«Книга 6. Путь тени»

Юлиана Суренова Путь тени

Книга 6

ПУТЬ ТЕНИ

Глава 1

Повозка скрипела, ворчала, словно дряхлая старуха что-то бормотала себе под нос.

Ее движения были замедленны и тяжелы. Казалось, что она готова в любой момент развалиться на части. Впрочем, чему тут удивляться? Она действительно была стара.

Провести столько лет в пути!

Она уже давно заслужила себе право упокоиться вечным сном где-нибудь среди снежных песков. Но ее по-прежнему заставляли продолжать этот путь. Почему?

Неужели те, в чьей власти было решить ее судьбу, не знали, не понимали: ничто не может служить вечно. Вот ведь даже рогачи, тянувшие повозку вперед, сменили за это время не одно поколение. А сколько сменилось людей, которым она служила домом, или, вернее – временным пристанищем, поскольку никто не задерживался в ней надолго? Может быть, поэтому люди оставались в ее памяти неизменно юными, уподобляясь в этом вечно молодой богине снегов, госпоже Айи.

И, все же, несмотря на ту усталость, которая особенно сильно чувствовалась в ночные часы, когда караванщики засыпали, и повозка оставалась совсем одна, несмотря на все это стариковское ворчание, умирать ей не хотелось. На самом деле, она была рада, что еще нужна кому-то, что хотя со временем у нее и начало ломаться то одно, то другое, все эти поломки было возможно устранить, исправить, и караванщики не ленились делать это, продлевая повозке жизнь.

Если бы у вещей была душа… Наверное, в ней бы боролись два чувства, два стремления. И, на самом деле, это были бы не две такие крайности, как жизнь и смерть, а нечто куда более близкое и, наверно, потому – невозможное. С одной стороны, повозка невест не хотела бы ничего менять, поскольку юность живших в ней позволяла и ей сначала быть молодой, потом чувствовать себя молодой, и, наконец, мечтать о молодости. Но, с другой стороны… Что может быть прекраснее юности? Разве что детство. В караване были дети. В других повозках. Ей же никогда не слышать взволнованного шепота влюбленных, первого вскрика младенца, не засыпать под сладкие колыбельные песни… Скольких радостей она была лишена, живя одним мгновением и старея в нем!

Вот если бы было возможно… …Сати тяжело вздохнула.

– Что с тобой, подружка? – донесся до нее тихий, мелодичный голос Мати. – О чем задумалась? Или загрустила?

– Да так…

– И все же? Плохое настроение? Белые призраки кружат вокруг твоей тени или серые волки приграничий души завыли на луну? А, может, то снежная кошка забралась к тебе на грудь и царапает острыми, как охотничьи ножи, когтями сердце?

– Просто… – она вновь вздохнула, качнула головой. – Стало как-то… тоскливо… – затем губ молодой караванщицы коснулась задумчивая улыбка. – Знаешь… Порою, вот как сейчас, когда я слушаю тебя… Закрываю глаза, и слушаю, мне кажется, что ты и не говоришь вовсе, а словами, как красками, рисуешь картины. И как у тебя это получается?

– Не знаю. Я никогда не задумывалась. Просто получается – и все.

– Из тебя вышел бы хороший служитель.

– Наверное. Если бы я не родилась девчонкой. Но, я такая, какая есть, а значит… – не договорив фразы до конца, девушка умолкла, опустив голову на грудь, губы сжались в тонкие бледные нити.

– Теперь и ты загрустила… Мати, не надо, прошу тебя! Мне меньше всего хотелось заразить тебя своей тоской!

– Я знаю… – она искоса взглянула на подругу. – Что это ты уборкой занялась? – заметив, что та начала перебирать одеяла, ровно складывая их в своем углу повозки, спросила дочь хозяина каравана. – Кажется, до города еще далеко. Да и повода вроде никакого нет. Если, конечно, ты не пригласила в гости Ри, забыв предупредить об этом меня.

– Нет! – испуганно вскрикнула та.

– Тогда мне тоже нужно привести свой угол в порядок, а то моя сторона будет слишком отличаться от твоей.

– Я же сказала – нет! – в голосе Сати зазвучало отчаяние, и ее подруга, с трудом сдержав смех, вскинула руки, показывая, что сдается:

– Как скажешь. Тебе лучше знать! Но тогда объясни мне, непонятливой, с чего это вдруг в тебе проснулась страсть к порядку? Ведь не знаю в чем еще, но в этом мы с тобой точно похожи. Обе не любим убираться. И единственное, что может заставить нас совершить такой подвиг – это ожидаемый приход родителей.

– Приход отца? Тебя? Я знаю, как ты любишь сказки, но мне-то не надо их рассказывать! Да ты смиряешься с необходимостью разобраться в своих вещах, лишь когда Ашти предупреждает, что к нам в гости идет господин Шамаш.

– Конечно, ведь он – бог.

– Он – великий бог! – одна мысль о повелителе небес, воспоминание о нем, вносило в душу караванщицы покой, ложилось светлой мечтательной улыбкой на губы.

– Но это совсем не значит, что мы неряхи.

– Что? – переход был слишком быстрый и внезапный для замешкавшейся и потому в какой-то миг потерявшей нить разговора Сати.

– То, что мы не любим убираться. Просто это дело рабыни, а не свободной караванщицы.

– Незамужним вообще, и не прошедшим испытание тем более не положено иметь рабов.

– Не положено… – Мати вздохнула. – Вот поэтому-то мы и страдаем!

– Не справедливо.

– И не говори!

И они засмеялись – громко и задорно.

"Ну что за люди, что за люди! – заворчала золотая волчица, заворочавшись на куче своих одеял, расстеленных возле полога повозки. – Вечно затевают свои шумные игры в тот самый момент, когда мне хочется спать!" Потянувшись, Ашти перекатилась со спины на живот, затем рывком встала.

За минувший год волчица выросла, окрепла, превратившись в красивую снежную охотницу с густой нежно золотой шерстью. Ее окрас был много светлее, чем у матери. Благодаря этому или по какой-то другой причине ее шерсть обладала удивительной способностью менять свой цвет. Безоблачным днем в лучах яркого желтого солнца она, вбирая в себя его пламень, светилась, словно огненная вода.

В ночи, в пламени бледноликой луны она светлела настолько, что сливалась со снежным полотном. В полутьме же повозки она становилась серой, словно тень. Это было воистину чудом, найти объяснение которому не мог никто, даже ее дядя Хан.

Впрочем, это ничуть не смущало волчицу, которая, с рождения зная о своей особенности, воспринимала все, происходившее с ней, как что-то совершенно обыденное, само собой разумевшееся.

– Прости, мы будем говорить тихо! – виновато глянув на священное животное прошептала Сати, которой благодаря ли дару, которым наделили ее боги, либо волей священного зверя было дано понимать ее речь.

"Спи, мое золотце, спи, – на беззвучном языке мыслей проговорила Мати. – Не сердись на нас. Мы случайно".

"Нет, я совсем не против веселья, – продолжала беззлобно ворчать Ашти, ища новое место для сна. Вернее даже, это было не ворчание, а хныканье – поскуливание избалованного, но при этом – чувственного, любящего создания. – Я и сама не прочь поиграть. Но всему должно быть свое время!" – наконец, устроившись, она широко зевнула и, уронив голову на вытянутые вперед лапы, задремала.

– Уснула… – Мати вздохнула, не сводя взгляда улыбавшихся, искрившихся глаз со своей рыжей подруги.

– Ты так заботишься о ней… – прочтя чувства подруги по ее лицу, шепнула Сати.

– "Балуешь" – ты хотела сказать. Я… я очень сильно люблю ее… Сати, – в глазах девушки вдруг блеснула слеза, голос дрогнул, – я пережила смерть Шуллат, но Ашти…

Если с ней что-то случится, я не смогу жить дальше!

– Ну, что ты! – подруга придвинулась к ней, обняла, успокаивая. – Не плачь! С ней ничего не случится! Ведь при ее рождении с ней рядом были целых две богини – сна и воскрешения, а это значит…

– Даже если все будет в порядке, – всхлипнув, прошептала Мати. А она всем сердцем надеялась, верила, что так оно и будет. – Даже если так… Люди живут дольше волков, которые стареют быстрее нас и однажды…

– Не думай об этом, – поспешно прервала ее Сати. – Ашти так молода! В сущности, она еще щенок. И…

– И вообще, мало ли что может произойти? Со мной…

– И это говорит еще не прошедший испытания ребенок! Мати, тебе ведь не положено думать о смерти! Эти страхи – право взрослых.

– Может, все дело как раз в том, что я скоро должна буду пройти испытание. А смерть…

– Поговорим о чем-то другом, хорошо?

– Ладно. Тогда скажи, с чего это ты затеяла уборку?

– Ну… Я тут подумала… Мало ли что, – она неопределенно пожала плечами, потом сбивчиво продолжала: – Не могу сказать, что меня это радует. Если честно, я терпеть не могу перемены, и предпочла бы, чтоб все оставалось так, как есть…

– А почему что-то должно измениться? Ты собираешься замуж?

– Ты знаешь, что нет! – Сати нервно дернула плечами. Она хотела уже обидеться, но потом решила все перевести в шутку. И хотя эта шутка была грустной, так все равно было легче. – Мне предстоит остаться в этой повозке на всю жизнь. И, может быть, когда-нибудь встретить здесь твою дочь…

– Вот было бы здорово… – хихикнула Мати, но потом, задумавшись, поджала губы, качнула головой. – Только этого не случится. Потому что у меня никогда не будет своей семьи.

– Почему?! – воскликнула караванщица, непонимающе взглянув на подругу.

– Потому что! – теперь пришла ее очередь злиться.

– Тебе не нравится никто из караванщиков?

– Кто? – фыркнув, Мати пренебрежительно махнула рукой.

– Да, здесь нет твоих сверстников… Ну, так получилось… Сложилось. Но среди тех, кто старше, немало бессемейных, и…

– Ри, например.

– Да, хотя бы он.

– "Хотя бы он!" – хмыкнула девушка. – Ты так легко говоришь об этом, словно…

Словно совершенно уверена в его любви к тебе, не допуская даже никаких сомнений!

– Нет, Мати, – на этот раз ее голос звучал не разозлено встревожено, а как-то потерянно глухо. – Ри… Он не принадлежит мне. Его сердце свободно. И я с безразличием приму любой его выбор.

– С безразличием? – дочь хозяина каравана с сомнением взглянула на нее.

– Да, – спокойно кивнули Сати.

– Какая ты… Сильная, – в глазах Мати было восхищение. – Если бы я могла сказать так же – мне все равно!

– Как ты говорят только влюбленные…

Девушка покраснела, словно зорька, сжавшись маленьким комком в уголке повозки.

– Я угадала? – радостно заулыбалась Сати. – Да? Как ты смутилась! А сколько времени скрывала ото всех, даже от меня! Не представляю, как можно так долго таить такое! Ведь чувства… Они… Они просто распирают тебя, ими хочется поделиться… Скажи, кто этот счастливчик? В кого влюбилась самая избранная из избранных? Он отвечает тебе взаимностью? – у нее было столько вопросов! Сати была готова задавать их без конца. И она не просто хотела получить поскорее ответ на каждый из них, но, лучше, на все сразу, услышав не простые "да" или "нет", но целую историю, которая была бы, она уже предвкушала, такой замечательной, сказочной. Даже лучше сказки, ведь это была бы не выдумка, но правда. И вообще, она была так рада за подругу. Но стоило ей повнимательней вглядеться в лицо Мати, как улыбка тенью соскользнула с губ. Глаза дочери хозяина каравана были так печальны, в их глубине было столько невыносимой боли, что…

– Неужели он выбрал себе в спутницы кого-то другого? Но этого не может быть!

– Почему, Сати? – кусая губы, проговорила та. – Я ведь не красавица. И вообще…

– Красавица, Мати! Именно красавица! Ты давно смотрелась в зеркало? Да ты хорошеешь с каждым днем так, словно… – она мотнула головой, бросив взгляд вокруг, в вещах, образах ища слова, которые передали бы ее чувства.

– Словно цветок, который из маленького неказистого бутона распускается в нечто воистину восхитительное…

– Да! Вот, ты же понимаешь…

– Нет, Сати, – вздохнув, та опустила голову на грудь. – Не понимаю. То, что я сказала… Это не правда. Даже если кажется правдой.

– Но почему!

– Потому что я говорила не о себе. Я повторила слова, которые были сказаны в одной из легенд…

– Ну и что! Нет, не так – тем более! Раз такое уже было когда-то…

– Сати, так говорили о госпоже Айе – богине юности, которая, найдя свою любовь, стала повелительницей луны и снегов.

– Да… – караванщица вздохнув, втянула голову в плечи. Она не знала этой легенды.

Как, впрочем, и многих других, которые время от времени рассказывала ей Мати, жившая, казалось, только ими.

С другой стороны, дочь хозяина каравана не знала и толики того, чему учил Сати Лигрен, всех этих лекарских премудростей и секретов трав и плодов. Они просто были разными. И хорошо! Так было интереснее… Вот только… Вот только если бы, несмотря на эти отличия, они могли бы лучше понимать друг друга! Тогда она бы не причиняла подруге ненароком боль. Вот как сейчас… – Конечно, ни одна смертная не может быть столь же красива, как богиня, но…

– При чем тут вообще красота? Она принадлежит только телу, которое тленно. Одежда, что хороша лишь новой, быстро испачкается, изотрется…

– Да, любят не за это… Наверное, не за это… За что-то еще…

– Любовь – это судьба. Для одних – счастье на миг или всю жизнь. Для других – такая же или еще более ужасная кара.

– Опять слова легенды?

Мати кивнула, но на этот раз не стала ничего объяснять. Впрочем, Сати и не ждала от нее объяснений. Зачем?

– Ладно. Пусть. В конце концов, в любви не столь уж важна взаимность. Я знаю, что говорю! До тех пор, пока… Пока я не потеряла Ри…

– Ты потеряла Ри! Да только слепой не видит, какими глазами он смотрит на тебя!

– Не в его глазах, в своих. Так вот, до тех пор, я ведь не очень-то любила его.

– Что ты такое говоришь! Вы же были неразлучны, и вообще…

– Может быть, со стороны и казалось… Но на самом-то деле я просто видела влюбленность Ри. И позволяла ему любить себя. Мне это нравилось. В любви… В любви ведь и так бывает: один счастлив, потому что влюблен, другая – потому что ее любят. Конечно, взаимность и все такое прочее… Кажется, что ты чего-то себя лишаешь, что у тебя есть не все, что могло бы быть. Но если большего быть не может, почему не получить хотя бы это? И потом… – ее глаза вдруг вспыхнула, словно озарением:- Мати, к тебе благосклонны такие могущественные боги: господин Шамаш, госпожа Айя…

– И что же?

– Попроси Их… Ну… Конечно, это не совсем правильно – влюблять в себя кого-то, кто… ну… кто любит другую… Но ведь…

– О чем ты говоришь!

– Да, конечно, это не Те небожители, Кого просят о подобном, но… Но ведь такое по силам и людям. Приворотные зелья…

– Давай не будем больше об этом.

– Нет, послушай! Я дело говорю! Старая рабыня, Фейр обмолвилась как-то об этом.

Хочешь, я расспрошу ее? Узнаю все, как следует, а потом приготовлю. Нет, не бойся, я никому не раскрою твой секрет! Если рабыня спросит, зачем, я скажу, что это нужно мне самой. Она примет такой ответ. Ведь я засиделась в невестах. И нет ничего странного в том, что я готова на все, чтобы сменить повозку…

– Почему же ты не воспользуешься этим зельем сама?

– Я? – не ожидавшая такого вопроса Сати растерялась. -Но зачем мне?

– Чтобы вернуть Ри.

– Ты сама только что сказала – он по-прежнему любит меня.

– Да. Но ты… Ты могла бы сама выпить это зелье, о котором говорила, и…

– Нет! – решительно мотнула головой караванщица.

– Но ты думала об этом?

– Нет, – опустив голову на грудь, Сати вздохнула. – Мне, видимо, суждено быть вечной невестой…

– Мне тоже, – вздохнув, чуть слышно прошептала Мати.

– У тебя еще нет своей судьбы!

– Зато есть дар предвидения. Так что…

– Но почему! У меня хотя бы есть причина… А ты…

– А я – дура, влюбившаяся в повелителя небес! – на одном дыхании выпалила девушка.

Но уже через мгновение, поняв, что каким-то непонятным, неведомым ей самой образом, когда она меньше всего этого хотела, выдала свой самый страшный секрет, вскрикнув: – Ой! – зажала ладонями рот, с ужасом глядя на подругу. – Ты… Ты ведь никому не скажешь? – едва слышно пролепетала она.

– Конечно не скажу, – Сати приблизилась к ней, прижалась.

– Ты… Ты, наверно, считаешь меня полной идиоткой…

– Почему? Господин Шамаш… Он… В Него влюблены все женщины и девушки каравана, да что там каравана – всего мира!

– Со мной все иначе… Другие чтят в нем бога, а я…

– А для тебя Он – друг.

– Вот именно… – тяжело вздохнула дочь хозяина каравана, не скрывая своей грусти.

– Мати… Мати, послушай меня. В этом… В этом чувстве нет ничего страшного!

Ничего дурного. Ведь любовь это… Это тоже служение. Высшее служение.

– Ты так думаешь?

– Я знаю. Слушай… А ты говорила с Ним…

– Что ты, что ты! – поспешно зашикала на нее девушка. – Это невозможно! Так нельзя!

– Ну что такого в том, чтобы…

– Как ты не понимаешь! Да, конечно, если бы Он был обычным человеком… Даже не обычным, но человеком, я не стала бы таиться, я бы давно открылась, попыталась бы зажечь его своей страстью, своим огнем, может быть, воспользовалась бы даже тем, что мой отец – хозяин каравана, а, значит, мой муж будет его наследником и преемником. И вообще… Если бы он не любил меня, я бы заставила его полюбить!

– Какая ты, оказывается! – Сати глядела на подругу с восхищением.

– А что? Что? Мы живем в тяжелое время! Нужно быть сильной! Нужно бороться за свое счастье! Но… – вновь вздохнув, она опустила голову на грудь. Ее плечи поникли. – Мое сердце замирает при мысли о боге, не человеке. И я бессильна что-либо изменить!

– Господин Шамаш всегда относился к тебе по особенному… Он… – она не решилась сказать того, о чем подумала, но слов и не нужно было, когда Мати думала о том же.

– Он любит меня.

– Но тогда…

– Так только хуже. Он любит меня как старший брат маленькую сестру, которая всегда рядом, за которой нужно постоянно присматривать, спасая от бед, от самой себя. И которая вечно будет в его глазах малышкой…

– Но вы ведь не брат и сестра. А одно чувство может перерасти в другое…

– Никогда! Этого никогда не случится!

– Почему!

– Потому что Он – супруг Матушки метелицы!

Прикусив губу, Сати кивнула, соглашаясь. На это ей было нечем возразить. Госпожа Айя – слишком грозная соперница. И всем известно, как сильно Ее чувство к богу солнца. Богиня снегов не сдастся без боя. Она могущественна. И горе ее сопернице.

– Подружка, у тебя вся жизнь впереди. Ты еще встретишь на своем пути кого-нибудь…

Наш караван – это ведь не весь мир. И то, что здесь, рядом нет твоего суженного, значит лишь, что он где-то еще… Не знаю, может быть, в одном из тех городов, через которые нам предстоит пройти. Какой-нибудь воин, страж, который ради тебя покинет оазис и станет караванщиком. Или богатый купец, который купит для тебя право остаться в городе. Или даже сам Хранитель…

– Сати, я вижу, ты хочешь помочь мне, успокоить, но… Разве это возможно? Как можно полюбить кого-то другого? Как вообще можно полюбить человека, когда любишь бога? И вообще, – она стерла с лица слезы, горько всхлипнула, – давай не будем больше об этом. Пожалуйста!

– Хорошо.

– Сати, не обижайся, я… Я верю твоему слову… Просто… Просто моей душе этого мало… Прошу, поклянись, что никому ничего не скажешь!

– Клянусь. Клянусь вечным сном и садом благих душ. Клянусь надеждой на пробуждение, что никогда никому не открою твоей тайны.

– Спасибо, – успокаиваясь, наконец, она вздохнула с некоторым облегчением. Сколь бы ни были сильны в ее сердце сомнения, девушка знала: подобная клятва никогда не будет нарушена.

Что же до Сати, для нее не было никакой разницы между словами этой самой страшной из возможных клятв и простым "обещаю". Она слишком дорожила их дружбой, чтобы сделать что-то, что могло бы стать причиной ссоры.

– Так что, – подрагивая, сухие потрескавшиеся губы Мати растянулись в бледном вымученном подобии улыбки, – если ты не передумаешь оставаться бессемейной…

– Не передумаю, – вздохнув, шепнула караванщица, отведя на миг взгляд в сторону.

– Тогда, – продолжала дочь хозяина каравана, – нам с тобой оставаться в этой повозке до самого конца пути.

– Что ж, тогда, выходит, я правильно затеяла эту уборку. Совсем скоро здесь появятся еще две девушки-невесты, которым понадобится место. А раз никто из нас не собирается его уступать, то придется потесниться.

– Не придется, – зевнув, она свернулась в клубок на одеялах у себя в углу. – Я говорила с отцом. Он согласился купить для невест другую повозку. А эту оставить мне… нам.

– Мати, а это не слишком…

– Эгоистично? Расточительно? Нет.

– Ты не должна пользоваться тем, что дочь хозяина каравана. Конечно, я понимаю, что рано или поздно этот караван будет принадлежать тебе, и…

– Я тут ни при чем. Да я и не стала бы даже говорить, если бы дело касалось только меня.

– Но почему же тогда…

– Ашти. Ей нужно место. И, потом, она такая нелюдимая. Непонятно, как она терпит нас с тобой.

– Да, конечно, священная волчица… – все сразу поняв, поспешно закивала Сати.

Ради золотого зверя никакие траты и жертвы не могли быть чрезмерны. Караванщица скосила взгляд на снежную охотницу, которая, растянувшись на боку, сладко спала на своих одеялах, несясь куда-то по землям сна, от чего ее вытянутые вперед лапы подрагивали, перебирая по воздуху. – Мати, а она… – ощутив холодный укол страха, Сати облизала пересохшие губы. – Она ведь могла слышать наш разговор, и…

– Мы с Ашти делим мысли. Ей известны все мои секреты, а мне – ее…

– А господин Шамаш? Он ведь бог, и… раз так, Он тоже все знает, да?

– Нет! – Мати вскинулась, села. – Он понимает, что со мной что-то не так. Ведь не случайно же я стала его избегать… Не знаю! Он не спрашивает. Я не говорю… И никогда не скажу!

– Но, подружка, богу не нужно спрашивать, чтобы получить ответ…

– Шамаш не читает чужие мысли! Он считает, что это неправильно.

– Но другие боги… Последнее время многие из Них приходят в наш караван, чтобы поговорить с повелителем небес, посоветоваться с Ним…

– Разве ты не знаешь, что Он сокрыл наши мысли от других?

– Людей.

– И богов тоже. Сати, Он ведь покровитель каравана. Он заботится о нас, и другие небожители понимают Его, признают Его право решать… даже если это решение, возможно, представляется в глазах некоторых из Них не более чем причудой.

– Да… Что ж, – она улыбнулась подруге, – значит, твоя тайна так и останется тайной. Во всяком случае, до тех пор, пока ты сама не захочешь, чтобы обо всем узнали.

– Я не захочу! Никогда! Эту тайну я буду хранить всю жизнь и даже после смерти…

Так что… И завтра, и послезавтра, и еще много-много других дней все будет так же, как сегодня… – и тут она вдруг всхлипнула, смахивая вдруг скатившуюся на щеку слезу.

– Что это ты? Мати…

– Ничего, – прервала ее девушка, – все в порядке, – она отстранилась от спутницы, отодвинувшись к пологу повозки, оперлась спиной о туго натянутую шкуру. – Просто подумалось…

– Что нынешний день не так уж хорош, чтобы переживать его снова и снова?

– Он светел и спокоен. Счастлив уже в том, что не знает несчастий… И, все же… – она на миг замолчала, толи ища нужное слово, толи раздумывая, стоит ли вообще говорить, раня душу невеселыми мыслями, и, все же, придя к выводу, что порою думать тяжелее, чем говорить, решившись, продолжала: – В нем нет горения.

– Нет того, что можно было бы потом вспоминать в вечном сне.

– Да… Понимаешь, мне кажется… Что я не живу, а грежу… Но ведь нельзя видеть сон о грезах. Я… Я боюсь пустоты. И той, которая здесь, сейчас, и еще больше той, которая, рожденная этой, будет ждать меня в вечном сне.

– Ну, нам ли бояться того, что будет нечего вспоминать в вечном сне? – Сати пыталась пошутить. – Ведь мы – спутники повелителя небес и за один день мы переживаем больше, чем другие – за всю их жизнь.

– Да, раньше было много всего разного Но последнее время… – она качнула головой.

На ее лице было выражение задумчивости и некоторого разочарования. – Вот уже почти целый год, с тех пор, как… – Мати поморщилась. Ей не хотелось говорить об этом. Да что там говорить – даже вспоминать. И поэтому она лишь поспешно, как-то вскользь бросила, – не происходит совсем ничего.

– Но может это и хорошо. Я имею ввиду – что нет ничего плохого.

– Может быть…

– Хотя, конечно, ведь могло бы случиться и что-то хорошее…

– Наверно… – казалось, что она душой, разумом перенеслась в этот миг так неимоверно далеко, что и не слышала подруги, говоря те слова, которые могли бы прозвучать в ответ на любой вопрос.

– Тогда… Мати, почему бы тебе не попросить Шамаша, а? Попроси Его… попроси, чтобы Он подарил тебе сказку, как тогда, несколько лет назад… – о, ей так хотелось вновь оказаться в крае благих душ… Или в каком-нибудь другом месте, удивительно прекрасном. Это было бы здорово. Может быть, там Сати смогла бы на время забыть обо всем, что полнило воспоминаниями словно снегом холодный дух пустыни.

Но, к ее разочарованию, дочь хозяина каравана качнула головой. Она вернулась в тесное серое чрево повозки, чтобы ответить:

– Нет.

– Но почему?! Неужели ты не хочешь…

– Хочу. Как можно не хотеть оказаться в сказке!

– Ты считаешь, что сказка – это для детей?

– Пусть я уже не ребенок, ну и что? Из этого не вырастают! Нет, чем старше я становлюсь, тем больше мне хочется оказаться в ней… И я знаю, что не одна такая. Ты ведь тоже мечтаешь о сказке?

– Да. И мои родители. И твой отец. Только у взрослых меньше времени мечтать о чуде.

– И меньше веры в то, что нечто подобное может произойти.

– Не в нашем караване! Как можно потерять веру, когда идешь по одной дороге с небожителем! Нет, она только растет, увеличиваясь с каждым днем, и… Но Мати, если все так, почему ты не попросишь…

– Как ты не понимаешь, я не могу просить его! Ни об этом, ни о чем другом!

– Почему?! – чем меньше она понимала подругу, тем больше становилось ее удивление…

– Не могу! – взмахнула руками Мати. – Не могу и все!

– Ладно, ладно, успокойся, – поспешно проговорила караванщица, смотревшая на подругу с непониманием. Она не ожидала, что та так вдруг взовьется. – И вообще, пора спать. Уже поздно.

– Ну и что, что поздно? – вздохнув, Мати вновь опустилась на свои одеяла. Ей не хотелось признаваться в этом и самой себе, но зевота просто раздирала ее, да и глаза уже начали слипаться. Только она продолжала упрямо бороться с дремой.

Она не любила… Нет, не так – с известных пор она ненавидела сон, боялась его, старалась избежать каждой новой встречи. Временами ей даже казалось, что тогда, предсказывая отцу источник ее бед, Шамаш имел в виду именно сон. Что именно сон убьет ее.

Да, Мати умела управлять сновидениями. Но она совсем не чувствовала себя, не представляла ни на миг себя их повелительницей, скорее уж пленницей, той, которая не хочет подчиняться, но не может бороться.

Девушка прикусила губу. Наверно… Да даже – скорее всего, это можно было изменить. Для этого было достаточно просто спросить Шамаша. Он бы объяснил все, научил, как быть, но…

Но она не могла говорить с ним! Ни об этом, ни о чем другом! Последнее время она стремилась даже не попадаться ему на глаза. Убеждала себя, что делает так, потому что не в силах побороть в себе чувство вины, которое будет сохраняться в ее душе, пока она жива и, наверное, после, до тех пор, пока она не заслужит прощение. Не Его, нет – Мати знала, что Он никогда и ни в чем ее не винил. Свое.

Чтобы вновь быть счастливой, ей всего-то было нужно саму себя простить. Вот только сможет ли она этого сделать когда-нибудь?

Наверно, нет. Никогда…

– Вот бы боги сделали так, чтобы то, о чем мечтается, исполнилось! – выдохнула Сати, улыбаясь каким-то своим тайным мыслям.

– И что бы ты пожелала?

– Я?

– Да. Что бы ты пожелала, если бы боги согласились исполнить твою мечту?

– Чтобы со мной случилось чудо.

– Нет, Сати, чудо – это что-то слишком туманное. Вот представь себе… Представь себе, что кто-то из небожителей, например, госпожа Айя, спросила бы тебя: "В чем твоя заветная мечта?" Что бы ты ей ответила?

Мати и сама не понимала, к чему она завела этот разговор. Просто, как с ней случалось нередко, она чувствовала, что должна спросить – и все. А почему, зачем – боги знают.

– Я попросила бы Ее сделать меня счастливой.

– Счастливой? – Мати задумчиво взглянула на нее.

– Я сама не знаю, что вкладываю в это слово. Что-то… Очень большое, чудесное…

Я не могу объяснить… Но ведь богине и не нужны объяснения. Она поймет все и так.

– Да-а… – она вздохнула, чувствуя, как душу наполняет грусть, явившаяся, как казалось, совершенно без причины неведомо откуда. – Было бы здорово, если бы Она услышала нас. И исполнила мечты… Твои, папы, дяди Евсея… Всех в караване…

– И твои тоже… Мати, а о чем бы попросила госпожу Айю ты?

– Не знаю… Может быть, чтобы в моей жизни, наконец, все решилось, и я больше не рвалась на части между мечтой и явью, надеясь… Сама не знаю, на что.

– Для того, чтобы исполнилось это желание, тебе не нужна богиня. До испытания остается всего нечего, и…

– Ладно, давай спать, – Мати надоел этот разговор, начал раздражать. И, спеша его прекратить, она с головой накрылась одеялом.

– Спокойной ночи… …В погруженном в густой, тяжелый, как меховой плащ, сумрак чреве повозки царствовал сон, и его многоголосая песня – глубокое дыхание, сопение, храп – заполняла собой всю эту крохотную часть огромного мира, из которого доносились другие звуки -скрип полозьев, хруст снега и громкое ворчание оленей.

Лампа с огненной водой, висевшая на крюке над головой, качалась из стороны в сторону, и казалось, еще немного, стоит повозке дернуться сильнее, и она перевернется, выплеснув пламень прямо на спавших под ней людей.

Всякому, не рожденному караванщиком, тяжело и невыносимо долго привыкавшему к жизни в дороге, трудно свыкнуться не только с постоянным холодом снежной пустыни и бесконечным движением дороги, но и с нескончаемым страхом перед смертью, когда все вокруг таило ее, скрывая до поры от глаз за спокойствием неподвижного горизонта.

Сколько бы ни прошло лет, никто из них никогда не забудет этот страх, и реальный, и придуманный, а если и сможет забыть, вспомнит вновь, едва, проснувшись в ночи, поднимет взор и увидит это беспокойное биение огненной воды, рвущейся на волю.

От ужаса бегут, зажмуривают глаза, прячутся под одеяла, пытаясь хоть как-то отгородиться от кошмара. Но он не только гонит, этот пламень, но и завораживает, притягивает в темноте к себе взгляд, не отпускает, заставляя, не мигая, смотреть и смотреть, входит в самую глубь глаз, чтобы отразиться о скрытые там зеркала, зажигая душу своим светом.

Вот и на этот раз…

Разбуженная неслышным звуком, взглядом-дуновением духа-невидимки, Рамир случайно подняла взгляд… И тотчас пламенный луч пронзил ее насквозь, прогнав не только сладкую дрему, но даже само воспоминание сна.

Спроси ее кто, она не смогла бы ответить, что именно пленило ее душу – неповторимая красота священного танца огня или пробежавшая было мурашками по спине мысль-фантазия – стоит отвести взгляд, закрыть глаза, и ЭТО случится, пламень, как в кошмарных грезах, вырвется на свободу, спалит все вокруг, а она, не заметив начала пожара, не сможет спастись, оказавшись в полной его власти.

– Не спишь? – донесся до нее тихий, сипловатый со сна голос старой рабыни.

– Не спится, – Рамир вздохнула. – Фейр, поговори со мной.

– Сейчас ночь, милая, время снов, а не слов.

– Когда бежишь от полной страхов тишины, что может быть дороже и спасительней разрушительных звуков? – грустно улыбнувшись, промолвила она слова, которые так часто слышала от Лигрена.

– Кто станет спорить с тем, что говорили древние мудрецы? И, все же…

– Да тише вы! – шикнул на них чей-то сонный голос.

– Сколько можно шушукаться по углам? – вторил ей другой.

– Если уж так хочется почесать языки, шли бы наружу!

– Простите! – Рамир испуганно сжалась в комок. На ее глаза набежали слезы.

– Пойдем, милая. Может, пустыня успокоит твою душу… – старая женщина закуталась в длинную шерстяную шаль – грубую и неказистую на вид, но удивительно теплую.

– Я… Я не хотела никого будить…

– И все равно подняла всех! – одна из рабынь села. С растрепанными волосами и сердитым опухшим лицом она походила на разгневанного демона и красные налитые толи кровью, толи светом огненной лампы глаза только усиливали это сходство.

– Прости, Лита, я…

– Пойдем, пойдем, милая, – не давая ей ничего сказать, понимая, что каждым новым словом та делала только хуже, Фейр потянула ее за руку к пологу повозки.

А следом, им в спины неслось ворчание: – Ни днем нет покоя, ни ночью! Что за жизнь такая!

– Уф, – оказавшись снаружи, старуха облегченно вздохнула. – Вырвались! – она поежилась под порывом пусть не злого, но от того не менее холодного ветра. – Морозно сегодня. Укутайся-ка получше. Замерзнешь.

Рамир не слышала ее. Она с наслаждением втягивала в себя вздох за вздохом пьянящий сладковатый дух снегов. Ее глаза на миг закрылись, а лица коснулось выражение покоя и счастья.

С улыбнувшихся губ сорвалось:

– Хорошо-то как! Никогда бы не подумала, что обрадуюсь пустыне, но… Но здесь, пусть не часто, лишь в такие мгновение, как сейчас, я все же могу почувствовать себя свободной!

– Пустыня жестока и милосердна одновременно. Она все отнимает, но, при этом, дает пусть только миражом, не явью, то, о чем мы больше всего мечтаем…

– Миражом… – повторила Рамир. Ее веки дрогнули, затрепетали, открывая глаза, в зеркале которых дрожала грусть. – Да, это лишь мираж… Все не на самом деле.

– Что с тобой, милая?-приглядевшись к названной дочери, читая боль в ее чертах, спросила Фейр. – Ты какая-то странная сегодня… Ты случайно не заболела?

– Может быть… – та медленно обвела взглядом мир, через который шел караван.

Над пустыней властвовала ночь. На черном троне небес восседала бледноликая сероглазая луна. Ее распущенные молочные волосы звездными гребешками расчесывали ветра.

В холодных, задумчивых, порою – отрешенно-безразличных лучах снега сияли тем матовым светом, вид которого заставлял поверить в то, что они – это действительно пепел отгоревших когда-то давным-давно костров, как рассказывали сказки.

Полозья шли мягко, издавая не пронзительный, царапавший душу скрип, а мягкий шелест – тихий храп. Вокруг не было видно ни души. Все люди спали. За исключением, конечно, возницы первой повозки, да нескольких дозорных. Но они были так далеко, что о них забывалось.

– Как же, однако, морозно, – старуха куталась в шаль, пряча в нее дыхание, – словно мы идем где-то возле одного из ледяных дворцов богини Айи… Или все дело лишь в том, что сейчас ночь… – она только сейчас поняла, что никогда прежде не покидала повозки в ночь, да еще во время пути, в пустыне. Привыкла. Слишком уж долго она жила в мире, где рабов с вечера и до самого утра заковывали в цепи, чтобы не сбежали. Конечно, после того, как караван пошел по пути бога солнца, Который хоть никогда и не выражал недовольства тем, что люди разделены на свободных и рабов, однако относился к последним снисходительно, Его спутники пошли на некоторые уступки и цепи остались в прошлом. Но привычка осталась…

Старуха инстинктивно провела рукой по запястью. Оковы всегда жутко натирали.

Тяжелые, они тянули вниз, полня болью плечи…

Благодаря переменам, рабыни могли насладиться хотя бы миражом свободы, обрести несколько мгновений своего, личного времени. И на том спасибо…

– Дорога открыта, – донесся до ее слуха тихий, похожий скорее на размышление вслух, чем разговор, голос Рамир. – Беги куда глаза глядят…

– Да. Все так. Все так кажется.

– Почему кажется? И на самом деле…

– Куда бежать, милая? Там, – она качнула головой в сторону снегов пустыни, которые, казалось, темнея, теряясь из виду, медленно перетекали в небесные покровы, – только смерть.

– Здесь тоже смерть… – тяжело вздохнув, прошептала Рамир. – И кто знает, где она будет добрее…

– Да, жизнь – это приближение к смерти, – по-своему поняв ее слова, кивнула Фейр.

– Каждый миг – новый шаг, чем ближе, тем быстрее. Но так же и смерть – дорога к жизни. Лучшей. Которую мы можем заслужить. Может быть, даже вечной… В снегах же – вечная смерть. Ибо горе тому, кто пойдет против повелителя небес, тем самым присоединяясь к числу рабов Его врага Губителя.

– Но… – молодая рабыня взглянула на нее с непониманием и долей ужаса. – Ведь покинуть караван вовсе не означает…

– Вот так взять и сойти с пути бога солнца? Пойти против Его воли, возможно, нарушая тем самым какие-то Его планы? Что же это еще, Рамир?

– Ох! – испуганно вскрикнув, та зажала ладонями рот, не сводя затравленного взгляда полных ужаса глаз с Фейр.

– Что с тобой? Спокойно, милая, тише, – она подошла к приемной дочери, обняла, прижала к груди. – Ты же умница и сама прекрасно понимаешь: сколь бы ни было нам дано перерождений, право идти по одному пути с величайшим из небожителей не выпадет больше никогда. И нужно дорожить каждым мигом нынешней жизни – драгоценнейшего из даров небожителей, – она умолкла, удивленно глядя на Рамир, которая вдруг качнула головой. – Что-то не так?

– Я… Я ведь рабыня… Всякое может случиться…

– Мы еще не скоро подойдем к следующему городу, только через три месяца. Но…

Если дело в нем, если в тебе проснулись прежние страхи и предчувствия и ты боишься, что тебя продадут… Не беспокойся об этом, милая. Ты ведь знаешь – мы идем в очень богатом, избранном караване, частью которого мы уже стали. И может быть, поэтому вот уже пять или шесть городов торговцы не продают никого из нас.

Да даже если в следующем городе что-то изменится… Милая, ты ведь не простая рабыня. Господин благоволит к тебе, заботится о тебе. Он не позволит, чтобы с тобой поступили как с вещью…

– Но я… Я не достойна Его участия… Я…

– Милая, – Фейр прервала ее, не дав договорить, покрепче прижала, стремясь прогнать из души названной дочери все сомнения и страхи. – Помнишь, тогда, давно, когда ты стояла перед самым страшным для себя днем, Он сказал тебе… Сказал, что ты умрешь за многие дни дороги от того города, познав счастье. Он… Он избрал для тебя добрую, светлую дорогу. И так и будет. Разве ж ты не счастлива здесь?

– Я… Я счастлива… Но, Фейр, в тот же самый миг так несчастна! – ее глаза наполнились слезами, которые быстро потекли по щекам, оставляя мокрые леденящие душу дорожки.

– Тебе плохо? Ты выглядишь нездоровой… Наверно, мне действительно будет лучше позвать Лигрена. Он хоть и свободный, но все равно один из нас. Он вылечит тебя, будь это болезнь тела или духа.

– Но не сердца!

– Сердца? Тебя кто-то обидел?

– Нет, я…

– Тогда в чем же дело?

– Я… Я не могу тебе сказать. Прости, – ей было мучительно больно говорить приемной матери эти слова, но она не могла иначе. – Прости, это… Это не только моя тайна. От нее зависит не только моя жизнь. Не обижайся!

– Как я могу на тебя обижаться, дорогая моя? Все, чего я хочу – чтобы ты была счастлива.. Хоть немножко. Хоть чуть-чуть. Только… Можно я попрошу тебя об одном? Пожалуйста, прежде чем сделать какой-то необдуманный шаг, о котором потом, очень скоро страшно пожалеешь, посоветуйся со мной. Дай мне возможность попытаться переубедить тебя, удержать…

– Я не убегу из каравана, Фейр, – как-то сразу вдруг поняв, что имела в виду старуха, проговорила Рамир, сама поражаясь той решительности и твердости, которые вдруг вошли в ее душу. – Я останусь здесь. А там… Будь что будет. Я не стану пытаться избежать того, что…

– Но почему ты должна…

– Фейр, – прервала ее молодая рабыня, – не спрашивай меня. Пожалуйста! Я не смогу ответить, не сейчас!

– Но потом ты расскажешь мне? – осторожно спросила ее старуха, которой не хотелось чрезмерно давить на дочь, хотя она и считала необходимым разобраться во всем. "Нужно время… – думала рабыня. – Все так внезапно… Потому и непонятно…

Странно… Мне нужно присмотреться ко всему, к Рамир… Может быть, тогда я и пойму. Без всяких вопросов. Так было бы лучше всего. Так нужно, чтобы помочь той, кто не хочет… или не может просить о помощи…" – Давай поговорим обо всем. потом? Хорошо?

– Да, – кивнула Рамир. Отложить разговор – что могло быть легче и проще?

– Вот и славно, – улыбнулась ей Фейр. – Ну, а теперь не пора ли нам вернуться в тепло повозки и отдать сну хотя бы два-три часа, что были отведены ему?

Умолкнув, она несколько мгновений ждала ответа молодой рабыни, но та, устремив взгляд куда-то вперед, словно увидев в цепи повозок нечто, что привлекло ее внимание.

– Рамир, – позвала ее старуха.

– Прости, Фейр, я… О чем ты сейчас говорила?

– Пора вернуться в края сна. Пока он, властью той дремы, в которой мы с тобой находимся, не прорвался в мир яви, наполняя его своими тенями-призраками и видениями-кошмарами.

– Да, ступай…

– А ты?

– Я… Чуть позже… Мне нужно…

– Немного побыть одной? Подумать, да? – старая женщина понимающе кивнула. – Конечно, милая. Но не задерживайся, а то простудишься. И не уходи далеко от повозки. Пустыня может быть очень обманчива, тая беду.

– Я буду осторожна. И скоро вернусь. Обещаю! Спокойной ночи, мама!

– Спокойной ночи, дорогая, – и старуха медленно, тяжело переступая – переваливаясь с ноги на ногу, засеменила назад, к пологу повозки рабынь.

Провожая ее взглядом, Рамир нервно потирала ладони, дышала на них, согревая. Ей не терпелось поскорее сорваться с места, она с трудом дождалась того мгновения, когда полог, наконец, успокоился. И бросилась вперед, обгоняя одну повозку за другой. Ее сердце бешено стучалось в груди, словно стремясь птицей вырваться на волю.

– Ами! – окликнул ее негромкий голос.

– Дан! – рабыня закрутилась на месте, ища взглядом друга, которого узнала уже даже по тому имени, которым назвал ее друг. Это было имя лишь для него. Она нервничала, ища его взглядом и не находя. – Где ты?

– Здесь, – голос зазвучал совсем рядом, возле самого уха, так что та даже вздрогнула от неожиданности. – Тише, тише, милая, – зашептал мужчина, рука которого опустилась на плечо подруги, успокаивая. – Все в порядке, это я, действительно я, а не моя тень.

– Да, – она улыбнулась, закрыв глаза, сдвинулась чуть назад, оказываясь в его объятьях, дотронулась щекой до его руки, – я чувствую твое тепло. Среди холода мира оно – огонь, сама жизнь.

– Дорогая моя… – он коснулся поцелуем ее волос.

– Нет, не сейчас, – мягко остановила его Рамир. – Мы не можем так рисковать – нас могут увидеть!

– Кто? Все спят. Иные же далеко.

– А если вдруг? Если кто проснется?

– На переломе ночи? Когда сон сильнее страхов и воли? Нет!

– Но мы же не спим.

– Мы – другое дело! Нами движет чувство, которое…

Рамир не дала ему договорить, продолжая:

– И Фейр не спит…

– Да, я видел ее, – Дан нахмурился, – рядом с тобой. Вы говорили… Надеюсь, ты не отрыла ей нашу тайну?

– Мне было тяжело и мучительно больно таиться от нее. Если бы это была только моя тайна, я бы не удержалась, веря, что она поймет и поможет, но… – на миг умолкнув, она прикусила губу. – Но я не могу допустить, чтобы опасность угрожала тебе!

– Да при чем тут я! – он взмахнул руками. – Ради тебя я готов умереть! Лишь бы ты жила! Но ты ведь знаешь, что случится, если правда откроется?

– Знаю… – вздохнув, рабыня потерянно опустила голову на грудь.

– Как ты думаешь, она догадывается?

– Фейр? Вряд ли… – Рамир задумалась, затем качнула головой: – Нет.

– А если бы… Она стала б следить за тобой?

– Я дождалась, пока она вернется в повозку! – тотчас беспокойно вскинулась рабыня.

– И, все же?

– Думаю, нет, – она вновь успокоилась. – Фейр мне доверяет.

– Пока доверяет.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Рано или поздно она начнет сомневаться. А она мудра. И внимательна. Она все поймет… Ты готова?

– К чему? К разговору с ней? Или наказанию?

– Нет. К тому, чтобы покинуть караван.

– Сейчас? – она отшатнулась от него, обернулась, взглянула с нескрываемым ужасом.

– Потом может быть поздно.

– Уйти из каравана…

– Мы ведь говорили об этом, готовились.

– Да, но…

– Ами, родная, – он взял ее за плечи, заглянул в глаза, – сейчас – лучшее время.

Все спят. И видишь – метель начинается! Ветер уже кружит снег, застя глаза, тая следы и мысли. Словно сама пустыня на нашей стороне.

– Мы далеко от города… Здесь нет жизни…

– Мы справимся. Последняя повозка в караване, я спрятал в ней запас огненной воды и еды. Достаточно для перехода. И там, рядом два оленя… Мы выживем! Сможем! Мы…

Мы создадим новый караван! Наш караван! Пусть он будет маленький, но… Надо же с чего-то начинать! Потом он разрастется, и…

Она смотрела на него во все глаза, восхищаясь, удивляясь, сочувствуя. Как он был красив в этот миг – невысокий сутуловатый раб, который с раннего утра и до позднего вечера возился с оленями, такой невзрачный и незаметный.

Даже если кто и видел пару раз их вместе, не придал значение. Что может чувствовать красавица, глядя на такого? Ничего, кроме жалости. Потому что никто, кроме нее, не видел души этого уже немолодого, с сединой в волосах молчуна. А она была прекрасна! Добрый. Искренний. Честный. И такой желанный! Рамир знала – он не просто восхищался ее красотой, но любил всем сердцем, всей душой. И она любила его, зажегшись от него этим чувством. Она была так счастлива!

И не только в те редкие мгновения, когда им удавалось, спрятавшись ото всех, немного побыть наедине друг с другом, но и все остальное время светлого ожидания новой встречи, касанья глаз, счастья жить на одной земле, в одно время, идти одной дорогой…

Она приблизилась к нему, пробежала тонкими точеными пальчиками по щетинистой щеке.

– Почему?

– Что, милая?

– Почему мы должны бежать? Почему нам нельзя быть счастливыми здесь?

– Ты ведь знаешь, родная – раб не может создать семью. У него… – он специально говорил – "у него", не "у меня", словно имея в виду кого-то другого. Так было легче. Обидно, больно, но не настолько, чтобы в кровь кусать губы и выть от беспомощности все изменить. Нет, Дан должен был быть сильным. Не для себя – ради нее. – У него нет такого права.

– Но почему? Почему?! Ведь даже звери не лишены возможности продолжать свой род, а мы… Чем мы хуже? Почему мы любим, если нам нельзя? Почему… – ее душили слезы.

– Это так несправедливо!

– Такова жизнь… – Дан вздохнул, поджал губы, затем повторил: – Такова жизнь. Но мы можем все изменить! – встрепенулся он. – Сами! Достаточно только уйти из каравана!

– Я… Я готова идти с тобой на край света. Я люблю тебя больше жизни, и даже если этот шаг был бы последним, безрассудно отчаянным, я бы совершила его, но…

Прости меня, прости… Это не от недоверия, скорее – от страха, я… Я не могу уйти!

– Но почему? Чего ты боишься? Что может быть страшнее того, что ждет нас здесь, когда правда откроется, а она откроется, в этом не приходится сомневаться, ведь не все же время нам будет вести! Да и караван у нас не простой…

– Вот именно! В этом все дело! – Рамир всхлипнула.

– В чем?!

– Я не задумывалась об этом прежде. До разговора с Фейр…

– Что же такого нашептала тебе на ухо эта старуха? – не сдержавшись, вскричал Дан.

– Не надо, не говори о ней так! Она желает мне только добра!

– Она ничего не знает! И вообще…

– Дан, выслушай сперва…

– Что тут слушать! Что может…

– Тропа нашего каравана – это не просто путь через снежную пустыню. Это еще и дорога, которой идет по земному миру бог солнца! Отвергая Его путь, мы отказываемся и от Него!

– Это не так, милая! Чтобы мы ни делали, куда бы ни шли, в нашем сердце, душе всегда будет жива вера в повелителя небес!

– От веры не бегут, Дан, – качнула головой Рамир.- Только от безверия. А, может быть… – она задумалась на миг, затем вскинула голову, устремила на возлюбленного взгляд зажегшихся надеждой глаз. – Нам нужно верить в лучшее! В то, что с нами не случится ничего плохого. Потому что господин Шамаш… Он ведь все знает о нас. Как бы мы ни старались, нам не удалось бы утаить тайну от небожителя, видящего людей насквозь. А если… Если Он, зная все, не карает нас за прегрешение, значит, в Его глазах… В Его глазах мы ни в чем не виноваты!

– Может быть, милая, может быть… – отведя взгляд в сторону, проговорил Дан.

– Но Он разгневается на нас, если мы убежим! И мы потеряем Его, даже ту часть, что живет в вере нашей души, любви сердца! Мы потеряем и себя тоже. А оставшись…

Он пребудет с нами, что бы ни случилось.

– Конечно, родная моя…

– Значит, решено, мы остаемся?

– Раз ты считаешь, что так будет лучше… – он вздохнул, сжал губы в тонкие белые нити.

Что он мог сказать, что сделать? Он не был мудрецом, но боги не обделили его умом – цепким, жизненным. А рожденный свободным, пусть и в семье простого земледельца, он научился не только строить планы, но и оценивать их реальность.

Дан понимал – ему не было дано спасти возлюбленную. Все, что он мог – дать ей надежду. Он искал ее в снегах пустыни. Она нашла ее здесь. Что ж, возможно, так было и лучше. Не потому что ее надежда была реальнее его. Не потому что в этом случае не нужно было ничего предпринимать. Нет, легче что-то делать, чем просто сидеть и ждать. Лучше было бы, чтобы Рамир верила в него сильнее, чем в бога.

Потому что он хотел быть ее богом. Потому что понимал – вряд ли им стоит ждать помощи от господина Шамаша. Да, Он – самый милосердный среди небожителей, да, Он – благосклонен к Рамир, которую уже не один раз спасал от смерти. И, все же…

Был нарушен закон каравана. И нарушители должны понести наказание. Такова справедливость, за исполнением которой на земле, под землей и в небесах следит господин Шамаш – повелитель закона. И ни для кого не будет сделано исключение, когда перед своим законом все равны. Раб не надеялся на чудо. И он был благодарен богу солнца уже за то, что Тот не спешил с разоблачениями, не вмешиваясь в дела людей, позволяя им самим во всем разобраться. А раз так…

"Пусть Рамир верит. Пусть живет надеждой. Так она будет спокойна и счастлива до самого последнего мига, который неминуемо придет. Я же постараюсь сделать так, чтобы все открылось как можно позже. И да поможет мне в этом госпожа Инанна!" На этом следовало бы остановиться, когда все слова уже были сказаны, но…

– Дар, – неожиданно вновь заговорила Рамир. – Может быть, нам поговорить с господином…?

– Нет! – вздрогнув, вскричал мужчина. – Нет, – уже спокойнее продолжал он, – мы не можем первыми заговаривать с повелителем небес. Все, что нам дано – ждать, пока Он обратится к нам. Ты же не хочешь прогневать Его дерзостью, оскорбить неуважением?

– Конечно, нет! Я… Я так люблю Его, восхищаюсь, превозношу…! Ты прав, Дар, мы не должны… – жаль. Это решило бы все, позволило успокоиться. И, потом, ведь если Он… Если повелитель небес поймет их, признает за ними право… Если Он будет на их стороне… Ведь никто не пойдет против Его воли. И, может быть, караванщики позволят им создать семью. Ведь в этом нет ничего плохого! А они…

Они отблагодарят караванщиков за милость, они будут служить им с еще большим усердием, они…

Ох, мечты! Они такие сладкие, такие блаженные, и почему только им не дано исполниться? Или все же… Если очень хотеть, если всем сердцем, всей душой желать этого, молить… Может быть, тогда боги смилостивятся? …-Ты и представить себе не можешь, как бы мне хотелось вновь стать мальчишкой!

– Евсей сел, откинувшись на свой сложенный мехом вовнутрь полушубок, скользя мечтательным взглядом поверх головы сидевшего чуть в стороне брата.

– Могу… – не отрываясь от разложенной у него на коленях рабочей карты, пробурчал Атен. Не нравился ему этот участок пути, совсем не нравился. Ближе всего к краю бездны, а, значит, и к Куфе.

Ему приходилось слышать немало историй о приграничьях. Говорили, время от времени, некоторые из демонов и духов, вырываясь на свободу не по воли, но и не против желания своего господина и повелителя бога Погибели, кружили в тех краях.

И горе тому, кто оказывался у них на пути.

– Конечно, – продолжал, думая о своем, Евсей,-ты тоже мечтаешь об этом…А-ах,-он вздохнул.-Вот было бы здорово!…Ты слушаешь меня?

– Да! – поспешно кивнул, отзываясь, Атен, хотя в своих размышлениях он и был страшно далеко от всех этих фантазий, охов и ахов, которые, как ему казалось, больше подходили какой-нибудь юной девице, или, на худой конец, старой деве, но не мужчине. И уж тем более так не должен был вести себя человек, облеченный ответственностью за чужие жизни. Но он ничего не сказал, понимая, что стоит ему произнести хоть слово, и этот разговор затянет его с головой. Что было бы совсем не кстати.

– Знаешь, прежде я мечтал родиться вновь… Вообще родиться… или родиться самим собой, еще раз пережить свою собственную жизнь… помня, что случится… я не стал бы ничего менять… просто бы жил…

– Ты не смог бы.

– Что?

– Не смог бы ничего не менять, – сказав это, Атен недовольно поморщился. Брат все-таки втянул его в разговор. М-да, в этом деле у Евсея был просто талант.

– Почему это? – летописец не видел ничего, что могло бы ему помешать. Ведь это так просто. В сущности, и делать-то ничего не надо, лишь скользить по льду.

– Представь себе… Представь себе, что мы действительно вернулись назад, во время изгнания. Вспомни, как мы были напуганы, как нам было тяжело в первые дни пути, сколько седых волос появилось у нас тогда? И ты, зная, что будет с нами в будущем, через несколько лет, промолчал бы, не рассказал бы нам об этом? Ведь нет ничего важнее веры… Нет, даже не веры – знания, что все будет в порядке, что нам суждено не затеряться среди снегов, а стать спутниками бога солнца.

– Ну… Наверно, – однако, Евсей не был уверен.

– И еще. В те первые дни, когда дорога подарила нам встречу с повелителем небес.

Зная, кто наш гость на самом деле, ты смог бы говорить с Ним так же жестко, дерзко? Глядеть с опаской, обходить стороной?

– Нет, – вынужден был признать летописец, однако, – но если бы я кое-что и изменил… В перемене ведь нет ничего плохого! – поспешно добавил он.

– Может быть, – вздохнул Атен, – а, может, и нет. Ведь, желая того, или нет, во благо или во зло, ты изменил бы цепь событий. Когда же центре этих событий – повелитель небес – вообще все… Мы бы жили сейчас уже в другом мироздании… – сказав это, он вернулся к карте. И задумался. Было бы неплохо немного изменить… не будущее, которого еще нет, а ту часть пути, что лежала перед караваном.

Они никогда не пользовались положением спутников бога солнца. А ведь могли. Все, что нужно было, это чуть отвести в сторону путь. Всего на несколько шагов. И не останется никакого следа от страхов, тревог и мрачных предчувствий.

Караванщики должны идти вслед за солнцем. Но что есть дневное светило? Всего лишь символ, олицетворение повелителя небес. Несомненно, бог важнее и значимее своего знака. А раз так… Раз так караван свободен в выборе пути. Конечно, до тех пор, пока с ним идет господин Шамаш.

На какое-то время за размышлениями разговор затих. Но ненадолго. Уже скоро скрип полозьев и шепот ветра заглушил голос Евсея:

– Вот я и говорю. Вот в такие мгновения, как сейчас, когда легенды остались в моей повозке, а здесь – лишь я и мои фантазии – мне хочется родиться вновь, придти в мир крохой-малышом… Но обязательно в этот караван! Как счастливы его дети! Им рассказывает сказки сам повелитель небес, исполняя самые невозможные желания!

– Но на их долю выпадает и немало испытаний, – качнул головой Атен. – Возьми хотя бы Мати.

– О чем ты! У нее жизнь, о которой никто и мечтать не мог, не смел! Она… – караванщик не мог найти слов, чтобы передать вдруг нахлынувшие на него чувства – нескрываемого восхищения и потаенной зависти. – Она не живет, а грезит!

– Увы, – вздохнув, тихо молвил хозяин каравана, лицо которого вдруг, осунувшись, постарело, погрустневшие глаза поблекли, – она именно живет. И ее жизнь – далеко не так сладка, как может показаться со стороны. Сколько всего ей пришлось пережить, через сколько бед пройти. А сколько раз она стояла возле самой грани смерти…

– Но ведь все это позади! Господин Шамаш покровительствует ей… И вообще, жизнь – она для всех нелегка, двулика. И нет человека, к которому она хоть однажды не поворачивалась худшим лицом… Да и счастье не в том, чтобы видеть лишь ее красоту, а не уродство. Счастье… Оно… Оно в том, чтобы вокруг было столько всего, столько событий, переживаний… жизни, чтобы не было ни мгновения времени на мысли о смерти, на сожаления о потерянном в минувшем… Счастье – оно в том, чтобы жить, а не мечтать о жизни.

– Вот именно, – с этим хозяин каравана был как раз согласен. – А кто тебе мешает жить? Разве ты не сам бежишь от жизни? Евсей, у тебя уже в волосах седина, а глаза – наивного ребенка. Где, за какими мечтами и фантазиями осталась твоя семья? Не пора ли тебе перестать искать владычицу грез и обратить свой взгляд на простых смертных?

– Я… – летописец вздохнул. Ему было больно думать, не хотелось говорить о потерянном времени. Он и сам только недавно начал понимать, сколь многого лишился… лишил себя… Да какая теперь разница? Даже если у него еще будет своя семья, дети, ему так многого уже никогда не увидеть! Ему не встречать сына после испытания, не видеть дочь в платье невесты, не возиться с внуками. Просто потому, что людской век краток. И если не начать жить вовремя, отодвигая все на потом, на все просто не хватит оставшегося времени. – Это еще одна причина, по которой мне хотелось бы родиться вновь…

– И ты отказался бы ради этого от всего, что имеешь сейчас? От судьбы летописца?

Евсей нахмурился. Он как-то не думал об этом.

– Ну… Наверно, для меня нашлось бы какое-нибудь другое дело. Я мог бы стать дозорным. Или возницей… Только работорговцем – вряд ли, к этому у меня никогда, что бы ни изменилось, не будет расположена душа. Так что… Но ведь все это лишь мечты.

– Мы живем в особое время. Мы – спутники бога солнца… – умолкнув на миг, Атен поднял взгляд, устремив его прямо в глаза брата. – И нам нужно быть очень осторожными в мечтах. Потому что они могут исполниться.

– Так это замечательно!

– Мечтать – замечательно. Но не обрести исполнение мечты.

– О чем ты?

– Хотя бы о том, что, чтобы родиться вновь, нужно, по крайней мере, умереть.

– Ну и что? Кто вообще в наше время боится смерти? А когда знаешь, что за ней последует перерождение…

– Но ведь не все исполняется так, как нам того хочется. Тем более, когда мечтаешь о подобном. У жизни и смерти разные повелители. Даже если Один на твоей стороне, Вторая может изменить… какую-нибудь, казалось бы на первый взгляд малость, а на поверку – очень многое.

– Что, например?

– Тебе ведь не все равно, кем родиться – мальчиком или девочкой?

– Вообще-то…

– Свободным или рабом?

– Ну, это… У рабов ведь не может быть детей…

– В нашем караване или в каком-то другом? – продолжал Атен, который словно решил по каплям выдавить из души брата эту мечту, досуха…

– Ладно, хватит, – мрачно глянул на него летописец. Хозяин каравана знал, что делал. У Евсея было богатое воображение. Даже слишком, и он уже представлял себе – рабыня в каком-нибудь крошечном, забытом богами караване… – Б-р-р… – его прошиб пот.

И все же… У этой мечты была еще одна фантазия – не переродиться вновь, а поменяться телами с кем-нибудь… Хотя бы с Ри, у него вся жизнь впереди. Жизнь, которой он так расточительно пренебрегал! Парню уже давно было пора жениться. И вообще, самым лучшим в этой фантазии было то, что он ничего не терял. И все делалось наверняка. Он знал Ри, знал его семью. И еще. Что там у них с Сати произошло на самом деле, в чем был разлад – не важно. Значение имело совсем другое – Евсею нравилась эта девочка. Он мог бы сказать даже, что влюблен в нее…

Если бы только он был моложе! А так… К чему ей старик? Да и неправильно это – молодым нужна молодость.

– Знаешь… – когда он вновь заговорил, его речь была медлительно-задумчива, казалось, что голос звучит откуда-то издалека, словно принадлежал и не ему вовсе, а кому-то другому. – Кажется мне это, или все на самом деле, однако… Нынешняя ночь… Она особенная. Не такая, как другие. Удивительная и неповторимая. Время, когда и стар, и млад на грани яви и грез погружаются в мечту. И не важно, верят ли в ее исполнение, хотят ли этого. Все просто живут своей фантазией, счастливые от ее легкости даже больше, чем он самого радостного дня жизни… У меня такое чувство, что боги создали ее именно для мечтаний… Которые непременно сбудутся…

– Это невозможно, – качнул головой хозяин каравана. В отличие от брата он оставался спокойным и рассудительным, словно на него это нечто, внутреннее сияние, наполнившее воздух, не оказало никакого влияния, – мечта, она лишь до тех пор мечта, пока не знает исполнения, которое уничтожит ее.

– И все же? Даже зная это? Почему бы просто не пофантазировать! Неужели тебе ничего не хочется?

– Хочется. Покоя.

– Нет, это совсем не то! Я имел в виду… Ладно, брат, – неожиданно, отказываясь от спора, Евсей двинулся к краю повозки, – я, пожалуй, пойду. Порою мечтать лучше наедине с собой, ведь не всем мыслям нужно общество.

– Ступай. Спокойной ночи тебе.

– И тебе, брат. Спокойной ночи…

Хозяин каравана лишь повел плечами и только потом, когда полог задернулся за спиной покинувшего повозку летописца, кивнул.

"Да уж… – вздохнув, Атен широко зевнул, прикрыв рот ладонью. – Действительно, странное какое-то состояние… Полусонное. Но спать не хочется… Мечтательное…

Мечты… – его губ тронула задумчивая улыбка, когда он вспомнил… подумал о том сне наяву, в котором видел дочь невестой. – Уже скоро… Мати все больше и больше походит на нее…" Ему вновь, как тогда, давно, страстно захотелось, опережая течение времени, заглянуть в грядущее, на миг очутиться в том дне, чтобы увидеть все наяву и узнать…

"Интересно, кого она изберет в свои супруги? Каким он будет? – Атен уже ревновал дочь к этому человеку. Но не только. В нем жил и другой интерес, ведь мужу Мати предстояло стать хозяином каравана после него. И муж Мати должен быть достоин этой чести. Он должен быть силен и смел, иметь особое чутье, позволявшее обходить опасности. И вообще… – Но главное, конечно, главное, чтобы он сделал Мати счастливой. Вот бы увидеть его! Может быть, это кто-то из наших… Или, если нет, если это горожанин – тем более. Надо знать судьбу в лицо, чтобы не пройти мимо. Мне бы только увидеть…" Его голова начала клониться на грудь, и так, медленно, незаметно для самого себя Атен задремал.

Караван спал.

В полудреме брели сквозь снежную пустыню олени, мечтательно пожевывая привидевшуюся им сочную зеленую траву.

Сладко посапывала детвора под мягкими меховыми одеялами, видя во сне сказочные края, полные света и тепла, запахов и вкусов, а главное – такие многоцветные и яркие, какие могут явиться лишь во сне.

Чутким, трепетным сном забылись подле них уставшие за день родители, которым даже в этот миг не было дано совершенно отрешиться от забот. Даже в мире грез они были со своей семьей – единым целым. Единственно – более спокойными, уверенными, поскольку заранее знали, что все будет хорошо, что рядом нет никаких угроз, что жизнь, текущая своим чередом, радостна и безмятежна.

Даже глаза дозорных начали слипаться, образы дремы наложились на тени яви, сплетаясь в причудливый узор – паутину, чтобы, в конце концов, укрыть все вокруг.

Сон затуманил душу, которая не ощутила, не вздрогнула в то мгновение, когда луна вдруг соскользнула с небес, все звезды в один миг погасли, и в мире воцарился мрак, тот мрак, которого никто никогда не видел, но боялся больше всех страхов света.

Он царил один краткий миг, всего только миг, и когда дозорные, очнувшиеся от забытья, вскинулись, открыли глаза, старательно оглядывая все вокруг, они, сколь зорки ни были их глаза, сколь внимательно ни смотрели, не увидели и тени этого мрака. А, может, они и видели что-то. Но не разглядели, не поняли, решили со сна – "померещилось", и продолжили, неся дозор, искать опасность в окружавшем караван мире, не веря, не предполагая даже, что она уже забралась в повозки.

Глава 2

Рамир едва успела проснуться, как поняла: нынешнее утро будет особенным, не похожим ни на одно из тех, что были в ее жизни, и что еще только предстоят.

А все началось с того, что она очнулась не от резкого крика надсмотрщика, а сама по себе, словно о ней все позабыли.

Наверное, любая другая просто решила бы, что слишком рано проснулась. Но с Рамир подобного случиться не могло, поскольку всякий раз, сколь рано ей ни удавалось заснуть, все равно казалось, что ночь пролетела за одно мгновение.

"Это потому, что мне не снятся сны… – вздохнула она. – Несправедливо! У меня нет радости наяву, а боги еще и лишают той тени счастья, которую несет в себе сон!" Но…

"Нет, -она мотнула головой, прогоняя дурные мысли, которые были не достойны того, чтобы омрачать это магическое утро. – Боги мудры. Они ничего не делают просто так. Может быть… Может быть, меня в жизни действительно ожидает что-то… что-то очень хорошее… И мне нельзя растрачивать радость на другое… Может быть…" Улыбка скользнула по губам Рамир – тихая и светлая.

"Может быть, время счастья уже пришло. Я дождалась его. И теперь вся жизнь будет как это утро…" А это утро… Она блаженно потянулась. Было так приятно лежать, нежась. Ей даже подумалось:

"Если я сейчас засну, то непременно увижу сон", – Рамир ни на мгновение не усомнилась в этом, и, может быть, потому поспешно оторвала голову от тонкой травяной подушки, садясь на шерстяное одеяло.

"Нет! – пусть она когда-то мечтала об этом, но только не сейчас. – Нельзя отдавать сну то, что может произойти наяву!" Рабыня на скорую руку причесала волосы, благо те были достаточно коротки, чтобы не требовать много времени и сил, натянула поверх свитера еще одну кофту и старенькую потрепанную шубейку. Протертая до залысин на боках и рукавах, вся штопанная – перештопанная, она, конечно же, грела не так, как в свои лучшие времена. Но, все таки, это было лучше, чем валяные шерстяные одежды остальных рабов. Старая шуба, которую подарила ей дочь хозяина каравана была предметом страстной гордости Рамир. И не менее сильной зависти остальных рабынь.

"Ой!" -при одной мысли о спутницах, она втянула голову в плечи и, с опаской оглядевшись вокруг, вздохнула с некоторым облегчением, обнаружив, что одна в повозке, а затем испугалась еще сильней:

"Все уже встали! Вот мне достанется!" – ее и так все попрекали особым отношением хозяев каравана, не скрывая своей зависти, особенно – за внимание бога солнца.

Как можно не завидовать той, чье имя известно повелителю небес!

Более того, рабыня знала – ее еще и ненавидят. Поэтому у нее не было подруг.

Более того. Всякий раз, когда она обращалась к кому-нибудь, кроме Фейр, за помощью, встречала отказ. Рамир даже казалось, что ее спутницы по повозке рабынь специально делали все, чтобы она заслужила новые упреки, радуясь всякому ее проступку и злясь от того, что ей, как им казалось, все сходило с рук.

"Почему они так? – у нее в глазах даже вспыхнули слезы. – Ведь я ни в чем не виновата!" – ей было так обидно! Поэтому когда в повозку забралась одна из рабынь – самая резкая и жестокая среди них – Рамир сжалась в комок.

– Прости, Эржи, – прошептала она, – я… Я проспала… Я понимаю, что виновата…

Однако, к ее немалому удивлению, женщина, вместо того, чтобы удостоив спутницу презрительным взглядом, процедить сквозь сжатые зубы что-то вроде: "И не мудрено!

После бессонной ночи! И сама не спала, и нам всем не давала!" – та, взглянув на Рамир с сочувствием, вздохнула, качнула головой:

– Не вини себя ни в чем, девочка, – доброжелательно проговорила она. – Мы встали раньше, потому что сами раньше проснулись. Нас никто не будил, вот и мы не стали будить тебя. Не часто выдается такая удача – выспаться…

Рамир, опешив, глядела на нее с удивлением, граничившим с растерянностью. Она не ожидала ничего подобного.

– А… А караванщики? Они не злятся на нас…

– Да они и сами еще не проснулись!

– Что, сейчас так рано?

– Нет, – пожала плечами Эржи, – солнечный круг уже поднялся над горизонтом.

Просто… Все, наверно, решили отдохнуть. Ведь мы посреди снежной пустыни, которая никуда не убежит и… Торопиться некуда. Ну и пусть спят… Знаешь, – неожиданно для собеседницы женщина улыбнулась, – мы словно стали на несколько мгновений хозяевами каравана.

– Неужели и дозорные… – Рамир не могла в это поверить.

– Да!

Ей бы испугаться – ведь без воинов они были уязвимы для множества опасностей, что живут в мире снежной пустыни. Но страха не было. Лишь любопытство и неизвестное до этого мига чувство свободы – когда никто не стоит за спиной, не понукает идти, не заставляет подчиняться.

– Здорово! – чуть слышно прошептала Рамир.

– Ага! – глаза Эржи горели. – Пока они спят, мы ведем караван! И от нас зависит, какой тропой он пойдет!

– Вслед за солнцем. Разве у нас есть выбор?

– Кто важнее: сам повелитель небес или огненный круг?

– А Он… Он не будет возражать? – для нее, да и не только для нее не было ничего страшнее даже не недовольства – укора в глазах господина Шамаша.

– Мы не смеем спросить Его. Кто мы такие, чтобы нарушать Его покой? Но, мы думаем…

Он бы остановил нас, если бы нашел наше намерение… дурным.

– Он не стал бы ничего говорить… – качнула головой Рамир. – Ведь Он считает, что каждый вправе совершить те ошибки, которые ему суждены, – она вздохнула, затем подняла взгляд на спутницу: – А вы что, действительно решили…

– Нет, что ты, – поспешила успокоить ее Эржи, – конечно, нет! Осмелиться на что-то подобное! Но почему бы не помечтать… – тем временем она добралась до своего места, приподняв подушку, вытащила из-под нее круглую деревянную плошку, невысокую, с загнутыми к центру краями. Та явно не была предназначена для того, чтобы из нее ели, когда в этих целях обычно использовалась грубая глиняная посуда, или даже кожаная. Дерево было слишком драгоценно, лишь немного уступая металлу. Рабыня видела – нечто подобное караванщики и горожане использовали в обрядах. Только тогда дерево покрывали различные узоры, сложные, как само заклинание. А здесь оно было голым, лишь немного зачерненным, скорее временем, чем людьми.

Наверное, удивление, отразившееся на лице Рамир при виде этой вещицы, было столь сильным, что, заметив его, Эржи, с долей смущения, поспешила пояснить:

– Я прятала ее. Должно быть, хорошо, раз никто не нашел.

– Но…

– Да, конечно, у рабов не может быть ничего своего, но… Но ведь есть. У всех есть что-нибудь свое. У тебя вот эта шуба.

– Да, – она смущенно опустила голову на грудь. – Прости…

– Ничего.

– А… – Рамир вдруг страстно захотелось узнать, откуда у спутницы эта вещица, но спросить она не решилась. В конце концов, у рабов не много способов получить что-то: украсть или оказать какую-то услугу… особую… Так ли, иначе, об этом предпочитают не только не говорить, но и не вспоминать. Вместо этого она поспешила заверить женщину: – Я никому не скажу!

– Пусть знают! – вместо того, чтобы и дальше таиться, рабыня гордо выпрямилась. – И у меня есть что хранить! – зажав плошку, она двинулась к пологу, возле которого задержалась, оглянулась на спутницу: – Ты бы тоже выходила. Пока утро не прошло. Было бы непростительной ошибкой потерять его. Знаешь, Фейр говорит, что это особенное утро. Утро мечты. И… Я слышала где-то… Если умыться падающим в эти мгновения снегом, обретешь красоту, если выпить хоть глоток талой воды – излечишься от всех болезней и продлишь жизнь, а если увидеть в ней свое отражение… – она помешкала несколько мгновений, облизала, высохшие вдруг губы.

– И загадать в этот миг о мечте, соединить в отражении мечту и явь, тогда все самое тайное и сокровенное исполнится…

– Да, я уже иду, – заторопилась Рамир ей вослед, сразу же поверив, что все действительно так, как говорила Эржи, как бы невероятно это ни казалось.

Ей не нужны были ни красота, ни избавление от болезней. Вообще-то, она была готова заплатить всем этим за то, чтобы исполнилась ее единственная мечта – обрести семью.

Выбравшись наружу, Рамир зажмурилась.

– Солнце такое яркое! – прошептала она.

– Да! И теплое! Необычайно, – прозвучало в ответ.

Первым, кого рабыня увидела, открыв глаза, был Дан.

Он шел рядом со следующей повозкой, держась возле оленей так, будто следил за ходом молодых, впервые впряженных животных или надежностью новой упряжи. Но в этом не было никакой необходимости: и звери были опытны, и ремни проверены не одним днем перехода. Должно быть, у него была другая причина оказаться здесь в этот миг. Возможно, ему хотелось быть ближе к Рамир.

А ведь ее взгляд мог упасть на что угодно – снег, небо, спутниц. И рабыня решила: это знамение. Они суждены друг другу. И раз так, они будут вместе!

Душа Рамир взволновалась, сердце забилось быстрее, наполняя грудь трепетом. Ей страстно, как никогда прежде, захотелось броситься к Дану на грудь, прижаться, впитывая в себе его дыхание. В этот миг она была готова на любое безрассудство и лишь предостерегающий взгляд мужчины удержал ее.

К ней подошла Фейр.

– Чудесное утро, правда?

– Ага… – мечтательно и немного задумчиво протянула рабыня, в то время как ее приемная мать, прикрыв на миг глаза, с наслаждением втянула в себя свежий морозный воздух.

– Мне кажется… Я чувствую себя так, словно вновь девочка, юная и наивная, готовая во всем видеть свет и радость… Мгновение, во имя великих богов – повелителей стихий, остановись, чтобы продлиться вечность!

Тем временем из своих повозок стали выбираться караванщики. Как и все, они оказались охвачены тем чудом, что являло собой нынешнее утро. И, может быть, поэтому не обратили внимания на позволивших себе вольность самостоятельности и безнадзорности рабов, которым, в сущности, так мало нужно было для полного счастья.

К тому же, ругаться и спорить в такое утро – лишь тратить на ерунду драгоценные мгновения.

Рамир закрыла глаза.

Она шла медленно… В первое мгновение – потому что боялась сделать неверный шаг, слишком быстрый – и налететь на кого-то, слишком медленный – и оказаться под ногами спутников или копытами оленей. Но потом поняла, что может прекрасно обойтись и без глаз, когда зрение заменило другое, неведомое ей до этого мгновения чувство уверенности, твердой опоры под ногами. И, все же, она не торопилась. Ей не хотелось, чтобы это время пролетело слишком быстро.

Сначала она просто наслаждалась каждым мгновением, наверное, впервые в своей осмысленной жизни ни о чем не беспокоясь. А потом ей вспомнились слова Эржи – о том, что если разглядеть в талой воде нынешнего дня свое отражение, то исполнится любая мечта.

Мечтать… Это так сладостно. И вместе с тем больно.

На глазах Рамир столько раз рушились сказочные храмы мечты, что с некоторых пор она стала строить их так далеко от грани мира яви, используя для этого настолько нереальные материалы, что даже сама не верила в их возможность. И, все же…

Рабыня в караване бога солнца, как она могла не мечтать? Казалось, сделай шаг чуть быстрее, и увидишь Его лицо, заглянешь в глаза, в которых отражается все самые заветные мечтания.

"Исполнить которые способно лишь чудо… Чудо, сотворенное повелителем небес", – поправляла она себя. – Мечта…-Лигрен часто говорил Рамир и другим, таким как она – молодым и наивным. – "Она подобна птице, не умеющей летать, которая никогда не взлетит, если ее не поднимут над землей, не положат на поток ветра.

Она не исполнится, если боги не вдохнут в нее жизнь. Если она останется одна, все, что ей будет дано, это подарить несколько мгновений сладких грез тем, кто готов заплатить за них своим покоем…" "Мечта… – улыбнувшись, сладко вздохнула рабыня. – Без нее жизнь так бледна. И не важно, что будет потом… – и она решилась. – Я готова разочароваться еще раз, лишь бы теперь, в это утро она была со мной!" Она стянула с рук варежки, сначала собиралась, наклонившись, зачерпнуть пригоршню снега, но потом засомневалась – а как отличить тот, что выпал вчера, от сегодняшнего? И, памятуя слова Лигрена о том, что в совершении любого обряда важнее всего точное следование правилам, позволявшее избежать ошибок, она решила не рисковать.

"Так будет правильнее", – рабыня вытянула руки вперед, ладонями вверх. Почти сразу же на них стали падать кружившие в небе снежные хлопья.

Глядя на их, она чувствовала себя почти счастливой, ведь у нее все получалось. И в этом был добрый знак. Во всяком случае, до тех пор, пока она не поняла, что снежинки не таяли. Они просто застывали на замерзших ладонях.

Испытывая некоторое чувство досады – лучше было бы, если бы все было по-другому – она взмахнула руками, отряхивая их, потом стала растирать, дышать, согревая, но на морозном ветре снежной пустыни долго ли ладони будут сохранять тепло?

"Что же делать?" – Рамир закрутила головой.

Ее взгляд отыскал Эржи. Это она рассказала Рамир о чуде нынешнего утра, а ведь среди смертных нет никого, кто смог бы превозмочь такое искушение – знать и не попытаться. Особенно если для этого требовалась такая малость. Старательно протерев лицо рукавом шерстяной кофты, рабыня достала из-за пазухи плошку, в которую прямо из сугроба под ногами зачерпнула пригоршню снега. Вообще-то, в этом был свой смысл – разве не там будущее, куда должна ступить нога? И, все же…

Сама она все равно поступит по-другому. Так, как собиралась сделать раньше.

"Хотя, если Эржи права… Если она знает что-то, чего не знаю я…" Думая об этом, мечась в своих мыслях от одного сомнения к другому, Рамир продолжала наблюдать за спутницей. Впрочем, это длилось недолго, потому что рабыня, бережно держа плошку перед грудью, нырнула в повозку.

"Растопит под лампой, – сразу же поняла ее задумку Рамир. – От огненной воды тепло… – она тяжело вздохнула, не в силах скрыть своего разочарования. – Конечно, так-то все просто…" – но как быть ей? У нее нет никакой посуды. Даже той, из которой рабыни ели, потому что вечером их обычно собирали и выдавали лишь после полудня. Их кормили дважды и считалось, что в остальное время плошки никому не нужны. А вот понадобились…

"А если я буду держать снег в руках? Но не на ветру, а в повозке? Он ведь растает? Но как я заберусь в повозку с занятыми руками? Ладно, как-нибудь… – она вздохнула, поджала губы. Оставалась лишь одна проблема. – Только пусть сначала Эржи выйдет из повозки. Не хочу, чтобы там кто-то был, когда… Когда буду мечтать…" А та все не появлялась и не появлялась.

Шло время. Рамир уже начала волноваться, нервничать.

"Ну что она там?" – это было не только нетерпение, но и страх, ведь нынешнее утро не бесконечно, более того, оно очень скоро закончится. Вон, солнце уже близится к зениту. И едва тени исчезнут…

Она кусала губы, с силой стискивая пальцы, готовая сорваться с места в любой момент, как только…

"Нет! Я не могу больше ждать! Уж лучше разделенная мечта, чем никакой!" Рамир, сложив ладони чашей, подставила их под снежный поток, позволив белым хлопьям, медленно кружа, складываться одна к другой, не тая.

Это зрелище завораживало и успокаивало, заставляло забыть обо всем, ничего не видеть, не замечать. Напала зевота, глаза начали сами закрываться, казалось, еще несколько мгновений и она заснула бы прямо на ходу.

Но тут до ее слуха донесся шорох, развеявший дымку дремы. Оторвав взгляд от ладоней, Рамир увидела, что полог их повозки отдернулся и Эржи соскользнула в снег. На ее лице застыло выражение блаженства, но движения уже стали осмысленно резки – она знала, к чему стремиться, а, еще не столкнувшись с первым разочарованием, была готова сделать все, чтобы достичь своей столь желанной цели.

В то же время она явно сторонилась всех остальных, словно, увидев свое отражение в их глазах, могла потерять ту нить, которая должна была привести ее в будущее.

Впрочем, никто вокруг и не обратил на нее внимания. Никто, кроме Рамир, а у той не было времени, чтобы думать о спутнице, тем более пытаться ее расспросить. Она была занята другой заботой – своей собственной мечтой, стремилась увидеть ее, боялась, что кто-то опередит ее, что чудесная пора минует, так и не подарив ей миг чуда.

Рамир, заботясь лишь о том, чтобы не растерять снежинки, бросилась к повозке, забралась в нее и лишь в полумгле жаркого чрева перевела дух. Приблизившись к огненной лампе, рабыня замерла, ожидая, когда, наконец, холодные белые перья обернутся прозрачной водой.

Бывало, что она боялась пламени, бывало – не замечала его, принимая за нечто неизменное, словно вечная дорога и покачивание повозки. Но чтобы любила, чтобы молила гореть ярче и жарче – это случилось впервые.

А снег таял. И в ее ладонях уже подрагивала, билась в такт с ее сердцем маленькая лужица. Влаги было так мало, что Рамир даже испугалась, душа дрогнула:

"Ее не хватит! Ну вот!"

Но тут…

Ей вдруг показалось, что от воды исходит какое-то свечение – бледное, неровное.

Оно проникло под кожу теплом, растеклось невидимой влагой, магической негой по всему телу, заполнив, заворожив. И Рамир потеряла власть над своими поступками.

Все происходило независимо от нее, внемля не разуму, не сознанию, а чему-то иному, спавшему до этого мгновения в самом сокровенном, самом дальнем уголке души.

Она наклонила руки, позволяя талой воде перетечь в левую ладонь, затем медленно склонилась над полупрозрачным, полузеркальным пологом. Линии ладони – тоненькие еле заметные черточки, теперь, напившись чудесной влаги, стали четкими, как никогда, сливаясь в какой-то знак.

Рамир была не сильна в чтении. Пока она была маленькой, Фейр пыталась научить ее символам и даже заставила заучить больше трех десятков. Но хозяева всегда считали подобное знание лишним для рабыни. Книг в их повозке не было, как и бумаги, и чернил. Все, что она могла – это чертить знаки пальцем на снегу в те редкие дни, когда караван стоял под куполом. Со временем многое забылось за работой, какими-то заботами… Однако, все же, наверно, сохранилось где-то в глубинах памяти. Пусть с трудом, но Рамир узнала знак на своей ладони, знак, который пересекал ее отражение в зеркале водной глади.

"Семья", – прочла она.

Рамир замерла, растерянная, плохо понимая происходившее, вернее, совсем ничего не понимавшая. Хотя…

"А что тут понимать? Разве не об этом я мечтаю? О супруге, детях, лампе с огненной водой… – она вздохнула с задумчивой грустью. – Своей собственной жизни…" Ей всегда было больно думать об этом, потому что всякий раз разум напоминал: – "Перестань, дурочка. Это невозможно. А раз так… Зачем идти навстречу потерям, которые тяжелее нынешней пустоты?" Но на этот раз зачарованный разум молчал. И она продолжала:

"Вот было бы здорово, если бы… Если бы… Дан такой заботливый, добрый. И он так любит меня… Он станет мне хорошим супругом. И отличным отцом. Дети будут любить его и почитать… Конечно, нам придется нелегко… На то, чтобы вырастить ребенка в пустыне требуется много золота. Но мы будем работать. Больше, чем сейчас. Столько, сколько сможем… Караванщики будут довольны нами. И помогут…

И не важно, что наши дети родятся рабами. Мы сделаем так, чтобы они ни в чем не нуждались, не чувствовали себя хуже других детей. Да, они будут знать, что не такие как все, однако… Однако все равно они будут счастливее всех. Потому что они ступят на дорогу повелителя небес, будут видеть Его, и, может быть, даже…

Если Он снизойдет к моим мольбам, мой первенец станет Его рабом. Ведь так уже было когда-то, когда самые счастливые из смертных отдавали великим богам своих любимейших детей. Вот было бы здорово, если бы…" Ее губ коснулась блаженная улыбка. И хотя глаза оставались открытыми, их взгляд был устремлен совсем в иные края, в другие времена, когда все, о чем мечталось, обретет явь, сбывшись именно таким, каким представлялось в это святое утро.

Она уже видела его – своего сына, такого красивого – с ее большими выразительными глазами, длинными ресницами – мечта любой девочки, они прекрасно смотрелись и на мальчишечьем лице. От отца ему достались губы – не такие полные и чувственные, как у матери, а, наоборот, тонкие, поджатые, они говорили о силе характера. И широкие решительные скулы, твердый подбородок. Его светлые прямые волосы были зачесаны назад и на городской манер убраны на затылке в маленький хвостик. Вокруг него была золото-зеленая дымка оазиса. Еще будучи маленькой девочкой она мечтала если не для себя, то для своих детей счастливой жизни в чудесном тепле оазиса. И хотя со временем, вернее – с приходом в караван бога солнца – ее представление о счастье сильно изменилось, видимо, те, детские мечты запечатлелись в памяти и вот сейчас нашли выход в ее грезах.

А еще… О, как бы она хотела этого! Рамир видела своего мальчика… Нет – уже приближавшегося к поре испытания юношу – в золотых одеждах Хранителя – самая сокровенная мечта любой женщины.

У нее была еще одна мечта… Ей страстно хотелось заглянуть в священный храм, увидеть его залы хотя бы в мечтах глазами своего нерожденного ребенка. И эта мечта тоже начала исполняться – что за чудесное утро! Ее сын двинулся к храму и она вместе с ним. Вот и врата. Застывшие в карауле люди внутренней стражи открыли врата перед Хранителем. Еще один миг, еще один шаг, и…

– Рамир, – окликнул ее кто-то, заставив, вздрогнув от неожиданности, разлить воду.

До этого мгновения она даже не предполагала, что не одна в повозке. И это открытие было для нее весьма неприятным.

Рабыня покраснела и, вместо того, чтобы поискать взглядом того, кто обратился к ней, опустила глаза, пряча их, словно стыдясь.

– Рамир, – Лигрен пододвинулся к ней, осторожно взял за локоть. – Что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь?

– Нет! – предприняв над собой усилие, стремясь если не успокоиться, то хотя бы выглядеть спокойной, поспешно ответила та. Чтобы чем-то занять руки, боясь, что без дела они начнут дрожать, Рамир стала старательно вытирать ладони. Ей было досадно, что все так быстро закончилось, что мечта не дошла в своем очаровании до конца.

– Ты… Что-то не так? Я не вовремя?

– Нет, что ты! Просто… Просто я задумалась…

– Замечталась? – по-доброму улыбнулся ей лекарь, надеясь таким образом успокоить.

Но, к его огромному удивлению, спутница, наоборот, только сильнее испугалась.

"Он прочел мои мысли!" – с ужасом подумала она.

– Да что с тобой! – Лигрен всплеснул руками. Он не понимал, что происходило, и это ему не просто не нравилось – злило. – Ладно, ладно, прости, что напугал тебя!

Я пришел лишь сказать, что хозяин каравана собирает всех рабов.

– Но зачем?! – Рамир растерялась. И испугалась еще сильнее, чем прежде.

– Он хочет сказать, что… – лекарь остановился, поняв, что чуть было не выдал то, что было решено до поры сохранять в тайне. Он качнул головой, осуждая себя за это. – Не лучше ли тебе просто пойти со мной? Чем быстрее ты сделаешь это, тем быстрее все узнаешь, потому как все уже собрались и ждут лишь тебя.

– Но…

"Но я боюсь!" – была готова воскликнуть Рамир. Ей было страшно идти навстречу тому, чего не знала.

Однако Лигрен не дал ей больше ничего сказать.

– Пойдем, пойдем, – заторопил он ее, а затем, видя, что та по-прежнему медлит, взял за локоть, потянул к пологу.

То, что случилось затем… Когда Рамир потом пыталась вспомнить, все представлялось ей словно сквозь туман – неясные образы, блеклые очертания, замедленные, словно под порывами встречного ветра, движения. Словно не происходило с ней на самом деле, а снилось.

"А даже если так, – ей было все равно, – это самые счастливые воспоминания в моей жизни…! Пока! – спешила добавить она. – Пока самые счастливые", – Рамир была уверена, что впереди ее ждет еще столько счастья, что оно затмит события нынешнего дня. Но никогда, ничто не заставит ее забыть о том, что явилось началом всему, позволив мечте исполниться…

Странности начались уже с того мгновения, как рабыня выбралась из повозки.

"Нет, более чем странно. Просто удивительно, поразительно, невозможно!" Теперь бы Рамир ни за что не призналась себе в этом, но тогда она, выбравшись из повозки и вдруг с удивлением обнаружив, что караван больше не скользит по снежной пустыни, а стоит, укрытый со всех сторон ночным мраком, задрожала, сжалась в страхе.

"Как же так? Ведь только что все было иначе!" Рабы столпились возле своих повозок. Сбившись в кучу, они о чем-то шушукались, бросая опасливые взгляды на стоявшего чуть в стороне хозяина каравана, спокойно дожидавшегося, пока все соберутся.

Обычно нетерпимый к любым хотя бы намекам на необходимость кого-то ждать, на этот раз он был совершенно спокоен. Вполне довольный собой и всем вокруг, он беззаботно напевал себе под нос какую-то песенку.

"Словно считая богатую выручку…" – Рамир не смогла сдержать улыбку.

Но, так или иначе, она успокоилась. Не зря же говорится: "Когда хозяину хорошо, то и рабам не плохо".

– Все в порядке, я привел ее, – подойдя к Атену, негромко произнес Лигрен.

Тот несколько мгновений смотрел на лекаря, пожевал губами, пригладил бороду, и лишь затем чуть наклонил голову в знак согласия.

– Спасибо… Ну что ж, раз все в сборе… Начнем, пожалуй. Я собрал вас, чтобы сказать… – он хотел сразу же перейти к делу, но вдруг поднял, что не находит слов, которые бы все объясняли, не нуждаясь в других пояснениях. – В общем… – он решил, что лучше начать издалека. – С начала времени снежной пустыни было заведено, что рабы каравана лишены ряда… возможностей, которые имеют люди вашего пути, живущие в городе.

– О чем это он? – удивленно хлопая глазами, спросила Эджи.

– Тихо ты! Слушай! – зашикали на нее подруги. – И не мешай другим!

Хозяин каравана говорил долго. И как бы внимательно ни слушала его Рамир, ей не удалось запомнить всего. Да и зачем, когда главное укладывалось в одной фразе:

– Рабам каравана отныне будет позволено создавать семью!

Это было так неожиданно, так походило на фантазии вслух, что в первый миг никто не поверил.

Легче было принять услышанное за шутку, очень жестокую шутку, поскольку хозяин каравана не мог не знать о том, что многие рабы мечтали о семье может быть даже больше, чем о свободе. И, все же… Когда хочется верить, а никто не пытается разубедить, со временем забываешь о сомнениях.

Поэтому лица людей, сперва напряженные, стали разглаживаться, губы начали растягиваться в улыбках.

– Вот здорово! – донеслось до Рамир обрывком чьего-то восхищенного вскрика.

– Не то чтобы мы решили воспользоваться этим правом прямо сейчас…

– Сначала нужно найти… Супруг, он ведь один на всю жизнь…

– Главное, что у нас есть такое право. И когда мы решимся…

– Однако, – голос хозяина каравана заставил рабов, перестав шушукаться и на время оставив свои мысли и фантазии о будущем, вернуться к настоящему. – Я хотел бы сразу предупредить, – продолжал Атен, не спуская с рабов внимательного взгляда чуть прищуренных глаз, – что это будет право раба, не свободного!

– Да, как в городе, мы понимаем… – они так страстно об этом мечтали, что ничто не могло омрачить счастья этого мгновения. Да, эти люди привыкли во всем искать тень беды, веря, что без нее не обходится ничего на свете. Все, что дано смертному – сделать тень меньше. А для этого нужно радоваться. И чем сильнее радость, тем бледнее тень.

Их глаза говорили: "Требуй все, что угодно! Мы готовы заплатить любую плату за это право!" -Я должен быть уверен, что вы понимаете – это значит, что для создания семьи вам будет нужно получить согласие каравана…

– Да!

– И караван властен в любой момент забрать свое согласие, если на то будет его желание.

– Да! – хорошо, пусть так. В конце концов, никто из них и не собирались идти против воли спутников повелителя небес.

– И вы понимаете, что, вступившие в семейный союз или нет, вы все и ваши потомки остаетесь рабами…

– Конечно, хозяин, – теперь во взглядах, обращенных на Атена, было удивление.

Никто и не ждал другого! Все были счастливы тем, что им давалось и не просили большего.

– Нет, я вижу, вы не понимаете, – скулы Атена напряглись, морщинка, пролегшая между бровями, стала глубокой, словно шрам. – Последнее время мы никого не продаем, однако это не значит, что мы отказались от этого права навсегда.

– Но, хозяин, как это связано…

– Рабы продаются поодиночке, а не семьями.

– Так поступают в городе…

– И так будет с теми из вас, кто решится! Вы можете быть счастливы, но все закончится в один миг! Подумайте об этом. О том, что в один не очень солнечный день вам придется покидать не просто город, но город, в котором останется ваш ребенок.

– Что ж, значит, так угодно богам… Мы будем рады за него! Жить в тепле оазиса, разве это плохо? А что вдали от нас… Ведь родители всегда живут счастьем своих детей!

Хозяин каравана глядел на них, не скрывая своего удивления. И хотя его голова была чуть наклонена в знак несогласия и неодобрения, в глазах нашлось место и восхищению. Прежде он и представить себе не мог, что рабы могут думать по-своему, и, главное, что для них так много значит ребенок. Это вызывало уважение. Несмотря ни на что.

– Раз так… – Атен оглядел собравшихся. – Я сказал все, что хотел. Возвращайтесь к своей работе. И обдумайте хорошенько то, что услышали.

Выполняя его приказ, рабы начали расходиться. Однако остановились, когда услышали:

– Хозяин, когда можно будет обратиться за таким разрешением?

Бровь караванщика приподнялась. Он не ожидал, что кто-то станет так спешить, а, главное, наберется достаточно смелости проверить на себе, шуткой были услышанные слова, или они произносились всерьез.

Видимо, думая так же, как он, за спиной хозяина каравана зашептались рабы, бросая настороженные взгляды на смельчака – невысокого погонщика оленей, обычно молчаливого, замкнутого и такого невзрачного, что один из его спутников не смог сдержать сорвавшегося с губ вопроса:

– Неужели у тебя есть кто-то, кто бы…

Он так и повис в воздухе без ответа. Собственно, какое кому дело?

Атен некоторое время испытующе глядел на раба, который не прятал в страхе или сомнении взгляд, а, наоборот, уверенно и решительно смотрел на своего хозяина, ожидая его ответа.

– А ты не боишься? – спросил он.

– Боюсь, хозяин? Чего? – ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Что все, сказанное мной, могло быть произнесено лишь затем, чтобы найти тех, кто готов пойти против закона каравана.

– Я готов рискнуть. Потому что при удаче получаю больше, чем теряю. И будут милостивы к моей душе господин Шамаш и госпожа Кигаль.

– Однако ты думал о том, что я способен так поступить?

– Хозяин каравана властен делать с рабом все, что захочет. Мы – твоя собственность.

Атен поморщился. Да, все верно. В словах раба было именно то покорство, которое от него требовалось, и, все же… почему-то именно оно и раздражало.

Ему потребовалось предпринять над собой некоторое усилие, чтобы сдержаться и продолжать спокойным, даже скучающим голосом:

– Разрешение… Я не думал, что кто-то заговорит об этом так быстро… И обряд еще не составлен. Но, в любом случае, из чего складывается обычай, как не из опыта? Так о разрешении… Ты можешь получить его прямо сейчас… А кто она? Ей ведь тоже нужно разрешение? – он ждал, что ответит сам раб, понимая: что женщины слишком опасливы для серьезных поступков и робки для того, чтобы признаться в чем-то… в чем угодно.

Его ждало новое, еще большее удивление.

– Это я, – Рамир не только подала голос, но шагнула вперед. Она слишком верила в свою мечту, которая уже начала обретать исполнение, чтобы страшиться или сомневаться. Тем более, что…

"Для нас – это единственный выход, – совершенно ясно поняла она. – Хвала богам, Которые дали нам его!" -Деточка…! – Фейр смотрела на нее с испугом.

Остальные рабыни отпрянули в стороны, словно она была больна снежным безумием.

Во всяком случае, такое предположение казалось им весьма вероятным, поскольку никто в здравом уме не решился бы на такое.

"Ну ладно, – думали они,-погонщик – дело понятное. Здесь, в караване он нужнее, чем в городе, так что ему вряд ли приходится ждать, что его продадут. Но эта красотка Рамир! Она что, растеряла по дороге остатки разума, раз надеется, что ей позволят… испортить дорогостоящий товар, который, лишившись невинности, обесценится вдвое?" Молчание хозяина каравана давало им понять, что тот думает так же. А раз так…

"Нет, девочка, если ты и увидишь Дана своим супругом, то только во сне, – теперь рабыни глядели на спутницу с нескрываемым сочувствием. – И всего, чего добьешься этой безумной смелостью – это ускоришь свою продажу… Так, на всякий случай".

– Вот, значит как… – пробормотал Атен и умолк, не сказав более ничего.

– Хозяин, ты ведь дашь свое согласие и мне? – обращенный на него взгляд Рамир был спокоен, и, все же, в глаза уже вошла тень озабоченности. Промедление казалось ей недобрым знаком. "Почему он медлит? – теперь, когда до мгновения счастья был всего один шаг, ее душа затрепетала – не в сомнении или страхе, но нетерпении – Ведь так должно быть! Так было мне обещано!" Атен вздохнул, провел ладонью по лицу, пригладил бороду…

"В конце концов, я все равно не собирался ее продавать. Да и господин, после всего, что сделал для нее, возможно, будет возражать против этого. А мой долг предугадывать Его желания, а не совершать поступки, заведомо идущие против воли повелителя. Он хотел, чтобы она была счастлива. Раз девочка видит свое счастье рядом с этим человеком, что ж…" -Да будет так.

И, не в силах больше сдерживать своих чувств, Рамир бросилась в объятья Дана.

Наконец-то она могла сделать это на глазах у всех.

– Я прикажу подготовить для вас последнюю повозку, – улыбнулся Атен, радуясь их счастью, которое позволило ему не просто вспомнить, но ясно представить себе, ощутить такие же мгновения собственной жизни.

Рамир с Даном переглянулись. Последняя повозка, разве не ее они готовили для себя, разве не в ней прятались?

Это было не просто исполнение мечты. Нечто большее. Что такое мечта? Только лишь вздох, порыв ветра, звезда-слезинка в глазах ночи. Когда же то, о чем мечтали, о чем так страстно молили происходит на самом деле, кажется, ты грезишь, так все прекрасно, и, в то же время, совершенно точно знаешь, что не спишь, от чего сердце наполняется тем торжеством радости, что кажется, оно способно вместо солнца озарить и согреть весь мир.

– Мы самые счастливые из смертных! – прошептал Дан, глядя в лучившиеся глаза своей супруги.

– Да! – она была готова плакать и смеяться одновременно, даже поверив всей душой, все равно еще сомневаясь, что все это происходит с ней, с ними на самом деле. – И я хочу… Я хочу поделиться своим счастьем и с другими! Пусть мечты других тоже исполнятся! И тогда наша радость, множась радостью других, станет не просто большой, но бесконечной!

Глава 3

Евсей ворочался, пытаясь заснуть. Но как он ни старался, как ни звал сон, все без толку.

– Что за ерунда такая! – пробормотал летописец, не только раздосадованный неудачей, но и удивленный, ведь никогда прежде с ним не случалось ничего подобного.

Помощник хозяина каравана, у него всегда было множество забот. Вести повозки через снега – это только со стороны кажется, что все легко и просто, происходит само собой и не требует никаких усилий. На самом деле приходилось постоянно, будь то черная непроглядная ночь или полдень, наполненный слепящим солнечным светом, напрягать зрение, следя, чтобы невидимая тропа не выскользнула из-под ног, чтобы на ней не встретились ямы и трещины, чтобы на странников не напали дикие звери и безжалостные разбойники…

Но заботы – это еще что, вот ответственность… Она утомляла даже больше самого пути.

А ведь он был еще и летописцем! Да, да, конечно, не столько был, сколько назывался… Как придуманные им истории лишь назывались легендами, походя на них по содержанию, но не по сути. Ведь то, о чем они рассказывали, происходило только в его фантазиях. Реальные люди и невозможные события…

Впрочем, всем нравилось. Даже в городах на пути каравана его, бывало, просили оставить списки того, что там именовали сказками веры. Да и дома, в караване, детишки постоянно канючили: "Дядя Евсей, придумай для нас какую-нибудь сказочку!

Ну, придумай!…" Не то чтобы это положение вещей его во всем устраивало. Как-никак, он присвоил себе права, не принадлежавшие ему, и постоянно жил под угрозой божьей кары. Да и не только в наказании дело, когда сам караванщик со всей страстью, на которую только был способен, мечтал быть настоящим летописцем, не придумывающим легенды, но живущим ими. Но, что бы то ни было, боги были безучастны к его мольбам.

Впрочем, Они в то же время ничем не выказывали и своего недовольства поведением смертного, что уже немало.

Так или иначе, дел у Евсея хватало, и обычно он засыпал тотчас, едва его голова касалась свернутого мехового плаща, заменявшего подушку. Иногда это случалось даже раньше – стоило, устроившись в тепле повозки, только подумать о сне…

Но на этот раз все было иначе.

Караванщик поморщился, негромко выругался:

– Снежные демоны!

А затем, видя, что все попытки заснуть без посторонней помощи тщетны, зашептал слова сонного заговора:

– Спать, скорей спать!

Хватит мечтать,

Нечего ждать,

Спать, скорей спать!…

Он повторил заклинание трижды. Потом еще столько же, хотя этого уже можно было бы и делать – бесполезно.

– Великие боги, что же это! – закатив глаза, застонал он. Потом тяжело вздохнув:

– Ладно, ничего не поделаешь, – Евсей двинулся к пологу, – раз заснуть не получается, значит, придется заняться чем-то другим… Пройдусь немного, – ворча, он нацепил на ноги снегоступы, надел полушубок и выбрался из повозки.

Над пустыней царила ночь. Ее глаза-звезды смотрели на мир, как показалось Евсею – с любопытством. Это было необычно, ведь всеведавшие небесные светила оставались совершенно спокойны и безучастны даже перед лицом беды, а тут, ни с того ни с сего…

Шмыгнув носом, караванщик пожал плечами:

"Одной странностью больше, одной меньше… – он широко зевнул: – Ну вот! Почему так всегда: когда пытаешься заставить себя заснуть – ничего не получается, а стоит, прекратив попытки, заняться чем-то другим, как – нате пожалуйста!- он снова зевнул, затем мотнул головой, прогоняя дрему: – Нет! Я решаю, когда спать, а не мой сон!" Отойдя в сторону от цепи каравана, чтобы, замешкавшись, не попасть под копыта оленей или полозья повозок, он остановился, наклонившись, зачерпнул пригоршню снега.

"Сейчас, протру им лицо, и от дремы не останется и следа…" Снег обжег ладони холодом.

"Фу ты, забыл рукавицы в повозке! – подосадовал на себя караванщик, впрочем, без особой злости – в конце концов, не произошло ничего страшного. Так, ерунда. – Старею… – вздохнув, он качнул головой. – Вот и память уже не та…" Впрочем, дело тут было не только в прожитых годах. Евсею приходилось помнить столько всего – и легенды прежних циклов, и новые, только-только написанные им истории, и просто события недавних и далеких дней. Так что, порою, он удивлялся, как у него в голове помещается такое множество жизней? И ничего странного в том, что до своей собственной него не оставалось времени.

"Да у меня и нет ничего, – в последнее время он все чаще и чаще возвращался к этой мысли, несшей в себе столько тоски и боли, что их хватило бы, чтобы укрыть покрывалом снежную пустыню, – все, чем я живу, это мечты и грезы. Даже легенды…

Может быть, боги будут милосердны к ним, позволив сохраниться во времени. Но, в любом случае, это будут всего лишь сказки безымянного караванщика, одного из многих…- ему казалось, он был почти уверен, что, будь он настоящим летописцем, все изменилось бы… Хотя, он был бы благодарен богам и за совсем обычную жизнь.

В конце концов, он не так уж многого и хотел для себя. Любить жену, растить детей, учить внуков… – на миг его губ тронула улыбка, когда он представил себе, как это было бы здорово… – Но нет, не на что надеяться, – тяжелый вздох стер ее без следа. – Я упустил свой шанс – разменял четвертый десяток. В караване это все, точка – не женился раньше, так и останешься бобылем…" – он снова вдохнул, мотнул головой, отгоняя прочь тяжелые мысли.

"Так или иначе, я проснулся", – он хотел уже стряхнуть с ладоней не нужные более снежинки, вытереть руки, но тут с долей удивления заметил, что вместо снега в ладони плещется, сверкая в лучах утреннего солнца, талая вода.

"Вот уже и утро пришло. А я и не заметил… – была его первая мысль, за которой пришла следующая: – Морозно, а снег тает… Странно, ведь в пустыне человеческое тело хранит слишком мало тепла, чтобы на ветру растопить снег… " "Странно", – думал он, в то время как его взгляд, приникнув к крохотному осколку воды, ни как не мог от него оторваться.

Ладонь вдруг стала зеркалом, в котором караванщик видел себя – крепкого, широкоскулого мужчину – бородача, виски которого серебрились уже не только снегом, но и сединой, между бровей пролегла глубокая, как трещина морщина, глаза впали, высушенная холодным ветром кожа все сильнее трескалась и шелушилась…

"Где ты, молодость, где ты?" И стоило Евсею подумать об этом, как отражение вдруг задрожало, начало меняться.

Караванщик вздрогнул, увидев себя только что прошедшим испытание пареньком с едва начавшей пробиваться бородкой, сверкавшими глазами. Первым его желанием было скорее разжать ладони, стряхнуть обманчивую воду. Вторым – сохранить это удивительное зеркало времени, чтобы смотреться в него каждый раз, когда захочется помечаться о несбыточном.

Но, подчиняясь чьей-то неведомой воле, Евсей, не понимая, что делал и зачем, держа перед глазами отражение своей юности, поднес ладони к лицу и замер, позволяя не воде – вода не может быть такой густой и тягучей, ей не дано проникать сквозь кожу – чему-то другому, неведомому окутать все, укрыть не то маской, не то тенью судьбы.

Он фыркнул – вода попала в нос, протер глаза, нажав на них может быть сильнее, чем следовало, на какое-то время лишившись способности различать предметы окружавшего его мира, который вдруг стал похож на черное ночное небо, полное мерцания звезд.

Несколько мгновений он моргал, затем, щурясь, огляделся вокруг. Когда же зрение вернулось к нему…

– Легче не стало… – проворчал себе под нос Евсей.

Только что было ранее утро, а уже – полдень.

"Стоило на миг отвлечься… Вот жизнь!" "Это все время, – недовольно хмурился он, – то замедляется, то убыстряется…" И, все же… В глубине души у него теплилось некое странное чувство… Евсею подумалось… Ему показалось, что он не удивляется потому, что еще не знает всего…

И эти предчувствия подтвердились даже быстрее, чем он думал.

Проходившие мимо торговцы не могли не обратить внимания на остановившегося в шаге от тропы помощника хозяина каравана. На него поднимались взгляды, с губ уже было готово сорваться:

– Что с тобой, Евсей?

Но непроизнесенные слова так и застывали на губах. Кое-кто, втянув в себя побольше воздуха, сжимался, словно перед прыжком в глубокий снег. Другие вовсе шарахались в сторону. И только Лина, хотя даже она не смогла скрыть своего удивления, не только остановилась с ним рядом, но решилась заговорить:

– Евсей…

– Да, знаю, знаю, говорить с самим собой – дурной знак. Тому, кто в своем уме, не следует вести себя подобным образом, но… Не знаю, что на меня нашло…

– Скажи лучше: что с тобой произошло!

– А… – он махнул рукой. – Да так, задумался…

– Задумался? И только? – несколько мгновений она молчала, не сводя с караванщика взгляда, словно не узнавая его. – Евсей, это действительно ты? – вдруг спросила она.

– А кто же еще? Лина, ты… Вы все ведете себя так, словно не узнаете меня!

– Да нет, как раз узнаем. Иначе бы решили, что в караване оказался чужак.

– Посреди пустыни? Женщина, а ты сама-то здорова?

– Когда я смотрю на тебя… – она не отводила от него зачарованного взгляда ни на миг. – Я начинаю сомневаться. Это так невероятно…

– Что?

– Ну… Случившееся с тобой.

– Да в чем дело?! – он начал беспокоиться. И, право же, меньше всего о себе.

– Ты… Ты помолодел!

– Помолодел? – Евсей с сомнением посмотрел на нее. Глаза караванщика словно спрашивали: "И это все? Я по какой-то причине стал выглядеть чуть моложе, чем накануне, и поэтому вы все смотрите на меня так, словно я превратился в двуногого оленя?" -Не то слово! Это просто невероятно, но ты выглядишь так, словно тебе лет шестнадцать!

Евсей глянул на свои руки, провел ладонями по щекам, ощупывая лицо. Исчезли борозды морщин, вместо густой длинной бороды – робкая юношеская щетина. И, все же…

– Конечно, я мечтал об этом… – озадаченно пробормотал он.- Вот только что, несколько мгновений назад… Но… Лина, это… Так невероятно, что просто не может быть правдой!

– Давай, я принесу зеркало. Я быстро! – она бросилась к своей повозке.

– Лина! – Евсей хотел остановить ее. – Это неважно, я…- он умолк, поняв, что та все равно его не слушала, а даже если бы слушала, не слышала, отбежав слишком далеко. И, все же, мысленно, для себя, он закончил: "я с большей легкостью поверю в то, что мои глаза лгут, чем в возможность исполнения несбыточной мечты!" -Евсей! – донесся до него взволнованный голос Атена.

Встревоженный странными разговорами, хозяин каравана поспешил найти брата.

– С тобой все в порядке? – и тут он увидел его лицо.

Караванщик остановился как вкопанный, умолк, не в силах вымолвить и слова, хотя его губы и остались приоткрыты, так, словно с них уже были готовы сорваться слова, но замерзли налету…

– Во всяком случае, чувствую я себя хорошо, даже очень, – между тем Евсей, несколько пришедший в себя, решил, что разговор с братом – именно то, что ему сейчас нужно, – будто помолодел.

– Вот именно! – Атен был не просто удивлен, он был восхищен величием того чуда, которое вновь коснулось каравана своим крылом. Но не только. – Вот бы и мне так…- сорвалось у него с губ. Ведь нет ни одного человека, который бы не мечтал вновь стать юным, начать жизнь заново, получив еще один шанс? – Однако, – хозяин каравана тяжело вздохнул, – вряд ли это возможно: – чудо – дыхание одного мгновения. И раз оно до сих под не коснулось нас, значит, оно не для нас – и ныне, и прежде, и потом.

– Вот, – это вернулась Лина. Не успев не то что отдышаться от слишком быстрого для ее возраста бега, но даже остановиться, она уже протягивала летописцу маленькое металлическое зеркальце. – Убедись сам!

Евсей взял вещицу. Движения караванщика были несколько замедленны, когда он специально сдерживал себя, не желая выглядеть нетерпеливым. Еще одно мгновение промедления – прежде чем увидеть на свое отражение… Он решил ничему не удивляться. Но разве это возможно?

Из зеркала на него смотрел юноша: гладкая кожа, вьющиеся волосы, редкие усики и бородка. И только глаза… Они остались прежними, глядели с той задумчивой грустью, которая приходит лишь с годами и менее всего свойственна деятельной молодости.

– Словно кто-то взял зрелый огонь и поместил в молодую лампу… – проговорил он, следя за тем, как вслед за ним эти слова беззвучно повторили алые губы юноши.

– Именно! – Атен смотрел на него недоверчиво, толи подозревая брата в обмане, толи сомневаясь, а он ли это? – Интересно, кто…

– Небожитель. Кому это еще под силу такое превращение?

– Да ясное дело, небожитель! Но который!

– Кто бы это ни был, тебе дается второй шанс. Чтобы ты мог сделать то, чего не успел за прошлые годы. Не упусти его, брат.

– Да, конечно… – Евсей стоял, смотрел на окруживших его караванщиков, не зная, что ему делать – не вообще, в жизни, а пока только в этот миг.

– Тебе надо прийти в себя, – Атен прищурился. – Мне никогда не приходилось переживать ничего подобного, но, думается, к молодости надо также привыкать, как и к старости. И если к последней мы готовимся всю жизнь, то к тому, что случилось с тобой… – он качнул головой, не закончив начатой фразы, впрочем, все было понятно и так.

– Нам всем нужно прийти в себя, – проговорил пришедший вслед за женой Лис. Он выглядел встревоженным, а взгляд, обшаривавший снежную пустыню, был особенно насторожен. – Сейчас в караване нет никого, кто бы не говорил, не думал о случившемся с тобой. По большей части – забывая обо всем остальном… Атен, – помощник повернулся к хозяину каравана, – я приказал остановиться и разбить шатер.

– Да, – соглашаясь, тот чуть наклонил голову, – так будет правильно.

– Как бы ни случилось чего… – Евсей не мог отогнать от себя какого-то смутного опасения. Ему все время слышались повторяемые вновь и вновь слова: "Добро следует рука об руку со злом…" "И если так, то вслед за исполнением мечты должен исполнится и самый страшный кошмар…" -А, – странно, но обычно такой подозрительный и опасливый Атен, готовый во всем видеть недобрый знак, на этот раз лишь махнул рукой, – все будет хорошо, – он излучал такую уверенность, что помощник, несколько успокоившись, вздохнул, а затем спросил:

– Раз так, зачем останавливаться?

– На месте, где совершилось чудо? – хмыкнув, хозяин каравана загадочно улыбнулся:

– Ну конечно же, в надежде, что нечто подобное произойдет с кем-то еще!

– Да! – Лина схватилась за эту мысль как за веревку в сердце метели. А потом вдруг проговорила: – И было бы неплохо ему немного помочь.

– О чем это ты? – резко повернулся к жене Лис, который уже собирался идти, руководить установкой шатра.

– Небожители совершили чудо для Евсея, – улыбаясь, продолжала та. – Почему бы нам не сделать что-нибудь для тех, для кого мы как боги?

– Ты говоришь о рабах? – мужчины поняли ее, хотя слова караванщицы совсем недавно показались бы, по меньшей мере, странными: сравнивать себя с богами! Но в нынешний день никто просто не обратил на это внимание. Даже Евсей, обычно такой чувствительный и трепетный в отношении всего, что касалось небожителей, восприняв все как само собой разумеющееся, лишь уточнил:

– А что мы можем? Освободить их?

– Конечно, это стало бы исполнением самой их заветной мечты… Однако, – поджав на миг губы, хозяин каравана качнул головой, – не думаю, что боги ждут от нас именно этого.

– Скажи просто, что не хочешь терять рабов.

– Ну, подумай сам, зачем им свобода?

– Пригодилась бы для чего-нибудь.

– Посреди снежной пустыни! – фыркнул хозяин каравана, всем своим видом показывая, что он думал об этой идее.

– А я вот подумала… – вновь заговорила Лина. – Атен, как ты считаешь, как Евсей должен воспользоваться вдруг свалившейся на него второй юности?

– Завести, наконец, семью!

– Интересно, почему все говорят так, словно меня здесь нет? – попытался напомнить о себе Евсей, но на него все лишь шикнули:

– Молчи, парень!

– Совсем как взрослые на ребенка!

– А ты и есть ребенок, – не без удовольствия проговорила Лина, добавив, словно для большей убедительности: – Всегда мечтала сказать это!

– Вот и еще одна мечта исполнилась! Просто какой-то день чудес!

– Лис! – возмутилась караванщица, но тотчас успокоилась, стоило мужу примирительно поднять руки, поспешно проговорив:

– Сдаюсь, сдаюсь!

– А в этом что-то есть… – между тем задумчиво проговорил Атен.

– В чем? – все тотчас повернулись к нему.

– Позволить рабам создавать семьи… В городе у них есть такое право… Мы, конечно, не в городе, но…

– Но мы ничего от этого не теряем, – кивнул Лис, – даже скорее выигрываем.

Особенно в глазах рабов. И, потом… Может быть, боги, видя нашу щедрость, не поскупятся на новые чудеса.

Кажется, все были согласны с ним. Все, кроме Евсея, который, качнув головой, тихо проговорил:

– Ничего хорошего из того, что делаешь не бескорыстно, но ожидая воздаяния, не выйдет.

Только его никто не слушал. Потеряв всякий интерес к минувшему чуду ради будущих, караванщики, переговариваясь между собой, ушли оживлять свои мечты.

Евсей вздохнул, пробормотал себе под нос:

– Во всем хорошем есть доля плохого. Хорошо вновь стать молодым. Такая легкость, свобода во всем теле. Столько всего впереди! Но почему, скажите на милость, о небожители, стоит вновь стать молодым, как все, забыв о прожитых тобой годах, начинают относиться к тебе как к подростку, не достойному того, чтобы быть выслушанным и уж тем более давать советы?

Он почесал щеку, пожал плечами и двинулся к своей повозке: пришло время новой легенды, на этот раз – настоящей.

Устроившись в углу повозки, возле сундука, он потянулся к лампе, увеличивая яркость огня, затем достал чернильницу, писало, чистый лист бумаги, скользнул по нему холодными пальцами, гладя.

Его душу охватило волнение – она трепетала, заставляя время словно оленей нестись навстречу первому знаку новой легенды, который был в глазах караванщика чем-то схож с тем, который лежит в основе создания нового мира.

О, как он ждал этого мгновения! Он чувствовал себя мастером, гончаром, резчиком, ювелиром, предчувствующий, что ему предстоит создать вещь, которая будет прекраснее всего, сделанного прежде. Евсей знал, потом придут другие чувства. И первым из них будет страх – а что если у него не получится? Да, рукопись можно переписать, если не понравится какой-то знак или слог. Но как быть, если не удастся уловить сам дух – звучание истории? Не будешь же просить богов повторить события еще раз лишь затем, чтобы летописец мог их прочувствовать вновь, найти главное?

"Нет, – Евсей резко качнул головой, поморщившись. Его рука, которая уже потянулась к чернильнице, остановилась. – Нельзя начинать великое дело с такими мыслями!" Он попытался отвлечься, отрешиться от всего, закрыл глаза, глубоко вздохнул…

Но это не помогло.

– Откуда только берутся сомнения?! – раздражено пробормотал он. – И вообще…

"Ведь раз чудо произошло на самом деле… – думал он. – Значит, то, что мне предстоит, будет настоящей легендой! А для того, чтобы написать ее, мне нужно быть настоящим летописцем! – Евсей растерялся: – И как же быть? – он замер, тупо глядя на чистый лист бумаги, словно надеясь, что знаки проступят на ней сами собой. – Должен же быть какой-то выход!" "Госпожа Гештинанна, – промучившись еще какое-то время, взмолился он, – прошу Тебя, дай совет, как мне быть? Благослови меня на легенду, если считаешь достойным! Или пошли того, кого изберешь для этой работы! " И Евсей замер, приготовившись ждать знака от небожителя, понимая, что это ожидание может продлиться целую жизнь. Но все случилось так быстро, словно госпожа Гештинанна стояла у него за спиной и только и ждала, когда он попросит Ее совета.

– Можно, дядя Евсей? – донесся до него девичий голос из-за полога.

– Мати, ты? -удивился Евсей. – Зачем ты пришла?

– Я… – начала что-то мямлить она, вот только Евсей не мог разобрать ни слова, когда и без того тихий, неуверенный голосок девушки еще и заглушал полог повозки.

– Ладно, давай, заходи, – крикнул ей караванщик.

Он терялся в догадках: "Что это: знак богини или просто странное стечение обстоятельств?" Но это не могло быть ответом на его мольбу!

"Неужто госпожа Гештинанна хочет, чтобы новую легенду, даже более того – первую истинную легенду нового времени – рассказала эта девчонка, которая и писать-то как следует не умеет!" – это было просто невозможно, нереально…

"Доверить ей это великое дело…?!" – нет, Евсей не мог даже думать об этой нелепице серьезно. И если бы эта мысль не соседствовала в его голове с памятью о просьбе, с которой он обратился к госпоже Гештинанне, он бы, наверно, уже рассмеялся – громко, не сдерживаясь.

– Дядя Евсей, я… – а тут еще Мати подливала огня в лампу. – Я… – несмотря на полученное разрешение, она продолжала, вопреки собственному обыкновению, мяться, переступая с ноги на ногу, возле отдернутого полога.

– Давай, давай быстрее, не напускай холод! – прикрикнул на нее летописец, злясь не столько на племянницу, сколько на самого себя. Этот его голос, который словно уже не принадлежал ему, звучал слишком высоко и норовил дрогнуть от волнения именно в тот момент, когда ему надлежало быть твердым и убедительным.

"Словно я разучился говорить!" – его просто передернуло: не хватало еще показать свою беспомощность и растерянность девочке!

– Я… Мне… В караване говорят, что произошло новое чудо, и… И я подумала, что, может быть, понадоблюсь тебе…

– Понадобишься? Зачем?

– Ну… Не знаю… Зачем-нибудь…

Хотя Мати и забралась в повозку, но так и осталась сидеть с краю, возле самого полога.

– Ты что, боишься меня? – неожиданный, непонятный вопрос дяди заставил ее вздрогнуть.

– Нет, я…

– Что же тогда сидишь в стороне? Признайся, ты боишься!

– Дядя Евсей…

– Не ври мне!

– Я… – девушка сжалась, втянув голову в плечи. – Я не вру, – взглянув на него глазами, похожими на те, что были у побитой собаки, тихо проговорила она.

"Зачем ты так?! – кричала ее душа. – Я ведь ничего тебе не сделала! Я… Ты же знаешь, как относится к обману Шамаш!" Да уж, обвинение во лжи считалось в караване самым страшным, даже страшнее подозрения в трусости.

Но Евсей сперва сказал и только потом задумался, а, задумавшись, пожалел о сорвавшемся слове. Прежде он никогда бы не позволил себе ничего подобного.

Потому что не стал бы спешить с выводами, а, промедлив мгновение, понял, что малышка не заслужила не то что обвинения, но даже упрека. Ведь чудо всегда пугает.

"Великие боги, да я сейчас напуган, наверное, больше, чем кто-то другой! Больше, чем все остальные вместе взятые! Но не хочу в этом признаться, и вру… вру… всем, и, прежде всего – самому себе!" Евсей нахмурился. Он уже хотел сказать: "Прости…", но вместо этого губы упрямо скривились:

– Зачем ты пришла? Взглянуть на меня, да? На такую диковинку… – не дав девушке оправиться от одного обвинения, дядя обрушился на нее с другим, не менее суровым и жестоким. Чтоб через мгновение пожалеть и об этом.

"Я веду себя как мальчишка!" – в его груди нарастал гнев, рука, сжавшись в кулак, рассекла воздух, с гулким хлопком опустилась на прокрытое одеялами деревянное днище повозки. При этом, сам не зная как, он задел чернильницу. И та, сорвавшись с крышки сундука, полетела вниз. Она начала переворачиваться. Еще миг – и чернила выплеснутся…

Все это происходило прямо на глазах Евсея, и происходило так медленно, словно время задержало свой бег специально для того, чтобы он мог прервать падение. Но караванщик, застыв на месте словно ледяная статуя, и рукой не шевельнул.

– Дядя! – подскочив к нему, Мати в последний момент все-таки поймала чернильницу, которая, однако, уже успела потерять немалую часть краски, запятнавшей одеяла, руку девушки, рукава ее шубки.

– Прости, я… – пробормотал помощник хозяина каравана, медленно приходя в себя.

Он мотнул головой, прогоняя неясную мглистую дымку оцепенения, которая заволокла его сознание, снегом забила голову. – Когда чудо происходит с другим – это одно, но когда что-то такое случается с тобой… – он сжал губы в тонкие белые нити, громко выдул воздух через нос.

– Да, это… странное чувство, противоречивое, – Мати не просто делала вид, что понимает его – так оно и было на самом деле. Ведь с ней не раз происходило подобное. Во всяком случае, она знала, как тяжело в подобный миг быть одной, и искренне хотела помочь дяде, поддержать его.

– Прости меня, милая, я наговорил много глупостей и грубостей. И вообще, был несправедлив к тебе…-Евсею пришлось сделать над собой усилие, чтобы произнести эти простые слова.

– Я понимаю…-она, наконец, осмелилась поднять голову, бросила опасливо-осторожный взгляд на дядю… И застыла с открытым ртом.

Нет, конечно, Мати знала, что увидит. И все равно она растерялась. Тот человек, с которым она говорила и чей голос, пусть и изменившийся, казался ей знакомым, был не просто молод – очень молод.

"Да он не старше Ри! – подумала она, а затем поспешно поправила себя: – Выглядит не старше! Ведь на самом деле он мой дядя, чья жизнь в два раза длиннее моей".

Ей хотелось повнимательнее рассмотреть его, но в отблесках огненной воды это было трудно сделать. Да и неприлично, неправильно – вот так разглядывать человека, тем более – знакомого, родного.

– Ты так изменился, дядя Евсей… – проговорила она, отводя взгляд в сторону.

Евсей несколько мгновений молчал. Раздумывая, он смотрел на Мати. А потом спросил:

– Скажи, зачем ты пришла? – его голос звучал спокойно, в нем не было даже тени угрозы, и, все же, девушка вздрогнула, сжалась, словно ожидая новых обвинений, и начала оправдываться:

– Дядя Евсей, вовсе не потому что…

– Успокойся, племянница. Я ведь уже признал, что был несправедлив к тебе, и попросил прощения. Но я должен знать, что именно побудило тебя оказаться здесь именно в это мгновение. Прости, что настаиваю, не сердись за то, что вед себя с тобой так грубо, даже, наверно, жестоко. Поверь, у меня действительно есть причина спрашивать.

– Ну… – Мати замялась, нервно дернула плечами. Собственно, она и сама не знала наверняка. И вообще, ей не место в жилище дяди. По законам каравана, поселившаяся в повозке невест не могла даже к отцу прийти, если тот не звал ее в гости. Это было неприлично. Но, дочь хозяина каравана, она всегда была особенной и позволяла себе много вольностей, на которые не смел решиться никто другой.

Да, конечно, с того самого мига, как она, выбравшись из своей повозки, чтобы узнать, почему караван остановился, узнала, что произошло чудо, девушка просто лопалась от желания своими глазами взглянуть на превращение, которое случилось с ее дядей. Но пришла она к нему не под влиянием любопытства. Она поддалась совсем другому чувству. Нет, даже не чувству – внутреннему голосу, который велел ей бежать к повозке дяди, уверяя, что в этот день ее место там.

Однако это единственно правдивое объяснение казалось ей таким невероятно глупым, что, по ее мнению, вряд ли заслуживало чего-то кроме смеха. И поэтому Мати собиралась сказать, что все получилось само собой, случайно, и вообще, она поняла, что сделала что-то не так и сейчас же уйдет…

Но тут случайно посмотрев в сторону дяди, она встретилась взглядом с тем, кого коснулось чудо, и тяжело вздохнув, подумав: "Может быть, ему действительно важно знать истинную причину…", рассказала все:

– Это был… Какой-то голос. Как будто мысленный… Но не совсем… Ты знаешь, Шамаш научил меня говорить на языке мыслей… Мне показалось, что я слышу голос мгновений, отмеряемых биением сердца… Не знаю, что это было, не помню. Я ведь не задумывалась. Голос велел мне прийти сюда, я и бросилась, не разобравшись как следует. Потому что хотела прийти. Прости, я… Я знаю, что не должна была так себя вести, но ничего не могла с собой поделать! – в ее глазах заблестели слезы отчаяния.

Она боялась, что, стоит ей замолчать, и на нее обрушится новый поток упреков и нравоучений, особенно обидных оттого, что заслуженных. Но брат отца задумчиво молчал. Его голова чуть наклонилась, словно в знак согласия, а весь вид говорил красноречивее всяких слов: именно этого он и ждал…

– Ты правильно сделала, что пришла, – наконец, проговорил он, через силу, борясь со своими внутренними врагами. – Дело в том чуде, которое произошло со мной. Это ведь настоящее чудо. И достойно того, чтобы о нем помнили… Я не знал, что мне делать, как поступить с легендой…

– Да, -понимающе закивав, воскликнула Мати, – ведь летописец не может рассказывать о себе, а чудо свершилось именно с тобой…

– Не в этом дело. Главное…-он собирался объяснить, но затем лишь мотнул головой:

"Зачем? Только сильнее запутаю девочку, которая не понимает во всех этих легендарных тонкостях ничего. Для нее – что сказка, что легенда – одно и то же…

Да и зачем ей понимать, раз она избранная?" Он поморщился, обоженный обидой, а затем продолжал:

– Я просил госпожу Гештинанну послать мне знак… Я надеялся, что богиня не оставит мою мольбу и ответит. Но… Мати, прости, но я ждал не тебя.

– Да, – девушка понимающе кивнула, – ведь я не летописец, я… Почему Она выбрала меня? Почему не Ри, ведь он твой помощник и знает, что делать, а я…

– Ри – не мой помощник, – качнув головой, нахмурился Евсей. Ведь помощники бывают только у настоящих летописцев. И Мати следовало бы помнить об этом, вместо того, чтобы бередить старую рану, – он просто иногда мне помогает.

Глаза девушки расширились от удивления. Однако все, что она сказала, было:

– Да, конечно, прости… – в конце концов, ему было виднее.

– Не знаю, Мати, может быть… – он умолк, не договорив.

– Что, дядя Евсей? – так и не дождавшись объяснения, спросила она.

– Ты ведь хотела попробовать придумать сказку…

– Дядя Евсей, – робкая улыбка скользнула по губам девушки, – но ведь сказка – это не легенда.

– И, все же, почему бы тебе не попытаться? Всего несколько символов, только самое начало? Расскажи о том, что случилось со мной.

– Но если у меня не получится…

– Получится. Богиня истории верит в тебя!

– И, все же… Если вдруг… Ты ведь мне поможешь? Ну, исправишь?

– Конечно, – поняв, что Мати боится ответственности и потому медлит, поспешил заверить девушку караванщик. – Конечно, – повторил он, а потом двинулся к пологу.

– Дядя Евсей! – племянница испуганно глядела на него, не понимая, куда это тот собрался и, главное, зачем? Особенно теперь, когда он был так нужен ей. И обещал помочь…

– Я… Мати, сочинять лучше, легче в одиночестве. Так… Так по-другому, совершенно по- особенному чувствуешь слово, и вообще… Никто не отвлекает, – он говорил ей те истины, до которых обычно доходят сами. Но для этого нужно время, а… В общем, он доверял богине. И надеялся, что племянница все поймет и послушается его. – Чернильница у тебя в руках, писало и бумага на сундуке. В общем, разберешься… – и он выбрался из повозки.

Проводив летописца настороженно-удивленным взглядом, Мати пожала плечами.

– Ладно, я постараюсь…-проговорила она. Мати совсем не была уверена в том, что у нее получится, но раз ничего другого не оставалось… Почему бы действительно не попробовать? Ведь это так здорово – сочинять легенды!

Она взяла писало в ладони, осторожно, словно то было не из дерева, а хрупкого льда, потом сжала, согревая…

Несколько мгновений Мати раздумывала, как лучше начать легенду. Вряд ли тут был какой-то однозначный способ. Хотя все истории дяди Евсея начинались примерно одинаково: снежная пустыня, без начала и конца, караван, бредущий по ней по тропе своей судьбы, повозки… Все спокойно, все обыденно, тихо… И потом, неожиданно среди этого спокойствия и тишины происходит чудо.

Девушка не понимала этого. Ей казалось, каждая легенда должна быть особенной. Во всем. Даже в тех знаках, которыми она рассказывается. А затем она вдруг улыбнулась, прикусила губу. Ей показалась, что она знает, как все должно быть.

"Я помогу тебе с легендой, дядя Евсей! Я не подведу тебя!" Был на исходе пятый год С тех пор, как избранный народ В пустыне встретился с своим Владыкой – богом солнца… Им Храним от бед, во власти грез, Мы шли, не чувствуя мороз Метели, позабыв про страх, Неся огонь в своих сердцах, Огонь, спустя и вечность лет Что сохранит тепло и свет.

Я расскажу о дне, когда

Все было так же, как всегда

До той поры, когда рассвет

Окрасил мир в багряный цвет.

И изменилось все навек,

Лишь стал водой прозрачной снег

В ладонях летописца. Миг -

Омыл он влагой сей свой лик,

И наяву, как среди сна,

Из влас исчезла седина,

Морщин как будто никогда

И вовсе не было. Вода

Следы все смыла перемен,

Оставив молодость взамен…

Она готова была прыгать, смеясь.

Все получалось так здорово, но…

Остановившись, Мати подняла руку, потерла нос. Если до этого мгновения все шло само собой и девушка ощущала себя во власти того чувства, когда казалось, будто кто-то, может сами боги, нашептывали на ухо слова, а знаки сами ложились рисунками на бумагу, то теперь все вдруг прекратилось.

"Но почему?! – она была готова плакать от обиды. – Великие боги, почему вы всегда так поступаете: даете прикоснуться к чуду, ощутить себя ее частью, а потом – раз, и отнимаете?" Ей хотелось продолжения!

Но потом она поняла – а ведь его нет, хотя бы потому, что больше ничего не произошло. Так о чем же рассказывать?

И, поняв это, Мати немного успокоилась. Не то чтобы разочарование прошло, просто…

Просто ей стало не так обидно.

"Это не правильно, – недовольно поморщилась она, – начинать рассказ, когда знаешь, что не сможешь довести его до конца. Не правильно останавливаться. Ведь теряется нить… А единый канат лучше, чем связанный из кусочков. Хотя, с другой стороны, ведь цепь каравана составлена из колец… Нет, – она упрямо мотнула головой, отвергая то сравнение, что было не в пользу ее идеи, – кольца цепи – это не обрывки историй, а символы – слова, – так все становилось на свои места.

– Это только наброски, – ей было не очень приятно так думать о придуманном ею начале легенды, которое казалось ей самим совершенством. Но она продолжала, не в силах справиться с разочарованием, проникшим в ее душу, – наверно, дядя Евсей потом, когда все закончится, многое переделает.. " – Мати не хотелось, чтобы он так поступил. Совсем не хотела. Но она была почти уверена, что все случится именно так.

Она даже разозлилась:

"Зачем я тогда так старалась? Можно было просто разбросать знаки по бумаге, как…

Как носки и кофты по повозке. И все! Эх, дядя Евсей, дядя Евсей!" – она уже злилась на него. Почти так же сильно, как на себя, за то, что ввязалась в эту затею, которая с самого начала казалась глупой и бесполезной.

Девушка отбросила в сторону бумагу, которая тотчас поспешила свернуться в свиток.

"Чернила еще не высохли…" – Мати задумчиво смотрела на него, но даже рукой не шевельнула, чтобы расправить. Зачем? Будут пятна? Символы расползутся? Ну и пусть. Все равно это только черновик…

Писало закатилось куда-то за одеяла.

"У него еще есть", – ей вдруг захотелось сделать что-то… Как-то отомстить за свою обиду и разочарование.

И только чернильницу она аккуратно закрыла, прежде чем убрать в сундук:

– И так все в пятнах. И я в том числе. Хорошо, что я живу не с отцом, а то бы он меня точно наказал за такое… Интересно, полушубок отчистится? Или придется вырезать кусочки меха? Нет, так будет некрасиво… – она тяжело вздохнула. Ей было жаль полушубок. – От холода не умру, но все равно обидно-то как! И вообще, это дядя Евсей опрокинул на меня чернильницу, пусть он и покупает мне новый полушубок! – но ей нравился этот. Он был такой удобный! И мягенький, теплый… – А еще лучше отчистит этот. Пусть он попросит Шамаша все исправить!" Эта мысль несколько успокоила Мати. Она показалась ей не просто правильной, но напомнила о том, как когда-то давно Шамаш сделал так, чтобы платье, подаренное отцом ей на день рождение и порванное тотчас, как она надела его, вновь стало новым и целым.

"Тогда Шуши выглядела такой виноватой…" – грустная улыбка коснулась на миг ее губ. Пусть прошло больше года со смерти золотой волчицы, но всякий раз, когда Мати думала о подруге, ей становилось так больно, что слезы сами наворачивались на глаза. И, все же, она никогда не гнала прочь эти мысли. Ей казалось: когда вспоминаешь кого-то, думаешь о ком-то, этот кто-то рядом с тобой. Пусть не во плоти, но душой, духом он рядом…

"Так о чем это я? О том случае с платьем… Интересно, а у меня получится?

Почему нет, ведь тогда вышло. Хотя тогда рядом был Шамаш… Но ведь очистить мех проще, чем заделать дырку…Во всяком случае, я ведь ничего не потеряю, если попробую. Кроме времени, конечно… Вот только… Будет обидно, если ничего не выйдет… Даже больше, чем обидно… Хотя, мне и так обидно… Ладно, попытаюсь…

Нужно только вспомнить, чему учил Шамаш…" Она стянула с себя полушубок, положила рукав на колени, а затем закрыла глаза, чтобы ничто не отвлекало, и сосредоточившись на воспоминаниях, зашептала себе под нос:

"Как он говорил тогда? "Дунь и скажи: "Не было и нет, чего не видит свет, чего не помнит тьма, и даже я сама…" И все…" Девушка осторожно открыла сначала один глаз, словно боясь увидеть рядом тень, затем второй – или призрака какого-нибудь… Она упрямо смотрела вверх, на сосуд с огненной водой, не решаясь взглянуть на полушубок.

"А если не получилось? Что тогда? Дура! – она прикусила губу. – Чего боишься?

Что ты полная неумеха, которая может только фантазировать? Должно получится!

Должно! – упрямо твердила она себе.-Потому что… Должно!" – и, почти убедив себя в этом, она скосила взгляд вниз…

С ее губ сорвался вздох облегчения и восторга.

"Получилось! Получилось! – на рукаве не было ни капельки чернил! И не только на рукаве, но и на меховых одеялах повозки! Словно чернила и не проливались вовсе.

– Ай да я! Ай да… Пусть я не маг, но тоже могу творить чудеса! Могу!" – ей захотелось сделать еще что-нибудь особенное, чудесное. Взгляд уже обшаривал повозку – нет ли чего, что нужно подправить, восстановить? Но все выглядело нормально.

Прошло какое-то время.

Мати заерзала на месте. Она сделала то, о чем ее попросил дядя. Зачем и дальше оставаться в чужой повозке, в которой ей стало вдруг как-то неуютно? Тем более, когда ей так хотелось вернуться к себе, чтобы рассказать Сати обо всем случившемся, похвастаться…

Но девушка не была уверена, что может уйти прежде, чем вернется дядя Евсей. И, вздохнув, Мати поджала под себя ноги, приготовившись ждать.

"Интересно, а куда он пошел? Может, что-то еще должно произойти, ведь чудеса падают на голову не снежинкой, а охапкой снега… Вот, – едва подумав об этом, она обиженно надулась, – опять! Ну почему всякий раз, когда что-то происходит, я сижу где-то в стороне и узнаю обо всем из чужих рассказов? Где же ты, дядя Евсей!

Возвращайся поскорее! А то я так пропущу все, даже пробуждение спящих вечным сном!…" … Евсей, выбравшись из своей повозки, поглубже надвинул шапку на лоб, поднял воротник полушубка, скрывая подбородок. И не важно, что в этом не было никакой необходимости, когда вокруг не метель бушевала, а царил покой шатра. Просто он не видел другого способа хоть как-то спрятаться от любопытных глаз. Если бы было можно, он бы предпочел с головой укрыться одеялом. Но это лишь привлекло бы еще больше внимания, ведь никто не ходит, закутавшись в кусок шкуры.

Впрочем, ему все равно не удалось избежать внимания – к своему немалому неудовольствию караванщик заметил, что все взгляды обращены на него. И пусть спутники по дороге торопливо отводили глаза, стыдясь своего любопытства, все равно Евсей чувствовал себя ужасно неуютно. Вот только единственный способ избавиться от внимания он видел в том, чтобы вернуться в свою повозку. Но…

"Не прятаться же мне всю жизнь!" Он надеялся, что, со временем, люди привыкнут, ведь то, что удивляло когда-то, не будет удивлять всегда, становясь обыденным. И, потом, у него было дело.

– Как ты, Евсей? – заговорила с ним одна из женщин, надеясь услышать нечто большее, чем краткий ответ. Вокруг тотчас стали собираться другие караванщики.

Заметив это, помощник хозяина каравана тяжело вздохнул.

– Нормально, Рани, – он с грустью глянул на женщину. "Зачем эти вопросы?" – спрашивали его глаза. В душе же все кипело: "Ну что за дуреха! Почему всякий раз находится смельчак, без которого все было бы намного лучше! Ведь промолчи ты – и, может, мне удалось бы избежать расспросов, к которым я сейчас совершенно не готов!" Он сказал куда больше, чем ему хотелось бы.

Но для его собеседников этого было явно недостаточно.

– И, все же? – продолжала настаивать караванщица. Она не понимала, почему Евсей не хотел рассказать, что с ним случилось, ведь это так замечательно – когда с тобой происходит чудо, тем более такое! И вообще, ей было страшно интересно, каково это – встретить исполнение своей, и не только своей мечты – вновь помолодеть?

Рани, как и многие другие караванщики, готовые ловить каждое его слово, ждали от своего спутника того, что были вправе ожидать от почти что летописца – легенды!

Во всяком случае, ее начала. И были разочарованы тишиной. И обижены. Потому что их ожидание не оправдывалось. А, в довершение всему, они вдруг поняли, что Евсей собрался уходить.

– Но… – они еще пытались его остановить.

– Ты знаешь, – поспешно заговорил кто-то из мужчин, стремясь сохранить нить разговора, – Атен решил позволить рабам создавать семьи. И одна пара уже…

– Прости, Вал, – прервал его Евсей, – мне не интересно, что там делают рабы. Они – лишенные судьбы, и все, – его голос звучал сурово, даже резко, не допуская никаких споров или возражений, которые остановили бы его.

Он ушел, оставив караванщиков с удивлением и непониманием глядеть ему вслед.

– Он изменился…-донеслось до его слуха.

– И не только внешне…

– Выглядит как мальчишка, и ведет себя, как мальчишка… – он не был уверен, что последние слова действительно прозвучали вслух. Даже скорее всего это были лишь его собственные мысли – он ждал чего-то подобного. А ведь порою слышат то, чего ждут…

Но Евсею было все равно:

"Если и не сказали вслух, то подумали уж точно!" Однако не все было так плохо, как представлялось на первый взгляд.

"Мальчишка"! Да, я снова стал мальчишкой. И это здорово! Ведь боги не отняли у меня ничего – ни моих знаний, ни судьбы, ни дела. Они просто дали мне… Они наделили меня возможностью сделать, пережить еще столько всего, столько такого, что я уже считал потерянным… Моя заветная мечта сбылась волей небожителей! Я же постараюсь сделать все, чтобы и другие надежды исполнились!" Когда он подумал об этом, то ощутил себя совершенно счастливым. На сердце стало легко и светло. И, казалось, ничто в целом мироздании было неспособно омрачить это чувство. Между тем он добрался до повозки холостяков. Здесь было тихо и безлюдно.

"Не удивительно. У всех масса забот – нужно установить шатер…" И, потом…

"Вот дурак! Говорил с Рани и не спросил, где Ри! А если он не в повозке холостяков? Да скорее всего он не в ней! Что там сидеть, когда вокруг происходит такое… Ладно, – он махнул рукой, все равно я уже пришел…" – действительно, ему оставалось только отдернуть полог и позвать:

– Ри! Мне нужно поговорить с тобой!

Вообще-то, он не ждал ответа, думая: "Говорю в пустоту,"- и потому был немало удивлен, когда услышал хрипловатый голос:

– Евсей… – в нем чувствовалось беспокойство. И караванщик был готов на что угодно спорить, что его обладатель никак не рассчитывал, что к нему придут. Ему даже показалось, что Ри чем-то напуган, при том так сильно, что не в силах скрыть свой страх.

– Нам нужно поговорить, – повторил Евсей. – Кое-что случилось…

– Ты знаешь?!

– Знаю? – Евсей нахмурился. Что он должен был знать? Что с ним произошло чудо? А как же иначе? Но ведь речь могла идти и о чем-то другом…

– Так ты спустишься?

– Нет! – донесся до него быстрый вскрик, затем на несколько мгновений воцарилась тишина, и лишь потом, взяв, наконец, себя в руки, Ри продолжал: – Я еще не готов!

– Можно поговорить и в повозке… – собственно, Евсей не видел причины, почему бы нет. "Может, это и к лучшему. А то сейчас набегут остальные, начнутся расспросы… – при мысли об этом он недовольно поморщился. Ему нравилось рассказывать о других, но о себе… – Нет! " И он легко запрыгнул в повозку. – Что сидишь в темноте? – караванщик потянулся к лампе, зажег ее, а затем, взглянув в свете огненной воды на своего собеседника, ошарашено прошептал: – Великие боги, Ри, что с тобой случилось?! – вместо юноши перед ним сидел зрелый мужчина – кряжистый, широкоплечий с длинной окладистой бородой.

– А ты…- тот, в свою очередь, во все глаза смотрел на помолодевшего помощника хозяина каравана.

Несколько мгновений они молчали, ошарашенные, а затем одновременно заговорили:

– Неужели это как-то связано? Неужели то, что омолодило меня, привело к таким ужасным последствиям для тебя?!

– Но мы ведь не связаны никакими узами и исполнение моей мечты…

– Постой, – как бы Евсей ни был поглощен своими мыслями, последние слова он все-таки расслышал и воззрился на собеседника с еще большим удивлением, – выходит, ты мечтал постареть?

– Повзрослеть.

– Но, великие боги, зачем?!

– Чтобы все перестали относиться ко мне как к мальчишке, начали прислушиваться к словам, позволяли совершить поступки, чтобы… – на миг он прикусил губу, а затем сказал главное: – Чтобы Сати увидела меня другим, поняла, что… Что я действительно люблю ее, что это не какая-то там юношеская влюбленность… Я думал… -он умолк, не решаясь продолжать вслух. Но мысленно он повторял вновь и вновь: "Сати бежала от меня, потому что мой вид, тот вид внушал ей страх, будя ужасные воспоминания. Теперь я стал совсем другим. Я и так бы изменился. Но лишь спустя долгие годы. А я хочу, чтобы все случилось прямо сейчас!…" – Я стал другим! Как и хотел! Но ты…

– А я мечтал вернуть утраченную молодость… – задумчиво проговорил Евсей. – М-да…

Так всегда бывает: сперва хочешь поскорей повзрослеть, а потом… – он тяжело вздохнул. "Эх, парень, ты еще и сам не знаешь, какую ошибку совершил!" – подумал он, однако вслух говорить не стал. В конце концов, кто он такой, чтобы судить мечту? Ведь, может быть, мечтая о своем, он тоже ошибся… – Что ж, выходит, в караване произошло не одно чудо…

– Ты говоришь об этом без особой радости.

– Где два чуда там и три, четыре, пять… А где много перемен, там много неразберихи, проблем, и вообще… А ты что сидишь здесь, один?

– Пытаюсь найти слова…

– Для легенды?

– Нет. Для Сати…

– Она… Она может ведь и не узнать тебя. Ты… очень изменился, и… Я сам с трудом узнал, да что я, наверное, Рани тоже…

– Я еще не виделся с родителями.

– Им может не понравится твое превращение, – еще бы, вот так взять и отдать годы жизни! Непростительное расточительство! Сам он на их месте был бы просто в ярости… Хотя… Что бы они смогли изменить?

– Им придется смириться, – спокойно пожал плечами Ри. – Я взрослый человек и вправе сам решать, о чем мечтать… – замолчав, он на несколько мгновений задумался, а потом спросил: – Ты… Твоя молодость, она для кого? Ради кого?

– Кого-нибудь… – он и сам не знал, почему ответил. Прежде бы просто прервал мальчишку, совавшего нос не в свое дело. Но сейчас… Почему бы нет? – Я не думал о ком-то определенном. Просто. О семье.

– Сейчас в караване только одна невеста – Сати… Конечно, есть еще и Мати, но она… Она твоя племянница.

– Ри, неужели ты ревнуешь к мне свою подругу? – он рассмеялся, такой забавной показалась ему эта мысль. Хотя… Он должен был признаться, если не собеседнику, то себе, что подумывал о Сати. Однако: – Не беспокойся, я не буду стоять на твоем пути.

– Нет, я… Я не об этом… Я подумал… Может быть… Если бы ты тоже… Ну, обратил на нее внимание… Чтобы она смогла выбирать…

– Выбор, результат которого ясен заранее. Ведь вы созданы друг для друга.

– Но Сати может…

– Может назло тебе все сделать наоборот? Да. И это будет не правильно. Теперь, когда мечты становятся явью, я понимаю как никогда прежде. Мне не хочется жалеть об исполнившейся мечте всю жизнь. Я хочу наслаждаться ею.

Глава 4

Атен сидел в командной повозке, вычисляя по картам и их описаниям, сколько оставалось до ближайшего города. Не то чтобы он торопился поскорее оказаться в оазисе или и так не знал, что впереди еще по крайней мере два месяца дороги.

Просто… Надо же было чем-то заняться.

Вдруг, полог отдернулся, впуская в чрево повозки порыв морозного духа снежной пустыни. И вместе с белым пухом снежной птицы внутрь забрался Евсей. Взгляд хозяина каравана тотчас устремился на брата.

"М-мда-а…" То превращение, что произошло с Евсеем было просто невероятным. И Атен не был уверен, что сможет когда-нибудь привыкнуть к его новому старому облику.

В его душе было множество чувств, которые переплетались, перетекали из одного в другое. И зависть – нет человека, который не мечтал бы хоть на время, хотя бы на краткий миг вернуть свои минувшие года, но тщетно… А вот этому счастливчику удалось… И надежда – когда на глазах исполняется чье-то желание, и в свидетелях чуда укрепляется вера в его могущество.

Сколько воспоминаний навевал этот облик! Первые годы в снегах – все страхи и горечи, которые они несли в себе, давно померкли, забылись, стерлись и теперь перед глазами возникали чудесные образы, самый прекрасный среди которых – лик Власты…

"Да, мы встретились как раз в то время… Евсею было лет семнадцать-восемнадцать… – его губ коснулась теплая улыбка. – В том городе… в городе… – как он ни силился, никак не мог вспомнить его название. – Не важно. Она только-только прошла испытание… Сирота… Ее родители… Я ведь даже не знаю, кем они были…

Власта никогда не рассказывала мне о них… Да я и не спрашивал. Какая разница?

Даже если она была рабыней, воспользовавшейся приходом каравана для того, чтобы убежать… Даже если… Нет, это невозможно. Она не смогла бы мне солгать. Она была искренна. Просто… Просто немного скрытна. А может – очень скромна… Моя Власта… Моя дорогая Власта… Мы полюбили друг друга с первого взгляда. И она…

Она была такой смелой! Решилась бросить все, тепло оазиса и отправиться со мной в снега пустыни! Власта говорила, что нет ничего, что удерживало бы ее в городе, что такова ее судьба – уйти со мной в снега… И я сделал все, чтобы она была счастлива все те годы, когда мы были вместе… Такие краткие и быстротечные годы!" – ему стало горько и больно.

"Как же так, Власта? Как же так? Как получилось, что я не смог тебя уберечь?

Почему, если такова судьба, она была к тебе так жестока? Знаешь… Наверное, я схожу с ума, раз разговариваю с твоим прошлым, но… Иногда я думаю о том, что…

Если бы ты тогда не отправилась со мной в снега… Может быть, была бы сейчас жива…" Его мысли прервал Евсей.

– Брат, я хочу чтобы ты прочел, – помощник протянул ему лист.

– Что это? – хозяин каравана какое-то время крутил свиток в руках. – Бумага новая, а какая-то заляпанная… Это ведь не легенда, нет? Больше похоже на ученическую тетрадь какого-то неряхи…

– Ты прочти, прочти…

– Ну… – Атен пожал плечами, потом провел ладонью по бороде, приглаживая. В конце концов, почему бы и нет? У него было достаточно времени. – Раз ты настаиваешь…

Он развернул свиток.

Был на исходе пятый год

С тех пор, как избранный народ Бровь Атена удивленно взлетела вверх, в глазах зажегся интерес. Он пробормотал:

– Любопытно, любопытно… Это что, о нас?

– Да, да, читай дальше,-с нетерпением поторапливал его Евсей.

В пустыне встретился с своим

Владыкой – богом солнца…

– Ты уверен, что о нас? – хозяин каравана скептически усмехнулся, качнул головой:

– Ну и фантазия! Конечно, хотелось бы, хотелось… Но, – он развел руками, – увы и ах… Ладно, что там дальше?

Он продолжал читать. Больше не прерываясь до самого конца.

Следы все смыла перемен,

Оставив молодость взамен…

– Любопытно… – пробормотал он. Хозяин каравана ощутил некий душевный трепет.И, все же, он сдерживал себя. Ему помогали в этом сомнения. – Только… Евсей, что это?

– Как ты и предполагал – легенда. Ее начало.

– Легенда? Какая же это может быть легенда, если в ней реальные события соседствуют с нереальными? Не пойми что.

– Ну, допустим, я тоже в своих легендах описывал не реальные события, а те, которые могли бы произойти, если бы… Ну, ты сам знаешь, если бы – что…

– Да… – хозяин каравана вздохнул – мечтательно печально. – Вот бы все было на самом деле… А не только в наших фантазиях, которыми мы жили все эти годы одновременно с тем, что происходило на самом деле… Ладно, не будем,-это была запретная тема. Стоило только подумать, и мир тотчас рушился, разбиваясь на две совершенно разные, не похожие одна на другую, части. -Так что новая легенда продолжает твои? Получается, что так… Но все равно…Таким… необычным образом… Насколько я помню, никто никогда не рассказывал легенду, словно читал молитву… Это… Это выглядит скорее как заговор… Разумеется, я имею в виду форму, не содержание… – он взглянул на символы. – А ведь почерк не твой. И не Ри. Рука нетвердая, неуверенная… Кто это написал, Евсей? Я спрашиваю не из любопытства. Это важно.

– Почему?

– Ты сам не хуже меня, знаешь, почему! Чтобы мы защищали его от всех опасностей лучше, чем детей! Чтобы мы освободили его от всех остальных обязанностей, позволив отдать все силы, все помыслы благому делу составления заговоров. Ведь Творцов заклинаний мало, очень мало! В легендах говорится, что за всю историю города в нем рождается только один человек, наделенный этим даром. И при этом одновременно на земле живет лишь один… Ты же знаешь, что говорят? Они – не просто избранные богов, но Их дети. Поскольку только тем, кто наделен частицей божественной сущности, дано знать Их язык!

И хозяин каравана смотрел на брата, не понимая, что с ним? Почему он, понимая все, не радуется? Почему он мрачен? Может быть… В караване ведь нет приемных детей.

– Евсей, если тебя заботит то, как отнесется муж матери этого ребенка, – а Атен был убежден, что речь идет о ребенке, во всяком случае – не прошедшем испытании, в ходе которого все тайны, неизвестные никому, раскрывались, – то не бойся. Он поймет.

– Атен… – попытался что-то сказать ему помощник, но тот не слушал брата, продолжая:

– Так же, как и все. Ведь речь идет о небожителе… – его глаза горели восторгом и восхищением. Караванщик и мечтать не мог о подобном! Все сокровища мира соединились в ее караване: наделенный даром, летописец и вот теперь Творец заклинаний!

– Атен, это Мати.

– Что – Мати? – он никак не мог взят в толк, при чем тут его малышка.

– Мне нужен был кто-то, кто рассказал бы о случившемся со мной. Я попросил госпожу Гештинанну найти достойного. Я думал, Она благословит меня, но… Но богиня прислала мне девочку…

– Этого не может быть!

– Атен, говорю тебе, вот это, – он взял у него свиток, тряхнул им перед носом у брата, – написала Мати.

– Но она другая! Она не посвященная богов и уж тем более не Их ребенок! Она моя!

Я знаю это! Знаю точно и никогда ни на мгновение не усомнюсь в том, что так оно и есть!

– Я и не сказал ничего такого. Это ты. Ты начал разговор о детях богов…

Евсей был искренен, веря в свои слова. В Хранителях вон тоже видят полубогов, но при этом они – всего лишь дети земли. Да и Мати… Вот уж кто точно не был божественным ребенком. Такая озорная и в то же время ранимая, беспокойная и неуверенная в себе… Он скорее был готов усомниться в том, что заговор-легенду сложила именно она, а не кто-то другой, пришедший вслед за ней в повозку и почему-то решивший остаться не узнанным. Тот же наделенный дароми. Вот уж кто мог быть полубогом. Хранитель в снегах пустыни, маг, которому госпожа Айя подарила своих священных зверей…

– Может быть… – начал летописец, спеша высказать свои подозрения, но хозяин каравана прервал его:

– Меня уже спрашивали об этом прежде! – он как будто не слышал последних слов брата, продолжая свою мысль. – В том драконьем городе. Помнишь, я рассказывал тебе? "Не дочь ли Мати госпожи Айи"? Нет, как тебе это нравится? Не дочь ли она…

Богини не умирают! А Власта заснула вечным сном у меня на руках! Я… я принял в себя ее последний вздох! Кому, как не мне знать, что мать девочки была смертной? – и, все же, что бы Атен ни говорил в этот миг, в глубине души он испытывал некоторые неясные сомнения.

"Госпожа Айя – повелительница вечных снов. Она могла… Решив, что Ей пора уходить, выбрать этот путь… И легенды… В легендах сказано, что, ступая на дорогу земли, небожители принимают человеческий облик, облачаясь смертной плотью так же, как мы одеждой… Может быть… Нет! – поспешил он отвергнуть столь невозможное и дерзкое предположение. – Нет! Госпожа Айя ведь супруга бога солнца!

Самого повелителя небес! И не важно, что Он болен! Даже наоборот, от этого Ее любовь к Нему даже усилилась. Ведь она следует за Ним по миру все время Его бесконечных странствий. А я… Я всего лишь маленький торговец, крошечная снежинка на Ее плаще, которую коснись божественным теплом – она и растает без следа…" – даже подобные мысли казались ему богохульными. Но почему-то…

Караванщик и сам не знал почему, он не мог остановиться, продолжая:

– Я ничего не знаю о Власте… – он и не заметил, что заговорил вслух, Евсей же сидел тише снежной мыши, боясь шевельнуться, вспугнув брата. Он чувствовал, понимал, что сейчас услышит нечто важное. – Кто она? Горожанка? Но ведь ни одна горожанка по доброй воле не покинет стен своего оазиса! Такого не было никогда! – он начал вспоминать… Через силу заставил себя вспомнить все те маленькие, казавшиеся незначительными, неважными черточки, странности, на которые прежде караванщик не обращал внимания. – Она никогда не упоминала имени своего города.

А ведь даже мы, изгнанники, постоянно по поводу и без повода поминаем его в разговорах. Она назвала дочь в честь богини снегов, а ведь Власта выросла в вере города, где госпожа Айя почитается совсем не так, как в пустыне… И Мати… Она ведь первая, рожденная вне городских стен. А… А мы тогда могли дотянуть до ближайшего города. Пусть не до его центра, но уж до границ-то точно. Оставалось несколько дней пути. И если бы нас не остановила столь внезапно налетевшая метель… Я тогда жутко испугался. Нарушать закон каравана – что бы там сейчас ни говорили, даже я сам, мне хотелось меньше всего. Ведь это могло погубить всех…

Власта убедила меня, что все будет в порядке. И действительно, когда минули те несколько дней, когда обычные караванщики прощались со снежным ребенком, метель утихла, словно благословляя наше решение… А потом, очень скоро Власта ушла от меня… Словно и приходила только затем, чтобы подарить дочь… И… И с тех пор госпожа Айя добра к нам. Она спасает наш караван… Мы выживаем, когда все остальные неминуемо погибли бы. Не случайно же Она привела к нам мага. И вообще… – да, если задуматься, то получалось, что самое невозможное очень даже возможно…

И если отбросить в сторону чувства, что при мыслях о жене затмевали разум, получалось… – Я ведь ничего не знаю о ней, о матери моей Мати… В сущности – совсем ничего. И если так… Почему бы ей действительно не быть богиней снегов?

Если… – конечно, это было бы исполнением самой заветной и невозможной его мечты. Именно такой судьбы ему хотелось бы для своей малышки. – Моя богиня…

Тобой будут восхищаться, преклоняться, ты будешь счастлива так, как не может быть счастлива ни одна смертная… – его губ тронула улыбка. – Вот было бы здорово… – а потом караванщик, словно очнувшись ото сна, тряхнул головой, прогоняя остатки былой дремы. Он боялся спугнуть чудо.

Его глаза, взгляд которых еще мгновение назад был устремлен в пустоту – ту, что была позади и ту, что скрывалась впереди, обрели способность видеть окружавшее его в миг настоящего. Он посмотрел на брата, который, сжавшись чем-то страшно напуганным зверьком, забился в угол повозки.

– Ты что это?

– Да так… – сглотнув, неуверенно проговорил Евсей. Он чувствовал себя неловко.

Так, будто случайно оказался в повозке брата в тот миг, когда тот был наедине со своей женой… "Неудобно получилось…" В то же время он не мог не думать и о другом. О том, что услышал.

"Атен вечно все переворачивает с ног на голову, всюду видит богов и демонов…

Сперва уверял всех, что Шамаш бог. Да, он маг. Может быть даже – сын кого-то из небожителей, – в такое он еще был готов поверить. – Однако – не повелитель небес, в честь которого его назвала Мати. Не повелитель небес…- он вздохнул. Ему-то как раз хотелось бы, чтобы все было иначе. Сопровождать бога солнца в Его странствиях по земле – какая судьба может быть желаннее? Иногда… очень часто Евсей думал – вот бы это оказалось правдой… Тогда его легенды были бы настоящими, а не просто сказками для детей… И он бы не только назывался летописцем, но и был им на самом деле… Все было бы таким, о чем мечталось… – И, все же, – он вновь вздохнул, – все же, хорошо, что Шамаш переубедил его, нас всех. Потому что не гоже смертному напрямую общаться с богом. Слишком немногим это по силам…" "И вот теперь Атен завел новую песнь… – надо признаться, эта идея нравилась Евсею и того меньше. – Не хватало еще, чтобы он обожествил свою дочь! Как будто у Мати и без того жизнь легка и беззаботна! Вечно ей от всех достается: то разбойники, то чужаки-караванщики, то вообще драконы…" Он уже жалел о том, что показал Атену заговор-легенду.

"Лучше мне было спрятать ее подальше…- досадовал он на себя. – И кто меня только за язык тянул?" А самое жуткое, что он не представлял себе, как все исправить. Во всяком случае, ему самому никогда не удастся переубедить брата. Да он и не собирался пытаться.

"Сделаю только хуже, – он был уверен в этом. – Пусть пока думает, что хочет.

Пока. А я… Я поговорю с Шамашем. Если кто и сумеет переубедить хозяина каравана, так только Хранитель. Он найдет нужные слова. Но прежде…" – он двинулся к пологу повозки:

– Я, пожалуй, пойду…

– Евсей, подожди… – Атен на мгновение замолчал. Он ведь о чем-то хотел переговорить с братом… До того, как тот пришел сам… Он пытался вспомнить, о чем… Ах, да! – Я хотел спросить тебя о Ри… Как он? Это, должно быть, ужасно – постареть на столько лет!

– Он мечтал стать взрослым, – спокойно пожал плечами помощник хозяина каравана.

Вот уж о ком он беспокоился сейчас меньше всего, – так же сильно, как я мечтал помолодеть. А исполнение мечты… Брат, могу сказать по собственному опыту: это пьянит сильнее вина. И так как до мига протрезвления еще очень далеко, мы оба не скоро задумаемся о том, чем нам все это грозит.

– Ну… Раз ты так считаешь… Ладно, ступай, брат…

– Не хочешь пойти отдохнуть?

– Не сейчас… Может быть, потом. Мне нужно еще кое-что обдумать… – рука Атена коснулась по-прежнему лежавшей на его коленях карты, пальцы пробежали по ней, словно пытаясь увидеть, почувствовать нечто, не видное глазу.

"Почему же здесь никогда не было городов? – вновь пронеслось у него в голове. – Ведь здесь исполняются мечты… И все должны стремиться в это место… Хотя…

Может быть… Когда мечта исполняется, не хочется стоять на месте. Нужно идти дальше. Куда-нибудь…" …Чуть-чуть, ровно настолько, чтобы можно было видеть тот клочок окружавшего повозку мира, на котором был летописец, отодвинув полог повозки, Мати смотрела ему вслед. В ее глазах растаявшими капельками льда блестели слезинки, что никогда не прольются, принося облегчение душе. Зубы чуть ли не до крови сжали губу, сдерживая готовый сорваться вскрик: "Дядя! Вернись! Я хочу сказать!" -Дочка… – она заметила подошедшего к повозке отца, лишь когда он окликнул ее.

– Что это с тобой? Никак, плачешь? Евсей сказал тебе что-то: что обидело тебя?

Несколько мгновений Мати молчала, глядя то на отца, то на быстро удалявшегося дядю.

– Пап… С ним что-то не так.

– Да, он несколько удивлен, взволнован, – проследив за ее взглядом, кивнул хозяин каравана, – но как же без этого? После того, что нам стало известно…

– А что случилось? Кроме того, что он помолодел. Хотя, и этого достаточно, – чуть слышно добавила она, затем подняла взгляд на отца, спеша убедиться, что он не услышал ее последних слов, которые могли бы показаться взрослому слишком дерзкими в устах не прошедшего испытание.

– Неужели он тебе ничего не рассказал? – он был слишком охвачен своими мыслями, чтобы обращать внимание на чужие слова.-Странно. Я был уверен, что он приходил за этим…

– Ну, он сказал… Что из меня не получится летописец. Но, папа, я ведь и не думала о такой судьбе…

– И только? Больше он ничего не сказал? Главного?

– Он собирался… Я, наверно, сбила его… Пап, он говорил такие странные вещи!

Он стал убеждать меня, что Шамаш – только маг…

– Только! Дочка, неужели этого мало? Разве это не чудо, что караван имеет своего Хранителя? Воистину… – не договорив, он умолк, поймав на себе испуганно – пораженный взгляд дочери: "Неужели и ты тоже…" – читалось в нем. -Ладно, оставим этот разговор, – ему не хотелось спорить с дочерью, особенно накануне того, что он собирался ей рассказать, – в конце концов, кому, как не Шамашу знать, кто он – человек или бог. Помнишь, я ведь тоже сперва думал… Было столько знаков… И вообще… – караванщик вздохнул. – Он так сказал. И у нас нет причины сомневаться в искренности его слов.

– Но…

– Тише, дочка, не надо. Сейчас речь не о нем. О тебе.

– Обо мне? – Мати не понимала, при чем тут она. – Я что-то сделала не так? Мне не нужно было и пробовать с легендой? Но дядя Евсей разрешил…

– Конечно, дочка. Ты ни в чем не виновата…

– А что у меня не получилось… Ну, это ведь не страшно, правда? Я…

– Милая, главное не то что не получилось, а что вышло!

– Ничего! – со слезами на глазах вскрикнула она, отпрянув в мрачное чрево повозки.

Ей захотелось свернуться в своем углу в клубок и разреветься, словно маленькой девчонке.

– Мати, Мати,-вздохнув, отец качнул головой. – Моя дорогая маленькая Мати, – прошептал он беззвучно губами. "Может быть, Евсей и прав. Ни к чему этот разговор. Будешь ты знать о своем даре, или нет – он все равно проявится. А неведение… В нем тебе будет полегче жить… Пока ты не будешь готова разобраться во всем сама…" – и, повернувшись, он зашагал прочь.

Девушка ждала, что он заберется в повозку, прижмет к груди, утешит, успокоит, все объяснит. Ведь он был ее отцом. Он как никто другой заботился о ней и знал, чувствовал, когда ей было плохо и одиноко… И слезы все стояла в глазах, не переливаясь за горизонт век, словно не желая, чтобы внешний, окованный морозом и льдом мир растаял в их огне.

"Мне нынче горько, одиноко…

Куда же привела дорога

Нас? В пустоту. И что же дальше?

Не так, как раньше… " И тут вдруг до нее слуха донесся какой-то звук…

– Уф!

Вздрогнув, Мати вскинула голову. Ей показалось, что она всего лишь задумалась на миг, вот только мысли… Они звучали как-то странно, словно были сложены на другом языке. Понятном ей, еще более близком, чем тот, что был знаком ей с раннего детства, и все же, другом, а потому пугающем… Но все оборвалось так быстро, что страх не успел даже приблизиться к ее душе, он лишь протянул к ней свои холодные крючковатые руки… и исчез, забылся.

Девушка растерянно и удивленно смотрела на забиравшуюся в повозку Сати.

– Что я тебе расскажу!

Та даже не заметила, что с подругой что-то не так. А Мати лишь порадовалась этому. Широко улыбнувшись ей, пусть не совсем искренне, только губами, в то время как в глазах продолжали блестеть слезы, она торопливо спросила:

– Что? С тобой тоже произошло чудо?

– Ну, чудо не чудо, но кое-что очень важное! – Сати вся просто сияла, лучилась. – Представляешь, мне сделали предложение!

– Ри?

– Нет, что ты! Конечно, не Ри! – поспешно замахала руками девушка. – Вернее, Ри тоже, но он делает это по пять раз на дню, так что я и внимание обращать перестала…

– Но…-начала Мати, однако подруга не оставила ей ни мгновения на то, чтобы произнести слово. Ее просто переполняло желание поскорее поделиться своей новостью.

– Я говорю о Евсее!

– Дядя Евсей сделал тебе предложение? – Мати глядела на нее широко открытыми от удивления глазами.

– Ну, для тебя он, может быть, и дядя, а для меня… – она вскинула брови, поджала на миг губы, всем своим видом говоря красноречивее слов: – "Он очень даже ничего".

– И… И что же ты? – Мати не понимала, что происходит. Когда дядя успел все решить? Он что, и прежде был влюблен в Сати?

– Ну… Ты понимаешь…

– Ты согласилась?

– Нет, – качнула та головой. – Пока – нет. Попросила немного времени подумать.

Все так неожиданно… И… Нельзя же вот так сразу… Это было бы неприлично, нескромно… Выглядело бы так, словно я готова броситься на шею первому встречному… Хотя, конечно, Евсей – не первый встречный, и я… Я наверно, соглашусь, – она втянула голову в плечи и вообще выглядела виновато-испуганной.

– Мне… Мне вдруг так захотелось обрести семью, детей…

– А как же Ри?

– Ну… Ри… Он ведь… Ну, ради меня он отдал десять лет жизни. Лишь чтобы мы могли быть вместе… Он сказал мне… Что только об этом и мечтает… Но… Но, Мати, сердцу ведь не прикажешь! Ну не люблю я его! Не люблю! Потому что он – это он. И ничего не изменилось от того, что он теперь выглядит взрослым. Ведь на самом деле – он прежний… Он… Мне очень жаль… Я…Мне, наверно, следовало бы перешагнуть через свои чувства… В конце концов, в браке не обязательно оба должны любить… И… И это очень приятно, когда тебя любят с такой силой, такой страстью, но… И я так бы и поступила, но… Если бы не Евсей. Я… Я начала мечтать о чем-то большим… И… Ты… Ты, наверно, презираешь меня… – на ее глаза навернулись слезы.

– Что ты! – Мати подскочила к ней, обняла. – Нет, совсем нет! И я очень за тебя рада!

– Правда? – Сати так хотелось в это поверить! Но ей было нужно подтверждение.

– Правда, – сама она в этот миг не была уверена ни в чем. Но меньше всего хотела заражать своими сомнениями подругу. Вот только слезы, блестевшие у нее на глазах, были полны не радости, а грусти… И еще ей было обидно за себя.

"Все вокруг получают то, о чем мечтают. Ради этого свершаются такие чудеса! А я…

Почему они обходят стороной меня? Почему?" -И… когда? – спросила она.

– Чем скорее, тем лучше!-Сати явно торопилась. Может быть, боялась передумать?

– Значит, в ближайшем городе?

– До него еще долго…

– Но нужен служитель, чтобы совершить обряд!

– Хранитель тоже может… Я подумала… Если попросить Шамаша, он ведь согласится?

Как ты думаешь?

Отстранившись от подруги, Мати несколько мгновений смотрела на ее. Она уже ничего не понимала, ни в чем не была уверена. А, главное, в себе.

"Может, я сплю? – подумала она. О да, все это было так похоже на сон! И это бы все объясняло… Но она уже давно научилась отличать явь от сна. Ей так хотелось обмануться. Ей казалось – это ведь так легко, даже легче, чем обманывать других.

И все же…- Нет, – вздохнула она, – так нельзя… Так нельзя…" – мысленно повторила она.

– Ты думаешь… – в страхе сжалась Сати, услышав тяжелый вздох подруги.

– Все будет в порядке, – поспешно проговорила Мати, – Шамаш согласится провести обряд.

– Да?

– Конечно. Ты же знаешь его.

– Мати, а ты…

– Что я? Я… – на этот раз ее вздох был еще более тяжел и грустен. Что бы ни изменилось вокруг, для нее все осталось по-прежнему.

– Может быть… Если бы ты смогла поговорить с ним…

– О чем, Сати?

Она думала, караванщица скажет: "Ну… Ты могла бы намекнуть ему о своих чувствах. Ты же знаешь, мужчины они такие непонятливые… Их нужно подталкивать…

А Хранитель… Он всегда выделял тебя. Конечно, сейчас ты еще молода для замужества. Сперва тебе нужно пройти испытание. Но можно было бы объявить обо всем уже сейчас, заранее. Как о помолвке".

И поэтому ответ подруги заставил ее растеряться.

– О нас.

– Что?

– Ну, о нас. Будь нашей вестницей – той, чье слово предвещает обряд, той, которая поднимает перед молодыми полог повозки… Будь хранительницей нашей семьи! – наконец, решившись, выпалила та.

– Я?

– Но ведь ты – моя самая лучшая подруга! И всегда именно подруга невесты становилась… Конечно, если… Если ты не хочешь…

– Что ты! Просто… Прости, я не ожидала… Это огромная честь для меня!

– Значит, ты согласна? И ты поговоришь с Шамашем?

– А дядя Евсей? – вместо того, чтобы ответить, она стала спрашивать сама. – Он не будет возражать?

– С чего бы ему!

– Может, он собирался сам… Ладно, – прервав себя, она мотнула головой. – Не обращай на меня внимание. Просто… Все так неожиданно, и… Конечно же, я поговорю с Шамашем. Попрошу его совершить обряд.

– Спасибо! – широко улыбнувшись, та бросилась обнимать подругу. На лице караванщицы лучилось такое счастье и облегчение, словно она была уверена, что все уже мрачное и плохое уже позади, а впереди – лишь свет и счастье.

А Мати… Что она могла сказать? "Ты делаешь глупость, может быть, даже совершаешь ошибку, решая свою судьбу в этом странном месте, потому что… Потому что здесь сбываются мечты…"? Но разве это плохо, что мечты сбываются? Что в этом плохого? Если б она знала! Может быть, ничего плохого и не было вовсе.

"Это все дурное предчувствие. Которое совсем необязательно должно сбыться".

"Я ошибалась и не раз. Пробовала изменить будущее. Делая этим все только хуже…

Может быть, хотя бы раз стоит попытаться ни во что не вмешиваться? Просто скользить по тропе каравана вперед… И ни о чем не беспокоиться…" -Ты говорила со своими родителями?

– Мати, я ведь еще не сказала "да"… – начала Сати, но потом, вздохнув, качнула головой: – Нет. Но я подумала… Евсей мог бы… И… И они ведь не откажут помощнику хозяина каравана, верно?

Странно, но это ее признание несколько успокоила Мати, которая со страхом ждала слов: "Да, конечно. Мы бы не решились просить о чем-то Хранителя, если бы все не было решено." Боялась потому что Евсей никак не мог успеть всего за те немногие мгновения, что минули с тех пор, как он ушел от нее. Для девушки это было бы еще одним доказательством того, что она потеряла всякую связь с окружавшим ее миром, как будто отделенная от него зеркальной стеной. А так… У нее еще оставалась надежда.

– Мы подумали, – между тем, продолжала Сати, – если Шамаш будет на нашей стороне, никто не осмелится нам возразить… Да, Евсей? – неожиданно спросила она.

Не в силах больше скрывать своего удивления, дочь хозяина каравана уже открыла было рот, чтобы сказать:

"Что ты, подруга? Ты здорова? В повозке лишь мы с тобой вдвоем…" Но тут, заставив мир перед глазами Мати закачаться, у самого ее уха зазвучал голос дяди – непривычно высокий, незнакомый и оттого пугающий.

– Да, Сати.

– Дядя? – Мати вздрогнула, вонзила взгляд в караванщика. – Как… ты… – ей было трудно подбирать слова. Не только потому, что она никак не ожидала, что придется вести этот разговор. Просто она не знала, как говорить с ним теперь. С одной стороны, это был брат ее отца. Но с другой… Глаза видели парня, немногим старше ее самой. – сюда попал?

– С неба свалился, – хмыкнул тот, однако, видя, как в страхе округлились глаза девушки, говоря яснее всяких слов о том, что она восприняла все всерьез, поспешил успокоить ее: – Шучу, шучу! Я пришел вместе с Сати, конечно. Разве я мог оставить ее одну в такой миг?

– Но… Но я тебя не видела… Вернее, я видела как ты уходил, но не возвращался…

– Не удивительно. Ты была так поглощена своими мыслями.

– Но почему ты молчал? Мы ведь говорили о тебе! О вас с Сати!

– Вы шушукались между собой, меня ни о чем не спрашивали. Как только спросили – я ответил. К тому же, я все-таки не мальчик и успел кое-что понять в этой жизни.

Например – что женщины не любят, когда в их разговор вмешиваются. Особенно когда это делают мужчины. И вообще – мне было куда интереснее посмотреть на вас со стороны…

От этих слов Мати покраснела, словно он подсматривал за ней через щель полога. А Евсей даже не заметил этого. Продолжая спокойно глядеть ей прямо в глаза, он спросил:

– Так что, ты поговоришь с Шамашем?

– Прямо сейчас! – она поспешно двинулась в сторону полога.

– Мати, – удержала ее подруга,-мы совсем не хотели тебя торопить… Ты не обязана делать этого прямо сейчас… Ты вообще не обязана ничего делать, если не хочешь…

– Я хочу! – и это была истинная правда.

Она не просто спешила воспользоваться этим как поводом выбраться из вдруг ставшей такой чужой повозки. Ей было нужно как можно быстрее поговорить с Шамашем. Обо всем, что происходило вокруг.

Он не ждал ее, однако, встретив у своей повозки, не удивился.

– Ты… Ты не видел Ашти? – она сама не знала, почему спросила об этом, когда собиралась говорить совсем о другом. Просто… Нужно же было с чего-то начинать разговор.

– В снегах.

– Все-таки убежала? Одна? И ты отпустил ее? Она ведь такая маленькая, и… А что если на нее нападут несущие смерть? – если еще миг назад она думала совсем о другом, то теперь все ее мысли были заняты только волчицей, лишь ей одной.

– В снегах опасно, – признал он, однако при этом в его голосе не было и тени волнения, он продолжал звучать совершенно спокойно и ровно. – Но она не одна. С ней Хан. Он приглядит за племянницей.

– Да. И лучше, чем это мог бы сделать кто-то другой, – вынуждена была признать девушка, делая это, возможно, лишь потому, что меньше всего на свете сейчас ей хотелось спорить с Шамашем. Но стоило словам прозвучать, как она почувствовала некоторое успокоение.

"Ведь это Шамаш", – ее Шамаш. С ним она могла быть самой собой. Он понимает ее и никогда не сделает ничего, что причинило бы ей вред. И вообще…

– Я не должна держать ее на поводке, словно она – собака. Она – мой друг. А у друга не отнимают свободу.

Взглянув на девушку, он едва заметно улыбнулся. И Мати улыбнулась ему в ответ.

Ей стало спокойнее на душе. И вообще…

– Я уж думала, что заболела снежным безумием, – прошептала она.

– Ты плохо себя чувствуешь? – Шамаш тотчас посерьезнел.

– Нет, – поспешила успокоить его караванщица. – Просто… Мне было как-то не по себе. Последнее время… Все стали казаться такими странными… Не похожими на себя. И Ри, и дядя Евсей…

– Они изменились.

– Ведь это произошло не благодаря тебе? – для нее это было важным. Ее душа затрепетала в душе с новой силы при одной только мысли о том, что за всеми последними происшествиями стоял бог солнца.

– Нет, – качнул головой Шамаш.

Она ждала, что он добавит что-то еще, объяснит, скажет что-то вроде: "Я не считаю, что мечта исполняется к благу. Потому что люди в своих мечтах по большей части безумны". Или: "настоящая мечта не может исполнится. Ибо тогда она перестанет быть мечтой. Значит, то, что исполняется – и не мечта вовсе". Но небожитель молчал, глядя куда-то за горизонт. Он казался задумчивым, даже больше, чем обычно.

– Тебе тоже не нравится это место? – спросила она, по-своему поняв его молчание и настороженный взгляд.

– Здесь есть что-то особенное, не похожее на все, что мне встречалось прежде…

И снова никаких объяснений, ничего вроде: "Здесь опасно", или, наоборот: "Впрочем, в этом нет ничего страшного…" Он был и на тропе каравана, рядом с ней, и где-то далеко.

"Как обычно, – Мати тяжело вздохнула. Нет, она понимала, что бог солнца не может думать лишь об одном маленьком клочке земли, когда Его заботам вверен весь мир, все мироздание. И, все же, ей было немного обидно. Чего она хотела? Всего лишь, чтобы, говоря с ней, он смотрел ей в глаза, был только с ней, а не где-то еще…

– Он такой же, как всегда…" -Знаешь, – глядя на него, осторожно начала караванщица, – все почему-то решили, что ты – Хранитель, а не… – она проглотила конец фразы, не в силах произнести то, что в ее вере казалось кощунственным, богохульством.

– Я не Хранитель…

– Конечно! Ты… – она уже собиралась сказать – "Бог", но тут ее собеседник вдруг покачнулся, рывком поднял руки к голове, сжал виски.

– Что с тобой? – метнулась к нему девушка. – Тебе плохо? Я позову Лигрена!

– Не надо.

Хотя остановивший ее голос и звучал тихо, еле слышно, но от него исходила такая сила, что Мати не осмелилась возражать. Она лишь подошла к нему поближе, осторожно коснулась локтя.

– Я могу тебе помочь? – ей так хотелось сделать хоть что-нибудь для него, хоть какую-то малость.

– Не беспокойся, малыш, – он оторвал руки от лица, которое в первый миг, когда девушка его увидела, показалось настолько отрешенным, словно было всего лишь ледяной маской. – Я просто устал.

– Ты мало спишь… – вернее было бы сказать – "Вообще не спишь". Действительно, он как будто избегал мир сновидений, так словно тот край был придуман не госпожой Айей, а этим жутким Лалем. Мати знала, каково это – не спать не одну ночь, не две, а несчетное множество ночей подряд. – Из-за этого болит голова. А когда дремлешь на ходу вообще мерещится всякое… Шамаш, тебе надо отдохнуть. Ты сам говоришь, каравану сейчас ничего не угрожает…

– Сон… Последнее время я слишком много думаю о нем… – проговорил тот, чьи глаза вновь смотрели в никуда. – Порой я даже забываю, что явь, а что сон…

– Так бывает… Отец часто повторяет: "Каждый спит ровно столько, сколько ему нужно. И если для одних это краткий миг, для других – вся ночь, а для третьих может быть и целый переход…" Шамаш взглянул на нее. И когда Мати заглянула в глаза повелителя небес, ей вдруг показалось, что Он не узнает ее.

"Великие боги! – ужас обжег ее душу нещадным холодом. – Неужели Он… Неужели Он возвращается в свой бред?" -Шамаш! – вскрикнула она, моля Его развеять все ее страхи и сомнения.

"Назови меня по имени! – была ее первая просьба-мысль. Но потом… – Нет, – она качнула головой, – нет, Ты никогда не произносил его. Если Ты сделаешь это сейчас, значит, передо мной не Ты! Но как же тогда…

– Что, девочка? – между тем спросил тот, заставив сердце караванщицы зарыдать от отчаяния.

"Малыш! Ты всегда называл меня малышом! И вообще… Почему ты не говоришь со мной на языке мыслей? Почему?" – ее глаза лихорадочно заблестели, зубы с силой сжали нижнюю губу, кусая до крови и не замечая этого, не чувствуя солоноватого привкуса, наполнившего рот.

Но Шамаш молчал. Его глаза вновь глядели за горизонт, но не как обычно – ища там что-то, а уже видя найденное. Затем он шевельнулся, повел плечами, будто сбрасывая с них плащ-невидимку.

"Прости, малыш, я… – он виновато взглянул на девушку. – Кажется, я заснул на ходу… Ты права, мне действительно нужно что-то с этим сделать… Пока моя маленькая проблема не обернулось бедой для нас всех…" "Шамаш, – она не спускала с него встревоженного взгляда полных слез и боли глаз.

– Это действительно ты? Только не подумай, что я лишилась рассудка, зрения и слуха. Просто… Ты… Ты ведь прежний? Такой, каким был всегда?" "А каким я был?" Мати не ожидала этого вопроса. Не сейчас, когда начала немного успокаиваться.

"Шамаш, ты пугаешь меня!"

"Прости…" "Это просто усталось!-Мати решила – раз бог солнца не успокаивает ее, она должна сделать это сама. – Он выглядит таким измученным! И неужели же я заставлю Его беспокоиться о всякой чепухе, которой забила себе голову! Пусть отдохнет. А я пока успокоюсь. Нет ничего плохого в том, что исполняется мечта. А я вижу в этом зло только потому, что моя мечта не исполняется. Я эгоистка – только и всего!" -Я… Я пойду к себе, – сказав это, она осторожно заглянула ему в глаза. – А ты поспи немного. Пожалуйста!

– Хорошо.

– Обещаешь?

– Да, – он кивнул, не возражая ей. Но вряд ли потому, что признавал ее правоту.

Просто… Просто у него не было сил на спор. А Мати вся ушла во внимание и не могла не заметить, не понять всего, однако ей было достаточно и этого. Пусть так.

Он исчез во чреве своей повозки. И только тогда девушка вспомнила, что обещала Сати поговорить с Шамашем о них с Евсее. В первый миг она просто растерялась:

"Как же так? Как я могла забыть? Ведь я шла ради этого!" Потом тяжело вздохнула:

"Что уж теперь… Придется отложить разговор на потом. Ведь я сама уговорила Его отдохнуть… -она вновь вздохнула, потом, сжав губы, мотнула головой, коря себя:

– Дура! Я ведь обещала! Как теперь смотреть им в глаза? Получается, что я не сдержала своего слова! Ну что теперь делать?… Может, на время куда-нибудь уйти, спрятаться, дождаться, когда Шамаш проснется, и тогда, первым делом, сказать ему о Сати с Евсеем? Да, так будет лучше всего…" Но стоило ей подумать об этом, как над ухом зазвучал голос дяди:

– Ну что, он согласен? Он проведет обряд? Когда?

Что она могла сказать? Девушка пожала плечами:

– Не знаю… Прости, я не спросила…

– Но ты же говорила с ним!

– О другом… Прости, дядя. Он выглядел таким усталым и я… Я испугалась за Него, все мои мысли закрутились вокруг…

– Ладно, не объясняй, – остановил ее караванщик, который не скрывал своей досады.

– Прости меня!

– Что сделано, то сделано, – вновь прервал ее Евсей.

– Я… Я обязательно поговорю с Ним, как только Он проснется…

– Да,- он только кивнул и умолк. В то же время весь его вид говорил: "Ничего другого я и не ожидал. Разве можно доверить серьезное дело девчонке?" -Прости! – она была готова молить караванщика, тот же только взглянул ей, бросил:

– Мне нужно идти. Сати ждет, – это был совсем не ее дядя. Кто-то другой.

– Вы… Вы можете… поговорить в повозке… Если нужно, я погуляю… Или пойду, посижу в командной…

– Не надо. Можешь возвращаться. Мы найдем место. И вообще, нам нечего таится: мы жених и невеста.

– Да, конечно…

– Ладно, пока, – и он ушел, оставив девушку растерянно и расстроено глядеть ему вслед.

Глава 5

Над бескрайними просторами снежной пустыни медленно распускался алый бутон вечно юного утра – того прекраснейшего мига, когда все вокруг преображалось, оживало, переходя из тени в свет, и казалось, что отворяются врата в небесные миры и стоит ступить на незримую тропу, как ветра вознесут твой дух к самому подножию трона повелителя небес. Такие мгновения стояли того, чтобы, отрешившись от забот и проблем, оглядеться вокруг – и вот уже начинаешь не жить, а грезить, полнясь дыханием мечты.

Отойдя от тропы каравана на несколько шагов, Атен остановился и, запрокинув голову, замер, любуясь небесами и землей, восхищаясь всем, что видел глаз. Он стоял, покачиваясь, хмельной, вдыхая полной грудью еще сильнее дурманивший морозный чуть сладковатый воздух, в котором было столько покоя… И вообще, сказать, что он чувствовал себя великолепно, значило, не сказать ровным счетом ничего. Так хорошо ему не было давно, может быть, даже никогда. Только теперь он начал понимать, как чудесно делать не то, что должен, а что хочется, не думая ни о чем, ни о чем не беспокоясь…

Его больше не связывали какие-то заботы, обязанности и, главное, предчувствия-страхи.

Он был совершенно уверен в том, что все в порядке, и не допускал и тени сомнений в том, что так будет и впредь.

"Все хорошо… Все просто замечательно… – мысленно повторял он раз за разом, как молитву или заклинание. – Все хорошо… Все просто замечательно… Все хорошо…" Ну и что из того, что всегда, во все времена считали: "Первый раз слово, второй раз просьба, третий раз мольба, четвертый же – беда…" – эти символы, составленные первым творцом заклинаний, с незапамятных времен стояли на свитках с молитвами. Но кто помнит об этом, кто вообще может думать хотя бы о чем-нибудь, когда в голове вновь и вновь звучит только: -Все хорошо. Все просто замечательно"!

Караванщик широко зевнул, мотнул головой, прогоняя начавшую было подкрадываться к нему бледную муть дремы: "Нет, грех спать в такое прекрасное утро!" И вообще, ему и не особенно-то хотелось спать. Хотя за последние дни он не прикорнул ни на мгновение, Атен не чувствовал усталости. Лишь временами, вот как сейчас, его словно снежным покровом накрывало сумрачным состоянием полусна, когда вокруг мерещились какие-то тени, видения, одно удивительнее другого, а разум почему-то не удивляется, воспринимая все как совершенно обыденную реальность. Несколько мгновений – и все проходило, забываясь при этом быстрее, чем если бы ничего и не было вовсе. Несколько мгновений, после которых караванщик чувствовал себя бодрым, отдохнувшим, как после долгого здорового сна, и готовым шагать вслед за солнцем без устали так, словно он не человек, а бог.

– Пап! -он и не заметил, как к нему подошла Мати, но ничуть не удивился.

– А? – караванщик не смог сдержать зевка.

– Я хотела поговорить с тобой…

– Давай потом, не сейчас, – разговоры представлялись ему никому не нужной безделицей. Зачем что-то обсуждать, о чем-то спрашивать, когда все известно и ясно и так? С этой вдруг открывшейся ему истиной как-то сразу согласились все вокруг. Все, кроме Мати, которая упрямилась, не желая ничего понимать, или делая вид, что ничего не понимает, что было еще хуже.

– Ну пап! – не унималась та.

"Ох, дети, дети, почему с вами столько проблем? И чем старше вы становитесь, тем больше вырастают сложности…" -Ладно, – он снова зевнул. – О чем речь?

– Об этом месте, – глаза Мати блестели, словно она открыла тайну мироздания.

"Ох, молодость!" – вздохнул, подумав про себя, караванщик.

– Пап, я прочла в свитках… – говоря это, девушка вытянула из рукава какую-то старую рукопись. – Вот… – она развернула свиток, собираясь ему показать какой-то знак, но Атен решительно забрал лист, убрал за пазуху, даже не взглянув на него.

Покой покинул его душу, сменившись гневом. Он был так сердит, что не смог сдержаться.

– Я ведь запретил тебе совать нос в сундук с этими древними сказками! – нахмурив брови, строго проговорил он, надвинувшись на дочь мрачной серой тучей. – Или нет?

– Запретил, но…

– Почему же ты не выполняешь мою волю, непослушная дочь? – распаляясь все сильнее, мужчина заскрежетал зубами.

– Я… – она собиралась ответить на его вопрос, но он не ждал от нее никаких слов, лишь смирения:

– Или ты хочешь, чтобы тебя наказали? Мне давно следовало так поступить! Даже представить себе невозможно, скольких бед мы смогли бы избежать, будь я с тобой строже!

Мати смотрела на отца широко открытыми глазами, в которых застыли непонимание и испуг. Она не узнавала его. Ей вдруг показалось, что, хотя внешне он совершенно не изменился, но внутренне, душой, духом, стал совершенно другим, чужим. И, все же…

– Папа, прости меня, пожалуйста, – поняв, что спорить с ним, бесполезно, что лучше со всем согласиться и покаяться, она подошла к нему, коснулась головой плеча, не скрывая заблестевших в глазах слез. – Я не хотела тебя ослушаться, я…

Мне просто стало не по себе… У меня было предчувствие, ну, что что-то должно произойти… И я пыталась разобраться…

– Великие боги, да когда же ты наконец, поймешь: все эти попытки заглянуть в будущее ни к чему хорошему не приводят! – вскричал караванщик. – Или ты не слушала меня?

Мати была готова возразить, что ничего подобного отец ей не говорил, скорее наоборот, но Атен не дал ей и слова сказать, продолжая:

– Или жизнь тебя ничему так и не научила? Вспомни, что было в прошлый раз? Из-за этого твоего предчувствия мы чуть было не потеряли Шамаша!

Отпрянув от него, словно от ледяного изваяния в замке госпожи Айи, девушка с силой стиснула губы. Глаза защипало так сильно, что она зажмурилась от боли.

С тех пор прошло больше года. И за все это время никто ни разу не напомнил ей о случившемся. Да, она понимала, что внутри, в душе многие упрекают ее, даже осуждают, но всегда считала – не больше, чем жалеют. И она совсем не ожидала услышать упрек от родного отца – самого близкого человека, который был у нее в мире.

Мати чувствовала себя такой несчастной… Хуже, наверное, ей было только в тот миг, когда… когда она поняла, что случилось в драконьем городе.

"Великие боги! За что Вы так наказываете меня? За что мучаете, отбирая при этом единственное утешение?" -Вот что, Мати, – продолжал между тем хозяин каравана, хмуро глядя на дочь, которая испортила такое чудесное утро, – шла бы ты в повозку да сидела там. Ни к чему наводить тень на солнце.

Но даже после этих слов девушка не бросилась опрометью к повозке невест, не в силах побороть жалости к самой себе. Мати продолжала стоять возле отца, чуть наклонив голову, глядя ему на ноги, не в лицо.

– Я сделаю так, как ты велишь…-начала она.

– Вот и отлично! Давно бы так!

– И останусь в повозке до тех пор, пока ты не позовешь меня, или не позволишь выйти… Но, отец, прошу, заклинаю тебя: прочти свиток!

– Ты еще торгуешься? Со мной?! – его лицо пошло пятнами. Гнев застил кровью глаза.

Будь в его руках плеть, он бы показал этой несносной девчонки, как надо себя вести со старшим! То, что Шамаш ей все прощает, не дает ей права… И вообще, ему не следовало быть таким мягким с дочерью! Да, она росла без матери, да, она была его единственным ребенком, а таковых во все времена баловали. Но все это действовало до тех пор, пока он не узнал, что она – Творец заклинаний! А Творец заклинаний не может быть слабым! Мати должна забыть про сомнения, про страхи!

Складывать заговоры – значит, постоянно сражаться с демонами и злыми духами. Она должна быть сильной! Даже сильнее воинов-дозорных! Сильнее всех! Иначе ей не выжить! И он должен сделать ее сильной, если хочет, чтобы она жила! Но для этого ему прежде необходимо обучить ее послушанию! Иначе она не усвоит ничего из того, что ей предстояло узнать!

Учить Творца заклинания – он плохо себе представлял, что это означает. Чему мог научить ее хозяин каравана?

"Но ее мать оставила девочку мне, уверенная, что я все сделаю правильно! И я не подведу Тебя, моя лучезарная Власта, моя божественная госпожа Айя!" -Это важно, отец! – та продолжала настаивать на своем. В ее глазах был лишь страх, но, казалось, именно он придавал ей силы. – Прочти!

Поморщившись, он тяжело вздохнул.

"Нет, госпожа, видать, я плохой учитель. Ничего-то у меня не получится. Ну не могу я быть с ней строгим!" – его рука уже потянулась к свитку, но тут, словно молнией посреди ясного неба, в голове сверкнула мысль – та, что была придумана не им, что несла в себе твердость и властность:

"А ты попытайся!" От неожиданности Атен даже закрутил головой.

"Госпожа…" – он решил, что с ним заговорила сама богиня, мать девочки.

"Попытайся! – повторило внутреннее эхо, с недавних пор забравшееся к нему в голову, сперва просто говоря, затем – приказывая: – Попытайся!- и, наконец, будто угрожая: -Попытайся. А не то пожалеешь!" "Если Ты этого хочешь… Если Ты считаешь, что так будет лучше, правильнее…" Он уже открыл рот, чтобы сказать…

Но тут до него донесся крик дозорного, подхваченный воинами каравана и возницами:

– Оазис! Впереди оазис!

Лицо Атена просветлело, губы растянулись в довольной улыбке:

– Ну наконец-то! – он выглядел довольными и разомлевшим, совсем как задобренный сытным ужином и не одним кубком крепленой настойки горожанин.

Это отрешенное выражение глаз, которые словно разучились видеть, неуверенная покачивающаяся походка… Если бы Мати не знала, что отец равнодушен к пьянящим напиткам, она бы решила… Конечно, все могло измениться… И это его странное поведение с резкими перепадами настроения… И запах изо рта… И так часто начавший заплетаться язык… И вообще…

"Нет! – она отказывалась верить. Но чем усерднее она отвергала эту мысль, тем сильнее становились ее подозрения. – Хозяин каравана не может! Он не должен затуманивать свое сознание, когда перед лицом опасности его ум должен быть свеж и ясен! Отец не стал бы подвергать всех опасности…" А потом до нее дошел смысл услышанного. В глазах отразился еще больший ужас.

Девушка замотала головой:

– Этого не может быть! Отец, это призрак! До ближайшего оазиса почти месяц пути!

Здесь не может быть городов! Здесь их никогда не было! Никогда!

– Что за чушь! Прежде, в легендарное время оазисы были везде!

– Но…

– Не говори ерунды! И не спорь! Пока я действительно не рассердился на тебя и не заставил сидеть в повозке всю городскую неделю!

– Посмотри на карты!

– Что на них смотреть? – караванщик как-то косо глянул на девочку. Его глаза явственно говорили: "Ты что, дура? Не понимаешь очевидного?" – Когда можно взглянуть на сам город?

– Это демоны! Они затуманили тебе глаза…

– И дозорным тоже? – криво усмехнулся он.

– Да! Свиток… В нем говорится об этом месте! И его демонах! – не унималась Мати, не слыша откровенного хохота за своей спиной, не видя лиц развеселившихся караванщиков, обступивших их кругом и откровенно потешавшихся над девчонкой. А даже когда поняла, увидела… Ей было все равно. "Пусть! Пусть! Главное, чтобы выслушали!" – больше ей ничего не было нужно.- Есть такие края… Внешне они ничем не отличаются от остального мира. Но только внешне. Тот, кто попадает туда, сразу же начинает чувствовать себя по-особенному. Ему кажется, что возможно все, даже самое невероятное. И представлявшееся невозможной мечтой, начинает исполнятся… – громкий, неудержимый смех заглушил ее голос, заставил умолкнуть.

Наивная, она не понимала, что выслушать и услышать – не одно и то же. Но даже тогда, даже теперь она не собиралась сдаваться. В отчаянии она искала выход и вспомнила о языке, который должен был быть понятен всем:

– Это край мечты.

Только если ты

Попадешь туда Наяву, бе… – она бы не остановилась сама. Нет, на этот раз девушка была готова настоять на своем, довести рассказ до конца, потому что была уверена: "Они должны знать! Должны понять! Пусть даже это заставит их пройти через самое страшное разочарование в жизни!" Но ее заставили замолчать, заткнув рот пригоршней снега.

Мати на мгновение задохнулась, подавившись, закашлялась.

– Атен, что ты делаешь! – донесся до нее резкий, полный гнева вскрик Лины.

"Неужели это он…" – все еще кашляя, дыша нервно, надрывно, девушка взглянула на отца, на руках которого повисли двое караванщиков, удерживая.

– Отпустите меня! – силясь вырваться хрипел тот, покраснев сильнее зари. – Отпустите, я сказал! – наконец, ему удалось отмахнуться от них.

Торговцы остались рядом, не спуская с Атена настороженных взглядом, готовые, едва тот двинется, остановить его.

– Ты же мог убить ее! – демоном ярости налетела на него Лина. – Неужели боги лишили тебя разума? Она же твоя дочь! Где твое сердце?

– Мое сердце? – он хмуро глядел на нее исподлобья. – Где ему и положено быть – у меня в груди! А вот где ваши уши, глаза и, главное, головы? Она-то, – он махнул рукой в сторону Мати, – девчонка, которая еще не прошла испытания и, значит, не имеет ни собственной судьбы, ни вины, не говоря уже о разуме. Она не понимает, что чуть было ни натворила! Но вы-то! Вы!

Стоявшие вокруг караванщики переглянулись. Они ничего не понимали, однако, задумавшись, насторожились. В их глаза вошло сомнение.

– Девочка всего лишь говорила… – пробормотала женщина.

– Что говорила, Лина? Что?

– Ну… О свитке, о демонах…

– Лина, – он недовольно поморщился, – я спрашиваю не о чем, а что?

– Слова! Простые слова! Ты мог остановить ее иначе! Велеть замолчать!

– А если бы она не послушалась?

– Ну и что? Что случилось бы тогда? Не похоже, чтобы она собиралась произнести богохульство…

Ее прервал смех.

– Атен? – она смотрела на него с непониманием и ждала хотя бы какого-нибудь объяснения. Но караванщик никак не мог успокоиться.

Не дождавшись объяснения, Лина заговорила вновь, не скрывая своей досады и злости, наоборот, специально выставляя их напоказ, словно позабыв о том, что это по крайней мере неприлично:

– Я не сказала ничего смешного! И, во имя богов, если ты не объяснишь, что происходит, я буду настаивать на том, чтобы караван собрался на круг!

Стоило женщине произнести это, как все взгляды обратились к ней. Для круга сейчас могла быть только одна-единственная причина – та, о которой до сего мгновения все предпочитали не думать – переизбрание хозяина каравана.

Атен, который понял это не хуже других и, может быть, даже быстрее, обвел своих спутников внимательным взглядом прищуренных глаз. Люди молчали. Некоторые опускали головы, другие глядели вперед, но с таким отрешенным видом, словно их здесь и не было вовсе.

– Вот, значит, как… – проговорил он, а затем с вызовом спросил: – Вы хотите, чтобы я ушел?

– Атен…

– Это мой караван! Мой! Потому что на мои деньги было построено большинство его повозок!

– Первых повозок, – караванщики и сами не знали, зачем заговорили об этом, – которые уже давно заменили…

В сущности, никто не думал о том, чтобы на самом деле переизбрать хозяина каравана. Просто у них было это право. Все, что они хотели – напомнить о нем, чтобы почувствовать себя свободными.

– Свобода… – криво усмехнувшись, негромко бросил Атен. Но это тихое слово прозвучало для всех громче грома. Вздрогнув, караванщики застыли в напряжении.

Им показалось, что хозяин прочел их мысли. Потом он обратил взгляд на стоявшего чуть поодаль Евсея. – Расскажи им все, – велел он.

Тот медлил. Но вовсе не потому, что не понял, о чем говорил хозяин каравана. Нет, ему все было совершенно ясно. За исключением того, следовало ли это делать.

– Брат, ты уверен…

– Да, – голос Атена звучал жестко и резко, как удар хлыста. Сам же он, повернувшись, зашагал прочь, бросив на ходу дочери. – Ты молча выслушаешь все до конца, после чего пойдешь в свою повозку и будешь сидеть в ней до тех пор, пока от города, который увидели дозорные, до нашего каравана не будет вновь столько же, сколько сейчас!

Мати не смотрела на него, упрямо сжав губы. Ей хотелось проклясть отца. Нынешним утром он очернил все то хорошее, что хранилось в ее памяти. Но, все же, что бы там ни было, он оставался ее отцом. И вообще, она собиралась молчать до конца вечности, зарекшись произнести и слово.

– Мда… – Евсей оглядел собравшихся.

– Рассказывай! – Лина подошла к нему, а вслед за ней передвинулись и остальные караванщики.

– Ну же! – торопили все помощника хозяина каравана, который непонятно почему медлил.

Евсей огляделся, вздохнул, смирившись с тем, что ему придется пойти против своей воли, подчинившись чужой. Но прежде чем рассказывать нужно было кое-что устроить.

– Вот что, – он провел рукой по лицо, тонкой юношеской бородке, понимая в глубине души, что хотя все и принимают его за равного себе по возрасту, но видят-то перед собой вихрастого юнца, – раз караван не остановился, не лучше ли будет и нам продолжать путь? Не хотелось бы отстать.

С ним согласились. В конце концов, говорить можно и на ходу. Мати, бросив взгляд на горизонт и, убедившись, что действительно город недалеко, когда уже виднелся священный холм с вознесенным над ним храмом, открыла рот, чтобы сказать: "Здесь может быть опасно. И лучше не отвлекаться на то, что можно отложить и на потом", – но промолчала, вспомнив о данном самой себе слове – молчать. К тому же… В этот миг ей было все равно, что ждет впереди ее и этот караван.

"Может быть, так и лучше – умереть. Уснуть вечным сном. И ни о чем не жалеть, ни над чем не плакать, больше ничего не терять…" -Итак? – караванщики ловили каждое слово Евсея.

– Мати – Творец заклинаний, – проговорил тот. И над пустыней повисло молчание.

Все пытались понять, что значили эти слова. И не могли. В общем-то, каждое по отдельности они были ясны. Но все вместе они не сочетались, как полушубок караванщика с сандалиями горожанина. Хотя…

– То, что она начала произносить…- девушка поймала на себе чей-то напряженный взгляд и поспешила опустить голову, сжавшись в комок и мечтая лишь о том, чтобы провалиться сквозь землю. – Это было заклинание?

Люди начали вспоминать.

– Что там говорилось?

– "Это край мечты. Только если ты попадешь туда наяву…" – похоже на заклинание места.

– Край мечты… Но почему, если так, Атен остановил ее?

– Думаю… – Евсей глянул на племянницу. То, что он собирался сказать, могло навредить ей. Но если рассказывать, то все. – Следующим словом должно было стать "беда". Ведь так? – Мати кивнула, не понимая, к чему он ведет.

– Проклятье места! – если еще мгновение назад караванщики тянулись к ней, улыбались, подбадривая, то теперь резко отшатнулись в сторону, словно она была больна снежным безумием.

– Думаю, что так, – подтвердил Евсей.

Все расспросы прекратились. Караванщикам нужно было сперва разобраться в услышанном. Понять, прочувствовать, обсудить между собой.

– Творец заклинания…

– Величайший дар…

– Или столь же великое проклятие…

– Она ничего не знала о своем даре, и потому ни в чем не виновата.

– Во всяком случае, теперь ясно, что вдруг нашло на Атена.

– Творцы заклинаний – полубоги.

– Но кто ее отец?

"Как кто? Как…" – Мати переводила взгляд с одного спутника на другого, все меньше и меньше понимая… Нет, конечно, она знала о Творцах заклинаний. О них говорили в легендах. Разное. По большей части – такое удивительное, что в это было трудно поверить.

– Бог. Для того, чтобы говорить на Их языке, нужно принадлежать к небожителям.

"Мой отец хозяин каравана!" – хотелось закричать девушке.

А люди продолжали, видя ее, но говоря так, словно Мати и не было вовсе:

– Понятно, что Атен так разъярился. Столько лет думать, что это твой ребенок, и вот…

– Растить дочь бога – дело святое…

– Да, это так, и, все же, если бы я узнал, что моя дочка… Не знаю, как бы я повел себя. Во всяком случае, в одной повозке с женой точно бы не остался.

– Богам не отказывают, Вал.

– И, все таки, Рани, это измена!

– Бог может принять облик мужа. Власта могла не знать…

– Ладно, хватит! Ни в чем я ее не виню! Мертвую-то! Боги ей судьи… Но Атена понять можно.

– Да, – закивали другие мужчины каравана, в то время как женщины, переглянувшись между собой, вздохнули. Что они могли сказать? Лишь спросить, отводя разговор на шаг в сторону от тропы:

– Интересно, а какой бог…

– Небожителей много. Мало ли… – Евсею совсем не хотелось говорить об этом. И вообще, было пора остановиться.

– Но проклятие места… – сорвалось с губ кого-то из караванщиков.

И вновь над их головами нависло покрывало молчания. Те, слова, что должны были прозвучать после этого, не были сказаны. Но в головы всех, словно по воле кого-то невидимого, скрытого от глаз, пришла одна и та же мысль: "Проклятия от Губителя…" Мати вдруг показалось… Она кожей почувствовала исходившую со всех сторон угрозу и сжалась еще сильнее.

"Вот сейчас меня выгонят из каравана… – подумала она. – И я буду изгнанницей вдвойне – дочь изгнанника, сама изгнанница…" -Было бы правильно…

– Ты тоже подумал об этом?

– О чем? – Евсей насторожился. Что бы там ни было, она была дочерью небожителя, которому… или которой – так считал Атен, по-прежнему видя в Мати свою дочь…

И богу не понравится, если с ней случится что-то плохое. Караванщикам придется быть осторожными, очень осторожными.

– Клятва молчания. В легендах ее приносят все Творцы заклинания. И хранят до тех пор, пока не овладевают этим искусством в достаточной степени, чтобы не нести угрозу.

– Но кто ее научит…

– Бог. Тот, чья она дочь. Так было всегда. Во всяком случае – в легендах.

– Мати? – Евсей, а вслед за ним и все остальные караванщики повернулись к девушке.

Та закивала головой. Она была готова на все, что угодно, лишь бы ее не выгнали из каравана.

– Что ж… – эта клятва и была в молчании. Следовательно, кивка было достаточно.

И, все же, люди остались не до конца удовлетворены. Ведь в караване были не только они, но и их дети. Нужно было что-то еще… Но только что? Что способно защитить от неумелого Творца заклинаний, да еще и рожденного неведомо от какого бога?

Девушка испугалась. Даже сильнее, чем миг назад. "Что еще? Что?" Какая разница? Ей все равно придется подчиниться. У нее просто не было другого выхода. Что еще она могла сделать?

– У нее ничего нет, что мы могли бы взять в залог клятве…

– А золотая волчица?

Мати уже была готова закричать, как кричала в душе: "Нет! Только не это! Я не отдам вам ее!" -Она – священное животное…

– А девочка – полубог.

– Тем прочнее будет клятва.

– Да… Тем более, что волчица для нее дороже всего, даже самой жизни…

– Да…

Слезы. Они заполнили раны ее глаз. Казалось, еще миг – и они прольются. Но тут, за шаг до, казалось бы, неизбежного…

– Что здесь происходит?

"Шамаш!" – Мати бросилась к нему, уткнулась ему в грудь, пряча лицо в шерстяном свитере.

"Ну что ты, малыш, что? Успокойся. Все хорошо." "Они хотят отнять у меня Ашти!" -Видишь ли, Шамаш… – начал Евсей, но тот не дал ему договорить:

– Вы действительно собираетесь забрать у нее волчицу?-сурово спросил он. И караванщик заметил в черных глазах мага нечто, очень похожее на угрозу.

– Ты не знаешь всего, наделенный даром.

– Шамаш, она – Творец заклинаний!

– Кто? Снежная охотница?

– Нет, конечно! Мати!

– И что же? – вместо того, чтобы отстраниться от девушки, он, наоборот, взял ее за руку, делясь своим теплом, успокаивая.

– Помнишь… Помнишь, ты сам когда-то говорил, что маг, не умеющий управлять своим даром, очень опасен. Так вот, Творец заклинаний еще более опасен. Потому что его слова имеют особую силу, произносимые на языке богов. Мати нужно научится пользоваться этим даром…

– Она научится.

– Да, конечно, но прежде чем это случится, пройдет время…

– И все это время вы намерены бояться ее, обходить стороной, ненавидеть и мучить?

– Шамаш, не поворачивай все с полозьев на крышу!

"Я буду осторожной! Очень! Я… Я уже дала слово молчать! И я сдержу его, правда!

Я ведь сама все понимаю, я угроза…" "Никакая ты не угроза. То, о чем они говорят… Малыш, это не тот дар, которого следует бояться. Ты сама, а, значит, и твое слово не способно нести зло. Оно…

Я не знаю, как объяснить… Это почти то же, что и летопись. Легенда, которая пишется по-особенному…" "Ничего страшного?" "Конечно, милая".

"Но они…" "Им просто нужно это понять. И привыкнуть к тебе. Перемены всегда пугают.

Помнишь, как первые дни все обходили стороной летописца и его помощника?" "Потому что боялись, что те напишут о них что-то… Что-то, о чем не хотелось бы рассказывать потомкам… И вообще, дядя Евсей и Ри могли и потерпеть! У них исполнилась мечта! А я… Я никогда не хотела для себя ничего подобного! Я… скорее даже наоборот…" "Мы поговорим об этом чуть позже, малыш", – он не спускал с караванщиков настороженного взгляда.

"Шамаш, скажи им, что ты – бог! Скажи!" – она была совершенно уверена, что после этого все оставят ее в покое. Что может быть лучшей защитой, чем божественное покровительство?

Но почему ей послышалась невеселая усмешка в его мысленном голосе?

"Будет только хуже. Ведь они верят в другое. Если я сделаю так, как ты говоришь, они решат, что я лишился рассудка. Необученный Творец заклинаний и безумный маг…

Доверься мне. Я все улажу. Только тебе придется пожертвовать своей свободой".

"У меня ее и так нет".

– Что сказал хозяин каравана? – спросил Шамаш.

Люди переглянулись. Они ожидали совсем другого. Но Хранитель задал вопрос. И им нужно было на него ответить.

– Он велел Мати молчать… И оставаться в своей повозке до тех пор, пока караван не покинет город.

– Творец заклинаний – так вы назвали ее? Если она будет молчать, то не сможет произнести проклятье. Уверен, в повозке невест нет ни чернил, ни бумаги. Значит, она не сможет записать символы.

– Выходит, да… Вообще-то, этого действительно достаточно… И, потом, Атен ведь наделен даром предвидения. Он знает о будущем больше, чем мы… Он – хозяин каравана. Мы должны следовать его воле…

Караванщики умолкли. Они приняли решение и, наконец, успокоились. Оставалось только одно.

– Но Мати всегда была непослушной девчонкой, – бросив на девушку недобрый взгляд, проговорил Вал, – где гарантии, что она подчинится и останется там, где ей будет велено?

– Я гарантирую вам это, – однако, обведя людей взглядом и поняв, что слова мага им будет недостаточно, он продолжал: – Я наложу на повозку заклятие. Которое будет нерушимо.

– И его не сможет нарушить никто? Даже Творец заклинаний?

– Никто.

– Что ж… Хорошо… – согласились все, пусть и с неохотой. Потому что не чувствовали себя спокойно рядом с Мати. Наверное, не приди маг, они бы дошли до того, что изгнали девушку из каравана. Это могло поссорить их с богами. Но… Но из двух страхов всегда выбирают тот, что ближе и потому сильнее.

И, все же, они чувствовали себя обманутыми, поскольку все решили за них. Однако…

С этим можно было смириться. В конце концов, такое происходило и прежде.

– Пожалуй, мы пойдем… – караванщики стали расходиться.

И тут Мати открыла рот, чтобы спросить…

Шамаш поспешно поднес палец к губам.

"Молчи, малыш. Ты поклялась. Помни об этом".

"Да, Шамаш, – та испуганно взглянула на него. – Прости, ты так старался, а я чуть было все не испортила!" "Пойдем", – он двинулся в сторону повозки невест.

"Это заклинание, о котором ты говорил…" "Не бойся его. Оно не причинит тебе вреда, наоборот, защитит".

"Шамаш, это место…"

"Я знаю", – мягко остановил он девушку.

"Но почему тогда ты не объяснишь всем? Почему? Они бы послушались тебя!" Она ждала ответа и, не слыша его, повернулась к Шамашу. На ее глазах он вдруг вновь, как в тот раз, пошатнулся, зажмурившись, сжал ладонями виски.

"Тебе плохо? Шамаш, что с тобой?" Он выглядел таким слабым и больным. Только теперь Мати заметила, что смуглое лицо бога солнца стало совершенно бледным, губы посерели, а на лбу, несмотря на мороз снежной пустыни, блестели капельки пота.

"Шамаш!" "Прости… – только когда ее мысленный голос сорвался в испуганный крик он услышал ее. – Я… – он медленно выпрямился, опустил руки. – Что ты говорила?" "Что с тобой, Шамаш? Ты болен?" "Дело не во мне… В этом мире… Он стал шатким, словно тоненький мосток над бездной. Кажется, один неверный шаг – и все сорвется в пропасть… – его глаза были закрыты и со стороны казалось, что он говорит словно в бреду. – Все не настоящее. Все, что происходит не должно было случится… Ничего подобного просто не могло быть… Но это есть… Я… Я не могу остановить это, не могу заставить все вернуться в прежний, реальный мир… Все, что мне под силу – удерживать вас от падения… Но и это становится делать все труднее и труднее…" "Но почему! Что это? Кто стоит за всем этим? Губитель? Что вообще происходит?" "Не знаю, малыш… Я не могу ни на миг оставить настоящее, чтобы заглянуть в прошлое… Приходится вымерять каждый шаг… Один на бесконечность… Но это может быть он…" "Ты думаешь так, потому что он – враг?" "Потому что ты прежняя".

"Но…"

"Браслет… Тот, что он подарил тебе".

"Он защищает меня…"

"От слуг Нергала".

"Но… – Мати подобрала губы. Ее брови сошлись на переносице. Тут было что-то не так. – Зачем это Губителю? Зачем он исполняет заветные мечты? Все счастливы…

Кроме меня, – ей не хотелось этого говорить, вслух бы она никогда ничего подобного не сказала, сдержавшись, стыдясь того, что в такой момент думает, беспокоится об одной себе, но язык мыслей слишком открыт и искренен, чтобы допускать недомолвки. – Зачем он заставляет меня страдать? Ведь он обещал, что никогда не причинит мне зла… Или… Хотя, чему я удивляюсь, ведь словам Губителя нельзя верить… Но зачем тогда браслет?" "Не знаю, – это все, что он мог ответить. – Может быть, дело и не в Нергале…

Тебе придется разобраться во всем этом самой… Ты единственная, против кого это, что бы там ни было, не действует…" "А ты?" "Я… – он на миг замолчал, опустив голову на грудь. – Я просто тяну время. Не знаю, как долго мне будет это удаваться…" "А потом? Что случится потом?" "Я тоже изменюсь".

"Изменишься? Но как? Ты перестанешь быть богом? Станешь человеком?" "Может быть".

"Однако ты не знаешь наверняка?"

"Нет".

"Но почему!" – если бы она могла, то заревела бы навзрыд, словно насмерть перепуганная малышка… Впрочем, она и была испугана.

"Кто бы это ни был… Кто бы ни стоял за всем этим… Он нашел оружие, перед которым бессильны все".

"Но я…" "Ты защищена. Ты была защищена в тот миг, когда все это началось. Я же ничего не успел сделать. Потому что не ждал нападения. А когда начал понимать… Было уже поздно…" "Что это за оружие?" – она провела ладонью по лицу, словно смахивая слезы. Раз она единственная, кто может что-то сделать, она должна бороться. Должна! Иначе…

Об этом было лучше не думать.

"Мечта".

"Мечта?" "Она сильнее нас, потому что мы верим в нее больше, чем во все остальное, моля ее исполнится… Пытаясь бороться с ней внутри себя, понимаем – это бессмысленно.

Потому что даже душа готова предать, стремясь к поражению, не победе…" Они подошли к повозке невест и Шамаш умолк. Мати смотрела на него во все глаза, боясь упустить хотя бы одно слово, произнесенное на языке мыслей, но бог так ничего и не сказал, словно ему больше нечего было говорить.

А она… Она совсем ничего не понимала! Как мечта может быть оружием? Почему она несет зло, когда должна только добро?

У девушки было столько вопросов… И, все же, она больше ни о чем не стала спрашивать, поняв одно, самое главное:

"Я должна понять все сама. Сама найти ответ. Только тогда он будет истиной." Это решение принесло ей некоторый покой. Однако ненадолго. Всего лишь несколько шагов-мгновений спустя ее вновь обжег холод страха, заставив вновь заговорить:

"Шамаш… – она сама не понимала, почему вдруг ей пришла на ум эта мысль, но держать ее внутри себя было выше всяких сил – слишком уж пугающей она показалась.

– Помнишь, ты говорил мне, что изменял будущее. А прошлое, его можно изменить?" Он поднял на нее глаза, несколько мгновений смотрел, раздумывая над ее словами.

"В любой другой миг я сказал бы – нет. Но сейчас… Видимо, нечто подобное и происходит. Если не на самом деле, но в воспоминаниях. Прошлое же по большей части – именно то, что мы о нем помним".

"А для того, чтобы разобраться во всем… Чтобы все исправить… Для этого я должна оставаться такой, какая я есть?" "Не бойся, ты защищена".

"Шамаш, я спрашиваю вовсе не потому, что хочу, чтобы ты успокаивал меня, повторяя это вновь и вновь… Я… Я должна быть уверена, что ничего не изменится!" "Что тебя беспокоит?" "Прошлое! Если оно изменяется… Может ведь случится и так, что я… Что Губитель… Ну, в общем, что он не подарит мне этот браслет!" "Это невозможно".

"Ты уверен?" "Конечно, малыш, – вздохнув, устало проговорил бог солнца, – это ведь и его прошлое, его память. Раз он решил сохранить ее тогда, когда мог легко отказаться от неприятных воспоминаний, то по доброй воле не отдаст и теперь. Ведь от свое всегда не хочется отдавать. Это совсем не то, что лишать других…" "Ты… Ты ненавидишь его…" "Ненависть – слишком сильное чувство. Но да, несмотря на временные перемирия, в вечности мы с ним враги. Однако тебе не о чем беспокоиться".

"Но дело не только в нем… Ты ведь мог тогда не передать мне подарок Губителя…

И я могла не взять браслет, испугавшись… И тогда все было бы другим… Тогда…

Если… Ну, в общем, если в прошлом случится именно так, то настоящее изменится…" "И будет совсем плохо… – Шамаш помрачнел. – Мы всецело окажемся во власти неведомо кого… И ничего не сможем изменить, потому что не будем даже знать, что что-то не так… Что ж… Я не смогу отследить минувшее целиком. Но сделаю все, что в моих силах, чтобы твое прошлое осталось таким, каким было…" "Спасибо!" – немного успокоившись, Мати забралась в повозку, огляделась.

"А где вещи Сати?" – она не видела ни ее одеяла, ни подушек, да вообще ничего, что напоминало бы о ней.

"Все решили, что ей будет лучше пожить пока в повозке родителей. Недолго. Лишь столько, сколько потребуется, чтобы подготовиться к свадьбе".

"Но как же…" "Это не нарушает закон. Лишь идет вразрез с обычаем… Но ведь из двух зол выбирают меньшее, не так ли?" "Меньшее… – вздохнув, она шмыгнула носом. – А я, выходит, большее. Они боятся меня. Сати боится меня!" "Не суди их строго. Они не виноваты".

"Да. Конечно. Я понимаю. Это не они…" – глаза жгло, словно огненной водой.

"Малыш…" "Нет, ничего, со мной все в порядке, – она смахнула с лица слезы, не замечая, что они так и не пролились, всхлипнула, – я справлюсь!" А потом… Девушка нахмурилась. Она лихорадочно пыталась понять, когда же все это случилось? Ведь дядя Евсей только-только рассказал караванщикам о ней. И среди слушавших его не было Сати. И никто не успел бы ей пересказать… А ведь нужно было собрать вещи… Или она знали все заранее? Но как?

Чем больше она думала об этом, тем яснее понимал, что в мире, в этом мире, который окружал ее, не осталось ничего ясного и понятного. И чем больше она будет обо всем этом думать, тем меньше понимать, теряя саму себя… А значит…

"Лучше не думать. Просто принять все, как есть… – она глянула на медленно бредшего, сильно припадая на больную ногу и опираясь на борт повозки бога солнца.

– Шамаш, а как же Ашти? Она ведь сейчас достаточно далеко, чтобы это все не коснулось ее?" "Да".

"Но когда она вернется…" "Золотые волки не смогут противиться этому нечто".

"Тогда…-она помедлила немного, сглотнул подкативший к горлу комок. Ей было больно от одной мысли о том, что она собиралась сделать. Но раз не было другого выхода. – Шамаш, запрети им возвращаться в караван! Пусть держатся на безопасном расстоянии от нас! До тех пор, пока все это не закончится! Пожалуйста! Им… Им будет безопаснее в снегах!" "Если они узнают, что нам грозит беда, ничто не остановит их".

"Так не говори! Не объясняй ничего! Просто… просто сделай так, чтобы они были в безопасности!" "Поблизости есть стая золотых волков…" "Да! – это было лучшим выходом. – Пусть они останутся в стае!" "Ты права… Незачем тянуть их за собой…" – он говорил так, словно на этот раз не надеялся победить, заранее смирившись с поражением. Оттолкнувшись от борта повозки, он уже хотел уйти, но Мати остановила его:

"Ты куда?" "В снега. Чтобы проклятье не коснулось волков, они не должны даже в мыслях приближаться к каравану".

"Ты… Тебе придется уйти? Сейчас?" "Не бойся ничего. Заклятье, которое ляжет на твою повозку… Да, оно не позволит тебе выйти. Но, в то же время, никто чужой не сможет в нее войти – ни человек, ни дух, ни даже бог. Ты будешь в безопасности".

Мати поморщилась. Неужели он думает, что она беспокоится о себе?

Шамаш же, по-своему поняв ее недовольство, добавил:

"Я не оставлю тебя надолго. Уже вечером я вновь буду в караване. И если ты позовешь меня на языке мыслей – отзовусь…" – и, не медля более ни мгновения, он захромал прочь от повозки, с каждым новым мигом все дальше и дальше уходя в снега.

А Мати смотрела ему вслед, шепча молитвы богам.

Девушка ненавидела себя за это, негодовала, презирала, но ничего не могла поделать. Она молила не о том, чтобы небожители поддержали Его, облегчили Его путь, защитили… И не о том, чтобы Они помогли каравану пережить это испытание.

Сама не зная почему, она просила Их даровать ей слезы. Чтобы она могла, наконец, выплакаться. Словно только слезы могли принести облегчение. И помочь… …Это был самый долгий день в ее жизни. Он тянулся так медленно, что, казалось, в него бы поместилась целая вечность.

Сперва она просто сидела, обхватив ноги руками и положив голову на колени, думая о том, что случилось…

"Я – Творец заклинаний! – горькая усмешка коснулась губ девушки. – Как они все могли поверить в эту глупость? Ведь я – смертная, я знаю своих родителей, и…

Хотя, может быть… Я ведь рожденная в пустыне… И госпожа Айя тоже моя мать, конечно, не родная, но… Может быть, этого достаточно…" "Нет, – она поморщилась. – Не хочу! Не хочу даже думать! Это все неправда. Как и все остальное, происходящее сейчас! Лишь обман! Ложь! Ничего такого нет и не могло быть!" "Когда же наконец закончится этот день! Ну вот всегда так: просишь время подождать – оно летит на крыльях ветра, просишь поторопиться – тащится как дряхлый олень!" Она ждала вечера, потому что вечером должен был вернуться Шамаш.

"Мне нужно ему сказать… спросить у него…" – не важно, что. Ей просто хотелось поговорить, хотя бы с кем-нибудь!

Давая клятву, она и представить себе не могла, как будет тяжело ее сдержать. А ведь еще совсем недавно девушка отмахивалась от бесконечных разговоров Сати, мечтая посидеть в тишине и одиночестве хотя бы одно мгновение. Теперь же эта пустота вокруг и мертвое молчание ее просто угнетали. Особенно когда она слышала доносившиеся из внешнего, за пологом повозки, мира обрывки фраз проходивших мимо караванщиков, крики дозорных…

"У них там жизнь, а я тут… Словно похороненная в снегах наяву, не в вечном сне!" Откинувшись на подушки, она вытянулась и какое-то время неподвижно лежала на спине, скользя взглядом по обтянутому кожей каркасу повозки, примечая каждую шероховатость и незаметную прежде трещинку. Потом, когда и это занятие ей надоело, Мати перевернулась на бок, закрыла глаза, пытаясь уснуть, зная, что во сне время течет быстрее, чем наяву.

"Даже если мне приснится кошмар, – решила про себя она, – пусть… Ведь всегда можно проснуться… Вот если бы так же было и наяву – испугало что-то – раз, и ты перенеслась туда, где безопасно, не получилось что-то, не удался день – пожелай, и ты вернулась во вчера и можешь пережить все вновь, поступая по-другому, правильнее… Если бы наяву все было так же просто, как во сне…" Она уже начала фантазировать, придумывая, что было, если бы…

"Если бы можно было вернуться в прошлое… Но не во вчера, а далеко-далеко, когда я была еще ребенком…" Какой беззаботной и легкой жизнь тогда казалась!

"Но не совсем маленькой, – поспешила она чуть подправить тропу грез. – Пусть мне вновь будет… Пусть мне завтра исполнится одиннадцать…-блаженная улыбка коснулась ее губ. День, который она вспоминала, до сих пор казался ей самым прекрасным и счастливым в жизни. – Во сне я увижу Матушку метелицу… Потом Шамаш перенесет караван в мир сказки… И подарит мне Шуши… Мою маленькую Шуши! – ее глаза наполнились слезами, как бывало всякий раз, когда она вспоминала о волчице. – Я… Я буду заботиться о ней лучше, чем тогда, я сделаю все, чтобы с ней ничего не случилось, я… Я… Ведь теперь я знаю, что должна была сделать тогда, в драконьем городе… Теперь я это знаю – шагнуть вперед. И все! Ну почему жизнь нельзя пережить заново!" – она уткнулась в подушку, чувствуя, что вот-вот разрыдается.

"Интересно, а если бы я не была защищена этим браслетом, – ее рука незаметно соскользнула к ноге, как будто она могла почувствовать его сквозь валенок и носки… Впрочем, их ведь можно было и снять… Давно было пора. В повозке тепло, а выходить в ближайшее время она все равно никуда не собиралась. Тут она горько усмехнулась, подумала: – Может, и собиралась. Я нашла бы, куда пойти, чем заняться.

Да кто мне позволит! Ведь даже Шамаш с ними заодно: надо же, вместо того, чтобы убедить всех, что они ошибаются и приказать оставить меня в покое, придумал это заклятие… – она тяжело вздохнула. – Нет, я не должна злиться на Шамаша. Только не на Него. Если кто и виноват в том, что мне приходится сейчас сидеть в одиночестве, так это отец! – она нахмурилась, ее лицо стало не просто недовольным, но злым. – Ну зачем, зачем он велел дяде Евсею рассказать обо мне? Сам бы тот промолчал. Я ведь видела – ему не хотелось говорить. Эх, папа, папа, вечно мне из-за тебя достается! – она могла обижаться на него, даже ненавидеть, но всякий раз – не забывая при этом: – Только если бы тебя не было, я бы вовсе не родилась…" Так что… Так что выходило – винить ей было некого. Разве что саму себя…

"Нет! За что! Я ведь ничего такого не сделала! Я… Я же не виновата, что все желания исполняются! – вдруг ее глаза сощурились. – Вот именно – их желания.

Значит, кто-то в караване хотел, чтобы я была Творцом заклинаний. Интересно, кто?

Что за глупый вопрос! Конечно, отец, кто же еще! И как только ему в голову такое пришло: представить меня дочерью богини! Может быть, даже самой госпожи Айи!" А ведь Мати должна была признаться, что и сама не раз представляла себе: а что бы было, если бы ее матерью была повелительница снегов? Конечно, это было дерзко – даже думать о чем-то подобном, но…

"Ну и что? Мои мечты ведь не сбываются. Значит, я могу думать о чем угодно!

Интересно, а как выбирается это самое-самое заветное желание, которому суждено здесь исполнится? Ведь все желают для себя так много всего… Или заветное желание только одно?" Потом, поразмыслив немного, она решила:

"За всем этим что-то стоит… Кто-то стоит. И, должно быть, он выбирает из наших фантазий те, которые выгодны ему, нужны для достижения его цели… Вот только какой? Может быть, если я найду связь между всеми желаниями, то пойму… Семьи у рабов… Молодость летописца и годы Ри… И простой маг вместо бога солнца… и еще я… Ну что тут может быть общего?" Промучившись некоторое время над этой загадкой, но так и не найдя ответа, она решила: "Ладно, потом. Я ничего не могу понять, потому что не все еще случилось.

Нужно подождать…" "Интересно, – спустя какое-то время пришла ей в голову странная, даже безумная мысль, – а что будет если я сниму браслет. Тогда и мое желание исполнится? Какое?

Вернуться назад, в одиннадцать лет? Или никогда не заходить в драконий город?

Или стать Хранительницей? Или… или… -положив голову на руку, она замерла, лучистый взгляд стал печален. Да. У нее было заветное желание. Но оно никогда не исполнится. Потому что это невозможно. И нет смысла пытаться. Никакой надежды…

– "А раз так… – вздохнув, она убрала руку с браслета. – Тем более, что он – моя единственная защита от чар происходящего с караваном… И, может быть, единственный шанс каравана выбраться из этой западни…" – во всяком случае, так считал Шамаш. А ему она верила… Верила в Него…

А время все тянулось и тянулось…

Мати не нужно было выглядывать из повозки, чтобы понять: день сейчас или ночь.

Она ведь всю жизнь провела в караване и знала, видела множество таких знаков, примет, обратить внимание на которые не пришло бы и в голову человеку, рожденному за гранью снежной пустыни.

На заре все меняется. Шепот ветра становится громче, хруст снега звонче, а алые отблески зарниц норовят просочиться во все даже самые крохотные щелочки, заставляя шкуры, покрывавшие повозки, гореть огнем.

"Не буду же я до конца вечности лежать вот так, ничего не делая, – она думала о том, чтобы сесть, заняться чем-нибудь, – мне давно пора прибраться. А то вещи валяются, где попало. И разобраться в сундуке. Я уже не знаю, что у меня есть, а что нужно попросить отца купить… Хотя… У меня еще будет на это время. Когда совсем станет невмоготу от одиночества и ничегонеделания. Мне предстоит сидеть здесь… Великие боги, ведь никак не меньше десяти дней! Совсем одной! Даже без Ашти! – девушка и представить себе не могла – как это? За всю свою жизнь ей ни разу не приходилось надолго оставаться одной. И вот… – Я сойду с ума! Или умру от страха! И ведь никого не позовешь! Если только Шамаша… Но не будет же он все время сидеть со мной! А так… Интересно, как же я буду умываться, если не могу вылезти из повозки и набрать снега или воды? А что я буду есть? У меня ведь ничего нет, никаких запасов! Совсем! Ну вот, значит, я умру не от страха, а с голоду", – почему-то эта мысль ее несколько успокоила, даже развеселила. Хотя она и сама не смогла бы сказать, спроси ее, почему?

А потом… Она и не заметила, как уснула.

Это был странный сон. В нем ничего не было, ничего не происходило. Пустота.

Белоснежный лист бумаги. Но не обычный, который можно было бы взять в руки, смять или надорвать. Нет, он скорее походил на полотно тумана, такой же полупрозрачный, так что за нарисованными на нем неподвижными картинками-образами виднелись другие, и третьи, одни поверх других. И ничего нельзя было разглядеть, узнать, запомнить. Она пыталась поймать миг – но он ускользал от нее, но не в прошлое, а в никуда, словно времени в этом странном месте и не было вовсе. Как ни старались глаза разглядеть хоть что-то – все тщетно. Словно край, куда привел ее сон, был настолько чужд ее разуму, что понять его было выше его сил. А, непознанный, непонятный, он так и оставался не более чем сгустком тумана.

Сон закончился так же незаметно, как пришел к девушке. Просто ветер-невидимка развеет дымку и глаза, которые, как показалось, и не закрывались вовсе, вновь стали различать предметы, заполнявшие чрево повозки – одеяло, сундук, лампу с огненной водой…

"И непонятно, был он или нет…" – Мати провела ладонью по лицу, удивляясь, почему ее щеки так горячи, когда пальцы – полны холода? Перекатившись на спину, она огляделась, прислушалась:

"Ну вот и вечер, – задумчивая улыбка коснулась ее губ. – Выходит, время все-таки идет, а не стоит на месте. И наказание не так страшно, как показалось в первый миг…" – теперь она была уверена, что все будет хорошо, что она все выдержит, выживет и поможет спастись остальным.

"Малыш!" – словно подтверждая правильность этой мысли, окрыляя надежду, до нее донесся мысленный голос бога солнца.

"Ты уже вернулся! – она вскочила, рванулась было к пологу, но остановилась, вспомнив, что не может выбежать к нему навстречу. – Забирайся в повозку!" Она думала, что Шамаш только и ждал, когда она позовет его, показывая, что готова встретить гостя. Но он медлил, полог оставался неподвижен.

"Почему?" Повелитель небес ответил быстрее, чем девушка успела спросить:

"Я не могу. Заклятье, которое лежит на твоей повозке. Оно останавливает меня".

"Но ты ведь сам его создал!" "И что же? Какой смысл в удерживающем заклинании, если в нем есть прореха? Дверь создается для того, чтобы в дом могли войти хозяева и их друзья, но через нее же врываются враги".

"Но… Но мне так о многом хотелось спросить тебя! А говорить через полог… Так ведь нельзя…" "Значит, придется оставить разговор на потом, – на миг Шамаш умолк, и душа девушки заметалась, испугавшись, что он ушел. Поэтому услышав вновь, – да, я пришел, чтобы сказать тебе, – немного успокоилась. Бог солнца же продолжал: – с волками все в порядке".

"Они не одни? Стая приняла их?" "На время. Как гостей. О большем они не просили".

"Конечно!" – она и не думала о другом. Еще бы. Ей ведь хотелось, чтобы Ашти вернулась и была с ней всегда.

"Они придут на твой зов. Лишь на твой, малыш…" "Но…" "Так надо… – до ее слуха донесся тяжелый вздох. А потом он повторил: – Так надо, – словно это были не простые слова, а приговор. – Только… Только вот что.

Раз уж мы решили вывести их из игры… Не зови их до тех пор, пока не станет ясно, что все позади".

"Но как я пойму…" – начала девушка, но почти сразу же остановилась: ну разумеется, она поймет. Как только все встанет на свои места, как только караванщики не будут казаться ей странными, не будут вести себя так, словно они – и не они вовсе.

"По крайней мере, не зови, пока караван не покинет этот город".

"Город…" – задумчиво протянула Мати.

"Тот, к которому подходит караван".

"Город… – ее пронзило, словно молнией, она вздрогнула, заметалась. – Город!" "Мы будем там на рассвете".

"Шамаш, мы не должны в него заходить! Это неправильно! Мы не должны…" "Ничего уже не изменить".

"Поговори с отцом, с дядей Евсеем, с другими! Они послушают тебя… послушаются!" "Нет".

"Но ты можешь их заставить подчиниться…" "Не могу. Уже не могу".

"Шамаш…" "Хватит, девочка, – резко прервал он ее. Потом уже спокойнее повторил: – Хватит… – а затем – устало, совершенно измученно: – Ты даже представить себе не можешь, скольким мне пришлось пожертвовать, чтобы сохранить тропу твоего браслета…

Память… Она стала похожа на решето, в которое, как вода, утекли, стершись, целые годы…" Мати готова была заплакать. Девушка знала – Шамашу частенько бывало тяжело, раны заставляли его страдать, но он никогда не говорил об этом, скрывая то, что считал слабостью. И вот…

"Должно быть, ему совсем плохо, – мелькнуло у нее в голове, сжав ледяными пальцами сердце, – а я ничем не могу ему помочь!" "Я…" – Мати хотела хотя бы поддержать его, сказать что-нибудь подбадривающее.

Но что? Она не знала. Наверное, девушка все же попыталась бы, найди она способ сделать это так, чтобы не обидеть его. Ведь сочувствие легко принять за жалость.

А пока она раздумывала, решалась, он ушел.

"Мой бог…" – Мати тяжело вздохнула. Ее глаза были полны слез, которые так и не пролились. В душе не было покоя уверенности, сердце билось быстро, нервозно, полнясь сомнениями и страхами.

Вернувшись в свой угол повозки, она свернулась в клубок. Стало холодать. Но это был чужой холод – не снежной пустыни, а тот, что в груди. Поэтому даже под жарким меховым одеялом, которое натянула на себя девушка, ее продолжала бить дрожь.

Молодая караванщица знала, что сразу не уснет. Было бы удивительно, если бы ей удалось, ведь она проспала почти весь день. Поэтому она не особенно беспокоилась по этому поводу.

Мати надеялась, что сможет полежать, пофантазировать, представить себя маленькой девочкой, дочкой Матушки метелицы. Но стоило ей в грезах унестись на крыльях ветра в ледяной дворец, закружить, танцуя, в огромных белых залах, освещенных серебряным светом луны, как душу обжег холод.

"Госпожа Айя! – взмолилась она. – Почему Ты гонишь меня прочь? Даже Ты? За что?

Или я в чем-то провинилась в Твоих глазах? Если так, прости меня! Прости! Не покидай! Хотя бы Ты! Мне так одиноко! Мне нужно, чтобы рядом кто-то был…" И ей показалось, что где-то, на самой грани между явью и сном, она услышала тихий, шуршащий, словно снег под ногами, голос:

"Не бойся… Все будет хорошо…"

"Ты ведь не оставишь меня одну?" "Помнишь, я говорила тебе – ты это я. Так будет. Будет всегда".

"Но этот город…" "Что бы ни происходило за пологом повозки, что бы ни говорили тебе, помни: здесь, в этой части снежной пустыни, никогда не было и нет ни одного оазиса".

"Но что же тогда… – начала было Мати, и тут ее осенило: – Это призрачный город, да?" "Это мираж… Все лишь мираж… Но ведь и жизнь. Людская жизнь тоже может быть только миражом…" "Я… Я не понимаю!" Но все. Голос в голове затих.

"Ну почему так всегда! Почему боги, отвечая на один вопрос, тотчас задают другой!" А самое жуткое, что Мати не была уверена, действительно ли говорила с богиней, а не с самой собой?

" Я что, с ума схожу? Как будто других бед и забот мало! Теперь мне придется еще и об этом беспокоиться: не потеряла ли я за всем случившемся рассудок? А то, даже когда все исправится, я этого не замечу!" И, все же, хотя прежде она боялась безумия больше всего на свете, в этот миг мысль о нем почему-то не заставило душу трепетать в ужасе.

"Что же там, впереди, – подумалось ей, – если рядом с этим блекнут самые жуткие страхи?" Ее зубы застучали и Мати пришлось с силой сжать их, сдерживая дрожь.

"Почему так холодно?" Она натянула одеяло на голову. Не помогло. И ведь для того, чтобы согреться, было достаточно лишь успокоиться. А чтобы успокоиться – вспомнить о том, что ей-то на этот раз ничего не угрожает. Она находится под защитой браслета. И не только его, но и заклятия, наложенного на повозку. Что бы ни произошло в мире, это не коснется ее. Но как раз это не имело для нее никакого значения! Она боясь не за себя, а за других, вместо других, так, как они сами боялись бы, если бы знали…

"Все так сложно… – Мати зевнула. – И вообще…" – она заснула. …В эту ночь пустыня была задумчиво-спокойна: снег сверкал спокойным, не режущим глаз матовым светом луны, окружая землю серебристым мерцанием сна. Ее покой ничто не тревожило. Ветра – вечные спутники и вестники луны, и те на этот раз отстали от своей повелительницы. Может быть, они заплутали среди теней и ложных троп скрытого за горизонтом призрачного мира. Или же, смертельно устав от бесконечных странствий, уснули под снежным одеялом, убаюканные тихим дыханием ночи и беззвучной песней звезд.

Безмятежность пустыни околдовывала, подчиняя себе, заставляла скользить по ровной снежной глади, подчиняясь лишь неизменному течению времени, не думая ни о чем, оставив все попытки заглянуть за горизонт, спеша встретить грядущий день…

Ее красотой можно было любоваться всегда, до скончания веков, зная, что, сколько бы ни прошло времени, сколько бы ни было кратких прощаний и новых долгих встреч, она всякий раз казалась неповторимой, загадочной в своем бесконечном белом сиянии и мудром величии.

Все, что было, забылось, что будет, осталось в грядущем. Сомнения стерлись без следа, словно их и не было вовсе. Разум отрешился от забот, сердце перестало вздрагивать от страха, а душу заполнил сладкой тягучей жидкостью пьянящий туман.

"Все хорошо… Все просто замечательно…"

Глава 6

Караван подошел к городу на заре.

Похожий в алых лучах восходящего солнца на неясное очертание мечты, оазис предстал перед странниками прекраснейшим из драгоценных камней, грани которого сверкали так ослепительно ярко, что их свет затмевал все образы. Если с чем и хотелось сравнить этот остров огня, так только с солнцем, которое, волей богов, вошло в земной мир.

За долгие годы пути караванщикам довелось повидать не один десяток городов.

Маленькие и большие, старые, обшарпанные и словно только что построенные, все они были такие разные… Но среди них не было ни одного и отдаленно похожего на тот, перед которым они оказались сейчас.

Этот оазис был воистину неповторим, отличаясь от остальных настолько, что казался чем-то нереальным, неземным. Его окружал магический купол – не просто невидимое дыхание силы, но сотканный из нитей – лучей шатер. Не было серого, тусклого леса приграничья и белизна снежной пустыни сменялась зеленью так резко, словно в черте, что отделяла холод от тепла, была заключена сама бездна.

Приглядевшись, пройдя несколько шагов по земле этого удивительного края, торговцы, к еще большему удивлению поняли: то, что издалека они приняли за лес, на самом деле оказалось чудесным садом, представшем перед странниками в своем самом прекрасном обличье – разгаре цветения. Сладкий аромат очаровывал, подчинял себе волю и сердце, заставлял, забыв обо всем, лишь восхищаться вдруг открывшейся глазу красотой. Может быть, именно поэтому пришельцам показалось, что сад закончился внезапно, как фраза, оборванная в самом начале. Караванщики остановились, пораженные, чтобы, открыв рты, озираться по сторонам.

Перед ними раскинулись широкие золотистые поля, разделенные межами и вехами на узкие наделы семей земледельцев, чьи маленькие беленькие домики стояли поодаль, в окружении огородов и низких плодовых кустарников. Покрытая каменистыми чешуйками дорога вилась между ними, словно змейка…

– Никак не могу понять, – к Атену и Евсею, замершим возле первой повозки, быстро приблизился Лис. – Мы что, ухитрились миновать их заставу, не заметив ее, или здесь вовсе нет пограничья?

Атен не сразу сообразил, что имел в виду помощник, а когда до него дошел смысл происшедшего, он растерялся. Это казалось невероятным. Ведь, сколь бы горожане ни были наивны, всегда находились те, кто не переставал думать о защите своих земель. И уж конечно жители этого чудесного оазиса не могли не понимать, что такое сокровище просто не могло не привлечь к себе алчных взглядов снежных разбойников, да и, возможно, не только их.

Но что же тогда случилось? У них недостаточно людей? В здешних краях нет разбойников?

Или дело в чем-то еще? В чем?

– Может быть, мы немного отклонились от дороги и вступили в город в стороне от застав… – пробормотал он, хотя и понимал, что это не так: вот она, дорога, караван вошел в город точно там, где должен был.

– Да? А зачем тогда вообще нужны внешние стражи, если их можно обойти?

– Или они достаточно опытны, что распознавать гостей и захватчиков со стороны, не заводя с ними разговор… В принципе, ведь ничего не стоит отличить торговца от разбойника.

– Точно – "ничего не стоит". Это только ошибка дорого обходится.

– Вообще-то, это не наше дело…

– Конечно. Как только мы покинем город. А до тех пор его безопасность – наша безопасность…

Они говорили. Спокойно, не перебивая друг друга. И уж меньше всего это было похоже на спор. Так – обмен фразами в ожидании того, что будет дальше.

– Давайте не будем гадать, друзья, – прервал их Евсей, взгляд которого был устремлен куда-то в сторону. – Вон, кажется, приближаются те, кто все нам объяснит, – он указал рукой на небольшую группку конных всадников, летевших по дороге словно на крыльях ветра.

– Может быть… – начал Лис, но Атен остановил его взмахом руки, велев молчать.

Все равно они ничего не успели бы обсудить за те несколько мгновений, которые потребовались горожанам, чтобы достичь повозок.

Безошибочно определив хозяев каравана, стражи подскакали прямо к ним и разом, все как один, подняли на дыбы удивительных животных, служивших им скакунами, подобным которым странникам не доводилось видеть ни разу в своей жизни, разве что на картинках в старых книгах. Затем, уже спрыгнув на землю, чужаки замерли, давая гостям возможность хорошенько рассмотреть тех, с кем свела их дорога.

Право же, жители города были подстать месту, в котором жили. Высокие не только по меркам горожан, но и караванщиков, они были к тому же еще и шире последних в плечах. Их длинные, даже может быть чрезмерно, мускулистые руки были наделены таким даром, что становилось понятно, почему единственным оружием воинов оказались притороченные к седлам скакунов луки, рядом с которыми висели и колчаны с длинными тонкими стрелами. И ни меча, ни копья. У них не было даже ножа, хотя уж его-то обычно носили все – не только воины, но вообще мужчины, достигшие возраста, дававшего право на оружие.

Их одежда была странной – широкие брюки, настолько длинные, что они скрывали ступни ног. Казалось невозможным ходить в такой одежде и не падать, всякий раз наступая на штанины. Рубахи, столь же длинные и широкие были туго перетянуты ремнем на поясе, однако же у рукавов не было манжетов и потому, ничем не сдерживаемые, они падали на кисти рук, закрывая их по самые кончики пальцев.

Эта одежда была сшита искуснейшими из портных из дорогих шелков, покрытых потрясающими рисунками – вышивками. Золотые пуговицы, золотые пряжки и булавки, дорогой наряд. В таком было бы не стыдно ходить богатейшему из городских купцов.

Но он совсем не подходил для воинов, движения которых должны были быть быстры и резки…

И, все же… Эта одежда, вообще весь вид горожан – гордых и решительных, убеждал скорее всяких слов: оазису действительно нечего бояться. С ним ничего не может случиться. Потому что если бы могло, то уже давно б произошло.

Караванщики смотрели на горожан с нескрываемой завистью.

"Должно быть, так выглядели, чувствовали себя, были легендарные предки – современники царя Гамеша, спутника бога и Хранителя земли!" Дозорные восхищались силой и ловкостью чужаков, торговцы – их богатством. При этом последние лихорадочно размышляли над тем чем бы они могли заинтересовать местных покупателей, которые, судя по всему, должны были быть столь же щедры, как требовательны и разборчивы. Рабы мечтали остаться в этом городе навсегда, не представляя себе лучшего места на свете, и прикидывали свои шансы, глядя друг на друга глазами, видевшими вокруг себя лишь конкурентов. Что же касается женщин, то их горожане просто очаровали. И старые, и совсем молодые, они забыли о своих семьях – детях, мужьях, и, застыв неподвижными ледяными изваяниями, ждали, казалось, лишь чтобы на них обратили внимание, и, может быть, даже чего-то большего…

О, эти мужчины действительно были достойны восхищенных вздохов и завистливых взглядов. Небожители наделили их той неповторимой красотой, которая не только завораживала взгляды, не позволяя глазам не то что отвернуться, или хотя бы моргнуть, но проникала в самую душу, заставляя ее любоваться собой, подчиняя…

Высокие, мощные, широкоплечие, скуластые и большеглазые, у каждого из них были какие-то свои особенные черты, но это не имело значения. Ведь на них смотрели караванщицы, которые знали, что в том суровом мире, в котором им приходилось жить, главное в мужчине – сила. Сила и уверенность. А стражи просто источали их, как огненная лампа тепло и свет.

– Странники, – промолвил один из стражей, но у слушавших его было такое чувство, что ему вторит все вокруг – и остальные горожане, и деревья, и ветер, и трава под ногами, и даже сами небо и земля. Этот голос заставил людей, оставив перешептывание, обратить все свое внимание на говорившего, ожидая, что будет дальше. – Мы приветствуем вас в Курунфе.

Караванщики глубоко вздохнули. Губы растянулись в улыбках, головы одобрительно закивали. Только что их удостоили большой чести – назвали имя города. И никто не обратил внимания на то, что было в этом имени что-то такое… с одной стороны – величественное, с другой – пугающее. Лишь в голове Евсея шевельнулась было мысль:

"Курунф… Курунф… Где-то я уже слышал это название…" Но он не смог сразу же вспомнить, а потом… Потом забыл, что именно собирался отыскать в ночи своей памяти…

"А, не важно все это!"-небрежно махнул он рукой. Его куда больше интересовало настоящее.

"Воистину, оно достойно того, чтобы думать лишь о нем и ни о чем другом, не забивая себе голову всякими там воспоминаниями, и вообще…" Тем временем Атен подошел к старшему среди стражей.

– Да будут долгими ваши дни и дни вашего Хранителя…

– Спасибо на добром слове, – улыбнулся тот.

– Вы собираетесь остановиться здесь или изберете для стоянки больше подходящую для этой цели главную площадь города?

– Как вы решите… – пожал плечами торговец. Он не привык к подобным вопросам, когда за торговцам почти никогда не давалось право выбора. – Мы тут только гости…

– Вот именно. А хорошие хозяева всегда строго чтут закон гостеприимства.

– Закон гостеприимства? – он никогда не слышал ни о чем подобном. – Странно…

Ваш город на караванной тропе…

– И не должен отличаться от множества других, которые вы встречали на своем пути и которые не особенно страдали от отсутствия внимания? Ты это хотел сказать? Все так, торговец. Так и не так.

– Если ты не хочешь говорить… Если это тайна города…

– Нет, почему же? Никакой тайны тут нет… – он уже собирался начать рассказ, но, бросив взгляд вокруг и встретив множество внимательных глаз, качнул головой. – Я только воин. Не все хорошо знаю, в чем-то могу ошибиться, что-то ненароком напутать, да и не мастак я рассказывать. А эта история слишком важна, чтобы относиться к ней столь пренебрежительно. Подождите немного и, уверен, вам с радостью обо всем расскажут служители.

– Конечно… Прости наше любопытство…

– Внимание, торговец. Это не любопытство, а внимание. Интерес к нашей жизни, нашей истории. И в этом нет ничего позорного или греховного.

– Внимание… – хмыкнул Атен. Ему нравилось это слово. Как и тот, кто его произнес. – Ты мудр, воин. И очень любезен.

– Я стараюсь, торговец. И этот город стоит усердия. Что ж, раз вы собираетесь идти дальше…

– Пусть боги будут внимательны к тебе, – решив, что пришла пора прощаться, караванщик на миг склонил голову в знак уважения.

– Ты гонишь меня? Я надоел тебе своими разговорами?

– Нет, что ты! – Атен даже испугался. Менее всего на свете он хотел обидеть или оскорбить этого благого человека. – Просто… Я подумал… Ты и так уделил нам слишком много своего драгоценного времени…

– Ну, что-что, а время тут не стоит и звезды на небе.

– Что? – Атен не понял, что чужак имеет в виду под этой странной фразой, ведь время бесценно. Как и звезды.

– Я не шучу, – и, все же, горожанин хохотнул, найдя о всем этом что-то забавное.

– Просто не знаю, с чем еще сравнить. Ведь даже самая мелкая медная монета имеет свою цену, а время.. Как воздух, как небо бесплатное.

– И, все же, порой за один миг мы готовы отдать все сокровища мира.

– Только не в Курунфе!

– Неужели вы совсем не цените его?! – удивленно вскричала Лина, внимательно следившая за разговором мужчин и пораженная услышанным настолько, что забыла о терпении, приличии, законах и обычаях.

– Не ценим, – спокойно подтвердил чужак. При этом он любезно улыбнулся женщине, сделав это так, что караванщица расцвела, словно от самого щедрого из комплементов.

– Воздух ничего не стоит, потому что он бесценен, – тихо проговорил, глядя куда-то в сторону Евсей. На его лице было выражение задумчивой сосредоточенности. – Если бы каждый его глоток нужно было покупать, как кусок хлеба, то платить пришлось бы дороже, чем за огненную воду в сердце пустыни.

– Однако, – приподнял бровь страж. – Никак не ожидал от юноши рассуждений зрелого мужа. Мое почтение, торговец, твой сын – мыслитель.

– Мой брат.

И вновь удивленно приподнятая бровь.

– Вот как?

– Между нами не так много времени, как тебе кажется, – начал Атен, однако затем остановился: " Кому какое дело? И вообще, почему бы не солгать? Хотя бы ради разнообразия?" – А вообще, да. Он выглядит почти вдвое моложе меня.

Евсей быстро взглянул на него, помолчал несколько мгновений, однако возражать не стал, решив: "Значит, этому есть причина." Страж же не настаивал. Может быть, он был начисто лишен любопытства. Хотя, вряд ли: если б так, чужак вообще не заводил бы разговор. Но он и не выглядел разочарованным. Иначе на его лице была бы гримаса досады, а не спокойная вежливая улыбка.

"Неужели он так хорошо умеет скрывать свои чувства? – хозяин каравана глядел на него с уважением. – Вот бы Мати такую сдержанность…" Стоило караванщику вспомнить о дочери, как его брови нахмурились, губы поджались в гримасе неприязни.

"Ей давно было пора научиться жизни! Видят боги, я был терпелив. Столько времени!

Даже, судя по всему, слишком долго! Если бы я сразу проявил твердость и строгость, она давно б выучилась послушанию! И теперь можно было бы обойтись без чрезмерной жестокости!" Что бы там ни было, он прекрасно понимал, что не просто лишает дочь веселья и радости города, он лишал ее вообще общения. Десять дней в полном одиночестве…

Когда жизнь в караване, в отличие от города, вообще не предполагает возможность спрятаться от других больше чем на несколько мгновений…

"Она сойдет с ума… – он с силой сжал губы, почувствовав, как заныло, закололо у него в груди. – Но иначе нельзя… Нельзя… Так велят небожители… Ибо только в тишине и одиночестве Они могут обучить Творца заклинания его искусству…

Я поступаю так, как должен, как нужно, как лучше и правильнее для всех, и в первую очередь – ее самой…" "Ах ты.. – Атен даже крякнул от неожиданности, когда вдруг понял: – В этом городе так и тянет пофилософствовать. О жизни… О вечности… Словно он и не на земле вовсе, а где-то поблизости от сада благих душ…" А страж стоял возле караванщиков и терпеливо ждал, когда те будут готовы двинуться за ним, не торопя, не спрашивая, в чем причина промедления, воспринимая все как должное. Впрочем, может быть, для него так оно и было.

"И, в конце концов, чего еще можно было ждать от того, кто не ценит время?

Однако, – пригладив бороду, Атен огляделся вокруг. – Это вовсе не означает, что нам тоже нужно бросаться драгоценными мгновениями направо и налево. Ведь вместе с ними уходит и наша жизнь. Так что…" -Не пора ли нам… – начал Атен, но страж, прервав его прежде, чем тот успел сказать еще хотя бы слово, предвосхитил его вопрос:

– Войти в сердце города? Да. Если, конечно, вы готовы.

– А что, впереди нас ждет нечто еще более удивительное?

– Ну… Как сказать… Это зависит от того, что вам кажется удивительным.

– Однако… Ладно, – повернувшись к своим, Атен быстро оглядел стоявших поблизости, встретился взглядами с некоторыми из них, и когда те, поняв его молчаливый вопрос даже лучше, чем если бы он был задан, поспешно закивали. Им не терпелось поскорее увидеть этот чудо-город, который уже захватил все их воображение.

И ожидания не обманули их. Всего несколько мгновений, несколько шагов по ровной, словно ледяное стекло серой дороге, по обеим сторонам которой точно внимательные стражи застыли высокие клены и дубы – могучие и широкоплечие, как и люди этого города, и вот уже перед ними зеленый луг с низкой, не выше щиколотки, травой, который, казалось, служил единственной цели – быть тонкой, простой оправой, призванной подчеркивать красоту вправленного в нее камня – прекраснейшего и драгоценнейшего из алмазов.

Собственно город – сердце оазиса окружал еще один купол – слюдяной, что лишь усиливало его сходство с камнем… Огромным камнем перстня невиданных размеров, внутри которого ободом стояли стены. Казалось, что они были вырезаны искуснейшим из мастеров из тонкой белоснежной кости, инкрустированной золотыми полосками с причудливой чеканкой.

Несмотря на довольно большое расстояние, отделявшее караванщиков от городских стен, людям были видны все покрывавшие их рисунки, от огромных картин на сюжеты легенд, до маленьких растительных орнаментов и фигурок животных, обвивавших их со всех сторон, составляя затейливую рамку.

И эти стены, чем-то напоминавшие внутренние покои храма, – "Только вывернутые на изнанку", – мелькнуло в голове у Евсея, заполняли пространство между высокими, мощными башнями, которые, снабженные узкими оконцами-бойницами и надежными, железными вратами, менее всего похожими на украшение.

– Странно… – сорвалось у него с губ.

– Тебя удивляет наше стремление защищать свой дом? – тотчас спросил страж, глаза которого смотрели на караванщика с затаенной настороженностью.

"Почему не при встрече, а лишь сейчас…" – подумал Атен, но его размышления, не дав им пойти дальше первого вопроса, прервал голос Евсея:

– У меня такое чувство, что эти стены призваны защищать не внутреннее от внешнего, а внешнее от внутреннего.

– Оставь свои загадки! – зло глянул на него хозяин каравана. – Говори по-человечески!

Он едва успел ощутить укол даже не страха – так, опасения, а брат только открыл рот, чтобы пояснить свою мысль, как окружавший город прозрачный купол озарила вспышка.

Было такое впечатление, что луч света, путешествовавший по миру, случайно попал в ледяной шарик, заметался, ища выход, запаниковал, не находя его, отчаялся, поняв, что никогда не вырвется на свободу, и начал биться о непреодолимую преграду, крошась на части, стремясь поскорее исчезнуть.

Когда вспышка угасла, Атен несколько раз растерянно моргнул, силясь вспомнить, что было до того, затем повернулся к своим собеседникам. Перед глазами какое-то время все плыло, а очертания напоминали солнечные блики. Прошло несколько мгновений, прежде чем они стали нормально видеть. Он думал, что забытье временно, надеялся, что вместе со зрением вернется и память, но этого не произошло.

– Мы о чем-то говорили? – спросил караванщик, для которого одна мысль о том, что он не может вспомнить произошедшего всего какой-то миг назад, была страшной мукой, не говоря уже о попытках вспомнить. Однако остальные выглядели такими же растерянными. В их глазах застыл тот же вопрос.

– Словно знаки, начерченные на снегу, – пробормотал Евсей. – Ты вырисовываешь их, стараешься, а налетел ветер – и от них не осталось и следа… И начинай с начала.

– Как тень в полдень, – вторя ему, молвил чужак. – С восхода она растет, растет, а потом – миг – и исчезла… Чтобы спустя какое-то время появиться вновь. Но не той же, другой…

– Как…

– А, не обращайте внимания, – пренебрежительно махнул страж. – Ни к чему возвращаться назад, когда идешь вперед. Это ничего, кроме лишних остановок для ненужных размышлений, не дает.

– Ты говоришь так, словно у вас подобное часто случается.

– Да, – спокойно кивнул горожанин.

– Но как можно жить, не помня!

– Мы привыкли, – пожал плечами тот. – А что? Ничего такого.

– Но память… Это ведь… – Евсей был так поражен, что не сразу нашел слова.- Она – олицетворение времени… Она – само время!

– Теперь вам ясно, почему мы не ценим его?

На мгновение караванщики застыли с открытыми ртами, глядя друг на друга ничего не понимавшими глазами.

– Но… – повернувшись к странному собеседнику, начал Евсей. – Время ведь как тропа, которая идет к горизонту не зависимо от того, стоим мы или бежим. Мы можем не думать о его существовании, забыть, но от того не станем бессмертными.

– Можем быть, – голос горожанина звучал спокойно и ровно. Он не спорил, не возражал, не убеждал в своей правоте, в общем, не вел себя так, как было свойственно для воина. Так что глядевший на него Лигрен даже подумал: "Если у них такие стражи, какое же служители?" – А, может быть, и нет.

– Как же нет, когда…

– Вы не пробовали забыть и помните, что смертны. Мы же все забыли и не знаем, смертны ли мы.

– Потому что когда кто-то умирает, вы забываете о его смерти, – Евсей кивнул. Он начал понимать. Более того, его очень заинтересовал подобное отношение к вопросам жизни и смерти.

– Да, – вновь кивнул страж, – именно так… Странники, я вижу, вы не простые торговцы, раз вас заботят не цены на нашем рынке, а вопросы веры. Однако я был послан встретить караванщиков. И я всего лишь страж. Остальное вам лучше обсудить со служителями. Уверен, они с радостью объяснят даже больше, чем вы хотели бы узнать, стремясь обратить в свою веру.

– Да, спасибо, – Евсей оживился, его глаза заблестели. У него появилась цель. И стремление поскорее достичь ее.

В душе Атена тоже шевельнулся интерес, однако, он был вызван совсем другим:

– Что ты там говорил о ценах? – спросил он.

– Вот, – губ горожанина коснулась тонкая улыбка, – наконец-то я вижу перед собой купца, а то все странствующие мудрецы…

– Странствующие мудрецы? – он никогда раньше не слышал подобного сочетания слов и потому, поддавшись любопытству, отвлекся от того, что, казалось бы, должно было быть для него главным.

– А, – небрежно махнул рукой страж, который выглядел так, словно речь шла о какой-то обыденности, – к нам приходят разные гости. В основном – ищущие что-то: правду, истину, знание, смысл жизни и счастье…

– Странствующие мудрецы… – задумчиво проговорил Евсей. – О них говорилось в легендах. Но ведь они жили давно, очень давно. Еще в те времена, когда снежная пустыня не разделяла города.

– Давно, недавно, – воин пожал плечами, давая понять собеседникам, что не видит особой разницы.

"Ну конечно, – караванщики поняли его куда лучше, чем если бы он стал вдаваться в пространные объяснения, – ведь когда время безразлично, когда нет прошлого и будущего, но лишь настоящее, твои воспоминания сливаются с воспоминаниями предков, становясь единой памятью…" Так что единственное, о чем спросит Евсей, было:

– И что с ними стало, с этими мудрецами? Они нашли то, что искали?

– Наверно. Иначе бы не остались у нас.

– Это чувствуется, – взглянув на странного горожанина, хмыкнул Евсей, подумав: "И их, видимо, было немало, раз кровь мудрецов проявляется в горожанах до сих пор, делая даже воина мыслителем".

Атен же, взглянув сперва на одного собеседника, затем на другого, спросил:

– Погодите, как остались? Ты хочешь сказать, что вы позволяете чужакам оставаться у вас…

Вздрогнув, остальные караванщики напрягли слух, ускорили шаг, спеша подойти поближе к горожанину, чтобы не пропустить его ответ.

Страж медлил. На его лице впервые с мига встречи отразилось чувство. И это было удивление.

– А почему бы нет?

Все были поражены. Люди разом открыли рты, втянули в себя побольше воздуха, чтобы потом, заговорив, не останавливаться как можно дольше. Но так как говорили все разом, не слушая друг друга, просто стремясь выговориться, то в наполнившем воздух гуле нельзя было разобрать ни слова. Впрочем, никто не обращал на это никакого внимания, продолжая в том же духе, ведь главным было не выслушать, а сказать.

Действительно, почему нельзя остаться? Разве боги установили запрет? Они просто оставили городам право самим решать. А жители оазисов, не желая ни с кем делиться своим счастьем, предпочли отказывать всем подряд. За столетия все к этому так привыкли, что караванщики перестали спрашивать. Впрочем, бывали случаи, когда горожане предлагали разделить свое счастье… Конечно, не всем, а избранным.

"Дело даже не в этом, – спустя какое-то время понял Евсей, погрустнев, – ведь речь идет о мудрецах. Значит, о том времени, когда города были другими, жизнь была другой. А сейчас…" Думая примерно о том же, Атен внутренне напрягся. Он слишком хорошо знал своих спутников, чтобы не понимать, что должно вот-вот произойти.

– А мы? Мы тоже можем остаться?

– Да.

– Да? Ты имеешь ввиду – да?

– Ну да, да!

– И… – Атен глядел на него с подозрением, словно ища под снегом яму, как "нет" среди всех "да". – Мы все можем остаться? И нам не придется за это ничем платить?

Страж провел рукой по гладко выбритому подбородку, затем почесал затылок.

– Вообще-то, я никогда не слышал ни о какой плате. Все просто остаются.

– Достаточно спросить разрешение у Хранителя?

– Да. Но никто не будет против. Это просто знак вежливости… А, – затем, вспомнив что-то важное, страж хлопнул себя по лбу, – еще нужно принести клятву.

– Богу – покровителю города?

– Вот-вот.

Караванщики закивали, соглашаясь. В том городе, из которого они были родом, подобную клятву приносили все горожане, причем делали это в тот же день, когда проходили испытание.

"Город должен быть единым. Поэтому нужен один небожитель-покровитель для всех.

Порою никто, кроме Хранителя и жреца не знал Его имени, но это и не важно.

Главное, чтобы Он был, чтобы на Его помощь можно было рассчитывать, чтобы было кому молиться о помощи… А когда особенно любопытные спрашивали служителей, как молиться, когда не знаешь имени, – им обычно отвечали – "Называйте Его просто "господином", Он услышит вас и поймет к кому вы обращаетесь, поскольку связаны с Ним Клятвой покровителя…" И, все же, всем всегда хотелось знать, кто Он… " Евсей огляделся вокруг:

"Говорят: "Знак бога стоит на Его творениях", – вспомнил он старую пословицу, а затем присмотрелся повнимательнее к окружавшему его миру. – Госпожа Кигаль ценит лишь душу, Ей безразлична внешняя красота оборачивающегося в тлен. К чему украшать то, что, в конце концов, станет лишь куском льда? Единственное, что может сохраниться в снегах пустыни, это храм на вершине холма. Но не окружающие город стены. Зачем же их столь старательно украшать? Они слишком прекрасны для города богини смерти.

Господин Шамаш считает, что во всем должен быть смысл – в каждом камне, каждой возведенной над землей колонне. Если его нет – то труд напрасен. К чему строить башни? Отражать нападение разбойников? Но зачем, если единственная цель их прихода в город – стремление остаться в нем. Здесь же они могут получить это и без боя. И эти рисунки… Если стены предназначены для защиты, зачем их украшать?

Бессмысленно…

Госпожа Айя… Горожане не выбирают Ее покровительницей. Да и зачем Ей оазисы, когда в Ее распоряжении вся бесконечность снежной пустыни? " Он перебрал в памяти всех богов, которых знал, пытаясь понять, кто же мог быть господином Курунфа. В конце концов, решил: "Скорее всего это госпожа Инанна.

Чудесный сад. Прекрасный, похожий на алмаз, город. И кольцо – это ведь Ее символ…

Что ж, богиня любви – одна из старших богов, сестра повелителя небес и госпожи мира смерти. Правда, считается, что Ей не хватает Их мудрости, что Она – ветрена, непостоянна в своих пристрастиях, меняет друзей и врагов словно снежная змея кожу… Но… С другой стороны, у караванщиков вообще нет бога-покровителя".

И, решив, что ответ уже найден, он не стал спрашивать имя. Остальным же, в сущности, было все равно. Их самые заветные мечты исполнялись – жить в городе!

Наслаждаться красотой и теплом прекрасного оазиса, вместо того, чтобы скитаться всю жизнь по снегам пустыни! Да за это они были готовы заплатить чем угодно!

– Мы готовы поклясться даже Губителю! – вскричал дозорный за спиной хозяина каравана.

На него покосились неодобрительно, однако яростно возражать или испуганно шикать не стали. Зачем? Всем ведь известно, что город повелителя погибели – Куфа. И только Куфа.

Оглядев своих спутников, Атен понял, что многие из них готовы принести клятву прямо сейчас, боясь, что горожане передумают. Ведь было бы непростительной глупостью упускать шанс, который дается раз в жизни. И, все же… Самому ему почему-то не хотелось торопиться. Не то чтобы у него были какие-то сомнения, просто…

"Спешить тоже неправильно. Подобные решения нужно принимать, все хорошенько обдумав, а не поддаваясь первому впечатлению. Нужно увидеть Хранителя, поговорить со служителями", – рассуждал хозяин каравана.

"Побродить по улицам города… – вторил мыслям брата Евсей. – Сперва убедиться, что нам действительно тут найдется место… Место чтобы жить…" "Судьба каравана зависит от нас, – Лис тоже не видел причины для спешки. – И нам следует быть осторожными с принятием решения", – он слишком хорошо знал, сколь велика может быть цена ошибки, а ведь не случайно говорят: "Обжегшийся об огненную воду, дует на снег".

Тем временем они подошли достаточно близко к городу, чтобы, разглядев легкую полупрозрачную дымку, составляющую купол, понять: она не просто возвышается над стенами, но закрывает все: и их, и врата. Словно было недостаточно железных створок дверей и тяжелых кованных засовов.

Рядом с вратами на камне сидел человек, к которому, судя по всему, страж и вел караванщиков.

Остановившись перед ним, проводник на миг склонил голову в поклоне, а затем встретился с горожанином взглядом – и замер, не в силах отвести глаз. Впрочем, это длилось лишь мгновение, спустя которое страж резко повернулся на каблуках и зашагал прочь, не сказав ни слова на прощание.

– А… – караванщики только успели открыть рот.

– Странно… Он только что выглядел таким дружелюбным… – пробормотал Лис ему вслед.

– Может быть, здесь не принято прощаться… – пожал плечами Евсей. – И, потом, мы ведь только пришли и не собираемся уходить…

– У меня такое чувство, что он о нас просто забыл, – пробормотал Атен.

– А это важно?

Караванщики вздрогнули, услышав незнакомый голос. Они не сразу поняли, что с ними заговорил тот, кого гости приняли за служителя.

– Вообще-то… – не спеша с ответом, Атен взглянул на чужака. Это был почти столь же высокий, как и страж, мужчина. Плотно сбитый, он лишь самую малость уступал в плечах воину. Для служителя он был просто богатырем. Да и одет горожанин был не совсем обычно для человека его статуса. Это одеяние… Если его и можно было с чем-то сравнить, то, наверное, с халатом, который облюбовали для себя работорговцы.

Такой же длинный, до самой земли, запахнутый на правую сторону и не подпоясанный, но просто заколотый булавкой, он имел широкие рукава, по кроям которых серебряной лентой бежал узор, чем-то похожий на оберег. Этот узор, да еще и цвет – бледно-серый, – вот и все, что отличало его от одежды торговца рабами.

"Странный выбор для служителя, – Лигрен, так же не спускавший с незнакомца взгляда, чуть наклонил голову, не одобряя выбора горожанина. Ему, прожившему не один год рабом, было слишком хорошо известно, почему работорговцы одевались именно так. – Все для того, чтобы выгодней продать товар… Выглядеть толстяком, чтобы любая, даже самая бесфигуристая рабыня казалась рядом стройной и привлекательной… Рукава – чтобы прятать в них деньги. Ведь покупатели должны думать о товаре, а не о плате за него…" – и, все же, несмотря ни на что, бывший жрец ни на миг не усомнился, что перед ним именно – служитель.

Атен, вздохнув, провел ладонью по лицу, пригладил бороду:

– Нет. Важно лишь происходящее с нами, – наконец, проговорил он, отвечая на заданный вопрос.

Горожанин улыбнулся, не просто принимая ответ чужака, но одобряя его.

– Нам будет позволено войти в город? – спросил Атен, хотя, казалось бы, они получили уже нечто большее, чем простое разрешение.

– Все зависит от вас.

– От нас? – Атен растерялся. Ведь обычно гости бесправны.

– От вашего желания. Вашей мечты. Она привела вас сюда, позволила найти Курунф, пересечь грань оазиса. Стоит вам захотеть – и врата города сами распахнуться перед вами, – однако, видя, что гости, спеша проверить истинность его слов, двинулись вперед, служитель остановил их. – Только…

– Только? – вот теперь все насторожились.

– Улицы Курунфа не приспособлены для того, чтобы по ним шли повозки. Да и оленям там не место.

– Нам придется оставить их здесь? Но страж… Он ничего не говорил… А как же торговля? Наш товар… Мы могли бы устроить торговлю и здесь. Если, конечно, вы согласитесь… – заговорили караванщики, перебивая друг друга.

– Как хотите. Хотите здесь – торгуйте здесь. Хотите в городе – центральная площадь ваша. Рабы города перенесут товар туда. И жить вы сможете рядом, в гостевом доме.

Переглянувшись, торговцы закивали. Почему бы нет? Если им помогут, будет не сложно все перенести. К тому же, раз они смогут остаться в городе, им больше не понадобятся ни повозки, ни олени…

"Чем раньше мы начнем привыкать к городской жизни, тем быстрее привыкнем, – Атен был согласен со своими спутниками. Действительно, это представлялось наилучшим путем. Вот только… Он поморщился, силясь вспомнить что-то… Ведь что-то же он забыл, что-то очень важное… Но что? – Прямо напасть какая-то! Не память, а дырявая плошка!" -Гостевой дом… – чтобы как-то оправдать свое промедление, пробормотал хозяин каравана. – У вас даже такой есть? Поразительно!

– Ты удивлен? Но почему? Разве это – не обычное дело?

– Ну… Сам я никогда не слышал ни о чем подобном… – впрочем, ему было все равно, что это за гостевые дома такие. Главным было желание поскорее войти в этот необычный город, чтобы остаться в нем навсегда. – Ну ничего, подойдем – увидим…

– Да уж, мимо не пройдете, – хмыкнул служитель. – Что же до вашего добра, – посерьезнев, продолжал он, – не беспокойтесь, ничего с ним не случится. У нас воров нет. Да такая мысль даже не придет никому в голову, потому что все это, – он махнул рукой в сторону застывших на месте повозок, пожевал губами, подбирая нужное, – материальное, тленное, на самом деле ничего не стоит.

Караванщики взглянули на него с долей сомнения. Нет, конечно, именно таких слов они и ожидали от служителя. И, все же, ведь всем ясно, что в городе живут разные люди. И думают все по-разному. И ценят разные вещи… Однако никому не хотелось возражать. Зачем? К тому же, если у них и были какие сомнения и возражения, то они тотчас забылись, стоило горожанину подняться.

Все как завороженные смотрели на служителя, который медленно двинулся в сторону врат. Казалось, что он и не идет вовсе, а плывет над землей. Стоило ему вытянуть руку – и врата открылись. Сами. Словно только и ждали этого жеста, не прикосновения. А ведь створки дверей казались такими тяжелыми… И запоры, разве они не запирали их, сжимая в сильных тисках?

Но то же, что предстало перед взглядом караванщиков, заставило их забыть об этих странностях.

Курунф оказался еще более удивительным, чем они могли себе представить. По обе стороны от дороги возвышались высокие, в несколько этажей, дома, стены которых были отделаны плиткой, покрыты росписью или вовсе увиты вьюном. Ни один из них не походил на другой, но, в то же время, соседние постройки каким-то удивительным образом так подходили друг к другу, что не возникало никакого сомнения в том, что они – часть чего-то единого.

Караванщики и не заметили, как вошли в город и спустя несколько мгновений рядом со служителем остался лишь Атен.

– Наши животные. За ними кто-нибудь присмотрит?

– Зачем они вам? Или вы не собираетесь остаться в городе? – служитель взглянул на него чуть искоса, словно проверяя решимость чужака.

– Собираемся, но…

– Не навсегда?

– Ну…

– Если вы не задержитесь надолго, они вас дождутся. Но зверям снегов не жить в тепле оазиса. Со временем они все равно умрут.

– Нам не продать их здесь?

Служитель развел руками:

– Кому они нужны? Послушай, торговец, если все дело в том, что тебе их жаль – распряги оленей, пусть убегают в снега и попытают там судьбу. Или тебя беспокоит что-то другое? Боишься сделать шаг вперед, не имея возможности отступить? Как вы это называете? "Право пойти против солнца"?

– Нет! Дело не в этом! – возможно, Атен ответил слишком резко и быстро, чем следовало бы, но понимание этого пришло слишком поздно, вынуждая искать себе оправдание. – Они – часть нашего имущества. И немалая часть.

– Выходит, ты просто заботишься о своей собственности? Я правильно понял? – лицо служителя было непроницаемым, так что Атен никак не мог определить, одобрял ли горожанин его поступки, или осуждал. Однако…

"С какой стати ему осуждать? – думал он. – Да, купец понял бы все быстрее. Но и служитель…" -Конечно, я понимаю, – мягко улыбнувшись, проговорил горожанин. Атену показалось…

Нет, он был почти уверен, что тот прочел его мысли.

"Странно, что такая сила дана простому служителю… Хотя, может быть, передо мной сам Хранитель города…" – караванщик задумался, по-другому взглянув на собеседника. А затем его глаза чуть прищурились, взгляд стал задумчиво оценивающим.

– Что касается вашего имущества, – как ни в чем не бывало, продолжал этот странный, непонятный человек, – мы можем купить у вас оленей.

– На мясо? – Атен скривился. Такой вариант его совсем не устраивал. И дело было не в жалости – просто туша много дешевле живого зверя.

– Ну, – его собеседник развел руками, – ты должен понимать: в ином виде здесь они никому не нужны.

– А следующий караван, которому вы могли бы их продать, придет не скоро?

– Мы не загадываем на будущее. Зачем? Что будет – то будет. Однако не ошибусь, если предположу: если у того каравана и возникнет проблема с оленями, то с их продажей, не покупкой. Поскольку его хозяин будет думать так же, как и ты, заботиться о том же…

– Ладно, – караванщик помрачнел. Они еще не остались здесь жить, а уже тратились на это. – Что уж тут поделаешь? Повозки, так понимаю, нам тоже не продать? – со вздохом спросил он.

– Если вы найдете покупателя, – что еще мог сказать горожанин? Он и так был сама выдержка и терпение.

– Прости, – смутившись, пробормотал караванщик.

– Я понимаю: всегда тяжело терять. Особенно когда думаешь только о потере, а не о том, что получаешь взамен.

Атен взглянул на своих спутников, успевших уже довольно далеко уйти от врат города. Еще несколько мгновений – и последние из них скроются из виду.

– Не пора ли тебе присоединиться к своим друзьям?

– Хорошо бы… – но он не мог. Что-то удерживало его… Наконец, он вспомнил:

Мати! О ужас! Как же он мог забыть о девочке! – Моя дочь в одной из этих повозок!

– И почему она не выходит? – спросил служитель, в голосе которого не было ни напряжения, ни беспокойства. – Девочка больна?

– Мы бы сказали заранее, если б это было так! Не стали скрывать! Мы… Мы знаем, что такое снежное поветрие! – Да, говоря это, он предполагал, что горожанин может не поверить в искренность его слов. Обычно подобное стремятся утаить. Он не удивился, если бы служитель не поверил бы ему. Однако чужак, оставаясь совершенно спокойным, лишь проговорил:

– Безумие – не такая уж страшная болезнь, как о ней думают многие. Ее можно исцелить.

– Ваши лекари столь искусны… – в его глазах было восхищение. "Если им под силу такое…" -Так в чем же дело, торговец? Или есть какая-то другая причина, по которой твоя дочь не может войти в наш город?

– Она – Творец заклинаний.

– Это точно? – серые глаза глядели на собеседника настороженно внимательно.

– Да, – кивнул Атен. Он чувствовал себя – хуже некуда. "Что теперь будет?…" – Девочка уже проявила свои способности…

– Сколько ей лет?

– Пятнадцать.

– Так она еще не прошла испытание! Значит, у нее пока нет своей судьбы. И ты можешь решить за нее.

– Быть ли ей тем, кто она уже есть по своему рождению? – он вздохнул. Задумавшись над этим лишь на миг, он понял, что ни за что не стал бы ничего менять. Разве он не мечтал о чуде для своей девочке? О самом большом чуде, которое доступно смертному – нести в себе искру божественного огня?

– Эти дни одиночества, – служитель заговорил о другом. – Да, они нужны ей. Чтобы понять силу заклятий. Но ведь не обязательно сидеть в повозке. Можно и в городе.

Мы найдем ей комнату.

– Она поклялась, что не выйдет из повозки…

– Ты можешь освободить ее от слова. До тех пор, пока она не пройдет испытание, ее слово не значит ничего.

– Ну… – караванщик задумался. Разве он не хотел, чтобы дочь вошла в этот город вместе с ним? Хотел. Он просто не ожидал, что повозки придется оставить вне его стен. Тем более, что слово все равно так или иначе будет нарушено. Оно ведь было дано не на время, а пространство – "день до оазиса и день после". А раз караван никогда не покинет его… Все, что было нужно – оправдание тому, что он собирается сделать. А служитель… или даже сам Хранитель давал ему то, что он так искал. – Да, ты прав, – и караванщик решительно двинулся к повозке невест.

Он смотрел вперед, не оглядываясь, потому даже не заметил, что горожанин пошел вслед за ним. Впрочем, если бы он и увидел, не обратил бы внимания, не придал значения.

– Мати, – подойдя к пологу, позвал он дочь, – выходи.

Ответом ему была напряженная тишина.

– Почему она молчит? – удивленно приподнял голову служителя.

– Обет молчания, – процедил сквозь стиснутые зубы караванщик, – все так испугались, когда узнали правду о ней, что…

– Ничего, так может быть и лучше…

– Сейчас… Мати, ты можешь покинуть повозку. Ты ведь хочешь войти в город, увидеть его, верно? Так сделай это… Да, я велел тебе оставаться здесь. Но теперь изменил свое решение и велю выйти! Ты должна подчиниться мне! – Атен начинал злиться.

Одно дело спорить без посторонних и другое – на глазах у чужака.

"Что он о нас подумает? Что он обо мне подумает? Что же это за хозяин каравана, если ему не подчиняется его собственный ребенок?

– Мати! – он коснулся полога повозки. – Где ты там?

И вновь тишина. В какой-то миг караванщику показалось, что внутри никого нет.

"Ну вот! Конечно! И чего я, спрашивается, ждал? Что она подчинится? Послушается?

Сдержит клятву? Да разве она когда-нибудь так поступала? Неслух!" – промелькнуло у него в голове, в то время как пальцы сами собой стали сжиматься в кулаки.

– Мати! – не дождавшись ответа и на этот раз, он рывком отдернул полог. Заглянув внутрь, он заметил маленькую, сжавшуюся в комок тень, метнувшуюся в дальний угол повозки.

– Мне что, тебя силой вытаскивать! – караванщик, уже не сдерживавший себя, кричал, не думая о том, что этим лишь еще сильнее пугал дочь. Его больше заботило другое.

Виновато глянув на горожанина, он тихо проговорил: – Прости.

– Я понимаю, – служитель чуть наклонил голову в кивке. – Нет никого упрямее и своевольнее любимого и единственного ребенка… А того, кого баловал долгие годы, не исправить за краткий миг.

– Можно было бы оставить ее здесь, одну, в наказание, но… Подойди сюда! – велел он девушке, а, видя, что та отчаянно замотала головой, проскрежетал: – Если не хочешь, чтобы я тебя проклял!

На этот раз Мати подчинилась. Покинув свое убежище, она осторожно придвинулась к краю повозки, замерла, глядя на отца с отчаянной мольбой. Казалось, что она страшно хотела что-то сказать, объяснить отцу, но не могла произнести ни слова, держа данную клятву.

– Так, – Атен глядел на нее исподлобья, не желая ничего слышать. – Так. А теперь спускайся на землю.

Испуганно глядя на отца, девушка замотала головой.

– Ты…

– Подожди, караванщик, – вмешался горожанин. – Позволь мне поговорить с ней.

"Не дело чужаку вмешиваться в семейные дела," – подумал караванщик, зло глянул на дочь, затем – неодобрительно – на горожанина. – Однако, – вспомнив, что перед ним – возможно их будущий жрец или даже Хранитель – смирился:

– Ладно.

Горожанин хотел подойти поближе к повозки, чтобы было удобнее говорить, но, приблизившись лишь на шаг, заметил, что гостья задрожала, стала нервно оборачиваться назад, словно ища угол потемнее, чтобы спрятаться в нем.

– Спокойно, милая, – тотчас остановившись, горожанин поднял руки, показывая, что они пусты, – я не несу тебе зла. Все, что я хочу – чтобы ты вошла в наш город, увидела его красоту. Мати… Тебя ведь Мати зовут, да? Неужели тебе не интересно?

Тебе ведь интересно? Но ты думаешь о клятве, которую дала? Не можешь пойти против нее?

Девушка согласно закивала. Наконец кто-то ее понял! "Не могу! – читалось в ее глазах. – Пусть отец говорит, что освобождает меня от нее, но… Но ведь слово дала я, и… И будет неправильно…" -Милая, ты еще не прошла испытание. Не забывай этого. За тебя все решает отец.

Так установили боги. Тебе же небожители велят только одно – во всем ему подчиняться. Таков закон, единый для всех жителей земли. И если он считает, что ты должна забыть о клятве – так тому и быть. Я вижу, ты страшно испугана. Тебе не понятно, что происходит вокруг. Да, я понимаю: к нам приходило немало людей, рассказывавших удивительные вещи о тех чудесах, что творятся рядом с нашим городом. Это ничего. Чуда не следует бояться. Его ждут. Вот и с тобой происходит сейчас чудо. Ты – Творец заклинаний. О подобном большинство и мечтать не смеет, а для тебя это – просто жизнь. Не бойся, милая. В этом нет ничего страшного.

"Но все вокруг боятся меня, словно я…" -Ты благословенна, не проклята! Этот страх… Он лишь облако, случайно, по ошибке, от незнания забредшее на ясное синее небо света и радости. В нашем городе все понимают это. И никто не будет тебя бояться. Наоборот. Мы будем рады принять тебя в свою семью. И помочь.

"Но…" -Конечно, обучить тебя слову заклинаний могут только сами боги. Но мы поможем тебе пережить время ученичества легко и безболезненно… Мати, пойми: твой приход – большая честь для нашего города.

"Я… – страх в глазах девушки начал сменяться неуверенностью. Нет, она не сомневалась в словах служителя, который одним своим пониманием заслужил ее полное доверие. Просто… Имела ли она право так поступить? Ей не хотелось никого подвергать опасности. – Из-за меня и так всегда столько неприятностей…" -Мати, мы сможем защитить тебя от твоего страха.

Это стало последней каплей. Смущенно улыбнувшись горожанину, девушка двинулась к краю повозки. Она была готова соскочить в снег, хотела этого, уже мечтала о том, что войдет в город, какие чудеса увидит…

"Мне будет что вспоминать, сидя потом в одиночестве… И будет нечего бояться…" Но в последний миг остановилась. Вернее нет – что-то невидимое, властное остановило ее, удерживая в повозке.

Мати растерялась:

"Что это?" -Мати! Мне казалось, горожанин убедил тебя!…

– Подожди, караванщик, – прервал его служитель. Несколько мгновений он смотрел на девушку, словно спрашивая ее:

"В чем дело?" Затем же уловив ее полный отчаяния мысленный вскрик: "Заклинание! Я совсем забыла о нем!" – спросил:

– Ты не можешь сама покинуть повозку? Тебя удерживает…

– Что бы это ни было… – караванщик не дослушал его до конца. Зачем? "Она моя дочь! только моя! И лишь мне решать!" – Я сейчас! – с этими словами он взялся за деревянный край повозки, собираясь забраться внутрь, однако был внезапно остановлен какой-то силой. Попробовал еще раз – и опять та же преграда – невидимая, непроходимая, ведь как можно разрушить, разбить то, чего нет?

– Постой, караванщик… – цепкий взгляд служителя быстро осматривал все вокруг.

– Дай мне разобраться… Это заклинание…

– Заклинание! – в ужасе вскричал Атен, воздев глаза к небесам. "Ну конечно!

Девчонка не послушалась меня! И вновь навлекла на себя беду!" -Твоя дочь не могла его создать. Оно не из тех, которые боги подбрасывают своим смертным детям, играя с ними…

– Оно не причинит девочке вреда, – за их спиной раздался тихий, шуршавший, как ветер, голос.

Вздрогнув от неожиданности, хозяин каравана резко обернулся, однако, увидев говорившего, облегченно вздохнул:

– Шамаш!…Шамаш, – затем, обращаясь к нему быстро заговорил он, – это заклятие…

Ты произнес его?

– Да, – спокойно кивнул тот, потом добавил: – Я был вынужден. Иначе девочку не оставили бы в покое.

– Да, да… Я понимаю… И не осуждаю тебя… Но… – он взглянул на своего спутника. – Как же теперь быть? Заклинание будет действовать весь срок, и… Нам придется покинуть город, чтобы снять его?

– Да.

– А… А как-нибудь иначе нельзя? Ну, произнести слова наоборот.

– Вряд ли это поможет. В любом случае, я не стану рисковать жизнью девочки.

– Боюсь, нам придется, – караванщик нахмурился. Он задумался и, по мере того, как он думал, лицо его становилось все мрачнее и мрачнее. – Видишь ли, мы решили остаться в городе.

– Когда-то ты говорил, что если будет выбор между городом и дочерью…

– Нет! – прервал Шамаша караванщик. Он был взвинчен, голос – нервное звучание струны ветра. "Ну почему всегда нужно выбирать! Почему нельзя просто жить, ничем не жертвуя? Просто жить, идти навстречу своему счастью, мечтать…" – Давай не будем об этом, – мрачно процедил он сквозь зубы. – Во всяком случае, до тех пор, пока не пришла пора выбора.

– Скажи… – вместо него заговорил горожанин – осторожно, словно крадучись. Его устремленный на Шамаша взгляд был насторожен, более того, в какой-то миг караванщику даже показалось, что он заметил страх в глазах служителя.

"С чего бы это? – Атен был озадачен. – Хотя… Да… – ему показалось, что он начал понимать: – Два мага… И хозяин не знает, как поведет себя чужак… Может быть, ему захочется захватить власть в городе… Это я знаю, что Шамаш не такой, что он не стремится к власти, а если бы хотел ее, давно бы основал свой собственный город. Мало ли ледяных дворцов мы встречали на своем пути… А чужак…

Может, рассказать ему? – он покосился на горожанина. – Или не надо? Еще не поверить. Решит, что я пытаюсь затуманить его внимание, подыграть противнику…

Лучше не вмешиваться. Пусть маги решают все сами, между собой".

А горожанин продолжал:

– Я не очень сведущ в этих делах. Но разве не опасно ставить двойной пространственный круг? Проще прибегнуть к кругу в круге: время-пространство.

Караванщик вытаращил глаза. Он не понял ни слова.

"А Шамаш небось и того меньше", – конечно, ведь пришедшему из чужого мира магу до сих пор казались странными такие простые вещи.

Но, приглядевшись к своему спутнику, Атен понял, что на этот раз ошибся.

Пусть маг медлил с ответом, но это было не потому, что он не знал, что сказать.

Он не хотел говорить. Но был вынужден, следуя установленным самим собой законам.

– Это так.

– Защита пространства, ограниченная во времени, я прав?

– Да, – губы Шамаша сжались в тонкие синие нити.

– Что это значит? – воспользовавшись мигом молчания, поспешил спросить караванщик.

Причем он ждал объяснения от обоих, убежденный, что вправе требовать, чтобы он прозвучал, ведь речь шла о его дочери.

И, тяжело вздохнув, маг повернулся к нему.

– Ат… – начал он, но горожанин прервал его:

– Торговец, все очень просто. Это как круги вокруг нашего города… Впрочем, речь не о них, – он остановил себя так поспешно, словно чуть было не шагнул против движения солнца, – а о твоей дочери, – он был настоящим служителем, знавшим, как говорить, что сказать, чтобы перевести внимание с одного на другое. – То, что удерживает ее в повозке – это пространство. Оно ограничено, заперто в себе. Но есть и другое ограничение – действие заклятия. Если устанавливать его в пространстве – до города, за городом – то одна часть заклинания может вступить в противоречие с другой, поменяться с ней местами, и вообще, слиться, создавая своего рода ловушку: из повозки не выбраться, пока не покинешь город, но город не отпустит, пока ты в повозке… Прости, караванщик, я, должно быть, говорю очень сложные, непонятные тебе вещи… Но, право же, я просто не знаю другого способа объяснить.

– То, что ты говоришь… Это удивительно! Но… Но Шамаш ведь не Творец заклинаний!

– А, – небрежно махнул рукой горожанин, – что они, что боги, язык-то один, – он хотел сказать что-то еще, но вновь внезапно умолк и продолжал лишь некоторое время спустя: – И вообще, для тебя не это главное. А вот что: чтобы не возникло подобного противоречия, искусные заклинания, если, конечно, они во благо, не во зло, содержат ограничение иной природы. Пространство – время.

– И…

– Через десять дней заклятие перестанет существовать, не важно, покинете вы город, или останетесь в нем.

– Шамаш? – Атен перевел взгляд на своего спутника. – Это правда?

Тот молчал, раздумывая. Будь он уверен, что своей ложью защитил бы девочку, то так бы и поступил. Но…

– Шамаш! – продолжал настаивать хозяин каравана. – Ответь же! Ведь речь идет о моей дочери!

– Да, – он даже не сказал, просто кивнул. Но караванщику и этого было достаточно.

Он облегченно вздохнул:

– Слава богам!

– А теперь, – голос Шамаша хрипел, а он даже не пытался прочистить горло, словно не замечая этого, – скажи: как бы ты поступил? Отказался бы от города ради дочери?

– Но какое это имеет значение? – он хотел добавить – "Теперь, когда все решилось, когда не надо выбирать?", но промолчал. Ведь это было ясно и так.

– Я должен знать.

– Зачем?

– Чтобы понять, в чем я ошибся.

– Ошибся? Но все так хорошо, просто замечательно! Все мечты, наши самые заветные мечты исполняются, и… Хорошо. Я отвечу тебе. Я выбрал бы дочь.

– И увел бы караван из города?! – пораженный, вскричал служитель. – Жертвуя счастьем всех ради ее одной? Это неправда! Хотя… – совладав с вспышкой эмоций, он заставил себя успокоиться и задуматься. – Ты говоришь так, потому что знаешь: тебя бы никто не послушал. Тебе бы не удалось убедить остальных последовать за тобой, так ведь? Нет? Ну не можешь же ты лгать ему в глаза лишь потому, что он хочет услышать эту ложь!

– Я не лгу, – качнул головой Атен. Уж что-что, а это он знал наверняка.

– Но…

– Я выбрал бы дочь. И остался бы в городе.

– Что? Как это? – не понял его служитель.

– Объясни, – попросил Шамаш, хотя по его печальному взгляду полыхавших черным пламенем глаз было видно, что чего-то подобного он и ждал, задавая свой вопрос.

– Будущее моей дочери – не в пустыне, а в городе, – видя, что Мати, с испугом смотревшая на него, замотала головой, он продолжал, – пусть она думает иначе, пусть любит снега, а не зеленые стены леса. Это ничего не меняет. Я точно знаю – ей жить в оазисе.

– Может быть… – задумчиво глянув на девушку, затем – на ее отца проговорил служитель.-Может быть, – повторил он. – Дар предсказания, да? Боги даровали тебе его?

– Да, – кивнул караванщик, не видя смысла скрывать.

– Что ж… Неплохо, неплохо… Творец заклинаний, предсказатель, летописец, еще кое-кто… Пойдем, хозяин каравана, я покажу тебе город, сведу с купцами…

– Я не могу.

– Что? – во взгляде служителя была растерянность. – Мне казалось, мы решили все проблемы.

– Я не могу оставить дочь одну.

– Торговец, ты нужен своим людям. Есть вопросы, которые можешь решить только ты…

– Мати должна будет оставаться в повозке еще целых десять дней…

– Ей нужно одиночество, чтобы научиться… Постой, ты беспокоишься за ее безопасность, да? Тебя ввела в заблуждения эта стена с башнями и вратами? Это все чепуха, так, картинка, скорее украшение, чем защита. Защищает нас кое-что другое, куда более могущественное и надежное. Так что не надо, не беспокойся. Уж что-что, а защиту наш город гарантирует. И голодом ее морить, конечно, никто не собирается. Как только мы окажемся в храме, я велю рабам принести твоей дочери лучшие блюда. У нее будет все, что ей нужно, столько, сколько нужно и тогда, когда нужно. Рабы поймут ее без слов и без возражений сделают все, что она велит.

– Однако, когда рядом свой человек…

– Рабы позаботятся о ней лучше, чем сможешь ты. Ведь ты – мужчина. Ты не умеешь готовить пищу, и… И вообще…

– Ладно… Ладно, дочка. Ты уже взрослая… Бояться нечего: ты в городе. И, потом, повозку защищает заклятье… А вечером я вернусь… Хорошо?

Мати, хотя ее глаза, полные слез, молили отца остаться, кивнула. Ей ничего больше не оставалось.

"Может, так и лучше… " – ей совсем не хотелось входить в город.

– Пойдем, – караванщик двинулся в сторону врат, уже на ходу, чуть повернув голову в сторону мага, спросил: – А ты что медлишь?

"Нет! -Мати готова была кричать. Она и кричала – на языке мыслей. Так громко, что Шамаш поморщился. – Не бросай меня! Пожалуйста! Останься со мной! Хоть ты…!" "Малыш…" "Пожалуйста! Я не хочу оставаться здесь совсем одна! Я не могу! Я умру!" -Шамаш, идем же! – было видно, что Атен теряет терпение. Ему самому было тяжело делать этот шаг, но… "Я должен. Ведь я – хозяин каравана. И я нужен моим людям…

Я… Если я не уйду сейчас, то не сделаю этого никогда!" "Шамаш! Сделай же что-нибудь!" "Ты хочешь, чтобы я остановил его?" "Нет! Чтобы ты не уходил!" "Хорошо", – сказал он на языке мыслей, а затем, вслух – -Я остаюсь.

– Но почему?!

– Так нужно.

– Что значит…

– Не спорь с ним, караванщик. Ему виднее, – мягко остановил Атена служитель. Его губы чему-то улыбались, глаза искрились и вообще, горожанин выглядел довольным, словно все происходило так, как ему и было нужно.

– Это из-за Мати, да? – Атен повернулся, вернулся к нему, замер, глядя прямо в глаза наделенному даром.

– Да, – кивнул тот.

– Но почему? Ты и так защитил ее заклятьем, и…

– Порой участие важнее защиты.

– Участие? Что за ерунда!

– Наверное, – горожанин как бы невзначай вмешался в их разговор, произнося каждое слово осторожно, выверено, словно идя по узкой тропинке у края пропасти, – он имеет в виду: как важно быть рядом, не бросая перед лицом опасности, пусть даже призрачной, ту… которую любишь.

Шамаш резко вскинул голову. Его взгляд был остер, как клинок, и холоден, словно ветер метели.

Мати задрожала.

"Нет!" – она так мечтала… Но нет! Об этом нельзя говорить! Тем более чужаку!

Он не должен касаться своими грязными руками ее души!

Взгляд девушки метался от одного к другому и обратно.

"Нет! – немо кричала она. – Нет!" -Порой, – пользуясь молчанием Шамаша, продолжал горожанин, – чувства виднее со стороны. Порой мы сами не замечаем их, а вокруг все знают… Она еще так юна, и ты… Должно быть, ты думаешь об этом лишь как о будущем. Так ведь? Я прав?

– Мне очень дорога эта девочка, – тихо проговорил Шамаш. – Я никогда не скрывал этого и не вижу причины отрицать сейчас. Я не оставлю ее одну в тот миг, когда она больше всего на свете нуждается в том, чтобы рядом был хоть кто-то.

– Обучение языку заклинания предполагает одиночество… – Атен глядел то на одного мага, то на другого, зная, что те говорят о чем-то важном, но пока еще не до конца понимая, о чем?

– Я буду рядом, но не с ней. Она будет одна, но не одна.

– Ты говоришь загадками.

– Это не важно. Главное, она будет знать, что я рядом. Так ей будет легче.

– Легче ли… – караванщик вздохнул, взглянул на наделенного даром толи с сомнением, толи с укором.

– Атен, отдай мне свою дочь. Пусть она войдет в мою повозку хозяйкой.

– Но… – торговец вытаращил на него глаза, не зная, что и сказать.

– Я понимаю, – между тем, продолжал Шамаш, – она еще слишком молода для вступления в брак…

– По крайней мере, ей надо пройти испытание… – пробормотал еще не до конца осознавший произошедшее хозяин каравана.

– Я готов ждать столько, сколько потребуется. Если, конечно, ты не возражаешь.

– Что ты! Это великая честь… – Атен чувствовал себя где-то на грани между реальной жизнью и краем грез. Он стоял, не смея и шагу ступить, чтобы не ошибиться, приняв мечтание за явь, а ревность за страх.

– Вот и отлично! – к ним подошел служитель, который, как ясно говорил весь его вид, не упустил ни слова из их разговора. Но Атену было все равно. Что же до Шамаша… Он взглянул на чужака недовольно, однако не сказал ничего. – Я очень кстати оказался рядом. И, конечно же, засвидетельствую ваш договор.

– Это не договор!

– Ну, уговор. Какая разница! Не важно! Поздравляю! – он широко улыбался и вообще выглядел чуть ли не более счастливым, чем хозяин каравана.

– Мати… – Атен был уверен, что его весть обрадует дочь, ведь все девушки мечтают стать женами мага. Но Мати и в этот раз умудрилась удивить его. Она выслушала его не просто молча – совершенно безучастно. Так, словно речь шла не о ней вовсе, так, неизвестно о ком, далеком и совершенно чужом.

"Я хотел обрадовать ее, а она…" – и, махнув в сердцах рукой, караванщик зашагал в сторону городских врат. Бросив на остававшихся быстрый взгляд, сопровождаемый вызванной неведомо чем усмешкой, горожанин двинулся за ним следом.

"Шамаш… -стоило им переступить черту городских стен, Мати позвала бога солнца.

– Что же теперь будет?" – она была не просто напугана – у нее словно сломалось что-то внутри. И страх перестал быть страхом, и боль болью, и даже слезы в глазах показались не жаркими, словно огненная вода, а холодными, как лед в сердце метели.

"Все хорошо… Все будет хорошо", – попытался успокоить девушку бог солнца.

"Но ты… Но госпожа Айя… Я… – мысли летели обрывками снежного полотна, тая в глазах быстрее, чем в лучах жаркого городского солнца. Душа мечтала лишь о том, чтобы забраться в самый дальний край мироздания, спрятаться там, затаиться, вдали от своих мечтаний, обернувшихся вдруг таким сильным страхом, что она даже не думала о том, чтобы попытаться с ним справиться. А губы были готовы шептать слова молитвы, прося кого-нибудь из небожителей снизойти к несчастной смертной и перенести ее… куда-нибудь, все равно куда, главное – подальше от Шамаша.

Потому что… Она была так слаба, а почти что исполнившаяся заветная мечта столь прекрасна… Что он… Она… Госпожа Айя никогда бы не простила их, и… – Как же быть…" "Ни о чем не беспокойся".

"Я не могу! – Мати была готова кричать от отчаяния. – Ведь… Это…" – она бы с радостью убежала прочь, в снега. Ей было не в первой искать в бегстве спасение от самой себя. Но… Но на этот раз она была заперта в повозке заклинанием.

"Ничего не бойся, – по-своему понимая отчаяние в ее глазах, проговорил Шамаш, – я здесь, с тобой. Как ты и хотела".

"Да! Но ты мог просто остаться! Ничего не говоря! Ничего… Это отец, да? Он вынудил тебя?" "Меня очень трудно заставить делать что-то против моей воли, девочка", – грустно усмехнулся он.

"Значит… Значит, это была мечта моего отца. Я понимаю… И она должна была исполнится".

"О чем ты?" – его взгляд стал внимателен.

"Мы же говорили с тобой недавно. Земля мечты… – заглянув в глаза богу солнца, она осеклась. – Не помнишь? Но как ты мог забыть… Это место… Оно действует и на тебя, да? Ты говорил, что защитишь меня, но не себя… Шамаш, кто ты сейчас?" "Тот, кем был всегда. Девочка, ты здорова? У тебя нет жара? Мне не нравится этот лихорадочный блеск в твоих глазах, и…" "Со мной все в порядке! – быстро прервала его Мати. – В порядке. Со мной… Ты…

Ты говорил, что в том сне… В том мире, который был… казался тебе больше, чем сон, ты был колдуном…" "Да".

"Но это был лишь сон! Вспомни, Шамаш! Ты – бог солнца, повелитель небес! Ты…

Позови госпожу Кигаль, или госпожу Гештинанну… Они…" Шамаш качнул головой, повернулся, собираясь уходить.

"Куда ты? Не хочешь слушать меня? Не веришь мне?" "Все-таки, ты не здорова. Я видел по дороге валериану и хмель…" "Нет! Не уходи! Я здорова! Это ты…" "Не волнуйся. Я здесь, рядом, и скоро вернусь".

Он поспешно ушел.

Мати всхлипнула, потерла глаза, сглотнула подкативший к горлу ком, полный горечи боли и обид.

"Это все не на самом деле… Просто мечта… Он не делал мне предложения… Не говорил о любви… Кто Он и кто я! – она легка возле края повозки, свернулась в клубок, глядя на свои руки. – Бог солнца… А если бы Он на самом деле был бы только человеком… магом… Я бы тогда… Я бы… Я… "Мой путь-твой путь, мой дом – твой дом, мой вздох-твой вздох, чтобы жить одной жизнью и уснуть одним сном…" Но это все только мечта… Несбыточная. Поэтому даже сейчас я не услышу этих слов. Он никогда не будет моим… Ведь Он… Он принадлежит другой. Он любит другую… Не меня – я для Него всего лишь маленькая девочка, с которой Он встретился в снегах пустыни. Он сам говорил – я всегда останусь для Него той малышкой… Младшей сестрой, о которой заботятся, которую любят… но не так, совсем не так… – она вновь всхлипнула, утерла рукой нос. – Заговори я с Ним об этом, Он бы рассердился на меня. Потому что это не правильно. Потому что я еще не прошла испытания. Я – ребенок. И не важно, что мне осталось всего несколько месяцев до совершеннолетия, и чувствую я себя совсем взрослой, и думая о будущем не могу не думать и… Не важно. Он бы рассердился. И сам бы никогда не заговорил… Даже сейчас, когда считает себя только человеком… С отцом говорить о помолвке можно, а со мной о любви – нельзя… Вот Он весь в этом! А я… Я бы согласилась даже на ненастоящее, мгновенное счастье… Я бы… – и тут она вдруг осеклась, залилась румянцем. – А что если госпожа Айя слышит мои мысли? – Мати-то думала, что совсем одна, что никто не заглянет в ее душу, ведь одно дело говорить себе и совсем другое – говорить, зная, что кто-то может услышать… – Ох, госпожа Айя, прости меня! Я не хотела…! Я… Я… Я сама не знаю, что со мной творится! Это… Это так тяжело, так больно: видеть, что мечты всех вокруг исполняются, знать, что и твоя мечта может, но… но не сметь даже мечтать об этом! Я… Я просто сойду с ума!" И когда она услышала чьи-то шаги, то не вздрогнула от страха, а вздохнула с облегчением.

"Шамаш, это ты?" – она спрашивала на всякий случай, хотя и не сомневалась – конечно, он. Кто же еще?

"Я принес отвар. Выпей, пожалуйста", – он поставил глиняную кружку со все еще клубившемся над ней дымком на деревянную рейку на краю повозки.

"Зачем?!" – девушка так резко отпрянула в сторону, что повозка качнулась и вместе с ней качнулась и кружка. Еще миг – и она перевернулась бы. Но Шамаш поймал ее раньше, удержал на месте:

"Осторожно. Не ошпарься".

"Что это?" – девушка принюхалась. Пахло чем-то сладким, чуть приторным, и еще – горьковатым. Незнакомо, странно, но не пугающе.

"Эти травы вернут в твою душу покой…"

"Я и так успокоилась! Уже! Совсем!"

"И помогут заснуть", – продолжал он.

"Но я не хочу спать! – она ощутила какую-то нервозность. Сердце забилось в груди быстрее, душу овеяло холодом… А губы сжались от злости – на саму себя. "Трусиха!" и еще – "Неужели опять?!"- только-только она перестала бояться снов, почувствовала себя уверенной и свободной, научившись ими управлять, и вот… "Неужели все снова…" "Тебе нужно поспать. Вообще, сон сейчас для тебя – самое главное".

"Но почему?!"

"Во сне приходят боги".

"Но не только добрые…" "Порой враги бывают полезнее, чем друзья".

"Как это?" Шамаш несколько мгновений молчал, потом тихо проговорил:

– Есть вопросы, ответы на которые тебе лучше найти самой. Потому что иначе ты не сможешь их понять… Мудрых тебе снов, – и с этими словами он ушел, оставляя Мати раздумывать над тем, почему бог солнца пожелал ей именно мудрых снов – не счастливых, не спокойных…

"Значит, – она сжала губы, сдерживая нервную дрожь, – они не будут спокойными. И счастья мне они тоже не принесут… Что ж… Буду знать… – она взяла кружку, подержала несколько мгновений в руках, наслаждаясь теплом, которое перетекало в нее, затем поднесла к губам. – Спокойных снов тебе, Шамаш. Спокойных снов…"

Глава 7

…Мати спала. И ей снилось…

Ей снилось, что она оказалась в мире, что был зеленым, красным, желтым – каким угодно, только не белым. Он был полон запахов – ароматов цветов и духа трав, замешанных на горьковатом привкусе тягучей смолы. А сколько в нем жило звуков!

Цокот, трель, свист, стук сливались в причудливое птичье пение, к которому добавлялись шелест листвы и шушуканье трав.

Земля не просто казалась живой. Она была самим олицетворением жизни – веселое, игривое создание, такое юное, что его еще не посещали мысли о смерти, которые затуманивали-заволакивали глаза грусть-туманом, или ложились слезами росы на шелковистые лепестки цветов.

Дыхание было легко, так легко, что стоило Мати вдохнуть в себя полной грудью дурманивший своей невинной свежестью воздух, как она незаметно даже для самой себя поднялась в небо, полетела, играя с ветром, купаясь в нем совсем как золотая рыбка, которая плещется в лазурном озере в сердце самых богатых и сказочных из ныне живущих городов.

"Это самый лучший из снов, что приходил ко мне когда бы то ни было!" – блаженствуя, девушка закрыла глаза.

И, все же…

"Как жаль, что это лишь сон!" – больше всего на свете ей хотелось, чтобы все происходило на самом деле, наяву.

"А если… Если это сон… Вот бы он продлился вечно!" – Мати не хотела умереть, нет, она даже не думала о смерти, просто… Вот было бы здорово, если было бы можно остаться в этом сне как можно дольше. А что может быть длиннее вечности?

Свернувшись калачиком – солнечным котенком на легких шелках небес, она замерла, задумалась-задремала, наслаждаясь красотой одного мгновения и стараясь не думать при этом более ни о чем.

А потом вдруг…

– Ну здравствуй, маленькая караванщица! Вот мы и снова встретились!

Прозвучавший совсем рядом, как ей показалось – возле самого уха голос заставил Мати вздрогнуть.

Ужас хлестанул ее по душе ледяным порывом пустынного ветра. Однако, вместо того, чтобы броситься бежать, спасаясь от своего страха, она только сильнее сжалась, притиснув ноги к груди и втянув голову в плечи.

Мати даже не открыла глаз. Она и так знала, что увидит, и не хотела видеть. Ведь нет ничего хуже кошмара, пробравшегося в прекрасный сон мечты.

– Что же ты?

Мати молчала.

"Пусть пройдет время, – твердила она себе, – пусть забудется радость… Если уж кошмар – то кошмар… Пусть между ними ляжет грань, даже не грань – сама бездна!

Пусть она разделит их, так чтобы… Чтобы…" – и, все же, на глаза уже набежали слезы, которые потекли из-под сжатых век, скользя по щекам, щекоча нос…

– Ну же, маленькая караванщица, давай, поиграем, как тогда. Или ты забыла, как нам было весело?

Невидимый собеседник умолк, ожидая ответа хотя бы на один из своих вопросов. Но Мати продолжала упрямо молчать, что было силы стиснув зубы.

– Ни слова? Но почему? Ведь ты узнала меня? Ты помнишь, кто я? Да, кое-кто старался сделать все возможное, чтобы ты никогда не вспоминала о том сне. Но ведь ему это не удалось, верно? Иначе ты вела бы себя сейчас совсем иначе, да?

– Я тебя ненавижу! – не выдержав, выпалила Мати. Ее глаза распахнулись, во взгляде, вонзившемся в стоявшего с ней рядом между небом и землей повелителя сновидений, горела ненависть.

– С чего бы это! – на лице Лаля застыло выражение наигранного удивления, в то время как губы кривились в усмешке. – Ведь еще совсем недавно ты считала меня другом и даже чуть было не назвала повелителем своей души…

– Никогда! Я никогда бы не сделала этого!

– О, детская наивность!

– Нет!

– К чему этот спор? Все ведь ясно и так, когда я – бог, а ты – смертная, которая к тому же еще не имеет ничего своего, даже судьбы. Так что, поверь мне на слово, именно так бы ты и поступила, пробудь в моем мире чуть дольше, приди Эрра чуть позже… Кстати, тебе, надеюсь, объяснили, что это второе имя Нергала? Что ты носишь подарок того, кого ваше племя называет не иначе как Губителем?

– Я знаю! И что же? – с вызовом бросила Мати. Ненависть затмила все чувства, даже страх. Если бы она могла… Если бы она была богиней, то, наверное, испепелила бы повелителя сновидений одним своим взглядом! Но даже теперь в ее глазах было столько пламени, что Лаль отвернулся, на мгновение прикрыв лицо рукой.

– Выходит, для тебя я – хуже, чем он? Интересное дело! И почему, хотелось бы мне знать? Что я тебе такого сделал?

– Ты?! – она задохнулась от ярости. – И ты еще спрашиваешь?! Ты отравил счастливейшие из моих снов! Ты чуть не убил меня! Нет, не так – ты убил меня и я была бы уже давно мертва, если бы Шамаш с Эррой не повернули время вспять! А главное… Ты знал, как относится ко мне бог солнца и хотел уничтожить его!

Моими руками!

– О чем это ты?

– О драконе, конечно! Ты послал мне сон, который…

– Погоди, погоди, смертная, – остановил ее Лаль. – Не так быстро. Давай во всем разберемся. При чем здесь я? Почему ты решила, что сон, о котором ты говоришь – не знаю, какой именно ты имеешь в виду, ну да ладно – так вот, почему ты думаешь, что его прислал тебе я, а не моя сестрица Айя? Ты – не моя посвященная, чтобы я придумывал тебе сны. И еще. Даже если бы я чем-то там тебя испугал во сне, это ведь был всего лишь сон, верно? И только глупец ищет в каждом видении ночи знак грядущего.

– Ты хотел, чтобы я испугалась дракона!

– Зачем? Я-то от этого что выигрывал?

– Иначе я не стала бы убегать! И Шамашу не нужно было бы меня защищать! И дракон не набросился бы на него, и…

– Только смертная способна перевернуть так все, вверх ногами, вниз головой! Как одно связано с другим? И какой вред может причинить богу солнца какое-то там смертное создание, сколь бы могущественным и огромным оно ни казалось вам, людям?

Как вообще священный зверь может повернуться против своего повелителя?

– Но это случилось!

– Но я-то при чем? Почему ты думаешь, что мне была какая-то выгода от всего произошедшего? Я не имею ничего против бога солнца. Ведь, так или иначе, именно благодаря ему я обрел столь долгожданную свободу. Да я буду благодарен ему за это до конца вечностей!

– Ты лжешь! Шамаш не освобождал тебя!

– Ты так думаешь? Но разве не благодаря милому твоему сердцу богу солнца я вернулся в мир яви?

– Нет!

– Раз ты так считаешь, то, значит, не помнишь всего, что случилось тогда. И не я лгу тебе, а тот, кто утаивает половину правды…

– Я помню все!

– Раз так, ты знаешь, о чем я говорю. И к чему обвинения во лжи?

– Ты всегда лжешь! Во всем и всегда! Даже говоря правду!

– Ну ты даешь! – Лаль рассмеялся. – Это полная ерунда! Нет, даже более того – глупость, равной которой нет во всем мироздании! И… Да, подобное я мог бы услышать только из твоих уст, маленькая спутница бога солнца, избалованная им настолько, что возомнила себя не богиней. Нет, даже не простой богиней – Айей!

Спишь и видишь себя моей сестрой? Хочешь занять ее место?

– Нет! – Мати испуганно отшатнулась. Сама мысль, одна только мысль об этом казалась кощунством, хотя мечта…

– Не на небесах, нет, – усмехаясь, продолжал бог сновидений. – Зачем тебе это?

Луна далека и холодна. Она чужда твоей душе. Ты наивна и искренна. Среди богов такое не встречается. Поэтому ты и нравишься мне. Несмотря на то, что ненавидишь меня… Или, может быть, – глянув на девушку, задумчиво произнес Лаль, – не несмотря на это, а именно из-за этого… Но мы отвлеклись. Ты мечтаешь не о том, что далеко, а том, кто рядом, и… Хочешь, я помогу твоей мечте исполнится?

– Я… – она глядела на него с непониманием. Сперва она хотела отрицать все, но…

Лаль прочел ее мысли.

– Глупышка! Неужели ты думала утаить от меня правду? Ведь я не человек, который, даже будучи зрячим, видит лишь маленькую толику действительности. Мне же открыто все! Все! И произнесенное когда-то, и произносимое в грядущем, и то, что не будет произнесено никогда. Как любому богу, малышка, любому! Подумай об этом!

– Шамаш не читает мысли! И не подслушивает чужих разговоров!

– Он – не такой, как все. Но в этом скорее его слабость, чем сила. Порою полезно знать больше, чем тебе говорят. Для собственной безопасности, пользы окружающих, и вообще – из интереса. Однако, – подмигнув ей, он улыбнулся, – я снова отвлекся.

Так ты хочешь…

– Не говори со мной о мечте! Ты… Твои слова, твое дыхание, твое прикосновение к ней очерняет ее, как… – она хотела сказать – "взгляд Губителя" – так говорили все, когда хотели показать, что хуже и быть не может, но не смогла. Эрра не был ее врагом. Он был добр к ней, он помог ей выжить тогда, в том ужасном сне. Он подарил ей браслет, который спасал ее теперь… Спасал… Она сама не знала, от чего, но, наверное, от чего-то очень страшного, могущественного, раз это смогло повлиять даже на Шамаша.

Да, Мати знала: Губитель не просто источник всех бед, он – сама беда.

Караванщица понимала: он сотворил нечто ужасное с Ри и Сати, раз они и спустя столько лет не могли об этом забыть, продолжая избегать друг друга. Она знала – Губитель враг Шамаша. Он уже пытался его убить. И попытается еще не раз, едва ему представиться такая возможность. И, все же… Она ничего не могла с собой поделать! Порою, временами, когда она, оставаясь одна в повозке невест, вспоминала тот сон, проводила рукой по браслету, пальцами читая покрывавшие его рисунки-письмена, ей становилось даже жаль Эрру – он так одинок! Все ненавидят его, избегают, бояться.. Даже те, кто служат… Если бы она могла как-то помочь ему изменить сложившийся порядок вещей…

Мати была уверена – пусть на это потребовалось бы немало времени и уйма сил, но она смогла бы уговорить Шамаша позабыть о вражде, сделать так, чтобы Эрре был дан шанс исправиться, но… Но она очень сильно сомневалась, что сам бог погибели захочет этого. В конце концов, кем он еще может быть, кроме как Губителем? Это то же самое, что требовать от Шамаша, чтобы он отказался от своих правил, забыл прежние привычки.

Она вздохнула, чуть качнула головой, отгоняя свои мысли. Нет, это было невозможно.

– Однако, – прищурившись, несколько мгновений Лаль смотрел на нее. В этот миг, спроси его кто, что он испытывал – презрение к слабости смертных, сочувствие которых так легко покупалось и задешево продавалось, или, наоборот, восхищение людской способностью сочувствовать всем, и, как это ни странно, врагам больше, чем друзьям, – он не смог бы ответить. Потому что и сам не понимал.

Бог сновидений хотел сказать что-то вроде – "Ах, девочка, девочка, если бы ты только знала, каким боком тебе обернется все это, как ты еще пожалеешь, и не раз, о том, что родилась не безразличной, не холодной, как Айя, а живой, чувственной…" Но промолчал. Зачем? Сейчас она все равно не поверит. А потом… Придет время, и она поймет все сама. Все, что должна или сможет понять.

Вместо этого Лаль резко бросил:

– Могла бы быть попочтительнее со мной! Я все-таки бог!

– Бог, – признала она, хотя с куда большей радостью отвергла бы эту истину. И еще добавила бы какую-нибудь колкость или дерзость, но Лаль не дал ей этой возможности, заговорив вновь:

– Ну и хорошо. Раз со мной мы разобрались, давай вернемся к тебе.

– При чем здесь я? – вот этого ей совсем не хотелось! И вообще, все, о чем она думала, это как бы поскорее проснуться. Нет, в ее душе не было страха. Мати была в своем сне. А, значит, пользуясь знаниями, которые дал ей Шамаш, могла управлять всем происходившим. И проснуться в любой миг. Однако она не делала этого, медлила, непонятно почему. Что-то удерживало ее… Бог сновидений? Может быть. Хотя, скорее всего – ее собственное любопытство.

Мати было страшно интересно узнать, почему Лаль пришел в ее сон. Это могло быть знаком, что скоро что-то должно произойти. Что-то плохое, потому что появление бога сновидений никогда не сулило ничего хорошего.

"Нет! Отступить было бы слишком просто… Слишком… И, вообще, мне ничего не угрожает, боятся нечего. И во сне некуда спешить. А раз так…" Она решила подождать и посмотреть, что будет дальше.

Между тем Лаль продолжал, отвечая на заданный девушкой вопрос, о котором Мати уже забыла:

– Как это "при чем"? Я говорил уже – "ты мне небезразлична." И я хочу сделать тебе приятное… Хочу, чтобы твоя мечта исполнилась.

– Если… Если ты действительно не желаешь мне зла, тогда оставь все как есть, – она взглянула на него с мольбой. – Пожалуйста!

– Разве ты не хочешь, чтобы твоя мечта исполнилась? – спросил он и сам ответил:- Хочешь, я же вижу! Хочешь, потому что все люди только об этом и думают. Ведь мечта так прекрасна. Она так сладка и заманчива. А каким счастливым ты чувствуешь себя, когда знаешь, что достаточно протянуть руку, чтобы взять заветный плод, – у него на ладони возникло яблоко, такое красное и сочное, а как вкусно оно пахло… Мати вдруг страшно захотелось попробовать его, откусить хотя бы кусочек… Лаль поднес яблоко к губам. Когда острые белые зубы вонзились в тонкую глянцевую кожуру, брызнул сон и яблочный дух, наполнявший все вокруг, стал еще сильнее. – Хочешь? – он протянул второе яблоко девушке.

– Нет! – Мати испуганно отпрянула в сторону.

– Как хочешь, – он с удовольствием доел одно яблоко, затем – под внимательным взглядом девушки – и второе. – Вкусно. И полезно, – не прекращая жевать, продолжал бог сновидений.-Для здоровья. Это плод молодости. Его очень любит моя сестренка. А ты?

"Я тоже!" – чуть было не ответила девушка, но в последний миг сдержала готовые сорваться с губ слова.

– Зря ты так. Я к тебе со всей душой, а ты… – Лаль осуждающе качнул головой. – За что? А, главное, зачем? Ведь я все равно читаю твои мысли. И делаю вид, что ничего не замечаю исключительно из вежливости… Ладно. Как знаешь… Как знаешь, – повторил он. – Но раз все, чего ты хочешь, это чтобы я ушел…Пойду, пожалуй…

Меня ждут и в других снах… – все вокруг замерцало, очертания бога сновидений начали расплываться. – Да. Прежде чем уйти. Хотел сказать тебе: я вовсе не собирался искушать тебя… или как вы это называете. Не мой стиль. Не мое дело.

Я просто… Просто собирался тебе помочь… Чтобы… Ну… Чтобы сгладит ту вину, которая… – он никак не мог подобрать нужные слова, терялся, и вообще, вел себя не так, как следовало богу. – А, ладно, – он махнул рукой, оставив попытки, – скажу прямо: тогда я вел себя с тобой как свинья. Но этому была причина. Я хотел освободиться. Только и всего. Но когда сидишь в темнице целую вечность без всякой надежды вновь обрести свободу, начинаешь терять терпение. И становится все равно, как достичь желаемого. В общем, ты понимаешь… Или поймешь… В любом случае, я пошел. Пока. Встретимся во сне.

Она хотела крикнуть ему в спину:

"Нет! Никогда!" Но вместо этого с ее искривившихся в презрительной усмешке губ сорвалось:

– До встречи.

Проснувшись, Мати несколько мгновений лежала, глядя на склонившееся над повозкой небо – голубое, с золотым блеском. Ее душа тянулась к нему, ей казалось: достаточно захотеть – и ветра подхватят ее, поднимут над землей…

"А-х, – мечтательно вздохнув, она сладко потянулась. И тотчас испугано вскрикнула: – Ой", – ее рука задела что-то.

Поспешно сев, Мати огляделась вокруг.

"Ну что за трусиха! – она была готова рассмеяться. – Испугалась такой ерунды! А, кстати, что это? – в уголке повозки, под самым пологом стоял маленький столик – так, ничего особенного, пара досочек, без резьбы и рисунков. Но стоило ей коснуться рукой: – Какие они гладкие! Ни заусенчика, ни трещинки. А какие мягкие и теплые… словно и не деревянные вовсе, а меховые… И… что это? – на столике лежали… – Великие боги! Яблоки! Неужели… – в первый миг она подумала, что это Лаль оставил, но потом… – Нет, – улыбнувшись, она мотнула головой, – конечно, нет! Никто, даже повелитель сновидений, не способен пронести что-то из сна в мир яви. Это Шамаш! Он ведь теперь должен заботиться о том, чтобы я не умерла с голоду, – мысль показалась ей ужасно забавной: бог солнца, повелитель небес – и эти яблоки у изголовья. Ей вдруг подумалось: – Интересно, а папа, когда ухаживал за мамой, тоже приносил ей яблоки, и… – смутившись, она покраснела. – О чем я только думаю! – взяв плод, она откусила маленький кусочек, пробуя. – Вкусно! Люблю сладкие яблоки. А отец… да и все остальные покупают зеленые – кислятина! – девушка тяжело вздохнула. – Но они лучше хранятся… И лучше идут в пироги… и в варение тоже… Ну их! – махнув рукой, она с наслаждением съела одно яблоко, потом второе, третье, остановившись лишь когда осталось одно. – Хватит. Это оставлю на потом… Мало ли… Если проголодаюсь…

Хотя, конечно, вряд ли Шамаш решит морить меня голодом… Шамаш… – она задумчиво улыбнулась. – Как, все таки, хорошо, что он остался со мной! – потянувшись, она откинулась на подушку. – И пусть вокруг творится все, что угодно, здесь все равно будет тихо и спокойно… И ничего не может случиться… Потому что…

Потому что я этого не хочу! Не хочу – и все! И поэтому ничего не произойдет!" – в этом не было никакой логики. И она понимала это, но… Она ей была и не нужна вовсе. В отличие от этого сладкого, как яблоки, заблуждения.

Девушка и сама не заметила, как ее глаза закрылись. И она снова заснула. И оказалась в другом мире. Совсем другом, неземном.

Мати была уверена в этом с того самого мгновения, как попала в него. Прежде всего, она чувствовала себя как-то по-особенному. Во всем теле была необычайная легкость, движения казались свободны и плавны, и никакой усталости, сколь долго бы ни бежала, никакой боли, какие бы острые камни ни попадались под ноги.

"Может быть, я уже и не человек вовсе, а призрак, – мелькнуло у нее в голове. – Неужели я умерла? – удивительно, но страха тоже не было – ни алого отблеска, ни холодного дыхания… Душа осталась спокойна, словно ей было все равно. – Мое тело спит вечным сном, а дух витает… Витает… Но ведь это – не сад благих душ…

– Мати огляделась. – Это вообще не сад. Скорее – пустыня".

Впрочем, она должна была признать – это была необыкновенная пустыня. Не снег, а серебряная пыль. И барханы так высоки, что походили на сказочные горы…

"Но в сказках горы зеленые. Потому что покрыты травами, кустами и даже деревьями.

А здесь… Это горы изо льда. Серебряного льда. Наверное, если я попытаюсь забраться на них, то буду скатываться вниз быстрее, чем подниматься. Интересно…" – ей показалось это забавным – попробовать. И, весело смеясь, она побежала к ближайшему бархану, удивляясь, почему ноги, на которых не было снегоступов, не проваливались в снег, не скользили по льду.

"Ах да, – вспомнила она, уже оказавшись на вершине горы, – я же призрак! Я не иду – лечу! Как здорово! И как красиво!" – будучи внизу, она не могла разглядеть всей красоты этого мира, который мерцал, переливаясь. Он полнился внутренним светом, словно его солнце было не в небесах, а в чреве земли.

Бардовое небо, серебряная пустыня и между ними – лиловая дымка, похожая на обрывки тончайшей прозрачной ткани, легкой, как шелк, что вились на ветру, трепетали, пели что-то на неведомом беззвучном языке.

Это было более чем необычно, но Мати почти не удивилась. Она привыкла, что попадает во сне в самые невероятные края. Где она только ни бывала: и в прошлом, в таком далеком, что о нем позабыли даже небожители, и в будущем. Уж не говоря о ледяных дворцах госпожи Айи и саде благих душ…

Но нынешний мир был не похож ни на что. Он поражал всем: своей необычностью, яркостью красок, которые были настолько насыщены, что от них рябило в глазах, сказочными запахами, неведомыми звуками…

"Я хочу запомнить этот сон, этот край, запомнить так хорошо, чтобы было невозможно забыть, даже внезапно проснувшись!" Девушка стояла на вершине высоченной горы, что, казалось, еще продолжала расти, поднимая ее все выше и выше в небеса. Ей бы испугаться – но нет, ни тени страха, лишь восхищение и та восторженная возбужденность, в которой кажется, что за спиной вырастают крылья и достаточно оттолкнуться от земли, чтобы…

"Взлететь! – о, как ей этого хотелось! Она мечтала… Небо всегда притягивало ее, манило, звало, а сейчас – с особой силой. – Почему бы нет? Ведь я сплю. И могу в своем сне делать все, что захочу. А я хочу летать! Более всего на свете!" – и, раскинув руки, она полетела вниз.

Очень скоро, не находя того страха, что тянул бы тяжелым камнем к земле, падение прекратилось. Несколько мгновений она просто висела на месте, словно лежа на облаке, наслаждаясь сказочным чувством, которое Мати не могла даже описать, потому что не было слов, что смогли бы его передать, ничего не упустив, а потом, медленно перебирая руками и ногами, словно отталкиваясь от невидимых камней, поплыла вперед.

"Ну вот, и совсем не трудно… Только очень медленно…" – может быть, от волнения или непривычки, но ей казалось, что идти было куда легче. А тут…

Спустя какое-то время она почувствовала себя такой усталой, словно целый день разгребала тяжелый мокрый снег у границы оазиса. – Но все равно, это так здорово: летать!" – она на миг остановилась – чтобы перевести дух.

Слабый, похожий на дыхание стоявшего рядом человека, ветер касался ее щек прохладой, трепал непослушную прядь у виска, пощипывал ресницы и все время что-то шептал, шептал…

Мати закрыла глаза. И ей показалось, что она лежит на мягкой траве где-то в дальней, беззвучной чаще леса, росшего не в нынешнем оазисе, а на древней земле, не знавшей власти снежной пустыни, не слышавшей людской речи… У этого мира был свой, особый язык, давно забытый всеми, но, однако же, сохранившийся в покинутых глубинах памяти… И стоит отыскать эти закоулки, встать на одну из невидимо-тонких тропиночек – и загадочный мир заговорит с ней, рассказывая о своих тайнах…

"Как бы мне хотелось понять… – она уже готова была, безнадежно вздохнув, сказать: "Жаль, что это невозможно", но остановила себя: – Почему невозможно?

Очень даже возможно! Нужно только постараться".

Девушка заставила себя забыть обо всем остальном, отрешиться от всех забот, даже мыслей, став маленьким снежным перышком в крыле ветра.

Прошло одно мгновение, другое, третье, и еще неведомо сколько несчетных. Сперва она слышала лишь шуршание, но потом ей начало казаться, что она стала различать в немом шепоте нечто созвучное словам:

"Очнись!

Очнись!

Вокруг оглядись…!" Обрадованная – "Получилось! Я слышу! И даже понимаю!" – она была готова захлопать в ладоши, но прежде, все же, решила сделать так, как ее просили – открыла глаза, огляделась… "Ой!"- прямо перед ней откуда ни возьмись возникла стена, к которой она приближалась не просто быстро – очень быстро.

"Но это невозможно! Только что ее не было, а я вообще не двигалась, просто лежала…" – и тут она поняла, что для поисков объяснений, вопросов и вообще досады нет времени – если она не остановится, то просто налетит на преграду.

Конечно, во сне ей вряд ли удастся расшибиться насмерть, но ударится она о-го-го как. Расквасить же нос во сне – было бы совсем глупо.

Вот только остановиться оказалось куда труднее, чем она думала.

Мати закрутилась, забилась, замахала руками и ногами – но все без толку, ведь единственным, от чего она могла бы оттолкнуться, была эта самая стена.

"Ну ладно! – она посмотрела на нее зло, насупилась, втянула голову в плечи. – Посмотрим, кто кого!" Мати подтянула ноги к груди, руки выставила вперед, группируясь как в прыжке перед приземлением. Не сводя взгляда со стены, которая, возникнув из ниоткуда, пролегла от одной бездны до другой, она ждала…

В глубине души девушка понимала, что должна испугаться, ведь, даже если она не расшибется, то все равно упадет. И куда? Под ногами не было земли, даже той, неведомой, серебряной – она осталась внизу, под лиловой дымкой, что вряд ли удержит даже призрачную тень, не то что душу. Но страха не было. Вместо него пришло возбуждение предвкушения чуда, когда с нестерпимым любопытством глядят вперед, ожидая, что случится через миг.

Ее губы вдруг беззвучно зашептали:

"Изменись!

Изменись!

Быстро дверью обернись!" Подчиняясь, стена замерцала, затрепетала. И в тот миг, когда Мати приблизилась к ней на расстояние вытянутой руки, порыв ветра подхватил края полога, они разлетелись в разные стороны, образуя проход, в который девушка и взлетела, даже не задумываясь, что делает.

Через миг она оказалась в просторном зале. Сводом ему были черные ночные небеса, посреди которых огромной лампой с огненной водой висела луна – серебряная дымка, полная, точно покров пустыни снегами, великим множеством звезд – белых, желтых и красных, ярких и блеклых, маленьких и больших…

Одна из них особенно заинтересовала караванщицу. Хотя она не отличалась ни величиной, ни яркостью. Просто… В отличие от других, немых и холодных, от нее исходил не просто свет, но тепло, касавшееся души своим дыханием, словно поцелуем, шепча что-то сладкое на ухо.

Мы с тобою когда-то встречали рассветы

Ярко алого цвета.

Владычило лето

Над землей, в изумрудное платье одето…

Это было когда-то…

Иль, может быть, где-то…

Мы грустили о том, что давно потеряли,

Что так долго искали,

Не хранили, не знали,

Что закончится сказка, станут черными дали, Об ином тосковали И мечтали… Мечтали…

И вот что удивительно – чем дольше Мати смотрела на звезду, тем ближе она казалась, тем громче был ее голос. В какой-то миг ей даже показалось, что она разглядела за желтым блеском очертания высокого, статного мужчины с длинными белесыми волосами, золотистыми страстными глазами и алыми чувственными губами.

Его кожа была точно снег, одеяния – полог тумана, руки раскинуты, словно приглашая в объятья… Еще миг, и Мати готова была броситься к нему, но тут услышала в мертвой тишине залы биение сердца, своего сердца, и очнувшись, остановилась, моргнула, пригляделась к незнакомцу.

Она никогда прежде не встречала его, даже похожего. И, все же, почему-то была уверена, что знает его. Или знала когда-то…

"Может, в другой жизни, – странно, но ее душу это открытие ничуть не тронуло.

Нет, конечно, разум был удивлен, поскольку, несмотря на все рассказы Шуллат о перерождениях, веру рабынь, и не только рабынь в то, что иногда боги за верную службу дарят в награду еще одну жизнь, она никогда не примеряла эту возможность на себя. Но если она уже жила когда-то… – Что ж, – Мати смотрела на незнакомца, не отводя взгляд, но в ее глазах было лишь любопытство – и все. Сердце билось ровно. – Это ведь не Шамаш. Потеряв его, я не смогла бы жить дальше. Даже если бы боги дали мне еще одну жизнь, я умерла бы даже не родившись… – ее губы сжались. Нет. Ей было невыносимо даже думать о подобном. – Тише, тише,-поспешила она успокоить саму себя, – не вздумай реветь, дурочка. Он ведь бог солнца. А бог бессмертен…" – и, все же…

– Если без Шамаша я не стала, не смогла бы жить, – беззвучно зашептали ее губы, – ни на земле, ни во сне, ни в самой вечности… Без тебя, – она посмотрела на незнакомца. Прости… – и образ начал бледнеть, блекнуть, медленно погружаясь в пламень звезды.

Мати подняла голову. По залу кружили тени, танцуя. Их лица были скрыты вуалями, с раскинутых в стороны рук нескончаемым потоком ниспадали покрывала. Этот танец притягивал к себе взгляд, завораживал, заставлял забыть обо всем остальном, лишь следить за движениями, любуясь их плавной медлительностью.

Она, наверное, стояла бы так вечность, но в какой-то миг тени, заметив гостью, вдруг остановились, сбились в облако, которое затрепетало, став сперва раздроженно-лиловым, а затем – смущенно-розовым.

Поджав губы, караванщица втянула голову в плечи.

"Неудобно-то как получилось!" Только теперь она поняла, что эта зала – не часть покинутого и потому открытого всем ветрам и гостям ледяного дворца. Для кого-то это место было домом. Мати огляделась вокруг, с каждым мигом все яснее и яснее различая следы пребывания хозяев. И пусть они, неведомые, были не людьми, от этого ничего не менялось.

"Я… Я не хотела! Не хотела забираться без спроса в чужой дом, рассматривать чужие вещи, ведя себя… недостойно…" – Мати уже открыла рот, чтобы извиниться перед тенями, прося у них прощение за свою оплошность, прежде чем поскорее уйти, но те, склонившись на миг перед ней в низком поклоне, исчезли, оставив гостью недоуменно глядеть им вслед.

"Пойду-ка я. А то как бы они не вернулись со стражами… – девушка не хотела нарываться на неприятности. – Кому нравится, когда чужак вторгается в твое жилище? – ей бы точно не понравилось. Особенно если бы кто-то полез в ее сундук.

– Этот образ… Наверное, в этом мире призраков и теней он – что-то вроде нашей картинки… Живой картинки. А звезда – наша книга. И я, дура, сунула свой длинный нос в чужие легенды-воспоминания, решив, что они мои… И что я теперь скажу? "Простите меня, пожалуйста! Я не знала! Мне казалось, тут никого нет, кроме меня"? – нет, этого было явно недостаточно. – Я бы очень разозлилась. И захотела бы наказать кого-нибудь… – думая об этом, она внимательно оглядывала все вокруг в поисках выхода. – Должен же он быть… Как-то ведь я сюда попала…" Но как она ни старалась, не смогла найти ни двери, ни полога – лишь своды – небо, пол – звезды и горы – стены.

Она тяжело вздохнула.

"Ну вот… Придется просыпаться…" Не то чтобы ей хотелось. Скорее наоборот – она собиралась оставаться в этом мире как можно дольше, чтобы осмотреть все вокруг, может быть – встретить кого-то из его хозяев, поговорить. Но теперь…

Она недовольно поморщилась, потом вновь вздохнула:

"Ничего не поделаешь… Раз другого пути нет…" И в тот же миг Мати проснулась.

Некоторое время она лежала, не решаясь не то что открыть глаза, но хотя бы пошевелиться, зная, что, стоит ей сделать это, и сон забудется, словно его и не было вовсе. Нет, сперва она должна была все пережить еще раз, вспоминая за гранью мира сновидений, принося память о нем мир яви.

"Главное сохранить это чувство. Счастливую легкость, от которой у меня до сих пор кружится голова…" И все же…

"Это был необычный сон. В отличие от предшествовавшего ему,- да уж, во владениях бога сновидений ей доводилось бывать и раньше… И ничего интересного, в сущности, она от Лаля не узнала. А здесь… Вообще-то, ответов она тоже не получила. Но зато сколько у нее возникло новых вопросов! Ей захотелось поскорее рассказать о своем сне богу солнца, так, словно это сновидение, хотя и явилось только ей, принадлежало и ему тоже.

"Шамаш!" – позвала она, затем шевельнулась, двинулась к пологу.

"Я здесь, малыш, – Он отозвался быстрее, чем девушка успела коснуться почему-то ставшей жесткой, словно на морозе, шкуры. – Как ты? Все в порядке?" Небожитель не заглянул в повозку, однако Мати чувствовала – Он стоял совсем рядом, так что исходившее от Него тепло согревало покоем ее душу.

"Неужели Он дозорным хранил мой покой? – мелькнуло в голове у девушке. Это было бы так удивительно! – И невероятно, – резко оборвала она грезы, которые уже были готовы распуститься цветком, – у повелителя небес что, других забот нет? Просто Он услышал меня и пришел… А для Него и вечность пути – всего лишь миг".

"Со мной все хорошо, – она сладко зевнула, потянулась. – Мне снилось… А, я же тебя еще не поблагодарила за яблоки! Спасибо! Они были очень вкусные! Как раз такие, какие я люблю!" "Яблоки – это хорошо. Но почему ты кроме них ничего не съела?" "Мне не хотелось! Я не голодная! Совсем! – затем она торопливо заговорила совсем о другом: – Шамаш, мне приснился удивительный сон! Я… Я была в другом мире…

Не знаю, в прошлом или в будущем, на земле или на небесах… Серебряная пустыня, багровое небо и лиловый воздух – где они такие? На какое-то мгновение мне показалось, что я была и не человеком вообще, а тенью, призраком… Может быть, таковы подземные владения госпожи Кигаль? В легендах ведь говориться только о саде благих душ и пещерах вечных мук. А ведь подземелья такие же бескрайние, как и снежная пустыня и…" "Не знаю, малыш…" "Но ты видел когда-нибудь подобный мир?" "Может быть… – в Его голосе Мати послышалась задумчивость, словно Он пытался вспомнить, но не мог. – Прости, малыш, я… Я не помню…" – он с трудом подавил зевок.

Девушка кивнула. Так она и думала. В этом городе все о чем-то забывали "А, может, тут дело не только в нем, в чем-то большем. За последнее время все так изменились… И отец, и дядя Евсей, и Шамаш… Может быть, Он и сам уже думает, что не бог солнца, а простой караванщик… Ну, не совсем простой – маг…" – хотя, когда сравниваешь с таким – не большая разница.

Мати вздохнула, чувствуя, что в душу пробралась грусть.

"Ты не выспался?" – она старалась говорить так, чтобы в ее мысленном голосе звучала лишь участливость, но не сочувствие. "Потому что сочувствие может ранить и даже оскорбить тем сильнее, чем сильнее тот, в отношении кого их проявляют…" "Да так…" – к радости девушки, Он ничего не заметил, продолжая отвечать на вопросы так, словно это был обычный разговор.

"Обычный разговор… – Мати тяжело вздохнула. Ей хотелось чего-то большего, но…

– Но спасибо Шамашу, что Он вообще со мной говорит. И потому что Он – бог, а я… – она поджала губы, чувствуя, как боль кольнула сердце. – А вот все остальные, как только узнали, что я Творец заклинаний… Взяли клятву молчания… Оставили тут одну… – ей стало так больно и обидно, что захотелось заплакать. – Они даже не пришли проведать меня!" – Губы задрожали. Она все сильнее и сильнее жалела себя, при этом даже не подумав о том, что, может быть, отец и другие приходили, просто она в это время спала. И они не смогли ее разбудить… Или не решились…

Ведь именно во сне боги говорят с людьми.

"Этот оазис… В нем воздух словно наполнен дыханием ягод Меслам…" – услышала она и тотчас забыла обо всех своих обидах и заботах.

"Нет! – испуганно вскрикнула Мати. – Нет, – упрямо замотала девушка головой. Она слишком хорошо помнила, знала, что такое эти ягоды. – Их здесь нет! И, потом, – молодая караванщица заставила свои губы улыбнуться, – эти ягоды не могут усыпить Тебя! Ты пробовал их тогда, давно, дядя рассказывал мне… И ничего!" "Тогда все было иначе".

"Я не чувствую запаха… Здесь, в повозке, пахнет… – она принюхалась. И к немалому удивлению поняла – снегом, пустыней. Словно вокруг не было оазиса. Но девушка предпочла не говорить об этом, толи не желая тревожить Шамаша из-за такой ерунды, толи потому, что сама не хотела ни о чем беспокоиться и гнала прочь все сомнения. – Не пахнет этими ягодами", – поспешила исправиться она.

"Это хорошо…" "Ты заговорил о них потому, что я много сплю, да? Это так, но… Я просто хочу спать, и все. Не почему-то. Без всяких причины. Вот и проспала уже целый день…" "Два".

"Что?" – не поняв Его, переспросила девушка.

"Сейчас утро третьего дня".

"Третьего дня?! С тех пор, как караван пришел в город?!- она была удивлена, поражена и даже испугана. – Не может быть! Это просто не возможно! Я не могла! – девушка с силой сжала кулаки, твердя себе: "Успокойся! Успокойся. Успокойся…

Ничего страшного не произошло. И вообще, так лучше – меньше времени осталось сидеть в этой повозке, – она даже смогла усмехнуться: – Я-то, глупая, боялась одиночества, думала, чем занять себя. А вон все как легко и быстро получается: засну еще на несколько снов – и десять дней пролетят незаметно…" – Папа, наверное, волнуется… Думает, что я заболела… Шамаш…" "Да, девочка?" "Приходя последний раз, он не сказал, когда придет снова?" "Кто?" "Мой отец, конечно! – однако для себя Мати сделала вывод – "Значит, не говорил.

Иначе Шамаш бы сразу сказал…"- Я почему спрашиваю… – девушка стала оправдываться, думая про себя: "Я все делаю не так! Надоедаю Шамашу совершенно глупыми разговорами. Вместо того, чтобы узнать, как у Него дела, как Он себя чувствует…" – В общем, если вдруг я снова усну, а он придет, ты разбуди меня, пожалуйста!" – на одном дыхании выпалила молодая караванщица.

Мати не ждала ответа, будучи совершенно уверена, что услышит что-то вроде: "Да, конечно. Как только, так сразу…" Ведь она не просила ни о чем особенном или невозможном.

Но бог солнца промолчал. И это насторожило караванщицу, ее сердце беспокойно забилось в груди, по спине пробежали волной мурашки.

"Шамаш… Он ведь приходил?" – спросила Мати, чувствуя, что обида вот-вот засыплет ее с головой снегом. "А если нет? Что если отец забыл обо мне? Здесь же все забывают. Что тогда? – ей стало страшно. Не прошедшая испытания, она чувствовала себя слишком зависимой без отца. – Ведь я иду его дорогой. И не могу иначе, потому что у меня нет собственного пути… И… Что со мной будет, если он бросит меня?- если бы у нее была мать, все было проще, а так… В ее памяти вдруг зазвучали слова закона – того, основного, на все случаи жизни, который начинали учить наизусть вместе с первыми словами: – "Оставшийся сиротой, неважно, сколько ему при этом будет лет, должен быть либо принят другими, названными родителями, либо стать рабом. Потому что в любом другом случае он будет потерян для богов и, лишенный души, передан во власть духом и теней…" – зубы нервно застучали и ей вдруг стало так холодно, словно она выбежала в метель в одном платье горожанки.

"Спокойно… Спокойно… – на этот раз она не убеждала себя, а упрашивала. – Все будет хорошо… Ведь я уже почти взрослая… И, потом, раз я – Творец заклинания, значит, один из моих родителей небожитель…" – и тут она, впервые задумавшись над этим, вдруг поняла: – Шамаш, он ведь не сомневается, что я его дочь?

"Он уверен, что это так", – Его ответ вернул в сердце девушки крупицу спокойствия, мысленный голос овеял душу теплом.

"Слава богам!" – значит, отец не отказался от нее. А если забыл… – Папа не приходил, да? – спросила караванщица и прежде, чем бог солнца успел ответить, быстро заговорила: – Не осуждай его за это. Я знаю, он меня любит. И беспокоится…

Но ведь со мной Ты. А, значит, ничего плохого не может случиться. Наверное, он закрутился… Или забыл потому, что в этом городе все о чем-то забывают!" – она убеждала собеседника, хотя сама глотала горькую обиду вместо не пролившихся слез.

"Ты права, – Мати почти видела, как за пологом повозки Шамаш наклонил голову в кивке, – твой отец не виноват. Что бы он ни делал сейчас, в этом не было бы ни шага его вины. Это странное место".

"Ничего… Ничего, все будет хорошо…"

"Край мечты…" "Шамаш, -она вдруг вспомнила. Ее словно озарение посетило. – Ведь город мечты – Шадар. И он находится на солнце…" "Два мира сна. Два края смерти. И два города мечты… Два настоящих…" "Почему?! Почему все так?!" – девушка обиженно поджала губы. Ей казалось – одного было бы вполне достаточно. Во всем. И так было бы справедливо. В отличие от нынешней ситуации… Потому что второе всегда не просто ущербное, но худшее…

А тут еще эта неразбериха – какой настоящий, а какой – нет… – "Курунф…

Курунф…" – она несколько раз мысленно повторила имя города.

С того самого мига, когда она впервые услышала его, название показалось ей каким-то знакомым. Но у нее не было времени на раздумья – сперва один сон, потом другой…

И вообще, все происходило так быстро. К тому же, она привыкла думать, задавая вопросы. А кто стал бы на них отвечать тогда?

Но зато сейчас… Сейчас было и время, и собеседник. Оставалось найти нужные вопросы. Так что же ей показалось странным в этом названии?

"Курунф… Куфа… Звучит похоже, да?" – рассеянно спросила она, еще не зная, зачем? Но нужно же было с чего-то начинать?

"Эта не Куфа, малыш".

"А они похожи… Ты знаешь, я видела Куфу… В том сне… Здесь, конечно, у меня не было возможности рассмотреть все как следует…" – ну да, нужно понимать: ей ведь приходилось не столько смотреть вперед, сколько по сторонам, следя за тем, чтобы никто из караванщиков не заметил, что она подглядывала в щелочку у полога.

Хотя… Она только сейчас подумала – а ведь ей никто не запрещал смотреть.

Выходить из повозки – да, говорить – несомненно. Но все остальное… Мати уже хотела выглянуть наружу, чтобы сравнить свои воспоминания о Куфе с этим городом, но что-то остановило ее.

"А еще браслет Эрры… – продолжала она.- То, что он действует… Это ведь значит, что все вокруг происходит по воле Губителя… Нет, – резко прервала себя Мати. – Ничего это не значит! – она нахмурилась. – Есть еще тысяча и одно объяснение. Что это кто-то из слуг Эрры… постарался. Может быть – не просто не по приказу своего Повелителя, а вопреки ему… И еще сон… Сон – стихия другого бога… – она была почти уверена, что за всем этим стоит Лаль. Что бы там ни говорил повелитель сновидений… Да, все дело в нем. А браслет… Ну, они же с Эррой союзники. И даже побратимы. Во всяком случае, так было в том сне… – И поэтому действие оберега распространяется и на козни Лаля. Хвала богам!" "Я принес тебе обед".

"Что?" – Мати растерялась. Какой обед? Как вообще можно думать о еде, когда происходит нечто… Нечто, возможно, очень опасное! Жутко опасное, потому что никто, кроме нее, даже не замечает эту опасность, а она никак не могла понять, в чем все дел! Не видя же врага с ним не справишься. Да о какой победе вообще можно говорить! Тут бы спастись…

"Я никудышный повар. Так что никаких разносолов не жди…" Неосмысленно, просто стараясь следить за Его мыслью, караванщица взглянула на угловой столик. Там действительно что-то стояло. И на сей раз – не только тарелка с яблоками и грушами.

"В миске молочная каша. В кувшине горячий компот. И еще хлеб".

"Шамаш, спасибо большое, но я не хочу есть!" "Ты должна. Если не хочешь умереть с голоду".

"Да. Я поняла. И поем. Обязательно, – она взяла лепешку, отломила кусочек и, поспешно запихнув в рот, потянулась за миской, над которой еще вился дымок.

Ложка тоже нашлась. – М-м, вкусно, – Мати только теперь поняла, как проголодалась. Не мудрено – съесть за два дня всего лишь несколько яблок. – Спасибо!" "Ешь осторожно – горячо. А я пойду…" "Шамаш! -как же ей не хотелось, чтобы Он уходил! Рядом с Ним было так хорошо, так спокойно, но… Мати тяжело вздохнула. Она понимала – у бога солнца множество других дел и забот. Он и так уделял ей слишком много внимания. Просить о большем было по крайней мере эгоистичным. – Шамаш, – она вдруг широко зевнула.

С чего бы это? Ведь только что спала. И не миг, а целых два дня! И вот снова…

Хотя, с другой стороны… Ей все равно было нечем заняться. А сон – не худшее времяпрепровождение. Можно постранствовать. Можно помечтать… А можно и найти того, кто ответит на вопросы. Так что… – Ничего, если я еще посплю?" "Конечно, – казалось, он даже обрадовался. – Только поешь сперва".

"Знаешь, у меня такое чувство, что я сплю за двоих".

"Может, так оно и есть…" "Ладно, Шамаш, иди. И не беспокойся за меня. Со мной все будет в порядке".

"И, все же… Девочка, будь осторожна".

"Да что может случиться! Я сижу в повозке, защищена от всего заклятием!" "Не от всего…" "Никто не может войти сюда! Даже Ты! Так кого же мне бояться!" "Не знаю… Себя".

"Себя! – в первый миг она была готова рассмеяться. Но потом, подумав, поняла: да.

И вообще, у человека нет более страшного врага, чем он сам. А безрассудство и глупость убили больше, чем мечи и копия. И она пообещала: – Я буду осторожна.

Очень!" "Хорошо", – а затем она услышала тихие, шуршащие шаги. Когда же они отзвучали, на мир спустилась тишина, от которой просто веяло сном.

И, все же, некоторое время девушка держалась, борясь с дремой. Она довольно быстро справилась с кашей, дожевала хлеб, с удовольствием запила все это компотом.

"Уф! – она чувствовала себя не просто сытой, но полной, словно лампа, в которую только что залили огненную воду. – По горлышко! И не удивительно, что хочется спать. После сытного обеда всегда такое состояние… размаренности".

И, все же, она сперва взбила подушку, поправила одеяла, почесала нос, зевнула…

"Ну хватит, – Мати свернулась клубком. – Зачем бороться со сном, если в нем нет ничего плохого? Тем более, что Лаль ко мне уже являлся. И ничем напугать меня не смог. А раз я его не боюсь, то сон не может стать кошмаром. Пока я не боюсь, я могу управлять сном. А бояться я не стану, потому что буду знать: все это лишь сон… Только сон…"

Глава 8

Глаза Мати закрылись.

Новый сон… Сон…

Нет, ей точно приснился какой-то сон… Там еще были… Кто-то… И случилось…

Что-то… Кто-то и что-то… Но кто и что? Как она ни старалась, ничего не вспоминалось.

Стоило ей открыть глаза, как все исчезло без следа. Осталось лишь смутное ощущение… Неизвестно чего.

"Что ж, – вздохнув, она положила руку под щеку, – значит, такова воля госпожи Айи. Если Она не хочет, чтобы я помнила этот сон, значит, считает, что я еще не доросла до него, что сейчас я не смогу его понять… Может быть, я все вспомню когда-нибудь потом".

И тут вдруг до ее слуха донесся звук. Это был едва различимый шорох, однако в тишине молчаливой неподвижности он показался громче крика дозорных.

"Ты спи, спи", – различила она слова, сказанные на языке мыслей.

Это был не Шамаш – Его бы она узнала.

И, едва поняв это, Мати вскочила:

"Кто здесь?" – девушка огляделась вокруг – и так и замерла с открытым ртом.

Она сидела на куче одеял, укрывавших днище повозки, однако вокруг… Нет, деревянный каркас остался, но оленья кожа, которой он был обтянут, исчезла, словно ее и не было никогда, делая повозку похожей на голые, отполированные ветром и временем ребра мертвого животного.

Мати поежилась. У нее возникло чувство… Чем-то сродни брезгливости. Не то чтобы были какие-то предрассудки в отношении останков умерших существ, просто…

Просто всегда считалось, что духи смерти время от времени возвращаются туда, где оставили свой знак.

Что бы там ни было, ей страстно захотелось поскорее выбраться из повозки, убежать, не важно куда. Но она не могла. Заклятье удерживало ее крепче, чем сковывавшие рабов цепи.

"Если ты захочешь, то сможешь разбить заклятие, – проговорил таинственный незнакомец, – это не сложно. Просто повтори его слова наоборот – и все".

"Нет, – Мати замотала головой, – нет!" "Но почему? Тебе нравится быть пленницей повозки?" "Нет".

"Так освободись!" "Нет! Заклятье защищает меня! Я не должна снимать его!" "Кто сказал, что оно нужно тебе? Да, заклятье защищает, но не тебя от других, а других от тебя, и…" "Я не стану делать этого! И не искушай меня, ты, кто бы ты ни был!" "О, нет причин бояться меня! Я не призрак и не дух, а всего лишь один из служителей…" "Служитель? Этого города?" "Да. И, поверь, Курунф не так уж ужасен, как ты думаешь. Он исполняет мечты".

"Мечты! Отнимая все остальное!" "В земном мире ничего не дается просто так. За все приходится платить. Каждый сам решает, покупать или нет. Главное, чтобы цена не превышала ту, которую готовы заплатить. Впрочем, что я тебе объясняю? Ты же торговка и знаешь все лучше меня".

"Когда купец не сходится в цене, он отказывается от покупки".

"Он торгуется".

"И если это не помогает, отступает".

"Только если не желает получить это больше всего на свете".

"Он хочет! Не продавец!"

"Конечно".

"Значит, если я не захочу в этом городе ничего покупать…" "Что ж… Твое право… Вот что, девочка. Я вижу, ты боишься меня…" "Не тебя. Город".

"Город? Это глупо. Он – не более чем… Не более чем тень мечты. Нет, если ты кого-то боишься, то меня, а боишься, потому что не видишь. Оглянись. Я здесь, рядом".

И, действительно, стоило девушке чуть повернуть голову, как она увидела высокого стройного мужчину с длинными рыжими волосами и золотыми глазами, в которых поблескивали искорки света. Он был красив, но не живой, а какой-то не настоящей, нарисованной красотой. Черты лица совершенно правильны, лишенные хотя бы тени изъяна. Как и фигура. Само совершенство. В таких обычно влюбляются с первого взгляда. Ради таких, теряя голову, совершают безрассудные поступки…

"Видишь, – дав гостье время рассмотреть себя, продолжал он, – я совсем не страшный".

"Внешность бывает обманчивой… – Мати еще чуть повернула голову, чтобы видеть стену города. Да, она вынуждена была признать – Курунф действительно был удивительно красивым местом. Как назвал его служитель? Тень мечты? Но разве может быть тень у не имеющего плоть? Странно… Хотя… Что такое слова? – Мне доводилось видеть Куфу…" "И ты считаешь его самым прекрасным городом земли?" "Ты читаешь мои мысли?" "Мы говорим на языке мыслей, девочка", – всего лишь напомнил служитель, стараясь, чтобы его голос звучал как можно ровнее и спокойнее.

Но Мати… Сначала она покраснела, смутившись, затем побледнела от ярости.

"Мысленная речь и мысли – не одно и то же! Первое открыто для разговора, второе – тайна! Принадлежащая только мне! Мне одной!" "Ладно, ладно, хорошо! Раз ты так к этому относишься, я не стану читать твои мысли".

"Обещаешь?" – чуть прищуренные глаза девушки глядели на него испытующе настороженно.

"Зачем? Слово либо произносится, либо нет".

"Ты…"

"Называй меня…" "Я не спрашиваю твоего имени! – она не хотела его знать. "Лучше пусть он остается безымянным! Пока это так – чужак всего лишь чужак", – думала она. -Ты говоришь на языке мыслей…" "Да", – с готовностью подтвердил горожанин.

"Значит, ты маг?"

"С чего ты взяла?" "Шамаш сказал, только наделенные даром знают этот язык".

"Ш-што ж… Это правильно… Но не совсем… Впрочем, если тебе так спокойнее, считай, что я – маг".

"Но ты говорил, что служитель города, а не его Хранитель".

"Не Хранитель".

Мати нахмурилась.

"У вас что же, не один маг, а несколько?" "Ну… Ведь многие люди мечтают обрести этот дар".

"И ты мечтал?" "Девочка, – он широко улыбнулся ей, – в мои обязанности не входит мечтать".

"Обязанности?"

"Я слуга. И должен служить".

"Кому? Хозяину города?" "Да. Хозяину города", – подтвердил тот, но слушавшей его Мати вдруг показалось…

Это странно, но она была почти уверена: спроси она иначе, назови хозяина Хранителем, и горожанин качнул бы головой в знак отрицания. Но почему? Разве Хранитель не хозяин города? Или хозяин города может не быть Хранителем?

Мати уже хотела спросить, но почему-то в последний миг передумала, задав совсем другой вопрос:

"Чего ты хочешь от меня?"

Тот развел руками:

"Ничего", – и вновь улыбка. Не кривая, издевательская, совершенно обычная – открытая, веселая. Причем смеялись не только губы, но и его глаза. Придраться не к чему.

"И ты не станешь вынуждать меня войти в этот город? Не станешь убеждать, заставлять…" "Нет".

"Даже когда истечет срок действия заклятия?" "Ты свободна. Твоя дорога открыта всем ветрам. Куда хочешь, туда и иди".

"А мои спутники?"

"У них свой путь".

"Но я не могу уйти без них!" "Значит, тебе придется попытаться увести их".

"И ты… Ты позволишь мне?" "Никто не станет мешать. Единственное, не могу обещать, что те, о ком ты так печешься, сами не будут сопротивляться. Сама понимаешь, им придется уйти от своей мечты".

"Они и я – мы свои люди. И все, что происходит между нами – внутреннее дело каравана. Если никто не станет вмешиваться, мы как-нибудь все решим. Сами." "Как скажешь".

"И не спорь!" "Я и не собираюсь. О чем ты еще хотела спросить меня, девочка? Что еще тревожит твою душу и пугает сердце?" "Ты… Мой браслет. Ты ведь знаешь о нем. О том, что он защищает меня от действия вашего города".

"Знаю", – тот вновь улыбнулся, даже, казалось, шире, чем прежде.

"Я не стану его снимать! Даже если меня будут вынуждать сделать это!" "Не беспокойся об этом. Носи свое украшение сколько хочешь".

"Это оберег!" "Украшение. В нем нет силы. Он – не более чем знак. Знак того, что ты находишься под защитой…" "Губителя".

"Называй Его, как хочешь. Важно не как ты относишься к Нему, а как Он к тебе".

"Он ведь твой господин", – она смотрела на горожанина в упор, не моргая.

Какое-то время он молчал, глядя на собеседницу столь же пристально. В глубине его глаз тлели алые искры костра. Наконец, он кивнул:

"Да".

"И Он – Хранитель этого города?"

"Нет".

"Но его хозяин?"

"Нет… Сейчас – нет. А потом… Возможно…"

"Разве Ему подчинена не одна Куфа?"

"Одно не исключает другое".

"А караван… Мы – спутники бога солнца! Мы не принадлежим Губителю!" "Пока".

"Что ты хочешь этим сказать?" "Вы не принадлежите никому до той поры, пока не принесете клятву. А вас ведь не связывает с богом солнца клятва, верно? Верно, – ответил он за нее. – Значит, вы свободны в выборе".

"Но… Зачем ты говоришь мне все это?"

Он пожал плечами:

"Я просто отвечаю на твои вопросы".

"Ты не должен!" "Почему?" – его брови удивленно изогнулись.

"Чтобы я не помешала!" "Чему?" – удивление горожанина только росло.

"Ну… – Мати растерялась. – Чтобы я не смогла помешать… исполнению твоих… ваших планов".

"Почему ты думаешь, что захочешь помешать? Что сможешь?" "Ты думаешь, что я буду сидеть здесь, сложа руки, ничего не предпринимая, потому что заперта в повозке заклятием? Но оно ведь не вечно! Еще несколько дней – и я свободна!" "Да, – кивнул горожанин, – я знаю".

"И я расскажу всем правду! И они…" "Они не захотят тебя слушать. Они не поверят тебе. Ты не сможешь с ними поговорить. И еще много-много разных "не". Самое главное среди которых – что бы ты ни делала, ты не нарушишь моих планов".

"Почему?" "Потому что у меня их просто нет. Я… мы все здесь, в Курунфе не загадываем на будущее. Его нет. Как и прошлого. Есть лишь настоящее. В котором мы просто скользим по льду во власти ветра".

"Ничего не происходит просто так! Нет смысла затевать что-то… что-то столь грандиозное, как происходящее сейчас, просто так!" "Что грандиозного в случившемся?" "Мы – спутники бога солнца! Вы пошли против повелителя небес, и…" "И что здесь необычного?" "Конечно! Вы же демоны! Вы всегда шли против Шамаша… И теперь тоже… Это Губитель приказал вам…" "Вообще-то, нет".

"Но… – она нахмурилась, качнула головой, хмыкнув: "Так он мне и скажет!" И заговорила о другом: – Что теперь будет?" "Только то, что есть".

"Как это? " – удивленно вытаращилась на него Мати.

"Ты в Курунфе. А здесь нет времени".

"Но оно течет так же, как и везде! Вот хотя бы те десять дней, на которые было наложено заклятие…" "Ты так думаешь?" "Что? Что заклятье будет действовать десять дней? Так сказал Шамаш, а Он всегда говорит правду!" "Нет, не это: что время течет так же, как везде?" "Мой сон… Я ведь знала, что не могла спать так долго!" "Для одного – быстро, для другого – медленно".

"Но ведь Шамаш повелитель времени, не Губитель!" "Кто-то когда-то сказал: "Не обязательно быть повелителем чтобы повелевать". Это особенно правильно для края исполнения мечты, где даже раб может на мгновение стать повелителем небес, а Хранитель священного города – Губителем".

"Губителем!" – Мати фыркнула. Да, многие представляют себя на месте Шамаша.

Гордецы, которые смеют думать о подобном…

"Почему сразу гордецы? Скорее просто фантазеры. Я, например, не вижу ничего плохого в свободе воображения".

Мати не хотела с ним спорить. Во всяком случае, не из-за этого. Особенно сейчас, когда не сказала главного, тех слов, которые просто рвались наружу:

"Может быть, демоны или черные призраки и мечтают стать Губителем, но не люди!

Никак не люди!" "Девочка, ты будешь удивлена, узнав, как много смертных подумывают об этом. И отнюдь не все из них стыдятся или таятся этих фантазий. Как и других… От себя, знаешь ли, ничего не утаишь. Особенно в мечтах, когда действует подсознательное, не разумное".

"Что?" – Мати не поняла и половины из сказанного горожанином.

"Да так… Не обращай внимания. Меня, порой, заносит. Понахватаюсь всяких слов, а потом красуюсь. О чем мы говорили? О времени?" Девушка поморщилась.

"Что? Не хочешь продолжать этот разговор? Тогда я пойду".

"Я уведу своих спутников из твоего города!" – глядя на чужака исподлобья, с вызовом процедила Мати сквозь с силой стиснутые зубы. Она не просто говорила, но словно произносила обет. Караванщица думала, что чужак рассмеется ей в глаза, или обругает, накричит. А он только повел плечами, словно говоря: "Поглядим".

"Прощай, девочка".

"Почему "прощай", а не "до свидания?" Надеешься, что мы никогда больше не встретимся?" "Не придирайся к словам. В сущности, ведь одно не исключает другого. И вообще…" "Это же сон! -поняла она. – Я сплю! И все это происходит не на самом деле! Все лишь образы!…Но, раз это сон, я должна использовать его, чтобы узнать…" "Прощай".

"Расскажи мне о городе!" Образ горожанина уже начал бледнеть, тая. И, все же, напоследок он бросил:

"Спроси своего жениха!"

"Кого?!" – Мати растерялась.

"Бога солнца".

"Он мне не жених!" – поспешно, даже слишком, воскликнула девушка. Ведь это невозможно – говорить о таком, как о яви…

"Спроси Его, – сон уже закончился, но голос остался, проникнув за его грань на крыльях дремы. – Спроси… Спроси вот как: "Мечта, исполнившись, перестает быть мечтой. Что же тогда город исполнившейся мечты?" "Но… Что это все значит!" Однако Мати уже проснулась.

"Как всегда! – она была готова заплакать. Губы дрогнули, скривившись от обиды. – Стоит мне приблизиться к ответу, как тот, кто мог бы его дать, исчезает, тая снегом в руках!" Ей не хотелось вставать, ничего не хотелось. Все надоело. И вообще – руки и ноги были как набитые соломой, голова налилась тяжестью огненной воды, а любое, даже самое слабое движение отдавалось такой болью в голове, что было одно желание – лежать как можно неподвижнее.

"Тоже мне! Чужак, а приказывает! – она была зла на весь мир, а особенно – на того, кто был ближе всего. – А я вот не стану Шамаша ни о чем спрашивать!" Не то чтобы ей было не любопытно, как раз наоборот, более того, именно это она и собиралась сделать – расспросить обо всем Шамаша. Но до того, как горожанин полез к ней со своими советами. После же его слов, оброненных на прощание, девушка была готова даже перешагнуть через свое любопытство, лишь бы поступить назло, не так, как ей говорили.

"А вот интересно, кто это был, кто приходил ко мне? Демон?" – она качнула головой, сама отвечая на свой вопрос.

Да, Мати видела всего одного демона, но караванщица была почти уверена, что все они должны быть похожи друг на друга хотя бы в той же мере, в которой похожи между собой люди.

"Демон должен быть другим. Не просто высоким, но гигантом, не просто сильным, но мощным. В общем, таким, как Алад… Алад… – мысленно повторила она. – Интересно, где он сейчас?" С недавних пор она не раз вспоминала демона-быка, мечтала встретить его на своем пути вновь, даже вздыхала с нескрываемым сожалением:

"Ах, вот бы Эрра подарил мне не этот браслет, – который в то время казался ей совершенно бесполезным, – а поводок, чтобы я могла позвать Алада. Мне так хочется еще раз прокатиться верхом на нем по грани миров…" Может быть, из-за этих воспоминаний и грез в ее сердце, душе так и не появилось страха перед демонами. Они казались ей… Нет, не безобидными, но безопасными.

Не друзья, но и не враги. Вернее даже – "может быть друзья".

"Может быть… – ей даже хотелось этого – подружиться с кем-нибудь из демонов. – У меня есть друзья – священных зверей и богов, почему бы не иметь их и среди демонов?" И чем дольше она думала об этом сейчас, тем больше соглашалась с тем, что сказал горожанин:

"Да, сколько бы ни было людей, ненавидящих, боящихся, презирающих и проклинающих Губителя, всегда найдутся и те, кто станет восхищаться Им. Хотя бы из желания не быть такими, как все. Или из стремления к власти. Ведь всем известно, что он щедр на подарки. За которые, конечно, всегда приходится платить. Но об этом не думают. А может и думают, считая, что любая плата и служба меньше расплаты и мук.

И если так, – Мати вздохнула, – значит, есть и мечтающие пусть хотя бы на один миг занять Его место…Вот интересно, – она положила руку под голову, – а в этом городе есть и такие? Мечтавшие стать Эррой? И другими богами? И Шамашем? А Шамаш хотел быть простым смертным… Но тогда этот служитель… Может, он и не демон вовсе, а человек… Человек, который мечтал стать демоном. Но… Нельзя же взять и стать богом или демоном только потому, что хочешь! Для этого нужно… нужно быть им… По своей природе…" "И, все же, – сунув палец в рот, Мати стала грызть ноготь, погрузившись в размышления настолько, что не сразу поймала себя за этим неприличным, недостойным ее возраста занятием. Ведь что простительно маленькому ребенку, невозможно для почти взрослой женщины. Обгрызенные ногти, да что о ней подумают?!

– Ну и что? – прервав одни размышления ради других, фыркнула она: – Меня сейчас все равно никто не видит. И не увидит еще много дней. За которые ногти успеют отрасти. И вообще… Ерунда это".

"Ерунда! А что серьезно, так это все, что происходит вокруг Курунфа. Что он там сказал: что такое город исполнившейся мечты, если мечта, обретя исполнение, перестает быть мечтой? Тоже мне, проблема! Исполнившаяся мечта – это мечта, ставшая явью. В общем, это явь, в которой есть то, о чем мечтала душа. А город исполнившейся мечты – место, где живут те, чьи мечты исполнились, и все, чего они ни пожелают, тотчас исполняется. Все, сколь бы невероятной ни была эта мечта…" "А-ах…" – она тяжело вздохнула. Картинка, нарисовавшаяся в ее воображении, была – прекрасней и желанней не придумаешь.

"Лучше, чем в сказке. Лучше, чем в самом чудесном сне. Потому что сон всегда остается сном, за которым грядет пробуждение… Да что там, даже лучше, чем в крае благих душ. Да, там хорошо, просто замечательно. Там все чувствуют себя счастливыми, но… Но все равно, он – не город мечты…" Девушка вновь тяжело вздохнула. Ей вдруг страстно захотелось войти в этот город, заглянуть в него хотя бы на краткий миг, посмотреть, так ли там на самом деле…

"Конечно, не снимая браслет, – поспешно добавила она. А затем ее пронзила холодная игла страха, рука скользнула вниз, к щиколотке, проверяя, на месте ли ее оберег. И вздохнула с облегчением – да, все в порядке. – Я под защитой Губителя. Значит, даже если это Его город, ничего со мной произойти не может.

Вот и славненько. Подожду немного. Ну, положенное время. Благо за всеми этими снами оно пролетит быстро. А потом… Потом войду в город. Ведь это можно. Никто не говорил, что мне туда нельзя. Да и почему нельзя, если ничего со мной случиться не может? Вот только… – она болезненно поморщилась, восхищение в душе сменилось… какой-то незавершенностью, что ли… недоделанностью. – Не может произойти не только плохое, но и хорошее… И хорошее тоже… Тоже…" Она зевнула, чувствуя, что еще немного, несколько мгновений – и снова заснет.

" Я все сплю и сплю… А, какая разница?-Мати зевнула, затем – усмехнулась. – Ну ни забавно ли? Даже во сне хотеть спать. Просто жуть какая-то, – она вновь зевнула. – Если бы Шамаш был здесь, он все бы мне объяснил. Не сон – то, что скрыто в городе… Что такое город исполнившейся мечты…? И Он мог бы научить меня составлять заклинания. Как научил управлять снами. Он бог? Бог. Значит, язык заклятий – Его язык. И, потом… После того, что случилось, мне ведь все равно больше не от кого ждать помощи. Не от кого из небожителей… Потому что…

Ну, потому… Шамаш! Шамаш, приходи ко мне в сон, а? Пожалуйста!" -Зачем ты звала меня? – этот голос возник не у нее в голове, а где-то вовне.

Девушка слышала его, причем звук был так громок, что уже через мгновение у нее в ушах зазвенело, а еще через миг и вовсе показалось, что она оглохла.

"Шамаш, это ты?" -Я тот, кого ты звала, – прозвучало в ответ, вновь оглушив девушку.

"Чуть потише, пожалуйста! – взмолилась она. – Если можно, говори на языке мыслей.

А то произносимая речь такая громкая!"

"Хорошо".

Мати огляделась вокруг.

Под ее ногами хрустел белый снег. Но вокруг не было никого – лишь густой непроглядный туман.

"Ты где?"

"Рядом".

"Я тебя не вижу!"

"Это все туман".

"Да, – вздохнула девушка, – туман… – он ей совсем не нравился: в тумане не видна опасность. И вообще… – Что это за мир тумана такой?" "Не знаю. Это твой сон", -прозвучало в ответ.

Да, во сне можно придумать все, что угодно, даже свой собственный мир, не похожий ни на что, существующее в реальности, но… Но в ее душе все же остались сомнения. Она слишком хорошо помнила тот случай, когда в образе бога солнца ей приснился Лаль. А сейчас Мати даже не видела Его, лишь слышала голос, который…

Который был каким-то странным, чужим.

"Шамаш, а это действительно ты? Прости меня, пожалуйста, но не мог бы Ты как-нибудь доказать, что это действительно ты? Не сердись на меня, прошу Тебя! Я понимаю, что говорю дерзость, но… Во сне ведь возможно все! Пожалуйста!" Ей послышался вздох:

"Когда сердце ничего не чувствует, неужели же ему помогут слова? Однако, если тебе будет от этого легче… Каких доказательств ты ждешь от меня, девочка?" "Скажи… Скажи что-нибудь… Скажи, как называлась та земля, из которого ты пришел в край снежной пустыни?" "Вера".

"Вера… – повторила Мати.-Странное имя для мира…" "Почему?" "У мира должно быть особенное название. Как имя. Такое, что не было бы созвучно ни с одним словом, имеющим образ. Иначе… Считается, что демону-уничтожителю для того, чтобы убить человека… нет, не просто убить – а стереть, словно его и не было никогда: ни тела, ни души, ни сна – ничего… В общем, ему достаточно разрушить этот образ. И все. И так же с городом, – она развела руками. – Поэтому мы защищаем название. Что же до мира… Мы вообще перестраховываемся. Мало ли что… И называем его миром снежной пустыни, а не… – тайное имя уже почти обрело звучание мысли, но в последний миг Мати упрямо сжала губы, мотнув головой.

– Ну, ты сам знаешь, как…"

"Да…" "Наверное, в том мире не было демонов. И поэтому его жителям было нечего бояться.

Может быть… Нет, не может быть – конечно. Ведь это был твой мир! Знаешь…

Знаешь, почему я спросила об этом? Ведь ты никогда прежде не говорил мне имени того мира. Просто… Я и не знала, каким будет это название. Знала только, каким оно не может быть… Шамаш…" "Что, девочка?" "Можно я еще спрошу?" "Конечно".

"Скажи… Те сны, которые мне здесь снятся… Они – особенные?" "Да. Однако тебе нечего бояться. Ты научилась не просто управлять своими снами, но создавать их".

"Правда?" "Да. Иначе ты не смогла бы вызвать меня из моего сна в свой".

"Ты тоже сейчас спишь? И какой сон Тебе снится? Нет, вернее, не так: какой сон тебе снился до того, как попал сюда?" "Мне снился мир черных гор и колдовских деревень".

"Тот самый мир? Прости, из-за меня ты должен был покинуть его!" "Ничего. Сон дождется меня. А я вернусь в него тотчас, как только покину этот…" "Подожди, – прервала его девушка. Затем, смутившись, покраснела: – Прости, что перебила Тебя… Я хотела еще спросить… В одном из моих снов ко мне явился служитель Курунфа. Он… Я хотела узнать побольше об этом городе. И он сказал: я должна спросить у тебя… Спросить… – она умолкла на миг, вспоминая слова горожанина, чтобы не просто сказать новые, созвучные, но повторить произнесенные им. – "Если мечта, исполнившись, перестает быть мечтой, что же тогда город исполнившейся мечты?" Наверно, это какая-то загадка. Служители вообще любят загадывать загадки. Я пыталась ее разгадать сама… Думаю, это явь. Ведь, исполняясь, мечта становится явью. И, значит, это город яви… Это так?" "Мечты чаще исполняются во сне, чем наяву…" "Но во сне – это ведь не по-настоящему! Это как…" "Призрак. Тень, которая развеется, едва мы, приглядевшись к ней, поймем, что она собой представляет".

"Но тогда значит… Когда сон закончится, не останется ничего! Но терять мечту, которая, казалось, уже исполнилась… Это ведь так больно! Кажется, что теряешь часть себя! И немалую часть!" "Хуже, если станешь частью этого миража. И рассеешься с ним".

"Я… Я не понимаю! Шамаш…" – она хотела еще спросить, но почувствовала, что сон ускользает у нее, словно ветер. Мати занервничала, рванулась, пытаясь как-то удержать его, но у девушки ничего не получилось – еще несколько мгновений – и она проснулась.

"Ну вот! – она с силой стиснула пальцы в кулаки, так что ногти впились в ладони.

– Как всегда! Почему я никак не могу научиться сохранять сны! Интересно… А если я попробую вернуться в этот сон? Повторю все вновь, и…" Мати подтянула ноги к груди и, свернувшись в комок, попыталась вновь уснуть. Но у нее ничего не получалось. Как она ни старалась, сон не приходил. Странно. Ведь все время, что караванщица была в этом городе, ей страшно хотелось спать. Даже во сне. А теперь… Она зевнула. Глаза слипались. Вот только сна все не было и не было.

И тогда Мати решила попробовать по-другому.

"В конце концов, я – Творец заклинаний. У меня есть этот дар. Так почему бы мне не воспользоваться им? Все равно рано или поздно я должна буду попробовать.

Иначе нельзя… А так… Так… Ну, я ведь ничем не рискую… Это будет только сон. А я очень хорошо знаю, что такое сон, какова его природа, и вообще… У меня должно получиться! Должно!" Спи, спи, спи…

Явь, сну место уступи,

Убаюкай тишиной,

Пламенем звезды, луной

И в тот край умчи меня,

Где найду ответ огня…

И Мати вновь заснула.

"Получилось!" В какой-то миг девушке показалось… Нет, она была уверена, что смогла вернуться в тот самый, прежний сон. Под ногами был тот же снег, а вокруг – непроглядный туман.

"Шамаш! – позвала она. – Ты здесь?"

Но ответом ей была тишина.

"Неужели Он уже ушел? А чего я еще ожидала? Что Он останется здесь? Для чего?

Ведь я сама и не надеялась, что смогу вернуться в этот сон… И… – она всхлипнула. – И что теперь? Не могу же я звать Его вновь! Но раз уж я здесь…

Кажется… – Мати задумалась. – Я знаю, кто ответит мне на все вопросы!" "Лаль!" "Я здесь, маленькая караванщица! – поспешно отозвался тот. – Так и знал, что ты позовешь меня. А когда услышал слова заклинания…" Пока он говорил, туман развеялся, открывая мир сновидений – лес, поле, озеро, на берегу которого сидел повелитель сновидений.

"Почему я здесь? – пробормотала Мати. – Я ведь хотела…" "Не знаю, куда ты хотела попасть, но заклинание прочла для этого края".

"Разве? Хотя… – немного подумав, она, согласно, кивнула: – Да, ты прав – И в тот край умчи меня, Где найду ответ огня…" "Есть два мира сновидений – льда – сон моей сестрицы-луны, огня – мой сон. Ты хотела оказаться во сне огня. Куда и попала".

"Так ты ответишь на мои вопросы?" "Конечно! Я хотел сделать это раньше, но при нашей последней встрече ты не была готова меня выслушать. А теперь… Теперь я расскажу тебе все".

"И это будет правда?" "Ну разумеется! – он улыбнулся. – Потому что… – улыбка стала шире. – Да что я пытаюсь тебе объяснить? Ты сама все поймешь… А дело вот в чем… – бог сновидений вдруг рассмеялся. – Прости, не сдержался, – кривя в усмешке губы, продолжал он, – просто я сам узнал обо всем совсем недавно и не успел достаточно навеселиться над этой забавой. Так вот… У твоего приятеля Нергала, которого ты прежде звала Эррой, а сейчас путаешься, называя то Губителем, то богом войны…

Впрочем, как его ни назови, ничего от этого не меняется… У него среди слуг есть два демона-весельчака, которые постоянно норовят выскользнуть из Куфы, а, оказавшись на земле людей, всякий раз затевают какую-нибудь забаву… Нет, нет, не пугайся…" "Мне и не страшно. Ни чуточки", – если уж Мати не боялась самого Губителя, почему она должна была страшиться его слуг? К тому же… В Курунфе ведь были не настоящие демоны. А всего лишь люди. Люди, которые мечтали превратиться в демонов. И стали… В общем… Курунф – не Куфа.

Но ее мысли прервал голос Лаля, который продолжал свой рассказ, не обращая никакого внимания на мысли-слова своей собеседницы, словно их не было вовсе. Или они были настолько ошибочны, что не имело никакого смысла принимать их в расчет.

"Знаешь, что придумали эти затейники? Они решили исполнить ваши мечты!" "Наши…" – да, это было так. Но вот они ли? И вообще, при чем здесь они? Ведь все дело в этом месте. В городе мечты. В этом жутком Курунфе…

А Лаль продолжал о своем.

"Да. Караванщиков. Представляешь – все получат то, о чем мечтали! Просто чудо!

Все, моя милая караванщица, кроме тебя… Что молчишь? О чем задумалась? Не отвечай. Я знаю. Это очень неприятно, когда всем другим что-то дается, а тебе – нет… Когда чудо обходит тебя стороной… И знаешь почему? Нергал… Даря этот браслет, – Лаль качнул в сторону ее ноги, – который ты носишь, не снимая, он хотел защитить тебя от недобрых поползновений своих слуг. Но браслет… Он не делает различия. Он защищает от всего. И доброго. И злого. Демоны просто не смогут исполнить твою мечту. Если, конечно, ты не снимешь его…" – он выжидающе глянул на Мати, словно надеясь, что она последует его непроизнесенному вслух совету.

Однако девушка упрямо замотала головой – нет! Пусть даже ей придется заплатить за это своей мечтой, спокойствие было дороже! И, потом… Если кому она и была готова довериться, то Шамашу и Нергалу, давшим ей этот чудесный браслет, и уж никак не Лалю, от которого она слышала лишь слова обмана.

"Хорошо, хорошо, – поспешил успокоить ее повелитель сновидений, который вовсе не собирался настаивать. – Как хочешь. Но, чтобы не оставаться единственной обделенной среди всех осчастливленных, может, твою мечту исполню я?" "Нет! – испуганно вскрикнула Мати. – Нет!" "Успокойся! Ну, с чего это ты вдруг так заволновалась? Я ведь только предложил.

Не хочешь – и ладно, дело твое. Неужто я стану настаивать? К чему мне это? – в его голосе, лице было что-то от обиды, которая, однако же, казалась скорее притворной, чем искренней. – Я просто хотел сделать что-то для тебя…" – он выжидающе глядел на смертную, словно надеясь, что та все-таки не выдержит и согласиться принять дар.

Но молодая караванщица лишь упрямо мотала головой:

"Нет!"- ни за что! Она была готова оказаться в любом, самом ужасном кошмаре во сне, но только не в исполненной Лалем мечте наяву!

"Как хочешь… – весь его вид говорил: "Я что, должен тебя уговаривать? Ну уж нет!" – Пойду, пожалуй, – зевнув, он похлопал ладонью по губам. – А то устал я с тобой, – он повернулся, собираясь уходить. Однако в последний момент все-таки помедлил, обернулся к смертной: – Только ты уж не обижайся, но все остальные от исполнения своей мечты не откажутся. Так что…" "Я не оставлю их в этом городе! – не выдержав, выпалила Мати. – Когда закончатся десять дней одиночества, я войду в Курунф!" "Ты хочешь разрушить счастье своих спутников? "Раз не мне, то никому"? Странно, я думал, ты другая. Не столь завистливая…" "Да при чем тут зависть!" "Как при чем? Что же тогда заставляет тебя…" "Я хочу их спасти!" "Не спросив, хотят ли они этого?" "Они не понимают, что происходит!" "А ты понимаешь?" "Да!" "Ты так уверена? Ладно, пусть. Но, согласись, они сейчас счастливы. Потому что их мечта исполнилась…" "Но это лишь тень! Только миг!" "Разве счастье бывает вечным? Это невозможно. А раз так… Нужно наслаждаться каждым мгновением, что дано им. Позволь своим спутникам…" "Нет! Они не должны! Так не правильно!" "А как правильно? Как?" "Быть честным самим с собой! Не принимать обман, каким бы желанным он ни казался!

И вообще… Вообще, почему ты спрашиваешь! Я здесь не для того, чтобы отвечать на твои вопросы, а чтобы спрашивать!" "Увы, мне пора. Скоро ты проснешься. Но прежде я хочу тебе кое-что сказать: люди живут, стремясь достигнуть своей мечты. Если же это не делается, если это невозможно, неосуществимо, тогда, значит, и жизнь не имеет смысла".

"Ты…" "Я говорю правду, девочка. А теперь прощай. Я ответил на все твои вопросы. Даже те, что ты была еще не готова задать", – и он исчез из ее сна, не оставив и тени.

Мати огляделась вокруг. Это был все тот же сказочно-прекрасный мир зеленых лесов, янтарных полей и алых лугов. Воздух все так же полнился запахом цветов и пением птиц. Однако, несмотря на то, что он был прежним, он стал совсем другим, потеряв свою притягательную силу, восхитительную сладость оживающей мечты.

"Как всегда, – Мати тяжело вздохнула. Ее глаза были полны грусти и горячих слез, которым было не дано пролиться, облегчая душу. – Ну почему все, начинающееся так хорошо, заканчивается хуже некуда! А-х! – она вновь вздохнула, поджала губы. – Да что уж там? Нужно просыпаться".

И стоило ей подумать об этом, как сон соскользнул с нее, словно одеяло.

Мгновение, глубокий вздох – и она уже ощутила себя лежавшей в повозке, уткнувшись носом в мягкую, пахнувшую травами подушку.

Мати зевнула, полежала несколько мгновений, вспоминая свой последний сон, а затем села на ворох одеял, поджав под себя ноги, огляделась вокруг, пытаясь понять, сколько прошло времени с тех пор, как она заснула.

"Вот будет смешно, если опять три дня! Или даже больше – ведь на этот раз я видела столько снов… Было бы здорово – если все десять. Тогда можно было бы покинуть повозку и войти, наконец, в этот город… Нет, – вдруг передумав, она решительно мотнула головой, – я еще не готова".

Она замерла, прислушиваясь.

Вокруг все было таким же, как до того мгновения, когда она заснула. Только столик с едой пропал, словно его и не было никогда.

"Может быть… Может быть, мне и он приснился. Ведь повозку защищает заклятье. И, значит, ничто извне не может в нее попасть. Хотя… Ведь рабы приносили мне еду.

По приказу отца…" Впрочем, она должна была признаться, что проголодалась. Не так чтобы очень сильно, до урчания в животе, но… В общем, она была не против перекусить.

"Хорошо бы Шамаш принес обед… Или хотя бы несколько яблок… Хотя одними яблоками сыт не будешь…" Ей не хотелось звать бога солнца. Было бы лучше, если бы он сам пришел. Девушка надеялась, что Он не забыл о ней…

"Конечно, не забыл! Он не мог забыть!" Нужно только подождать. А она была готова ждать сколько угодно.

Повозка покачивалась из стороны в сторону. Снег поскрипывал под полозьями, навевая сон. Дыхание ветра, звоном касавшееся заиндевелого полога повозки, вносило покой в душу…

"Что это? – она не сразу поняла, а когда поняла – еще долго не могла поверить. – Повозка движется? Но разве караван не остановился навсегда? – а потом ее душу ледяной иглой пронзил страх: – Куда? " – какая-то необъяснимая сила, чем-то сродни любопытству, заставила ее, отодвинув полог, высунуть руку.

На ладонь тотчас веселой серебристой стайкой слетелись снежинки.

В широко раскрытых глазах молодой девушки застыло удивление. Но не потому, что заклинание перестало действовать. В сущности, она ждала чего-то подобного, когда время в Курунфе летело так быстро. Дело было в другом.

– Это… Это невозможно! – сорвалось с ее губ.

Глава 9

– Это невозможно! – Мати была поражена и напугана.

Она глядела во все глаза на шедшие мимо нее повозки, людей, боясь зажмуриться хотя бы на мгновение, просто моргнуть – и упустить новую перемену, столь же огромную, как случившаяся только что.

Все вдруг стало чужим – совершенно и бесконечно. Она не просто не узнавала караванщиков, но даже не чувствовала в них родных душ, так, словно…

Каким удивительным это ни казалось, каким пугающим ни представлялось, но…

Однако, похоже, так оно и было на самом деле: каким-то нереальным, неведомым образом, Мати оказалась в чужом караване.

"Нет, это не может быть правдой!" – упрямо поджав губы, мотала она головой.

Конечно, несомненно – это всего лишь продолжение сна. С ней такое уже бывало – думала, что вернулась в мир яви, а на самом деле – оставалась в краю сновидений, покидая один сон только затем, чтобы тотчас оказаться в другом.

"Ничего, – чувствуя некоторое беспокойство, пробежавшее холодными когтистыми лапками по ее душе, начала она себя успокаивать, – я всегда смогу проснуться.

Стоит мне только захотеть…" Она на миг зажмурилась, а затем, осторожно приоткрыв один глаз, огляделась с настороженной опаской, надеясь – вот сейчас все изменится, приобретя обычные очертания. Или, наоборот, необычные. Не важно какие, главное – другие, не те, что сейчас видел ее глаз. Однако…

– Ничего не изменилось! – она была расстроена и обижена. Потому что ошиблась.

Потому что ее ожидания не оправдались. И, более всего – потому что все происходило совсем не так, как ей хотелось.

Она думала, что своим бескорыстием, отказом от исполнения мечты заслужила награду – право выбирать, что и как должно происходить. И теперь чувствовала себя обманутой, и вообще – самым несчастным существом на свете. Ее глаза наполнились слезами, которые были готовы пролиться в любой момент.

Мати вдруг как-то сразу поверила – она не дома, а где-то. Неизвестно где. Совсем одна среди чужих людей. Некуда идти, потому что вокруг лишь снежная пустыня, и негде остаться, потому что никто не примет чужачку, тем более появившуюся в караване таким необъяснимым образом. Даже если она будет молить о помощи, готовая купить ее ценой своей свободы.

Конечно, девушка и не думала делать ничего подобного. Она собиралась храбриться, хотела рассмеяться в лицо богу сновидений, закинувшему ее неизвестно куда, в самую дальнюю даль, думала превратить все в забаву, веселое приключение – подобного ведь не случалось никогда и ни с кем! Сколько всего забавного ее могло ждать, сколько знакомств и событий! Так бы и было. Если бы она по-прежнему оставалась все той же веселой, беззаботной девочкой, которой была когда-то, не боявшейся смерти потому, что видела в ней, думала о ней как о дороге в самый сказочный, самый прекрасный из миров.

Но сейчас, непонятно почему, стоило ей подумать о том, что жизнь может вот так взять и закончиться, в сущности, еще не начавшись, она испугалась вдруг так, что сердце бешено заколотилось в груди, а душа, йокнув, ушла в самые пятки.

– Папа! Папочка! – беззвучно зашептали побелевшие в миг губы, как будто отец мог услышать ее зов и прийти на помощь через дни или даже годы пути по снежной пустыни.

Ей стало так страшно, как не было никогда в жизни. И ничто не могло успокоить ее, прогнать этот страх, хотя девушка и заставляла себя взглянуть вокруг спокойными глазами, трезво все оценить, понять, что, в сущности, опасность не так уж и велика.

Она – спутница бога солнца. Конечно, если она оказалась в караване, шедшем по дороге снежной пустыни впереди ее родного, в нем могли не знать об этом. Но тогда ничто не мешало Мати все рассказать самой, будучи уверенной, что ей поверят, ибо никто из смертных не осмелился бы произнести подобную ложь.

"Конечно, только об этом. Не о том, что я – Творец заклинаний!" И, главное, ведь что бы ни случилось, Шамаш не оставит ее в беде. Он придет на помощь, найдет ее. Несомненно. Неважно, как бы далеко не занесла караванщицу месть Лаля. Ведь он – повелитель небес. Ему все по силам.

Мати остается только подождать. Немного. Ну, или чуть дольше.

– Только подождать… – вздохнула она, потом повторила: – Подождать… – однако от этого слова, которое было призвано принести покой, почему-то несло холодом, как ото льда. – Вот только чего ждать?

В случившемся с ней было что-то неправильное, неестественное, ненастоящее…

Она сглотнула комок, подкатившийся к горлу, с силой сжала кулаки, не желая, чтобы дрожь пальцев выдала ее страх, на мгновение зажмурилась, а затем, собравшись с силами, спрыгнула на снег и еще спустя мгновение – открыла глаза.

На нее тотчас снежной волной накатила жизнь чужого каравана – шуршание полозьев по снегу, скрип повозок, бурчание оленей, голоса людей.

Принесенный порывом ветра страх заставил ее губы дрогнуть.

"Спокойно… Спокойно… Мне ничего не угрожает. Со мной ничего не может случиться. Все будет в порядке. Мне нужно лишь немного подождать… Когда Шамаш найдет меня… Когда Ашти и Хан прибегут за мной из снегов пустыни… Когда…" -Кто ты? Как ты сюда попала? – раздавшийся из-за спины низкий мужской голос звучал приглушенно мягко, так, словно говоривший менее всего хотел испугать чужачку. Все, что ему было нужно – привлечь ее внимание и, конечно, получить ответы на вопросы, которые не могли не удивлять, поражая своей необъяснимой нереальностью.

– Ой! – испуганно вскрикнула девушка. Вздрогнув всем телом, она дернулась, подпрыгнула на месте смертельно напуганным зверьком, а затем, обернувшись, застыла.

Со всех сторон ее окружали остановившиеся караванщики. Совершенно чужие люди глядели на нее пристально, испытующе, с долей затаенного любопытства и старательно скрываемого страха.

Мати почувствовала себя совершенно беззащитной и слабой под этими взглядами. В какой-то миг у нее даже мелькнула мысль: "Лучше бы они сразу набросились на меня с мечами, сетями и цепями! Лучше бы кричали, перебивая друг друга, чем так!

Потому что тогда все бы произошло, решилось быстро. Тогда все бы уже осталось позади, а так… Нет ничего ужаснее ожидания! Особенно когда не можешь изменить ни того, что происходит, ни того, что предстоит…" Ее сердце билось в груди так громко, что несколько мгновений она ничего не слышала, кроме его стука, отдававшегося в виски, отчего голова начала болеть и кружиться. Руки обездвижились, ноги, словно оледенев до такой степени, что потеряли чувствительность, были готовы подломиться в любой миг хрупким ледяным стебельком. Дыхание перехватило…

– Не бойся, дорогая, – проговорила невысокая, полноватая женщина в дорогой шубе из белой снежной лисы, должно быть – жена хозяина каравана. Во всяком случае, когда она с долей укора глянула на окликнувшего Мати мужчину, словно говоря ему:

"Ну и чего ты добился своим напором? Только перепугал девчонку до полусмерти!

Теперь ее придется успокаивать, прежде чем приступать к расспросам, а то ничего, кроме слез да всхлипов мы не добьемся", – тот, не возражая ни словом, ни движением брови, лишь пожал плечами: "Тебе виднее", – и отодвинулся, пропуская караванщицу вперед.

Та направилась к странной пришелице, но, заметив, что, девушка, побледнев от страха так, что ее лицо стало белее снежного покрова, попятилась назад, остановилась, вытянула вперед руки, показывая, что не держит ни ножа, ни злого умысла.

– Тебе нечего бояться. Что бы с тобой ни случилось, какие бы силы, какие бы причины ни перенесли тебя сюда, мы не причиним тебе зла. Наоборот, мы поможем тебе. Если не вернуться к себе домой, когда это может оказаться нам не под силу, то обрести его здесь.

– Почему? – онемевшими и оттого почти не слушавшимися губами прошептала девушка.

– Почему ты должна верить нам на слово? – женщина была готова сразу же объяснить все, ответить на любой вопрос, лишь бы разрушить ту грань, которой окружила себя странная гостья, но умолкла, заметив, что та поспешно качнула головой.

– Почему вы готовы мне помочь, хотя я ничего не прошу? Ведь я чужая. И вы не знаете, как я оказалась здесь.

– Деточка, ты выглядишь такой напуганной, что… Что я, скорее всего, не ошибусь, предположив: ты и сама не знаешь, что произошло. Еще несколько мгновений назад ты была в своем караване… Ты ведь караванщица, верно? – уловив слабый кивок, немолодая уже женщина с лицом, испещренным морщинами, каждая из которых была следом прожитых лет и испытаний, продолжала: – А раз так… Видишь ли… С нами, с нашим караваном однажды произошло нечто… – она на мгновение умолкла, затем, чуть наклонив голову, заставляя себя пропустить большую часть рассказа о прошлом, сказала просто: – Нечто очень важное, что заставило нас поклясться садом благих душ, вечностью сна и надеждой на пробуждение, что мы и наши потомки будем помогать всем, кому в снегах пустыни понадобится помощь. Мы призвали свидетелями нашей клятвы самого повелителя небес…

– Шамаша… – чуть слышно прошептала Мати. Ее глаза чуть сощурились, а взгляд, скользивший по лицам окружавших ее караванщикам, по повозкам и оленям, стал внимателен.

Женщина не слышала ее восклицания, не заметила перемены в ее лице и настроении, как и все остальные, стоявшие рядом, потому что, то, о чем она говорила, было не просто очень серьезным и важным, но священным для всех. Караванщица продолжала, словно читая слова молитвы:

– Мы никогда, что бы ни случилось, не нарушим ее. Даже если во имя ее исполнения нам придется пожертвовать своими жизнями, даже если этим мы навлечем на себя гнев других богов…

– Только если Лаля…

– Что? – караванщица очнулась от забытья как раз вовремя, чтобы услышать последние слова чужачки, но не понять их.

– Если у меня и есть среди богов враг, то только бог сновидений, – глядя себе под ноги, пробормотала Мати, – во всяком случае, я иных не знаю.

– Но… – караванщица, да и все остальные ее спутники глядели на чужачку широко открытыми глазами. Они не ожидали услышать подобных речей.

– Кто же ты, гостья? – голос вступившего в их разговор кряжистого седобородого мужчины дрогнул, выдавая душевный трепет смертного, которому на миг показалось, что он встретился с богиней. Впрочем, всего лишь мгновение спустя он взял себя в руки, убедив разум, что небожительницу он бы, несомненно, узнал.

– Я… – она умолкла, вспомнив то, что было прежде – "язык мой враг мой, искренность – предатель и палач", подумав – "не лучше ли промолчать? Разве жизнь не учила – "в молчании спокойствие"? Но, скрипнув зубами, заставив себя перебороть свой страх – "пусть лучше все случится сейчас, сразу, чем потом", – девушка продолжала. – Меня зовут Мати. Я…

– Спутника бога солнца! – воскликнул седобородый, глаза которого вспыхнули огнем, зажженным благоговейным трепетом. – Ты… Ты дочь хозяина того самого каравана! – он не сомневался, что угадал верно. Тем более что это все объясняло – лишь с идущей по тропе повелителя небес могло случиться нечто столь необычное.

Что же до Мати, та вздохнула с облегчением. Она-то боялась, что ей придется рассказывать всю свою историю, которая была столь невероятна, что в нее верилось с трудом. Но, преодолев один страх, она чуть было не утонула в другом. "Почему меня знают в этом караване? Ведь он идет впереди, и…" – прошло несколько мгновений паники, заставившей ее сжаться в комок в ожидании удара, прежде чем ей не пришла в голову единственная разумная мысль: с чего она, собственно, взяла, что все так, а не наоборот? Если же этот караван шел следом… Тогда ничего удивительного. Сглотнув комок, подкативший к горлу, она заставила себя глубоко вздохнуть, задержать дыхание, потом медленно выдохнуть. И еще раз, успокаиваясь, мысленно повторяя: "Все хорошо… Как бы Лаль ни ненавидел тебя, он не осмелился бы сделать что-то по-настоящему ужасное. Потому что знал, кто твои друзья и сколь ужасен их гнев. Каждого по отдельности и – тем более – всех вместе. Что же до этих караванщиков, – чуть приподняв голову, она искоса глянула на окружавших ее людей, лица которых если и выражали какие чувства, то благоговейный трепет, никак не угрозу. – Они тоже знают", – наконец, она вздохнула спокойно.

– Я… – ее голос вдруг сорвался в хрип. Мати кашлянула, прочищая горло, прежде чем продолжать: – Мне будет позволено на какое-то время остаться в вашем караване? – она не просила, просто спрашивала, обращаясь при этом ко всем сразу, с одной стороны, потому что понимала, что подобные решения принимает не хозяин каравана, а общий сход, с другой – потому что так ей было легче: говорить: со всеми, а, значит, ни с кем.

– Конечно! – поспешно заговорили все сразу. Какие тут могли быть сомнения? Ведь речь шла о ней, о спутнице повелителя небес.

А она была достаточно взрослой, чтобы понимать: нельзя просто брать, даже если дающий совершенно бескорыстен в своих поступках. Всегда нужно что-то отдавать взамен. Пусть неравноценное, но хотя бы малое, когда и это больше, чем ничто. – Я могу ухаживать за оленями…

– Нет, что ты! – они и подумать не могли о том, чтобы заставлять такую гостью работать, тем более выполнять обязанности рабыни.

– Могу принимать у животных роды, лечить их, – толи не слыша, толи не слушая их продолжала Мати. – Моя подруга – врачеватель научила меня кое-каким секретам…

Умею вышивать охранные ленты, плести браслеты-обереги, выполняя все обряды…

Потом, мне дан дар предвидения… Правда, я еще не до конца разобралась в нем, но… Но приближение метели чувствую всегда и могу предупреждать. И вообще чувствую беду… Хотя, бывает, ошибаюсь, принимая незначительную преграду за конец света… А еще я знаю много сказок, – если прежде она говорила вскользь, скороговоркой, спеша поскорее рассказать обо всем и забыть, то теперь ее глаза сверкнули, – больше всех в нашем караване, – она гордилась этим, – и могу рассказывать их детям, или…

– А легенды? – караванщики как-то вдруг напряглись, насторожились, подались вперед, с нетерпением ожидая, что та скажет, как отреагирует.

– Дядя Евсей знает больше. Некоторые из легенд мне вообще запрещено читать. Я так и не поняла, почему. Да никто и не объяснял, – с горечью обронила она, потом вздохнула: – Впрочем, я не особенно расспрашивала…

– Но новые легенды? Все, о чем они рассказывают, ведь происходило на твоих глазах…

Ты не можешь не знать их…

– Их я знаю, – Мати шмыгнула носом, провела ладонью по лицу. Ей начал надоедать этот разговор, однако она была вынуждена продолжать его: – Вы хотите, чтобы я рассказала вам легенды?

– Да! – это было их мечтой, самой священной и заветной. – Мы… – немного смутившись своих чувств, оправдывая то, что можно было принять за простое несдержанное любопытство, проговорил хозяин каравана… во всяком случае, девушке показалось, что именно этот дородный седобородый мужчина, такой властный на вид и уверенный в себе, должен им быть. – Мы многое слышали в тех городах, которые были на нашем пути, но… Но не все… Нам хотелось бы знать больше! И еще – разобраться, понять то, что нам уже известно… Ты… Ты ведь поможешь нам в этом?

Мати пожала плечами:

– Если смогу, – раз такова была плата за те несколько дней, которые ей нужно было провести в этом караване, что ж, хорошо. Она не видела ничего постыдного или плохого в том, чтобы нести легенды по миру.

– Спасибо! – сорвалось радостным вздохом с губ восхищенных караванщиков, которые уже предвкушали удивительный рассказ непосредственной свидетельницы… нет, скорее даже – участницы всех самых удивительных событий времени новых легенд.

– Ну, раз мы во всем разобрались, – сказав это, женщина на мгновение обратила взгляд на хозяина каравана, и видя, что тот готов возразить, чуть наклонила голову, нахмурившись: "Разобрались. И больше никаких вопросов!" Тот лишь развел руками, не споря с женой, полагая – раз она так уверена, то права, а если и нет – хозяевам каравана ни к лицу спорить с собственной женой перед лицом гостя, и какого гостя. Караванщица же продолжала, – пора позаботиться о том, где ты будешь жить, пока не вернешься домой.

– У нас нет свободной жилой повозки… Но, если нужно, мы можем потесниться…

– Нет! – поспешно вскрикнула Мати, почувствовав, что хозяин каравана говорил это не просто так, но действительно был готов ради нее на подобные неудобства.

Девушка же меньше всего хотела стеснять этих добрых людей. – Я ни на что не претендую и не займу много места. Дома я жила в повозке невест, здесь же… Я понимаю, так нельзя, ведь я чужая… Но, может, у вас найдется какая-нибудь свободная складская повозка… Или хотя бы уголок где-нибудь…

– Ну уж нет! – вскричала жена хозяина каравана. – Так не пойдет! Это не правильно!

Хорошо же господин Шамаш будет думать о нас, если мы поселим Его спутницу в холодной, промозглой складской повозке! Об этом не может быть и речи! – она повернулась к мужу, ожидая от него поддержки.

– Действительно… – медленно кивнул хозяин каравана. – Не гоже так поступать, тем более что… Тем более что мы в долгу перед тобой…

– В долгу? Почему? – удивилась девушка. Это было так странно – слышать подобные слова от чужака.

Но тот так и оставил ее вопрос без ответа, не считая, что сейчас для этого нужное время. Да, он понял правоту жены: будет лучше отложить все разъяснения и объяснения на потом. Пусть минуют первые мгновения перемен, души успокоятся, а разум обретет способность мыслить трезво, преодолевая страх.

– Если ты хочешь жить одна, мы найдем для тебя повозку… – однако, видя, что гостья решительно замотала головой, хозяин каравана остановился, не договорив фразы до конца, а затем, мгновение спустя, продолжал: – Если же не хочешь оставаться наедине со своими мыслями, что же, у нас сейчас в повозке невест живут только две девушки, твои сверстницы. Места много. Ты можешь присоединиться к ним.

– А они… Они не будут возражать? – осторожно спросила Мати, которой вдруг страшно захотелось оказаться среди таких же, как она, поговорить о… О, ей было о чем расспросить их. Начиная с того, что такое испытание, через которое ей уже очень скоро предстояло пройти, и как к нему нужно готовиться.

Караванщик взглянул на гостью с удивлением. Разве повозка невест принадлежит не всему каравану, а кому-то одному, чтобы спрашивать разрешения? Однако, хотя вопрос и был из ряда тех, которые не требуют ответа, хозяин каравана из уважения к гостье проговорил:

– Они не будут возражать, Мати. Они сочтут это за великую честь.

– Ну… – девушка несколько смутилась, хотя, надо признать, ей было ну просто очень приятно сознавать, что чужаки относились к ней с таким почтением, даже трепетом, словно она не просто шла по одной тропе с богом, но сама была одной из небожителей. "Вот что значит, будучи кем-то вроде сказочной принцессы, попасть в обычный реальный мир…! Нет, не простой мир, а мир, в котором знают твою сказку!" – прикрыв на миг глаза, она улыбнулась своим мыслям. Впереди ее ждали совсем не такие уж плохие дни, как она думала.

– Что ж, – стащив варежки, хозяин каравана потер руки, так, словно они замерзли, хотя на самом деле в этом жесте было больше от нервозности, чем холода. – Раз с этим все решено, давай мы проводим тебя до повозки. Устроишься на новом месте, отдохнешь, пообвыкнешься…

– Пойдем, дорогая, – жена хозяина каравана поманила гостью за собой.

– Спасибо, – проговорила Мати. – Вы очень добры.

– Не за что, милая, не за что. Мы делаем лишь то, что должны… Ну, идем? Ты ведь устала?

– Я… Я только-только проснулась…

– Но за те мгновения, что минули с тех пор, тебе столько всего пришлось пережить.

А от переживаний устают куда сильнее, чем от всего остального.

– Да, – согласилась Мати. Это действительно было так. Она чувствовала себя совсем как выпотрошенная подушка. Ей вдруг страшно захотелось зевнуть… – А-ух, – она поспешно прикрыла рот ладонью.

– Вот видишь, – по-доброму улыбнулась ей женщина. – Идем.

Ответив ей смущенным взглядом, Мати пошла следом. Несколько шагов и мгновений спустя они оказались у повозки невест.

Внешне она ничем не отличалась от ее собственной. Те же неизменные знаки-обереги на боках и пологе… И все же… Стоило девушке коснуться обнаженной рукой дерева, пробежать замерзшими на морозе пальцами по покрытой ледяной коркой оленьей шкуре, как она с совершенной ясностью, от которой щемило душу и сжималось в комок сердце, поняла – здесь все совершенно чужое, ничего, что бы принадлежало ей, никого, кого она бы могла назвать близким и родным.

Поджав губы, она тяжело вздохнула.

– Что-то не так? – тотчас спросила ее караванщица, которая не спускала с лица гостьи внимательного взгляда, следя за каждым ее движением, жестом, ловя слова и взмахи ресниц.

Мати качнула головой, вновь вздохнула, а потом все же заговорила, отвечая:

– Я… Я просто вдруг поняла, что не дома… Простите меня, вы… Вы заботливы и внимательны, но… Но просто я никогда в жизни не покидала свой караван, и…

– Тебе, должно быть, очень страшно, – понимающе кивнула женщина.

– Сначала было страшно. Сейчас – нет. Сейчас… – она умолкла, не сразу найдясь, что сказать. – Сейчас мне одиноко. В душе пусто.

– С тобой все будет в порядке? – женщина насторожилась. Хозяйке каравана совсем не нравилось настроение гостьи: мало ли что могло взбрести ей в голову. А они теперь, когда чужачка встала на путь принявшего ее каравана, отвечали за ее жизнь… За жизнь той, которая была не безразлична самому богу солнца.

– Да… – Мати не была уверена, но… В конце концов, она хотела, чтобы все было так. – Я привыкну… – "А если и нет, – мелькнула у нее мысль, – ничего, это ведь не надолго. Переживу как-нибудь. Перетерплю".

– Ну, я оставляю тебя. С девочками познакомишься сама, так будет лучше. Но это потом, а пока отдыхай.

– Спасибо, – понимая, что слов благодарности всегда бывает мало, повторила Мати, а затем, не оборачиваясь, и так зная, чувствуя, что взгляды всех шедших вслед за ней караванщиков обращены на нее, она юркнула в дышавшую теплом полумглу повозки, словно прячась в ней от чужаков.

В первый миг, когда со свету глаза еще ничего не различали в мглистом, тяжелом, словно снежный туман, полумраке, ей даже показалось, что она снова дома. Тот же приглушенный свет лампы, тихий шелест-шепот огня, его жаркое дыхание…

Мати хотелось зажмуриться, сжаться, замереть, отрешиться от всего, лишь бы продлить это мгновение забытья и беспамятства, дарившие веру в то, что все в порядке, все спокойно. Но не будешь же сидеть с закрытыми глазами до скончания времен. Жизнь – не вечный сон и рано или поздно приходится просыпаться, разжимать веки. Из любопытства. Или страха перед неизвестностью, скрытой в полной безликой темноте, той, что возможна лишь в мире, лишенном зрения.

Тем временем глаза успели привыкнуть к темноте. И перед ними открылось чрево повозки.

Здесь все было по-другому – чужое и непривычное. Днище укрывал не густой мех оленьей шкуры, а толстая грубая ткань, неприятная на ощупь, слишком жесткая и царапающая. В каждом из углов стояло по сундуку – большому и громоздкому, несмотря на пестрые шкурки снежных крыс, покрывавшими их сверху.

Повозка казалась совсем пустой. И не потому что в ней не было ее обитательниц – девушек-невест чужого каравана, с которыми Мати предстояло несколько ближайших дней делить тепло. Этому-то как раз она была даже рада: ей дали время оглядеться, привыкнуть к вещам, принять которые, как известно, легче, чем людей. В повозке не было ничего, кроме сундуков, словно все – подушки, одеяла, одежда, – были спрятаны в них. Ничего, что несло бы отпечаток тепла рук. За исключением…

Приглядевшись, Мати заметила небольшую тряпичную куклу, наряженную горожанкой, в одном из дальних углов и зверька из меха – толи кошку, толи собачку, на таком расстоянии, да еще в тени было трудно понять – в другом. Если бы не это, могло бы вообще показаться, что в повозке никто не живет. А так выходило…

Мати вспомнила, что ей говорили хозяева каравана – ее спутницами станут две девушки.

"Странно", – Мати привыкла к совсем другому отношению к своему жилищу. С тех пор, как она себя помнила, думая о доме, она представляла себе ворох каких-то вещей, больших и маленьких, нужных и бесполезных, порой аккуратно сложенных, но чаще – оставленных где попало, вещей, которые хранили уйму воспоминаний, и вообще создавали облик того неповторимого и единственного уголка мироздания, который смертный называет своим.

"Хотя, с другой стороны, если подумать, – девушка еще раз огляделась вокруг, потом тяжело вздохнула, – это ведь повозка невест, а к ней относятся не как к дому, а лишь временному пристанищу. И чем сильнее хочешь покинуть ее, тем меньше в ней обустраиваешься…" И, все же… Было в этой повозке еще что-то необычное. Но что?

Приглядевшись повнимательнее, она заметила толстые, но ровные нити, натянутые от одного бока повозки до другого, пересекались посредине так, что делили маленький внутренний мирок на четыре еще более крохотные части.

Несколько мгновений Мати задумчиво разглядывала странную вещь, пытаясь понять, для чего она нужна, мысленно повторяя про себя: "Странно… Очень странно…" В общем-то, ей было все равно, что это и зачем. Чужое – не ее. Чужое или нравится, или безразлично. Но надо же о чем-то думать, когда не хочешь вспоминать о страхе перед тем, что ждет… может ждать впереди… Все равно, о чем, лишь бы это отвлекало внимание.

"Это ведь внутренний полог!" – вдруг озарило ее. Она видела его однажды. И было это в том ужасном караване… В караване, с которым они встретились посреди снегов… О которым ей еще долго снились кошмары…

Прошло столько лет, но она вдруг все вспомнила, представила себе так отчетливо, так ясно, что у нее затряслись руки. Прикусив губу, Мати резко мотнула головой, спеша развеять возникшие перед глазами образы.

Шепча себе под нос:

"Что минуло – то давно

Обернулось вечным сном.

Снегом сковано и льдом,

Заповедано бедой

Растворилось без следа Не на миг – а навсегда…" – она на четвереньках заползла в ближний угол, где села, притулившись спиной к боку сундука.

Ей здесь сразу не понравилось. Неудобное место. От полога совсем рядом. Значит, будет дуть, особенно по ночам. А, главное, на самом ходу – не остаться наедине со своими мыслями, не спрятаться от чужих глаз и слов. Она бы предпочла уголок у места возницы…

"Ладно, это ведь ненадолго. Мне здесь не жить, а только погостить немного…

Может быть, одну ночь… Или чуть больше… Нет, вряд ли больше… Ашти…

Почувствовав, что меня нет рядом, не найдя моих следов… Моя малышка сразу же поднимет всех на ноги: и Хана, и отца, и Шамаша! А Шамаш меня найдет, даже если бы я потерялась на луне. И случится это так быстро, что я даже испугаться по настоящему не успею…" Эти мысли… Они вновь вернули в ее душу покой, надвинулось тепло, полное сладкой дремой, от которой слипались глаза, а рот раздирала зевота.

"Спи-усни. Давно пора.

Пусть закончится вчера

Сладким сном. Пусть сто забот

День минувший унесет,

Не оставив и следа.

Пусть останется беда

За границей тишины.

Засыпай же, дочь луны…"- Мати знала множество сонных заговоров. Пока она была малышкой, отец всегда читал ей их на ночь, защищая от бед, которые виделись ему во всем вокруг. Только оказавшись вдали от него, девушка начала понимать, как же сильно он ее любил. И ей вдруг сразу стало ясно, откуда брался весь его страх за нее – такой назойливый, привязчивый, тягостный. Дело было не в эгоизме. Совсем в другом:

"Великие боги, папочка! – на ее глаза набежали слезы. – Я не должна была плохо думать о тебе! Не должна была и в мыслях допускать… Ведь ты – не просто человек, давший мне жизнь, вырастивший меня, ты – тот, чьей дорогой я иду!

Нельзя же сомневаться в правильности пути! Те, кто поступают так, становятся призраками".

Нет, Мати не хотела себе такой судьбы! Потерять и душу, и вечный сон? Нет!

Только не это! Лучше умереть! Ведь что такое жизнь? Только миг. Миг, о котором потом вспоминают целую вечность…

"Скоро многое изменится. Я стану взрослой. И должна буду найти свою собственную дорогу… – эта мысль приходила к Мати не раз и почти всегда внушала страх – перед новым, неизвестным, неминуемым. – Я стану другой… Умной…

Рассудительной… Послушной… – свернувшись в клубок, думала она. – Почтительной… Не буду спорить со всеми и всегда только потому, что мне не хочется соглашаться… Перестану упрямиться… Буду такой, какой и должна быть девушка моего возраста – взрослой…" Она успокоилась. Мысли покинул страх, сменившись сладкой дремой. И любопытством.

"Интересно, а что сейчас происходит в нашем караване? Курунф уже исполнил все мечты? И что пожелали другие? Вот дядя Евсей мечтал о молодости, Ри – о взрослости. Сати – о семье. А другие? Ведь не только же о том, чтобы войти в город. О чем еще? О чем…" – она была готова многое отдать, лишь бы взглянуть хотя бы одним глазом. Это ведь так интересно – узнать мечты других! Ведь знать мечту – значит по-настоящему знать человека, его душу, сердце, самое тайное и сокровенное.

Однако и у нее были свои мечты. И стоило вспомнить о них, как сразу становилось неуютно, даже немного стыдно. Мати не хотелось бы, чтобы ее тайные грезы стали известны кому бы то ни было. Это было бы даже ужаснее, чем оказаться посреди городской площади в последний вечер остановки в оазисе совсем без одежды. Как-то, в одном из кошмаров, ей приснилось нечто подобное. Она потом долго не могла прийти в себя, полагая – лучше встретиться с самым ужасным созданием Лаля, чем вновь пережить подобное унижение.

Но, с другой стороны…

"О чем, все же, мечтает отец? О еще дочери? Которая была бы лучше, чем я? Нет, я знаю – о сыне. Он хотел бы сына… А еще… Я думаю… Он мечтает вернуть маму.

Он бы все отдал за то, чтобы она вновь была жива. Но он никогда не попросил бы богов об этом. Потому что нельзя вернуть того, кто умер, прерывая сон, который не знает пробуждения, возвращая душу из края благих душ, из которого нет возврата… А Шамаш? О чем мечтает Он?"- стоило Мати подумать об этом, как она тотчас смутилась, увидев в этом богохульство. И она поспешно мотнула головой, отгоняя дерзкие мысли. Ее губы зашептали:

"Прочь, прочь, прочь, прочь!

Уходите в темень, в ночь,

Мысли, коии лишь страх

Зарождают в сердце, мрак

Пусть укроет их навек,

Обернув в холодный снег…" С первого раза заклинание не помогло, и она его еще один раз, затем еще, еще…

А потом она уже не могла остановиться, словно попав в замкнутый круг. В душе шевельнулся страх, который начал быстро расти, заполняя собой все, но тут полог повозки шевельнулся, все вокруг сразу наполнилось звонкими молодыми голосами, смехом.

Мати рывком села, замерла, ожидая, что будет дальше.

Не прошло и нескольких мгновений, как в повозку, не прерывая разговора, забрались две девушки и юноша лет пятнадцати.

Одна – полненькая с небольшими, чуть раскосыми глазами, пухленькими губами и чуть вздернутым носом – не красивая, не страшная, так – обычная. Вторая – совсем другая, высокая и стройная. Ресницы длинные и черные, как у сказочной принцессы.

И такие же золотые глаза.

"Красивая! – мечтательно вздохнула Мати. – Почти как Рамир… Только свободная…" – да, это имело огромное значение. Потому что краса рабыни – чужая, а караванщицы – ее собственная.

Потом она перевела взгляд на юношу. Он был неприметным на вид, не высоким и не низким, не то толстым, не то просто крепким, под одеждой не понять. Лицо как лицо, не за что зацепиться… Разве что… Было в нем что-то такое… Мати не сразу поняла, что, а когда поняла, даже удивилась – рот. Губы тонкие, однако не бледные, потрескавшиеся на ветру, а алые, такие яркие, насыщенные, словно их натерли свеклой, или даже краской, которую используют работорговцы, украшая лица рабынь в стремлении продать их подороже. Верхняя губа была прикрыта реденькими рыжими усами, нижняя, чуть оттянутая вниз, обнажая белые ровные зубы, искривлена, словно в усмешке.

Юноша что-то говорил, не умолкая, а обе его подружки слушали его, время от времени прыская со смеху. Должно быть, в его слова было что-то забавное и Мати, хотя и понимала, что подслушивать плохо, не смогла удержаться.

– Вот я и говорю, – донеслось до нее. – "Дядя, я же все сделал так, как ты мне велел, чем же ты недоволен?" И смотрю на него такими честными-пречестными, невинными-преневинными глазами…

– Невинные? У тебя-то! – хохотнула толстушка.

– А что? Скажешь, нет? Вот, посмотри на меня! – он скорчил гримасу. – Ну как?

– Не-ет! – смеясь, замотала головой та.

– Ну, – пожала плечами златоглазая. Она тоже улыбалась, но, скорее, чтобы не выделяться, выглядя кислой рядом с веселившимися друзьями, однако, судя по всему, не очень-то хорошо понимая причину их смеха, – вообще-то… Киш ведь действительно сделал все так, как велел Аркин.

– "Как велел"?! Отдернув полог посреди ночи и снегов!

– А что? Он так сказал.

– Сказал! Как же! – фыркнула толстушка. – А даже если и сказал, все равно ведь имел в виду совсем другое!

– Конечно! – довольный, хмыкнул юноша. – Поэтому и смешно!

– Аркин говорил о шторах. И Киш прекрасно понял это. Но отдернул полог. А в пустыне гуляла метель…

– Миг – и в повозке уже плясали снежинки. Все заполнил холод ветра. А дядя с его женой-уродиной уже успели раздеться…

– Б-р! – поежилась та, которую называли Инной.

– А одеяла еще не достали из сундуков!

– Б-р-р! – глаза второй девушки смеялись. В них не было и следа сочувствия, как будто речь шла не о живых людях, а о ком-то выдуманном, образе-одежде, существующем лишь для того, чтобы, думая о нем, примирять его судьбу на себя.

Хотя, возможно, для нее так оно и было…

– Ну и досталось тебе, наверно, от них! – ее подруга была другой – более чувственной и страстной. Но и она, как считала Мати, думала не о том, о чем следовало бы. А, впрочем, ей-то что? Она здесь чужая.

– Да уж, – улыбка юноши как-то сразу завяла, распалась, губы чуть надулись, как от обиды. На этом он и умолк, не желая рассказывать о том, над чем могли бы посмеяться другие, но не он сам.

Несколько мгновений в повозке стояла тишина.

– Кх-кх, – решив, что пора привлечь к себе внимание, Мати тихо кашлянула в кулак.

Все головы повернулись к ней.

– Доброго пути, – втянув голову в плечи, проговорила девушка. Она чувствовала себя неловко, и вообще нервничала. – Я… Я случайно попала в ваш караван и мне…

Мне разрешили пожить здесь некоторое время… Пока я не смогу вернуться домой, – она не знала, что говорить, что вообще говорят в подобном случае, а чужаки молчали, словно ожидая от нее каких-то особенных слов… Или рассказа обо всем, с начала до конца.

Мати вздохнула. Ей не хотелось делать этого, особенно после всего, что она услышала.

Кому приятно, когда смеются над твоей бедой?

– Вы… Вы ведь не будете возражать?

– А если будем, тогда что? – толстушка глядела на нее с вызовом.

– Ну… – Мати не ожидала этого вопроса, особенно после разговора с хозяевами каравана. Ей казалось, что все уже решилось и потому не сразу нашлась, что ответить: – Наверно, уйду…

– Уйдешь? Наверно? – губы ее собеседницы искривились в презрительной усмешке. Она не гнала чужачку, нет, не была с ней резка или груба, просто открыто смеялась.

Но… Но лучше б уж она бы ругалась, чем… Так плохо, как сейчас, Мати еще никогда не было. Она чувствовала себя… Тряпкой, которой вытерли грязные руки, а потом выбросили прочь!

– Да… – она сглотнула горький комок, подкативший к горлу, шмыгнула носом, чувствуя, что готова расплакаться, и торопливо пробормотав: – Так, видимо, будет лучше… – двинулась к краю повозки.

"Нет ничего хуже, чем оказаться среди чужаков!"- в памяти вдруг всколыхнулись, вернулись в сердце давнишние детские страхи, которые, думалось, уже забылись навсегда. А, оказывается, просто прятались где-то в тени, дожидаясь своего часа.

"Какая же я дура! Боялась Лаля, стихий, драконов! Но разве может быть что-то страшнее людей?" Она с силой сжала губы, быстро заморгала глазами, веля себе: "Только не расплачься сейчас! Потом, в снегах – сколько угодно! Но не сейчас, не здесь!" Ее предательски дрогнувшая рука уже коснулась толстой грубой кожи полога, когда тонкие длинные пальцы осторожно взяли ее за локоть, удерживая:

– Что ты! – Инна смотрела на нее удивлением и непониманием. – Ты что, не поняла:

Нани просто шутит!

– От таких шуток…

– А что? Чем тебе не нравится мои шутки?

– Тем, что они жестокие! – Мати готова была ответить вызовом на вызов. И не важно, что она здесь совсем одна, среди чужаков, и рядом нет никого, кто бы защитил ее.

Пусть! Не важно!

Она вскинула голову, намеренно задрав нос выше, чем следовало бы.

– Х-м, – хмыкнула, одарив ее не самым теплым взглядом Нани. – Тоже мне! Какие мы нежные! Словно и не караванщица, а горожанка! Прямо дочь Хранителя!

– Мой отец – хозяин каравана!

– Нани, может, не надо? – переводя взгляд то на подругу, то на гостью, спросила Инна. – Все таки… Все таки она – спутница бога солнца…

– Ну и что! Она ведь ничего не сделала для этого! Ничем не заслужила такую милость! Просто тропы повелителя небес и каравана ее отца пересеклись, и все!

Просто так случилось! А сложись все по-другому, мы, а не она, могли оказаться…

А, да что там, – она пододвинулась к Мати, заглянула ей в глаза. – Не обижайся на меня, – ее голос зазвучал совсем иначе – мягко, задумчиво, если прежде все в девушке – и вид, и речь, – казались наигранными, ненастоящими, то теперь в них почувствовалась искренность, – это все зависть. У тебя такая жизнь… Особенная, неповторимая… – она тяжело вздохнула. – И не я одна мечтаю оказаться на твоем месте, поверь уж мне. Все, кто знает хотя бы одну легенду нового мира. Все, кто знает… Я просто самая смелая – говорю в глаза то, о чем думаю, когда остальные помалкивают. А все эти колкости и шутки – чтобы… Чтобы как-то отомстить!

– Или заставить тебя обратить на нас внимание, – задумчиво глядя в сторону, проговорил Киш. Он как-то вдруг сразу переменился, превратившись из говоруна и весельчака в задумчивого тихого паренька.

– Вы… Вы знали, что я в повозке? – Мати начала понимать. – И потому, забираясь в нее…

– Придумали историю, – юноша перевел на нее взгляд и Мати, наверное, только сейчас заметила, что у него есть глаза – маленькие, чуть косоватые и, как казалось, не слишком хорошо видевшие, когда Киш все время щурился. И такие грустные…

Странное сочетание – постоянная улыбка на губах и тоска во взоре. – О том, чего никогда не было на самом деле.

– А? – Мати вскинулась. Она не расслышала его последних слов, отвлекшись.

– Неужели ты могла подумать, что кто-то отдернет полог посреди снегов, да еще в метель? – просила Нани. – Ты ведь караванщица и можешь представить, что за этим последует. Холод быстро вытеснит тепло. И потом его, даже с помощью десятка огненных ламп будет трудно вернуть.

– Да, но… Но почему вы стали рассказывать эту историю? Почему вы придумали именно ее?

– Мы хотели тебя испытать, – переглянувшись с друзьями и получив их молчаливое согласие, ответил Киш.

– Испытать?

– Да, – кивнула Инна, – узнать, способна ли ты сочувствовать абсолютно чужим людям, сопереживать им…

– И, главное, прощать, – Нани не спускала с нее пристального взгляда внимательных глаз.

И Мати поняла: именно это было самым важным для ее новых знакомых.

– Но почему?

Та лишь чуть наклонила голову, ничего не говоря в ответ.

Гостья же не продолжала расспросов. Она привыкла, что люди очень часто среди множества разных ответов, истин, правд, полу правд и лжи выбирают именно молчание. Ведь они – не бог солнца.

– Так что же? Ты умеешь прощать?

Мати кивнула:

– Да, – затем вздохнула. – Сперва, конечно, дуюсь, обижаюсь, даже ругаюсь, но потом… Не прощают лишь те, кто сам не нуждается в прощении.

– Значит, боги не знают прощения… – Инна обхватила руками ноги, притянула колени к самой груди, сжимаясь в комок и глядя исподлобья испуганно, даже как-то… затравленно, что ли…

– Боги… Не знаю…

– Кому же знать, как не тебе? Ведь ты идешь по дороге повелителя небес!

– Боги разные. Есть Шамаш, а есть Лаль… – при воспоминании о повелителе сновидений она помрачнела.

– Лаль? – ее собеседники насторожились, сосредоточились, не желая пропустить ни слова из тех, в которых шла речь о небожителях. И не только из простого любопытства. Ведь для смертного нет знания, важнее того, в чем зерно веры.

– Кто это – Лаль? – спросила Инна -Ш-Ш! Ты что? – шикнул на нее юноша.

– А что такого? Кто он?

– Повелитель сновидений!

– А разве не госпожа Айя… – начала девушка, но Киш перебил ее:

– Легенда о сне! Ты что, не слышала ее?

– А, да! – Нани понимающе закивала. – Ее рассказывали. В одном из прошлых городов.

Только имя… Там не упоминалось имя.

– Ну конечно, Инна! – подруга смотрела на нее с долей нетерпения: "Разумеется, ты не понимаешь! Было бы удивительно, если бы было иначе!" – Ведь никто не произносит имени Губителя! А Обманщик, чем он лучше?

– Обманщик? – спросила Мати -Ну да, – караванщики повернулись к ней. – Так в легенде называют повелителя кошмаров. Это только ты, идущая по дороге господина Шамаша и находящаяся под Его защитой, можешь позволить себе произносить имена.

– Это из-за Лаля я оказалась за многие дни пути от дома, – Мати поморщилась. Ей было противно одно воспоминание о нем. – Ненавижу!

– Он бог, Мати.

– Тоже мне, бог! – презрительно фыркнула девушка, не заметив даже, что чужак назвал ее по имени. Конечно, раз они знают легенды, то знают и его, ведь в них оно есть.

– Ну да, и тот, кто идет по дороге величайшего из небожителей, время от времени забывает, кто он на самом деле, – скривившись, произнесла толстушка.

Мати не нравился ни голос чужачки, ни усмешка на ее губах, ни вообще весь вид, с которым все это говорилось. У нее возникло такое чувство, словно Нани обвинила ее в неуважении к богам, более того – богохульстве.

– Я помню, кто я, – вновь насторожившись, сжавшись, словно готовый отразить нападение зверь, сквозь зубы процедила Мати. – Всегда помню!

– Она не тебя имела в виду… – начала Инна, но резкий взгляд чужачки заставил ее замолчать.

– Все в порядке. Я уже не маленький ребенок, который готов обижаться по поводу и без повода. И, потом… – она резко повернулась к Нани: – Ты хочешь разозлить меня, да? Зачем тебе это?

Девушка ничего не ответила, лишь как-то небрежно повела плечами, словно говоря:

"Понимай, как хочешь. Мне все равно".

– Мати… – вместо нее заговорила Инна. – Взрослые просили нас… Ну… Узнать о прощении. Даже не так… – она с трудом подбирала слова. – Боги… О Них нельзя ведь говорить всуе… Но… Его прощение… Их прощение… – она не знала, что сказать, как выразить словами мысли, так, чтобы не проговориться и, в то же время, сделать их понятными. – Ты простишь нас за то, что мы так встретили тебя?

Ну, неприветливо? – она бросила быстрый взгляд на подругу, затем продолжала. – Нам следовало помнить о гостеприимстве… О том, что ты не простая смертная…

– И ты тоже так думаешь? – Мати смотрела прямо на толстушку, ожидая, что та скажет, решив для себя, что от этих слов чужачки будет зависеть ее ответ.

Нани, скривив губы, как-то неопределенно пожав плечами. Может быть, она просто не слушала гостью, может быть, ей, в отличие от подруги, было совершенно все равно, что подумает о ней спутница небожителя, и все, что заботило ее дух в этот миг, – это недовольство тем, что ей придется какое-то время делить повозку с чужачкой. Чужачкой, претендовавшей не только на один из углов повозки, которую они с Инной по праву считали своей, но и на ее место в центре внимания друзей.

– Может быть, в тебе и есть что-то необычное, – спустя несколько мгновений напряженного сдержанного молчания, проговорила она, – но это скорее твой путь, чем ты сама.

– Я не виновата, что родилась в своем караване, – если бы та просто промолчала, Мати обиделась бы, разозлилась, но от тех слов, что были сказаны, ей стало больно. И куда обиднее, чем от всех остальных, которые могли бы прозвучать.

– Однако ты ничем и не заслужила этого!

– Может быть…

– Не может быть, а точно! Заслужить можно только свою собственную судьбу! А это – дорога твоего отца, не твоя! Ведь ты еще не прошла испытания, верно?

– Верно… – Мати вздохнула, а затем, спустя несколько мгновений, спросила еще: – Я в чем-то провинилась в твоих глазах?

Нани отвернулась. Ей хотелось, чтобы от этого ее жеста веяло небрежностью и безразличием – "Сама знаешь", но на деле вышло слишком резко, нервозно – "Да тебе-то какая разница?"…

– Прости, если что. Я не хотела.

В устремившихся вслед за этим на гостью глазах читалось неподдельное удивление.

Никто не ожидал подобного!

– Ты ни в чем не виновата, – тихо проговорил Киш. Он смотрел на гостью с восхищением.

– Я понимаю. Я вторглась в ваш мир, нарушала покой вашей жизни, но… – в ее глазах сверкнула слеза, которую Мати поспешила смахнуть, пока собеседники не заметили ее. – Поймите, это все произошло не по моей воле! Я совсем не хотела покидать свой караван! Не в этот раз! Это Лаль! Он всегда ненавидел меня, а тут еще я не позволила ему исполнить мое желание. Он так разозлился, что…

– Ты говоришь о богах, словно они простые смертные! – душа Инны трепетала, широко открытые глаза горели восхищением и страхом. Она боялась пропустить хотя бы одно слово самой невероятной на свете истории.

– Я… Я не должна так вести себя, – вздохнув, Мати опустила голову на грудь. – Мне не следовало быть… непочтительной, а к тому же еще и смущать вас своей дерзостью, но… Но я так привыкла ко всему этому…

– Да, мы понимаем, – поспешно закивал Киш, – это ведь твоя жизнь – дорога величайшего из небожителей. И, к тому же, ты наделена даром… Зная обо всем этом, мы должны были оказать тебе почести, а не…

– Никакая я не Хранительница, – о, как ей хотелось, чтобы в этих ее словах не было правды! Обладать силой – когда она была маленькая, да и потом, девушка не раз думала об этом, мечтала, даже представляла себе – вот, однажды, в подарок на день рождения, Шамаш наделит ее этим даром. И научит им пользоваться. Или не Шамаш, он всегда так строг и осторожен, когда речь шла о силе, убежденный, что в неумелых руках она опасна и не принесет ничего, кроме вреда. Тогда Матушка Метелица. И не важно, что богиня снежной пустыни с тех самых пор, как Шуши ушла, оставив подруге Ашти, ни разу не приходила к ней даже во сне, девушка всегда чувствовала Ее где-то рядом, за горизонтом.

Но время шло, ей дарили множество подарков, но только не этот – самый желанный и долгожданный…

Она грустно вздохнула.

– Нет, ты магиня! – не выдержав, вскрикнула Инна, не понимая, почему собеседница не признавалась в том, о чем всем было известно и так.

– Магиня! – прыснула со смеха Нани. – Ну и слово ты выдумала ради нее, подруга!

Мати взглянула на нее с болью в глазах, которые словно говорили: "Ну почему вы так ко мне жестоки? Зачем мучаете меня? Смеетесь надо мной?" -Но это действительно так! – не унималась златоглазая. – Подтверди, Киш!

– Да.

– Кто вам сказал?

– Хозяин каравана! А ему – сам бог солнца!

– Шамаш? – Мати удивленно взглянула на юношу. – Он… Он приходил в ваш караван?

Когда? – она старательно перебирала свои воспоминания, пытаясь отыскать в них эту историю. Но не находила.

– Ты сама все прекрасно знаешь! – не выдержав, всплеснула руками Нани. – Господин Шамаш сказал, что все дети пустыни – маги! Он велел нам не убивать рожденных в снегах, обещав, что тогда и мы получим своего Хранителя. И два года назад родился Кад!

– Все, рожденные в снегах? – Мати взглянула на нее с недоверием. Она никогда не слышала ни о чем подобном. Странно – ведь это касалось ее, и… В первый миг она была готова разозлиться на Шамаша – почему он утаил от нее это знание? Наверное, еще совсем недавно она бы так и сделала, но теперь…

Мати только вздохнула, опустив голову на грудь: "Что же, раз он не сказал, значит, считал, что так будет лучше. И мне, и всем остальным… Может быть, если бы я узнала правду, то сотворила бы еще больше ошибок, еще более ужасных, чем те, что и так были совершены…" В ее душе не было ни ликования – "Вот, наконец-то! Исполнилась самая заветная мечта!" – ни даже простой радости. Ее тревожила мысль – "То, что произошло, не правильно. Мне не следовало ни о чем узнавать, раз Шамаш не хотел этого…" И девушка поджала губы, чувствуя себя виноватой перед ним. "Прости меня, – мысленно заговорила она с богом солнца, уверенная: как бы далеко ни был повелитель небес, Он услышит ее, – я… Все происходит само собой, и я не могу помешать, но… Я буду вести себя так, словно ничего не случилось, словно все по-прежнему…

Да и, в сущности, что я знаю? Это – лишь слова чужаков, в которые мне и не пришло бы в голову верить, если бы… – она снова вздохнула. – Если бы мне так сильно не хотелось верить, если бы я не знала, что никто не осмелился бы врать, говоря о небожителе, если бы…" -А когда Шамаш бывал у вас?

– Тогда и был! – чужаки смотрели на нее с непониманием. Для них казалось само собой разумевшимся, несомненным, что никто не может забыть ничего, что касалось бы земного пути самого бога солнца!

– Когда? – -Ну помнишь, четыре года назад, в снегах пустыни. Наши караваны встретились и хозяин вашего, твой отец, спас нас от голодной смерти. А потом еще…

– А потом, в благодарность, вы пытались убить нас, разбив ледяной панцырь,- Мати тотчас все вспомнила. Ее глаза почернели, губы с силой сжались, а пальцы сжались так сильно, что ногти впились в ладони, раня их в кровь.

"Спокойно… Спокойно… Все это было давно… Давно… Ничего уже нет… И вообще, они живы, потому что Шамаш простил их. И раз так…" -Я прощаю вас… – чуть слышно, одними побелевшими губами прошептала девушка.

– Она прощает! – фыркнула толстушка. – Тоже мне дело!

– Перестань, Нани! – поморщившись, нервно бросил Киш. – Все так хорошо складывается, а ты только все портишь! Того и гляди, добьешься, что будет хуже, чем было!

– А что было плохого? Мы плохо жили? Особенно после того, как в караване родился Хранитель? И не маши на меня рукой! Не смей!

– Да что ты понимаешь! Она – спутница повелителя небес!

– Она – не спутница! А только дочь Его спутника!

Но Киш не слушал ее, не позволял говорить, быстро и решительно продолжая:

– А наши родители чуть было не убили ее!

– Она – рожденная в пустыне! Прежний закон, еще действовавший в то время, велел…

– И мы виноваты перед ней! Потому что если бы мы… если бы ты не рассказала взрослым правду…

– Так ведь правду же, Киш! Правду! Откуда нам было знать…

– Дура!

– А сам-то!

– Не ссорьтесь из-за меня, пожалуйста, – чуть слышно проговорила Мати.

Девушка смотрела в сторону, не видя ничего, просто глядя в пустоты, что скрывалась в тени. Ей вдруг стало тесно в повозке, душно и жарко, захотелось вырваться наружу, в снега пустыни, и, не в силах бороться с этим чувством, она бросилась к пологу:

– Простите меня… – пробормотала она, прикрыв рот ладонью. – Мне нужно…

Они смотрели ей вслед. Пристальные взгляды внимательных глаз. В одних было презрение, в других – удивление и любопытство, в третьих – непонимание и страх.

И ни тени сочувствия. Как можно сочувствовать той, чья жизнь – легенда?

Глава 10

Первый день и, особенно, ночь тянулись жутко медленно. Сначала солнечный диск, застыв на месте, упрямо не хотел спускаться к горизонту. Потом, когда темнота сонной неповоротливой тучей выползла из своего подземного убежища, время вовсе остановилось. Бредшей возле повозки невест Мати показалось даже, что она, сколь бы медленно ни шла, опережала время на целый шаг.

Единственно, что изменялось, это погода. Холод все усиливался и усиливался, словно караван подходил к ледяному дворцу госпожи Айи. Дыхание, серым облаком срывавшееся с губ, было готово оледенеть. И как бы девушка ни куталась, старательно пряча лицо в поднятый воротник, дуя под него, боясь упустить хотя бы вздох тепла, она все равно начала замерзать, особенно ноги.

– Гостья, почему ты не в повозке? – прозвучало у нее над самым ухом, заставив Мати вздрогнуть. – Уже поздно, – между тем продолжал чужак. – Минувший день выдался нелегким. Нужно отдохнуть, пока боги дают нам такую возможность.

Мати поджала губы. Это действительно было глупо – шутить с морозом.

"Мне сейчас не хватает только простудиться и заболеть,-вздохнув, подумала девушка,-для полного счастья".

Но ей так не хотелось идти в чужую повозку к совершенно чужим людям! Она была почти уверена, что караванщицы непременно начнут расспрашивать ее о чем-то таком, что ей не захочется вспоминать, а еще хуже – шушукаться между собой, искоса поглядывая на нее, говоря о ней при ней и, в то же время – не с ней, как-то… за спиной, что ли. Эти мысли заставили Мати поморщиться.

– Что-то не так? – заметив это, спросил караванщик.

– Нет, нет! Простите меня. Вы так добры, а я… – она качнула головой. – Я веду себя как неблагодарная тень, но…

– Ничего, милая, – хозяин каравана понимающе улыбнулся. – Это, должно быть, очень тяжело: оказаться одной так далеко от родных, от дома…

– Да, – кивнула Мати. Ей стало легче от того, что они говорили на одном языке.

– И, потом, мы ведь те самые люди, которые чуть было не убили тебя… – говоря это, караванщик не спускал внимательного взгляда с лица гостьи, следя за ее реакцией. Хозяину каравана было очень важно, чтобы девушка знала правду. Только так он мог найти ответ на тот вопрос, который мучил не его одного: будут ли прощены их души?

Мати прикусила на миг губу. – Я знаю, – чуть слышно проговорила она, – девочки рассказали мне…

– И поэтому ты не хочешь идти в повозку?

– Нет. Просто… Не знаю, – она чувствовала себя совершенной дурой. – Когда я одна, мне не так одиноко, как рядом с другими.

– Бывает, – хозяин каравана кивнул. Его морщинистое лицо разгладилось. – Только…

Знаешь, деточка, это придется перебороть. Одиночество. Иначе навсегда останешься одна.

Мати вскинула на него настороженный взгляд.

"Я вовсе не собираюсь задерживаться в вашем караване, тем более оставаться в нем навсегда!" – хотела воскликнуть она, но промолчала, сдержавшись. Эти люди были добры и внимательны к ней. Во всяком случае, в этот раз… Пока…И потому были достойны по крайней мере вежливости.

– Спасибо, – склонив голову на грудь, проговорила она,а потом, чуть помедлив, добавила: – за совет.

– Не за что. Девочка, мне бы очень хотелось, чтобы ты никогда не узнала, насколько близки к истине мои слова.

– А ты сам… Ты сам это знаешь?- не понимая почему, спросила она чужака, который несмотря ни на что, на все прежние воспоминания, или, может быть, именно благодаря им казался ей все менее и менее чужим.

Он несколько мгновений глядел на нее, затем, вздохнув, качнул головой:

– Увы, да. Путь хозяина каравана – это всегда дорога одиночки.

– Но почему?! – удивилась Мати. И испугалась, ведь как раз в это мгновение она сравнивала чужака со своим отцом, находя все больше и больше общих черт. – У тебя ведь есть семья… Да что семья – целый караван!

– Да… – мужчина чуть заметно кивнул. Его задумчивое лицо помрачнело. – Только так даже хуже. Когда одиночество и вовне и внутри, два мира находятся в согласии, а если лишь по одну сторону границы… – он вздохнул. – Сам не знаю, зачем я все это тебе рассказываю… Может быть, хочу помочь, уберечь от чего-то, стремясь хоть как-то возместить тот ущерб, который мог причинить… И… Ничто ведь не проходит бесследно… Может быть, не встреться мы на твоем пути, не поведи себя так… жестоко, ты была бы сейчас другой, не бежала бы от людей…

– Я, пожалуй, пойду, – Мати ощутила какое-то неприятное чувство в груди и заторопилась уйти, пока не сорвалась. – А то замерзла очень. И устала.

– Да, конечно, – караванщик не пытался ее удержать. В конце концов, разве он не хотел именно этого? – Если девочки уже спят, – вослед ей прокричал он, – подушки и одеяла в сундуке! Он открыт, только крышку подними! И не думай ни о чем там, они ничьи. Все это готовятся для тех, кто приходит в повозку невест, и…

– Да, я знаю! Спасибо, спасибо! Вы очень заботливы…

Чуть приподняв краешек заиндевелой оленьей шкуры, она поспешно забралась в повозку и тотчас задернула полог за спиной, заправила его получше, так, чтобы не осталось ни одной самой маленькой щелочки, через которую внутрь проникал бы мороз.

Она не стала доставать одеяла, потому что они были не ее.

"Хорошо, что я научилась не только просыпаться, когда захочу, но и засыпать, – свернувшись в клубок, совсем как золотая волчица, думала она, закрывая глаза, – иначе б никогда не заснула. Только не сейчас. А так…" Ей приснилось, что все, случившееся с ней, было только лишь сном. Утром она проснулась в своем караване, где все вокруг было точно таким же, как всегда: и люди, и звери, и вещи. Сном оказался и Курунф, и вообще все случившееся в последнее время.

Действительно, разве такое возможно – исполнение мечты? И ее дар. Ну какой из нее Творец заклинаний? Она – самая обычная смертная. Думать о другом – обманывать не только свой разум, но и душу. И оскорблять богов.

– Мати! Ты собираешься сегодня есть! – окликнула ее подруга.

– Потом! Завтракай одна! Я не хочу! – крикнула девушка. Ее глаза горели радостным возбуждением. – Как хорошо! Как все замечательно! – подбежав к Сати, она крепко-крепко обняла ее.

– С ума сошла! – сорвалось с губ удивленной караванщицы. – Да что с тобой такое!

– Я счастлива! Я снова дома! Все просто здорово! – и, сорвавшись с места, она вновь побежала куда-то, легко скользя по снегу, играя с лучами солнца, смеясь…

Когда Мати вернулась в свою повозку, она внимательно огляделась вокруг, ища давно знакомые черточки, трещинки. Улыбка ее с каждым мигом становилась все шире и шире, а на душе делалось спокойно и блаженно.

Какое-то время Сати смотрела на подругу, затем спросила:

– Мати, ты здорова?

– Да, здорова, здорова! Как же хорошо дома!

– Ты говоришь так, словно куда-то уходила…

– Я и уходила.

– Сейчас? Погулять?

– Нет… – на миг девушка прислушиваясь к чему-то внутри себя и,убедившись, что воспоминания не причиняют боль, она рассказала о своем сне Сати.

Та внимательно выслушала ее, когда же спутница замолчала, качнула головой:

– Что только не присниться! Тебе и раньше виделась всякая небывальщина, но на этот раз ты превзошла саму себя!

– При чем здесь я! Как будто это я придумываю свои сны!

– Иногда мне кажется, что так оно и есть.

– Это невозможно!

– Невозможно, чтобы госпожа Айя выдумала такую ерунду! Это надо же: Ри – старик, а летописец – юноша! И дальше – ну совсем! Ты только послушай, послушай, как это звучит со стороны! Демоны, нарушая волю своего повелителя, покинули город смерти.

И зачем? Чтобы исполнить мечты простых смертных – тех, кого они всегда так ненавидели! – Сати фыркнула, но уже через несколько мгновений, задумавшись, вздохнула: – Город, готовый принять всех… Исполнение мечты… А-ах… Здорово было бы, если б нечто подобное случилось на самом деле! Хотя бы во сне…

Привиделось мне… – она мечтательно прикрыла глаза. – Но нет же, – Сати снова вздохнула, – кто о чем мечтает – не получит никогда, а вот тебе все само идет в руки. Наверное, потому, что ты не способна этого оценить, выворачивая все словно шубу наизнанку – хорошее – плохое, плохое – хорошее…

– Я не виновата, что я такая! – Мати была готова обидеться.

– Прости! – Сати тотчас пододвинулась к ней, заглянув в глаза, коснулась ее руки.

– Я не хотела сказать ничего такого, просто… Просто думала вслух. Так получилось. Не сердись!

– Да что ты в самом деле! – дочь хозяина каравана резко отдернула руку: – Заладила – прости да прости! Как будто ты в чем-то виновата передо мной!

– Я… Я лишь очень ценю нашу дружбу, только и всего! – в ее глазах зажглись слезы.

– Ну, успокойся,не надо, – Мати взяла ее за локоть. – Вот, опять плачешь!

– Это, наверно, у меня такая природа – тающая.

– Что?

– Ну, тающая. Как снег. Словно я – из снега. Поэтому как сердце начинает сильнее жечь, а душа трепетать, словно пламя на ветру, я и… – она хлюпнула носом.

– Не плачь. А то я тоже сейчас заплачу, – она прижалась к Сати, прошептала. – Как, все-таки, хорошо, иметь подругу… Можно поговорить обо всем, что на сердце…

– Мати…

– Что?

– Я вот подумала… Может быть, твой сон – не просто сон? Может быть, в нем что-то скрыто? Почему бы тебе не рассказать о нем?

– Кому? Отцу? Он и так во всем видит опасность. Наверно, я унаследовала это чувство от него… В детстве я не ощущала его, а теперь, с каждым переходом – оно все растет и растет…

– С тех самых пор, как ты узнала о своем даре?

– Предвидения? Нет, – поспешно кивнула Мати, но затем, обратясь назад, в воспоминания, задумалась. – Наверно… – Если, конечно, просто два события не совпали во времени. "Так ведь бывает -происходит что-то, кажется – одно связано с другим, а на самом деле…".

– Тогда, может быть, поговоришь с летописцем?

– Дядей Евсеем? – Мати рассмеялась. Эта мысль показалась ей забавной. – И что он сделает? Напишет еще одну легенду?

– Почему ты так говоришь о нем?

– Как – так?

– Словно недолюбливаешь…

– Нет! Что ты! Я очень люблю и уважаю дядю!Просто этот сон…

– Ты все еще видишь его молодым и потому несерьезным?

– Нет…

– Думаешь, ему это не понравится? Что в твоем сне он был почти ребенком?

– Нет! Это ведь сон! Да и нет в этом ничего такого… Ведь все мечтают о вечной молодости, просто…

– Просто он летописец, да? Обо всем, что он узнает, рассказывает другим? А ты не хочешь, чтобы другие знали?

– Угу, – Мати кивнула, подтверждая, что на этот раз подруга угадала. – Моя жизнь для всех и так открытая книга, – вспомнив сон, Мати вздохнула. Чужие люди знали не только ее имя, но и слова, даже мысли…

– И не только твоя. Такова наша плата за то, что мы идем дорогой небожителя… – Сати на миг прикусила губу. – Самая большая награда, которую только может заслужить смертный. И, одновременно, самое большое испытание. Огромное счастье и еще большая ответственность.

– Я могла бы рассказать все ему… – задумчиво проговорила Мати.

– Господину Шамашу? Да, действительно! Поговори с Ним!

– Это было бы правильно… – Мати чувствовала, что так и должна сделать.

– Пойдешь?

– Да, сейчас… – девушка и сама не знала почему замешкалась. Словно что-то удерживало ее, что-то недосказанное, недоделанное здесь. – Только… Ашти, – позвала она волчицу, которая, едва заслышав голос хозяйки, вскинув голову, навострила уши. Ее мордочка чуть наклонилась на бок:

"Что?" "Девочка… – рука караванщицы коснулась ее шеи, пробежалась по загривку. – Если…

Если сон это явь, а явь это сон…" "Что за глупость!" – фыркнула та, для которой подобное никогда не показалось бы возможным.

"Может быть, – у Мати не был ни сил, ни времени возражать и уж тем более спорить, доказывая свою правоту. Да и не важно было это, когда все, чего она сейчас хотела – чтобы золотая волчица выслушала ее, чтобы она ее услышала. – Ашти, если все так, значит, я где-то очень далеко от тебя, но… Услышь меня! Прошу тебя!

Найди меня! Не оставляй одну!" -Найди! – она уже кричала. – Найди! – слезы брызнули у нее из глаз.

– Что с тобой? – удивленно прошептала Сати, глядя на подругу во все глаза, не понимая, что вдруг с ней случилось.

"Ладно, ладно, – поспешила приблизиться к девушке волчица. Она ткнулась мокрым носом ей в руку. – Хорошо. Пусть будет так, как ты хочешь. Если ты сейчас спишь и я лишь снюсь тебе, я отыщу тебя наяву!" "Ты обещаешь?" – размазывая слезы по щекам, продолжала настаивать Мати.

"Ну что за наваждение такое! Что с тобой происходит! Ну, успокойся! Хорошо, я обещаю!" Кивнув, Мати двинулась к пологу, коснулась его, однако, прежде чем выбраться наружу, обернулась, чтобы сказать:

– Помни! Ты обещала!

– Постой! – остановила ее Сати. Девушка выглядела не на шутку встревоженной. – Подожди! Прежде успокойся, а то мало ли что…

– Мне нужно идти! Сейчас! – она плакала, душа стонала и металась, уже не просто предвидя, но точно зная, что последует за этим шагом.

"Я проснусь, – слезы были горячие, словно огненная вода, которая сжигала глаза изнутри, – еще миг – и проснусь!" Откуда-то издалека, словно из-за полога, до нее донесся неразборчивый шепот.

Сначала она решила, что это посвист ветра в снегах пустыни, но потом, по мере того, как нити сна начали ослабевать, выпуская ее из своей паутины, Мати стала различать слова.

– Нет, что бы ты ни говорила, это здорово! Ты только подумай: попасть в легенду!

– Мы были уже там однажды. И мне это совсем не понравилось! Чтобы потомки вспоминали нас слепцами и идиотами? – девушка фыркнула, затем противным, наигранно-гнусавым голосом продолжала: – "А, это те самые! Ну которые не узнали бога солнца! Где были их души? На что смотрели глаза!" И вообще…

– Ну и что! Подумаешь! Главное, что мы встречали повелителя небес на своем пути!

Нам будет что вспомнить в вечном сне! И нас не забудут.

– Лучше бы совсем не помнили, чем помнили такими!

– Знаешь, что говорят? Что все это не случайно. Что она оказалась в нашем караване, чтобы мы могли… сделать что-то особенное, значимое…

– Мы раз уже чуть было не сделали!

– Нани, ну что ты в самом деле!

– Она ненавидит меня! – вдруг выпалила та.

– Тише! – зашипела на нее подруга. – Ты ее разбудишь!

На какое-то мгновение в повозке воцарилась тишина, в которой было слышно лишь напряженное дыхание.

Но Мати этого даже не заметила.

"Я ненавижу?! " – в первый миг она готова была закричать. – "Это ты ненавидишь меня! С самого первого мига, когда мы встретились еще тогда, будучи детьми!

Потому что я не такая, как все! Потому что я… Я обращаю на себя внимание, а ты хочешь, чтобы все оно было приковано лишь к тебе одной!" – Если бы только ей хватило смелости произнести эти мысли вслух!

Раньше она так могла: не стесняясь, ничего не страшась, выпалить все – и даже не задуматься над тем, что будет потом, обидят ее слова кого-нибудь, разозлят, ударят сорвавшимся хлыстом по ней самой. А теперь…

"С тех пор, как драконий город остался позади… С тех самых пор, я больше думаю, чем говорю… И больше говорю, чем делаю", – с долей горечи промелькнуло у нее в голове. Это было… Тяжело и вообще как-то не правильно – знать, что ты даже живя, на самом деле не живешь вовсе, а… Мати не знала, как это назвать…

Словно видишь сон наяву, сон, в котором все происходит не на самом деле… И вообще, происходит ли, или просто случается?

– Странная она какая-то, – вновь донесся до нее приглушенный голос молодой караванщицы. – Не такая, как все.

– Только сейчас это заметила? – ее подруга вновь фыркнула – с долей пренебрежения.

– Ты посмотри на нее: как она одета!

– А что? Обычная одежда. Добротная, практичная…

– Вот именно – обычная! Ничего особенного! А ведь она – дочь хозяина каравана, да какого каравана! Я бы на ее месте… А как она себя ведет? Серенькая мышка, которая, в случае чего, спешит спрятаться в снежную норку.

– Ей много всего пришлось пережить…

– Нам тоже! Не забывай: мы дважды заглядывали в самые глаза смерти! А сколько раз стояли рядом с ней? И не упомнишь… Ей же дан такой шанс… Такой… А она им совсем не пользуется!

– А чего ты ждала? Что она станет смотреть на нас свысока, не удостаивая нас не то что разговором, но даже своим присутствием? Что будет постоянно с взрослыми, уча их жить? У спутника повелителя небес не могло быть такой дочери!

– Как ты думаешь… Он придет за ней?

– Кто?

– Бог солнца, конечно, кто же еще?

– Ну… Не знаю… Наверно… Помнишь, как Он тогда бросился ее защищать? И потом…

Помнишь, в легендах…

– Вот было бы здорово! – мечтательно вздохнула ее подруга. – Увидеть Его! А то в прошлый раз мы были глупыми детьми, и…

– Теперь мы выросли, но умнее не стали.

– Почему это? Стали. Во всяком случае, я. Я не собираюсь с ней ссориться, и вообще…

– Хочешь стать ее подругой? Чтобы она выделяла тебя среди нас? Чтобы она потом обратила на тебя Его внимание?

– Да. А что?

– Это неправильно!

– Почему?

– Когда имеешь дело с богами или теми, кто идет Их дорогой, нельзя играть. Правда все равно откроется. И тогда будет только хуже. Нужно быть искренней…

– Ага, как ты! И окончательно все испортить!

– Ничего я не порчу!

– О, конечно! А что ты тогда делаешь? Взрослые из кожи вон лезут, чтобы гостья чувствовала себя у нас как дома, а ты ведешь себя с ней так, словно она – посвященная Губителя! И главное все из-за чего? Потому что Киш обратил на нее внимание? И я захотела дружить не только с тобой, но и с ней?

– Инна…

– Что, Нани? Что? Скажи, если это не так, в чем тогда дело?

"Инна? Нани? – Мати в конец растерялась. Она уже забыла и думать о том, что подслушивать чужой разговор неправильно. Он так захватил ее, что она забыла обо всем остальном.

Девушка не ожидала такой искренности. Конечно, чужачки были уверены, что она спит, и потому говорили так открыто, и все же…

Особенно странными показались ей последние несколько слов. Она сперва даже подумала, что ошиблась, что неверно расслышала имена. Или в какой-то момент сбилась, перепутав такие похожие в шепоте голоса. Ее отношение к девушкам сразу изменилось.

"Хорошо, что я узнала все сейчас. Нет ничего противнее притворства. Когда в лицо-лучшая подруга, а за глаза… Лучше уж та, которая не скрывает своего отношения. Даже если это – презрение… А то… Обожглась бы сильнее чем в тот раз. Доверилась бы, рассказала что-нибудь… И мучилась бы до тех пор, пока меня б не нашли…" Мати не сомневалась, что это случится очень скоро, возможно даже, через – несколько мгновений. Отодвинется полог, в повозку вскочит Ашти, а потом донесется голос Шамаша: "Пора возвращаться домой, маленькая странница!" И, все же, в ее душе было некоторое сомнение. Ведь она была в чужом караване уже второй день, а за ней до сих пор не приходили. Ну ладно, какое-то время было нужно на то, чтобы обнаружить ее отсутствие в повозке невест. Еще время – чтобы понять, что она не сидит в пустой складской повозке, забившись в дальний угол с очередным старым свитком. Или не убежала в снега с снежной волчицей охотится. В общем, что ей действительно нужна помощь. Но…

"Но они ведь не будут выяснять все это слишком долго? Мне не хочется задерживаться здесь! И тем более… – она не смела даже в мыслях предположить, что такое возможно, ну, что ее вообще не найдут. Ведь пустыня бесконечна, а она в ней – всего лишь маленькая снежинка. – Нет… Нет. Нет! – она замотала головой.

– Такого не может быть! Потому что так быть не должно!" -Кажется, она просыпается! – донеслось до нее. А потом скорее ощутила, чем увидела движение. Чужачки быстро приблизились к ней, сели рядом, не спуская внимательных взглядов с лица.

– Не спишь? – спросила Нани.

– Нет, – Мати села.

– Приснился ледяной сон? – участливо проговорила Инна.

– Нет. Сон был хороший. В отличие от яви, – тихо добавила она.

– Тебе у нас не нравится?

– Нравится или не нравиться может только дома. А вдали от него…

– Как бы ни было хорошо, все равно плохо, – Нани кивнула, соглашаясь. – Да. Я бы чувствовала себя, наверно, так же. Впрочем, откуда мне знать, ведь я никогда не покидала дом. И, все же… Приключение… Это было бы самым лучшим, что бы произошло в моей жизни!

– Если бы это было возможно, я бы поделилась с тобой… приключениями. Или, еще лучше, отдала бы тебе их все!…

– Ну конечно! Ты еще скажи, что поменялась бы со мной местами!

Мати вскинулась, как от удара хлыста, услышав насмешку в голосе чужачки.

"А вот и скажу!" – захотелось бросить ей прямо в лицо. С вызовом. С жаром.

Причинить ей столь сильную боль, на которую только способно слово. Но…

"Это было бы неправдой, – словно холодной водой остудила ее пыл мысль. – А я не должна лгать. Если хочу, чтобы Шамаш нашел меня. Чтобы быть достойной этого".

– Как бы плохо, больно, одиноко мне ни было б, как бы ни было тяжело, я ни за что не променяю свою дорогу даже на самую спокойную и легкую на свете!

– М-м, вот, оказывается, ты какая! А то все тихоня да тихоня! – голос Нани смеялся, однако в устремленных на Мати глазах читалось уважение.

– Это… Это нескромно, – поморщившись, прошептала Инна. – Хвастаться своей удачей…

– Зато искренне, – пожала плечами Нани. Она повернулась к Мати. – Знаешь, если бы ты сказала что-то другое – я бы поняла, что ты лжешь. Потому что всем, читавшим легенды нового цикла, совершенно ясно: все хотели бы хоть на мгновение поменяться с тобой местами, но ты ни за какие дары не согласишься на подобный обмен.

– Ну да! – презрительно скривилась Инна.

– Да ну!

– Не ссорьтесь, пожалуйста, – едва слышно прошептала Мати, втянув голову в плечи так, словно кричали на нее, а не рядом с ней.

– Это еще не ссора. Так, легкий ветерок перед метелью! Вот когда мы действительно начинаем ругаться…

– Тогда в повозке все стоит вверх дном! – Инна, еще мгновение назад выглядевшая так, словно вот-вот заплачет, теперь, вспоминая забавные мгновения минувшего, была готова смеяться.

– Это… Это не правильно.

– Что? – обе девушки смотрели на нее с удивлением.

– Подруги не должны ссориться. Подруги должны…

– Соглашаться во всем? Сюсюкать? Облизывать друг друга словно влюбленная парочка?

– Фу!

– Фу!

– И, все же…

– Мати, ты, конечно, идешь дорогой бога солнца и потому очень правильная. Но мы-то простые смертные. Даже вот она, – толстушка кивнула на подругу, – какой бы хорошей ни хотела казаться, на самом деле – такая же, как я. Может быть, даже хуже. Потому что я ничего из себя не строю.

– Но! – протестующе вскрикнула та, выглядя вновь обиженной до глубины души. – Ты опять! Хочешь на этот раз действительно поссориться?

– Совершенно и окончательно? Даже если бы хотела, ничего б у нас не получилось.

Мы – единственные сверстницы и обречены быть подругами. Или ты решила, что, раз появилась Мати, можешь отделаться от меня и моих колкостей?

– Твоей жестокости!

– Увы, ничего не получится. Потому что наша гостья не собирается задерживаться здесь надолго. Ведь так?

Мати кивнула в ответ. Да. Ей хотелось вернуться в свой караван. И как можно скорее. Если о чем она сейчас и мечтала, то только об этом, ибо уже давно прошло то время, когда она стремилась к приключениям. Теперь она могла стремиться к ним лишь в фантазиях, где ничто не угрожало, где в любой миг можно было остановиться, вернуться, что-то переделать, пере придумывать…

– А тебя она с собой не возьмет. Что бы ты ни делала, какой бы хорошей ни казалась.

– Почему?

– Почему? – Нани рассмеялась. – Почему! Ты такая забавная! Дурачка…

– Ты…

– Дура, если не понимаешь, почему!

– Все, хватит! Мое терпение лопнуло! Я ухожу! – Инна бросилась к пологу.

– Ну и уходи!

– И уйду! Это ты… Ты – дура! И бессердечная тварь! – глотая слезы, она словно на крыльях ветра вылетела из повозки.

– Зачем ты так с ней? – тихо проговорила Мати. Она чувствовала себя мерзко, словно рядом пролилась грязь и ее брызги запачкали ее белоснежное платье. А самое противное было то, что она могла уйти вместе с Инной, попытаться успокоить ее, как-то поддержать… Но почему-то не сделала этого… Почему-то осталась…

– Ничего, ей полезно, – небрежно махнула рукой Нани. – А то такая неженка – просто жуть.

– И что же? Поэтому ты хочешь сделать ее жизнь еще более тяжелой, чем она есть?

– Да что ты понимаешь! Что ты знаешь о нас!

– Ничего.

– А раз так, не вмешивайся не в свое дело!

– Я и не собираюсь! И вообще… – в этот миг она думала о том, что лучше всего просто взять и уйти в снега. Прочь. От всех! Спрятаться, как маленькая девочка, в пустыне, на груди у матушки Метели.

– Обиделась, словно ребенок? Испугалась и хочешь броситься бежать? Как всегда?

– Как всегда… – Мати вздохнула, затем подняла на собеседницу измученный взгляд поблекших, посеревших вдруг глаз. – Ты очень хорошо разбираешься в людях. Знаешь, о чем они думают в тот или иной миг, что чувствуют, к чему стремятся. Почему же ты используешь эту способность не для того, чтобы помогать, а наоборот, вредя?

Потому что тебе так больше нравится…? Нет! Не отвечай! Не хочу слышать!

– Не хочешь слышать? Зачем тогда спрашиваешь? Просто так? Ты можешь лишь осуждать других, а сама способна помочь? Если так, почему ты здесь, со мной?

– Уже нет! – нервно дернувшись, она бросилась к пологу, но успела лишь коснуться его рукой.

– Что сидите, не выходите? – в повозку забрался Киш.

– А тебе какое дело? – сердито бросила ему Нани. – Слушай, тебе что, никто не говорил: прежде чем врываться, хорошо бы разрешение спросить!

– С каких это пор тебя заботят подобные мелочи?

– Мы могли быть не одеты…

– В холоде пустыни? Не смеши меня, подружка! Кстати, слышали последнюю новость?

Взрослые решили остановить караван и разбить шатер.

– Почему? – Нани насторожилась. – Метель? Разбойники? Или из-за нее? – она мотнула головой в сторону чужачки.

– Угадала.

– Что угадала, дурак? Когда сказала – что?

– Метель. Она еще далеко, но дозорные уже видели ее знаки на горизонте.

– Значит, из-за нее!

– Ты что, не слышала, что я сказал!

– Слышала! – процедила Нани сквозь стиснутые зубы. – С нами вечно что-то из-за нее происходит! В прошлый раз чуть не умерли…

– Не из-за меня! – вскрикнула Мати, душу которой пронзила обида и боль.

– Ну да, конечно!

– Мой отец спас вас! А вы в благодарность чуть всех не погубили! Если бы не Шамаш…

– Ты не смеешь называть бога солнца по имени, так, словно Он – простой смертный!

– Могу! Он дал мне это право!

– Ну и дура! Умная бы поняла: иметь право и пользоваться им – совсем не одно и то же!

– Это мое дело!

– До тех пор, пока ты в нашем караване – нет! Потому что здесь никто не хочет прогневать богов непростительной дерзостью!

– Сама ты…Дура! – выпалила Мати, глотая слезы, и, чувствуя, что не может больше оставаться в повозке ни на одно лишнее мгновение, вырвалась наружу.

– Постой! Подожди! – Киш догнал ее, пошел рядом. – Не сердись на Нани. Она вообще-то ничего. Только очень ревнивая, как…

– "Как все девчонки"? Ты это имел в виду?

– Ну… Вообще-то… Да. Не обижайся.

– Только последние идиотки обижаются на правду, – Мати вздохнула. Она брела, опустив голову на грудь, следя мельтешением снежинок у своих ног.

– Тебе, должно быть, очень одиноко. Я представляю – оказаться совсем одной в чужом караване.

– Мне страшно, Киш. Очень страшно, – вдруг, неожиданно для собой себя, и уж конечно собеседника, призналась девушка.

– Но почему! – тот не понял ее, решил даже, что ослышался или неправильно понял.

– Здесь все знают, кто ты, и… Мати, ведь ты для нас даже священнее, чем Хранитель для города! Ты… Мне трудно найти, с кем бы сравнить… Вот если бы у великого Гамеша была дочь. Ты была бы такой же священной, как она!

– Священна… Это все только слова. А страх – вот он, здесь, – она прижала руку к груди. – Он заставляет сердце бешено стучаться, рваться на волю, как ветер из повозки, стремясь вернуться назад, домой…

– Ты и вернешься. Скоро. Как только господин Шамаш обнаружит, что ты исчезла…

– Как только обнаружит… – она поджала дрогнувшие губы, на глаза набежали слезы.

– Что ты, что? – заметивший это юноша хотел было обнять ее, успокоить, но не осмелился даже коснуться руки. – Неужели ты сомневаешься…

– Все… Все не так просто… – ей было тяжело не то что говорить, думать об этом, когда каждая мысль была острее пера-льдышки в крыльях одичавших в миг метели ветров. -Я… Я рассказывала уже – Лаль сделал так, чтобы я покинула свой караван, оказалась совсем в другом месте, чтобы не помешала демонам исполнить мечты остальных…

– Помешала? Но почему? Зачем? Что может быть лучше исполнения мечты?!

– Не тогда, когда за этим стоят демоны, – качнула головой девушка, – тем более, находясь в сговоре с Лалем. Я… Я чувствую – это неправильно. Нехорошо.

– Повелитель небес не позволит, чтобы с Его спутниками что-нибудь случилось!

– Если мечта исполняется… Когда мечта исполнилась, что происходит с ней потом?

– Ты меня спрашиваешь? – удивленно глянул на нее юноша.

– Да, – чуть наклонила голову в кивке Мати.

– Почему? Почему не бога солнца?

– Я задавала Ему этот вопрос.

– И что, Он оставил его без ответа?

– Шамаш всегда отвечает. Сколь бы наивен и глуп вопрос ни был.

– Тогда я не понимаю! В чем дело?…

– Меня… не совсем устроил Его ответ.

– Что ты такое говоришь! Великие боги! – караванщик вознес руки к небу. – Не устроил ответ повелителя небес! Как можно…!

– Перестань, – поморщилась девушка, – не играй со мной, не надо. Я знаю – ты совсем не тот фанатик веры, которым сейчас прикидываешься.

– Ну уж прости! Не каждый день говоришь со спутницей господина Шамаша, которая сыплет богохульства, как какой-то слуга Губителя!

– Я не сказала ничего такого! – вспыхнула Мати огненной водой, но затем, подумав немного поостыла. – Прости. Тебе мои слова действительно могли показаться… слишком дерзкими. Поверь: моя душа не просто верит в повелителя небес, она…

Она любит Его более, чем кого бы то ни было на свете! – в глазах девушки блеснули слезы. Почувствовав их жар, она поспешно поднесла руку к лицу, провела ладонью по холодным сухим щекам, тяжело вздохнув, всхлипнула.

– Я верю! Верю! – поспешил успокоить ее Киш. Он совсем не хотел доводить гостью до слез. Великие боги, караванщик вообще не думал о том, что его слова заденут спутницу господина Шамаша! Та, которой помогал сам повелитель небес, могла позволить себе и большие вольности. И не только в словах. Ведь она под Его особым покровительством. А тут…

"Странно… – юноша взглянул на собеседницу иными глазами. – Странная она. С одной стороны, произносит вслух такое, что другим и в мыслях кажутся слишком дерзкими – хочется глянуть в небеса, чтобы убедиться: не ударит ли молния, грозя испепелить богохульника? Хотя, может быть, ей дозволено так вести себя. А разрешенная дерзость – не та вина, которая заслуживает кары… С другой же стороны – такая трепетность… Прямо-таки служитель, который, имея огромную власть, порой ведет себя словно раб… Но горе тому, кто осмелится вести себя с ним как с рабом. И мне нужно всегда помнить, с кем я говорю. Одно дело обидеть обычную девчонку и совсем другое – оскорбить спутницу повелителя небес".

– Я… – между тем продолжала Мати, говоря осторожно, опасливо поглядывая по сторонам. – Я знаю: Шамаш никогда не лжет. Но… Понимаешь, я говорила с Ним не наяву, а во сне. И я не совсем уверена, что это был именно Он, а не с кто-то другой, лишь принявший Его облик. Со мной уже бывало так раньше…

– Город дракона, – понимающе кивнул молодой караванщик. – Я слышал эту легенду.

– Да? – Мати вскинула голову, пронзив собеседника острым взглядом, а затем сникла, ее плечи опустились, подбородок уперся в грудь. – Ну и пусть… – сорвался с губ толи вздох, толи шепот. – Пусть. Пусть все знают, – продолжала бормотать она. – В конце концов, какая разница? Главное, что Он знает, что Он помнит, ведь бог никогда ничего не забывает… Хотя и давно сказал, что простил, но я-то… – она вновь всхлипнула, мотнула головой.

– Мати… – Киш хотел успокоить ее, но девушка остановила юношу:

– Ничего, не обращай на меня внимание, я… В общем, если бы все случилось не во сне, а наяву, я бы точно знала и не спрашивала бы других. Но так… Я… Этот вопрос так крепко сидит во мне, что я не могу не задавать его. Пока не найду тот ответ, который был бы верным.

– Но я ничего не знаю! И вообще – то, что происходит с караваном, идущим тропой повелителя небес, это… Это легенда!

– Ну и что?

– Я обычный караванщик! Не летописец, не спутник бога солнца, не посвященный какой-нибудь! У меня даже еще нет собственной судьбы…

– Но свое мнение-то у тебя есть! Ты можешь просто ответить на вопрос?

– Просто ответить на вопрос, говоришь? Не думая о том, почему ты спрашиваешь?

Даже о том, кто ты, так?

– Да! Как ты думаешь, что происходит, когда исполняется мечта?

– Свершается чудо. Которому все радуются. Даже ночь кажется солнечнее самого ясного дня, даже метель тепла, как сердце оазиса. Ты чувствуешь себя полубогом, идущим по небесам. Исполнившаяся мечта – это свершившееся чудо! Чудесная явь, вот что это!

– Да… – задумчиво протянула девушка. – Наверно…

– Ты все равно не уверена? Почему? Что тебя заставляет сомневаться?

– Разве демоны хотят людям счастья?

– А с чего ты взяла, что это демоны?

– Лаль сказал.

– Бог сновидений? Тот, кого называют Обманщиком? И кого ты считаешь своим заклятым врагом?

– Да… – Мати почувствовала себя неуютно. Что-то во всем этом было не так…

– Только не говори, что ты ему поверила! Что ты хотя бы на мгновение не усомнилась в его словах после того, как он столько раз обманывал тебя, после того, как он украл тебя из каравана, забросил за много дней пути!

– Поверила… – она поморщилась. Это было так глупо! Но, несмотря на всю ее ненависть к повелителю сновидений, ей даже и в голову не пришло… – Вот дура! – процедив сквозь зубы, Мати в сердцах стукнула себя по ноге кулаком. – И эти сны…

Он пришел ко мне в образе служителя того города… Потом – как Шамаш… И, наконец, в своем обличье… Он лгал мне… Как всегда… Но на этот раз не просто стремился обмануть, но заставил мучиться, пытаясь разгадать загадку, которая не имеет разгадки, потому что… потому что самой загадки не существует!

– Что, теперь все сходится?

– Еще как! Ну Лаль! – у нее в душе все просто кипело от ярости, глаза налились алым пламенем злости. – Ненавижу!

Качнув головой, Киш взглянул на девушку с сочувствием и, вместе с тем – неодобрением.

– Мати, какой ни есть, Он бог. Смертный не должен, не может ненавидеть небожителя.

Даже если речь идет о самом Губителе.

– Его я и не навижу… Не ненавижу, я хотела сказать… Потому что… В общем…А… – махнув рукой, она умолкла.

– Вот только… – юноша в задумчивости почесал лоб. – Интересно, зачем Ему все это понадобилось?

– Что? Обманывать меня? У него это уже вошло в привычку, – Мати криво усмехнулась, – может, он так развлекается. Вот нравится ему издеваться надо мной – и все тут!

– Потому что ты спутница бога солнца? Но повелитель сновидений никогда не был врагом господина Шамаша!

– Это он так говорит!

– Даже в той легенде о сне, даже тогда врагом был Губитель! А бог сновидений…

Губитель просто обманул Его, заставил стать своим союзником, выполнять свои приказы… – он умолк, услышав, как собеседница пренебрежительно фыркнула.

– Откуда ты это взял?

– Из легенды, конечно!

– Это… – она хотела сказать – "неправда", но успела лишь открыть рот. И так и замерла. Ее брови сошлись на переносице, глаза сощурились. "А ведь верно… – она только сейчас поняла. – Дядя Евсей рассказал не всю правду, а лишь ее часть…

Ту часть, которую позволили Шамаш и Эрра… А Эрра не хотел, чтобы знали об его участии в той истории… Так что… Все верно…" – Киш, дело в том, что… – поморщившись, Мати качнула головой. "Ну что я ему скажу? Что на самом деле все было совсем иначе? Что Эрра помогал Шамашу, в то время как Лаль… Он мне не поверит. Просто не поверит, и все. И еще решит, что после всего, произошедшего со мной, я сошла с ума…" – она решила – лучше промолчать. Тем более, что караванщик и не требовал от нее никаких объяснений, принимая ее странность всего лишь за странность, не более того. – Ладно… Все верно… Лаль – не враг Шамаша…

Он сам говорил мне об этом.

– Кто? Шамаш?

– Нет. Лаль.

– Так в чем же тогда дело?

– Ну, если всякое его слово обман, то и это должно быть…

– Даже самый отъявленный обманщик время от времени вынужден говорить правду.

– Когда, например?

– Хотя бы называя свое имя.

– Да…

– Что-то не так?

– Не знаю… – она прикусила губу. – Не так – это точно… Но вот что?

– Должно быть, жутко знать, что у тебя враг среди небожителей? Ведь бог может не только лишить смертного жизни, но и вечного сна, стерев в пыль тело. Он может сделать так, что мироздание не будет даже помнить о человеке, словно он и не рождался никогда, – Киш поежился, чувствуя, как мурашки пробежали по спине. На миг ему стало не то что не по себе – по настоящему страшно.

Но стоило ему всего лишь бросить взгляд на свою собеседницу, как страх забылся, затаился где-то, вытесненный из своих владений удивлением.

Киш думал, что его слова, по крайней мере, напугают девушку. Не то чтобы он надеялся, что она попросит его о помощи, но что спрячется за его плечом – да.

Ведь пусть гостья и была дочерью хозяина каравана, идущего тропой бога солнца, она все равно оставалась молоденькой девчонкой. А девчонки всегда в случае чего норовят, испуганно взвизгнув, юркнуть под защиту того, кто сильнее…

Что же до гостьи… В ее глазах не было и тени страха.

Мати лишь пожала плечами. Она никогда прежде не думала об этом.

– И сейчас, когда я сказал, тоже не думаешь? И не боишься?

– Нет, – ответила она. И дело тут было не в том, что караванщица решила храбриться перед лицом чужака. Девушка в самом деле не чувствовала страха за себя. Она была уверена, что с ней не может случиться ничего плохого. Не в этот раз.

– А следовало бы! Нет никого опаснее врага, не внушающего страх. Только ему позволяют подойти на расстояние вытянутой руки, и… – он выхватил из-за пояса нож, взмахнул им, рассекая воздух.

– Зачем? – Мати зло глянула на него из-под нахмуренных бровей.

– Что "зачем"? – не понял Киш.

– Зачем ты пугаешь меня? Ведь ты делаешь это специально, да? Ты хочешь, чтобы я боялась Лаля? Не просто ненавидела, но еще и боялась? Зачем тебе это?

– Мати…

– Какое тебе вообще дело до того, что я чувствую?

– Мати, я…

– Приятно причинять другому боль? Видеть другого слабым, беспомощным, напуганным?

Особенно если этот другой – спутник бога солнца!

– Я совсем не хотел… – наконец, воспользовавшись тем, что она умолкла, проговорил юноша те слова, которые давно собирался сказать, но затем замолчал, так и не договорив до конца. – Нет. Не так. Ты права. Я действительно пугаю тебя.

И действительно делаю это потому, что тебе покровительствует повелитель небес.

– Зачем? – процедила Мати сквозь зубы. Кровь схлынула с ее лица, которое сделалось белым, как снег, в то время, как синие глаза потемнели настолько, что стали казаться черными, словно ночное небо, в сердце которого белыми огнями горели звезды.

– Ты не боишься Обманщика, потому что идешь по тропе повелителя небес. Ты не боишься, потому что веришь – Он защитит тебя.

– Так и будет!

– Вот видишь!…Нет, нет, – видя, что та готова наброситься на него и не только со словами, но и кулаками, он поспешно спрятал нож и поднял руки, показывая, что безоружен перед ней, – подожди! Дослушай меня до конца. Потом же… Что ж…

Сможешь меня побить. Если захочешь.

– Захочу! Не сомневайся! – она с трудом сдерживалась. Казалось, в ее груди билась сама метель, ища выход наружу, чтобы смести все на своем пути, смешивая грани горизонта, заполняя собой весь мир между небесами и подземельями.

– Прежде выслушай… Хорошо? – уловив недовольный кивок, Киш продолжал: – Хорошо…

Хорошо…- ему тоже было нужно несколько мгновений, чтобы справиться с волнением.

Великие боги, он и не думал, что сможет говорить вот так с той, к которой благоволит сам господин Шамаш! Да что с ней? Вообще с кем-нибудь. Несмотря на все шутки и бравый вид, в душе он был ранимым и даже робким. И сколько ни пытался побороть эти чувства, считая их слабостью, у него ничего не получалось…

Скрывать от других ему еще удавалось, но решиться на что-то действительное дерзкое – нет, никогда! "До этого мига… – взглянув на свою собеседницу, подумал Киш. – А она ничего, – юноша только теперь заметил это. Стройная, с длинными золотисто-белыми волосами и огромными, удивительно выразительными глазами, которые, казалось, вобрали в себя все цвета небес, она показалась ему не только красивее Инны, но, пожалуй… – Я никогда не видел богинь. Однако думаю – она чем-то похожа на Них… Не случайно в последних городах шептали, что у хозяина каравана дочь небесных кровей. Ведь бог солнца не будет опекать кого попало…

Небесных кровей… Интересно, кто из небожителей подарил ей жизнь? Может быть…" Но тут его мысли прервал резкий вскрик девушки: – Говори скорей, что ты там хотел, вместо того, чтобы таращить на меня глаза!

– Да, конечно, – юноша смутился. – Прости. Я… В общем, так, – мысль ускользала от него и Киш никак не мог ее поймать. – Так вот. Вот… Конечно, небожители, которые тебе покровительствуют, защитят тебя от беды. Но что если… Что если Они решат, что тебе ничего не угрожает?

– О чем ты!

– Ну… Вот сейчас. С тобой ведь ничего плохого не может случиться, верно? Ты в караване, где все почитают тебя, как… как дочь легендарного Гамеша! И еще испытывают вину. Потому что прошлый раз были к тебе не просто жестоки, а… В общем, ты там, где все последние годы только и мечтали сделать что-то для тебя, все, что угодно, лишь бы заслужить прощение. Мати, мы готовы пожертвовать ради тебя своими жизнями. Я говорю это не просто так! Это действительно правда, но…

Но мы не сможем защитить тебя от небожителя! Даже самого младшего и слабого среди Них! Потому что мы – только люди!

– Мне не нужна ваша защита! Боги не оставят меня! Шамашу не нужно быть рядом со мной, чтобы знать, все ли со мной в порядке, или нет! А демоны вообще не тронут и волоска на моей голове!

– Почему ты так уверена в этом? Их повелитель – могущественный бог, который…

– Хватит! Я знаю – и все! – прервала его девушка. – И вообще, довольно об этом!

– Мати, выслушай меня, пожалуйста, до конца.

– Нет! Не хочу! Я устала, измучилась – представь себя хотя бы на миг на моем месте! Это ведь не веселое приключение – взять вот так и оказаться среди чужаков, вдали от родного каравана! И еще эти сны… И ты с этими разговорами!

– Мати, никто не станет защищать тебя, если будет считать, что тебе ничто не угрожает!

– А я и не беспокоюсь о себе! Если и боюсь, то не за себя!

– Но…

– Ты ничего не знаешь! Совсем ничего!

– Так объясни мне! Ведь все, что я хочу, это помочь! Защитить тебя! Но я не смогу сделать это, не зная…

– Вот и не надо! Ничего не надо! Ты сам сказал, что ни один смертный не может защитить от бога! А у меня нет других врагов, кроме повелителя сновидений! Ни среди людей, ни среди духом и демонов, ни среди небожителей!

– Может быть, ты просто не знаешь…

– Знаю! – Мати говорила так громко, что, привлеченные ее голосом, к ним стали оборачиваться шедшие рядом караванщики. Заметив это, девушка нервно дернула плечами и поспешила к своей повозке.

Юноша смотрел ей вслед, качая головой.

– Киш, что случилось? – к нему быстрой походкой подошел хозяин каравана. – Что с нашей гостьей? Что ты сказал ей? Ты же знаешь, что…

– Я говорил лишь то, что мне было велено – что мы готовы защитить ее от всех бед, за исключением разве что гнева небожителей, потому что последнее не по силам никому из смертных.

– Эти слова не могли так разозлить ее! Значит, дело в том, каким тоном ты все это сказал, какие слова подобрал…

– Я…

– Ладно, хватит, – поморщившись, хозяин каравана прервал его. Меньше всего в этот миг ему хотелось слушать оправдания. – Что уж теперь… Будем надеяться, что в стремлении сделать все наилучшим образом, мы ничего не испортили, – пробурчал он себе под нос.

Глава 11

Мгновенья бежали без оглядки. Каждый новый день пролетал быстрее предыдущего, словно время, замешкавшееся в начале пути, спешило наверстать упущенное. А Мати даже не замечала этого, когда, стоило образоваться свободному мигу, чтобы остановиться, оглянуться назад и задуматься, как тотчас находились неотложные дела: дети, жаждавшие услышать сказку, или взрослые, обнаружившие какую-то непонятность в легендах нового времени. К вечеру же Мати так уставала, что, стоило ей забраться в свой угол повозки, как дрема валила ее с ног, накрывала своим теплым одеялам и шептала на ухо слова самых сладких надежд до тех пор, пока девушка не засыпала глубоким беспробудным сном. Этот сон, лишенный видений, черный, как чрево повозки, потерявшей огонь, пролетал мгновенно, словно снежинка на крыльях метели, не оставляя после себя никаких воспоминаний, лишь тяжелое, гнетущее чувство потерянного времени.

Когда же, наконец, все сказки были рассказаны, а легенды объяснены и у нее появилось время на то, чтобы задуматься, она почувствовала себя такой несчастной, что, наверно, разрыдалась бы, если б смогла Сердце сжалось от невыносимой боли, душа вспыхнула, будто лампа с огненной водой, обида смешивалась со страхом, а одиночество с отчаянием.

Как же так! Прошел целый месяц! Не день, не два – она поняла бы, но месяц! Это просто не укладывалось у нее в голове!

Пряча от чужих взглядов зажегшиеся в глазах слезы отчаяния и кусая от обиды в кровь губы, Мати выскользнула из повозки, ища спасение от страшного внутреннего жара в холоде сумерек снежной пустыни.

Было еще очень рано. Солнце не успело подняться над землей, и бледноликая пустыня, погруженная в полутьму, казалась особенно мрачной. Дул ледяной ветер.

Девушка надвинула шапку на самые брови, подняла воротник, пряча дыхание в пушистую шаль, втянула руки в рукава, однако несмотря на все это, продолжала зябко ежиться: как она ни пыталась согреться, ей по-прежнему было холодно.

"Ну и пусть! – глядя себе под ноги, думала Мати. – Пусть! Вот простужусь, заболею, умру… – она всхлипнула. – Ну и ладно! Так даже лучше!" Ей было страшно жаль себя.

"Я одна, совсем одна! Вокруг только чужаки! Никто меня не любит, никто не понимает… Не обнимет, не прижмет к груди, успокаивая… Ни выговориться, ни поплакаться…" А еще она ненавидела всех вокруг жуткой ненавистью. Ненавидела за свое одиночество, за все то, чего ей так страстно хотелось в этот миг и чего у нее не было.

"Чужаки! Да еще именно те, которые чуть было не убили меня, не уничтожили весь наш караван! И сейчас от них не приходится ждать ничего хорошего. Вот я и не жду… – она всхлипнула, потерлась носом о жесткий, заиндевелый мех воротника. – А те, кто мне сейчас так нужен… Где они? В этом демонском Курунфе! Веселятся, небось, радуются… А почему бы нет? Ведь их мечты исполнились. Жизнь удалась. Есть что вспоминать в вечном сне. И… Они, наверно, давно забыли обо мне. Словно меня и не было никогда. А если и вспоминают иногда, думают, небось, что я тоже счастлива, что и моя мечта исполнилась. И то, что меня нет с ними рядом – только доказательство этому. Наверно, они решили: я хотела стать не просто Творцом заклинаний, полубогом, но самой богиней, госпожой Айей. И они ведь были бы готовы принять такую мечту. Даже Шамаша решили отдать мне в мужья, как будто я… – она шмыгнула носом, сдерживая готовые сорваться рыдания. – А Шамаш… Шамаш… Он…

Он ведь не знает, что это Лаль перенес меня за дни пути. И считает, что мне надоело сидеть в заточении в повозке, вот я и убежала… Обиделась на Него, на отца, на всех, и… Я ведь уже убегала прежде… И вообще… – она тяжело вздохнула. – У Него же тоже есть мечта…" Тем временем на смену ночи пришло утро. Горизонт вспыхнул алой искрой пробуждавшегося солнца. Но этот свет горел только миг, спустя который погас, растворившись в холодном сумраке снегов. Словно кто-то поднес зажженную лучину не к лампе с огненной водой, а ледяному снегу, и она умерла, вместо того, чтобы дать жизнь.

Это было странное утро – безликое, бессердечное. Холод, которым от него веяло, морозил не столько тело, сколько душу, которая дрожала, металась, стремясь в страхе спрятаться местечко потеплее, побезопаснее. Глаза резали кусочки льда, толи проникшие в их пределы, толи возникшие в сокрытых в них озерах.

Мати заморгала, надеясь, что это прогонит резь, зажмурилась, несколько мгновений с силой сжимая веки, но ничего не помогло. Вот если бы протереть глаза рукой…

Но для того нужно было вытянуть ее из рукава, снять варежку.

"Б-р! – от одной мысли об этом ей стало еще холоднее. – Ну уж нет! Лучше идти с закрытыми глазами. Все равно дальше снегов пустыни не уйду. Да и смотреть тут не на что".

Ей все надоело. И – прежде всего – караван чужаков, который никогда, даже если ей будет суждено остаться в нем навсегда, не станет для нее своим.

"А я и не останусь, – девушка ни на мгновение не сомневалась в этом. Не потому, что все еще верила, что ее найдут. Ну, конечно, эта вера была в ее душе по-прежнему жива. Иначе она давно бы покинула смертную плоть. И, все же… – Уйду в снега…

В никуда… Как тогда, в детстве… Лягу в мягкую снежную постель… И засну…

И мне приснится караван… И отец… И Шамаш… И все будет просто замечательно…

Как было… Было… – она стиснула зубы так, что они заскрипели. – Если осталось только это "было", пусть ничего и не будет вовсе! Так лучше! – ее губы задрожали, глаза наполнились слезами. Втянув голову в плечи, она тяжело вздохнула. В груди было холодно и пусто. До тех пор, пока ветры не принесли, словно хрупкую снежинку, робкую надежду: – Но может быть… Может быть…" Мати огляделась вокруг.

Ветры, касаясь снежных покровов, взбивали белый пух, поднимая в воздух пушистые хлопья, которые, медленно кружась, повисали над землей не то облаком, не то туманом. Казалось, их касание должно быть мягким и пушистым. Но стоило подставить щеку – и вместо ласки пуха кожу царапало множество острых осколков льда.

"Если бы утро было солнечным, этот ледяной танец был бы прекрасен, – подумалось ей и глаза девушки наполнились грустью, губы едва заметно поджались. – Льдинки сияли бы в его лучах, переливаясь всеми цветами радуги. И танцующие мерцающие огоньки были бы подобны звездопаду – тому мгновению чудес, когда каждый может загадать свое заветное желание, зная, что оно исполнится… Я бы загадала… – ее взгляд, оторвавшись от земли, поднялся к небесам, ища в их бледных покровах отблеск луча мечты. – Быстрее вернуться домой! К родным, дорогим людям, к отцу, дяде, Сати, к моей маленькой Ашти… – великие боги, как же она соскучилась! По всем сразу и по каждому в отдельности. – И к Шамашу, моему дорогому, любимому, единственному… – девушка на миг зажмурилась, чувствуя, что глаза наполняются горячими, словно огонь, слезами. – Домой! – и не важно, что ее караван стоял у врат Курунфа – самого непонятного и оттого пугающе страшного из городов мира снежной пустыни. – Достаточно сделать шаг, нагоняя будущее, и страх уйдет… – почувствовав горечь странной, необъяснимой боли, поспешила успокоить себя молодая караванщица: – Ничего, ничего, я со всем разберусь. Выясню, в чем там дело, что это за город такой – Курунф, – Мати с каким-то непонятным, необъяснимым упрямством вновь и вновь повторяла это название, оставившее в ее памяти четкий, неизгладимый след – знак на белом покрове пустыни, который не сотрет ветер, не оплавит солнце, не скроет под своим тяжелым пологом вечность. Куфа и Курунф – она помнила имена лишь этих городов. – А Куфа не людской оазис. Может, и Курунф тоже. Но даже если и так… Раз уж я не боюсь Мертвого города, то и этот не заставит меня дрожать от страха! – она выпрямилась, откинув голову назад. – Я войду в него! Разгадаю его тайну, и… Замки растают, словно были отлиты изо льда, врата откроются, подчиняясь словам заклятья, и я смогу не только выйти из его круга, но и вывести всех. Я должна! Должна вернуться! Потому что иначе… Нет, – она упрямо мотнула головой. – Иначе не может быть!" – ее глаза, глядевшие в небеса, искали в его божественных просторах защиту и опору. Но не находили ничего, кроме еще одной пустыни – такой же серой и безликой, как и земная. Там, где не светят ни солнце, ни луна, ни звезды, не место надежде.

– Ты опять не в повозке. Снова грустишь одна… – раздался низкий сиплый голос у нее за спиной.

Девушка не вздрогнула – она слишком долго шла его дорогой, чтобы не узнать хозяина каравана. Однако, в отличие от всех предыдущих раз, чужачка не отшатнулась от него, не ушла в сторону, ища покоя в одиночестве, а наоборот, потянулась навстречу, как робкое растение пограничья тянется к теплу и свету оазиса.

– Гареш… – она нуждалась в откровенном разговоре и потому обратилась к нему по имени.

– Да, девочка? – караванщик тотчас отозвался. Он был рад, что гостья, наконец, заговорила с ним, и губы мужчины тронула едва заметная улыбка. Видя ее нерешительность, он добавил: – Ну же, смелее! – а сам при этом думал: "Вот и мое имя вписано в летопись времен. Остается лишь сделать так, чтобы добро нынешней легенды перевесило зло прежней…" -Я могу спросить? – робко проговорила девушка.

– Ну конечно! Спрашивай! Я с радостью отвечу на любой твой вопрос!

– Сколько времени пути было между нашими караванами?

– В последнем городе? Месяц.

– Месяц…И я уже месяц здесь… – она побледнела, нервно повела плечами, чувствуя, как страх холодом дохнул на душу. "Целый месяц! – но на этот раз страх очень быстро сменился какой-то странной слабостью. И потерянностью. – И меня никто не ищет… Некому… Все спят сном мечты… И не знают, околдованные этим сном, что меня нет рядом… – ей так хотелось плакать! Слезы принесли бы сердцу хоть какое-то облегчение. Но она не могла. И не потому, что не хотела показать свою слабость чужаку. И слезы были. Полные глаза слез. Вот только плакать она разучилась. Словно и не умела никогда. – Может быть, я не плачу потому, что слезы – последнее, что остается… Значит, еще не все потеряно… В конце концов, я сама! Сама буду их искать! И найду! Ведь они должны быть где-то рядом… " – Почему же мы до сих пор не добрались до них? – слова, сорвавшиеся с ее губ, прозвучали как-то странно. И Мати не сразу поняла, в чем была эта странность, а когда поняла… Ее губ коснулась растерянная улыбка: – "Я уже стала причислять себя к чужакам, а о своем караване говорить так, будто никогда не была его частью… – улыбка поблекла, став горькой. – А что если так оно и есть? Но я не хочу! Не хочу, чтобы все закончилось так! Не…" – ее мысли прервал голос хозяина каравана.

– Вообще-то… – на миг он умолк, испытующе глянул на гостью, раздумывая, следует ли говорить ей то, что он собирался… С одной стороны, зачем расстраивать? Но с другой… "Хуже, когда надеешься на что-то, чему не суждено сбыться". И он решился: – Если ты ждешь, что мы встретимся с твоим караваном в снегах, то лучше не надо.

– Почему?-она была готова возмутиться. Ей показалось, что чужак сказал это специально, стремясь удержать ее в своем караване. "Он хочет, чтобы я осталась здесь! Чтобы они могли что-то сделать для меня, что-то такое, что обелило бы их в глазах Шамаша! А еще они хотят попасть в легенду! Но неужели они не понимают, что для этого мне нужно вернуться! Почему они не хотят, чтобы я вернулась? Я…" -Вспомни: караваны встречаются только если с идущим впереди происходит беда, – его глаза смотрели на нее с нескрываемой грустью. – Так было всегда. И встреченный караван считается дурным знаком, – чуть слышно добавил он.

По тому, как поджались губы гостьи, Гареш понял – до нее дошел смысл сказанного.

– Я не хочу и думать о беде, чтобы не накликать ее, – прошептала Мати.

– Вот и не думай, милая, – поспешил увести спутницу бога солнца подальше от причинявшего немалые страдания ее душе разговора караванщик, – давай лучше поговорим о чем-нибудь другом…

– О чем? – ее руки опустились. "О чем еще можно говорить? И зачем? Раз ничего нельзя сделать…" – Гареш… Ты…

– Поверь мне, беспокоиться не о чем. Когда придет время, ты вернешься в свой караван. И не сомневайся в этом, как не сомневаюсь я.

– А ты не сомневаешься?

– Конечно! Ведь ты – любимица бога солнца!

– Почему же Он не приходит за мной так долго! – в ее глазах заблестели слезы.

– Может быть, такова была судьба…

– Я еще не прошла испытание! У меня нет своей судьбы!

– Но она ведь есть у нас…

"Да при чем здесь вы!" – готова была воскликнуть Мати, но вовремя прикусила язык, поняв, что чуть было просто так, между делом, не обидела этого в общем-то неплохого человека. И вообще…

– Судьба! – Мати не верила ей. Не хотела верить. Ей вообще всегда не нравилось это безропотное подчинение: "Так случилось, потому что должно было произойти. И незачем пытаться что-либо изменить, потому что все равно ничего не удастся, лишь боги разгневаются на строптивца…" Девушка считала: "Надо бороться. Со всем.

Всегда!" Хотя… Нужно было признать, что последнее время она все чаще и чаще смиряла свой нрав, как она сама считала, готовя себя к тому мгновению, когда ей нужно будет найти свою судьбу чтобы жить дальше. "Потому что у каждого взрослого человека она должна быть своя судьба. Если, конечно, он свободен". – А если небожители хотят, чтобы я осталась здесь навсегда? Что если мне придется пробыть у вас дольше… Дольше, чем… – она почти сказала: "мне бы того хотелось", но вновь проглотила обидные для хозяина каравана слова.

Впрочем, чужак понял ее беспокойство и так. Хотя – несколько по-своему.

– До испытания остается не так уж много времени? Тебя это заботит? Ты можешь пройти обряд здесь.

– Нет! – испуганно вскрикнула Мати. Одна мысль о подобном заставила ее нервно задрожать.

– Ну что ты, что ты! – Гареш хотел обнять девушку, но остановился, не решившись, боясь, что этим лишь сильнее напугает ее, оттолкнет от себя. – Успокойся, – и он постарался вложить всю тепло и заботу своего сердца в слова, – я лишь хотел, чтобы ты знала: тебе не о чем беспокоиться. Господин Шамаш – Он ведь не только бог солнца, но и времени. Он придет за тобой. И очень скоро…

– Но почему…

– Он не медлит. Поверь. Он…

– Он занят. Ты это хотел сказать? Я понимаю: у повелителя небес множество забот и без меня… Или Он просто не знает, что я пропала… – она произносила вслух те мысли, которые страшили более всего, надеясь, что, если назвать их чужими, страх тоже станет чужим.

– Девочка, – караванщик осуждающе качнул головой. Его голос был строг, но ровно настолько, чтобы не напугать собеседницу, – небожители всеведущи. Ты не должна забывать об этом, если не хочешь оскорбить богов преуменьшением Их могущества!

– Но Он мог решить, что я убежала сама.

– У Него не было причины…

– Еще как была! Я ведь убегала и раньше. И не раз!

– Бог всеведущ, потому что знает истинное положение вещей. Так что не сомневайся…

– Почему же я до сих пор здесь?!

– Я уже говорил – может быть, так должно быть. Потому что тебе здесь безопаснее.

Девушка качнула головой.

– Ты не согласна со мной? Но почему? Такое объяснение самое вероятное.

– Нет, – она так не думала.

– Разве бог солнца совершил для тебя мало чудес, что ты сомневаешься?

– Он… Он мог решить, что я нуждаюсь в защите… В защите не от человека или демона, но места, которое проклято… Если так, Он отправил бы меня подальше от каравана… Но – много дальше. У нас осталось немало друзей в тех городах, через которые мы проходили.

– Я уже говорил, судьба…

– Но я здесь не властью Шамаша! Всему виной Лаль! А Лаль – мой враг. Что бы он там ни говорил. И менее всего на свете его беспокоит моя безопасность.

– Видят боги, здесь тебе ничего не угрожает и я сделаю все возможное, чтобы…

– Я знаю, – мягко остановила его девушка, – ты уже говорил. Прости меня, Гареш, я вижу, ты думаешь обо мне больше, чем я сама, но… Ты искренен со мной и я чувствую себя обязанной ответить тем же. Я хочу поскорее вернуться домой. Это не потому что мне плохо здесь…

– Дома всегда лучше, чем в гостях, – понимающе кивнул хозяин каравана. – Могу я чем-то помочь? Конечно, мы все здесь только простые смертные, а Хранитель каравана – маленький ребенок… Даже если мы расскажем ему все, он вряд ли поймет, чего мы хотим.

– Нет! Конечно же нет! – ей вообще не хотелось причинять неудобства…

– И, все же, может быть, есть что-то, что под силу и мне?

– Поговори со мной, – попросила она.

Караванщик улыбнулся и на короткий миг морщинки на его лице разгладились. И Мати вдруг захотелось улыбнуться ему в ответ. Нет, беспокойство не покинуло ее, но на душе стало легче. Потому что она была не одна… Ну, не совсем одна.

– С радостью, девочка, – промолвил Гареш.

– Если, конечно, у тебя есть время…

– Для тебя – сколько угодно. О чем бы ты хотела поговорить?

– О многом… О чем-нибудь… – собственно, ей было все равно. Лишь бы не слышать своих мыслей, не вздрагивать при приходе каждой новой, ужасней предыдущей.

Гареш кивнул. Он не хотел торопить ее. Просто шел рядом.

– Уже утро, – взгляд караванщика скользнул взглядом по несколько просветлевшим небесам. – Скоро проснутся девочки…

– Мне трудно со сверстниками, – призналась Мати. – У нас все были или старше, или младше меня… Да и вообще, я всегда больше говорила с отцом и дядей Евсеем, чем с другими… За исключением Шамаша, конечно… – как-то виновато глянув на чужака, она повела плечами, словно говоря: "Прости, но это так. Я хотела бы избавить тебя от всех хлопот, но…" -Бывает… А я, должно быть, похож на твоего отца?

Первое, что пришло ей в голову – "Совсем нет!" Действительно, чужак выглядел иначе. Почти совсем старик. Нет, конечно, он был крепок телом и широк в плечах, но лицо – морщинистое, совершенно высушенное ветрами, выжженное долгой дорогой.

Слезящиеся глаза… Мати была почти уверена – если бы ей довелось увидеть караванщика без шапки, то она обнаружила бы седые волосы, не просто припорошенные снегом, как у ее отца, но совершенно белые.

"Отец моложе… И… Его лицо такое родное, доброе… А чужак…" Каким бы хорошим он ни был, ни хотел казаться, он все равно оставался далеким. И все же… Если не думать об этом… Если отрешиться от всех мыслей и чувств…

– Чем-то… – проговорила она. И повторила: – Чем-то… Ты тоже хозяин каравана.

На тебе лежит та же ответственность.

– Нет, – качнул головой Гареш, – караван твоего отца особенный.

– Скажи… – она на миг прикусила губу. – Вот ты говорил: между караванами месяц пути… Но почему? Ведь тогда… Вы прошли тем же мостом, который создал для нас Шамаш, верно? Иначе не выбрались бы из плена трещины?

– Да. Мы решились. Еще не зная, что Он – бог солнца, но уже предполагая…

– Вы шли сразу же за нами?

Караванщик кивнул.

– Откуда же тогда это отставание? Ведь месяц – это немало!

– Вы шли очень быстро. Легенды говорят, что метели обходили ваш караван, даже ветра помогали, а не мешали, как нам.

– Но мы останавливались! Чтобы…

– Чтобы попасть в царство благих душ? И в край сновидений?

– Да, и потом еще…

– А мы вынуждены были пережидать метель… Не знаю, Мати. Наверно, в пустыне не все дороги равны. Среди них есть те, которые длиннее и те, которые короче. Так или иначе, если к первому городу мы пришли через неделю после вашего ухода из него, то к последнему – уже месяц спустя.

– Значит, и сейчас путь мог удлиниться?

– Да.

– Гареш, – она вскинула на него голову, вспомнив нечто, показавшееся ей важным.

Нечто, на что она прежде не обратила внимание. – А следующий за вами караван…

– Мы никогда не встречались с ним.

– Но он есть, правда?

– Должен быть… Кто знает, день пути между нами или целый год, все зависит… Не знаю, девочка. Может быть, если бы у нас оставалось право повернуть против солнца и мы воспользовались им, то узнали б. Но что тебе за дело до него?

– Я только хотела спросить… Та трещинки… Она ведь легла от горизонта до горизонта. А магический мост, возведенный Шамашем, простоял только три дня…

– Если бы боги хотели, чтобы тропа караванов оборвалась, Они бы давно сделали это.

А раз нет – разве какая-то трещина способна помешать Их планам? Она исчезла, едва исполнила свое предназначение.

– Какое? Открыть вам глаза?

– Не только нам. Но и вам тоже. Разве магический мост не был одним из первых знаков озаренья, позволивших вам понять, что тот, кого вы приняли за мага, на самом деле – величайший из небожителей?

– Может быть… – Мати и не помнила, с чего началась эта вера. Она просто вошла в душу – и все. – Выходит, у каждого каравана своя тропа?

– Конечно. Неужели ты не знала об этом?

– Знала… Просто… Никогда не думала… Дорога казалась мне мигом – следом, прочерченным полозьями повозок на снежном полотне. Мы уйдем – ветер сотрет все следы. И дороги не станет. И те, кто идет следом, проведут по пологу пустыни свою. Но на том же самом месте, где шли мы.

– Совсем нет. Раньше, когда было так много караванов, что в городах порой одновременно останавливалось и два, и три, и даже больше, они все равно не встречались в снегах.

– Но почему?

– Их дороги разделял не только день или миг пути, но и горизонт.

– То есть?

– Ну… Как бы тебе объяснить… Вот. Представь себе, что мы – там, где мы сейчас есть, а второй каравана – по другую сторону горизонта. Он движется так же вслед за солнцем, как и мы, приближаясь к тому же городу, который отмечен на нашем пути. Но мы не видим их, а они – нас. Потому что тропа их каравана не совпадает с дорогой, оставленной нашими предками для нас.

– Так может быть… – ее дыхание перехватило, душа затрепетала, чувствуя близость разгадки. – Может быть, так оно и есть! И мой караван – за тем горизонтом!

Взглянув на гостью, караванщик улыбнулся:

– Ну, раз так, мы обязательно встретимся в ближайшем городе. Если, конечно, не случится нечто невероятное.

– Случится, – Мати опустила голову. Она не сомневалась в этом. "Иначе и быть не может. Потому что иначе у легенды не будет продолжения. А дядя Евсей уже начал ее составлять…" – А… А мы не можем посмотреть… Узнать…? – она глядела на караванщика с надеждой, что тот поймет все сам, без просьб, за которые пришлось бы потом слишком дорого платить, и поможет.

– Я не могу повернуть караван. Однако, если хочешь, дозорные проверят.

– Да! – радостно вскричала девушка, с души которой точно камень свалился.

– Что ж… – его губы плотно сжались, отчего седина усов почти слилась с белизной бороды.

– Только до горизонта! Чтобы можно было заглянуть за него, не теряя из виду эту сторону! – поспешно заговорила она, понимая, что и так требовала от хозяина каравана очень много. – Я… Я не хочу, чтобы из-за меня кто-то рисковал. В снегах так легко потеряться…

– Мати, – он взглянул на девушку с сочувствием, – но ты ведь помнишь: между нашими караванами не миг пути, а целый месяц, и…

– Нет!

– Так было в последнем городе. И мы вряд ли сократили…

– Но мой караван стоит!

– Целый месяц? В снегах пустыни? – Гареш не смог скрыть удивления. – Но почему?!

– Не в снегах! В городе!

– Девочка, – в его взгляде среди удивления были и искры опасения за гостью: уж не помрачился ли от отчаяния у нее разум? – Но здесь нет никакого города! И до ближайшего еще далеко… – он не хотел говорить этого, понимая, что, если Мати верила в то, о чем говорила, то и первая фраза стала для нее болезненным ударом, но он не смог сдержаться, слова просто рвались наружу.

Однако, к удивлению хозяина каравана, девушка приняла его слова спокойно, может быть даже слишком.

– Да, знаю, – кивнула Мати, – я пыталась сказать отцу. По карте его нет. Но на самом деле… – она вдруг осеклась. Ей подумалось: "А может действительно рядом никакого города нет? Именно об этом я и собиралась сказать ему… Но как это возможно? Как можно так сильно поверить в мираж, чтобы он стал явью? Так страстно мечтать… Может быть, это и была мечта? А Курунф – край исполнившейся мечты… О чем мечтаем, то и видим… Мечтаем о городе – видим город, мечтаем о крае снежной пустыни…" И поэтому она спросила: – Гареш, ты знаешь, о чем мечтают люди твоего каравана?

– Конечно! Служить богу солнца! О чем еще может мечтать смертный, особенно тот, кому посчастливилось встретить на своем пути повелителя небес!

– Нет, я не об этом. Это понятно. Но… О чем вы мечтаете для себя? Найти свой дом в одном из городов на вашем пути?

– Зачем? – он глядел на нее широко открытыми от удивления глазами. – У нас ведь есть Хранитель. Конечно, сейчас он еще слишком мал…

– Если бы вы сказали о нем в любом из городов на пути, вам разрешили б остаться…

– Кто откажется принять наделенного даром и его семью? И, потом… Мы проходили и рядом с мертвыми городами. А легенды говорят: "магу достаточно коснуться камня в ледяном замке и тот, сколь долог ни был его сон, сколь холодным ни казалось дыхание, оживет, чтобы растопить лед и снег, возвращая тепло в оазис".

– Почему же вы не сделали этого?

– А вы? Почему вы не попросили бога солнца подарить вам город?

– Он – вечный странник. И не остался бы с нами.

– А кто по доброй воле сойдет с тропы повелителя небес? Да. Вот и мы… У нас есть все, о чем мы и не мечтали. И единственное, чего нам недостает – возможности отблагодарить господина Шамаша за Его милость и заботу. Так что…

Ты уж, не обижайся на нас за чрезмерное внимание. Наверное, даже назойливость.

– Нет! Что ты!

– Не надо, девочка. Я говорю это вовсе не в укор. Просто хочу показать, что прекрасно осознаю, как это может выглядеть со стороны. Но… Пойми и ты нас. Мы увидели в твоем приходе знак…

– Я понимаю, – Мати склонила голову на грудь. Ей стало немного не по себе. Вот ведь, отмахивалась от чужаков словно от мух, а те, оказывается, такие же люди, как и она. А может быть, даже лучше ее. Ведь они мечтают о служении, а она – о себе.

"Какая же я эгоистка! Думаю лишь о том, чтобы мне было хорошо, спокойно… А о том, что другим может угрожать опасность… Эх", – она недовольно поморщилась, качнула головой.

– Что-то не так? – заметив это, поспешил спросить караванщик.

– Все в порядке, Гареш. Все в порядке. Во всяком случае, пока… Гареш, вам не о чем беспокоиться, правда! У меня есть дар – предчувствовать беду. Рядом с вами ее нет.

– А с тобой? Поверь, я спрашиваю не из любопытства. Просто мне важно знать, нуждаешься ли ты в нашей защите, и если да…

– Нет, – поспешила успокоить его Мати.

– Ты уверена? – непонятно почему, продолжал настаивать чужак.

– Конечно! – кивнув головой, нервно бросила Мати, которую эти расспросы начинали раздражать.

– Как скажешь, – почувствовав это, хозяин каравана отступил. Он был немолод и на собственном опыте знал, что нет ничего более глупого, чем, споря, настраивать против себя собеседника.

– Гареш… – ее голос звучал неуверенно, однако в нем больше не было напряженной нервозности, скорее какая-то задумчивость, словно она и сама до конца не знала, о чем собиралась говорить, и слова рождались не в мыслях, а в речи.

– Что, девочка? – караванщик, пытаясь помочь ей, стал пытаться угадать: – Думаешь о своих? О том, как бы вернуться? Не знаю, Мати, но может быть, раз ты уверена, что здесь не волей повелителя небес и не нарушишь своим поступков Его планов…

Может быть, тебе действительно стоит попытаться вернуться домой?

– Как! – о, если бы только такой способ был, она бы нашла его! Непременно! Но…

"Что я могу? – ее плечи поникли, руки беспомощно повисли…-Если бы это был сон, я знала б, что – поскорее проснуться. Но это не сон. А наяву… Наяву я привыкла, чуть что звать на помощь Шамаша! Уверенная, что Он непременно придет! Потому что не было ни разу, чтобы… – и вдруг в ее потухших посеревших, став похожими на затянутое тучами небо, глазах вспыхнули искорки надежды. – А ведь действительно…

И если я Его позову сейчас… Он придет! Он должен прийти, потому что… Должен, и все! Шамаш! Шамаш, где же ты! Шамаш! Ты мне нужен! Очень! Больше, чем когда бы то ни было! Мне страшно! Мне… – она вдруг осеклась, вспомнив… – Но мне ведь ничего не угрожает. Совсем ничего… – девушка сникла. – Меня не от чего спасать.

А раз так… О чем я прошу? Зачем? – Мати тяжело вздохнула. – Он придет… Когда сможет… А я… Я пока буду ждать… Буду ждать столько, сколько нужно… Год, два… – в ее глазах вновь вспыхнули слезы, девушка всхлипнула. – Хотя, конечно, у меня были другие планы на жизнь… Совсем другие… Но если Ты считаешь…

Если хочешь, чтобы все было так, что же… Шамаш, – она продолжала мысленно говорить с богом солнца, хотя и не была уверена, что Он ее слышит. Ей просто нужно было выговорится. Но никому более она не могла доверить свои тайные мысли и чувства. Только Ему и себе… Нет только Ему… – Шамаш, если я ошиблась и это не Лаль, а госпожа Айя перенесла меня сюда, я… Я понимаю, почему… Я не хотела, но… Шамаш, если такова Ее воля, я останусь здесь… Останусь… Но ненадолго… Я не смогу жить в этом караване… Я… Я уйду к Ней… Я буду ее снежной служанкой… Пусть… Так я хотя бы буду рядом с Тобой… Рядом… Шамаш, я люблю Тебя! – и она с силой зажмурилась, сжалась, испугавшись своих собственных мыслей. – И чем дальше Ты, тем сильнее! Сама не знаю, почему… Пока Ты был рядом, мне хватало Твоего присутствия, возможности видеть Тебя, говорить с Тобой, знать, что Ты идешь той же дорогой, что и я, что вокруг Тебя тот же край снежной пустыни. Сейчас же… Душа носится, словно на крыльях обезумевшего ветра, бьется о небо и землю, не находя покоя, сердце сжимается, готовое закричать от боли, а разум… Шамаш, ведь я не в силах сейчас думать ни о ком другом! Только о Тебе! Все остальное – лишь часть этих мыслей!" -Я… Я так больше не могу! – вдруг сорвались у нее с губ.

– Что с тобой? Что-то случилось? – озабоченно спросил караванщик.

– Все в порядке!

– Но ты только что сказала…

– В порядке! И… Оставьте вы все меня в покое! – и она опрометью бросилась в снега.

– Мати…!

Глава 12

– А, не бери в голову! – небрежно махнул рукой Киш. – Подумаешь, какие дела! Я понимаю, если бы случилось что-то серьезное, а так… Чепуха. Все еще можно изменить… Наверное… Нет, наверняка. Так что… Правильно я говорю?

Мати молчала. Она думала об отце, дяде, Шамаше, всех остальных, о том, как они сейчас, все ли с ними в порядке, не обманул ли Курунф их ожиданий. "В конце концов, ведь не может быть ничего страшного в том, что их мечты исполнятся. Все только об этом и думают – вот было бы здорово, если бы… А тут вдруг – о чудо!

Хотя, конечно, и ничего хорошего тоже нет. Иначе Шамаш сказал бы мне: "Сними этот губительный браслет и будь счастлива, как все"… Нет, – она мотнула головой, поняв – это не так, – Он бы ничего не сказал. Потому что браслет призван защищать меня от слуг Эрры. И раз он действует, значит… Но тогда…

Тогда значит, что в беде все остальные. А я ничем не могу им помочь!" Она с силой стиснула зубы, сжала кулаки так сильно, что костяшки пальцев побелели от напряжения.

"Я должна вырваться отсюда! Должна вернуться домой! Должна!" И тут она услышала слова караванщика, которые вернули ее в настоящее. В его голосе звучал вопрос, а девушка почему-то решила, что он спрашивал именно ее.

Тем более, что Нани и Инна молчали, глядя на нее, словно ожидая, что она скажет.

А Мати не слышала разговора и потому не знала, о чем ша речь. Она растерялась, смутилась, чувствуя себя неуютно под пристальными взглядами ровесников.

Нет, сказать "да" или "нет", не зная, с чем она соглашается и что отвергает, она не решилась. Но был еще один ответ, за который можно было спрятаться:

– Не знаю… Может быть…

Нани фыркнула, отвернувшись в сторону. Инна прыснула в ладонь. Лишь Киш продолжал глядеть на Мати, однако и его лицо не осталось безразлично спокойным.

Брови чуть приподнялись в удивлении, глаза округлились, словно услышал какую-то ошарашивающую новость.

– Что? Что-то не так? – вжав голову в плечи, спросила Мати. Ей стало не по себе.

Она чувствовала себя неловко – всегда неприятно, когда над тобой смеются, особенно – если не понимаешь, над чем. "Не над моими же словам, – девушка пыталась отыскать причину, но у нее не получалось. – Я не сказала ничего такого.

Я вообще ничего не сказала!" -Все не так! – Нани смотрела на нее с вызовом. – Вежливые и воспитанные люди обычно не подслушивают чужих разговоров!

– Чужих?

– Ну да! То, что рядом говорят, еще не означает, что разговаривают с тобой! Мы живем в одной повозке, но жизни у нас разные!

– Нани… – Киш глянул на подругу с осуждением.

– Что! Ну что я такого сказала! Правду! Причем ту, в которую верит она сама! Вот уже месяц твердит, что здесь ненадолго, что за ней вот-вот, ну прямо сейчас придет повелитель небес и заберет в свой солнечный замок!

– Я не говорила…

– Про замок – может быть, – перебив ее, продолжала Нани, – а все остальное – каждый день и не по одному разу. Все это время ты старательно убеждала нас, что только гостья. Ну вот, я согласна – чужая, так чужая. А с чужаками не говорят. И еще. Ладно, понятно, что порой, когда сидишь рядом, трудно не услышать, о чем шепчутся спутники. Ну там родители, пока живешь в их повозке. Услышал – и услышал. Все. Молчи. И может быть, никто не узнает о твоем проступке. А уж отвечать на вопрос, заданный не тебе – это верх неприличия!

– Прости…-покраснев, она сжалась еще сильнее.

– И уж вовсе глупо отвечать, пропустив вопрос. Это же просто смешно!

– Я не хотела…

– Не хотела она!

– Да ладно тебе, Нани, ничего же не произошло!

– Добренький ты больно, Киш! Все готов простить… Слушай, может ты в нее влюбился? А я-то думаю, что это вдруг: "Не бери в голову! Какие дела!" -Так ты ревнуешь!

– С чего бы это! Я! Ревновать! Что ты вообще о себе возомнил!

– А вот я ревную, – вдруг проговорила Инна и головы ее друзей тотчас повернулись к ней.

Девушка сидела, рассматривая линии на своей ладони – тонкие, неровные.

– Ты что? – с непониманием глядя на нее, спросила подруга.

– Ничего!

– Ну ты… даешь! – во взгляде юноши зажглось восхищение. Его глаза смотрели на Инну совсем иначе, чем еще миг назад – оценивающе. Красивая, смелая и, оказывается, неравнодушная…не ровно дышащая… "Занятно… – читалось в его глазах. – А что? – он выпрямился, расправил плечи, чувствуя гордость за себя. – Выходит, я ничего", – не то чтобы он был влюблен в Инну… Нет, конечно, был, даже, как ему казалось, сильнее, чем в Нани, вот только… Одно дело мальчишеская влюбленность и совсем другое… Он повернулся к Мати.

– Ты ведь не слышала, о чем мы говорили, верно?

– Да все она слышала!

– Нани, ты только что ее обвинила в том, что она отвечает на вопросы, заданные не ей. И вот теперь поступаешь так же!

– Нет, не так!

– В чем же разница?

– В том, что мы – люди одного каравана, а она – чужая! Вот в чем!

– Пока чужая.

– Что? – глаза Нани подозрительно сощурились, а взгляд стал такой злой и холодный, что, встретив его, юноша нервно дернул плечами, однако продолжал:

– Скоро нам всем проходить испытание…

– Нам! Не ей!

– И ей тоже, – промолвила Инна, по-прежнему глядя в сторону, – я слышала, как Гареш говорил – если она не сможет до совершеннолетия вернуться в свой караван, ей будет разрешено пройти испытание здесь.

– Но почему!

– Потому что она – Хранительница.

– Да какая она Хранительница! – пренебрежительно фыркнула Нани. – Ничего не может!

Вон малыш – кроха, а теплом от него прямо пышет. А помнишь, он зажег огненную воду в лампе одним взглядом, даже не коснувшись ее!

– Повелитель небес говорил: все рожденные в снегах наделены даром. Значит, и она тоже.

– Ну да! Конечно! Дар у нее есть! Только бесполезный – предсказывать будущее!

Глупо знать, что что-то случится, когда ничего не можешь изменить. Потому что это под силу даже не всем небожителям…

– Ладно, Нани, хватит! Вон, чуть ли не до слез довела…

– Я не плачу! – поспешно проговорила Мати, щеки которой действительно остались совершенно сухими, несмотря на всю боль, которая была в ее душе.

– Так ты… – Киш повернулся к ней, взглянул пристально настороженно. – Пройдешь испытание? Конечно, если так случится, что тебе придется остаться в нашем караване…

– Остаться? – она мотнула головой.

– Нет, конечно, я понимаю – тебе не хочется не то что говорить, но даже думать об этом. Я бы, наверно, на твоем месте чувствовал себя так же, но… Мати, ты ведь понимаешь: в жизни всякое бывает. И не только хорошее. Может быть, боги решили испытать тебя…

– Давай не будем об этом! – взмолилась девушка. – Пожалуйста!

– Хорошо, хорошо, – поспешно согласился Киш. – Я только хотел спросить… Если так случится, ты… Ты не будешь против?

– Против чего? – она смотрела на него, не понимая, что ему от нее надо?

– Я же сказала: она не слышала нашего разговора! – вновь вмешалась в их разговор Нани. – Только что-то. Скорее всего – один вопрос!

Караванщик бросил на спутницу быстрый взгляд, в котором недовольство соединялось с осуждением. А затем продолжал, повернувшись к Мати.

– Мы говорили… – он был готов все повторить с самого начала. – О том, что случилось вчера.

– Вчера?

– Полноправные были на круге… Ну, – он неуверенно помялся. – Это был не совсем круг Потому что никто его не собирал. Все сами как-то собрались…

– Там говорили обо мне? – Мати затаила дыхание, так, словно в этот миг решалось ее будущее.

– Да.

– А почему тогда меня не позвали?

– Да потому что ты не прошла испытания! – взмахнула руками Нани. Весь ее вид говорил: – "Ну ни дура ли?" – У тебя нет права голоса! Как у рабыни!

– Как и у тебя! – не выдержав, резко бросила ей Мати. До этого мига она сдерживалась, прекрасно понимая, что девчонка специально подтрунивает над ней.

Единственное, что ей было не ясно – зачем она это делала, с какой целью? Ну должна же быть какая-то цель! Не просто же так, лишь чтобы поиздеваться…

– Ну-ну! – губы Нани скривились.

– Они же не могли ничего решить за меня! За моей спиной! – девушка повернулась к Кишу. В ее глазах был не просто вопрос, но и боль. – Ведь нет, правда? Я… Я не рабыня! И не сирота! У меня есть отец…

– Который неизвестно где!

– Нани, – Киш недовольно поморщился, – закрой варежку, а?

– Очень мило! Теперь ты будешь мне хамить? И из-за кого? Самой дочери спутница бога солнца!

– Перестань!

– Это ты перестань! – Инна решила, что достаточно оставаться сторонним наблюдателем, пора заступиться за подругу. – Что ты затыкаешь ей рот? Она в своей повозке и вправе говорить все, что хочет! А если мечтаешь поговорить со своей невестой наедине – шел бы ты с ней куда… подальше! – ее голос звучал зло, а глаза, стоило в них отразиться чужачке, вспыхивали такой ненавистью, которая была готова спалить все вокруг, точно пролившаяся огненная вода.

Ничего не говоря, Мати двинулась в сторону полога.

– Ты что это? – окликнула ее караванщица.

Девушка лишь сильнее сжала губы. Она оставила все попытки справиться со злостью, которая просто переполняла ее. "Да, дар предвидения – абсолютно бесполезная ерунда! Вот если бы у меня была сила, я бы… А…" – она мотнула головой.

– Что трясешь головой, как олень? – губы Нани смеялись, однако глаза оставались совершенно серьезны.

– Лучше быть оленем, чем такой, как ты!

– Что же ты до сих пор человек? Попросила бы повелителя небес превратить тебя в олениху. Как ту рабыню.

– И попросила бы! Если бы Он сейчас был рядом! Только не в оленя, а в золотую волчицу!

– Не терпится перегрызть мне горло? Спрятавшись в шкуру священного зверя, чтобы остаться безнаказанной?

– Да! Вот только будь Шамаш здесь, рядом, вы бы не посмели не то что говорить со мной так, но даже думать!

Она ждала, что ответом ей будет взрыв ярости, но услышала веселый, даже как могло показаться – довольный смех.

– Ну вот тут ты ошибаешься, – качнул головой Киш, продолжавший сидеть в своем углу. Было видно, что он вовсе не собирался покидать повозку.

"Выходит, и ты не на моей стороне… – нахмурилась Мати. – Впрочем, чего еще я ждала? Они друзья, а я – неизвестно кто. Пригоршня снега, свалившаяся на голову и внесшая беспорядок в обычное течение жизни. Наверное, я бы первая осудила того, кто предал своего ради чужака… Точно. Я поступила бы именно так. И презирала бы его…" – она тяжело вздохнула, вынужденная признать, что Киш был ей симпатичен. Да… Он нравился ей все больше и больше. Однако о девушках она сказать того же не могла. Они раздражали ее уже одним своим присутствием. Но не могла же она прогнать караванщиц из их собственной повозки!

А Киш между тем продолжал:

– Ты просто их плохо знаешь. Скорее уж даже наоборот – будь господин Шамаш где-то рядом, они бы над тобой подтрунивали еще сильнее.

– Подтрунивали?! – пораженная, воскликнула Мати.

– Неужели ты не поняла? Они просто пытаются поддержать тебя, отвлечь от горьких мыслей! Хотя… Может быть, ты и права… Если бы Он был рядом, в этом не было бы необходимости. А так…

– Поддержать?! С каких это пор издевательство…

– Ну вот еще! – возмутилась Нани. – Издевательство! Издеваемся мы совсем по-другому!

– О да! – хихикнула Инна. – Видела бы ты ее тогда! "Да, дорогая, да, милая, да, ненаглядная!" Просто расцеловать готова! А за спиной… – она поморщилась. – Ну ты сама понимаешь. Числу всевозможных пакостей и гадостей нет числа. Начиная с дохлых снежных крыс под подушкой и опрокинутых плошек с водой прямо на одеяло, до порезанных кофт и штанов и потерянных варежек.

– Что смотришь с таким удивлением? Неужели сама не забавлялась подобным образом с теми, кто противен твоей душе? – караванщицы вели себя так, словно говорили о совершенно обыденных вещах.

– Нет! Никогда! – испуганно прошептала Мати. Она и представить себе не могла, что возможно нечто подобное. Ей и так было плохо в этом караване, но едва девушка представила себе, что с ней случилось бы нечто подобное, стало вообще тошно.

– Ну это потому, что ты идешь в караване спутников бога солнца, – Киш наклонил голову. Было ясно, что он прекрасно понимал, о чем говорили его спутницы, хотя сам придерживался несколько других представлений о мести и всем таком.

– Конечно, при Нем никто не осмеливался вести себя так, – Инна бросила быстрый взгляд на Нани, чтобы, уловив еле заметный кивок подруги, понять, что говорит все правильно.

– Но если бы ты спросила тех, кто постарше… Во всех караванах, обычных караванах, ваш не в счет, все одинаково. Да что караванах – в городах то же самое…

– А вам приходилось…? – любопытство пересилило страх и Мати решилась спросить.

– И сколько раз! – хмыкнула Нани. Ее взгляд стал задумчив, плотно сжатые губы побледнели, лицо сделалось серьезным и очень печальным, таким печальным, словно в прошлом ей пришлось пережить нечто, до сих пор причинявшее ей боль. – Не думаешь же ты, что я родилась такой жестокой? Все эта жизнь! Будешь мягкой – тебя съедят.

– А Инна…

– Ей можно. Рядом со мной. Потому что я защищаю ее. И Киша тоже. Никто не хочет связываться со мной – себе дороже. Вот и их не трогают. Или ты веришь, что они просто так терпят меня, что им нравится моя резкость?

– Мы привыкли… – вздохнул Киш.

– Они терпят меня – потому что я им нужна. А они нужны мне. Чтобы хоть с кем-то время от времени быть самой собой. Чтобы не забыть, какая я на самом деле.

– Но… Вы уже почти взрослые… Кто сейчас-то… – непонимающе глядя на собеседников, пробормотала девушка -До тех пор, пока ты не станешь старухой, всегда найдется кто-то, кто будет старше. А, потом, младшие тоже не лыком шиты. Особенно когда их много.

– Мати, жизнь – она страшная штука. И выживать почти всегда значит бороться.

– Конечно, любимице бога солнца можно не знать всего этого.

– Нани, у нее другие проблемы.

– Да знаю я, Киш! Небось, тоже читала легенды! Только это совсем другое! Хотя…

Как я могу судить! Ведь, читая легенды, знаешь, что все уже закончилось, все испытания и страхи позади. Да и происходит все не с тобой… А каково так жить…

– Вы… Вы испытывали меня все это время?

– Можно и так сказать, – переглянувшись, ответили ей караванщики.

– Чтобы узнать…что я не такая, как все?

– Мы знали, что ты не такая. Просто… – Нани на мгновение задумалась. – Помнишь, что случилось в прошлый раз?

– Когда меня чуть было не убили?

– Да что могло с тобой случится! Наделенная даром да еще под защитой бога солнца!

– Но вы говорили, что чувствуете свою вину…

– Взрослые. Они верят, что виноваты. Перед господином Шамашем. Они винятся перед тобой, чтобы простил Он.

– А вы – нет? Считаете, что ни при чем?

– Мы были детьми! Которых как раз учили слепо следовать законам, боясь больше самой смерти любого шага в сторону от их тропы!

Мати опустила голову на грудь. Она начала понимать. – А Шамаш говорил – дети выше всех законов мироздания…

– Не совсем так, – качнул головой Киш и поспешил исправить собеседницу, старательно повторяя каждое слово так, как оно было записано в свитке легенды: – "Все законы мироздания, данные богами, написанные людьми – не важно, – все они подчиняют себе лишь взрослых. Дети выше их".

– Это то же самое.

– Может быть. Но данная господином Шамашем заповедь достойна того, чтобы выучить наизусть каждое сказанное Им слово.

– Да… Наверное…

– Тебя увел повелитель небес, – продолжала Нани, – а мы остались.

– Вам, наверно, пришлось несладко…

– Мягко сказано! Ты и представить себе не можешь, как нам досталось от родителей!

Киш неделю отлеживался. А нас с Ниной обрили наголо. Конечно, под шапкой не видно, лысая ты или нет, но все ведь знали и смеялись. И потом в городе…

Вместо того, чтобы праздновать, мы сидели в повозках родителей, боясь нарваться на чью-то злую шутку.

– А когда в караване узнали, что вы – спутники бога солнца… – Инна тяжело вздохнула, качнула головой – нет, ей даже вспоминать об этом не хотелось.

– В общем, нас снова наказали. По второму разу. И припоминают до сих пор.

– Словно мы во всем виноваты!

– Но то, что сказал тогда Шамаш, относилось и к вам! – воскликнула Мати. – Ведь вы тоже были детьми!

По повозке прокатился нервный смех.

– Ты бы объяснила это все хозяевам каравана!

– И, желательно, в прошлом. Сейчас-то уж что!

– Вы хотели мне отомстить? – с сомнением переводя взгляд с одного собеседника на другого, спросила девушка.

– Только об этом и мечтали! – фыркнула Нани с таким видом, словно все было совсем не так, скорее наоборот.

– Я… Я ничего не понимаю! – пробормотала Мати. Действительно, она окончательно запуталась. В чем правда, в чем обман? Где настоящее, реальное, а где – только игра?

– Мы так и думали.

– Нани, – девушка повернулась к заводиле этой маленькой группки, понимая, что главное – ее слово и речь остальных – не более чем отражение или повторение. – Я…

Простите меня за то, что случилось с вами тогда!

– Ладно, – караванщица не стала отнекиваться, убеждая гостью, что на самом деле та ни в чем не виновата, что они сами всему виной.

– Но если вы не мстите мне сейчас, зачем все это? Почему вы так жестоки со мной?

– Чем быстрее ты поймешь, что снежная пустыня – не край благих душ со всеми его чудесами, что боги далеко, а люди – вот они, рядом, и куда опаснее всех демонов Губителя, чем холоднее станет твое сердце и толстокожей душа, тем легче тебе будет жить дальше.

– Вы… Вы хотите, чтобы я ушла из вашего каравана? – не слыша ее слов, спросила она. Ей вдруг вспомнилось случившееся с Шуши и Ханом, когда их не приняла волчья стая. – Вы… Хотите, чтобы я вернулась туда, где мое место?

Ее собеседники переглянулись.

– Ты что, не слушала меня? Или слышала лишь то, что хотела услышать? Мы только о том и говорим, что тебе нужно найти себя здесь!

– Но я совсем не собираюсь оставаться у вас навсегда! – вскричала Мати.

– Вот опять! Что за упрямая девчонка! – всплеснула руками Нани. -Ну объясните ей кто-нибудь, наконец! Может быть, вас она услышит!

– Сколько тебе остается до испытания? – почему-то спросил ее Киш.

– Недолго.

– А точнее?

– Зачем это тебе? Не завтра и не послезавтра, а все остальное…

– И все же?

– Я не считаю дни!

– Да? А мы вот считаем. Мне – тридцать восемь.

– Киш, эта точность действительно ни к чему. Важно другое, – начала Нани, но затем замолчала, знаками показывая ему, чтобы он продолжал.

– Да, наверно… В общем… Ты знаешь, что такое обряд испытания?

– Нет, – честно призналась Мати.

– Нет… – караванщицы переглянулись. – Хорошо… То есть ничего хорошего в этом нет. Ладно… – девушки перевели взгляд на Киша.

– Ну конечно, – вздохнув, проворчал тот, – как что-то рассказывать – то я…

– Не хочешь – только скажи! Я могу и сама! – воскликнула златоглазая.

Юноша глянул на девушку с удивлением. Он ожидал подобного замечания от Нани, собственно, даже нарывался на него, но никак не от Инны. А поэтому, растерявшись, замолчал. Но всего на мгновение. Спустя которое продолжал, как будто последние фразы не были сказаны вовсе.

– Значит, так. Если вкратце, испытание – это такой обряд, когда человек встречается со своей судьбой. Караванщики – те, кто сам уже прошел испытание…

– Полноправные, – кивнула Мати.

– Что? – он глянул на нее. Замечание гостьи прервало слаженный ход его объяснений и ему потребовалось несколько мгновений на то, чтобы вновь поймать цепь.

– Собираются полноправные…

– Да. На круг. И читают молитвы, призывающие богов. А потом особое заклинание, в словах которого заключена просьба даровать стоявшему в центре круга свою судьбу.

– И все?

– Ну… Не совсем… Иначе обряд назывался бы посвящением, а не испытанием. Дело в том, что свою судьбу надо заслужить. И сделать первые шаги по прочерченной ей тропе. А эти шаги – самые трудные… Но это сейчас не важно. Не об этом речь. О другом.

– Ты пытаешься мне объяснить, что караванщики не станут собирать круг ради чужачки?

– Да нет же! – всплеснул руками Киш. – При чем здесь это! Просто…

– Не надо, – вдруг попросила она.

– Что не надо?

– Не рассказывай ничего.

– Но…

– Я поняла главное – мне нельзя проходить испытание в вашем караване. А почему – не важно.

– Но причина всегда важна!

– Не для меня.

– Дело в том, – он все-таки сделал еще одну попытку объяснить, – что в каждом караване свои заклинания. И молитвы, зовущие небожителя, тоже свои. И…

– Я сказала – не важно!

– И еще. В круг вводят родители.

– Да, я помню… Дядя Евсей говорил… Поэтому сирота не может пройти испытание.

– Если ее не удочерят.

– И… Я здесь одна…

– Гареш думал об этом. Он готов принять тебя в свою семью.

– Ну уж нет! – вскричала девушка, а затем, немного подумав, смутилась, поспешила извиниться: – Простите меня, пожалуйста! Я вовсе не хотела кого-то обидеть! Вы…

Вы предлагаете мне много больше, чем принято давать чужаку – вы готовы принять меня в свою семью… Я же веду себя как неблагодарная тварь… Просто… Я не могу даже думать об этом. Ведь у меня есть отец. И принять другого, это…

Отказаться от своего отца… Я… – ее глаза наполнились слезами. – Получается, я предаю его!

– Громкие слова! – хмыкнула Нани.

– Громкие?! – она была готова взвиться. – Я говорю то, что чувствую! Если тебе это кажется смешным – смейся! Но не жди, что после всего этого я поверю заверениям о том, что ты беспокоишься обо мне!

– Еще чего не хватало! Я что, твоя мамочка!

– Но ты говорила…

– Ничего я такого не говорила!

– Мати, почему ты не хочешь, чтобы тебя удочерил Гареш? – спросил Киш, возвращая ее к прежнему разговору.

– Я уже сказала…

– Все совсем не такое, каким кажется на первый взгляд. Ты никого не предаешь.

– А что же тогда я делаю!

– Просто пытаешься выжить! Проходишь испытание, вот что! Жизнь – она ведь самое главное испытание, верно? И твой отец знает это. Я уверен:: больше всего на свете он хочет, чтобы ты жила.

– Но какой ценой!

– А какой ценой? Какой? Что, собственно, в этом такого? Ты ведь будешь этой… удочеренной! всего каких-то несколько мгновений, а потом…

– Да хоть одну снежинку мгновения! Я не предам отца!

– Тогда ты станешь рабыней каравана.

– Нани! – Киш был готов броситься на нее с кулаками.

– А что я сказала? Ну что такого я сказала? Правду, только и всего!

– Но… – начала Инна, однако караванщица прервала ее.

– Что – "но"?! Какое тут может быть "но"! Если ее никто не удочерит, то некому будет ввести в круг, если ее некому будет ввести в круг, она не пройдет испытание, а если она вовремя не пройдет испытания, у нее не будет своей судьбы!

Значит, она будет рабыней! Вот и все!

– Нет! – сквозь зубы процедила Мати, полная уверенности – "Не быть этому!" -Как это – "нет"! И каким, интересно, образом ты сможешь это изменить? Или ты станешь частью нашего каравана, или – никем!

– Шамаш найдет меня прежде…

– Не надейся! Если повелитель небес не сделал этого до сих пор, значит, у Него другие планы. Может, ты надоела Ему, может, чем-то нарушила Его волю, прогневала…

Мати прикусила губу.

"А ведь верно. Я постоянно что-то делала не так. Особенно в отношении Его.

Упреки вместо благодарности. Дерзость вместо почтения. А сколько раз Он оказывался перед лицом опасности, принимая на Себя мою беду?" – она тяжело вздохнула -Значит, я права, – удовлетворенно кивнула Нани.

– Я все равно не стану рабыней! Я лучше уйду в снега! – ее голос был полон решимости, губы сжались в тонкие бледные нити, страх покинул сердце, оставив лишь какое-то нервное возбуждение.

– Это только сказать легко: "Уйду в снега"! – усмехнулась Нани. – А ты попробуй, сделай!

– И сделаю! – она готова была убежать прямо сейчас.

Но возглас Киша остановил ее.

– Прекратите вы, обе!

Девушка сникла, сжалась в комок. Ее душа была готова кричать от боли. И только губы молчали.

– Сам перестань! – в отличие от гостьи, Нани, наоборот, замолчать была уже не в силах. Она кричала, махая руками, наклонившись вперед с таким видом, словно, скажи юноша еще хотя бы слово, набросится на него, готовая придушить. – Вот ты как заботишься о ней, да? Желая ей смерти?

– Нет! – глаза Киша сверкнули и вглядывавшейся в них в ожидании ответа Мати показалось, что в них кроме решимости была еще и яростная ненависть, которая, обладай она пламенностью демонской злости, испепелила бы ту, на кого был направлен взгляд.

– Что зыркаешь? Что? – Нани тоже заметила эту вспышку, однако не испугалась – разозлилась еще сильнее. – Ты что, не понимаешь? Она ведь готова исполнить свою угрозу, если что-то пойдет не так, как ей хочется!

– Вот именно! – процедила сквозь зубы Мати, однако если кого она и ненавидела в этот миг, то никак не Киша.

– Конечно, – презрительно глянула на нее караванщица, – эта ведь дура – не просто верит в богов, знает, что Они существуют на самом деле, а не только в ее вере!

Она… Она влюблена в Них! И уверена, что смерть приблизит ее к Ним. И при этом совсем не беспокоится о том, что это будет только сон тени!

– Тень тоже может чувствовать! И служить!

– Да сколько угодно! Только боги ненавидят, когда смертные решают за Них, когда жить, а когда умирать, крадя у небожителей Их право выбирать пути и судьбы! Убей себя – и ты очень быстро поймешь, какую ошибку совершила! Тебе дадут это понять!

Заставят понять!

Опустив голову на грудь, Мати молчала.

"Шамаш не любит даже разговоры о самоубийстве. Он считает его страшным грехом.

Совершивший этот шаг может потерять все: и вечный сон, и покой души… " А Нани продолжала, не особенно утруждая себя подбором слов:

– Ты, конечно, дура…

Глаза Мати вскинула голову, открыла рот, чтобы сказать все, что думала о своей собеседнице, но не успела, поскольку та продолжала:

– Но не настолько же, чтобы не понимать этого! И раз так – можешь говорить все, что угодно, но ты никогда не сделаешь ничего подобного! Никогда!

– А вот и сделаю! – она с силой сжала кулаки. Злость наполнила душу. Она перестала понимать, что происходит, что говорит, и, главное, зачем. Словно была какая-то неведомая сила, заключенная в ней, но не подвластная, наоборот, властвовавшая ею, которая в этот миг управляла словами и направляла поступки.

– Ну, давай, карты тебе в руки! Иди! Прямо сейчас! Ну!

– А вот и пойду!

– Конечно, ты же любимица бога солнца! Ты убеждена, что стоит тебе оказаться перед лицом беды и Он, бросив все, кинется тебя спасать! А если нет? Если ты совсем не такая особенная и неповторимая? Если ты – такая же, как все? Ах да, ты ведь рожденная в снегах, а, значит – наделенные даром! Но помнишь, что говорят легенды: "Наделенные даром и Хранители – не одно и то же". Если, конечно, ты понимаешь, что это означает. Ведь сила может быть разной. И такой слабой, что ее не хватает даже, чтобы зажечь лампу с огненной водой, так, какая-нибудь безделица, вроде способности угадывать грядущее.

– Нани, хватит… – заметив, как побледнела гостья, Киш попытался утихомирить Нани, но та разошлась не на шутку и ее не смогла бы остановить и толпа духов.

– Перестань затыкать мне рот! – прикрикнула она на спутника. – И вообще: я не с тобой говорю! Что ты слушаешь чужой разговор? Что вмешиваешься в него? Что, кто-нибудь спрашивал твое мнение?

– Нет, но…

– Нет – так заткнись! – переведя дыхание, она повернулась к Мати. – Будь у тебя настоящая, стоящая сила, ты бы не нуждалась постоянно в помощи господина Шамаша!

Повелителю небес не было бы необходимости постоянно тебя спасать!

– Ее сила может просто спать до времени… – не вполне уверенно проговорил юноша.

– До тех пор, пока она не коснется священного камня в одном из городов. И вообще, ты не думала, что, может статься, просто небожитель, Который наделил ее даром, не хочет, чтобы сила проявилась до установленного Его волей мига?

– И что еще? Что еще ты придумаешь для того, чтобы утешить ее?

– Это ты придумываешь! Не я! – Киш, наконец, сделал свой выбор, решив встать на сторону чужачки. Решение далось ему с трудом. И эта тяжесть, замешанная на стыде за свой страх и вызванное им промедление, теперь, когда все осталось позади, прибавляла ему уверенности и решимости стоять на своем до конца.

Нани только презрительно фыркнула.

– Я так и знала! Что ты слабак! И, едва представиться возможность, предашь меня!

И ради чего, Киш? Подумай своей дырявой головой: ради кого? Бывшей любимицы повелителя небес?

– Почему бывшей?

– А, значит я права! В этом дело! Слышишь, Мати, он совсем не бескорыстен. Ему что-то, от тебя нужно… Что-то… Как многим здесь – по крайней мере, попасть в легенду, а то и – на глаза богу солнцу. И ради этого он готов драться со мной.

Ради этого, чужачка, а не ради тебя!

– Откуда тебе знать…

– Вот знаю – и все!

Губы Мати дрогнули, едва заметно шевельнулись.

– Что ты там шепчешь?

Ответом ей была тишина, в которой, спустя какое-то время, послышался смешок Инны.

– А ты что смеешься? – резко повернулась к ней Нани.

– Не бойся, не над тобой. Просто… – она хихикнула. – Со стороны ваш спор выглядит таким забавным!

– Да что ты понимаешь! – возмутился Киш. Нет, он и не ожидал понимания или, тем более, поддержки от той, которая всегда была лишь тенью Нани, хотя и более красивой, но и глупой.

– Во всяком случае, больше, чем ты! – фыркнула Нани. – Хотя тебе следовало бы!

– Почему ты так ненавидишь ее?

– Ненависть – слишком сильное чувство. Для нее. Это скорее… Хотя, может быть. Я уже говорила об этом. Но если ты не слышал, что же, я повторю. Она родилась в таком же караване, как и мы. И ничем не заслужила особенного пути, особого положения!

– Но я не виновата… – прошептала Мати. Она хотела сказать… Объяснить, что не напрашивалась на такое особое положение, не молила бога солнца соединить свой путь с тропой каравана, что все произошло случайно… Но хмурый, полный презрения взгляд Нани заставил девушку умолкнуть, прикусив губу. В конце концов…

Какая разница? Чужачка ведь все равно не станет ее слушать. Да и…

"Мне все равно, – мысленно твердила она, – все равно…" – хотя все было и не совсем так. Но, может быть, со временем ей и удалось бы убедить себя в этом. Вот только времени ей никто давать не собирался.

– Не виновата она! – губы Нани скривились.

– Это был выбор бога солнца, не ее! – попытался заступиться за Мати Киш. Но эта попытка была робкой, да и бессмысленной, потому что как никто другой юноша знал, что его спутница привыкла жить только своим мнением, не считаясь со словами других.

– Но главное – другое, – караванщица не собиралась останавливаться. – Ей было оказано огромное доверие. Та, в образе которой повелитель небес видит смертных.

Та, которой было позволено еще при жизни служить небожителю…

– Нани, в конце концов! Так нельзя – говорить о ней так, словно ее здесь, рядом и нет вовсе…

– А что такого? – удивленно хлопая длинными черными ресницами как ни в чем не бывало, спросила Инна, весь вид которой был -сама невинность.

– Да, что такого? – подхватила ее подруга. – Что я сказала? Ничего особенного. И вообще, я ведь не ей говорила. И нечего слушать чужие разговоры… На чем я остановилась? На служении… Да… Продолжаю, – она говорила это совсем не потому, что ей нужно было время, чтобы поймать нить разговора. Просто, прежде чем сказать что-то новое, Нани хотела убедиться, что собеседники поняли, к чему будут сказаны эти слова. – И что же? Она оправдала это доверие? Нет! Из-за нее, ее глупости, трусливости… не знаю, чего еще… не важно, почему, главное – из-за нее господин Шамаш был ранен своим собственным слугой – драконом, а священный зверь Его божественной супруги, госпожи Айи и вовсе умер! Из-за нее Он мог покинуть землю, разочаровавшись в людях, мог уничтожить все вокруг, решив, что если все смертные такие, то не заслуживают жизни, что… Всякое могло случиться, вот что!

– Я… – Мати втянула голову в плечи, сжалась, словно ожидая удара плетки. Ей было больно. Очень. Потому что упрек был справедлив, ведь она сама считала, что виновата.

"Смогу ли я когда-нибудь избавиться от этой боли, этой ноши? Или буду всегда носить ее с собой? И даже в вечном сне буду вспоминать и плакать…плакать…

Если мне будут даны слезы. Ведь они – тоже утешение, чтобы заслужить которое нужен хотя бы взгляд прощения… Но умереть… – она вздохнула. – Мне не хотелось бы причинить боль Шамашу…" – ведь ее смерть могла расстроить бога солнца. Во всяком случае, ей хотелось верить, что так и будет.

Так или иначе, Мати решила не торопиться: "Уйти в снега я всегда успею. И…

Может быть, этого и не понадобится…" – она так привыкла верить в чудо, что не сомневалась: оно обязательно произойдет в тот самый миг, когда будет особенно нужно, и даже сейчас, пережив и веру, и сомнение, не прекращала надеяться.

Киш опустил голову на грудь, помолчал несколько мгновений, затем поднял взгляд на Мати:

– Не хочешь немного прогуляться?

– Да! – Мати рванулась к пологу. Ей не терпелось поскорее выбраться из повозки, в которой ей было тесно и так плохо, как, наверное, не было бы в черных пещерах владений госпожи Кигаль.

– Идите, идите, – зло крикнула им вслед Нани. – Муж и жена!

После этих слов Мати покраснела ярче зари и выскочила из повозки так быстро, как если бы за ней гналась свора демонов. Прыгая вниз, в снег, она как-то неловко ступила, заскользила по снежному насту и, как ни пыталась удержаться на ногах, непременно упала б, если бы оказавшийся рядом Киш не успел схватить ее за руку.

– Осторожно, – отводя ее чуть в сторону от невидимой линии тропы, по которой шли повозки, тихо сказал молодой караванщик.

Мати взглянула на него с благодарностью. И не столько за эту протянутую руку, на которую она оперлась, сколько за поддержку души, духа.

– Спасибо тебе, – прошептала она тихо, чтобы не услышали остальные и не засмеялись. А она почему-то была уверена, что над ней будут смеяться.

Обязательно. Непременно. И от одной мысли об этом хотелось сжаться в комок. А еще лучше – забиться в норку снежной крысы.

– Не за что, – он улыбнулся, подмигнул, пытаясь подбодрить ее. – Эти две стервы…

Не обращай на них внимания, – юноша хотел еще что-то добавить, но умолк, заметив, что девушка болезненно поморщилась. – Что? Что-то не так?

– Так нельзя.

– Что? Говорить правду? Они – две снежные змеи, которые шипят у себя в норах и выползают из них только для того, чтобы кого-нибудь ужались.

– Шамаш говорит, что не правильно обсуждать людей у них за спиной.

– Ты считаешь, что мне следовало бы сказать это прямо им в лицо? – хмыкнув, Киш качнул головой: – Себе дороже.

– Нет, я просто…

– Передаешь слова повелителя небес? Что ж… – Киш пожал плечами. – Раз бог солнца так считает… Я постараюсь следовать Его заповедям. Но не могу обещать, что у меня получится. Это… Должно быть, это очень сложно.

– Да, – она даже сделала попытку улыбнуться. – Я знаю. У нас тоже не всегда получается. Всякий раз находится тот, кто срывается, и… – на этот раз улыбка получилась более откровенной.

– Тебе тяжело здесь?

Она кивнула.

– Одиноко?

Еще один кивок.

– А они только мешают, тревожат твою душу, не дают покоя даже в миг тишины, потому что остаются мысли, которые проникают и во сны…

– Все верно, – Мати тяжело вздохнула. Да, именно так она себя чувствовала.

Конечно, ей было странно обнаружить понимание там, где она совсем не ожидала его найти. Но… В конце концов, ведь именно этого она ждала, об этом мечтала все последние дни. К чему доискиваться до причин?

– Я понимаю тебя. Ох как понимаю! Мати, пока я не очень-то могу тебе помочь. Я…

Я не могу пойти против Нани и Инны. Это… – он криво усмехнулся. – Это почти то же самое, что убежать в снега в метель. Может быть, даже хуже. Что – что, а жизнь портить они умеют.

– Неужели уже было… – Мати не могла поверить. Что бы там ни было, как бы жестоки девушки ни были к ней… "Они вправе. Я ведь чужачка. Но со своими… " -Да. И не раз. Сперва, пока мы были еще маленькие, из-за нее одна девочка… не умерла, хвала богам, нет, но… в общем, еще немного, и она убежала бы в снега.

– А… Кто она?

– Ты ее не знаешь. Она умерла. Ну, когда мы стояли в снегах пустыни и голодали.

Вот так. Хорошая была девчонка. Моя сверстница. Потом. Из-за нее чуть насмерть не забили рабыню. Нани потеряла колечко. А оно было дорогим. Подарок отца. И вообще… Она испугалась, что ее будут ругать, вот и сказала, не долго думая, что эта рабыня украла.

– Но это ужасно!

– Да, – он опустил голову на грудь, продолжая тихим голосом. – А самое ужасное знать все это и быть не в силах помешать, защитить…

– Почему? Она ведь не хозяйка каравана! А даже если бы была – существует сход, на котором…

– Мати, ты что! Я такой же не прошедший испытание, как и ты! Кто будет меня слушать? Все лишь разозлятся – "что это за парень такой, неспособный поставить на место девчонку?" -Поэтому ты и молчишь? Стыдно жаловаться?

– Еще как!

– Но мне-то ты сказал.

– Ты – другое дело. Ты поймешь: я… Я не трус. И не слабак. Просто… В душе я очень мягкий человек.

– Да.

– Но, все равно, тебя я в обиду не дам! Обещаю!

– Как ты сможешь! – горько воскликнула она, мысленно добавив: "Если я сама не могу… А ведь я сильная!" – во всяком случае, Мати привыкла так думать о себе.

– Скоро испытание.

– Это ничего не изменит! Даже… Даже если я пройду его, – ей было невыносимо думать об этом, однако… "Если не будет другого выхода… Если до тех пор за мной не придут… Нани жестока. Я ненавижу ее за это, но она права: порой лучшее, что смертные могут сделать, это быть искренними сами с собой…" -Все будет иначе!

– Мы останемся в этом же караване. Я – в повозке с Нани и Инной, чтобы молить богов поскорее даровать им мужей, семьи, которые полностью захватили бы их, не оставив времени на окружающих.

– Я не оставлю тебя! Мы… Мати, мы поженимся! Сразу же. Мои отец с матерью и те, кто согласились стать твоими приемными родителями… Они уже говорили об этом. О том, что так будет правильно…

– Нет! – в ужасе отшатнувшись от него, вскрикнула Мати.

– Я… Неужели я тебе так противен?

– Совсем нет! Ты… Ты очень симпатичный… И… И даже очень мне нравишься…

– Тогда в чем же дело? Я сделаю все, чтобы ты была счастлива. Я… Ради тебя я стану твердым. Я должен, я буду! Потому что мне придется защищать семью!

– Но…

– Мы достаточно узнали друг друга. И… И вообще, ведь бывает, что женятся те, кто знакомы всего несколько городских дней… И даже говорят: "Самые прочные семьи там, где одного из супругов ведет разум, а другого сердце. Ибо две страсти горят ярко, но быстро сгорают, не оставляя ничего. Два расчета связывают крепко, но счастья дают мало. А так… Так – самое что надо…" Я, конечно, не знаю, но…

Мы могли бы довериться мудрости старших, и…

Мати растерянно смотрела на него. Все те дни, что она провела в чужом караване, девушка приглядывалась к нему, искала его дружбы. Ей так хотелось иметь настоящего друга! У нее… В сущности, у нее никогда не было друзей. Среди смертных, конечно. Но Шамаш… Шамаш – это совсем другое. Он – бог! И супруг госпожи Айи. И… Она поджала губы. Нет, ей было слишком больно думать о Нем. "Особенно сейчас. Лучше думать о Кише…" Вот если бы он предложил ей дружбу, она бы с радостью приняла ее. Но ведь он говорил о нечто много большем… О… О замужестве? Великие боги! Она задрожала.

Зубы нервно застучали друг о друга, пальцы сжались в кулаки.

– Тебе холодно?

– Н-нет… – неуверенно ответила она.

– Мати, ты… Я понимаю: ты не можешь дать мне ответ прямо сейчас. Но я хочу, чтобы ты знала: ты нравишься мне. Очень.

– Ты… Ты тоже нравишься мне… – в ее глазах была боль. Больше всего на свете девушке не хотелось расстроить и, тем более обидеть его, но… Она даже думать не могла о замужестве. Это… Это было так странно… И страшно. – Но я не могу!

Я… Я… Отец уже обещал меня… другому… – она решила спрятаться за тем, что было в какой-то мере правдой. – Это… Это было сделано при свидетелях, и…

– И ты дала согласие…

– Я не могла сказать "нет"!

– Конечно. Я понимаю: не прошедшие испытания не имеют права что-либо решать самостоятельно. Чем родители часто и пользуются, навязывая то, что они называют хорошей партией. Но… Но ты ведь не любишь его?

Услышав эти слова, Мати вздрогнула, ей хотелось воскликнуть: "Нет же! Как раз наоборот! Я люблю Его! Так сильно…Так…" Однако промолчала. Ведь иначе ей пришлось бы объяснять… А она не могла.

Между тем Киш продолжал:

– Если… Ты… Твое сердце не занято, и… В нем найдется место для меня… Я…

Если ты пройдешь испытание в нашем караване… Тогда ведь решение твоего отца не будет иметь над тобой власти… И… Но… Но я пойму, если ты откажешь мне…

Особенно если… Ну… Если за тобой придут из твоего каравана, прежде чем ты станешь частью нашего. Может быть… Вообще…

– Киш…

– Не говори сейчас ничего. Пожалуйста. Все, о чем я прошу: подумай над моими словами. И… И помни: что бы ты ни ответила, у тебя есть в этом караване друг.

Я… А сейчас мне, наверно, лучше уйти. Увидимся! – он смущенно улыбнулся ей на прощание и поспешно зашагал в сторону повозки холостяков.

А Мати глядела ему вослед с сочувствием. Девушке было жаль этого паренька. И еще сильнее – жаль саму себя. Она со всей ясностью и очевидностью понимала безвыходность своего положения. Это чувство… Ничто, даже страх, не был способен с ним сравниться.

Нет, она и не рассчитывала стать женой небожителя. Иногда мечтала, но всегда понимала, что это невозможно. Однако, влюбившись всем сердцем в бога, разве могла она теперь хотя бы подумать о том, чтобы стать женой простого смертного?

Обычная жизнь. Как у всех…

Когда-то, в окружении сказки она мечтала о чем-то подобном, но сейчас, столкнувшись лицом к лицу с этой ожившей мечтой, ей стало страшно. Именно страшно. До дрожи, паники и отчаяния. Потому что Мати не хотела и думать о том, что ее жизнь будет обычной, такой же, как у всех окружающих, что в этой жизни не будет места чуду, сказке, магии… Не будет уже никогда…

"Потому что это обычный караван… Нет, конечно, я могу сохранить чудо в своей душе, но только отказавшись от обычной человеческой жизни. Ведь если я откажу Кишу, вряд ли кто-то ко мне еще посватается. Решат, что я слишком гордая… А если я соглашусь…" – вздохнув, Мати качнула головой. Стянув с руки варежку, она, не чувствуя холода, поднесла ладонь к лицу, потерла щеку, по которой так и не потекли слезы.

Она просто не знала, что делать. Единственное, что она сейчас могла – оставить все, как есть. И подождать: может быть, все как-нибудь само собой образуется.

Глава 13

Над пустыней в диком, безумном танце носились ветра, вырывая белые клочья из густого мехового одеяла, укрывавшего уснувшую вечным сном землю. В посеревших небесах не было видно ни прощальных ало-огненных лучей заходящего солнца, ни молочного, медленно текущего света луны. Да и вообще, во всей этой чехарде и метании среди сгустков не то дыма, не то тумана, было трудно понять, что это, над головой – действительно небеса или продолжение земли, которая, в отсутствии горизонтной грани, не скрывалась за ней, а загибалась вверх, заполняя собой все вокруг.

– Задерни полог! – донесся до Мати недовольный голос Нани. – Нам холодно!

– Лампа горит так ярко, что способна согреть… – начала оправдываться девушка.

Действительно, в повозке, несмотря на то, что полог был задернут не достаточно плотно, оставляя узенькую щель, к которой и приникла чужачка, не ощущалось даже дыхания прохлады. Однако никто не собирался ее слушать:

– Задерни, тебе говорят!

Вздохнув, Мати послушно выполнила приказ, затем повернулась к спутницам… И в тот же миг ее сердце сжалось от боли, глаза наполнились горючими слезами обиды, а душа застонала от жуткого чувства одиночества, приправленного нервным привкусом обиды.

Те, с кем она была вынуждена делить повозку невест, дождавшись, пока чужачка выполнит их команду, демонстративно, прямо перед ее носом задернули внутренний полог, отделяя ее от себя. Теперь она не могла видеть их, лишь слышала приглушенные голоса, шепот и смех. А ведь это так неприятно – знать, что говорят именно о тебе, не сомневаться – что опять какую-то гадость, и не иметь никакой возможности защититься от враждебных упреков.

Мати упрямо поджала губы. И чего ради она должна оправдываться, когда ни в чем не виновата? Да и какой смысл? Кто станет ее слушать? А даже если услышат, лишь воспользуются ее словами, чтобы еще раз обсудить, посмеяться, обидеть.

"Лучше молчать, – Мати сжала кулаки, – сидеть в сторонке и молчать, не давая им повода. И вообще не замечать их. Словно их и нет вовсе. Никто ни о чем не говорит. А кто и говорит – то не здесь и не обо мне…" Шло время. Одно мгновение, другое, третье… Мысли, приходившие в голову, были одна мрачнее другой.

"Нет! – наконец, не выдержав, мотнула она головой. – Нужно чем-то занять себя, иначе я точно свихнусь! Вот только чем?" Право же, было множество вариантов. Убежать в снега, например.

"На метель-то глядючи? – эта мысль была слишком резкой даже для нее. – Уходить нужно только имея на то вескую причину, – твердо знала она, – также как и призывать госпожу Айю… В сущности, это ведь одно и то же, – во всяком случае, так было для нее. Мати верила: – Богиня снегов не прощает злоупотребляющих Ее благосклонностью, навязывающих Ей себя против желания небожительницы… Если бы Она хотела, чтобы я ушла в снега, то давно позвала бы меня, зная, что я услышу Ее зов… Услышу… Подожди-ка! – ей пришла в голову занятная идея. – Я ведь Творец заклинаний… Во всяком случае, дома все так считали… Наверное, это была мечта… Ну… Кого-то из каравана… Вообще-то, она не должна была исполниться, потому что браслет Эрры защищает меня от чар Его слуг, но… Ладно, давай считать, что я все-таки Творец заклинаний, – так было нужно для продолжения рассуждений. – Если я сложу заклинание…" Эта мысль показалась девушке не просто интересной – дельной. Сначала Мати думала обратиться к госпоже Айе. Она была почти уверена, что сможет убедить богиню снегов позволить ей вернуться в свой караван.

"Матушка метелица ведь не хочет моей смерти. А тут я умру, точно умру! И даже скорее, чем в снегах пустыни. Потому что… " – Мати всхлипнула. Ей было очень плохо в чужом караване. Хуже было разве что в драконьем городе, и, особенно потом, на пути из него. С тем ничто не могло сравниться. И девушка ничуть не сомневалась, что даже в подземных пещерах мрака ей было бы лучше.

"Если бы… Если бы небожители сказали тогда: "Покинь свой караван – раз и навсегда, и ничего из того, что должно случиться, никогда не произойдет", я бы, не медля ни мгновения, так и поступила. Но сейчас, когда я, наоборот, должна быть в своей повозке… – она поджала губы. – Это нечестно!" Однако… Мати была достаточно взрослой, чтобы понимать – в жизни слишком много несправедливостей.

"Нет, если с кем из небожителей я и хочу поговорить, так это с Шамашем".

Действительно. Как она не подумала об этом раньше?

"Он, должно быть, беспокоится обо мне. Ведь я исчезла, никого не предупредив. И не важно, что я не собиралась никуда уходить, скорее даже наоборот, но… – но, если подумать, это ее не извиняло. – Мне просто необходимо найти способ сказать Ему… – и Мати решилась: – Попробую сочинить заклинание для Шамаша. Нет, – она покраснела, поняв, что сморозила глупость, – не заклинание, конечно – молитву.

Заклинают ведь тех, кого хотят подчинить себе – демонов, духов и призраков.

Богов же молят. Особенно Шамаша… Может быть, Он услышит меня, поймет, как Он мне нужен… Что я… Что я на все готова, лишь бы Он позволил мне вернуться…

Даже идти тенью последней рабыни. Лишь бы…" В ее глазах блеснули слезы. Рука же, пошарив рядом с собой, натолкнулась на свиток – Гареш еще в первые дни дал ей несколько листов чистой бумаги и угольный карандаш, чтобы она могла записывать все, что покажется ей важным. Только у нее никак не доходили руки. До сих пор…

"Что ж…" – пожевывая губу, Мати несколько мгновений размышляла, теребя край листка, затем развернула его.

"Я непокорна и горда

Была всегда…

Слова стали складываться как-то сами собой, одно цеплялось за другое так, словно вместе с ним и родилось.

С тобой – всегда.

Я презирала слово "нет"…

Ну что за блажь! Ну что за бред!

Я обходила стороной

Тебя луной… Ох, бог ты мой,

Виной всему любовь и страх.

Что будет все совсем не так,

Как мне б хотелось, что придет

Разлуки год, обид черед:

Что мы расстанемся, когда

Растает день мой без следа…

Но нынче мне уж все равно,

Что было сном, что будет сном.

Я об одном прошу: "Позволь

Мне быть с тобой, любимый мой!" Она старательно выводила символ за символом. Их рисунок был четок и красив.

Удивительно, обычно у нее получалось все совсем не так – словно ветер чертил по покрову снегов. А тут…

"Наверное, что-то действительно получилось… – в глазах Мати была грусть. – Только не молитва. Так объясняются в любви, а не… Эх! Вечно у меня все не так, как нужно! Что с предсказанием, что с заклинаниями… И правильно, что у меня нет настоящего дара Хранителя. Если бы был, я б умудрилась натворить столько бед…!

Хотела бы согреть, а вместо этого спалила бы все к демонам!" – ее пальцы быстрым, заученным движением свернули свиток, рука засунула его поглубже под подушку.

Сначала она хотела взять и сразу же порвать лист, но потом пожалела.

"Пусть это не молитва, но тоже что-то… что-то, в чем теперь живет частица меня…" Несколько мгновений Мати сидела, бездумно глядя в пустоту и теребя край одеяла.

Потом, забыв о том, сколько ей лет, девушка сунула палец в рот и начала сосредоточенно грызть ноготь, совсем как маленький ребенок, еще не доросший до того возраста, когда родители начинают шлепать за это по губам, отучая от дурной привычки.

Вокруг воцарилась тишина, в которой был слышен лишь хруст снега да скрип повозки.

"Девчонки, наверно, уснули… – решила Мати. – Странно, ведь еще рано, а они обычно засиживаются до полуночи, шепчась о чем-то…" – она не стала добавлять – "мешая мне спать", – хотя это было именно так.

Она была не такой, как Нани и Инна. И эта несхожесть проявлялась подчас в самых неожиданных вещах. Вот, например: Мати всегда ложилась рано, еще на закате, сразу после ужина. Но так же рано и вставала – землю еще укутывала ночная мгла, в которой величественной госпожой шествовала по небу луна, и было еще далеко до рассвета. Чужачки же, наоборот, казалось, только вечером и начинали жить: что-то делали, обсуждали, бегали в гости или звали к себе. И при этом бывали очень недовольны, когда Мати случайно будила их до полудня.

Это было так неудобно – подстраиваться под них! Ей никак не удавалось выспаться, она чувствовала себя все время разбитой, полусонной, и Мати даже начало казаться, что ей перестали сниться сны потому, что она просто не успевала заснуть к их приходу, вновь и вновь опаздывая на встречу.

"Может быть, сегодня, наконец… " Она осторожно приоткрыла полог повозки, выглянула наружу. Ветер стих. И даже немного потеплело. Дыхание снегов было свежим, дурманящим и таким спокойным, что Мати не смогла сдержать зевок.

"Как же мне хочется спать! " – она чувствовала себя так, словно за месяц, проведенный в чужом караване, ни разу не сомкнула глаз.

Мати быстро надела полушубок, натянула на ноги валенки со снегоступами.

"Выскочу на мгновение, а потом сразу спать".

Она торопилась, мечтая о сне, придумывая на ходу, что бы ей могло присниться.

"Сказочный мир. Полный чудес… Такой, как тот, в котором я была на день рождения… Вот бы вернуться во сне в тот день, пережить его еще раз, с самого начала – того мига, когда я проснулась, и до позднего вечера, когда, усталая, уснула, прижимая к груди Шуши… Тогда все было иным… Я была иной… Мир казался таким прекрасным… Несмотря на все беды, которые жили в нем… " Мати была почти уверена – если ей удастся заснуть, думая об этом, она сможет призвать свой сон-мечту. Нужно было только очень постараться, не потерять нить, сохранить чувство, которое полнило сладостью дух.

"Это не сложно, – подбадривала она себя, быстрой серой мышкой забираясь обратно в повозку. Одна рука поспешно задернула полог, в то время как вторая уже расстегивала одежду, – у меня все полу…" – она замерла на половине слова, половине движения, едва увидела чужачек, сидевших на ее одеялах. Нани держала в руках только что вытащенный из-под подушки свиток.

– Отдай! – дико вскрикнув, Мати бросилась к ней, но Инна схватила ее за руку, останавливая на половине пути. Девушка попыталась вырваться, но тщетно: удивительно, какой силой оказалась на деле та, которая виделась всего лишь красивой дурочкой.

Она забилась зверем, нанизанным охотником на копье, а ее спутницы по повозке только смеялись.

– Посмотрим, что тут у нас, – Нани начала разворачивать свиток.

– Не смей! Это мое! – кричала, продолжая сопротивляться, Мати. – Боги…

– Боги? – брови Нани приподнялись в наигранном удивлении, в то время как ее губы скривились в усмешке. – При чем тут боги?

– Они покарают вас!

– За что? Мы не совершаем ничего предосудительного!

– Вы… Вы крадете…

– Она еще оскорбляет! Ты слышишь, Инна?

– Да, – процедила сквозь стиснутые зубы ее подруга, которой с каждым новым мигом становилось все труднее удерживать чужачку. Но она тоже не собиралась сдаваться.

– Если кто-то что-то записывает, значит, хочет, чтобы прочли другие.

– Нет!

– Не нет, а да! Какой иначе смысл переводить драгоценную бумагу, созданную силой Хранителя?

– И вообще, – подхватила ее мысль Инна, – все слова, которые обрели знак, не просто могут, но должны быть прочитаны! Это их предназначение!

– И наше тоже!

– И нам уже давно пора выполнить свое предназначение! Читай, Нани!

– Нет!

Но караванщицы только презрительно фыркнули. Они играли. И эта игра казалась им все более и более забавной.

– Читай же, Нани! Не томи!

– О да, я готова!

"Я непокорна и горда

Была всегда…

– Забавно! Это что? Легенда о самой себе?

Я об одном прошу: "Позволь

Мне быть с тобой, любимый мой!" -Нет, подруга, это не легенда, это – признание в любви!

– Потрясающе! Любовь – и легенда! Такого не было со времен великого Гамеша!

– Тогда все было наоборот. Он любил, и…

– И вообще – тогда это было…

– Ведь это был Хранитель.

– И не простой Хранитель.

– А тут…

– Фу-фу!

– Фу! Кому это может быть интересно?

– Да никому!

– Вот только… Хотелось бы мне знать, в кого это влюблена наша загадочная гостья?

– Какое вам дело! – процедила сквозь зубы покрасневшая от ярости и смущения девушка.

– Просто так!

– Просто так!

– А, вообще, это ведь не важно, правда, Инна!

– Конечно, Нани! Это должен быть кто-то из ее родного каравана. А, значит, она никогда не вернется к нему.

– И если останется здесь, то выйдет за другого.

– Точно! Даже если будет против! Хозяева каравана не упустят шанса породниться…

А-й! – Инна вскрикнула от боли. – Эта мышь еще и царапается! – выпустив чужачку, она быстро поднесла руку к вспыхнувшей огнем щеке, взглянула на ладонь – она испачкалась алым. – До крови! – взвыла девушка. – Если ты изуродовала меня… – Инна оттолкнула от себя девушку с такой силой, что та, отлетев в угол повозки, ударилась спиной о край сундука так сильно, что ей в какой-то миг даже показалось: внутри что-то лопнуло, сломалось, залив сознание жуткой болью.

А Инна уже была рядом.

– Да я тебя…! – ее пальцы вцепились в волосы.

– Остынь! – вынуждена была прикрикнуть на подругу Нани.

– Но она изуродовала мне лицо! – та была взбешена и готова на все.

– Нет!

– Что нет? Ты видишь это? – она сунула руку прямо в лицо своей спутницы.

– Я вижу это! – та ткнула пальцем ей в щеку.

– Ай! Больно же!

– Не скули!

– Она оцарапала мне лицо!

– Всего лишь царапина! А ты можешь ее серьезно покалечить!

– С каких это пор ты заступаешься за чужачку? И в такой момент! Это выглядит как предательство! Это и есть предательство!

– Мы хотели только пошутить! Пусть все и остается шуткой!

– Ха-ха! Мне почему-то совсем не хочется смеяться!

– Вы… – очнувшись, Мати зашевелилась, застонала от боли. – Вы сломали мне спину!

– Разве? Почему же ты тогда шевелишься? У нас в караване был один. Чинил полозья.

Но что-то пошло не так. В общем, повозка рухнула прямо на него. Вытащить его вытащили. И он даже был еще жив. Но не мог и пальцем двинуть. Вот у него действительно была сломана спина. А ты… Ты больше притворяешься!

– Я не… – начала она, но умолкла, поняв, что все ее слова, даже самые искренние, пропитанные болью как слеза солью, будут только высмеяны. Девушка тяжело вздохнула, поморщившись, шевельнулась, отодвигаясь от жесткого угла сундука, подтянула ноги к животу, надеясь, что так боль будет слабее, но она только усилилась.

И Мати вновь выпрямилась.

– Ладно, пошли спать, – окинув ее презрительным взглядом, проговорила Нани.

– Если утром на моей щеке будет хотя бы пятнышко – пеняй на себя! – угрожающе проворчала Инна, однако последовала вслед за подругой. – Всю шутку испортила.

– Ну и пусть. Зато теперь мы знаем ее тайну. Любовную тайну!

– Я…

– Что ты? – резко оборвали ее чужачки.-Что ты можешь? Расцарапать мне все лицо?

– А еще укусить! Она ведь мышь! А мыши кусаются! Так что держись от нее подальше!

Мало ли что ей взбредет в голову!

– Я – Творец заклинаний, и…

– Ты слышала! Она! Творец заклинаний! – они прыснули от смеха.

– Животики надорвешь! Ой, держите меня, я больше не могу! – Нани согнулась пополам.

– Это правда! – Мати же была готова заплакать. Обида смешалась со страхом, а стыд с брезгливостью. В же груди все росла и росла ярость, такая сильная, что, казалось, еще мгновение – и она, вспыхнув костром ярче солнца, сожжет все вокруг.

– И если я сложу слова…

– В заклинание, да? Что же ты до сих пор этого не сделала?

– Вместо того чтобы царапаться?

– Нани! Не напоминай мне об этом, а то…

– Что? Тоже сочинишь заклинание? У нас тут одни Творцы заклинаний! – фыркнула она.

А Мати глядела на чужачек, и ее губы все сильнее сжимались.

"Ну хорошо же! – глаза наполнились алой дымкой злости. – Хорошо! Сейчас…

Сейчас я вам покажу! Я… Я отомщу за все те обиды, всю ту боль…" – ей страшно захотелось заставить их страдать, хотя бы в половину того, как страдала она.

– Пусть все как в зеркале назад

Оборотится, встретив взгляд,

Который… – она остановилась, чувствуя себя, словно бежала куда-то быстро-быстро и вдруг, со всего маху налетела на стену-невидимку, преграждавшую путь.

– И это все? – глаза ее спутниц, в которые в то мгновение, когда прозвучали первые слова заклинания, начал вползать страх, стоило ей замолчать, вновь развеселились. Они смеялись даже громче, чем их губы, которые были заняты другим:

– А где гром с небес? Или что там должно быть? Вон даже метель утихла.

– Неудачница! – фыркнула Инна.

– Неудачница! – пренебрежительно бросила Нани. – Пошли. А то может быть это заразно! – и они двинулись в сторону своих одеял.

– Подождите! – вскрикнула им вслед Мати.

– Что? – те остановились. – Ты придумала продолжение?

– Интересно будет послушать. Особенно гром среди ясного неба. Я никогда прежде не слышала…

– Я тоже.

– Так что же, Творец заклинаний? Мы ждем!

– С нетерпением!

– Почему вы так жестоки? В чем я виновата? Я ведь ничего не сделала!

– Я говорю – неудачница! – скривилась в усмешке Нани. – Ей был дан шанс, о котором можно только мечтать, а она умудрилась все испортить!

– Точно! Ну что еще тебе от нас нужно?

– Отдайте свиток! Пожалуйста! – она сдалась, перестав сопротивляться, готовая на все, что угодно, любые унижения, лишь бы вернуть его.

– Попроси получше! – сразу поняв это, ухмыльнулась Инна.

– Да ладно, хватит, – Нани широко зевнула. – А то спать очень хочется. Прямо невмочь! – она снова зевнула, а потом небрежно швырнула Мати свиток, не сказав даже "забирай".

– А-ах, – Инна тоже зевнула. – Ты права, подруга. Я чувствую себя так, словно уже наполовину сплю!

– Странно это, вроде только что совсем не хотелось…

– Не забивай себе голову ерундой. Сон – он от богов. Если он пришел – значит, такова воля госпожи Айи.

– Да будет воля Ее.

– До самого пробуждения от вечного сна.

– До пробуждения, – и, завершив обычный обряд отхода ко сну, они провели ладонями по лицу, смахивая с него словно капельки пота следы минувшего дня, освобождаясь от прошлого ради грядущего.

– Да будет Ее воля… – сама не зная почему, повторила Мати, потом всхлипнула, потерла глаза, из которых так и не пролилось ни одной слезы.

"Плохо, как же мне плохо!" – ей хотелось кричать от боли, реветь, выть, рвать волосы, а она не могла даже заплакать. Потому что слезы… С тех пор, как она увидела стены Курунфа, они замерзли в глазах, превратились в кусочки льда, огненного льда, которые все время тлели угольками, выжигая душу.

Мати шевельнулась, стараясь дотянуться до отлетевшего в сторону свитка, глухо вскрикнув от резкой боли в ушибленной спине.

"Хорошо хоть они не поняли, кому я признавалась у любви, – мелькнуло у нее в голове и это была единственно хорошая мысль. – Если бы они только узнали… – ей было и подумать страшно о том, как бы она чувствовала себя, если бы эти стервы узнали о Шамаше. И стали смеяться, издеваться… – Я бы не выдержала. Убежала бы в снега… А сейчас… – она нахмурилась. – Интересно, почему на этот раз у меня не получилось с заклинанием-молитвой? – нет, она не особенно верила, что в сложенных ею словах будет сила. Все-таки, она не была настоящим Творцом заклинаний, а… Мати и сама не знала, кто она. – Они правы. Я неудачница. Хотя…

Может быть, и хорошо, что так. Потому что… Не знаю, смогла бы я жить, если бы этой силой, этим даром убила… Пусть даже самых мерзких, противных людей на свете. Потому что… Дар не может, не должен убивать… – она зажмурилась, боясь самих мыслей об этом. Хотя еще каких-то несколько мгновений назад она только об этом и мечтала – чтобы их не стало, готовая заплатить всем, чем угодно. – Дура! – сжав губы, прошептала она. – И трусиха! Ничего-то ты не можешь! Только мечтать…

В это миг Мати ненавидела себя так сильно, что даже почти желала себе смерти.

Обычно когда она думала о вечном сне, ей становилось страшно. Не потому что она не верила, что смерть – не конец, а лишь сон, как раз наоборот – верила. Так же сильно, как верила в богов, существование которых, конечно же, не вызывало у нее и тени сомнений. Как может сомневаться в этом человек, который идет тропой бога солнца? Она верила – поэтому и боялась. Ей не хотелось засыпать навсегда, ведь пробуждения придется ждать целую вечность, которая, кто знает, как долго продлиться. Она боялась потерять себя вместе с душой, которая должна будет уйти в подземный мир. Что если она не вернется и потом, после пробуждения? И какой она вернется? И вообще, так было – и все.

Но на этот раз она чувствовала себя иначе. Мысль о смерти несла в себе покой.

Даже подумалось, что это – лучшее решение всех ее проблем.

"Не будет боли. Не будет забот…" Не будет вообще ничего, за исключением сна – но это ее беспокоило куда меньше того, что случится утром, когда ей придется проснуться.

"Они ведь не забудут. И вновь начнут издеваться… – Мати тяжело вздохнула. – Ладно. Это все будет только утром… Утром… Станет совсем невмоготу – вон они, снега пустыни, сделай незаметно в ночи несколько шагов в сторону – и все…" -Это неправильно, – донесся до ее слуха голос. – Смертный не должен звать смерть.

– Кто здесь? – Мати вскинула голову, огляделась вокруг – и с облегчением вздохнула, увидев, что больше не сидит в повозке. Вокруг блистал своим ярким светом полный зелени и цветочных ароматов мир сновидений. Рядом же, на причудливом камне, чем-то походим на трон, восседал Лаль. – А, это ты… – наверное, впервые за все время их знакомства, Мати была даже рада видеть повелителя сновидений.

– Просто чудо какое-то, – поняв это, довольный, хмыкнул Лаль, – знал бы, что чужаки так благотворно на тебя подействуют, давно бы перенес в другой караван.

– Благотворно? – вместо того, чтобы броситься на него с кулаками в приступе ярости, она лишь как-то укоризненно снисходительно взглянула на него.

– А как же иначе! Ты только сейчас начала жить.

– Разве прежде я не жила?

– Нет. Это была не жизнь. Вернее – не жизнь смертного. Это была легенда.

– Мне нравилось жить легендой.

– Может быть. Это занятно. Но не правильно.

– Почему?

– Любой смертный рождается с каким-то предназначением. Большим, маленьким – не важно.

– А разве легенда – не…

– Нет, – грустно улыбнувшись, Лаль качнул головой. – Ты, конечно, можешь мне не верить, но это так.

– Откуда ты знаешь? Ведь ты – не смертный, ты бог!

– Вот именно – бог. А боги, видишь ли, они всеведущи. Но ты мне все равно не веришь, что бы я ни сказал, как бы искренен ни был при этом.

– Верю – не верю… – Мати вздохнула. – Какая разница?…А я так и думала, что это ты… – вдруг проговорила она.

– Я? – брови Лаль удивленно приподнялись. – Что – я? Будешь снова обвинять меня во всех гадостях мироздания?

– Ты перенес меня сюда.

– В мир сновидений? Конечно.

– Нет! – она начала злиться. – В караван Гареша!

– Вообще-то, если честно – не я.

– Как это? – она так растерялась, что даже забыла возмутиться, обвиняя собеседника во лжи.

– Вот так… – Лаль развел руками. – Мне даже самому странно, как это получилось.

– Как я оказалась в этом караване?

– Да нет, это-то мне как раз понятно. Но вот как получилось, что все произошло не по моей воли. И самое такое, я ведь собирался. Во всяком случае, сделать нечто подобное. Но все раздумывал, куда бы тебя отправить.

– Как это "куда"?! Где еще мне было бы так плохо? Где еще меня могли так расстроить, унизить, оскорбить, обидеть, сделать все возможное и невозможное, чтобы я стала легкой для тебя добычей?!

– Где-где… – проворчал Лаль, а потом и вовсе вздохнул.- Возможностей масса. И куда более подходящих, чем эта, уж поверь мне.

– А если не поверю?

– Ну… – он хмыкнул. – Тогда мне придется объяснять, тратя на это время.

– Разве у нас мало времени? Я ведь только что заснула. Впереди вся ночь.

– Когда ты, наконец, поймешь, – недовольно поморщился бог сновидений, – что в моем краю время течет совсем не так, как на земле! И один миг…

– Здесь может равняться вечности там. Я помню. Но еще я помню, что в твоих владениях все происходит так, как ты того хочешь. И если ты захочешь, все будет наоборот.

– Да, да, конечно, – поспешно закивал Лаль. – А ты цепкая.

– Какая есть. Так в чем дело?

– А дело, – Лаль поднялся со своего трона, подошел к девушке так близко, что она увидела рисунок ночного неба, отразившийся в его глазах, – собственно, в том, что я слишком хорошо знаю, какая ты упрямая. Ты должна быть в безвыходном положении, чтобы сдаться.

– На твою милость. Так ты признаешь, что добивался именно этого?

– Чего? – он вздохнул, умолкнув, несколько мгновений жевал губу, потом продолжал:

– Ты, конечно, видишь во мне причину всех своих бед…

– А в ком же еще!

– Девочка, я никогда не был твоим врагом.

– Как же тогда…

– Я использовал тебя. Да, это правда. Признаю. Но не более того. Смертному, даже если ему покровительствует сам повелитель небес, не поздоровилось бы, угоразди его завести врага среди богов.

– Ты мой враг! – упрямо прошептали губы Мати.

– Думай, что хочешь. Ненавидь меня, если тебе так легче. Но… Х-х. Среди богов есть те, кто любят многих и так же многих ненавидят. Есть же однолюбы и малолюбы.

Так вот, я – одноненавистник. Я ненавидел, ненавижу и буду ненавидеть только одно существо на свете – мою безжалостно-жестокую сестру. Все, что я делаю – это стремлюсь ей отомстить. Все, чего я хочу – причинить ей как можно больше боли.

Чтобы она поняла, каково страдать. Ради этого я готов делать все, что угодно, творя самые мерзкие дела, становясь в глазах людей… Как бишь говорят эти караванщики, твои новые спутники? "Обманщиком, который немногим лучше Губителя", – он криво усмехнулся, затем, вздохнув, за миг закрыл глаза. – Право же, мне совсем не хочется быть таким.

– Так совершай добрые поступки, а не…

– Ты не поняла, девочка. Я не хочу быть "немногим лучше". Если быть плохим – то самым плохим. Так же и с добром. "Совершай добрые поступки", говоришь ты. Зачем?

Тут мне совсем ничего не светит. Я не дурак и прекрасно понимаю, что с Шамашем мне не сравниться. Да и как-то не особенно хочется. Потому что, попытайся я, мне пришлось бы отказаться от планов мести. А я никогда этого не сделаю. Так что…

Буду пытаться стать хуже Нергала. Тем более что, с твоей помощью, кажется, мне удастся это сделать. Ведь благодаря тебе он становится лучше… – он вдруг умолк, взглянул на нее, спросил: – О чем это я?

– Ты собирался доказать, что ты мог бы выбрать для меня и что-то похуже этого каравана.

– Да, конечно.

– Хуже быть не может!

– О, девочка, девочка! Что ты понимаешь! Обидели ее! Подумаешь! Но посмотри на это иначе. Ты в полной безопасности, среди людей, которые знают, что ты – спутница бога солнца со всем вытекающим из этого. Они боятся Его гнева, а потому не тронут и волоса на твоей голове.

– Не все… – шевельнулись губы Мати, в то время как глаза блеснули алым пламенем злости.

– О, – заметив это, Лаль, довольный, улыбнулся, – как мне знаком этот блеск!

Хочешь отомстить им? За боль, за унижение? Я могу помочь.

– Чего ради ты станешь мне помогать? – недоверчиво взглянула на него молодая караванщица.

– Ну… Почему бы нет? Месть она, знаешь ли, тоже объединяет… В некотором роде.

Так что, – он развел руки, словно говоря: "Прошу. Только пожелай. И эти двое пожалеют о том, что вообще явились на землю людей".

– И… И какую цену ты запросишь за помощь?

– Цена! Ну при чем тут цена! Неужели нельзя ничего сделать просто так? Нет, ты, все- таки, совсем не та возвышенная душа, какой кажешься в первый миг. Торговка – она и есть торговка.

– Я не стыжусь своего пути! – она гордо выпрямила спину, расправила плечи. – Всему есть цена. Просто она не всегда заключена в блеске монет. Что я должна буду сделать для тебя? Стать твоей посвященной?

– Цена… Ладно, давай говорить на том языке, который тебе понятен. Если хочешь что-то продать, ты ведь не станешь запрашивать цену, большую той, которую покупатель может заплатить, верно? Вот и я не собираюсь требовать от тебя ничего невозможного. Да я… В сущности, заплатив эту "цену", ты получишь ничуть не меньше меня!

– Ты хочешь, чтобы я отказалась от снов Матушки метелицы, и приняла…

– Да нет же! – не выдержав, вскричал, всплеснув руками, бог сновидений. – Ну что за глупая девчонка! Оставайся ее рабыней. Если тебе этого хочется!

– Я не рабыня…

– А кто же еще? Если кто-то кому-то служит, он – раб!

– Слуга!

– О, какая огромная разница! Девочка, а ты разве не думала о том, что если не я закинул тебя в этот караван, то единственный, кто это мог сделать, это твоя любимая Матушка метелица?

Мати опустила голову на грудь, пряча глаза. Конечно, ей приходила в голову эта мысль. Но признаться в этом, и кому – Лалю! Нет! Ни за что и никогда!

– Никто другой не стал бы пользоваться для этого сном, – между тем продолжал повелитель сновидений. – Шамаш… Он, конечно, способен на все. Богу солнца подвластны все стихии. Он мог решить, что вдали от того места, где остановился ваш караван, тебе будет безопаснее…

– Он бы сказал мне!

– Не обязательно. Ты… Ты смотришь на него… как бы это сказать… очень особенными глазами. Которые видят только достоинства, и при этом не замечают недостатков. Хотя… На мой взгляд, способность решать за других – не недостаток, а… необходимость, без которой бог не был бы богом… Х-х… – громко выдохнул Лаль. – Но дело даже не в этом. Мне оказалось достаточно понять одну, всего лишь одну вещь, чтобы убедиться: Шамаш тут ни при чем. Хочешь узнать, что это?

– Нет, – неожиданно для него и для самой себя Мати качнула головой. – Какая разница?

– Подумай, девочка. Подумай. Раз это не Шамаш, значит, Он вовсе не хотел, чтобы ты была где-то вдали, в чужом караване. И ты не нарушишь Его волю, если…

– Чего ты от меня хочешь? – караванщица подняла на бога сновидений измученный взгляд покрасневших глаз.

– Чтобы ты вернулась назад, в свой караван! Только и всего! Уверен, в этом наши желания совпадают, так что…

– Так давай, верни меня! Если ты сделаешь это… – она чуть было не сказала: "Я буду вечно благодарна Тебе за помощь!" – но в последний миг умолкла, словно кто-то украл ее слова, прежде чем они успели сорваться с губ.

– Я не могу! Айя! Она удерживает тебя здесь силой так же, как когда-то заперла меня во крае сновидений!

– Что же тогда делать? – она готова была опустить руки, смирившись с волей богини, но сердце так билось, так рвалось на свободу из серой клетки… – Браслет! – вдруг поняла Мати.

– Браслет, – мрачно повторил за ней Лаль. – Бездна его забери!

– Ты хочешь, чтобы я сняла его? Это твоя цена?

– Да носила бы ты его хоть всю жизнь! Мне какое дело? Мне даже лучше – он знак того, что Нергал не черен, словно слепая ночь, что и у него в душе есть место для звезды, а, значит, для меня есть возможность превзойти его. Но… – скривившись, Лаль на миг умолк с таким видом, словно только что съел самую горькую, самую кислую ягоду на земле. – Это была не моя игра! – процедил он сквозь сжатые губы. – Я вообще не хотел в нее вмешиваться! Угораздило же меня…

Решил – о, чем не хорошая возможность расквитаться с сестрой! И… И сам угодил в эту расставленную неведомо кем ловушку!

– Ты…

– Загадал желание! В конце концов, у богов тоже есть свои мечты! Почему бы нет?

Все было так замечательно. Сначала. Оно почти сбылось. Сбылось бы, если бы не твой проклятый браслет!

– Твое желание… Оно касалось меня?

– А самое обидное, – продолжал Лаль, не слыша ее, – что, не поторопись сунуть свой нос в трещину, всего через мгновение увидел бы, что не было никакого смысла: эта мысль пришла в голову не мне одному.

– Кто-то еще хотел убить меня?

– Убить! – фыркнул Лаль. – Да кому нужна твоя смерть! Речь скорее о том, чтобы тебя облагодетельствовать. Исполнить заветную мечту. Ну, ты сама знаешь!

– Ты имеешь в виду… – она сразу поняла, о чем говорил бог сновидений. – Я…

Шамаш… – только и смогла пробормотать Мати.

– Ты и Шамаш, Шамаш и ты… Кто-то из вас двоих против? Кому-то из вас двоих это во вред? Видит бездна, нет! Все, чего я хотел – отнять у сестры того, кто был ей дороже всего! Исполнить свою месть! О, сладкая месть!…Девочка, сними браслет.

И ты станешь самой счастливой из смертных! Твоя жизнь… Она будет не просто чудом, сказкой, а… а… самой мечтой!

– Но госпожа Айя…

– Забудь о ней! Какое тебе до нее дело? В отличие от тебя, ее не беспокоят чувства соперницы. Более удачливой соперницы, заметь, ведь у тебя куда больше шансов добиться своего! Нет, она не стесняется в выборе средств. Вон – выкинула тебя прочь, в снега, привязала к чужому каравану – и довольна. Но у тебя есть шанс оказаться сильнее ее. Сними браслет – и твоя мечта исполнится!

– Не-ет, – качнула головой Мати, но в этом ее отказе было что-то от неуверенности.

– Я… Я не могу… – но ей так хотелось! – Я не должна… – она не до конца понимала: а, собственно, почему? Почему она может ненавидеть Нани и Инну, плюнувших в ее душу, Лаля, чуть не отнявшего у нее жизнь, но только не госпожу Айю, которая вынимала из груди еще живое, бьющееся в ледяных руках сердце, не заботясь, что на его месте остается пустота. – Шамаш велел мне не снимать браслет. Что бы ни случилось, – она не могла нарушить волю того, кого любила больше, чем свою мечту.

Лаль несколько мгновений глядел на нее, ничего не говоря, затем чуть наклонил голову.

– Вот я и говорю, – мрачно начал он, – если бы я стоял за всем, произошедшим с тобой, то причинил бы тебе куда больную боль. Это б убедило тебя лучше…

– Что ты мог мне сделать! Оставить умирать в снегах пустыни?

– Смерть – не самое страшное. Ты-то должна знать. Есть кое-что похуже смерти – жизнь… На земле людей много городов. Среди них есть и те, где еще не знают о возвращении Шамаша, о том, что он путешествует по земле людей вместе с людьми каравана и что среди этих людей есть такая девочка Мати. Что бы ты там ни рассказала, тебе бы не поверили.

– И… И, решив, что я безумная, богохульница… Не знаю, кто там еще. Не важно.

Приговорили бы меня к смерти…

– Зачем? К жизни. Рабыней. А что такое рабыня? Вещь. А хорошенькая рабыня? Ты ведь красивая, Мати. И, спустя какое-то время, будешь еще красивее. Вещь для удовольствий…

– Хватит! – поняв, наконец, к чему вел бог сновидений, она представила себе жизнь, от которой ей еще сильнее захотелось умереть. – Я не хочу больше слышать!

– Ты бы сама сняла браслет. Без моих уговоров, объяснений…

– Я убежала бы в снега!

– А цепи на что? Тебя бы удержали. А в случае чего – быстро поймали. Ты бы и до грани оазиса не добралась. Ты ведь караванщика. И потому слишком плохо знаешь городскую жизнь. Чтобы найти место, где можно было бы спрятаться. Чтобы… чтобы хоть как-то устроиться… Мне бы очень не хотелось поступать так с тобой. Право же, ты мне симпатична… Я уже говорил тебе… Но…

– Ты… Ты… Мерзкий, гадкий, самый жестокий бог!

– Ничего личного, девочка, ничего личного. Я просто привык добиваться того, что хочу. И, потом, ты ведь знаешь: чтобы избавиться от всего этого кошмара, тебе не нужно даже жертвовать жизнью. Достаточно только снять браслет – и все закончится.

– Никогда!

– Да, да, знаю. Смертные всегда так говорят: "Я никогда не сделаю этого!" И еще добавляют: "Клянусь пробуждением от вечного сна!" Или: "Клянусь посмертной радостью моей души!" Вот только жизнь от слов даже дальше, чем мечта.

– Я…

– Теперь ты скажешь, что другая. Хотя… – он вдруг задумался. – Может быть.

Может быть, все не так уж и плохо… И нам не придется этого выяснять.

А затем вдруг…

– Что? Что происходит? – Мати ощутила какое-то странное беспокойство. Словно солнце повернулось вспять, а она не заметила этого и не успела двинуться вслед за ним.

– Да так… – он небрежно махнул рукой. – Не обращай внимание, – однако вся его фигура как-то разом напряглась, взгляд стал сосредоточенно остер. – О чем мы говорили?

– Мне нужно вернуться! – чувствуя, что теряет контроль над своим волнением, выпалила Мати.

– Да, именно об этом. Для тебя нет ничего проще – вернуться в свой караван…

– Нет!

– Нет? – его брови изогнулись, однако было в этом удивлении что-то наигранное.

– Я… Я о другом. Мне нужно проснуться! Прощай!

– Чего это ты вдруг так заторопилась? Мы не договорили…

– В другой раз.

– А если другого раза не будет?

– Этот разговор нужен тебе.

– И тебе тоже.

– Он нужен тебе, – упрямо повторила Мати, – а раз так, ты найдешь возможность.

– Ее может не представиться. Твои сны становятся мне все более и более чужими. Ты все дальше уходишь от меня, и скоро может прийти ночь, когда…

– Пусть! Не важно! – она заметалась, закрутила головой, ища выход. – Я должна проснуться! Сейчас же!

– Но… – он все еще пытался ее удержать, даже протянул руку, пытаясь взять за локоть, но Мати выскользнула из его пальцев, словно ветер, и тотчас, покинув мир сновидений, проснулась в повозке медленно бредшего по снегам пустыни каравана.

Первым, что она почувствовала, очнувшись, был холод в ступнях ног, и такой сильный, будто они не просто вылезли из-под одеяла, но еще и потеряли где-то шерстяные носки.

"Странно… – успела подумать Мати. – Кому могло понадобиться…" А потом ей показалось, что кто-то взял ее за щиколотку. "Демоны! – страх холодным ветром пронзил насквозь ее тело, заставив затрепетать душу. – Они нашли меня среди снегов! Отыскали способ снять браслет без моей воли, и сейчас… – Мати понимала, что должна защищаться, не позволяя им осуществить задуманное. Но страх, который обычно гнал вперед, давая силы, на этот раз сковал ее такой толстой коркой льда, что девушка была не в силах даже шевельнуться, приподнять веки, чтобы взглянуть в лицо своей беде. – Шамаш! – ей оставалось только молиться.-Помоги мне!" Однако уже мгновение спустя страх сменился любопытством: "Интересно, а какие они, эти демоны?" – мелькнула у нее в голове шальная мысль. Что бы там ни было, Мати оставалась самой собой – любопытной даже в страхе.

И она открыла глаза. Когда девушка увидела, что это всего лишь ее спутницы по повозке, первое, что она испытала, было разочарование и только потом – некоторое облегчение. И уже после, несколько долгих мгновений спустя, Мати задумалась: "А что, собственно, они делают?" -Давай быстрей! – громко зашипела на подругу Инна, торопя. Она бросила быстрый взгляд на чужачку, которая в самый последний момент почему-то поспешно закрыла глаза, решив притвориться спящей. – Она может проснуться!

– С чего бы это? – проворчала Нани, склонившись над ногами Мати. – Спала себе, спала – и именно сейчас решила…

– Ну что там такое?

– Не получается!

– Дай посмотреть!

– Эта штуковина…

– Нет, ты подумай: ну что за дура – носить браслет на ноге!

– Да она вся с причудами! Одной больше, одной меньше. Но вот эти демонские застежки… Две открылись, а третья… Не открывается – и все тут! М-м!

– Тише ты! Разбудишь!

– Лучше помоги!

– Как? – она пододвинулась к подруге.

– Вот, зажми здесь, и…

Мати вздрогнула, ощутив прикосновение холодных пальцев.

– Ой! – вскрикнула Инна, отшатнувшись в испуге.

Девушка же, понимая, что дальше притворяться нет смысла, подняла голову:

– Что вы… – начала она.

– Проснулась!

– Я вижу, Инна! – зло бросила спутнице вторая караванщица.

– Что вы делаете?

Те, как-то странно глядя на нее, молчали. Но неважно: она и сама поняла – браслет!

– Зачем… – она хотела спросить – "зачем вы пытаетесь его снять?" но, видя, что пальцы Нани, продолжавшие крутить браслет, наконец, добрались до рычажка, открывавшего последний замочек, оттолкнула от себя караванщицу, а потом, трясущимися пальцами, стала поспешно застегивать все застежки, успокоившись лишь когда браслет вновь оказался накрепко прикреплен к ноге. – Вы хотели…

– Это тот браслет, который подарил тебе Губитель? – спросила Нани, даже не смутившись тем, что ее застали на месте преступления. Единственное, ее лицо несколько скривилось от недовольства тем, что не удалось осуществить задуманное.

Но даже теперь она не думала отступать. – Дай посмотреть.

– Вы… – Мати же захлебывалась яростью. – Как вы могли!

– А что такое? Жалко, да? Жадина!

– Вы чуть не убили меня! – ее глаза наполнились ужасом вдруг пришедшего осознания:

"Ведь браслет совсем не обязательно должна снять я сама! Его могут и…" – нервно дернув плечами, она сжалась в комок, подтянув колени к груди и ухватившись за щиколотки, закрывая их ладонями.

– Ерунда! – фыркнула Нани. – Если что несет в себе угрозу, так это вещь, принадлежавшая Губителю. Не думаешь же ты на самом деле, что она защищает тебя от демонов?

– Но Шамаш…

– Господин Шамаш! – зашипела на нее Инна. – Имей уважение к повелителю небес!

– Ты что думаешь, Губитель стал бы говорить правду своему извечному врагу? Или помогать Его спутнице? Да Он уже раз чуть было не убил тебя, и если бы не повелитель небес…

– Но…

– Ты была бы мертва! "Но"! Какие тут могут быть "но"!

Вздохнув, Мати поджала губы. Что она могла сказать?

– А даже если бы браслет защищал тебя от демонов, – воспользовавшись ее молчанием, продолжала наседать на нее Нани, – здесь-то их нет. Ни одного. Так зачем ты его носишь? И… Что случится, если ты его снимешь?

– Я… – она задумалась. А действительно, что? Чего хотят от нее демоны? Того же, что и Лаль – чтобы она вернулась в свой караван. Но разве она сама не о том же мечтала? А что они сделают, когда она окажется в Курунфе? Исполнят ее заветное желание. Только и всего. Так что же в этом плохого?

– Благочестивый человек, отдавший свою душу служению повелителю небес, не взял бы ничего, на чем стоит печать Губителя, – глядя куда-то в сторону, проговорила Инна. – Б-р-р, – она нервно дернула плечами, – от одной мысли холод пробирает до костей!

– Ей передал браслет бог солнца, – хмуро бросила Нани, – попробовала бы она отказаться!

– Да, – вынуждена была согласиться караванщица, – идти против воли повелителя небес – тягчайший грех. Но все равно я бы никогда не надела вещь, принадлежавшую Губителю, взять бы взяла, поблагодарила бы за милость, а потом спрятала б куда-нибудь подальше…

– Надела, – искоса глянула на нее подруга, – если бы Он велел. Вот только мы-то с тобой ничем не заслужили такую кару. В отличие от нее.

– Кару? – Мати переводила взгляд с одной собеседницы на другую, не понимая ни слова.

– Конечно, – уверенно кивнула Нани. – Что же еще? Носить знак Губителя, так, чтобы все видели: даже несмотря на то, что ты идешь по дороге бога солнца среди Его спутников, ты не безгрешна. И заслуживаешь осуждения.

– Шамаш бы никогда…

– Господин Шамаш!

– Да, я не все делала так, как Он велел, как он хотел! Я… – продолжала Мати, испуганно глядя во вдруг разверзшуюся перед ее глазами пустоту. – Я натворила кучу ошибок и достойна наказания, но… Он сказал бы! Сказал, что…

– А если ты не заслужила Его слов? Если Его молчание – тоже твоя кара?

– В-вы… – от волнения она стала заикаться. – Вы н-не з-з-знаете Его! Он-н…

– Да что там говорить! – прервала ее Нани небрежным жестом. – И так все ясно! Вот, видишь, подруга, мы с тобой оказались правы. В отличие от всех остальных в караване, которых так очаровали легенды, написанные ее дядей, что они не разглядели главного – того, что даже человек одной с ней крови не смог утаить.

– А мы, дуры, сначала думали – вот, спутница бога солнца! – принимая ее игру, подхватила Инна. Она взглянула на Мати со всем высокомерием и презрением, на которые только была способна. – И как хорошо, что мы не успели снять с тебя знак Губителя. Кто знает, может быть, тогда гнев повелителя небес обратился бы и против нас.

"Конечно! – захотелось бросить ей в лицо Мати. – Он был бы зол! Так зол, как никогда! Вы узнали бы на себе, как страшен Его гнев, способный испепелить не только тело, память и душу, но даже дух, не оставив от виновного и следа на тропах земли!" И вообще, после всего случившегося предложение Лаля помочь отомстить не казалось ей таким уж невозможно-плохим.

"Жаль, что у меня не получилось с заклинанием, – искривив в усмешке рот и с презрением глядя на чужачек, подумала она. – Конечно, Шамашу бы это не понравилось. Но где он и где я… Действительно, рядом с ним легко быть хорошей.

Белой и пушистой. А здесь… Нужно жить. В стае собак нельзя быть беззубой. И если мои зубы – заклинания – нужно как можно быстрее научиться ими пользоваться.

И вообще… Может быть, я действительно не такая уж хорошая. И поэтому Эрра в моих глазах – не само зло. И вообще, Творец заклинаний совсем не обязательно должен быть заклинателем демонов. Он может выбрать и путь их повелителя…" – она прикусила губу. Нет, ей бы не хотелось этого – стать приспешницей Губителя и, значит, врагом Шамаша. Ни за что! Она ощутила себя стоящей на краю бездны. А тут еще чужачки, толи по глупости, толи по умыслу подталкивали ее к ней…

Нани с ненавистью процедила:

– Так что носи свой браслет, носи! А может… Может, это не случайно, а? Что Губитель подарил тебе его? Может, ты Его посвященная? Или любовница?

Мати втянула в себя воздух, и поняла, что не может выдохнуть. Она застыла с открытым ртом и округлившимися от возмущения глазами, красная, словно небеса на заре. Она уже почти задохнулась, когда…

"Они больше не шутят. Нет, теперь они издеваются надо мной. И чем сильнее я сопротивляюсь, тем больше им нравится эта… игра. Я… А что если… попробовать… поиграть по их правилам?" И вместо того, чтобы выпалить: "Это неправда!", она, выпрямив спину и подбоченясь, откинула голову назад:

– Это вы только и мечтаете о том, чтобы завладеть сердцем небожителя! Пусть всего на мгновение! Или даже не сердцем – так, мимолетным вниманием! Еще бы, такая честь!

– Ты что, пытаешься нас оскорбить? – Нани фыркнула. – Не на тех напала! Для нас, да что для нас – для всех нормальных женщин это было бы исполнением самой заветной мечты – всего один благосклонный взгляд небожителя! Самое большое счастье, на которое только можно надеяться! А если ты ни разу не мечтала ни о чем подобном, то ты дура больная! Но скорее просто лживая тень! Которая думает, мечтает об одном, а говорит – совсем другое!

– Все, чего я хочу, это быть другом…

– Дружить с небожителями?! Ну точно, чокнутая! Их надо почитать, боготворить! Их надо любить и обожать! А дружба, она – только для смертных.

– Постой, – Инна,несколько мгновений молча следившая за их разговором, решила, что ей пора вставить свое слово, да такое, чтобы его услышали, а ее – заметили, – ну, повелитель небес – да, в Своем великом милосердии и понимании Он способен принять условия дружбы, но Губитель… – она поморщилась, нервно повела плечами, и в этом ее движении было что-то от брезгливости. Да, Губитель – бог. Но, в то же время, Он – повелитель демонов. А демоны – самое мерзкое создание на свете.

– Мы и не говорим… – хотела прервать ее Нани, недовольная тем, что та стала перетягивать внимание на себя.

– А почему нет? – заставили ее забыть о прежних планах слова чужачки.

Это было так неожиданно, что караванщицы даже растерялась. Чтобы эта тихоня, которая большую часть своей прежней жизни, ну, до тех пор, пока ни оказалась в их караване, жила как в сказке, не зная ни забот, ни проблем, и поэтому не научилась ни бороться, ни спорить, ни, как обычно говорят – "держать порыв ветра метели". Добренькая, слабенькая, робкая… Можно было найти множество определений, подходивших к ней как к никому другому.

У Нани не было ни времени, ни желания рассматривать собеседницу или пытаться понять, что на нее вдруг нашло. Она просто продолжала слушать, отмечая про себя, что чужачка стала вдруг ей интересна.

– Он ведь тоже бог. И один из самых могущественных.

– Ты чего это? – Инна в ужасе вытаращилась на нее. Не ожидая ничего подобного, она никак не могла взять в толк, что вдруг случилось. – Ты что, с Губителем собралась дружить?! Ведь Он же… Он… – караванщица не могла даже подобрать слов. Да и о чем тут можно было говорить? Ведь все и так было ясно!

– Ну да, бог, – негромко проговорила Нани, ее глаза сощурились, но не подозрительно или оценивающе – просто в задумчивости. – Если смотреть на все с этой стороны…

– Да как ни смотри! – Мати не унималась. – Может быть, тем, кто по Его воле или на собственный страх и риск осмеливаются называть Его Нергалом, Он и является злым и безжалостным. Но я Его знаю как Эрру.

– Который чуть не убил тебя! – не унималась Инна, в недоумении поглядывая на подругу, не понимая, почему та молчит.

– Меня чуть не убил Лаль! – Мати уже не говорила – кричала.

– Но легенда…

– Да что легенда! – ей стоило замолчать, если она хотела и дальше скрывать правду, но сделать это было уже выше всяких сил, когда девушка чувствовала себя бегущей сломя голову вниз со священного холма. – Она – лишь часть правды. Та, которую захотели дать людям боги! А на самом деле…

– Да, что было на самом деле? – Нани подалась вперед, ловя каждое слово.

– Он спас меня, вот что! Он и Шамаш!

– Ты хочешь сказать, что Они объединились…

– Да! Потому что оба хотели вернуть меня к жизни!

– Нани! – взгляд Инна, устремленный на подругу, был полон ужаса. – Неужели это правда?

– Не бери в голову, – спокойно проговорила та.

– Но это… Если это так…

– Она врет.

– Да, – кивнула Инна. Это объяснение было ей понятно. А, главное, в него все укладывалось и она могла, наконец, вздохнуть с облегчением. – Конечно. Видит, что нам все равно, что она там говорит, и решила таким жутким образом обратить на себя внимание, – она отвернулась от чужачки, которая сразу стала ей понятна, а потому – неинтересна. – И чего только не выдумаешь ради популярности!

– Я не вру! – насупилась Мати. В ее взгляде, обращенном на Сати, читалась нескрываемая злость.

– Ничего себе! – прошептала вмиг покрывшаяся пятнами караванщица, которая почувствовала себя настолько неуютно рядом с чужачкой, что ей захотелось в тот же миг убежать от нее прочь.

– Ну и дура, – процедила сквозь стиснутые зубы Нани.

– Я? – глухо спросила ее вторая караванщица, задетая однако не грубостью подруги, а тем, что ее ответ слишком уж перекликался с ее собственными мыслями. Тем более что она и сама уже жалела о начатом разговоре. Даже случайно задеть своим смехом тень Губителя – кто знает, чем на самом деле все это может закончиться. Особенно когда эта тень может упасть на повелителя небес…

– Она! – Нани больно ткнула пальцем в грудь чужачки.

– И почему же я… – с вызовом начала Мати, но успела сказать лишь пару слов.

– Да потому что, – прервала ее Нани, – не маленькая и должна понимать, что говоришь!

– Правду!

– Нет, ложь! Легенды священны! Они пишутся по воле и с благословения небожителей!

В них – сама истина!

– Но я-то лучше знаю, что было, а чего нет, ведь все это происходило со мной!

– Ты что, хочешь, чтобы кто-то усомнился в них? И в стоящих за ними богах?

– Но… – она открыла рот, чтобы сказать… Но, не произнеся так больше ни звука, закрыла его, затем, подумав еще немного, прикусила губу, поняв, что сказала лишнее.

"Они ведь не случайно скрывали правду… – думала девушка. – Тому была причина.

И заключалась она, среди многого другого, в том, что такая истина слишком невероятна, чтобы ее можно было понять и принять, чтобы в нее хотелось верить…

Ведь… Бог солнца не может вставать на одну тропу с Губителем. Это… Это невозможно! И вообще…" -Да, – продолжала Нани, словно прочтя ее мысли. Впрочем, для этого не нужно было обладать особым даром: только круглая дура не поймет, о чем чужачка станет думать после таких слов, – мы с Инной – не спутницы бога солнца! Нам не позволено называть повелителя небес по имени. Мы не пользуемся Его особой благосклонностью и не живем легендами. Но мы уважаем Его, почитаем, преклоняемся перед Его мудростью, и… На тебя мне за горизонт плевать, но имей хотя бы… Я не говорю о любви, видимо, это слишком сильное для тебя чувство. Имей хотя бы уважение! Хотя бы… признательность, что ли! Ведь Он столько раз спасал тебя!

Он дарил тебе такие подарки, а ты… Ты говоришь о Нем так, словно Он – ничуть не лучше Губителя! "Я хочу только дружить с Ними!" С повелителем небес и Губителем, то бишь. А Они ведь враги, чужачка! И на чью сторону ты собираешься встать, когда Они в следующий раз встретятся в бою? Между Ними, пытаясь Их остановить? И не надейся, не получится! И что тогда? Будешь убеждать себя, какой Эрра добрый, ведь Он спас тебя, подарил этот браслет…

Мати не ожидала от нее таких слов. Нет, она понимала, что Нани, в отличие от Инны, отнюдь не глупа. У нее было хорошее чутье и цепкий, как сказал бы дядя Евсей женский ум. Но что она настолько… даже не умна – мудра, чтобы разобраться во всем… во всем, в чем девушка сама, знавшая куда больше, чем было сказано, так до сих пор и не осмелилась признаться самой себе…

– Они не будут… – она все еще сопротивлялась, хотя слова Нани и прижали ее к самому краю невидимой, внутренней бездны.

А та, зная это, понимая, чувствуя, вместо того, чтобы, наконец, остановиться, продолжала толкать ее вниз с края пропасти:

– Сражаться друг с другом? Будут. Они – вечные враги. Так было, есть и будет! Это правда, а не то, что ты нам тут рассказывала… – она говорила, не умолкая, говорила что-то еще, но Мати больше ничего не слышала. Не могла. Мысли, сомнения, страхи навалились на нее снежным комом, похоронили под собой, отделяя от окружающего мира точно снежным саваном.

"Дура! Дура! Дура!"…

Она даже не заметила, как осталась одна в повозке.

Глава 14

Несколько мгновений она сидела, то надевая шапку, то, чувствуя, как от жары на лбу выступают капельки пота, сминая ее. Потом она стала перекладывать с места на место рукавицы, делая это как-то лихорадочно-бесцельно, лишь затем, чтобы хоть чем-то занять себя.

"Ну почему я такая? – прежде ей казалось, что это замечательно – быть особенной, не похожей на других. Разве не этого она всегда хотела? Но теперь… – Когда одна снежинка такая же, как все, никто не увидит в ней чужачку, не станет издеваться, смеяться, только потому что она выпала из другой тучи. Ее примут в свою компанию и она растворится в безликом белом покрове снегов, ни о чем не беспокоясь, не страдая и не плача. А я… – она шмыгнула носом. Кто бы только знал, как ей не хотелось оставаться в этом караване! Ни на один миг! – Я все-таки убегу. Куда глаза глядят… – она мечтательно вздохнула. – Вот только… Я ведь не просто так здесь оказалась. Этого хотели боги. Они послали мне испытание.

Госпожа Айя решила убедиться в моем покорстве. И если я выдержу испытание, мне будет позволено вернуться… – она придумывала это все, как привыкла выдумывать образы и мгновения своей жизни, часть из которых, к ее радости или страху, порой оказывались явью. – А пока я только все порчу! – она с силой хлестнула себя по ноге рукавицами, которые в этот миг сживала. – Или того хуже, – эта мысль заставила ее поежиться, – боги доверили мне тайну, полагая, что я сумею ее сохранить, а я все выболтала первым встречным! И ведь самое обидное – не потому что меня заставляли говорить, просто потому что не смогла удержать язык за зубами! И ведь теперь ничего не изменить: ветер подхватил слово и улетел.

Попробуй, поймай его в бескрайней снежной пустыне!" – ей захотелось взять иголку, нитку и зашить себе губы. Но одно дело желание и совсем другое – поступок. С тех пор, как она стала задумываться над тем, что делает, ей стало не хватать решимости совершить что-то отчаянное, безумное… вообще что-то. Остались только мысли.

Караванщицы все не возвращались.

"Ну и хорошо. А то еще что-то не так сделаю… Лучше бы они вообще не приходили…" – она подобралась к борту повозки, села, притулившись плечом к деревянному каркасу.

"Интересно, уже утро? Нет, – коснувшись кожи ладонью, ответила она на свой вопрос. – Если бы солнце встало, оленья шкура светилась бы, и от нее не тянуло бы таким холодом… – то, что ночью в снегах пустыни намного холоднее, чем днем, нисколько не удивляло караванщицу. И дело тут было не только в привычке, но и в обычном здравом смысле: ведь тепло исходит от солнца, верно? и когда нет светила, нет и источника тепла. Единственное, что казалось ей… нет, не удивительным – немного странным, это почему самое морозное время было на заре? Ведь, по логике вещей, утром и вечером солнце должно было быть ближе всего к земле людей, когда же огонь рядом он много горячей, чем на расстоянии. – А, что я гадаю? На все воля богов. Они установили этот порядок вещей и только Им ведомо, почему все так, а не иначе… На все воля богов, – повторила Мати, чувствуя, как от этой мысли повеяло покоем. – Все, что происходит в мироздании, случается потому, что Они этого хотят. От Них зависят и поступки людей, и их слова, и мысли. И если я сделала что-то не так, значит, кому-то из Них это было нужно. Вот только кому?

Кто вел меня за собой, тянул за язык? Губитель? Зачем Ему? Это ведь и Его тайна.

И браслет Его… И… Ну и ладно, – придя очередной раз к мысли о том, что, возможно, за всем случившимся стоит госпожа Айя, девушка поспешила прервать свои размышления. Потому что: – Это возможно. Очень даже. Представляю, как Она разгневана на меня сейчас! Удивительно, что вообще сохранила мне жизнь, хотя могла бы забрать рабыней в один из Своих ледяных дворцов. И это бы еще было самым милосердным из возможных наказаний. Ведь я возомнила себя Творцом заклинаний, а отец вообще назвал меня Ее дочерью! Это надо же до такого додуматься, домечтаться! Хотя… мне бы хотелось, чтобы так оно и было на самом деле. – Мати всегда думала о Матушке метелице с теплом и той любовью, которую чувствует ребенок в отношении приведшей его в мир живых. – Но… Нет", – думать об этом, надеяться на новое чудо показалось ей сейчас не просто дерзкой фантазией, но еще и ножом с обоюдоострым лезвием. И, к тому же – без ручки.

"Достаточно сделать шаг в сторону, чтобы оказаться совсем на другой тропе" – так говорили в легендах.

"Вот только, – Мати прикусила губу, – я ведь еще не прошла испытание. Мой путь – дорога отца. А, значит, от того, куда ступает моя нога, ничего не зависит.

Совсем ничего…" – ей не нравилось думать так – она сразу же начинала чувствовать себя снежинкой под копытами оленей. Вот они – несчетное множество – слетели с небес, вплелись в покрывало, укутавшее землю, и стали ничем – без лика, без имени, без судьбы. Ей хотелось верить, что это не так, что от нее зависит… пусть не все, но хотя бы что-нибудь.

Мати задумалась, пытаясь найти, вспомнить хоть что-нибудь, что подняло бы ее над землей? Где тот ветер, которому было бы это под силу?

"Однако, если бы от меня действительно ничего не зависело, какая разница, здесь я или в Курунфе, в браслете или без него? – ее губы шевельнулись в довольной улыбке. – Раз Шамашу нужно, чтобы я была под защитой браслета, раз Лаль делает все, чтобы я его сняла, значит… – но она даже не успела додумать до конца, как ее губы напряженно сжались: – Но здесь, в браслете или без него, я совершенно бесполезна! Я… Я должна быть совсем в другом месте! В Курунфе! Только там я смогу что-то сделать? А что, если Курунф – ловушка, в которую попал не только Лаль, но и все, вошедшие в этот демонский оазис? И Шамаш, и мой отец с дядей, и Нани с Ри, Лис, Лина, все остальные? Ловушка, которая выпустит всех, когда исполнится последнее желание, или, наоборот, когда это случится лишь плотнее захлопнется?" – Мати не знала ответа на этот вопрос, а ведь он был главным.

Девушка и не заметила, как выбралась из повозки. Она вообще не замечала окружавшего ее мира. Потому что это было совсем не то, что она хотела видеть.

"Я должна помочь всем, спасти! Но как? – это было просто невыносимо! И еще. Она слишком хорошо знала себя, чтобы понимать, что не сделает ничего, ни одного шага, пока не будет хотя бы наполовину уверена, что поступает правильно. – Ошибусь – и все, конец. Ведь второго шанса мне никто не даст. И ладно, если будет конец только для меня, а как для остальных тоже? И Шамаш? Что станет с миром, если Он навсегда останется в этом Курунфе? И так вон как похолодало за последние дни.

Все время метет метель, и… Я должна быть уверена!" И тут ее кто-то окликнул:

– Мати!

Девушка вздрогнула, потом сжалась в комок, словно в ожидании удара. Душа затрепетала в груди снежинкой, оторванной от земли безжалостным ветром. Сперва ей стало страшно: "Кто это? Снова Лаль? Или на этот раз сами демоны пришли убеждать меня перестать противиться их воле?", потом подумалось: "А если это вовсе не они? Может быть, ветер донес до меня зов кого-то из людей отца. Им нужна моя помощь! Ведь они все во власти чар и только я свободна. А если это отец, – ее глаза наполнились слезами. Великие боги, как же она по нему соскучилась! – Папа, папа, ты и представить себе не можешь, как мне плохо вдали от тебя! Я не могу так! – она готова была закричать от боли. – Папа, – в какой-то миг ей действительно показалось, что она слышала его голос. Впрочем, даже если нет – не важно. Главное – она вдруг совершенно явственно ощутила – он думает о ней! Вот та тонкая нить связи, которая была ей столь необходима! Теперь, держась за нее, Мати была готова идти сквозь любую метель, не боясь заблудиться в бесконечности снегов. Только бы сохранить эту нить, только бы не упустить ее.

– Мати! – на этот раз голос звучал совсем рядом и, хотя и казался знаком, принадлежал совсем другому человеку.

Она не отозвалась. Взяв взволновавшую ее мысль пальцами, словно та была действительно концом веревки, она стала наматывать ее на руку, крепко-накрепко привязывая к запястью.

"Все, – вздохнула она с некоторым облегчением, уверенная: -Теперь не ускользнет!" -а потом, подняв голову, резко обернулась. И чуть было не столкнулась лбом с подошедшим к ней почти вплотную молодым караванщиком.

– Привет, – проговорила она как ни в чем не бывало.

– Привет, – Киш успел в последний миг отклониться, избежав столкновения. Однако, он все равно выглядел одновременно взволнованным и растерянным. Но не желая признаться в этом, паренек поспешил расправить плечи и, выдохнув: – У-ф-ф, – быстро заговорил, старательно наполняя голос задором и весельем. – Чуть было не столкнулись. Вот бы шишки набили! – он похлопал себя по лбу.

– Это сквозь меховые шапки-то? – улыбнувшись ему, девушка замотала головой.

– Тогда, может быть, повторим? Так, на пробу? Давай, поворачивайся. А я немного отстану от тебя, и…

– Не надо, Киш, – улыбка на ее губах стала грустной.

– Почему? Это же весело! Посмеялись бы. Вот ты, когда ты последний раз смеялась от души? Не помнишь?

– Ох, давно это было! Последнее время, ты знаешь, для смеха особых причин не было.

– Это ты зря. Нужно уметь смеяться даже сквозь слезы. Тогда они становятся чуть слаще, или хотя бы кажутся не такими горькими, как были бы если… Ну, ты понимаешь.

– Нани и Инна…

– Они, конечно, те еще стервы. И доведут до слез любого. Но уж чем-чем, а способностью шутить их боги не обделили.

– Да уж, – губы девушки скривились в усмешке, – не поскупились. Даже переборщили.

– Мати, Мати, – он осуждающе качнул головой, – нельзя так говорить о богах!

– Я знаю, – вздохнув, она опустила голову на грудь, потом повторила: – знаю… Но только… Киш, если бы ты только знал, каково это: когда над тобой постоянно смеются! Что бы ты ни сказал, что бы ни сделал – для них все забава!

– Кому, как не мне это знать! Не забывай: ты в нашем караване чуть больше месяца, я же прожил всю свою жизнь. И, можешь быть уверена, до твоего прихода они были точно такими же, как сейчас. Просто у них был другой объект для насмешек.

– Ты? – Мати взглянула на него с сочувствием.

– Да. Но я ничего, меня это даже забавляет. Я сам стал больше шутить. Чтобы смеялись не надо мной, а над моими шутками. И, знаешь, оказалось, что вот так, через смех, можно влиять не только на настроение людей, но и на их мысли, поступки.

– Д-а-а, – протянула девушка, задумавшись. Может быть, он был и прав. Может быть…

Вот только для нее это был не выход. Потому что… "Потому что я не могу постоянно смеяться, словно жизнь – лишь забава и ничего плохого в ней не происходило, не происходит и не произойдет. А может…" Она перестала следить за дорогой. И хоть ее шаг был тверд, но движения – какие-то бездумные, неосмысленные. Поэтому не удивительно, что в какой-то миг караванщица оказалась на пути своего спутника: – Ой! – только и успела вскрикнуть девушка, делая нервно поспешный шаг в сторону от нового столкновения. – Прости. Я… Это случайно.

– Для человека, с головой зарывшегося в свои мысли, как мышь в снег, это не удивительно.

Девушка как-то неопределенно повела плечами, опустив голову на грудь, так что он поспешил добавить:

– Что, обиделась на меня за мышь? Прости, я не хотел…

– Да нет, ничего. Я… Я знаю, что временами веду себя как мышь. Хотя мне и хочется походить на золотую волчицу… – ее глаза погрустнели, в то время как губ коснулась улыбка. Воспоминания о подруге несли ей боль, но в этой боли была какая-то невозможная, трепетная сладость. -Я никогда не видел священного зверя госпожи Айи. Но ты, наверно, действительно чем-то похожа на нее. Внешне. Вот только в поведении… Ты очень робкая. Тебе не хватает решительности. Впрочем, как и мне.

– Да…

– В этом мы похожи.

– Наверно…

– Мати, я не хотел лезть к тебе с разговорами…

– Все в порядке. Я… Я рада, что могу поговорить с тобой. Хорошо бы, если б это мне помогло…

– Не думать, не тосковать?

– Ты понимаешь меня лучше, чем кто бы то ни было другой, – эти ее слова были совершенно искренни.

– Никто?

– Ну… Среди людей, я имею в виду, – конечно, ведь были еще Шамаш, Шуллат, потом – Ашти, да и Хан. Но с ними она говорила на языке мыслей, который много откровеннее речи слов.

– Но… – он даже растерялся. – Неужели у тебя не было друзей, с которыми… – в его глазах было недоверие. Не то чтобы он сомневался в правдивости ее слов, просто они показались ему такими невероятными.

– У меня в караване не было сверстников, ты ведь знаешь, я говорила…

– А, да, да… Однако…

– Младшим не все доверишь, боясь, что они разболтают… Да и не поймут они ничего.

А старшие… У них уже семьи, им не до разговоров с какой-то девчонкой. У меня была подруга, но… но мы с ней такие разные…

– А тот человек?

– Какой?

– Тот, за которого тебя выдают. Помнишь, ты говорила.

– Человек… – с ее губ облаком пара сорвался тяжелый вздох.

Внимательно следившему за реакцией собеседницы на каждое произнесенное им слово Кишу на какое-то мгновение показалось, что девушка не просто нервно повела плечами, но вздрогнула, словно от удара плетью.

– Ты… Тебе, должно быть, тяжело говорить о нем. Потому что… – юноша был осторожен, старательно подбирал слова. Однако это ему не всегда удавалось, когда эмоции просто захлестывали его порывами ветра. – А, да что там! Я очень хорошо знаю, каково это, когда всю твою жизнь решают за тебя, за твоей спиной. Взрослые считают, что все знают лучше нас самих. И, убежденные, что избавляют нас от ошибок, которые мы могли бы совершить, только все разрушают. А ведь семья – это…

Это на всю жизнь. До тех пор, покуда смерть не проведет черту!

– Мне не показалось, – резко начала Мати, глядя на караванщика чуть ли не с вызовом, – что ты особенно против стремления Гареша… – не договорив фразу до конца, она поморщилась. Вот о чем ей действительно не хотелось даже думать.

Особенно потому, что какой-то частью разума она понимала – а ведь очень даже может быть, что так и случится. Если она останется в этом караване, если небожители не позволят ей умереть…

Она всхлипнула.

– Прости, – Киш, по-своему поняв ее слова, и, главное, промелькнувшие на лице чувства, приблизился на шаг, осторожно тронул за локоть. Не обнял, нет – тогда бы Мати непременно вырвалась, бросилась прочь диким зверем, которого пытается поймать охотник. А так… Она даже не отвела руку, решив:

"В конце концов, это ведь просто дружеский жест поддержки. Ничего больше".

К тому же, ей не хотелось обидеть Киша.

"Он симпатичный паренек. И если бы у меня не было Шамаша… Нет! – она резко мотнула головой. – У меня Его нет! Никого нет! И…" -Что-то не так?

– Я… – она прикусила губу, не зная, что сказать. – Я понимаю…

– Ничего ты не понимаешь!

Она уже была готова отшатнуться, но голос, которым были сказаны эти слова… Ни презрения, ни высокомерия, ни той небрежности, с которой отмахиваются от надоедливых снежных мух – его голос был звонок и чист, в нем слышались веселье, та радость, которой хотелось поделиться с подругой…

– Когда я говорил, что знаю, каково, когда выбирают невесту, то говорил не о тебе!

Совсем нет! Я… Я очень рад, что так случилось! Рад, что ты оказалась в нашем караване, что ты такая…Такая… В общем, такая, как есть. Потому что… Видишь ли, Мати, – он решил быть до конца искренним с ней, – я готов каждый день своей жизни читать молитвы богам, которые сделали так, что Гареш опередил моих.

– Они хотели…

– Они почти уже договорились с родителями Нани, – он криво усмехнулся, а сорвавшийся с губ смешок был полон боли и обиды. Хотя все, о чем он сейчас говорил, уже осталось в будущем того прошлого, которому никогда не будет суждено стать настоящим, память об этом, и, особенно – страх были так свежи и сильны, что стоило только вспомнить, как все возвращалось вновь. – А ведь прекрасно знают, что я не переношу ее! И вот…

– Но зачем?

– Ее отец богатый купец, а мой – простой дозорный. Моим этого достаточно. А ее..

Думаю, она и им изрядно надоела. Хотят сбагрить поскорее. Я же сейчас в караване – единственный подходящий ей по возрасту жених. Вот так. И еще Нани… Кажется, она влюбилась в меня… Поскольку больше было не в кого влюбляться… Да и… В общем, ты понимаешь.

– Бедная…!

– Ты хотела сказать – бедный? Ты ведь меня жалеешь?

– Прости, – смущенно опустив голову, прошептала Мати. – Но… Мне жалко Нани. И, кажется, теперь я начинаю понимать, почему она так ненавидит меня.

– Из-за меня?! Не смеши!

– В этом нет ничего смешного. Терять – это… Это очень больно. Это… как будто отдаешь частицу себя. Ты лишаешься своего будущего. Того, о котором мечтала, прихода которого так ждала…

– Она бы не была счастлива со мной. Потому что я никогда бы не смог ее полюбить!

– Но ведь семье порой достаточно любви одного.

– Чем дольше я говорю с тобой, тем сильнее убеждаюсь: мы так удивительно похожи!

И… И еще, – он вдруг улыбнулся, весело глянул на нее, задорно подмигнул: – Теперь я знаю: у тебя есть хотя бы одна причина не возвращаться в свой караван.

– Какая причина?

– Только так ты сможешь разбить помолвку.

– Причина… – девушка задумалась. А ведь действительно. "Лаль говорил… Богиня снегов не позволяет мне вернуться… И не позволит до тех пор, пока… – ее глаза наполнились слезами. – Пока я… Пока это… А что если… – она поморщилась, пытаясь, пересилив себя, как-то иначе взглянув на то, что еще мгновение назад казалось самым плохим, невыносимым, а потому – нереальным. – Если… – пауза, глубокий вздох, полный тишины, в которой удары сердца казались громче грома, до тех пор, пока промедление не становилось хуже самых жутких мыслей, – я… – и снова пауза, – соглашусь… признаю Гареша своим приемных отцом… – эта мысль была тяжелее самой тяжкой ноши, но она прошла с ней на душе несколько шагов. А потом, решив, что сможет осилить большее, продолжала: – и вместе с этим приму его волю о помолвке… – она с силой сжала губы, зажмурилась, пытаясь унять боль, которая снежной стеной навалилась, хороня под собой душу. – Если… – и вдруг, в тот миг, когда, казалось, что вот сейчас все закончится в яркой вспышки боли, нить, которая еще миг назад, опутав горло, душила, выбывая из груди последнее дыхание, оборвалась. Боль ушла. Сердце… Оно замерзло, что ли. Во всяком случае, ему стало все равно, что будет. -Не важно… Ведь все остальное невозможно… А раз так… Нужно мечтать о чем-то реальном. Чтобы потом не переживать разочарование, когда… Когда невозможное не исполняется. А то, что возможно… В конце концов, кем я себя возомнила? Госпожой Айей? Кем бы я ни была, я не богиня снегов, – она всхлипнула. – Пусть. Когда все изменится…

Когда я стану… Буду принадлежать другому… Может быть, тогда Она позволит мне вернуться в мой караван, и… – она была готова на все. Ей было достаточно даже этой малости – идти рядом с Ним по одной тропе, видеть Его, слышать голос…

Хотя… Позволят ли ей вернуться? Ведь чтобы выжить здесь, ей придется отказаться от отца… – Он поймет. Ведь я сделаю это не ради себя… Выжить, чтобы вернуться. Вернуться, чтобы помочь, спасти от этих демонов Курунфа… И…

Я заслужу их прощение. Я сделаю все, чтобы… Чтобы они поняли – я должна была поступить именно так. Я не могла иначе. Я…" – она чувствовала себя так, словно вот-вот заплачет.

Киш молчал, сознавая – раз Мати ничего не говорит, значит, она о чем-то думает.

Ее лицо… Оно было так напряжено. И, вместе с тем, так изменчиво. Он отвел взгляд, решив, что ей будет лучше остаться наедине со своими мыслями. Это было важно. И не только для нее, для них обоих.

Караванщик терпеливо ждал, что будет дальше, думая – скорее всего, ничего не изменится. Ничего она не станет решать. Не сейчас. Женщины любят оставлять важные решения на потом. А даже если и принимать их – затем все передумывать и перерешать.

Так или иначе, караванщик был готов ждать, понимая, что все и так происходит слишком быстро.

– Киш…

Он не сразу понял, что девушка заговорила с ним, и потому пропустил ее слова мимо ушей. Караванщик вынужден был переспросить, рискуя спугнуть момент. Но выхода у него не было.

– Прости, я не расслышал, что ты сказала?

– Ты согласился бы… Ты покинул бы свой караван? Ради меня?

– Да, – не задумываясь ответил юноша.

– Но… – Мати растерялась. Она не ожидала такой решительности. И не верила, что ради любви можно отдать все. Хотя… Сама она, наверное, поступила бы именно так.

Но ведь ей не нужно было ничего делать ради своей любви. Разве что отказаться от нее. И растерянность сменилась болью, столь сильной, что перед глазами запылал слепящий пламень.

– Что с тобой? Ты недовольна, что ради тебя я готов на все?

– Это не правильно, Киш.

– Разве? А мне всегда казалось – мы умираем только для себя, но живем лишь ради других, хотя бы – того одного, ради которого можно умереть.

– Красивые слова…

– Это не слова. Я ведь не только так думаю. Я хочу так жить. И буду. Теперь, когда я нашел тебя.

– Киш, я… Прости, но я не верю в любовь с первого взгляда. Это чувство… Оно должно расти, как цветок, как деревце, пуская в сердце все новые и новые, более глубокие и прочные корни. Оно должно объединять множеством общих воспоминаний, которые делают чужих людей родными. Оно… Нужно знать друг друга с детства, вместе расти, и тогда… Когда встретятся две руки, им будет доподлинно известно, что они – продолжение друг друга, части одного целого – семьи.

– Но мы действительно знаем друг друга очень давно. Мы впервые встретились, когда нам было всего по десять лет, и с тех пор…

– И с тех пор ни разу не виделись. До последнего месяца.

– Разве? А все те легенды, которые сложил твой дядя? Мати, я знаю тебя лучше, чем собственную сестру!

– Но я… – она вдруг умолкла, задумавшись, помолчала несколько мгновений, потом качнула головой: – Прости. Я вечно спорю не по делу. И только все порчу своим упрямством. Я… Ты и представить себе не можешь, как я рада, что в мироздании есть кто-то, способный ради меня отказаться от всего. Я, должно быть, выгляжу сейчас жуткой эгоисткой…

– Это не так. Я знаю.

– Спасибо, – она улыбнулась ему, а затем, наконец решившись заглянуть в глаза, продолжала: – Поверь мне, я спрашиваю вовсе не потому, что хочу проверить тебя, испытать. Просто… Если… Помолвленные связаны друг с другом почти так же крепко, как и вступившие в брак. Мы… Если это случится, мы с тобой уже будем супругами перед лицом богов. И… И всюду должны будем следовать вместе. Во всяком случае, до тех пор, пока смерть не проведет между нами черту. Ты должен знать… Я думаю, и твои родители тоже, прежде чем решат объявить о помолвке перед свидетелями…

– Ты тоже должна знать. Они сделают это сразу же, как только ты станешь приемной дочерью Гареша. Чтобы он мог ответить за тебя.

– Я… – она опустила на миг голову на грудь, вздохнув, кивнула. – Я так и думала…

– Ты не хочешь этого… Я слишком люблю тебя… И не допущу, чтобы тебя привели в круг силой!

– Нет, – она коснулась его руки. – Все будет иначе. Если я сделаю этот шаг, то только по своей воле.

– А ты…

– Мне надо жить. Жить в этом мире. И… Может быть, такова моя судьба.

– Я – твоя судьба, – он даже выпрямился, расправил плечи. – Великие боги, как же приятно думать об этом! Я чувствую себя таким… Счастливым! Мне хочется поделиться своим счастьем… – он шагнул к ней, оказавшись так близко, что мог вобрать в свою грудь ее дыхание. Оставалось только обнять ее, и…

– Нет, Киш, – она резко отстранилась, затем взглянула с мольбой: – Пожалуйста, – прося его не спешить.

– Тебе нужно время…-он все понял. Это было не сложно.

– Я… Да… Я просто еще очень боюсь…

– Меня?! Но я же…

– Не тебя! Конечно, не тебя! Ты самый милый, самый добрый парень, которого я когда-либо встречала. Но… Я боюсь будущего. В нем скрывается так много перемен…

Я никогда и представить себе не могла, как много всего должно произойти. И…

Чтобы принять все это, я должна измениться, вырасти…

– Понимаю… Мати, я знаю способ, как отсрочить это.

– Перемены? – она грустно улыбнулась. Ее глаза были полны печали понимания, что это невозможно.

– Нет. Это мне не под силу. Я ведь не бог. Но что касается объявления о помолвке…

Сделай вот как. Скажи Гарешу… Скажи ему, что согласна стать его приемной дочерью. Но ты очень сильно любишь своего отца. И… И хотела бы оставаться его дочерью до тех пор, пока это будет возможно. Он поймет. Он даже будет рад. И горд тобой. Наш хозяин ценит верность превыше всего, будь это верность богу, закону, долгу или человеку.

– Но потом-то мне придется предать…!

– Нет. Если обряд провести в последний день… Это будет… Это будет всего лишь один шаг против движения солнца. Тот шаг, на который любой смертный имеет право.

И тогда… Тогда мои родители объявят о помолвке перед самым испытанием. У тебя будет время подумать, и… И если чему-то еще суждено измениться, ты не будешь всю жизнь жалеть о том, что потеряешь эту возможность.

– Спасибо тебе, – право же, он нравился ей все больше и больше. И в какой-то миг Мати стало даже жаль, что она никогда не сможет его полюбить.

Мати уже хотела сказать, объяснить, почему, но остановилась, вспомнив: что она могла сказать? Что влюблена в бога? И нарваться на смех? Ну уж нет! Только не это! Хотя… Хотя вряд ли Киш станет над ней смеяться. А если так… Может, ей все-таки сказать…?

Мати сомневалась, как ей быть. И потому была даже рада, когда он спросил:

– Мати, ты… Ты мечтаешь о ком-то другом? Я… Наверно, я вмешиваюсь не в свое дело, но…Но мне важно это знать… Просто… Чтобы понимать, как вести себя.

Потому что если у меня есть более удачливый соперник, пусть и в караване, с которым, мы, может, никогда больше не встретимся…

– Он…

– Кто он? Ты говорила, что не любишь того, за кого тебя отдает отец…

– Я не сказала этого… Просто то… то, что… о чем мечтал мой отец, это невозможно. Киш… Ты… Ты искренен со мной. И я должна быть искренна. Нет ни одного человека, которого я любила бы так сильно, что была бы готова разделить с ним жизнь!

– Но… – в его глазах было непонимание.

– Но Шамаш… Он…

– Конечно, – Киш улыбнулся ей, и, как показалось Мати – с явным облегчением. – Я все понимаю. Господина Шамаша нельзя не любить. Ведь Он – бог солнца, повелитель всего самого светлого и прекрасного… Мати, но я вовсе не хочу отнимать у тебя эту любовь! Я… Все, чего я хочу – чтобы рядом с ней нашлось место и для меня.

Это ведь не сложно. Если, конечно, ты не собираешься становиться жрицей, посвящая свою жизнь служению…

– В караване это невозможно, ты же знаешь. Да и в городе тоже. Ведь лишь в том городе, где есть хранительница, найдется место и для жрицы. А Хранительниц не было уже целую вечность. И, потом, я… Я должна быть искренна с самой собой. Я слишком хорошо знаю, как бывает больно, когда знаешь, что мечта никогда не исполнится, чтобы не мечтать о невозможном.

– И, все-таки, ты еще на что-то надеешься…

– Да на что тут можно надеяться? – вздохнув, она махнула рукой.

Мати выглядела такой несчастной, подавленной, что Кишу захотелось хоть как-то поддержать ее, подбодрить.

– Надежда всегда нужна. Как и мечта. Главное, чтобы они не мешали жить… Мати, мы можем вообще не говорить об этом до самой помолвки. Я только хотел спросить: что ты имела в виду, спрашивая, уйду ли я из каравана вслед за собой? Просто…

Если так, нам уже нужно начинать собираться. По-тихому, чтобы никто не заметил, не узнал. Взрослые ведь не поймут такой поступок… – вообще-то, он и сам не особенно понимал.

– Мне нужно вернуться в свой караван.

– Мати! – он болезненно поморщился. – Ты же сама говорила, что должна быть искренна с собой и не мечтать о невозможном!

– При чем здесь мечта? – ее лицо словно покрылось ледяной маской, сквозь которую не было видно ни тени эмоций. – Я не хочу возвращаться. После того, что случится, это будет даже тяжелее, чем знать, что никогда не вернешься назад.

– Так в чем же дело!

– Я должна, Киш! Им нужна моя помощь!

– О чем ты! Тот караван… Он ведь идет тропой повелителя небес! С ним ничего не может случиться!

– Вот как? Почему же тогда все время что-то происходит?

– Ты не так меня поняла. Я хотел сказать – ничего такого, что могло бы стать концом, обернуться бедой. Господин Шамаш всегда защищал свой караван, и…

– Легко так говорить, когда знаешь лишь легенды, а не то, чем живут люди, о которых они слагаются! Когда…

– Да, я понял. Прости меня. Конечно. Тебе виднее. Тем более, что бог солнца опекает весь мир, и Его помощь может понадобиться где-то еще, заставив отлучиться из каравана. Так было в драконьем городе, и…

– Киш! – она глядела на него с укором.

– Я слишком много говорю, – вздохнув, караванщик качнул головой. – При этом по большей части о том, о чем не имею никакого представления. Что ж… Мы что-нибудь придумаем. У меня есть немного своих денег. Я копил на повозку. Поговорю кое с кем насчет одной из складских. В караване есть свободные. А если станут спрашивать, скажу, что родители торопятся с браком, а мне не хватает на жилую.

Это, конечно, будет не совсем правдой, но жилую в снегах мне никто не продаст, а ждать до прихода в город…

– Нет!

– Так я и понял. Конечно, начинать искать твой караван лучше было бы сейчас.

Потому что теперь с каждым днем мы станем удаляться от него.

– Почему?

– Ты говорила, они остановились около месяца назад.

– Да.

– Раз так, мы должны были уже нагнать их.

– Мы не могли пройти мимо него.

– Это верно.

– А, может быть, тот несуществующий город мне просто приснился, и на самом деле караван продолжает идти по снегам…

– Может быть. А может, он стоит где-нибудь, окруженный шатром-невидимкой. Ведь если боги решили спрятать его от глаз…

– Им ничего не стоило это сделать, – закивала Мати.

– Ты думаешь, так оно и есть?

– Да. Я почти уверена, что это так. И тогда… Тогда мне не позволят вернуться, пока моя судьба не будет решена…

– Госпожа Айя?

– Что? – в глазах Мати вспыхнул испуг. Ей даже показалось, что караванщик прочел ее мысли. Но это было невозможно, потому что Киш был простым смертным и не мог…

Или мог? Или он не был смертным? С кем она на самом деле говорила? С одним из демонов? Или Лалем, вошедшим в тело юноши? – С чего ты взял?

– Она повелительница снегов. А мы в пустыне, – спокойно пожал плечами молодой караванщик. – И, к тому же, ты только что говорила, что влюблена в господина Шамаша. Если бы госпожа Айя не была к тебе так благосклонна, то наказала б иначе – заморозила дыхание, обратила в снежного призрака… Не знаю. А так…

– Действительно… – поджала губы девушка. – Все очень логично. И объяснимо.

– Ну вот. А ты уже смотрела на меня, как на демона. Я же всего лишь человек, который просто привык наблюдать и анализировать… И делать выводы. Итак… Если мы правы… Она позволит тебе вернуться в свой караван, но не раньше, чем перед лицом небожителей ты будешь моей.

– Киш, я ведь просила тебя! Давай не будем больше об этом!

– Мати, я говорю не потому, что мне нравится повторять эти слова. Я пытаюсь разобраться. Ведь получается, чем дольше мы тянем с помолвкой, тем дальше отходим от твоего каравана, и…

– Я не знаю, не знаю! – вскрикнула она, взмахнув руками. Ее глаза молили: – "Оставь меня! Я… Я не могу… Только не теперь! Потом! Мне нужно время! Может быть, все решится как-нибудь само собой, и…" -Ладно, Мати. Прости меня за настойчивость. Я не должен был так вести себя, не должен был настаивать, давить на тебя, пользуясь ситуацией, твоей растерянностью…

И вообще, боги мудры. Когда мы не в силах принять решение, Они помогают нам.

Будем молить Их привести нас к верной тропе.

– К какой такой тропе? – они даже не заметили, как рядом оказались Нани и Инна.

– Верной, – одна задавала вопрос, вторая тотчас на него отвечала, словно специально заставляя собеседников почувствовать себя если не лишними, то уж точно совершенно не нужными.

– Это еще что за зверь такой? Я почему-то ничего о нем никогда раньше не слышала.

А ты, Инна?

– Тоже.

– Я всегда считала, что дорога у нас только одна. Вслед за солнцем. И вести к ней не надо.

– Потому что мы и так идем по ней.

– Ну конечно! Вот видишь, и ты так же думаешь. Значит, я права.

– А неверная дорога…

– Та, что против солнца, конечно. И если они надеются дойти до верной, выходит, сейчас они на неверной?

– Выходит, – с готовностью закивала Инна.

– О-о-о! – протянула Нани. – Пойдем от них подальше! Мало ли что!

– Идите, идите! – не выдержав, бросила им Мати.

– А ты нас не торопи! – окрысились караванщицы. – Что хотим, то и делаем!

– Дело ваше, – хмыкнул Киш, – разве мы спорим? Только вы бы поосторожнее тут. А то случайно шагнете не туда и окажетесь на одной тропе с нами.

– Да лучше уснуть вечным сном!

– А вы, я вижу, сошлись.

– Еще как! – прыснула в кулак Инна. – Просто на одном языке заговорили!

– И в один голос. А что? Так и положено помолвленным. Конечно, сейчас они еще не помолвлены, но очень скоро… Да, кстати, Киш! – Нани резко повернулась с юноше.

– Мы тут с Инной выяснили занятную вещь.

– Да, да, Губитель…

– Об этом потом, – прервала ее караванщица прежде, чем та успела сказать еще хоть слово. Она словно боялась, что эта часть правды выберется на поверхность снегов из серых нор, где спала не один год. – А лучше вообще никогда.

– Но почему…

– Потому что! – прикрикнула Нани и Инна, пожав плечами, умолкла, решив, что лучше замолчать, чем всерьез разозлить подругу. – Так вот, Киш, ты знаешь, что у твоей невесты есть другой?

– О, как она его любит! Как любит! Ты бы слышал, какие слова она для него готовит!

– Попроси Мати – она тебе даст свиток. Только не думаю, что тебе понравится. Ведь эти слова не для тебя. Но ты можешь спросить у своей суженной, для кого они.

– Я знаю.

– Что? – Нани просто опешила. Было странно видеть ее в таком состоянии. Мати думала, что в мироздании нет ничего, что могло бы задеть или удивить ее. Но, великие боги, как было приятно видеть эту растерянность! Жаль только, что ее смятение было недолгим и очень скоро караванщица взяла себя в руки. – И кто же это? Ну, что молчишь? Расскажи подругам! Нам же интересно!

Сердце Мати задрожало, забилось взволнованно-быстро.

Ей подумалось: "А вдруг… Вдруг все те слова, что говорил мне Киш, были обманом?

Если он специально хотел расположить меня к себе, чтобы войти в доверие и разузнать мою тайну? – ей не хотелось верить, что юноша способен на такое, но…

– Но Нани могла его просто заставить. Она… Она заставит даже демона служить себе! И… О, боги, нет! – она молила небожителей о понимании, прося Их проявить хоть немного сочувствия: – Мне и так плохо! Не делайте все еще хуже! Дайте мне хоть какую-нибудь, самую что ни на есть слабую надежду, что все еще сможет наладится!" Киш молчал, переводя взгляд с одной девушки на другую, и Мати уже была готова вздохнуть с облегчением: "Слава богам!" Однако Нани явно не собиралась отступать:

– Ну что ты мнешься? – она надвинулась на него, подошла почти вплотную, даже поднялась на цыпочки, чтобы заглянуть прямо в глаза. – Что, решил унести ее тайну в свой вечный сон? Не глупи, Киш! Это не смешно. Мы ведь все равно все знаем! А что не знаем, очень скоро узнаем. Я умею быть настойчивой.

– Так что лучше от тебя, чем от кого-то другого. Для тебя лучше, – подхватила Инна. – Потому что иначе мы не будем с тобой дружить. -Вернее даже наоборот.

Будешь и дальше вставать на сторону этой чужачки, очень скоро окажешься среди наших врагов!

– Нани, она все-таки спутница бога солнца!

– Ее отец спутник! А она… – караванщица не сразу нашла нужное слово, когда же оно пришло к ней – обрадованная выпрямилась, расправила плечи: – Она – изгнанница! – ее глаза горели торжеством.

– Это неправда!

– Нет, это правда! Если бы она случайно потерялась – ее стали бы искать. Если бы ее перенесли в наш караван демоны или призраки – за ней бы пришел повелитель небес. Вспомни легенды! Прежде Он всегда защищал ее! А раз она остается здесь, у нас целый месяц, выходит…

– Перестань! – хмуро глянул на нее Киш, его лицо скривилось, словно от боли.

– Раз никто не торопится прийти за ней, значит, в своем караване она больше никому не нужна!

– А может быть, боги считают, что она нужнее здесь!

– Изгнанница-то?! Вот еще! Это сейчас все носятся с ней, как… как с полубогом!

А как поймут – выгонят взашей, и всех делов!

– Ерунда! Скоро она войдет в наш караван. И станет моей женой!

– Ну, тогда и ты последуешь вслед за ней! Но я этого не хочу! Я хочу, чтобы ты остался. Мне это нужно! И поэтому я сделаю все, чтобы взрослые как можно скорее перестали смотреть очарованными глазами на миражи!

– Она не…

– Нет, именно изгнанница! И я даже знаю, почему! За что ее изгнали!

– Ну за что? За что? – Киш был готов взорваться. Это глупое упрямство Нани…

Ладно, то, что ей не нравится Мати, это можно понять. Даже в ее ненависть к чужачке нет ничего странного. Но это глупое упрямство! Неужели она не понимает, что у нее ничего не выйдет? Потому что хозяин их каравана – отнюдь не наивен. И легковерным его тоже назвать нельзя. И, конечно же, он не станет слушать бред той, которая еще даже не прошла испытание!

– Ты знаешь, что она носит браслет Губителя?

– Разумеется! Как и все, кто читал легенду о драконьем городе!

– Ну так вот!

– А еще я знаю, что браслет ей передал сам бог солнца!

– Как знак, что она принадлежит злу!

– С чего ты взяла! Это подарок! А подарок – знак внимания небожителей, знак признания, а не презрения!

– Та, которая принимает подарки Губителя, думает о том, чтобы повелитель демонов стал ее другом, не достойна идти одной тропой с господином Шамашем!

– Что может быть большим служением, чем страстная и, в то же время, совершенно бескорыстная любовь, такая сильная, что ради нее, из-за нее смертный отказывается от всей радости, которую может дать мир людей влюбленным?

– Так, – сощуренные глаза Нани внимательно взглянули на Киша, затем – на Мати. -Вообще-то, – спустя какое-то время, проговорила она, – я так и думала.

– Что ты думала? – устало спросил ее Киш. Кто бы знал, как ему все это надоело!

Как страстно ему хотелось поскорее пройти испытание, обрести свой путь, свою семью, свое дело и, окружив себя всем этим словно пологом шатра, забыть о прошлом, оставшемся среди снегов пустыни… О прошлом и всем, что в нем жило.

– Я была уверена, что эта дурочка влюбилась в повелителя небес! Иначе и быть не могло! Еще бы! Когда изо дня в день видишь Его, привыкаешь к тому, что Он всегда рядом… Ничего удивительного. Для слабенькой, робкой душонки! – Нани качнула головой, глядя на чужачку с наигранным сочувствием. – Одно дело любить бога, другое – влюбиться в Него! Бедная, бедная! Право же, мне даже жаль тебя! Жить с этой страстью, этим пламенем в груди, зная, что ему никогда не вырваться наружу, сжигая себя… Можно только посочувствовать. Эти слова… Ты ведь хотела, чтобы их прочел господин Шамаш? Они были для Него? То-то мне показалось, что они как-то по-особенному звучат. Словно молитва.

– Может быть, она действительно Творец заклинаний? – с опаской покосилась на чужачку Инна.

– Вот еще! – скривившись в усмешке, фыркнула Нани. – Творца заклинаний боги слышат! А мы, заметь, до сих пор живы и прекрасно себя чувствуем.

– Еще не вечер… – хмуро пробормотал Киш.

– Что?!

– Да так… Не обращай на меня внимание. Как ты делаешь обычно.

– Теперь – конечно. Я ведь узнала все, что хотела. Спасибо, что рассказал.

– Я тебе ничего не рассказывал!

– Вот как? А кто же сейчас со мной говорил? Если не ты, то, выходит, твоя тень?

– Но…

– Спасибо за объяснение. Если узнаешь еще что-то интересное – не стесняйся, приходи к нам, мы всегда выслушаем… А пока – пока! – и Нани с Инна заспешили прочь, перешептываясь о чем-то между собой, пересмеиваясь Они исчезли за повозками, а Киш с Мати все еще смотрели им вслед.

– Да-а… – тяжело вздохнула девушка.

– Вот так они всегда… – он повернулся к ней: – Прости. Я сам не знаю, как это получилось…

– О чем ты?

– Ну, я же им все рассказал. Не хотел, а… Все как-то само получилось.

– Не переживай, – ей было плохо на душе. Но совсем не так, как когда чужачки читали ее молитву. И, потом… "Он же сделал это ненароком, – ей не нужно было даже убеждать себя в этом, потому что так оно и было на самом деле. – Он не стал говорить, когда Нани требовала. Он не предал меня, – от этой мысли становилось легко, так, что она даже смогла улыбнуться. – Он хороший. И он любит меня…" – Все будет в порядке.

– Спасибо, Мати. Ты… Ты самая замечательная, самая понимающая, и… Я знаю, что порой веду себя как слабак, который не может даже постоять за себя, не то что защитить другого, но… Мати, поверь: я не трус!

– Я знаю. Ты не трус. Ты сильный и смелый человек. Слабак не стал бы спорить с Нани, защищать меня. Он бы… Он бы сразу сдался.

– Если будет нужно, если придется с мечом в руках защищать тебя, нашу повозку, наш караван – я не отступлю! Я буду тверд!

– Конечно… – она хотела сказать что-то еще, но вместо этого, прикусив губу, опустила голову на грудь.

– Что с тобой? – озабоченно глянул на нее юноша. – Ты вдруг так побледнела. Ты…

Ты не больна? Может быть, позвать лекаря?

– Со мной все в порядке. Просто я подумала… Она… – Мати медлила, пока, наконец, не собрала достаточно душевных сил, чтобы решиться спросить: – Нани сможет сделать так, чтобы меня изгнали из вашего каравана?

– Что за чушь! Никто никогда тебя не изгонит! Ты – спутница бога солнца, отмеченная особым вниманием повелителя небес! И ничто, никакие слова взбалмошной девчонки не изменят этого!

– Но если случится… Мало ли что может случиться…

– Тогда я уйду с тобой! Как легендарный Гамеш отправился в скитания вместе со своей супругой!

– Ты слышал, что сказала Нани? Она сделает так, чтобы меня изгнали прежде, чем будет объявлено о нашей помолвке. Мы еще не будем связаны, и…

– Ну и что? Подумаешь! Для меня все уже решено!

– Нет, Киш! – остановила его Мати. – Я не хочу, чтобы ты жертвовал всем ради меня!

– Но я ничем не жертвую!

– Жертвуешь!

– Но…Ты же сама говорила! Ты сама спрашивала меня о том, покину ли я караван, если…

– Я просто хотела проверить силу твоих чувств! – выпалила Мати, решив, что это единственные слова, которые смогут его остановить.

– Ты… – его глаза сощурились в две тонкие щелки. – Зачем? Зачем ты врешь? Ведь…

– Я не вру, – твердо и уверенно, отвергая всякие сомнения, произнесла Мати, потом повторила еще раз – для большей убедительности: – Не вру.

– Но еще совсем недавно ты говорила совсем другие слова! Что вдруг изменилось?

– Ничего.

– Но что-то должно было…

– Уходи, Киш!

– Что?

– Уходи, – она не требовала, не приказывала – просила: – Пожалуйста!

Но, вместо того, чтобы подчиниться ее воле, выполнить ее просьбу, юноша подошел к девушке вплотную, остановился, загораживая дорогу, взял за плечи, встряхнул:

– Послушай меня! Послушай! Я не сдамся! Я буду бороться за тебя! Даже с тобой!

– Киш…

– Ты испугалась ее угроз, да? Что она выполнит их? Что они обернутся не только против тебя, но и против меня? Спасибо. Теперь я вижу, что не безразличен тебе.

Для меня это очень важно!

– Киш, ты сам не понимаешь, что говоришь!

– Все будет в порядке. Ничего не случиться.

Мати лишь вздохнула. Она вдруг почувствовала себя такой разбитой, усталой, что больше не могла спорить. Да ей и не хотелось. Девушке была нужна хоть какая-то опора в этом мире.

Она предупредила его. Он не захотел услышать ее предупреждения. Что же… Значит, так должно быть.

Глава 15

Мати проснулась от того, что ее руки коснулся мокрый нос волчицы. Через какое-то время, видя, что подруга продолжает лежать, делая вид, что спит, шершавый язык тронул щеку, спустился к губам.

"Ашти! – она перекатилась на другой бок. – Не мешай!" "Вставай!" "Ну, Ашти! Еще немного! Такой сладкий сон… Мне снилось, что я дома, в нашем караване, в нашей повозке. Что не было ни исполнения желаний, ни Курунфа, ничего!

Я была так счастлива! А тут ты! Ну зачем ты меня разбудила?…" – недовольно заворчала она, а затем вдруг вздрогнула, поспешно села.

– Ашти! Это действительно ты? – "Что это? Я все еще сплю?" Она огляделась вокруг, мечтая увидеть сбывшийся наяву сон. Но с самым первым взглядом надежда ушла из ее глаз – все та же повозка невест чужого каравана, с ее внутренними пологами, из-за которых доносился низкий храп Нани и тихое сопение Инны.

"Нет, я проснулась. И проснулась там же, где заснула. Но ты, что тогда ты здесь делаешь? Как ты попала сюда?" "А ты что, не рада?" – волчица, наклонив голову на бок, смотрела на подругу подозрительно-испытующе.

"Рада, очень рада, но…" "Но?" – Ашти, заворчав, раздула губу. Она не любила это ее "но" порою даже сильнее, чем "нет".

"Но ты не могла прийти ко мне наяву!" "Это еще почему? Разве ты не звала меня?" Мати пожала плечами. Конечно же, она звала. Но это было так давно, что девушка уже перестала верить.

"Я поняла… – задумчиво глядя прямо перед собой, Мати потянулась к волчице, почесала ее за ухом. – Это сон. Со мной такое уже бывало: я просыпалась у себя в повозке, а потом происходило что-то необычное, и я понимала, что на самом деле все еще сплю…" "Да, – широко зевнув, волчица опустилась рядом с ней на одеяло. – Мое тело пока еще не добралось до тебя. Только дух".

"Но как это возможно?" Пасть волчицы приоткрылась. Ашти уже собиралась ответить, но Мати опередила ее:

"Ну конечно! Это Шамаш прислал тебя!" "Нет, – волчица качнула головой. В ее большие рыжие глаза наполнились болью и грустью, – госпожа Айя." "Но почему? Почему не Шамаш? И зачем богине снегов… Она что, считает, что недостаточно наказала меня и решила еще помучить?" "Нет! – рыкнула на нее волчица. – Почему ты так несправедлива к ней?" "Я?! Да я… Это Она…" "Ты ошибаешься, думая, что она ненавидит тебя. Это не так".

"За что Она так жестока со мной? Я ведь не сделала ничего, что вызвало бы Ее гнев! – однако, чуть подумав, девушка вздохнула, опустив голову на грудь. – Хотя…

Хотя, да… Я только это и делаю. Должно быть, Она жутко зла на меня…" "Нет! – Ашти не то заворчала, не то зарычала. – Она не зла на тебя!" "Тогда почему я в чужом караване?!" "Не знаю!" – рявкнула та, теряя всякое терпение. Ее зубы оскалились.

"И почему Она не позволяет мне вернуться домой?" "Она?! – волчица возмущенно мотнула головой. – Это ты так упрямо держишься тропы чужаков, что ни на шаг не отходишь от нее!" "Ну и что? Это мешает Ей услышать меня? Ведь я… Я так просила Ее, так молила…

Только не говори, что Она меня не слышала!" "Слышала! Еще как слышала! Поэтому и прислала меня!" "Но зачем? Ведь ты пришла не для того, чтобы увести меня в снега?" "Сейчас – нет. Потом. Когда приду к тебе не во сне".

"А это случится?"

"Да".

"Да?"

"Ты не веришь мне?" "Прости. Тебе-то я верю. Но вот своему сну… И, потом, я слишком долго ждала, чтобы разувериться…" "Вот именно! Ты разуверилась! А этого не должно было случиться! Никогда! Потому что сейчас вся твоя сила – именно в ней, в вере!" "В вере!" – в сорвавшихся с губ девушки смешке было что-то, похожее на презрение.

"Да! А ты во что тут поверила? Ну просто ни на мгновение оставить одну нельзя!

Что ты вообще напридумывала? Что должна остаться в караване чужаков навсегда, пройти здесь испытание, принять их путь, их судьбу, и вообще связать себя цепью семьи неизвестно с кем! С караванщиком, которому если и суждено что-то особенное, так это встретиться с тобой! Ты решила отказаться от всех надежд, мечты, исковеркать все, и вообще – жить совсем не той жизнью, ради которой была рождена!" "А для чего я была рождена? Ну скажи: для чего? Чтобы вечно делать все не так, постоянно ошибаясь, причиняя боль тем, кого я люблю, подвергая их жизнь опасности?!" "Да что ты понимаешь! Ты ничего не знаешь!" "Хватит! – Мати резко мотнула головой. – Я не могу больше! – ее сердце разрывалось от боли, душа горела, словно ее бросили в лампу с огненной водой. – Я хочу проснуться!" "Нет! Погоди! – волчица, вскочив, бросилась к ней, прижала лапой руку, удерживая.

– Я не сказала еще самого главного! Того, ради чего пришла!" "Я не хочу больше ничего слышать! Если хочешь поговорить со мной – приходи наяву!

Мне надоело вести глупые разговоры с тенями, призраками, духами! И вообще…

Вообще…" – она сжалась, зажмурилась, с силой стиснула зубы, стремясь поскорее прорвать полотно сна.

И она проснулась.

"Ну вот и хорошо, – Мати хмуро глядела прямо перед собой, ничего не видя. – Просто отлично! Пусть так и остается!" Однако стоило ей оглядеться, как покой покинул душу, заставив ее затрепетать.

Вокруг было что-то… Не правильно. Мати видела знакомые с детства вещи – вот это одеяло отец купил ей, когда старое стало мало. Тогда оно казалось ей таким большим, таким пушистым и теплым… Со временем оно стало холоднее, мех кое-где потерся, свалялся. Отец не раз предлагал купить новое. Но ей не хотелось. Она так привыкла к этому, что почти сжилась с ним, не представляя себе без него жизни… Или эта подушка… Сколько она хранила в себе снов, тайн и надежд…

– Мати! – окликнул ее кто-то.

– Да? – встрепенувшись, та вскинула голову.

Сати сидела возле самого полога, словно собиралась уходить.

– Куда это ты на ночь глядя?

– Одна из олених, она должна вот-вот разродиться, а лекарь говорит, с малышом что-то не так… В общем, я вызвалась помочь.

– Ясно. Поэтому караван остановился?

– Ну да. На ходу не получится. Так что… Надеюсь, ты не испугаешься провести одну ночь в одиночестве? – заговорщицки подмигнув, спросила Сати.

– Мне будет нелегко. Все-таки ночь, время теней, призраков, приведений… У-У-У!

И все такое. Но я как-нибудь справлюсь.

– Ты постарайся.

– Конечно.

– Очень постарайся, – Сати широко улыбнулась подруге, – ну ладно, я побежала, – и она исчезла за пологом повозки.

Мати же, оставшись одна, откинулась назад, ложась на меховое одеяло:

– Хорошо, – потянувшись, она широко зевнула. – Хорошо дома!

Вот только… Конечно, все это мелочь, но… Что-то действительно было не так.

Толи краски слишком тусклы, толи звуки тихи. И это странное чувство, уверенность, что ей следовало быть не здесь, а в каком-то другом месте, неведомо где…

– Непонятность на непонятности!

Впрочем, если быть абсолютно искренней, ей и не особо-то хотелось докапываться до причин. Зачем, когда все в порядке?

Она была уверена, что только на мгновение закрыла глаза. Хотя, может быть, действительно заснула, когда для этого достаточно и мига… Так или иначе, когда Мати очнулась, караван уже вновь скользил по пологу пустыни и снег глухо хрустел под скрипучими полозьями. Совсем рядом с ней сидела Сати, как-то странно глядя на подругу.

И откуда взялась эта жалость в глазах? Почему взгляд наполнился сочувствием?

– Что-то не так? – спросила Мати.

Подруга, помявшись, молча пожала плечами.

– Та олениха?

– С ней все в порядке. И с олененком тоже… Такой славный, голенастый… Он уже встал на ножки и бежит рядом с мамкой… С ними все в порядке…

Обычные слова, спокойные вести. Почему же тогда голос Сати звучал так приглушенно глухо, словно караванщица что-то недоговаривала? Почему ее глаза были полны слез, а губы дрожали, как будто она была готова в любой момент разрыдаться?

– А с кем не в порядке? – спросила Мати, чувствуя, как в груди начала расти боль, душу пробила дрожь, заставляя плохо слушавшиеся пальцы натянуть на плечи одеяло, кутаясь в мех.

– С чего ты взяла? – ее подруга заставила себя улыбнуться. – Все в порядке…

– Сати, не обманывай меня! – порывом ветра сорвавшись со своего места, девушка подскочила к ней, схватила ее за плечи. – Говори! Ну!

– Мати… Я… Ты…Нет, – она мотнула головой, – я не могу! Подожди, сейчас придет господин Шамаш…

– Я не хочу никого ждать! Ведь ты все знаешь! Говори! – она встряхнула Сати, не прося ее – приказывая, требуя рассказать о том, что принадлежало ей по праву, что она была должна знать, что ей было просто необходимо узнать.

– Это… Это произошло случайно… Несчастный случай…

– С кем? – она уже не могла сдерживать себя. Зубы стучали, руки дрожали, глаза горели каким-то диким, безумным пламенем…

– Это была не трещина… Вернее… Не совсем трещина… Скорее яма, или нора, присыпанная сверху снегом. Ее было не видно… Никто не заметил. Пока в нее не провалился один из близнецов. Мальчишке удалось ухватиться за что-то, за какой-то выступ или корень. Он удержался, но, конечно, выбраться сам не мог. А снежная корка начала ломаться… – она тяжело вздохнула, замолчав, взглянула на подругу с жалостью.

– И что?

– Там… Все решали мгновения. Он не смог бы спастись. Все, кто оказался поблизости, кто видел – замерли в оцепенении, понимая, что ничего не изменить, парня не спасти, и… Все, кроме твоего отца… Он решил… Что… Паренек ведь еще не прошел испытание. И, значит, у него нет судьбы. И все можно изменить, и…

– И он бросился ему на помощь, – Мати, не спуская взгляда с подруги, осторожно кивнула. Да, она знала своего отца. Именно так он и должен был поступить. Ее отец… Девушка стала бледнее снега, а руки – холоднее льда. Дыхание замерзало белым паром на губах. Сати могла больше ничего не говорить. Она уже все знала и так…

– Мати, это случилось… Все произошло очень быстро… Внезапно… И… Он словно поменялся с близнецом местами. И… Но он ведь был куда тяжелее мальчишки. И сорвался… И… Кто-то побежал за господином Шамашем, но.. Но… Но было уже поздно… – она взглянула на подругу. Ей показалось, что девушка восприняла все слишком спокойно. Сати думала, что девушка поведет себя совсем иначе, боялась, что у той начнется истерика, что она будет кричать, плакать навзрыд, биться головой о борт, рвать на себе волосы…

Ей самой не приходилось никого терять, так что она не знала наверняка, что чувствуют, как ведут себя люди в подобном случае. Хотя, конечно, в караване время от времени кто-то умирал. Но это были пусть знакомые, но не близкие, не родные люди. А еще… Еще Сати думала, что Мати не поверит ей, бросится вон из повозки, ища отца, живого или мертвого. Но девушка словно оцепенела, превратившись в ледяную фигуру, которая сидела на месте, не шевелясь, лишь смотрела прямо перед собой застывшим взглядом не мигавших глаз. И Сати решила: "Она сильная. Она выдержит". И раз так, она решила рассказать все до конца. Чтобы больше не было нужно возвращаться к этому разговору. Никогда.

– Яма была жутко глубокая. Как бездна. Так что ее конца даже не было видно. Но бог солнца достал тело хозяина каравана… Господин Шамаш сказал, что Атен не мучился, что все случилось очень быстро… У твоего отца не выдержало сердце.

Оно разорвалось и… И все… Лис с Линой… Они… Они хотели отблагодарить… его дух. Но повелитель небес сказал, что он уже далеко, и… И лучше не тревожить его земными заботами, которые стали ему чужими, и… И тогда, все решили, что будет лучше вернуть тело в трещину. Она… Она сохранит его сон, что бы ни происходило вокруг…

– Сати, – голос девушки заставил ее умолкнуть. Впрочем, она ведь уже почти все рассказала.

– Да? – с готовностью отозвалась она. – Мне что-нибудь сделать? Что-нибудь…

– Уйди. Пожалуйста. Мне нужно побыть одной.

– Конечно, конечно, – заторопилась Сати к пологу, – я понимаю… – она поспешно выскользнула из повозки.

Уже снаружи, убедившись, что ее никто не видит, молодая караванщица на мгновение прикрыла глаза, и с облегчением вздохнула.

"Ну вот и все!" – она действительно была уверена, что все самое жуткое уже позади.

Сати совсем не хотелось становиться вестницей беды, тем более – идти с таким известием к подруге. Она отнекивалась, сопротивлялась, как могла, когда Евсей с Лисом просили ее рассказать Мати о смерти отца. Они считали, что ей будет легче услышать все от подруги. Сати же была просто убеждена, что мужчины поступили так, потому что не хотели взваливать эту ношу на собственные плечи.

"Вон, идут в стороне. Лица – словно вырезанные из куска льда. Кажется, что и не чувствуют ничего. Хотя на самом деле… Х-х-х… Они всегда считали, что легче умереть самим, чем рассказывать рыдающей навзрыд женщине, как умер ее сын, муж или брат. А ведь Мати к тому же еще ребенок, оставшийся круглым сиротой. И не важно, что до совершеннолетия ей всего ничего. Нет, не так – наоборот, важно.

Ведь ей еще предстоит пройти испытание. Кто введет ее в круг? Кто будет ее проводником в выборе пути? Конечно, вряд ли в этот миг Мати станет думать об этом. Ведь будущее – оно еще впереди, тут бы настоящее пережить. И, все таки…

"

Сати бросилась к летописцу.

– Дядя Евсей, что же теперь?

– Караван будет продолжать свой путь, – пряча глаза, словно боясь случайно встретиться взглядом с собеседницей, ответил Евсей, на душе у которого скреблись не то что снежные крысы – крысищи размером с оленя. Все-таки Атен был его братом.

Летописцу хотелось бросить все, убежать в снега и волком выть на луну. Но он не мог. Потому что знал – взгляды всех караванщиков сейчас обращены на него. От него ждали ответов, решимости и властности, а не нытья в страхе перед лицом ставшего вдруг таким неведомым будущего.

– Но… – в отличие от Евсея, все остальные могли позволить себе сомнения. – Нас ведь с самого начала вел Атен. А теперь…

– Нас уже давно ведет не он, а повелитель небес. Это Его дорога. Так будет и дальше.

– Ты уверен? Ты уверен, что бог солнца не покинет нас теперь?

– С чего вы взяли, что Он собирается уходить?

– Ну… – караванщики пожали плечами. Они и сами не знали, почему им всем разом пришла в головы эта мысль и засела в них так прочно, что не вызывала никаких сомнений.

– Успокойтесь. Я говорил с господином. Он останется в караване. Я же в свою очередь сделаю все возможное, чтобы все было так же, как при моем брате.

Торговцы переглянулись, закивали головами, соглашаясь на такое будущее, и разошлись по своим повозкам. С летописцем осталась лишь Сати.

– А ты, девочка, что не уходишь?

– Я… – но она не успела ничего сказать. Потому что Евсей спрашивал не ради ее ответа, а своих последующих слов.

– Понимаю, Мати захотелось ненадолго остаться одной. Ты не можешь сейчас вернуться к себе… Хочешь, побудь пока в командной повозке. Там тепло, ты знаешь, где лежат одеяла. Хотя… Я как раз собирался просить тебя не оставлять Мати одну. Она в таком состоянии… Мало ли что.

– Но я не могу! – в ужасе воскликнула караванщица.

– Сати, ты же понимаешь: ей сейчас очень плохо. Она чувствует себя одной в целом свете. Она… Она ведь очень любила отца. Он всегда был с ней рядом – человек, который растил ее, воспитывал… Может случиться так, что ей не захочется жить без него, что она станет искать встречи со смертью. Нужно, чтобы с ней кто-то был рядом. И не просто кто-то – близкий человек. Подруга, которая может хотя бы отчасти заполнить разверзшуюся перед ней пустоту. Ты ведь не хочешь, чтобы она совершила ошибку, о которой будет вечно сожалеть?

– Конечно, нет.

– Пожалуйста, Сати. Вернись к ней. Не ради меня – ради нее.

– Я… – несколько мгновений она вглядывалась в лицо летописца, словно пытаясь что-то прочесть в покрывавшем его лоб рисунке глубоких морщинах, а затем, тяжело вздохнув, кивнула. – Ладно, – караванщица опустила голову на грудь, – раз так нужно…

– Вот и умница! Спасибо,-обрадовался тот. Он даже чуть заметно улыбнулся, чувствуя, что душу немного отпустило.

– Дядя Евсей, а что будет с Мати?

– О чем ты, девочка?

– Как она будет жить без отца?

– Ей будет тяжело. Но она справится с этим. Мати – сильная. Если же ты под словом "жить" имеешь в виду что-то более конкретное… Ей выбирать, остаться в повозке невест или перебраться в повозку своей семьи. Я бы предпочел, чтобы она оставила все, как есть. Во всяком случае, до тех пор, пока не выйдет замуж. Я уже говорил – ей лучше не быть одной.

– Да нет, я не об этом, – Сати поморщилась, недовольная собой за то, что у нее никак не получается объяснить. – Испытание. Мати ведь совсем скоро проходить его, и…

– А, вот в чем дело! Да, конечно, ты права: когда Мати немного придет в себя, она обязательно спросит об этом… Что же… Наверно, самым верным и простым решением будет мне ее удочерить. Собственно, по закону каравана именно это я и должен сделать: брат в ответе за семью своего брата. Я введу ее в круг. Она пройдет испытание, обретет свою судьбу, а потом… Я буду заботиться о ней, пока не передам в руки супруга. В общем, все будет нормально. Надеюсь, она даже будет счастлива. Ведь нужно жить дальше. А жить без счастья – какой смысл? – однако, в его голосе не чувствовалось особой уверенности в том, что так оно и будет. Может быть именно поэтому летописец умолк на миг, задумавшись, а потом добавил: – Вообще, ты лучше не говори ей ничего, просто позови меня. Я сам все объясню. Я постараюсь найти те слова, которые не обидят ее, не причинят боль, и вообще – будут правильно поняты. Хорошо?

– Угу, – караванщица кивнула.

– А ты-то сама как? Прости, я все о ней, да о ней, а о тебе и не спросил даже.

– Что я? Со мной все в порядке. Ведь мои родители живы.

Евсей тяжело вздохнул:

– Да-а-а…

У него с губ рвалось – "в отличие от Мати…", но он сумел-таки сдержаться. Веки начали гореть, глаза – чесаться. И вообще, чувствовал он себя – хуже некуда.

Стиснув зубы, караванщик закрыл глаза. И тотчас перед его внутренним взглядом предстал образ брата – такой близкий, такой живой… А через мгновение он исчез без следа, оставив вместо себя пустоту.

"Нет, – думал летописец, успокаивая себя. – С его смертью исчезло не все. Есть Мати, караван. И легенды, в которых он останется навсегда, переживет множество поколений, не будет забыт до самого пробуждения от вечного сна… Вот только…" – стиснув зубы, он мотнул головой, прогоняя от себя мысли, которые показались ему жестокими и вообще… Но они уже успели запечатлеться в его памяти.

"Его смерть достойна того, чтобы о ней знали, помнили. Ведь он отдал свою жизнь ради другой жизни, юной, той, у корой все еще впереди. Я просто обязан рассказать… И даже если эта история не станет частью легенды, что же…" Но уже через мгновение он думал иначе:

"О его самопожертвовании, я, конечно, расскажу, но не о смерти, нет! И не потому, что мне больно вспоминать, переживать все вновь. Пусть если не в жизни, то хотя бы в легендах он не узнает смерти. Пусть он просто уйдет, покинет край снегов, при жизни перейдя в край благих душ и вечных снов. Как это было с великим Гамешем. Да, так будет лучше. И легче".

Он провел рукой по лицу, смахивая снег, пригладил усы и бороду, потом – протер глаза, прежде чем открыть их.

– Ты еще здесь? – спросил он стоявшую рядом с ним, словно ожидая чего-то, Сати.

– Я… – та растерялась, не ожидая от летописца резких слов, которые почему-то показались ей особенно обидными. Глаза караванщицы наполнились слезами, руки повисли плетьми. – Не знаю… – она пожала плечами, а потом заторопилась, готовая сорваться с места, чтобы исправить ошибку: – Я сейчас, быстро…

– Прости, – остановил его летописец. – Я не хотел тебя обидеть. Просто сегодня тяжелый день…

– Я понимаю, дядя Евсей. И он еще не закончился, – глаза Сати погрустнели, однако в них прибавилось тепла и заботы.

– Да, милая… – кивнул новый хозяин каравана. – Он будет очень долгим, этот день…

А теперь ступай к Мати. Пожалуйста. Поверь, я пошел бы сам…

– Но лучше будет мне. Я понимаю. Она… Она может сейчас всякое думать. Даже обвинять тебя в смерти ее отца. Ну… Ей будет трудно понять, поверить, что ничего было нельзя изменить, что ни ты, ни даже господин Шамаш не могли его спасти…

– Ты умница, девочка, – улыбнулся караванщик.

– Я уже иду, – и, повернувшись, она быстро, почти бегом приблизилась к повозке невест, чуть приподняла полог, чтобы сперва заглянуть внутрь.

Мати лежала на одеяле в своем углу, уткнувшись лицом в подушку. Ее плечи дрожали, но рыданий слышно не было. Она чувствовала себя потерявшей саму себя, совершенно опустошенной, глядела вокруг – и ничего не видела, пыталась думать о чем-нибудь, но не находила, о чем? Да и как, когда все мысли вновь и вновь возвращались к смерти отца?

Сначала Мати не верила, что это действительно случилось. Не могла, не хотела. Но потом… С каждым новым мигом она все яснее и яснее понимала – никто бы не стал обманывать ее таким образом. Слишком уж жестоким был обман. А раз так, значит…

И тогда ее душу пронзила такая страшная, рвавшая на части боль, что захотелось не просто разрыдаться в голос, но закричать, завыть, стараясь поскорее выплеснуть свою скорбь, надеясь, что после этого боль ослабеет. Но Мати не могла.

Все тело обмякло, стало бесчувственным, таким пустым, словно сама душа покинула его и села, поджав ноги, рядом, задумчиво вглядываясь в почерневшие от горя глаза.

"Папа! Папочка! – мысленно кричала она, надеясь призвать дух отца, как будто ей было это по силам. А даже если и так – зачем? Что она могла сказать ему сейчас, кроме: – Нет! Не уходи, пожалуйста! Ты мне так нужен! Я не могу без тебя! Я… – как будто она, жуткая эгоистка, даже в этот миг думала только о себе. Или словно он мог, вняв ее мольбам, вернуться. – Я знаю, такое не под силу ни одному смертному, но… Шамаш! – ее внутренний взор обратился к богу солнца. – Верни мне отца! Призови Нинти! Пусть она воскресит его! – девушка замерла, стараясь больше ни о чем не думать, чтобы не пропустить мысленный ответ. Но тишина длилась так долго! И она была такой мучительно тяжелой… – Шамаш, пожалуйста!

Сделай это ради меня! Да, я помню: ты говорил, что не правильно возвращать того, кто уже ушел. Но ведь это было сказано о волчице, умиравшей лишь затем, чтобы переродиться вновь! С людьми все не так! И… Шамаш! Ну что Тебе стоит? Верни его! Если… Если так нужно, спроси отца: хочет ли он вернуться ко мне! Он ведь захочет! – она и подумать не могла, чтобы отец отказался от такого дара. Ведь это означало бы… – Что он просто взял и бросил меня! Как какую-то надоевшую вещь!" А потом, когда все мысли пролетели, все полные боли и надежды, обиды и мольбы слова закончились, а вместе с ними ушли последние надежды, осталась тишина, становившаяся с каждым новым мигом все более и более невыносимой…

Мати закрыла усталые глаза, всего на мгновение, но когда открыла их вновь – вскрикнула от удивления, села, не понимая, что случилось, огляделась вокруг.

Она вновь была в повозке невест чужого каравана. Из-за внутреннего полога до нее доносился храп Нани и сопение Инны.

"Великие боги! Так это был только сон! – она вздохнула с облегчением. Ее охватила такая бурная радость, что она стерла без следа все остальные чувства, не оставив даже злости на Лаля за столь жуткий, невозможно-жестокий обман. Ей было все равно: – Пусть! Главное, что я проснулась, что все то горе осталось в моем сне, что отец жив! Пусть он далеко, пусть я далеко, но мы идем по одной земле, под одним небом, нас связывают своим дыханием одни и те же ветра!" -Хвала богам, – чуть слышно прошептала она, потом закрыла глаза, наслаждаясь покоем, а когда открыла их вновь…

Она очнулась в повозке, которая еще совсем недавно была ее домом. Но теперь все вокруг казалось чужим и холодным, словно из вещей ушло тепло. И вместе с ним жизнь. Ее рука легла на полушубок… Отец берег его на особые случаи, редко надевал, аккуратно носил, потому сейчас он выглядел почти как новый. Но кто его будет носить теперь?

– Мати, – полог приподнялся и в образовавшейся щели показался летописец, – как ты тут?

– Нормально…

– Можно…?

– Конечно, дядя Евсей, – девушка посторонилась, и караванщик, кряхтя, забрался в повозку.

– Мати, нет никакой необходимости разбирать вещи прямо сейчас…

– Я должна! – упрямо нахмурилась та. Ее руки сами, подчиняясь не разуму, а чему-то, что в этот миг имело большую власть, доставали из сундука какие-то вещи, одну за другой, не глядя, откладывали в сторону. – Дядя Евсей, ты, наверно, хочешь что-то взять себе…

– Какую-нибудь мелочь. На память…

– Бери все. Вот, – она пододвинула к нему кучу всякой всячины, успевшей вырасти рядом с ней.

– А ты? Ты что, ничего не возьмешь?

С силой сжав зубы, сдерживая тяжелый вздох, Мати резко качнула головой – нет, ей было ничего не нужно. Она не хотела, чтобы что-то еще, кроме памяти, напоминало о потере.

– Мати, так нельзя. Ты сама поймешь это. Потом, когда пройдет время и боль ослабнет…

– Нет! Она никогда не станет слабее! Как она может ослабеть! Ведь время не вернет мне отца!

– Ох, девочка, девочка… – седовласый мужчина качнул головой. – Сколько еще в жизни будет потерь! И каждая станет казаться последней – самой тяжелой, непереносимой. Но, несмотря ни на что, жизнь продолжается. И ты еще будешь счастлива.

– Дядя, как ты можешь! – она взглянула на него с ужасом непонимания. Ей казалась предательством даже одна мысль о том, чтобы мечтать о счастье. – Я никогда не буду счастлива!

– Будешь, девочка. Иначе нет смысл жить дальше.

– А я и не хочу жить! Не хочу!

– Мати, неужели ты так сильно обиделась на отца за то, что он ушел? Ведь рано или поздно это должно было случится…

– Почему?!

– Ты уже не ребенок. Не делай же вид, что ничего не знаешь о смерти.

– А что я должна знать? Что я могу знать? Легенды рассказывают лишь о вечном сне, в конце которого тело ждет новое пробуждение, да о саде благих душ и подземных пещерах госпожи Кигаль, куда уходят души. Но ведь это не то же самое: это все – и смерть! Потому что… Потому что от мыслей о них не дует холодом и страхом, а стоит лишь подумать, даже не произносить это краткое слово – "смерть" – и дыхание стынет на губах…

– В легенде о сне ты… – он остановился, не договорив фразы до конца, качнул головой, осуждая себя за бессердечность: – Прости.

– Ты не понимаешь, дядя Евсей! – в ее глазах была боль. – Тогда все было иначе!

Тогда… Тогда я не знала, что умираю. Вернее… Я знала, что ухожу, но не знала, что такое смерть. То есть… Не знала, что смерть – это уход. В общем, я не боялась. Понимаешь? И вообще – одно дело просто бояться за себя, и совсем другое – терять. Дядя Евсей, если бы можно было вернуться назад, зная, что вот таким будет будущее, если бы можно было это изменить… Знаешь о чем я молила бы богов?

– Чтобы смерть обходила наш караван стороной, – кивнул караванщик.

– Чтобы мне не пришлось пережить дорогих мне людей! – она говорила так, словно это было не одно и то же. – Если… Я просила бы богов: если вестники смерти должны прийти, пусть они придут ко мне первой! Глядеть в глаза своей смерти много легче, чем чужой. И… – она умолкла, не договорив, вдруг поняв, что в повозке совсем одна. Дядя исчез, будто его и не было рядом.

"Странно… Как во сне…" – но она не успела и эту мысль довести до конца.

Голова закружилась, перед глазами на мгновение все потемнело…

– Мати, – донесся до нее голос. – Мати! – казалось, что он шел откуда-то извне, из-за горизонта или, во всяком случае, из-под тяжелого полога снега. Это делало его не просто далеким, но приглушенно хрипящим.

Девушка встрепенулась, огляделась вокруг:

– Кто здесь? – но в повозке кроме нее никого не было. И тут ей вдруг показалось: а что если… – Отец, это ты?

На нее повеяло холодом. А потом из ничего, сложившись пустоты, перед ней возник призрак Атена.

– Отец! – она бросилась было к нему, стремясь прижаться к его груди, ища успокоение, забыв, что у призрака нет плоти. Тень расплылась, встревоженная ее движением, а девушка, проскользнув насквозь, упала на одеяла, чуть не ударившись о край сундука.

– Осторожнее! – взволнованно прошелестел призрак.

– Это не честно! – она была готова заплакать, но не столько от боли, сколько от обиды. – Если ты вернулся ко мне, то почему не человеком, почему не навсегда?!

– Ты звала меня…

– Но не затем, чтобы лишь продлить расставание! Не затем, чтобы усилить эту боль, которая и так слишком мучительна!

– Меньше всего я хотел, чтобы ты страдала! Но я не мог не прийти на твой зов! Он заполнил весь мой сон. Я должен был подчиниться!

– Папочка! – ее глаза, обратившиеся на отца, наполнились слезами. – Ты и представить себе не можешь, как я рада тебя видеть! Я так хочу, чтобы ты вернулся, чтобы ты был жив, чтобы все было по-прежнему!

– По-прежнему… Я тоже хочу, чтобы все было по-прежнему…

– Если бы было можно вернуть тебя к жизни…

– Ты можешь…

– Что?-она вздрогнула всем телом, сердце в груди бешено забилось, так, словно пыталось вырваться наружу.-Что ты сказал?

– Ты можешь это изменить. Все изменить.

– Но как! – она снова бросилась к отцу, но на этот раз остановилась от него на расстоянии вытянутой руки. Она ждала от него только слова, готовая сделать все, что угодно. Даже если ей самой придется умереть, заняв место отца в списке душ, пришедших во владения госпожи Кигаль. – Как!

– Мати… – он медлил, а она никак не могла понять – почему.

– Папочка! – девушка глядела на него с мольбой. – Ты только скажи! Я готова молить всех на свете богов, готова…

– Мати…

– Что я должна сделать?

– Сними браслет.

– Что? – это было так неожиданно, что Мати растерялась.

– Стоит тебе снять его – и все изменится. Все.

– И ты… И ты снова будешь жив?

– Словно я и никогда не умирал.

– Всего лишь снять браслет? – ее рука уже коснулась застежки, но в тот момент, когда пальцы начали расстегивать замок, кто-то крепко схватил ее за запястье, удерживая.

– Ашти, что ты делаешь? – нахмурившись, девушка смотрела на волчицу.

"Удерживаю тебя от ошибки, которую ты собралась совершить!" -Отпусти меня! – она попыталась высвободить руку из пасти священного зверя, но та, зарычав, крепче сжала зубы. – Мне больно!

"Сиди спокойно! И не будет больно!" -Ты укусила меня!

"Если б так – у тебя б уже не было руки!" -Я… Я все равно сниму браслет! У меня есть еще одна рука! А у тебя второй пасти нет!" Рык усилился, волчица, вскочив, пятясь, стала отходить к пологу, увлекая за собой караванщицу.

– Что ты делаешь? – той ничего не оставалось, как на четвереньках двинуться вслед за ней. – Куда ты меня тянешь?

"Подальше от ошибки! И от того, кто вынуждает тебя ее совершить!" -Это мой отец!

"Призрак!" -Он вернется к жизни, стоит мне снять браслет!

"Призрак, говоривший с тобой, никогда не был жив, а твой отец – мертв!" -Это неправда!

"Вот именно! Все это ложь! Только сон! Все – только сон!" – Но тогда и ты тоже!

"Да, – волчица глядела на нее исподлобья. – Я уже говорила тебе, что пока не могу прийти наяву. Я еще слишком далеко! Но во сне все иначе! Во сне я могу защитить тебя! Даже если ты считаешь, что не нуждаешься в моей защите! Так мне велел господин!" -Он велел! Он велел! – Мати всплеснула руками. В ее груди начало расти возмущение. – А почему меня вообще нужно защищать? Почему не сделать так, чтобы со мной ничего не происходило? Хотя бы во снах!

"Он научил тебя управлять сновидениями!" -Значит, плохо научил! Потому что у меня ничего не выходит! Я… Я так закрутилась, что даже перестала понимать, где сон, а где явь!

"Ты должна! Ты должна всегда чувствовать эту грань!" – выпустив руку подруги, она отодвинулась чуть в сторону, чтобы лучше ее видеть, оставаясь при этом напряженной, сжатой в комок, готовая в любой момент броситься вперед.

– Но зачем? Зачем все это? Остальные живут себе, не умея управлять снами – и ничего!

"Ты – не другие!" -Я – обычная смертная! Если во мне и было что-то особенное, так это то, что я шла какое-то время с караваном спутников бога солнца!

"Было?! – волчица взвизгнула, как будто ее грубо пнули тяжелым сапогом. – Было?!

Ты решила вот так просто взять – и уйти?!" "Да, – Мати что было сил стиснула зубы. Говорить она не могла и потому перешла на язык мыслей. – Я… Я останусь в караване, в котором оказалась не по своей воле, – она замолчала на мгновение, всхлипнула, а потом продолжала: – Вы же идите своим путем. Я не стану вам мешать. Я понимаю, что стала лишней, и… И скоро у меня будет своя дорога, которая, видимо, лежит далеко от вашей, и…" – она вновь всхлипнула, сжалась в комок, сдерживая рвавшиеся наружу рыдания.

"Ты решила нас бросить!" "Не я! Вы! Вы решили отделаться от меня! Но если ты считаешь, что мы ходим по небесам, а земля у нас над головой, что же, тогда действительно – это я вас бросаю!" "Вот именно! – тявкнула на нее Ашти. – Ты нас бросаешь! Потому что ты можешь жить и без нас, а мы, а я…" – она хотела еще что-то сказать, но прикусила язык.

Впрочем, Мати не слышала ее.

"Ну и давай, уходи! Нет, лучше я уйду! Это ведь мой сон! Вот сейчас возьму – и проснусь! Только прежде… – она взглянула в ту сторону, где еще совсем недавно стоял призрак ее отца. Он исчез, но это было не важно, ведь он уже сказал ей, что ей нужно сделать. – Сниму этот браслет!" "Но…" – волчица даже растерялась.

"От него все беды! Если бы его не было, все было бы иначе! Я была бы в своем караване, была бы счастлива, как все, и вообще…" "И вообще… – Ашти опустила голову. Заскулив, она поджала под себя хвост.

Волчица легла, положив голову на вытянутые вперед лапы. – Раз ты этого хочешь…

Хорошо… Сними браслет… Тогда все закончится… Все… Ну и пусть… Я верой и правдой служила тебе все свои перерождения и если ты хочешь, чтобы их цепь окончилась, чтобы я ушла жить на луну, что ж…" "Постой, – Мати повернулась к ней. Ее брови нахмурились. – Чего ради ты заговорила о смерти? Это я собираюсь умереть! Ведь если я сниму браслет…" "Тогда демоны Курунфа победят…" – она уже даже не скулила – тихо плакала, совсем как маленький ребенок.

"Ну и что?"

"Они убьют всех… Всех!"

"О чем ты?" "Не знаю… Демоны могут захотеть подарить Курунф своему господину… И тогда все, кто будут в нем, окажутся потерянными для мироздания… Но если ты решила остаться по ту грань бездны…" "Что ты такое говоришь! – она вскочила на ноги. – При чем здесь вообще ты! Ты не была в караване, когда…" "Но ты позвала меня. Хотя Шамаш сказал, что этого не следует делать, пока все не закончится".

"Ты сама говорила – тебя прислала госпожа Айя!" "Ты звала меня".

"Даже если так! Я сейчас не в Курунфе!"

"Да? Где же тогда?" Окружавший их мир вновь начал меняться. Повозка исчезли. Девушка и волчица оказались посреди снежной пустыни, на горизонте которой маячил какой-то город.

Курунф – узнала его Мати. Но она бросила на него всего только взгляд. Один. А потом вновь повернулась к волчице: то, что говорила Ашти было для нее куда важнее всех перемен и мест.

"Ты видишь – я говорю тебе правду, – та чуть шевельнулась, приподняла голову и Мати вздрогнула, заметив, что в полных боли и печали глазах подруги блеснули слезы. – Если ты бросишь нас…" "Если я сниму браслет…" "Стоит тебе сделать это, и тотчас все, что было загадано, но пока не исполнилось, свершится. И все будет закончено. Демоны победят. А цена поражения одна – смерть".

"Для всех?" "Для всех, кто смертен… Им ведь нужды души…" "Шамаш остановит их!" "Шамаш спит, Мати. У него ведь тоже была мечта…" "Он мечтал стать смертным!" – ужас внезапного открытия холодом прошиб ее до самых костей.

"Не только, – вздохнула та. – Он мечтал вернуться…" "В сон! В вечный безумный сон".

"В тот мир, в котором он жил, прежде чем попасть сюда… " "Сон…" "Для нас сейчас все во сне… Во всяком случае, теперь ты знаешь, почему хозяин не пришел за тобой. Почему он не может тебе помочь…" "А госпожа Айя? Она ведь не позволит Ему уйти!" "Она… Нет, Мати. Это ты. Ты должна спасти всех…Только ты можешь это сделать!" "Но как! Я всего лишь смертная!" "Не снимай браслет, – волчица вскочила на лапы, выпрямилась, стремясь оказаться поближе к лицу подруги и хозяйки, заглянуть ей в глаза. – Подожди немного!

Совсем чуть-чуть!" "Бог сновидений… Он торопится, обманывая меня, потому что знает, что скоро все изменится? Что у меня появится возможность одолеть демонов?" "Да! Еще чуть-чуть! Только пройди испытание, и потом…" "Я понимаю, – ее плечи поникли, голова опустилась на грудь. С губ облачком сорвался тяжелый вздох. – Когда я встану на тропу чужаков…" "При чем здесь это!" "Когда, – не слыша ее, продолжала Мати. Ей нужно было произнести эти слова вслух, стремясь к боли, словно в мучениях могло быть наслаждение, – когда будет объявлено о моей помолвке с Кишом…" "О чем ты говоришь!" "Так будет. Перед обрядом испытания. Чтобы я была связана с этим караваном, и…" "Это не может произойти! Все должно быть иначе!" – волчица метнулась в одну сторону, в другую, затем остановилась, закрутилась на месте, ища след.

"Ты что?" – удивленно взглянула на нее девушка.

"Просыпайся скорее!" "Еще совсем недавно ты удерживала меня во сне…" "Теперь все изменилось!" "Что?" "Проснись, говорят тебе! Тогда я тоже проснусь!" "Но зачем спешить…" "Если я побегу к тебе со всех лап – буду быстрее! А если ты мне поможешь – еще быстрее! Мати, позови метель!" "Что? Я не умею!" "Не говори ерунду! Конечно, умеешь!" "Но зачем? Метель будет мешать тебе…" Волчица взглянула на нее, словно спрашивая: "Ты действительно такая глупая, или притворяешься? Я все-таки снежная волчица, священный зверь госпожи Айи!" "Так нужно! Караван остановится! И мне не придется догонять его! Теперь ты понимаешь?" "Ну хорошо… Я постараюсь…" "Постарайся! И жди меня! Я скоро!" – волчица сорвалась с места, бросившись бежать к горизонту.

"Хорошо… – Мати пожала плечами. Некоторое время она сидела, глядя ей вслед, не очень понимая, зачем все это. – Ну вот прибежит она ко мне. Мы уйдем в снега.

Даже, может быть, доберемся до Курунфа. Ну а дальше что? Как я смогу справиться с демонами? Одна? -это казалось ей просто невозможным. Но, с другой стороны…

Раз другого выхода нет и неоткуда ждать помощи… Что ей еще остается, кроме как попытаться? – Больше ничего. А даже если не получится… – она тяжело вздохнула.

– Засыпая вечным сном, я хотя бы буду знать, что сделала все, что могла… Нет, – она мотнула головой, прогоняя сомнения, упрямо сжала кулаки, выпрямила спину.

– У меня должно получится! Я не переживу смерть отца наяву! И я не смогу жить, зная, что Шамаш спит сном бреда! Да что я, ведь тогда все, конец! Конец для всего. Для этого мира. И… Я не спасительница, нет, но может быть, и я что-то смогу сделать".

А потом она проснулась. На этот раз – на самом деле. …К вечеру похолодало, но никто не обратил на это особого внимания. Обычное дело. И вообще, когда начавшее было чернеть небо вдруг посерело, растеряв россыпь едва успевших взойти звезд, и большими белыми хлопьями повалил снег, многие уже спали. Оставшиеся же на посту дозорные были слишком опытными караванщицами, чтобы их мог напугать снегопад, такой обыденный в снегах пустыни.

И что с того, что он усиливался с каждым новым мгновением, хотя, казалось бы, куда дальше?

Дозорные лишь, оставив полудрему, так свойственную ночным часам, стали внимательнее смотреть вокруг, старательно вглядываясь в сгустившуюся мглу, оберегая сон каравана от опасностей – и тех, которые были реальны, живя в снежной пустыни, и тех, которых здесь просто быть не могло. Но когда где-то за полночь подул ветер…

Это был необычный ветер. Полный такой властной силы, словно он был самим дыханием госпожи Айи. От него веяло не только холодом, но и каким-то мрачным предупреждением, даже угрозой. И тогда оставшийся за старшего помощник разбудил хозяина каравана. Конечно, ему следовало бы разобраться во всем самому. Наверное, он смог бы, но… Впервые в жизни он не захотел брать на себя ответственность.

Испугался. А ведь страх – постыдное чувство, нечто совершенно недостойное дозорного и уж тем более – помощника хозяина каравана. Впрочем, если тот и беспокоился о чем-то в этот миг, то о другом.

– Гареш! Гареш, проснись! – крикнул он за полог повозки.

– Ну что тебе? – донеслось до него ворчание, а потом в щели показалось сонное, недовольное лицо хозяина каравана.

– Взгляни.

– Начинается метель – только всего, – старик с трудом подавил зевок. – Если это единственная причина, по которой ты меня разбудил…- он уже собирался вернуться назад, под свое меховое одеяло, но помощник остановил его:

– Гареш, здесь что-то не так, – он был мрачен и напряжен, скулы подрагивали, выдавая волнение.

Кряхтя, Гареш спрыгнул в снег. – Ничего необычного я не вижу… – хотя, постояв несколько мгновений, окруженный со всех сторон метавшимся снегом, он забыл о недовольстве, вызванном прерванным сном, и ворчании вроде: "Ни днем ни ночью ни мгновенья покоя! А я ведь уже не мальчик, чтобы вскакивать по всякому поводу и без!" Хозяин каравана был вынужден признать, что в начавшейся метели действительно было что-то необычное. И дело было не в том, что она началась так внезапно. В пустыне по-всякому случалось. Ему был памятен день, когда все вообще происходило на глазах, за несколько мгновений: было синее, солнечное небо, а потом – порыв холодного снежного ветер, и началось!

На караванщиков налетел порыв ветра, такой сильный, что караванщикам пришлось пригнуться и что было сил вцепиться в борт повозки. Сквозь снежную муть глаза с трудом могли разглядеть то, что было вокруг, как на бегу останавливались олени, врезаясь в складки ветра будто в ледяные стены, с трудом преодолевая их, разбивая на осколки-невидимки. А тут еще полозья повозок начали увязать в мелком, как пудра, снегу.

– Она будто хочет нас остановить! – донесся до его слуха взволнованный возглас помощника, которому приходилось кричать что было сил, чтобы стоявший в шаге от него хозяин смог его услышать.

– Да, – Гареш наклонил голову. Он думал так же. И от этой мысли становилось беспокойно на душе.

"Но почему? – караванщик, как ни пытался, не мог найти ответ. – Мы не сделали ничего, чем могли бы обратить на себя гнев небожителей! Мы служили Им верой и правдой, следуя пути повелителя небес! Так в чем же дело?" -Ладно, на все воля богов. Им виднее. И вообще, может быть, эта метель – не знак Их гнева, а предупреждение об опасности, которая ждет впереди. И избежать которой мы можем только прервав путь на ночь… или несколько дней, это уж как Они велят. А, когда минует время, вместе с ним уйдет и опасность… Гал! – окликнул он помощника, а потом, убедившись, что тот его услышал и придвинулся вплотную, напрягая слух, продолжал: – Останавливай караван!

Тот кивнул, удовлетворенный решением хозяина, и поднес к губам рожок, с натугой подул, передавая сигнал ехавшим впереди дозорным.

И вот что удивительно: стоило повозкам прекратить свое движение, как ветер начал ослабевать. Нет, он не стих совсем. И снег продолжал идти. Но вокруг больше не чувствовалось недавнего напряжения, и, тем более – начавшей проскальзывать враждебности.

– Ну да. Вот, значит, как, – пробормотал себе под нос Гареш. – Выходит, все верно, – он провел ладонью по бороде, стряхивая снежные хлопья.

– Что это мы остановились? – из повозки высунулась его жена. Морщинистое лицо старой женщины выглядело заспанным, глаза таращились, не узнавая окружавшего мира.

– Да так, ничего страшного, просто метель.

– Что? – не расслышав, громко переспросила та.

– Я сказал – "все в порядке"! – подойдя к борту повозки, крикнул он ей в самое ухо.

– Тише ты! – недовольно поморщившись, старуха отпрянула. – Что орешь, будто я глухая? – заругалась та.

– Спи, Лари!

– Ну да, заснешь тут, конечно!

– Не ворчи, старая!

– О! Кто бы говорил! Будто сам очень молодой, – однако, как она ни старалась выглядеть хмурой и рассерженной, у нее это плохо получалось – тонкие потрескавшиеся губы подрагивали в улыбке, мутные, бесцветные глаза лучились, окруженные смешинками-морщинками. – Так что там, Гареш?

– Я ведь сказал – метель, – устало повторил хозяин каравана. – Право же, родная, не о чем беспокоиться.

– Как скажешь… Тогда я действительно лучше посплю. Что-то мне не по себе. Все болит… Но не резко – тянуще… Словно зуб ноет…

– Хочешь, я позову лекаря.

– Да ну его, – махнула рукой Лари, – так переможется. А лекарь… Что он мне скажет? Что я уже стара для дороги и мне пора думать о вечном сне?

– Фу, что это у тебя за мысли такие? Мы еще поживем, побродим! Боги не хотят, чтобы мы засыпали!

– Это точно… – она вздохнула – с одной стороны устало-тяжело, с другой – мечтательно-задумчиво. – Значит, мы еще что-то недоделали. Не выполнили ту цель, для которой были рождены…

– Знать бы, в чем эта цель!

Старуха огляделась вокруг:

– Ну, это мы, похоже, скоро узнаем, – сказала она.

– Что это вдруг?

– Так ведь… Метель эта необычная. И остановила она нас здесь не случайно.

– Ладно, что загадывать наперед? – хозяин каравана и сам не знал, с чего вдруг забеспокоился. – Не будем. Пусть боги сами скажут нам Свою волю.

– Ну да, конечно, – хмыкнула старая женщина, – долго же нам придется тогда бродить по свету! Успеем стать тенями при жизни!

– Не престало смертному торопить небожителей! – нахмурившись, караванщик направил на жену суровый взгляд. Весь его вид говорил: "Они и так чем-то недовольны, раз вмешались в наш путь. А ты со своими дерзкими мыслями только сильнее Их разозлишь! Нам с тобой что, мы свое прошли, увиденного и пережитого хватит не на один сон. А как быть остальным? Детишкам? На что ты их обрекаешь?" Старуха, за долгие годы супружества научившаяся понимать мужа без всяких слов вздохнула, пожала плечами, виновато проговорила:

– Ты же сам говорил, что ничего страшного.

– Говорил. Страшного – действительно ничего. Но кто знает, что будет дальше. Это ведь не простая метель.

– Ее дыхание… Оно какое-то странное, взволнованно-прерывистое. Если бы метель была человеком, я бы подумала, что она ждет чего-то… очень важного…

– Матушка метель – это госпожа Айя…

– Одного ждет, а другого, которое может произойти вместо этого, боится, – закончила свою мысль караванщица, заставив мужа вновь нахмуриться:

– Старуха, ты опять? Повелительница снегов не может бояться! Она… Она ведь богиня!

– Ну, я не знаю… – нахохлилась та. – И не ругайся! Я ведь ничего такого и не говорила. Это все ты. Я лишь сказала, что бы могла чувствовать метель, если бы она была человеком.

– Ладно, – однако просто взять и забыть слова жены он уже не мог. Караванщик задумался, затем повернулся к женщине, с которой всегда советовался, не боясь прослыть глупым или нерешительным. – Предположим, что эта метель – не богиня…

– Женщина, стало быть, – кивнула старуха. Ей было легче мыслить конкретными, реальными образами, а не чем-то неведомым, нереальным.

Хозяин же каравана не спорил, не видя особой разницы. Он продолжал:

– Как ты думаешь, чего она хочет?

– Мне-то откуда знать! – воскликнула, всплеснув руками, старая женщина. Но по ее глазам, в которых шевельнулась искорка мысли, караванщик понял, что знать она может и не знает, но что-то предполагает – это точно. – Вот только…- она взглянула на мужа, словно сомневаясь, говорить ей или нет, и спрашивая: стоит ли?

– Ну, что?

– Когда я услышала голос снегов, еще не проснувшись до конца, на грани между явью и дремой, мне показалось… Знаешь, – она как-то смущенно улыбнулась, – мне показалось, что я вновь вернулась в тот день, когда родители объявили о нашей помолвке.

– Ты же обо всем знала заранее. Как и я.

– Вот именно! Знала, что все случится совсем скоро. Ну прямо вот-вот! И потому…

Это сладкое ожидание, – ее губ коснулась счастливая улыбка, глаза прикрыла поволока какого-то нереального, заоблачного блаженства. – Оно лучше всего.

Потому что потом придут заботы, проблемы, а в этот миг – только ожидание исполнения мечты. Никогда мне не было так… – она даже не нашла нужного слова, а потом, ища его, видимо, натолкнулась на какую-то другую мысль, совсем не такую радостную, – вот только бы еще не было сомнений!

– Да что могло случиться! Как будто ты не знала, как сильно я тебя любил!

– Любил? А сейчас?

– И сейчас люблю. Не придирайся к словам. Просто… Тогда это было… Нечто! Ну что я тебе объясняю! Ты ведь тоже была в меня влюблена. Во всяком случае, убеждала меня, что это так.

– Ты что, стал на старости лет думать, что я говорила одно, а на самом деле было другое?

– Нет. Да что мы об этом сейчас, прожив вместе целую жизнь!…

– Если бы я тебя не любила, то не ждала бы помолвки с таким трепетом. И не боялась бы, что кто-то что-то передумает, в самый последний момент вмешаются демоны и духи и все испортят! И вообще…

– Да… – он вздохнул. – Если бы метель была обычной караванщицей… Но она…

– А ты не можешь подумать, что Она,- старуха не назвала ту, о которой говорила, ни по имени, ни как-то иначе, но ее собеседнику и так было ясно, о ком речь, – тоже влюбилась, и ждет…

– Влюбилась! – вскричал старик. – Ну ты даешь! Она же… Ну, ты сама все знаешь!

И хватит об этом! – он резко прервал разговор, который грозил зайти слишком далеко: это надо же, предположить, что богиня снегов, супруга повелителя небес могла влюбиться в кого-то еще! Нет, даже больше – ждать помолвки! С кем это, интересно знать? И вообще, Она же уже замужем и не может повторить обряд, совершаемый лишь раз! Хотя, конечно, законы пишутся для людей, а не небожителей.

"Хватит! – он мотнул головой. – А то так я вообще до богохульства дойду!" -Как скажешь. Ты спросил – я ответила… – она зевнула, прикрыв рот сухой морщинистой рукой. – Что-то меня ко сну клонить стало. Будто я сделала то, за чем просыпалась, а теперь могу и вернуться в мир снов.

– Да, давай спи. Это лучше чем больной сидеть на холоде да на ветру.

– А ты? Чего ты-то вскочил? Сейчас не твой дозор.

– Да Гал меня разбудил, – хозяин каравана недовольно поморщился, – все никак не мог решить, останавливать ли ему караван, или же не обращать внимания на эту метель.

– Как будто сразу не ясно! Это же не просто метель – воля богов!

– Значит, ему было не ясно!

– Такого не может быть!

– А, может, он сомневался… – караванщик задумался. И чем больше он думал, тем яснее, как ему казалось, понимал: – Или не хотел принимать решение. Сам…

– Ответственности испугался, – старуха осуждающе качнула головой, в то время как ее супруг лишь поморщился. Как будто ему это нравилось!

"Кому нужен помощник, не решающийся самостоятельно сделать и шаг вперед! От такого больше вреда, чем пользы: ты на него полагаешься, а выходит – зря…" Хотя… Ему следовало признать, что это не так. Во всяком случае, до этой ночи все было иначе. Гал был смелым воином. И мудрым дозорным. И вообще, помощниками случайно не становятся. Нужно иметь призвание. Однако эти сомнения…

– Достаточно раз оступиться, чтобы потом хромать всю жизнь, – все так же качая головой, продолжала Лари.

– Хромать-еще ладно. Но так можно ведь и вообще не туда уйти… Заменю я его. На первом же совете.

– Жаль… – женщина тяжело вздохнула.

Услышав это, он резко вскинул голову, пронзив супругу острым придирчивым взглядом:

– А мне казалось, ты на моей стороне.

– Так и есть.

– Что же тогда ты его жалеешь? Мы должны думать не об одном, а обо всех. И вообще…

– Всех не нажалеешься, – проговорила Лари, повторяя любимые слова мужа.

– Вот именно! И в чем же дело?

– В нас. В нашем сыне. Он… – женщина вновь вздохнула. – Он, наверное, лучший из всех торговцев, которых мне доводилось знать…

– Да уж, – довольный, хмыкнул Гареш, – Гур способен продать даже снег и, к тому же, по такой цене, словно он не из воды, а из золота. Верно, – его губ коснулась довольная улыбка, а плечи расправились от гордости.

– Верно-то верно, – жена же была грустна, не разделяя его радости. – Да только ему предстоит быть не только торговцем, но и хозяином каравана.

– Хозяин каравана – и есть торговец.

– В городе. А в снегах пустыни – он еще и старший дозорный, и предводитель воинов…

– Ну, – губы караванщика скривились к подобии усмешки, – посмотрел бы я на того, кто б осмелился обвинить парня в трусости! Хотя, мне вряд ли бы удалось это сделать: снега занесли б его, погруженного в вечный сон, быстрее, чем дерзкие слова успели б сорваться с его губ!

– Вот именно! Он слишком… – старуха, замолчав, закрутила головой, подбирая нужное слово.

– Строг? Даже жесток? Ты это хотела сказать? – ему не нравилось, что Лари думает так о сыне. Но, с другой стороны… Как ни крути, а она права. Доброты бы Гуру хоть чуть-чуть. И сострадания. Видимо, боги, раздавая новорожденным свои дары, решили, что дали ему и так достаточно, не оставив в душе места для этих чувств.

– Жестокость – не грех. В наше жестокое время она даже нечто большее, чем необходимость. Это благо. И для него, и для окружающих.

– Да при чем тут жестокость! – всплеснула руками старуха. – Мой мальчик совсем не жесток! Он очень добр! Он заботится о жене, о своих детишках. А то, что все его немного побаиваются… Ну так что ж? Так и должно быть. С детьми нужно быть строгим.

– Как и с теми, кто тебе подчиняется.

– Да, как и с теми, за чьи жизни ты отвечаешь. Иначе толку не будет. Плохо другое – он слишком скор на расправу. Слишком. Сначала наказывает, а потом и думать нет смысла, была ли в этом необходимость… Гал же всегда казался мне таким рассудительным, так что… Ну… Ты знаешь… Я думала, они будут хорошо дополнять друг друга. И потому не беспокоилась… А теперь… Теперь я вижу, что нам действительно еще рано отходить ко сну.

– И я тоже вижу… Начинаю понимать…У нас вряд ли будет другой сын, так что…

– Ты о чем это задумался, старый? Хочешь лишить Гура всего?! Одумайся! Он – наша кровь и плоть! Какой бы он ни был. И вообще, все, что ему нужно, это хороший помощник, спокойный, уравновешенный, мудрый, к советам которого он бы прислушивался!

– И ты надеялась, что таким советником станет Гар? – Гареш не смог сдержать смешка. – Ему не хватит решимости даже заговорить с Гуром!

– Как же тогда нам быть! Ведь мы, даже если захотим жить вечно, не сможем! Рано или поздно… -Рано… Поздно… Все дело во времени… И, кажется мне, нам будет дано его ровно столько, сколько потребуется для того, чтобы убедиться: мы оставляем наш караван в надежных руках…

– О чем это ты?

– Да так, жена, – он махнул рукой, – размышляю вслух – только и всего… Ты говорила, что плохо себя чувствуешь. Не сиди же на ветру. Иди спать.

– Ну да! Теперь, когда ты своими разговорами разогнал все сны на несколько ночей вперед! Я же буду думать, что ты там задумал. Надеюсь, ничего такого, что повредило бы нашему сыну!

– Разумеется, нет!

– И ты не собираешься лишать его…

– Он станет хозяином каравана после меня. Да будет так. Конечно, не знаю, что будет потом. Все-таки, у нас растет Хранитель…

– Ну, его время придет еще не скоро! – старуха улыбнулась. Мысль о наделенном даром вносила тепло в ее душу. Особенно в сочетании с совершенно ясным осознанием того, что малыш никогда не будет конкурентом их сына. Потому что они разных поколений, разных времен. – Значит, как и я, все, о чем ты думаешь, это что ему нужен хороший помощник.

– Да. Только и всего. Успокойся. И иди спать. А то я, вместо того, чтобы устанавливать шатер, с тобой тут лясы точу.

Старуха прыснула в ладонь.

– Что смеешься? – нахмурился Гареш.

– Ты так сказал, словно сам собрался вбивать опоры или укреплять снег!

– Мое дело руководить.

– Конечно. И, все же…

Но он уже не слушал ее. Проворчав:

– Ну, а раз ясно, я пошел, – хозяин каравана решительно повернулся к жене спиной.

– И так столько времени потерял из-за тебя. Нет, чтобы проснуться немного позже…

– Не скажи… – забормотала старуха, словно в бреду. Она тоже поворачивалась, но не чтобы уйти прочь, а, наоборот, вернуться в повозку, закутаться в одеялах, поскорее унять дрожь и успокоиться… Если удастся, конечно… Если удастся. – Я многое узнала такого, чего мне было бы лучше не знать… Эх, Гареш, Гареш, он ведь твой сын! Боги позаботились о нем сполна. И если в нем и есть какие-то недостатки, то они – от твоего воспитания. Это сейчас, после встречи с богом солнца, тебе захотелось быть добрым, справедливым, терпимым, а вспомнил бы ты, каким был прежде! Так что нечего удивляться, что Гул такой, какой есть. И вообще, ты должен богов молить, что он не стал нюней и размазней. Такое бывает у сильных, властных родителей. Он тот сын, о котором ты так мечтал. Он стал таким, каким ты хотел его видеть. Чем же ты недоволен? Что твой идеал изменился и мальчик ему больше не соответствует? Ох, мой муж, не ставь, молю, меня перед этим выбором: решать, на чью сторону мне становиться… – она широко зевнула. – Ох, что-то мне действительно… не очень… И бок заболел. И голова кругом идет. И вообще слабость какая-то… Да, старость – не радость. Это молодой и красивой быть хорошо. И почему, интересно, боги придумали эту штуку – старость? Без нее мы могли бы куда лучше служить Им… Хотя… Как бы не хотелось засыпать вечным сном! Если бы еще знать, что с Гуром, с его детишками все будет хорошо, а то ведь кроме них у нас со стариком и нет никого… Была бы дочка жива… – губы старухи задрожали, глаза наполнились слезами. – Милая моя, зачем же ты умерла так рано? Ты была… Совсем маленькой девочкой, крохой. Ты… Ты даже не увидела мир, не то чтобы успеть его разглядеть, полюбить… Что же ты видишь в своем вечном сне? – она всхлипнула, закрыла руками лицо, беззвучно зарыдав.

Воспоминания о дочери всегда причиняли ей такую сильную боль, с которой ничто не могло сравниться. Поздний ребенок, такой долгожданный, когда женщина всегда хотела иметь дочь… И, вместе с тем – внезапный, нежданный… Она могла быть сверстницей первенького Гура… Но он всегда был таким рассудительным и не торопился с детьми, которые появились уже позже. Много позже… После смерти девочки… А ведь… Как глупо все получилось! Из-за какой-то ерунды…

Нет, она не могла больше думать об этом, вспоминать. Пододвинувшись к сундуку, она осторожно достала из-за него спрятанный в тайнике маленький кошель, развязала тесьму, достала темный, неровный шарик, который поспешно сунула в рот.

У нее не хватало половины зубов, а ягода была совсем сухой, так что старухе пришлось приложить немало сил, чтобы хоть как-то разжевать ее, прежде чем проглотить.

– Она была сладкой, когда я – молодой, – шептала она, возвращаясь на свои одеяла.

– Прежде ягоды Меслам можно было найти сколько угодно… А теперь… Ну да, конечно, легенда о мире сна! С тех пор как ее прочли в городах, все кусты не просто вырубили – выкорчевали с корнями, сожгли, обратив в пепел, перекопали землю, сделали все, чтобы и следа не осталось… А в чем виновато бедное растение? Да и господин Шамаш, разве Он запретил его? Разве Его гнев стер ягоды Меслам с лица земли? Нет. А сколько от них пользы! Только они могут успокоить душу, вернуть сон… Хотя… Конечно, если бы у меня были маленькие дети… – она тяжело вздохнула, ее глаза сами закрылись, голова опустилась на грудь. – Мало ли что им могло прийти в голову. Они ведь, в жажде приключений, могли поступить как Мати. И кто знает, что случилось бы тогда. Ведь не все они идут дорогой бога солнца. А я… Что я? Я уже старуха. И вряд ли встречу Обманщика.

Зачем я Ему?

С этими мыслями она и заснула.

Глава 16

Проснувшись поутру, Нани потянулась:

– Мне снился такой чудесный сон! – она зевнула, потерла зачесавшийся нос. – Будто мы были в городе, таком большом, что на его главной площади свободно поместились три каравана…

– Три каравана одновременно? – Инна, проснувшаяся незадолго до подруги, уже успела умыться и причесаться. – А такое возможно?

– Ну я не знаю! – Нани поморщилась, недовольная тем, что ее рассказ прервали.

– В эпоху древних легенд случалось… – задумчиво промолвила Мати. Она сидела в своем углу, глядя на линии на ладони, словно пытаясь прочесть по ним дороги своей будущей судьбы. – Это называлось ярмарочной неделей.

– А тебя кто спрашивает? – толстушка поджала губы, глядя на чужачку с презрением, в то время как ее подружка, небрежно хмыкнув, просто отвернулась в сторону, всем своим видом показывая, что ей это совершенно не интересно. – И вообще, какая разница, возможно это или невозможно! Ведь это был только сон, – а затем, повернувшись к Инне, она продолжала: – Это был самый чудесный сон в моей жизни!

Только представь себе: праздник. Такой яркий, что казалось, будто звезды спустились на землю, стремясь украсить ее лик. Горожане зажгли множество ламп с огненной водой, расставили их повсюду: и на мостовой площади, и на крышах домов…

А еще горели факелы. И священный талисман. Он пылал с такой силой, что стены храма излучали свет, совсем как стекло ламп. Все веселились, танцевали, смеялись.

Всю ночь! Всю ночь, которая была такой длинной, такой счастливой… Особенно после того, когда сын Хранителя попросил меня остаться в городе! Представляешь, он объявил меня своей невестой! И подарил цепочку с медальоном, в который был вставлен осколочек священного талисмана… – ее рука потянулась к шее, ища подарок. Конечно, его там не было. Ведь все знают, что никому не под силу принести что-то, кроме воспоминаний, из края сновидений в мир яви. – Ну, – она мотнула головой, прогоняя это непривычное для нее чувство беспомощности, – а тебе что снилось?

– Мне… – протянула девушка, которой не очень-то хотелось что бы то ни было рассказывать.

– Ну, давай, давай, – стала торопить ее Нани. И Инне ничего не оставалось, как, вздохнув, начать рассказ:

– Мне снился шатер посреди снегов. Вокруг бушевала метель, а под пологом праздновали свадьбу! Свадьба… – мечтательно повторила она, глядя куда-то в сторону. – Какой же это красивый обряд! Особенно если его праздновать от души.

Особенно – если это твоя собственная свадьба… Ой! – поняв, что сказала лишнее, девушка, смутившись, покраснела.

– Ну-ка, ну-ка, что это ты замолчала? Рассказывай дальше!

– Ты тоже не стала рассказывать о сыне Хранителя!

– А что о нем рассказывать? Ты ведь его не знаешь. И я пока тоже. А ты собралась замуж за кого-то в караване. Значит, это кто-то знакомый, а так – куда интереснее! Ну, подруга, не жмись! Хотя бы намекни, как его зовут, дальше я сама все додумаю!

– Ну да! Ты додумаешь! Такое, чего не было никогда! И никогда не будет!

– Будет – не будет, это знают только боги! Итак, не хочешь говорить?

– Ну…

– Ты только скажи – кто! И я больше ни о чем не буду спрашивать.

– Обещаешь? – с подозрением взглянула та на подругу.

– Чтоб я замерзла!- указательным пальцем толстушка быстро нарисовала круг на лбу, подтверждая клятву знаком солнца.

– Ну ладно, – Инна немного успокоилась. – В конце концов, это был только сон.

– Имя, подруга! Ну, рожай!

– Киш.

– Что?! – не сдержавшись, Нани рассмеялась. – Ты что? Мечтаешь об этом шуте?! Ты..

Не может быть! Это не серьезно!

– Но ты сама…

– Что я!

– Ты сама собиралась стать его невестой! До того, как родители решили связать его судьбу с ней, – она небрежно качнула головой в сторону чужачки.

– А за кого еще тут выходить? В караване-то!

– Вот именно! Поэтому… – она вновь покраснела, затем, отведя глаза в сторону, махнула рукой, воскликнув: – Ну что ты меня стыдишь?! Как будто тебе самой не приснилось, что ты выходишь замуж!

– Да, приснилось! – она вовсе не собиралась отнекиваться. И, потом, в отличие от подруги, не видела в этом ничего такого. Все вполне естественно. – Конечно! Что еще может сниться в повозке невест! Если что и странно, так это то, что ты мечтаешь не о Хранителе, как все нормальные девчонки, а всего лишь о Кише, сыне дозорного, которому не на что рассчитывать за исключением судьбы такого же воина!

Что это ты так низко летаешь, подруга? Ты ведь красивая и вполне могла надеяться…

– Сон – это не совсем мечта, – прошептала Мати. – А сын Хранителя – не сам Хранитель, – впрочем, как бы тихо она ни говорила, собеседницы услышали ее и словно по команде одновременно повернули головы в ее сторону.

– Что она сказала?

– Не знаю, – пожала плечами Инна, – как обычно, какую-нибудь заумную чушь. Строит из себя не пойми кого: не то жрицу, не то вообще богиню.

– И опять подслушивает чужие разговоры! Да еще вмешивается! Вот что… – Нани подняла голову, с вызовом взглянула на чужачку, – ты услышала наши сны, теперь рассказывай свой!

– Я вас ни о чем не расспрашивала.

– Еще не хватало! Но это ничего не меняет. Рассказывай.

– Не буду!

– Значит, тебе ничего не приснилось! Для тебя даже сна не нашлось!

– В то время как нам госпожа Айя подарила – просто замечательные! – Инна злорадно улыбнулась.

Мати ничего не сказала на это, лишь пожала плечами. Ей было все равно, что о ней говорят. Тем более, что она и так знала, что чужачки ее ненавидят.

А караванщицы, окинув ее презрительными взглядами, пренебрежительно фыркнули. За то время, что Мати шла в их караване, они привыкли видеть в ней мягкое, добродушное создание, спокойно сносившее дерзости, глотая обиды и упреки. В общем, слабую, неуверенную в себе девчонку. Странное поведение для той, о которой во всех легендах нового времени говорится как о любимице бога солнца. Но, с другой стороны, а чего ради ей быть сильной, имея такого покровителя? Не жизнь – сплошная патока.

Однако любопытство было сильнее ненависти. И Нани спросила вновь:

– Так тебе приснилось что-то интересное?

– Нет.

– Бог солнца презирает ложь, – караванщица нахмурилась.

– Он считает, что нужно говорить правду.

– Это одно и тоже!

– Разве?

– Да!

– Ты-то откуда знаешь?

– Ну конечно, не всем тут выпала честь быть Его спутницей! Только вот "быть" – не сейчас, когда-то. Все в прошлом. Никто за тобой не придет, так ведь? И почему же это? Я думаю – не только из-за твоих проступков, но и потому, что ты не понимаешь Его!

– В отличие от большинства смертных, Он принимает людей такими, какие они есть, со всеми их слабостями и недостатками, оставляя им право быть самими собой, а не ровняя всех под линию совершенства.

– Кто ты такая, чтобы судить! Ты не жрица и даже не служительница! Ты… Ты вообще еще никто, не имеющая собственной судьбы!

– Да, – спокойно кивнула Мати, повернувшись в сторону полога.

– Что это за привычка отворачиваться! – возмущенно воскликнула Нани. – Смотри на того, с кем говоришь!

– Зачем?

– Что, и этого не знаешь? По закону вежливости!

– Есть и такой? – губы Мати дрогнули, растягиваясь в усмешке.

– Не играй со мной! – насупилась караванщица, глаза которой наполнились злостью.

– Пожалеешь! – она постаралась вложить в это краткое слово как можно больше угрозы.

– А может быть, мне так хочется.

– Нет, ты слышала! – воскликнула Инна, задыхаясь от возмущения.

– Еще бы, – презрительно хмыкнула Нани. – Она это специально.

– Что специально?

– Злит нас. Хочет, чтобы мы на нее сорвались.

– Это сколько угодно! Вот только зачем ей это?

– Не знаю. Никак, решила покончить жизнь самоубийством. Но это же грех. Да и не просто самой вот так взять и поставить точку. Совсем другое – с чужой помощью.

Она ведь привыкла все делать чужими руками… Так кто тебе снился, Мати? Бог солнца?

– Нет, – качнула головой девушка.

– Так она тебе и призналась! – фыркнула Инна.

– А чего ей скрывать? Ведь и так все ясно, разве нет?

– Ничего ты не знаешь. Демоны Курунфа, – спокойно продолжала Мати, – уже обещали мне исполнение мечты. Я отказалась. Теперь они пугают меня.

– Ну-ну, конечно. Что еще может сниться той, которая носит браслет Губителя?

Только демоны… Скажи… – Нани задумчиво теребила край одеяла. – А они, эти демоны действительно могут исполнить мечту?

– Ты что! – в ужасе отшатнулась от подруги Инна. – Они же потребуют за это душу!

И вообще, демоны только вредят, и…

– Мне просто интересно.

– Я не знаю, Нани, – Мати развела руками.

– Не врешь?

– Зачем? – она вздохнула. – Я ведь сама тоже задавалась этим вопросом: дадут ли они то, что обещают, если я сдамся?

– Вот почему ты так держишься за браслет Губителя! А они хотят, чтобы ты его сняла. И тогда ты будешь в их власти. Что же… А ты, значит, не хочешь…

– Откуда ты знаешь, – резко вскинула голову Мати. В ее глазах блеснуло что-то яркое, яростное. – Может быть, хочу. Хуже, чем сейчас все равно не будет. Даже в подземных пещерах госпожи Кигаль моей душе было бы спокойнее…

– Так что же не снимаешь браслет?

– Это мое дело! – огрызнулась девушка с неожиданной даже для себя резкостью.

– А ты не кричи! – затем, немного погодя, уже успокоившись, Нани продолжала, злорадствуя: – Конечно, терять всегда тяжело. А то, что было дано тебе – и подавно. Та, которой покровительствует сам повелитель небес! Единственная и неповторимая! И главное, ведь палец о палец не ударившая, чтобы получить все это!

– Вот именно, – хмуро глянув на нее, бросила Мати, – я никого не молила, никого не заклинала, ни у кого не отбирала чужое! Я… Это просто случилось со мной – вот и все!

– Но почему именно с тобой! – воскликнула Инна.

– Да оставь ты ее, – небрежно махнула рукой толстушка, – что теперь говорить: было да ветром унесло! Не сберегла свое счастье – остается только жалеть. А вот я за свое еще поборюсь! – решительно проговорила она.

– Будешь искать своего сына Хранителя? – спросила Инна.

– Да, – уверенно кивнула та. – Раз уж я знаю, кого искать.

– Как он выглядит, как его зовут…

– Вот именно!

– Да ты что, подруга? Это ведь был только сон!

– Я знаю.

– Так в чем же дело? С каких пор я должна убеждать тебя быть разумной?

– Обычно все наоборот.

– Вот именно!

– Ну конечно! Ведь твоя мечта куда более разумна. Вон он Киш, рядом!

– Да с чего ты взяла, что я о нем мечтаю! – вскрикнула Инна, взмахнув руками. – Нужен он мне как оленю вторая голова! И вообще… – она умолкла, заметив, что Мати двинулась к пологу. – Ты куда это?

– Пойду пройдусь.

– Зачем? – вскинула голову Нани.

– А что, нельзя? – и, не дожидаясь ответа, девушка выскользнула из повозки.

– Мати! – хозяин каравана тотчас оказался рядом с ней, словно стоял у полога и ждал. – Мы можем поговорить? – он умолк, глядя на нее в ожидании ответа, а та не произносила ни звука, удивленно глядя вокруг.

– Шатер… – удивленная, пробормотала она. Нет, конечно, Мати давно уже почувствовала, что караван остановился. Но ей показалось, что это всего лишь краткая остановка – передышка в пути, не более того. – Что-то случилось?

– Метель.

– Метель? – это ничего не объясняло, наоборот, сильнее все запутывало. – Но почему? Я думала, что госпожа Айя на моей стороне. Но удерживая меня подле Курунфа, Она помогает демонам, и… Хотя Ашти говорила что-то о том, что так она быстрее до меня доберется, и… – она вдруг поняла, что говорит вслух и, смутившись, покраснела: – Прости, Гареш, ты спрашивал меня…

– Эта метели. Она ведь особенная, верно?

– Не знаю.

– Но ты только что сказала…

– Мне снился сон, – Мати поморщилась, досадуя на себя за то, что проговорилась. – В эту ночь мне приснилось много снов. По большей части кошмары, от которых хочется бежать прочь.

– Ты чем-то прогневала госпожу Айю? – брови караванщика удивленно приподнялись, в глаза вошло удивление. По его мнению, девушка вела себя достойно, принимая все произошедшее с ней как ниспосланное небожителями испытание, призванное проверить силу ее веры.

"Однако, – он мысленно пожал плечами, – кто, кроме самой госпожи может знать это?" -Нет, – отвечая на вопрос хозяина каравана, Мати качнула головой, однако в ее глазах не убавилось печали, словно осознание этого ее не радовало. – Это были сны Лаля…

– Обманщика? Но… – Гареш даже растерялся. – Я знаю, в караване есть ягоды Меслам. Кое-кто припрятал. Но неужели после всего, что случилось с тобой, ты…

– Нет! – поспешно успокоила его Мати. – Ягоды тут ни при чем.

– Как же тогда ты могла попасть в мир Обманщика?

– Ну… – она задумалась, но ненадолго. – Наверное, это из-за того, что было тогда…

– В легенде о сне?

Девушка тяжело вздохнула, поджав губы, помолчала несколько мгновений, потом тихо проговорила:

– Это для вас легенда. А для меня – жизнь.

Гареш понимающе кивнул:

– Должно быть, очень тяжело жить легендой.

– Конечно. Каждый твой шаг имеет значение. Остальные люди могут ошибаться, они оступятся – ничего страшного не произойдет. Даже если умрут – всего лишь уснут вечным сном. Со мной все иначе…

– Драконий город, да? Но ведь в легенде говорится, что повелитель небес простил тебя…

– Так сказано в легенде… – отвернувшись в сторону, вскользь ответила Мати.

– Но это правда! – Гареш ничуть не сомневался, поскольку был уверен, что, будь все иначе, он бы сейчас не разговаривал с ней.

– Правда… – девушка тяжело вздохнула. Ее глаза наполнились слезами, а губы задрожали.

Казалось, что она вот-вот разрыдается и увидевший это хозяин каравана шевельнулся ей навстречу. Ему захотелось хоть как-то поддержать ее, успокоить.

Ведь, в сущности, девочка была ни в чем не виновата. Кто она? Маленькая смертная, которая каким-то неведомым людям образом оказалась втянута в войны небожителей.

Что она делала? Только исполняла волю небожителей. Если подумать, такова судьба всех смертных. Просто от одних требуется большее, от других – меньшее. Но каковы испытания, такова и награда.

– Правда… – немного овладев собой, повторила Мати, заставив свой голос не дрожать. И не важно, что он стал звучать так пронзительно тонко, словно заледеневшая на морозе нить, натянутая до предела и готовая в любой миг порваться. – Только вы ведь помните легенды.

– А что в них? – насторожился Гареш, решив, что, может быть, пропустил что-то важное, не понял, не уловил смысл…

– Они есть… И живут своей жизнью, словно так и нужно…

– Конечно, нужно! Ведь они даются смертным, чтобы в трудное время их вера в богов не ослаблялась, а наоборот, росла!

– Совершенно незнакомые мне люди, – продолжала Мати, не слушая его, – знают мои ошибки. Я буду спать вечным сном, а кто-то, прочтя легенду, воскликнет: "Ну что за дура! Как она могла так поступить!" А я, может, и сама жалею, что… Если бы я могла все изменить, я бы изменила!

– Но тогда не было бы этих легенд…

– Да! – она только об этом и мечтала. Пусть появятся другие, не о ней!

– Не существует ничего, что не было бы нужно небожителям… – задумчиво проговорил старик.

– Как это? – подняла на него непонимающий взгляд девушка. – Это что же, получается: Шамаш сам придумывает беды, насылает их на караван, побеждает их, чтобы потом обо всем этом написали легенды?! – невозможно! Только тот, кто совершенно не знал повелителя небес мог предположить подобное!

– Нет, конечно, нет! – поспешно воскликнул Гареш. В его глазах отразился испуг, когда старику стало не по себе от одной только мысли о том, что и господин Шамаш, услышь Он их разговор, мог понять его слова таким же образом.

"Я совсем не это имел в виду! – мысленно вскричал караванщик. – И Ты, великий повелитель, способный проникать в самую суть вещей, знаешь это!" -Я говорил – "небожителям", – продолжал караванщик вслух, – имея в виду, что Их много. И среди Них – Губитель. И Обманщик. И Та, которая предает, и…

– Да, – Мати кивнула с явным облегчением. Она поняла. Вот только… – Раз всегда будут существовать не только благосклонные к людям, но и враждебные, выходит, бедам не будет конца? Даже когда мы проснемся от вечного сна?

– Я не знаю, девочка. Я всего лишь старый караванщик. Когда мы придем в город, задай свой вопрос служителям. Уверен, они найдут ответ. Хотя… Легенды ведь не обещают вечного блаженства после пробуждения ото сна. Оно дано только благим душам во владениях госпожи Кигаль.

– Чтобы люди проснулись и стали вновь такими, какими были, их души должны будут вернуться. Души, которые к тому времени уже вечность будут принадлежать повелительнице подземного мира, сестре Шамаша. Он не пойдет против Нее…

– Да что ты такое говоришь, девочка! Замолчи немедленно, пока небожители не покарали тебя, а вместе с тобой и всех нас за слова, которые переходят все горизонты дерзости, которые даже больше, чем богохульство!

– Прости! – она испуганно втянула голову в плечи, глядя на караванщика затравленным зверьком. – Я… Я не хотела ничего плохого… Я… Я почитаю госпожу Кигаль как любой смертный, чья душа отправится в Ее мир. И… Просто я хотела сказать… Пробуждение ведь не может быть без души. И прежняя вряд ли вернется, променяв чудесный сад на земной мир… И что же тогда? У проснувшихся будут новые души? Как снежные волки меняют тела, так люди будут… Но с другой душой это ведь будем уже не мы… И все равно, если повелительница смерти останется, то останется и сама смерть. Выходит, новая жизнь не будет вечной. Мы проснемся лишь затем, чтобы потом снова умереть. Это… это будет всего лишь пробуждение…

Поморщившись, старик почесал бровь:

– Я уже сказал тебе, девочка: простой караванщик, даже проживший такую долгую жизнь, какой была моя, не станет задумываться ни о чем подобном. У него есть вера – дорога, которой он следует. И все. Спросить караванщика – "Зачем ты идешь вперед?" то же самое, что спросить смертного – "Зачем ты живешь?" И тот и другой могли бы остановиться, однако никто с этим не спешит… Да, смерть неизбежна, но если бы мы только и делали, что думали о ней, у нас не осталось бы времени на то, чтобы жить.

– Но в легендах так много говорится о смерти…

– Они сами и объясняют причину.

– Разве?

– Конечно. Достаточно внимательно прочесть хотя бы одну, чтобы понять.

– Наверно, я невнимательно читала. Скажи! Я… Мне нужно знать!

– Чтобы смертные не боялись смерти. Зачем же еще?

– Пугать смертью, чтобы убить страх? – это показалось ей настолько невероятно странным, что Мати чуть было не рассмеялась и только серьезный взгляд хозяина каравана заставил ее сдержаться.

– Людям свойственно бояться того, чего они не знают, смиряясь при этом с неизбежным, если понимают, что оно представляет собой.

– А почему же легенды не рассказывают почти ничего о том, что будет после пробуждения от вечного сна? Просто говорят, что однажды это произойдет – и все?

– Чтобы в вечном сне нам являлись разные образы, воспоминания минувшей жизни.

Вместо того чтобы всем снился один и тот же сон – о мире, который будет после пробуждения.

– Да… – Мати взглянула на старика с уважением. А она-то думала, что он всего лишь обычный торговец, не способный думать ни о чем, кроме как о чистоте золота и его количестве. Выходит, Шамаш тогда не случайно спас этот караван…

– Ни один человек не знает о смерти больше, чем тот, кто подошел к самому краю горизонта и заглянул своему вестнику в глаза. Тогда, пять лет назад я о многом передумал. Смирился…

– Я тоже должна была бы смириться. Ведь я столько раз могла умереть. Но почему-то… – она пожала плечами, качнула головой. Да, она была готова умереть, если так будет нужно, если этого потребуют от нее боги, и все же…

– Ты еще слишком молода для мыслей о смерти. У тебя впереди вся жизнь. Даже сам этот разговор, который, уж не знаю почему, мы завели – для стариков. Давай оставим его. И поговорим о другом. О жизни. Тем более что… – увидев кого-то невдалеке, он позвал: – Киш! – привлекая внимание, поманил рукой: – Иди-ка сюда!

Взглянув на подбежавшего юношу, потом – снова на хозяина каравана, Мати сжалась, ощутив в груди какое-то неприятное беспокойство. Нет, ей не хотелось ни о чем говорить с ними двоими. С каждым по отдельности – ладно, но двумя сразу… Ей показалось, что она поняла, о чем пойдет речь, и закрутила головой, нетерпеливо переступая с ноги на ногу:

– Лучше потом… После всех этих слов о смерти… – она поморщилась. – Не хочется, чтобы их тень легла на планы, на будущее… И вообще…

– И вообще, ты просто боишься, – улыбнувшись, старик лукаво подмигнул ей, – ничего, ничего, я ведь понимаю: когда речь заходит о том, что только предстоит, всегда чувствуешь себя неуверенно, взволнованно. Но это пройдет. Тем более что в тех случаях, когда решать все равно рано или поздно придется, лучше делать это сразу. Поверь опыту человека, прожившего целую жизнь. Никогда не оставляй решение на потом. Иначе будешь переживать, беспокоиться, ночами не спать, все думать, думать… А так – и уверенность определенности, и спокойствие принятого решения. К тому же, ты ведь и так все знаешь, – он перевел взгляд на юношу, ожидая от него подтверждения и уловив уверенный кивок, продолжал,-так вот.

– Если это о помолвке, то…

– Я так понимаю, ты согласна? – и вновь Гареш в ожидании ответа смотрел не на Мати, а на Киша, который поспешно кивнул, так же твердо и решительно, как в первый раз. – А раз так, мы могли бы не откладывать ее.

– Но… – взгляд девушки испуганно заметался, обратился на юношу, ожидая от него поддержки. Не смея произнести ни слова вслух, она просила его на языке мыслей: "Скажи ему! Что мы решили подождать до испытания!" Мати была уверена, что Киш поймет ее. Ведь понимал же он ее безо всяких слов прежде. Но на этот раз все вышло иначе. Может быть, потому что юноша был словно снежная крыса змеей заворожен речью хозяина каравана. Застыв, затаив дыхание, он смотрел на старика, боясь даже моргнуть, пропустив в этот краткий миг то главное, чего он ждал.

Поняв, что помощи ждать не от кого и придется говорить самой, девушка тяжело вздохнула. Ей было очень трудно решиться произнести первое слово, но иного выхода не было.

– Я… – прохрипела она, затем, замолчав, кашлянула, прочищая горло, сглотнула мешавший говорить комок, и заговорила совсем о другом: – Я очень признательна вам с Лари за то, что вы готовы удочерить меня, и… И я понимаю, какую честь вы мне оказываете, принимая в свою семью. Я лишь… Я просила бы вас, если это возможно, немного подождать с обрядом. Ведь удочерение можно отложить до дня испытания, и… Я очень люблю своего отца. И мне не хотелось бы, чтобы мой поступок выглядел как предательство…

– Не беспокойся об этом, милая, – Гареш тепло улыбнулся, поняв причину ее беспокойства, и одобряя ее верность отцу, – конечно, этот обряд может подождать.

К тому же, от тебя ведь в сущности ничего и не требуется. Пока ты не прошла испытание, ты – не имеющий права слова ребенок. За тебя решают старшие. В своей семье – отец. Здесь – я, как хозяин каравана. Так что, я могу все сделать и сам.

Мне просто не хотелось, чтобы это произошло против твоей воли.

– Как это? – Мати смотрела на него растерянно и испуганно.

– Что "как", дорогая?

– Вы можете удочерить меня, даже если я не соглашусь?

– Видишь ли… Ты ведь понимаешь, я мог бы не говорить тебе всего этого, но, думаю, ты согласишься: за минувший месяц между нами сложились доверительные отношения. И мне хотелось, чтобы так оставалось и впредь. Так вот… О чем я? Да, видишь ли, девочка, закон каравана, как, впрочем, и закон города, дает полноправному право решать за тех, кто еще не обрел собственную судьбу, или кто лишился ее, став рабом, и…

Девушка перебила его, не дав договорить. Она просто не могла ждать, когда караванщик закончит:

– И ты? Ты решишь все за меня?

– Я уже сказал…

– Да, я слышала. Ты не хочешь, чтобы это произошло против моей воли. Но ведь это…

Это означает, что такое может произойти. Не по твоему желанию, но может!

– Мати…

– Скажи мне! Я должна знать!

Караванщик взглянул на нее с укором, качнул головой, словно осуждая за непонятную старику настойчивость, которая становилась все более и более похожей на детское упрямство.

– Хорошо, я отвечу. Да. Я поступлю так. Если ты будешь бежать от обряда даже в последний день. Тогда мне ничего не останется. Потому что не прошедшая испытания становится рабыней. А я не хочу, чтобы это случилось с тобой. Не могу допустить, чтобы это произошло в моем караване. К тебе благоволит сам повелитель небес. Как ты думаешь, что Он сделает с нами, если из-за нас ты станешь рабыней? Да, господин Шамаш – самый милосердный из всех небожителей. Он сам чтит закон и велит делать то же смертным. Но, в то же время… Да что мне тебе говорить!

Вспомни, что случилось при нашей первой встрече! Ведь твое рождение в снегах пустыни было нарушением прежнего закона каравана! Нарушением, которое произошло прежде, чем закон был изменен! Прежде, чем мы узнали об этом! И все равно Он был так зол на нас, что даже не открыл правды о себе! Не позволил нам припасть к снегам у Его ног!Что мы узнали о Нем лишь много позже! Что мы до сих пор корим себя за то, что случилось тогда! И еще больше – за то, что не случилось, но могло произойти!

– Он простил вас…

– Да. Но право на прощение – оно как и право на поворот спиной к светилу дается лишь раз. Мы свое уже использовали. И теперь должны быть особенно осторожны, особенно предупредительны.

– Я поняла, – опустив голову на грудь, прошептала Мати, – хорошо. Но только, – она вскинула голову, – пусть обряд будет совершен в день испытания! Обещай мне!

– Ох, Мати, – он вздохнул. – Ты ведь этим только отсрочишь неминуемое. И будешь волноваться, беспокоиться, боясь, что в последний миг что-то пойдет не так…

– Но у меня будет еще немного времени на надежду!

– Вернуться? – он покачал головой, видя в такой надежде скорее обман, чем что-то другое. Однако… – Если тебе так легче… Так или иначе, – он решил вернуться к тому, о чем говорил до того, как девушка столь резко сменила тему разговора, – ваша с Кишом помолвка…

– Нет! – вскрикнула Мати, нервно взмахнув руками. – Нет! Нет! – она зажмурилась, зажала ладонями уши, чтобы никого не видеть, не слышать.

– Мати… – попытался заговорить с девушкой, как-то успокоить ее Киш.

Но та, резко оттолкнув от себя его руку, опрометью бросилась прочь.

– Что это с ней? – озадаченно спросил хозяин каравана юношу. – Мне казалось, вы двое хорошо ладите, отлично подходите друг другу и вообще, уже обо всем договорились.

– Мне тоже так казалось… Дядя Гареш, я говорил с ней, как ты и просил. Должно быть, она просто боится, и… И, может быть, стоит не тревожить ее душу. Пусть она успокоится, свыкнется, в общем, подготовится. Все равно обряд помолвки не возможен до тех пор, пока вы с тетей Лари не примете над Мати опеку. Ведь, – на мгновение замолчав, он пожал плечами, – о помолвке объявляют родители.

– До этого еще так много времени…

– Вот именно! – воскликнул юноша. – И, потом, тогда я уже буду полноправным. У меня будет время подготовить повозку… Что-то уже определится… Не вести же ее в никуда!

– Помолвка еще не соединение судеб, – старик качнул головой. – Между этими двумя обрядами могут лежать не только дни, но и годы пути. В любом случае, и мы с Лари, и твои родители поможем со всеми приготовлениями. Ведь, не забывай, это будет брак по согласию семей.

– Но я хочу сам! Чтобы это было действительно мое!

– Так и будет.

– Нет, дядя Гареш, ты не понимаешь! -он резко мотнул головой, затем, вздохнув, продолжал: – Для этого я должен все сделать своими руками. Ну… Не знаю, как объяснить…

– Ты ведь говоришь это не для того, чтобы потянуть время? – караванщик подозрительно прищурился. – У тебя тоже есть какие-то сомнения?

– Нет! Конечно, нет! – воскликнул юноша, весь вид которого показывал, что эти слова сказаны не просто уверенно, но искренне. – Просто… – он прикусил на миг губу, насупил брови. – Ну… Если я к помолвке уже пройду испытание, тогда сам смогу попросить у вас отдать мне Мати. И не понадобится согласия моих родителей…

– Ты что же, боишься, что они в последний миг передумают? Да никогда!

– Ну…Они ведь сперва хотели породниться с семьей Нани…

– Это не они хотели! Это Гард с Минти хотели. А точнее – Нани, на поводу которой готовы идти чуть ли не все в караване, лишь бы не связываться! Но пока еще я здесь хозяин и будет так, как я захочу!

– Дядя Гареш, ты ведь знаешь Нани! Если она что-то вбила себе в голову, то найдет способ исполнить задуманное. Она… Она напомнит кругу, что человек не может договариваться о помолвке сына с дочерью сестры…

– Что за чушь! Мати – не нашей крови! В отношении приемных детей действуют совсем другие законы, когда здесь главное – кровь, не пути!

– И все-таки…

Хозяин каравана, устало взглянув на юнца, вздохнул:

– Ты скажешь, наконец, в чем дело?

– Ну… – Киш замялся. – Я уже говорил… – его глаза забегали, ища предлог прекратить этот разговор.

– Ты обещал Мати, что у нее будет достаточно времени подумать? Так?

Старик был мудр. Он много повидал на своем пути. А Киш… Не мог же он солгать хозяину каравана!

– Да, – он чувствовал себя скверно от того, что был вынужден признаться.

– Да, – Гареш удовлетворенный кивнул. – И что именно ты обещал?

– Что о помолвке будет объявлено в день испытания. Дядя, я не нарушу данного слова! Я не могу, не должен! Нельзя начинать дорогу с обмана!

– Да, конечно… Я и не собираюсь заставлять тебя делать что-то подобное.

– И не нарушишь своего слова, да, дядя?

– Я сдержу его, – проговорил караванщик, а затем надолго замолчал, о чем-то задумавшись.

– Так я пойду?

– Да, Киш, ступай…

– Дядя…? – ему больше всего на свете хотелось поскорее отыскать Мати, объяснить ей все, рассказать о решении хозяина каравана и успокоить, однако он медлил.

– Что, парень?

– Ты ведь не сердишься на меня за дерзость?

– Нет. Ты вел себя так, как должен был.

– Спасибо, дядя, – и, ободренный, он поспешил в ту сторону, куда убежала Мати.

– Ох, молодость, молодость, – качнул головой глядевший ему вслед Гареш. – А ведь когда-то и я был таким, не понимал, что истина не всегда во благо, а ложь во зло…

Впрочем, на этот раз все можно будет сделать так, чтобы все было и правдой, и во благо…

– Что это ты там бормочешь? – к нему подошла Лари, прислонилась к плечу.

– Да так… Размышляю вслух.

– Только выжившие из ума старики говорят сами с собой.

– Ладно, не ворчи.Ты давно здесь?

– Достаточно давно, чтобы ноги начали упрашивать меня об отдыхе.

– Так возвращайся в повозку!

– Я устала, но у меня остались силы еще на несколько мгновений. Скажи, пожалуйста, муж мой, что ты только что сделал?

– А что?

– Ты дважды дал слово, которое не сможешь сдержать.

– Посмотрим! – он усмехнулся, пряча улыбку в усах.

– Что тут смотреть! – ее глаза глядели на мужа с осуждением. – Ты ведь понимаешь не хуже меня: госпожа Айя не позволит нам сдвинуться с места, пока не произойдет то, чего Она хочет!

– И ты уверена, что речь идет о помолвке этих двух упрямцев?

– Мы ведь уже все обсудили! Или ты видишь другую причину?

– Нет, но… – караванщик пожал плечами. Было во всем этом что-то… Что-то, чего он не мог объяснить.

– Хватит сомневаться! Прямо зараза какая-то! Ты сам совсем недавно осуждал помощника за нерешительность, и вот…

– Ладно, старуха…

– Ну, в чем дело? Что тебя тревожит? Все, что мы делаем – это исполняем волю богини снегов, которая всегда покровительствовала странникам пустыни! Или ты собираешься простоять здесь, в снегах, до дня ее шестнадцатилетия?

– Слишком долго…

– И…?

– Нам придется поторопиться.

– С помолвкой?

– Со всем. С испытанием.

– Что-что? – старуха подалась вперед, вся уйдя в слух. Она не жаловалась на глухоту, и, все же, в этот миг не была уверена, что все правильно расслышала.

– Закон дает нам это право. Перенести испытание на более ранний срок. Если так будет необходимо. И тогда никому не придется нарушать данное слово. Все будут довольны: госпожа, я, ты, Киш и даже Мати. Хотя в первый миг, конечно, она будет думать иначе…

– Ну, все довольны не будут никогда, – кривая усмешка коснулась губ старой женщины, в то время как в глазах застыла замерзшим вздохом грусть.

"Только младенец и наивный дурачок могут думать иначе. Всегда найдется тот, кто осудит, захочет все вернуть назад, пройти в будущее другой тропой, изменить, переделать…" "А ты? – поймала она на себе взгляд-вопрос мужа. – Ты тоже…" Лари вздохнула, чуть наклонила голову, не в знак несогласия, скорее – задумчивой грусти.

Когда-то… Воспоминания были так сладки! И, все же, к этой сладости неминуемо примешивался горьковатый привкус печали, ведь минувшего не вернуть.

Когда-то его глаза были золотыми, как луч солнца, сверкавший на самой кромки белоснежных снегов. Она влюбилась в него из-за этих глаз. Нет, конечно, это не была любовь с первого взгляда. Просто… Они родились в одном караване, подходили друг другу по возрасту, их родители дружили, и вообще… То, что они стали мужем и женой – было логичным. И, все же, то мгновение, когда детская дружба переросла в любовь…

Сколько бы ни минуло лет, она помнила все так, словно это случилось только вчера.

Помнила и всякий раз удивлялась: как? Почему? Так вдруг? Они шли по снегам пустыни. На горизонте показался город. Душа была полна весельем, а сердце – ожиданием чуда. Что там ждет впереди? Подруги и друзья, весело переговариваясь, чуть ли не вприпрыжку бежали, петляя между повозками, обгоняя одну, другую, спеша поскорее добраться до столь желанного оазиса, обсуждая на ходу, кто что оденет, что будет делать в городе.

А она почему-то отстала. И варежка, непонятно каким образом соскользнув с руки, упала в снег. Она нагнулась, чтобы поднять ее…

– Берегись! – схватив девушку в охапку, Гареш оттолкнул ее в сторону из-под копыт возникшего словно из-под земли оленя. Лари покачнулась, растерянная и напуганная, не удержалась на ногах, и они оба полетели в снег.

Тогда, сидя в сугробе, она впервые увидела это золото в его глазах. И поняла, что влюбилась без памяти.

"Ты моя судьба… – шевельнулись в беззвучном шепоте потрескавшиеся, давно лишившись алой зари юности губы. – Я буду любить тебя вечно – и в последнем сне грезя воспоминаниями о тебе, и даже в саду благих душ отыщу тебя, узнаю, чтобы быть рядом в безграничной радости и бесконечном блаженстве!" "Значит, ты не стала бы ничего менять, если бы боги дали тебе такую возможность?" "Мне бы хотелось… – она игриво улыбнулась. – Конечно, мне бы очень хотелось прожить еще одну жизнь! Может быть, в ней я была бы еще счастливее! Но только рядом с тобою!" "И, все же, несмотря на это, ты считаешь…" -Те, чей союз благословлен небожителями, не будут знать несчастий. Боги позаботятся об этом. Конечно, повелительница снегов не богиня любви, но госпожа Айя знает, что такое истинное, сильное чувство. И Она не станет играть на нем.

Она… Наверное, эта девочка, Мати ей действительно очень дорога. И богиня хочет, чтобы она была счастлива.

– Ты думаешь, Киш – тот жених, которого богиня искала для нее по всей земле? Не Хранитель, не полубог – Творец заклинаний, а простой караванщик?

– Обычная жизнь порой слаще чудесной. И на пути воина можно познать куда больше счастья, чем во дворце Хранителя. Если это именно тот путь, для которого рождена…

– Но сама Мати не понимает этого.

– Она еще совсем ребенок! Что она знает? Да я более чем уверена, что малышка без памяти влюблена в бога солнца! В блеске же Его ареола разве ж разглядишь человека! Что с ней стало бы в том караване? Не жена, не мать, даже не жрица.

Никто.

– И то верно… Господин слишком правильный, чтобы…

– И не говори… У других богов от смертных родился не один ребенок. Но только не у Него!

– А жаль… Это был бы великий Творец заклинаний! Если бы…

Они замолчали, задумавшись, каждый о своем.

– Да-а…

– Да-а… – одновременно вздохнув, протянули они. – Может быть…

– Может быть…

– Что ты хотел сказать?

– Что ты имела в виду?

– Я первая спросила.

– Ну… Может, Он еще передумает?

– Что?

– Если Он все-таки придет за ней… Ведь Он позволил ей влюбиться в себя, и…

Может быть… Госпожа Айя скрыта от Него плащом Губителя, а эта девочка…

Забота и опека предполагает что-то, какое-то чувство…

– Она Ему не безразлична – это несомненно. Но вряд ли госпожа Айя позволит, чтобы что-то такое случилось. Она слишком сильно любит Своего божественного супруга, чтобы не сгорать от ревности.

– Кто знает…

– Любая женщина скажет тебе: можно делить все, что угодно, но только не сердце мужчины! Либо все, целиком, либо ничего!

– Но госпожа не ненавидит девочку. Наоборот, Она покровительствует ей.

– Вот это странно… Если только… – задумавшись, старуха на миг замолчала.

– Что "только"?

– Как-то, в разговоре со своими спутницами по повозке, девочка упомянула, что она – Творец заклинаний. Нани еще потом всем рассказывала, смеясь…

– И ты поверила! Великие боги, Лари! Да это было…

– Что? Шутка? Кто посмел бы так шутить? Во всяком случае, не та, которая знает о богах не только из легенд.

– Но если это правда…

– То она может быть дочерью богини снегов.

– Боги! – глаза старика округлились. В них перемешались и ужас, и восхищение, душа была полна благоговейным трепетом.

– То-то и оно… Ты только представь, каково Ей!

– С одной стороны, супруг… С другой – дочь… А ведь еще в драконьем городе подозревали, что девочка – дочь богини снегов…

– Единственная! Одна за целую вечность! Легенды говорят, у Них с господином Шамашем не было своих детей. А Ему Она не изменяла никогда прежде…

– Как же сильно Она должна ее любить! Да, теперь мне все ясно.

– Так давай, делай, что должен! Ради чего Она привела к нам Мати, чего Она от нас ждет?

– Полубог! Истинный Творец заклинаний! О-о! – ошарашенный тем, во что он вынужден был поверить, караванщик стер со лба испарину.

– Ну что ты окаменел? Не стой ледяной куклой!

– Постой, подожди! Не так быстро! Мне нужно подумать…

– О чем! О чем тут думать! Мы должны торопиться! Пока все спокойно. Ты ведь не хочешь, чтобы караван оказался в самом сердце бури!

– Мы и так…Лари, тут нельзя спешить. Боги… Пусть уж лучше Они как-то сами во всем разберутся. Смертным лучше держаться в стороне, чтобы не нажить не нужных врагов -Как тебе, интересно, это удастся?

– А вот как. Подождем. И если господин Шамаш не придет за девочкой, значит…

Значит, Он согласен, что та судьба, которую госпожа Айя выбрала для малышки, наилучшая.

– И сколько ты собираешься ждать?

– Немного… Но немного подожду…

– И кто будет решать, сколько это – немного? – усмехнувшись, она качнула головой и устремила взгляд на пламень костра…

Время… Время – это та же дорога. Только еще более странная и непредсказуемая.

Так что порой кажется, что не ты идешь по ней, а она по тебе. Ведь даже когда ты стоишь на месте, ты продолжаешь путешествовать, и порой – даже быстрее, чем когда бежишь вперед. И еще. Если на тропе пусть всего раз, но можно повернуться и пойти обратно, то на дороге времени -никогда. А как хочется!

Глава 17

…– Снежные духи, лунные тени и призраки мрака! – Гареш выплевывал слова, словно проклятия и только присутствие жены, сидевшей у одного с ним костра, удерживало его от более смачных ругательств, вертевшихся на языке. Конечно, жена – свой человек, привыкший прощать. В конце концов, сами боги велели ей терпеть супруга.

И, все же… Есть слова, которые при женщинах не принято произносить. Самому потом стыдно будет. Сказанное же звучало недостаточно весомо, поэтому для значимости он с силой стукнул кулаком по ноге и, поняв, что переборщил, поморщившись, крякнул.

Дремавшая, опустив голову на грудь, старуха, вскинулась, взглянула на мужа слезившимися глазами, недовольно проворчала:

– Ну что ты шумишь, старик? – она зевнула, прикрыв рот тыльной стороной ладони. – И сам не спишь, и другим спать мешаешь.

– Да спи, спи, кто тебе не дает? – сказав это, караванщик замолчал, но ненадолго.

– Это просто невозможно! – но сам он никак не мог успокоиться. Раздражение просто переполняло его.- Десять дней! Мы стоим на месте вот уже десять дней!

– Не стой, кто тебе мешает идти? – не открывая глаз, пробормотала старуха.

– Как кто! – возмутился хозяин каравана. – Как будто сама не знаешь! Да богиня снегов, вот кто! Пока стоим и не думаем уходить – пустыня спокойна и чиста, словно глаза младенца. Но стоит пусть хотя бы мысленно сказать себе: "Все, пора в путь", как начинается метель. Да такая сильная, что за пологом небо просто смешивается с землей и перестаешь видеть не то что ушедшего вперед дозорного, но собственную руку, даже если подносишь ее к самому носу.

– И что?

– Как что! Нет, она еще спрашивает: "что"! Да мы здесь погибнем! Караван должен идти вперед! Нам нельзя вечно стоять посреди снегов! Или Она именно этого хочет от нас – чтобы мы замерзли, стали Ее ледяными слугами?

– Ты прекрасно знаешь, чего Она хочет! И мы обязаны исполнять волю богини, потому что горе тому, кто станет дожидаться времени, когда небожитель напоминает о долге!

– Да… – задумчиво протянул караванщик, затем – тяжело вздохнул: – Видно, придется… – провел ладонью по бороде, приглаживая. – Наверное…

– А почему так грустно? В конце концов, от нас не требуется никакой жертвы!

Ничего, кроме того, что произойдет и так.

– Да… Произойдет… – его взгляд устремился на огонь и замер, следя за движением языков пламени, словно надеясь разглядеть за ними картинки грядущего.

– Или ты не хочешь принимать в свой караван Творца заклинаний? Испугался ответственности? Ноша не по плечу?

Гареш поморщился. Да, все верно. Конечно, старуха права. Какой смысл противиться?

Судьба она и есть судьба. И, все же… Что-то удерживало его от этого, казалось бы, единственно верного и возможного шага. Если бы он понял, что – ему стало бы легче. А так… Сомнения мучили его. И раздражали.

– Ладно, – наконец, приняв решение, он поднялся. – Пойду.

– Куда?

– Отдавать распоряжения. К обряду испытания нужно готовиться.

– Решился! Слава богам! Ну наконец-то!

– У меня нет выбора. Я не могу допустить, чтобы с караваном случилась беда. Мой долг перед караваном – мое предназначение.

– Да при чем здесь долг… – начала караванщица, но, поймав на себе его укоризненный взгляд, качнула головой. – Ладно, не важно. Давай, делай, что собирался. Закончим со всеми обрядами – и в путь. Город уже заждался нас… …Медленно кружась, снежинки падали на щеки.

Над полуденной пустыней не бушевали ветра метели, нагоняя из-за горизонта мороз.

Все вокруг было наполнено солнечным светом, который крошился на осколки, однако же не уменьшаясь от того, не ослабляясь, а, наоборот, становясь сильнее и ярче.

Душа девушки пылала огненной водой, и тонкая плоть-лампа, светясь, нагрелась. Ее щеки были так горячи! И ничего удивительного, что коснувшиеся их снежинки стали таять, а Мати, застыв с закрытыми глазами и скрещенными у груди руками, представляла себе, что это слезы покатились по ее щекам, и от этой мысли становилось легче на душе…

Она никогда бы не подумала, что будет так рада слезам. Прежде они казались ей не только знаком слабости, но и источником боли, такие соленые и горькие. Теперь же она к немалому своему удивлению поняла: слезы – они как лекарство призваны врачевать, неся облегчение.

"Они всегда помогали мне… – думала девушка. – А я, неблагодарная, презирала их, ненавидела, гнала прочь. Я считала их знаком слабости, не понимая, что они помогали мне быть сильнее… И вообще… Они так нужны мне сейчас, настоящие слезы! Не эти – капельки талой воды, придуманные, и потому не могущие по-настоящему помочь… Но, должно быть, я тогда выплакала их все… Или же просто разучилась плакать, заставляя себя стать сильнее, чем была когда-то… Я выросла… Но я хочу оставаться ребенком! Потому что… Потому что ребенку не надо ничего решать, за него это делают другие. Не надо выбирать, отказываясь от чего-то ради другого, не надо терять, чтобы найти, даже не зная точно, найдешь или нет, не надо… Не надо быть взрослой! Великие боги, если бы Вы спросили меня: "О чем ты мечтаешь больше всего на свете?" Я бы сказала – навечно остаться десятилетней девочкой.

Такой, какой меня навсегда запомнил Шамаш. Такой… Наивной, чистой, беззаботной, смелой… Тогда моя жизнь была просто замечательной, полной приключений и настоящего, искристого чуда, в которое не просто верится, но хочется верить. Я хотела бы быть вечной девочкой. Такой, какой была когда-то, до встречи с повелителем небес, госпожа Айя… Она отдала свое детство ради того, чтобы стать взрослой, я же… Я так не могу! Я хочу, чтобы все навсегда осталось таким, каким было прежде! – ее губы расплылись в улыбке, когда перед глазами предстала картинка… Образ из памяти – ее собственное отражение в водах сказочного мира, подаренного ей Шамашем на одиннадцатилетние. – Ребенок не создаст тех проблем, которые… Причиной которых могла стать я… И Шамаш, и госпожа Айя… Я могла бы быть с Ними рядом… Быть Их приемной дочкой… Это было бы так замечательно – кружить по ледяным залам со стайкой ледяных девочек-ветерков, лепить из снега человечков, вставляя им в грудь ледяные сердца, зажигая огненной водой души! Мне было бы легко называть госпожу Айю матерью… Я… Ведь даже отец, когда узнал, что я – Творец заклинаний, а, значит, наполовину богиня, решил, что Она – моя настоящая мать. А Шамаш… Он бы рассказывал мне сказки, оживляя их… И я была бы самой счастливой девочкой на свете!…" "Так в чем дело?" – прошуршало что-то рядом.

Мати испуганно вздрогнула:

– Кто здесь? – она испуганно огляделась вокруг, ища если не человека, то призрака, духа, но не увидела никого, кроме собственной тени, которая…

"Великие боги, – сердце девушки забилось со страшной силой. – Неужели я говорю с ней?" "А даже если так, что тут такого?" "Это безумие! Только больной снежным поветрием говорит сам с собой так, как говорил бы с кем-то другим! Я больна!…" "Вот еще! – ей послышалось презрительное фырканье, в то время, как усмешка растянула ее собственные губы, хотя в этот миг Мати меньше всего хотелось смеяться. – Ты здоровее всех живых! Ведь ты небесных кровей!" "Это не избавляет меня от болезней. Я часто хворала, пока была маленькой…" "Так или иначе, безумие не говорить с самой собой, а не отвечать на собственные вопросы! А еще большее безумие – лишать себя мечты, особенно когда можешь ее исполнить!" "Я могу вновь стать девочкой?" – ее сердце билось все быстрее и быстрее, в висках стучало, а тело била бешеная дрожь. Неужели все, о чем она только мечтала, но что всегда казалось ей невозможным, действительно произойдет?

"Конечно!" – услышала она в ответ, и губы Мати уже были готовы зашептать молитву благодарности. И все же… Сомнения не покинули ее душу, внося в нее смуту.

"И что я должна сделать для того, чтобы моя мечта исполнилась?" "Снять браслет".

"Что?!" – ужас Мати был так силен, что девушке показалось – пламень охватил ее с головы до ног так, словно она забралась в гигантскую лампу с зажженной огненной водой.

"Только и всего!" "И ты тоже… – она чуть не задохнулась от возмущения. – Как же так? Ведь ты – это я и…" "Вот именно: я это ты! И мне не безразлично, что я получу, если от всего откажусь! Чужой караван, который, старайся не старайся, никогда не станет родным.

Этот шут Киш…"

"Он хороший человек".

"Он слабак! А ты всегда мечтала о ком-то сильном, на кого можно будет опереться!" "С чего ты взяла?" "С того, что знаю тебя лучше, чем ты сама! Потому что не боюсь взглянуть в глаза правде!" "Но если я сниму браслет, то потеряю все!" "Да почему?!" "Так сказал Шамаш…" "Будучи во власти демонов Курунфа?" "Что?" – девушка нахмурилась, наклонив голову, с сомнением глядя на свою тень.

"Вот то-то и оно!" "Но… Но… Что же тогда…" – она растерянно опустила руки, готовая усомниться в чем угодно, особенно в том, что так страстно хотела назвать неправдой.

"Сними браслет – и все закончится. Не будет этих метаний, мук, боли, сомнений.

Ты будешь счастлива, ведь твоя мечта исполнится".

"Но… Но ведь Курунфом властвуют демоны… Они, а не боги исполнят мою мечту!" "Курунф – не обитель зла, как ты упрямо убеждаешь себя. И он не принадлежит демонам".

"Но разве не они…" "Мечты исполняют те, кого просят. Если кто-то готов за мечту продать душу демонам – что же, его право".

"А если я попрошу госпожу Айю?" "Она откликнется на твой зов. И исполнит то, о чем ты мечтаешь. Потому что в глубине своей сущности хочет того же".

"Было бы так здорово…" "Подумай, подумай об этом! Потерять все или все получить: неужели выбор не очевиден?" "Не знаю…" "Да что тут сомневаться!" "Но Шамаш… Он не стал бы просить кого-то исполнить мечту…" "Он – бог. Но бог, облаченный на дороге снежной пустыни в человеческую плоть, а посему в то же самое мгновение и человек. Он может, так же, как ты сейчас, обратиться к самому себе, и сам исполнить свою мечту! Сам!" "Это безумие!" "Вот и помоги Ему остановиться! Ведь для того, чтобы твоя мечта исполнилась, Он должен быть прежним. И быть рядом с тобой. Ведь так, маленькая Айя?" "Да…" "И, значит, с Ним все должно быть в порядке. И что в этом плохого?" "Значит… – ее рука нервно выщипывала волоски их шубы. – Если я попрошу, чтобы не демоны, а богиня снегов исполнила мою мечту…" "Я уже сказала тебе! И не вижу необходимости повторять! Но если ты так хочет, если это тебя успокоить – да. Да! А теперь перестань, наконец, раздумывать, стоя на месте! Делай шаг! Пока тебя не заставили сделать его совсем в другую сторону!

Прими решение, или его примут за тебя! На твою беду!" "Все, что я должна сделать, это снять браслет… Но ведь я не в Курунфе!" "А где же еще!" "Но…" – удивленная и растерянная, она огляделась вокруг.

Повсюду, куда бы она ни бросала свой взгляд, царила снежная пустыня, окружавшая своими бесконечными просторами одинокий островок – шатер каравана. Она не видела ни стен города, ни вознесенного высоко в небеса острием копья священного храма.

"Ты не там ищешь! Сюда! Смотри вниз!" Мати послушно опустила глаза на снежный полог, растелившийся у ее ног. В первый миг все, что она смогла разглядеть, было неясное очертание ее собственной тени, однако уже через несколько мгновений, когда она присмотрелась…

Ветер – несильный, мечтательно задумчивый кружил над самым снегом, касаясь его крылом, рисуя… Нет, скорее даже не рисуя – вырезая будто по мягкой кости…

"Стены города… – ошарашенная, прошептала Мати. – А вот и врата… Открыты нараспашку, словно приглашают войти…" "Так оно и есть".

"Смотри, смотри! – в какой-то миг ей показалось, что она разглядела на главной улице города маленькую фигурку, и сердце сжалось от страшной боли. – Отец! Он ждет меня!" "Да. Он любит тебя. Но! Как ты думаешь, он простит тебе предательство?" "Я… Я совсем не… Я не хочу…" "Но ты собираешься отказаться от него! Чтобы пройти испытание в чужом караване".

"Я… – девушка опустила голову на грудь. Она уже столько раз думала об этом…

– Если ты – это я, ты знаешь. Я делаю все, что могу! Я жду, оттягивая неотвратимое все до последнего мига. Но потом… Как я смогу помочь отцу, если умру?" "Тебе не нужно умирать! Сними браслет! Если не ради этой мечты – ради другой!

Пожелай оказаться в том Курунфе, в который попали твои родные! И спасай их, сколько твоей душе угодно! Если ты этого хочешь!" "Я… Я не знаю…" "Ты сомневаешься! И знаешь, почему? Потому что боишься! Ты боишься решать! Ты хочешь, чтобы за тебя решали другие!" "Если ты – это я, то хочешь того же!" "Да! Я хочу, чтобы решила ты! Но если ты не можешь… Отдай это право мне! И вместе, вдвоем, мы, наконец, сделаем то, что должны!" -Я… – Мати обхватила себя руками за плечи, с силой сжала. – Я не стану снимать браслет! – замерзшими губами прошептала она.

"Что?!" Девушка вздрогнула. Ей показалось, что этот возглас дрожью прошел по снегам, стирая все образы и блики.

– Таково мое решение!

"Ты… Ты только что совершила самую главную, самую страшную ошибку в своей жизни! – голос, который еще мгновение назад заполнял собой весь мир между небом и землей, стал слабеть, сжимаясь, рождая при этом чувство, словно это вся бесконечная пустыня стискивается в одну крошечную снежинку. – Ты будешь жалеть об этом вечность! Даже дольше! Все закончится. Исчезнет мир, а ты будешь жалеть о потерянной мечте! Всегда! Начиная с этого самого мига!" – эти слова, звучавшие как проклятья, заставили Мати вздрогнуть, вскинуть руки, закрывая ладонями лицо, будто пытаясь таким образом заслониться.

"Нет!" – в ужасе кричало ее сердце, готовое разорваться на части.

Тень осталась. Но она больше не была живой, говорящей, вновь из хозяйки превратившись в бессловесную рабыню.

"Все верно, – с безразличным спокойствием текла мысль. – Я поступила так, как должна была. Это была не я. Это был кто-то из демонов. Один из демонов Курунфа, обернувшийся… назвавшийся моей тенью, чтобы обмануть меня, вынудить подчиниться. Потому что… – на миг она умолкла, почувствовав, как полнятся слезами глаза, затем упрямо мотнула головой, прогоняя сомнения. – Потому что был уверен, что я не смогу противиться голосу своего сердца! А я смогла! – она даже почувствовала некоторую гордость за себя. – Надо же, впервые в жизни я проявила такую твердость, приняв первое в своей жизни настоящее решение. То, от которого зависит все мое будущее. То, которое лежит в начале тропы моей собственной судьбы. Теперь я не боюсь испытания! Если я выдержала это, выдержу и все остальное! Вот только… – голова склонилась на грудь, а с приоткрытых губ белым облаком соскользнул вздох. – Это последнее, прощальное проклятие… Демоны ведь мастера проклятий. И я уже чувствую на себе его действие. Я всегда буду мечтать о том, что могла бы иметь, жалеть о том, что потеряла, и… И как ни буду я пытаться ощутить хотя бы вздох счастья, мне никогда не быть счастливой! Ну что же… Такова, наверно, моя судьба… – она готова была с этим смириться. Потому что была уверена: "Это продлиться недолго. Моя жизнь будет коротка. Я только спасу свой караван, выведу его из-под власти Курунфа, а потом… Самоубийство – страшный грех. И, думаю, он перевесит подвиг спасения. На моей душе будет вина.

И боги смерти не наградят меня, а накажут… Что может быть страшнее для смертного кары забвения? Пустоты бездны, в которой нет ни снов, ни чувств, ничего… – набрав полную грудь воздуха, она со свистом выдохнула, словно его сцеживая сквозь неплотно сжатые зубы. – Но только это освободит меня от проклятия. И позволит обрести покой…" -Мати! – окликнул ее кто-то издалека.

Она обернулась. Так медленно, словно для каждого движения ей требовалась целая вечность.

К ней от полога шатра бежала Инна.

– Фу… – она запыхалась. – Я так и знала, что ты здесь! – едва успев отдышаться, сообщила она радостно. – Хотя Нани и уверяла, что ты забралась в какую-нибудь складскую повозку, сосешь кусок сахара и дрожишь.

– Почему дрожу?

– Выходит, со всем остальным ты согласна? – девушка прыснула в варежку от смеха.

Мати только пожала плечами, поморщившись. Ей не нравились ни переданные Инной слова Нани, ни все эти смешки и пересуды, ни более всего – что ее зачем-то искали и нашли.

"Зачем? – спрашивало ее сердце, замирая от страха. – Что еще случилось?" -Что молчишь? Ну да ладно! Не важно! – Инна махнула рукой. Она торопилась и потому говорила быстро, не особенно дожидаясь ответов, которые, собственно, были ей не нужны. Ей нужна была Мати. – Пошли скорее!

– Куда? – девушке не хотелось возвращаться под шатер, и она стала упираться, когда караванщица схватила ее за руку в нетерпении и потянула за собой.

– Так ты ничего не знаешь!

– Чего я не знаю? Да не хочу я ничего…

Одна упиралась, вторая тянула, и при этом ни одна не особенно слушала другую.

– Пошли! Пошли скорее! Послушай! – наконец, ей надоело волочить за собой упиравшуюся чужачку и она выплеснула на нее все свое накопившееся возмущение. – В конце концов, кому это все нужно? Мне или тебе?

– Ну… – Мати нервно дернула плечами. Может быть, в другое время она бы опустила голову, оставляя свое мнение при себе, но в этот миг она решила: "А почему собственно я должна молчать? Она пришла ко мне, не я к ней. И вообще, после того, что случилось, мне уже все равно!" – Мне не нужно ничего!

Инна даже растерялась, остановилась, воззрилась на нее широко распахнутыми глазами, непонимающе моргая. А на приоткрывшихся губах застыли, так и не сорвавшись, обернувшиеся молчанием слова.

– Мати! – к ним подбежал Киш. – Слава богам, отыскалась! А то все уже волноваться начали!

– С чего это вдруг?

– Решили, что ты убежала из каравана! Гареш даже хотел отправлять на твои поиски дозорных, позвал их… Они и успокоили, сказали, что ты стоишь возле шатра. И не собираешься никуда уходить. Хвала богам!

– Она могла бы! – подозрительно прищурившись, прошептала Инна.

– А ты тоже хороша! – быстро повернулся к ней Киш. – Вместо того, чтобы вести ее назад, как тебе велели, встала рядышком, завела разговор. Ну вот что вы за существа такие, девчонки: вам бы только поболтать! – он пытался пошутить, разрядив улыбкой висевшее над землей напряжение, но его никто не понял. Хотя услышали.

– Да ни о чем мы не говорим!-зло глянув на него, процедила сквозь стиснутые зубы Инна.-Будь моя воля, все бы уже давно были под шатром, в тепле и безопасности! И я вообще никуда бы не пошла, если бы знала, что эта дура начнет упираться упрямой оленихой! Я что, должна надрываться, таща ее на себе?!

– Пошли, Киш, – Мати поджала губы. Ее глаза почернели, в них читалось: "Куда угодно! Хоть в Курунф, хоть в саму Куфу! Только бы не оставаться здесь, с этой…

Да лучше бы уж я попала в какой угодно, самый черный, самый безжалостно-жестокий город, не знавший ничего о возвращении Шамаша, обо мне… Тогда бы, стоя на грани конца и страха, я бы сняла этот демонский браслет, и все! И ни о чем бы не думала! Не сомневалась бы даже, правильно поступила или нет! Какая разница? Ну, не выдержала испытание, и все! Кто бы ждал, что я выдержу его, такое трудное? И ни о чем бы не жалела. И все бы закончилось, так и не успев начаться. А тут…

Ну сплошные мучения! Великие боги, разве же я заслужила все это? Чем? Ну чем, скажите мне!" -Я… Я хотел тебе сказать… – стоило им отойти от Инны на расстояние, достаточное, чтобы та не могла услышать их разговор, начал Киш. Его движения были скованны, а голос нервозно напряжен. – Я сам ничего не знал до сегодняшнего утра, и… Но все равно, прости меня, Мати, я должен был предупредить… Найти способ все разузнать…

– Это все неважно…

– Нет, Мати, важно! – резко одернул ее юноша.

– Пойдем…

– Подожди! – продолжал упрямо стоять на своем Киш, и девушка, не ожидавшая от него такой настойчивости, остановилась, повернула усталостью лицо:

– Ну что еще? – спросила она, хотя с ее губ были готовы сорваться совсем другие слова – "Как вы мне все надоели!" Но это было бы невежливо. В конце концов, разве он не о ней заботился?

– Ты должна знать.

– Хорошо. Должна. И узнаю. Когда придет время.

– Тогда будет поздно что-то изменить!

– А почему ты уверен, что я захочу?

– Я знаю тебя!

– Ну да, конечно.

– Не смейся, Мати, это все очень серьезно.

– Я и не смеюсь. Но, право же, я не хочу ничего знать раньше времени! Пусть все идет как идет, – она улыбнулась ему. И хотя ее глаза были печальны, в них было больше покоя, чем во всем окружавшем караван мире.

– Мати! Да пойми ты наконец! Они решили провести обряд испытания прямо сейчас!

– Кто – "они"? – спросила девушка с долей интереса, но скорее участливого, чем искреннего.

– Хозяева каравана! Ты должна будешь пройти испытание уже сейчас!

– Только я?

– Нет. Я тоже. Но я и сам хотел этого! Я давно готов, а ожидание… От этой неопределенности только хуже!

– А почему ты думаешь, что я не готова? Может быть, мне тоже хочется, чтобы все осталось позади. Пойдем.

– Мати, перестань! Я совсем не шучу!

– Я и не думаю, что ты шутишь.

– Ты что, не понимаешь: если ты вернешься в шатер, то уже не сможешь уйти!

Дозорные не позволят тебе! Тебя заставят. В общем, если хочешь, нам нужно бежать прямо сейчас…

– Я не собираюсь никуда бежать. Киш, пусть произойдет то, что должно произойти. Я хочу, наконец, узнать свою судьбу, заглянуть ей в глаза. А бежать… – поморщившись, она качнула головой. – Мне ли не знать, что это глупо, бесполезно и ни к чему хорошему не приведет, – девушка тяжело вздохнула, а затем вдруг неожиданно улыбнулась ему – спокойно и кротко. – Ну что, пошли?

– Мати… – Киш даже попятился от нее, не узнавая. – Что вдруг с тобой случилось?

Это из-за Инны, да? Она тебе что-то сказала?

– Что она могла мне сказать? Она всего лишь простая караванщица.

– Конечно, та, с которой говорят небожители, может позволить себе не слушать смертных, но душа… Я знаю, что такое обида, какой она может быть тяжелой и жестокой…

– Да, все это так, но не сейчас. Все дело во мне. И только во мне. Я, наконец, поняла, что нельзя до бесконечности стоять на месте. Если собираешься жить дальше, нужно идти вперед. И… И Гареш прав. Да будет на все воля госпожи Айи.

Пойдем. А то я уже начинаю думать, что дело не во мне, а в тебе. Боишься, что они возьмут да и объявят о нашей помолвке прямо сегодня? Ты как там, еще не передумал? – она пыталась пошутить – довольно неуклюже, но, все же, это возымело свое действие.

Киш смущенно улыбнувшись, покраснел, словно горизонт на заре, кашлянул, прочищая горло. А затем, приняв ее игру, подмигнул.

– Не передумал, – его движения стали свободнее, Мати даже показалось, что он вздохнул с облегчением. Действительно, шутка всегда была его стихией, в которой он чувствовал себя солнечным лучом на снегу, – впрочем, ты не радуйся, у меня еще остается время. Вот возьму в последний миг и передумаю. Убегу в снега…

– Ну уж нет! – она схватила его за руку. – Я тебя не отпущу!

– Не станешь же ты меня тащить силом! Фу! Все скажут, что это ты берешь меня в свою повозку, а не я тебя!

– А тебе не все равно, что говорят другие?

– Как тебе сказать… – тот сделал вид, что глубоко задумался. – Это очень серьезный вопрос. Подобное можно счесть за оскорбление. Не хотелось бы начинать свою взрослую жизнь с драки… Впрочем, все ведь так просто решается, – он сделал шаг к девушке, перехватил ее руку: – Вот и все. Теперь я поведу тебя, а не ты меня. Как и должно быть.

– А мне что теперь, упираться что есть силы?

– Было бы неплохо. А то ведь люди могут усомниться в твоей скромности. Я же приму сомнения за оскорбление и…

– И бросишься на обидчиков хорошо если с кулаками, а то и с мечом.

– Меч – это, конечно, замечательно. Кулаки – тоже неплохо. Но у меня есть куда более грозное оружие.

– Что? Копье?

– Язык. У тебя еще не было возможности убедиться в этом, но можешь не сомневаться – он острее самого хорошо наточенного разделочного ножа.

– Да, смертельное оружие, – хмыкнула Мати. – После его применения за остальным рука уже сама потянется.

– Ну, тут уж как сложится. Всякое бывает. Всякое может случиться…

– Мне все понятно. Так… Что же мы с этим будем поделать?

– "Будем поделать" – ну ты и сказанула!

– Я еще не так умею.

– Не знал, не знал.

– Это дело поправимое… – она с головой ушла в начатую ей игру и очень быстро успокоилась. В конце концов, что может быть легче, когда видишь в жизни только игру? – Так, где там моя коса? Конечно, по такому случаю ее нужно было бы переплести. И ленту подобрать получше, побогаче, да кто ж знал…

– Хочешь, чтобы я тащил тебя за волосы? – его бровь чуть приподнялась.

– А что, будет очень поучительно. И никаких сомнений, кто в нашей повозке будет хозяином, а кто – скромной спутницей.

– И, стало быть, для драки не будет причины. Что верно то верно. Вот только что скажут на это боги?

– А что боги? Разве не Они дали смертным обряд помолвки?

– Но тянуть за косу, словно какую-то рабыню, дочь одной из небожительниц… Это как-то… слишком.

– Ну, – поразительно, но в этот раз она была готова даже из этого сделать шутку.

– Даже если я и дочь богини, то непризнанная. Никто ведь не присылал ко мне вестников, которые бы объявили мне, а заодно и всему свету: Мати, ты – вот такая и сякая.

– И все же…

– Хорошо, можно обойтись и так… Тем более, что мы уже пришли.

– Как пришли? – притворно удивился Киш. – Уже?

– Все, хватит, – она пихнула его локтем в бок. – Перед испытанием не принято смеяться.

– Ну да, смех может призвать демонов, которые, видя, как нам весело, захотят все испортить. И некоторые люди тоже решат не отставать и поспешат внести свою монету… И совсем не золотую, как это могло бы показаться.

– Это точно!

Миновав повозку внешнего круга, Мати и Киш вошли в сердце шатра, устроенное на подобие торговой площади города, только, разумеется, без прилавков и вороха товара на них.

– А вот, наконец, и они! – успокоенный их приходом, хозяин каравана потирал руки, словно торговец в предвкушении выгодной сделки. – Надеюсь, – продолжал он, с настороженной внимательностью поглядывая на Мати, – вы знаете, по какой причине нынче караван собрался на круг и почему вы здесь? – Гареш встал рядом с девушкой, готовый, в случае чего, поддержать ее, или, что вернее – удержать, будучи уверен, что она попробует сбежать, узнав, в чем дело.

Однако ничего не произошло. Она восприняла известие даже слишком спокойно. И караванщик надеялся – не потому, что все еще верила в чудо.

– Да, мы знаем, – между тем кивнула Мати, отвечая на его вопрос.

– Вот и отлично! – улыбнувшись, проговорил он. – Все это несколько необычно, ведь и ты, и Киш еще не достигли совершеннолетия… Прежде чем начинать, я хотел бы все вам объяснить. Чтобы вы не сомневались, не беспокоились по поводу причин происходящего, не допускали даже мысли о том, что это неправильно или, тем более, незаконно. В общем, успокоить.

– А мы и не беспокоимся! – поглядывая на подругу, проговорил Киш, однако не то чтобы его голос звучал очень уверенно. В конце он вообще дрогнул, выдавая неуверенность. Да и как можно быть в чем-то уверенным, когда явь стала настолько невероятна, что скорее походила на сон, чем на реальность?

– Позволь мне все-таки продолжать, – старик строго глянул на юношу, чье волнительное напряжение он понимал, однако при этом отнюдь не одобрял той сумасбродной дерзости, которая позволяла прерывать хозяина каравана да еще и в столь ответственный момент. Тем более что произносимое говорилось не столько для Киша, сколько для Мати, от которой, в отличие от рожденного в своем караване, он ждал не столько послушания, сколько понимания. – Так вот. Закон, единый в этом вопросе и для города, и для каравана, говорит, что обряд может быть проведен до срока, если на то будет воля богов. В том, что сейчас как раз такой случай, не усомнится никто в караване, не просто остановленном в снегах самой госпожой Айей, но удерживаемом на месте, словно в ожидании чего-то очень важного. Мы, – он развел руками, показывая, что имел в виду не только себя и своих помощников, но всех свободных караванщиков, – считаем, что речь идет о вас двоих. Почему о вас.

Ведь испытания ждут и другие. Потому что боги выбирают для своего участия только самые важные из важнейших событий. А для вас в этот единственный день должны соединиться несколько обрядов. Для Киша два, для тебя, Мати, три – удочерение, помолвка и испытание. Ты согласна с таким нашим выводом? – он и сам не удивился своему вопросу. Ведь не собирался ни о чем спрашивать, да и было как-то уже поздно для вопросов. И вот… Словно кто-то его за язык потянул. Не то демон, не то дух-помощник.

– Вы меня спрашиваете? – подняла на караванщика несколько озадаченный взгляд девушка. – Я ведь еще не прошла испытание и, значит, не имею права голоса, – напомнила она.

– И, все же. Как ты думаешь, мы правы, предполагая…

– Старый, ты что?! – нахмурившись, нервно зашептала ему на ухо Лари. – Что ты творишь! -но было уже поздно останавливаться. Подумав несколько мгновений, Мати проговорила, отвечая на вопрос хозяина каравана.

– Раз госпожа Айя остановила караван, значит, этому есть причина. Что-то должно произойти. Если вы считаете, что пришло время обрядам – что же…

– А ты сама как считаешь? Госпожа Айя ничего не говорила тебе? Не присылала Своих слуг, чтобы они донесли до тебя весть? Если не наяву, то, может быть, во сне?

– Я уже несколько ночей не вижу снов. Словно все они закончились, или их развеяли ветра.

– А до этого?

– Да, было несколько… – она не сразу начала свой рассказ. Первой ее мыслью, такой же резкой и упрямой, которой еще совсем недавно видела она себя, было – "С какой радости я должна рассказывать! Сны – они мои! Только мои!" Нет, Мати не собиралась, не хотела открывать кому-то, тем более – всем сразу свою душу. Но спустя несколько мгновений… Ее плечи поникли, взгляд померк, упорство сменилось смирением. Караванщики имели право знать ее сны. Потому что во сне боги говорили с людьми. А когда решение смертных исходит из предположения воли небожителей, каждый намек бесценен. – Мне снилось многое такое, во что меньше всего на свете хочется верить. И следующий сон спешил отвергнуть предыдущий. Я почти уверена, что большинство из них были придуманы… – она хотела по привычке назвать повелителей сновидений по имени, но в последний миг решила, что тем, кто слушал ее в этот миг со всем вниманием, на которое были способны, это могло показаться неуважительным. И поэтому назвала его: – Обманщиком. Но вот все ли – не знаю.

– Расскажи, – попросил старик, в то время как все остальные молчали, не решаясь вымолвить и слова.

– Мне приснилось, что мой отец мертв, – проговорила она ровным, бесцветным голосом, достаточно громким, чтобы его услышали все вокруг.

– Ой, бедная! – всплеснув руками, охнула Лари. Ее глаза наполнились сочувствием и сопереживанием. И не только ее. Караванщики тихо, чуть слышно зашептались, вздыхая и качая головами.

– Я понимаю – это был только сон, но… Но это было тяжело – пережить такое. Даже не наяву.

– Говорят, – вкрадчиво промолвил Гареш, – есть такая примета: видеть во сне смерть к долгой жизни.

– Да, дочка, верно, – поспешила поддержать мужа Лари. Подойдя к Мати, она приобняла ее за плечи.

– Хорошо, если так, – девушка смотрела куда-то в сторону, не мигая, толи действительно безразличная ко всему, толи – прячущая за этим безразличием свои истинные чувства. – В общем, в одном сне мне сказали, что он мертв, во втором – он призраком пришел ко мне…

– А зачем? – во власти любопытства спросила старуха, а затем, устыдившись, поспешно зашептала: – Нет, нет, не отвечай. Прости меня, дочка.

– Он хотел, чтобы я сняла браслет.

– Тот самый браслет? – Гареш наклонил голову. Он тоже думал об этом. "Не гоже носить вещь Губителя. Даже если она призвана защищать…" Хозяин каравана, да и не только он, вынужден был признать, что чувствовал себя неуютно рядом с тем, на чем стоит печать Врага. И сейчас, по его мнению, было наилучшим временем для того, чтобы от избавиться от этой вещи. – Может быть, тебе действительно будет лучше… – начал он, но Мати не дала ему договорить.

– Нет! – она резко вскинула голову. В ее глазах была такая решимость и твердость, что хозяин каравана не стал с ней спорить. Во всяком случае, не в этот день. "Ладно, – не вышло сразу – Гареш не видел ничего такого в том, чтобы отступить.-На время…" -Может быть, – мягко продолжал он, – тогда ты расскажешь о других снах? Дочка, я понимаю, как тебе тяжело вспоминать о дурном, тем более говорить, но… Милая, это может оказаться очень важным.

– Да, конечно… Тем более, что рассказывать осталось немного. И самое худшее уже позади. Потому что к тому времени, как пришла пора нового сна, я уже поняла, что все, увиденное мною – только сон… А когда знаешь, что спишь… Даже если не в силах изменить сон, если мысль об этом просто не приходит в голову, все равно – на душе много спокойнее. И тише…

– Сон есть сон, – согласно закивали люди. Им это было понятно.

– Сон есть сон… – повторила девушка, потом – толи вздохнула, толи зевнула, и, решив, что достаточно ходить вокруг да около, продолжала. – Ко мне приходила золотая волчица…

Хозяин каравана встрепенулся. На какое-то мгновение ему подумалось – "неужели наяву? Неужели мы пропустили появление священного зверя?" Но уже через несколько мгновений он понял: – "Нет. Девочка имеет в виду сон. Что ей приснилась волчица", – и успокоился.

– Она, – между тем продолжала Мати, – говорила, что я должна их спасти.

– Кого? – не поняли люди.

– Моих родных. Мой… Тот караван, из которого я родом.

– Но он под защитой повелителя небес!

Мати с силой сжала губы.

"Я расскажу все о себе. Но ни слова о Нем! – решила она, памятуя, как набросились на нее девчонки за всего лишь маленькую снежинку правды о боге солнца. Теперь Мати думала: – Может быть, они и правы. Не случайно же только летописцу небожители позволяют записывать легенды. Летописцу, который избран Ими.

Этому должна быть причина. Как и тому, что в жизни дней много больше, чем в легендах…" -Эта волчица… Ашти – не совсем обычное создание. Она была рождена не в снегах, а в караване… – Мати так спешила увести разговор подальше от бога солнца, что даже не заметила, как нарушила одно из правил Шамаша, которым почти все в караване пытались следовать. Конечно, ей не следовало говорить о другом, тем более о священном звере, в жизни которого лишь немногим меньше таинственности, чем в существовании самих небожителей.

– Да, и ее роды принимала сама госпожа Айя! – глаза людей восторженно сверкали.

Еще бы, когда еще удастся поговорить о священном звере с той, которой он отдан в служение!

– Вместе с госпожой Нинтинуггой! – о, все они прекрасно знали легенды нового времени! И считали, что могут пересказать их ничуть не хуже летописца.

Но Мати мягко прервала их:

– Я знаю, – напомнила она, – я была там.

– Да, верно, – смущенно пробормотали чужаки. Они даже как-то сникли, чувствуя, что самая лучшая часть истории заледеневшей веревкой ускользает из их рук.

– Порой мне кажется, – продолжала девушка, – что Ашти привязана к каравану столь же сильно, как горожанин к своему оазису. Они с Ханом защищают его…

– Такова воля госпожи и господина!

– Значит, – напомнил, возвращая Мати к разговору, Гареш, – золотая волчица являлась к тебе затем, чтобы сказать – "Ты должна вернуться…" -Да, – кивнула девушка.

– Но… – он поджал губы, свел брови, раздумывая, когда не был готов к такому повороту событий. Окажись это правдой, многое изменилось бы… Да что многое – все!

"А что если, – вдруг пришла ему в голову мысль, – девочка именно поэтому так спокойна? Потому что знает, что ничего не произойдет? Никто ведь не пойдет против воли богини, – вообще, все было довольно логично. За исключением одного.

– Вот только тогда непонятно, зачем госпожа Айя остановила наш караван. Если только… – он скосил взгляд на жену, нервно повел плечами, уловив в ее глазах те же мысли. – Если только не хотела, чтобы мы прогнали девочку. Как когда-то стая золотых волков прогнала Шуллат и Ханиша, возвращая их в караван…" Гареш прекрасно понимал, что должен сделать следующий шаг в своих размышлениях, однако не мог. Кто прав? Лари с ее свадебными предчувствиями, или… Да и девочка, ведь всего несколько мгновений назад она говорила, что большинство снов, пришедших к ней, были от Обманщика. Что если и этот сон тоже?

"Если так, получается, – он стоял, покусывая губу, – что Обманщик хочет подставить нас. Одурачить, заставить выгнать ту, к которой благоволят величайшие из богов. Да… – он тяжело вздохнул. – Не было проблем, да ветра надули… И что теперь делать?" -Вот такие дела… – пробормотал он.

Конечно, хозяину каравана следовало бы самому во всем разобраться, но… Но, право же, он не видел никакого решения.

– Ладно, – Гареш решил – раз дорога вперед не видна, значит, не пришло время и идти. Будем ждать. – Священный зверь… Он ничего больше не говорил тебе? – спросил он Мати, надеясь, что ответ на все его вопросы где-то совсем рядом.

– Ашти? Многое…

– Так расскажи.

– Я… Хорошо, – кивнула девушка, – но я сразу хочу предупредить, что не знаю, она ли говорила со мной. Это мог быть кто-то другой, явившийся в ее облике. Я…

Со мной так уже бывало.

– В городе дракона, – кивнул Гареш.

– Это хорошо, когда не нужно ничего объяснять… Все и так все знают… – пробормотала Мати, добавив про себя: "Хотя на самом деле ничего хорошего в этом нет…" – Ашти сказала, что я должна немного подождать, что скоро все изменится.

Когда я пройду испытание, у меня появится возможность одолеть демонов Курунфа.

– Подожди, ты ведь сказала, что, по словам зверя, должна покинуть наш караван… – все окончательно запуталось. – Получается…

– Да нет, все логично, – поморщилась девушка. "Если бы!" – в этот миг ей были нужны сомнения. Потому что они давали бы надежду. А так… – Она ведь говорила, чтобы я ушла из каравана после того, как пройду испытание.

– Ну… – караванщики смотрели на нее оценивающе, совсем как работорговцы, думающие не о рабыне, а лишь о том, как бы ее повыгоднее продать. – Если все так… – для них после этих слов все решилось – окончательно и бесповоротно. Наилучшее решение всех проблем – пусть девчонка пройдет испытание, став полноправным человеком, способным самостоятельно решать свою судьбу, а потом уходит на все четыре стороны. И никто из небожителей не осудит их, если что выйдет не так, потому что это будет не их ошибка, а ее сознательная воля.

– А ты сама что думаешь о всем этом? – спросил Гареш девушку. В отличие от своих спутников, ему все это нравилось все меньше и меньше. Потому что было слишком сложно. А сложный вопрос не может иметь легкого решение.

Мати пожала плечами.

– Не знаю.

– Но ты что-нибудь решила для себя?

– Конечно. Пусть все идет как идет. От своего будущего не убежишь, чужого не догонишь. Все равно, что бы я ни делала, то, что должно случиться, произойдет. И вообще, если сопротивляться, будет только хуже. Так что… – она наклонила голову, вздохнула. – Будь что будет.

– Так сказала золотая волчица?

– Так учит жизнь. Что же до Ашти… – Мати улыбнулась, впервые за весь их разговор. – Она велела мне позвать метель. Как будто я – сама повелительница снегов, которой послушны ветра! – еще мгновение назад обычная теплая улыбка, навеянная воспоминаниями о подруге, померкла, стала бледной и грустной, а потом и вовсе обратилась усмешкой. Если бы это ни было так больно, она бы, наверно, рассмеялась над самой собой.

Гареш и Лари переглянулись. Вообще-то… Если девочка действительно дочь госпожи Айи, ей подобное под силу. Вот только… Когда же все началось? Прежде, чем Мати увидела этот сон или уже после? Что было в начале: тропа или караван?

А Мати, не замечая ничего, ничьих взглядом, ничьих вздохов, даже того, как сильнее сжалась державшая ее рука Киша, не слыша, как он зашептал ей на ухо: – Не бойся ничего! Я не оставлю тебя одну! Мы уйдем вместе! – продолжала:

– Еще Ашти очень разозлилась, когда узнала о помолвке. Она сказала, что этого не должно случится.

– Нет! – резко вскинул голову юноша. Его глаза горели решимостью настаивать на своем. Во всяком случае, до тех пор, пока боги сами не заставят его отступиться.

– Ты говоришь так, потому что боишься!

– Это не удивительно… – попыталась поддержать девочку, ободрить ее старуха, но Киш не дал ей ничего сказать.

– Но это не правда! Мати! – он затряс ее за плечи, вынуждая признаться.

– Я не знаю, – сорвалось с губ у девушке.

– Так или иначе, это был только сон!

– Да. Мой сон. А меня учили управлять снами. Какой бы бездарной ученицей я не была, Шамаш – хороший учитель. И что-то у меня получается. Во всяком случае, тогда, когда я знаю, что сплю. Я хотела увидеть Ашти – и она пришла. Я хотела, чтобы она сказала мне, что я вернусь в караван, и она сказала…

– Значит, ты хочешь пройти испытание? – старуха тепло улыбнулась ей. О да, именно о такой дочери она всегда мечтала – искренней, доброй, робкой и такой невинной, не только в жизни, но даже в мыслях.

Девушка кивнула.

– Наверно, я достаточно повзрослела, чтобы стать взрослой.

– А как же помолвка?

Она только тяжело вздохнула.

– Мати, если все дело… – Киш, еще мгновение назад такой решительный и резкий, поддался ее настроению, сник, отступил чуть назад, хотя, при этом, не отпустил ее руки, в результате – даже мягкостью своей вынуждая девушку сделать шаг себе навстречу. – Отец, – он повернулся к одному из дозорных, стоявших за спиной хозяина каравана – седоволосому, широкоплечему человеку с изрезанным морщинами лицом и широкими сильными ладонями. – Пожалуйста, повремените с помолвкой!

Мужчина молчал, нахмурившись. Было видно, что он не хочет менять принятого решения. Однако, если таково желание богов… Кто пойдет против небожителей, кроме отступника? Вместо него заговорила его жена – невысокая толстушка, выглядевшая куда моложе мужа, моложе даже своего возраста:

– Конечно, сынок! Раз богиня снегов считает, что сейчас не время, – она улыбнулась, подбадривая и вместе с тем – смущенно: – Может быть, для этого Она выбрала другое место. Какое-нибудь особенное, чудесное, – она рассмеялась – несколько нервно, пряча в этом смехе вздох облегчения – какая мать позволит своему сыну уйти в снега, навстречу с демонами Губителя? А ведь ему пришлось бы отправиться вслед за этой несчастной девочкой, если обряд будет совершен. – Гареш? – она повернулась к хозяину каравана.

Тот прицыкнул, со свистом выдул воздух сквозь стиснутые зубы, наконец, глянул на жену.

Лари качнула головой:

– Это не правильно, – ее слова… каждый мог воспринять их по-своему, ведь она не пояснила, с чем именно была не согласна.

Гареш кивнул.

– Вот и хорошо, – облегченно вздохнула мать Киша.- Раз так, нашему сыну еще рано проходить испытание…

– Нет, – резко прервал жену дозорный.

– Что?-она, удивленная, воззрилась на него.

– Решение было принято. И мы не станем его менять.

– Верно, – вновь кивнул Гареш.

– Но ты только что сказал… – метнулась к нему караванщица.

– Нельзя менять путь, по которому уже идешь.

– Нет! – вскинулась женщина, чувствуя, что теряет сына.

Но она была одна против всех.

– Обманщик именно на это и надеется.

– Я не хочу…! – сжав кулаки, она резко взмахнула руками, словно что было сил стучась в невидимую дверь небесного дворца.

– Мама…! – губы юноши дрогнули. Он чувствовал себя готовым на подвиг, на все, что угодно, лишь бы доказать, что он – не слабый маленький маменькин сынок!

– Все, что должно случится, непременно произойдет, – хмуро глянул на жену дозорный.

– Ты никогда не думал о нашем сыне!…

– Вот как?

– Ты…

– А что если это его судьба?

– Гареш, мой муж всегда был помешан на вере, но ты-то разумный человек! Лари, скажи ему! Ты ведь женщина, мать, ты должна понимать…

– Если, – прервал их голос девушки, – в моем сне был хотя бы вздох правды, помолвки не будет.

– Ты не сможешь отменить ее! – все взрослые повернулись к ней.

– Я и не стану. Если мой сон – правда, Ашти скоро будет здесь, – она смотрела прямо перед собой, в то время как всех остальных ее слова заставили занервничать, закрутить головами, в поисках золотых волков.

– Значит, – в обращенных на нее взглядах караванщиков перемешалось множество чувств, начиная со страха и заканчивая вызовом, в котором читалось возбужденно-нервное:

"Мы что, напрасно боялись?!" – Если волки не прибегут, значит, сон был от Обманщика? – "Да, удобно же устроилась эта чужачка! И что бы ни случилось, она ни при чем!" -Наверно, – развела руками девушка в движении полном безнадежности, словно в ее душе не было ни одного мгновения веры в то, что так и произойдет.

– Выходит, мы должны подождать… – проговорил Гареш, скрестив руки перед грудью.

– И сколько, интересно?! – нетерпеливо воскликнул кто-то из мужчин.

– Сколько нужно, – хозяин каравана болезненно поморщился.

– То есть, ты собираешься распустить круг, назначить новый сбор на более поздний срок и пока отправить всех в снега, чтобы мы, упаси нас боги, не упустили появления священных зверей? – продолжал настаивать тот же молодой голос.

Дерзость его речей, обращенных к хозяину каравана, имела объяснение: это ведь был его сын.

– Да, Гур, – Гареш тяжело вздохнул, устало закрыл глаза, мысленно шепча молитвой:

"Великие боги, только Вы знаете, как же мне надоело с ним спорить!" – Именно так.

Тебя это чем-то не устраивает?

– Почему же? – фыркнув, невысокий рыжеволосый мужчина с цепким взглядом карих, вечно оценивающе прищуренных глаз, повел плечами, не то расправляя их, не то – сбрасывая невидимую глазу пелену. – Все прекрасно. Вот только… Скажи на милость, а что нам делать, если волки, хотя все тут и сомневаются, что это случится, все таки придут? Что тогда?

Старик не сразу ответил. И вовсе не потому, что ему нечего было сказать. Просто на какое-то мгновение он разучился говорить, звуки никак не хотели складываться в слова. Чувство, что подкралось к нему, незваным гостем… Это был необъяснимый, панический ужас. Ведь снежные волки – не миленькие домашние собачки, размером чуть больше крысы. Он никогда в своей жизни не видел ни одного из них, но из легенд, из рассказов горожан, которым довелось встретить одного из тех, которые шли в караване повелителя небес, знал:

"Если этот зверь поднимется на задние лапы, то спокойно положит передние на плечи мужчины, становясь с ним одного роста. Его пасть полна острых, как ножи, зубов, а челюсти столь сильны, что способны перекусить хребет оленя. И вообще…

Да, легенды нового мира показывают их добрыми и верными созданиями, но ведь это когда речь идет о спутниках повелителя небес, супруга их повелительницы! Но есть и другие легенды. И снежные истории. Никто не поднимет руки на священного зверя, но сам он… Сколько караванщиков были покалечены золотыми волками? А сколько вообще лишились своих жизней? Что будет, если кому-то из стаи не понравится обращенный на него взгляд? Или движение в направлении подруги покажется угрожающим? Или… Да мало ли что может случиться! Ведь рядом не будет бога солнца, чтобы заставить зверей остановиться, убедить, что караванщики им не враги… А эта девочка… – караванщик скосил взгляд на Мати, стоявшую на месте, не шевелясь, точно став ледяной статуей. – Она так молода и наивна…" -В любом случае, нам нечего бояться, – сглотнув подкативший к горлу комок, успокоил он начавших взволнованно перешептываться, обсуждая слова Гура, спутников.

– Мне так не кажется, – резко возразил отцу сын.

– И что ты предлагаешь? Приготовить мечи и копья?

– Нет! – едва услышав эти слова и почему-то сразу поверив, что подобное возможно, вскрикнула Мати, глаза которой наполнились ужасом, в котором растаяло все спокойствие, все безразличие. Сперва заметалась ее душа, засуетился, перескакивая с одного лица на другое, взгляд, потом – она заспешила: – Я… Я лучше подожду ее за шатром. Так будет правильно. Действительно. Волки не любят шатер -Замечательно! – одобряюще кивнул Гур.- Что ж.. – он хлопнул ладонью себя по ноге, словно скрепляя сделку. – Как и следовало ожидать, боги сами избрали испытание для той, в которой есть частица их сущности.

Караванщики насторожились. Обращенные на сына хозяина каравана взгляды стали внимательнее.

– О чем это ты? – Гареш нахмурился.

– Если она на самом деле Творец заклинаний, то должна входить не в круг людей, а сонм небожителей. Не люди, а боги совершат над ней обряд. Они и назначают испытание.

Мати сразу поняла, что имел в виду караванщик, выпрямилась, чувствуя небывалый прилив сил.

"Все верно! Он прав! Испытание! Вот что имела в виду Ашти! Не обычное испытание!" -Призвать золотых волков… – Гареш пожевал губами.

Гур кивнул, а потом добавил:

– Не слишком трудно, верно? Для той, которая столько лет была связана со священным зверем узами дружбы.

– Да… – соглашаясь, наклонил голову караванщик. Остальные согласно закивали.

Все верно: особая судьба приходит в особом испытании.

– Что вы такое говорите! – и лишь Лари, в отчаянии и непонимании переводя взгляд с мужа на сына, всплеснула руками. – Вы хотите, чтобы она ждала волков в снегах пустыни? Одна против целой стаи? Безоружная маленькая девочка?!

– Золотые волки не тронут меня! – Мати не была уверена, что снежные охотники придут, но уж в том, что говорила – не сомневалась ни на мгновение.

– И до каких пор ей ждать?

– Пока те не прибегут, – спокойно пожал плечами Гур.

– Да? А если волки далеко? А в снегах ведь холодно! Она замерзнет!

– Это дочь госпожи Айи замерзнет?! Тебе самой-то не смешно, мать?

– А если…

– Что если? Ну что если? Ты сама призывала меня ей верить! Хорошо, я согласен.

Давай верить. Только тогда во всем. Нельзя же принимать на веру лишь часть целого, правильно? Или все или ничего!

– Он прав, Лари, – поддержали его караванщики.

– Но девочка… Одна в снегу…

– Испытание не бывает легким, – Гур с вызовом взглянул в глаза матери.

– Да, – с этим было трудно спорить, – но чего ради она вообще должна идти в снега?

– Мама, ты что, не слышала, о чем мы говорили все последнее время? – устало поморщился Гур.

– Она здесь, чтобы войти в круг людей, которые и собрались, чтобы совершить обряд!

Но я не вижу ни одного бога! Где Они? Где Те, которые готовы ввести ее в свой сонм?

И тут вдруг, словно в ответ на ее слова, под купол шатра ворвался порыв ветра – холодный, дикий, недовольный тем, что его разбудили. Диким оленем промчался он по воздушной дороге над головами смертных.

Лица всех тотчас обратились вверх, головы запрокинулись. Это был знак. Тот, который все только и ждали.

Караванщики закивали. У них больше не осталось сомнений, что они поступают правильно, следуя воле повелительницы снегов.

– Да…- вздохнула старуха, которая, наверно, единственная была недовольна всем происходившим. Она считала, что люди совершают ошибку, однако она знала, что сказать, что сделать, чтобы остановить это безумие. А теперь, после того, как был дан знак, поняла, что ее и слушать никто не станет. Время ушло.

– Все в порядке, – пришла на помощь старой женщине Мати. Она улыбнулась Лари, потом – Гарешу, благодарная им за помощь, поддержку, которой она не ждала от чужаков, тем более – людей этого каравана, несмотря на те дни, которые она уже прошла его дорогой, и даже – те годы, которые, может быть, она будет вынуждена пройти. – Я подожду за пологом. И не беспокойтесь обо мне. Со мной все будет в порядке. Ведь я родилась в снегах. Здесь мой дом.

– И все же… – Гареш и сам не знал, почему, но, несмотря ни на что, у него тоже были некоторые сомнения. Не по поводу обряда, с этим все было понятно. Вот только… Ему не хотелось отпускать ее одну.

"Мало ли что может случиться. Госпожа Айя вручила моим заботам Свою дочь. И я должен оберегать ее от всех опасностей до тех пор, пока не придут Ее слуги.

Только передав ее им я буду свободен от долга. Пока же, если что-то пойдет не так… Небожители не простят мне ошибки, даже самой маленькой! Но с другой стороны… – это противное, вредное "но", без которого почему-то ничего не обходилось! – Я не должен мешать девочке проходить испытание, назначенное для нее богами… Как же все сложно!" И поэтому когда стоявший рядом с Мати юноша сказал: – Я тоже пойду!, Гареш схватился за эти слова, решив: "Вот оно!" Эти двое должны были пройти испытание одновременно. Таково было решение людей.

Но теперь он думал – не только людей, но и богов.

– Я тоже пойду! – между тем повторил Киш, видимо, по затянувшемуся молчанию решив, что караванщики его не услышали. Голос юноши звучал решительно и твердо, такими же были и его движения, когда, сделав шаг вперед, он встал перед Мати, между ней и караванщиками, словно заслоняя ее от них.

– Нет! – вскрикнула Мати. В ее глазах был страх, причину которого она сама не понимала.

– Я же говорю не о помолвке, а о… И вообще, я уже все решил! Мы вместе вошли в круг для обряда, и вместе должны пройти испытание! -он был готов настоять на своем, и не важно, что против ее воли.

– Это не правильно, – качнула головой девушка.

– Да! – схватилась за ее слова мать Киша. – Послушайте ее! Она – Творец заклинаний! И знает, что говорит!

– Нет, пока не пройдет испытание, – качнул головой Гареш. Он понимал, какие чувства движут женщиной. Однако все уже было решено. Поздно что-либо менять. Да и зачем?

Сати, с нескрываемой злостью глянув на хозяина каравана, жалея лишь о том, что не может одарить таким же взглядом стоявших за всем происходившим богов, бросилась к сыну, обхватила, удерживая. – Не пущу!

– Но мама!

– Женщина, – Гареш нахмурился. – Ты не можешь идти против воли богов! Никто не может!

Собравшиеся согласно закивали. Все, кроме Сати и Лари.

– Я знала, что все этим закончится! Знала! – первая из них была близка к истерике.

– Но Киш, он не может идти! Испытание Творца заклинаний слишком тяжело для простого смертного!

– Богам виднее… – нахмурился караванщик, глядя на нее с осуждением.

– Но…

И тут налетел еще один порыв ветра, такой же холодный и безумно-дикий, будто являя собой новый знак.

– Что ж… – теперь у хозяина каравана не оставалось никаких сомнений. – Ладно, расходитесь все, – Гареш взмахнул рукой, распуская круг. – И да будут милостивы к нам боги!

Людей не нужно было уговаривать. Конечно, любое чудо завораживает, привлекает к себе внимание, все необычное вызывает любопытство. Но от одной мысли о богах и том испытании, которое Они могли послать, становилось не по себе. Ведь за чудом всегда лучше наблюдать со стороны. Особенно зная, что оно все равно не осветит тебя своим пламенем. Разве что обожжет.

Что бы там ни было, через несколько мгновений рядом с Мати остались лишь те, кто не просто сочувствовал ей, но был готов помочь не на словах, а на деле.

Лари тяжело вздохнула, прошептала:

– Не правильно все это! Нужно по-другому! Не так!

– А что мы можем? Такова воля богов… – проговорил Гареш, прекрасно понимая, что его слова не успокоят жену.

– Все в порядке, – Мати пододвинулась к ней, заглянула в глаза. – Все будет хорошо!

– Хорошо бы… – она вновь вздохнула, добавила: – Я буду молиться за тебя, милая, – а потом, смирившись с тем, что случилось, заговорила уже громче, решительнее:

– Ну ладно. Пойдем, милая. Надо потеплее одеться. И поесть. Хорошенько поесть, чтобы не проголодаться до вечера.

– Мне тепло, – девушке совсем не хотелось возвращаться в повозку невест, – и есть совсем не хочется.

– Конечно, не хочется! – хмыкнула Лари. – Понятное дело – когда так волнуешься…

– Я не волнуюсь.

– Это тебе только кажется. А на самом деле – волнуешься. И отсутствие аппетита – тому подтверждение.

– Когда я волнуюсь, то, наоборот, постоянно что-нибудь жую.

– Значит… – она собиралась сказать что-то вроде "раз на раз не приходится", но умолкла, услышав, что ее спутница в это время говорила своему сыну:

– Не отпущу!

– Но мама! Неужели ты не понимаешь! Я должен!

– Ничего ты не должен! Ты еще не прошел испытание! А, значит, у тебя нет своей судьбы, своей тропы и уж тем более своего долга!

– Но…

– Сати, – не выдержав, вмешался в их разговор ее муж, – все уже решено.

– Решено?! – зло окрысилась на него женщина. – Я ничего не решила! А он мой сын!

Сын, который все еще идет по моей тропе, не забывай этого!

– Твоя тропа – это моя дорога. Я – глава семьи.

– А ты решил, да? Решил?…

– Не я, – хмуро глянул на жену Арк. – Боги.

– Да что боги… – начала она, но Лари остановила ее.

– Не надо, Сати. Так ты только хуже сделаешь, настроив против нас, а, значит, и их, – она качнула головой в сторону молодых людей, – небожителей.

– Что ты понимаешь!

– Я все понимаю. Понимаю, что ты чувствует, будто боги забирают у тебя ребенка.

Наверное, я сопротивлялась бы судьбе так же, как и ты, если бы речь шла о моем сыне. Но… -она вздохнула, качнула головой. – Но раз боги хотят…

– Я изменю судьбу! Не отпущу его! И все! И ничего вы тут не сможете поделать!

– Боги…

– Мне нет дела до Них! Где Они, где? Пусть придут, пусть скажут мне, глядя в глаза!

– Мама! – Киш смотрел на нее с ужасом, не узнавая ее, всегда такую спокойную и рассудительную.

– Только слепая материнская любовь может оправдать такие слова!

– Слепая?!

– Ты не сможешь ничего сделать…

– Смогу! К демонам все!

– Опомнись! – воскликнула Лари, а затем, подойдя к той, которая была не просто ее подругой, но и сестрой, обняла за плечи.

– Отпусти! – Сати попыталась вырваться, но жена хозяина каравана удержала ее:- Успокойся!-прижалась, делясь своим теплом. – Все будет хорошо! С ним ничего не случится!

– Ты обещаешь мне? Клянешься жизнью своего сына?

– Обещаю и клянусь.

– Хорошо, – она вздохнула с некоторым облегчением. – Как же ты уверена, что ничего не случится, раз можешь давать такую клятву!

– Уверена. Конечно, уверена!

– Но почему?!

– С нами уже раз случалось чудо!

– Оно случилось не с нами, а с караваном спутников бога солнца, нас же только коснулось, словно ветер крылом.

– Ты жалеешь об этом?

– Когда-то жалела. А теперь – нет!

– Я вот тоже, – она зашептала ей в самое ухо. – Потому что могу заглянуть в глаза девочки, вся жизнь которой чудо. И, глядя в них, вижу, как она несчастна. Имея многое, мечтаешь еще о большем. А большего боги уже не дают… Но, кто знает, может быть, небожители не продавали чуда нам потому, что хотели отдать просто так нашим детям.

– Да… – Сати вздохнула. – Если это действительно его судьба… Не обретя ее, он просто не сможет жить. Ладно. Я отпущу сына. В конце концов, Арк будет рядом…

– Слава богам! – облегченно вздохнув, Киш расплылся в довольной улыбке, за что был тотчас вознагражден хмурым взглядом матери, которая уже собиралась подкрепить его поучением, но, посмотрев на Мати, решила промолчать, лишь качнув головой.

– Ну все, – Лари взяла девушку за плечо, – пойдем собираться.

– Я и так готова.

– Не хочешь возвращаться в повозку невесты?

– Не хочу, – вздохнув, призналась та.

– Ну вот что, – Сати хлопнула в ладоши, привлекая внимание к себе, – Мати, пошли-ка с нами.

– Как? – девушка даже растерялась.

– А вот так – просто. Мне же что одного кормить, что двоих. Да и кофточку потеплее тебе подберу. У тебя ведь небось и нет ничего.

Лари улыбнулась:

– Я собиралась отвести Мати в свою повозку, – довольно хмыкнув, она потерла нос.

– Но так даже лучше… Помощь нужна?

– Да что уж там, сама справлюсь. Ты только… Вот, – быстро подойдя к девушке, она, не спрашивая, забрала из рук Мати варежки, которые та сняла, сама уже забыла когда. – Смотри, – женщина натянула одну на руку. Варежка была старая, штопанная-перештопанная.

– Да, не гоже в таких в снега, – понимающе кивнула жена хозяина каравана.

– У меня нет других, – испуганно смущенно прошептала Мати. – Я… Я носила их аккуратно, но они все равно порвались.

– Потому что старые совсем. Вот и рвутся, – бросила на нее быстрый взгляд мать Киша. – Это ведь не те, что тебе дал Гареш?

– Нет… – она втянула голову в плечи.

– А что с теми случилось? Да не дрожи, никто тебя не ругает.

– Я… Я их потеряла.

– В дороге?

– В повозке.

– В повозке?! – женщина нервно рассмеялась. – Как! Нет, не отвечай, мне и так все ясно. "В повозке потеряла!" -Ладно, Сати, сейчас не время для выяснений, – махнула рукой Лари. – Потом. А пока я подыщу для нее что-нибудь более подходящее. Ты же постарайся заставить нашу девочку поесть.

– Накормлю. Можешь не сомневаться. Пойдем, милая, – потянула она за собой Мати. – Киш! – взмахом свободной руки позвала она сына. – Идем! У нас не вечность впереди, чтобы разбрасывать мгновения в разные стороны словно снежинки! Если, конечно, ты не решил остаться в шатре.

– Нет!

– Ты куда это? – заметив, что тот направился совсем не в ту сторону, в которую шла сама, нахмурилась Сати.

– В повозку холостяков.

– А есть? Кто тебя там накормит?

– Мне нужно собраться. Там нужные вещи.

– Ладно, – женщина махнула рукой, не став выяснять, что сын имел в виду под этими "нужными вещами", – ступай. Только быстро! И сразу к нашему костру! Понял?

– Понял, – кивнул Киш уже на бегу.

Глава 18

Киш напряженно вглядывался в снега, силясь разглядеть хоть что-нибудь на бескрайних просторах пустыни. Но нет, их белоснежное покрывало было чистым, словно безоблачное небо, которого никогда не коснется ни нога человека, ни лапа зверя.

Юноша чувствовал себя неуютно, не представляя, что делать дальше. Идти вперед?

Но куда? Где искать снежных волков? И вообще ему не хотелось слишком уж удаляться от каравана. И так шатер, оставшийся за спиной, уменьшился до размеров кукольного домика, притулившегося к горизонту.

– Даже охотники не уходят дальше в снега, – пробормотал он.

– Тебе никогда прежде не приходилось покидать караван? – скользнув по спутнику задумчивым взглядом, спросила Мати.

– Почему же? – Киш храбрился, считая, что если покажет хотя бы тень своего страха девушке, та еще сильнее испугается. Нет, пусть не в своих, но хотя бы в ее глазах он будет решительным и отважным. – Я ходил с отцом на охоту. И не раз.

– Да, конечно, – Мати кивнула, казалось бы – с пониманием, однако в ее затуманенных глазах покоя не прибавилось.

– Ты сомневаешься во мне? – это был не простой вопрос, а своего рода словесная ловушка. Скажи Мати "да", она Мати оскорбила б юношу недоверием. А Киш достаточно узнал спутницу, чтобы понимать: она никогда не сделает ничего подобного. Сказав же "нет", она должна была хоть немного поверить в него, убедить себя в этом и успокоиться.

Прикусив губу, Мати молчала, глядя в окружавшую ее со всех сторон белизну снежной пустыни, ничего не замечая, ни на что не обращая внимание, ничего не видя, за исключением пустоты. Прошло какое-то время, прежде чем она проговорила:

– Если я в чем и сомневаюсь, так это в том, что все происходит действительно так, как должно быть.

– Как это? Ведь боги сами своим знаком подтвердили…

– Когда губы молчат, глаза закрыты, а тело неподвижно, как ты отличишь "да" от "нет"? – девушка качнула головой, отвечая на свой вопрос: – Никак, – а потом еле слышно прошептала: -И вообще, это не правильно.

Какое-то время они стояли в полной тишине.

– Мати… – когда молчание стало в тягость, заговорил Киш, спеша наполнить морозную пустоту тишины облаком дыхания и звуком голоса.

– Что? – с неохотой отозвалась девушка.

– Я хотел спросить…

– Спрашивай. Не бойся, за спрос не убивают.

– Шутишь?

– Что мне еще остается? Лучше смеяться, чем плакать.

– Да… А ты могла бы убить?

– Это и есть твой вопрос? – скривив губы в усмешке, караванщица взглянула на него свысока, как обычно взрослый смотрит на наивного ребенка.

– Нет, – Киш смущенно пожал плечами, – хотя, было бы любопытно узнать… Ну, нужно же мне заранее подготовиться, если ты все-таки согласишься стать моей женой… Муж должен знать, чего ждать от жены. А то, может быть, ты какая-нибудь…

– Не бойся, не припадочная, – она спешила все перевести в шутку. Ей было невыносимо даже думать о том, что именно таким и будет ее будущее – самая обычная жизнь замужней караванщицы, у которой и времени-то свободного нет, чтобы подумать о чем-то другом, кроме своей семьи.

"Нет! Даже если так оно и будет, то будет только потом! Сейчас – все иначе. Пока еще… Пока… А потом – это будет потом!" -Я имел в виду другое, – рассмеялся парень.

– Так о чем ты хотел меня спросить, Киш?

– Ну… Что мы будем делать дальше? Станем ждать волков здесь или отправимся за ними в снега?

– Здесь мы никого не дождемся.

– Почему ты так уверена, что они не прибегут? Ты могла бы позвать их.

– Нет! – резко бросила ему Мати, словно хлестнула воздух плетью наотмашь. – Я не стану их звать, даже если от этого будет зависеть наша жизнь! – она смотрела на Киша в упор, глаза в глаза. – Ты слышишь? Ни ради тебя, ни ради себя!

– Хорошо, хорошо! – не понимая, почему та вдруг так разволновалась, караванщик поднял руки, показывая, что сдается. – Я ведь ничего и не говорю…

– Вот и молчи! – процедила сквозь зубы девушка, после чего отвернулась в сторону, оставляя юношу гадать, что это вдруг на нее нашло.

Киш никогда прежде не видел Мати такой – напряженной, взволнованной, резкой.

Прежде неуверенная и робкая, здесь, в снегах она вдруг преобразилась, будто напившись силой ветров и стойкостью мороза. Хотя, он должен был признаться себе, что прежняя – слабая и беззащитная – девушка нравилась ему больше. Рядом с той он чувствовал себя уверенным, рядом с этой – терялся.

Прошло довольно много времени, прежде чем юноша решился заговорить вновь:

– Почему ты не хочешь позвать волков? Все было бы так просто…

– Испытание не бывает простым! И вообще, не нравится – уходи! – она махнула рукой за плечо, указывая на далекий шатер каравана. – Я не звала тебя с собой!

– Ты же знаешь, я не могу, – побледнев, белее снега, негромко проговорил Киш, в душе которого все вдруг похолодело от того мороза, которым сквозило от слов и поступков Мати.

И та, словно почувствовав это, оттаяла:

– Прости меня, – девушка взглянула на него с печалью и сочувствием. – Я веду себя так, словно ты в чем-то виноват передо мной. На самом же деле все наоборот.

– В происходящем нет ничьей вины. Просто такова воля богов.

– Но если б меня не было, ничего б не случилось… – она качнула головой, не скрывая боли в глубине глаз, а потом заговорила вновь: – Я не могу позвать волков не потому что мне этого не хочется, скорее наоборот – я только о том и мечтаю, чтобы они поскорее пришли и увели меня домой!

– Ты, все-таки, хочешь вернуться в свой караван…

– Ты осуждаешь меня за это?

– За верность? Нет, конечно… – замолчав на некоторое время, он прикусил губу. – Знаешь… Мне очень нравится эта твоя черта. И… И когда все свершится, когда твоя судьба будет определена, я надеюсь, ты будешь так же верна и ей.

– Конечно, Киш. Какой бы она ни была. С того самого мига, как я загляну ей в глаза, и до самой смерти.

– Спасибо.

– За что ты благодаришь меня? – она удивленно взглянула на него.

– За то, что ты такая, какая есть. За то, что ты есть у меня… Мати…

– Да, Киш?

– Я тебе, наверное, уже надоел своими расспросами.

– Да нет, все в порядке. Тем более что когда нам еще удастся поговорить вот так, наедине, без чужих ушей за пологом.

– Здесь холодно, – он зябко поежился, кутаясь в полушубок. – Не простудишься?

– Никогда! Я все-таки караванщица, а не неженка-горожанка.

– Ты – спутница бога солнца. А рядом с Ним теплее, чем в оазисе.

– Это тепло больше для души, чем для тела.

Он вытянул руку, осторожно коснулся выбившейся из-под шапки и трепетавшей теперь у щеки золотой прядки ее волос.

– Ни следа изморози…

– Я ведь говорю: мне не холодно. Я привыкла к снегам.

– Да, конечно, как ты можешь замерзнуть, если ты – дочь госпожи Айи.

– Знаешь, ты бы не очень сильно мечтал о том, чтобы взять в жены полубога. Это ведь все только домыслы да фантазии. А на деле мой отец – хозяин каравана, моя мать – самая смертная из смертных, потому что уже очень давно спит вечным сном…

И вообще, лучше поменьше мечтать о чуде, чтобы потом не пришлось разочаровываться, обнаружив, что жизнь состоит не столько из них, сколько из обыденности…

– Я не разочаруюсь в тебе, Мати. Никогда! – Киш ничуть не сомневался в этом. Ведь он был влюблен, всей душой, всем сердцем и не в бестелесного призрака, а в реальное, живое существо из плоти и крови. – Мне не нужна целая жизнь каких-то неведомых чудес. Достаточно одного – тебя.

– Какой же ты все-таки смешной!

– Смейся, смейся. От смеха становится легче на душе.

– Я не хочу тебя обидеть…

– Это совсем необидно. Наоборот, я счастлив, что могу подарить тебе хотя бы несколько мгновений радости… Мати, – и, все же, он не мог не вернуться к тому, главному разговору, не закончив который юноша не считал возможным отправиться в путь. – И, все же, почему…

Она посмотрела на него вымученным взглядом несчастных глаз, поджала на миг, словно от резкой боли, губы, однако на этот раз ответила:

– Если я позову их сейчас, то введу в круг беды. А я не хочу подвергать их жизни опасности. Прости меня, Киш, конечно же, это жестоко по отношению к тебе, но Ашти и Хан мне слишком дороги.

– Я понимаю, – какие тут могли быть обиды? Ведь речь шла о священных зверях, которым, следуя законам снегов, умирающий от голода должен был отдать последний кусок хлеба, а то и собственную руку. – Вот только с чего ты взяла, что здесь им что-то угрожает? Гареш свято чтит законы. Если тебя испугали его слова о мечах и копьях, то это были всего лишь…

– Слова. Я знаю. Нет, Киш, дело совсем не в нем. И не в караване. И даже не в нас с тобой. Дело в этом проклятом Курунфе! – одно упоминание о демонском городе причиняло боль, заставляя душу стонать и плакать. – Если я позову волков, то они тоже окажутся в его власти! А демоны только о том и мечтают, чтобы завладеть духами слуг госпожи Айи! И Лаль тоже! Он будет мучить их, и… – ее дыхание перехватило, и девушка замолчала, чувствуя, что не в силах больше вымолвить и слова.

– Прости меня. Если бы я знал, что этот разговор причинит тебе столько боли, то никогда не начал бы его.

– Однако раз уж первое слово было сказано… Что еще ты хотел узнать, Киш?

– При чем здесь Курунф? Ты ведь сейчас совсем в другом месте! Уж точно за дни, а может быть – и за бесконечность от города, о котором ты постоянно говоришь, но которого нет ни на одной карте снежной пустыни!

– Что же, – она горько усмехнулась, – он мне приснился?

– Нет! – он испугался: если Мати решит, что он сомневается в ее искренности, то, не дай боги, замкнется в себе.

– Даже если это сон… – спустя несколько мгновений молчания, задумчиво продолжала девушка. – Мне уже раз приснилось, что я призвала волков. А потом появился Лаль и показал Курунф, лежавший в снегу под моими ногами. Я чувствовала себя так, словно… Словно я сама отдала их во власть демонов.

– И ты боишься, что если позовешь волков, сон исполнится наяву? – спросил Киш, не спуская с подруги внимательного взгляда сощуренных глаз.

– Не знаю… – она вздохнула, качнула головой, снова вздохнув, повторила: – Не знаю… Может быть…

– Но ведь это был только сон!

– Сон, за которым стоит небожитель… – Мати не считала себя вправе успокаиваться.

– Видя, что я не подчиняюсь ни приказам, ни мольбам, он разозлится. Да он уже зол. И ищет способ побольнее ранить меня. Отсюда все эти сны: и об отце, и о надежде… Даже не знаю, что больнее – терять то, что было когда-то или то, чего уже никогда не будет…

– Не отчаивайся. Если ты действительно хочешь этого, волки придут и без твоего зова. И отведут тебя в твой караван.

– Нас.

– Что?

– Ты ведь пойдешь со мной? Ты обещал.

– Конечно, – он улыбнулся. – Честно говоря, я боялся, что ты забудешь об этой своей просьбе.

– Но почему я должна забыть?

– Ты ведь сказала, что боги против нашей помолвки.

– Может быть, это только мой страх. А на самом деле все иначе. Так или иначе…

– Так или иначе, зачем буду нужен я, когда рядом – священные волки? Они защитят тебя лучше, чем кто бы то ни был. Они…

– Они… – при воспоминании Ашти и Хане добрая мечтательная улыбка коснулась губ девушки. – Они самые замечательные создания на свете!… Но они – не люди.

– А это важно для тебя – чтобы рядом был человек?

– Да, – уверенно кивнула она.

– В самом деле? Ты говоришь это не просто для того, чтобы утешить меня?

– Я говорю так, потому что так оно и есть… Киш, я стараюсь совсем не врать. И не важно, во благо эта ложь или во зло. В крайнем случае – лучше уж промолчать.

– Да, конечно, – понимающе закивал юноша, – повелитель небес запрещает людям лгать.

– Шамаш не запрещает и не разрешает. Он… Он просто поступает так, как считает нужным. Остальные же стараются следовать Его примеру.

– Ведь Он – бог солнца!

– Он… Сейчас речь не о Нем.

– Тебе почему-то неприятен этот разговор?

– Мне просто тяжело, больно вспоминать, думать о том, что я никогда больше Его не увижу… – ее голос сорвался.

– Мати! Что ты!

– Не надо, не успокаивай меня! – она потерла глаза. – Лучше сразу, одним махом взять – и отрезать прошлое. И не важно, что это часть тебя. Лучше так – с размаху, раз и навсегда. Потому что… Если надеяться… Тогда все будет так же, но при этом жутко больно, словно тупым ножом пытаешься отпилить руку!

– Да почему ты так уверена…! Вспомни! Обманщик не властен ни над чем, за исключением снов, и то не всех! Он не сможет вмешаться в реальную жизнь! Он только пугает! И, значит, ничего плохого не случится, если ты позовешь волков, а они…

– Нет, – качнула головой Мати, упрямо поджав губы.

– Что же тогда? Сдашься? Вот так просто? А как же испытание?

– Может быть…Может быть в этом оно и состоит: удержаться от искушения.

– Ничего не делая? – в душе он не был согласен с этим, зная, что порой бездействие хуже самого плохого поступка. Но что он мог сказать той, которая привыкла ждать беды как раз от своих действий? – Но тогда мы просто замерзнем, и все!

– Не обязательно…

Только теперь Киш заметил, что его спутница не спускает пристального взгляда немигавших глаз с горизонта.

– Чего ты ждешь?

– Знаешь, о чем я мечтаю? – оставив вопрос собеседника без ответа, спросила она.

– О чем?

– Ошибиться.

– Как это? – тот даже растерялся.

– Сон, в котором ко мне пришли снежные волки. Я думаю, что он был придумал Лалем.

Но если я ошибаюсь, если он просто поймал его за хвост, приснившись мне в миг пробуждения… Тогда мой сон был от Матушки метелицы. А, значит, Она пришлет за мной своих священных зверей.

– Это было бы замечательно! – обрадованный, воскликнул Киш, в то время как девушка лишь чуть заметно наклонила голову. – Ты так не считаешь? – заметив это, спросил он. – Но, великие боги, почему?!

Мати молчала.

"Он не поймет, если я скажу правду, – она с сожалением взглянула на спутника, – ведь все, что нужно ему, всем в этом караване, чтобы считать испытание пройденным, это увидеть золотых волков. Они придут – и чужаки будут счастливы. А я… Ведь для меня их приход будет означать еще и то, что госпожа Айя на самом деле хочет, чтобы я осталась в этом караване. И жила обычной жизнью, забыв обо всем остальном. Ведь волки могут лишь напомнить мне о прошлом, однако не помочь вернуться в него. Я сама упросила Шамаша сделать так, чтобы они не смогли подойти к Курунфу. Они не отведут меня домой. А сама я никогда не найду дороги.

Хотя…" – у нее в голове возникла какая-то пока еще неясная мысль… Что-то во всем этом было, какая-то надежда все таки оставалась… Вот только как найти среди бесконечности путей тот один, который мог привести ее в единственное желанное будущее?

– О чем же ты грустишь, звездочка ясная? – заглянув в глаза девушке, мягко спросил караванщик.

– Сама не знаю, – она поежилась, втянула ладони в рукава.

– Замерзла? – заметив это, спросил караванщик. – Иди ко мне.

Мати подошла, прижалась к груди, позволив юноше себя обнять. Хотя ей было совсем не холодно. Только ноги начали чуть-чуть стыть.

"Не удивительно – так долго стоять на одном месте, да еще по щиколотку в снегу.

Вон Киш постоянно переступает с ноги на ногу. И правильно. Нужно двигаться!" Она сорвалась с места, пробежала несколько шагов, прежде чем Киш удивленно окликнул ее:

– Что случилось? – он насторожился, огляделся. Ему даже показалось, что Мати увидела волков и бросилась им навстречу, но их нигде не было видно. "Должно быть, ей показалось…" А девушка между тем вернулась к нему, взяла за руку, потянула за собой.

– Пойдем!

– Куда? Никого же нет! Тебе показалось…

– Да! Мне показалось! Что я начала замерзать!

– Я согрею тебя, – он взял ее ладони, поднес к губам, подышал, делясь своим теплом.

– Нет, не надо! – та отстранилась, но сделала это так мягко, чтобы не обидеть. – Ты ведь тоже замерз!

– Ты ошибаешься. Мне тепло.

– Отчего же у тебя зубы стучат? Киш, ты просто не хочешь признаваться! И я даже знаю, почему. Все вы мужчины такие – стремитесь выглядеть всесильными и всемогущими, чтобы показать – мы можем положиться на вас. Рядом с вами нам будет тепло, хорошо и безопасно. Но на самом деле, вы – не каменные. Пойдем. Нам нужно двигаться. Только так мы согреемся.

– Можно разжечь костер.

– Нет. Идем. Не бойся. Мы не потеряемся в снегах. Если все правы и мы здесь во исполнение воли небожителей, Они сами выведут нас на нашу дорогу, когда все будет позади.

– Да, – кивнул юноша, – все верно… Если наш путь и путь каравана не совпадают…

Тогда мы не найдем своей судьбы до тех пор, пока стоим здесь! – он выпрямился, поняв, что, наконец, обрел не достававшееся звено.

Мати тоже оживилась. Те несколько шагов, которые она успела сделать, помогли ей понять: "Вот он, ответ! Курунф – это не путь! Это место! Туда входят, чтобы остаться навеки! А остаются, когда останавливаются! Если же двигаться… Все время двигаться, переходя с места на место, из сна в сон…" – она начала понимать. Сколь бы ни были ужасны ее сны, в них было ее спасение, не в браслете!

Браслет – он защищал ее только от демонов, но не от самой себя! А ведь мечта – она была внутри нее, и, значит…

– Вперед! – Киш был вполне счастлив. Его просто переполняла жажда движения, пришедшая на смену столь долгому бездействию.

Он сделал несколько шагов – нетвердых из-за сильной боли в замерзших ногах, которые еще мгновение назад ничего не чувствовали, словно превратившись в куски льда. Движение вернуло в них жизнь. Но вместе с ней пришла и боль. Ему даже пришлось опустил голову, пряча лицо в воротник, чтобы Мати не увидела, как он морщится. Это было бы знаком слабости. А ему нужно было быть сильным. Особенно сейчас. Нет, у него оставалось времени на это – слабость, боль и все такое прочее. Пусть болит потом. Киш заставил себя двигаться быстрее.

Однако уже через несколько мгновений он понял, что они идут не достаточно быстро.

– Нужно попросить у дозорных оленей. Тогда мы успеем…

– Киш, – она остановила его, коснувшись ладонью груди, – ты забываешь: я не дозорный. Никто никогда не учил меня скакать верхом.

– Это просто! В конце концов, возьмем одного рогача. Ничего, мы легкие, выдержит.

Ты сядешь впереди, я позади, буду тебя держать и управлять оленем…

– Не надо.

– Но почему?! Неужели ты боишься?

– Это не важно – боюсь я или нет.

– Что же тогда…

– Важно, что олень испугается волков.

– Да… – наклонив голову, караванщик задумался. – А он может… В нем может проснуться голос диких предков… Ведь снежные волки охотятся на рогачей…

Охотник и добыча… Ты права. Лучше оставим эту затею. А то мало ли что… И вообще, я говорю ерунду: мы не можем вернуться назад. Повернувшись спиной к дороге испытаний, мы провалим его.

– Вот именно, – сама она даже не подумала об этом. Хотя теперь, когда услышала, поняла: Киш прав. Впрочем, для нее это было неважно: она же не собиралась возвращаться.

– Тогда пойдем? – он протянул ей руку, предлагая опереться, ведь, несмотря на снегоступы, было тяжело идти по снегу, который скользил, где-то проваливался, где-то – замирал, жесткий, как камень.

– Пойдем, – Мати не нуждалась ни в чьей помощь. Она чувствовала снег, лежавший под ногами, всей душой, заранее зная, каким должен быть следующий шаг. Но она не могла отвергнуть протянутую руку.

Сперва они о чем-то переговаривались, убыстряя шаг шутками и улыбками, ободряя друг друга улыбками, потом замолчали, погрузившись в какие-то свои размышления.

На Мати вновь нахлынула та недавняя волна настороженности, нервозности, словно в ожидании нечто жизненно важного для нее, которую, заставившую девушку дрожать сильнее, чем от самого лютого холода, Киш давеча принял за озноб. Но ведь ей на самом деле не было холодно. Словно было что-то помимо одежды, что согревало ее.

"А действительно, есть! – ее рука коснулась груди, где под покровами одежды таился магический талисман и тотчас ощутила исходившее от камня тепло. – Странно, – это ее немало удивило, – Шамаш далеко, а камень греет так, словно Он совсем рядом. Может быть… – пришедшая ей в голову мысль заставила Мати, нахмурившись, надолго задуматься, сведя черные стрелки бровей. – Почему же я раньше не поняла! – та мысль, которая пришла ей в голову, став просто откровением, одновременно несказанно обрадовала и так же сильно разозлила. – Талисман! С его помощью не только Шамаш может найти меня, но и я Его! Если бы я сразу же ушла в снега, как только попала в этот караван! Я бы не замерзла – камень не позволил бы мне. И не заблудилась – он бы указывал мне путь. Как в детской игре – "горячо – холодно"!

А я, дура… Ну, чего я ждала?! Почему так долго не вспоминала о нем? Словно у меня не было другого подарка, кроме браслета Эрры! Все мысли – только о браслете!

Словно наваждение! Словно кто-то все это время затуманивал мне разум!" Но теперь, когда все точки и черточки начали складываться в узор…

Мати замедлила шаг.

– Что-то не так? – Киш обернулся к ней, взглянул, удивленный, не понимая, что ее задерживает. Казалось бы, все было решено и, раз так, останавливаться сейчас было бы непростительной ошибкой.

Она шла так медленно, что, казалось, еще чуть-чуть и остановится.

– Ты устала?

А она все молчала, глядя себе под ноги, словно там был рассыпан не снег, а слова, среди которых – и те, что она никак не могла отыскать, не зная, как после всего, что было сказано до этого мига, объяснить юноше, что она должна идти в снега, а он – возвращаться под купол шатра к незавидной жизни раба, ведь чтобы выжить ему нужно было отказаться от испытания, к которому он не был готов и в котором не будет храним.

"Он не поймет меня! – эта мысль мучила ее, не давая покоя, омрачая радость.- Решит, что я отсылаю его назад, потому что хочу отделаться, избежать помолвки. И вообще… Ведь я сама просила его быть со мной рядом! Из-за меня он оказался здесь! Всего несколько мгновений назад обещала, что не брошу, и вот, когда дорога испытаний открылась… Как ему сказать, что он не может идти со мной по этой дороге? Меня согреет талисман, а он просто замерзнет в снегах!" – ее душа металась, не находя покоя.

– Мати! – дыхание обожгло щеку, а резкий крик резанул слух.

"Зачем он кричит? – она болезненно поморщилась. – Словно что-то перекричать пытается. Неужели мои мысли? Вот бы он смог прочесть их! Тогда мне не пришлось бы ничего ему говорить…искать слова…" -Метель! Она усиливается!

– Метель? – девушка огляделась. Вокруг кружили ветра, поднимая в воздух снег, швыряя его в лицо, словно крошечные кинжалы. "Но при чем тут метель? – Мати растерянно глядела вокруг и никак не могла взять в толк. – Она ведь больше не нужна! Зачем задерживать караван, если я все равно его покидаю? Она теперь будет не помогать, а мешать мне, замедляя шаг". – Прекратись! – крикнула она. Ее голос звучал твердо, даже резко, давая понять, что это не просьба, которую можно выполнять, а можно и нет, не заклинание – длинное и витиеватое, а краткий приказ – холодный и властный – нарушив который ослушник жестоко поплатится. И ветра, подчиняясь ей, поспешили уползти в свои норы. Снег лег на землю, застыв покровом, сверкавшим под лучами яркого солнца чистым золотом.

– Чудо! – прошептал Киш. Его глаза смотрели на Мати с восхищением, граничившим с обоготворением.

А та даже не заметила этого. Оглядевшись вокруг, она удовлетворенно кивнула:

"Так-то лучше".

Все случившееся она восприняла как должное. Хотя, задумайся она… Ну с чего она решила, что метель послушается ее? Да, прежде ветра выполняли ее просьбы. Но это были именно просьбы, не приказы.

– Метель подчинилась тебе! Ты… – заворожено проговорил Киш. – Ты действительно дочь повелительницы снегов!

Мати взглянула на него с усталым сочувствием. В ее глазах грусть мешалась с жалостью.

Она вздохнула:

"Он готов преклонить передо мной колени. Словно я – сама госпожа Айя! Но я – обычная караванщица. Потому что иначе мне не пришлось бы искать дорогу в снегах.

Достаточно было бы закрыть глаза – и перенестись за многие дни пути. Я даже не настоящий Творец заклинаний, ведь тогда госпожа Айя услышала бы мою молитву и помогла… А если бы я была Ее дочерью – Она вообще не позволила бы, чтобы со мной случилось что-то подобное, понимая, какую боль все это мне причиняет. – Мати качнула головой, не то осуждающе, не то с неприятием, а может – и так, и так. -Во всяком случае, теперь я понимаю Шамаша, почему Он не хотел, чтобы в нем видели бога. А ведь Он – настоящий небожитель, не то что я. Вообще-то, надо признаться, я мечтала – вот было бы здорово увидеть на коленях Нани и Инну. Но не Киша. Не друга. Не того, кто не безразличен. Потому что… Только что я потеряла друга, который был мне нужен, и вместо него получила служителя. И что теперь? Что дальше? – она уже думала о том, чтобы найти способ уйти, не простившись, убежать, едва караванщик отвернется. – Но мы ушли уже далеко от каравана. И метель, сколь краткой она бы ни была, успела замести следы. Он сам не найдет дороги назад. И замерзнет в снегах. Нет, так нельзя. Вот если бы прибежали волки, тогда, может быть…" И тут с губ застывшего рядом с ней караванщика сорвалось полное ужаса и восхищения:

– Великие боги! Смотри! Священные звери госпожи Айи! Я вижу их! Они бегут к нам!

– Киш, стой на месте и не двигайся! – быстро приказала она.

– Но… – он-то как раз собирался броситься им навстречу, спеша сократить разделявшее их расстояние. Наверно, караванщик не стал бы ее слушать, решив на этот раз поступить по-своему, отнеся странное поведение своей спутницы к страху перед мечтой, которая стала обретать исполнение. Но пальцы Мати крепко держали его за рукав, не давая сдвинуться с места. Нет, конечно, он был сильнее худенькой девчонки, но боялся, что, если рванется, она не устоит на ногах и упадет. А ведь она – полубог. С ней нужно вести себя почтительно. И все же…

Его душа разрывалась на части, мечась от Мати к золотым волкам, не зная, кого слушать – госпожу Айю, приславшую за ними своих слуг, или Ее дочь.

– Замри! – развернув юношу к себе, она поднялась на цыпочки, чтобы заглянуть ему в лицо, уверенная, что так – глаза в глаза ей будет легче его убедить. – Страх может заставить их напасть!

– Но я не боюсь их! – воскликнул Киш. – Это правда! Ну почему ты мне не веришь?

– Я ничуть не сомневаюсь в тебе, – качнула она головой, не скрывая тоски во взгляде. – Но дело в другом. Не в тебе. В них! Неужели ты не понимаешь: волки сторонятся людей. Большинство из них знает людей только по их запаху, по следу на снегу!

– Но священные звери не могут бояться обычных смертных! – смешок сорвался с его губ, хотя уже через мгновение Киш стиснул зубы, понимая, что сейчас не подходящее время для смеха. Да и смеяться над священными зверями – не приведи боги! Все знают, что это может очень плохо закончится.

– Все незнакомое пугает!

– Ты сама рассказывала – снежные волки хранят память предков! Должен же хоть кто-нибудь из них когда-нибудь встречать людей! Хотя бы… Да, в легендах о Гамеше! Вспомни, ведь у него тоже были спутники-волки!

– Я говорю правду! – не выдержав, воскликнула Мати. Ее лицо запылало, в глазах зажглись алые всполохи – искры костра. И она продолжала, распаляя свой гнев:

– Я лучше, чем все остальные смертные вместе взятые знаю золотых волков! Я слышу их мысли! И сейчас я чувствую страх! Тот, что исходит от стаи! Они боятся! Может не людей, не знаю! Это ничего не меняет! Потому что они все равно набросятся на первого, в ком увидят угрозу! – она собиралась сказать еще… Но, удивленная, замолчала: вместо того, чтобы отступить назад, караванщик, наоборот, вышел чуть вперед, становясь между Мати и спешившими к ней от горизонта волками, заслоняя ее от них.

– Ты что, не понял, что я тебе сказала?

– Понял. Волки могут быть опасны!

– Для тебя!

– Для тебя.

– Да они же мои друзья!

– И слуги госпожи Айи, твоей божественной матери, – понимающе кивнул Киш, однако при этом не сделал и шага в сторону. А между тем время уходило. Еще несколько мгновений бесполезного спора – и волки окружили их со всех сторон, при этом взгляды рыжих глаз, обращенные на караванщиков, были отнюдь не доброжелательными, полные настороженности и затаенной злости.

Чувствуя себя неуютно под этими взглядами, Мати поежилась, нервно дернула плечами, открыла рот, чтобы что-то сказать, но в последний миг опомнившись, с силой стиснула губы.

"Ашти, Хан! – на языке мыслей закричала она. – Остановите стаю! Скажите…

Скажите им, что этот человек не опасен! Он почитает священных волков и не сделает им ничего плохого!" – она сжала ладони одну в другой, сложив их как в знаке мольбы, чувствуя, что руки начинают дрожать.

Волки молчали, застыв на своих местах, не приближаясь, однако и не отходя. Они выглядели настороженными, затаились, словно не зная, что им делать: напасть на тех, в ком видели опасность, или повременить, подождать, что будет дальше, храня себя от ошибки. Но и страх, и неуверенность проявлялась у них одинаково: спины ощетинились, губы раздулись, обнажая острые кривые клыки. Они пугали, небезосновательно считая: когда тебя бояться, собственный страх уходит, ведь для него остается меньше причин.

И в какое-то мгновение даже Мати почувствовала, что начинает их бояться. Этот страх был полон растерянности и удивления. А еще от него веяло холодом.

"А что если это совсем другие волки? С чего я взяла, что это стая, с которой Шамаш оставлял Хана и Ашти? Почему я вообще решила, что все происходит так, как я того хочу, а не просто само по себе? Я… Как мне только в голову пришло поверить, что я действительно способна управлять метелью и волками! Даже если я – дочь госпожи Айи, мне все равно не могут быть подвластны Ее слуги!" И тут…

Вперед несмело, осторожно ступая вышла молодая волчица, отличавшаяся от всех остальных необычайно светлой, не солнечно-рыжей, а лунно-золотой шерстью.

"Мати?" – остановившись в шаге от девушки неуверенно спросила она.

– Ашти! – Мати так обрадовалась, что была готова скакать, хлопая в ладоши. – Ашти!

Ашти! Наконец-то! Я так ждала тебя! Ты и представить себе не можешь, как я счастлива, что ты здесь, со мной!

"Мати, это действительно ты?" – волчица все еще выглядела неуверенной, не решаясь подойти.

"Конечно, я! Кто же еще!" "Ты как-то странно пахнешь, – Ашти недовольно повела носом, – не собой. Чужими".

"Не удивительно! Я ведь целый месяц жила в чужом караване! И эта одежда. Она не моя. Мне ее дали".

"Да… – волчица, наконец, приблизилась к ней, коснулась носом руки, лизнула, затем – узнав, закрутилась, завертелась, норовя лизнуть хозяйку в лицо. – Это в самом деле ты!" "Ну конечно я! – обычно Мати не позволяла подруге так себя вести, особенно на людях. Но сейчас она просто млела, чувствуя себя совершенно счастливой. – Кто же еще?" "Сперва нам показалось, что это госпожа… А потом, когда мы увидели людей…" "Нет, – девушка даже обиделась, поджала губы, отвернула от Ашти лицо, а потом и вовсе оттолкнула от себя волчицу, – это всего лишь я! А теперь, раз ты пришла не ко мне, почему бы тебе не уйти?" "Мати, – та потерлась о ее руку, скульнула, подняла глаза – такие грустные, такие несчастные. – Мати, не сердись на меня, пожалуйста!" – казалось, она вот-вот заплачет.

Девушка вздохнула, наклонилась к подруге, коснулась рукой головы:

"Как я могу на тебя сердиться! Ведь ты – моя золотая волчица! Ты и представить себе не можешь, как я тебя люблю! – она обхватила ее за шею, прижала к себе. – Прости, что оттолкнула тебя! Я… Я просто столько всего передумала за то время, что была здесь одна…" "Это все я…" "Это я виновата…" Поймав себя на том, что говорит те же слова, что и подруга, девушка улыбнулась.

Ей стало легко и тепло на сердце оттого, что в снежной пустыни есть существо, которое так хорошо ее понимает, чувствует то же, что она сама.

"Ты такая добрая, Мати… – Ашти уткнулась ей носом подмышку и замлела в объятиях. Это было еще одно ее отличие от Шуши – та не особенно любила тепло человеческих рук. Нет, конечно, ей нравилось, когда подруга чесала ей лоб или гладила живот, но вообще-то она была недотрогой. Ашти же не просто принимала ласки, но напрашивалась на них, подставляя то бок, то шею, порою даже лапой подводила руку к тому месту, которое у нее особенно чесалось. – Ты ведь не сердишься на меня? Я оставила тебя одну так надолго, убежала в стаю и носилась в ней по снегу в свое удовольствие…" "Что ты, моя прелесть! Ты не бросала меня! Это ведь я упросила Шамаша сделать так, чтобы вы с Ханом не могли вернуться в караван, пока тот находится во власти Курунфа! Я не хотела, чтобы вам угрожала беда!" "И все равно я должна была быть с тобой рядом! Но я даже не думала о тебе! Я…

Сама не знаю, как это случилось, почему, но… Прости меня, Мати, я очень-очень тебя люблю и никогда больше не покину!" – подняв умильную рыженькую мордочку волчица взглянула на подругу такими несчастными глазами, что девушке показалось, что она вот-вот расплачется вместе с ней. Зажмурив ставшие мокрыми глаза, она уткнулась в густую золотистую шерсть, от которой исходил густой ореховый запах дикого зверя.

"Ты ни в чем не виновата, – зашептала девушка, успокаивая и ее, и себя, – наверно, это Шамаш затуманил вашу память, понимая, что иначе вы, даже несмотря на Его запрет, станете нас искать… Ничего, теперь все хорошо. Мы рядом, мы вместе…" "Ты ведь не прогонишь меня?" "Нет! Скорее наоборот, – она тяжело вздохнула, – я не смогу отпустить тебя, даже если ты захочешь уйти, если станешь очень-очень просить, потому что… Ашти, я не смогу без тебя жить! Ты… Ты словно часть меня!" "Я никуда не уйду, – горячий шершавый язык коснулся щеки, скользнул к носу, – никогда! Потому что ты – больше чем моя часть, ты – весь мой мир".

"Но со временем тебе захочется найти свою стаю, как Шуши…" "Нет. Твой караван – моя стая. В другой я чувствую себя всего лишь гостьей.

Пусть почетной, всегда желанной, но не своей".

"Ты – священный зверь госпожи Айи. И если Она призовет тебя…" "Я приду на Ее зов. Но лишь затем, чтобы сказать: "Госпожа, Ты сама передала меня той, которую я почитаю почти так же, как и Тебя…" "Ашти! Это слишком! Так даже думать нельзя, не то что говорить богине снегов!" "Почему? Разве это не правда? Разве не ты с самого начала решала, жить мне или нет и не твоим словом я жива?" "Да, но…" "Если так, моя жизнь принадлежит тебе".

"Но твой дух…" "Мой дух согласен с таким выбором разума. Я хочу, чтобы ты никогда больше не была одна, не чувствовала себя одинокой. Что бы ни случилось! И так будет!

Клянусь тебе своим перерождением!" -Мати! – тихо окликнул ее Киш.

Только теперь вспомнив, что она не одна, девушка поспешно выпрямилась, стряхнула с одежды снег, смущенно улыбнулась:

– Прости! Я так обрадовалась встрече с подругой, что обо всем забыла! С тобой все в порядке?

– Мати… – он выглядел усталым, но совершенно счастливым. И уже собирался сказать что-то вроде: "Теперь, когда волки пришли, испытание осталось позади, мы можем возвращаться в караван…" -Подожди, Киш, – прервала его девушка, – несколько мгновений, – она присела на корточки возле снежной охотницы.

"Ашти, волки стаи… – она глядела на них с настороженной опаской. – Я чем-то разозлила стаю? Волки злы на меня за то, что я была так дерзка, что возомнила себя ровней госпоже Айе, которой подчиняется метель? Что я должна сделать, чтобы заслужить их прощение?" Подруга скосила взгляд на своих сородичей, на ее морде появилось такое ехидно-веселое выражение, что Мати не сомневалась – если бы волки умели смеяться, сейчас Ашти хохотала бы безудержно – звонко.

"Что-то не так? – девушка чувствовала себя неловко. – Ашти, пожалуйста, скажи им…

Скажи, если я провинилась в чем-то в их глазах, пусть они накажут меня. Но только меня! Мне бы очень не хотелось, чтобы из-за меня пострадал кто-то другой, ты…" "Да попробовали бы они хотя бы рыкнуть на меня! – волчица гордо выпрямилась, откинула голову назад, выпячивая грудь. – Я – избранная!" "Избранная? – она никогда не слышала ни о чем подобным, полагая, что если в стае и существуют различия, то только по возрасту и положению в семье. – Я знаю, есть вожак стаи, есть мать стаи, но избранная…" "Та, которую госпожа выделяет среди других подобных!" "Как посвященная у людей огня?" "Ну… – она наклонила голову, но не в знак согласия, а сомнения. – Да, наверное.

Я не знаю, что это значит – быть посвященной. Да и избранной тоже. Я еще слишком молода, неопытна. Но я полноправная избранная! Как и Хан. Он тоже избранный.

Господина Шамаша".

"А он где?"

"Кто? "

"Хан".

"Ну… – волчица потерла лапой нос. – Когда мы услышали зов… Это ведь не ты звала нас?" "Нет! – мотнула головой девушка, которая тотчас поспешила с объяснениями. – Только разве что во сне…" "Это было уже потом, когда я уже бежала к тебе, – в золотых глазах стоял вопрос:

– И почему, интересно, ты не позвала меня сразу же, как только все началось?" "Я не могла! Шамаш сказал, чтобы я звала вас с Ханом только когда беда, исходящая от Курунфа, останется позади".

"Очень глупо с Его стороны! – недовольно проворчала волчица. – Ведь мы – не просто слуги, мы еще и стражи. Кто, как не мы, должны защищать вас от бед?" "Он сделал лишь то, о чем просила его я".

"Я так и поняла, – фыркнула Ашти. – Неужели бы я осмелилась на самом деле назвать повелителя небес глупцом!" "Вот как? – вместо того, чтобы надуться, обидевшись, Мати лишь грустно улыбнулась подруге. – А меня так называть, значит, можно?" "Конечно", – задорно ухмыляющаяся рыжая морда волчицы наклонилась в подобии кивка.

Мати глубоко вздохнула. Ее душу наполнил покой наслаждения от сбывшейся надежды.

Однако в излучинах глаз продолжали теплиться, чуть дыша, опасливые огоньки вечного ожидания беды.

"Ашти…"

"Что? " "Я очень рада, что ты здесь, со мной, но… Но, все-таки, я предпочла, чтобы ты была в безопасности. Я не переживу, если с тобой что-то случится!" "Все "я" да "я"! – недовольно заворчала на нее волчица. – Какая же ты эгоистка!

А как же я? Ты подумала о том, смогу ли я жить, если с тобой будет что-то не так?

Смогу ли, умерев, хотя бы подумать о новом рождении?" – ее глаза, не мигая смотревшие на подругу, были полны слез.

Всхлипнув, Мати упала рядом с ней в снег, на колени, прижалась, спрятав лицо в мокрой рыжей шкуре.

"Прости меня! – Она думала о ней. Всегда и только о ней одной. Но не так. Иначе.

А, может быть, волчица была в чем-то права. Ведь жизнь – это еще не все. Есть нечто большее. – Ну, – она немного отстранилась от волчицы, зачерпнув пригоршню снега, смыла с лица так и не пролившиеся слезы. – Так что, все-таки, тебя привело ко мне? " "Госпожа".

"Богиня снегов?" – удивленно взглянула на нее девушка. Она-то все это время была уверена, что именно Айя удерживает ее вдали от каравана и всего, что было так или иначе с ним связано.

"Да, – кивнула волчица. – Она велела мне отыскать тебя. А Хан… Ты ведь понимаешь: даже если бы она послала к тебе и его, он все равно отправился бы другой дорогой. Как я не представляю для себя возможным оставлять тебя одну в беде, так он не желает оставлять одного бога солнца".

"Я понимаю", – девушка пробежала холодными пальцами по мягкой, шелковистой шкурке снежной охотницы, от которой исходило даже не тепло – жар.

"Ты ведь не сердишься на Хана? " "Нет! Конечно, нет! Он поступил так, как должен. И… Я не знаю, как, но обязательно найду способ объяснить все госпоже Айе" "Не надо, – Ашти ткнулась носом девушки в плечо, лизнула горячим шершавым языком щеку, – если понимаешь ты, то и она тоже…" "И что теперь? " Волчица взглянула на нее с удивлением. Весь ее вид говорил: "Я пришла к тебе.

Все. Дальше решай сама".

"Решай сама…" – вздохнув, Мати качнула головой. Что она могла решить?

Девушка огляделась вокруг.

Киш стоял в нескольких шагах позади. Юноша выглядел довольным и счастливым.

Собственно, а почему бы нет? Для него испытание закончилось. Оставалось только вернуться в караван, а там…

На его губах была улыбка, глаза блестели. Он думал о том, что дома его ждет праздник. Вот будет весело!…А главное, он, наконец, стал взрослым, обрел свой путь. И очень скоро у него будет семья.

Поймав на себе взгляд Киша, смысл которого не понял бы только слепец, девушка, смущенно покраснела, прикрыла глаза, словно пытаясь от него спрятаться. Нет, это была не та судьба, которую она для себя хотела.

Потом Мати взглянула на волков.

Они окружали ее со всех сторон плотным кольцом. Одни лежали, обратив взоры немигавших рыжих глаз, в которых больше не было ни тени страха или ярости, на стоявшую в центре их круга. Другие сидели, время от времени поглядывая через плечо, на оставленных стаей в стороне дозорных. Эти последние не приближались, даже не глядели в сторону девушки. Все, о чем они думали, о чем беспокоились, была безопасность стаи.

Мати не понимала, почему волки не уходили, чего ждали. Может быть, знака от госпожи Айи. Не находя ответов вокруг, девушка повернулась к Ашти.

"Ты сможешь привести меня к Хану? " – спросила она подругу.

"Конечно! "

"Но ведь метель замела все следы…" "Ну и что? – Ашти гордо выпрямилась, откинув чуть назад голову. – Подумаешь, следы! Запах сохраняется и под снегом. К тому же, он есть не только на земле, но и в воздухе, в дыхании ветра. Так что, не сомневайся: куда бы ни побежал дядя, я найду его! Идем! " Но Мати, вместо того, чтобы порывом ветра сорваться с места, вздохнув, качнула головой, не спеша сделать следующий шаг.

"Почему ты медлишь? " – волчица смотрела на нее с непониманием.

"Как бы мы ни старались, что б ни делали, нам не удастся найти Курунф, – еще мгновение назад радостно-возбужденная, она опустила голову на грудь, плечи поникли. – Шамаш закрыл его от вас…" "От нас, но не тебя!" "Я не знаю, как найти то, чего на самом деле нет. И пока я не пойму, все будет бесполезно…" – она повернулась спиной к снежной пустыни, лицом обратившись к тому горизонту, за которым скрылся шатер каравана.

"Вот и все… Все…" – глаза девушки погасли, в душу пробралась холодная, безликая пустота.

И тут вперед вышла старая волчица, в шкуру которой рядом с золотой нитью была вплетена серебряная прядь седины. Должно быть, это была мать стаи.

"Не сдавайся, – проговорила она, глядя на девушку глубокими мудрыми глазами существа, которое не только познало все в этом мире, но и смогло заглянуть за границы мироздания. – Не отступай. Нужно идти вперед, даже когда дороги не хватает и для одного шага".

"Я не знаю… Я уже ничего не знаю… Не понимаю…" – девушка замотала головой, отгоняя от себя тени наваждения.

"Успокойся. Все будет хорошо. Мы будем рядом с тобой, помогая и защищая".

"Почему? Почему вы готовы помогать мне? Ради Ашти? " "Ради нее. Ради тебя. Ради самих себя".

Мати свела на миг брови. Она не поняла, что имела в виду волчица. Однако переспрашивать не стала. Главным было другое: она была не одна в снегах пустыни.

"Спасибо!" – Мати подняла руку, собираясь погладить снежную волчицу, но в последний миг остановилась, не решившись. Это было бы слишком фамильярно. И потом, кто она такая? А это – мать стаи. К тому же, другие волки могли увидеть в ее жесте угрозу и напасть.

"Я заслужила наказание, – думала она, – но пусть оно настигнет меня не сейчас.

Потом. Когда от меня не будут зависеть жизни других. Пока же это так, я не могу себе позволить умереть!" "Только не гони нас, – продолжала старая волчица. – Потому что даже если ты сделаешь это, мы не сможем уйти. Но нам не хотелось бы делать что-то против твоей воли".

"Спасибо!" – губы девушки дрогнули. Она не ожидала услышать этих слов. Но именно они стали лучшим лекарством для ее сердца, наполнив его верой в собственные силы.

Она и представить себе не могла, что кто-то может быть столь бескорыстным. Ведь даже люди, прежде чем помогать, оговаривают условия, хотя они – одной крови. А тут – волки. Не просто чужие – другие.

Мати подняла голову. Обвела взглядом собравшихся вокруг нее снежных охотников, подолгу задерживаясь на каждом звере. В глазах всех – и стариков, и недавних щенков – она видела одно и то же – понимание, признание, и еще – нечто неуловимое, далекое – тень узнавания и почитания. С чего бы это? Хотя, конечно, если она на самом деле дочь госпожи Айи, в ней, ее чертах должно быть что-то от матери. Может быть, в этом все и дело. Они помогают ей, потому что такова воля их повелительницы. Однако если и так, что в этом плохого? Ничего.

Караванщица подняла голову, чтобы взглянуть на горизонт, который растворился в ярком солнечном свете, стерся без следа дыханием ветров, словно его не было вовсе. Никаких границ. Никаких расстояний. Все – лишь один миг и один шаг.

"Ладно, – наконец, она приняла решение. – Ты права, мать, – она с уважением взглянула на старую волчицу, – нужно идти вперед. А зачем, куда и как – это вопросы для тех, кто не хочет ничего делать".

Она вновь огляделась вокруг, но на этот раз ее взгляд был совсем другим – не скучающе-мечтательным, а резким, ищущим.

"Только прежде нужно разобраться с тем, что остается позади. Чтобы ничто не задерживало, не тянуло назад".

– Киш, – негромко окликнула она юношу.

– Да! – с готовностью отозвался тот, двинулся к девушке, но, наткнувшись на хмурые взгляды и предупреждающе недовольное ворчание волков, остановился.

"Пропустите его", – попросила Мати снежных охотников, и те, пусть с неохотой, но поднялись со своих мест, расступаясь перед чужаком.

"Ему здесь не место", – недовольно рыкнул огромный мощный волк, в котором без труда угадывался вожак стаи.

"Ты прав, – соглашаясь с ним, а вместе с ним и со всей стаей, кивнула Мати. – Ему пора возвращаться".

"Он ушел далеко от своего костра, – наклонил голову золотой охотник. – Ему будет трудно найти дорогу домой… Ты ведь хочешь, чтобы он дошел? " "Конечно!" – а как же иначе! Не могла же она оставить умирать в снегах того, кто оказался в них из-за нее! Никогда! И хотя снежный охотник ничего не говорил об этом, само предположение ранило ее душу.

"Я не хотел тебя обидеть, – заметив это, виновато пригнулся к снегу вожак, – лишь предложить: я мог бы послать кого-нибудь из стаи, чтобы они довели сына огня до его шатра".

"Это было бы замечательно! – глаза девушки зажглись радостью. – Спасибо тебе! – она была искренне благодарна золотому волку. Однако… Ее глаза все еще глядели на окружавший ее мир с опаской: – Но с ними все будет в порядке?" "Ты беспокоишься о моих детях? – снежный охотник смотрел на нее с уважением. – Так, словно это твои щенки? Ашти говорила правду: ты удивительное существо.

Доброе и внимательное. Для нас будет честью служить тебе. Что же до проводников…

Не беспокойся. С ними ничего не случится. Они осторожны и не подойдут к чужакам ближе, чем позволит безопасность".

"Спасибо тебе", – улыбнувшись, она кивнула волку, принимая его помощь, а потом повернулась к Кишу.

– Иди сюда, не бойся!

Тот осторожно, обходя священных зверей госпожи Айи на почтительном расстоянии, приблизился к Мати. Его глаза горели восхищением. Еще бы, оказаться в легенде!

– Пора возвращаться…

– Да! – кивнул Киш. Он считал так же. Да и не было никакого смысла дальше оставаться в снегах пустыни, пустых и холодных. Время испытания закончилось.

Впереди была жизнь. А жизнь невозможна вне каравана. Во всяком случае, он не видел для себя другого пути. Единственное, чего он не понимал, это почему Мати вздыхала, отчего ее глаза смотрели на него с такой грустью, словно прощаясь навсегда.

– Что ж… – она на миг прикусила губу. Всегда тяжело поворачиваться спиной к своему прошлому. Кажется, что лишаешься частицы себя. А когда в этом прошлом остается человек, к которому сердце успело привыкнуть… Но нет, лучше не затягивать. Пусть все закончится как можно скорее. – Прощай. Волки отведут тебя к каравану.

– Э! Тпру! Не так быстро! Подожди, подожди! Ты что же это, считаешь, что я вот так возьму и уйду, оставив тебя одну в снегах?! – он был готов возмутиться, разозленный не столько тем, что девушка подумала, что тот может с ней так поступить, сколько тем, что она решила с ним расстаться в тот самый миг, когда должна была соединиться на всю жизнь. – Это невозможно! – он бросился к ней, собираясь схватить за руку, чтобы увести силой, если та не готова идти сама. Но караванщик не успел сделать и шага, как перед ним оказалась пара больших рыжих волков. В глазах, движениях зверей была нескрываемая угроза, словно они предупреждали чужака: "Замри! Ни шагу больше! Иначе…" -Иди! – закричала Мати. – Уходи!

– Нет! Никогда! Если ты… Если не хочешь возвращаться, что ж, ладно, я пойду с тобой!

– Ты не можешь! Ты замерзнешь в снегах!

– Ты могла бы сделать так, чтобы…

– Нет, Киш! Прости меня! Прости, но тут наши пути расходятся. Навсегда! И не спорь со мной! Это не мое решение! Это воля госпожи Айи! Я уже сказала, что Она против нашей помолвки, и… – она говорила, говорила, понимая, что только половина ее слов – правда, однако остановиться уже не могла. – Уходи же! Ты ведь видишь, как мне тяжело!

– Вижу, – кивнул караванщик. Он все понял. Но понял по-своему: "Она хочет быть со мной. Любит меня. Но не может пойти против воли госпожи Айи, своей великой Матери. Ведь даже смертные родители могут помешать помолвке, что уж говорить о небожителях…" Так или иначе, ему ничего не оставалось, как смириться.

– Я тоже буду всегда любить тебя, – прошептал он, взглянул на Мати, стремясь запомнить, навсегда сохранить в своей памяти ее образ, хотел подойти, чтобы обнять, поцеловать на прощание, но волки не подпустили его к ней. А потом и она, вздохнув тяжело-тяжело, даже как показалось ему – с каким-то надрывом, повернулась и зашагала прочь, с каждым новым мигом все убыстряя и убыстряя шаг, словно стремясь как можно скорее оставить прошлое позади.

Прошлое… Каким бы плохим оно ни было, ему не сравниться с полным страхов и сомнений будущим.

Конец 6 книги

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

16.10.2008

Оглавление

Книга 6

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Реклама на сайте