«Небесная тропа»

Марианна Алферова Небесная тропа

Книга 1

Часть 1

«Мчался он бурей темной, крылатой…» [1]

Глава 1

Анастасии снились только вещие сны. Открывая утром глаза, она подолгу лежала в постели, перебирая в памяти подробности ночных путешествий, вылущивала крупицы смысла из шелухи ненужных подробностей.

В ту ночь ей приснился расстрел. Черный ров в болотистой низинной почве, где на дне вырытой ямы сразу скапливалась вода. Стрекот пулеметов, падающие вниз тела. Она стояла на краю ямы и смотрела. Но те, кто умирал внизу, в ямине, ее не видели. И те, кто убивал, не видели тоже. Лишь один человек, упавший в ров, оказался зрячим. Глаза его на мгновение, прежде, чем померкнуть, впились в лицо Анастасии. А губы, искаженные предсмертной гримасой, дважды беззвучно шевельнулись. Анастасии показалось, что она разобрала по губам одно-единственное слово: «глаз». Напрасно Анастасия силилась проснуться – сон вновь и вновь возвращал ее к влажной ране в земле, наполненной мертвыми человеческими личинками. Она уже готова была упасть в эту яму и очутиться среди мертвых – живая.

– Нет! – закричала Анастасия и открыла глаза.

Несколько секунд она лежала неподвижно, раскинув руки и ощущая невыносимую тяжесть во всем теле. Потом, превозмогая слабость, поднялась и зажгла свечу. Была середина ночи – время, когда до рассвета, даже июньского, бесконечно далеко. Синий потолок с золотыми нарисованными звездами в эту минуту казался настоящим небом.

Увиденное во сне не походило на пророческое видение – это было реальное событие, случившееся уже давно, если судить по одежде, вернее, белью казнимых. Но вот когда точно и кто тот человек, что пытался, умирая, сказать что-то важное?

– Очередная гадость случилась в нашем дерьмовым мире, – прошептала Анастасия. – Только пока абсолютно неясно, какая.

Она взяла свечу и подошла к зеркалу. Но вместо рыжеволосой женщины в мешковатой ночной сорочке она увидела паренька лет семнадцати с длинными, связанными в узел волосами. Анастасия покачала головой и поднесла свечу еще ближе к зеркалу. Теперь появилась девушка в сиреневом плаще с дорогой кожаной сумочкой через плечо.

– Интересно, – процедила сквозь зубы Анастасия.

Свеча в ее руке дрогнула, и тогда в глубине зеркала возник человек неопределенных лет в железнодорожном купе у окна. На его желтоватое костистое лицо с резко очерченными скулами падали отсветы проносившихся за окном фонарей. У путешественника были абсолютно белые волосы до плеч. Он пил вино из простого граненого стакана и улыбался.

– Этого еще не хватало! – воскликнула Анастасия.

Изображение тут же пропало. В черной поверхности зеркала теперь не отражался даже огонек свечи.

– И кто же все это объяснит, если я ничегошеньки не понимаю?! – раздраженно пробормотала Анастасия.

Она вышла в коридор, как была, в одной ночной сорочке, со свечою в руке и направилась к соседней двери.

– Викентий Викентьевич! – Анастасия постучала по фанере костяшками пальцев.

Несмотря на поздний (или, быть может, ранний) час, в комнате не спали: изнутри доносилась шумная возня, бросанье предметов и ругань. Лишь после третьего стука дверь наконец приоткрылась, и наружу высунулся толстенький коротышка в одних пижамных полосатых штанах, босиком. Он близоруко щурился и поглаживал ладонями круглый, как арбуз, живот, покрытый черной растительностью.

– Чем могу служить, сударыня? – спросил он с легким поклоном. – Надо полагать, случилось нечто экстраординарное?

– Вот именно. У старухи родился сын.

– Младенец? – уточнил Викентий Викентьевич.

– Нет, сразу взрослый. Вор и бродяга.

– Ну, такое частенько случается. Стоит ли из-за подобной мелочи вскакивать посреди ночи?

– А если я скажу, что господин Фарн направляется сюда?

– Фарн?.. – Викентий Викентьевич испуганно обернулся, будто за его спиной тут же возник господин с белыми, как снег, волосами.

– Не к нам конкретно, – поправилась Анастасия. – А к нам – в город.

– Может быть, все не так страшно? Образуется, так сказать. – Викентий Викентьевич покосился на дверь, шум за которой ничуть не стихал, а напротив, усиливался.

– Мы сделаем вид, что нас это не касается, – задумчиво проговорила Анастасия.

– Как будет угодно, сударыня. – Вновь не без изящества поклонился коротышка. – Решение зависит исключительно от вас. Я все исполню.

Анастасия повернулась, чтобы вернуться к себе, но вдруг остановилась.

– Послушай, киса, Барсик, а почему ты не называешь меня королевой?

– Простите, сударыня, не могу.

– Не тяну, значит, на королеву?

– Сударыня, вы же знаете, как я вам предан!

– Но встречать Фарна на вокзал не поедешь, так ведь?

– Шайтаниров поедет, ему такие поручения по душе. А меня увольте, я человек умственного труда.

Вновь в комнате что-то грохнуло, дзинькнуло, разбиваясь, следом завизжали – истошно и на разные голоса. Барсик вздрогнул всем телом и сделал попытку ретироваться за дверь.

– Послушай, избавься от них! – в сердцах воскликнула Анастасия.

– Никак не могу, – потупился Барсик.

– А если я прикажу?

– Если прикажете, – Викентий Викентьевич глубоко вздохнул, – что ж, дело подневольное, исполню. Но я бы просил нижайше…

– Ладно, ладно, делай, что хочешь, – милостиво разрешила Анастасия и вновь собралась идти к себе, и вновь остановилась. – Знаешь, что этот пацан придумал, а? Будто бы он из параллельного мира на трамвае приехал. Ну, каково? Тебе нравится?

Барсик, услышав такое, даже подпрыгнул на месте.

– Ох, лучше не надо! – воскликнул он в сердцах. – Не люблю я переправы. Пограничье, неопределенность.

– Это теперь не в нашей власти, – заметила Анастасия. Ясно было: сама она на что-то решилась, только боится признаться в этом.

– Ну да, да, одни наделают, а нам расхлебывай. Знаем мы такие штучки.

– Да не ворчи ты, Барсик, киса, – одернула его Анастасия.. – Надоело. Я отправляюсь спать, завтра день будет хлопотный.

– У тебя все равно ничего не получится! – выкрикнул Барсик, и сам сконфузился от таких дерзких слов.

– Это почему же?!

– Потому что тебе никогда не удается сладить с Фарном. – Он еще больше сконфузился.

– Посмотрим, – прошипела Анастасия.

Вернувшись к себе, Анастасия бросилась на постель, но заснуть не могла – слова милашки Барсика ее уязвили. Можно, конечно, обратить его в крысу или сделать какую-нибудь другую гадость, но вряд ли это утолит ее душу. Глупец! Что он ведает об ее замыслах?! Ничего! Сколько лет она таилась и ждала. Все эти долгие-долгие годы казались сном. Но наконец она проснулась. Нельзя сказать, чтобы прежде она не открывала глаза по утрам. Вставала, куда-то шла, делала вид, что врачует, а вечером опять занимала горизонтальное положение на своей широкой продавленной тахте. Один день походил на другой, а часы исправно тикали, и так же исправно опадали листки отрывного календаря. Эпохи разнятся, дни остаются схожими. Когда очередной облысевший календарь вышвыривается в окно, ватная неподвижность сна начинает казаться невыносимой. Время требует соблюдения условностей даже во сне. Окружающим надо предъявлять морщины, седину в волосах, набрякшие вены. Если такие жертвы тебе кажутся чрезмерными, приходится менять имя и тот маршрут, по которому ты ежедневно уходишь из дома.

Труднее всего во сне дождаться пробуждения. Кто-то должен подойти и тронуть тебя за плечо. Но никто из персонажей твоего сна не может этого сделать. Ни милый Барсик, ни фантазер Шайтаниров. Они послушно ждут пробуждения вместе с тобой.

Но в эту ночь Анастасия проснулась.

Наконец-то! Явь! Как солнечный свет после театральной подсветки. Вещи приобрели плотность, пространство – глубину, тело – силу, разум – ясность. Анастасия вскочила. Достаточно она насмотрелась снов во сне! Теперь дорога каждая минута. В этот раз все должно получиться. Этот паренек сделает все, что от него ждут, хотя сам не подозревает, на какой опасный путь ступил. Главное, чтобы он не испугался, исполнил…

Она оборвала собственную мысль, боясь, что кто-то может услышать ее и помешать осуществить то, о чем она грезила все эти годы.

Глава 2

На ржаво-красных, в потеках, обоях вспыхнули две синие полосы – два отсвета посреди серой важности сумерек. Блики перепрыгнули на потолок и, скользя, принялись обегать комнату. С улицы слышалось звяканье: раскачиваясь на перегоне, мимо окна проносился трамвай. В такт перестуку колес о рельсы вздрагивали блики на потолке. Рик прижался лицом к стеклу. Трамвай был совсем рядом. Казалось, еще немного, и стальная обшивка шаркнет о кирпич накрененной стены. Рик всматривался изо всех сил, пытаясь различить силуэты в вагоне, но видел лишь синее свечение, пронизанное светлыми иглами разрядов. На секунду трамвай застыл напротив окна, будто призывая вскочить на подножку. И подножка эта четко высвечивалась в полутьме, будто не по земле мчался трамвай, а парил в воздухе на уровне третьего этажа. Но Рик растерянно моргнул и подался назад. В следующее мгновение трамвай оказался безнадежно далеко, насмешливо дразня хвостовыми огнями, и перестук колес замер в густеющих сумерках.

– Рик, скотина, ты что, спишь? – Серж тряхнул его за плечо. – Дело есть. – Он хотел наклониться к самому уху приятеля, но не устоял на ногах и, пошатнувшись, шлепнулся на пол.

Рик открыл глаза. Он лежал на кровати, на тощем вонючем матраце, под головой сбилась комом клейкая подушка. Как он очутился здесь, в углу? Ведь только что он стоял у окна, прижимаясь лбом к пыльному стеклу, и смотрел на мчащийся мимо трамвай – два корявых вагончика на ржавых колесах с огромными ребордами.

– Водка дерьмовая, – бормотал Серж, пытаясь подняться, но опять сползая на пол. – От хорошей водки так не может развести… Пр-р-равда? Только от плохой водяры чертики мерещатся.

– Да, от хорошей водки являются настоящие черти, – согласился Рик.

– Ты – зараза, ядовитая зараза, – пробормотал Серж. – Я тебе это говорил? Нет? Короче, я тебе это сейчас говорю. Я еще посмотрю, возьму ли тебя с собой на дело.

«Надеюсь, в последний раз у него ночую», – подумал Рик, стискивая зубы.

– Все-таки ты придурок, – продолжал бормотать Серж, – мозги у тебя умные, а голова гнилая. Настоящего друга из тебя никогда не получится. Вот у меня друг Валька есть, я тебе говорил. В армию весной загремел. А до армии мы с ним как братья. Он – это я, я – это он. Точно, не вру. – Серж выразительно выпятил губы. – Мы друг для друга все, что угодно… Все… – Он потряс пальцем и еще раз сказал: – Все!

Под окнами комнатушки раздраженно звякал трамвай, выворачивая с соседней улицы.

«Догнать, вскочить на подножку и…» Откуда эта дурацкая мысль? И сон дурацкий, похожий на бред. Уехать… Чушь! Куда можно уехать на трамвае? Разве что в трампарк. Или, как в старом анекдоте, в Швецию…

– …У нас с Валькой случай один был, просто хохма, – продолжал тем временем бормотать Серж. – Нет, ты послушай…Девчонка к нам одна забрела. Еще школьница. Короче, дура, выпила стакан водки и отрубилась. Ну полностью, как доска.. Мы с Валькой жребий бросили, кому первому. Оттрахали ее по три раза. Хорошо повеселились. К утру она очухалась и ушла. А потом… – Серж затрясся от смеха. – Приходит через два месяца ко мне и говорит: я беременная, женись, мол. Я ее выгнал, конечно, и сразу к Вальке побег – предупредить. А она, дура, у него уже была, и тоже просила жениться. Вот дура! – Серж вылил себе в стакан остатки из бутылки и отковырял от стола засохший бутерброд. – Ведь дура, да, женись, хи-хи…

Рик тоже решил немного посмеяться.

– А я-то думал, чего это вдруг мент тобой интересовался, – проговорил он наигранно-безразличным тоном.

– При чем здесь мент? – Серж растерянно хлопнул глазами. – О чем ты?

– Она вполне могла в милицию заявить: затащили меня, напоили и изнасиловали. Она несовершеннолетняя, срок вам обоим светит верный, причем за групповуху. И заявление она забрать не может, потому как несовершеннолетняя.

Серж подавился водкой и закашлялся.

– Ты ведь прикалываешься, да?

– Нет, серьезно. Это если она дура. А если умная, ментами только припугнет, и сдерет с каждого по сотне-другой баксов. А то и больше. Знаешь, что в зоне делают с севшими по такой статье?

Глаза Сержа сделались совершенно оловянными, с нижней губы потекла струйка слюны. Рик едва сдерживался, чтобы не расхохотаться, глядя на него.

– Фигня все это! – заорал вдруг Серж, опомнившись. – Никуда она не заявляла! Столько времени прошло!.. Не было никакого мента! Это все твои шуточки дебильные. Гад! Гад! – Серж с облегчением фыпкнул..

«До сих пор трусит, – усмехнулся про себя Рик. – Трусит и спрашивает у каждого: я уже выпутался, ведь правда, выпутался?»

В эту минуту дверь в комнату приоткрылась, и внутрь протиснулась Светка – хрупкая, как подросток, в ярко-синей блузке и белых, сомнительной чистоты брючках. На самом деле ей было уже за двадцать, но ее маленький росточек, пухлые щечки, а более всего умильное выражение наивности в глазах многих и часто обманывало.

– Пожрать принесла? – спросил Серж требовательно.

– Я тебе паек таскать не нанималась, – огрызнулась Светка, – у меня дела поважнее. Я бабку нашу пасла.

– До часу ночи, что ль? – хмыкнул Серж.

Светка пропустила его шуточку мимо ушей.

– Порядок, ребятки, я все разведала. Замочек на двери дрянь, его отверткой отжать можно. Дождемся, пока бабка в магазин уйдет – у всех бабок страсть по магазинам шляться. Видака или там стереосистемы у бабульки, конечно, нет, но старинными вещичками поживиться можно будет. Антиквариатом разным и золотишком. Это верняк.

– С чего ты взяла? – поинтересовался Рик.

Светка покосилась на него, ощупала взглядом лицо, мятую рубашку, грязные джинсы. Потом глянула на Сержа, сравнивая. Серж ее явно не устраивал. Но и Рик, судя по всему, не производил впечатления.

– Бабка в этой квартире сто лет живет, еще с довоенных времен. И муженек у нее был из семьи… как это она странно так сказала… во – «из бывших». Да там наверняка в каждом матрасе по десятку бриллиантов зашито.

– Ерунда, в революцию таких обобрали до последней нитки, – усмехнулся Рик.

– Все-то он знает! – озлилась Светка. – Как будто сам присутствовал! А сам ни хрена в жизни не рассекает! Бабки, милый мой, двух сортов бывают: у которых пьяной родни полон двор – у тех выносить нечего, тех свои давно обшмонали. И другие – вроде нашей Ольги Михайловны, одинокие кубышки – они всю жизнь неизвестно на что копят, их тепленькими брать можно. Въезжаешь?

– Она одна живет? – Серж на секунду протрезвел и отнесся к монологу Светки с пониманием.

– Абсолютно! Никогошеньки у нее нет. Муж помер, свекровь тоже. А сын еще в блокаду с голодухи. Она мне сегодня битый час про него рассказывала, сопли по веткам развешивала, какой он был хорошенький и умненький… – Дечонка неожиданно расхохоталась. – Самое смешное знаете что? Звали этого ненаглядного сыночка, как тебя, Эриком. Въезжаешь, Рик? Надо же, такое совпадение! Я, как только это услышала, так сразу поняла, что старушенция нам самим Боженькой послана. Адресок я на коробке записала, – Светка швырнула замусоленный спичечный коробок на диван. – Завтра утречком пусть Рик на разведку сходит, дверь хорошенько обсмотрит.

– Почему Рик, почему не я? – пробормотал Серж и попытался облапить Светку, но та от него увернулась.

– Потому что завтра ты будешь совершенно никакой. – И Светка направилась к двери.

– Ты куда? – обиженно вякнул Серж. – А секс?

– Сегодня дома ночую, – объявила Светка, и при этом почему-то смотрела на Рика.

– Ты думаешь, я пьяный. Да я ни сколечко не пьяный, да тут такое…

Но пока Серж поднимался, скребя ногтями стену, пока, набычившись, мотал головою, пытаясь рассчитать траекторию до двери, Светка уже исчезла. Серж сделал бесполезную попытку нагнать ее, но, опрокинув чьи-то ведра и тазы в бесконечных закоулках квартиры и обменявшись матерными тирадами с соседкой, вернулся в комнату.

– Во стерва, – ругался Серж, вползая обратно в свою берлогу, – но хитрая зараза. Дура, но по жизни хитрая.

– Это она придумала бабку ограбить? – спросил Рик.

– Дело мне нравится, – пробормотал Серж. – Простенькое и верное.

– В прошлый раз ты тоже говорил: дело верное. А мы даже дверь взломать не смогли, и ты свой ножик потерял с инициалами.

– Ты, говнюк, больно надрывался! – взвизгнул Серж. – Сам-то ты кто? Бомж долбанутый, вот кто. Или, может обратно к папаше своему трахнутому желаешь вернуться?.. – Серж не доорал все, что хотел, – кулак Рика въехал ему в подбородок.

Серж утробно хрюкнул и, взмахнув руками, шлепнулся на пол, да так и остался лежать неподвижно. Рик встряхнул приятеля за плечи, и услышал в ответ громкое сопение и причмокивание. Серж мгновенно заснул пьяным мертвецким сном и теперь до утра проваляется на полу, как это частенько бывало. Ночь летняя коротка, и не успеет последний трамвай прокатиться по затопленными синими сумерками улицам, а уж вместе с лимонной полоской зари выкатывается из трампарка заспанный первый трамвай, злобно визжит на повороте ребордами и проносится по улицам в погоне за сонными пассажирами.

Рик отыскал среди мусора на столе вполне приличный хабарик и закурил. Курил и изображал, что думает. Хотя о чем тут думать? Как выбрать между «нет» и «нет», когда любой выход неприемлем. Уйти отсюда немедленно – позыв был сильный и необоримый, как позыв к рвоте, – из этой заблеванной комнаты, из пропитанной грязью, табачным дымом и руганью коммуналки. Но куда? Обратно домой, где Клавка с Орестиком спят на полу, накрываясь старым пальто, а отец умудрился пропить даже конфорки от электрической плиты? Рик не знал, кого он ненавидит больше – отца за его вечные пьяные дебоши, или мать, которая терпит ругань и каждодневные побои? Чем старше Рик становился, тем больше склонялся к тому, чтобы сделать выбор в пользу матери. Слово «терпеть» он ненавидел люто.

Рик докурил хабарик, затушил его о грязное блюдце и решил не думать о неразрешимом, а заняться одним деликатным делом, для которого давно подыскивал подходящий час. Еще три дня назад заприметил он на макушке шкафа обувную коробку, замаскированную драными газетами. Судя по тому, как газеты дважды успели поменять свои очертания за эти три дня, было ясно, что коробку частенько спускают вниз, а потом водружают на место. Сейчас, пока Серж мирно похрапывал в углу, Рик подставил к шкафу колченогий табурет (шкаф был старинный, под потолок, и потому невыездной, переходящий от одного хозяина комнаты к другому) и спустил коробку вниз. Втайне Рик подозревал, что Серж прячет там наркотики. Но вместо пакетиков с белым порошком обнаружилось множество кусочков бумаги и картона, неровно обрезанных ножницами. Рик вытащил один наудачу.

«Кошелек, Кошелев Валент. Петр. – 20 лет, или чуть больше, хозяин ларька на углу. Живет с Тонькой-продавщицей, болел триппером, лечился у знахарей, по-пьяни расск., что забил насмерть Б., потому что тот пошел поперек Милославу. Очень сильный. Ларек – прикрытие. Сам он в услужении у Милослава (см. «Милослав»). К делу старика-антиквара на Малом пр. причастен точно. Вещи продавал через Тоньку, не таясь»

Рик перевел взгляд с Сержиной коробки на самого Сержа. Тот сладко шлепал губами во сне.

Рик вытащил следующую карточку.

«Светка Винникова, 24 года. Хочет, чтобы я на ней женился. Сама одно время жила с Кошельком. У родителей шикарная квартира на Большом, дверь железная. У папаши наверняка много баксов, но придуривает, ездит на старой «шестерке». Месяц проработала в комке, попалась на краже, с нее удержали «должок» и выгнали. Можно ее использовать до определенного времени, пока я не найду нормальную бабу».

Потом следовала зачириканная строка и приписка:

«Надо подловить ее на каком-нибудь деле и раскрутить ее на тысчонку».

Интересно, что будет, если подсунуть Светке эту карточку?

«Белкина Танька, живет этажом ниже, папаша ее воображает себя крутым, на самом деле дерьмо. Танчо изображает из себя недотрогу, на самом деле шлюха, как и любая баба».

«Пытался подъехать, но его отшили», – сделал вывод Рик.

«Васька Шатун, связан с Милославом. Когда идет на дело, надевает оранжевую жилетку ремонтника и лоб обвязывает желтой повязкой. Любит называть себя трамвайщиком, хотя никогда по этому профилю не работал».

И для кого он эти данные собирает?..

«Тимошевич, бывший мент, недолго работал в охранном бюро, теперь в услужении у Белкина. Тупица, но кулаки здоровые. Ленив, как всякий русский человек».

Оказывается, у Сержа талант – разнюхивать о людях все самое тайное и грязное. Может быть, эти бумажки предназначены для ментов? Тогда ограбление старухи, всего лишь ловушка, после чего Серж сдаст и Рика, и Светку? Уж больно дело подлое и дурацкое одновременно. Замечательного друга Рик нашел себе, ничего не скажешь!

Рик отыскал свою карточку.

«Рик, Эрик Круглов, восемнадцать лет. Школу не закончил, ушел из последнего класса. Возможно, псих. Работал в частной шарашке по ремонту квартир, но заболел, попал больницу, и его выгнали из артели. Ставит себя очень высоко, но ни на что серьезное не способен. Отец – законченный алкоголик, мать – забитая дура, брат и сестра – дебилы».

Рику показалось, что под ребра ему воткнули заточку. То, что он поведал Сержу в порыве откровения, оказывается, звучало так:

«…Рик прячется и домой не идет. За ним есть уголовное дело, но без свидетелей. Не доказано. Но в случае чего можно надавить. Хорошо бы использовать придурка, сыграв на его самомнении. Но вообще-то он рыбешка мелкая…»

Рик спрятал свою карточку в карман. Затем закинул коробку обратно на вершину шкафа. На Сержа он старался не смотреть, боялся, что не выдержит, схватит со стола нож и всадит в сопящий мешок на полу. Надо бежать отсюда, и немедленно. Какой ответ можно отыскать в этом логове? Нанизывать в уме бесконечные «нет» друг на друга – занятие бесполезное. Для движения вперед необходимо одно короткое «да», как глоток горячего чая утром.

Под окнами вновь забрякал трамвай. Ночь кончилась вместе со злобным скрежетом трамвайных колес за поворотом. Начинался день. Сознавая, что в логово Сержа он уже не вернется, Рик попытался отыскать на столе еще один приличный хабарик, но не нашел. На всякий случай захватил коробок со спичками – тот, что бросила на диван Светка.

Во рту хинно горчило, а на месте желудка ворочался камень. Хотелось разрезать кожу и вытащить проклятый булыжник наружу. Рик выбрался на кухню, налил из соседкиного чайника холодного кипятку, в заварнике нашлось немного бурой жидкости. Он выпил чай без сахара, горький и холодный, и тут же почувствовал, как все внутри сжалось в комок. Он едва успел добежать до туалета, как его вырвало. Рик заперся в ванной и расплакался от унижения. Он ненавидел свое жалкое существование, свою дурацкую судьбу. Особенно мерзко было ощущать свою исключительность и в то же время чувствовать себя зверем, загнанным в угол. Рик подозревал, что только самомнение и уверенность в своей предназначенности спасают его от окончательного превращения в подонка типа Сержа. Но откуда такая уверенность? Всю жизнь окружающие унижали и топтали его. Разве что чувство избранности заложено в нем от рождения – иного объяснения мальчишка придумать не мог.

Рик отыскал под раковиной оброненный кем-то обмылок, включил холодную воду (горячей в этой квартире никогда и не бывало) и долго мылся под душем. Уже соседи Сержа пробудились и яростно колотили в дверь ванной – пришло время отправляться им на работу и по делам, а Рик все подставлял и подставлял свое костлявое тело под струи воды, ощущая, как с холодом в него медленно проникает странное, почти позабытое ощущение чистоты. Наконец он выключил воду, вытерся собственной рубашкой и покинул квартиру, не представляя, куда пойдет и что будет делать сегодня. Да и завтра тоже.

Хорошо бы, с утра не было дождя. Пусть жара до одурения, пусть ветер или туман, но только не дождь. Дождь слишком подчиняет себе, слишком неволит, ему надо сопротивляться и противостоять, а это отнимает много сил. Конечно, есть люди, которые не замечают дождя, капли стекают по их волосам и коже, а они идут и улыбаются прозрачными льдистыми губами. Но в Рике слишком много тепла, весь он закрученный, взвихренный, спиральный, а не прямоточный, как водосточный желоб. Сам Рик податливых людей не любил и опасался их. Его восхищала твердость, он ненавидел студень и кашу. Вот лестница – она прекрасна в своей тяжкой неподвижности, в ней двести сорок две ступеньки, перила сломаны, а на четыре ступени нельзя наступать. Но Рик уважает ее не за рядность ступеней, не за безызменность счета, а за твердую неподатливость. И еще за то, что она не пытается проникнуть внутрь него и сделать человека своей ступенькой. Да, она может убить, но все равно останется вне его, и за это Рик ей благодарен.

Он остановился этажом ниже, на площадке второго этажа. Здесь было две двери. Одна обычная, фанерная, вторая – инкрустированная деревянной мозаикой, наложенной на стальной каркас. Почему он, Рик, не живет в квартире за этой дверью, а… Тут он услышал звяканье замков внутри и благоразумно отошел в сторону, непринужденно облокотился на присутствующие на втором этаже перила. Если бы у него была сигарета, он бы закурил.

Из квартиры вышла девушка лет двадцати. Тонкий, как шелк, сиреневый плащ, туфельки на обалденных каблуках, плетеная сумка с золотым замочком. И все же Рик не мог назвать незнакомку фифой, завернутой в дорогую обертку лакомой конфеткой. То ли абсолютное небрежение к дорогим вещам, то ли отсутствие кокетливости в движениях и крикливый макияж были тому причиной. Казалось, девушка ставила своей целью не привлечь, а оттолкнуть, спрятаться за внешними атрибутами, за шмотками и краской, и ни в коем случае не выдать себя. Рик ощутил это настолько отчетливо, будто это были его собственные чувства. Девушка открыла сумочку и не торопясь вытащила пачку сигарет. Рик спешно достал Светкин коробок и чиркнул спичкой.

– Огоньку не желаете? – Но подойти к красотке он не успел – между ними возник парень, здоровый, как дубовый шкаф, и схватил Рика за руку.

Рука тут же онемела, будто в нее вкололи десять доз новокаина.

– Убирайся, – прошипел обладатель стокилограммового тела.

– Я только огоньку, – обалдело прошептал незадачливый ухажер.

– Пшел!

Лестница ушла из-под ног, Рик кубарем покатился вниз, пересчитывая ступеньки, и наконец замер в углу пролета, больно стукнувшись коленом о стену.

– Ну зачем так, Тим, – донеслось до Рика. – Вдруг он себе шею сломал?

– Такие живучи, как собаки, – хмыкнул охранник. – Этот тип, наверняка, из двенадцатой. Не волнуйся, скоро этот гадюшник разорят.

Каблучки лакированных туфелек зацокали возле самого уха.

– Он точно жив? – вновь спросил девичий голос.

Рику представилось, что сейчас девушка пнет его носком туфельки как падаль. Он спешно поднялся, давая понять, что ее участие ни к чему. Он стоял, скрючившись, делая вид, что ему очень больно, но краем глаза наблюдал за Тимом. Его не смущало то, что противник может сделать из него котлету. Просто никому Рик не мог спустить подобное. Тим решил, что инцидент исчерпан, и отвернулся. Тут же нога Рика мгновенно взметнулась в воздух. До головы здоровяка, конечно, не дотянуться не удалось, но и удара в живот вполне хватило, чтобы Тим потерял равновесие и, как мгновение назад Рик, скатился на пролет вниз. Рик не стал дожидаться, когда громила поднимется, высадил ногой узкое лестничное окно и выпрыгнул на улицу. Проходные дворы во всем квартале были ему знакомы, как любой бездомной собаке, и через три минуты он очутился в густом сплетении улиц, в торопливо снующей толпе. Он шел, и его разбирал счастливый смех. Давно он не чувствовал себя так радостно. Ему казалось, что он одержал победу над целым миром. Мерзостный утренний осадок, оставшийся после общения с Сержем, окончательно улетучился. И Серж, и громила Тим, и безвкусно размалеванная девица казались теперь просто смешными.

Рик, победитель, шагал навстречу неведомому.

Прошагав изрядно, он наконец остановился у книжного лотка, на котором только-только разложили товар, и выбрал книгу наугад. Продавец неприязненно на него покосился, но ничего не сказал.

У Рика был свой метод чтения, им же самим и изобретенный. Самый совершенный и самый быстрый. При этом не требовалось покупать книгу. Сначала Рик читал первые три-четыре страницы – обычно здесь появляется главный герой и говорит свои первые фразы. Обозначен мир, время, мечта. Далее надо перелистнуть страниц пятьдесят и прочесть еще два листа, потом через сотню – еще пару. Несколько намеков, ярких образов (если они есть) с тобой. И дальше ты можешь накручивать на них все, что угодно, – выдумки и реальность, подлость и благородство. Фантазии ему было не занимать.

В этот раз книга попалась странная. Интересными в ней оказались как раз только первые несколько страниц, где излагалась вся суть, а дальше шел бессмысленный наворот событий. Сама идея понравилась: тысячи, миллионы, миллиарды миров, и каждый от другого разнится лишь той малостью, что, к примеру, там, за углом Рик повернет налево, вместо того чтобы свернуть направо. И где-то есть мир, в котором он, Рик, живет в квартире за металлической дверью, а красотка в сиреневом плаще расхаживает в драном свитере и продает свое тело, чтобы заработать на дозу.

Только стоит ли ради этого создавать целый мир?

Рик отложил книгу и двинулся по улице. Но не прошел и двадцать шагов, как вновь остановился на углу. Куда свернуть? Направо? Налево? В эту минуту, визжа тормозами, к остановке подкатил трамвай. И, повинуясь внезапному решению, как приказу, Рик вскочил на заднюю площадку. Два старых скрюченных вагончика дернулись и помчались, раскачиваясь на рельсах, будто хотели сорваться и улететь далеко-далеко в небеса.

Глава 3

Неужели он все еще живет? Каждый вечер и каждое утро она думает об этом, и с годами появляется надежда, что ей все-таки удастся его пережить. Это очень важно. Маленькая, последняя, быть может, единственная победа, которая никому не нужна. Потому что ее жизнь – это только ее жизнь, никем не удлинена. Ни сыном, ни внуком. Но когда он умрет, а она останется, тогда будет она доживать не свою жизнь, а Эрикову. Хоть годочек, хоть два, хоть пять… Может, это все и не очень хорошо придумано, но она это придумала, и поверила, и обрадовалась.

Отчетливо представилось, как он, обрюзгший, похожий на кусок рыхлого теста, стоит, по-дыбному голый, на коленях перед пустым белым креслом и что-то неслышно бормочет лиловыми старческими губами. Что – не разобрать. Бывает так ночью: проснешься с какою-то внезапной и страшной мыслью. Сегодня опять – он.

Как много лет назад, отлепился от каменной стелы моста и загородил узкую тропинку в снегу. А она-то понадеялась, что уже миновала мост. Перед ней был не просто человек – он олицетворял власть. Человек – толстый, власть – непоколебимая. Разумеется, толстым он казался лишь по тем временам. На самом деле он был впалощек, ушанка стягивала в узел голодное темное лицо. Сомнительная его упитанность говорила о преступности головы и рук. От другого она бы попыталась бежать, несмотря на безнадежность попытки. Но власть, как мороз, сковала ее руки и ноги.

– Что несешь? – милиционер кивнул на холщовый мешок, который она прижимала к груди.

– Это для Эрика, – проговорила Ольга, с трудом ворочая языком.

– Дай. – Он вцепился в мешок и потянул к себе.

Он был сильным, но все же не мог выдрать у нее мешок. Они топтались на месте, вцепившись онемевшими от мороза пальцами в драгоценную холстину, каждый тянул к себе, обливаясь потом и молча стискивая зубы.

За Невою вспыхнули два белых луча прожекторов и заметались по небу. Неведомый отблеск света упал на его лицо, и Ольга разглядела противный нос луковицей и черные, будто налитые мертвой водою глаза.

– Это посылка для сына! Муж с фронта передал! Эрику годик, ты слышишь, ему только годик! – торопливо пробормотала она, как спасительное заклинание.

Но у него было свое заклинание – страшное.

– Пойдем в отделение, там разберемся, кто тебе и что передал. И откуда… – пригрозил он, пыхтя, по-прежнему не в силах отнять мешок.

Упоминание об отделении сделало свое дело: замерзшие пальцы разжались, мешок оказался у него. Он запустил руку внутрь и вытащил банку сгущенки. Сгущенка! Тут же представился кипяток, густо забеленный и сладкий.

– Это молоко! – крикнула она. Неужели он не понимает, ЧТО отнимает у ее ребенка?! – Возьмите лучше хлеб.

– Хлеб тоже возьму. Я, в отличие от таких, как ты, голодаю.

Теперь в руках его очутился кусок масла. Секунду он взвешивал его на руке. Потом посмотрел на Ольгу. Глаза… Может быть, в то мгновение глаза его что-то выражали? Она не поняла. Он зажал мешок под мышкою и попытался разломить брикет. Ничего не получалось, пальцы соскальзывали, и он уронил кусок масла в снег. Наклонился поднять. В кармане старой шубки у Ольги лежал ключ – огромный, тяжелый, с острым, как шип, навершьем. Не ключ, а нож. Она видела голую шею, высунувшуюся из ворота шинели, такую тонкую, с удобной, глубокой ямкой посередине. Неужели у нее не хватило бы силы ударить?! Она бы вернула хлеб, и сгущенку, и брикет масла. Эрик остался бы жить. Господь, в которого она не верит, простил бы ей этот грех. Господь бы простил…

Но Ольга лишь потрогала ключ и разжала пальцы. Не ударила. Не смогла. Грабитель выпрямился. Еще раз потискал брикет. Отломился маленький кусочек, меньше трети, и он милостиво вернул его вместе с мешком.

– Бери, всю жизнь будешь помнить и благодарить.

Да, помнит всю жизнь. Будь ты проклят!

…Ольга Михайловна встала. В свете хмурого утра виден стол с неубранной посудой, в чашке до черноты настоялся недопитый чай. Тихо в квартире. Только слышно, как капает на кухне вода. Окно в доме напротив оживилось тусклым светом. Там встали, суетятся, спешат. Заглатывают яичницу. Ругаются, теряя терпение. Если бы Ольга Михайловна жила за тем окном, она бы никогда не кричала. А лишь счастливо улыбалась, радуясь, что вокруг нее так много живых людей.

Она хотела убрать посуду, потом передумала и подошла к буфету, поправила фотографию в рамочке. За стеклом – полугодовалый Эрик, сидит, прижимая к себе попугая. У Эрика толстые щеки, надутые губы и испуганно-удивленные глаза. Поразительные у него были глаза – как два прозрачных больших изумруда. Но фото черно-белое, и вместо изумрудов получились просто серые кружочки. И зеленый попугай тоже серый, как голубая кофточка, как синие пинетки. Фотографию сделали за две недели до войны. Еще никто не знал, как все будет.

Фото Сергея хранится среди бумаг. Иногда Ольга Михайловна достает его. Но очень редко. Сергей вернулся с войны, но, пожалуй, им обоим было бы легче, если бы он остался там. Упорхнуло ее счастье, выскользнуло из рук, как мешок с драгоценной посылкой. Ночами ей снится не Эрик, нет, а не выпитый им кипяток со сгущенкой. Или масло. Оно тает крошечным желтым солнцем в алюминиевой мисочке с жиденькой кашей. Господи, если Ты есть, пусть там, у Тебя, Эрик каждый день пьет чай со сгущенкой, сладкий-сладкий. Очень прошу Тебя.

Попросила и перекрестилась на пустой угол без иконы. Грустно начинается новый день. Долгий, обычный. Ольга Михайловна накинула халат и, шаркая отечными ногами, побрела на кухню. Дверь в соседнюю комнату закрыта. Там темно. Уже три года, как умерла Эмма Ивановна. С тех пор в ту комнату Ольга Михайловна заходит, только чтобы вытереть пыль. На другой день после похорон внучка Эммы Ивановны от младшего сына Василия три дня разбирала сундуки с вещами. На полу валялись груды ветхих платьев и облезлых меховых горжеток, пачки поздравительных открыток, перевязанных тесемками, драные книжки на французском и немецком без конца и начала. Внучка искала сокровища. До внучки дошли смутные семейные предания о прежних богатствах Эммы Ивановны и супруга ее, офицера царской армии. Где же кольца и серьги, и знаменитое украшение из двенадцати бриллиантов?! Напрасно Ольга Михайловна объясняла молодой (то есть сорокалетней ) женщине, что немногие ценности, которые удалось сберечь в революцию, Эмма Ивановна благополучно сдала в Торгсин, потому как в послереволюционные годы нигде не работала, а только все проживала. Последние двенадцать бриллиантов у нее украли из сумочки в трамвае в тридцать девятом году, а последнее колечко с изумрудом она «проела» в эвакуации. Племянница в истории эти не поверила, силой ворвалась в комнату Ольги Михайловны, выбросила вещи из шкафа и все перерыла. Ничего не найдя, принялась орать, что старуха их обокрала, и требовала немедленно «отписать» ей квартиру, такова якобы была воля покойной. Пришлось звонить Гребневу, и он, приехав, выдворял Ирину и супруга ее из квартиры, а после отпаивал Ольгу Михайловну валидолом. Вспомнив о Гребневе, Ольга Михайловна подумала, что тот давненько уже не звонил и в гостях не бывал полгода. Она хотела немедленно ему позвонить, но потом передумала и пошла на кухню.

Кухня в квартире полутемная, напротив окна кирпичная глухая стена почти вплотную. Но Ольга Михайловна не стала включать лампочку. И в полутьме можно нащупать коробок и зажечь газ. Жизнь была слишком долгой и потеряла цельность, распалась на тысячи мелочей: на зажженные по второму разу спички, на старые, хранимые в ящике открытки, на ожидание писем от позабывших ее подруг. Молодые живут иначе, им кажется, что все еще впереди. А впереди ничего нет. Только усталость. И ожидание смерти.

Старуха вздрогнула, когда раздался этот звук… Не сразу сообразила, что стучат в дверь громко, нетерпеливо. Именно стучат, а не звонят. На цыпочках вышла в прихожую, чтобы подпереть дверь гладильной доской: в неурочное время она давно уже никому не открывала. Но гладильной доски на месте не оказалось. А дверь вздрагивала, как живая, под ударами. Старый хлипкий замочек дергался, готовый выскочить из гнезда.

– Мама! – крикнул голос за дверью. – Мама, это же я! Я! Эрик!

Сердце ее так и покатилось. Дверь выросла в высоту, а звуки сделались резкими, пронзительными до визга. Когда Ольга Михайловна пришла в себя, то поняла, что сидит на полу, сжимая в руках обгорелую спичку.

– Эрик, Эрик, – пробормотала она, – разве ты не умер? Ведь я зашила тебя в голубое одеяло и повезла на саночках… Эрик, значит, ты ожил, да? Ты спасся? Ты чудом спасся?

И руки сами повернули замок.

На площадке стоял паренек лет двадцати в клетчатой рубашке и драных джинсах. Обычный парень, каких много, – невысокий, немного сутулый, с худым бледным лицом. Острые скулы, темные брови, длинные русые волосы стянуты на затылке в пучок. Постой… Но ведь Эрику… Эрику должно быть уже за пятьдесят.

– Что, молодо выгляжу? – засмеялся гость, как будто подслушал ее мысль. – Все очень просто: в нашем мире время течет иначе, – гость обнял Ольгу Михайловну и поцеловал в седые поредевшие волосы. – Я так рад, что ты жива, мама.

Она хотела оттолкнуть его, но не смогла. Коротенькое слово «мама» прозвучало заклинанием, и околдовало ее. За всю жизнь никто ее так не называл. Эрик умер, не начав говорить, а Гребнев все годы, что прожил у Ольги Михайловны, всегда называл ее «тетя Оля». Она заплакала.

– Ну что ты, мама? – Рик отстранился и попытался стереть слезу с ее щеки. – Не надо. Я так хотел тебя увидеть! Потому первый и согласился на переброс среди добровольцев.

Она посмотрела ему в глаза. Они были зеленые, со светлым ореолом вокруг зрачка. Совершенно невозможный, невероятный цвет.

– Эрик… – выдохнула она и в ту минуту поверила ему совершенно.

– Какое счастье, что ты здесь есть! Мне говорили, что это так, но я не верил. Сказал себе: не поверю, пока не увижу.

– То есть… – не поняла она.

– В моем мире ты умерла, а я остался жив, – прошептал он.

Через пятнадцать минут Ольга Михайловна суматошно металась между плитой, столом и холодильником, не зная, чем таким невероятным угостить своего внезапно объявившегося сына. Впрочем, выбор был невелик: чайная колбаса да яйца. Она решила: пусть будет и то, и другое.

Пока колбаса жарилась, Эрик нетерпеливо приплясывал у плиты, хватал ломти со сковородки руками и отправлял их в рот целиком.

– Неужели в вашем мире еды не хватает? – покачала головой Ольга Михайловна и улыбнулась. – Впрочем, у нас тут совсем недавно было такое… опять карточки… очереди…

– Хватает, – отвечал Рик с набитым ртом. – Но переброс отнимает много энергии. Просто жуть.

– Расскажи мне о своем мире. Какой он? Лучше нашего? – попросила она.

– Не знаю. Там иначе… – обманщик запнулся. – Впрочем, я и вашего мира почти не видел… – он вновь запнулся и сбился с роли.

Мгновенно возникшее между ними доверие исчезло. Ольга Михайловна почувствовала неладное и посмотрела на гостя.

«Жулик? – пронеслось в голове. – Я никогда не была так счастлива, как последние полчаса», – подумала она и вздохнула.

– У нас каждый сам по себе, – спешно заговорил Рик, – каждый носит оружие и воюет сам за себя. Ты невозможно одинок и в столкновении с другими теряешь частицы самого себя, ты все время как будто таешь, уменьшаешься, постепенно превращаясь в «ничто». – Фантазер опять нащупал нужную тональность, голос его зазвучал убедительно, было невозможно ему не поверить.

Это его стихия – фантазия, которая кажется подлинней реальности.

– Чем же мне тебя еще угостить? – засуетилась Ольга Михайловна, будто извиняясь за то, что минуту назад усомнилась в своем ненаглядном Эрике. – А, знаю! Сгущенка! Или… – Она опять засомневалась. – Ты, может быть, ее теперь не любишь?

– Сгущенку не люблю? – расхохотался Рик. – Да что ты, мама! Кто же сгущенку не любит? Это же самая моя любимая еда! – Он вскрыл банку и принялся поглощать густую белую массу ложками.

Может быть, это как раз та самая банка… ну та… которую отняли?

– Эрик, мальчик мой… – Ольга Михайловна почувствовала, что голос ее срывается. – А там, в вашем мире, тоже был милиционер?

– Что?

–Я тоже повстречала милиционера, когда несла посылку?

Рик кивнул и зачерпнул очередную ложку сгущенки.

– И он отнял посылку? – Старуха затаила дыхание.

– Нет.

– Нет? – усомнилась Ольга Михайловна.

– Ты его убила. – Гость облизал ложку.

– Я так и знала. – Она всхлипнула и прикрыла ладонью глаза. Слезы потекли по корявым старческим пальцам, по изъеденным морщинами щекам.

– Я так и знала, – повторила она, – что должна была сделать это. Мне и сон сегодня опять снился. Но я не смогла даже во сне… Не смогла! Прости, Эрик, миленький…

– Да что ты, мамочка, перестань, теперь все хорошо, и мы вместе. – Он привстал и чмокнул ее во влажную щеку.

– Да, вместе, – согласилась она. – Жаль только, что ты раньше не пришел. Я теперь старая, сколько мне осталось-то? Ну годик, два…

– Что за ерунда! Ты теперь просто обязана долго жить!

Он почувствовал, что веки начинает противно жечь. Что за черт?! Неужели он собрался плакать?..

– А я помню, – вдруг сказал он, – как ты меня кашей из хлеба кормила. А себе из кофейной гущи лепешки жарила на касторовом масле.

Ее лицо на мгновение переменилось, сделалось молодым, красивым.

– А помнишь, как я тебе руки целовала?

– Да, – выдохнул он. – Вот сюда, в середину ладошки.

Она взяла его ладонь и поцеловала.

«Если Серж явится сюда, я его убью», – решил Рик.

Глава 4

Арсений всегда приходил с запасом на вокзал. Любил смотреть, как подают состав. Но в этот раз поезд уже стоял у платформы, хотя из пассажиров в вагоне почти никого еще не было. В купе – тоже никого. Арсений бросил вещи на свою полку и сел.

Неудачная поездка. В издательстве с ним говорили, как с придурком. Мог бы и не ездить, по почте рукопись прислать – тот же эффект. Секретарша записала название рукописи, телефон и адрес в какую-то тетрадь и сказала, что ответ пришлют. К редактору даже не допустили.

Арсения охватила тоска. Не место ему здесь, лишний он на этом городе. Назад, в Питер надобно, и поскорее, подальше от столичной суеты. В Питер возвращаешься, будто выныриваешь из мутной московской глубины на поверхность с льдинами.

А фразочка ничего получилась, закрученная, с привкусом. Можно вставить ее в… Туда, в общем. В блокнотик быстренько «тренькнуть», а то выпадет из головы, как мертвый волос, и смешается с жизненной пылью. Интересно, про «жизненную пыль» тоже тренькнуть, или не стоит? Пожалуй, слишком высокопарно. Арсений вытащил из куртки блокнотик, и шариковая ручка заскользила по странице. В душе сладостно защемило: ничто на свете не доставляло Арсению такого наслаждения, как кабалистическое скольжение ручки по бумаге.

– Привет, – сказал загорелый мужчина с длинными белыми волосами до плеч, заходя в купе. – Рад, что вы не опоздали, Арсений. – Голос у попутчика был мягкий, вкрадчивый, таким на что угодно можно уговорить, мать родную зарезать или сирот обокрасть.

– Привет – отозвался Арсений и улыбнулся. Улыбка Чеширского кота получилась классической. – Я и не знал, что мы знакомы.

– Статейки ты кропаешь дерьмовые, но перо золотое…

Арсений немного растерялся. Получалось, что этот человек его знал. Читал? Поклонник? Золотое перо… Да какой к черту, поклонник? Материал в «Когте дьявола» печатался желтушный – расчлененка, людоедство, изнасилования и прочие мелкие радости садистов. Все это, в основном позаимствованное из других изданий, обрабатывалось пером Арсения до полной неузнаваемости. Иногда плагиатор громко называл себя «журналистом», но всегда помнил, что слово это в данном случае следует ставить в кавычки. С одной стороны, Арсений гордился, что тираж «Когтя» рос день ото дня, но с другой не мог избавиться от брезгливого чувства. Неужели в этой халтуре заметил незнакомый человек искру Божью.

– Александр Фарн, – представился попутчик.

– Фавн? Ха-ха, забавное имечко!

– Фарн, – попутчик поправил насмешника довольно резко. – Советую запомнить. Ты еще обо мне услышишь.

– Не люблю, когда незнакомые люди обращаются ко мне «на ты».

– Мне все равно, что тебе нравится, а что нет. – Все это Фарн произносил мягким мелодичным голосом.

Арсений вдруг почувствовал беспричинный сковывающий страх.

– Я вашим дружком быть не соглашался… – попытался отстоять свое достоинство Арсений.

Против ожидания Фарн расхохотался.

– Соглашался? – передразнил он. – Разве твое согласие имеет для меня значение?

В следующую секунду Арсений очутился на полу. Как – он и сам не понял. А Фарн продолжал сидеть на своем месте у окна и смотреть куда-то в пустоту.

– Что за черт! – Арсений ухватился руками за нижние полки, но не торопился подниматься, опасаясь, что спутник выкинет новый фортель. – Кто вы такой наконец!

Фарн наконец перестал смотреть в пустоту и перевел взгляд на Арсения. Глаза у него были темные, без блеска, как два кусочка черной бархатистой бумаги. Ни зрачков, ни радужки, ни бликов света – только два кружочка, и все.

– Я люблю пошутить, – отвечал он.

«Странные шутки», – подумал Арсений, но вслух сказать почему-то побоялся.

– Ты все получишь сполна, – продолжал господин Фарн. – Все, что заслужил. Кстати, такой интересный вопрос: кому ты служишь, Арсений? Кому или чему?

– Да никому, – насупившись, отвечал тот.

– Никому, – повторил, будто прожурчал, Фарн. – Очень-очень жаль.

Арсению надоел этот треп, он решил пройти к проводнику и попросить поменять ему место, потому как с сумасшедшим ехать не намерен. Благо поезд ранний, и мест в купированном вагоне было полно.

Он поднялся и шагнул к двери. И тут будто раскаленный гвоздь впился ему в затылок…

– Приехали, белье сдавайте, приехали, – принялся трясти мертвецки спящего пассажира проводник.

Арсений разлепил глаза. Призрачный утренний свет заливал купе. Арсений лежал на верхней полке, одетый, накрытый вместо одеяла собственным плащом. Он передернулся и глянул вниз. Успел заметить пустую скамью напротив и заваленный объедками стол. Вагон подозрительно покачивался, будто и не вагон это был, а корабль в неспокойном море. Чтобы не упасть, пришлось ухватиться за край полки.

– Где он? – Арсений кивнул в сторону пустой скамьи. – Где сосед?

– Сошел, – пожал плечами проводник. – Как поезд остановился, так и сошел. И вы поторапливайтесь.

«Что он со мной сделал-то? Гадость какую-то вколол, что ли? И откуда он меня знал? И кто он такой вообще?» – Мысли промелькнули в мозгу и растаяли хвостовыми огоньками машины в тумане. Ответа искать не хотелось.

Арсений сел рывком, и тут вагон чуть не опрокинулся и не раздавил его. «Журналист» даже охнул от непереносимой тяжести, навалившейся на грудь. Амебой сполз на пол. Ощупал карманы. Все как будто при нем – документы и деньги. Чего-то важного, однако, не хватало. Но чего, он никак не мог вспомнить. Шатаясь и держась за стену, направился к выходу.

Перрон уже успел опустеть, лишь возле первого вагона стоял дядька с грудой чемоданов и, дожидаясь подмоги, яростно отругивался, отгоняя назойливого носильщика с тележкой. Да еще женщина в длинной черной пелерине медленно прогуливалась из одного конца перрона в другой. Арсений двинулся к зланию вокзала, но не успел сделать и двух шагов, как женщина окликнула его:

– Арсений! Гребнев!

Он повернулся и увидел невыразительное лицо с бесцветными сонными глазами. Густые рыжие волосы кольцами рассыпались по плечам.

– Разве мы знакомы? – Арсений дернул ворот рубашки, потому что проклятый перрон стал подозрительно покачиваться, как прежде качался вагон.

– Где он? – спросила женщина вместо ответа.

– Кто?

– Тот, с кем вы приехали. Александр Фарн.

Арсений хмыкнул:

–Сашуля уже испарился. Вы разве его не встретили? Он первым покинул вагон.

– Ну, теперь его не поймаешь, – вздохнула незнакомка. – И что вы собираетесь делать?

– Послушай, чаровница…

Он не договорил – проклятая платформа предательски вывернулась из-под ног, и Арсений полетел в объятия красотки в черной пелерине. Не растерявшись, она подхватила его и удержала от падения с вовсе не женской силой.

– Ты что, пьян? – спросила брезгливо.

– Пьян, пьян, – закивал он. – Фарн этот ваш опьянил меня без вина.

Тут красотка расплылась огромным чернильным пятном и заслонила собой и перрон, и опустевший поезд, прибывший из столицы.

…Очнувшись, Арсений понял, что сидит на скамье, а возле него стоят уже двое: все та же девица в черном и странный тип с пегими волосами до плеч. Одна прядь была абсолютно черной, другая – белой, и так вся голова.

– …Гвозданул он его, как пить, гвозданул, – скороговоркой говорил Пегий. – Мнемо– континиум нарушен и…

– Поймай-ка нам тачку, – оборвала женщина рассуждения Пегого. – Домой ему надо. Не здесь же им заниматься.

Дальше опять следовал провал. Очнувшись, в этот раз Арсений обнаружил себя на заднем сиденье машины. Женщина помещалась от него по левую руку, Пегий – по правую.

– Большой проспект, – сказала женщина шоферу, и Арсений подивился, откуда дамочка знает, где он живет?

Потом заметил в ее руках связку ключей от своей квартиры. Ну и что – ключи?! На них же не выбит адрес!

– Вы что, со мной? – с трудом выдавил незадачливый попутчик Фарна.

– Разумеется, – отвечала женщина, ласково обняв его за плечи. – Если я тебе не помогу, ты умрешь.

– Умру, – эхом отозвался Арсений.

В то, что вот-вот умрет, он поверил безоговорочно. И как-то не страшно было думать о смерти, даже забавно. Все когда-нибудь закончится. Вот и такси примчалось к нужному подъезду, и лестница эта корявая, ускользающая из-под ног, кончилась, и лифт, рванув наверх, чуть не выдавил внутренности наружу. Дверь быстрехонько отворилась, скрипнув петлями. Как хорошо, что коридорчик крохотный, семь шагов всего. Семь или восемь? И еще пять по комнате пройти до тахты широченной, продавленной, мягкой и пыльной. А руки у этой женщины замечательные, нежные, прохладные, так и хочется поймать их губами. Чудные пальцы! Как ловко они распутывают волосы, как нежно касаются пылающей кожи лба! Вот они сжали затылок, нащупали что-то под кожей и…

Арсений взревел от нестерпимой боли и схватился руками за голову. Да так и застыл, окаменев. Минута прошла, вторая… Он не сразу понял, что боли уже нет, а есть только пустота внутри и усталость в каждой клеточке тела. Поначалу он не поверил, шевельнулся осторожно, ожидая, что боль вновь током пронзит тело. Но ничего не случилось. Только слабость и хинно-горький привкус во рту напоминали о внезапном приступе. Арсений медленно повернул голову и посмотрел на женщину. Та сидела рядом с ним на тахте и держала в пальцах здоровенный ржавый гвоздь, покрытый сгустками крови.

– У тебя из затылка вытащила, – сообщила она и положила гвоздь на тумбочку.

Из затылка?.. Шутка, что ли? Он хотел рассмеяться, но тронул рукою голову и нащупал под волосами глубокую влажную отметину. Губы издали бессмысленный шлепающий звук. Женщина наклонилась ниже, к самому его лицу.

– Знаешь, кто я?

– Нет…

«Нет, нет…» – резонировало внутри головы.

– Я – Анастасия.

«…асия …асия …асия…» – гулко отдалось в черепе.

– Зачем он это сделал, не знаю, – чуть не плача, пробормотал Арсений. – Фарн…

Анастасия протянула ему чашку с кофе. Обжигаясь, он сделал глоток.

– Я вспомнил! – закричал Арсений, чашка дрогнула в руке, и кофе пролился на постель. – Вспомнил! Этот гад взял крестик! Мой крестик на цепочке, серебряный, на шее у меня был…

– Дорогой крест?

– Нет, нет, самый обычный… серебряный… но весу в нем – ерунда.

– М-да, не слишком много информации, – усмехнулась Анастасия. – Надеюсь, Барсик нам поможет. – Она погладила Арсения по щеке. – Плохо тебе, да?

Анастасия бесцеремонно стала стаскивать с него одежду. Арсений посторонился, ожидая, что она уляжется рядом с ним. Дрожь возбуждения пробежала по телу. Но ничего из того, что так услужливо нарисовала его фантазия, не последовало. Странная гостья извлекала из-под пелерины литровую стеклянную банку, на три четверти наполненную густой желтой мазью, и, зачерпывая ее горстями, принялась втирать в тело Арсения. Мазь была горячей и жидкой, но тут же впитывалась в кожу, вызывая легкое жжение.

– Это защита, – объяснила Анастасия. – Тебе, мой мальчик, предстоят нешуточные испытания.

Глава 5

Белкин, как всегда, поднялся поздно. И, как всегда, в дурном расположении духа. Мерзкий осадок вчерашнего (водка, «наезд» налоговой инспекции) смешивался с предвкушением сегодняшнего (запах горелой ветчины, предстоящая встреча с директором «Архангела»). Он уже не мог отличить одно от другого. Призрачный запах тухлятины преследовал постоянно. Да нет, вовсе не призрачный, а вполне реальный запах: из розовой новенькой раковины смердело совковой канализацией. Белкин вывернул кран до отказа, пытаясь струей воды забить идущую из стока вонь. Фонтан брызг обдал лицо.

«Гадость вот-вот случится», – подумал Белкин, снимая халат с вешалки. Но какая именно гадость – не знал. Знал другое: предчувствие его никогда не подводит. Если отчетливо, как телетайпная лента, проносится мысль в мозгу, значит, так и будет. Говорят, бабка его славилась провидческим даром, умела кровь заговаривать. Сын ее на войне погиб, так в ту минуту, как пуля его настигла, она накрыла черной тряпкой зеркало, а второе, незакрытое, треснуло само собой.

– Мерзкий денек, – пробормотал Белкин, входя на кухню и морщась от запаха.

Инспектируя, заглянул в мусорное ведро. Так и есть! Два ломтя великолепной ветчины обратились в угли. Но кто ценит его труды! Кто ценит деньги и вещи, приносимые добытчиком в дом!

Белкин плюхнулся на свое место. Танчо сидела напротив, попивая кофе из крошечной фарфоровой чашечки.

– Как поживаешь, принцесса? – Он по-прежнему обращался к дочери, как к маленькой девочке.

– Нормально.

Она старательно изображала взрослую, напяливая на себя самые немыслимые тряпки, благо папашины деньги позволяли. Интересно, чтобы она запела, если бы за любой дрянью надо было бы стоять в очереди часа по три, как это делал Белкин в молодости? Впрочем, в Питере еще можно было кое-что достать. А вот в провинции…

– Когда экзамен?

– Завтра.

– Сдашь?

Танчо пожала плечами.

– Когда я заваливалась? Помнишь такое?

Самоуверенная, вся в него. Ирина, та только орать умеет, но при малейшей неудаче ударяется в панику и прячется за мужнину спину.

– Папуль, дай полтинник, – попросила Танчо, старательно изучая осадок на дне кофейной чашечки.

– Полтинник? Да ты вчера сотню брала! – возмутился Белкин.

– Завтра последний экзамен, отметить надо.

– Да?.. А может, тебе надо подкармливать своего БЕДНОГО, – непередаваемая издевка в голосе, – студента? Как его? Толика, кажется?

– Уже нет, – Танчо поджала губы.

– Что так?

– Он хотел иметь не только стол, но и дом. То есть постель, – Танчо тряхнула волосами с самым независимым видом. – Пришлось попросить его искать полное довольствие в другом месте.

– Приятно услышать, что очередной нахлебник испарился.

– Я просто хотела помочь. А придурок тут же вообразил Бог знает что!

Черт возьми, красивая девчонка, глаза так и жгут. Но что-то во взгляде есть такое… что-то, вызывающее желание, нет, не обнять, а отступить на шаг.

– Да, да, тебе нравится быть принцессой, причем принцессой добренькой. Недаром к тебе липнет всякая шваль. Вроде той девчонки, которая явилась к нам пообедать и нечаянно прихватила с собой мамину норковую шапку. Одно приятно – после этого случая эта тварь к нам носа не кажет.

– Я же не виновата, что все, кого я жалею, оказываются подонками!

– Так зачем тебе кому-то помогать?

– Иначе не могу.

– Что значит «не могу»? – раздраженно переспросил Белкин. – Хочу тебе напомнить, что ты не своими денежками соришь, а моими. Ты еще и рубля не заработала.

Танчо нахмурилась.

– Так ты дашь полтинник, или нет? – спросила надменно.

– Ладно, раз уж конец сессии, дам, – милостиво пообещал Белкин.

Тем временем Ирина поставила перед ним тарелку. Яичница с ветчиной – любимый мужнин завтрак.

– Ветчинка-то у тебя подгорела, – морщился Белкин, ковыряя вилкой в тарелке. – А еще два куска выбросила. Почем нынче ветчина? Дорого. Неэкономная ты хозяйка. При моих доходах могла бы…

– Ну вот, опять! – страдальчески закатила глаза Ирина. – Подумаешь, какой-то кусок. Мелочь!

– Мне эти мелочи с неба не валятся! За каждый рубль драться приходится. Когтями и зубами! И за все платить! За все это! – Широким жестом Белкин обвел кухонный гарнитур из натурального дерева, похлопал по обитой бархатом спинке «уголка», выразительно ткнул пальцем в стеклянный шар светильника над головой. – Даже в этой скатерти частица моего пота и моей крови! – Белкин потрогал свежий шрам на лбу – след от удара обрезком водопроводной трубы, дело рук неизвестных налетчиков. – Не говоря о самой квартире! Но никто не ценит!

– Да ценим мы, ценим! – спешно воскликнула Ирина, пытаясь прервать бесконечную тираду.

– Вот– вот, «цени-и-м», – передразнил Белкин. – Да какой тон! Думаешь: лишь бы отвязался! К собаке и то лучше относятся. Кофе сладкое не можешь сделать.

– Сладкий, – автоматически поправила Танчо.

– Сладкое! – настоял на своем праве коверкать слова Белкин. Он оттолкнул чашку с недопитым кофе и поднялся. – Я сегодня поздно, – предупредил он кухонную мебель и сидящих на ней женщин.

–Я в институт, на консультацию. – Танчо поднялась следом.

– Идите, куда хотите. – Ирина отправила в рот кусок ветчины, делая вид, что утренний разговор, такой же, как сотня других утренних разговоров, не произвел на нее никакого впечатления.

Но Танчо видела, что мать уязвлена.

– Мама, у него работа нервная, – попыталась оправдать отца Танчо.

Ирина взорвалась:

– Тоже мне, князь! Явился в Питер из какой-то сраной деревушки под названием Говняные столбы…

– Он же городской и вовсе не… – попыталась возразить Танчо.

– Все равно приезжий! Если бы я на свою площадь его не прописала в свое время, неизвестно, где он сейчас был, каким бизнесом занимался, сидел бы в своих Говняных столбах, коровам хвосты крутил! – Ирина закурила сигарету. Пальцы у нее дрожали. – Почему он об этом не помнит, когда каждое утро в нос своими деньгами тычет! В конце концов, любой порядочный мужик обязан семью обеспечивать! Что ж тут особенного? А этот вообразил себя благодетелем. Тоже, мне пуп Земли! Свинья! И ты точно такая же, вся в него! – напустилась в конце концов на дочь Ирина и, вскочив, бросилась вон из кухни.

Полы китайского халата развевались, как крылья тропической птицы. Дверь спальни захлопнулась с грохотом, и тут же на полную громкость зазвучала мелодия Морриконе.

Проводив глазами мать, Танчо пожала плечами и отправилась к себе в комнату. Она давно привыкла к ссорам, особенно по утрам. Ее раздражали даже не крик и ругань, а однообразие темы: отец твердил о деньгах, мать о том, что когда-то прописала мужа к себе. Каждый день они повторяли одно и то же почти слово в слово, будто актеры, раз и навсегда заучившие классический текст.

Танчо надела черное, в обтяжку платье с открытыми плечами. Пожалуй, немного вызывающе, но зато подчеркивает тонкую талию и стройные бедра. Повернулась перед зеркалом и вздохнула. Что ни говори, платье дорогое, но вид дурацкий. Шарма нет. Или уверенности в шарме нет? Чего-то, в общем, нет, без чего любые платья выглядят дешевыми тряпками.

«Нет желания вилять задом и строить глазки, – констатировала Танчо. – Потому что… неинтересно…»

Она сняла с кульмана лист ватмана, хотела свернуть его в трубочку, чтобы вложить в тубус, но остановилась, задумавшись. Придуманный два дня назад проект теперь казался ей полным сюром. Впрочем, она никогда не думала о реальности его воплощения, рассматривая лишь как абстрактную идею. Но и как абстракция монорельс над центральной частью города, по которой несется трамвай на магнитной подушке – это чересчур. Нет, не стоит нести эту чепуху на консультацию. Ну разве что представить как хохму… Но ей так хотелось взять эскиз с собой… Да, да, почему бы не показать его вроде как в шутку?

Она торопливо запихала лист ватмана в тубус, в последний раз глянула в зеркало, накинула сиреневый плащ и шагнула к двери.

– Тимошевич уже пришел? – крикнула мать из своей комнаты.

– Внизу ждет, – соврала Танчо – Тимошевичу она даже не звонила.

В последние дни охранник то и дело отлынивал от работы, но Танчо даже и не думала жаловаться отцу. Она была довольна, что до дверей института ее сегодня не сопровождает хмурый тип с плоским, как тыква, лицом. Танчо была уверена, что звонки с угрозой похитить ее и убить – нелепая месть Толика за отказ пустить его в койку. Танчо относилась к звонкам с полным равнодушием, чего нельзя сказать о родителях.

Небрежно помахивая тубусом, Танчо отправилась на остановку трамвая. Дорогу, как всегда, выбрала через свой любимый двор в стиле «модерн». Она была просто влюблена в здешние дома – фантастические, сказочные и одновременно современно-урбанистические. Северный «модерн» казался ей стволом, на котором должны были вырасти удивительные по своей красоте ветви. Но наступила эпоха всеобщего разрушения и хаоса, и в моду вошли башни Татлина и Дворцы советов, а модерн так и остался нерасцветшим деревом потускневшей Северной столицы.

Подъехавший трамвай был совершенно пустым. Танчо выбрала сиденье у окна, бросила рядом тубус. Знакомые здания проплывали за окнами.

«А было бы здорово, если бы трамвай летел над городом», – подумала она и, закрыв глаза, представила, как скользят внизу покатые крашеные зеленой краской крыши, блестит рыжее солнце в окнах и сверкают золотом шпили…

Танчо открыла глаза. О, черт! Трамвай уже стоял на ее остановке. Она едва успела выскочить наружу, как двери захлопнулись. Тут только она вспомнила, что оставила в вагоне тубус. Значит, ее дурацкий проект не суждено никому увидеть! Пусть так…

Оглянувшись, она с удивлением увидела, что трамвая нет. За пару секунд он никак не мог успеть умчаться и скрыться из глаз. Трамвай просто исчез.

Глава 6

«Я достал записную книжку и набрал нужный номер. Пальцы, нажимающие кнопки телефона, дрожали. На том конце провода трубку сняли сразу. Я не представился, в этом не было нужды. Прежде чем мне задали вопрос, сказал, что согласен.

– Вы уверены? – Человек говорил со мной шепотом, будто чего-то боялся.

– Абсолютно.

– Хорошо… – Он замолчал. Я слышал, как он тяжело дышит в трубку. – Хорошо, – повторил он, – завтра до рассвета выйдете из дома…

– Что значит «до рассвета»? – перебил я. – Сейчас июнь, белые ночи.

– Да, да, конечно. Но это вам решать, что значит – «до рассвета». Идите к Столетней башне и садитесь в трамвай.

– А дальше?

– Дальнейшее – ваше дело. Сядете в трамвай и прыгнете вниз, когда сочтете нужным.

Мой собеседник повесил трубку. А я в недоумении продолжал смотреть на безмолвный телефонный аппарат. Ход эксперимента представлялся мне совершенно иначе. Меня пригласят в институт, поместят в специальную камеру, оплетут проводами и… Вместо этого какой-то бзикнутый тип сообщает мне, что я должен ни свет, ни заря сесть в неизвестно откуда взявшийся на монорельсе трамвай. Скорее всего, меня нагло разыгрывают. Но самое смешное то, что завтра я поднимусь в четыре часа утра и отправлюсь к Столетней башне садиться на дурацкий трамвай. Иного выхода нет. Я хочу уйти. Неважно– куда. И даже почти неважно – как. Главное – сбежать, ускользнуть… от самого себя.

Я вышел на улицу и долго стоял, запрокинув голову. Наверху, наизменный, светился голубым монорельс. И показалось, что слышится вдалеке перепев мчащихся по монорельсу колес, и замаячило над синей полосой светлое пятно лобового стекла…»

Рик захлопнул тетрадь – обычную ученическую тетрадь в двенадцать листов с зеленой обложкой и пожелтевшими от времени страницами – и отложил ее в сторону. Дневник был задуман для убедительности. Обманщик напишет мнимые воспоминания о своем мире и потом, будто невзначай, подкинуть тетрадку Ольге Михайловне, чтобы та прочла и лишний раз убедилась. В дневнике будет объяснено, почему Рик явился сюда, в этот мир, как жил прежде, и почему он, Рик, почти на сорок лет моложе самого себя. Поначалу он дивился – что же это «мама Оля» не расспрашивает его ни о чем, потом понял: она просто боится, что он не сможет объяснить все так, чтобы она смогла поверить. Боится уличить его в обмане, боится, что воскресший сын окажется жуликом и вором. Обманщик попался в собственную ловушку. Поначалу казалось совсем несложно придумать этот самый другой мир, из которого он якобы явился. Рик набросал несколько фраз… И тут же порвал страницу. Потом составил план, но опять все порвал. Чувства переполняли его. Слова походили на камни. Рик чувствовал, что запутывается. Придуманное начало жить самостоятельной жизнью. И кто знает, может, он не сочиняет вовсе, а просто силится вспомнить. И даже дурацкий трамвай, призванный перебросить его из одного мира в другой, не выдуман, а существует…

Можно, конечно, выбросить дурацкую писанину, перекантоваться у «мамы Оли» денька три и сбежать. Но Рику сбегать не хотелось. Хотелось остаться. Надолго. Хорошо бы, навсегда. Еще вчера жизнь казалась мерзкой, все люди – подлецами, а сам он был то сволочью, то Богом. Ни та, ни другая ипостась его не устраивали. Сегодня прошлая жизнь сделалась не просто вчерашней, а чужой. Рик вспоминал свое прошлое и поражался: как он мог так примитивно мыслить, так выпендриваться, стараясь самоутвердиться? Все слишком мелко, глупо и, главное, неинтересно новому Рику. Он даже не пытался оправдать свои прошлые поступки: в прежней жизни действовал другой человек, и Рик относился к нему почти равнодушно. Единственное, что казалось привлекательным в том, прежнем, так это способность предаваться мечтам, полностью погружаться в призрачный мир, заставлять и других верить в свои фантазии. Но эта способность перешла к Рику нынешнему. Так что у Рика прежнего не осталось никаких достоинств.

Кем он был в жизни прежней? Нищим. Это было его единственное, все определяющее качество. В детстве больше всего на свете он ненавидел книжку «Принц и нищий». И еще тех, кто изобрел макароны. Пахнущие обойным клеем, серые, осклизлые черви, их ели вечером и разогревали утром, если, конечно, оставалось на утро. Но и макароны бывали в доме лишь после мамашиной получки, пока отец не пропивал деньги.

А мир вокруг жадно двигал челюстями, пережевывал мясо и наблюдал за Риком, ожидая, когда же тот ошибется. Рано или поздно произойдет падение. Рик и сам знал, что оно неотвратимо, как то, что сначала человек вырастет, а потом состарится, неизбежно, как смерть в конце пути. Но самое страшное, что в час, когда нищий оступится, к нему не будет снисхождения.

Господи помилуй!

В школе был у Рика друг Славка, и друзей все называли неразлучными. Славка подкармливал его конфетами и мороженым, а Риковы кулаки оберегали субтильного сыночка благополучных родителей. Рик непревзойден был в уличных драках – жилист, изворотливей дикого зверя, а удары, разбивавшие чужие носы, мгновенны и точны. Но Рик бросил школу, и дружба прервалась мгновенно. Поговаривали, что Славка с приятелями занялся бизнесом и процветает…

Но черт, настоящий черт, рогатенький, подленький, пахнущий серой и гниющей паутиной, черт столкнул их снова! О, Станислав Великодушный! Как щедро ты сорил деньгами перед старым приятелем, угощал водкой и почти насильно впихнул в карман несколько двадцатидолларовых бумажек, не считая…

– Подарок от меня, – повторял Славка, похлопывая Рика по плечу.

Деньги разлетелись мгновенно. Рик даже припомнить не мог, на что потратил. Ботинки новые купил, джинсы, куртку… Матери отдал половину – долги раздать, да жратвы купить, ну и младшеньким что-нибудь из одежки. Не вышло. В тот же вечер отец у матери все деньги выманил и загулял с дружками – пили все, соседи снизу и сверху, из дома напротив являлись какие-то никому неизвестные краснорожие личности. Даже Орестик с Клавдюнькой валялись на полу пьяные. С кем Рик подрался, и из-за чего – было уже не вспомнить. Очнулся он на лестнице, сидел, привалившись к стене, а рубашка на боку была мокрой и отвратительно липкой. Рик хотел встать, но не мог, хотя пьян-то был не сильно. Тело обливалось холодным потом и валилось обратно. Соседка поднималась по лестнице, глянула на него, и лицо ее сделалось белым и перекошенным, будто в треснутом зеркале… Потом откуда-то возникла девица в белом халате, похлопала Рика по плечу, тронула пальцем бок, отчего внутри Рика что-то дернулось, как живое, и крик сам рванулся из глотки. Девица поглядела на пальцы, измазанные красным, вздохнула и сказал: «Пошли, все равно нести тебя некому». И он покорно поднялся и пошел… Когда Рик выписался из больницы, то ни новых ботинок, ни джинсов дома не нашел, да и работы своей по ремонту квартир успел лишиться. В бригаде «халтурщиков» его место занял новый расторопный парнишка.

И снова возник Славка, и снова щедро одарил… А потом…

Потом был разговор в маленьком пустом баре на углу, они со Славкой сидели за столиком у окна, а девица за стойкой перекладывала на витрине шоколадки и яростно зевала, прикрываясь пухлой ладошкой.

– Есть дело для тебя, – сказал Славка, на этот раз без дружеской улыбки, а напротив, хмуро. – Один гад мне мешает.

– Побить его надо, что ли? – предположил по старой школьной памяти Рик.

– Нет, проще. Замочить.

– Как-то не доводилось мокрыми делами заниматься, – Рик усмехнулся. – И охоты пробовать нет. Драка – там просто. Я ему в нос, и он мне в нос, если достанет, конечно. А тут как?

– Если завалишь этого типа, я тебе долг прощу. Ты мне тысячу баксов должен, или забыл?

– Не понял… – Рик почувствовал, что внутри у него противно холодеет. – Какая тысяча баксов?

– Деньги у меня брал? Брал. Так вот и гони их обратно в три дня. Или кончай этого типа. На выбор.

– Но ты же их мне подарил! – выдавил наивный драчун.

– Ты видел, чтобы кому-то просто так давали тысячу баксов? А? Разве я похож на психа?

Рик лихорадочно пытался вспомнить, сколько же Славка на самом деле ему дал. Выходило, никак не больше пяти сотен.

– Не волнуйся, я добавлю еще пару тысчонок, когда дело будет сделано, – расхохотался Славка и потрепал старого приятеля по плечу.

– Кто он? – Рик изобразил полную подавленность, и прикидывал тем временем, как же ему удрать из дурацкой ловушки, в которую Славка его заманил.

– Один мудила. Гребнев. Арс Гребнев. Я с ним кое-какие дела имел, – сообщил Славка, вполне поверив в Рикову покорность. – Обещал камушки принести. Я уже покупателя нашел. А он меня кинул.

Итак, Рику предложили выбирать. Жизнь человека или тысяча баксов. Не то чтобы жизнь человеческая казалась Рику какой-то высшей ценностью, он вполне мог убить во время драки или из ненависти – во всяком случае в мыслях он это допускал, – но чтобы вот так, из-за угла, как науськанный пес, кинуться на жертву? Ну уж нет! Неужели это разжиревший тип вообразил, что его, Рика, так легко прибрать к рукам?! Не выйдет. Он вернет деньги и будет свободен. Но где взять тысячу баксов за три дня? У родни в долг не наберешь, родня – одна голытьба. И друзей нет таких, у кого по полкам лишние тысячи валяются. Мать сказала: коли веришь, Господь поможет и чудо сотворит. Пошел нищий в церковь, свечку Николе Чудотворцу поставил, потом лотерейных билетов купил десять штук – и все мимо! Не выиграл ни гроша. Только понял, что Богу на него наплевать.

Господи помилуй!

Он съездил к тетке: та всем рассказывала о новом ухажере – и умен он, и богат. Может, подсобит? Но ухажер оказался очередной сказочкой для подруг и родни. Покормила тетка непутевого племянника картошкой с мясом, в ванной разрешила помыться и дала двадцатку на дорогу. На прощанье сказала: «Уж ты как-нибудь!»

Господи помилуй!

Вернулся домой, мать в истерике, и младшенькие, Орест с Клавкой ревмя ревут, в угол забившись.

«Твои дружки приходили! – заорала мать. – И Славик с ними. Спросили, где ты. Я отвечаю: «Не знаю». Тогда один схватил кастрюльку с плиты – а в ней кипяток только с огня – и Орестику на голову вылил. Я руку подставить успела, так что малого считай почти и не обожгло. А меня… смотри… – Она сунула Рику в лицо покрытую волдырями руку. – Что ж это такое?! За что?!»

«Может, Славку пришить?! Уж он-то точно погань!» – подумал Рик.

Убивая, сам становишься смертен… Глупая фраза, откуда она? Что ж, придется, как всегда, выбирать между дерьмом и тем, что еще дерьмовее.

Господи помилуй!

Тетку Рик выследил в сбербанке. Набрал бланков и сел за столик, сделав вид, что старательно их заполняет. А сам следил за теми, кто валюту меняет. Тетка так и просилась ему в руки: кофта ярко-желтая в пунцовые цветы на пышной груди топорщится, задница трикотажной юбкой обтянута. Баксов тетка меняла аккурат тысячу, а полученные деньги завернула в газетку и на дно авоськи для маскировки сунула.

Рик последовал за намеченной жертвой – издалека видна была ярко-желтая кофта. Едва тетка зашла в подъезд, как Рик устремился следом. И так удачно: в парадной ни души, и темень такая, будто уже ночь на дворе. Рик одной рукой схватил сумку, а другой изо всей силы толкнул тетку на каменные ступени. В следующую секунду Рик уже мчался проходными дворами, ныряя из одного переулка в другой. Интересно, что хотела тетка купить на эти деньги? Холодильник? Телевизор? Уж верно, не человеческую жизнь.

Господи помилуй!

В тот же вечер Рик зашел к Славке. Тот был дома один. Встретил со сладкой улыбочкой на губах, будто роднее человека у Рика и не было никогда.

– Ну что, решился? – спросил Славка, смеясь.

– Решился, – засмеялся в ответ Рик, открыл сумку и показал пухлую пачку денег. – Только ничего ты, друг верный, не получишь. И мокрушником я не сделаюсь, и денег тебе не отдам. Ухожу я, исчезаю, ясно?!

– Куда исчезаешь? – не понял Славик.

– В другой мир. – И звезданул дружку между глаз.

Тот свалился на пол кулем. Рик пнул Славика в живот, раз, другой. Наклонился, прошипел в ухо:

– Тронешь моих – убью.

Домой Рик больше не вернулся. Две недели деньги мотал, и уже к исходу веселья повстречались ему Серж со Светкой. Помнится, взяли они в ларьке две бутылки шампанского полусладкого, бутылку пива, две воблы и шоколад на закуску, завалились к Сержу. Остаканился Рик и забыл, кто он и откуда, воблой заел и в самом деле уверовал, что мчался в синем трамвае над укрытым туманом городом и сиганул с задней площадки вниз. Упал, но не разбился, только судьба его перевернулась начисто. И стало у него все новое: и жизнь, и жилье. И даже мама, настоящая мама у него теперь есть!..

Глава 7

День выдался на редкость удачный: с раннего утра, перескакивая с электрички на электричку, Рик сумел распродать две полные сумки газет, и не только вернул деньги, одолженные у «мамы Оли», но и набил на обратном пути обе сумки жратвой. Покупал он с остервенением человека изголодавшегося, пока не иссяк весь его «приварок». Он так вошел в роль, что уже на самом деле считал себя сыном, вернувшимся из дальних странствий к престарелой матери.

И вручая Ольге Михайловне свою добычу, внутренне не кривился, произнося «тебе, мама».

– Хорошо тут у вас, – пробормотал Рик, разомлев после еды на жаркой кухне. – Грязи многовато, конечно…

– Я не прибиралась сегодня. Не успела, – смутилась мама Оля.

– Не о квартире говорю, – махнул рукой Рик, – тут полный порядок. Я о мире вашем. Мир ужасно грязный. Но что-то есть в нем такое… вкусное…

– Ты надолго к нам? – спросила старуха, и голос ее дрогнул.

– Неизвестно. Тут не всегда спланируешь, – усмехнулся Рик. – Сядешь в трамвай, вроде бы самый обычный, а он возьмет и отвезет тебя назад.

– Трамвай? – переспросила Ольга Михайловна. – Тогда не езди в трамвае. Надо же как-то оборониться.

«Оборониться…»

Вот именно! Рик вспомнил о Серже и нахмурился.

– Я заметил – дверь у тебя больно хилая, – он сделал вид, что мысль на счет двери только сейчас пришла в голову. – Замочек булавкой открыть можно. Непорядок. Надо бы укрепить? Инструмент в доме найдется?

– А то как же!

Инструментами был набит огромный старинный сундук. Нашлись и металлические накладки, и шурупы и, главное, новенький солидный замок. Целых два часа Рик возился, укрепляя дверь, загоняя в дверную коробку металлические шпильки, чтобы нельзя было выбить ее одним ударом ноги. От профессионалов это, конечно, не защита, но Сержа остановить должно. «Мама Оля» с благоговением наблюдала, как Рик работает.

– Господи, руки у тебя золотые! Весь в Сереженьку, в отца пошел! – приговаривала она.

«Для надежности Сержа еще пугнуть надобно. Можно сказать, что мент им интересовался. Нет, это уже было. Лучше сочинить, что у бабки племяш в охране работает или в частном сыске. Или в ГБ. ГБ все боятся до усера. Нет, ГБ – круто, лучше частный сыск, да, так и скажу…»

Рик решил осуществить план немедленно.

– Ну, как работенка? Нормалец? После таких трудов отдохнуть не грех. Выйду-ка я прошвырнусь. – Он чмокнул «маму Олю» в мягкую дряблую щеку.

– Надолго? – Она сразу встревожилась.

– Ты что, боишься за меня?! – Рик рассмеялся. – Я же взрослый.

– Конечно, конечно, но все же… – Будь ее воля, она бы его за ручку по улицам водила. Ведь ей так и не довелось ни разу поводить его на прогулке за руку.

Как ни странно, но Рик это понял. Он для нее все еще ребенок, малыш. У него противно защемило в груди: он безумно, безмерно перед нею виноват. Тем – что не настоящий. А так хотелось быть настоящим.

Прости…

Рик вышел на улицу и закурил. Над городом висела теплая и влажная июньская ночь. Интересно, что честнее – все бросить и уйти? Не притворяться больше и… Или все же остаться и попробовать… что?

Он уже прошел два квартала, когда понял, что за ним кто-то крадется следом. Тут же мелькнула мысль – Славкины подручные выследили и явились кости ломать. Рик остановился, прижавшись к корявой стене полуразвалившегося дома, поджидая. Похоже, человек был один. Шел не торопясь. Но шел именно к нему, Рику. Шел и смотрел упор. Губы снисходительно усмехались. Никогда прежде Рик его не встречал, иначе наверняка бы запомнил это скуластое лицо с резкими чертами и длинные белые волосы до плеч.

– Признайся, что струхнул, – сказал незнакомец, подойдя вплотную.

«Что ему надо?» – лихорадочно прикидывал Рик, пытаясь получше разглядеть лицо незнакомца.

Но из этого ничего не вышло: лицо тут же расплылось пятном, будто Рик слишком близко поднес к глазам страницу.

– Одна маленькая услуга, – незнакомец, не скрываясь, забавлялся растерянностью мальчишки. – Ты должен провезти меня в своем трамвае.

– В каком трамвае? – переспросил Рик, посчитав, что ослышался.

– В том, что мчится над городом по монорельсу.

Рик едва не подавился сигаретой. Черт знает что! Придумал он картинку, сказку, нелепицу, и вдруг является чокнутый и хочет на его трамвайчике прокатиться. Да пожалуйте, сколько угодно. Только Рик и сам не знает – как. Но смешнее всего было то, что Рик не мог заявить, что просто ВЫДУМАЛ свой трамвай. Не мог, и все тут. Язык намертво прилип к гортани.

– Так мы договорились?

– Нет! – Рик отчаянно замотал головой. – ТРАМВАЙ – МОЙ! И никого возить в нем не собираюсь!

«Ну все, влип парень!» – пронеслось в голове.

– Зря, – прошептал незнакомец, – очень, очень зря. – И от этого шепота пробежал по спине Рика противный холодок. – Пожалеть об этом придется тебе очень скоро. Так пожалеть, что…

Не договорив, незнакомец исчез. Не убежал, не свернул за угол, а растворился в светлых сумерках. Рик отшвырнул сигарету и помчался назад. Идти к Сержу и устраивать спектакль ему расхотелось.

– Глюки, самые настоящие глюки, – бормотал самозванец, давясь влажным теплым воздухом. – Выспаться надо, валерьянки выпить. Это все наследственность чертова!

Припомнил рассказы матери, что дед в сорок пять свалился в белой горячке и едва не откусил жене нос, когда та явилась в больницу его навестить. А папаша? Трезв он или пьян, речь его одинаково похожа на бред. Клавдюнька с Орестиком по-пьяни зачатые, совсем чокнутые. Только им ничего не видится, кроме жратвы. Теперь Рикова очередь пришла от глюков отбиваться.

Мальчишка уже взбежал по ступеням, дверь открыл… И замер, весь облившись холодным потом…

Глюк – это очень просто. Но вдруг незнакомец – не призрак? Вдруг – трамвай настоящий?!

Но тогда как же этот тип мог узнать про трамвай?!

Глава 8

Следующее утро Рик начал с обследования старинного дубового буфета, который занимал половину его комнаты. Эти два слова звучали, как наисладчайшая музыка. ЕГО КОМНАТА!

Бабушкин буфет. Собственность Эммы Ивановны. Вещь отличная: светлый дуб, изящная резьба, бронзовые ручки. Если его ошкурить да лачком покрыть, цены старинушке не будет. Но в чрево дубовое напихано жуткое барахло: старые бумаги и такие же старые тряпки. Люди, что жили здесь прежде, дорожили прошлым. Оно таилось по углам, источая запах бумаги, кожи, духов, оно манило пачками старых фотографий, тетрадями с пожелтевшими страницами. Смущаясь, будто воруя, открыл Рик семейный альбом. На сером, плотном, как фанера, картоне, наклеены были фотографии офицера Первой мировой. Лицо тонкое – такие теперь почти не встречаются, как говорилось – в ниточку, нос прямой, тонкие ноздри кажутся прозрачными. Полоска усов оттеняет надменный рот. Вот только глаза совершенно неподходящие для офицера: взгляд рассеянный, будто думает этот человек не о сражениях, а о загадках мирозданья, параллельным мирах и роковых ошибках. Нет во взгляде суровости. Фотографии были очень странные. Почти все обрезанные чуть ниже шеи или по углам, так, чтобы не осталось погон. Попадались кусочки больших фото, но офицер был на них один – все, кто прежде находились рядом, напоминали о себе либо кистью руки, либо лоскутом шинели. Лица боевых товарищей неведомый варвар срезал так же, как и погоны. За обложку альбома были вложены несколько разрозненных страниц, даже не желтых, а бурых от времени, исписанных фиолетовыми чернилами.

«Курица – не птица, прапорщик – не офицер», – теперь это моя любимая поговорка».

На второй страничке:

«…Тимошевич опять заснул на часах. Разбудил его. Бить не стал, не могу, хотя Дорф советует избить мерзавца. Дорф бьет его до крови, но все без толку – тот утрется, и дальше спит. По закону его надобно отдать под трибунал. Но не могу. И Дорф тоже не может…»

И наконец, на третьей страничке:

«…назначена на завтра, жду секундантов. Глупо. Архаично. Но отказаться никак нельзя. Вчера был уверен, что не погибну, но сегодня уверенность эта растаяла…»

М-да, занятные у Рика объявились родственнички. Интересно, кем эти заметки писаны? Скорее всего, мужем Эммы Ивановны. Кажется, мама Оля говорила, что дед, Станислав Крутицкий, был офицером в Первую мировую. И фотографии эти наверняка его. Только зачем их так искромсали?

Рик уже хотел закрыть альбом, но тут из него выпала фотография молодой женщины в белом крепдешиновом платье. Русые волосы были валиком приподняты надо лбом, глаза чуть прищурены, губы улыбались.

«Мама Оля», – догадался Рик, рассматривая карточку пятидесятилетней давности.

Что-то знакомое почудилось ему и в улыбке, и в прищуре глаз, будто много-много лет назад он видел эту женщину… Помедлив, Рик поставил карточку на буфет.

Да, немного сокровищ наковырял бы Серж, забравшись в квартиру. Ну разве что буфет взвалил бы на плечи и уволок. Так ведь пупок от такой добычи развяжется. Буфет двум здоровенным мужикам не сдвинуть. И тут, повинуясь внезапному наитию, Рик тронул макушку буфета. Она слегка покачнулась. Рик ухватился за боковушки и снял верхнюю часть буфета, украшенную гранеными зеркальными стеклами, поставил на пол. Потом вынул из углублений две точеные дубовые ножки, на которые опирался верхний шкафчик. Так и есть! Ножки были составными. Рик отвинтил основание одной, и открылась сверленная полость. Увы, совершенно пустая. Рик разобрал вторую ножку. Опять ничего – лишь клочок папиросной бумаги застрял в деревяшке, а на нем карандашные каракули. Подойдя к окну, Рик с трудом разобрал два слова: «Перунов глаз».

М-да, если тут и был клад, то до него кто-то добрался раньше Рика, и наверняка этот «кто-то» не мама Оля. Оказывается, Сержу не первому пришла мысль обчистить старушку. Если подлость можно сотворить, для нее непременно найдется подлец. Утреннее благодушное настроение улетучилось – Рик злился то ли на себя, то ли на неведомого вора.

«А вот я бы ни за что не взял бриллианты! Я бы их маме Оле отдал!» – Рик даже возгордился от мнимого своего благородства.

И тут озноб пробежал по спине. Откуда он знал, что в ножке были спрятаны именно бриллианты? Но ведь знал же! Знал! Опять глюк? Рик спешно собрал буфет и вышел на кухню. Мама Оля уже приготовила завтрак и разливала по чашкам кофе. Настоящий кофе! Рик втянул ноздрями аромат… наверняка достала где-то припасенные зерна и вот для него…

– Мамуль, а те бриллиантики, что Эмма Ивановна хранила… – спросил он равнодушным тоном, пытаясь придать голосу естественности. – Они в этом мире… как…

Сделалось неловко – хоть вскакивай и беги. Нет-нет, он бы не взял их ни за что! Но все равно было нестерпимо стыдно.

– Так их украли еще до войны, из сумочки в трамвае вытащили, – отвечала Ольга Михайловна. – Эх, если бы они уцелели! В блокаду их можно было бы продать… – Она замолчала. Сколько раз мысленно она возвращалась к тем камням, и всякий раз от боли стыло сердце.

– Вот-вот, в моем мире их не украли, ты продала, купила масло и рис… – он врал торопливо, захлебываясь, а в мозгу пульсировало: «Вранье, камни были в ножке еще недавно, совсем недавно… Кто-то свистнул… У мамы Оли украл, значит. У того, настоящего Эрика слямзил вместе с жизнью!»

– Я их верну, – внезапно сказал Рик.

– Зачем? – изумилась Ольга Михайловна. Однако не спросила, как он собирается это сделать спустя столько лет.

– Не знаю… я вернулся… камни должны вернуться… все вернется…

Рик запутался и замолчал.

Пора было отправляться на заработки. Дальнейшая собственная судьба представлялась весьма смутно, как судьба исчезнувших неведомо когда камней. Рик выпал из своего мира в чужой и непривычный. Но в тот момент, когда открылась дверь из прежнего обиталища в новую жизнь, где-то синхронно отворилась еще одна дверь, ведущая в мир высший и таинственный.

Занятый своими мыслями, он не обратил внимания на двух парней с бритыми затылками, в кожаных крутках и просторных шароварах, стоявших на втором этаже. Но когда Рик проходил мимо, один из парней схватил его за ворот рубашки.

– Это ты, б…, вселился сорок вторую?! – прорычал обладатель кожаной куртки.

– Тебе-то что? – дернул плечом Рик в бесполезной попытке освободиться.

– Ты, урод, кончай базар. Сегодня чтоб исчез! Эта нашенская хата.

– Что значит – твоя?! Купил ты ее, что ли?

– Мы ее наследуем, – проговорил второй, жуя слова, как колбасу. – Бабка нам завещает. А ты глянь, Кошелек, он тебя не уважает…

– Валили бы вы отсюда, наследнички хреновы! Оставьте бабку в покое, она теперь не одна, ясно?! – Рик схватил Кошелька за руку и вывернул кисть так, что тот взвыл по-свинячьи и грохнулся на колени.

Второй «качок» выбросил вперед кулак, метя Рику в лицо, но угодил в кирпичную стену, а Рик возник у него за спиной, и с разворота ударил ногой в спину, припечатывая к стене. После этого надо было сваливать – двоих Рику никак было не одолеть. Но он остался – не мог он убежать, и все. Потому как упустив его, «качки» наверняка бы рванулись в квартиру, решив, что бабку легче запугать, чем пацана. Надо было спустить этих обоих с лестницы.

Но пока Рик обрабатывал кулаками упитанные бока Кошелька, напарник успел очухаться, и изо всей силы ударил Рика в висок. Перед глазами поплыл багровый туман, а из тумана выросла огромным каменным древом старинная башня. В стрельчатых окнах тлели хмельные огни, и плыли по реке странные, похожие на хищных птиц, корабли…

«Почему не могу я туда попасть? – недоуменно подумал Рик. – Ведь это так просто..»

Тут щеку обожгло болью, и он очнулся. Кошелек держал его за волосы, а лицо было мокрым от крови.

– А теперь слушай… – далее пару строк непечатно. – Вечером к бабке агент придет. Маляву подписывать. Если будешь на хате ошиваться – считай, ты – жмурик. – Кошелек с наслаждением погрузил ботинок в бок Рику. – Прощай, урод, больше не свидимся.

Второй не ругался – ударил молча. Решив, что «обучение» прошло успешно, парочка неспешно удалилась. Теперь, когда напряжение после драки начало спадать, Рик ощутил острую боль в щеке. Он поднес руку к лицу, не понимая, откуда столько крови – вся рубаха была забрызгана красным. Потом нащупал глубокий порез на щеке и понял, что его полоснули бритвой. Раненый поднялся, цепляясь за стену и постоял с минуту, решая, что делать – возвращаться в квартиру или попытаться добраться до ближайшего травмпункта. Нет, в квартиру никак нельзя возвращаться – маме Оле плохо станет, если она увидит обожаемого сыночка в таком виде. А до трамвпункта не так и далеко, если проскочить проходными дворами и через парк. Крови у человека пять литров. Так что литр вполне может вытечь – и ничего… вполне может…

Рик вышел из парадной и натолкнулся на Сержа. А этот откуда здесь? С теми двумя пришел? С него станется…

Серж сделался белый, как простыня на нынешней Риковой кровати.

– Рик, дружище, что с тобой?

– С двумя быками поговорил неудачно, – выдавил раненый, стараясь шевелить лишь половиной рта.

– Знаю, эти ребята крутые, из «Милоса», – давясь словами, зашептал Серж. – Бабку опекают. Я все разведал. Отбой, Рик. Бабку «Милос» застолбил. Нам с ними тягаться ни к чему. Они стариков пасут. Заключают контракт, что будут надбавки к пенсии платить, кормежку и все такое, а взамен требуют завещать им квартиру. Сечешь, какая халява! Кто будет проверять, отчего твоя бабка в восемьдесят лет окочурилась? Эй, ты куда?

– В травму, пусть щеку зашьют.

– Скажи, что стеклом порезался. А то менты на нас наехали. Мне повестку прислали.

– Не на нас. На тебя.

– Думаешь, из-за девчонки? – закудахтал Серж. – Так это она сама! А ты про это молчи… Я чистый…

– Отставь меня в покое.

Зажимая ладонями щеку, Рик шагал через двор, а Серж бежал сбоку собачонкой и болтал без умолку:

– Ладно, ладно! Только я тебя предупредил, не становись у «Милоса» на пути. А то выловят из Невы с камнем на шее. Скажи на милость, чего ты к этой бабке прилип?! У меня одно дельце на мази, на десять тонн потянет, точно. Рик, ты же парень с головой, сам рассуди, где тебе выгода, а? Десять тысяч зеленых делим поровну, все о, кей! Неужто тебе какая-то полуживая бабка дороже?

– Это не бабка, это моя мать, – Рик внезапно остановился и схватил Сержа за плечо. – Так что изволь говорить о ней уважительно… – неведомо откуда вылезло это архаичное «изволь». – Слово «бабка» больше не употреблять.

– Ты точно чеканутый. По тебе Скворечник плачет.

– Это моя мать! – повторил Рик, превозмогая боль в щеке. – Короче, если ты от меня сейчас не отстанешь, с камнем в Неве лежать будешь ты.

Серж непроизвольно втянул голову в плечи и скорчил плаксивую гримасу:

– Понял, все понял… Она – твоя мамаша. А ты нежно любящий сынуля… Ну и порученьице хреновое… – Серж не договорил и пустился наутек.

До травмпункта Рик добрался минут за десять. В узком, плохо освещенном коридоре, сидела загипсованная до пояса старуха и, устав от ожидания, клевала носом. Рик толкнул ближайшую дверь и вошел. Две тетки в белых халатах и белых колпаках, больше похожие на работников столовки, чем на врачей, разделывали здоровенную копченую рыбу, стряхивая внутренности на чью-то ненужную историю болезни.

– В чем дело? – возмутилась та, что постарше. – Ты что, не видишь – мы едим.

– Мне плохо, – Рик дотронулся до липкой от крови щеки.

– Кровищи-то сколько! – брезгливо поморщилась вторая тетка, моложе и стройнее первой, видимо, медсестра. – Теперь у них разборки по утрам пошли.

– У них круглые сутки разборки. – Врачиха запихала в рот здоровенный кусок рыбины – вид крови не повлиял на ее аппетит.

– Так что же с ним делать? – поинтересовалась медсестра.

– Пускай на стол ложится. Зашивать будем.

Запах копченый рыбы забивал запах дезинфекции и лекарств, и Рика замутило от этой вони. Медсестра заметила, что он побледнел, и вот-вот грохнется в обморок. Она сунула ему ватку с нашатырным спиртом под нос.

– Эй, родимый, куда поплыл! – Ухватила Рика за плечо, будто тот в самом деле собирался отчалить в дальние страны. – Анастасию надо позвать.

– Ага, Анастасию, – пробормотала врачиха с набитым ртом.

«Господи, хоть бы она дожрала эту рыбину быстрее», – мысленно взмолился Рик.

– Кроссовки снимай, – приказала медсестра.

– Мне не нагнуться, – пожаловался Рик.

– Ну не мне же тебя раздевать, красавчик, – последовал насмешливый ответ.

Кое-как Рик скинул кроссовки и вскарабкался на застланный клеенкой стол. «Разделочный», – почему-то подумалось ему. Медсестра вколола ему в щеку новокаин и ушла. Исчезла куда-то и врачиха. Остался лишь запах рыбы. Рику казалось, что щека его медленно распухает – будто он засунул в рот кусок мороженой говядины. Глаза Рика смежились, стало тянуть в сон…

– Ерунда! – раздался над ним звонкий голос, и Рик почувствовал, как в щеку ему сноровисто вкалывают иглу, а следом скользит нитка. Чувствовал он и прикосновение пальцев, но при этом не ощущал боли, а только все сильнее становилось желание вырваться и бежать, бежать…

– Ерунда! – повторил женский голос. – Для острастки полоснули. Весь вопрос, от чего хотят тебя отстранить, а, мальчик?

Он слышал голос этой женщины, но лица не видел – глаза слепил свет яркой лампы.

– Не волнуйся, – ворковал голос. – Я так заштопаю – следа не останется. Но только скажи, какую границу ты нарушил? Какую грань перешел? А, мальчик?

– Я… – произнес Рик, не размыкая губ, но при этом отчетливо слыша свой голос и понимая, что и женщина его тоже слышит. – Я открыл дверь в другой мир. Теперь они хотят мне помешать.

– Другой мир? И что ты знаешь о нем?

– Пока очень мало… Столетняя башня. Бесконечные галереи… Голова – в облаках. Ноги – в болоте. Трамвай мчится по монорельсу, и с каждым кругом меняется мир внизу… Перунов глаз… я его найду… Но ты-то кто?

– Еще встретимся, – пообещал звонкий голос.

– Повернись на бок, – кто-то не очень вежливо пихнул Рика в бок, – и подставь задницу для укола.

– Кто здесь только что был? – Рик поднес руку к щеке и нащупал полоску пластыря на месте разреза.

– Настя-ведьмачка, – фыркнула медсестра. – Она с порезами чудеса творит. Сколько раз ее в частные конторы звали – не счесть. Так что тебе повезло, парень – шрама не останется через несколько недель, на пластику не придется тратиться.

– Она в самом деле ведьма?

– Конечно.

Глава 8

Анастасия ввалилась в квартиру к Арсению, как к себе домой. Широченная черная пелерина волочилась за нею по полу. Следом шел Пегий. Внешность у него была теперь еще более замечательная, чем во время первой встречи: за ушами вздулись покрытые пупырышками красные наросты, – точь-в-точь крылышки свежеощипанной курицы. Пегий господин хромал, причем на обе ноги, и постоянно улыбался, будто только что услышал радостную новость.

– Как самочувствие? – Анастасия похлопала Арсения Гребнева по плечу.

– Прихожу в себя, – не слишком вежливо отвечал тот.

– Он появился, – сообщил Пегий вместо приветствия.

– Где? – Арсений вопросительно глянул на гостью, ожидая объяснений, но та не потрудилась ответить, уселась за стол и принялась жадно жевать, будто три дня ничего не ела.

– Там, где его уже нет. – Пегий выдрал из-под локтя Арсения свежую газетку и ткнул пальцем в фотографию на первой странице.

– Эта убитая девочка – его рук дело. Жаль, что тебя там не было: как раз матерьяльчик для твоего «Когтя». Голова у нее, будто ножом срезана. А губы улыбаются…

Арсений сморщился, будто его затошнило.

– …пол, стены в кровавых потеках, – продолжал сообщать подробности Пегий. – Тут же из газетки кто-то прибежал, суетится, фотографирует. И все спрашивает: кто ОН?

– Этот тип не может уйти? – спросил Арсений у Анастасии.

– Он, конечно, не обаяшка, но тебе придется терпеть его присутствие.

– Фу ты ну ты! Как мы губки кривим! – возмутился Пегий. – Ты же представления не имеешь, над чем я сейчас работаю. Погоди немного, и от меня глаз будет не оторвать! Ибо, – Пегий поднял палец, – я сейчас над своей новой сутью работаю. Спиридуша я подкинул какой-то тетке в трамвае. Кошелек вынул, а спиридуша подложил. Порченного мне продали спиридуша. Я за него отдал золотой червонец царской чеканки, а что взамен получил? Одну нервотрепку и хлопоты. И никакой прибыли. Пять лет мучился.

– Ладно, Шайтаниров, помолчи! – оборвала его Анастасия. – Мы сейчас не тобой занимаемся.

– Ну да, конечно, для меня никогда нет времени! – обиженно надул губы Пегий. – В толк не возьму, госпожа, зачем тебе сдался этот Фарн? Пусть гуляет себе на здоровье. Только девчонок жалко.

– Хочу знать, зачем он к нам в город пожаловал, – отвечала Анастасия. – Сколько лет в Москве сидел, и вдруг, нате, вспомнил о Северной столице!

– Как зачем? По бабам прогуляться. Он – существо любвеобильное. Однако разборчив, первых попавшихся не берет. Зато любая ему готова дать, от десятилетней школьницы до семидесятилетней старухи, – тут же нашлись объяснения у Шайтанирова.

– Ерунда! Уверена: женщины – только пища.

– Она уверена! – передразнил Пегий. – А сколько раз ты ошибалась?

– Иногда…

– Всегда, мадам, всегда, когда речь заходила о Фарне, – Шайтаниров повернулся к зеркалу и с интересом принялся рассматривать красные вздутия за ушами.

Как показалось Арсению, за несколько минут шишки успели изрядно подрасти. Пегий извлек из кармана тюбик с кремом после бритья и принялся смазывать наросты.

– Еще несколько дней, и вы узрите настоящего Кайроса, – сообщил Пегий со сладкой улыбочкой, пряча тюбик в карман.

– Если Барсик не перепутал рецепт, – усмехнулась Анастасия.

– Послушайте, если вам известно, кто убил девчонку, сообщите в милицию, – предложил Арсений.

– Милиция не поможет, – отмахнулась странная гостья. – Не их компетенция. Фарн жрал человечину, жрет и будет жрать. Всегда.

– Почему?

– Потому что это Фарн, сын Фарна, брат Фарна, тот, единый, который всегда именует себя «я-я».

Арсению стало казаться, что эта парочка завалилась к нему, чтобы предаться самому мерзкому разврату – бессмысленным, убаюкивающим душу трепом. И болтунам совершенно не важно, о чем болтать – о трупах, о бабах, о выпивке, – для них все едино.

– От меня-то что надо?! – рявкнул Арсений, прикидывая, нельзя ли запустить в голову Пегому мраморной пепельницей? И даже потянулся к каменной плитке с углублением, как вдруг увидел, что Шайтаниров самым наглым образом ему подмигивает.

Арсений отдернул руку, сообразив, что непременно попадет не в голову Пегому, а в зеркало.

– Ты – та ниточка, которая приведет нас к Фарну. – Анастасия, казалось, и не заметила раздражения хозяина.

– Я – ниточка?! Какая, к черту, ниточка?! Да я вообще ничего об этом вашем Фарне не знаю.

– Но он тебя очень даже хорошо знает. Ты его интересуешь. Надо выяснить, почему?

– Вы что же, будете следить за мной?

– Вполне возможно.

Арсений выругался.

– В принципе Фарна не так сложно обнаружить, – вновь пустился в разглагольствования Шайтаниров. – Когда он рядом, обязательно его учуешь. Сразу начинает мутить. Хочется бросить все и бежать без оглядки. Если только… тебя не начнет притягивать к нему как магнитом.

– Меня мутит от слишком многих людей, но я не встречал никого, к кому бы тянуло! – хотелось добавить еще несколько «комплиментов» Шайтанирову лично, но тут зазвонил телефон, и Арсений схватился за трубку, как за спасательный круг.

– Сеня, голубчик, тут кошмар что творится, – услышал он взволнованный голос Ольги Михайловны.

– Что еще случилось, тетя Оля? Успокойтесь, и все по порядку рассказывайте! – Он обрадовался этому звонку несказанно, хотя в другие дни не слишком бывал с Ольгой Михайловной любезен.

– За мной бандиты охотятся. То есть не за мной, а за моей квартирой. Сегодня утром эти мерзавцы напали на Эрика.

– Что? На кого напали? – переспросил Арсений, решив, что ослышался. – К тому же квартира…

– Ах да, ты же еще ничего не знаешь! – перебила его Ольга Михайловна. – Эрик вернулся… Нет, не так. Он приехал. Представляешь, приехал из другого мира! Сеня, голубчик, приходи скорее. Эти бандиты Эрику лицо бритвой порезали. Я, как увидела его после травмы, думала, что умру. Так ты придешь?

– Ладно, сейчас буду… – пообещал Арсений и швырнул трубку. – Старушка совсем шизонулась. У нее сынишка в блокаду умер, а она мне рассказывает, что он вернулся. Откуда он мог вернуться, скажите на милость?

– Это уже интересно, – оживилась Анастасия. – И что дальше?

– А дальше кто-то набросился на милый ее сердцу призрак и порезал бритвой. Как можно призрак изрезать, а?

– Может быть, он вовсе и не призрак, а тот самый пропавший сын. Как его звали?

– Эрик.

– Ну да, Эрик.

Арсений схватился за голову, и пальцы нечаянно коснулись незажившей отметины на затылке. Тут же вспомнился огромный, покрытый кровью гвоздь, якобы извлеченный у него из головы. Может быть, гвоздь – тоже не призрак, а реальность? Еще парочка подобных фактов, и можно вполне реально рехнуться.

– Убирайтесь! – заорал Арсений. – Вон! Чтобы духу вашего здесь не было!

– Успокойся, мой мальчик, – проворковала Анастасия, – и, пожалуйста, перестань удивляться чему бы то ни было. Это первое правило, и пока единственное, которое стоит соблюдать. Я, пожалуй, отправлюсь с тобой, в подобном состоянии тебя нельзя оставлять одного. Познакомимся с этим загадочным Эриком.

Арсений стал понемногу приходить в себя. Ярость схлынула.

– Ты думаешь… – начал он неуверенно.

– Тетя Оля будет мне очень рада. – Анастасия сделала ударение на слове «очень».

– Он врет! – заорал вдруг Пегий, в ужасе отскакивая от зеркала.

– Что ты там орешь? – прицыкнула на него Анастасия.

Шайтаниров гримасничал и надувал красные заушные бугры:

– Мадам, это не его крестик, чужой!

– Послушай, ты! – возмутился Арсений. – Мне его подарили.

– Вот именно – подарили. Но крестик все равно не твой. Потому Фарн и прихватил его с собой.

– Кто подарил тебе крестик? – спросила Анастасия инквизиторским тоном.

Арсений вздохнул. Его вновь загнали в угол. Деваться некуда. Уйти бы куда-нибудь… спрятаться, умереть, только, чтобы не больно было.

– Мадам, по-моему кусок гвоздя так и остался у него в голове. – Шайтаниров принялся яростно чесать красные бугры за ушами. – Иначе почему парень так плохо соображает? Неужели так трудно понять, уважаемый, что Фарн в первую очередь будет угрожать тому, кто подарил крестик?

Арсений вновь вздохнул и выдавил почти против воли:

– Тетя Оля. Тетя Оля подарила мне серебряный крест.

Глава 9

Дверь распахнулась, и Ольга Михайловна кинулась на шею Гребневу.

– Сенечка, дорогой, как замечательно, что ты пришел!

– Как не прийти, раз такое дело, – морщась, отвечал Арсений и, вытолкнув Анастасию вперед, промямлил: – Вот и Настя тебе хочет помочь.

– Я рада, всем рада… – У Ольги Михайловны задрожал голос. – Представляете, эти бандиты Эрику бритвой лицо разрезали. А милиция? Что же милиция? Ничего. Отвечают: «Не хотите, не заключайте контракта с вашим «Милосом». Это ваше личное дело».

– Пока нет трупа, нет и дела, – поддакнул паренек за ее спиной.

– А это еще кто? – Арсений смерил юнца взглядом с головы до ног.

– Это же Эрик! – воскликнула Ольга Михайловна, одновременно плача и улыбаясь сквозь слезы. – Он пришел ко мне из параллельного мира. Там я умерла, а он остался жить. И вот теперь мы соединились. Я знала, всегда знала, что он не мог просто так умереть. Мы обязательно должны были свидеться. И вот…

Арсений кивал в такт ее словам, а внутри у него все закипало от обиды и ревности. Анастасия, поняв, что с ним творится, обняла старушку за плечи и проворковала:

– Пойдемте-ка на кухню, дорогая Ольга Михайловна, чайку выпьем и поговорим, а мужчины сами решат, как расправиться с бандитами. Они справятся, – подмигнула наглая ведьма Арсению.

Рик узнал голос Анастасии, но виду не подал.

Ольга Михайловна подчинилась безропотно: Анастасия ее просто околдовала. Едва дверь на кухню закрылась, Арсений повернулся к мальчишке. Больше всего на свете ему хотелось задушить наглеца. Кто бы мог подумать, что нелепый, похожий на анекдот случай причинит такую боль? Самозванец в считанные часы занял в сердце тети Оли место, которое Арсений безуспешно пытался завоевать долгие годы.

– Жулик, ты что затеял? – подступил к наглецу Гребнев.

Но тот нисколько не смутился:

– Мама тебе еще не все рассказала.

– Что мелешь? Какая мама? – Арсений попытался расхохотаться. Но вместо смеха получилось рычание.

– Моя. Да ты послушай прежде чем орать. Короче, эти типы прикончить меня грозились, если я до вечера из квартиры не свалю. Маме об этом говорить не стал, чтобы зря не пугать. Я дверь укрепил малость и замок новый поставил. Но это не поможет, если ребята крутые.

– Слушай, ты! Заткнись! – Арсений задохнулся от подобной наглости. – Не бойся, я тебя не убью. Даже дам отступного. Сколько хочешь?

– Ничего. Просто быть рядом.

– Кто… Кто ты на самом деле?!

– Эрик, – отвечал тот, не отводя взгляда.

– Черт знает что! – Арсений растерянно огляделся, будто пытался найти поддержку неведомо у кого. – Ладно, парень, документы у тебя есть?

– В нашем мире нет паспортов. Там каждый лишь то, что он есть на самом деле.

Отвечая, Рик продолжал смотреть собеседнику в глаза. Ему нечего было смущаться: он говорил правду. Его звали Эриком, и он явился из другого мира.

– Слушай, парень, а ты не того? – Арсений повертел пальцем у виска.

– Бессмысленный вопрос, – улыбнулся Рик. – В любом случае я отвечу: «нет».

– Ты не дурак… Эрик. – Это имя Гребнев произнес с нескрываемой издевкой. – Но учти: я тебе не верю.

– А во что ты веришь? В то, что ребята из «Милоса» точат зубы на мамину квартиру? В этом сомневаешься? Или все-таки нет? Или в то не веришь, что мне бритвой щеку разрезали?

Гребнев поморщился. У парня в самом деле на щеке был только что наложенный шов, и от него несло больничным запахом дезинфекции.

– Ладно, – нехотя кивнул Арсений, – допустим, в этом деле мы с тобой союзники. Выйдем-ка на лестницу и покурим. Ты куришь?

Рик кивнул.

– И что предпочитаешь?

Рик усмехнулся: какие простенькие ловушки придумывает этот Гребнев!

– Здесь, у вас, я попробовал «Голливуд».

Они вышли на лестницу. «Два братца», – мысленно съязвил Гребнев и чуть не поперхнулся сигаретой от злости.

– Я курю «Кэмел». И если рассчитываешь, что я поверю твоим дешевым трюкам, то ты сильно ошибаешься.

– Не настаиваю. Я бы и сам не поверил, если бы кто-нибудь до изобретения синхронизатора рассказал мне про возможность переброса. Но в принципе ты не можешь отрицать существование параллельных миров, – заявил Рик тоном верующего, который вопрошает атеиста: «Вы же не будете отрицать существование Бога?!»

– В принципе мне это кажется абсолютной чушью, – отвечал Арсений, однако без прежней уверенности.

– Да нет же, все очень просто! – рассмеялся Рик. – Сейчас объясню. До недавнего времени бытовало заблуждение: если двигаться по временной оси назад, то попадешь в прошлое. Разумеется, все знали, что требуются перемещения не только во времени, но и в пространстве: вселенная-то расширяется. Но дело обстоит абсолютно не так. После прыжка во времени человек оказывается не в знакомом по книгам прошлом, а в совершенно ином мире. То есть каждой дискретной частице времени соответствует свой мир.

– Послушай, а жулики в вашем мире есть? – спросил Арсений.

– Разумеется. – Рик даже не моргнул.

– Их тоже называют вралями? – Арсений невольно усмехнулся, поражаясь наглости этого типа.

– Нет, мнимами. «Мнимы» – от слова мнимый, – охотно объяснил Рик.

– А по шее?

– Если сломаешь мне шею, разве это докажет твою правоту?

– Не слишком ли ты умен?

– Для человека, живущего в двух мирах – не слишком… – Тут Рик поднял палец, предлагая прислушаться. – Кажется, они идут.

По лестнице понимались двое: изящный молодой человек в дорогом костюме и старый знакомый Рика – «качок» в черной куртке. «Кошелек», «Кошелев», – всплыла в памяти фамилия из Сержевой картотеки. Заметив, что их встречают на лестнице, парочка замешкалась. Интеллектуал в дорогом костюме что-то с сомнением спросил у своего телохранителя. Тот кивнул в ответ, и гости, поднявшись на третий этаж, остановились возле скромной двери с номером «сорок два».

– Добрый вечер, господа, – обратился интеллектуал к Гребневу и Рику и привычным жестом поправил очки в золотой оправе. – Насколько я понимаю, Ольга Михайловна попросила вас присутствовать при заключении договора с нашим агентством «Милос». Могу вас заверить, это совершенно излишне.

– Ольга Михайловна никакого договора заключать не станет. – Арсений ощупал гостя взглядом, но взгляду зацепиться было не за что, как будто этот тип окунулся перед разговор в масло.

– Милослав Хорец, агент фирмы «Милос», – представился гость и обворожительно улыбнулся Гребневу. – Думаю, нам удобнее зайти в квартиру и поговорить.

– Да о чем говорить!? – Гребнев недоуменно пожал плечами. – Как только речь зашла о жилплощади, мигом нашлось у Ольги Михайловны два любящих сына. Так что вашему агентству придется поискать добычу в другом месте.

Сотрудники «Милоса» переглянулись. Но господина в золотых очках было трудно смутить.

– Я должен лично встретиться с Ольгой Михайловной! – настаивал он.

– Нет, господин Хорец, никакого разговора не будет, – вмешался Рик. – Особенно, если учесть, что дело антиквара еще не закрыто, и три пули, угодившие ему в грудь и голову…

При этих слова Кошелев, как автомат, распахнул куртку и выхватил пистолет.

– Не надо! – заорал Хорец и ринулся вниз по лестнице, перескакивая через две, а то и через три ступеньки.

Кошелев же, расставив для устойчивости ноги, открыл огонь на поражение. Стрелок он был неважный: руки его вскидывало вверх при отдаче, он дважды выстрелил и дважды промахнулся: одна пуля цвиркнула над ухом Рика, вторая угодила в стену. В ответ Рик швырнул в горе-киллера заранее припасенным ножом. Но тоже промазал: лезвие тускло сверкнуло в свете лестничной лампочки и угодило в окно. Звон разбитого стекла слился со звуком третьего выстрела. Эта пуля попала Гребневу в грудь и опрокинула его прямо на Рика. Вдвоем они грохнулись на пол.

– В сердце попал, сволочь, – выдохнул Арсений, корчась от боли.

Он должен был умереть, но почему-то не умер.

Кошелев в два прыжка оказался рядом и прицелился Арсению в голову. Тот инстинктивно вскинул руку, пуля ударила в ладонь. Гребенев ощутил жгучую боль в руке… А Кошелев, заорав от боли, отшатнулся, поскользнулся на истертых ступенях и кубарем покатился вниз. Звякнул оброненный пистолет. Рик, не вставая, нырнул следом, на животе проехал вниз по ступеням, как по льду с горки. Кошелек, докатившись до следующей площадки, обернулся. Рик был к пистолету куда ближе, чем он. Оставалось одно: спасаться бегством. И Кошелев помчался вниз, держась за плечо. С изумлением Рик заметил, что пальцы у незваного гостя в крови.

– Здорово! – крикнул Рик, подбирая пистолет. – Что ты надел? Бронежилет?

Арсений не ответил – он сосредоточенно изучал руку, от которой, как от стальной плиты, отскочила пуля. Крови на ладони не было, осталась лишь красная метка, как от ожога сигаретой, в том месте, куда угодила пуля. Руку жгло, так же как и грудь. Арсений нащупал под ребрами болезненную точку и вскрикнул.

– Представляешь, качка ранило, – сообщил Рик, помогая Гребневу подняться. – Пуля срикошетила. От чего, хотел бы я знать? От стены? Не похоже.

«От меня», – хотел ответить Арсений, но вовремя прикусил язык.

Пожалуй, его история о непробиваемом теле будет стоить байки самозванца. А признавать за правду слова Рика Арсений отказывался. Ни за что!

– Неплохо справились, ребята! – Анастасия вышла из квартиры и теперь стояла, облокотившись на перила, и сосредоточенно изучила «героев», будто сравнивала друг с другом. – Но признайтесь, мальчики, поначалу вы немного струхнули.

– Нет, – запротестовал Рик. – Хотя и облажались.

– Мы чуть-чуть замешкались, – поправил Гребнев, растирая здоровой рукой грудь.

– Ребята, не переживайте, все идет отлично, – засмеялась Анастасия. – Я теперь знаю, почему Фарн к нам пожаловал.

– Не может быть! – с фальшивой восторженностью воскликнул Гребнев, чувствуя, что Анастасия ждет от него этого возгласа.

– Вот он его вызвал. – Анастасия указала на Рика.

– Мальчик мой, Эрик, как ты там? – В дверном проеме появилась Ольга Михайловна. – Никак стреляли? – Голос ее дрогнул. – Или почудилось?

– Почудилось, почудилось! – Подскочил к ней Рик и чмокнул в мягкую старческую щеку.

(Бабушку свою любил он так целовать. Как помнит ее – а помнилось смутно – не ругалась она, не дралась, и все норовила ему по карманам карамельки рассовать. И щеки у нее были такие же мягкие. Мягкое так редко встречается. И живое, и неживое, – все острое, с углами, норовит ударить.)

Рик обнял Ольгу Михайловну за плечи и увел в квартиру.

– С ума сойти! – воскликнул Арсений, глядя вслед самозванцу-сынку. – Она меня десять лет воспитывала. А я, как был чужой, так и остался.

– Не надобно ревновать, дорогуша, – сжала ему локоть Анастасия. – Ты, дружочек, слишком положителен, чтобы тебя любить.

– Так что же мне делать? – окрысился Арсений.

– Беречь названного братца.

– Что?! – Арсений отстранил Анастасию и двинулся на кухню с видом человека, решившего одержать скорую и легкую победу.

– Тетя Оля, объясните мне, как Рик добрался к нам из параллельного мира? – Арсений повысил голос так, чтобы слышали все: и Ольга Михайловна, и Рик, и Анастасия.

– На трамвае, – отвечала Ольга Михайловна таким тоном, как будто подобное сообщение между мирами должно быть известно каждому.

– Что? На обычном трамвае? На ржавой развалюхе? И вы поверили этой чепухе! Ха-ха!

– Да, как только он сказал про трамвай, я ему сразу поверила. Когда Эрик был маленьким, вместо того, чтобы петь колыбельные, я читала ему «Заблудившийся трамвай» Гумилева. Наизусть. Сергей подарил мне тоненькую книжечку…

– Мне вы никогда не читали этого стихотворения! – со злостью перебил ее Арсений.

– Я тебе сейчас объясню, – заторопилась Ольга Михайловна. – Это стихотворение – ключ… и одновременно граница. Написав его, Гумилев стал другим поэтом…

– Послушайте, тетя Оля, что вы понимаете в поэзии? – Арсений намеренно был груб, знал, обижает ее, но остановиться не мог.

– Достаточно, чтобы почувствовать: «Трамвай» – это ключ к иным мирам.

– Хм, понятно! Значит, вы нашли в своем сыночке родственную душу.

– Да, наконец, нашла!

Анастасия взяла Гребнева под локоть.

– Арс, так ты ничего не добьешься. Пойми наконец: ты другой. Не такой, как он, Рик! Ты не можешь заявить, что приехал из параллельного мира на старом трамвае. Ты даже побоишься сказать, что пули отскакивали от твоей кожи, как от бронебойной стали. И запомни, блудных сыновей всегда любят больше. Повторяю: ты должен не враждовать, а помогать Рику.

Арсений внимательно посмотрел на Анастасию. Может, ведьма шутит? Но она говорила серьезно.

– Помогать? Ну уж нет! Этого вы от меня не добьетесь!

Дали бы ему волю – он бы этого нахала голыми руками задушил! Да в том-то и дело, что никто ему воли не даст. Сам он себе воли не даст – вот что главное. Всю свою жизнь через силу живет – сначала в институте учился, теперь статейки строчит, а все без души, по инерции, потому что «так надо». Кому надо? Ему? Теперь якобы этому типу помогать «надо».

И, повинуясь внезапному наитию – потому что так надо, – Арсений сунул в руку Анастасии побуревший от времени листок бумаги.

– Что это? – удивилась она.

– Письмо из прошлого. – Гребнев всем своим видом старался показать, что кипит от ярости, но при этом готов подчиниться. – Я ничего не понял, но одно имя там есть. Любопытное имя.

– Какое?

– Фарн.

Глава 10

Девчонку в сиреневом плаще Рик узнал сразу же. Она сидела за столиком в одном из тех миниатюрных кафе, которые, как шампиньоны, пробиваются летом сквозь асфальт, а с наступлением осени вновь прячутся под землю, в полуподвальчики и подвалы, так и не успев по-настоящему разрастись. Несколько белых пластмассовых столиков, такие же стулья, пестрый тент – дешевая импортная мебель в сочетании с обшарпанным фасадом и вычурной пестротой вывески под старину свидетельствовали о скромных средствах хозяина.

Мог ли Рик не остановиться? Пройти мимо, как проходит мимо сотен и тысяч таких же или почти точно таких девиц? Даже много часов и дней спустя он мог ответить на этот вопрос только «нет». Как ни пытался он приклеить к вопросу «да», ничего не выходило. Он даже пытался представить, что мог бы смотреть в другую сторону, разглядывая новенькую, только что открытую витрину фотомагазина. Но ничего не получалось. В витрине опять же должна была отразиться ОНА за столиком в сиреневом плаще.

Итак, все было решено. Случай выслал своего гонца, гонец примчался и передал послание. Тьфу, черт, ерунда какая-то. Причем высокопарная ерунда. Высокопарность похожа на плесень, она нарастает на передержанном слове, как голубоватые сородичи пенициллина на залежавшемся хлебе. Обойдемся без плесени.

Красотка в сиреневом сидела за столиком и неспешно пила коктейль через трубочку. Нет, не высматривала знакомое лицо в толпе, ожидая, не поглядывала на часы. Она была одна. Ее волосы, лицо, плечи – все излучало невидимую ауру одиночества, из легкой притягательной дымки уплотнившейся до непробиваемости крепостной стены. Надо слишком хорошо понимать сущность холода, чтобы находить в нем очарование.

Рик смотрел на нее и не мог отвести взгляд. Что-то в ней манило и отталкивало одновременно. Девушка заметила его внимание и демонстративно отвернулась, давая понять, что Рик ей неинтересен. Она допила коктейль и уже собиралась подняться, когда загорелый мужчина с длинными белыми волосами бесцеремонно уселся за ее столик. Девушка взглянула на него с удивлением и попыталась уйти, но блондин схватил ее за руку и притянул к себе. Свободной рукой девушка уперлась ему в грудь, и несколько секунд они смотрели друг на друга. Потом девушка побледнела как мел…

– Эй, парень, оставь ее! – крикнул Рик незнакомцу.

Тот обернулся, и Рик, к своему изумлению, узнал в блондине ночного безумца, желавшего прокатиться в мифическом трамвае.

В следующий миг девушка упала среди столиков, как подкошенная, а блондин исчез. Или он просто ушел? Рик краем глаза видел, как тот стремительно шагал по улице, и ветер развевал длинные белые волосы. Но опять же видел он это какую-то долю секунды, а потом все пропало. Рик бросился поднимать девушку. Глаза ее были закрыты, а лицо белее бумаги. Он попытался посадить ее обратно на стул, но из этого ничего не вышло: обмякшее тело тут же сползало на землю. Рик похлопал ее по щекам, пытаясь привести в чувство. Опять никакого эффекта. Из дверей кафешки выскочил молодой человек в несвежей белой рубашке.

– Твоя герла? – недружелюбно поинтересовался бармен.

– Ну, моя…

– Так забирай ее и проваливай.

– Слушай, парень, ей плохо. Надо бы «скорую»…

– Я сказал, проваливай. Ширяться будешь в другом месте… – далее пошли выражения непечатные.

Вместо ответа Рик погрузил кулак наглецу в живот. Тот беззвучно раззявил рот и, согнувшись, осел на асфальт рядом с красоткой.

– Не люблю, когда выражаются при дамах, даже если дама не слышит! – Рик поднял девушку на руки и удалился с поля боя с добычей и без всяких помех.

Поначалу показалось ему, что он сможет пронести девушку хоть через весь город, и ничуть не устать, но через минуту тело красотки при всей своей внешней хрупкости стало казаться невыносимо тяжелым. Конечно, можно было взвалить девчонку на спину – так нести куда сподручнее и легче. Но Рику было неловко тащить ее таким неэстетичным образом, тем более что встречные пялились на них во все глаза. Почти бегом, из последних сил дотащил он красотку до палисадничка и рухнул на колени возле первой скамейки. Тетка с ребенком на руках кинулась от них бегом.

Что делать дальше, Рик не представлял. Можно звякнуть по «03». Но, на его взгляд, это был не тот случай, когда следовало бежать к телефонной будке. Несколько секунд он смотрел на неподвижное белое лицо. Теперь, когда настороженно-высокомерное выражение исчезло, девушка показалась ему красивой. Оставалось одно средство. Он наклонился и поцеловал ее в губы.

Девушка тут же открыла глаза.

– Что ты делаешь?! – воскликнула, энергично отстраняясь.

– Привожу в чувство. Ты грохнулась в обморок.

– Оригинальный способ! – Она скорее изображала гнев, чем сердилась.

На самом деле девушка была просто растеряна. Выпрямившись, она спешно поправила волосы, одернула платье и плащ.

«Как ей хочется казаться особенной! Как старается!» – подумал Рик.

– Другие способы не помогли, – признался он честно.

– Да кто ты такой вообще? И как я здесь очутилась?

– На какой вопрос отвечать сначала?

Она фыркнула – это должно было означать снисходительный смешок.

– Хорошо, по порядку. Кто ты?

– Рик… Эрик, – поправился он и почти неожиданно для себя добавил: – Крутицкий.

– Крутицкий? – переспросила она. – Правда?.. Надо же, какое совпадение. Фамилия… – Она внезапно замолчала и не стала разъяснять, в чем же состоит совпадение. – Ну и кто же ты, Рик Крутицкий?

– Пока я мало знаю о себе.

– Забыл, кем был раньше?

– Ты не поняла. Короче, на одном перекрестке я свернул направо, вместо того чтобы идти налево. А дальше вихрь событий завертел меня. Ежеминутно мне предлагали выбор «или-или», и я выбирал. Это напоминало азартную игру, и ставки все повышались.

– Неужели я – приз в твоей игре? – насмешливо спросила девушка.

– Нас что-то связывает, но я пока не могу понять, что именно.

– Немудрено. Мы же совсем не знакомы. Вот если бы ты знал всю правду обо мне…

– Это не было бы правдой.

– Как это?

– Представь, что я знаю о тебе все-все. Все мысли, все желания и даже сны. Маленькие детские обманы и подлости. Все на свете! Даже то, что твоя память услужливо выкинула из головы. Будет ли это истинным твоим портретом? Правдой о тебе? Разумеется, нет.

– Ты так ловко рассуждаешь о моей личности, даже не зная, как меня зовут!

– Тебя зовут Таня Белкина.

– Ах вот как! Наверное, ты заглянул в мою сумочку и нашел зачетку.

Рик отрицательно покачал головой.

– Ну тогда, может быть, ты расскажешь наконец, что произошло.

– Я же сказал уже: ты упала в обморок, и я перенес тебя сюда. – Рик не стал пересказывать неприятную сцену с барменом.

– Упала в обморок? – переспросила Танчо. – В первый раз слышу про себя такое.

– Мужчина с белыми волосами подошел, схватил тебя за руку, что-то сказал, и ты грохнулась со стула.

– Как интересно! Но я ничего этого не помню! – Она нахмурилась, похоже, недавнее происшествие полностью стерлось из ее памяти. – И что же сказал этот тип? – Она вопросительно взглянула на Рика.

Такой она нравилась ему больше – растерянной, а не высокомерной.

– Я почти ничего не слышал. Кажется, он сказал «сегодня вечером».

– Он что, назначил свидание? И я о нем тут же позабыла?! Чушь! Знать не знаю никакого белобрысого хипаря! – Она вскочила.

И тут взгляд ее упал на подол сиреневого плаща. Только теперь она заметила пятна грязи на светлой ткани. Танчо скинула плащ и придирчиво его осмотрела.

– Похоже, я в самом деле где-то валялась. – Она через силу рассмеялась. – Ну что ж, день теплый, можно пройтись в одном платье. Но придется забежать домой переодеться – не идти же в таком виде на вечеринку.

– Я тебя провожу, – предложил Рик.

– Ты забыл поставить знак вопроса в конце фразы.

– Это просто необходимо, – настаивал Рик. – Вдруг ты опять упадешь на улице, а вокруг чужие, никто не знает, кто ты и где живешь.

– А ты знаешь?

– Знаю.

– Постой, постой! – Танчо наконец соизволила внимательно взглянуть ему в лицо. – А я еще думала: то-то физиономия знакомая! Я же видела тебя на лестнице! Ты что, из знаменитой двенадцатой квартирки? Никак Сержа приятель?! – Она презрительно сморщилась, будто уловила неприятный запашок.

– Что-то имеешь против меня?

– Ничего. Ты – милый. Только я тороплюсь. В семь мы собираемся группой – отмечаем окончание сессии.

– Почему бы нам не пойти вместе? Деньги у меня есть. Возьмем пузырь, закуски на твой выбор…

– Нет, – отрезала Танчо. – С ТОБОЙ я туда не пойду.

Прежнее высокомерие к ней вернулось, каждая фраза обдавала Рика ледяным холодом.

– Все понял, ваше высочество, – Рик отступил с шутовским поклоном. – Я недостаточно аристократичен, в моем кармане не шуршат баксы, и от меня несет свинарником.

– Я этого не говорила.

– Но подумала. Разве нет?

Она разозлилась:

– Только не говори, что можешь читать чужие мысли.

– Это не так сложно. А я – запомни это – на многое способен. Я могу начать жить заново, могу переделать себя. Могу превратить несбыточное в действительность. А ты можешь, капризная принцесса? Ах да, ты вообразила себя исключительной особью, не похожей на других. Но если бы ты выросла там, где вырос я, в тринадцать лет ты бы сделалась вокзальной шлюхой, глотала колеса и жрала водку стаканами. Оттуда нет другой дороги. Впрочем, и это не дорога. Оттуда вообще нет дорог. Оттуда надо бежать, бежать, бежать… Но никто не бежит. Ни у кого нет сил. На день рождения в десять лет мне насильно влили в рот стакан самогона. И никто, заметь, никто меня не защитил. Я чуть не умер тогда. Или даже, может быть, умер. Но потом ожил. И я убежал. Да, убежал… А они остались там… – он тяжело дышал, как будто стремительный бег, о котором он говорил, все еще продолжался. – Да, я все еще бегу. Но им уже меня не догнать.

– Кажется, обо мне ты знаешь гораздо больше, чем о себе самом, – заметила Танчо без прежней уверенности, ошарашенная внезапным монологом.

– Я надеялся, что мы похожи, что главное в тебе – ты сама, а не яркая упаковка. Надеялся, что ты умеешь думать, а не повторять банальности за другими. Извини, я ошибся. – Он повернулся и зашагал по улице. Почти побежал.

Однако на перекрестке все же остановился и крикнул:

– Если будет плохо, позови! – и скрылся за углом.

– Придурок! – фыркнула Танчо.

А ведь она чуть не клюнула на приманку… Увидеть принца в бомже?! Нет уж, извините, на такие глупости она не способна!

Глава 11

Трамвай мчался по синему монорельсу, и город внизу менялся с каждым кругом. Все тоньше становились золотые шпили, а на месте огромного, как мастодонт, собора выросла невиданная многоярусная башня, подпирающая прозрачное северное небо. Может, найдется среди тысяч миров один, где ценят смелость духа и неочерствелость сердца? Там…

– Но я-то не там, а здесь! – выкрикнул Рик.

Исчезли трамвай, синий монорельс и невиданный город внизу. Рик стоял на набережной, и теплый влажный ветер дул в лицо. Сколько времени прошло с тех пор, как он расстался с Танчо? Час? Два? Пять? Неизвестно. Он не помнил даже, где был и что делал. Кто бы мог подумать, что бестактность взбалмошной девчонки может задеть за живое! Его – каждодневно получавшего тумаки? Или… он просто-напросто в нее влю… втюрился? Ха-ха! Вот сказанул парень! Разве он – маменькин сынок, чтобы гоняться за чьей-то юбкой?!

– Домой! – сказал Рик. – Надо немедленно возвращаться домой!

В самом деле, зачем он бродит по городу, как в прежние дни, если теперь у него есть своя скорлупа, где можно спрятаться и согреться? Есть отныне человек, который считает его лучше всех на свете! И он не может этому не верить.

Рик развернулся и помчался к дому. И тут же почудилось, что кто-то спешит следом: он отчетливо различал шорох шагов. Но, оборачиваясь, не видел преследователя, только случайные прохожие сновали вокруг, которым он, Рик, был абсолютно неинтересен.

– Скорее, – подгонял себя самозванец, – скорее…

В груди появилась странная тяжесть – вот уж вправду камень лег на сердце. Рик подумал, что может сегодня не попасть домой, и это по-настоящему его испугало. А когда он вошел во двор и увидел на скамейке Свету, то понял, что предчувствие его не обмануло.

«Какого черта ее суда принесло?!» – подумал Рик, глядя на Сержеву подругу.

Она сидела, закрутив ногу за ногу, ссутулившись и засунув руки в карманы кургузой курточки – этакий тощий вопросительный знак в блестящей потрепанной обертке.

– Ну и подонок ты, Рик! – с ходу заявила она. – Я эту квартиру надыбала, я придумала, как бабку «облегчить», а ты мой план стырил и нас с Сержем кинул.

– Пришла за компенсацией?

– Именно!

– Тогда вали! И чем быстрее, тем лучше.

– Да ладно тебе, чего орать, – неожиданно примирительно заговорила Светка. – Небось думаешь, что я баксы клянчить буду? Не волнуйся, я щедрая, дарю тебе бабульку. Только услуга за услугу. Я – молчок, бабке тебя не выдаю. А ты мне от Сержа поможешь избавиться. Он меня в дерьмо тянет, прилип, зараза, и не отлипает. Пойдем сейчас к нему!

– Такое спешное дело?

– Спешное! – истошно выкрикнула Светка, будто ей кто-то приставил ножик к горлу.

А может в самом деле приставил? Рик вспомнил записи в Сержевой картотеке. Не исключено, что, промахнувшись с бабулькой, Серж решил осуществить свой план на счет Светки.

– Может, объяснишь ясно, в чем дело? – спросил Рик раздраженно.

Светка судорожно втянула в себя воздух.

– Серж у меня сумочку стырил. А там ключ и… и бабки. А бабки не мои. Говорит, не отдаст, пока я с ним квартиру какую-то богатую не обнесу. А я не хочу. Дело хреновое. А он уперся… Рик, дорогуша, ты же сильный, отними у него, а…. – Она вцепилась в Рика и принялась целовать его в щеки и в губы.

Губы у нее были горячие, шершавые, и Рику показалось даже, что у нее температура, и она больна.

– Он тебя шантажировать хочет, – сказал Рик. – Это его план: подловить на какой-нибудь гадости, а потом заставить твоих предков раскошелиться.

Светка побледнела, да так, что стали видны голубые прожилки на щеках. Она завизжала истошно и замахала руками, будто раздавала кому-то невидимому пощечины.

– Успокойся, – посоветовал Рик. – Мы сейчас с этим уродом поговорим и все уладим.

– Постой, а как ты про этот план пронюхал?

– Он по-пьяни болтал. Я сначала не въехал, думал – бред, а он, видно, решился.

– Ты его замочишь? – задушевным голосом спросила Светка. – Я тебе заплачу. Надо только сумочку у Сержа отобрать. Тысячу баксов хочешь? Я знаю, где у папаши тысяча баксов лежит. Я честно заплачу – только пришей эту сволочь отмороженную.

– Да что ты каркаешь – убей да убей! Это что, по-твоему, – бутылку водки выжрать?.. Зачем убивать? Серж, он ведь трус. Если его прижать, он испугается и отстанет.

– Да, Серж – трус, – согласилась Светка. Ее прежняя ярость пропала так же внезапно, как и нахлынула. – В принципе все мы трусы, – глубокомысленно заметила она. – Если нас прижать. Меня или тебя. А? Рик, ты трус или нет?

– Не знаю. Но когда на меня наезжают, я злюсь.

– Ты – долбанутый, Рик, – вздохнула Светка. – Хочешь, я честно скажу? Так вот, честно: мне с тобой страшно.

– Я не кусаюсь, – усмехнулся Рик.

– Да ладно, не п…, – фыркнула Светка. – Короче, страшно, потому что винтики у тебя не как у нормальных людей крутятся. У всех – в одну сторону, а у тебя – в другую. Чисто псих.

Они сели в трамвай. За мутными стеклами плыл закутанный в синие сумерки город. Рик вспомнил придуманную им сказку о трамвае, который увозит в другой мир.

«Жаль, что такое можно только на бумаге, – подумал Рик. – А что такое бумага? Убитое дерево, подвергнутое длительной посмертной пытке. Посмертная пытка… Что это? Ад?»

– Кстати, ты не сказала, Серж пьян или… – Рик повернулся к Светке.

Та не ответила и попятилась. Рик, почуяв недоброе, оглядел вагон. Кроме них, ехали еще трое – три здоровых парня в желтых куртках трамвайных рабочих, с желтыми повязками вокруг головы. Рик понял, что эти трое поджидают его: в памяти тут же всплыла строчка из картотеки Сержа: «Для расправы эти люди надевают желтые куртки ремонтных рабочих…»

Один из парней повернулся, и Рик узнал в нем Кошелева. Кошелек вразвалку, медленно направился к жертве.

– Привет, урод, – хмыкнул, обнажая кривые черные зубы. – Тебя как прикончить: под трамвай кинуть или бритвой разрезать?

– Только не при мне, не при мне! – завизжала Светка.

Ее вопль подарил Рику лишнюю секунду. Он успел проскользнуть к задней, плохо закрытой хлябающей двери. Подножка обозначилась сиреневым сиянием. Рик ступил на нее и ухватился за поручень. Земля была где-то далеко, запредельно.

«Неужели умру?» – подумал Рик и прыгнул.

Часть II

«В красной рубашке, с лицом, как вымя,

Голову срезал палач и мне,

Она лежала вместе с другими

Здесь, в ящике скользком, на самом дне».

Глава 1

Он медленно погружался в мягкую перину сна. Еще видел сквозь веки падающий из окна свет, и надрывная музыка, несущаяся из квартиры сверху, болезненно бухала в мозгу, но сон был рядом, он крался на тонких паучьих лапках… Арсений так ждал… так желал… И тут кто-то бесцеремонно тряхнул его за плечо.

«Анастасия!» – подумал Арсений еще там, в полусне. Открыл глаза. И в самом деле увидел Анастасию. Она склонилась над ним и смотрела, как он просыпается. Так глядят на ребенка. Эта мысль была Арсению неприятна.

– Собирайся, дружок, скорее, пора, – сказала Анастасия, как всегда, мягко, будто предлагала конфетку.

– Куда пора? На тот свет?

– Ты всегда задаешь ненужные вопросы!

С Анастасией притащился Шайтаниров. Именно он и гаркнул последнюю фразу. Арсению почудилось, что за ушами у Пегого трепещут пестрые крылышки. Арсений не удивился. Ну, может, самую малость. Теперь он воспринимал подобные вещи как не слишком удачные шутки.

– Скорее, – повторила Анастасия. – Он уже бежит. Опоздаешь – пеняй на себя. – Ведьма сунула в руки полуодетому Арсению ветровку и вытолкала из квартиры. Уже на улице чмокнула Арсения в губы. – Даю тебе силу, – прошептала, касаясь пальцами уголков его рта, – силу побеждать. До утра! Торопись! – И подтолкнула в спину.

Он подчинился, не требуя объяснений.

Медленно брел Арсений по улицам, не зная, куда. Синий, пропитанный влагой воздух окутывал город. Тихо, пустынно, ни единой живой души вокруг. Люди жались по углам своих жалких жилищ, цеплялись за обрывки однообразных снов. Кое-где в окнах горел свет и, плавясь, желтыми бликами выливался на мостовую.

Неожиданно воздух сгустился в темный вертящийся шар и, лопнув, превратился в освещенный огнями трамвай. Он мчался по рельсам, и из него, как из чудовищной матки, вывалился детеныш и шлепнулся на влажную мостовую. Трамвай скрылся, громыхнув на повороте колесами, а человек поднялся и побежал, припадая на правую ногу. Арсений рванулся за ним и едва не сбил старика в огромной фетровой шляпе и зимнем женском пальто с облезлым воротником. Тот сидел у стены на перевернутом пластмассовом ящике, зябко засунув руки в рукава пальто.

– Закурить есть? – спросил старик, не поднимая головы, и поля фетровой шляпы качнулись.

Арсений потискал карманы и выдавил наружу измятую пачку. Из рукава женского пальто высунулись скрюченные узловатые пальцы и впились в сигарету. Робкий огонек запрыгал в ладонях и высветил змеистые губы и огромный, грушею, нос.

– Видел? – спросил Арсений.

Старик не ответил и ткнул пальцем куда-то вбок. Арсений повернулся. Трое парней шли, подавшись вперед, будто клонились под сильным ветром. Все трое в клеенчатых желтых жилетках, вокруг голов – желтые обклейки, лица по-собачьи заострены. Арсений спешно отступил в спасительную тень парадной. Как лежачий камень, преследователи обогнули ящик и один, низкорослый и широкоплечий, ленивым жестом выхватил у старика сигарету и жадно затянулся.

– Они его быстро догонят, – – послышался хриплый шепот из-под фетровой шляпы. – Как собаки, чуют след и всегда догоняют. Всегда…

– Ты видел его?

– Он спрыгнул с подножки. Он был весь серебряный. А за спиной крылья.

Старик ошибся. Крыльев у обреченного не было, и потому он бежал по земле, а убийцы неслись следом. Их жилетки светились в тумане тусклым золотом, как фонари. Арсений бежал на свет этих фонарей, но настичь не мог. Желтые жилетки по-прежнему маячили впереди, как габаритные огни одинокой машины, не приближаясь. Внезапно издали донесся крик. Сначала короткий и будто удивленный, а потом протяжный, полный отчаяния и боли. Крик стукнулся о черные провалы окон и дверей, заметался, стихая, и умер в закоулках.

– Я должен догнать его! – крикнул Арсений, и в одном из окон загорелся свет.

Желтый отблеск лег на корявый асфальт, открылась прорезь улицы, будто распахнулась невидимая дверь. Арсений бросился в нее, как в колодец. Миновал переулок и выскочил на широкий бульвар, расчирканный каракулями старых вязов и подпертый старинными особняками. Рука лежала на мостовой ладонью вверх, пальцы чуть согнуты, будто надеялись что-то удержать в горсти. Кисть только что отрубили – кровь толчками вытекала из вен. Арсений наклонился и погладил ладонь, ощутив истаивающую теплоту. Он скинул с себя куртку, стянул шнурком ворот до крошечного морщинистого «о», завязал узлами рукава и бережно положил руку в импровизированный мешок. Дальше идти по следу сделалось легче легкого. На сером асфальте прочертился красный пунктир. Порой кляксы частили, порой шлепались редко: человека шатало, но бежал он быстро. Преследователи не отставали. У перекрестка Арсений нашел вторую руку. Теперь у него оказалось четыре руки, две – свои и две – чужие. На мгновение его охватил страх, сердце забилось во рту, он разжевал его и сглотнул по кускам. Кровавый след сворачивал за угол, но Арсений не двигался с места. В яминах подъездов отстаивалась чернота. Раздался вскрик, почти покорный, а следом хихиканье гиен. Арсений поправил мешок на спине и двинулся вдоль улицы. След петлял, красная полоска металась из стороны в сторону и тыкалась в стены: алые отметины светились на боковушках домов. Возле узорной решетки, оберегающей крошечный палисадник в два дерева и три куста, беглец упал – здесь натекла целая лужа, и здесь же валялась отрубленная выше колена нога. Дальше человек идти не мог, и его волокли. У ближайшего перекрестка ему отсекли вторую ногу. На этот раз у убийц что-то не ладилось, и они долго мочалили и кромсали не желавшую отделяться плоть.

Теперь мешок сделался тяжел, и Арсений закинул его за спину. Кровь просочилась сквозь ветровку, и рубашка начала промокать. И тут на лицо Арсения упала капля – но не дождевая. Капля была теплой и, стекая по щеке, оставила липкий след. Арсений поднял голову. Из выбитого окна второго этажа торчал брус, и на нем, ухваченный за ребро, болтался обезглавленный торс. Тут же, в колдобине мостовой, валялась голова. Арсений наклонился поднять и замер. Голова еще жила. На лбу прорезалась страдальческая морщина, глаза таращились, переполненные болью, рот раскрылся, и язык, дрожа, бился о зубы.

– Потерпи, парень. – Арсений ухватил голову за длинные волосы. – Недолго тебе мучиться.

– Сбираешь, значит? – раздался за спиной насмешливый голос.

Арсений, не распрямляясь, оглянулся. Трое парней в желтых клеенчатых жилетках обступили его.

– Вы засеяли, я сбираю. – Арсений спрятал отрубленную голову в мешок, краем глаза наблюдая за парнями.

– Человечинки захотелось! – крикнул один из них, по всему видно – главный, и нацелился пнуть Арсения в лицо.

Но ботинок угодил в пустоту, а главняк растянулся на асфальте. По горлу его как будто полоснули ножом, он не мог ни крикнуть, ни вздохнуть и лишь судорожно колотил руками и ногами по мостовой. Второй желтушник впечатался в стену, да так и остался стоять, будто приклеился к серому фундаменту. Третий… Тот пустился наутек.

– Вот что я скажу, ребята! – Арсений взвалил мешок на спину. – Вы свое дело сделали, теперь уходите. Вовремя уходите. Никогда не стоит продлевать удовольствие.

– Голова, – прохрипел главный. – Голова и рука… правая… остальное бери…

– Нет, господа потрошители, мне нужно все, до последнего мизинца, – отвечал Арсений и, подкинув мешок на спине, зашагал по улице.

Глава 2

Она сидела у окна и ждала. Ждать… Какое упоительное, почти сладострастное занятие, затягивающее, как водка, одуряющее, как любовь, способное поглотить целую жизнь. Она гордилась тем, что умела ждать. Из этого умения, как из волшебного корня, выросли три великих добродетели-порока: терпение, смирение, прощение.

…Двадцать лет, почти двадцать лет лежал Сергей бездвижным бревном на кровати. Или сидел у окна в инвалидном кресле, никогда не покидая квартиры.

– Не хочу унижаться, – говорил Сергей.

Каждый день она массировала его до времени одряхлевшее тело, мыла два раза в неделю в ванной. Но вместо благодарности с его губ слетали плевки ругательств. Он корил ее за то, что Эрик умер, а она выжила, за то, что она не может больше иметь детей, хотя он, вернувшийся полупарализованным с войны, вряд ли мог стать отцом. Ольге казалось порой, что не может он быть таким злобным и подлым, но лишь изображает злобного и подлого, хочет, чтобы она не выдержала и ушла, бросила его, дала ему право окончательно озлобиться на весь мир.

Помнится, блузку она сшили себе к празднику: такая милая получилась: ситцевая, с воланчиками. Надела, подошла к Сергею.

– Смотри, Сереженька, красиво? Нравится?

А он улыбнулся странно, криво, поманил пальцем. Она наклонилась, и тогда он вцепился в ворот и разорвал блузку от горловины до низу.

– Для кого нарядилась? Для кого, говори?!

Она сидела на полу, плакала и повторяла:

– Нельзя так! Пойми ты, нельзя так! Нельзя!

Он смотрел в одну точку и молчал. Он все прекрасно понимал, но не мог пересилить собственной злобы. Ему было проще ненавидеть. Свой последний бой на земле он проиграл.

А ведь до войны он был совсем другим. Ласковым, внимательным, добрым. Дерзким порой. Обаятельно дерзким. Она влюбилась в него без памяти. Но быстро улетучилось счастливое похмелье. Жизнь переломала их обоих и вывернула наизнанку. Ей осталось лишь терпеть, терпеть, терпеть, надеясь, что этим искупит прошлое.

Искупит то, что не успела уехать с Эриком в эвакуацию. У нее был уже билет на поезд, и вещи собраны. Но у Эрика начался понос, и они не поехали. Эмма Ивановна сказала: ехать в таком состоянии – верная смерть. Ольга осталась, уехала свекровь. Потом, вернувшись из эвакуации, рассказывала, как тяжело ей там пришлось:

«Вообрази, Оленька, мон ами, я даже не могла поесть летом клубники. Ужасно!» – она так непосредственно рассказывала о своих слабостях. Не закатывала глаза, не ломала рук. Голос всегда ровный, и улыбка на губах. Говорит с тобой, будто ты ее лучший друг. И эта задушевность придавала особый смысл каждой фразе, каждой мелочи.

Помнится, осень. Эмма Ивановка выменяла на золотую брошку стакан чечевицы. У них еще был керосин, и свекровь принялась варить на керосинке кашу. К ней подошла соседка о чем-то спросить, увидела кипящую чечевицу и давай ложку черпать из кастрюльки Эммы Ивановны. А та стояла подле и ничего не могла вымолвить. Считала неприличным сказать: «Не смейте есть мою кашу!»

Теперь такие люди вымерли – люди, умевшие даже в глупости быть изысканными.

Если бы Ольга могла иметь детей! Но после смерти Эрика она пошла работать. И ее как молодую не обремененную детьми женщину тут же отправили на лесозаготовки. Она таскала сырые двухметровые бревна и грузила их в вагоны. Каждый тащил свое бревно в одиночку: иначе не выполнишь норму, не получишь положенную пайку хлеба. И не было даже настила, чтобы закатывать бревна в вагон. Кого волновали подобные мелочи! «Свободные» граждане непокоренного города трудились, как ЗэКи. Она не понимала теперь, как могла тогда, иссохшая как скелет, с опухшими ногами, таскать двухметровые неподъемные бревна! Оказывается, могла. Только после этого уже никого не могла родить. Бессмысленное изуверство? Или осмысленное? С годами она бросила искать ответ на этот вопрос.

Постепенно жизнь стала казаться кирпичом на шее. От кирпича нельзя избавиться, потому что существует еще и веревка, на которой этот кирпич висит. Веревка душит и лишает воли. Душа немеет. И так длится бесконечно. Пока в один страшный день она не очнулась и не поняла, что осталась одна. Сергея не стало, и вместе с его смертью рухнула непосильная громада обязанностей. Но пустота оказалась еще более непереносимой. Другая бы кинулась искать мужа. Она попыталась найти сына.

Тогда-то в ее жизни и появился Сеня Гребнев. Он приходился ей дальней родней, какая в нынешней городской жизни и за родню-то не считается. Сын умершего двоюродного брата, мальчик страшно мешал его вдове, переехавшей в город и срочно обустраивающей свою жизнь. И вышло почти само собой, что Сеня переехал к Ольге Михайловне и стал жить у нее. Она и в школу его снаряжала, и по кружкам водила, и в бассейн абонемент доставала на работе, и на елки билеты, и в пионерлагеря путевки. Такие обычные, знакомые по чужим разговорам пошли у нее хлопоты: к открытию магазина успеть, чтобы творог достать, потом в очередь за колбасой, на рынок за фруктами съездить. Первые два года Ольга Михайловна была абсолютно счастлива. Ей казалось, что она вновь обрела сына. Но потом… Постепенно, подспудно стала всплывать в сознании мысль: «Эрик был бы совсем другим!»

Поначалу она гнала от себя эту гадкую мыслишку, но та возвращалась снова, и уже невозможно было ее забыть. Оставалось только в нее поверить. Не то чтобы Сеня был плох или глуп, или обладал какими-нибудь пороками. Напротив, он неплохо учился, его хвалили в школе, особенно по математике и литературе, озорничал и строптивился в меру, учителя восторгались: «Какой прилежный, какой хороший мальчик!» Но это был не Эрик! И он не мог стать Эриком! Ольга Михайловна все сильнее мучилась от этого и так старательно скрывала свое разочарование, что Сеня стал догадываться об ее чувствах. Чем больше старалась она их скрыть, тем сильнее росло отчуждение. Поступив в институт, Арсений окончательно покинул тетку, сохранив лишь поверхностное чувство признательности и забитое, как гвоздь, в сознание понятие «должен». Она же ощутила непереносимую обиду, будто приемыш ее смертельно оскорбил. С каждым днем после его ухода долг Арсения все возрастал, и все возрастала обида, не заслоняя, впрочем, надежду на внезапное всепонимание и примирение.

Но теперь, с появлением Эрика, настоящего Эрика, – а Ольга Михайловна ни минуты не сомневалась, что этот паренек из параллельного мира ее выживший сын, – она ощутила и поняла наконец свою огромную вину перед Арсением.

Она сняла трубку и заколебалась, не решаясь набрать номер. Старинные часы захрипели и начали отбивать удары. Она считала, прижимая телефонную трубку к груди. Один, два, три… Сколько раз она слышала, как бьют эти часы? Девять, десять… Может быть, она зря беспокоится? Одиннадцать… Нет, нет, что-то случилось, она чувствует это… Двенадцать… Ольга Михайловна решилась и набрала номер. У Арсения никто не отвечал. Ольга Михайловна положила трубку. Она вновь подсела к окну – ждать. Минута проходила за минутой, час за часом, а Эрик все не появлялся. Прожитая жизнь медленно, день за днем текла перед глазами. Необыкновенно длинная, однообразно нудная и отвратительно неинтересная жизнь. Отсиживание на работе, стояние в очередях, записи на «получение» холодильника, мебели, стиральной машины. Разве стоит ради этого жить? Только Эрик (тот крошечный, и одновременно этот, нынешний) был в ее жизни подлинным, настоящим, желанным. Но всякий раз, обретая, она тут же теряла его.

Старуха заснула уже под утро, недолгим, но очень крепким, похожим на забытье сном. Но даже во сне она помнила, что ей очень плохо. И сон ей приснился странный, с полным ощущением реальности. Звуки запахи, цвет – ни в чем не было иллюзорной условности, свойственной снам. И эта неправдоподобная, голографическая достоверность ее ужаснула.

Снилось, что кто-то ходит по коридору, заглядывает в двери, двигает вещи. Вот отворяется дверь в соседнюю комнату: ни с чем не может Ольга Михайловна спутать скрип этих петель.

– Эрик!

Ольга Михайловна бросается в коридор. Дверь в соседнюю комнату в самом деле распахнута. Посреди комнаты стоит огромный сундук с инструментами, и в них роется человек. В первое мгновение Ольге Михайловне кажется, что это Эрик: светлые, стянутые в узел волосы, узкие плечи, даже рубашка как будто его. Но человек неожиданно оборачивается, и Ольга Михайловна видит его глаза – абсолютно черные, без блеска, как две лужицы мертвой стоячей воды. И ей кажется, что она узнает эти глаза и этот взгляд – призрак той проклятой блокадной ночи.

– А ведь ты чуть не убила меня тогда, – усмехается незваный гость и вертит в руках старинный ключ – тот самый, что лежал когда-то в кармане Ольгиной шубки. – Ты ведь хотела это сделать, а?

– Из-за тебя умер мой мальчик! – Сколько раз она мечтала бросить ему в лицо эти слова.

– Ну и что? Знаешь, сколько чьих-то сыновей умирает из-за меня? Чем же ты лучше других, скажи на милость? Ах нет, извини, я ошибаюсь. Обычно я просто выбираю: десятый, двадцатый, сотый, и те, на кого падает номер, умирают. Мне безразлично, кто. Но в данном случае все было не так. Мне нужен был именно Эрик. Я забрал его.

– Он вернулся, – прошептала Ольга Михайловна.

– Ха-ха, глупенькая моя, неужели надеешься меня перехитрить? Вернулся? А я снова убил его. Запомни: я всегда побеждаю, даже если кому-то кажется, что я проиграл.

– Я тебя ненавижу…

Наглец расхохотался:

– Вот удивила! Ненависть и любовь для меня одно и то же! Значение имеет лишь сила чувства. Чем исступленнее, тем лучше. Ненависть можно умело сочетать со страхом. Ненависть переходит в любовь, а любовь так легко переходит в слепое обожание. Чем больше я убиваю, тем сильнее меня обожают.

Он направился к выходу.

– Я тебе не верю! – крикнула Ольга Михайловна ему вслед. – Ты лжешь! Эрик вернется…

– … Вернется! – сказала наяву и проснулась.

Торопливо поднялась и вышла в коридор. Дверь в соседнюю комнату была открыта. Посредине стоял старинный сундук с инструментами. По полу были разбросаны винты, шурупы, отвертки: кто-то долго рылся в сундуке. Ольга Михайловна принялась собирать разбросанные железяки. Как будто ничего не пропало. Не хватало одной вещи: ключа от несуществующего уже замка, того самого ключа, которым она чуть не убила на мосту милиционера, что отобрал посылку для Эрика.

И тут раздался звонок. В дверь? Эрик вернулся?! Она кинулась к двери и чуть не упала. Новая трель.

Только тут она поняла, что звонил телефон.

Глава 3

Было девять вечера – время, когда Клим обычно покидал сцену в «Таверне № 5» Суканиса и удалялся в «уборную», то есть в крошечную подсобку с несколькими столиками, стульями и мутными зеркалами по стенам. Наина, певшая после Клима, пропорхнула за его спиной, обдав резким запахом духов и пота. В таверне было жарко, а в «уборной» всегда душно до непереносимости; сверкающий золотыми блестками пиджак Клима насквозь промок от пота. Клим сбросил его. Из старенького черного портфеля, с которым когда-то ходил на работу в НИИ, вытащил бутылку и отпил несколько глотков прямо из горла.

Пить теплую водку в жару… б-р-р-р… мерзость какая! Клим фыркнул, передернулся и спрятал бутылку обратно. И в ту же минуту почувствовал мерзкую дрожь. Тело превратилось в мягкое желе, не в силах преодолеть слабость, Клим навалился локтями на хлипкий столик. Коробки с пудрой, щетки, пустые флаконы полетели на пол. Клим ногой придвинул колченогий стульчик, присел на край. Пот стекал по лицу и капал с кончика носа. Приступ наверняка от жары, недосыпа да еще от водки. А главная причина – то мерзостное настроение, что не оставляло Клима в течение последнего года. Это было время второй метаморфозы, как он именовал про себя последний период своей жизни, не то упиваясь мерзостью, в которую погружался, не то пугаясь, не то иронизируя. Весь год он крутился волчком, окончательно теряя себя.

– Все, хватит, – пробормотал Клим, обращаясь к кому-то там, наверху, и ему показалось, что этот некто простер над ним жесткие черные крылья и слушает, склонив голову набок.

Клим схватил грязное полотенце и обтер лицо. Приступ закончился так же внезапно, как и начался. Клим вновь откупорил бутылку и сделал глоток. Потом запрокинул голову к потолку и завыл, имитируя самый настоящий, доподлинный волчий вой.

– Здорово получается, а? – подмигнул он своему отражению в зеркале.

В юности о музыкальной карьере Клим не помышлял, хотя, разбуди его посреди ночи и спроси, как представляет он себе счастье, Клим сказал бы не задумываясь: «Петь». Но петь ему приходилось лишь на вечеринках. Отучился он пару лет в музыкальной школе по классу гитары, но карьеру выбрал инженерскую, поскольку сам вырос в семье технарей и просто-напросто не представлял, как подступиться к запретной сфере, называемой искусством. Технический вуз в семидесятые-восьмидесятые годы был чем-то вроде монастыря, в который уходили башковитые дети из бедных семей во времена средневековья. Они выбирали дело не любимое, а доступное, на жизнь их налагалось масса запретов, но взамен им позволяли работать головой, а не горбатить спину. Те времена Клим называл «средневековьем двадцатого века». Учился он так себе, но без хвостов, зато с удовольствием играл в институтском театре, опять же пел на спектаклях, ну и после спектаклей тоже. Но годы институтские промелькнули, как и не было, и выпало Климу идти на завод на три года. Баловался он выступлениями на вечерах самодеятельности по клубам и все надеялся на ЧТО-ТО. Так и умер бы с этой надеждой, но тут грянуло перестроечное время, все куда-то сорвались и помчались, кто сообразительный и горластый – особенно. И Клим сорвался, полез, толкаясь локтями, представлялось ему: еще чуть-чуть, и мир падет к его ногам. Впрочем, не одному ему такое мерещилось. Повсюду появились вывески: «свобода», больше похожие на обертки от импортных шоколадок. Наступила первая метаморфоза Клима, вызванная не столько успехами, сколько сладким дурманящим ароматом надежды, восхитительным словом «можно», заменившим оскорбительно-непробиваемой «нельзя». Клим по-мальчишески окрылился и мечтал о заоблачном. В те дни появился возле Клима верткий тип, назвавшийся Михаилом Ивановичем Шуваловым.

– Да, да, не удивляйтесь, я именно тот самый, из того знаменитого рода, – сообщил Шувалов, едва представившись. – В наше время поймать удачу за хвост – плевое дело, – повторял М. И. Шувалов, и Клим стал говорить «плевое дело» по любому случаю и просто так, без всякого случая.

Обещал Шувалов Клима «раскрутить» за две недели, обсыпать долларами и золотыми звездами, и вознести до небес, причем все это сразу. Две недели растянулись на год. Но все же один концерт Климу Шувалов устроил – при полупустом зале и умопомрачительных ценах на билеты, набрал под будущие сверхгонорары денег у спонсоров и исчез в неизвестном направлении. А Клима как прежде никто не замечал, так и продолжали не замечать. Судьбоносные шестеренки в загадочном механизме удачи застопорились, и как их сдвинуть с места, Клим не представлял. Так наступило время второй метаморфозы: медленное угасание духа и, главное, растворение и улетучивание тайной материи, именуемой «вдохновение». Семь лет промелькнули как день, и к девяносто шестому году от метаморфозы первой осталась лишь старая присказка насчет «плевого дела», все больше походившая на насмешку, и к Климу неожиданно прилепилась кличка Плевок, теперь уж, наверное, до скончания дней.

– Климчик, – пропорхнула в обратном направлении Наина, – ты еще здесь? Хочешь пару песенок спеть? Я сегодня не в голосе. Представляешь: шуровали сюда, опаздывали, как всегда, и какую-то тетку тачкой зацепили. Кошмар! Лешка зачем-то остановился, стали разбираться. А я сижу как на иголках, опаздываю. Дурдом какой-то! Спой, а? Я с Суканисом договорюсь, лады?

– Тетка-то хоть жива? – поинтересовался Клим.

– Жива, конечно, что ей сделается? Так ты споешь?

Он молча кивнул и отправился на сцену. Воздух в зале был плотный, тягучий, пропитанный запахом пищи, духов и пота.

«Как я их ненавижу», – подумал Клим, глядя на жующих за столиками.

Он понимал, что в этом «ненавижу» залог его неуспеха, но ничего не мог с собою поделать.

Он взял микрофон.

– Я спою вам новую песню… музыка моя, но слова не мои… Но если бы мог, я бы так написал, ибо чувствую… – Слова падали в пустоту. Он запел:

Я, что мог быть лучшей из поэм, Звонкой скрипкой или розой белою, В этой жизни сделался ничем, Вот живу и ничего не делаю…[2]

– Эй, хватит блеять, – раздался зычный голос. – Нам плясать охота, а не слушать твое блеянье!

– Ритм давай! – донеслось с другого конца зала. – Ритм!

– Пошел вон, Плевок! Вон, Плевок, вон! – визжал на разные голоса переполненный зал таверны.

Тут из-за пыльной портьеры, прикрывающей вход в «служебку», выпрыгнула Наина, бесцеремонно отпихнула Клима и, покачивая бедрами, запела:

Я тебе отдамся, Только позови…

Зал одобрительно заурчал.

– Сволочи, – выругался Клим вслух и пошел со сцены.

…Он брел домой, и волны ярости накатывали на него неостановимой чередой, как волны безумного прибоя.

«Убить, задушить… Убить, задушить…» – шептал он в такт каждому шагу.

Остановился у ночного ларька – купить «пузырь». Но не успел вытащить из кармана бумажник, как из-за ларька выскочили двое и схватили за локти. Тут же Клим почувствовал, как холодная сталь коснулась кожи на шее. В ответ накатила новая волна ярости – такая сильная, что, казалось, тело разорвет на части. Клим завыл по-звериному и рванулся из рук ночных грабителей… Вырвался! Совершил громадный прыжок и приземлился на четыре конечности. Краем глаза заметил мощные, покрытые черной шерстью лапы. Упругий хвост хлестнул по бокам. Клим хотел крикнуть, но изо рта вырвался лишь угрожающий рык, а сам рот сделался огромен. Клим ощутил всю мощь своего тела, крепость и остроту зубов и возжаждал густой человечьей крови.

Незадачливые грабители попятились. Клим видел их разинутые в беззвучном крике рты. Лица – комки мятой бумаги, глаза – черные дыры, рты – дрожащие куски сырого мяса. Клим бросился на ближайшего, метя в горло. Сухожилия и вены на шее жертвы лопнули гнилыми нитками. Фонтаном брызнула кровь. Второй парень попятился, беспомощно закрываясь руками. Клим извернулся и впился ему в бок…

В следующую секунду Клим мчался по пустынной улице, рот был полон чужой крови, а мощные песьи лапы несли его домой.

«Спрятаться, остановиться, переждать, – неостановимо крутилось в голове. – Ведь это не я! Не я! Не я!»

– Куда это ты направляешься? – Оклик заставил его замереть. – Никак, не понравилась кровь, Плевочек? – Человек приближался к нему, ступая мягко, по-кошачьи.

Он был щупл, узкоплеч, длинные светлые волосы слегка светились в полумраке. Если бы Клим мог, он бы и этому типу перекусил горло. Но Клим сразу понял, что этого сделать не удастся.

– Опять хочется кого-то обвинить, разве не так, Плевочек? Ведь это твое любимое занятие – во всех неудачах сваливать вину на других. Нет, мой друг, ты сам виноват, сам превратил себя в зверя. Поставленные цели надо достигать. Отказывать себе в исполнении желаний вредно. ЭТО опаснее радиации, нитратов и СПИДа. Неудачники в конце концов всегда становятся на четыре лапы.

– Кто ты? – гавкнул пес.

– Послужи мне, и ты получишь кое-что взамен. Я могу даровать тебе все.

Клим попятился. Вернее, Плевок попятился. Потому что отныне существовал только Плевок. Настало время третьей метаморфозы.

– Нет уж, рыкнул Плевок, и шерсть на загривке встала дыбом. – Никогда! Лучше сдохнуть! Никогда!..

– Так сдыхай! – весело крикнул белоголовый.

Пес со всех ног кинулся в таверну Суканиса. Это было его последнее прибежище, последняя надежда. Дверь черного хода, выходящая во двор, была приоткрыта, и Клим без труда проник в коридор, а оттуда, толкнув мощными лапами хлипкую фанерную загородку – в «уборную».

– Климчик, никак ты, – проворковала Наина, не оборачиваясь, и тут увидела в мутном зеркале отражение огромного черного пса.

Тот поднялся на задние лапы, передние положил ей на плечи и прорычал в ухо:

– Поцелуй меня, Наиночка, может, заклятье снимешь?..

Наина взвизгнула и стала сползать со стула, как ком масла с горячей картофелины. Клим жадно потянулся к ее раскрытому рту своей собачьей пастью. Но вместо того, чтобы поцеловать, по-собачьи лизнул в губы.

И тут над ним глыбой навис Суканис, в руке хозяина сверкнул стальной нож. И Клим – нет, простите, Плевок – ощутил, как разящая сталь впивается в его дрожащий незащищенный бок и вспарывает внутренности…

«А свою лучшую песню я так никогда и не спою, – подумал Плевок, умирая. – Столько усилий, и все зря…»

Глава 4

После экзамена ребята всей группой отправились на сабантуй, тем более обязательный, что экзамен завершал сессию, отпуская всех на каникулы, которые сулили… Каждому свое, разумеется. Собрались, как всегда, у Катюши – ее родители в очередной раз отправились за бугор, и двухкомнатная квартира в центре осталась в полном распоряжении дочери.

Первый взрыв веселья уже отбушевал, исчезла половина выпивки, а закуска медленно переваривалась в студенческих желудках. Алешка Студнев, приняв изысканную позу и стряхивая сигаретный пепел в рюмку, поведал окружающим, что через три дня отбывает на Кипр, – благо в этот раз сумел спихнуть сессию без хвостов. Остальные увлеченно обсуждали достоинства различных туров. «Баксы», «чартер», «шмотки», «телки» – весь набор популярных словосочетаний был запущен в оборот.

– Ах, Лешенька, назад ты приедешь такой загорелый! Наши девочки все в тебя влюбятся, все до одной, – ворковала Людочка, умильно заглядывая Алексею в глаза.

– Попроси получше, и Лешка возьмет тебя с собой. И твоего мужа в придачу, – ввернула Танчо.

– Мы прошлым летом с моим Вовиком в Турцию ездили, – Людочка обидчиво надула губки.

– В Турции все были! – презрительно бросила Катюша.

– Ребята, у меня идея: изготовим таблички: «Я был на Кипре», «Год жил на Багамах», «Лето провел в Нью-Васюках» и повесим каждый их себе на шею, чтобы ни у кого не возникало сомнения в наших достоинствах, – предложила Танчо.

Кто-то громко заржал, но тут же смех смолк, воцарилось тягостное молчание. Виталик громко икнул и пробормотал: «Ну вот, началось».

– Танечка, я на тебя давно не сержусь, – улыбнулся Алексей и подлил ей в рюмку вина.

Это была его любимая фраза в течение трех месяцев, с тех самых пор, как его лихо закрученные фразы о необходимости постоянного здорового секса в их возрасте не были поняты.

– Ах, Лешенька, – мурлыкала Людочка, – ты наш будущий финансовый гений. Рокфеллер или Морган.

– Морган, Морган, – поддакнула Танчо. – Алешкин дед служил в госбезопасности. По-моему, это то же самое, что пират. Или даже хуже.

– Ты зря стараешься, Танчо. – В этот раз улыбка Алексея получилась ненатуральной. – Я все равно не сержусь. Более того, я тебя прекрасно понимаю. К сожалению, никто не понимает меня. – И он глубоко вздохнул.

– Неужели никто?! – ужаснулась Людочка и всплеснула руками, опрокинув при этом рюмку с вином.

– Никто, – покачал головой Алексей.

– А что будет, если такая личность найдется? – не унималась Танчо.

– Если это мужчина, постараюсь с ним больше не встречаться, а если женщина, я на ней женюсь, – сообщил Алексей.

– Не перепутай, на ком жениться, с кем не встречаться, – посоветовала Танчо.

– Ну, нельзя так, – закатила глаза Людочка. – Не надо нападать на нашего Лешеньку. Он человек с утонченной душой.

– Танчо у нас немного тигра, – пробормотал Виталик, подливая себе водочки. – Я тебя так и называю: «тигра». Да еще с когтями.

– Она может себе позволить быть тигрой, раз ее отец ездит в «мерсе», – фыркнула Людочка.

– Фи, Людочка, как ты могла спутать с «мерсом» потрепанный «Жигуль»? – презрительно фыркнул Алексей.

– Меня не интересует грубая материя, я обретаю в стихии тонких энергий, – закатила глаза Людочка. – Только в этой комнате у меня нет достойных собеседников.

Достойный собеседник почти тут же явился – интеллигентного вида молодого человек в светлом дорогом костюме и очках в золотой оправе представила Катенька: «Мой друг Милослав». «Друг Милослав» галантно поцеловал ручку Катеньке, потом Людочке, чем последнюю совершенно обворожил.

– К столу! К столу! – защебетала Людочка, как будто была здесь хозяйкой. – Ах, место только на углу… Но на угол нельзя! Семь лет тогда не женится! Как можно допустить, чтобы такой красивый парень семь лет оставался холостяком. Танечка, уступи ему свое место, – потребовала Людочка.

– По-моему, ты сама можешь это сделать, – парировала Танчо. – Ты уже замужем, можешь безбоязненно усесться на уголок.

– Что значит – безбоязненно?! А если я разведусь?! Тогда семь лет не смогу выйти замуж!

– Кто этот тип? – шепотом спросила Танчо у Катеньки. – Отчего ему такая честь?

– Тише, – шикнула хозяйка в ответ. – Он – мафиози, у него целая банда. Его человека замочить, как высморкаться.

– Зачем такую мразь к себе в дом приглашать?

– Попробуй, не позови! – фыркнула Катюша. – И потом, он человек состоятельный, многое может себе позволить… ну, ты понимаешь?

– Не понимаю, – отрезала Танчо.

– Да тут у нас настоящий цветник! – с преувеличенным восторгом воскликнул Милослав и поднял стакан с водкой. – Так что тост за прекрасных дам! Нет, не верю! Неужели все эти девушки учатся в одной группе? Такого быть не может!

– Почему! – кокетливо хихикнула Людочка и стрельнула глазками.

– Да потому, что рядом с такими красотками невозможно учиться!

– Если бы все мужчины умели говорить подобные комплименты! – млея, прощебетала Людочка.

– Очень милые девочки, – поддакнул Алексей, – пока не заговорят.

Виталик торопливо наполнил стаканы по новой.

– Я тоже тост предлагаю! – заявила Людочка, совершенно очарованная новым гостем. – За новую соль земли русской, за бизнесменов!

– И рэкетиров! – поддакнула Танчо, прикидывая, если он запустит в сидящих напротив помидором, то кому попадет в лоб – Людочке или господину Милославу. – Кстати, не переборщить бы с солью. На засоленных землях ничего не растет.

Милослав одарил Танчо не слишком восторженным взглядом и после второго стакана пустился в философские рассуждения:

– Учитывая постоянное возрастание энтропии, оперируя теорией множеств, не забывая о непрерывности информационного поля и вводя в алгоритм дискретный генезис псевдоразвития человечества, мы постоянно сталкиваемся с тем, что на пути распространения любого векторального индивидуума скапливаются антикорреляционные матрицы, которые постоянно нужно модифицировать…

– То есть кого-то надо постоянно мочить, – подсказал Танчо, – чтобы кто-нибудь не замочил тебя.

Она вылезла из-за стола и отошла к окну, достала сигарету, но курить не стала. Присутствие Милослава ее бесило.

– Вероятность этого ничтожно мала. Я умею минимизировать возмущение энтропийных полей.

– Когда чужой кулак попадает в нос! – заржал неожиданно Артем – молчаливый здоровяк, известный на всем курсе своей чудовищной ленью.

Последнее замечание оскорбило Милослава до глубины души. Гневно изогнув бровь, он поднялся.

– Очень милое застолье, – произнес он со змеиной улыбкой. – К сожалению, мне пора. Через час мои ребята возвратятся с одной сложной операции, им захочется немного развлечься. Пришлите нам одну из ваших девочек. Когда девочек употребляют по назначению, – тут интеллигентный Милослав сделал очень неинтеллигентный жест, – у них пропадает желание умничать.

– Дурацкая шутка! – крикнула Танчо и шагнула к Милославу.

– Это не шутка. Я человек серьезный и юмора не люблю. Через час зайду. И не советую расходиться.

– Козел! – выдохнула Танчо.

И тут же пощечина обожгла щеку. От обиды Танчо на мгновение ослепла. В комнате сделалось тихо-тихо. И в этой тишине прозвучали, удаляясь, шаги Милослава. Хлопнула входная дверь.

– Весь вечер испортил, – вздохнул Алексей.

Танчо оперлась на стол, потянулась за стаканом (она демонстративно не пила вино, пока Милослав толкал свои тосты) но стакан был пуст. Артем успел допить все, что было в досягаемости его отнюдь не коротких рук.

– Нельзя же быть такой невоздержанной на язык, – сокрушенно вздохнула Людочка. – Мужчины любят, когда их хвалят.

– Все, хватит! – заявила Танчо. – Я звоню Тимошевичу, пусть приезжает за мной. Я ухожу!

Она сняла трубку аппарата, но аппарат надменно молчал.

– Что за черт! – Танчо ударила по рычагам. – Телефон не работает.

– Ну вот, Милослав провод перерезал, – испуганно пискнула Катюша.

– Дурацкие шутки у твоего приятеля, – вздохнул Алексей.

– Да не шутит он, не шутит, – чуть не плакала Катюша. – Он же мафиози, людей убивает, какие там шутки. Он вообще юмора не понимает.

– Это ужасно! – заломила руки Людочка. – Если мы не выполним его требования, нас убьют.

– Та-та-та… – изобразил стрельбу из автомата Виталик и расхохотался. Но его веселье никто не поддержал. – М-да… В самом деле у парня с юмором плохо. Пойду-ка я к соседям, узнаю, работает у них телефон или нет. Если что, оттуда позвонишь.

– Надо отсюда сматываться, а не по телефонам звонить, – предложила Танчо.

– А я?! – завопила Катюша. – Что мне-то делать?

– Тоже уходи. Можешь у меня переночевать.

– Да они мне всю хату разнесут, а потом мною займутся!

– Бросьте, девчонки! – засмеялся Алексей. – Это же чистый воды блеф…

Тут из прихожей, виновато улыбаясь, вернулся Виталик.

– Короче, ребята, тут такое дело… – Все на него уставились. – Дверь не открыть.

– Нашему Вталику даже с замком не справиться! – презрительно фыркнул Алексей.

Все гурьбою направились в прихожую. Катюша принялась вращать замки – никакого эффекта. Дверь не желала открываться. Деловито отстранив ее, замками занялся Алексей.

– Все ясно, господа лохи, – объявил он, заглядывая в замочную скважину. – Этот тип спер у нашей доверчивой Катюши ключ, закрыл дверь и оставил ключ снаружи. Теперь нам без разрешения господина Милослава из квартиры не выйти.

– Дверь можно взломать, – предложил Артем, дожевывая последний бутерброд.

– В квартире имеется автоген? – снисходительно фыркнул Алексей, постучав костяшками по стали.

Студенты, понурившись, вернулись в комнату. Версия, что Милослав «всего лишь пошутил» больше не пользовалась успехом.

– Катенька, ну как можно с такими людьми иметь дело?! – осуждающе покачал головой Алексей. – Крышу надо с умом заводить.

– А на западе у всех есть мобильные телефоны, – сказал Виталик. – Скоро и у нас будут.

– Надо решить, кого отправим к Милославу, – сказала Катюша.

– И как мы это решим? – спросил Виталик.

– Ну… как принято… выберем… на демократической основе.

– Тайным голосованием? – уточнил настырный Виталик.

– Да вы что, сдурели?! – вспылила Танчо. – Если Катюше нравится, она может отправляться к этим подонкам!

– У меня месячные, – не моргнув глазом, объявила Катюша. – Первый день. Могу показать.

Виталик смутился и потому опять хихикнул.

– Я – женщина замужняя и своему любимому супругу никогда не изменяю, – с достоинством сообщила Людочка. – Получается, Танечка, ты должна идти к Милославу. У тебя, кстати, и парня нет. Никто ревновать не станет.

– Ты что, смеешься?

– Да ты не переживай, Танюша, – похлопал ее по плечу Алексей и даже попытался поцеловать в щеку, но она его оттолкнула. – Тебе наверняка понравится. Здоровый секс со здоровыми парнями еще никому не вредил.

– А может быть, они как раз и больные. У таких ребят вполне может обнаружиться сифилис или даже СПИД, – опять встрял в разговор Виталик.

– Да я лучше в окно выпрыгну! – заявила Танчо и с самым решительным видом шагнула к окну.

– Высоко, четвертый этаж, костей не соберешь, – самодовольно хихикнула Катюша.

Танчо не ответила, с трудом открыла замазанные краской еще с осени задвижки и распахнула раму. До земли в самом деле было далековато.

– Давайте, покричим хором, может кто поднимется наверх и откроет дверь? – предложил неистощимый на выдумки Виталик и тоже высунулся наружу.

Одинокий прохожий, заслышав вопли из открытого окна, кинулся бежать.

Танчо, держась за раму, высунулась до половины и оглядела окна справа и слева.

– Танчо, не глупи! – взвизгнула в притворном ужасе Катюша. – Лучше выпей стакан водки, и тебе все покажется трын-травой. Еще кайф словишь.

Танчо не ответила, спрыгнула с подоконника и деловито принялась оглядывать стены.

– Здесь ведь не было капремонта? – спросила она.

– Не было, – подтвердила Катюша, с недоумением наблюдая за подругой.

– А кладовка где?

– Там.

Через минуту Танчо вернулась в комнату, сжимая в одной руке молоток, а в другой стамеску. Попросила отодвинуть комод от стены.

– Будем строить баррикады, – истолковал ее действия Виталик.

И тут же подхватил инициативу, то есть опрокинул парочку стульев и вытащил ящик из комода.

– Танчо, прекрати, от этих типов не отбиться! – возвысил свой голос Алексей. – У них наверняка стволы при себе. Думаю, из нас никто не жаждет слопать пулю?

– Как я разочаровалась в этом Милославе! – сокрушенно вздохнула Людочка. – Сначала он показался мне таким интеллигентным!

– Можно вообразить, что Танчо у нас девочка – так яростно она защищает свою честь! – съязвила Катюша.

– Что вы, джентльмены, я не рассчитываю, что кто-то из вас будет из-за меня драться, – повернулась к друзьям Танчо. – Я хочу всего лишь пробить дыру в стене и выйти наружу через дверь соседней квартиры.

– Чего, чего? – изумился Алексей.

– Судя по всему, когда-то комнаты в этой квартире располагались анфиладой. С этой стороны капитальная стена, значит в этой должен быть дверной проем, наскоро заложенный кирпичами, когда квартиру разделили. Если мы его найдем, нам ничего не стоит пробить ход к соседям.

– С чего ты решила? – поинтересовался Алексей.

– Потому что, будущий архитектор, после революции строители всегда работали тяп-ляп.

– А ГЭСы? А мавзолей? – обиделась за советских строителей Людочка.

– Но это же не ГЭС, – заметила Танчо. – Но может стать мавзолеем, если ты не заткнешься.

– Какая же ты плебейка! – поджала губы Людочка.

– Не позволю ломать квартиру! – запротестовала Катюша.

Алексей благоразумно промолчал, про себя рассудив, что лучше всего удрать, и с господином Милославом не встречаться. Артем шагнул к комоду и легко, будто пустую коробку, отодвинул его от стены.

– Боится, что в следующий раз ему не дадут курсовик передрать, – прокомментировала Катюша.

Танчо больше не отвечала на ее реплики – она деловито выстукивала стену.

– Ребята, меня тут осенило! А что если ребята Милослава, любят не только девочек, но и мальчиков, что тогда? – продолжал рассуждать Виталик. – Кем мы пожертвуем?..

– Заткнись! – рявкнул Алексей.

– Вот здесь! – объявила Танчо.

Приставив к стене стамеску, она грохнула по ней молотком. Поднялось облако пыли, посыпалась штукатурка. Зрители благоразумно попятились.

– А ну, посторонись! – крикнул Артем.

В кладовке он отыскал топор и теперь, размахнувшись во всю силушку, грохнул обухом по стене. Целый угол кладки, многолетне закрывавший дверной проем, вывалился в комнату к соседям. Второй удар значительно расширил отверстие. После третьего почти вся кладка рухнула. Пыль, долгие годы копившаяся в кирпичных порах, поднялась в воздух. Все принялись чихать и кашлять, а Катюша заплакала.

Первой в соседнюю комнату бесстрашно вступила Танчо, продолжая сжимать в руке молоток и…

И столкнулась нос к носу с Милославом. Тот стоял, по-наполеоновски скрестив руки, и насмешливо смотрел на Танчо.

– Черт! – только и смогла выдохнуть Татьяна.

– Ого, мадам, вы так спешили на встречу с моими ребятами, что проломили стену! Переиначив классика, можно сказать: «Коня на скаку остановит, кирпичную стену пробьет!»

– Почему ты не сказала, что он здесь живет? – повернулась Танчо к Катюше.

– Меня никто не спрашивал, – ехидно отвечала та.

– Извините, накладочка вышла, – рассмеялась Танчо и, развернувшись на каблуках, изо всей силы влепила Милославу молотком в челюсть.

Удар получился сокрушительный. Хрустнули кости, Милослава отбросило к стене. Он медленно стал сползать вниз. Из носа струей хлынула кровь. При этом он так и не сумел разомкнуть сплетенных в эффектном жесте рук и теперь оседал на пол в наполеоновской позе.

– В следующий раз не будешь бить даму по лицу! – выкрикнула Танчо, но Милослав вряд ли ее слышал.

– Теперь нам точно хана, – изрек Артем.

– Идиотка! Ты его убила! – ахнула Катюша.

– Все, сматываемся, – оборвал дискуссию Алексей. – Пока его дружки-помощники не явились.

– Я их зарублю, – казал Артем и шагнул через пролом в коридор соседней квартиры.

Артем двинулся вперед, держа топор наготове. Но во всей огромной квартире, похоже, кроме Милослава, никого не было. Не без труда справившись с тремя замками, компания вывалилась на лестницу. Катюша ринулась к своей двери и вытащила ключ из замочной скважины.

– Уходим, уходим! – торопил Алексей.

– Катюша, открой свою дверь, – попросила Танчо. – Я сумочку в прихожей забыла.

– Ну уж нет! – Катюша демонстративно опустила ключ в карман брюк. – Если есть желание, можешь топать через квартиру Милослава, путь свободен.

– Артем! – повернулась Танчо к своему верному оруженосцу.

– Чем скорее мы отсюда исчезнем, тем лучше. Черт с ней, с твоей сумочкой. Пойдем!

– Открой дверь, не будь стервой!

– Сама такая! Психопатка! – Катюша запрыгала вниз через две ступеньки, и вся компания устремилась следом.

– Ну ладно, ладно, я могу и сама справиться! – Танчо с решительным видом шагнула назад в квартиру Милослава.

Глава 5

Двухэтажный домик, где проживала Анастасия, помещался в крошечном проулке, зажатый с двух сторон массивными безликими зданиями. Домик был стар, с претензиями. На фронтоне, обшарпанные, резвились столетние амуры. В первом этаже за зеркальными стеклами многопереплетных рам проживал какой-то тип новокняжьей породы. А на втором этаже в червоточине коридора протекала иная жизнь.

Поднимаясь по лестнице мимо стальной двери, Арсений не удержался и мазнул окровавленным мешком по лакированной обшивке. Какое наслаждение! Жаль только, что эта дверь не в квартиру Белкина Николая Григорьевича! Арсений поднялся на второй этаж и открыл дверь полученным накануне ключом. Вдоль коридора тянулись фанерные, крашеные синей краской двери. Ну почему фанера, почему не дуб или черное дерево? И где серебристый шуршащий шелк, где темно-зеленый бархат, впадающий в изломах складок в бирюзу, где обтянутые тисненым шелком кресла, где? Ведь это все было здесь когда-то и оставило свой отпечаток. Еще чувствовалось. Витало.

Анастасия уже спешила своему помощнику навстречу. Казалось странным, что она умудрилась вписаться в узость коридора со своей походкой вперевалку. Большие белые груди, похожие на надувные детские шарики, так и норовили вывалиться из глубокого выреза кофты, косо сшитая клетчатая юбка подчеркивала ширину бедер, – стройной эту ведьму никак нельзя было назвать. На лице Анастасии застыло сонно-ленивое выражение, даже глаза были полуприкрыты, будто она спала на ходу.

– К тебе добраться… – начал было Арсений.

– Т-с-с! – Она взметнула к губам полную белую руку, обсыпанную пыльцой золотых веснушек.

Одновременно с Арсением толкнула узкую фанерную дверь, и они очутились в большой квадратной комнате, приспособленной под кухню, спальню и ванную одновременно. Синий потолок с частым золотом звезд казался почти настоящим небом, а переплетенье бельевых веревок от угла к углу – ядовитой паутиной. Пучки душистых трав и кореньев, связки сушеных грибов и огромных, как яблоки, луковиц свисали с узловин паутины. Белая лампа под потолком вздувалась от напряжения и, казалось, вот-вот лопнет.

Анастасия сняла клеенку со стола и швырнула на пол.

– Клади, – приказала кратко.

Арсений вывалил обрубки из самодельного мешка. Анастасия внимательно оглядела по-мясницки разделанное тело и сморщила густо наперченный веснушками нос:

– Работенка будет не из легких.

Она тронула пальцами окровавленную голову, и веки убитого слегка дрогнули в бессильной попытке приоткрыться.

– Жить ему хочется, – вздохнула Анастасия. – Очень. Такая страсть – редкость.

От ее прежней сонливости не осталось и следа, в желтоватых глазах запрыгали озорные огоньки. Анастасия протянула Гребневу помятое ведро-десятилитровку.

– Воды набери.

А сама принялась срывать с веревок пучки душистых трав, растирая на пробу листья меж пальцев и подолгу принюхиваясь к их аромату.

Арсений открыл кран огромной, как мамонт, дубовой бочки, и голубая струйка воды звонко ударила о дно. Вода слегка светилась, и к боковым стенкам ведра липли пузырьки воздуха. Новоявленный помощник наклонился и хотел глотнуть чудесной воды, но услышал предостерегающий окрик Анастасии: «Отравишься!»

Он не понял, шутит она или нет, но почел за лучшее не рисковать.

Тем временем хозяйка водрузила на плиту огромную кастрюлю и принялась швырять в нее пучки трав и кореньев. Потом открыла до отказа оба крана, и водопроводная вода, шипя, полилась в ванную.

– Дерьмовый хрусталь у тебя оказался, – укорила Анастасия, высыпая в кастрюлю мелкий сверкающий песок из кожаного мешочка. – Я же говорила: не надо мне совдеповского новодела, старинные вещи тащи, подлинные.

– Что же, ничего не выйдет? – обеспокоился Арсений.

– Не волнуйся , – хмыкнула Анастасия. – Из старых запасов беру, из надежных. Но впредь с толкучки барахло не таскай, если хочешь со мной работать.

Над кастрюлей поднялась шапкой густая пена, пряный запах наполнил комнату. Куски разрубленного тела Анастасия обмыла в ванной и разложила на полу, аккуратпримкнув друг к другу. Тело сложилось удачно, вот только левое колено было сильно раздроблено. Захватив пригоршню дымящейся желтой пены из кастрюли, Анастасия принялась втирать ее в обезображенное место. Комнату наполнил банный запах – настоявшихся трав, горячей воды и мокрого тела. Первым делом Анастасия занялась десницей, и Арсений с изумлением увидел, что под пальцами ведьмы уже не зияет красная плоть на месте разруба, а появляется темный шрам и, светлея на глазах, становится почти не различимым. После десницы быстро и почти как бы сама собою заживилась шуйца, а вот с ногами пришлось повозиться. Особенно с левой. Анастасия черпала со дна кастрюли черный осадок и втирала его в раздробленные кости. Когда колено наконец стало гнуться, она приживила голень. И уже напоследок соединила голову с шеей. Теперь казалось, что парень просто улегся спать на полу. Пепельные волосы, еще влажные на макушке, у висков начали высыхать и слегка завиваться, светлея. Арсений коснулся руки лежащего и ощутил холодную окоченелость плоти.

– Он же мертвый, – выдохнул разочарованно.

– Разумеется, – кивнула Анастасия. – Пока.

И, нимало не стесняясь Арсения, разделась, плюхнулась в ванну, где только что обмывала обрубки, завизжала, нырнула с головой и выскочила обратно, выплеснув на пол пышную розовую пену.

«Оказывается, она ничего», – подумал Арсений, разглядывая ее ноги, обычно скрытые нелепой юбкой.

Анастасия опустилась на клеенку рядом с телом, вытянулась, замерла на мгновение, будто и сама одеревенела, потом обвилась вокруг лежащего, тело ее слилось с мертвецом, а губы жадно прижались к голубым неподвижным губам. Тело ее стало двигаться мягко, пружинисто, по-кошачьи, и рыжие волосы, как живые, зареяли над головой. Движения ее все убыстрялись, кожа мертвеца начала темнеть, сделалась лиловой, почти черной, будто вены его переполнились густой свернувшейся кровью. Голова его откинулась назад, подбородок остро вздернулся к потолку, а с губ слетел тоскливый протяжный стон.

– Уходи! – отрывисто выкрикнула Анастасия. – Лучше уходи.

Арсений, пятясь, выбрался из комнаты. Ему показалось, что за час или два, которые он провел у Анастасии, коридор успел перемениться: вытянулся в длину и осветился ярким, режущим глаза светом.

По коридору, вихляя бедрами, проследовала низенькая толстушка в фиолетовых панталонах и коротенькой прозрачной кофточке. В руках она несла огромную, дышащую паром кастрюлю.

– Иду! Иду! Иду! – выкрикивала она на весь коридор и, проходя мимо Арсения, приглашающе подмигнула.

Арсений почти автоматически последовал за дамой в ее апартаменты. Комната толстушки была раза в две больше жилища Анастасии. По стенам от пола до потолка причудливыми уступами лепились самодельные стеллажи. Верхние полки нависали, грозя обрушить на головы жильцам лавину старых книг, папок, журналов и газет. Посреди комнаты стоял огромный дубовый стол-монстр со вздувшейся от старости столешницей, во многих местах изрубленный ножами и прожженный.

К своему удивлению, Арсений обнаружил в комнате целую компанию. На столе, поджав ноги по-турецки, восседал крошечный уродец со сморщенным коричневым лицом. На узеньких детских плечиках – а росту уродец был не больше новорожденного ребенка – напялена была младенческая трикотажная кофточка в цветочки. Он что-то ел из алюминиевой мисочки, вернее, не столько ел, сколько сорил и плевался. Второй, очень похожий на первого, такой же маленький, темнолицый, скукоженный, восседал на стуле и занят был тем, что раздирал на нитки трикотажный свитер. Пушистые обрывки устилали пол. Еще трое уродцев взобрались на огромный, продавленный до полной бесформенности диван и атаковали сидящего там круглолицего коротышку в махровом халате и пижамных полосатых штанах. Коротышка вяло отбивался, беспомощно махал руками, но все равно комок жвачки оказался прилепленным к его лбу. Арсений признал в коротышке Барсукова, или Барсика, как по-дружески представила своего помощника Анастасия, когда Гребнев накануне заходил к своей новой хозяйке, чтобы передать купленный по ее просьбе хрусталь.

Еще один уродец мелькнул за шкафной дверцей, но едва завидел Арсения, тут же юркнул внутрь, захлопнул дверцу, и вскоре из чрева старинного шкафа долетел странный скрежет – будто кто-то зубами вгрызался в консервную банку.

– Кушать, ребятки! – воскликнула толстуха, водружая дымящуюся кастрюлю в центр стола.

Тут же комната наполнилась истошным визгом. Вся орава кинулась к жратве. Уродцы выхватывали руками комья горячей каши из кастрюли, не обжигались, но и не ели, а опять же все раскидывали. Арсений насчитал десять штук малявок, и еще один застрял в шкафу.

– Кто это? – спросил Арсений у коротышки.

Барсик, после того как малявки его оставили в покое, распластался на диване, и лишь громко сопел, приглаживая остатки волос на макушке.

– Ах, Арсений, голубчик, – улыбнулся Барсик мягкими полными губами, – как хорошо, что ты зашел. Я тщательно изучил твою бумагу, и обнаружил много интересного.

Не вставая, он попытался что-то нащупать на полке, но безрезультатно.

– Дьяволята, небось стащили самый нужный листочек, – вздохнул Барсик. Анюта, – повысил он голос, – ну почему они хватают самые нужные вещи?

– Откуда мне знать, дорогуша? – пожала плечами толстуха. – Играются, наверное.

– Понятно, что играются, – обреченно кивнул Барсик, он же Викентий Викентьевич Барсуков, кандидат философских наук, дипломированный музыкант и художник-самоучка, ныне – советник и помощник Анастасии. – Но должны же быть какие-то границы! – Тут он радостно вскрикнул: – Нашел!

Барсик вскочил, неожиданно резво для его комплекции, и выхватил из рук малявки измятый и скрученный спиралью листок.

– Вот же он, родимый, – Барсик тщательно разгладил страницу и протянул Арсению. – Читайте, друг мой.

– Я же читал…

– А вы еще раз, внимательно, вдумчиво, придавая тайный смысл каждому слову. Как Шерлок Холмс читайте. Ведь вы наверняка любите Шерлока Холмса.

– Люблю, – признался Арсений.

– А кто же сомневался! – хихикнул Барсик.

Фиолетовые чернила почти не выцвели. Этот был тот самый листок, что накануне Арсений отдал Анастасии, ничего не объясняя, а та взяла, ни о чем не спрашивая, будто про тот листок все уже знала. Листок из дневника, серо-желтый от времени с трухлявой бахромой по краю, исписанный крупным неровным почерком.

Арсений стал перечитывать странный отрывок, смысл которого ни прежде, ни сейчас не понимал, а отдал ведьмачке лишь потому, что там говорилось про какого-то Фарна.

«…Поначалу рассказ Р. Показался мне нелепым. С какой стати такую тайну станут доверять ничем не примечательному поручику лейб-гвардии Конного полка? Но затем я вспомнил рассказы о графе Ф. Будто бы он на любую должность при дворе рекомендовал офицеров этого полка, которым некогда командовал. Так что Р. Вполне мог показаться графу достойной кандидатурой. Совпадали и другие факты: должность графа и то, что он присутствовал в Пскове при отречении Николая. Именно тогда Ф. мог решиться на подобный шаг. С другой стороны, графу что-то около восьмидесяти, известно, что с головой у него не все в порядке. За десертом он путал яблоко с грушею. Не из путаницы ли в старческой голове родилась подобная фантазия?

Хочу не верить, но сам себя тут же опровергаю: Р. предупреждал меня, чтобы я опасался Фарна. А между тем именно с человеком, носящим такую фамилию, вышла у меня когда-то дуэль. Я прикидывал – не упоминал ли сам об этом эпизоде? Но нет, Р. никак не мог слышать ничего подобного. А прежде мы и вовсе не могли сойтись: он – аристократ, человек совершенно другого круга. Вместе нас свела камера смертников.

Перечитал написанное и сам удивился своему решению: неужели я, как глупец, собираюсь идти куда-то, рисковать после того, что пережил? Можно ли еще верить во что-то после дней, проведенных в камере, откуда почти всех моих товарищей увели на расстрел? Как, однако, бандиты все сумели измазать в грязи! Написал слово «товарищ» и содрогнулся, показалось мне, что память погибших оскорбил, назвав их благородным прежде, а ныне мерзким словом. Если записки эти найдут, мой приговор подписан. Скорее всего, через несколько дней я их уничтожу. Пишу для того, чтобы разобраться с тем, что открылось. Жизнь Эммы и жизнь Сереженьки зависят от моего благоразумия. Но что если жизнь моя в самом деле осенена предназначением свыше?! Не является ли знаком то, что мне удалось избежать смерти? Никогда не забуду, как Тимошевич с мерзостной улыбкой на губах сообщил:

«Ты меня, гражданин штабс-капитан, уважал, человеческую личность во мне видел. И морду не бил. Ценю». Уважал я его, оказывается! Брезгливо было руки марать. Под трибунал его надобно было отдать. Пожалели. А вот он не особенно жалостивился. Господи, что он сделал с Д.! Нет, нет, разумеется, все мои рассуждения – чепуха! Как можно считать себя избранным оттого, что мне удалось сохранить жизнь, когда столько достойнейших людей сгинули в кровавой мясорубке?! Они были сильнее меня, умнее меня, лучше меня.

Но вдруг… вдруг рассказанное Р. – правда?!»

На этом обрывок рукописи заканчивался.

– Ну, что скажешь? – спросил Барсуков.

– Ничего не понял, – пожал плечами Арсений. – Кроме имени Фарна, здесь нет ничего интересного.

– А граф Ф.? Старик, присутствовавший при отречении Николая? Ведь это несомненно граф Фредерикс, министр двора!

– Ну и что из того? Этот листок я нашел спрятанным в ножке старого буфета. Надеялся, что штабс-капитан оставил какие-нибудь указания, где искать семейные сокровища, уцелевшие после грабежа большевиков. А он лишь твердил про доверенную ему неизвестно кем тайну.

– Но Крутицкий пишет про Фарна, не так ли?

– Что из того?

– А то! – Барсик поднял вверх палец. – Как только в квартире Крутицких появился некто, именующий себя Эриком, внуком штабс-капитана Крутицкого, Фарн примчался в Питер, как крыса, учуявшая съестное.

– Но почему? – спросил Арсений.

– Вот именно, почему. Этого мы как раз и не знаем. Вполне вероятно, что появление Фарна связано с тайной, доверенной Фредерикс некоему Р. и которую Р. в свою очередь поведал Крутицкому перед расстрелом. К сожалению, в записке нет даже намека на то, что это была за тайна…

Арсений протянул Барсику пожелтевшую страницу, но тот взять не успел: один из малышей выдрал листок у Арсения из рук.

– Отдай! – завопил Викентий Викентьевич.

Безрезультатно! Малявка с поразительной скоростью взлетел по полкам стеллажа и поместился на верхней. А когда Барсуков кинулся к нему, столкнул вниз толстенную папку. Папка угодила Барсику точнехонько в голову.

– Кто они?! Что за мразь! Выгони эту дрянь! – Арсений сделал недвусмысленное движение, собираясь заехать в ухо ближайшему нахаленку, но тот ловко увернулся и швырнул в Арсения горсть гороха.

– Не могу, – простонал Барсуков, потирая ушибленную макушку. – Их нельзя выгнать Это шуликуны.!

– Кто?

– Шуликуны. Убитые матерью дети. Вы голубчик, конечно ничего не слышали об этом. Не в каждый дом они являются. А у меня… вот… – Барсуков беспомощно развел руками.

Арсений подозрительно оглядел сморщенные рожицы не то старичков, не то новорожденных. В ответ они все дружно высунули синие язычки.

– Понимаешь, голубчик, – Барсуков доверительно ухватил Арсения за рукав, – у Анюты до того, как мы поженились, было одиннадцать абортов. Ну и… эти шуликуны и объявились. Все одиннадцать.

– Не многовато ли? – поморщился Арсений.

– А в чем дело-то? – повысила голос Анюта, до того не обращавшая никакого внимания на рассуждения мужчин. – За удовольствия платить надо. У Машки Дятловой тридцать абортов было – и все путем. Она к разным врачам бегала, чтоб скоблиться почаще, не дожидаясь, пока полгода пройдет. И никаких шуликунов. Ни единого! А ты развел всякую нечисть, и на меня валишь, будто я одна во всем виноватая!

– Анюточка, милая, кто ж тебя винит! Жизнь наша подлая всему причиной. Жизнь подлая с трагическим акцентом. А тут дверь в тонкий мир нежданно приоткрылась. Каюсь, милая, каюсь – моя ошибка!

Тут шуликун отважился наконец спуститься с верхней полки стеллажа. Арсений подпрыгнул и на лету вырвал у воришки листок, однако не совсем удачно: половина страницы осталась у малявки, а другая половина перекочевала к Арсению.

Барсуков взял обрывок страницы и бережно разгладил.

– Вы любите сказки, Арсений?

– Терпеть не могу!

– А зря. Представьте, живет себе одинокая старуха много-много лет. За семьдесят уже перевалило. А может и за восемьдесят. И вдруг появляется у нее неизвестно откуда ребеночек. Да не маленький, из колыбельки, а юноша, полный сил. Никогда не поверю, что вас не восхитит подобный сюжет!

– Отвратительная история.

– Вы, голубчик, ревнуете. И совершенно зря. Ведь вы – не Эрик. И никогда, к вашему счастью или несчастью, им не станете. Все, что у вас было от Эрика, – это серебряный крестик. Тот, который забрал Фарн, не так ли?

Глава 6

Было очень холодно. Воздух – ледяной. Кроватка – как лед. Несмотря на бесчисленные платки и одеяла, в которые он был укутан, холод пронизывал до костей его крошечное тельце. Он хотел заплакать, но лишь беспомощно кривил губы, для плача не осталось сил. Почему никто не пожалеет его бедный животик, который сводит от голода? Почему никто не даст маленький черный вкусный-превкусный сухарик, который можно долго-долго грызть, как конфетку? И куда ушла мама?

А потом холод кончился. Правда, он не почувствовал и тепла. Но холод отступил. Кто-то наклонился над кроваткой, осторожно, как листья с кочана, стал снимать с ЭРика тряпицы – одеяла, платки, шарфы. Вот исчез последний платок, и тогда ЭРик увидел над собою изрезанное морщинами лицо. В то время как глаза у незнакомца были совсем молодыми – глаза человека, мечтающего о параллельных мирах. Седые, коротко остриженные волосы, длинный, немного отвислый нос, тонкие бесцветные губы – лицо юноши и старика одновременно, оно казалось знакомым, как будто ЭРик видел его вчера, но почему-то забыл об этом.

Старик осторожно взял на руки крошечное тельце младенца. ЭРик не чувствовал его ладоней – от них не исходило ни тепла, ни холода, – будто воздух держал ЭРика и не давал упасть.

– Надо торопиться, – прошептал старик. – Сейчас придет трамвай, мы должны успеть. Вернуть. Тебя. Назад. Жаль, ты ничего не знаешь обо мне. Жизнь моя забыта. Еще одна из тысяч тропинок заросла травой. Но ты можешь верить только себе, потому что ты на меня похож. Не бойся, мой мальчик. Никогда не надо бояться того, что дОлжно исполнить. Этот страх перед огромностью труда убивает слишком много благих начинаний. Человек устает, еще ничего не свершив. Вскоре ты родишься заново. Кто помнит час своего рождения, пройдет по лезвию ножа. Перунов глаз смотрит на тебя…

…Воскресать было очень тяжело. ЭРику казалось, что он лежит на дне пруда. Вода была плотной, стоячей, и солнечные лучи напрасно пытались пробиться в глубину. Легкие были наполнены водой, и потому дышать не хотелось. Но кто-то потянул его наверх. Сначала слабо, поманил, исчез. Потом рванул сильнее, настойчивее. Плотная зелень воды начала таять, внезапно пробившийся солнечный луч ударил в глаза, заискрился, ЭРик вынырнул на поверхность. Но вздохнуть не успел, тут же стал опять погружаться. Теперь темнота быстро сгущалась, пруд сделался бездонным, а вода горькой на вкус. ЭРик подумал, что будет тяжело подниматься с такой глубины, и его охватило отвращение при мысли, что опять придется всплывать.

Во второй раз ЭРик пошел наверх толчками. Движение все убыстрялось, он мчался, рассекая толщу воды, и, вылетев из зеленой влаги, шлепнулся на твердый холодный пол. Горячая вода хлынула из носа и рта, обдирая носоглотку наждачной болью. Горячая волна разлилась по застывшим членам, Эрик содрогнулся от наслаждения и ожил. Глаза его прозрели, и он увидел потолок с частым золотом звезд.

Он поднял голову и огляделся.

Рядом с ним на коленях стояла женщина. Ее ярко-рыжие волосы золотистым потоком спускались на плечи. Он не мог оторвать глаз от больших белых грудей, едва прикрытых изношенной до прозрачности кофтой. Хотелось коснуться губами розовых сосков, как будто он в самом деле только что родился и жаждал испить первой капли сладкого материнского молока. ЭРик даже подался вперед, но застонал от пронзительной боли во всем теле и бессильно откинулся назад.

– Фу, кажется, получилось! – воскликнула Анастасия. – Я уж и не надеялась! Столько времени прошло, как оживляла последнего.

Она встала и протянула Эрику руку, помогая возвращенному к жизни подняться. Это не сразу удалось: суставы окостенели и плохо гнулись. ЭРик попробовал обойти комнату. Левое колено болело нестерпимо, и все тело дергалось при ходьбе. ЭРик придирчиво осмотрел руки. Правая срослась хорошо – осталось лишь темное кольцо шрама, зато на левой пальцы двигались с трудом.

– М-да, не очень удачная работа, – заметил ЭРик. – Хорошо, хоть говорить могу.

– Не уверена, что это хорошо. Да не волнуйся ты, вскоре тело заработает, как новенькое, даже следов соединений не останется. Глянь-ка в зеркало: шрам на щеке исчез.

ЭРик провел ладонью по лицу: и правда, от пореза не осталось следа.

– Оденься! – Анастасия швырнула ему ворох одежды. – Добро пожаловать из пустого мира в мир наполненный. Я его королева!

– Надо же! Быть воскрешенным самой королевой! – ЭРик поклонился, не слишком изящно, впрочем: он никогда не умел кланяться.

– Всех своих подданных создаю сама, – заносчиво отвечала Анастасия.

– Значит, я не только избранный, но уже и подданный?

– Жизнь не только для жратвы и дерьма. Так неужели ты думаешь, что земля только для людей?!

ЭРик поднял голову и посмотрел на синий, усыпанный звездами потолок.

– Думаю, что высокое мало кого интересует. А люди сами по себе слишком слабы. Их легко запугать, а еще легче купить. В конечном счете все решает чечевичная похлебка.

– Высокое должно обладать крыльями, иначе оно кажется смешным. Новую притчу о чечевичной похлебке тебе расскажет мама Оля. Ну-ка, подними руки.

ЭРик повиновался.

– Нет, крыльев не получилось. Но ты можешь их вырастить. Рецепт у Барсика. Если, конечно, тебе хватит времени и терпения.

– Теперь я кое-что понимаю…

– Вряд ли, – покачала головой Анастасия. – Даже я пока ничего не понимаю. Одно ясно: Фарн примчался в Питер из-за тебя. По дороге он украл твой серебряный крестик и выудил из головы Арсения все, что тот знал о семье Крутицких. То есть о твоей нынешней родне. Но чем ты так круто насолил Фарну, я пока еще не уяснила. Но, ничего, разберусь! – в голосе Анастасии послышался юный задор.

ЭРик стал одеваться. Чужая одежда была ему велика: джинсы пришлось затянуть ремнем, а рукава рубашки закатать. Только кроссовки остались его собственные, снятые с обрубков, со следами плохо отмытой крови.

Внезапно ЭРик скорчился от непереносимой боли под ребрами.

– Что это? – прохрипел он, не в силах разогнуться.

– Голод, – отвечала Анастасия вновь ставшим невыразительным, будничным голосом. – Самый обычный голод. Он оттуда, из блокадной зимы.

Она протянула ЭРику ломоть хлеба, посыпанный крупной солью.

– Хлеб да соль, – сказала с улыбкой, наблюдая, как воскрешенный жует.

Боль почти сразу отпустила.

Анастасия открыла дверь в коридор и крикнула:

– Арсений, иди сюда. Подопечный ждет.

– Привет, братец! Не ожидал увидеть тебя здесь! – весело воскликнул ЭРик в то время как Арсений, войдя в комнату, посмотрел на него без тени приязни.

– Между прочим, это я притащил сюда обрубки твоего тела в мешке, – сообщил в ответ Гребнев. – Зрелище, могу тебя заверить, было не из приятных. Удивительно даже, почему меня не стошнило.

– Мне нужна страничка из дневника, – прервала Анастасия начавшуюся было перепалку. – Дай прочесть Эрику, – приказала королева Гребвневу.

– Увы, мадам, осталась только половина.

– Шуликуны? – нахмурилась Анастасия.

– Шуликуны, – подтвердил Арсений.

– Тогда иди ищи обрывки. Время у нас еще есть.

ЭРик вопросительно глянул на Анастасию:

– Мне показалось, я должен торопиться.

– Каждому действию – свое время. Только в полдень к тебе вернется аура живого человека, и ты окончательно воскреснешь. До двенадцати часов тебе нельзя встречаться с Фарном, он тебя попросту уничтожит.

– Я все понял, королева! Вы состряпали из меня зомби, чтобы я замочил этого беловолосого типа! – воскликнул ЭРик.

– Мой мальчик, ты сам выбрал этот путь, когда назвался Эриком Крутицким. Более того, ты захотел им стать. А для этого надо получить новую душу, чего нельзя сделать без умерщвления тела. Так что нечего валить на других: ты сам лично определил свою судьбу.

Глава 7

В тот вечер в «Камее» состоялась вечеринка. Все было просто, почти по-домашнему: водка, шампанское, соленья, бутерброды, плов на горячее. На сладкое смолотили огромный торт и три коробки импортного мороженого. Белкин любил такие встречи по старинке, напоминающие вечеринки в НИИ, где он когда-то работал. Только теперь пьянка устраивалась не в складчину, а на деньги хозяина. Белкин благодетельствовал и не забывал подчеркивать, что благодетельствует. Он требовал, чтобы работники считали друг друга почти что родней, а фирму – отчим домом. Отношения между начальством и подчиненными чем-то в самом деле напоминали «родственные»: отчет за каждую минуту, преданность делу и еще большая преданность хозяину. Перечливости Белкин не терпел и любое бунтарство пресекал в корне. Зато обожал лесть, нелепые комплименты проглатывал, не морщась.

Когда время перевалило за полночь, веселье понемногу начало иссякать: кое-кто из мужчин упился и заснул, а женщины, из обремененных семьей, выразительно поглядывали на часы и сладкими голосами выпрашивали деньги на такси. Белкин деньги обещал, но позже: ему самому домой идти не хотелось. Так пусть подчиненные веселятся вместе с ним. И тут секретарша протянула ему съемную трубку от только что установленного новомодного аппарата.

– Николай Григорьевич, вас супруга. – Она скорчила неопределенную гримаску, Белкин не понял какую.

Что хотела выразить секретарша – недоумение или растерянность? Или… испуг?

Он сказал «да» и приготовился услышать несколько банальных сентенций. Но услышал визг – истошный крик перепуганного насмерть животного.

– Украли! – завопила Ирина. – Украли! Солнышко наше украли!

– Что украли? – спросил Белкин, предвидя, что услышит в ответ.

Где-то под костно-мясной броней екнуло сердце.

– Таню! Таню! – выкрикнула жена.

– Что значит, «украли»? – Белкин отошел к окну, надеясь, что здесь его не услышат. – С чего ты взяла?

Визг, всхлипы в ответ – понять что-либо было совершенно невозможно, да он и не пытался.

– Кто с тобой рядом?

–Тима, – с трудом выдохнула жена.

– Вот и дай ему трубку. Надеюсь, он все объяснит членораздельно.

Новый врыв эмоций, и, наконец, послышался голос Тимошевича:

– Слушаю, Николай Григорьевич.

– Это я слушаю! Говори!

– Только что явился студент из ее группы. Сказал, Танчо у него на глазах похитили.

– Что значит «У него на глазах»? Кто он вообще такой?

– Виталий… Соловьев фамилия.

– Не помню такого. Чего он хочет? Денег? Он с похитителями в доле?

– Не похоже. Обычный парень. Хотя не откажется от вознаграждения.

– За что вознаграждать-то? Конкретно, что он рассказал?

– Таня исчезла.

– Кретин, – прошипел Белкин. – Ладно, сейчас приеду.

Его охватила злость: все эти беспомощные тупоголовые людишки облепили его, как мухи. Жрут, пьют, сношаются и орут хором: «Денег! Денег!» Будто он, Белкин, не человек, а дойная корова. И почему только все эти люди, вскормленные коммунистами, так полюбили деньги? Их же учили работать задаром ради светлого будущего. Учили, да не выучили.

Он взял со стола бутылку и сунул в карман пиджака.

Вечеринка сразу увяла, сотрудники стояли, переминаясь с ноги на ногу, смотрели на шефа пустыми глазами. Кто-то, прячась за спинами, срочно дожевывал буженину. Белкин знал, о чем думает вся эта шобла: ломают голову, как скажется похищение хозяйской дочери на их собственном благополучии? Не подрежут ли уплаченные за дитятко несколько «тонн» баксов их собственные доходы? Никому из этих тварей хозяина не жаль. Наверняка про себя злорадствуют: «Я – бедный, моих деток похищать не станут, а боссу так и надо». Не волнуйтесь, дорогие вы мои, я вас заставлю глотнуть дерьма вместе со мной, это гарантируется.

Хуже всего, что у Белкина не было никаких предположений: кто же мог похитить Танчо. Мелкие споры с «Архангелом» – фирмой, у которой они арендовали помещение, – не в счет. Судя по всему, за это дело взялись отморозки со стороны, а с такой мразью сложнее всего иметь дело. Белкин выругался. Сколько раз он говорил, чтобы Танчо не надеялась на своих толстомордых дружков, а ходила в сопровождении Тимошевича. На кой черт он платит этому бывшему менту такие бабки?! А эта дуреха напялит на себя новенькие импортные шмотки, цепь золотую в кудлном, кольцо с бриллиантом – подружек позлить охота – и вперед. Будто сам черт ей не брат! Добегалась.

В квартире царил хаос. Первобытный. Когда свет еще не отделился от тьмы. Ирина в одной шелковой сорочке валялась на диване, раскинув полные руки так, что из-под мышек торчали кустики ярко-рыжей растительности. Когда Белкин вошел в комнату, она повернула в его сторону голову и простонала:

– Я умираю… сердце… умираю… – И закатила глаза.

«Хоть бы побрилась, неряха!» – чуть не сказал вслух Николай Григорьевич.

От жены пахло коньяком и лекарствами. Тимошевич и горничная Анечка (вообще-то приходящая, но срочно вызванная все тем же Тимошевичем) суетились вокруг хозяйки.

– Николай Григорьевич! – всплеснула руками Анечка, – вообразите, «скорая» не едет! Мы звоним, звоним, а они отвечают: валидол примите.

– Заткнись! – оборвал ее словоизлияния Белкин и повернулся к охраннику.

– Звонил кто-нибудь еще?

– Нет.

– Где она была?

– На вечеринке. Группой отмечали окончание сессии.

– Почему одна?

– Должна была позвонить, я бы ее встретил. Но не позвонила.

– Почему?

– Не знаю. Хотя некоторые соображения имеются. – Тимошевич старательно нахмурил брови, изображая тяжкую работу мысли. – Перед вечеринкой Танчо заходила домой переодеться и сказала, что познакомилась с каким-то парнем.

– Что, так и доложила? – недоверчиво хмыкнул Белкин.

– Да, да, – ожила вдруг Ирина. – Она еще спросила меня: «Мама, а ведь твоя девичья фамилия Крутицкая – так ведь?» – «Да, – ответила, – а в чем дело?» – «Представляешь, – засмеялась она, – я сегодня познакомилась с парнем. И зовут его Эрик Крутицкий. Вот так совпадение!»

– Эрик, Эрик Крутицкий… – пробормотал Николай Григорьевич, силясь вспомнить, почему имя «Эрик» кажется ему знакомым.

– Сына тети Оли звали Эриком, – подсказала Ирина. – Бедняжка умер в блокаду.

– В самом деле совпадение.

– Нет, не совпадение, – неожиданно заявил Тимошевич.

– Что?!

– Как только я узнал про нового знакомого от Ирины Васильевны, тут же позвонил вашей бабульке. Так вот, едва телефон на том конце гукнул, как старушка схватила трубку и заорала: «Эрик, это ты? Где ты пропадаешь?! Я так волнуюсь».

– Она что, шизонулась?! – Ирина мгновенно оправилась от сердечного приступа и села на диване.

Тимошевич торжествующе посмотрел сначала на хозяина, потом на хозяйку. Он понимал, что отличился, и хотел, чтобы хозяева тоже это поняли.

– Слушайте дальше. Я сделал вид, что нисколько не удивлен, и вежливо так говорю: «Уважаемая Ольга Михайловна, извините за поздний звонок, но дело в том, что у меня с Эриком была назначена встреча, а он не пришел». И что же она ответила? Моим словам ничуть не удивилась и сказала, что Эрик ушел поутру торговать газетами, обещал вернуться к вечеру, но не вернулся. – Тимошевич выдержал паузу и добавил: – «… это после стольких лет, я же полвека его ждала!» Ну, что скажете?!

– По-моему, нам пора навестить тетю Олю, – прошипел Белкин.

Глава 8

Серый обшарпанный «Жигуль» Арсения петлял по улицам, поминутно сворачивая, и ЭРику начинало казаться, что они кружат на одном месте. Давно уже рассвело. День наступал мутноватый, с облаками. ЭРик то и дело тер шею, пытаясь освоиться в своем старо-новом теле. Прошлое он помнил, но смутно. Какие-то неясные картинки, будто из чужой жизни. Два раза за три дня переменить сущность – это слишком. Нет, судьба не обманула его, пообещав иную жизнь. Но все получилось не так просто: проехал на трамвае пару остановок, и пожалуйста – ты все начинаешь с чистого листа. Новая жизнь – новый человек, и новое предназначение, которое выжжено, как тавро, и которое уже не свести. ЭРик провел ладонями по лицу, шее, груди. Там, внутри, копилась сила, пока самому возвращенному неведомая. И сила эта была нечеловеческая.

– Куда мы едем? – спросил, наконец, ЭРик. Ему казалось, что машина совершает уже третий круг по городу.

– К Суканису, в «Таверну №5», – отозвался Арсений, и в этот момент они остановились у входа в расположенный на первом этаже старинного особняка кабачок.

Новенькие темные рамы в окнах и свежая цыплячье-желтая окраска фасада говорили о том, что заведение процветает, могучий охранник в дверях – что здесь бывают люди солидные. Они вошли. Красно-коричневые стены с узором старинной кладки, темные панели на потолке, черные массивные столы и стулья – веяло мрачным, эклектичным и жутковатым спектаклем.

«Таверна №5» только что открылась. Столики были чисты, официанты неторопливы.

– Мне здесь не нравится. – ЭРик огляделся.

Официант, шустрые человечек со светлыми глазами навыкате, принес две высокие кружки, наполненные темным пивом с шапками неоседающей пены.

– Что будем заказывать? Свининку? Рыбку? Шалычок-с? – Официант протянул глянцевую книжку меню.

– Мясо, – отвечал Арсений, – кусок мяса размером с этот стол.

И без того выпуклые глаза официанты буквально вылезли из орбит.

– Размером со стол?.. Позвольте, штука, наверное? – Он осклабился, обнажая крупные желтые зубы.

– Нет, вполне серьезно. Суканис знает. Так и скажи ему: кусок мяса размером с этот стол.

– Денег-то хватит? – Официант подозрительно покосился на гостей.

– Мы не можем ждать, – нахмурился Арсений.

– Ну ладно, ладно, я все передам. – Официант миролюбиво усмехнулся.

Арсений протянул ЭРику измятый, склеенный из двух частей (второй обрывок удалось все-таки отбить у проклятых уродцев) листок из дневника штабс-капитана Крутицкого.

– Прочти, пока они там разбираются с нашей платежеспособностью.

ЭРик пробежал глазами страницу.

– Я нашел похожие обрывки в буфете у мамы Оли.

– Я тоже их видел. Но ты-то, истинный наследник, ты наверняка знаешь больше о своей семье.

– Они прятали свое прошлое.

– Послушай, враль…

– И ты послушай, братец. Почему ты меня ненавидишь? Ведь я спас тебе жизнь.

– Опять за сочинительство свое дурацкое взялся?

– «Славка Веденеев» – это имя тебе что-нибудь говорит?

У Арсения екнуло сердце, но он все же выдавил:

– Ничего.

– Странно. Этот человек тебя заказал.

– В параллельном мире?

– Нет, в здешнем.

– Надо же, как быстро тебя зачислили в киллеры, – усмехнулся Арсений.

– Может, ты продал что-то некачественное, срубил лишние бабки?

– Ну уж, знаешь, за то, что я им дал…

– Ты им отдал камни из бабушкиного буфета.

Арсений хотел ответить, но лишь открыл рот и не смог выдавить ни звука. ЭРик понял, что попал в точку.

– В моем мире камни были спрятаны в стойках буфета, поддерживающих верхушку. А когда я разобрал буфет в этом мире, то ничего не обнаружил в тайниках, кроме нескольких записок деда.

Арсений молчал.

– Вся эта история с украденными в трамвае камнях выдумка от начала до конца, не так ли? – улыбнулся ЭРик.

– Да, – выдохнул Арсений. – Эмма Ивановна так старательно всем рассказывала о пропаже, что и сама поверила. Она была готова отдать последнее, и отдала Ольге Михайловне, все, что могла. А про те бриллианты забыла. Камешки я нашел уже после ее смерти, когда переставлял буфет. Кому мне было отдать находку? Тете Оле? Зачем ей бриллианты? Ирине Белкиной? Да лучше их в Неву бросить. А мне они очень пригодились – выкупил третью комнату в коммуналке, где я был вместе с покойной мамашей был прописан, и наконец зажил в отдельной квартире. Разве не на доброе дело пошло наследство, а? Скажи!

– Значит, ты вор, братец, – без тени осуждения в голосе, просто констатируя, произнес ЭРик.

– А ты бы поступил иначе, да? Или вообразил, что эти камешки твои, наследничек хренов?

– Я еще не знаю, что в этом мире мое. Но уж камни точно были не твои.

Ответить Арс не успел: возле их столика возник Суканис, огромный, как глыба, с выпирающим из-под куртки животом и мощными, как кувалды, руками. А в руках – огромный черный поднос, на котором возлежал, как седьмое чудо света, пласт жаркого с коричневой корочкой, обсыпанный колечками лука, источающий густой сок и умопомрачительный аромат. Рот ЭРика тут же наполнился горькой слюной.

– Анастасиюшка, благодетельница, велела кланяться. – Суканис водрузил поднос на стол. – Трижды три раза спасала мне жизнь ее защита, а не то лежал бы на Серафимовском в дубовом гробике. Мяско получилось замечательное. Мяско цельное, ни один кусочек не пропал. Я ведь знаю, какое кому и когда мяско подавать.

– Ты будешь? – спросил ЭРик «брата».

– Это только тебе, так сказала Анастасия.

Нож и вилка мелькнули в воздухе и впились в восхитительный ломоть. Через полчаса поднос опустел, а в желудке ЭРика появилась приятная тяжесть, во рту вместо горечи – восхитительный вкус жаркого. ЭРик аккуратно подобрал вилкой оставшиеся колечки лука и вытер ломтем хлеба скопившийся по углам подноса соус. Как он сумел поглотить столько – и сам ответить не мог.

– Отлично, – выдохнул ЭРик, – хотя бы ради этого стоило воскреснуть.

– Считаешь, что воскрес для жратвы? – тут же осадил его Гребнев.

– Неужели тебе известно мое предназначение?

– Ты будешь делать то, что скажет Анастасия.

ЭРик улыбнулся в ответ с добродушием матерого волка.

«Арсений служит не личности, не идее, а необходимости» – ЭРику показалось, что он прочел очередное досье из картотеки Сержа. Жаль, что ему во время «досмотра» не попалась карточка с фамилией «Гребнев».

ЭРик поднялся.

– А ты уверен, что я ЗАХОЧУ делать, что прикажет Анастасия? Или ты? Или кто-то еще? Хватит ли у тебя силы остановить меня, если я захочу уйти?

Арсений попытался удержать ЭРика за рукав, но тот перехватил руку, вывернул и придавил к столу так, что хрустнули кости.

– Запомни, братец, я не повинуюсь никому и никогда. Я сам переменил свою душу еще до того, как вы занялись моим телом. Я повинуюсь только себе, а вы, высунув языки, бежите за мной. Я всегда буду опережать вас на шаг. Надеюсь, ты уяснил наконец, что я за человек.

В обычно невыразительных глазах Арсения вспыхнули злобные огоньки.

– Да, приятель, понял. Ты из тех подонков, которые признают лишь опиумное слово «хочу» и забывают, что все благородное в мире строится на слове «надо».

ЭРик рассмеялся коротким смешком.

– Еще на этом слове строится жестокость, подлость, насилие. Но есть другое слово, гораздо сильнее двух предыдущих, но мы с тобой его произносить не будем, не так ли? Потому что это не то место, где швыряются подобными словами, а мы с тобой не те люди, которые до конца понимают смысл этого слова.

– Это слово – Фарн? – спросил Арсений с издевкой.

– Жаль, что мы не были с тобой знакомы раньше, – процедил сквозь зубы ЭРик. – Тогда бы я не задумываясь согласился пришить тебя за три тонны.

ЭРик вышел, и никто не пытался ему помешать. Отойдя полквартала от таверны, он завернул во двор и здесь, возле мусорных бачков, выблевал все, что скормил ему Суканис. Потом, шатаясь, забрел в грязный и вонючий подъезд, наугад толкнул ближайшую дверь, разлетелся хлипкий замок, поддавшись нечеловеческой силе. Какая-то тетка в ситцевом халате и с нечесаными волосами попалась ЭРику в коридоре. В руках ее скворчала горячим салом сковородка с яичницей. Увидев ЭРика, тетка замерла с раскрытым ртом.

– Где ванная? – спросил незваный гость.

Тетка отрешенно махнула рукой в конец коридора. Ванны как таковой в квартире не было: обнаружилась только раковина, и возле нее – ржавое корыто на подпорках из кирпичей. ЭРик поплескал себе в лицо холодной водой, вытерся чьим-то грязным полотенцем и, повернув назад, увидел, что тетка по-прежнему стоит посреди коридора, беззвучно кривя губы, не в силах крикнуть.

ЭРик, вынул из ее рук сковородку, вытряхнул яичницу себе в рот, проглотил не жуя и вернул пустую сковородку хозяйке. Та попыталась конвульсивно сжать онемевшими пальцами ручку, но ничего у нее не вышло – чугунная сковородка грохнулась об пол.

– Сударыня, вы спасли мне жизнь, – сказал ЭРик, поклонившись, и вышел.

Возле мусорных бачков, на месте красной блевотной лужи, теперь сидел огромный черный пес и умильно смотрел на ЭРика умными желтыми глазами.

– Премного благодарен вам, хозяин, что вы отказались переварить мою плоть. Теперь можете помыкать мной как минимум лет сто. – Пес протянул ЭРику огромную черную лапу, видимо, для рукопожатия. – Плевок, – представился еще один возвращенный. – Имя, может быть, не слишком благозвучное, но зато мое, кровное. Впрочем, собаки, как и люди, имен не выбирают.

– Оказывается, ты философ, – засмеялся ЭРик. – Ну, тогда пошли.

– Куда?

– К другому философу.

ЭРик покинул двор. Пес шествовал следом. У входа в «Таверну №5» их поджидал Суканис. Ни слова не говоря, он протянул ЭРику черный закопченный шампур, и ЭРик взял его, как берут меч или шпагу.

Глава 9

Эти трое сели в трамвай на следующей остановке. Мать, то есть его прежняя мать, в старой задрипанной куртке, кое-как залатанной скотчем, с огромным, рыжим от старости, брезентовым рюкзаком, из которого наружу выпирали куски картонных коробок, вошла первой. В каждой руке у нее было еще по два пакета. Клавдюнька, пыхтя, втащила следом раздолбанную тележку с разнокалиберными колесами, доверху нагруженную картоном. Орестик заскочил в трамвай последним, и тоже не с пустыми руками: в драной авоське звякали пустые бутылки. Все трое посмотрели на ЭРика и отвернулись – не из презрения или ненависти, а просто потому, что не узнали. Орестик постоянно отирал нос подолом драной футболки. У него круглый год текли сопли – и в холод, и в жару. В школе (когда Орестик ходил в школу) его постоянно дразнили. В ответ он разбивал чужие носы.

Сегодня троица выглядела почти счастливой: они везли с собой целое состояние.

– Макулатуру сейчас почем принимают? Я спрашиваю, почем картон принимают? – спрашивала мать, постоянно пересчитывая тюки и авоськи – не потерялось ли что при посадке.

– Валька больше всех дает, – деловито отвечал Орестик, шмыгая носом.

Причудливые имена в их семье пошли от бабки-чухонки, которую Эрик никогда не видел: в сороковом году угодила она в ссылку на Дальний Восток. Шесть лет ловила рыбу, стоя по пояс в ледяной воде, в Питер вернулась скрюченная ревматизмом, чтобы помереть на руках у незадачливого выпивохи-сына.

– Покорми ребят до того, как отец придет, – не удержался, посоветовал ЭРик.

Женщина обернулась. В этот миг показалась она ЭРику старухой: запавший редкозубый рот, ввалившиеся глаза, космы грязных седых волос. Сколько же ей лет? Кажется, чуть больше сорока.

– Тебе-то какое дело? – огрызнулась она, с ненавистью глянув на странного парня с длинными светлыми волосами, стянутыми сзади в хвост.

Одет он был небогато, рубаха явно не по росту, а вот держался, будто заезжий принц. Впрочем, сравнение это было весьма спорным: принцев Круглова выдела только в советских фильмах, а наши актеры не умели изображать принцев: чувство собственного достоинства сыграть невозможно.

Принцу, не принц, но блудного сына она так и не узнала.

– Так ведь сам все сожрет и еще на водку потребует, – смущаясь, как если бы в самом деле был чужим, отвечал ЭРик.

– Советчиков развелось – куда ни плюнь. А мне-то что делать?

«Почему у нее все ситуации в жизни были безвыходные?» – подумал ЭРик с тоской.

Орестик с Клавкою тем временем подбирались к Плевку. Орестик, хищно скривив рот, изготовился пырнуть собаку в большой желтый глаз. Но Плевок вовремя вскочил и угрожающе зарычал. Малолетки спешно ретировались. Орестик спрятал руку с ножиком за спину, а Клавдюнька истошно заорала.

– Намордник на собаку надень, кретин! – завопила мать и, растопырив руки, попыталась прикрыть собою младшеньких.

Не получился, как всегда, разговор. Она – по одну сторону жизни, он – по другую. И теперь уже навсегда.

– Да уйди же ты наконец от него! – крикнул ЭРик, будто в самом деле между ними была пропасть, но он все еще надеялся докричаться.

– Ах, сволочи, что со страною-то сделали! – закричала мать (его не настоящая, а только биологическая мать, казавшаяся ему теперь старухой). – Не стало людям никакой жизни. Раньше мне хоть на работе зарплату платили. А теперь ни завода, ни работы. Разворовали страну! – Она принялась сгружать с подножки связки картона и сумки, потом выскочили Орестик с Клавкою, и, наконец, ЭРик подал ей тележку.

– Небось ты сам из эти новых, шустрых, – проговорила «старуха», стоя уже на мостовой и снизу вверх взирая на странного человека в трамвае, – и пес у тебя дорогой, породистый. Дай на деток хотя бы десятку.

ЭРик сунул руку в карман и – о черт! – обнаружил, что карман абсолютно пуст – не было даже ключа от квартиры мамы Оли.

– Я бы дал, – смущенно пробормотал ЭРик. – Но денег не взял с собой.

– Жмот, как и все нынешние, – резюмировала «старуха» и, взвалив на спину рюкзак и, схватив в каждую руку по пакету, поволокла добытое добро.

Орестик обернулся и сморкнулся в сторону «приставалы», сопля, правда, далеко не улетела, прилепилась мальчишке на футболку.

– Тебе их жаль? – спросил Плевок, когда трамвайные двери закрылись.

– Мне больно, – отвечал ЭРик.

– Бродячих собак усыпляют, – сказал Плевок, – а люди должны жить, несмотря ни на что.

– Я боюсь желать им смерти, – сказал ЭРик. – Я бы пожелал им собраться с силами. Но у них нет сил – только инстинкт выживания.

– А ты их не любишь.

– Моей любви не за что зацепиться.

– Поэтому я предпочитаю ненависть – у нее всегда найдется горючий материал, – почти всегда в любом разговоре последнее слово оставалось за Плевком.

Трамвай, скрежеща, подполз к следующей остановке. Красно-коричневый дом с желтой лепкой по фасаду, в котором проживали Танчо и Серж – каждый на своем этаже и в своем мире – возник за мутным стеклом.

– Насколько я понимаю, мы прибыли, – сообщил Плевок.

Серж отворил им и застыл на пороге. Он даже не попытался захлопнуть дверь – страх его буквально парализовал.

– Рик, ты, дружище… – выдавил Серж, щелкая зубами. – А я уж думал…

– Похоронил друга, а? – усмехнулся ЭРик.

– Нет, что ты, я…

– Светка у тебя?

– Нету, – поспешно сообщил Серж. – Нету, и сегодня не видел.

– Да ты не бойся, – ЭРик похлопал его по плечу. – Я убивать тебя не стану.

– А я не боюсь. – Серж скорчил немыслимую гримасу и покосился на Плевка, восседавшего бронзовым черным монументам за спиной ЭРика.

– Пойдем-ка к тебе в комнату, потолкуем.

– Ну да, конечно, пойдем, – пробормотал Серж, отступив в глубь квартиры.

Узкая, как рукав, комната, нисколько не изменилась со времени ночного бегства. Сколько с той ночи прошло? Сто лет? Тысячелетие?

– У меня тут пузырь есть, может, тяпнем? – Серж заискивающе улыбнулся.

– Не за тем пришел. Короче, рассказывай, кто велел меня пасти, а потом нашинковать.

– Не знаю! – взвизгнул Серж. – Я его видел-то один разок, клянусь! Невзрачный такой чувак без особых примет.

– А в результате выплывает Хорецкая морда господина Милослава и ненавязчивый бизнес агентства «Милос».

– Нет, нет!

– То есть да, да! И много он тебе заплатил?

– Ничего! То есть обещал, конечно, но ничего не дал, кинул, короче.

– Правильно, что не заплатил. Как видишь, работа выполнена некачественно.

Серж скорчил гримасу, будто подавился.

– Не расстраивайся, Серж, я тебя убивать не стану. Мне другое надобно. – ЭРик указал пальцем на макушку шкафа, где под пыльными газетами пряталась старая обувная коробка.

– Что?.. – У Сержа дрогнули губы. – Да там… Там нету ничего.

– Нету? – переспросил ЭРик. – Ну, тогда тем более давай ее сюда.

Серж хотел метнуться наперерез, но Плевок, угрожающе гавкнув, предупредил:

– Очень не хотелось бы, сударь, брать вас за штаны, но, как видно, придется.

Серж медленно осел на пол, не отводя помертвевшего взгляда от говорливой собаки.

ЭРик тем временем вскочил на стул и сдернул со шкафа набитую карточками коробку.

– Короче, рассказывай, друг мой верный, на кого работаешь? На ментов? Или на мафиози? Или на тех и других одновременно?

– Нет, ты не въехал, это чисто для души.

– Так ведь все для души такими делами занимаются, даже если им за это платят. Итак, посмотрим, что у тебя для души хранится на букву «Х»? Ага, вот! «Милослав Хорец, хозяин фирмы «Милос», смотри «Милос». За ним два мокрых дела, оба не раскрыты. Заключает договора с пенсами, а в подходящий момент их ликвидирует. Сначала продает вещи, потом спихивает хаты. Вещи, добытые при квартире антиквара…» Разве так выражаются, Серж, – «при квартире»?

– У меня с русским всегда было дерьмово.

– Сочувствую. Так, что дальше… «вещи, добытые при квартире антиквара Думачева, пришлось распродать за полцены. Слишком уж заметные». А вот и самое интересное: адресок Милослава.

– Господи, Хорец меня прикончит, – запричитал Серж.

– Вполне вероятно.

ЭРик вновь стал перебирать карточки.

– Да тут много новенького появилось с прошлого раза. К примеру: «Белкина Танька…» Так, это мы уже читали. А вот и кое-что свеженькое: «Этой телкой интересуется Хорец и его хозяин. По матери она – Крутицкая, родственница бабки (см. Крут.)». Интересное кино. Ну а теперь посмотрим, что на буквочку «Г» тут хранится. «Гребнев Арсений, приемный сын Крутицкой О.М. Продал двенадцать бриллиантов. Все камни – осколки одного большого…» Серж, да ты просто кладезь премудрости!

– Только никто не ценит.

– «…Гребнева заказали, чтобы придурок не мешал при дележе добычи», – продолжал читать ЭРик. – Господи, как же все просто! А если еще посмотреть на букву «К»? «Крутицкая Ольга Михайловна, одинокая бабка, живет в клевой двухкомнатной квартире. Добра навалом – Гребнев стырил оттуда двенадцать бриллиантов (см. Гребнев). Теперь там объявился Рик, выдает себя за воскресшего сына. Никто не слышал про Перунов глаз». Что за «Перунов глаз»?

– Не знаю! – замахал руками Серж, будто парировал невидимые удары.

– Но ты же написал эту фразу.

– Ну и что?! Написать – написал, а знать ничего не знаю! Некто мне ее продиктовал, понимаешь, НЕКТО! Высшая сила. Вот.

– И где обитает твоя высшая сила?

Серж покорно кивнул в угол комнаты. ЭРик поднял на стене лоскут многослойных обоев. Несколько кирпичей в стене было вынуто, и в тайнике покоилась книга в алом сафьяновом переплете. ЭРик осторожно вынул книгу и перелистнул страницы. Все они были ослепительной белизны и шелковистыми на ощупь. Кроме одной, заложенной красной тесьмой. На этой странице значилось:

«Т. Белкина – правнучка штабс-капитана Крутицкого».

«Арсений продал камни – осколки одного большого».

«Никто не знает, где Перунов глаз».

– Откуда у тебя эта книга? – спросил ЭРик.

– Хозяин Милослава дал. Странный такой тип с белыми волосами. Сказал: спросишь книгу, надпись сама появится.

– И как надо ее спрашивать?

– Крови капнуть.

ЭРик кольнул шампуром руку, несколько алых капель упали на чистую страницу.

– Где Танчо? – спросил ЭРик.

«Танчо в квартире господина Милослава», – появилась надпись.

Под ребрами кольнуло, будто ЭРик туда, а не в руку всадил шампур. Значит, они все-таки знакомы? Танчо и этот… Нестерпимо захотелось оторвать Сержу голову. Может быть потому, что рядом не было Милослава.

– Где Фарн? – выкрикнул ЭРик, чувствуя, что еще миг – и он не сладит с собой.

Капли упали на белую бумагу, но так и остались кляксами на бумажной глади. Ответа не появилось.

– Если ты про белоголового, то о нем книга ничего не говорит, – виноватым голосом сообщил Серж.

«Эх, Танчо, неужто с Милославом спуталась? Ну ты и сука, дрянь!» – ЭРик закусил губу, чтобы не сказать этого вслух.

Если б не Серж, он тут же спросил бы у книги, любит ли Танчо Милослава или… Но при Серже такие вопросы ЭРик задавать не мог. Но ведь можно другое!

Он спешно надавил на порез, выдавливая новые капли и, едва они упали, почти крикнул:

– Танчо там по своей воле?

– «Да», – отвечала книга.

ЭРик, зажав книгу под мышкой, кинулся к двери.

– Стой! – завопил Серж вдогонку. – Это же Фарна имущество.

– Серж, ты же малокровием заболеешь, пополняя свою картотеку. Я, можно сказать, тебе жизнь спасаю! – крикнул ЭРик.

– Фарн меня убьет!

– Меня это не волнует! – ЭРик уже летел вниз через три ступеньки.

– Нас это не волнует, – гавкнул пес, удаляясь следом.

Во дворе ЭРик открыл канализационный люк и швырнул туда книгу. Поток мутной воды подхватил ее и поволок за собой. Книга удалялась с достоинством. ЭРику показалось, что красный сафьян светился, будто внутри него текла живая кровь.

– Это ты зря, – вздохнул Плевок. – Книжка хорошая, могла бы помочь.

– Это книга Фарна, ты же слышал, – отвечал ЭРик. – Фарн помогает только себе.

ЭРик посмотрел на часы. Было девять утра – до двенадцати еще уйма времени. Что же делать? Идти к Милославу? Зачем? Там Танчо. Пусть их… ЭРику-то какое дело?! А что если между Танчо и Милославом ничего нет? Все это уловка Фарна, и белоголовый поджидает ЭРика в засаде. А до двенадцати часов с Фарном ЭРику встречаться нельзя, – так сказала Анастасия, вернувшая новоявленного Крутицкого к жизни. Но если ждать, когда наступит превосходство в стратегических и тактических силах, драться будет уже не за что.

– Из-за чего-то стоящего всегда приходится лезть с голыми руками на танки, – подвел итог своих размышлений ЭРик.

Пес кивнул в ответ. Приятно, когда твои собственные мысли совпадают с мыслями хозяина.

Глава 10

После пробуждения от ночного кошмара Ольга Михайловна больше не могла заснуть. Ощущение несчастья ее не покидало. Телефонный звонок (звонивший говорил вежливо, но почему-то не представился), только усилил ее тревогу. Ее мальчик назначил встречу и не пришел! Она была уверена, что ее сын привык держать слово, в отличие от нынешних молодых, и, значит, не прийти он мог лишь по одной причине: что-то плохое случилось! Ему помешали!

Не останавливаясь, бродила она по квартире, мысль об ЭРике доставляла невыносимую боль. Ей казалось даже, что она может умереть от этой боли. Неужели он никогда больше не постучит в ее дверь? О, Господи, пусть он вернется! И, будто откликаясь на ее безмолвную мольбу, кто-то, не жалея кулаков, забарабанил в дверь.

– ЭРик! – ахнула Ольга Михайловна и заспешила открывать.

Но вместо ЭРика в квартиру ввалилась целая компания: племянница Ирина с опухшим покрасневшим лицом, ее супруг, Николай Григорьевич Белкин, и следом еще какой-то тип с кирпичной физиономией, вовсе незнакомый.

– Ирочка, что-то случилось? – Ольга Михайловна в растерянности переводила взгляд с одного лица на другое, не ожидая от этой встречи ничего хорошего: с племянницей они давно не ладили.

– О наших бедах потом, – хмыкнул Белкин, щуря глаза, – сначала о ваших радостях. У вас ведь радость, не так ли?

Ольга Михайловна против воли кивнула, не удержалась.

– Да, ЭРик вернулся.

– Неужели? Тот самый Эрик? Ирочка, это же тот самый Эрик! – театрально умилившись, всплеснул руками Белкин. – И где же он? Познакомь нас.

Ольга Михайловна нахмурилась – рассказывать этой компании про свои тревоги у нее не было ни малейшего желания.

– Сейчас его нет дома.

– Уже ушел?! – состроил изумленную гримасу Белкин. – Или еще не возвращался?!

– Скорее второе, – подал голос Тимошевич.

– Да хватит комедию-то ломать! – взорвалась Ирина. – У нас дочка пропала, а ты про какого-то жулика сказки слушаешь!

Не церемонясь, распахнула она дверь в маленькую комнату.

– Смотри-ка, здесь в самом деле кто-то квартируется. – Она схватила со стула ветровку. – Что-то не похоже, чтобы сия одежонка принадлежала человеку лет за пятьдесят. Скорее, она подойдет какому-нибудь мальчишке.

– Да, он выглядит моложе. Гораздо, – нехотя подтвердила Ольга Михайловна.

– Может быть, это ваш внук, а не сын? – съехидничала Ирина.

– Покойница Эмма Ивановна, уж на что незлобливый была человек, а тебя не любила. – Ольга Михайловна попыталась отнять ЭРикову ветровку, да не тут-то было – хватка у Ирины всегда была цепкой.

– А вас-то кто любил, бабулечка? – передразнила Ирина. – Муженек ваш, может быть? Так, хоть и девчонкой была, а помню, как он вас каждодневно третировал. Или, может, Сенька Гребнев? Так он по пьяни рассказал, какой лютой ненавистью вас ненавидит.

– Меня ЭРик любит, – сказала Ольга Михайловна очень тихо. – Он мой сын, и я его люблю.

– Откуда же он взялся, этот ваш непонятный сыночек? – поинтересовался Белкин. – Или он – инопланетянин?

– ЭРик из параллельного мира. На трамвае приехал.

– Ах, на трамвае! Почему на трамвае? Почему не на автобусе?

– Во что веришь – объяснить невозможно, – заметила Ольга Михайловна.

– Тетя Оля, вспомните, сколько раз вы рассказывали, как Эрик умер! – взорвалась Ирина. – Как вы надели на него белый вязаный костюмчик, чепчик из гаруса, зашили в голубое шелковое одеяло и на саночках отвезли на кладбище. Вы даже не знаете, где его могила – в братской похоронили. Как же после этого он мог вернуться?! Как?!

Ольга Михайловна отвернулась, и слезы покатились по ее щекам одна за другой, частой капелью.

– Он из другого мира, этот мой ЭРик, – прошептала Ольга Михайловна. – Я там умерла, а он остался.

– Чушь! – заорал Белкин. – Он не мог воскреснуть! По всем законам физики, химии, биологии и генетики – не мог! Этот тип – обычный жулик, проходимец, ублюдок, бомж, шантажист, насильник! Это он украл Танчо! Если с ее головы упадет хоть волос, я его разорву на куски!

– Он лучше всех, лучше вас всех, – не уступала Ольга Михайловна.

– Может быть, вы его к себе на площадь прописать хотите? – вновь вмешалась в разговор Ирина. – А? Квартирку ему завещаете? – Она ощупала ветровку и вытащила из кармана паспорт. – Кстати, тут и документик нашелся. Ну-ка, посмотрим, кто же наш обожаемый сыночек на самом деле? – Она открыла изрядно замусоленную красную книжицу и прочитала: «Крутицкий Эрик Сергеевич»…

И примолкла. Белкин, готовый отпустить очередную реплику, подавился словами. Тимошевич скорчил мину, которая должна была означать: чего не случается на белом свете! Ольга же Михайловна ничуть не удивилась.

Ирина нелепо хихикнула и перевернула страницу.

– «…родился 14 января 1940 года в городе Ленинграде…» Черт знает что! На фото глянь! – Она повернула паспорт к Белкину.

На всех трех страницах было вклеено фото юноши с длинными светлыми волосами.

– А прописка? – спросил Николай Григорьевич.

Ирина перевернула странички и ахнула.

– Что ж это такое! Что?! – она вдруг заорала совершенно истерически и и разорвала паспорт вдоль.

– Что ты наделала! – ахнула Ольга Михайловна и схватилась за сердце. – Хулиганка!

– Пускай этот мерзавец попробует восстановить свою паспортину! – усмехнулась Ирина.

– Убирайтесь! Пошли вон отсюда!

– Нет уж, Ольга Михайловна, никуда мы не уйдем, – покачал головой Белкин. – Дождемся-ка мы возвращения вашего воскресшего сыночка и поговорим с ним о параллельных мирах.

Глава 11

Так по-дурацки Танчо не подставляли ни разу в жизни.

– Нет уж, таких приколов я не потерплю, – повторяла она в тихой ярости, вышагивая по бесконечному коридору квартиры господина Милослава.

Сам хозяин по-прежнему лежал на полу у дверей дальней комнаты возле пролома. Вокруг его головы образовалась лужица крови, смешавшейся с известковой пылью. При каждом вздохе в горле Милослава что-то хрипело и булькало и в ноздрях появлялись розовые пузыри. Танчо глянула на него с отвращением и жалостью. И хотя ее щека до сих пор горела от полученной пощечины, собственные превентивные меры показались слишком уж жестокими. Надо было как-то помочь пострадавшего. Но как – она не знала.

Сквозь пролом Танчо пробралась в Катюшину квартиру. Сумочка отыскалась быстро. Теперь можно было и уходить. Но что-то удерживало. Что – Танчо и сама не знала. Жалость к Милославу? Вот еще! Таких ублюдков жалеть просто неприлично! Любопытство? Или… нечто необъяснимое? Танчо набрала в морозильнике у Катюши в полиэтиленовый мешок льда и направилась назад к пролому. Она уже собиралась перелезть обратно в логовище Милослава, когда ее внимание привлек один из кирпичей из рассыпавшейся кладки. К обломку кирпича болезненным наростом прилепился кусок засохшего раствора. И из этого нароста торчал уголок железной коробки. Разумеется, Танчо не могла пройти мимо. Схватив молоток, которым она прежде разбила челюсть Милославу, Танчо принялась крушить кирпичи. После третьего удара коробка вылупилась наружу, как горошина из перезревшего стручка. Оказалось, что в кирпиче для нее было сделано специальное углубление. Надо же! Клад! Интересно, что же там, внутри! Драгоценности? Старинные монеты? Или… Нет, нет, это не побрякушки и не деньги – то, что находилось в коробке, манило Танчо к себе, она почувствовала это, едва взяла находку в руки. Коробка была небольшая, размером с детский кулачок, но необыкновенно тяжелая. Даже набитая свинцом, она не могла весить столько! От времени краска на поверхности крышки стерлась, однако время не покрыло ее ржавчиной – коробка горела ровным синим блеском. Обламывая ногти, Танчо открыла крышку и … Внутри ничего не было: Танчо отчетливо видела грани коробки, отливающие синим светом. Но когда Танчо захотела коснуться пальцем донышка, то палец натолкнулся на твердую поверхность вровень с верхним краем. Тогда Танчо попыталась вытряхнуть содержимое себе на ладонь. И опять ничего не вышло: прозрачная субстанция составляла единое целое с футляром. Не долго раздумывая, Танчо закрыла крышку и положила коробочку в сумку. Теперь надо поскорее убираться отсюда. То, ради чего Танчо явилась сюда, уже сделано.

Только теперь она заметила, что в комнату уже заглядывает солнце. Казалось, что она рассматривала находку минут пять. На самом деле миновало несколько часов: ночь успела кончиться, наступило утро. Оказывается, созерцание пустоты может так увлечь!

Танчо перелезла через проем и подошла к Милославу. Раненый очнулся и теперь сидел в углу, привалившись спиной к стене.

– Я принесла тебе лед, – сказала Танчо. – Сейчас в «скорую» позвоню.

Милослав попытался что-то сказать, оскалился, десны и зубы его были в крови. Но сказать ничего не мог. Тогда поднял руку и изобразил неприличный жест.

– Ах так! – взвилась Танчо. – Ну и сиди здесь в своем углу, козел трахнутый.

Она швырнула мешок со льдом на пол. Полиэтилен лопнул, на паркете растеклась лужа: лед успел растаять.

Танчо прошла уже половину коридора, когда над ее ухом раздался звонок. От неожиданности Танчо вздрогнула всем телом. Звонок повторился.

– Фу ты черт! – пробормотала она, сообразив, что это всего лишь звонок телефона.

Аппарат висел на стене в коридоре – облезлый черный паук, а на обоях вокруг паутина бесконечных записей: номера и имена вперемежку. Поколебавшись, Танчо сдернула трубку и сказала очень тихо:

– Да.

– Светочка, это ты? – спросил удивительно мелодичный мужской голос, и тут же сам исправил свою ошибку. – Ну конечно же это ты, Танюша. Как я мог ошибиться! Талисман у тебя? – Танчо молчала. – У тебя. Ты не могла не почувствовать Перунов глаз, находясь рядом. Молодец, девочка! Смотри, не уходи, дождись меня! – Смех у говорящего, в отличие от голоса, был отвратительный.

Танчо швырнула трубку. Страх скользким червяком шевельнулся под ребрами. Бежать! Танчо помчалась по коридору. Распахнула дверь, выскочила на площадку, и тут кто-то сзади схватил ее за руку, беглянка едва не упала от неожиданного рывка. Танчо вскрикнула и обернулась. Но, к своему удивлению, никого не увидела. Она вновь рванулась; но рука, державшая сумочку, не смогла миновать дверного проема – ее будто сжали невидимые клещи. Танчо шагнула назад. Рука тотчас освободилась. Танчо потерла внезапно онемевшее запястье и вновь сделала попытку выйти. Тот же результат! Рука вновь застряла в невидимой ловушке.

Коробка! Теперь Танчо уже не сомневалась, что именно странный клад, найденный в стене, не хочет выпускать проклятая квартира. Бросить коробку? Ну, нет! Это просто кощунство. Лучше отсечь руку или ногу. Расстаться со своей находкой нельзя!

Танчо беспомощно огляделась. Из глубины коридора к ней кто-то бежал. Она вгляделась. Сердце вдруг подскочило в груди и застряло в горле: Милослав несся к ней огромными прыжками, и в руке его мутно блестел стальной меч. Перекошенное окровавленное лицо с выпученными глазами, золотая оправа болталась на одной дужке без стекол, – господин Хорец был ужасен и смешон одновременно. Что он собирался делать? Неужто взмахнет мечом и отрубит ей руку? Танчо показалось, что она отчетливо расслышала эту мысль, клокотавшую в полубезумном сознании. В последнее мгновение, когда Милослав замахнулся, хрипя от натуги, Танчо отскочила в сторону и прижалась к стене. Свист клинка, дуновение воздуха – инерцией меча Милослава вынесло на площадку. Танчо рванула дверь на себя, Милослав успел ухватиться за косяк, пытаясь помешать, но было слишком поздно: дверь захлопнулась. Снаружи донесся истошный, почти звериный вой. В ответ Танчо заорала сама. Вой почти сразу прекратился, несколько минут было тихо. Пленница замерла, прислушиваясь. Она даже приблизила ухо к замочной скважине. И тут дверь содрогнулась от удара. Танчо отскочила. Новый удар. Потом еще и еще. Танчо в ужасе смотрела, как прогибается сталь, уступая чудовищной силе. Только теперь Танчо по-настоящему испугалась, страх отравой проник в каждую клеточку ее тела и парализовал. Танчо не могла пошевелиться, она даже ничего не слышала – только удары собственного сердца. Наконец от очередного удара стальной щит лопнул, и в рваную дыру просунулась рука. Операция по пробиванию стальной двери не оставила на коже даже царапин. Рука ощупала сталь изнутри, будто оценивала трудность проделанной работы, и потянулась к замку. Щелкнул предохранитель, рука исчезла, и дверь стала медленно открываться. Танчо хотела вновь заорать, но вместо крика с губ ее слетел странный сипящий звук…

– Вы звали меня, сударыня? – спросил знакомый насмешливый голос.

На пороге стоял ЭРик Крутицкий. Танчо подумала, что она спит. Таких совпадений не бывает, просто не бывает, и все! Она старательно протерла глаза. После этой процедуры ЭРик никуда не исчез, зато рядом с ним возник пес ростом с хорошего теленка.

Танчо истерически захохотала:

– ЭРик, ты! Ха-ха, вот, ха-ха, не ждала, ха-ха…

Ее спаситель шагнул в квартиру, обнял Танчо за плечи и слегка встряхнул.

– Успокойся, нам пора убираться отсюда.

Танчо вновь принялась хохотать:

– Я бы с радостью, но тут привязь. Понимаешь… Невозможно! Талисман не пускает!

– Какой талисман?

– Перунов глаз. Я его из стены достала. Один тип им очень интересовался. Может, и тебе один этот талисман тоже нужен? – девушка опять хихикнула – но это уже был последний всплеск истерического веселья. – Талисман теперь у меня в сумочке. Но вынести его из квартиры невозможно. Сама я могу выйти, но рука с сумкой застревает. Так что придется здесь сидеть и ждать Фарна.

Танчо тут же шагнула в дверной проем, чтобы продемонстрировать недоброжелательное поведение Милославовой квартиры. ЭРик не поверил, рванул Танчо наружу, но ничего не вышло: руку держали невидимые клещи. На коже вокруг запястья осталась красная полоса.

– Больно же! – закричала Танчо.

ЭРик вынужден был отпустить ее руку: его удивительная сила, приобретенная после воскрешения, в данном случае помочь не могла.

Только теперь Танчо вспомнила про Милослава и огляделась. Хозяин квартиры исчез. На площадке сидел огромный черный пес, явившийся сюда вместе с ЭРиком.

– Послушай, а где этот подонок?! Может быть, он знает, как отсюда выйти?

– О ком ты говоришь?

– О Милославе! Ты должен был его встретить.

При этих словах пес скромно потупился.

«Неужели это чудище слопало Милослава?» – изумилась Танчо.

Но вслух не спросила.

– Может быть, мне удастся пройти с талисманом через дверной проем? – предположил ЭРик.

Поколебавшись, Танчо протянула ему сумочку. Но и у ЭРика ничего не вышло: сам он без труда миновал проем, но его рука, державшая талисман, как прежде рука Танчо, застряла. Мышеловка не собиралась выпускать добычу. Танчо предложила выйти через Катюшину квартиру. Она уже не надеялась на успех, но со свойственной ей методичностью пыталась испробовать все возможные варианты. Опасения оправдались: из соседней квартиры талисман нельзя было вынести точно так же, как и из хором Милослава. Под конец было опробовано выбрасывание странной коробки в окно. Но вместо того, чтобы вылетать в раскрытое окно, коробка отскакивала от невидимой преграды, как от стены, и падала на пол.

– Что будем делать? – спросила Танчо, когда они вернулись на исходные позиции, то есть в коридор квартиры Милослава.

– Есть два варианта, – сказал ЭРик. – Либо мы бросаем талисман и уходим, либо пытаемся вытащить его из квартиры.

– Талисман я не брошу! – объявила девушка не терпящим возражений тоном.

ЭРик согласно кивнул:

– Да, этого нельзя делать. Иначе талисман попадет в руки Фарна.

– Фарн – это… – Танчо осеклась.

Ну конечно же, это тот белобрысый тип, о котором твердил ЭРик. Теперь разговор с Фарном во всех подробностях всплыл в ее памяти. Разговор был странный: Фарн настойчиво просил ее отправиться на вечеринку к Катюше, намекая на некие важные грядущие события. Танчо же, не питая ни к кому в группе особой симпатии, отказывалась. Фарн настаивал. Потом, потеряв терпение, схватил ее за руку и встряхнул. Электрический разряд пробежал по ее телу, и Танчо грохнулась в обморок. Придя в себя, она начисто забыла о встрече, но на встречу с друзьями отправилась.

Припомнив все эти подробности, Танчо почувствовала невыносимую тоску. Что ж получается, она – только игрушка в руках белобрысого Фарна. Все было запрограммировано: и ссора с Милославом, и бунт, и проламывание стены. А она-то почитала себя такой исключительной! Нарядная марионетка, самовлюбленная пешка в чужой игре! Какой удар, какое унижение!..

– Скорее всего, на квартиру наложено заклятие, – долетел до нее незнакомый голос.

Она оглянулась, но никого, но никого, кроме ЭРика и черного пса не увидела. Неужели пес заговорил? Танчо усмехнулась: новое открытие ее почти не удивило.

– Похоже, что так, – согласился со своим четвероногим спутником ЭРик.

– Вот и отлично, беги скорее к Анастасии и выясни, как его снять, – предложил пес.

– Почему я? – удивился ЭРик. – Скорее, ты должен бежать.

– Ты забыл, хозяин, посмотреть на часы, – покачал головой пес. – До двенадцати еще уйма времени. Если Фарн явится сюда, то от тебя не останется мокрого места. Так что бежать придется тебе.

– Ничего не выйдет! Я не могу оставить Танчо здесь одну.

– Почему одну? Я буду ее охранять, – заявил пес. – От меня толку будет больше – так просто Фарн меня теперь не схарчит. А ты возвращайся к полудню и бей Фарну морду.

– Но разве тебе не положено ждать двенадцати часов? – усомнился ЭРик в правильности рассуждений своего спутника.

– Зачем? Я же не менял свою сущность? Я всегда был Плевком. А внешность не имеет значения.

ЭРик вопросительно глянул на Танчо. Ну конечно, дама должна сама решить: приказать рыцарю умереть за нее или позволить скромно удалиться и остаться целым и невредимым.

«Фарн велел мне здесь его дожидаться, – подумала Танчо. – Значит, как ни верти, но я должна остаться. Но что еще я должна сделать – кто мне ответит?..»

– Что ж ты стоишь, ЭРик? – спросила она насмешливо. – Твой покрытый шерстью приятель говорит вполне разумные вещи.

ЭРик медлил.

– Не волнуйся, я не обижусь на тебя. Какой смысл подыхать вдвоем, если можно вдвоем спастись, – продолжала Танчо все тем же насмешливым тоном. – Надеюсь, ты не страдаешь амнезией, этой болезнью большинства, и не забудешь вернуться.

– Я вернусь, – ответил ЭРик и, притянув Танчо к себе, торопливо чмокнул в губы.

Танчо хотела сделать вид, что разозлилась, но тут же передумала. Дверь за ЭРиком захлопнулась. Танчо зачем-то глянула в дыру, проделанную его кулаками. Да, силища у мальчика есть. Неужто Фарн еще сильнее?.. Танчо невольно содрогнулась.

– ЭРик вернется, – сказала она вслух.

Она почти ему верила. И она должна была признаться, что этот странный парень начинает ей нравиться. Когда он ушел, сердце ее начало ныть, причиняя почти физическую боль.

– Можно, я вам песню спою, принцесса? – спросил пес.

И, дождавшись одобрительного кивка, задрал голову к потолку и завыл.

Глава 12

ЭРик минут пять давил на кнопку звонка, прежде чем дверь отворили. На пороге возник Барсик в полосатых пижамных штанах, в драной майке, порвавшейся на круглом животе. И вдрызг пьяный. Однако, несмотря на алкоголь, вид у Викентия Викентьевича был наимрачнейший.

– А, это вы, сударь, – пробормотал Барсик, часто моргая и строя гримасы: то морща и без того бугристый нос, то выворачивая наизнанку лиловые губы. – Анастасиюшки нет, да и вообще никого нет. Тишина. Мертвейшая тишина… – Горестно всхлипнув, он направился в свою комнату. ЭРик последовал за ним. – Все ушли. Нету никого… – Барсик распахнул дверь и приглашающе махнул рукой. – Заходи. Нету их больше. Ни единого.

– О ком вы? – не понял ЭРик, думая о своем.

– Шуликунчики мои ненаглядные! – Из глаз Барсика градом покатились слезы. – Все твердили наперебой: изведи их, изведи, надоели! Вот я и послушался, извел их, несчастный! О, глупец! – Барсик вцепился в остатки волос и завыл еще громче. – Ну и какая радость в том, что их нет?! Какая радость в мертвой тишине?! Какая радость, что никто не рвет одежду, не рассыпает крупу и не ворует мясо из кастрюли, ну скажи, какая?! Нет, гадостнее этого дня не бывало.

Барсик, шатаясь, добрался до стола и, схватив початую бутылку водки, опростал ее в рот.

– Мне нужно снять заклятие, наложенное Фарном, – сказал ЭРик.

Барсик поперхнулся, остатки сорокоградусной потекли по его подбородку.

– Нет, увольте, против Фарна – ни-ни! Все вопросы к Анастасии.

– И скоро она будет?

– Сие неведомо. Может, скоро, а может и до вечера не появится.

– Не дурите! – прикрикнул на него ЭРик. Викентий Викентьевич начал его раздражать: пьяный повадками он до боли походил на Рикова отца – та же манера головой качать и пальцем грозить. – Мы нашли талисман, и если он достанется Фарну… Ну, вы нам поможете?

– Т-талисман… Какой… и-ик… талисман?

– Перунов глаз.

– Пе-перунов… глаз? И что с ним? – Барсик так изумился, что мгновенно протрезвел.

– Талисман заперт в квартире Милослава Хореца, и мы никак не можем его оттуда вынести.

– «Мы», – передразнил Барсик и громко икнул. – Кто такие «вы»? О себе во множественном числе не стоит говорить. Рановато начинаете.

– Мы –это я и Татьяна Белкина, как выяснилось, по матери – правнучка штабс-капитана Крутицкого, то есть мы с нею – родня, и, по всей видимости, имеем какое-то отношение к Перунову глазу.

– Да, да, понимаю, именно вы имеете к нему отношение, – поспешно закивал Барсик, – но я-то не хочу никакого отношения иметь. Никакого! – поднял вверх палец Викентий Викентьевич. – Вот так-то! – И потянулся вынуть из щели между шкафами очередную бутылку.

Этот жест вывел ЭРика из себя.

– Заткнись! Анастасии не боишься – меня бойся! – зарычал ЭРик и с такой силой сдавил руку Барсика, что тот по-поросячьи взвизгнул от боли.

– Нет, что вы! Я готов! Ой, ой, только пусти…

Барсик извивался, как мышь, у которой хвост прихлопнуло мышеловкой. Хвостом в таких случаях приходится жертвовать. ЭРик разжал пальцы, и Барсик рухнул на пол, баюкая прищемленную руку.

– Что за изуверство, – запричитал пострадавший, вновь заливаясь горючими слезами. – Неужели нельзя как-нибудь иначе, по-человечески? Доводы там, доказательства, убедить логически…

– Ты же трус, – пожал плечами ЭРик. – Тебе доводы не нужны – только сила.

– А хоть и трус! – Барсик обиделся. – Ты ж ко мне за помощью пришел, а не я к тебе. Вот возьму… – залупнулся вдруг Барсик.

– Вставай, – сказал ЭРик. – Наплюй на свой страх перед Фарном и вставай. Из любви к Анастасии – встань!

Барсик вновь захныкал, но неожиданно смолк, сглотнул и решительно набычив голову, полез по лесенке на самый верх за потрепанными толстенными фолиантами.

– Будем рассуждать логически , – забормотал он, раскладывая книги на столе и стирая рукавом пыль с заскорузлых, потрескавшихся от времени переплетов. – Кто такой Фарн? Всего лишь безумная, гипертрофированная жажда власти. Ну-с, так что же он сделал?

– Квартира заперта заклятием, мы не можем вынести талисман.

Понимающе кивнув, Барсик раскрыл фолиант. Прочитал пару строк, снова листнул, прочел абзац, ведя по строчкам пальцем, и вдруг сонно качнулся, глаза его закатились, он бы опрокинулся на пол, если бы ЭРик не подхватил его. Встрепенувшись, Викентий Викентьевич спешно протер кулаками глаза, зевнул, рискуя сломать челюсть, и непонимающе глянул на ЭРика. За мгновение сонного оцепенения, что на него накатило, он начисто забыл, о чем шел разговор. Но сознаться в этом счел для себя зазорным и, придав лицу сосредоточенное выражение, перелистнул несколько страниц.

– Так… На чем бы там, бишь, остановились? – деловито проговорил он и, искоса глянув на ЭРика, поинтересовался: – Успех в любви нужен? Так это пожалуйте. Вот, к примеру: «Сложить вместе пять своих волосы и три волоса любимой особы».

– Нет. Мне нужна запертая комната.

– Так и говори, – кивнул Барсик, – ну-ка, посмотрим, что там про комнату. – Он опять перелистнул несколько страниц и принялся водить пальцем по строчкам. – Ага, нашел! «Помешать выйти из комнаты: высушить и стереть в порошок сердце волка – пятьдесят пять гран – и сердце лошади – пятьдесят гран – и насыпать на порог у входных дверей».

– Нет, ты не понял, – замотал головой ЭРик. – Заклятье уже наложено, его надо снять. Мы должны выйти и вынести талисман! – проорал он в ухо непонятливому помощнику.

– Что тебе посоветовать… – вздохнул Барсик, чувствуя, что опять засыпает и изо всех сил тараща глаза. – Вот хорошее средство: «Взять веник, аккуратно завязанный и нарядный, обмести им квартиру, приговаривая…»

– Там десять огромных комнат, – перебил его ЭРик.

– Да, пожалуй, не подойдет, – согласился Барсик. – Это средство от неудачи. А тебе надо другое…Может, что-то общее попробовать? – предложил помощник Анастасии поспешно, заметив нетерпеливый жест ЭРика. – Гвоздь вбить в верхний косяк или… А, вспомнил! Дам-ка я тебе крушину, повесь ее над дверью – она любые козни вмиг разрушает.

Барсик сполз со стула, достал с нижней полки стеллажа огромный полиэтиленовый пакет и принялся вытаскивать оттуда запыленные газетные свертки, мешочки, конвертики, пакетики и раскладывать все это на полу. При этом Барсик совершенно бессознательно продвигался в сторону простенка, в котором стояла заветная бутылочка.

– Вот, держи. – Барсик протянул ЭРику побуревший от времени газетный сверток с надписью «Крушина». – Это, парень, точно поможет!

ЭРик с недоверием взял пыльный сверток, повертел в руках и зачем-то понюхал, после чего принялся оглушительно чихать.

– Ты, парень, можешь на меня положиться, – закивал Барсик. – Анастасия на меня всегда полагается. Что тебе теперь Фарн?! Чушь! Тьфу! Топай, парень! Вперед, к победе!

Приговаривая все это, Барсик подталкивал ЭРика к выходу. И едва дверь за надоедливым гостем закрылась, как Барсик кинулся к простенку между шкафами и вытащил заветную бутылочку.

– Скорее, – бормотал он, наливая водку в стакан, – эликсирчик мой волшебный, уйми тоску непосильную.

Глава 13

Оставшись одна, Танчо принялась старательно делать вид, что нисколечко не боится. Давним ее желанием было испытать свою смелость и силу (может быть, даже физическую), и теперь такой случай представился. Уверенности добавлял и большой черный пес, притаившийся в одной из комнат.

В холодильнике на кухне Танчо отыскала бутылку шампанского и налила себе полный до краев стакан. Держа в одной руке стакан, а в другой бутылку, она отправилась в столовую – так она назвала большую прямоугольную комнату. Несколько составленных друг с другом кургузых обеденных столов образовывали некое подобие стола пиршественного. Вокруг расставлена была дюжина старинных кабинетных стульев с высокими спинками. Резные львиные морды, их украшавшие, скалили друг на друга выщербленные временем клыки.

Танчо уселась на один из стульев, ноги положила на другой. Не спеша пригубила шампанское.

– Фу, гадость! Подделка! – воскликнула и оттолкнула стакан.

Пенистая, пахнущая мылом жидкость расплескалась по столу. Следом полетела бутылка. Упав со стола, она не разбилась, а покатилась по полу, выплескивая комья сомнительно пахнущей белой пены. Судя по всему, господин Милослав не слишком разборчив, если пьет подобную гадость.

Мысль о Милославе заставила ее сморщиться как от физической боли. Вот уж не ожидала от себя, что может учинить что-нибудь такое изуверское. Обычная девчонка никогда бы так не поступила. Но в том-то и дело, что Танчо никогда не считала себя обычной. С того самого дня, как только начала помнить дни своей жизни. Возможно, кто-то внушил ей эту мысль об исключительности, и она подозревала, что этот «кто-то» – отнюдь не ее родители. Девчонки в школе Танчо ненавидели и боялись. Были, правда, две-три души преданных ей безгранично. Но Танчо было скучно и с теми, и с другими. В институте ситуация мало изменилась. Девчонки читали любовные романы, парни – детективы, она же покупала в магазине «Старая книга» толстенные тома «Шахнаме».

– Неужели это можно читать? – спрашивали все наперебой.

Первоочередная задача ее сокурсниц – подловить богатенького, чтобы потом всю жизнь ездить в «мерсе» – ее не вдохновляла.

– Неужели не хочется замуж? – спрашивала Людочка, успевшая обзавестись штампом в паспорте.

– Мне хочется построить архитектурный комплекс, используя традиции северного модерна.

Обычно на этом разговор заканчивался, каждый оставался при своем. Но однажды, помнится, чуть до драки не дошло.

– А чего, за такой проект можно хорошие бабки срубить, – поддакнул Артем, передиравший все подряд Танины курсовики и в процессе «стекления» проникшийся идеалами соавтора. – Теперь в моде башенки там разные и прочая эклектика.

– Артемушка опять в компаньоны напрашивается, – хихикнула Людочка.

– Ерунда! – уронил веское слово Алексей. – Девчонки устраиваются в жизни, работая передком, а не головой.

– Меня такая форма карьеры не интересует, – отрезала Танчо.

– Ты у нас, Танечка, фригидная женщина, – нагло глядя ей в глаза, сказал Алексей.

Рассчитывал, что Танчо смутится. Но она тут же парировала:

– Да, твои пошлые шутки меня не возбуждают.

Уже потом, немного поостыв после словесной перепалки, она поняла, что Алешка не просто грубо пошутил, он сообщил ей мнение сокурсников о странности ее поведения.

Почему она все время вспоминает этот пошлый треп? Неужели надо оправдываться, если ты не похож на других? Или она обязана кинуться на шею Алексею лишь потому, что девчонке в ее годы положено иметь парня?

Оправдываться… Так она в самом деле оправдывается, а не самоутверждается? Танчо стало казаться, что она раздваивается. И раздвоение это ощущалось почти физически. Танчо-первая продолжала плевать на все на свете, Танчо-вторая металась, не зная, что ей делать. События, несущиеся лавиной, ее обескуражили. Прежняя уверенность истаивала. К своему изумлению, Танчо обнаружила, что ничего несокрушимого в ней нет, напротив, в душе ее присутствует мягкая, податливая сердцевина, некое аморфное и в общем-то противное (надо признать это, стиснув зубы) желе. Подобное открытие не приводило девушку в восторг.

Если бы она была верующей, то стала бы молиться. Но когда все вокруг обращались к Христу не по велению сердца, но лишь из желания следовать моде, она не могла идти в храм, построенный руками атеистов.

По плечу ли выбрала она себе испытание? Может быть, надо выбросить к чертям собачьим эту странную находку? Пусть ЭРик весь этот shit расхлебывает. И правда, зачем Танчо сдался талисман? Якобы подтверждает ее исключительность? Нет, нет, она хотела совсем не этого. А чего? Танчо не оставляло чувство, будто она явилась на экзамен, даже не заглянув в конспект, вытащила билет и теперь тупо смотрит на бумажку, не понимая, что там написано.

– К черту все! – выкрикнула Танчо и только теперь заметила, что дверь в столовую открыта, и на пороге стоит девица с бесцветным лицом, на котором выделяются лишь ярко накрашенные губы.

– Ты кто? – спросила Танчо тоном хозяйки.

– Я?.. Я – Светка.

– Слушай, Светка, ты в этих коридорах лучше ориентируешься. Сходи-ка, поищи что-нибудь выпить. Вина или водки. Только не шампанское. Шампанское я уже вылила.

Светка несколько раз удивленно моргнула, но приказу подчинилась.

Надо сказать, что солнце уже светило вовсю, и в комнате сделалось жарко и душно.

Вернулась Светка с двумя бутылками «Изабеллы».

– А где Милослав? – спросила она почему-то шепотом.

– Немного переусердствовал, служа господину Фарну. Потому и пострадал, бедняжка, – улыбнулась Танчо. – А ты что здесь делаешь в такую рань?

– Разве сейчас рано?

– Для встречи с Фарном рановато. Впрочем, неважно, продолжай!

– В том-то и дело, что я… понимаешь… – засуетилась Светка. – Короче, за бабками пришла. Милослав обещал расплатиться утром. – Светка помолчала. – Если б я отказалась, ему бы все равно хана. Так ведь? – спросила она и заискивающе поглядела Танчо в глаза.

– Ну, разумеется! Мы всегда во всем участвуем помимо воли! – кивнула Танчо. – Самое хреновое – это думать, что добровольно влез в дерьмо, которое вокруг булькает.

Светка недоверчиво оглядела Танчо.

– Не похоже, чтобы ты в дерьме валялась, – прошипела гостья зло.

– Ошибаешься, дорогуша! – хмыкнула Танчо. – Как только народ видит каблучки моих новеньких итальянских туфелек, так норовит тут же наложить на дорожку передо мной кучку побольше.

Топот в коридоре возвестил наконец о прибытии Милославовых подручных.

– Хозяин, почему дверь не заперта? – гремел, приближаясь, голос Кошелева.

С шумом троица ввалилась в комнату, все в ржаво-рыжих жилетках ремонтников, с желтыми повязками на головах. Лица красные, разгоряченные, будто булки из печи. У Главняка Кошелева губа разбита, у маленького суетливого Комара синяк под глазом. Третий хромал. Главняк нес, немного отставив руку, грязный холщовый мешок с надписью «сахар». Из мешка на пол что-то капало. Оглядевшись, Главняк положил мешок в угол и прикрыл сверху ковром.

– Господин Фарн вами интересовался, – сообщила Танчо, с любопытством, но без всякой опаски разглядывая вошедших.

– Порядок, – буркнул Кошелек. – Пусть приходит…

– Он не доволен задержкой, – продолжала выговаривать Танчо тоном заправской стервы. Можно было подумать, что она была Фарновой подружкой.

– Да тут один козел… – пискнул было Комар.

– Заткни пасть! – рявкнул Кошелек. – Нам это по барабану.

– Короче, мы свое дело сделали. Теперь баксы гони, – опять пискнул Комар.

Третий подручный уселся за стол, разломил круг одесской колбасы и принялся жевать, яростно работая челюстями, будто три дня ничего не ел. Танчо заметила на его руках и одежде засохшую кровь.

– Откуда взялась эта телка? – вдруг спросил Комар. – Я ее раньше не видел.

– Ее Фарн прислал, – веско бросил Кошелек и подвинул Комара локтем.

«Ребятки этого Фарна боятся, – подумала Танчо. – До колик в животе боятся. Но страх этот им нравится…»

Тут Фарн явился.

Вошел, улыбаясь, будто собирался каждого одарить стодолларовой купюрой. Но Танчо он улыбнулся особо и, обойдя стол, поцеловал ей руку.

– Танечка, радость моя, ну порадовала, ну угодила! – воскликнул он одобрительно и по-барски потрепал ее по щеке, как преданную собачонку. Танчо на этот жест почему-то не обиделась, а, напротив, возгордилась. – Как ваши успехи, ребятки? – обратился Фарн к остальным.

– Все добыли, все принесли, как велено, – пропищал Комар тонюсеньким голоском. – Голову и руку…

– Молодцы, ребята, хвалю! Отметить надо, раз такое дело.

Мужчин уговаривать дважды не пришлось. Комар тут же исчез и так же неожиданно вновь возник с авоськой, полной водочных бутылок.

«Трамвайщики» расселись за столом, – хищные птицы, покрытые налетом ржавчины, собрались на кровавый пир.

Танчо именно так и подумала – «кровавый».

Стаканы наполнились, звякнули и опустели.

– Хороша, зараза! – крякнул Кошелек.

– Эх, от первой до второй промежуток небольшой, – пискнул Комар.

Все вновь остаканились. Хмель Танчо не брал, будто не водку она пила, а воду. Только тело все легчало, легчало, и уже стало казаться, что сейчас оттолкнется она от плоской спинки неудобного старинного стула и полетит по воздуху, плеща руками.

– А мне Рика жалко, – роняя слезу, шепнула Светка на ухо Танчо.

– Рика? – переспросила та.

Так это Рик там?.. Она глянула в угол – туда, где прикрытый ковром, лежал мешок. На миг ей показалось, что мешок под ковром шевелится, будто внутри что-то живое. Не успел, значит, Рик вернуться. Не смог. Внутри все содрогнулось от непомерной жалости, в то время как оболочка, скаля зубы в подобострастной улыбке, чокалась с Фарном.

– Я…я долго ждал этого часа, – нараспев произнес Фарн, будто певец, пробующий голос перед выходом на сцену.

Его голос всех завораживал – даже «трамвайщики» замирали с раскрытыми ртами, когда Фарн начинал говорить. С их губ на стол шлепались комья недожеванной колбасы.

– То, что когда-то было украдено у меня, теперь наконец принадлежит мне по праву! – Фарн поднял наполненный темно-красным вином хрустальный бокал (единственный редкостный бокал среди плебейского сборища дешевых рюмок и стаканов) и медленно осушил его.

«Откуда у него вино? – подивилась Танчо. – Ведь разливали водку… кажется».

Впрочем, уже ни за что она не могла поручиться. Понимала: как скажет Фарн, так и будет отныне!

– Мы готовы сдохнуть за вас, хозяин! – пискнул, извиваясь от избытка преданности, Комар.

– Возможно, случай скоро представится, – снисходительно улыбнулся Фарн.

В дверях призраком возник Милослав и, тихо скуля, стал указывать пальцем то на свою изуродованную челюсть, то на Танчо.

– Эта дама присутствует здесь по моему особому приглашению, – сообщил Фарн. – Хочешь выпить за ее здоровье?

Милослав опять проскулил невнятное.

– Уйди, – поморщившись, приказал Фарн. – Ты свое дело сделал, можешь теперь отправляться в больницу и залечивать раны. – И добавил громко, но уже как будто и не Милославу: – Не люблю калек.

Но Хорец не уходил, топтался в дверях и смотрел на Фарна, как побитая собака смотрит на жестокого хозяина, жалко вскинув брови и часто-часто моргая.

– Неужели не видишь – ты портишь нам застолье! – нахмурился Фарн.

Милослав подавил вздох, попятился и исчез. А может и не возникал он вовсе?

– Букашки полагают, что им положены награды за их заслуги. На самом деле ничего никому не положено. Не так ли, Танчо? – оборотился к ней Фарн.

– Но разве каждому не достанется его доля? – спросила Танчо.

– Доля чего?

– Любви.

Фарн расхохотался.

– Что ты понимаешь в любви, курица? Глупцы ждут от меня нежности, заботы, сострадания, не понимая, что я никого и никогда не любил и не люблю. Это вы, обожая, служите мне, а я получаю вашу преданность и ваше служение. И вы должны быть счастливы этим. Ты счастлива, Танчо?

– Нет! – выкрикнула Танчо-первая, а Танчо-вторая содрогнулась от страха.

Этот миг выстрелила на Петропавловке пушка. Грохнуло громко, раскатисто, будто стреляли где-то совсем рядом. Звякнули на столе стаканы, дрогнули стекла в окнах.

– Время! – воскликнул Фарн и требовательным жестом ткнул пальцем в угол. – Давайте его сюда.

Кошелев притащил добычу и, повинуясь указующим жестам Фарна, вывалил на стол, прямо посреди жратвы и стаканов, отрубленную голову с длинными, слипшимися от крови волосами. Один глаз головы был закрыт, второй мутной стекляшкой уставился на Танчо. Она видела сероватую пористую кожу, в каждой поре которой застыла бурая каплюшка, полуоткрытые лиловые губы, зубы, измазанные в крови. Ей даже почудилось, что она различает немного высунутый наружу лиловый язык. Узнать в этом искаженном лице черты ЭРика было невозможно. Вслед за головой из мешка выпала кисть правой руки.

– Перунов глаз! – приказал Фарн.

Танчо попыталась противиться, но лишь мгновение. Что-то внутри нее надломилось с хрустом, и, дрожа от отвращения, ненавидя себя за свою животную трусость, она открыла сумочку и вытащила найденную коробку.

«И это все, что я могу – лизать бьющую меня руку? Остановись!» – пыталась приказать Танчо-первая своей второй, раскисшей от страха половине.

Но тело повиновалось той, второй, и пальцы послушно протянули талисман.

– Не мне! – взвизгнул от ужаса Фарн и отпрянул. – Ему!

Тут Танчо увидела, что отрубленная рука медленно поднялась над столом, мертвые пальцы шевельнулись, то ли пробуя силы, то ли маня Танчо к себе. Покорно, как кукла, Танчо положила коробку на раскрытую ладонь. Но едва талисман коснулся мертвой кожи, как обрубок вспыхнул ярким огнем, в несколько секунд рука превратилась в головешку со скрюченными черными сучками-пальцами, чтобы тут же рассыпаться хлопьями жирного пепла, а коробка шлепнулась в миску с салатом.

– Сволочи! – взревел Фарн. – Скоты! Обманули меня! Это не он! Не он? Где его настоящая голова?

От прежней вальяжной барственности не осталось и следа.

– Вот, перед вами, – пропищал Комар.

– Это не ЭРик! – заорал Фарн. – Это другой. Первый встречный, попавшийся идиотам под руку.

– Мы замочили его, – принялся канючить Кошелек: от рыкающего баса остался лишь сиплый дрожащий шепот. – Все, как велено: руки, ноги, тулово, потом голова… Но тут приперся этот долбанутый псих, собрал обрубки и слинял. Ну, мы помозговали чуток и решили, что любая башка сгодится. Раз этот чувак мертв…

– Мертв? – передразнил Фарн. – Полагаете, он вот так просто может умереть? В первый раз я отнял у него хлеб в блокадную зиму и заставил лечь в землю братской могилы. А он явился опять спустя полвека, чтобы встать мне поперек дороги! Но я бы мог его убить! Мог бы! Если бы вы, ребята, не напарили меня.

– Может, мы снова попробуем? – осторожно предложил Кошелек.

Фраза вышла дурацкая: как будто Кошелев предлагал обмануть босса во второй раз.

Фарн расхохотался.

Никто больше не осмелился лезть с предложениями. Воцарилась тягучая липкая тишина. Слышно было лишь, как молчаливый «трамвайщик» потихоньку пытается дожевать кусок колбасы и проглотить, но никак не может и все время давится. Танчо хотелось встать и уйти. Но она не в силах была пошевелиться – тело одеревенело. Танчо попыталась ущипнуть себя, – испытанной способ убедиться, не снится ли эта бредовая пьянка – но не смогла приподнять руку.

– Ну что ж, придется всех отблагодарить за службу, – милостиво улыбнулся Фарн.

Улыбка эта была хуже любого ора. Все, затаившись, следили за движениями господина. Танчо вдруг почудилось – начни сейчас кто-нибудь икать, рыгать или вообще сделай что-нибудь смешное, они бы могли спастись. Но все сидели не двигаясь, не слышно было даже дыхания. Может быть, они уже умерли?

Но нет, такая милость не для них – лишь немногим счастливцам выпадает удача не заметить, как подкрадывается к нему смерть.

Фарн взял бутылку вина – все-таки вино откуда-то появилось, откуда, неведомо – и наполнил стакан до краев. Несколько секунд белоголовый смотрел на темный сок виноградной лозы. Потом на губах его вспучился пузырь слюны, медленно сполз по подбородку и шлепнулся белым червяком в стакан. Вишневая жидкость тут же закипела и сделалась темно-зеленой. На дно белыми хлопьями выпал осадок.

– Пей! – Фарн протянул стакан Кошелеву.

Кошелек взял стакан и проговорил, хмуро глядя в пол:

– Я готов был вам преданно служить, хозяин. Но раз облажался – тут ни хрена не поделаешь. Стонать не буду. Умру как солдат. Прощевайте! – Он хлопнул стакан залпом, как прежде бессчетно опрокидывал в глотку сорокаградусную.

Несколько секунд Кошелев стоял неподвижно, потом кожа у него на лице потемнела, лопнула гнилой кожурой, глаза выпали перезрелыми ягодами, и мертвец шлепнулся головой на стол.

– Теперь твоя очередь. – Фарн протянул наполненный до краев стакан Комару.

Новая порция уже сделалась зеленой, а белая кипящая пена выплескивалась на стол, распространяя мерзкий аммиачный запах.

– Помилуйте! – Комар грохнулся на колени и принялся целовать Фарну ноги. – Я же для вас все что угодно… я предан… я люблю, обожаю…

– Не трать мое время попусту! – Фарн брезгливо отшвырнул Комара. –Терпеть не могу тех, кто боится умереть, когда я этого хочу. Все равно отвертеться не удастся.

– Помилуйте!..

– Пей!

Комар поднялся, весь дрожа. Одна штанина джинсов сделалась темнее другой.

– Я вас люблю, – шептал Комар. – Никто вас так сильно не любит, как я…

Он отпил маленький глоточек и глянул на господина – может, простит?

Но прощения не последовало. Еще глоточек. И вновь преданный взгляд. Опять никакого эффекта. После третьего глотка ноги Комара подкосились, и он медленно, будто с неохотой, опустился на пол. Кожа у него на затылке вздулась пузырем.

– Теперь ты! – Фарн повернулся к тому месту, где еще минуту назад сидел третий киллер – молчаливый и самый незаметный из троицы, пожиратель колбасы.

Стул был пуст. Причем ни Светка, ни Танчо, ни даже Фарн (сам великолепный Фарн!) не заметили, как этот третий исчез.

– Ловко смылся, – восхищенно шепнула Танчо. – Это главное – вовремя смыться.

Она подумала, что белоголовый пошлет вслед беглецу молнию, или что-нибудь подобное из своего арсенала. Но ошиблась.

– Трое провинились, – проговорил Фарн задумчиво. – Троих следует наказать. Конкретные имена не имеют значения.

Он протянул Танчо свой бокал, до краев наполненный кипящей темно-зеленой жидкостью.

– Тебе, Танечка, в хрустале, изысканно, – голос его сделался мягким, завораживающим. – Как это ни печально, но ты мне уже не нужна. Разумеется, в этом нет твоей вины – виноваты другие. Пей, милая. Я не люблю ждать.

Он поднес бокал к ее губам.

– Всего три глотка, – прошептал завораживающий голос. – Ради меня.

У Танчо не было сил противиться. Невидимые руки сдавили затылок и наклонили голову. Губы сами раскрылись, и жидкость полилась в рот. Ни сладости, ни горечи Танчо не почувствовала – до омерзения безвкусная жидкость. Глоток пустоты.

В тот же миг стена лопнула серым пузырем, и огромный черный пес впился в руку Фарна. Танчо отпрянула, бокал упал и разбился.

«Как же я забыла, что так будет!» – подумала в смятении Танчо.

Но силы противника оказались не равными. Фарн легко, как надоевшую болонку, отшвырнул огромного пса. Тот ударился о стену и, бессильно дернув огромными лапами, сполз на пол и замер. Из носа его потекла алая струйка.

– Терпеть не могу бессмысленного сопротивления, – фыркнул Фарн. – За тобой, дорогуша, еще два глотка. – Повернувшись к столу, он взял стакан. – Самое большое наслаждение – подчиниться сильной воле. Ненавидя, через силу, но подчиниться. И тогда вся твоя ненависть мгновенно переплавится в самую пламенную, самую преданную любовь. Что может быть слаще и значительнее этого, скажи мне, скажи, пока ты еще не умерла?!

Танчо хотела ответить, но не могла – язык не желал ворочаться во рту. Но ответить довелось не ей: дверь распахнулась, и в комнату влетел ЭРик. Одним прыжком он очутился возле Фарна, метя тому в сердце черным закопченным шампуром. Но белоголовый легко увернулся от удара. Из рукава его пиджака вырос огромный саблевидный коготь и нацелился ЭРику в горло. Но и Фарн промахнулся. Коготь впился в стену. Посыпалась штукатурка. Но тут же взметнулся второй коготь, готовый снести нахальному юнцу голову.

Танчо наконец стряхнула оцепенение, схватила со стола коробку с талисманом и, повинуясь внезапному наитию, приложила ее к спине белоголового. Клубы серного дыма с шипением повалили во все стороны, Фарн содрогнулся от боли и упустил добычу – лишь чуть-чуть зацепил ЭРика, коготь содрал кожу со скулы.

– Беги! – закричал ЭРик девушке. – Заклятие снято. Беги!

Танчо, прижав коробку к груди, бросилась вон из комнаты. За ней, визжа, как сирена, мчалась Светка.

– Вернись! – крикнул вслед Фарн. – Или ты пожалеешь!

– Что тебе нужно от нас? – орал ЭРик, выставив вперед шампур и отирая свободной рукой лицо. – Хочешь отомстить? За что?

– За ту дурацкую шутку, что сыграл твой дед! – Фарн вновь попытался достать ЭРика когтем, но лишь рубанул пустоту.

Но при этом ЭРик подался в сторону, и путь к двери оказался свободен. Фарн тут же метнулся в коридор. Чертыхаясь, ЭРик бросился за ним. Куда там! Фарн исчез так мгновенно, как умел это делать только он.

– Удрал через соседнюю квартиру, – предположил Плевок.

Пес успел подняться и теперь, пошатываясь, выбрался в коридор. Огромные лапы его расползались в стороны, как у малого щенка.

– Тебе здорово досталось, – посочувствовал помощнику ЭРик.

– Да уж, раны придется долго зализывать, – вздохнул пес.

Глава 14

Он стоял на колоннаде Исаакиевского собора, смотрел на серые безоконные изнанки домов и не узнавал прежние нарядные дворцы. Город, как женщина в нарядном платье, а под платьем – грязное и рваное белье. Двое иностранных туристов, поднимавшихся вместе с ним, вдоволь нащелкав фотографий с высоты, ушли; ЭРик остался один. Ждал, вглядываясь в тусклое, подернутое серой пеленой облаков небо.

Он простоял на колоннаде уже часа два и почти не удивился, когда увидел, как по узенькой железной лесенке, опасливо ступая, к нему поднимаются трое: впереди Гребнев, за ним Анастасия в знакомой черной пелерине и, наконец – Шайтаниров.

– Что ты здесь делаешь? – крикнул Гребнев раздраженно.

– Жду свой трамвай, – ответил Эрик.

– Что-что?

– Когда трамвай появится, я прыгну в него и вернусь в мир восемнадцатого года. Пока я не узнаю, за чем охотился Фарн и что было спрятано в квартире, где мы побывали утром, я ничего не смогу сделать.

– В этом что-то есть, – кивнула Анастасия.

– Что есть?! – взорвался Гребнев. – Он просто сиганет вниз и разобьется. Мы же с вами знаем, что он самозванец. Вдохновенный, восторженный самозванец! Нет, нет, я ничего не имею лично против него. Если Ольга Михайловна верит, что это тип – ее сын, пусть верит. Я согласен. Но зачем прыгать вниз, чтобы доказать…

– Я ничего не доказываю, – покачал головой ЭРик. – Я хочу узнать тайну Перунова глаза.

– Никакой тайны нет! – заорал, выходя из себя, Гребнев.

– Погодите! – вмешался в разговор Шайтаниров. – Я могу вам помочь.

– Как? – насмешливо спросил ЭРик

– Вы что, не видите? Я же теперь Кайрос!

Шайтаниров задрал штанину и показал пестрые крылышки на щиколотках, потом затряс заушными крылышками и наконец, повернувшись спиной, представил на обозрение огромные сложенные крылья с жидким оперением. Маховые перья явно не удались. И, чтобы не потерять подъемной силы, Шайтанирову пришлось вырастить к тому же и перепонки, как у летучей мыши. Надо еще добавить, что прическа его тоже: затылок был чисто выбрит, а спереди торчал длинный вихор черных и белых волос.

– Ну как? – самодовольно усмехаясь, спросил Шайтаниров.

– Что-то я не понял, кто ты такой. – ЭРик даже не пытался скрыть улыбку.

– Я – Кайрос, бог счастливого случая. Кто ухватит меня за чубчик, тому привалит удача.

– Что-то я не слышал про таких богов, – фыркнул Арсений.

Кайрос-Шайтаниров нахохлился от обиды.

– Это греческий бог. Кайрос – это тот неповторимый момент, когда усилие одного человека совпадает с велением Судьбы. Я – поклонник гармоничного мира Эллады и ее небожителей. Монотеизм сделал человека слишком зависимым.

– Как это понимать? – удивилась Анастасия.

– Все очень просто, – тут же пустился в рассуждения Кайрос-Шайтаниров. – Рассмотрим вариант, когда Бог – один на всех. Представьте, что вы чем-то не приглянулись этому грозному Боженьке, как какой-нибудь лоботряс строгой школьной училке. Все – вам кирдык. Будут сыпаться неудачи, как из рога изобилия. Успевай только лоб для шишек подставлять. Боженька будет тебя постоянно напрягать, испытывать, воспитывать и толкать по пути, по которому ты идти не собираешься. Считайте – жизнь загублена. Другое дело – древнегреческий пантеон. Богов множество, весь Олимп заселен. Да что Олимп, в каждом ручейке, на любой зачуханной горушке обитает высшая сила. Чувствуете, какой выбор: не понравился одному, тебя другой пригреет. Вот истинная свобода выбора! Да, греки знали толк в демократии!

– Подожди, – одернула его Анастасия. – А как же ангелы и святые? Им тоже можно молиться.

– Не то, – отрицательно замотал головой Шайтаниров. – Это всего лишь сержанты на службе у генерала. Генерал гаркнет: «Пли!» Сержант ответит: «Есть!» А человек перед ними – жалкий крестьянин, по дому которого лупит дальнобойная артиллерия. Может, сержанту в глубине души и жалко мирного жителя, но генерал приказал сровнять поселок с землей. А у греков, у них все иначе, – голос новоявленного Кайроса сделался мечтателен. – Пускай Зевс главный – это ничего не значит. Остальные постоянно против него интригуют и тайком или в открытую помогают своим избранникам. Вы что, забыли Троянскую войну? На стороне троянцев была Афродита; Афина Паллада ахейцам помогала. Десять лет бодались! А при монотеизме за полгода бы управились. И уж Энею точно спастись не позволили – всех бы положили на месте. Риму появиться не позволили.

– Ладно, уговорил, – поспешно сказал Арсений, опасаясь, что ему придется выслушать еще и лекцию о богах римских. – Сегодня же вечером идем в казино, я держу тебя за твои крашеные патлы и срываю банк.

– Во-первых, я волос не крашу, – обиделся Кайрос-Шайтаниров. – А во-вторых, азартными играми не занимаюсь. У меня более высокое предназначение. Я теперь бог. Другие желания давайте!

ЭРик шагнул к Шайтанирову и ухватил за вихор.

– Пусть сейчас же здесь, перед нами, появится мой трамвай!

Едва замер звук его голоса, как в воздухе сгустился в сияющий голубыми огнями шар. Вращаясь, он медленно поплыл к колоннаде. «Сейчас», – приказал про себя ЭРик, шар беззвучно лопнул, и из него, как бабочка из огромного кокона, высунулся нос летящего трамвая. Кольцо монорельса опоясало Исаакий и соединилось над голубыми главами Троицкого собора со вторым кольцом, охватившим старый город по периметру.

– Прыгай! – Анастасия толкнула ЭРика в спину.

Синяя, притягивающая, как магнит, подножка обозначилась рядом. ЭРик оттолкнулся от ограждения и полетел. Земля была где-то далеко, запредельно. Город тонкими шпилями протыкал прозрачное северное небо. Слишком красивый, чтобы быть настоящим. Слишком изысканный, чтобы оказаться добрым.

Часть III

«Как я вскочил на его подножку,

Было загадкою для меня…»

Глава 1

– Куда мы теперь? – спросила Светка, когда они выскочили на улицу.

– Не знаю. – Танчо оглянулась: нет ли погони. Но никто их не преследовал. – Одно ясно: домой мне нельзя.

– Почему? – зачем-то спросила Светка и, не получив ответа, предложила: – Тогда пошли ко мне.

Помедлив, Танчо кивнула.

День был в самом разгаре. Солнце пекло, в сыром жарком воздухе город изнывал, как в горячем компрессе. Больше всего на свете Танчо хотелось немедленно лечь и заснуть – здесь, прямо на мостовой. Но спать сейчас никак было нельзя.

«Засну – никогда не проснусь», – подумала Танчо и ощутила каждой клеточкой своего тела – так и будет.

Будто посторонний голос шепнул эту фразу на ухо. С Танчо и раньше случалось подобное, только она не помнила, сбывалось ли то, что нашептывал голос. Отец верил подобным знакам, всегда вспоминал при этом бабку-колдунью. Обычно в таких случаях мать, чтобы не отстать от отца, вспоминала деда, который верил в потусторонние силы и вообще был «сильно с придурью». Кажется, это единственное, в чем они были полностью согласны, – что не так уж и плохо знаться с чертовщиной. Не исключено, что и Белкина-младшая тоже немного ведьма.

Танчо невольно приободрилась. Странная коробка, найденная в стене Милославовой квартиры, все еще лежала у нее в сумочке. Интересно, если выкинуть опасную находку в Неву, оставит Фарн девчонку в покое? Или не оставит? Коробку Фарн снова отыщет – в этом сомневаться не приходилось. Один вопрос только без ответа: кто ему со дна Невы ту коробку достанет? Сам-то он ее взять не может, недаром ему понадобилась мертвая рука ЭРика.

– Слышала, что Фарн сказал? – спросила Танчо у своей спутницы. – Якобы он уже пытался убить ЭРика…

– Вроде того, – буркнула в ответ Светка.

– Девичья фамилия моей матери Крутицкая. Получается, что мы с ЭРиком родственники, и наша семья причастная к какой-то важной тайне, – принялась рассуждать вслух Танчо.

– Лучше бы к материальным ценностям, – процедила сквозь зубы Светка.

В небе над их головами глухо зарокотало, будто где-то вдали началась гроза. Танчо подняла голову. Небо было чистым. Абсолютно. Только блеклую его голубизну рассекал синий росчерк – некто провел ровную полосу на листе голубой почтовой бумаги. Кому послание? От кого?

«Монорельс», – осенило вдруг Танчо, и она еще сильнее запрокинула голову.

По небесному монорельсу, стуча колесами и сверкая блеклыми на фоне солнечного света огнями, мчался трамвай.

– Что ты там увидела? – спросила Светка, останавливаясь и тоже запрокидывая голову.

Две девчонки застыли, вглядываясь в небо. Прохожие останавливались в недоумении и, прикрываясь ладонями от света, пытались что-то разглядеть в небе, но так ничего и не обнаружив, пожимали плечами и спешили дальше. Трамвай исчез, скрывшись за крышами домов, но синяя полоса в небе осталась. Танчо, запрокинув голову, медленно пошла по улице, то и дело натыкаясь на прохожих.

– Эй, куда ты топаешь? – окликнула ее Светка.

– За трамваем иду.

– Да зачем он тебе? Ко мне домой на автобусе надо ехать.

Танчо не ответила. Она шла, как слепая, торопливо распихивая мешающих ей людей. Те почему-то не ругались – что было странно – и даже иногда загодя уступали дорогу. Помедлив, Светка побежала за новой знакомой. Синяя полоса, прочерченная по небу, вывела их на набережную.

Теперь стало очевидно, что в небе над старым городом прочерчен огромный круг, как некий ореол святости. И центр этого круга где-то в районе Исаакия. Круг, парящий в небе, что-то напоминал Танчо. Но что?! Господи, так ведь это ее проект! ЕЕ монорельс, по которому несется скоростной трамвай на магнитной подушке!

Танчо стояла, молитвенно стиснув руки, и смотрела на синее кольцо, парящее в небе. Что это? Откуда? Почему? Ни на один вопрос она не знала ответа. Но никогда она не чувствовала себя счастливее. Из глаз ее сами собой катились слезы. Остановившийся рядом старик поправил на макушке белую соломенную шляпу, вздохнул:

– Ну надо же, что придумали! – и зашагал дальше.

Это был первый из всех встречных, кто увидел небесную дорогу. Вновь появился трамвай. Он мчался по монорельсу в обратную сторону, и это удивило Танчо: ведь кольцо только одно, и два встречных вагона непременно столкнутся. Но где-то над Васильевским островом трамвай растворился в бледной синеве, и тут же в обратном направлении по монорельсу полетел другой вагон – этакая старинная развалюха, похожая на ящик на колесах. Танчо побежала, расталкивая прохожих и пытаясь догнать трамвай. Теперь она видела, что монорельс состоит из двух кругов. Один нимбом повис над старым городом, второй петлей охватывал золотой шлем Исаакия. Обе окружности соединялись над синими куполами Троицкого собора.

– Хотела бы я знать, как садиться в этот транспорт, – пробормотала Танчо.

И показалось ей в ту минуту, что отделилась от трамвая серебристая человеческая фигурка. Огромные неподвижно раскинутые крылья удерживали ее от стремительного падения. Человек парил, медленно опускаясь вниз, и солнце сверкало серебром на его крыльях. Танчо не могла оторвать глаз от странного видения. Наконец летун скрылся за домами, и тогда Танчо усомнилась – видела ли она его в самом деле.

Светка тем временем тоже была вся в раздумьях: как ей сладить с этой дурехой? Поначалу она планировала затащить Танчо к себе домой и звякнуть Сержу. Теперь она склонялась к мысли вырвать сумку с чудесной коробкой и удрать. Видать, штука эта стоящая, раз Фарн, не задумываясь, замочил из-за нее столько народу! Грех упускать добычу.

Светка смерила Танчо оценивающим взглядом. Рост хоть и высок, да девка щуплая. И, уверенная в победе, Светка уцепилась за Танину сумку. Но даже рвануть ее на себя не успела: ладони обожгло, будто огнем. С визгом Светка отскочила.

– Что случилось? – повернулась к ней Танчо.

Светка в ужасе смотрела на свои руки: на каждой вспухло по огромному волдырю, будто Светка держала на ладонях по наполненному водой презервативу.

– Ведьма! – завыла Светка. – Что же ты наделала, стерва!

Танчо в недоумении протянула руку и хотела дотронуться до Светкиной ладони, все еще не понимая, что такое держит та на руке.

– Лапы убери! – Светка в ужасе отшатнулась. – Я тебе… тебе…

Она повернулась и, выставив вперед изувеченные ладони, побежала по набережной – неведомо куда, лишь бы подальше от этой сумасшедшей девчонки, от ее проклятой сумочки и дурацкой коробки. Пусть Фарн сам с нею разбирается, пусть раздавит ее, как муху, за то, что она со Светкиными руками учудила.

Господи, как же больно! Будто на каждой ладони по раскаленному утюгу! Люди добрые, помогите, поглядите только, что проклятые богатеи творят с бедным людом! Живьем сжигают!

Глава 2

ЭРик медленно поднимался по лестнице. Дверь наверху, в квартиру, была открыта, полоса красноватого дрожащего света падала на стену.

– Послушайте, Матвей, лучше через черный ход, – проговорил взволнованный мужской голос.

– Да уж, конечно, через черный, – отвечал второй голос, тоже мужской, низкий, рокочущий.

«У покойного Кошелька был точь-в-точь такой бас», – подумал ЭРик.

– Без нужды не рискуйте.

– Да нету же никакого риска, Станислав Николаевич, – рокотал в ответ Матвей. – На мою преданность можете положиться. Неужто сомневаетесь?

ЭРик наконец добрался до четвертого этажа и остановился. Вход с черной лестницы, как и полагалось, вел на кухню. Дверь была приоткрыта, и в проеме ЭРик разглядел коренастого бородатого дворника, держащего в руках узел с вещами. Дворник разговаривал с высоким светловолосым человеком лет тридцати пяти. Тонкие черты лица, рыжеватая полоска усов, высокий, начинающий лысеть лоб – нет сомнения, фотографию этого человека ЭРик видел в старом альбоме.

– Станислав Николаевич! – окликнул юноша деда.

Тот вздрогнул и повернулся, окинул подозрительным взглядом.

– Мне надо с вами поговорить. Наедине. – ЭРик попытался изобразить доброжелательную улыбку.

Он тут же будто увидел себя со стороны – неуклюжий, неловкий, невоспитанный плебей, лезущий, как тысячи, как миллионы точно таких же серых тварей, из подвала в апартаменты на гребне мутной бунтарской волны.

– Соблаговолите представиться, сударь.

Свет керосиновой лампы падал сбоку, и красноватый отблеск рдел на щеке штабс-капитана, высвечивая тонкие, чуть подрагивающие ноздри. Пожалуй, таких лиц нигде теперь не увидишь, даже в кино. Тонкая, как лезвие ножа, линия носа, высокий лоб, волевой и в то же время изящный подбородок. Но прежде всего глаза, их выражение – ум, лукавство, ирония и гордость одновременно. Правда, в последнее время добавилась еще и тревога. ЭРик не отрываясь смотрел на штабс-капитана.

– Я вас слушаю, – нетерпеливо сказал Крутицкий.

– ЭРик Крутицкий. – Юноша изобразил нечто вроде поклона.

– Однофамилец? – Штабс-капитан окинул гостя недоверчивым взглядом.

– Родственник.

– ЭРик? А по батюшке?

– ЭРик Сергеевич.

Штабс-капитан отрицательно покачал головой:

– Что-то я не припомню среди своих родственников…

– Это неважно. Я хочу поговорить с вами про Перунов глаз.

Лицо Крутицкого исказилось так, будто невидимая рука попыталась содрать с него живьем кожу. Даже в неверном свете керосиновой лампы ЭРик видел, как заблестели на лбу деда капельки пота. В глаза же ему ЭРик просто не посмел заглянуть.

– Я сейчас все объясню!

От звука его голоса штабс-капитан опомнился.

– Пройдемте со мной, – сказал он поспешно и указал на дверь, ведущую внутрь квартиры, которую до этого сам же и прикрыл.

– Станислав Николаевич, так я повез вещи? – напомнил о себе Матвей, стоявший на протяжении всего этого странного разговора возле выхода на черную лестницу.

– Везите, голубчик, конечно, везите.

Штабс-капитан поправил накинутый на плечи пиджак и направился в глубь квартиры. При каждом шаге он сильно хромал – левая нога его почти не гнулась. ЭРик даже в полутьме заметил беспорядок, царящий в квартире, как будто не только люди, но и вещи пришли в смятение от предстоящих перемен. Штабс-капитан провел гостя в квадратную комнату, заставленную вдоль стен высокими шкафами, набитыми книгами. Дубовые панели под потолком образовывали резной шатер. Сверху на цепочках спускалась люстра с бронзовыми драконами. Впрочем, сейчас она не горела. Штабс-капитан поставил на стал подсвечник с изрядно оплывшей свечой.

– Извольте объясниться, сударь, – хмуря брови, сказал он.

– Да, конечно, сейчас объяснюсь, – поспешно кивнул ЭРик. Он старался попасть в тон штабс-капитану, но не находил нужных слов, и повторял первое попавшееся из дедова лексикона. – Вот, извольте послушать. Некто Фарн гоняется за мной по всему городу Санкт-Петербургу, а из-за чего? Вам знакомо это имя?

– Город Санкт-Петербург… Кажется, да, существовал такой. – Едва заметная усмешка тронула губы штабс-капитана. – Но теперь его именуют по-другому.

– Ленинград, – ляпнул ЭРик.

– ЧТО?! – охнул Крутицкий, будто пуля угодила ему в сердце.

– Я ошибся. Петроград, – спешно пробормотал ЭРик. – Ленинградом его назовут потом. Но не волнуйтесь, Санкт-Петербург еще вернется.

Их глаза вновь встретились. Теперь ЭРику показалось, что он смотрится в зеркало: у штабс-капитана были точно такие же глаза, как у него: темно-зеленые, с прозрачными светлыми прожилками.

«Что ж тут удивительного? – подумал ЭРик. – Ведь это мой дед».

– Попрошу вас так больше не шутить, милостивый государь, – процедил сквозь зубы Крутицкий.

– Это не шутка. И вы не ответили мне, хотя я спросил вас о Фарне. – ЭРик выдержал взгляд.

– Фарн… Да, я с ним встречался однажды. Отвратительный тип. У нас вышла ссора, а после ссоры – дуэль.

– Вы убили его?

– Разве я кажусь таким кровожадным? К тому же это было еще до войны. За долгие годы в окопах я много чего повидал. А тогда я учился в университете. Юнец…

– Вы убили его? – повторил свой вопрос ЭРик.

– Нет.

– Жаль.

– Если сказать честно, я спасся чудом. Был уверен, что пуля Фарна попадет мне прямо в лоб. Я даже ощутил холод в том месте, куда должен был угодить свинец. Но в последний миг полупрозрачная рука мелькнула перед моим лицом, и пуля просвистела подле уха. На следующий день господин Фарн исчез, и мы более никогда не встречались. Вот только письмо… – Крутицкий прошелся по библиотеке, скользя тонкими пальцами по зеркальным стеклам книжных шкафов. – На следующий день после дуэли мне передали письмо, полное угроз. Подписи не было, но я уверен, что именно господин Фарн написал его.

– Он угрожал вас убить?

– Нет, он обещал превратить мою жизнь в ад.

– Несомненно, это связано с Перуновым глазом.

– Что вам известно про Перунов глаз?

– Я нашел страничку из вашего дневника.

Лицо штабс-капитана вновь исказилось. Неловко качнувшись из-за искалеченной ноги, он шагнул к ЭРику и схватил внука за отворот рубашки.

– Кто тебя послал шпионить за мною, мразь?!

– Э, хватит! Коли не хотите, чтобы худо было! – крикнул ЭРик.

Дикий его нрав тут же взял верх над внешней смиренностью. Без труда ЭРик разжал пальцы Крутицкого и оттолкнул деда. Тот ударился спиною о дверцу шкафа. Жалобно звякнули стекла. Штабс-капитан не устоял на ногах и грохнулся на пол. Из распахнувшихся дверец шкафа на него посыпались книги в темных с золотым тиснением переплетах. ЭРик явно не рассчитал свою силу.

– Прошу заметить, – сказал он сухо (откуда только такие дурацкие обороты – никогда прежде он так не говорил), – что я вдесятеро сильнее, но покалечить вас у меня нет никакой охоты. – И он протянул руку деду, чтобы помочь подняться.

Штабс-капитан демонстративно отвернулся и оперся на стоящий рядом стул – кабинетный, с высокой спинкой, украшенный резными львиными мордами. Только сейчас ЭРик сообразил, что видел эти стулья в квартире Милослава. Как странно! Остались только стулья.

– Пора нам наконец объясниться. – ЭРик злился на самого себя и на своего непонятливого предка. – Страничку из вашего дневника я нашел в альбоме с фотографиями, альбом тот лежал в комнате матушки моей Ольги Михайловны Крутицкой, невестки вашей, Станислав Николаевич.

– Невестка? Разве у меня есть невестка? – штабс-капитан позволил себе ироническую усмешку.

Однако ЭРик ничуть не смутился.

– У вас есть сын Сергей, так?

– Сереженьке только шесть лет. Да вы шутник, милостивый государь, как я посмотрю.

– Да, сейчас ему шесть, но многое случится потом. Я ваш внук, Станислав Николаевич, я пришел из будущего. И именно там, в будущем я нашел альбом с армейскими фото. На всех фотографиях вы срезали погоны.

– Будущее, – недоверчиво скривил губы Крутицкий. – Разве оно у нас есть? Известно ли вам, чем я сейчас занят? Нет? Я бросаю эту прекрасную квартиру и ищу себе маленькую неприметную норку. Потому что в этой квартире, где проживал штабс-капитан Крутицкий, прапорщику Крутицкому – как я имею теперь честь числиться по документам – не место.

– Вы боитесь? – спросил ЭРик.

– Представьте себе, да. Я три года провел в окопах, из прапорщика дослужился до штабс-капитана, был тяжело ранен. А теперь вздрагиваю, услышав шаги на лестнице, и просыпаюсь в холодном поту по ночам – всякий раз кажется, что за мной пришли. Никогда прежде мое положение не было столь унизительным.

– Возможно, это не предел.

– Не предел?! Не предел – сидеть в камере смертников, откуда моих товарищей каждодневно уводят на расстрел? А подлец, выскочка, самодовольный тупица еще и глумится над тобой? Когда мерзавец, гнусно улыбаясь, говорит, что питает к тебе добрые чувства и потому тебя, офицера. не расстреляют. Разве это не предел? А я не мог плюнуть ему в лицо, потому что уж тогда точно бы получил пулю в лоб. Я обязан этому человеку, комиссару, жизнью.

– А может быть, надо было плюнуть? – спросил ЭРик.

Штабс-капитан сделал какой-то неопределенный жест и едва не сшиб подсвечник с догорающей сальной свечой.

– Вы правы, – проговорил он глухим голосом. – Я сделался трусом. Смелость сделалась в нынешней жизни непозволительной роскошью.

– Мне известно: вас спас от расстрела Тимошевич.

– А что вы еще знаете? – опять едва заметная ирония появилась в голосе штабс-капитана.

– Мама рассказывала, что потом вы всю жизнь держали под кроватью пару белья, зубную щетку и кусочек мыла, чтобы взять с собой в случае ареста.

Крутицкий остановившимся взглядом смотрел на ЭРика.

– Ч-что еще? – вымолвил он с трудом.

В двадцатые годы вы мыли бутылки на «Красной Баварии» чтобы прокормить семью.

– Дальше… – голос штабс-капитана сел до едва слышного сипа.

– Вы ходили в оперу на галерку, в последний ряд. Туда же приходил ваш товарищ, лишившийся глаза на войне, – мама позабыла его имя. И он… Он сообщал, кто из офицеров, с которыми вы когда-то служили, арестован и… Он говорил об этом на ухо, шепотом и плакал.

– Дальше.

– Больше ничего. То есть я не знаю больше ничего. Мама только это рассказала. Я лично вас не помню.

– Значит, я умру до того, как… Когда же? Впрочем, нет, лучше не говорите. Даже для меня это чересчур – сначала узнать, что жизнь, казавшаяся столь блестящей вначале, быстро превратилась в ничто. Простите. – Он замолчал, будто ожидал, что ЭРик еще что-нибудь скажет, но, не дождавшись, прошептал: – Надеюсь, вы мне просто-напросто снитесь.

– Если угодно, считайте, что так. Человеку из сновидения вы можете доверить тайну Перунова глаза?

– Может быть, и смогу, – штабс-капитан странно улыбнулся.

Он взял со стола толстую, переплетенную в коленкор тетрадь. Секунду медлил. Потом раскрыл тетрадь на последней странице и протянул Эрику.

– Читайте. Эту запись я сделал вчера.

– Он умер? – Кайрос-Шайтаниров дрожал от любопытства и часто-часто взмахивал заушными крылышками.

ЭРик лежал на дорожке сквера, раскинув руки и запрокинув к бледному небу лицо. Глаза его были открыты, и в них отражались плывущие в вышине облака. Несколько прохожих тут же сбились в плотное кольцо вокруг неподвижного тела. Анастасия с трудом растолкала любопытных и склонилась над ЭРиком.

– Он упал с неба, – говорила бойкая пенсионерка в ситцевом платье, мужских носках и калошах. – Я шла, а он буквально перед моим носом грохнулся вот тут, на дорожку.

– Он прыгнул с колоннады собора, – заявил какой-то тип, одетый, как иностранец, но говоривший по-русски без малейшего намека на акцент. – Я успел сфотографировать. – На груди у него в самом деле висел фотоаппарат.

– Невозможно, – веско заявил другой мужчины, из породы знатоков. – Если бы он прыгнул с колоннады, он бы сначала упал на крышу собора. Но даже если предположить, что уже оттуда он спрыгнул вниз, то он разбился бы на ступенях, а никак не здесь, в сквере.

Анастасия сдавила пальцами ЭРиково запястье.

– Он жив! – воскликнула.

– Может быть, «скорую»? – предложила бойкая пенсионерка.

– Помощь ему нужна, но совсем другая, – сказала Анастасия, обводя взглядом толпу. – Иначе он умрет.

Толпа быстро стала редеть. У тех, кто остался, на лицах появилось отстраненное выражение, будто вывеска на дверях магазина: «Закрыто».

– Пустите! – долетел из-за спин стоявших молодой женский голос.

Растолкав любопытных, внутрь круга протиснулась девушка в черном платье в обтяжку с открытыми плечами. Черные блестящие волосы и изумрудные тени придавали ее облику что-то зловещее.

– Пустите, – повторила она и опустилась на колени рядом с ЭРиком.

Анастасия заколебалась, ощутив, что от девушки исходит сила, но какова эта сила, несет она спасение или смерть, определить не смогла.

«Все равно я уже ничем не могу помочь», – подумала Анастасия и нехотя отстранилась.

На мгновение взгляды женщин встретились.

«О да, она многое может, – мелькнуло тут же в мозгу Анастасии. – Если… Если захочет».

Танчо наклонилась и поцеловала ЭРика в губы.

– Думаете, это поможет? – хмыкнул Гребнев. В сквер он примчался вслед за Анастасией и Кайросом, но до этой минуты стоял в толпе любопытных.

– Он возвращается! – с облегчением сообщила Анастасия и выпрямилась.

– Парень в самом деле ездил в трамвае? – недоверчиво спросил Гребнев.

– Вполне вероятно.

ЭРик глубоко вздохнул, глаза его, прежде неподвижно смотревшие в небо, теперь закрылись, и между сомкнутыми веками проступила влага. Он поднял руки к голове, перевернулся на бок и, свернувшись калачиком, как младенец в утробе, замычал от боли.

– Господа, расходитесь, расходитесь! – засуетился Шайтаниров. – Вы что, не видите, у человека падучая.

– Только что говорили, что он спрыгнул с собора, – напомнила правдоискательница-пенсионерка.

– Кто говорил? Кто? Неужели? Немедленно покажите мне этого человека! – закричал Шайтаниров. – Вы говорили? – повернулся он к одетому, как иностранец, господину.

– Понимаете, мне показалось…

– Может быть, вы еще скажете, что видели трамвай возле колоннады?

– Вроде нет… – смутился полуиностранец.

– Ага, не видели! А еще утверждаете, что кто-то куда-то прыгал. Раз не видели трамвая, значит, не видели ничего. – Шайтаниров обхватил наблюдательного господина за плечи. – Мой вам совет: поднимитесь на колоннаду и проверьте. Вдруг он там?

– Кто?

– Трамвай. Заблудившийся трамвай. Гумилева читали? – Шайтаниров подтолкнул наблюдательного господина в спину.

Но полуиностранец вырвался из лап Кайроса и кинулся бежать.

– Кто еще хочет на колоннаду? – метался от одного зеваки к другому Шайтаниров. – Билеты за вас счет. Кто? Кто? Вы? Или вы?

Толпа рассеялась. Гребнев с Анастасией подняли ЭРика и усадили на скамейку в сквере. Он сидел, по-прежнему скорчившись, подтянув ноги к подбородку и обхватив голову руками. Никто не смел его окликнуть. Все ждали.

Наконец он резко выпрямился, открыл глаза и обвел всех взглядом. Потом рассмеялся, будто только сейчас вспомнил о чем-то хорошем, покачал головой, чему-то несказанно дивясь и вдруг подался вперед, ухватил Танчо за руку и усадил подле себя.

– Хорошо, что ты здесь, – сказал он ей на ухо, но так громко, что услышали все.

– Ну как, братец, отыскал дедушку? – не к месту встрял в разговор Арсений.

Но Эрик не обиделся.

– Отыскал. Оказывается, он прежде проживал в той самой квартире, где нынче обитает Милослав. Стулья с львиными головами стояли прежде у него в кабинете. Лицо у деда точь-в-точь как на фотографиях в альбоме.

– Сейчас ты скажешь, что узнал нечто важное про Перунов глаз.

– Да, узнал.

– Врешь ты, как всегда, братец. Никакого талисмана не существовало! Дед сам написал об этом в дневнике.

– Ты ничего не понял. Талисман существует.

– Вранье! – Гребнев вытащил из верхнего кармана ветровки ветхий, сложенный вчетверо листок. – Эту записку я когда-то отыскал в тайнике буфета. – Арсений протянул бумажку Анастасии. – Прочти, и пусть кто-нибудь посмеет возразить.

Анастасия развернула листок и стала читать:

«…Сегодня я побывал в условленном месте, где, по словам Р., спрятан был талисман, полученный им от графа. Я поднял половицы там, где указал мне Р. Но все, что я нашел, это коробочку из-под монпансье. Внутри лежал клочок бумаги. В записочке значилось: «Здесь хранится талисман «Перунов глаз»«. Это единственная вещь, которая дает святость власти в России. «…Ибо нет власти не от Бога». Трижды прочел я записочку, а уж сколько раз тряс над столом пустую жестянку из-под монпансье – одному Богу известно. Тряс, пока не понял наконец: несчастный Р. выдумал этот талисман. Он предчувствовал свою гибель после смерти отца и брата. Не видя иной возможности сладить с нечистью, пожирающей страну, кроме силы Чуда, он придумал «Перунов глаз». Выдумал, чтобы подарить себе надежду. Пока комиссары не завладели его игрушкой, его выдумкой, его мечтой, они не завладели ничем. Ему так хотелось найти путь спасения, что он и сам поверил в плод своей фантазии и меня заставил уверовать. Глядя на свою находку, я испытывал странные чувства: теперь, когда я понял, что никакого талисмана не существует, я страстно возжелал «Перунов глаз» найти…»

Анастасия кончила читать, сложила листок и вернула его Арсению.

– Почему ты не сказал мне о своей находке?

– Было интересно узнать, как долго вы будете гоняться за тенью.

Анастасия покачала головой:

– Я тебя недооценила.

– Прошу обратить внимание на один факт, – встрял в разговор Кайрос. – Господин Фарн копался в голове Арсения, и о найденных бумажках ему теперь все известно. Однако Фарн несмотря ни на что жаждал прикончить ЭРика. Спрашивается, почему?

– Потому что это бумажка ничего не значит, – с торжеством в голосе заявил ЭРик. – А про пустую коробку я узнал еще там… – ЭРик махнул рукой в сторону собора. – Штабс-капитан дал мне прочесть свой дневник. Более того, он показал мне коробку и записку… – ЭРик замолчал, встретился глазами с Танчо и улыбнулся ей. – Но я заверил Крутицкого, что он ошибается. Он нашел талисман.

– ЧТО? – прошипел Арсений.

– Эта коробка и эта записка и есть талисман. Придумав талисман, Р. тем самым его и создал. Мы вместе с дедом замуровали его в стену. Я и он.

Ничего в мире нельзя придумать. Наша фантазия просто перемещает образы, но не создает их.

Танчо открыла сумочку и вытащила таинственную коробку. Все молча смотрели на жестянку из-под монпансье, не в силах спросить, хотя каждый и догадывался, что перед ним. ЭРик взял коробочку из рук Танчо.

– Ого! Да она тяжелая, как гиря.

– К тому же меняет свой вес. В одну минуту кажется – как минимум пуд, – поддакнула Танчо. – А в другую становится легкая, как пушинка.

– Ребята, колдуйте без меня. – Арсений демонстративно развернулся и спешно зашагал прочь.

Пусть ищут, что хотят – коробку из-под монпансье, рубины, глаза, сердца, мечи – ему все равно! Он больше этим не желает заниматься.

– Арсений мог оказаться на моем месте, – проговорил ЭРик, провожая Гребнева глазами. – Если бы захотел.

Глава 3

Давно он не чувствовал такой усталости – эпизод на вокзале, разумеется, был не в счет. Усталость эта навалилась мгновенно, как только Арсений ушел с Исаакиевской площади. Навалилась, будто из-за угла прыгнул ему на плечи могучий зверь. Арсений чуть не рухнул на колени и вынужден был вцепиться ногтями в штукатурку ближайшей стены, чтобы не упасть. Последующие полчаса, пока он добирался до дома, были для него сущей пыткой. Его старый «Жигуль» то и дело норовил боднуть носом какую-нибудь притормозившую впереди машину или подставить задницу шустрой иномарке.

Свое возращение Гребнев помнил плохо. Как был в одежде, он повалился на тахту в надежде, что сейчас закроет глаза и уснет, и забудет о самозваном братце. Глаза он в самом деле закрыл. Но сна не было. Усталость продолжала нарастать. Арсений застонал и в бессильной ярости сжал кулаки…

– Дивлюсь я на тебя, Арсений, – проворковал у него над ухом вкрадчивый голос. – Зачем ты подчиняешься чужим прихотям? Зачем называешь братом проходимца и спасаешь его по указаниям шлюхи?

Арсений открыл глаза. Над ним, склонившись, стоял его недавний попутчик, всадивший Гребневу в затылок ржавый гвоздь. Невольно Арсений вскинул руку к затылку, отыскивая незажившую отметину. Болячка тут же нашлась. Причем она вспухла так, будто под кровавой засохшей корочкой в самом деле торчала шляпка гвоздя.

– Я его ненавижу, – прохрипел Арсений. – И откуда он только взялся на мою голову?

– Откуда – неважно! Но почему бы тебе не избавиться от негодяя?

– Избавиться? – переспросил Гребнев. – Убить, что ли?

Фарн одобрительно улыбнулся в ответ.

Арсений растерялся. Не столько от дерзости предложения, сколько оттого, что внутренне он тут же согласился. Слово «убить» не вызвало в его душе ни намека на отторжение. Скорее, себе, своей податливости, а не Фарну он попытался возразить:

– Тетя Оля его любит. Она верит, что ЭРик в самом деле ее сын.

– И что из того?

Насмешливый тон окончательно обескуражил Арсения. Он беспомощно закрутил головой, будто надеялся прочесть в воздухе указание свыше. Но ничего не обнаружилось в пыльном, нагретом послеполуденном солнцем воздухе. «Безвыходность» – единственное слово, которое было способно сгуститься из этой удушливой смеси.

– Я все-таки обязан… я должен, – пробормотал Арсений.

– Должен? – передразнил Фарн. – Кому? За что?

– Тетя Оля меня воспитала.

– Подумаешь, милость. Она не сделала из тебя достойного человека. Такого, который мог бы стать моим избранником. Она лишила тебя высшего счастья любить меня. Именно поэтому ты ровным счетом ничего не достиг. Именно она вселила в тебя чувство зависимости от всех и неуверенности в себе. И при этом она лишила тебя веры в меня – такое не прощается.

Господи, да ведь он произносит именно то, о чем так часто думал сам Арсений. С каждым новым словом Фарн вбивал новый гвоздь в голову Арсения. Но тот не протестовал. Напротив, он испытывал необыкновенную легкость: наконец-то он освободился от своей бессмысленной, никому не нужной положительности. Теперь-то он сможет все: напишет самый лучший, самый гениальный в мире роман, раскроет, как переспелый гранат, сложность своей натуры и, обливаясь то ли потом, то ли кровью, взберется на такую вершину, какая прежде не снилась.

– А главное, проходимцу известно о камнях, – продолжал нашептывать Фарн. – Как ты вывернешься, если о краже проведает не только Ольга Михайловна, но и Белкин, который считает себя наследником по праву. Уж он-то душу из тебя вынет.

– Да, да, я убью его! – воскликнул Арсений. – Если бы кто-нибудь знал, как я его ненавижу!

– Я знаю, – ответил Фарн. – Но будь с ним осторожен. Он силен. Невероятно!

Глава 4

Ирина сварила кофе. Она вообще мерзко готовила, а кофе, даже из самых лучших зерен, всегда отдавал у нее горелыми желудями. Но приходилось мириться: Ольга Михайловна не пожелала потчевать троицу незваных гостей. Она сидела в углу и смотрела на захватчиков красными от слез глазами. Позвать на помощь кого-нибудь она не могла: Белкин не подпускал ее к телефону. Даже на просьбу позвонить Арсению последовал отказ. Зато Ирина постоянно накручивала диск старенького аппарата в надежде, что Танчо явится наконец домой. Но домашний телефон не отвечал.

– Ну как, твой сыночек пенсию всю прожрал? – поинтересовался Белкин, разрезая батон вдоль и накладывая поверх толстый ломоть молочной колбасы. – Колбаса дерьмовая, я такую есть уже отвык, как бы понос не пробрал, – поморщился он.

– ЭРик зарабатывает, – ответила Ольга Михайловна с достоинством.

– Зарабатывает? – передразнил Белкин. – Милостыню, что ли, просит? Или рассказики о параллельном мире печатает? В этом, как его, «Когте дьявола», где твой племянничек подвизается? Ха-ха, сладкая парочка! Во всем этом есть какая-то своя безумная логика.

– Может быть, вы наконец прекратите меня оскорблять и уберетесь из моего дома? – в который раз спросила Ольга Михайловна.

– Тебя Оля, да мы ради вас стараемся! – воскликнула Ирина. – Как вы понять этого не можете! Ведь этот проходимец вас ограбит или, чего доброго, убьет!

– Он – мой сын, – вновь заявила Ольга Михайловна.

Закончить спор не довелось: в дверь позвонили.

– А вот и наш инопланетный гость! – воскликнул Белкин. – Тимош, открой, да тащи его сюда, только сильно не бей, он нам живой нужен. Да смотри, вдруг он с Танчо!

– ЭРик, уходи! – успела выкрикнуть Ольга Михайловна прежде, чем Ирина пухлой ладонью зажала ей рот.

Но вряд ли гость мог услышать этот придушенный крик: старинная стена полуметровой толщины да длинный коридор отделяли их друг от друга.

Белкин распахнул дверь, и Тимош, ловко ухватив гостя за волосы, приставил к его виску пистолет.

– Ну вот, как все просто, – рассмеялся Белкин. – Зверь угодил в капкан.

– Что вам угодно? Кто вы? – прохрипел гость, напрасно пытаясь вырваться – ствол пистолета так вдавился в висок, что головой не пошевелить.

– Ты нужен нам, дорогуша, тебя мы тут поджидали, – задушевным голоском отвечал Белкин и, переменив тон на командно-снисходительный, приказал Тимошевичу: – Тащи его на кухню!

– ЭРик! – закричала Ольга Михайловна и осеклась, потому как человек, которого Тимошевич втащил за собою, по-прежнему прижимая пистолет к виску, был вовсе не ЭРиком.

Хотя внешнее сходство присутствовало. Но светловолосый худощавый незнакомец был куда старше ЭРика, да и ростом повыше. К тому же черты лица другие – тонкие, будто выточенные резцом. До странности знакомое лицо. Где-то Ольга Михайловна его видела…

– Кто это? – спросил пленник у Ольги Михайловны.

Голос его дрожал от возмущения и ярости.

– Родственники, – стыдясь, пробормотала та.

– Приятная у вас во всех отношениях семейка, сударыня, – усмехнулся пленник.

– Чудно сыночек выражается, – оборвал его Белкин. – Не говоря о шмотках.

Одет гость в самом деле был необычно: батистовая тонкая рубашка, слегка пожелтевшая от стирок, вместо галстука – витой шнурок, пиджак и брюки из тонкой коричневой шерсти явно старомодного фасона, а ботинки… Не ботинки вовсе, а что-то вроде ботиков, с пуговицами по бокам. Незнакомец сильно хромал и при ходьбе, видимо, должен был опираться на трость. Ту трость, которую теперь держал в руках Белкин.

– Это не мой сын, – сказала Ольга Михайловна.

– Тетенька, но вы сами твердили, будто бы ЭРик вернулся, – с издевкой напомнила Ирина.

– Это не ЭРик.

– А кто же?

– Не знаю. ЭРик ниже ростом и моложе.

– Еще моложе?! – расхохотался Белкин. – Сколько же вам лет, уважаемый господин ЭРик?

– Я не тот, за кого вы меня принимаете, – отвечал пленник. – И пусть ваш бульдог уберет пистолет от моего виска. А то, не дай Бог, нажмет на спусковой крючок. Я таких случаев бывал свидетелем. А мне бы чрезвычайно не хотелось умереть здесь и сейчас.

– Ладно, Тимош, отпусти его, – приказал Белкин с неохотой. – Но смотри в оба. Сразу видно: тип себе на уме. Ну, теперь-то вы скажете, кто вы такой?

– Станислав Николаевич Крутицкий, – представился гость, имея наконец возможность опереться на спинку стула. Без трости ему было неловко стоять – из-за покалеченной ноги он сильно кособочился.

Теперь Ольга Михайловна сумела разглядеть, что глаза у Станислава Крутицкого точь-в-точь как у ЭРика: зеленые со светлым ореолом вокруг зрачка.

– Надо же, Ирочка, я и не знал, что у тебя столь многочисленная родня, – хмыкнул Белкин.

– В первый раз его вижу, – буркнула Ирина.

– Станислав Николаевич, так вы… – догадалась наконец Ольга Михайловна. После появления ЭРика она могла поверить многому.

– Именно, – Крутицкий поцеловал ее морщинистую, покрытую старческой гречкой руку. – А вы – Ольга Михайловна, мать ЭРика. Я вас, сударыня, разумеется, еще не знаю, но ЭРик успел мне рассказать…

– Да у них здесь целая шайка! – заорал Белкин.

– Я забыл сказать вашему сыну очень важную вещь, – продолжал Крутицкий, не обращая внимания на реплики господина Белкина. – Потому и отважился явиться сюда.

– Как?

– На трамвае, Ольга Михайловна. Жаль, что из вашего окна не виден монорельс.

– Мне надоела эта чухня! – взъярился Белкин. – Пусть он скажет, где Танчо, а не то…

– ЭРик говорил о мадмуазель Татьяне, – отвечал штабс-капитан. – Я с ним согласен: ей угрожает опасность.

– Ну вот, я все-таки прав: этот проходимец похитил мою дочь.

Штабс-капитан оглядел Белкина с головы до ног, оценивая, достоин ли тот, чтобы на его выходки обращали внимание. Результаты даже поверхностного осмотра говорили: не достоин.

– Вы намеренно искажаете мои слова. – Крутицкий чеканил слова, будто лепил одну пощечину за другой. – Эрик, напротив, пытается защитить мадмуазель Татьяну. Но я опасаюсь, что с господином Фарном ни ей, ни ему не сладить.

– Что передать ЭРику? – Ольга Михайловна старалась не обращать внимания на очередной взрыв эмоций господина Белкина.

– Прежде всего, очень важен ключ от парадного входа, – сказал Крутицкий. – В двадцатые годы я опасался хранить дома шпагу и потому вделал кусочек клинка в этот самый ключ. Его навершье вполне может служить кинжалом.

– Но ключ исчез, – упавшим голосом прошептала Ольга Михайловна.

– Его выбросили?! – воскликнул штабс-капитан.

– Нет, нет, я его хранила. Замка давно нет, но ключ остался. Я никогда не выбрасываю ключей. Но, вообразите, сегодня ночью явился какой-то белоголовый проходимец и украл этот самый ключ. Ничего более не взял, только его.

– Это Фарн, – нахмурился Крутицкий. – Именно этого я и опасался.

– Слушайте, не надоело вам трепаться? – вновь встрял в разговор Белкин. – Я хочу знать, где моя дочь!

Крутицкий к нему повернулся. Что-то в глазах гостя мелькнуло такое, что хозяин «Камеи» попятился и поперхнулся словами.

– Я вас очень прошу, милостивый государь, – проговорил штабс-капитан ледяным тоном, – впредь не перебивать меня. Что касается вашей дочери, то, во-первых, я довожусь ей прадедом, во-вторых, ЭРик сделает все возможное, чтобы ее спасти. Это единственное, что я могу сказать. А теперь вам пора отправляться домой – вы слишком засиделись.

– Слушай, ты… – начал было Тимош.

– Ваш дед плохо кончил, – осадил его штабс-капитан. – Не уподобляйтесь ему.

Тимошевич бессмысленно хлопнул глазами.

– Откуда… – начал он.

Тут телефонный аппарат наконец разразился истерическими трелями. Белкин сорвал трубку. Несколько секунд он внимательно слушал, потом рявкнул:

– Все домой! Танчо вернулась!

Непрошеные гости тут же сняли осаду и кинулись к выходу, не потрудившись принести извинения. Уже на пороге штабс-капитан их остановил:

– Извольте трость вернуть.

– Ах, трость, – засуетился Белкин. – Да, знаете, забыл, нервы.. – И он с неохотой потянул Крутицкому «боевой» трофей.

– Я волнуюсь за ЭРика. – сказала Ольга Михайловна, когда Белкины и Тимош убрались. Она оглянулась, будто опасалась, что их подслушивают. – Белоголовый, тот, что был ночью здесь, он сказал, что… что убил его.

– Это, Ольга Михайловна, чистейшее вранье!

– Я так и думала. Ни на секунду ему не поверила. Ни на секунду…

Штабс-капитан одобрительно кивнул и принялся откручивать массивный резной набалдашник трости. К изумлению Ольги Михайловны, из полости деревянной трубки вдруг высунулось стальное жало клинка. Когда-то длинная шпага теперь была обломана на треть. Крутицкий провел пальцем по лезвию, пробуя, хорошо ли оно отточено, и вновь спрятал шпагу в трость.

– Это заговоренный клинок. Только им ЭРик может уб… защититься от Фарна. Оставить без присмотра шпагу у вас я не могу: Фарн точно так же завладеет ею, как прежде ключом. Я должен передать клинок лично. Где мне найти вашего сына?

– Не знаю, – развела руками Ольга Михайловна.

– Не знаете, – вздохнул штабс-капитан. – Что же делать? Я должен передать ему клинок. – Он задумался на мгновение. – Ну что ж, тогда остается только одно. – Он подмигнул Ольге Михайловне. – Сесть в трамвай. ЭРик там непременно появится. – Штабс-капитан, небрежно опираясь на трость, направился к выходу.

Глава 5

– Так кем ты мне приходишься? – Танчо уселась в обитое лазурным бархатом кресло и по своему обыкновению закинула ногу на ногу.

ЭРик не спешил отвечать. Он лежал на диване, сложив руки на груди, как покойник, и закрыв глаза. Так к нему быстрее возвращались силы. Танчо увела его с площади и привела сюда, к себе домой. Но он не помнил, как они добирались, о чем говорили, и говорили ли вообще? Прошло меньше двенадцати часов с того мгновения, как он воскрес в комнате Анастасии и увидел потолок, усеянный золотыми звездами. С тех пор миновала целая жизнь, в которой было все, что должно быть в жизни: любовь, опасность и открытия. И главное, в этой краткой и одновременно безумно долгой жизни он успел испытать себя. И этим испытанием остался доволен.

– Получается, что ты – двоюродный брат моей матери, – продолжала рассуждать Танчо. – Значит, я – твоя двоюродная племянница. Так, что ли?

– Вроде того, – отвечал ЭРик, по-прежнему лежа неподвижно и не открывая глаз.

Он чувствовал приятное покалывание во всем теле, будто невидимые руки растирали кожу грубой тканью.

– Пробивает на хавчик? – поинтересовалась не слишком вежливо Танчо.

– Ага, переброс отнимает слишком много энергии.

Он улыбнулся про себя: именно эти слова он говорил маме Оле, описывая вымышленное путешествие. Теперь же, посетив параллельный мир и вернувшись обратно, из подлинного путешествия, он чувствовал себя совершенно выжатым. Занятно получается! Он сначала придумывает свою жизнь, а потом ее проживает. Хорошо, что не наоборот.

– Пойду, посмотрю, что есть в холодильнике. – Танчо поднялась.

– Поскорее.

– Умираешь с голоду?

– Вроде того. – На самом деле он имел в виду совершенно иное.

Ни с кем ему прежде не было так хорошо. Он чувствовал себя НЕУЯЗВИМЫМ. Это слово отражало всю сложность его переживаний – оно включало нежность, любование, восхищение, влечение, жажду ответного чувства. Оно наполняло его сердце, а не опустошало. В этом было что-то новое. Раньше он не думал, что такое возможно. Раньше… Разве у него было, с чем сравнивать? Несколько случек, гасящих острые приступы желания, да еще роман с бывшей одноклассницей – непрерывная ссора с мини-репризами в постели.

Танчо очень скоро вернулась с подносом.

– Ветчина, сыр, заливное – все, что нашла.

– Не так плохо, – улыбнулся ЭРик. К обилию деликатесов он не привык.

ЭРик наконец поднялся. Окинул взглядом Танину комнату. Обычная современная мебель, шкафы из ДСП, обитые ярким бархатом кресла, тюлевые турецкие гардины. Не комната, а декорация современного спектакля в дешевом театрике. Можно на такой сцене поставить что-нибудь оригинальное? Все вокруг типичное: паркет, палас и книжные полки. Ну разве что кульман и письменный стол несколько диссонируют – ненужные атрибуты деловитости в уютном девичьем гнездышке. Да еще картина на стене – полуразрушенная церковь, мутный силуэт на мутно-сером фоне, чувство и талант без должного наличия мастерства.

Танчо перехватила его взгляд и сообщила горделиво:

– Я купила это на выставке.

ЭРик кивнул. Он все время смотрел на картину, пока ел. Потом Танчо достала сигареты, и они закурили.

– Что ты думаешь о сегодняшних событиях? – спросил ЭРик.

– Мы сами пожелали во все это вляпаться. Ты же говорил: все зависит от выбора пути. Мы свернули направо там, где обычные люди сворачивают налево.

ЭРик помолчал, наблюдая, как синие кольца дыма уплывают в окно.

– Ты начинаешь думать, как я.

Танчо надменно вскинула голову.

– Если не считать встречи на лестнице, то мы с тобой познакомились только вчера. Не слишком переоценивай свою персону.

– Не надо меня унижать, тебе это не делает чести. Рик вчера и ЭРик сегодня – не одно и то же, – сказал он с гордостью и грустью одновременно.

Он открывался перед ней, заведомо не желая защищаться от ее колких нападок. Это обезоруживало. Она смутилась.

– Фарн сказал, что убил тебя, а ты вновь воскрес. Это так? – Это был вопрос и завуалированное извинение – одновременно.

Он кивнул. И показал тонкий, едва приметный круговой шрам на руке и на шее. Скоро они станут совсем не видны.

– Ты что-нибудь видел, пока был мертвым?

– Свое детство. Из первой жизни. Темная, промерзшая комната. Окно, завешанное тряпками. Светильник на столе. Мама называла его моргасиком. Это консервная банка, в нее налито немного керосина, и в нем плавает фитиль на проволочке. Он горит, почти не давая света. В черноте ночи – крошечная красная точка. Будто кто-то проковырял дырочку в листе черной бумаги. Я сижу на кроватке с веревочной сеткой, закутанный в пуховые платки с головы до ног, а в руке у меня кусок черного сухаря. А мама Оля топит буржуйку.

– Господи, у тебя две жизни теперь. Тебе не кажется, что ты раздваиваешься?

– Нет, – ни на миг не задумываясь, отвечал ЭРик. – Видишь ли, мне удалось сделать такое, чем я горжусь. Раньше я был неопределенно-аморфным, но теперь во мне есть нечто неколебимое, от чего я могу оттолкнуться.

Танчо вздохнула:

– Как бы я хотела сказать такое о себе.

– Слово «хочу» все объясняет.

– Не поняла!

– Ты такая, какой хочешь казаться. Ты не любишь, а желаешь любить. Ты хочешь быть смелой – и никого не боишься. Пожелаешь казаться дерзкой – ошеломишь. Когда захочешь быть доброй – начинаешь помогать всем, кто просит и кто не просит вовсе.

Танчо открыла рот, хотела возразить, но не могла. Чувство было такое, будто ее ударили кулаком в солнечное сплетение – воздуха не хватало, комната плыла перед глазами.

– При таком характере, – продолжал ЭРик, – все зависит от того, каковы желания человека. Ты можешь добиться, чего угодно, если только пожелаешь.

– Нет, так нельзя! – замотала головой Танчо. – Ты будто «шпору» вытащил и прочел. Ведь каждый в себе тайну сберегает. А ты вдруг в лицо – шмяк.

Он наклонился к ней, пытаясь заглянуть в глаза.

– Ну что ты, я ведь не хотел тебя обидеть. Честно, не хотел. Я-то знаю, как тяжело, когда сам себя не понимаешь. Короче, думал, скажу… – Он осекся. Потому что увидел, что она смеется. – Ты что?!

– Ничего. Просто вспомнила слова Лешки – это парень из нашей группы. Он любит повторять: «Если найдется человек, который меня поймет, я поступлю так: если это девчонка – я на ней женюсь, если парень – постараюсь с ним больше не встречаться». Ну и… – Она опять расхохоталась.

– Ну и… – повторил ЭРик.

– Что прикажешь мне делать, а?

Он тоже рассмеялся. Они хохотали наперебой, катаясь по дивану, пихая друг друга локтями, как это могут делать только два беззаботных юных существа.

Танчо прекратила смеяться первой. Ее глаза встретились с глазами ЭРика. Удивительные все же у него глаза – зеленые, со светлыми, будто светящимися ореолами вокруг зрачков.

Он тоже перестал смеяться и придвинулся к ней. Она отвернулась, стиснула ладонями бархатную обивку дивана. Ворохом осенних листьев пронеслись в мозгу какие-то обрывки… Она что-то хотела спросить, не у него – у себя.

«Ах да! Желаю ли я его любить? Ха-ха, как он прав! Я – отдельно, желания – отдельно. Как муха от котлеты».

– ЭРик, скажи, что все это обман – то, что ты говорил обо мне, – взмолилась Танчо. – Что ты все это выдумал.

– Я не умею обманывать, – прошептал ЭРик, – даже то, что я придумываю – правда. – И он коснулся губами ее рта.

В ответ она обвила его руками за шею и прижалась к его телу. В это мгновение душа ее вновь разделилась: одна половина Танчо стремилась навстречу ЭРику, другая больше всего хотела убежать. Одна половина ее существа предлагала вторую, как сводня продает жертву. Танчо-первая, жадно приоткрыв губы, отвечала на поцелуй, Танчо-вторая в последний момент попыталась оттолкнуть ЭРика.

Обескураженный ее сопротивлением, он отстранился и взглянул ей в лицо. Глаза его потемнели, сделались почти черными.

– Я – твоя, – прошептала Танчо-первая, прежде чем Танчо-вторая успела выкрикнуть свое обычное «нет».

Он забылся на несколько минут глубоким сном, будто прыгнул в пропасть. Но даже сквозь эту неодолимую толщу пришло ощущение беды. Сон не отпускал его, затягивался арканом. Он отбивался от сна, как от чудовища, которое утаскивает добычу в пещеру.

Наконец он открыл глаза, все еще продолжая спать. Руки его, как руки слепого, шарили вокруг. Пальцы нащупали тонкую, безвольно откинутую руку Танчо, скользнули по ее плечу к шее. Кожа была шелковистой и теплой. Но что-то неуловимо изменилось. Он стиснул ее запястье и не ощутил биения крови. Он попытался нащупать пульс на шее – опять ничего. Тогда он взвыл по-звериному, и сон, испугавшись, наконец отлетел, а ЭРик остался сидеть на диване с широко раскрытыми глазами. Подле него лежала Танчо. Он наклонился к самому ее лицу, пытаясь уловить дыхание, но ничего не ощутил. Он соскочил с дивана, схватил Танину сумочку и высыпал содержимое на палас. Чертыхаясь, разгреб бесчисленные безделушки, в ярости оттолкнул металлическую коробку, найденную в квартире Милослава, и схватил то, что искал, – маленькое зеркальце. Мгновение он стоял, боясь решиться, потом тряхнул головой, шагнул к дивану и приложил зеркальце к губам девушки. Поверхность осталась незамутненной. Сомнений не было – она не дышала. Несколько минут он стоял неподвижно, глядя на нее, не в силах пошевелиться. Прежде, живая, она казалась ему совершенством. Теперь он видел красивую сломанную куклу.

Он огляделся кругом, будто надеялся отыскать разгадку ее смерти. Посмотрел на свое нагое тело. Он сам убил ее? Задушил во сне? Он, воскресший из мертвых, сам того не подозревая, выпил ее жизнь? Мысль вызвать «скорую» мелькнула и исчезла – ясно, что никакая «скорая» ей не поможет. И тут взгляд его вновь упал на найденный талисман. Вот же он, ответ! ЭРик поспешно оделся и шагнул к окну. Он знал, что его ждут.

Белоголовый стоял внизу, во дворе, возле мусорного бака, и, едва ЭРик выглянул наружу, приглашающе махнул рукой. Фарн по-прежнему опережал его на шаг. ЭРик поднял с полу талисман, который прежде в ярости оттолкнул, и сунул за пазуху. Взял со стола пачку сигарет и положил в карман. Потом сдернул с кресла плед и накрыл обнаженное тело Танчо. Он наклонился, хотел поцеловать ее в губы, но передумал – что если она все еще чувствует? Ей может быть неприятно, если он поцелует ее мертвую после того, как целовал живую.

– Мертвую, – повторил он вслух, не позволяя себе понять смысл этого слова. Он не должен поддаваться отчаянию! Иначе ничего не сможет сделать для нее.

Он вышел из комнаты и увидел, что входная дверь открывается. В прихожую ввалился господин Белкин собственной персоной, следом – Ирина, и, наконец – Тимошевич.

– А, вот ты где! – заорал Белкин. – Где Танчо?

– У себя в комнате, – ровным голосом отвечал ЭРик. – Она умерла.

– Что?! – Белкин опешил.

Ирина ахнула и схватилась за грудь.

– Если я что-нибудь могу сделать, я для нее сделаю. – Отстранив Белкина, ЭРик шагнул к двери.

– Тимош, держи его! – крикнул Николай Григорьевич.

Но Тимошевич и без подсказки вытащил «Макаров», направил его в голову ЭРику и прошипел сквозь зубы:

– Ни с места.

– Это глупо. – ЭРик развернулся и неуловимым по быстроте движением выхватил из рук Тимошевича пистолет.

– Не люблю, когда в меня тычут оружием. – Он стиснул пистолет в ладони с такой силой, что тот превратился в бесформенный серый комок, похожий на кусок пластилина. – Особенно огнестрельным, – уточнил ЭРик и швырнул комок в угол.

Все стояли, не двигаясь и, кажется, не дыша. Желание задержать гостя улетучилось.

Когда ЭРик выскочил во двор, Фарн по-прежнему стоял возле мусорного бака и улыбался улыбкой победителя.

– Верни ее к жизни! – потребовал ЭРик, глядя на белоголового с ненавистью.

– Ты должен исполнить мое желание, как все исполняют мои желания, хотят они того, или нет.

– Что тебе надо?

– Талисман.

– А если я не отдам его?

– И не надо. Мы прокатимся на твоем прекрасном трамвайчике в прошлое, и талисман сам собою исчезнет. Только и всего.

– И ты вернешь Танчо к жизни?

– Я скажу, как это сделать. Соглашайся. У тебя нет выхода. Если тело Танчо отправят на вскрытие, то в крови обнаружат повышенное содержание наркотических веществ. Тебя обвинят в том, что ты сначала напичкал ее наркотиками, потом изнасиловал и убил. И все поверят. Даже мама Оля. И Танчо, к сожалению, не сможет тебе помочь: потому что ее выпотрошат, как цыпленка, и зашьют.

– Мерзавец! Это ты напоил ее отравой, после того как замочил тех двоих.

– Не надо эмоций. Служи мне, и ты получишь все, что желаешь. И даже чуть-чуть больше.

Глава 6

Трамвай качало на перегонах так, что, казалось, он сейчас сорвется с монорельса. Вагон был старинный – с потемневшими деревянными скамьями вдоль стен, с ручками, свисающими с потолка на кожаных петлях. Пол в синюю шашечку. Странный пол для трамвая, скорее уж подходит для какой-нибудь бани. ЭРик сел на скамью. Фарн – напротив него.

– Да, парень, ты вляпался, – усмехнулся Фарн. – Как только ты назвался ЭРиком Крутицким, талисман начал светиться. Это пожелание самого штабс-капитана: мой внук оживит талисман. О, человеческая наивность! Он почему-то рассчитал, что к тому времени, как появится на свет внук, режим квакнется. Ха-ха! Вместо этого система пожрала его собственного внука. Ну, скажи на милость, зачем ты в это влез? Что тебе нужно? Деньги? Квартира?

– Я вернулся к маме, – невозмутимо отвечал ЭРик.

– Благородный самозванец – это что-то новенькое.

– Не самозванец, раз могу взять талисман, до которого ты боишься дотронуться.

– Да, завладеть этой штукой я не могу, – согласился Фарн. – Но могу его уничтожить. И его надо уничтожить! Талисман, дарующий святость власти – чушь! Власть не может быть святой.

– Но талисман существует, – позволил себе улыбнуться ЭРик.

– Но он никому не дает власти. Никому! Он ее только отнимает. Все эти жертвы террора на совести твоего деда: не имея всей полноты власти узурпаторы вынуждены были прибегать к насилию. Все эти потоки крови – лишь следствие того, что кто-то не хочет склонить свою слишком гордую шею.

– Мой дед ничего не выдумывал. Нет власти аще не от Бога… Ну, так кто из нас самозванец?

– Нет ничего бессмысленнее слова «нет», – прошипел Фарн. – Любая страна, любая баба, в конце концов отдадутся победителю. А твой талисман – это пояс верности, оберегающий влагалище шлюхи. Но он скоро исчезнет, и все пойдет, как надо.

– Нам пора, – сказал ЭРик, поднимаясь. – Мы приехали.

Небо, разрисованное тонким узором перистых облаков, отсвечивало золотом, как будто сумасшедший художник-концептуалист развесил за Невой ажурную вуаль.

Фарн коснулся земли и обернулся, надеясь увидеть за спиной серо-коричневый монолит Исаакия. Но вместо собора возвышалась необъятная высоченная башня. Она была так стара, что дожди и ветер стерли прожилки между камнями, и теперь башня казалась огромным деревом, растущим из земли.

– Что это? – Фарн сморщился, будто увидел нечто отвратительное.

– Столетняя башня. Она сохранилась со времен ингерманландской крепости.

– Что?! – взревел Фарн. – И где мы находимся по твоей милости?! Куда завез нас твой дурацкий трамвай? А?

– В Петербург, – не моргнув глазом, отвечал ЭРик.

– В какой Петербург?

– В мире, который выдумал я.

– Здесь никогда не было подобных башен. На месте собора не существовало крепости.

– Да, это в реальном мире крепость Ниен-шанс стояла при впадении Охты в Неву, и Петр приказал земляную крепость срыть. А моем мире каменные укрепления Шанцен-ние стоят здесь, крепость сохранилась и выглядит именно так. Это мой мир, и я знаю о нем все, мне знакомы любые его закоулки. А ты не знаешь об этом мире ничего. Это – единственное место, где я могу одержать над тобой победу.

– Призрачная победа в призрачном городе немногого стоит! – презрительно фыркнул Фарн.

– Ты – тоже призрак.

– Я – настоящий!

– Я – тоже!

– Подонок! Решил обмануть меня! – взревел Фарн. – Твоя девчонка теперь умрет. И ты умрешь!

Но ему никто не ответил: нахальный мальчишка исчез; заскрипела, закрываясь, дверь. Трус решил укрыться в своей мерзкой башне. Хорошо бы в распоряжении Фарна оказался взвод бравых ребят в камуфляже и они бы изрешетили все живое. А потом бы долбанули ракетой по старинным камням, и тогда бы сразу стало ясно, кто прав. Но желания Фарна не воплощались в этом мире. Впрочем, живого здесь ничего нет. Кроме наглого трусливого мальчишки.

Пришлось бежать за ним. Дверь не была заперта и отворилась с неохотой, пропуская Фарна внутрь. Огромный зал освещался факелами, стены покрывал слой копоти. В неверном красноватом свете с трудом различались стоящие вдоль стен доспехи, старинные карты в резных рамах, висящие повсюду, и потемневшие до черноты дубовые скамьи. Огромное полотно – портрет Петра во весь рот в рыцарских латах, на котором Петр был похож на светского кавалера, а не на царя-плотника, висело так, чтобы на него падал свет из узкого окна-бойницы. Фарн двинулся к следующей двери. За ней обнаружилась лестница, которая привела его в тупик.

– Бред шизофреника, – пробормотал Фарн и вернулся назад.

Дверь, ведущая в залу, оказалась запертой. Фарн попытался ее вышибить, но не сумел. Вновь стал подниматься по лестнице. И пройдя ее до половины, обнаружил узкий проход, который прежде, в пылу погони, не приметил. Он очутился в круговой галерее со множеством дверей. Приоткрыв одну из них, Фарн увидел женщину в белом крепдешиновом платье, светло-русые ее волосы были приподняты валиком надо лбом, а сзади сколоты гребнем. Фарн спешно захлопнул дверь.

Галерея вывела его в небольшую комнату с окнами-бойницами, обращенными к Неве.

Дальше шла винтовая лестница – все наверх и наверх. Фарн бежал, не останавливаясь, не оглядываясь по сторонам, не обращая внимания на освещенные послеполуденным солнцем залы, не удостаивая взглядом полки с массивными фолиантами и потемневшие от времени картины.

ЭРик ждал его наверху, на круглой площадке, похожей на арену, окаймленной огромными, выше человеческого роста, зубцами, за каждым из которых могло укрыться человек десять. ЭРик прислонился к одному из них спиной, а в руке сжимал сверкающий на солнце клинок.

– А, ты все еще таскаешь за собой этот ржавый шампур! – рассмеялся Фарн. – Ты, парень, глупее, чем я думал. Неужели ты надеялся, что я способен заблудиться в потаенных коридорах человеческой души?

– Нет, я никогда не думал, что ты глуп. Просто ты видишь одни вещи, и не замечаешь другие. Ты попросту не способен их заметить.

– Зачем ты все это придумал, глупец?

– Ничего придумать нельзя. Просто одни люди знают больше, другие меньше.

Фарн расхохотался, и, высунув из рукавов остро отточенные сабли-когти, бросился на противника. Но опять, как при первой схватке, промахнулся – когти впились в камень Столетней башни. Фарн повернулся и вновь бросился в атаку. В этот раз бросок его был точен. ЭРик успел мечом отразить удар, но его самого выбросило в просвет между зубцами.

Но он не упал – цепкие пальцы ухватили его за шиворот и ЭРик повис в полуметре от стены. Юноша скосил глаза и увидел пестрые крылья Кайроса, веселые, с хитрым прищуром глаза и развеваемый ветром черно-белый чуб.

Кайрос облетел башню и поставил ЭРика подальше от Фарна.

– Эй, Фарн, говорят, ты не любишь ничего крылатого! – крикнул Кайрос и, довольный своей шуткой, взмыл вверх.

– Все равно я тебя придавлю! – прошипел Фарн и вновь кинулся на противника.

Несколько секунд, долгих как вечность, они рубились – кривые, но короткие сабли Фарна против ЭРикова меча. Искры сыпались, летели проклятия, ЭРик успевал отбивать удары, но никак не мог сделать выпад. С каждым ударом он двигался быстрее. Фарн – тоже. И вдруг – дзинк! – клинок переломился, как стеклянный, возле самой гарды и в деснице ЭРика остался ни на что не пригодный обломок.

– Слабовата у тебя фантазия! – расхохотался Фарн и извлек из кармана ключ от старинного замка – тот самый, что прежде видел ЭРик в сундуке у мамы Оли. – Знаешь, что это, глупенький? Нет? Видишь это навершье? Так вот – это острие заговоренного клинка, и если я всажу его тебе в брюхо, ты никогда больше не воскреснешь. Ничья, даже самая преданная любовь, не вызовет тебя из небытия. Ну что? – Фарн медлил, наслаждаясь своим торжеством.

ЭРик шагнул назад – если он спрыгнет с башни, Кайрос подхватит его вновь. Или не подхватит?..

– ЭРик! – окликнул его кто-то.

Он повернулся. У входа на крышу стоял Станислав Крутицкий.

– Держи! – и шпага, сверкнув на солнце, описала дугу и сама скользнула в ладонь ЭРика.

Острие было отломано, зато клинок длинен – вполне хватит, чтобы снести голову. Фарн попятился. Неужели испугался? А клинок в самом деле хорош – легок, удобен, и будто тянет бойца за собой. Теперь ЭРик был куда проворней Фарна. Первый же взмах дарованной шпаги – и коготь со звонном переломился. Фарн еще пытался бороться, он то ускользал, то размахивал вторым когтем, надеясь выиграть время, чтобы вырастить разящее оружие вновь, но не успел. ЭРик вскочил на зубец и оттуда бросился вниз, вложив в эту атаку всю дарованную Анастасией силу. Фарн парировал удар когтем, но клинок срубил его легко, как гнилую ветку, а следом и сам Фарн распался на две половины, выплеснув из вен поток густой черной крови.

– Ну что ж, когда мы вернемся, то уже не повстречаемся с ним, – прошептал ЭРик. – Как вы сюда попали?

– Вы позвали меня, и я пришел. Ведь это ваш мир, значит, здесь может появиться любой, кого вы захотите видеть.

– Да, и те, кто умерли, тоже, – прошептал ЭРик.

Штабс-капитан понял его мысль.

– Нет, этого делать нельзя! Если мадмуазель Татьяна появится здесь, то обратной дороги в реальность уже не найдет.

– Тогда… – ЭРик вопросительно глянул на деда.

– Именно так. Вы должны отправиться в ее мир. Это единственный шанс.

Штабс-капитан наклонился и сорвал с шеи Фарна серебряный крестик. Помедлил и… надел его ЭРику на шею.

– Вот почему Фарн все время был впереди или рядом, – сказал Станислав Крутицкий. – Он всегда завладевает самым дорогим, а потом крутит человеком, как куклой.

– Именно с ним вы дрались на дуэли?

– Они все похожи друг на друга, и все носят одно и то же имя. – Штабс-капитан протянул руку. – Верни мне клинок. В ближайшее время он тебе больше не понадобится.

Глава 7

Мир рушился.

Сначала ЭРик не мог понять, что происходит. Собор, царящий над площадью, плыл. Покачивался, как на волнах, и медленно опускался, будто не было под его махиной дубовых свай, будто так и стоял он безопорно на податливой топкой земле, и земля эта его поглощала.

ЭРик приземлился возле парапета Синего моста. До собора еще предстояло добраться. Юноша почувствовал, как по спине пробежал озноб: если он не успеет, то погибнет вместе с Танчо. Он изо всех сил стиснул в руке талисман. Обычная коробка превратилась бы в комок исковерканной жести – эта лишь спружинила под пальцами.

ЭРик оглянулся. Мариинский дворец успел расколоться на три части, обрушился балкон, из окон бесшумно снежинками сыпались стекла. В мире Танчо моросил мелкий, по-осеннему холодный дождь. Дождь, который так ненавидел ЭРик. Но листья на деревьях еще оставались зелеными: их охапками вместе с обломанными ветками гнал по асфальту ветер.

Мир Танчо погибал, разваливаясь на куски. Обернувшись в сторону Невского, ЭРик уже ничего не сумел разглядеть, кроме серого пыльного облака, висящего в воздухе. Город лежал в руинах. Вода в Мойке поднялась и, переливаясь через парапет, заливала набережную, перегороженную обломками гранитных плит. Баррикады держались дольше города.

Медлить было нельзя, и ЭРик побежал к собору. Как две тонкие, бессильно раскинутые руки, в обе стороны от сквера тянулись садовые скамейки, перекрывая улицы. ЭРик перепрыгнул через них, не останавливаясь. Впереди, там, где переламываясь, асфальт уходил вниз, к оседающему собору, зияла трещина. ЭРик рванулся вперед. Он сумел перепрыгнуть, но асфальт у него под ногами стал проседать.

– Подожди! – крикнул ЭРик. – Еще минуточку подожди!

И, совершив безумный прыжок, грохнулся на ступени собора. Он оглянулся. Позади него не было ни асфальта, ни земли – собор парил в пустоте.

Взбежав по степеням, он на секунду коснулся гранитной колонны портика, будто уговаривал гранит из Пютерлакса продержаться чуть дольше. ЭРик толкнул дверь, ведущую внутрь собора. На счастье, ее не заклинило, и он очутился внутри. Пол был завален осколками штукатурки и мрамора, пестрая россыпь мозаичных камней смешалась с серой пылью. Штукатурка со сферического купола обрушилась, обнажив скелет металлического каркаса. ЭРик пробирался сквозь груды обломков, ища, куда он должен положить талисман.

В центре собора на полу зияла черная дыра. ЭРик встал на колени и опустил в ямину «Перунов глаз». Тот упал в глубину и лег в основание собора, под сплошной гранитный фундамент. Черная рана в полу тут же закрылась.

ЭРик поднялся с колен и огляделся. Вновь переливались красками фрески, сияла позолота. Все так же продолжал в вышине свой бесконечный полет серебряный голубь.

«Ай-ай-ай, вы хотели обмануть меня, господин Фарн, – усмехнулся про себя ЭРик. – Если бы вы уничтожили «Перунов глаз», то никогда бы я не смог возвратить жизнь Танчо…»

И, очень довольный собой, он двинулся к выходу. Но, сбежав по ступеням, ЭРик натолкнулся на невидимую стену. Мир Танчо не желал впускать его. Через мгновение все заволокло белым, как молоко, туманом. Единственное, что он успел разглядеть, – это ставший вновь невредимым Мариинский дворец.

«Ну ладно, Танчо, как хочешь», – покачал головой ЭРик и направился к лестнице, ведущей на колоннаду.

Но все же он успел заметить за те недолгие минуты, пока пребывал в этом мире, одну его странную особенность: в нем не было ни единого человека. Мир был абсолютно пуст, пропитанный ледяной атмосферой одиночества.

«Слушай, Танчо, я отвезу тебя в свой мир, и мы вместе погуляем по моему городу-крепости, – пообещал ЭРик, взбегая наверх по расходящимся веером ступеням, – поднимемся на бастионы и крепостные стены. Я не буду делать тайны из того, перед чем поклоняюсь».

Когда он поднялся на колоннаду, весь город уже затянуло плотной пеленой тумана. Лишь обзор на Сенатскую площадь оставался открытым. И если на остальной части города царило позднее лето, дождливый холодный август в предчувствии осени, то площадь вокруг Медного всадника все засыпало снегом. Здесь тоже не было ни души, на утоптанном снегу алели пятна крови, валялись брошенные кивера, сабли и старинные ружья.

– Вот так, – усмехнулся ЭРик, – у нас страсть к символам и героическим событиям. Но события всегда сами по себе. Мы терпеть не можем людей за их низости и обилие недостатков.

Вскоре и Сенатскую заволокло туманом.

– Эй, так не пойдет! – крикнул Эрик. – Теперь не видно монорельса. Как же я прыгну в трамвай? Я разобьюсь!

Туман послушно отступил, и в воздухе, покоясь на ватных клубах, возник сверкающий синим огнем монорельс.

– Ладно, ладно, – поднял вверх руки ЭРик. – Пора подавать карету. Надеюсь, когда мы вернемся сюда вместе, найдется среди обожаемых тобой символов память и моем пребывании в этом мире.

Трамвай возник на монорельсе. Он катился медленно, будто Танчо опасалась, что на скорости ЭРик может промахнуться и не дотянуть до подножки. ЭРик поблагодарил ее улыбкой, уверенный, что она если не видит, то чувствует эту улыбку, и шагнул в пустоту.

Глава 8

Путешествие назад оказалось не столь простым, как предполагал ЭРик. Поскольку на обратном пути он выпрыгнул в мире Танчо, то теперь трамвай мчался не назад к реальности, а вглубь по кольцу – все дальше и дальше в миры воображения. Безопаснее всего было бы выскочить в своем мире и уже оттуда спокойно пуститься в обратный путь, но из любопытства ЭРик сиганул в первую попавшуюся дверь, которая оказалась открытой.

Прыжок свой он по бесшабашности не рассчитал. ЭРика отнесло в сторону, мелькнул внизу Невский проспект, по которому катились крошечные, будто игрушечные вагончики и конные пролетки. Оклеенные лоскутами афиш тумбы, полотняные белые или полосатые тенты. Потом возникло Марсово поле без гранитных монументов и зелени газонов, а просто вытоптанная копытами земляная площадь.

ЭРик приземлился в Летнем саду – хорошо, не на деревья или кустарник, а на песчаную дорожку. Кокетливая мраморная девица в статусе богиня завернулась в белую каменную тряпку и изящно отставила ножку, предлагая гуляющим полюбоваться совершенством ее форм. Дородная дама, похожая на живую, в шуршащем шелковом платье, в шляпке и под зонтиком, с изумлением смотрела на оборванца, явившегося невесть откуда перед нею.

– А, наконец-то! Я знала, что ты придешь! – Этот оклик заставил гостя обернуться.

Анастасия в знакомой черной пелерине размашисто шагала по дорожке. Теперь ее буйные рыжие волосы прикрывала крошечная черная шляпка, украшенная белым страусовым пером, длиннющая вуаль развевалась за спиной. Подойдя, Анастасия взяла ЭРика под руку.

– Учти, простолюдинов-оборванцев здесь в сад не пускают. В таком виде могут и выставить.

– Твой наряд более респектабельный? – усмехнулся ЭРик.

– Я соответствую, – отвечала Анастасия.

ЭРик огляделся. Упитанные детки – мальчики и девочки, все непременно с золотыми локонами, и все в платьицах, – играли под присмотром нянек. Сколько детей! ЭРик попытался счесть, но не мог: белокурые, русые, темноволосые головки мелькали повсюду.

– Вот уж не думал, что так выглядит твой мир.

– Где талисман? – спросила Анастасия.

– Неважно. Тебе он зачем?

– Я теперь смогу исполнить то, о чем мечтала. – Она сжала локоть мальчишки. – С помощью талисмана изменю реальный мир. История изменится! – Ее дыхание обожгло кожу. – Не будет бунта, Гражданской, крови, голода, отупения, уничтожения миллионов. Мир будет другим. Мой мир, воссозданный по крупицам, послужит точкой отсчета. Все перевернется. Думаешь, почему я тебе помогала? Да потому, что сразу поняла: ты сделаешь то, что не удалось никому. Ты создал мост между мирами, ты нашел талисман…

– Талисман нашла Танчо, – поправил ее ЭРик.

– Неважно. Я столько лет жила этой надеждой. И вот, дождалась!

ЭРик высвободил руку и отступил, едва не сшибив с ног какого-то господина в клетчатом костюме.

– Значит, ты обо всем знала с самого начала? Ты постоянно подставляла меня под удар, а я, как паровоз, вез тебя к цели?

– У меня не было выхода. И потом все не так однозначно… – Она на мгновение смутилась. – В конце концов, ты должен быть мне благодарен! – Анастасия вновь обрела уверенность. – Теперь нам осталось закончить начатое.

ЭРик отрицательно покачал головой:

– Ничего не выйдет: ты не сможешь перевезти в трамвае целый мир – лишь крошечные осколки, дающие начало очередному мифу.

– Мифы уже созданы! – Анастасия так тряхнула головой, что шляпка едва не слетела. – Что толку!

– Значит, эти легенды о спасшихся царевнах и наследниках… – ЭРик понимающе улыбнулся.

– Не я одна их создаю. Мало ли призраков бродит по реальному миру лишь потому, что кто-то не в силах поверить в смерть своего кумира. Но сейчас речь не о них! Я заключу свой мир в талисман, перевезу его на трамвае и совмещу с реальностью.

– Но твой мир не реальность! Это всего лишь построенная по сохранившимся открыткам картина. Плоская картина.

– Да ты оглянись! Нет, ты оглянись и посмотри! – разозлилась Анастасия.

ЭРик огляделся, как велели. Солнце просвечивало сквозь кроны деревьев и золотыми бликами ложилось на песок аллеи. Мраморные боги и богини милостиво улыбались гуляющей публике. Под тентами кофейного домика сидело несколько пар. Играл духовой оркестр. Ощущение праздника царило в парке.

– Я все помню, – сказала Анастасия. – Я жила еще тогда.

– Это ничего не меняет, память может сыграть с тобой злую шутку. Разве ты не слышала о ложных воспоминаниях?

– Ты ищешь причину, чтобы мне отказать… – В голосе Анастасии послышались рыдания.

– Талисман спрятан, забрать его нельзя.

– Неужели есть что-то, ради чего можно пожертвовать тем, что я тебе предлагаю?! Скажи – что… Что? – Она молитвенно сложила руки. – Что… – уже не кричала – шептала она.

– Я убил Фарна.

Новость ее не слишком восхитила. Казалось, ей было уже все равно.

– Мне нужен талисман. В последний раз спрашиваю – да или нет?

– Нет.

– Я найду, где ты его спрятал и добуду!

– Тебе это не удастся, – отрезал ЭРик.

Он направился к выходу. Она кинулась за ним, вновь ухватила под руку.

– Скажи, Анастасия, титулярный советник Круглов в твоем мире бьет жену и детей? – спросил насмешливо ЭРик.

– Н-не знаю…

– Вот видишь! А еще говоришь, что твой мир – реальность.

Они вышли на набережную. Городовой у входа подозрительно покосился на странную пару. Проехал мимо извозчик. Торцовая мостовая гасила стук копыт – та мостовая, подлинные остатки которой сгорели в буржуйках блокадного города. Следом прокатил длиннющий открытый автомобиль, подпрыгнул на горбушке Прачечного мостика и скрылся. Над Невой покачивалась в небе туша дирижабля. Праздник продолжался. Праздник, который будет теперь ЭРику вечным укором. Может быть, он не имел права отказаться? Пусть это не реальность, пусть, но, может быть, именно этой химеры и не хватает потерявшему себя миру? И только это и надобно? И ничего больше? Ноги в болоте, голова в облаках…

ЭРик кивнул в сторону часовни, поставленной на том месте, где Каракозов стрелял в императора.

– А это ты тоже возьмешь с собой?

– Конечно, – кивнула Анастасия.

– А как же все эти киллеры-народовольцы? Любители пострелять, повзрывать, что ты с ними станешь делать? Потащишь с собою?

Анастасия смутилась.

– Их здесь нет.

– Извини, дорогая, есть! – ЭРик по-плебейски ткнул пальцем в сторону часовни.

Он зашагал по набережной, Анастасия не пыталась больше его задержать. Пора было возвращаться из этого милого мира, где очаровательные дамы, шурша шелками, шествовали в сопровождении красавцев-кавалеров. К реальности этот мир не имел отношения. В реальном мире тринадцатого года пьяный прадед Рика Круглова (не путать с ЭРиком Крутицким) хлещет водку в обществе певчих, закусывая домашними пирогами. А выгнанная мужем из дома прабабка сидит на лестнице, прижимая к груди голодных ребятишек.

Такая знакомая с детства картина!

Глава 9

Танчо спала, но слышала сквозь сон абсолютно все. Вот ЭРик поднимается, вот стискивает пальцами ее запястье, потом прижимает свою ладонь к ее шее. Нет, это не ласка, он будто спрашивает о чем-то. Но о чем? Он встряхивает ее тело. Ага! Он хочет ее разбудить. Танчо силится разлепить веки, но не может.

«Сейчас я проснусь», – хочет сказать, но губы не желают шевелиться.

Она слышит, как ЭРик встает, как ходит по комнате. Вот он останавливается у окна – скрипнув, распахивается рама. Потом возвращается – она ощущает его дыхание на своей щеке.

«Он хочет меня поцеловать», – догадывается Танчо.

Но не ощущает прикосновения губ – ЭРик уходит, удаляются его шаги, с легким шорохом закрывается дверь в комнату.

«Да что ж это такое!» – хочет крикнуть Танчо, но губы по-прежнему недвижны.

Слезы обиды закипают, но иссякают, так и не дойдя до глаз.

«Что со мной? Что такое?»

Теперь она по-настоящему пугается.

Из прихожей доносятся голоса, шум, крики, хлопает входная дверь, волна звуков врывается в комнату.

– Танечка, девочка моя! – кричит мать.

Танчо ощущает прикосновение горячих влажных ладоней. Мать голосит. Почему нельзя зажать уши, чтобы не слышать ее крика?

– Я убью этого гада! – Это уже кричит отец.

Наконец Танчо начинает догадываться. Но еще не хочет верить. Вновь чьи-то пальцы пытаются нащупать пульс. Но пульса-то нет! Нет! Она, Татьяна Белкина, двадцати лет отроду, умерла. Теперь она уже почти не ощущает прикосновений рук: ее тело теряет осязание, как прежде потеряло зрение. Скоро она перестанет слышать. Но почему тогда душа не покидает тело? Почему не парит под потолком и не взирает отстраненно на плачущих и рвущих на себе волосы людей? Почему не мчится по бесконечному, наполненному светом коридору сквозь сотканный из мрака туннель? Где это все? Где?

Вместо этого Танчо замурована в своем теряющем чувствительность теле. Она мечется в нем, как в тюрьме. Остановившееся сердце похоже на камень на дне замерзающего пруда. Теперь Танчо различает лишь отдельные выкрики. Кажется, отец с матерью ругаются, как всегда. Страшно? Нет, теперь уже нет – только обидно: ради чего дана была жизнь? О чем спорят предки в эту минуту? Хотят вызвать «скорую»? Неужели они на что-то надеются? Кто-то наклоняется над Танчо, приподнимает веко. И она видит свет – закатный отблеск, что падает из окон дома напротив в вечерние летние часы.

Свет! Солнце! В снопе рыжего света падает, вращаясь и рассыпая искры, «Перунов глаз», опускается на дно узкого, пробитого в камне колодца. И когда талисман касается основания собора, ослепительный свет заставляет Танчо зажмуриться. Но прежде, чем окончательно возвращается свет, она видит…

– Она жива! – вопит отец. – Она жива! – Обнимает и трясет ее, как сумасшедший.

– Танечка, девочка моя. – Мать дышит ей в лицо перегаром коньяка и лекарств. – Дорогушенька моя, что случилось?

– Ничего, я спала. – Танчо морщится и хочет отстраниться.

Меньше всего на свете ей сейчас хочется говорить с кем бы то ни было. Сердце, отвыкшее биться, то колотится, как сумасшедшее, то замирает. Интересно, ЭРик после воскрешения чувствовал себя так же?

– Дай ей коньячку, – советует отец. – Это укрепить силы.

Мать тут же сует ей в руки свой фужер. Ну почему они не могут хоть минуту помолчать? Если Танчо сейчас, сию минуту, не вспомнит, что же видела в то мгновение перед возвращением, то уже не вспомнит никогда.

– Послушай, Танечка, как этот тип оказался у нас в доме? – подступает с вопросами мать. – Ты что, с ним?..

– Я его привела! – огрызается Танчо.

Видение на миг проясняется: каркас купола, осыпавшиеся фрески, лицо человека… Она внутренне содрогается. Как он мог очутиться там, где она никому не позволяла быть?

– Танчо, как ты могла! – надрывается мать. – С этим проходимцем! Он же жулик!

Отец хватает Ирину за руку и тащит к двери:

– Оставь девочку в покое!

– Но ты же грозил его задушить!

– Не спорю, – соглашается Николай Григорьевич. – Он – проходимец. Ну и что? Он может втюхать кому угодно и что угодно. Ему верят! Верят! Не говоря уже о силе. Вспомни про пистолет!.. Танчо, представляешь, – фальшиво смеется Белкин, – твой ухажер смял в руках пистолет, как комок глины.

– Ага, ты испугался! – визжит Ирина. – Ты готов…

Белкин не дает ей договорить очередную гадость, выводит супругу за дверь.

Танчо накинула на плечи халат и подошла к окну. Как хорошо вновь увидеть солнце – пусть это только отблеск в чужом окне! Танчо потянулась, расправляя затекшее от мертвого сна тела.

Опять родительские крики за дверью – так знакомо! Ты умираешь, возвращаешься, а они все ссорятся и делят между собой твое будущее.

«Неужели ЭРик побывал в моем мире?!» – Теперь эта мысль не вызывала прежнего приступа неловкости и стыда.

Напротив, странная нежность, от которой перехватывает дыхание, подступила к сердцу. Она представила свой город, где вместо безликих коробок и серых, сталинских, тюремного вида строений стоят удивительные дома, сочетающие в себе изысканность с монументальностью, сказочность с индустриализмом в естественном обаянии камня.

Нет, пожалуй, этой части города ЭРик видеть не мог. А жаль.

Глава 10

Самое трудное – возвращаться в реальный мир. Земля несется навстречу, грозя превратить тебя в лепешку. Секунда просрочки – и тебя размажет по асфальту. Слишком рано – и ты рискуешь совершить прыжок в чужой мир, а не в реальность.

От удара ЭРик потерял способность видеть и слышать, но он знал, что остался жив, и знал, что вернулся назад. Первыми ожили звуки, хотя все вокруг продолжало тонуть в темноте.

– Что с ним? – спросил визгливый женский голос, обладательница которого не собиралась никому помогать, зато хотела знать все.

– Обморок, обычный обморок от недоедания, – ответил голос мужской, показавшийся знакомым.

«Арсений?» – удивился ЭРик, хотел позвать названного брата, но с губ слетел лишь жалобный стон.

– Видите, он уже приходит в себя. ЭРик, дружище, сейчас я отвезу тебя домой, к маме, – сладко-сочувственным голосом шепнул Гребнев и поднял ЭРика на руки. – Легкий, как пушинка, третьи сутки голодает. В знак протеста – прямо тут, под окнами Мариинского, чтобы депутатам видно было, до чего народ довели. Я сейчас накормлю его колбасой. Твердокопченой. Килограмм скормлю.

ЭРик по-прежнему ничего не видел, но сообразил, что Арсений запихивает его на сиденье машины.

– Куда ты меня везешь? – ЭРик ощупал истертую ткань сиденья.

– Я же сказал – домой!

Второе трамвайное путешествие окончательно измотало парня – от его фантастической силы не осталось и следа. Сейчас он был не сильнее котенка. Когда восстановятся утраченные силы, неведомо. ЭРик пребывал в полусне. Сначала услышал, как урчит мотор, потом почувствовал тряску, когда машина тронулась с места. Но он по-прежнему ничего не видел.

– Где талисман? – спросил Арсений.

– Ты же не верил в него.

– Не верил и не верю. Но интересно, что ты ответишь на этот раз. Все-таки я сочинитель.

– Спрятал в надежном месте.

– Надежное место! Не знаю в мире ни одного надежного места!

– Не злись. Хочешь, отвезу тебя на трамвае в свою башню? – миролюбиво предложил ЭРик.

– На кой ляд мне твоя башня?

– Зачем? Да она просто необходима тебе! Когда твои ноги погружены в комариное болото жизненной неразберихи, голова должна находиться в тумане фантазий и сказок. А то, во что ты веришь, должно быть недостижимо, чтобы не разочаровать твою опьяненную вечными несуразностями душу. Короче, я создал эту башню, устремленную в небо, и с каждым годом она растет, как дерево, из земли, поднимаясь все выше и достигая облаков. Ты понял меня, братец? Нужно что-то, достающее до облаков, когда ноги утопают в болоте!

Машина затормозила, и ЭРика швырнуло вперед.

– Черт! Ты бы хоть предупредил, что приехали – я же ничего не вижу!

– Извини, я забыл об этом.

Голос у Арсений был странный – так говорит человек, когда улыбается. Но разве чужая слепота может вызвать улыбку?

– Ты привез меня домой? – с тревогой спросил ЭРик.

– Конечно! – Гребнев поднял брата на руки.

– Подожди, что ты делаешь? Я могу идти! – возмутился ЭРик, беспомощно озираясь. – Просто дай мне руку.

– Тут всего два шага, братец!

ЭРик почувствовал, что его поднимают еще выше. Потом руки Арсения разжались, и ЭРик полетел в пропасть.

Глава 11

ЭРик очнулся в темноте и холоде. Где он? Может быть, в аду? На рай это место точно не походило. Где-то невдалеке мерно шумела вода. Дышать было трудно – воздух был густой и вонючий. ЭРик пошевелился и тут же больно стукнулся плечом о бетон. Теперь смутно припомнилось, что он падал куда-то с высоты. Да, да, его сбросили в пропасть, и он летел до ее дна три дня и три ночи.

На самом деле это была не пропасть, а канализационный люк. ЭРик протянул руку и ощупал влажные стены в надежде отыскать металлические крюки. Но напрасно он обдирал пальцы о бетон – никакого намека на лестницу не обнаружилось! ЭРик выпрямился во вест рост, поднял руки, но не нашел ничего – ни единой скобы. Бледная окружность света вокруг люка светилась недостижимо далеко – не дотянуться.

«Хорошо, хоть зрение вернулось», – отметил про себя ЭРик, хотя и без особой радости.

Силы тоже возвращались постепенно.

Что за черт?! Люк находится как минимум в метрах пяти у него над головой – так, во всяком случае, казалось. Кто бы мог подумать, что могут существовать подобные колодцы в Питере! ЭРик попробовал подняться, упираясь в стены руками и ногами. Но ничего не получилось: едва он поднимался на метр, как бетонное кольцо растягивалось, будто рот в наглой ухмылке, и ЭРик летел вниз, оставляя на шершавом бетоне лоскутья кожи. После третьей неудачной попытки он решил поискать другой выход: ведь можно пройти по туннелям и попытаться подняться через соседние колодцы. ЭРик принялся ощупывать ход в темноте. Но, сделав полный оборот, обнаружил, что хода как такового нет, а есть две дыры размеров ну совершенно смехотворных. Максимум, что ЭРик мог сделать – это просунуть туда руку. Возможно, прежде это был обычный туннель, но потом его замуровали. Теперь сквозь эти дыры могли пробраться только крысы.

От отчаяния ЭРик закричал. Но никто не поспешил на помощь. ЭРик мог бы кричать так до хрипоты, до смерти – никому, абсолютно никому не услышать его вопля. Но кто знает, может быть, там, наверху, нет ни домов, ни улиц, вообще ничего? ЭРик прислонился головой к шершавому бетону и закрыл глаза, пытаясь хоть что-то придумать. Но мысли толклись на месте, как стиснутые в вагоне в час пик пассажиры.

Когда ЭРик раскрыл глаза, то увидел внизу слабое красноватое свечение. Он протянул руку и нащупал небольшой прямоугольный предмет, бархатистый на ощупь. Он поднял находку. Книга! Та самая книга, которую он выбросил, опасаясь Фарнова соблазна, в канализационный люк.

– Эй, ты опять меня искушаешь?! – крикнул он поверженному врагу.

Но есть ли воля Фарна в том, что книга оказалась здесь? Может быть, это воля самого ЭРика? Или все-таки ловушка? Впрочем, выбирать особо не из чего. ЭРик коснулся крестика, висящего на груди, – того самого, что сняли с поверженного Фарна; крестика, подаренного Эрику перворожденному. Не то, чтобы он веровал, но все же надеялся втайне, что где-то наверху есть некий свет, льющийся в нижние пределы, способный заглянуть даже в этот вонючий люк, куда брата сбросил брат.

Потом, наплевав на все сомнения, ЭРик раскрыл книгу наугад и прижал страницу к израненной, кровоточащей руке.

– Пусть здесь немедленно появится Плевок! – выкрикнул он.

И тут же услышал, что рядом с ним кто-то громко и тяжело дышит. Сначала подумал, что слышит собственное дыхание, но потом понял, что ошибся.

– Плевок! – обрадовался ЭРик. – Плевочек, дружище! Ты можешь вытащить меня отсюда?

– Позволь узнать – как?

ЭРик глянул на недосягаемый люк.

– Попробуй выбраться наружу.

– Похоже, ты забыл, что собаки не лазают по вертикальным стенам.

– Собаки, к слову, и не разговаривают, – огрызнулся ЭРик, досадуя на свой просчет. Ты клялся помогать мне сто лет как минимум, а сдаешься через несколько часов.

– Я бы мог помочь, – задумчиво проговорил Плевок, – но схватка с Фарном меня измотала. Не мешало бы подкрепиться.

– К сожалению, я забыл прихватить с собой «чаппи».

– Предпочитаю свежие продукты! – Плевок жадно втянул воздух носом.

ЭРик почувствовал, как холодный пот выступает у него на лбу.

– Что ты имеешь в виду?

– Рука или нога – что тебе меньше жаль? Не волнуйся, я не отгрызу полностью – только немного поем, и все. Я должен поесть, чтобы помочь тебе.

– А ты в самом деле поможешь? Не обманешь?

– Тебе решать, можно ли мне довериться.

ЭРик выругался и, секунду поколебавшись, протянул псу левую руку.

– Я бы предпочел ногу – там больше мяса, – сообщил Плевок, облизывая руку повыше локтя. – И потом, руки всегда казались мне более ценными. Может быть, потому что я – музыкант. В прошлом, разумеется.

– Кончай философствовать и жри быстрей! – закричал ЭРик.

– Я боюсь, – признался пес.

– Чего?

– Как бы не сожрать слишком много. Тогда тебе не понадобится моя помощь.

– Убирайся! – заорал ЭРик. – Я отказываюсь от договора. Рука остается при мне.

– Ладно, ладно, не горячись, – примирительно гавкнул Плевок. – Я буду осторожен – обещаю. Хотя я сам против любых обещаний, ибо все они по сути – вранье.

Не успел ЭРик опомниться, как пес вцепился ему в плечо. Острые, как ножи, песьи зубы, вмиг выдрали кусок плоти. Плечо опалило огнем. Горячая кровь потекла по коже. Рядом раздалось громкое чавканье, от которого ЭРика замутило. Он наскоро обмотал рану куском рубашки, ткань тут же намокла.

– Пожалуй, теперь я тебя спасу! – щедро пообещал Плевок.

Он весь подобрался и сиганул наверх стрелой. Острые когти высекали искры из бетона, пока пес мчался наверх по отвесной стене. Люк наверху с грохотом отлетел в сторону, и тусклый вечерний свет полился в колодец.

– Теперь твоя очередь! – крикнул Плевок.

ЭРик ощупал бетон. От когтей остались заметные щербины. Цепляясь за них пальцами, ЭРик стал подниматься наверх. Бетонное жерло опять принялось корчиться, пытаясь сбросить ЭРика вниз, но он, обдирая ногти, впивался в глубокие выбоины, и сила его пальцев пересиливала заговоренный бетон. Левая рука быстро слабела. Пальцы были липкими от крови, и то и дело соскальзывали. Круг света над головой и морда Плевка становились все ближе. Хватит сил или нет? Наконец пес ухватил его за шиворот и потянул из люка. ЭРик выбрался наверх и лег животом на нагретый солнцем асфальт.

Плевок харкнул и выплюнул непрожеванный кусок мяса.

– Приложи на место, – гавкнул он, – а то кровью истечешь.

– А я думал… – пробормотал ЭРик.

– Очередную глупость, – подсказал Плевок.

ЭРик приложил вырванный кусок плоти к ране. Руку стало пребольно щипать, будто он облил кровавую ямину йодом.

«А книгу-то я оставил внизу!» – вспомнил вдруг ЭРик.

Теперь он пожалел о пропаже – удивительный все-таки этот томик в сафьяновом переплете. Прижмешься к нему – и явится помощь, капнешь кровью – и найдешь ответ на любой вопрос. А уж крови за свою жизнь ЭРик пролил достаточно. Вот сейчас бы, пока она течет из раны, брызнуть на страницу и позвать Танчо… Увидеть ее, убедиться, что жива. Нет, пожалуй, Танчо вызывать не стоит – не рекомендуется встречаться с девушкой, которой хочешь понравиться, когда от тебя разит потом и дерьмом, а весь ты в грязи и крови. В таком виде можно явиться только к маме. Мамочка умоет и переоденет, накормит, чем Бог послал, единственного сыночка, кровиночку.

А с Танчо он увидится завтра.

ЭРик ощупал плечо. Мышцы срослись так, что не осталось и следа, ну разве что еще одна тонкая, белая полоска шрама на теле. Лишь пятна еще не засохшей крови напоминали о страшной ране.

– Учти, в последний раз тебе помогаю, – предупредил Плевок. – Дальше пойдешь один.

– А с тобой что будет? Человеком станешь?

Пес расхохотался. Оказывается, собаки умеют смеяться не хуже людей.

– Нет уж, уволь! Я же счастлив! Петь меня больше не тянет. Это чертово призвание – оно, как проклятие, от него не избавиться, как не выпрыгнуть из собственной шкуры. А теперь шкура у меня другая. И я свободен! Свободен от необходимости искать у кого-то одобрения! Мечтать, чтобы меня выслушали, заметили… К черту! Псу под хвост! – Всело повиливая хвостом, Плевок удалился.

– Жрать захочешь – жду в гости! – крикнул ЭРик ему в след. – Специально баранью косточку буду держать в холодильнике.

– Приду! – донеслось в ответ.

ЭРик глянул на небо. Монорельс светился синим на фоне прозрачного, но уже утратившего свет неба.

Старик в женском пальто с меховым воротником по-прежнему сидел в подворотне на пластмассовом ящике.

– Закурить есть? – спросил он дребезжащим голосом.

ЭРик сунул руку в карман. Там сохранилась початая пачка – та самая, которую он прихватил с собой, уходя от Танчо. По трем мирам-миражам провез он ее и притащил обратно. Даже за время сидения в канализационном люке не отсырела. Сразу видно – волшебная, потому как возлюбленной подарок.

ЭРик не жадный – поделился с нищим.

– Ты видишь его? – ЭРик указал на монорельс.

Поля фетровой шляпы качнулись. Тусклый светящийся глаз уставился в небо.

– Какой-то дурак расчиркал небеса фломастером, – буркнул старик и ловким, почти неуловимым жестом выхватил из рук юноши пачку сигарет.

ЭРик усмехнулся беззлобно и зашагал к остановке трамвая. Обычного, земного. Он торопился. Его ждала мама. И он был счастлив.

«Остановите, вагоновожатый, Остановите сейчас вагон», —

вспомнил он строки из стихотворения, которое читала ему когда-то в детстве мама.

Примечания

1

Эпиграфы взяты из стихотворения Николая Гумилева «Заблудившийся трамвай».

(обратно)

2

Н. Гумилев

(обратно)

Оглавление

Книга 1

  Часть 1

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

  Часть II

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

  Часть III

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11 . . .

Реклама на сайте