«Тигры Вероны»

Наталья Резанова Тигры Вероны

Александру Певзину – с благодарностью за беседы о кондотьерах.

I’m not Romeo,

I’m not Romeo.

May be, you are Juliet,

But I’m not Romeo!

Эмир Кустурица

– Так почему они ушли? Из-за чумы?

– А Бог их знает… Может, и чума тому виной. Только я слышал – из-за призраков. В Гаэте болтают – как пришла чума, тьма народу померла без отпущения. Души-то неприкаянные со всей Гаэты здесь собрались, да и выжили живых из города.

Говорили вполголоса, оглядываясь по сторонам. Неизвестно, чего опасались больше – чумы или призраков. Черная Смерть во всей мощи своей давно стала преданием, но страх перед ней был еще жив. Тем более, что вспышки чумы в разных городах случались не так уж редко, подогревая этот ужас. Бывало, что местные власти по малейшему подозрению вгоняли в карантин постоялые дворы и жилые дома, напрочь забивая досками двери и окна. Что до призраков – нет людей суевернее моряков и солдат.

Неизвестно, обитали ли призраки в этом городе. Зато людей здесь определенно не было. Едва отряд вступил в Нинфу, капитан приказал обыскать город на предмет засады. Ни одной живой души не было найдено, а души мертвые не давали о себе знать. Тогда капитан разрешил встать лагерем до того, как вернутся разведчики. Жечь костры, однако, не позволил – из опасения, что огни заметят сверху, из города или цитадели. Возможно, это была излишняя предосторожность. Древняя Нинфа, бывшая когда-то римским Нимфеем, по причинам, неясным никому, покинутая жителями, успела зарасти кустарником и дикой травой, и со всех сторон на нее надвигался лес. Лозы оплетали стены домов и церквей, обрушенные крыши заменяла иная – зеленая – кровля. И, хотя со сторожевой башни Кастелло ди Сермонета открывался вид вплоть до Тирренского моря, вряд ли оттуда можно было разглядеть, что творится у подножия горы. Под двойным покровом – ночной тьмы и леса.

Но предосторожности лишними не бывают. Кондотьер сражается не для того, чтоб выказывать, сколь он доблестен, а ради выгоды.

Только ради выгоды.

Хотя не всегда выгода измеряется деньгами.

В сплетении ветвей над рекой проплыл серп месяца, рисуя на заросшей мостовой причудливые тени. Потом среди этих теней обрисовались две человеческие: повыше и пониже.

Человек, сидевший у реки и следивший за игрой теней, поднялся им навстречу.

– Ну?

– Капитан! Капитан Монтекки! – оба разведчика – мантуанец Угуччоне и калабриец Якопо, были веселы и довольны, насколько это позволяла субординация. – Все, как вы и говорили. Они ничего не знают. Конечно, ворота заперты, но на городской стене охраны почитай что и нет! – сообщали они наперебой.

– А в замке?

– В замке… там наверняка есть. Так ведь она в городе, не в замке.

– В этом все и дело, – сквозь зубы произнес капитан. – Если она со своими отродьями убралась в замок, вся затея теряет смысл.

«Затея» была построена на сведениях, полученных от купцов – что в мирное время графиня с детьми предпочитает жить в удобном городском дворце, а не в Кастелло ди Сермонета, который ни что иное, как воинская крепость. Именно поэтому отряд Монтекки обошел Латину, а не стал ее захватывать. И кто будет ждать кондотьеров Светлейшей Республики в Лацио?

– Они наверняка решили, что мы двинулись в Ломбардию, – сказал Угуччоне, словно отвечая мыслям командира.

Ломбардия, собственно, и была целью экспедиции. Но капитан не мог отказать себе в удовольствии поставить точку в давней истории вражды.

– Гоффредо! – окликнул он еще одного наемника, примостившегося неподалеку. Когда тот выпрямился во весь рост, оказалось, что сложением он превосходит и капитана, и долговязого Угуччоне.

– Готово?

Вопрошаемый молча продемонстрировал то, над чем трудился с того часа, как отряд вошел в Нинфу. Тогда капитан приказал нарезать веток, и нарубить молодых деревьев, а Гоффредо, вооружившись веревками и лозами, принялся сооружать лестницы. Никто в отряде не умел этого лучше него.

Настоящее имя Гоффредо было Готфрид, а его родовое прозвание никто в отряде не мог бы произнести. Но смеяться над ним, равно как и над выговором Гоффредо, мало кто осмеливался – немец в совершенстве владел двуручным мечом-бастардом, и, как уверял Якопо, мог разрубить всадника аж до самого седла. В отряде Готфрида ценили также и за то, что он был мастером на все руки – что походный котел залудить, что тележную чеку поправить, что лестницу связать.

Капитан, оглядев его творение, одобрительно кивнул.

– Неплохо. Вряд ли она такого ждет. – Ведь она из Капелли, подумал он, а они все по одной мерке кроены. Все бешеные, все вспыльчивы, как черти, и оттого думать совсем не умеют. Вслух же он сказал: – Что ж, может статься, нынче ночью Веронская Тигрица попадет в клетку.

Прозвище это графиня ди Сермонета получила довольно давно. Началось все после известных событий, когда герцог Антонио, потерявший в той распре двух близких родственников, поклялся, что более не допустит подобного кровопролития и наведет в городе порядок, а для того призвал к себе на службу кондотьера Никколо дельи Банди Бьянки, человека безродного, но известного своей храбростью, и, что немаловажно, добросовестностью по отношению к нанимателям. А чтоб крепче привязать его к своему дому, дал ему в жены девицу доброй крови с приданым в виде графского титула и города Сермонеты. Город был захвачен некогда прославленным предком Антонио – Великим Псом, самому же герцогу управлять им было скорее в тягость, ибо Сермонета находилась слишком далеко от Вероны. Мнения невесты, как водится, никто не спрашивал. Возможно, она возражала, ибо жених был немолод и собою нехорош. Но ей пришлось подчиниться. Она вышла за дельи Банди Бьянки ( теперь именовавшегося графом ди Сермонета) и в последующие два года родила ему сына и дочь. Кто знает, может, она и дальше бы продолжала покорно исполнять супружеский долг, но последующие события все изменили, и не только в ее жизни. Покой, которого так жаждал Антонио делла Скала, вновь был нарушен, и вовсе не враждующими семействами, но герцогом Миланским, давно положившим глаз на владения родича. На сей раз кровопролитие многократно превысило предшествующее. Самому Антонио, правда, удалось бежать – именно благодаря тому, что Никколо дельи Банди Бьянки сохранил ему верность. Он прикрывал отход делла Скала, был зарублен, а тело его сброшено с городской стены.

Тогда графиня Сермонета и показала свой подлинный нрав. Не пролив ни единой слезы, она облачилась в доспехи, собрала разбежавшихся было подчиненных мужа, и во главе отряда, в центре которого пометила верную кормилицу с младенцами на руках, с боем вырвалась из Вероны. Из тех, кто были тому свидетелями, одни называли ее «второй Афиной», другие – «разъяренной фурией», и, в конце концов сошлись на «тигрице». Капитан Монтекки ничего этого не видел и в событиях не участвовал – за два года до переворота он покинул Верону, и стал служить Мантуе под началом Браччо ди Убальдино ( контракт с Венецией он заключил позже, когда возглавил собственный отряд ).

Герцог Миланский не двинул войска на Сермонету. Вряд ли он вспомнил о родстве (Антонио оно не помогло, скорее, наоборот). Вероятно, осторожный миланец, привыкший действовать наверняка, трезво оценил трудности осады в горах. Но в покое вдову не оставили. Соседи – владетели Фонди, Роккакорги, Бассиано и Минтурно, знать не знавшие о веронской резне, решили, что вдова с малыми детьми, лишенная заступника, станет легкой добычей, и устремились на Сермонету, словно стервятники на падаль. Напрасно. Попытки взять город с боя захлебнулись. Улицы Сермонеты, как у большинства горных городов, были не только узкие, но и крутые, для успешной обороны достаточно было перетянуть их цепями.

Осаждать Сермонету тоже пытались и с тем же успехом. Над городом господствовал замок, а покойный Никколо, хоть и проводил большую часть времени в Вероне, успел его основательно укрепить. И графиня, засевшая в Кастелло ди Сермонета, успешно отражала все нападения. По прошествии пары лет соседи пришли к несколько запоздалому выводу, что заполучить и город, и замок можно гораздо более простым и приятным способом, и стали наперебой свататься к вдове. Она также понимала, что вдовство подзатянулось, и выбрала себе мужа. Ко всеобщему удивлению и даже возмущению, это был не кто-либо из здешних владетельных синьоров, а бывший лейтенант Никколо дельи Банди Бьянки, один из тех, вместе с кем графиня прорывалась из Вероны. Звали его Джанни Ногарола.

Если подумать, это был не такой уж странный выбор. Ей нужен был человек, который станет защищать ее владения, а не присоединять их к своим. Так или иначе, ее брак с Ногаролой продержался дольше, чем с Никколо дельи Банди Бьянки, и был отмечен рождением дочери. Но второе замужество закончилось так же, как и первое. Один из отвергнутых претендентов на руку графини, синьор Минтурно, не простил удачливого соперника, и выжидал четыре года, прежде, чем нанести удар. Ногарола был убит в аббатстве Фоссанова, которому графиня покровительствовала, и куда Джанни порой наведывался. Дабы избежать подозрения в сообщничестве, аббат незамедлительно направил гонца в Сермонету, а письме, помимо прочего, перечислил имена убийц. Графиня лично возглавила карательную экспедицию в Минтурно. Ее врага никто не поддержал. Убийство в святой обители – это было чересчур даже по теперешним жестоким временам. Поэтому все, замешанные в убийстве не ушли от расправы.

Все это произошло ровным счетом семь месяцев назад, и с тех пор Сермонета жила в мире и благоденствии. Все решили, что нападать на графиню – себе дороже. В женской шкуре – и впрямь сердце тигра, город укреплен, а замок неприступен.

Но был один человек, который с этим не согласился.

Для своего плана капитан Монтекки выбрал два десятка человек, остальные должны были дожидаться сигнала.

К воротам Сермонеты вела единственная дорога. Склон горы с противоположной стороны, вплоть до городских стен, был настолько крут, что там не было даже козьих троп. Поэтому оттуда никто не ждал нападения. Этим Монтекки и собирался воспользоваться.

Первым он отправил Якопо – у себя на родине калабриец навострился лазать по скалам. Тот должен был сбросить веревку остальным. Лезть по такому склону ночью – удовольствие маленькое, и на это задание Монтекки взял только добровольцев. К общему удивлению, среди них оказался и Гоффредо.

– Тебя же никакая веревка не выдержит, туша тевтонская! – возмутился Угуччоне.

– Тот-то палачу заботы будет, – пробормотал Якопо.

– Фыдержит меня – фыдержит фсех, – невозмутимо отозвался немец.

– Лестницы потащишь, – приказал капитан. Разумеется, он собирался лично участвовать в вылазке.

Месяц нырял между туч. Полезней была бы полная тьма, но она бы затруднила подъем. Месяц… капитан посмотрел на него с раздражением. Этот серебряный серп был атрибутом Дианы, а Диана фигурировала в хорошо памятных ему стихах.

И ненависть мучительна, и нежность. И ненависть, и нежность – тот же пыл Слепых, из ничего возникших сил, Пустая тягость, тяжкая забава, Нестройное собранье стройных форм, Холодный жар, смертельное здоровье, Бессонный сон, который глубже сна. Вот какова, и хуже льда и камня Моя любовь, которая тяжка мне.

Как там дальше? Про Диану-то? Впрочем, черт с ней, с Дианой, разберемся с ней позже.

– Ну, вот и все, – сказал капитан, утвердившись на земле. – Не труднее, чем влезть к красотке на балкон.

На самом деле было далеко не все. Но самое важное было сделано – они взобрались по склону, а там, с помощью Бога и прихваченных лестниц, одолели городские стены. Головокружительно высокими те казались только от подножия горы, на самом деле стенам Кастелло ди Сермонета значительно уступали. Оттуда же, со стены, подали факелом сигнал тем, кто оставался внизу. И пока верховые не доскакали до ворот, следовало убрать препятствие с их пути.

Сначала пресловутые цепи – ими была перетянута и главная улица – виа дель Фосси, и другие. Изобретательный Угуччоне предложил не просто снимать заграждения, но обматывать этими же цепями дома горожан. Мысль была здравой, и Монтекки велел ему вместо с Якопо исполнит задуманное. Но оставались еще ворота, и там обязана была стоять стража. Какой бы мирной ни была жизнь в Сермонете, Монтекки не верил, что горожане настолько разбаловались, чтоб не держать стражи – и оказался прав.

Стражу сняли быстро и почти бесшумно – кому арбалетный болт в спину, кому кинжал в горло. Гоффредо единолично вытащил огромный засов, и всадники ворвались в распахнутые ворота. Улицы и площади Сермонеты не были замощены, поэтому стук копыт не разбудил спящих, а те, кто не смыкали глаз в эту ночь, уже спали вечным сном. Город пал, сам не зная об этом.

Теперь дело было за главным. По узким пустынным улицам, мимо обмотанных цепями домов – к палаццо Ногарола.

Как поведал допрошенный с пристрастием купец, это был дом, каких в Сермонете еще не видывали. Затея принадлежала покойному мужу графини. Бывший лейтенант возжелал непременно жить как настоящий синьор – во дворце. Жена, впрочем, поддерживала его в этом намерении. Она хотела, чтоб Сермонета стала столь же цивилизованным городом, как Верона, говорил купец.

Сказывается дурная кровь, подумал капитан. Они всегда любили показную роскошь, вечно, по всякому поводу затевали пиры, балы, маскарады… Одно слово – Капелли… Капеллишки…

Фамилию он произнес вслух, и это «Капеллетти» упало, словно плевок в грязь.

Но палаццо уже выросло перед ними из тьмы. Это был единственный дом в городе, где могла быть серьезная охрана, поэтому Монтекки собрал здесь большую часть своих людей. Гоффредо во главе десятка солдат высадил дверь – тяжелую, украшенную искусной резьбой. Проснувшаяся прислуга не бросилась врассыпную, а попыталась сопротивляться. Этого следовало ожидать. Даже во дворце она скорее будет держать не левреток, а сторожевых псов. Конечно, они не смогут долго противостоять опытным воинам, но способны их задержать. Неважно. Это всего лишь отвлекающий маневр.

Когда из окон верхнего этажа в нападавших полетели стрелы, а из ворот выбежала охрана, веревки и лестницы снова пригодились. Монтекки и его люди перемахнули через ограду – это было гораздо легче, чем одолеть городскую стену, и ввалились в дом через окна, выходящие во двор.

Было темно, но определить, где женские покои всегда легче легкого – как только дому грозит беда, там начинают визжать. И служанки графини поддержали традицию, оказав капитану услугу. Отбрасывая с дороги ковровые завесы, которым по нынешней моде принято было украшать переходы, он ворвался в просторную спальню. Кто-то запалил факел, и Монтекки увидел женщину у детской постели. Схватил ее, и тут же с проклятием оттолкнул. Это была ни в коем случае не графиня – годами много старше, да и сходства никакого. Кормилица или нянька. Поднявшись с колен, она выхватила ребенка из постели и прижала к обширной груди.

– Ее здесь нет! – крикнул Якопо. Он успел, пригрозив служанкам мечом, задать главный вопрос.

Похоже, Веронская Тигрица была среди тех кто отражал нападение у главного входа. Что ж, недолго ей осталось.

– Схватите детей! – приказал Монтекки.

Это удалось сделать быстро, поскольку комнаты детей были рядом. Мальчика и девочку втолкнули в спальню. Оба были неотличимы друг от друга в ночных рубашках, разве что мальчик пытался пырнуть захватчиков кинжалом. Угуччоне без труда выбил у него оружие и тут же взвыл – девочка вцепилась ему в руку зубами.

– Держи зверенышей крепко, Угуччоне. А вы, девки, бегите к своей госпоже и скажите – ее дети у нас. Пусть бросает оружие. И приходит сюда.

Рыдающие служанки с топотом бросились прочь. Лишь нянька с младенцем не тронулась с места – да ей бы никто и не позволил.

Она пришла, как велел Монтекки. Удивительно, но она была не только одета, но даже в латной кирасе. Очевидно, жизнь приучила ее не копаться в мгновения тревоги. И когда она откинула рукав верхнего платья, под ним обнаружился арбалет.

– Без глупостей, графиня. Одно движение – и мы прикончим ваших зверенышей. Выбирайте, кого.

Она чуть помедлила, бросила арбалет на ковер, повернулась к капитану.

– Ах, вот это кто. Старая добрая Верона. Монтекки совсем выродились -раньше хоть младенцев в колыбели не резали.

Он ответил не сразу. Смотрел на нее. Они не виделись десять лет, да и тогда он почти не был с ней знаком. Но помнил ее хорошо. Еще бы не помнить ту, что принесла столько горя их семье. И не мог не видеть, как она изменилась. Тогда она была тонкой, как тростинка – сейчас погрузнела, рождение троих детей не прошло даром. Пламя, горевшее в черных глазах, угасло. И вся она потускнела – впрочем, чего еще ждать от бледной и беловолосой женщины.

Не Диана, совсем не Диана. Паломник в очередной раз ошибся. Но от этого не легче.

– Нам не нужны ваши отродья, – сказал он. – Нам нужна Сермонета. И она – наша.

– Вы захватили дом, – тускло произнесла она. – Может, и город. Но пока не сдана крепость, это ничего не значит.

Монтекки и сам это прекрасно понимал.

– Когда на рассвете гарнизон увидит вас на площади со связанными руками, он сложит оружие.

– Это вряд ли, – голос ее оставался тусклым и ровным. – Солдаты гарнизона приучены исполнять приказы. Мои приказы. И вряд ли любое зрелище их заменит.

Монтекки кивнул.

– Пусть так. Тогда на рассвете вы пойдете к ним и прикажете сдать Кастелло ди Сермонета. И не вздумайте шутить со мной шутки. Городом правит род, не так ли? Ваши мужья мертвы, а дети у меня. Если вы станете не просто вдовой, а бездетной вдовой, власть ваша рухнет сама собой.

Она молчала. Тогда он добавил:

– Сколько лет вашим старшим? Девять, восемь? Как раз сгодятся для того, чтобы позабавить моих солдат. А младенца можно просто выбросить из окна.

– Ничего другого от Монтекки я не ждала, – сказала она. – Хорошо, я отправлюсь в замок.

Монтекки усмехнулся. Есть способы укрощать даже тигриц.

– Нечего сетовать, синьора. Если бы ваш Джанни не был таким дураком, чтоб строить этот дом, а велел бы семье жить в цитадели, вы бы горя не знали.

Она не ответила.

На рассвете он наблюдал из окна, как графиня пересекает площадь по направлению к замку, и вновь обратил внимание, как тяжело она ступает. Словно произошедшее давило на нее невыносимым грузом. А может быть, потому, что шла она босиком – это капитан заметил только сейчас.

Над городскими воротами полоскались флаги с гербом Монтекки и крылатым львом Светлейшей республики.

Но радоваться было рано. Ибо эти флаги еще не подняты ни над одной из четырех башен Кастелло ди Сермонеты.

Ничего, уже недолго. И это хорошо. Что бы он ни говорил, у него не было желания убивать детей. Он их отправит… куда бы? В Верону сейчас нельзя, это все равно, что подарить ценных заложников Миланскому герцогству. Ну, хотя бы к уцелевшим Скалигерам. А она… она ответит за все зло, которое причинила Паломнику.

Все-таки ночь была слишком утомительна даже для сильных людей, и большинство солдат Монтекки повалилось спать. Горожан, запертых в своих домах, они не опасались. Капитан и сам, убедившись, что уцелевших охранников графини разоружили, решил вздремнуть. Крепости не сдаются в единый миг. Сперва в гарнизоне похорохорятся, поорут, потопорщат перья. Прежде, чем принимать сдачу, можно будет урвать немного сна.

Но разбудили его раньше, чем он надеялся. Якопо тряс его за плечо.

– Капитан…

– Забирайте у них оружие и занимайте крепость.

– Но… они не открыли ворота.

– Что? – Монтекки вскочил на ноги. – А она?

– Она на стене…стоит там…

Монтекки не слушал его. Спал он одетым, и, подхватив меч, уже сбегал по лестнице. Что она затеяла, черт побери? Какая-то ловушка? Если такая и есть, то только в крепости. В крепости не было засады, иначе его бы не удалось взять столь легко. Но в замке? Неужто они там дружно свихнулись и решились на вылазку?

– Ческо, Титта, поднимайте людей! Гоффредо, ко мне!

Едва ступив на площадь, он увидел, что Якопо не ошибся. Воины на стенах укрылись за бойницами, но яркое утреннее солнце играло на шлемах и щитах, и отблески были видны издалека. Она была единственной, кто не прятался. Все в той же кирасе поверх платья, с разбросанными по плечам светлыми, почти белыми волосами.

– Эй, Монтекки! – крикнула она. – Слышишь меня? Можешь осаждать замок хоть десять лет, у нас провианта хватит.

– Совсем спятила? Или забыла, что твои дети в моих руках?

– Дети? – она расхохоталась. Потом кивнула тем, кто был рядом, и ей помогли встать между зубцами. Оказавшись на виду, она бесстыдным жестом задрала подол платья. И Монтекки увидел то, чего не заметил в ночном сумраке – выпирающий живот, сейчас обтянутый лишь тонкой рубашкой. – Убей их, если хочешь! У меня в запасе есть!

Она двигалась так грузно не от того, что была сломлена. Она была на сносях.

– Может, Джанни был и дурак, но настоящий мужчина! – продолжала она.-Да где тебе понять, тебе твои солдаты койку греют! Или ты им…

Он выхватил у ближайшего солдата арбалет и выстрелил, но расстояние было слишком велико. Болт упал в песок у крепостной стены.

– Лучников сюда! – скомандовал Монтекки.

Якопо кинулся исполнять приказание, а Гоффредо глубокомысленно заметил:

– Наши не достафайт. Англичане – да…

Монтекки и сам понимал, что достать ее можно было лишь из длинного английского лука. Однако англичан – вот беда – среди наемников не было.

Но и графиня решила больше не испытывать судьбу, и убралась в укрытие.

– Делла Скала! Скала и Сермонета! – орали на стене. Собравшиеся на площади наемники смотрели вверх с ненавистью, но без приказа в бой никто не совался. Ибо наверху-то у стрелков позиция была отличная.

Как ни ненавидел Монтекки эту женщину, он понимал, что вот так штурмовать замок с его двойными стенами и гарнизоном, готовым к бою – занятие бессмысленное. Но какая сука! Холодная, безжалостная сука! Она гораздо хуже, чем о ней говорили – у нее не сердце тигра, у нее просто нет сердца. Паломник был совершенно прав. И ненависть мучительна…

Внезапно он вспомнил строки, которые не мог восстановить в памяти прошлой ночью.

У ней душа Дианы, Купидон Не страшен девственнице и смешон, Она не сдастся на умильность взора Ни за какие золотые горы. Красавица, она свой мир красот Нетронутым в могилу унесет.

Паломник ошибся в одном – она не осталась нетронутой девственницей. Но это не имело никакого значения. Судьбой детей ее не проймешь. Она осталась такой же бесчувственной, какой была в юности.

– Детей сюда тащить? – спросил Якопо.

– Нет. – Будь на его месте гонфалоньер Святого Престола, он бы не колебался, а приказал обезглавить детей тут же, на площади. Просто так, для примера. Но Монтекки не хотелось этого делать. Несчастные не виноваты, что у них такая мать. – Берем их в осаду. Поддержки ей ждать неоткуда, долго крепость не продержится.

Графине Сермонета и впрямь неоткуда было ждать поддержки. Скалигеры нынче лишились власти, герцога Антонио не было в живых уже семь лет, а ее веронские родственники по матери присягнули новому герцогу ( впрочем, как и родственники капитана). Тот вряд ли простил Веронской Тигрице тот отчаянный прорыв из города. А жестокость, с которой она отомстила за Ногаролу, оттолкнула от нее соседей. Ни родственников, ни друзей, ни союзников – ей рано или поздно придется сдаться.

Но и положение Монтекки было не из самых лучших. Брать штурмом Кастелло ди Сермонета, как уже говорилось, не представлялось возможным. Оставалась лишь осада и надежда на то, что графиня блефовала, утверждая, что провианта в крепости хватит на десять лет. Над башнями ежедневно поднимались столбы дыма – печи топились, обед для гарнизона готовился исправно, но не исключено, что этим осажденные пытались ввести противника в заблуждение относительно своих припасов.

Как бы то ни было, отряд Монтекки тоже нуждался в провианте. Они выгребли из домов горожан все, что там имелось, но надолго ли этого хватит? Подвоза не было. Похоже, слухи о захвате города каким-то образом распространились. А кто будет поставлять провиант тем, кто все равно не заплатит? Стало быть, надо отправлять людей в долину.

Горожан, конечно, пришлось выпустить. Нападения с их стороны Монтекки не опасался. За десять лет его службы он ни разу не видел, чтоб горожане, даже в больших городах, где чернь имела обыкновение восставать, нападали на наемников. Предать, обмануть, закрыть ворота в решающий момент – это они горазды, это сколько угодно. Но выступить против обученных солдат с оружием в руках – у них кишка тонка. Будут, прячась у себя в домах, проклинать захватчиков, и надеяться, что солдаты графини выйдут из крепости и сами перебьют злодеев.

Гарнизон, в свою очередь, не делал попыток вылезти из-под защиты крепостных стен. Это и понятно. Прорываться в неизвестность у них не было желания, а для того, чтобы уничтожить отряд Монтекки в открытом бою, не хватало численности. Оставалось играть в старую как мир игру «кто кого пересидит».

Монтекки не сомневался, что пересидит он. Сам он занял палаццо Ногарола, и отряд в считанные дни опустошил погреба покойного Джанни. Дети графини были тут же, их заперли вместе с нянькой, которая следила за тем, чтоб они не остались голодны, и чтоб их никто не обидел. Остальные служанки смирились с той участью, что ожидает женщин в захваченном городе, и даже, кажется, получали от этого удовольствие – похоже, графиня держала их в строгости. Но до бесконечности это приятное времяпровождение продолжаться не могло, и Монтекки послал Якопо с дюжиной солдат в рейд за провиантом.

Так обстояли дела до того дня, когда в Сермонету прибыл посланец Совета Десяти.

Любой наниматель, будь это коммуна или единоличный правитель города, бдительно следил, чтоб деньги, выплаченные согласно кондотте, не расходовались на посторонние цели. Светлейшая республика в этом отношении даже превосходила остальных. Уйдя в поход, Монтекки надеялся, что на время избавился от надзора, но ошибся.

Посланника Монтекки знал. Фамилия его была Камерини, к городскому патрициату он не принадлежал, стало быть, выслужился усердием. Это был рыжеватый крючконосый человек лет сорока – на двенадцать лет больше, чем Монтекки.

– Мы были весьма удивлены, капитан, обнаружив вас так далеко на юге.

– Совету Десяти не нужна очередная победа?

– Совету Десяти нужна победа над герцогом Миланским. Или над его кондотьерами. Совет десяти также не позволит растрачивать попусту деньги из казны республики.

– Разве Сермонета не стоит этих денег?

– Сермонета, может, и стоит. Но зачем захватывать город, который не сможешь удержать? – Камерини внезапно замолчал, не желая развивать тему.

– Это заботы Совета Десяти, не мои.

– Разве? Кроме того, вы захватили город, но не замок. А без него ваша победа бесполезна.

Камерини почти дословно повторил слова графини, и Монтекки стоило большого труда сдержаться, чтоб не выругаться.

– Захват замка – всего лишь вопрос времени.

– Вот именно.-Служанка подала вино – не из подвалов палаццо( то уже изничтожили), а из реквизированного у горожан. Камерини, однако, выпил с жадностью, а на служанку посмотрел без интереса. – Браччо де Убальдино времени терять не будет.

– Браччо?

– Да. В Милане его наняли.

– Я знал, но думал, что он уже отошел от дел.

– Отнюдь. Кстати, вы ведь под его командованием начинали службу в Мантуе?

– Так.

– И у вас нет никакого желания воевать со своим прежним командиром.

– Какого черта, Камерини! Это война. Я не путаю дела с чувствами.

– Тогда зачем вас понесло в Сермонету? Не оттого ли, что у вашего семейства давняя вражда с предками графини?

Монтекки промолчал.

– Так вот, Совет Десяти требует, чтоб вы немедля сняли осаду с замка и направились на север, как вам и было приказано. Иначе ваши действия будут расценены, как государственная измена. Не беспокойтесь о детях графини. Я увезу их с собой. Республика найдет им полезное применение. И за это вы заслуживаете благодарности. Я добьюсь того, чтоб эта благодарность получила подобающее денежное выражение. Но помните, Монтекки – вам нельзя оставаться здесь. Так решили дож и Совет Десяти.

Выслушав от Монтекки, сколько раз и в каких позах тот имел почтенного дожа и весь совет по очереди, Камерини сухо осведомился:

– Ваш дядя, насколько я помню, присягнул Миланскому дому? А вы – его единственный наследник?

– К черту, Камерини! Я уехал из Вероны до свержения Скалигеров.

– А если вы – приверженец Скалигеров, то снова возникает вопрос – что вы делаете здесь, в Сермонете, если вспомнить, кому она принадлежит? Оснований для обвинения в измене более чем достаточно. Эй, девка, – окликнул он служанку, – скажи кормилице, чтоб подготовила своих питомцев к отъезду. А если вы, капитан, вздумаете напасть на мой конвой, то обещаю – ценных заложников я вам не верну. Даже ценой потери заложников. Это все, что я хотел сказать.

С Камерини Монтекки не попрощался. Даже не взглянул на отъезжающий конвой. И без того ясно, что в совете замышляется какая-то своя игра. Но вряд ли они добьются от графини большего, чем Монтекки.

Он прошел на площадь, ожидая увидеть графиню. Злорадствует она или опасается? Но она, как и в прежние дни, не показывалась. Веронская тигрица укрылась в логове, вынашивая очередного детеныша.

И, как в прежние дни над башней поднимался столб дыма.

– Капитан!

Через площадь бежал Якопо.

– Что орешь? Провиант доставили?

– Нет…

Монтекки нахмурился. Уж ради себя ребята бы постарались. Неужто свершилось невозможное, и мужичье взялось за вилы?

– Гаэтани… – выдохнул Якопо.

– Какой Гаэтани? Это, вроде, один из здешних владетелей?

– Да, граф Фонди. Мы тут искали, что да как… а он вывел свой отряд… У него вроде как договор с Сермонетой. Сейчас он в Латине, союзников дожидается. Нас не заметили – мы и поспешили… предупредить…

Монтекки снова поднял голову. Значит, у нее все-таки есть союзники… и она не теряла времени после смерти Ногаролы. А этот дым… нет, это не вызов осаждающим, это сигнал союзникам. Сейчас они сообщают, что посланник дожа из лагеря отбыл, и можно действовать. И если графу ди Фонди удастся созвать на помощь окрестных синьоров, Монтекки окажется зажат между ними и Кастелло ди Сермонета. Если срочно не скроется. На приказания выскочки из Камерини капитану было плевать, но…

Он думал, что загнал Веронскую Тигрицу в ловушку, а в ловушке оказался сам.

– Будь ты проклята, – прошептал. – Будь проклята, Розалина делла Скала!

Ушли они без боя, ибо бой ожидал их впереди. Тот самый, за который и было заплачено согласно кондотте. И ради него следовало на время позабыть старую вражду.

Камерини ошибся, полагая, что Монтекки не захочет воевать со своим прежним командиром. Дело есть дело, тут вражда ему глаз не застилала. Хотя, когда Монтекки пришел в отряд Браччо ди Убальдино, все было по-иному. Представления о том, как надо сражаться, у него еще оставались, как у прочих молодых людей из патрицианских семей, у которых все решалось поединками. И не теми ритуальными поединками, что у рыцарей прежних времен. То, что пришло им на смену, носило разные названия, но чаще всего это именовалось «схваткой тигров». В сущности, это были потасовки, яростные и беспощадные. От драк простонародья они отличались тем, что противники отлично, порой виртуозно владели оружием. А потому часто дело кончалось смертоубийством. Впрочем, это никого не пугало. Дрались по малейшему поводу и без повода. Войдя в таверну, бросали на стол шпагу со словами: «Пронеси, Господи!», после второй чарки пускали ее в ход. Монтекки со стыдом вспоминал, что он дрался с человеком, который грыз в его присутствии каштаны, в то время как у Монтекки были глаза такого же цвета, и с другим, который кашлял на улице и разбудил его собаку, дремавшую на солнцепеке. Однако уже к восемнадцати годам ему стало казаться, что это как-то неправильно, и он предпочитал решать споры с холодною душой. Но это не всегда удавалось, особенно в время тех кровавых событий.

Но Браччо учил его именно этому – холодно и трезво оценивать силы противника, забыть о безрассудстве. Надобно признать – в истории с Сермонетой Монтекки показал себя плохим учеником. Повторения нельзя было допускать. Ди Убальдино постарел, но вряд ли поглупел.

Это хорошо, говорил Браччо, что тебя учили фехтованию, но шпажонку забудь, это забава богатых городских мальчиков, мы деремся по-другому. Он разумел, конечно, солдат итальянских наемных отрядов, но это не значило, что чужие воинские искусства Браччо отвергал, напротив, считал, что нужно учиться у тех, у кого следует. Наемные отряды в Италии повсеместно из тяжеловооруженных кавалеристов, таков обычай, но чем обычай этот лучше, чем тот, которого придерживаются французские рыцари? А их то и дело бьют и англичане, и швейцарцы. Конечно, сделать ставку на лучников, как у англичан, итальянцам невозможно, англичане же своих лучников с малолетства натаскивают. А вот у швейцарцев есть, что позаимствовать, недаром иностранные государи все чаще принимают их на службу. У швейцарцев, да и у немцев тоже. И нечего презирать пехоту, она еще скажет свое слово. Пехотинцы– пикинеры, да.

Это слышал Монтекки на протяжении двух лет под началом ди Убальдино, и не раз имел возможность убедиться, что Браччо не ограничивается словами. А потом Браччо поступил на службу к герцогу Миланскому, а Монтекки, хотя его родня в Вероне также приняла новую власть ( тут Камерини не солгал), этого сделать не захотел, и перешел к венецианцам. А у Светлейшей республики было два исконных врага – турки и Милан. С турками воевали на море. С Миланским герцогством и прочими итальянскими государствами – на суше. Во всех этих войнах Монтекки участвовал, но до сих пор не сталкивался в бою с Браччо.

Тот умел и опытен, но старого пса новым штукам не выучишь, и можно было не сомневаться, какие приемы он применит. Швейцарских наемников под его началом не было, нынешний герцог вообще избегал принимать на службу иностранцев. Но у него было время обучить своих людей на швейцарский лад. Да и было этих людей вдвое больше, чем у Монтекки. Впрочем, Светлейшая республика это учла (что-что, а считать там всегда умели), и выслала против Браччо еще один отряд. Конечно, для того, чтоб штурмовать Милан, этого было недостаточно, но это и не являлось целью кампании, а был ей, как всегда, контроль над торговыми путями через Альпы. В отличие от Милана, в Венеции принимали на службу кого угодно – хоть англичан, хоть мавров, была бы польза. Но командир этого отряда, именем Лукезе, ни англичанином, ни мавром не был, а происходил из венецианской семьи. В силу этого обстоятельства он считал, будто у него перед Монтекки есть преимущества, и рвался в бой первым. Что ж, отлично, дураков надо учить…

Так и случилось. Кавалерийская атака Лукезе налетела на пики пехотинцев Браччо, и о них разбилась. И покатилась прочь. Это дало Монтекки время перегруппироваться. И не только. Его солдаты пошли в бой пешими, а кавалерийские копья не уступали в длине пикам пехотинцев. Если им удастся сломать строй пикинеров, рассчитал Монтекки, солдаты Браччо потеряют свое преимущество – ведь у них мечи служат скорее вспомогательным оружием.

Во главе ударного отряда он поставил Гоффредо. Немец еще раз подтвердил, что не зря получает двойной паек, который по контракту положен каждому воину, владеющему полуторным мечом. Закованный в латы Готфрид врубился в строй миланцев, расчищая дорогу остальным. Его меч-бастард попросту ломал фальчионы пехотинцев, и никто из оказавшихся на линии удара, не мог устоять.

Миланцы дрогнули, и тут в бой вступила конница, остававшаяся в резерве – ею командовал сам Монтекки. Тут Браччо мог убедиться – ставка на обученную пехоту не всегда беспроигрышна. Всадники еще господствовали на поле боя.

Миланцы отступили. Если б не опыт Браччо – бежали бы в панике. Ночь помешала преследованию. К тому же люди порядком устали и было много раненых. По правде говоря, порою стычки между кондотьерами обходились малыми потерями. Но с Браччо такое не проходило.

Пришлось встать лагерем. За ночь подтянулись и люди Лукезе, так что после передышки решено было наступать. Однако на марше отряд вновь нагнал Камерини. Он зашел в палатку капитана на привале. На сей раз тон его был совершенно иным.

– Мои поздравления, капитан Монтекки! Блестящая победа!

– Она заблестит еще больше, если вы не станете мешать. У нас есть шанс нанести Браччо удар, от которого он уже не оправится.

– Что это значит? Что вы намерены делать?

– Как «что»? Догнать Браччо.

– То есть вы собираетесь продвигаться дальше на север? Это совершенно исключено. У вас не хватит людей воевать с основными силами герцогства.

– Верно, не хватит. Но мы можем уничтожить Браччо, а без него остальные мало чего стоят.

– Сожалею – но я приехал, чтоб привезти приказ противоположного свойства. Вам должно как можно скорее вернуться в Венецию.

Такой поворот событий был возможен в единственном случае.

– Турки высадились?

Камерини поморщился.

– Насколько мне известно – нет. Еще нет. Все, что я знаю – у Совета Десяти для вас иные планы. Подробности вам сообщат на месте. Я обязан передать – вам необходимо немедленно отправляться назад. Со всей возможной скоростью.

– Мои люди утомлены, им нужно залечить раны.

– Нет нужды вести с собой отряд. Возьмите приличествующую человеку вашего происхождения свиту, а отряд пусть следует за вами. И не сомневайтесь – по возвращении вам воздадут почести и вознесут выше всех, кто служил городу святого Марка.

Если турки не высадились, то высадку готовят точно. Иначе такой перемены не объяснить . Но, сколь бы почестей и денег не сулил Совет Десяти устами Камерини, форма, в которую были облечены эти посулы, Монтекки совсем не понравились. И не только потому, что после Сермонеты, будь она неладна, явление Камерини предвещало неудачи. Приказ был явно с двойным дном.

Черт побери! Вот в чем суть – они хотят передать его отряд под командование Лукезе. Поэтому они и приказали Монтекки выехать с горсткой людей ( ибо что такое «подобающая свита» веронского капитана в глазах венецианских патрициев?).

Что ж, посмотрим.

На другой день отряд развернулся и тронулся в путь. Когда конвой Камерини догнал их, посланник дожа был в бешенстве.

– Что это значит, Монтекки?

– Я исполняю приказ Совета.

– Но я сказал, чтоб вы…

– Отправлялся в Венецию с подобающей свитой. А что для командира подобает в качестве свиты больше, чем его отряд?

Посланника перекосило, а Монтекки продолжал.

– Не выйдет, Камерини. Мои солдаты не будут воевать под началом Лукезе. Так и передайте дожу.

И конвой посланника исчез в клубах пыли, поднятых всадниками на дороге. Над пылью раскаленной синевой сияло небо.

Отряд продвигался форсированным маршем – раз совет пожелал, чтоб Монтекки возвращался немедля. Но это отнимало слишком много сил у раненых. Вдобавок за кампанию против Милана Монтекки заплатили, а за войну с турками – еще нет. Поэтому Монтекки, поразмыслив, решил – не стоит излишне торопиться.

Миновав очередную деревушку, они остановились. В низине между холмов можно было расположиться вольготнее, чем на жалких деревенских улицах. В таверне и у мужичья взяли, что нашли, и отпраздновали, наконец, победу.

В ту же ночь на них напали. Поначалу Монтекки, который крепко спал и с трудом разлепил глаза, подумал, что это Браччо вернулся со свежими силами, чтобы отомстить за поражение.

Но он ошибся. В открытом бою Лукезе не мог сравниться со своим противником, но резать ночью спящих его солдаты умели виртуозно. Лукезе сумел обойти и окружить отряд Монтекки и воспользоваться всеми преимуществами неожиданного нападения. Солдаты Монтекки сомкнулись вокруг него, но было слишком поздно. Драться почему-то было очень трудно, для того, чтобы сделать простейший выпад, приходилось прилагать чудовищные усилия, привычный клинок стал так же тяжел, как бастард Гоффредо, сражавшегося рядом.

Все сливалось воедино – хриплые крики и ржание бесившихся коней, багровый туман, застилающий глаза, и рыжее пламя, с костров перекинувшееся на палатки. Последнее, что Монтекки увидел, прежде чем его оглушили – отрубленная рука, лежавшая на земле. Рука, не выпустившая меча.

Меча Гоффредо.

Кляп затыкал рот, лицо прикрывала рогожа, голова раскалывалась, и казалось, что долетавшие до него голоса раздаются в бреду. Но уж слишком знакомы были эти голоса.

– Почему, мессере? Это было бы безопаснее. И какая разница, где он умрет – здесь или в Венеции? – Это Лукезе.

– Если б не было разницы, я бы устроил так, чтобы в вино для него трактирщик добавил яд, а не сонную настойку. – Голос Камерини.

Яд…снотворное… что-то такое уже было. Но давно…и не с ним, не с ним…

– Не все его люди убиты. Уцелевшие прячутся где-то за холмом и могут попытаться отбить его.

– То, что они уцелели – это ваша вина, Лукезе. Поэтому его должны везти тайно. Что до прочего… В Совете желают лично убедиться, что предатель получит по заслугам. Как раз то, что ему обещано. Его вознесут выше всех. На самой высокой виселице.

Лукезе хохотнул.

– Меня-то вам так поймать не удастся. Я получу то, что мне обещано.

– Безусловно, синьор Лукезе, безусловно.

И они везли его тайно, в повозке или в лодке, натянув на голову мешок. Монтекки не мог угадать, что это за дорога. Лукезе среди тех, кто охранял пленника, не было. Несомненно, подлый венецианец разделил свой отряд, дабы сбить с толку солдат Монтекки, на тот случай, если они вновь объединились и собираются напасть и освободить своего командира. А вот голос Камерини он порой слышал. Возможно, тот заботился, чтоб пленник не сбежал – своими методами, подбавляя дурман в питье.

Все кончилось внезапно, когда проклятый мешок сорвали, а благословенный клинок разрезал путы на руках и ногах. Ледяная вода, обрушившаяся на голову, изгнала вялость и отупение. Итак, его все-таки отбили.

Но лица тех, кто окружали его и поднимали на ноги, были Монтекки незнакомы. Не видел он и Камерини. Похоже, радоваться было рано.

Они находились на каком-то постоялом дворе, и Монтекки препроводили в зал. Поставили перед ним миску с полентой и кувшин вина – но он, памятуя о недавнем отравлении, к угощению не притронулся. Зал был пуст, но снаружи гомонили, и он не сомневался, что за выходом наблюдают.

Затем дверь открылась и вошла женщина – светловолосая, черноглазая, в дорожном платье, с приколотой к вороту веткой жасмина. Поверх платья на сей раз была не кираса, а кольчуга, и видно была, что женщина тонка и стройна, как в те давние времена, когда бедный Паломник воспевал незаконную дочь герцога Веронского как девственную Диану.

Стало быть, он попал из огня да в полымя.

– Итак, синьор Бенволио – или по нынешним обстоятельствам вас лучше называть Мальволио? – рада вас видеть.

– Не могу сказать того же, -буркнул он.

Розалина делла Скала села за стол напротив него.

– Отчего же? Вряд ли я ужаснее Совета Десяти вместе с дожем. Выходит, правду говорят, что они заботятся, чтоб их кондотьеры не одерживали слишком больших побед и не возомнили о себе… Прошу прощения, не могла подоспеть раньше. Мне надо было вернуть своих детей, да и роды требуют некоторого времени.

– Роды? Ах, да…

Она с гордостью кивнула.

– Отличный крепкий мальчик. Никколо был бы доволен.

– Но Николо не был его отцом.

– Это неважно. Он видел, из кого получится воин.

Видимо, отрава еще продолжала действовать. Иначе с чего они сидят и ведут светскую беседу – после всего, что было? И что, собственно, было?

– Как вам удалось отбить меня?

– С помощью вот этого. – Она подняла два пальца – указательный и средний. Этот жест, пришедший из Византии, означал «удваиваю цену» и был знаком каждому наемнику. – Я купила вас у людей Лукезе. Впрочем, любая сумма, которую бы я предложила, устраивала их больше чем, что требовал у Совета их командир.

– А что он требовал?

– Свою конную статую на площади Сан-Марко. Совет пообещал. Лукезе хотел потешить свое тщеславие, а солдатам что с того? Им сольди нужны. И они оптом продали мне и вас, и Камерини. Кстати, о том, что вы в плену, мне рассказал один из ваших людей, прибившихся к нам. Угоне….или Угуччоне? Так вот, он отказался от своей доли в контракте, при условии, что ему позволят лично задушить Камерини. И я разрешила. В некоторых просьбах мужчинам так трудно отказать…

Монтекки отпил вина. Нет, эта травить не станет, у нее другие методы.

– Откуда у вас столько денег? – осведомился он.

– Я продала Сермонету графу ди Фонди.

– Что?

– Переговоры об этом шли уже давно. Оттого-то Онорато Гаэтани и поспешил ко мне на помощь, а вовсе не из рыцарского благородства. Он не хотел, чтоб город, предназначенный ему, был разрушен. Да, синьор Бенволио. Пятьдесят тысяч дукатов. С учетом того, что я укрепила замок, а Джанни выстроил дворец, все это стоит вдвое дороже. Но, поскольку мне через родню отца стало известно, что Сермонету собирается захватить Святой Престол, я могла бы не получить и этих денег.

Монтекки не ответил. Теперь он понял, о чем умолчал Камерини, и для чего республике понадобились дети графини. Не для торга с Розалиной дела Скала. В будущих переговорах с папой законные наследники Сермонеты могли являть собою полезные фигуры. Но графиня успела сделать ход первой.

– Впрочем, теперь это забота Гаэтани, не моя. Большую часть денег я перевела своему банкиру, а остальное потратила на вас.

– Месть – такое сладкое блюдо, что на него и золото не жалко, верно?

– Нет, синьор Бенволио. Теперь моя очередь задавать вопросы. И как раз о мести. Хотя моя мать была из рода Капелли, ваша семья никогда не считала меня своим врагом. Стало быть, дело не в родовой вражде. Вы ненавидите меня, синьор Бенволио, лично вы. И мне стало любопытно – за что? Я не причинила вам зла, мы и знакомы почти не были…

– Паломник, – сквозь зубы произнес Бенволио.

Она сдвинула брови.

– Вы о ком?

Монтекки сухо рассмеялся.

– Он любил вас, боготворил, а вы его даже не помните. Проклятье! Если бы вы не оттолкнули его, он бы не спутался с этой…

– А, так вы о Джанфранко говорите! Он и кузина… как ее… Сильвия, Джулия? Маленькая такая, черненькая… я плохо знала ее. Но почему вы называете его Паломником?

– Он в детстве сильно болел, боялись, что не выживет. И возили в Рим, к раке святого Петра. Оттого в семье его и звали не иначе как «Ромео» – римский паломник. – Воспоминания детства смягчили его голос, но лишь на миг. – Он был не только моим братом. Он был моим лучшим другом. Не было никого на свете дороже для меня. Чем он. А ты убила его. Своим равнодушием, своим бессердечием, свое жестокостью. И ты забыла всю эту историю – ведь тебе не пришлось тогда страдать, хотя погибли и твои родные. Паломник был прав – ты не можешь, не способна любить…

– Однако ты изрядно выиграл из-за той, как ты говоришь, истории. У старика Монтекки не осталось сыновей, и он назначил наследником тебя, своего племянника. Не так ли? А что до того, что мне не приходилось тогда страдать… Верно, я не плакала ни по родственникам, ни по Джанфранко. Я любила Марко…

– Какого еще Марко? – раздраженно спросил он. Розалина пристально смотрела ему в глаза, и что-то в этом взгляде оживило память. – Маркуччо? Племянника герцога?

– Да. Мы были помолвлены.

– Я не знал.

– Никто не знал, кроме отца. Помолвка держалась в тайне, пока ждали разрешения на брак от его святейшества. Ведь мы были двоюродными. Оно и пришло, это разрешение, но уже после смерти Марко. А убит он был в дурацкой стычке… как это у вас называлось? «Схватка тигров»?.. которую заварил твой Паломник.

– Неправда! Все было не так! Он пытался всех помирить!

– Не лез бы со своим миролюбием, все бы и были живы! – с яростью выкрикнула она. – А Марко убили! И я плакала о нем, а не убийце его, придурочном кузене Тебальдо, и уж, конечно, не о Монтекки.

Бенволио подавленно молчал. Странно – они вроде бы дружили с Маркуччо, и близко дружили, но за десять лет его образ совершенно стерся из памяти. Лишь отрывочные воспоминания – болтун он был, каких мало… да и лгун, пожалуй… он и о Розалине болтал что-то такое, не вязавшееся с представлением о ней, как о холодной кукле…что-то о ее горящих глазах и влажных губах . Но Бенволио думал, что это он нарочно, чтоб позлить Паломника.

Он попытался оправдаться.

– Маркуччо сам вызвал Тебальдо. Тот даже и не думал его задирать. Но Маркуччо непременно надо было подраться. Он из нас был самый отчаянный. Мы дрались по другому поводу, а ему и повод не был нужен.

– Теперь получается, что это он – виновник всех наших бед? – с горечью спросила Розалина. Поскольку Бенволио не нашелся с ответом, она продолжала. -Наверное, это свойственно всем нам – непременно искать виновных. Я сама много размышляла над этим. Два человека получили прямую выгоду от этих убийств. Ты и кузен Валенцио, младший брат Тебальдо. По правде говоря, я подозревала, что это ты все затеял, но, похоже, ошиблась. Возможно, Валенцио в самом деле науськивал старшего братца. Он получил в результате даже больше, чем мог надеяться. А может, и нет. Тебальдо не нужно было подталкивать, чтоб он лез в драку. Но это уже не имеет значения – Валенцио убили два года спустя. – Она замолчала, подтянула к себе кувшин с вином, и отпила прямо из горла.

– Стало быть, никто не виноват, – сказал Бенволио.

– Или все виновны. Что то же самое.

– И что теперь? Вернешь меня венецианцам?

– Это вряд ли. Деньги-то мне все равно назад не получить.

– Значит, убьешь меня.

– Что в том пользы? Вот – что ты умеешь в жизни, Бенволио Монтекки?

– Глупый вопрос. Воевать, конечно. – Тут до него дошло. -Ты хочешь заключить со мной контракт? Учти, я дорого беру.

– Но не при нынешних обстоятельствах. У тебя больше нет своего отряда.

– Я могу снова собрать людей. Или вернуться к Браччо. Он умный человек, он поймет.

– Браччо-то поймет, герцог Миланский не поймет. Он человек злопамятный. Нам ли не знать.

Под «нам» она разумела род делла Скала, но Монтекки кивнул. Однако возразил: – Тебе тоже не пристало ставить условия. Ты лишилась своих владений.

– Так. Но одно владение можно заменить другим, верно?

– Заменить? Ты уже не графиня ди Сермонета.

– Но я и не какая-нибудь Мария Путеолана, чтоб добывать средства на жизнь, служа мечом правителям. На берегах Адриатики достаточно городов и замков, где можно закрепиться.

– Для этого ты меня искала? А я что с этого буду иметь?

– А вот что. Мне надоело, что моих мужчин убивают. Трех раз достаточно. Поэтому я собираюсь сделать вам, синьор Монтекки, наилучший подарок, который такая женщина, как я, может преподнести мужчине. Я приложу все усилия, чтоб вы умерли своей смертью и в собственной постели.

Эти слова можно было истолковать по-разному. В том числе – в приятном и не совсем пристойном смысле. О других возможностях Бенволио предпочел не думать.

Реклама на сайте