«Тьма над Гильдией»

Ольга Голотвина Тьма над Гильдией

Посвящается Диане Лебедевой, поддержавшей меня в трудную минуту

Пролог (296 год Железных Времен)

Бродячие поэты, воспевая ночную гавань Аргосмира, любили сравнивать морскую гладь с полуночным лугом, на который опустились переночевать огромные птицы — чтобы наутро взмахнуть белыми крыльями и вновь отправиться в путь…

Может, порой вид гавани и вызывал такие романтические мысли. Но не в эту ночь.

Не в эту страшную ночь.

Черная, тяжелая, неподвижная вода походила на смолу, а корабли — в лунном свете на ее мертвой поверхности — на беспомощных насекомых, угодивших в смертельную ловушку. Очертания их казались изломанными. Казалось, что если забелеют на реях треугольники парусов, если загремят в клюзах цепи, поднимая якоря, — все равно не сорваться морским странникам с недоброго рейда, не растаять во мраке.

Луна глядела с неба с жадным страхом, словно зевака, глазеющий на казнь.

Под этим желтым цепким взглядом вахтенный матрос с «Жемчужной чайки» чувствовал себя неуютно. Хоть бы ее облака закрыли, эту глазастую дуру!

Вахтенный не был ни трусом, ни суеверным человеком — ну, не более суеверным, чем прочие моряки. Так почему же так погано было у него на сердце? Хоть прыгай за борт — и саженками к берегу! С чего бы это? Вино в трактире было скверное или кабаний окорок несвежий? Или… Или муторно из-за того сказителя?

Может, не стоило его бить? Может, он попросту придурок… или не знал, перед кем завел легенду о Земле Поющих Водопадов?

Ну и что? Должен был знать! Правильно они с парнями его отметелили! Небось во дворце, перед королем, не начал бы сказ о том, как был убит королевский прадед — в чужой постели ревнивым мужем! Припомнил бы другую историю, чтоб государь доволен остался! А морякам можно в душу плевать, да? Можно напоминать о проклятии Морского Старца?

Вахтенный страдальчески сморщился: башка раскалывается! Сволочь-трактирщик, похоже, разбавил вино «водичкой из-под кочки» или другой крепкой гадостью. А в душе все ворочаются слова сказителя, словно прибрежную гальку морем перекатывает.

Бредятина такая! Холодный огонь — а до костей прожигает, да еще воды не боится. Такое только в сказках и бывает! В глупых сказках, которыми лишь детишек стращать! А моряки — народ бывалый, их байками не запугаешь.

Не запугаешь? А за что тогда они били сказителя?

А за дело били! Не хрен перед дальним походом болтать про древние проклятья!

Холодный огонь… Это какая ж падла такую сказку выдумала?!

А хоть бы оно и не придумано! Хоть бы и впрямь Морской Старец прогневался на Ульгира и его невесту — так то ж в стародавние времена было! При чем тут «Жемчужная чайка», которая еще с якоря не снималась? А когда снимется — на борту будет жрец. Боги — они посильнее короля, даже подводного!

Тут мысли моряка тревожно зарыскали, как идущее против ветра судно. Если год за годом вверяешь жизнь морю, лучше быть почтительнее с тем, кто правит глубинами.

Небрежно насвистывая, вахтенный со скучающим видом направился к борту. Вроде бы ему захотелось поглазеть на спящую гавань. Вроде он совсем и не собирался, бросив в воду монетку, шепотом попросить защиты у Морского Старца…

Но взгляд, брошенный вниз, заставил моряка онеметь.

По черному борту поднималось лиловое свечение. Ровное, чуть мерцающее, оно распространялось быстро, как огонь. Свечение было беззвучным и даже красивым, но матрос не оценил этой красоты. Страх оледенил сердце, сигнальным колоколом откликнулся в мозгу: смертельная опасность!

Вахтенный с усилием вдохнул воздух — и закричал, поднимая тревогу.

А мертвенный лиловый свет все выше бежал по борту корабля… переплеснулся на палубу, потек по бушприту, взметнулся на мачты…

Послышались крики. По палубе заметались фигуры — черные на лиловом. Но вахтенный уже не замечал ничего вокруг. Остекленевшие от ужаса глаза видели одно: замерцавшие лиловым сапоги, штанины, подол рубахи…

А потом грянула боль — стиснула, обняла, как страстная любовница. Мир заполыхал жутким лиловым пламенем.

Отчаяние бросило гибнущего человека вперед. Руки вцепились в планшир, тело перевалилось через борт. Даже в это страшное мгновение матрос изумился тому, как хрустнуло под пальцами дерево, — словно он оперся о трухлявый пень.

Волны приняли моряка, укрыли на миг с головой — и вытолкнули на поверхность. Соленая вода удесятерила боль, сделала ее ослепительной. Бедняга не понимал, плывет он или неподвижно висит в разъедающем тело и душу густом киселе. На самом деле он греб обожженными руками, греб тупо и размеренно.

Волна ударила его, развернула лицом к кораблю. То, что он увидел, стало вершиной кошмара. Корабль съежился, словно ноздреватый весенний сугроб, и развалился, превратился в кашу из обломков, над которыми реяло лиловое мерцание.

Совсем близко ударило по воде весло. Моряк не услышал этого, в его теле жили только руки.

Рядом качнулся борт лодки. Кто-то схватил моряка за плечи, поволок наверх. Мир кружился, в кружение вплетались обрывки неясных голосов — и боль, боль, боль…

— Глянь, кровищи-то… А ну, возьми мористее! Может, еще кого подберем!

— Ой, дядя, давай к берегу! Слыхал, что говорят о проклятии Морского Старца?

— Вякни еще, сопляк, самого за борт швырну! Рыбаки сроду никого без помощи не бросали!

Для измученного матроса эти речи были, словно чужеземный говор. Он и не пытался уловить в них смысл. Лежал на дне лодки, испачканном сочившейся кровью, глядел вверх и скулил от тягучего страдания.

И не понимал, какой он счастливчик.

Потому что выжил. Спасся.

Единственный из четырнадцати человек, что были в ту ночь на борту злосчастной «Жемчужной чайки».

1

Мир струился.

Мир был зыбким, неуловимым, нереальным. Полупрозрачные скалы наплывали на дрожащие барханы, смешивались, двоились, растекались темными струями по золоту песков. Она шевелилась, жила, эта невероятная смесь пустыни и гор.

И этот сумасшедший мираж не был беззвучным, о нет! Гул, подобный морскому прибою, со всех сторон обрушивался на смуглую черноволосую девочку лет пятнадцати, которая словно купалась в рокочущем мареве, распахнув глаза, жадно глядя вокруг, вся во власти исковерканного, но странно притягательного мира.

Вон та скала, похожая на верблюда, — далеко она или близко? Вон тот клочок облака — плывет он над пустыней или над горным ущельем? А ее собственные руки, поднятые к глазам, — они реальны? Или она сама — чье-то безумное видение?

Но девочка недолго предавалась сумасбродным размышлениям. Из марева вынырнула полупрозрачная фигура, словно воздух сгустился, принял очертания человека… и вдруг резко, в одно мгновение рядом очутился подросток — тощий, белобрысый, растрепанный. На нем, как и на девочке, были холщовые штаны и серая рубаха; за плечами, как и у нее, висел дорожный мешок. Но у девочки на поясе красовался короткий меч в кожаных ножнах, а парнишка был безоружен. Его шею охватывала бурая полоса с металлической бляхой. Ошейник раба.

Впрочем, в глазах отнюдь не было рабской угодливости. Выражение его лица легко читалось как «сейчас-пришибу-эту-дуру-на-месте!».

— Нитха! — свирепым шепотом воззвал он. — Опять застряла?! Развлекаешься, да?

— Иду, — так же тихо откликнулась девочка, нагибаясь за лежащим у ног арбалетом. — А почему шепотом, Дайру?

— Дракон, зараза, никак не уберется. Осторожно, в скалу не вляпайся!

Предупреждение было не лишним: стоило девочке сделать два-три шага, как отвесные скалы придвинулись, тяжело нависли над путниками. Пустыня же уплыла назад, сделалась прозрачной, растаяла.

— Я уж думал — тебя Твари схряпали, — продолжал злиться парнишка.

— Да я на чуточку и остановилась!

— «На чуточку…» Ищу тебя, ищу! И Нургидан вконец озверел.

— Не похоже, — бормотнула Нитха, кивком указав вперед.

В тени выщербленного утеса стоял юноша лет семнадцати. Темноволосый, стройный, с мечом у пояса. Озверевшим он не выглядел. Запрокинув голову, он провожал взглядом огромного буро-зеленого дракона, который широкими кругами поднимался к серому небу.

Короткими перебежками, держась в тени скал, Нитха и ее белобрысый приятель перебрались к Нургидану. Тот обернулся:

— Каков красавец, а? Жаль, высоко летит, не достать.

И вновь перевел взгляд на дракона. В зеленых глазах юноши не было и тени страха. Это был взор хищника, который досадует, что не может сомкнуть клыки на горле жертвы.

— Эй-эй, — встрепенулся Дайру. — Ты куда уставился? Опять на подвиги потянуло, геройская твоя морда? Учитель говорил про чешуйку дракона, а не про его башку.

— И про чешуйку-то он пошутил, — вставила девочка.

— А мне плевать, что пошутил, — негромко сказал белобрысый Дайру. — Я, может, шутки начисто перестал понимать!

— Правильно! — поддержал Нургидан. — Надо ловить учителя на слове, а то он нас еще три года под крылышком продержит. А мы в Подгорном Мире уже все знаем!

И хозяйским взором окинул ущелье — до темной дымки вдали.

Напарники с молчаливым неодобрением уставились на зарвавшегося приятеля. Он, видите ли, в Подгорном Мире все знает! Это ж надо такое ляпнуть!

Пять веков прошло с тех пор, как неосторожное колдовство кучки отщепенцев-магов смешало несколько миров, смяло в ком из прозрачных движущихся складок. Складка-море течет рядом со складкой-лесом, степь наплывает на развалины древнего города… Шагнешь в сторону — очутишься за тридевять земель…

Под взглядами друзей Нургидан отвернулся и начал независимо насвистывать.

— Он скоро карту Подгорного Мира составит! — съехидничала Нитха. — У нас в Наррабане говорят: «Думает верблюд, что это он ведет караван!»

— Знаток! — припечатал Дайру.

— Будем трепаться или пойдем искать логово? — поинтересовался Нургидан.

При слове «логово» ребятишек словно холодным ветром обдало.

То, что в замыслах представало увлекательным и несложным, вдруг обернулось к юным Подгорным Охотникам беспощадной, клыкастой, смрадной пастью.

— Раз этот красавчик здесь круги нарезает — стало быть, рядом лежбище, — заговорил наконец Дайру. — На тебя вся надежда, Нургидан. На твое чутье.

Зеленоглазый Нургидан приосанился:

— Там чутья особого не нужно, от этих берлог такой вонищей несет! Пошли пока вдоль ущелья, а там видно будет.

И двинулся первым — легкой, упругой походкой. Напарники поспешили за ним.

— Слушай, Дайру, — на ходу спросила девочка, — а тебе-то зачем так нужен этот браслет? Ну, мы с Нургиданом рвемся в Гильдию, все из себя такие взрослые и умные. А ты? Из-под крыла учителя — да в лапы к хозяину!

Дайру вспыхнул, хотел огрызнуться, но взглянул в серьезное, сочувственное личико девочки — и понял, что эта маленькая язва говорит сейчас без тени насмешки.

— Мне долго в учениках торчать опасно. Вдруг хозяин заберет меня от Шенги…

— Но ведь Шенги ему платит!

Мальчик горько усмехнулся. Ситуация и впрямь была необычной: наставник платил за то, чтобы иметь право учить.

— Ты же знаешь их обоих, — хмыкнул он. — И Бавидага, и сыночка его. Что им завтра в голову взбредет?

Нитха угрюмо глядела себе под ноги: ей больно было это слышать.

— Получу браслет Гильдии — ошейник с меня никто не снимет, — ровно продолжал подросток. — Буду таскать добычу для Бавидага. Но для меня все равно важно войти в Гильдию. Самому себе доказать, что чего-то стою… сверх рыночной цены!

— Тихо! — врезался в его откровения яростный шепот Нургидана. — Рядом уже!..

* * *

Над тесной угрюмой расселиной сводом сомкнулись толстые сучья: дерево давным-давно рухнуло на каменные «стены».

По древесному остову, припадая к мертвой коре, скользило гибкое хищное тело. Круглые желто-зеленые глаза жадно смотрели вниз — на усыпанное обломками костей дно расселины, по которому брели три неизвестных мелких существа.

Старая, матерая тварь не первый год жила на «куполе» драконьего логова, кормилась остававшимися от «хозяина» объедками, а когда он надолго улетал, охотилась на местное зверье. Сейчас подвернулась подходящая добыча: ни брони, ни клыков, ни когтей…

Внизу трое подростков, вздрагивая от хруста под ногами, негромко переговаривались:

— А как мы ее найдем, чешуйку-то? Там же темно!

— Не вздумай зажечь огонь! Сухой лишайник плетьми свисает… как полыхнет!

— Ребята, мне страшно, — тоненько пожаловалась девочка. — Будто кто-то меня жесткой лапой трогает.

Ее напарники без улыбки переглянулись. Они знали: у Нитхи обостренное чутье на опасность.

— Ясное дело, — хмуро кивнул Нургидан. — Надо пошустрее крутиться, пока этот, с жесткой лапой, не прилетел.

— А уж учитель-то нам устроит… — тоскливо отозвался Дайру, который самым серьезным источником неприятностей явно считал не дракона. — Ладно, ищем. Нургидан, постой у входа, повысматривай крылатого…

В другое время Нургидан вряд ли позволил бы собой командовать. Но сейчас его острое чутье было оглушено застарелым смрадом, царящим в драконьем логове. Лезть в эту вонючую мглу, перебирать кости, некогда извергнутые драконом, искать на ощупь чешуйку, которая неизвестно как выглядит: никто из учеников Шенги не видел дракона вблизи… Оно и понятно, раз живы еще.

На миг по позвоночнику скользнул холодок, но юноша повел плечом, дерзко усмехнулся и шагнул в полосу света.

Что-то сильно толкнуло его сверху — повалило, ринувшись с ветвей. Он не успел выхватить меч, но, падая, вскинул перед собой руки, вцепился в мягкий желто-бурый мех и с напряжением остановил перед своим лицом пасть убийцы. Желтые клыки лязгнули у горла. Зловоние из глотки твари смешалось с напряженным дыханием человека. Неистовая жажда убийства, затянутая в пятнистую шкуру, прижала юношу к камням.

На шум схватки выбежали друзья Нургидана.

— Каомра! — в ужасе выдохнула Нитха. — «Смерть-кошка»!

Она не походила на кошку, эта тварь с мордой гиены и телом гигантской куницы, что извивалась сейчас у входа в драконье логово, норовя добраться до горла Нургидана.

Нитха вскинула арбалет.

— Не стреляй! — крикнул Дайру.

Но девочка уже сообразила, что стрелять нельзя. И еще она поняла: на камнях барахтаются уже не человек и зверь.

Два зверя!

На миг свирепый клубок распался. Друг против друга замерли два хищника. Гибкая куцехвостая каомра с выбегающими из пасти кривыми клыками — и громадный волк, мощный, поджарый, широкогрудый, бесстрашно скалящийся на свою противницу.

Мгновение молчаливого противостояния — и вновь яростная схватка!

Она закончилась быстро. Рычащий и визжащий ком вновь распался — и каомра, изрядно потрепанная, пустилась наутек. Она прихрамывала, но двигалась шустро.

Победитель-волк скачками понесся следом.

— Нургидан, стой! Вернись! — заорал ему вслед Дайру.

Нитха молча хлопнула мальчика по плечу. Дайру обернулся — и окаменел…

Да, дракон умеет пикировать на добычу, взметая вокруг вихри и издавая устрашающий рев. Но может бесшумно спланировать на мягких кожистых крыльях — ни былинки не стронет, ни листочка не потревожит.

Хозяин логова сидел на краю древесного «свода» и, склонив огромную плоскую голову, с интересом разглядывал перетрусивших гостей. В круглых янтарных глазах не было ни гнева, ни ярости: кто же гневается на внезапно подвернувшийся обед?

Ребятишки шагнули друг к другу, сразу перестав быть взрослыми, умными и отважными. Нитха держала наготове арбалет, понимая, что помочь он может не больше, чем простая палка. Куда стрелять? В глаз? Мозг стрела не заденет, а вряд ли дракон с одним глазом будет к ним снисходительнее, чем дракон с двумя глазами.

Могучий ящер завозился на своем «насесте», поудобнее свесив длинный чешуйчатый хвост. Дерево колыхнулось под весом чудовища, накренилось, и дракон мягко съехал на дно ущелья. Теперь грозная голова была совсем близко от добычи. Янтарные глаза скользнули по закаменевшим человеческим детенышам: ну, кого первого жрать будем?

Из-за плеча Дайру метнулась серая молния: волк бесстрашно прыгнул, целясь клыками в горло дракона.

Самый грозный хищник Подгорного Мира даже не соизволил открыть пасть. Лишь мотнул гибкой сильной шеей — и удар массивной головы отшвырнул вытянувшегося в прыжке волка. Так умелый воин щитом отбивает летящий дротик.

Волк отлетел к склону ущелья, ударился о скалу. На миг Нитха отчаянно скосила глаза и увидела растянувшегося на камнях темноволосого подростка.

Оглушен? Мертв?

И тут девочка забыла даже о друге, потому что ее беззвучно окликнула смерть.

Пасть распахнулась. Она была бездонной и жаркой, с решеткой из клыков и длинным раздвоенным языком. Она завораживала, эта пасть, она притягивала взор, она выпивала жизнь, она… она…

Между беспомощными детьми и чудовищем взметнулся коричневый плащ. Невысокий коренастый человек, одним толчком отшвырнув обоих подростков, встал перед разверстой пастью ящера. Короткий взмах руки — и голову дракона окутало облако желто-бурой пыли.

Эффект оказался потрясающим. Раздался вой, превратившийся в тонкий визг, — неужели жуткая драконья глотка могла издавать такие жалкие, беспомощные звуки? Могучий хищник растянулся на дне ущелья, забил хвостом — от замшелых валунов осколки полетели! — и начал тереть нос передними лапами. Точь-в-точь щенок, сунувшийся понюхать ежика.

— Уходим! — загремел властный голос. — Быстро! Нургидану помогите, обормоты!

* * *

— Ну и кто из вас, мерзавцев, окажется самым нахальным и осмелится объяснить мне, за каким-растаким демоном вас понесло в драконье логово?

«Самым нахальным мерзавцем» оказался Нургидан. Опустив глаза, он мрачно пробубнил:

— Мы чешуйку искали. Драконью.

— Ага. Чешуйку. — Шенги Совиная Лапа, знаменитый Подгорный Охотник, изо всех сил старался держаться спокойно. — И что ж вы в логово полезли? Изловили бы дракона за хвост да надрали мешок чешуи, герои сопливые!

Нургидан молчал, дерзко отвернувшись.

Учитель взял его за плечо, развернул к себе.

Подросток скосил глаза на лежащую на своем плече руку: длинные, жесткие черные пальцы с шишковатыми неровными суставами; мелкий сетчатый рисунок на коже, похожий на змеиную чешую; изогнутые грозные когти с сизым металлическим отливом.

Несмотря на невеселую ситуацию, Нургидан подавил вздох зависти. Он не считал уродливой лапу, заменявшую Шенги правую руку: великолепное, мощное оружие, которое всегда со своим хозяином! Мальчик отдал бы год жизни за такую лапищу! Но учителю она досталась после стычки с древним демоном, вряд ли Нургидану когда-нибудь так повезет.

Эти мысли тут же вылетели из головы, потому что Шенги снова заговорил — с мягкостью, от которой ученики поежились:

— Кстати, просветите меня, глупого: а на кой она вам, чешуя эта самая?

— Ты же сам сказал! — пискнула Нитха, которая не хотела, чтобы Нургидан отдувался за всех троих. — Ты же говорил, что раньше уж мы драконью чешуйку добудем, чем ты нас, таких зеленых, к гильдейскому испытанию допустишь!

— Я так говорил? — удивился учитель. — М-да, вроде говорил… Так вам бы, паршивцам, не спеша найти заброшенное логово, хозяин которого давно издох! Вы что, головастики бесхвостые, не знаете, что на дракона и десятку воинов идти глупо?

Обычно во время разносов Дайру невидимкой держался за спинами друзей. Но на сей раз верх взяла тяга к точности:

— Учитель, а почему в силуранских балладах поется, что Керутан Разбитый Щит один на один победил дракона?

— Вот как? — Голос Шенги заструился ядом. — Оказывается, великий силуранский герой три года под чужим именем жил у меня в учениках?! Сам Керутан! Какая честь для меня!

— Учитель, — поспешил Дайру перевести разговор, — а что ты кинул дракону в морду? Семена силуранского гадючника? Ведьмин спорыш?

— А вот и нет! — оживилась Нитха. — Это табак, вот! У нас в Наррабане мужчины растирают его в пыль и вдыхают. Или сжигают и глотают дым.

— Зачем? — изумился Дайру.

— Для удовольствия. У нас говорят: «Пять наслаждений есть для мужчины: конь, клинок, вино, табак и женщина…»

— Именно в таком порядке? — хмыкнул Дайру.

— Ненормальные! — убежденно высказался Нургидан. — Я всегда говорил: у вас в Наррабане все ненормальные!

— Молчать, — тихо сказал учитель. Спор оборвался, словно его мечом обрубили. — Ладно! Понадобилась вам эта чешуйка. Очень, очень хорошо. И как вы ее добывали? Ты, краса и гордость Наррабана, опять застряла между складками! Любовалась! Наслаждалась! И нечего тут виновато сопеть… А ты, волчья морда, оборотень блохастый, с какой стати на дракона прыгнул? Хотел предложить ему Поединок Чести? Сравни его клыки — и свои клычишки! Не сверкай на меня глазами, не сверкай, мы с драконом тебя не боимся!.. А главное — слышите, вы, искатели приключений на свою задницу? — чешуйку вы так и не нашли! Прогулялись на потеху окрестным тварям…

И тут к разгневанному учителю шагнул Дайру. Без единого слова протянул руку.

На ладони лежала большая роговая пластинка — мутно-зеленая, полупрозрачная, потрескавшаяся по краям.

Шенги замолчал посреди фразы. Медленно протянул левую руку — но не дотронулся до чешуйки, оставил ее на ладошке ученика.

— Не забыл, — потрясенно шепнул Шенги. — Даже перед драконьей пастью не обронил… Да что вы за команда такая! — закричал он вдруг. — Все у вас делается не по-людски, через неуказанное место — а ведь получается! Получается, забери вас Серая Старуха! — Охотник успокоился и с новым интересом оглядел приободрившихся ребятишек. — Может, и впрямь я вас слишком долго кормлю из пригоршни. Пора, пора вас к Лаурушу на испытание… Ох, мама моя родная, боги мои безымянные! Это какой же подарочек я делаю собственной Гильдии!

2

— Когда Безликие творили гурлианцев, они были не в духе. Вот и вышло невесть что, сборище негодяев, мерзавцев и трусов! Уж мы с королем Лаограном вас били, били…

Призрак гордо сложил руки на груди и завис над самым полом. На перечеркнутом шрамом лице с вислыми усами был написан хмурый вызов.

Нургидан, развалившийся на скамье, даже не глянул в сторону привидения. Подобные речи он слышал три года — изо дня в день. Сначала негодовал, гневался, потом привык. Верно говорит Дайру: глупо злиться на того, кого убили два с половиной века назад.

Но по привычке все же лениво огрызнулся:

— Твой Лаогран давно помер. И Гурлиан, между прочим, вы с ним так и не завоевали. Так что насчет трусов язык-то придержи.

В ответ раздалось разъяренное шипение. На миг повернув голову, Нургидан убедился, что его собеседник не только шипит, но и вид принял змеиный. Здоровенный такой удав, грозно поднявшийся на хвосте.

«Ладно, пусть шипит! Что ему, бедняге, и осталось-то?»

Некоторым людям не везет в жизни. А десятнику по прозвищу Старый Вояка не повезло в смерти. В военной неразберихе случилось так, что тело грайанского захватчика осталось без честного погребального костра. Не смогла душа попасть в Бездну, не очистилась для будущего рождения. И третье столетие неуспокоенный дух мается возле места своей гибели — у развалин башни — и клянет бывших врагов.

Раньше-то брань слушать было некому: жители Издагмира обходили развалины стороной. Так из-за призрака это место и прозвали — Грайанская башня.

Три года назад Шенги решил обосноваться в Издагмире. И прикинул, что развалины еще очень даже ничего. Подлатать немного — и выйдет сносное жилье, причем наверняка дешево купить можно. А призрак… а что — призрак? Авось уживемся!

Старый Вояка был в ярости: гурлианцы вторглись в его владения! Но Шенги не обращал внимания на выходки вздорного «соседа». А уж когда Охотник обзавелся учениками… о-о, тогда несчастный призрак понял, что больше ему в башне не хозяйничать! Ну, как тут останешься загадочным и жутким, если твои стоны и вопли сразу подхватывают три нахальных голосишка! Передразнивают, паршивцы! Насмехаются!

Что делать бедному призраку? Бежать прочь, оставив стены, ставшие за века родными? Пугать по ночам на пустыре поздних прохожих? Ну нет, не дождутся проклятые гурлианцы!

По гигантской змее прошла рябь — и вот уже на месте удава стоит невысокий круглолицый человек с чудовищной лапой вместо правой руки.

Удивленный тем, что шипение прекратилось, Нургидан обернулся — и вскочил со скамьи, словно его подняли пинком.

— Учитель, я… я…

— Что это ты тут лоботрясничаешь? Очень, очень интересно… — начал призрак голосом Шенги — но не выдержал тона, расхохотался грубо и отрывисто.

— Зараза грайанская! — завопил Нургидан, покраснев и сжав кулаки. — Гад дохлый!

Призрак торжествовал: наконец-то удалось вывести из себя дерзкого сопляка!

— Что тут за балаган? — донеслось от двери. — Очень, очень интересно.

На пороге стоял Шенги.

Старый Вояка тут же прекратил ржать и принял свой обычный облик. Вислоусая физиономия выражала глубочайшее почтение.

— Опять фокусы, десятник? — поинтересовался Шенги, вешая плащ на гвоздь у двери.

— Нет, господин мой! — преданно отчеканил Старый Вояка. — Никаких фокусов, господин мой!

Злость отпустила Нургидана. Мальчишка фыркнул.

Учитель покосился на него:

— А чья сегодня очередь готовить обед?

— Э-э… вроде моя.

— И чем мы сегодня будем наслаждаться?

— Похлебкой. Чечевичной. С телятиной.

— Так почему ты до сих пор не на кухне?

— Я уже там! — с фальшивым энтузиазмом отозвался Нургидан, который терпеть не мог возиться со стряпней.

Но все же, спускаясь с крыльца и бредя к пристройке-кухне, мальчишка злорадно ухмылялся. Ну и вытянулся Старый Вояка — как перед командиром! А ведь еще недавно призрак ненавидел Шенги больше, чем прочих обитателей башни.

Нургидан знал, отчего покойный грайанец растерял нахальство.

В начале лета капризы Подгорного Мира забросили Шенги и его учеников в чужие земли. Там судьба свела их со знатным грайанцем, Хранителем крепости Найлигрим. Пережили вместе много приключений, довелось и спасать друг друга. А на прощание высокородный господин стал прикидывать, что подарить на память новым друзьям…

Конечно, эта идея пришла в голову Дайру. Умен белобрысый, умен! Рассказал Хранителю о призраке грайанского десятника, который отравляет жизнь соседям. И намекнул: пусть, мол, господин выдаст пергамент… ну, что Шенги является сотником грайанской армии. По правде-то служить он не будет и жалования не потребует. Вообще никто этот пергамент не увидит, кроме вредного привидения, которое умеет читать.

И теперь драгоценный пергамент, оправленный в деревянную рамку, висит на втором ярусе башни. Шенги понемногу собирает библиотеку, гостей туда не водит. А призрак там часто шастает — и явно прочел все, что надо, потому как проникся к Шенги почтением необыкновенным. Небось и сейчас в струнку тянется!

* * *

Призрак грайанского десятника и в самом деле вытянулся в струнку и ел глазами начальство. А Шенги неторопливо отдавал распоряжения:

— Мы отправляемся в путь завтра. Остаешься в доме за хозяина.

— Слушаюсь, господин мой!

Шенги, словно уже прощаясь, обвел взглядом большую комнату со сводчатым потолком: очаг с кованой решеткой, длинный стол, широкие скамьи, тростниковые циновки на полу, бегущую на второй ярус крутую лестницу, вырубленную в стене… Это был первый собственный дом в жизни бродяги Охотника, и Шенги его любил.

— Если явятся воры — твои действия? — вопросил он командирским тоном.

Вместо ответа призрак обернулся жуткой тварью, рыжей с черными полосами. Тварь походила на кошку, но грозные клыки и мощные когтистые лапы убивали мысль о милой домашней мурлыке.

— Лихо! — оценил Шенги. — Сам придумал или впрямь где-нибудь такое водится?

— В Наррабане, — ответил зверь знакомым голосом. — Называется — тигр. Я там в молодости наемником был, в Наррабане-то… насмотрелся.

— Очень, очень впечатляет! — одобрил хозяин дома. — А ну, взрычи!

Багровая пасть распахнулась. Грайанскую башню сотрясло громовое рычание.

В этот самый миг дверь без стука отворилась. На пороге стоял юнец лет восемнадцати, смазливый и расфранченный. В руках он держал букет ярких цветов.

Увидев прямо перед собой чудище и услышав грозный рык, гость в ужасе попятился, оступился и кубарем полетел с крыльца. Сразу вскочил на ноги (одежда в беспорядке, золотистые волосы всклокочены, букет имеет плачевный вид) и бросился к воротам.

Шенги через плечо глянул без всякого сочувствия на паническое отступление гостя и, вновь обернувшись к Старому Вояке, кивнул:

— Вот-вот, молодец, так и действуй!

* * *

Прихрамывая, молодой человек вывалился за ворота — и столкнулся с Дайру, который как раз подходил к дому.

— Хозя-аин! — потрясенно и сочувственно взвыл Дайру. — Молодой господин! Да как же так… Да кто ж тебя… Изволь повернуться, я сзади пыль отряхну!

Оказавшись за спиной пострадавшего щеголя, Дайру скинул с лица подобострастное выражение. Отряхивая с малинового камзола пыль, он с трудом сдерживал желание наподдать юнцу посильнее.

Дайру всей душой ненавидел двух человек: своего хозяина и его сына, вот этого хлыща. Пожалуй, молодого господина ненавидел даже крепче: когда-то жестокий, вздорный подросток постоянными издевательствами толкнул Дайру на побег.

До чего зло пошутила судьба! Помогла бежать, хранила в пути до Издагмира, подарила счастье стать учеником знаменитого Подгорного Охотника. А потом взяла и столкнула лицом к лицу с хозяином, который переехал жить в Издагмир — другого места на свете не нашлось! Спасибо учителю, уломал господина, деньги три года платит. А не то — страшно подумать, как разделались бы оба хозяина, старый и молодой, с беглым рабом!

— Во-от, так, хорошо, теперь камзольчик почище выглядит, а все ж не мешало бы пойти домой и переодеться. А что это господин изволит в руках держать?

Витудаг Ранний Путь глянул на останки некогда роскошного букета.

— Цветы! Наррабанские! — гневно-рыдающим тоном поведал он. — Из оранжереи Хранителя города! А у вас тут чудовища всякие!

— Чудовища? У нас?! А-а, наверное, призрак шалит! А господин плюнул бы ему в морду да и шел бы себе дальше. Грайанский десятник — он безобидный.

С одного взгляда на Витудага было ясно: этот не рискнет плюнуть в морду ни настоящему, ни призрачному чудищу.

— Цветы-то, цветы! — успокаиваясь, пожаловался юнец. — Знаешь, сколько заплачено садовнику Хранителя?!

— Это для барышни Нитхи, да? — прикинулся непонятливым Дайру.

— Ну, не для тебя же!

Все правильно. Не первый месяц слоняется вокруг Грайанской башни влюбленный идиот. На порог его Нитха неохотно пускает — мол, не к лицу скромной наррабанской девушке принимать в доме воздыхателей. Так этот недотепа забрасывает ее страстными посланиями. Через Дайру, между прочим, передает! Знал бы, придурок, с какими комментариями его письма читаются вслух!

А Дайру от этой влюбленности — прямая выгода. Злопамятный гаденыш перестал требовать у отца, чтобы тот забрал раба от Подгорного Охотника. Хоть и дурень дурнем, а смекнул, как выгодно иметь своего человека возле любимой девушки: и письмецо передаст, и приглядит, не вертятся ли вокруг соперники. Так Дайру и превратился из непокорного мерзавца, которого надо дрессировать плетью, в слугу-наперсника, помощника и советчика.

Другой вопрос, что именно этот советчик советует.

Вот и сейчас — отвел коварно заблестевший взгляд, сказал мягко:

— Пусть мой господин не жалеет о букете, все равно барышня не оценила бы… У них там обычаи другие, заморские.

— Да? — заинтересовался Витудаг, отшвырнув смятый букет и пытаясь вытряхнуть песок из волос. — Какие?

— Ох, дикие! Рассказывала, например, госпожа, что наррабанские девушки ценят в мужчинах отвагу и выносливость. Поэтому парень приходит к возлюбленной не с цветами, а с пучком крапивы. Голыми руками несет! Показывает волю и презрение к боли. И силу любви, ясное дело: ведь это он из-за своей красавицы руки жжет!

У Витудага отвисла челюсть. А Дайру вдруг сообразил, кому именно хозяин прикажет нарвать крапивы, и поспешно сообщил, что, увы, торопится: должен сопровождать Шенги во дворец Хранителя Издагмира. Всякие вопросы в связи с завтрашней поездкой в столицу.

— Да, в столицу… — вспомнил Витудаг. — Отец велел, чтоб завтра ты зашел к нему. Будут поручения.

Дайру поклонился, скрывая кислую мину.

— И барышня Нитха во дворец пойдет? — вернулся Витудаг к увлекательной теме.

— Нет, господин. Барышня пошла в храм наррабанского бога — тот, за городской стеной.

* * *

Издагмир, Придорожный Город, оправдывал свое название. Сквозь городские ворота чередой тянулись крестьянские телеги, возки богатых путешественников, но главное — купеческие подводы, нагруженные доверху и окруженные охраной из верховых наемников. Издагмир жил за счет проезжих, встречая их с распростертыми объятиями, всячески ублажая — и дружелюбно, ненавязчиво облегчая их кошельки.

Впрочем, не ко всем проезжим Издагмир был одинаково приветлив. Во-он, на обочине дороги — три размалеванных цирковых фургона. И толпа вокруг. И стражники — чем-то им циркачи не угодили!

Нитха загляделась на фургоны — и чуть не угодила под копыта пегого коня. Тут же смуглая жесткая рука схватила девочку за плечо, рванула в сторону. Высокий худощавый старик сверкнул на раззяву темными орлиными глазами.

Всадник гортанно выбранился с седла:

— Куда суешься, гиенье отродье? Эй, старик, присмотри за своей девкой, разорви вас обоих Гхурух!

Родной язык! Нитха встрепенулась, но пальцы старика крепче сжали ее плечо. Спутник девочки спокойно встретил сердитый взгляд всадника и без запинки процитировал:

— «Оскорбивший высшего по рождению оскорбляет богов, ибо сами боги оберегают чистоту крови в жилах…»

Возможно, всадник и не узнал строку из «Тропы благочестия и добродетели» — где уж ему, простому наемнику, стерегущему купеческое добро! Зато он ни на миг не усомнился в том, что человек, бросивший ему в лицо эти размеренные слова, и впрямь очень знатен. Настолько знатен, что боги охраняют его достоинство и честь.

Коротко вскрикнув, всадник соскользнул с седла и под изумленными взглядами своих товарищей по отряду растянулся в дорожной пыли.

— Отпусти его, Рахсан-дэр, — негромко сказала Нитха. Она не просила — приказывала.

— Ступай, — милостиво бросил Рахсан-дэр лежащему у его ног человеку. И, потеряв интерес к наемнику, строго обернулся к девочке. — Постоим немного, госпожа моя. Я разволновался из-за твоей неосторожности, мое старое сердце заболело.

«Врет, — раздраженно подумала Нитха. — У него сердце как у бегового верблюда!»

Девочка вспомнила, как старый вельможа для разминки рубился на кривых саблях с охранниками-хумсарцами. Один — против двоих! И чернокожие гиганты не справились со своим жилистым, крепким господином. Ну, может, поддавались немного, но все равно старый Рахсан-дэр не очень нуждался в охране!

Эти мысли никак не отразились на виновато-сочувственной мордашке девочки.

Ни в коем случае нельзя ссориться с Рахсан-дэром! Его с таким трудом удалось отговорить сопровождать Нитху в Аргосмир! Правда, девочка подозревала, что старик все равно потащится следом, но хоть будет держаться в стороне. И с карманными деньгами здорово получилось. Стоило самой предложить посетить храм Гарх-то-Горха да ввернуть в разговор пару цитат из «Тропы», как старый Рахсан расчувствовался и сам спросил, не нужны ли юной госпоже деньги на дорогу. И не мелочишку отсыпал, а весь кошелек отвязал от пояса, тяжелый такой!

А Рахсан, поглядывая на смиренное личико девочки, думал: как обманчива внешность! Сама кротость, покорность, счастье дома, утешение родителей! А на самом деле…

Всему виной ее смешанная кровь! Зачем понадобилось ее отцу брать второй женой желтоволосую пленницу-силуранку? Вот к чему это привело! Девчонка наслушалась рассказов матери о том, как та в молодости была Подгорной Охотницей, и сбежала из дома! Одна! Через море! Через чужие страны! К герою легенд, бывшему маминому напарнику!

До сих пор Рахсан-дэр не мог свыкнуться с невероятностью этого поступка. Это же не какое-нибудь разбойничье отродье! Это дочь Светоча! Принцесса!

В старые времена девушку из знатной семьи за меньшую провинность зарыли бы живую в землю. Но Светоч соизволил отнестись к отчаянной выходке дочери весьма снисходительно.

Рахсан-дэр вспомнил добродушное, расплывшееся в улыбке круглое лицо, темные маслины глаз, в которых за весельем пряталась тревога.

«Друг мой Рахсан, обе мои жены нарожали мне одиннадцать детишек. Если хоть кто-то из них оказался достаточно дерзок, чтобы вырваться из плена высокого рождения… ведь это плен, мой друг… — Глаза стали печальными, губы дрогнули. — Что ж, отвага должна быть вознаграждена. Но я не оставлю мое дорогое зернышко на произвол рока в чужом краю. Отправляйся за ней, Рахсан, найди мою младшенькую. Если попадет в беду — выручи и привези домой. Но если доберется до цели через три страны и море… Что ж, тогда — видит Единый-и-Объединяющий! — я породил редкую женщину. Женщину с мужской душой. Тогда не мешай ей, Рахсан. Но останься рядом и позаботься, чтобы моя дочь не забыла язык, религию и обычаи родной страны!»

И вот уже три года Рахсан-дэр, исполняя повеление своего владыки, не жалеет сил, чтобы эта невозможная девица хоть немного, хоть в душе осталась истинной наррабанкой.

Что ж, пора возвращаться к своим нелегким обязанностям!

— Нитха-шиу, — начал старик, направляясь к воротам, — завтра ты отправляешься в столицу Гурлиана. Понимаешь ли ты, какое символическое значение имеет эта поездка?

— Угу.

— Что — «угу»?

— Понимаю.

— Сомневаюсь… Я проштудировал труд мудрого Гитхи-дэра из Горгадо по истории Гурлиана. И не нашел упоминания о том, что гурлианскую столицу посетил кто-нибудь, в чьих жилах текла священная кровь наррабанских Светочей. Послы были, однако до сих пор Аргосмир не удостаивался чести узреть отпрыска наррабанских владык.

Эта серьезная тема так захватила старого вельможу, что он перестал замечать свою спутницу. И напрасно! Ему бы очень не понравились взгляды, которые девчонка бросала на толпу вокруг цирковых фургонов.

Нитха не хотела огорчать доброго (хотя и занудного) старика, но любопытство горячим шариком каталось в груди. И она решилась: пригнувшись, юркнула за телегу, скользнула наперерез возку и исчезла.

А вельможа увлеченно продолжал:

— Чтобы в Аргосмире осталась о тебе благоговейно-почтительная память, ты, госпожа моя, должна каждое мгновение помнить три вещи. Первое: ты дочь Светоча. Второе: ты по праву добавляешь к своему имени слово «шиу» — девственница. Третье: ты уважаешь гурлианских богов, но чтишь только Гарх-то-Горха, Единого-и-Объединяющего, по чьему всесильному повелению возникли младшие боги и наш мир. В мудрой и прекрасной поэме «Златая нить» (имя автора которой, увы, затерялось во тьме ушедших времен) сказано… ах, чтоб тебя перевернуло, да подбросило, да об ослиное копыто расшибло!

Разумеется, эти грубые простонародные слова никогда не оскверняли собой страницы дивной древней поэмы. Просто Рахсан-дэр заметил исчезновение своей подопечной. Искать негодную девчонку было поздно, и старый вельможа, раздраженно махнув рукой, отправился домой — вернее, к дому, который за три года привык считать своим.

* * *

Сгрудившиеся вокруг фургонов зеваки бурно обсуждали передрягу, в которую вляпались циркачи. Так что Нитха, протолкавшаяся вперед, сразу разобралась в ситуации.

Цирк не пропускали в Издагмир из-за детеныша дракона. (Уже интересно!)

Оказывается, в одном из фургонов ехал драконенок. В клетке. Стражники прицепились — мол, везете в город опасного хищника! Укротитель расшумелся: зверюшка безобидная, потому что еще маленькая! В доказательство потянул животное за цепь — а драконеныш возьми да тяпни хозяина. Маленький, а клычата уже неплохие!

— Все равно тварь безобидная! — надрывался укротитель, лохматый верзила с такой плоской физиономией, словно на ней посидел слон. — Даже крылья еще не прорезались!

Нитха, которой не приходилось видеть драконьих детенышей, распахнула свои и без того огромные глазищи на черное чешуйчатое существо, стоящее на задних лапах в проеме клетки.

И впрямь малыш, не выше самой Нитхи. Крыльев действительно нет. Шея короткая и наверняка не такая гибкая, как у взрослых драконов. Маленькие глазки горят красными угольками, а на макушке — надо же! — третий глаз! (У взрослых драконов девочка такого не видела. Впрочем, взрослые драконы и не позволяли разглядывать свою макушку.) Из разинутой пасти несется негромкое, но грозное шипение.

Шипение это еле слышно из-за густого баса стражника:

— Безобидная тварь, да? А руку ты сам себе зубами просадил?

Зеваки загоготали. Из левого рукава куртки укротителя был вырван клок, в прореху виднелась кровь.

— Плевать! — хмыкнул циркач. — В нашем ремесле не такое бывает. А управляемся мы с ним запросто. А ну!.. — обернулся он через плечо.

Худая женщина с алыми от румян щеками поспешно подала ему горящий факел.

При виде огня драконенок шагнул назад, откинулся, опираясь на длинный хвост.

Циркач, ругнувшись, шагнул к клетке и ткнул факелом в морду детеныша.

Шипение перешло в визг. Драконеныш шарахнулся в дальний угол клетки и свернулся в кольцо, спрятав обожженную морду в лапы. Гибкая спина задергалась, как лопатки плачущего ребенка. Тонкая цепь змеей бежала от него через клетку — к ручище укротителя.

— У-у, гиенье семя! — выразительно произнесла Нитха. Она терпеть не могла, когда при ней мучили животных.

Плоскомордый не расслышал слов девочки, хотя она стояла рядом. Он с торжеством обернулся к стражникам:

— Ну? Видели, как я с ним?

— Видели, — презрительно ответил один из стражников. — И видели, как он — с тобой! Маши факелом, не маши — он тебя уже хватанул. А завтра кого из зрителей за башку хапнет! Так что поворачивай оглобли да объезжай Издагмир окольными путями.

Циркачи протестующе взвыли.

— То есть как это — «объезжай»? — переорал всех укротитель. — Да мы по деревням и на корку хлеба не заработаем!

— Не хотите объезжать — платите, — сказал второй стражник негромко.

Но циркачи услышали — и разом замолкли.

— К тому и шло, — со злостью сказал укротитель и сплюнул. — Сколько?

— Два золотых.

Толпа ахнула. Циркачи запричитали. Плоскорожий укротитель закатил глаза:

— Да я сроду столько золота в руках не держал!

— Не моя печаль. Не нравится — проваливай. А хочешь в Издагмир въехать бесплатно, так это пожалуйста, только сначала мы с напарником твою зверюгу истребим! — Стражник покосился на своего приятеля, который был вооружен боевым топором.

Толпа притихла в тревожном ожидании. Спина драконенка перестала вздрагивать — словно и он, звереныш несмышленый, почуял беду.

— Может, скинешь малость? — протянул укротитель.

Стражник молчал, гордый и неприступный, как крепость на утесе.

Худая размалеванная женщина подошла сзади к укротителю и, привстав на цыпочки, что-то ему зашептала.

— А-а, пропади все к демонам! — взревел плоскомордый. — В болото все! Да под кочку! Да в тину! Нате! Рубите! Растет, зараза, жрет — как в прорву! Кусается! — Он отчаянно дернул цепь, заставляя драконенка выйти из клетки. — Два золотых? Руби!

Стражники переглянулись. Они явно рассчитывали на другой исход переговоров. Но отступать было нельзя, и тот из них, что повыше, неохотно взялся за топор.

И тут у него на локте повисло какое-то визжащее существо. Оно держалось крепко — не стряхнуть! — и вопило, что драконеночка ни за что, ни за что нельзя убивать! Это жестоко!..

Нитха не схлопотала по шее только потому, что стражники ее узнали. Во-первых, заморская принцесса, а во-вторых, ученица Подгорного Охотника. Ну, что принцесса, это еще полбеды: Наррабан далеко, и не пойдет он войной из-за тумака, отвешенного нахальной девчонке. А вот Охотники — народ опасный. Они за Гранью всяких магических штучек нахватались, лучше с ними не связываться.

Поэтому Нитхе было очень вежливо сказано:

— Малышка, ступай к своему учителю и попроси его, чтобы он тебя выпорол.

Нитха на эти слова не ответила — просто их не услышала.

Были бы здесь верные напарники, Нургидан и Дайру, они бы все поняли и утащили девочку прочь, на ходу приговаривая что-нибудь успокаивающее. Потому что знали характер Нитхи. Защищаясь, любого зверя прикончит и бровью не поведет. На охоте и пристрелит дичь, и освежует. Но если над какой-нибудь зверушкой кто-то начнет издеваться для забавы — о-о, как вскипит горячая наррабанская кровь! И плевать тогда Нитхе, кто перед ней — соседский мальчишка, вздумавший спалить на костерке пойманную мышь, или взрослый верзила, который хлещет плетью свою лошадь.

Вот и сейчас: в горле клокочут наррабанские проклятия, сердце заходится от жалости к беззащитному чешуйчатому малышу, и не укусить стражника, не садануть его каблуком по ноге — крепко держит, шакал! Обреченного звереныша вытащили из клетки, он визжит, пытается вырваться. Что же делать?.. Пальцы торопливо развязывают кошелек, сыплют деньги в угодливо подставленные пригоршни циркача, в широкие ладони стражников…

И вдруг все разом заканчивается.

Можно больше не вопить и не брыкаться, потому что жесткие лапы больше не стискивают плечи. В левой руке — наполовину опустевший кошелек, в правой — конец тонкой цепи. А перед глазами — потрясенная рожа укротителя.

И до Нитхи наконец доходит, что она купила дракона.

А толпа молчит в почтительном восхищении, потому что купить дракона — это о-го-го!

* * *

— Ну что, Заплатка, завтра в путь? — негромко спросил Шенги, развешивая на заборе плащ, чтобы проветрить перед дорогой. И тут же оглянулся: не слышит ли кто-нибудь, как Подгорный Охотник разговаривает с собственной одежкой?

Но рядом — никого. Нургидан на кухне, остальные разошлись по делам. Впрочем, даже если бы ребятишки и услышали странные слова учителя — вряд ли стали бы смеяться. Помнят, как попала к Шенги эта вещь…

Охотник провел ладонью по добротному коричневому сукну, стряхнул с бурой меховой опушки застрявший стебелек, расправил витые золотые шнуры с кистями. Хорошая, дорогая вещь… но почему на капюшоне зеленая заплатка? Словно хитрый глаз, который вот-вот подмигнет.

Под заплаткой нет дыры. Спороть бы эту тряпочку, невесть зачем пришитую к капюшону… а рука не поднимается. Потому что это лишь одна из странностей плаща, который до недавнего времени принадлежал Ралиджу Разящему Взору из Клана Сокола…

Неожиданный, загадочный подарок… и подарок ли?

Шенги нахмурился, рассеянно поглаживая бурый мех и вспоминая, как «Дикий гусь» оставлял за кормой остров Эрниди, где пришлось многое пережить. Ралидж, помнится, стоял у борта и кутался от пронзительного ветра в коричневый плащ с золотыми шнурами.

А потом каждый вечер в течение всего пути Шенги, укладываясь спать в своей каюте, неизменно обнаруживал этот самый плащ, аккуратно свернутый, в изголовье койки вместо подушки. И ругал учеников, пытаясь дознаться, кто это вздумал ради дурацкой шутки так вольно обращаться с чужим имуществом.

Когда на горизонте уже показалась земля, Шенги, смущенный и злой, в очередной раз притащил беглый плащ законному владельцу. И Сокол, как всегда, не рассердился. Только тронул витой золотой шнур и сказал негромко, укоризненно:

«Что ж ты, Заплатка? Хозяина вздумал поменять?»

Шенги улыбнулся шутке Сына Клана. Но Ралидж поднял на него глаза, в которых была только легкая печаль.

«Этот плащ — не простая тряпка. Он сам выбирает себе владельца. Мы с ним побывали в разных переделках. Теперь меня, похоже, ожидает мирная жизнь в глухомани… а его, стало быть, тянет на приключения? Что ж, раз он так решил… Был мой — теперь твой будет!»

Чудачество высокородного господина?

Но Шенги не давали покоя воспоминания.

Вот их первая встреча с Соколом. Арака спрутомышей… Ралидж рубит в крошево летучих тварей. А коричневый плащ, словно сам собой сорвавшись с плеч бойца, взмывает в воздух и, накрыв двух отвратительно верещащих хищников, сбивает их на траву…

Порыв ветра? Или сам Сокол ловко швырнул плащ на стаю? Может быть…

А вот когда вся компания была в плену у речных пиратов… как быть с рассказом Дайру о мертвом часовом? Чем был задушен тот мерзавец — разве не золотыми шнурами отобранного у пленников плаща? Пьяный идиот хотел примерить добытую вещь — и запутался в шнурах-завязках? Ой, вряд ли…

А когда внезапно угодили за Грань, в Подгорный Мир — без оружия, без еды, почти без снаряжения! — разве не оказался под рукой сверток с великолепным мечом Сокола? И во что этот меч был завернут, разве не в коричневый плащ с заплаткой на капюшоне?

Да, чудеса… Но Шенги эти чудеса очень даже нравятся!

Плащ привольно раскинулся на заборе — словно человек развел руками. Мол, гадай не гадай, а я тут при чем? Капюшон сполз набок, зеленый «глаз» глядит насмешливо и дерзко.

— Сокол говорил, что ты в любой беде помощник, — вслух сказал Шенги, уже не боясь, что его услышат. — Это дело хорошее. Но если ты, чтоб тебя моль сожрала, учинишь хоть какую-нибудь гадость мне или ученикам… не посмотрю, что мне тебя хороший человек подарил. Ждет тебя тогда горькая и ужасная судьбина, понял? На тряпки тебя пущу, полы мыть да сапоги от грязи обтирать!

* * *

Учитель ушел к Хранителю города. Оставшийся в одиночестве Нургидан угрюмо гремел посудой на кухне.

Юноша вообще не любил хлопотать по хозяйству. С первого дня ученичества при каждом удобном и неудобном случае спихивал свою работу на Нитху или Дайру. Но к стряпне он питал особую неприязнь. Еще полбеды, когда приходилось упаривать кашу из репы или варить похлебку из овощей и пряных трав. Но возиться с мясом, вот как сейчас…

Густой запах тек по пристройке-кухне, дразнил чуткие ноздри юноши, будоражил… Даже не голод мучительно сосал изнутри — что-то иное, затаенное, выглядывало из глубин души, словно зверь из чащи.

Зверь?

Юноша поднес руку к горлу, тронул загорелую кожу. Кончики пальцев ощутили зарождающееся внутри неслышное рычание.

Зверь!

Мясной дух будил жутковатые мысли. Язык прошелся по губам, словно слизывая засохшие на них капельки крови. Перед глазами всплывали обрывочные, но четкие видения: недобрый, захлестывающий душу бег сквозь темную чащу… искаженное ужасом лицо ночного путника… кровь, хлещущая из разорванного горла жертвы… и луна, круглая, наглая, властная луна!..

Но ведь этого не было! Никогда Нургидан не носился по ночному лесу и не рвал глотки встречным бедолагам! Хотя могло сложиться и так…

Рука, словно в спасение, вцепилась в висящий на шее амулет — серебряный треугольник с загадочными знаками. Если б не эта вещь — был бы Нургидан рабом луны. И когда она, проклятая, распахивала бы в небе свой огромный глаз, лицо Нургидана превращалось бы в клыкастую пасть, руки — в покрытые шерстью лапы, а душа… душа, наверное, на время полнолуния умирала бы. Слепая жажда крови гнала бы его убивать любого, кто попадется на пути. Нитху? Дайру? Учителя?

Оборотень!

Черным словом будь помянут тот миг, когда властитель Замка Западного Ветра впервые увидел темнокосую, зеленоглазую красавицу — и захотел назвать ее женой, еще не зная, что за кровь течет в ее жилах…

Нургидан гордо поднял голову. Даже в мыслях нельзя оскорблять мать! К тому же она ни в чем не виновата. Она жертва древнего проклятия, как и весь ее род.

Юноша заметил, что серебряная пластинка врезалась в ладонь, и разжал пальцы.

Талисман дал ему свободу! Теперь он может в ночь полнолуния оставаться человеком. А может среди бела дня обернуться двуногим чудовищем с волчьей пастью и когтистыми лапами. Или настоящим волком — это уж как ему вздумается!

От размышлений его отвлек шум со двора… нет, из башни! Рычание, вопли, грохот…

Когда Нургидан взбежал на крыльцо, дверь распахнулась навстречу, едва не ударив парня по лицу. Он увернулся — и тут же на него прыгнул человек в темной одежде и натянутой до бровей шляпе-дождевке. Низко свисающие поля закрывали лицо.

Тяжелый удар сбил Нургидана с ног. Не вставая, юноша подсек противника под колени. Непрошеный гость рухнул на Нургидана, оба покатились по ступенькам.

Незнакомец вывернулся, вскочил. Нургидан рванул его за ногу. Удерживая равновесие, незнакомец взмахнул руками (что-то легкое, вспорхнув, пролетело над головой Нургидана), рывком выдернул ногу из захвата и пнул юношу в грудь. Удар был или очень точен, или очень удачен: Нургидан задохнулся, тщетно пытаясь глотнуть воздух, а тем временем темная спина исчезла за калиткой.

Не сразу Нургидану удалось восстановить дыхание. Охваченный злобой, парень поднялся на ноги и отряхнул пыль с одежды. Он ненавидел оказываться побежденным, но догонять «гостя» было поздно.

Нургидан обернулся к крыльцу. Что это валяется на ступеньках? Не эта ли штука вылетела в драке из рук сбежавшего гада?

Подняв несколько пергаментных страниц, сшитых вместе вощеной нитью, Нургидан недоуменно пробежал их глазами, хмыкнул и поднялся на крыльцо.

За порогом его встретили злорадные вопли:

— Упустил! Упустил! Гурлианец паршивый! Недотепа! Я его на тебя гнал, а ты…

Неизвестно, в каком виде Старый Вояка пугал незваного гостя, но разнос Нургидану он учинил в привычном облике грайанского десятника.

— Растяпа! Мокрый хвост! При короле Лаогране я таких на плацу до обморока гонял!

Нургидан побагровел и, чтобы скрыть смущение, поинтересовался:

— Ты его хоть разглядел?

— Ворюгу-то? У него дождевка рожу закрывала. Да и уходил он, почти у дверей был.

— Ворюга? — Нургидан только сейчас сообразил, что незнакомец приходил не на чечевичную похлебку с телятиной. Встревоженно окинул взглядом комнату, заметил откинутую крышку сундука. — Он что-то спереть успел?

— А я тебе докладывать обязан? Сотник ты мне, что ли?

Нургидан поспешно склонился над сундуком. На скорую руку переворошил его содержимое, затем небрежно бросил в сундук пергаментные страницы и захлопнул крышку:

— Ладно, учитель придет — разберется!

* * *

Кто думает, что это просто — провести дракона по городу, тот пусть сам попробует!

Нет, хищник-то вел себя паинькой, топал на четырех лапах за новой хозяйкой. Даже цепь ни разу не натянул! Зато толпа, которая тащилась сзади, походила на вражеское войско, что вознамерилось захватить Издагмир. Нитха боялась обернуться, но и боковым зрением видела: вот разносчик с тачкой, заглядевшись на шествие, въехал в распахнутые двери посудной лавки — мамочка, ну и грохоту! А вот пышно одетая толстуха, вывернувшись из-за угла, чуть не наткнулась на дракона и с воплями пустилась наутек.

А позади — глубокомысленные разговоры: мол, интересно, сколько этакая скотина стрескает за раз? А ежели, скажем, дернется — порвет цепь или нет? А правда ли, что усмирить дракона может только девственница — или это про единорогов говорится?

Хвала богам, что Грайанская башня не так уж далеко от городских ворот. Ужас, что творилось бы, если б Нитха со своей свитой потащилась через весь город! Пожалуй, Хранитель решил бы, что в Издагмире поднялся мятеж!

Но любой пытке приходит конец. С невероятным облегчением Нитха нырнула в калитку и залепетала невнятные объяснения потрясенному Нургидану.

Дракон, невозмутимо войдя следом, осмотрел двор, направился к старой яблоне у колодца и кольцом свернулся в тени.

Нургидан с каменным лицом захлопнул калитку перед любопытными горожанами. Затем медленно обернулся к Нитхе — и бедняжка с содроганием поняла, что ничего еще не кончилось. Все только начинается.

— Ты — купила — дракона? — с расстановкой спросил Нургидан. — И притащила — его — сюда?

Короткое молчание — и грозовой шквал!

Без всякого почтения к высокому рождению Нитхи напарник высказал все, что думал о ее умственных способностях. Попутно прошелся насчет правящей династии, породившей на свет такую непроходимую дуру. (В Наррабане его казнили бы за любую фразу из этого монолога — на выбор.) Объяснил, на какой цепи и в каком подвале держал бы он Нитху, если бы судьба послала ему несчастье быть родственником этого кошмарного создания. Высказался насчет ременной плети в качестве лекарства для безголовых девиц. Попытался предположить, какой номер заморская коза выкинет в следующий раз.

Нитха подавленно молчала. Она понимала: когда придут учитель и Дайру, придется выслушать это с самого начала — со всеми вариантами и словесными украшениями.

Внезапно девочка вскрикнула, глазами указала в сторону забора.

Нургидан обернулся. Глаза его гневно засверкали.

Над каменной оградой торчала голова особо любопытного зеваки.

— А ну, брысь! — взревел Нургидан. — Дракона науськаю!

Особо любопытного со стены словно метлой смахнуло.

— Вот видишь, — подхалимски прощебетала Нитха, — и от дракона польза есть! Как улепетнул этот настырный…

— Если б не ты с твоим драконом, — резонно возразил Нургидан, — этот настырный вовсе бы тут не появился… Нет, как раз перед поездкой в Аргосмир! Не хочешь проходить испытания — так и скажи, а за дракона прятаться нечего!

Спасительная мысль мелькнула в черноволосой головке Нитхи. Не выдавая радости, девочка сказала спокойно, как о давно решенном:

— Я его не для себя купила. Подарю Хранителю города. Почтеннейший Тагиарри любит животных.

— Почтеннейший Тагиарри любит мелких животных, — беспощадно уточнил Нургидан. — А крупных предпочитает в виде чучел.

Нитха не хотела отказываться от богатой идеи:

— Тогда пошлю его моему царственному отцу. Напишу, что это мой трофей из Подгорного Мира. И отправлю Рахсан-дэра сопровождать подарок! Ой, как хорошо! Как говорят у нас в Наррабане, ловкач одним камнем двух птиц собьет!

— Тогда поторопись, — угрюмо посоветовал напарник. — Эту тварь небось не прокормить.

Нитха встрепенулась:

— Умница! Правильно! Он же у меня голодный!

Стремглав бросилась к пристройке-кухне и вернулась с большим куском мяса на кости.

— Рехнулась! — взвыл Нургидан. — Отдай телятину, кобра наррабанская! Мы-то что есть будем?!

— Похлебку похлебаете! Отвяжись, у меня животное не кормлено!

Драконенок выжидающе поднял голову.

— Руку отхватит, — предупредил Нургидан. Смерил взглядом расстояние до воткнутого в колоду топора — и успокоился. Уж он-то сумеет остановить чудовище!

Нитха, пропустив предупреждение мимо ушей, вплотную подошла к черной чешуйчатой твари.

— А кого я сейчас кормить буду? Мое сокровище сейчас кормить буду! — заворковала она. — Солнышко, хочешь мяса на косточке?

«Солнышко» поднялось во весь рост, разинуло пасть, усаженную внушительными клыками.

— Еще как хочу! — отчетливо прозвучало из черной глотки.

* * *

— Вы когда-нибудь научитесь слушать, что говорит учитель? Вы… стадо олухов! Это, по-вашему, детеныш дракона, да? — Шенги гневно указал на чешуйчатое существо, которое увлеченно догладывало телячью кость. — Где вы видели такого детеныша дракона?

— А мы их и вовсе никаких не видели, — тихо буркнул Нургидан. Очень тихо.

Но Шенги услышал.

— Если б ты меньше шлялся по девочкам и больше времени посвящал учебе, то вспомнил бы про народ ящеров, который живет в Подгорном Мире!

Нитха виновато ойкнула: она помнила про народ ящеров, но ей задурили голову циркачи и стражники. Теперь-то она видит: ничего общего с драконом! И шея короткая, и крыльев нет, и третий глаз на макушке!

Нургидан глядел непонимающе: он и впрямь больше интересовался подружками, чем рассказами учителя о Подгорном Мире. Не считал нужным забивать себе голову. Драться он научился не хуже учителя, а будет надо что умное припомнить — на это есть Дайру.

А Дайру тут как тут — высунулся из-за плеча учителя, блистает знаниями:

— Народ ящеров проживает на болотах, размножается кладкой яиц. В брачный период ящеры объединяются в стаи — одна самка и четверо-пятеро самцов. Чешуя детенышей черного цвета, но с возрастом…

— Цыц! — Когда Шенги не в духе, лучше не привлекать его внимания. — Тебя не спросили!

— Учитель, — всхлипнула Нитха, — ты на меня очень сердишься?

— Девчонка, — холодно ответил Шенги, — заметь, я был очень сдержан. Даже ни разу не употребил слово «идиотка», хоть оно и вертелось на языке. С тобой после разберемся, а сейчас важнее решить, что делать с этим малышом. — Шенги обернулся, голос его стал мягче. — Так ты знаешь наш язык, приятель?

Ящерок неуверенно перевел взгляд с недоглоданной кости на Шенги и обратно. Словно прикидывал, не отберет ли человек у него лакомство. А затем внятно ответил:

— Умею, почтеннейшая публика!

— Почему — публика? — удивился Нургидан.

— А которые не циркачи, те — публика, — снисходительно разъяснил ящерок.

— С укротителем ты тоже разговаривал? — не утерпела Нитха.

— Еще чего! Чтоб эта зараза новый номер придумала — «говорящий дракон»? А сам чуть что — факелом в рыло!

Шенги укоризненно взглянул на девочку и попросил ящерка рассказать свою историю.

История оказалась невеселой.

Начиналась-то она прекрасно: в мелком, прогретом до дна болотце, под присмотром ласковой мамы, вместе с сестричкой и двумя братьями. Когда у детишек начали пробиваться гребни на спинках, мама рассталась с детьми. Мамины самцы разобрали малышей и нарекли их учениками. Его учитель был лучше всех: великий охотник и знаток древних преданий. Вместе они исходили не одну складку. Малыш учился читать следы, находить целебные травы и коренья, сражаться с хищниками. А порой, плотно поев, оба валялись на мелководье, и ученик слушал легенды о временах, когда их мир еще не был прозрачной движущейся полосой в клубке складок.

Это была чудесная жизнь, но, увы, недолгая. Случайно ящеры угодили в Прореху — у людей ее называют Воротами. И очутились в лесу возле какого-то замка. Местные жители при виде «чудищ» ударились в панику. Властитель замка послал стражников, те забили учителя копьями, а на малыша набросили сеть. Три дня сидел он на цепи на заднем дворе замка. Потом властителю надоела новая забава, и он продал свою добычу бродячему цирку.

С тех пор ящерок и колесил по Миру Людей — примерно три года.

Как научился говорить на чужом языке? Запросто! Фургон был большой, в одном углу — клетка, в другом — топчан. Там ехала жена хозяина цирка с ребенком. И все ворковала со своим карапузом: «Вот это, деточка, огонь. Не тяни ручки, обожжешься! А это — окошко, а за ним — солнышко. А это наш папа орет… опять пьяный… ну, скажи: па-па!» Так и не заметила, что не одного, а двоих говорить выучила.

Молчать три года? Вот еще! Разговаривал, только не со всеми. Была у него подруга, наездница и танцовщица. Совсем еще девчонка. С ней плохо обращались, так от невеселой жизни готова была хоть с ящером подружиться. Болтали понемножку, это был их секрет. Она ему рассказывала про Мир Людей… Да вот беда, недавно сбежала из цирка, дружка себе нашла. И стала у молодого ящера жизнь — хуже некуда.

Есть ли имя? Вот с этим трудно. Детские имена остались за Гранью, новое дать некому. Циркачка звала Братиком, укротитель — Гаденышем, но это как-то не тянет на имя…

Шенги и его ученики, расчувствовавшись, дружно решили: вернуть беднягу на родину! Все равно собирались в столицу через Подгорный Мир — так быстрее. Но предупредили малыша: вряд ли он отыщет знакомых. Там время идет как-то непонятно, в каждой складке по-своему… ах, ему учитель уже объяснил? Но во всех складках время катится быстрее, чем в Мире Людей, так что близкие его в лучшем случае уже забыли, а в худшем — умерли.

Ящерок ответил, что у него знакомых — учитель да мама. Учитель умер, а мама не интересуется детьми, у которых прорезался спинной гребень. Так что лишь бы вернуться за Грань, можно даже в чужую складку, было бы подходящее место для охоты — и свобода!

Так же дружно решили и второй вопрос: имя ящерку должна дать Нитха, раз уж она это сокровище так выгодно купила.

— А тут и думать нечего! — развеселилась девочка. — Он сам сказал: которые не циркачи, те — публика. Значит, он — Циркач!

Ящерок возмущенно зашипел. Нургидан и Шенги наперебой начали уверять его, что такого восхитительного имени нет ни у кого в Подгорном Мире.

Но все замолчали, когда раздался тревожный голос Дайру:

— Эй, а кто у калитки дождевку обронил?

И он поднял с земли шляпу — большую, из плотной материи, с обвисшими полями.

* * *

Шенги и его ученики сидели за столом. Чечевичная похлебка стыла в мисках — все увлеклись беседой.

«Драконьего детеныша» с ними не было. Ящерок отказался войти в дом: хватит с него клеток! Зато к компании присоединился грайанский десятник: завис над столом и вставлял в беседу замечания, за которые Нургидан охотно убил бы его — но как убьешь привидение?

— Словом, ничего он спереть не успел, — закончил рассказ Нургидан. — Старый Вояка его у сундука спугнул. Крышка была открыта.

— А вот и брешешь, псина блохастая! — донеслось сверху. — Я его у дверей прихватил. Уже выходил, ворюга!

— Сам брешешь, дохлятина! Я проверил, в сундуке все цело. Кроме… — Нургидан осекся.

— Кроме чего? — Голос учителя стал строже.

— Да ерунда. Когда мы дрались, вор обронил рукопись. Ту, что ты утром купил и наверх еще не отнес.

— А в сундуке она как очутилась?

— Я прибрала, — пожала плечами девочка. — А что?

— Ничего… Ну-ка, мальки, давайте толком проверим, что в сундуке уцелело.

Откинув крышку, все четверо склонились над сундуком. Совсем немного времени понадобилось на то, чтобы перебрать хранящиеся там скромные пожитки.

Нарядный плащ учителя. Синяя раковина с берегов нездешнего моря. Две шкурки изумрудного долгопята, упакованные в холщовый мешок. Кожаный кисет с сушеными корнями красноглавника (столичные лекари денег не пожалеют!). Та самая рукопись, из-за которой весь шум. И последняя находка — Шенги считал ее самой интересной…

Охотник положил на ладонь бронзовый колокольчик в виде змеиной головки с открытой пастью. Несмотря на острые клыки, змея не выглядела свирепой — скорее, насмешливой и хитрой. Колокольчик был наглухо прикреплен к рукоятке. Чтобы позвонить, его пришлось бы сильно встряхивать. Не очень удобно… впрочем, проверить это было нельзя: у колокольчика отсутствовал язычок. Но находка очень, очень занятная. Надо взять ее в столицу: ювелиры приделают язычок да сосватают колокольчик какому-нибудь любителю редкостей. Прислугу сзывать или еще для чего. Опять-таки история у вещицы интересная: с развалин древнего города. И привирать почти не придется.

Шенги тронул пальцем прохладную поверхность камня — мягко-коричневого, с широкой желтой прожилкой.

— У нас в Наррабане, — послышался голос у его плеча, — этот камень называется «тигровый глаз».

— А у нас — «ведьмин мед», — откликнулся Шенги, чуть смущенный тем, что залюбовался колокольчиком и забыл обо всем. — Про него есть сказка, потом расскажу. Камень не из дешевых. Так что ж наш вор его не взял? Польстился на рукопись, которую мне в лавке продали почти по цене пергамента! Отрывок из «Летописи» Санфира, который каждый грамотный человек чуть не наизусть…

— И все же вывод: вор приходил именно за рукописью! — нахмурился Дайру.

— А что за летопись такая? — раздалось от двери.

Ящеру надоело торчать в одиночестве у колодца. Он устроился на крыльце, возле приоткрытой двери. Войти в дом отказался наотрез, но в разговор встрял с удовольствием.

Дайру, который обожал книги, охотно пустился в объяснения, но Циркач перебил его чуть ли не на третьем слове. Оказывается, про летописи он уже где-то слышал. Его интересует именно эта, о которой речь идет.

— Санфир Ясная Память из Клана Лебедя, — отозвался Дайру, ничуть не обескураженный, — самый знаменитый грайанский ученый. Он оставил после себя два грандиозных труда: «Свод законов Великого Грайана» и «Летопись». Причем «Летопись» настолько велика, что полных списков в мире — раз-два и обчелся. Ни в Анмире, где я жил раньше, ни у здешнего Хранителя полных списков нет.

— А я видела полный список! — похвасталась Нитха. — В Нарра-до, в дворцовой сокровищнице. Мне мама показывала. Во-от такая книжища! — Она повела смуглой ладошкой где-то на уровне своей груди.

— Уж прямо такая! — усомнился Нургидан. — Таких и не бывает!

— Бывает! Обложка выложена перламутром и кораллом. А страницы переворачивать мне не разрешили, это делал раб, который отвечает за книги.

— Очень может быть, — с завистью сказал Дайру. — Санфир работал не один. У него было много помощников, которые по всем городам читали местные летописи и выписывали главное. А Санфир проверял и объединял в книгу — сотни отдельных глав! Полных копий мало, а вот сборники лежат в каждой книжной лавке. В каждом сборнике — разные главы. Некоторые любители книг пытаются собрать «Летопись» целиком.

— И я решил попробовать, — смущенно признался Шенги. — Все вряд ли подберу, но искать очень, очень занятно.

— Самые интересные главы, — увлеченно продолжал Дайру, — не на пергаменте продаются, а на бумаге, чтоб дешевле. По ним учатся читать. Например, как принцесса Ульгайя расправилась с заговорщиками и вернула себе отцовский трон. Или про осаду Кровавой крепости… Учитель, а вдруг у тебя редкая глава, какой ни у кого нет?

— Ха! Если бы!.. Про Двенадцать Магов и волшебный источник!

— Ну-у, — не сдержал разочарования Дайру. — Да ее детишкам на ночь, вместо сказок… — Он встрепенулся. — А если она — подлинная, начертана рукой Санфира?!

— Размечтался! Кто б мне ее продал по дешевке? Книготорговцы знают руку Санфира.

— Да, верно… — поник Дайру.

Ящер, потеряв интерес к разговору, сполз с крыльца, а люди все продолжали спорить о том, что же нужно было странному вору.

Но вредная Хозяйка Зла сочла, что в этот суматошный день еще не исполнилась мера шума, беготни и недоразумений.

В калитку вошел Витудаг, молодой хозяин Дайру. Юнец нес огромный пук крапивы. В тряпке, разумеется. Тряпку он отбросил лишь у калитки, взял крапиву в обе ладони и двинулся к крыльцу, шипя и поминая последними словами идиотские наррабанские заскоки. От боли он не видел ничего вокруг — и лишь у самого крыльца заметил черного клыкастого ящера. Почти в упор.

После нескольких неприятных мгновений молодой господин вспомнил слова Дайру.

— Мерзкое привидение! — возопил он и поступил так, как ему советовал слуга: плюнул в любопытную чешуйчатую морду…

Когда Шенги и его ученики, заслышав пронзительные крики, вылетели на крыльцо, их глазам предстало необычное зрелище.

Двор был усыпан крапивой. На ограде сидел Витудаг, орал и дрыгал ногами — одна в сапоге, другая босая. А внизу, скорчась над добычей, ящер мстительно драл в клочья трофейный сапог.

3

Гурлиан нельзя назвать страной, слепо соблюдающей замшелые обычаи седой старины. Но некоторые традиции остаются нерушимыми из века в век.

В тронном зале аргосмирского дворца возвышаются три трона.

На среднем — массивном, полыхающем золотым блеском — восседает государь. По правую руку простой, без украшений, трон черного дерева — для того, кого с почтением называют «король-отец». (В правящей династии принято передавать сыну власть при жизни, а потом помогать ему в правлении мудрыми советами.) Слева сияет нежными переливами перламутра изящное сиденье, больше похожее на морскую раковину, чем на трон. Оно предназначено для наследника, который учится управлять страной.

Не всегда все три трона заняты во время дворцовых приемов. Но в то грозное лето, когда в Аргосмире творились зловещие и загадочные события, король настоял на постоянном присутствии своих соправителей.

* * *

На владыках Гурлиана не было корон. Символами их власти были изящные топорики в руках. И конечно же, маски, без которых не проводился ни один дворцовый прием — с тех самых пор, как семьсот лет назад основателю династии было предсказано, что всему Роду Ульнес грозит опасность от дурного глаза.

Зарфест Береговой Сад, правитель Гурлиана, скрывал лицо под золотой маской, украшенной рубинами. Маска была под стать торжественному королевскому наряду. Пышная парча почти полностью скрывала государя. Если бы не рука, вынырнувшая из золотистых складок и сжимающая резную рукоять топорика, Зарфеста можно было бы принять за усаженную на трон куклу.

Но вряд ли у кого-нибудь из тех, кто почтительно склонялся сейчас перед золотым троном, возникали столь дерзкие мысли. А если и возникали, то, скорее всего, у плечистого, загорелого мужчины, который даже в нарядной одежде больше походил на моряка, чем на придворного — впрочем, лишь до тех пор, пока не начинал говорить. Речь его была учтивой, неспешной и выразительной.

Отвесив поклон всем тронам по очереди, загорелый мужчина развернул свиток:

— Государь, эти слова говорю не я, скромный посланник Хастан Опасный Щит из Семейства Хасхашар. Эти слова говорит Верховный Круг Семи Островов, а подписал свиток Глава Круга, Тагиор Большой Хищник из Рода Грантум.

Золотая маска качнулась над жесткими парчовыми складками.

— Долгих лет жизни и правления великому Тагиору, — донесся холодный ответ. — Полагаю, он прислал ответ на наш протест против пиратских действий «Поморника» и «Морского змея». Надеюсь, прислал и капитанов этих кораблей — в цепях, разумеется.

— Мой повелитель Тагиор изволит отвечать, — хладнокровно склонил голову Хастан, — что обвинение в пиратстве двух отважных и верных капитанов не прозвучало достаточно убедительно. Глава Круга полагает, что правитель Гурлиана был введен в заблуждение лживыми показаниями корыстных свидетелей.

— Не прозвучало убедительно? — раздался возмущенный каркающий голос. — Еще бы! Для вашей подлой пиратской шайки!

Хастан перевел взгляд на худого старца в темной одежде и черной бархатной маске. Старец подался вперед, всем телом опираясь на ритуальный топорик.

Посланник смолчал. Он знал, что Эшузар Сухой Берег, король-отец, мог позволить себе резкие высказывания, ибо слова его больше не были речами королевства Гурлиан.

— Четвертый! — Голос старика срывался от негодования. — Четвертый раз мы шлем в Круг письма, а Союз Семи Островов продолжает разбойничать на море! Я уже молчу о той сожженной деревушке… как ее, Ульфест?

Ответа не последовало. Ульфест Серебряный Сад, наследный принц, не пошевелился на перламутровом троне. Он сидел в весьма наглой позе, небрежно вытянув длинные ноги. Это могло бы выглядеть намеренным оскорблением, но мерное колыхание серебристой бахромы на серой парчовой маске говорило о том, что юнец попросту дремал.

Молчание внука окончательно взъярило Эшузара. Старик ударил рукояткой топорика о подлокотник трона.

— В той деревушке свидетелей не осталось, всех вырезали. Но пиратские рейды «Поморника» и «Морского змея» — другое дело. Есть люди, которые все видели и помнят.

— Я говорил с ними, — спокойно ответил посланник. — Меня они не убедили, не убедят и Круг.

— Полагаю, — донеслось из-под золотой маски, — убеждать в чем-то Круг — занятие бесполезное. Разумнее будет направить послание в Тайверан, столицу Великого Грайана.

— Да! — возрадовался старый Эшузар. — Давно пора!

Самоуверенность посланника была поколеблена: чуть сузились серые наглые глаза, тверже сжались челюсти.

А Зарфест веско продолжил:

— Джангилар Меч Судьбы, король Грайана, давно обращает взор в сторону Семи Островов. Ему нужен лишь повод… Если Острова войдут в состав Грайана, пираты уймутся.

— Хо! — торжествовал старик. — У Грайана мощный военный флот! Не то что наши суденышки для перевозки торговцев!

— Союз Семи Островов трудно запугать морским сражением, — отпарировал посланник. — Наши корабли в древних сагах называются морскими драконами, а воины — драконьими клыками. Но война — это чудовище, которое не стоит без причины спускать с цепи. Если государь Гурлиана настаивает, еще раз опрошу свидетелей. Если в их россказнях есть хоть ничтожное зерно истины… что ж, возможно, Круг в качестве дружеского жеста согласится пожертвовать некоторую сумму в пользу пострадавших купцов и гурлианской казны. Могу ли я покинуть тронный зал и продолжить расследование?

Ответом был кивок золотой маски.

Посланник направился к выходу, но у дверей остановился, обернулся:

— Позволю себе еще несколько слов, государь. Если начнется война, Гурлиану не удастся соблюсти нейтралитет. А воюющей стороне очень нужно благоволение богов. Не хочу никого оскорбить, но осмелюсь напомнить, что не наши корабли прямо в порту рассыпаются в труху. И не наши матросы гибнут в пламени, которое не боится воды!

Низко поклонившись, Хастан вышел.

Воцарилась тишина. Стоящие у стен придворные боялись вздохнуть.

— Все-таки он испугался! — злорадно хихикнул Эшузар. — Боится Грайана, негодяй!

— Я тоже не хочу войны, — задумчиво ответил отцу Зарфест. — Этот наглый мерзавец прав: мы не сумеем остаться в стороне. Но на этот раз наша угроза, кажется, подействовала.

— Думаешь, Круг выдаст пиратских капитанов?

— Вряд ли. Компенсацию мы из него, возможно, и выжмем, но преступников на эшафоте не увидим.

— Еще бы! — вмешался в разговор ленивый, чуть растягивающий слова голос юноши. — Держу пари, этот Хастан сам командовал если не «Поморником», так «Морским змеем».

— Наша радость соизволила проснуться! — прошипел старик. — Подбери ходули, ты, надежда Гурлиана!

Принц завозился на троне, принимая менее оскорбительную позу.

— Кто следующий? — спросил король стоящего у дверей седовласого придворного.

— Хранитель Аргосмира, смотритель верфи и делегация владельцев кораблей.

— Пусть войдут. Ульфест, веди себя прилично!

Увы, королевское повеление не было исполнено. Сначала принц сдерживался, старательно выслушивая жалобы судовладельцев. Даже заинтересовался, когда начался спор: имеют ли отношение нынешние события к легенде о страннике Ульгире?

Почти все в городе были уверены: да, имеют! В легенде говорится: Морской Старец прогневался на Ульгира и его невесту, когда те, спасаясь от погони, причалили к заповедной Земле Поющих Водопадов. Мало того, начали там нарушать запреты, наложенные владыкой глубин. Разгневался морской король и поклялся: впредь любого, кто ступит на запретную землю, пожрет холодное пламя, которое и водой не погасить!

Легенды легендами, а на выцветших от времени картах и впрямь значится на западе земля, что может быть той самой, запретной. Правда, картографы по-разному указывали ее положение, но разве такой пустяк может остановить пытливых мореплавателей?

И застучали топоры, начали воздвигаться на верфи три корабля — специально для похода к Западной Земле, которую шепотом называли Землей Поющих Водопадов.

Ну и где эти корабли? Погибли, не выйдя из гавани! Загадочное лиловое свечение превратило их в труху. Из тех, кто был на борту, выжил лишь вахтенный с «Жемчужной чайки» — полубезумный, покрытый пятнами ожогов. И еще два судна погубила зловещая сила — видно, морской старец в гневе не разбирает правых и виноватых.

Не только на рейде прогулялось злое колдовство. Лиловый огонь пожрал деревянный причал и проник даже на сушу, уничтожив здание таможни и дом почтенного Унлата. Что, кстати, вполне объяснимо, ибо почтенный Унлат Платиновый Кувшин, смотритель верфи и один из самых богатых людей города, щедро вкладывал деньги в будущий поход.

— Унлат — это понятно, а вот таможня чем Морскому Старцу не угодила? — недоумевал принц. Внезапно в голосе его зазвенели мальчишеские нотки: — Не призвать ли нам сказителя? Пусть поведает легенду об Ульгире. Может, найдем подсказку!

Эта идея не нашла поддержки. Почтенные горожане смущенно отвели глаза, король-отец свирепо цыкнул на внука, а Зарфест строго посоветовал сыну быть серьезнее.

Юноша сразу погас, заскучал.

А старшие соправители вернулись к делам.

— Что происходит на Фазаньих Лугах? — обернулся Зарфест к советникам.

Хранитель Аргосмира, пожилой, скромно одетый, похожий на мудреца-книжника, поклонился и неспешно заговорил:

— Фазаньи Луга пестрят шатрами. Некоторые из прибывших властителей, особенно те, что прибыли с женами, предпочли остановиться в городе, у родни и друзей. Но свои отряды они оставили за стеной.

— Еще бы! — сердито откликнулся король-отец. — Еще бы вся эта орава нагрянула в город! Сколько их там собралось — полтысячи или больше?

— Около четырехсот, — ответил Хранитель. — И с полсотни женщин.

— Я же говорю — орава! — неуступчиво гневался Эшузар. — Я с самого начала говорил: не будет пользы от этой затеи!

— Не все измеряется пользой, дедушка, — тоном опытного провокатора вставил реплику Ульфест.

Как он и ожидал, дед взвился языком черного пламени:

— Наши предки жили без конных воинских игрищ! Чего не завели предки, то и нам ни к чему! Хватало городу состязаний лучников и мечников!

Король ответил твердо:

— Прибытие властителей, приглашенных мною, украсит праздник, заставит соседних государей относиться к Гурлиану с большим уважением, оживит торговлю в городе.

— Торговля и так идет неплохо. А эти девятнадцать властителей… вот перегрызутся они меж собой, прольется кровь… А нам потом их утихомиривать и искать виноватых…

— А на этот случай я велел вызвать из Тагишерских казарм две сотни панцирных пехотинцев. Пусть Алмазные постоят под Аргосмиром, нам спокойнее будет.

— Алмазные! — умилился принц. — Не могу вспомнить, кто из мудрецов древности сказал: чем меньше страна, тем больше в ней ценят громкие названия…

— Ульфест, помолчи, если тебе толком сказать нечего… Тебе, кстати, не помешало бы принять участие в состязаниях. Тебя же обучали воинским искусствам! Где твой молодой задор, где твоя отвага, где азарт?

— Отвага ждет нужного случая, — лениво ответил принц. — А задор и азарт оставим охотничьим псам, хорошо?.. Отец, ну, правда… неужели тебе доставит удовольствие видеть, как здоровенный кабан из какого-нибудь Замка Лягушачьего Пруда выбьет твоего наследника из седла? Или разобьет голову, а ведь она будущему королю вроде как не лишняя!

Король безнадежно махнул рукой и обернулся к Хранителю города:

— Кто еще хочет обратиться к Трем Престолам с прошением или другим делом?

— Почтенные горожане с перечнем убытков, нанесенных их имуществу загадочным пожаром, а так-же теми, кто этот пожар тушил.

— Дозволяю огласить список, — кивнула золотая маска.

Принц не сдержал зевок.

— Пойду к себе! — вызывающе заявил он. — Утомили меня эти государственные дела. Эй, Прешкат! — повелительно кивнул он одному из часовых, стоящих у королевского трона. — Ступай за мной! Что-то мне в «радугу» сыграть захотелось.

Часовой не пошевелился.

— Проводи принца в его покои, Прешкат, — холодно приказал король. — Ему и впрямь рано заниматься государственными делами. Позже мы с ним об этом поговорим.

Не обратив внимания на угрозу, прозвучавшую в словах отца, принц тягучей, медленной походкой, чуть не цепляя ногу за ногу, направился к дверям.

— Пар-ршивец, — отчетливо бормотнул ему вслед дед.

Горожане сделали вид, что ничего не произошло, но в душе были согласны с Эшузаром. И каждый подумал, что избалованных, нахальных и несерьезных сопляков нужно драть крапивой, невзирая на происхождение.

* * *

Ульфест рухнул на покрытое медвежьей шкурой ложе и, не снимая шелковой маски, уставился в потолок.

Вошедший следом Прешкат взял с мраморного столика коробку для игры в «радугу», но, бросив на принца короткий взгляд, положил ее на место.

— Скучно! — пожаловался принц куда-то наверх. — Теперь они убытки считают. А часть убытков покроет казна. Вот, должно быть, привирают! А? — оглянулся он на стражника.

— Не без того… — послышался дипломатичный ответ.

Прешкат Серое Копье относился к принцу не так, как прочие обитатели дворца, — от короля до последнего слуги. Для всех Ульфест был капризным сумасбродом, но Прешкат, учивший принца владеть оружием, видел в нем заброшенного юнца, обделенного любовью отца и деда. Вот и откалывает одно коленце за другим — пусть бранят, лишь бы заметили! А ведь король еще не все знает о забавах сыночка. Не обо всем королю рискуют донести…

— И как-то глупо все устроено! — изливал досаду принц. — Командир городской стражи докладывает, что расследование идет полным ходом. А как оно идет?

— Стража опрашивает тех, кто мог что-то видеть.

— Вот как? И люди охотно откровенничают со стражей?

— Еще чего!.. Да они, «крысоловы» эти, не заметят преступника, даже если он у них пряжки с сапог срежет! — хмыкнул Прешкат. (Между дворцовой и городской стражей — «щеголями» и «крысоловами» — издавна была вражда.)

— Я не о том. Помнишь, гостило у нас наррабанское посольство? Я поболтал с одним… интересные вещи рассказывает! Есть в Нарра-до человечек, зовут Хайшерхо. Слово «дэр» к имени не прибавляет — значит, знатностью похвастаться не может. И должность всего-то — смотритель дворцовых архивов. А на самом деле второй человек после Светоча! У него свои люди по всей стране. Никто не знает, что они для Хайшерхо собирают тайные сведения. Это же так здорово — знать изнутри, что творится в городе! Вот бы в Гурлиане такую службу… ну, хотя бы только в Аргосмире!

— Была такая, — обронил стражник. И сразу пожалел о сказанном.

Принц заинтересованно поднялся на локте:

— Ну?!

— Был при дворе человек, — неохотно начал Прешкат. — Завел себе уши в каждом доме… ну, это я через край брякнул, но в богатых домах слуги ему наушничали. На таможне своих людей заимел. Говорят, с порта и начал — велено ему было с контрабандой разобраться. Контрабандистов прищучил, а там во вкус вошел, всю столицу к рукам прибрал. Сам-то пришлый был, прохвост, а уж так быстро развернулся со своей «невидимой стражей»!

— Хорошее название.

— А его люди назывались «невидимками». Ох, как в Аргосмире боялись этого проходимца! Айрунги его звали…

— Айрунги Журавлиный Крик? Тот, что был замешан в «мятеже бархатных перчаток»?

— Во-во, он самый. Только не замешан был, а сам все и замесил.

Принц присвистнул.

— Я так и думал, что эти два идиота, дедушкины кузены, сами бы кашу заварить не сумели. С мозгами у них было слабо. Чего стоил этот опознавательный знак, перчатки…

Прешкат промолчал: не ему осуждать лиц королевской крови, даже если те сложили головы на эшафоте.

— Этот Айрунги, — поторопил принц, — его казнили?

— Удрал, негодяй. Хорошую награду за него объявили, да никому не досталась.

— Что уже говорит о многом, — задумчиво протянул Ульфест. — А «невидимки»?

— Кое-кого казнили за участие в мятеже, остальные постарались забыть имя Айрунги. Говорят, когда король Зарфест принял золотой топорик, он подумывал о восстановлении «невидимой стражи».

— Постой, сам угадаю. Дедуля встал на дыбы и начал бить в воздухе копытами, верно?

— Э-э… король-отец был против этой затеи.

— Кто бы сомневался… После мятежа дедуля лезет под кровать от кошачьего мяуканья за окном! Родную дочь к смерти приговорил!

— Так вроде принцесса Аннира и в самом деле была повинна в…

— Да плевать мне на тетушку! Сбежала — и молодец. Давай про «невидимую стражу»!

— Король-отец изволил сказать, что неразумно отдавать власть в посторонние руки.

— Вот! А пришла беда, так мы остались слепыми и глухими. «Крысоловы» цепляются к людям, а те хлопают глазами: мол, ничего не ведаем, ни о чем представления не имеем! А ведь наверняка многие заметили что-то важное! Рыбаки в порту, нищие на улицах…

— Свахи много видят, лекари, трактирщики, — подхватил заинтересовавшийся стражник.

* * *

Прешкат был прав: трактирщики замечали многое. Например, Аруз Золотая Муха, владелец трактира «Шумное веселье», ничего не пропускал мимо заплывших жиром глазок и оттопыренных розовых ушей. Но наблюдения свои Аруз держал при себе. Разве что порой многозначительно похохатывал — так, что подпрыгивало брюшко под засаленным фартуком.

Но сейчас Арузу было не смешно. Насупился, поджал пухлые губы и начал протирать оловянное блюдо с такой тщательностью, словно надеялся, что из-под олова проглянет серебро. Очень не хотелось ему здороваться с теми двоими, что возникли на пороге.

А те ввалились, словно к себе домой, уселись за стол и разом махнули трактирщику — мол, бросай, дядя, свою посудину, попотчуй дорогих гостей!

Трактирщик еще больше нахохлился и подчеркнуто отвернулся к окну, хоть там и не было ничего интересного, кроме двух кур на навозной куче.

Гости заподозрили неладное. Востроносый бледный парень с синими нахальными глазами ухватил за юбку пробегавшую мимо рабыню:

— Метелочка, с чего твой толстяк куксится? Яичница сгорела или налоги повысили?

— Пусти, Щегол, не то по рукам надаю! — благонравно ответила девица, а шепотом добавила: — Да Серая Старуха его знает…

Спутник Щегла — рослый, плечистый мужчина — не стал опускаться до разговоров с прислугой, а пошел получать сведения из первоисточника. Не успел трактирщик и двух раз провести тряпкой по блюду, как над ним навис недоумевающий гость.

— Слышь, Аруз, ты что, оглох? Плесни нам со Щеглом наррабанского!

— Нету, — не оборачиваясь, тоскливо сообщил трактирщик. — Наррабанского нету. И никакого нету. Воды и той нету, понятно? Колодец пересох! Шли бы вы, парни, в «Олений бок»!

Тут уж и Щегол прекратил тискать служанку и подошел к стойке. Мыслимое ли дело: трактирщик шлет гостей к своему старому сопернику!

— Аруз, кончай пялиться на этих дохлых кур! Ждешь, когда они в павлинов превратятся? А ну, разверни фигуру к людям! Мы не с твоей задницей разговариваем!

Трактирщик обреченно положил блюдо на стойку и медленно обернулся.

— Кудлатый, — взмолился он, — забирай своего молокососа и вали из «Шумного веселья». Не то кликну сына и вышибалу, так и впрямь шумно будет!

— Шум мы любим, а в чем дело-то? — недоумевал Щегол.

— Не первый день сюда ходим — и вдруг нехороши стали! — вторил ему приятель.

(Надо заметить, что Кудлатым верзила был прозван не случайно. Тяжелое, плотной лепки лицо тонуло в курчавой бороде, короткой, но очень пышной. У трактирщика порой мелькала мысль: а настоящая ли она? Однако подергать Кудлатого за бороду, чтобы убедиться в ее подлинности, решился бы лишь тот, кому вконец опротивела жизнь.)

— Парни, — убедительно сказал Аруз, — мы с вами и впрямь не первый день друг друга знаем. Я у вас вещички покупал? Покупал. Вопросы задавал? Не задавал. Только два условия ставил — не забыли? Первое — чтоб с вещей кровь не капала…

— А с наших — капает?! — изумился Щегол. — Кто ж такое про меня набрехал?

От волнения он возвысил голос так, что несколько посетителей за длинным столом прекратили беседу и заозирались.

— Цыц! — поспешно сказал парню трактирщик. — С первым-то условием еще кое-как, а со вторым? Я ж говорил — придворных не трогать! Мало мне возни с «крысоловами», так чтоб еще и «щеголи» начали трактир тревожить?!

— А! — потерял Кудлатый интерес к беседе. — Это не ко мне. Добытчик у нас Щегол, с ним и объясняйся. Мое дело простое — в морду кому закатить или еще чего…

— А я даже не знаю, про что ты, Аруз, говоришь! — истово заверил трактирщика Щегол.

— Не понимаешь? Я про ту заколку для плаща, в виде ландыша.

— А-а, находочка моя! И что с нею не так?

— Да все! Я ее, как порядочный, отнес к… — Трактирщик резко оборвал фразу и крепко прикусил нижнюю губу.

— К ювелиру Туарри, что за Белой площадью лавку держит, — светло улыбнулся Щегол.

— Откуда знаешь? — испугался Аруз.

— Видал тебя там. Покупки делать там тебе не по карману — стало быть, продавал.

— Ну, ладно, — пришел в себя трактирщик. — Приношу ему заколку, а он давай браниться! Оказывается, он сам тот цветочек делал — во дворец, в подарок на годовщину правления короля Зарфеста.

— Надо же!.. А я тут при чем?..

Щегол оборвал фразу, настороженно оглянулся на скрип, но успокоился, увидев, что в приоткрытую дверь заглядывает смешная чумазая мордашка. Этот мальчишка, которого все называли Чешуйкой, крутился возле «Шумного веселья» — а вдруг кто-нибудь из посетителей за монетку пошлет его с поручением? Или из объедков что перепадет…

При виде Щегла малыш просиял. А парень небрежно бросил через трапезную медяк:

— Лови, лопоухий!

Малыш монетку не поймал, кинулся поднимать ее с полу. А Щегол тут же забыл про беспризорника, вернулся к беседе с трактирщиком и снизошел до объяснений:

— Я ж тебе говорил: нашел я заколку. На улице.

— Кончай бренчать.

— Я ж говорю: на улице. Когда город покидало грайанское посольство. Проехала процессия — гляжу, в пыли цветочек валяется. А всему городу известно, что принц Ульфест с грайанцами сутки напролет в «радугу» резался. Наверное, тогда ландыш и проиграл, а то откуда бы ему на той улице оказаться?

— Отбрехиваться ты мастер… А ведь был и другой случай, меня Туарри заодно попрекнул. Та золотая сережка с хрустальным колокольчиком.

— Помню. Сережку обронила одна прекрасная и нестрогая дама, уходя со свидания, о котором она не станет вспоминать вслух. Успокойся, трактирщик, она не ищет свою серьгу.

— Да это ерунда, — признался вдруг Аруз. — С ювелиром я как-нибудь разобрался бы. Тут погрознее тучи собираются. Нащебетала одна птаха, что тебя ищет Жабье Рыло. Сердится: мол, ты его не уважаешь, на поклон не ходишь, долю не платишь.

— Жабье Рыло? — хмыкнул парень. — Ох, как страшно!

— А тебе и должно быть страшно! И как тебе удалось до сих пор промышлять и только сейчас прогневать Жабье Рыло? Ловок ты, парень, хитер… Я даже не знаю, откуда ты такой взялся. Ходят слухи, что ты из леса приходишь и в лес уходишь…

— А если так? — помолчав, серьезно спросил Щегол.

— Если так — берегись, парень! Городские лесных не любят. Или на ножи тебя возьмут, или «крысоловам» сдадут. Дела с лесом ведет только Жабье Рыло. Послушай, сынок, моего совета: ступай сам к ночному хозяину, не жди, пока силком притащат. Пади в ноги, покайся, пообещай долю. Жабье Рыло ценит настоящих ловкачей. Может, вам с Кудлатым и по лесам не придется шляться, в Аргосмире будете промышлять.

— Промышлять, промышлять… — Щегол устремил чистые синие очи к потолку. — Что бы это могло значить?.. А! — вдруг прозрел он. — Кудлатый, нас тут принимают за воров!

— Не может быть! — горестно охнул верзила.

— Запомни, толстяк, — ласково пропел парнишка, — Щегол сроду не брал чужого! Я просто глазастый, понятно? Хожу по улицам, смотрю под ноги. Где колечко замечу, где браслет, где кошелек оброненный…

Этот не внушающий доверия монолог был оборван приходом нового гостя, который громогласно потребовал вина и закуски.

Аруз кивнул рабыне — мол, обслужи!

— Кто таков? — сощурился Щегол на вошедшего.

— Строит из себя господина, а сам — пустое место. Служит на Серебряном подворье. Там остановился посланник с Семи Островов. Заявился, рожа заморская, с целой свитой, а застрял дольше, чем собирался, вот и нанял еще прислугу — из местных.

— Да? И долго здесь торчит этот посланник?

— С месяц.

— Долго ж я в Аргосмире не был… А ведь я сроду не видал никого с тех островов. Интересно же!.. Как зовут?

— Посланника?

— На кой мне посланник? Слугу!

— Умменес.

— Что любит?

— Хвастаться напропалую.

— Обожаю хвастунов! Что пьет?

— Лишь бы покрепче.

— Сокровище, а не парень! Я с ним уже дружу!

Щегол походкой подвыпившего человека направился в тот угол трапезной, где Метелочка поставила перед новым гостем вино и жареную рыбу. Проходя мимо Умменеса, паренек споткнулся и, чтобы не упасть, схватился за плечо сидящего выпивохи. Тот гневно вскочил. Щегол, судя по жестам, начал извиняться с таким чистосердечием и смотрел так простодушно, что Умменес сменил гнев на милость. Вскоре новые приятели сидели рядом. Умменес что-то рассказывал, размахивая руками. Щегол внимал с детским восторгом.

— Способный мальчик! — вздохнул Аруз. — Ты, Кудлатый, уговорил бы его поклониться Жабьему Рылу. Обидно будет, если такому хорошему пареньку засадят нож в спину. А заодно и мне — за то, что товар брал.

— Тебе — не знаю, — рассудил Кудлатый, разглядывая свои широкие ладони. — А вот ему — навряд ли. Ведь я рядом! Мне этот паршивец — что младший брат. Я за него любое Жабье Рыло по макушку в болото вколочу!

4

В Подгорном Мире нет ничего постоянного, незыблемого. Никогда не знаешь, какая именно складка подползла к разрыву в Грани Миров. Одни и те же Ворота могут вывести и в пустыню, и на морской берег, и на равнину, поросшую тяжелыми фиолетовыми метелками, похожими на ковыль и на развалины древнего города…

И неизвестно, кто поджидает на той стороне, щелкая клыками и исходя голодной слюной. Надо бы держать оружие наготове, но приходится стискивать руки товарищей: сквозь серый туман Ворот проходят единой цепочкой, не то разбросает всех по складке — не разыщешь потом напарников.

Подарком судьбы оказывается то, что за Гранью — не пламя вулкана и не бушующий океан, а мрачное на вид, но вполне безобидное ущелье, усеянное большими валунами: вероятно, когда-то здесь было русло горной реки…

Живая цепочка распалась. Выхватив мечи, пришельцы настороженно огляделись: они не очень-то верили в подарки судьбы.

Наконец раздался голос Нитхи:

— У нас в Наррабане говорят: на первом шагу не споткнулся — и за то спасибо дороге!

И девочка потерла предплечье, за которое только что держалась лапа Циркача.

— Не торчим здесь! — подражая голосу учителя, скомандовал Дайру. — Долго у Ворот торчать нельзя — очень, очень может выбросить обратно!

Шенги ухмыльнулся, но промолчал.

Вся компания двинулась по ущелью. Ящер плелся последним, потому что время от времени останавливался и глядел в невероятно низкое серое небо. Небо своей родины.

Вскоре стены ущелья стали более пологими. Здесь их покрывали мелкие стелющиеся растения в крошечных шипах.

— Привал! — Шенги опустился на валун. — На землю не садитесь — потом штаны от колючек не отчистите.

Он снял с пояса флягу и пустил по кругу. Каждый выпил по несколько глотков. Вода пригасила горечь, полыхавшую в горле. Уж очень противная штука — Снадобье. Но никому и в голову не пришло жаловаться на неприятный вкус. Будь благословенна память того, кто придумал Снадобье! Состав его — величайшая тайна Гильдии. Ученики узнают ее лишь после того, как пройдут испытание и наденут заветные браслеты — знак Гильдии. Тогда на разум новых Охотников будут наложены чары — и они не смогут никому рассказать, как приготовить драгоценный состав, позволяющий остаться человеком за Гранью.

Коварен Подгорный Мир, но страшнее всего в нем не чудовища, не тайны, о которых никто не может поведать людям, потому что никто не остался в живых, столкнувшись с ними. Опаснее всего тонкий яд, разлитый в воздухе. Он дает наслаждение, которого не заменят никакие радости Мира Людей. Но постепенно он захватывает человека, делает его рабом, закрывает обратный путь за Грань. Человек понемногу изменяется душой, а иногда и телом. Одни проходят этот путь за несколько лет, другие — за несколько дней…

От этой участи и хранит Снадобье — главное сокровище Гильдии…

— Ну, — сказал Шенги, вешая флягу на пояс, — вы у меня очень, очень взрослые и умные. Командуйте! Куда идем?

— Сначала — на болото, — повел плечом Нургидан. — Потом — в Аргосмир.

— Это понятно. А куда направляемся? Направо? Налево? На склон полезем?

Важность слетела с Нургидана. Он бросил беспомощный взгляд на Нитху. Та сидела тихая, молчаливая, с загадочной улыбкой вслушиваясь даже не в окружающее, а в себя.

Проводник. Умница. Талант.

Иные подолгу ходят за Грань, прежде чем научатся слышать движение складок, всем телом отзываться на их беззвучное колыхание. И каждый воспринимает это движение по-разному. Для одних это шелест, для других — скрип, для третьего — тихий звон…

Нитха с первого похода в Подгорный Мир услышала шум, подобный рокоту прибоя. И с тех пор чутьем ориентируется в путанице складок, угадывая их скорость, величину, направление потока. Часто может даже сказать, что ожидает за незримой стеной складки.

Вот и сейчас — плавным движением указала вдоль ущелья, сказала задумчиво:

— Придется по пути побывать в степи. Складка узкая, пойдем поперек…

— Как это ты ухитряешься… — с завистью начал Дайру, но его остановила внезапная перемена в лице Нитхи.

— Здесь кто-то есть! — В протяжном голосе девочки слышались гортанные наррабанские нотки. — Кто-то недобрый! Враг!

— Ясное дело, есть, — лениво отозвался Нургидан. — Только сейчас учуяла?

— Не задавайся, — напряженно одернул его Дайру. — Кого унюхал?

— Во-он, вверху, щель темная — видите? Это вход в пещеру, а там — спрутомыши. Уж их-то вонь я ни с чем не спутаю. Сейчас эта банда спит, а то б запах кислее был.

Нитха метнула взгляд вверх и успокоилась. Известная опасность — это пол-опасности.

— Вот и пусть спят, — тихо сказал Дайру. — Устали зверушки, не будем их будить.

Возражений не было. Все поднялись и без лишней спешки двинулись по ущелью — в ту сторону, куда указала Нитха.

Когда они скрылись за поворотом, один из дальних валунов зашевелился и словно вырос… нет, это разогнулась скрюченная фигура, укутанная в серый плащ. Приподнялась, настороженно завертела большой головой…

Немного выждав, странное существо направилось в сторону, противоположную той, куда ушел маленький отряд. Существо бежало, склонившись к самой земле, почти задевая длинными руками замшелые сырые камни.

* * *

— Так и сказали — на болота, а потом в Аргосмир? — Голос тревожно дрогнул. Загорелая рука с серебряным браслетом Гильдии отвела полог из грязных шкур, закрывающий вход в пещеру. Подгорный Охотник вгляделся в белесый туман над ручьем. — Ты уверен, что твой Урр ничего не перепутал?

— Нет, — донесся из-за его спины ровный, невыразительный голос. — Урр не ошибается.

Подгорный Охотник не стал оборачиваться. Не хотелось лишний раз видеть, как в полумраке белеет лицо — красивое, словно вырезанное из мрамора, и такое же неподвижное. Неестественный покой этих правильных черт был почти пугающим.

Охотник подавил раздражение.

— Ну, он же рычит, как собака.

— Это не твое дело, гильдейский. Я понимаю каждое слово, сказанное Урром, а ты и не пытайся вникнуть в то, что тебе не дано.

Голос оставался монотонным, но Охотник уловил в нем горькую насмешку — и в ярости чуть не сорвал полог из шкур.

Проклятые пролазы! Почему Охотнику, взращенному и обученному в Гильдии, приходится якшаться с такой мразью? Они ведь не люди уже!

Вдруг возникло странное желание: спросить этих… этих… что погнало их в Подгорный Мир? В самый первый раз, пока в душу еще не вползла вкрадчивая отрава… Жадность? Тщеславие? Или Мир Людей был к ним так суров, что они рады были его покинуть? Ведь наверняка знали, что придется расплачиваться…

Впрочем, ему-то что за дело до парочки пролаз!

Внизу, в тумане, поднялась возня. Охотник встрепенулся, но сразу понял, что это змеепсы затеяли возню. Делят добычу? Играют? Или — Охотник усмехнулся — выкусывают друг у друга блох, как обычные собачонки?

Тьфу! Эти пролазы — сами Твари и с Тварями якшаются! Но они нужны ему, эти жалкие уроды. Нужны сегодня, сейчас — а потом пусть идут ко всем демонам!

Согнав с лица выражение брезгливости, Охотник обернулся к хозяевам пещеры:

— Твой Урр принес важные вести — если, конечно, это правда. Ты сам-то ему веришь, Майчели?

И опустился в низкое, с широкой спинкой кресло.

Да-да, в этой пещере, темной и сырой, стояли два кресла, узкий стол и кровать! Причем все это явно не самодельное! На обшарпанной мебели кое-где уцелел лак, над гнутыми ножками потрудился в свое время мастер-столяр. Правда, обивка давно протерлась, из-под нее лез конский волос, а по столешнице бежала трещина, но все же…

Охотник в который раз подивился: как эта «роскошь» очутилась в Подгорном Мире? Как ее сюда доставили… а главное — зачем? Тоска по нормальной человеческой жизни? Или таким нелепым способом пролазы доказывают себе, что они все еще люди, а не зверье в пещерном логове?..

Собеседник Охотника шевельнулся в кресле, поправляя тяжелое бархатное покрывало, которым был закутан от промозглой сырости.

— Урр никогда не лжет, — сказал он. — Просто не умеет выдумывать. Это слишком сложно для него.

Темная груда у его ног завозилась, придвинулась ближе. Всклокоченная голова приподнялась, ткнулась в опущенную с подлокотника руку Майчели — так собака напоминает хозяину о себе и просит ласки.

— И как же это получилось, что твой дружок как раз сидел в засаде у Ворот? — недоверчиво скривил губы Охотник.

— Не просто у Ворот, — уточнил Майчели. — Там, куда эти ворота вывели гостей… Подгорный Мир отнял у моего напарника речь, но взамен дал некоторые свойства, о которых обычный человек и мечтать не может.

— Это он, выходит, заранее… чует?!

Хозяин пещеры не ответил, рассеянно водя кончиками пальцев по растрепанным жестким волосам существа, сидящего на полу у кресла.

Охотник заставил себя вернуться к беседе.

— Ладно, не мое это дело. Важно другое: Шенги не зря здесь объявился! «На болото, а потом в Аргосмир…» Разумеется, пронюхал про наши… дела. Если доберется до Аргосмира — будет беда.

— Твоя беда, гильдейский, — уточнил Майчели. — Не моя.

— Но я думал, что вы с Урром не захотите упустить столько… мяса! — Охотник с трудом вытолкнул это слово из горла.

Урр встрепенулся, приподнялся — по-звериному, на четвереньки. Из горла вырвалось раскатистое рычание.

Охотник с трудом сдержался, не выдал отвращения. Только отвел взгляд от лица… нет, от звериной морды с выпяченной челюстью и низким скошенным лбом, из-под которого блестели выпуклые глаза. Сходство со зверем завершали жесткие волосы, почти скрывающие эту мерзкую рожу.

Майчели чуть повернул неподвижное бледное лицо, выслушал нечленораздельные звуки, которые издавал его жутковатый напарник, и ответил все так же ровно:

— Нет, Урр, ты никуда не пойдешь. Я тебе запрещаю. Мяса у нас хватает, а Шенги — слишком опасный противник.

Рычание стало таким выразительным, что охотник без перевода понял негодование Урра.

Майчели ничего не ответил на протест напарника. Только глубже запустил пальцы в его жесткую гриву, нащупал ухо и резко крутанул.

Раздался визг. Урр вскочил было на ноги, но сразу смирился и вновь растянулся на полу, отвернувшись от Майчели и Охотника.

— Мы с Урром не намерены рисковать даром, — спокойно сказал пролаза. — С голоду не умираем, найдем добычу попроще.

Охотник тут же откликнулся на слово «даром».

— Так бы сразу и сказал! За мной не пропадет! Что вам надо: одежду, сапоги, стрелы для арбалетов? — Он насмешливо оглядел нелепое убранство пещеры и добавил: — Может, зеркало во всю стену или жаровню с благовониями?

— Женщину, — без запинки ответил Майчели. — Женщину для Урра.

— Что-о?

— Я выразился вполне ясно. Урр давно без женщины, из-за этого он нервничает и злится. Купишь сильную, нестарую рабыню и приведешь сюда.

Урр, забыв обиду, довольно взвизгнул.

— Все равно ведь сожрете… — вырвалось у Охотника.

— Не сразу, — последовал хладнокровный ответ.

Охотник нахмурился. Конечно, жизнь рабыни — грошовая плата, когда на кону стоят интересы великих государств и его собственная судьба. И все же что-то в душе противилось такому решению. Вероятно, виной тут была не жалость к женщине, а ненависть к пролазам.

— Зачем такие сложности? Сам же сказал, что в компании Шенги есть девушка! Неужели такая страшная, что твой Урр на нее не позарится? — Едва договорив, Охотник почувствовал такое презрение к себе — даже во рту горько стало!

Полузверь возбудился настолько, что вскочил на ноги и принялся подпрыгивать, радостно ухая. Но его напарник покачал головой:

— Нет. Она — ученица самого Шенги. А значит, очень опасна. Убьем ее сразу, как и остальных. Урр, прекрати кричать. Вот этот господин из Гильдии приведет тебе женщину.

И с вызовом посмотрел прямо в лицо «господину из Гильдии».

Но тот уже овладел собой и оставил наглость пролазы без внимания.

— Договорились… Но как вы их разыщете? Шенги со своими сопляками успел уже далеко уйти! Может, даже в соседнюю складку успел нырнуть. Пустишь по следу змеепсов?

— Сначала надо выйти на этот след. Этим займется Урр, а он отыскивает добычу не нюхом. У них свои секреты, но ты считай, что Гильдия уже скорбит по Совиной Лапе.

* * *

— Что плетешься, как больной ишак? — Нитха замедлила шаг, чтобы Дайру смог ее догнать. — Ой, да ты хромаешь! Сказать нашим, чтоб остановились?

— Сапоги… новые… — Дайру страдальчески скривился. — Правый еще ничего, а левый так ногу натер — до крови, наверное!

— Ой, нэни саи! И так в дальнюю дорогу?.. Ой, какой же ты дурак! Такой умный — и такой дурак, да?

— Тише, кобра, учитель услышит!

— Еще как услышит! Почему в городе ему не сказал, что сапог ногу натер?

Дайру смутился так, что даже перестал морщиться от боли.

— Да я не хотел говорить! Пока к сапожнику, пока то да се… могли день потерять…

— Ну и что? Подумаешь, день… — Девочка умолкла, остро взглянула в лицо приятелю. — Даайру! А ну, признавайся! Тебе надо было уйти из города?

Паренек не ответил, но рот его невольно разъехался в дерзкой, нахальной улыбке.

— Ты что-то натворил? С Витудагом, да? — предвкушающе взвизгнула Нитха. — Сознавайся, негодяй!

Дайру не выдержал. Окинул довольным взглядом вечернюю равнину, колыхавшую высокие волны тугой зелено-коричневой травы.

— Ну, — начал он со скромностью художника, который беседует с почитателями своего таланта, — у меня было предчувствие. У моих хозяев могла случиться неприятность. Задержись мы, меня потребовали бы к Бавидагу, начали бы расспрашивать… Как что, так сразу я виноват…

Девушка пропустила мимо ушей последнюю фразу, явно лживую и лицемерную.

— Неприятность? Какая неприятность? — Она чуть не приплясывала. — Говори скорее, а то стукну!

— Ну, откуда мне знать… — Дайру бросил взгляд на девочку и понял: сейчас и впрямь стукнет. — Но мне почему-то кажется, что у них сбесилась выгребная яма и залила весь двор дерьмом.

От наплыва чувств Нитха задохнулась. Но и без слов, по отчаянной жестикуляции ясно было, что она требует подробностей! Немедленно! Сейчас!

Тянуть было опасно.

— Это не моя идея. Помнишь, мы гостили в Найлигриме? Там один парнишка увлекается алхимией, он мне и подсказал… не совсем алхимия, но… Дескать, если в жаркий день бросить в отхожее место немного опары, на какой у булочников тесто подходит, то хозяева получат массу незабываемых ощущений…

Он не успел договорить, а Нитха не успела всколыхнуть окрестности счастливым воплем. Шедший впереди учитель остановился. Нургидан огляделся и досадливо присвистнул. Ящер Циркач, до сих пор бежавший на четырех лапах и почти не заметный в высокой траве, встал столбиком и заозирался.

— Что, паучья стая? — небрежно поинтересовался Дайру, догоняя друзей.

— Она самая, — ответил Нургидан. Меч уже был у него в руке. — Уж такое наше везение… Ладно, подеремся — крепче спать будем!

— Я и без драк неплохо сплю! — капризно возразила Нитха, тоже достав меч из ножен.

— Стая? — Ящерок тревожно завертелся во все стороны. — Какая стая? Где?

— Еще далеко, — объяснил Шенги. — Видишь, вон там птицы кружатся? Это они летят над стаей. Рассчитывают на объедки.

— Волчьи пауки, — снизошел до объяснения Нургидан. — На редкость никудышные твари: ни шерсти с них, ни кожи хорошей, ни чучело набить… Хоть бы догадались шкурку попушистее отрастить или рога красивые… а то возись с ними за бесплатно!

— Очень некрасиво с их стороны! — кивнула Нитха. — Только о себе и заботятся!

При виде спокойствия двуногих приятелей Циркач приободрился, спросил с интересом:

— А есть их можно?

— Я не пробовал. И тебе не советую, — серьезно сказал Шенги. Охотник переложил меч в левую руку, грозно клацнул когтями правой.

Ящерок покосился на Дайру. Когда-то подружка-наездница растолковала чешуйчатому Братику, кто такие рабы и почему им нельзя носить оружие. Неужели этот тощий человечий детеныш будет драться голыми руками?..

Нет! Одним движением сорвал кожаный ремень. Оказывается, его холщовые штаны поддерживает матерчатый пояс, а ремень — для вида… Ого! А вот и не для вида! Вон с каким свистом эта штуковина рассекает воздух! Пряжка тяжелая, под такой удар попасть неохота!

Заметив внимание Циркача, Дайру весело подмигнул ему:

— А вон и гостей дорогих видно! Ничего стайка, морд двадцать…

Они и впрямь были недалеко, эти бурые твари размером с крупных псов. Бесформенный мешок брюха болтался меж крепкими, жесткими ногами. Над брюхом возвышалась головогрудь, покрытая хитиновым панцирем. Прежде всего в глаза бросались могучие жвала, не уступающие клыкам Циркача.

Все это ящерок разглядел мгновенно, а затем молча, как кот на мышь, прыгнул на ближайшего паука. Он не собирался трусить и отлеживаться в траве.

Паук, в которого ударил живой чешуйчатый таран, споткнулся, упал на подогнувшиеся передние ноги. Ящер оказался у него на спине, ударил клыками по неподатливому хитину.

Циркачом овладело неистовство, злая радость хищника на охоте — радость, которой молодой ящер был так долго лишен! Противник пах не так, как пахла болотная дичь его детства, но все же это была добыча, она жила, дергалась, сопротивлялась!

Увлеченный схваткой, Циркач не видел, как в самой гуще стаи восторженно орудовал мечом Нургидан. Юноша тоже горел азартом хищника, дорвавшегося до драки. От четырех пауков, наседавших на него со всех сторон, летели клочья серой плоти и куски хитина.

Дайру действовал спокойнее, расчетливее. Возникнет рядом с пауком — сбоку, чтоб не попасть на страшные жвала. Точным, хлестким ударом разнесет головогрудь. И пока ослепленный, но живучий и злобный паук попытается до него дотянуться, переломает ему все шесть лап, не забывая при этом поглядывать по сторонам — не спешат ли на помощь недобитому врагу его собратья?

А вот Нитхе не повезло: громадный, покрытый сизыми шрамами паучище метко пустил в ее сторону длинную полосу слюны, густеющей на лету. Липкая лента захлестнула меч и руку. Девочка левой рукой попыталась сорвать «веревку» — опасная ошибка! Ладонь вляпалась в клейкую ленту. Пока Нитха пыталась освободиться, бурая туша надвинулась, нависла, сбила с ног. Жесткие лапы прижали девочку к земле…

Девчушка даже закричать не успела: сильная рука ухватилась за одно из жвал прямо перед ее лицом, длинные когти пробили бурый хитин. Шенги, резко разогнувшись, поднял тяжелую тварь и отшвырнул от своей ученицы.

Встав, Нитха с отвращением сорвала с рук паутину и огляделась. Учитель в помощи не нуждался: он добивал здоровенного паука, явно вожака. Нургидан развлекался, вспрыгнув на спину толстой паучихи и рубя направо и налево ее сородичей. Ящера Циркача забросали паутиной два шустрых самца, но там Нитхе делать нечего, там Дайру почти разобрался. Все-таки им повезло. Стая хоть большая, но почти одни самки, они паутиной не плюются…

Да, в стае действительно было мало самцов — а после этой заварушки остался один, совсем молодой, едва научившийся изрыгать паутину. Зато он был весьма смышлен. Увидев, что матерый вожак издох, да и прочие самцы пали в бою, молодой паучишка сообразил: ему же повезло! Он остался единственным в стае! Он теперь вожак!..

Не теряя ни мгновения, паук издал повелительный вопль, такой тонкий, что человеческие уши не уловили его. И тут же съежился: если жив хоть один самец, придется поплатиться за свою дерзость!

Но откликнулись лишь самки — с покорным шипением они покинули поле боя и ринулись наутек. Новый владыка стаи замыкал отступление, как и полагалось вожаку.

Люди, оставшиеся среди примятой травы и изуродованных паучьих трупов, перевели дыхание и огляделись.

Нургидан принялся освобождать ящера от паутины, возбужденно говоря:

— Мы разделали их, приятель! Мы их нашинковали! Размазали их, как мед по лепешке!

Циркач отвечал пронзительным стрекотом. Эти двое вполне понимали друг друга.

В стороне учитель повернул к себе за плечо Нитху и, убедившись, что на ней нет ран, принялся сердито ей выговаривать:

— Ты что, не видела, что у него жвала черные? И глаза очень, очень высоко сидят! Самец же! Надо было от плевков уворачиваться, телушка ты наррабанская!

Тем временем Дайру закусил губу и сосредоточенно, отрешившись от всего вокруг, шагнул в сторону. Длинное худощавое лицо, только что раскрасневшееся от боевого задора, вдруг побледнело. Парнишка выждал несколько мгновений, осторожно сделал еще шаг…

Он выдержал бы любую битву, если бы знал, что повторится небывалое чудо, которое подарила ему судьба в начале этого лета.

Тогда тоже завершился бой — с чудовищем, похожим на зарывшегося в песок спрута. Случайный шаг — и мир необъяснимо и дивно изменился перед глазами Дайру.

Исчезли голые камни, исчезли бьющие в них прибоем волны песка. Вместо этого — деревья со светло-изумрудной листвой, щебет птиц, пение ручья. И огромные фиолетовые глаза на прелестном личике.

Журчащий голос: «Ты герой, правда?..»

Нежные, теплые губы на губах Дайру…

Очнувшись от воспоминаний, парнишка поднес пальцы к губам, словно пытаясь удержать пригрезившийся поцелуй.

Бавидаг со своим сыном — будь оба прокляты! — могут нацепить на Дайру хоть два ошейника сразу! Но сам-то он знает, чей он раб — с этого лета и до последнего костра!..

И тут Дайру заметил, что учитель, выпустив плечо Нитхи, смотрит на него через «поле боя» тревожным, понимающим взглядом.

* * *

— А они неплохо потрудились, эти гильдейские! — Майчели с неподвижным лицом оглядывал останки пауков среди почти распрямившейся травы. — Как ты думаешь, Урр?

Получеловек-полузверь взрычал в ответ.

Майчели огляделся. По траве расходились волны: это свора змеепсов, сопровождающая пролаз, набросилась на падаль. Один из псов терзал мертвого паука-вожака почти у ног Майчели. Хозяин без приязни глядел на глотающее большие куски существо: гибкое, очень длинное тело на четырех парах коротких ног, вытянутая зубастая пасть, подвижный хвост, вислые уши, подрагивающие от жадного наслаждения…

Урр, не обращая внимания на змеепса, приплясывал и ухал — звал напарника вперед. Сейчас, на ладонях просторной и светлой степи, пролаза казался еще отвратительнее, чем в полумраке пещеры. Лоснящаяся безрукавка на голом волосатом торсе и заношенные штаны казались не одеждой, а частью тела, шкурой. Нелепее всего был гордо напяленный на голову шлем с поднятым забралом. Такие шлемы носят Черные Щитоносцы — силуранская тяжелая пехота. И где только Урр раздобыл это скособоченное чудо?

— Не надо спешить, — попенял Майчели напарнику и, опираясь на длинный посох, обошел змеепса.

Что-то странное было в фигуре пролазы. Пока он стоял неподвижно, эта странность скрадывалась: просто долговязый, тощий человек в нелепом балахоне, выцветшем и заплатанном. Но при ходьбе… Тело гнулось, качалось, словно вместо скелета был сплетенный из лозы каркас. И над этим раскачивающимся, до отвращения неустойчивым телом парила на длинной шее красивая голова с волнистыми локонами. По контрасту с этими прядями цвета ночи еще белее казались неподвижные черты — лик мраморной статуи. Лишь губы едва заметно шевелились, когда Майчели говорил. Его речь, спокойно-изысканная, выдавала человека образованного:

— Сейчас мы не догоним гильдейских. Посмотри на нашу свору. Неужели ты сумеешь оторвать псов от трапезы? Мой бедный друг, я вижу: ты и сам не отказался бы от сытного ужина, если бы не эта девушка впереди!

Урр возбужденно завопил.

— Говорю же, она опасна! Впрочем, это не имеет значения. Гильдейские сейчас на границе складки, а день клонится к вечеру. Зачем лезть в болото, если можно заночевать в степи? Так что можешь ни в чем себе не отказывать. — Майчели жестом хлебосольного хозяина указал на «поле боя». — Пожалуй, и я перекушу. Еще успеем до рассвета проведать Шенги.

* * *

Вечер не опустился на степь медленно и мягко, а упал, словно дракон на добычу. Люди, смеясь, отбили его атаку дерзким пламенем костра.

Над огнем на острых прутиках жарились ломти окорока. Кость от этого окорока досталась ящеру, и тот умиротворенно ее обгладывал.

Но даже аппетитный аромат мяса не мог заглушить запахи степи — запахи темные, туманные, томящие и тревожащие. Эти запахи — и шорох нагретой за день упругой, сильной травы — прерывали беседу, заставляли людей бросать взгляды во мрак, предвещали что-то опасное, но остро дразнящее душу.

Степь пыталась приручить людей — а они не приручались! Манила — а они не шли на зов! После короткой заминки разговор струился по прежнему руслу, и люди забывали уколовшее их предвкушение неизведанного.

Вокруг костра с солидным гудением летали крупные тяжелые жуки. Вероятно, кусачие. Но людей не трогали: не привыкли к мягкой коже и горячей крови. Самые нахальные пытались атаковать ящера. Тот хватал жуков на лету, клацая по-собачьи зубами.

Среди веселых воспоминаний и дружеских поддразниваний Дайру время от времени украдкой поглядывал на учителя. Он чувствовал, что между ним и Шенги натянута незримая ниточка. Предстоял серьезный разговор — возможно, неприятный.

Так и случилось. Перед тем как улечься возле костра, Охотник распорядился:

— Когда маленькая луна догонит большую, караулить встанет Нургидан. А пока нас посторожит Дайру. Пошли, принесем хвороста.

Дайру, внешне спокойный, поднялся и пошел за учителем в низину, заросшую рыжей цеплялкой. (Ветки мелкие, колючие, спутались хуже войлока — но горят отлично.)

Когда они вдвоем наломали ворох сухих ветвей, учитель сказал негромко:

— Сам понимаешь, придется рассказать Лаурушу про твою встречу с Вианни.

Сердце Дайру забилось жестко и упрямо. Да, он все понимал — и все же спросил дерзко, вызывающе:

— Это еще зачем?

Очень редко осмеливался он так разговаривать с учителем.

— Девочка сказала, что ее отец — «самый главный в Подгорном Мире», — мягко ответил Шенги. — Если это Хозяин… такое нельзя скрывать от Гильдии!

То, чего боялся Дайру, наконец было названо вслух.

Голос отказал мальчику. Глядя учителю в лицо, он коротко, враждебно кивнул.

* * *

Сон наваливался, застил глаза пеленой — так и хотелось их протереть! Прежде чем уронить голову на дорожный мешок, Шенги поворошил хворост в костре. Искры золотым роем ринулись ввысь, свет плеснулся на лица спящих.

Циркач свернулся клубком, спрятал голову в лапы. Выглядело это очень уютно, но Шенги немного знал повадки ящеров и понимал, что не всякая собака сравнится с Циркачом в чуткости. Вряд ли кто-нибудь сумеет подкрасться к спящему ящерку…

У Нургидана злое лицо, брови хмурятся, губы подрагивают. Наверное, ему снится недавний бой… ах, вояка! Вид такой, словно готов хоть сейчас вскочить — и снова в драку! Может, ему и придется… Подгорный Мир — не место для тихих прогулок.

Нитха спит безмятежно, словно мать поет ей колыбельную. Свет костра позолотил смуглую щеку, сомкнутые ресницы отбрасывают тонкую тень, черная коса упала на землю.

Шенги поспешно отвернулся: казалось недостойным разглядывать спящую девочку.

А ведь еще недавно все было таким простым и привычным! Нитха, малышка, ученица, сорванец! Если б не коса до пояса, так совсем бы мальчишка! Что же изменилось? И когда?

Ну, когда — это ясно. В начале этого лета, в крепости Найлигрим.

Тогда девочка вышла к трапезе в нарядном платье, ладно облегавшем гибкую фигурку, и с причудливой прической, над которой потрудились искусные рабыни. И Шенги вдруг понял: озорной ребенок превратился в красавицу.

Ну и что? Все девочки рано или поздно подрастают. А некоторые еще и хорошеют. Так почему же мучительно сладко теперь смотреть на ученицу? И почему в этой сладости есть что-то постыдное? Ведь Нитха снова прежняя! Носит мальчишескую одежду, хохочет во все горло, норовит подставить ножку Нургидану или Дайру. Но в каждом движении проказницы сверкает новая, родником пробившаяся красота, задорная юная женственность.

И какое дело до этого ему, Шенги? Храни Безликие, не влюбился ли старый дурень?

Бред! Вздор! Шенги был влюблен в мать Нитхи — давно, почти мальчишкой! А сейчас… А что — сейчас?..

Сон смешал мысли, одурманил, но не дал облегчения: и в сновидении длилась та же темная пытка…

* * *

Громадная ярко-желтая луна тяжело ползла по небосклону — такая низкая, что только руку протянуть… На востоке уже заметно поднялась вторая — маленькая, алая. Она спешила догнать товарку, катилась, бежала, как отставший жеребенок за ленивой кобылой. Вот-вот они встретятся — и тогда пора будить Нургидана.

Дайру, запрокинув голову, смотрел на луну. Он пытался унять смятение, но перед глазами, заслоняя пятно луны, нежно светилось тонкое юное личико с невероятными, огромными фиолетовыми глазами.

«Ты герой, да?.. А ты умеешь целоваться?»

Какая мягкая русая коса… какой журчащий голос…

Обо всем придется рассказывать чужому человеку. Во всех подробностях.

«Ни за что! Это только мое, мое!..» — кричало сердце. А рассудок беспощадно рубил: придется! Не открутишься! Если эта маленькая волшебница и впрямь дочь Хозяина…

Дайру вспомнил, как изящные ладошки девочки распростерлись над травой. Воздух сгустился, задрожал, зарябил горячим маревом. И вдруг на траве возник настоящий арбалет!

И про это придется рассказать. А ведь это был подарок для Дайру. Первый в жизни подарок! До сих пор никто, даже напарники… Шенги, правда, покупал для него одежду и башмаки, но ведь на то и учитель, чтоб заботиться об ученике…

А что говорила Вианни об отце?

«Он тут самый главный. И самый сильный. По-вашему, наверное, король…»

Ясно, это про Хозяина! Ох, Дайру, дурень в ошейнике, во что ты вляпался? С чьей дочкой посмел целоваться? Не страшно? А ты, герой, вспомни лестницу — сразу мороз по коже проберет!

Каким нелепым и в то же время пугающим было то, что показал им учитель два года назад! Голые, крутые стены ущелья — ни кустика, ни выступа. Выход засыпан давним обвалом. И дубовая лестница до самого дна. Узкая, крутая, с резными перилами. Очень смотрятся среди диких скал эти перила — кисти винограда и танцующие аисты.

Учитель рассказал: однажды в ущелье обвал накрыл троих Охотников. Когда это было? По меркам Мира Людей лет пятнадцать назад, а по здешним — кто ж знает? Не насмерть завалило парней — так, побило камнями. Выбрались они из-под осыпи и поняли, что из ущелья не выйти. Стены — не подступись, а груду камней, что закрыла путь, тронуть страшно: хлынет — засыплет всерьез.

Как только ни пробовали они вскарабкаться наверх — все без толку! Наконец смирились. Стали потихоньку подъедать припасы и ждать чуда. Припасов хватило в обрез на два дня, да денечка четыре впроголодь посидели. Надеялись: может, сдвинется складка и окажется на месте ущелья… ну, хотя бы озеро! Тогда хоть выплыть есть надежда…

Спасение пришло, откуда не ждали. Кто-то заметил узников сверху и окликнул.

В Подгорном Мире к встреченным незнакомцам относятся с опаской, на шею не бросаются и в объятиях не стискивают. Иной пролаза опаснее дракона. Но изголодавшиеся Охотники готовы были молиться на своего спасителя — и плевать, есть ли у него на запястье браслет Гильдии!

Впрочем, радость была недолгой. Незнакомец сообщил пленникам, что помочь им не может. Даже если бы у него была веревка, ее все равно не на чем закрепить. Ни одного дерева рядом, а края обрыва растрескались. Топни посильнее — осыплются. Вот если бы опустить вниз что-нибудь устойчивое — скажем, лестницу, сколоченную из шестов…

Из пропасти злобно поинтересовались: может, им подождать, пока здесь вырастет дуб с ветвями до небес?

Незнакомец долго молчал (внизу всерьез забеспокоились), а потом сообщил, что постарается спустить им лестницу. Но упаси их Безликие шагнуть на нее раньше, чем сосчитают до ста, иначе ступеньки исчезнут прямо под ногами!

То, что было дальше, каждый описывает по-разному. Один утверждает, что лестница змеей сползла со склона. Другой уверяет, что дубовые ступени выросли из камня. Третий клянется, что не было ничего — и вдруг возникла дворцовая красотища, вершиной чуть ли не в небеса. Сходятся в одном: холодом ударило, даже камни инеем покрылись…

Какое там «сосчитай до ста»! Охотники полдня не решались шагнуть на лестницу! Потом, правда, голод взял свое. К этому времени они уже не сомневались, с кем свел их Подгорный Мир.

Хозяин!

Темные, страшноватые слухи ходят про мага, обосновавшегося в Подгорном Мире. Кто таков, откуда — неизвестно. Но пределы его колдовской силы не прикинешь даже на глазок. К добру ли, к злу ли пользуется он своим умением? Всякое говорят…

Больше тридцати лет прошло с тех пор, как Глава Гильдии — не Лауруш, прежний — назначил награду за сведения о Хозяине. Многие охотники с тех пор получили награду. Но как отделить правду от… нет, не от вранья, никто не посмел бы лгать Главе Гильдии… от искреннего заблуждения!

Дайру стало тошно при мысли, что ему заплатят за рассказ о Вианни. И ведь придется взять деньги, чтобы не показать, как важна для него эта коротенькая встреча!

Чтобы отвязаться от тяжелых раздумий, Дайру попытался вернуться к сиюминутным заботам. Хворост кончается, надо бы принести еще. Но вставать и тащиться в низину не хочется. Нургидан сходит, не развалится. У него-то нога не болит!

Шипя от боли, Дайру снял левый сапог и при свете костра осмотрел ногу. Ничего себе ссадина! А впереди день пути! Кажется, Шенги прихватил флягу «водички из-под кочки». Надо промыть натертое до крови место, не то завтра придется прыгать на одной ножке!

Мальчишка скривил губы, представив себе, как жгучая жидкость льется на ссадину. Брр! Он тихо, чтобы никого не разбудить, подтянул ближе мешок учителя и, ослабив завязки, сунул руку внутрь. Что-то гладкое, прохладное — должно быть, фляжка и есть!

Но предмет, который Дайру вытащил из мешка, совсем не походил на флягу.

Колокольчик! Тот, бронзовый, без язычка!

Дайру не спешил класть занятную вещицу на место. Покачал колокольчик на ладони, любуясь глубоким коричневым тоном рукоятки. Провел пальцем по желтой прожилке — и вспомнил сказку о золотоволосой красавице колдунье, что в Лунных горах варила в гигантском котле темный мед на пагубу роду человеческому. Герой Оммукат сбросил злодейку в ее же варево, а потом перевернул котел. Ведьмин мед растекся по горам и превратился в камень. А желтые прожилки в нем — это пряди волос прекрасной чародейки.

Красивая рукоятка — и колокольчик не хуже! В свете костра бронзовая змейка кажется не дерзко-насмешливой, а коварной, недоброй. Вот-вот тяпнет!

Дайру показал змеиной головке язык и укоризненно постучал пальцем по бронзовой макушке. К его удивлению, головка слегка повернулась. Неужели сломал дорогую вещь?

Он поспешно обследовал колокольчик и с облегчением вздохнул: цел! Просто головку, оказывается, можно повернуть вокруг оси. Ну-ка, а если ее совсем выкрутить? Нет ли в рукоятке тайника? А если есть, то что в нем спрятано?

Но до конца головка не выкрутилась. Зато после нескольких поворотов из рукоятки выползла подрагивающая спираль с бронзовым шариком на конце. Шарик закачался в распахнутой змеиной пасти. Язычок! Вот он где спрятан! Колокольчик-то с секретом! Учитель будет доволен. А древний мастер сплоховал. Язычок мотается меж бронзовых зубов, а не задевает их. Дайру трясет колокольчиком, а ни звука…

Мальчик досадливо прикусил губу и изо всей силы взмахнул рукой — словно держал в руках ремень и целил тяжелой пряжкой по чьей-то зловредной голове.

Долгий звон, протяжный и властный, повис в ночном воздухе. Звук ворвался в ночь, подчинил ее себе, заставил дрогнуть пламя костра и скатился в темную траву. Дайру охнул от неожиданности и поспешно огляделся: не разбудил ли он кого-нибудь этим полуночным набатом? Нет, спят…

Вдруг мальчик с обжигающей ясностью понял, что никого он не разбудит, даже если крикнет во весь голос. Ночь свернулась вокруг незримым коконом, отрезала, отсекла все звуки — и шелест травы, и жужжание жуков, и треск хвороста в огне, и дыхание спящих товарищей. Стало страшно, но страх не успел выплеснуться наружу: по напрягшимся нервам ударил голос — звучный, ясный, чуть презрительный, четко выговаривающий каждое слово:

— Я пришел, чтобы забрать твою беду. Назови ее.

Глухая ночь, ни шороха из степи, клочья света вокруг костра…

Дайру готов был поклясться: загадочные слова родились рядом — только руку протянуть… но куда протягивать? Нет же рядом никого!

Почему-то не возникло даже мысли разбудить напарников. Странная (а возможно, и опасная) игра, что затевалась у костра, касалась только Дайру.

Не сразу решился он заговорить. Но тьма молчала и ждала. Недобро ждала — он чувствовал это!

— Кто ты? — спросил Дайру тихо, вглядываясь во мрак.

— У меня нет имени, — с еле заметным раздражением ответила мгла. — Я пришел, чтобы забрать твою беду. Назови ее.

— А если не назову? — Недоверие и страх узлами свели мышцы подростка. Рука привычно легла на пряжку пояса — но с кем драться?

— Тогда я заберу тебя, — равнодушно разъяснил голос. — Так назови же свою беду!

Заберет? Ого! Дайру не до конца поверил голосу из ночи, но рисковать не хотел.

Назвать свою беду? Да запросто! Не задумываясь! Ошейник вдруг стал тугим, стиснул горло… Но осторожность оказалась сильнее.

— Моя беда, — ответил Дайру, взвешивая каждое слово, — в том, что я натер ногу. До крови. Новый сапог, понимаешь ли, жмет.

Мрак не отозвался, но Дайру ощутил растерянность собеседника. Он чувствовал ее так же ясно, как порыв ветра из степи.

— Твоя беда, — переспросил наконец голос, — в том, что сапог натер тебе ногу?

— Угу. Левый. — Подросток почувствовал себя увереннее.

Незнакомый голос зазвучал небрежно, чуть презрительно:

— Я понял. Я забираю твою беду.

И тут же ночь взметнула звуки ветра, травы и мелких тварей вокруг костра.

Дайру впился враждебным взглядом в агатовый колокольчик. Язычка-то нет! Успел нырнуть обратно в рукоятку!

Он задумчиво повертел в руках предмет, хранящий потрясающую тайну. Положил его в мешок учителя, аккуратно завязал тесемки. Осмотрел ногу — никакой ссадины! — и натянул сапог. Встал, медленно прошелся вокруг костра.

Не болит нога! Вот не болит, и все! Сапоги сидят как влитые — что левый, что правый! Словно их любовно тачал лучший аргосмирский сапожник — специально по ноге Дайру.

Подросток вновь сел у огня и прикрыл глаза. Ему и в голову не пришло разбудить напарников и рассказать им все. Тот, кого в детстве часто били, не склонен к поспешным решениям: не вышло бы чего!

Итак, вещица — волшебная. Что ж, бывает. Но волшебство — дело коварное. Не таится ли здесь подвох? Голос, во всяком случае, Дайру не понравился. Не было в нем, знаете ли, теплого желания снять с человеческих плеч горести и печали. Впрочем, пусть он хоть черными словами бранится, лишь бы и впрямь помогал!

Ох! А если к этому духу — или кто он там? — можно обратиться лишь раз?! Ну, тогда он, Дайру, — последний дурень по ту и эту сторону Грани! Попросил, называется!..

На плечо подростка легла рука. Дайру дернулся, метнул злой взгляд на Нургидана, который неслышно подошел сзади.

— Даже меня не разбудил! — умилился Нургидан. — Несешь караульную службу не размыкая глаз! Старательный ты наш!

Дайру хотел огрызнуться, но виски вдруг сжала тяжелая мягкая усталость. Она властно отодвинула все переживания бурного дня и загадочной ночи. Завтра, все завтра…

— Хворост кончается, — выдохнул Дайру, опуская голову на мешок. — Принеси еще…

— Мог бы и сам… — строптиво начал Нургидан, но взглянул в лицо напарнику и сменил гнев на милость. — Ладно, принесу. Спи.

Дайру взглядом проводил приятеля, бредущего в низину. Что-то в походке Нургидана показалось парню странным. Но глаза сомкнулись, мысли спутались… Спать, спать!..

* * *

Враг обрушился на маленький лагерь перед рассветом, когда обе луны клонились к горизонту, а мрак только-только начал бледнеть. Мягкие зелено-коричневые колосья клонились под тяжестью росы и отвечали ветерку лишь усталым молчанием.

И из этих темных влажных зарослей молча вынырнули змеепсы, словно щуки из тины, — узкие, гибкие, беспощадные.

Ящер Циркач исчез под навалившимися на него скользкими телами, но тут же с ревом поднялся на задние лапы, стряхнув врагов. В пасти он держал змеепса, схваченного поперек туловища, и тряс его, словно крысу. Вокруг ящера лязгали острые зубы, скользя по чешуе. Самый крупный змеепес вскочил Циркачу на загривок, толчком опрокинул его — и на земле закрутился живой клубок!

Дайру яростно отмахивался поясом от двух псов, пряжка отшвыривала тварей, но они вновь лезли в атаку.

Нургидан оторвал от рубахи прыгнувшего на грудь змеепса, с отвращением швырнул наземь и каблуком ударил по черепу. Змеепес извернулся, нога подростка угодила в пасть. Зубы сомкнулись на голенище. И быть бы Нургидану калекой, да успел всадить меж челюстями хищника меч.

А Нитха растерялась, замешкалась, глядя на выросшую перед ней жуткую фигуру в шлеме. Лицо не лицо, пасть не пасть… Толстые губы раздвинулись, обнажая крупные острые зубы. Неужели чудовище улыбается?

— А-у-ррых! — выдохнул монстр.

Жадная нежность, нелепая среди кипящего вокруг боя, заставила девушку очнуться. Завизжав, она потянула меч из ножен. Не хватило мгновения — ужасное существо облапило ее, стиснув, словно железным обручем, больно прижав руки девочки к телу.

Пронзительно закричав, Нитха выгнулась дугой в жестких лапах. Рассудок утонул в запахе тухлого мяса и грязи. В этот миг ученица Охотника не вспоминала о приемах драки, которые показывали ей учитель и мальчишки. Просто трепыхалась в панике — и удачно угодила каблуком Урру по ноге выше ступни.

Пролаза охнул от боли и разжал объятия. Девочка упала наземь и тут же пришла в себя. Подхватив меч, перекатилась по траве — и два шипящих змеепса скрыли от нее чудовище в шлеме. Но тут уж Нитха действовала точно и быстро. Клинок встретился с зубастой пастью — и победила сталь!

Второй змеепес, сжавшись в комок, оттолкнулся от земли, прыгнул — и упал к ногам Нитхи. В длинной щучьей башке торчала стрела. Девочка даже не успела удивиться, кто из ее соратников смог выстрелить: чудовище в шлеме снова наступало на нее!

В стороне от драки Майчели быстро, но без суеты перезаряжал арбалет. Его гибкая фигура раскачивалась из стороны в сторону. Пролаза имел причины злиться. Это ж надо — пристрелить собственного пса! Разумеется, он целился в девчонку.

В свалку Майчели не лез. Он вообще избегал рукопашного боя.

А тоненькая девочка, которую Майчели считал опаснее всей прочей компании, осторожно отступала на голос Шенги: учитель только что испустил победный клич, разорвав пополам змеепса. Нитха уже овладела собой и готова была приласкать мечом это мерзкое существо в шлеме, что упорно топало за нею, продолжая ухмыляться.

До Шенги оставалось несколько шагов, когда под ногами у Нитхи трепыхнулось что-то скользкое. Издыхающий змеепес, которого только что отшвырнул Охотник, из последних сил забился и хвостом ударил девочку под колени. Та вскрикнула и упала, выронив меч. Гигантская туша наклонилась, закрыв светлеющее небо. И Нитху вновь волной накрыл тот мерзкий запах…

Но она не успела даже закричать: ее противник вдруг разогнулся, вскинул руки к горлу, завертелся на месте. Нитха увидела, что на плечах у чудовища сидит Дайру — накинул врагу ремень на шею, пытается задушить.

Конечно, полузверь справился бы с подростком. Но подоспевший Шенги оглушил монстра ударом в подбородок и прокричал:

— Складка недалеко, отходим! Нургидан, ты где? Давай сюда! И ящера тащи! Все ко мне, а то разбросает — не соберемся!

* * *

— Вот это — лучшее, что есть меж небесами и землей? Вот это — самый прекраснейший мир из всех миров?! Вонь, тина, пиявки и деревья на ходулях!

— Вы, люди, ничего не понимаете в красоте! Да и что с вас взять, раз вы даже яйца нести не умеете!

Ящер, растянувшись на толстой ветви, свесил хвост и так шлепнул по воде, что брызги и мелкая ряска заляпали сапоги и штаны Дайру.

Циркач блаженствовал.

Да, это был мир его мечты. Мир, куда все годы плена рвались три его сердца.

Густой, плотный аромат гниющей зелени и темной, никем не потревоженной воды. Замшелые древесные стволы, поднимающиеся над водой на высоких корнях. Нежный слой ряски, кое-где пронизанный копьями тростника. Неумолчный хор всякой съедобной мелюзги. А главное — солнце! Ласковое, неяркое, почти не пробивающее тихими лучами плотный слой листвы. Хорошее солнце! Не то что злобный раскаленный шар, освещающий мир за Гранью. Как только люди дышат этим горячим воздухом, от которого мутнеют роговицы глаз и пересыхает чешуя? Весной и осенью еще терпимо, но летом…

Ящер отогнал воспоминания о мокрых тряпках, которыми в жару укрывала его сердобольная жена укротителя, и с наслаждением плюхнулся с ветки в воду. Покрывало тины разорвалось, заколыхалось, пошло вздыматься возмущенными волнами. От холодной воды заныло тело там, где зубы змеепсов сорвали чешую. Ну и ладно, заживет!

Это пустяки, не ему одному в той драке досталось. Вон Нургидан прислонился к стволу, вытянул ногу вдоль корня — а учитель бинтует ему прокушенную икру.

Закончил. Сел поудобнее на корне. Нашел взглядом плещущегося в тине Циркача:

— Что, малыш, нравится тебе здесь? Останешься тут жить?

Ящер испустил вопль восторга и шустро полез на корень, на котором сидела Нитха. Девочка встревожилась:

— Дерево, дурень, не тряси! Тут везде «бешеная капуста», вдруг кочан сорвется?!

Ящерок встревожился, третьим глазом оглядел ветви…

Ах, вот оно что! Значит, люди называют это «бешеной капустой»? И верно, похоже на огромные кочаны. Зеленые, сочные и, насколько помнится, вкусные. А что меж толстых листьев прячутся щупальца, которые парализуют мелкую дичь, — так ему, Циркачу, до этого дела нет, его защищает чешуя. Впрочем, у людей-то чешуи нет! Бедняги!

— А не будет тебе здесь одиноко? — спросил Шенги, не заметивший, что его успели пожалеть. — Вдруг не найдешь тут никого из ваших?

Циркач объяснил, что это люди друг за друга цепляются, а уважающий себя ящер прекрасно обходится собственным обществом. А если ищет стаю, то на брачный сезон. Или собираются единомышленники: философы, или любители древних преданий, или знатоки трав и кореньев. Охотятся вместе, а насытившись — ведут мудрые беседы. Надоест им это — разойдутся. А бывает, самцы сбиваются в боевые стаи, чтобы очистить хорошие охотничьи территории от драконов и Клыкастых Жаб… Кстати, о Клыкастой Жабе! Надо осмотреть берег — не водится ли здесь эта мразь? Если водится, то ему, маленькому Циркачу, надо улепетывать отсюда со всех лап, подгребая для скорости хвостом!

Шенги согласился, что Клыкастая Жаба — тварь очень, очень скверная, и предложил помочь в поисках следов. Он с Нитхой пойдет направо, Циркач — налево, а Дайру и Нургидан повнимательнее осмотрятся прямо здесь: Нургидан хромает, ему трудно много ходить… Все помнят, как выглядит след хищной дряни?.. Вот и отлично. Далеко не уходить, время от времени перекликаться!

* * *

— Иди медленнее, я за тобой не успеваю! — Голос Нургидана звучал раздраженно: юноша терпеть не мог чувствовать себя слабее кого-то.

Дайру перепрыгнул прибрежную корягу и остановился, поджидая напарника. (Юноши обнаружили длинную полоску сухой земли, уводящую в болото, и теперь шли по ней, оставив позади берег, где расстались с напарниками.)

— Может, тебе дальше не идти? Оставайся тут, а я добреду вон до тех островков, осмотрю их — и назад…

— Еще чего! А если там Клыкастая Жаба? Ты с нею один будешь драться?

— Ну, с ней, если что, и вдвоем не сладить. Удирать придется.

Нургидан не соизволил ответить: обогнал напарника и, прихрамывая, пошел вперед.

Дайру прищурился ему вслед: царапнуло воспоминание, отвлекло от мыслей о тварях, которые могут таиться в топких прибрежных зарослях.

— Ты ночью, когда за хворостом ходил, тоже вроде хромал… еще до драки…

— Я?.. Ну да, — неохотно откликнулся Нургидан. — Учителю не говори. Вроде и сапог удобный, разношенный… а поди ж ты — ногу натер!

Дайру споткнулся о вылезший из земли корень.

— Ногу натер?

— Ну да. Весь день вчера ходил — ничего, а ночью проснулся — нога болит… Не хватало еще, чтоб учитель узнал… Ничего, здесь заморочник растет, так я пару листьев в сапог сунул. Да на рану три листика — скоро заживет!

Дайру резко остановился, беспомощно потер висок. Ему показалось, что над мелким болотцем, над чахлыми кустиками, над ковром ряски, расстелившимся на черной воде, прокатился низкий, протяжный звон бронзового колокольчика.

— Послушай… тут странная штука ночью вышла…

— Эй, глянь-ка, что там, впереди? — перебил его Нургидан.

Над стеной камыша — обычного, совсем как в Мире Людей! — виднелась еле заметная в тени ветвей раскидистого дерева, растущего на островке, верхушка войлочного шатра.

* * *

— Как думаешь, это наши с таким удобством расположились или пролазы? — Дайру с интересом оглядывал войлочную подстилку на полу, небольшую кожаную подушку, овчинный тулуп, небрежно брошенный возле холщовой дорожной сумы, и какие-то жестяные ведра с крышками.

— Мне интереснее, чем тут все пропахло, — настороженно отозвался Нургидан. — Кислый не кислый запах, пряный не пряный… Если бы я его раньше чуял — запомнил бы…

Дайру не уловил никакого запаха, но промолчал. Он знал, что его чутье нельзя даже сравнить с нюхом волка-оборотня.

Нургидан зло сощурился: все необычное, незнакомое заставляло его тревожно собираться в ожидании беды.

И беда не заставила себя ждать.

Нургидан впитывал запах, запоминал его, пытался понять — и не учуял приближения к шатру чужаков. Изощренное чутье подвело, зато выручил тонкий звериный слух.

Нургидан метнулся к выходу из шатра, рванул полог — и навстречу стукнул спусковой крючок арбалета, взвизгнула тетива…

Обычному человеку стрела с такого расстояния просадила бы череп. Но у Нургидана была волчья реакция. Стрела еще не покинула спусковую канавку, а юноша уже падал на подставленные руки. Стрела свистнула над головой оборотня, прошла мимо Дайру, который, склонившись, разглядывал холщовую суму, пробила шатер и улетела в камыши.

А Нургидан уже вскочил на ноги и выхватил из ножен меч.

Пролаза Майчели, яростно оскалившись, выдохнул что-то неразборчивое и швырнул арбалет в голову юноше, прыгнувшему ему навстречу: перезаряжать было некогда.

Увернувшись от арбалета, Нургидан взмахнул мечом. Но Майчели, воспользовавшись выигранным мгновением, ушел от удара так гибко, как не сумел бы ни один человек с нормальными костями и суставами. Рассыпая болты из колчана, пролаза буквально зазмеился от летящего на него клинка. С той же грацией пружины он не поднялся, а именно распрямился навстречу своему противнику — и меч лязгнул о меч!

Тем временем Дайру выбежал из шатра и, подняв с земли один из рассыпанных врагом болтов, поспешно заряжал трофейный арбалет. Краем глаза он поглядывал на схватку, но гораздо больше его занимало другое, то, чего не видел Нургидан: по узкой полоске земли к островку бежал тот урод, которого в ночном бою Дайру пытался задушить ремнем!

Мощная туша распирает кожаные штаны и безрукавку. Башка в стальном шлеме склонена вперед. Длинные волосатые руки свисают почти до земли.

И злорадная рожа получеловека-полузверя.

Дайру вскинул арбалет и вдруг четко осознал, что стрелой это существо не остановить.

Зверь в шлеме уже достиг островка. Бросил взгляд на своего напарника, сражающегося с молодым Охотником, и перенес внимание на парнишку с арбалетом.

— А-агр-рх! — вырвалось у него негромко.

Урр знал, что такое арбалет. Не боялся, но и не хотел подставляться под выстрел. Подходил медленно, готовясь увернуться от стрелы — а потом разделаться с будущим куском мяса.

Дайру так же медленно отступал — мимо шатра, мимо раскидистого дерева. Куда стрелять? В глаз? Но лицо скрывает забрало шлема, поди влепи стрелу в узкую глазную прорезь… В руку или в ногу? Но это лишь разозлит зверюгу… ну, разве что задержит ненадолго. А перезарядить уже не успеешь…

Чудовище продолжало надвигаться, оттесняя человека к краю островка, прижимая к болоту. Вот пролаза миновал шатер… вот он уже под деревом… Внезапно Дайру, словно кто-то его толкнул под локоть, вскинул арбалет и выстрелил вверх, в переплетение ветвей.

Результат оказался сказочно удачным!

Низкая крона, оскорбленно прошуршав листвой, уронила три увесистых кочана «бешеной капусты». Один зеленый тугой шар, свалившись на крышу шатра, укатился прочь от схватки. Зато второй упал так точно, словно дерево хорошо прицелилось: прямо Урру на загривок! Цепкие, тонкие щупальца хлынули из-под листьев, оплетая плечи Урра, обжигая кожу. Пролаза взвыл, завертелся на месте и наступил на третий кочан. Щупальца заструились по ноге. Вой Урра перешел на визг и оборвался. Движения стали судорожными, беспорядочными — и чудовище рухнуло наземь.

Дайру поспешно сдернул свой ремень, взмахнул в воздухе тяжелой пряжкой. Но оружие было уже ни к чему. Пролаза был почти парализован. Это пройдет, но не сразу…

Парнишка обернулся — и обнаружил, что поединок Нургидана со странным гибким существом уже закончен. Его друг загнал противника по пояс в болото, выбил у него из рук меч и, угрожая клинком, мешал выбраться на сушу.

— Что там у тебя? — крикнул Нургидан, не поворачивая головы. — Помочь надо?

— Нет, — севшим голосом отозвался Дайру. — Мой пролаза с «бешеной капустой» обнимается…

На всякий случай он обернулся — и подивился силище звероподобного незнакомца. На четвереньки поднялся, головой мотает! Сам Дайру сейчас пластом бы лежал. И хорошо бы ему было, как сваренному раку.

Шлем свалился с башки, видна была макушка, заросшая то ли шерстью, то ли щетиной… на кабана сейчас был похож пролаза, вот!

Дайру глядел на него со смесью презрения и жалости.

— «Капуста»? Вот и славно! — с веселой злостью отозвался Нургидан. — Сейчас вот эту верткую холеру в болоте утоплю — и порядок!

Он коротко взмахнул клинком. Пролаза отшатнулся, почти лег на взбаламученную ряску. Но не шагнул назад. Дайру невольно кивнул. Этот тип знает здешние болота. Лишний шаг по дну может обернуться гибелью…

Немыслимо гибкая фигура. Неестественно длинная шея. Растрепавшиеся, испачканные в тине черные локоны. И мертвенно-бледное, без тени чувств лицо. Не лицо, а мраморная маска с мертвыми, ничего не выражающими глазами. Но они не слепы, эти темные холодные глаза, они следят за противником, ждут малейшей промашки…

А Нургидан наслаждался победой:

— Вы оба у меня сейчас — ползком по трясине! Наперегонки с пиявками! Понял, урод?

— Отпусти их, — негромко и ровно сказал Дайру.

Казалось, Нургидан в своем жестоком торжестве не услышит этих тихих слов. Но услышал. И возмутился:

— Чего-о? Кого отпустить — этих поганых пролаз? Тварей этих? А кто нас втихаря убить хотел? Ты глянь, они ведь не люди уже! Им все равно назад, в наш мир дороги нет! А здесь — у гильдейских под ногами путаются!

— А у тебя что, браслет на руке? — Голос Дайру походил на взгляд пленного пролазы — такой же ровный и невыразительный. — И я без Знака Гильдии. Не допустит нас Лауруш к испытанию — что делать будем? Вернешься в родной замок и заскулишь, чтоб отец тебя домой пустил? А мне — к хозяину возвращаться, да?

Ликующая ухмылка исчезла с лица Нургидана. Воспоминание о замке Западного Ветра, откуда три года назад властитель Аргидан изгнал сына-оборотня, было горьким.

А Дайру продолжил твердо:

— Оба пойдем за Грань, другого пути нету. И учитель нам не поможет, секрет снадобья не откроет. Просто не сумеет открыть. Так что быть нам пролазами. Может, к этим самым в компанию запросимся. И во что нас этот мир превратит — одна Хозяйка Зла ведает.

Нургидан застыл с мечом в руке. Возможно, в этот миг противник мог прорваться на островок. Но Майчели выжидал. Он был осторожен и не любил никаких «возможно».

Наконец Нургидан коротко выругался и шагнул в сторону:

— Ладно, пролаза, хорош мокнуть! Пустил бы я тебя на корм здешним тварям, да дружка моего благодари, он сегодня добрый. Подбери этого урода — и вон отсюда!

Майчели без единого слова выбрался на берег и взглядом поискал в траве посох. Оперся было на него, но, увидев, что Урр с трудом поднялся на колени, протянул посох приятелю:

— Возьми, а то не дойдешь.

У Нургидана и Дайру глаза стали одинаково огромными и круглыми, когда получеловек-полузверь, опираясь на посох, заковылял за напарником.

— Ну, силен, морда! — восхитился Нургидан. — Ладно, поглядим, что еще есть в шатре. Только уж ты один смотри, а я снаружи покараулю!

* * *

Майчели, покачивая головой на длинной шее, смотрел на своего напарника, который по плечи залез в ручей, чтобы унять жгучую боль.

— Мы не забудем им этого — верно, Урр? И не в том дело, что мальчишки напоролись на шатер этого заносчивого господина из Гильдии. Что нам за дело до его секретов? Наша месть — она и есть наша! Ни сопляк с мечом, ни тощий паршивец никуда от нас не денутся, правда? Рано или поздно вернутся сюда, за Грань. А память у нас долгая, цепкая…

Урр обернулся на хозяйский голос и что-то гневно прохрипел.

— О да, ты прав… ты иногда выражаешься очень поэтично, друг мой! Конечно, они будут вкуснее других! И не потому, что мальчишка загнал меня в болото… не из-за твоей ошпаренной шкуры… — В голосе Майчели впервые послышался гнев. — А потому, что гильдейский гаденыш осмелился — ты слышишь, Урр? — осмелился нас пожалеть!

* * *

Прощание вышло скомканным: Циркач обнаружил на прибрежных камнях брачные метки и теперь думал лишь о самке, что где-то поблизости собирала семью.

— Красавица! — восхищался он. — Я след видел — хвост такой длинный, узкий… На дереве когтями затесы оставила — ростом почти с меня! Красавица!

Подрагивая раздвоенным языком, молодой ящер жадно оглядывал свой обретенный рай, о котором тосковал все три года за Гранью. Темная вода под слоем ряски, ленивое жужжание больших черных насекомых — и запахи, тяжелые, родные…

— Ну, мне пора. Может, еще драться придется, если много самцов набежит… Какой же ты счастливый, Шенги! И сам своего счастья не понимаешь. Сразу три ученика! А наши самцы сражаются за право воспитать хоть одного!

— Тоже мне сокровище! — хмыкнул Шенги, строго оглядывая ухмылявшихся подростков. — Раздать вас, что ли, здешним ящерам в обучение?

Циркач нетерпеливо застучал по земле кончиком хвоста.

— До встречи, почтеннейшая публика! Если увидимся — поделюсь добычей!

И тина бесшумно расступилась перед новым господином здешних болот.

— Не встретимся, наверное, — глянул ему вслед Шенги. — Ну и ладно. Зато малышу очень, очень повезло.

— Моя самая удачная покупка, — рассмеялась Нитха. — Но какой же он малыш? Свататься побежал!

Шенги тоже усмехнулся, но тут же посерьезнел:

— Не дает мне покоя тот шатер на островке.

— А что там интересного? — удивилась Нитха. — Ведра какие-то с крышками…

— Наша экипировка. Гильдейская. Такие ведра делает мастер в Аргосмире. Крышки тугие: если перевернуть ведро, ни капли не вытечет. Для жидкой добычи — «горных слез» или «бурой росы»…

— Ну и что? — дернул плечом Нургидан. — Ограбили кого-нибудь из наших эти гады. Учитель, мы же с Дайру их видели! Пролазы, самые настоящие пролазы! До того их здешний мир изувечил, что глаза бы не глядели!

— Может, и ограбили, — задумчиво отозвался Шенги. — Меня другое беспокоит. Если принюхаться, от ведер идет легкий такой запашок…

— Ничего себе «запашок»! — Нургидан брезгливо потер нос. — В шатре все провоняло, у меня в горле першит. Только не пойму, чем это так несет…

Дайру и Нитха переглянулись, в который уже раз позавидовав чутью своего друга.

— Не поймешь? — мрачно отозвался Шенги. — Еще бы! Я вам не обо всем еще рассказывал. Есть вещи, о которых можно поведать только Охотнику с гильдейским браслетом на руке. Ой, скверные это вещи!

Заметив, как ученики насторожили любопытные уши, Шенги скомандовал:

— За руки взяться! В переходе друг дружку не терять!

Дайру как раз хотел рассказать о бронзовом колокольчике и прочих странностях прошлой ночи. Но в Воротах не очень-то поболтаешь.

А когда над головой зашумели низкие, вцепившиеся корнями в камень сосны и в лицо ударил соленый ветер (Ворота находились на горной круче над морем), Дайру и вовсе позабыл, о чем хотел поведать учителю).

Потому что за Гранью их встретил грозный оклик. И два арбалета, вскинутых на прицел.

5

Левое крыло старого аргосмирского дворца — нежилое. Коридоры, лестницы, переходы, кладовые, набитые старым барахлом, которое понемногу растаскивают рабы, слуги и даже стражники. Хранитель дворца — человек прижимистый, скупой; царское добро бережет, как свое. Тот из прислуги, кто пойман будет за продажей скатерти или щербатого фарфорового блюда из дворцовых сундуков, крепко поплатится за жадность. Все равно тащат, разумеется. Но все новый и новый хлам оседает в левом крыле среди пыли и паутины.

А ведь когда-то левое крыло жило своей жизнью — не такой торжественной и чинной, как правое, зато веселой и немножко загадочной. Ибо традиционно селились в левом крыле незамужние принцессы, а также царственные вдовы (супругам особ королевской крови отводились покои в правом крыле).

Но давно уже не было во дворце ни одной высокородной вдовы. А последняя незамужняя принцесса — Аннира Поющий Ветер, сестра нынешнего короля — попала в немилость к брату четырнадцать лет назад, во время «мятежа бархатных перчаток», и бежала неведомо куда, причем при обстоятельствах столь таинственных и недобрых, что левое крыло стало для прислуги местом жутковатым, порождающим нелепые россказни. Такими страшными историями по вечерам, в полумраке пугает друг друга челядь…

А один из чуланов левого крыла (как раз под покоями принцессы Анниры, под ведущей на второй этаж дубовой лестницей, на резных перилах которой красуются виноградные гроздья и танцующие аисты) отведен был под хлам, чуть более ценный, чем старая мебель, ковры и побитые молью шубы. В этот чулан была отправлена часть дворцового архива. То, что не имело важности на сей день, но и в огонь не было отправлено: вдруг да пригодится!

Но даже эти пыльные, почти никчемные бумаги и пергаментные свитки полагалось охранять. Поэтому под дубовой лестницей, сменяясь, томились часовые. Самый спокойный и самый скучный пост во дворце…

Впрочем, стражник, стоявший сейчас у дверей чулана, вовсе не скучал. Он напряженно вглядывался в темную даль коридора — не идет ли десятник с внезапной проверкой? — и готов был в любой миг предостерегающе стукнуть в дверь чулана.

А из-за двери доносились приглушенные злые голоса.

— Ты там ночевать собрался? — Принц Ульфест повыше поднял свечу. — Или разучился читать? Поторапливайся, а то Прешката скоро сменят!

— Сам бы сюда лез и читал! — послышалось с верхней полки. — Тут пыли больше, чем воздуха! А если меня доски не выдержат? Ты хоть свечу выше держи да рукой не дергай, а то свет пляшет! Вот недотепа, прости меня Безликие… и повезло же королю с наследником!

Так говорить с принцем мог лишь тот, кто был не менее знатен. Или — близкий друг.

Юноша, который в неудобной позе растянулся на верхней полке, упираясь ногой в стену, был Ульфесту и другом, и родственником. Венчигир Найденный Ручей приходился племянником королю Гурлиана. Кузены вместе росли, вместе озорничали, причем заводилой был Ульфест, который втягивал более робкого двоюродного брата в отчаянные проказы. Сначала это были мальчишеские веселые затеи, потом любовные шалости, а теперь (как с тоской думал Венчигир) братец затащил его в более серьезные делишки…

Словно угадав его мысли, Ульфест сказал ободряюще:

— Если нас поймают, я все возьму на себя.

— Ты это каждый раз говоришь, а влетает нам обоим. Свечу, сказано тебе, выше держи!

— Выше нельзя: везде паутина, еще пожар устроим… Да тебе ж там не поэмы читать! Просто ищи слова «невидимая стража» или «невидимки».

— Да ищу, ищу… свитки эти, ничего не разобрать… Ой, доведешь ты меня до эшафота!

— Почему — «до эшафота»? Разве мы делаем что-то дурное?

— А тогда зачем — тайком? Почему бы тебе не спросить позволения у отца?

— Потому что не хочу, — исчерпывающе объяснил наследный принц. — Ты там не очень возись, а то всю паутину задницей сметешь.

— Ну и что? Пока сюда еще кто-нибудь явится, пауки снова все… ага, нашел! Тут что-то такое… «Проник, словно невидимка…»

Свиток, оброненный Венчигиром, свалился к ногам принца. Тот нагнулся, чтобы его поднять, и тени заплясали среди пыльных полок, уставленных деревянными ящиками.

— Ох, — раздалось сверху, — я ж тебе не то бросил! Тут на ящике написано: «283 год»… это уже после мятежа «бархатных перчаток»…

— Да, через год, — отозвался принц, который успел пробежать глазами коротенький свиток. — Смотри в соседнем ящике. А тут про побег тетки Анниры, чудеса какие-то. Возьму с собой, перечитаю.

И он небрежно сунул свиток за пазуху.

— Ага, вот как раз то самое! — возбужденно воскликнул сверху Венчигир.

Но тут в дверь постучали.

— Господа мои, — донесся до кузенов голос Прешката, — вы бы поскорее, а? Вот-вот смена придет, скоро часы переворачивать!

— Уходим! — скомандовал Ульфест. — Бери свою находку — и слезай!

И прижался к двери, чтобы дать двоюродному брату место для спуска.

Венчигир с облегчением спрыгнул с полки и осмотрелся:

— Ну и наследили мы… Будем следы заметать?

— Не будем. Кто сюда ходит?.. Бежим!

В чаше часов действительно иссякал песок. Скоро по коридорам гулко затопают сапоги стражников. Новый караульный перевернет часы и останется, скучая, сторожить пыльные, старые, не нужные никому листы серой бумаги и пергаментные свитки.

* * *

— Ну, такое мое везенье — ради твоей прихоти копаться в паутине! — возмущался Венчигир, сидя на подоконнике в комнате своего кузена и уныло глядя за окно.

Вид за окном, между прочим, заслуживал куда большего одобрения: восхитительный уголок дворцового сада, ухоженный, уютный, с маленьким фонтанчиком. И что особенно интересно, на мраморном бортике фонтана сидела, углубившись в книгу, прелестная юная женщина. Золотистые кудри рассыпались по небесно-голубому шелку платья. Айла Светлая Ночь, одна из первых придворных красавиц, овдовела не так уж давно, но не пожелала продлить траур ни на день сверх положенного срока.

Казалось бы, почему Венчигир с такой тоской пялился на эту привлекательную молодость, изящество, грацию? Да потому, что знал: это зрелище (наверняка продуманное для мелочей) предназначалось не для его глаз…

Принц Ульфест повернулся на медвежьей шкуре, устилавшей ложе, и оторвал глаза от грязного пергаментного свитка:

— Ты что уставился за окно? Что-нибудь интересное?

— Айла читает книгу у фонтана.

— Да ну? — Взгляд принца стал злым. — Какая незаурядная женщина — даже читать умеет! Она хоть книгу правильно держит, не перевернула?

— Для тебя старается.

— Поменьше бы старалась… Слушай, не зря все-таки мы на себя столько пыли собрали. Свиток, который ты взял последним… здесь есть имя: Аруз Золотая Муха, владелец… Эй, хватит пялиться в окно!

— А я тебе что, обзор загораживаю?

— Насмотришься еще. Айла за мной бродит, как волчица по следу. Не успокоится, пока своего не добьется.

— Можно подумать, она раньше своего не добивалась! — возмутился Венчигир. — Можно подумать, вам и вспомнить нечего!

— Тогда — другое дело, — хладнокровно объяснил принц. — Тогда Айла была супругой королевского советника, в жизни уже на своем месте. Порадовали друг друга, оба остались довольны… А теперь она — вдова, а вдовы еще опаснее, чем девицы на выданье!

— Зато какая красавица!..

— Разумеется, красавица. Только с ними и имеет смысл иметь дело. Если бросишь красавицу, она в два счета найдет другого. А сердце некрасивой, если ты уйдешь, будет разбито… Вспомни, Венчигир: разве я разбил хоть одно женское сердечко?

— Избаловали тебя женщины, смотреть противно.

— Не противно, а завидно. Так?

— Так… — признался кузен принца. И вдруг загорелся: — Если тебе она так надоела — давай я тебя заменю. Рост один, голоса похожи… ну, я же могу говорить страстным шепотом! Дай мне маску, — Венчигир кивнул на смятый кусок серого шелка, валяющийся на полу, — я отвлеку охоту на себя!

Ульфест заинтересованно поднялся на локте — но тут же дернул уголком рта:

— Не выйдет. Это же не прием послов! Айла с первых же слов с тебя маску снимет. И от досады выцарапает тебе глаза.

— Выцарапает глаза? Айла? Это золотистое сновидение?

— У него знаешь какие когти, у этого сновидения?.. А главное, ей только повод дай — завтра же… нет, сегодня весь двор будет знать, что у наследника престола новая фаворитка. А может, и будущая королева. Дед меня так отделает, что даже спать придется в маске. И будет прав…

— А может, на нее произведет впечатление, если я приму участие в воинских играх на Фазаньих Лугах?

— О да, она умилится и смахнет слезу, когда тебе переломают кости… Оно того стоит?

— Почему — мне переломают? Может, я сам другим переломаю!

— Ага, переломаешь… Я был на Фазаньих Лугах, от имени отца приветствовал этих медведей из лесной глухомани. Там такие есть… фигуры, что под лапу им не подставляйся. Хлопнет такой тебя по-приятельски по спине — и лишусь я лучшего друга… Слезай с подоконника, хватит таращиться на эту змею в кудряшках. Я с тобой говорю о важных вещах. Вот этот свиток — часть допроса трактирщика Аруза…

— Какой переход! — пожаловался Венчигир, слезая с подоконника. — От волшебной феи — к мерзкому трактирщику!

Принц проигнорировал слова кузена.

— Аруз сознался, что состоял в «невидимой страже», знает еще троих «невидимок»… И тут текст обрывается. Надо думать, продолжение на следующем свитке.

— Какая жалость… — изобразил сочувствие Венчигир — и тут же испугался: — Эй, ты же не потащишь меня добывать продолжение?!

— Зачем? Мы узнали имя: Аруз. Этого человека надо без шума допросить. Сегодня же!

* * *

Когда Венчигир ушел, принц вновь развернул тот свиток, что был добыт первым. Не свиток даже — так, обрывок пергамента с записью без начала и конца.

Странный стиль. Явно не запись допроса.

«…Но принцесса Аннира воззвала к своему защитнику — и он явился, таинственный и опасный. Во дворец проник, словно невидимка, но по коридорам левого крыла прошел, будто уртхавенская вьюга: ледяной смерч шел за ним по пятам. Ринулись ему навстречу стражники, но одним движением руки бросил он на них стаю крылатых тварей со щупальцами. Пока стражники отражали натиск злобных чудищ, чародей…»

«Может, писец был уверен, что в нем пропадает великий сказитель? — размышлял Ульфест. — А, понимаю! Тот, кого допрашивали, — должно быть, сказитель и есть. Небось плел по трактирам байку о загадочном похищении опальной принцессы. А стража его загребла, чтоб не бренчал лишнего про королевскую родню. И правильно. Сказки сказывать можно только про тех, кто уже развеялся золой с костра…»

Принц небрежно смахнул на пол свиток, добытый с таким трудом.

«Это все, конечно, вздор, но без магии тогда явно не обошлось. Похоже, тетушка была не дура: заранее, до мятежа, завела себе дружка-чародея, он ее из передряги и вытащил».

Ульфест вспомнил картину, висящую в одном из простенков главного коридора левого дворцового крыла (портрет не убрали после мятежа: все-таки сестра короля).

«Конечно, живописцы врут… но, похоже, тетка была настоящей красавицей. Одни глаза чего стоят — наши, фамильные…»

Все сходилось! Век за веком дворец попросту охраняла стража, без всяких колдовских выдумок. А после мятежа «бархатных перчаток» дед пригласил мага из Грайана, тот наложил на двери и окна охранные чары.

«Значит, дед и папаша опасаются, что неизвестный чародей вернется… да еще под ручку с особой королевской крови!»

* * *

Хастан Опасный Щит, посланник Великого Круга Семи Островов, раздраженно глядел в окно, подчеркнуто отвернувшись от собеседника.

— Как ты мог допустить, чтобы твои люди были схвачены?

— А это не мои люди, — услышал посланник. — Это люди Жабьего Рыла. Шваль. Контрабандисты. Не мог же я вложить свои мозги в их пустые черепушки!

— Да? И что тебе подскажут твои драгоценные мозги, если арестованные опишут на допросе твою внешность?

— Мою, господин? Они меня и в глаза ни разу не видели. Получали приказы от… от моего человека.

— Ну и что? Цепочка будет длиннее, но все равно потянется к вам в Гильдию. А оттуда — на Серебряное подворье.

— Не потянется.

— Вот как? Ты будешь молчать под пытками, спасая великие замыслы Круга? — В голосе посланника звучала злая ирония.

— Ну, к палачам я не спешу, — спокойно ответил невидимый собеседник. — Мой человек встречался с ними всегда в длинном плаще, скрывающем фигуру. Под капюшоном не видно было лица, а говорил он почти шепотом, по голосу его вряд ли опознают.

— Так эти ничтожества толком ничего не знали? — Хастан готов был сменить гнев на милость. — Что ж, пусть по ним горюет их хозяин… Жабье Рыло, да?

Он помолчал, глядя в окно. Серебряное подворье считалось богатой и удобной частью города, здесь охотно селилась заезжая знать. Над крепким частоколом видны изящные шпили королевского дворца — зрелище, достойное одобрения людей с утонченным вкусом.

Но бывалый моряк Хастан охотно сменил бы эту изысканную картину на вид прибрежных скал, о которые в пену разбиваются морские валы. И ему очень не хватало дразнящего соленого ветра, который не долетал до Серебряного подворья, складывал крылья в Рыбачьей слободке…

— И все же, — раздраженно сказал Хастан, — мы ведем слишком серьезную игру… ты не знаешь, гурлианец, насколько высоки ставки. Как ты можешь быть уверен, что эти контрабандисты не запомнили ни одной приметы твоего человека?

За спиной раздался смех. Это было настолько неожиданно, что изумленный посланник резко обернулся к собеседнику.

— Ни одной приметы? — хохотал гурлианец. — Ну нет, господин мой! Уж одну примету они запомнили, клянусь Гильдией! Она им в память врезалась, эта самая примета!

* * *

Трактирщик Аруз стоял на коленях и обмирал от ужаса. Он не смел поднять голову, видел лишь мягкие высокие сапожки. Правый раздраженно и недовольно постукивал носком по мозаичной плитке пола.

— Встань! — приказал голос сверху.

Если тебя схватили возле твоего собственного трактира, без объяснений притащили во дворец, провели через один из черных входов, привели в полупустую, затянутую по стенам гобеленами комнату и бросили на колени перед неизвестной, но явно высокопоставленной особой… в такой ситуации лучше не трепыхаться, не задавать вопросов и молниеносно исполнять любой приказ.

Арби вскочил на ноги с ловкостью, для толстяка просто поразительной. И даже позволил себе быстрый взгляд на стоящего перед ним человека.

Стройная юношеская фигура, затянутая в жемчужно-серое. Темные сапожки. А главное — маска. Серая шелковая маска с длинной бахромой.

Арузу не надо было объяснять, пред чьими очами стоит он сейчас на трясущихся ногах Время от времени королевская семья посещала городские храмы, и горожане имели счастье лицезреть торжественную процессию…

— Аруз Золотая Муха из Семейства Эшивар. — Это был не вопрос, а утверждение. Принц Ульфест, разумеется, знал, кого к нему приволокли. И не допускал возможности ошибки.

Трактирщик истово закивал: мол, я самый, Аруз, умираю от верноподданнического восторга.

— Тебя допрашивали после мятежа «бархатных перчаток». Ты был в «невидимой страже».

Трактирщик состроил покаянную физиономию: мол, был грех.

— Вас, «невидимок», не очень трепали на допросах, — сказал принц лениво. — Всех интересовали заговорщики, а «невидимую стражу» попросту разогнали ко всем болотным демонам… — Внезапно голос Ульфеста стал резким, острым: — Ты рад, что все позади?

Аруз молчал с весьма естественным идиотским выражением лица. Да, он был рад, и даже очень… но выгодно ли это показывать?

— Соседи уважают, верно? — хмыкнул принц. — Внучата тобою гордятся?

Внучат у Аруза не было, но, разумеется, он и не вздумал поправлять принца.

— В старые времена, как мне рассказывали, «невидимок» ненавидели. По слухам, двое из «стражи» имели неосторожность проболтаться о том, куда они носят сплетни о дорогих соседях. Один из болтунов был зарезан в пустом переулке, у второго спалили лавку.

Аруз поежился: принц говорил правду.

— Если бы четырнадцать лет назад стало известно, что ты доносил на посетителей, вряд ли «Шумное веселье» принесло бы тебе хороший доход.

Аруз низко поклонился, чтобы скрыть смятение. Четырнадцать лет назад? Да «невидимку» и сейчас пришибить могут!

— Всех вас знал только этот прохвост Айрунги, — продолжал принц. — Дед счел возможным оставить в тайне имена тех «невидимок», о которых удалось узнать на допросах. Разумно. Дедушка Эшузар был осторожным правителем, не хотел дать горожанам повода перегрызться… Кого ты назвал тогда, Аруз?

Это был легкий вопрос. Трактирщик тут же перечислил тех, чьи имена с его слов занесли в протокол в Допросных подвалах. Увы, дотошный принц пожелал узнать судьбу всех троих. Пришлось признаться, что один из них умер незадолго до мятежа, второй покинул город примерно в то же время, а третьего разбил паралич сразу после бурных событий в Аргосмире.

— И тебе поверили? — изумился Ульфест. — Не заподозрили, что ты назвал этих бедняг, лишь бы от тебя отвязались?

— Мой принц, — Аруз пытался держаться с достоинством, — я вынес тяжкую пытку, которая подтвердила мою искренность.

— Пытку? Ты? Лучше скажи, сколько ты заплатил, чтобы твой лепет сочли чистосердечным признанием!

Аруз промолчал. То следствие его и впрямь чуть не разорило.

— Ладно, дело прошлое, — махнул рукой принц. — Теперь тобой занимаюсь я, а не те взяточники. И я тебе ни на медяк не верю.

— Мой принц…

— Не смей меня перебивать. Я уверен, что ты знаешь больше, чем сказал. Мне нужны «невидимки», о которых ты умолчал на допросе.

— Мой принц, да чтоб мне сгореть вместе с моим трактиром…

— Тем хуже для тебя. Не сумеешь найти прежних «невидимок» — навербуешь новых. Для начала хотя бы троих. Это должны быть не случайные забулдыги, задолжавшие тебе за выпивку, а люди, которые умеют смотреть и слушать. Мне нужен один человек на Серебряном подворье, второй — в порту, третий — из тех, кто крутится на рынке: там слухов невпроворот. Мелкий торговец или… э-эй, ты слышишь, что я тебе говорю?

Вопрос принца был вполне понятен: Аруз замер с разинутым ртом и остекленевшими глазами.

— Дед и отец считают меня мальчишкой, — снизошел Ульфест до объяснений. — Что ж, они правы. Когда я был младше, у меня была игрушечная армия, деревянные воины. А теперь я хочу поиграть в «невидимую стражу». Но платить своим игрушкам я буду настоящим серебром. Понял? Ну, так ступай прочь!

* * *

На подкашивающихся ногах Аруз вывалился из узенькой калитки дворцового парка (обратно его вывел тот же стражник). Толстяк прислонился к высокой решетчатой ограде и, тяжело дыша, помянул Хозяйку Зла и всю ее родню.

Влип! Этот щенок королевских кровей прав: «невидимок» в Аргосмире помнят до сих пор, спустя четырнадцать лет. Если всплывет, что Аруз в «невидимой страже» был не последней фигурой… о-о, на него свалят все беды и невзгоды, что произошли до мятежа с каждым, кто хоть раз зашел к нему в трактир. Кого-то поймали с контрабандой? Кого-то загребли за непочтительные речи о королевской семье? Кого-то выслали из города? Кто-то просто исчез неведомо куда? За все Арузу надо сказать спасибо!

И скажут… Ой, беда, беда…

А сейчас надо скорее отсюда убираться. Не приведи Безликие, увидит кто-нибудь да призадумается: что делал скромный трактирщик в королевском дворце?

Аруз вскинул голову — и понял, что с этим решением он опоздал. Потому что его смятенный взгляд встретился с нахальным, бесцеремонным синим взором.

— Щегол… ты… я… это… здравствуй.

— Здравствуй, здравствуй, Аруз. Я и не знал, что ты — тайный советник короля. Или подумываешь взять в аренду крыло дворца и открыть там еще один трактир?

— Сопляк ты, Щегол, вот и мелешь невесть что! — Аруз постарался придать себе солидности. — А у меня, если интересно, среди дворцовой прислуги подружка завелась.

— Неотразимый ты наш! Смотри не отбей у Зарфеста фаворитку!

— А ты сегодня один, без нянюшки? — обвел Аруз глазами малолюдную улицу.

Щегол не обиделся.

— Ты про Кудлатого? Мы как раз у тебя в трактире договорились встретиться. Ты в «Шумное веселье» идешь? Вот и славно, я с тобой. Заодно покажу одну вещицу. На днях в «радугу» выиграл — не купишь ли?

— А с Жабьим Рылом ты все уладил? — строго спросил трактирщик, с трудом поспевая за своим длинноногим попутчиком.

— Какое рыло? Никакого рыла знать не знаю, у всех моих знакомых лица как лица…

— Тогда «выигрыш» можешь мне не показывать. Никаких дел с тобой иметь не желаю.

— Правда? — трагически вопросил юный наглец. — Какой удар судьбы! Даже не знаю, что делать. То ли навеки покинуть сей неприветливый город и затеряться в ледяных просторах Уртхавена, то ли зайти к ювелиру Туарри, у которого лавка возле Дворцовой площади…

— Что ты мелешь, дурень? С какой стати почтенный Туарри станет разговаривать со всякой шантрапой?

— А я скажу, что меня прислал трактирщик Аруз. Он у тебя товар берет, что ж у меня не возьмет? Напрямую, а?

— Свинья ты, парень. И дел вести не умеешь. Туарри на тебя сторожевых псов велит спустить… Ну ладно, ладно, уговорил. Вот придем в «Шумное веселье» покажешь, что тебе судьба подбросила…

6

— Ты что, Вескет, рехнулся, гильдейских не признаешь? — возмутился Шенги, глядя в знакомую физиономию поверх нацеленного арбалета.

— Признаю, — непреклонно ответствовала физиономия, — а только проверить надобно. У всех ворот, что ближе к Аргосмиру, стоят наши люди. И кто-нибудь из «крысоловов»… э-э, из городской стражи, — поспешил поправиться Вескет, заметив, как возмущенно вскинулся его напарник-стражник. — Приказ Лауруша и короля: досматривать, что из-за Грани приносят!

В другое время Шенги посмеялся бы над обмолвкой приятеля, который назвал Лауруша раньше короля. Но сейчас Охотнику было не до шуток. Что еще за унизительный обыск? Да еще при учениках!

— Ты того… спокойней… всех так, не тебя одного! — поспешно забормотал Вескет, который знал, какие байки ходят о вспыльчивости Совиной Лапы. Слушать-то их занятно, а вот оказаться в числе их героев…

Шенги усилием воли заставил себя сдержаться. Он обязан думать о ребятишках. Еще неизвестно, допустят ли их до испытания. Злить Лауруша и идти наперекор Гильдии — значит сломать ребятам судьбу.

Охотник повел широким плечом, позволив котомке соскользнуть на траву.

— Гляди! Меня обыскивать тоже будешь? Могу и догола раздеться, только пусть ученица отвернется.

Вескет, обрадованный мирным исходом дела, предпочел не обращать внимания на явную насмешку.

— Что мы ищем, того под плащом не спрятать. Заглянем в котомки — да идите себе дальше.

— Слышь, — нервно перебил его стражник, — ты лучше сам поройся в тех котомках, а я оба арбалета подержу.

Подростки захихикали.

Вескет охотно отдал тяжелый арбалет «крысолову» и занялся обыском — весьма небрежно, как отметил про себя Шенги.

— Да я почти пустой иду, — уже мирно сказал Совиная Лапа. — Махнул через Грань, чтоб дорогу срезать…

— И кое-что подобрал по пути, верно? Шкурки хорошо продашь, они сейчас в цене.

— Шкурки еще по весне добыты.

— «Плавучими шишками», вижу, разжился?

— Взял пару горстей. А ученики этим добром котомки доверху набили.

— И молодцы, и правильно… А это что за славная вещица? — Вескет, бывалый Охотник, не дотронулся до колокольчика. Незнакомые предметы лучше не лапать.

— Так, наткнулся… — неопределенно ответил Шенги. — Да скажи толком, что ищешь?

— Это ты спроси у Главы Гильдии… Ну, молодые люди, показывайте, чем богаты!

Раз учитель позволил рыться в своих вещах, то ученикам трепыхаться не к лицу. Трое подростков неохотно развязали котомки. С Нургиданом и Нитхой заминки не было, а Дайру неловко дернул завязки, рассыпал содержимое сумы по земле и смущенно начал сгребать свои пожитки вперемешку с «плавучими шишками» — сине-зелеными наростами размером с кулак, которые вся компания по пути собирала на широких листьях «водяной колыбели».

Вескет с приветливой улыбкой помогал парнишке.

— А это что? — спросил он, подобрав с травы несколько пергаментных листов, сшитых вместе суровой нитью. Открыл наугад, прочел: — «…А они все спали, и не было на земле сна, подобного этому, и не будет впредь без воли Безликих…»

Последние слова Вескет произнес наизусть, не глядя в текст.

— Меня учитель заставлял эту главу зубрить, чтоб память лучше была. И еще про магов из Кровавой крепости. Чего ты при себе это таскаешь, паренек? Тоже учишь?

— Так, почитать взял, — буркнул Дайру. — Что, нельзя?

— Да можно, можно… Ну, Шенги, все в порядке. Лауруш сейчас в городе, наверняка будет рад тебя видеть.

— Да что случилось-то?

— Ой, разное… — Вескет незаметно указал глазами на охранника — мол, не поболтаешь при нем. — Да, вот еще… Как выйдешь на дорогу в город — не удивляйся.

— А что там такое?

— Помнишь место, где дорога поднимается на пригорок — и по правую руку Фазаньи Луга видны, как на скатерти?

— Ну, помню. И что там такого? Прилетел дракон и устроил себе на лугу логово?

— Девятнадцать драконов! — хохотнул Вескет. — Там луга сплошь уставлены цветными шатрами. Костры горят, люди бродят толпами… Так ты не подумай, что город в осаде. Оказывается, король еще по весне разослал приглашения по всем замкам. Мол, прошу пожаловать в гости на День Всех Богов… Да не только в наши замки послал, но и в силуранские и грайанские, что ближе к нашим границам. Вот и приехали девятнадцать властителей. Будут воинские игрища.

— Очень, очень занятно! Я про такие слыхал, а вот видеть не доводилось…

Вескет перевел взгляд на заинтересованные физиономии юных спутников Шенги:

— Ты мальцов на испытание привез? Удачи вам, ребята!

Подростки поблагодарили Охотника и двинулись вслед за Шенги по дну неглубокого оврага.

— Запоминайте путь. Выйдем в осинник, через него бежит проезжая дорога. А там и Аргосмир очень, очень близко. Эти Ворота самые удобные, а всего возле столицы — три прохода за Грань… Но кто же это в Гильдии рехнулся — чужим людям Ворота показывать?

— Тот Охотник сказал: у всех ближних Ворот стоят такие караулы, — напомнил Дайру.

Шенги искоса глянул на него.

— А ты зачем поволок с собой рукопись?

Уши Дайру запылали, но взгляд остался упрямым:

— Не верю, что вор взял рукопись случайно. Пусть уж она будет при мне!

* * *

— Очень, очень неудобно сваливаться человеку на голову без предупреждения. Может, он нездоров… или кто-то у него в доме гостит…

Нитха украдкой поглядывала на учителя и недоумевала: что с ним? Куда девалась привычная спокойная властность, ровная уверенность в себе, доброжелательная сила? Человек явно робеет, хотя и старается этого не показывать!

Дайру заметил то же самое — и посмеивался про себя. Все ясно! Перед встречей с Главой Гильдии знаменитый Шенги почувствовал себя мальчишкой. И понятно. Учитель всегда остается самым мудрым, самым сильным, самым главным. Даже если не про него, а про бывшего ученика рассказывают легенды по городам и деревням трех стран…

А Нургидан ни о чем таком не размышлял, просто глазел по сторонам. Он впервые был в столице и теперь сравнивал ее с Издагмиром. И не видел особой разницы — разве что ветер доносит запах моря. А так — и улица не шире, и дома не выше, и фонтаны не бьют на каждом перекрестке, врут сказители. И прохожие вокруг какие-то… ну, не праздничные. Суетливые, раздражительные, громкоголосые… Правда, девчонки, что поглядывали из окон на Нургидана, были очень даже ничего… но девчонки и в Издагмире недурны.

Шенги заметил разочарованный взгляд ученика.

— Эта улица не из самых броских. Ты еще увидишь королевский дворец. И Серебряное подворье, где останавливаются богачи и знать. А какие тут храмы! И обязательно заглянем в зверинец при дворцовом парке. А будет время — и в театр. Тут лучший театр в Гурлиане!

— Угу, — тихонько уточнил Дайру, — их в Гурлиане всего-то два…

— Так что, Нургидан, — посоветовала Нитха, — если ты подумываешь купить этот городок — бери, не прогадаешь.

Нургидан хотел огрызнуться, но учитель заговорил деловито и серьезно:

— Пойду-ка я к Лаурушу один. А вы подождите меня… ну, хотя бы здесь. — Шенги кивнул на дубовую дверь, над которой красовалась вывеска «Шумное веселье». — Бывал я тут. Недурное заведение, есть и похуже. А я все разведаю и вернусь за вами.

Учитель отсыпал Нургидану горсть меди, чтобы ребята перекусили до его прихода. (Нитха при этом ни слова не сказала о кошельке, которым снабдил ее Рахсан-дэр. Можно найти более подходящий случай, чтобы устроить друзьям сюрприз. Хотя после покупки дракона кошелек не так уж туго набит, но все равно деньги немалые…)

— С котомкой таскаться не хочу, тут оставлю. — Шенги протянул свою ношу Нургидану и озабоченно глянул на солнце. — Жаркий будет денек. Пожалуй, оставлю и плащ… только смотрите, берегите его!

* * *

— Спой, милая! Спой, а то у меня что-то паршиво на душе…

Высокая смазливая девушка, прозванная за пушистую рыжеватую косу Лисонькой, охотно взялась за лютню:

— Что тебе спеть, сердечко мое?

Не то чтобы красотка была по уши влюблена в Щегла. Знавала она куда более видных мужчин, чем востроносый, долговязый молокосос. Но трактирной певице на пристало придавать чувствам слишком много значения, а мальчишка был ласков и щедр. К тому же Лисонька слышала, как Аруз говорил: мол, из этого сопляка со временем выйдет самый лихой и фартовый вор в Аргосмире, если Жабье Рыло раньше с ним не разделается. Суждению трактирщика Лисонька доверяла, а умная девушка всегда думает о будущем.

Да и подруги начнут смеяться, если увидят, как от Лисоньки уходит дружок, который еще недавно взирал на нее с немым обожанием.

А ведь уходит! Тертая, опытная девица знала этот взгляд — равнодушно-задумчивый, уплывающий мимо…

Парочка сидела в «боковушке» — комнатке, примыкающей к трактирному залу. В «Шумном веселье» не было номеров, которые трактирщик сдавал клиентам, но в «боковушке» на скамьях могли вздремнуть те, кто устал от пьяного гама. (Девки не водили сюда мужчин — для этого на заднем дворе был сарайчик.) Сейчас двери были распахнуты настежь: Щегол не хотел пропустить появление своего дружка Кудлатого.

Юнец сидел на скамье с ногами, подтянув к подбородку острые колени, и задумчиво разглядывал посетителей, понемногу заполнявших трапезную.

— Что спеть? Да хоть про шлюху, у которой умер старый дружок…

Лисонька склонила голову над лютней, пряча довольно вспыхнувшие глаза. Именно эта песня когда-то привлекла к ней внимание загадочного юнца, который появлялся невесть откуда, исчезал неизвестно куда и не скупился на серебро.

Вспомнил, значит…

Пальцы привычно пробежали по струнам. Низким хрипловатым голосом девица запела на разудалый плясовой мотив, который странно сочетался с горечью слов:

Ну, вот и вся любовь — ушла с костра золой. Не попрощались мы — уж ты прости, родной! Я не пойду к костру — на кой я там нужна? Не место девке там, где голосит жена. Кабацким пташечкам зазорно плакать-то! А ты и не любил той бабьей слякоти. «Когда умру, — шутил, — пляши, веселая!» Мне серебро твое — дороже золота. А ты не скряжничал, платил с охотою… Да все гори огнем — я отработаю! Пошла по кругу я — притих кабацкий люд… И не пила еще, да ноги не идут. Меня певуньей звал — а петь не хочется, Дразнил смешливою — а не хохочется… Да что мне слезы лить — смешить кабатчика! Пляши, гулящая, — вперед заплачено! Эх, с шеи сдернула я бусы алые, Гулякам под ноги их разметала я! Я каблучками бью, я рукавом машу. Чего таращитесь? Я не для вас пляшу! А каблучки стучат, а сердце — вперебой! И было счастьице, да ты унес с собой… Так закружилась я, что стены вертятся! Пляшу о том, что нам уже не встретиться. Не пожалею ног за серебро твое, За ночи сладкие, за сердце доброе, За руки дерзкие, за очи ясные… Ну что, доволен ли, хозяин ласковый?

Хорошо пела Лисонька: вызов и отчаяние, лихая удаль и боль сплелись в ее голосе.

А только зря старалась! Где-то на середине песни этот тощий паршивец перестал растерянно водить глазами по залу: зацепился за что-то своим бесстыжим синим взором, уставился в одну точку. И когда воцарилась тишина — не понял даже, что песня кончилась.

Пришлось Лисоньке тронуть дружка за плечо. Щегол вздрогнул:

— Ах да… славно поешь!

Положил на скамью рядом с девушкой серебряную монету. Встал, потянулся всем своим длинным, гибким телом.

— Засиделся что-то. Пойду с людьми поболтаю.

И — за порог… Лисонька ему уже не «люди», да?

Девица глянула, куда направляется беглый ухажер, и чуть не взвыла от досады.

Потому что в трапезном зале, который уже порядком заполнился гостями, сидела в уголке девчонка-наррабанка в дорожной одежде. Не девушка даже, а именно зеленая девчонка — лет пятнадцать, не больше. Но даже на ревнивый взгляд Лисоньки — на редкость смазливая. Круглолицая, большеглазая, фигурка не по возрасту ладненькая…

Нет, ну что этой заморской змеюке делать в Аргосмире? Сидела бы в своей пустыне под пальмой, пасла бы верблюдов! И не отбивала бы поклонников у гурлианских красавиц!

* * *

Порядочная наррабанская девушка ни за что не станет разговаривать с незнакомцем, который на нее дерзко пялится. Может быть, тихонько укажет на наглеца своему спутнику. (Спутник наверняка есть — как же робкому, тихому созданию в одиночку покинуть дом!) В самом крайнем случае пискнет: «Отцу скажу!..» — наивная угроза воробушка ястребу…

Но отец Нитхи далеко, за морем. Спутники — Дайру и Нургидан — увлеклись игрой в «радугу», ничего вокруг не видят. А бледный востроносый нахал подошел почти вплотную. Навис над сидящей Нитхой, таращится в упор.

Нитха со вздохом вспомнила Рахсан-дэра, который безуспешно прививал ей кротость и хорошие манеры. Мысленно попросила прощения у наставника. Вскинула голову и спросила дерзко, громко и отчетливо:

— Ну и что ты на меня так уставился?

Наглец тут же ответил самым учтивым тоном:

— Раздеваю тебя глазами.

— Все? Раздел? — не смутилась Нитха. — А теперь одень обратно!

Нургидан и Дайру оставили игру, заинтересованно оглянулись, встали. Но синеглазый наглец этого не заметил.

— Крошка, не злись! Я тебя не съем, просто познакомиться хочу! Меня здесь прозвали Щеглом. Если хочешь, могу показать тебе город. Ты ведь недавно в Аргосмире?

— Недавно. И уже вижу худшее, что есть в городе. Спасибо, показал. А теперь исчезни.

— Почему ты сердишься? Разве я что обидное говорю? Как тебя зовут?

— Ее зовут «пошел вон», — послышался ленивый, но очень увесистый голос Нургидана. Он подошел, встал напротив аргосмирца — глаза в глаза.

— Какое красивое наррабанское имя! — так же лениво отозвался неструсивший Щегол. — А ты ей кто будешь? Брат, жених, или просто так нарываешься?

— Просто так нарываюсь, — заверил его Нургидан. — Скачи отсюда, боевой кузнечик, а то у тебя здесь назрела неприятность.

— Правда? И крупная?

— С меня размером.

В этот миг в трактир вошел рослый, плечистый мужчина с густой курчавой бородой. Щегол заметил его краем глаза — и губы юнца тронула чуть заметная улыбка.

— С тебя размером? Ну, это невелика беда! Отодвинем в уголок и…

Щегол не договорил: кулак Нургидана врезался ему в лицо, отшвырнул к стене.

И тут же вошедший верзила метнулся через зал. Он не пытался выяснить, что произошло, уладить дело миром. Просто ринулся в драку.

Нургидан стоял спиной к новому противнику, поэтому бородач успел бы врезать ему своим кулачищем, похожим на боевой молот. Но Дайру (которого бородач не принял в расчет) крепко пнул верзилу по голени. Тот споткнулся, удар ушел мимо головы Нургидана.

По-медвежьи рявкнув, верзила легко подхватил тяжелый табурет. Кому из подростков он бы его обрушил на голову — осталось неизвестным, потому что Нитха, проворно подхватив со стола широкогорлый кувшин, выплеснула вино вояке в глаза.

Лисонька тем временем подошла совсем близко, чтобы не упустить ничего из происходящего. И несколько капель вина угодили на ее желтое открытое платье.

Много ли нужно ревнивой женщине? Был бы повод!

— Ты вином плескаться, паскуда наррабанская?! — взвизгнула она и с наслаждением вцепилась в густые черные волосы соперницы.

Дайру, нырнув под локоть вояки, протиравшего глаза, ухватил взбесившуюся деваху за косу и попытался оттащить ее от Нитхи.

До этого мгновения посетители трактира следили за начавшейся потасовкой с благожелательным интересом посторонних наблюдателей. Но сейчас все резко изменилось: рыженькую певицу в трактире любили.

— Лисоньку нашу трогать?! — взревел жилистый моряк, изукрашенный татуировками. — У, гаденыши заезжие! Бей их, парни!

И первым ринулся в битву — но с маху грохнулся на пол, запутавшись ногами в коричневом плаще с меховой оторочкой (который оказался на полу неизвестно откуда).

Но через него уже перепрыгивали другие: трактир радостным воплем откликнулся на предложение повеселиться. Кое-кто поспешил выскользнуть за дверь, но остальные с удовольствием влезли в рукопашную. При этом никого не смущало, что вся толпа навалилась на двоих подростков. (Нитху вообще никто в расчет не брал, а зря!)

«Заезжие гаденыши» оказались на редкость стойкими и верткими. Дайру перевернул на нападавших широкий стол, отбив тем самым первую волну атаки. Из-за столешницы, как из-за крепостной стены, Нитха метко и азартно пошла швырять в нападающих все, что попадется под руку, — блюда, миски, кувшины. Дайру защищал фланг этого «бастиона», хлеща налево и направо своим боевым поясом.

Нургидан дрался без оружия, как и почти все в этой заварушке. Забияки даже в горячке боя помнили: за клинок в трактирной драке — каторга! Но и без клинков всегда можно найти, чем оглоушить противника. Табуретки порхали по залу, как вспугнутые голуби.

Нургидана оттеснили от друзей, попытались зажать в угол. Но юноша легко вспрыгнул на стойку (под которой едва успел спрятаться Аруз) и ураганом прошелся по ней, налево и направо раздавая пинки во вражеские рожи.

Трактирщик высунулся было, крича про нанесенный ему ущерб, но получил с двух сторон сразу (чтоб не портил людям удовольствие) и поспешно юркнул назад.

Да, в этот день трактир «Шумное веселье» оправдывал свое название!

Почему-то из разных углов то и дело неслись проклятия и брань в адрес какого-то окаянного плаща, который кому-то спутал ноги, кого-то хлестнул по глазам, кому-то, словно мешок, накрыл голову… Если верить этим воплям, весь трактир был выстлан плащами со сволочным характером.

Громила с перебитым носом перемахнул через опрокинутый стол и сшиб с ног Нитху.

— Попалась, курва заморская! — прогундосил он, но больше ничего сказать не успел, потому что получил по башке тяжелым оловянным блюдом и растянулся на полу.

Не вставая, Нитха снизу вверх глянула на своего спасителя.

Над ней стоял Щегол. По скуле расползался синяк, но глаза глядели весело, без злобы.

— Цела? Вставай!

Улыбнувшись, Нитха приподнялась. Вот-вот возьмет протянутую руку… Но внезапно коварная девчонка обхватила Щегла под колени, резко рванула на себя, да еще и боднула головой в живот. Непрошеный защитник врезался спиной в пол.

Нитха не доверяла противникам и не принимала от них подачек…

Дайру заметил, что возле двери стало свободнее, закричал:

— Уходим! Вещи не бросаем!

Нургидану и Нитхе не надо было повторять дважды. Они рванулись к двери, подхватив по пути свои котомки. Нургидан успел поднять еще и плащ учителя.

Троица была уже у порога, когда в трактир ворвались прибежавшие на шум стражники.

Нургидан и Нитха успели юркнуть наружу, а Дайру замешкался, отступил, завертелся меж «крысоловов».

В этот миг отворилась дверь кухни, и старая служанка, по глухоте своей не подозревавшая о драке, чинно вступила в трапезную, держа на вытянутых руках горшок с густой мясной подливой. Дайру свободной рукой выхватил у бабки горшок и с ловкостью отчаяния нахлобучил его на голову ближайшему «крысолову». Тот взвыл и завертелся на месте, как уртхавенский шаман. Подлива потекла по лицу, плечам, груди… Стражники от такого зрелища на миг опешили, и Дайру тут же оказался за порогом.

* * *

Шенги, возвращаясь к трактиру за учениками, был весьма удивлен, когда встретил всю троицу за несколько улиц до «Шумного веселья», причем в крепко потрепанном виде.

— Что случилось? Я где велел меня ждать?

— Мы и ждали, учитель, — негромко сказала Нитха с видом оскорбленной добродетели. — Но там началась драка, и мы ушли.

7

— Ну, здравствуй, сынок, здравствуй! Мне Хиави сказал, что ты уже сюда заглядывал, но не рискнул заявиться сразу! К чему эти церемонии? Знаешь ведь, что здесь твой дом! Я всегда рад и тебе, и тем, кого ты с собой приведешь! — Лауруш Ночной Факел, Глава Гильдии Подгорных Охотников, выпустил бывшего ученика из крепких дружеских объятий и только сейчас соизволил обратить внимание на его спутников. — Милости прошу в мое скромное жилище, молодые люди!

«Молодые люди» заметно робели, стоя в прихожей за спиной учителя.

Только что они лихорадочно приводили себя в порядок у колодца на перекрестке. Нитха переплела косу, растрепанную сумасшедшей кабацкой девкой, и гребнем причесала мальчишек (те от волнения даже не отбивались). Одежда была отчищена, разгоревшиеся физиономии сполоснуты ледяной водой, а с синяками и царапинами уж ничего не поделаешь — так и остались…

Теперь они жались друг к другу — паиньки, примерные ребятишки, радость учителя…

Нет, они не притворялись. Они действительно были подавлены и необычным убранством дома, в который вошли (уж если в прихожей по стенам столько трофеев из Подгорного Мира, то что же в комнатах творится?!)

Над дверью, ведущей из прихожей во внутренние помещения дома, оскалилась челюсть Подгорной Жабы. По стенам искрятся шкуры Прыгающих Змей, они обрамляют два скрещенных топора. Мало какой знаток оружия может похвастаться, что ему довелось видеть такое! Один целиком выточен из полупрозрачного серого камня… кто знает, сколько веков назад создано это диво? Другой топор — бронзовый, с резной деревянной рукоятью. И диковинная резьба, и странная, неудобная форма рукояти, и необычно изогнутое лезвие заставляют сомневаться: а для человеческих ли рук предназначал мастер свою работу?

А напротив грозных топоров на стене висела вещь, целиком принадлежащая Миру Людей: часы в виде домика. Большие, старые, порядком обшарпанные. Видать, давно живут в этом доме и дороги хозяину. Добрые такие, уютные…

Как раз в тот миг, когда ребятишки робко озирали прихожую, часы (словно для того, чтобы ободрить гостей) принялись бить пятый светлый звон. Дверца домика отворилась, выдвинулась планочка, на которой закружилась в танце пара кукол. Механизм от времени разболтался, и деревянные кавалер и барышня шатались, словно пьяные.

Это выглядело так мило и комично, что юные гости осмелели и рискнули поднять глаза на хозяина дома.

Сколько лет Лаурушу? Пожалуй, за шестьдесят. Старик. Но какая красивая, могучая, бодрая старость!

Ребята представляли себе Главу Гильдии похожим на учителя. К тому же слышали, что Лауруш — человек учтивый, приветливый и доброжелательный. И рисовало им воображение такого же невысокого, как и Шенги, тихого старичка с добрыми грустными глазами.

Они совершенно не готовы были увидеть громогласную глыбу, занявшую половину просторной прихожей.

Прошлой весной им поневоле пришлось выйти из-за Грани сквозь неудобные Ворота, ведущие в Уртхавен. Ох, намерзлись они тогда! И сейчас все трое, разом, вспомнили громадного моржа, по-барски развалившегося на голом каменистом берегу.

Похож Лауруш на того уртхавенского владыку! Ой, похож, только громадных клыков нет! И дородная, осанистая фигура, и круглое, с широким носом лицо, и щетинистые густые усы, и маленькие внимательные глазки… И даже рявкнул тот потревоженный морж так же трубно и басисто, как взревел от радости Лауруш, увидев на пороге любимого ученика.

— Как твое здоровье? — почтительно спросил Шенги.

— Паршиво! — ответил Лауруш жизнерадостно и весело. — Сердце бунтует, один раз даже за Гранью прихватило. До ворот еле добрался. Думал, некому будет и костер сложить!

— А ты все ходишь туда один, как… — Шенги быстро оглянулся на учеников. Устыдился укоризны в своем голосе и замолчал.

«…Как пролаза какой поганый, прости Безликие!» — совершенно точно угадал Дайру непроизнесенный конец фразы.

— Почитай, в Гильдии только я в одиночку и хожу, — невозмутимо отозвался Лауруш. — Уж прости старику дурость. Как перестал брать учеников, так и не могу найти себе напарника. Да и привык уже — сам по себе… А чего бояться? Две жизни не проживешь, а одна к концу идет. Я себе уже и преемника выбрал, вся Гильдия знает. Толковый человек.

Шенги огорченно покачал головой, но не удержался, спросил:

— Кто?

— Унсай.

Ученики переглянулись. Им доводилось слышать это имя. Унсай Платиновая Стрела из Рода Нурлао был отважным и удачливым Охотником и уважаемым членом Гильдии.

— Да, — задумчиво кивнул Шенги, — Унсай справится.

— Я подумывал — тебя… Но ты вспыльчивый, можешь дров наломать. Унсай хитрее, с людьми обходительнее. Он и с королем сумеет поладить, и со жрецами… Ох, старый дурень, заболтался! Нас ведь гости дожидаются!

— У тебя гости?

— Нет, у тебя. Когда мне сказали, что ты заходил и будешь снова, я сразу велел рабам накрывать на стол и послал весточку всем нашим, кто в городе. Кое-кто уже пришел, другие скоро будут. Пойдем, сынок, пойдем. А твоими спутниками займется Хиави.

Лауруш повернулся — и все увидели, что за его необъятной спиной, как за крепостной стеной, стоит щуплый человечек. Не стоит даже, а висит меж двух костылей. Одно плечо выше другого, левая нога нелепо скрючена, по переносице и щеке бежит шрам. Но глаза смотрят приветливо и открыто, губы улыбаются.

— Это Хиави Падающий Свет из Семейства Аджугир. Мой помощник, секретарь и вообще правая рука, — сообщил Лауруш подросткам (Шенги, похоже, с человечком был уже знаком.). — Хиави, мы пойдем к гостям, а ты возьми молодых людей под свою опеку. Для начала отведи на кухню и распорядись, чтобы их накормили.

* * *

На кухню? Разумеется. И не имеет значения, что у одного из гостей отец — владелец замка, а другая и вовсе заморская принцесса. Все трое — ученики. А значит, для Гильдии — никто, пустое место. И не сидеть им за столом, где празднуют встречу Подгорные Охотники, а ужинать на кухне, со слугами.

Ребята это понимали и не обижались. Тем более что Хиави оказался человеком гостеприимным и веселым. Он ловко прыгал на костылях, сыпал шутками, расспрашивал ребят о Шенги, об ученичестве, о Подгорном Мире. Вскоре гости почувствовали себя непринужденно. К тому же в «Шумном веселье» они так и остались без ужина, а у Лауруша вкусно кормили.

Но к концу ужина легкий общий разговор принял неожиданный оборот. Хиави упомянул одного Охотника, который и рад бы зайти к Лаурушу попировать, да не может встать с постели. Еле живым вернулся из-за Грани, двое друзей на руках принесли.

— Вот такая работа, — вздохнул Хиави. — Вот такая судьба. Я ведь, ребята, тоже не в пьяной драке покалечен. Подгорный Мир меня разжевал и выплюнул!

Мужчина произнес это, мрачно глядя в свою тарелку. Но сразу вскинул голову, почувствовав, какое холодное, недоуменное молчание воцарилось за столом.

Подростки, перестав есть, глядели на его правую руку. На запястье, где не было браслета Гильдии.

— Что уставились? — хмыкнул Хиави. — Думаете — пролаза?

— Ничего мы не думаем, — натянуто отозвалась Нитха. — Не наше это дело…

— А что, душещипательная история могла быть! — усмехнулся Хиави. — Глава Гильдии приютил искалеченного пролазу… Нет, ребята, все не так. Я ученик Лауруша. Последний.

И рассказал о двух мальчиках, что вместе учились, вместе ходили с учителем в Подгорный Мир. Лауруш гордился обоими и был уверен, что, получив гильдейские браслеты, молодые Охотники останутся напарниками.

На испытаниях им выпало несложное задание: принести лепесток «поющего цветка». Справился бы любой, кто хоть раз побывал за Гранью.

Вошли удачно, в знакомую складку. И почти сразу судьба преподнесла им настоящее сокровище — россыпь «черных градин». Набивая добычей котомки, юноши горланили веселую песню: они обеспечили себя не на один год безбедной жизни!

Зря они так бурно выражали свою радость. Зря вслух называли себя счастливчиками. Подгорный Мир этого не любит.

* * *

— Прижмись к земле! Замри! — негромко скомандовал Урихо.

Дракон, взмыв от самой земли, набирал высоту. Но двое подростков, распластавшихся среди камней, не чувствовали облегчения. Дракон редко хватает добычу с первой атаки. У него плохое зрение, он боится ошибиться, схватить что-то несъедобное или даже опасное.

Но на этот раз никакие неприятности дракона не поджидали. Двое человеческих детенышей на каменистой голой равнине! Беги хоть вправо, хоть влево — кожистые крылья бесшумно отбросят на тебя тень, крепкие когти вонзятся в плечи…

Подростки поступили так, как учил Лауруш: вжались в землю и замерли, надеясь, что подслеповатая тварь примет их за валуны. К тому же бегущую дичь дракону удобнее хватать.

— Слева складка! — прошипел Урихо. — Несколько шагов, доползти можно.

Хиави прокусил в кровь губу, боясь поверить в спасение. Он знал, что Урихо слышит складки, даже если грань меж ними тонкая, как бумажный лист.

— Что там?

— Да плевать, хоть вулкан! Нас же тут жрать хотят! Глянь вверх!

Вверх глядеть не хотелось.

Лауруш учил: не лезь напролом в незнакомую складку! А вдруг там открытое море? Постой на самой границе, прислушайся, погляди, какие миражи возникнут в стеклянном зыбком колыхании воздуха… Но в такой передряге — не до правил.

Хиави осторожно глянул вверх. Дракон, вытянув шею и присобрав крылья к бокам, снижался. Уже не разведка — атака!

— Суму не потеряй! — Урихо резко откатился на несколько шагов влево и исчез.

Разинутая пасть была уже почти над Хиави, когда тот, не вставая, не подставляя себя под надвигающиеся клыки, проворно пополз влево — и почувствовал, что падает в бездну.

Хиави не успел испугаться: щеку оцарапало что-то твердое, рука сомкнулась на том, что подвернулось под пальцы… и парнишка понял, что висит на толстом сухом корне, торчащем из бурого песчаника. Внизу клокотала и прыгала меж валунов река. Злобная, хищная, исходящая бешеной пеной…

Вторая рука заскребла по песчанику, нашла выбоинку…

— Держишься? — послышался сверху голос.

Хиави поднял глаза.

Урихо стоял на узком карнизе. Край обрыва был на уровне его плеч.

Хиави не ответил. Ему казалось, что даже толчок воздуха из горла спугнет хрупкое чудо спасения. Корень, в который он вцепился, был желтым, мертвым и ненадежным. Как он еще держался в этом слежавшемся песке — одни Безликие знают. Левую руку что-то оттягивало вниз. Скосив глаза, парнишка увидел, что сума с добычей висит на локте.

С добычей… Нет, для Хиави сейчас это был вес, тащивший в пропасть. Надо бы сбросить, но так страшно оторвать пальцы от непрочной опоры…

Урихо догадался, о чем думает напарник, и резко приказал:

— Не смей! Осторожно возьми суму и передай мне.

В этой паре командиром был Урихо — всегда, с первой встречи. Привычно-властный тон Урихо вывел Хиави из оцепенения. Он заставил свою левую руку оторваться от отвесной стены, дал котомке соскользнуть на кисть и осторожно поднял над головой.

Урихо перехватил суму, набросил себе на шею.

— Ничего-ничего, — ласково заговорил он, опускаясь на колени на карнизе. — Не дергайся, не хватай меня за руку, а то вместе брякнемся. Сейчас встану поудобнее, подхвачу тебя за шиворот и…

Эти уговаривающие, заботливые интонации были в устах Урихо такими неожиданными, что Хиави, забыв об опасности, изумленно вскинул глаза. Взоры встретились — и сердце Хиави оледенил смертельный ужас. Он понял, понял, что замыслил приятель! Понял за мгновение до того, как Урихо положил руку на корень, за который держался напарник. И беспощадным движением обломил этот корень.

* * *

— Он вернулся, — говорил Хиави со спокойным удовольствием человека, который уже устал терзать себя, оставил прошлое за спиной и теперь просто рассказывает симпатичным собеседникам занятную историю. — Разыграл перед учителем трагедию — хоть на сцену королевского театра. Мол, лучшего друга потерял, почитай что брата! Век буду безутешен!.. Да не знал он, что ниже по течению меня подобрал другой отряд Охотников. Меня крепко побило о камни, вон каким красавчиком хожу! Но был в сознании, мог говорить… и уж поверьте, говорил, да еще как! Представляете, какой шум поднялся в Гильдии?

Ученики, польщенные тем, что с ними говорят как с равными, многозначительно закивали. Мол, как не понять! Напарник предал напарника — страшное дело!

— Урихо стоял насмерть, все отрицал. Мол, он хотел меня вытащить, а мне с перепугу померещилось невесть что. Его слово против моего — и никаких свидетелей. Это моего дружка и спасло, иначе наши гильдейские не стали бы королевский суд тревожить, сами порвали бы гада на ленточки… А так — просто придрались к оплошности: лепесток «поющего цветка» Урихо не принес, не до того было. А значит — не прошел испытание.

Дайру поспешно вставил:

— Я как раз хотел спросить: а что бывает, если ученик не проходит испытание?

— На моей памяти такое случалось трижды, — ответил Хиави. — Все три раза учителя молили Гильдию дать мальчишкам еще одну попытку. Дело унизительное, неприятное, но каждый раз такое разрешение было дано. А тут… Мне рассказывали, Урихо у Лауруша в ногах валялся, со слезами просил: мол, заступись, учитель, перед нашими, пусть дозволят еще раз за Грань сходить, хотя бы в одиночку… все сделаю, что велят… Надо будет — дракона за хвост приволоку! А Лауруш, говорят, ему ответил: «Что ты убийца — это не доказано. И потому ты жив. А вот что ты бросил напарника в беде — про то вся Гильдия знает. Ты опозорил себя и меня. Убирайся с моих глаз!»

— Правильно! — выдохнул Нургидан. Нитха и Дайру кивнули.

— Что самое смешное, — злорадно продолжал Хиави, — «черные градины» у него конфисковали в пользу Гильдии. Сказали: «Ученик не имеет права на добычу, она принадлежит учителю — а почтенный Лауруш брезгует к ней прикоснуться». Так Урихо и смылся ни с чем, я с тех пор о нем не слышал.

— И не услышишь, — ухмыльнулся Нургидан. — Твой Урихо помер три года назад.

— Никакой он не мой… А ты откуда про него знаешь?

В ответ загалдели наперебой три голоса. Ребята спешили поведать о событиях, три года назад взволновавших Издагмир: как Урихо Эхо Оклика, ставший пролазой, связался с грабителями. А когда Шенги выследил и изловил Урихо, свои же дружки убили пролазу, чтоб не выдал остальных. Хотя им это не помогло, не ушли от наказания.

Хиави с откровенным удовольствием выслушал сбивчивый, азартный рассказ.

— Помер, да? Три года как помер? Надо же, как Безликие рассудили! Он меня убить хотел, а я его пережил. Да… Мне тогда тоже браслет не дали. К чему, мол, Знак Гильдии калеке, который меж двух костылей болтается! Вот я и призадумался: а дальше-то как жить? Если бы Охотник из-за Грани таким переломанным вернулся, ему бы до самого костра из гильдейских средств деньги шли, хоть и небольшие. А я Охотником стать не успел, так с какой стати Гильдии на меня тратиться? Одна дорога — милостыню просить… Спасибо Лаурушу — не дал пропасть бывшему ученику, взял секретарем…

В разговоре возникла пауза: каждый размышлял о коварстве и беспощадности Подгорного Мира.

И в эту паузу вплелась просочившаяся в коридор отдаленная песня. Слов было не разобрать: хмельной хор выводил их хоть и душевно, но вразнобой.

— Во стараются! — восхитилась Нитха. — Сколько же их там собралось?

В это время в кухню вошел молодой раб с подвижным, как у обезьянки, лицом, и начал собирать на поднос приготовленные кухаркой блюда с нарезанным окороком, кровяной колбасой и прочими закусками.

— Слышь, Вертлявый, много за столом гостей? — поинтересовался Хиави.

— Да морд двадцать набежало на наше угощение! — дерзко отозвался слуга.

— Ты поговори мне, поговори! — сердито стукнул Хиави костылем об пол. — Вот расскажу хозяину, какими словами ты уважаемых Охотников честишь!

Отнюдь не устрашенный слуга состроил кухарке рожу, ты прыснула со смеху.

Дайру отметил про себя, что в доме Главы Гильдии рабы не запуганы и не забиты. Лауруш определенно нравился парнишке все больше и больше.

— Двадцать человек? — удивился Нургидан. — Так много?

— В городе творятся странные и скверные дела, — наморщил лоб Хиави. — Вы сюда шли — вас у ворот проверяли, верно?.. Вот наши за Грань и не ходят, пережидают пока. А кто из-за Грани вышел, те тоже в столице остались. Хотят знать, чем дело кончилось.

Про странные и скверные дела ребята успели наслушаться, пока сидели в «Шумном веселье». Но каким тут образом замешана Гильдия — не поняли. Что-то Хиави определенно знал, но не собирался откровенничать с учениками.

— Двадцать Охотников сразу… — мечтательно пропела Нитха. — Поглядеть бы хоть одним глазком… хоть в окошко…

— В окошко — не получится, — веселым заговорщическим тоном отозвался Хиави, — у нас под окнами все заросло шиповником, не продерешься. А вот под дверью трапезной — можно! Пирушка дошла до кипения, никто нас не заметит…

* * *

— …А тут мой напарник как заорет: «Узел движется, к нам идет! Бежим, а то в кашу тут все перемелет!» А я ему: «Брось, какой узел? Это гроза в соседней складке!» А он…

— …Дракон с первого захода дичь не хватает? Брехня. Это если над степью или еще где… если добыча никуда не денется… тогда и два, и три захода сделает, чтоб разглядеть, чего цапает. А если с верхушки дерева захочет кого снять, так сразу в когти берет, а потом уже разглядывает, кого поймал…

— …И останусь лежа-ать там, где мертвым свали-ился! Мне судьба подписа-ала лихой пригово-ор! И зачем в одино-очку за Грань потащи-ился? Если был бы напа-арник — сложил бы костер!..

— …А этот гад заявляет: «За „черную градину“ больше двух золотых дать не могу!» А я ему: «Ты с кем, сука, торговаться вздумал? С пролазой, что ли? Цены устанавливает Гильдия. Будешь сбивать — останешься без товара!» А он…

— …И говорит: «Ни в жизнь не поверю, чтоб две бабы смогли пройти в Железную Башню! Там дверь тугая — мужчины втроем еле открывают!» А я засмеялась и отвечаю: «Где сил не хватает, там мозги помогут! Мы с Джариной с собой доски принесли, сделали рычаги и отжали дверь…»

— …Я тебя, Шенги, люблю и ценю, но взять раба в ученики — это ж совсем надо Гильдию не уважать…

Никто из гостей, увлеченных вином и беседой, не заметил ни приоткрывшейся двери, ни уставившихся в щель любопытных глаз. Ученики Шенги созерцали свою мечту.

Подгорные Охотники. Завоеватели смутного, изменчивого мира. Знатоки прозрачных складок. Цвет и гордость Гильдии. Эти люди на каждом шагу сталкивались с Неведомым — и хладнокровно принимали его вызов. Они превращали тайны чужих миров в золото и серебро, они говорили о свирепых чудовищах с той же небрежной досадой, с какой крестьянин говорит о кабане, который повадился портить его огород. Они путешествовали не по картам, потому что любая карта становилась ложью, едва была нарисована. Они не удивлялись, сделав шаг и увидев вместо морского побережья степь или заснеженные горы, и не терялись, какие бы костяшки ни выбрасывала им Судьба в своей бесконечной игре.

Нитха впилась глазами в двух сидящих рядом Охотниц (особенно восхищала девочку статная золотоволосая силуранка, напомнившая Нитхе мать). Ей нравилась спокойная, уверенная свобода, которая ощущалась в каждом жесте этих женщин. Им явно не нужно было доказывать свое равенство с мужчинами.

Нургидан, глядя в трапезную поверх головы Нитхи, жадно впитывал обрывки рассказов об опасностях, битвах с чудовищами, богатой добыче. Яркая, полная приключений жизнь не приелась юноше за три года ученичества. Ему, как и Нитхе, место за пиршественным столом у Главы Гильдии казалось привлекательнее, чем трон любого королевства.

Дайру сидел на полу, чтобы не загораживать друзьям обзор, и серьезным, прицельным взглядом снизу вверх изучал лица гостей. Он знал, что Глава Гильдии призывает двоих охотников, чтобы втроем решить, насколько успешно ученик прошел испытание. Кто из этих шумящих, жующих, поющих людей будет вскоре решать судьбу Дайру и его напарников?

Когда до ушей парнишки долетела злая фраза про раба в учениках и неуважение к Гильдии, Дайру едва не выругался. Но сдержался, лишь недобро сощурил глаза. Обернувшись, спросил ровно и спокойно:

— Почтенный Хиави, а кто этот Охотник — тощий, смуглый, с рыжими волосами?

Хиави стоял на своих костылях за спиной ребятишек, прислонившись к стене. В трапезную не смотрел — он-то там чего не видел? Ответил не задумываясь:

— Долговязый, в черной одежде? Это Фитиль, он из Отребья.

Нитха хихикнула: такой точной оказалась кличка. Мужчина и впрямь походил на длинный черный фитиль из светильника. С тлеющим красным кончиком.

А Дайру возмущенно подумал: «Из Отребья! А я ему, видите ли, нехорош, этому высокородному господину!»

— Мать у него — наррабанка, певица, — продолжал Хиави, который гордился тем, что знает все и обо всех в Гильдии, — а отец — здешний, из Аргосмира. Ученичество проходил у Джарины — вон у той Охотницы, что постарше. Потом поменял четверых напарников — ни с кем дольше двух раз не ходил за Грань. Нрав у него неуживчивый.

«Ага!» — злорадно подумал Дайру. Ему все меньше нравился этот смуглый и рыжий…

— А знаете, с кем он ходит сейчас? — лукаво прищурил глаз Хиави. — С самим Унсаем! Вот повезло парню! Правда, поговаривают, что напарники уходили в Ворота вместе, а возвращались порознь. Небось опять Фитиль показывает свой норов!..

— Унсай, Унсай!.. — заволновались трое гостей. — Где он?.. Который?.. Покажи!

Хиави подвинулся на костылях ближе к двери, отстранил Нитху, чтобы видеть самому.

— Вон тот, что через стол разговаривает с Шенги.

Ученики впились глазами в статного, осанистого, с прекрасными манерами мужчину лет тридцати пяти, с ровными усами и небольшой бородкой. Он пил меньше, чем другие, и не пытался перекричать гостей: повышал голос ровно настолько, чтобы быть услышанным собеседником. Скупые жесты красивых рук довершали облик будущего Главы Гильдии.

Подростки были очарованы.

— Какое лицо умное, — шепнула Нитха, — лоб высокий…

— Расспросить бы, как он прошел насквозь Голодное Ущелье, — мечтательно пробормотал Нургидан.

Дайру не сказал ничего, но подумал: «Хорошо бы именно его Лауруш призвал на совет, когда мы вернемся с испытания!»

— Эге, — узнал вдруг Нургидан одного из Охотников, — смотрите, а ведь это Вескет! Который нас обыскивал! Как он здесь очутился?

— А что такого? — хмыкнул Хиави. — Сменился — да и пришел… А теперь — ходу отсюда, молодежь! Скоро гости начнут расходиться. Раньше-то до утра сиживали, а теперь у Лауруша сердце больное, так гильдейские берегут старика…

Ребята без единого словечка потянулись гуськом за Хиави. Нургидан шел последним. В просторной прихожей, где недавно Лауруш обнимал ученика, юноша задержался, с недоумением огляделся, словно пытаясь что-то вспомнить.

— Ты чего? — обернулся Дайру.

— Сам не знаю… Помнишь, мы на болоте нашли шатер? Там все провоняло таким непонятным, кисло-пряным?.. Верь не верь, а мне в прихожей тот же запах почудился!

8

Не всех успокаивает ночь, не всем смежает веки, не всем кладет на лоб свою черную прохладную ладонь. Счастливы те, кто не тащит в ночное отдохновение груз дневных забот, кто может прильнуть щекой к подушке в ожидании ласковых снов…

Посланника Хастана мучила бессонница. Он то садился на кровать, уставившись во мрак, то вставал, подходил к окну и, откинув край портьеры, мерился взглядами с луной (хладнокровная луна легко выигрывала поединок), то возвращался в постель и закрывал глаза, безуспешно заставляя себя уснуть. Увы, приказывать другим проще, чем себе. А ведь когда-то Хастан преспокойно дрых в шторм — если была не его вахта. Эх, молодость…

Можно усилием воли закрыть глаза. Но что в этом толку, если под веками вспыхнут огненные слова: «Четыре дня…»

Праздник Всех Богов!

Уже сейчас аргосмирцы предвкушают реванш, месть Морскому Старцу за спаленные холодным огнем корабли и погубленных моряков.

На верфях достраиваются еще два корабля, скоро будут готовы к спуску на воду. И во время праздника эти недостроенные суда благословят жрецы всех богов. По очереди, один за другим. Все Безликие и Безымянные прострут свои десницы над верфями.

Тот, Кто Зажигает и Гасит Огни Человеческих Жизней;

Тот, Кто Движет Светилами;

Тот, Кто Одевает Землю Травой;

Тот, Кто Колышет Морские Волны;

Тот, Кто Повелевает Ветрами.

Все, кому поклоняются в Грайане, Силуране, Гурлиане… чьи храмы строятся теперь и на Семи Островах.

Сам-то Хастан, как большинство моряков, верит в Морского Старца и его дочерей. Так-то оно проще, чем молиться чему-то безликому, узнаваемому лишь по деяниям…

Когда будут уничтожены корабли? До праздника, прямо на стапелях? Или уже потом, с благословением богов на борту?

Пожалуй, после праздника. До этого дня корабли будут охранять, как королевский топорик и золотую маску. А после праздника, глядишь, и расслабятся.

Или в день праздника? Да! Сразу! Это будет красиво, как лихой абордаж!

Эх, поставить бы на рейде несколько кораблей, да ударить по форту из бортовых катапульт, да высадить на шлюпках ораву полуголых, озверевших от жажды крови молодцов!

Хастан зло улыбнулся в темноте. Если все-таки удастся уснуть, хорошо бы увидеть во сне этот славный штурм. Кровь, огонь, крики… король на коленях… мерзкий старик Эшузар, издыхающий на ноже… нахальный принц в рабском ошейнике…

Увы, этого не будет.

И не потому, что Тагиор, глава Круга, уже не тот, кем был в лихой молодости, и интересуется только боевыми псами. Каждые два года собирает на Вайаниди таких же ненормальных с отборными зверюгами, с самых дальних земель наезжают. А Тагиор хозяину пса-победителя приз вручает. Дурацкая забава!

Нет, даже если сам Хастан станет Главой Круга Семи Островов — тоже не повелит вести корабль на завоевание Аргосмира.

Ох, Гурлиан, Гурлиан, загадочная страна!

Сколько мелких владений подмял под себя Великий Грайан, а Озерное Королевство до сих пор само себе голова! Силуран и Грайан, как два могучих борца, веками тяжело топтались, вскинув друг другу руки на плечи и стараясь повалить противника. А небольшой Гурлиан, вклинившийся меж двух гигантов, до сих пор не затоптан ни тем ни другим.

Почему? Хастан знает ответ. Знают и правители Силурана и Грайана.

Во-первых, страна уж очень неудобная для завоевания. Леса да болота, деревень немного, городов еще меньше. Один из полководцев Лаограна писал в мемуарах: Гурлиан только на карте выглядит маленьким, а вражескую армию целиком затягивает в чащи и трясины — еще ни один захватчик не сумел пройти его насквозь!

Во-вторых, эти завоевания захватчикам нужны, как моряку шпоры. Со времен Лаограна правители научились считать. Подсчитали доходы и расходы — и махнули рукой на тихую маленькую страну. Не стоит она военной мощи, брошенной на ее покорение. Не окупится поход. В Гурлиане нет бескрайних полей, где колосятся пшеница и рожь. На клочках земли, отвоеванных у болота, крестьяне с трудом выращивают столько хлеба, чтобы хватило прокормить своих господ и себя. Нет и гор, скрывающих в недрах своих золото, железо и прочую добычу рудокопа. Здесь и ремесла такого нет — рудокоп…

А самое смешное то, что при этом Гурлиан — не нищая страна. Нет земель? Нет богатых рудных жил? Зато есть люди. Таких мастеров, как в Аргосмире, в других землях поди поищи! Кузнецы, ювелиры, стеклодувы, ткачи из привозного материала чудеса творят! И еще есть верфи, на которых строятся лучшие в мире корабли. Да, лучшие, это Хастан должен неохотно признать.

Ну, вздумает кто-то завоевать маленькую страну — и что? Гурлианцы — народ непокорный, на битву выйдут даже женщины и дети. Займутся огнем верфи, погибнут мастера, будут разрушены мастерские. И достанутся победителю-захватчику леса да болота. Завидная добыча — урожай клюквы по кочкам!

Увы, богатство Гурлиана — для мирного времени. Но почему бы Хастану не помечтать о пожаре, который пляшет над ненавистным Аргосмиром?

* * *

Гости разошлись к полуночи.

Слегка захмелевшего Лауруша (старик пил мало, берег здоровье) проводили в его опочивальню Шенги и Хиави. Совиная Лапа тоже был почти трезв: разговор об учениках мог начаться когда угодно, надо было сохранить ясную голову.

В дверь сунулся было раб — помочь хозяину раздеться. Шенги махнул рабу: уходи, мол, без тебя справимся. Опустился на колени возле Лауруша, сидящего на кровати, и принялся развязывать подколенные ремни сапог. Хоть знаменитый Охотник давно носил Знак Гильдии, для Лауруша он оставался учеником. Прислужить учителю — не позор.

Лауруш с интересом глядел, как острые длинные когти черной чешуйчатой лапы бережно и ловко управляются с тонкими ремешками.

Хиави застучал костылями к двери, но у самого выхода обернулся:

— Почтенный Шенги, твоих учеников я поместил прямо над этой комнатой. Для девочки — она ведь наррабанка — велел отгородить занавеской угол и объявил его женской половиной дома на все время, что вы у нас гостите.

И мягко, без стука закрыл за собой дверь.

— Хороший секретарь, — глянул вслед Лауруш. — Моя правая рука. На редкость толковый и старательный. Не помню, чтобы без дела сидел: то денежные записи ведет, то мои письма перебеливает, то снимает копии с записей, что присылают наши гильдейские. Нарадоваться не могу. Вот только в начале лета вышла история… не знаю, смеяться или плакать! Вздумал с ним посоветоваться насчет будущего Главы Гильдии. Говорю: мол, сердце вперебой работает, вот помру — и сам того не замечу. Пора выбрать преемника. Есть на примете человек, самый что ни на есть подходящий. И умный, и надежный, и про каждого Охотника всю подноготную знает, и в гильдейских делах смыслит… И что ты думаешь? Засиял мой Хиави, как зеркальце красотки. И отвечает: «Эти слова — высокая честь для меня! Я не подведу моего господина и буду достоин его надежд!»

Шенги чуть не уронил сапог, который только что стянул с ноги учителя.

— Он что, вообразил, что может стать Главой Гильдии, этот урод с кашей промеж ушей?! У него даже нет браслета, он не наш! Да я бы на твоем месте просто расхохотался!

Лауруш понизил свой раскатистый бас до мягкого, добродушного тона:

— Смеяться над Хиави? Ну что ты, мне бы это и в голову не пришло! Он же действительно моя правая рука. Когда ухожу за Грань — все хлопоты на него оставляю. К тому же… ну, сам знаешь: ученик — всегда ученик, даже если столько лет прошло… Короче, постарался я ему поделикатнее объяснить, что имел в виду Унсая… что Гильдия не поймет, если ее возглавит человек, который не был Охотником… Ты бы видел, как побелел Хиави! Ухватил свои костыли — и прочь из дому. Два дня пьянствовал по кабакам. Потом вернулся, повинился: мол, прости дурака… — Лауруш потер висок. — А с чего это я вообще о нем разговорился? Мы до этого о чем вели беседу?

— О записях, которые тебе присылают наши гильдейские.

— Да, верно… У меня скопился целый сундук потрясающих рукописей. Описания складок, рисунки растений, книги о повадках животных. С твоей книги «Запретная добыча» Хиави снял две копии — уж очень хорошо ты все расписал. Не приведи Безликие, какому-нибудь пролазе угодит в лапы твоя книжка — сколько бед может натворить?

Шенги аккуратно поставил сапоги Лауруша у кровати и сел на резной табурет.

— Ты ведь не просто так вспомнил про мою книгу, верно? Ты думал про корабли.

— Тебе уже рассказали?

— Тут люди ни о чем другом и не разговаривают. Думаешь, кто-то из наших таскает в Аргосмир «жгучую тину»?

— Из наших? Вряд ли. Думаю, пролазы работают.

— А много в Аргосмире пролаз?

— Я думал — совсем нету! Я им такую жизнь устроил, что неповадно стало появляться в столице. Если кто и ползает за Грань, то втихомолку. И добычу им сбывать негде.

— Но все равно нельзя рассказывать властям о «жгучей тине» Если по городу поползут слухи… если аргосмирцы начнут сочинять страшные байки…

— …То наших, гильдейских, толпа в море перетопит. Но я без шума рассказал о своих подозрениях королю. На конфиденциальной аудиенции. Он все понял. Велел командиру стражи отобрать нелюбопытных и неболтливых парней. Ну, ты видел караулы у Ворот…

— Стражникам ничего не объясняли?

— Почти ничего.

— Ясно… Но если это все-таки кто-то из наших?

— Не говори такого, сынок, даже думать об этом не хочу. Хотя, конечно, нынешние Охотники — не тот славный народ, что был во времена моей юности.

Шенги опустил голову, пряча улыбку.

— А ученики нынешние! — ворчал Лауруш. — Глянешь — и невольно подумаешь: куда ж это Гильдия покатится, когда они до браслетов дорвутся? То ли дело вы с Ульнитой… я каждый день вашего ученичества помню! Столько радости вы мне доставили! С такими надеждами я просыпался и засыпал!

Шенги прикусил губу. Он-то помнил, как Лауруш говаривал: мол, им с Ульнитой прямая дорога сперва в разбойничий отряд, а потом на каторгу! Должно быть, хмель привел старика в сентиментальное настроение. Этим надо воспользоваться!

— Не помню, писал ли я тебе, — начал Шенги небрежно-льстивым тоном, — что Нитха, моя нынешняя ученица, — дочурка нашей Ульниты?

Лауруш вскинул голову. Его моржовые усы возмущенно встопорщились.

— Дочь Ульниты, да? Глупец, прежде всего она — дочь наррабанского Светоча! Принцесса… если ты, тупица, понимаешь, что означает это слово!..

* * *

Хиави говорил правду: вдоль всей стены дома шиповник разросся так густо, что не пролезла бы даже кошка. Подслушивать под окном было невозможно… но нельзя же до утра оставаться в неведении насчет того, что думает Глава Гильдии о тебе и твоих друзьях!

Троим самонадеянным подросткам и в голову не приходило, что хозяин дома, пожилой человек, уставший от пирушки, может попросту лечь спать. Нет! Конечно же, сейчас он разговаривает с учителем о трех будущих Охотниках!

Потому Нитха и Дайру стояли возле узкого окна комнаты второго этажа и взволнованно смотрели вниз. А внизу, на резном карнизе, украшавшем окно спальни Главы Гильдии, рискованно растянулся Нургидан. Свесив вниз голову, он чутко ловил обрывки чужого разговора и время от времени, вставая на карнизе, сообщал друзьям то, что удалось узнать.

— Сейчас про тебя говорят, принцесса. Мол, если тебя за Гранью зверюга слопает, то у нас с Наррабаном сроду миру не бывать. О чем, мол, Шенги думал, когда тебя в ученицы брал? Учитель ему говорит: мол, Светоч сам дал дозволение! А Лауруш ему: дозволение — это пока все хорошо. А стрясись беда, так поднимется грохот на полмира!

Нитха закусила губку, опустила взгляд, отяжелевший от отчаяния. А Нургидан вновь припал к карнизу, жадно вслушиваясь в беседу.

— Про тебя толкуют, белобрысый. Твое счастье, что не слышишь! Лауруш осерчал, даже кричит. Мол, такого срама Гильдия еще не знала. Он, мол, еще три года написал, чтоб Шенги дурью не маялся — все равно он, Лауруш, не позволит надеть гильдейский браслет на домашнюю скотину. А учитель ему: в пыль, мол, расшибусь, а парня выкуплю!

— Бавидаг не возьмет денег, — тоскливо выдохнул Дайру и дотронулся до ошейника.

Нургидан вновь нырнул вниз с грацией циркового акробата — но почти сразу резко выпрямился, едва не сорвавшись в чернеющие внизу заросли шиповника.

— Учитель рассказывает про меня… что я — оборотень…

Голос подрагивал от смятения, но гнева в нем не было. Ни Нургидан, ни его друзья не увидели в словах Шенги ничего недостойного. Ученик не может иметь тайн от учителя, Охотник — от Главы Гильдии.

На этот раз Нургидан совсем недолго слушал, какие речи ведутся внизу. Пружинисто вскинулся, опасно балансируя на узкой деревянной планке. Цыкнул на друзей: «А ну, брысь!», — подтянулся на руках на подоконнике и гибко перебросил тело в комнату. Зеленые глаза в свете свечи сверкнули подавленным бешенством.

— Гаси огонь! Ложимся спать! Прогулялись в столицу, двести демонов Хозяйке Зла под юбку!

Ни у кого не хватило жестокости спросить друга, что же сказал Лауруш о появлении в его доме волка-оборотня. Укладывались на соломенные матрасы в угрюмой тишине. Только добрая Нитха вздохнула за своей занавеской:

— Бедный учитель, досталось ему из-за нас…

* * *

Плохо было ученикам Шенги, но кое-кому в эту ночь было гораздо хуже…

Лежащий на куче соломы человек с окровавленной спиной коротко простонал и затих.

— Потерял сознание? — негромко возмутился дознаватель — низенький толстяк в буром камзоле. — Я же велел…

— Притворяется, — хмыкнул палач. — В обморок ему падать не с чего, я свою руку знаю.

— Ну, если притворяется, то уж больно хорошо, — с сомнением протянул толстяк. — Нам его разговорить надо, а не забить. Перестарался ты.

Палач был оскорблен до глубины души. Перестарался! Он же действовал кнутом! А тут он — виртуоз! Может ударом убить муху на спине человека — а на коже и ссадины не останется. Может бить раз за разом точно в одно место, углубляя и расширяя рану. Может с одного удара перебить позвоночник. Забил, ха! Ободрал малость, чтоб развязать язык!

Но спорить с дознавателем не стал. Сказал примирительно:

— Притворяется или нет, а сейчас живо в чувство придет. Морская вода — оно и для ран полезно, и встряхнет как следует…

Подхватив стоявшее в углу ведро, палач с размаху выплеснул соленую воду на истерзанную спину. Вопль огласил подвал. Толстяк брезгливо поморщился.

— Хвощ из Отребья, — спросил он, нагнувшись к пленнику, который диким взглядом обводил подвал, — ты же понимаешь, что это только начало? Если и дальше будешь запираться — возьмемся за тебя всерьез.

Хвощ молчал, тяжело дышал, безнадежно тянул время.

Любой контрабандист, вор или грабитель, работающий на Жабье Рыло (а в Аргосмире на него работали почти все преступники) знал, что рано или поздно может попасть в Допросные Подвалы. И тогда придется стиснуть зубы и терпеть. Откуси язык, но не брякни лишнего! «Ночной хозяин» своих не выдает. Либо даст кому надо на лапу и устроит верному слуге приговор полегче, либо обстряпает побег. А распустишь язык, начнешь закладывать подельников — тогда уж точно конец. Даже если за свою подлость и трусость выклянчишь послабление — все равно тебе не жить. У Жабьего Рыла руки длинные…

Но это ясно и понятно, когда ты гуляешь на воле. Тогда так славно пить за то, чтобы все стукачи подцепили проказу. И ловить на себе восхищенные взгляды девок и мелкого ворья. А как впрямь угодишь в Допросные Подвалы — тут уж все выглядит иначе.

Может, Жабье Рыло и карает доносчиков. Но это еще когда будет. А палач с кнутом — вот он, рядом… Да и так ли беспокоится воровской король о контрабандисте Хвоще? Небось не ест, не спит — все думает: жив там еще Хвощ или его уже забили насмерть?..

— Ну? — переспросил дознаватель. — Будешь говорить?

— Буду, — выдохнул пленник.

Палач отошел к стене, устало опустился на скамью, отложил кнут и прикрыл глаза. Он почти не вслушивался в сбивчивую исповедь Хвоща. Толстяк скрипел пером, постепенно мрачнея: хотя арестованный так и сыпал подробностями, но все они лишь подтверждали то, о чем сообщил королю Глава Подгорных Охотников. А новых ниточек нет…

Хвощ назвал дружка-исполнителя, это прекрасно, он будет схвачен… но вряд ли он много знает о главной фигуре в этом деле. О незнакомце в плаще с капюшоном, на которого работали Хвощ и Филин.

Но перо все же бегало по бумаге, фиксируя все подробности.

— А здание таможни зачем спалили? Вам и это было велено?

— Не было. Это Филин придумал. Мол, раз уж нам попала в руки такая штука, то как же не кинуть таможенникам подлянку? Говорят, Жабье Рыло на него за это сильно осерчал. Филина два дня назад за игрой в «радугу» ножом пырнули, так сразу слух прошел, что не просто игрока в драке порешили, а «ночной хозяин» ослушника наказал.

Дознаватель досадливо крякнул и бросил перо. Так Филин мертв?!

— А этот человек в плаще… неужели ты ничего не разглядел, никакой особой приметы? — Толстяк хотел говорить властно и грозно, но в голосе его проскользнули молящие нотки.

— Примета?! — горько выдохнул Хвощ, глядя снизу вверх на дознавателя. — Есть примета! Да еще какая! И сказать могу, да никто не поверит…

— Ну, почему же? Поверим. Говори.

Пленник, превозмогая боль, приподнялся на локтях и четко, ясно назвал особую примету, которая однажды случайно открылась его взору.

А потом посмотрел на дознавателя, разинувшего рот. На палача, потрясенно привставшего со скамьи. И хрипло расхохотался:

— Я же говорил — не поверите!

* * *

В это время в Издагмире, в покинутой хозяевами башне происходили странные события.

Входная дверь отворилась легко и бесшумно, словно и не была закрыта на большой висячий замок. Тут явно приложил руку либо опытный маг, либо матерый взломщик.

В трапезную вплыла свеча, озаряя стол, лавки, стены, обшитые досками и обтянутые войлоком. Освещала она и того, кто ее нес. Простоватое лицо, этакая физиономия деревенского дурачка под растрепанной копной соломенных волос. И фигура под стать роже — длинная, нескладная, облегченная в потрепанную холщовую рубаху и столь же неказистые штаны. Заурядный ворюга…

Так и решил призрак грайанского десятника, парящий под потолком во мраке, там, куда не достигал мерцающий свет свечей.

Несколько мгновений призрак колебался: сразу прогнать незваного гостя или поиграть с ним, как кот с мышонком? Впрочем, с таким ничтожеством играть вряд ли интересно!

К тому же бдительный десятник углядел, что вор явился не один. Двое сообщников шептались в темноте у двери, не переступая порога. До Старого Вояки долетел обрывок фразы: «Только бы этот дурак слова не перепутал!..»

А-а, налет целой шайкой?!

Старый Вояка, обернувшись огненно-алым драконом, резко снизился перед оторопевшим вором. Весь — огромная пасть, отливающая зловещим багрянцем!

Вор дернулся в сторону, едва не выронил свечу. Даже в неярком свете видно было, как он побледнел. Челюсть отвисла, рот раскрылся — и…

И по трапезной покатились странные слова — тяжелые, отрывистые, угрожающие. Что за народ измыслил такой недобрый, жутковатый язык? И живет ли еще на свете этот народ?

Пришедший выговаривал слово за словом медленно, с запинкой, словно прислушиваясь к подсказке, хотя ни единым звуком, кроме его голоса, не потревожена была ночная тишь. Даже сообщники у двери затихли, замолчали.

Какой бы неуверенной ни была речь вора, действие она произвела поистине чудесное. Огненно-алый свирепый призрак задрожал, расплылся, очертания его стали неясными… и в воздухе соткалась человеческая фигура. Перечеркнутое шрамом лицо с вислыми усами было искажено мучительной гримасой, словно призрак пытался закричать — и не мог.

Вошедший помолчал, уже без прежнего страха вглядываясь в лик укрощенного привидения. А когда вновь заговорил, сама ночь под сводами вздохнула с облегчением, ибо речь его стала ясной и понятной, не терзала больше темноту своей древней страшной силой.

— Отвечай, — приказал ночной гость призраку, — где твои хозяева?

Против своей воли грайанский десятник отозвался:

— Уехали.

— Куда?

— В Аргосмир.

— Когда собирали вещи — взяли ли с собой старинную рукопись? Несколько пергаментных листов, сшитых суровой нитью… Не вздумай лгать, что не знаешь! Вы, привидения, любопытны и вездесущи… Говори!

— Взяли, — с отвращением к самому себе ответил старый воин.

— У кого она?

— У мальчишки-раба Дайру.

— Этот покойник сказал все, что нам нужно, — послышался от дверей голос, привыкший приказывать. — Уходим!

9

Нургидан и Нитха, несмотря на переживания, крепко проспали до утра. А Дайру, хоть и провалился ненадолго в тяжелый сон, пробудился на самом рассвете. Повертелся на соломенном матрасе, понял, что уснуть не удастся, и спустился во двор.

Умылся у бочки с дождевой водой. Осмотрелся, подметил, что слуги Лауруша проснулись еще раньше: из трубы над пристройкой-кухней уже поднимался дымок, а вчерашний слуга (как там его… ах да, Вертлявый) неспешно шел с ведрами к колодцу.

Но не дошел. Углядел что-то поверх невысокого забора, отделяющего двор Лауруша от соседского огородика. Поставил ведра в густую траву, что буйно разрослась возле колодца, и поспешил к забору.

А с той стороны над некрашеными досками возникла чумазая рожица молоденькой служанки. Свидание? Вряд ли. Уж очень у обоих взволнованные физиономии.

Дайру тоже забеспокоился. Подошел к колодцу, забрался с ногами на сруб — сверху, как на ладони, виден соседний двор. За огородиком стена дома и крыльцо. А у крыльца трое стражников беседуют с толстым важным типом — то ли управитель, то ли сам хозяин.

Вертлявый говорил со служанкою недолго, почти сразу вернулся к колодцу.

— Что там стряслось, у соседей? — спросил Дайру, спрыгивая со сруба в траву.

Слуга был рад поделиться новостью:

— «Крысоловы»! Со вчерашнего дня по городу ходят, сегодня вот до нас добрались! Ищут каких-то юнцов, которые вчера устроили драку в «Шумном веселье».

У Дайру екнуло сердце.

— Из-за простой драки — такие поиски? Ну, дотошная у вас стража!

Вертлявый хихикнул.

— Не дотошная, а злопамятная. Какой-то, как они говорят, дрын в ошейнике надел их десятнику на башку горшок с подливой. Вот десятник сгоряча и поклялся, что пить-есть не будет, а доберется и до того раба, и до его хозяина, и до их девки… Эй, ты чего?

Видимо, Дайру переменился в лице…

Бормотнув в ответ что-то неразборчивое, парнишка кинулся к лестнице черного хода — наверх, в комнату, где спали друзья.

Разбудить? Предупредить?.. Нет, это Дайру и в голову не пришло. Он думал лишь о том, что вечером слуги по ошибке отнесли котомку учителя в комнату, где ночевали ученики. И колокольчик, волшебный колокольчик — там, под рукой…

Сомнения? Опасения? Какие, к демонам, сомнения, когда беда рядом?

Дайру на цыпочках поднялся по скрипучей лестнице, бесшумно вошел в комнату. Нургидан повернулся с боку на бок. Дайру замер, ругнул про себя волчью чуткость друга, но успокоился, увидев, что тот продолжает спать.

Дрожащими руками Дайру развязал котомку. Ему казалось, что по лестнице уже топают сапоги стражников. Где колокольчик? А, вот!.. Но почему не поворачивается головка, неужели сломана? Или колокольчик можно разбудить лишь один раз?.. Ох, нет, хвала Безликим, он же просто крутит головку не в ту сторону…

Наконец из пасти вылез гибкий язык с бронзовым шариком на конце. Дайру взмахнул рукой. Тот же долгий, глубокий звон проплыл по комнате, отразился от стен, вернулся — и застыл вокруг юноши незримым колоколом. Никто из спящих не пошевелился. И как тогда, у костра, Дайру понял: никто и не проснется. Стражники не войдут сюда, пока он держит в руках эту таинственную вещь. Ничто из внешнего мира — даже Время! — не посмеет прервать беседу человека с неведомым голосом.

И он прозвучал, этот лениво-презрительный голос:

— Я пришел, чтобы забрать твою беду. Назови ее.

— Я… — начал было Дайру, но от волнения оборвал фразу.

Голос молчал, но это молчание было выразительнее слов. «Ничего, жалкая мошка, у меня в запасе вечность, мне хватит терпения даже на такое ничтожество…»

А Дайру вспоминал: натертая нога, голос во мраке, утренняя хромота Нургидана…

А если и сейчас вместо Дайру арестуют Нургидана? Нет уж, с этим невидимым благодетелем надо держать ухо востро.

— Моя беда в том, — медленно, осторожно начал Дайру, — что сюда идут стражники. Они хотят арестовать меня и двух моих друзей. Вот они спят — Нургидан и Нитха. Если хочешь унести мою беду — отведи арест от нас троих.

— Мне нет дела до твоих друзей, — прозвучали ледяные слова. — Я пришел, чтобы забрать твою беду.

Дайру ждал именно такого ответа. Он не стал давить на жалость или произносить пламенную речь о дружбе. Ответил цинично и нагловато:

— Ага, и посадишь мне на шею другую беду? Мне же скоро проходить испытание. А учились мы втроем, за Грань ходить привыкли ходить втроем. Без напарников я не Охотник, а пустое место. Если сейчас хоть одного арестуют, я провалю испытание. Вся жизнь будет сломана — понял, ты, защитничек?

Ответом было долгое молчание.

— Ладно, — отозвался наконец голос (неужели он дрогнул от неуверенности?). — Будь по-твоему. Я забираю твою беду.

И, словно мыльный пузырь, лопнул невидимый колокол, тишина вновь наполнилась сонным дыханием спящих напарников и тяжелым гудением залетевшего в окно шмеля. И сквозь эту вязь звуков пробились чьи-то шаги на лестнице.

Некогда было класть колокольчик в котомку и завязывать ее. Дайру выпрямился, засунул колокольчик на низкую потолочную балку. И тут же в комнату заглянул слуга:

— Вставайте, гости дорогие… вас во двор сойти просят!

* * *

Десятник был грозен, как сама месть. Глаза его пылали беспощадным огнем, а на лбу и скулах лоснились красные пятна недавних ожогов, обильно смазанные жиром.

«Хорошо хоть глаза целы!» — с раскаянием подумал Дайру.

Взгляд десятника жестко прошелся по лицам подростков. И надо признать, двое из них имели вид изловленных на месте преступников.

Смуглый румянец Нитхи резко поблек, губы девочки подрагивали, взор был полон отчаяния. Нургидан же, напротив, был напряжен, зло сверкал глазами и, казалось, в любой миг готов вцепиться десятнику в горло. Только Дайру держался с видом вежливого любопытства. Ему проще было прятать страх, у него была надежда.

Наконец десятник соизволил перевести взгляд на Вертлявого.

— Еще кто чужой в доме есть?

— Никого, господин! — истово заверил слуга. — Только Шенги Совиная Лапа, он ушел навестить Охотника, которого из-за Грани искалеченным принесли…

— Ну, Совиную Лапу ни с кем не спутаешь, — хмыкнул десятник. — Ладно, парни, айда на соседний двор. Некогда зря тут торчать, город большой. Я тех паскуд хоть из-под земли вырою, хоть из сточной канавы выужу!

— Слышь, командир, — встрял один из «крысоловов», — а ведь эти трое похожи на вчерашних. И длинный как раз в ошейнике!

Командир неспешно обернулся к разговорчивому подчиненному и прожег его взглядом. Наступившая пауза не была долгой, но незадачливый «крысолов» успел мысленно проклясть родную маму за то, что уродила его на свет таким болтливым.

— Эти трое, — разъяснил наконец командир, — молокососы, детвора. Уж с ними-то мы запросто бы справились. И ежели ты, приятель, думаешь, что вон тот тощий белобрысый детеныш может одолеть твоего десятника, стало быть, ты десятника совсем не уважаешь. А ежели ты десятника совсем не уважаешь, значит, судьба тебе целый месяц патрулировать Гиблую Балку и Бродяжьи Чертоги… Пошли, парни! Может, те трое вообще не городские, а с Фазаньих Лугов, из свиты приезжих властителей. Ничего, и там поглядим!..

Когда «крысоловы» исчезли со двора, подростки некоторое время глядели им вслед. Затем наррабанка всхлипнула, вцепилась в рукав Дайру, обессиленно повисла на плече друга.

— О Гарх-то-Горх, гратхэ грау дха! — восслала она благодарение Отцу Богов.

Нургидан подошел к колодцу, молча вытянул ведро и — как был, в одежде — опрокинул его себе на голову. Не оборачиваясь, сказал со снисходительным одобрением:

— А ты, белобрысый, неплохо держался. Мне и то слегка не по себе было, а ты — молодцом…

Дайру как раз решал, сказать ли друзьям про колокольчик. Но от дома уже спешила служанка:

— Дайру здесь?.. А, вижу! Господин требует тебя в комнату.

— Одного? — удивился Нургидан. — Не нас троих?

Дайру ничего не сказал. Но в этот миг он жалел, что его не арестовали. Потому что была лишь одна тема, на которую Глава Гильдии мог говорить с ним с глазу на глаз…

* * *

— Надеюсь, мне не надо объяснять тебе, что ты не должен ничего скрывать? Любая мелочь может оказаться важной.

Взгляд маленьких глазок Лауруша был пронзителен и строг.

Дайру подавленно кивнул. Он чувствовал себя загнанным в тупик. Заговоришь или промолчишь — все равно окажешься предателем.

Три года, день за днем, впитывал он в душу наставления учителя: Гильдия — это святое. Это семья, которая принимает тебя. Ты даешь ей десятую часть доходов, как давал бы деньги старой матери. Ты делишься с нею тем, что удалось узнать, как делился бы опытом с братьями. Если вернешься из-за Грани калекой, Гильдия до последнего костра будет кормить тебя. Если погибнешь, Гильдия не даст умереть от голода твоей вдове. Гильдия устанавливает твердые цены, не давая жадным торговцам обобрать тебя. В ее книгохранилище ты можешь узнать все, что известно о Подгорном Мире.

Ты станешь частью ее, ты растворишься в ней.

Есть два человека, соврать которым — позор и преступление: учитель и Глава Гильдии.

Дайру готов был свято соблюдать эти условия. Но — рассказывать о своей любви?

— Мы сражались с какой-то тварью, которая вылезла из песка… — безнадежно начал подросток, глядя мимо Лауруша.

— Не надо про тварь. Ты же знаешь, что меня интересует.

— Я отбивался от гадины, стоя на большом валуне. Оступился, свалился… вскочил на ноги — и вижу, что я в другой складке.

— Ты чувствовал ее приближение?

— Нет. Переход мгновенный. Та, другая складка — просто чудо. Трава, ручей, цветы…

Дайру беспомощно замолчал. Как выразишь словами слитное очарование свежей зелени, ярких цветочных венцов, нежного ветра и журчания воды? Как опишешь деревья, похожие на арфы: низко склоненные, с ветвями до земли? Как передашь дивную песню ручья, листвы и птиц; песню, в которой главная мелодия — переливчатый, звонкий смех?..

— Там была девочка, — угрюмо сообщил Дайру. — Моих лет или чуть помладше. Одета для охоты. Наряд из тонкого сукна, мягкие сапожки, кожаная курточка вышита бисером. У нее был арбалет и колчан со стрелами. Зовут — Вианни Живая Песня.

— Просто Вианни? Ни Рода, ни Семейства не назвала?

— Нет.

— Красивая?

— Очень! — вырвалось у Дайру. Но он тут же устыдился своего порыва и закончил скороговоркой: — Светлая кожа, синие, почти фиолетовые глаза и мягкая русая коса.

— Мягкая? — холодно переспросил Лауруш. — Ты и это успел выяснить?

Дайру враждебно взглянул прямо в глаза Главе Гильдии. Но все равно ведь придется рассказывать…

— Я объяснил ей, что я из боя. Она не удивилась, только сказала, что бой уже закончился и мои друзья живы. А потом спросила, почему я хожу без арбалета. Давай, говорит, я тебе арбалет придумаю…

— Как-как? А ну, с этого момента подробнее…

— А я и так — подробно… Она встала на колени, свела ладони, будто бабочку ловит. Губку закусила, серьезная стала. Гляжу — в траве у нее под руками лежит арбалет. И колчан со стрелами.

— Припомни, холодом не потянуло?

— Вроде да, — без особой уверенности ответил Дайру. — Вроде как ветерком повеяло.

— Сходится, — кивнул Лауруш. — Охотники, что угодили в ущелье… помнишь, для которых Хозяин построил лестницу… говорят, что каменный откос покрылся инеем. Арбалет у тебя?

— Нет. Она передумала, отдала мне свой. Этот, мол, настоящий, отец его в Ваасмире купил. А то с придуманными вещами одни хлопоты: возьмут да исчезнут. Вот ее отец — тот, мол, придумывает на славу, прочно…

— Да? И что она еще — про отца?

— Что он тут самый главный. Вроде как король…

— Король… — усмехнулся Лауруш в усы. — А потом?

— Потом, — несчастным голосом поведал Дайру, — она спросила, умею ли я целоваться.

— Что-о?!

Дайру снова с вызовом вскинул голову и заговорил яростно, напористо:

— Она — ребенок! Добрый и чистый ребенок, и жизнь знает только по сказкам. А там герои всегда сражаются с чудовищами, а потом целуют красавиц. Я сражался с чудовищем — и она решила, что я…

Хлопнула дверь. Оба собеседника, старый и молодой, с одинаковой яростью обернулись к вошедшему.

У дверного косяка стоял тот самый Охотник, которого Дайру приметил вчера на пиру — смуглый, рыжеволосый. Сейчас его лицо горело возбуждением.

— Фитиль, какого демона?.. — взрычал Глава Гильдии. — Ты что себе позволяешь? Я занят!

— Сейчас еще не так будешь занят, почтенный Лауруш, — отрезал незваный гость, ничуть не смутившись. — Беда пришла для всей Гильдии, беда и позор! Любимчик твой, Шенги… арестовали его!

— Ты пьян, что ли? Ты что бренчишь?

— Правду говорю, чистую правду! Они это в тайне держат, но Унсай в дружбе с командиром стражи, тот шепнул…

— Что?! Говори! — прохрипел побледневший Лауруш.

Дайру не сводил глаз с гостя, принесшего страшные вести.

Голос Фитиля подрагивал — не то от тревоги, не то… неужели от скрытого торжества?

— Люди короля схватили одного из тех, кто жгли корабли. Он показал под пыткой, что «жгучую тину» приносил человек в плаще с капюшоном, они не видели лица. Но однажды плащ распахнулся. И они увидели, что у незнакомца вместо руки — черная птичья лапа…

— Да побери их Болотная Хозяйка… из-за дурацкого навета… мало ли чего наговорит тот негодяй… я этого так не оставлю!

— Унсай пошел во дворец, а меня послал сюда.

— Правильно! Я сейчас же — к королю!

Фитиль посторонился, пропуская ринувшегося из комнаты Главу Гильдии, и сам последовал за ним. Оба даже не подумали о потрясенном подростке, на глазах которого только что рухнул его мир.

* * *

В комнатке наверху еще лежали на полу соломенные матрасы, в углу были аккуратно сложены четыре дорожные котомки. Над одной из них — развязанной — стоял на коленях подросток. Лицо его было мучительно бледным, губы твердо сжаты, а в ладонях, как в подрагивающей лодочке, лежал бронзовый колокольчик с рукояткой из «ведьминого меда».

Дайру ни слова не сказал друзьям о волшебной вещи. Почему-то он чувствовал, что решение должен принять сам.

Блестящая змеиная головка глядела на него с беззлобной лукавинкой. Словно говорила: «Ну, стоит ли печалиться? Доверься мне, утопим твою беду в тине под корягой!»

— Беду ты забираешь, спору нет, — хрипло сказал Дайру, — да только не уносишь далеко, рядом оставляешь!

Да, он может сейчас вывинтить язычок, этот шарик на дрожащей спирали, такой безобидный с виду, так непохожий на змеиное жало. И он сможет убедить невидимую силу, что арест учителя — это страшный удар для него, Дайру. Ему же проходить испытание — а кто поручится за него перед Гильдией?

И свершится чудо. Само собой разрешится это ужасное недоразумение. Шенги отпустят, отпустят, отпустят!

Но что случится потом? Кому придется расплатиться за счастливый визг троих учеников, к которым вернется самый дорогой человек?

Может быть, скончается Лауруш — и без учителя останется Шенги?

Может быть, умрет Рахсан-дэр — и наставника потеряет Нитха?

Да хоть бы и кто-то другой, незнакомый… все равно Дайру будет знать, что цена заплачена. Непомерно высокая цена.

Нет. Так нельзя. Подло…

Дайру с ненавистью швырнул колокольчик в котомку, затянул завязку.

— Обойдусь! — сказал он невидимой змейке. — Сам вытащу учителя из тюрьмы. Не знаю как, но выручу. И Нургидан поможет. И Нитха. А ты… ты слишком дорого берешь за труды!

10

Пока в столице рождались и разлетались самые нелепые слухи…

Пока Лауруш и Унсай во дворце делали все возможное, чтобы быть допущенными пред королевские очи…

Пока в Допросных подвалах пятеро стражников, навалившись на Шенги, пытались скрутить ему руки (вспыльчивый Охотник, уяснив суть обвинений, набросился на дознавателя)…

В это время трое его несчастных учеников сидели в своей комнатке, всеми забытые, и думали, как им спасти учителя. Почему-то они не надеялись на Лауруша, Унсая, авторитет Гильдии, милосердие короля, справедливость и здравый смысл. Только на себя.

Нитха успела с презрением отвергнуть предложенный Нургиданом план налета на Допросные подвалы. Нургидан успел растереть в порошок идею Нитхи о личной встрече с королем и попытке запугать его военной и политической мощью Наррабана. А Дайру все молчал, растянувшись на своем матрасе и хмуро глядя в потолок.

Но вот он резко сел, остро глянул на друзей и негромко скомандовал:

— Всем заткнуться!

Нургидан и Нитха послушно оборвали свои бредовые, от отчаяния высказанные домыслы и с надеждой воззрились на приятеля. А тот задумчиво начал:

— Если хотим выручить учителя — надо изловить настоящего виновника. Того проклятого гада, что жег проклятые корабли в проклятом порту. И у нас есть зацепка. Фитиль сказал про «жгучую тину»…

— А это что? — влез Нургидан.

— Не знаешь? Правильно. Вот и Нитха впервые слышит, верно? А я расплатился за знание тем, что учитель меня за ухо оттаскал.

Нургидан и Нитха изумленно переглянулись: это учитель-то?!

Дело оказалось простым и одновременно загадочным. Еще год назад Шенги тайком от учеников писал некую книгу. Глазастый Дайру это дело выследил и, естественно, нашел случай сунуть в записи свой любопытный нос. Прятать книги от Дайру так же наивно, как пытаться зарыть клад посреди рыночной площади в разгар торгового дня.

Любознательный подросток был прихвачен на чтении запретной рукописи. Шенги сначала оттаскал мальчишку за ухо, а потом взял с него слово, что не проболтается друзьям о том, что удалось вызнать без спросу…

— Придется нарушить слово, — мрачно сказал Дайру. — И ладно. Когда выручим учителя — повинюсь, пускай наказывает.

И рассказал про то, о чем учителя ученикам не говорят, пока те не пройдут испытания и не наденут браслеты.

— Есть предметы и живые существа, которые нельзя проносить в наш мир. Ни за какие деньги. Слишком опасно… для мира. К счастью, они встречаются очень редко. А если и встретишь — можешь пройти мимо, не обратив внимания. Вот и «жгучая тина»…

— Это которая сожгла корабли? — спросил Нургидан. — Холодный огонь?

Взгляд Дайру стал рассеянным, заскользил по стене мимо лиц друзей, а голос стал ровным и размеренным, словно юноша читал по развернутому свитку:

— «Водится „жгучая тина“ лишь в болотах за Железной Башней. По виду походит на буро-зеленую жабью икру, запах имеет кисло-пряный. Попав на кожу, может прожечь до кости, а если вовремя смыть тину проточной водой, на коже остаются пятна, похожие на ожоги. Если „тина“ попадает на что-то деревянное — начинает быстро пожирать дерево, светясь при этом, как огонь, который не загасить водою, пока не оставит кучку трухи. Ткань и грубую кожу „тина“ тоже пожирает, а металл проесть не может. Для жизни ей нужна болотная вода, причем только из этого болота. Если зачерпнуть воды с „тиной“ в железное ведро и там оставить, то жизни той „тине“ — два-три дня, не больше. Вероятно, вода выдыхается…»

— За Железной Башней? — прикинул Нургидан. — Ну, кто ж туда ходит? Гиблые места, никакой добычи на возьмешь…

— Не скажи, — возразила Нитха. — Башня — любопытное место.

— Любопытное, но взять там нечего, — упорствовал Нургидан. — А уж в болота за Башней ни один дурак не сунется.

— Значит, нашлись дураки, — невесело усмехнулся Дайру. — И неплохо, думаю, на этом заработали.

— А зачем им жечь корабли?

— Не знаю. Но, видно, очень нужно. И… и они повторят эту попытку через четыре дня!

— С чего ты взял? — изумилась Нитха.

— Они уничтожали корабли с размахом, нагло. Хотели запугать город, заставить о себе говорить. А через четыре дня — Праздник Всех Богов. Мне кухарка говорила, что жрецы призовут благословение на суда, что сейчас на верфи. Да чтоб эти наглецы не воспользовались случаем показать себя во всей красе… ой, не поверю! А это значит… это значит, что наш неведомый приятель обязательно махнет за грань через день-другой. Раньше идти смысла нет — «тина» сдохнет.

— А караулы? — уточнила девочка.

— Ой, караулы! Да я сам сочиню полдюжины способов их обдурить. А тому гаду всего-то один способ и нужен.

— Думаешь, надо устроить засаду у болота? — восхитился Нургидан.

— Ага. Вот вернется Лауруш — надо будет ему подсказать.

* * *

Но зря ученик Совиной Лапы ждал возвращения Лауруша…

Старик свершил невозможное — почти сразу добился аудиенции у короля. Зарфест не только принял Главу Гильдии (лицо весьма влиятельное), но и без гнева, с пониманием выслушал до неприличия яростный монолог в защиту Шенги. Эшузар хотел было осадить посетителя — мол, негоже повышать голос на государя. Но Зарфест лишь отмахнулся от отца, и тот недоуменно замолчал.

А король, чуть качнув золотой маской, сказал сочувственно:

— Я понимаю, ты горой стоишь за друга и бывшего ученика. Но я не могу освободить его даже под твое честное слово. Единственная ниточка в этом темном деле…

— Ниточка?! — загремел Лауруш, превозмогая боль в груди. — Да этот контрабандюга, спасая шкуру от пытки, мог назвать кого угодно… Хоть… хоть наследного принца!

— Спасибо! — с иронией кивнул старику Ульфест со своего перламутрового трона.

Ни король, ни Лауруш даже не обернулись на голос нагловатого юнца.

— Сочувствую, — донеслось из-под золотой маски. — Но ты же сам понимаешь, что в таком деле нельзя верить на слово никому — ни прославленному Охотнику, ни жалкому контрабандисту. Настоящие доказательства добывают иначе…

— Шенги… его пытали?! — Голос едва не отказал Лаурушу.

— Еще нет… ну, почти… Зато для такого серьезного дела мы потревожили почтеннейшего Ваштора из клана Лебедя.

Лауруш замер в предвкушении ужасной вести. Да, он знал, как и все в столице, что высокородный грайанец Ваштор Туманная Скала — маг, хотя и не из самых сильных. Много лет назад он перебрался в Гурлиан и пользовался уважением при дворе Зарфеста. Король очень редко, в особо важных случаях, использовал способности знатного грайанца: тот безошибочно отличал ложь от правды. Увы, сосредоточиваясь на собеседнике, маг терял столько сил, что потом несколько дней бывал болен. Зато никогда не ошибался.

— Ваштор беседовал с Шенги? — с надеждой спросил Глава Гильдии.

— Нет. Твой ученик в таком неистовстве, что разговаривать с ним невозможно. А вот с контрабандистом Хвощом почтеннейший Ваштор потолковал. Сейчас высокородный господин лежит пластом, вокруг него хлопочет лекарь. Но у него хватило сил, чтобы твердо заверить дознавателя: да, Хвощ говорит правду. Он действительно видел под случайно распахнувшимся плащом преступного незнакомца ту самую птичью лапу, о которой поется в балладах и рассказывается в легендах.

Голос короля уплывал куда-то. Лауруш стиснул зубы и приказал себе держаться. Услышанное было страшным ударом, но любимый ученик все равно не мог быть негодяем и преступником.

— Государь, — выдохнул из себя Лауруш, — могу ли я увидеться с Шенги?

— Можешь, — легко согласился король. — Если он с тобой потолкует без черной брани, это пойдет только на пользу следствию.

— Я сделаю больше. Мой государь слышал про такое растение — говорушка?

— Не только слышал… — сказал король.

Под золотой маской не видно было, как скривились в горькой усмешке губы Зарфеста.

А король-отец, отвернувшись, сердито качнул ритуальным топориком. Ну, конечно, он помнил, как после мятежа «бархатных перчаток» подверг своих детей испытанию. У него был всего один бесценный сухой венчик цветка, принесенного каким-то удачливым Охотником из Подгорного Мира, и сын с дочерью пополам выпили тогда бокал вина с зельем.

Ну и что? Разве он, Эшузар, не был прав? Ведь дочь оказалась предательницей! Разве забудешь, как она, со счастливым раскрасневшимся лицом и с блестящими глазами, рассказывала отцу о том, как приняла предложение мятежников-дядюшек, как обещала быть им верной помощницей…

Но именно сын, неповинный в измене, с тех пор носит в душе обиду за тот бокал вина…

Тем временем Зарфест, отбросив неприятные воспоминания, спросил Охотника:

— У тебя есть говорушка?

— Нет, но знаю, у кого есть. Я же Глава Гильдии!

— Думаешь, из твоих рук Шенги выпьет это зелье?

— Конечно. Ученик — он до самой смерти ученик. Разумеется, во время допроса я буду рядом с ним.

— Да, конечно.

Король обернулся к начальнику стражи, чтобы отдать необходимые распоряжения. Лауруш воспользовался короткой паузой — шагнул к молчавшему до сих пор Унсаю, тяжело оперся на его плечо. Хоть на несколько мгновений расслабиться…

И тут накатила невидимая тяжелая волна, выдавила из груди воздух, жестко сжала сердце. Острая боль ударила под лопатку, отозвалась в левой руке. Тьма заволокла все перед глазами, и Глава Гильдии уже не слышал испуганных голосов придворных…

* * *

— Лекарь запретил переносить почтенного Лауруша домой, — рассказывал Унсай нескольким Охотникам, стоя у крыльца дома Главы Гильдии. — Король приказал найти для него кровать во дворце. Больного поместили в одной из комнат левого крыла, оно же почти пустует. Лекарь дал Лаурушу опия, смешанного с вином. Теперь он спит и будет спать очень долго. Пока не встанет с постели, делами Гильдии буду ведать я.

Возражений не последовало. И правда, кто же, если не Унсай?

Временный Глава покинул двор Лауруша, на ходу отвечая на вопросы Охотников, которые следовали за ним. А у крыльца остались трое учеников, про которых все забыли.

— Ну, что?! — гневно обернулась Нитха к Дайру. — Почему не поговорил с Унсаем?

— Он был не один, — возразил Дайру. — Если тот гад — из Охотников…

— Ага, ясно, — перебил его Нургидан. — Я бы вообще никому не верил — ну, кроме вас двоих. И получается, что в засаду на болоте идти придется нам, больше некому.

— В засаду? — задумчиво протянула Нитха. — Мы-то, положим, в засаду пойдем… и сквозь охрану у Ворот как-нибудь просочимся… а вот где достать Снадобье? Учитель в тюрьме, весь запас при нем…

— Смотришь в самую суть, принцесса! — поморщился Дайру.

Все трое подавленно призадумались.

— Да ладно… — вякнул было Нургидан. — Один-то раз… туда и обратно… ради учителя! Я был в Подгорном Мире без Снадобья — и ничего, обошлось!

— Можно и рискнуть, раз очень-очень надо! — неуверенно поддержала его Нитха. — Как говорят у нас в Наррабане, и боится коза крокодила, а к водопою ходит!

— Второй раз опаснее, — резонно возразил Дайру. — А «туда и обратно» — это по здешним меркам. А там, в складках, придется провести несколько дней. Кто знает, в кого мы превратимся за это время? Может, и про учителя забудем.

Тягостное молчание нарушил Нургидан.

— Ну, так надо раздобыть Снадобье. Мы в доме Охотника. Ни за что не поверю, что у него нет запаса… на всякий случай. Где-нибудь наверняка есть тайник.

— Вероятно, даже не один, — согласился Дайру. — Один-то я прямо сейчас могу назвать. Только нам до него не добраться.

Под изумленными взглядами друзей подросток позволил себе чуть-чуть потянуть паузу. Даже в тяжелых и сложных обстоятельствах приятно почувствовать себя фокусником, который сейчас вынет из рукава голубя.

— Нургидан, помнишь, ты говорил, что, как только станешь Охотником, заведешь себе такой же пояс, как у учителя? Чтоб в кисточки были вплетены стальные шарики, а? И что в этих шариках ты, как учитель, будешь хранить Снадобье?

— Ну, говорил…

— А как думаешь, почему Шенги такой пояс носит, у кого он его подметил? Может, подражает своему учителю?

— Ой, правда! — забила в ладоши Нитха. — У Лауруша такой же пояс! С шариками!

— А толку? — хмыкнул Дайру. — Пояс-то во дворце…

Посовещавшись, ребята решили разделиться. Нитха побежала во дворец в надежде проникнуть к больному, навестить его и по возможности стянуть пояс. Дайру отправился вслед за Унсаем — вдруг удастся поговорить наедине! Нургидан остался в доме. Ему предстояло с помощью своего чутья выяснить, не спрятано ли где-нибудь Снадобье.

Встретились все трое за обедом — огорченные и обескураженные.

Нитхе во дворце по шее не дали, но и к Лаурушу не допустили — лекарь запретил беспокоить больного.

Дайру не сумел подкараулить Унсая одного — тот обходил торговцев, убеждал их не расшатывать цены на товары из Подгорного Мира из-за последних событий.

Нургидан учуял уйму запахов, от румян служанки до мышиного дерьма. Но запах Снадобья уловил только в кабинете хозяина дома. Увы, пахло от пустой ступки с пестиком и от чашек небольших весов. Все понятно: здесь Лауруш стряпал Снадобье.

Ученики вновь загрустили.

— Ничего, — попыталась Нитха утешить друзей. — У нас в Наррабане говорят: упасть — полбеды, не встать — настоящая беда…

И тут Дайру бросил безумную идею, за которую все поневоле ухватились:

— Если мы чего-то не можем сделать сами, то нанимаем мастера, верно? Нам нужно раздобыть пояс Лауруша. Значит, надо найти… ну, мастера.

— Вора? — напрямую бухнул Нургидан. Когда боги раздавали людям дипломатические способности, юный гурлианец определенно в очереди не стоял.

— Вора? — удивилась Нитха. Принцесса не была шокирована, просто прикидывала возможные трудности. — А где ты его возьмешь? Они вроде не пристают к прохожим на улице с предложением своих услуг!

— Были б деньги, — простонал Дайру, — я б хоть армию навербовал!

Вот он и пришел, миг сюрприза, который Нитха собиралась устроить друзьям.

— Деньги? — нарочито равнодушно переспросила она. Развязала свою котомку, вытащила завернутый в запасную рубашку кошелек. И высыпала прямо на пол, перед онемевшими друзьями кучку серебра, в которой поблескивали две золотые монетки…

11

Бывают у трактирщиков дни, когда все валится из рук, посетитель не идет, кувшины с вином сиротливо грустят на стойке, и совершенно непонятно, кто будет есть жаркое, что готовится на кухне…

А толстяка Аруза, ко всему прочему, еще и мучили тоскливые мысли о вчерашнем разгроме в «Шумном веселье». Разносили трактир целой толпой — а платить ни одна сволочь не желает! И не утешает даже то, что урон невелик: старые скамьи да глиняная дешевая посуда. Нет, правда, почему Аруз за все это должен сам платить? Медяк за медяком — этак все хозяйство по ветру уйдет!

Трактирщик хотел было сорвать зло на служанке — дать ей по затылку, чтоб не рассиживалась в уголочке. Мало ли что гостей нет! Работа всегда найдется!

Но тут скрипнула дверь. Веселый голос окликнул хозяина через всю трапезную:

— Здравствуй, Аруз! Давно не виделись, аж со вчерашнего дня!

Далеко не в первый раз убедившись, что нет предела человеческой наглости, трактирщик медленно обернулся:

— Щегол, зараза, это опять ты?

— Кому зараза, а тебе — гость дорогой! — все так же приветливо и жизнерадостно откликнулся юноша. Без тени смущения пересек трапезную, облокотился на стойку.

— Да как твои глаза бесстыжие на меня смотреть могут? — грозно вопросил Аруз.

— Вроде смотрят, не слепнут от твоего несравненного сияния, — пожал плечами юноша. — А что случилось?

— Ты еще спрашиваешь? После вчерашнего?

— Это ты про то, как вчера меня в твоем кабаке избить пытались? — Щегол тронул кончиками пальцев синяк на скуле. — Аруз, не на того лаешь! Разве я начал драку? Попробовал познакомиться с девчонкой — тоже мне преступление! Впрочем, я щедрый, благородный и великодушный. Хоть и не виноват, но готов возместить убытки. Держи!

И золотая монета тяжело упала на дубовую стойку.

Трактирщик разинул рот. В «Шумном веселье» расплачивались медью, реже — серебром, но золотом — почти никогда.

Ладонь сгребла золотой. Аруз попробовал монету на зуб и повеселел. Его симпатии к Щеглу взлетели до потолка… да что там — до самой крыши! Если бы Щегол целый месяц, день за днем, крушил его заведение, все равно монета покрыла бы убытки.

— Это, ясное дело, от двоих, от меня и Кудлатого, — уточнил щедрый, благородный и великодушный дебошир. — Уж не держи зла и на него тоже.

— Ладно, забыли, — ответил Аруз по-королевски милостиво. — Где он, твой дружок?

— Скоро явится. Он не ждет, что я буду так рано. — И Щегол добавил задумчиво — для себя, не для трактирщика: — Утро выдалось паршивое и для нервов вредное. Даже не думал, что удастся выбраться сюда.

Арузу ужасно хотелось спросить, откуда именно мог сюда не выбраться загадочный Щегол. Но прикусил язык. Тот, кто платит золотом, имеет право на любые тайны, любого размера, веса, цвета, вкуса и запаха. Трактирщик спросил только:

— Может, тебе девочку прислать, чтобы разогнала тоску?

— Девочку? Мне? — скорчил несчастную физиономию Щегол. — Я влюбился. Вчера. Пойду в «боковушку» — валяться на скамье, ждать Кудлатого и слагать балладу о славном трактирном побоище.

Трактирщик благосклонно кивнул и принялся привычным движением протирать тряпкой поднос — это помогало ему размышлять. А размышлять было о чем.

Местное ворье считало, что Щегол является в город из леса. Но Аруз сомневался, что это разбойники присылают шустрого паренька сбывать награбленное. Не потому сомневался, что парнишка не походил на лесного бродягу (спутник его, Кудлатый, как раз подходил, и даже очень). Дело было в вещах, которые продавал юнец. (Трактирщик готов спорить на годовую выручку, что Щегол носил товар только ему. Будь иначе, Аруз об этом знал бы.) Небольшие, изящные, ценные вещицы. Паренек приносил их по одной… ох, не похоже на разбойничью добычу! Особенно запомнилась Арузу сережка-колокольчик. Уж лесная братия, встретив на дороге богатую путницу, выдрала бы из ушек обе серьги!

Все это походило именно на добычу вора. Причем вора удачливого, умного и отнюдь не жадного. Добудет дорогую вещь, толкнет скупщику — и живет себе спокойно, пока деньги не кончатся. Каменных палат так не наживешь, зато отодвигается встреча с удавкой палача.

А вот Жабье Рыло, как шепнули Арузу, усомнился в том, что Щегол вообще ворует. Мол, потянуло юнца из богатой семьи на приключения. Берет тайком от отца семейные побрякушки и сбывает под видом краденого. А раз так, то надо разобраться с пареньком без костоломства. Родители, надо думать, денег не пожалеют, лишь бы в городе не стало известно о развлечениях сыночка, о дружбе его с городским ворьем…

Толковая мысль. Аруз и сам в это поверил. Но, как выяснилось, зря.

Дотошный «ночной хозяин» велел своим людям покрутиться возле домов, где проживают знатные и просто богатые семьи, в которых имеются юноши лет девятнадцати. И взглянуть на этих отпрысков.

В своей округе любой нищий про каждый дом расскажет: кто там живет, да сколько слуг держит, да гуляет ли хозяйка от хозяина… Всех юнцов-белоручек в городе проверили. Ухитрились даже навестить беднягу, который с девяти лет лежит в параличе. Служанка сказала: у молодого господина глаза синие… Но оказалось — не тот!

Даже в домах зажиточных ремесленников глядели! А среди бедноты искать смысла не было. Аруз видел руки Щегла. И готов поклясться своим будущим погребальным костром, что руки эти не знали труда. Руки богача или вора…

Пробовал кое-кто из нищей братии таскаться хвостом за таинственным юношей, но окаянный мальчишка задницей чует слежку, а его неразлучный дружок Кудлатый может кулаком гвозди забивать. С этой парочкой связаться — себя не жалеть…

Размышления Аруза были прерваны скрипом двери и голосом с порога:

— Добрый день, почтеннейший!

Аруз чуть не охнул. Они шли к нему, все втроем, — вчерашние дебоширы, сопливые буяны, драчливые щенки! Ну, он их сейчас!..

Но подростки держались с такой спокойной уверенностью, что хозяин трактира подавил раздражение: «Ну-ка, ну-ка, интересно, что эти гаденыши скажут?»

Как ни странно, беседу начал парнишка в ошейнике. Его свободные приятели молча уступили ему первенство. Невольник заговорил учтиво, но твердо и с достоинством:

— Хозяин, тут вчера затеялась драка, кое-что поломалось и разбилось. Будет несправедливо, если ты останешься внакладе. В драке повинны не только мы, но не пожалеем денег, чтоб с тобой не ссориться.

— Умные речи и слушать приятно, — оживился Аруз. Конечно, он не собирался говорить этим славным ребятишкам, что убытки уже покрыты с лихвой.

Белобрысый подросток раскрыл ладонь — и трактирщик подавился следующей фразой. Потому что второй раз за сегодняшний день перед ним засияла золотая монета.

Наконец Аруз смог заговорить:

— Ничего страшного, всяко бывает. В молодости — да чтоб не побуянить малость!..

Но долговязый паренек, в отличие от Щегла, не спешил расстаться с золотом.

— Погоди, хозяин! Мы не против честной платы, но твои чашки-плошки стоят уж как-нибудь дешевле этого кругляша. Но монета будет твоей, если окажешь нам услугу.

— Луну с неба не обещаю, — процедил трактирщик, не сводя взгляда с тусклого золота.

— Познакомь нас кое с кем.

— Ну, король ко мне не заходит… кстати, зря. А так — почитай, весь Аргосмир перебывал в «Шумном веселье». С кем хотят познакомиться мои юные друзья?

— С тем, кто знает столицу еще лучше, чем ты. Мы в Аргосмире второй день. Многое хочется поглядеть, а особенно королевский дворец. — Паренек подался к хозяину через стойку и закончил веско: — Да не снаружи, а внутри!

Аруз настороженно молчал. Белобрысый продолжил:

— Нам нужен человек, который может пройти во дворец, не отвлекая от важных дел короля, не смущая вельмож и не тревожа стражу.

Аруз, сощурясь, глядел на подростков, которые оказались не так просты, как казались вначале. Гнать паршивцев взашей с их опасными причудами? Но с ними уйдет и монета! А если кликнуть стражу, золотой кругляш укатится мимо ладони Аруза. Этого допустить нельзя….

А что, если…

Взгляд трактирщика метнулся к двери «боковушки»… Почему бы и нет? Если эти наглецы не найдут общий язык… Ну, чем Аруз рискует? Будет еще одна драка? Да за два золотых Аруз своими руками переколотит всю посуду в трактире! А если щенята обнюхаются и договорятся, то Аруз про их дела ничего не знает и знать не желает.

— Есть человек… — очень осторожно начал трактирщик. — У него я видал вещи, какие можно раздобыть только во дворце. Как они к нему попали — не моя забота.

— Годится, — кивнул паренек. — Познакомь.

Трактирщик выразительно повел бровью на дверь «боковушки» — и Дайру припечатал тяжелую монету о стойку.

* * *

Когда в «боковушку» без стука и приглашения ввалились трое знакомцев по вчерашней катавасии, Щегол, валявшийся до этого на лавке, быстро и тревожно уселся. В первый миг парень решил, что это ловушка, но тут же заметил, что у вошедших вид тоже ошарашенный. Возможно, в душе он пожалел, что Кудлатый запаздывает. Но заговорил приветливо:

— Какая встреча! Мы вчера о чем-то не договорили, да? Или вы всю ночь не спали, мучились, что у меня одна скула живописнее другой? — Щегол коснулся кончиками пальцев радужного синяка. — Не терпелось довести мое благородное лицо до совершенства, раскрасив его со всех сторон одинаково?

— Вообще-то можем, если крепко попросишь, — с готовностью откликнулся Нургидан. — Но сейчас к тебе другой разговор.

Незваные гости уселись на скамью напротив. И Щегол (как совсем недавно Аруз) удивился тому, что беседу за троих уверенно повел парнишка в ошейнике раба.

— Нам трактирщик очень тебя нахваливал. Мол, самый ловкий парень в Аргосмире. Не человек, а ручей — всюду просочится. Если, допустим, приезжему человеку захочется поглядеть столицу, так Щегол проведет хоть в мышиную норку, хоть в королевский дворец.

Говоря так, Дайру небрежно поигрывал монетой — подбрасывал и не глядя ловил на ладонь. Можно было поклясться, что золота сквозь его руки прошло видимо-невидимо.

Щегол с легким интересом покосился на эти жонглерские упражнения и усмехнулся:

— А вот мне про вас трактирщик ничего не рассказывал. Не повезло мне, правда?

— Нас зовут «люди-с-золотом-в-кошеле», — мягко отозвался Дайру.

— Правда? — восхитился Щегол. — У нас был тут один, тоже звался «человек-с-золотом-в-кошеле» — вам не родня? Правда, к следующему утру имечко сменилось. Стали его называть «человек-с-перерезанным-горлом-и-без-кошеля»…

Нургидан хотел вмешаться в разговор, но Нитха тронула друга за локоть, и тот подчинился, промолчал.

— Первое имя красивее было, — вежливо поддержал беседу Дайру. — Да и плохая примета — менять имена… Но вернемся к нашим делам. Что бы ты сказал гостю из глухомани, который хочет поглядеть столицу?

— А-а, которого интересуют мышиные норки и королевские дворцы… а что больше?

— Ну, мышиных норок хватает и в глухомани, верно?

— Верно. — Разговор нравился Щеглу, синие глаза смеялись. — Этот гость, которого я не знаю, но уже уважаю, хочет просто поглазеть? Или думает захватить что-то на память?

— Мне кажется, — осторожно сказал Дайру, — приезжего интересует всего одна вещь.

Щегол мечтательно зажмурился.

— Троны, по слухам, прочно приделаны к полу, не отдерешь, — промурлыкал он. — Золотая маска с рубинами? Золотой топорик, да? Я угадал?

Он откровенно развлекался. Нитхе, которая ни на миг не забывала о сидящем в тюрьме учителе, приходилось давить в душе отчаянные злые слезы, поэтому чужое веселье казалось насмешкой. Хотелось как следует стукнуть этого жизнерадостного красавчика.

«Ребенок, — зло подумала она, — избалованный мальчишка, которому ухитрились угодить с игрушкой… и она ему еще не успела надоесть!»

Похожие чувства испытывали и Дайру с Нургиданом. Оба нахмурились и готовы были резко осадить шутника. Но тот вдруг заговорил трезво и разумно:

— Но для чего господину тащиться во дворец? Куда вернее сказать, что ему угодно получить за такую недурную цену. А потом ждать, когда ему принесут то, чего хочет душа!

Слова молодого вора были резонны. Но Дайру, помедлив, покачал головой. Он представил себе, как сообщает прохвосту: мол, из всех сокровищ аргосмирского дворца нам нужна только опояска Главы Гильдии…

Нет уж, лучше рискнуть, чем выдавать тайны Гильдии этому бодрому наглецу!

— Нет? — приподнял бровь Щегол. — Господам, видно, хочется поразвлечься?

Мифический «незнакомец из глухомани» был отброшен за ненадобностью. Дайру ответил так же просто:

— В левом крыле дворца есть комната, куда перенесли почтенного Лауруша, Главу Гильдии Подгорных Охотников, когда с ним случился сердечный приступ. Он спит, мы знаем, ему дали такое лекарство… Нам нужно срочно взять одну из его вещей.

— Странное желание, — посерьезнел Щегол, — но от Подгорных Охотников можно ожидать всякого. Мало ли что у почтенного Лауруша было с собой…

— Тебе-то что за печаль? — не выдержал Нургидан. — Мы же платим! И щедро!

— А можете вообще не платить! — с прежней веселой лукавинкой вскинулся Щегол. — Можете монету при себе оставить. И во дворец проведу, и комнату помогу найти… если эта милая наррабаночка возьмется меня как следует отблагодарить. Ну что, ударим по рукам?

От такого нахальства девушка онемела, поэтому первым успел ответить Нургидан:

— За такие речи бьют не по рукам.

— Рискуешь смазливой рожей, парень! — поддержал друга Дайру. — Знай край да не падай!

— Как говорят у нас в Наррабане, самый умный после кактуса, — подытожила Нитха, опомнившись. — Кончайте треп, давайте о деле!

— О деле так о деле, — разочарованно протянул Щегол. — Кто идет со мною, господа?

Оказалось, что этот вопрос господа между собой решить не успели. Идти хотели все.

После коротких, но бурных споров договорились, что во дворец идут Нургидан и Дайру. Глубоко разочарованной Нитхе было сказано, что она — резервный полк, последняя выручка и спасение на случай, если друзья попадутся.

— Вот и славно, — заключил Щегол, со вкусом потягиваясь. — Пока погуляйте по городу, в столице есть на что полюбоваться. Вот-вот сюда заявится мой дружок Кудлатый, а он надо мной трясется, как наседка над цыпленком. Увидит вас — быть новой драке. Как стемнеет — приходите к памятнику Короля-Основателя. Который возле храма Того, Кто Зажигает и Гасит Огни Человеческих Жизней. Знаете, где это?.. Ну, вот и хорошо!

12

Сумерки еще не сгустились над постоялым двором, стоящим у проезжей дороги из Издагмира в столицу. Но немногочисленные постояльцы успели отужинать и готовы были внимать бродячему певцу, который настраивал лютню, делая вид, что в трапезной он совершенно один и петь будет для собственного удовольствия.

Хозяин тоже охотно послушал бы балладу, но не отпускало беспокойство. Не нравилась ему четверка пеших путников, а попросту бродяг, что расположились в углу. Стол большой, а сидят за ним только четверо. Проезжие купцы, люди бывалые, сторонятся этой компании.

Выгнать бродяг ночевать в сарай? Но они заплатили за ужин, не буянили. И есть в них что-то странное. Для своего потрепанного облика слишком свободно держатся, слишком дерзко глядят, слишком уверенно разговаривают. Переодетые господа? Нет, манеры не те… Уж не разбойники ли забрели на ночлег? Не испортить бы отношения с лесной братией!

Хозяин вышел во двор. Плечистый, угрюмый работник заделывал дыру в заборе. Бросил на хозяина вопросительный взгляд, не переставая возиться с доской.

Хороший парень, старательный. По нездоровью тяжести таскать не может, но без дела не сидит, ищет работу по силам. Парень — из лесной братии. Во время налета на купеческий обоз получил стрелу в живот, выжил, но для шайки стал обузой. Приткнулся на постоялом дворе — и рад. А шайка ради бывшего товарища постоялый двор не трогает…

— Слышь-ка, — озабоченно спросил хозяин, — не встречал ты вот таких людей… Своего старшого они кличут — Шершень. Плечи как у тебя, а ростом повыше будет. По всем повадкам — воин. Должно быть, из наемников. Глаза серые и этакие острые…

Работник не ответил, прилаживая доску, но глаза его оживились.

— Второго называют Недомерком — ростом всех перегнал, жердина тощая. Волосы что солома, во все стороны торчат. Морда придурковатая, уши врастопырку. Третий прозывается Красавчиком… рожа и впрямь смазливая, девки таких любят. Бородка светлая, аккуратная, усы холеные, взгляд масленый, глаза малость навыкате. Еще примета — заикается, а потому старается говорить нараспев.

Работник с одного удара всадил гвоздь в доску. Он честно припоминал.

— Еще бабенка с ними, по имени Лейтиса. Не то чтоб совсем молоденькая, но в соку и недурна собою. Рыжая, глаза зеленые, сама — как булочка из печи…

Работник решительно отправил в доску второй гвоздь — с одного удара по шляпку.

— Никогда не видал таковских. И кличек не слыхал.

Хозяин кивнул. С души свалилась тяжесть. Может, эти четверо и разбойники, но не из здешних, а значит, церемониться с ними нечего. Пусть попробуют что-нибудь учинить…

Когда он вернулся в трапезную, певец уже выводил длинное сказание о стародавних делах. Хозяин прислонился к стене и заслушался.

Говорилось в сказании о том, как сошлись пять веков назад пятеро магов, коварных и тщеславных. Каждый из них был изгоем, мир отринул их — и решили они, пробив незримую Грань, уйти в иные Миры. Отвергли они имена, что носили прежде, и приняли новые: Фолиант, Ураган, Орхидея, Немое Дитя и Вечная Ведьма.

Объединив усилия, они прорвали Грань, так возникли первые Ворота. Опьяненная успехом, пятерка колдунов принялась странствовать по мирам, разрывая в клочья незримые стены. В своих нечестивых скитаниях они встретили еще троих чародеев. Чужаки не были людьми, но каждый был для своего народа отверженцем, отщепенцем, и потому они легко сошлись с безбожной пятеркой. История сохранила их прозвища: Ящер, Безумец, Чуткий.

Так Ночных Магов стало восемь, и с новой энергией пустились они в колдовские странствия, не заботясь о том, что чарами нарушают тонкое равновесие движения миров.

И иссякло терпение богов, и грянула беда. Несколько миров смялись в ком, их потоки сбились, смешались — и по сей день переплетены в диком, неестественном течении.

А виновники беды вернулись в Мир Людей и воздвигли в дебрях Силурана крепость, которая была прозвана Кровавой, ибо ужасные преступления вершились в ее стенах.

И долго еще восемь магов гневили Безымянных черными деяниями, пока не грянуло возмездие. Шадридаг Небесный Путь из Клана Дракона, величайший из всех магов всех времен, собрав войско, обрушился на Кровавую крепость, поверг во прах ее стены и расправился с ее хозяевами. Вечной Ведьме удалось улизнуть, остальные же семеро были уничтожены разгневанным Шадридагом. Говорят, и по сей день их призраки тоскуют на поросших лесом развалинах крепости, оплакивая ушедшие времена своего могущества…

Хозяин постоялого двора любил такие долгие, обстоятельные сказания о событиях грозных и чудесных. Он и сейчас от души наслаждался бы, но все удовольствие испортил один из бродяг: тот долговязый растрепа, которого называли Недомерком. Встал из-за стола и зашагал к выходу с таким видом, словно в кружке с пивом обнаружил дохлую мышь.

В окно хозяину видно было, что чудной постоялец уселся на бревно, лежащее у забора, уперся локтями в тощие колени, положил подбородок в ладони и о чем-то призадумался.

Его приятели переглянулись, встали, вышли на двор. Шершень хлопнул Недомерка по плечу, сел рядом. Лейтиса и Красавчик тоже сели на бревно и завели меж собой разговор.

Хозяин с досадой отвернулся. Ну, болтают и болтают, не его забота…

* * *

— Ты чего? — дружески спросил Шершень, хлопнув Недомерка по плечу и садясь рядом на бревно. — Бренчит певец, так и пусть себе бренчит!

— Да мне на певца плевать, — мрачно сообщил Недомерок. — Меня «сосед» задергал. Шибко тонкошкурый! После каждого куплета вылезает: ах, все было не так! Ах, я не могу это слышать! Ах, гнусная клевета!.. Вместо припева, стало быть!

— А моя «соседка» смеялась! — Лейтиса аккуратно расправила складки юбки, чтобы не мять ткань. — Особенно когда Шадридага назвали величайшим магом всех времен.

— Угу, мой тоже ржал, — кивнул Шершень. — Говорит: неужели все легенды такая же брехня? Кстати, зря ржет. Все-таки Шадридаг им настучал промеж ушей, а не они — ему!

Четвертый из компании, Красавчик, сидел на краешке бревна, не встревал в разговор и думал о том, каково это — носить в теле вторую душу. «Соседа», как говорят его друзья.

Привыкли. Шутят. А как страшно все начиналось!

Разве забудешь, как они, четверо бродяг, кружили по силуранскому лесу… как стая крылатых чудовищ гнала их, словно скот на бойню, напролом сквозь чащу — туда, где травы и кусты сомкнулись над развалинами Кровавой крепости…

Разве забудешь уцелевший посреди развалин каменный круг, покрытый чародейными знаками, — ни травинка, ни куст не посмели его коснуться. Как же страшен был стоявший над этим кругом световой столб, в котором сменяли друг друга призрачные фигуры!..

Пятьсот лет, даже подумать жутко! Пятьсот лет торчать посреди леса на руинах, браниться меж собой, попрекать друг друга былыми ошибками, строить планы мести всему человечеству, раз уж давние враги сошли на костер и ускользнули в Бездну…

Как же воспрянули призрачные маги, когда остатки былых чар подсказали им, где добыть могущественный талисман, поделенный некогда на три части. Эти осколки вернули бы им жизнь и власть… но как их отыщешь, если прикован к тюрьме — световому потоку?

Как? Да очень просто. В человеческом теле.

Красавчик не сумел бы связно рассказать о том, что сейчас чувствовал. Он был красноречив только с деревенскими бабенками, этот бродячий прохиндей с напевным голосом. Но помнить… о да, Красавчик помнил каждый миг страшной ночи, когда он и его друзья лежали ниц на черных плитах, а сияющие над ними призраки спорили: кому отправиться на поиски талисмана.

Торчать в плену надоело всем — но в путь все же отправились только трое.

Ураган, воин и маг, один из основателей фехтовального искусства карраджу, оставил световой луч и вселился в тело Шершня, признанного главаря маленькой шайки.

Фолиант, старикашка вредный и въедливый, но весьма многоученый и хитроумный, заставил душу Недомерка потесниться в долговязом теле.

Своенравная и прекрасная Орхидея с брезгливой неохотой проникла в лихую, отчаянную старуху Лейтису. (По воле колдуньи Лейтиса при этом помолодела, чем была весьма довольна.)

Сам Красавчик, хвала богам, остался без непрошеного гостя. Вот и славно. Даже думать мерзко, что в твоем теле живет кто-то другой. Видит твоими глазами, ловит запахи твоим носом, звуки — твоими ушами. Может говорить твоим голосом, приказывать твоим рукам…

Впрочем, его дружки с «соседями» кое-как поладили. К тому же призраки щедро заплатили за помощь золотом из старого клада. И вся компания бодро двинулась на поиски талисмана: по виду — четверо, на самом деле — семеро…

Всякого повидали приятели-разбойники и их «соседи», в разных краях побывали. А пока по свету шлялись, случилось то, чего Красавчик уразуметь не мог. Только понял со слов друзей, что кто-то очень грозный и сильный вконец разнес руины Кровавой крепости, превратил в битый щебень волшебный каменный круг и покончил с многовековым существованием призрачных магов, оставшихся в лесу. Кто так лихо развлекся и как ему это удалось — про то пусть расскажет кто-нибудь помудрее Красавчика. Зато разбойник знает, что «соседи» избежали участи своих сообщников-привидений. Ураган, Орхидея, Фолиант остались в телах разбойников — но потеряли свою силу.

Каждый из «соседей» смотрел глазами человека, который его «приютил». Ощущал вкус пищи, которую тот ел. Слышал все, что происходит вокруг, ощущал боль, холод, жару, но не мог по своей воле даже пальцем шевельнуть. А то, что маг беззвучно «говорил», различал только хозяин тела. Лейтиса говорила: «Такое чувство, будто стерва Орхидея стоит за моей спиной и шепчет тихонько на ухо…»

Лейтиса с Орхидеей проводили в перебранке целые дни — вернее, то время, когда никто из посторонних не слышал беседы женщины с невидимой собеседницей… со стороны выглядело это презабавно. Впрочем, Лейтиса воспринимала это как безобидную потеху. Ругаться она любила и умела, а тут всегда рядом собеседница. Не скучно! К тому же старуха помнила, что за всеми приключениями ей удалось сбросить с плеч годиков этак тридцать и снова стать бойкой молодкой, так что расстраиваться у нее повода не было.

Недомерок и Фолиант чаще хранили молчание, так как глубоко и искренне друг друга презирали. Старый ученый считал неграмотного бродягу говорящим животным, а для Недомерка самой убийственной фразой было «шибко умные все стали!..»

А вот Шершень с Ураганом поладили неплохо. У них было немало общего: оба вояки, оба привыкли командовать, оба предпочитали решать затруднительные вопросы силой… Словом, правильно сказала Лейтиса: «Спелись, голубчики!»

Красавчик наблюдал со стороны за приятелями, которых стало вдвое больше, и радовался, что ни с кем не делит себя, ненаглядного…

— Скажи Фолианту, — заявила Лейтиса, — мол, чем закатывать истерики из-за песни, лучше бы рассказал, что за рукопись такая, какого демона мы за ней охотимся? А то все «потом!» да «ценность великая»… Мы поверили, тащимся в Аргосмир — а если без толку?

— Не совсем без толку, — поправил ее Шершень. — Лично я не прочь еще раз переведаться с этим Охотником, с уродом когтистым… Но если Фолиант думает, что сможет нас и дальше вести с завязанными глазами, так это кукиш ему! — Атаман ненадолго замолчал, вслушиваясь в безмолвную речь своего «соседа». — Вот и Ураган просит передать, что эту хитрую сволочь он знает не одно столетие. И что Фолиант всегда имел милую привычку чужими руками клады откапывать.

— Клады? — заинтересованно вскинулся Недомерок. Но под сердитыми взглядами сообразил, что услышал всего-навсего старую поговорку. — А-а… Я тоже так понимаю, что хватит нам его слушаться. В башню ту нас понесло — а за каким болотным демоном? Ему рукопись вздумалось стибрить, а я, как мышь перед котярой, трясся перед тем привидением! Да я отсюда и шагу не шагну, пока эта дохлятина…

Недомерок резко замолчал, вслушиваясь в себя. На простоватой веснушчатой физиономии расплылась довольная ухмылка.

— Все, братва! Сломался мой «соседушка», сейчас запоет не хуже иволги! Все обещает выложить — и про рукопись, и про…

Он снова замолчал — а потом начал повторять чужие слова, то и дело запинаясь и сбиваясь с «он» на «я»…

* * *

На заре Железных Времен по всем королевствам, которые король Лаогран не успел еще объединить в Великий Грайан, шла слава о тайверанской школе философии, красноречия, истории и законоведения, которую возглавлял Санфир Ясная Память из Клана Лебедя. Великий ученый брал немалую плату за обучение этим высоким искусствам, но желающие приобщиться к мудрости шли и шли в Тайверан. Были среди них и те, у кого в карманах никогда не бренчало ничего звонче меди. Надежда была и у них.

Великий Санфир в те годы создавал свои бессмертные «Кодекс законов» и «Летопись». Разумеется, этот титанический труд он не смог бы свершить в одиночку. Старательные помощники ездили из королевства в королевство, беседовали с летописцами, делали выборочные копии летописей и доставляли их в Тайверан. Санфир читал копии, выбирал из тех, что повествовали об одном и том же событии, наиболее достоверные, объективные и полные, отдавал на переписку и выверку, систематизировал. С помощниками ученый расплачивался, как правило, знаниями. И обе стороны были довольны.

Во всяком случае, доволен был некий юноша, чье имя не сохранили ни летописи, ни предания. Если бы юноша это узнал, он бы весьма удивился, ибо сам себе пророчил будущность высокую и громкую. Происходил он из полунищего Семейства, но был тщеславен, самонадеян и жаден до знаний. Заявившись в Тайверан почти без гроша, он представил Санфиру образцы почерка — изумительно четкого и ровного — и получил место писца, возможность учиться в тайверанской школе, жилье и еду. Жилье не просторнее собачьей будки, еда весьма скудная, зато учеба — истинное пиршество души!

Так проучился писец около двух лет, выказывая отменное прилежание и делая успехи в истории и философии. А затем произошло событие, направившее его тщеславные устремления в иное русло.

Однажды в особняк на окраине Тайверана, где Санфир предавался ученым занятиям, прискакал всадник и мешком свалился с седла посреди двора. Сбежались домочадцы и слуги, побросали перья писцы, которые работали в пристройке. Хозяин, вышедший на шум, велел всем возвращаться к своим делам, а к прибывшему бедолаге прислать лекаря.

Молодой писец, сгорая от любопытства, поплелся в пристройку. Вскоре туда пришел старший переписчик, принес дорожную суму и рассказал, из-за чего случился переполох.

Оказывается, один из людей Санфира был отправлен в Торшмир, где у городского советника собрана была отменная библиотека. Помощник прибыл в Каменный город, встретил со стороны советника полное понимание, получил доступ в библиотеку и начал скорописью снимать копии с тех документов, которые счел важными и интересными.

Работа была закончена, посланник Санфира собирался проститься с гостеприимным хозяином… но в ночь перед отъездом в городе вспыхнул мятеж. Толпа черни с факелами вломилась в дом советника и начала крушить все, что попадется на глаза, и убивать всех, кто подвернется под руку. Гость советника не стал выяснять, чем именно не угодил его любезный хозяин буйным торшмирцам — просто схватил суму с записями и выпрыгнул в окно, получив попутно в бок ножом от кого-то из мятежников. Уже выводя из конюшни лошадь, он увидел, как над домом встает зарево пожара.

В городе помощник Санфира задерживаться не стал. А вот по пути в Тайверан надо бы остановиться, подлечиться… так нет же, рану счел несерьезной, а захолустным лекарям не доверял ни на медяк. Ну и поплатился: рана воспалилась, началась лихорадка…

Короче говоря, старший писец бухнул перед подчиненным сумку с записями, что доставил злополучный гонец, и велел их расшифровать и переписать набело — не будет же Санфир ломать глаза о значки скорописи!

Велено — значит, сделано.

Пока молодой писец трудился над свитком, наугад вытащенным из сумы, он в смысл написанного не вникал. Да и как вникнешь, когда приходится отдельно разбирать каждое слово, да еще и значки чужой рукой нацарапаны! Понял лишь главное: он переписывает историю о том, как возникли Кланы. Это сказание у Санфира лежало уже то ли в пяти, то ли в шести вариантах, и дотошный ученый не мог решить, какой из них включить в «Летопись». Что ж, вот ему еще один, пусть радуется!

Закончив работу, писец бросил свиток со значками в корзинку, куда складывали ненужные куски пергамента, чтобы потом соскоблить текст и вновь использовать дорогой материал. Заметив, что корзина полна, писец кликнул парнишку-помощника и велел ему заняться делом. Парнишка забрал корзинку и ушел, а писец сшил свеженаписанные страницы толстой навощенной нитью и хотел было взяться за следующий текст. Но поосторожничал: дай, мол, просмотрю готовую работу: не насажал ли ошибок…

Прочитал — и долго глядел перед собой, не в силах поверить строкам, выведенным собственной рукой.

Неужели городской советник не читал того, что хранится в его библиотеке?.. Ну, это как раз бывает, и даже часто. А вот человек, который вел торшмирские анналы, — неужели он не соображал, что именно пишет?

Да, у Санфира скопилось пять-шесть изложений легенды о Двенадцати Магах, основателях Кланов. Все они в разных выражениях повествовали об одном: двенадцать наемников из разбитой армии уходили от врага по диким, безлюдным краям; в поросшем лесом ущелье они наткнулись на родник, вода которого была странной на вкус; несколько глотков погрузили беглецов в сон, который длился два дня и две ночи; во сне каждый из наемников видел себя зверем или птицей; проснувшись, все двенадцать ощутили в себе магическую силу; они вовремя успели покинуть ущелье, которое было закрыто то ли обвалом, то ли землетрясением — в этом источники меж собой не сходятся, зато дружно уверяют, что родник скрылся под толщей камня…

Но ни одна из рукописей даже словом не намекает, где это произошло, на земле какого королевства. Лес? Горы? Ущелье? Уж этого повсюду предостаточно…

А сейчас перед ошалевшим писцом лежала рукопись, где четко, сжато и точно указывалось, как найти это историческое место. Одна фраза, крепко сбитая, с отлично подогнанными друг к другу словами, обесценила все планы юноши на будущее… да что там обесценила — сожгла, пустила пеплом по ветру!

Если есть возможность найти место, где Двенадцать получили магическую силу…

Ну, не может быть, чтобы вода нигде не проточила путь наружу!

И такое знание отдать любому грамотею, который соизволит прочесть рукопись? Ну уж нет! Писец вновь взялся за перо и своим четким почерком начал копию с документа. Точную копию — за исключением одной фразы. Вот эту копию и увидит мудрый Санфир!

Пока юноша трудился, остальные писцы ушли обедать. Звали и его, но он отмахнулся — мол, ступайте без меня!

Копия была готова, осталось сшить страницы… но тут юноша увидел в окне старшего переписчика, тот шел через двор к пристройке.

Скорее! Спрятать свое сокровище!.. Но куда? Под рубаху не запихаешь. В комнате ничего, кроме столов и скамей… да гигантского сундука для рукописей, но он заперт.

А за дверью уже слышались шаги — и в отчаянии писец сунул рукопись в щель между сундуком и стеной.

И тут же вошел старший переписчик. Не заметил ничего подозрительного, отругал ленивого подчиненного за то, что мало сделал. Попутно сообщил, что приезжий бедолага лежит в бреду и, похоже, не выживет.

После его ухода писец попытался достать рукопись из-за сундука. Но проклятое дубовое чудовище то ли было намертво приделано к полу, то ли сволочь-столяр сделал его тяжелым, как грех отцеубийцы… не отодвинуть от стены! А ведь возиться с сундуком пришлось так, чтобы этого никто не заметил!

Сутки прошли в безуспешных попытках вернуть рукопись. За это время удалось узнать, что злополучный гонец скончался. И что высокородный Санфир решил ввести в «Летопись» именно этот вариант сказания о Двенадцати Магах.

А через сутки писец плюнул на все на свете. Сундук за два года никто от стены не отодвигал. Почему бы рукописи не полежать еще? Путеводная фраза звенела в памяти — призывно, пронзительно, властно. Зачем ему куски кожи, испачканные чернилами?

Прихватив кошелек старшего переписчика, писец отправился в путь. На каждом шагу его дразнила, звала вперед та фраза, заученная наизусть. Он засыпал с нею, он просыпался с нею, она стелила ему под ноги незримую тропу. И тропа эта оборвалась в темной пещере, куда пришлось протискиваться по скальным трещинам, едва не свернув себе шею. Да и пещерой это нельзя было назвать — просто расширился лаз в скале, а рука впотьмах нашарила на стене потеки влаги. Странной, терпкой на вкус, вяжущей рот…

* * *

— Я дальше не понимаю… — растерянно сообщил друзьям Недомерок. — Дальше Фолиант бренчит про какую-то обратную волну…

— Нет, это как раз дело понятное, — после короткого молчания объяснила Лейтиса. — Вот мне сейчас Орхидея рассказала: когда чародей впервые чувствует свой Дар, а управлять им еще не умеет… это как сесть на необъезженную лошадь. Ты чего-то хочешь — а Дар сделает все наоборот. У того дурня-писца не было учителя, объяснить было некому…

— Во-во! — обрадовался Недомерок. — Именно так. Писец прямо в пещере и уснул. А проснулся, выбрался наружу — и почувствовал, как в крови заиграла волшебная сила. Ну, и захотел враз перенестись в Тайверан. А Дар все сделал наоборот. Перенес его не через… как его, повтори… не через пространство, а через время. И не вперед, а назад. Лет на триста.

Лейтиса охнула. Шершень присвистнул.

— И еще, — продолжал Недомерок, — в памяти стерлось то, что он последние дни повторял назубок. Забыл дорогу от Тайверана к пещере — именно потому, что об этом больше всего думал!

Красавчик, приоткрыв рот, слушал Недомерка, как дети слушают бродячего сказителя.

— Бедняга не сразу понял, в какую передрягу угодил. А когда понял… ну, жить как-то надо! А историю он учил у самого Санфира. Припомнил, что король Джиликат привечал мудрых и ученых людей. Подался к нему, пробился во дворец, поразил там всех ученостью, особенно по части философии… это я его слова говорю… расхвастался, шибко умный!

— Дальше ясно, — сухо бросил Шершень. — Вот мой «сосед» уже черными словами бранится. Они-то считали, что Фолиант жутко прозорливый, любое историческое событие наперед предвидит! А он, прохвост, все знал из летописей!

— Эй! — сообразила Лейтиса (сама, без помощи Орхидеи). — Если так… выходит, Фолиант заранее знал, что Шадридаг разгромит Ночных Магов, а от Кровавой крепости крошево оставит. Так с какой дури он в это провальное дело влез?

Недомерок помолчал, вслушиваясь в ответ Фолианта, а потом удивленно ответил:

— Тут ерунда выходит. Он говорит: во времена его молодости не то что историки — дети малые знали, что Восемь Ночных Магов отбили войска Шадридага, подчинили себе почти все края, которые сейчас мы зовем Силураном, и заставили почитать себя как богов. Говорит, правили после этого полтораста лет. А лет за тридцать до Железных Времен перессорились и друг друга извели.

Ответом было ошеломленное молчание. Наконец подал голос Шершень:

— Это что же — вся история поменялась из-за того, что одного мага-недоучку в прошлое закинуло?

— Может, и не из-за этого, — задумчиво сказала то ли Лейтиса, то ли Орхидея. — Что мы знаем о течении времени?

— Он еще говорит, — уточнил Недомерок, — что пробовал менять разные мелкие события, про которые читал в трудах историков. В свою пользу, ясное дело. И ничего, менялось самым удачным образом…

— Ураган просит передать: «Доменялся, кретин!» — усмехнулся главарь.

— Ага, — ответно ухмыльнулся Недомерок. — Шибко умный потому что!

— И что мы тепе-ерь будем де-елать? — нараспев вмешался в разговор Красавчик. Все разом обернулись к нему — словно заговорила колода для рубки дров.

— А правда, что теперь? — подхватила Лейтиса.

— Он говорит, надо найти рукопись, — принялся Недомерок повторять слова «соседа». — Он ее увидел, когда я проходил мимо лавки книготорговца. Шенги ее как раз покупал, в руках держал. А глаза у меня зоркие, вот Фолиант свою работу и признал… Говорит, надо добраться до той пещеры. Если, мол, все четверо станем магами — сумеем подобрать для «соседей» тела. Будет нас семеро — наделаем дел!

— А то вы, дохлятина древняя, мало наделали! — возмутилась Лейтиса. — Вас в свое время били, так теперь хотите наши бока под тумаки подставить?.. Орхидея, заткнись, когда я разговариваю… Чего-о?! Да сама ты после этого дурища еловая, необструганная… шлюшка замызганная, кошка драная, помоечная шваль…

— Бабка, цыц! — по привычке прикрикнул главарь.

— За бабку — в глаз! — немедленно откликнулась Лейтиса. — Какая я тебе теперь бабка? Внучек нашелся!..

Тут ссора оборвалась: мимо распахнутых ворот пронеслись трое всадников. Впереди скакал седой наррабанец, похожий на орла. Благородный облик, гордая посадка в седле. За ним следовали двое слуг — чернокожие хумсарцы в диковинных нарядах.

— Эх, кони хороши! — с завистью сказал Шершень.

— Знать бы заранее — остановили бы их на дороге, упросили бы отдать лошадок, — мечтательно улыбнулась матерая разбойница Лейтиса.

— Нет, — твердо сказал атаман Шершень. — У таких на пути становиться — себе дороже. Наваляют. Даром что их трое, а нас четверо.

— Та-ак ведь их гла-авный — ста-арик! — удивился Красавчик.

— Ну и что? Он — воин, я таких видел…

— И я видела, — отрешенно, задумчиво протянула Лейтиса, — где ж я его видела?.. О, помню! В Издагмире, с той заморской соплячкой Нитхой! Они по улице вместе шли, разговаривали! А теперь он в столицу скачет?

Четверка многозначительно переглянулась…

— Ли-ихо ска-ачет, — пропел Красавчик. — Надо-олго на-ас обго-онит!

— Нет, — усмехнулся Шершень. — Мы появимся в Аргосмире почти одновременно с ним, хоть и не гоним скакунов. Наши «соседи» знают прорехи в Грани уж как-нибудь получше, чем Гильдия. В конце-то концов, это ж они когда-то Грань изрешетили! Вот и проведут нас быстренько до столицы…

— За Грань? — поморщилась Лейтиса?

— Да мы ненадолго! И безопасными тропинками! Ураган ручается…

* * *

— Что значит «не сумел достать»?

Щегол не глядел на собеседника. Он лежал на скамье, закинув руки за голову, глядел в потолок и цедил слова так лениво, словно в десятый раз пересказывал наскучившую историю. Но Умменес Глиняная Ограда, служитель с Серебряного подворья чувствовал себя от этого равнодушного голоса весьма неуютно. Он оглянулся — но у выхода торчал, подпирая дверной косяк, бородатый детина.

— Ну, не сумел… — вякнул Умменес. — Книжища такая, что под рубаху не сунешь и со двора не унесешь. Да и вообще ее брать… заметят ведь!

— Понятно, — вздохнул Щегол. — Как до дела дошло, так «заметят»… А люди говорят: кто слово не держит, тот на свете долго не живет…

— Примета такая, — негромко уточнил от двери Кудлатый.

Умменес уже не в первый раз проклял день и час, когда сел играть с этой парочкой в «радугу».

— Проигрыш я отдам. Деньги достану.

— Так же, как книгу достал? Нет уж, мы с Кудлатым твой проигрыш сами вернем. Сходим на Серебряное подворье, попросим провести нас к почтеннейшему Хастану. И скажем: «Не хочет ли господин посланник заплатить за рассказ? Здешний слуга Умменес по всем кабакам треплет доброе имя хозяина. Болтает, будто господин посланник в свите своей привез алхимика по имени Эйбунш. И якобы тот Эйбунш в подвале ставит богомерзкие опыты — не иначе как варит отраву на пагубу гурлианскому королю и всему Аргосмиру. Что на тех опытах вызнает, то в здоровенную книгу пишет, а прислуге про алхимика болтать не велено…» Как думаешь, раскошелится посланник?

Умменеса прошиб холодный пот. По слухам, и сам Хастан, и его свита — из бывших пиратов. А пираты круто обходятся с теми, кто болтает лишнее.

— Да я что, я бы рад… у нас ведь со двора книгу не вынесешь: у ворот охранник стоит, глазищами зыркает!

— А с корзинкой за покупками пойти? А книгу на дно корзины положить?

Умменес побледнел, в испуге замотал головой.

Щегол вздохнул.

— Кудлатый, будь другом, принеси нам всем вина, — устало попросил он.

Бородач мгновение помедлил, а потом молча вышел, прикрыв за собою дверь.

Щегол тут же обернулся к Умменесу. Юноша отбросил небрежную томность, он был серьезен и деловит, заговорил быстро и четко:

— Сможешь этой ночью напроситься в сторожа — по двору ходить?

— И напрашиваться не надо, сегодня мой черед.

— Отлично. Возьмешь потихоньку у алхимика книгу… еще как возьмешь, попробуй только не взять! На заднем дворе, где за стеной Грошовый тупик… там еще дерево у стены растет… у этого дерева жди меня. За полночь, ближе к утру, закрепи на ветке веревку, а конец брось через стену, чтоб я мог влезть. Я забираю книгу — и мы квиты. А не сделаешь — завтра иду говорить с Хастаном…

Открыв пинком дверь, вошел Кудлатый. В руках у него был поднос с кувшином и тремя кружками.

— А мы уже договорились, — лениво протянул Щегол. — Умменес завтра еще раз попробует вынести книгу с подворья. Сюда и притащит, в «Шумное веселье»… Ну что, приятель, сладим дело?

— Сладим, — обреченно вздохнул Умменес.

* * *

До сих пор Блохе не доводилось в одиночку выполнять заказ. Разнюхать, когда жертва пройдет по нужному переулку, или на углу «ветер послушать», пока другие с бедолагой разбираются, — это всегда пожалуйста! А вот чтобы самому дело провернуть от начала до конца — такого случая еще не подворачивалось. И вдруг заказ — и на кого?! На великого героя, про которого легенды рассказывают! Это как же свои будут уважать Блоху?

Не справится? Еще как справится. Если этот хваленый герой и трепыхнуться не сможет, хоть заживо его на костер клади!

А главное — кто заказчик? Жабье Рыло! Вот такая честь выпала Блохе, такой почет и уважение! Нет, ясное дело, приказ-то он не сам отдает, но все-таки через одного из своих ближних подручных!..

— Совиная Лапа так буянил, что его на всякий случай приковали к стене — до утра, до следующего допроса. Уж со скованным-то пленником разберешься?

— Да, господин.

— Все-таки будь настороже, не хлопай ушами по спине. Шенги есть Шенги.

— Да, господин.

— Табишу уже заплачено. В полночь к нему придет сменщик, на которого все и будет свалено. Табиш его напоит вином с нужными травками, а потом откроет тебе дверь.

— Да, господин.

— Я бы все дело Табишу поручил, но он до самого Праздника Всех богов соблюдает Малый Обет. Старые грехи замаливает.

— Да, господин.

Это Блохе, конечно, повезло, что старшего тюремщика грехи заели. Малый Обет — значит, нельзя убивать ни одно живое существо, даже мух и комаров. Так что пускай та тюремная харя хоть до поноса обзавидуется, а вся слава и весь почет за мертвого Подгорного Охотника достанутся — ура! — Блохе!

* * *

Обычно охранники Серебряного подворья гнали прочь разносчиков и прочую горластую шантрапу. А этого торговца дешевыми украшениями впустили во двор, хоть и пошумели: мол, шляются тут всякие… ну ладно, заходи, вдруг да приглянется кому-нибудь твой хлам…

Шумели не для торговца — для однорукого нищего, что сидел у ворот. Каждый день на этом самом месте. Не уходил, хоть тут и скверно подавали. И то сказать, зачем ему милостыня? Ему в другом месте неплохо платят, такому глазастому да приметливому…

Хастан Опасный Щит, посланник Круга Семи Островов, вышел к пришлому человеку, изображая ленивую заинтересованность. Ему хотелось ударить «торговца» по плечу, спросить: «Ну, просоленная душа, каково плавается с новым капитаном?» Но нельзя, нельзя. Из окна наверняка поглядывает какой-нибудь слуга, который получает прибавку к жалованью из тех же рук, что и нищий у ворот. А потому Хастан с показным равнодушием протянул руку к горке безделушек — мол, прихоть, каприз…

Но рука замерла над лотком. Поверх кучки грошовых поделок лежала бронзовая рыбка с колечком в плавнике. Такие фигурки привязывают к поясу — для красоты.

Такие — да не такие! Эту бронзовую рыбешку Хастан последний раз видел на Вайаниди, Высоком Острове. На ладони Тагиора, Главы Круга.

«Если тебе пришлют этот знак…»

Посланник, помнится, тогда хмыкнул про себя: угу, пришлют, как же… Выходит, ошибался! Ай да Тагиор! Ай да одряхлевший любитель боевых псов! Жив, стало быть, в нем тот лихой капитан, что вел «Наглеца» прямо на береговые катапульты Яргимира!

— Да, капитан, да! — тихо и весело шепнул «торговец». — Мы стоим в Кружевном заливе. Помнишь, где мы меняли фок-мачту на «Раскате»?

Помнит ли Хастан? Еще как помнит! Отличное место. Побережье изрезано причудливыми заливчиками — настоящее кружево. Можно спрятать хоть эскадру!

Хастан взял с лотка тяжелую рыбку. Достал из кошелька монету, не глядя протянул «торговцу».

Тот поспешно спрятал монету, сдержав удивленный возглас: бывший капитан платил золотом.

— Пять кораблей! — истово и тихо добавил он. — Если что, пришли с кем-нибудь эту рыбку, а уж мы…

Но Хастан уже успел прикинуть возможный оборот событий.

— Вряд ли, — сказал он с сожалением. — Вряд ли, боцман. У меня и без кораблей пока неплохо получается. А сорвется — так у меня другая затея есть, все уже подготовлено… А знаешь, боцман, не так уж это скучно — быть дипломатом. Зачем вести своих людей на клинки, если можно уговорить врагов перерезать друг друга?

13

За окнами сгущались сумерки. Дворцовые повара давно уже злились про себя: пора подавать ужин, все давно готово, а их величества, все трое, изволят протирать штаны на тронах. Хотя даже малым детям ясно, что жаркое по-наррабански, если остынет, вновь разогревать нельзя, травы потеряют аромат. И пироги с клюквой — их же теплыми есть полагается! Ну, ничего эти коронованные особы не понимают в кулинарии!

А коронованные особы и в самом деле не думали о терпящем урон ужине. Они беседовали с городскими советниками о том, не могут ли слухи о причастности Гильдии Подгорных Охотников к гибели кораблей послужить причиной волнений в городе.

— Народ на гильдейских коситься начал… — вздохнул ювелир Туарри.

— Хуже всего, что Шенги такая знаменитость! — угрюмо бросил начальник стражи. — У любого сказителя в запасе уйма баек про Совиную Лапу. Дети в него играют, сам видел!

— И что? — ядовито поинтересовался Эшузар. — Раз он такая знаменитость, так с него пылинки сдувать? Есть свидетель, который видел лапу? Есть. Маг подтвердил, что свидетель не лжет? Подтвердил. Вот и прижать этого Шенги, вот и ободрать до костей…

— Нет, — ответил король разгневанному отцу. — Одна ночь ничего не решит. Лекарь обещал, что к полудню Лауруш придет в себя. Поговорим с Шенги в его присутствии — уж учителю врать не станет!.. Ты со мною согласен? — обернулся Зарфест к наследнику.

Тот сегодня не дерзил: сидел на перламутровом троне в скромной и вежливой позе, не отпустил ни одной наглой шуточки. На вопрос отца серьезно и почтительно кивнул. Ну, будто подменили паршивца! Интересно, надолго ли ему хватит благовоспитанности?

Золотая маска, украшенная рубинами, обернулась в сторону черного трона.

— Решено, — сказал король так твердо, что Эшузар не промолвил ни слова возражения своему царственному сыну.

* * *

Надо же! Почти за дворцовой стеною — такая путаница темных слепых закоулков, такие облезлые заборы, такая вонючая черед свалок и закрытых каменными крышками колодцев для нечистот. Конечно, стена — задняя, и вонь не долетает до главных ворот, в которые чинно входят послы и прочие почетные гости. Но все-таки…

Нургидан и Дайру молча следовали за своим шустрым спутником из переулка в переулок. Они знали, что не удаляются от дворца: высокая стена, по гребню усаженная заточенными лезвиями, маячила за кособокими домишками и облупленными оградами.

— Это наружная стена, — пояснил на ходу Щегол, — за нею еще вторая есть…

Но когда путь закончился на самой настоящей помойке, Нургидан возроптал. И его можно было понять: с двух сторон — высоченные заборы, с третьей — бревенчатая стена без единого окошка. А посреди этого закутка — куча мерзкого вонючего мусора.

— И куда же ты нас вывел? — полюбопытствовал Нургидан.

— Не видишь? На свалку, — пожал плечами Щегол, обходя дохлую собаку и аккуратно обогнув зловонную лужу. — Ох, и скопилось же всякой дряни! Мусорщики, лодыри бесстыжие, совсем не вывозят мусор. Драть их надо, скажу я вам, драть без всякой жалости!

— Как бы этим мусорщикам, — задумчиво сказал Дайру, — когда они сюда заявятся, не пришлось бы и тебя на тачке вывозить!

— Но тебе это будет уже неинтересно! — завершил Нургидан мысль друга.

— Ой-ой-ой, какие мои господа грозные! — расхохотался Щегол. — С чего бы? Я ведь даже денег еще не получил!

Он взмахнул в воздухе двумя кусками плотной черной ткани.

— А теперь завяжем глаза! Я же не обязывался за одну-единственную монету показать вам потайной ход в королевский дворец?

Нургидан и Дайру тревожно переглянулись. Этого они не ожидали.

— А мы, — тяжело проговорил Нургидан, — не подписывались торчать с завязанными глазами на свалке в глухом тупике, чтобы всякий аргосмирский проходимец мог сделать с нами что угодно. Скажем, вставить нож под ребро.

— С какой стати? — оскорбился Щегол. — Что у вас можно взять? Вы что, с головы до ног обвешаны золотыми побрякушками? Я, между прочим, вам поверил на слово, повел, куда велено, хотя плату еще не получил. А вы мне не верите, да?

— А с какой стати мы тебе… — начал было Нургидан.

Но Дайру перебил его:

— Я завяжу глаза. Но ты, приятель, учти: наша напарница знает, с кем мы ушли. Если с нами что стрясется, тебе лучше в Аргосмире не появляться. Она на тебя Гильдию натравит.

Дайру блефовал. Он помнил, что они с Нургиданом еще не члены Гильдии. Судьба учеников волнует только учителя, а их учитель сейчас ни в какой беде не защитник.

Но Щегол понимающе кивнул: мол, ясно, дураков нету — против Гильдии переть!

Дайру дал завязать себе глаза. Нургидан неохотно последовал его совету, положившись на слух и чутье.

Чутье его и впрямь было изощренным. То, что для Дайру было просто зловонием, для Нургидана распадалось на множество запахов, каждый из которых он мог узнать и выследить отдельно. Поэтому легко было понять, где сейчас находится проводник. Отошел в сторону, к стене. Звук дыхания сместился ниже: нагнулся, что-то ищет у самой земли…

Оборотень усмехнулся. Повязка, ха! Не знает этот ворюга волков! Теперь, если понадобится, он, Нургидан, берется отыскать потайной ход!

Щегол возился у стены, постукивая чем-то деревянным. Потом поднялся, подошел к Нургидану. Тот напрягся, но Щегол лишь тронул его за рукав:

— Идите, куда веду… осторожнее, здесь крутые ступеньки!

* * *

Бешенство ушло, сменилось отчаянием, тоской, горьким стыдом. И злостью — даже не на идиотов, которые посмели помыслить такое про него, Шенги… нет, злостью на себя, дурака! Знал же свою вспыльчивость, пробовал с нею бороться. Но чтоб так разбуяниться!..

Сейчас-то Охотник понимал, что нужно было выслушать холодно и спокойно тот бред, который с серьезным видом нес дознаватель. Постараться разумно и дотошно найти прорехи в лживой сети его доводов.

Вместо этого — скамья, изломанная в щепки о спины тюремщиков, и стол, перевернутый на дознавателя. Что, разумеется, очень, очень приблизило торжество справедливости… хорошо еще, этим зрелищем не любовались ни ученики, ни Лауруш.

Увы, Шенги понимал: вернись время вспять, он вновь не сумел бы сдержаться.

Потому что самым мерзким было даже не обвинение. На него-то Шенги не очень обиделся. Всего-навсего обозвал дознавателя поганым отродьем Болотной Хозяйки и пропахал когтями стол перед ним.

Нет, драка случилась, когда тщедушный ублюдок, способный, видите ли, чуять магию, сообщил дознавателю, что у арестованного на груди — талисман огромной силы. Нельзя, мол, такую вещь оставлять заключенному. Кто знает, каких он здесь чудес наворочает!

И когда рука стражника потянулась к цепочке на шее Шенги… вот тут-то все и началось!

Сильный талисман? Еще бы! А когда-то был еще сильнее — до того как неведомые маги разделили его на три части. И части эти странствуют по мирам, выполняя любое желание того, к кому попадут в руки. Одно-единственное. Главное.

К Шенги осколок талисмана попал после того, как он, еще девятнадцатилетний парнишка, заблудился в Подгорном Мире. Какой это был позор! Но это не повторится: талисман в любой миг покажет Шенги мир вокруг, словно карту…

То есть мог показать, пока цепочка не была сорвана с шеи…

Шенги застонал. Острая боль потери, глухая тоска была даже сильнее обиды от несправедливого обвинения, сильнее стыда за свое неразумное буйство.

Но душу тяготило еще что-то. Сквозь мучительные воспоминания пробивалось другое чувство, донельзя знакомое и привычное. То, без чего не выжить в Подгорном Мире. То, что начинает вырабатываться еще в ученичестве и живет в Охотнике до его последнего дня.

Ощущение близкой опасности.

«Шкурой чую», — говорила Ульнита-напарница. А Шенги чуял — кровью. Близкая беда тугими толчками отзывалась в жилах, быстрее гнала кровь, тупыми молоточками постукивала в висках.

Но какая опасность может ждать среди ночи человека, запертого в тюремной камере? Откуда она возьмется? Из крысиной норы вылезет?

Вот утром — это да… Утром — допрос. Вероятно, с пыткой. Придется терпеть и доказывать свою правоту. Спокойно, сдержанно доказывать, без вчерашней дурости…

Нет. Молоточки в висках бьют все нетерпеливее. Не вечер принесет беду — ночь!

Шенги оценивающе оглядел камеру. Небольшая — шагов этак на шесть в длину и ширину. Под потолком — крошечное окошко, забранное решеткой. Вместо одной из стен — решетка, она же дверь. Каждое движение узника видно из коридора. И один раз по этому коридору уже прошли, позевывая, два стражника.

Шенги сидит не на голом полу и не на охапке прелой соломы: для него в камеру принесли матрас. Похоже, таких излишеств узникам не полагается, это уж его уважили. Кроме матраса, в камере только кувшин и ведро вполне понятного назначения.

И все?.. Ну уж нет, самое главное напоследок.

Цепи.

Две цепи — от запястий к ржавым кольцам, вделанным в стену. Можно лежать, можно сидеть, можно дотянуться до кувшина или до ведра, благо они рядом. А вот во весь рост, увы, не встанешь.

Сам виноват. Добушевался.

Эта мысль почти не вызывает стыда: тревога заглушает все. Чутье матерого Охотника твердит: близок враг. Какой? Разберемся, когда появится. В Подгорном Мире опасность тоже не ходит с герольдом и не возвещает о своем приближении звуками труб.

Ничего. Не привыкать.

* * *

Путь с завязанными глазами по крутым ступенькам не располагает к разговорам. Дайру думал только о том, как бы не переломать себе ноги. Время от времени, чтобы не потерять равновесия, он касался рукою заплесневелых досок и с тревогой отдергивал пальцы. Ему казалось, что он бредет среди каких-то трухлявых подпорок, поддерживающих ненадежный свод, и от любого неосторожного движения все это хрупкое сооружение рухнет, как игрушечный домик из костяшек для «радуги».

А Нургидан ловил и запоминал запахи земли, гнилого дерева и кротов. Он сматывал эти запахи, как ниточку на клубок: вдруг пригодится на обратном пути?

Ни один из них не пытался снять с глаз повязку. Они требовали от проводника честной игры — и сами играли честно.

Наконец впереди послышалось тихое, повелительное: «Стойте и ждите!» Короткий щелчок, стук сдвигаемой плиты…

Щегол помог спутникам взобраться наверх, со щелчком вернул плиту на место и только тогда позволил снять повязки. Нургидан и Дайру сорвали их и обнаружили, что стоят в мрачном коридоре. Когда-то он освещался факелами, но сейчас ржавые скобы на стенах были пусты. Темноту развеивали полосы закатного света, падавшего сверху в полукруглые оконца. Света хватало, чтобы разглядеть вереницу портретов по стенам.

Проводник тут же отобрал у своих спутников повязки:

— На обратном пути сгодится… Умеете ходить тихо?

Дайру хмыкнул, а Нургидан обиделся:

— Мы Охотники, а не стадо коров!

— Вот и славно. Идете за мною и не болтаете. В этом крыле мало кто бывает, но может забрести кто-нибудь из слуг, а в одном месте даже стража… Эй, ты куда уставился?

— Какая красавица! — завороженно выдохнул Дайру, глядя на один из портретов.

Щегол недоуменно постучал себя пальцем по виску. И впрямь, весьма странно выглядел долговязый паренек в ошейнике, который восхищенно воззрился на портрет одной из королевских родственниц. И это во дворце, куда он проник без дозволения и где его в любой миг могла схватить стража.

Дайру, не обращая внимания на выразительную жестикуляцию молодого вора, кончиками пальцев стер пыль с нижней планки рамы и прочел вслух:

— «Аннира Поющий Ветер, дочь короля Эшузара и королевы Аннифейи…»

— Ты умеешь читать? — изумился Щегол, забыв о своем негодовании.

Дайру хотел огрызнуться, но сдержался. В конце концов, удивление этого воришки вполне можно понять…

— Ага, красивая! — взглядом знатока оценил Нургидан нежное, светлое лицо женщины лет двадцати пяти, синеглазой, с тонкими чертами, с теплой улыбкой на розовых губах.

— Говорят, — снизошел до объяснений Щегол, — что эта самая королевская сестра была замешана в мятеже «бархатных перчаток».

— Ее казнили? — глухо спросил Дайру.

— Бежала. Сказители рассказывают по тавернам, что ее похитил любовник-чародей… Может, тебе угодно все портреты осмотреть? Ты для этого сюда явился?.. Ах нет?.. Тогда сейчас пойдем по коридору, там недалеко, но есть опасное место… между прочим, как раз возле покоев этой самой Анниры. Там торчит стражник. Но там, на счастье, есть лестница, стражники любят сидеть на ступеньках. Как раз за спиной и пройдем.

— А ты неплохо знаешь здешние порядки! — недоверчиво прищурился Нургидан.

— Ага, — не стал спорить молодой вор, — а еще у меня на кухне подружка есть!

* * *

Нельзя встречать опасность со связанными руками. Шенги — не баран, ожидающий ножа мясника. Левое запястье не освободишь, но правое…

Птичья лапа, покрытая жесткой чешуей, зашевелилась в железном захвате, раз за разом пытаясь из него выскользнуть. Пальцы с когтями вытянулись и прижались друг к другу так плотно, как не сойтись пальцам обычной человеческой кисти. Костяшки словно утонули под темной кожей, суставы с хрустом и болью поддались отчаянному рывку, Шенги подавил крик боли… и кисть, ставшая неестественно длинной, проскользнула в кольцо.

Сломана? Вывихнута? Нет, пальцы могут шевелиться. Со стуком сомкнулись когти…

— Я никогда не бываю безоружным, — произнес Шенги вслух.

* * *

Теперь уже злился не только Щегол, но и Нургидан.

Этот белобрысый попросту спятил! Ведет себя не как Охотник на опасной тропе, а как недотепа из глухомани, который таращит глаза на столичные диковинки.

Вот она, лестница, о которой предупреждал проводник! Стражник дремлет на нижней ступеньке. Перед стражником — песочные часы, песок не заполнил нижнюю чашу даже наполовину. Значит смена еще не скоро. Вот и хорошо, вот и славно…

Щегол мимо стражника — призраком! Нургидан — тенью!

А Дайру… Дайру задержался. Глупо, рискованно задержался у лестницы. Таращится стражнику в спину, да так пристально, что тот вот-вот почует взгляд и проснется. А потом поднял руку, коснулся фигурки аиста на перилах. С ума сошел, дурень лопоухий?! Нургидан готов был убить напарника.

Но вот Дайру очнулся, быстро и тихо догнал спутников.

Когда все трое оказались за поворотом, Нургидан отвесил напарнику подзатыльник. От души отвесил, с чувством. Щегол одобрительно кивнул, а Дайру только потер затылок, не проронив ни звука. Что заработал, то и получил, а с объяснениями можно и подождать…

* * *

Левое запястье было ободрано в кровь о холодное железо, но левая рука наотрез отказывалась повторить подвиг правой.

Ладно, если не освободить руку — проверим цепь, звено за звеном, до самой стены…

До стены?

Стена сложена из больших камней, скрепленных раствором. Кольцо, от которого бежит цепь, вколочено между камнями. И залито серой дрянью — очень, очень прочной дрянью!

Но ведь не такой прочной, как камень, верно? Если бы при себе был нож…

А ведь у Шенги — пять ножей!

Тревога пела в крови все сильнее, все мучительнее. И ломаный медяк цена Охотнику, который не прислушается к такому предупреждению!

Пять стальных когтей яростно скребли раствор, левая рука пыталась расшатать кольцо.

* * *

Пояс и впрямь был как у Шенги. Даже узор такой же. Дайру нетерпеливо сунулся проверить, есть ли что-то в стальных шариках, оплетенных нитями кистей, но отвел пальцы, увидев улыбку друга. Конечно, Нургидан не стал бы хватать «пустую» вещь, оказавшись в комнате, где спал тяжелым сном Глава Гильдии. Пусть шарики плотно закрываются, пусть запаха снадобья не уловить… это ему, Дайру, не уловить, он не волк-оборотень!

— Я проверю обратный путь, — сказал Щегол негромко, но не шепотом. — Ждите здесь, в нише, сюда до утра никто не явится.

И ушел — уверенно, без тени страха.

— Как пойдем обратно, — хмыкнул Нургидан, — не вздумай стражниками любоваться и у портретов вздыхать. Выберемся — так тебя отделаю!.. Все хорошо складывается, а ты…

И замолчал, увидев, как исказилось лицо друга.

— Что разухмылялся? — жарким шепотом спросил Дайру. — Все зубы выставил, как пила двуручная! Все хорошо складывается, да? Во дворец вошли, как в трактир! Протопали по коридорам, только что не плясали! Стражник в двух шагах сидел — не обернулся! До комнаты Лауруша добрались — хоть бы кого по пути встретили! И дверь не заперта!

— Да чем ты недоволен? — пытался понять Нургидан. Ему редко приходилось видеть друга таким рассерженным.

— Чем недоволен? Тем, что для нас не выстроили почетный караул стражи! И что музыка не играет! И что три правителя навстречу не вышли! С пояском этим, чтобы нам за ним не тащиться! Дурень, пойми: это королевский дворец! Он должен охраняться… ну, уж всяко получше дровяного сарая. И если два юнца во главе с мелким воришкой прошли этот самый дворец чуть ли не вдоль и поперек… ну, не бывает такого! Понимаешь, не бы-ва-ет!

* * *

Старший тюремщик Табиш блаженствовал. Он сбросил камзол, вытащил рубаху из штанов, чтобы дать простор объемистому пузу, и любовно окинул взглядом кувшин с вином и блюдо с лепешками и ломтями окорока.

Есть почему-то хотелось всегда. Но отвести душу можно было только на работе. Дома жена зудит над ухом: «Опять жрешь на ночь глядя! Отрастил брюхо, скоро по полу шлепать начнет!..» Сука. Любовникам бы своим указывала. И ведь нельзя словечком возразить: рука у проклятой бабы тяжелая. Так приласкает — ой-ой-ой…

Табиш вздохнул и устремил взгляд в угол, где на краю скамьи лежал аккуратно свернутый коричневый плащ с меховой оторочкой. Хорошая вещь. Добротная. Шнуры-то, шнуры золотые! Вот только какой дурень нашил на капюшон заплатку, да еще и зеленую? Капюшон целехонек, дырки нет… Ну да ладно, заплатку всегда можно спороть…

Начальник тюрьмы не запрещал тюремщикам присваивать вещи тех, кому не суждено выйти на свободу. Так чего бы и лучше — сейчас и примерить дорогой наряд!

Но что-то останавливало Табиша.

Нет, не то, что за стеной, в караульном помещении, дрыхли четверо стражников, а еще двое только что ушли на очередной обход коридоров. Охранники — народ подчиненный, пусть только посмеют донести на Табиша! И не то, что Совиная Лапа был жив. Надолго жив-то? Скоро сдавать смену, придет дурень Никри, следом явится человек Жабьего Рыла. Дело будет сделано, а ответит за все Никри.

Не это мешало примерить плащ, а то, что на коричневом сукне лежала треугольная серебряная пластинка, вся в загадочных знаках. И тут же — змей кой — стальная цепочка. Хоть и в драке, силой сняли с шеи узника, а не порвали…

Дознаватель решил не тащить талисман во дворец. Кто знает, каких бед может натворить эта штуковина? А Допросные подвалы — место подходящее. Тюремщику велено приглядывать, чтоб никто не трогал амулет… Ха, трогать! Дураков нет!

Завтра в Допросные подвалы явятся все чародеи Аргосмира. Будут думать да гадать, что означают знаки на серебре…

Табиш с раздражением отвел взгляд от талисмана.

Скоро, скоро сменщик Никри потянет шнурок, свисающий с косяка неприметной дверцы, что выходит в глухой переулок. И по эту сторону дверцы звякнет бронзовый колокольчик — мол, отворите, пора Табишу домой…

А пока можно побаловать себя лепешками с ветчинкой…

* * *

Темные повязки сдернуты с глаз. Насмешливый проводник, подбросив и поймав золотую монету, распрощался со своими подопечными, указал им короткий путь к дому Лауруша и весело передал привет «смугляночке».

— А ведь он, зараза, нарочно водил нас кругами по переулкам-закоулкам! — хмуро глянул Нургидан в спину уходящему Щеглу. Парень только что сдержался, не дал наглецу затрещину за «смугляночку», это немного испортило ему настроение.

— Но ты найдешь обратный путь, если понадобится? — спросил Дайру.

— Я?! — повеселел Нургидан. — Как по ниточке дорожку размотаю!.. А ты уже перестал дергаться? Славно дело сладилось, а ты все «так не бывает»…

— И не бывает! Это как… ну, ты в детстве на деревянных мечах с ребятами дрался?

— Это — тоже игрушечное? — Нургидан сунул под нос придире добытую опояску.

— Это — настоящее. А все остальное…

Нургидан выразительно постучал себя пальцем по виску:

— Ладно, умник, пошли, а то как бы к Нитхе опять кто не прицепился…

Дайру кивнул.

Девочка ждала их в «Шумном веселье». Трактирщик уверял, что юная госпожа будет дожидаться своих друзей в маленькой комнатушке на чердаке. Но кто его знает, этого Аруза? Лучше не оставлять там напарницу слишком долго.

А оставить пришлось. Дом Лауруша — место спокойное, надежное, но там на ночь запирают калитку, а по двору ходит раб-сторож. Втихомолку не уйти! А покинуть столицу надо рано утром, едва отворят городские ворота…

— Ты чего во дворце себя дурнем выставлял? — поинтересовался Нургидан. — Нам бы прошмыгнуть, как паре крыс по кладовой…

— Знаю. Зато я близко подошел к тайне Хозяина. Очень близко.

Нургидан сразу понял, о ком говорит Дайру.

— Хозяин-то тут при чем?

— Помнишь лестницу, что вела к покоям принцессы Анниры? Там еще стражник на ступеньке сидел.

— Стражника помню, а лестница мне на кой?..

— Дубовая. С резными перилами. Танцующие аисты и гроздья винограда. А помнишь лестницу, что Хозяин построил в ущелье, чтобы людей спасти? Какой там узор на перилах?

— Аисты и виногра… ой!

— То-то и есть, что «ой»… А как девчонкам отцы имена дают — помнишь? Берут половинку имени матери, а другую добавляют любую, для красоты…

— И что?

— Больно уж похожими кажутся мне два имени: Аннира Поющий Ветер и Вианни Живая Песня… Понял теперь?

— Не-а!.. — честно ответил Нургидан.

* * *

И какая же сволочь это придумала — менять старшего тюремщика именно в полночь? Табиш уже просил начальство назначить другое время, но начальство — ни в какую: именно посреди ночи! Чтоб заодно проверил, бодрствует ли хоть кто-то из охраны — или все эти лодыри дрыхнут, наплевав на ночные обходы…

Никри, сменщик Табиша, тоже не в восторге оттого, что смена ночью. Вошел, как всегда, раздраженный и злой: завидует Табишу, которому идти домой.

— Как наши цепные псы? Дрыхнут небось?

— Четверо дрыхнут, двое — нет, — добродушно отозвался Табиш. — Эй, парни! Покажите-ка морды своему новому господину и повелителю!

Из караулки вывалились двое стражников. Дурашливо подтянулись, вытаращили глаза, изобразили благоговейный трепет.

— Когда был последний обход? — не поддержал шутку Никри.

— Недавно. Двое прошлись по коридорам, потом разбудили вот этих обормотов себе на смену, сами спать легли. Все как полагается.

Никри бросил взгляд на стол, на небольшой кувшин.

— Вижу, ты не скучал?

— А что такого? — хмыкнул Табиш. — Кувшинчик маленький, отпил я всего ничего… Знаете, парни, допейте наррабанское за мою удачу. Не тащить же домой початый кувшин!

Парни перестали корчить рожи, заулыбались по-настоящему. Никри ухмыльнулся:

— Ну, ладно! Каждому всего-то по глотку, но чтоб тебя, Табиш, уважить…

Кувшин пошел по кругу, парни пили из горлышка, не затрудняясь поисками кружек.

— Ладно, я пойду! — усмехнулся Табиш. Ему ответили приятельские взгляды: мол, славный ты мужик, Табиш, давай, топай домой, отдыхай…

— Дверь получше захлопни, — бросил вслед Никри.

Пройдя темный коридорчик, Табиш положил руку на замок, прислушиваясь к голосам из караулки.

Замок хороший, силуранской работы, с пружиной: хлопни покрепче дверью — сам защелкнется, без ключа.

Дверца ведет не на тюремный двор, а прямо в темный переулок. Эта дверь — для стражи, для смены охранников. Любой посторонний, рискнувший сюда войти, нарвался бы на шестерых стражников и старшего тюремщика. А если бы нашлись смельчаки, решившие переступить через семь трупов, дальше по коридору их ждали бы убийственные сюрпризы…

Повозившись для виду с замком, Табиш тихо вернулся в комнату. Там все уже было в порядке. Оба стражника спали на полу. Никри сполз по стене и теперь с недоуменно-тревожным видом всхрапывал в углу.

Настой чернокрыльника не подвел!

Табиш вернулся к двери, но теперь уже отпер ее не мешкая.

Блоха, как было условлено, уже поджидал снаружи. Без единого слова юркнул в приоткрытую дверь.

В караулке оба перешагнули через ноги лежащего стражника. Блоха опасливо покосился на соседнюю дверь.

— Спят, — успокоил его Табиш. — Я их тоже хотел моим винцом попотчевать, да они сами тайком к моим запасам приложились… Погоди здесь, пока я с ловушками разберусь. Дело тонкое.

Выйдя в коридор, тюремщик ухмыльнулся. Ха, тонкое дело! Всего-то повернуть потайной рычаг! Но ни паршивцу Блохе, ни Жабьему Рылу это знать ни к чему. Крепче будут уважать Табиша…

Вернувшись, тюремщик подбросил на ладони тяжелую связку ключей и с брезгливым недоверием («надо же, кого прислали!») объяснил гостю, куда ему следует идти дальше.

— Ключи на обратном пути не потеряй, грозный убивец!

— Учить он меня будет! — ответил Блоха с не меньшим презрением. — Ты сейчас Малый Обет соблюдаешь, твое дело — думать о возвышенном!

Он выхватил связку из руки тюремщика и двинулся было по темному коридору.

— Эй, кровавый злодей! — окликнул его Табиш. — Фонарь забыл!

Блоха досадливо вернулся за фонарем, хотел сказать что-то злое, но сдержался, ушел.

Вслед ему скользнул враждебный взгляд. Табиш выругался бы, но сейчас и впрямь грешить нельзя, Обет есть Обет…

Ладно, его дело маленькое — впустил да выпустил… Сейчас мысли тюремщика были заняты плащом. Вещь-то уже, можно считать, без хозяина!

Цепочка талисмана ядовитой змейкой свернулась на коричневом сукне. Табиш собрался с духом и легонько потянул капюшон. Серебряная пластинка соскользнула с плаща, со стуком упала на пол.

И ничего не произошло.

А чему бы произойти? Этот талисман стражники сорвали с шеи его хозяина. И ни смертоубийства не случилось, ни пожара, ни демон в воздухе не возник, чтоб заступиться за Подгорного Охотника.

Вот пускай амулет до утра на полу и лежит. Табишу такие штучки и с приплатой не нужны. А плащ можно и взять. Завтра плаща никто не хватится, не до того всем будет. А если и вспомнят о пропавшей одежке, спишут на убийцу. Прихватил, мол, заодно…

А пока этот недотепа не вернулся, можно примерить плащ. Можно даже спороть дурацкую заплатку. Прямо сейчас! Ну-ка, где тут был нож?..

* * *

Добыть книгу оказалось легче, чем ожидал Умменес: алхимик съел за обедом что-то не то, весь вечер маялся, а перед сном хватил настойки собственного приготовления, в целебные свойства которой верил свято, и завалился в постель, забыв и о загадочных опытах, которые проводил в подвале, и о своей книге, и вообще обо всем на свете.

Подвал закрыт на ключ? Ну, это для дураков закрыто. Умменес на Серебряном подворье не первый год обретается. Много ключей успел подобрать — так, на всякий случай. А поскольку на плечах у него не кадка с квасом, то он немного поковырял замок ножом. Так, самую малость. Просто чтоб видно было: сюда забрел ворюга…

Умменес порывисто огляделся, словно кто-то мог подкрасться и подслушать его мысли.

Как только проклятый Щегол скроется с книгой, надо будет поднять крик: «Держи вора!» Он, мол, чуть не схватил чужого человека, но тот выскользнул, ушел… А откуда он взялся — почем сторожу знать? Подворье большое. Мог и вовсе днем прийти, когда не так следят, а до ночи спрятался у кого-то из прислуги!

Умменес огляделся. Двор, залитый лунным серебром, казался заиндевевшим. Черным зверем лежал в этом инее дом с закрытыми глазами-ставнями. И растопырило свои лапы старое дерево, примостившееся у стены.

Умменес посмотрел на дерево с отвращением, словно оно было сообщником воров. Затем положил книгу в сухую траву (ее укрыла черная тень забора) и выпрямился уже с мотком веревки, заранее припрятанным тут же, в пожухлых лопухах. Закрепив веревку на нижней ветке, Умменес перебросил ее конец через высокий забор. Веревка резкой прямой линией врезалась в причудливую путаницу теней, что отбрасывало на стену дерево.

Сторож подобрал с земли свою увесистую палку и зашагал по двору, стараясь не глядеть в сторону дерева.

* * *

Гурлианские строители могли гордиться своей работой. Хоть и прочными когтищами обзавелся Шенги после встречи с Совиным Божеством, но они напрасно скребли застывший серый раствор. Железный стержень, на котором держалось кольцо цепи, не шелохнулся.

Когда в коридоре послышались шаги, пленник поспешно прекратил свою безуспешную работу и протянул когтистую лапу к лежащему на полу наручнику. Со стороны казалось, что Шенги по-прежнему прикован к стене.

Шаги приближались. Это был не караул, проверяющий, все ли в порядке в камерах: шел один человек. Причем брел медленно, неуверенно, то и дело останавливаясь.

Охотник прикорнул у стены, притворившись спящим, но был напряжен, как зверь за миг до прыжка.

Сквозь решетчатую дверь в камеру метнулся подлый, воровской луч потайного фонаря. Ну, уж с такими охрана точно не ходит…

Мимо? Нет. Ночной гость остановился у решетки. Поставил фонарь на пол, залязгал ключом в замке. Решетчатая дверь, с визгом качнувшись на петлях, подалась в сторону.

Пришелец поднял фонарь. Луч метнулся по стенам камеры, вырвав из мрака цепи и неподвижного узника.

Шенги украдкой следил за врагом. Что это враг, можно было не сомневаться. Друг окликнул бы его. Тюремщик, заглянувший для проверки, убедился бы, что все нормально, и ушел. А эта темная фигура стоит, явно собираясь с духом для какой-то пакости.

Собрался. Вновь поставил фонарь на пол. Нервным движением откинул полу плаща. Взметнул над головой короткий топорик.

Шенги рванулся навстречу, под удар, сколько позволила цепь. Подставил под топорище правую руку и так крутанул чешуйчатой кистью, что топор вылетел из пятерни противника.

Незадачливый убийца кинулся было прочь, но Шенги успел поставить ему подножку. Враг растянулся на полу, ударился головой о решетку и затих.

Шенги не поинтересовался, мертв противник или оглушен. Сейчас важнее было другое: удастся ли дотянуться до отлетевшего в сторону топора?

Удалось! Чешуйчатые сухие пальцы сомкнулись на топорище. Шенги давно заметил, что лапе нравится оружие. Она ловко принимает его и орудует им сноровисто, умело.

Вот и сейчас — при тусклом свете потайного фонаря топор точно и тяжело ударил по крайнему звену цепи, в опасной близости от запястья. Удар, лязг железа — и Шенги с удовольствием поднялся во весь рост. На левой руке осталось железное кольцо.

Ладно, это ерунда. Пора поглядеть, кого сюда привела за ручку Серая Старуха…

Шенги нагнулся над лежащим, потрогал под ухом Жилу Жизни. Не помер, гад!

Луч фонаря в лицо… нет, эту физиономию видеть не приходилось.

Охотник поставил фонарь так, чтобы он светил на пленника, и выплеснул на голову несостоявшемуся убийце воду из кувшина. Незваный гость очнулся, дернулся со стоном, попытался встать. Но, поняв, кто склонился над ним, оставил эти попытки.

— Кто же это оказал мне честь, в гости пожаловал? — поинтересовался Шенги.

От этого ласкового голоса пленник еще раз дернулся.

— Лежи, лежи. И отвечай.

В луче фонаря над лицом пленника нависла темная чешуйчатая кисть с длинными птичьими пальцами, шишковатыми суставами и жуткими когтями.

— Так как тебя кличут, парень? — еще приветливее спросил Шенги.

— Блоха… — прохрипел пленник. В полутьме его зрачки расширились так, что глаза казались черными круглыми пятнами на белом лице.

— Блоха, стало быть?.. — протянул Шенги, припоминая. — Не имел счастья слышать. — И за каким-растаким демоном ты людям спать не даешь?

Пленник молчал — безнадежно, обреченно.

— Верно, глупый вопрос, — признал Шенги. — Ты принес мне подарок, вот этот самый топорик. И готов поспорить, не от себя… Ну, говори, зараза: кто тебя послал?

Блоха коротко, хрипло вздохнул — то ли сдержал ругательство, то ли проглотил ответ, вертевшийся на языке. Говорить правду было страшно, лгать — тоже. Подгорные Охотники — колдуны не колдуны, но… вдруг этот урод с птичьей лапой распознает вранье?

Когти клацнули у самых глаз.

— Парень, я ж тебе лицо сорву, — сухо предупредил Шенги. — Ты еще будешь жив, а лица у тебя уже не будет… Ну, говори! Кто он, мой тайный воздыхатель?

Возможно, с ножом у горла Блоха вел бы себя достойнее. Но эта когтистая кисть, похожая на злую чешуйчатую тварь…

Парень по-щенячьи заскулил, обмирая от черного ужаса и чувствуя, как по ногам растекается что-то горячее.

Когти хищно, нетерпеливо шевельнулись.

— Жабье Рыло! — взвизгнул пленник.

— Кто-о? — изумился Шенги. Он слышал, конечно, о неуловимом главаре аргосмирского ворья, которого боялся весь город, но не видел никто, кроме нескольких «приближенных». — Что бренчишь, крысенок трущобный? Может, он сам тебе это велел?

— Не сам… — Блоха покосился на страшную лапу. Теперь, когда главное было сказано, отвечать стало легче. — Ярвитуш передал… ну, хозяин «Акульего плавника». Он у «ночного хозяина» не в последних людях ходит, Ярвитуш…

Пленник пустился в путаные объяснения: что такое «Акулий плавник», где этот кабак находится, что за человек его хозяин…

Шенги не слушал: в памяти всплыла яркая картина.

Взгляд снизу вверх на кабацкую стойку, щелястый дверной косяк, длинную, до пола, занавеску в дверном проеме, сплетенную из тростника и унизанную мелкими раковинками. Именно снизу вверх — как видел это десятилетний мальчишка, спрятавшийся под столом.

А возле двери — крепкий четырнадцатилетний подросток. Ярвитуш Горький Год, сын владельца кабака, будущий хозяин заведения. Вот он, наследничек, отцовская надежда: сдвигает планку дверного косяка, отводит в сторону доску рядом с дверью, открывает тайник и запускает обе руки в папашину захоронку…

Воспоминание так захватило Охотника, что он опустил руку, угрожавшую пленнику. Не видя у лица страшных когтей, Блоха дернулся в сторону, перекатился на бок и попытался вскочить. Шенги точным рывком настиг беглеца и одним ударом вновь погрузил его в беспамятство.

Увы, во время безрассудной попытки бежать Блоха задел и опрокинул фонарь. Свеча погасла. Камера погрузилась во мрак.

* * *

Умменес почти поверил, что Щегол не явится. Он уже прикидывал, как рано утром незаметно вернет книгу на место, пока алхимик ее не хватился. И все обойдется, а потом окажется, что хитрого сопляка зарезали в трактирной драке…

Но эти мечты разлетелись, как пыль под ветром, едва на гребне стены, отделяющей задний двор от улицы, появилась гибкая тень, такая черная в лунном потоке.

Умменес негромко помянул недобрым словом всех родственников Болотной Хозяйки, к которым, несомненно, относился и ненавистный Щегол. Ну что бы проклятому юнцу свалиться и свернуть себе шею — вот прямо сейчас, когда он так дерзко сиганул с ограды на толстый сук… Так нет же — скатился по стволу, стоит перед Умменесом, ухмыляется:

— Ну? Достал?

— Достал, — буркнул Умменес, опершись на свою длинную дубинку, как на посох. — Вон лежит, в лопухах.

Он ожидал, что обнаглевший гаденыш прикажет подать ему книгу прямо в руки. Но Щегол покладисто нагнулся, пошуровал в лопухах, быстро нашел книгу. Луна, не прячась в тучах, лила свет на траву. Даже луна помогала ненавистному ворюге!

Юноша уже поднимался с находкой в руках, когда Умменеса обожгла отчаянная мысль: «Убить! И поднять крик — мол, воры на дворе!..»

Но миг был упущен, незваный гость выпрямился во весь рост. А ударить его, глядя в лицо, слуга с Серебряного подворья не посмел.

Ну, боялся Умменес этого звереныша! Даже от себя не скрывал: боялся! Про великана Кудлатого с его пудовыми кулачищами даже не вспомнил. А как недобро сверкают эти синие глаза — увидел бы даже в темноте…

«Забирай книгу и проваливай!» — взвыл про себя Умменес.

Так нет же, ворюге приспичило проверить, не обманывают ли его! Шагнул в полосу лунного света, раскрыл книгу, подставил страницу под бледные лучи и застыл, словно памятник самому себе.

«Уходи же, уходи скорее!»

Внезапно из-за угла дома на утоптанную землю лег красноватый отблеск огня. Факел! Охрана с обходом!

Умменес не раздумывал ни мгновения. Из глотки само вырвалось хриплое, отчаянное:

— Воры!!

А руки взметнули палку над головой парня, просматривавшего страницы.

Щегол вскинул глаза — и, мгновенно все поняв, швырнул книгу в лицо Умменесу. Тот невольно отпрянул, руки дрогнули, удар пришелся не по голове, а по плечу парня. Тот перехватил палку, шагнул навстречу Умменесу и двинул его локтем в лицо. Незадачливый сторож взвыл и, выпустив дубинку, вскинул ладони к окровавленному лицу.

На шум бежали люди с факелами. Тут бы Щеглу и пуститься наутек! Но он задержался, нагнулся за упавшей книгой. Пока подхватил ее, пока сунул за пазуху — подоспели двое…

В доме зажигались огни: крик Умменеса разбудил Серебряное подворье. Щеглу некогда было глазеть по сторонам и оценивать опасность. Он крутанулся, уворачиваясь от протянутой к нему лапищи, на ходу пнул охранника по голени и в мгновение ока очутился у спасительного дерева. Вряд ли даже белка, вспугнутая с земли собакой, смогла бы так проворно взлететь вверх по стволу. Чья-то рука цапнула вора за каблук, он двинул наугад по преследователю второй ногой. Удачно попал: пальцы разжались. Щегол перепрыгнул с дерева на гребень стены — и обнаружил, что какая-то догадливая сволочь успела сдернуть веревку, по которой он сюда влез.

Стена была высокой, но это остановило парня лишь на мгновение. Он спрыгнул, не удержался на ногах, ушиб колено и ободрал ладони, но даже не охнул. Тронул рубаху: не обронил ли книгу? Взгляд тревожно обшаривал стену: не лезут ли преследователи?

И тут — совсем рядом! — в черной стене распахнулся проем, полыхнул факельным светом, изверг из себя темные тени и голоса:

— Тут он, поганец! Хватай его, парни! Держи!

«Калитка! В стене есть калитка, ее не видно снаружи, а Умменес, сволочь, не сказал!»

Эта мысль билась в голове Щегла, когда он летел по темному проулку. За ним неслись охранники с факелами, они улюлюкали и свистели, они вошли в раж, они почувствовали вкус охоты, они готовы были гнать беглеца хоть до…

Хоть до гигантской фигуры, что шагнула им навстречу из-за поворота.

Человек был массивен и плечист. В факельных огнях он казался багрово-черным, он походил на тролля, а могучая секира за спиной казалась продолжением плеча… нет, ветвью несокрушимого дуба!

Щегол пронесся мимо великана, не сразу смог остановиться: ноги сами несли дальше.

Но все же обернулся и увидел, как гигант, протянув, ручищу, сгреб за грудки охранника, оказавшегося ближе прочих. Поднял его на воздух, ударил в лицо лбом, швырнул оглушенного, окровавленного противника прямо на его дружков. И тут же в руках его оказалась секира — когда и выхватить-то успел?

— Ну? — жарко, яростно выдохнул гигант.

Атака захлебнулась.

Нападавших было пятеро (правда, один из них для драки уже не годился). Все они были моряками… ну, пиратами, скажем напрямик. Видели-перевидели всякие драки, от потасовок в кабаках до свирепой резни на палубе горящего судна. Именно поэтому они сейчас остановились. Не салажата сопливые. Умеют соображать перед лицом противника.

Одно дело — гнаться за неудачливым воришкой, чтобы взгреть как следует и отволочь к хозяину. И совсем другой оборот — идти на смерть. Почему, с какой стати?

Окажись рядом Хастан да крикни: «Взять его, раздери вас кракен!» — никто бы и раздумывать не стал. Разом навалились бы на верзилу. Даже оглушенный бедолага очнулся бы: по команде капитана только мертвый не встанет. И одолели бы гурлианца — хотя для двоих или даже троих бой стал бы последним. Этот кашалот сумеет за себя постоять.

Но капитан Хастан мирно спал на Серебряном подворье. А раз так, то с чего подставлять лоб под секиру аргосмирского ворья?

— Уходим! — хмуро скомандовал один из охранников и нагнулся, чтобы помочь подняться своему пострадавшему дружку.

* * *

Об аргосмирской тюрьме ходили недобрые слухи. Мол, она потому так паршиво охраняется, что напичкана изнутри всякими подарочками для непрошеных гостей. Где лезвие выскочит из стены, где плита повернется под ногой, открыв колодец, где с потолка обрушится прочная сеть…

Поэтому Шенги был настороже, как на тропе Подгорного Мира. Фонаря не было, он шел, на каждом шагу опасаясь подвоха. И когда носки сапог утонули в чем-то мягком, он решил, что это как раз подвох и есть.

Замер. Застыл, боясь пошевелиться. Сердце стукнуло с опозданием.

Затем Шенги медленно присел, вытянул левую руку… коснулся пальцами мягкого меха…

И накатило облегчение. И полетело вскачь время, отпущенное незримой дланью. И рванулось ему вслед сердце.

Ни на миг Шенги не подумал, что перед ним животное, мертвое или живое. Он узнал этот ластящийся к пальцам мех, как узнал бы ладонь друга или рукоять своего меча.

Губы беззвучно шепнули:

— Заплатка!

Нет, правда, чему и лежать поперек темного тюремного коридора, как не этому лихому куску сукна, охочему до приключений!

Шенги потянул ткань — и во мраке по камням звякнул металл.

Охотник провел рукой по витому шнуру, на конце которого было что-то привязано. Ладонь сомкнулась на холодном треугольнике — и сжалась так, что грани впились в кожу. Шенги поспешно разжал ладонь: не смял ли он серебряную пластинку?.. Нет, цела!

У сильного, волевого, много пережившего человека задрожали руки. Как же теперь отпутать цепочку от шнура? Не порвать бы!

Но распутывать не понадобилось: цепочка сама змейкой скользнула в ладонь.

Талисман вновь на шее, под рубахой, рука привычно вдавливает его в кожу — и перед глазами Охотника разворачивается план тюрьмы.

Это замечательно, это великолепно… но даже не из-за этого на Шенги снизошло в тюремном мраке теплое, лучистое счастье. Возвратилась утраченная частичка души. Он вновь был цельным перед взором богов.

* * *

Верзила с секирой за плечами молча, сердито вышагивал по темному переулку.

— Злишься? — вприпрыжку поспешал за ним Щегол. — Ну, злись… но ведь ничего страшного не случилось! Я живой!

Бородач даже не обернулся на примирительное вяканье.

— Если б ты видел, как я ему врезал! Локтем, с разворота, как ты учил!..

На закаменевшем от гнева лице вояки отнюдь не было умиления успехами ученика.

— Ну, перепало и мне немножко… Зато книга у меня! Как не обронил — сам удивляюсь!

Верзила остановился так резко, что Щегол с разбега пролетел на несколько шагов вперед и в упор спросил юнца:

— И что с нею теперь делать, с этой книгой?

— Не знаю. Надо сначала почитать, что там нацарапал этот алхимик.

* * *

Беглый заключенный? Пленник, еще недавно сидевший на цепи? Изгой, который в любой миг может быть схвачен?

Как бы не так!

Шенги хозяином шел по тюремному коридору. Уверенно, спокойно, не сбавляя шага. Левая ладонь прижимала талисман к груди. Охотник знал, куда выводит каждый поворот. Знал, что на пути нет ловушек. Знал, что не встретит ни одного охранника.

Зато в караулке Шенги обнаружил целую кучу охранников, вповалку спящих подозрительно крепким сном. Охотник не стал выяснять причину такого странного несения службы. Храпят — и спасибо за это Безликим.

Куда больше его заинтересовал лежащий посреди комнаты труп пожилого толстяка с почерневшим от удушья лицом. На жирной шее виднелась глубокая узкая полоса.

Кто его так? Убийца, пришедший сюда по душу Подгорного Охотника? Или…

Шенги мягко, словно кота, погладил коричневое сукно плаща, тронул золотой шнур-завязку…

Ладно, пора уносить ноги, пока в дрыхнущей компании не пробудилось чувство долга. Ключи Шенги подобрал еще в камере, возле бесчувственного Блохи, а путь к выходу подскажет талисман.

14

На город наползало неспешное белесое утро. Стражники у ворот лениво вытаскивали из пазов тяжелые засовы, сонно перебрехивались с ранними путниками, которым не терпелось попасть пораньше в Аргосмир. И правда, куда люди спешат? Медом, что ли, здесь намазано, в столице?

Стражники не обратили внимания на троих подростков в дорожной одежде и с холщовыми сумами, приметили разве что смуглую, нездешнюю красоту девочки.

Никто из стражи не вспомнил об этой троице, когда явился десятник с приказом: глядеть в оба! Из тюрьмы бежал опасный преступник, и тот, кто выпустит его за пределы города, крепко пожалеет о том, что пошел работать в стражу и вообще родился на свет!

* * *

Зря стражники пялили глаза на путников: Шенги и не думал покидать город.

Разумеется, не собирался он и возвращаться к Лаурушу. Там его будут искать прежде всего, да и не дело это — приводить беду в гостеприимный дом. Конечно, и Лауруш, и ученики рады были бы ему помочь, но уж так судьба выбросила костяшки — придется выкручиваться в одиночку.

В одиночку?

Шенги усмехнулся. На его стороне правда — а значит, их уже двое…

Высокопарно, но утешает. Впрочем, может быть, для того они и придуманы, эти красивые словечки?..

Конечно, от такой напарницы, как правда, в трудном положении толку бывает немного. Ну, разве что подбодрит тебя, шепнет на ушко: держись, мол… Ее роль начнется позже, когда ты уже разберешься с врагами — и она, вся из себя белая и величественная, воссияет во всей красе. И люди вокруг воскликнут: «Правда восторжествовала!» А ты будешь тихонько радоваться, считая свои синяки и шишки…

Ладно, придется поработать, чтоб она восторжествовала. И по возможности уберечь свою шкуру до этого светлого мгновения. А для этого надо держать ухо востро и помнить, что среди встречных прохожих может оказаться очень, очень много желающих получить награду за беглого преступника.

Не так уж часто доводилось Шенги оказаться в положении затравленной дичи. Но бывало и такое в его бурной жизни.

Аргосмир — родной город. Здесь он мальчишкой потерял мать и отца. Здесь бродяжил, ночевал на крышах чужих сараев, просил милостыню, а когда немного подрос — наловчился сдергивать кошельки с поясов рыночных зевак.

И здесь в один прекрасный — воистину прекрасный! — день воришку поймал за руку Лауруш Ночной Факел. Но почему-то не сдал страже, а взял в ученики. Видно, кто-то из Безликих сжалился над пареньком, что на глазах богов и людей вконец пропадал, превращался в жалкую шваль, которой прямая дорога на каторгу…

Но сейчас Шенги впервые поблагодарил судьбу за бесприютное детство. Потому что в столице он знал не только дворцовую площадь и Лунные Сады. Найдется местечко, где его не сыщет стража! Впрочем, Охотник не намеревался отлеживаться в укрытии. Он доберется до своих недругов и подержится за них вот этой лапой, что сейчас прячется под плащом!

Жаль, нельзя подать весточку ученикам. Ведь не усидят у Лауруша, полезут учителя спасать, настоящих преступников ловить… ввяжутся в передрягу, храни их Безликие!

Какая досада, что талисман выполняет лишь одно желание! Было бы очень, очень здорово на расстоянии передать ребятишкам приказ: «Скройтесь, затаитесь, сидите тихо!..»

* * *

Шенги не подозревал, что именно этим его ученики сейчас и занимались. Скрылись, затаились, сидели тихо.

Еще недавно они шагали по лесной дороге, весело болтая. Удача со Снадобьем приободрила подростков, разогнала уныние, и они наперебой вспоминали все, что довелось слышать о Железной Башне и лежащих за нею болотах.

Путники поднялись на пригорок, откуда дорога видна была далеко вперед. Вдруг Нитха с приглушенным вскриком метнулась в кусты. Напарники мгновенно последовали за нею — вопросы задавать можно и потом! — и припали к земле, затихли в ветвях.

Мимо по дороге промчались три всадника — старый вельможа-наррабанец и двое чернокожих невольников в цветастых одеяниях.

Когда перестук копыт, отдаляясь, затих в чаще, трое подростков выбрались из укрытия.

— Рахсан-дэр! — выдохнула Нитха с невольным восхищением. — Нет, что за человек, а?!

* * *

Почему к Шенги в тюрьму подослали убийц — это как раз не загадка. На него, на мертвого, кто-то замыслил свалить чужую вину — гибель кораблей.

Значит, очень, очень нужно подцепить когтями за жабры этого заботливого человека и выяснить, чем ему корабли помешали. А единственная ниточка к цели — Ярвитуш из кабака «Акулий плавник».

Интересно, помнит ли кабатчик их детское знакомство? То давнее время, когда мальчишка-беспризорник не мечтал о славе Подгорного Охотника, да и звали его иначе…

Шенги старался даже в мыслях не называть себя прежним именем, которое потерял в девятнадцать лет. Вернее, не потерял, а пожертвовал богам — в храме Того, Кто Зажигает и Гасит Огни Человеческих Жизней.

Немалая жертва. Имя — часть тебя самого. Отдашь его — станешь другим человеком.

Но как же не отблагодарить Безликих, если юнец, едва надевший браслет Гильдии, угодил в капище древнего демона, сцепился с его жрецами — и остался жив! Ведь не сам же он справился, верно? Не своими же полудетскими силенками? Конечно, это боги расстарались, даровали мальчишке настоящее, полновесное чудо!

Тогда-то молодой Охотник и оставил в храме свое прежнее имя. Получил от жреца другое — Шенги Совиная Лапа.

Но ведь и старую жизнь из памяти не выкинешь. Не забудешь, как бродяжил и воровал. А добычу сбывал хозяину «Акульего плавника»… Как его звали-то? Да, верно, Шинтуш Темный Год. Надо же, с трудом припомнился! А ведь когда-то всерьез считал прижимистого кабатчика главой преступного мира!

Вот сыночек его, Ярвитуш, вспоминается ярче. На редкость сволочной был подросток. Любил издеваться над теми, кто послабее, а сам чуть что кидался жаловаться папаше…

Город просыпался. Прохожих было мало: пройдет навстречу ранний торговец с лотком, прошаркает помелом метельщик, равнодушно протащится мимо стражник-«крысолов» с сонной рожей: он сменился с поста — и плевать ему теперь на любое беззаконие, что творится в родной столице.

Аргосмир еще не услышал о побеге Совиной Лапы. Вот и хорошо, вот и не надо пока…

Вокруг заборы — высокие, дощатые, глухие. Вот ведь интересно: чем глуше окраина, тем выше и солиднее заборы. То люди стыдятся своей бедности, то ли боятся, что кто-нибудь не побрезгует, утащит у них последнее…

А на другом конце города, что дальше от моря, вокруг богатых особняков — лишь легкие ажурные решетки. Мол, любуйтесь, люди, завидуйте! Вот такой у нас дом-красавец, вот такие клумбы с цветами, вот такая беседка краешком видна из-за деревьев, вот такие дорожки, посыпанные разноцветным песочком… а воров мы не боимся, от воров у нас охрана есть!

Хотя бывает и наоборот. Скажем, Серебряное подворье окружает такая стена, что хоть штурм за нею отбивай…

До Шенги все явственнее доносился запах моря. Заборы то расступались, словно заманивая чужака в дебри Рыбачьей слободки, то вновь стискивали улочку с двух сторон, как загулявшие наемники — веселую молодку.

Над покосившимся забором мелькнула вдали темная крыша с резным коньком в виде рыбины… да это же и есть кабак «Акулий плавник»! Совсем рядом — жаль, нельзя к нему напрямик…

Мальчишкой-то он не пошел бы в обход. Рванул бы как раз напрямик, через заборы, по чужим дворам! И пусть хозяйки бранятся вслед шалому бродяжке!

Да, когда-то его не останавливали всякие «нельзя», «запрещено» и «чужое»… Потому, кстати, и узнал тайну «Акульего плавника», о которой вспомнилось недавно, в тюрьме…

Почему в тот день кабак был пуст?.. Ах да, умерла супруга короля, в городе был траур. Театр не давал представлений, бродячим циркачам и менестрелям велено было не появляться на улицах в своих разноцветных нарядах. Жители занавесили окна черной материей (кто победнее, те хоть клочок черной ткани на окошко вывесили). А уж хозяева игорных домов, кабатчики, трактирщики даже не думали о том, чтобы открыть свои двери для гостей.

Но у кого траур, а у городского ворья самая работа — ведь на похороны собрался весь Аргосмир. Все глазеют на погребальные носилки и не очень следят за своими кошельками.

Десятилетнему воришке повезло: он подобрал на мостовой оброненную кем-то сережку с черным камешком. Гордый добытчик, проигнорировав дальнейший ход траурной церемонии («Авось королеву и без меня до костра дотащат!»), помчался в «Акулий плавник» — и во дворе напоролся на хозяйского сына. Четырнадцатилетний Ярвитуш по-взрослому солидно распекал за что-то отцовского работника. Оторвавшись от разговора, пренебрежительно глянул на мелкого гостя:

«Ты к отцу? Его нет. Вот на бревне подожди, возле поленницы. В дом не суйся, шваль, много чести…»

И продолжил распекать конюха.

На бревне? Как бы не так! Дождик начал накрапывать, ветер такой мерзкий, до костей пробирает…

Мальчуган взбежал на крыльцо и юркнул в приоткрытую дверь.

До сих пор не забылось странное чувство: словно попал не в трапезную, где бывал не раз, а в совсем другой дом — таким непривычным выглядел кабак без единого человека.

Мальчишка не успел этому подивиться: увидел в окно, как хозяйский сын направляется через двор к дому. Не хватало влезть в ссору с этим гадом! Он проворно юркнул под стол — и из этого укрытия имел удовольствие увидеть, как Ярвитуш потрошит отцовский тайник.

Ну, потрошит и потрошит, дело семейное. Но маленького воришку крепко царапнули слова, которые он через месяц случайно услышал в том же «Акульем плавнике».

Один из посетителей спросил хозяина:

«Давненько я тут не бывал… у тебя, Шинтуш, вся прислуга новая?»

«Ага, — кивнул кабатчик. — Кто-то из прежних повадился меня обворовывать. Перепорол мерзавцев — никто не сознался. Плюнул, продал всех на болото и купил новых. Ворье кругом, просто жить нельзя!»

Мальчика, ставшего нечаянным свидетелем беседы, весьма позабавил праведный гнев скупщика краденого. Но все же он посочувствовал рабам, ни за что угодившим на болото, и окончательно убедился в давнем своем мнении, что Ярвитуш — тварь поганая…

* * *

— Интересно, Рахсан-дэр прямо отправится к Лаурушу? Или будет стороной выяснять, куда я пропала? — вздохнула Нитха, отведя с пути ветку, едва не стегнувшую по глазам.

Трое подростков давно свернули с дороги и шли напрямик сквозь осинник.

— Прямо к Лаурушу и заявится! — зловеще поддакнул вредный Нургидан. — Да ка-ак узнает, что ты сбежала неведомо куда! Ка-ак напишет в Нарра-до! А твой отец ка-ак осерчает! А ну, скажет, подать сюда мою непослушную дочку! Я на нее гневаться буду!

Дайру, который шел впереди, обернулся и негромко, сердито сказал:

— Тихо, вы!..

— А в чем дело? — возмутился Нургидан (впрочем, возмутился шепотом: напарники привыкли доверять друг другу).

— Ворота недалеко. Если там охрана — могут услышать.

Нургидан и Нитха растерянно переглянулись: оба начисто забыли про караулы.

— Сейчас проверю! — кивнул Нургидан и бесшумно двинулся сквозь подлесок.

Напарники с завистью глядели вслед: тише оборотня по лесу мог скользить разве что солнечный луч…

Парень обернулся проворно: возник из кустов, словно лесовик.

— Сидят. Двое. Беды не ждут. Арбалеты отложили, на солнышке греются. Вот тут их и… — Нургидан закончил фразу свирепым жестом.

— Никаких «и»! — вскинулась Нитха. — Тебе бы только драться! Мы же не разбойники!

— Верно, — поддержал ее Дайру. — Шенги обвиняют в том, что он «жгучую тину» для преступников добывал, а его ученики нападут на охрану возле Ворот? Ты уж сразу учителю удавку подари!

— Так что же нам, домой возвращаться?

— Зачем? Есть одна мыслишка…

* * *

Кабак «Акулий плавник» показался Шенги более низким, приземистым, чем сохранила память детства. Дом словно ушел в землю по второй венец бревен, и потолок в чадной, грязной трапезной будто сполз по стенам: руку вытяни вверх — и вот они, потолочные балки! Впрочем, удивляться нечему. Не кабак усох и сжался — сам Шенги вырос…

До чего убого выглядят эти злые чертоги детства, этот дворец, где обитал всемогущий Шинтуш Темный Год, господин мелкого ворья…

Поганенькое заведение, даже не второсортное. Сажа из очага летает по всей трапезной: хозяин уже забыл, когда звал трубочистов. Жиденький слой соломы едва прикрывает грязный пол. Столы такие, что Шенги побрезговал бы на них облокотиться.

Но дела в «Акульем плавнике» все же идут помаленьку. За столами, несмотря на ранний час, торчит с десяток похмельных небритых рыл. Все в лохмотьях, все угрюмы, у каждого вид отпетого головореза. Не шумят, не смеются, песен не поют. Каждый молча тянет вино из глиняной кружки. Разом вскинули глаза на чужака в добротном плаще. Одинаковые взгляды — холодные, оценивающие. Дескать, если встретимся с тобою, господин, в темном переулочке, чем ты нас тогда порадуешь?

Самый оценивающий взгляд у того, кто стоит за стойкой. У хозяина этого роскошного заведения.

Шенги сдержал усмешку. И этого двуногого таракана он когда-то крепко побаивался? Ну, может, в детстве Ярвитуш и был крепким мальчишкой… хотя, помнится, при их последней встрече сын кабатчика был крепко отлуплен… Но теперь он может похвалиться разве что ростом. Тощий, грудь впалая, морда бледная, глаза ввалились — пьет, что ли? Нет, вряд ли Жабье Рыло стал бы держать пьянчужку в числе близких подручных.

Хотя о связи кабатчика с Жабьим Рылом Шенги знает только от Блохи. Может, хитрый Ярвитуш просто врет про свои дела с «ночным хозяином»?

Эти мысли промелькнули у Охотника, пока он неспешно шел от двери к стойке. Не оборачиваясь, Шенги знал, что его провожают хмурые взгляды завсегдатаев. Не любили в «Акульем плавнике» чужаков.

А вот Ярвитуш, наоборот, просиял. Прекратил беседу с каким-то забулдыгой, нежно прильнувшим к стойке. Оглянулся к солидному посетителю, всем своим видом выразил готовность служить любому капризу почтенного незнакомца.

Не узнал… ну, еще бы!

Шенги остановился у стойки, по-прежнему держа обе руки под плащом. Неприязненно покосился на забулдыгу, с отвращением сморщил нос: мол, мало мне грязи в этой жалкой дыре, так еще от всякого пьянчуги вонь нюхать?

Ярвитуш понимающе ухмыльнулся и беззлобно скомандовал:

— Бородавка, пошел вон.

— Кто? Я? Зачем? — захлопал глазами непонятливый Бородавка.

— Пошел вон, — терпеливо, тоном разъяснения повторил кабатчик.

Бородавка отлепился от стойки и плывущей походкой устремился к ближайшему столу.

— Чем могу быть полезен? — учтиво обратился кабатчик к новому гостю.

Шенги стоял спиной к кабацким выпивохам. Им не видно было, как незнакомец, откинув плащ, положил на край стойки жуткую чешуйчатую лапу и слегка побарабанил когтями по темному от времени дереву.

Ярвитуш изменился в лице, отпрянул к стене. Но не завопил, не бросился наутек и даже не потерял способности соображать. Раз единственный в мире человек, который может похвастаться такой лапой, не сидит в тюрьме (вернее, не висит мертвым на цепях), а явился именно сюда… ну, вряд ли он намерен пить вино и закусывать соленой хамсой!

— Не делай глупостей, Охотник! — тихо просипел Ярвитуш. — Мы тут не одни. Лучше уходи восвояси, я тебя не выдам.

— С чего это мне уходить? — пожал плечами Шенги. — Я еще только вошел! А что не одни — это ты очень, очень верно заметил. Пойдем-ка в чулан. — Гость кивнул на дверь в двух шагах от себя. — Там и потолкуем без лишних ушей.

— Я? С тобою? Нашел дурака! — Ярвитуш говорил негромко и убедительно. Он был готов в любой миг нырнуть под стойку. — Обернись, Охотник. У тебя за спиной — десять здешних морд. Все мне должны, все рады будут показать храбрость, лишь бы я с них должок списал. Ты меня… ну, может, успеешь ударить. Авось с одного раза не убьешь!

Увы, кабатчик был прав. Шенги умело дрался, но десяток портовых шакалов и впрямь может разнести его в кровавые ошметки.

Шенги глянул на дверной косяк. Деревянные планочки потемнели от грязи. Пользуется ли сейчас этот прохвост отцовским тайником?

— С чего ты взял, что я на тебя наброшусь, а потом с твоими мордоворотами драку учиню? — весело удивился Шенги. — Я перво-наперво когтями вырву из стены доску — вон ту, возле косяка. И все, что за нею схоронено, швырну под ноги пьянчугам. Очень, очень интересно, что они тогда будут делать? Тебя защищать или твое добро по полу собирать?

Новый испуг вытеснил прежний страх. Ярвитуш качнулся к Охотнику, умоляюще взглянул в лицо, дернулся даже вцепиться в когтистую лапу, удержать незваного гостя от ужасного поступка. Но вовремя опомнился, не коснулся лапы. Заговорил тихо, умоляюще:

— Не… не делай этого, не надо…

— Не буду, не буду. Чего ты, в самом деле, перетрусил? Мне же просто надо с тобою поговорить. Пойдем в чулан, чтоб пьяницы лишнего не услышали. Да прихвати кувшин: с вином беседа по гладкой дорожке катится. Согласен?.. Вот и славно, сразу бы так!

* * *

— Я слыхал, что ты в Гильдии важная шишка, — хмыкнул стражник, растянувшись в траве и покусывая листок щавеля. — Так чего сам в караул потащился, других не послал?

— Потому и потащился, — усмехнулся Унсай. — Со вчерашнего дня кручусь вместо Главы Гильдии. Столько дел свалилось — до полуночи все не переделал. А утром послал всех в болото. Моя очередь в караул идти? Моя. Вот и пусть они хлопочут, а я отдохну. Славно тут! — И он повел рукой, предлагая собеседнику оценить окружающую красоту.

На полянке и в самом деле было славно. Солнце успело высушить росу, густая трава полна была теплом и спелым соком, благоухала клевером и душицей. Пронзительно звенели кузнечики, мерно стучал дятел где-то в чаще. Лес навевал на людей блаженную умиротворенность, в карауле, в общем-то, лишнюю.

Видимо, эта же мысль мелькнула и у стражника:

— А мы не прохлопаем этого… который из-за Грани припрется?

— Злодей уже в тюрьме сидит, — лениво отозвался Унсай. — А караулы пока не сняли на всякий случай… а может, король про них попросту забыл.

— А ты? Ты ж теперь за Главу Гильдии?

— Может, и сниму, когда смена придет. А пока отдохну немножко, я же тебе гово…

Фраза оборвалась на полуслове. Унсай мгновенно насторожился, напрягся, плавно обернулся. Недоумевающий стражник проследил взгляд напарника.

С другого конца поляны двух дозорных с интересом разглядывал громадный волк.

Люди сами не заметили, как очутились на ногах, разом выхватили мечи. Унсай сделал движение в сторону лежащих чуть поодаль арбалетов. Но волк успел первым. Он прыгнул в сторону людей и замер в опасной близости от них: мечом не достанешь, а любое движение к арбалетам зверь мог расценить как нападение.

Было что-то неестественное и наглое в том, как спокойно, уверенно стоял в солнечных лучах этот ночной хищник. Не пытался затаиться, не прятал себя от взглядов…

За спинами ошарашенных караульных бесшумно раздвинулись ветви. Тоненькая смуглая девочка тихо пробежала по краю поляны и нырнула в орешник, за которым начинался овраг, ведущий к Воротам.

Ни стражник, ни даже Унсай не заметили появления девочки: их внимание было приковано к странному зверю.

— Они летом не нападают… — пробормотал стражник.

— Ты это мне говоришь или ему? — хмыкнул Унсай.

В этот миг за спинами караульных возник белобрысый паренек, пробежал краем поляны и шмыгнул в орешник — туда же, где только что скрылась девушка.

Шенги мог бы гордиться учениками: он действительно научил их тихо двигаться по лесу. Унсай, матерый Охотник, все же почувствовал неладное и быстро оглянулся, но успел лишь заметить, как качнулась ветка.

— Зверь, похоже, тут не один, — процедил Унсай сквозь зубы. — Не обходят ли нас со всех сторон?

— Может, запустить чем в эту тварь? — шепнул стражник.

— Не советую, — буркнул Унсай и возвысил голос: — Эй ты, серая морда… шел бы отсюда, а?

Волк, оскалившись, негромко зарычал в ответ. А затем, раздвинув грудью пышно разросшийся кипрей, по широкой дуге обогнул караульных и исчез в орешнике.

Стражник нервно хихикнул.

— А ведь он, сволочь блохастая, к Воротам попер! — злорадно ухмыльнулся Унсай. — Во удивится, волчара наглый, когда вывалится в чужой мир! Чтоб его там дракон сожрал!

* * *

Кабатчик Ярвитуш пришел в себя довольно быстро. Сказалась жизнь среди головорезов, готовых за медяк выпустить тебе кишки. Прохвост быстро понял, что Совиная Лапа не собирается немедленно, на этом самом месте стирать его в порошок за подосланного в камеру наемного убийцу. Поэтому он засуетился, шаря по полкам:

— Сейчас, сейчас угощу… вот кружечки, вот… и вино хорошее, не наррабанское, правда… знал бы заранее, что такой гость будет, раздобыл бы наррабанского…

Чулан, судя по всему, не впервые служил кабинетом для тайных переговоров. Гость удобно устроился на небольшом бочонке, а другая бочка, побольше, сошла за стол. Хозяин приткнулся на ящике по ту сторону «стола», но не мог усидеть на месте — все время вскакивал, плюхая на круглое пыльное донце то круг колбасы, то две щербатые глиняные кружки, в которые тут же хлынула ароматная красная струя.

Шенги без особого интереса наблюдал за суетящимся кабатчиком. Напрягся было, когда Ярвитуш ухватился за воткнутый в деревянную подставку нож и начал пластать кабаний окорок. Но тут же Охотник успокоился: не хватит духу у этого прохвоста наброситься на Совиную Лапу. Даже с ножом.

— Наррабанского, говоришь, нету? — переспросил Шенги вежливо. — Жаль, я как раз его люблю. Что ж ты не догадался мне в тюрьму прислать с Блохой кувшинчик?

Нож дрогнул в руке кабатчика. Ярвитуш с досадой обернулся:

— А всё бабы, мерзавки! Эта дрянь, с которой я сплю… она Блохе родная сестрица! Прилипла: пристрой, мол, братика к делу! Ну, я и решил дать ему работенку попроще… — Тут голос хозяина зазвенел радушием. — Да ты пей, пей, колбаской закусывай!

«С чего ты вдруг таким любезным сделался? — подозрительно покосился на хозяина Шенги. — Не отравить ли вздумал? Наливал из одного кувшина… но ведь мог в кружку чего-нибудь кинуть, а потом уж туда — вина…»

Поднял кружку к губам, сделал вид, что глотнул, — и поймал поверх кружки настороженный, жадно выжидающий взгляд.

— Пилки не найдется? — поинтересовался Шенги. — Такой, чтоб по железу, а то у меня на левой руке сразу два украшения.

И тряхнул рукой, где на запястье, ниже гильдейского знака, чернел браслет цепи.

Кабатчик вопросу не удивился — не впервой было выручать посетителей из такой беды. Нагнулся, вытащил из-под нижней полки узкую стальную пилку, протянул гостю. Тот взял пилку, оглядел, кивнул, но возиться с железом пока не стал — продолжил беседу:

— А я-то удивился, что по мою душу такого мозгляка послали. Думал, совсем меня Жабье Рыло не уважает!

— Мало того, что дела не сделал, так еще и языком бренчал, сопляк? — досадливо крякнул кабатчик.

Шенги благодушно кивнул, покачивая в ладонях кружку — большую, глиняную, облитую снаружи желтой глазурью. Вино было налито до половины, и багровая «волна» привольно гуляла по кружке, взлетая до краев.

Внезапно ладонь Шенги дрогнула, глаза едва приметно расширились. Потому что ароматная волна оставила на ноздреватой глине лепесток. Он распластался по стенке кружки — маленький, полупрозрачный, овальный, по краю словно срезанный наискось…

«Не может быть… Говорушка?!»

Охотнику хватило выдержки скрыть смятение. Он начал рассказывать о визите Блохи в тюремную камеру. Ярвитуш сочувственно хмыкал. Со стороны — ну, просто беседа старых добрых приятелей!

Но рассказ не отвлекал Шенги от напряженных мыслей.

«Откуда у паршивого торговца краденым говорушка? Каждый венчик стоит столько, что можно построить каменный дом! Купить цветок Ярвитуш не мог, пупок бы развязался от натуги… да и Гильдия не торгует с кем попало. Вот разве что… на пирушке Джарина говорила, что у нее недавно украли суму с добычей. Не было ли там говорушки?»

Охотник поднял кружку к лицу и сделал вид, что пьет.

«Ладно, не о том думаю. Главное — почему Ярвитуш потратил такое богатство на меня? Что ему от меня нужно?»

Шенги оборвал на середине фразы рассказ о злоключениях Блохи. Откинулся к стене, поставил кружку на стол, блаженно расслабился, дал рукам обвиснуть вдоль тела. Заулыбался по-детски:

— А хорошо у тебя тут… очень, очень уютно!

Ярвитуш коршуном дернулся вперед, вонзил в гостя взор:

— Сердишься на меня за Блоху?

— Я? — изумился Шенги. — На тебя? Да ты же хороший человек!

Актер из Охотника был никудышный. Никого из бывалых собратьев по ремеслу он бы не обманул. Но кабатчик ни разу не имел дела с человеком, отведавшим говорушки, и действие редкого цветка знал лишь с чужих слов.

— Я-то хороший, — вкрадчиво сказал он. — А ты, говорят, богатый?

— А Охотники бедными и не бывают! — глуповато хохотнул Шенги.

Кабатчик глядел ему в рот, словно боясь, что хоть одно слово жертвы упадет на пол и затеряется в пыльной щели меж бочками.

— Ведь и тратишь не так чтоб много, — долбил кабатчик в ту же точку. — Захоронки, небось, есть?

«Вот из-за чего ты стараешься! — умилился про себя Шенги. — Какие же слухи ходят по Гурлиану о моих кладах, если ты для меня говорушку не пожалел?!»

— А как же! — азартно подхватил он вслух. — В Издагмире два потайных местечка да в Аргосмире одно. Причем такое, что тех двух стоит…

Игра увлекла Шенги. Напряжение ушло, отодвинулась опасность, которая могла нагрянуть в любой момент. До чего же забавно выглядел долговязый кабатчик — с раскрывшимся от жадности ртом, со смешно наморщенным носом!

— Какое местечко? Где? — торопил Ярвитуш собеседника.

— Такое местечко, что только держись! — хвастливо сообщил Охотник. — У меня там шкатулочка, да не пустая, а…

Внезапно замолчал, прислушался — и улыбнулся еще счастливее:

— Там стража пришла! Слышишь, Ярвитуш? Позови их, веселее беседа будет!

Кабатчик кошачьим прыжком метнулся к двери. Отодвинул узенькую дощечку, выглянул в щель — и, успокоенный, обернулся к гостю:

— Померещилось тебе! Нету никакой стражи!

«Сколько же в „Акульем плавнике“ секретов! — веселился Шенги. — В стене тайник, в двери глазок, а под ногами небось лаз в подпол…»

За те мгновения, что хозяин отвернулся, Охотник успел поменять местами кружки.

Ярвитуш вновь сел на бочонок и вернулся к увлекательному разговору:

— Говоришь, и в Аргосмире есть захоронка? Небось золотом доверху набита?

— Золото? Ха!.. — продолжал Охотник ломать комедию. — Бывает что и поценнее… слыхал про «черные градины»?

Про «черные градины» кабатчик явно слыхал. Так качнулся в сторону собеседника — чуть с бочонка не свалился. А Шенги резко сменил тему:

— Жаль, что стражники не пришли. Они тоже хорошие люди… а приходится бегать, искать меня… Посидели бы вместе, выпили… хоть ты со мною выпей, Ярвитуш!

— Выпью, выпью, — торопливо согласился хозяин и сделал большой глоток из кружки. — Так что ты говорил про «черные градины»?

— Что на них не купишь счастья. Вот я из тюрьмы бежал — и никто мне не рад. Даже ты со мной пить не хочешь…

— Пью я, пью! — Кабатчик в два глотка выхлебал вино. — Что рассказать-то хочешь?

— Много чего, — усмехнулся Шенги. — Мы, Охотники, любим поговорить. Как начнем — не остановишь!

Ярвитуш бросил на собеседника подозрительный взгляд: усмешка показалась ему недостаточно простодушной. Однако жадность взяла верх над осторожностью:

— Ты вроде про свою захоронку начал…

— Про такое, — веско сказал Шенги, — рассказывают только самым близким друзьям. Мы ведь друзья, верно?

Охотник, почти не притворяясь уже, глядел, как обмякало, становилось по-детски доверчивым лицо кабатчика, как маслено заблестели его глаза.

— Друзья, — согласился Ярвитуш, еще не потеряв нить разговора. — Ой, друзья! Вот ты мне и расскажи про…

— И не первый день друзья! — перебил его Шенги. — В детстве лупили друг друга.

— Лупили? Я?! Такого славного парня?

«Быстро же тебя разобрало!» — злорадно подумал Шенги, а вслух сказал:

— Ты меня и сейчас обижаешь. Вот скажи: с какой стати вам с Жабьим Рылом понадобилось меня убивать?

— Это не нам! — поспешил Ярвитуш отклонить обвинение. — Нам не надо! Нам просто заплачено было!

Охотник взял пилку и начал спиливать заклепку с железного кольца на левой руке. Не прекращая работы, спросил:

— Заплачено? Кем?

Кабатчик счастливо заулыбался и положил ладони на днище бочки. Блаженная рожа сияла предчувствием того, как он будет рассказывать этому чудесному, замечательному Охотнику все, о чем тому интересно будет услышать!..

* * *

Крутой косогор порос мелкой буро-зеленой травой, чьи стебельки прочно сплелись меж собой. И по этому жесткому «войлоку» в низинку, поросшую невысокими деревцами, скатился живой ком: огромный волк и двое подростков, вцепившихся в его загривок.

Нургидан вывалился из ворот в волчьем обличье, но в тот миг, когда все трое завершили свой путь кувырком по склону, на опушке сквозного леска очутились уже три человека.

Ни Дайру, ни Нитха не заметили, в какой миг волчья шерсть в их пальцах превратилась в ворот рубахи. Не до того им было, шеи бы не свернуть!

Складка сдвинулась, и вместо широких земляных «ступенек» подростков встретила крутобокая гора и живая колючая «терка» под ногами.

— Целы? — голосом заботливого командира поинтересовался Нургидан и сделал движение, чтобы подняться.

— Лежи! — взвизгнула Нитха.

Нургидан подчинился. Лежа вытянул меч из ножен, зашарил глазами: где опасность?

— Думаешь, «поющий цветок»? — огляделся Дайру. — Похоже на то…

Вдоль опушки на одинаковом расстоянии друг от друга красовались аккуратные крепкие стволики в человеческий рост. Каждый был увенчан громадным серо-белым цветком с мясистыми лепестками. Цветки были обрамлены пучком широких листьев. Вдоль стволиков бессильно свисали длинные, гибкие, как лианы, ветки.

— Да ну? — усомнился Нургидан. — А чего ж тогда они молчат? Может, ложные? Мы с таким шумом въехали — а они и не проснулись!

— Может, и ложные, — кивнул Дайру.

Будто отозвавшись на его слова, ближние деревца дрогнули, лепестки цветков зашевелились. В воздухе возникло жужжание, оно становилось громче и громче.

Ученики Охотника прижались к земле — и вовремя. Ветви, до сих пор свисавшие вдоль стволов, поднялись, потянулись в их сторону, зашарили в воздухе. Жужжащая мелодия тревожно вибрировала, словно направляя слепые ветви, подсказывая им, где искать добычу.

Не вставая, Нургидан извлек из ножен меч. Почуяв движение, ветви устремились к нему — хищные, усаженные крючковатыми шипами.

Меч метнулся снизу вверх навстречу — и отсеченная ветвь упала на землю. Нитха азартно вскрикнула, Дайру завистливо хмыкнул: гибкую, подвижную ветку непросто было срубить мечом, а уж лежа-то…

Зло оскалившись, Нургидан поднялся на левом локте и так же ловко разделался еще с двумя шипастыми ветками.

— Уходим ползком, между опушкой и склоном, — приказал он, как всегда командовал в опасной ситуации. И напарники повиновались ему.

Вслед молодым Охотникам летела заунывная, завораживающая песня хищного леса. Песня, которой деревья подманивают животных, чтобы разорвать их в клочья и удобрить кровью почву у корней.

Миновав «поющие цветы», подростки поднялись на ноги, отряхнули грязь с одежды, а Нитха с чувством показала лесу язык.

— Крепко сдвинулась складка! — оценил Дайру и попытался сориентироваться: — Нам сейчас идти… нам идти… ох, чтоб мне в Бездну брякнуться! Это что же — назад, в лес?

— Прорубимся, — легкомысленно отозвался Нургидан. Он даже не пытался прикинуть, как лежат соседние складки. Зачем? Друзья рядом, они во всем разберутся.

— В лес? — удивилась Нитха. — Ты там что-то обронил?

— Ну, как же! Шум от складки катится с той стороны, совсем рядом. Громкий, с рокотом, как эхо. Значит, там море, не лезть же туда! На гору карабкаться — опять в Ворота выпасть. Значит, остается лес — вон какой подковой вокруг горы… — Дайру поймал насмешливый взгляд карих наррабанских глазищ — и скис, потерял уверенность: — Я чего-то намудрил, да?

— Ничего страшного, размудрим обратно! — дружески откликнулась Нитха. — Звук и впрямь громкий, двойной, но это не шум прибоя, это еще одна складочка голос подает, а значит, за гранью, с наветренной стороны, тянется тоненький такой коридорчик, обе его стенки нам хором поют… Вон на лужайке пара хохлатых кроликов травку щиплют, они зверушки чуткие, давно бы удрали, если бы угадали за складкой что-то совсем-совсем чужое. Ветром с той стороны бабочку принесло — а откуда над морем бабочка? Я, конечно, постою у складки, погляжу, проверю, но и так все ясно… А главное — ветер не пахнет морем!

— Не пахнет! — авторитетно подтвердил Нургидан. — Хватит бренчать, проводник! Толку от тебя, как от хрустальной кувалды!

Дайру не обиделся, но сдачи все-таки дал:

— Ну, от тебя-то польза великая — на полянке перед двумя простофилями хвостом изволил повилять!

— Унсай — не простофиля! — вступилась девочка за будущего Главу Гильдии.

— И не двое их было, а трое! — вспомнил Нургидан. — Там еще один на дереве сидел…

Дайру и Нитха встревожились.

— Ой, нэни саи! — ахнула девочка. — Ты видел кого-то на дереве — и молчишь?

По правде сказать, Нургидан не придал большого значения своему недавнему открытию. Но волнение друзей передалось парнишке, он посерьезнел:

— Не видел, только запах учуял. А сразу не сказал, потому что сначала по склону кувырком, потом «поющие деревья»…

— Ты его узнал? — перебила Нитха.

— Не знаю… — Друзья редко видели Нургидана таким растерянным. — Знакомый запах, я его в первый раз учуял, когда у Лауруша был праздник. Помните, сколько народу собралось?

Нургидан на миг замолчал. Ну, как объяснить, что с ним происходит, когда на его по-звериному чуткий нос обрушивается лавина чужих запахов? Кажется, что стоишь посреди толпы незнакомых людей. Каждый норовит протискаться к тебе, дружески хлопнуть по плечу и назвать свое имя. И всех надо запомнить!

— А потом так же пахло, когда Охотники собрались вокруг Унсая, он им рассказывал про здоровье Лауруша, — неуверенно продолжил он. — От кого тот запах шел — сейчас не распутаешь. А только чудится мне, что это тот, рыжий, смуглый… ну, напарник Унсая…

— Фитиль?! — зло прищурился Дайру.

* * *

Ярвитуш, всласть выговорившись, уронил голову на днище бочки и заснул. Во сне он продолжал счастливо улыбаться. Его не беспокоил даже скрежет стальной пилки по железу: с заклепкой Охотнику пришлось повозиться.

Избавившись от браслета, Шенги подкрепился колбасой, окороком и вином, напомнив себе, что не ел со вчерашнего утра и что случай перекусить может представиться не скоро. Охотник жевал колбасу, не чувствуя вкуса еды и не ощущая боли в ободранном левом запястье — так взволновало его услышанное.

Наконец Шенги вышел из чулана, оставив хозяина дрыхнуть, и прошел через трапезную, сквозь строй враждебно-любопытных взглядов — этакий почтенный горожанин с темными секретами за душой: то ли приятель кабатчика, то ли заказчик преступления, то ли покупатель краденых драгоценностей.

Пялятся — ну и на здоровье. Напасть не посмеют, побоятся своего хозяина…

А за порогом Рыбачья слободка вновь навалилась на Охотника щелястыми боками высоких заборов, оглушила криком чаек, взбодрила запахом рыбы, водорослей, соли.

Шенги усмехнулся: по дороге сюда он ни разу не воспользовался помощью талисмана. Просто в голову не пришло. Все-таки это его родные края! Добрел кое-как на хваленом чутье всех Охотников, да и кипящая в душе злоба обострила память. Но теперь, осматриваясь, он понял, как изменились здешние места со времен его детства. И это понятно: за эти годы Рыбачью слободку не раз слизывали пожары. Но вновь и вновь берег обрастал бедняцкими халупами, как днище корабля обрастает ракушками.

Посмеиваясь над собой — вернулся на родимую сторонку! — Шенги сквозь рубаху прижал талисман к коже.

Ага, ясно. Зыбкие, едва определимые границы Рыбачьей слободки сдвинулись: ее потеснили Бродяжьи Чертоги, обиталище припортовой швали, где вольготно чувствовали себя воры, грабители, шулера и девки. Сам порт лежал севернее, там держали порядок грузчики, складские рабочие и контрабандисты. А между их злым, сплоченным, крепким мирком и старинным, сильным своим патриархальным укладом миром рыбаков приютился гнилой, вонючий мирок изгоев. Тех, кого не признавали ни «портовые», ни «рыбацкие». Страшнее была только Гиблая Балка, царство нищих. Там Шенги не был и, хвала Безликим, не собирался туда.

Четвертое приморское царство — верфи — лежало еще севернее Портовой бухты и отношения к Шенги сейчас не имело. А вот через Бродяжьи Чертоги Охотнику предстояло идти напрямик, если он хотел успеть на встречу с человеком, купившим его жизнь.

Что ж, напрямик так напрямик. Талисман выведет.

Грозные Бродяжьи Чертоги на поверку выглядели не так уж и страшно. Та же хитроумная путаница заборов, что и в Рыбачьей слободке. Всей и разницы, что здесь дома, обнесенные оградами, торчали реже, как зубы в полусгнившей челюсти. А меж ними на заросших травой пустырях стояли убогого вида хибары, явно сколоченные на скорую руку из всего, что удалось добыть. Вокруг хибар бурлила бездомная жизнь: стряпали что-то над кострами неопрятные тощие бабы с засаленными патлами, дрались и возились босоногие ребятишки, важно возлежали в лопухах мужчины, закинув руки за голову и глядя в небо. Все это было Охотнику памятно с детства и особо не взволновало.

Появление Шенги не осталось незамеченным. «Хозяйки» цепко глядели ему вслед, измызганные девицы громко интересовались, откуда здесь взялся такой раскрасавец и не хочет ли он малость отдохнуть. А ребятишки шумно совались к прохожему за милостыней. Шенги цыкал на них. Денег у беглого заключенного не было, но даже если бы и были… Бывший беспризорник знал, что если бросить этой голодной стае хоть медяк, весь дальнейший путь тебя будет преследовать галдящая, вопящая орава.

На ходу Шенги размышлял о том, что удалось выведать от размякшего кабатчика. Не так уж много, оказывается, знал Ярвитуш.

В торговле «жгучей тиной» были замешаны двое. Кабатчик знал только одного из них, а второго видел лишь издали и совершенно искренне принимал за Шенги. И счел разумным и правильным, что один из подельников решил угробить другого, спасая свою шкуру.

Ладно, с этим можно разобраться потом, а сейчас главное — не опоздать на встречу с заказчиком. Уж этого-то мерзавца Ярвитуш сдал с потрохами. И рассказал, как найти дом, куда негодяй принесет деньги за убийство.

Охотник замедлил шаг, огляделся. Еще раз тронул рукой талисман, проверяя дорогу. Опять накатила тревога, опять пробудилось чувство опасности, не раз спасавшее жизнь.

Может, стоило там, в тюрьме, взять у кого-нибудь из спящих стражников меч?

Нет. Правильно сделал, что не взял. И даже не в том дело, что незачем к побегу добавлять еще и кражу. Дело в самом мече.

Весь Аргосмир знает, что для «крысоловов» казна заказывает оружие у одного мастера. Этот средней руки ремесленник поставляет страже одинаковые мечи: дешевые кожаные ножны с простеньким тисненым узором, эфесы одинаковой формы… Весь город знает «крысоловьи ножички». Ни у одного вора не потянется рука за таким мечом: кому его продашь? И по улице не очень-то пройдешься с таким приметным оружием…

Шенги брел меж двух заборов. Узенькая улочка вильнула — и за поворотом Шенги увидел ожидавший его неприятный сюрприз.

Двое парней весьма потрепанного вида стояли, прислонившись к забору. Один — долговязый, тощий, угреватый — поигрывал обрывком ржавой цепи. Другой равнодушно покусывал былинку. Оружия видно не было, но Шенги поспорил бы на лепешку с медом, что у парня при себе либо нож, либо купеческая гирька-разновеска на веревочке. Вон рожа какая выразительная, с переломанной переносицей и шрамом наискосок по щеке…

Парни качнулись навстречу, отлепившись от забора. На молодых прыщавых рожах — спокойное удовлетворение. Дескать, наконец ты явился, а то мы ждем, ждем…

А ведь наверняка ждут! Должно быть, мелкие ребятишки махнули дворами напрямик, чтобы предупредить старших: бродит, мол, по нашим краям господин, один плащ чего стоит, а в кошельке небось золота, что в маковой коробочке зерен. Готовьте, мол, дорогому гостю встречу!

Но если это встреча, то путь назад должен быть отрезан…

Шенги оглянулся. Ну, правильно! Сзади с равнодушным видом топает рослый юнец, поигрывает дубинкой.

Те двое, что впереди, загородили дорогу. Шенги напролом не попер, остановился. На лице его было вежливое удивление: дескать, в чем дело, молодые люди, по какому случаю меня задерживают?

Будь на месте этих сопляков матерые уличные грабители, для которых важна лишь добыча, а беседа с путниками надоела хуже каторжной баланды, они бы сразу пустили в ход ножи. Ну, тогда и Шенги действовал бы расторопнее. А эти молокососы еще не чувствовали себя достаточно уверенно. Ни один не произнес ни слова: никто не хотел начинать первым. Усмехаясь про себя, Шенги понял: ожидается явление главаря.

И явление не заставило себя ждать.

Над бурым облезлым забором выросла, подобно большому яркому цветку, растрепанная башка на длинной жилистой шее. Бледная, вся в темных веснушках физиономия, обрамленная ярко-желтыми патлами, глядела на мир цинично и брезгливо. Одно движение — и на заборе восседает… мальчишка, как показалось в первый миг Шенги… нет, юнец не младше тех, что ожидали Охотника в переулке. Только тощий и мелкий, почти карлик. И все же этот недокормыш явно верховодил в уличной компании.

Он и начал разговор — с фальшивой, наглой учтивостью, которая вызвала у его приятелей одобрительные смешки.

— Какая честь для Бродяжьих Чертогов! Каким неведомым ветром занесло в наши убогие края такого важного господина? Ну, мы просто не можем пропустить его дальше, не побеседовав. А то когда еще выпадет такой случай…

— Что ж не побеседовать? — с веселой готовностью отозвался Шенги. Краем глаза он приглядывал за здоровяком, который поигрывал дубинкой. Плечи широченные, а лицо младенческое, ясное, с простодушными глазами и наивной улыбкой. — О чем разговор пойдет?

Те двое, что впереди, переглянулись. Жертва вела себя неправильно. Не грозила, не трусила, не пыталась удрать.

А здоровяк все так же ухмылялся, похлопывая дубинкой по широченной ладони. Все происходящее явно было для него чем-то вроде балаганного представления.

Тот, что сидел на заборе, склонил лохматую голову, испытующе глядя на веселого прохожего. С чего бы прилично одетому человеку так дерзко себя вести? Может быть, это крупный вор — и тогда они сваляли дурака, остановив его?

Шенги забавлялся, прикидывая, какие мысли вертятся под космами цвета соломы.

Наконец растрепанный вожак решил, что имеет дело с богачом, привыкшим полагаться на свой кошелек, или имя, или вес в обществе. Такой уверен, что с его особой ничего плохого случиться не может. И сейчас он будет очень удивлен…

Повеселев, уличный заводила ехидно продолжил:

— О чем поговорим? О жизни! Вот у одних полон кошелек золота, а других хоть переверни да потряси — ничего не звякнет! А вот бы славно, если бы взять да поделиться!

— Тихо-мирно, не трепыхаясь, — подхватил прыщавый.

Верзила одобрительно кивнул, а юнец с перебитым носом добавил значительно:

— По взаимному согласию!

«Ишь ты, — умилился Шенги, — какие гладкие выражения знает этот разукрашенный! А главарь-то сразу к делу подошел, без всяких „не заблудился ли господин?..“ Шустрый!»

— Поделиться? — весело изумился он вслух. — Как великодушно с вашей стороны! Спасибо, благородные господа мои! И чем вы решили со мною поделиться?

Насмешливое веселье жертвы сбивало грабителей с толку. Перед ними был человек, который либо мог постоять за себя, либо опирался на кого-то сильного. Один из подручных Жабьего Рыла?

Лохматый главарь решительно тряхнул головой и вернулся на знакомую дорожку:

— Парни, а ведь он над нами издевается!

— Угу! — немногословно, но энергично согласился верзила.

— Насмешки строит! — с готовностью подхватил прыщавый.

— Не уважает, — печально подытожил юнец со шрамом.

Дубинка уже не постукивала по ладони верзилы, а выжидающе зависла в воздухе. Парень со шрамом напрягся, прыщавый любовно тряхнул цепью.

— Верно, не уважает! — с забора обличил главарь задаваку-путника. — На роже написано: нас за людей не считает! Он — большой господин, а мы — лепешка навозная, в которую он сапожком изволил вляпаться!

— Хамит! — горячо поддержал вожака парень со шрамом. — А сам-то он кто такой? Вот кто, а?..

— И верно, я же не представился… — Шенги уже надоела эта комедия, да и времени было маловато на пустые разговоры.

Он покосился на бурый забор, с которого держал речь лохматый недокормыш, и с силой пнул по ветхому дереву.

От удара из забора вылетели две доски, а остальные крутанулись на поперечной планке. Не удержавшись, вожак полетел башкой вперед и шмякнулся наземь у ног Шенги.

Приподнялся на руках. Ошарашенно покрутил головой. Лицо исказилось от ярости.

Еще миг — и вся четверка набросилась бы на незнакомца. Даже без приказа главаря все они уже дернулись вперед…

Но тут перед парнями взметнулась из-под плаща черная чешуйчатая лапа, щелкнули в воздухе сизые длинные когти.

Реакция у уличных грабителей оказалась отменная: застыли, оцепенели, оборвали свирепый рывок к противнику. Они знали, что это за лапа, еще как знали! Разве сказители не вели по всем кабакам и трактирам красивые речи о бесстрашном Подгорном Охотнике?

Если бы по переулку пронесся, трубя, наррабанский боевой слон, парни не были бы так потрясены.

Прыщавый едва заметным движением убрал с глаз свой обрывок цепи. Юнец с переломанным носом попытался изобразить на своей разбойничьей физиономии безмятежное дружелюбие: я, мол, и вовсе тут ни при чем, я тут гуляю!.. И только непонятливый верзила бухнул по-детски простодушно:

— Так мы его бьем или не бьем?

Первая связная фраза, которую Шенги услышал от юного здоровяка!

— Не бренчи! — бросил ему главарь, поднимаясь на ноги. — Никто никого не бьет. — И почтительно поклонился Шенги. — Пусть господин не сердится на моего брата, он у нас с детства умом слаб…

Шенги удивленно перевел взгляд с невозмутимого верзилы на главаря. Братья, вот как? Тогда понятно, почему этот мелкий растрепа верховодит в шайке. Имея под рукой такую «личную гвардию»…

Тем временем юнец с переломанным носом и его долговязый прыщавый дружок переглянулись, поклонились путнику, который оказался прославленным и грозным Охотником, и отступили с дороги, скрылись за могучими плечами верзилы.

Путь вперед был свободен, и Шенги не преминул этим воспользоваться. Коротко кивнул новым знакомым и повернулся, чтобы идти дальше.

Тут бы и конец пустячному происшествию… если бы не тщеславие недомерка-главаря.

Когда Охотник сделал шаг, оставив позади уличную шайку, душу патлатого юнца словно ошпарило: какой случай он упускает! Ограбить Совиную Лапу — да об этом весь Аргосмир будет говорить! Не надо даже догонять путника — только шагнуть вслед, протянуть руку…

Одним движением юнец сорвал с Охотника плащ и пронзительно заорал:

— Деру!!

Шайка дисциплинированно дунула наутек. А главарь кинулся к забору, чтобы нырнуть в дыру от досок, выбитых Охотником. И юркнул бы туда, и исчез бы… если бы не добыча!

Плащ почему-то выскользнул у парня из рук, упал на землю, сковав движения похитителя. Запутавшись в плотном сукне, уличный грабитель снова полетел башкой вперед — и увеличил дыру в заборе, выбив лбом еще одну доску.

Шенги обернулся к лежащему парню. Нагнулся, чтобы подобрать плащ и заодно проверить, жив ли недотепа… и едва успел увернуться от брошенного в голову камня.

Вместе с камнем в него полетел пронзительный вопль:

— Не тронь брата, сволочь!!

Шайка не бросила поверженного главаря.

На Шенги несся верзила, он успел уже замахнуться дубинкой, когда когтистая лапа перехватила его руку. Охотник отступил на шаг, давая юнцу пролететь мимо, и подставил ему подножку. Пока парень падал, Шенги успел крутануть ему кисть и выхватить дубинку.

Развернулся — и успел встретить ударом в подбородок того, что со шрамом. С левой врезал, но так, что парень пташкой улетел прочь и шлепнулся к ногам своего прыщавого дружка. Тот стоял в растерянности, с цепью в руке, но нападать не решался.

Только тут Шенги заметил, что когти его глубоко завязли в трофейной дубинке. Он яростно сжал и развел пальцы — от дубинки щепки полетели! — и рявкнул прыщавому:

— Брысь! Потроха выдеру! По забору размажу!

Прыщавого этим криком смело, как метлой. Его дружок вскочил и последовал за ним.

Верзила тоже попытался встать, но Шенги прикрикнул на него:

— А ну, замер! Я и лежачих бью, если трепыхаются!

Может, верзила и впрямь был с детства слаб умом, но у него хватило смекалки вжаться в землю и притихнуть.

Лохматый вожак пришел в себя и попытался было встать, но окрик Охотника заставил его отказаться от этой затеи.

Шенги поднял плащ, аккуратно отряхнул пыль с коричневого сукна. Накинул плащ на плечи, прикрыв когтистую лапу, и спокойно пошел прочь.

* * *

Охотник уже исчез за поворотом, а патлатый еще сидел на земле, мрачно глядя перед собой. Верзила-брат топтался рядом и ныл:

— Ну, Айсур… ну, ты чего?.. Ты… это… вставай!

Братья Айсур и Айрауш не раз бывали в потасовках, работая кулаками и всем, что подвернется под руку, не щадя ни себя, ни тем более противника. Здоровяк Айрауш мог кулаком выбить из бочки днище или с одного удара вогнать в доску гвоздь. И эту силу жестко и расчетливо направлял в драку старший брат, не удавшийся ростом, зато наглый, властный и решительный. Айсур и сам в стороне от схватки сроду не стоял. С братьями боялись связываться в Бродяжьих Чертогах, а это говорило о многом! Айсур привык, что с ним считаются взрослые бандиты. И вдруг — такой позор…

Понурив головы, вернулась бежавшая часть армии. Обычно Айсур снисходительно относился к промахам этой парочки: что с них взять, народ в драках не обтерся, костяшки на кулаках не сбил в кровь о чужие рожи!.. Но сейчас главарю надо было отвести душу.

— Приползли, трусы? Вы на него хоть раз замахнулись? Или от одного его взгляда до Старой Пристани улепетывали?

— Так ежели ты велел деру дать, кто ж на месте посмеет остаться? — верноподданнически вопросил прыщавый.

Айсур открыл рот для грозной отповеди — и медленно его закрыл.

Вот уж кто-кто, а Вьюн из любого капкана вывернется! Хитер, как старая гадалка! Всегда найдет, что сказать: и сам Вьюн, мол, не виноват, и атаман — молодец!

Четвертому члену шайки Айсур и говорить ничего не собирался. От Чердака в схватке пользы, как от кольчуги на рыбной ловле. Даром что морда в шрамах, как у старого наемника… так ведь это не он дрался, а его били.

Ну, не трогают тебя, так и помалкивай! Нет, всегда ему надо, как он выражается, до сути добраться! Вот и влез в разговор:

— А зачем ты вздумал с него плащ сдергивать?

— Врезать ему, Айсур? — покосился на дерзкого приятеля преданный брат Айрауш.

— Чердак, не бренчи Айсуру поперек норова, — влез с нравоучением Вьюн.

— А что толку его бить? — засомневался Айсур. — Его вон как лупили, нос своротили, а ума в мозги не вбили.

— А в «Сказании об Оммукате и Звездной Деве», — упорствовал бунтарь, — говорится: «Совершить неверный поступок — простительно, признать его — благородно, переложить на другого — недостойно, а потому…»

Цитата осталась незаконченной: Айсур все-таки кивнул брату, и Айрауш с удовольствием отвесил «сказителю» увесистую затрещину. Тот растянулся в пыли. Вьюн одобрительно хмыкнул.

— Правильно про тебя сказал Трехпалый, — зло напомнил Айсур. — У тебя, мол, чердак доверху забит, да жаль, что всяким хламом! Ты нас замордовал своими сказаниями!

Увы, главарь был прав. Именно с легкой руки вора Трехпалого и был их дружок прозван Чердаком. Вообще считалось, что юнец малость не в своем уме. Был он сыном танцовщицы. Матери не с кем было оставлять ребенка, она вынуждена была таскать его с собой по кабакам, где плясала. Малыш, предоставленный самому себе, пристраивался возле бродячего сказителя, поэта или певца и, не видя ничего вокруг, впитывал каждое слово. Так и вырос, страстно поглощая сказания и баллады. Юноша обладал недурной памятью и питал честолюбивую мечту когда-нибудь самому сделаться сказителем. А пока, оставшись после матери без крова и без куска хлеба, прибился к компании Айсура…

Главарь, подавив бунт силами личной гвардии, несколько смягчился и снизошел до того, чтобы дать объяснение своему поступку:

— Надо было пропустить, да уж больно соблазн был велик. У самого Шенги плащ цапнуть — это как бы нас Бродяжьи Чертоги зауважали!

— А в чем дело? — не понял Вьюн. — Я тебе сегодня чей-нибудь плащ притащу. И можем бренчать, что цапнули его хоть у Шенги, хоть у сотника стражников, хоть у короля-отца…

Три пары глаз неодобрительно уставились на Вьюна. Команда Айсура не хотела бренчать. Парни рвались на истинные подвиги.

— Ладно, — сказал вожак. — Что сейчас было, того сроду не было. Не встречали мы никогда Совиную Лапу, понятно? Раз никто не видел, как он нам…

— Я видел! Я! Я! Я!

Парни разом обернулись на голос.

На заборе сидел курносый большеглазый мальчонка в наряде из мешка с отверстиями для рук и головы. Большой рот растянулся в ехидной щербатой улыбке.

— Я видел! Вчетвером с одним прохожим не справились! Всем расскажу! Он одного — р-раз! Другого — р-раз! Айсур — башкой в забор!.. Всем расскажу!

У Бродяжьих Чертогов было множество зорких глаз и болтливых языков. Причем повсюду, в любом уголке, каким бы пустынным он ни казался…

— Ну, Чешуйка, крысиный ублюдок!.. — заорал Айсур. — Поймаю — уши с корнем вырву!

— Поймай сначала! — резонно возразил малолетний наглец, кувыркнулся назад и исчез за забором.

15

Подгорный Мир изувечил Урра. Исковеркал внешний облик, вылепив чудовище. Смял рассудок, заставил мыслить почти по-звериному. Отнял речь, дав взамен неразборчивое ворчание. Выжег простые человеческие чувства — жалость, доброту…

Но тот же Подгорный Мир, проклятый и желанный, подарил Урру особое чутье, не человеческое и не звериное, неведомое никому другому. Не было этому чутью названия ни на одном из языков Мира Людей, и Майчели, хозяин Урра, лишь отдаленно раскрывал суть этого чутья, когда говорил: «Урр видит сквозь складки…»

Когда звероподобное существо проскользнуло в пещеру, опустилось на пол возле кресла, ткнулось лбом в лежащую на подлокотнике хозяйскую руку и прохрипело длинную, сложную фразу, Майчели не удивился — лишь взволнованно качнул головой на длинной гибкой шее.

— Ты уверен? Трое? Шенги с ними нет?

Воздух вновь заклокотал в глотке полузверя-получеловека.

— Верю, верю… на этот раз мы их не упустим, да? Это не просто мясо… это мясо наглое, высокомерное… мясо, которое посмело оскорбить нас с тобой!

Вновь рычание — на этот раз глухое, с чудовищным оттенком сладострастия. Был бы здесь «господин из Гильдии», он догадался бы о смысле просьбы еще до того, как Майчели ответил:

— Я и сейчас считаю, что девчонка опасна. Это тебе не крестьянская девка, угодившая за Грань в поисках пропавшей козы. Чему-то ее обучал мерзавец с птичьей лапой, верно?.. Ладно, ладно, не злись! Поглядим, что можно сделать, когда она попадет к нам в руки.

Откинув покрывало, которым он был укутан по самые плечи, Майчели встал. Его шатнуло: не рассчитал усилий, слишком дернулся вперед, неестественно гибкое тело качнулось, словно стебель под порывом ветра. Это проявление волнения раздосадовало Майчели, он свирепо выругался вслух, а мысленно приказал себе быть хладнокровнее.

Урр перестал рычать, вскинулся, услышав брань: кто рассердил хозяина?! Но рядом никого не было, и Урр успокоился.

Его напарник и повелитель оделся, взял меч, оперся на посох и направился к выходу из пещеры. Урр последовал за ним — сгорбившись, касаясь длинными руками земли, время от времени обгоняя хозяина и тревожно, вопросительно заглядывая ему в лицо.

— Арбалет бы… — вздохнул Майчели, вспомнив, при каких обстоятельствах он лишился любимого оружия.

Урр злобно рявкнул: тоже вспомнил драку на острове, арбалет в руках белобрысого гаденыша и выстрел в «бешеную капусту».

— Ничего, — многообещающе промолвил Майчели, — паршивцы еще пожалеют, что там, на острове, сами не подставили лбы под болт из этого арбалета…

Отведя занавеску из шкуры, оба вышли под серое, низко нависшее над головами небо Подгорного Мира. Длинные лианы, густо заплетшие вход, зашевелились при их появлении, расправили листья. Послышалось шипение, похожее на змеиное: так лианы отпугивали любителей полакомиться зеленью. Для Майчели и Урра это шипение было чем-то вроде колокольчика над дверью, предупреждающего о приходе гостей. Гости подразделялись на врагов и еду (причем почти всегда враги тоже превращались в еду). Исключением был «господин из Гильдии», которого решено было пока не пускать на мясо…

Спустившись к ручью, Майчели хотел было свистнуть стае змеепсов, которые блаженствовали на мелководье, лениво выкапывая из ила крупных бурых рачков. Но помедлил, прикинул в уме:

— Нет, так мы не догоним юных мерзавцев. Поскачем верхом!

Урр взволнованно и радостно заухал.

— Что, любишь кататься? Тогда ищи для нас попрыгушку.

Урр пригнулся до земли и бегом припустил по берегу. Хозяин последовал за ним — степенно, неспешно, наслаждаясь каждым мгновением хорошего дня, обещавшего месть.

Майчели любил месть. Месть всем и всему по обе стороны Грани. Месть Миру людей — за то, что отверг искалеченного пролазу. Месть Подгорному Миру — за то, что никак не желал признать в Майчели своего владыку, подчиниться и пасть к ногам. Месть мужчинам — за то, что не считали его равным себе. Месть женщинам — за ту, что когда-то с ненавистью схватила факел, чтобы не подпустить Майчели к себе… и за другую, за глупую синеглазую девчонку, что смеется ему в лицо…

Вся жизнь Майчели была посвящена мести, и пролаза гордился этим!..

Внезапно поток привычных мыслей, злых и сладких, прервался: Майчели заметил у своих ног невысокое растеньице — жесткие стреловидные листья усыпаны черными жирными наростами, похожими на бородавки.

Чуть не растоптал, идиот!

Пролаза с немыслимой гибкостью склонился над растеньицем, осторожно тронул пальцем тонкий лист… «Травка-бородавка»!

Все-таки было, было местечко для нежности в душе Майчели, которая сочилась ненавистью, словно гноем.

Нежность к Урру, который был верен, как пес… он и был для Майчели любимым псом.

И нежность к вот этой травке, безобразной, словно искалеченный пролаза. К травке, которая умела превращать людей в рабов.

Майчели огляделся, тщательно запоминая место, где нашел «травку-бородавку». Затем, присмотревшись, обнаружил еще несколько растеньиц… Великолепно!

Гильдейские остолопы ходят по «травке-бородавке» своими сапожищами и не подозревают, что топчут сокровище. А Майчели за четыре жестких, безобразных листика получил ту мебель, что сейчас украшает его пещеру. Получал он за травку и рабынь, и вкусную еду… хотя и не бывает еды вкуснее человечины.

Но это пустяки. Майчели слишком велик для жалкой меновой торговли. Он раздавал бы и бесплатно эти листья, впитавшие сладкую отраву Подгорного Мира. Потому что те, кто к ним привык, потом приползают к Майчели на коленях, целуют руки и молят: «Дай еще! Что угодно для тебя сделаю, только прикажи!..»

Жаль, что травка попадается редко. А вырастить ее на грядке никак не удается…

Пролаза очнулся от раздумий: впереди встревоженно ухал Урр, заметивший, что хозяин отстал. Майчели поспешно поднялся и поспешил догнать напарника.

* * *

Попрыгушка обнаружилась выше по течению.

Она паслась на берегу — громадная черно-серая тварь, похожая на саранчу. Лупоглазая хитиновая голова наклонялась к замшелым камням, придирчиво выбирала валун, обросший пышной бородой лишайника, и долго катала его в пасти. После этого камень выплевывался — голый, без буро-зеленого украшения, покрытый царапинами от мощных челюстей.

— Крупная, — негромко сказал Майчели. — Сильная.

Его спутник по-кошачьи заурчал в предвкушении удовольствия.

Над попрыгушкой с пронзительным щебетом вилась стайка кошек-бабочек. Лохматые длиннохвостые существа легко порхали на радужных полупрозрачных крыльях, слишком ярких для этого серого, тусклого мира. Кошки-бабочки, нахально снижаясь над пасущейся тварью, старались на лету вырвать клочки шерсти для своих гнезд. Иногда это удавалось, и тогда попрыгушка недовольно вертела большой головой, украшенной огромными выпуклыми глазами.

На мраморном, похожем на маску лице Майчели не отразилось ни удовольствия, ни охотничьего азарта. Он снял перевязь с мечом, вместе с посохом передал ее Урру — и без разбега прыгнул на спину твари. Такому прыжку позавидовала бы рысь. Пролаза словно перетек в воздухе на черный хитиновый загривок «саранчи». Не ожидавшая такой наглости тварь распрямила сложенные вдвое в коленях задние ноги и мощной «свечкой» ушла в небеса, унося на своей шее всадника.

Урр возбужденно и завистливо завопил, переминаясь с ноги на ногу: ему не терпелось тоже покататься.

Тварь опустилась на берег, она готова было вновь рвануться ввысь. Но Майчели, вцепившись обеими руками в жесткие надглазные выступы, вывернул голову попрыгушки мордой вверх, в небо. Озадаченное животное неподвижно замерло. Крохотный мозг пытался понять: почему мир вокруг внезапно перевернулся?

Урр ловко вскарабкался на спину черно-серому «скакуну», цепко обхватил его ногами, правой рукой ухватился за пучок шерсти. Левой он прижимал к себе меч и посох хозяина. Окажись тут посторонний наблюдатель, он решил бы, что пролаза вот-вот свалится. И был бы неправ: Урр угнездился на спине попрыгушки прочно, как клещ в собачьей шкуре.

Дождавшись, когда напарник устроится поудобнее, Майчели повернул голову попрыгушки так, чтобы в поле зрения «скакуна» попал берег ручья. Животное, обрадованное тем, что вновь видит перед собой путь, резко прыгнуло вперед. Прыжок вышел тяжелым и неуклюжим, но со второй попытки говорушка приноровилась к тому, что вес ее почему-то увеличился. Глупая тварь даже не пыталась понять, почему это произошло. Она испытывала смутную тревогу — и спешила прочь, а сидящий у нее на шее пролаза направлял ее бег, поворачивая черную хитиновую башку туда, куда ему было нужно.

Когда «скакун» пронес седоков мимо нежащейся на мелководье стаи, Майчели на миг освободил правую руку и пронзительно свистнул.

Змеепсы встрепенулись, вскочили. Вода крупными каплями заскользила с их гибких тел, морды повернулись в строну темной твари, что прыжками мерила берег.

Свист, удаляясь, повторился — и змеепсы, не колеблясь больше, со всех лап ринулись вслед. Они знали: тот, кто позвал их за собой, поведет к сытной добыче — или жестоко накажет за ослушание. Шестилапые твари проворно скользили берегом, гибко обтекая валуны, и мелкая живность в панике бросалась прочь с пути стаи.

* * *

— А кружным путем эту мразь обойти нельзя? — Нургидан с ненавистью глянул на белеющую впереди гору, сплошь изрытую норами.

— Мы же и так — кружным путем! — удивилась Нитха. — Через муравейник не полезем!

Нургидан одарил известковый дворец таким взором, что его обитатели должны были бы немедля пасть на хитиновые спины и, подрыгав лапками, отдать муравьиные души неведомым муравьиным богам.

Но этого не произошло. Гора жила суетливой, хлопотливой жизнью. Муравьи сновали по серовато-белому склону — крупные, с большую кошку, закованные в черный хитин, лупоглазые, деловитые. Казалось, что они не обращают ни малейшего внимания на непрошеных гостей. Но ученики Подгорного Охотника не заблуждались на этот счет.

— Сколько их тут, тысячи? — передернулся от отвращения Нургидан. — Такое чувство, словно они все на меня вылупились…

— Да что ты, — с самым беззаботным видом откликнулась Нитха, — ты же знаешь, муравьи на тебя плевать хотели…

Дайру, не удержавшись, хихикнул — и тут же замедлил шаги, чтобы оказаться у Нургидана за спиной и избежать затрещины.

Плевать хотели? Еще бы! У муравьев слюна прожигает известняк: так они новые норы проделывают. Нургидан однажды дал муравью пинка и получил несколько плевков, долго на коже пятна держались. Еле-еле задира свел их настойкой черной лапчатки…

Нургидан тоже вспомнил об этом позорном происшествии — и нахохлился, замкнулся. Сломил на ходу прут — и хлестко, точно, с жестокой оттяжкой сбивал фиолетовые шишечки с кустов, обступивших гору так плотно, что приходилось идти вдоль края муравейника.

Юный Сын Рода ненавидел муравьев. Ненавидел за то, что не мог с ними справиться.

Да, любую из этих жестких пучеглазых тварей он мог бы убить с одного удара, по земле растереть. Но на обидчика тут же обрушится войско, вооруженное копьями и пращами, плюющееся едкой кислотой. А против войска не выстоять ни в одиночку, ни с напарниками. Сражаться с ордой муравьев — все равно что в буран отбивать мечом снежинки.

Нургидан чувствовал себя униженным. На непроницаемых жестких мордах юноша ухитрялся читать ехидное выражение. В редких пронзительных звуках, которыми обменивались муравьи, ему чудились издевательские нотки. Вокруг копошилась неодолимая сила, с презрительным равнодушием пропуская мимо чужаков.

От склонов доносилось шипение, над головами путников облачками плыла известковая пыль: шестилапые строители прокладывали в горе новые ходы.

Трое незваных гостей шли по узкой полосе между кустарником и подножием горы. И полоса эта, и кусты кишели муравьями, которые тащили в свое жилище ветки, листья, какие-то коренья и те самые фиолетовые шишки, на которые ополчился Нургидан. Каждый был углублен в свое занятие, никто даже головы не повернул в сторону пришельцев. Словно и не было на свете этих нелепых двуногих созданий, а существовала только ноша на плечах и воздвигающийся дворец.

— Новый муравейник, — оценил Дайру. — Недавно они здесь…

Нургидан свирепо ощерился.

— Расплодились везде, тараканы зловредные! Каждого можно прутом перешибить, а гляди-ка… ходишь на цыпочках, боишься ненароком зацепить господина-хозяина…

Посторонившись, чтоб пропустить двух работяг, несущих солидную корягу, Нитха отозвалась философски:

— Один древний поэт, из тех, которыми меня замучил Рахсан-дэр, сказал: «Можно презирать песчинку, но нельзя презирать песчаную бурю…» Так что давай повежливее с муравьями. Захотят — размажут нам по склону и сверху наплюют.

— Да и что на них злиться? — не менее философски подхватил Дайру, обгоняя обоих. — Ты же не злишься на вулкан, хотя и знаешь, что с лавой тебе не драться!

Нургидан скрипнул зубами и промолчал. Но сравнение ему не понравилось. То вулкан, а то какие-то поганые насекомые…

Путники почти миновали муравейник, как вдруг из кустов вывернулась волокуша. Двое муравьев-рабочих осторожно тащили разлапистую ветку, на которую были ровным слоем уложены широкие листья. А на листьях горкой возвышались… плоды, как решила Нитха, поспешившая дать волокуше дорогу. Овальные, зеленоватые, размером со сливу каждый. Рядом с волокушей вышагивал муравей-охранник с заостренной палкой в лапках.

Нургидан шел последним. Он порядком отстал от друзей, брезгливо глазея на муравейник. Спохватившись, юноша прибавил шагу… тут ему и подвернулась процессия. Парень посторонился, давая дорогу воину с копьем, шагнул в сторону и случайно наступил на край волокуши. От неосторожного движения часть листьев сползла с ветки. Пирамидка дрогнула, «плоды» покатились по земле. Муравьи-рабочие в панике бросились их собирать.

Воин гневно пискнул и швырнул в Нургидана копье.

Юноша увернулся и дал волю своей ярости. Подхватив ветку, которая только что была волокушей, он так хлестнул шестилапого охранника, что тот отлетел далеко в сторону.

Рабочие пронзительно заверещали. И словно это было командой, муравейник разом скинул личину равнодушия. Рабочие, строители, дозорные, охранники — все побросали свои занятия и хлынули черной волной к подножию строящегося «дворца».

Нитха обернулась, испуганно крикнула:

— Рэгди да! Горту, горту!..

И не нужен был переводчик, чтобы понять: «Ходу!!»

И все трое дали ходу!

Даже Нургидан, который терпеть не мог удирать от опасности, не стал задерживаться, чтобы объяснить свирепым муравьям возникшее недоразумение.

В небе чертили круги, снижаясь, крылатые чешуйчатые твари. Эти падальщики, чуя поживу, холодно прикидывали шансы чужаков на побег. Шансы были невелики: хотя коротколапые муравьи и проигрывали в скорости, зато не знали усталости, а их противникам мешали бежать кусты.

— Сюда, здесь река! — окликнул друзей Дайру.

За кустами уходил вниз песчаный обрыв, под которым темнела вода.

Нитха замешкалась на краю обрыва, но Дайру подтолкнул ее, и она съехала вниз по песчаной горке. Рядом кубарем скатились Нургидан и Дайру.

Погоня остановилась над обрывом, но вниз полетели копья и камни. Пришлось отступить к воде — а тут уж не знаешь, что опаснее: оставшиеся на склоне муравьи или речные твари, которые в любую минуту могли напасть из глубины.

К счастью, удалось найти брод. Переход через реку прошел удачно, если не считать появления мрачного ракопаука, который состоял, казалось, из одних клешней. Нургидан отвел душу, отхватил хищнику мечом две клешни. Ракопаук угрюмо канул на дно — отращивать новые конечности.

Трое путников выбрались на берег. Ветер хлестал мокрых, продрогших подростков, низкое блеклое солнце не желало их согреть и обсушить. Но Нургидан этого не замечал. Он осыпал беснующихся на другом берегу муравьев насмешками:

— Твари поганые, уродцы шестилапые, тараканы-переростки, что, поймали?! Это вам не плеваться, букашкино вы отродье!.. Здорово мы их, а?..

С последними словами он обернулся к друзьям — и напоролся на такие взгляды, что сразу скис и заткнулся.

— Да, — задумчиво сказал Дайру, — может быть, ты у нас, Нургидан, и умный. Но это как-то не бросается в глаза…

Нитха выразилась резче и определеннее:

— Болван. В какой драке тебе мозги отшибли?

— А что такого? — ощетинился Нургидан. — Подумаешь, пробежались немножко… Так ведь все уже кончилось!

— Ничего не кончилось, ты, гроза муравьиного царства! — объяснила ему Нитха. — Нам еще придется допивать то, что ты нам налил!

— Причем залпом и до дна! — согласился Дайру.

— Муравей первым начал! — по-детски возмутился Нургидан. — Он в меня копьем!..

— Ну да, — закивала Нитха. — Ни выдержки у него, ни соображения. Прямо Нургидан, только шестилапый!

* * *

Зря Нургидан уверял друзей, что все кончилось. Не знал он муравьев.

На вершине известкового утеса, облапив его макушку цепкими корнями, росло высокое дерево. Ему хватало почвы, нанесенной на утес ветром, и дождевой воды, дарованной небесами. Новые хозяева утеса не только пощадили дерево, но даже поливали его. И сейчас дерево узнало, зачем оно нужно суетливым соседям.

По шершавой коре проворно карабкался вверх крупный муравей. В челюстях он зажал три длинные тростинки. На конце у каждой болтался ярко-красный шар (это были высушенные рыбьи плавательные пузыри).

Взобравшись на одну из верхних ветвей, откуда открывался вид на равнину, кусты, реку и лес на другом берегу, муравей тремя лапками прочно уцепился за крепкие сучья, а в три другие взял тростинки с шарами и начал выписывать в воздухе сложный узор.

Закончил. Опустил все три тростинки красными шарами вниз. И тут же на другом берегу реки в кроне такого же высокого дерева замелькали три красные точки, вычерчивая такой же запутанный рисунок.

Для человека этот узор был бы беспорядочным мельтешением, да не всякий человек и разглядел бы на таком расстоянии крошечные пятнышки. Но муравьи на зрение не жалуются. И сигнальщик придирчиво проверил, так ли его поняли на другом берегу реки.

Да, все верно.

Теперь от дерева к дереву, все дальше и дальше покатится весть о гнусной двуногой твари, осквернившей подарок старейшей матки.

Строится новый муравейник — и старейшая матка прислала в дар часть своей последней кладки с пожеланием молодым сестрам и дочерям быть такими же плодовитыми и неутомимыми, как она сама. С пожеланиями им стать неиссякаемым чревом этого утеса, оживленного умением рабочих и защищенного отвагой воинов.

И эти яйца — благословение, святыня! — рассыпаны по земле омерзительным существом с кожей мягкой, словно с нее содран хитин!

Двуногий урод поплатится за кощунство и наглость!

* * *

Змеепсы, почуяв добычу, свернули в пересохшее русло ручья и молча заструились среди сухих коряг и мертвых стеблей тростника.

Майчели с яростным вскриком повернул попрыгушку вслед за взбунтовавшей стаей, намереваясь вернуть беглецов.

Он нагнал зверей возле большого старого дерева с разлапистыми голыми ветвями. Змеепсы сидели у ствола, с недобрым ожиданием подняв морду вверх.

Увидев, какую дичь изловила стая, Майчели перестал злиться. За его спиной довольно заухал Урр: ему тоже понравилось зрелище.

«Господин из Гильдии», растеряв высокомерие, восседал верхом на ветке, со страхом глядя на тварей. У корней дерева валялся дорожный мешок и привязанное к нему жестяное ведро с крышкой.

Майчели вывернул голову попрыгушки глазами в небеса, и глупая тварь остановилась, не видя, куда прыгать.

«Господин из Гильдии» при виде наездников замахал руками и изобразил светлую радость от встречи. «Пожалуй, и впрямь обрадовался, — с неприязнью подумал Майчели. — Когда стая змеепсов загонит тебя на дерево, обрадуешься даже таким, как мы с Урром…»

Пролаза не улыбнулся сообщнику: его красивое, словно из мрамора выточенное лицо оставалось неподвижным и в веселье, и в ярости.

— Твои звери? Отгони, а! — воззвал с ветки «господин из Гильдии».

Майчели, не спеша выполнить его просьбу, разглядывал оброненные вещи Охотника:

— Опять с ведерком в наши края? Снова тина понадобилась?

— Понадобилась, будь она неладна! И не хочется с этим больше связываться, да уж очень серьезные люди за этим стоят.

— И платят, надо полагать, хорошо?

— Не без того.

— Хорошо платят — а женщину ты Урру так и не привел… Не вертись, дурак, свалишься!

Последние слова обращены были к Урру, который при слове «женщина» заерзал на спине попрыгушки и по-щенячьи заскулил.

Что бы ни думал Охотник о мерзких пролазах, ответил он вполне добродушно:

— Ты уж погоди с этим, а? Сейчас в Ворота и в одиночку-то сложно пробраться, а уж с бабой…

— Что, караулы стоят? А ты как пробрался?

— Пришлось снять караул, — криво ухмыльнулся «господин из Гильдии». И жесткая, недобрая эта ухмылка вдруг сделала его на мгновение похожим на Урра. Настолько похожим, что Майчели с трудом подавил желание обернуться и сравнить два лица.

Не шевельнувшись, пролаза спросил:

— Ты знаешь, что перед тобой за Грань прошли эти трое зверенышей — ученики Шенги?

— Да? — озабоченно переспросил человек на ветке. — А я думал, мне померещилось… Интересно, что им здесь надо?

— Бабочек ловят? — учтиво предположил пролаза.

— Ладно… — сощурился Охотник. — Придется разобраться с паршивцами.

— Нет! — твердо ответил пролаза. — С паршивцами разберусь я. Вернее, мы с Урром. Надо кое о чем напомнить этим соплякам. А ты бери свое ведро и ступай на болото. Дорога дальняя, не одну складку насквозь пройдешь!

— Но как же я… — «Господин из Гильдии» глянул на терпеливых тварей под деревом.

Майчели не расхохотался лишь потому, что давно разучился смеяться. Он засвистел, отзывая змеепсов, и отпустил в очередной прыжок своего «скакуна».

Гибкие хищники неохотно поднялись и бесшумно канули в кусты. Они бежали на звук — туда, где с треском ломались ветви под тяжестью несущейся напролом «попрыгушки».

* * *

Зыбучая Лужайка была уже стара. Тонкий слой дерна, покрывающий ее шкуру, сплошь зарос цветами и травой — так, что хищница с трудом открывала ротовые щели. Как почти все старые твари, Зыбучая Лужайка много спала, и тогда беспечные зверьки могли безнаказанно прыгать по ее шкуре и грызть стебельки.

Дремала Лужайка и сейчас — и это обмануло Нитху с ее острым чутьем на опасность. Девушка вышла на открывшуюся меж деревьев прогалину, не сняв с плеча арбалет, не достав из ножен меч. И не особо вслушивалась в ленивые дневные голоса леса, положившись на охотничью, звериную сноровку Нургидана.

— Слушай, — обернулась она к Дайру. — Мы спасаем учителя, это благородно и все такое… Но не сдохло ли наше гильдейское испытание? Мы же украли Снадобье у Лауруша!

— А кто ему скажет? — удивился ее друг.

— Мы! — без особой уверенности отозвалась Нитха. — Главе Гильдии не врут!

— Не врут, если спрашивает. Но с какой стати он на нас подумает? Пояс у него исчез во дворце, откуда нам там взяться?

— Зато спросит, где мы добыли Снадобье, чтобы за Грань сходить. Он же понимает, что мы не пролазы…

— Наверняка решит, что мы распотрошили запасы учителя. Меня вот что больше волнует…

Что волновало Дайру, осталось неизвестным, потому что в этот миг у него появился куда более весомый повод для волнения. Зыбучая Лужайка пробудилась. Поняла, что по ней бодро топает мясо — и мяса этого много!

Под тонким слоем дерна, под чувствительной шкурой дрогнула решетка могучих мышц. Полосы мускулов разошлись в стороны. «Почва» под ногами добычи стала зыбкой, дряблой, ноги глубоко провалились в нее. Но не успели люди испугаться, как мускулы вновь сошлись, ударив увязнувшую «дичь» по ногам.

Удар был силен. К счастью, его смягчил слой дерна, иначе голени Дайру и Нитхи были бы раздроблены. Девочка потеряла равновесие, упала, с криком забарахталась в живом капкане. Дайру удержал равновесие, замахал руками.

— Не смей! — закричал он, увидев, что Нитха вытащила меч из ножен. — Она от боли еще сильнее тебя сдавит! Не двигайся, замри!

Дайру был прав. Зыбучая Лужайка берегла силы, позволяя пойманным животным умереть своей смертью. Но если зверь, не желая признать поражения, рвал шкуру Лужайки зубами и клыками, мускулы сводило в судороге — и пленник разделял боль с хищницей.

Стараясь не впасть в панику, Дайру осторожно обернулся, ища глазами Нургидана.

А тот немного отстал от друзей и завяз на краю Лужайки. Там были молодые, недавно наращенные мускулы, они еще не набрали настоящей силы. Нургидан сумел, зло бранясь, раздвинуть скрытые под шкурой тугие полосы мышц и выбраться на безопасное место.

— Как вам помочь? — крикнул он другу. — Командуй!

Да, в такие мгновения командиром становился Дайру. Он быстро перебрал в памяти все, что читал о Зыбучих Лужайках.

— Они не любят огня, боятся лесных пожаров. Набери валежника, испортим ей обед!

— Я быстро! — И Нургидан исчез в кустах.

Почти сразу он вернулся и с воплем «поберегись!» швырнул друзьям сухую корягу. Дайру поймал ее на лету, аккуратно положил на дерн.

— Еще! Надо много хвороста! Этой палочки не хватит.

— Будет много! — Нургидан вновь скрылся в лесу.

На этот раз его не было довольно долго. Нитха, у которой сильно болели стиснутые «капканом» ноги, уже хотела окликнуть его, как вдруг из леса до полянки докатился треск сучьев и чье-то грозное рычание.

Друзья встревоженно переглянулись.

16

— Мы каждый день и каждый миг помним, что незыблемостью трех тронов, процветанием страны и благоденствием народа обязаны мы извечному, мудрому и заботливому промыслу Безымянных богов, чьи незримые очи с неизменным благоволением взирают на каждый наш поступок и читают каждое помышление в глубине душ наших. Глубока и вечна благодарность наша за то…

Гладкая речь без запинки лилась из-под золотой маски и журчащим ручейком струилась к небольшой — человек семь — группке скромно одетых, угрюмо потупившихся людей.

Конечно, уважаемые гости тронного зала по достоинству оценили красоту королевской речи, ибо были они аргосмирскими жрецами и сами умели сплетать в тонкое кружево изысканные и изящные фразы. А хмурились жрецы оттого, что даже самый молодой из них — Шерайс Крылатая Мысль — понимал, что за плавными фразами последует отказ.

Король еще даже не подошел к сути просьбы, с которой обратилось к нему городское жречество, но все, кто имел дело с троицей гурлианских правителей, знали: свои отказы Зарфест часто сопровождает витиеватыми словесами.

«А излагает и впрямь складно, — думал Шерайс, держась за спинами старших и из-за чьего-то плеча созерцая государя. — Вот только три трона помянул зря. Нас принимают только двое правителей!»

Увы, это было правдой. Изящный перламутровый трон в форме раковины был пуст. То ли наследника отвлекли более важные дела, то ли он все еще изволил дрыхнуть, несмотря на то, что час был уже не ранний…

— Мы помним, что храмы, украшающие столицу, либо деревянные, либо на каменном основании, но с деревянными стенами и крышей. Вы в речи своей назвали храмы ветхими, я же назову их древними. В этой древности — память города, душа города! Вы же хотите сломать эти мудрые старинные здания и заменить их обычными каменными сооружениями?

Король-отец, обернув к царственному сыну лицо в черной маске, одобрительно кивал в такт его словам. Эшузару не было дела до древности, памяти, души города, а также до всяких красивых оборотов речи. Но он был скуповат и не любил, когда горожане просили денег из казны. Горожане существовали для того, чтобы пополнять казну, и никак иначе!

— Я признаю, впрочем, что в просьбе вашей есть некое здравое зерно, ибо каменное здание меньше подвержено опасности пожара, нежели деревянное. Потому мы трое, обсудив этот вопрос, решили выделить из казны сумму на возведение двух храмов заново, а также на ремонт остальных. Но всем ведомо, что произошло с кораблями, выстроенными для похода к Земле Поющих Водопадов. Посовещавшись между собой и воззвав к Безликим, дабы вразумили они нас на верное решение, повелели мы израсходовать на новые корабли золото, предназначенное для ремонта храмов. Ибо для Безликих важнее искренние чувства верующих, чем каменные стены, а поход в неведомые заморские земли есть наша дань богам и великое деяние во славу Гурлиана!

Жрецы молча поклонились, потому что знали: спорить с королем бесполезно. Раз сказал: «Не дам!» — значит, на медяк не раскошелится. Поклонился и Шерайс, но подумал строптиво: «Так бы сразу и говорил, а то про древность да мудрость!..»

* * *

— Ты мне никогда ничего не объясняешь! — Рассерженный Венчигир вприпрыжку торопился за наследником престола, сыпал сердитой скороговоркой. — Только приказываешь: иди туда-то, сделай то-то… Я тебе друг или слуга? Что еще за секреты от меня? Что за книга, откуда взялась?

— Не злись, расскажу, — добродушно ответил Ульфест двоюродному брату. — А что спешу — так хочу застать отца с дедом, пока не явились советники. Разведут тягомотину, не поговоришь с отцом один на один. Хочу показать ему книгу без чужих глаз.

— Да что в ней важного, в этой книге? И где ты ее добыл?

— Не я, а Прешкат. — Принц кивнул через плечо.

Гвардеец шел за знатными юношами, не отставая и не вмешиваясь в разговор.

— К нему подошел утром какой-то юнец, — продолжал Ульфест. — Прешкат шел на дежурство, так этот тип его на улице остановил… Как он выглядел? — адресовался принц к гвардейцу. — Вроде ты говорил — с меня ростом?

— Малость повыше, — почтительно возразил Прешкат. — Молодой, тощий, верткий, рожа наглая. Есть, говорит, у меня книга, в которой прописаны злодейские умыслы против государей и всего Гурлиана. Писано рукой гада-алхимика, которого пригрел у себя посланник Круга Семи Островов. Книга добыта этой ночью на Серебряном подворье, а как добыта — спрашивать не след, не то, мол, сделка не состоится.

— Речистый… — неодобрительно хмыкнул принц, не сбавляя шага.

— Ага, — поддакнул Прешкат, — молотит языком почище рыночного сказителя. Ну, я с ним торгуюсь, а сам прикидываю: как бы его половчее цапнуть? Пусть бы в другом месте рассказал про эти самые злодейства…

— А правда, что ж ты его не схватил? — возмутился Венчигир.

— Уж больно шустрый паренек, так вокруг меня и вертелся. А я боялся его спугнуть. Вдруг дело и впрямь серьезное? Он испугается, дунет прочь — ищи его потом по городу… Ну, сошлись мы на серебрушке. Достал я монету, он ее с моей ладони — цап! И кинул мне в лицо полотняный мешочек. Я его на лету поймал, мгновение упустил, а парень — наутек, только подметки сверкают. А мне остался его мешок…

— …В котором запросто мог оказаться гнилой кочан капусты, — подхватил принц. — Сплоховал ты, Прешкат.

— Сплоховал не сплоховал, а книга у меня! — резонно возразил гвардеец. — Не зря я отдал свою серебрушку!

— Твоя серебрушка к тебе вернется и подружек с собой приведет, я об этом позабочусь. Книга и впрямь оказалась занятной.

— А что там? — поторопил кузена сгорающий от любопытства Венчигир.

— Я только пролистал, но уже нашел интереснейшие… — азартно начал Ульфест. Но вдруг взгляд его разочарованно погас, а сквозь зубы вырвалось змеиное шипение.

По коридору навстречу троим мужчинам плыло невесомое бело-розово-золотистое облако, печально мерцали светлые глаза, трогательно кривились в обиженной гримаске пухлые губки, способные вдохновить поэта на балладу…

— Ах, чтоб тебе на балу юбку потерять!.. — тихо бормотнул Ульфест — и галантно склонился перед красавицей Айлой, неунывающей юной вдовой советника.

— Ах, мой принц, — нежно-укоризненным голоском проворковало дивное видение, — мы не виделись три дня — и душа моя изнывает в тоске разлуки.

Этот изящный щебет не обманул Ульфеста, который в свои юные годы уже неплохо разбирался в женщинах (особенно в придворных дамах). Он быстро сделал в уме перевод сказанного: «Ты почему, сволочь, не пришел на свидание в беседку? Я-то, дура, ждала…»

Ульфест понимал, что сейчас из него начнут с улыбочкой вытягивать нервы и сматывать их в клубок. Терпеть эту пытку ему не хотелось, да и времени не было. Но просто поприветствовать Айлу и проскочить мимо… нет, с Айлой такие фокусы не пройдут. Не та женщина. Мимо нее против ее воли не пройдет даже наррабанский боевой слон!

Принц, знавший, что при защите лучшая тактика — нападение, хищно и недобро сощурился в манере своего деда Эшузара.

— Наша досадная разлука могла быть короче, — отчеканил он, — если бы мне не пришлось напрасно дожидаться мою госпожу вчера вечером! Я понимаю, что жестокосердым красавицам нравится мучить доверчивых поклонников…

От изумления Айла забыла даже, что они с принцем в коридоре не одни. Придворная дама всплеснула руками — вульгарный жест, сразу развеявший ее утонченное очарование.

— Кто дожидался? Это я дожидалась! Это я целый вечер… это меня комары до костей изгрызли… это я…

— Не знаю, с какими комарами развлекалась моя госпожа, — поднажал принц на гневные нотки в голосе. (Он боялся упустить удобный момент для беседы с отцом — и торопил ход ссоры.) — Но знаю, что я до луны проторчал в этой уродливой беседке.

— Ты и прошлый раз… когда обещал взять меня на Фазаньи Луга и познакомить с приехавшими властителями…

— Не уводи разговор в сторону, счастье моей жизни, — жестко перебил ее Ульфест. — Не помню, что там было прошлый раз, а вчера от холодного ветра с пруда я едва не охрип!

— Не пристало принцу столь недостойно лгать… — начала Айла возмущенно — и поперхнулась: — С пруда? С какого пруда?

— С того, что возле Беседки Грез. Не увиливай от разговора, моя красавица!

— При чем тут Беседка Грез, если я тебя ждала в Павильоне Светлых Чар?

— При чем тут Павильон Светлых Чар, если я… тьфу! У какого же идиота из моей семейки была такая тупая фантазия по части названий?

— У нашей прабабки Юнтагилены, — подсказал негромко Венчигир.

Только сейчас Айла сообразила, что закатывает сцену на глазах у постороннего.

— Ой, Венчигир, прости, я тебя не заметила… — И бессознательно кокетливым движением вскинула руки — поправить прическу.

— Ты меня никогда не замечаешь… — обиделся кузен принца.

На гвардейца, стоявшего за плечом принца, Айла не бросила даже взгляда. Его-то присутствие не смущало вдову королевского советника. «Щеголи» считались во дворце чем-то вроде мебели. Прешкат это понимал: стоял тихо, стараясь даже неосторожным взглядом не вмешаться в разговор высокородных особ.

— Ладно! — с невыносимым великодушием произнесла Айла. (Это короткое словечко переводилось как «хоть ты и гад, но я тебя прощаю».) — Куда мой принц торопится?

— В тронный зал. Мне нужно срочно поговорить с отцом.

— Так я и поверила! — сорвалось с язычка юной дамы, которая прекрасно знала, что Ульфест норовит пореже попадаться на глаза старшим соправителям. — Что же должно произойти такого… чтобы мой принц сам… без зова…

— Вот освобожусь, приду в Павильон Светлых Чар и с удовольствием все-все тебе…

— Ну уж нет, — надула губки Айла. — Мне так интересно! Неужели мой принц не позволит сопровождать его?

— Бесконечно счастлив, моя красавица, — обреченно сказал принц, подумав про себя, что Айла в последнее время стала раздражающе любопытной. Впрочем, ни отец, ни тем более дед не позволят придворной красотке совать свой хорошенький носик в такие серьезные дела, как то, с которым он сейчас идет в тронный зал.

* * *

— Что я говорил?! — злобно торжествовал старый Эшузар. — Без Круга Семи Островов у нас не обходится ни одна гадость!

В тронном зале не было никого, кроме троих правителей. Даже Венчигиру велено было дожидаться за дверями, вместе со встревоженными советниками и обиженными придворными дамами. Правящая семья сразу поняла важность попавшей в руки улики.

Все трое были без масок. Зарфест сидел на троне. Его бледное круглое лицо казалось осунувшимся; большие, немного навыкате глаза бегали по строчками книги, лежащей у него на коленях.

Принц небрежно пристроился на золотом подлокотнике отцовского трона. В другое время Ульфест схлопотал бы от деда или отца затрещину за непочтение к главному престолу Гурлиана. Но сейчас старшим правителям было не до скверных манер наследника.

Король-отец стоял по другую руку своего царственного сына. Склонившись над плечом Зарфеста, он читал разборчивые, аккуратно выведенные строки.

Разные они были на вид, эти трое, словно и не родня: сухой, похожий на хищную птицу Эшузар; полный, обрюзгший, обманчиво добродушный Зарфест; щеголеватый, изящный красавчик принц… Пожалуй, только цвет глаз у них был общий, фамильный.

Эшузар, увлекшись, начал произносить вслух слова, по которым скользил взгляд:

«Ничто не продлило тине жизнь — ни дерево, ни почва, ни живое существо (котенок). Полагаю, что для существования тины необходимо присутствие в субстрате одного или нескольких компонентов воды из болота. Попытки воссоздать точный состав данной субстанции закончились неудачей. Полагаю, свои свойства вода приобрела из-за соседства с Железной Башней. Так считает и…»

Тут король с хрустом перевернул страницу. От этого звука Эшузар опомнился и уже про себя прочел имя сообщника, выведенное алхимиком на следующей странице.

Король Зарфест поднял удивленный взгляд на отца, склонившегося над его плечом:

— Он что, был так неосторожен… даже имя сообщника?..

— Да, неосмотрительно! — каркнул Эшузар. — Но мы еще глупее. До сих пор не приказали арестовать мерзавцев. Они, должно быть, уже на пути к грайанской границе!

— И верно! — охнул король. — Как же мы так… Конечно! Схватить обоих! А посланника Хастана немедленно вызвать во дворец!

— Ой, хватит суетиться! — лениво пропел Ульфест, про которого старшие успели забыть. — Я уже распорядился. Как только книгу проглядел…

Эшузар и Зарфест молча уставились на своего наследника. Это было одно из редких мгновений торжества юного принца.

Увы, как и положено мгновению, оно оказалось недолгим.

— Надо же! — восхитился Зарфест. — В кои-то веки наш оболтус сделал что-то действительно полезное. Причем сам, без тычка.

— А я не верю, что он сам сообразил, — сварливо откликнулся Эшузар. — Небось Прешкат подсказал!

* * *

Увы, распоряжение принца опоздало.

Хастан, посланник Круга, встревожился, когда ему сообщили о ночных событиях, и как следует встряхнул самого ненадежного человека в своем окружении — алхимика Эйбунша.

Алхимик успел обнаружить исчезновение книги, куда вносились записи о проделанных опытах. Возможно, этот мелкий, близорукий, рано облысевший человечишка с пергаментно-желтой физиономией и не рискнул бы рассказать хозяину о пропаже, ибо Хастана боялся до дрожи и заикания. Но на прямой вопрос Эйбунш не решился солгать.

Когда Хастан бросил своим подручным: «Убрать эту медузу!» — колени несчастного алхимика подкосились. Он уже представил себе, как его труп находят в сточной канаве в Бродяжьих Чертогах или другом месте, совершенно не подходящем для тихого ученого.

Но оказалось, что под словом «убрать» хозяин не имел в виду ничего кровавого. Он всего-навсего приказал спрятать алхимика подальше от чужих глаз…

И теперь Эйбунш стоял перед ширмой. Перед широкой лаковой ширмой, расписанной яркими цветами. Цветы эти плясали и кружились перед глазами алхимика, потому что он знал: за ширмой этой — самый опасный человек в Аргосмире.

Хозяин всех грабителей и воров. Жабье Рыло собственной персоной.

Эйбунш пытался справиться с ужасом, но удавалось ему это скверно. Зубы лязгали, мысли путались, слова с трудом связывались вместе. Бедняга с трудом сумел разборчиво изложить просьбу Хастана к королю воров: спрятать его, Эйбунша, понадежнее.

— Сделаем, — сухо прошелестело из-за ширмы. — Что еще?

Эйбунш задрожал, сообразив, что забыл передать самую важную часть сообщения.

— Почтеннейший Хастан просил также передать: «Пора бы грянуть урагану, а если надо, так и с моря шторм придет!»

— Вот как? — прошуршало в ответ. — Пожалуй, обойдемся своими силами. Впрочем, это уже не твое дело… как там тебя… Эйбунш, да?

Алхимик старательно закивал, забыв, что между ним и собеседником ширма.

— Учти, алхимик, — донеслось из-за лаковых цветов, — спрятать мы тебя спрячем, но бездельничать не позволим. Будешь работать, словно каторжник на болотах. По своей части, по ученой. Сможешь состряпать такой состав, чтоб, коли в огонь попадет, пламя до потолка столбом встало? Или чтоб искры во все стороны летели?

— Могу, — ответил алхимик и наивно добавил: — А если это для потешных огней, то могу сделать искры разноцветными.

— Нет, не для потешных огней, — спокойно лишил его Жабье Рыло последней надежды. — Хотя… впрочем… Демоны с тобой, делай искры цветными! Пусть весь Гурлиан говорит об аргосмирском чуде!

17

Нургидан, склонившись над стволом упавшего дерева, поспешно обламывал сухие ветви, когда к его шее метнулись длинные, хищно изогнутые когти.

Будь на месте Нургидана Дайру — тут бы ему и конец… Но реакция волка-оборотня позволила, гибко извернувшись, уйти от удара. Подхватив ворох сушняка, Охотник швырнул его в морду нежданному противнику.

— Вот тварь поганая! — возмутился юноша, выхватив меч. — Меня же с хворостом ждут! Нет чтоб попозже напасть! Так бы славно с тобой поплясали… а сейчас мне некогда!

Тварь, уклонившись от летящих в глаза сучьев, помотала головой и глухо зарычала.

Она походила на большую наррабанскую обезьяну с зеленовато-коричневой бархатной шкурой. Гибкое тело ни мгновения не оставалось неподвижным: тварь вертелась, извивалась, подпрыгивала, вихляла всем туловищем. Это было бы забавно, если бы на плечах обезьяны не сидела голова вроде крокодильей: маленькие злые глазки, вытянутая пасть, желтоватый жуткий оскал… Нелепо и мрачно смотрелась эта неподвижная морда, застывшая в своей ненависти, на теле, которое словно отплясывало шутовской танец.

Нургидан, который не упускал ни одного движения кривляющейся твари, следил не столько за оскаленной пастью, сколько за передними лапами. Их когти походили на абордажные крючья. А сами лапы, от плеча до запястья, были покрыты складками шкуры, неплотно прилегающей к мышцам.

Молодой Охотник знал, в чем главная опасность боя, который его ждет. Кости и мышцы зверя были устроены так, что «руки» могли растягиваться. И тогда становилось понятно, почему хищник получил прозвище «долголап».

— Мы тут развлекаемся, а там ребята пропадают! — возмущенно сообщил Нургидан зверю. — Раз притащился, так дерись! Я тебе быстренько всыплю и делом займусь.

Долголап снова зарычал. Ему не нравилось проворство и хладнокровие дичи. Мясу полагалось вопить и убегать.

Зверь продолжал дергаться и извиваться, время от времени делая в сторону жертвы легкие отвлекающие выпады. Нургидан тоже прощупывал противника, с которым еще не приходилось биться. Он вспомнил слова учителя: «Не подпускай долголапа близко. Если вцепится когтями, притянет, обнимет — все, драка окончена!»

— Арбалет бы! — посетовал Нургидан. — Не получал еще стрелу, чучело вертлявое?

«Вертлявое чучело» присело и молча прыгнуло на человека. Страшные лапы вытянулись вперед, метя в лицо и горло. Нургидан проворно присел — прыжок ушел в пустоту над его головой — и снизу вверх ударил мечом в открывшуюся грудь зверя. Клинок скользнул по ребрам, слегка прорезав плотную шкуру.

Долголап с визгом покатился по земле, но тут же вскочил. Злобные глазки налились кровью. Хищник любил охоту, но ненавидел драки. А неведомое существо с длинным острым когтем посмело его ранить!

Но ярость оказалась сильнее, чем осторожность.

Долголап, визжа и раскачиваясь из стороны в сторону, сделал еще круг, выискивая у врага плохо защищенное место и прикидывая, как в него половчее вцепиться. Нургидан ловил каждое движение врага, но сам в атаку не лез. Смертная, черная ненависть зверя схлестнулась с трезвым, зорким хладнокровием Подгорного Охотника.

А потом тварь сделала то, что мог бы проделать фехтовальщик, который сражался бы двумя клинками. Одна когтистая лапа обманным движением дернулась вперед, уводя за собой меч, а другая, неестественно вытянувшись, метнулась в человека.

С кем-нибудь другим этот финт прошел бы, но не с Нургиданом! Обманный удар он отбил в сторону свободной от меча рукой, от настоящей атаки уклонился — и от души рубанул по лапе, которая только что пыталась вырвать ему горло.

У зверя была очень прочная шкура, клинок лишь немного разрезал ее. Но лапа, вытянувшись, стала уязвимой. Удар пришелся по суставу — и перебил его.

Когтистая лапа повисла нелепо и жалко. Из клыкастой пасти вместо рычания и визга вырвался потрясенный, болезненный выдох: «Ха-а-ах-х-х»… Тварь бросилась наутек. Бег, был таким же неровным, ныряющим, как и пляска вокруг несостоявшейся жертвы.

Нургидан в азарте чуть не ринулся в погоню, но вовремя опомнился. На кой ему эта недобитая пакость? Друзей надо выручать!

Охотник отправил меч в ножны.

— Сейчас! — крикнул он, чтобы подбодрить пленников Зыбучей Лужайки. — Несу!

Наскоро собрав сучья в охапку, Нургидан кинулся туда, где его ждали Дайру и Нитха.

Расслабился победитель! Потерял осторожность! Забыл, что Подгорный Мир всегда держит в рукаве фальшивую костяшку и в любой миг готов сгрести с кона мошеннически выигранную ставку…

Нургидан не успел даже удивиться, радость сразу сменилась гневом, когда что-то гибкое рвануло его под ноги, земля кувырком ушла вбок… и молодой Охотник беспомощно забарахтался в прочной, врезающейся в тело сети.

* * *

Докатившийся до чащи крик заставил Нитху и Дайру вздрогнуть. Из-за ерунды Нургидан орать бы не стал.

— Ладно, — бросил Дайру угрюмо, — больше не ждем. Пробуем выбраться. А потом поглядим, кто там нашего волка обижает.

Подняв принесенную Нургиданом корягу, он разломил ее, бросил половину напарнице:

— Держи! Мох не стряхни! Он сухой, годится вместо растопки…

Нитха положила драгоценную корягу на траву и, морщась от боли в стиснутых ногах, зашарила в котомке в поисках кремня и огнива.

— Постой! — напряженно сказал Дайру. — Дровишек у нас маловато. Давай рискнем…

Вытащив из-за голенища нож, он нагнулся, провел по траве полосу.

— Снимай дерн, только осторожно, шкуру не порежь. Она от боли бешеная делается.

— А от огня ей не больно? — на всякий случай спросила девочка, уже снимая квадрат дерна заботливыми, точными движениями.

Под дерном оказалась голая свинцово-серая кожа. Нитха, забыв о боли, передернулась от омерзения.

— Огонь — это другое, — объяснил Дайру, аккуратно пристраивая корягу на сером «окне» среди травы. — Кто ее кусает и царапает, того она задавит. А с пожаром не поборешься, от пожара она уползти норовит.

Он высек искру на клок мха и принялся раздувать ее. Для этого ему пришлось опуститься на колени. Недовольная трепыханием жертвы, Зыбучая Лужайка чуть сжала мускулы. Нитха вскрикнула от боли, Дайру побледнел и глухо выругался.

Маленький огонек побежал по клочьям мха.

Любопытство пересилило гадливость, и Нитха с жадным интересом следила, как по серой голой коже побежала дрожь. Огонь еще не коснулся Зыбкой Лужайки, но тварь почуяла жар, она уже предчувствовала ожог — и содрогалась все сильнее.

— Будь начеку! — крикнул напарнице Дайру. — Чуть ослабнет захват — сразу выдергивай ногу. И не вставай, на пузе ползи!

Не оборачиваясь, Нитха кивнула.

Дерн вставал дыбом, трава шла волнами, могучие мускулы ходуном ходили под шкурой: обожженная старая хищница спешила уползти от лесного пожара.

Нитха не зевала. Едва мышцы зашевелились, она освободилась из живого капкана и поползла к расплывающейся в глазах стене деревьев. Под нею бушевала живая тугая плоть, тоже ползла, только в другую сторону, перекатываясь вал за валом, спешила удрать…

Когда перепуганная девочка скатилась на жухлую, завядшую под брюхом твари траву, она не сразу сообразила, что можно подняться на ноги, и сделала рывок ползком.

— Вставай! — раздался рядом голос Дайру. — Она улепетывает!

Нитха поднялась, ее шатнуло. Дайру поддержал девочку за плечи, но успокаивать и утешать не стал.

— Держи, — протянул он ей котомку.

Да, верно… она забыла ее на спине ползучей гадины, а Дайру, как всегда, не растерялся!

Девочка посмотрела вслед хищнице, которая запросто могла слопать их с другом.

Ошалевшая поляна, в комьях земли, смятой траве и цветах, в панике протискивалась меж двух большущих деревьев. За ней тянулась полоса мертвых растений.

Нитха, закусив губу, усилием воли преодолела головокружение. Дайру глядел на нее спокойным, понимающим взглядом. Девочке захотелось обнять его и разреветься у него на груди. Но напарника не благодарят за спасение жизни. Такова примета и таков обычай.

— Пойдем, — сказала Нитха хрипло. — Нам еще Нургидана искать.

* * *

Нургидана друзья нашли быстро — и Нитха обеими руками зажала себе рот, чтобы не расхохотаться нервным смехом.

С древесной ветви свисала сеть, сплетенная из тонких лиан. В сети отчаянно бился огромный оскаленный волк. Пленник хрипел, рычал, выл, пытался перекусить лианы. Под сетью несколько огромных муравьев (ни Дайру, ни Нитхе не доводилось видеть таких крупных) с трудом растягивали в стороны две плетеные зеленые веревки, обвившие передние лапы волка. Еще двое стояли под сетью и тупыми концами копий деловито тыкали своей добыче прямо в пасть, мешая грызть лианы.

Самый большой муравей, с буро-красным хитиновым брюхом, заинтересованно разглядывал меч, косо вонзившийся в землю (видимо, пленник обронил его из ножен, когда сеть подбросила его вверх).

Трое муравьев хлопотали у костерка. При взгляде на пламя Нитха сразу потеряла охоту смеяться. В голове закружились жуткие предположения, зачем муравьям нужен огонь.

А Дайру, наоборот, широко заулыбался. Тронул Нитху за плечо, заговорщически подмигнул ей, приложил палец к губам и, шагнув назад, скрылся в подлеске.

Нитха облегченно вздохнула. Она так и знала, что Дайру обязательно что-нибудь придумает! Девочка юркнула в кусты и затаилась.

Напарник вернулся быстро. В руках у него были две свежие полосы синеватой коры. Молодой охотник, взяв из колчана Нитхи арбалетный болт (свои он рассыпал на Зыбучей Лужайке), повязал у наконечника бант из мягкой коры. Взвел арбалет, уложил стрелу в желобок (это получилось не сразу — бант мешал) и прицелился в муравьиный костер.

То ли муравьи увлеклись, готовя месть, то ли слух и чутье у них были слабее человеческих — но они не насторожились до того самого мгновения, когда стрела разбросала горящие сучья, а бант из коры занялся ярким пламенем.

От коры повалил дым — сильный, белый, сладко пахнущий…

Действие дыма на муравьев оказалось поистине волшебным. Они тревожно застыли — в этот миг они были похожи на детские игрушки, — а затем, выронив копья и опустившись на все шесть лапок, рванули наутек. Они улепетывали, ныряя под коряги, шустро огибая пни и стволы деревьев, ловко лавируя в кустарнике.

Нитха и Дайру кинулись освобождать напарника. На ходу девочка мотнула головой в сторону разоренного кострища:

— Дымом не отравимся?

— Нет, людям он ничего… — успокоил ее Дайру, а сам задержался, затоптал отлетевшие в сторону тлеющие головешки, чтобы не случилось пожара.

Нитха уже воевала с сетью. Рубить гибкие, немного растягивающиеся лианы было трудно, пришлось перетирать их о лезвие меча.

Наконец сеть выпустила свою добычу. Нургидан, уже принявший человеческий облик, упал на землю и остался лежать, пряча в мох пылающее от стыда и ярости лицо.

Дайру досадливо отвернулся. Единственное, чего боится его бесстрашный друг, — это оказаться в беспомощном, глупом и смешном положении. Нургидану надо быть героем в глазах окружающих, а главное — в собственных глазах. А иначе он становится невыносим…

Наверное, Дайру придумал бы, как успокоить напарника. Но чуткая девочка сообразила первой: плюхнулась на мох рядом с Нургиданом и взвыла:

— Ой, не могу идти, не могу! Ноги мои!.. Больно-то как… ой, нэни, нэни саи…

Дайру дернулся было к девочке, но сдержался. Понял: это говорится не для него. Нитха — девочка терпеливая. И гордая не хуже Нургидана. Если уж скулит и по-наррабански маму зовет… правильно делает, умница!

Нургидан при вскрике девочки забыл свое недавнее унижение. Приподнялся на руках:

— Эта тварь сломала тебе ногу?

Нитха только простонала.

— Вряд ли, — ответил за нее Дайру. — Со сломанной костью она бы и двух шагов не прошла. Просто ушиб, но очень сильный.

— Я больше не могу идти, — пожаловалась Нитха. — Ну, ни шажочка!

— Здесь на привал не встанешь, — хмуро прикинул Дайру. — Разве что в соседней складке. А на волокуше не протащим, здесь густой подлесок.

— На кой нам волокуша? — снисходительно откликнулся Нургидан.

Он поднялся, подобрал меч и отправил его в ножны. Нашел свою котомку, которую сбросил, когда собирал хворост, и перекинул через плечо. Склонился над девочкой, закатал до колена обе ее штанины, присвистнул, глядя на кровоподтеки на ногах. Привычно и умело прощупал кости.

— Перелома и впрямь вроде нет. Но досталось тебе крепко.

Легко поднял напарницу на руки и зашагал вперед, бросив на ходу:

— А ты, белобрысый, возьми ее мешок!

— Ой, Нургидан, — проворковала девочка, — как здорово, что ты у нас такой сильный!

Дайру, прихрамывая, шел позади и усмехался:

«Умница! Нургидан снова стал вожаком, опорой и защитой! Ради этого не жаль тащить две котомки…»

* * *

Стая змеепсов неслась по равнине, поросшей редкими низкими кустами. За стаей большими прыжками мчалась попрыгушка, все еще повинуясь своему всаднику. Впрочем, Майчели понимал, что скоро тварь придется отпустить: скачка продолжалась целый день, в тупую башку попрыгушки начало закрадываться подозрение, что происходит что-то не то. Животное все чаще останавливалось, пыталось повернуть голову, недовольно шипело.

Солнце клонилось к закату, равнина была перечеркнута длинными тенями высоких скал, разбросанных далеко друг от друга. Каждая из скал, выщербленных ветром и дождями, имела неповторимый облик и получила от Подгорных Охотников имя.

В голубом сумраке мимо Майчели и Урра дергающимися скачками неслись гигантские драконьи головы, разрушенные замки, причудливые деревья из гранита…

Впереди ликующе взвыла стая. Урр на мгновение опередил змеепсов: рявкнул торжествующе и зло.

— Спешиваемся! — скомандовал Майчели и круто вывернул голову своего «скакуна». Выпуклые глаза уставились в низкое темнеющее небо. Глупая тварь остановилась: куда прыгать, если не видишь земли? Прямо в хмурые тяжелые облака?

Урр ловко спрыгнул с хитиновой спины и, не оглядываясь на хозяина, бросился вдогонку за воющей стаей.

Майчели, выпустив голову пленной твари, тоже спрыгнул наземь и побежал, раскачиваясь на ходу, словно его гнул сильный ветер: его посох остался у Урра, а тот, увлекшись, забыл вернуть вещь своему господину.

Попрыгушка замерла, пытаясь вспомнить, зачем ей нужна была эта долгая и утомительная скачка. А затем нагнула голову и принялась искать взглядом замшелый валун или что-нибудь столь же аппетитное.

* * *

Стая прижала троих друзей к высокой скале, похожей на наконечник копья. Змеепсы перестали голосить: они привыкли гнать дичь с устрашающим воем, но сражались молча.

Две длинные скользкие твари, набросившись с двух сторон, сбили с ног Нитху. Падая, девочка успела подставить меч. Клинок вошел в разинутую хищную пасть, вонзился в небо. Нитха, лежа на спине, вскинула вытянутые руки, держа над собою наколотую на меч тварь. Змеепес бился в агонии, но все равно тянулся к человеку лапами.

Вокруг кипел бой. Через девочку и ее врага перемахивали гибкие чешуйчатые хищники. Нитха не видела, как второй враг, бросившийся не нее, отлетел от удара тяжелой пряжки: Дайру хлестал ремнем направо и налево, бил точно и сильно. Пряжка, усаженная по краям заточенными треугольными заклепками, рвала чешую и рубила плоть не хуже клинка.

А Нургидан яростным демоном кружился среди стаи тварей. Он был яростен и беспощаден, он сводил счеты с Подгорным Миром за недавнее унижение.

Дайру оторвал от своей куртки хрипящего змеепса, отшвырнул его прочь и, оценив размер стаи, крикнул:

— Не выстоим!

Как ни пьянила Нургидана схватка, все же юный воин понял, что друг прав. И хрипло, с ожесточением бросил самое отвратительное для себя слово:

— Отступаем!

Куда отступать, он не сказал. И так ясно: на скалу, куда же еще…

Дайру рывком поднял на ноги Нитху и удачно разнес с одного удара череп крупного змеепса. Охотники попятились к подножию гигантского «наконечника копья». Дожди и талые снега пробили в крутом, почти отвесном склоне узкую неровную промоину. По ней, как по ступенькам лестницы, и вскарабкались наверх трое подростков, подсаживая друг друга. Нургидан отступал последним, клинком сдерживая хищников.

Взобравшись на небольшой неровный карниз, трое беглецов остановились, обернулись и дали стае бой.

Змеепсы, настырные и цепкие, лезли по промоине и прямо по откосу, цеплялись за шероховатый камень, срывались и упорно лезли вновь. Два меча встречали гостей, ремень бил тяжелее дубины. Охотникам казалось, что битва длится долго, бесконечно долго… и действительно, скала уже тонула во мраке, когда атака погасла, утихла.

Нитха без сил опустилась на карниз, прижалась щекой к холодному ноздреватому камню. Ветер хлестал так, словно хотел сорвать ее с карниза и швырнуть в пасти озлобленных тварей, которые притаились внизу во мраке. Острая боль мучила плечи, руки, спину. Девочка с трудом сдерживалась, чтобы не разреветься.

— Тебя не искусали? — тревожно и заботливо склонился над ней Нургидан. Уловил в темноте своим звериным зрением, что напарница отрицательно качнула головой, и обернулся к Дайру. — А ты, белобрысый, цел? Не порвали тебя?

— Цел пока, — угрюмо отозвался Дайру. — До поры до времени… они же нас внизу дожидаются!

— Мы в темноте к ним в гости не полезем, — снисходительно успокоил его Нургидан. — А до утра они тут торчать не станут, отправятся искать дичь попроще, себе по зубам…

Но тут из мрака донесся ровный насмешливый голос, разом лишивший подростков надежды:

— Эй, молодые господа! Помните болото, остров и шатер? Я пришел за своим арбалетом!

* * *

Змеепсы не охотятся в темноте, поэтому ночь прошла спокойно — если можно считать спокойным тоскливое ожидание боя. Хорошо хоть ветер утих…

Но едва бледный серый свет немного разбавил темноту, хищники пошли на штурм утеса.

На этот раз среди гибких темных тел по круче карабкалась уродливая двуногая тварь: Урр не устоял внизу. Ноздри его подрагивали, верхняя губа поднялась, обнажая крепкие острые зубы. Урра дразнил человеческий запах — мясо, еда! — и бесили воспоминания о схватке на острове. Пролаза был так же злопамятен, как и его хозяин.

Майчели не полез на скалу. Опираясь на посох, он глядел вверх и как никогда жалел, что лишился арбалета. Враги видны как на ладони. Вот и влепить бы по стреле гильдейским выкормышам! И белобрысому, лопоухому ублюдку в ошейнике! И маленькой сучке, которую глупый Урр наверняка захочет захватить живьем! И ненавистному, дважды, трижды ненавистному красавчику, что так мастерски орудует мечом… уж этого-то Майчели и сам охотно взял бы живьем и скормил бы змеепсам и Урру. Кусками, чтобы мальчишка не подыхал подольше!..

Юные, сильные, здоровые… с телами, не искалеченными Подгорным Миром… Никто никогда не называл их уродами, никто не шарахался от них с отвращением и ужасом. Они бродят по складкам, словно по березовой роще! И намерены бродить так до старости, не выплачивая здешним краям черной, унизительной дани. Намерены остаться людьми…

Не выйдет. Не останутся, гильдейские молокососы. Уже сегодня станут кусками мяса.

Пролаза вздохнул: он пристрастился к человечине. Не потому, что вкус мяса так уж отличался от вкуса дичи, которую можно добыть охотой в складках. Пережевывая кусок того, что недавно было человеком, Майчели острее понимал: человек — всего лишь скотина. Животное. И не может задаваться перед ним, искалеченной тварью Подгорного Мира…

Отогнав несвоевременные мысли, пролаза продолжил наблюдать за кипящим на скале сражением. Холодно и спокойно он оценивал слаженные, дружные действия осажденных.

Вот шустрый змеепес, вскарабкавшись выше карниза, где держали оборону Охотники, прыгнул девчонке на плечи. Та пригнулась — и над нею свистнул ремень. Удар пряжки сбил хищнику прыжок, и тварь, извиваясь, полетела со скалы.

Другой змеепес сомкнул челюсти на голенище сапога белобрысого парнишки — но тут же его приятель точно и аккуратно обезглавил зверя. Тело рухнуло вниз и забилось у ног Майчели, а голова повисла на голенище, намертво стиснув зубы, — парню некогда было ее сбросить.

А вот Урр туда полез зря! Надо выждать, пока стая прикончит хотя бы одного из врагов! Но разве остановишь тупую скотину, которая чует жратву? А там, на карнизе, еще и девчонка!..

Ну вот, так Майчели и знал! Едва Урр поднял башку над карнизом, как тут же схлопотал по этой глупой башке с трех сторон. В левое ухо — сапог девчонки, в правое ухо — сапог зеленоглазого щенка. А их приятель-раб, что стоит посередке, добавил Урру по макушке ремнем. Башка у Урра крепкая, одного удара он бы и не заметил, но три сразу — это и для него оказалось многовато. Кубарем покатился вниз, даже двух змеепсов по пути сбил с кручи наземь…

И словно это было сигналом — стая разом прекратила атаку, отхлынула к подножию утеса. А когда змеепсы отступают, бесполезно их останавливать. Вот выждут немного — и снова можно бросить их в бой. Дичь никуда не убежит.

* * *

А дичь и сама понимала, что бежать ей некуда.

Измученные, теряющие надежду подростки сидели на краю каменного карниза. Внизу змеепсы пировали над трупами своих погибших собратьев.

— Нажрались, теперь долго не уйдут, — хмуро предсказал Дайру.

— Спуститься и проложить путь мечами? — предложил Нургидан, хотя и догадывался, что его не поддержат.

Дайру только хмыкнул. А Нитха сказала глухо:

— Только если кончится еда и… если совсем-совсем никакой надежды! Сколько их там?

— На нас хватит, — утешил ее Дайру. — Да еще двое пролаз…

— Достала бы я их из арбалета, — с чувством сказала Нитха, — да колчан пустой!

Дайру встал, размял ноющую правую руку.

— Сейчас опять полезут, — сказал он со злым вызовом. — И на этот раз мы отобьемся… пока еще отобьемся!

— Ой, — прозвенел сверху чистый хрустальный голосок, — до чего же вам интересно живется!

От неожиданности Нитха едва не сорвалась с карниза.

Нургидан, ощерившись, гибко вскочил на ноги.

Все трое потрясенно уставились вверх. Причем верил своим глазам только Дайру, хотя он был изумлен не меньше других.

Промоина-«лестница» обрывалась у карниза, где друзья сейчас держали оборону. Выше была отвесная гладкая скала — не вскарабкаться. Только большая глубокая выбоина, довольно высоко — не дотянешься вытянутой рукой.

И в этой выбоине боком сидела, обняв руками колени, очаровательная девочка в охотничьем «мальчишеском» наряде. Русая коса была перекинута на грудь, фиалковые глаза восхищенно глядели вниз. Девочка улыбалась так мило и приветливо, словно сидела на крылечке своего дома.

— Как ты швырял змеепсов с утеса! — Теперь она обращалась только к Дайру, тут нельзя было ошибиться. — Великолепно! Я еще тогда, помнишь, догадалась, что ты герой!

Дайру, не сводя с девочки глаз, шагнул назад — он совсем забыл, что стоит на карнизе. Нургидан, опомнившись, подхватил напарника под локоть — как бы не сорвался с утеса!

Не обратив внимания на этот дружеский жест, Дайру выдохнул единственное слово, которым сейчас была полна его душа:

— Вианни!

Нитха и Нургидан разом перевели взгляды выше, на близкую верхушку «Наконечника копья». Оттуда до самой впадины — гладкая скала! Ни выбоины, ни трещины! Не за что ухватиться, некуда поставить ногу… как же оказалась у них над головами Вианни?

А Дайру глядел только на чудесную гостью. Глядел так, словно больше никого на свете и не было.

— Ты все не приходишь и не приходишь! — обиженно сказала ему Вианни. — Я соскучилась! И сама пошла тебя искать!

Она капризно повела хрупким плечиком. Русая коса соскользнула с плеча и закачалась над крутизной. Дайру невольно глянул вниз, куда указывал этот волшебный маятник.

У подножия утеса — острые камни, словно клыки, ожидающие добычи. Меж ними хищно подняла морды стая змеепсов. И двое пролаз запрокинули лица, глядят на происходящее наверху.

Дайру перевел взгляд на Вианни, сглотнул застрявший в горле ком и сипло взмолился:

— Только не упади!

— А зачем мне падать? — недоуменно спросила девочка.

Она спустила с края выбоины ноги в мягких сапожках. Легкое, почти неуловимое движение… Никто не успел даже двинуться, как Вианни ящеркой скользнула на карниз.

Она очутилась между Нургиданом и Дайру. На карнизе стало тесно, но нежданную гостью это явно не смущало.

Внизу все так же выжидала хищная стая, все так же глядели вверх двое пролаз.

Потом тот, что с посохом, громко позвал:

— Вианни!

Девочка досадливо фыркнула:

— Ой, и Майчели здесь! Куда ни приду, везде он… и этот мерзкий Урр с ним!

— Ты… ты с ним знакома? — выдохнул Дайру.

— Это не я, это Майчели со мной знаком, — рассыпала Вианни перезвон смеха. — Он хочет на мне жениться. Выдумал, будто у нас с ним будут какие-то необыкновенные дети…

— Что-о?! — изумился Нургидан.

Дайру молчал: онемел от гнева.

— Глупый, правда? — улыбнулась девочка. — Я отцу сказала, он рассердился…

— Вианни! — донеслось снизу повелительно и сердито, словно пролаза имел право приказывать прелестной хозяюшке Подгорного Мира.

Нитху передернуло от отвращения, а Вианни снова засмеялась:

— Он мне совсем не нравится, он людоед…

Девочка сказала это небрежно, словно речь шла о мелком, но досадном недостатке.

Нитха смотрела на новую знакомую в оба глаза, запоминая каждое слово, каждое движение. Если это и впрямь дочь Хозяина… о, тогда каждое брошенное ею словечко может оказаться бесценным для Гильдии!..

Появление юной принцессы Подгорного Мира так поразило троих друзей, что они даже забыли о своем отчаянном, почти безнадежном положении. Увы, ненадолго…

— Вы давно здесь, на скале? — начала Вианни светскую беседу.

— С вечера, — коротко ответил Нургидан.

— А долго вы еще здесь пробудете?

— Кажется, до первой их атаки, — горько усмехнулась Нитха.

— До атаки… — мечтательно протянула Вианни. — Счастливые вы! Что хотите, то и делаете! А с меня отец взял слово, что я не буду драться ни с какими чудовищами. Как увижу зверюгу, сразу бегу домой. Ску-у-учно!

Прелестное личико омрачилось досадой, но тут же девочка вновь оживилась, перевела умоляющий взгляд с Нургидана на Дайру:

— Когда вам надоест совершать подвиги… может, пойдете ко мне в гости? Отца нет дома, а мама не рассердится. У нас сегодня лепешки с ягодным соусом.

Ответом было потрясенное молчание. Казалось бы, после своего появления Вианни не смогла бы уже сильнее удивить своих новых друзей… однако она это сделала!

Наконец Нитха обрела голос.

— Вообще-то мне уже надоело совершать подвиги, — сообщила она, поднимаясь на ноги.

— И мы любим лепешки с ягодным соусом, — в тон ей подхватил Нургидан.

И только Дайру спросил с тревогой:

— Мать точно не рассердится?

— Что ты!.. Она добрая! И рада будет познакомиться с настоящим героем. Ну, пойдем!

— А далеко? — поинтересовалась Нитха, опасливо поглядывая на стаю внизу.

— Конечно, нет! Мой дом всегда рядом со мной… Ой, как я рада! Идемте скорее!

Она легко, словно со ступеньки, шагнула с карниза — и исчезла.

Трое друзей молчали. Их не удивило исчезновение девочки. Непонятным было другое. Подростки три года обучались у Подгорного Охотника и готовы были пройти гильдейские испытания. Они умели слышать складку до горизонта, особенно чуткая Нитха, прирожденная проводница! А теперь…

— Ну, нету там ничего! — пожаловалась Нитха.

Девочка чувствовала себя униженной и беспомощной. До сих пор Подгорный Мир со всех сторон звал и манил ее ливнем звуков, рассказывал о том, что скрыто от глаз за прозрачными стенами. Почему же она не видит воздушной дороги, по которой так спокойно и легко ушла синеглазая, белокожая хозяюшка этих перепутанных земель?

Внизу зашевелились враги — как будто исчезновение Вианни сняло чары, державшие их в плену. Пролаза с посохом, которого девочка назвала по имени («Майчели!» — с ненавистью шепнул Дайру), ударами поднимал змеепсов на ноги. Его спутник, похожий на наррабанскую обезьяну, прыгал на месте, возбужденно ухал и рычал.

Нитха побледнела так, что ее смуглая кожа стала серой. Глаза блеснули вызовом.

— Смогла она — смогу и я! — выдохнула девочка. Разом, боясь передумать, шагнула с карниза… и исчезла.

Оба ее напарника взглянули вниз, боясь увидеть распластавшееся на камнях тело подруги. Но увидели лишь змеепсов, карабкающихся по лестнице-промоине.

— Порядок! — кивнул Дайру. — Это же Подгорный Мир, чему удивляться? Уходим!

Шагнул с карниза — и мгновенно исчез.

Нургидан зло улыбнулся змеепсам, которые были уже рядом. Вот уж трусом он не был никогда! С карниза так с карниза!

— Сожрите своего хозяина, крысы чешуйчатые! — крикнул он и шагнул с каменной площадки в бездну…

И тут же что-то упругое, неодолимое отшвырнуло назад, впечатало спиной в крутой откос. Нургидан ошеломленно выпрямился. Что это было?

Он прыгнул вперед зло и яростно, как на врага. И снова был отброшен… теперь сомнений не оставалось: какая-то сила не пускает его вслед за друзьями!

Гадать о причинах этого было некогда: юноша вновь был на карнизе не один. Два крупных змеепса уже выбрались из промоины.

Ух, как обрушился на них Нургидан! Как выплеснул он на хищников свою злость, отчаяние и одиночество! Змеепсы не просто полетели кубарем по склону вниз — они еще и смели с «лестницы» тех, что лезли следом!..

— Ну, что же ты! — возмутился позади звонкий голосок. — Мы ждем-ждем, а ты тут развлекаешься!

Нургидан уже ничему не удивлялся.

— Не удается пройти! Стена не пускает! — огрызнулся он, продолжая отбивать атаку.

— Нет там никакой стены… дай руку!

Тоненькие пальчики легли юноше на плечо, потянули с карниза. Нургидан, не сопротивляясь, шагнул вслед за девочкой…

Матерый змеепес, оттолкнувшись от края карниза, взмыл в воздух, целясь в грудь и горло затравленному человеку. Но в тот миг, когда когти уже готовы были впиться в плоть жертвы, добыча исчезла. Зубы лязгнули в полете, змеепес закувыркался в воздухе, грохнулся к подножию скалы и раздробил череп о камни…

А Нургидан в это время пытался пробиться сквозь прозрачную вязкую массу, похожую на бесцветный кисель. Она стиснула его с двух сторон, выдавила воздух из легких, сковала движения. Нургидан шел сквозь сгустившееся пространство с трудом, словно по дну реки, и никак было не вынырнуть на поверхность, и это длилось целую вечность, а он упорно брел между жизнью и смертью…

…В глаза ударило солнце. В Подгорном Мире Нургидан успел забыть, каким ярким и ласковым оно может быть. И небо — голубое, не серое… и зелень, чистая, свежая, словно промытая дождем… и деревья, опустившие ветви до земли, будто струны арфы… и кружащие голову запахи… и цветы, цветы, цветы…

Все это разом обрушилось на гостя, оглушило, прижало к земле. Да, красота… но красоту эту юноша оценил в первые мгновения, а потом она заплясала вокруг, заставила опуститься на шелковистую траву, упереться в землю руками. Накатила тошнота. Не будь желудок пустым, Нургидана вывернуло бы прямо на эту красотищу.

Так худо ему было разве что три года назад, когда впервые шагнул за Грань. Но тогда все произошло быстро, не пришлось чувствовать себя мухой, утонувшей в миске меда.

Рядом переговаривались Дайру и Нитха. Нургидан с трудом разбирал, о чем они болтают, но понял: эти двое чувствуют себя превосходно. И из гордости отвернул бледное лицо. Сделал вид, что сидит на траве просто так… вон, букашку на стебельке рассматривает!

Но почему этот чудесный уголок Подгорного Мира принял наррабанскую девчонку и лопоухого умника, а его, Нургидана, и на порог пускать не хотел?..

Юноша не знал, что скоро ему предстоит узнать ответ на этот вопрос. И знание это горькой обидой, острой занозой надолго засядет в сердце.

* * *

— Мамочка, познакомься! Вот это — Дайру. И его друзья… ой, я забыла спросить, как их зовут!..

Если гости и беспокоились, какой прием окажет им супруга загадочного Хозяина, то при одном взгляде на эту моложавую, очень красивую женщину все их опасения исчезли.

Их встретил безмятежный взор синих глаз — более светлых, чем фиалковые глаза дочери. Хозяйка волшебного мирка держалась так, словно к ней каждый день вваливались компании незнакомых юнцов, взъерошенных и ободранных.

Женщина стояла на крыльце с резными перилами. Большой бревенчатый дом за ее спиной почти утонул в ярких цветах на высоких стеблях. Плотные венчики переливались всеми оттенками красного, желтого, оранжевого. Вианни, закончив небрежное представление гостей, сорвала один из мясистых лепестков и принялась его жевать.

Сквозь цветочное море к крыльцу вела дорожка, посыпанная крупным песком. На этой дорожке и стояли смущенные гости.

Нургидан прикидывал: почему госпожа держится так безбоязненно? В ее мирную и красивую складку может забрести кто угодно, от Подгорной Жабы до одичавшего пролазы…

Нитха скромно потупила глаза. Лишь раз взмахнула она ресницами в сторону хозяйки, но этого взгляда ей было достаточно. И теперь девочка думала: «Что-то здесь не так!»

Ученица Подгорного Охотника привыкла доверять своей интуиции. И то, что открылось ее глазам, казалось Нитхе театральной декорацией. Слишком зеленая и мягкая трава, слишком аккуратная дорожка, слишком яркие цветы…

А женщина, которая их встретила… на ней платье, в каких красуются по праздникам зажиточные крестьянки. Точнее, фасон — как у нарядного крестьянского платья, а вот материя… да пусть Нитху на всю жизнь в муравейник замуруют, если это не бархат!

Пока Нургидан и Нитха пребывали в растерянности, действовать начал Дайру. Он подошел к самому крыльцу и опустился на колени перед женщиной, выжидая, пока она соизволит заговорить.

— Так ты тот самый Дайру, о котором моя болтливая дочурка прожужжала мне уши? — В смеющемся голосе хозяйки играли те же звонкие переливы, что и у дочери. По голосу женщину можно было принять за младшую сестру Вианни.

— Да, госпожа моя, светлая принцесса Аннира, — почтительно откликнулся юноша.

* * *

— Надо же, — задумчиво сказал Нургидан, прожевав и проглотив сразу два сочных цветочных лепестка, — я ведь тоже видел тот портрет во дворце. А вот с первого взгляда не признал госпожу!

Подростки, сытые, умытые и довольные, сидели вчетвером на золотисто-зеленой полянке позади дома. У каждого в руке было по огромному цветку, и они лениво отщипывали кисловато-сладкие, с легким пряным привкусом лепестки.

— Я знал, кого здесь встречу, — объяснил Дайру. — Еще там, во дворце, заметил, как женщина на портрете похожа на Вианни. Глаза другого оттенка, а так — одно лицо.

Он откинулся на траву и снизу вверх глянул на сидящую рядом девочку.

Вианни млела. Ее тонкие пальчики ловко плели венок из золотисто-зеленых стебельков, украшенных мелкими желтыми шишечками. От шишечек шел запах меда, такой густой, что Нургидан с его тонким чутьем недовольно морщил нос.

Над девочкой с гулом плавали большие медлительные пчелы, привлеченные запахом сладкого травяного сока. Вианни досадливо отмахивалась от пчел.

У очаровательной принцессы Подгорного Мира уже красовался на голове венок. Кому предназначался второй — догадаться было легко.

Нитха и Нургидан не осмеливались даже хихикнуть над явным восхищением и нежной заботой, которыми девочка окружала своего дорогого гостя. Но Дайру не заблуждался на этот счет: напарники возьмут свое, едва покинут гостеприимную складку. Всласть поиздеваются над «героем». Ну и ладно. Главное — удалось еще раз увидеть Вианни.

Как сияют ее фиалковые глаза! Нет, как сияют, а? Никто на свете еще не смотрел так на Дайру! Хорошо, что удалось улучить миг и шепнуть девочке — мол, целоваться при посторонних нельзя…

Да пусть она нацепит на него хоть дюжину венков, пусть он станет похож на бродячего фигляра! Только бы сидела рядом и щебетала своим изумительным голоском…

— Я так рада, что вы пришли в гости! А то здесь так скучно! Отец редко берет меня в Мир Людей, а дома только мама и слуги…

Дайру слизнул упавшую ему на щеку каплю сока.

Малышку можно понять. И слуг-то всего трое — пожилая женщина и двое мужчин того же возраста. За трапезой слуги сидели за одним столом с хозяйкой и гостями — нравы тут явно простые. И его, Дайру, посадили за общий стол, хотя он ожидал, что ему вынесут миску с едой на крыльцо.

Если бы не портрет в дворцовой галерее, ни за что бы не поверить, что здешняя хозяйка — дочь гурлианского короля.

Это было загадкой. А каждую загадку Дайру воспринимал как вызов себе лично.

Юноша закрыл глаза и попытался во всех подробностях вспомнить комнату, в которой они обедали.

Чистый, добела выскобленный стол без скатерти уставлен глиняной посудой. Деревянные скамьи с выжженным на спинках узором — цветы и птицы. На полу яркие тканые коврики. На стене старые часы с боем: пастух и пастушка кружатся в танце, забавно раскачиваясь, словно подвыпили. У двери и окна — пучки ароматных сухих трав…

Ничего общего с дворцом, ни намека на роскошь. Крестьянский дом. Только в нем очень чисто, просторно и светло.

Мечта принцессы о крестьянском домике.

Вот она, отгадка! Вся эта складка — мечта девушки, выросшей во дворце. Лесок и лужок без комаров, без грязи… наверняка по этой мягкой траве можно бегать босиком и не занозить ногу. И пчелы здесь, похоже, не кусаются.

Что может принцесса Аннира вспоминать о прежней жизни? Как была глупой куклой, запутавшейся в чужих интригах? Как ее допрашивали после провала заговора? Как родной отец приговорил ее к смерти?

Ничего из этого даже тенью не колышется на дне безмятежных синих глаз.

Как говорится в поэме о Гайгире Снежном Ручье, тоже возглавлявшем провалившийся мятеж?

«И он отринул прошлое свое…»

Да. Вот оно, верное слово. Эта женщина тоже отринула свое прошлое.

Как она попала в Подгорный Мир — не секрет. Любой сказитель за медяк расскажет о влюбленном чародее, который спас мятежную принцессу из застенков. А теперь Дайру знает продолжение этой легенды: маг сотворил для любимой мир, о котором она мечтала.

С ума сойти…

Холод пробрал парнишку при мысли о том, какой небывалой мощью обладает отец Вианни. И что он сделает с наглецом, который посмел дотронуться до его дочурки…

Усилием воли Дайру заставил себя не думать о страшном.

Красивая женщина среди моря цветов…

Приветливая хозяйка во главе накрытого стола…

Так не ведут себя ни принцессы, ни крестьянки. Аннира не встревожилась, когда дочь притащила из Подгорного Мира троих подозрительных незнакомцев. Ровный голос, учтивые речи, одинаково любезное обхождение и с Сыном Рода, и с рабом…

Внезапно промелькнуло неприятное сравнение: а ведь точно так же Аннира держала бы себя, если бы дочь притащила обнаруженный в лесу выводок мелких зверушек или подбитую птицу: «Играй, деточка, играй…»

Жена здешнего Хозяина — не выше и не ниже обычных человеческих отношений. Она — вне их.

Возможно, эта женщина не совсем в своем уме. Зато наверняка она счастлива…

Громкий хохот прервал размышления Дайру — и тут же тонкие ручки водрузили ему на голову пышный, благоухающий медом венок.

Ох, как все развеселились… глупо, должно быть, выглядит Дайру в этом украшении…

Впрочем, юноша сразу понял, что смеются не над ним. Нитха и Нургидан, перебивая и поддразнивая друг друга, рассказывают о покупке «дракона».

— Циркач, да? — восхищалась Вианни. — Ой, как интересно! Я обязательно его найду! Пускай расскажет про цирк, я никогда не видела цирка!

— Да как же ты его найдешь? — удивился Нургидан.

— Расспрошу других ящеров.

— Ты знаешь их язык?

Вианни засмеялась, откинула голову и разразилась потоком шипящих и щелкающих звуков. Нитха, забыв о хороших манерах, глядела ей в рот с завистью и восхищением.

— Они хорошие, — продолжила Вианни уже на родном языке. — Так трогательно заботятся о своих малышах! И знают столько древних легенд…

— А все-таки ты с ними поосторожнее, — забеспокоился Дайру. — Не съели бы тебя эти хорошие…

Вианни фыркнула, сочтя слова своего героя восхитительной шуткой.

— А вообще тут не опасно? — спросил Дайру. — А если притащится, скажем, дракон?

— Никто не притащится, — махнула рукой наследница волшебного царства. — Отец так помудрил над складкой, что сюда может войти только человек.

Нургидан вскинулся, хотел что-то сказать, но промолчал, лег на спину, зло уставился в ясное небо. Он сразу вспомнил упругую прозрачную пелену, которая преграждала ему путь в этот дивный мирок. Вспомнил, что смог войти сюда лишь вместе с юной хозяйкой…

«Ах, я вам не человек?!»

Безупречно красивый, благоуханный и светлый мир разом стал противен Нургидану.

Тем временем Нитха старалась побольше вызнать о том, кто сотворил для своей семьи этот цветущий дворец:

— А твой отец, вероятно, редко здесь бывает? Ведь в Мире Людей время течет не так, как в складках! Для него недолгая отлучка — а тут дочь успела вырасти, пока его не было…

Вианни рассмеялась — и с дерева россыпью трелей откликнулась неведомая птица.

— Ну что ты! Эта складка — часть Мира Людей! Время у нас течет, как за Гранью.

Нургидан и Нитха восприняли это спокойно: подумаешь, еще одно чудо здешних краев! Но Дайру сразу понял, что это означает. Он вскочил на ноги так резко, что венок порвался и золотым ручейком стек по спине наземь.

— Это что же, — негромко и страшно спросил он, — выходит, сколько мы времени тут просидели, столько и дома времени прошло? Там, может, учителя пытают, а я… а мы…

Тут уж и его друзья вскочили на ноги.

— Уходим! — скомандовал Нургидан.

— Нам еще до Железной Башни идти да идти, — поддержала его Нитха.

— Никуда вам не нужно идти да идти, — чуточку обиженно сказала Вианни. — Я выведу вас сразу к Башне. Знаю я, где это. Плохое место. Противное.

* * *

Может, место и было плохим, но Железная Башня была прекрасна!

Не железным был этот высокий купол, а из какого-то иного металла, неизвестного ремесленникам Мира Людей. Светлый, невероятно прочный, не поддающийся закаленной стали, он покрыт был кольцами безупречно правильной резьбы. Даже под тусклым солнцем Подгорного Мира эти тонкие кольца переливались всеми цветами радуги. Башня была подобна гигантскому алмазу, тонко ограненному опытным ювелиром.

Купол, стоявший здесь века, не был памятником неведомому народу искусников и умельцев. Он жил! Изнутри доносились тяжелые удары и гулкий звон, все это сливалось в унылую мелодию. Дойдя до заключительного аккорда, она обрывалась. Некоторое время царило молчание, затем мотив повторялся вновь — удар в удар, звон в звон…

— Там дверь, — сказала Нитха, не сводя глаз с радужного чуда. — Очень тугая, но можно открыть. Наши гильдейские были внутри.

— Да, отец тоже заходил внутрь, — без интереса отозвалась Вианни. Она крепко держала Дайру за локоть. — Он говорит, там у каких-то древних чародеев была кузница. Волшебная, сама ковала… а что ковала — нам того не понять. Теперь чародеев нет, а кузница все работает. Потом уничтожает, что сделала, и все заново начинает…

Но тема эта была для девочки явно скучна. И она продолжила ровным, легким тоном, без тени смущения глядя в лицо своему герою:

— А это точно, что на людях целоваться нельзя? Совсем-совсем нельзя, да?

Нитха, не удержавшись, хихикнула.

Оттопыренные уши Дайру начали наливаться кровью.

А Нургидан…

В другое время этот красавчик, избалованный женскими ласками, снисходительно подмигнул бы Дайру: мол, не зевай, олух, не упускай случая! И увел бы Нитху взглянуть на башню поближе…

Но сейчас молодой оборотень переживал свежее оскорбление. Ах, он не человек для этой подгорной знати?!

Поэтому Нургидан улыбнулся такой белозубой, яркой улыбкой, что у Дайру внутри все похолодело от скверного предчувствия. И бархатным пленительным голосом произнес:

— Между прочим, целуюсь я куда лучше Дайру. Красавицы в моих объятьях просто парят в облаках!

Дайру, коротко выдохнув воздух и стиснув кулаки, шагнул к Нургидану.

«Ну, сейчас это благородное животное схлопочет!..»

Он еще никогда так не злился на приятеля. И начисто забыл в этот миг, что, скорее всего, в драке схлопотал бы он сам…

Нитха дернулась, чтобы вмешаться, но ее остановило выражение лица Вианни. Та весело перевела взгляд с одного парня на другого. А потом ответила с удовольствием, как ребенок, который не попался на уловку взрослого и не дал себя разыграть:

— Ой, ну это же неправда! Не можешь ты целоваться лучше Дайру!

— Почему? — не понял Нургидан.

— Ну, ты же некрасивый!

Это было сказано так просто и с такой убежденностью, что оба парня ошарашенно застыли, а Нитха разинула рот, как ребенок в цирке.

— Не сердись, — виновато и ласково продолжила Вианни, — но ты же не считаешь себя красивым, правда? У тебя темные волосы… ну, не повезло, бывает… И глаза какие-то неправильные, зеленые. И уши смешные… — Она перевела взгляд на Дайру, подняла ручку и нежно коснулась его густо-багрового «лопуха». — Вот какие должны быть красивые уши, смотри! А веснушек у тебя и вовсе ни одной нету!

Нитха поспешно отвернулась и закрыла рот ладонями.

— Но ты не огорчайся, — утешила Вианни ошеломленного Нургидана. — Ты наверняка хороший, раз Дайру с тобой дружит! И ты когда-нибудь станешь героем, как и он!

Нитха уже справилась с хохотом. Она орлицей налетела на Нургидана, который как раз опомнился и вознамерился объясниться со странной девчонкой. Напарница не дала ему произнести ни слова: больно вцепилась в руку и затараторила:

— Он станет героем, обязательно станет! А сейчас он покажет мне Башню, я хочу взглянуть на нее поближе, а одна идти боюсь!

Пинок по щиколотке довершил тонкий намек, и Нургидан позволил уволочь себя от этой ненормальной парочки.

Нитха и Нургидан неспешно обошли купол, но, увы, не уделили должного внимания этой загадке, оставленной ушедшим народом. Зато оба вволю нахохотались.

Уже темнело, когда они вернулись к влюбленным. Те не заметили их появления — так и стояли, вцепившись друг в друга, словно вот-вот рухнет небо, настанет конец света и надо напоследок надышаться друг другом.

Нитха даже позавидовала им. А Нургидан безжалостно позвал:

— Эй, герой, нам в засаду идти! Вот нагрянет этот вражина, а мы тут… прощаемся. Может, мы его уже упустили…

Дайру в последний раз, уже никого не стесняясь, крепко расцеловал Вианни и выпустил ее из объятий. А Нитха с удивлением заметила, что белобрысый и впрямь парень ничего: высокий, симпатичный. Что-то в нем изменилось… ах да, расправил плечи и поднял голову!

— Никого вы не упустили, — успокоила Вианни своих новых друзей. — В этой складке давно не было людей. Я об этом бы знала.

Она прислушалась к чему-то, чего не могла уловить даже чуткая Нитха. Остальные глядели на девочку с завистью, боясь отвлечь ее.

Наконец посерьезневшая Вианни обернулась к Дайру.

— Кто-то идет сюда. Не знаю, человек или зверь, но идет напрямик и спешит так, что по складкам перекатывается эхо. Может, не один, это трудно разобрать.

— Когда ждать? — хмуро спросил Нургидан.

— Ночью или к утру.

Нитха, не удержавшись, охнула. Ученица Шенги знала, что если кто-то идет по складкам напрямик, не меняя направления, он гонит перед собою эхо, которое можно уловить… но не с такого же расстояния!

А Дайру кивнул Вианни:

— Спасибо тебе. Ты нас сегодня не один раз выручила…

Стыд опалил смуглые щеки Нитхи. «Ой, хоть он догадался поблагодарить!»

Вианни от слов своего героя просияла — но тут же вновь загрустила.

— Ну вот, с вами так интересно… а мне правда пора… ужасно жаль, но мама меня отпустила совсем ненадолго. Но мы еще увидимся, вот увидишь…

Внезапно лицо ее посерьезнело, исчезло детское очарование наивности. Фиалковые глаза, не видящие ничего, кроме Дайру, были глазами любящей женщины. И даже голос, когда она заговорила, изменился, стал глубоким и страстным:

— Мы увидимся! Я приду к тебе в любой складке, мне не надо искать тебя, надо просто помнить… а я всегда, каждый миг… — Она поднесла руку к груди, словно хотела унять сердцебиение. — Если тебе будет плохо — не бойся! Тот, кто тебя обидит, не успеет об этом даже пожалеть! Я никогда… я никому не позволю…

Она быстро прижалась к Дайру всем телом. Затем неохотно отступила на несколько шагов, подняла прощальным жестом руку. И прежде чем исчезнуть в синем сумраке (прежний веселый ребенок!), насмешливо крикнула Нургидану:

— А красавицам незачем парить в облаках! Ничего там нет хорошего! Ветер, холодно и сыро!

* * *

Правильно говорила Вианни: противное место, мерзкое!

Болотце небольшое — если бы не темнота, можно бы другой берег рассмотреть. Но свет желтой луны вырывает из мрака лишь деревья да тростник, а ее маленькая красная товарка и вовсе без толку болтается по небу. В мутно-желтом свете еще отвратительнее кажутся деревья: невысокие, разлапистые, со скрюченными, словно старческие пальцы, ветвями. И бугристые наросты на коре. И листья — длинные, вялые, словно ошпаренные…

Вокруг тихо, но болото не кажется заснувшим. Поверхность его странно переливается и ходит мягкими волнами, потому что у другого берега, ближе к Железной Башне, время от времени над поверхностью беззвучно вздымается и опадает водяной бугор. Словно на дне озера спрятан фонтан, который то и дело выплевывает короткие струи.

А вот тростник не шевелится на ветерке. Застыл неподвижно, прямой, жесткий, с листьями-ножами… девочка поежилась, представив себе, как ветер царапает об эти листья свои прозрачные бока.

Хорошо хоть, сейчас не видны пиявки, что широкой бахромой копошатся возле воды. Крупные, волосатые, они тупо тычутся в гнилую тину… брр!

Вода всплеснулась: что-то грузное плюхнулось в болото у дальнего берега. Нитха тревожно вскинулась, но заставила себя успокоиться. Там караулит Дайру. Раз не поднял шума — значит, просто крупная зверюга вздумала искупаться.

Это пустяки, а вот что за сучок хрустнул совсем рядом?..

Если бы Нитха не была уже встревожена плюханьем неведомой твари в болото, она могла бы не расслышать тихих шагов, приближающихся к дереву, на котором она сидела.

Кто это крадется? Зверь?

Человек.

Темная фигура выбрела в полосу лунного света. Нитха напряглась. Как дать знать друзьям, что ловушка сработала?

Незнакомец подошел ближе, повернул голову, настороженно осматриваясь… и Нитха едва сдержала вскрик. Она узнала гостя из мрака.

18

Хастан Опасный Щит, посланник Круга Семи Островов, отнюдь не выказывал тревоги и смятения. Он переводил взгляд с черной маски на золотую, с золотой на серую — и взгляд этот был полон доброжелательности и уважения.

— Великолепно! Прошу повелителей Гурлиана принять мое восхищение! У нас на Островах правосудие тоже не ползет, как время в дальнем рейсе, но все же далеко нашим стражникам до такой расторопности. Неужели мерзавец уже схвачен?

— Какого именно мерзавца имеет в виду почтенный Хастан? — небрежно поинтересовалась золотая маска. Этот тон должен был внушить окружающим, что король Зарфест знает о посланнике всю подноготную. А спрашивает лишь для мелкого уточнения: какой именно мерзавец из окружения Хастана имеется в виду?

Хастан почтительно удивился:

— Но… разве меня пригласили во дворец не по поводу моей жалобы на сбежавшего челядинца Эйбунша?

Золотая маска качнулась в сторону черной, та ответила столь же недоуменным движением. Тут же оба государя спохватились и приняли привычно-торжественные позы.

А принц и не пытался напустить на себя важность. Он подался вперед, обхватил руками колени и хихикнул, представляя себе, как сейчас выкрутится этот скользкий островитянин.

Хастан действительно выкрутился. И даже не без блеска.

Три государя узнали, что долгая морская служба Хастана стала причиной неурядиц со здоровьем: к непогоде ломит кости. Алхимик Эйбунш умеет делать мази, снимающие боль. Поэтому Хастан и взял его в свиту, чтоб всегда иметь под рукой свежее лекарство. Увы, даже целители могут оказаться подлецами. Коварный Эйбунш обокрал своего благодетеля и удрал с Серебряного подворья. Преступление свершилось этой ночью, а утром Хастан, разумеется, отправил своих людей к Хранителю города с жалобой на вора…

Старый Эшузар постукивал по полу древком ритуального топорика. Он мог позволить себе злиться — роскошь, недоступная его царственному сыну.

Зарфест восседал на троне неподвижно, с величием золотой статуи. Но посланник догадывался, что творится в душе короля, и внутренне хохотал.

А принц откровенно развлекался. Он вертелся на троне и восклицал «Ага!» при каждой удачной реплике Хастана.

Никто из правителей не поверил ни единому слову посланника. Но обвинить его во лжи было нельзя… во всяком случае, пока не изловлен и не допрошен алхимик.

Зарфест был вынужден заверить высокого гостя в том, что городская стража сделает все возможное и невозможное для поимки вора. Посланник в изысканных выражениях поблагодарил государя за внимание и заботу.

А король-отец, известный своей вредностью, нашел-таки способ уязвить недруга.

— То, что произошло, поистине ужасно, — провозгласил он значительно. — Теперь посланник Семи Островов будет думать, что в нашем городе распоясалось ворье. Чтобы сгладить тяжкое впечатление от этого мерзкого случая, я направлю на Серебряное подворье двоих надежных охранников. И повелю им ни в коем случае не оставлять нашего дорогого гостя одного, дабы ничто не угрожало его драгоценной особе… Не благодари меня, почтенный Хастан! Считай это моим личным подарком, выражением моих чувств к тебе.

Хастан склонился перед этой старой барракудой. Опустил голову как можно ниже, чтобы спрятать лицо. Представил себе, как в руках его хрустит шея мерзкого старикашки.

— Я никогда не забуду оказанной мне чести, — произнес посланник.

Да уж, забудешь такое! Хастан понимал, что теперь он сможет остаться один разве что в отхожем месте!

* * *

Крестьянину полезно знать заранее о бурях и грозах, что могут обрушиться на его урожай, — тогда хоть что-то можно спасти. А трактирщику полезно знать про людские бури, что грозят его заведению.

Аруз метался по «Шумному веселью», готовясь к завтрашнему дню. Так капитан, завидев на горизонте тучу, вестницу шторма, приказывает убрать паруса и кладет судно в дрейф.

Может, совсем закрыться на завтрашний день, трактир целее будет?

Нет. Опасно и глупо. Если толпа захочет войти — она войдет, выбив дверь. К тому же завтра праздник. Одно только утро, мирное утро перед грозой, принесет отличную выручку.

Но главное — рано или поздно гроза пройдет. И тогда кто-нибудь вспомнит, что «Шумное веселье» с утра было на замке. Вот как? Толстяк Аруз опасался чего-то? Знал о чем-то? Ну-ка, ну-ка, интересно, кто и что ему шепнул?..

Так что завтра заведение будет открыто, как подобает солидному трактиру в праздник. А вот вытащить из погреба бочонки с лучшим вином и зарыть на сеновале — святая обязанность хозяина. Если толпа начнет громить заведение, хватит буянам и дешевой кислятины.

Аруз суетился, отдавал приказы рабам… а в душе сидела заноза — разговор с принцем.

Почему наследник престола разыскивает уцелевших «невидимок»? Действительно, как сам сказал, хочет поиграть в создание новой «невидимой гвардии»? Если так, это не беда. Аруз расстарается, навербует принцу для забавы пьяниц и бродяг… Но если все серьезнее? Если принц узнал то, что ему не положено знать? О, тогда это очень опасно! И для принца, и для многих людей, о которых Ульфест никогда не слыхал… а главное, опасно для Аруза!..

Кто-то тронул трактирщика за плечо.

Лисонька. Певица. Плохо выглядит девчонка: то ли плакала, то ли не спала ночь…

— Хозяин, ты не слыхал, часом: не собирается к нам заглянуть тот парень… ну, Щегол?

Аруз взял девицу за подбородок, твердо взглянул ей в глаза:

— Ты всегда была умницей, милая, так и сейчас не натвори глупостей. Выкинь этого дурня из сердечка. Не потому, что гаденышу по вкусу заморские смуглянки… с этим ты бы разобралась. Дело хуже: мальчишка слишком долго задирал нос. Знаю от верного человека: у Жабьего Рыла лопнуло терпение. Щегол еще ходит, дышит — а сам не знает, что уже труп, осталось на костер лечь. А какой интерес любить покойника — верно, красавица?

* * *

Когда Хастан Опасный Щит, посланник Круга Семи Островов, покидал дворец, лицо его было невозмутимым. Нельзя было показать врагам свою ярость, гнев, жажду мести.

Хастан шел пешком — считал глупой пришедшую из Наррабана манеру брать паланкин, чтобы проехать несколько улиц. Пусть в носилках катаются изнеженные дамочки, которые до обморока боятся, что их толкнет грубиян-прохожий.

За посланником следовала свита: трое загорелых, обветренных мужчин со шрамами на лицах и двое рослых «щеголей» с перевязями королевских цветов через плечо. Вот эти-то двое, сожри их акула, и были причиной ярости, которая раздирала душу Хастана.

Проклятый Эшузар не дал противнику времени, чтобы собрать силы и возглавить контратаку. Сразу послал за стражниками и велел им повсюду следовать за почтенным посланником. Вон, вышагивают, ухмыляются в усы. Рожи смышленые. Вряд ли удастся скормить им какую-нибудь байку. А именно сейчас надо связаться с Жабьим Рылом! И завтра, когда буря начнет разносить в щепки проклятый Аргосмир от носа до кормы, кто принесет Хастану вести?

Ничего нельзя сделать с погаными соглядатаями. Нельзя даже отослать их подальше. Это все равно что самому написать признание во всех интригах и послать во дворец…

Внезапно посланник остановился так резко, что свита с разгону обогнала его на несколько шагов.

Хастан, морща лоб, глядел вслед четверым бедно одетым путникам, которые только что прошли мимо него и свернули на постоялый двор. Трое мужчин и женщина…

Знал Хастан этих мужчин. Встречался, когда капитанствовал на «Раскате». Эта шайка ловила на дорогах путников и продавала в рабство. Хастан покупал у них добычу (невелик доход, а все деньги!) За главаря у этих разбойников здоровяк по прозвищу Шершень. Остальных и не вспомнить, как кличут. А вот женщина с ними тогда ходила другая — лихая старуха с кистенем за поясом, все ее попросту «бабкой» величали.

А эта, новая, куда моложе. И собою недурна. Такая любого мужика одним взглядом в постель уложит.

В постель?.. А ведь это идея!..

Посланник обернулся к свите — и моряки, когда-то пробивавшиеся вместе с ним сквозь шторм и ходившие на абордаж, не узнали своего капитана. Масленый взгляд, расплывшаяся в поганой ухмылке рожа… вот-вот замяукает, словно мартовский котяра!

И замяукал, бесстыже и сладко:

— Рамарш, ты видел бабенку, что свернула на постоялый двор? Ну, юбка еще цветастая, синий платок по-моряцки завязан?

Рамарш ошарашенно кивнул, хотя бабенку не приметил.

— Бедра-то, бедра! — пропел Хастан, исходя похабной улыбочкой. — Такие бедра и на суше мужику устроят шторм, раскачают до морской болезни! А груди-то, груди — небось тугие, как паруса при попутном ветре! А корма до того ладная — так и охота в нее тараном врезаться!

— Бабенка при полной оснастке, — сухо подтвердил Рамарш.

— Короче, ложись на тот же курс — и под всеми парусами следом! Бери ее на абордаж и волоки на Серебряное подворье. Не на днях, не завтра, а сегодня, сейчас! Со спутниками ее не ссорься, денег пообещай по-благородному. А чтоб не думали, будто их подругу зовет в гости жалкий купчишка, так прямо и скажи: мол, Хастан Опасный Щит, посланник Круга Семи Островов, просит навестить…

Моряк оскорбленно вскинул голову. Он хотел сказать, что он, Рамарш Громкая Волна, не сводник, а первый помощник с «Раската». И что не затем он бок о бок с Хастаном ходил в бой, чтоб теперь добывать потаскух для бывшего капитана, морского ежа ему в глотку…

Что его остановило? Да именно то, что капитан был сейчас сам на себя не похож. Что за игру он затеял?

А Хастан продолжал:

— Меня еще ни к одной бабе так не тянуло со времен плясуньи со шрамом… помнишь плясунью со шрамом, морская душа? Как я за нею бегал… Вот и эта мне так же нужна!

Вот теперь Рамаршу все стало ясно. Так ясно, словно он стоял на шканцах «Раската», а в лицо ему хлестали соленые брызги, и надо было следить, чтоб парни не мешкали с парусами, а уж курс проложить — это дело капитана!

Потому что «Плясунья со шрамом» — не баба, а шхуна, на которой один предатель удрал с Вайаниди. Мерзавец многое знал, нельзя было упускать его, и «Раскату» пришлось крепко погоняться за шхуной…

Рамарш понятливо закивал, подмигнул капитану:

— Сделаем, капитан, приведем в бухту… первый раз, что ли?

* * *

Дом стоял особняком, словно брезгливо отодвинулся от своих бедных соседей, — добротный каменный особняк за бревенчатым высоким забором.

Шенги усмехнулся: дом чем-то походил на средней руки купчика, который, разбогатев, продолжает жить на бедняцкой окраине, но задирает нос перед теми, кому меньше повезло в жизни.

Что нос задирает — это точно: ворота выкрашены в ярко-кирпичный цвет, над входом (это видно поверх ворот) вычурная лепнина…

Охотнику не надо было пускать в ход талисман, чтобы узнать, что скрыто за забором. Кабатчик Ярвитуш, которому развязало язык вино с говорушкой, радостно и многословно рассказывал про особняк, стоящий на границе Бродяжьих Чертогов и веселой, беспутной Гуляйки, где мелкие купцы и моряки спускают денежки в игорных домах и борделях.

Особняк этот не видел в своих стенах полуголых девиц, не слышал азартных выкриков: «Дракон, алмаз, подкова! Моя взяла!..» Попробовали бы сунуться сюда подгулявшие купчишки или буяны-матросы! Ах, как вынесли бы их охранники! На пинках бы вынесли!

Помпезный особнячок принадлежал Жабьему Рылу и был местом для спокойных встреч нужных людей. Именно сюда должен явиться человек, заплативший за смерть Шенги.

И человека этого надо было прихватить по дороге, прижать в укромном местечке между заборами и задушевно потолковать о жизни…

Чтобы не привлекать внимания случайных прохожих, Охотник отошел подальше, к покосившемуся заборчику стоящей в стороне развалюхи, в которой явно никто не жил, прислонился к нагретым солнцем доскам и задумался.

Ну-ка, ну-ка, что за костяшки выбросила сейчас Многоликая, играя на его жизнь?

Три костяшки. Одна из них — покупатель, которому нужна «жгучая тина». Зачем? А демоны его знают… нет, насчет кораблей, набережной и здания таможни все понятно. Неясно другое: с чего это вздумалось загадочному покупателю развлекаться таким идиотским и сволочным манером?..

Вторая костяшка — продавец, который эту самую «тину» носит из-за Грани. Либо Охотник, либо пролаза. Причем все его упорно принимают за Шенги. А почему? Потому что лапу видели. Очень, очень интересно!

И попавший в Допросные подвалы Хвощ (правдивость которого подтвердил маг-грайанец из Клана Лебедя) и видевший продавца издали кабатчик Ярвитуш (которому не дала бы соврать подброшенная в вино говорушка) уверяют, что тину приносил человек в плаще с капюшоном, закрывающим лицо. Рост, фигура — ну, вылитый Шенги. А главное, каждый уверяет, что углядел за распахнувшимся плащом когтистую птичью лапу.

Вот такой неосторожный господин. Лицо прячет, а плащу время от времени дает распахнуться, чтоб народ приметил лапу. Эх, подержаться бы за нее, поглядеть, из чего сделана…

Внезапно окатила жутковатая мысль: а что, если лапа настоящая? Если после гибели Совиного Божества уцелел кто-то из жрецов? Или… или Древняя Сова воскресла?

Нет. Не может быть…

Ладно, увидим, когда возьмем эту тварь за глотку, кем бы она ни была.

А познакомит нас костяшка номер три. Тот самый заказчик, что топает сюда с кошельком в кармане.

Каково его место в раскладе? Есть продавец, есть покупатель… посторонние им ни к чему… значит — посредник, других вариантов нет. Человек, который знает продавца и покупателя и не знакомит их друг с другом, чтоб не начали делать дела напрямую. Сам-то он продавцом быть не может, потому что не ходит в Подгорный Мир. Где уж ему! Он же…

О, как раз идет-топает, костылями по земле постукивает! А ну-ка, выйдем навстречу…

— Здравствуй! Очень, очень радостная встреча, верно?..

Не сводя полных ужаса глаз с улыбающегося лица Шенги, калека шарахнулся прочь, запутался в костылях, едва не упал. Охотник бережно поддержал под локоть своего врага.

— Вижу, вижу, как ты соскучился по мне, Хиави!

* * *

— Нет, парни, что-то тут не то, — говорила своим дружкам Лейтиса. — Я, конечно, теперь красавица — стой, солнце, исчезни, луна… но чтоб такой человек, как Хастан, с одного взгляда рассудок потерял и начал про мои груди-бедра на всю улицу орать?..

— Точно! — подтвердил Рамарш. — Сколько с капитаном плаваю, такого за ним не знавал.

— Пойти-то я пойду, — сказала Лейтиса задумчиво. — Даже самой интересно… А только думается, парни, что нужна ему не я, а мы все.

— Может, и так, — согласился Шершень. — А только эта пиратская душа должна понимать, что ни Лейтиса, ни мы все даже пальцем ради него не шевельнем, пока не услышим, как его денежки звенят.

Последняя фраза предназначалась для Рамарша. Тот понимающе кивнул, отцепил с пояса кошелек и положил перед Шершнем.

* * *

— Ты не понимаешь… ты ничего не понимаешь!.. — рыдал Хиави, чувствуя, как сквозь одежду его кожу трогают кончики стальных когтей. — Ты не знаешь, какой жизнью я жил все эти годы… не знаешь, как я мучился…

Они стояли за покосившимся забором покинутого подворья. Когда-то здесь бушевал пожар. Шенги не знал, что хозяев жалкого домишки огнем и угрозами выжили прочь люди Жабьего Рыла, чтобы не иметь соседей возле особняка для важных встреч. Да Охотнику и не интересно было бы это узнать. Для него важно было лишь то, что разросшийся на пустыре шиповник и остатки забора прикрывают его и Хиави от глаз случайных прохожих.

— Вспомни, как я… как со мной… — плакал Хиави, тяжело обвиснув на костылях. — Я должен был… тоже… охотником… а я… Шенги, я же калека!

Совиная Лапа глядел на добычу без всякой жалости. Его не смущали рыдания, сотрясавшие это изломанное тело. Перед Шенги была тварь вроде тех, что встречались в Подгорном Мире. Тварь неуклюжая, но хитрая и кусачая.

На рейде горели корабли, гибли моряки, на Подгорных Охотников пало черное подозрение, Лауруш едва не умер, Шенги угодил на цепь в Допросные Подвалы — и все по вине этого скулящего, исходящего слезами и соплями подонка.

— Ты предал Гильдию, — сказал Охотник и, преодолев брезгливость, левой рукой хлестнул Хиави по физиономии. Не злость сорвал, а попробовал прекратить истерику.

Это ему удалось: Хиави, потеряв равновесие, отлетел на куст шиповника, сполз на землю, подобрал костыли, встал и заговорил более связно, почти без мучительных всхлипываний:

— Это не я предал! Это она меня предала! Я же был учеником Лауруша, как и ты!.. Я каждую складку… я…

— Еще врезать? — ровно спросил Шенги.

Хиави взял себя в руки.

— Я виноват в том, что мой напарник оказался сволочью? Я виноват, что живым выбрался из водопада, куда он меня спихнул? Вон как меня перемололо… И после всего этого я для Гильдии чужой?

— Ты не прошел испытания, — пожал плечом Шенги.

— Браслет не получил, да? А если бы принес этот дурацкий «поющий подсолнух» — стал бы свой родной? И Гильдия бы меня до последнего костра поила-кормила?

— Не причитай. Ты не просил милостыню возле храма. У тебя была крыша над головой, верный кусок хлеба и хорошая работа. В Аргосмире очень, очень много здоровых, сильных людей, которые об этом только мечтают.

— Работа, да… Знаешь, сколько ваших записок о чудесах Подгорного Мира прошло через мои руки? Сколько ваших каракулей я разобрал, выправил ошибки, свел в большие рукописи… а с тех рукописей не одну копию снял… Да я знаю про земли за Гранью столько же, сколько вы… все вместе…

Шенги хотел сказать, что его собратья по Гильдии добывают знания о Подгорном Мире не переписыванием чужих дорожных заметок, а опасными скитаниями по складкам и битвами с чудовищами. Но промолчал: пусть говорит, пусть…

— А кто знает дела Гильдии лучше меня? Каждая монета, что вы присылаете Главе… я же знаю путь каждого медяка, да-да! Знаю, сколько идет вдовам и сиротам, а сколько — на взятки нужным людям… и кому взятки, тоже знаю! Гильдия — это я и есть! Я не сомневался, что буду преемником Лауруша… и вдруг такое… такое…

Подавшись вперед, Шенги с отвращением, но внимательно вслушивался в яростное бормотание. Хиави говорил о потрясении, которое испытал, когда узнал, что новым Главой Гильдии станет Унсай. Как ушел из дому, ударился в загул по грязным кабакам, заливая вином свое горе и позор, крах надежд… как в каком-то трактире расползлись костыли и не справились с ними непослушные руки, и рухнул пьяный калека на земляной пол, лицом в пролитое вино и чью-то блевотину… А когда пришел в себя — понял, что лежит в постели, с мокрой тряпкой на лбу…

На Серебряном подворье…

— Они поняли, — жарко говорил Хиави, убеждая то ли Шенги, то ли себя самого, — поняли, как несправедливо обошлась со мной Гильдия, как обманул меня Лауруш! Они подсказали мне, что знания — это товар… их можно продать, дорого продать… Да, это я все придумал, с «тиной»… им надо было уничтожить корабли, да так, чтобы весь город перетрусил. Не знаю зачем, но мне плевать… я все придумал, все…

— Но в Подгорный Мир ходил не ты, — задумчиво кивнул Шенги.

— Конечно, не я! Где уж мне, на костылях! Зато я знаю вас всех. Знаю, кто польстится на деньги. Я ж не кого попало за тиной послал, я ж самую продажную душу… я…

— Подожди! — Шенги щелкнул когтями перед лицом предателя. — Вот сейчас мы и пойдем к этой продажной душе. Вы нужны мне оба.

Хиави молчал, опасливо косясь на длинные, со стальным отливом, когти.

— Хочешь идти в Допросные подвалы один? — уточнил Шенги. — За себя и за него?

Хиави размышлял всего несколько мгновений.

— Нет, — твердо сказал он. — За двоих — не хочу. Пропадать, так обоим.

* * *

— Какая же ты смышленая! — улыбнулся Хастан. — Повезло мне, что я тебя повстречал! Денег не пожалею, но имей в виду: к тебе наверняка прицепится «репей»!

— Подумаешь, «репей»! — лукаво усмехнулась Лейтиса и повела круглым плечом. — Пусть цепляют — стряхнем с подола, не в первый раз!

— Умница! — Хастан положил руку на дерзкое плечо. — Да, я спросить хотел… раньше с Шершнем и его парнями старуха ходила… что с нею стряслось?

— Господин про мою мамашу спрашивает? Померла, будь к ней подобрее Бездна, — легко солгала женщина. Она не хотела рассказывать этому сильному, интересному мужчине о своих недавних приключениях и о своем настоящем возрасте. Пусть, глядя на смазливое личико, не видит лица старухи.

Лейтиса сейчас сама чувствовала себя молодой. Близость Хастана дразнила, горячила ее. Совсем не хотелось сейчас уходить на улицу, бежать с поручением для Жабьего Рыла, избавляясь по пути от приставленного «репья». Хотелось дразнить Хастана белозубой улыбкой, озорным взглядом, загорелыми руками, то и дело кокетливо поправляющими прическу. Дразнить до тех пор, пока он хоть на время не забудет свои дурацкие интриги!

К тому же ее торопила Орхидея — чародейка, тенью живущая в душе Лейтисы. «Ну, что же ты, не упусти его!» — стонала и скулила колдунья, за пять веков истосковавшаяся по мужской ласке. Сейчас две женщины, забыв свары, хотели одного и того же.

Лейтиса глубоко вздохнула и так колыхнула грудью, что Хастан отозвался коротким судорожным вздохом.

— Не рано ли ты уходишь? — спросил он. — Как бы не удивились «репьи», что мы так быстро управились…

— И то верно, — легко согласилась женщина.

— Может, пока займемся чем-нибудь интересным, чтоб время быстрее летело?

— В «радугу» сыграем, — прикинулась Лейтиса дурочкой.

— Угу. По моим правилам. Сейчас научу.

Легко подхватил женщину на руки, понес через гостиную, пинком открыл дверь в спальню.

Лейтиса изобразила праведный гнев и попытки вырваться, но при этом так соблазнительно вертелась в его объятиях, что погасила в памяти мужчины последний намек на какие-то поручения Круга и всякие государственные соображения.

И когда моряк Хастан швырнул веселую бабенку на парчовое покрывало и прижал ее сверху своим мускулистым телом, чтоб прекратила трепыхаться, он уже не был посланником Круга Семи Островов.

19

Огромная желтая луна затопила светом берег болота, не давая укрыться стоящему у воды человеку. А он и не прятался, только напряженно вслушивался в тишину.

Эту ярко-рыжую шевелюру нельзя было спутать ни с чем. Фитиль, вредный напарник Унсая! Неуживчивый Фитиль, с которым никто не хочет ходить в Подгорный Мир!

Нитха сжала кулаки от бессильной ярости. Вот он, враг! И что теперь с ним делать? Хватать? Он тебя сам так хватит… Позвать на помощь друзей? Угу, и спугнуть мерзавца…

Нитха поспешно полезла с дерева. Внезапно один из наростов на коре рассыпался в пыль под ногой, и Нитха, едва не сорвавшись, повисла на руках.

Вершина дерева вздрогнула. Крупная птица, с вечера устроившаяся в кроне на ночлег, с истошным воплем снялась с ветвей и, бестолково хлопая крыльями, унеслась прочь.

Фитиль глянул наверх, рука его легла на рукоять меча. Девочка прижалась к стволу, замерла.

Наконец охотник расслабился. Видимо, решил, что птицу спугнул какой-то ночной хищник, промышляющий среди ветвей.

Нитха перевела дыхание.

* * *

А дальше по берегу, у Железной Башни, тревожно вскинул голову Нургидан.

Его волчий слух не пропустил ни крика испуганной птицы, ни треска сучьев. Это бы ничего, ночной лес полон таких звуков… но птица взмыла оттуда, где сидела в засаде Нитха! Уж не случилось ли чего с этой наррабанской недотепой, храни ее Безликие?..

Додумывал эту мысль Нургидан уже на ходу, по-звериному ловко и тихо скользя среди кустов.

* * *

Нитха пробиралась берегом болота вслед за Фитилем. Мужчина осторожно переступал с одной бурой подушки мха на другую, стараясь не оставлять следов на грязи. Иногда гибко опускался на четвереньки и рассматривал кромку болота.

Внезапно он насторожился, а затем, обогнув вылезшие на берег заросли тростника, со сноровкой лесовика метнулся в кусты. Только ветви дрогнули разок — и замерли.

Да, Нитха была ученицей Шенги Совиной Лапы и умела красться по ночному лесу, не оповещая о своем присутствии все живое вокруг. Но куда ей было тягаться с опытным Подгорным Охотником!

Потеряв врага из виду, девочка ударилась в панику, заметалась, пытаясь сообразить, в какую сторону удаляется Фитиль, наугад рванулась догонять, перепрыгнула через гнилое бревно, юркнула под низкий свод ветвей, вынырнула из-под него, распрямилась… и почти уткнулась лицом в широкую грудь мужчины.

Незнакомец, не ожидавший встречи, шагнул назад. А Нитха… о, это были поистине страшные моменты для нее! За то краткое время, пока глаза ее поднимались от груди к лицу, она успела умереть — и воскреснуть, узнав: — Унсай!

Девочке показалось, что она счастливо прокричала это имя на весь лес. На самом деле она сипло, почти беззвучно выдохнула его — и сразу пришла в себя:

— Ой, Унсай, как хорошо, что ты здесь… только тише, тише, он услышит!

— Услышит? — тихо переспросил Подгорный Охотник.

— Ну да, я его с дерева заметила. А ты тоже за ним шел, да?.. Ой…

Нитхе стало стыдно за свой глупый вопрос. Конечно же, именно Унсай и мог заподозрить Фитиля: от напарника трудно что-то скрыть!

Каким облегчением было знать, что он рядом этот сильный человек, немного похожий на учителя! С плеч упала тяжесть: уж кто-кто, а будущий Глава Гильдии сумеет поймать преступника и выручить Шенги из беды!

— Говоришь, ты его видела? — строго переспросил Унсай. — Далеко? В какой стороне?

Нитха взмахом руки указала направление. При этом она случайно опустила взгляд…

И недавнее облегчение ледяным комом застыло в груди. Нитха молча прокляла себя за глупость. Потому что в жесткой траве, такой черной в желтом лунном свете, тускло блеснуло жестяное ведро с плотной крышкой.

Зачем оно тому, кто выслеживает предателя?

Нитха испуганно попятилась. Унсай шагнул следом.

— Жаль, — глухо сказал он. И руки его метнулись к горлу девочки.

Нитха перехватила эти сильные, жесткие пальцы, забилась, выгнулась дугой, закричала пронзительно и отчаянно, словно раненый зайчонок…

* * *

А в это время на залитом желтым светом берегу, у самой кромки темной воды, стояли друг против друга двое противников: Дайру и рыжеволосый Фитиль. Охотник держал наготове меч. Дайру, расставив ноги и чуть пригнувшись, отвел для удара руку с ремнем.

Эти двое только что наткнулись друг на друга — и сразу схватились за оружие. Между ними, застилая гневом глаза, подрагивала пелена недоверия.

Фитиль не атаковал противника лишь потому, что не знал, чего ожидать от необычного оружия. Ему доводилось слышать, что ученик Совиной Лапы с ремнем в руке может выстоять против пары мечников. А упрямое, жесткое выражение глаз мальчишки подтверждало эти слухи.

Неизвестно, чей удар разорвал бы затянувшееся мгновение перед схваткой. Потому что именно в этот миг из-за деревьев донесся крик, полный ужаса и боли.

Противники быстро посмотрели друг другу в лицо. Взгляды обоих спрашивали об одном: «Неужели сейчас затеешь драку, неужели не поспешишь на помощь?»

А затем оба, не обменявшись ни словом, разом кинулись во тьму, на зов…

Но первым на крик успел Нургидан.

Он проломился сквозь кусты, обезумев от ярости, и рявкнул так, что из-под ног в ужасе прыснуло наутек что-то мелкое, живое:

— Пусти ее, тварь, не то в клочья порву!..

* * *

Рассвет не наползал на лес вокруг Железной Башни, не разбавлял мутной водой ночную тьму. Изогнутые края складки приняли в себя лучи восходящего солнца — и разом выплеснули свет на берега болотца, на заросли жесткого тростника, на засиявший радужный купол.

И на небольшую поляну, где напряженно замерли пять человек. Они не спускали друг с друга глаз, но опасались сделать резкое движение.

Унсай все еще держал Нитху за горло, та не сопротивлялась. Остальные глядели на врага с беспомощной ненавистью.

Дайру, Нургидан и примкнувший к ним без объяснений Фитиль не рисковали напасть на Унсая: тот мог задушить девочку. А Унсай опасался причинить девчушке вред, потому что понимал: ему не прожить и нескольких мгновений после смерти пленницы.

На пролившиеся на лес солнечные лучи никто не обратил внимания.

— Расступитесь, — ровно сказал Унсай. — Расступитесь и дайте мне уйти, пока руки не устали держать эту дрянь.

— Чтоб ты задавил ее, когда отойдешь подальше? — так же ровно отозвался Дайру.

— Отпусти ее, тогда и проваливай, — хрипло поддержал напарника Нургидан.

— Так не договоримся! — В голосе Унсая чуть заметно забилась дрожащая, нервная нотка. — А глупо, между прочим… упустите случай, какого больше никогда…

— Деньги нам предлагать будешь? — зло хмыкнул Фитиль.

— Не просто деньги, а очень большие деньги! Вокруг меня сейчас такие капиталы проворачиваются, что и вам, и мне хватит на всю жизнь, и за Грань ходить не надо!

— Интересно, — протянул Фитиль, — что ж там за капиталы такие, если за них можно гильдейский браслет продать?

По голосу было не понять, издевается он над напарником или заинтересовался всерьез.

Унсай уцепился за эти слова, как цепляется корнями за землю ива, нависшая над речным обрывом, который вот-вот сползет в воду.

— Такие деньги, что по складкам не наскребешь! Ты же умный парень, Фитиль, на кой тебе сдались эти сопливые детеныши, что они в жизни понимают?..

Пока Унсай отчаянно пытался прельстить напарника крупным кушем, Дайру тронул друга за локоть и шепнул ему несколько слов.

В зеленых глазах Нургидана мелькнуло удивление, но тут же сменилось радостным пониманием.

— Эй, гордость Гильдии! — перебил он горячий монолог Унсая. — А ну, тварь, на меня глянь! В лицо смотреть, я сказал!

Унсай обернулся к наглому мальчишке… и глаза Охотника округлились от ужаса. Потому что перед ним начало вершиться жуткое превращение.

Лицо юноши вытянулось в волчью морду, рот сверкнул клыкастым оскалом… не рот уже, а пасть… сквозь кожу пробилась серая шерсть… глаза полыхнули таким безумным, звериным, зеленым огнем, что Унсай содрогнулся. Руки его ослабли на горле девочки.

Нитха мгновенно воспользовалась случаем. Она не стала барахтаться в руках мучителя, а сделала то, чему научил ее Шенги: обрушила на стопу Унсая подкованный сапожок, вложив в удар весь свой вес, всю силу…

* * *

Шенги хорошо знал этот дом за дощатым высоким забором: играл с любезным хозяином в «радугу», пил вино и беседовал о тайнах Подгорного Мира. Тогда ему и в голову не приходило, что однажды он явится сюда врагом…

Стучаться ему было нельзя: слуги видели гостей через овальное отверстие, выпиленное в доске калитки. Шенги встал так, чтобы его нельзя было увидеть в «глазок», и жестом приказал Хиави действовать. Тот повиновался без возражений, даже с готовностью. Видно, крепко засела в его мозгу мысль: пропадать — так вдвоем с сообщником!

Хиави дернул за веревку, продетую в «глазок». По ту сторону ограды звякнул колокол.

Вскоре из-за калитки послышался голос:

— Это ты, почтенный Хиави? Хозяин несет караул у Ворот, скоро должен вернуться.

Шенги не сдержал улыбки: а ведь считается, что караулы у Ворот — это тайна…

Но что делать? Шляться по улицам в ожидании мерзавца, рискуя угодить в лапы стражи? Или… или подождать предателя в его же доме и попутно устроить там обыск?

Охотник показал пленнику на калитку. Понятливый Хиави повысил голос:

— Я принес твоему господину копию рукописи… я же калека, не могу бегать туда-сюда! Может, я хоть рукопись оставлю?

Стукнул засов, калитка приоткрылась.

Отстранив пленника, Шенги по-хозяйски шагнул во двор. Рябой слуга разинул рот, но закричать не успел: крепкий удар в челюсть уложил его на утоптанную землю двора…

* * *

— Ты?! — изумился Шершень, глядя сверху вниз на мелкое недоразумение, похожее на двуногий подсолнух. — Ты в своей шайке за главаря?

— Я, а что? — хладнокровно сплюнул Айсур. — Высота, дядя, хороша для осадной башни, а мне на штурм не переть!

Шершень ухмыльнулся, налил в чашу вина и протянул собеседнику — разбойника позабавила дерзость языкастого заморыша, которого Жабье Рыло прислал к нему в помощники.

Айсур с показным равнодушием принял чашу. Но не удержался-таки, зыркнул глазами по сторонам: видят ли завсегдатаи «Шумной радости», какая ему, бродяжке, честь оказана? Ведь этот пришлый явно не мелкая шантрапа! И дело ему Жабьим Рылом поручено большое и страшное, это вам не рыбу с возов тырить!

— Стало быть, слушаются тебя? — Странный паренек явно заинтересовал Шершня.

— Попробовали бы не слушаться!

— Ну-ну… мне-то, впрочем, что за дело! Лишь бы завтра твои парни не подвели.

— А то ж! Как Жабье Рыло велел, так все и будет…

Голос уличного оборванца звучал небрежно и высокомерно. Можно было подумать, что Айсур получил распоряжение лично от Жабьего Рыла, в дружеской беседе за кубком вина.

— Ты посылал к алхимику? — озабоченно спросил Шершень. — У него все готово?

— Ага. Он порошок завертел в тряпки, а тряпки промаслил, чтоб быстрее вспыхнули. Мы у мусорщика тележку тяпнули, на дно пакеты положили, сверху мусором засыпали, так и привезли. Какому стражнику охота совать нос в вонючую мусорную тележку?

— Ловко! — одобрил Недомерок.

Айсур небрежно кивнул, а сам опять подумал: кто же они? Явились в Аргосмир только сегодня. По мордам и тряпью — обычные лесные бродяги. Таких тут встречают неласково: проваливайте, волки, в свой лес, не отбивайте добычу у городских псов!

А вот поди ж ты — сразу к Жабьему Рылу в честь попали! И это быстро стало известно: вон как пляшет вокруг них трактирная прислуга!

— С нищими потолковал? — продолжал беседу Шершень.

— Сейчас с ними Вьюн бренчит.

— Шуму должно быть много! — влез с назиданием Недомерок.

Айсур неприязненно покосился на долговязого придурка. Выслушивать поучения он был готов разве что от Шершня, в котором за драконий скок виден главарь.

Но все же сдержался, ответил учтиво:

— Шуметь мы любим, а за деньги так и вовсе…

— Славно, — подвел черту Шершень. — Главное — чтоб началось разом по всему городу.

— Ага! — с неожиданной мечтательностью протянул Айсур. — По всему городу! Ох, жарко будет!

Красавчик, который все это время лежал на скамье, закинув руки за голову, и не вмешивался в беседу, повернул лицо к Айсуру и с жадным интересом спросил нараспев:

— А Безли-иких не бои-ишься? Ведь хра-амы!..

Шершень и Недомерок воззрились на приятеля: мол, ты и сморозил!

Но Айсур не обиделся. Наоборот, блеснул глазами, как будто ждал этого вопроса.

— Безликие? А куда они смотрели, когда у нас с Айраушем отец сгинул в море, а мать умерла… тогда был Черный Мор… Мы совсем мелкими были, я брата под кровать загнал, чтоб нас смерть не заметила и тоже не забрала… сидели под кроватью, скулили от страха. А потом к соседям кинулись: помогите, люди добрые, с погребальным костром! Они и помогли… вместе с домом спалили маму, чтоб зараза дальше не пошла. А что двое мальцов без крова остались — про то Безликим интересно было знать?.. А когда я милостыню просить пробовал, а меня нищие камнями забросали — где тогда были Безликие, а?.. Когда Айрауша на рынке за вора приняли… он же дурачок, настоящий вор ему крикнул: «Беги!» — он и побежал… как его догнали и всей толпой били — про то Безликим ведомо?..

Айсур сдержал возбуждение, закончил почти спокойно:

— Вот как запылают разом все аргосмирские храмы, может, хоть тогда Безликие соизволят заметить Айсура-заморыша?

* * *

Большой сундук был опрокинут, по полу рассыпались нарядные льняные скатерти, чеканные кубки, серебряные блюда.

Шенги гневно пнул эту груду и представил себе, как это выглядит со стороны: бежавший из тюрьмы преступник ворвался в добропорядочный дом и бушует посреди разгромленной трапезной.

Именно так его видят вжавшиеся с стену пленники. Именно таким отражается Шенги в их глазах, круглых от ужаса.

Совиная Лапа не раз бывал в этом доме гостем. Знает в лицо каждого из слуг.

Вот сторож, на лице которого расплывается свежий синяк: крепко Шенги с ним поздоровался!

Вот конюх, который только что пережил сильное потрясение: спокойно чистил, насвистывая, лошадку — и вдруг у его виска щелкнули стальные когти и голос позади посоветовал вести себя тихо и делать что прикажут…

Вот повар, крепкий детина. Выглядит полным придурком… но у него хватило ума принять верное решение, когда ему был предложен выбор: либо он будет во всем слушаться грозного чужака, либо его воткнут башкой в котел с горячей похлебкой…

Вот старая рабыня, которая присматривает за хозяйством… ну, ее можно в расчет не брать, она не полезет геройствовать!

Ладно, со старухи спроса нет. Но остальные, дюжие парни, могли дать отпор двоим непрошеным гостям, из которых один — калека! Так нет же, размазались по стене, вздрогнуть боятся…

Хиави выбрался из-под стола и протянул руку к стоявшим у стены костылям:

— Нету там тайника, я пол простучал!

— Из чего она была сделана? — хмуро спросил Шенги.

— Из какого-то темного заморского дерева, он сам вырезал, каждую чешуйку. Ты же знаешь, он любит повозиться с ножом и деревяшкой.

Шенги хмыкнул. «Возиться с ножом и деревяшкой» — это было слабо сказано. Унсай был талантливым резчиком по дереву, а кто в этом сомневается, тому достаточно посмотреть по сторонам. Карниз в виде играющих лис, таскающих друг друга за хвосты; ножки стола — тролли с дубинками; спинки лавок, с которых ухмыляются забавные рожи…

— И когти как настоящие, — вздохнул Хиави. — Унсай сказал, что всю зиму над нею трудился…

— Постой, — насторожился Шенги. — Всю зиму? Он вырезал ее еще до того, как вы с этим пиратским посланником предложили ему сделать из меня мартышку наррабанскую?

Хиави озадаченно помолчал.

— Выходит, так… — признал он наконец. — Даже до того, как Хастан к нам приехал… Может, Унсай сам хотел учинить тебе пакость какую-нибудь… ну, боялся, что Лауруш выберет преемником его, а не тебя?

Но размышлять об этом было некогда…

Вспомнив о талисмане, Шенги с надеждой прижал серебряную пластинку к груди и подумал о лапе — черной, чешуйчатой, когтистой…

И даже зажмурился — так вспыхнуло вокруг серебристое сияние! Ах, марь болотная, он же про свою лапу подумал…

«Деревянная, деревянная…» — забормотал про себя Охотник. Ничего не изменилось: или талисман вконец запутался, или деревяшка была где-то очень, очень близко…

Шенги заставил себя размышлять спокойно. Вряд ли лапа спрятана в сарае или на кухне. Унсай должен был в любой миг взять ее, не привлекая внимания слуг. В трапезной? В спальне?

Охотник глянул на крутую лестницу с резными перилами. Ему не надо было спрашивать, куда она ведет: дом приятеля он знал неплохо.

— Все наверх! — приказал он. — Вы двое, помогите Хиави подняться по ступенькам.

Охранник и повар подхватили калеку под локти и мигом вознесли его наверх, а конюх, чтобы угодить грозному Охотнику, без приказа потащил следом костыли.

Спальня, как и прочие комнаты, поражала обилием резных украшений. Бросались в глаза балдахин над кроватью в виде паука, с ножек которого свисал полог, и рама зеркала — венок полевых цветов. Можно было только удивляться, что решетку от воров на окно Унсай поставил железную, а не сработал что-нибудь занятное из дерева…

Но где же он здесь мог спрятать лапу?

— Я переверну в этом доме каждый… — негромко начал Шенги — и вдруг замолчал.

Он стоял у окна, сверху была видна ограда и часть калитки. И Шенги увидел, как калитка, которую он, войдя, запер на засов, вдруг приоткрылась.

— Кто мог выйти со двора?! — рявкнул Шенги, обращаясь к слугам.

Те молчали, вжимаясь в стену и с ужасом глядя на взметнувшуюся перед их лицами черную птичью лапу.

— Был вопрос, не было ответа! А ну!..

Набралась смелости, как ни странно, старуха-экономка:

— Это Ромашка, господин…

— Какая еще, в Бездну, Ромашка?

— Новая служанка, хозяин ее на днях купил…

Шенги бросил за окно взгляд, полный бессильной ярости. Наверняка девчонка побежала не на танцы…

— Скоро тут будет стража, — пискнул Хиави. — Уходим?

Как ни странно, в его голосе прозвучало разочарование. Видно, негодяй крепко увлекся этой идеей: утопить сообщника, раз уж самому не выплыть…

— Не уходим! — отрезал Шенги и обернулся к рабам. — Эй, неустрашимые! Вам золото в руках доводилось держать?

«Неустрашимые» ответили тупым взором семи глаз (конюх был одноглазым).

— Двадцать золотых, — веско уронил Шенги. — Двадцать золотых тому, кто до прихода стражи найдет вот такую лапу, только деревянную. Она спрятана где-то в доме.

Одно потрясение помогло справиться с другим. Рабы зашевелились. Шутка ли — двадцать золотых! Да они сами, все четверо, столько не стоили!

— Двадцать, — повторил искуситель. — Я слово держу. Даже если меня к удавке приговорят, я с эшафота крикну Лаурушу, чтоб за меня долги заплатил. Взламывайте замки, разбивайте сундуки, заворачивайте ковры — нет ли тайника. Погром потом валите на меня. Мол, Совиная Лапа разбушевался..

Шенги еще не закончил говорить, а здоровяк повар уже склонился над стоящим в углу сундуком, одноглазый конюх азартно потянул занавеску (вероятно, надеясь, что лапа спрятана над карнизом), а старуха кинулась к кровати и с остервенением принялась потрошить перину.

* * *

В это беспокойное время не просто было предстать пред очами правителей Гурлиана. Но Рахсан-дэр добился аудиенции… какое там «добился» — просто взял дворец штурмом! Попробовали бы его не впустить, если речь шла о жизни его драгоценной воспитанницы!

Правители приняли его вдвоем: принц Ульфест опять где-то шлялся. Возможно, не сумел вырваться из цепких ручек золотоволосой Айлы. А может, спрятался так, что даже эта дивная фея, порхая по дворцу, не сумела выследить свою жертву…

А жаль, ибо он пришел бы в восторг от представления, которое закатил в тронном зале Рахсан-дэр.

О, это было яркое зрелище! Труппа аргосмирского театра в полном составе ударилась бы в глубокий запой от невозможности залучить в свои ряды этого осанистого и темпераментного старца!

Рахсан-дэр не вошел, а ворвался в тронный зал — в развевающихся наррабанских одеждах, в звенящих браслетах, с драгоценным обручем на голове, с кривой саблей за поясом. (Саблю он только что со скандалом отстоял у распорядителя дворцовых аудиенций и начальника стражи. «Клянусь звездными письменами Гарх-то-Горха, обезоружить вельможу моего ранга — значит низвести его до уровня жалкого простолюдина! Уж лучше рубите мою честную седую голову!» В конце концов за решением было тайно послано к королю, и Зарфест приказал оставить старику саблю.)

Знатного наррабанца сопровождали двое чернокожих слуг. Едва войдя в тронный зал, они пали ниц у порога и не поднимали глаз, словно боясь, что сияние, исходящее от гурлианских владык, испепелит их.

А сам Рахсан-дэр, хоть и был донельзя взволнован известиями, полученными в доме Главы Гильдии, все же ни на шаг не отступил от ритуала. Еще в Издагмире он прочел в летописи о прибытии в гурлианскую столицу послов из своей страны — и теперь скрупулезно повторил все то, что, судя по летописи, проделал глава посольства.

Сначала старик шустро простерся перед королем, воскликнув при этом:

— Преклоняюсь пред силой и властью!

Затем пал ниц перед черным престолом, сообщив ошарашенным придворным:

— Преклоняюсь пред мудростью и опытом!

С третьим, пустым троном вышла заминка. Но бывалый царедворец Рахсан мудро рассудил про себя, что был бы трон, а наследник приложится, и растянулся перед Рассветным Престолом, прокричав:

— Преклоняюсь перед будущим, которое грядет!

Сочтя долг исполненным, вельможа поднялся на ноги и разразился страстной речью.

— Юная дева, — кричал он, бия себя в грудь, — прекрасная юная дева царственной крови, исполненная благонравия, богобоязненная, вспоенная мудростью древних ученых… Истинная дочь Светоча, зеница очей и жемчужина души своего государя-отца, да хранит его Гарх-то-Горх! Так неужели ее гордая и высокая кровь расплещется по холодным камням чужедальней земли? Неужели ее чистая и непорочная краса достанется на поругание неведомым злодеям? Неужели благородные гурлианские государи не поднимут свое доблестное войско, дабы отыскать и спасти ту, чья малейшая слезинка дороже любой из наррабанских провинций?!

Хорошо, что под золотой маской не было видно, как ошарашенно хлопал глазами Зарфест, пытаясь понять, какую царственную деву демоны занесли в эти края и почему ее непорочная краса должна достаться на поругание неведомым злодеям?

Король-отец быстрее разобрался в ситуации. Черная маска качнулась к золотой, и Эшузар шепнул сыну:

— Это он про ту чокнутую, что сбежала из Нарра-до, объявилась в Издагмире и пристроилась в ученицы к Подгорному Охотнику… ну, помнишь, нам Тагиарри писал?..

Зарфест кивнул, припоминая давнее письмо Хранителя Издагмира. А затем гурлианский государь, со свойственной ему мудростью отбросив все второстепенное, тихо изложил глубинную суть ситуации в одной краткой, емкой и неоспоримой фразе:

— Еще одно шило в мою задницу!

* * *

Унсай, вытянув босую ногу, сидел на коряге и шипел от боли: Дайру, стоя рядом на коленях, пытался соорудить для распухшей, побагровевшей стопы повязку из ровных палочек и полос материи. На полосы пошла рубаха Унсая, так что один из самых уважаемых гильдейских Охотников сейчас походил на нищего бродягу.

Неподалеку в зарослях «рыжего мшаника» хрустела ветвями Нитха: выбирала крепкий сук, чтобы сделать посох для ценного пленника.

Нургидан и Фитиль стояли по обе стороны кочки, держа мечи наготове. Они не доверяли Унсаю ни на медяк и понимали, что он только выглядит смирным. Унсай — зверь матерый.

— Скули, скули, — негромко и тяжело сказал Нургидан, когда Унсай охнул от неосторожного движения Дайру. — У меня бы ты не так заскулил. Не будь ты живым нужен для допроса, я бы тебя прямо здесь… своими руками… за учителя…

— И за матросов, что на рейде заживо сгорели, — поддержал его Дайру. — Воткнуть бы тебя башкой в эту тину…

Превозмогая боль, Унсай обернулся к Фитилю и сказал почти весело, словно два Охотника были союзниками:

— До чего кровожадные детишки нынче пошли! Мы в их возрасте такими не были!

— Вам тогда не подворачивалась такая сволочь, — объяснил ему Дайру, с треском разрывая вдоль полосу ткани.

Унсай, не обратив внимания на эту реплику, с дружеским интересом спросил бывшего напарника:

— И давно ты начал меня подозревать?

— Не очень. Сам знаешь, от напарника трудно скрывать секреты.

— Это так, — кивнул Унсай. — Ох! Полегче, юноша, это все-таки нога, а не полено…

— Готово, — поднялся Дайру с колен. — Я, конечно, не лекарь, но…

— Заметно, что не лекарь, — грустно сказал пленник и вновь перевел внимание на Фитиля. — А когда ты начал за мною следить?

— Да вот только что. Услышал, что ты пошел нести караул у Ворот. Думаю: что-то не то! Глава Гильдии болен, на Унсая свалились все его заботы… а Унсай идет присматривать за Воротами, чтоб они не сбежали! Да кому вообще нужны эти посты? Ну, влез я на дерево — и полюбовался, как ты «крысолова» по башке приласкал и в Ворота юркнул. А еще раньше туда просочились вот эти детеныши… ловко они тебя обвели!

— Детеныши, да… — Унсай глянул на Нургидана, словно видел его впервые. — Слушай, парень, а ведь я не стану про тебя молчать. Так всем и расскажу: мол, оборотень пытается втереться в Гильдию. На глазах у меня и у Фитиля перекинулся зверем… Подумай, парень, не свою ли погибель в Аргосмир на веревочке поведешь?

Нургидан побагровел. От гнева, отчаяния и стыда у него перехватило горло. Поэтому первым успел ответить Фитиль — небрежно, насмешливо, с притворным удивлением:

— Ты что, Унсай, болотным туманом надышался? Звери тебе мерещатся… А вот я не видел никаких зверюг. Как ты девчонку придушить грозил — это да, это было…

— Ах, вот даже как?

— Именно так, — хладнокровно кивнул Фитиль. — Нас четверо, ты один — кому поверят?

— Кому поверят? — как-то странно переспросил Унсай. И замолчал, замкнулся.

Тем временем Дайру серьезно сказал Фитилю:

— Спасибо.

Охотник глянул на парнишку с презрительным удивлением:

— Ты-то тут при чем, чудо в ошейнике?

Дайру закусил губу и подумал, что не зря Фитиль поменял столько напарников. Все-таки он невыносим!

А Нургидан, взяв себя в руки, сказал почти спокойно:

— Да. Спасибо. Но… Учитель знает, Лауруш знает. Это главное, а остальные… ну, уж как получится.

— Вы о чем? — возникла рядом Нитха. — А ты, хромой, прикинь, подойдет ли вот эта палка…

Унсай обернулся к девочке, ответил почти весело:

— А не подойдет, пичуга наррабанская, так твои дружки меня на руках понесут. Ведь не бросите вы меня тут, верно? Я вам нужен.

— Нужен… — вздохнул Нургидан. — Эх, принцесса, не могла ты его в другое место стукнуть! Возись теперь с хромым…

— Моя вина — мне и поправлять дело, — улыбнулась Нитха. — Держи, увечный! — И протянула Унсаю на ладони серый комок, похожий на плотно слежавшиеся опилки.

Подростки подались вперед. Унсай не сводил глаз с драгоценности, лежащей на смуглой перепачканной ладошке. Фитиль резко спросил:

— Где нашла?

— Здесь, на большом корне, который вылез из земли… там больше нету! — предупредила она, увидев, как Фитиль рванулся в кусты.

Фитиль не отозвался. Он увлеченно хрустел ветвями.

Дайру и Нургидан даже с места не двинулись: если Нитха говорит, что выбрала всю добычу, значит, так оно и есть.

— Такую удачу переводить на такого стервеца! — сожалеющее протянул Нургидан.

А это и впрямь была редкая удача. Древесный гриб под названием «счастье Дейдана» (названный так в честь Охотника, который добыл его первым) высоко ценился лекарями. Они размалывали его в тонкий порошок и добавляли в снадобья, снимающие боль и придающие силу мышцам и ясность уму. А уж если съесть такой гриб целиком…

Унсай проворно, пока девчонка не передумала, схватил серый комок с ее ладони и стал жевать, давясь сухими крошками. Дайру снял с пояса флягу с водой, протянул своему врагу. Тот приложился к горлышку, но не поблагодарил даже кивком, сосредоточенно прислушиваясь к своим ощущениям.

— Не жалко, — ответила Нитха Нургидану. — Любые деньги отдашь, лишь бы не тащить его на руках из складки в складку… ой, это уже действует, да? Так быстро?

С лица Унсая исчезла бледность, плечи расправились, глаза блеснули остро и ясно. Он по-прежнему опирался на палку, которую дала ему Нитха, и оберегал ногу в повязке, но даже в этой позе не выглядел беспомощным.

— Вы с ним поосторожнее, — предупредил несносный Фитиль. — Он так силушки набрался, что эти дрыном сумеет нас всех уложить!

Нургидан презрительно хмыкнул.

— Не дергайся, напарник, — ответил Унсай звучно и ровно (причем в слово «напарник» плеснул яду). — Я знаю, что эта сила — ненадолго. И не рад буду остаться один в какой-нибудь мерзкой складке, да еще со сломанной ногой. Мне надо скорее добраться до лекаря.

— Тебя же сразу в Допросные Подвалы… — удивился Фитиль. Но Охотник отмахнулся от него, как от назойливой мухи, и продолжил:

— Сейчас у нас общее дело: выбраться за Грань, причем поближе к дому. Я знаю самую короткую дорогу. Опасную, но быструю.

У Фитиля округлились глаза:

— Да ты что… да ты с ума… там вообще брести трудно, а еще и тебя тащить…

— Плыть я смогу и сам. Боли все равно не чувствую.

— Плыть? — вскинулся Дайру, предвкушая новое знание.

— Да. Здесь есть подземная река. Она прошивает складки напрямую, как игла.

— Но сопляков-то как туда тащить? — запротестовал Фитиль. — Ты прикинь: сколько лет мы по складкам ходим, сколько — они…

«Сопляки» немедленно высказались — бурно, гневно и наперебой. Самой связной была речь Нитхи:

— Ах, вы по складкам ходите на сколько-то там лет дольше?! Ну и что? У нас в Наррабане говорят: «У паука восемь ног, у коня — только четыре. Но кто кого обгонит?»

* * *

Десятник Мрабиш Кошачий Глаз кипел веселым азартом. Удача, какая удача! Храни Безликие ту красотку рабыню, что рассказала о ворвавшемся в дом преступнике! Схватить самого Шенги… да тут дело пахнет не только звонкой наградой! Деньги — тьфу, пропил и нету. А вот ежели его поставят вместо этой старой сволочи сотника… нет, правда, пора уже ему с внуками нянчиться!

Завтра… нет, уже сегодня столица заговорит о том, как бесстрашный Мрабиш скрутил Совиную Лапу! Ну, не один на один, понятно, а с десятком… так ведь в одиночку машут мечами только вояки из дурацких баллад. А настоящие герои должны уметь командовать.

Что-что, а командовать Мрабиш умеет…

— Афгир, Лепешка — выбить калитку!

Двое самых сильных стражников дружно ударили в калитку — и она враз легла навзничь, словно покладистая девчонка.

Эх, жаль, что с арбалетами только двое…

— Один арбалетчик остается тут, глядит за выходом и за окнами с этой стороны. И за вторым этажом присматривайте, не то он сверху сиганет, с него станется… Дрозд, останься с арбалетчиком. Зуркат, Носатый — бегом к черному ходу! Смотреть в оба, чтоб и мышь не выскочила! Окна с той стороны тоже ваши… Остальные — со мной!

Лепешка и Афгир, лихо взлетев на крыльцо, без команды вышибли дверь — молодцы, парни!

Мрабиш сроду никуда не вламывался первым. Даже когда служил рядовым «крысоловом». А уж десятнику сами Безликие велят пропустить перед собою парочку верзил.

Вбежав за стражниками в дверной проем, Мрабиш очутился в полутемной прихожей, стены которой были украшены резными вешалками: оленья голова, рыбина с разинутой пастью, что-то еще… разглядывать было некогда: в двух шагах впереди стражники склонились над лежащим у стены человеком в холщовой рубахе.

— Не Шенги, — буркнул Афгир.

Это десятник видел и сам: бедолага в ужасе закрыл голову обеими руками. Уж точно не Совиная Лапа.

Мрабиш нагнулся, отпихнул дрожащие руки, схватил пленника за волосы, приподнял голову, заглянул в лицо:

— Кто таков?

— По… повар господина Унсая.

— Где Шенги?

— Где-то наверху… не бейте, господин!

Мрабиш выпустил волосы слуги, скомандовал:

— Парни, вперед! Фариторш, арбалет на взводе?

— А как же!

— Держи наготове, но сразу не стреляй… берем живьем!

Стражники гурьбой ввалились в трапезную и разом остановились.

Перед ними уходила наверх лестница с резными перилами. А на верхней ступеньке стоял тот, кого искали Мрабиш и его парни. И глядел прямо на стражников.

Несколько мгновений царило молчание, затем десятник опомнился:

— Шенги Совиная Лапа, ты арестован! Меч на ступеньки — и подтолкнуть ногой к нам! Не дергаться, ты на прицеле! Лапу держать на виду! Лапу на виду, я сказал!..

Подгорный Охотник с готовностью простер перед собою руки:

— Не стреляйте, парни, я безоружен. Все в порядке.

За плечом десятника кто-то охнул. У Мрабиша встал в горле комок. Одно дело — слушать рассказы про Совиную Лапу, а совсем другое — видеть эти жуткие когти…

Но десятник быстро овладел собою:

— Лепешка, Приблуда — связать его!

Стражники двинулись к лестнице, Афгир без команды направился следом. Десятник тряхнул головой, отгоняя странное чувство: чем-то царапнула его мирная фраза Охотника, что-то в ней было неправильное…

Шенги протянул руки к Приблуде, который держал наготове веревку. Сейчас стражник привычным, заученным движением набросит петлю на запястья пленника…

Вот тут-то события и рванулись вперед со скоростью щепки в водопаде!

Никто не успел углядеть стремительное и мощное движение, которым Охотник ухватил стражников за грудки и столкнул лбами. Приблуда и Лепешка обвисли на руках преступника — и тут же он швырнул их в поднимавшегося Афгира. Трое стражников ссыпались по лестнице.

Щелкнул спусковой крючок, взвизгнула тетива, метнулась к лицу черная лапа…

Все окаменели, глядя на стрелу, застывшую в длинных птичьих пальцах. Страшные мгновения… а затем раздался сухой треск — и на лестницу из-под сомкнувшихся когтей посыпались обломки арбалетного болта.

В эти короткие мертвые мгновения в мозг десятника Мрабиша ударило воспоминание. Он понял, что же было фальшивого в словах Шенги.

Ведь в каждой легенде о Совиной Лапе звучит фраза: «Я никогда не бываю безоружным!»

* * *

Стражники были потрясены до глубины своих крысоловьих душ… но больше всех изумлен был Шенги.

Да, когтистая лапа, «подаренная» древним демоном, в миг опасности действовала со страшной силой и быстротой. Но стрел на лету она до сих пор не ловила. И теперь, удирая от замешкавшихся стражников, Шенги удивлялся: «Оказывается, я и так умею?!»

Влетев в спальню Унсая, Охотник краем глаза заметил перепуганного Хиави, который прыгал на костылях по комнате в поисках убежища, и тут же кинулся к окну.

«Решетка от воров? А вот мы ее лапой!..»

Железные прутья выдержали, зато не выдержала деревянная рама и подоконник.

— Ты что собираешься?..

Хиави, оказавшийся за спиной, на окончил фразу. Со двора свистнула стрела. Шенги, уронив решетку на пол, шарахнулся в сторону. Рядом раздался вскрик. Обернувшись, Шенги увидел, как Хиави пытается удержаться на костылях, а в груди торчит древко болта.

Все это вместилось в несколько мгновений, а за дверью уже стучали сапоги стражников.

Раз под окном ждут — остается только драка!

Одним прыжком Шенги очутился у двери — как раз в тот миг, когда в комнату ворвался самый шустрый и самый глупый стражник. С разгону проскочил мимо «дичи», получил такую плюху, что перемахнул спальню и, чудом не налетев на Хиави, бессильно повис на обломках подоконника.

А Шенги уже обернулся к следующему — вцепился в него, как в крысу, ударил о стену, отшвырнул…

Расправа над двумя стражниками была быстрой. Шенги бил яростно и точно, оба противника даже не вскрикнули… только звуки ударов и стонущие всхлипывания Хиави… а в дверь уже сунулся третий, с мечом наготове.

Развернувшись к противнику, Охотник принял удар меча на лапу. Сталь скользнула по твердой чешуе, когти сомкнулись на запястье, сжали его, заставили выронить оружие. Левая рука вцепилась в волосы врага.

Еще миг — и этот стражник тоже врезался бы головой в стену… Но тут Шенги узнал того, кто отдавал приказы.

— А ну, назад! — рявкнул он «крысоловам», ворвавшимся в комнату. — Порешу командира, а вам отвечать!

Отвечать стражники явно не хотели, они шарахнулись прочь. Пленник покорно замер, не пытаясь вырваться. На всякий случай Шенги клацнул когтями у него перед глазами:

— Ты мне велел держать лапу на виду… так хорошо видно?

Ответа не было, да Охотник на него и не рассчитывал. Он перехватил заложника левой рукой за шиворот, чтобы удобнее было держать.

— Эй, «крысоловы», слушать меня! Сейчас прогуляетесь со мною до ворот. Там я видел сарайчик. Вот туда я вас всех и…

И тут со двора донесся громогласный, раскатистый, бесконечно родной голос:

— Эй, сынок! Шенги, эй! Где ты? Живой? Откликнись!

— Эге-ей, я здесь! — завопил Совиная Лапа.

Он окинул стражников свирепым взглядом — мол, не дурить! — подтащил безвольного пленника к окну и рывком, словно куклу, отшвырнул в сторону того «Крысолова», что все еще висел без сознания на подоконнике.

Во дворе озирались двое: Лауруш и незнакомый пожилой бородач в алом камзоле и с перевязью «крысолова» через плечо.

Глава Гильдии, увидев в окне бывшего ученика, радостно рявкнул:

— Сынок, спускайся! Я пригляжу, чтоб с тобою обошлись по совести!

Бородач басом поинтересовался:

— Эй, Охотник, ты там никого из моих героев не пришиб?

При звуках этого баса пленный десятник затрепыхался в руках Шенги.

— Вроде живы, — окинул взглядом комнату Совиная Лапа. — Один поймал стрелу, но это не ваш, да и не я его…

На Шенги навалилось облегчение, такое пронзительное, что закружилась голова.

А со двора неслось:

— Эй, «крысоловы»! Говорит начальник стражи. У меня королевский приказ. Если Совиная Лапа сдаст оружие — не трогать его, проводить во дворец живым и целым.

— Слышишь, сынок? — присоединил к басу свои раскаты Лауруш. — Отдай им оружие и выходи во двор. Король обещал разобраться толком в этой поганой истории!

Шенги прислонился к оконной раме и расхохотался. Громко, всласть, словно в жизни не слышал более смешной шутки.

— Сдать… оружие?.. — с трудом выговорил он в ошалевшую рожу пленника — и перевел безумно-веселый взгляд на стражников, которые настороженно притихли у двери. — Где вы у меня… видите… оружие? Лапу сдать… не согласен!..

Смех уплыл так же внезапно, как и нахлынул. Шенги с отвращением взглянул на свою добычу и сообщил:

— Вот командира вам верну с удовольствием!

Сильным толчком отправил пленника в сторону «крысоловов» (те подхватили десятника, не дали ему упасть) и крикнул в окно:

— Выхожу!

Огляделся. Только сейчас вспомнил о Хиави: тот сидел на полу, прижав руки к груди, сквозь пальцы текла кровь. Хиави медленно раскачивался, глядя перед собой вытаращенными глазами и тихо постанывая. От боли, видно, соображение потерял…

— Помогите ему — повелительно бросил Шенги. — Он пригодится королю живым.

Рябой стражник шагнул к раненому… и тут до него дошла нелепость ситуации:

— Мать твою на еловом пне… он еще и командует!

Шенги не обернулся на эти слова. Ровной походкой он направился к дверям. «Крысоловы» расступились, давая ему дорогу.

Из шестерых стражников, что вошли в дом вместе с Мрабишем, на ногах держались трое… ну, еще и сам десятник, который пришел в себя и поспешно начал отдавать приказы. Двое стражников остались в спальне, чтобы привести в чувство своих товарищей и заняться раненым. Сам Мрабиш вместе с третьим стражником последовал за Совиной Лапой. «Крысолову» некогда было предаваться мыслям о своем позоре. Надо было не спускать глаз с этого… этого… арестован он или не арестован…

А Шенги спускался по лестнице, не оглядываясь на стражников. Весь он был — как арбалет, который туго взвели, нацелили на врага… и вдруг сняли с прицельной канавки болт и вхолостую спустили тетиву.

Из трапезной Совиная Лапа вышел в полутемную прихожую, где со всех сторон торчали вычурные резные вешалки, не глядя протянул руку к своему плащу, дернул…

Плащ остался на месте. Шенги сердито дернул сильнее. Плащ удержался на вешалке так прочно, словно был прибит к ней гвоздями.

Вроде ерунда… но пустота и усталость в душе вдруг сменились злостью. Что за фокусы вытворяет Заплатка? Почему он, Шенги, должен на глазах у «крысоловов» устраивать танцы в чужой прихожей?!

Шенги рванул ткань изо всей силы. На этот раз плащ подался легко, словно сам спрыгнул в хозяйские руки… вместе с вешалкой.

В волне коричневого сукна глазам Охотника открылась темная, длиннопалая, чешуйчатая лапа.

Она была вырезана из очень темного, почти черного дерева. Размером и пропорциями она точно повторяла живую лапу, что держала ее сейчас. Вот только деревянные когти не отливали стальным блеском.

«Вешалка… просто вешалка, которую Унсай от нечего делать мастерил долгими зимними вечерами… Рабы наверняка видели ее по сто раз на дню, перестали замечать, им и в голову не пришло… о Безликие!»

* * *

Дайру ненавидел темноту… вернее, ненавидел свою беспомощность в ней. У него не было ни звериного нюха Нургидана, ни редкой интуиции Нитхи. Он был всего лишь слепым человеком, окруженным древними страхами. А что он не визжал от ужаса и не заставлял других нянчиться с собою… так ведь это само собой разумеется, разве может быть иначе?..

Они шли впятером по скользкому, мягкому руслу подземной реки. Долговязому Фитилю вода была по грудь, Нитхе — по шею, девочка больше плыла, чем шла. Все пятеро были связаны веревкой, все передвигались вдоль стены подземного коридора. Течение волокло их вперед, забирая влево. Но Унсай велел держаться правой стены, ибо та прошита корнями, за которые можно цепляться. А у левого берега — глубина и хищные твари, мелкие, но кусачие.

Живая гроздь на ощупь шарила во мраке, и время от времени тьма оглашалась криками:

— Держу!

— Есть!

— Поймала!

Это означало, что один из пятерых надежно «встал на якорь», а остальные могут выпустить корни и дать течению унести себя вперед. Они отчаянно работали руками, стараясь держаться правее, и когда кому-то удавалось непослушными от холода пальцами нашарить во тьме шершавый корень, счастливчик вопил: «Есть!» — давая спутникам знать, что можно двинуться вперед.

Холод подземных струй мог сгубить человека вернее меча, но Унсай заверил всех что идти по реке придется недолго.

«Костер, — беззвучно шептал Дайру онемевшими губами, — костер, костер…»

Каким счастьем будет усесться у огня, сбросить мокрую тяжелую одежду, которая сейчас норовит утопить своего хозяина… поставить босые ноги у самых углей…

— Скоро еще? — выплюнул он вместе с водой.

— Рядом! — отозвался справа Унсай. — Там громадное дерево, древнее, как сами складки.

Голос Охотника не изменился, словно Унсай и не боролся с ледяным течением. Какое все-таки сильное средство — «счастье Дейдана»!

— У него корни — что колонны, дерево стоит на них… Там размыло землю, зверье приходит к «полынье» на водопой… о, вот!

Дайру был так измучен, что даже не сумел как следует обрадоваться этому чуду из чудес — светлому пятну впереди.

— По корням дерева — и наверх! — распорядился Унсай громче. — Держу!

Дайру выпустил длинный тонкий корешок, за который цеплялся, и забарахтался в потоке, стараясь приблизиться к пятну света. Но веревка, вместо того чтобы натянуться, помочь, вдруг резко ослабла.

Дайру закувыркался в тугих струях, чувствуя, как черная река тащит его все левее. Его то вышвыривало на поверхность, то вновь погружало в ледяной мрак. К телу прильнуло что-то мягкое. Дайру почувствовал, что студенистые пелены закутывают его, тянут все глубже. Заболела грудь, в глазах поплыли яркие пятна, мелькнула мысль о ноже за голенищем, но дотянуться до него не было сил, и разом все стало безразлично… а потом и вовсе исчезло…

Когда в легкие ударил воздух, а в глаза вернулся свет, возвратилась и боль в груди. Руки и ноги почти не слушались, но тело все же дергалось, пытаясь держаться на плаву. Впрочем, больше пользы было от чужой сильной руки, что поддерживала его на поверхности.

Дайру налетел на что-то твердое, большое — и распахнул объятия нежданной опоре.

— Лезь по корню на ствол! — проорал в ухо Фитиль — ах, так это он тащил Дайру к спасению?..

* * *

Сбывшаяся мечта потрескивала чернеющим хворостом, приплясывала прозрачными, едва видимыми в солнечном свете язычками пламени, источала благословенный жар.

Дайру блаженно придвинулся к костру — так близко, как только могла выдержать покрасневшая кожа — и спросил:

— Что это была за тварь?

— Не знаю, — откликнулся Фитиль, отхлебнув из маленькой чашечки и протянув ее Нургидану.

Чашечка уже успела обойти всех по кругу. Выточенная из древесины «ходячего ясеня», чашка придавала кипятку мутно-белесый цвет и горький вкус, но как превосходно бодрил этот напиток! Ни один Охотник не отказался бы иметь в своей суме такую чашку… Увы, пытаться срубить «ходячий ясень» или хотя бы сломить ветку мог только недоумок или шальной смельчак, не ценящий свою жизнь ни в медяк. Приходится искать сучья, которые дерево само сбрасывает, как змея — кожу…

Дайру проводил чашку завистливым взглядом и спросил:

— Но она ведь хищная, тварь-то? Охотилась?

— Угу. И он это прекрасно знал. — Фитиль повел взглядом на лежащего рядом Унсая.

Тот не отозвался. Действие древесного гриба подходило к концу, и теперь Охотник расплачивался мучительной слабостью и болью. Но крепился пока…

— Это точно, — вступил в разговор Нургидан. — Еще бы не знал…

— Тише, — сказал ему Дайру и взглядом показал на спящую Нитху. Измученное личико девочки казалось не смуглым, а серым.

Нургидан перешел на громкий шепот:

— Уж очень хорошее место для охоты, тут у зверья водопой… А занятно было бы вытащить эту тварь на бережок да рассмотреть поближе!

— Эй, ты только не вздумай!..

— Да ладно, я же понимаю, нам сейчас некогда…

Дайру вскользь (и не в первый раз уже) подивился выносливости друга. Тот первым вскарабкался по древесным корням на берег, помог выкарабкаться остальным, вытащил привязанные на конце веревки мешки — и сразу начал собирать хворост для костра. От самого Дайру, увы, пользы почти не было…

— Мой напарник знал, что под берегом кто-то сидит! — повторил Фитиль с удовольствием (мол, я так и знал, что все люди сволочи!). — И решил скормить нас твари.

— Может, веревка сама лопнула, — нехотя отозвался Дайру (не потому, что в это верил, просто неприятно было соглашаться с Фитилем).

В голове поднимался шум, горло саднило. «Заболею», — равнодушно подумал Дайру и покосился на Нитху. Ей-то каково, хрупкой южаночке? Они, все трое, скинули одежду и сушат над костром, а глупая девчонка раздеться отказалась наотрез.

Впрочем, Дайру припомнилось, что Нитха, отдав Унсаю драгоценный гриб, слизнула с ладони крошки. Может, и продержится до города…

— А на кой Унсаю нас топить? — усомнился Нургидан. — У него заемная сила кончается, он же пропадет посреди складки! На ногу-то не ступить!

— А тут Ворота рядом, — объяснил Фитиль. — За Воротами до проезжей дороги можно и ползком, а там проезжие подберут…

* * *

— Как — умер?! — возмущался Эшузар. — Что значит — умер?! Он же нужен нам… единственная ниточка, что ведет к Серебряному подворью…

— Да, дедушка, — сочувственно вздохнул принц, развалившись на перламутровом троне. — Вот такой мерзавец этот Хиави — взял да и помер, не спросив у тебя дозволения… куда катится мир?

— Не дерзи деду, паршивец! — стукнул Зарфест ладонью по золотому подлокотнику. — А ты, отец, успокойся. Нам не вернуть на тетиву тот болт, что пустил идиот-«крысолов». Надо принимать вещи такими, как есть. Мы потеряли Хиави, который был единственным, кто имел дело с Хастаном. Что за дурни стражники: сперва стреляют в кого попало, потом тащат раненого во дворец, вместо того чтобы привести лекаря на место драки!.. — Зарфест осекся, сообразив, что тоже сокрушается о том, чего не вернуть. — Теперь мы имеем только слова Шенги…

— …Который может оказаться главным злодеем! — напомнил король-отец. — Трудно ли свалить вину на покойника, которого сам подставил под стрелу?

— А книга? — ревниво взвился принц. — Книга, которую я… ну, мы с Прешкатом…

— Которую вам всучил неведомый бродяга, — уточнил Эшузар. — И в которой алхимик мог написать всякую ложь… если ее действительно написал Эйбунш!

— Это так, — хмыкнул король. — Но кого же считать надежным свидетелем?

— Того, кто пройдет пытку, — жестко ответил Эшузар. — Вот единственное истинное свидетельство. Всех на пытку — и Совиную Лапу, и Унсая…

— И Лауруша… — коварно подсказал внук.

— И Лау… — с разгона продолжил Эшузар. — Тьфу! Шуточки тут будешь шутить, сопляк?

— Пытка — это не так уж надежно, — вздохнул король. — В руках палача человек признается в том, что это он в последнее новолуние украл луну с неба… К тому же того, кого я охотно положил бы под кнут, на допрос брать нельзя.

— Ну да, Хастан… — мечтательно кивнул Эшузар. — Кстати, Глава Гильдии уверял, что у него есть говорушка. Может, нам посланника угостить вином?

— Я об этом думал. Увы, мои люди сообщают, что наш гость каждый день принимает некое снадобье. Однажды проболтался, что оно лишает силы все яды — и не только яды…

— Ну да, проболтался! — хохотнул Эшузар. — Нарочно сказал, чтоб мы не трудились…

— А почему бы вам без всякой пытки, вежливо не спросить посланника, виновен ли он в гибели кораблей на рейде? — любезно осведомился принц.

Отец и дед обратили к наследнику взоры, в которых читалась одна и та же мысль. Вслух ее произнес Эшузар:

— Какую же наглую, дерзкую и глупую тварь мы вырастили!

— Да, с большей пользой мы могли призвать на совет обезьяну из зверинца. Пошел вон, паршивец. Ступай к себе, упражняйся в острословии с прислугой.

Наследный принц не пошевелился на троне. Так и продолжал сидеть в наглой, небрежной позе — развалился, ноги вытянуты вперед…

— Я серьезен, как жрец у погребального костра. Утром я послал Венчигира проведать почтенного Ваштора из Клана Лебедя. Через кузена я передал больному бочонок наррабанского вина и свиток со стихами Джаши Странника — я знаю, Ваштор любит лирические поэмы. И попросил узнать, когда чародей сможет присутствовать на допросе.

Король всем телом подался в сторону перламутрового трона. Принц, скрывая в голосе торжество, продолжил:

— Ваштор ответил: ему нужно полмесяца, не меньше, чтобы полностью прийти в себя. Но он понимает, что этот разговор с ним не стали бы затевать без крайней необходимости. И уверен, что сумеет, собрав все силы, отделить правду от лжи в ответе на один вопрос, который будет задан при нем. Один-единственный. Потом, скорее всего, опять надолго сляжет в постель. Но в одном ответе он прочтет правду или ложь.

Отец и дед Ульфеста переглянулись, а потом вновь уставились на принца. Юноша поежился — таким непривычным было для него уважение в этих глазах.

Эшузар пристукнул по полу древком топорика.

— Да! — азартно воскликнул он. — Одного вопроса нам хватит!

* * *

— Я вот чего не понимаю, лопоухий: почему ты за Грань меч не берешь? Здесь же ни господина, ни стражи. Дружки на тебя хозяину не донесут, а тварям твой ошейник не интересен даже как закуска перед главным блюдом.

Дайру удержался от грубости. Напомнил себе, что этот рыжий несносный тип спас его в подземной реке. И ответил ровно и учтиво:

— Не хочу, чтобы руки привыкали к мечу. У меня, чуть опасность, ремень сам собой в ладонь прыгает, пряжка сама в воздух взвивается… Зачем мне переучиваться?

Показалось ему или нет, что Фитиль разочарован ответом? На ссору, что ли, нарывается? Но зачем?

А ведь запросто может нарваться! Все устали, еле тащатся по лесной дороге. Впереди, за деревьями, уже видна городская стена, но это совсем не подбадривает, не придает сил.

Все четверо имеют вид самых распоследних, потерявших всякую надежду бродяг. Пару раз мимо прогромыхали крестьянские телеги, но возницы на просьбу подвезти лишь молча замахивались кнутами. Что ж, этих земляных жуков можно понять.

Нургидан, самый выносливый, принял на плечи руку Унсая, идет при пленном враге вместо костыля. А тот так измучен болью, что подрастерял свои злодейские планы. Поди попрыгай на одной ноге от Врат до самого Аргосмира! Через овраг, через осинник, потом по дороге… Вот и ковыляет, отупев от боли…

Нитха тоже едва переставляет ноги. Даже не протестовала, когда Дайру снял с ее плеча котомку. А обычно возмущается, когда ей помогают. Гордая, так и перетак ее наррабанских богов!

Самому Дайру тоже, между прочим, не сладко тащиться с двумя котомками. Да еще горло так и дерет — застудился в подземной реке…

При мысли о речке внезапно всплывает другое воспоминание… как же он правильно сделал, когда оставил в доме Лауруша рукопись, которую зачем-то притащил из Издагмира! Будто кто-то подсказал: перед тем как уходить, вынул пергаментные странички из котомки и спрятал на потолочной балке в комнате, где ночевал. Вот и славно… ведь рукописи — они тоже живые, только о себе позаботиться не могут. Много ли текста пощадила бы вода?

Вот их компанию ледяная вода определенно не пощадили. Дотащиться бы до города…

А Фитиль вымотался меньше других. Еще и задирается, дразнит:

— А вы, ребятишки, не боитесь ходить за Грань со своим клыкастым дружком? Ему-то хорошо, всегда запас дичи под рукой… ну, под лапой… а вот вам каково? Вечером устроишься на ночлег, утром проснешься — глядь, а тебя ночью съели!

Нургидан поудобнее переложил на своем плече тяжелую руку Унсая и учтиво произнес:

— Нитха, ты поближе к этому говоруну… стукни его за меня, пожалуйста!

Нитха подняла голову, поймала Фитиля в прицел упрямых темных глаз и простуженно просипела:

— С удо-воль-ствием!

И на полном серьезе двинулась на Фитиля (которому и ростом-то была по грудь).

Фитиль, дурашливо изобразив испуг, заметался между Унсаем и Дайру, прячась от наступающей девчушки, и затараторил:

— Ой, не надо, госпожа, не бейте меня! Да ради Безликих, ходите себе по складкам со своим дружком, я что, против?! Может, вам оно так удобнее, вещи есть кому таскать, вот как в Уртхавене ездовые соба…

Он не закончил: Дайру взмахнул рукой — привычно, словно в ней был ремень. Сырая тяжелая котомка описала в воздухе дугу и сочно шмякнула Охотника между лопаток.

— Уах! — выдохнул Фитиль. — Все, заткнулся, до Ворот молчу, уже откусил себе язык!

— С этого и надо было начинать, — веско подвел итог Нургидан, который из-под своей ноши одобрительно поглядывал на действия друзей.

Дальше все действительно брели молча.

Дайру почти забыл об усталости, обдумывая открытие, которое сделал, когда к нему на миг обернулся Фитиль, потирающий спину после удара.

Что сверкнуло в этих карих глазах? Неужели зависть?

Да! Голодная, злая зависть. Дайру готов прозакладывать свой будущий гильдейский браслет, что не ошибся. Этот взрослый парень, гильдейский Охотник, завидовал им, желторотым птенцам, которых вряд ли еще допустят до испытаний. Почему?

Да потому, что их трое. Потому что словом и делом они готовы стоять друг за друга. Конечно, потасовка на дороге была шутливой, но случись серьезная передряга…

А на кого положиться Фитилю?

Юноша вспомнил, что ему рассказывали о рыжеволосом полукровке из Отребья. Он сменил несколько напарников из-за своего скверного характера? Или его характер стал скверным оттого, что не везло с напарниками?

«О Безликие, — молча взмолился Дайру, — охраните и сберегите Шенги Совиную Лапу за все, что он сделал для нас… а главное — за то, что когда-то не стал выбирать из троих ребятишек, взял в дом всех. За то, что нас трое… нас всегда будет трое…»

* * *

Их ждали на дороге неподалеку от городских Ворот. Десяток стражников (не «крысоловы» даже, а дворцовые «щеголи»!) и человек с гильдейским браслетом на руке — Дайру видел его на пирушке у Лауруша, но имени не знал.

— Они, — кивнул Охотник и шагнул назад, предоставив объясняться десятнику стражников.

«Щеголь» обошелся без долгих предисловий:

— Вас всех приказано немедленно доставить во дворец пред королевские очи.

— Лауруш тоже там, — добавил Охотник, ни к кому не обращаясь. Гильдия есть Гильдия, свои есть свои…

Стражник обернулся, свирепо глянул на Охотника и вновь обратился к пленникам:

— И не советую оказывать сопротивление!

— У-у, а то б мы как начали!.. — не удержался Фитиль.

Стражники захихикали, даже десятник невольно ухмыльнулся — так жалко выглядела эта потрепанная компания.

— Прямо к королю? — чуть не расплакалась Нитха. — Такими оборванными и чумазыми?.. О, Гарх-то-Горх!..

Юная принцесса вспомнила слова Рахсан-дэра о том, что до сих пор правители Гурлиана не принимали у себя во дворце никого, в чьих жилах текла кровь Светоча. Зато теперь налюбуются. Во всей красе…

Десятник не знал о государственных размышлениях Нитхи, но пожалел девчушку:

— Ну, умыться-то мы тебе устроим…

И тут заговорил Унсай. До сих пор он, прикрыв глаза, бессильно висел на плече Нургидана. А тут разом подобрался, заговорил жестко и четко (видно, силы берег):

— Командир, перед вами преступники. Эта шайка, оглушив меня и моего напарника по караулу у Ворот, проникла за Грань. Очнувшись, я нагнал их, но был ими замечен и схвачен. Пытками и угрозами они пытались привлечь меня на свою сторону, но я готов поведать королю все об их подлых деяниях!

Нургидан возмутился, сбросил с плеча руку негодяя (тот упал в дорожную пыль) и начал было оправдываться. Но Дайру оборвал его:

— Не здесь! Побереги слова для короля!

Нургидан разом умолк: это не драка, здесь главный — Дайру!

Унсай хмуро глянул на подростка в ошейнике — и тоже прекратил доказывать свою невиновность. Сказал только:

— Мне нужен лекарь. Сами видите…

Стражник кивнул и бросил одному из подчиненных:

— Лекаря сюда! Если и этот помрет, как тот, с нас головы поснимают.

— Кто-то умер? — ужаснулся Дайру. — Но ведь не Шенги, нет?.. Умоляю, добрый господин, только одно слово… ведь не Шенги?..

— Заткнись, — приказал десятник, — и иди за нами. Во дворце узнаешь все, что надо.

За спиною «щеголя» Охотник отрицательно покачал головой. Дайру сразу успокоился.

Шенги жив. Лауруш жив. Это главное, а от прочих бед можно как-нибудь отбиться.

20

Второй за день срочный вызов во дворец — это более чем необычно, это не к добру! Хастан успел освоиться с приставленными соглядатаями, едва нашел посыльную для Жабьего Рыла, едва отправил ее со двора — и тут же вновь нагрянули королевские посланцы. Государь просит пожаловать… немедленно… прямо сейчас…

Либо король что-то прознал, либо зловредный старикашка Эшузар измыслил нечто такое, чем и акула подавится…

Так под каким же бортом подводные скалы? И кто он, этот осанистый, богато одетый, но очень бледный человек с таким изможденным лицом, словно он слишком рано поднялся с постели после болезни? Пожалуй, так оно и есть: рядом с незнакомцем стоит дворцовый лекарь (его Хастану уже доводилось видеть), и вид у лекаря весьма озабоченный.

Тут же молчаливой группой — королевские советники. Но их Хастан окинул беглым взглядом: толпа, зрители…

Все замерли, ожидая королевского слова. Моряку Хастану вспомнилось гнетущее затишье, после которого налетает шквал, рвет паруса, ломает мачты…

Наконец Зарфест прервал молчание:

— Почтенный Хастан, позволь представить тебе нашего грайанского гостя. Это высокородный Ваштор из Клана Лебедя.

Моряк поклонился бледному незнакомцу, понимая: вот она, буря! Конечно, он слышал имя грайанского чародея, потомка древних колдунов, умеющего отличать правду от лжи.

О чем же будут спрашивать Хастана? Об алхимике Эйбунше? Или королю уже известно что-то более серьезное?..

— Полагаю, почтенный посланник не откажется искренне ответить на вопрос, даже если он покажется оскорбительным? — прозвучало из-под золотой маски.

Хастан поклонился, жалея, что не родился глухо-немым.

Грайанец шагнул вперед, скрестил на груди руки. Лицо его стало серьезным, замкнутым.

Сердце Хастана охватил холод. Воздух вокруг задрожал, стал светло-золотистым, легко заструился. Сквозь это марево маска, обращенная к посланнику, казалась мордой неведомого хищного зверя.

Проклятые чары! Хастану рассказывали об этом: если сейчас солгать, прозрачная пелена подернется бурыми грязными разводами.

В щупальца кракену и колдуна, и короля, и весь Аргосмир!

Сквозь пелену сияла золотая маска, она казалась огромной, она нависла над Хастаном.

Вспомнилось, как Тагиор, отправляя его в путь, говорил:

«У Круга много умелых капитанов и в сотни раз больше лихих вояк. Но таких, как ты, Хастан, у Круга очень мало, мы знаем всех наперечет. Ты можешь пройти самыми коварными проливами, где другие сядут на мель или напорются на скалы…»

Вот он и напоролся на скалу… прости, Тагиор…

А король приподнялся на троне. Голос его зазвучал размеренно и веско:

— Хастан Опасный Щит из Семейства Хасхашар! Я требую, чтоб ты ответил: правда ли, что…

Рядом с золотым пятном взметнулся черный мазок: Эшузар, полный ненависти, не усидел на троне.

— Да! — каркнул он. — Правда ли, что за пожарами на рейде стоит Круг Семи Островов?

Глаза Хастана вспыхнули: он увидел выход из западни. Обернувшись к черному трону, он загрохотал голосом, некогда перекрывающим рев шторма:

— Клянусь именем моего отца, клянусь честью и жизнью: Круг Семи Островов не знает о том, что здесь творится! Ни Тагиор Большой Хищник, ни другие правители не имеют представления о гибели кораблей от «холодного огня»!

Все, кто был в зале, содрогнулись от рыка Хастана. Зазвенели цветные стекла оконных витражей. Стража вскинула руки на эфесы мечей. Король Эшузар бессильно опустился на трон, осознав свою ужасную ошибку.

Золотая пелена не замутилась, нежные дрожащие потоки так же струились перед лицом Хастана. Разве он солгал? Круг действительно ничего не знает о «жгучей тине», да и весть о гибели кораблей наверняка еще не дошла до островов. Даже при самом благоприятном ветре — не раньше завтрашнего дня. Все, что произошло, было спланировано не Тагиором, а самим Хастаном… и предателем-калекой из Гильдии.

Хастан стоял среди врагов гордый и разъяренный, с высоко поднятой головой. Да! Мечи лязгнули — и он отразил удар! Ну же, гурлианцы, нападайте!..

Но король молчал.

Зато заговорил, старательно произнося каждое слово, чародей Ваштор:

— Свидетельствую, что человек этот сказал правду… — Голос грайанца дрогнул. — Прошу государей простить меня, я переоценил свои силы, я слишком рано…

Фраза оборвалась. Лекарь поспешно протянул знатному пациенту небольшую флягу, тот с благодарностью ее принял.

Это посланник видел уже четко и ясно, ибо едва маг заговорил, чары развеялись.

— Конечно, почтенный Ваштор, — вздохнул король, — не будем тебя задерживать. Благодарим за то, что ты смог сделать…

— Обидно, — с кривой улыбкой ответил грайанец. — В Ваасмире живет очень старая женщина из Клана Орла, моя родственница по матери. Она творит такие чары, почти не тратя сил, а я…

Он огорченно махнул рукой и, тяжело опираясь на плечо лекаря, направился к дверям.

Хастан непонимающе глянул ему вслед. «Как?.. И это все?..»

Он чувствовал себя так, словно готовился к лютой сече с толпою врагов… но едва он вынул меч из ножен, как враги разбежались.

И тут вспомнились слова Зарфеста:

«Полагаю, почтенный посланник не откажется искренне ответить на вопрос…»

Всего один вопрос? Так просто?..

— А теперь, господа, — возвысил голос король, — прошу вас оставить меня с королем и наследным принцем. Нам необходимо втроем кое-что обсудить.

Эшузар виновато поежился на черном троне.

Все, кто был в зале, низко поклонились трем правителям и потянулись к дверям.

Хастан уходил одним из последних — и был вознагражден за треволнения сегодняшнего бурного дня.

За его спиной раздался злорадный голос принца (наглый гаденыш даже не удосужился подождать, пока зал опустеет):

— Ну, дедуля, и свалял же ты дурака, почище шута из бродячего балагана!..

Хастан не пожалел бы хороших денег, лишь бы услышать продолжение. Увы, резные высокие двери затворились за спиной.

Но и эта злая фраза была истинным подарком судьбы. Покидая дворец, посланник вновь и вновь повторял, смакуя каждое слово:

«Ну, дедуля… и свалял же ты дурака… почище шута… из бродячего балагана!»

* * *

Некогда Эшузар Сухой Берег был принцем, настолько своенравным и вредным, что его побаивался собственный отец.

Затем он стал королем, беспощадным и жестоким, приговорившим к смерти родную дочь и не доверявшим даже собственной тени.

Наконец, не решившись нарушить древнюю традицию, он уступил трон сыну. И в утешение сказал себе, что вместе с золотой маской снял груз ответственности и ограничений, а власть оставил себе.

До сих пор так оно и было. Эшузар дал волю своему сволочному характеру, сын опасался с ним спорить, а уж внука они ежедневно клевали в два клюва.

Но сегодня Эшузар впервые получил семейную выволочку, дружную и свирепую. Отец и сын, объединившись, высказали деду все, что думают о старых дурнях, растерявших с возрастом мозги и не научившихся держать язык на привязи. Объяснили, что от человека, стершего задницу о сиденья всех трех тронов поочередно, они ожидали меньшего простодушия и меньшей наивности. Попытались предсказать, сколько еще гадостей натворит такой человек, прежде чем ляжет на погребальный костер и избавит от себя родственников и страну.

Эшузар пытался огрызаться, но его пронзительный каркающий голос был не просто заглушен — сметен, как пыль под веником.

Принц и король орали куда яростнее, чем того заслуживала происшедшая неприятность. Это был бунт рабов на галерах, это было восстание захваченной страны против поработителя!

Не впервые отец и сын увидели перед собою вместо грозного короля-отца упрямого и сварливого старикашку. Но впервые одновременно подняли на него голос.

И Эшузар (который сам понимал, что виноват) не выдержал атаки, отступил по всем фронтам. Нахохлился на троне, опираясь на черный топорик, и не сказал ни слова, когда в тронный зал по приказу Зарфеста ввели целую толпу «лиц, причастных к рассмотрению злодеяния», как выразился начальник стражи.

Толпа почтительно молчала: разговор должен был начать король. Три правителя без помех разглядывали эту, как недавно сгоряча выразился Зарфест, «гильдейскую свору».

Свора выглядела весьма потрепанной.

Шенги Совиная Лапа держался с этакой великолепной невозмутимостью. Спокойная, хотя и почтительная поза, твердый взгляд, дорогой плащ с меховой оторочкой. Вот только этот плащ, как Охотник его ни поправлял, почему-то упорно съезжал с одного плеча, открывая на всеобщее обозрение рубаху, по которой, как по книге, можно было прочесть, что владелец этой рубахи за два дня побывал в нескольких драках, а ночь между этими бурными днями провел в тюрьме.

Усмехнувшись, Зарфест подумал, что если слово «ехидство» применимо к вещи, то этот плащ не менее ехиден, чем король Эшузар…

Рядом стоял, тяжело опираясь на два костыля, средних лет человек того же роста и с той же фигурой, что у Шенги. (Король, уже знакомый с событиями так, как изложил их Лауруш, прикинул: можно ли этого человека принять за Шенги, если лицо скроет капюшон?.. Да. Можно.)

Зарфест пару раз видел Унсая, когда тот появлялся во дворце вместе с Главой Гильдии. Но тогда охотник, богато и солидно одетый, выглядел зажиточным и почтенным горожанином, а сейчас… Впрочем, глаза блестят отчаянием и отвагой. Такой будет стоять на своем!

А вот третий Охотник явно перетрусил. Этому и дворец в новинку, и лицезрение царственных особ в диковину. Вон как жмется, не знает, где встать, чтоб меньше маячить под взорами трех масок. Странный парень: смуглый чуть ли не до черноты, а волосы рыжие. Полукровка, должно быть…

Зарфест отметил про себя, что начать допрос лучше с этого парня (тот в достаточной мере запуган), и перевел взгляд на учеников Совиной Лапы.

Трое подростков, на одном — ошейник раба. По виду — уличные бродяжки. Довольно комично выглядит девушка, которой какой-то милосердный «щеголь» одолжил плащ. Девчонка закуталась в него так, что наружу торчит только смуглая мордашка да черная коса, перекинутая через плечо на грудь. Коса выглядит аккуратно, в нее вплетена яркая лента… С внезапным умилением король представил себе, как девчонка поспешно приводит себя в порядок, умывается, быстро переплетает косу…

Так это и есть дочь Светоча?.. Что там кричал утром наррабанский вельможа? Прекрасная дева царственной крови… полная богобоязненности и добронравия… вспоенная молоком чьей-то там древней мудрости…

У Зарфеста сложилось о девчонке другое мнение: хитрая шельмочка. Впрочем, милая и обаятельная. Вон как сверкает плутовскими темными глазищами из-за плеча своего приятеля…

— Так! — звучно сказал наконец король. — Я уже слышал многое из того, что вы намерены мне сейчас поведать. Хочу узнать и остальное. Тот из вас, кому будет велено говорить, изложит ту часть этой запутанной истории, которая ему известна. Прочие будут внимать ему в молчании. Если же кто-нибудь посмеет прервать рассказчика, возражать ему или обвинять во лжи, я сочту это злонамеренной попыткой запутать следствие, а также неуважением ко мне. Такого говоруна я отправлю в Допросные Подвалы, пусть он палачу рассказывает, какой он невиновный да непричастный… Все меня поняли?

Ответом были низкие поклоны. Согнул спину даже Лауруш, стоявший чуть поодаль.

— Вот и славно… Начнешь рассказывать ты, только сначала назовись.

Золотой топорик качнулся в сторону рыжеволосого охотника. Тот шагнул назад, в страхе оглянулся: на него ли указал король? Убедившись, что именно на него, еще раз поклонился и начал, как было велено:

— Фитиль из Отребья, государь!

Тут произошло маленькое чудо: звук собственного голоса убил страх в парне. Почти все Охотники — превосходные рассказчики, им не привыкать расплачиваться увлекательной историей за ночлег на постоялом дворе или за обед в трактире. Главное — произнести первую фразу, а там уж язык сам начнет выводить привычные узоры из слов.

Фитиль поведал своим высокородным слушателям, как он, напарник Унсая, заметил, что спутник стал что-то от него скрывать. Разумеется, у Охотника не возникло и мысли о каком-то преступлении. Он решил, что напарник его обманывает: наткнулся на ценную добычу, а делиться не намерен и потому нарочно затевает ссоры, чтоб возвращаться из-за Грани порознь. Но в Аргосмире сразу просит у Фитиля прощения, мирится. И это вполне объяснимо: по складкам в одиночку ходить опасно. А если брать нового напарника, так ведь и с ним делиться жаль.

Разумеется, Фитиль не стерпел такого непорядочного отношения к себе и принялся следить за лживым напарником. Особенно укрепила его в этом решении новость, облетевшая Гильдию: Лауруш назначил Унсая своим преемником! Неужели Гильдию возглавит человек, способный мошенничать с собственным напарником?

Когда столицу потрясло ужасное событие в порту, Фитиль не сразу понял, в чем там дело, но догадался, что злодейство как-то связано с таинственным поведением Унсая.

Вчера… нет, сегодня, ведь время в складках течет быстрее… Фитиль с вершины дуба приглядывал за Унсаем, который вдвоем с неким «крысоловом» нес охрану Ворот…

Когда рассказ дошел до этого места, ученики Совиной Лапы слегка забеспокоились. Но Фитиль сдержал слово: не упомянул о появлении волка. Лишь сказал, что видел из кроны дерева, как вот эти самые подростки за спинами отвлекшейся охраны проскользнули за Грань. А вскоре после этого Унсай оглушил «крысолова», взял из кустов заранее приготовленное жестяное ведро и тоже прошел в Ворота…

Ребята облегченно вздохнули и уже без тревоги слушали о том, как Фитиль устремился за коварным напарником и, хоть и не сразу, напал на его след.

Когда рассказчик повествовал о том, как Унсай взял Нитху в заложницы, он столь же изящно обошел скользкое место: мол, один из юношей отвлек преступника, а девушка этим ловко воспользовалась… и ни слова ни о каких превращениях!..

Закончив речь, Фитиль призвал учеников Шенги в свидетели, что каждое его слово — правда. Те яростно закивали, опасаясь подать голос, дабы не прогневить короля.

— Красивая история! — не удержался Эшузар. — Полагаю, она не менее правдива, чем обычно бывают рассказы Подгорных Охотников?

— На этот вопрос ответит Унсай! — Король кивком разрешил Охотнику говорить.

— Мой подлый напарник призвал в свидетели своей подлой байки учеников Совиной Лапы, — тут же отозвался тот. — Учеников человека, которого вчера бросили в темницу за измену Гильдии и Гурлиану… да они что угодно подтвердят! Кто они такие, чтобы им верить? Они даже не допущены до испытаний! За меня же может поручиться вся Гильдия!

Лауруш дернулся вперед, но сдержался.

Старый Эшузар стиснул топорик. Он ни в медяк не ценил разговоры в тронном зале. Допрос должен идти в пахнущем кровью подвале, а каждое вырванное у преступника слово должно быть подтверждено болью и страхом, иначе оно не приблизит к истине.

Так было, когда он восседал на золотом престоле. Так могло быть и сейчас! Если бы не глупая оговорка, рассердившая внука и сына, Эшузар настоял бы на том, чтобы всю компанию отправили под кнут… ну, разве что наррабанская соплячка избежала бы общей участи да Глава Гильдии вывернулся…

Но король-отец понимал, что оба соправителя, еще не остывшие от бунта, враждебно примут любое его предложение. И промолчал, кляня про себя позорную мягкотелость своих потомков.

Унсай меж тем продолжал:

— История, рассказанная Фитилем, правдива, но вывернута наизнанку. Это я заподозрил его и следил. Это он оглушил меня и того стражника… не припомню имени бедняги… Вероятно, тогда же за Грань прошли гаденыши, что пытаются выгородить своего учителя. Я выследил их, но не подумал, что четверо на одного — это все-таки четверо, даже если трое из них недавно мамкину титьку сосали. Они изувечили меня, а потом угрозами заставили поклясться, что я не опровергну их лживые россказни. На днях из Подгорного Мира принесли израненным одного из Охотников. Его имя Тагизур из семейства Верчи. Вот на этого беднягу и намеревались они взвалить чужую вину. Вчера утром Шенги проведал его и убедился, что дни его сочтены… не то что дни — часы! Мертвому не оправдаться…

— Какой коварный план! — донеслось из-под золотой маски. — А какое место в нем должна была занять вот эта вещь?

Командир дворцовой стражи по знаку короля подал Унсаю чешуйчатую лапу, вырезанную из темного дерева.

— Эта вещь, государь? Это же вешалка из моей прихожей…

— Ты уверен?

— Мне ли не узнать мою работу?

— Но почему она так похожа на лапу Шенги?

— Мне это показалось забавным, — усмехнулся Унсай. — Зайдет Шенги ко мне в гости, станет вешать плащ в прихожей…

— Ясно, — кивнул король. — А вот Хиави про эту вещь иначе рассказывает.

Это был удар, тем более страшный и неожиданный, что нанесен он был с показным равнодушием. Но Унсай не намерен был сдаваться.

— Хиави? Помощник Лауруша? Он-то здесь при чем?

— Если ему верить, то почти ни при чем, — донесся вздох из-под золотой маски.

Принц понял игру и поддержал ее:

— Отец, ты слишком суров к бедняге. Знаешь, мне его жаль, он такой беспомощный… да что он и мог сделать-то? Я верю, что он был… ну, просто для мелких поручений…

Пьеса, что начала разыгрываться в тронном зале, вывела короля-отца из мрачных раздумий. Эшузар тоже не захотел остаться в стороне.

— Молод ты еще, Ульфест, доверчив! — каркнул он. — Жалко тебе этого урода? Беспомощный он, да? Поверь мне, внук, такие — самые подлые! Потому он сейчас слюной и брызжет, сообщников топит! Мол, Унсай все придумал, Унсай заказчика нашел, Унсай в Подгорный Мир за «тиной» ходил, Унсай бандитам приказывал… А твой Хиави вроде несчастный мышонок, что свалился в бочку золотаря и барахтается в дерьме!

Усталость и боль притупили осторожность Унсая. Он попался на нехитрый крючок:

— Хиави такое говорит?! Этот огрызок?! Да я даже не знаю, для кого он велел…

И замолчал, поняв, что проговорился.

— Для кого… что? — мягко переспросил Зарфест. — Для кого он велел принести «жгучую тину»?

Унсай молчал.

В наступившей тишине Нитха звонко захлопала в ладоши, а потом, притянув к себе Нургидана и Дайру, звонко чмокнула в щеку и того и другого.

Зарфест усмехнулся, а король-отец торжествующе спросил:

— Полагаю, Охотник — мой? Это он здесь одно словечко вякнул, а в Допросных подвалах разболтается, как сказитель в трактире.

Унсай глядел куда-то между черным и золотым троном. Лицо его окаменело.

Король Зарфест оценивающе глянул на пленника.

— А ведь этот, пожалуй, сумеет выдержать пытку… Впрочем, нам не надо это проверять… Почтенный Лауруш! Ты, кажется, обещал нам говорушку? Она у тебя с собою?

— Да, государь! — разгладил свои пышные усы Лауруш.

Вот этот удар насквозь пробил броню невозмутимости преступника. Унсай, посерев лицом, обвис на костылях, глаза его стали молящими. Но король не дал ему произнести ни слова — взмахнул рукой и воскликнул так задорно, словно это был не тронный зал, а трапезная:

— Эй, вина!..

* * *

В этот вечер дом Лауруша был полон радости, веселых голосов и хмельных песен.

Трое юных путешественников и Фитиль не принимали участия в празднике: едва они появились в доме Лауруша, их сразу принялись лечить. Подгорные Охотники знают уйму средств, о которых слыхал не всякий лекарь. Чтобы с корнем выдрать угнездившуюся в теле простуду, им в горло влили сок алого туманника, способный заставить человека забыть почти о любой болезни… да вообще обо всем на свете забыть, кроме своего мерзкого вкуса! А затем их по очереди загнали в маленькую баньку и велели вымыться отваром дюжины трав, ни одна из которых не росла в Мире Людей. Настой расслаблял каждую жилочку в теле, гнал из пор пот, делал дыхание жарким, а глаза — блестящими.

Затем страдальцев отправили на второй этаж и разместили в двух спальнях, замотав в толстые одеяла и обвязав бечевой, чтоб одеяла не сбились: больным надо как следует пропотеть!

С Нитхой вышла заминка: ей успели шепнуть, что к Рахсан-дэру уже послан слуга с сообщением о том, что Нитха нашлась, и ее опекун вот-вот будет здесь. Это сильно встревожило Нитху, и она заявила, что не останется ночевать в этом доме, пока ей не скажут, где тут женская половина. Лауруш не сразу понял ее: ведь он и так приказал уложить девочку отдельно от остальных! Но потом понял, что малышке для оправдания перед суровым наставником требуется официальное подтверждение того, что она не нарушала обычаев родины. У Лауруша хватило доброты не напоминать забавной девчушке, что прошлую ночь она провела в одной тесной каморке со своими собратьями по учебе — и никто не подумал об этом ничего плохого. Вместо этого Глава Гильдии разворошил в памяти свои запасы наррабанских традиций и с суровой торжественностью заявил, что на все время дальнейшего пребывания Нитхи-шиу в его доме комната эта объявляется женской половиной и в нее запрещается вход всем мужчинам, кроме Шенги, ибо у учителя есть все права отца. Только после девочка успокоилась и позволила пожилой добродушной служанке увести себя в комнату, раздеть и замотать в одеяло.

(Тогда это казалось Лаурушу игрой, чтобы успокоить больную девочку. Но как же похвалил Глава Гильдии себя за предусмотрительность, когда ему пришлось объясняться с Рахсан-дэром, серым от волнения и свирепым, как пустынный лев!)

Теперь четыре тугих «кокона» лежали в темноте наверху, а снизу доносилось многоголосое пение: Гильдия собралась поприветствовать своего оправданного героя.

Охотнику даже не пришлось пить «зелье правды»: Лауруш сказал, что говорушки у него мало, хватит лишь на то, чтобы развязать язык одному человеку. Три правителя, посовещавшись, решили, что это будет Унсай. Уже первые фразы размякшего, расплывшегося в блаженной улыбке преступника сняли с Шенги подозрения, и Лауруш выпросил у короля дозволения увести своих людей: они измучены и, возможно, больны…

И теперь Гильдия бурно веселилась — а сам виновник торжества потихоньку выскользнул из трапезной и отправился наверх — проведать учеников…

Он вошел в комнату Нитхи без свечи, чтобы не потревожить больную.

Лунный свет падал на лицо старой служанки, дремлющей на сундуке у кровати. Скрип двери разбудил женщину, она хотела что-то сказать, но Шенги приложил к губам палец, подошел к постели девочки и легонько тронул лоб — нет ли жара?

Длинные ресницы дрогнули на лице Нитхи — словно две ночные бабочки, что вот-вот взлетят. Девочка по-кошачьи изогнула шейку и ласково потерлась о руку Шенги.

Тот смутился, отвел руку, кивнул служанке — мол, не спи! — и вышел.

В соседней комнате Фитиль и Нургидан уже спали хорошим, спокойным сном выздоравливающих людей. А Дайру повернул голову к вошедшему учителю.

— Лежи, — строго шепнул ему Шенги. — Как ты себя чувствуешь?

— Как мертвое тело покойного трупа, — зашептал в ответ Дайру. — Где моя поленница?!

* * *

Когда Шенги спустился в трапезную, гости не обратили на его возвращение особого внимания, продолжая вразнобой выводить слова веселой песни:

Бойкая у стражника жена, Сцапала разбойника она. Если муж уйдет дозором — Приглядит жена за вором. В городе покой и тишина!..

Лишь один взгляд тревожно метнулся навстречу Совиной Лапе. Наррабанский вельможа даже привстал от волнения со скамьи. Шенги задержался, проходя мимо него:

— Хвала всем богам, с девочкой все в порядке, как и с ее друзьями. Она будет сладко спать всю ночь, а утром встанет здоровой и веселой.

— Гратхэ грау дха, Гарх-то-Горх! — негромко возблагодарил старый Рахсан Отца Богов.

— И приготовься к бурному разговору, — ухмыльнулся Шенги. — Принцесса была весьма недовольна, когда узнала, что ты просил у короля Зарфеста воинов для ее спасения.

— Ничего, — откликнулся счастливый вельможа, — мне тоже найдется что сказать этой… этой надежде своего царственного отца!

Охотник учтиво кивнул старику и двинулся дальше вдоль скамьи с шумными гостями.

Его место было во главе стола, рядом с Лаурушем, — и никто, как бы пьян он ни был, не посмел бы это место занять.

Плюхнувшись на скамью, Шенги спросил Главу Гильдии:

— Не много ли пьешь? Сердце позволяет?

— Не бойся за мое сердце, сынок! — Лицо Лауруша побагровело, усы встопорщились. — От радости не умирают.

Шенги улыбнулся, плеснул себе вина из кувшина в чашу и сказал:

— А мои-то каковы! Сунуться без учителя в Подгорный Мир, отмахать столько складок, отыскать врага, приволочь его в Аргосмир… Я тебе говорю как Главе Гильдии: ну, чем тебе это не испытание? Пройденное уже, да еще как пройденное! Красиво! С блеском!

Лауруш перестал улыбаться.

— Я им задания не давал! — упрямо отозвался он. — Охотники это задание не проверяли!

— Король проверял!

— А где у короля браслет?

Шенги не нашелся, что ответить, и сменил направление атаки:

— Я прошлую ночь в тюрьме просидел! Мне пыткой грозили! А если бы сломался, взял бы на себя чужой грех — хрипеть бы мне в удавке на позорном эшафоте! Ты все это знал… ты за меня переживал?

Лауруш молча глядел тяжелым взглядом прямо перед собою, не видя, как напротив него Джарина в такт песне размахивает опустевшим кубком и голосит:

У портного бойкая жена — И без мужа тоже не одна! И, стежочек за стежочком, Шьет она с дружком всю ночку — Ей не жалко своего сукна!..

— Вот так же и я за своих переживаю! — убедительно сказал Шенги. — Они ж мои ученики, все трое. Я ж от своей души три куска оторвал и этим паршивцам раздал…

— Послезавтра, — глухо бросил Глава Гильдии.

— Что — послезавтра? — не понял Охотник.

— Ну, завтра же праздник, — заставил себя улыбнуться Лауруш. — Грех завтра испытание проходить. Добрые люди дела откладывают и идут в храмы. А вот послезавтра…

Безнадежно-тоскливое выражение лица Шенги сменилось радостной, почти детской улыбкой. Он вскочил на ноги и запел, перекрывая пьяный хор:

У купчишки бойкая жена, Муж ушел — уже с дружком она. И меняет, и торгует, И ласкает, и целует, И при барыше всегда она!..

* * *

Интересно, сколько времени сможет умный, с сильным характером мужчина выдержать это бессмысленное и тупое занятие — стоять у окна и пялиться на луну?

Причем и луне он наверняка успел надоесть. Было бы рядом облачко — заслонилась бы от пронзительного, неотступного взгляда…

За спиной с кровати доносится сонное женское дыхание: Лейтиса, недавно прибежавшая на Серебряное подворье, быстро сообщила новости, прыгнула на кровать и сразу уснула. Хастан не стал ее тревожить: умаялась!

К тому же принесенные вести сейчас волновали его больше, чем женщина. Они пахли кровью и гарью, эти вести.

— Жаль, ты не можешь взглянуть на город днем, — негромко сказал посланник луне. — Увидела бы завтра много любопытного.

Луна не ответила. Ей и ночью много раз доводилось видеть огонь, кровь и смерть, коварство и жестокость. Что нового мог ей показать этот человечишка?

Оглавление

Пролог . (296 год Железных Времен)

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

Реклама на сайте