опасности, трудно было рассчитывать на вспышку отеческой любви, в существовании которой Отмир так недавно уверял сестру. По словам ведуна (а у Отмира не было оснований ему не верить), самозванцы второй раз в одно место не сунутся, тем более туда, где они получили такой урок, как сегодня. Значит, с этой стороны опасность им больше не грозит. А раз и Илана не хочет, чтобы отец узнал о нынешнем происшествии, так, может, и правда не стоит поднимать из-за этого шум? Тем более, что Отмир уже решил для себя, что так далеко от замка, как сегодня, они больше не заедут. По крайне мере до тех пор, пока ведун не разберется с оборотнем. А отец, коли узнает правду, наверняка пошлет погоню за уцелевшим доходягой и, значит, порушит все планы ведуна. Нехорошо получится…

— Скажем, например, что кобыла понесла, — предложил Отмир. — Илану выбило веткой из седла, она упала в куст, ну и…

— А если кто-нибудь найдет Звездочку? — опустив голову, тихо проговорила княжна. — А у нее в шее нож…

— Насчет этого не беспокойтесь, никто ничего не найдет, — пообещал ведун.

— Точно? — в один голос недоверчиво переспросили брат и сестра.

— Точнее не бывает, — ведун уверенно кивнул. — Можете говорить в замке все, что сочтете нужным, не заботясь о следах. А мое дело — сторона. Я вас сегодня не встречал, вы меня не видели!

От слов ведуна, уверявшего в том, что он УЖЕ успел уничтожить ВСЕ следы происшедшего на лесной прогалине, у Отмира по спине пробежал холодок. Он нерешительно переглянулся с сестрой, не зная, что сказать в ответ. Между тем ведун, не дожидаясь благодарностей, молча прошел мимо и, нырнув в заросли, скрылся из виду. А Отмир и Илана остались с открытыми ртами глядеть ему вслед.

Кусты шелохнулись и замерли так, будто и впрямь не было мгновенье назад на дороге никакого ведуна…

Глава 13

Егор, как обычно, сидел на своем излюбленном месте, на берегу реки. Приход ведунов, за которыми втайне от родителей и без особого успеха пытались исподтишка следить все деревенские мальчишки, не произвел на него особого впечатления, и своим привычкам он не изменил.

День выдался пасмурный. Низкие серые тучи проплывали над лесом, едва не задевая верхушки деревьев. Не по-летнему холодный ветер, налетая злыми порывами, морщил неспокойную водную поверхность, заставляя реку сильнее обычного плескаться в берега.

За спиной Егора хрустнул сучок. Он не подпрыгнул, даже не вздрогнул от неожиданности, а спокойно оглянулся через плечо.

В пяти шагах от него, привалившись плечом к стволу одинокой кривой березы, стоял один из ведунов. В руках он держал половинки сломанного прутика. «Нарочно сломал, — догадался Егор. — И ведь как подкрался — я даже шороха не услыхал!».

— Привет, — уронив обломки прутика, ведун шагнул к Егору. Тот медленно поднялся на ноги.

— Привет…

— Тебя как зовут? — поинтересовался ведун, остановившись в шаге от Егора.

От ведуна пахло чистой холстиной и какими-то травами. Его светло-зеленые, кошачьи глаза смотрели спокойно и доброжелательно. Он двигался нарочито медленно, наверное, чтобы ненароком не спугнуть Егора. Заметив это, тот подумал, что, пожалуй, не испугался бы, даже прыгни сейчас на него ведун с обнаженным мечом.

— Егором зовут. А тебя?

— Меня? — по лицу ведуна скользнула тень улыбки. А может, Егору это только показалось. — Меня зовут ведуном. Не согласишься ли ты, Егор, ответить на пару моих вопросов?

— Ну, а чего ж не ответить? — Егор равнодушно пожал плечами. — Спрашивай, что знаю — скажу.

— Сколько тебе лет?

— Осенью будет четырнадцать, — ответил Егор и, чуть подумав, добавил: — Если доживем.

— Доживете, — ведун по имени «ведун» с улыбкой кивнул. — А родители у тебя есть?

— Мать умерла давно, а отец… — Егор отвернулся в сторону. — Отца прошлой зимой медведь задрал.

— Вот как… — ведун перестал улыбаться, вздохнул. — Ты это видел?

— Что видел? — Егор не сразу понял, о чем его спрашивают.

— Как медведь напал на твоего отца, — не пряча глаз, твердо проговорил ведун.

Странный вопрос. Тревожный. Егор зябко поежился. Душу его понемногу охватывало смутное беспокойство, непонятные речи ведуна ни с того, ни с сего стали его раздражать. И какое тому, в самом деле, дело до того, что он там видел, а чего не видел?! Чего суется…

Егор набычился, но потом еще раз глянул в глаза своему непрошенному собеседнику, и что-то в их выражении подсказало ему, что лучше все-таки ответить.

— Видел! — нехотя буркнул Егор.

Ведун снова вздохнул и, не спуская с Егора рассеянного взгляда, покивал каким-т своим мыслям.

— И последний вопрос. Скажи, Егор, тебе никогда не хотелось уйти из этой деревни? Пожить другой жизнью, посмотреть мир?

Егор поднял взгляд к сумрачному небу и невесело усмехнулся.

— Последнее время только этого и хочу…

Опустив глаза, Егор обнаружил, что ведун исчез. До ближайших кустов, в которых мог бы спрятаться взрослый человек, было шагов тридцать, и Егор был уверен, что за те несколько секунд, что он смотрел в небо, ведун никак не успел бы до них добежать. Странно все это…

Егор равнодушно пожал плечами и, повернувшись к реке, снова сел на теплую землю. Добежал ли ведун до кустов, провалился ли сквозь землю — ему-то, Егору, какое до этого дело?

Никакого…

Глава 14

Омытая пролившимся незадолго до полудня коротким теплым дождичком листва вековечного леса радовала глаз свежей зеленью. Ослепительно голубое небо струило на это застывшее зеленое море безмятежно ласковый свет. В оглушительное стрекотание кузнечиков, раззадорившихся в прогретой полуденным солнцем траве, плавно вплелось далекое кукушечье кукование.

— Кукушка, кукушка, сколько мне жить? — негромко поинтересовался ведун. Будто услышав вопрос, птица испуганно смолкла, успев выкрикнуть лишь короткое «Ку…».

Ведун усмехнулся и, выплюнув изжеванную травинку, широко зевнул.

— Ну и ладно…

Он сидел, привалившись спиной к стволу, в тени молодого дубка на склоне одного из холмов, окаймлявших небольшую долину, приютившую деревеньку подручников князя Рольфа. Деревенька, насчитывающая едва ли три десятка домов, расположилась по обоим берегам узкой речушки. Из труб к безоблачному небу поднимались тонкие струйки полупрозрачного дыма. По дорожке вдоль реки два мужика тащили куда-то солидных размеров бревно. На краю деревни бабы стирали на мостках белье, а чуть поодаль совсем крошечные, голоштанные ребятишки пытались удить рыбу. Еще дальше торчал могучий частокол, огораживающий площадку с Главным Жертвенником. Вопреки обычаям, Малого Жертвенника в центре деревни заметно не было. Очевидно, в силу своей малочисленности жители решили обойтись без него.

На дальней от ведуна опушке окружавшего деревню леса появились семеро княжеских ратников. Посовещавшись о чем-то, они разделились: трое двинулись к замку, остальные — в ту сторону, где за холмом располагались деревенские поля и покосы.

— Как полагаешь, это знак?

Ведун неторопливо повернул голову. Придерживаясь руками за стволики молодых деревьев, к нему спускался по склону Инциус. Жреческий плащ со знаками кастовой принадлежности он сменил на более подходящий для прогулок по лесному бездорожью наряд: холщовую рубаху и кожаные штаны, заправленные в мягкие сапоги. Поверх рубахи на плечи жреца был наброшен простой бурый плащ. Волосы Инциус собрал в хвост на затылке, и сейчас он больше походил на старшину охотничьей артели, чем на жреца высокой ступени посвящения.

— Ты о чем? — ведун сделал вид, что не понял вопроса.

— Да о кукушке.

— А как же! — ведун, потянувшись, глянул в ласково сияющее сквозь просветы в листве небо. — Все, что происходит вокруг нас — это знаки. Нужно только суметь правильно растолковать их окружающим, и всегда будешь в выгоде!

— Все бы вам, ведунам, насмешничать, — неодобрительно проворчал жрец.

— У тебя хороший слух, жрец, — заметил в ответ ведун. — Услышал, как я разговариваю с кукушкой, с полусотни шагов.

— А у меня и зрение будь здоров, и вообще я еще очень даже ничего! — с мало подходящей к его старческому виду молодецкой удалью пробежав последние шаги по косогору, жрец затормозил, упершись руками в ствол дерева, под которым расположился ведун. — А подобраться незамеченным мне, значит, не удалось?

— Извини, — развел руками ведун.

— Не будешь возражать, если я присяду? Не помешаю?

— А чего ж, садись, — великодушно разрешил ведун. — В ногах правды нет. Побродить вышел?

— Нет, — опустившись на землю, честно признался Инциус. — Тебя искал. Поговорить мне с тобой надо.

— Опять?! — ужаснулся ведун, закатив глаза. — Что ж так часто-то?! Позавчера ведь только беседовали! Ты, никак, решил перековать меня в свою веру? Или заговорить до смерти?

Инциус ответил на подначку ведуна кислой улыбкой.

— Не договорили мы с тобой…

— Ну что ж, — вздохнул посерьезневший ведун. — Давай договорим.

Какое-то время они сидели в молчании, а потом жрец заговорил:

— Когда-то под рукой Рольфа было четыре десятка деревень, каждая побольше этой раза в три.

— И куда все это делось? — равнодушно поинтересовался ведун. Чувствовалось, что спросил он лишь для поддержания разговора, потому что был уверен: от него ждут этого вопроса. Жрец наверняка это понял, но вида не подал.

— Рольф распродал все свои земли, и люди ушли под руку другим князьям. Здесь, — он кивнул на деревню, — все, кто остался.

— Учитывая, в какую даль им пришлось идти за своим князем, и то, что я слышал о его характере, странно, что остались хотя бы эти, — все так же равнодушно ответил ведун. Инциус неодобрительно пожевал губами.

— Может, Рольф и крут нравом, но он справедлив. И его подручники всегда были за ним, как за каменной стеной.

— А еще, что князь Рольф неслыханно щедр, — в тон жрецу продолжил ведун. — Его дружинники, по слухам, получают такую же плату, как и царские ратники. А за те деньги, что были обещаны за мою работу, можно было бы вызвать из столицы ватагу Чистильщиков с придворными жрецами в придачу, и через недельку они заодно с оборотнем подчистую извели бы в округе всю нежить и нелюдь! Однако князь по непонятным причинам предпочел обратиться к ведунам… — ведун умолк и вопросительно уставился на жреца.

— Вижу, ты много знаешь о князе Рольфе, — сухо заметил Инциус. Ведун промолчал в ответ.

Жрец нерешительно пожевал губами, вздохнул, собираясь с духом и, наконец, решился:

— Скажи, ведун, что ты собираешься делать с оборотнем?

— А с чего ты взял, что это именно оборотень? — неожиданно спросил ведун. — Уж во всяком случае, кузнеца убил точно не оборотень. Оборотни не обгладывают трупы!

— Может, его обглодали уже потом? — хмуро буркнул жрец.

— Ох, темнишь ты, Инциус! — ведун со вздохом покачал головой. — Ведь наверняка не хуже моего знаешь, что ни одна, даже самая тупая, злобная и голодная тварь, что из живых, что из нежити, не подойдет ближе чем на десять саженей к жертве оборотня!

— Так что, по-твоему, оборотня здесь нет? — в голосе жреца прозвучала едва уловимая нотка надежды.

— Да нет, есть, — наперекор самому себе вздохнул ведун. — Тех стариков и их внучку убил уже оборотень.

— Значит, я не ошибся, — Инциус обреченно покивал. — Это не волколак…

— Нет, — покачал головой ведун. — Разоренный дом в деревне — это работа оборотня. Точно. Нежить у вас здесь, конечно, понаглее, чем на западе, но такое ни одному волколаку не по зубам. Даже если он и не один. Это оборотень.

— Ну что ж… — жрец бросил на ведуна быстрый внимательный взгляд. — Коли так, что будешь с ним делать?

— Поймаю и посажу на цепь у ворот замка, — равнодушно пожав плечами, ответил ведун. — Пусть караулит!

Жрец сверкнул глазами, но сдержался. Ведун это заметил и оценил.

— Прости, Инциус, но какой смысл задавать пустые вопросы? Я убью его, что еще я могу сделать? И разве не за этим меня сюда позвали?

— Я скажу тебе то, что не сказал бы никому другому, — помолчав, произнес Инциус. — Я рассчитывал, что ваши Хранители примут иное решение…

Ведун посмотрел на жреца с нескрываемым интересом. Тот ответил печально-сожалеющим взглядом.

— Ты должен знать, о чем я говорю. Ты ведь на самом деле не ведун. Не простой ведун. Ты из Детей Волка.

— Что, неужели так заметно? — глаза ведуна весело блеснули.

— Вижу, ты совсем не расстроен тем, что я тебя раскрыл, — жрец слегка растерялся.

— А с чего мне расстраиваться? Я не скрываю правду о себе, просто стараюсь без особой надобности ее не выпячивать. Если люди об этом узнают, вряд ли им станет легче со мной общаться.

— Так ты о людях печешься? — жрец саркастически хмыкнул.

— Именно о них, — без тени улыбки кивнул ведун. — Мне-то, по большому счету, все равно. Не вы ведь мне нужны, а я вам, не забыл? А вот как, если не секрет, ты меня раскрыл?

— Ты почти не отличаешься не только от ведуна, но даже от обычного человека, — помедлив, ответил жрец. — Но меня не обманешь. Я кое-что смыслю в этих делах…

— Жрец пятой ступени занимается колдовством, — ведун сокрушенно покачал головой. — Куда катится этот мир?

— Вижу, ты и обо мне неплохо осведомлен, — усмехнулся Инциус, оставив без внимания иронию собеседника. — Тем лучше. Значит, мы можем говорить начистоту. — Жрец покосился на ведуна и с усмешкой покачал головой. — Кто бы видел: жрец сговаривается с колдуном!

— Снова здорово! — ведун равнодушно махнул рукой. — Я не колдун, Инциус! Сколько можно говорить? И уж тебе ли не знать: всякий колдун знает колдовскую науку, но не всякий, знающий эту науку — колдун. Ведь так? — теперь ведун не скрывал усмешки, но усмехался без злорадства, по-доброму. Возможно, поэтому Инциуса и не задели его слова. Жрец огладил бороду и смущенно улыбнулся.

— Что ж, может, ты и прав. — Жрец выпрямил спину и, прищурившись, посмотрел куда-то вдаль. — Скажи, ведун, — только не подумай, что я снова пытаюсь влезть в какие-то ваши тайны! — просто интересно: для чего ведунам нужны такие, как ты?

— А никакой тайны и нет! — не задумываясь, ответил ведун. — Такие, как я, нужны братству для того же, для чего и все в этом мире. Чтобы знать. Знать, что такие, как я, могут быть, и что мы из себя представляем. Ты же знаешь, жрец, как мы на это смотрим: лишнего и ненужного знания не бывает. Его всегда не хватает.

Жрец недовольно поморщился.

— И все? Только за этим?

— Я простой Ищущий, жрец, и Семеро не дают мне отчета в своих намерениях, — подумав, медленно заговорил ведун. — Но мне кажется, им не безразлична судьба остальных людей. Ведуны ведь, как ни крути, тоже человеческого рода. И нам не все равно, когда люди почем зря истребляются нежитью. Неприятная же правда состоит в том, что никакое, даже самое распрекрасное обучение, никакие тренировки не помогут простому человеку сравняться — хотя бы сравняться! — в силе и скорости с тем же волколаком. А против оборотня и колдовство бессильно, потому как нынешнее колдовство против Древнего… — ведун махнул рукой. — Вот тут и пригождаются такие, как я. Потому что иначе, что простому человеку остается? Царские Чистильщики в каждую деревню выезжать не станут. Да и не хватит их надолго, если они каждую неделю будут по облаве устраивать! Значит, остается роптать на жестокую судьбину, да уповать на вас, с вашим обрядом очищения, который помогает, — если это вообще можно назвать помощью! — хорошо, если в одном случае из двадцати!

Жрец нахмурился, но спорить не стал — очевидно, в горьких для него словах ведуна была изрядная доля правды.

— Ну что ж, — произнес Инциус после минутного молчания. — Будем считать, что все недомолвки и недопонимания остались позади. Теперь поговорим начистоту.

— Так ты, значит, рассчитывал, что Хранители решат принести Дар? — ведун внимательно посмотрел на собеседника. — Но, насколько я знаю, жрецы всегда неодобрительно относились к такому способу… хм, уничтожения оборотней.

— Это так, — кивнул Инциус. — Нельзя бороться со злом, подчиняя его себе. Но иногда бывают особые случаи… Тебя не удивляет, что я, Жрец Пятой Ступени, вот уже который год сижу в этой глуши, наставляя подручников простого князя? То есть делаю дело, которое обычно исполняют посвященные, не прошедшие даже третью ступень.

— И почему же?

— Все это началось давно. Очень давно, — проговорил жрец, прикрыв глаза. — Ты знаешь о том, что оборотни уже не впервые объявляются во владениях Рольфа?

— Я даже знаю, кто был одним из них, — тихо ответил ведун.

— Вот как? — Инциус удивился, но не так, чтоб очень. — Откуда? Ведь в тот раз никто из ведунов призван не был.

— Хранители следят за тем, что происходит в мире, — уклончиво ответил ведун.

— И им известно, кто убил того оборотня? Нет? Ну, так я скажу тебе! — Жрец торжественно выпрямился. — Оборотня убил Рольф.

— Князь Рольф убил оборотня? — недоверчиво переспросил ведун. — Убил свою собственную жену? Не может этого быть! Простому человеку не под силу убить оборотня!

— Под силу, — печально возразил Инциус. — Под силу, если сам оборотень не противится смерти. Рольф убил ее, когда она была в человеческом облике. Да и сделал он это не намеренно. Князь обратился к чернокнижнику, чтобы тот помог ему освободить жену от проклятья.

— Елки зеленые! — ведун сокрушенно покрутил головой. — Сколько еще глупцов бродит по просторам Тридолья! И ведь вроде образованный человек. Князь! Ну, а ты-то куда ж смотрел?

— А он со мной не советовался. Своим умом дошел, — Инциус развел руками. — Воистину: кто не хочет слушать — не услышит. А свой ум в чужую голову насильно не вложишь. Любил он ее… Голову от горя потерял.

— Н-да, наворотили вы дел, — заметил ведун.

— Моя вина, каюсь, — жрец свесил голову на грудь. — Не уследил. Не ожидал я от него такого. А в итоге Рольф не только не спас Ирину, но и на свою голову навлек беду. Да и не только на свою…

— Да, с чернокнижием шутки плохи, — согласился ведун. — А как он узнал, кто оборотень? От тебя?

— Нет, — жрец покачал головой. — Я был уверен, Ирина сама ему призналась.

— Жена князя призналась ему в том, что она оборотень? — ведун недоверчиво хмыкнул. — Чушь! Ты рассказываешь сказки, жрец. Когда человек понимает, что он оборотень, он уже никому в этом не признается. Просто не сможет этого сделать.

— Она призналась ему, — с нажимом повторил Инциус. — Она смогла. Ирина была непростой женщиной, она была дочерью Римона. Слышал ты о таком?

— Так, — ведун неопределенно покрутил пальцами. — Кое-что. Говорили, он был неплохим колдуном…

— Римон был одним из нас. Он был жрецом шестой ступени.

— Вот это новость! — ведун не смог скрыть удивления.

— Да, — кивнул жрец. — Это так. И Римон не был отступником. Так же, как и те, кто прошел этот путь до него. Он выполнял волю Совета. Сумрак наступает, ведун, и чтобы избрать правильный способ борьбы с ним, мы должны доподлинно знать, что он такое. И не смотри на меня так, ведун! В отличие от вашего Братства, мы не отказывались от веры! — вспышка раздражения миновала, и жрец снова заговорил спокойно. — Мы храним от людей немало вещей, оставшихся со времен Великого Сумрака. Есть среди этих вещей и колдовские книги. Странные это книги, ведун! Странные и страшные… непросто и опасно их читать. Но нашлись среди колдунов такие, кто добровольно, хотя и тайно, взялся помочь нам раскрыть древние секреты. По просьбе Совета они посвятили Римона в начала колдовских наук. Римон изучал древние книги, мы изучали Римона. Он смог сделать больше, чем все его предшественники. В отличие от Таврога, он держался до конца и не позволил колдовским морокам завладеть своей душой. — Жрец тяжело вздохнул. — Он почти подчинил их себе. Почти…

— Когда Римон понял, что уступает в этой борьбе, он покончил с собой. Его дочь Ирина появилась на свет в результате одного… хм, колдовского обряда. Рожденная колдуньей в нарушение всех жреческих заветов, она, как и следовало ожидать, унаследовала судьбу матери. Проще говоря, Ирина была урожденной колдуньей, или, как говорят в народе, ведьмой. А то, что отец ее пытался проникнуть в тайну Сумрака, лишь отяготило ее судьбу. Ирина становилась зверем против своей воли, но, в отличие от прочих несчастных, она с самого начала понимала, что с ней происходит…

Жрец нахмурился, лоб его избороздили глубокие морщины.

— Нам оставалось лишь наблюдать и ждать. Будучи дочерью жреца, Ирина все же нашла в себе силы бороться со злом, которое вселилось в нее еще до рожденья. Это была радостная весть для нас, но… — жрец совсем не радостно вздохнул. — Она призналась Рольфу, и он убил ее, пытаясь спасти. Мы не успели его остановить… если бы только он пришел за помощью ко мне, а не к этому… — Инциус горестно вздохнул. — Не посоветовавшись ни с кем, он сделал то, что считал нужным сделать. Я не виню его, им правили чувства, с которыми он не смог совладать. Он чувствовал ответственность за своих людей, он боялся за детей и не смог прийти ко мне, предав доверившуюся ему женщину. Он попал в ситуацию, в которой не каждому было бы по силам сделать правильный выбор. Рольф свой выбор сделал… То, что из всего этого вышло, надломило его дух. А потом мы почувствовали последствия общения с чернокнижником. По моему совету Рольф распродал все свои земли и перебрался сюда, за пределы царства, на самую границу людских земель. Князь полагает, что над его родом висит проклятье…

— И он не сильно ошибается, — заметил ведун. — Во всяком случае, по сути. Я не слыхал, чтобы хоть один человек из тех, кто прибегал к услугам чернокнижников, умер своей смертью. Да и тех, кого угораздило оказаться с таким рядом, счастливчиками не назовешь. Насколько я знаю, даже Хранители с большой осторожностью относятся к знанию Черных Книг.

— Доиграются когда-нибудь ваши Хранители, — жрец нахмурился, но в голосе его прозвучала скорее печаль, чем негодование. — И себя погубят, и всех нас заодно! С чернокнижием не осторожничать надо, а выжигать каленым железом! По сравнению с этой заразой даже колдовство кажется порой детской забавой…

— Что ж, — ведун вздохнул. — Раз Рольфу до сих пор приходится прятаться в этой глуши, полагаю, чернокнижника вы так и не нашли?

Жрец с унылым видом отрицательно покачал головой.

— А раз в опасности он, — продолжал рассуждать ведун. — В опасности и его дети. Потому-то вы и помогаете ему скрываться. Потому-то ты и здесь.

Инциус молча кивнул.

— Значит, вам нужны дети Ирины, — утвердительно закончил ведун.

— Да, — жрец поднял голову, глаза его сверкнули холодным огнем. — Римон сделал многое, но не все. Он не должен был оставить потомков, но коль скоро так случилось, и пока род его не пресекся, пока жива его кровь, у нас остается надежда на завершение начатого. В потомках Римона с рождения заложена способность противостоять колдовским силам, и пример Ирины тому порукой! Эти дети нужны не только нам, они надежда всего человеческого рода!

— А сам Рольф, он знает об этих ваших… — ведун покривился. — Замыслах?

— Нет, — покачал головой Инциус. — Он знает только то, что невозможно было от него утаить. Боюсь, однако, что и это стало для него слишком тяжелой ношей.

— Дети ведьмы… — ведун сорвал новую травинку и сунул ее в рот. — Ты знаешь, кто из них?

— А ты? — вопросом на вопрос ответил жрец.

— Нет, — помедлив усмехнулся ведун. — Не стану скрывать: я в замешательстве. Я здесь третий день. Обычно к этому времени уже появляются какие-то наметки, а тут — полное неведение и никаких намеков.

— Так может, это пришлый? — с надеждой спросил жрец. — Чужак не из здешних мест. Или все-таки кто-то из деревенских Места здесь глухие, недобрые места. Любой человек мог попасть под Древнее Заклятье.

— Мог, — ведун задумчиво покивал. — Мог любой. Но почему я этого любого до сих пор не учуял — вот загадка. Складывается такое впечатление, что этот оборотень совсем не оставляет следов.

— Может, ты потому ничего не чуешь, что с последнего полнолуния прошло слишком много времени? — осторожно предположил жрец.

— Нет. В таких делах время не играет особой роли. Тут что-то другое…

— Как бы то ни было, а рисковать мы не можем, — заключил жрец, не дождавшись от ведуна дальнейших объяснений. — На сегодняшний день дети князя — наша единственная ниточка, ведущая к тайне Повелителей Ужаса. Оборотни они или нет, мы не должны их потерять.

Налетевший с ясного неба порыв ветра качнул дерево, под которым расположились жрец и ведун. В кроне что-то заскрипело, листва взорвалась тревожным шелестом, кузнечики испуганно смолкли.

— Чего ты хочешь от меня? — спросил ведун после долгой паузы.

— Не убивай этого оборотня! — горячо откликнулся жрец. — Этого нельзя делать.

— А если это не они? — тихо спросил ведун. — Не княжеские дети?

— И как мы об этом узнаем, если ты сам признаешь, что ничего не чуешь?! — вскинулся, воскликнул жрец. — Поглядев после всего на мертвого оборотня? Так не пойдет!

— Тогда я не понимаю, зачем вообще ты обращался за помощью к Хранителям? Хотя, да — ты же ждал другого…

— Не обратиться за помощью я не мог. Не мог я оставить на растерзание чудовищу подручников князя! — с чувством воскликнул жрец. Ведун внимательно посмотрел в глаза Инциусу, и ему показалось вдруг, что если бы это зависело только от него самого, жрец именно так и поступил бы.

— И я не просто ждал, я просил. — продолжил между тем Инциус. — Но ваши Хранители приняли другое решение. Теперь я прошу о помощи тебя!

— А как же подручники князя, которых ты вроде бы не можешь отдать на растерзание чудовищу? — с холодным прищуром поинтересовался ведун.

— Ты не понимаешь! — с неподдельным отчаянием воскликнул Инциус. — Иногда нам приходится приносить жертвы…

— Точно, не понимаю, — согласился ведун. — И люди вон в той деревне тоже вряд ли поймут, почему они должны принимать лютую смерть в пасти оборотня, если этого запросто можно избежать. Не поймут они, хоть убей, за какие такие великие цели должны жертвовать своими детьми и близкими. О которых, к слову сказать, и ты сам вроде бы так сильно пекся!

Жрец бессильно махнул рукой и отвернулся в сторону. Ведуну показалось, что глаза Инциуса подозрительно заблестели.

— Если я сделаю так, как говоришь ты, что это изменит? — негромко спросил ведун.

— У меня будет время! — жрец повернулся и решительно сдвинул седые брови, во взгляде его снова зажглась надежда. — Я постараюсь убедить Совет обратиться за помощью к Семерым.

Ведун посмотрел на жреца с нескрываемым удивлением.

— Да-а, — протянул он задумчиво. — Видать, и в правду все серьезно, раз уж до этого дошло. Думаешь, ваш Совет и Семеро сумеют договориться?

— Не знаю, ведун! — Инциус раздраженно дернул плечом. — Ничего я не знаю! В чем можно быть уверенным, когда дело идет о Семерых? Вот ты говорил, что в знаниях ведунов нет никакой тайны. Тогда почему Семеро скрывают даже свои имена? Почему избегают встреч? Почему не отвечают тому, кто ищет их помощи?!

Ведун искоса глянул на жреца и покачал головой. Судя по последним словам Инциуса, тот уже пытался — и, скорее всего, без одобрения Жреческого Совета — вступить в контакт с Кругом Семерых, с Изначальным Кругом ведовского братства. Ведун подозревал, — и не без оснований! — что за такое своеволие жрецы не погладили бы по головке даже посвященного пятой ступени.

— Ты ошибаешься, Инциус, — голос ведуна зазвучал мягче. — Семеро не скрывают свои имена, у них просто нет имен. Что же до встреч и просьб… Семеро встречаются с теми, кого хотят видеть, и избегают тех, кого видеть не хотят. Разве не все люди поступают так же?

— Они — не все, — угрюмо отрезал Инциус. — Но пусть даже и так! Попасть на Жреческий Совет человеку со стороны тоже непросто. Согласен! Но вот ты, ведун, пусть ты и простой Ищущий, но ты член ведовского братства. Можешь ты, буде возникнет такая потребность и желание, встретиться с теми, кто вашим Братством управляет?

— Семеро не управляют братством, — поправил Инциуса ведун. — Они создали его, но сами они в него не входят.

— Пустые слова! — жрец отмахнулся с кислой усмешкой. — Если Семеро прикажут, Хранители никогда не посмеют их ослушаться!

— Хранители, скорее всего, сделают так, как скажут Семеро, — легко согласился ведун. — Потому что глупо пренебрегать советом мудрого. Однако здесь не будет подчинения приказу, потому что самого приказа никогда не будет.

— Эх, ведун… — жрец махнул рукой и уныло вздохнул. — Что ты знаешь о Семерых…

— Думается мне, что не меньше твоего, — улыбнулся ведун. — Когда-то они были одними из вас. Они были жрецами, посвященными высшей ступени. Больше того — они входили в Жреческий Совет. И узнав все, что доступно жрецам, они избрали иной путь…

— Да… — Инциус горько вздохнул. — За всю историю нашей веры они были первыми и, надеюсь, единственными, кто, узнав Истинные Имена Богов, отрекся от Них. Они решили, что законы веры ограничивают их свободу, и сочли служение Богам добровольным рабством!

— А разве это не так? — невозмутимо поинтересовался ведун. Погруженный в свои невеселые мысли, жрец не расслышал его слов. Или сделал вид, что не расслышал…

— Они оставили путь веры и выбрали путь… «познания»! — последнее слово жрец процедил так, как будто оно было самым грязным из известных ему ругательств.

— А что плохого ты видишь в познании, жрец? — сухо осведомился ведун.

— Да ничего! — горячо воскликнул жрец. — Знать нужно, ибо вера без знания — суть огонь, пожирающий все без разбора! Нужно знать даже Зло, ибо иначе нельзя с ним бороться! Но знающий силу зла не должен использовать ее в своих целях, иначе и сам он становится злом. В познании нужно видеть границу, переступать которую нельзя ни при каких условиях, и границу эту может определить только вера!

— А, по-моему, наибольшую опасность таит в себе как раз ограниченное, неполное знание, — спокойно заметил ведун. — Человек, который точно знает, как причинить зло другому или самому себе, уж во всяком случае никогда не сделает этого случайно или нечаянно.

— Но он может сделать это намеренно! — возразил жрец.

— Свобода это всегда риск и неопределенность, — ведун пожал плечами. — По-другому не бывает. А тому, кто выбирает надежность, никак не обойтись без цепей. Так было всегда, и вряд ли когда-нибудь будет по-другому. Однако с твоих же слов выходит, что зло таится не в знании, а в душе человека. Ведь мочь и делать это далеко не одно и то же! Я, например, легко могу проломить кулаком доску толщиной в вершок, и, думается, так же легко я мог бы проломить и человеческую грудь. Однако я никогда в жизни этого не делал!

— Но ты можешь это сделать! — гнул свое жрец. — И значит, рано или поздно ты станешь опасен для окружающих тебя людей! Потому что Злое затягивает человека. Поддержание света требует сил, тьма же наступает сама собой. Легок путь Зла, и несть числа соблазнам его…

— Бывает и так, — согласился ведун. — Но все же, кажется мне, что ты слишком уж низко ценишь людей! Вряд ли большинству из них придется по душе сидение в темноте. Твое Зло затягивает лишь слабых и ленивых, а соблазнам его поддаются глупцы, не ведающие, какую цену им придется за это заплатить. А что такое глупость, жрец, как не ограниченное знание? Даже полное неведение не так опасно, как полузнание. Вот и получается, что рассекая по своему усмотрению единую истину на части, вы сами же и создаете зло, с которым потом пытаетесь бороться!

Лицо Инциуса пошло красными пятнами, однако он сдержал свое негодование и, стиснув челюсти, не произнес ни звука. Ведун это оценил и, уходя от трудной для них обоих темы, вернул разговор в изначальное русло:

— Если эти дети так важны для вас, почему вы не заберете их себе? — спросил он, глядя в сторону. — Держали бы их в какой-нибудь своей общине и делали бы с ними все, что хотели.

— Князь не отпустит их.

— Так возьмите силой. Вы же можете!

— Ведун! — жрец болезненно поморщился. — Я НЕ МОГУ объяснить тебе всего. Поверь, это просто не в моих силах. Но мы не можем забрать этих детей, мы не можем приказывать Рольфу!

— Почему? — не отступался ведун.

— Потому что это против воли Богов! И больше не спрашивай меня об этом. Боги являют свою волю, не объясняя ее смысла тем, кто вряд ли сможет его понять. Мой разум недостаточно вместителен для этого! Я просто знаю, что все должно идти так, как идет. Поверь мне, ведун! И уходи. Оставь все, как есть, скажи князю, что не можешь исполнить его волю! И передай наш разговор вашим Хранителям. Может, узнав обо всем, они изменят свое решение.

— Я бы на это не рассчитывал, — ведун поджал губы и с прищуром глянул на Инциуса. — Что до князя… Я слушал его речи, и у меня сложилось впечатление, что он знает о Даре. Если и не все, то уж кое-что определенно. Интересно было бы услышать, от кого он об этом узнал? А?

Инциус угрюмо насупился.

— Жрец, жрец, — ведун со вздохом покачал головой. — И ведь именно ты только что говорил мне о том, что знание может стать источником великих бедствий!

— Не понимаю, о чем ты, — ледяным тоном сообщил жрец.

— Инциус, не делай вид, что глупее, чем есть на самом деле, — посоветовал ведун. — У тебя это плохо получается. Я могу понять, зачем ты рассказал князю о Даре. Чтобы, если что, сделать его своим союзником, через него посильнее надавить на меня. Ты ведь наверняка постарался посеять в его душе самые мрачные подозрения. Теперь Рольф приходит в ужас от одной мысли о том, что оборотнем может быть кто-то из его детей, и готов пойти на все, лишь бы оттянуть развязку. Но ты-то, Инциус, ты хоть пытался отвлечься на минуту от своих жреческих забот и подумать о том, к чему твоя откровенность может привести в будущем?

— А к чему же она может привести? — упрямо сдвинув брови, поинтересовался Инциус.

— Хочешь, чтоб я рассказал тебе, что будет, если по Тридолью поползут слухи о том, что проклятье оборотня можно снять человеческой жертвой? И хуже всего то, что это снова будет лишь часть правды, а остальное людям придется домысливать самим! Представляешь, ЧТО они надомысливают? Я частенько замечал, что многие люди отчего-то искренне полагают, что благородство и жертвенность несовместимы с трезвым расчетом. Они почему-то искренне верят в то, что должны действовать не иначе как по велению сердца, а в результате их благородство зачастую больше походит на отчаянное безрассудство и откровенную глупость. Как, по-твоему, сколько сыщется глупцов, готовых пожертвовать своей жизнью, чтобы спасти тех, кто им дорог? А сколько подлецов, готовых с той же целью пожертвовать чужими жизнями?

— Рольф никому не расскажет, — уверенно проворил жрец.

— Может быть, может быть, — покивал ведун. — Но ведь знаешь, как говорят: «что знают двое, знает свинья». Я не спрашиваю тебя, откуда ты узнал о Даре, но раз знаешь ты, значит, знают и другие жрецы. Ты рассказал Рольфу, другой расскажет кому-то еще, и пошло — поехало…

— Возможно, я был неправ, — опустив голову, признал жрец после некоторой заминки. — Боюсь только, что если все пойдет так, как задумал ты, то очень скоро моя ошибка уже не будет иметь никакого значения. Тем из людей, кто останется в живых, будет уже не до этого…

Ведун поморщился:

— Я не верю в конец Света, жрец! Наш Мир пережил многие потрясения, однако же он стоит, как и стоял. Мир слишком велик и сложен, сомневаюсь, что мы когда-нибудь увидим его конец!

— А кто говорит о конце Мира? — тихо проговорил жрец. — Это будет «всего лишь» конец человеческого рода. Все, что люди успели отвоевать у Сумрака, снова перейдет под его власть, и единственными властителями всех наших земель снова станут Повелители Ужаса. Тридолье станет вторым Глухолесьем. Ты можешь верить или не верить, но оглянись вокруг. Раскрой глаза! Даже ваши Хранители не отрицают того, что Мир меняется. Зимы в Тридолье с каждым годом становятся все холоднее и бесснежнее, а каждое следующее лето — суше и жарче предыдущего. Нелюдь заполонила приграничные земли, и это уже совсем не та нелюдь, с которой мы сжились, к которой привыкли. Здесь, на севере, это еще не так заметно, а ближе к югу страшно сказать, что творится. Домовые насмерть душат спящих, воруют детей — скажи-ка, для чего? — полевики изводят скотину, лешаки губят охотников и лесорубов, русалки почем зря путают сети и топят рыбаков. Кикиморы вылезают из своих болот и пробираются по ночам в деревни — тоже не в салочки поиграть. Из пещер Красногорья, из Глухолесья в Зелонодол выходит все больше нежити. В Приозерье, по слухам, появляются водяные змеи по пятидесяти локтей длиной! Все больше людей превращаются в оборотней, все больше покойников становятся упырями в считанные часы после смерти! Да что я тебе рассказываю! Ты ведь, наверняка, знаешь обо всем этом лучше моего. Так скажи мне, когда такое было? Что ты скажешь на это, ведун?

— Я мог бы ответить тебе, жрец, но вряд ли в этом есть смысл. Мы не поймем друг друга. Я не верю в Светлых Богов, а значит, не верю и в Повелителей Ужаса. Потому что одно не может существовать отдельно от другого. У палки не может быть только один конец. Я уже говорил тебе — Мир слишком сложен, чтобы мы могли до конца его постичь. Лето в нем сменяется зимой, день ночью, на смену изобилию приходят скудные и тяжкие времена. Но никому же не приходит в голову считать каждый закат наступлением вечной Тьмы! Если солнце сегодня сядет, это не значит, что завтра оно не взойдет.

— Так каков будет твой ответ? — мрачно нахмурившись, осведомился жрец.

— Я не знаю, что есть истина, — ведун стряхнул щелчком букашку с колена. — Как не знает никто из живущих. Меня учили доверять своему сердцу и делать то, что оно подсказывает, но не забывая советоваться с разумом. Я убью этого оборотня, даже если завтра ты принесешь мне царский указ, запрещающий это делать.

— Ну что ж, — жрец безнадежно вздохнул и сник. — Я сделал все, что мог, и не моя вина, что ты остался глух к голосу правды. Последняя просьба, ведун. Расскажи мне о Даре. О том, как его понимают ведуны.

— Зачем тебе? — уже поднявшийся было, ведун снова сел и удивленно посмотрел на жреца.

— Я хочу знать, — жрец упрямо склонил голову.

— Ты безумец, Инциус, — предупредил ведун. — У тебя все равно ничего не выйдет.

— Я хочу знать, — повторил жрец. — Я рассказал тебе много такого, о чем мог бы и промолчать, и теперь прошу об ответной услуге. Неужели это так много? Ты же сам говорил, что полуправда хуже полного неведения, так расскажи мне всю твою правду!

— Знаешь, Инциус, чужая правда чаще вредит, чем помогает человеку, особенно если она сильно отличается от его собственной. Пути ведунов мало кому известны. Но не потому, что мы таимся, а потому, что мал кто в здравом уме хочет их узнать. А из тех, кто хочет, лишь немногие могут понять.

— Помню! — Жрец криво усмехнулся. — Я — дырявый горшок. Думаешь, не пойму?

— Думаю, я не смогу тебе объяснить. Потому что я и сам не понимаю этого до конца. Мои знания — это ничтожная капля в бесконечном ливне. Большее мне пока недоступно.

— Ну так расскажи то, что знаешь! Быть может, мне хватит и этого.

— Ну как знаешь, — сдался ведун. Жрец потихоньку сунул руку под плащ и незаметно зажал в кулаке какой-то небольшой предмет.

— Начнем, пожалуй, с того, — заговорил ведун, собравшись с мыслями, — что никакой это на самом деле не Дар. Просто в нашем языке нет более подходящего слова. Хранители называют это «эйльх‘нуэм».

— Язык морских русалов, — кивнул жрец. — Да, в человеческих языках этому трудно подобрать соответствие.

— Сдается мне почему-то, что ты знаешь о Даре не меньше моего, — заметил ведун, с подозрением глянув на жреца. — К чему тогда весь этот разговор?

— Я многое знаю о Даре, — помедлив, признался жрец. — И многое мне непонятно. Я надеюсь, твой рассказ поможет мне понять больше, ибо твое знание отличается от моего. Так же, как знание повара о том или другом кушанье отличается от знания того, кто ест его стряпню.

— Ну, насчет повара, это ты, пожалуй, преувеличил, — усмехнулся ведун. — Но, коли есть охота, слушай. Не знаю уж кто и когда первым принес Дар, и как он до этого додумался, думаю, и по сей день вряд ли найдется много людей, которые понимали бы смысл этого действа до конца. Это просто действует, и все тут. Говорят, Дар просто сбивает проклятье с толку. Когда оборотню добровольно отдают то, что он должен брать силой, заклинание вроде как ломается, меняет свои свойства. Так говорил мой наставник, но я не думаю, чтобы он был в этом так уж твердо уверен.

Голос ведуна стал глуше, погрузившись в воспоминания, он сидел неподвижно и смотрел прямо перед собой невидящим взглядом. Жрец затаил дыхание, чтобы ненароком не потревожить забывшегося собеседника. Осторожно протянув руку, он раскрыл ладонь над затылком ведуна, а потом, не касаясь, провел ей вдоль его спины.

— Дар это не просто пролитая кровь, это слияние душ, это состояние духа, настроение, которое один человек передает другому. Человек, приносящий Дар Чистой Крови, должен освободиться от всех корыстных помыслов. Он не должен ничего желать ни для себя, ни для того, кому приносит Дар. Одно время я думал, что способность принести Дар рождается любовью, — ведун медленно покачал головой. — Это не так. Человеком, приносящим Дар, движет не любовь, а понимание того, что такова его судьба. Судьба, которую он сам для себя выбрал, чтобы потом без раздумий и сожалений следовать ее воле. Человек, приносящий Дар, следует своей судьбе, не подчиняясь ей, но сливаясь с ней в единое целое. Дар нельзя не принести, и потому невозможно отказаться его принять. Но Дар это не дань, не плата, не жертва. Это — …эйльх‘нуэм. Дар это свойство человека, который видит мир не так, как другие. Человека, способного поделиться своим виденьем с другими, пусть даже и ценой собственной жизни…

Ведун прикрыл глаза, и губы его тронула странная улыбка, в которой смешались сожаление и наслаждение. Жрец неуверенно, будто через силу, вновь протянул руку и коснулся затылка ведуна. И тут же, вздрогнув, отдернул ладонь и, скривившись от боли, схватился за сердце. Ведун открыл глаза и с удивлением, будто не узнавая окружающее, огляделся вокруг.

— Вижу, ты до сих пор не можешь к этому привыкнуть, — заметил жрец, через силу придавая лицу равнодушно-задумчивое выражение.

— Твоя правда, — ведун зажмурился и провел ладонью по лицу. — К этому нельзя привыкнуть.

— А как Хранители выбирают достойного, того, кто должен принять Дар? И зачем вообще они это делают?

— Повторяю еще раз, — ведун устало вздохнул. — Точно не знаю. Иногда мне кажется, что для Хранителей принесение Дара это просто еще один способ приобщиться к Неведомому. А уничтожение чудовищ и спасение человеческих жизней это просто довесок, не имеющий в их глазах особой ценности. Скорее всего, я ошибаюсь, но кто знает?.. И как они выбирают тех, кому будет принесен Дар, мне тоже неведомо. И опять-таки не потому, что это тайна, а потому, что, вернее всего, ничего не понял бы, даже возжелай они все мне растолковать. Так что если интересно, спроси у них сам.

— Я бы, может, и спросил, — жрец криво усмехнулся. — Но уж мне-то они точно не возжелают разъяснять.

— Ну, значит, так тому и быть, — подытожил ведун, вставая. Не говоря больше ни слова, он, выписывая широкий зигзаг и притормаживая на поворотах, короткими перебежками двинулся вниз по крутому склону.

Жрец сидел и смотрел ему вслед. Морщины у него на лбу постепенно разглаживались, и лицо его, как ни странно, принимало если не довольное, то, во всяком случае, вполне умиротворенное выражение. Разжав потную ладонь, жрец явил миру меленькую семиконечную звездочку с неравными лучами — точную копию знака жреческой касты, вышитого на его парадном плаще. С искусством, недоступным рукам человеческих мастеров, звездочка была вырезана из цельного алмаза идеально чистой воды. Дрожащей рукой жрец спрятал звездочку куда-то под плащ и облегченно перевел дух.

Ветер, единожды подув, снова утих, но, несмотря на тишь, листья над головой жреца снова зашелестели. Из кроны дубка вылетела большая, похожая на ворона птица и, раскинув широкие крылья, поплыла над долиной в ту же сторону, куда удалился ведун.

Жрец проводил птицу странной улыбкой, вздохнул, развернулся и, помогая себе руками, сноровисто полез вверх по склону.

Глава 15

Ранним вечером накануне полнолуния все трое ведунов пришли в деревню. Старший из них попросил старосту собрать людей для разговора. Жители не заставили долго себя упрашивать и через несколько минут на площадке вокруг Малого Жертвенника собралось все население деревни от мала до велика.

Староста и ведуны поднялись на плоскую вершину специально для таких случаев оставленного посреди деревни огромного валуна. Старший ведун шагнул вперед и поднял руку, призывая к тишине. Люди замерли в ожидании худшего. Наученные горьким опытом, они уже ждали, что вот сейчас седой ведун скажет: «Мы сделали все, что могли…» и посоветует уповать на Богов и надеяться на счастливый случай.

— Мы можем избавить вас от оборотня, — негромким, но на удивление сильным голосом начал ведун. Деревенские облегченно выдохнули и тут же застыли снова, теперь в ожидании неминуемого «но».

— И мы сделаем это, — продолжил ведун. — Но не задаром. Вы должны будете нам заплатить.

Люди неуверенно задвигались, зашептались. Конечно, по закону князь не обязан был платить ведунам за работу, но деревенские, зная своего владетеля, верили в глубине души, что он все же заплатит. Хотя бы часть. Не тот ведь был момент, чтоб рядиться из-за денег. Уж наверное никто из деревенских не стал бы потом возражать против увеличения годового оброка.

Хотя, если повспоминать, бывало — и не единожды — так, что князь (благо был он не беден) выкладывал за своих подручников немалые суммы и потом ни копейки обратно не требовал. «Бывало…» — вздыхали деревенские. Да, видать, в этот раз вышло по-другому.

Ну да ладно, только бы уж от оборотня отделаться, а деньги дело наживное! Из толпы раздались несмелые голоса:

— Да уж мы не поскупимся… Последнее отдадим… Не томи, мил человек, говори, сколько хочешь…

— Мы не возьмем с вас ни золота, ни добра. Все это уже предлагал нам ваш князь. Нам нужна другая плата. В обмен на нашу услугу мы просим вас отпустить с нами одного из жителей вашей деревни…

Над толпой повисла напряженная, зловещая тишина. Стараясь не смотреть друг на друга, люди хмурили брови и, опустив глаза в землю, спрашивали самих себя, дошли ли они уже до края? Готовы ли обменять свою жизнь на жизнь соседа? А если не соседа, а кого-то из твоей же собственной семьи? А если ведун возьмет да и укажет на тебя самого, что тогда?

— Я понимаю ваши сомнения, — ведун чуть возвысил голос, и в наступившей тишине слова его, казалось, разнеслись до самых дальних уголков деревни. — И клянусь вам, что с тем, кто уйдет с нами, не случится ничего плохого!

— А тогда зачем он вам? — выкрикнул кто-то из дальних рядов.

Люди, стоявшие ближе к валуну, в испуге втянули головы в плечи. Вопрос был поставлен ребром, и неизвестно было, как на такую смелость среагируют ведуны.

Старший ведун печально усмехнулся, потом оглянулся на своих молодых товарищей, и те ответили ему такими же невеселыми улыбками. Старший оглядел толпу и, посерьезнев, вздохнул.

— Не буду скрывать от вас правду. Мы хотим, чтобы он стал одним из нас.

Люди снова стали опускать глаза. Теперь они размышляли о том, что хуже: сразу принять злую смерть в каком-нибудь противном Богам ведовском обряде, или самому стать одним из ведунов?

— Подумайте, люди! — ведун поднял руку. — Сегодня мы поможем вам, а завтра помощь может понадобиться кому-то еще, и, может быть, им поможет тот, кто уйдет сейчас с нами! Подступают мрачные времена. Я не хочу быть злым пророком, но в мире с каждым годом становится все больше и больше нежити, и, возможно, вам самим еще не однажды понадобиться помощь. Вы уже убедились, что ни ратники, ни жрецы не могут вам помочь, и если к вам снова придет беда, вы будете ждать нас. Так помогите нам вас защитить!

Ведун говорил без особого жара в голосе, без блеска в глазах. Он вроде бы не упрашивал и даже не старался убедить. Просто предлагал. Но предлагал, надо признать, весьма убедительно. И, пожалуй, особенную убедительность его словам придавало то, что люди, глядя на него, непостижимым образом чувствовали: по большому счету ведунам все равно, какой ответ они услышат. Откажутся сейчас деревенские, и гости без лишних слов развернутся и покинут деревню. И никакой торг, никакие уговоры не помогут…

— А кого взять-то хочешь? — снова подал голос смельчак из задних рядов.

Это уже был вопрос по существу. Люди поднимали взгляды и с самым живым интересом смотрели на ведуна. В самом деле, прежде чем рядиться, неплохо было бы узнать о чем, — точнее, о ком, — собственно, идет речь.

Старший ведун спрятал улыбку и, легко соскочив с валуна, пошел сквозь толпу. Люди со страхом расступались, освобождая ему дорогу. Каждый истово возносил молитвы Богам, стараясь сжаться, стать как можно меньше и незаметнее. И с облегчением переводил дух лишь тогда, когда ведун проходил мимо. Пронесло…

Прежде, чем Егор понял, что произошло, ему на плечо легла тяжелая рука. Он не испугался, нет. Скорее удивился. Люди отшатнулись, и вокруг него сразу образовалось пустое пространство. Егор удивленно глянул на лежащую на плече руку, потом поднял голову и встретился взглядом с ведуном. Тот смотрел спокойно и уверенно, где-то в глубине его глаз мерцали теплые огоньки.

— Хочешь пойти с нами?

Завороженный взглядом ведуна, Егор не сразу понял, что вопрос обращен к нему. Рука у него на плече стала легкой и теплой. Тепло от нее тонким ручейком потекло вниз, к сердцу. Егор почувствовал, как в груди у него стало горячо, и глубоко вздохнул. Впервые за много-много дней он, непонятно с чего, ощутил вдруг безмятежный радостный покой. Не ставшее уже привычным мрачно-отрешенное равнодушие ко всему и вся, а спокойную уверенность в том, что Мир добр, и, что бы ни случилось, ему, Егору, не грозит ничего плохого.

— Да, — Егор с удивлением услышал свой собственный голос. Странно, вроде и не хотел ничего говорить, а ответил. — Да, я пойду с вами.

Как порыв ветра над толпой пролетел всеобщий вздох облегчения. Кто-то от души хлопнул по плечу стоящего рядом, кто-то усмехнулся в усы, кто-то в голос возблагодарил Богов. Люди не скрывали своей радости. Еще бы! Все ведь уладилось как нельзя лучше: они, считай что, избавились от оборотня, и при этом им не пришлось жертвовать никем из своих.

Мальчишка-сирота, нелюдимый молчун, подозрительного нрава. После смерти отца он явно был не в себе. Людей сторонится, слова лишнего не вытянешь, а глянет порой так, что у здорового мужика холодок по спине. Что ни говори, а странный мальчишка. Одно слово — звереныш. На Егора не то чтобы смотрели косо, но за своего в деревне — как-то уж так получилось, — его никто не считал. И Егор, по всему видать, отвечал деревенским тем же, всем своим поведением давая понять: он сам по себе, остальные — сами по себе. И если уж он сам захотел пойти с ведунами, так почему бы его и не отпустить? И ему хорошо, и деревне спокойнее. Людям казалось, что их совесть чиста.

— Значит, решено, — подытожил ведун, оглядывая просветлевшие людские лица. — Завтра это мальчик уйдет… с нами.

— А как с оборотнем-то будет? — посчитал нужным уточнить староста.

— С оборотнем? — ведун посмотрел в глаза все еще не до конца осознающему происходящее Егору, и неожиданно подмигнул ему. — Об этом можете не волноваться. Оборотень вас больше не побеспокоит…

Немного опомнившись, Егор понял, что, согласившись идти с ведунами, он сделал очень большую глупость. Страха по-прежнему не было, Егор просто сожалел о содеянном, но и сожаление это было каким-то слабым и вялым. Он просто знал, что в сложившихся обстоятельствах должен испытывать нечто подобное, вот и испытывал. По крайней мере, ему так казалось.

Егор ожидал, что, заручившись согласием деревни, ведуны сразу заберут его с собой. Но нет — те отпустили Егора попрощаться с родными, прилюдно взяв с него слово, что до рассвета он придет на берег реки, где его и будут ждать спасители деревни.

Прощание вышло странным. Дядя Антох, хоть и старался для приличия показать, что его огорчает уход Егора, на самом деле едва сдерживал радость. Егора это видел и совершенно не обижался. Тетка, правда, всплакнула, попричитала что-то про горемычного сиротинушку и его горькую судьбину, но тоже быстро успокоилась. Родственники собрали Егору узелок в дорогу, накормили до отвала, предложили переночевать напоследок в избе. Егор вежливо поблагодарил, попросил прощенья за все, что было не так, и ушел на сеновал. Тетка вытерла глаза уголочком платка, Антох нерешительно махнул рукой вслед. На том и разошлись.

До самой ночи Егора грело странное тепло, разлившееся у него в груди от прикосновения старого ведуна. Но как только на небе высыпали первые звезды, тепло это стало понемногу остывать, а потом и вовсе сошло на нет. Душа Егора наполнилась тревожным беспокойством и горечью утраты. Странно, но всего за несколько часов он успел сродниться с колдовским (а каким же еще?) теплом и теперь, без него, чувствовал себя очень неуютно. Сейчас Егор сильнее всего на свете хотел вернуть это тепло. Вряд ли такое его настроение понравилось бы Богам, но Егор почему-то не сильно переживал по этому поводу.

Он долго ворочался с боку на бок и никак не мог уснуть. Наконец усталость взяла свое (странно: вроде и не делал ничего весь день, а устал так, будто сотню десятин вместо лошади вспахал!), и Егор задремал. Однако выспаться как следует в последнюю ночь в родной деревне ему так и не удалось…

Егору показалось, что проспал он не больше минуты, а потом с криком проснулся от нестерпимой боли в левой руке. Боль была частью кошмарного сна. Одного из тех, что снились Егору в последнее время чуть ли не каждую ночь. Иногда вязкие, муторные сны не отпускали его до самого рассвета, порой он вот так же, как сейчас, просыпался в темноте от собственного крика. К утру содержание кошмаров забывалось, оставляя в душе неприятное, тревожное чувство, как будто забыл что-то очень важное. Что-то такое, чего никак нельзя было забывать…

Сейчас, едва проснувшись, Егор помнил свой сон. Помнил настолько ярко и отчетливо, что в первую минуту ему показалось, что он еще спит.

Открыв глаза, Егор понял, что и в самом деле не проснулся. Знакомого сеновала не было. Вместо него был незнакомый лес. Перед Егором стоял один из ведунов с обнаженным мечом в руке. Узкий клинок слабо светился призрачным зеленоватым светом. Неподвижный ведун смотрел на Егора и, казалось, чего-то ждал.

Егор, совершенно голый(?!), сидел на земле, прижавшись спиной к древесному стволу. Ни единый звук не тревожил тишину ночного леса. Егор слышал лишь собственное тяжелое дыхание. Грубая кора больно врезалась в кожу, но эта боль не шла ни в какое сравнение с болью в руке. Егор опустил глаза и увидел на предплечье треугольный след. Ожог, оставленный как будто прижатым к коже раскаленным металлом. В воздухе висел слабый запах паленой плоти. Егор мимолетно удивился тому, что очень даже неплохо видит в темноте, а потом вспомнил, что это все-таки сон, а значит, здесь возможно и не такое.

Сон…

Егор почувствовал, как его окатило волной удушливого жара, а потом сразу бросило в леденящий холод. Судорога скрутила тело в единый комок боли. Перед глазами полыхнула красная вспышка, откуда-то из глубин памяти всплыли воспоминания о других таких же снах. Они выстроились перед Егором в единую цепь, и он отчетливо увидел, что все его ночные кошмары были на самом деле продолжением одного и того же… сна?!

Ужас, непереносимый нечеловеческий ужас захлестнул Егора, когда он понял, ЧТО это был за сон. Егор почувствовал, что не может дышать, сдавивший грудь спазм сжал сердце, не давая ему биться.

Сон. Сон! Сон!!!

Если бы Егор мог, он проорал бы это слово так, что и в княжеском замке было бы слышно. Проорал бы, чтобы убедить застывшего как изваяние ведуна, весь мир вокруг, а главное, самого себя в том, что все случившееся было всего лишь страшным сном. Но кричать Егор не мог. И, что гораздо хуже, он понимал уже, что это не поможет. Никто и ничто уже не сможет ему помочь. Он никого не убедит и сам не поверит в спасительную ложь.

Движимый каким-то непостижимым, нечеловеческим чутьем, Егор повернул голову и увидел неподалеку человеческое тело, застывшее в нелепой позе на пропитанной кровью земле. Перед внутренним взором Егора встало лицо старого ведуна. Странно, но в его взгляде не было ни страха, ни укора, ни даже сожаления. Ведун смотрел на Егора почти так же, как смотрел когда-то отец, как смотрела, наверное, мать, которую он совсем не помнил…

Почему? Почему он даже не попытался защититься?!

«Я не хотел! Я не виноват!! Простите меня…» — бессильная мысль билась в сознании, не находя выхода.

Молодой ведун медленно поднял меч, и Егор понял, что пришел его смертный час.

— Ну, как он?

Негромкий голос второго, подошедшего откуда-то сбоку ведуна прозвучал для Егора громом среди ясного неба. И подействовал подобно ушату ледяной воды. Егор как будто очнулся, проснулся теперь уже окончательно. Скрутившее тело судорожное напряжение будто лопнуло и в мгновение ока сошло на нет, забрав из мускулов всю силу. Волна страха схлынула, утащив с собой боль. Дрожащей от слабости рукой Егор отер заливающий глаза ледяной пот, глянул на ведуна.

— Все в порядке, — ведун убрал меч за спину в ножны и, вздохнув, ободряюще кивнул Егору. — Теперь все будет хорошо. Ты принял Дар. Ты чист…

Сразу после восхода солнца на берегу реки запылал огромный костер. Белый дым столбом поднимался к безоблачному небу, наводя деревенских на мрачные подозрения. Понаблюдав какое-то время за дымом со своих дворов, кое-кто из мужиков, набравшись храбрости, отправился посмотреть, что ж там такое происходит. Вернувшись, смельчаки принесли в деревню печальные вести.

Как все и думали, на берегу горел Возносящий Огонь. Оборотня больше не было, но перед тем, как сгинуть навеки, он в последней схватке забрал жизнь старого ведуна.

Кем был оборотень, деревенские так никогда и не узнали. Ведуны сказали им только, что несчастный был не из их деревни. Чужак, почти совсем утративший человеческий дух. Как и зачем он оказался в здешних краях, почему остался здесь, изливая на несчастную деревню свою жуткую злобу — этого ведуны не знали. Или не хотели говорить.

В любом случае, кошмар закончился, и деревня вздохнула с облегчением. То, что ведуны обращаются со своими покойниками по-людски, по правильному обычаю, произвело на деревенских самое благоприятное впечатление. Плохо было то, что ведунам не удалось, как они того хотели, пополнить свои ряды. Получалось, что, избавив деревню от оборотня, они просто обменяли жизнь старика на жизнь мальчишки. Деревенские опасались, что в связи с таким поворотом дела ведуны могут потребовать дополнительной платы. Однако страхи оказались напрасными.

Едва догорел Возносящий Огонь, ведуны, как и было условлено, ушли, забрав с собой Звереныша. Удостоверившись в этом, деревенские повеселели окончательно и от души принесли Богам щедрую жертву, испросив у них всяческой благодати на головы ведунов (может, конечно, и не положено было об этом просить, ну да уж ладно — авось за один-то раз Боги не прогневаются…). И заодно искренне пожелав, чтобы никогда больше не случилось у тех нужды заходить в одну глухую, но, по счастью, не забытую Богами деревеньку…

Глава 16

А ведун, сбежав от жреца, направился прямиком в деревню. Не сказать, чтоб сегодня у него было там какое-то дело, но зайти все ж таки не мешало. Мало ли что…

Ведун еще не знал, что его совершенно бесцельные на посторонний взгляд прогулки по округе уже вызвали среди деревенских недовольные толки. Кое-кто из молодежи начал поговаривать, что хваленый охотник на нежить, похоже, и сам плохо представляет, как ему на эту нежить охотиться! Уж больно странно он себя ведет: бродит по лесу с рассеянным видом, слоняется вокруг домов так, будто в трех соснах заблудился, а к избе, в которой оборотень похозяйничал, только раз и подошел, да и то ненадолго!

Что именно делать и как себя вести должен был ведун, деревенские представляли себе плохо, но все от мала до велика ждали от него чего-то большего, чем бесцельное шатание по округе. Старики, разводя руками, в один голос уверяли, что ничего необычного не происходит, мол, ведуны, в общем-то, именно так себя обычно и ведут, однако слова их мало кого успокаивали.

Вот и в этот раз побродив с равнодушным видом между домами и нахватав спиной угрюмо-недоуменных взглядов, ведун, не сказав ни слова, покинул деревню и побрел куда-то вниз по реке. Охотничек, мать его перемать!..

Если бы деревенские только знали, насколько их догадки близки к истине!

Неспешно пройдя через деревню, ведун от нечего делать пошел дальше берегом реки. Проходя мимо мостков, облепленных разом притихшей при его приближении ребятней, ведун покачал головой. Беспечный, однако же, здесь народ: отпускают малых детей плескаться в речке без присмотра взрослых. Такое и в исконных людских землях нечасто увидишь, а уж в этих краях и подавно не должно случаться.

Как бы мирно ни вели себя русалки, а вот так безоглядно доверяться их доброте и кротости все ж таки нельзя! Могут ведь и без злого умысла, просто заигравшись, силу не рассчитать — малому дитю человеческому много ли надо? А вот здешние жители, похоже, уверены, что бояться им нечего. И после этого некоторые еще говорят, что нелюдь стала к человеку нетерпима, и надо-де отныне ждать от нее одних только неприятностей!

Хотя, с другой стороны… Ведун прикинул на глазок расстояние до противоположного берега. Речушка-то узенькая — саженей пятнадцать в ширину от силы. Даже если есть здесь глубины приличные — все равно русалкам ужиться негде. Если, конечно, нет где-нибудь поблизости большого озера.

Если озеро было, и речушка, текущая у ног ведуна, в него впадала, то русалки вполне могли заплывать в деревню, хотя бы из простого любопытства. И даже если не впадала — все равно. Старым русалкам посуху передвигаться, конечно, несподручно, а молодые могли таким манером покрывать довольно-таки большие расстояния. Что бы там ни говорили по этому поводу так называемые «ученые» знатоки (как они о себе думали) повадок и обычаев нелюди.

Вот только было ли здесь озеро? Ведуну оно пока не попадалось, но речушка-то текла на восток, а в ту сторону он далеко не ходил, так что все могло быть.

Ведун обошел притихшую ребятню и двинулся дальше. Он шел все дальше вниз по течению, обходя крохотные, обросшие шелестящим на ветру камышом заводи и заболоченные участки низкого берега. Шел, наслаждаясь ласковым ветерком, кваканьем лягушек и припекающим солнышком.

До опушки леса оставалось еще с полверсты, когда за небольшим изгибом речного русла ведуну попалось на пути дерево из тех, что люди называли «черными».

Собственно говоря, словом «черные» люди обозначали довольно обширную группу деревьев и кустарников, которые росли исключительно в глухих восточных лесах и зачастую были похожи друг на друга, примерно как осина на сосну. Эти странные деревья и кусты отличались друг от друга и формой листьев, и высотой, и строением ствола, но были у них признаки, по которым можно было безошибочно определить их коренную общность.

Мясистые листья этих растений были на удивление тугими на разрыв и напоминали на ощупь хорошо выделанную кожу. Их ветки и стволы покрывала неимоверно прочная, гладкая, черная как смоль кора. Коричневатая древесина, весьма неохотно уступавшая ножу и даже топору, очень плохо горела в огне, зато прекрасно тонула в воде. Деревья эти не давали никаких плодов, на них редко вили гнезда птицы, их обходили стороной звери и облетали пчелы.

И, наконец, молодые веточки всех этих лесных чужаков (чужаков, естественно, — для человека) выделяли на изломе густой темно-красный сок, которые люди с богатым воображением находили похожим на кровь.

В общем, деревья эти обладали полным набором качеств, необходимых для того, чтобы прослыть «недобрыми», в человеческом понимании этого слова. Потому не было у них, как у «добрых», знакомых деревьев, отдельных названий, и люди, не чинясь, называли их всех без разбору просто «черными». По мнению большинства, название это подходило этим растениям и по виду, и по сути.

Справедливости ради нужно было бы заметить, что, не принося человеку никакой пользы, эти странные деревья не причиняли ему ровным счетом никакого вреда. Да только кто ж будет обращать внимание на такие мелочи? Повелось же с незапамятных времен, что дерево «недоброе», значит, и причина на то быть должна! А как же? Дыма-то без огня не бывает… Вот и рассказывали страшным шепотом бортники, травознатцы да звероловы из тех, что отваживались в поисках выгодной добычи забредать далеко на восток, будто слышали они своими ушами, как глухими безлунными ночами в глухих же чащобах (в которые их непонятно как и зачем занесло!), как черные деревья переговариваются меж собой низкими, нечеловеческими голосами. Некоторым счастливцам удавалось даже разобрать отдельные слова, а то и целые куски таких разговоров (видимо, деревья говорили хоть и нечеловеческими голосами — что, в общем-то, понятно: на то они и деревья, — но по-людски; не хватало, видать, древесного ума на то, чтобы придумать собственный язык!). И выходило со слов тех «очевидцев», будто речи эти были страшны до того, что и передать невозможно, о чем толковали меж собой в лесной чащобе черные деревья. Будто бы от ужаса великого у подслушавшего разговор начисто отшибало память о его содержании.

А еще поговаривали, что если как следует рубануть по черному дереву топором — но только опять-таки в глуши и желательно без свидетелей — то закричит оно, будто раненый зверь, а может даже и веткой замахнуться. В общем, жуть да и только.

Вполне понятно, что люди относились к «черным» деревьям с подозрением и старались без крайней надобности к ним не приближаться.

Ведун, однако же, судя по всему, общих предубеждений не разделял. Попавшееся ему дерево росло у самой воды и толщиной было в обхват взрослого мужчины. Ствол его, полого изгибаясь, нависал над водой наподобие половинки недоделанного моста.

Ведун постоял немного возле дерева, прикрыв глаза и приложив ладонь к черной коре, а потом с беличьей ловкостью взбежал по стволу и сел, свесив ноги и привалившись спиной к толстому суку.

Если бы кто-то наблюдал сейчас за ведуном со стоны, то он — естественно, не поверив поначалу собственным глазам, — смог бы увидеть, как сук черного дерева сам собой немного отклонился в сторону так, чтобы ведуну удобнее было сидеть, а на лицо его падала тень от листьев.

Ведун сидел, покачивая сапогами и, сложив руки на груди, рассеянно наблюдал за игрой солнечных зайчиков на глади лениво текущей под его ногами речки.

— Нет, — через какое-то время задумчиво произнес он, со вздохом покачав головой. — Все-таки что-то здесь не то…

Наклонившись вперед, ведун свесился на рекой и всмотрелся в свое отражение.

— Что делать-то будешь? — без особой надежды на ответ поинтересовался он у своего подводного двойника. Колышимое течением отражение слегка пожало плечами.

Из глубины колеблющегося речного зеркала на ведуна смотрело худое лицо с резкими чертами и не слишком дружелюбным выражением. Неприятную картину довершали уродливые шрамы, от одного взгляда на которые у нормального человека должны были пробегать мурашки по коже. Наверняка, такое лицо никак не могло вызвать особых симпатий к его обладателю со стороны окружающих, и уж в особенности — молоденьких девушек. Ведун попробовал улыбнуться сам себе. Намного лучше от этого не стало. Вот если бы…

Речная гладь на мгновенье подернулась мелкой рябью. Черты отраженного лица смягчились, глаза потемнели, кожа, наоборот, стала светлее, по течению медленно заструились длинные светлые волосы… с зеленоватым отливом… совсем зеленые…

Ведун непроизвольно вздрогнул и тряхнул головой. Фу ты, ну ты! Только сейчас он сообразил, что из воды, из-под самой поверхности, на него смотрит русалка. Русалка тут же вынырнула и широко улыбнулась ведуну, сверкнув острыми белыми зубками. И сразу ушла обратно в глубину.

Ведун со смущенной усмешкой покачал головой:

— Поди ж ты: чуть не попался. Размечтался…

Раздался негромкий всплеск, и русалка почти без брызг вылетела из воды на добрых полсажени вверх. Ухватившись руками за ствол дерева, она легко подтянулась и уселась рядом с ведуном. Капельки воды, не задерживаясь и не оставляя следов, быстро скатывались с ее обнаженной кожи и волос. Не прошло и минуты, а русалка выглядела так, будто в этот день и не прикасалась к воде.

Ветви черного дерева снова пришли в неспешное движение, укрывая соседку ведуна тенью своей листвы от палящего солнца.

— Аллаэ-эу… — не слишком уверенно начал ведун.

— Ой! — русалка страдальчески сморщила носик. — Не ломай язык, говори уж, как привык!

Голос ее, как звон колокольчика, разнесся над поверхностью реки. Ведун окинул собеседницу одобрительным взглядом. Как и все речные русалки, она была удивительно красива: тонкие правильные черты лица, темные, глубокие как омуты глаза, пухлые губы, рассыпавшиеся по плечам длинные волосы, высокая грудь, тонкая талия, в меру округлые бедра… не портил облика русалки даже зеленоватый оттенок кожи и изумрудный отлив волос.

Ведун вздохнул. Среди русалок, в отличие от людей, откровенно некрасивых, а уж тем более страшных, не было. Во всяком случае, он таких не встречал. Наверное, так оно и должно было быть.

Хранители говорили, что люди не всегда были такими, как сейчас. Были времена, когда их далекие предки обликом своим мало отличались от горных унгулов, и так же, как и унгулы, нравами своими походили скорее на животных, чем на разумный народ. Верилось в это слабо, но раз Хранители так говорили…

По словам тех же Хранителей, народ русалов был намного древнее человеческого, так что у Природы (или Богов — это уж кто во что верил) было достаточно времени, чтобы довести их облик до совершенства. Морские русалы, правда, отличались от людей сильнее, чем речные, и многие люди красивыми их не считали. Ведун был не из их числа.

Еще говорили, что старые русалы, которые с возрастом теряли способность не то что передвигаться по земле, но даже и дышать земным воздухом, теряли к этому времени всю свою красоту и были… как бы это помягче выразиться? Страшноваты. Ведун — как и все, от кого он об этом слышал — знал эту сторону русалочьего бытия лишь понаслышке, поскольку состарившегося до такой степени русала не видел ни разу в жизни.

Нынешняя его собеседница была красива, хотя и не слишком молода даже по русалочьим меркам. Ее стройные ножки еще не сменились рыбьим хвостом, но между изящными пальцами рук уже появились нежные перепонки, а ступни успели смениться изящными плавниками.

— Ну, тогда здравствуй.

— Здравствуй, — русалка кокетливо кивнула.

— Подловила ты меня, — признался ведун. — Еще самую малость — и нырнул бы.

— Поделом, — важно ответила русалка. — Ваши дети малые и те знают: не смотрись в речное отражение — русалки утащат.

— Ну, меня-то ты не утащила, — заметил ведун.

— Ты силен, — русалка с серьезным видом кивнула, а сразу вослед прыснула, зажав рот ладошкой. — Только где б была твоя сила, если б я сама тебя не отпустила!

Ведун улыбнулся, невольно залюбовавшись речной красавицей.

— Откуда знаешь наш язык? — поинтересовалась русалка, озорно блеснув темными глазами.

— Знакомый один научил, — поколебавшись, признался ведун. — Из ваших.

— Да ну? — русалка округлила глаза в притворном удивлении. — Так уж прямо и знакомый? Что-то не слышала я о таком, чтобы русалы водили с людьми тесное знакомство, да еще и речи нашей вас облучали!

— Твоя правда, — согласился ведун. — Только и я не слышал, чтобы ваши болтали с людьми вот так запросто, как ты сейчас со мной.

Русалочка закусила губку, скрывая улыбку.

— «Твоя правда» — передразнила она ведуна, на удивление точно подражая его голосу. — Обычно мы с людьми разговоры не разговариваем. Только вот ты-то человек необычный. Обычных людей виалор так не принимает, как тебя принял.

— Да уж, — ведун погладил ладонью черную кору. — Человек я необычный, это точно…

— Так каким же ветром занесло в наши края одного из Детей Волка?

— Ишь ты! — ведун покачал головой. — Неужто у меня на лбу написано, что я из Детей Волка?

— На лбу не на лбу, а наметанный глаз не проведешь! — важно ответствовала русалка. Ведун покосился на нее насмешливо: глаз-то у тебя, спору нет — наметанный, да вот только в нем ли тут дело?

— Дело у меня в ваших краях, — ответил он уклончиво.

— Знаем мы твое дело, — фыркнула русалка. — Оборотня пришел изводить!

— Ну, а раз знаешь, чего спрашиваешь?

— Ишь, какой. Уж и спросить нельзя! — русалка обиженно надула губки. — Не хочешь разговаривать… — она оперлась руками о ствол, делая вид, что собирается спрыгнуть в воду.

— Постой, постой! — ведун торопливо поднял руку, притворившись, что принял игру за чистую монету. — Уж прости — ляпнул, не подумавши. Характер-то у ведунов, сама знаешь, какой.

— Ладно уж, — сменив гнев на милость, русалка великодушно отмахнулась. — На первый раз прощаю. Охотник на оборотней.

Ведун уже понял, что она приплыла к нему неспроста. Она знала, кто он такой, знала, зачем он сюда пришел, значит, весь этот разговор был затеян не с бухты-барахты. Русалы редко по-серьезному вмешивались в людские дела, но уж если до этого доходило, к их советам и предостережениям стоило прислушиваться с самым пристальным вниманием. В отличие, к примеру, от бестолково болтливых вил, русалы всегда говорили по делу и только правду. Беда только, что говорили они эту правду так, как было понятно им самим, и человеку было порой ох как непросто понять их, без сомнения, ценные замечания.

Ведун любил русалочий народ. Любил за искренность, за умение не унывать, за бесшабашную веселость. Любил даже за неуемную игривость, которая, правду говоря, иногда выходила людям боком вплоть до самого печального исхода. Естественно, людям такое положение дел не слишком нравилось, но тут был как раз тот случай, когда, как говорится, хороши были и те, и другие. И неизвестно еще, у кого было больше поводов для обид.

Русалы редко губили людей намеренно. Человеку нужно было очень постараться, чтобы навлечь на свою голову гнев в общем-то незлобливого водяного народа. Но люди испокон веку ни в чем не были так талантливы и удачливы, как в поисках неприятностей на свое любимое мягкое место.

Находились среди людей «мудрецы», всерьез строившие планы завладения несметными сокровищами, которые русалы якобы скрывали в своих подводных владениях. Некоторые из этих кладоискателей рано или поздно пытались добыть сведения о предполагаемых сокровищах у самих русалов, не брезгуя при этом никакими способами, чтобы развязать языки несговорчивым пленникам.

Некоторые предприимчивые умники пытались продавать одурманенных колдовскими зельями молоденьких русалок в бордели для особо развращенной публики. Среди колдунов встречались «знатоки», полагавшие, что кровь русалок придает их волшебным снадобьям особую силу…

Вполне естественно, что всем этим людям не стоило подходить близко к воде. Если, конечно, они хоть немного дорожили собственной жизнью.

Обычно русалы улаживали свои дела тихо и незаметно, но иногда дело доходило и до открытых стычек. Но таковые, если и случались, были обычно редкими и незначительными. О сколько-нибудь серьезных столкновениях между людьми и русалами ведуну пока слышать не приходилось.

— Так что с моим оборотнем? — поинтересовался ведун, помолчав. Он решил не тянуть кота за хвост и сразу начать разговор по существу.

— А что с оборотнем? — с невинным видом переспросила русалка.

— Убивать мне его или как?

— Меня спрашиваешь? — «удивилась» русалка, весело блеснув глазками. — Сам-то не знаешь, что ли?

Ведун вздохнул.

— В том-то и дело, что теперь уже не знаю.

— А раньше знал? — русалка с интересом заглянула ему в глаза.

— Раньше? — ведун пожал плечами. — Раньше все шло само собой. Жизнь сама подсказывала, что делать.

— Жизнь всегда подскажет, — кивнула русалка. — Нужно только уметь слушать ее подсказки.

— Я не слышу, — признался ведун. — Может, ты поможешь?

— Рада бы, — русалка вздохнула. — Да не могу. Точнее, не хочу. Помочь тебе сейчас — значит, решить за тебя, а такая помощь всегда выходит помощнику боком. Зачем мне такое счастье? Что бы дальше ни случилось, решать, что делать, придется тебе самому, под свою собственную ответственность. Я эту ношу на себя не возьму. Да и никто в здравом уме не возьмет.

— Ну почему же? — ведун грустно усмехнулся. — Я знаю одного человека, который готов принять на себя всю ответственность за мои поступки.

— Нет, — русалка покачала головой. — Ты ошибаешься. У жреца своя игра и своя ответственность, и ты для него лишь орудие. Жрец тебе не помощник, он принимает свои решения и сам несет за них ответ. Хотя… Ты можешь принять на себя роль слепого орудия и сделать так, как он говорит. Но это все равно будет твой выбор, и только ты будешь за него в ответе.

Ведун с усмешкой поскреб бритую макушку. Похоже, русалы были неплохо осведомлены о содержании их со жрецом разговоров. Интересно бы узнать, откуда?

— Ну, и что мне теперь делать? — пробормотал он, обращая вопрос скорее к самому себе, чем к собеседнице.

— Мудрые говорят: не знаешь, что делать — не делай ничего.

— Так что, мне уйти отсюда? Оставить все как есть?

— Это тоже действие, у которого будут последствия.

— Тогда остаться сидеть на этом дереве до скончания века?

— Действие не в том, что делают твои руки и ноги. Действие здесь, — русалка постучала себя пальчиком по лбу. — И здесь. — Она приложила ладонь к груди. — Не этому ли учат и ваши Хранители?

Ведун криво усмехнулся.

— Как вы, живущие под водой, умудряетесь знать о том, что твориться на суше, лучше тех, кто по этой суше ходит?

Русалка ответила загадочной улыбкой.

— Мы давно живем в этом мире. Тому, кто однажды обжегся, нет нужды каждый раз совать руку в огонь, чтобы узнать, что он жжется.

— Этот оборотень… — ведун задумчиво прищурился. — Он действительно может быть так важен для людей, как считает Инциус?

— Может, — не задумываясь, кивнула русалка. — Наш мир таков, что в нем нет ничего невозможного.

— Н-да… Хороший ответ, — ведун пристально глянул на русалку. — А скажи честно, ты ведь не для того приплыла, чтобы просто поболтать со мной о том, о сем?

— Нет, — нимало не смутившись, ответила русалка.

— Тогда зачем?

— Чтобы узнать, что нас ждет.

— Узнать, что вас ждет? — ведун казался непритворно удивленным. — От меня?

— Почему нет? Тому, кто умеет видеть суть вещей, даже одна капля может многое сказать о целом океане. Того, кто умеет слушать, далекий гром всегда предупредит о надвигающемся ненастье. Мудрый не ждет беды, но всегда первым замечает ее приближение.

— Хм… Похоже, ты все-таки даешь мне совет, — негромко проговорил ведун.

— Нет! — русалка рассмеялась. — Это не совет! Хотя, возможно, мои слова повлияют на твое решение, ты не сможешь упрекнуть меня в том, что я толкнула тебя на неверный путь — ты ведь не знаешь моего интереса в этой истории.

— И какой же он, твой интерес? — шутливо, почти не надеясь на ответ, поинтересовался ведун.

— Такой же, как и у всех живущих. Я хочу жить. По возможности так, чтобы быть довольной собой и тем, что происходит вокруг. Все очень просто.

— Значит, с востока и вправду идет беда? — посерьезнев, спросил ведун.

— Смотря что считать бедой, — пожала плечиками русалка.

— Конец Мира это беда?

— Какого Мира? — уточнила русалка.

— Того, в котором мы все живем.

— Мы живем в разных мирах. Когда люди пришли в Тридолье, это тоже стало концом чьего-то Мира. Это было бедой?

— Скажи… — ведун неуверенно потер подбородок. — А до того, как в Тридолье пришли люди, здесь жили одни только Древние Народы? Только нелюди?

— А что говорят об этом ваши Хранители? — помолчав, поинтересовалась русалка.

— Говорят, что люди жили в этом Мире испокон веков, а все рассказы жрецов о том, что мы откуда-то пришли — сказка. Еще они говорят, что раньше люди мало чем отличались от животных… — ведун говорил осторожно, тщательно подбирая слова. Разговор с каждой минутой становился все интереснее и интереснее.

— Что ж… — русалка вздохнула и грустно улыбнулась. — И ведуны, и жрецы помнят многое. Многое, но не все. Ваши знания — лишь осколки целого…

Ведун молчал, затаив дыхание, боясь спугнуть нежданную откровенность собеседницы. Никогда еще ему не приходилось слышать подобные речи ни от русалов, ни от кого-то еще из нелюди. Всем своим существом ведун ощущал мимолетное, готовое вот-вот исчезнуть прикосновение великой Тайны.

— Правы и те, и другие, — тихо проговорила русалка, когда ведун уже решил, что не дождется от нее больше ни слова. — Раньше, очень давно, в нашем мире жил другой разумный народ. Но они жили не в Тридолье…

— В Глухолесье? — догадался ведун. — Они и сейчас там?

— Нет, — русалка покачала головой. — Их больше нет…

— Они исчезли во времена Великих Сумерек? — с трудом сдерживая охватившее его нетерпеливое возбуждение, ведун старался говорить размеренно и спокойно, с надлежащей долей безразличия в голосе. — Повелители Ужаса убили их?

— Повелители Ужаса? — русалка посмотрела на ведуна со странной улыбкой. — Похоже, легенда о Повелителях Ужаса это единственное, в чем еще сохраняют согласие ведуны и жрецы!

— Хранители не считают их злом, — счел нужным пояснить ведун.

— Правда? А чем они их считают? Вот ты ведун, что ты сам думаешь об Ужасе?

Ведун подумал немного и растерянно пожал плечами. Он с удивлением понял, что и в самом деле не может сказать об Ужасе ничего вразумительного, кроме того, что он… ужасен. Это всегда было для него чем-то само собой разумеющимся, таким же, как собственное дыхание или смена дня и ночи. Почему день сменяет ночь в раз и навсегда строго определенной последовательности? Почему вода мокрая? Чем страшен Ужас? Странные вопросы…

В свое время ведун прочитал — наставник заставил — все жреческое Девятикнижие. И до сего момента он был уверен, что понял в нем если не все, то уж самое главное точно. Теперь он осознал, что ошибался. В Девятикнижии часто упоминались Повелители Ужаса, но упоминания эти в большинстве своем были краткими и поверхностными. В основном они сводились к настойчивому внушению мысли о том, что времена правления Повелителей были сплошным бедствием для человеческого рода. Но каким именно Ужасом повелевали Повелители? Это был Ужас — перед чем? Ведун понял, что не знает ответа на эти вопросы. В Девятикнижии об этом напрямую не был сказано ни слова, Хранители тоже обходили эту тему стороной…

Прочитав ответ ведуна по его лицу, русалка усмехнулась.

— Вот то-то и оно! Мудрые говорят, ужас — сын беспокойства и внук неизвестности. Представь себе, что ты живешь в Мире, о котором знаешь только то, что ничего о нем не знаешь. Ты не понимаешь смысла того, что с тобой происходит, не знаешь, что тебя ждет через мгновенье, не знаешь даже, кто ты такой! У тебя есть только память, но и она ненадежна: ты помнишь события, но их значение меняется в зависимости от того, в какой ситуации ты о них вспоминаешь. Единственное, что ты знаешь в этом мире — так это свою Смерть. Неизвестно когда и как, но ты точно умрешь, и это единственное, в чем ты можешь быть уверен. Каково это, по-твоему — жить в постоянном ожидании смерти? И не той смерти, о которой говорят ваши Хранители или жрецы, а смерти, после которой не будет ни перенесения в Вышний Мир, ни второй попытки в этом Мире, ни даже растворения в пустоте. Эта Смерть — Неизвестность, и нет никакого способа узнать, что она собой представляет, кроме одного — умереть самому…

Русалка говорила негромко, с отрешенным видом и отсутствующим взглядом. Со стороны казалось, что она и сама пытается представить то, о чем говорит. И не очень-то у нее получается…

— Как, по-твоему, страшно жить в ТАКОМ Мире?

— Не знаю, — покачал головой ведун. — Твоих слов мало, чтобы понять это.

— Правильно, — русалка снова кивнула. — Чтобы ответить на этот вопрос, нужно испытать все, о чем я говорила, на своей собственной шкуре. И не сойти при этом с ума… Но тот, кто сможет это, тот, кому окажется под силу пережить, ощутить и принять сердцем то, о чем я говорила, а главное, смириться с этим — того ждет подлинное могущество. Ибо великая Сила заключена в противоположности всему тому, что мы знаем — в Неизвестности.

— Ты говоришь почти как наши Хранители, — тихо заметил ведун.

— Вот именно, что «почти», — быстро ответила русалка. — Ваши Хранители нашли свой способ говорить о Смерти, подобрали ей свое имя.

— Это всего лишь слова! Любой ведун знает об этом.

— Слова это путы для разума. Даже если нам кажется, что они близки к истине, за ними все равно ничего не стоит. Все, что можно сказать о Смерти — ложь, а ложью не добудешь Великую Силу.

Ведун слушал речи русалки и не то чтобы ясно понимал, скорее, смутно чувствовал, что ее рассказ в чем-то перекликается с жреческим Девятикнижием. Но чем, дальше он слушал, тем сильнее крепло у него подозрение, что рассказы об ином Мире, в котором правят Неизвестность и Смерть — всего лишь иносказание, и на самом деле русалка вела речь о чем-то совсем ином.

— Но если вам известна эта тайна, почему же древние народы до сих пор не обрели эту Великую Силу? — вырвалось у ведуна почти против его воли. Ему и самому был не до конца понятен смысл собственного вопроса. Что за Тайна? Что за Сила?

Спросил, и вдруг подумал: а что если… обрели? Да нет, такое не утаишь!

Во взгляде русалки промелькнуло недоверчивое удивление, которое сменилось печально-равнодушным сожалением. В этот момент, глядя в молодые на вид глаза собеседницы, ведун вдруг необычайно остро ощутил, НА СКОЛЬКО она на самом деле старше него.

— Почему рыба не может летать, а птица — жить под водой? Каждому свое. Жизнь длиной в многие столетия, в почти полной неуязвимости для болезней и врагов, не дается просто так. Когда впереди вечность, трудно ощутить близость конца. Все имеет свою цену, и есть вещи, которые невозможно совместить. — Русалка неожиданно усмехнулась. — Как говорил один мой… хм, знакомый из ваших, из людей: нельзя схватиться одной рукой сразу и за сиську, и за…

Ведун растерянно покашлял, потом усмехнулся. За время разговора он успел настроиться на серьезно-возвышенный лад, и вдруг такой неожиданный поворот.

— Грубовато, — согласилась русалка, бросив на ведуна быстрый насмешливый взгляд. — Но в самую точку. Те, кого вы называете нелюдью — Древние Народы. Древние. Пожалуй, в этом слове ответ на твой вопрос. Молодое деревце может согнуться и даже изменить направление роста, как случилось, например, с этим виалором, — русалка нежно погладила черную кору. — Вековой дуб можно только сломать…

Ведуну подумалось вдруг, что в мире и в самом деле творится что-то неладное, если уж русалки заговорили ТАК и о ТАКОМ.

— Если опасность грозит только людям, почему это заботит вас, русалов?

— Наш мир связан с миром людей. Теснее, чем нам бы того хотелось. И мы, увы, не можем разорвать эту связь, как бы нам этого ни хотелось. Изменится ваш мир — придется меняться и нам.

— Разве вы, как и все нелюди, не выиграете от того, что люди исчезнут с ваших исконных земель?

— Выиграем ли мы? — русалка усмехнулась. — Не знаю! Хотя… Наверное, если бы люди просто исчезли, это был бы не самый худший вариант.

— Возможно что-то другое? — нахмурившись, спросил ведун.

— Все возможно, — вздохнула русалка.

Солнце медленно двигалось по небосклону, и вслед за ним также медленно двигались ветви дерева, скрывавшие в своей тени ведуна и русалку.

— Жарко, — негромко и задумчиво произнесла русалка. — Озера мелеют… А зимой эта речка промерзла местами почти до дна. Пока здесь не было людей, все было по другому. Некоторые из наших усматривают в этом прямую связь…

— «После» не обязательно означает «вследствие», — так же негромко заметил ведун.

— Но может и означать, — еще тише откликнулась русалка.

— Те… — ведун замялся, подыскивая подходящие слова. — Кто жил в этом мире до нас, до людей, они погибли без борьбы? — спрашивая, ведун хотел узнать, можно ли вообще хоть как-то противостоять тем силам, что решали судьбы народов их мира.

— Нет, — русалка печально улыбнулась, и ведун понял, что она разгадала его уловку. — В нашем мире уже была большая война.

Слова русалки, несмотря на то, что они, казалось бы, давали надежду, не очень понравились ведуну.

«Уже была большая война» — невозможно было ошибиться в истинном смысле этих слов. Будет война. Но когда? С кем? Из-за чего? Ведун открыл было рот, но ничего не успел сказать.

— Но это была совсем не та борьба, которую ты имел в виду, — уже без улыбки добавила русалка. Это в корне меняло все дело и снова сбивало с толку, но по тону собеседницы ведун понял, что задавать дальнейшие вопросы бессмысленно — она не ответит. Русалка и так сказала слишком много.

— Спасибо тебе, — ведун склонил голову. — Я услышал больше, чем мог надеяться. Надеюсь, что и ты не впустую потратила время и узнала то, что хотела.

— Я узнала многое, — все так же тихо промолвила русалка. — И ничего. Ты изменился. Сейчас ты не такой, каким был еще неделю назад. Ты снова стал похож на того, о ком рассказывала мне когда-то Миэле.

— Как она? — чуть помедлив, спросил ведун.

— У нее все хорошо. Она передавала тебе привет. Сказала, что не держит зла.

— Я был тогда слишком молод и еще не закончил обучение… — начал ведун с извиняющейся ноткой в голосе.

— А сейчас ты его закончил?

Ведун открыл рот… и снова его закрыл. Русалка мягко улыбнулась.

— Я знаю, вы, ведуны, полагаете, что чувства мешают «Познанию», которому вы посвящаете свои жизни. Любовь, ненависть, влечение, отвращение — все это, по-вашему, вредит чистоте познающего разума. Но знаешь, что вредит этой чистоте больше всего? Стремление сохранить ее любой ценой! Истина — это наш мир, каким его видят Боги, в которых ты не веришь. Смертным не дано ее познать.

— Да… — ведун кивнул. — Стремясь к абсолютному знанию, нельзя забывать, что оно недостижимо. Так говорят Хранители. Для того, кто выбрал путь познания, важнее вопросы, на которые еще нет ответа.

— А если ответа вообще не существует? Такие вопросы для вас наверное просто бесценны!

Ведун покосился на смеющуюся русалку и тоже улыбнулся.

— Так и есть. Тут главное удержаться от того, чтобы придумать ответ самому.

Русалка легко соскользнула с дерева в воду и через минуту вынырнула шагах в пяти от нависшего над рекой ствола.

— Так что, Миэле-то привет передавать?

— Само собой! — без колебаний ответил ведун.

— Ну что ж, удачи тебе, любитель вопросов без ответа! Может, еще и свидимся… когда закончишь обучение!

Русалка звонко рассмеялась и, развернувшись к ведуну спиной, нырнула в глубину, сверкнув на прощанье круглой… Ну да ладно.

Оставшись в одиночестве, ведун грустно усмехнулся. «Когда закончишь обучение…».

Наставник говорил, что Знание не имеет пределов и границ, и тот, кто вступил на путь Знающих, обречен на вечные странствия, которые не сможет прекратить даже сама Смерть. Когда-то — казалось, что с тех пор миновали века — эти слова произвели на молодого Ищущего гнетущее впечатление. Тогда ему, совсем еще зеленому пацану, бесконечное скитание, без всякой надежды достичь хоть какой-то определенной цели, представлялось скорее проклятьем, чем уделом избранных. Понадобились годы, чтобы понять: наставник имел в виду совсем не те странствия, о которых подумал поначалу молодой ведун. Понимание пришло гораздо позже, а тогда, в самом начале…

Наставник сразу сказал ему, что он не такой, как остальные, а потому и обучать его будут отдельно от других. Это стало очередным, одним из многих за короткое время, неприятных сюрпризов. А уж когда началось само обучение!.. Ведун, вспомнив свои первые шаги по Ведовскому пути, с усмешкой покачал головой.

Обучение началось с избиения. Наставник сразу сказал, что сила — не главное. Главное умение соразмерять свою силу применительно к конкретным обстоятельствам. Молодой ведун не понял смысла этих слов, и тогда наставник открыл ему их практический смысл. И, надо признать, сделал он это самым простым и эффективным способом.

Наставник привел нового ученика в небольшой зал. Единственным, что нарушало его однообразную пустоту, был обрубок бревна вершков десяти в обхват, торчавший из стены на уровне чуть ниже груди взрослого человека. На бревно были нанесены поперечные зарубки. Наставник подвел ученика к бревну и показал на одну из зарубок.

— Ударь по этому бревну так, чтобы оно ушло в стену точно до этой отметки.

Ученик пожал плечами и несильно толкнул бревно в торец. Оно подалось неожиданно легко, утонув в стене гораздо глубже указанной наставником зарубки. В то же мгновенье из стены рядом с первым выскочило второе бревно и с размаху — да так быстро, что не увернешься! — ударило нерадивого ученика в живот. Отлетев на несколько шагов, тот грохнулся на жесткий каменный пол и несколько минут приходил в себя.

Наставник не торопил. Когда ученик поднялся, он знаком подозвал его и, показав на другую зарубку, сказал:

— Бей. Учись соразмерять свою силу!

Это было началом. Дни шли за днями, и каждый из них начинался и заканчивался пыткой у торчащего из стены ненавистного полена. Удар по бревну — удар бревном, удар по бревну — удар бревном, удар по бревну — удар бревном… Стоило только начать приспосабливаться к сопротивлению бревна и нащупать правильную силу удара, как сопротивление это менялось и все приходилось начинать сначала, потому что от рассчитанного удара бревно утопало в стене целиком или же вообще не двигалось с места. И нельзя было задержать на бревне руку дольше отмеренных кем-то считанных мгновений, по истечении которых из бревна выскакивал острый шип и немилосердно колол ладонь…

Через неделю живот молодого ведуна превратился в сплошной синяк, а на ладонях не осталось живого места от уколов подлого шипа. Ученик начал уже всерьез подумывать, что долго он такого «обучения» не выдержит и, по всему видать, в скорости отдаст концы. Но наставник каждодневно поил его отвратными настоями и заставлял мазать живот вонючими мазями, и, хотя боль от уколов и синяков никуда не девалась, здоровье ученика, к немалому его удивлению, не спешило ухудшаться. Он с аппетитом ел, спал без задних ног — благо помимо упражнений на бревне были у него и другие, не менее увлекательные занятия, после которых ближе к ночи порой едва хватало сил на то, чтобы кое-как добраться до жесткой лежанки, — и не то что не хирел, а вроде как даже креп, становясь живее и бодрее.

Прошло время, и молодой ведун приспособился таки к управляющему бревном коварному устройству. И хотя сопротивление менялось все чаще и чаще, а шипы выскакивали все быстрее и быстрее, ответные удары за неправильные действия настигали ведуна все реже и реже. Да и сами эти удары были уже не так страшны, как в начале. То есть их сила и скорость не уменьшились — скорее наоборот! — но ученик приспособился и к ним. Иногда ему удавалось увернуться, иногда — отскочить назад, а порой он умудрялся каким-то самому ему до конца не понятным образом собраться, сжаться и подготовить свое тело к удару так, что тот просто отбрасывал его в сторону, не причиняя особой боли.

И вот, когда ведун уже полагал себя достаточно подготовленным и начал надеяться, что его игры с бревном подходят к концу и скоро он займется чем-нибудь более приятным и интересным, в один прекрасный день все изменилось. Однажды утром, неожиданно получив подряд с десяток ударов, ученик с удивлением понял, что теперь сопротивление бревна изменяется не после каждого удара, а во время оного! Это было нечестно, потому что теперь у него не было вообще никакой возможности приспособиться к хитрому механизму (или что там было за стеной на самом деле?)! Но так было, а ученик успел уже убедиться в том, что там, куда он попал, спорить и сетовать бессмысленно…

Дальше все было, как в кошмарном сне: следующие один за другим удары, боль и закипающая где-то в глубине души бессильная злость. Злость на ненавистное бревно, никак не желающее играть по-честному. Злость на наставника, невозмутимо тычущего пальцем в очередную зарубку. Злость на самого себя, неуклюжего и тупого (ведь есть же выход — должен быть! — а где он, не видно…), злость на весь мир с его несправедливым, подлым и жестоким устройством. Впервые за все время, прошедшее с тех пор, как он перестал считать себя малым дитем, ученик готов был заплакать от обиды. Окружающий его мир строился на обмане, и молодой — и, вернее всего, неудавшийся — ведун понял вдруг с пугающей ясностью, что сути этого обмана ему никогда не раскрыть.

А наставник стоял и смотрел, смотрел и ничего не говорил, только вновь и вновь указывал пальцем на зарубки. Ребяческая злость быстро сменилась отчаянием, но ученик упрямо стиснул зубы и не отступился, и теперь каждый новый удар по капле разбавлял его отчаяние обжигающим звериным гневом. Теперь он бил, даже не пытаясь что-то угадать или рассчитать, бил, вкладывая в каждый удар всю свою силу. Наставник видел это, но ничего не говорил.

А ученик понял вдруг, что не уйдет из этого зала ни за что на свете. Не уйдет, даже если прикажет наставник, не уйдет, пока не поймет, не почувствует всей шкурой, в чем тут дело. И плевать, что вылетающее из стены бревно к концу дня превратит его кишки в кровавую кашу! Лучше умереть здесь и сейчас, чем и дальше чувствовать себя глупой игрушкой каких-то неведомых, злобно-насмешливых сил, управляющих этим Миром.

И в тот момент, когда отлетающий от очередного удара ученик это понял, сжигающий его гнев почти мгновенно переплавился в холодную ярость. А потом волна ледяного спокойствия смыла и эту ярость, и все, что еще сохранилось до этого момента в его затуманенном болью сознании — обрывки мыслей, страхи, сомнения…

А потом ушла и боль. И все потеряло смысл. Осталось только избитое тело и торчащий из стены кусок дерева.

Ученик медленно поднялся и подошел к бревну. Еще до того, как наставник поднял руку, он уже знал, на какую зарубку тот укажет. Как знал и то, что после его удара бревно не остановится в назначенном положении и уйдет в стену глубже, чем нужно. Сейчас ему было на это наплевать.

Наставник указал на зарубку. Ученик ударил и почувствовал, как сильное поначалу сопротивление бревна к концу удара сошло на нет. Время замедлило свой бег. Нужная зарубка приближается к стене… Еще мгновенье, и она скроется с глаз.

Но тут ученик неожиданно ощутил, что бревно на самом деле есть не что иное, как продолжение его руки, и, значит, он может остановить его так же, как останавливает, когда это нужно, собственную руку.

И бревно, повинуясь его воле, остановилось, едва зарубка коснулась стены. Губы ученика скривила злорадная ухмылка. И он снова ударил по остановившемуся бревну. Ударил, не касаясь его, и не почувствовал вообще никакого сопротивления. Бревно стрелой влетело в стену, и там за стеной что-то жалобно скрипнуло.

И тут же из нижнего отверстия вылетело другое, наказующее бревно. Ученик был готов к этому, готов как никогда. Он не стал уворачиваться или отскакивать, он просто стоял и ждал удара. Но удара не получилось. Ученик почувствовал лишь легкое касание, бессильное не то что отбросить его тело назад, а и просто хоть на волосок сдвинуть с места. Натолкнувшись на непреодолимую преграду, массивное бревно остановилось, за стеной что-то громко хрустнуло, и все закончилось.

Ледяное спокойствие ученика растаяло. Пришло удивление, недоверчивая радость, замешательство. Он виновато покосился на наставника. Хитрый механизм был сломан. А наставник неожиданно кивнул и ободряюще улыбнулся:

— Хорошо! Так уже лучше.

Наставник… Он редко ругал и скупо хвалил, он никогда не рассказывал о себе и не задал ученику ни одного вопроса о его жизни до Синегорья. Он вообще мало говорил, предпочитая пример, действие, и снисходя до лаконичных пояснений лишь там, где без них никак нельзя было обойтись. Ведун не помнил ни одного случая, когда бы наставник выказал по отношению к нему хоть какие-то чувства, отличные от чуть снисходительного уважения учителя к ученику. И все же со временем между ними установилась связь гораздо более тесная и прочная, чем та, что связывала когда-то ученика с его родным отцом. По крайне мере, ведун ощущал это именно так. Чувствовал ли то же самое Наставник, он не знал.

Наставник… Когда-то он казался ученику великим колдуном, мудрецом, непобедимым воином и чуть ли не сказочным героем в одном лице. Вспомнив об этом, ведун усмехнулся. Наставник много раз говорил ему, что не обладает и десятой долей той силы, которая волей судьбы оказалась в распоряжении его нового ученика. Ученик не верил. Не верил в то, что когда-нибудь сможет не то что превзойти, а хотя бы приблизиться к тому мастерству, которое демонстрировал наставник. Казалось, что человеческой жизни (тогда он еще мерил свою жизнь человеческими мерками) не хватит на то, чтобы всему этому научиться. Теперь-то ведун понимал, что все те чудеса, которыми поражал его воображение наставник, были по большей части простенькими трюками, скорее эффектными, нежели по-настоящему эффективными. Но они и предназначались как раз для того, чтобы поразить воображение, встряхнуть разум ученика, поколебать его веру в некоторые неписанные истины, которые тот впитал чуть ли не с молоком матери, и наверное, поэтому искренне считал их вечными и незыблемыми, даже не задумываясь о том, так ли это на самом деле.

Наставник знал свое дело и добился поставленной цели — ученик изменился и вместе с ним изменился окружавший его мир. Точнее говоря, наставник научил его изменяться, никогда не застывая в одной позиции, в одной точке зрения, в одной уверенности. С тех пор окружающий мир потерял четкие границы и формы. Невозможное и очевидное постоянно менялись местами, сливаясь в конце концов в Непостижимое. Жить в таком мире было непросто, но вернуться в когда-то привычный, надежный и понятный мир ведун уже не мог. Да, честно говоря, и не хотел!

Ведун протянул вперед руку ладонью вниз, и поверхность реки под его рукой вздыбилась небольшим бугорком. Бугорок рос, тянулся вверх, пока, наконец, его вершина не оторвалась от основания, образовав колеблющийся шар размером со среднее яблоко. Этот шар продолжил движение вверх, пока не коснулся руки ведуна. Тот немного присогнул пальцы и медленно развернул руку ладонью вверх, подхватив водяной сгусток снизу.

Вода словно затвердела, и теперь у ведуна на ладони лежал идеально ровный шар, будто выточенный из куска зеленоватого льда. Солнечный свет отражался от его поверхности ярким бликом. Губы ведуна тронула слабая улыбка. Он расслабил пальцы, шар тут же потерял форму, расплылся. Вода, утекая сквозь пальцы, крупными каплями падала обратно в реку.

— Вот так, — ведун провел по лицу мокрой ладонью, вздохнул. — И, что интересно, никакого колдовства…

Глава 17

— Господин, а, господин…

Только что вошедший в ворота замка ведун обернулся и увидел у ворот сторожки того самого мальчишку, который в первое утро пребывания в жилище Рольфа приглашал его в княжескую трапезную. Сегодня взгляд у мальчишки был уже не таким настороженно-испуганным, как в тот, первый раз. Очевидно, он приободрился, убедившись в том, пресловутый ведун, по крайней мере, не бросается ни с того ни с сего грызть горло каждому встречному-поперечному, имевшему несчастье ему не приглянуться.

— Чего тебе? — поинтересовался ведун.

— Князь тебя зовет, господин, — мальчишка виновато шмыгнул носом.

— Куда?

— А? — не понял мальчишка.

— Куда зовет-то?

— Ну так в трапезную! — с облегчением выдохнул пацаненок. — Я провожу.

— Не надо, — отмахнулся ведун. — Я еще не забыл дорогу.

Услышав за спиной разочарованный вздох, ведун усмехнулся. Лишил мальца удовольствия щегольнуть перед другими жильцами замка, показав себя бесстрашным провожатым таинственного гостя. Ну да ладно уж, как-нибудь переживет.

Когда ведун вошел в трапезную, князь сидел во главе застеленного белой скатертью стола и, подперев подбородок могучим кулаком, мрачно взирал на чашу с вином. Рядом стояли два кувшина и еще одна чаша, очевидно, приготовленная для гостя.

— А-а, пришел, — князь вынырнул из раздумий и вперил в ведуна расплывающийся взгляд. — Ну, проходи, проходи. Присаживайся.

Язык у Рольфа слегка заплетался, но в целом держался он довольно бодро. Ведун обошел стол и присел рядом с князем, так, чтобы свет из окна падал на него со спины. Это была их вторая встреча после той первой беседы за завтраком.

— Вина ты не пьешь, потому тебе квас. Или выпьешь?

— Благодарю, князь. Лучше квасу, — ведун вежливо поклонился и отхлебнул из своей чаши.

— Ну, смотри, дело хозяйское, — князь побарабанил пальцами по столу и вдруг хватил по столешнице кулаком и, мгновенно налившись кровью, заорал:

— Я для того тебя звал, чтоб ты моих людей калечил?! А?! Чего молчишь, собачий сын?!

Ведун отставил чашу и спокойно пожал плечами. Он не сразу, но понял, что Рольф ведет речь о его «схватке» с ратниками в первый день гостевания в замке. Поздненько, однако, владетель хватился! Хотя, может, только узнал?

— Я никого не покалечил.

— Но ведь мог! — натолкнувшись на ледяной взгляд ведуна, князь остыл так же быстро, как и закипел.

— Мог, — ведун невозмутимо кивнул, не отводя ничего не выражающих, бесстыжих глаз. Рольф крякнул и сделал добрый глоток из своей чаши.

— Ну, так значит, чтоб такого больше не было, — хмуро распорядился он.

— Не будет, — согласился ведун и снова взялся за свой квас. Разговор получался на диво интересным и содержательным. Рольф помолчал пару минут, а когда заговорил вновь, в его голосе не осталось ни тени злости или раздражения.

— Я, вообще-то, о другом поговорить с тобой хотел, — вполне миролюбиво сообщил князь. По его неуверенному тону можно было предположить, что Рольфу не так-то просто начать разговор. Однако, помявшись, он наконец решился: — Расскажи-ка мне, ведун, откуда берутся оборотни?

— Ну и вопросы ты задаешь, князь, — ведун усмехнулся. — Ты бы лучше спросил об этом у своего жреца. Он к Богам куда как ближе моего, ему и дела их должны быть ведомы лучше, чем мне!

— А ты бы лучше не учил меня, что мне делать! — чуть возвысив голос, отрубил князь. Ведун спокойно выдержал его тяжелый взгляд, и снова Рольф первым отвел глаза.

— Я говорил со жрецом, — уже спокойнее сообщил князь. — И не раз. Он то говорит слишком мало, а то такими словами, которые мне не понятны. Может, мы с тобой лучше поймем друг друга?

— Да уж, со жрецами беседовать нелегко, — согласился ведун. — Они большие мастера «давать, не давая». Не хотят они делиться с непосвященными своим знанием. Полагают, вишь, будто в знании их заключены силы, которые простым смертным не по плечу.

— А разве не так? — хмуро поинтересовался князь.

— Да как сказать… Хранители учат, что ценно не знание само по себе, а умение его использовать. Так что, чтобы знание стало настоящей силой, мало знать — нужно еще уметь. А если знаешь, но не умеешь, так это все равно как и не знаешь! Хотя, конечно, чтобы научиться, нужно сначала узнать…

— Вот оно как… — князь нахмурился и с полминуты размышлял над словами ведуна.

— Ох, смотрю я, и мастер ты языком выкрутасничать, — заметил Рольф, подумав (ведун усмехнулся). — При случае, поди, и жреца моего за пояс заткнешь. Хорошо бы и с мечом так же ловко управлялся… Ну да ладно, не о том речь! Так что там с оборотнями?

Ведун помолчал, потом бросил на князя испытывающий взгляд и, наконец, заговорил:

— Откуда берутся оборотни, точно и доподлинно не знает никто. Многие пытались разрешить эту загадку, некоторые утверждали, что им удалось, но пока еще никто не смог предоставить тому убедительных доказательств. Поговаривают, что кое-кто из нынешних колдунов, из тех, что посильнее прочих, владеет чарами, которые могут превратить человека в оборотня. В настоящего оборотня, а не в перекидыша, которых многие с ними путают, — ведун помолчал. — Лично я таких колдунов не знаю. И не знаю никого, кто бы лично с ними встречался. Так что, скорее всего, это лишь сказки. Хотя правды ради нужно признать, что некоторые безумцы пытались овладеть заклятьем оборотня…

— И что с ними становилось? — тихо спросил Рольф.

— Они умирали, — помедлив, ответил ведун. — Чаще всего не своей смертью. Эти безумцы пытались играть с Древним колдовством, а такие игры редко заканчиваются добром.

— Древнее колдовство! — князь сжал кулак так, что побелели костяшки пальцев. — Сто раз слышал! А вот объясни ты мне, сделай милость, что оно из себя представляет, это самое «Древнее колдовство»?

— Что представляет? — ведун задумчиво потер подбородок. — А не знаю! Да и никто толком не знает. Есть в нашем мире немало чудес, которые, как говорится, ни в какие ворота не лезут — ни в жреческие, ни в колдовские. Не могут, как ни тщатся, ни те, ни другие ни объяснить эти чудеса по своим правилам, ни тем более подчинить их своей воле. Вот и говорят, что якобы это проявляют себя отголоски заклятий, с помощью которых кто-то когда-то заклинал Силы, правившие нашим миром в незапамятные времена.

— И куда они делись теперь, эти Силы? — не поднимая глаз, поинтересовался Рольф.

— Исчезли, — ответил ведун, чуть помедлив. — Растворились, ушли…

— В Нижний Мир? — голос Рольфа дрогнул.

— Да нет, — покачал головой ведун, бросив на князя внимательный взгляд. — При всей своей таинственности и страшности Нижней Мир нам гораздо ближе, чем это самое Древнее Колдовство. Чернокнижники, к примеру, научились использовать силу Нижнего Мира в своих делах. Конечно, цену за это приходится платить немалую…

Заметив, как Рольф сгорбился и втянул голову в плечи, ведун прервал свои разглагольствования о тайнах Чернокнижия.

— А вот подчинить своей воле силу Древнего Колдовства, овладеть его заклинаниями… — ведун на мгновенье замялся, а потом быстро закончил: — Не удалось пока никому и ни за какую цену.

— Тогда чьи это заклинания? Повелителей Ужаса? — осторожно предположил князь. Ведун снова пожал плечами.

— Может быть. Точно не знает никто. В любом случае, их уже нет в нашем Мире. Остались лишь следы их заклинаний, но и они настолько сильны, что с легкостью подчиняют себе любого человека. Происходит это по-разному. Колдовскую силу хранят старые деревья, вода родников, бьющих из самых глубоких земных недр, драгоценные кристаллы… Кто-то пользуется древними амулетами, кто-то долго носит украшение со старинным бриллиантом, кого-то одолевает сон под зачарованным деревом, а кто-то просто глотнет воды из горного родника — и готово дело! Иногда проклятье проявляет себя сразу, но бывает порой и так, что оно будто дремлет или ждет своего часа, передаваясь из поколения в поколение от родителей к детям…

Князь побледнел, но быстро взял себя в руки.

— Так говорят, — подытожил ведун. — Но говорить и знать — это далеко не всегда одно и то же.

— И как избавиться от этого проклятья? — глухо спросил Рольф.

Ведун, глядя князю в глаза и качая головой, красноречиво пожал плечами.

— Жрецы полагают, что знают, как избавить человека от заклятья оборотня. И иногда, когда точно известно, кто несет на себе проклятье, им действительно удается провести свое «очищение». Только вот какой ценой? Человек и вправду освобождается от власти заклятья, но при этом теряет память, а иногда и разум…

— Значит, только смерть… — безжизненным голосом отозвался Рольф.

Ведун ответил молчанием.

— И как можно убить оборотня? — спросил князь, опустив голову. — Если это, конечно, не цеховой секрет.

— Отнюдь, — ведун качнул головой. — Мы не претендуем на монополию в этом деле. Убить оборотня не сложно. Можно отрубить ему голову, пронзить сердце, выпустить кишки…

— Колдовским серебром? — поморщившись, уточнил князь.

— Лучше всего, — подтвердил ведун. — Но на худой конец сгодиться и обычная сталь. А еще, говорят, можно уничтожить оборотня огнем или водой. Правда, мне не приходилось слышать, чтобы кому-то удалось утопить оборотня. Во всяком случае, в зверином обличье. Собственно, в этом-то и состоит главная трудность: убить оборотня в человеческом облике не сложнее, чем любого обычного человека, но вот как его узнать? Вот и приходится ждать превращения. А тогда уже все просто…

— Если все так просто, — князь недоверчиво прищурился. — Тогда почему никто, кроме вас, ведунов, не может с ними совладать?

— Ну почему же, у Чистильщиков тоже неплохо получается! — возразил ведун. — Правда, нужно их пятьдесят на одного оборотня, но тут уж ничего не попишешь: оборотень силен и быстр, как, впрочем, и любое другое существо из тех, что в народе называют «нежитью». Но в отличие от всей остальной нежити, он лишен животных страхов. Его злоба, его необъяснимая ненависть к человеку ничем не ограничена.

— Ну ладно, я согласен, если речь идет о василисках, гарпиях или даже волколаках. А вампиры, упыри — они, что же, слабее оборотня? — продолжал допытываться князь.

— Слабее — вряд ли. Или не намного. Но вампиры боятся солнечного света и чеснока, а упыря можно отпугнуть заговоренным амулетом. Оборотень не боится ничего. Кроме того, он наделен колдовской властью над человеческим разумом, и, чтобы победить его, сначала нужно научиться побеждать самого себя.

— Как ты? — с чуть заметной усмешкой спросил князь.

— Примерно, — без улыбки ответил ведун.

— А скажи мне, ведун, — Рольф повернул голову к окну и недовольно сдвинул кустистые брови. — Только правду! Есть ли средство снять проклятье, не убивая оборотня? Кроме Очищения…

— Повторюсь еще раз: не во гнев тебе будет сказано, но ты не к тому обращаешь свой вопрос, князь. Я простой охотник, а у тебя в замке живет жрец. Знание жрецов гораздо больше…

— Чем мне может помочь знание жрецов, мне уже ведомо, — нетерпеливо перебил князь. — Я хочу услышать, что знаешь ты. И не держи меня за простака, ведун. Мне известно, что ваши со жрецами пути давно разошлись, и теперь у вас и у них разное знание и разная правда. И чего не знает жрец, может быть ведомо тебе, «простому охотнику». Так что не виляй — или говори прямо, или не говори ничего.

Ведун долго молчал, глядя в стол. Князь не торопил, хотя чувствовалось, что он едва сдерживает одолевающее его нетерпение. В конце концов Рольф не утерпел:

— Ты знаешь о Даре Чистой Крови?

Ведун неодобрительно поджал губы и вздохнул.

— Да, я знаю о Даре.

— Ну и что? Это правда, что человека можно избавить от проклятья, не убивая?

— Правда, — чуть поколебавшись, подтвердил ведун.

— Как? — князь перегнулся через стол и вперил в лицо ведуна нетерпеливый взгляд. — Я знаю, что нужна человеческая жертва. Но ведь наверняка все не так просто, а, ведун? Ведь не младенца же на закланье… — Рольф осекся и умолк.

— Все не то чтобы не так просто, князь, — медленно заговорил ведун. — А просто не так. Дар это не жертва.

— Тогда что?

— Дар. Ты понимаешь разницу между словами «жертвовать» и «дарить»? Дарить, не ожидая ничего взамен — ни благодарности, ни выгоды, ни ответного подарка, — это дано не многим. Так дарить — это признак силы. А жертва — это признание своей слабости перед чужой волей, это просьба, это мольба. Это надежда получить что-то взамен… но то, о чем ты спрашиваешь, это даже и не дар. Просто в человеческих языках нет этому подходящего названия.

— Так что нужно дарить, ведун? — глаза Рольфа лихорадочно блестели.

В обращенных к нему словах ведуна он слышал лишь то, что хотел услышать.

— Что? — ведун внимательно посмотрел на князя. — Все. Жизнь, смерть, душу, самого себя, весь свой мир. Нужен человек, который… согласится и сможет все это… передать.

— И если найдется такой человек…Как это можно сделать?

— Тут главное не как, а ЧТО, — ведун устало вздохнул. — Лучше оставь это, князь. Пустая затея. Ты все равно не поймешь и не поверишь.

— Говори, ведун, — в голосе Рольфа зазвенела сталь. — Я поверю, даже если не пойму. Что нужно, чтобы принести этот Дар? Какая сила нужна? Любовь? Великодушие? Чистая совесть? Все равно… я хочу знать!

— Любовь? — ведун задумчиво прищурился. — Что ж, может быть… но это не та любовь, которая заставляет тебя мертвой хваткой вцепляться в то, что любишь, чтобы не отпускать его от себя ни на шаг. Не та любовь, которая выжимает твою душу досуха, оставляя там безучастие, а то и ненависть к тому, что совсем недавно любил. Великодушие? Тоже может быть. Но опять-таки не то великодушие, которое начинается со щедрости и снисходительности, а заканчивается строгим спросом и презрением. Что до совести… — ведун усмехнулся. — Многих людей именно нечистая совесть заставляет задуматься о том, чтобы сделать что-то доброе…

— Ведун! — Рольф поморщился. — Давай без этого мудрствования, а? Давай покороче, в двух словах — что нужно?

— Равнодушие, — твердо ответил ведун. — Безразличие.

— Что? — на лице Рольфа отразилось непонимание. — О чем ты?

— Я предупреждал — ты не поймешь.

— Не играй со мной, ведун, — зловеще процедил на глазах свирепеющий Рольф. — В равнодушии не может быть никакой силы!

— Силы нет в бездушии, князь, — невозмутимо глядя в глаза Рольфу, поправил его ведун. — Бездушие это слабость. А равнодушие… Равнодушие, это когда сам для себя, в своей душе не делаешь различий между самим собой и миром, между своей и чужой жизнью, между жизнью и смертью. Равнодушие, это когда все становится единым и нераздельным. В равнодушии не может быть ни дарения, ни жертвы, потому что некому жертвовать, некому дарить и некому принимать дары.

Плечи Рольфа поникли.

— Значит, нужен человек с каменным сердцем…

— Нет, — ведун покачал головой. — Человек с огненным сердцем.

— Ты говоришь загадками, ведун, — глухо и безнадежно проговорил Рольф. — Людей, о которых ты говоришь, не бывает. Не может быть.

— Ты прав, князь, — согласился ведун. — Я и говорю — пустая затея.

— Постой-ка! — во взгляде Рольфа вновь зажглась угасшая было неукротимая ярость. — Ты врешь, ведун! Раз этот ваш Дар уже приносился и избавлял людей от проклятья, значит, есть способ его принести! Настоящий способ, а не та нелепица, которой ты пытаешься меня потчевать! — князь приподнялся, опершись руками о столешницу. — Говори правду, ведун, а иначе, клянусь Богами…

— Что иначе, князь? — хладнокровно поинтересовался ведун. — Вздернешь меня на дыбу? Посадишь на кол? Отрубишь голову?

Бешенство во взгляде Рольфа сменилось пониманием, бессилием, а потом и отчаянием. Князь опустил глаза и медленно осел обратно на стул.

— Ты прав, князь, Дар действительно приносился. И люди, которые делали это, были именно таковы, как я тебе сказал. Это правда. Как правда и то, что вы с такими людьми хоть и ходите по одной земле, но живете в разных мирах. И в твоем мире, князь, подобных людей нет и быть не может. В этом ты тоже прав! И не жги себя лживой надеждой, Рольф. Ни у тебя, ни у меня, ни у кого-то другого на сотню верст вокруг нет ни малейшего шанса принести Дар! Как бы нам этого ни хотелось…

Князь сжал кулаки, а потом с глухим стоном закрыл руками лицо. Ведун, не двигаясь с места, с безучастным видом смотрел в стену напротив.

Когда через минуту князь опустил руки, лицо его превратилось в безжизненную каменную маску.

— Уходи, ведун, — проговорил он глухим голосом. — Я заплачу тебе. Заплачу сполна, как за сделанную работу. Даже больше! Только уходи и оставь все как есть. Клянусь, что из моих владений никто и никогда больше не потревожит тебя и твоих братьев! Я сам…

Ведун посмотрел на князя долгим оценивающим взглядом, затем покачал головой.

— Нет, князь. Прости, но я остаюсь!. Слишком поздно. Все зашло слишком далеко, теперь я уже не могу уйти. Я не наемник, князь, и хотя иногда я беру плату за то, что делаю, моя корысть в другом. И сейчас я доведу дело до конца, даже если ты не заплатишь мне ни гроша. — Ведун поднялся из-за стола. — И еще. Завтра ночь полнолуния. Прикажи своим людям, чтобы они не покидали до рассвета замок. А деревенские пусть запрутся в домах и не высовывают оттуда носа, что бы ни случилось.

— Ты хочешь, чтобы я отозвал стражу из деревни? — мрачно осведомился Рольф. Странно, но упрямство ведуна не вызвало у князя новой вспышки гнева — похоже, ответ гостя его не удивил.

— Да, — просто ответил ведун.

— И ты можешь мне пообещать, что никто из моих подручников не будет убит этой ночью? — князь вызывающе набычился.

— Пообещать не могу, но если оборотень надумает прийти в деревню, твои ратники его все равно не остановят. И тебе это известно, наверное, не хуже, чем мне. Но я думаю, что сегодня ночью оборотень в деревню не пойдет. Поэтому сделай, как я прошу, и… — ведун поднялся из-за стола. — Не мешай мне, князь, добром тебя прошу. Поверь, так будет лучше. Для всех.

Ведун развернулся и, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты. Князь проводил его взглядом, полным холодного бешенства, а когда за несговорчивым ведуном закрылась дверь, в сердцах хватил по столу кулаком. Чаша с вином подпрыгнула и упала на бок. По белоснежной скатерти стало медленно расползаться багровое пятно. Минуту князь смотрел на него, точно завороженный, потом побледнел, задрожал, как осиновый лист, вскочил, опрокинув кресло, и выбежал из комнаты через дверь, ведущую в его личные покои…

Глава 18

— Воевода.

Знакомый голос вывел Ильнара из задумчивости. Со вздохом повернувшись спиной к пылающему на западе багряному закату, он прислонился спиной к парапету и, сложив руки на груди, вперил тяжелый взгляд в неслышно подкравшегося ведуна.

— Чего надо? — воевода даже не пытался скрыть свое недовольство появлением незваного собеседника, и вопрос его прозвучал откровенно грубо. Однако на ведуна нарочитое недружелюбие Ильнара не произвело ровным счетом никакого впечатления.

— Ты говорил с князем?

Воевода нахмурился и, едва сдержавшись, чудом не послал докучливого гостя куда подальше. С князем он говорил. Точнее, говорил князь, а Ильнар слушал и едва не скрипел зубами от бессильной досады. Рольф приказал запереть на ночь всех ратников в замке и оставить деревню без охраны. И это в полнолуние-то!

В другое время воевода не преминул бы высказать Рольфу свое нелицеприятное мнение о его приказе, однако сегодня взгляд у князя был такой, что Ильнар счел за лучшее промолчать. Он по собственному горькому опыту знал, что в таком настроении Рольф был способен вспыхнуть от малейшего намека на неподчинение и, вспыхнув, наломать таких дров, что мало никому не покажется…

Выслушав князя, Ильнар кивнул, стиснув зубы, и с тяжелым сердцем отправился доносить княжеский приказ до своих подчиненных. Ратники, как он и ожидал, встретили его слова, мягко говоря, без восторга. У многих из них были в деревне родственники, друзья, подружки, и оставлять их без защиты на забаву оборотню парни хотели бы меньше всего на свете…

Однако приказ есть приказ — для служивого человека он превыше всего. А за неподчинение приказу Рольфа вполне можно было поплатиться головой. Об этом знали все, и это сыграло свою роль — ратники недовольно ворчали, однако громко выказывать свое недовольство не отваживались. Тем более, что многие из них — те, что постарше и поопытнее, — понимали, даже если не говорили об этом вслух, что против оборотня шансов у них маловато.

Оставалось надеяться на счастливый случай, то есть на то, что в эту ночь оборотень обойдет деревню стороной. Да еще, пожалуй, на ведуна…

Ведун. Встретившись взглядом с охотником на оборотней, воевода скрипнул зубами. Слушая приказ Рольфа, Ильнар с самого начала стал догадываться, откуда ветер дует. Сейчас его догадка перешла в твердую уверенность: отдать этот… позорный, чего уж там, приказ князя надоумил именно ведун. С чего вдруг Рольф решил его послушать, воевода не знал, но ведь послушал же!

— Говорил, — ведун, не дождавшись ответа, кивнул. — Вижу.

— Больно много ты видишь! — огрызнулся Ильнар.

— Не злись на меня, воевода, — примирительно произнес ведун. — Я хочу как лучше. И, уж поверь мне, я знаю , как лучше. А насчет деревни не беспокойся, ничего с ней в эту ночь не случится.

— Интересно, — воевода язвительно прищурился. — Откуда такая уверенность?

— Цеховой секрет, — без улыбки ответил ведун.

— Я знаю, ты исполнишь приказ князя. — помолчав, вновь заговорил ведун. — Но я хочу, чтобы ты сам понял: оставаясь в замке, вы никак не уроните свою воинскую честь. Ты должен знать, воевода, — иногда для того, чтобы остаться в стороне, нужна большая храбрость, чем для того, чтобы ввязаться в драку. Не выпускай своих людей из замка. Что бы ни случилось, что бы вы ни услышали, ни увидели, что бы вам здесь ни показалось, не выходите за ворота. Иначе будут смерти. Бестолковые и никому не нужные. Послушай меня, воевода. Я в самом деле знаю, о чем говорю.

Ильнар помолчал, хмуро глядя в сторону, а потом, не сказав ни слова, повернулся к ведуну спиной. Воевода не услышал ни звука, однако не прошло и минуты, как он почувствовал, что остался один. Ведун покинул площадку над воротами так же бесшумно, как и появился на ней.

Чтоб ему пусто было!

Долгие летние сумерки незаметно перетекли в ночь. В черном небе несмело замерцали звезды. Над притихшим лесом нависла огромная зловещая луна.

Ильнар стоял у окна своей комнаты в стражевой башне и неотрывно смотрел в отливающее тусклым золотом око Альтары — ночной Богини хазров, о которой ему когда-то рассказывал Хиен. Смотрел, хотя и знал, что делать этого не стоило. Человек, которому хватало дерзости подолгу смотреть на полную луну, рисковал своим душевным здоровьем так же верно, как и тот, кто совал голову в медвежью берлогу, рисковал здоровьем телесным.

Воевода отвел взгляд от луны и посмотрел в темень, туда, где за замковой стеной и лесистым холмом затаилась в ночи беззащитная деревня. Ильнар попытался представить, каково сейчас ее обитателям, и тут же, тряхнув головой, отогнал вставшие перед внутренним взором видения.

Сам воевода жил бобылем — ни жены, ни детей у него не было. Во всяком случае, не в этой деревне. И, тем не менее, на душе у Ильнара, не переставая, скребли кошки. Каково же тогда было тем его бойцам, у кого в деревне были семьи и друзья? И что, интересно, думают сейчас о нем деревенские?

Ильнар глухо застонал и стиснул рукоять меча. В эту ночь он даже не помышлял о сне, и не то что не раздевался, а и меча не снял. Воевода не отличался склонностью к самокопанию и вряд ли отдавал себе ясный отчет в том, что где-то в глубине души всю свою жизнь больше всего на свете боялся того, что его могут счесть трусом.

Почему? Наверное, потому, что чувствовал в самом себе какую-то скрытую слабину и опасался, как бы она не взяла однажды верх над его телом и разумом. И чтобы не дать этой слабине воли, он всегда старался быть на переднем крае и лез в самое пекло, не жалея собственной головы. Ему казалось, что так он надежнее всего убедит окружающих в том, что он и трусость — две вещи совершенно несовместные. И вот наступил момент, когда воеводе пришлось стать трусом.

Конечно, сегодня ночью Ильнар всего лишь следовал приказу князя, то есть выполнял свой прямой воинский долг. И все же… Ильнару казалось, что, случись что, и в глазах окружающих он будет выглядеть соучастником, если не главным виновником свершившейся беды. И за спиной у него будет звучать неслышное ему самому, страшное слово «трус». И ведь тогда уже никому ничего не докажешь!

Окна ильнаровой комнаты выходили во двор замка, и в тишине, которую сегодня не нарушала даже трескотня вездесущих сверчков, воевода вдруг явственно услышал донесшийся от ворот подозрительный звук. Вроде как железо ударилось о железо, а потом как будто бы скрипнули петли калитки. Это что еще за новости? Ильнар замер, настороженно вслушиваясь во вновь сгустившуюся ночную тишь. Звук не повторился. На мгновенье у воеводы мелькнуло подозрение, что кто-то вышел за ворота, но он сразу отмел такую возможность как очень и очень маловероятную. Он же ясно приказал: из замка нынешней ночью никому не выходить. Ослушаться не должны…

Заглушая слабенький шепоток сомнения, в голову вновь полезли мысли о том, чем закончится сегодняшняя ночь. И если она закончиться плохо, то как ему, Ильнару, жить после этого дальше? От таких размышлений воеводе хотелось завыть на луну…

Жуткий, леденящий кровь протяжный вой прокатился по округе. Начавшись на тоскливой ноте, он постепенно набрал силу, и под конец в нем зазвучала такая непередаваемо-лютая злоба, что у воеводы по спине пробежал холодок. Ильнар стиснул челюсти и сглотнул подступивший к горлу комок. Опять… Ильнар до последнего надеялся, что ему никогда уже не придется испытать того оглушающего, ослепляющего и отнимающего разум ужаса, который когда-то, в почти уже забытом детстве, он пережил, увидев в предрассветных сумерках… Страх, казавшийся побежденным и забытым, вынырнув откуда-то из глубины души, ледяными клещами сжал сердце, в мгновение ока вытянул всю силу из членов, покрыл кожу холодной испариной. Колени Ильнара подогнулись, и он, чтобы не упасть, вынужден был схватиться слабеющими руками за окно. Неужели все сначала?!

Эта паническая мысль, как ни странно, привела воеводу в чувство. Воспоминания о преследовавших его много лет ночных кошмарах, о не проходящем чувстве безысходной бессильной тревоги, днем подействовали отрезвляюще. Один страх ослабел, столкнувшись с другим. Ильнар потряс головой и, глухо зарычав сквозь стиснутые зубы, выпрямился, твердо встал на ноги и расправил плечи. Нет уж, дудки, на этот раз все будет по-другому! Должно быть по-другому!

Ильнар готов был поклясться чем угодно, что страшный вой донесся со стороны деревни. Проклятый ведун! Грош цена всем его лживым завереньям. И как только Рольф мог им поверить?! Воевода порывисто сжал кулаки. Что ж делать-то? Прямо хоть буди князя, чтоб тот отменил свой приказ. Поди, проспался уже хоть немного!

Или прямо так, без разрешения, вести людей в деревню? В памяти снова вплыл звук, который Ильнар недавно слышал со стороны ворот. Будто услыхав его заново, воевода почувствовал, как по его мокрой еще спине снова пробежал холодок. Засов… Петли… Ах, мать вашу!!!

Ильнар, недолго думая, опрометью выскочил из комнаты и, стремглав пробежав по едва освещаемым тонкими свечами коридорам, осторожно отворил тяжелую дверь и оказался на темном дворе.

Почему не горит светильник у ворот? Факелы на стенах они не жгли уже давно — толку от них мало, все равно освещают лишь саму стену, а никак не то, что твориться под ней. Но двор замка должен был освещатся. Воевода удивился, как это он раньше не обратил внимания на странную темноту? Хотя какая уж тут к свиньям собачьим темнота, когда от луны такой свет, что, пожалуй, и светильник, случись ему гореть, не смог бы с ним соперничать. Может, потому караульные его и не зажгли? Воевода беззвучно выругался. Совсем распустились, уж и приказ им не приказ. Ну, сейчас он задаст этим лентяям-экономам!

Ильнар бросил раздраженный взгляд на равнодушно лучащуюся луну. Затем, неслышно вытащив из ножен меч, в обход, стараясь держаться в тени дворовых построек, крадучись приблизился к воротам.

— А ну, кто тут балует? — негромкий голос застиг воеводу врасплох. В лунном свете тускло блеснул наконечник копья, стремительно вынырнувший из тени и застывший в вершке от груди Ильнара.

У воеводы отлегло от сердца. Судя по голосу, скараулил его Савва, надежный мужик, которому в бою Ильнар, не задумываясь, доверил бы свою жизнь. Ну что ж, стража на месте, и то ладно.

— Чего орешь? — громким шепотом строго спросил воевода. — Весь замок перебудить хочешь?

— Господин воевода? — стражник убрал копье. — Виноват, значит, не признал впотьмах. Только я уж вроде тихонечко…

— Почему огонь не горит? — не дав стражнику опомниться, Ильнар перебил его новым вопросом.

— Так ведь это… — сбитый с толку Савва явно не знал, что ответить. Не спел придумать. — Светло ведь. От луны-то…

— Это «впотьмах», что ли, тебе светло? — воевода грозно надвинулся на стражника. — Кто с тобой в паре караулит?

— Ну, это… — стражник шмыгнул носом и неловко переступил с ноги на ногу. — Вроде как Кондрат.

— Это что еще за «вроде как»? — воевода сбавил тон. Чутье подсказывало ему, что дело неладно. — Где он? Опять в сторожке дрыхнет?

— Точно, дрыхнет! — неожиданно обрадовался стражник. — Где ж ему еще быть?

У воеводы екнуло сердце. Савва врал, в этом не было никаких сомнений. Ильнар замер на секунду, боясь упустить мелькнувшую догадку. Вой оборотня и последовавший за ним лязг засова и скрип петель выстроились в единую цепочку.

— Кто разрешал выходить за ворота? — едва сдерживая ярость, процедил сквозь зубы воевода.

— Господин воевода! — ратник отступил на шаг. — Ты уж не серчай. В деревню они подались, родня у них там. Последнее ведь это дело — родных на погибель бросать. Вернутся они к рассвету, авось князь ничего и не узнает…

— Они?! — воевода протянул руку, сгреб кольчугу на груди горе-стражника и рывком притянул того к себе. — Это кто это они?! Сколько их там?

— Да трое всего, — ратник вежливо, но решительно отцепил руку воеводы от своей кольчуги. — Кондрат, значит, и двое его дружков из молодых. Из тех деревенских, кого вы недавно на службу приняли. Услышали они вой-то от деревни, ну вот и решились…

— Ты мне зубы-то не заговаривай! — сорвался воевода и, прикусив язык, продолжил прежним гневным шепотом: — Ворота открылись хорошо если через минуту после воя. Заранее они сговорились, так?

— Не знаю я, — угрюмо буркнул Савва, помолчав. — Хочешь верь, хочешь нет, а не хотел я их пускать. Да только ведь и у меня в деревне семья. Баба да две дочки… — едва слышно закончил ратник.

— Ох, сукины дети, — воевода вздохнул. — Ну ладно они — сопли еще, — но ты-то как до такого додумался, Савва? Чего они в темном лесу смогут сделать втроем против оборотня?

— Может, и ничего, — голос стражника стал твердым как сталь. Воевода, даже не видя, почувствовал его непреклонный взгляд. — А только жизнь за близких положить — в том для воина честь великая. Аль не ты нам об этом твердил? Кабы не пост, так, может, и я б с ними пошел, а потом уж суди меня как хочешь. Все лучше, чем остаток жизни себя корить за то, что в такой момент смалодушничал!

Воевода в ярости стиснул кулаки, но уже через минуту, так ничего и не сказав, разжал руки и вздохнул с облегчением. Он принял решение. Савва и эти мальчишки были правы: чем терпеть укоры совести, лучше уж смерть. Хоть от клыков оборотня, хоть через казнь за ослушание. Хотя…

В глубине души Ильнар не верил в то, что дело дойдет до казни. В последние годы у Рольфа все чаще случались припадки самодурства и беспричинной злобы. Но, по счастью, разум князя не насквозь еще пропитался хмельным зельем, и, приходя в себя, Рольф чаще всего отменял отданные во гневе приказы. А уж на этот раз приказ был таким, что не отменить его в здравом уме было попросту нельзя. Зная князя, воевода не без оснований полагал, что случись им пережить эту ночь, даже тем троим, что первыми нарушили приказ, грозила бы самое большее пара недель в подземелье на хлебе и воде.

Пережить бы только эту ночь…

— Живо беги в башню, — приказал воевода. — Собирай всех, кто не спит и сюда.

— Слушаюсь! — не скрывающий своей радости ратник сорвался с места.

— Стой! — окликнул его воевода. Он сообразил, что Савва вряд ли отыщет сейчас в стражевой башне хоть одного не спящего человека, а уводить из замка всю дружину на поиски троих обормотов в планы Ильнара не входило. Да и столпотворение во дворе устраивать тоже не стоило — кабы князь не проснулся.

— Возьмешь десять человек, не больше. Кого сам выберешь. Да тихо там у меня чтоб…

— Все сделаю… — выдохнул стражник и, не дослушав, стрелой помчался в башню.

Воевода нахмурился — хромает дисциплинка-то, совсем его воины разболтались. Ильнар наказал себе впредь быть со своими людьми построже. Если, конечно, будет оно у него, это самое «впредь»…

Ильнар старался не думать о том, что ждало его за воротами. Старался, но ничего не мог с собой поделать. Он понимал, что для него настает момент истины, и может статься так, что лучше бы ему и не переживать этой ночи. Лучше уж смерть, чем так, как в прошлый раз!

Неизвестность мучила хуже самого страшного кошмара. Но отступать было поздно. Да Ильнар и не собирался отступать.

— Ну, Кондрат, паразит хренов! — воевода в сердцах хватил кулаком по каменной кладке стены. — Доживи ты мне только до утра, а уж там мало от князя схлопочешь, так я еще и от себя добавлю на орехи!

Где-то совсем рядом за стеной громко ухнул филин…

Покинув замок, ведун неторопливо побрел по краю дороги, размышляя на ходу, в какую сторону лучше двинуться, чтобы не пришлось всю ночь плутать по лесу, играя с оборотнем в прятки-догонялки.

Выходя из ворот, ведун затылком чувствовал неприязненный взгляд воеводы, но, положа руку на сердце, недовольство Ильнара волновало его сейчас в последнюю очередь. Главное, чтоб тот удержал своих людей в замке, да и сам не сорвался бы на поиски героической смерти. Мало того, что пришлось бы тогда ведуну вместо охоты на оборотня тратить время на охрану незадачливых героев, так ведь еще ускользни кто из них от его опеки — и вот, пожалуйста, оборотню готовый обед. Точнее, был бы обед, если эта тварь действительно жрала людей.

Оборотень, в отличие от всей остальной нежити, терзать — терзал, но человечины не ел и крови людской не пил. Тем не менее нападал он не только для того, чтобы удовлетворить свою лютую ненависть к людям — каждая новая жертва, принимая мучительную смерть, отдавала оборотню часть своей жизненной силы. Кое-кто даже верил в то, что смерть в лапах оборотня ослабляет человеческий дух настолько, что он, расставшись с телом, уже не может подняться в Вышний Мир и, соответственно, такому несчастному не приходится рассчитывать ни на обретение Небесной Благодати, ни даже на новое рождение.

В голову ведуну лезли настырно-бестыжие мысли о том, что если этой ночью чудище не останется без добычи, то, с одной стороны, это даже и неплохо — оборотень в силе может превращаться несколько ночей кряду и при убывающей луне, а значит, если сорвется в эту ночь, не придется ждать следующего полнолуния…

Ведун поморщился и тряхнул головой — нет, лучше уж обойтись без этого.

Ведун отошел от замка на сотню шагов и, так и не надумав ничего путного, свернул с дороги в лес. На небольшой, невидимой со стен замка полянке ведуна поджидал раскачивающийся на березовой ветке вран.

Увидев говорящую птицу, ведун усмехнулся. Похоже, вран, в отличие от него самого, точно знал, где он свернет с дороги.

— Здар-рово! — панибратски каркнул Крарр. — Вышел на охоту?

— Угадал, — кивнул ведун. — А тебе чего не спится на ночь глядя?

— Да вот р-решил с тобой поболтать на сон грядущий. — Крарр перестал раскачиваться и скосил на ведуна внимательный черный глаз. — Почему ты решил, что этой ночью оборотень не придет в деревню?

— Ба! — ведун усмехнулся. — Ты, оказывается, не только подглядываешь, а и подслушиваешь!

Вран смолчал.

— Не пойму я, с чего у тебя ко мне такой интерес? — насмешливо поинтересовался ведун.

— Не старайся казаться глупее, чем ты есть, — отрезал Крарр. — Может, ты знаешь и не все, но о главном наверняка догадываешься. Мы не просто так вернулись в людские земли. Грядут большие перемены, и никто не сможет остаться в стороне. Враны хотели бы быть на стороне людей, но мы не самоубийцы. Нам нужно знать, есть ли у вас шанс на выживание и…

— И? — насторожился ведун.

— Так, — вран покрутил головой. — Ер-рунда!

— Понимаю, — ведун с усмешкой кивнул. — Хотите понять, будет ли вам выгодно наше выживание?

— Ну если и так? — вран воинственно взъерошил перья. — Что с того?

— Да ничего! — ведун пожал плечами. — Понимаю: жить всем охота. Только я-то тут при чем?

— Ты — шанс. Ты и подобные тебе. Вы еще можете что-то изменить. Остальные не в счет.

— Во как, — ведун удивленно качнул головой. — Новость, однако. В моих руках судьба мира и людского рода!

— Ерничай, ерничай, — разрешил вран. — Придет время, перестанешь насмешничать.

— Поживем — увидим, — с улыбкой отмолвил ведун. — А скажи-ка мне, раз уж сам завел об этом речь, когда же ждать-то этих твоих «больших перемен»?

— Не завтра, — бросил вран.

— Угу, — не дождавшись продолжения, ведун задумчиво покивал. — Ну ладно, коли так. Полной уверенности в том, что оборотень не пойдет в деревню, у меня нет, но велика вероятность, что так и будет. Зеленый он еще.

— Зеленый? — переспросил вран.

— Молодой, — чуть подумав, уточнил ведун.

— Так ты знаешь, кто оборотень? — вран почти не удивился.

— Пока нет. Молодой — это не о человеке. Молодой значит только недавно превратился в первый раз. У него сейчас и силенок маловато, да и соображает он туго. В первые два-три полнолуния оборотень обычно бестолково мечется по округе и жилых мест сторонится. И если уж нападает, то только на одиночек, которые сами ему подвернутся. Хотя, конечно, бывают и исключения…

— А как ты узнал, что оборотень «молодой»? — недоверчиво поинтересовался Крарр. — Может, для него это будет уже не второе и не третье полнолуние, и он давным-давно уже перестал метаться?

— Ну, так ведь я не в первый раз замужем! — усмехнулся ведун. — Кое-что в этих делах соображаю.

— И что думаешь теперь делать?

— Поброжу по округе, послушаю, посмотрю. У меня по сравнению с простыми людьми побольше шансов подвернуться оборотню по дороге. Ну а коли уж мы повстречаемся, двоим нам в живых не быть.

— Уверен, что справишься?

— Не впервой, — беспечно отмахнулся ведун. Он прошел мимо врана и двинулся дальше в лес. За спиной у него хлопнули крылья. Ведун оглянулся через плечо. Ветка еще качалась, но Крарра на ней уже не было.

Почти до полуночи ведун бестолково пробродил вокруг замка. Оборотень был где-то неподалеку — должен был быть! Но ведуну никак не удавалось отыскать его след. Выбравшись из зарослей на прогалину, ведун присел на поваленное бурей дерево и вздохнул.

Охота не заладилась. Чутье, которое обычно выводило его на добычу, на этот раз упорно отмалчивалось. Оставалось надеяться на случай.

А до рассвета — всего ничего…

Едва не задев широкими крыльями верхушку дерева, над прогалиной пролетел филин. Ведун замер, пристально глядя на полную луну. Филин прилетел со стороны деревни, и ведуну показалось вдруг, что это неспроста. Простое совпадение или нечто большее?

Ведун привык доверять своим чувствам. Вот и сейчас, отчаявшись отыскать след оборотня, он выпрямил спину и, прикрыв глаза, попытался заглянуть в свою душу, как учил его когда-то Наставник. И то, что открылось ведуну в собственной душе, произвело на него не самое благоприятное впечатление. Он вдруг неожиданно для себя с большим удивлением понял, что не может найти оборотня, потому что не очень этого хочет . Похоже, именно поэтому и молчало чутье, поэтому безрезультатными были блуждания по лесу. Это было странно, и в причинах этого следовало разобраться как можно скорее. Не позднее сегодняшнего утра.

А пока… Что ж, иногда обстоятельства значат гораздо больше, чем самое горячее желание и все усердие, на которое только способен человек.

Ведун хлопнул ладонями по коленям, встал, и тут его окликнули:

— Эй, погоди-ка!

Из непроницаемо-черной тени выступила на лунный свет странная фигурка, похожая на гигантский оживший гриб.

— Здравствуй, дедушка, — вежливо поздоровался ведун.

— И тебе того же, — отозвался лесовичок. Он помялся, преступая с ноги на ногу, нерешительно покряхтел.

Это было подозрительно. Ведуна все сильнее одолевали недобрые предчувствия. Где-то в лесу за спиной лесовичка нетерпеливо ухнул филин.

— Ты вот что, ведун, — решился наконец лесной дедушка. — Ты бы поспешал. Люди в лесу…

— Какие люди? Где? — быстро спросил ведун.

Не успел он договорить, как над лесом пролетел протяжный вой. Беспомощный и злобный одновременно.

Ведун замер. Оборотень выл где-то в стороне деревни. Не в самой деревне, нет, но где-то совсем рядом.

— Солдаты княжеские, — скороговоркой выпалил лесовичок. — В деревню они направлялись, да так уж вышло, что и оборотень в тех же местах рыщет. Одним словом, идут они прямиком к нему в лапы. Если поспешишь…

— Спасибо, дедушка!.. — донеслось из зарослей.

Глядя на качающиеся кусты, лесовичок сокрушенно покачал своей грибовидной шляпой.

— Ох, не кончится все это добром…

Воевода вел своих людей к деревне коротким путем. Вряд ли Кондрат с дружками двинулись в обход — не подходящая была ночка для долгих прогулок. Значит, оставалась надежда, что они догонят самовольщиков прежде, чем их настигнет кто-нибудь другой…

Воевода шел впереди, крепко сжимая в руке рукоять меча. За его спиной слышалось неровное дыхание ратников. Все они были испытанными в боях бойцами, почти все прошли суровую школу пограничных с Уздольем застав и не понаслышке знали, что такое смерть в кровавой сече. Всем им довелось повидать многое и до сего дня им казалось, что уже ничто на свете не сможет их испугать. Во всяком случае, не до дрожи в поджилках! Но сейчас все они боялись, причем боялись именно до дрожи.

Что ни говори, а храбриться друг перед дружкой, да грозить оборонтю, сидя в надежной башне — это одно, а вот бродить по темному лесу, где этот самый оборотень рыщет — совсем другое! Никому из ратников не приходилось сходиться в схватке с оборотнем, но наслышаны о его силе и злобности они были немало. Да и то сказать: простому ли человеку тягаться с богомерзким порождением колдовских сил?! И не так пугала ратников смерть, как угроза обречь свои души на вечные скитания между Мирами. Однако о том, чтобы отсидеться в эту ночь в замке, после того, как воевода позвал их в лес, никто из ратников даже и не помыслил — душу труса, предавшего товарищей и родных, все равно никогда не примут в Вышний Мир!

Ратники старались не показывать своего страха, но получалось это у них плоховато. И когда через силу, будто в кошмарном сне переставлявший ставшие словно бы чужими ноги воевода заставлял себя думать об этом, ему самому становилось немного легче. Чужой страх странным образом прибавлял ему храбрости.

Если бы воевода был сейчас один, или если бы его воины были спокойны и сохраняли хладнокровие, Ильнару было бы намного хуже. Уж во всяком случае, дрожь в руках он точно не смог бы тогда сдержать. В такие минуты воевода ненавидел себя лютой ненавистью. И эта ненависть тоже помогала ему обуздать свой страх. Раз за разом пересиливая себя, Ильнар выучился действовать вопреки этому страху, но привыкнуть к нему так и не сумел.

Самое смешное, какая-то часть его разума понимала, что боится он сейчас не столько оборотня, сколько самого своего страха перед ним. Боится того, что этот страх помешает ему в нужный момент действовать так, как должно. Положение было странным, но легче от этого Ильнару не становилось.

Воевода и его люди шли быстро и нагнали беглецов не далее чем в трехстах саженях от ворот замка. Точнее говоря, нагнали бы, если бы вышли со двора чуть раньше. А так…

Впереди громко хрустнула ветка, и напряженные до предела нервы Ильнара не выдержали: рука, державшая меч, предательски дрогнула. Запредельным усилием воли воевода взял себя в руки и, стиснув зубы, едва не застонал с досады. Начинается…

Хорошо хоть в темноте вряд ли кто из ратников заметил его секундную слабость!

Воевода сделал глубокий вздох и заставил себя шагнуть вперед. Идущая в гору тропинка огибала торчащую посреди леса небольшую скалу. Сразу за ней деревья расступались от тропы в стороны, открывая лунному свету прямой путь к поверхности земли.

Зрелище, открывшееся воеводе в этом мертвенном свете, заставило его кровь заледенеть в жилах. То, что осталось от его ратников, было разбросано на тропе и вокруг нее так, что на первый взгляд с трудом верилось, что это останки всего лишь трех человек. В данном случае выражение «разорвал на тысячу кусочков» можно было смело употреблять в самом буквальном смысле. В ноздри бил резкий запах свежей крови и чего-то еще… чего-то тухлого, кислого, холодного…

Воевода повидал в своей жизни немало смертей и страшных ран, но такого ему видеть еще не приходилось. Ильнар замер как вкопанный, не в силах оторвать взгляд от жуткого зрелища. К горлу все усиливающимися волнами подкатывала тошнота, в голове билась одна мысль: «Опоздали…».

— Мать честная… — хриплым шепотом выдохнул кто-то из подошедших ратников. — Да как же это?..

— Назад, — Ильнар не смог сдержать дрожи в голосе. Только сейчас он заметил впереди, всего в каких-то двадцати шагах от себя, прямо над тропой, два зловещих желтых огонька. Как только воевода остановил на них свой взгляд, огоньки мигнули и разгорелись ярче, налившись запредельной леденящей злобой.

Ильнар почувствовал, как холодеют руки и слабеют колени. Такой ужас, какой охватил его сейчас, воевода испытывал до этого лишь раз в жизни. И снова, как и тогда, в первый раз, он вдруг остро ощутил себя маленьким беспомощным мальчишкой, жалкой игрушкой, которую жестокая судьба подбросила всесильному безжалостному чудовищу…

В тот раз ему неслыханно повезло — в преддверии близкого рассвета чудовище не сочло его достойной добычей. Два раза такое везенье повториться не могло. Не в силах оторвать глаз от разгорающихся все ярче желтых огоньков, Ильнар отчетливо понял, что смотрит в глаза своей смерти. Все уже было решено, и сопротивление не имело никакого смысла. Самым лучшим выходом было сдаться, и тогда, может статься, удалось бы умереть быстро и без мучений. Почти… И даже то, что его опоганенный нежитью дух вряд ли смог бы когда-нибудь найти дорогу в Вышний Мир, не казалось сейчас воеводе таким уж большим несчастьем.

Желтые огоньки росли, поглощая окружающую темноту, ломая волю, убивая разум…

За спиной воеводы кто-то сдавлено захрипел. Пожалуй, это и вернуло воеводе способность помнить самого себя. Он был не один. За его спиной были люди. Люди, которых он привел сюда, люди, которых, кроме него, некому было защитить.

Подхватив выпадающий уже из пальцев меч, Ильнар тряхнул головой. Ну уж дудки! Не для того он столько лет противостоял своему страху, чтобы сдаться ему сейчас! Второй раз этот номер не пройдет, хватит и одного, из-за которого вся его жизнь чуть не пошла псу под хвост!

Так или примерно так мог бы подумать воевода, если бы был сейчас в состоянии ясно соображать. Страх, стыд, ярость, злость на самого себя и весь мир — все смешалось в затуманенном разуме воеводы. Не отдавая себе ясного отчета в том, что делает, Ильнар вскинул над головой меч и ринулся на врага. Ему казалось, что он оглушительно кричит, но на самом деле из его горла вырвался лишь бессмысленный полухрип — полустон.

Темнота перед воеводой сгустилась, обрела очертания, и из нее проступило нечто еще более непроницаемо-черное, чем сама эта темнота. Ильнара обдало волной ледяного смрада. Воевода рубанул наотмашь, но его клинок рассек лишь воздух. Неожиданный и оттого еще более страшный в своей мощи удар в грудь отбросил воеводу в сторону, едва не вышибив из него дух.

Оглушенный Ильнар не видел клыков оборотня, он просто знал, что через мгновенье эти клыки разорвут в клочья и его кольчугу, и грудь под ней, и все, что еще уцелело в этой груди. Это было озарением, подобным вспышке молнии. Вспышке, осветившей всю прожитую жизнь воеводы и подарившей ему, наконец, долгожданный покой. Ильнар, удивившись мимолетно сам себе, успел еще пожалеть о том, что сумел познать этот покой всего за мгновенье до смерти. Но теперь было уже все равно, оставалось лишь немножко подождать…

Однако смерть не спешила коснуться воеводы.

Его безумный порыв помог оцепеневшим под взглядом оборотня ратникам очнуться и прийти в себя. Молодой неопытный оборотень сосредоточил все внимание на сумасшедшем воеводе и на какое-то время упустил из виду пришедших с ним бойцов. Этого оказалось достаточно для того, чтобы те, пересилив чары сковавшего их колдовского ужаса, тоже вступили в бой. Бросаясь на оборотня, ратники желали сейчас лишь одного — отомстить за воеводу, который, не задумываясь, положил за них свою жизнь. Ни у кого из них в это мгновенье не возникло и тени сомнения в том, что Ильнар уже мертв.

Ратники обнажили мечи и бросились вперед, туда, где сгусток темноты терзал тело их командира. Один из них, тот, что шел сразу вслед за воеводой, хрипло вскрикнул, попытавшись издать боевой клич, и почти наугад метнул в темноту копье с посеребренным наконечником. Ответом ему стал оглушительный рев, от которого дрогнули листья на деревьях.

Ратники замерли, будто налетев сходу на невидимую стену. А дальше…

Рев оборотня привел оглушенного воеводу в чувство и вернул ему способность видеть и слышать окружающее. Не очень ясно, но все таки… Отброшенный ударом оборотня Ильнар умудрился приземлиться точнехонько в покинутый обитателями муравейник, и теперь, пребывая в полусидячем положении, мог без труда обозревать освещенное бледным лунным светом поле боя.

Обострившееся на пороге смерти зрение позволило Ильнару разглядеть, как навстречу его замешкавшимся на мгновенье ратникам метнулась огромная неправдоподобно-черная туша. Казалось, что лунный свет, коснувшись шкуры оборотня, тонет в ней, как брошенный в омут камень. Воевода так и не понял, был ли этот оборотень похож на того, кторого ему «посчастливилось» увидеть в детстве, или нет. Сейчас ему почудилось, что на его ратников бросилась сама ожившая темнота.

Время для Ильнара тянулось невообразимо медленно. Он видел какое-то неясное движение. Один ратник упал, второй отлетел в сторону. Слуха воеводы достиг звук глухого удара… Звонкий треск рвущейся кольчуги… Стон… Булькающий предсмертный хрип…

Оборотень пронесся сквозь ратников и, вскочив на скалу, на мгновенье замер в неподвижности. Теперь он был весь на виду, освещенный льющимся с небес призрачным лунным светом. И все же воевода так и не смог увидеть ничего, кроме горящих желтых глаз и смутно белеющих клыков в ладонь длиной.

Уцелевшие ратники — двое из десяти! — медленно пятились от застывшего на скале оборотня в сторону воеводы. Ильнар рванулся было им на помощь, но нестерпимо острая боль в груди свалила его обратно на землю. Воевода закашлялся и почувствовал, как рот наполняется горячей кровью.

Оборотень злобно заворчал.

Ведун сломя голову мчался через лес, перескакивая через овражки и поваленные стволы, с ходу проламываясь через заросли волчьих яблок и орешника. Он не выбирал дорогу, целиком положившись на внутреннее чутье. До деревни было больше трех верст. Далековато, если учесть, что между деревней и замком не было и версты, если идти по самой короткой тропе, а ратники вышли в путь раньше него. И все же лесовичок сказал «если поспешишь…», значит, надежда еще была.

Ведун понял, что опоздал, за мгновенье до того, как услышал сдавленный вскрик. Ни глаза, ни уши, ни нос не успели еще ничего ему сказать, а он уже всей кожей ощутил накатившую волну чужого страха, волну жуткого, цепенящего ужаса и понял: впереди смерть.

В следующее мгновенье ночной лес вздрогнул от дикого рева.

Ильнар краем глаза заметил в лесу в стороне от тропы короткий зеленоватый проблеск. В следующее мгновенье на тропу одним прыжком выскочил ведун с обнаженным мечом в руке.

Схватив свободной рукой одного из ратников за шиворот, ведун легко, словно котенка, отбросил здорового мужика в сторону.

Оборотень, не издав больше ни звука, взвился в воздух. Ильнар хотел крикнуть, предупредить, но не смог даже набрать в грудь воздуха.

Ведун успел точным пинком отправить в заросли второго ратника, а вот сам увернуться не успел…

Ильнар видел, как оборотень черной тенью обрушился на ведуна и припечатал того к земле. Колдовской меч, сверкнув зеленоватой зарницей, отлетел в сторону. Воевода решил уж было, что ведуну конец, да только оборотень не подрассчитал силу прыжка — опрокинув ведуна, он не смог удержаться над его телом и кубарем пролетел дальше по тропе.

Ведун мгновенно вскочил на ноги и, пошатываясь, развернулся лицом к врагу. Да только что ж сделаешь голыми-то руками против оборотня? А тот уже подобрался, напружинился, изготовившись к новому прыжку.

И вдруг… Ильнар не поверил своим глазам: в кустах мелькнул что-то светлое, ведун как-то странно махнул навстречу проблеску левой рукой, и вот уже в этой руке зажат знакомый мерцающий колдовским светом клинок. Тот самый, который только что отлетел далеко в кусты. Что за…

Додумать воевода не успел. Оборотень прыгнул, но на этот раз ведун был готов и во всеоружии. Ильнар уже почти увидел, как светящийся клинок рассекает плоть летящей на ведуна тьмы… Кусты за спиной у ведуна вздрогнули и над тропой у самой земли мелькнуло что-то длинной и толстое.

Ильнару довелось однажды увидеть выловленного приморскими рыбаками огромного спрута — жуткое страшилище! Та штуковина, что мелькнула сейчас над тропой, была удивительно похожа на его щупальце.

…Потом воевода приходил на это место днем. Там, где ведуна сбило с ног вынырнувшее из зарослей «щупальце», у самой тропы росло недоброе «черное» дерево. В одном месте у ствола земля была взрыта так, будто… будто дерево пыталось выдернуть из земли один из своих корней! Ильнару не очень в это верилось, но, подумав, он все же дал своим людям команду срубить странное дерево. Но это было потом…

Подбитые штуковиной ноги ведуна оторвались от земли, и он, взлетев в воздух, с размаху грянул спиной оземь. Воевода услышал, как из груди ведуна с шумом вылетел выбитый ударом воздух. Меч в его вытянутой руке всего на вершок не достал до брюха пролетевшего над ведуном оборотня.

Тот разочарованно рыкнул и мгновенно развернулся для нового прыжка. Слишком быстро — ведун не успевал подняться.

Воевода бессильно скрипнул зубами, сплюнул кровавую слюну. Оборотень дернулся было на звук, но мгновенно передумал и снова повернулся к ведуну. Тот уже поднялся на колени и тут…

Воеводе снова показалось, что его подводит зрение: в полном безветрии и тишине на тропу упало дерево. Да нет, даже не дерево, а скорее обломок ствола толщиной в обхват и саженей двух в длину. Обломок этот будто бы сам собой выпал — а скорее даже вылетел! — из зарослей и угодил оборотню точнехонько поперек хребта. Звук глухого удара потонул в истошном вое.

Не ожидавшая такой ласки тварюга отскочила в сторону и, не разбирая дороги, с треском ломанулась в чащу, обдав напоследок воеводу смрадным холодом.

Проводив оборотня ошалелым взглядом, все еще не верящий в такую сумасшедшую удачу, Ильнар глянул на ведуна. Тот постоял немного, прислушиваясь к стихающему треску кустов, потом убрал меч в ножны и, не спеша, вразвалочку подошел к воеводе. Следом ковылял один из уцелевших ратников. Ведун присел на корточки рядом с Ильнаром.

— Живой?

— Да вроде… — превозмогая боль в груди, прохрипел в ответ воевода. — Сам-то как?

Ведуну тоже досталось: его правую скулу украшала глубокая ссадина, разорванная на правом боку рубаха почернела от пропитавшей ее крови.

— Лучше всех! — с кривой ухмылкой заверил воеводу ведун.

— Воевода, ты живой?! — откуда-то сбоку, вроде бы совсем не с той стороны, куда отшвырнул его ведун, к Ильнару подобрался второй ратник. — А мыто уж думали…

— Вы бы поменьше думали, — встрял ведун. — Дело б, глядишь, лучше было. Не время сейчас рассусоливать. Хватайте живо вашего воеводу, и все трое бегом в замок. Чтоб через минуту духу вашего здесь не было!

Не возразив ведуну ни единым словом, ратники дружно подхватили Ильнара под руки и поставили на ноги. У воеводы перехватило дыхание и помутилось в глазах от пронзившей все тело нестерпимой боли. Он выдержал и, лишь крепче стиснув челюсти, не издал ни звука.

— Вы поосторожней, — голос ведуна немного смягчился. — Оборотень его не убил, так уж и вы пожалейте!

— Ты уж потерпи, батюшка воевода, — виновато пробормотал один из ратников. — Недалече тут, а мы уж постараемся…

Едва стоящий на ногах воевода придержал своих людей и обернулся к ведуну.

— А ты?

Как ни крути, а они были обязаны ведуну жизнью, и вот так просто уйти, бросив его одного в лесу, Ильнар не мог.

— А у меня тут еще дела.

— Да какие уж дела! — Ильнар покривился от боли. — Тебе самому-то к лекарю надо. Вон кровь так и льет!

— Ничего, — отмахнулся ведун. — Авось вся не выльется!

— Ну, как знаешь, — хрипло выдохнул воевода и ратники потащили его по тропе к замку.

Подождав, пока они скрылись за скалой, ведун глубоко вдохнул прохладный ночной воздух и повернулся лицом в ту сторону, куда сбежал оборотень.

— До рассвета не догнать, — пробормотал он себе под нос. — Ну, может, хоть выслежу…

Собственные раны, казалось, совершенно его не беспокоили. Уже шагнув в сторону зарослей, ведун остановился и, будто передумав, повернулся к тому месту, где минуту назад в самый ответственный момент неведомая сила сбила его с ног. Ведун постоял, глядя на темную стену леса, потом вздохнул и, удивленно покачав головой, отвернулся.

Уже сойдя с тропы, он снова остановился и, не поворачивая головы, громко произнес:

— Спасибо тебе, лесной дядька! Жизнью я тебе обязан. Век долга своего не забуду!

Сказал — и исчез в зарослях.

Придавившее оборотня бревно зашевелилось, раскинуло в стороны сучковатые ветви-руки и не без труда, с кряхтеньем и поскрипыванием, встало на тропинке в полный рост.

— Ладно уж, — негромко проскрипел леший вслед скрывшемуся за деревьями ведуну. — Дело-то невеликое. Да и неизвестно еще, помог ли я тебе, аль наоборот…

Леший, принюхиваясь, пошевелил корявым сучком носа, потом повернулся спиной к черному дереву и, протяжно вздохнув, скрипуче пробормотал:

— Ох, пропадем мы через свою доброту…

Глава 19

Ведун вернулся в замок вскоре после рассвета. Те, кто видел его возвращение, рассказывали потом остальным, будто вид у охотника на нежить был такой, что краше в Возносящий Огонь кладут. В изодранной одежде, весь в крови и грязи, бледный как покойник и с горящими как уголья глазами — в общем, страх, да и только.

Стражники у ворот мало что не шарахнулись в стороны от вернувшегося гостя, едва не приняв того за свежеиспеченного упыря. Впрочем, справедливости ради надо было признать, что когда посреди ночи два перепуганных насмерть ратника приволокли в замок чуть живого воеводу, тот выглядел немногим лучше ведуна.

О том, что произошло ночью в лесу, доподлинно не знал никто. Кроме, естественно, тех ратников, что были с воеводой. Но они молчали, будто воды в рот набрали. К тому же вскоре после возвращения их позвал к себе жрец и до рассвета они из его каморки так и не вышли.

Впрочем, кое-что было ясно и без их рассказов. Главная ночная новость разлетелась по замку в мгновение ока. И новость эта была не из веселых: ночью из замка ушли пятнадцать ратников, считая воеводу, а вернулись назад только трое…

О том, что стало с остальными, оставалось только гадать. Но, учитывая, что вой в лесу слышали все обитатели замка, правильная догадка приходила в головы сама собой.

Ближе к рассвету изо всех углов стал доносится приглушенный бабий вой — пока не было сказано последнее слово, пока не запылал Возносящий Огонь, выть в голос никто не решался. Хотя чего уж — все было ясно и так. Уж наверное если бы ушедшие ратники остались в деревне, никто не стал бы делать из этого тайны! Когда с рассветом замок покинул отряд мрачных воинов с наспех сооруженными носилками и свертками чистого холста, все сомнения отпали, и люди потеряли последнюю призрачную надежду. Страшная правда встала перед ними в полный рост: в эту ночь оборотень собрал свою страшную дань полной мерой. Не помог и хваленый ведун…

А ведун едва успел смыть с себя кровь и грязь, как в дверь его комнаты постучали. Он быстро надел чистую рубаху, скрывшую почти уже затянувшиеся раны и отпер дверь.

На пороге стоял вооруженный до зубов мрачный ратник.

— Князь зовет. В трапезную. — Ратник смерил ведуна презрительным взглядом и, не дожидаясь ответа, потопал прочь по коридору.

Ведун, глядя ему вслед, со вздохом покачал головой и, притворив за собой дверь, двинулся следом. На полдороги ратник свернул в боковой коридор, и дальше ведун пошел один. Приблизившись к очередному повороту коридора, он замедлил шаг, а потом и вовсе остановился.

Из-за поворота доносились приглушенные голоса. Точнее, шепот, которого обычный человек наверняка вообще не расслышал бы. Даже ведуну с его острым слухом едва удавалось разбирать отдельные слова.

Говорили — точнее, шептались — двое. Мужчина и женщина. Женщина шептала горячо и взволнованно. Она о чем-то спрашивала. Мужчина отвечал односложно и — насколько ведун смог разобрать — часто невпопад. Постепенно женский шепот стал тише и ведун совсем перестал понимать о чем идет речь.

Он разочарованно вздохнул и предупреждающе кашлянул. Потом выждал еще несколько секунд и шагнул за поворот.

В дальнем конце длинного коридора у раскрытого настежь окна замерли едва не застигнутые врасплох княжеская дочь Илана и десятник Влад. На лице девушки застыло выражение печали и разочарования, а вот по лицу Влада — к удивлению ведуна — читалось скорее облегчение, чем досада на незваного свидетеля.

— Прости, княжна, меня ждут дела. — Молодой ратник поклонился Илане с явно преувеличенным почтением и отошел от окна. Девушка протянула ему вслед руку и уже открыла рот, собираясь что-то сказать, но тут натолкнулась взглядом на ведуна и, сердито нахмурившись, ограничилась досадливым вздохом.

Когда Влад проходил мимо ведуна, они обменялись быстрыми взглядами. Ведун готов был поклясться, что заметил в глазах десятника страх.

— Эй…

Ведун удивленно обернулся. Влад остановился и теперь глядел на ведуна с таким видом, будто собирался сию секунду бежать на самую высокую башню замка, чтобы сигануть оттуда вниз головой. В глазах Влада отражалась такая внутренняя борьба, что ему впору было посочувствовать. Наконец десятник решился и едва слышно, почти одними губами, выговорил:

— Спасибо тебе…

Ведун удивленно приподнял бровь, но потом на лице его отразилось понимание и он, бросив быстрый взгляд через плечо, молча кивнул. Влад ответил таким же коротким молчаливым кивком и, порывисто развернувшись, быстро удалился, скрывшись за поворотом коридора.

— Здравствуй, княжна, — приблизившись к Илане, ведун снова замедлил шаг.

— Здравствуй… — девушка взяла себя в руки, лицо ее постепенно прояснилось, и теперь она смотрела на ведуна почти дружелюбно. Ему даже показалось, что с сочувствием.

— Я слышала, ты был ранен сегодня ночью? — полувопросительно произнесла княжна.

— Пустяки, — губы ведуна тронула слабая улыбка. — Несколько царапин, не больше того.

— Правда? — во взгляде Иланы проступило недоверие. — А я слышала…

— У страха глаза велики.

— Возможно, — княжна неуверенно кивнула и повернулась к окну. — Ты убил оборотня?

Что-то в тоне Иланы подсказало ведуну, что она не очень интересуется ответом. Возможно, потому, что догадывается, каким он будет?

— Нет.

Княжна согласно кивнула.

— Но убьешь?

— Убью, — чуть помедлив, пообещал ведун.

— Я хотела сказать… — Илана замялась. — Мы не поблагодарили тебя за то, что ты сделал тогда… в лесу. Спасибо. Если бы не ты…

— Пустяки, — ведун улыбнулся. — Не стоит благодарности.

— Нет, — княжна, нахмурившись, покачала головой. — Ты спас нас, и это не пустяки!

— Прости, — ведун виновато склонил голову. — Я не то имел в виду. Я совсем не хотел сказать, что ваши жизни ничего для меня не значат. Я говорил лишь о том, что в моем поступке не было никакого геройства, если ты это имела в виду.

— Да ну? — Илана, склонив голову набок, испытывающе посмотрела на ведуна. — Так уж и никакого? Все-таки их было четверо.

— Даже если бы их было втрое больше, у них все равно не было никаких шансов. Герой тот, кто ввязывается в дело, не будучи уверенным в исходе, тот, кто понимает, что рискует, и все же идет на риск. А в моем поступке не было никакого риска. Я знал, что я сильнее. Когда повар сворачивает головы курам — неважно, одной или десятку, — это не героизм, это его ремесло.

— Странно, — княжна посмотрела на ведуна с интересом. — Впервые вижу мужчину и воина, который отказывается от собственной доблести!

— Ну, от доблести я, может быть, и не отказался бы, хоть я и не воин, — ведун усмехнулся. — Но дело-то как раз в том, что никакой доблестью здесь и не пахнет!

Илана чуть-чуть подумала и понимающе улыбнулась.

— Ты не хочешь, чтобы люди думали о тебе хорошо? Тебе нравится быть таинственным и страшным?

— Ну почему же? Как раз наоборот! — возразил ведун. — Сама смотри: разве после того, что я тебе сейчас сказал, ты не стала думать обо мне лучше?

Илана посмотрела ведуну в глаза и… застыла, удивленно приоткрыв рот. Через минуту она взяла себя в руки и, строго нахмурив брови, напомнила:

— Тебя, кажется, звал отец.

— Да, — ведун учтиво поклонился. — Прости, княжна, меня ждут дела!

— Эй… — неуверенный оклик вновь заставил ведуна остановиться. На этот раз он даже не удивился.

— Что тебе сказал… — княжна на мгновенье замялась. — …наш десятник?

— Поблагодарил.

— Поблагодарил? — удивление княжны было слегка наигранным. — За что же?

— Если я его правильно понял, то тебе лучше знать! — с едва заметной улыбкой ответил ведун. По тому, как покраснела княжна, он понял, что не ошибся в своих предположениях.

— Да… — девушка опустила глаза. — Я рассказала ему… ну… про лес. Понимаешь…

— Я одно понимаю, княжна, — вежливо, но решительно перебил ее ведун. — Это не мое дело.

— Да, — не поднимая глаз, Илана невпопад кивнула. — Спасибо…

В парадной трапезной, которая, как успел заметить ведун, заодно служила Рольфу залой для советов и аудиенций, кипели нешуточные страсти.

Из-за тяжелой дубовой двери доносился яростный рев владетельного князя. На этот раз ведуну не пришлось даже напрягать слух. Объектом княжеского гнева был не кто иной, как недисциплинированный воевода. Послушав немного, ведун с удивлением понял, что Ильнар тоже находиться в трапезной. Воевода оказался крепче, чем можно было подумать, глядя на него нынешней ночью. Только вот судьба его ждала — судя по щедрым княжеским обещаниям, — совсем незавидная. Вплоть до посажения на кол…

Ведун постучал и, после того, как крики утихли, толкнул дверь и вошел.

Во главе стола сидел багровый от бешенства хозяин замка, по правую руку от него, опершись локтями о стол, сгорбился жрец. Напротив с неестественно прямой спиной замер Ильнар.

Воевода был бледен как смерть, и с каждым вдохом еле заметно кривился от боли, однако в целом держался молодцом. Встретившись взглядом с ведуном, Ильнар нахмурился и опустил глаза в стол.

Рольф вздохнул со звуком, очень похожим на глухое рычание и, вперив в ведуна мрачно горящий взгляд, едва сдерживая бешенство, «ласково» поинтересовался:

— Ну?

— Что? — очень натурально удивившись, вопросом на вопрос ответил ведун.

— Убил оборотня? — ласки в голосе князя значительно поубавилось.

— Нет, не убил, — спокойно ответил ведун.

— Так какого же!.. — вскочив из за стола и потрясая кулаками, взревел Рольф.

— А такого, — ведун остался невозмутим. — Я не семиделуха, и сразу за все ухватиться не могу. Либо я выслеживаю оборотня, либо твоих людей, которым по ночам не сидится в замке. Выбирай, потому как все одновременно у меня не получится!

Князь скрипнул зубами и бросил на бледного как полотно Ильнара испепеляющий взгляд.

Воевода, встретив взгляд Рольфа, лишь стиснул челюсти и упрямо сдвинул брови. Князь глухо и безнадежно застонал и рухнул обратно в свое кресло.

— За что ж мне это наказанье-то, а? — неизвестно к кому обращаясь, вопросил Рольф. — Вот уж наградили меня Боги помощничками! Воевода, который не в состоянии управиться с собственными людьми, и охотник на нежить, который от нежити этой сам еле ноги уносит! По твоей ведь рекомендации я его пригласил, Инциус! — Рольф наклонился к жрецу. — Что теперь скажешь?

Инциус ответил тяжким вздохом.

— Что ж мне с вами делать-то теперь? — мрачно поинтересовался Рольф.

— Прости, князь, — ведун подал голос первым. — Но я подряжался убить оборотня, а не караулить твоих подручников. И я, помнится, сразу сказал: помощь мне не нужна. Я убью оборотня. Но один. Или ищи другого охотника.

— Ишь ты! — Рольф недобро прищурился. — Ты, значит, у нас такой гордый, что нами, простыми смертными, вроде как брезгуешь?

— Это не гордость, князь, это расчет. Я немало походил по свету, и успел заметить, что простые, как ты говоришь, смертные берутся мне в моем деле помогать по трем причинам: от отчаяния, по незнанию и по дурости несусветной. И третье будет хуже всего, потому как дурной помощник гораздо больше вреда может наделать, чем умный враг. Против глупости, как я слышал, даже Боги ничего поделать не могут. Куда уж мне-то!

Жрец нервно дернул худым плечом и бросил на ведуна осуждающий взгляд.

— Может, для кого-то это и дурость, — медленно выговорил Ильнар. — Но некоторые называют это честью и воинским долгом. Не слышал таких слов, ведун?

— Слышал. — не раздумывая, кивнул ведун. — Только вот понять никогда не мог — что бы такое они означали?

Воевода смерил ведуна презрительным взглядом.

— Вот отправить своей волей на смерть девять человек в компанию к троим, которые отправились без приказа — это честь? Или долг? После сегодняшней ночи горе могло прийти в три дома. Это если без долга чести. А с честью и долгом придет в двенадцать домов. Так кому нужна такая честь?

— Честь нужна тем, кто знает, что это такое, — со злостью процедил воевода, не спуская с ведуна горящих глаз. — Тебе не понять.

— Так я про это и говорю! — подхватил ведун, и в голосе его послышались стальные нотки. — Не понимаю я этого! Какая честь в том, чтобы своей глупой смертью оставить семью без кормильца? Или растить детей и кормить стариков-родителей — это не долг?

— Так что же, — опередив едва не вскочившего Ильнара, подал голос Рольф. — По-твоему, выходит, нужно бросать товарищей на погибель? Вы, ведуны, что же, друг дружке на выручку не приходите? Бежите от своих, коли те в беде окажутся?

Голос Рольфа прозвучал на удивление спокойно. Ведун с самого начала заметил, что с князем что-то не так, но только сейчас понял, что именно. Рольф был почти трезв. И хотя перед ним по обыкновению стоял кувшин и чаша с вином, очевидно, в это утро он еще не успел к ним как следует приложиться.

— Мы выручаем своих товарищей, князь, — ведун смягчил тон и заговорил спокойнее. — Но думаем мы при этом именно о товарищах, а не о том, как честь свою потешить. Простой да легкий путь не всегда самый правильный будет.

— Это ты о чем? — поинтересовался князь.

— О том, что умереть легко. Жить трудно. О том, что самоубийство не о силе свидетельствует, а о слабости. О том, что умереть, бросив на произвол судьбы тех, кто от тебя зависит — это не смелость, а в лучшем случае глупость, а то и самое настоящее предательство!

Воевода снова дернулся, порываясь встать. И не выдержал — глухо застонал от боли. Князь остановил Ильнара повелительным жестом.

— Ну, ты говори, да не заговаривайся! — грозно сдвинув брови, посоветовал он ведуну. — Где это ты тут самоубийство углядел?

— Где? Вот ты, воевода, — ведун посмотрел на Ильнара. — Про Бранную Теснину слышал?

Воевода, глядя в сторону, скривил белые как мел губы, всем своим видом демонстрирую полное презрение к спрашивающему.

— Мало кто не слышал, — кивнул ведун. — Разве только дети малые где-нибудь в медвежьих углах. Двести гвардейцев в правильном строю с копьями и самострелами против шести оборотней. И не в темном лесу, а в ущелье в полсотни шагов шириной и с отвесными стенами, где только в лоб и можно было напасть. Двести! — отчеканил ведун, и лицо его окаменело. — А до рассвета не дожил ни один. А оборотни как вшестером пришли, так вшестером и ушли. Так на что вы рассчитывали, когда совались в лес? На то, что не придется с оборотнем встретиться? Так на кой ляд тогда вообще было идти?

— Так что же, — в разговор впервые вступил жрец, — по-твоему, те гвардейцы в Теснине тоже были самоубийцами?

— Те гвардейцы защищали беженцев, женщин и детей. У них не было иного выхода. Они отдали свои жизни, пытаясь спасти чужие. А за что отдали жизни твои ратники, воевода?

Ильнар, которому ярость придала сил, вскочил, но тут же, пошатнувшись, рухнул обратно — хорошо, что на стул, а не на пол.

— Хватит! — рявкнул Рольф. — Наслушался… Ты, Ильнар, ступай, отлежись пару дней. Потом поговорим. А с тобой, ведун, у нас разговор не кончен!

В обращенных к воеводе словах Рольфа уже не было того гнева, что бушевал в трапезной всего несколько минут назад. После того как воевода медленно поднялся из-за стола и, пошатываясь, вышел из трапезной, напоследок окинув ведуна полным холодного презрения взглядом, Рольф кивнул ведуну на освободившееся место.

— Присаживайся.

Ведун обошел стол и сел. Какое-то время все молчали — ведун выжидающе, остальные с угрюмым осуждением. Наконец Рольф оборвал затянувшуюся паузу:

— Ну и что теперь будем делать? Ждать до следующего полнолуния? — почти без раздражения, деловым тоном поинтересовался князь. Ведуну послышалось в его голосе нечто напоминающее тщательно скрываемую надежду.

— Нет, — зябко обхватив себя руками за плечи, Инциус покачал головой. — Оборотень пролил человеческую кровь, а значит, набрался сил. Теперь он сможет выходить на охоту еще две-три ночи и при убывающей луне. Это как минимум.

Рольф вопросительно посмотрел на ведуна. Тот кивнул.

— Все точно.

Рольф помрачнел.

— Значит, у тебя есть шанс закончить дело уже на этой неделе?

— Есть, — подтвердил ведун. — Если, конечно, мне не будут мешать.

— Хватит уже об этом! — князь раздраженно махнул рукой. Потом, помолчав, задумчиво побарабанил пальцами по столу. — Уж не знаю, едите ли вы, ведуны, человечину и воруете ли детей, как про вас иногда рассказывают, но после того, что я сегодня от тебя услышал… честно говоря, не хотелось бы мне водить с такими, как ты, близкую дружбу!

Ведун понимающе усмехнулся.

— Так что ж… — князь откинулся на спинку стула и по-хозяйски глянул на ведуна. — Накладок больше не будет?

— Кто знает? — ведун пожал плечами. — Всего ж не рассчитаешь!

Рольф недовольно нахмурился, но дальше этого его сердитость не пошла. Сейчас, когда князь был непривычно трезв, ему гораздо лучше удавалось держать себя в руках, чем в обычном для него полупьяном состоянии.

— Ну а… — князь нерешительно покосился на жреца. — Насчет того… кто. Никаких догадок не появилось?

Жрец опустил голову чуть ниже, чуть сильнее сжал тонкими пальцами плечи. Ведун вздохнул.

— Пока нет.

— Ну что ж, — Рольф взял со стола чашу и раздумчиво в нее заглянул. — Ступай, зализывай раны. Тебе, я слышал, тоже досталось нынче ночью?

— Ерунда, — небрежно бросил ведун, поднимаясь из-за стола. — Пара царапин.

И снова он поймал на себе недоверчиво удивленный взгляд. Жрец, впрочем, не удивился.

Выходя из трапезной, ведун обернулся, чтобы закрыть за собой дверь, и обнаружил, что за ним по пятам идет Инциус.

— Ну, и к чему был весь это балаган? — равнодушно поинтересовался жрец, шагая по коридору рядом с ведуном.

— Ты о чем? — ведун не сделал вида, что удивлен вопросом, просто уточнил, что именно Инциус имел в виду.

— Да все эти разговоры о чести и долге, — подсказал жрец. — Ты же не думаешь, что я принял твою речь за чистую монету? Мне известно, что взгляды ведунов довольно сильно отличаются от того, что большинство людей считает правильным и само собой разумеющимся. Но известно мне и то, что они избегают категоричности и жестких суждений, и никому не навязывают своего мнения. Во всяком случае, не в такой резкой манере, как ты сегодня! Ты, наверное, успел заметить, что наш князь… как бы это поточнее выразиться? Временами бывает излишне горяч. Так к чему дразнить гусей?

Ведун беспечно пожал плечами:

— А почему бы и нет? Мне это ничем не грозит, для меня что княжеская милость, что немилость — все одно. А воеводу теперь, глядишь, и не посадят на кол. Сам-то не для того ли там сидел, чтоб не дать князю сгоряча наломать дров?

Жрец бросил на ведуна удивленный взгляд, потом с улыбкой покачал головой.

— Вот уж не знал, что ведунам не чуждо сострадание!

— Чуждо, — сокрушенно вздохнул ведун. — Это не сострадание, это… долг.

— Долг — перед кем? — насмешливо уточнил Инциус. — Перед людьми, Богами, Хранителями? Перед самим собой?

— Нет… — ведун задумчиво качнул головой. — Перед воеводой вашим.

Во взгляде жреца промелькнуло удивление. По тону ведуна нельзя было судить с уверенностью, шутит он или говорит серьезно.

— Скажи, ведун, — жрец нерешительно подергал себя за бороду. — А все-таки, не могли мы с тобой встречаться раньше?

— Все может быть, — равнодушно ответил ведун. — Мир тесен.

— Да… — Инциус рассеянно покивал. — Так ты подумал над моим предложением?

— Над каким?

— Не строй из себя дурачка, ведун! — Инциус раздраженно взмахнул рукой и тут же досадливо поморщился. — Прости. В последнее время я будто сам не свой.

— Ничего, — кивнул ведун. — Я понимаю, вам всем тут сейчас не сладко. Что до твоего предложения… Ответ не изменился. Это решаю не я, а Хранители.

— Да будет тебе, — отмахнулся Инциус. — А то я не знаю, что сделают с тобой Хранители, если ты пойдешь против их воли! Ровным счетом ничего! Оставь это дело, ведун. Откажись. Дай мне время, чтобы попробовать еще раз. Может быть, на этот раз мне удастся убедить ваш Круг!

— Нет, Инциус, — твердо ответил ведун. — Я не могу отказаться.

— Но почему? — в голосе жреца зазвучало отчаяние. — Что тебя останавливает? Если милость князя тебе безразлична, деньги не нужны, а честь и долг для тебя только пустые слова?

— Нет, жрец, — ведун остановился. — И я знаю, что такое долг. Но если я кому-то что-то и должен, то только самому себе. Зато уж от этого долга я не отступлюсь ни за что.

Ведун развернулся и быстрым шагом пошел дальше. А жрец остался стоять на месте, глядя ему вслед ничего не выражающим взглядом.

Глава 20

Стражники у ворот уже привыкли к тому, что ведун приходил в замок главным образом лишь перед рассветом и на закате, и пробыв совсем немного в своей комнате, снова уходил за ворота.

Вот и сейчас, сбежав от жреца, ведун снова — в который уже раз! — направился в деревню. Зачем он туда шел, ему и самому было до конца не ясно. За последние три дня он успел исходить невеликое поселение последних подручников Рольфа вдоль и поперек и «обнюхать» каждый дом со всей возможной тщательностью, но оборотня так и не обнаружил. Даже туманного намека на слабенький след не почуял! Не единожды проверенное в деле чутье ведуна на это раз почему-то молчало. По крайней мере сам он объяснял себе сложившуюся ситуацию именно так. Во всяком случае, до последней ночи…

Теперь же, заглянув поглубже в собственную душу, он обнаружил, что на самом деле все обстоит несколько иначе.

Чутье не молчало, просто в этот раз ведуну отчего-то не хотелось слушать его подсказки. И если бы он был с самого начала честен с самим собой, то давно уже признал бы, что никто из деревенских оборотнем не был.

И все же оборотень был из местных. Чужака, если б даже кому-то взбрело в голову забраться в такую глушь, ведун отыскал бы уже давно. Чужак не смог бы так исправно заметать следы.

Что оставалось? Оставался замок…

Но и здесь все было не так просто. Близкое соседство со жрецом пятой ступени мешало ведуну проявить свои способности в полную силу. Ведун был далек от мысли, что жрец намеренно чинит ему препятствия. Просто…

Слишком уж разные Силы вели их по жизни. Жрец в его присутствии наверняка тоже чувствовал себя не очень уютно.

Сейчас, разобравшись немного в себе, ведун отдавал себе отчет в том, что, находясь в замке, всегда чувствовал близкое присутствие нежити. Однако чувство это было слишком уж смутным и нечетким, и указать на оборотня пальцем он не смог бы при всем желании. В этом, впрочем, не было ничего слишком уж необычного. Ведуны доверяли своей интуиции, но никогда не полагались на нее полностью. Редко — очень редко! — но ошибки случались даже при самых ясных и четких ощущениях и у самых опытных охотников. Поэтому ведуны, в отличие от жрецов не желавшие рисковать, всегда ждали превращения, чтобы действовать наверняка. Конечно, ждать, опираясь на ясную подсказку шестого чувства, было куда как приятнее, но выбирать не приходилось…

Ощущение неясности, скрытой опасности, угрозы, которую невозможно было угадать и упредить, наполняло душу ведуна хорошо знакомым чувством смутного беспокойства и бессильной тревоги. Это чувство гнало ведуна прочь из замка. Он не сопротивлялся, по опыту зная, что это бессмысленно и бесполезно: от его сопротивления тревога и беспокойство могли лишь окрепнуть и усилиться, но никак не наоборот. Все, что от него сейчас требовалось — это выждать, не нарушая естественного хода событий. Его встреча с оборотнем была предопределена, нужно было только дождаться ее, перетерпев собственную слабость.

А терпеть ведун умел как никто другой. Благо было не впервой.

Только вот…

Почему-то в этот раз терпеть было труднее, чем всегда. Ясно осознавая это, ведун тем не менее никак не мог понять, в чем тут дело. И против своей воли все чаще обращался мыслями к словам Инциуса. Может, и впрямь была в этих словах какая-то доля правды, и оборотень, которого ему предстояло убить в этот раз, был… не совсем таким, как все, убитые им до этого? И именно неосознанное ощущение правоты жреца и было истинным источником его беспокойства?

Но если так, почему Наставник ничего ему не сказал? Почему промолчали Хранители? Могло ли случиться так, что жрецу было ведомо нечто, не ведомое им? Ведун в это не верил, тем более, что со слов Инциуса он понял, что жрец и не думал делать из своего знания тайну. Скорее наоборот.

Так в чем же было дело?

Ведун этого не понимал, но в этом непонимании не было, в общем-то, ничего плохого. Воля Хранителей была до конца понятна лишь самим Хранителям.

Ведун к этому привык. Его учили, что осознанное непонимание всегда лучше придуманного, высосанного из пальца ответа.

Во всех случаях, кроме одного: когда это непонимание порождает сомнения в том, что ты должен делать. И, похоже, сейчас у ведуна — едва ли не впервые в жизни, — был как раз такой случай.

Не понимая причины, он чувствовал, что начинает сомневаться в правоте Хранителей и в правильности собственных действий. И вот уж это совсем никуда не годилось!

И совсем не потому, что воля Круга Хранителей была для членов ведовского братства непреложным законом. В этом Инциус был прав. Нарушь ведун волю Хранителей, сделай что-то им наперекор, и он не то что не был бы никак наказан, но даже и единого слова упрека от них не услышал бы.

Каждый отвечает только за себя и только перед собой. Таков был единственный Закон, который ведуны признавали непреложным.

В покорности или непокорности Кругу Хранителей не было ни добра, ни зла, ни порока, ни добродетели. Опасность таило в себе только сомнение само по себе. Сомнение было врагом искренности, оно не давало вложить душу в выбранное действие. Сомнение отнимало силу, а значит, уменьшало вероятность удачного для ведуна исхода предстоящей охоты.

Что бы там себе ни думали люди, далекие от ведовского братства, а в поединке ведуна даже с обычной нежитью шансы обеих сторон на победу были почти равны. Конечно, можно было склонить чашу весов на свою сторону, организовав, к примеру, облаву. Но ведунов, во-первых, было маловато для того, чтобы вести такие масштабные действия по всем людским землям. А во-вторых — и это было самое главное — Хранители не придавали особого значения исходу «охоты».

И все же, несмотря ни на что, самоубийц среди ведунов не было. А схватка один на один с оборотнем для обычного члена братства была бы именно самоубийством. Такая охота и подавно была уделом немногих.

Хранители не уставали повторять — естественно, не для посторонних, — что истребление нежити не является целью ведовского братства. Равно как не является его целью и защита человеческого рода от истребления. Во всяком случае, не любой ценой.

Единственной достойной целью и способом бытия Хранители считали сознательное следование своей судьбе. Они говорили, что у человека при жизни есть два пути: согласиться с Судьбой, чтобы она его вела, либо воспротивиться ей, чтобы она его тащила. С другой стороны, Хранители говорили, что судьба это не цепь, которая не дает ступить и шага в сторону, а скорее ветер, дующий в определенном направлении. А уж будет этот ветер попутным или встречным — решать только самому путешествующему по океану Жизни.

В общем, понять все это было непросто, а уж объяснить людям, далеким от ведовского пути, пожалуй, что и невозможно.

За всеми этими размышлениями ведун как-то незаметно для самого себя вновь оказался среди домов хорошо уже знакомой ему деревеньки. И тут…

— Эй, мил человек, далеко ли путь держишь?

Ведун удивленно обернулся. Неподалеку у невысокого заборчика, отгораживавшего один из дворов от единственной деревенской улицы, стоял, опираясь на суковатую клюку, невысокий старичок в красной рубахе, подпоясанной некогда расшитым, а ныне выцветшим до серости поясом. Седой как лунь старичок подслеповато щурился против солнца.

— Ты меня, отец? — на всякий случай оглянувшись по сторонам, уточнил ведун.

— Тебя, тебя! — старичок мелко закивал. — Ты часом не ведун будешь?

— Он самый, — все больше удивляясь, ведун приблизился к разговорчивому деду. Нечасто незнакомые люди, будучи в здравом уме и твердой памяти, обращались к нему с вопросами таким хозяйским тоном.

В трех шагах смелость и разговорчивость деда нашли простое и понятное объяснение. Даже стоя с наветренной стороны, ведун без труда учуял исходящий от дедка густой запах хмельного.

— Вот вы, ведуны, — дедок воинственно вздернул редкую бороденку. — К старшим уважение имеете?

— Ясное дело! — ведун почтительно склонил голову, пряча улыбку. — Как же без этого?

— Ну а раз так, — старичок немного смягчился. — То милости прошу на мою завалинку. Разговор у меня к тебе есть. Сурьёзный.

Толкнув скрипучую калитку, он заковылял к утонувшей в смородиновых кустах невысокой хибаре. Ведун без разговоров пошел следом. От хибары за десять шагов несло (во всяком случае, для ведуна запах был резковат) хмелем, брагой и какими-то травами. Личность старичка стала понемногу проясняться.

На низкой завалинке дремал на солнышке серый кот с оборванным ухом. Погруженный в свои кошачьи сны, он нервно подергивал усами и белым кончиком пушистого хвоста.

Дедок, кряхтя, опустился на завалинку и похлопал рядом с собой высохшей ладонью.

— А ну садись!

Ведун послушно сел. Подувший ветерок отнес ненадолго в сторону хмельные ароматы, исходящие от дедка и его жилища. Воспользовавшись моментом, ведун с наслаждением вдохнул запах горячего дерева и нагретой солнцем смородиновой листвы.

С другой стороны улицы за ним наблюдала стайка мальчишек, самому старшему из которых было от силы лет девять-десять. Заметив, что ведун на них смотрит, пацаны смущенно потупились, а через минуту, взбивая босыми пятками дорожную пыль, дружно порскнули прочь.

— Ну, давай, рассказывай! — воинственно уставившись на ведуна, дедок мелко закивал, тряся козлиной бороденкой.

— Так о чем рассказывать-то, дед Филимон? — уточнил ведун.

— Ишь ты! — искренне удивился дед. — Знаешь меня, стало быть? Откудова?

— Слухом земля полнится, — уклончиво ответил ведун. — Рассказывали добрые люди.

— Н-да? — Филимон, подозрительно прищурившись, вгляделся в лицо ведуна. Не заметив, однако, ничего подозрительного, он приосанился и попытался придать лицу важное выражение. Получилось у него, мягко говоря, не очень, но ведун снова сдержал улыбку.

— Оно конечно, — милостиво согласился Филимон. — Рассказать могли. Меня-то ить тут кажная собака знает. А расскажи-ка ты мне вот о чем, — спохватившись, посуровел дед. — Что ж это за безобразия такие творились нынче ночью в лесу окрестном. Это сколько ж душ невинных загублено! А ежели б эта тварь небожеская в деревню нагрянула? Тогда-то что? Ты-то куда смотрел? Чего молчишь-то?

— Сплоховал я, отец, — с покаянным вздохом опустив голову, признал ведун. — Не успел, стало быть…

— Ась?

— Виноват, говорю!

— Вот то-то и оно, — заметил Филимон неожиданно подобревшим тоном. — Хорошо хоть, от вины своей не отказываешься! Признаешь, значит… Я ведь вашего брата — ведунов — маленько знаю. — Дед погрозил ведуну похожим на сухую веточку пальцем. — Можете вы, когда хотите! Так что ты уж давай, сынок, в другой раз не оплошай! Делай свое дело как должно, коли уж с князем нашим в цене сошлись.

— Сделаю, отец, — заверил ведун. — Не сомневайся.

— Ну-ну, ну-ну, — закивал Филимон. — Уж сделай…

На верхушку смородинового куста села маленькая желтогрудая птичка. Покачиваясь на тонкой ветке, она неуверенно пискнула и покосилась на спящего кота. Ведун тоже повернул голову. Кот лениво приоткрыл хитрый зеленый глаз. Птичка пискнула еще раз и, вспорхнув с ветки, перелетела за забор в соседний двор.

— А мужиков-то дружинных жалко, — печально заметил Филимон. — Не в свое дело они, конечно, сунулись, а все ж таки…

Ведун посмотрел на деда с нескрываемым удивлением. Такое понимание со стороны простого поселянина было для него в диковинку.

— А воевода-то наш мужик крепкий, — помолчав, со вздохом сообщил Филимон. — Правильный мужик. Вона каким героем получился — в одиночку на оборотня попер, людей своих заслонил. Н-да… — Филимон снова мелко закивал.

Ведун незаметно усмехнулся: слухи разлетались из замка так, будто их выстреливали из лука.

— А ведь в детстве-то никто и подумать на него не мог, что вот таким он станет, воевода-то наш, — вдоволь накивавшись, продолжил Филимон.

— А ты, дедушка, давно знаешь-то его? — осторожно спросил ведун.

— Да почитай с самого рожденья! — с гордостью ответил старик. — Из одной ведь мы с ним деревни!

— Да ты что? — воскликнул ведун с деланным удивлением.

— Точно говорю, — заверил его Филимон, не заметивший подвоха.

— А что ж такого приключилось в детстве с вашим воеводой?

— Дык длинная это история, — предупредил на всякий случай Филимон.

— Дык ничего! — успокоил его ведун. — Я не тороплюсь!

Филимон посидел немного, сосредоточенно хмурясь и шевеля губами, а потом, собравшись с мыслями, завел тоном заправского сказителя:

— Давно это было, жили мы тогда еще не на отшибе в глуши, а хоть и на окраине, да рядом с людьми. Владел наш князь землями обширными да деревнями многими. А уж подручников у него было — видимо-невидимо. И стояла в его землях деревушка невеликая, людьми населенная простыми да бесхитростными. Хорошими людьми, — уточнил Филимон, чуть подумав. Ведун слушал, старательно сдерживая улыбку. Судя по началу, история и вправду обещала быть некороткой.

— И вот однажды приключилась с той деревней беда великая, — скорбно поведал Филимон. — Исполчился на нее дух злобный, человека в зверя обращающий — сиречь оборотень. И стал тот оборотень разорять дома да губить людей безвинных — ни стариков не щадил, ни баб, ни детушек малых. И не было на того духа злобного никакой управы, и творил он, что хотел, не боясь ни гнева человеческого, ни Божеского…

Филимон ненадолго умолк, переводя дух и собираясь с силами. Ведун терпеливо ждал продолжения рассказа. Наконец старик вздохнул, потряс головой и продолжил:

— Так вот, наставлял князя в то время молодой жрец по имени Инциус. И уж как он только ни пытался дознаться у Богов, в кого вселился дух оборотня, а только Боги ответа ему не дали. И пришлось князю призвать ведунов, хоть и не лежала у него душа к этим отродь… — Филимон замер с открытым ртом, запоздало вспомнив, кто слушает его сказ.

— Кхе-кхе… Ну, так, значит, пришли ведуны, откликнулись на зов. Трое их было. Двое молоды лицом, третий — стар. Извели они оборотня, да только старику-то пришлось поплатиться за то головой. Н-да… — Филимон сокрушенно покачал головой, — Опечалились ведуны да и взяли с деревни плату за избавление неслыханную да страшную… страшную… — голос Филимона звучал все тише, глаза понемногу закрывались и, наконец, он совсем умолк, оттопырив нижнюю губу и свесив голову на грудь.

— Отец, — ведун осторожно тронул старика за плечо.

— Ась? — Филимон встрепенулся и, сощурившись, визгливо выкрикнул: — Вот я вам, засранцы голоштанные! Тудыт вашу растудыт!

Разомлевший на солнышке кот кубарем слетел с завалинки и, не разобравшись спросонья, что к чему, сиганул через забор в соседский двор.

— Отец, — ведун дернул Филимона за рукав. — Я тут.

— Ась? — старик обернулся на ведуна, и через пару мгновений лицо его расплылось в смущенной улыбке. — Заспал, вишь, решил, что мальчишки шалят.

Ведун понимающе улыбнулся.

— Так что дальше то было?

— Дальше? — Филимон нахмурился, припоминая, в каком месте прервался его рассказ. — На чем бишь я остановился-то?

— Ведуны убили оборотня, — подсказал ведун.

— Да, так оно и было, — подтвердил Филимон. — Вроде как и спокойствие после этого установилось, да только ненадолго. Пяти лет не минуло, как пришла в земли князя нашего новая беда: не успели люди от одного оборотня опамятоваться, как второй объявился. Да не на отшибе, а прямо под стенами замка княжеского лютовать стал. Во как! Сказывали, однако, что с тем оборотнем без ведунов управились. Вроде как Боги жрецу нашему пособили. А вскорости князь наш начал распродавать свои земли, а потом и вовсе надумал переезжать чуть не за пределы людских земель…

— Н-да, — Филимон с горечью вздохнул. — А ведь были времена…

— А с чего вдруг князь надумал переезжать? — осторожно поинтересовался ведун.

— С чего? — Филимон опустил голову. — Уж не знаю, сколько в том правды, а только поговаривали, будто жена князя была колдуньей. Да не простой, а из тех, что по глупости да гордыне своей великой с самими Богами дерзают спорить. Вот Боги-то ее и наказали: сама она жизни лишилась, а на род князя нашего проклятье навлекла. И будто бы проклятье это в том состоит, что нежить, с которой княгиня при жизни якшалась, после смерти ее будет ее же потомков преследовать и досаждать им, покуда вконец род князя нашего не изведется. Вот и решил, дескать, Рольф переехать подальше от жилых мест, чтоб, значит, его проклятье невинным людям не отлилось горькими слезами.

— Интересно, — пробормотал ведун. — Значит, князь ваш в глухомань переехал, чтобы от невинных людей беду отвести?

— Да вроде того, — Филимон пожал тощими плечами. — Мало ведь у кого из Владетелей во всем Тридолье было столько подручников, сколько у Рольфа! Теперь-то хорошо, если двадцатая часть осталась…

— А вы, то что ж за ним подались? Или проклятья не боитесь?

— Да как сказать, — Филимон потянул себя за бороду. — Не больно-то я верю в это проклятье. Боги, они, конечно, страшны во гневе, но к людям снисходительны. Да и жрец, я так смекаю, не стал бы в замке жить, если бы наш князь и вправду был у Богов в большой немилости.

— А чего ж он тогда в глухомань эту забрался? — не унимался ведун.

— Вот прилип как банный лист! — беззлобно взъерепенился старик. — Мне-то почем знать? Коли так интересно, так пойди у самого князя и спроси! А я одно знаю: по мне так уж лучше в глухомани да у Рольфа под рукой, чем с кем другим у царя под боком! Слышали мы, чай, как под другими-то князьями людишки живут. Мало кому жизнь медом кажется…

— Это точно, — поддакнул ведун.

— Правда, и наш князюшка в последние годки сильно изменился, — с грустью заметил Филимон. — Вспыльчив, говорят, стал не в меру. Из замка почти и не выходит, да и… — старик замялся и, покосившись на ведуна, махнул рукой. — Уж проклятье тому виной, аль еще что, а, по всему видать, не сладко ему живется.

— Одного я не понял, отец, — произнес ведун, помолчав. — Воевода-то здесь при чем? О нем ведь вроде разговор заводился?

— Так я не сказал? — удивился Филимон. — А вот не надо старших перебивать! Взяли, понимаешь, манеру… Оборотень тот, что в давние времена на деревню нашу глаз положил, отца-то Ильнарова первым жизни и лишил. То есть звали-то его тогда, конечно, еще не Ильнаром, а… — старик нахмурился, но, по всему видать, так и не смог припомнить прежнего имени воеводы. — Стадо он в ту ночь сторожил, отец-то. А Ильнар наш побежал спозаранку батяню проведать. Ну а на выгоне такое… — Филимон сурово сдвинул седые брови. — Мужики-то только следы расправы видели, а и тех наизнанку выворачивало. А мальцу-то, может… — Филимон понизил голос. — …и самого оборотня увидать довелось…. Во как! А ему ведь тогда лет пять было, не больше. Недели три он потом ни слова не говорил, мычал только. Потом заикался сильно, чуть не от каждого куста шарахался. Да только мальчишка с гонором оказался — сумел-таки страху своему хребет переломить да прожитое от себя отогнать. Вот и имя взял уздольское, чтоб, значит, страхи прошлые вернее обмануть. Вот такие дела.

— Да уж, — ведун задумчиво покачал головой. — Дела…

— Здорово, Филимон! — скрипучий старческий голос нарушил затянувшуюся тишину. — У тебя, я гляжу, гости.

Собеседники вынырнули из своих раздумий и разом подняли головы. У калитки стоял еще один дедок. Такой же сгорбленный и тощий, он был почти точной копией Филимона. Если бы еще заменить синюю рубаху на красную, так и вовсе не отличишь.

— Да вот! — Филимон гордо приосанился. — Сам господин ведун не погнушался беседой. Он хоть и… кхе, кхе, — старик виновато покосился на ведуна. — А к старшим уважение имеет, не то что нынешняя молодежь! Понимает, кто лучше жизнь-то знает. Так-то вот, Антох!

— Ведун, говоришь? — второй старик толкнул калитку и вошел во двор. Шаркая по дорожке старенькими лаптями, он приблизился к ведуну и внимательно на него посмотрел. У старика были выцветшие чуть не до белизны, слезящиеся глаза. Его руки, обтянутые желтой пергаментной кожей, были все в темных пятнах и слегка дрожали.

— А я ведь с ведунами вроде как в родстве, — сообщил старик, как следует разглядев гостя.

— Да ну? — ведун окинул его быстрым внимательным взглядом и отвел глаза. — Это как же?

— В неблизком, конечно, — уточнил старик, присаживаясь на завалинку по правую руку от Филимона. — Так — седьмая вода на киселе, троюродный племянничек. А все ж таки родня! Забрали его ваши мальцом еще. Обещали, что как вырастет, таким вот, как ты, станет. Может, не соврали… Может, встречаться доводилось? Егором его звали. Может, рассказывал чего про детство, про деревню нашу.

Ведун покачал головой:

— У ведунов нет имен. И нет прошлого.

— Ну да, конечно, — Антох вздохнул. — Где уж…

— Пора мне, — ведун поднялся. — Спасибо вам, добрые люди, за беседу. Счастливо оставаться.

Старики степенно кивнули. У калитки ведун остановился и обернулся.

— А брага у тебя, отец, знатная!

— Ась? — оживился Филимон. — А ты откудова знаешь?

— Да уж знаю! — ведун усмехнулся. — Угощали добрые люди.

— Так может того: по ковшику? — с надеждой предложил Филимон.

— Спасибо, — поблагодарил ведун. — Как-нибудь в другой раз. Дела у меня, уж не взыщите.

— Да чего уж, — Филимон разочарованно махнул рукой. — Чай, понимаем.

Ведун толкнул калитку и пошел прочь. Антох, глядя ему вслед, молча покачал головой.

Глава 21

Выбравшись за ворота ранним утречком, ведун, как обычно, вернулся в замок под вечер. И был он на вид таким бодрым и свежим, будто и не бродил по окрестностям в поисках следов оборотня, а весь день проспал где-нибудь в теньке под кустом. Пройдя через ворота, он, ни слова не говоря, прямиком направился в княжескую башню. Стража и оказавшиеся в то время во дворе слуги проводили его настороженно-любопытными взглядами.

Ведун, не спеша, поднялся по лестнице на второй этаж, прошел длинным изгибающимся дугой коридором и остановился у раскрытого окна, глядя на клонящееся к холмистому горизонту ало-золотое солнце. Погруженный в свои мысли, он стоял неподвижно, пока внимание его не привлек какой-то негромкий звук. В том месте, где стоял ведун, идущий до этого вдоль стены коридор круто изгибался и уходил вглубь башни. Ведун повернул голову и увидел шагах в двадцати позади себя дальше по коридору приоткрытую дверь. Из нее в темный коридор падала едва различимая полоска бледного света. Звук показался ведуну смутно знакомым, но собственная догадка показалась ему маловероятной и он решил проверить все на деле.

Подкравшись к двери, ведун постоял немного, прислушиваясь. Постепенно его губы растянулись в довольной улыбке — он понял, что не ошибся в своей догадке и, громко прочистив горло, чтобы его появление не стало неожиданностью, решительно толкнул дверь.

За дверью была библиотека. По стенам квадратной — на глаз примерно пять на пять саженей — комнаты от пола до потолка тянулись полки из мореного дуба, сплошь уставленные книгами самой разной толщины и размеров.

Приятно удивленный ведун увидел здесь и кованые переплеты, в которые облачали свои сочинения книжники жрецов, и кожаные корешки с фирменным клеймом царских придворных писарей, и плетеные из клерского тростника обложки книг попроще, чьи авторы не считались достойными того, чтобы их творения переписывали жреческие или царские писцы. Несколько полок были целиком заняты плотно скрученными свитками, наподобие тех (а может, это они самые и были?), в которых хранили свою мудрость населявшие когда-то Приморье, но уже давно и невесть куда уплывшие на своих чудных кораблях загадочные Хэльве.

В дальнем углу комнаты была прислонена к стене небольшая складная лестница — чтобы доставать книги с верхних полок. В центре библиотеки расположился большой прямоугольный стол, рядом с которым стояло глубокое кожаное кресло с высокой спинкой. На столе стояли два массивных серебряных подсвечника с торчащими в них толстыми, наполовину оплывшими свечами и потемневшая от времени простая бронзовая чернильница, рядом с которой лежало несколько писчих перьев. По всему столу были в беспорядке разбросаны куски дорогого беленого пергамента. Через раскрытое настежь большое окно, прорубленное в дальней от двери стене, комнату наискосок заливал ало-золотой свет закатного солнца.

Не ожидавший увидеть здесь такого рукописного великолепия, ведун замер на пороге. В этот вечерний час единственным посетителем библиотеки был десятник Влад. Увидев ведуна, он захлопнул книгу, которую держал в руках (именно такой звук ведун и услышал из коридора) и, торопливо сунув ее на место, отошел от полок к окну.

— Однако! — оглядывая полки, ведун уважительно покачал головой. — Неплохо вы тут устроились! Такая библиотека сделала бы честь и кое-кому из столичной знати. Ваш князь не пожалел денег, а жрец понимает толк в книгах. Это ведь жрец их подбирал?

Влад, сложив руки на груди, молча пожал плечами. Его лицо не выражало ни малейшей радости по поводу негаданной встречи с ведуном.

— Н-да… — ведун вошел в библиотеку, прикрыл за собой дверь и, приблизившись к одной из полок, остановился, читая тисненые или же гравированные на корешках названия книг. — Изрядно. Князь не будет возражать, если я тоже попользуюсь его библиотекой?

Влад пожал плечами:

— Это у князя надо спросить. — холодный тон молодого десятника вполне соответствовал выражению его лица. — Хотя… — во взгляде Влада проступило холодное неодобрение. — Я пока не слышал, чтобы князь отказал кому-нибудь в просьбе посмотреть его книги. А уж тебе-то и подавно он разрешил открывать все здешние двери!

— А просят часто? — как бы невзначай спросил ведун, сделав вид, что заинтересовался какой-то книгой.

Влад как-то неопределенно покрутил головой и ничего не сказал. Ведун понял, что и о самих просьбах десятник пока ничего не слышал. Да и сам он скорее всего оказался в библиотеке, не спросив на то ничьего согласия. Отсюда и его неуверенно-заносчивый тон.

— Любишь читать? — с интересом спросил ведун.

— А что, нельзя? — огрызнулся в ответ Влад. — Что, ратнику читать не положено?

— Ну почему же. Если умеешь читать, грех этим не пользоваться. Я вот тоже не прочь кое-что здесь полистать.

— Тебе-то это зачем? — не очень заботясь о вежливости, мрачно буркнул Влад. Ведун посмотрел на десятника с веселым удивлением.

— Зачем? Я думал, что коли уж ты сюда пришел, то и сам это понимаешь. Сила-то ведь она не только, а пожалуй, что и не столько в мече, сколько вот здесь. — Ведун постучал себя согнутым пальцем по лбу. — Разум-то он ведь посильнее тела будет. Только чтобы он силу набирал, его, как и тело, кормить нужно, — ведун обвел рукой полки. — И этим вот тоже.

— Да ну? — Влад хмыкнул, не скрывая своего недоверия к словам ведуна. — Легко тебе о силе разума рассуждать с твоими-то уменьями да с таким мечом! Им, поди, что волос перерубить, что оборотню башку снести — все едино. Сам работу делает…

В устремленном за правое плечо ведуна взгляде десятника мелькнула тень зависти.

— И особого ума для этого не требуется, — с усмешкой закончил ведун недосказанную мысль Влада.

— А что, не так? — упрямо вскинулся Влад. — Слыхали мы о колдовских мечах, знаем, какая сила в них заключена! С таким мечом и я бы…

Ведун, пожав плечами, потянул завязку на груди, снял со спинными ножны с мечом и протянул их Владу.

— Возьми. Бери, бери, не робей! — Перехватив неуверенный взгляд десятника, ведун ободряюще кивнул. — Не насовсем даю, просто посмотреть.

Влад медленно протянул руку.

— А с другой стороны… — ведун с сосредоточенным видом поджал губы, будто ему на ум только что пришла неожиданно важная мысль. Рука Влада остановилась на полдороге. — Может, и есть чего бояться? Ведь если меч колдовской и сила в нем волшебная, дающая за здорово живешь мастерство воинское, получается, что не только человек владеет мечом, но и меч человеком, и тут уж кто кого! Совладаешь?

Заметив, что глаза ведуна смеются, Влад нахмурился и решительно взял из его руки чуть изогнутые ножны с оружием. Меч был на удивление легким, и даже не вынимая его из ножен, Влад почувствовал (благо опыта в таких делах ему, несмотря на молодость, было не занимать), как непривычно он сбалансирован — почти на самой рукояти. Влад с удивлением осмотрел волшебное — а на вид нипочем и не скажешь! — оружие. Простые, если не сказать бедные, деревянные ножны, рукоять, обмотанная полоской шершавой кожи неизвестного Владу зверя, крестовины нет вообще — ни упереться как следует в уколе, ни скользящий по клинку удар отвести, так, чтобы без пальцев не остаться…. На первый взгляд — видавшее виды оружие бедного наемника. Может, внутри?..

— Вынимай!

На этот раз Влад не поддался сомнениям и, не заставив себя долго упрашивать, до половины обнажил клинок. По лицу его скользнула тень разочарования. Клинок как клинок, на вид так самая обычная сталь, разве что немного темнее и с более тусклым блеском, чем у его собственного меча. Никаких тебе колдовских рун, никакого волшебного свечения.

Влад с подозрением покосился на ведуна — не обманывает ли? Может, у него не один меч?

— Ну что? — ведун усмехнулся уже в открытую. — Чувствуешь, как наполняет тебя колдовская сила?

Влад с хмурым видом — почти уже уверенный, что его разыгрывают, — вынул меч на всю длину, примерил в руке. Нет, ничего необычного…

— Слово, поди, нужно знать особое, — предположил он без особой уверенности. — Заклинание какое…

— Эх-хе-хе… — ведун вздохнул. — Сколько мне встречалось людей, уверенных в том, что заветная сила может быть заключена в оружии, заклинаниях, древних секретах — где угодно, но только вовне, а не в них самих! Этот меч выкован кузнецами Айгалов. Не слыхал о таких?

Влад отрицательно покачал головой.

— Айгалы живут в Краснодоле, на самой границе с Уздольем. Вряд ли их можно назвать особым народом, потому что на вид они ничем не отличаются от жителей вашей деревни, да и язык у них почти такой же. Уж не знаю почему, но Айгалы долго жили обособленно от других людей, и жили в местах, которые не очень-то располагают к беззаботности и добродушию. Суровые это люди, и живут они по своим суровым законам. Наш царь не особо обременяет их данями и указами, позволяя жить по своим усмотрениям, а они в обмен на это стерегут южную границу у гор, не пуская на север уздольцев. Так вот Айгалы свято верят в волшебные свойства своего оружия. Они уверены в том, что в мече живет частичка души его хозяина. Та самая частичка, которая делает обычного человека воином. По их вере, меч сильного воина может после его смерти сделать сильнее своего следующего хозяина, если тот сумеет сдружиться с душой меча. Без всяких секретных слов и заклинаний — воинская сила меча в обмен на часть собственной души. Если же что-то пойдет не так и обмен не состоится, дерзнувшего присвоить чужое оружие ждет безумие и смерть.

— Ну и что? — сбросив странное оцепенение, поинтересовался заслушавшийся было Влад. А про себя подумал: «К чему он мне все это рассказывает?».

— Айгалы относятся к своему оружию, как к живому существу. Для того чтобы меч исправно служил своему хозяину, его нужно время от времени — и не слишком редко — поить свежей человеческой кровью. Причем наиболее ценной считается та кровь, которую человек теряет перед самой смертью. Поэтому жизнь Айгала — это война. Благо при их воинственном нраве и соседстве с еще менее миролюбивыми уздольцами, недостатка в «пище» для своих мечей они не испытывают. А когда на беду случается перемирие, Айгалы поят свои мечи кровью собратьев по оружию, устраивая смертные поединки между собой. Потому что мечи не должны терять силу…

Ведун умолк, глядя в окно. Влад слушал и недоумевал: к чему весь это разговор. Немногословный, замкнутый, угрюмый даже ведун, и вдруг — такая длинная речь. С чего бы?

— Когда мальчик-Айгал достигает возраста воина, ему куют его первый меч, с которым он должен разделить свою душу, чтобы она уже никогда не стала единой. Айгалы непревзойденные бойцы. Пока они сражаются собственным оружием. А если мечу случается сломаться, в бою или по иной причине, его хозяин заболевает и может даже умереть, если не найдется вовремя искусный кузнец, который перекует сломанный клинок. То же самое может случиться, если меч потеряется — что немыслимо, или — что более вероятно, — его украдут. Так что, Влад, владение волшебным оружием — это не только победы и почести…

— Ты сказал, что твой меч ковали Айгалы? — Влад другими глазами взглянул на клинок, который все еще держал в руке. В душе его зашевелились смутные опасения — ведь если ведун говорил правду…

— Да, он выкован Айгалами, — невозмутимо подтвердил ведун. Владу сразу захотелось вернуть клинок владельцу, но поспешность в таком деле была воину не к лицу, и он сдержался, поклявшись про себя всем Светлым Богам, что никогда больше не поддастся соблазну и не возьмет в руки колдовского оружия.

— Так, значит, если этот меч сломается, ты… — Влад никак не мог отвести взгляда от волшебного клинка. Сталь, из которой он был сделан, уже не казалась ему обычной. Влад уже забыл о том, что совсем недавно всерьез подозревал ведуна в том, что тот его разыгрывает.

Ведун покачал головой.

— За свою жизнь я сменил шесть мечей. Четыре из них были работы Айгалов, мне по душе их оружие. Три из них я сломал, не нарочно, конечно, но сломал, а обломки выбросил. И, как видишь, — ведун развел руки, — жив-здоров. Потому что я предпочитаю держать свою душу при себе.

«Если она у тебя вообще есть» — мрачно подумал Влад, а вслух спросил, нарочито небрежным тоном:

— А как к тебе попадали эти мечи?

— По-разному, — ведун неопределенно повел рукой. — Одно могу сказать: беря меч себе, я не всегда знал, кто был его прежним законным владельцем. Для Айгала это было бы непростительным безрассудством, а мне нисколько не повредило. — Ведун пристально посмотрел Владу в глаза. — Потому что опасность не вокруг нас, она в нашей душе. И больше нигде.

Под немигающим взглядом ведуна Владу стало вдруг как-то неуютно. Он нахмурился и неловко повел плечами. Неспроста — ох, неспроста! — были сказаны ведуном последние слова! Влад и сам еще не определился со своими смутными подозрениями, как вдруг, правда, всего на мгновенье, ему показалось — нет, мгновенье он был в этом абсолютно уверен, — что ведун подозревает, и, возможно, не без оснований, то же самое. Хорошо это было или плохо? Влад не знал… И, положа руку на сердце, он не совсем понял, что хотел сказать ему ведун своим рассказом о не в меру воинственных Айгалах и их непростых мечах.

— Сила не в оружии, — ведун оглянулся вокруг, ища что-то глазами. — И даже не в руке, которая его держит. Она в человеческом сердце. И если эта сила есть, неважно, что за оружие ты держишь в руке.

Ведун взял со стола писчее перо, повертел в руках, и вдруг неожиданным ловким щелчком запустил его в сторону книжных полок. Влад еле успел проследить за пером взглядом… И не поверил своим глазам.

Невесомое перо глубоко — почти на весь очин — вонзилось в твердое дерево полки. И, что самое странное, Влад не почувствовал в этом никакого колдовства. Хотя обычно, когда при нем срабатывало какое-то заклинание или наговор, Влад ощущал нечто вроде легкого зуда внутри головы где-то за глазами.

Способность эта досталась ему в наследство от бабки-знахарки. Та, углядев во внучонке искорку дара, успела, пока Влад был еще малым несмышленышем, обучить его кое-каким зачаткам чародейского искусства.

Потом было время, когда Влад, свято уверовавший в ученье жрецов, честно пытался вытравить из себя все свои странности и забыть бабкину науку, считая ее проявлением богомерзкого колдовства.

Однако, помучившись какое-то время и так и не добившись в этом деле никаких успехов, Влад отчаялся и махнул рукой, решив просто не обращать на свою странную способность внимания. Честно говоря, получалось это у него плохо, и чем дальше, тем чаще Влад принимал-таки помощь от своей «неправильной» стороны, тщательно скрывая это от окружающих.

Чем сильнее проявлялись при нем колдовские силы, тем острее Влад ощущал «зуд» за глазами. Но касалось это только простого современного колдовства. Во всяком случае, до самого последнего времени Влад именно так и думал… Мысли неумолимо повлекли его туда, где в самой глубине сознания поселился набирающий с каждым днем все большую силу страх. Влад тряхнул головой и, чтобы отвлечься — вдруг, ведун читает его мысли?! — спросил, опустив глаза:

— Значит, в твоем мече нет волшебства?

Это была проверка — он-то уже решил для себя, что меч непростой, что бы там ни говорил его хозяин про силу сердца! Только вот в чем эта «непростота» заключалась?..

— Ну почему же!

Голос ведуна изменился, стал ниже и глуше. Влад поднял взгляд и замер: глаза ведуна горели мрачным зловещим огнем, лицо его потемнело, вокруг рта залегли глубокие морщины. Особой опасности Влад не почувствовал, но ему стало еще больше не по себе.

— Смотри!

Повинуясь властному жесту ведуна, Влад опустил глаза. Клинок в его руке светился слабым голубовато-зеленым светом. Влад непроизвольно вздрогнул и чуть не выронил меч.

— Вот и все колдовство! — голос ведуна снова стал прежним. Меч погас. — Обычное сторожевое заклинание, реагирующее на гнев, злобу, страх или ненависть находящихся поблизости живых существ. Чем сильнее чувство, тем ярче свечение. Довольно сложное заклинание, но уж не настолько, чтобы считать его чем-то выдающимся, — ведун улыбнулся. — Думаю, где-нибудь в Хвасаре, где не слишком строго чтят заветы жрецов и смотрят на колдовство сквозь пальцы, по крайне мере один из первых пяти встреченных тобой колдунов без труда наложит такое заклинание на любой указанный тобой предмет. Кстати, мне это заклинание без надобности. Меч достался мне уже с ним, а у меня просто не дошли руки его снять.

То, что ведун только что сказал о своем мече, было чистой правдой. Но не всей правдой. Еще одно заклинание было наложено на меч ведуна, как и на мечи всех остальных Ищущих. И заклинание это накладывал не неизвестный колдун, а кто-то — кто именно, ведун, естественно, не знал — из Хранителей. Это заклинание мало влияло на боевые свойства меча, и его тоже можно было бы назвать «сторожевым», однако молодому десятнику знать о нем было совершенно ни к чему.

«Реагирует на страх…» Слова ведуна гвоздем засели в сознании Влада. И чем сильнее он гнал от себя позорные, недостойные воина мысли, тем сильнее они становились. Вспотела ладонь, и Владу показалось, что клинок начал слабо светиться.

— Возьми! — хриплым от волнения голосом грубо бросил Влад, порывисто бросив меч в ножны и протягивая его ведуну. И тут же, мысленно обругав себя за несдержанность, прокашлялся и добавил равнодушно:

— Негоже мне держать в руках колдовскую мерзость. Я чту заветы жрецов!

— Да что ты? — ведун делано удивился. — А вот только что ты прямо-таки горел желанием не то что подержать эту «мерзость», но даже и владеть ею! Чего вдруг передумал? Испугался?

— Я ничего не боюсь! — быстро — ох, снова не сдержался! — ответил Влад.

— И зря, — неожиданно заметил ведун.

Влад мрачно нахмурился. На душе стало еще муторнее. Странные слова говорил этот ведун. Пугает? Или и правда о чем-то догадывается? Будь на месте ведуна обычный человек, Влад, пожалуй, смог угадать что-нибудь по его лицу, по голосу, по глазам. Для него это было несложно. Иногда — очень, очень редко! — он все таки применял кое-что из того, чему его научила в детстве бабка, хоть и больно уж это смахивало на колдовство. Однако с ведуном этот номер наверняка не прошел бы, не стоило и пытаться. У этого все не как у людей. Вон глаза какие — смотрит вроде прямо, взора не прячет, а взгляд поймать никак не получается…

— Тот, кто не испытывает страха, либо несчастный человек, либо дурак. Страх полезное чувство…

— Ты говоришь, как трус! — с презрением бросил Влад. И тут же внутренне сжался — не переборщил ли? Ведун не обиделся.

— Трус никогда не признается в том, что боится, — ведун снисходительно улыбнулся. Владу показалось, что это камешек в его огород, но на этот раз он сдержался.

— А вообще, и трус, и герой чувствуют одно и то же. Разница в том, что воля героя сильнее его страха. Когда воля покоряет страх, он из помехи превращается в помощника, как то и было изначально задумано Природой. Или Богами. Даже обычному, плохо владеющему собой человеку страх помогает иногда творить чудеса. В страхе за себя или за тех, кто ему дорог, человек способен на такое, чего в спокойном состоянии никогда не смог бы сделать: взбирается на отвесные стены, перепрыгивает широченные рвы, очертя голову бросается на противника, который вдесятеро сильнее его, и, бывает, что и побеждает! В страхе заключена немалая мощь, нужно только уметь ее использовать! Избавляясь от страха, ты теряешь эту силу, значит, сам делаешь себя слабее.

— Красиво говоришь, — как можно небрежнее, будто тема его совсем и не волнует, заметил Влад. — И как же герои подчиняют себе силу страха?

— Для начала не нужно его бояться. Признать и от всей души принять свой страх — вот первый шаг к овладению его силой.

— А что люди скажут?

— А людям об этом рассказывать совсем не обязательно. Тем более что в этом деле тебе никто не поможет, а сочувствием может и навредить.

— Интересная у нас с тобой получилась беседа, — усмехнувшись чрез силу, заметил Влад. — Только вот к чему бы весь этот разговор?

— Просто я поделился с тобой знанием.

— Вот спасибо! — Влад кисло улыбнулся. — А только нужно ли оно мне, это твое знание?

— Знание не мое и не твое, — ненавязчиво, без назидания, заметил ведун. — Знание не принадлежит никому и никогда не бывает лишним. Никто не может угадать, что пригодится ему в будущем. И потом, может, все наоборот: не тебе нужно знание, а ты ему?

Влад постоял, опустив голову, потом, не поднимая глаз и не говоря ни слова, обогнул ведуна и направился к двери. Проходя мимо полок, он не удержался и попробовал вытащить увязшее в одной из них перо. Дернул слегка, потом посильнее — никакого результата. Влад отступился, почувствовав, что если приложит большую силу, то просто разорвет упрямое перо на две части.

— Как ты это делаешь?! — не выдержал молодой десятник.

— Этого словами не объяснить, — ведун пожал плечами. — Это нужно просто делать, не думая о том, возможно это или нет. И тогда все будет зависеть только от твоего желания.

— ?..

— Расскажу тебе еще одну сказочку, — сдался ведун, и тут же добавил, заметив недовольство на лице Влада. — Совсем коротенькую! И на этот раз будет действительно сказка. А, может, и быль?.. — ведун глянул на десятника с иронией. — История эта уздольская, дошла до нас из тех времен, когда хазры еще не были дикими кочевниками, а в Великой Степи стояли города не хуже нашей нынешней столицы. Да, было и такое время! Хотя и сами хазры о нем мало что помнят. В те времена в их народе процветали ремесла и искусства, в том числе и воинские. И Вот однажды один мастер стрельбы из лука упражнялся в предгорьях Красных Гор. Время было позднее, и он уже собрался домой, как вдруг увидел на скале изготовившегося к прыжку скального барса. Это, если ты не слышал, такая зверюга, похожая на кота, только размером с молодого медведя. Сейчас их мало осталось, а когда-то Красногорье ими чуть не кишмя кишело. Так вот мастер наш, недолго думая, натянул лук и послал стрелу барсу в глаз. Хоть и было темновато, но он не промахнулся, и барс испустил душу, не успев издать ни звука. Карабкаться по камням в темноте нашему стрелку не хотелось, и он решил вернуться за шкурой на рассвете.

Каково же было его удивление, когда при свете дня он не обнаружил не только убитого барса, но даже и следов его пребывания на той памятной скале! Однако мастер был уверен, что промахнуться он не мог, и, приглядевшись, он действительно увидел свою стрелу. Она до половины ушла в монолитный камень!

— А барс? — не понял Влад.

— А не было никакого барса! Показалось нашему мастеру в потьмах.

Влад недоверчиво хмыкнул:

— Ну, это уж точно сказка!

— Может быть, может быть, — покивал ведун. — Сказка ложь, да в ней намек…

— Так какой тут намек-то? — удивился десятник.

— А такой, что не о том ты все время думаешь! — снисходительно усмехнулся ведун. — Важно не то, что перед тобой, и не то, что ты держишь в руках. Важно то, как ты это видишь! Глазами, а главное, сердцем. Не стрела пронзила камень, а человеческий дух…

Влад постоял в мрачной задумчивости, потом бросил на ведуна внимательный взгляд и, не сказав больше ни слова, вышел из библиотеки, оставив дверь открытой. Это было невежливо — бросить гостя одного, не испросив на то его согласия, а грубость, как учил воевода, всегда есть маска слабости. В другое время Влад ни за что бы так себя не повел, но сейчас, в нынешнем настроении, ему было на все наплевать.

Ведун определенно что-то знал, может, даже больше, чем сам Влад. А если еще не узнал, то узнает в самое ближайшее время. Влад был уверен в этом, а значит, не было никакого смысла ломать перед гостем комедию. В голове, мешая сосредоточится, крутилась гадкая, недостойная настоящего воина мыслишка: если уж сам воевода оплошал перед ведуном, то и ему, Владу, незазорно будет показать свою слабость… Тем более, что его-то положение куда как хуже воеводиного!

Ведун подождал, пока по-охотничьему невесомые — привычка, никуда не денешься! — шаги Влада растворятся в тишине замковых коридоров. А потом слегка прищелкнул пальцами. Дверь в библиотеку медленно и неслышно закрылась сама собой.

И сразу же тишину нарушило хлопанье крыльев. На подоконник открытого окна опустился Крарр.

— Ну, конечно! Куда ж мы без тебя-то? Везде поспел! — ведун скользнул по врану насмешливым взглядом и повернулся к книжным полкам. Крарр оставил его едкое приветствие без ответа.

— А ведь парень прав, — заметил вран. — К чему ты затеял весь этот разговор?

— Много будешь знать, плохо будешь спать, — не оборачиваясь, отрезал ведун. — Явился незваным, так хоть не мешай! Посиди минутку молча, потом поговорим.

Ведун достал из ножен меч и взял его в левую руку. Постоял немного, склонив голову и крепко сжимая в руке рукоять. Потом медленно подошел к одной из полок. Так же медленно провел раскрытой правой ладонью вдоль книжных корешков… И вдруг одна из книг, будто притянутая рукой ведуна, шевельнулась и чуть выдвинулась со своего места на полке.

Ведун вынул «ожившую» книгу, и та сама собой раскрылась на его ладони. Неведомая сила быстро перелистнула страницы, и ведун замер, вчитываясь в открывшиеся ему строки.

— Та-ак… — прочитав то, что его интересовало, он убрал книгу на место и, чуть помедлив, перешел к другой полке. И та же история повторилась еще с одной книгой.

— Почти понятно. Почти наверняка, — задумчиво сообщил ведун, убирая вторую книгу обратно на полку.

— Ну? — нетерпеливо напомнил о себе Крарр. — Так что все это значит?

Ведун убрал меч в ножны, легко, без видимых усилий, выдернул из полки перо и бросил его обратно на стол. Потом подошел к окну и сел на подоконник рядом с враном.

— Мне нужно было узнать, что он искал в этих книгах.

— Всего лишь? — вран недоверчиво склонил голову. — Мне казалось, у тебя достаточно сил, чтобы узнать это, только лишь бросив на этого парня беглый взгляд. Сомневаюсь, чтобы он так уж хорошо умел скрывать свои мысли!

— Он-то, может, и не скрывает, но даже открытые мысли нужно уметь читать, — как бы невзначай проронил ведун. — «Сил», как ты это назвал, у меня вполне достаточно, в этом ты прав, но ценна не сила сама по себе, а умение ей управлять. А в этом деле я пока еще до многого не дорос.

— Что-то я не пойму, о чем ты? — вран подозрительно прищурился.

— О чем? — ведун усмехнулся. — А вот сядь ко мне на руку.

Вран, поколебавшись, прыгнул на подставленную ладонь.

— А теперь попробуй перелететь, ну, скажем, вот на этот стол, — предложил ведун.

Вран раскрыл клюв и издал звук, отдаленно напоминающий снисходительный смешок. Вслед за этим он расправил крылья, дернулся раз, другой и озадаченно замер. Попробовал еще раз и снова безуспешно.

— Я не могу взлететь! — ворчливо призналась птица. — Ты не даешь. Только я соберусь, ты ослабляешь руку, и я не могу от нее оттолкнуться.

— Вот тебе и ответ, — ведун пересадил врана обратно на подоконник. — Сила-то у тебя есть, да вот только много ли тебе от этого проку, если ты не можешь ей воспользоваться?

Крарр обиженно нахохлился.

— Так-то вот, — ведун вздохнул. — Одним словом, пришлось мне прибегнуть к невольной помощи уважаемого господина десятника.

— И для этого ты затеял весь это разговор? — Крарр не скрывал своего удивления.

— Именно так, — невозмутимо подтвердил ведун. — А что было делать? Сомневаюсь, что он ответил бы мне, задай я ему прямой вопрос!

— Не понимаю! — призналась озадаченная птица. — Мне показалось, что твоя болтовня не имела никакого скрытого смысла.

— Так оно и было, — ведун кивнул. — Мне просто нужно было отвлечь его внимание, чтобы он подольше продержал в руках мой меч. — Ведун глянул на врана и усмехнулся. — Вижу, ты уже догадываешься, в чем дело!

— Не совсем, — уклончиво возразил вран.

— Некоторые вещества нашего мира, такие, как вода, благородные камни, кованные металлы, способны в определенных обстоятельствах сохранять в себе нечто вроде памяти о разуме человека, вступившего с ними в контакт. И есть люди, которые, скажем так, способны посодействовать возникновению таких особых обстоятельств.

— Ты, например? — предположил вран.

— В том числе, — кивнул ведун. — Хотя и в этом деле мне пока далеко до совершенства. Но это все-таки проще, чем напрямую читать чужие мысли! Некоторые умельцы могут обеспечить контакт человека с веществом-посредником на довольно большом расстоянии, но мне нужно было, чтобы он держал меч в руках, и никак иначе.

— Значит, теперь в твоем мече заключена вся память этого парня? — вран пытливо пригляделся к ведуну.

— Нет! — ведун усмехнулся. — Далеко не вся, и уже не заключена. Конечно, есть способы создать и удержать почти совершенный образ разума человека, сделать память камня или металла яркой, почти живой, и сохранить ее надолго, но я до такого умения пока не дорос, так что приходится хитрить и торопиться!

— Ведун… — вран вывернул шею и поправил клювом перья на спине. — А все-таки, почему ты мне все это рассказываешь? Почему так запросто делишься своими секретами? А вдруг я все же соглядатай Повелителей Ужаса? Ты не похож на беспечного и безрассудно доверчивого человека…

— Какими секретами?! — если бы не насмешливые огоньки в глазах, ведун мог бы показаться искренне удивленным. — О чем ты, Крарр? То, о чем я тебе рассказываю, могут счесть секретом разве что деревенские знахари, да неотесанные по молодости колдуны. Ну, может, еще жрецы, которых хлебом не корми, дай сделать из какой-нибудь ерунды «Великую Тайну». А если правда, что все колдовство нашего мира — это лишь тень воспоминаний о могуществе и знаниях Повелителей Ужаса, то для тебя, буде ты и вправду их наушник, во всем этом и подавно не должно быть никакого секрета!

Вран покрутил головой, а потом издал горловой звук, отдаленно напоминающий смешок.

— Ну и что же искал этот мальчишка в книгах князя?

— Он интересуется оборотнями, — ответил ведун, развернувшись лицом к окну.

— Очень неожиданно, — едко заметил вран. — Особенно учитывая те обстоятельства, в которых оказались все местные жители.

— Да, — погруженный в свои мысли ведун, казалось, не обратил ни малейшего внимания на язвительный тон собеседника. — И я, пожалуй, помогу ему найти то, что он ищет…

— Ты? — Крарр заинтересованно сверкнул черным глазом. — Ты знаешь, что он здесь искал? И что же?

— А вот этого я тебе не скажу, — с безмятежной улыбкой сообщил ведун. — Это действительно секрет. Хотя если ты и вправду можешь читать мысли…

— И как же ты ему поможешь? — тему чтения мыслей Крарр предпочел не развивать.

— А вот придет он сюда завтра на рассвете, а я ему нужную-то книжечку и дам почитать.

— С чего это ты взял, что он завтра придет? — ворчливо поинтересовался вран. — Он, может, теперь месяц носу сюда не покажет!

— Придет! — ведун уверенно кивнул. — Как же ему не придти, когда я его об этом попросил?

— Когда это ты его попросил? — вран попытался заглянуть ведуну в глаза.

— А вот когда он уходил, тогда и попросил.

— Что-то я не слышал твоей просьбы, — недоверчиво заметил Крарр.

— Так и он не слышал, — нимало не смутившись, ответил ведун. — Потому и придет наверняка!

Крарр захлопнул раскрытый было от удивления клюв, и быстро повернул голову к двери.

— Кто-то идет…

— Я слышу, — ведун рассеянно кивнул, и его губы тронула странная полуулыбка. Но Крарр этого уже не увидел — хлопнув сильными крыльями, вран метнулся в окно и в мгновенье ока скрылся из глаз.

Дверь, которую ведун несколько минут назад закрыл за Владом, снова приоткрылась. Приоткрылась нешироко — ровно настолько, чтобы в образовавшуюся щель смогла проскользнуть стройная девичья фигурка. Увидев в библиотеке дочь князя, ведун, казалось, нисколько не удивился.

Сегодня Илана была одета в облегающее платье алого шелка, расшитое на уздольский манер золотыми морскими драконами. Блестящие волосы собраны в простую, даже строгую прическу, из украшений лишь тоненький золотой браслет на правом запястье. На первый взгляд все чинно и целомудренно, однако…

Оглядев девушку, ведун беззвучно усмехнулся. Наряд княжны был не то чтобы слишком открытым (некоторые столичные жительницы, причем зачастую весьма… зрелого возраста, по глубокому убеждению далеко не стыдливого ведуна, теряли в этом вопросе всякое чувство меры). Скорее наоборот: воротничок под самое горло, длинные рукава, подол до пят без всяких новомодных разрезов — все как и пристало юной невинной девушке. Беда была лишь в том, что тонкая (как и положено, впрочем, уздольскому шелку) ткань не только не скрывала того, что было под ней, а скорее даже наоборот — подчеркивала, окутывая фигурку княжны чарующим ореолом недосказанности и легкой таинственности, что несомненно добавляло ей весьма… хм, чувственного очарования.

Одновременно с приходом Иланы библиотека наполнилась едва уловимым ароматом млечного сока Пиорнии — редкого цветка, который встречался лишь в восточных лесах и высоко ценился некоторыми колдуньями… да и колдунами тоже, чего уж греха таить! Ощутив запах, ведун удивленно приподнял бровь: либо княжна, несмотря, а точнее, вопреки, жреческому воспитанию (а в том, что жрец приложил руку к воспитанию детей Рольфа, сомневаться не приходилось) умудрилась нахвататься от кого-то зачатков колдовской науки, либо у девчонки было потрясающее природное чутье на приворот. Впрочем, напомнил себе ведун, если вспомнить, кем были ее мать и дедушка, ничего особо удивительного в этом не было.

Как бы то ни было, а одно можно было сказать наверняка: ни отец, ни старая нянька ни в жизнь не позволили бы княжне разгуливать по замку в том виде, который она являла сейчас ведуну. Очевидно, Илана прекрасно это понимала и потому — разгуливая таки! — не забывала соблюдать необходимые меры предосторожности. Проскользнув в библиотеку, княжна не сразу закрыла за собой дверь. Еще с минуту она стояла, глядя через узенькую щелку в коридор и напряженно прислушиваясь.

Из коридора не доносилось ни единого звука — ведун был уверен, что там никого нет, однако княжне нужно было время, чтобы в этом убедиться. В том, что ей удалось добраться до библиотеки незамеченной, не было, если подумать, ничего странного. Коль скоро княжне удалось ускользнуть от няньки, остальное было делом не слишком сложным. Построенный в незапамятные времена замок был великоват для семьи и немногочисленных слуг Рольфа. При этом нынешние обитатели, дабы самим не соблазнять на подселение бездомных призраков, старались селиться по замку более менее равномерно, не оставляя откровенно пустых и заброшенных мест. При этом строился замок явно не по тем канонам, что были в ходу у зодчих последние несколько столетий: многие комнаты в нем имели по нескольку входов-выходов, некоторые коридоры шли параллельно друг другу, а наружные галереи и балконы, помимо прочего, соединялись между собой отдельными лесенками. В результате достаточно осторожный человек (или кто-то, на кого не подействовала бы наложенная на замок жрецом — и уж больно похожая на колдовскую! — защита) наверняка смог бы при совсем небольшом везении хоть целый день пробродить по полупустому замку, оставшись никем незамеченным.

Убедившись, наконец, в том, что ее никто не заметил и не выследил, княжна облегченно перевела дух, плотно прикрыла дверь и, обернувшись… только сейчас заметила ведуна.

В первое мгновенье Илана испугалась, но испуг ее быстро прошел, сменившись растерянность и непониманием. Очевидно, библиотека была не самым популярным местом в замке, и увидеть здесь кого-то, а тем более постороннего, в этот вечерний час княжна никак не ожидала.

— Ты? — Илана не смогла скрыть того, что неприятно удивлена присутствием ведуна. — Здесь?

— Дверь была не заперта, я подумал, что это место не закрыто для гостей. Но если я ошибся… — ведун поднялся с подоконника.

— Нет, нет! — Илана, сдержав разочарованный вздох, жестом остановила гостя. — Все в порядке. Просто я не ожидала, что тебя заинтересует отцовская библиотека…

Поколебавшись, княжна отошла от двери и, став возле одной из книжных полок, раздумчиво посмотрела на гостя. Ни в ее позе, ни в выражении лица ни тени неловкости или смущения. Казалось, княжна нисколько не стесняется своего… хм, немного чересчур откровенного наряда. Хотя, возможно, девушка просто прекрасно владела собой…

Или же ей просто в голову не приходило, что можно стесняться ведуна. Ведь не стала бы она смущаться — даже не будь на ней вообще никакой одежды — если бы ее увидел, ну, скажем, цепной пес. Ведуна такой ход мыслей княжны нисколько бы не удивил: за годы странствий он сталкивался еще и не с таким к себе отношением!

— Отчего же? — ведун пожал плечами. — Ведь именно в книгах люди хранят большинство своих знаний.

— Да, это так, — Илана уже справилась с разочарованием, и, задумчиво кивнув, коснулась кончиками пальцев потемневших от времени книжных корешков. — Но в собранных здесь книгах нет ничего тайного и запретного. Большинство этих книг привез Инциус.

— Ваш жрец отличается удивительной терпимостью и широтой взглядов, — одобрительно заметил ведун. — Я видел здесь трактаты о сути колдовства и сочинения о природе нежити, написанные Крантом Арниусом.

— А кто это? — в глазах княжны загорелся детский интерес.

— Арниус был одним из основателей Храма Единого Бога.

— А-а-а… — протянула княжна, что, наверняка, означало: «всего лишь!» — Ну как раз в этом-то и нет ничего удивительного. Инциус говорит, что для победы нужно познать своего врага. Для того чтобы искоренить колдовство, нужно уметь отличать его от проявлений Светлых Сил. — Княжна наверняка повторяла сейчас речи жреца слово в слово, лицо ее стало непроницаемо серьезным, а в голосе ее проступили назидательные нотки. Губы ведуна едва заметно дрогнули, выдав скрытую улыбку.

— Да и с однобожцами жрецы не враждуют! Заблуждается не тот, кто поклоняется иным Богам, а тот, кто не чтит Богов вообще! Так что никаких тайных знаний тут все равно нет! — упрямо закончила Илана.

— Как знать! — ведун наконец улыбнулся. — Иногда самой большой тайной оказывается то, что полжизни пролежало у тебя под самым носом. Ведь для того, чтобы видеть, мало иметь острый глаз. Нужно еще, чтобы взор направлялся разумом, а не случаем!

— Мудрено ты говоришь, ведун, — сосредоточенно нахмурившись, заметила Илана. Девушка снова посмотрела ведуну в лицо, и тот снова не увидел в ее взгляде ни страха, ни брезгливости, ни жалости… Только интерес. И, как это ни странно, ведуну казалось, что это не интерес человека к неведомой зверушке, а интерес человека к человеку. Как ни трудно было в это поверить…

— Можно, я задам тебе один вопрос? — нерешительно опуская глаза, спросила княжна.

— Можно, — ведун сложил руки на груди и утвердительно кивнул. — Если это в моих силах, я отвечу. Обещаю.

— …сколько тебе лет?

Ведун понимающе усмехнулся здоровой половиной лица — княжна явно задала не тот вопрос, который собиралась задать.

— Нет, конечно, если это секрет, — Илана быстро подняла голову. — Можешь не отвечать!

— Да нет! — ведун покачал головой. — Никакого секрета. Просто удивила ты меня, княжна, своим вопросом. Люди вообще нечасто меня о чем-то спрашивают, а уж о таком и подавно! Может, это потому, что редко мне приходится вести беседы по душам с хорошенькими девушками?

— Редко, значит? — глаза Иланы весело заблестели. — Бедненький! Тяжело небось без бесед-то? …особенно с девушками!

— Да когда как, — слегка удивленный ведун пожал плечами. То ли сказывалась жизнь в глуши, то ли недостаток материнского воспитания, то ли еще что, а только дочь Рольфа была совсем не похожа на тех знатных девиц, с которыми ведуну доводилось встречаться до сегодняшнего дня.

— Ой, прости! Может, я что не то говорю, так ты уж… — Илана перестала улыбаться, в глазах ее промелькнула тревога. Ведун понял, что княжна вспомнила, с кем разговаривает. Он поднял ладонь, останавливая поток извинений.

— Прошу, княжна, перестань извиняться! Не порть мне удовольствия!

На лице Иланы проступила растерянность, в глазах княжны ведун увидел немой вопрос.

— Да ничего такого, княжна! — ведун усмехнулся. — Ничего сверхъестественного. Просто нечасто мне удается поговорить с человеком, который видит во мне не колдовское чудище в человеческом обличье, а почти такого же человека, как и он сам. Вот и все мое удовольствие!

Княжна испытывающе смотрела ведуну в глаза, и настороженное удивление в ее взгляде понемногу сменилось прежним живым интересом. Илана подумала немного, а потом уголки ее губ тронула озорная улыбка. Ведун понял, что появившийся было между ними ледок сломался, не успев как следует замерзнуть.

— Ну раз так, — Илана присела на край скамьи и сложила руки на коленях, давая ведуну понять, что на скорое завершение разговора тому рассчитывать не стоит. — И если это не секрет, то сколько ж тебе все-таки лет?

— Буду я немного постарше вашего воеводы.

— Правда? — Илана непритворно удивилась. — Вот уж никогда бы не подумала!

— Кажусь старше?

— Наоборот! — Илана тряхнула головой. — Я-то думала, ты чуть не брату моему ровесник, потому и спросила. Уж больно удивительно: такой молодой, а уже гроза нежити! — Насмешливым, без всякого почтения, тоном закончила княжна.

— Ты мне льстишь, княжна! — заметив, что все еще стоит, ведун снова присел на подоконник.

— А вот и нет! Ты вот себя с воеводой сравнил, а вы с ним совсем и не похожи. У Ильнара взгляд., как у волка матерого, или нет, скорее, как у волкодава, — Илана прищурилась и поджала губы, показывая, какой у воеводы взгляд. — А ты… Ну не знаю даже! Ты как кот молодой, вот! Вроде и здоровый уже, и шкура в драках порвана, а по глазам видать: с перышком поиграть еще ох как охота!

Ведун растерянно крякнул и поскреб макушку.

— Вот уж не думал, что когда-нибудь услышу о себе такое!

— Не обиделся? — на всякий случай поинтересовалась Илана.

— Да нет, какие обиды!

— Значит, я права, — княжна удовлетворенно кивнула. — Ильнар после такого сравнения уж точно улыбаться не стал бы!

Ведун смотрел на княжну со все возрастающим удивлением. У него вдруг возникло чувство, что он спит и видит странный сон. Уж больно не похоже было на его привычную жизнь то, что происходило сейчас в княжеской библиотеке. В это трудно было поверить, но он отчетливо видел, что эта сопливая девчонка просто играет с ним. Именно так! Причем играет не как кошка с мышкой, без дальних прицелов и задних мыслей, без расчета на какой-то выигрыш, а просто ради удовольствия. Играет почти в открытую, не смущаясь и не таясь.

Как хозяйка, привязав к шнурку то самое перышко, играет со своим котом…

Ведун тряхнул головой. Почему она не боится? Мало ей рассказывали в детстве страшных историй про коварных охотников на нежить?..

— А ведунам жениться разрешено?

Очередной вопрос княжны добил ведуна окончательно. Чувство нереальности происходящего достигло предела. Ему казалось, что он готов ко всему в этой жизни: к смерти, к боли, к страху, к презрению и ненависти окружающих… И он действительно был готов к этому и еще ко многому, но, как оказалось, далеко не ко всему. Простая улыбка сидящей напротив девчонки шутя поколебала его казавшееся незыблемым спокойствие. Вот уж действительно: сюрприз, так сюрприз!

— Да вроде как не запрещено, — ведун услышал свой голос будто со стороны. — Хотя мне женатые ведуны не встречались.

— А что так? — не отступалась княжна. — За свободу свою опасаетесь? Под каблучок боитесь попасть?

— Да не без этого, — ведун усмехнулся: вот же заноза! — А с другого боку если поглядеть… Вот ты пошла бы замуж за ведуна?

— Ну это смотря за какого! — княжна опустила очи долу, изобразив кокетливое смущение. Ведун не выдержал и рассмеялся. Нет, его точно обманули: эта девушка ну никак не может быть дочерью князя!

— Да все мы одной сажей мазаны! «… ведуны суть создания безбожные и рыщут они по землям людским аки волки хищные, алчущие знаний запретных да богомерзких…». Как говорится, ни убавить, ни прибавить.

— Ишь ты! — Илана удивленно приподняла брови. — Ты никак и Девятикнижие читал?!

— Читал, — кивнул ведун.

— Удивил, — призналась девушка. — Я-то, честно говоря, думала, вы жреческим знанием брезгуете, оттого и разошлись ваши с ними пути.

— Да нет, княжна, — ведун покачал головой. — Пути наши разошлись потому, что мы, в отличие от жрецов, не брезгуем никаким знанием.

— А вот зачем они вам, знания эти? — тихо спросила Илана, исподлобья глянув на ведуна.

— Свобода, княжна, — не задумываясь, ответил ведун. — Мы хотим быть свободными. Хранители говорят: «Познай истину, и она сделает тебя свободным».

— А истина, она разве в знаниях людских, что в книгах записаны? — в устремленном на ведуна взгляде княжны проступила отстраненность и какая-то нездешняя, запредельная Пустота. Глядя сейчас на Илану, не так-то просто было понять, обращается она к ведуну или говорит сама с собой, с кем-то или чем-то, что отвечает ей из глубины ее собственной души. Ведун почувствовал вдруг, как в глубине его души шевельнулся страх. То, что смотрело на него сейчас из глаз Иланы, было, пожалуй, пострашнее клыков оборотня. Вопросы княжны, а главное тон, которым они задавались — безразличный, равнодушно-снисходительный — совсем не подходили сопливой еще девчонке, которая почти всю жизнь провела в лесной глуши…

— Мне не ведома истина, княжна, — взяв себя в руки, твердо проговорил ведун. — Но путь к ней не лежит через отказ от знаний. Ибо даже ложное знание способно направить нас к Истине, если мы найдем в себе силы осознать его ложность.

Сам того не замечая, ведун заговорил, почти слово в слово повторяя слышанные когда-то слова наставника. Так было весомее, надежнее… да и проще.

— Хорошо, — Илана рассеянно покивала, не спуская с ведуна пустого взгляда. — Пусть так. Вот ты сказал, что хочешь быть свободным. От чего?

— От всего того, что заставляет меня поступать вопреки собственным желаниям. Вот у тебя, княжна, есть желания, исполнение которых зависит не только от тебя самой?

Ведун задал последний вопрос не без тайного умысла. И через минуту, необычайно долгую минуту молчания, с облегчением заметил, что взгляд Иланы снова обретает понемногу живое человеческое выражение. Выражение растерянности, печали, тревоги…

— Да, у меня есть такие желания, — опустив голову, едва слышно ответила девушка. А ведун вдруг ни с того, ни с сего почувствовал себя виноватым.

— Вот тебе и несвобода… — почти так же тихо, как княжна, проговорил ведун.

— И как же мне избавиться от этой несвободы? — в тоне княжны прорезалась глухая безнадежность. — Отказаться от своих желаний?

— Не обязательно. Просто выбирай такие желания, исполнение которых не зависит ни от кого кроме, тебя самой. Или копи Силу, чтобы однажды смочь исполнить любое свое желание.

— И я даже догадываюсь, где искать эту силу, — княжна подняла голову и невесело усмехнулась. — В знании?

— Ценно не знание само по себе, а умение его использовать, — ведун мягко улыбнулся в ответ, давая понять, что заметил иронию княжны. — Сила проявляется в умении, а если знаешь, но не умеешь, то считай, что и не знаешь. Но в одном ты права: самый короткий путь к умению лежит через знание.

— И чем знание запретнее и ближе к Злу, тем этот путь короче? — на этот раз ни в тоне, ни во взгляде княжны ведун не заметил ни тени насмешки. Он понял, что она не вызывает его на спор, не ловит на слове — она действительно хотела знать.

— Знание не может быть ни злым, ни добрым, — чуть помедлив, ответил ведун. — А запреты придуманы людьми не для того, чтобы защититься от знания. Запреты охраняют людей от самих себя.

— Так что же, по-твоему, зла совсем не существует?

— Ну почему же! — Ведун позволил себе намек на улыбку. — Только существует не одно великое Зло, а множество мелких зол, да и те «злы» не всегда и не для всех.

— Это как же? — удивилась княжна.

— Ну вот представь себе кошку, которая ловит мышей на мельнице. Она добрая или злая?

— Ну не знаю… — Илана неуверенно пожала плечами. — Кошки бывают разные!

— Точно, — согласился ведун. — Но если кошка, каков бы ни был ее характер, исправно ловит мышей, то для этих мышей она несомненно будет злом. А для мельника, которому она сберегает его имущество, эта же кошка будет добром. А если кошка мышей не ловит, то все будет наоборот. Это если смотреть глазами мышей и мельника. А кошка гуляет сама по себе, и ей, скорее всего, наплевать и на мельника, и на его мышей. И, уж во всяком случае, она не желает им ни зла, ни добра! И мельник, который ее кормит, и мыши, которых она ест, они для нее всего лишь источник пищи, средство для выживания.

— Интересно… — Илана вновь опустила голову и сцепила пальцы на коленях. Ведун заметил, что она сделала это для того, чтобы скрыть дрожь в руках.

— А вот оборотень… — голос девушки слегка дрогнул. — Он, по-твоему, добро или зло?

Ведун заметил, что княжна сделала особое ударение на слове «по-твоему».

— Оборотень это сила, которая неподвластна воле людей. Сила оборотня угрожает их жизни, потому люди и считают его злом.

Ведун не ответил на вопрос княжны, но она не стала настаивать.

— Боги тоже, бывает, наказывают людей, и порой наказывают жестоко, — заметила Илана. — И их сила тоже неподвластна нашей воле, однако же вряд ли у кого-то повернется язык назвать Светлых Богов… — Илана зябко поежилась, но все же договорила крамольную мысль до конца: — Злом…

— Все не совсем так, как ты говоришь, княжна, — ведун задумчиво прищурился. — Как ни кощунственно это для тебя прозвучит, но у людей есть способы управлять волей Богов.

Илана втянула голову в плечи и бросила на ведуна откровенно испуганный взгляд. Точнее, даже не на него, а через его плечо, на темнеющее небо у него за спиной. Похоже, Илана не на шутку опасалась, что сейчас в окно ударит молния, посланная разгневанными Богами, дабы испепелить святотатца. В библиотеке было уже достаточно темно для того, чтобы Илана не смогла как следует разглядеть выражения его лица, и ведун, воспользовавшись этим, позволил себе совсем уж неподобающую серьезности момента насмешливую улыбку. Потом он стер ее с лица, чтобы княжна по голосу не догадалась, что он улыбается, и продолжил:

— С Богами можно говорить — во всяком случае так утверждают жрецы, — с ними можно торговаться, принося им жертвы, благосклонность Богов можно заслужить угодными им делами. Да и наказывают они не абы как, а за определенные и всем известные провинности, которых, при желании, можно и не совершать. А на оборотня повлиять нельзя. Никак…

Ведун увидел (темнота не была ему помехой), как его последние слова мгновенно погасили загоревшиеся было в глазах княжны гневные огоньки. Очевидно, в сравнении с тем, что тревожило сейчас душу княжеской дочери, меркло даже бесстыдное богохульство.

— Только убить… — неслышно, одними губами прошептала девушка, а вслух лишенным всякого выражения голосом спросила: — А можно как-нибудь расколдовать оборотня?

Ведун стиснул челюсти. Вот это уже был тот самый вопрос. И ответ на него был у ведуна готов заранее. Правильный ответ. И вдруг ведун, ни с того ни с сего, будто со стороны услышал свой собственный голос, произносящий совсем не то, что было задумано:

— Можно вернуть жертве проклятья человеческий облик, но сделать так, чтобы человек стал во всем прежним, таким, каким был до… Этого пока не удалось никому.

Ведун отчетливо помнил, как совсем недавно корил жреца за то, что тот рассказал о Даре князю. Однако, как это ни странно, поступив сейчас вопреки собственным проповедям, виноватым он себя не почувствовал. Мысль о том, что он поступает неправильно, лишь на мгновенье мелькнула где-то на самом краю сознания ведуна и исчезла так же быстро и незаметно, как и появилась. Илана раскрыла рот и… ведун услышал совсем не то, чего ожидал:

— У меня к тебе просьба: не говори никому… об этом нашем разговоре, — на самом деле Илана не просила: казалось, ей совершенно все равно, узнает кто-нибудь или нет. Но все же…

— Хорошо, — ответил ведун. — Я не скажу.

К немалому его удивлению княжна приняла его неожиданный (для самого ведуна) ответ на ее главный вопрос таким, каким он был: девушка не стала допытываться, как именно можно расколдовать оборотня и почему этого никто не делает. Минуту она сидела молча, потом медленно встала. Взгляд ее остановился на лице ведуна, и тому показалось вдруг, что княжна видит его так же хорошо, как и он ее.

— Спасибо тебе, ведун, — все тем же безжизненным тоном произнесла девушка и, развернувшись, вышла из библиотеки, даже не проверив, нет ли кого в коридоре.

А ведун, вставший одновременно с княжной, так и остался стоять в темной комнате. Повернувшись к окну и глядя на темный лес, он пытался понять, что же с ним только что произошло. За что его сейчас поблагодарили он, откровенно говоря, так и не понял…

Глава 22

На следующее утро, ни свет ни заря, ведун уже был в библиотеке. Сидя за столом и думая о чем-то своем, он рассеянно перелистывал страницы лежавшей перед ним толстой книги. Свечи на столе оплыли до самых подсвечников. Время от времени ведун прислушивался к тишине в коридоре с таким видом, будто с минуты на минуту ждал чьего-то прихода. И предчувствие его не обмануло: обычно редко видевшая гостей княжеская библиотека снова — уже второй раз за два дня! — удостоилась чести принять в своих стенах аж двоих посетителей сразу.

Вторым снова оказался Влад. Одетый в полный доспех с мечом на поясе молодой десятник заглянул в библиотеку, едва лишь первые солнечные лучи проникли в окна замка. Влад был бледен, его усталое осунувшееся лицо весьма красноречиво свидетельствовало о том, что за всю минувшую ночь он так и не сомкнул глаз. При этом вид у десятника был растерянный, как у человека, который, оказавшись с недосыпу в неожиданном месте, никак не может вспомнить, как и зачем его сюда занесло.

Влад уже знал, что за эту ночь ни в деревне, ни в окрестном лесу не случилось никаких происшествий. Впрочем, наверное, так оно и должно было быть — луна-то ведь пошла на убыль!

Знал Влад и о том, что сегодня, изменив своим привычкам, ведун вернулся в замок не перед рассветом, а посреди ночи, однако молодой десятник, по всему видать, никак не ожидал, что снова встретит гостя в библиотеке. Увидев ведуна, который стремительно углубился в чтение за мгновенье до того, как открылась дверь, Влад досадливо поморщился и хотел уж было незаметно улизнуть, воспользовавшись тем, что гость (еще минуту назад откровенно скучавший) по самые уши погружен в книгу. Однако гость, даром что «увлекся», был начеку и улизнуть Владу не дал.

— Кого я вижу! — оторвавшийся от книги ведун посмотрел на застигнутого врасплох Влада. Посмотрел удивленно, но не слишком. — Решил снова подкормить свой разум?

Влад грозно нахмурился, но, не заметив во взгляде ведуна ни тени насмешки, ограничился презрительным хмыканьем. Однако в библиотеку вошел.

— Ты сам-то, смотри, разум свой не перекорми, — небрежно бросил он, подходя к столу. — С непривычки-то…

Ведун улыбнулся, давая понять, что оценил колкость Влада.

— Что читаешь? — поинтересовался Влад, со значением глянув на сгоревшие свечи и будто невзначай скользнув взглядом по лежащей перед ведуном книге.

— Да так, — ведун откинулся на спинку кресла и с наслаждением потянулся. — Изучаю врага.

— Какого врага? — прищурившись, уточнил Влад.

— Как «какого»? — ведун насмешливо посмотрел на напрягшегося десятника. — Забыл, что ли, зачем меня сюда позвали?

— Так эта книжка об оборотнях? — Влад вытянул шею, пытаясь разглядеть, на какой именно странице была раскрыта лежавшая перед ведуном книга. Это оказалось несложно: одну из двух страниц разворота полностью занимало выполненное в красках изображение жуткого чудовища. От одного взгляда на этот рисунок у молодого десятника по спине побежали мурашки — даром, что видел он его вверх ногами! Влад успел пересмотреть немало книг в библиотеке князя и уже убедился в том, что рисунки такого качества встречались в них крайне редко, а уж цветное изображение он и подавно видел впервые. Значит, отыскать нужную страницу будет несложно, главное запомнить, куда ведун поставит книгу…

— Здесь много о чем написано, — ведун любовно погладил пожелтевшую от времени страницу. — И об оборотнях в том числе. Вообще дельная книга, хоть и однобожцем написанная.

— А чем тебе однобожцы-то не угодили? — угрюмо осведомился Влад.

— Да мне-то они всем угодили! Это им все не так да не эдак. И чем дальше, тем сильнее. Они ведь на все только два ответа и знают: правильный — тот, который дают они сами, и неправильный — это любой другой, который хоть чуть-чуть от их ответа отличается. И при этом нисколько их не смущает то, что, давая свои «правильные» ответы, они через раз пальцем в небо попадают!

Влад тревожно нахмурился: его одолевало смутное чувство, что хоть и хулил ведун пока только однобожцев, а все ж таки и ему, верящему в Истинных Богов, такие разговоры приятными быть не должны.

— Но вот за что уважаю Арниуса, — продолжал рассуждать ведун. — Так это за то, что если уж он чего не знал наверняка, то всегда имел мужество в этом признаться, а не пускался в пересказ бабьих сплетен и не давал воли собственному воображению, как нынешние сочинители, что «учеными» себя называют! Немного в этой книге про оборотней написано, но зато все написанное — правда…

Ведун умолк на полуслове и замер, развернувшись вполоборота к окну. По отсутствующему выражению лица Влад догадался, что гость услышал снаружи какой-то звук, который его и насторожил. Сам десятник, как ни напрягал слух, не смог расслышать за окном ничего, кроме далекого пересвистывания просыпающихся птиц. Тем не менее на душе у него стало неспокойно: вроде и светло уже, и солнце на небе, и не должно бы сейчас ничего случаться, но ведь услышал же что-то ведун!

— Что там? — почему-то шепотом спросил Влад.

— Не знаю… — ведун быстро поднялся и подошел к окну. — Может, показалось, а может…

Ведун развернулся и, направляясь к двери, бросил на ходу:

— Извини, десятник, дела у меня. Потом как-нибудь договорим!

На лице ведуна застыло серьезно-сосредоточенное выражение, однако особой тревоги или беспокойства Влад на нем не увидел. Едва за гостем закрылась дверь, десятник, не веря своей удаче, повернулся к столу.

Ведун не убрал книгу на полку и даже оставил ее открытой на той самой странице, которая заставила его так глубоко задуматься. Воровато оглянувшись на закрытую дверь — не вернется ли, спохватившись, гость? — Влад развернул книгу к себе и, склонившись над столом, невольно вздрогнул. Повернутое как надо изображение оборотня произвело на молодого десятника гнетущее впечатление.

Изображенное на книжной странице чудовище было… да, страшным, конечно, но больше… мерзким — другого слова и не подберешь! И все же, раз взглянув на выполненное с необычайной тщательностью изображение, трудно было отвести от него глаза. Тонкость прорисовки мельчайших деталей наводила на мысль о том, что художник либо своими собственными глазами видел живого оборотня (и каким-то чудом ухитрился, рассмотрев его столь подробно, остаться в живых!)… либо у него было не все в порядке с головой. Либо и то, и другое вместе!

В любом случае, если художник хотел поразить читателя, цели своей он добился: рисунок пугал своей живостью и застревал в памяти как гвоздь, по самую шляпку вколоченный в дубовую колоду. Влад тряхнул головой отгоняя наваждение и, зажмурившись на мгновенье, с неудовольствием убедился в том, что проклятая картинка по прежнему стоит перед его внутренним взором.

Открыв глаза, Влад, не без колебаний, прикрыл отвратный рисунок ладонью и перевел взгляд на соседнюю страницу. В тревожной спешке пробежал десятник глазами по строчкам. Округлые, старательно выписанные буквы были знакомы, но никак не хотели складываться в слова. Влад сделал глубокий вздох, пытаясь унять охватившее его волнение и, сжав в кулак вспотевшую ладонь, сумел, наконец, сосредоточится на чтении. Пробежав глазами несколько строк, десятник убедился, что речь на странице, как он и ожидал, шла об оборотнях. Пока в прочитанном им не было ничего особо интересного. Но вот Влад дошел до очередного заголовка и снова напрягся.

«Некоторые из причин и обстоятельств, кои проявлению звериной сущности оборотня поспособствовать могут», — гласила надпись, выведенная жирными буквами посредине страницы. Дальше шли сами аккуратно пронумерованные причины и обстоятельства.

Влад прочитал первый пункт, второй, третий, и вдруг, побледнев, затрясся, словно осиновый лист. Какое-то время он пытался взять себя в руки, потом, не добившись в этом деле никакого успеха, с глухим стоном метнулся к выходу из библиотеки. Уже схватившись за дверную ручку, Влад опомнился. Вернувшись к столу, он, стараясь смотреть в сторону, быстро захлопнул страшную книгу и, сунув ее трясущимися руками на первую попавшуюся полку, опрометью выскочил из комнаты.

Притаившийся за дверью ведун едва успел отскочить в сторону и прижаться к стене. Впрочем, сейчас десятник не заметил бы его, даже останься ведун стоять посреди полутемного коридора. Сейчас Владу было не до того. Проводив удаляющегося быстрым неровным шагом десятника, ведун вздохнул и покачал головой.

— Значит, так оно и есть…

Заглянув в библиотеку и убедившись, что напугавшая Влада книга убрана на полку, ведун прикрыл дверь и отправился по своим делам.

Едва дверь закрылась, в раскрытое окно влетел Крарр. Опустившись на стол, вран тут же устремил внимательный взгляд на ту полку, куда Влад сунул злополучную книгу. Пару раз пройдясь взглядом туда-сюда по полке и, очевидно, не усмотрев там ничего для себя интересного, вран разочарованно каркнул и, хлопнув крыльями, вылетел обратно в окно.

Глава 23

Солнце устало клонилось к скрытому за деревьями горизонту. Еще один невеселый летний денек быстро — ох, слишком быстро! — подходил к концу. Влад быстро шел по узенькой тропке, которая вела от деревни прямиком на запад, к заброшенной избушке, в которой жил когда-то старый деревенский знахарь.

Сегодня десяток Влада нес дозор в окрестностях деревни. Никто из бойцов княжеской дружины не видел особого проку в том, чтобы охранять деревню днем — даже малым детям было известно, что днем при солнечном свете и обычная-то нежить из логова своего носа не высунет, а уж про оборотня и говорить нечего! Так чего, спрашивается, понапрасну ноги-то оббивать? Однако же с начальством не поспоришь! Князь решил, воевода приказал — и хошь не хошь, а иди и стереги. И все потому, что разговорчивый где не надо ведун сбрехнул, что на него неподалеку от замка вроде бы прямо средь бела дня напал как будто бы волколак! Прямо говоря, верилось в это слабо, но князь поверил, а ратникам деваться было некуда.

Время дозора дневной стражи заканчивалось после заката, но несмотря на это самый молодой дружинный десятник бросил своих людей и на ночь глядя чуть не бегом рванул по нехоженой тропке куда-то на закат. Десятник прекрасно понимал, что, узнай о таком небрежении командирским долгом воевода, и досталось бы ему по первое число. А может, и со знаком десятницким пришлось бы распрощаться. Но это только в том случае, если бы Ильнар узнал. И если бы он, Влад, собирался возвращаться в замок…

Влад торопился. Не то чтобы у него были действительно веские причины для спешки, но… Окончательное решение созрело у него лишь сегодня после полудня, и теперь он боялся, что если будет медлить, то потом у него может просто не хватить решимости на исполнение задуманного. Или неотступно терзающий его страх заставит совершить какую-нибудь глупость. Или всплывет наружу правда. О том, что могло случиться тогда, думать было страшно. Страшнее даже, чем идти на ночь глядя в кишащий нежитью лес.

Последней каплей, переполнившей чашу его самообладания, стала книга, на счастье или на беду Влада забытая ведуном на столе в библиотеке. В этой книге он нашел ответ на последний остававшийся у него вопрос. Последние ниточки связались воедино и картина происходящего нарисовалась перед Владом в полный рост и во всей своей жуткой красе.

Сомнения поселились в душе Влада уже давно, сразу после второго нападения оборотня. До сих пор доставшееся в наследство от бабки колдовское чутье ни разу его не обманывало. Но в этот раз он до последнего надеялся, что ошибается. Влад никак не мог понять, почему именно он. Почему именно ему открылась правда, скрытая ото всех других? Даже от жреца. Даже от ведуна, если, конечно, он действительно не знал. Впрочем, ответ у Влада был, и, скорее всего, это был правильный ответ. Зацепи эта напасть кого ни то другого , и он, наверное, тоже ничего бы не почувствовал, не увидел, не узнал. А так…

Влад застонал сквозь стиснутые зубы и почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы бессильного отчаяния. Видят Боги, он терпел сколько мог, но чтобы вытерпеть такое, нужны были нечеловеческие силы, силы, которых у него не было! Если бы дело было только в княжеском гневе, Влад, не моргнув глазом, с легким сердцем принял бы любое наказание, но когда все обернулось так… Да и что, в самом-то деле, он мог теперь поделать, если отступились даже Боги?!

Влад скрипнул зубами и усилием воли заглушил звучащий откуда-то из глубины души слабенький голосок вины и стыда за свою слабость, голосок, который тщетно пытался напомнить ему о чести мужчины и воина, которую он безвозвратно терял. Заглушить этот голосок Владу удалось на удивление легко — в последние дни сутью его жизни был страх. Страх перед неведомой темной силой, грозившей отнять у него все, что только можно было отнять у смертного при жизни и после нее. Этот страх не сразу, но все ж таки начисто вымел из души Влада все другие чувства, которые он знал до последних дней. Все…

Влад старался не думать о том, что будет с ним потом, после всего, когда он окажется в безопасности, когда все будет позади. Страх мешал ему мыслить здраво, и сейчас ему казалось, что главное — скрыться, затаиться и переждать, пока… Пока ведун… Влад снова застонал. Бежать! Бежать из этих мест без оглядки — вот и все, что ему сейчас оставалось!

Он вышел из деревни позже, чем планировал. Пришлось задержаться, чтобы разобрать какой-то дурацкий спор. Якобы один из его ратников без спросу взял — даже не стырил втихаря, а именно что взял, не скрываясь, и на виду у всех — у кого-то из деревенских не то пяток яиц, не то кринку молока. «Потерпевший» (Влад с некоторым облегчением заметил про себя, что не у него одного от постоянного напряжения последних дней ум заходит за разум) требовал расплатиться сразу. Опешивший от такого неожиданного напора ратник клялся расплатиться с «этим неблагодарным крохобором» не далее как завтра на рассвете.

Разговор понемногу переходил на личности и привлекал все новых спорщиков. Желанием прийти к какому-то согласию и не пахло. Однако Владу было недосуг разбирать дурацкие споры над выеденным яйцом, и кончилось дело тем, что он наорал на обе спорящие стороны. Спорщики, увидев нешуточный командирский гнев, решили, что дешевле выйдет разобраться во всем самим, и оставили наконец Влада в покое. Однако время было упущено, и теперь он с тревогой думал о том, что самое малое половину пути ему придется преодолеть уже по ночному лесу.

Здравый смысл подсказывал, что лучше вернуться и подождать до завтра, но Влад чувствовал, что еще один день он просто не выдержит. Уж лучше потерпеть сейчас, авось, и доберется куда надо целым и невредимым. В народе говорили, что оборотни выходят на охоту лишь в ночи полнолуния, и сейчас Влад, не переставая, молился всем Богам, чтобы так оно и было. И все же на душе у него было ох, как неспокойно…

— Далеко собрался? Замок-то, мне так кажется, в другой стороне.

Влад вздрогнул и, схватившись за меч, обернулся. В десяти шагах от него, почти неразличимый в густеющих сумерках, привалившись плечом к дереву, стоял ведун. Влад почувствовал, как сжимается его сердце. И как он этого… раньше не заметил? Ведь мимо же прошел!

— Не боишься гулять по ночам в одиночку? — дружелюбно поинтересовался ведун, делая шаг к оторопевшему десятнику. Влад попятился.

— Не приближайся ко мне, ведун! — проговорил он дрогнувшим голосом. — Выследил-таки… Но я не тот. Не тот, кто тебе нужен!

— Я знаю, — кивнул ведун, остановившись.

— Знаешь, — губы Влада скривила злая усмешка. — Ты все знаешь, ведун. Ведь так?

Ведун пожал плечами и сложил руки на груди.

— Я ухожу, — в голосе Влада прозвучала угроза. — Не стой у меня на дороге, ведун.

— Да я и не собирался, — ведун покачал головой. — Хочешь верь, хочешь не верь, а встретились мы с тобой совершенно случайно. Я тебя не выслеживал, ты мне не нужен. Просто интересно стало, куда путь держишь.

— Не твоего ума дело, — огрызнулся Влад, оглядываясь. Темнота быстро затопляла притихший лес, и уходящая на запад тропинка стала почти неразличимой для глаза. До избушки знахаря, в которой Влад рассчитывал укрыться до утра, чтобы с первыми лучами солнца бежать куда глаза глядят из этих гиблых мест, оставалось еще версты две. Пропади он пропадом, этот ведун, чтоб ему пусто было! И так тошно, а тут еще он…

— Это точно, — подозрительно легко согласился ведун. — Не моего. Ну, бывай, десятник, скатертью дорога.

Не спуская глаз с темной фигуры ведуна, Влад попятился, и тут, разорвав тишину, по лесу прокатился долгий тоскливый вой. Влад вздрогнул. Напряженные до предела нервы не выдержали, рука сама собой выпустила рукоять меча и судорожно сжала висящий на шее оберег.

— Не может быть, не может быть, — как полоумный забормотал Влад, затравленно озираясь по сторонам. — Луна ведь на убыль!.. Это просто волк. Да, просто волк…

— Да нет, это не волк, — подал голос ведун. — Но и не оборотень. Это волколак.

Влад отпустил оберег, его плечи бессильно поникли, голова свесилась на грудь. Он тихо всхлипнул, покачнулся и вдруг упал на колени.

— Отпусти меня, ведун. — взмолился он дрожащим голосом, не поднимая головы. — Отпусти меня! Я боюсь, понимаешь, боюсь! Никогда ничего не боялся, а сейчас боюсь. Я больше так не могу! Еще немного, и этот страх высосет из меня остатки разума. Если раньше меня не прикончит это чудовище. И даже если… Князь все равно меня не простит. Никогда. А ведь я не хотел, ведун! — Влад замотал головой. — Я не знал!!!

— Не ори, — оборвал его ведун. — Никто тебя не держит.

Ведун достал из кармана какую-то склянку, подобрал с земли толстую ветку и капнул на нее несколько капель. Потом что-то пробормотал, дунул на конец ветки, и тот сначала слабо, а потом все смелее и ярче стал наливаться теплым оранжевым светом.

Через полминуты конец палки выглядел как раскаленная добела железяка, исходящий от него свет стал настолько ярким, что не хуже хорошего факела, освещал все вокруг ведуна шагов на пять в стороны.

— Возьми, — ведун протянул ветку Владу. Тот с опаской посмотрел на колдовской светильник.

— Ш-што это?

— Ничего особенного. Экстракт Виранских светляков. Обычный светильник. Бери, не бойся.

— А волколак? — робко осведомился Влад. — Его не привлечет свет?

— Наоборот, — покачал головой ведун. — Этот свет вряд ли придется ему по вкусу. А вообще, волколак видит в темноте лучше кошки. И ему, по большому счету, наплевать, со светом ты ходишь или нет. А вот ты без светильника точно заблудишься — тропу-то эту и днем еле видно. Так что бери. А лучше вернулся бы ты, — посоветовал ведун. — Подождал хоть до завтра.

Влад поднялся на ноги и дрожащей рукой взял палку.

— С-спасибо, ведун, — пробормотал он, отводя глаза. — Я правда не хотел… не знал…

— Значит, не вернешься?

Влад молча покачал головой.

— Тогда последний совет, Влад. Возьми себя в руки. Что бы там ни говорили, а волколак редко нападает на людей, а на здоровых, сильных, уверенных в себе мужчин почти никогда, но он чувствует страх. Не мани свою смерть.

Десятник слабо кивнул и, сгорбившись, побрел прочь по тропе. Ведун смотрел ему вслед, пока свет колдовского светильника окончательно не померк за деревьями.

— Да. Это не герой, — тишину нарушил скрипучий голос. Из-за ближайшего дерева вразвалочку вышел вран и добавил с едва уловимой насмешкой:

— Не то, что ты.

— Я не герой, — не оборачиваясь, ответил ведун. — Я охотник.

— Ты силен и бесстрашен.

— Я силен, но не бесстрашен, Крарр. Я боюсь так же, как и он. Просто я умею использовать свой страх в дело, а не умеет. Не его вина, что его этому не научили! — Ведун повернулся к врану. — Я думал, враны не летают по ночам.

— Почему? — Вран склонил голову на бок. — В темноте я вижу не хуже волколака и летаю, когда захочу.

— Ну, ну, — покивал ведун, поправляя меч за спиной.

— Что думаешь делать с волколаком?

— А ничего.

— Это как же? — удивился Крарр. — Я думал, ведуны ведут с нежитью нещадную войну и истребляют ее везде, где только смогут.

— Я ни с кем не воюю. А волколак не так опасен, как многие думают. С ним вполне могут справиться и княжеские ратники. У меня в здешних краях иная забота.

Ведун огляделся, вздохнул и не спеша побрел по направлению к замку. Вран взмахнул крыльями и легко взлетел ему на плечо.

— Не возражаешь? Так удобнее разговаривать…

— Сиди, чего уж, — усмехнулся ведун.

— Ты уже знаешь, кто? — покачивая головой в такт шагам ведуна, спросил вран.

— Догадываюсь.

— Будешь ждать нового полнолуния?

— Слишком много вопросов, Крарр. Ты чересчур любопытен, это подозрительно. В чем все-таки твой интерес? Ты ищешь выгоду, или чего-то боишься?

— Боюсь, — буркнул вран.

— И чего же?

— А ты не догадываешься? — по-куриному нахохлившись, проворчал вран.

— Неужто оборотня? — усмехнулся ведун. — Или все-таки Повелителей Ужаса?

— Ты, как я погляжу, не очень-то в них веришь? — мрачно поинтересовался Крарр.

— Я стараюсь ни во что не верить. Мой наставник говорил: вера придает людям силу, но делает их слепыми и жестокими. Слепыми ко всему, что не укладывается в их веру, и жестокими к любому, кто пытается ей возразить. Он говорил, что такие, как я, не могут себе позволить во что-то верить. Это слишком опасно для Мира.

— Если ты, в самом деле, ни во что не веришь, тогда зачем тебе то, что делаешь? — подумав, спросил Крарр.

— Я не говорил, что ни во что не верю, — ответил ведун. — Я сказал, что стараюсь ни во что не верить. Вполне возможно, что если мне когда-нибудь удастся полностью избавиться от всех своих вер, я перестану бродить по Миру и истреблять существ, вся вина которых состоит в том, что однажды им пришлась по вкусу человеческая плоть.

— Странные слова для человека, — заметил Крарр. — Впрочем, ты ведь не совсем человек…

— Уж не знаю, к сожалению или к счастью, но пока я не настолько не человек, чтобы мне самому не казались странными собственные слова.

Ведун продрался сквозь заросли гномьей чаруницы и вышел на открытое пространство. У него перед лицом прошелестели крылья летучей мыши, где-то вдали залаяла собака. Над головами собеседников замерцали яркие звезды. Впереди, заслоняя их, высилась темная громада княжеского замка. Вран расправил крылья и, оттолкнувшись от плеча ведуна, взмыл в черное небо.

— К счастью… — донесся свысока его прощальный крик.

Ведун усмехнулся и, постояв немного, пошел в обход замка в сторону деревни.

Глава 24

К вечеру после душного дня небо затянули низкие серые тучи, из которых стал накрапывать нудный мелкий дождичек. В последнее время такое случалось чуть не каждый день. Иссушенный зноем лес оживал на глазах: вялая, запыленная листва вновь весело зазеленела, на полянах сквозь рыхлый ковер сухих былинок стала пробиваться молодая травка.

Измученным жарой людям полагалось бы тоже радоваться такой передышке, ан нет — радости почему-то не было. Деревенские поговаривали меж собой, что дожди принес с собой ведун: началось-то ведь все с той памятной грозы в ночь его появления! Дескать, в тягость ему жара, да и солнечный свет не особенно мил, вот он и расстарался на свой, ведовской манер — испортил погоду. Пока-то вроде не сильно, но лиха беда начало. О том, что еще неделю назад люди сами мечтали о дожде, как-то не вспоминалось.

Да и дожди-то, поди, шли непростые, без колдовства наверняка не обошлось. Как бы Боги ни осерчали, а то ведь, может статься, потом до конца лета ясного неба не увидишь. Какой уж тогда урожай, на корню все сгниет…

Инциус кисло усмехнулся. Народная молва всегда охотно заполняла пробелы в знаниях плодами воображения. Только вот работала коллективная народная фантазия как-то однобоко: почему-то сотворенные ей подробности чаще всего были мрачными и пугающими, причем зачастую без всяких на то оснований. Жрецы никогда не одобряли такого заупокойного фантазирования и призывали людей смелее доверять мудрости и доброте Светлых Богов, но толку от этих призывов было немного.

Впрочем, положа руку на сердце, Инциус вынужден был признать, что в случае с ведунами направить свои фантазии в мрачное русло народу помогли сами же жрецы.

Если бы они костерили их на чем свет стоит, как, например, тех же колдунов или чернокнижников, отношение простых людей к ведунам наверняка было бы гораздо менее настороженным и предвзятым — ведь тогда все было бы понятно и домысливать было бы нечего. А так… Многозначительное молчание жрецов, их нарочитое нежелание замечать само существование… хм, почти что бывших собратьев по вере давало людям гораздо больше поводов для мрачных подозрений, чем самые горячие проклятья и хула.

Инциус вздохнул. Вот ведь как бывает: хочешь нырнуть поглубже — тебя выталкивает наверх, хочешь удержаться на поверхности — тут же тонешь. Так и тут получилось: несмотря на все старания жрецов, простые люди не испытывали перед богомерзкими колдунами и десятой доли того страха, который внушали им нелюдимые ведуны…

Жрец стоял под деревом на краю небольшой поляны, в центре которой белел громадный плоский камень, испещренный полустершимися священными знаками — Жертвенник, оставленный теми, кто жил когда-то в этих местах. В те далекие времена поляна наверняка была куда больше, чем сейчас, но за долгие годы лес, наступая, значительно уменьшил ее размеры. Теперь наступление остановилось. Места, на которых стояли Жертвенники Светлых Богов, никогда полностью не зарастали деревьями. Вокруг жертвенников всегда оставалось пусть небольшое, но открытое место, наверное потому, что Боги не хотели терять их из вида. Так было всегда и везде, и даже глухие восточные леса не стали исключением. Это внушало надежду.

Хотя, с другой стороны, — жрецы избегали лишних разговоров об этом, но Инциус-то в силу своего положения знал наверняка, — кровавые жертвенники чернокнижников тоже никогда полностью не поглощались лесом. Вот и думай тут, что к чему…

Старый жертвенник лежал совсем недалеко от стен замка, но деревенские бывали здесь редко — заброшенные священные места всегда вызывали у людей глухую тоску и чувство вины. А вот жрец любил сюда приходить. Здесь в тишине и одиночестве хорошо думалось.

В полном безветрии частые капли мелкого дождичка заставляли листву деревьев едва слышно шелестеть. Жрец отрешенно наблюдал, как дождевая влага, сливаясь в крупные капли, скатывается по травинкам на землю. За его спиной негромко щелкнул сухой сучок. Инциус резко обернулся и выбросил руку в сторону замершей в нескольких шагах фигуры в темном плаще. Пальцы сами собой сложились в замысловатый знак.

— Легче, легче! — Рольф медленно поднял руки и откинул капюшон. — Не зашиби ненароком владетельного князя!

— Прости, — мрачно бросил Инциус, опуская руку. — Просто я не ожидал тебя здесь увидеть. Уж и не помню, когда ты в последний раз выходил из замка…

— А я уж и сам не помню! — Рольф криво усмехнулся. — Вон и по лесу ходить совсем разучился… Дожил! Из собственного замка выбираюсь тайком, будто вор какой! Кстати, Инциус, я вот тут подумал: а ты уверен, что кроме этого нет других тайных ходов в замок?

— Нет, — чуть помедлив, жрец отрицательно качнул головой, чувствовалось, что вопрос Рольфа ему не понравился. — Не уверен.

— Еще одна приятная новость, — подходя и вставая под дерево рядом со жрецом, уныло заметил Рольф. — Мы, значит, стражу на стены, караул в ворота, а кому надо, тот потихонечку под землей пролез — и в замке. Так, что ли?

— Нет, не так, — сухо отрезал жрец. — Я тебе уже не раз говорил: в замке ты в безопасности, сколько бы подземных ходов туда ни вело.

— Ладно, не серчай, — примирительно произнес князь. — Это я так… А ты вот скажи лучше, чего вскинулся-то так на меня? Иль кого другого ждал?

— Я почувствовал опасность, — нехотя ответил жрец.

— От меня? — удивился Рольф. Инциус повернул голову и посмотрел князю в глаза.

— Скорее, с тобой.

— Ясно, — Рольф со вздохом опустил голову. — О, Боги! Угораздило ж меня связаться с этим…

Злоба в голос князя мешалась со страхом. Инциус неодобрительно нахмурился.

— Что сделано, то сделано, князь! И, коли не хочешь возвращения прошлого, ни к чему без нужды поминать былые напасти.

— Да какие «былые»?! — Рольф зло сплюнул. — Уж и в этой глуши покоя нет!

— Я тебя предупреждал, что шансов убежать мало, — холодно проговорил Инциус. — Договор с чернокнижником это тебе не долговая расписка — порвал и забыл. От человека, от колдуна скрыться можно, но Нижний Мир, он под нашим везде, от него не спрячешься. Я говорил: если мы не найдем того старика, рано или поздно платить придется. — Рольф зябко поежился. — Однако ты пока еще жив…

— Ну, так ищите лучше! — яростно прорычал князь. — Потому что такая жизнь мне и на хрен не сдалась!

— Тихо, Рольф! — строго осадил князя Инциус. В голосе жреца зазвенела сталь. — Не ори! Сам виноват — к чернокнижнику тебя никто за руку не вел. А коли жизнь тебе в тягость, так чего проще — веревка в замке найдется. Или останься на эту ночь в лесу. Думаю, к утру проблема твоя разрешится сама собой.

— Прости, — князь сник. Ярость его угасла так же внезапно, как и вспыхнула. — Не сдержался.

В последнее время чувствую — сам не свой, собой не владею.

— Пьешь ты много, — мрачно заметил Инциус.

— Много? — улыбка Рольфа больше походила на оскал затравленного волка. — Тебя б на мое место!

— Ты свое место выбрал сам, — безжалостно напомнил князю жрец. — И нечего теперь передо мной страдальца корчить! Другой бы на моем месте давно рукой бы на тебя махнул — и поделом! А я столько лет гневлю Богов, валандаюсь с должником чернокнижника! Говори лучше, зачем из замка вышел?

Жрец отчитывал Рольфа как нашкодившего мальчишку, но суровый князь на удивление безропотно сносил эту выволочку. Заметив это, Инциус смягчился:

— В самом деле, чего тебя сюда принесло, на ночь глядя?

— Знал, что здесь тебя найду, — буркнул Рольф. — Поговорить с тобой хотел без лишних ушей. А то в замке ведун этот… — князя аж передернуло. — Так и кажется мне, что он нас и сквозь стены слышит!

— Ну, и о чем же ты хотел со мной поговорить? — холодно осведомился жрец. По тону было понятно, что тема предстоящего разговора не была для него тайной.

Где-то за деревьями на другом краю поляны негромко хрустнула ветка. Рольф, вздрогнув и откинув полу плаща, вцепился в рукоять меча так, что побелели костяшки пальцев. Вперив затравленный взгляд в ту сторону, откуда донесся звук, князь напряженно замер. Инциус мягко коснулся плеча князя и, когда тот обернулся, успокаивающе покачал головой.

— Это просто ветка. Птица или зверек какой. Опасности нет.

Рольф отпустил меч и обмяк. На лице его проступила нечеловеческая усталость и оно, иссеченное проступившими глубокими морщинами, словно бы в одно мгновенье постарело на несколько лет.

— К чему все это, Инциус? — с глухим отчаянием в голосе спросил князь. — Если убежать все равно нельзя, зачем нам было бросать все и тащиться в эту глушь?

— Зачем? — промелькнувшая было в устремленном на князя взгляде жреца тень сочувствия бесследно растворилась в холодной безжалостной решимости. — Могу тебе напомнить, если ты забыл! В твоих землях появился оборотень. Но сейчас здесь один только ведун, да и то потому, что мы его позвали! А случись такое там, — жрец выставил палец в западную сторону. — Все здесь уже кишмя кишело бы придворными жрецами и царскими гвардейцами. Сейчас с этим строго, не то, что пятнадцать лет назад. И тогда, случись — не приведи Боги! — такая надобность, нам с тобой уж точно ничего не удалось бы скрыть. Тебя бы это устроило?

Князь потемнел лицом и, сгорбившись, плотнее запахнул плащ.

— А я думал когда-то, что все жрецы заодно, — с горечью пробормотал он.

— Заодно-то, может, и заодно, — жрец скривил губы в невеселой улыбке. — Да не все… Так о чем ты хотел поговорить?

— Что говорит ведун? — помедлив спросил Рольф. — Он уже знает, кто? Есть у него хоть какие-то подозрения? Только не рассказывай мне, что ты его об этом не спрашивал!

— Может, и есть у него подозрения, да только мне он ничего не говорит, — со вздохом ответил Инциус. — Темнит, стервец!

— Я, чую, скоро от всего этого совсем свихнусь! — Рольф скрипнул зубами. — Я уже на все готов, лишь бы не эта проклятая неизвестность!

— Ой, не спеши так говорить, Рольф! — Инциус покачал головой. — Неизвестность, по крайней мере, оставляет нам надежду…

— У меня не осталось надежды, — опустив голову, глухо проговорил Рольф. Инциус внимательно посмотрел на князя, и по губам его скользнула странная улыбка.

— Для живых надежда остается всегда, Рольф. Только вот не всегда она является благом. Но в нашем с тобой случае, может статься, ничего еще не потеряно.

— Я просил его уйти, — помедлив, заговорил князь. — Он не согласился.

— Знаю, — кивнул Инциус. — Я тоже говорил с ним об этом. Но время еще есть, и я вижу, что он колеблется. Значит, ничего еще не решено.

— А чем нам поможет его уход? — безнадежно осведомился Рольф.

— Время, князь! Мы выиграем время. Боги еще не сказали последнего слова. Если они укажут мне на оборотня, мы, по крайней мере, будем знать точно. А, зная, сможем действовать.

— Как действовать, Инциус? — простонал Рольф. — Что ты можешь сделать? Я видел людей, освобожденных от проклятья жрецами! Это ваше Очищение… Ведун прав: лучше уж сразу смерть.

Жрец недовольно нахмурился, но погруженный в свои мрачные думы Рольф этого не заметил и продолжал:

— Так, может, оставить все как есть, и пусть он делает свое дело, как сочтет нужным? А, Инциус?

— Нет, Рольф! — лицо жреца приобрело непреклонное выражение. — Я сдаваться не собираюсь, а ты… можешь делать все, что захочешь, но у меня на пути не становись!

Последние слова жреца прозвучали как угроза. Князь втянул голову в плечи и судорожно вздохнул.

— Тогда зачем ты вообще его сюда вызвал?!

— Я просил Хранителей о другом… — помедлив, нехотя признался жрец.

— Что еще за Хранители? — без особого интереса в голосе поинтересовался князь.

— Хранители Знания, третья и высшая ступень посвящения в ведовском братстве после Ищущих и Знающих.

— И о чем же ты их просил?

— Ты знаешь, Рольф! — жрец раздраженно тряхнул бородой. — Я тебе говорил: я просил о Даре, в крайнем случае, я просил указать мне на оборотня. И все. Но с ведунами никогда и ни в чем нельзя быть уверенным. Они могут выслушать просьбу и сделать наоборот. Якобы так им велит их «знание»! Поэтому к ведунам опасно обращаться за помощью. И в других обстоятельствах я никогда бы этого не сделал, но сейчас… — Инциус досадливо поморщился.

— Скажи, Инциус… — Рольф замялся, но потом, бросив на жреца затравленный взгляд, все-таки решился: — Почему тебе, говорящему с Богами, не под силу то, что могут безбожные ведуны? Почему они могут узнать, в ком скрывается оборотень, а ты нет?

Вопреки ожиданиям заранее виновато сгорбившегося князя, его вопрос не смутил и не рассердил жреца. Инциус ответил со снисходительной улыбкой:

— Это очень просто, Рольф. Как, по-твоему, кто быстрее найдет в лесу волка — охотник или другой волк?

Князь бросил на жреца удивленный взгляд, но больше вопросов на эту тему задавать не стал. Он заговорил о другом.

— А с нашим ведуном ты о Даре не говорил? — с тенью надежды в голосе осторожно спросил Рольф.

Инциус бросил на князя острый взгляд. Рука жреца непроизвольно поднялась к груди, где под одеждой висел небольшой кожаный мешочек. Осознав это, Инциус быстро опустил руку, лицо его приобрело непроницаемо-равнодушное выражение.

— С ним бесполезно говорить об этом, — нарочито небрежным тоном бросил Инциус. — Думаю, он не смог бы ничего сделать, даже если бы захотел: он всего лишь Ищущий. И потом, мы ведь не знаем еще точно — кто. Может статься, Ведовской Дар нам и вовсе не понадобится…

Рольф быстро обернулся и схватил жреца за плечо. Глаза его горели огнем мрачной ярости. Сегодня вечером Рольф был трезв, и непривычная трезвость не лучшим образом влияла на его разум: стряхнувший на время привычное хмельное отупение, князь то и дело терял равновесие, кидаясь из крайности в крайность — уныние, гнев, ярость, отчаяние, бессильная покорность судьбе и бешеная ненависть к ней же, все смешалось в его душе в жуткую гремучую смесь.

— Нет, жрец! — яростно процедил Рольф. — Я не хочу рисковать! Я и так уже слишком многое потерял в этой жизни, и на этот раз своим «может статься» ты от меня не отделаешься!

Инциус спокойно, не отводя глаз, выдержал прожигающий взгляд Рольфа. И снова князь сник под холодным взглядом жреца и, бессильно отведя глаза, убрал руку с его плеча.

— Зачем тебе мои дети, Инциус? — все так же глядя в сторону, глухо спросил Рольф.

— Твои дети? — Инциус казался удивленным, но не слишком сильно. — С чего ты взял, что они нужны мне?

— Я не настолько глуп, чтобы поверить в то, что ты торчишь в этой глуши для того, чтобы защищать меня и мою семью от тварей из Нижнего Мира. — С горечью проговорил князь. — Ты больше меня боишься их потерять… Хочешь забрать их у меня?

— Если бы я хотел их забрать… — жрец поджал губы и с сожалением посмотрел на Рольфа. — То давно забрал бы.

Рольф раздраженно дернул плечом, но сдержался. Князь знал, что жрец говорит правду: в этом деле от него мало что зависело. Как ни мучительно было это осознавать, но не во власти Рольфа было что-то изменить или, наоборот, — отменить возможные изменения. Все, что ему оставалось, это ждать и уповать на благосклонность Жреческого Совета.

— Пойдем-ка лучше в замок, — предложил Инциус, плотнее запахнув плащ. — Скоро совсем стемнеет.

Князь огляделся по сторонам и, зябко поежившись, кивнул. Инциус ободряюще похлопал Рольфа по лечу и они двинулись в сторону недалекого входа в потайной туннель.

Двинутся-то двинулись, но вот дойти до него без приключений им не удалось.

Ленивый дождичек стих так же незаметно, как и начался. Затянувшие небосвод серые тучи, заслонив землю от солнечного света, ускорили наступление сумерек. Первым опасность заметил, или, скорее, почувствовал Инциус. Не пройдя и двадцати шагов, жрец остановился и придержал за рукав понуро бредущего впереди князя. Рольф вздрогнул и, порывистым движением схватившись за меч, нервно заозирался по сторонам.

— Впереди, — тихо подсказал жрец, подняв руку.

Рольф резко обернулся и зашарил испуганным взглядом по кустам медвежьей ягоды, на которые указал Инциус. Кусты эти росли по краю небольшого овражка, тянувшегося параллельно замковому рву. В стене этого овражка и находилась дверь ведущего в замок потайного хода. В сгустившихся сумерках Рольф, как ни старался, не смог разглядеть в кустах ровным счетом ничего подозрительного. Кусты как кусты — ни ветка не шелохнется, ни листик не дрогнет, ни единый подозрительный звук не нарушит тишину! Устав напрягать зрение и слух, Рольф недоуменно обернулся на Инциуса и снова вздрогнул: лицо жреца превратилось в темную маску, его широко раскрытые глаза горели в темноте зеленоватым кошачьим огнем. Рольф моргнул, и наваждение схлынуло — Инциус снова стал обычным человеком.

— Смотри вперед! — ледяным тоном процедил жрец и с неожиданной силой сдавил тонкими старческими пальцами плечо Рольфа. — И отпусти меч, он тебе не поможет!

Князь послушно убрал руку с рукояти меча и снова вперил напряженный взгляд в кусты, показавшиеся Инциусу подозрительными. И снова Рольф не увидел ничего угрожающего. Но несмотря на это его все сильнее стала разбирать крупная дрожь — натянутые до предела нервы не выдерживали напряжения. Рольф глубоко вздохнул, пытаясь выгнать из души липкий страх, и уже почувствовал, что ему что-то удается, как вдруг…

— Ро-о-льф-ф…

Прокатившийся по лесу шипящий шепот ударил в уши князя сильнее небесного грома. Пожалуй, ударь сейчас в землю у его ног молния, Рольф воспринял бы это более спокойно, чем произнесенное неизвестно кем собственное имя. Впрочем, Рольфу было чего пугаться: в донесшемся будто из-под земли глухом шепоте ощущалась мрачная темная сила. Окружающие деревья в полном безветрии тревожно зашелестели листвой.

— Ро-о-льф-ф…

Второго оклика Рольф не выдержал. И если после первого князь лишь замер как изваяние, то после второго не смог сдержать испуганного вскрика и бестолково попятился, едва не сбив с ног стоявшего позади него Инциуса. Жрец вовремя остановил князя, уперев ему в спину ладонь. Князь глухо застонал и снова судорожно схватился за меч.

— Стоять! — сквозь стиснутые зубы приказал жрец. — Хочешь жить — замри. И отпусти, наконец, свою железку!

Князь попытался, но не смог разжать сведенные судорогой пальцы. Его трясло от ужаса — теперь увидел и он.

Увидел, как в темных кустах медленно разгораются две алые точки. Князь, даже и без подсказки жреца, уже знал, чувствовал, что эти злые огоньки были глазами неведомой твари, посланной из Нижнего Мира по его, Рольфа, душу. И не было спасения, не было надежды, не было даже возможности умереть в бою, как воин и мужчина! Зачем он вышел из замка?!

Рядом с первой парой глаз, наливаясь кровавым блеском, начали разгораться еще два в точности таких же огонька. Теперь тварей было уже две. Сколько их будет еще? И к чему это? На перепуганного Рольфа наверняка и одной хватило бы за глаза! Похоже, противник был о нем лучшего мнения, чем он того заслуживал…

Ночь все увереннее вступала в свои права, но сгущающаяся тьма странным образом не мешала князю видеть. По злой иронии судьбы видел Рольф сейчас именно то, чего предпочел бы не видеть никогда в жизни — он видел воплощение в действительность самого страшного из кошмаров, преследовавших его последние пятнадцать лет.

После того как Инциус доходчиво объяснил Рольфу смысл обязательств, которые тот на себя взял, подписав договор с чернокнижником, князь бесчисленное множество раз — иногда сознательно, но чаще против своей воли — представлял себе, как это произойдет.

За долгие годы ожидаемая Рольфом развязка успела обрасти множеством жутких подробностей (воображение князя не поскупилось на мрачные краски!), и все же реальность превзошла самые страшные фантазии. В реальности все было как-то проще и обыденнее и… неожиданнее. И от того намного страшнее.

Рольф увидел, как вслед за горящими нездешним огнем глазами из мрака стали проступать и сами их обладатели. Ночная тьма струилась зыбкими потоками, которые, сплетаясь друг с другом, постепенно формировали непроницаемо черные фигуры, похожие очертаниями на человеческие. Не было ни разверзнутых огнедышащих недр, ни извергнутых ими жутких чудовищ, ни громогласных обвинений в вероломстве и клятвопреступлении — ничего из того, что почему-то казалось Рольфу неизбежным и обязательным.

Был конец. Его просто подкараулили на пороге собственного дома, чтобы на веки вечные забрать туда, откуда даже грядущее, по словам жреца, царство Повелителей Ужаса выглядело чуть ли не Вышним Миром!

— Рольф! — появившаяся первой темная фигура двинулась навстречу князю. — Пойдем с нами, Рольф! Мы пришли за тобой!

Князь, глухо мыча, замотал головой. Пятиться ему не давала по прежнему упертая в спину ладонь жреца.

— Рольф! — подала голос вторая фигура. И князь почувствовал, что его не держат ноги. Он узнал этот голос! Узнал, несмотря на то, что звучал он до неузнаваемости глухо, и слышались в нем такие нотки, которых при жизни обладательницы этого голоса Рольф никогда в нем не слышал. И все же он узнал, потому что ждал этого. Все-таки что-то из его кошмаров оказалось правдой.

— И-и-ирина?! — трясущимися губами пролепетал Рольф. И его вдруг окатило волной долгожданного спокойствия. Раз в борьбе не было смысла, то не стоило и продолжать эту борьбу. Когда-то он совершил то, чему нет прощенья, теперь настало время ответить за свои дела.

Это было правильно. И совсем не страшно… Это несло облегчение, которого Рольф не знал вот уже много-много лет…

Князь почувствовал: исчез страх, давным-давно свивший гнездо в его душе. И на душе стало легко и как-то непривычно пусто. Остались только печаль и сожаление. Рольф грустно улыбнулся и почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Темная фигура приблизилась, и за ее спиной, заслоняя и так почти уже растворившийся в ночи лес, раскрылись два непроницаемо черных… крыла? Странно, но Рольфу показалось, что это даже красиво.

— Рольф! — знакомый и такой родной когда-то голос звал его туда, где он уже давно должен был оказаться.

— Ирина! — голос князя больше не дрожал. Он протянул руку и шагнул навстречу готовой его обнять черной пустоте с человеческими очертаниями.

Точнее говоря, Рольфу только показалось, что он шагнул вперед. Да и то лишь на мгновенье. Не терявший бдительности жрец ухватил князя сзади за плащ и, рванув его на себя, не дал охваченному слезливым самосожалением Рольфу ни на вершок сдвинуться с места. Резкий рывок встряхнул Рольфа и вернул ему способность более-менее трезво соображать. Князь осознал, что только что собирался сделать, и страх навалился на него с новой силой.

Посланец Нижнего Мира раздраженно дернул «крыльями», и лес огласился злобно-разочарованным шипением. Темная фигура, пригнувшись к земле и шире распахнув крылья, надвинулась на окончательно потерявшего самообладание Рольфа, но тут вперед выступил жрец. За то время, что князь потратил на переживание бури чувств от встречи с собственным ожившим кошмаром, Инциус, стоя у него за спиной, успел вполголоса пробормотать длинную фразу на языке, который большинством людей Тридолья был уже давно и прочно забыт.

Однако любой мало-мальски сведущий в волшебстве человек без колебаний опознал бы в речи жреца язык Хэльве — тот самый древний язык, которым были написаны все известные людям колдовские книги. Больше того! Сказанная, или точнее, пропетая Инциусом фраза была не чем иным, как началом боевого заклинания. Сложного заклинания, доступного далеко не всем, даже признанно-сильным колдунам!

Было, по меньшей мере, странно слышать подобное из уст жреца, а тем более жреца пятой ступени посвящения, но сути дела это не меняло: Инциус призывал себе в помощь силы, борьбу с которыми он прилюдно объявлял чуть ли не главным делом всей своей жизни.

Закончив подготовительную, «разжигающую» часть заклинания, Инциус выступил вперед и заслонил собой князя, всем своим видом демонстрируя готовность к смертельной схватке. Само по себе это было уже даже не странностью, а чистым безумием со стороны Инциуса. Никто из людей Тридолья, — какой бы колдовской силой он ни обладал, как бы близко, по его мнению, он ни стоял к Светлым Богам, — пребывая в здравом уме, ни при каких обстоятельствах не рискнул бы встать на пути у посланцев Нижнего Мира. Из всех людей лишь чернокнижники, изгои, которых одинаково ненавидели, презирали, но и боялись как колдуны, так и жрецы, рисковали водить тесное знакомство с обитателями Нижнего Мира. Но и для чернокнижников существовал предел, который никто из них не осмеливался преступать! Жрец не производил впечатления сумасшедшего, но сейчас он делал то, на что, пожалуй, отважился бы далеко не каждый безумец.

Инциус вскинул перед собой руки ладонями вперед и громко пропел недлинную гортанную фразу. Воздух перед его ладонями заискрился слабым зеленоватым светом. Жрец тряхнул руками и добавил еще несколько слов. Свечение усилилось. Жрец сделал ладонями толкающее движение и два желто-зеленых светящихся шара размером с крупное яблоко каждый устремились навстречу темным фигурам.

Кроваво-красные глаза посланцев Нижнего Мира полыхнули лютой ненавистью. Выпущенные жрецом сгустки света летели к ним не по прямой, будто играя друг с другом, они кружились в воздухе, оставляя за собой мерцающий след в виде двойной спирали. Князь заворожено следил за их не слишком стремительным полетом и пропустил момент, когда злобное шипение прибывших по его душу тварей сменилось довольным урчанием. Рольф похолодел — хотя, казалось бы, куда уж ему холодеть больше?! — от ужаса. Похоже, Инциус сделал что-то не то… или не так… А только его чары совсем не испугали тех, против кого были направлены!

Светящиеся шары закончили свой завораживающий танец и, слившись воедино, ударили в ближайшую черную тварь. Та приняла удар, даже не попытавшись от него заслониться или увернуться. Зеленоватый свет канул во тьму и бесследно в ней растворился. Посланец Нижнего Мира взмахнул «крыльями» и вдруг одним махом увеличился в размерах самое малое раза в полтора. По лесу прокатился глухой стон наслаждения…

Рольф, теперь уже окончательно уверовавший в то, что это конец, в очередной раз успел проститься с жизнью. Но тут Инциус, которого, казалось, нисколько не обескуражила неудачная атака, вскинул руки к темным небесам и выкрикнул одно-единственное слово.

Точнее, не выкрикнул, а просто произнес, и даже не очень громко. Но Рольфу почему-то показалось, что слово жреца прозвучало как гром небесный, эхом прокатившись по всему окрестному лесу. Потом князь неоднократно пытался вспомнить, что за слово такое сорвалось в тот вечер с уст жреца. И всякий раз при одной мысли об этом слове его охватывала необъяснимая тревога и ощущение запретности и недозволенности того, что силился содеять. А самого слова Рольф так и не вспомнил, хотя стоял в тот момент рядом с Инциусом и слышал все, что тот говорил, вполне отчетливо…

Где-то в районе груди разросшейся крылатой твари вспыхнула крохотная белая искра. Второй посланец (или посланница?) удивленно зашипел и испуганно отпрянул от своего товарища. На счастье людей, сделал он это слишком поздно и недостаточно решительно.

Яростный рев пораженной жрецом твари оборвался, не успев набрать полную силу. Лес озарился ослепительной белой вспышкой. В лицо Рольфу ударила волна обжигающе горячей Силы. Пытаясь заслониться от нее, князь вскинул перед собой согнутые в локтях руки и тут же почувствовал, как его ноги отрываются от земли. Странно, но при этом Рольф не ощутил ни малейшего движения воздуха. Точнее, ощутил, но уже в полете и не лицом, как можно было бы ожидать, а спиной: отброшенное беззвучной, неощутимой вспышкой тело Рольфа рассекало неподвижный воздух, и именно его сопротивление и заметило каким-то своим краем бьющееся в панической агонии сознание князя.

Ударившись спиной о землю, Рольф на мгновенье потерял сознание. Придя в себя, князь сразу же приподнялся на локте и помотал головой. В ушах у него гудело, перед глазами плыли разноцветные круги.

— Инциус? — позвал Рольф дрожащим голосом.

В ответ не прозвучало ни звука. Как странно, но это немного успокоило князя. Какое-то шестое чувство подсказало ему, что тварей из Нижнего Мира поблизости уже не было. Но вот жрец…

— Инциус! — Рольф попытался встать, но у него закружилась голова, и он снова повалился на землю. — Инциус!!

Сквозь гул в ушах Рольф услышал слабый стон. Этот звук подстегнул князя, и со второй попытки ему удалось встать на ноги. Разноцветные круги, плававшие перед глазами Рольфа, понемногу померкли, сменившись роем мельтешащих искр. Выставив вперед руки, Рольф, слегка покачиваясь, побрел в ту сторону, где по его расчетам должен был находиться жрец. Пройдя несколько шагов, князь натолкнулся коленом на что-то мягкое и неустойчивое и снова услышал откуда-то снизу знакомый уже стон.

— Тише ты… — хриплый голос Инциуса был слаб и тих.

— Инциус! — Рольф опустился на колени и обхватил жреца за плечи. — Ты живой?

— Живой, живой… — чуть слышно пробормотал жрец. В глазах у Рольфа наконец прояснилось настолько, что тот смог разглядеть темную фигуру жреца. Странно, но в лесу стало как будто светлее. Бросив взгляд вверх, князь понял, в чем дело: небо очистилось от туч, и теперь идущая на убыль луна заливала ночной лес мертвенным серым светом.

Оборотень… в голове Рольфа вихрем пронеслись разговоры жреца и ведуна о том, что теперь оборотень сможет превращаться несколько ночей кряду и после полнолуния. Князь снова беспокойно заозирался по сторонам, ругая себя последними словами за то, что на ночь глядя поперся в лес. Вот ведь угораздило! Рассчитывал же вернуться засветло… И ведуна этого, когда он нужен, как назло нет рядом!

— Инциус?

Жрец стоял на коленях, опираясь одной рукой о землю и прижав вторую к груди. Дыхание его было хриплым и неровным. Положив ладонь на спину жрецу, Рольф ощутил, как бешено бьется его сердце. Душа Рольфа вновь наполнилась тревогой: а что, если жрец сейчас умрет? Что они будут без него делать?!

— Инциус, Инциус! — князь затормошил жреца, в голосе его зазвучала неподдельная тревога. — Что с тобой?! Как помочь тебе? Что сделать?

— Перестань меня трясти, — тихо, но твердо попросил жрец.

— Как ты? — Рольф, будто обжегшись, отдернул руки от плеч жреца. — Как ты себя чувствуешь?

— Нормально… все нормально! — Инциус убрал руку с груди и судорожно вздохнул. Чувствовалось, что каждое сказанное слово дается ему с немалым трудом. — Просто… Просто это отнимает много сил. Сейчас… Все пройдет…

— Давай я помогу тебе подняться, — предложил Рольф, подхватывая жреца под мышки.

— Да подожди ты! — раздраженно бросил жрец. Голос его дрожал от напряжения. — Что ты рвешься, как голый на…

— А эти? — князь бросил тревожный взгляд в сторону оврага. От посланцев Нижнего Мира не осталось и следа, и чутье вроде бы подсказывало Рольфу, что нигде поблизости их нет и в помине, но беспокойство не отпускало. На несколько мгновений он даже забыл об оборотне. — Что если они вернутся?

— Не вернутся! — Рольфу послышался сдавленный смешок. — А если вернутся, то нескоро. Но ты, наверное, прав: задерживаться здесь не стоит. Помоги!

Рольф с готовностью подхватил Инциуса под руку и не без труда — сам-то еле стоял на ногах! — помог жрецу подняться. Инциус тяжело перевел дух и, опершись на руку князя, скомандовал:

— Пошли!

Поддерживая друг друга, они, едва не скатившись кубарем в овраг, кое-как доковыляли до подземного хода. Рольф нащупал потайной рычаг и перед ними бесшумно приоткрылась замаскированная под каменную глыбу дверь. На склон оврага упала тонкая полоска бледного света: Рольф предусмотрительно оставил у двери маленький светильник. Инциус как-то умудрялся пробираться под землей в полной темноте. Когда массивная дверь подземного хода встала на место и надежно отгородила князя и жреца от предательски тихого леса, Рольф, наконец, перевел дух, и почувствовал вдруг, как схлынуло поддерживавшее его нервное напряжение, оставляя после себя слабость и дрожь в коленках.

Вход в потайной туннель находился неподалеку от покоев князя. Похоже, неведомых строителей замка нисколько не смущало то, что дверь в подземный ход находится на втором этаже. С другой стороны, вполне может статься, что это было сделано специально — для пущей секретности. Поднимаясь по скрытой в толще стен и перекрытий крутой лестнице с висящим на плече жрецом Рольф на чем свет стоит костерил про себя строителей замка за их выдумку. Зато потом, когда лестница осталась позади, он, скрепя сердце, за эту же выдумку их и поблагодарил. Именно благодаря ей им с Инциусом удалось добраться до покоев Рольфа никем не замеченными.

Закрыв за собой дверь, Рольф подвел Инциуса к креслу, а сам присел на стул у кровати. Взглянув в лицо жреца при нормальном свете, князь почувствовал, как болезненно сжалось у него сердце. Инциус постарел лет на двадцать: бледная до полупрозрачности кожа, утонувшие в глубоких тенях глаза, бескровные губы… Ни дать, ни взять оживший покойник! В лучшем случае, глубокий старик, стоящий одной ногой в могиле. И снова Рольфу подумалось о том, как они будут жить без Инциуса, и снова ему стало страшно.

Бессильно упавший в кресло жрец перехватил сострадающий взгляд князя, и глаза его сверкнули совсем не старческим огнем.

— Ты со мной прощаться-то не спеши! — посоветовал жрец, его губы растянулись в кривой ухмылке. — Думаешь, сам-то сейчас лучше выглядишь?

Рольф невольно поднял руку и дотронулся кончиками пальцев до лица.

— Вот именно! — наслаждаясь его замешательством, с усмешкой кивнул жрец. — Ничего, к завтрему пройдет. Вот, — Инциус выпростал руку из-под плаща и протянул Рольфу небольшую склянку. — Перед сном выпьешь и утром будешь как новенький.

Князь взял протянутый жрецом флакончик и нерешительно повертел его в пальцах. Он уже ни единожды замечал, что карманы Инциуса были постоянно набиты какими-то склянками с вонючими зельями, мешочками с не менее вонючими порошками, коробочками с нечеловечески горькими пилюлями и еще Боги знают чем! Иногда Рольфа это удивляло, иногда почему-то раздражало, а порой — вот как теперь, например, — он тихо восхищался предусмотрительностью жреца, у которого все нужное всегда было под рукой. Тем более, что на памяти князя не было пока ни единого случая, чтобы снадобья жреца не подействовали как надо. Уж если Инциус сказал: «поможет», значит, можно не сомневаться, что так оно и будет.

— Только уж от вина сегодня воздержись, — ворчливо посоветовал жрец. — Сегодня и без него уснешь, как младенец.

Рольф недоверчиво вздохнул, но спорить не стал, решив про себя, что от бокала-другого большого вреда случиться не должно. Тут взгляд князя упал на распахнутое окно, и он, недовольно нахмурившись, поднялся, намереваясь закрыть ставни.

— Погоди, Рольф, — попросил жрец, обернувшись. — Дай воздухом подышать!

Рольф удивленно пожал плечами — неужто в лесу-то не надышался? — но спорить снова не стал. Инциус с трудом выбрался из кресла и, нетвердым шагом приблизившись к окну, встал, упершись руками в подоконник. Сделав глубокий вздох, жрец блаженно прикрыл глаза.

— Хорошо…

Князь неодобрительно поджал губы. После всего случившегося нынче в лесу, он не видел в открытом настежь темном окне ровным счетом ничего хорошего. Помнится, у той твари из Нижнего Мира были весьма внушительные крылья, и кто может поручиться, что нужны они ей только для устрашения? Конечно, Инциус сказал, что вернутся они не скоро, но ведь могут прийти и другие…

— Здесь нам ничего не угрожает, — будто прочитав мысли Рольфа, негромко проговорил жрец. — Почти ничего…

Высокий лоб Инциуса прорезали тревожные складки. Рольф смотрел на жреца со все возрастающим беспокойством. На языке у него все настойчивее вертелся вопрос, который и задавать наверняка не стоило, и не задать становилось все труднее. Какие-то подозрения возникали у Рольфа уже давно, но именно сегодня он почувствовал, что должен, прямо-таки обязан узнать правду. Всю и прямо сейчас!

— Скажи мне, Инциус, — Рольф тяжело вздохнул, было видно, что и говорить ему тяжело, но и молчать уже невмоготу. — Там, в лесу… Одна из этих… — князь поднял голову и, вперив в жреца тяжелый взгляд, решительно закончил: — Это была Ирина?

Это было не главное, но сразу задать вопрос, волновавший его больше всего, Рольф все-таки не решился.

— Не мели вздора, Рольф! — раздраженно бросил Инциус. — Что бы ни сотворила при жизни Ирина, она не могла попасть в Нижний Мир! Нижний Мир закрыт даже для Богов, но и тамошние твари могут забрать душу человека только если он сам на это согласится. Ирина была колдуньей, но дурой она не была… — по тому взгляду, который Инциус бросил на князя, можно было догадаться, что про себя он добавил: «в отличие от тебя». — Просто эти твари нащупали слабое место в твоей душе и через него пытались подчинить себе твою волю.

— Почему ты помогаешь мне, Инциус? — решившись наконец, спросил князь. В его устремленном на жреца взгляде проступило тревожное подозрение. — Кто ты?

— Вот тебе и здравствуйте! — Инциус устало усмехнулся. — Ты уж и меня перестал узнавать?

— Нет, — князь покачал головой. — Просто я вдруг понял, что никогда тебя и не знал! То, что случилось сегодня в лесу… — Рольф растерянно смолк.

— А что там случилось? — сухо осведомился Инциус.

— Я много раз слышал от тебя, что Боги, даже вмешиваясь в дела смертных, избегают явных чудес, — медленно подбирая слова, заговорил Рольф. — Ты говорил, что наш мир устроен в соответствии с волей Богов, и все в нем существует по установленным Ими законам, и по этим же законам Они управляют нашей жизнью. Ты говорил, что весь наш мир является чудом, сотворенным Богами, и что чудеса, творимые людьми, нарушают равновесие мира и противоречат воле Богов.

Инциус молча слушал, склонив голову и сложив руки на груди.

— Я знаю, что лишь немногие люди могут читать написанное Хэльве, и лишь немногие из этих немногих могут говорить на их языке. Я не говорю на языке Хэльве, но узнать его могу. И мне известно, кто и для чего использует этот язык. И если там в лесу это было… — князь замялся, а потом закончил громким шепотом. — Если это было не колдовство, то что?!

Инциус поднял голову, и их с князем взгляды встретились.

— Ну, а если это было колдовство? — спокойно спросил жрец. — Что тогда?

Губы Рольфа скривила мрачная усмешка.

— А я ведь давно подозревал, что с тобой не все ладно… Что ты не совсем обычный жрец! — быстро поправился князь, заметивший промелькнувшую на лице Инциуса тень недовольства. — Прости…

Инциус равнодушно отмахнулся.

— И все же я не понимаю… — Рольф нахмурился.

— Чего еще? — безразлично поинтересовался Инциус.

— То, что ты столько лет нянчишься с моей семьей, я еще могу понять. — Не переставая хмуриться, задумчиво проговорил Рольф. — Тебе нужны мои дети. Дети Ирины. Я не слепой, и что бы ты ни говорил, я вижу, что это так! Я не знаю, чем они важны для тебя, и, может быть, лучше мне этого и не знать… — лицо князя на мгновенье исказилось гримасой боли. — Но сегодня ты спас меня! Спас мою жизнь, подвергая опасности свою собственную! Да что там, ты рисковал больше, чем жизнью! Зачем, Инциус?!

— Зачем? — в голосе Инциуса послышалась горькая усмешка. — Зачем… А может, не «зачем», а «почему»? Я прожил почти треть жизни бок о бок с тобой, Рольф. И, хотя мы и не стали с тобой друзьями в том смысле, какой обычно вкладывают в это слово, мне все же не безразлична твоя судьба! В любом случае, я не желаю тебе того конца, который ожидал бы тебя, окажись ты сегодня один на один с теми тварями Нижнего Мира. И если бы все повторилось сначала, я снова спас бы тебе жизнь, хотя ее сохранение и не сулит мне ровным счетом никакой выгоды!

Князь смущенно опустил голову. Положа руку на сердце, он был вынужден признать, что сам таким бескорыстием похвастаться не может: даже когда думал, что Инциус при смерти, беспокоился не столько за него, сколько за самого себя, оставшегося без поддержки и защиты.

— Ты, наверное, удивишься, Рольф, но мне тоже не чуждо ничто человеческое! И я не хотел бы это потерять… — Инциус со вздохом поджал губы. — Хотя порой это сильно усложняет мне жизнь! Что же касается опасности, которой я якобы себя подверг… — Жрец усмехнулся. — Ты знаешь, что храбрость бывает трех видов? Случается, что человек просто не понимает, какая опасность ему грозит, и с легким сердцем сует голову туда, где другой умер бы от страха. Это храбрость глупости. Бывает, что человек понимает, чем рискует, и боится, но пересиливает свой страх и делает то, что должно. Это храбрость воли. А бывает, что со стороны опасность кажется ужасной, но человек сведущий и обладающий определенными навыками понимает, что на самом деле она не так уж и страшна. Это храбрость знания, храбрость силы. Может, я и не совсем обычный жрец, но я и не обычный колдун! — в голосе жреца прозвучала ледяная твердость. Рольф невольно поежился. — Так что если ты решил, что теперь передо мной в неоплатном долгу, — успокойся. Если сегодня я чем-то и рисковал, то риск этот был совсем не так велик, как тебе могло показаться…

Инциус деликатно недоговорил, но оба знали, какой конец должен был быть у его фразы: «со страху».

— А кто они, эти посланцы Нижнего Мира? — нарушив неловкое для него молчание, поинтересовался Рольф.

Инциус неопределенно пожал плечами:

— Нам мало что о них известно, так же, как мало что известно о Нижнем Мире вообще. Нижний Мир это тень темного прошлого нашего Мира, прошлого столь далекого, что даже Светлые Боги не помнят точно, каким оно было. Того самого прошлого, которое, впервые столкнувшись с только-только зародившимся Светом, породило Сумрак и царивших в нем Повелителей Ужаса. Лишь в боящихся света Черных Книгах сохранились обрывки знаний о тех далеких временах. — Жрец умолк и какое-то время хранил молчание, опустив голову и мрачно уставившись в пол. — Мы не властны изменить прошлое, как бы ни хотели, а прошлое всегда имеет власть над настоящим. В этом сила Нижнего Мира. К счастью, сила прошлого зависит, помимо прочего, еще и от того, сколько внимания ему уделяют живущие ныне. Возможно, в этом наше спасение, потому что иначе… — Инциус покачал головой. Рольф втянул голову в плечи и отодвинулся подальше от темного окна.

— Ладно, закрывай, — разрешил надышавшийся, наконец, свежим воздухом жрец. Рольф с нескрываемым облегчением закрыл массивные ставни, вдвинул в пазы кованые засовы. Инциус наблюдал за действиями князя с печальной улыбкой. По глазам было видно, что он не видит в этих действиях большого смысла. Однако же разубеждать князя, уверенного в том, что, закрыв ставни, он обеспечил себе большую безопасность, жрец не стал.

— Ладно, — Инциус махнул рукой и направился к двери. — Пойду прилягу. Надо отдохнуть после сегодняшней… прогулки. Да и ты не засиживайся, — уже стоя у двери, жрец обернулся. — И много не пей.

Рольф молча кивнул. Закрыв за Инциусом дверь, князь подошел к приютившемуся в углу комнаты небольшому шкафику и с тяжелым вздохом вынул оттуда бокал и кувшин с вином.

Глава 25

Низкие тучи затянули небо и полностью заслонили землю от света чуть истончавшей, но еще достаточно сильной луны. Ведун постоял немного у рва, слушая, как шелестят под порывистым ветром листья деревьев, и медленно двинулся в чащу.

Все то время, что он был гостем Рольфа, ведун приходил в замок лишь на несколько часов на рассвете и на закате — сготовить на скорую руку отгоняющее сон снадобье и… побыть немного в четырех стенах. Древние, построенные кем-то еще до людей замки, которые высились кое-где на восточных окраинах людских земель, всегда привлекали ведуна своей незыблемой надежностью и неявной, скрытой от досужего взгляда таинственностью. Что за существа построили эти замки, от кого они скрывались за неприступными стенами, простоявшими еще невесть сколько столетий после исчезновения их хозяев — этого ведун не знал. Но он всегда чувствовал, что в стенах древних замков до сих пор обитает неведомая сила, которую — при умелом подходе — можно было выманить, вобрать и обратить себе на пользу. Конечно, в этом был риск, но ведун привык полагаться на чутье, а оно говорило ему, что древние замки не представляют лично для него никакой угрозы.

Взбадриваемый колдовскими снадобьями, он не спал уже почти неделю, и все его чувства обострились до предела, а суетная болтовня внутреннего голоса, ведущего бесконечные разговоры с самим собой, наоборот, затихла настолько, что стала едва слышной. Такое состояние духа как нельзя лучше подходило для встречи с оборотнем, но было тут и одно «но». Сейчас ведун был на пике, за которым неизбежно должен был последовать спад — силы его, особенно по меркам обычных людей, были велики, но все же не беспредельны. Ведун знал, что у него в запасе еще одна—две, в лучшем случае, три ночи — и все. Но какое-то смутное чувство подсказывало ему, что столько времени ему и не понадобится.

Последние дни и ночи он безвылазно проводил в лесу, сторонясь мест, где мог ненароком столкнуться с людьми. Он уже понял, что ни деревня, ни замок не помогут ему выследить оборотня. Оставалось надеяться на помощь леса. А для этого, как учил наставник (ох, и давно же это было…), нужно было проникнуться духом. В данном случае — духом леса. Объяснить на словах, что это означало, ведун вряд ли смог бы — для того чтобы понять такое, нужно было испытать это на собственной шкуре. Собственно, и наставник говорил ему то же самое. И после того как ведун провел бесчисленные часы в глухих безлюдных чащобах без пищи и сна, он, подталкиваемый подсказками наставника, начал понемногу понимать, что означает «проникнуться духом леса».

Сейчас, когда ведун выходил в лес, он мог небольшим усилием воли привести себя в такое состояние, когда лес…переставал для него существовать. Именно так — в такие моменты для ведуна не существовало ни леса, ни его духа, как, впрочем, не существовало и его самого. Вместо этого появлялось… Нечто. Единое, цельное, вобравшее в себя все свойства составляющих его частей, но вместе с тем проявляющее и такие качества, которыми не обладало ни одно из составляющих.

В такие моменты ведун чувствовал «знание леса». Именно чувствовал, потому что никак иначе постичь это знание было невозможно. Да, собственно, и «знанием» это можно было назвать лишь с большой натяжкой, да и исходило это совсем даже не от леса… просто когда в прошлую ночь оборотень не появился в лесу (а в том, что он не появился, ведун был теперь уверен) ведуна это не удивило. К утру он отчетливо понял, что уже с вечера знал, был уверен: оборотень не появится. Сегодня он тоже знал…

Человеческая речь была бедна и несовершенна, чтобы подобрать этому подходящее название. Ведун и не пытался. Он говорил на многих языках и давно уже понял, что далеко не все на свете можно назвать словом, хоть человеческим хоть чьим-то еще. А некоторые вещи просто даже и не нужно было никак называть, дабы не множить путаницу в мыслях и поступках…

Сегодня вечером, как всегда заглянув на закате в замок, ведун заметил, что стражники у ворот смотрят на него еще более неприветливо (хотя, казалось бы, куда уж более!), чем утром. Причина этого, для ведуна с его обострившимся слухом, выяснилась довольно скоро: пропал Влад. Десятник не вернулся в замок со вчерашнего дозора, но всерьез его хватились, когда он не объявился и к полудню следующего дня. Дружинники искали командира до самого вечера, но так и не нашли никаких следов ни в деревне, ни в лесу. Учитывая обстоятельства, люди предполагали худшее и винили в этом, конечно же, никого иного, как ведуна. Нежить, до того обходившая владения Рольфа стороной, в последнее время будто с цепи сорвалась, а хваленый охотник на чудищ покамест пальцем о палец не ударил, чтобы отработать денежки князя!

Таково было мнение большинства, но уже выходя из замка обратно в лес, ведун ознакомился и с иной точкой зрения на случившееся. Один из дворовых слуг, полагая, что его никто не слышит, поделился шепотом в темном коридоре с товарищем своим опасениями. Ведун даже задержался, чтобы дослушать (до-подслушивать, если точнее) до конца. Суть подозрений сводилась к тому, что Влад, который последнее время вел себя настолько странно, что многим это бросалось в глаза, вполне мог оказаться вовсе даже и не жертвой оборотня, а как раз совсем наоборот…

Когда тяжелые ворота торопливо захлопнулись за его спиной, когда он отошел от замка на достаточное расстояние, чтобы не слышать долетавших из-за стены людских голосов, ведун вздохнул с облегчением. Сейчас он пребывал в таком состоянии, когда общение с людьми давалось ему не очень легко.

Ведун все-таки узнал, как оборотень выходит в лес. Случай (или дух леса?) вывел его на заброшенный тайный ход, который открывался в небольшой ложбинке к востоку от замка. Отыскать этот ход ведуну помогло простое (или непростое?) везенье, а оборотню — его невероятное, ни с чем не сравнимое внутренне чутье. Вообще-то, чтобы выбраться из замка, оборотню не было нужды искать подземный ход — перемахнуть через замковую стену и перебраться через ров для него было раз плюнуть. Конечно, без особой нужды чудище не полезло бы в заклятую жрецом воду, но ведун на собственном опыте не единожды убеждался в том, что когда оборотням не оставляли выбора, чихали они на все людские чары и заклинания!

Ведун видел и еще один тайный ход из замка, но тем пользовались люди, а вот про второй выход, кроме него и оборотня, не знал, похоже, никто.

Луна теряла свою силу, и вместе с ней терял свою силу оборотень. Но пока потеря сил лишь подстегивала его ярость и жажду крови. Нынешняя ночь вполне могла стать решающей. Не сегодня, так завтра все должно было закончиться. Так или иначе. Это понимал ведун, это понимал жрец, это понимали все, кроме, пожалуй, главного виновника переполоха. Но сегодня ночью это должен был понять и он.

Ведун не пошел к потайному выходу из замка, он и без того знал, кто пройдет по нему сегодня ночью. Можно было, конечно, перехватить оборотня прямо на выходе и слегка упростить себе задачу, но ведун не хотел этого делать. Без веских на то причин. Просто не хотел, и все. Он чувствовал, что сегодня ночью они встретятся и так.

Конечно, Хранители и наставник вряд ли одобрили бы такой подход к делу, но сейчас они были далеко, и ведун, углубляясь в лес, старался не думать о том, как на его месте поступили бы они.

Он просто наверняка знал, что они поступили бы по-иному.

«Можно и нужно прислушиваться к своим чувствам, но нельзя подчиняться их власти». Так говорил наставник. Ведун помнил об этом и всегда старался следовать наставлениям.

«Каждое мгновенье ты должен отдавать себе отчет в том, что ты делаешь и зачем, и сверять свои действия с той целью, которой служишь. Только так ты сможешь победить и удержать в подчинении главное Зло в своей жизни, то Зло, которое кроется в тебе самом».

И вот теперь ведун пытался ответить самому себе, почему вместо того, чтобы подкараулить и убить оборотня у подземного хода, он все дальше уходит в лесную чащу. Прочь от замка, в сторону от деревни, где остались беззащитные люди. Откуда у него эта безумная уверенность в том, что оборотень сам будет его искать? Ведун раз за разом спрашивал себя и не находил ответа.

Он чувствовал, что с ним что-то происходит. Что-то такое, чего ему не доводилось испытывать ни разу в жизни. Сила намного белее могущественная, чем все те, с которыми он сталкивался до сих пор, подчинила его себе и заставляла теперь делать то, чего он никак не должен был делать. Это не было тем Злом, о котором не раз напоминал ему наставник, ведун это чувствовал, но от этого ему было не легче.

Продравшись сквозь заросли орешника, ведун вышел в центр небольшой поляны и остановился. Нужно было поворачивать назад. И он знал, что повернет. Только постоит еще немного, совсем чуть-чуть… подышит немного ночной прохладой, послушает шелест листвы, а потом вызовет в себе дух леса и…

Зашуршали раздвигаемые кем-то ветви орешника. Ноздри ведуна дрогнули, он втянул влажный ночной воздух и досадливо поморщился. Ветер дул ему в спину и, если бы он не был так безрассудно погружен в собственные перживания, то заметил бы чужой запах гораздо раньше.

Шуршание у него за спиной утихло. Ведун сделал глубокий вздох и медленно обернулся.

В десяти шагах от него стоял Отмир. Темный плащ скрывал его фигуру, оставляя открытой взору лишь руку, сжимающую рукоять меча. Сильный порыв ветра разогнал тучи, в образовавшийся прогал выглянула непривычно яркая луна. Княжич прищурился, будто в глаза ему ударил солнечный свет. Ведуну подумалось, что Отмир, похоже, видит в темноте не хуже, чем он сам.

— Не ожидал? — голос молодого князя звучал совершенно спокойно. Брови его были решительно сдвинуты. — Думал встретить чудовище?

— В общем, да, — помедлив, кивнул ведун. — Давно ты узнал?

— Какая теперь разница? У нас мало времени, поэтому я, если не возражаешь, сразу перейду к делу. Ты знаешь, кем была моя мать? — Отмир вгляделся в лицо ведуна и удовлетворенно кивнул. — Вижу, знаешь. Значит, разговор будет простым. Уходи, ведун. Уходи прямо сейчас. Ты все равно не сможешь сделать то, зачем пришел.

— Это почему же? — холодно осведомился ведун.

— Потому что ты не должен этого делать! И то, что ты сейчас здесь, а не там, — Отмир ткнул пальцем куда-то себе за плечо, — …доказывает, что ты и сам это понимаешь.

— А то, что ты здесь, доказывает, что Инциус совсем спятил, — качая головой, продолжил в тон княжичу ведун. — Вот уж этого я от него не ожидал!

— Оставь жреца в покое! — с угрозой в голосе процедил Отмир. — Он тут не при чем. Я сам… — он замер на мгновенье, а потом, сверкнув глазами, отрывисто бросил ведуну: — Уходи!

— Меня прислали сюда, чтобы убить оборотня, — медленно проговорил ведун, не спуская глаз с Отмира. — И я его убью.

— Ошибаешься, ведун! — княжич выпустил рукоять меча и, расправив плечи, глубоко вздохнул. По губам его скользнула снисходительная полуулыбка. — Знаю, о чем ты сейчас думаешь. Но не забывай, ЧЬЯ кровь течет в наших жилах. Тебе будет не так-то просто со мной справиться.

— Ты не боишься смерти? — в глазах ведуна появилось странное выражение, в котором смешались интерес, удивление, недоверие, надежда…

— Нет, — не задумываясь, ответил княжич. — Инциус говорил, что каждый человек сам назначает цену собственной жизни. Отдав товар по той цене, которую сам назначил, глупо о чем-то сожалеть.

— И какова ж цена твоей жизни? Спасение человеческого рода?

— Нет, — усмехнулся Отмир. — Так высоко я не мечу. Хотя это тоже неплохая причина для того, чтобы рискнуть жизнью.

— Расстаться с жизнью, — поправил его ведун.

— Это мы еще посмотрим, — нимало не смутившись, отрезал княжич.

— Тебя послал не Инциус? — в голосе ведуна появилось сомнение.

— Инциуса раздирают сомнения, — княжич печально покачал головой. — Он вызвал тебя, хоть и знал, что тебе нечего здесь делать. Он не знает, на что решиться. Не знает, какое действие будет правильным.

— А ты знаешь?

— Я не могу разговаривать с Богами. Я слышу только собственное сердце, и оно привело меня сюда. Может быть, я и вправду слишком самонадеян, и мне не суждено пережить эту ночь. Это не главное. Главное то, что я сделаю все, что в моих силах, и если после этого Боги не пошлют мне удачу, я умру со спокойной душой.

Ведун сделал шаг к Отмиру, тот не шелохнулся.

— Даже если я сейчас уйду, ты все равно умрешь. И умрут еще многие люди, прежде чем… зло будет остановлено.

— Не нам с тобой судить, что есть зло, а что добро, — веско заметил Отмир. — Но даже если ты прав, зло нельзя остановить злом. Ненависть не уничтожит ненависть. У меня есть против нее другое оружие.

Ведун с печальной улыбкой покачал головой.

— Инциус заморочил тебе голову… — голос ведуна потонул в шуме листвы. Резкий порыв ветра качнул стоявшие вокруг поляны деревья. Луна снова скрылась за тучами, и лес погрузился во тьму.

Для ведуна это, впрочем, не имело никакого значения. Он прекрасно видел все, что происходило вокруг, и даже сквозь шум листвы его ухо уловило едва слышный звук. Он сделал резкий, короткий вдох и, учуяв знакомый запах, непроизвольно напрягся. По спине у него забегали мурашки. Кровь бешеным потоком понеслась по жилам, наполняя тело готовой вырваться наружу гудящей силой. Предвкушение наполнило душу сладостным трепетом, теперь главное было — сдержаться…

Отмир медленно, будто во сне поднял руку, провел ей по груди и судорожно сжал что-то, висевшее у него на шее под одеждой. Ведун не поверил своим глазам: взгляд молодого князя засветился странным и таким знакомым светом.

Этого просто не могло быть…

Не могло!

И все же это было.

По губам Отмира скользнула едва заметная усмешка. И сразу вслед за этим лицо его неуловимо, но явственно изменилось, стало чужим, незнакомым…

Нечеловеческим.

Отмир как-то странно повел рукой, дернул плечом, потом, опустив голову, медленно шагнул навстречу ведуну.

— Отмир! — ведун будто со стороны услышал свой сдавленный крик.

Слишком поздно!

Княжич крутанулся на месте, но ничего больше сделать не успел. Легко перемахнув через стену кустарника высотой в полтора человеческих роста, оборотень всем своим немалым весом впечатал молодого князя в землю. Одно мгновенье, один щелчок кривых клыков — и все было кончено.

Задрав к темному небу уродливую башку, оборотень завыл так, что дрогнули листья на деревьях. Ведун глухо, яростно зарычал и отступил на шаг. Оборотень пригнул к земле окровавленную морду и, исподлобья глядя на ведуна горящими глазами, угрожающе заворчал.

Ведун ощутил знакомую дрожь в теле, его разум тонул в волне пьянящего возбуждения, ощущение близкой свободы будоражило кровь. Колени сами собой чуть подогнулись, напружиниваясь, рука потянулась к рукояти меча.

Ведун сделал над собой усилие и остановил ее на полдороге. А потом и вовсе опустил. Ему было трудно справляться с собой, но пока он держался.

Оборотень прыгнул. Ведун скользнул в сторону, пропуская тушу нежити мимо себя. Оборотень быстро развернулся на месте, но во второй раз прыгать не стал. Пригнувшись к земле, он на полусогнутых лапах медленно пошел на ведуна. Тот попятился, отступая по дуге в сторону. Расстояние между ним и нежитью постепенно сокращалось.

Когда между ними осталось не больше пяти локтей свободного пространства, оборотень прыгнул снова. На мгновенье ведуну показалось, что он не успевает уйти от второго прыжка…

Он успел, но не сдержался: рука сама выхватила меч и направила его в цель. Блеснуло ярким зеленоватым светом тонкое лезвие…

Лишь в последний момент ведун успел кистью подкрутить клинок и удар пришелся плашмя. Коснувшись шкуры нежити, колдовской металл вспыхнул еще ярче. Оборотень взвыл от боли и кубарем покатился по траве, потом вскочил и, не разбирая дороги, ринулся в чащу.

Ведун постоял, покачиваясь и слушая затихающий за деревьями шум и треск, потом подошел к телу молодого князя. Опустившись на колено, он протянул руку и закрыл невидящие глаза мертвеца. Потом, поколебавшись, он ощупал залитую кровью грудь мертвеца и, нашарив под одеждой нечто, двумя руками осторожно разорвал остатки рубахи (ведь даже кольчугу не надел…) Отмира. На шее молодого князя на простом шнурке висел маленький кожаный мешочек.

Ведун вытряхнул содержимое мешочка себе на ладонь и, разглядев, что это такое, глухо застонал. Когда через минуту ведун повернул голову в ту сторону, где высился за деревьями княжеский замок, выражение его лица не предвещало ничего хорошего для кого-то из его обитателей. Еще через минуту лицо ведуна прояснилось и он, горько усмехнувшись, снова перевел взгляд на мертвого княжича.

— Пусть это будет не напрасно… — несколько раз, как заклинание, повторил ведун. Потом он снял с тела Отмира изодранный, окровавленный плащ и, перекинув его через плечо, углубился в лес вслед за оборотнем.

Шагая по проломленной нежитью просеке, ведун что-то беззвучно бормотал себе под нос. Пройдя полсотни саженей, он услышал впереди тихое всхлипывание.

Осторожно ступая по палой прошлогодней листве, ведун обогнул ствол могучего дуба и остановился.

В нескольких шагах от него, прижавшись к стволу поваленного бурей дерева, скрючилась в три погибели жалкая человеческая фигурка. Ведун медленно приблизился, присел на корточки. Его встретил безумный взгляд и тихое жалобное поскуливание.

Полные слез, бессмысленные глаза, перепачканное в крови лицо, исцарапанная кожа… Мудрено было признать в этом дрожащем существе ту гордую княжну, которую ведун встречал в замковых коридорах.

Устремленный на ведуна взгляд Иланы постепенно становился все белее осмысленным, безумие уступало место непониманию…

Удивлению…

Ужасу.

Ведун медленно и осторожно, чтобы не испугать девушку, приблизил к ней острие своего меча. Илана задрожала сильнее, но осталась на месте, тщетно пытаясь прикрыть руками наготу.

Ведун приложил кончик меча к ее руке. Клинок вспыхнул на мгновенье и тут же погас. Илана вскрикнула от боли и отдернула руку. Ее взгляд окончательно прояснился, и теперь в нем не было ничего, кроме отчаяния, которое вытеснило даже страх.

Ведун убрал меч в ножны, набросил на девушку плащ брата и, заглянув ей в глаза, произнес, медленно и четко выговаривая слова:

— Все хорошо. Ты приняла Дар. Теперь ты чиста.

Где-то далеко тоскливо завыл волколак. Ведун порывисто поднялся и замер, развернувшись в ту сторону, откуда донесся вой. Постояв так минуту, он, не поворачивая головы, громко позвал:

— Крарр! Я знаю, ты где-то здесь. Мне нужна твоя помощь!

Какое-то время в лесу было тихо, лишь ослабевший ветер едва слышно шелестел листочками где-то в вершинах деревьев. Потом тишину разорвало хлопанье крыльев, и на ствол рядом с Иланой спланировал вран.

— Ты все видел? — спросил у него ведун.

— Все, — подтвердил вран.

Илана повернула голову и отрешенно, без всякого удивления, посмотрела на странную говорящую птицу.

— Лети в замок, буди жреца. Расскажешь ему все как есть. Если сам не додумается, скажи ему: пусть потихоньку проведет княжну в замок и спрячет до утра. А там что-нибудь придумаем.

— Ты уходишь? — удивился вран. — Оставляешь ее одну?

— С ней ничего не случится, — невозмутимо заявил ведун. — Местное зверье еще долго будет обходить эти места стороной. Ни одна тварь ее теперь не тронет. А у меня в этом лесу есть еще одно небольшое дельце…

Ведун вздохнул и с хрустом сжал кулаки. Ожидаемая схватка не состоялась, и теперь переполнявшая его энергия требовала выхода…

Глава 26

Жрец стоял на площадке, на вершине главной башни княжеского замка и, опершись руками о парапет, смотрел на восток, в ту сторону, где вот-вот должно было взойти солнце. Прохладный ветерок развевал его бороду и непокрытые волосы. На быстро сереющем небе умирали последние звезды.

За спиной жреца раздался усталый вздох. Инциус не вздрогнул от неожиданности, хотя и не слышал шагов. Прежде чем обернуться, он поднял руку, чтобы убрать брошенную ветром в лицо прядь волос, и незаметно вытер слезинку, которую не успел высушить тот же ветер.

— Как она?

Жрец обернулся и посмотрел на ведуна. Тот сидел на скамье, привалившись спиной к парапету и прикрыв глаза. У его ног лежал простой холщовый мешок. Жрец присел рядом и, потянув носом воздух, брезгливо покосился на мешок.

— Спит. Я усыпил ее. Думаю, она еще не поняла, что произошло.

— Ошибаешься, жрец, — ведун открыл глаза, голос его звучал устало и монотонно. — Она все поняла.

— Ты знал, что это княжна, — полувопросительно, полуутвердительно произнес Инциус.

— Догадывался. Точно не знал. Обычно я чувствую оборотня. Не сразу, но чувствую. А здесь…

Поначалу я решил, что это чужак. Пришлый. Но потом ты рассказал про их мать. И было еще кое-что. Вот тогда я и понял, что нашел.

— Значит, ведуны и правда научились чувствовать оборотня в человеческом облике…

— Не все, только такие, как я.

— Она совсем еще ребенок… — жрец опустил голову.

— Это не имеет значения. Особенно если учесть, кем была ее мать. А тебе, если ты хотел ее уберечь, надо было лучше за ней смотреть.

— Ты о чем?

— То, что кто-то зачарован, еще ничего не означает. Чары могут проспать всю его жизнь, и человек умрет в положенный срок, так и не узнав, что был проклят. Тебе не хуже моего известно, что проклятье не просыпается само по себе. Его нужно разбудить. Оборотня будит сильное потрясение. Кровь, смерть, боль близкого человека. Или просто та боль и смерть, которую принимаешь близко к сердцу. Княжич относился к этому спокойно, его ты приготовил. А вот Илана, насколько я понял, воспринимала чужую смерть не так хладнокровно.

— Я не хотел… не хотел, чтобы она относилась к смерти чересчур спокойно. И кто же знал, что именно в тот день когда был убит кузнец, они окажутся поблизости!

— Это точно, — устало кивнул ведун. — Всего знать нельзя. Но вот о том, что девственница никогда не становиться оборотнем, ты ведь, наверное, знал?

Жрец быстро поднял голову.

— Так, значит, у них с Владом… Я подозревал, но не верил, что он осмелится. Все-таки дочь князя… Старый дурак! А как узнал ты?

— Как? — ведун усмехнулся. — Есть в нашей жизни вещи настолько очевидные, что не заметить их может лишь тот, кто упорно не хочет их замечать. Знаешь, как говорят: пойдешь в лес за грибами — найдешь грибы, пойдешь за ягодами, найдешь ягоды. Каждый видит лишь то, что хочет и готов увидеть. Ты верил в то, что Влад не осмелится. Передо мной такого препятствия не было. Наверное, если бы я знал князя и Влада так же хорошо, как ты, может, и я не заметил бы очевидного. Потому что оно показалось бы мне невероятным. А так… Любовь заставляет людей делать еще и не такие глупости.

Инциус угрюмо насупился.

— Ладно, не хмурься, — ведун панибратски хлопнул жреца по плечу. — На самом деле все было несколько иначе. Мне проще, чем другим, отличить женщину от девушки. Женщина для меня… ну, скажем так: иначе пахнет!

Инциус с горькой усмешкой покачал головой.

— Ты говорил об этом с Владом? Он потому и сбежал?

— Ты знаешь, что он именно сбежал? — удивился ведун.

— У меня тоже есть свои секреты, — безразлично пожав плечами, заявил жрец. — Я знаю, что в ту ночь в округе было тихо.

— Ну не скажи! — возразил ведун. — А волколак?

— Волколак не нападет на воина! — отмахнулся ведун. — При всей своей силе и злобности, он труслив и всегда предпочтет обойти сильного противника стороной. Если, конечно, не загонять его в угол. Уж тебе ли не знать!

Ведун помолчал, глядя на мешок у своих ног. Пробившийся из-за горизонта первый солнечный луч осветил его потемневшее лицо с проступившими морщинами.

— На воина не нападет, это правда. Но правда и то, что воином человека делает не кольчуга и не меч на поясе.

Жрец, удивленный словами ведуна, проследил за его взглядом. Через минуту Инциус закрыл глаза и отвернулся, на лице его отразилось неподдельное горе.

— Он испугался, — тихо заговорил ведун. — Наверное, он и вправду ее любил. Любил по-настоящему, по крайней мере, поначалу. Потому и почувствовал что-то такое, чего больше никто не заметил. А потом я нарочно подсунул ему одну книгу. Хорошую книгу, в которой много правды об оборотнях. Он прочитал и понял. И когда он понял, я был рядом. Это и было последней подсказкой. Он решил, что виноват…

— И бросил ее… — эхом откликнулся ведун.

— Он испугался, — повторил ведун. — Одно дело, когда твоя возлюбленная — дочь твоего князя, который, всплыви правда, запросто может во гневе да сгоряча оттяпать тебе главное достоинство. И совсем другое, когда она в придачу к этому еще и оборотень. И именно ты, пусть и невольно, поспособствовал тому, что она им стала. Положа руку на сердце, жрец, много ты знаешь людей, которые бы такое выдержали и не согнулись, не надломились?

— Может быть… — вздохнул жрец, поворачивая лицо к солнцу. — Может быть, ты и прав.

— Князь знает? — поинтересовался ведун. Инциус молча кивнул. — Еще кто-нибудь?

— Нет. Больше никто. Но вряд ли мы сможем долго это скрывать, рано или поздно поползут слухи… Тебе-то какое дело, ведун? — в голосе жреца прозвучала тоска. — Забирай свое золото и уходи. Князь заплатит, хоть и считает, что ты мало что сделал.

— Ты тоже так считаешь?

— Ты сдержался, — помедлив, ответил жрец. — Иногда это труднее…

— Ты говорил, что разбираешься в колдовстве.

— Тебе это зачем? — Инциус слегка удивился.

— Сможешь сделать так, чтобы… вот это выглядело… — ведун замялся, — …посвежее? Или, на худой конец, заморочить тех, кто будет смотреть.

Ведун раскрыл сой мешок и вынул оттуда нечто круглое размером с человеческую голову. Сладковато пахнуло разложением и смертью. Жрец, глянув, невольно, отшатнулся, зажав ладонью рот и нос. В руках у ведуна и вправду была уже тронутая тлением человеческая голова.

— Зачем?! — с болью в голосе воскликнул Инциус. — Зачем это? За кого ты вообще меня принимаешь?!

Сдвинув брови, он глянул на ведуна, глаза его полыхнули недобрым огнем. Ведун быстро убрал голову Влада обратно в мешок, вытер руки о холстину.

— Не смотри на меня так, жрец. Я нашел это у логова волколака, — он вздохнул и пристукнул кулаком по колену. — Я предупреждал его, а он, дурак, выбросил светильник и сам пришел к своей смерти! Он был сильным бойцом, у него было оружие. Он мог бы шутя отогнать волколака, если бы не страх, разъедавший его душу.

Ведун помолчал, потом криво усмехнулся.

— Как думаешь, жрец, если предать Возносящему Огню одну голову, душа попадет в Вышний Мир?

— Хоть сейчас-то оставь этот тон, — поморщившись, попросил жрец. Ведун кивнул.

— А еще можно сказать, что это он, — медленно проговорил ведун. — Кто-то должен быть оборотнем. А он в последние дни вел себя странно, не так, как всегда. Люди это видели, может, и поверят.

— Я знаю, у него не было родных, — продолжил ведун, не дождавшись ответа жреца. — Если уж он не смог защитить ее при жизни, так пусть хоть после смерти… Это, по крайней мере, отведет от нее подозрения. Конечно, если ты не сможешь придумать что-то получше…

— А Илана? — тихо спросил жрец. — Каково будет ей, когда она услышит эту новость?

— Она знает правду, — пожав плечами, ответил ведун.

— Тем более!

— Ладно, — ведун, нахмурившись, махнул рукой. — Плохая идея.

— Голову… — через силу выговорил жрец. — Оставь…

Ведун поднялся со скамьи, подошел к парапету и встал на том же месте, где до этого стоял жрец. Солнце вышло из-за горизонта больше чем на половину. Ветер стих. Снизу, со двора замка, доносилось ленивое цоканье копыт по брусчатке и сонные голоса.

— Что будет с ней?

— Не знаю, — Инциус устало прикрыл глаза рукой. — Рольф любил сына. Как наследника, как продолжателя рода, как свое собственное продолжение. Думаю, случись все наоборот, он пережил бы это гораздо легче. А Илана… Она слишком похожа на свою мать. Рольф не простит ей. Не простит за сына, не простит того, что все эти годы она была ему живым укором, за то, что он совершил когда-то. Он не простит ей своей вины, своего раскаяния, не простит того, что все было напрасно… Не простит, даже зная, что она ни в чем не виновата.

— Значит, теперь вы можете без помех забрать ее себе?

— Теперь она нам не нужна.

— Что так? — ведун быстро обернулся.

— Ее предназначению не суждено сбыться. То, что ты запер в ней, не даст проявиться ее собственному дару. Она уже никогда не сможет довериться самой себе и раскрыть свою силу. Теперь нам нужно искать кого-то другого… — жрец посмотрел на мешок у своих ног, потом перевел взгляд на ведуна. — Но мы не оставим ее. Она будет жить в общине. Там ее, по крайней мере, попытаются уберечь от того кошмара, на который ты ее обрек. Хотя мира в ее душе не будет уже никогда…

Ведун отвернулся от жреца. Теперь он смотрел на выплывавшее из-за горизонта солнце. Смотрел не мигая и не щуря глаз. Его пальцы так сжались на камне парапета, что, казалось, камень этот вот-вот не выдержит и раскрошится в песок.

— Почему ты так поступил, ведун? — тихо спросил жрец. — Почему не сделал того, за чем пришел?

— Разве не этого ты хотел?

— Ты не мог знать того, что Отмир способен принести Дар.

— Не мог… — эхом отозвался ведун.

— И все же ты допустил его смерть. И, если бы все сложилось по-иному, они погибли бы оба…

— Да, жрец, — ведун скрипнул зубами. — Ты прав! Сто раз прав. И, может быть, прав во всем остальном, так же, как в этом. Я не понимаю этого Мира, не понимаю самого себя. Порой у меня возникает чувство, что не я направляю собственную руку, не я принимаю решения. Может, это воля твоих Богов, может, Повелителей Ужаса. Может, это то зло, которое… заперто во мне. Я не знаю, жрец! — Ведун, тяжело дыша, хватил кулаком по парапету. — Но у меня нет другой судьбы, и выбор невелик. Или я выбираю жить так, как живу, в надежде, что когда-нибудь мне откроется иной путь. Или смерть…

— И что ты выберешь?

— Я ухожу, жрец, — жестко проговорил ведун, поворачиваясь к выходу. — Ухожу прямо сейчас.

— Да, — кивнул Инциус. — После всего, что произошло, тебе вряд ли стоит здесь задерживаться. Деньги…

— Плевать на деньги, — проронил ведун, уже шагая к лестнице.

— Возьми хоть лошадь на конюшне. Скажи, что я велел…

— Спасибо, жрец, — ведун остановился и запустил руку в кошель на поясе. — Это, кажется, твое?

Он бросил жрецу сверкнувшую в солнечном луче алмазную звездочку. Жрец испуганно вздрогнул и порывисто протянул руки, опасаясь, что драгоценный предмет упадет на пол.

— Звезда Веры, так, кажется, это называется? — угрюмо проворчал ведун. — Теперь я понимаю, зачем ты просил меня рассказать о Даре. Ты все продумал, жрец, а я попался и сыграл в твою игру. Нет, ты, конечно, не посылал мальчишку на смерть, во всяком случае, на словах. Что ты ему наплел? Что это эта штука — амулет, который поможет остановить меня? Или ее? Мальчишка сделал то, что ты хотел, но понимал ли он, что делает, на что идет? Тебя это не тяготит, жрец? Совесть не мучает?

Жрец молчал.

— Я так и думал, — вздохнул ведун и, быстро спустившись по лестнице, в одно мгновенье скрылся из глаз.

Жрец тяжело поднялся и, по-стариковски шаркая ногами, подошел к парапету. Через минуту раздалось хлопанье крыльев, и на парапет рядом с ним опустился Крарр.

— Ты доволен, жрец? — прокаркал вран. — Он сделал все так, как ты хотел?

— Он сделал то, что должен был сделать, — качая головой, ответил Инциус. — Но я этого не хотел.

— Но ты же сам просил его не убивать этого оборотня! — удивился вран. — И разве не ты мечтал о Даре?

— Я говорил то, что должен был говорить, и делал то, что должен был делать, но я не хотел , чтобы все произошло так … — повторил жрец. — Однако то, что должно случиться по воле Богов, случается помимо наших страхов и желаний. Человеческая воля слаба, и всю нашу жизнь всеми нами, за очень редким исключением, правят Внешние Силы. Именно они внушают нам все наши желания, устремления и надежды. Все то, что мы наивно полагаем порождением нашей собственной души. Одни называют эти силы Волей Богов или Повелителей ужаса, кто-то говорит о проклятье и колдовстве, и все полагают, что могут им противостоять. Глупцы! — жрец усмехнулся. — Все то, о чем они говорят, лишь ничтожные осколки, капли в океане Силы, которую разум человеческий не может ни понять, ни назвать, ни даже представить себе. — Инциус покачал головой. — Если бы я сказал такое на Совете, меня сочли бы безумцем и немедленно заточили в самой глухой темнице. Ведун прав: мы не владеем собой. И разница между людьми лишь в том, что в отличие от него или меня, большинство из них этого даже не замечает. И это их благо, потому что жить с этим пониманием нелегко…

Жрец разжал руку и вран увидел у него на ладони алмазную звезду.

— Что это? — поинтересовалась птица, любопытно кося черным глазом.

— Звезда Веры, — печально усмехнулся жрец. — Одно из свидетельств лицемерия жрецов. Осуждая колдовство на словах, мы не гнушаемся использовать его в своих целях. Раньше посвящение в очередную ступень занимало много времени, и далеко не каждый из выбранных проходил его до конца. Теперь все стало проще. Звезда Веры способна впитать в себя суть мыслей, чувств, воспоминаний одного человека и передать их другому. Передать как одно единое целое, как осознание человеком Мира и своего в нем места. Теперь посвященные высших ступеней могут поделиться своим пониманием сокровенного Знания не через посредство неуклюжих слов, а напрямую — от разума к разуму. Нужно лишь правильно напитать Звезду…

— Значит, жрецы и правда практикуют колдовство, — задумчиво проговорил Крарр.

— Мы предпочитаем называть это Помощью Богов, которую они даруют достойнейшим из их смертных слуг. — Жрец поморщился и прижал руку к груди. — Мы убеждаем самих себя, что не переступаем грань, однако же таим это от непосвященных.

Вран переступил лапами и пододвинулся ближе к руке жреца, чтобы получше разглядеть колдовскую звезду.

— А как она попала к ведуну?

Минуту жрец молчал, борясь с собой, но потом желание облегчить душу взяло верх. Он знал, что враны любят слушать гораздо больше, чем говорить, и не было еще случая, чтобы кто-то из них раззвонил по белу свету доверенный ему человеком секрет.

— Он взял его у Отмира.

Вран неопределенно каркнул и покрутил головой.

— Я хотел сам, — глухо проговорил Инциус. — Но не смог. Почувствовал, что не смогу. А он… он и вправду готов был за нее умереть, просто так, без всякой надежды. Он был готов потому что я так его воспитал. Но я скрыл от него последнюю правду! Я сказал ему, что звезда защитит, придаст сил… А на самом деле я напитал ее чувствами того, кто знал о Даре все, что можно знать. И не понаслышке, а из первых рук. Когда пришло время, когда она была уже рядом, Звезда ожила и выплеснула… — Инциус стиснул челюсти и умолк. Лицо его окаменело.

Вран неподвижно замер, глядя в сторону. В волнении жрец говорил не слишком складно, но птица, похоже, отлично его понимала.

— Мальчик смог. Боги свидетели, он был мне как сын, — Инциус прикрыл глаза рукой, губы его предательски задрожали, плечи поникли. — Больше чем сын… Но долг превыше всего. — жрец выпрямился и, твердо сжав губы, убрал руку от лица. Взгляд его стал холодным и высокомерным.

— Они оба несли в себе силу Зла, но история их матери и деда, да и весь наш опыт в таких делах говорили о том, что у женщины было больше шансов совладать с этой силой. Однако… женщинам труднее понять долг, чувства имеют над ними слишком большую власть. Наверное, в этом их сила, но в этом же и слабость. Взвесив все за и против, Совет сделал ставку на Илану. Однако… Я надеялся, что в этот раз Боги изберут мужчину. Я воспитывал Отмира, учил его противиться Злу, я хотел ему помочь. Но все вышло не так, как мне мстилось. И когда Боги послали мне этот замысел, я подумал: почему бы и нет? У меня был под рукой человек, который мог раскрыть тайну Дара, который на собственной шкуре испытал, что это такое. Я попросил ведуна рассказать, помог ему глубже уйти в воспоминания. Я напитал Звезду его духом и отдал ее Отмиру… — по лицу жреца снова пробежала тень отчаяния, но он быстро совладал с собой.

— Он мог бы стать лучшим моим учеником. Зерно Сокровенного Знания нашло в его душе благодатную почву…

— Ты знал, что оборотень — княжна?

— Нет, — тряхнул головой жрец. — Я вверил свою душу Богам, и они подсказали мне путь. Оборотнем мог быть кто-то из детей князя. Учитывая их происхождение, это было более чем вероятно. Да и вообще… Если бы это был Отмир, ведун убил бы его и мы сохранили бы княжну. Если же оборотнем оказалась бы девочка, оставалась надежда, что Отмир сумеет принести Дар. И все же я не хотел его смерти…

— Ты сильно рисковал, — заметил вран. — А что если бы он не смог? Илана убивает брата, ведун убивает ее…Повернись все иначе, и ты мог бы потерять их обоих!

— Что поделаешь, — жрец развел руками. — Тот, кто верит, всегда рискует. Веру нельзя проверять точным расчетом — иначе она теряет всю свою силу!

— А если бы оборотнем оказался кто-то другой? Не Илана и не Отмир? — поинтересовался Крарр. — Что тогда?

— Тогда? — жрец глянул на врана со снисходительной улыбкой. — Тогда ведун без раздумий и колебаний прикончил бы этого несчастного, забрал свою плату и ушел. А нам снова осталось бы ждать неизвестно чего.

Вран, склонив голову набок, с любопытством посмотрел на жреца. Тот печально покивал головой.

— А что будет с княжной? Она и правда вам уже не нужна?

— У тебя хороший слух, вран, — без улыбки заметил жрец. — Слишком хороший. Или враны и в самом деле читают мысли людей?

— Ветер разносит слова далеко, — неопределенно каркнул вран. — То, что желаешь сохранить в тайне, не стоит произносить вслух.

— Крарр, — Инциус пристально посмотрел на птицу. — А ты часом не лазутчик Повелителей Ужаса?

Вран взъерошил перья и издал звук, похожий на смешок.

— Ведун спрашивал меня о том же. Мы помогали вам раньше, до тех пор, пока наши пути не разошлись. Теперь мы вернулись, потому что наши земли затопляет Сумрак, и, может быть, мы снова станем вам союзниками. Был ли у людей хоть один повод заподозрить вранов в вероломстве?

— Нет, Крарр, ни одного, — признал жрец. — Наоборот, ваша помощь всегда была очень ценна для нас. Но сейчас ставки слишком высоки. И даже чрезмерное любопытство друга вызывает подозрение.

— Мы готовы помочь людям против нашего общего врага, но мы не хотим совать голову в темный мешок, потому что… Ставки слишком высоки!

Жрец кивнул, вран склонил голову набок.

— Так что будет с княжной?

— Она исполнит то, что предназначено. Как и было предсказано. Она закончит то, что не смогла закончить ее мать…

— Сидя в жреческой общине? — не без сарказма уточнил вран.

— Она не будет сидеть в общине, друг мой. Я слишком хорошо ее знаю.

— Тогда как вы собираетесь указать ей путь?

— Никак, — отрезал жрец. Вран удивленно приоткрыл клюв. — Все просто, Крарр. Осел, который крутит бурильный ворот, рано или поздно выроет глубокую шахту, в которой, если бурить в правильном месте, можно обнаружить несметные сокровища. Но! — жрец поднял палец. — За долгое время осел так привыкает ходить по одному и тому же кругу, что этот круг представляется ему единственно возможным путем в жизни. Жрецы достигли много, но в нашем круге нет того, что помогло бы людям одолеть Повелителей Ужаса. Мы не можем указать ей верный путь просто потому, что не знаем его. Ей придется искать самой. В одиночку или с проводником. А вернее всего, сменив не одного проводника, до тех пор, пока не научится видеть свой путь сама…

— Тогда то, что ты сказал ведуну…

— Повторяю: я сказал то, что должен был сказать, — перебил Крарра жрец. — Человек упрям и противоречив, и иногда для того, чтобы укрепить его в истинном намерении, надежнее использовать запрет, а не понукание.

Птица нахохлилась и замолчала. Далеко внизу скрипнули большие ворота. Перегнувшись через парапет, жрец увидел, как двор замка покидает одинокий всадник на гнедой лошади. Люди останавливались и смотрели ему вслед. Стражник у ворот взял лошадь под уздцы и о чем-то спросил всадника. Тот ответил.

Стражник отпустил поводья и отшатнулся. Всадник медленно переехал мост и пустил лошадь шагом по прямой, как полет стрелы, дороге. Ратник, с которым он разговаривал, что-то сказал своему напарнику и опрометью бросился в башню стражи. У ворот, вокруг второго стражника, начал собираться народ…

Пока ведун седлал первую попавшуюся в конюшне лошадь, никто не сказал ему ни слова. Не пришлось даже ссылаться на жреца. Ратники и слуги бросали на него косые взгляды, но подойти не решались. Видно, лицо ведуна в это утро еще меньше, чем обычно, располагало окружающих к разговорам.

Пожалуй, он так и уехал бы из замка, не сказав ни слова, если бы не стражник у ворот. Неожиданно шагнув наперерез, он остановил лошадь ведуна. Ведун наградил смелого ратника тяжелым взглядом, но тот не смутился.

— Ты уж прости, господин ведун, что встреваю в твои дела, — в глазах стражника плескалось нешуточное беспокойство. — Но не встретил ли ты ночью снаружи молодого князя? А то он с вечера как вышел за ворота, так по сю пору и не вернулся.

Ведун молча смотрел сквозь стражника. Тот неловко отвел глаза.

— Ты уж не серчай, господин ведун, а только сердце не на месте. Ночью-то вон какой вой снаружи стоял. А князя молодого мы пускать не хотели, потому как не велено было, да разве ж ему перечить-то можно? Знаю, говорит, что делаю, и весь разговор. Я пока за воеводой сбегал, его уж и след простыл. Не удержал напарник-то… Так, может, виделись вы с ним? — стражник поднял глаза и с надеждой посмотрел а ведуна. Тот медленно сфокусировал взор на лице ратника и глухо выговорил:

— Нет больше молодого князя, — стражник, побелев как полотно, отшагнул назад. — И оборотня больше нет.

— Да неужто… — схватившись за грудь, одними губами прошептал стражник.

Ведун тронул поводья и выехал на мост. Только сейчас до него дошло, что слова, сказанные стражнику, можно было истолковать и так, и эдак. Ведун тряхнул головой — все равно, разберутся сами.

Стражник встретился взглядом с напарником. У того на лице сквозь недоверие проступал ужас. Он тоже все слышал.

— Стереги ворота! — бросил ему стражник и бегом бросился искать воеводу.

Через минуту во дворе появился Ильнар. В одной рубахе и портах, даже без сапог, но с мечом в руке, он, приближаясь быстрым шагом к воротам, на ходу знаками подзывал оказавшихся во дворе ратников.

— Ильнар!!! — раздавшийся с главной башни крик жреца застал воеводу врасплох в тот самый момент, когда он, уже открыв рот, собирался раздавать первые приказания. Воевода выдохнул заготовленный воздух и, обернувшись, задрал голову.

— Оставь его! — неожиданно властным голосом приказал жрец. — Пусть уходит!

Воевода простер руку к жрецу и снова набрал в грудь воздуху, но жрец опять его опередил.

— Воля князя! — выкрикнул он, поднимая ладонь.

Ильнар, скрипнув зубами, оглянулся через плечо. Ведун ехал шагом и был самое большее в трех десятках локтей от ворот. Он, наверняка, все слышал, но даже не обернулся. Сейчас ничего не стоило остановить его и вернуть назад. Воля князя…

Ильнар едва сдерживал кипящий в груди гнев, но что-то в голосе жреца подсказывало ему, что сейчас перечить не стоит. Опустив голову, чтобы не встречаться глазами с собравшимися вокруг ратниками и слугами, он быстрым шагом пошел обратно к стражевой башне.

Ведун слышал какие-то крики у себя за спиной, но смысла их не понимал. Едва он выехал за ворота, в глазах у него потемнело, а уши будто заткнули тугими тряпичными пробками. Расплата за насилие над собственной природой наступила в этот раз слишком быстро и была непривычно суровой. Всего несколько часов назад ведуну казалось, что он может свернуть горы, теперь все его силы уходили на то, чтобы держать спину прямо и не выпасть раньше времени из седла.

Сначала нужно было доехать до поворота дороги. То есть проехать почти версту на глазах у глядящих ему в спину людей. Ведун не чувствовал этих взглядов, но в том, что они были, не сомневался. Еще один шаг коня, еще один десяток локтей. Он был в седле уже целую вечность, поворот приближался слишком медленно. Но вот осталось совсем немного, всего ничего…

До поворота ведун не доехал. Почувствовал, что не сдюжит. Свернув с дороги, он направил коня в лес. И как только ему показалось, что он отъехал достаточно далеко от ворот, и с дороги его уже не видно, ведун отпустил поводья и, выпав из седла, в беспамятстве рухнул наземь…

Глава 27

Он очнулся далеко за полдень и, оглядевшись, по отсутствию каких бы то ни было посторонних следов понял, что его не искали. Или искали, да не нашли… Ведун кое-как сел, подвигал плечами, разгоняя кровь по занемевшим членам, и удивленно потряс головой. После схватки с оборотнем на него каждый раз накатывали слабость и дурнота. Он к этому привык. Но в это раз накатило уж больно резко и сильно! А если учесть, что никакой схватки, считай, и не было, то и вообще получалось не пойми что.

Его новый конь, запутавшись поводьями в кустарнике, стоял неподалеку. Ведун поднялся, покачиваясь, подошел к нему. Жеребец фыркнул и беспокойно переступил копытами. Ведун, успокаивая, похлопал его по шее, распутал поводья и, взяв лошадь под уздцы, медленно побрел лесом к повороту дороги.

К вечеру державшаяся весь день удушливая жара как будто бы спала. Легкий ветерок приятно холодил кожу. Слабость понемногу отпускала ведуна. Голова уже почти не кружилась, шум в ушах понемногу стихал. И все же, добравшись, наконец, до поворота, он решил дать себе отдых, чтобы тронуться в путь с первыми звездами. Стреножив лошадь, ведун пустил ее пастись на небольшую поляну чуть в стороне от дороги, а сам прилег под кустом.

Не прошло и получаса, как он услышал стук копыт и рывком сел. Сердце екнуло и быстро-быстро застучало в груди. С чего бы? — сам себе удивился ведун. Он незаметно подобрался к придорожным кустам и осторожно выглянул наружу.

Из-за поворота быстрой рысью вылетел серый жеребец. В седле, решительно сдвинув тонкие брови и глядя прямо перед собой на дорогу, сидела Илана. Одета она была по-походному: на поясе — небольшой, легкий меч, к луке села приторочены лук и простой дорожный мешок.

Поравнявшись с ведуном, девушка резко натянула поводья. Конь захрапел и чуть не встал на дыбы. «А ведь не могла она меня заметить…» — успел удивиться ведун. Илана между тем повернула голову и с первого раза безошибочно отыскала в переплетении ветвей его глаза. Ведун невольно вздрогнул. Теперь ему не оставалось ничего другого, как выйти навстречу княжне.

— Здравствуй, княжна, — голос прозвучал хрипло, ведун откашлялся. — Куда путь держишь?

Ведун старался держаться как ни в чем не бывало, будто и не было вовсе минувшей ночи. А в голове крутилось: как же жрец ее отпустил? Илана не удивилась и не испугалась. Соскользнув с седла, она шагнула к ведуну, прямо глядя ему в глаза.

— За тобой ехала.

— И зачем я тебе спонадобился? — равнодушно, пожалуй, даже чересчур равнодушно спросил ведун.

— Возьми меня с собой, — без долгих разговоров выложила свое желание княжна. Тут уж ведун удивился не на шутку. Такого поворота он никак не ожидал.

— Это с какой же стати?

— Я… вот… — девушка торопливо полезла в поясной кошель. Протянула ведуну на открытой ладони горстку тускло поблескивающего золота — колечки, цепочки, сережки… — Если надо, я заплачу!

Как завороженный глядя на золото, ведун медленно покачал головой.

— Я не взял бы тебя с собой и за все сокровища Тридолья.

— Почему?.. — рука с драгоценностями бессильно опустилась. Тоненькая цепочка, змейкой выскользнув из неплотно сжатого кулачка, зарылась в дорожную пыль.

— Да потому что некуда, княжна. Да и зачем тебе со мной?

— Отец не простит, — тихо проговорила Илана, опуская глаза. — И…

Она умолкла и еще ниже опустила голову.

— Инциус говорил…

— Я не буду жить в общине! — девушка упрямо тряхнула головой и посмотрела на ведуна. В глазах ее стояли слезы. — Я не смогу…

— Но дорога со мной — это дорога в никуда!

— Ну и пусть. Куда ты, туда и я.

Ведун собрал волю в кулак и твердо произнес:

— Там, «куда я», тебе делать нечего. Но… — он заколебался, а потом заговорил. Наверное, чуть быстрее, чем следовало бы: — Если хочешь, можешь ехать со мной до ближайшего города. Есть у меня там знакомые, хорошие люди. Поживешь пока у них. А там, глядишь и князь поостынет, да и ты одумаешься…

— Он не остынет… — в голосе княжны прозвучала такая смертная тоска, что у ведуна по спине прошел холодок. — И я не одумаюсь. Ты не знаешь, каково это… Каково это — чувствовать, что что-то меняется, безвозвратно меняется в мире, в тебе самой. И что ты ничего не можешь с этим поделать. А потом очнуться в темном лесу и понять, вспомнить… — Княжна закрыла глаза, по ее щеке скатилась слезинка. — Сама не понимаю, как я до сих пор не сошла с ума от всего этого! Зачем ты оставил мне жизнь, ведун? Зачем? Ты сам не понимаешь, что наделал…

Ведуна будто в спину подтолкнули. Он шагнул к княжне и, не успев понять, что делает, взял ее за руку. Девушка вздрогнула, испуганно распахнула глаза, но руку не отняла. Ведун, медленно, точно во сне шевеля пальцами, закатал ее рукав. Потом сделал то же самое на своей руке. Сложил вместе два предплечья — свое и ее.

В округлившихся глазах княжны ледяным пламенем полыхнул ужас. Треугольный след, свежий ожог на ее белой коже чуть повыше запястья. И точно такой же, только поблекший, потемневший от времени, на смуглой, обветренной коже ведуна…

— Ты? — Илана вырвала руку и отшатнулась. — Ты…

— Я понимаю… — проговорил ведун, глядя в сторону. — Понимаю, что ты чувствуешь… Я был на твоем месте.

Он стоял неподвижно и ждал, старательно глядя в одну точку. Но так и не дождался ни звука шагов, ни стука копыт…

— Ну и пусть! — звонкий голосок княжны заставил его вздрогнуть. Ведун быстро повернул голову. Слезы в глазах Иланы высохли, она смотрела прямо и спокойно. — Так даже лучше. Я стану такой же, как ты!

Ведун медленно провел рукой по лицу. Он понимал, что это не сон, но и явью это быть не могло!

— Нет, княжна. Среди Детей Волка нет и не было женщин.

— Значит, я буду первой, — княжна быстро подсказала простой выход.

Спор не клеился. Ведун ни за что на свете не сказал бы того, что ему больше всего на свете хотелось сейчас сказать. А то, что сказать было нужно, отказывались произносить одеревеневшие губы.

— Хорошо, — выговорил он наконец, — не будем устраивать споры на ночь глядя. Если уж твердо решила не возвращаться в замок, поедем в город. Там и решим, что делать дальше. А это спрячь, — он кивнул на все еще зажатое в кулачке княжны золото. — Еще пригодится.

Оживившаяся княжна с облегчением кивнула и послушно сунула украшения обратно в кошель.

— А как ты ушла из замка? — поинтересовался ведун, седлая свою лошадь.

— Сбежала, — просто призналась княжна. — Там сейчас… — она осеклась, отвернулась и, вцепившись в гриву своего коня, прижалась лбом к его шее. — Не до меня им…

Ведун, сообразив, что зря завел этот разговор, осторожно тронул ее за плечо.

— Садись, сейчас поедем.

Девушка кивнула и легко взлетела в седло.

— Ведун, а до города далеко? Я не была там никогда. Мы всю ночь будем ехать?

— Если поторопимся, успеем за полночи. Но смысла нет — все равно до рассвета в город нас никто не пустит, — ответил ведун, затягивая подпругу. И, помедлив, добавил: — Когда-то меня звали Егором.

— Егор, — задумчиво повторила княжна. — Скажи, Егор… — девушка заколебалась. — Влад… Я знаю, что это не я. Я теперь помню…

Илана передернула плечами, ведун глянул на нее с сочувствием.

— Как это случилось? — в голосе Иланы ведун услышал сдерживаемые слезы. — Где ты его нашел?

Ведун почувствовал, что второй вопрос был для княжны самым важным. Где. Сказать правду — по дороге на запад?

— Волколак, — коротко ответил ведун. — Совсем здешняя нежить озверела…

Илана молча склонила голову. Ведун заметил краем глаза, как на седло упала прозрачная слезинка. Ведун почувствовал, как сжимается у него сердце, и раздраженно тряхнул головой, отгоняя наваждение. Расчувствовался! Кому рассказать — засмеют…

— А почему ты меня не убил?

— Не успел, — буркнул ведун, поднимаясь в седло, и увидев, как мгновенно заледенело лицо княжны, быстро добавил: — Пошутил я. Ты уж прости, княжна, вырывается у меня порой. Не очень-то я привычен к женскому обществу…

Девушка подумала немного, и несмело улыбнулась, давая понять, что извинение принято. Ведун облегченно перевел дух. Поколебавшись немного, он тронул поводья и направил своего коня обратно к замку.

— Эй… — удивленно позвала княжна.

Ведун, не скрываясь, выехал за поворот и остановился. Рядом со стеной замка поднимался в безоблачное небо прямой как стрела столб белого дыма. Возносящий Огонь догорал. К закату он должен был погаснуть совсем. Ведун медленно вздохнул. Белый, прямой дым — хороший знак. Чистая душа покинула мир смертных.

Приглядевшись, ведун различил одинокую фигурку на самой высокой башне замка. При низком солнце за спиной ему не составило большого труда разглядеть, кто это такой. Фигурка подняла руку. Ведун, не раздумывая, махнул рукой в ответ. Потом развернул лошадь, пришпорив, направил ее к ожидавшей поодаль княжне.

Жрец медленно опустил руку.

— Удачи тебе, ведун, — еле слышно произнес он. — Я сделал все, что мог. Теперь дело за тобой…

Остывшее за долгий летний день с белого каления до тусклого багрово-алого накала солнце медленно клонилось к далекому горизонту.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Реклама на сайте