«Научи меня летать»

Виктория Шавина Научи меня летать

Часть I. Поражение

Глава I

— Ты убит! — закричала она торжествующе и страшно.

Алый плащ развевался за её плечами, будто тяжёлые крылья. Золотые кудри сверкали в лучах Солнца. Воздетая к небесам рука сжимала копьё.

Воин повалился на землю, и та приняла его мягко, как и всех побеждённых; она одна не ведала предрассудков и каждому давала приют. Воин смотрел на оружие в руках победителя и пытался представить, как сбегала бы кровь по острию. Но чужое копьё осталось чистым.

Он был убит в саванне под нестерпимо сияющим небом. И в то же время ему хотелось чихать от пыли, а жар нагретой земли уже проник сквозь одежду.

— Ой! — раздался детский голос. — Твоя мать смотрит.

— И идёт сюда, — встревожено добавила победительница, опуская руку, в которой не было никакого копья.

Погибший воин быстро сел.

— Нас будут ругать, — снова запищала младшая из двух белокурых девочек. Ей было всего три года, но она всюду ходила за старшей сестрой, а той уже два месяца как исполнилось семь.

— Вставай! Отряхнись, — суетилась недавняя противница. Она сбросила с плеч старый дырявый мешок.

Побеждённый со вздохом поднялся и стал неловко бить рукой по рубашке там, где пыли на ней вовсе не было. Воин, который должен был хоть в этот раз умереть, превратился в шестилетнего мальчишку: рыжего, взлохмаченного и нескладного.

— Хин! — его окликнул вечно недовольный и требовательный голос матери.

Он не стал оборачиваться. Старшая девочка несмело потеребила его за рукав:

— Хин, обернись. Госпожа разозлится.

— Пусть злится, — буркнул он. — Она всегда злится.

— Хин! — теперь голос мужчины, низкий, гнусавый.

Мальчишка зло улыбнулся: «Они думают, я глухой».

Обе девочки отступили на шаг и уставились в землю, Хин поднял куртку и перекинул её через правую руку. Как он и ожидал, мать схватила его за плечо и, больно рванув, вынудила обернуться к себе. Мальчишка опустил глаза, как и две летни.

— Смотри на меня, — велела женщина. — Что ты здесь из себя изображаешь? Почему играешь с ними?

Он не ответил и не пошевелился. Мать хлестнула его по щеке и, наткнувшись на взгляд исподлобья, требовательно повторила:

— Ты почему снова играешь с ними?

Испугавшись, что она накажет девочек за его строптивость, Хин пробормотал:

— Я… только…

— Только? — взвилась мать. — Сколько раз я тебе говорила! Нет, не «только». Ты поступаешь мне назло!

— Госпожа Одезри, — осторожно вмешался мужчина.

Надани немедленно обернулась к нему:

— Тадонг, разве это подходящая компания для будущего наследника?! Скажи мне, в чём я не права?!

Летень что-то забормотал, соглашаясь.

— Я не наследник, — перебил его мальчишка.

Щека горела, он чувствовал злость, но стоило матери вновь повернуться к нему, как случилось то же, что и всегда: он не смог закончить мысль — вместо этого начал мямлить.

Обе девочки были свидетелями его позора. Хин подумал, что хуже быть не может, и, сам не понимая, как это вышло, вдруг разрыдался от досады и стыда.

— Боги! — с раздражением выдохнула мать, обнимая его. — Во имя Налиа, успокойся. Да что ты, в самом деле…

Её усталые интонации не скрыли пренебрежения.

Они жили в старой крепости. От деревни к ней вела дорога, которую и пешком можно было пройти за двадцать минут, однако Надани каждый раз приказывала закладывать экипаж. По дороге обратно она вспомнила день, когда впервые увидела свой новый дом. Возраст сына подсказывал ей: это было шесть лет назад.

Крепость построили не летни. На сером камне стен в другой стране — Весне или Осени — мог бы расти мох, но стены остались голыми, горячими от Солнца. Вода во рву давно высохла, и он обратился в огромную яму, медленно наполнявшуюся песком.

Небо было пасмурным, воздух — душным, и молодая женщина долго стояла, точно завороженная неприветливой картиной. Здесь не на что было смотреть, и вместе с тем она не могла отвести глаз — разбивались её мечты.

Мост дрогнул и стал опускаться под натужный скрежет цепей, и что-то дрожало в груди Надани, откликаясь на звук. Последний резкий рывок; с моста осыпалась пыль, мелкие камни с шорохом упали в яму. Восходило Солнце и отчего-то — никогда больше женщина не слышала в крепости этого запаха — пахло цветами.

Размеренный стук каблуков возвестил о появлении помощника. Надани не была знакома с ним до тех пор и пыталась отказаться от его присутствия, но уванг Сирин был непоколебим. Помощник оказался немолодым весеном Гаэл: русоволосым, черноглазым, тихим и нетребовательным — словно присыпанным пеплом. И, к ужасу молодой женщины, ведуном.

— Я, конечно, благодарна, — запинаясь, выговорила она тогда, — но… вам лучше вернуться в Обитель.

— Я ваш управляющий, — уныло произнёс ведун. — Я посвящён в договор. Вы не сможете меня заменить, сожалею.

Надани смирилась — ей нужен был рядом человек, который знал её историю. Тот, с кем она могла говорить, не опасаясь предательства, и чьи советы могла считать достойными внимания.

Поблагодарить уванга Надани не успела — тот уехал в неведомые края. Молодая женщина, узнав, вспомнила горы и недолгий разговор о том, что за ними. Воспоминания не причинили боли, но заставили пустоту на сердце беспокойно ворочаться. Рождение сына ничего не изменило — он стал казаться ей чужим ещё до того, как научился говорить. Слишком много было различий: ребёнок рос быстрее, чем, как казалось Надани, должен был. Обеспокоенная, она расспрашивала Танату — единственную летни в деревне, которая помнила старшего Хина и даже приходилась ему дальней родственницей: то ли дочерью троюродной тётки, то ли кем-то ещё. «Всё хорошо, дорогая, — убеждала та, — твой мальчик растёт, как и все наши дети. Славный будет воин».

Но воин из Хина не выходил, а то, что выходило, пугало Надани.

Вернувшись из деревни, она оставила сына на попечение Тадонга, а сама удалилась в кабинет, переоделась из летней одежды[1] в весеннее платье[2] и пригласила ведуна — поговорить об итогах недели, привести в порядок мысли, но сама не заметила, как сбилась и заговорила о том, о чём пыталась научиться молчать.

— Он снова играл с двумя сиротками Бобонака! — она нервно крутила в пальцах платок. — Сегодня за домом Танаты.

Её кабинет был заставлен безделушками: камнями для коллекции, которую она начала собирать и забросила; дорогими перьями; оберегами, которые местные делали из любых материалов, попадавшихся им под руку; кругами для гадания; свитками — их Надани лишь перекладывала с места на место, но не читала. Её взгляд упал на засохшие цветы в вазе. Она уверенно подошла к ним, взялась за хрупкие стебельки и замерла, словно в нерешительности. Цветы пахли так же, как и всё здесь — пылью.

— Боги… — женщина принялась ломать стебли снова и снова, мелко кроша их в вазу.

Ведун сидел в кресле, одном из десяти, привезённых из Весны. Жёлтый бархат обивки обрамляли затейливые изгибы чёрного металла, и Надани уже много раз жалела, что не попросила сделать кресла совсем другими — металл, металл, металл, раскалённый Солнцем, и пыль — это тоже было Лето. Всюду, даже в кабинете, напоминала о себе чужая страна. Уванг Сирин был прав, когда предупреждал её не приезжать сюда, но она хотела, чтобы сын жил там, где родился и вырос его отец.

— Сыновья Марбе-уана плохо к нему относятся, — после долгого молчания уныло произнёс ведун.

— Но они — его круг! — Надани резко встряхнула руками, оборачиваясь, и сухие стебли упали на мягкий ковёр. — А он играет с девчонками. И, Боги, Гебье, он снова изображал умирающего. Его убивают в играх! И кто! Что будет дальше?!

Ведун вздохнул и посмотрел в окно.

— Вы спрашивали его, почему он проигрывает?

— Я? — Надани откинула голову и горько рассмеялась. — Я не могу с ним говорить. Порою мне кажется, что он меня ненавидит.

Последние слова она произнесла совсем тихо. Ведун молчал.

— Гебье, он такой нервный! Мальчик не должен быть таким, он же будущий воин. Он и так другой, ты понимаешь: мои волосы, бледная кожа — он совсем не похож на отца, он как чужак. Я боюсь за него. Я не хочу, чтобы они смеялись над ним, не хочу, чтобы он был изгоем!

— Но он изгой, — заметил ведун и снова замолчал. Он мог помочь только делом, но Надани ещё до рождения сына взяла с него слово не говорить с Хином.

Женщина тоже посмотрела в окно, потом переставила несколько вещей на полке. Наконец, успокоившись, произнесла:

— А ты что хотел мне сказать? Что-то плохое ещё случилось?

— Возникла трудность, — ведун повернулся к ней. — Уванг Онни не признаёт ваши права на землю.

— Чудесно! — вырвалось у Надани.

— Прочесть вам письмо?

— Назови только причину.

— Вы не благородной крови, — тихо сказал Гебье, предвидя бурю.

— Ах! — Надани криво улыбнулась. — Изящная формулировка. А кто здесь благородной крови? Может быть, Каогре? Или Марбе? Или сам уванг Онни? Скажи мне: кто — из наших соседей? Назови хоть одного!

— Парва-уан, — уныло промолвил ведун.

Надани скомкала платок и убрала его за пояс.

— Ты же понимаешь, — мрачно выговорила она, — дело только в том, что я чужачка.

— Не переживайте так, — утешил Гебье. — Новость плохая, но Сирин-уванг это предвидел. Мне лишь нужно, чтобы вы разрешили отправить письмо.

— Кому?

— Благородному, который приедет сюда и заявит свои права на землю. Они вполне законны. Его задача ему также известна: позаботиться, чтобы вы и ваш сын могли жить на земле Лета, как и прежде. Только не могу обещать, что это будет легко.

— Кому именно? — нетерпеливо повторила Надани.

Ведун опустил голову:

— Не пугайтесь: я не знаю, кому именно. Право на владение землёй было куплено Сирин-увангом. Когда он решил уехать, то передал его народу Сил'ан. Они выберут представителя и пришлют сюда.

Надани опустила веки, на её лице появилось раздражённое выражение.

— Сил'ан? — медленно выговорила она. — Это что ещё за народ?

— Они правят Весной и пришли сюда из Великого Мира, — коротко ответил ведун. — Но должен предупредить: они живут в закрытых от людей поселениях.

— Почему?

— Мы недостаточно различны и недостаточно похожи.

— Что? — Надани открыла глаза и, хмурясь, присмотрелась к ведуну.

— Мне было приказано сказать вам только это, — вздохнул тот. — И вновь спросить разрешения отправить письмо.

— А если мой ответ: нет?

— Значит, нет.

Ведун поднялся, поклонился и направился к двери. Надани сделала глубокий вдох и окликнула его:

— Гебье!

— Да?

— Да. Что мне ещё остаётся.

Двор крепости был завален рухлядью. От моста до ворот его вымостили камнем, в других местах сухая земля мешалась с песком. Тадонг стоял у обломков старой телеги, скрестив руки на груди, и всё поглядывал на крепость. Он вырос в зоне Умэй, граничащей с Весной. Климат там был прохладнее и мягче, а одежда — куда приличней, по мнению Тадонга. «Именем небес, — думал он, — уж лучше бы даже набедренная повязка. Но это… это облегающее платье… Как можно в нём чувствовать себя мужчиной?»

Ему не терпелось переодеться, но прежде нужно было передать юного Одезри няне, а та всё не показывалась. Тадонг побарабанил пальцами по предплечью. Хин хмуро взглянул на него сквозь длинную чёлку.

— Хоть бы улыбнулся, — попенял ему мужчина. — Я бы хохотал от души, если бы в детстве увидел своего отца в таком наряде.

Хин уставился куда-то прямо перед собой. Тадонг коротко вздохнул:

— Вот ты опять стоишь, что статуя. Уже сколько? Минут пять. Переживаешь что ли?

Рыжий упрямец молчал. Мужчина помассировал переносицу, тоже помолчал какое-то время и заговорил вновь, пытаясь избавиться от чувства неловкости:

— Помнишь, госпожа Одезри велела тебе играть с близнецами. Пойдём, поищем их?

Хин закрыл уши ладонями. Тадонг выставил перед собой руки в примирительном жесте и вновь оглянулся на крепость. Няню он там не увидел.

Двор пересекли три стражника в набедренных повязках и скрылись под навесом у стены. Дозорный громко храпел в тени. Тадонг изнывал от скуки и палящего Солнца. Он вновь посмотрел на Хина: мальчишка сильно потел в тёплом костюме,[3] но не уходил с солнцепёка. «У него точно не всё хорошо с головой», — мужчина взял юного Одезри за руку и отвёл в тень стены. Хин не сопротивлялся, но по-прежнему молчал и вновь застыл без движения, как только они остановились. Тадонгу стало не по себе, и тут, наконец, из крепости вышла молодая девушка в длинной белой рубашке служанки.

— Ну, Хин, — радостно провозгласил летень, торопясь уйти, — вот твоя няня. Она о тебе позаботится.

— Меми, — тихо пробормотал мальчишка, разглядывая себя в тусклое овальное зеркало, — почему я не могу одеться как остальные дети?

Служанка весело улыбнулась и затараторила:

— Как же можно, господин Одезри! Вы посмотрите на ваших гостей — двух наследников уана Марбе. Они — не то, что остальные, и одеваются поэтому иначе. Так же и вы.

Хин, хмурясь, повернулся боком. В одежде, которую так нахваливал Тадонг, не было ничего красивого. Из-за неё казалось, что живот большой и выпуклый, а ноги выше колен — раздуты. Чулки и подвязки мальчишка втайне ненавидел — ноги из-за этой пакости уставали, даже если он просто сидел, а коли надеть ещё туфли… Нет, это была не одежда, а орудия пыток.

— И совсем не так же, Меми, — грустно сказал он, насмотревшись на уродливый силуэт. — Они благородные, а я нет. Разве я не должен носить то же, что и люди в деревне? Они такие красивые: стройные, лёгкие. Я даже Вельрику не могу догнать.

Хин досадливо пнул туфли на каблуках, а служанка почему-то рассмеялась.

— Им хорошо так под небом бегать, — она подняла туфли и поставила их перед мальчишкой. — А вам зачем в бальной зале? Там нужна другая красота.

«Какая же это красота?» — молча спросил у зеркала Хин. Меми приняла его молчание за согласие и защебетала:

— Надевайте ваши туфельки, а я вам помогу с беретом.

— Нет! — вырвалось у мальчишки.

Служанка весело приподняла брови:

— Да будет вам, господин Одезри. Госпоже он очень нравится.

— Пусть сама его и носит, — пробурчал Хин. — Он смешной.

— Ну, так вы улыбайтесь, — посоветовала Меми и с удовольствием взяла в руки маленькую бархатную шапку.

— Пожалуйста! — взмолился мальчишка.

— Сожалею, — улыбаясь, няня пристроила берет на рыжих волосах и закрепила четырьмя шпильками. — Вы же хотите порадовать госпожу?

Хин опустил голову.

— А теперь я должен играть с этими благородными?

— Правильно, — улыбнулась Меми.

Мальчишка поплёлся к выходу из комнаты.

Близнецы, вооружившись обломками деревянного камня, увлечённо выковыривали булыжник из дорожки во дворе. Хин пошёл к ним, чувствуя спиной одобрительный и весёлый взгляд няни.

— Зачем вы это делаете? — спросил он, останавливаясь рядом.

Один из близнецов засмеялся.

— Смотри-ка, хозяин нашёлся, — сказал он второму.

Второй не ответил, полностью сосредоточенный на своём занятии.

— Чего тебе надо? — грубо спросил у Хина первый, и почему-то приветливо улыбнулся.

Одезри некоторое время молча разглядывал нахала — тот напоминал весёлого духа Солнца и даже в нелепом наряде не казался смешным.

— Вы портите дорожку, — наконец, хмуро заметил он. — Если вытащить такой большой камень, колесо застрянет.

«Дух» снова засмеялся.

— Ну, ты даёшь, — сказал он. — Тоже мне сэррин нашёлся. Оглядись, умник, у вас половины камней не хватает.

Хин не нашёлся с ответом и растерянно переступил на месте. «Дух» капризно надул губы и потянул за рукав второго близнеца.

— Лодак, скажи ему, пусть отстанет.

Хин ожидал, что второй огрызнётся: «Сам скажи», но тот поднял голову и совсем как взрослый — бесцеремонно и деловито — осмотрел Одезри с головы до ног.

— Да он и сам сейчас уйдёт, — заключил второй близнец.

Его слова разозлили Хина, и он потребовал:

— Оставьте камень!

— Ещё чего! — с милым видом возмутился «дух». — Лодак, скажи ему.

— Нас двое, а ты один, — как его и просили, сказал второй близнец. — Впрочем, может ты из тех, кто побежит звать отца?

— У него нет отца, — «дух» пихнул брата под бок.

— Откуда мне было знать, — отмахнулся Лодак. — Я учил родословные, но что-то не припомню там… — он поднял глаза на Хина. — Как там твоё имя рода?

— Одезри! — вмешался «дух». — Но это не имя рода. Он не благородный.

— Да? — живо спросил Лодак. — Какой конфуз. А разодет-то! Что за времена: всякий рядится уаном.

Близнецы захохотали. Хин угрюмо смотрел на камень, который они выкапывали.

— Ты ещё здесь? — весело улыбнулся «дух», отсмеявшись.

— Мать велела мне с вами играть, — мрачно ответил Хин. — Так что я не уйду.

Близнецы переглянулись.

— Какой послушный сын, — усмехнулся Лодак. — Тогда развлеки нас.

— Да, да, развлеки, злюка, — захлопал в ладоши «дух».

— Придумай игру, — предложил второй близнец.

Хин повёл их на стену — сторожевой даже не проснулся — остановился у зубцов, встал на носочки и указал рукой на горизонт.

— На самом деле, — сказал он, — я не здесь. Я — там, на свободе. И я не человек, я — птица. Я могу улететь, куда захочу. Я могу увидеть весь мир. Я чувствую ветер на своих перьях, я чувствую Солнце, и я вижу…

— Что ты дурак, — перебил его Лодак. — И руки раскинул. Давай, прыгай вниз, раз ты птица. А мы посмотрим, как ты полетишь.

«Дух» засмеялся.

— Да всё не так, — разозлился Хин.

— Дурак и есть, — утвердил второй близнец. — А теперь и от слов своих отпираешься.

Мальчишка больше всего не любил совместные трапезы: завтраки и обеды. В унылой столовой на первом этаже не было окон, голые каменные стены подавляли древностью и безразличием. Четыре лампы, в которых роились шарики света, освещали длинный прямоугольный стол и сидевших за ним людей, а вчетверо большая часть комнаты лежала в полумраке за их спинами. Хину всегда казалось, будто столовая что-то замышляет.

В ней жили странные существа, прекрасно изучившие повадки людей — поэтому-то их нельзя было застать врасплох, поймать и разглядеть. И всё же мальчишка часто замечал, как их тени пробегают по полу, стенам, а то и потолку. Всё время трапез он гадал, на что они похожи, и почему живут в столь мрачном месте.

Однажды он обратился к ним мысленно и предложил поселиться в других комнатах крепости, описал, как там хорошо: тепло, светит Солнце, в спальнях есть даже занавеси и ковры. Существа не ответили и даже не показались на глаза. «Почему они не хотят? — раздумывал Хин. — Конечно, ничего особенно заманчивого наверху нет, но как можно отказаться от Солнца?»

Время от времени взрослые прерывали его размышления. Мать как всегда одёргивала: сиди прямо, не клади локти на стол, отвечай, когда тебя спрашивают, не смотри в никуда. Тадонг пытался завязать разговор, но Хин упорно молчал, и даже Надани уже смирилась с таким поведением сына. Мальчишке не нравился покровительственный тон мужчины и его нелепый наряд, выпученные глаза, полные губы, рыжие волосы, короткие пухлые пальцы. У него вызывала отвращение тщательность, с которой Тадонг разделывал пищу, и то, с каким достоинством пережёвывал каждый кусок — будто перетирал меж двумя жерновами челюстей.

Хин пытался понять, разделяют ли обитатели столовой его отношение к мужчине, или же им все люди кажутся чужими и неприятными, но не мог истолковать значения теней. «Каково это: жить в мире без света? — едва его оставляли в покое, как он возобновлял раздумья. — Не нужно думать о смешной одежде, но с другой стороны жить во тьме — всё равно, что быть слепым. Только это не значит быть другим, потому что все люди вокруг тебя тоже слепы».

Мальчишка грустно отправил в рот кусок жёсткого мяса. Он, и не спрашивая, знал, что мать не позволит ему остаться одному в тёмной комнате, чтобы узнать, как чувствует народ столовой. «У них наверняка есть своё, особое зрение, вместо нашего. И они видят что-то более важное, чем то, что видим мы. Но если я не попробую жить как они, то я никогда не разгадаю их тайну».

Две служанки и Меми внесли перемену блюд. Хин закрыл глаза и прислушался, как шуршит одежда, стучат о стол тарелки, звенят бокалы и приборы для еды. Долго слушать ему не дали.

— Хин! — раздражённо воскликнула Надани. — Ты что, спишь за столом?

Он открыл глаза и увидел, что один из близнецов пытался скрыть злорадную улыбку, а второй сохранял невинный вид.

— Нет, госпожа Одезри, — ответствовал Хин, как его учили.

Мать коротко поморщилась и знаком велела ему заняться едой. Мальчишка помешал кашу, но так и не притронулся к ней. Вопреки обыкновению, Надани не сделала ему замечания, но обратилась к близнецам, озадаченно разглядывавшим содержимое своих тарелок:

— Ларан, Лодак, вы уедете домой раньше, чем мы договаривались прежде. Я уже написала уану Марбе.

— Как вам будет угодно, госпожа Одезри, — вежливо ответили оба близнеца, но не поклонились.

— Хин, — строго сказала женщина, — по окончанию обеда я желаю поговорить с тобой.

Мальчишка поджал губы. Он знал, что должен ответить, и не понимал, отчего не может сказать это своими словами. Двое взрослых и близнецы требовательно смотрели на него:

— Как вам будет угодно, — пробурчал Хин, сдаваясь.

Лодак — мальчишка был уверен, что это именно он — снова злорадно улыбнулся.

Надани смотрела в окно кабинета. Обращённое на север,[4] оно скрывало красоту заката от глаз женщины. Узкая полоса цвета песка над горизонтом постепенно выцветала, небеса темнели пугающе быстро, и всё-таки Надани не поворачивалась к окну спиной. «Как истолковал бы этот знак Хин, — думала она. — Что бы он сказал мне, если бы сейчас стоял рядом? Уж конечно предупредил бы не бороться с грядущим, но подготовиться к нему. Мне кажется, я так и не научилась принимать перемены. Совсем наоборот. Потому ли, что смерть — тоже перемена, всего лишь одна из их числа? И мне страшно представить другие».

Кто-то постучал в дверь. Надани отошла к зеркалу и убедилась, что макияж надёжно скрывает следы слёз, потом села в кресло и лишь тогда разрешила войти. В серую комнату проникла жёлтая полоса света, она обратилась в неровные лоскуты, шириной с дверной проём, — остатки от выкройки человеческой фигуры. Женщина, щурясь, улыбнулась Тадонгу:

— Уже так стемнело. Я даже и не заметила.

Она поднялась было, чтобы снять чехол с лампы на столе, но летень ответил предупредительным жестом и притворил дверь.

— Сидите, — мягко сказал он.

Лампа осветила комнату неярким багровым светом — так что казалось, будто где-то за столом прячется маленький камин.

— Хочешь спросить у меня, почему я отсылаю близнецов так скоро? — поинтересовалась женщина.

— Я доверяю вашему решению и без объяснений, — откликнулся Тадонг.

— К нам приедет гость, — произнесла Надани и запнулась. На её губах появилась усмешка: — Только он не гость, а хозяин этой земли. Так выходит.

— Уан? — медленно выговорил летень и, не веря, уставился на неё.

— Да, — Надани нахмурилась. В присутствии Гебье всё было понятно, а сейчас, когда пришёл её черёд объяснять, мысли запутались в клубок. — Но ты не знаешь его. Он… из Весны.

— Из Весны? — глупо повторил Тадонг. — Но что будет с вами?

— Ничего не будет, — отмахнулась женщина. — Всё по-прежнему. Только… ещё появится этот благородный. Я надеюсь, он не примется устанавливать здесь свои порядки.

Летень долго молчал. Наконец, осторожно спросил:

— Но где же он будет жить?

— Вся заброшенная половина крепости к его услугам, — хмуро откликнулась Надани.

— Вы не слишком-то ему рады, — сделал наблюдение Тадонг.

— Я объясню в присутствии Хина. Прошу тебя, сделай вид, что всё в порядке. Не удивляйся ничему.

Летень что-то обдумал, затем торжественно сделал жест согласия.

— Постараюсь, — сказал он. — И вот насчёт вашего сына, раз уж мы заговорили… Я не смею советовать, конечно, но полагаю, стоило бы учить его — помимо чтения и письма — ещё обращению с дубиной, ножом и копьём. А с изящными искусствами я бы… повременил.

Надани странно улыбнулась.

— Я понимаю, Тадонг, к чему ты говоришь это. Он должен расти мужчиной, а я не позволяю ему притронуться к оружию. Только не в том причина его странностей, а, напротив, его странности — причина моих запретов. Ты уже забыл его игры? А что если он захочет сыграть всерьёз, как три года назад, когда мы едва успели снять его со стены? И ты предлагаешь, чтобы мы сами вложили ему в руки нож?

— А как он будет защищать себя, когда вырастет?

— Пока что ему шесть лет, — отрезала женщина, — и мы можем только надеяться, что с ним ничего не случится. Я не собираюсь подливать масла в огонь.

Летень склонил голову, Надани о чём-то задумалась, и оба вздрогнули, когда раздался стук.

— Входи, Хин, — ласковым голосом позвала женщина.

Дверь отворилась, и мальчишка с виноватым видом переступил через порог.

— Я не обижал наследников уана Марбе, — быстро сказал он.

— Речь не о них, — спокойно заметила Надани. — Я отсылаю их потому, что так пожелал хозяин нашей земли. Он приезжает к нам.

Хин даже поднял голову, но смотрел, хмурясь, куда-то мимо людей.

— Но это не мой отец, — наконец, сказал он. Помрачнел. — Это ещё один благородный.

— Твой отец покинул мир под небесами, — вмешался Тадонг с одобрительного кивка Надани. — И, право, Хин, мне показалось, что ты пренебрежительно отозвался о высшем сословии. Тебе, конечно, это и не пришло бы в голову, но всё же я отмечу, что делать этого не стоит никогда.

Мальчишка едва ли услышал его и неприязненно уставился на мать.

— Ты не говорила до сих пор ни о каком хозяине!

— «Вы», — поправил его Тадонг.

— Хин, у всякой земли есть хозяин, — более жёстко, чем ей того хотелось, выговорила Надани. — И этот хозяин всегда благородный. Ты и сам мог бы понять.

— Ты убеждала меня, что наследник — я!

Женщина ударила ладонью по подлокотнику.

— А ты всегда огрызался, и теперь ведёшь себя как избалованный ребёнок, — она поднялась. — Уан приедет, хочешь ты того или нет. Так же Солнце не спрашивает у тебя разрешения, чтобы взойти поутру. Ты наказан и останешься у себя в комнате до тех пор, пока не будешь готов встретить… уана с подобающим уважением.

— Ты даже не знаешь его имени, — зло буркнул Хин.

Надани досчитала до восьми и спокойно велела Тадонгу:

— Отведи его в спальню и сообщи Меми моё указание.

Когда женщина вновь осталась одна, она устало вздохнула и помассировала виски, прошлась по ковру от двери до окна, обратно, и снова к окну.

Саванна куталась в непроглядную тьму, и Надани различала деревню лишь благодаря ярким огням, похожим на упавшие звёзды. Она знала, что там происходит: местные танцуют вокруг костров, поют песни на странном языке и пьют вонючую жидкость. Надани покачала головой и, накрыв лампу чехлом, вышла из кабинета. Засыпая, она вспомнила, что так и не сказала ни Тадонгу, ни сыну о том, что уан не был человеком.

Глава II

Пожилой мужчина в тюрбане, скрывавшем волосы, и длинной белой накидке дремал, сидя. Его хищный нос едва не касался карты, разложенной на столе. В хижине он был один, через щели в стенах из глины, хвороста и камня легко проникали шум снаружи и солнечные лучи. Был полдень, но ни бряцанье оружия, ни громкий говор проходивших мимо людей, ни скрип колёс не тревожили спящего.

Едва слышно стукнула дверь, зашелестела завеса из сухих трав. Мужчина открыл глаза и медленно поднял голову от карты. Он ожидал увидеть какого-нибудь новобранца, вместо этого к столу шагнул Йнаи, самый молодой из его советников — лишь через два года этому юнцу должно было исполниться сорок.

— Простите, уан Каогре, — сказал вошедший. — Охрана известила меня, что вы размышляете, но я воспользовался правом войти. Я подумал, что вам будет интересно.

Дождавшись знака позволения, он подошёл ближе, с поклоном положил на стол футляр для писем и вернулся назад.

— Слишком много «я», — прекрасно поставленным басом заметил пожилой мужчина. Протянул руку и взял футляр, посмотрел на печать, задумчиво улыбнулся.

— Похоже, они решили, наконец, — озвучил он свои мысли. Покрутил футляр в пальцах, но вскрывать не торопился — вместо этого взглянул на советника. — Как ты считаешь: что?

Вопрос застал Йнаи врасплох, и хотя он постарался того не показать, Каогре заметил, как мелькнуло в его глазах неуверенное выражение.

— Ну же, — подбодрил правитель. — Мы каждый раз пытаемся предугадать, что произойдёт. Жизнь — игра, и победитель получает всё. Разве тебе не любопытно проверить себя? Такой шанс.

Глаза Йнаи неотрывно следили за футляром.

— Я жду, — с хищной улыбкой напомнил уан.

— Уванг Онни хорошо помнит ваши недавние победы, — проговорил советник.

— Хорошее начало, — улыбнулся Каогре. — Недавние — потому и помнит.

— Он не уверен, что ваших войск не было среди осадивших Город.

— То был хаос, — всё улыбаясь, одобрил уан. — Я сам ни в чём не уверен.

— Однако уванг знает, что наши силы мало пострадали от войск Гильдии.

— Уванг ничего не знает, — спокойно сказал Каогре. — Он только думает, — интонация подчеркнула последнее слово. — Твои рассуждения приведут нас к чему-нибудь?

Йнаи поклонился:

— Прошу простить мою неторопливость. Я лишь не хотел бы ошибиться. Имя уана Каогре вызывает страх, наше войско сильно, а победы памятны. Имя Одезри не имеет веса, за ним нет силы. Я полагаю, в послании от нашего человека при дворе уванга говорится, что нахальные простолюдины будут изгнаны с земли, им не принадлежащей. И, в скором времени, она будет разделена меж соседями. Треть её в таком случае отойдёт к вам.

Уан усмехнулся.

— Тебе подошла бы роль прорицателя. Люди с большим удовольствием верят приятным им речам. (Йнаи смиренно опустил голову.) А теперь моё предсказание. Я бы поверил тебе, если бы не заглядывал дальше. Нелегко узурпировать власть — я знаю это прекрасно. Последний захват я вспоминаю до сих пор, обозначая на карте поля, которые так и не дают урожая, получая от верных людей письма — в похожих футлярах, — он вновь покрутил в руках тонкую лакированную трубочку. — Ты прекрасно знаешь, что в них, Йнаи. Другие карты, но мой глаз отмечает на них перемены в давно знакомых очертаниях. Где-то исчезают точки, обозначающие поселения, где-то появляются области, которые мои потомки ещё долго будут объезжать стороной. Моё войско сильно, ты прав, если сравнивать его с войском уана Марбе или даже уванга Онни. Но сравни его с тем, каким оно было семь лет назад, и ты увидишь, что наши потери слишком велики. И нам пока некем их восполнить. Мы вынуждены ждать.

Ты говоришь, за Одезри нет силы. Тогда скажи мне, Йнаи, где то войско, что добыло женщине и ребёнку землю, лишь на треть меньше моей? Пришлось ли им вести завоевания? Пришлось ли отстаивать своё право? Долгие годы никто не смел возмутиться, я в том числе. Выходит, есть за именем простолюдинов сила не меньше моей.

— Гильдия, — вспомнил Йнаи.

— Гильдия, — с едва заметным раздражением согласился Каогре. — Видно не застать мне те времена, когда небеса отучат их от спеси. И вот что я думаю: Весна поддержит свою ставленницу — так легко мне не добыть ту землю. Снова нужно ждать.

Уан сломал печать и отвинтил крышку. Развернул пергаментный лист и пробежал взглядом по строкам, после чего протянул письмо советнику.

Уан Марбе был занят. Как подчеркнул слуга, очень занят, и Голос совета старейшин прекрасно знал, что это значит: правитель развлекался с фавориткой. Некоторое время летень нерешительно топтался перед закрытой дверью личных покоев уана, всё никак не мог собраться с духом и постучать. «Просто сделай это», — велел он себе и, взявшись за металлическую ручку, сильно стукнул по камню. Глухой звук быстро растаял в узком тёмном коридоре. Ничего ужасного не произошло, и Голос, ободрённый, ударил ещё дважды, а потом и в последний, четвёртый раз.

Стало тихо, летень лишь слышал, как колотится его сердце от сознания собственной дерзости. Дверь с гулким вздохом ушла в стену; вспыхнул, ослепляя, яркий свет. Голос зажмурился и потянулся к оружию, едва живой от страха.

— Почему бы совету не проводить заседания прямо в моей постели? — раздался насмешливый голос уана.

Марбе сидел на покрытом шкурами возвышении. Он даже не потрудился одеться как подобает — лишь небрежно накинул пурпурный, шитый бронзовыми нитями халат из Осени. Кудри отливали золотом в свете стенных пиал, яркие зелёные глаза правителя были подведены чёрной краской. Широко открытые, они напоминали Голосу взор Лаа Старшей: та же жестокость за маской снисхождения, то же весёлое безумие. Летень однажды задумался: где же эльфы-скульпторы увидели этот взгляд? Неужто кто-то из них смотрел как уан Марбе, неужто и долгожителей мог поразить тот же страшный недуг?

Божество на возвышении рассмеялось.

— Совет выжил из ума, — сказало оно. — Они прислали Голос молчать. Кого же они пришлют говорить? Я боюсь и задуматься.

Летень, опомнившись, поклонился. Уан продолжил, будто обращаясь к кому-то третьему:

— Править должен один, я всегда говорю это моим сыновьям. Ибо вот во что превращается правление многих.

Марбе снова засмеялся. Голос выпрямился и, вжав голову в плечи, перешагнул порог. Дверь дрогнула было, но правитель остановил её взмахом руки.

— Вы скоро уходите, — сказал он Голосу.

— Мой повелитель, — тот поклонился вновь, на этот раз гораздо ниже, — простите старого дурака. Я пришёл не молчать, но говорить. Я не должен был тревожить…

— Нет! — капризно оборвал его Марбе и повторил размеренно, на манер мудреца: — Нет. Я знаю, что совет велел идти сейчас. (Он поднялся.) Первый раз страшно нарушать прежние порядки в свою пользу, второй — уже не столь. А сколько раз нужно их нарушить, чтобы вы осмелились меня заколоть?

Сердце старейшины пропустило удар, а потом лихорадочно забилось. Не помня себя от страха, он простёрся ниц и забормотал:

— Повелитель… верьте, сердцем и духом… преданы… мы преданы вам всецело…сердцем и духом… сердцем…

Марбе тихо вздохнул, спустился вниз, остановился рядом со стариком, медленно наклонился, снял с его головы шапку и положил её на ковёр, а потом коснулся кончиками пальцев тусклых жёлтых волос, заплетённых в косу.

— Легко ли убить в себе священный трепет? — спросил он. — Так же как сбросить статую Бога с пьедестала, верно?

Старик не отвечал и едва ли слышал что-либо, лишь дрожал всем телом. Правитель медленно выпрямился, склонил голову набок.

— Сколько раз я смотрел на них, — сказал он. — И каждый раз думал: что нам мешает? И почему вслед нам обязательно придут те, кто будут уверены: у них есть право крушить всё, перед чем благоговели мы. Взамен старого у них будет новый Бог, даже если он человек, и он скажет: то, что прежде было нельзя, теперь можно. То, что прежде внушало ужас, ничего не сделает вам. Потому, что оно умрёт — вы убьёте его.

Марбе вернулся на возвышение и довершил весело.

— Всё позволено новым Богам, потому что однажды они станут старыми, — правитель сел. — Сердцем и духом, — широко улыбнулся он. — Так зачем же совет прислал ко мне свой Голос?

Старик кое-как поднялся с пола, о шапке он и не вспомнил. Несколько раз летень сглотнул, а потом забормотал жалким, срывающимся голосом:

— Вести… из Онни…

— Важные, должно быть, — всё улыбаясь, снисходительно протянул уан.

— К ю… южным со… седям… уан…

— Наконец, у юга появится лицо, — Марбе демонстративно зевнул. — Ещё что-нибудь?

— Нет, нет, — с облегчением выдохнул Голос.

— Чудесно, — похвалил его правитель. — Так вот: передай совету, что я отнёсся к столь поразительному известию со всем возможным вниманием. Я тщательно его обдумаю, потому что это очень, очень серьёзно. Воистину, настолько серьёзно, что совет должен был разыскать меня, где бы я ни был, и сообщить эту новость немедленно. Если бы я не услышал её сейчас, наверняка произошла бы катастрофа. Само собой, совет должен понимать, что с решением нельзя спешить — одна моя неверная мысль, и я боюсь представить, что может со всеми нами приключиться. Поэтому вплоть до дня, когда приедет гонец с известием о том, что уан прибыл, беспокоить меня не следует. Хорошо ли вы запомнили всё, что я вам сказал?

— Да, мой повелитель, — летень согнулся в низком поклоне.

— Теперь вы уйдёте, — распорядился Марбе.

Старейшина удалился так быстро, что это походило на бегство. По знаку уана дверь встала на место, а на пиалы скользнули покровы. Комната погрузилась во мрак. Правитель медленно выдохнул, некоторое время сидел неподвижно, потом провёл рукой по лицу и пробормотал:

— Это их напугает. Но не остановит. Время нельзя остановить.

Стукнула дверь во внутренние покои, по шкурам заплясали тени от огонька единственной свечи. Уан с улыбкой посмотрел на вошедшую. Красные волосы сбегали на плечи женщины, будто раскалённая лава, тёмные глаза таинственно блестели, губы неуверенно подрагивали. Марбе мысленно стёр их с её лица, цвет волос не мешал ему, но привлекал только взгляд — он напоминал ему о другой.

— Вы звали меня, повелитель? — робко спросила женщина.

— Нет, — ответил Марбе и подумал, что та, другая, не задала бы такой вопрос.

— Мне уйти?

И этот не задала бы также.

— Отчего же, — он широко улыбнулся, пристально глядя ей в глаза. Женщина помнила приказ и не отводила взор.

— Вы чем-то расстроены? — попыталась она в третий раз.

— Тем, как много ты болтаешь, — лениво отозвался Марбе и спустился с возвышения. — Вернёмся в спальню.

Женщина, наконец, осмелилась улыбнуться. Взгляд её стал лукавым, и сейчас он напоминал о другой столь сильно, что уан ощутил, как к нему возвращается верное настроение.

Прошло три дня, а Хин не собирался признавать за собой вину. Меми обеспокоено рассказывала, что мальчишка всё время сидел неподвижно, глядя перед собой. Он оживал лишь, чтобы поесть, а потом застывал снова.

Надани даже обратилась к Гебье — они поговорили на заднем дворе крепости. Ведун всегда приходил туда днём, как шутили стражники, чтобы поздороваться с огромной глыбой, лежавшей там с незапамятных времён. Надани как-то приказала убрать её, но десяток летней, охранявших крепость, с поручением не справился.

Разговор не стоил потраченного времени. Весен, привычный к истерикам женщины, терпеливо слушал. Изредка вздыхал или печально произносил пару слов, а в ответ на вопрос о том, в чём причина странностей Хина, удивлённо заметил, что плохо знает мальчишку и потому не возьмётся судить.

— Снимите наказание, — едва слышно посоветовал он, наконец.

Надани лишь усмехнулась:

— Пусть усвоит, — заявила она, — как я сказала, так и будет! Не иначе.

Проснувшись, Хин услышал, что во дворе не так тихо как обычно: люди переговаривались чаще, хотя по-прежнему лениво, потом забормотали на своём наречии динозавры, и мальчишка понял — запрягали экипаж, других объяснений и быть не могло. А если запрягали экипаж, значит мать уезжала. Никогда до сих пор её поездки в деревню не длились меньше двух часов.

В этот день Хин не фантазировал, и потому сохранять неподвижность ему было не столь легко, сколь прежде. Заглянула мать, наряженная глупо и похожая на шкаф, вздохнула и вышла, а мальчишка обратился в слух: вот заскрипели цепи моста, протопали лапы, и всё стихло. Он продолжал ждать, затаив дыхание, изнывая от радостного предвкушения. Дверь отворилась.

— Госпожа уехала, господин Одезри, — прозвучал голос Меми.

Рыжий упрямец тотчас соскочил с кровати. Няня вздохнула:

— Как же вы можете так поступать со своей мамой?

— А она со мной? — хмыкнул мальчишка. — Да и лучше здесь сидеть, чем слоняться по солнцепёку.

— Она любит вас, — ласково сказала Меми.

Хин нахмурился.

— Я же её не просил. Она сама так решила, вот и любит. Это не значит, что я тоже должен её любить.

— Почему не значит? — улыбнулась няня.

— Потому что тогда с её стороны это не любовь, — мрачно ответил мальчишка, потягиваясь.

— Как вы интересно рассуждаете, — засмеялась служанка. — Значит, если я вас люблю, то не могу рассчитывать на взаимность?

— Рассчитывать? — поднял брови Хин. — Нет, не можешь.

Няня широко улыбнулась.

— Выходит, вы ко всем холодны, господин Одезри? — она вновь не удержала весёлый смешок.

— Я думаю, Меми, — серьёзно выговорил мальчишка, повторяя взрослую манеру Лодака, — что любовь — дар, который не должен ни к чему обязывать. А если обязывает, то это другое чувство.

Молодая девушка больше не смеялась, её улыбка сделалась неуверенной — но лишь на миг —, а потом проницательной.

— Где вы это услышали, господин Одезри? — с напускной строгостью спросила она, уперев руки в бока.

— От старика Бобонака, — спокойно ответил Хин. — Я спущусь к воротам.

Меми задержалась в комнате. Хотя мальчишка и признался, что не сам придумал слова, что-то по-прежнему тревожило молодую летни. Отчего Хин запомнил рассуждения старика столь подробно? Да и с чего выжившему из ума Бобонаку было заводить подобные речи? Наконец, зачем бы юный Одезри стал пересказывать их? Разве с целью пошутить, и поначалу девушке и вправду было смешно слушать, как серьёзно ребёнок вещает о том, в чём ничего ещё не смыслит. Но разве Хин не должен был расстроиться, когда она раскрыла его розыгрыш, или хотя бы растеряться?

Няня озадаченно провела рукой по волосам.

Хин как раз начал волноваться, когда две белокурые девочки показались на дороге. Он подпрыгнул, замахал рукой. Обе фигурки ответили ему тем же, тогда мальчишка побежал им навстречу.

Сторожевой не стене как раз устраивался в тени поудобнее, чтобы вздремнуть. К нему подошёл другой стражник, посмотрел на небо, опустил взгляд на землю и усмехнулся:

— Ты глянь, как припустил. В этом их чудном платье.

Сторожевой лениво зевнул и даже не пошевелился в гамаке.

— Насиделся, вот теперь и бегает, — ворчливо ответил он. — А платье… Какое ж это платье? Это… да…

Стражник по-прежнему с улыбкой смотрел за стену.

— А юный мастер-то не промах, — весело сказал он. — Сразу двух красавиц себе отхватил. И опять же в этом их платье. От меня бы в таком, — он помолчал, подбирая слова, — костюмчике жена б сбежала.

Сторожевой пренебрежительно улыбнулся.

— Это пока с ними на звёзды смотреть — хоть десятерых можно отхватить. Я бы отхватил в чём хочешь, была бы у меня такая крепость. А вот как дальше звёзд дело пойдёт, там видно будет.

— И что же будет видно? — смеясь, уточнил стражник.

— А, — сторожевой лениво махнул ладонью. — Всё.

— К вам правда уан приедет? — первым делом спросила любопытная Вирра.

— Ты мокрый весь, — засмеялась младшая девочка.

Хин ничего не мог им ответить, он всё старался отдышаться. Тело чесалось, волосы слиплись и потемнели от пота, а к тому же постоянно лезли в глаза. Мальчишка пытался убрать их назад, а ветер снова бросал в лицо.

— Вот вырасту и остригу их все! — разозлился Хин.

— И будешь ты совсем страшный, — заключила малышка.

— Нет, не стриги! — воскликнула старшая девочка, даже забыв про уана. — Ты что, дурачок. Они же у тебя такие красивые!

— И ничего не красивые, — смущённо буркнул мальчишка.

— Пообещай мне! — настаивала Вирра.

— Обещаю, — сдался Хин и добавил мстительно: — Отпущу до пят, привяжу к ним камень и прыгну в реку с обрыва.

— Как в страшных историях, — засмеялась Вельрика.

— Утопленники жуткие, — поджала губы Вирра. — Если уж тебе так хочется, то… Придумай что-нибудь другое.

Мальчишка только вздохнул. Некоторое время все трое молча шагали по дороге и рассматривали крепость, потом старшая девочка встряхнулась и спросила:

— Так правда то, что госпожа говорила?

— Конечно, правда, — усмехнулся Хин. — Зачем бы ей придумывать?

— А некоторые у нас считают, что очень даже есть зачем, — возразила Вирра.

Мальчишка сотворил недоумённый жест:

— Это была бы очень глупая ложь, потому что её легко проверить.

— Так уж легко? Приедет какой-нибудь самозванец, и пока разберёшься!

— Кому нужен такой позор?

— Орур говорит, что бывало такое, — авторитетно заметила Вирра. — А старейшина у нас умный.

— Молодой старейшина, — захихикала малышка.

— Спроси хоть того же Тадонга — он знает эту историю, — добавила старшая девочка.

— Я с ним не разговариваю, — негромко напомнил Хин.

— Ну и глупо. Зачем?

— Я так хочу.

Вирра наставительно подняла палец:

— Всё равно однажды заговоришь.

— Не заговорю!

— А вот и заговоришь!

Вельрика, обрадованная начавшимся спором, поддержала сестру:

— Заговоришь! Заговоришь! — принялась повторять она.

— Не шумите вы так! — одёрнул девочек Хин. — Если будете мешать стражникам спать, они вас больше не пустят.

Мост и двор они пересекли в тишине, держа пальцы на губах, чтобы не забыть о необходимости молчать. Они опасливо озирались по сторонам, словно были лазутчиками в стане врага, переглядывались меж собой и широко улыбались. До ворот все трое добрались незамеченными и быстро шмыгнули в крепость.

— Хин, — заговорила Вирра, когда они по винтовой лестнице поднялись на второй этаж, — а какой он из себя?

— Опять уан? — вредно спросил мальчишка. — Я не знаю, я его не видел, а мать всегда выражается так, что даже если сама что-то понимает, никто другой этого всё равно не поймёт.

— Он добрый?

— Да не знаю я. Наверняка нет.

— А почему он раньше не приехал?

— Не знаю, — в третий раз повторил Хин. — И вообще мне плевать на этого уана!

Вирра недоверчиво заглянула в лицо мальчишке, но больше ни о чём не спросила. По другой лестнице они поднялись на третий этаж, прошли его и вновь спустились на второй. Коридор, в котором они оказались, был тёмным и пыльным, но даже малышка не испугалась. Хин сняли перчатки с рук и нащупал стену, а потом двинулся вперёд — от отметины, к отметине. Он шёл первым, осторожно переступая через камни, лежавшие на полу. Правой рукой мальчишка водил перед собой и, когда нащупал невидимую стену, тихо велел девочкам остановиться.

— Третий камень вниз и влево от последней отметины, — шёпотом напомнила Вирра.

Хин сосредоточенно провёл пальцем по стыкам и тотчас тусклый серый свет обрисовал стены и фигуры. Мальчишка встал на четвереньки и полез в узкий проём. Старшая девочка пустила вперёд сестру, и только потом протиснулась сама. Длинный коридор поворачивал налево, покрытые пылью столбы поддерживали потолок, а свет пробивался сквозь узкие окошки, в которые едва можно было просунуть руку. Вдоль по стенам тянулись диковинные надписи, вырезанные в камне, в нишах на трёх цепях висели тяжёлые металлические чаши; все они были пусты.

— Вот здесь он будет жить, твой уан, — проговорил Хин. — Так что сегодня мы последний раз тут играем.

Йнаи с поклоном доложил:

— Все собрались.

Каогре сотворил жест позволения, и младший советник отступил в сторону. Один за другим в хижину вошли шестеро летней. Первые пять были немолоды — старше Йнаи, а двое из них превосходили годами самого уана. Они и в приграничную деревню привезли с собою богато расшитые мантии, а ступали чинно, словно во дворце, но шестой человек — высокий, беловолосый, загорелый, одетый лишь в набедренную повязку — разбивал торжественное впечатление.

Опережая остальных, он уселся за стол и зевнул. Некоторые из советников взглянули на него неодобрительно, но никто не посмел его одёрнуть. Йнаи последним занял своё место — справа от беловолосого силача — и невольно сморщил нос. Пока старшие разворачивали карты, он осторожно коснулся плеча соседа и прошептал:

— Ченьхе, я же предупредил, во сколько собрание.

— Ага, — дружелюбно улыбнулся беловолосый. — Ну, так я здесь.

— Вы могли отпустить новобранцев раньше и переодеться. Ваш отец любит, когда всё чинно.

— Слушай, не начинай. Что важнее: прихоти отца или военная мощь? — самодовольно усмехнулся силач.

— Не думаю, что десять лишних минут тренировки сделали наших воинов непобедимыми, — вежливо заметил Йнаи.

Беловолосый озадаченно взглянул на него, задумался, но вскоре вновь уверенно улыбнулся и снисходительно бросил:

— Меньше слов, больше дела!

Советник умолк: возражать тут было нечего. Наследник Каогре даже не оспаривал чужие слова — чаще всего он их просто не понимал. Обсуждения на совете казались ему скучными. Он чувствовал, что важно разряженные старики попусту тратят его и своё время. У всего, о чём они говорили, было простое решение, а они начинали изъясняться загадками, да ещё возражали друг другу. К тому же на советах часто обсуждали одно и то же — видно, стариков подводила память. Вот они заговорили об укреплении границы с зоной Олли, потом о засухе в наиболее северных деревнях владения и ещё о множестве скучных вещей. Наконец, стали думать, как подавить бунт в двух селениях, отказавшихся платить подати и перебивших сборщиков и их охрану. Ченьхе грыз ногти и нетерпеливо топал ногой. Раньше тема бунтов была ему интересна, но тот вопрос, который его отец старательно обходил стороной, обещал, как казалось молодому наследнику, куда более заманчивые перспективы.

Наконец, Каогре положил на ворох карт лакированную трубочку.

— До сих пор наш сосед на юго-западе не представлял опасности, — сказал он. — Это была ничья земля — даже её обитатели держатся такого мнения. В крайнем случае, можно сказать, земля Гильдии. Мы ждали, но Весна не вводила войска, напротив, год назад вывела последнюю кварту.[5] Тогда мы обсуждали эти действия и заключили, что гильдар осознали как бессмысленно и дорого содержать войско в чужой стране — их доходы не покрывали убытки. Всё казалось логичным, но кто из вас объяснит мне, что творится теперь?

Советники задумались и, пользуясь их молчанием, вмешался Ченьхе.

— Что нам за дело разбираться? — воскликнул он. — Мы должны немедленно напасть!

Все взоры обратились к нему. Йнаи негромко вздохнул, а отец поманил силача наклониться к нему ближе, после чего прошептал: «Немедленно сядь и уймись. Не вынуждай меня позорить тебя перед советом». Ченьхе молча подчинился.

— Так какие мысли? — разбил тишину Каогре.

Советники переглянулись. Заговорил третий из них:

— Я думаю так, что нападать сейчас нельзя. Надлежит посмотреть.

— Я думаю так же, — отрезал уан. — О нападении не может быть и речи. Но что смотреть? Я не так молод, чтобы наслаждаться головоломками. Зачем присылать уана, если войска у него нет?

— Легко объяснить всё тем, что Весна не ведает, что творит, — подал голос четвёртый советник.

— Шесть лет назад иные тоже так думали, — усмехнулся второй.

— Не понимая замысла другого, легче всего объявить его дураком, а себя мудрым, — вмешался уан.

Четвёртый советник жестом призвал к вниманию.

— Выслушайте меня до конца, — попросил он. — Лето не едино. Лето — это люди. Весна — так же. Может ли быть, что все её люди проницательны?

Первый советник медленно улыбнулся:

— Гильдия устранилась. Наш сосед — весен, но он сам по себе.

Ченьхе изо всех сил старался не показывать скуку. Каогре бросил взгляд в его сторону и проговорил:

— Остановимся на таком объяснении. Нужно выяснить, кто этот уан, и какие у него связи в Весне. Иначе говоря: какими силами и как скоро поддержит его Гильдия в случае опасности.

— И поддержит ли, — добавил четвёртый советник.

— Не будем мечтать, — ответил ему Каогре. — Совет окончен.

Все кроме наследника поднялись и чинно направились к выходу. Йнаи, шедший последним, плотно закрыл дверь, и тотчас беловолосый силач вскочил с места. Он разгневанно ударил кулаком по столу.

— Вы стали трусом с годами, отец!

— А ты так и не научился мыслить, — холодно ответил уан.

— Мне тридцать четыре, а вы и не думаете передать мне власть!

Каогре вздохнул.

— У тебя недостаточно авторитета среди воинов. К тому же есть множество проблем, которые ты не сможешь решить.

— Какие же? — силач скрестил руки на груди. — Думаете, я не смогу подавить бунты? Подумайте лучше, отчего они случились! Люди ещё повинуются вам, помня о прежних победах, но с годами вы будете дряхлеть всё больше. Однажды они перестанут бояться, и кто-нибудь с достаточным авторитетом проткнёт вас копьём. А земли можно упустить из рук того раньше.

Уан хищно улыбнулся.

— Ты рассчитывал поразить меня своею речью, Ченьхе? — спокойно спросил он. — Причина бунтов не в том, что я дряхл или теряю хватку. Если ты её усилишь — а ты усилишь её — вот тогда поднимутся уже далеко не две деревни. Начнётся междоусобица, ты вынужден будешь двинуть войска с границы против своих же людей в глубине владения. И тогда для любого из наших соседей твои земли станут лёгкой добычей. Более того, народ откроет перед ними ворота.

— Вы не можете этого знать, — упрямо заявил силач.

— Я не собираюсь это проверять, так вернее, — ответил Каогре. — Я хочу, чтобы ты запомнил: сейчас для нас нет большего блага, чем мир. Повести войска в бой — всё равно, что поджечь собственный дом. И хватит споров об этом, хватит глупых предложений! Мой ответ всегда будет: нет!

С десяток секунд оба человека молча смотрели друг другу в глаза, потом беловолосый недобро улыбнулся:

— Тогда скажите мне, отец, как я смогу завоевать авторитет? Как я смогу прославить своё имя, чтобы никто не спрашивал: почему именно он? Любой сможет бросить мне вызов, потому что не подвиги добыли мне титул. Вы заставили людей трепетать перед вами, но что сделал я? Они ведь спросят себя об этом. И каков же будет ответ? Что они назовут, когда будут искать причину, возвысившую меня над ними? Они не скажут: это Ченьхе, победивший разом трёх муроков.[6] И не скажут: это Ченьхе, завоевавший владения бывшего уана Каяру. Нет, они скажут: ах, это сын Каогре.

Уан спокойно выслушал пылкую речь.

— О том, чему ты посвящаешь все свои раздумья, ты говоришь уже вполне разумно, — заметил он. — Однажды ты сможешь править.

— Когда? — прямо спросил беловолосый. — Через двадцать или тридцать лет?

— Не торопись.

— Отец, вы должны меня понять!

— И ты меня пойми, — сурово произнёс Каогре. — Я запрещаю не оттого, что не верю в тебя. Ты не мыслитель, но прекрасный воин. Мы говорили о бунтах. В войне шестилетней давности наши войска понесли большие потери, наши деревни были разрушены. Мне пришлось увеличить подати, потому что я не уверен, сколько ещё Дэсмэр будет баловать нас миром — своей благосклонностью. Но мы обираем и без того разорённую землю. Свою же землю. И я не могу жестоко карать взбунтовавшиеся селения — потеря даже одного из них будет для нас ощутима. Нельзя допустить голода, нельзя допустить смуты, и нужно увеличивать численность войск, нужно укреплять границу с зоной Олли — тамошние владения не пострадали, и только чудо удерживает их от нападения. Сейчас трудные времена, Ченьхе. Ты должен умерить амбиции.

Первую половину недели все в крепости только и говорили что об уане. Немногочисленные сплетни были пересказаны десяток раз, как и все ужасы, а повода для новых всё не было. Наконец, даже Надани перестала с тревогой ожидать каждый новый рассвет, а Хин ощутил, как злость к неведомому уану сменилась равнодушием, а потом, неожиданно, интересом. На шестой день мать сказала, что время наказания истекло, и мальчишку заставили выйти из комнаты, но в деревню его не пускали, а вынуждали гулять по двору. Хин занимал себя фантазиями и прятался от Солнца. В полдень он неизменно представлял, как однажды уничтожит свой нарядный костюм: в один день он мысленно сжигал его на огромном костре, в другой — закапывал в песок, в третий — бросал на растерзание хищным динозаврам, в четвёртый — топил в реке, в пятый — оставлял выгорать на Солнце. Мальчишка искренне надеялся, что приезд уана хоть ненадолго развеет бесконечную скуку или возвратит фантазиям живость и разнообразие.

К концу недели все, кроме Хина, перестали ожидать чужестранца. Мать говорила, что обязательно придёт письмо из Весны, которое всё объяснит. Что именно объяснит и кому — этого мальчишка не понимал, но и не спрашивал.

На второй день новой недели он увидел во сне карету: волшебную, вырезанную целиком из синего драгоценного камня. Она летела над дорогой, запряжённая сонмом звёзд, и они светили так ярко, что не нужно было никаких фонарей. Карета всё близилась, и Хин попытался рукой закрыть глаза — тогда он и проснулся. Перед ним стояла няня и держала яркую лампу у его лица, шарики света встревожено метались. Мальчишка ощутил, как сердце забилось у самого горла.

— Одевайтесь, господин Одезри, — ласково попросила Меми.

Хина не обманул её спокойный голос.

Глава III

От холода дрожали пальцы, а в животе с каждым вдохом перекатывался комок. Двор крепости обратился в дно огромного каменного колодца, в него сотнями глаз заглядывала ночь. Хин ещё никогда не выходил наружу после заката, он не знал, что небо может быть таким недосягаемо-высоким. Да и небо ли это было? Бездна, пронзённая остриями огней.

Призрак, похожий на карету без колёс и в то же время на лодку, бесшумно проплыл по мосту. Слуги и стражники тотчас принялись творить отвращающие зло жесты. Видение неторопливо втекло во двор и замерло неподвижно. Стало так тихо, что Хин услышал шорох песка во рву за стенами.

Туманная белизна дрогнула, и рядом с призраком появилась фигура: чёрная, высокая, изящная, точно змея. Мальчишка не успел заметить, когда её окружила жуткая свита: черви на четырёх лапах; чудища, похожие на маленьких драконов; клубки меха, с крыльями и хвостами — и все ростом с Хина.

Он услышал судорожные вздохи позади себя. Что-то упало с глухим звуком — мальчишка не обернулся: он не мог отвести глаз от ночных гостей и был уверен, что спит. «Всемогущие Боги», — пробормотал Тадонг, и вдруг раздался пронзительный визг. Люди вздрогнули и оглянулись, все как один. Вопила посудомойка, девочка тринадцати лет; один из стражников попытался её унять, но служанка бросилась прочь, не разбирая дороги и продолжая кричать.

— Нарэньсама, — негромко произнёс чистый и сильный мужской голос.

Хин тотчас обернулся к гостям. Один из червей переступил на месте, вытянулся в высоту, оторвав переднюю пару конечностей от земли, и обратил к людям крупную лысую голову.

— Я приветствую вас, — зазвучал уже другой голос: флегматичный бас.

Хину показалось, что это сказал червь. Люди ничего не ответили, вновь зазвучал первый голос, негромкий, выговаривающий странные слова: они текли, словно вода в реке. Мальчишка был уверен, что этот голос принадлежит высокой фигуре. Бас ответил ему на том же языке, с трудом, и Хин вгляделся внимательнее, пытаясь высмотреть того, кто говорил за червя, но так никого и не увидел. Тогда он запрокинул голову и посмотрел на мать, не понимая, отчего она молчит. Женщина не только молчала, но ещё и хмурилась, что было совсем невежливо. Тадонг выглядел так, точно вот-вот потеряет сознание, и по сравнению с ним даже растяпы-стражники казались храбрецами.

Голова червя вновь обернулась к людям.

— Вы получили письмо из Маро? — спросил бас.

Надани только сглотнула. Хин неодобрительно глянул на мать и скрестил руки на груди. Высокая фигура сдержанным и гибким движением наклонилась к червю и совсем тихо что-то сказала. Червь тяжко вздохнул.

— Среди вас есть госпожа Надани Одезри и её сын господин Хин Одезри? — с убедительной мягкостью поинтересовался он. Женщины в деревне разговаривали с выжившим из ума стариком Бобонаком похожим тоном.

Хин снова посмотрел на мать и заметил, что у неё дрожат губы. Она по-прежнему молчала, тогда он решительно шагнул вперёд. Червь шарахнулся прочь, но высокая фигура, выставив вперёд ладони, удержала его на месте.

— Я Хин, — виновато произнёс мальчишка.

Он не был уверен, что поступает правильно — ведь все взрослые как один затеяли игру в молчанку. Они могли и наказать его за то, что он всё испортил, но ведь его никто не предупреждал.

— Нарэньсама! Оно разговаривает! — воскликнул червь, но закончил уныло. — Однако, это даже печально.

— Почему? — мальчишка невольно улыбнулся.

— Потому, — сказал червь, не обращая внимания на то, что говорила ему в это время высокая фигура, — что раз вы — Хин, значит я там, где и должен быть. А мне, — он красноречиво обвёл взглядом (точнее, головой) перепуганных людей, — тут уже не нравится.

— Я госпожа Одезри, — срывающимся голосом, наконец, произнесла Надани.

— Очень рад, что вы об этом вспомнили, — флегматично пробасил червь. — Всего лишь спустя пару минут.

Женщина не обратила внимания на насмешку, как будто и не слышала её, из чего Хин заключил, что мать боится гостей так же сильно, как Тадонг. Он удивлённо нахмурился: раньше ему и в голову бы не пришло, что она может кого-то бояться. И уж тем более не уана и его свиту.

Кое-как Надани совладала с собой, встала рядом с сыном и поклонилась червю:

— Рада приветствовать вас, уан.

Тот с изумительным проворством отпрянул в сторону.

— Я не уан, — торопливо возразил он. — Я переводчик, Хахманух.

Надани медленно выпрямилась. Хин заметил, что она смутилась. Её взгляд остановился на высокой фигуре.

— Да, — согласился червь, возвращаясь на прежнее место, — вот он — уан.

— Как его зовут? — напряжённым голосом спросила женщина.

— Обращайтесь к нему так, как будто и обращаетесь к нему, — заупрямился Хахманух. — А я буду отвечать от первого лица. Вы понимаете, о чём я?

Надани долго молчала, червь пару раз переступил на месте. Чёрная фигура оставалась неподвижной.

— Как нам называть вас, уан? — наконец, выговорила женщина.

Ответ прозвучал звуком ветра.

— Келеф, госпожа Одезри, — перевёл червь и добавил от себя. — Вы представляете, сколько времени нам пришлось провести в дороге? Эта земля находится едва ли не на другом краю света. Так и будем стоять?

Тадонг принёс две лампы и, не решаясь передать их чудовищам из свиты уана, осторожно поставил на землю, так и не сняв чехлы.

— А где Гебье? — негромко спросила мужчину Надани.

— Гебье? — Тадонг огляделся. — Кажется, и во дворе его не было.

— Так позови его! — велела женщина и стала перебирать ключи в связке, ища подходящий.

Тадонг быстро ушёл, высокая фигура что-то негромко сказала. Червь перевёл:

— Вы не пользуетесь этим входом в крепость?

Надани нервно улыбнулась.

— У нас есть свой. Крепость поделена на две части, они никак не сообщаются. И мы не ходили на вторую половину.

— Значит, там царят пыль, грязь и запустение, — заключил Хахманух.

Женщина попробовала ещё один ключ, но и он не подошёл.

— Я могу прислать служанок, и они всё уберут, — раздражённо сказала она.

— Очень великодушно, — скептически заметил червь. — Но мы не станем вас затруднять. В случае необходимости, уан сам может отдать такой приказ.

— Конечно, — сухо бросила Надани и попробовала ещё один ключ. Безрезультатно.

Высокая фигура плавным жестом протянула к ней руку. Женщина отшатнулась.

— Ключи, — потребовал червь.

Надани усмехнулась и вложила тяжёлую связку в чужую ладонь, после чего с приглашающим жестом уступила место у двери. Чужое существо не подошло — его движения никак нельзя было назвать человеческими шагами — но просто сместилось, будто плыло по земле. Оно молча осмотрело каждый ключ, чем вызвало у Надани насмешливую улыбку, после чего выбрало один и коснулось им двери. Ключ исчез до половины, слившись с каменной поверхностью. Дверь дрогнула и отошла вовнутрь, в то время как ключ, невредимый, вернулся в связку.

Фигура передала её червю, а сама неспешно вплыла в крепость. Хахманух позвенел ключами, обнюхал их и, разочаровавшись, вернул Надани. Та приняла связку с брезгливым видом и спешно спрятала в мешочек на поясе. Чудовища одно за другим исчезли во тьме дверного проёма, лампы они забрали с собой.

— Мы идём? — спросил Хин у матери.

— Дождёмся Гебье, — с неуместным смешком проговорила она.

— Ты их боишься?

— Не надо глупостей, Хин! — быстро ответила Надани. — С чего бы? Всё, замолкни!

Из темноты за вратами вдруг высунулась голова червя и спросила:

— Вам не холодно?

Женщина испуганно завизжала, червь тотчас ретировался.

— Небеса, да что же это! — всхлипнула Надани.

— Э… Хахманух, — тихо подсказал ей сын.

Из-за поворота выбежали ведун и Тадонг. Летень с размаха ударился ногой о сломанное колесо, валявшееся во дворе среди остального хлама, и цветисто выругался. Хин, не дожидаясь указания матери, зажал руками уши — правда, уже после того, как Тадонг закончил свою мысль. Весен ловко обогнул все препятствия и остановился перед Надани.

— Вы кричали. Что случилось? — уныло спросил он.

Женщина дышала глубоко, пытаясь успокоиться.

— Этот червяк подкрадывается ко мне, — быстро оглянувшись назад, шёпотом проговорила она.

— Какой червяк? — не понял Гебье.

— Какой?! — Надани сорвалась на крик. — Огромный, мерзкий, слизистый!

— Я, — пояснил Хахманух, выходя наружу. — Но я не подкрадывался. Ясной ночи, понимающий мудрую Воду.

Весен сложил ладони в жесте приветствия.

— Я хотел узнать, — сказал червь, — мы поговорим сейчас или утром?

Надани широко открытыми глазами смотрела на него.

— Решение за госпожой Одезри, — грустно изрёк ведун.

— Одну минуту! — пробормотала женщина, схватила весена под локоть и отвела его в сторону от червя. — Гебье! Что это такое?!

— Лятх.

— Вы ничего не говорили о них!

— Вы не спрашивали.

— В письме не было ни слова о чудищах!

— Они всего лишь сопровождают уана.

— Почему у него не могло быть человеческих слуг?!

— Весены здесь оказались бы в большой опасности.

— А теперь в опасности мы!

— Госпожа Одезри, лятхи ничего вам не сделают.

— Боги… Гебье, отошли их обратно!

— Не получится. Уану нужны слуги, которые знают об особенностях его народа. Среди летней не найти таких.

— Мне всё равно! — Надани затрясла руками, будто пыталась сбросить с них что-то липкое. — Они отвратительны!

Ведун стянул перчатку с правой руки, кончиками пальцев прикоснулся ко лбу женщины и закрыл глаза. Надани умолкла, её дыхание стало ровнее, она опустила руки.

— Когда поговорите с ними? — спросил Гебье, надевая перчатку.

Женщина вздохнула и задумалась.

— Лучше уж сейчас, — решила она, наконец.

Чудовища догадались снять чехлы с ламп, и беспокойный мечущийся свет попытался дотянуться до потолочных балок. Жуткая свита шмыгнула в тени, громадная зала опустела: остались лишь червь и высокая фигура. Они оба подошли ближе к свету, позволяя себя рассмотреть. Надани, Гебье, Хин и Тадонг из вежливости сделали то же самое.

Тело Хахмануха состояло из пухлых колец и отливало из бледно-розового в нездоровый фиолетовый. Оно было обильно покрыто слизью и мелкими волосками. На голове его топорщился жёлтый гребень — тонкая кожистая плёнка, натянутая меж десятком широко расставленных игл. Такой же гребень, только ниже, вился у червя по спине. Лапы его, крепкие, сухие и когтистые, походили на птичьи. Казалось, кто-то проткнул ими водянистое тело.

Надани с трудом сглотнула и едва не потеряла сознание. Хин ощутил дурноту, а Тадонг навалился на ведуна, чтобы не упасть.

Глаза червя, круглые и жёлтые, как шарики света, с чёрной точкой зрачка, смотрели без выражения и не моргали. Как могло это существо говорить человеческим голосом с живыми интонациями, да ещё насмехаться и шутить?

Уан не был покрыт ни слизью, ни чешуёй, зато, в отличие от червя, на нём была одежда: чёрное платье, прилегающее сверху, к низу же подол свободно расширялся. Хин придирчиво сравнил его с одеждой, которую носила мать. Корсета у платья уана не было; обручей, что поддерживали бы верхнюю юбку, мальчишка тоже не заметил. Ткань не пестрила вышивкой драгоценными нитями и речным жемчугом, она не стесняла движений и струилась, будто вода. Высокий воротник красивого платья был украшен чёрным лоснящимся мехом — такого мальчишка никогда ещё не видел, и ему захотелось потрогать диковинку. Однако он остался стоять на месте, понимая, что мать не одобрит, если он попросит уана о таком. К тому же, кто знает, вдруг чужеземец — жадина. Хин задумался, сможет ли он случайно достать до воротника. Сил'ан не уступал Надани в росте, но если бы все они спускались по лестнице… «Нет, — вздохнул мальчишка, — пришлось бы снять перчатку, и чем такое объяснить? Все сразу решат, что это домогательство, а если я потом скажу, что к воротнику, то мать запрёт меня в комнате навечно».

Лицо чужеземца не привлекло внимания Хина: по сравнению с внешностью червя, облик правителя он счёл заурядным — таким же, как и у людей. Только остальные люди в зале едва ли согласились бы с мнением мальчишки, если бы он высказал его вслух. Надани уан показался мраморной статуей, Тадонгу — фарфоровой куклой. Кожа Сил'ан была совершенно белой, и на ней, точно на холсте, были написаны искусным художником улыбающиеся яркие губы блестящего синего цвета. Веки отливали светло-голубым металлом, для ресниц живописец не пожалел иссиня-чёрной краски. Волосы, густые, тёмные и прямые, спадали ниже пояса — за время путешествия они не спутались и не потускнели. Надани тщетно пыталась найти в грациозной фигуре хотя бы один изьян, но существо было идеальным. Если бы уан и вправду оказался статуей или куклой, женщина пришла бы в восхищение: она бы поставила её в зале и приказала ежедневно сметать с неё пыль. Но, ожившая, эта статуя вызывала в ней ужас и неприязнь. Как ни старалась, Надани не могла почувствовать доверие, глядя на лицо, которое на самом деле было прекрасно разрисованной маской.

«Что это? — думала она. — Насмешка? Ирония? Оно может ненавидеть меня за этой улыбкой: кто знает, какие мысли в его голове. Лучше бы оно выглядело как червяк. Я же знаю, что оно тоже чудовище, но прячется в яркой раковине. Зачем? Уж, конечно, не ради помощи мне — тогда оно было бы честным. А оно лжёт».

Уан протянул ведуну футляр, тот с поклоном принял его. Надани пугало поведение Гебье — он вёл себя так, точно не видел ужасов, стоящих перед ним. Точно жуткая пара была людьми. Келеф что-то негромко сказал, нарисованные губы двигались, будто настоящие, но не прекращали улыбаться. Червь перевёл, хотя у него не было рта:

— О чём же вы хотели поговорить?

Надани призвала на помощь всё своё самообладание и ровно ответила:

— Мне казалось, это вы хотели о чём-то поговорить.

Червь перевёл, выслушал ответ уана и заговорил вновь:

— Я думал, у вас есть вопросы, но вы не задаёте их при страже и слугах.

— У меня нет вопросов, — быстро выговорила Надани. — Полагаю, на том разговор окончен.

Червь перевёл и, ожидая, уставился на Сил'ан. Тот некоторое время молча смотрел на женщину, потом опустил ресницы.

— Теперь я тоже полагаю, что разговор окончен, — заметил Хахманух. — От себя лично благодарю вас за тёплый приём. Проводить до дверей или сами найдёте дорогу?

— Сами, — с трудом выдавила из себя Надани. Ей отчаянно хотелось бежать прочь и кричать во всё горло, как посудомойка. «Счастливая девочка. Если бы я могла так легко выбраться из этого кошмара».

— Возьмите одну лампу, — сказал червь. — Вы же не видите в темноте.

Надани сама отвела сына в его спальню. Мальчишка вопреки обыкновению не молчал угрюмо, но болтал без умолку.

— Хин, — сурово проговорила женщина, — ложись и спи. Все разговоры утром.

Рыжий упрямец послушно замолчал. Надани поцеловала его в лоб и вышла из комнаты. Сначала она намеревалась пойти к себе, но вместо этого поднялась на третий этаж и постучала во вторую комнату справа. Гебье открыл сразу — он ещё не раздевался, и Надани знала, что отвлекло его от сна: свиток пергамента лежал на столе, отбрасывая длинную зловещую тень.

— Что там написано? — прямо спросила женщина.

Ведун закрыл дверь, прислушался к треску догорающей свечи, а затем вздохнул.

— Неужели это тайна? — подняла брови Надани. — Кажется, я начинаю понимать: мой помощник и уан объединяются, чтобы защитить меня. Только что-то я всё меньше верю в эту защиту.

— Не понимаю, — уныло произнёс Гебье.

Женщина усмехнулась.

— Почему тебя не испугало это чудовище?

— Я уже видел как лятхов, так и Сил'ан с ритуальным макияжем. Иначе они людям и не показываются.

Надани помассировала виски.

— Гебье, ты издеваешься надо мной или и правда не понимаешь, что происходит?

Ведун пристально посмотрел ей в глаза.

— Не нужно этих взглядов! — воскликнула Надани. — Мало того, что я чужая, да мой сын похож на чужака, так теперь ещё это. Я что, проклята?

— Насколько я вижу, нет, — сухо ответил весен. — Если только вы сами не проклинаете себя.

Женщина коротко рассмеялась.

— Опять намёки, — истеричным тоном заговорила она. — Я и так знаю, чего хочу: я хочу быть как все. Мне надоело выделяться! Поверь мне, Гебье, в этом нет ничего хорошего. И кто прибывает мне на помощь? Мужчина в платье, накрашенный так, как ни одна женщина не позволит себе. Или это не мужчина?

— Это не мужчина и не женщина, — уныло ответил Гебье. — Он ведь не человек и не эльф, потому не стоит и мерить его лишь им подходящими мерками.

— А кто объяснит это нашим соседям?!

— Я думаю, он справится сам.

Надани громко расхохоталась. Ведун лишь молча смотрел на неё.

— Я ему не верю, — наконец, произнесла женщина. — Пусть покажет лицо.

— Он не нарушит традицию.

— Гебье, — медленно выговорила Надани, — он не у себя дома, а среди людей, и у нас таких традиций нет.

— Согласно купчим на землю, он у себя дома, — спокойно ответил ей ведун. — И он даже вправе обязать нас всех ходить на головах, хотя это плохо для него кончится. Но право у него есть. Госпожа Одезри, прошу вас, успокойтесь.

— И ты ещё говоришь, что ты на моей стороне, — покачала головой женщина.

— Я на вашей стороне и пытаюсь удержать вас от ошибок, — уныло промолвил Гебье.

— Тогда скажи мне, что написано в послании, — потребовала Надани. — Если ты не скажешь, я стану доверять тебе не больше, чем уану.

Ведун сдался.

— Келеф молод, он воин воздушной армии Весны — да, того самого ужаса, перед которым трепещут летни. До сих пор никем не командовал, кроме своего ящера, и ничем не управлял.

— Почему же выбрали его?

Гебье тяжело вздохнул:

— За провинность. Подробностей не знаю, но они решили, что это поручение исправит его характер.

— Боги… Боги, Боги, — забормотала женщина. — Он что, убийца?

Ведун выставил перед собою ладони.

— Госпожа Одезри, прошу вас, успокойтесь. Сил'ан не легкомысленны, и если они обещали…

— Он — убийца?! — закричала Надани.

— Раз воин, значит, убивал, — уныло выговорил Гебье. — Но, госпожа Одезри, кто из летней не…

— Провинность, — не слушая его, забормотала женщина, прошлась по комнате и остановилась перед ведуном. — Он совершил что-то ужасное, так? И ты просто мне не говоришь.

— Клянусь Водой, я не знаю, — ответил весен.

Надани закусила губу и уставилась в пол, что-то обдумывая. Ведун ещё раз попытался образумить её.

— Госпожа Одезри, они дали слово помочь вам. И не важно по какой причине его выбрали, он наверняка достоин и справится!

Женщина хмуро посмотрела на него:

— Ты сам в это веришь?

Гебье вздохнул:

— Если честно, то у меня есть сомнения.

— Если честно, — передразнила его Надани, — цена этих сомнений — жизни, моя и моего сына.

— Выбора нет, — уныло заметил ведун.

— Что же делать? — прошептала женщина и вновь прошлась по комнате.

— Да, ещё он очень не любит детей, — не к месту вспомнил Гебье.

Надани подняла голову и недобро усмехнулась.

— Вот и прекрасно. Потому что общаться с Хином ему всё равно не светит. Как и его зверинцу.

Хахманух сунул голову в комнату, которую выбрал для себя Сил'ан. Не встретив возражений, подтянул внутрь и тело. Келеф сидел на полу и смотрел в низкое окно.

Червь принюхался и сообщил:

— Сколько здесь пыли! За год не вычистить.

Изящное существо ничего не ответило. Хахманух подошёл к нему ближе и тоже заглянул в окно.

— А снаружи-то, погляди, ужас! — высказался он. — Хлам, вытоптанная земля. Стены едва держатся. Гарнизон — десяток заморышей. Повсюду запах лени, крови, страха, малодушия. Именем Дэсмэр, это выгребная яма. Ты видел лица?

Не дождавшись ответа, червь продолжил:

— Я уже забыл, как выглядят люди. Честное слово, лучше бы не вспоминал. Тот, упрямый с ключами — неповоротливая бочка. Ну и формы!

— Это одежда, — тихо сказал Келеф.

— Хорошо, а те два нижних отростка, что торчали из мелкого, который Хин, и толстого, что забавно ругался? Я так понимаю, это ноги. Но, право, мне смешно. Когда они вот так под туловищем, то смотрятся на удивление нелепо. Чувствую, бегают люди плохо, на таких-то выростах. А уж как выглядит такой бегун — я даже боюсь представить. В общем, друг мой, ты в опасности: серьёзно рискуешь умереть от смеха.

Сил'ан промолчал, червь высунул голову в окно, огляделся и вернулся обратно.

— Всё дело в том, — сказал он, — что они довольно похожи на вас. Особенно сверху — до пояса. Не во всём, но так, в общем. И я как представлю вас с этими двумя отростками-ногами… Зрелище и жуткое, и смешное. Ты бы смог удержаться на таких?

— Ты смеялся над ними? — тихо спросил Келеф.

Червь хмыкнул.

— Ты стал понимать беглый общий? Или… интонации, да? Ты это понял по моим интонациям?

— Зря, — только и сказал Сил'ан.

Хахманух опустил голову ему на плечо.

— Не грусти, — сказал он. — Здесь, конечно, паршиво, но может стать лучше. Может, мне даже удастся развить у них чувство юмора, — пауза. — Думаешь, я настроил их против тебя?

Келеф пощекотал гребень на голове червя, затем снял его голову со своего плеча и лёг на пол.

— Будешь спать? — спросил Хахманух. — Тогда я тоже пойду. Ох, ужас, на полу, в пыли. В мои-то годы!

— Ты ещё не достиг зрелости, — напомнил ему Сил'ан.

— Но когда достигну, — воспрянул духом червь, — у меня будет роскошный клубок. Хочешь, опишу тебе всех пятерых моих спутников?

— Ночь коротка.

— Улыбаешься, — хмыкнул Хахманух. — Тогда я буду наслаждаться мечтами в одиночестве.

Он вышел из комнаты и хвостом притворил дверь.

Перед тем как лечь спать, Тадонг решил успокоить нервы. Он прошёл на кухню мимо громко храпящей кухарки, достал из шкафа настойку, вытащил пробку и хлебнул из горла. Голова тотчас закружилась, а тело стало легче и немного согрелось.

Тадонг глотнул ещё. Храп раздражал его, подниматься наверх с бутылкой он не стал — Надани иногда страдала бессонницей и принималась бродить по коридорам. Объясняться с ней летню не хотелось, тем более что женщина могла сорвать на нём злость за события этой ночи. Нет уж, Гебье — ведун, пусть он и отдувается. Тадонгу же хватало своих проблем.

Ругаясь сквозь зубы, он вышел наружу — в ночной холод, под презрительные взоры звёзд. «Осуждайте, сколько хотите, — молча сказал он им. — Посмотрел бы я на вас, если б вы родились людьми. Чай не сверкали бы так».

Он отыскал среди хлама во дворе большой камень, выковырянный из полотна дороги, поставил его у стены — так, чтобы можно было опереться о неё спиной — и сел.

— Как же надоела эта жизнь, — пробормотал он.

Ни бутылка, ни звёзды ничего ему не ответили. Тадонг отхлебнул ещё глоток и закрыл глаза. Он не заметил, как задремал.

— Эй, — разбудил его смутно знакомый голос, — не спи. Прольёшь. Да и замёрзнешь.

Летень приоткрыл один глаз. Перед ним стояли двое стражников.

— А вам чего не спится? — вяло полюбопытствовал Тадонг.

Стражники вели себя не так как обычно: вместо того, чтобы уйти, они переглянулись. Мужчине показалось, они хотят его о чём-то попросить. С каких это пор летни Онни стали считать его достойным большего, чем невразумительное приветствие?

— Слушай, — доверительно сказал один, присаживаясь рядом, — ты ведь видел уана. Расскажешь, какой он?

Тадонг открыл второй глаз.

— Сами с утра увидите.

— До утра далеко, — ответили оба летня и зачем-то вновь переглянулись.

Тадонгу неожиданно стало весело. Он засмеялся и махнул свободной от бутылки рукой:

— Кукла. Идол, — сказал он со смехом. — А нам предстоит делать вид, что он человек, и гнуть шеи.

Второй стражник тоже сел. Мужчина вновь приложился к бутылке и загоготал.

— Кукла? — удивился один из летней.

Тадонг воровато огляделся и поманил обоих стражников наклониться ближе.

— На самом деле, — доверительным шёпотом поведал он, — это чудовище. Разве вы не поняли? Что ещё появляется ночным призраком, а потом принимает обольстительный и жуткий образ? Оно принесёт нас в жертву своему кукловоду и пожрёт наши души.

Первый стражник сглотнул, второй робко спросил:

— А… младенцев оно не крадёт?

— Нет, — взвизгнул Тадонг. — Какие младенцы?! Вы что, не слушали меня? Это совсем другое чудовище.

Летни, хмурясь, покачали головами.

— Мы должны изгнать его, — тем временем гнусаво объявил мужчина. — Пока ещё не поздно.

Он совсем опьянел и принялся что-то бормотать себе под нос.

— Как думаешь, он знает, что говорит? — спросил первый стражник у второго, не опасаясь, что и Тадонг поймёт его слова.

— Не нам судить, — был ответ. — Только ясно, что это дело нельзя оставлять на них. Кто здесь может в нём разобраться? Госпожа — чужая, да и где видано, чтобы у женщины был ум в голове. Этот, он из Умэй, а им, всем известно, весенним ветром с детства в голову надувает.

— Надо Оруру сказать.

— Да, только ведь он ещё молод.

— А он и не будет сам решать — пусть использует дар, дело-то важное.

— Верно, — согласился второй. — Я всех соберу, а ты затащи этого внутрь.

— А, пусть так полежит, — махнул рукой первый стражник. — Рассвет скоро, ничего ему не сделается.

— Зато крику будет поутру.

— Да, госпожа это любит. Жаль, пропустим зрелище.

Они ушли, а Тадонг, всхлипывая, всё продолжал бормотать, умиляясь собственному красноречию:

— Весены не верят летням, не верят даже своим людям. Они считают, люди не могут править, они — скот. Они — средство. Другое дело всякие чудовища. Вот они и будут управлять нами. Поставят куклу и станут дёргать за ниточки. Что за дух кроется в той оболочке? Что за дух, двигая ей, будет двигать нами? Куда мы идём, признавая за ним власть? Мне смешно. Повиноваться раскрашенной марионетке — этого от меня хотят. Только я не согласен, не согласен! Слышите? Не согласен! Ну, послушайте же меня, кто-нибудь…

Глава IV

Хахманух обернулся, заслышав шорох — две крупных, пушистых твари с крыльями мчались к нему, умудряясь при этом ещё и заигрывать друг с другом. Червь растопырил гребень и вытянулся в высоту.

— Ре, — флегматично обратился он к серому лятху. — Фа, — с достоинством призвал к вниманию коричневого. — Объясните мне, что вы делаете?

Игривые создания остановились, переглянулись.

— Ой, — сообразил серый.

— Отлично, Ре, — похвалил его червь. — Тогда, может быть, кто-нибудь из вас вспомнит, что вы должны были делать?

— Вытирать пыль, — радостно пролаял коричневый, глядя на переводчика невинными глазами.

— Вот именно, Фа, — равнодушно сообщил ему Хахманух.

— Ты сказал бегать, — вспомнил Ре и почесал сгибом крыла за ухом.

— Я сказал, — начал методично повторять червь, — по очереди обходить комнаты. В каждой из них тереться обо все углы, даже об углы меж потолком и стенами, кататься по полу, вытирать камень. После чего степенно отправляться во двор и облетать крепость кругом. Так повторять до тех пор, пока в комнате не станет чисто. Затем перейти к следующей.

— Мы так и делаем, — обрадовано запрыгал на месте Фа.

— Нет, — флегматично сказал ему червь. — Вы только что бежали. Бежать — нельзя. Так вы не донесёте пыль наружу, и она снова осядет в доме.

— Ааа, — хором протянули пушистые твари.

Ре скромно дёрнул ухом.

— Что? — со стоическим видом спросил его червь.

— Я только хочу понять до конца, ты уж не обижайся, Хахманух. Вдумчивость свойственна мне по природе, и если я не буду осознавать до конца смысл своих действий, то мне будет очень сложно снова не запутаться. Так что я задам вопрос, хорошо?

— Слушаю.

— Скажи, зачем мы облетаем вокруг крепости? Какова суть нашего поступка?

— Очистить мех от пыли, — равнодушно ответил червь.

— О, здорово! — серый лятх просиял, и тут же его морда задумчиво вытянулась. — А почему именно круг?

— Надёжно очистить, — сообщил ему червь.

— Спасибо, Хахманух! — пролаяли пушистые твари и степенно направились к выходу.

Из ближней арки на потолок выполз крупный — с человеческую голову — паук.

— Нет, они не думают. Лишь имитируют сей процесс, — высказался он. — Я там закончил. Могу что-нибудь полезное ещё сделать?

— Сбегай к драконикусам, — велел ему червь.

— А где они?

— Если б я знал. Проверяют акустические свойства комнат и зал.

— Ясно, — деловито сообщил паук. — Буду искать по звуку.

Он засеменил множеством лап и быстро побежал прочь.

— Если встретишь кого из моих собратьев, — пробасил ему вслед червь, — передай, чтобы не забыли к рассвету спуститься вниз.

— Могу разбудить… — паук запнулся, — как его нужно здесь называть?

— Келеф. Если спит — не буди.

— Да спит, конечно. Коли б не спал, так спустился бы — чего там наверху делать?

— В окно смотреть, — серьёзно сказал червь.

Паук побежал дальше. Хахманух опустился на все четыре лапы и стал вить и разминать тело, потом заставил гребень лечь ровно и принялся расхаживать вдоль большой залы, принюхиваясь, обвыкаясь и приучая помещение к себе. Пушистые твари бодро пробежали мимо него — судя по важному выражению морд и высунутым от усердия языкам, оба ещё помнили о деле.

— Ясной ночи, мечтатель, — донесся из коридора лай на два голоса.

— Ясной ночи, крылатые, — ответил им Сил'ан.

Червь озадаченно выглянул из-за колонны. Келеф заметил его и сотворил знак приветствия, подплывая ближе. Хахманух взглянул на подол его платья.

— Почему не носишь обувь? — спросил он. — Я тебя не услышал. Ладно в дороге, но теперь то мы на месте.

— Её неудобно держать и переставлять, — ответил уан.

— Всем удобно, а тебе неудобно, — хмыкнул червь.

— Всем неудобно, — возразил ему Келеф, — но это, к сожалению, красиво и увеличивает рост.

— О, — протянул Хахманух, наконец, уловив суть. — Тут, значит, завлекать некого.

— А кого? — с улыбкой в голосе спросил Сил'ан.

— Люди — они и в Лете люди, — философски заметил червь.

— Подходящих я пока не чувствую, — отговорился Келеф и тотчас сменил тему. — Мне нужно найти воду. Я пойду сейчас.

— Ты можешь подождать день?

— Зачем?

— Тогда я мог бы пойти с тобой. А сегодня мне придётся остаться — привезут вещи. Не могу же я доверить Ре и Фа или Синкопе их встречать?

— Заманчиво, — спокойно ответил Сил'ан. — Но здесь пыльно и сухо, а днём снова будет жарко. Я боюсь потерять голос.

Хахманух испуганно встопорщил гребень и, вытянувшись вверх, потащил Келефа к выходу:

— Не наговаривай! Кому ты будешь нужен таким калекой? Иди быстрее! Но ты всё продумал? Вдруг ты повстречаешь местных — как ты станешь с ними объясняться?

— Не стану. Они и так убегут.

Червь хмыкнул и продолжил:

— Как найдёшь реку?

— Помню карту, знаю направление.

— А вдруг кто-нибудь тебя увидит без одежды? — неуверенно предположил лятх, останавливаясь.

— Им будет страшно, мне стыдно. Но я переживу.

Камень врат отошёл в сторону, открывая путь наружу, однако Хахманух всё не унимался.

— Может, я всё-таки пошлю кого-нибудь из собратьев с тобой?

— Я скоро вернусь, — уверил его Сил'ан.

Утром стало только хуже. Надани проснулась в обезлюдевшей крепости: исчезли слуги и стражники, мост был опущен. Женщина, набросив только накидку поверх ночной рубашки, поспешила к себе в кабинет. От волнения она долго не могла подобрать верный ключ. Наконец, дверь распахнулась и Надани бросилась к окну. Случилось то, чего она всегда боялась: в деревне горел костёр, хотя праздника не было, а до сбора оставалось восемь дней. «Они все ушли туда, — лихорадочно соображала женщина. — Что-то обсуждают за моей спиной. Нет, не позволю!»

Надани спешно вернулась в свою комнату — благо, она ещё не забыла, как одеваться без помощи служанки. Узкий подол вынуждал её делать короткие шаги, и это раздражало, ведь каждая минута была дорога. Женщина подвернула платье и, держа сандалии в руке, побежала на третий этаж.

— Гебье, — закричала она, колотя в дверь, что было силы. — Быстро, вставай и вниз. Нам нужно вдвоём управиться с экипажем. Ты отвезёшь меня в деревню.

Ведун открыл ей через десяток секунд, едва одетый. Окинув Надани взглядом, он не стал задавать вопросы.

Как женщина и ожидала, невезение следовало за ней по пятам: без всякой причины заупрямились динозавры, а Тадонг, на которого она хотела оставить Хина, лежал во дворе пьяный и напоминал груду мусора. Надани готова была волосы рвать на голове от злости и бессилия. Над крепостью пронеслись два странных зверя, они с любопытством заглядывали в окна.

«Всё из-за них, — с ненавистью подумала женщина. — Стоило им появиться, и всё рухнуло».

— Готово, — сообщил Гебье.

Надани спешно забралась в экипаж. Зашлёпали лапы, застучали колёса. Мост остался позади, и Гебье, рискуя, передал динозаврам указание бежать ещё быстрее. Экипаж подпрыгивал и трясся, женщина несколько раз больно ударилась. За двадцать айрер до деревни ящеры перешли на шаг.

— Будьте уверены в себе, — напутствовал Надани ведун. — Объявите им о прибытии уана, первая выкажите к нему доверие. Они колеблются, они боятся — что и понятно, если вспомнить историю этой страны. И всё же не так трудно будет убедить их дать ему шанс — если вы сами будете верить тому, что говорите, они послушают вас. Удачи, госпожа Одезри!

Женщина нервно кивнула. Экипаж остановился в десятке айрер от ближнего к дороге дома — круглой хижины с конусообразной крышей из соломы. Дома обступали площадь, на которой горел костёр, а вокруг него собралось множество людей. Надани с каждым шагом всё глубже погружалась в атмосферу страха и ожесточённости. Шум становился громче, наконец, она смогла разобрать слова.

— Чудовище не может знать, что нужно людям, — заканчивал речь один из загонщиков, мужчина средних лет, сильный и крепкий. — А нам хорошо и без него.

Его поддержали громкими криками. Поднялся один из стариков:

— Чудовище или нет, оно станет обирать нас, как делал прежний уан, — сипло сказал он. — Мы уже десяток лет ни с кем не делимся добычей.

— Пусть сам выходит на охоту! — закричали несколько воинов.

— Оно будет домогаться наших женщин, — продолжил старик, — ибо все эти правители одинаковы.

Яростные крики стали громче. Старейшине пришлось ударить в большой барабан, чтобы успокоить толпу.

— Оно заберёт наших сыновей, пообещает им богатства и славу. Поведёт на другие земли, и снова будет литься кровь, гореть дома. Много людей не вернётся домой, — докончил старик и повторил. — Все правители одинаковы.

— Весна причинила нам много зла, — хмуро высказался ещё один загонщик. — Не того вы боитесь: чудовище или нет, куда страшнее те, кто его прислал. Все мы знаем, что они хотят нас изжить и сами поселиться на нашей земле. Мы должны показать им, что этого никогда не будет.

Вновь раздались одобрительные крики.

— Что ты всё молчишь, Орур? — окликнул старейшину один из молодых воинов.

— Я вижу, что к нам пришла госпожа Одезри, — ответил ему тот. — Что ж, госпожа, вы слышали достаточно, чтобы понять, как мы настроены.

Разговоры смолкли, летни обернулись к Надани, а та изо всех сил пыталась вспомнить напутствие Гебье.

— Я, — пробормотала она, — я же объявила вам…

— Громче! — крикнули двое воинов.

Женщина попыталась втянуть в себя воздух, но он не входил, словно она забыла как дышать. Молчание затягивалось, и с каждой секундой Надани было всё сложнее заговорить.

— Вы сказали нам, что прибудет уан, — громко и отчётливо обратился к ней Орур. — Отчего же скрыли, что он из Весны, да и не человек вовсе?

Женщина сглотнула, ей казалось, что толпа вот-вот бросится на неё.

— Я… — начала она, но голос сорвался. — Я, — попыталась она снова, и неожиданно удушье прошло. Надани ясно поняла, что должна ответить, и живительная волна пронеслась по её телу. — Я сама ничего не знала! — воскликнула она. — К тому же он никакой не уан, а простой воин воздушной армии.

Поднялся шум: многие женщины завыли и запричитали, летни взволновано переговаривались. Воины, участвовавшие в сражениях шесть лет назад, с громким кличем потрясали руками так, будто держали в них копья. Старейшина дважды ударил в барабан, но и это не успокоило толпу. Тогда Орур закричал так громко, как только мог:

— Тихо! Уймитесь! Слушайте меня!

Наконец, большинство собравшихся обернулось к нему.

— Мы не можем сейчас же пойти и напасть, — рассудительно проговорил старейшина. — Нужно подготовиться и сделать всё так, чтобы Весна не прислала сюда своих мстителей. Или кто-то из вас хочет встретиться с ними?

Люди притихли.

— Вполне возможно, — помолчав, добавил Орур, — что Весна всё равно пришлёт их. Станем ли мы рисковать? Это вы скажите мне.

Надани затаила дыхание, она едва понимала, что происходит. В тишине раздались рыдания старухи, потерявшей в последней войне обоих сыновей и мужа.

— Им нечего было делать на нашей земле. Они даже не вступали в честный бой, а расстреливали бегущих с высоты, — с жестоким выражением лица сказал незнакомый Надани мужчина. И закричал, подняв кулак к небесам: — Отомстим!

Хин был удивлён, что его никто не разбудил, хотя Солнце уже поднялось над горизонтом. Его лучи забирались в комнату, играли с пылинками, удивлённо ощупывали тусклое зеркало, и мальчишка невольно улыбнулся. Он отбросил одеяло, поднялся с кровати и заглянул в окно, жмурясь. Солнце приласкало его теплом, и улыбка Хина стала ещё шире.

— Ого! — неожиданно пролаял кто-то будто над самым ухом.

Испугавшись, мальчишка отпрянул от окна, споткнулся о таз для умывания и растянулся на полу.

— Надо было сказать: бу![7] — прокомментировал другой голос, так же отрывисто произносивший каждый слог.

Хин по-прежнему никого не видел, более того, ему казалось, что голоса проникают в комнату снаружи. Но когда люди разговаривали во дворе, это звучало по-другому — то был звук, доносившийся снизу, а лающие голоса звучали так, будто неведомые шутники стояли в продолжении комнаты, вдруг появившемся за окном.

Мальчишка осторожно подполз к окну и быстро высунулся. Из-за Солнца он почти ничего не смог разглядеть, но убедился, что за окном не было ни комнаты, ни летающих людей.

— Надо же, — озадаченно пробормотал он.

Хин подождал десяток минут, сидя на кровати, но больше ничего не произошло. Меми не приходила. Мальчишка вздохнул:

— Наверное, они про меня забыли, — сказал он сам себе.

Подошёл к кувшину, но воды там не оказалось. Тогда он взял из шкафа гребень и попытался сам пригладить перед зеркалом непослушные волосы. Надолго его терпения не хватило и, отложив гребень, он полез в шкаф. Вытащил уже было рубашку и широкие брюки, но затем остановился, подумал и убрал ненавистные вещи обратно. Стянул полотенце, обернул его вокруг бёдер поверх ночной рубашки, посмотрел на своё отражение. Хмыкнув, снял рубашку и соорудил подобие набедренной повязки, затем осторожно подкрался к двери, отворил её и выглянул наружу. В коридоре никого не было. Довольно улыбаясь, Хин вышел из комнаты и спустился вниз.

На первом этаже людей тоже не было. Немного встревожившись, мальчишка решил поискать снаружи. Его первой находкой стал Тадонг: тот лежал, так и не сменив вчерашнего костюма, и блаженно сопел, наслаждаясь теплом Солнца. Хин осмотрел его, не приближаясь — пахло от человека не самым приятным образом — и заключил, что мужчина лежит тут ещё с ночи и отогрелся только недавно. Рядом с Тадонгом стояла бутылка, которая не показалась мальчишке примечательной. Он задумался: не разбудить ли спящего, но тот вдруг пару раз дёрнул ногой, а потом почесал промежность. Хин принял решение лучше его не тревожить.

Он подошёл к мосту, пытаясь понять, почему в крепости никого нет. Люди могли уйти только в деревню, и, наверное, мать уехала туда же. Мальчишка не поленился добежать до пристройки, в которой держали динозавров, и заглянуть внутрь. Их не было, к тому же отсутствовал экипаж — предположение подтверждалось. Хин вернулся к мосту и посмотрел на дорогу: если мать в деревне, отчего же девочки не идут играть. И зачем ушли все стражники и прислуга — это было странно. Некоторые уходили и раньше, но крепость впервые на памяти Хина стояла безлюдной.

Неожиданно мальчишка услышал шаги за спиной. Он обернулся, обрадованный, даже и не думая о том, что его будут ругать за неподобающий наряд. К нему двигалась водянистая кольчатая масса на четырёх лапах. При свете дня червь выглядел ещё более отвратительно, чем Хину запомнилось. Мальчишка тихо вздохнул.

— Ясного утра, — сказал ему червь. — Ты Хин, кажется?

— Да, — протянул рыжий упрямец. — А ты Хахманух.

— Я знаю, — ответил червь.

— Ясного утра, — вспомнил о вежливости Хин.

Червь обошёл его и остановился в трёх шагах, он тоже смотрел наружу. Мальчишка осторожно покосился в его сторону, ему очень хотелось, чтобы переводчик сказал ещё что-нибудь, но тот молчал. Тогда Хин заговорил сам:

— Я сегодня слышал голоса, как проснулся, — сказал он, потому что ничего больше ему в голову не пришло.

— Я тоже, — спокойно ответил червь. — Есть у нас живчики, которых не добудишься, когда они нужны, но едва приляжешь отдохнуть, как им неймётся.

— Да? — простодушно удивился Хин. — А я тоже часто не хочу спать, когда все ложатся, но меня всё равно укладывают. Я лежу, лежу и постепенно засыпаю.

— Молодой ещё, чтобы бессонницей страдать, — флегматично изрёк червь.

Мальчишка улыбнулся.

— О, — сказал Хахманух. — Едут.

— Кто? — Хин с любопытством обернулся к дороге.

— Наши вещи, — равнодушно пояснил червь и так же равнодушно возмутился. — А говорили, привезут с рассветом. Ну что за страна — никакого уважения к чужому времени. Я, может быть, весь день планировал, а теперь из-за их опоздания должен изменить все планы.

— А ты планировал? — спросил мальчишка, почему-то ему было весело.

Червь почесал брюхо о землю.

— Нет, — сознался он. — Я же не глупец, чтобы первый же день на новом месте планировать. Первый день положено присмотреться, оценить: что да как. А потом уже, зная обстоятельства, приноровиться к ним. Гибким надо быть, вот так, — он пару раз изогнулся всем телом.

Хин попробовал повторить.

— Не в прямом смысле, — заметил ему Хахманух. — И у тебя так не получится. Что и говорить, твоему телу до моего далеко.

— Да, пожалуй, — согласился мальчишка, разглядывая червя.

— А я и не такое могу, — хвастливо сказал тот.

— А я ничего не могу, — вздохнул Хин.

Хахманух повернул к нему голову, посмотрел внимательно.

— Да ладно тебе, — пробасил он, отворачиваясь. — Ты говоришь на общем, так?

— Все на нём говорят, — грустно ответил мальчишка.

— Кабы так, был бы я переводчиком? — усмехнулся червь. — Так что, видишь, ты умеешь то, чего не умеет мой друг. И ты пока ещё молодняк. Подрастёшь, заматереешь — там и умения появятся, не успеешь оглянуться.

— Так вы с уаном друзья? — удивился Хин. — Вы же такие разные.

— Он мне друг, я ему — нет, — серьёзно сказал Хахманух. — Он не связывает себя обязательствами с другими существами. Келеф — мизантроп.

— А что это?

— Ну, — протянул червь, — смягчая краски, скажу так: он не очень любит других Сил'ан, лятхов, людей, эльфов.

Хин заулыбался.

— Странная реакция, — отметил Хахманух.

— Я думаю, это очень интересно: взять и не любить людей, — ответил ему мальчишка.

— Поверь мне, это безопасней, чем любить и верить безоглядно, но тоже не панацея от ошибок.

— А кого он любит? — весело поинтересовался Хин.

Червь задумался.

— Рыбу, — сказал он, наконец. — Правда, при этом он с удовольствием её ест.

Телега с вещами подъехала уже так близко, что стало слышно, как в ней что-то гремит и перекатывается.

— Если только они что-нибудь расколотили, — флегматично изрёк червь, — я спущу на них драконикусов.

Он пошёл навстречу телеге. Хин понял, что сейчас переводчику будет совсем не до него, и вернулся в крепость. Он хотел посидеть в тёмной столовой, но та была заперта, тогда мальчишка прошёл на кухню, оторвал кусок хлеба и принялся есть. Затем набрал кувшин воды, чтобы вылить на голову Тадонгу, но потом решил, что тот всё равно не оценит его помощи, да ещё и наябедничает матери.

Мальчишка ещё побродил по крепости, даже подошёл к стене, в которой был тайный проход на вторую половину, но просто погладил ко всему безразличные камни и вернулся во двор. Телега уже уехала, червь ушёл, Вельрика и Вирра так и не появились, и Хин развлекался тем, что пинал мелкий сор ногами. Он обернулся, почувствовав чей-то взгляд. По мосту плыл Сил'ан, всё в том же чёрном платье, красиво блестевшем на Солнце.

— Ясного утра, уан Келеф, — вежливо поприветствовал его мальчишка.

Чёрная фигура двигалась так величественно и беззвучно, что Хину было даже немного боязно с ней заговаривать. Услышав приветствие, Сил'ан окинул его взглядом с головы до ног.

— Ой, — вдруг сообразил Хин, — извините. Вы, наверное, меня не понимаете.

— Онге, Одезри-сиэ, — перебил его уан, проплывая мимо. На мгновение его высокая фигура заслонила Солнце.

Мальчишка проводил глазами мех на его воротнике.

Сил'ан ещё от двери услышал, как Хахманух распоряжается:

— Ещё немного влево.

— Так? — хором спросили его другие два червя.

— Ещё чуть-чуть.

— Так?

— И ещё… Нет! Много! Назад!

— Так?

Переводчик, похоже, задумался — наступила тишина. Уан отцепил нижний конец шлейфа от прячущих его под верхней юбкой зажимов и позволил ему с шорохом волочиться по не слишком чистому полу. Хахманух, конечно, услышал его и заспешил навстречу.

— Сю… Келеф! Иди сюда, взгляни!

Сил'ан отчеркнул в воздухе перед собою горизонтальную линию ладонью. Червь удивлённо встопорщил гребень и, пробормотав: «Шесть секунд», — вновь умчался в залу. Там распорядился:

— Да, хорошо. Вешайте так.

После чего вновь выбрался в коридор.

— В чём дело? — негромко поинтересовался он. — Я тебе говорил одному к реке не ходить.

— Оставь вещи сложенными, — сказал ему уан.

— Драконикусы уже собирают клавесин. А мы что, уезжаем?

— Ты заметил, как пусто снаружи?

Червь опустил гребень.

— Сначала мне тоже это не понравилось, — признался он. — Но я думаю, госпожа Одезри успокоит людей, даже если они собрались где-то, чтобы выступить против нас. Она понимает, что мы прибыли сюда помочь ей. К тому же с ней ведун. Всё будет хорошо, только нужно дать людям время привыкнуть к нам.

Сверху раздалось тихое покашливание. На потолке сидел паук, пыльный и усталый.

— Опять подслушиваешь, Синкопа? — укорил его Хахманух.

— Нет, — ответил паук.

— Так я и поверил.

— Серьёзно.

— Это дорожная пыль, — заметил Келеф.

— Я прокатился в деревню, — сказал паук. — И у меня к вам вопрос. Уж извините, если напомню Ре.

— Слушаю, — флегматично отозвался червь.

— Мы разве планировали рассказать людям о воздушной армии? Просто я что-то не понимаю, какая нам с этого выгода.

Уан и переводчик переглянулись и замерли, что-то быстро обдумывая.

— Ясно, — заключил Синкопа. — Шутки кончились. Хотите знать, что я слышал?

По возвращении в крепость Надани сказалась больной и заперлась у себя в комнате. Она боялась встречи с уаном, и молила Богов, чтобы люди деревни напали как можно скорее, и пусть бы им всё удалось. Гебье, искренне взволнованный и удивлённый, явился осмотреть её. Ему оказалось достаточно единственного заклинания.

— К чему обман? — спросил он, не осуждая, но и не одобряя.

Надани пробормотала что-то невнятное — сил объяснить, что произошло в деревне, у неё не было. Ведун в тот день не стал настаивать, но на следующий явился снова. Взгляд его был недобрым, и женщина поняла, что стражники так и не научились держать языки за зубами.

— Как могли вы, госпожа Одезри, так отплатить мне за доверие? — с отчаянием вопросил он. — Я подданный Весны, я должен был сохранить тайну!

— Видишь, Гебье, — гневно воскликнула Надани, — ты тоже думаешь только о себе!

— Хорошо, — согласился ведун, в его речи не было и следа обычного уныния. — Забудем обо мне и поговорим о вас. Вы понимаете, что сделали?

— Я сказала правду. Почему я должна что-то скрывать от моих людей?! — с вызовом бросила женщина.

— Красивое объяснение, — мрачно отозвался Гебье. — Неужели вы до сих пор не поняли, госпожа Одезри? Они не ваши люди. Они заботятся о себе, и я не вменяю им это в вину, но им нет до вас дела.

— Всё потому, что я чужая! — запальчиво крикнула Надани и разрыдалась.

— Да, — резко ответил ведун, слёзы его не тронули. — Вы так часто об этом говорите, что я думал, будто вы это понимаете. Всё предельно просто: Келеф и я — на вашей стороне, люди владения — на другой. Быть может, однажды эти стороны станут одной, но сейчас это не так. И что сделали вы? Ударили в спину союзнику. Нет, обоим своим союзникам. Чего вы добились, госпожа Одезри? Какую победу празднуете, придумывая красивые речи о правде? Кто теперь с вами? Посмотрите внимательно: вы — одна.

Он не стал дожидаться ответа, резко развернулся на каблуках и вышел, хлопнув дверью.

К удивлению мальчишки, никто не обругал его за самодельный наряд — мать прошла мимо, не заметив, а Меми, когда вернулась, была необычайно рассеянной и даже отвечала невпопад. На следующий день, проснувшись, Хин почувствовал слабость, спина и плечи горели. Няня встревожилась, попеняла ему за легкомыслие и ушла позвать ведуна. Мальчишка тотчас повеселел — ему редко представлялся случай понаблюдать за весеном, тот почему-то его избегал.

— Не паникуйте, — велел служанке Гебье, едва вошёл в комнату.

Он взял покрывало, завесил им окно и распорядился:

— Принесите лампу. И побольше воды — ему сейчас нужно много пить.

Вскоре после того, как Меми вернулась со светильником и кувшином, весен ушёл.

— Почему он меня не вылечил? — удивился Хин.

— Это вам в назидание, — сурово объяснила няня. — А то ишь чего выдумали: весь день на Солнце с непокрытой головой и плечами бегать.

«А что мне ещё было делать?» — хотел спросить Хин, но промолчал. Меми сама понимала, что здесь есть и её вина.

Мальчишка провёл в постели два дня, к нему изредка заходили то няня, то ведун. Он хотел, чтобы пришёл червь — с ним было весело, но, конечно, Хахмануху хватало важных дел. Да и почему он должен был уделять внимание едва знакомому мальчишке, когда даже мать не находила времени повидать своего сына?

На третий день в комнату заглянул Тадонг. Хин недоброжелательно уставился на него.

— Вставай и одевайся, — отеческим тоном велело разряженное как на праздник недоразумение. И предусмотрительно добавило: — Твоя мать так сказала.

Мальчишка презрительно оглядел напомаженные волосы летня. Его раздражал их цвет, более светлый и тусклый, чем у матери или самого Хина, но всё-таки рыжий.

Стражники разгуливали по двору, заткнув ножи за пояса и поглаживая рукояти. Келеф и не пытался отдавать им распоряжения, прекрасно зная, что они не будут выполнены. Синкопа вызвался ещё раз сбегать в деревню и узнать, что готовят люди, но уан ему запретил.

— Тебя могут поймать, убить и с воодушевлением приняться за нас, — пояснил червь.

— Я неуловим, — заверил паук. — Но нет, так нет.

Лятхи не стали пренебрегать осторожностью ради показного бесстрашия. Теперь они выходили во двор только тогда, когда этого нельзя было избежать, и всегда вдвоём. Хахманух набрался мужества и попытался уговорить Сил'ан на время оставить все мысли о реке.

— Если ты пойдёшь один, — решительно сказал он, — это вызов или удобная возможность. Сам понимаешь. А из нас какая охрана? Я дрался только один раз и то давно.

— У меня и в мыслях не было, — улыбчиво ответил Келеф.

Червю стало стыдно за появившуюся с недавних пор нервную манеру речи и стремление поучать других, он вздохнул:

— Ты прости, что я такой суматошный последнее время. Ох, не по мне нынешняя жизнь.

К реке отправились Ре и Фа с тонким и прочным, непроницаемым для воды полотном. Они наловили рыбы, свалили её в ткань, взяли края в клювы, образовав подобие гамака, зачерпнули столько воды, сколько смогли унести, и возвратились с ценной ношей в крепость.

На четвёртый день после приезда Хахманух вошёл в комнату, где лятхи и Сил'ан собирали и настраивали музыкальные инструменты. В передних лапах он держал четверть пергаментного листа.

Келеф, оставив остальных, подплыл к нему и негромко спросил:

— Что?

— Пришла беда — отворяй ворота, — вздохнул червь. — Приглашение на турнир. Мне нравится их стиль: изысканно и лаконично. Дескать, позвольте мы попробуем сразу от вас избавиться. А не удастся, так хоть познакомимся, чтобы при следующей попытке сделать меньше ошибок. Только этого нам и не хватало. Как думаешь отказываться?

Сил'ан взял у него послание, пробежал глазами.

— Никак, — ответил он. — Нельзя.

Надани сама себя загнала в ловушку. Соседи устраивали очередной турнир — на сей раз в честь прибытия нового уана. Она знала, что если никто из Одезри не будет присутствовать, все решат, что род утратил влияние. Поехать сама женщина не могла — тогда ей пришлось бы признаться в обмане, встретиться с Келефом, говорить с ним, смотреть ему в глаза. Выходило так, что на турнир должен был отправиться Хин.

Заставить ребёнка участвовать в сражениях никому не пришло бы в голову. Нет, Надани не верила в здравомыслие или милосердие летней: Хина оберегало то, что он не был благородным, а только высшему сословию дозволялось проливать кровь друг друга под торжественный бой барабанов и на потеху толпе.

Женщина вызвала к себе Тадонга и, приотворив дверь, велела тому собираться. Он просиял и напыжился, а Надани пожалела, что не может отправить с Хином Гебье.

— Всё твоё внимание должно быть отдано моему сыну, — ожесточённо проговорила она. — Если хоть волос упадёт с его головы, ты пожалеешь. Запомни!

Её слова ненадолго притушили тщеславное торжество, отразившееся на лице мужчины.

Спина ещё не зажила, и расшитая нитями драгоценных металлов выходная куртка немилосердно царапала её даже сквозь рубашку, тело щипало и жгло от пота. Мальчишке казалось, что ленивый и пьяный мясник с лицом Тадонга режет его тупым ножом на куски и при этом самодовольно ухмыляется. Он изо всех сил напрягал плечи и прогибался вперёд, стараясь удержать одежду на расстоянии от тела.

— Тоже чувствуешь восторг? — подмигнув, спросил у него мужчина. — Можешь не отвечать, я и так вижу, что маршируешь, как на параде. Расслабься — ехать нам долго.

Тадонг уже привык к недружелюбным взглядам Хина, но в этот раз мальчишка посмотрел на него с откровенной ненавистью. Мужчина оторопело подумал, что подобная нетерпимость к любой критике когда-нибудь плохо закончится для сына Надани.

Из-за поворота показался уан в сопровождении переводчика, и стражники тотчас оживились.

— На турнире соберутся опытные бойцы, — сказал один, будто продолжая давний разговор. — Интересно, что будет с ними делать наша красавица?

— Как бы в юбке не запуталась, — ответил другой, не глядя во двор.

Ещё три стражника подошли ближе к беседующим.

— Я бы советовал ей поступить так, — сказал один из них, — делать то, что хорошо умеет. Запастись луком и стрелами, можно дротиками, на худой конец — камнями. Забраться повыше на столб и бросать в соперников.

— А что, может сработать, — крикнул кто-то снизу, из под навеса. Раздались смешки.

— Или ещё вариант, — предложил сторожевой, открыв один глаз, — вызвать на подмогу воздушную армию Весны. Так сказать, сравнять силы.

Стражники покатились со смеху. Им вторили и некоторые из слуг, вышедшие во двор, чтобы уложить провизию в дорогу. Кучер едва не упал с козел.

Келеф спокойно проплыл мимо гогочущих людей и сел в карету. Червь с затравленным видом шмыгнул за ним. Хин забрался внутрь следом и сочувственно посмотрел на уана, но тот опустил ресницы и едва ли заметил взгляд. Тадонг шумно плюхнулся на сидение рядом с мальчишкой, отпихнув того в угол, и довольно закричал, всё ещё посмеиваясь:

— Трогай!

Сопровождаемая весёлыми криками и улюлюканьем, карета проехала мост. Всё это время мужчина прожигал взглядом Сил'ан, сидевшего напротив него, но тот даже не открыл глаза. Тогда Тадонг перенёс своё внимание на червя.

— Эй, слизистый, — широко улыбаясь, бросил он. — Ты там поосторожнее. Обивку-то не измажь.

Хин нахмурился, поведение летня его настораживало. Неожиданно Тадонг взвыл и схватился за ногу. Мальчишка встревожено посмотрел на пол, пытаясь понять, что произошло, но ничего не смог разглядеть в полутьме.

— Ещё что-нибудь? — с сильным акцентом спросил уан.

Хин взглянул на летня. Лицо мужчины кривилось от боли.

— Нет, — выдавил он.

Червь, ободрившись, удобнее устроился на сидении.

Хин был уверен, что турнир окажется похожим на праздник, иначе зачем бы Тадонг стал так наряжаться. Всю дорогу мальчишка представлял, как будут развеваться яркие флаги и сверкать копья, как воины станут демонстрировать свою доблесть в поединках. Он жаждал запомнить их движения, смертоносные, чёткие и невероятно сложные, с тем чтобы, может быть, однажды повторить. Хин мысленно подгонял время, спеша оказаться среди нарядных людей, пришедших увидеть великие свершения, поддерживать победителей восторженными криками, сопереживать побеждённым.

Тадонг выбирался из кареты с медлительностью древнего старца. Мальчишка не стал тратить время на ступеньки — спрыгнул на землю и обежал экипаж кругом, забыв об усталости и боли в спине. То, что он увидел, поразило его.

У подножья невысокого холма приютилась деревенька. Такой бедности Хин не видел даже дома: шесть хижин, обветшалые и заброшенные, казались безумными старухами-великанами. Их волосы выгорели на Солнце, спутались и облезали клоками, их платья износились и потемнели от дождя и ветра.

Больше сотни людей, столпившись между хижинами, с любопытством смотрели, как один человек бьёт другого дубинкой посреди площади. Шестеро благородных ярким пятном выделялись среди копошащейся массы простолюдинов — их надёжно отгораживала от неё живая стена из отборных воинов, стоявших плечом к плечу. Каждый держал в руках копьё, а за поясом у них были длинные изогнутые ножи.

Тадонг, прихрамывая, подошёл к Хину. Торжество на его лице сменилось растерянностью и унынием. Уан остановился неподалёку и что-то проговорил, червь ему ответил. Келеф стал спускаться с холма, подобрав подол, Хахманух последовал за ним, держась на шаг позади. Тадонг окликнул кучера и захромал следом. Хин догнал червя и тихонько спросил:

— Что он сказал?

— Пора идти, — откликнулся лятх.

— А, — разочарованно протянул мальчишка.

Червь вздохнул.

— Пустыня поглощает деревню, вот что он сказал. Это гиблое место, и даже монстры обходят его стороной. А я ответил, что те, кто пригласил нас сюда, знают всё, и пытаются нас напугать.

Чужие уаны заметили гостей и поднялись из удобных кресел, стоявших в один ряд на возвышении. Воины расступились, грубо расталкивая зазевавшихся слуг. Во взглядах шестерых правителей Хин читал жестокость и хитрость. Он подумал, что должен как-нибудь присмотреться к глазам Келефа.

Избиение на площади продолжалось, толпа слуг и охранников громко кричала, и мальчишка не слышал в их голосах осуждения, только азарт и восторг. Он не знал, чем провинился несчастный, истекавший кровью в пыли, но в один миг он понял, что доблестные и благородные воины существуют лишь в его фантазии. Улыбающиеся уаны могли без предупреждения выхватить ножи, сделать охране всего один знак или кликнуть каждый свою свиту — та со звериным удовольствием разорвала бы на куски всех, кто не угодил её хозяину. Хин заметил, как нервно сокращаются сочащиеся слизью кольца червячьего тела, как обильно потеет и глупо улыбается Тадонг.

Лица уанов стали размытыми пятнами, а небо и песок сияли так, что их свет обжигал глаза, и никакие образы уже не достигали сознания — оглушённое, оно погрузилось в тишину и тьму. Но блаженному забытью не суждено было длиться долго. Тотчас, как показалось Хину, вернулись голоса: теперь это были редкие выкрики и назойливое жужжание десятков ленивых бесед. Потом он ощутил, что чья-то лёгкая рука, едва касаясь, лежит на его плече. Площадь опустела, но люди не расходились. Эффектный мужчина, одетый как положено уану, с недоброй, но чарующей улыбкой говорил:

— … настоящая беда. Уже третий год дождей выпадает так мало, что приходится прибегать к искусственному орошению полей. Мой далёкий предшественник боролся с падением урожайности методами, за которые мы по сей день вспоминаем его добрыми словами. Он велел призвать благословение Кваниомилаон на пустовавшие земли у речных берегов, снял несколько хороших урожаев и был так доволен, что учинил войну. Тем и закончились его начинания. Основать поселения у новых пашен он не успел, а после всех сражений его преемник не осмелился обязать людей обрабатывать землю за десяток велед от деревни. Конечно же, ему и голову не приходило, что дожди будут вымывать рыхлую почву. И что досталось мне? Обмелевшие реки с мутной водой и земля, уже ни к чему не пригодная.

Хину история не показалась интересной, но голос незнакомого мужчины, низкий, властный и весёлый, было приятно слушать. Чужой уан стоял рядом с Келефом, ожидая, пока воины поставят ещё одно кресло. Как только те отошли, закончив работу, рука на плече у Хина ожила: слегка надавила на ключицу и соскользнула, подтолкнув мальчишку направо. Тот понял, что его прогоняют, и, разглядев в указанном направлении Тадонга, стоявшего рядом с воинами, пошёл к нему.

Сил'ан опустился в крайнее справа кресло. Его единственным соседом оказался молчаливый мужчина, назвавшийся Парва-уаном. Марбе, до тех пор любезно развлекавший Келефа пустым разговором, вернулся на своё место в центре и принялся столь же увлечённо и легко болтать с двумя другими уанами: Теке и Роберой.

Турнир проходил так, точно у него не было ни правил, ни распорядителей. Разные люди, быть может, наследники уанов, выходили на площадь, когда им вздумается, и бросали вызов другим. Оружием были дубинки, ножи или копья. Иные смельчаки осмеливались вызывать на поединок и самих уанов. Так, один юнец указал на Марбе. Уан поднялся, отвёл за спину золотистые локоны и спустился с возвышения. Воины расступились, пропуская его.

Сил'ан казалось, что он смотрит тщательно отрепетированную постановку: ни один человек пока не отказался от вызова, уаны всегда побеждали. Так Марбе легко увернулся от удара ножом, направленного ему в живот и полоснул противника по запястью снизу. Тот выронил нож и пропустил ещё один удар: уже обагрённое кровью лезвие вошло ему в бок и прочертило широкую полосу по спине. Смельчак зашатался. Марбе с силой ударил его ногой в колено, и человек упал на песок. Если он и кричал, то его голос заглушили восторженные вопли толпы.

Из всех уанов лишь Парву и самого Келефа не вызвали ещё ни разу. Сил'ан чувствовал аромат ожидания в воздухе: что-то было заготовлено на конец турнира. Тело побеждённого унесли, Марбе-уан вернулся на своё место, с улыбкой сетуя, что пятна крови испортили его любимую рубашку. Его слова встречали улыбками, как если бы такие жалобы считались правилом хорошего тона.

После ещё трёх боёв, Келеф заметил, что на площади стали появляться те люди, которых он уже видел — победители прошлых схваток. Иногда они вызывали новичков из толпы, но чаще — воинов, уже доказавших свою доблесть, и Сил'ан понял, что выиграть в турнире мог лишь один — тот, кто повергнет последнего из соперников. Его внимание привлёк беловолосый силач, которого ни один из других победителей вызывать не осмеливался, но сам странный летень не боялся никого и всегда добивал поверженного противника.

Когда претендентов на победу осталось не более двадцати, турнир перестал походить на постановку. Беловолосый получил три отказа подряд на свои вызовы и начал поглядывать в сторону уанов. Наконец, какой-то воин, с виду не уступавший ему по силе, вышел на площадь. Силач прекрасно владел ножом и копьём, но с дубинкой управлялся хуже. Его противник решил использовать эту слабость.

Некоторое время оба воина кружили, не нападая, потом беловолосый рванулся вперёд. Его дубинка разорвала кожу на бедре противника, но рана оказалась неглубокой. Ответный удар целил в голову. Келеф давно уже дышал с силачом в одном ритме, запоминал его движения и реакции, проникал, благодаря ним, всё глубже: к побуждениям, эмоциям, импульсам, привычкам и рефлексам, выработанным тысячами часов тренировок. Сил'ан чувствовал, как сознание становится болезненно звенящим клубком тончайших серебряных нитей, острых, пронизывающих чужое существо и опутывающих его крепко. Он знал, что беловолосый вскинет руку, принимая на неё удар, заслоняя голову, и не мог разделить: угадал ли он, предвидел или велел человеку поступить именно так.

Толпа взревела, и вот уже силач что было силы ударил противника по шее. Он бил снова и снова. Наконец, изувеченное тело перестало вздрагивать. Беловолосый, с отвращением отбросив дубинку, отступил от него и, придерживая сломанную руку, направился к целителю. Его чествовали, словно героя.

— Ченьхе, сын уана Каогре. Имени рода у них нет, — неожиданно заговорил Парва-уан. — Откажете ему, и дня через три войска Каогре и Марбе будут у ворот вашей крепости.

Келеф ничего не ответил. Беловолосый вновь вышел на площадь. Он выглядел бодрым, лишь слегка запыхавшимся, и улыбался. Простолюдины начали выкрикивать его имя.

— Ну, кто ещё? — заорал он, довольный.

Толпа притихла, предвкушая восхитительный финал. Как Сил'ан и ожидал, все остальные победители отказались.

— Выходит, я выиграл турнир! — воскликнул Ченьхе.

Его чествовали, но уже не с тем восторгом, как прежде. Люди всё ещё жаждали зрелищ, и беловолосый их не разочаровал.

— Или нет? — нахально вопросил он и спокойным шагом завоевателя направился к возвышению.

Силач остановился в десяти шагах от стражников, охранявших уанов, и весело сказал:

— Уан Турна, я бросаю вам вызов.

Названный летень поднялся из крайнего слева кресла и ответил с достоинством:

— Я признаю победу за тобой, Ченьхе.

Так же поступили, один за другим, и остальные уаны. Наконец, беловолосый воззрился на Сил'ан и удивлённо приподнял брови:

— Уан… эээ…

— Келеф, — подсказал ему тот, поднимаясь.

— А, не важно, — ответил Ченьхе, без стеснения разглядывая Сил'ан. На его лице появилась широкая ухмылка. — Как видите, я тут всем бросаю вызов, хотя мне это уже немного надоело, но так у нас положено. Что вы мне на это скажете?

В толпе послышались весёлые смешки.

— Я принимаю вызов, — Хахманух перевёл ответ, его голос звучал жалко.

— Чудно, — улыбаясь, сообщил ему беловолосый. — Тогда вы — мой последний противник. Вот это шанс: выиграть в турнире, победив всего одного воина. Повезло вам.

Хохот в толпе стал громче.

— Поединок на копьях, — объявил Ченьхе.

— Я не владею копьём, — совсем робко проговорил червь.

— Я ошибся, — тихо заметил Парва-уан. — Они двинут войска уже сегодня.

Келеф молча спустился с возвышения. Воины расступились, выпуская его на площадь.

— О! — развеселился беловолосый. — Я полагаю, это значит: да.

Копья вынесли два воина и положили на середине площади, рядом. Ченьхе сразу же поднял одно и выставил перед собой, а затем, не отходя далеко, сделал свободной рукой приглашающий жест.

— Нападайте, — предложил он.

Толпа завопила и смолкла. Её бормотание напоминало шум прибоя, изредка его прорезали невнятные вскрики.

Келеф приблизился, наклонился и поднял копьё. К чести Ченьхе, тот не стал бить безоружного. Люди закричали снова, им уже надоело ждать. Беловолосый с самого начала знал, что последний бой закончится быстро. Ещё когда они с отцом планировали турнир, он видел это ясно: один удар и блистательная победа. Но Каогре — давно утративший вкус к сражениям старик — был непреклонен.

— Это существо другого народа, — говорил он, со значением поднимая указательный палец. — Будь осторожен, как никогда прежде, измотай его, нащупай слабые места. Не вкладывай всё внимание в единственный удар, не открывайся. Кто знает, что оно может.

«И он пугал меня этим? — не мог поверить Ченьхе, разглядывая своего противника. — Я точно знаю, что оно не может: пережить сквозную рану в живот».

Существо, глупое, стояло в полутора шагах от него и совсем не думало о защите. Силач ударил копьём, быстро и точно, на пределе своих возможностей — ни один человек не увернулся бы от такого удара, он бы даже не успел его увидеть. Ченьхе вложил всю свою силу в стремительное движение сверкающего острия, оно стало его мыслью и телом. Он должен был пробить наверняка, даже если под платьем у противника чешуя из стальных пластин.

И он оказался прав. Бой закончился в один удар.

Остриё не встретило преграды на своём пути, Ченьхе потерял равновесие, и тут что-то врезалось ему в живот и взорвалось мучительной болью.

У людей перехватило дыхание, когда беловолосый, едва начав движение, вдруг согнулся и упал на колени, выронив оружие. У него началась рвота. Никто не двинулся ему помочь — летни не поняли, что произошло. Самые наблюдательные заметили, что существо в чёрном как будто мгновенно сместилось не меньше чем на айрер в сторону, но сами себе не верили. Пока они, напуганные и притихшие, пытались подобрать объяснение, победитель возвратился к возвышению, по-прежнему держа в руках копьё. Воины, до того невозмутимые, теперь творили отвращающие зло жесты и старались отойти от чужого существа как можно дальше.

Неожиданно один из отказавших силачу противников крикнул:

— Ну что, Ченьхе, проучили тебя? Получил? На всякого найдётся управа!

И, словно прорвало плотину, со всех сторон хлынули голоса, полные ненависти и ликования.

Парва-уан поднялся со своего места будто бы для того, чтобы поздравить победителя.

— Не умно, — отчётливо выговорил он, глядя в лицо Сил'ан, хотя ему и пришлось для этого запрокинуть голову. — Ждите мести. Теперь он не остановится ни перед чем.

Глава V

Издалека экипаж был похож на упрямое насекомое, ползущее по рыжеватой скатерти к краю стола. Вскоре после того, как он скрылся за горизонтом, Надани бросилась к шкафу и начала одеваться, чтобы спуститься вниз и отдать слугам приказ закладывать карету. Тут же она вспомнила, что второй кареты нет, если не считать таковой неосязаемый для людей призрак, на котором приехали чудовища.

Женщина торопливо перебрала варианты. Что если верхом? Обручи под юбкой не позволят сесть в седло. Тогда переодеться! Но нельзя же появиться перед правителями соседних владений в чужеземном наряде.

Что ж, значит взять летнее платье с собою, догнать карету, велеть Хину и Тадонгу возвращаться в крепость, самой же сменить одежду и отправляться с уаном!

Это решение недолго казалось Надани идеальным. В одной нижней юбке она металась по комнате — иллюзия действия немного успокаивала её. Теперь, когда Сил'ан не было в крепости, страх перед встречей с ним быстро слабел, и женщина уже не понимала, как могла лишить Хина своей защиты. Её сын отправлялся в чужие края, прямо в логово врагов, да ещё в компании двух чудовищ — бедный беззащитный малыш! Воображение рисовало Надани картины, одну другой страшней: Хина заколдовывали, бросали в пустыне, приносили в жертву, делали из него раковину для ещё одной твари уану сродни. Фантазии вызывали всё больший ужас и всё меньшее доверие. В какой-то момент женщине удалось взять себя в руки.

— Это же турнир, праздник, — заговорила она вслух. — Он повеселится, Тадонг присмотрит за ним. Всё будет хорошо. Мы первый раз получили приглашение, и это прекрасно, что Хин уже в детстве увидит, каковы настоящие уаны, а я постараюсь, чтобы он меньше внимания обращал на нашего… актёра — не более того. Может быть, Хину поездка даже пойдёт на пользу: научит его желать победы, а не поражения, избавит от странностей. Он увидит, какими должны быть мужчины — Тадонг, увы, не слишком хороший пример. Всё к лучшему.

Последнюю фразу Надани повторила несколько раз и, так успокоив себя, переоделась в ночную рубашку и убрала платье в шкаф. Не зная, чем заняться, она принялась рассматривать драгоценности, которые хранила в резной шкатулке из кости, но её мысли постоянно возвращались к сыну.

Женщина вспомнила о времени, не столь далёком, когда он был совсем маленьким, нуждался в ней и, возможно, любил свою мать. Она не раз говорила Гебье, что отношения с Хином разладились не по её вине, а потому и не в её силах вернуть им прежний характер. Теперь она подумала, что хотя бы попытается.

Тревога не отпускала её. Измученная, Надани не смогла уснуть: виски пульсировали — рой мыслей бился в них, жужжа и звеня. Ночь тянулась невыносимо долго, а поутру небеса просветлели за один взмах ресниц, словно кто-то зажёг свечу в вазе синего стекла. Не поднимаясь с постели, женщина смотрела в окно. Она понимала, что уже ничего не сможет изменить, даже если будет гнать ящера во весь опор, и чувствовала облегчение.

День встретил Надани раскалённым небом, землёй и песком, отвесными солнечными лучами и вечным запахом пыли. Сонные стражники прятались в тени под навесами, сторожевой спал в гамаке. Ни приезд лятхов, ни отсутствие Хина, ни то, что творилось у женщины в душе, не изменило привычного порядка вещей. Надани вдруг подумала, что мир отнюдь не жесток — он равнодушен.

Возвращения уана ожидали на пятый день, но уже утром четвёртого женщину разбудил скрип цепей — опускали мост. Быть может, это стражникам захотелось пройтись до деревни, и всё же Надани торопливо кликнула служанку. Та, сама едва одетая, выпалила, едва переступила порог:

— Вернулись, госпожа!

— Все? — быстро спросила женщина.

— Я не видела.

Надани бросилась в кабинет, служанка — за ней, захватив одежду. Люди как раз выходили из кареты: сначала Тадонг, и он отчего-то прихрамывал, за ним и Хин, с виду невредимый. Последним показался уан, у него на руках лежал Хахманух. Птичьи лапы бессильно покачивались, гребень поник. Мягкое тело червя стремилось соскользнуть на землю; оно сминалось легко, будто тесто, и казалось, что на нём вздулось множество волдырей.

Стражники притихли, они с любопытством разглядывали Сил'ан и его ношу. Чудом не выронив червя, Келеф завернул за угол и скрылся из вида. Только тогда Надани, встряхнув головой, отступила от окна.

— Жуть какая, — тихо пробормотала она.

Во дворе Меми подошла к Хину, тот ей даже не улыбнулся. Надани терпеливо дождалась, когда служанка, наконец, уложит пояс весеннего платья, а затем вышла в коридор. Толстые стены и массивные двери заглушали все звуки, но женщина была уверена: няня отведёт юного Одезри наверх, в его комнату — после долгого путешествия мальчику нужен был отдых. Лестничная дверь отворилась и, не успел Хин сделать и двух шагов, как Надани уже была подле него. Она крепко обняла сына. Тот не сопротивлялся и даже не удивился.

— Как же я соскучилась, рыжик ты мой, — ласково прошептала женщина ему на ухо. Потом отстранилась и с весёлой улыбкой спросила: — Ну что? Понравился тебе турнир?

Её последние слова привлекли внимание мальчишки. По-прежнему отстранённый и спокойный, он поднял глаза на мать. Меми нервно потеребила ткань платья и хотела уже вмешаться, но Хин опередил её.

— Не очень, — сказал он. Опустил взгляд с таким видом, будто что-то тщательно обдумывал, и повторил: — Не очень.

Ободрённая его ответом, Надани снова наклонилась и погладила его по щеке.

— Тебя никто не обижал?

— Нет, — спокойно сказал мальчишка.

— Хорошо. Может быть, ты хочешь мне что-нибудь рассказать? Тебе же что-то понравилось, так?

— Нет, — не меняя интонации, повторил Хин.

— Хорошо, — растерявшись, отговорилась Надани. — А хочешь, мы вместе прогуляемся к реке? Ты помнишь, как мы раньше гуляли?

Мальчишка посмотрел на неё так внимательно, что ей стало не по себе. Женщина вздохнула и улыбнулась:

— Я понимаю, ты устал. Иди спать.

Она надеялась, что он возразит, но Хин воспользовался разрешением и побрёл к своей комнате, волоча ноги. Надани тряхнула головой, нахмурилась и окликнула его:

— Ты скучал по мне?

Мальчишка отворил дверь, обернулся, подумал и честно ответил:

— Нет.

Йнаи нервно барабанил пальцами по предплечью, стоя в тени у частокола — маячить на глазах у стражи перед хижиной Каогре ему не хотелось. По голубым небесным полям бежали пухлые жёлтые облака, а их тени ползли по земле и забирались на одинокие скалы. Может быть, они хотели оказаться поближе к небу или мечтали ухватить облака за край, стащить вниз и съесть. Раздался низкий звук — где-то за десяток велед грозно рычал мурок.

Новобранцы, обливаясь потом, тренировали удары. «Хха!» — словно ответ монстру раздался с площади крик трёх десятков глоток. И снова: «Хха! Хха!» Наставник прохаживался между ними, и его замечания звучали для Йнаи неотличимо от его команд.

Ченьхе, в кои-то веки одетый как подобает наследнику уана, миновал ворота. Советник торопливо догнал его и окликнул.

— Послушайте, — быстро сказал он, — я уверяю вас, никто толком не понял, что произошло…

— Ты это к чему? — прервал его беловолосый.

— Скажите, что действовали по плану, — попросил летень.

— Ничего себе, — выдал Ченьхе и взглянул на советника так, будто видел его впервые. — Ты хочешь, чтобы я врал отцу?

Они подошли уже близко к хижине, и стражники наверняка расслышали бы ответ. Йнаи пришлось отговориться:

— Так будет лучше.

Трое воинов — все они были на турнире — изнывали от жары у входа. Два мрачных летня из личной стражи Каогре загораживали дверь.

— Вы опоздали, — сказал один из них, и оба отступили в сторону.

Внутри хижины уже собрался совет во главе с уаном. Тот внимательно посмотрел на вошедших.

— Вы опоздали, — проговорил он с видимостью спокойствия. — Занимайте места и начнём.

Йнаи быстро сел, а Ченьхе остался стоять и заговорил, обращаясь к совету:

— Я подошёл к возвышению в конце…

— Не помню, чтобы давал тебе слово, — ледяным тоном перебил его Каогре.

— Сядь, — прошептал младший советник и дёрнул силача за рукав.

— Хорошо, — после длительной паузы выговорил беловолосый и опустился в плетёное кресло.

Старики поглядели на него осуждающе. Снаружи всё так же отрывисто кричали новобранцы. Наконец, уан ударил ребром ладони по столу.

— Четвёртый советник, — сухо выговорил он, — я хотел бы услышать, что произошло на турнире.

Названный летень поднялся, оправил торжественную мантию и, опустив глаза, сказал:

— Я видел только, что Ченьхе упал, не успев атаковать.

Силач тут же поднялся на ноги.

— Отец, если хотите знать, отчего не спросите меня? — возмущённо бросил он.

— Я тебе сейчас не отец, — резко высказался Каогре, — а правитель, — добавил он уже тише. — Сядь и молчи.

Беловолосый, сверкая глазами, нарочито шумно плюхнулся в кресло и с такой силой откинулся на спинку, что она захрустела.

— Это всё? — любезно осведомился уан, оборачиваясь к побледневшему советнику.

— Да, — ответил тот.

— Он поскользнулся? — поднял брови Каогре. — Его одолела внезапная слабость? В чём причина?

— Я не знаю, — пробормотал тот.

— Сядь, — сухо бросил ему правитель.

Летень с облегчением повиновался.

— Послушаем воинов, — решил уан.

Йнаи поднялся с места, приотворил дверь и повторил указание, затем посторонился, пропуская первого храбреца. Тот низко поклонился правителю, что несколько смягчило Каогре.

— Расскажи мне про последний бой на турнире, — спокойно велел уан.

Воин быстро глянул в сторону Ченьхе, правитель недобро улыбнулся:

— Говори открыто. Даю слово, что никто не станет тебе мстить.

Тогда летень решился:

— Они сначала беседовали, — припомнил он и замялся. Уан наклонил голову, поощряя продолжать. — Э, ну потом вышли, как водится, на середину. Взяли копья…

Воин надолго задумался.

— Дальше! — нетерпеливо вмешался Каогре.

— Кажется, Ченьхе что-то ему сказал, но я не уверен, — признался летень и снова замолк.

— Хорошо, а дальше?

— Ну, Ченьхе был готов к бою, он следил за противником. А тот был совсем открыт и плохо держал копьё. Я бы его пощупал остриём, потому что он наверняка не успел бы перехватить оружие и отвести удар.

— Ченьхе это сделал?

Летень воодушевлённо раскрыл рот, но ничего кроме невнятного мычания из него не донеслось.

— Э, — наконец, протянул он. — Я… не понял, что он сделал.

— Хорошо, — уан ободряюще улыбнулся. — А что, как тебе показалось, он сделал?

— Э, — снова сказал воин. — Упал и схватился за живот.

— А его соперник?

— Ну, — летень нахмурился, пытаясь вспомнить. — Кажется, ничего.

— Можешь идти, — разрешил Каогре.

Воин низко поклонился и вышел, советник пригласил второго. Тот оказался куда словоохотливее.

— Ченьхе бросил ему вызов, а уан ответил, что не владеет копьём. И голос у него был совсем напуганный, — чётко отвечал летень. — Когда он вышел на площадь, я обратил внимание, что его юбка вроде должна ограничивать ширину шага, но двигался он как-то не так… не так, как…

— Это не важно, — прервал его Каогре. — Продолжай. Что было после того, как они оба взяли копья?

— Я убедился, что он и правда не умеет с ним обращаться, — тотчас отозвался воин. — Держал он его так… — он снова запнулся, пытаясь подобрать слова. — Ну, как будто не собирался его использовать. Лишь бы не мешало.

— Это интересно, — похвалил его правитель. — Он что-нибудь сказал?

— Нет, он не говорил. Мне показалось, он был сильно напряжён. А вот Ченьхе предложил ему напасть первым.

— Хороший ход, — благосклонно улыбнулся уан, взглянув на сына. — Что было потом?

— Потом было что-то очень странное, — поделился летень. — Ченьхе начал выполнять какое-то движение, может быть, атаковал, но это длилось совсем недолго.

— Потому что он упал, — с тенью раздражения заметил правитель.

Воин задумался и удивлённо спросил сам себя.

— Но почему он упал?

Каогре невольно усмехнулся.

— Может быть, его противник как-то в этом виноват? — предположил он.

Воин почесал в затылке. Правитель немедленно насторожился:

— Что?

— Тут такое дело, — пробормотал летень. — Ну, мне показалось…

— Что? — настойчиво повторил Каогре.

— Тот уан — он как будто был в одном месте и тут же оказался на другом. Совершенно в том же положении, так что это, наверное, мне привиделось.

— До или после того как Ченьхе упал? — допытывался правитель.

Человек с напряжением уставился в пол.

— Кажется, одновременно, — наконец, выговорил он.

Третий воин отвечал очень похоже на первого. По его словам он не заметил ничего необычного, но когда Каогре упомянул о мгновенном перемещении, летень потрясённо уставился на уана.

— Мне тоже так показалось, — признался он.

Йнаи проводил воина и возвратился на своё место. Снова повисла тишина, нарушаемая дружными выкриками новобранцев.

— Он победил лишь благодаря своей немыслимой скорости, — рискнул выразить мнение третий советник.

— Это было его преимущество, — согласился уан. — Но тебе ли не знать, что каким бы ни было преимущество противника, это не делает его непобедимым. Я сейчас владею землями тех, в чьих жилах текла благородная кровь. Может, мне рассказать тебе, какие у них в своё время были преимущества?

Советник сглотнул и промолчал. Каогре рассудительно продолжил:

— Я не отрицаю: возможно, он победил потому, что удача была на его стороне в тот день. А, возможно, и нет, — он обернулся к сыну. — Если тебе ещё есть что сказать, говори.

Силач поднялся.

— Воины уже расписали, как я бросил ему вызов, и что он мне ответил. Повторяться не буду. Я не знаю, был ли он вправду напряжён или напуган, как сказал Харме. Мне он казался смешным и только.

— И ты расслабился!

— Нет!

— Ты действовал по плану? — глядя ему в глаза, ровно спросил правитель.

Йнаи затаил дыхание, про себя умоляя небеса о чуде.

— Нет, — признался Ченьхе.

Каогре вскочил с места. Напускное равнодушие исчезло с его лица, хищный нос заострился и стал напоминать птичий клюв.

— Болван, — закричал он. — Сколько раз я тебе говорил: ты не умеешь мыслить! Тебе дана Богами сила, но ей нужно управлять!

— Отец, выслушайте меня!

— Из-за того, что ты возомнил себя первейшим мудрецом, — продолжал бесноваться Каогре, — посланец Весны до сих пор жив. Более того, он укрепил свои позиции! Скажи мне, Ченьхе, по какому праву ты осмелился нарушить мой приказ? Или я уже не уан?

— Да, я совершил ошибку, — рассерженно воскликнул беловолосый. — И вы теперь собираетесь попрекать меня ей до конца жизни?

Оба человека замерли, тяжело дыша друг другу в лицо. Каогре судорожно вздёрнул подбородок и отступил назад.

— Он был открыт, — заговорил силач, — стоял ко мне всем корпусом, руку с копьём отвёл назад. Харме прав, он бы не успел защититься и уклониться бы тоже не успел. Я держал копьё очень удачно: мне не нужно было поворачивать его, чтобы нанести удар. Это была предрешённая и лёгкая победа — всё равно, что попасть по неподвижной мишени.

Правитель криво улыбнулся.

— Но ты не попал.

— Он предвидел моё движение.

Каогре скривился, заслышав серьёзный тон сына. Он прекрасно знал, как рождаются суеверия, и потому громогласно объявил:

— Не выдумывай ерунды! Даже если бы он мог проникать в мысли, он узнал бы о плане, но решение, которое ты принял в последний момент, должно было застать его врасплох. К тому же я знавал магов и ведунов — чтение мыслей не такой уж лёгкий трюк, он бы замедлил твоего противника или вовсе сковал его.

Ченьхе выслушал самоуверенную речь с раздражением.

— Отец, вы можете хоть раз поверить мне? — прямо спросил он.

— Да, — с недоброй улыбкой ответил Каогре. — А ты не видишь? Мы как раз пожинаем плоды этого доверия.

— Ну, как вам тут жилось без нас? — весело спросил ведуна Тадонг.

— Различий мало, — поведал Гебье, осматривая его ногу. — Госпожа опять не знала, чем заняться. Я читал сочинения о Воде. Летни продолжали искать способ извести уана.

— А чудовища?

— Украшали свой дом. Кто тебя так? — в свою очередь спросил он, кивнув на опухшую стопу.

— А, — отмахнулся человек. — Сам.

— Да? — хмыкнул Гебье. Он достал ступку, высыпал в неё бурые корешки и стал толочь их. — И часто ты сам себе на ноги наступаешь? А то ведь с одного раза трудно добиться такого эффекта.

— Я хотел сказать: сам виноват, — поправился Тадонг. — Ты знаешь, какая толпа людей собирается посмотреть на турнир?

— И вся она прошлась по твоей ноге, — понимающим тоном изрёк ведун, подливая в ступку воды. — А, ну понятно. Древнейший обычай гостеприимства.

Летень коротко рассмеялся, а потом помрачнел и неловко спросил:

— Гебье… ты был хоть раз на турнире?

— Нет, — спокойно ответил весен. — Но я не питаю иллюзий.

Тадонг вздохнул:

— Слушай, а правда, что этот… ну, Кереф,[8] из армии Весны?

— Да, это так. А что?

Мужчина почесал живот и, сморщившись, признался:

— Вызывает уважение.

Гебье даже прекратил возиться с месивом и обернулся к нему.

— Так я же родом из Умэй, — ответил Тадонг на изумлённый взгляд ведуна. — Это местные никак не могут пережить своё позорное поражение. Ведь откуда их гнали-то? Как раз из зоны Умэй. Так что для них армия Весны, конечно, ненавистный враг, но для нас — защитник и освободитель.

Вечером Синкопа осторожно поскрёб парой лап в дверь комнаты Сил'ан. Как только она отворилась, паук быстро перебрался через дверной косяк и устроился на потолке. Келеф был занят тем, что стирал с поверхности ваз следы защищающего раствора, в который их погружали перед путешествием. Паук долго наблюдал за плавными движениями рук уана, и едва не свалился вниз, когда тот заговорил:

— Что Хахманух?

— Будет в порядке, — бодро заверил Синкопа. — Мы всё сделали в лучшем виде. Пушистые улетели за водой, червяки выкатили из очага котёл. Ты себе не представляешь этот ужас: весь в саже, а запах — фу! И чешуйчатое семейство давай его мыть: весь пол залили, и всё без толку. Ты не волнуйся — это мы потом уберём. А они в итоге до чего додумались, молодцы, — заплевали его. Так что сажа теперь как под слоем лака: не мажется и не пахнет. Я ещё раз послал пушистых за водой, а мы пока котёл закатили наверх, к Хахмануху. Потом мне пришла чудесная мысль: мы распотрошили все мешки с травами и сделали подстилку. А что, мха-то нет. Полили её водой и чудно: вкусно, мягко, полезно.

— Вы её съели что ли?

— Да нет, мы туда положили Хахмануха… Ну и чуток попробовали — надо же было убедиться, что это хорошая идея. Потом налили воду в котёл. Сыро, мягко, ну и оставалось сделать так, чтобы было темно. Никогда не угадаешь, что мы придумали.

— Разрезать все мои платья и завесить окно? — с равнодушным видом предположил Сил'ан.

— Эх, ну почему ты спал?! — в сердцах воскликнул паук. — Мысль отличная, но поздно. А мы посадили в окно драконикуса. Семейство долго обсуждало, какой из них подойдёт по размеру. Высокий сказал, что он слишком крупный, а мелкий — что он, хм, слишком мелкий. Честно говоря, как по мне, так мелкий был в самый раз, но средний им поверил и полез, простофиля. Видел бы ты, как они его туда забивали! А уж как мы его оттуда будем доставать…

Паук присвистнул.

— Ну да ладно, — вновь затараторил он. — До этого ещё далеко. Он, бедняга, весь день ноет. Говорит, снаружи и внутри, дескать, большая разница влажности и температур. Представляешь, какими словами стал выражаться? А ещё жалуется, что ему хвост напекает. Ничего, ночью ему этот хвост основательно подморозит. Правда, ночью, по-хорошему, его стоило бы вынуть, так ведь… Сам понимаешь. Но я уже придумал выход: пошлю Ре его твоим плащом обернуть. Или нет, лучше Фа, а то ведь терпения Хахмануха у меня нет.

— Ему точно стало лучше? — уточнил Сил'ан, строго взглянув на паука.

— Точно! — уверил Синкопа. — Слизь начала выделяться, всё хорошо. Он просто перегрелся в этом чёрном ящике. Чёрном! В стране, где так жарит Солнце! Нет, скажи мне, чем думают эти люди?

— Не знаю, — заметил Келеф, возвращая внимание к вазам.

— Кстати, я нашёл копьё, — вспомнил паук. — И что с ним делать?

— Бросить и забыть.

— Ладно, вижу ты не в настроении, — заключил лятх. — Тогда я пойду. Только один вопрос: это правда, что вы бились так яростно, что переломились сначала копья, потом дубины, и даже ножи?

— Нет.

— Ага, — сказал паук. — А правда, что он как кинется на тебя! А ты отпрыгнул вот так! А потом так ему и так, а он тебе: ввух, ввух! И ты его хрясь, бдынг! Дыщ!..

— Нет, — прервал его Сил'ан.

Синкопа прекратил скакать по потолку, изображая бой, и проговорил:

— Ты уверен? Может всё дело в неверно подобранных звуковых эффектах? Я и сам полагаю, что «бдынг»…

— И хватит подслушивать разговоры стражников, — закончил мысль Келеф.

Паук помолчал, затем солидно кашлянул и степенно молвил:

— Что же, я так и думал. Пойду, разочарую крылатых.

Хахманух пришёл в себя через день после приезда. Через два он уже мог болтать с несчастным драконикусом, зажатым в окне. Через три стал прохаживаться по комнате, а на четвёртый решительно отворил дверь и отправился, по его словам, наводить порядок. Первым делом он разыскал двух свободных представителей чешуйчатого семейства — те разливали масло в чаши, свисающие с потолка на цепях, и забавлялись тем, что воспламеняли их дыханием.

— Вы что творите! — напустился на них переводчик, топорща гребень.

— Хахманух! — радостно воскликнули оба затейника и бросились тереться боками о червя.

— Зачем вы издеваетесь над Бекаром? — строго спросил тот. — Пусть он умом не вышел, но вы одна семья.

Злодеи лишь захихикали и убежали вприпрыжку. Лятх попытался задуть пламя в чашах, что ему так и не удалось, а потом неторопливым шагом направился в залу.

— Ясного утра, Хахманух, — поприветствовал его Синкопа, сидевший на каминной полке. — Я такую славную паутину недавно закончил. Давай подарю?

Червь обвился вокруг колонны.

— А что я буду с ней делать? — спросил он.

— Повесишь на стену, — предложил паук. — И будешь любоваться. Ну, как?

— Ладно, — согласился переводчик. У него было благодушное настроение.

— Замечательно, — обрадовался Синкопа. — Так трудно быть плодовитым автором шедевров, один другого краше. Хорошо хоть в крепости ещё много места.

Оба помолчали, паук перебежал на потолок и устроился над головой червя.

— Не хочу тебя тревожить, но кое-что скажу. Келеф странно себя ведёт: ночами уходит к реке, все дни проводит в комнате. Почти не разговаривает, и его тянет к вазам.

— Я не удивлён, — отозвался червь, но жёлтый гребень красноречиво поник. — Нам вот-вот объявят войну или нападут без предупреждения. Не знаю, как тут это делается. А у нас десяток стражников и ещё пятью столько человек в деревне, причём все мечтают с нами расправиться. Как бы ты себя чувствовал на месте Келефа?

— Он не виноват, — заметил Синкопа.

— Кому от этого легче?

Паук погрузился в задумчивость.

— Как-то это несправедливо, — наконец, заметил он. — Мы всё делаем хорошо, а получается плохо. Причём, всё хуже и хуже.

— Значит, не всё мы делаем хорошо.

— А как надо?

— Кто знает, — вздохнул Хахманух, прислушался и быстро выглянул в коридор. — Келеф! — воскликнул он радостно.

— Надеюсь, разговор не слышал, — пробормотал паук и убежал обратно на полку.

— Ясного утра, — ласково сказал Сил'ан, и Хахманух невольно расправил гребень, польщённый.

— И тебе, — пробормотал он. — А оно действительно ясное?

— Не уверен, — признался Келеф. — Сегодня к нам приезжает Марбе-уан.

— И ты принял его?! — воскликнул червь. — У него плохая кровь! От такого существа можно ждать чего угодно!

— Он поставил меня перед фактом, — Сил'ан вплыл в залу. — Ясного утра, Синкопа.

— Издеваешься? — хмыкнул паук. — После таких-то новостей.

— Почему он уверен, что ты его примешь? — настаивал Хахманух.

— Давайте, и правда, не откроем ему дверь, — предложил Синкопа. — Было бы гораздо эффектней не опускать мост, но тут стражники нас не спросят. Я серьёзно: всё равно, сколько против нас будет уанов и войск — нам ведь и с сотней пехотинцев не справиться.

Червь плюхнулся на пол и с надеждой предположил:

— Может, он решил нам помочь?

— Да, что и говорить, бескорыстия мы тут уже навидались! — возмутился его наивности паук.

Уан приехал после полудня. Надани, ещё не до конца одетая, из окна кабинета подавала стражникам знаки, которые при всём желании нельзя было понять. Не обращая на них внимания, летни опустили мост. И получилось так, что Марбе эффектно появился из экипажа посреди пустого, замусоренного двора. Люди на стенах разглядывали его с вялым интересом, сторожевой открыл оба глаза, зевнул и снова задремал.

Приезжий осмотрелся, отряхнул бархат куртки, поправил прекрасно уложенные волосы и надушенным кружевным платком вытер пот со лба. Стражники перебросились парой фраз и повернулись к нему спиной. Дверь крепости отворилась; наружу, спотыкаясь, выбежал Тадонг.

— О! — воскликнул он торопливым и чрезмерно радостным тоном. — Добро пожаловать! Счастливы видеть! Помните меня?

— Нет, — холодно сказал ему летень. — Где уан Кереф?

— Так вы к нему? — расплылся в улыбке Тадонг. — Я вас отведу. Мы тут живём в некотором роде отдельно. (Он визгливо рассмеялся.) Осторожней, прошу вас. Здесь столько мусора. Мы всё собираемся убрать. А вон у нас большая глыба. Вы когда-нибудь видели такую большую глыбу?

— Заткнись, — не выдержал Марбе.

— Ясно. Хорошо. Понял.

Когда они подошли к дверям второй половины, Тадонг, опередив уана, ринулся вперёд и заколотил по камню, точно беглец, спасающийся от стаи оборотней. Наконец, дверь отъехала в сторону, на пороге показалась высокая фигура в чёрном платье. Мужчина с облегчением выдохнул и забормотал:

— Кереф, тут к тебе… вам…

Марбе протянул было руку, чтобы оттолкнуть человека в сторону, но вовремя принюхался и, брезгливо сморщившись, стал постукивать носком туфли по земле.

— Да иди ты уже, — негромко подсказал Тадонгу червь, выглядывая из-за подола платья Сил'ан.

Мужчина быстро сотворил согласный жест и зашагал прочь. Оба уана в молчании уставились друг на друга. Марбе первым нарушил тишину:

— Не слишком радушный приём, — насмешливо выговорил он. — Но я понимаю, чем мог вас обидеть.

— Что привело вас ко мне и почему вы без свиты? — перевёл червь.

Красавец летень двусмысленно улыбнулся.

— Деликатный вопрос, — всё так же насмешливо выговорил он. — Вы можете выслушать меня, а можете указать мне на дверь, хотя этот жест и будет лишён смысла. Так или иначе, говорить снаружи я не стану.

В этот раз Келеф не смог понять человека сам, и червь какое-то время был занят объяснением.

— Входите, — пригласил он, наконец.

Чёрная фигура повернулась и уплыла во мрак коридора, Хахманух держался с ней рядом. Марбе пошёл следом, внимательно её рассматривая.

— Ваш слуга обращается к вам просто по имени рода, — заметил он. — Это иноземный обычай или вас привлекают люди подобного сорта?

— Я ничего не знаю о сортах людей, — перевёл червь.

— Уклончивый ответ. Что ж, я не настаиваю.

Убранство крепости вызвало на лице летня презрительную улыбку. Пол в зале был вымазан сажей, на стене висел гобелен, испещрённый множеством точек красного и серебристого цветов и перечёркнутый такими же линиями. На широкой каминной полке красовалась миниатюрная чёрная ваза. Все углы затягивало подобие паутины, сплетённое из толстых нитей. Мебели не было. Череда одинаковых полукруглых отверстий под самым потолком пропускала в залу немного света.

Келеф произнёс единственное слово, а червь перевёл:

— Так чего вы хотите?

Человек неторопливо обошёл Сил'ан справа и остановился перед ним.

— Вы попали в трудное положение, — заговорил он, глядя на яркие синие губы, блестевшие точно металл. — И Весна вам не поможет, так я думаю. Если бы она собиралась вас поддерживать, то сразу прислала бы войска. Я прав?

Ответом ему было лишь молчание. Марбе вкрадчиво продолжил:

— Я могу вам помочь, но в ответ на небольшую любезность.

— Что это значит?

Человеку нравилось слушать, как звучит голос существа, и контраст с неуверенным басом червя лишь усиливал очарование. Летень внимательно посмотрел в глаза, цвет которых никак не мог разобрать, и настойчиво произнёс:

— Я думаю, ты уже догадываешься, Кереф.

Червь оторопел, а высокая фигура как будто стала ещё выше. В этот раз её речь зазвучала отрывисто и быстро. Хахманух, встряхнувшись, начал переводить:

— А я думаю, — неприветливо сказал он, — что вы отнюдь не собираетесь мне чем-либо помогать, но лишь спешите получить желаемое, пока я ещё жив.

Марбе широко растянул губы, его взгляд стал весёлым:

— Мне не отказывают, — предупредил он. — Что ж, раз ты не любишь романтику, я оформлю предложение иначе: зачем тебе ещё один противник, которому, в отличие от первого, не нужно ждать отъезда отца, чтобы передать войскам приказ о наступлении? Ты не глупец, я знаю. И уверен: мы оба получим удовольствие. Так зачем изображать жертву?

Червь потерял дар речи. За колонной раздался глухой удар. Келеф смотрел мимо летня, молча, пристально. Он чуть заметно приоткрыл рот и часто дышал, напоминая рыбу, выброшенную из воды. Его беспомощный вид позабавил Марбе.

А в следующий миг человек уже отчаянно пытался отцепить холодные руки в бархатных перчатках, схватившие его за горло. Зала осталась позади, заскрежетала дверь, раскалённый воздух хлынул в затхлый полумрак крепости. Солнце ослепило летня, он панически задёргался. Что-то хлопнуло его по боку так, что в голове зазвенело, а во рту появился солоноватый привкус.

Марбе с хрипом втянул воздух, поперхнулся пылью и закашлялся. Перед глазами вспыхивали красные и зелёные круги.

Он не сразу понял, что лежит на земле среди мусора — один во дворе чужой крепости — и его давно уже никто не держит.

После возвращения с турнира Хин стал проводить вечера у окна. Оранжевый свет закатного Солнца старил крепость: она темнела, казалась грозной и чужой. Мальчишка подолгу рассматривал грустный силуэт уана в одном из окон, а когда силуэт скрадывали сумерки, наблюдал за длинным чешуйчатым хвостом, торчавшим из стены. Ночью во второй половине крепости не зажигали света. «Правильно, — думал мальчишка, — они же видят в темноте».

Он удивлялся, как уан может грустить, если живёт в окружении поразительных чудовищ. Никто не указывает ему, что делать и как себя вести: он может веселиться хоть целый день и играть, с кем хочет. Потом мальчишка вспоминал, как смеялись над Келефом стражники, слуги и Тадонг, как отзывалась о нём мать, и хмурился, чувствуя противоречие.

В ночь с четвёртого на пятый день Хин наблюдал за величественным восходом Лирии. Та появилась из-за тёмной громады крепости, ещё пушащаяся туманом и непохожая на Луну. Она расплывалась, пульсировала и почти не давала света, пока — в тот час ночи, который называют началом нового дня — не стала вдвое меньше прежнего, но ясной и чистой, белой с едва заметным серебристым оттенком.

От созерцания небесных красот мальчишку отвлекло движение во дворе. Хин присмотрелся внимательнее: по этой части стены никогда не ходили стражники, а уж спускаться вниз и бродить среди хлама, рискуя что-нибудь себе сломать, им бы и вовсе в голову не пришло.

«Ведун», — решил мальчишка. Фигура вышла из тени, и Хин улыбнулся — это был уан. Он плыл к стене так решительно и уверенно, точно там был его тайник или скрытый проход. Хин с восторгом приготовился увидеть, как случится что-то любопытное, но уан просто ударился о стену. Мальчишка озадаченно нахмурился. Келеф бросился на стену снова. Он бился об неё вновь и вновь с глухим, едва слышным звуком, точно обезумевшая змея, а потом, привалившись к ней спиной, медленно сполз наземь. Какое-то время он лежал в пыли ничком, только его пальцы судорожно двигались, зарываясь в песок. Потом поднялся, постоял немного и поплыл обратно к крепости.

Хин замер, боясь дышать глубоко. Он ждал новых ужасов, но неожиданно в ночи зазвучала тихая, сказочная мелодия.[9] Она лилась из темноты крепости, чистая и звенящая, как будто её пела сама Луна.

С утра Меми принялась выговаривать Хину, что люди не спят у окон и, наверное, не зря придумали постели. Мальчишка лишь смотрел на неё и счастливо улыбался. Девушка подняла бровь.

— Что случилось?

— Ты слышала вчера колыбельную? — вдохновенно спросил её Хин.

Няня нахмурилась:

— Нет, — сказала она. — Но спала я на диво хорошо.

После завтрака мальчишка вышел побродить по двору. Он представил себе, что где-то среди сора лежит бесценное сокровище, да только оно заколдовано и сразу не разглядишь, каково оно из себя. Сначала нужно угадать сердцем эту вещь, поверить в неё, и тогда она раскроется. Хин принялся рассматривать и перебирать хлам. Постепенно он обошёл половину двора и оказался позади крепости.

Высокий, но недлинный кусок металлической ограды, обросший тряпьём, нависал над останками кухонного стола, лишившегося всех четырёх ножек. За оградой стоял Сил'ан и смотрел на стену. Юный Одезри вздрогнул, увидев его на том самом месте, что и вчера ночью.

— Онге, Келеф-уан, — мальчишка постарался верно повторить все интонации.

Реакция его поразила. Статуя вдруг ожила, обернулась к нему и ответила недоверчиво, но совсем не зло:

— Зар-ы дэа дээе-тет маиит.

Хин ничего не понял, смутился и, поклонившись, хотел уйти, но уан остановил его взмахом руки, потом жестом велел подождать.

— Как… — начал было он, но знание языка его подвело. Сил'ан попытался снова, медленно, ошибаясь даже в ударении: — Откуда понимание какие слова и порядок?

— Я… сравнил, — признался мальчишка. — На общем вы сказали бы мне: ясного утра, господин Одезри. А на своём вы сказали: онге, Одезри-сиэ. Я подумал, что «сиэ» не может быть «утром», потому что оно звучит как-то незначительно. Значит, «сиэ» — это «господин», а «онге» — это «ясное утро».

— Оа, — произнёс уан с той же интонацией, с какой Меми говорила «увы».

— Нет? — уточнил Хин.

— Онге нна — утро, — ответил ему Келеф.

— Тогда в чём ошибка? Просто утро?

— Утро, — повторил уан.

Мальчишка понял.

— А как будет «ясное»? — спросил он.

— Ана, — и Келеф добавил странный звук на вдохе.

Хин попытался его повторить, но ответом стал тихий смех, и мальчишка смущённо уставился в землю.

— Онге анаь, Одезри-сиэ. Зоа, — вполне доброжелательно прозвучало с высоты. А потом, неожиданно утратив к стене и человеку всякий интерес, Сил'ан уплыл прочь.

Глава VI

— Так, — осведомился Синкопа, — все помнят своё задание?

Пушистые твари высунули языки и с важным видом хлопнули крыльями, пара чешуйчатых злодеев схлестнулась хвостами, три червя решительно встопорщили гребни.

— Что ж, — отважно изрёк паук, взобравшись повыше, — никто не говорит, что это будет легко, но мы пойдём до конца. Исполнись храбрости, моё славное воинство! Мы не поступаемся честью! Мы не бросаем тех, кто нам доверился! Мы не убиваем свою совесть и не пестуем зависть! Мы не замыкаем сердца фанатизмом и выслушиваем тех, кто не согласен с нами! И если мы заблуждаемся, то искренне! Я счастлив был узнать вас всех. Возможно, иные из нас не встретятся более, но те, кто вернутся живыми, всегда будут помнить ушедших. Судьба бросила нам вызов, и мы принимаем его, не испытывая жалости к себе!

Фа зевнул и сполз на пол, Ре почесал сгибом крыла за ухом. Черви переступили с лап на лапы, а злодеи давно уже играли в ладушки.

— Я не могу работать с такой аудиторией! — обиделся Синкопа, прерывая речь. — Где овации?! Неблагодарные!

— Давай я скажу, — флегматично предложил Хахманух.

— Не возражаю

Червь оторвал брюхо от пола.

— Келеф в отчаянье, — начал он, — и винит себя. Зря. Все мы одобряем его поступок, хотя люди, знай они, конечно, возненавидели бы его пуще прежнего. В любом случае, так не может больше продолжаться, иначе он сойдёт с ума. Мы приведём его в чувство, чего бы нам это ни стоило!

Воинство поддержало оратора грозным шлёпаньем лап, но тут же встревожено притихло, услышав, как с гулом откатилась входная дверь.

— Идёт, — шепнул Синкопа.

Лятхи переглянулись, решительно и серьёзно. Паук показал три лапы, две, одну и побежал в коридор. Воинство храбро выглянуло из-за угла.

— Келеф! — Синкопа изобразил удивление. — А мы как раз тут мимо проходили. Хм, все сразу. Да… Как удивительно, что мы тебя встретили!

— И в самом деле! — подхватил Фа.

— Чем собираешься заняться? — в свою очередь вмешался мелкий драконикус.

Сил'ан проплыл мимо них куда быстрее обычного.

— Переходим к запасному плану! — скомандовал паук, и лятхи бросились следом за целью.

Пушистые твари, расправив крылья, умчались наверх и перекрыли подступы к комнате уана. Синкопа, мельтеша лохматыми лапами, догнал Келефа и, спустившись по стене на уровень его лица, спросил, как бы невзначай:

— Эй, в чём дело?

— Шанс добиться успеха, не располагая информацией, слишком мал, — был ответ.

— То ли во дворе его осенила идея, то ли мы опоздали, — истолковал Хахманух. Он выбивался из сил, пытаясь не отставать.

— Может, мы сначала всё обсудим? — предложил Синкопа. — Куда спешить?

— Время и отлив никогда не ждут детей Океана и Лун.

— Он прекращает страдать и начинает что-то делать, — протараторил червь.

— Что именно? — уточнил паук.

— Поговорю с Парва-уаном, — ответил Келеф.

— Поговорит с Парва-уаном! — быстро объяснил Хахманух.

Синкопа едва не споткнулся:

— Слушай, я понял, — сказал он. — Всё, отбой! Отбой!

Крылатые твари, вздохнув с облегчением, отбежали в сторону, позволяя Сил'ан пройти.

— Пол в зале до сих пор вымазан сажей, — заметил тот, скрываясь за дверью своей комнаты.

— Это был намёк, — определил паук.

Червь ненадолго задумался.

— Так, — пробасил он в конце концов. — Два варианта. Первый: пусть разбираются те, кто забавы ради заплевали грязный пол. И теперь его не берёт даже очищающее зелье!

— Лучше второй, — дружно сказали драконикусы.

— Ладно, — легко согласился Хахманух. — Тогда те, кто до сих пор не вытащили брата из окна.

Стража не посмела преградить ему путь, и Марбе с силой налёг руками на тяжёлые бронзовые створки врат; те поддались, пропуская его в залу, где заседал совет. Она освещалась шариками света, роившимися внутри пиал из красного стекла. Десятки чёрных шкур оборотней устилали пол, покрывали возвышения, на каждом из которых сидел важный старик в белом платье. Колонны, массивные и тяжёлые, уносили купол так высоко, что лучи света не могли до него дотянуться.

Старики сидели полукругом, а перед ними возвышался покрытый шкурой мурока трон — пустой. В каменных стенах, раскрашенных яркой оранжевой краской, не было ни окна, ни щели. В душном воздухе пахло старым мехом и потом, а по стенам прыгали, извивались и плясали чёрные и красные фигуры людей — нарисованные, если смотреть прямо на них, но стоило повернуться к ним боком, как они начинали кривляться в неверном свете пиал.

Старики шумели, увлечённые спором, Голос бил в барабан, призывая к порядку. Уан криво улыбнулся и, шагнув вперёд, отпустил створки. Металлический гром подпрыгнул к куполу и обрушился на ничего не подозревавших людей. Иные старейшины схватились руками за голову, прикрывая уши. Разговоры смолкли, летни обернулись к вратам, а в воздухе тревожно гудела, затихая, низкая нота.

— Повелитель, — изумлённо молвил Голос и тотчас низко склонился.

Шелестя одеяниями, все старики поднялись со своих мест и тоже согнули спины.

Марбе прошёл мимо них, неторопливо и величественно; опустился на трон, тщательно расправил складки одежды, отвёл волосы назад, придирчиво осмотрел носы собственных туфель. Лица старейшин побагровели от напряжения, наконец, уан милостиво взмахнул рукой. Летни, выпрямились, отдуваясь и кряхтя.

— Мой повелитель, — угодливо повторил Голос. — Вы так давно не снисходили до нас, что солнечный свет померк и небеса укрылись за тучами. Мы каждый день проводили в унынии. Терзались, спрашивая себя, чем заслужили немилость. Единственное желание горит в наших сердцах: всегда служить вашей доблести

Марбе внимал восхвалениям с видом скучающего бога, едва же летень умолк, заговорил насмешливо:

— Мудрые старейшины, вы отлично знаете, чем заслужили мою немилость, а мне прекрасно известно, что за желание пылает в ваших сердцах и добирается до умов, — он выдержал краткую паузу. — Я собираюсь объявить войну нашему южному соседу. Сейчас вы подумаете и одобрите моё решение.

Иные из стариков прищурились, другие стали косить глазами, третьи сохранили на лицах лукавый и хитрый вид.

— П-повелитель, — запнулся Голос, — войну — значит…

— Войну, — снисходительно улыбнулся уан.

— В прошлый раз война кончилась плохо, — часто моргая, выговорил сухой старик. В отличие от прочих он не боялся смотреть правителю в глаза.

— Так, может быть, запретим её указом? — поинтересовался Марбе. Он также не отвёл взгляда и даже не моргал, зрачки его заметно расширились, улыбка стала весёлой.

Старик не нашёлся с ответом и сел. Поднялся другой. Под взглядом уана он втянул голову в плечи и несмело сказал:

— Три года назад мы решили, что ныне Дэсмэр и Сайена не благоприятствуют войнам. Вы согласились с нами.

— Возможно, — равнодушно заметил Марбе. — А не вспомнить ли нам, с чем я соглашался десяток лет тому назад?

Старейшина поклонился и быстро сел.

— Мой повелитель, — наконец, совладал с собою Голос, — у южного соседа нет даже армии, он кажется лёгкой добычей, но отчего же тогда уан Каогре не покушается на неё?

— Не может отвлекать войска от границы с зоной Олли, — со спокойным здравомыслием ответил правитель.

Некоторые из старейшин переглянулись и закивали, забормотали, соглашаясь.

— Но если мы захватим землю уана Керефа, то выйдем на границу с владением уана Каогре и расширим границу с владением уана Парвы.

— Уану Парве будет всё равно, — сказал Марбе. — Уану Каогре — едва ли. Но если он боится двинуть силы против безоружного противника, против вооружённого не выступит тем более.

Старейшины заговорили все разом, что-то доказывая друг другу. Лишь после четвёртого удара по барабану Голос смог их успокоить. Правитель развлекал себя тем, что чертил носком туфли в воздухе замысловатые фигуры.

— Не лучше ли нам всё же подождать? — робко высказался ещё один старик.

— Пока уан Кереф соберёт армию? — поднял брови Марбе, не отвлекаясь от своего занятия. — Или пока отстроит крепость? Призовёт гарнизон из Весны или обзаведётся союзниками в Онни? Пока сам нападёт на нашу землю? Чего именно нам лучше подождать?

Старейшина низко согнулся и сел.

— Кто из вас против моего предложения? — лениво молвил уан.

Голос озадаченно взглянул на него:

— Мой повелитель, вы хотите, чтобы ответ был дан сейчас на ваших глазах?

— Неужто вы без меня приняли закон, лишающий уана этой привилегии? — притворно удивился Марбе. — В таком случае я объявляю его недействительным. Итак?

Он обвёл залу насмешливым взглядом. Старейшины, встречаясь с ним глазами, замирали и униженно горбились. Старик, осмелившийся возразить первым, единственный поднялся с места. Правитель тихо рассмеялся.

— Голос Совета, — позвал он, — огласите решение.

— Марбе сошёл с ума, — раздражённо выговорил Каогре, рассматривая карту границы владения с зоной Олли.

— Как будто нам не хватило выходок его бабки, — высказался первый советник.

— А что его бабка? — спросил Ченьхе, удивлённый. — Неужто у них в роду и женщины могут править?

— Да нет, — задумчиво улыбнувшись, ответил третий советник, — такого не бывает. Правили уаны. Три мужа у неё было — всех извела. От своей матери она унаследовала неженскую силу, а как у неё приступ начинался, так и вовсе никто не мог с ней справиться. Родня несколько раз пыталась её убить, но только нынешний уан Марбе в том преуспел. А на выходки мы жалуемся оттого, что уж больно непредсказуемо начинали себя вести её мужья.

— Внук у неё не лучше, — устало сказал уан, откидываясь на спинку кресла. — Демоны бы забрали этого Керефа.

— А разве он её внук? — удивился силач.

Каогре только скривился.

— Я устал разбираться в том, что творит этот юнец, — сказал он. — Я был бы счастлив, если бы Марбе покончил с ним, да только выльется всё в смуту на западной границе — Марбе сейчас не под силу удержать завоёванное. Теперь нет смысла ждать, когда на западе всё уляжется, поэтому сегодня с рассветом я отправляюсь к восточным укреплениям. Первый и третий советник — со мной. На остальных под предводительством второго оставляю лагерь. Ченьхе!

— Да, отец? — удивился силач.

— На запад поедешь ты, с тобою — Йнаи. Две деревни там очень беспокойны — проследи, чтобы все слухи о войне пресекались.

Заходящее Солнце ярко освещало высокие каменные стены укреплённого поселения. Путь к нему за полвелед преграждали рвы и валы. Перед рвами были врыты в землю глыбы деревянного камня такие высокие, что ездовые динозавры не смогли бы перепрыгнуть через них. Между ними торчали из земли небольшие заостренные копья.

Карета остановилась. Из-за двух глыб вышли воины, они настороженно уставились на белёсый призрак и шарахнулись прочь, когда рядом с ним из ниоткуда появились Сил'ан и червь, но вскоре выучка взяла верх над суеверным страхом.

— Правитель ждёт вас, — сказал один из летней. — Нам велено проводить.

В молчании под равнодушными лучами остывающего светила они прошли укрепления и остановились у последнего рва, ожидая, пока опустится мост. За ним оказался небольшой двор, окружённый высокими, уходящими в небо стенами — с них хмуро смотрели на пришедших лучники — и опущенной массивной решёткой, перекрывавшей проход в другом его конце. Она поползла вверх, едва подняли мост. В проходе показался Парва-уан — загорелый, сухощавый мужчина с сединой в тёмных волосах и серебристо-зелёными цепкими глазами. Он был одет в белое платье летней, но узкая одежда не вызывала у него неловкости и не стесняла движений, уверенных и свободных. Правитель вышел во двор без охраны, совершенно спокойный, скрестил руки на груди и отчётливо произнёс:

— Я ценю своё время, уан Кереф, поэтому скажу сразу: если вы приехали просить меня о военной помощи, мой ответ — нет, — он выдержал паузу, но Сил'ан молчал. — Если вы станете настаивать или умолять, я лишь почувствую раздражение, и наше прощание будет весьма неприятным. Чтобы вы знали — когда я получил просьбу о встрече, то был уже в Разьере, а это далеко от границы, но я вернулся.

— Я благодарен вам, — ответил червь. — Мои намерения не изменились: я по-прежнему прошу вас только о разговоре.

— Надеюсь, так, — хмыкнул человек. — Следуйте за мной. Вы один — обойдёмся без переводчиков.

Он повернулся и пошёл прочь. Хахманух встопорщил гребень, но Келеф провёл рукой по его шее, успокаивая, и поплыл следом за летнем. У решётки Парва остановился и сделал знак одному из воинов. Тот вложил в его ладони шёлковый пояс, уан протянул его гостю.

— Я не собираюсь раскрывать вам тайны укреплений, — объяснил он. — Завяжите себе глаза.

Червь нервно переступил с лапы на лапу. Сил'ан подчинился, не раздумывая.

Несколько раз они поднимались по ступеням, а потом спускались; четырежды открылись двери, один раз отъехала в сторону каменная кладка. Наконец, Келеф услышал.

— Можете снять повязку.

Они стояли в комнате совершенно пустой, если не считать двух циновок на полу. В воздухе, сухом и прохладном, пахло металлом и свечным воском. Единственный пыльный светильник освещал стены, сложенные из крупных белых камней. Парва сел на циновку, подогнув ноги, и поставил на пол рядом со светильником маленькую статуэтку, похожую на букву неведомого языка. Увидев её, Сил'ан заговорил.

— Редкая вещь. Разве вам не жаль её тратить?

— Будет жаль, — спокойно ответил человек, — если окажется, что байки, которые я слышал о способностях вашего народа — ложь. Но назвать свою цену при постороннем я не мог. Садитесь.

Келеф подплыл к циновке и неловко опустился на неё.

— У меня есть воспоминания, которые я стал забывать, — продолжил летень, и морщины на его лице проступили отчётливее. — Я хотел бы пережить их заново. Именно пережить — как наяву. Я слышал, что иные из вас способны проникать в человеческую память, потому и пытался привлечь ваше внимание на турнире.

— Я могу это сделать. (Парва тихо вздохнул.) Но, — добавил Сил'ан, — мне нужно знать, что искать. И я прикоснусь к вам обнажённой кожей рук.

— Это больно? — насторожился летень.

— Если хотите. Я могу сделать так, что вы почувствуете наслаждение или не вызывать у вас никаких ощущений.

— Я подумаю, — ответил уан. — Поклянитесь, что вы ничего более не вытащите из моей памяти для своей пользы.

Келеф опустил ресницы.

— Вы не представляете себе, как я буду действовать, — возразил он. — Искать — означает перебирать и сравнивать. Но я могу поклясться не всматриваться пристально в то, что окажется неподходящим, и не обманывать вас к своей выгоде.

— Согласен, — не сразу вымолвил человек.

— Что вы хотите вспомнить?

— Мою жену.

Сил'ан помолчал, затем спросил:

— Она покинула мир под небесами?

— Её нет уже пятьдесят четыре года, — не задумываясь, ответил Парва.

— Вы хотите вспомнить всё? — медленно уточнил Келеф.

— Разве это возможно? — усмехнулся человек. — Не хватит времени.

— Десять минут.

— Десять минут? — недоверчиво улыбнулся мужчина. — Восемь лет жизни — за десять минут?

— Все восемь лет уже в вашем прошлом, — спокойно ответил Сил'ан. — Не в моих силах и даже не в силах Богов перенести их в настоящее, но я обещаю, что вы вспомните их так ясно, будто пережили вчера или мгновение назад. И в любой момент после моего отъезда вы сможете вызвать их в памяти.

Летень обдумал его слова.

— Обещаете, — негромко повторил он. — Пусть будет так. А теперь — чего хотите вы? Я не творю чудеса и не поверну армии Марбе и Каогре вспять.

— Расскажите мне о них, — попросил Келеф, открывая глаза. — Я ничего не знаю о своих соседях, о своём владении, о том, как вести войну и править.

Парва невольно усмехнулся.

— Думаете, то немногое, что я успею рассказать сейчас, вам поможет? — удивился он. — Вам не стать за один миг мудрым уаном и не собрать армию. А Весна, похоже, не собирается вас поддерживать.

Изящное существо опустило глаза и промолчало. Человек долгое время наблюдал, как тонкие тени от светильника ласкают белое лицо, потом чуть заметно улыбнулся.

— Вы умны, уан Кереф — ведь вы не убили Ченьхе. Даже ваша просьба, вначале рассмешившая меня, далеко не глупа. Но вы изумительно наивны, что, в общем-то, понятно, раз вы всего лишь воин. Ваши представления о чести и должном поведении губительны для уана. Вас воспитывали не как правителя, но так, чтобы не опасаться, ибо воздушная армия Весны — великая сила: гильдар сгинули бы, если бы она обратилась против них.

Парва поднялся и прошёл вдоль стены, затем возвратился обратно.

— Многое из того, что я скажу сейчас, вам не понравится, — предупредил он, — потому напоминайте себе, что вы пришли сюда не спорить со мною, не отвергать мои доводы, а учиться. Усвойте то, что я стану говорить, сделайте это своей новой натурой, а к прежней не возвращайтесь. Вы уже показали норов и лучше меня знаете, что из этого вышло. Спросите себя: таких ли успехов вы жаждете и дальше? А ещё можете утешать себя тем, что перестанете быть марионеткой в руках Гильдии — если окажетесь способным учеником.

— Весна славится своим миролюбием, — начал речь Парва. — Внутри страны уже более тысячи лет не было войн; вам внушают, что они — удел варваров. Отчего же тогда совет не распускает войска и уделяет так много внимания их подготовке, а после не стесняется вмешаться в чужие дела? Я не порицаю Весну — напротив, ибо если бы Гильдия следовала своим же воззваниям, то очень скоро лишилась бы либо власти, либо могущества, — но если нравом вы склонны к мирной жизни и привыкли полагать, что всё рассудит время, откажитесь от этой мысли. Едва начнутся беспорядки, необходимо атаковать, не давая противнику войти в силу, потому что, запомните, войны нельзя избежать. Вы можете положиться на собственную доблесть или на расположение Дэсмэр, и порою воля Луны бывает такова, что никакая доблесть не спасает от краха, и всё же — надейтесь на себя, ибо такие правители дольше остаются у власти, чем те, кто ждут чудес. Если же доверять свою судьбу времени, это может обернуться чем угодно, ибо время приносит с собою как зло, так и добро, как добро, так и зло.

Здесь, в Лете, никто не станет порицать жажду завоеваний, если правитель соизмеряет свои желания и свои возможности. Но если он стремится к победе любой ценой, как поступает сейчас уан Марбе, то он достоин осуждения. Думаю, вы не понимаете, отчего я так оцениваю действия моего соседа на севере. Что ж попробую объяснить.

Род Марбе — один из двух в нашей зоне настолько древних и удачливых, что власть в них передаётся по наследству. По этой причине наследникам рода проще её сохранить и куда меньше им стоит заботиться о том, чтобы подданные не взбунтовались. К тому же на стороне уанов Марбе — суеверия. Дело в том, что уже давно — около трёх сотен лет назад — женщину рода поразила болезнь, заставившая летней поверить в её божественную природу, а, как вам известно лучше меня, искренняя вера так или иначе воплощается в мире.

— Что за болезнь? — тихо спросил Келеф.

— В одном теле поселились две души: человека и жестокого зверя, не ведающего страха. Они знали друг о друге, легко менялись местами и обладали общей памятью. Я думаю, человеческая душа была несчастна в таком соседстве, но всё же она не безвинна, ибо пряталась за зверя вместо того, чтобы самой одолеть страхи. И чем чаще она ему уступала, тем больше мельчала сама, обращаясь лишь в тень. И однажды зверь проснулся полновластным хозяином.

До недавних пор болезнь проявлялась только у женщин рода, но десяток лет назад мы стали подозревать, что удивительное бесстрашие уана Марбе, так восхваляемое его народом, — признак беды. Он дольше своих предшественниц боролся со зверем, и до сих пор его решения были разумны, хотя он оставался избалованным ребёнком по сути. Теперь же, не знаю, что вы с ним сотворили, он ищет той победы, которая обернётся его скорой гибелью.

Владения уанов Марбе не больше моих или ваших, но наследники рода оказались неспособны управлять своими землями единолично, поделили их на наделы и раздали слугам, а потом допустили серьёзную ошибку, позволив потомкам слуг унаследовать землю отцов. И теперь землёй правит множество старейшин, а уан вынужден считаться с ними. Совет давно лелеет мысль урвать себе больше свободы и полномочий, лишить уана командования войском и обратить его в украшение трона. Вместо того, чтобы бороться с подобными происками, нынешний правитель уклоняется от посещения заседаний совета, ведёт себя так, будто вся власть в его руках, в то время как она держится лишь на благоговении, страхе, суевериях и оковах традиций.

Та земля, которая сейчас принадлежит вам, более десятилетия живёт свободно. На юге она граничит с лесами за Кольцом рек — владениями акаши, нечеловеческого народа. Последний уан отправился к ним с войском да там и сгинул. Пронёсся слух, что их шаманы прокляли его землю, а того, кто станет властвовать на ней, постигнет наказание за дерзость прежнего властителя — иначе говоря, не видать ему больше удачи. Уан Каогре тогда как раз начинал кампанию, которая вылилась в памятную войну. Все думали, что уж ему-то суеверия нипочём: он родом из Зимы, а у них там что только не водится, вначале — после Останова Оси — замёрзшее, потом в силу неведомых причин оттаявшее. Однако, он даже не взглянул на проклятую землю и нашёл убедительные причины, не выдававшие его доверия к слухам.

Ваш народ привык жить без власти правителя над ним, и потому опасен для уана Марбе как ничто другое. Стоит старейшинам увидеть в божестве человека, властвовать ему останется недолго.

— Вы верите в проклятие акаши? — серьёзно спросил Сил'ан.

Парва усмехнулся.

— Вот только не нужно оправдывать собственное недомыслие действием проклятия. Когда какой-то именитый весен купил эту землю у уванга Онни, он прежде всего прислал лесничего, мага Дэсмэр. А тот, не иначе как по указанию, взял жену из лесных ведуний. Маг служит судьбе, женщина способна понять настроение акаши — что и говорить, весены не обделены умом. Позвольте угадаю: вы и не знали о лесничем?

— Нет, не знал, — помолчав, ответил Келеф.

— Странно, — улыбнулся летень. — У вас было столько времени, что земли близ крепости вы могли объехать вдоль и поперёк. Расскажу вам кое-что об уане Каогре — он часто рассматривает карту и мог бы, я уверен, нарисовать её по памяти, не упустив ни одной детали, ни одного, даже самого неприметного изгиба границы. Для него карта — книга, в которой он читает всё о своих подданных и соседях. Она же — способ сосредоточиться, отграничиться от мира и погрузиться в размышления о той области, куда устремлён его взгляд.

Вы не можете час в день быть уаном, а остальное время поступать, как вам заблагорассудится. Если хотите выжить, вам придётся немало поработать над собой. Прежде всего, вы должны знать, кто ваши соседи — собирать сплетни, слухи, мельчайшие подробности их жизни, анализировать эту россыпь и складывать из неё при помощи интуиции и здравого смысла картины характеров. Научитесь предсказывать поведение других уанов, разбирайтесь в делах их владений не хуже, чем они сами, а если возможно, то и лучше, только не забывайте при этом о своей земле. Вам потребуется система оповещения — будет ли это птичья почта или сигналы дозорных с башен. Сейчас же я не только рассказываю вам, кто живёт в ваших владениях, но могу удивить вас и повествованием о последних действиях ваших соседей. Старейшины ведут ополчения к Анцьо — там живёт уан Марбе и оттуда выступит войско. У границы оно будет через три дня, до крепости доберётся через пять или семь, если деревни на его пути окажут сопротивление. А это приведёт только к тому, что они будут сожжены и разграблены. Велите жителям собрать всё самое ценное и бежать в укреплённые поселения или даже в крепость — такой указ стоит немедленно разослать с гонцами, а также попытаться собрать ополчение.

Сил'ан закрыл глаза. Человек оборвал речь и нахмурился.

— Вы слушаете меня, уан Кереф? — настойчиво спросил он.

— Да, конечно, — ответил тот.

Парва хмыкнул и вновь прошёлся по комнате.

— Уан должен постоянно действовать, а если не действует — так изучать. А вы крайне медлительны и нерасторопны. Сейчас некому отдавать приказы и распоряжения, вы должны думать сами и опережать противника, ибо если вы будете от него отставать даже в мыслях, то все мои наставления ничем не помогут.

— Я постараюсь, — тихо сказало существо.

Человек остановился перед ним.

— Почему именно вы? — удивлённо выговорил он. — Весна же могла прислать подходящего человека.

— На этот вопрос я не отвечу.

Парва отмахнулся.

— Готовы слушать дальше?

Сил'ан помолчал, потом сотворил согласный жест, по-прежнему не открывая глаз.

— Так, — проговорил мужчина, окинув его оценивающим взглядом, — я ненадолго оставлю вас. Что-нибудь принести? Может быть, вина, чтобы снять усталость после путешествия?

— Я предпочёл бы кувшин воды.

— Подумайте над тем, что я уже сказал, — велел летень и покинул комнату.

Когда он вернулся, существо сидело всё в том же положении, и человек, глядя на него, не мог поверить, что это усталое создание повергло Ченьхе за один удар. Он подошёл ближе, поставил перед Сил'ан низкий стол для письма, положил на него стопку пергаментных листов, открыл углубление для чернил, опустил туда узкую заострённую палку. Из стопки он вытащил маленький лист для птичьей почты и протянул его уану.

— Напишите тому, кого можете послать: пусть объедет все деревни, зачитает указ и соберёт ополчение. Давайте. Вы не сможете и не успеете всё делать сами, к тому же путешествия на вас дурно влияют.

Келеф открыл глаза, взглянул на человека, на лист в его руке.

— Да или нет? — поторопил его Парва.

Сил'ан взял лист, потянулся было к палке, потом опустил голову. Человеку показалось, что он смеётся.

— В чём дело? — спросил летень, удивлённо.

— На морите?

— Ах да, — сообразил уан. Вытащил из стопки другой лист и меньше чем за минуту закончил послание. — Сможете прочесть?

Сил'ан всмотрелся в лист.

— Да, я понимаю.

— Подпись, — подсказал Парва. — Я за птицей и водой.

— Почему вы думаете, что люди выполнят моё распоряжение? — остановил его Келеф. — На чём основано моё право приказывать им?

— Выполнят, — уверенно ответил человек. — Право? Вы — уан. И пока ещё не проиграли. Ставьте подпись.

Пока Сил'ан привязывал футляр к лапам пернатого гонца, летень снял перчатку с левой руки и ладонью коснулся стены — в ней появилось окно. Келеф выпустил птицу; та сверкнула, обратившись в луч света, и исчезла. Комната тотчас вернулась к прежнему виду.

— Пока вы отдыхаете, — человек кивнул на кувшин воды, стоявший на полу рядом с циновкой, — я расскажу вам ещё немного о соседях.

Келеф молча посмотрел на кувшин, и опустил руку в воду. Летень, удивлённый, почесал переносицу.

— Начнём как и прежде с уана Марбе, — заговорил он, усаживаясь на циновку. — Говоря об уане, всегда следует помнить о его наследниках. Два сына, близнеца, старший — Лодак, младший — Ларан. Второго считают идеальным ребёнком, первый будет умнее. Их матерью была женщина, в своё время слывшая первой красавицей Лета, без титула и приданного, но с сильной кровью — то ли уан был очарован её красотой, то ли, зная о своей болезни, понимал, что качества его крови в сыновьях нужно сильно перебить. Свадебная церемония прошла шумно. После рождения сыновей женщина, возможно, умерла, во всяком случае, её никто больше не видел.

Другая история случилась десяток лет назад — ещё до женитьбы уана Марбе. Правитель зарезал одного из старейшин из-за пустячного спора прямо на заседании совета. Тогда же умер прежний Голос — говорят от испуга. Об уане среди подданных ходит такая слава: он не отказывается от желаний, не пересматривает решения, и если сразу не получает того, что хотел, то добивается цели, точно одержимый. И, к слову, в последнее время его цели были довольно однообразными — красивые женщины. Я слышал, будто однажды он повстречал незнакомку из другой страны, но на следующий день она покинула его — мне до сих пор интересно, как ей это удалось — и он всё ищет ей замену.

Уан Каогре когда-то он был в Лете презренным чужеземцем, слугой, наёмником, выбился в воины личной охраны одного из уанов, убил во время тренировочного поединка своего господина. Его поддержала большая часть воинов, так он получил первое, очень маленькое владение. Тотчас соседи попытались его задавить, но он стравил их между собой — летни плохие союзники. Когда его земли уже немногим уступали моим, он вероломно убил доблестного и честного правителя, уана Каяру и, пользуясь предсказуемостью того летня, который взял на себя командование войском, не только вновь расширил свои владения, но и развязал последнюю памятную войну, докатившуюся до границ Весны. Тогда ему было не меньше семьдесяти лет. Натиск воздушной армии, поражение его войск и огромные потери потрясли уана Каогре, и с тех пор он избегает сражений, но слишком много сил стал уделять обороне. Я думаю, он хочет последовать моему пути — укрепить свои владения так, чтобы они оказались не по зубам даже увангу, но проводить политику мира. Ни один противник в Лете не может держать осаду год, а заготовить в укреплённых поселениях пищу, воду и работу на это время вполне посильно, вот почему мои люди живут бедно, но спокойно.

Наследник уана Каогре — Ченьхе — напротив рвётся в бой, что объясняется его молодостью и плохой кровью. Он не скрывает цвет своих волос, но уан давно пустил слух, что его матерью была сама вьюга. Немногие знают, что у него есть сестра от другой матери, весьма похожая на летни. В ней слабость крови проявилась ещё явственнее. Ценьхе — так зовут девушку — исполнилось четырнадцать, в самую пору искать выгодную партию, но отец продолжает её прятать.

Сейчас уан отправился приглядеть за соседями из Олли, так что у Ченьхе развязаны руки и, я полагаю, он поднимет войска на границе, спеша угнаться за уаном Марбе. Не представляю себе, как они договорятся — попытайтесь выяснить, чего опасается каждый из них и найдите способ подтвердить опасения одного или обоих, столкнуть их меж собой. Другого способа я не вижу. Марбе сейчас не мыслит разумно, у Ченьхе и вовсе нет такой привычки — может получиться. Записывайте мои слова, если хотите. Я для того и принёс столько пергамента.

Сил'ан ответил с улыбкой в голосе:

— Благодарю, но я запомню.

— Вам лучше, — заметил летень. — В таком случае я прекращаю развлекать вас любопытными историями. Мне осталось ответить на последний вопрос, и будем считать, что свою часть договора я выполнил. Вы согласны?

Келеф молча сотворил согласный жест. Парва-уан повёл плечами, сделал вдох и заговорил:

— Дело правителя — в первую очередь война, и вы никогда не должны забывать об этом. Тот, кто пренебрегает искусством войны — теряет власть, тот, кто преуспевает в нём — власть приобретает. Правитель, не сведущий в военном деле, вскоре лишится уважения войска и не сможет уже на него полагаться.

Вы должны изучить свои владения не хуже уана Каогре: выезжайте на охоту, отправляйтесь в недолгие путешествия, отмечайте особенности местности. Каждый раз спрашивайте себя: как бы вы поступили, если бы вражеские войска заняли одно положение или другое, и как могли бы ваши воины получить преимущество.

Тогда, когда дела вынудят вас оставаться в крепости, изучайте исторические труды, уделяйте внимание жизнеописаниям прославленных полководцев, старайтесь учиться на их ошибках, вдумывайтесь: что привело их к поражению, а что — к победе. Изберите себе пример для подражания и старайтесь уподобиться ему.

Вам трудно будет завоевать власть, но легко удержать её потом. Прежде всего, придётся ввести новые установления и порядки, чтобы обеспечить себе безопасность и заложить основы для единоличного правления. Будьте готовы к тому, что поддержат вас немногие, а противников окажется большинство, и если случится вам оступиться, они тотчас набросятся на вас. Помощь окажется вялой, а отношение к начинаниям даже со стороны сочувствующих — недоверчивым и холодным. Коли вам придётся упрашивать — вы обречены, но если вы с достоинством выйдете из нынешней неравной схватки, то останется лишь воспользоваться моментом, и прежде чем подданные осмелятся выступить против вас, на вашей стороне уже будет сила. Не думайте о нравственности, вспомните мои слова, сказанные в начале нашей беседы — не полагайте, что всё со временем разрешится само да ещё к вашему удовольствию, не пытайтесь избежать войны. Применяйте силу, ибо нрав людей непостоянен: сегодня они верят вам, а завтра уже сомневаются. Вспомните пример Основателя — сейчас его возвеличивают и славят, а он, живое воплощение Дэсмэр, не видел стыда в том, чтобы сравнять с зёмлей город, такой как Сиасоль, не считаясь с жертвами.

Старайтесь прослыть властителем, наделённым выдающимся умом, — это поможет вам заслужить уважение подданных. Успешные военные кампании добудут вам их почтение. И не допускайте колебаний: выступайте как враг или друг, но решительно. Запомните: без собственного войска власть непрочна, не полагайтесь на наёмников и тем более союзников.

Не надейтесь отыскать безошибочное решение — всякое решение сомнительно, всех неприятностей избежать нельзя. Верное решение — это лишь умение отыскать меньшее из зол. Избирайте хороших советников — по них станут судить о вас. Позволяйте им на заседании совета отвечать вам искренне, поощряйте честность и спрашивайте обо всём, но решение принимайте сами. И вне совета пусть никто из них не смеет учить вас, что делать.

Не бойтесь прослыть скупым, потому что со временем вас назовут щедрым все те, у кого вы ничего не отняли. Не бойтесь прослыть жестоким — без этой славы вы не удержите в повиновении войско. Избегайте лишь тех пороков, из-за которых можете утратить власть. Обманывайте людей — пусть они видят в вас лишь добродетели. Не следуйте неуклонно дорогой чести, нарушайте слово, если у вас больше нет побуждения его исполнить, сами же обещайте красноречиво — вы всегда найдёте того, кто попадётся в сети обмана. Наносите обиды с тем расчётом, чтобы люди не могли на них ответить, и все разом — так от них меньше вреда, в то время как благодеяния оказывайте понемногу, чтобы подданные могли оценить их. И ведите себя с людьми так, чтобы никакое событие — ни хорошее, ни дурное — не могло изменить вашего обращения с ними.

Подданные ждут от вас зла и поначалу не ожесточатся сильнее, а потом, увидев добро, привяжутся к вам. Однако помните, что страх к властителю надёжнее, чем любовь. Пока вы делаете людям добро, они станут уверять, что на всё готовы ради вас. Но когда вы будете нуждаться в них, они не окажут помощи — в народе что в туче: в грозу всё наружу выйдет. Запомните, уан Кереф, не бойтесь отступать от добра ради сохранения власти, ибо добрыми делами вы можете навлечь на себя ненависть точно так же, как и дурными. Важен лишь успех, и большинство одобрит все средства, а мы живём и правим в мире большинства — ведь за его спиной наше владение, наше государство. И есть немногие, они понимают, что происходит на самом деле, но кто станет их слушать? В нашем мире им нет места.

Глава VII

Тридцать человек стояли во дворе, два неровных ряда: старики, едва способные удержать в руках копьё, бравые детины, не отличавшие права от лева, мрачные бородачи — отверженные или преступники и три растрёпанных женщины.

Стражники на стенах переглядывались и хмурились. Карета-призрак проехала ворота, остановилась. Люди с любопытством и опаской повернулись к ней.

— Бедняга, — сказал сторожевому один из стражников. — Вот ведь всем ополчениям ополчение. Как думаешь, что он будет делать?

Сторожевой почесал пузо и важно хмыкнул.

— А это зависит от того дурак он или нет.

— И как по-твоему? — заинтересовался ещё один стражник.

— Как по-моему, — повторил сторожевой, — так дурак.

— Проверим, — обрадовался первый стражник, подзывая других. — Вот как он должен сейчас поступить, если не дурак?

— Хм, — сторожевой внимательно посмотрел во двор, выдерживая паузу, — приветствовать этот сброд как ни в чём не бывало да избавиться от него побыстрее.

— Это что? — Хахманух уставился наружу, и не думая выходить из кареты.

Сил'ан отвлёкся от размышлений, занимавших его всю дорогу, и проследил взгляд червя.

— А! Ты говорил, — тем временем сообразил переводчик. — Что ж, похоже, они прислали тех, кого не жаль.

Келеф закрыл глаза. Хахманух обернулся, сложил гребень и подобрал лапы.

— По крайней мере, они пришли, — ободряющим тоном сказал он. — И встречают тебя. Не всё так плохо.

Сил'ан молча поднялся и поплыл прочь.

— Нужно с ними поговорить, — бросил червь, выбираясь из кареты следом. — Келеф?

Уан стремительно миновал стоявших во дворе людей и скрылся за углом.

— Келеф, — тихо пробормотал Хахманух.

Ополчение с суеверным ужасом уставилось на него. Переводчик вздохнул:

— Расходитесь. Свободны, — распорядился он и медленным шагом направился вслед за Сил'ан.

Незадолго до рассвета Гебье спустился вниз к огромной глыбе. Он чувствовал досаду вместо привычного умиротворения: его беспокоили сны десятков людей, лежавших вповалку на камнях перед воротами, кроме того, в темноте у глыбы его кто-то поджидал. «Тадонг, — мрачно решил ведун, — или госпожа Одезри. Что за ужасы на этот раз? Впрочем, любой из них может явиться и просто так — подумаешь, какой-то ритуал встречи Солнца. Прервётся!»

Он остановился в трёх шагах от глыбы, всмотрелся в синюю тьму, холодную и недвижную, что древняя кладка крепости. Неожиданно у самой земли затеплились два оранжевых огонька и тут же пропали. С их подсказки Гебье различил чёрный силуэт: уан, точно змея, свернулся в клубок и прижался к гладкому боку камня.

Ведун неуверенно попятился.

— Я ничего тебе не сделаю, — тихо сказал Келеф. — Я слышал твои шаги, и мог уйти — если бы хотел.

Гебье вернулся и спросил, неловко выговаривая слова на морите.

— Я могу тебе чем-то помочь?

— Нет, не думаю, — ответил Сил'ан.

— Тогда почему ты не ушёл?

— Кровь остыла.

Ведун не понял ответа, но голос собеседника звучал приятно, и весен не стал злить того, переспрашивая.

— Давно ты здесь? — Гебье продолжил разговор.

— Всю ночь.

— Лятхи наверняка волнуются.

— Не хочу срываться на них.

— Вот как, — ведун помолчал. — А разве тебе стало легче?

— Нет.

— Завтра тоже пролежишь здесь?

— Нет.

— Я могу уйти или замолкнуть, — уныло предложил человек.

— Если хочешь, — равнодушно отозвалось чудовище.

Гебье опустился на холодный песок.

— Келеф, — устало сказал он после долгого молчания, — я приношу извинения за то, что не сохранил тайну.

— Зачем их приносить? — прозвучало от подножия глыбы. — Они не отменят содеянного.

Ведун не нашёлся с ответом.

— Не беспокойся, — неожиданно добавил Сил'ан, — люди бы всё равно меня возненавидели. Можешь представить, что ты сохранил тайну — я не сообщил в Весну о твоём проступке.

Человек тихо вздохнул и вновь предложил:

— Может быть, я всё-таки смогу помочь?

— Я не ранен, не болен и эмоционально повлияю на тебя, а не наоборот, — терпеливо разъяснило существо.

— Тогда почему ты здесь?

Келеф не ответил.

— Никто не ждал большего от ополчения, — снова попытался ведун. — А война ещё не проиграна.

— Теперь ты меня раздражаешь, — признался выразительный голос.

— Ты предубеждён против людей, — заметил Гебье.

Существо сдалось.

— Всё, что я делаю, или усугубляет ситуацию, или оказывается бесполезным, — мерно заговорило оно. — Я хороший воин и на редкость плохой уан. Дети Океана и Лун живут дольше, чем люди; в то же время темп вашей жизни куда быстрее. Когда речь о секундах, я легко могу обогнать вас. Если требуется выдержать неделю — могу идти с вами наравне. Но неделя давно позади, а мыслить и действовать нужно всё быстрей и быстрей — я проигрываю эту гонку. У меня нет больше сил.

Гебье медленно опустил голову.

— Ты прав — я не знаю, как помочь.

— Это не твоё дело, — спокойно сказал Келеф.

— Но как быть?

— И у высоких гор есть проходы, и у земли — дороги, и у зелёных вод — броды, а у тёмного леса — тропинки, — напевно поделилось существо. — Нужно только услышать заветную мелодию.

Ведун поднял голову. Вокруг, в глухом предрассветном сумраке, шелестели обрывки ткани на слабом ветру, шуршал песок, храпели люди, и порою что-то тихо постукивало или щёлкало — так всегда бывало в крепости: едва он закрывал глаза, как тишина распадалась на сотни бесплотных духов, прежде гнездившихся в щелях между камнями. Они гладили стены, удивлённо ощупывали незнакомые им предметы, приподнимали занавеси, изображая ветер. И за миг до того, как человек проваливался в сон, начинали шептать голосами водяных струй, а Луны милостиво внимали их откровениям.

На рассвете Тадонга разбудил громкий стук в дверь. Выругавшись, мужчина сел на лежанке, пошарил вокруг в поисках одежды. Стучали настойчиво и всё чаще, человек болезненно поморщился, сорвал с окна занавесь, обернул её вокруг себя и поплёлся отворять.

— Какого… — начал было он, и подавился заготовленной фразой.

На пороге стояла Надани, полностью одетая как для торжественного выхода.

«Я что-то проспал? Мы куда-то собирались?» — закрутилось в голове у мужчины.

— Собирайся немедленно! — велела госпожа Одезри, врываясь в комнату.

— Д-да. С-сейчас, — выпалил Тадонг, бросаясь к шкафу.

Захлопнув дверцу, он прищемил занавесь, и некоторое время Надани пришлось наблюдать за борьбой мужчины с непокорной мебелью. Женщина с удовольствием обошлась бы без этого впечатления в своей жизни: пухлое тело летня, розовое как у младенца, вызвало на её лице гримасу отвращения. В сердцах, Тадонг пнул дверцу и та, наконец, поддалась. Мужчина спешно натянул на себя занавесь и робко предложил Надани:

— Может быть… эмм…

— Да, я выйду, — сказала та и раздражённым шагом покинула комнату.

Летень с облегчением выдохнул, сбросил занавесь на пол и принялся, кряхтя, влезать в одежду. Запоздало вспомнив, что не успел умыться, он подбежал к кувшину, выплеснул из него на ладонь остатки воды и протёр лицо, а потом наспех пригладил волосы и выскочил в коридор.

— Что случилось? — обратился он к женщине со всем вниманием, которое только способен был изобразить.

— Что случилось?! — неожиданно истерично переспросила Надани. — Ты! Спрашиваешь у меня: что случилось?

Тадонг часто заморгал, не понимая, чем не угодил на этот раз. На всякий случай, быстро оправил одежду.

— Кто все эти люди во дворе?! — на весь коридор завопила женщина. — Кого ты притащил?! Это же ты их привёл! Отвечай!

Летень мог бы ответить и раньше, если бы она дала ему вставить слово.

— Ополчение, — он даже улыбнулся.

Надани уставилась на него безумными глазами, и Тадонг на всякий случай попятился.

— Ополчение? — нехорошим голосом тихо повторила женщина. — Ополчение, значит.

— Д-да, — пробормотал летень и оглянулся, ища предлог для побега.

— Ополчение! — возопила Надани, усвоив слово. — А ну-ка иди за мной.

Мужчина, обычно послушный, сделал шаг в сторону, и тогда госпожа Одезри со злым выдохом вцепилась в его руку и потащила за собой. Очень скоро Тадонг перестал упираться.

К его удивлению, они остановились перед ближайшей бойницей, в которую можно было видеть двор. Женщина заглянула в неё, а потом грубо пихнула его вперёд.

— Смотри! Смотри! — велела она.

Тадонг сглотнул и повиновался. Во дворе не меньше десятка людей избивали друг друга, кто кулаками, кто подобранным с земли хламом. Стража мудро не вмешивалась и была готова, в случае чего оборонять стены.

— О Боги! — потрясённо выдохнул мужчина.

— Боги?! — заорала Надани ему в ухо. — Это всё что ты можешь сказать?! Боги тебе не помогут! Прогони этот сброд немедленно!

Тадонг отпрянул от разъярённой женщины и торопливо пробормотал:

— Я… Я не могу.

— Мог привести — и увести сможешь! — рассудила Надани и принялась наступать на него, тесня к лестнице.

— Я не сам. Мне приказал уан, — оправдывался мужчина.

— А, — протянула женщина, останавливаясь.

— В-война будет, вот и… и…

— И? — помогла ему Надани.

— Оборона, — пролепетал тот, втягивая голову в плечи.

— Оборона? — подняла брови женщина. — Война?

Тадонг приготовился к худшему, но госпожа Одезри только прищурилась, вздёрнула подбородок и скомандовала:

— Уана в мой кабинет. Немедленно!

Мужчина стремглав бросился исполнять поручение.

Он много раз выглядывал во двор через щель приоткрытой двери и, наконец, улучив момент, проскочил мимо бесновавшихся людей и помчался в обход крепости, не разбирая дороги. В каменную дверь он колотил так, что даже Надани могла бы ему позавидовать.

В этот день удача улыбалась Тадонгу: кара его миновала, а дверь отворил сам уан. Только его лицо показалось мужчине отнюдь не бесстрастным на этот раз — во взгляде Келефа, когда тот узнал человека, явилось изумление.

— Нарэньсама, — выговорил Сил'ан озадаченно. — Зар-ы дэа.

— Ничего не понимаю, — быстро сказал ему Тадонг. — Только госпожа Одезри хочет вас видеть в кабинете. И прямо сейчас. Лучше бы вам пойти, потому что она какая-то злая и, признаться, очень недовольна этим ополчением. Всё, я передал и мне пора. Дела!

Он уже повернулся, чтобы уйти прочь, как безвестная сила вернула его обратно. Мужчина даже не успел испугаться. Уан сделал ему знак подождать и неторопливо уплыл в темноту крепости. Тадонг быстро оглянулся, но убегать не рискнул и остался стоять, переминаясь с ноги на ногу. Некоторое время спустя наружу вышел червь, окинул человека недовольным взглядом и велел:

— Повтори, что ты там говорил?

Тадонг преуменьшил, сказав, что Надани зла — женщина была вне себя от ярости и металась по кабинету, словно взбесившийся зверь, то и дело задевая широкой юбкой кресла и стол, роняя и топча безделушки.

— Будьте вы прокляты! — рычала она. — Шесть лет мы жили в мире. Явились вы — и война! Даже будь вы последним болваном, и то вам не удалось бы всё, что вы уже наворотили! Помощник? Защитник? Как же! Вы хуже палача! Чтоб вы сгинули! Чтоб вам пусто было!

Келеф молчал, червь спрятался за подолом его платья и даже не высовывал лысую голову.

— Кто мы теперь?! — воскликнула Надани. — Узники в собственной крепости? Вы видели что там снаружи? Видели?! По-вашему, это нормально? Это о-бо-ро-на?! Если уж вызвали сброд, так нужно им управлять! А вы что замыслили: чтобы они перерезали меня и моего сына и дело с концом?! Утихомирьте их или поубивайте всех! Избавьтесь от них как хотите! Этого не будет в моём доме, и не будет войны! Прекратите её немедленно!

Она остановилась у стола, часто и тяжело дыша. Снаружи по-прежнему доносились крики, стоны и шум драки. Червь быстро забормотал, переводя всё, что успел запомнить. Келеф закрыл глаза и ответил ему. Хахманух выслушал, прижался брюхом к полу и заговорил на общем:

— Госпожа Одезри, я постараюсь унять…

— Постараетесь? — тут же вскинулась женщина. — Никаких «постараюсь»! Если бы не вы, их бы здесь не было! Так потрудитесь сделать так, чтобы мне не мешало их присутствие, раз уж вам захотелось поиграть в героя и великого полководца отборной мрази!

Хахманух весь подобрался и с виноватым видом что-то пробасил на морите. Келеф заговорил снова, червь перевёл:

— Я успокою людей, но не в моих силах отменить войну. Это не игра…

— А то я не знаю! — с кривой усмешкой прервала его Надани. — Уж поверьте, я знаю о войне поболее вас обоих. И не нужно мне тут рассказывать, что это такое.

— Тогда вы понимаете, что не я принял решение её начать, и закончить её я смогу лишь победив или проиграв.

— О каком проигрыше может идти речь?! — женщина вновь сорвалась на крик.

— Силы неравны. Вы же…

— Не хочу ничего слушать! — Надани ударила руками по столу. — Я вам не жалуюсь, не мешаю! Я просто живу, воспитываю сына — да, живу ради него. И ваши жалобы я слушать не буду: вы не хотите даже постараться, даже пальцем пошевелить, чтобы защищать нас, чтобы исполнять свою обязанность! Вы только втравили нас в войну, при том что и воевать не умеете, да притащили сюда сброд! Зачем? Чтобы спрятаться за их спинами? Или напугать меня своей великой мощью?! Я вам не верю, Келеф! С самого первого взгляда я поняла, что вам верить нельзя! Но я не позволю вам играть с жизнью моего сына, и не нужно путать меня речами. Ах, вам сложно! Ах, силы неравны! Вы — уан. Да если бы мне дали в руки такую власть, я давно бы устроила всё как надо, и, уж поверьте, ноги бы вашей не было в моей крепости и на моей земле. Так что отправляйтесь прочь и жалейте себя в другом месте. И если хотя бы волос упадёт с головы Хина, клянусь, вы об этом пожалеете!

Последние слова она выдохнула уану в лицо с такой лютой ненавистью, что червь невольно шарахнулся прочь. Сил'ан поджал губы и молча выплыл из кабинета. Хахманух со всей скоростью, на которую были способны его лапы, бросился за ним.

— Ты же обещал унять людей, — рискнул напомнить он, когда они вдвоём вернулись на свою половину крепости.

Сил'ан, не отвечая, уплыл в комнату с инструментами и заперся там. Червь поскрёб лапой дверь, но, услышав весёлую музыку, хмуро прижал гребень и поплёлся прочь.

— И сказал слепой — посмотрим, — пробормотал он себе под нос, — и сказал глухой — услышим.

К середине дня побитое междоусобицей ополчение разбрелось по двору в поисках новых забав. Стражники проявляли редкое рвение: все поднялись на стены, правда смотрели отнюдь не наружу. Хин с трудом упросил Меми о небольшой прогулке и усердно пинал сор на каменной дорожке, когда его окликнули два тонких голоска. Ещё не веря своему счастью, мальчишка обернулся. Вельрика и Вирра стояли под аркой ворот и улыбались. Хин не позволил себе ответить им тем же, напротив, напустил на лицо суровый вид и пошёл им навстречу.

— Чего вы вдруг явились? — грозно, как ему казалось, спросил он. — Долго не приходили, а теперь прибежали и думаете, я вам рад буду.

Младшая девочка сразу засопела, а старшая упёрла руки в боки.

— А ты чего? — недовольно сказала она. — Тоже ведь к нам не приходил.

— Меня не пускали, — буркнул Хин, стараясь скрыть смущение.

— Вот и нас! — упрекнула его Вирра и обняла сестру.

— Ну ладно, — мальчишка виновато уставился себе под ноги.

Услышав быстрые шаги позади, он испуганно обернулся, но никого из драчливых людей всё ещё не было видно, а к нему спешила няня.

— Я волнуюсь, господин Одезри, — проговорила она. — За троими сразу мне не углядеть, кабы чего не вышло. Поиграйте в доме, хорошо?

Хин оглянулся на девочек, снова посмотрел на Меми. В доме было пыльно, скучно и жарко, к тому же он и так весь день дышал спёртым воздухом и, само собой, не надеялся, что его выпустят погулять ночью. Но девушка смотрела просительно, и рыжий упрямец не смог её отказать.

— Конечно, — покладисто и обречённо вымолвил он. — Мы поиграем в доме.

В комнате все трое уселись на полу, не зная, чем заняться. Няня вскоре ушла, и едва за ней закрылась дверь, как Вирра возмутилась:

— Почему ты всегда соглашаешься? Здесь же нечего делать!

— Выдумай игру, — потребовала Вельрика, теребя Хина за волосы.

Мальчишка тоскливо посмотрел в окно и, тяжело вздохнув, предложил:

— Давайте в прятки.

— Скучно! — тотчас откликнулись обе девочки.

— Тогда в загадки.

— Нет! — капризный вопль.

— Тогда… — Хин уже готов был сказать им что-нибудь обидное, но вдруг улыбнулся.

— Что? Что? — наперебой заголосили летни, счастливые. — Что ты придумал?

— Давайте так, — заговорщицким шёпотом начал Хин, и обе девочки наклонились к нему, чтобы лучше слышать, — мы будем спасать сейрину от ужасной опасности.

— Какой? — живо поинтересовалась Вирра. — Может, её похитил страшный монстр?

— И, конечно, он живёт в крепости, — скептически хмыкнул Хин. — Нет, о могущественная жрица, рассуждай логически: если уж след привёл нас сюда, то это явно дело рук человека. Но я, как герой — однако всего лишь воин — не могу сказать какого именно…

И он умолк на вопросительной ноте, а руками стал делать знаки продолжать. Вельрика, знакомая с такими играми, уже тихо и довольно хихикала, не вмешиваясь в рассказы старших — ей нравились их таинственные интонации, вдохновенные лица, сияющие азартом глаза.

— Это… — неуверенно протянула Вирра, и вдруг тоже улыбнулась. Закрыла глаза, сделала несколько сложных пассов руками, растопырив пальцы и прошептала великое заклятие: — Шварба муларба!

Хин с любопытством взглянул на неё. Младшая сестра попыталась повторить за старшей.

— Это великий… злой колдун! — торжественным голосом с жуткими завываниями провозгласила Вирра.

— Не может быть! — воскликнул Хин, обернулся к Вельрике и быстро шепнул: — Эй, а ты — похищенная сейрина. Так что прячься, а мы будем искать тебя и спасём от злого колдуна. Поняла?

— Поняла! — обрадовалась малышка, вскочила на ноги, добежала до двери, обеими руками бережно отворила её и протиснулась в коридор.

Оба спасителя внимательно прислушались к её громкому топоту, потом Хин поднялся и притворил дверь.

— Подслушивать нечестно, — объяснил он.

— А почему я никогда не могу быть сейриной? — насупилась Вирра.

Мальчишка удивлённо взглянул на неё.

— Потому что ты — могущественная жрица, — произнёс он. — Что может быть лучше?

— А что если могущественных жриц тоже иногда похищают, — предположила девочка.

— Никогда! — уверенно сказал ей Хин. — Кто её похитит, если она прочла обращение — и всё, похитителя как будто изжевал десяток драконов.

— Ну а если бы похитили, ты бы отправился меня спасать? — настаивала Вирра.

— Да ты что! — возмутился юный Одезри. — С кем? С сейриной что ли в качестве спутника? Нет, так не бывает.

Девочка вздохнула.

— Всё, пора, — решил Хин. — Я думаю, она уже томится в плену. С выбором пути положимся на жреческую интуицию.

Вирра поднялась с пола, вышла в коридор, закрыла глаза, развела руки, небрежно повторила пассы и указала в ту сторону, куда удалились шаги:

— Туда!

А спустя полчаса оба спасителя паниковали не на шутку.

— Где она может быть? — в отчаянье причитала Вирра. — Ты посмотрел на третьем этаже?

— Да, а ты на первом?

— Да. Может, скажем Меми?

— Она ругаться будет. На кухне смотрела?

— Всюду!

— А в столовой?

— Заперта. На третьем её точно нет?

Хин исподлобья взглянул на девочку, и та выставила перед собой ладони.

— Где мы ещё не искали? — спросила она. — Ты был в тупике?

— Был, конечно. Я сразу туда пошёл, но её там нет.

— А не могла она одна пройти?

— Конечно, нет! Она же никогда этого не делала.

Оба помолчали, переглянулись и бросились на третий этаж.

— Говорю тебе, — бормотал Хин, обводя по контуру нужный камень, — её там нет. Да и если б была, чудовища давно бы отвели её назад к нам. Как мы обыщем все комнаты?

— А если они её съели, — дрожащим голосом выговорила Вирра.

— Успокойся! — изумлённо воскликнул мальчишка. — Что за глупости? Они не едят детей.

— Поч-чему ты так уверен?

— Ну, — он ненадолго растерялся, — меня же до сих пор не съели.

Оба пролезли в отверстие и выпрямились, удивлённо озираясь. Пыль исчезла, вместо неё появилась диковинная паутина из толстых нитей. В подвесных чашах плясали языки пламени, наполняя багровым сиянием резкие линии каменных надписей. Колонны, уходившие во тьму, напоминали странных существ, в которых было что-то человеческое, но искажённое: длинные, массивные ноги, короткие торсы. Хин силился рассмотреть их лица и едва не закричал, когда кто-то коснулся его.

— Ты что?! — воскликнула Вирра.

— Ничего, — пробормотал он. — Пойдём.

Держась за руки, они шли по давно знакомому коридору, ожившему, и оттого вдруг ставшему чужим и ещё более древним, чем казалось прежде. Он тянулся бесконечно и не отзывался ни шорохом, ни скрипом, ни звуком голоса на их шаги. Наконец, череда колонн и ниш закончилась, впереди показалась первая дверь. Девочка тотчас бросилась к ней, толкнула плечом, но та не сдвинулась с места.

— Заперто, — шёпотом объяснила Вирра.

В полумраке впереди белела ещё одна.

— Попробуй её, — шепнул Хин и, хмурясь, пошёл вперёд.

Он старался ступать как можно тише, но возня девочки заглушала что-то знакомое, что чудилось ему в тишине крепости.

— Тихо, — велел он ей.

Она замерла, испуганная. Он жестом успокоил её и направился дальше. Приглушённая массивными стенами, в коридор проникала лунная музыка: лёгкая, счастливая, звенящая. Вирра тоже прислушалась, изумлённо подняла брови.

— Откуда это? — удивилась она, и страха в её голосе больше не было.

— Не знаю, — Хин подкрепил слова жестом отрицания. — Я уже слышал похожую, но я думал, что это поёт Лирия.

— Лирия? — удивилась девочка. — Она же ещё не взошла.

— В том-то и дело, — пробормотал мальчишка.

Осторожно, он двинулся дальше.

— Постой, — окликнула его Вирра. — Ты куда? А если поймают?

Хин не обратил на неё внимания, и девочка заспешила следом. Стало светлее, потом стена по левую руку кончилась, обратившись в перила. У второй двери от лестницы сидела Вельрика и с улыбкой слушала музыку. Оба спасителя переглянулись, счастливые и встревоженные, и бросились к малышке.

— Пойдём, пойдём! — зашептала Вирра сестре. — Быстрее!

Та надулась и не подумала подняться с места, тогда старшая девочка попыталась поднять младшую на руки. Вельрика начала брыкаться, Хин испугался, что она заплачет или закричит, и вдруг понял, что музыка уже не играет.

— Боги! — пробормотал он, шарахнувшись от двери.

Та отворилась, и за ней стоял уан. Вирра остолбенела и выпустила сестру, та плюхнулась на пол и заревела. В тот же миг чужая половина крепости ожила. С потолка раздался голос, на перила спланировали два крылатых клубка меха, на лестнице показались два чешуйчатых создания лилового цвета. А три червя, неожиданно возникшие в коридоре позади, поднялись на задние лапы и, надёжно сдавив плечи детей передними, стали двигать их вперёд, вынудили спуститься по ступеням, довели до двери и вытолкали наружу раньше, чем те успели понять, что происходит. Несколько ополченцев, которым посчастливилось это увидеть, разбежались с криками.

Один из червей грозно перевёл тихое указание уана:

— Все вы наказаны. Стойте здесь и осмысливайте свои действия!

После чего все трое птицелапых удалились в крепость, и дверь за ними закрылась. Дети, едва дыша, медленно переглянулись. Ничего ужасного не произошло, тогда, осмелев, они осмотрелись.

— Нас никто не сторожит, — быстро сказал Вирра. — Мы можем сбежать!

Хин нервно рассмеялся, огляделся снова и решил:

— Бежим!

Они бросились прочь, держа малышку за руки на весу. Сердце у каждого колотилось в горле, голова кружилась. Не слыша окриков стражи, они пересекли мост и помчались дальше по дороге в деревню, остановились же только тогда, когда совершенно выбились из сил, и повалились на раскалённый песок, хватая ртами воздух.

Долго лежать под лучами полуденного Солнца мальчишка не смог, кожу жгло и щипало от пота. Хин с трудом поднялся, расшнуровал и сбросил уродливый вамс.

— Мы пойдём домой, — сказала ему Вирра.

— Извини, — пробормотал он. — Плохая игра получилась.

— Ничего, — ободряюще улыбнулась девочка. — Было даже здорово.

Хин осторожно взглянул на неё.

— Правда-правда, — заверила та, смеясь.

Она тоже поднялась, отряхнула волосы сестры. Повязка Вельрики где-то потерялась, пока они бежали. Мальчишка проводил девочек взглядом, поднял вамс, небрежно встряхнул его и пошёл к крепости. «Почему он дал нам сбежать? — думал Хин. — Может, добрый. Даже матери не сказал. А, может, ещё скажет».

Сторожевой без удовольствия обругал его со стены.

— Вдруг бы там какой монстр пробегал? — бросил он, наконец, возмущённый безответностью мальчишки.

— Я уже не маленький, — сказал ему Хин. — Знаю, что у нас монстры так просто не бегают — им за Кольцом рек приятнее.

— Не маленький он, — буркнул сторожевой и даже повернулся к мальчишке спиной в гамаке. — Умные все стали…

Рыжий упрямец подошёл к двери, взялся за ручку, но затем отпустил её, прислушался и пошёл по двору, возвращаясь к входу на вторую половину. Там прижался к удивительно прохладному камню и забился в угол, пытаясь отыскать тень. «Какой я дурак, — пристыдил он себя. — Наверняка, уан так и знал, что мы убежим, а если и не знал, то давно уже вышел и увидел, что нас нет. Чего я тут стою?»

Ждать долго не пришлось. Хин как раз подумывал не снять ли рубашку, чтобы хоть накрыть голову, как дверь дрогнула, и он едва успел отскочить в сторону, чтобы его не зажало. Уан выплыл наружу, за ним следом вышел червь.

— А где остальные? — перевёл он.

— Убежали, — озадаченно произнёс мальчишка.

Сил'ан не менее озадаченно что-то ответил, потом плавно взмахнул ладонью и поплыл в крепость.

— Иди домой, — сказал Хахманух.

— Постойте! — возмущённо воскликнул Хин. — И это всё?

— А ты чего хотел? — с негодованием спросил червь. — Если хоть волос с головы…

— Это ты о чём? — нахмурился рыжий упрямец.

— Ни о чём, — отрезал Хахманух. — Иди отсюда. Ещё заметит кто.

В сумраке коридора мальчишка видел силуэт уана. Тот стоял, обернувшись к выходу, — не иначе как ожидал червя.

— Почему ты так? — с обидой спросил переводчика Хин. — Мы же недавно говорили.

— Вырастешь — поймёшь, — мрачно ответил Хахманух и указал одной лапой вбок. — Больше не приходи. Никогда.

Контуры предметов во дворе смазались, а потом заблестели ярко. Мальчишка поспешно сморгнул, отвернулся и вытер глаза грязным рукавом. Потом качнул головой и медленно зашагал вдоль стены. Он слышал, как уан что-то сказал своим уже привычным негромким и приятным голосом.

— Что вы делали здесь? — неожиданно пробасил червь.

Хин замер, медленно обернулся.

— Это мне? — спросил он.

— Нет, я с собою разговариваю, — съязвил Хахманух. — Так что?

Мальчишка вернулся на два шага.

— Играли, — произнёс он.

— А кто вас впустил?

Хин вздохнул — выдавать тайну ему не хотелось, и всё же он признался:

— Между двумя половинами есть проход. Но маленький — взрослый там не пролезет.

Уан гибко наклонился к червю и что-то ещё сказал. Мальчишка невольно улыбнулся, увидев снова это знакомое движение. Хахманух изогнул шею и воззрился на Сил'ан, а тот лишь поднял руку и погладил кожистую плёнку между иглами на гребне червя, лаская.

— Во что играли? — через силу выдавил переводчик.

Хин смутился.

— Э, — протянул он. — Мы спасали сейрину от злого колдуна.

— Я даже догадываюсь, кто был колдун. Крайне изобретательно, — хмыкнул Хахманух, но перевёл. — А кем ты был? — спросил он после ответа Сил'ан.

Мальчишка заставил себя не опускать глаза и осторожно сказал:

— Героем.

Червь издал странный звук. Келеф же присмотрелся к Хину внимательно, а потом склонил голову набок, положив её на левое плечо, что-то насмешливо произнёс и неторопливо поплыл в крепость.

— Ты не герой, — перевёл Хахмнух. — Я тебе не верю. Герои так не говорят.

Мальчишка в изумлении воззрился на шлейф уана, уползавший в дверной проём.

— Не герой? — тихо повторил он. — Я — не герой?! — воскликнул он громче. — Нет, я герой! А ты, злой колдун, вернись и отвечай за эту клевету.

Шлейф исчез, зато уан выглянул наружу и что-то выразительно продекламировал. Червь переступил с лапы на лапу.

— Это сложно перевести, — сознался он, кашлянул и попытался подражать интонациям Сил'ан:

«Ха! Твоя сейрина уже давно бежала

И бросила тебя со мной сражаться.

Что скажешь ты теперь?»

Хин расправил плечи и, чувствуя, как холодеют, несмотря на жару, кончики пальцев, пробормотал, запинаясь:

«Девичье сердце нежно и пугливо,

Но до последней самой капли крови

Я буду защищать… э-э-э…»

— Да, — добил его Хахманух. — Твои вирши никаким переводом не испортишь.

Уан заговорил снова, лениво, тоном утомлённого злодея.

«Ты не дорос ещё со мной сражаться -

То много чести для простого воина.

Иди же прочь, тебя я отпускаю».

Червь повернулся к Хину хвостом и потопал в крепость. Сил'ан не отводил взгляд, мальчишка смотрел на него столь же пристально. Келеф вдруг хищно щёлкнул зубами, и рыжий упрямец широко раскрыл глаза. Он услышал наяву рёв жутких монстров, бродивших вокруг неприступного замка. Небеса вмиг затянули тяжёлые тучи, крепость устремилась ввысь, и башни её теперь пронзали серую пелену. Ветер засвистел, развевая плащ за спиной. Усталость от долгого пути, полного подвигов и великих свершений, навалилась и схлынула — оставался последний шаг. Враг стоял перед ним, беспечный, слишком уверенный в собственном превосходстве. Хин прищурился, упрямо встряхнул волосами и бесстрашно шагнул вперёд:

«Ты воина отпустил бы,

Я ж — герой,

И коль за мной победа

Будет в схватке,

Я положу конец

Твоим злодействам,

А в этом мрачном

И огромном замке,

Что колдовством твоим

Храним от времени,

Но без тебя рассыпался бы в прах,

Не станет лить печальных слёз

Уж ни одна похищенная дева!»

Хахманух замер, обернулся.

— Нарэньсама! — выдохнул он. — Вот это яростный напор!

Уан опустил ресницы, размышляя, затем произнёс на общем:

— Победа твоя, юный герой.

— Что? — опешил Хин.

Келеф ответил ему на морите и нырнул в сумрак крепости.

— Да, — объяснил червь. — Ты вошёл в образ, а я вышел из него — так ты меня поразил.

— Крылатые, ищите копьё, — распорядился Сил'ан.

Хахманух подбежал к нему.

— Не понимаю, — возмутился он. — Конечно, ты никогда не был лучшим, но уступить человеку! Тем более молодняку!

— Это игра.

— Нужно взять реванш! — всё не мог успокоиться червь.

Уан тихо рассмеялся.

— Как? — удивился он. — Смотри: я уже убит, мой замок обратился в большую горку праха, усыпанную стенающими от боли девами — я держал их не на первом этаже. Знать бы ещё, зачем они были мне нужны.

— А ожить ты никак не можешь? — недоверчиво вопросил Хахманух.

— Нет, — уверил его Келеф. — Потому что это будет совсем другая история.

Женщины спрятались в домах. Двенадцать мужчин, и шестеро из них — старики, увидев двух диковинных существ, собрались на площади с оружием в руках. Уан спокойно миновал их, остановился перед старейшиной. Орур внимательно оглядел его, а затем и копьё в его руках.

— То самое с турнира? — спросил он.

Люди зашептались, когда червь ответил утвердительно.

— Уан Келеф хочет, чтобы ты научил его обращаться с ним, — уверенно пробасил Хахманух, но внутри у него всё сжималось от страха.

— Зачем, — удивился старейшина, — если он и без того одолел сына Каогре? Мне с ним не сравниться.

Червь провёл лапой по земле.

— Я точно должен перевести именно такой ответ? — спросил он.

Орур усмехнулся.

— Скажи, что прежде я хотел бы с ним поговорить. Примет ли он приглашение в мою хижину или я сам должен буду явиться в крепость?

Хахманух перевёл вопрос, выслушал ответ и, собрав воедино остатки храбрости и браваду, заявил:

— Хижина подойдёт.

Дом старосты, как и прочие в деревне, был аккуратно побелен и украшен геометрическим орнаментом, сочетавшим чёрный, серый, зелёный, оранжевый и синий цвета. Внутри вдоль одной из стен висели красные маски, с нарисованными на них головами небывалых зверей, которых людская фантазия наделила клювом, клыками, рогами, мехом и перьями, и при этом человечьим, осмысленным взглядом. Посуда, покрытая чёрным лаком, стояла неподалёку от очага, обложенного камнями. Пахло дымом и мясным супом, блики огня плясали на лицах и окрашивали червя в тусклый багровый цвет. Орур вытащил пару циновок, сваленных в углу, и бросил их на пол.

— Видел я ваше ополчение, — сказал он. — Что ещё хуже: знаю, кого вы посылали его собирать. А ведь простая истина: о любом правителе судят по его приближённым. Тадонг — ненадёжный человек. Он возгордился поначалу, получив поручение, и поспешил сбежать от госпожи Одезри на свободу, да только не больно тепло его в деревнях встречали, вот он и вернулся, посетив три или четыре на севере — дескать, самое важное сделал. Потом притащился ко мне и велел отрядить любого воина или загонщика, чтобы тот объехал остальные селения. Эдак я мог бы собрать против вас небольшое войско, не находите?

Келеф промолчал. Орур жестом пригласил его садиться и сел сам.

— Но не будем торопиться, — рассудительно произнёс он. — Я повторю вам снова: не доверяйтесь Тадонгу. Он родом из Умэй, тогда что делает у нас? Впрочем, я догадываюсь — мы бы тоже его гнали взашей, и давно бы он был где-то ещё, если бы не приехала тогда госпожа Одезри. У неё смелые и сильные не в чести, зато подпевал она привечает: что Тадонга, что Танату — та ещё утверждает, что мужа её ушедшего родственница, а госпожа и рада верить. Неужто и вы такой же?

Конечно, будь госпожа Одезри умна и при этом столь же амбициозна, мы бы давно разделались с ней, ибо такая женщина могла бы положить начало новой традиции, которая к слабым и порочным властителям добавила бы ещё более беспутных, нечестивых и глупых владычиц. Однако, вы называетесь уаном, и потому ваше сходство с нашей госпожой не зачтётся вам как добродетель.

— Я понимаю, — ответил Хахманух.

— Вы так осторожны, — улыбнулся старейшина, — будто ожидали, что я стану травить вас как врага, и никак не можете поверить в радушную встречу. Что ж, ваш поступок тем более смел, раз вы ничего не знали.

— Я пришёл сюда потому, что без поддержки людей уан бессилен, — перевёл червь.

— Здравая мысль, — согласился Орур. — И весьма вовремя — я бы сам пришёл к вам, если бы вы не оказались расторопнее меня. Сейчас не время для разногласий меж нами. Я ведь послал воинов, хотя не сказать, чтобы счастлив был подчиниться Тадонгу. Сегодня от них прилетела птица: толпы людей идут в крепость — у нас нет других укреплённых поселений. Они говорят, что деревни у границы на востоке сожжены дотла.

Келеф поднял голову и уставился на человека.

— На востоке? — с сильным акцентом переспросил он, встревоженный.

— Да, — ровно подтвердил Орур. — Похоже, уан Каогре опередил уана Марбе.

Глава VIII

Хин наблюдал, как две пушистые твари тащат к воротам призрак кареты, днём напоминавший облако. Оба лятха вцепились в пухлые края зубами и пятились, плотоядно урча. Даже драчливые люди и те унялись при виде подобного чуда: перестали возиться и кричать за навесами и как один уставились во двор.

Мальчишка с упоением мечтал о том, чтобы превратиться в крылатый клубок меха и тоже двигать облака — это была бы прекрасная жизнь, уж куда лучше скучной человеческой. Жизнь, в которой каждый день случалось бы чудо, с каждым рассветом начиналось новое восхитительное приключение, и можно было бы, расправив крылья, умчаться в раскалённую высь от всего, что давно опостылело: от виноватого взгляда матери, от смерти отца — что если там, в высоте, он ждал, живой? Наконец, от страха и непонимания: для чего просыпаться, повторять ежедневный ритуал бодрствования и вновь погружаться в сон — чего ради жить, что там, впереди? Всё тот же замусоренный двор крепости.

Хин знал, что из года в год на него будут смотреть со всё большим разочарованием — он не оправдает надежд. «Но зачем подражать благородным, — в который раз думал рыжий упрямец, — если я никогда не стану одним из них? Зачем внушать мне, что я наследник, если мать всегда будет принимать решения за меня, а мне не хватит духу пойти ей наперекор? Неужели я не могу сбежать и найти своё место? Неужели так всё и будет тянуться?»

— Юный герой! — неожиданно раздался сильный и уверенный голос Келефа.

Мальчишка очнулся от размышлений.

— Я? — робко переспросил он.

Словно по сигналу люди повернулись к нему, глядя так, как прежде смотрели на лятхов: изучая, словно незнакомого монстра, с недобрым любопытством. Хин съёжился и поискал глазами уана, но как будто вдруг утратил способность различать одежду и лица — все они сливались в одно.

— Страх, — сказал голос рядом и добавил: — Это вопрос.

Со вздохом облегчения юный Одезри поднял глаза и пробормотал нерешительно:

— Нет. Я же герой, я не боюсь.

Перед ним высилась блестевшая в солнечных лучах чёрная фигура, воротник её платья в этот раз украшали перья. Келеф сделал глубокий вдох, расширив ноздри. Мальчишка с интересом посмотрел на него.

— Ты с нами, — произнёс уан. — Это вопрос.

Хин слабо улыбнулся.

— С вами. А почему не показать голосом?

— Непривычно, — объяснил Сил'ан.

Он развернулся и поплыл к мосту, юный Одезри торопливо последовал за ним, стараясь держаться как можно ближе. Он чувствовал спиной взгляды ополченцев, представлял, как неодобрительно они поджимают губы. Им было что сказать, но все они молчали, как и стражники.

— Они — осуждение, ты — страх, — отметил Келеф, когда оба пересекли мост и ступили на землю. — Почему у человека страх людей. Это вопрос.

Хин опустил голову. Он был слишком взволнован, чтобы думать, и неуверенно отговорился:

— Не знаю.

— Пока ты не, — пауза, — ответ мне, они не… осуждение. А ты не, — вновь пауза, — страх. Зар-ы дэа альвеомир-тет ша.

Мальчишка запрокинул голову и прищурился, стараясь рассмотреть лицо уана.

— А где Хахманух? — спросил он.

Маска всё так же улыбалась, но в голосе изящного существа промелькнуло разочарование.

— Дома. Он — усталость после разговора в деревне. Я — повеление ему отдых.

Они догнали урчащих от усердия пушистых тварей, и Хин стал поглядывать исподлобья на голубоватые выпуклые бока кареты, мягкие на вид. С каждым шагом он понемногу всё больше удалялся от Сил'ан и приближался к облаку, надеясь, что если очень быстро вытянет руку, то сможет коснуться клубящегося тумана, и никто этого не заметит. А если не заметит, то и не будет ругать.

— Ты герой или вор, — неожиданно хмыкнул уан, когда до цели осталось совсем немного.

Хин вздрогнул, и тут же земля ушла у него из под ног, но даже закричать от страха он не успел. Удивлённый, мальчишка воззрился на свои колени, окутанные белым дымом. Поднял руки к лицу, и те, не встречая сопротивления, зачерпнули полные ладони голубоватого тумана. Тогда Хин с недоверчивой улыбкой посмотрел вокруг и беззвучно рассмеялся: он плыл в полутора айрер над землёй верхом на настоящем облаке. Вокруг, насколько хватало глаз, простирался белый песок; неровными пятнами — точно заплатки — желтели высохшие травы. Чёрные кусты, унизанные иглами, казались одинокими сгорбленными странниками. Проворные ящерицы блестели глазами из норок или грелись на песке, хвастая крапчатым окрасом. В воздухе стоял вездесущий запах пыли.

Келеф держался справа. Мальчишка мог бы протянуть руку и дотронуться до его лица. В глазах уана отражалось Солнце, он редко опускал ресницы. Хин смотрел на него, завороженный, и пытался понять, где уже видел этот взгляд. Будто сжалившись над недогадливым мальчишкой, одна из ящериц подняла голову и уставилась на облако яркими глазами.

Водная гладь разделяла два мира: сухую саванну, покрытую невысокими травами, и сказочный лес. Мальчишка, приоткрыв рот, смотрел на высокие чёрные колонны, подпиравшие небеса, на их сияющий под ярким Солнцем голубой и синий лиственный убор.

— Они же выше крепости! — шёпотом воскликнул он, наклоняясь к уану.

Тот отвёл голову назад, не желая ощутить тепло дыхания человека.

— Первый раз… зрение деревья. Это вопрос.

Не удержавшись, Хин поправил:

— Видишь деревья! — и тотчас пробормотал, смутившись под пристальным взглядом: — Извините.

Лес раздавался в обе стороны, открывая сочный синий луг и маленький дом, больше похожий на пару комнат из каменной крепости, чем на хижины в деревне. Он был обнесён невысокой изгородью, за которой в отдельном загоне важно вышагивали по земле и переговаривались визгливыми голосами толстые птицы.

Твари отпустили облако и что-то пролаяли. Хин отчётливо различил в их речи знакомое «зар-ы» и, задумчиво улыбнувшись, пробормотал:

— Это вопрос.

Келеф оглянулся на него, но ответил тварям на своём языке. Те довольно разинули клювы, расправили крылья и, подпрыгнув, полетели над рекой. Мальчишка засопел, глядя им вслед.

Он чувствовал, что Сил'ан пристально рассматривает его. Молчание быстро становилось пугающим, и Хин сказал осторожно, точно ступал по канату над пропастью:

— Я больше не буду вас поправлять. Извините меня.

— Вы — люди — одержимы извинениями, — отозвался уан. — Кому от них легче? — он неуверенно изобразил вопросительную интонацию.

Мальчишка важно поднял нос.

— Мне, — весело сообщил он. — Вы заговорили.

— Хитрая уловка.

Хин довольно засмеялся.

— Вообще-то, — признался он, — я бы хотел быть хитрым, но у меня не выходит. Ларан хитрый, и все его любят, даже больше чем Лодака, хотя тот умнее. Когда он мне грубил, то улыбался вот так, — мальчишка сделал невинные глаза и растянул губы в, как он думал, доброжелательной улыбке.

— Жуткое зрелище, — обнадёжил его Сил'ан.

Хин насупился.

— У него было не жуткое. Я слышал, как мать говорила с Тадонгом: она хочет, чтобы я был похож на Ларана. Тот никогда не огорчает своего отца, — мальчишка помрачнел. — Если бы у меня был отец, я бы его тоже не огорчал!

— Дэа лииа-тет ша даэебьях, кто такой отец, — попросил Сил'ан.

Юный Одезри изумлённо уставился на него.

— Отец — это самый важный человек на свете, — серьёзно объяснил он. — Человек, который всегда может рассудить кто прав, кто виноват. Он сильный и его все уважают, а он не боится старейшины из деревни и не метит в благородные.

Произвести впечатление на уана мальчишке не удалось.

— Что плохого в благородной крови, — только и сказал тот с интересом

— Это вопрос, — добавил Хин. — А что хорошего? Благородные придумали войну и там убили моего отца.

Твари, вдоволь покувыркавшись в воздухе, спланировали на противоположный берег и чинно потопали к изгороди. Келеф открыл рот, но тут же поджал губы и хмыкнул. Мальчишка напрасно ждал ответа.

— Что? — сам спросил он, наконец.

— Детёныш, — с тихим смехом сказал ему уан.

— Я?! — возмутился Хин.

Келеф наклонил голову, позволив волосам завесить лицо, а юный Одезри недовольно скрестил руки на груди: он не видел в своих словах ничего смешного.

— Что с вами разговаривать! — в сердцах буркнул он. — Прямо как Вирра — она тоже всегда надо мною смеётся!

Блестящие губы Сил'ан улыбались — маска не умела быть серьёзной. Хин вздохнул и, насупившись, стал наблюдать за тварями. Те уже перескочили через изгородь и катились к дому. Уступая любопытству, повелитель облака сменил гнев на милость.

— Кто там живёт?

Завидев в коридоре Надани, Тадонг с облегчением улыбнулся. Женщина встретила его недовольным взглядом.

— Ты не видел Хина? — спросила она.

— Нет, — откликнулся летень. — Но я могу поискать, — предложил он с готовностью.

— Уж будь добр, — бросила женщина, убедилась, что дверь, перед которой она стояла, заперта и направилась дальше по коридору.

Тадонг пошёл за ней следом:

— Вы играете в прятки? — спросил он.

— Ха! — бросила Надани. — Я попросила Меми привести его ко мне уже двадцать минут назад, а её всё нет. И мне это не нравится. Ты точно ничего не знаешь?

Она оглянулась, но мужчина отвёл взгляд.

— Нет, — пробормотал он.

— Толку от тебя, — раздражённо бросила госпожа Одезри, проверяя следующую дверь. — Я запретила выпускать его во двор, но, похоже, на слуг в этом доме уже нельзя положиться.

Тадонг смолчал.

— Что ты всё ходишь за мной?! — не выдержала женщина.

Летень отступил на шаг.

— Там люди из деревни внизу, — сказал он.

— Где? Во дворе? — Надани озадаченно нахмурилась. — Я не звала их. Что они делают?

— Они пришли и разбрелись весьма свободно. Ну, как бы слишком уверенно, и я подумал: что-то тут нечисто.

— Ты — подумал? — женщина недобро улыбнулась. — Не смеши меня Тадонг. Ищи Хина, а я разберусь.

Летень заулыбался, будто освобождённый от непосильного груза, а Надани, шурша платьем, торопливо направилась к лестнице.

Из окна кабинета было прекрасно видно, как суетятся люди во дворе. Тадонг оказался прав: Орур явился сам и привёл с собою всех мужчин, бывших в деревне. Стража спустилась со стен и выслушивала его указания. Предчувствуя дурное, женщина торопливо спустилась вниз и распахнула дверь. Она рассчитывала смутить летней внезапным появлением, но старейшина, завидев её, даже не переменился в лице, сделал стражникам знак обождать и неторопливо пошёл ей навстречу.

— Что происходит? — Надани хотела задать вопрос властным тоном, но вместо этого заговорила высоким испуганным голосом.

— Всё в порядке, госпожа Одезри, — зевнув, ответил ей Орур. — Возвращайтесь в крепость. Мы здесь по приказу уана.

Женщина уставилась на него с непониманием.

— Я не ослышалась? — тихо спросила она. — А как же месть?

Теперь уже летень странно взглянул на неё. Надани поняла, что лучше ей и вправду уйти, но не смогла удержать возмущение:

— Когда это он успел с вами договориться, да ещё за моей спиной?! — воскликнула она.

Орур дёрнул плечом; женщине почудилось, что он хотел зажать ей рот, но удержал себя. Она отступила на шаг под защиту двери. Неожиданно ей стало куда страшнее, чем даже на собрании в деревне — слишком уж нехорошим взглядом смотрел на неё летень.

— Я пойду, — пробормотала она.

Едва понимая, что делает, Надани закрыла дверь и, тяжело дыша, привалилась к ней спиной, обхватила себя за плечи, стараясь унять нервную дрожь, и ощутила, как горячие капли одна за другой быстро побежали по щекам.

Твари со всей осторожностью перенесли облако через реку. Уан неторопливо спустился по невидимой лестнице, Хин без затей спрыгнул в траву. Он изумлённо коснулся чёрной прохладной земли, погладил сочные синие стебли, принюхался. Воздух был странным: свежим, полным непривычных запахов. Улыбаясь, мальчишка запрокинул голову: Солнце не опаляло кожу, оно нежно ласкало её, и небо казалось бескрайней рекой вместо раскалённой пустыни.

Немолодой темноволосый мужчина в чёрной мантии опустился перед Келефом на одно колено и что-то произнёс. Уан жестом велел ему подняться и ответил всё на том же уже знакомом и непонятном языке.

Хин решил ему не мешать, отошёл к реке, лёг на траву и заглянул в воду. Та казалась красной из-за песка на дне, и в ней сновало множество рыб. Мальчишка разглядывал их с любопытством; Солнце блестело на голубой, рыжей, белой чешуе сквозь чистую воду. Хину казалось, что и воды-то в реке нет, а рыбы летят, купаясь в лучах света, над глубокой пропастью.

Вдруг что-то шлёпнуло рядом, взметнув фонтан брызг. Дивная картина покрылась рябью, а мальчишка, не успевший отпрянуть, убрал мокрые волосы с лица и осмотрелся в поисках виновника. Серый клубок меха сидел на берегу в шаге от него, степенно сложив крылья. Кончик рыбьего хвоста быстро исчезал в его клюве. Хин строго уставился на пушистую тварь, та с сопящим звуком втянула в себя ещё торчавший наружу плавник и невинно моргнула.

— Если ты хочешь кушать, я не против, — сказал ей мальчишка, садясь. — Но посмотри, какой берег длинный — пойди в другое место. Я же теперь весь мокрый.

Клубок снова моргнул.

— Ты меня понял? — недоверчиво уточнил Хин.

Клубок посмотрел ему за спину. Мальчишка торопливо обернулся, и тут же его вновь накрыло водопадом брызг. Хин вскочил, покачнулся и неловко плюхнулся обратно — намокшая одежда раздулась и отяжелела. Мальчишка мог поклясться, что коричневая тварь ухмыльнулась — она даже ничего не поймала в реке.

— Так вы это нарочно! — возмутился он.

Меховые клубки переглянулись, подпрыгнули и дружно врезались в воду. Хин успел закрыть глаза, но едва не захлебнулся. Кашляя, вслепую он пополз прочь от реки, а лятхи знай себе веселились — его вновь окатило водой и в третий раз, но уже слабее. Обессилев, мальчишка повалился на траву, он тяжело дышал. Перед глазами, в прорехах между тёмными, слипшимися прядями волос мелькал то серый, то коричневый мех — пушистые твари держались неподалёку и праздновали победу.

— Ре! Фа! — издалека донёсся повелительный возглас уана.

Мелькание тотчас прекратилось. Юный Одезри с трудом перевернулся на спину.

— Изверги! — возмутился незнакомый женский голос. — Вы утопить его хотели?

Твари обиженно фыркнули и удалились к реке. Ласковая рука отвела волосы с глаз Хина, кто-то помог ему сесть. Мальчишка с удивлением уставился на золотоволосую женщину перед ним — не слишком красивую, с заметными морщинами на лбу ближе к бровям, но приветливую. «Наверное, Вирра, когда вырастет, будет выглядеть именно так», — отстранённо подумал он.

— Вазузу, милая, — зазвучал мужской голос, низкий, холодный и сдержанный, — они просто играли. Эти лятхи — хищники.

— Как же можно оставлять с ними ребёнка! — и не подумала успокоиться летни.

— Тебе сейчас не стоит волноваться, — заметил мужчина.

— Я не ребёнок, — тихо добавил Хин.

— Вот видишь, — уже более доброжелательно зазвучал голос незнакомца, — он не ребёнок.

— Чем болтать, — с напускной сердитостью откликнулась женщина, — лучше бы помог мне снять с «не ребёнка» тяжесть.

— Охотно, — мужчина ответил ласково и прохладно.

Он присел слева от Хина и принялся расшнуровывать вамс. Мальчишка присмотрелся к нему внимательнее — незнакомец был похож на Гебье, а ещё отчего-то на уана. Куда изящней ведуна, по сравнению с Келефом он казался тяжёлым и грубым, а всё же походил на него как лучшая — из возможных для человека — копия на нечеловеческий оригинал.

Женщина завернула мальчишку, освобожденного из плена одежды, в плащ и взъерошила ему волосы.

— Ты откуда такой дикий? — с озорной улыбкой спросила она.

Хин вздохнул и опустил глаза.

— Не сдаётся на ласку, — хмыкнул весен. — Будущий великий воин, следует полагать.

— Герой, — поправил его уан.

Мальчишка тотчас обернулся на голос, удивлённый — он думал, что Сил'ан давно ушёл, раз уж ничем не помогал людям. Келеф стоял в пяти шагах от него и ничуть не стыдился своего бездействия. Он плавно указал ладонью на женщину.

— Госпожа Вазузу, ведунья, понимающая Лес.

Хин вежливо поклонился, как его учила мать. Летни снова улыбнулась и отчего-то поклонилась ему в ответ. Мальчишка недоумённо моргнул, но смолчал.

— Господин Данастос, маг Дэсмэр.

В отличие от женщины весен знал этикет и даже не пошевелился в ответ на поклон.

— Хин Одезри, — довершил Келеф, — сын Надани Одезри. Ма тайе тте.

При последних словах хозяйка и хозяин дома у реки переглянулись и наклонили головы. Мальчишка заметил, что смотреть на него они стали иначе: внимательно и спокойно, словно им открылась важная тайна.

Воины раскатали большую — в человеческий рост — карту поверх шкур. Придавив пергамент по краям тяжёлыми оберегами из металла, они поклонились сначала уану, потом совету и вышли. Едва за ними сомкнулись двери, как Марбе резко поднялся со своего места.

— Где дозорные видели дым? — требовательно спросил он.

Один из стариков подошёл к карте и махнул ладонью влево наискось.

— На юго-востоке, — сказал он. — Быть может, очередной бунт в приграничных деревнях владения уана Каогре.

— А с каких пор он стал жечь свои деревни? — недобро и резко поинтересовался уан.

Старик не осмелился встретить его взгляд и уткнулся в карту. Поднялся другой.

— Дозорному показалось…

— Ах, показалось, — перебил его Марбе. — Уж не то ли, что дым подпирает небеса несколько западнее, чем вам, уважаемый старейшина, того хотелось бы.

Совет заволновался. Уан сбросил с ноги туфлю и запустил ею в барабан.

— Тихо! — рявкнул он.

Старики замолкли на полуслове. Воцарившаяся тишина, нарушаемая лишь сиплым дыханием людей, несколько успокоила правителя. Он даже улыбнулся Голосу, когда тот с поклоном возвратил ему туфлю.

— Давайте не будем обманывать себя, — размеренно выговорил Марбе, неторопливым шагом направляясь к карте. — Признаем: нас опередили. Вопрос в том: кто?

Иные из стариков удивлённо переглянулись.

— Мой повелитель, — осторожно молвил Голос. — Войско наступает с востока. Похоже, это уан Каогре.

— Нет, это непохоже на уана Каогре! — воскликнул Марбе и топнул ногой. — Вы из ума выжили?!

Старейшины молчали, внимательно наблюдая за уаном, пока тот стоял к ним боком или спиной, но тотчас опуская головы, едва он оборачивался к ним.

— Во-первых, ему нужен мир, — обращаясь уже только к себе заговорил правитель. — Во-вторых, победив уана Келефа, он не обретёт ни славы, ни богатства, только лишний десяток озлобленных и нищих деревень. И, наконец, я известил его о моих намерениях, согласно давно установленному договору меж нами. Решись он воевать — поступил бы так же. Нет, уан Каогре не стал бы переходить мне дорогу. Тогда кто? — спросил он, останавливаясь прямо перед стариком, который потихоньку пятился прочь от карты.

Тот вжал голову в плечи.

— Быть может, Ченьхе? — едва слышно предположил он.

— Я уже дважды слышу от тебя «быть может», — крикнул ему в лицо правитель.

— Мой повелитель… — пролепетал испуганный старик.

— На место! — Марбе резко взмахнул рукой, указывая на пустое возвышение.

Старейшина, трусливо согнувшись, бросился исполнять приказание. Уан провёл рукой по лицу.

— Ченьхе, — медленно выговорил он, когда в зале вновь стало тихо. — Может ли это быть Ченьхе?

Никто ему не ответил.

— Он никогда не вёл войска, — рассудительно заговорил Марбе, — и если люди на границе пошли за ним, мог решить, что настало время проявить себя. В таком случае нам не под силу предсказать, как он себя поведёт.

— Мой повелитель, — подал голос один из наиболее молодых старейшин, — всем известно, что он дурак.

— Дурак, — повторил уан, огляделся, будто что-то искал. — Насколько дурак? — спросил он, впиваясь взглядом в глаза собеседника.

Старейшина нахмурился, пытаясь уловить мысль правителя.

— Ведь что он делает, — сказал Марбе, наклоняясь над картой. — Он оставляет в тылу три весьма неспокойные деревни. Гарнизон приграничной крепости способен отразить нападение и держаться до тех пор, пока не подойдёт подкрепление, даже если все деревни поднимутся разом и станут действовать согласованно. Но! Для этого гарнизон должен находиться в крепости. Однако, раз горят селения во владениях уана Келефа, значит Ченьхе вывел воинов и крепость стоит пустой. Может ли он быть настолько лишённым ума?

— Мой повелитель, — обратился к уану Голос совета, — но разве есть иные объяснения?

— Стоит ли торопиться? — пробормотал кто-то из старейшин, не вставая с места. — Выждем и посмотрим, что из всего этого выйдет.

— Выждем и посмотрим, — забормотали остальные, соглашаясь.

Не говоря ни слова, Марбе наклонился, поднял один из оберегов и, размахнувшись, бросил его в шумную белую толпу. С коротким вскриком один из напыщенных стариков, похожий на бескрылую птицу, свалился со своего насеста, дёрнулся два раза и остался лежать бесформенной кучей. Кровь так и хлестала из раны в виске, затекала в открытые глаза, впитывалась в чёрную шкуру давно сгинувшего монстра.

Вдоволь насмотревшись на убитого, люди медленно и напряжённо, точно деревянные, повернули головы к правителю. В воздухе разлился металлический, гнилой и неестественный запах.

Марбе шумно вдохнул ртом, прижал ладонь ко лбу и тихо сказал:

— Нужно вставать… когда говоришь с уаном.

Старейшины молчали. Правитель ненадолго прикрыл глаза, потом медленно улыбнулся, выдохнул и взглянул на карту.

— Ждать и смотреть мы не будем, — весело решил он. — Даже если это Ченьхе, мою добычу он не отнимет. Войско выступит сейчас же, не дожидаясь подхода ополчений из северных деревень. Кто из вас против моего предложения?

Старики молчали и не двигались с места.

— Голос совета, — бросил Марбе, направляясь к дверям, — огласите решение!

Вазузу сидела рядом с Хином за низким столом и знай подкладывала мальчишке в миску угощение. Тот смущался и пытался отказываться, но женщина болтала без умолку и, казалось, могла уговорить кого угодно совершить даже самый безумный поступок, не говоря уж том чтобы попробовать немного варенья.

Келеф внимательно наблюдал за ней. Они с магом стояли у выхода и пытались вести серьёзную беседу, но разговор не выходил — Сил'ан постоянно отвлекался. В конце-концов, маг вздохнул и признал:

— Да, она беременна. При этом она ведунья в третьем поколении, и в нас обоих есть потенциал крови детей Океана и Лун. Я всё понимаю, она тоже. Прошу тебя, перестань уничтожать её взглядом.

— На что вы надеетесь? — холодно спросил уан, оборачиваясь к весену.

Данастос задумчиво улыбнулся.

— На чудо, я полагаю, — ответил он, и был уверен, что лицо Сил'ан пренебрежительно скривилось под маской.

— Этот ребёнок будет несчастен, — ровно проговорило высокое существо. — Я бы не пожелал себе человеческого тела и вашей краткой жизни.

— Возможно, он по духу всё же окажется человеком! — горячо возразил ему маг.

— Ты это видел? — спокойно уточнил Келеф.

— Нет, — Данастос поднял брови. — Я даже не спрашивал об этом у Дэсмэр.

— Ты боишься, потому что знаешь, каков будет ответ.

Маг покачал головой:

— Тебе этого не понять, — выговорил он, наконец. — Она очень хотела ребёнка.

— Но не чудовище!

— Прошу тебя!

Сил'ан опустил ресницы.

— Хорошо. Оставим этот разговор.

— Если ты сообщишь в Весну…

— Они ничего вам не сделают, — негромко выговорил уан. — А сообщить я должен, потому что иначе, если будет хищник, я не смогу его забрать. И вам придётся его убить.

Данастос наклонил голову.

— Спасибо за «если», — наконец, сказал он.

Оба замолчали, слушая весёлый смех женщины и болтовню Хина, наконец, решившего поделиться своими впечатлениями и тайнами. Маг сложил пальцы домиком, успокаиваясь.

— Так насчёт войны, — наконец, заговорил он. — Я даже не ведал, что она уже началась: мы заняты акаши, так что вести из мира внутри Кольца рек узнаём с опозданием.

— С войной дела плохи, — произнёс Сил'ан, не без усилия отводя глаза от Вазузу.

— Почему? — удивился Данастос. — Столкнуть двух противников с нравом и амбициями летней — нет дела проще.

Келеф усмехнулся.

— Не так уж просто без армии. А к тому же нет двух противников.

— Почему ты так думаешь?

— На востоке происходит что-то странное. Никто в своём уме не станет рисковать и ввязываться в неразбериху. Так что к крепости выйдет только одна армия, и моё бравое ополчение разбежится во все стороны, едва её завидит.

Данастос усмехнулся, встряхнул волосами и уверенно объявил:

— Ничего подобного не будет. Уж поверь мне, — он помолчал и добавил, — мой повелитель, удача и случай — на твоей стороне.

Хина так и не нашли. Догадываясь о том, как на подобное признание отреагирует Надани, Тадонг, Меми и все прочие слуги, посланные на поиски, предпочли выбраться из крепости и смешаться с толпой во дворе.

Женщина в одиночестве металась по пустым коридорам, готовая кричать от бессилия. Наконец, измотав себя, она вернулась в кабинет и повалилась в кресло. Шум за окном становился всё громче — Надани трудно было поверить, что так могут голосить четыре десятка людей. Она резко поднялась на ноги, стиснув зубы, подошла к окну и застыла, точно молнией поражённая.

От горизонта до самых ворот тянулась узкая, извилистая чёрная лента, змеёю вползавшая во двор по опущенному мосту. Женщина судорожно вцепилась пальцами в камень стены, но даже не почувствовала боли. Все эти чёрные точки и фигурки, сотни чешуек огромной твари — то были люди, и они шли в крепость.

Глава IX

Край облака был охвачен огнём, а из-за него пробивалось яркое алое сияние. Мальчишка смотрел на закат, позабыв обо всём на свете. Вдруг что-то забрезжило красным, вырываясь из облачного плена, нависло над горизонтом, потянулось к земле. «Солнце!» — с ошеломлением понял Хин. Огромное, кровавое, точно Сайена. Твари промчались чёрными птицами по его лику, навстречу друг другу.

Призрачная карета сама потихоньку ползла вперёд, ощупывая туманом песок. Непривычное, жуткое и прекрасное, светило утонуло во мгле. Мальчишка обернулся к уану — в этот раз тот не стал спускаться с облака, когда они переплыли на нём реку, напротив, устроился удобнее. Сначала он сидел, изогнув ноги точно хвост — как будто у него вовсе не было колен. А потом — пока Хин был занят созерцанием заката — лёг в туман и закинул руки за голову. Теперь он смотрел в небо, широко открыв глаза, и мальчишка, наконец, смог разобрать их цвет: тёмно-коричневый у края радужки, он светлел, обращаясь в яркий оранжевый, и темнел снова, сгущаясь в пугающий узкий кровавый ореол вокруг зрачка. Ресницы опустились и взлетели, Хин встретился с осмысленным взглядом.

— У вас разноцветные глаза, — улыбнулся он, пытаясь объяснить свой интерес.

— И вовсе нет, — тихо и лениво ответило существо.

Мальчишка улыбнулся шире.

— Сначала как тени в жаркий день или кора деревьев, — сказал он, — потом как закатное Солнце, — он запнулся и взмахнул рукой. — Нет! Солнце старое… Как застывшая древесная смола — знаете, такая яркая, мне Вазузу показала сегодня. И если через кусочек посмотреть на небо — а в нём и пузырьки, и щепки мелкие — он так сияет! Всякое чудится, как будто в руке искра — вестник небывалого мира с запахом леса и мёда.

Сил'ан молчал. Хин, смутившись, вспомнил о чём говорил и поспешно довершил мысль:

— А всё приходит в сияние Сайены и — через него — в ночную тьму. От полудня.

Уан по-прежнему не сводил с мальчишки пристального взгляда и тот, не выдержав, сам опустил глаза. Молчание тянулось долго: шелестел песок, на ближние кусты выползали насекомые и принимались скрипеть, подражая несмазанным петлям двери на кухню.

— Спасибо, — неожиданно отозвался Келеф и почему-то усмехнулся.

Хин вопросительно взглянул на изящное существо, не понимая, над чем то смеётся и за что благодарит. Уан слегка опустил веки, и теперь улыбка, нарисованная на его лице, казалась настоящей.

— В полдень, — вновь заговорил Сил'ан, — моё тебе разрешение снова пребывание в крепости. Если на то твоё желание. Не раньше и не позже.

Стражники заранее известили Орура о возвращении кареты. Он не стал вести себя так, будто дожидается её, но встал неподалёку от пристройки и заговорил со встревоженными женщинами, жавшимися друг к другу у стены. Летень увидел, что из призрака выпрыгнул сын госпожи Одезри и остановился, неуверенно озираясь, будто не узнавал двор, кишевший людьми. Следом появился уан. Тотчас же два клубка меха с крыльями, напушившись и раздувшись пуще прежнего, выкатились из тени и встали по обе стороны от него. Сил'ан заговорил с мальчишкой, Орур не расслышал его слова за гулом множества голосов. Хин ответил быстро — без страха или осторожности.

Не двигаясь с места, старейшина проследил, как под охраной тварей, оба подошли к двери на первую половину крепости. Хин шарахался от чужих людей, но старался держаться поближе к уану.

— Так-так, — только и пробормотал себе под нос Орур.

Дверь отворилась, и, лишь на секунду показавшись снаружи, Надани с удивительным проворством втянула сына в крепость. Келеф не сделал движения, чтобы удержать её или войти следом за Хином, спокойно повернулся и поплыл себе по двору дальше. Старейшина резко оборвал разговор с женщинами и быстрым шагом направился следом за Сил'ан.

Твари подобрались и приготовились к прыжку, раздражённые беспокойным окружением, но уан, узнав летня, остановил их взмахом ладони.

— Нужно поговорить, — коротко сказал Орур.

Келеф лишь поманил его за собой и продолжил путь. Они подошли ко второму входу. Едва каменная плита откатилась вглубь стены, как твари тотчас скрылись во влажной тьме крепости. Сил'ан остановился на границе черноты и синеватых сумерек, оглянулся на летня. Старейшина, помедлив, решительно переступил порог, и тотчас плита с гулким выдохом вернулась на место, отрезав шум и голоса. Стало тихо, прохладно, сыро и темно. Орур пошарил перед собою руками, нащупал стену и, встав к ней спиной, вытащил нож.

В десяти шагах от него прозвучал лёгкий смех, потом в высоте вспыхнула звезда, и когти застучали по камню. Лампа с единственным, крупным и тусклым зелёным шариком света покачивалась в передних лапах уже знакомого человеку огромного червя. Уан неторопливо и бесшумно поплыл ему навстречу, паря над полом иззелена-чёрным видением, и лишь червячьи лапы всё стучали, размеренно и точно: тк-тк-тк. Орур шумно вдохнул: ему казалось, что он бредит. Сил'ан остановился рядом с червём, обернулся лицом к человеку и что-то негромко произнёс.

— Поговорим здесь, — флегматичным басом озвучил переводчик.

Стук когтей прекратился, задребезжала лампа, с размаху поставленная червём на пол.

— Вы пропали на полдня, — заговорил летень, поначалу неуверенно, но быстро приходя в себя. — Так дела не делаются. Послезавтра чужие войска будут меньше чем в четырёх часах пешего перехода от крепости.

— Каковы наши силы? — ответил червь. Сил'ан и не думал оправдываться.

— Ещё не все деревни здесь, и я не могу собрать старейшин — отсутствующим это будет обидно, — подумав, вымолвил Орур.

— Проще говоря: вы не знаете, — отреагировал уан.

— Ещё нет, — согласился летень. — А вы понимаете, какого труда будет стоить уговорить их признать вас?

— Вы признаёте меня, Орур? — прямо спросил Келеф.

Человек улыбнулся.

— Разве мы уже не обсудили это в хижине?

— Вы ни разу не обратились ко мне по имени и титулу.

Старейшина встряхнул волосами.

— Я знаю, что не признаёте, — сказал ему Сил'ан. — И, на самом деле, понимаю, зачем я вам нужен: ясно как ночь, что вам не выстоять против врага, если все деревни не объединят силы. Да и тогда потребуется чудо. Однако, никто из старейшин не уступит право главенства ни вам, ни любому другому. Есть только один шанс — уговорить их на время разыграть передачу верховных полномочий мне.

Летень прищурил глаза, внимательней, чем прежде, вглядываясь в чёрно-зелёное видение рядом с червём.

— Я непохож на госпожу Одезри, — снова заговорило то, а Хахманух перевёл. — Зачем вы пытаетесь произвести на меня впечатление? Уговорить старейшин, без сомнения, будет стоить труда, но точно так же у меня нет сомнений, что вы попытаетесь это сделать. Другое дело, удастся ли вам. Вы предлагаете людям игру, Орур, и в то же время сами отказываетесь следовать её правилам.

Старейшина посмотрел вниз, хмыкнул и вновь поднял глаза на чужое существо.

— Вот, значит, как, — сказал он и надолго замолчал.

— Сейчас у меня лишь три союзника: два ведуна и маг судьбы. Хватит ли этого для чуда — мне неизвестно. Маг сказал, что удача на моей стороне, — уан выдержал паузу. — Я вам ничем не обязан, Орур. Если вы решитесь играть, учтите — мне потребуется знать, каковы наши силы. Кроме того, детальные карты местности и сведения о противнике: скорость его перемещения, численность войск, их расположение. И ещё то, что вы сами определить не сможете — мне придётся опросить всех выживших после набега на восточные деревни. Последнее условие: беспрекословное повиновение и доверие со стороны воинов и даже старейшин, иначе ничего не выйдет. Подумайте, — довершил Келеф.

Наутро, ещё до зари, Надани разбудила служанку и велела ей разыскать Танату и незамедлительно привести женщину в крепость. Та вошла, обежала любопытным взглядом кабинет, угодливо поклонилась хозяйке. Надани усадила её в кресло и, собравшись с духом, заговорила спокойно:

— Я прошу тебя поселиться в крепости — комнат здесь много, выберешь, какие понравятся. Детей можешь взять с собой.

Женщина уставилась на неё бесцветными глазами.

— Что случилось, дорогая? — участливо вопросил она.

Госпожа Одезри тяжело вздохнула.

— Уан вчера увёз моего сына.

— Ах! — Таната схватилась ладонями за щёки.

— Я долго расспрашивала Хина по возвращении, где он был, что они делали — слова не вытянуть, — Надани медленно опустилась в своё кресло. — Какое он имеет право настраивать против меня моего же ребёнка? Почему думает, что может забирать его, даже не сказав мне?!

— Ай, ай, ай, — сочувственно и возмущённо сказала летни. — Гад же какой! Змею ты пригрела, милая. Змею, змею страшную.

— Что мне делать?

Столь серьёзного вопроса Таната не ожидала. Она зачмокала губами, чтобы потянуть время.

— Тут же, дорогая, — наконец, заговорила она, — дело-то непростое. Всяко-разное бывает, по-разному случается. Вот, например, ежели он силой его увёз — это одно будет. Да потом напугал, молчать заставил. Да, это одно. А вот коли не силой…

— Как: не силой?! — возмутилась Надани.

— Обманом там, — заулыбалась летни. — Поманил чем, пообещал. Вот это-то оно, милая, куда страшнее будет. Дети ведь доверчивы они.

Госпожа Одезри, хмурясь, пристально смотрела на советчицу.

— Так как же быть? — нетерпеливо спросила она.

— Прежде надлежит разобраться, — мягко, проглатывая иные слоги, объяснила ей Таната. — Давай-ка, дорогая, мы обе с твоим сыном поговорим. Сбился он с пути — а мы его поправим, боится — а мы это почуем. Верный пример ему нужен.

Надани поправила волосы.

— Только где же этот пример найти? — спросила она. — Всё об отце рассказывать?

— А чем же плохо? — удивлённо распахнула глаза летни. — Позови-ка его, не робей. Тут ведь робеть нельзя — кажется, упустишь самый чуток, а оно потом вот так вот выходит. Хуже ведь будет, если его сейчас на верную-то дорожку не свернуть.

Орур спал как всегда крепко — ему не мешали храп, стоны раненых, шорохи и возня. Он пробудился от резкого, предрассветного холода; прищурившись, рассмотрел в синеве, как скорчились и съёжились люди, лежавшие везде вокруг. Иные прижались к другим, пытаясь согреться, кто-то беспокойно бормотал во сне. Сторожевой сидел у края лестницы, свесив ноги вниз, и глядел на исчезающие звёзды.

Старейшина оглянулся на крепость. Темнота скрывала небрежную убогость каменной кладки, милосердно прятала от глаз мусор во дворе. Летень поднялся, размял затекшее и одеревеневшее от холода тело и неторопливо, переступая через лежащих, пошёл к мосту. Тот был поднят, Орур некоторое время постоял, глядя на него. В каменном мешке крепостных стен он чувствовал себя, точно птица, пойманная в клетку. Подумав, он вернулся к лестнице, у которой видел сторожевого, и начал подниматься по ней, намеренно громко ступая. Стражник даже не повернул голову в его сторону.

Орур далеко обошёл смотрящего в небо летня, и зашагал вдоль стены. Каменные зубцы не мешали ему видеть спящую землю, ровную, что поверхность стола, и сумрачный, затянутый дымкой горизонт. Миновав пару башенок, старейшина остановился и положил руки на холодный камень. Вздохнув, он задумался, не сводя глаз с туманной полосы, из которой в любой миг могло выпрыгнуть зеленовато-жёлтое Солнце.

— Подлец, ах какой подлец, — тихо заговорил летень вслух. — Подлец, бесспорно.

Не так давно он радовался своему успеху: уан пришёл к нему просить помощи, а не он — к уану. «Самозванец он скорее, чем уан», — про себя добавил Орур. Казалось, отношения установились, а чужое существо уяснило своё место — помалкивать и слушать —, да только продолжились эти отношения совсем не по-человечески. Не имело оно право зачеркнуть всё, что случилось до тех пор, позабыть, что готово было молить о помощи — а теперь старейшине казалось, что всё это лишь приснилось ему. С чистого листа началась вчера история, и летень не был тем доволен. Он наморщил лоб и размеренно проговорил:

— Понял, что нужен нам. Почуял, подлец. И запел иначе, зная, что нам от него никуда не деться, — Орур помолчал, зевнул и потёр лоб. — А ведь деться-то можно, — задумчиво протянул он и, неожиданно для себя, добавил: — Только нужно ли?

Задумался, будто последние слова ему сказал кто другой, но только не он сам.

— Нужно ли, — повторил старейшина и прислушался, словно ожидал от саванны или спящих внизу людей ответа.

Летень внимательно припомнил неприятный разговор.

— Эдак он нам всем заявить может, когда захочет, что ничем не обязан, — протянул он. — Впрочем, — тут же возразил он себе, — без старейшин с деревнями не сладишь, а коли с нами что случится, тут же ему веры среди людей не станет.

Орур ещё подумал и сделал вывод:

— Не имеет над ним власти привычка, так, похоже. С таким-то глаз спокойно не сомкнёшь — человек без смирения, и с тем проще будет. А коли он почувствует вкус власти… Ох, недаром говорят: в тихом омуте…

Летень замолчал, отгрыз мешавший ноготь и сплюнул. Он всё смотрел перед собой, силясь понять, что страшного почудилось ему вдруг в уане. Его представление о противоборстве с этим существом резко изменилось. Прежде ему казалось, что с ним можно покончить не труднее, чем с госпожой Одезри — нужно только тщательно подготовиться. А теперь надвинулось тяжёлое предчувствие, Сил'ан предстал перед внутренним взором человека живучей тварью. Станешь её бить — она извернётся, изувечишь — уползёт, отлежится, затаит лютую злобу. Как тут спорить: горячей крови против холодной, человеческому сердцу против каменного, живому против легендарного чудища? Если и одолеешь его — вернётся, если и погубишь, так вместе с ним сгинешь.

— Бить, так добивать, — пробормотал Орур, — а не добивать, так и не начинать.

Он ссутулился и вперил взгляд в безразличные камни, решая, как поступить.

Мальчишка переступил порог кабинета с опаской, а, завидев Танату, и вовсе замер, хмуро уставившись в пол.

— Вижу, ты чувствуешь за собой вину, Хин, — всепрощающим тоном выговорила та. — Расскажи нам, тут ведь только я, твоя тётя, и мамочка твоя любимая. Расскажи, будь хорошим мальчиком, и тебе сразу станет легче — вот увидишь!

Рыжий упрямец молчал.

— Мой ты дорогой, ну что же ты, — запричитала летни. — Будто мы враги тебе какие. Всё-то у тебя в головушке перепуталось: кто родные, кто чужие. Да?

Хин мрачно взглянул на неё, и советчица тотчас нахмурилась, забормотала угрожающе.

— А это что ещё за взгляды? Ты, милый мой, так на меня не смотри! Ишь чего выдумал! Знала я твоего отца. (Мальчишка низко опустил голову.) Никогда не позволял он себе так посмотреть, чистая у него была душа, к людям тянулась. К добру, понимаешь ты? Мать всё нарадоваться на него не могла: совестливый, честный, послушный. Завсегда о ней думал, жили они ладно: она для него старалась, он для неё. Бывало посмотришь и вот вздохнёшь прямо: хоть бы мне счастье такое, когда детки свои заведутся. И никогда он не лгал матери, от неё не таился — всё расскажет и улыбнётся. Ты бы хоть приветливое слово сказал! Неужто же не стыдно тебе?

Хин тихо всхлипнул, но женщин это не смягчило.

— Расскажи мне всё, — потребовала Надани. — Я же знаю, что вы куда-то уезжали — я видела, как вы возвращались, из окна. Чем он тебе пригрозил? Что вы там делали с этим чудовищем?!

Мальчишка шмыгнул носом и размазал слёзы по лицу.

— Хин, так нельзя! — закричала женщина, поднимаясь из кресла.

Таната быстро, испуганно забормотала:

— Милая, тише-тише, спокойнее, всё хорошо.

— Именем Налиа, — хрипло выдохнула женщина, — как же я его ненавижу! Как ненавижу его! — она едва не завыла, но резко стиснула зубы. Судорожно втянула воздух. — Хин! Ты должен мне рассказать!

Мальчишка дрожал, слёзы катились по чумазому лицу, но он продолжал молчать и лишь размазывал грязь по щекам рукавом вамса, тёр кожу до красноты — будто одержимый. Надани часто задышала, пытаясь взять себя в руки. Летни испуганно переводила взгляд с сына на мать.

Госпожа Одезри порывисто сорвалась с места, схватила Хина за плечо, больно сдавила и потащила за собой. Няня бросилась за ними, что-то вереща. Не слушая её, Надани ветром промчалась по коридору, втолкнула сына в его комнату и крикнула со слезами злой обиды:

— Будешь сидеть здесь, пока не заговоришь! Хоть десять лет, слышишь?!

Дверь грохнула так, будто мир раскололся пополам.

— Почему это ещё мы должны играть для какого-то человека? — Хахманух выразил общее возмущение лятхов. — Беречь от гибели — да, помню, было такое указание. А вот развлекать…

— Я ему обязан, — спокойно сообщил уан, наблюдая за Ре и Фа, суетившимися вокруг виолончели. — А долги нужно отдавать, пока Дэсмэр не связала судьбы.

Круглые жёлтые глаза на выкате уставились на Сил'ан; все остальные чудовища делали вид, будто увлечены настройкой инструментов.

— И что он для тебя такого сделал? — строго спросил переводчик.

Уан отложил смычок, поднялся и подплыл к червю. Тот попятился, не позволяя прикоснуться к себе и таким образом успокоить.

— Не ревнуй, Хахманух, — ласково попросил Келеф. — Я нисколько не увлечён этим детёнышем — здесь совсем другое.

— И что же? — насупился червь.

Уан внимательно посмотрел в окно.

— Ты не задумывался о том, как неожиданно всё наладилось? — спросил он, наконец.

— Наладилось? — скептически хмыкнул переводчик. — Что-то я этого не заметил.

— А, — улыбнулся Келеф. — Однако, последний разговор со старейшиной пришёлся тебе по вкусу, да и голос у тебя не дрожал.

Червь переступил лапами, встопорщил гребень.

— Сущая правда, — вмешался Синкопа. — Я мимо пробегал и кое-что слышал.

— Ты ещё не лезь! — заворчал на паука переводчик, затем снова обернулся к Сил'ан. — Лучше стало, спорить не буду, да только прежде вовсе невыносимо было, а до хорошего ещё слишком далеко. И при чём тут человечий молодняк?

— После разговора с ним я неожиданно решился на поездку к Парва-уану, — спокойно выговорил Келеф.

Червь удивлённо и настороженно пошевелил хвостом.

— Я смотрел на стену во дворе, — продолжил Сил'ан, чувствуя его интерес, — но видел другую преграду, о которую можно было так же биться до изнеможения, но без всякого результата — преграду непонимания. Она казалась мне непреодолимой, — он помолчал. — Конечно, он всего лишь детёныш и способность объясниться с ним едва ли может считаться великой заслугой, но, как ни странно, то, что меня смог понять хотя бы этот маленький человек, убедило меня, что поймут и взрослые особи.

Хахманух пробурчал что-то неразборчивое.

— Ты прав: совпадения случаются, — с улыбкой заметил Келеф, — но после игры с юным героем — ты ведь помнишь игру? — я будто по наитию отправился в деревню, и, как теперь вижу, то был верный поступок. И сегодня разговор с Оруром ты тоже слышал.

— Скажешь, и это заслуга молодняка? — обиженно молвил червь.

— Заслуга моя, — уан хищно прищурился. — Только отчего же я раньше так не говорил?

— И отчего же? — немедленно полюбопытствовал Синкопа, прекратив перелистывать лапами ноты.

— Мне не хватало уверенных слов Дан-Зорё.

— Да, если уж маг судьбы сказал, что всё в порядке, это и в самом деле успокаивает, — бодро согласился паук и поманил к пюпитру драконикусов. — Бекара хорошо бы вынуть. Нам нужна вторая скрипка.

Злодеи переглянулись, посинели и вздохнули скромно.

— Ну что ж, — дружно сказали они, — надо — так надо, — и пошлёпали к выходу из залы.

— Хитро! — не удержавшись, похвалил Синкопу Хахманух, едва чешуйчатое семейство скрылось за дверями.

— Нам правда нужна вторая скрипка, — рассеянно откликнулся тот, перелистывая страницу.

— Так я прощён? — Келеф, проказничая, одарил червя колдовским взглядом из под ресниц.

Переводчик задумался.

— Помни, — наставительно пробасил он, — что молодняк есть молодняк. Ты и сам-то, пожалуй, не таким был, как сейчас. Вот и он разовьётся, окрепнет — совсем другим станет. Страшнее человечьих детей мало на свете существ. Моргнуть не успеешь, а они уже не такие, как про них думаешь, так что брось ты это баловство — добра не выйдет. Хотя в одном ты прав, что должным не остаёшься.

— Ты кое-что упускаешь из виду, — весело и легкомысленно ответил уан.

— Да неужели? — насторожился червь.

— Едва он переменится, как перестанет быть мне полезным, и мы пойдём разными дорогами.

— Вот это правильно, — повеселев, согласился Хахманух. — Так и должно быть, как заведено природой.

— Замечательно, — подытожил Синкопа, — только время идёт. Ну что, и дальше болтать будем или всё-таки репетировать?

Мост опустился и поднялся в последний раз, и раньше, чем Солнце добралось до полуденной вершины, старейшины всех деревней владения собрались на совет под навесами. Стражники, выдворенные оттуда, без удовольствия отправились искать тень в башенках. Те из них, кому повезло меньше, вынуждены были остаться во дворе и не подпускать к тяжёлым шкурам и полотнищам, скрывавшим собрание от чужих взоров, любопытных.

За навесами было так же жарко, как и во дворе, пахло пылью и несвежим мясом. Кто-то из воинов догадался принести крышку стола, найденную среди хлама, на ней и разложили карты. Света, сочившегося через щели между неплотно завешанными шкурами, старейшинам хватало, и всё же кто-то успел запалить факел, одиноко торчавший из покосившейся скобы в стене. К прежним запахам прибавился терпкий аромат дыма, благотворно подействовавший на людей — каждый из них, должно быть, вспомнил о привычных собраниях вокруг костра в родной деревне и успокоился.

Орур не стал заговаривать первым: хотя он и был молод, но достаточно знал нравы летней. Сейчас старейшины, наиболее честолюбивые и умом обделённые, должны были сцепиться в бессмысленной схватке за главенство. Следовало подождать, пока они накричатся и устанут — тогда и начнётся серьёзный разговор.

Он отошёл к столу, присел на корточки и принялся перебирать ворох карт — все их следовало изучить и свести в одну. Старики за спиной летня визжали, шипели, хрипели и брызгали слюнями. «Хорошо, что он нас сейчас не видит», — неожиданно подумал старейшина.

Наконец, спорщики выбились из сил. Орур прочёл во взглядах остальных людей молчаливое ожидание и, собравшись с мыслями, заговорил. Он велел себе не думать о том, верным ли окажется принятое им решение — куда важнее сейчас было не допустить раскола.

— Сойдёмся на том, избегая дальнейших споров, что ни один из нас другим приказывать не должен. (Летни сотворили согласные жесты.) Мы давно уже решили, что все деревни равноправны и свободны, и наши люди не поддержат возвышение какой-либо одной.

— Нет, всё это, конечно, хорошо, — перебил его другой старейшина. — И даже справедливо. Да только много так не навоюешь. Где видано войско без предводителя?

— Я к тому и клоню, — спокойно выговорил Орур.

— Понимаю я, к чему ты клонишь, — сказал ему третий. — Да только умно ли это: доверяться чужому? Людей что ли у нас не хватает?

Иные из старейшин переглянулись.

— Не в том дело, человек он или что другое, а в том, что он — уан, — возразил Орур.

— Стало быть, самим в яму прыгать? — усмехнулся кто-то.

— Не нужен нам уан, — поддержали его пятеро старейшин. — Прошлый был человек, а и то, как вспомнишь, так ужас пробирает до костей.

— В мире не одни двери, — довершил седой мужчина, говоривший третьим. — И без уана обойтись можно.

— Вправду? — улыбнулся Орур. — Уж как я голову ломал, а не увидел другой двери. Кого же поставим над собой? И, что важнее, по какому праву? Ведь, как всегда бывает, один человек откроет новый путь, да не пойдут ли за ним другие? А дорожка-то заманчива.

Летни задумались.

— Глупость всё это, — поддержал его доселе молчавший старейшина. — Из воинов что ли выбирать станем себе предводителя? Да ведь нарекать нам его придётся уаном. А потом что же? Выбрать одного из нас опасно, но возвеличить того, кто не умудрён годами, и опоить дурманом власти — дорого может стоить. Что если пойдут за этим храбрецом, не понимая куда, вдохновлённые молодостью его, дерзостью и отвагой, против нас наши же люди? Верная это погибель, не говоря уж о том, какой несчастливой традиции мы можем положить начало.

После долгого молчания ему ответил третий старейшина:

— Складно говоришь. Но чем же лучше чужого поставить над нами? Наш человек не сбежит, здесь его дом. А чужой, случись что, мигом скроется за весенней границей — только его и видели!

— Да разве мы можем победить?! — визгливо воскликнул один из бывших спорщиков. — А вы сцепились: кто да кто, будто речь о том, кому трофеи делить.

Третий старейшина нахмурился. Возражавший ему сухой, лысый летень мрачно ответил:

— Воинов у нас мало, что ни говори. Даже когда загонщики вернутся, всё равно.

В наступившей тишине Орур проговорил с видимостью спокойствия:

— Уан Кереф сказал, что его поддержат два ведуна и маг.

Старейшины переглянулись, иные посмотрели на мужчину искоса.

— А много ли это даст? — решился обнаружить своё невежество третий.

— Не знаю, — честно признал Орур.

Собрание снова переглянулось и замолчало. Мужчина видел, что они колеблются, выждал некоторое время и добавил:

— Всё-таки он воин воздушной армии Весны.

— И что с того? — грубо спросил один из стариков.

— Да ты дослушай, — одёрнули его сразу трое.

— Из отборных, значит, войск, — протянул лысый.

— Но ведь простой воин, — заметил третий.

— Мало ли, как их там учат, — откликнулся ещё голос.

— Ненадёжны все эти догадки.

— Однако Ченьхе же он одолел!

— То Ченьхе, а тут дело другое…

— … чужому верить нельзя! Нельзя!

— … войска Весны нас лихо били, верно у них какой секрет. Не зря же говорят: не спрашивай старого, а спрашивай бывалого.

Орур нахмурился. Он не пытался перекричать десяток стариков, каждому из которых не терпелось высказать своё мнение, но, созерцая спор, всё больше убеждался в принятом решении. Годы подарили летням перед ним трусость и осторожность. «Лучше вовремя испугаться, чем не вовремя умереть, — любили приговаривать они. — Осторожность — мать мудрости».

— Неподходящее всё это сейчас, — громко сказал человек, едва страсти улеглись. — Как вы не видите: настал такой момент, когда нужно поступить не так, как прежде. Нужно изменить привычкам… Да, именно! Не поможет нам осторожность, да и отчаянная храбрость не поможет — если не будет её направлять уверенная рука, спокойный ум. Нам нужно что-то необычное, новая тактика, которая удивит и опрокинет врага. Может быть, не бояться надо того, что он не человек, а радоваться этому. Меня он поймал, так ведь и Марбе зацепил чем-то, да и с Ченьхе, верно, не в силе одной дело было. И ведь правильно говорите: била нас армия Весны, и почти без потерь для себя — легко, будто в сказке. Пусть оружие у них лучше было и выучка — не в том их секрет.

Старейшины уставились на него: кто озадаченно, кто подозрительно.

— Так ведь он же и довёл до войны, — наконец, произнёс третий.

— Ой ли, — неожиданно откликнулся лысый. — Да просто соседи наши сообразили, что никакого проклятия акаши нет. Или ты думаешь, если мы спиной повернёмся к уану, чужие войска, довольные, тут же уйдут с нашей земли?

Четверо старейшин едва слышно засмеялись. Третий побагровел и хотел ответить, как вдруг, точно эхо, взрыв хохота донёсся снаружи. Летни переглянулись и высунули головы во двор. Людям, покинувшим свои дома и знавшим, что возвратятся они на пепелища — и то если возвратятся — смеяться было решительно не с чего.

Во дворе никого не оказалось. Даже стражники, которым приказано было охранять собрание, самовольно покинули посты. А хохот по-прежнему доносился из-за крепости, с заднего двора.

— Я посмотрю, — решил Орур, но все старейшины увязались за ним.

Стоило им повернуть за угол, как они увидели людей. Те сбились в плотную толпу и, не отрываясь, смотрели вверх на стену. Собрание вытянуло шеи и попыталось разглядеть, что там происходит. Летни снова грохнули хохотом. Смеялись даже дети, которых взрослые посадили себе на плечи.

Глаза Орура округлились. Из стены торчал чешуйчатый хвост, ярко красный, длинный. За него, вцепившись изо всех сил, тянуло жуткого вида существо, напоминающее дракона в миниатюре — не больше взрослого человека в длину, если исключить хвост, кстати, очень похожий на тот, что торчал из стены. Существо пыхтело и попеременно окрашивалось в разные цвета.

Приглядевшись внимательнее, старейшина понял, что застрявшее в стене создание не только тянут наружу, но при этом тянут ещё и внутрь. Оно изо всех сил отбивалось от благодетеля хвостом. Тот, сообразив, наконец, в чём дело, принялся, разогнавшись, врезаться боком в торчащую наружу тушку, пытаясь впихнуть несчастное создание в крепость. Летни затаили дыхание, будто предвкушая что-то, и тут Орур понял: оба благодетеля — и тот, что был внутри, и тот, которого они видели снаружи — мыслили в точности похоже. Если тянул один, то тянул и второй. Но как только первому приходило на ум толкать, второй, словно по наитию, следовал его примеру.

Хвост, торчавший из стены, снова завертелся как бешеный. «Так вот оно что! — не удержал хохота летень. — Вот кто, оказывается, здесь служит наитием». И точно: чудище снаружи, восприняв сигнал, озадаченно почесало лапой в затылке (чем вызвало новый взрыв хохота), пожало плечами и стало тянуть.

— Толкай, дурачок! — крикнул ему кто-то из людей.

И тотчас сотня глоток дружно завопила:

— Толкай!

Чудище захлопало перепончатыми крыльями, развернулось и уставилось на летней. Ему стали показывать руками, оно озадаченно повторило движение, потом щёлкнуло пальцами и вдохновенно врезалось в хвост. Тот слегка углубился в стену. Чудище, обрадованное, засияло солнечным светом и врезалось снова. Хвост быстро исчез в окне. Люди, пересмеиваясь, поддержали успех весёлым гулом. Чудище хмыкнуло, перекрасилось в белый, с достоинством несколько раз наклонило длинную шею и спланировало ко входу в крепость.

Гулко вздохнула каменная дверь, а летни всё не расходились. Даже собрание ождало, само не понимая чего. Должно быть, именно тех торжественных раскатов, что, приглушённые массивными стенами, вдруг наполнили воздух.

— Кто людей веселит, за того и свет стоит. Так что ли? — неожиданно выговорил третий старейшина, без злобы или насмешки.

— Захочешь — на гору вскочишь, а не захочешь — и с горы не съедешь, — в тон ему ответил Орур. — Всё будем у подножия топтаться или решим что?

Собрание переглянулось.

— Будь по-твоему, — решил лысый старейшина, и остальные поддержали его нестройным хором.

— Только у уана Керефа есть условия, — спокойным голосом сообщил Орур и приготовился, как ему казалось, к любой реакции, даже к взрыву негодования.

— Ну что же, — рассудительно заметил третий старейшина — Может, в конце концов, он и знает, что делает, раз так в себе уверен. А какой он вообще? Вот как этот гад летающий?

Хин с отчаянием смотрел в окно. Солнце поднималось всё выше, назначенный час приближался. «Не раньше и не позже». Мальчишка сорвался с места и со всей силы ударил по двери — та даже не шелохнулась. Шум снаружи стал громче, потом люди захохотали, и Хину показалось, что они смеются над ним: его отчаянием и бессилием. Он опустился на пол, уткнулся носом в колени. Ушедший день оказался самым счастливым в его жизни, но день прошёл, и чудеса кончились.

Мальчишка с отчаянной злостью ударил кулаком по полу. Люди за окном снова разразились хохотом. Хин наморщил лоб, что было силы, сражаясь с подступающими слезами. Глаза жгло, рука болела — он разбил костяшки пальцев в кровь.

Неожиданно дверь отворилась. Хин даже не пошевелился — он мог по шагам различить, пришла ли Меми, мать или, может быть, Тадонг. Снаружи летни веселились, как никогда прежде, от двери донёсся лёгкий шорох. Мальчишка резко поднял голову, злой и взъерошенный, сморгнул и протёр глаза — у порога никого не было. Он осторожно поднялся, стараясь ступать бесшумно, перебрался ближе к косяку и быстро выглянул в щель. Коридор тоже оказался пуст: должно быть, слуги убежали посмотреть, что творится во дворе.

Не раздумывая, Хин выбрался из комнаты и плотно притворил дверь, как будто она была всё так же заперта, а затем бегом помчался к лестнице на третий этаж. До полудня оставалось всего несколько минут. Запыхавшийся, он остановился в тёмном тупике и, несмотря на спешку, прежде отдышался, затем точно вспомнил, где в полу были ловушки и провалы, сосредоточился и только тогда зашагал, не торопясь и тщательно ощупывая стену от метки до метки. Вытянутые руки, наконец, коснулись невидимой преграды. Вздохнув с облегчением, Хин обвёл давно знакомый камень и протиснулся в узкий проход.

В подвесных чашах уже не горело пламя, зато можно было ясно видеть, как узкие пучки света пробиваются через оконца, и падают, почти не рассеиваясь, в полумрак. Мальчишка отряхнул одежду, сделал вдох и побежал по коридору. Ноги сами привели его к одной из дверей; та ушла в стену, приглашая войти, но Хин лишь нерешительно заглянул внутрь. Он увидел большую залу, стены которой были скрыты волнами драпировок из чёрной материи. Ближняя к выходу половина комнаты отчего-то пустовала — лишь одно высокое кресло, ничуть не похожее на те, что стояли у матери в кабинете, высилось там. А в дальней половине собрались все чудовища разом. Тонкие, изящные зелёные свечи в высоких канделябрах мягко мерцали, чуть слышно потрескивая. Их огни отражались и блестели на чешуе трёх чёрных тварей с тонкими и сильными руками, оканчивавшимися четырьмя пальцами, до удивления похожими на человеческие. Напротив них и будто подражая им, устроились три червя, облачённые в чёрные же накидки. В лапах и те, и другие держали одинаковые пузатые, блестящие, багровые причудливых форм вещи и длинные палки — быть может, волшебные? Такие же вещи, только очень большие, стояли на полу: одна перед Келефом, сидевшим последним в ряду чешуйчатых страшилищ, вторая — неподалёку от него. У её блестящих изогнутых боков устроились сразу две пушистые твари. Коричневая сидела на подставке, окутав мехом тонкую длинную ручку с витиеватым закруглением на конце, серая устроилась на полу и держала волшебную палочку. В центре образованного чудищами полукруга стоял высокий чёрный короб, и на нём спиной к мальчишке примостился жирный, мохнатый паук. Он постучал очень маленькой и тонкой белой палкой по металлической скрижали, лежавшей перед ним.

Келеф взглянул на Хина, плавно взмахнул рукой и указал на кресло. Мальчишка вжал голову в плечи, быстро пересёк пустое пространство и забрался с ногами на своё место. Паук торжественно воздел белую палку. Чудища, не заговаривая, исполнили диковинный ритуал. Черви и чешуйчатое семейство подняли любопытные багровые диковинки и положили их горизонтально на плечи (а черви — на вздувшиеся под накидкой, припухлые кольца), держа левыми лапами. Отвечая поднятой белой палке паука, все занесли над странными вещами свои длинные волшебные палочки.

Паук взмахнул лапами, пальцы чудовищ прижались к длинным металлическим нитям, натянутым во всю длину багровых вещиц, палочки припали к ним, и тишину разорвал торжественный звук, испугавший мальчишку: неожиданный, громкий. Белая палка паука качнулась в другую сторону, звук стал тише, распался на множество голосов, каждый из которых пел свою песню, но все они удивительным образом стремительно двигались куда-то вместе, казались одной мелодией.[10] Хин начал вслушиваться: то одни голоса — высокие — звучали отчётливее, то вдруг пробивались низкие, до того лишь подчёркивавшие движение: они вступали размеренно, словно барабаны, отбивавшие ритм на деревенских праздниках.

Громкая песня закончилась, голоса зазвучали тихо, тепло. Мальчишка подпёр щёку кулаком, слушая их неторопливый рассказ, поглядывая то за движениями волшебных палочек и перемещениями пальцев вдоль нитей, то за взмахами лап паука. Тот колдовал, творя плавные, округлые движения. Вдруг, его лапы стали двигаться точнее, но всё так же аккуратно, и тотчас музыка забилась волнующим пульсом. Хин напрягся, ожидая появления чего-то враждебного, но вместо этого вновь зазвучала прежняя широкая и светлая мелодия, и когда громкие звуки возвратились, он уже не испугался их — то была гордая и торжественная поступь неведомых духов или людей, услышавших однажды в голосе ветра эту песню.

Музыка потекла легко и шутливо. Теперь мальчишке даже нравилось, когда голоса волшебных вещиц звучали громко: тогда он чувствовал в крови дрожащий, гулкий отзвук и всё тянулся вперёд, рискуя выпасть из кресла. Ему хотелось последовать за мелодией, стать одним из её голосов.

Тишина наступила неожиданно. Чудища поднялись, стали расходиться. Незнакомый голос что-то говорил на чужом языке, ему отвечали, а Хин только моргал, ошеломлённый. Рядом с креслом замерла высокая фигура уана.

— Уже всё? — тихо, чтобы не мешать чужой беседе, и робко, оттого, что никак не мог придти в себя, спросил мальчишка.

Сил'ан ответил ему долгим взглядом, а потом жестом поманил за собой и поплыл к выходу из залы. Хин вскочил, поклонился шумным чудовищам, обступившим короб деловито суетившегося паука, и побежал следом за уаном. Им не пришлось далеко идти. Келеф подплыл к двери, у которой не так давно Хин отыскал Вельрику. Он сложил вместе ладони, развёл их в стороны, будто разгладил невидимую ткань, витавшую над полом, и дверь сама отворилась. Мальчишка только разинул рот.

В небольшой и светлой комнате за прозрачными дверцами высоких шкафов лежали разные диковинные вещицы. Иные из них напоминали дудочку, на которой умел играть сторожевой, но были куда больше и сложнее устроены. В углу, куда Солнце не заглянуло бы и на закате, стояла блестящая багровая громада — с человеческий рост, а то и больше. Хин бросился к ней, оглядел со всех сторон. Толстые бока, отливавшие бронзой тугие нити, фигурные прорези и ароматный запах, доселе незнакомый мальчишке, вызвали у него трепетное уважение к таинственной вещи. Уан что-то произнёс. Хин не понял его слов, но тотчас обернулся к нему.

Келеф стоял у красиво раскрашенного стола, по форме напоминавшего птичье крыло. Драгоценные камни в его отделке искрились и переливались, мозаика на крышке изображала чёрно-зелёную воду, туманные лики двух Лун и фигуру на берегу. Хин осторожно подошёл ближе и, встав на цыпочки, пригляделся к фигуре, опасаясь дышать. Ему показалось, что изображена женщина, и она простирает руки к небесам в мольбе или, может быть, торжествуя.

Сил'ан поднял крышку спереди, продемонстрировав длинную и узкую чёрную ленту, разбитую на равные отрезки и прорезанную белыми выступающими полосами: то двумя, то тремя. Неожиданно, он стал намного ниже, будто сел на невидимый стул, снял перчатки и положил руки на тускло блестящую лаком тёмную гладь. Хин узнал звонкие серебристые звуки, вмиг наполнившие комнату. Широко открыв глаза, он смотрел, как чёрные или белые полоски, уступая силе нажатия, погружаются в ровное полотно, а потом сами поднимаются вверх, сразу же возвращаясь на место. Оказалось, что совсем не Лирия, а чёткие прикосновения тонких бледных пальцев с перламутровыми пластинами коротко остриженных ногтей рождали чудесную лунную музыку.[11]

Он слушал, не понимая, что с ним происходит. Сводило живот, тело становилось сухим и лёгким, казалось полым корпусом, откликающимся на гул басовых струн. Дыхание перехватывало, и тогда он тянулся вперёд, приподнимаясь на носках, наклонял голову.

Сил'ан играл долго, а потом неожиданно поднялся и стремительно выплыл из комнаты. Хин прижал руки к груди, огляделся и осторожно потянулся к чёрной полосе, надавил. Та откликнулась упруго, зазвенела, и мальчишка испуганно отдёрнул руку.

Тотчас в комнату протиснулась коричневая тварь, тащившая в зубах высокую подставку, на которой недавно сидела сама. Подтянув её близко к Хину, она взглянула на крыловидный стол, поправила подставку, отошла чуть в сторону, убедилась, что та стоит прямо напротив середины лакированной полосы и выкатилась прочь. Келеф вернулся, сменил перчатки на плотные и с довольным видом похлопал рукой по сидению. Хин озадаченно уставился на него, недоверчиво нахмурился, шагнул ближе. Сил'ан слегка опустил веки, удовлетворённый. Мальчишка взобрался на подставку и уселся лицом к нему. Келеф подплыл ближе, развернул его к столу. Сам устроился рядом, взял ребёнка за правую руку, заставил собрать ладонь так, будто он накрыл ею небольшой шарик, и, удерживая указательный палец, с красивым взмахом опустил его на одну из чёрных полос.

Ченьхе, осадив динозавра посреди площади, удивлённо крутил головой, оглядывая покинутое селение. Йнаи догнал его, тоже остановился и нахмурился.

— Не понимаю! — воскликнул беловолосый. — Где все люди? Эту деревню я помню, мы приехали правильно. Крепость стоит пустая, в деревнях — никого. Что за шутки такие? Может они перебили друг друга уже, но тогда где трупы?

— В другой деревне мы нашли десяток, — мрачно сказал советник.

— Этого мало, — резонно заметил Ченьхе. — Я ничего не понимаю.

— Раз здесь их нет, значит они ушли, — Йнаи был раздражён.

— Куда они могли уйти без приказа? — изумился сын Каогре. — Ладно, спешивайся. Ящерам надо отдохнуть.

Советник, не возражая, открепил поводья от перчатки и спрыгнул на землю.

— А нам надо поискать еду, — спокойно добавил Ченьхе, подходя к нему. Оба направились к ближайшему дому, силач продолжил на ходу: — Йнаи, ты же умный. Скажи мне, что такое творится, а то это уже на проклятие тянет. Я вчера, когда засыпал, подумал даже: ладно проиграть поединок — нет, ты представь себе, я о том позоре подумал «ладно, дескать». Но приехать командовать гарнизоном приграничной крепости и потерять людей…

— Никого вы не теряли, — убеждённо и хмуро промолвил советник, выбивая плечом хлипкую дверь. — Они сами ушли. Мы можем и в третью деревню съездить, только там их тоже не будет. Неужто сами не понимаете: по эту сторону границы их нет.

Ченьхе почесал спину, пригнулся и тоже вошёл в хижину.

— Твоё, значит, мнение, — таким густым голосом, точно десяток лет просидел в болоте, сказал он, — что я тут ничего сделать не могу.

Йнаи опустился на колени, спиной к нему, и зашарил в горшках.

— А что вы можете сделать? — спросил он.

— Коли я с такими вестями вернусь, отец сочтёт меня вовсе бесполезным.

— А если не вернётесь, уан и совет ещё долго не узнают, что здесь творится.

— Но пока они узнают, да пока решат, что делать… А ведь и правда: что отец делать будет? Он же говорил, что войско взять неоткуда, не с восточных же границ?

— Это уану виднее, — хмыкнул Йнаи, оборачиваясь к силачу. — Ченьхе, дело серьёзное, так что медлить нельзя. Надо возвращаться.

Силач поковырял большим пальцем земляной пол.

— В крепости же были птицы, — сказал он.

— Были, да теперь нет, — настороженно отозвался советник. — Что с того?

— Я думаю, что много мы уже времени потеряли. А коли я вернусь, так потеряем ещё больше. Надо этих гадов догнать и вразумить. Сын я или не сын своего отца? Они меня послушают!

— Они пошли против воли самого уана Каогре! — воскликнул летень и резко поднялся. — Бросьте вы эту затею. Путь один — назад!

— Я не трус, — ровно выговорил Ченьхе. — Отчего, едва завидев сложность, я должен прятаться за спину отца?

— Да не в том дело, — взмахнул руками Йнаи. — Думаете, он бы на вашем месте бросился их догонять, сломя голову? Их образумить теперь можно только силой, а не словом.

Беловолосый силач расширил ноздри и упрямо тряхнул головой.

— Отец всегда совершал то, на что другие не решались — так он и добыл себе славу!

Советник скрестил руки на груди.

— Я решительно не согласен! — высказался он.

Сын Каогре усмехнулся:

— Тогда поезжай в лагерь. Давай! Я тебя не неволю.

— Храбрость без ума не дорого стоит, — глядя ему в глаза, произнёс Йнаи.

— Я решил, — только и ответил Ченьхе, твёрдо и уверенно.

Советник болезненно сморщился и уставился куда-то в сторону.

— Это плохо кончится, — наконец, сказал он. — Но я вас не оставлю.

Глава X

Ополчение размазывалось по земле как жирная весенняя грязь, которую уан никогда не видел, хотя слышал о ней не раз. Линия войска сильно растянулась. Промежутки между авангардом, центром и арьергардом становились всё больше, и это было опасно — две сотни храбрых и стойких воинов сейчас могли бы приостановить наступление трёхтысячного ополчения, а под умелым командованием и с милости Дэсмэр — разгромить врага.

Во время привала уан велел собрать совет на вершине плешивого холма, плоской и длинной. Стоя спиной к старейшинам, правитель смотрел вдаль — на деревеньку у самого горизонта, наверняка покинутую, на ровную как ладонь, унылую, прокалённую Солнцем землю. То было впереди, а позади — летни, суеверные и боязливые, с проворством насекомых покрыли склоны, поросшие колючей сухой травой. Уан сравнил их с последним валом окаменевшего моря — он привык к волнообразному рисунку дюн или холмистым краям, где землю будто обхватил и сжал весёлый великан. Саванна, однообразная, мёртвая, вызывала у Марбе предчувствие близкой беды.

Глухая, давно привычная боль хватала правителя за сердце. Он осторожно прижал левую руку к груди и со счастливой улыбкой представил, как однажды именно сюда — куда-то между совершенными пальцами смертного Бога — войдёт гладко отполированное лезвие ножа.

— Мой повелитель, — робко просипел Голос. — Все, кто мог, собрались. Нет семерых, — он перечислил имена. — Их воины очень встревожены.

— Чем на этот раз? — потребовал уан, оборачиваясь.

Голос ответил далеко не сразу.

— Мы идём по безлюдной земле, — наконец, объяснил он, неловко потупившись. — Ни куста, ни травинки, ни птицы в небесах.

Марбе запрокинул голову. Высь, раскалённая добела, ослепила его.

— Опять, — прошептал он. — Повсюду вам чудятся проклятия да знамения несчастий. Стадо дураков…

Старейшины неуверенно переглянулись. Уан опустил голову и крепко зажмурился.

— И вы тоже? — насмешливо вопросил он. — Успокоят они воинов, как же.

Многие старики помрачнели, но стоило правителю открыть глаза, как они тотчас изобразили угодливое внимание.

— Мой повелитель, — забормотал Голос, словно боялся тишины, — мы всего лишь люди, и…

— Войско с востока, — резко перебил Марбе. — Мы будем говорить о нём.

Старейшины переглянулись вновь, но никто из них не возразил. Голос, осторожно ступая, отошёл в сторону. Поднялся высохший древний старец с доверчивыми голубыми глазами.

— Почему оно убегает от нас? — спросил он сухо. — Может, это тайный союзник уана Керефа?

Правитель коротко рассмеялся.

— А деревни он жёг для отвода глаз?

— Чтобы запутать нас, — пояснил старик. — Даже Ченьхе мог понять, что нельзя нападать на людей владения, потому что сражаться с уаном, лишённым поддержки народа, приятно и просто. Так же рассчитывали поступить мы, и подданные уана Керефа наверняка опустили бы для нас мост крепости. Теперь же нам навязан образ беспощадных врагов.

— Противоречишь себе, — с улыбкой ответил Марбе. — Если деревни жгли, чтобы нас запутать, то жгли бы пустыми. По-твоему, уан Кереф опоил людей привораживающим зельем? Если не было настоящей угрозы, то я не вижу иного объяснения тому, как неожиданно они встали на его сторону, забыв о гордости и амбициях. Незачем искать сказочных причин — тайный союзник, которого вы испугались, ведёт себя не как союзник вовсе.

— Ящерица, чтобы спастись, отбрасывает хвост, — сосредоточенно возразил старейшина. — Зверь, попавший в капкан, иной раз отгрызает себе лапу.

— Не голову, нет? — оскалившись, переспросил правитель. — Очень жаль, а ведь этот пример подошёл бы нам.

Старик нахмурился. Марбе медленно поднял брови:

— Неужто ты не шутил, заговаривая о союзнике? — недоверчиво уточнил он.

Старейшины сгорбились, подняв плечи, и стали похожи на хитрых, всклокоченных птиц-падальщиков, скромно ожидающих своего часа. Правитель широко улыбнулся им.

— Не о чем думать, — зазвучал его весёлый и властный голос. — Уан Каогре не ответил бы на мольбы о помощи, а уан Кереф не столь глуп, чтобы молить о ней. И хотел бы я понять, кто ведёт восточное войско и чего он хочет. Одно точно — сейчас мы не можем двинуться к крепости, оставляя неизвестной силе прекрасную возможность ударить нам в тыл. Напротив, я предлагаю отступить на велед.

— Но что нам даст отступление, мой повелитель? — сипло осведомился Голос.

Марбе смерил его неприятным взглядом и продолжил, не отвечая:

— Да, и кроме того, отправьте к чужому войску ещё одну птицу. Пусть сбросит такое послание: «Я, уан Ирил Марбе, требую: назовите себя. Даю вам срок до рассвета нового дня. Если требование не будет выполнено, я догоню и разобью наголову ваши жалкие четыре сотни, а потом уже без лишних волнений примусь за уана Керефа».

Ветер весь день, не уставая, упрямо толкал в спину; низко летели облака. Ченьхе казалось, их можно ухватить, стоит вытянуть руку.

— Какие странные, — пробормотал он.

Йнаи отозвался тотчас:

— Вестники зловещего края, где не бывал никто живой.

Небеса полнились мятущимися тенями, они слетелись отовсюду, чтобы оплакать погибшее селение. Там, где прежде стояли дома, теперь лежали обгорелые кости и куски обожжённой глины — остатки стен, под ними пряталась зола. Если и было здесь что другое прежде, добычу поделили меж собой ветер и время. Кое-где черепки сложились аккуратными кучками, словно хижины людей обратились в домики духов.

— Нужно ехать дальше, — негромко позвал советник.

Беловолосый силач всё смотрел на пепелище, лицо его кривилось в болезненной гримасе.

— Ты видишь?! — с негодованием воскликнул он. — Посмотри! Посмотри же! Все были убиты в своих домах — они, должно быть, спали, когда их подожгли. Бросались к двери в поисках спасения, и стрелы несли им верную гибель. Где, где следы честного сражения? Что, что это за войско, сотворившее такое?!

Он сбился, окинул пепелище диким взглядом, точно сейчас на его глазах повторялась бойня: пылали хижины, озаряя ночь багровым заревом, в воздухе носились искры, сухо треща, рушились соломенные крыши, кричали дети, рычали и хрипели мужчины, захлёбывались слезами ужаса и бессилия женщины да с тугим звоном пели тетивы.

Йнаи соскочил с динозавра и осторожно подошёл к сыну Каогре, остановился рядом, вздохнул.

— Я не понимаю, что за озорство: крадучись, нападать на безоружных? — хрипло пробормотал силач. — Неужто предатель, ведущий это войско, думает так добыть себе честь и славу? Да он просто грабитель и трус!

— Если б так, — с сомнением ответил советник, — разве пошли бы за ним четыре сотни летней? Не горячитесь, прошу вас — предатель изворотлив и хитёр, а сердцем копья у недруга не переломишь. Нужно понять, что увлекло людей…

— Я вызову его на поединок, и дело с концом! — запальчиво перебил Ченьхе.

Йнаи снова вздохнул и терпеливо объяснил:

— Он не примет вызов.

— Ха! Его войско тотчас от него отвернётся. Все увидят, что он лишь малодушный слизняк.

Советник застонал.

— Ченьхе! Не станет он говорить с вами при всём войске — какой трус поступит так смело, когда на его стороне сила?

— Но правда-то на моей стороне! — возмутился беловолосый.

Некоторое время Йнаи молча смотрел на него.

— Пожалуйста, — взмолился он, — поймите: правда — правдой, да только если бы она могла сама за себя постоять, не стало бы предателей. Побоится он один на один говорить с вами и от войска вас постарается скрыть или оклеветать перед ним. Вы встретитесь в шатре, окружённые его приспешниками, или в другом укромном месте. И стоит ему понять, каковы ваши истинные намерения, тотчас в спину вам вонзятся стрелы. Если не хотите погибнуть напрасно или, оказавшись заложником, связать руки уану, вам надлежит притвориться. Понимаете?

Ченьхе насупился.

— Чем тогда я лучше этого обманщика?

Советник безвольно опустил руки.

— Небеса, — пробормотал он. — Мораль хороша для женщины или девицы, для средней руки торговца или престарелого переписчика. Даже сборщику податей она может придтись к лицу. Для тех, кто их слабей, она — оковы. Для тех же, кто сильней — нет никакой морали. Разве не предательство принесло уану Каогре первый надел? Разве же не обманом он расширил землю, стравив соседей, купив проклятие для уана Каяру, о доблести и чистоте помыслов которого до сих пор поют песни и слагают легенды? Таков выбор, Ченьхе: жить в народных сказаниях об идеальном правителе или же вправду жить.

Силач лишь упрямо мотнул гривой нечёсаных и грязных волос. Йнаи скорбно улыбнулся, точно мудрец, и не ожидавший иного ответа; потёр воспалённые, слезящиеся глаза.

— Нужно сделать привал, — сказал он. — Мы давно не спали. Но не здесь, не здесь.

На границе с зоной Олли дела шли скверно. Командир приграничного гарнизона рассказал, что за прошедшие три дня группы воинов числом до кварты дважды наносили удары, как по крепости, так и в обход.

— Все атаки были отбиты, — доложил он, и в его голосе ясно сквозило довольство собою. — Вряд ли они к нам ещё сунутся — бежали, поджав хвосты.

— Не тебе об этом судить, — строго заметил первый советник, глубоко возмущённый нахальством.

Каогре поморщился, слушая перебранку.

— Атаки? — громко сказал он прежде, чем молодой летень успел придумать ответ. — Как же, стал бы уан Кабаба атаковать нас силой одной кварты! Нет, это только разведка боем, и объяснить её позже легко: дескать, мятежники. Всегда найдётся дурак, который видит себя во сне уаном.

— Нам сообщили о мятеже как раз накануне вашего приезда, — согласился командир. — Да, это объясняет…

— Легко вы отбросили их «атаки»? — перебил Каогре.

— Не без потерь, конечно, — завёл уклончивую речь летень.

Уан махнул рукой, прерывая его.

— Ступай, — велел он, а когда тот вышел, сложил ладони, точно собрался вознести молитву.

Советник долго смотрел на хмурое лицо правителя, преображённое усталостью: морщины оплели его густой сетью, перебитый нос уже не казался клювом хищной птицы. Вдохновенная ярость исчезла из глаз; выцветшие, с красными прожилками, они, будто сами себя устыдившись, спрятались за дряблыми веками.

— Стар я стал, — тихо пробормотал Каогре.

Советник усмехнулся.

— Что тело? — спросил он.

— А что — дух? — правитель растянул губы в улыбке. — Всё, что горит — догорает. Как там весены говорят: сколько цвету ни цвесть, а всё опадать, — он помолчал, затем продолжил. — Мне нет покоя, и никогда не будет: повсюду уже, куда ни взгляни на карту — ни одного знакомого лица. Помнишь, кто были наши соседи, когда я только стал уаном? И где они теперь? Никто из них не дожил до моих лет, никто из них не умер своей смертью. Им на смену пришли молодые, дерзкие, чтобы, утратив юность и поумнев, самим сгинуть от рук новых любимцев своенравной судьбы. Вот здесь, — он ткнул в карту сухим пальцем, — уже сменилось двенадцать властителей, здесь — десять, и здесь, и здесь, и…

Он умолк и накрыл карту рукой. Советник внимательно пригляделся к его лицу.

— Что бы я ни делал, покоя никогда не будет, — повторил Каогре, столь же ровно, сколь и прежде. — Так горяча молодая кровь, что земля моя будет гореть то у западной границы, то у восточной, а изнутри её пожрут восстания. Сколько ещё раз я угадаю верное решение? Владение — желанный кусок, большой кусок. Он рассыплется на крохи и утонет в крови междоусобиц. Мой род прервётся, и после меня не останется ничего. Неприятно это понимать.

Советник молча сглотнул подступивший к горлу комок.

Войско расположилось на отдых. Люди, встревоженные, собирались вокруг знамён уана Марбе, и всякий раз среди толпы находился тот, кому было что сказать.

— … небеса не обрушатся на землю, ушедшие не сойдутся с живыми в великой последней битве, — глухим, таинственным голосом рассказывал крепкий сухощавый мужчина преклонных лет. — Мир, каким мы знаем его, не был сотворён в единый миг. Так же в единый миг он не погибнет. Люди будут жить, как жили, не подозревая о скором закате народа, и лишь последние поколения не смогут отмахнуться от давней тревоги. Нет, они не вспомнят предание, о котором я рассказываю вам, и тогда свершится изречённое. Станут замечать, что всё больше земель встречают человека мёртвой тишиной или наливаются чужой, прежде невиданной жизнью, пришедшей нам на смену — как и мы живём, быть может, после неведомых существ. Их образы встали бы из древних рисунков и надписей, которые высекали на камнях наши далёкие предки, вручая память свою Лирии, а грядущее — Дэсмэр. Если б только мы ведали, что искать; если бы могли представить хоть одну черту ушедших — в наших руках оказался бы ключ от ящика знаний.

Торжественен великий порядок. Зловещи древние Боги с тонкими руками и улыбающимися лицами-масками. Глаза их всегда провалы, а в них — вековечная ночь. Наши предки зажигали костры, освещая путь сквозь сотни лет, и всё же поклонялись тьме. Они творили не идолов, а доспехи — защиту для неё, чтобы никакой свет: ни солнечный, ни лунный — и никакой огонь не могли изгнать её. И доспехи эти столь прочны, что по сей день проклятые статуи невозможно ни расплавить, ни разбить. Они врастают в землю, но по-прежнему глядят на нас провалами глазниц; всё так же улыбаются маски. И власть их над нами не кончилась, нет: Бог умирает, когда в него перестают верить, но разве наши предки, отвернувшись от коварных чудовищ, перестали верить в них? Отчего мы боимся, если свободны? Почему наделяем их мстительной злобой и могуществом? Люди распознали обман и отпрянули в ужасе, заглянув в души тех, кого называли Богами. Но они победили нас — сбудутся все замыслы, которым когда-то очень давно с благоговейным трепетом внимали жрецы в огромных храмах.

Мы призвали чудовищ к жизни, а теперь не в силах отпустить.

Они — ищут покоя, и однажды, когда последний из нас ступит на дорогу ветра, наконец, обретут его.

…

— Земля, полная людей, изменится, чтобы спасти мир! — запальчиво восклицал молодой воин у другого знамени. — Конец близок, он грядёт! Люди стали слишком шумны и тревожат небеса. Пламя уничтожит прежде сотворённое, реки выйдут из берегов, вздымаясь и кипя. Лучшим из нас будет отдан во владение новый мир. Бессильные, лживые, безумные, уродливые, ревнивые и злые не спасутся, ибо, едва придя в себя от ужаса, вновь погрязнут в раздорах и сгинут в судорогах земли!

Далеко от него на другом конце холма бывалый рубака напевно выводил с детства знакомое поверье, стараясь по памяти подражать задушевному голосу деда:

— Едва забрезжит рассвет, из-за горизонта придёт чёрная туча, огромная, точно четыре горы в центре мира. Отчаяние объемлет всё живое, солнечный свет обратится во тьму — настанет время древних Богов. Как чашку они разобьют землю. Девять дней и ночей станут властвовать над миром ветры, ливень и наводнение. На десятый день небеса перестанут оплакивать нас, и древние Боги под сенью тучи посмотрят на лицо мира — везде тишина. Род людской обратился в глину.

Лишь немногие из воинов подолгу слушали новоявленных пророков. К другим знамёнам стеклись и стар и млад, как волны: там летни то кричали, то перешёптывались о чудовище, и казалось, что на холме поселился улей.

— Пожрал своих людей, теперь затаился — вестимо нас поджидает!

— Победил сильнейшего из воинов. Нет, он не человек!

— И то правда, говорят, в самом деле…

— …чёрный, а лицо белое. И тонкие руки…

— …тонкие кисти…

— Бог!

— …не явится перед смертными…

— Забыли?!

— …как мир погиб в прошлый раз?

— …кто спит в весеннем Городе?…

Огромное тёмно-оранжевое Солнце садилось во мглу. Динозавр Йнаи, до того мчавшийся на полкорпуса впереди, неожиданно перешёл на шаг. Силач развернул своего ящера и, поравнявшись с советником, быстро спросил:

— В чём дело?

Летень указал рукой направо, туда, где пыль вилась над холмом, озарённая косыми лучами светила.

— Догнали, — нетерпеливо выдохнул беловолосый. — Сейчас не будем торопиться. Поедем шагом, наверху ты останешься позади — там, где их дозорные тебя не увидят, а я спешусь и поползу к вершине.

— Не теряйте головы, — мрачно попросил его советник.

Ченьхе сделал вид, что не заметил тревоги во взгляде летня, и широко раздул ноздри, возмущённый.

— Лучше им волноваться за свои головы. Вперёд!

Ящер Йнаи тронулся с места, тяжело и неохотно переставляя лапы, будто настроение хозяина передалось и ему. Беловолосый, хмурясь, слушал, как мерно дрожит земля от могучих шагов и как громко в душной тишине заката бьётся сердце. Он удивлялся собственному волнению.

Спрыгнув наземь, силач перебросил советнику перчатку с поводьями, лёг на землю и пополз, но вскоре сел и скорчился, чихая от пыли. Йнаи порылся в седельной сумке, подъехал ближе, наклонился и протянул Ченьхе узкую полосу лёгкой белой ткани. Воин, ни слова не говоря, обвязал ею нижнюю часть лица и продолжил путь к вершине.

Первым, что он увидел, были телеги, грубо сколоченные из деревянного камня. Их тащили исхудавшие ящеры с изуродованными рубцами шкурами. «Зачем нужно столько еды?» — озадаченно подумал сын Каогре, глядя на груз: множество мешков и свёртков. Он не сразу различил среди тюков чёрные лакированные бока кувшинов, закопчённые металлические края котлов, связки копий и дротиков. «Добыча», — понял он тогда и, больше не обращая на телеги внимания, поискал глазами дозорных.

Воины шли шумной толпой, словно возвращались с развесёлой гулянки. Беспечные, опьянённые лёгкой наживой и уверенные в собственной непобедимости, они вольно разбрелись по склону и не глядели по сторонам. Чёткий строй держали лишь три десятка летней, окружавшие единственного всадника. Ченьхе изо всех сил напряг зрение, пытаясь рассмотреть лицо предателя — в его посадке силачу чудилось что-то знакомое.

Солнце уже зашло. Небо подёрнулось звёздной рябью. Так ничего и не разобрав в синих сумерках, беловолосый осторожно отполз назад.

— Какие у них знамёна? — спросил Йнаи, пока Ченьхе разматывал ткань.

Силач нахмурился и ответил растерянно:

— Идут без знамён.

— Кто он?

— Не рассмотрел.

— Командир гарнизона крепости? — спокойно предположил летень.

Ченьхе оглянулся на него. Йнаи ожидал ответа, прищурив глаза и опустив углы губ.

— Да, — осознал беловолосый, помолчал и добавил. — Ты с самого начала так думал?

— Либо он, либо старейшина любой из трёх деревень, — поведал советник. — Но старейшине трудно было бы подчинить себе двух других, равных ему, и того сложнее переманить на свою сторону гарнизон крепости. Впрочем, это всё досужие размышления. На деле я не представляю и того, как командиру удалось поднять своих людей против уана.

— Ты очень умный, — восхитился Ченьхе. Из длинной речи он понял лишь то, что Йнаи мог бы без затей ответить «да».

Летень скорбно улыбнулся.

— Недостаточно, — сказал он. — Я не сумел отговорить вас.

— Почему ты так предан отцу? — вдруг спросил беловолосый, без обиняков, с серьёзностью, ему обычно не свойственной.

Йнаи открыл рот, чтобы напомнить о времени, предателе и чужом войске. Силач угадал его намерение.

— Это может быть наш последний разговор, — голос наследника Каогре звучал настойчиво. — Мне важен ответ. Только, прошу тебя, говори проще.

Советник опустил глаза и провёл рукой по шее динозавра.

— Дело не в уане Каогре, — признался он. — Дело в вас. Правитель без выдающихся способностей, который умеет ценить чужой ум, ничуть не уступает тому, кто сам умён, но и полагается на себя одного. Я хотел бы служить вам.

Ченьхе недоверчиво наморщил лоб.

— Но я же не послушал тебя, — пробормотал он.

Летень встретился с ним взглядом и спокойно объяснил:

— Вы напоминаете мне уана Каяру — у вас есть сердце.

Обоих советников уана Каогре разбудили телохранители, и каждый сказал своему господину:

— Приказ правителя: предстать перед ним немедленно. С собой принести большие карты внешних границ.

Оба старика торопливо сморгнули сон, надели мантии и, нагрузив себя лакированными футлярами для свитков, выбрались из комнат в коридор. Факелы уже потушили, но советники не стали возвращаться или медлить — оба бывали в крепости не один десяток раз и могли по памяти исчислить шагами длину любого перехода в ней, не говоря уж о том, чтобы на ощупь добраться до двери, ведущей в личные покои уана.

Тяжёлая каменная плита заскрежетала — её вручную отодвигал мрачный воин из личной стражи Каогре. Советники переступили через порог и низко поклонились. В покоях уана было жарко и душно: пылал небольшой камин, десяток свечей, без подсвечников стоявших на полу, озарял ворох карт. Правитель сидел перед ним, скрестив ноги, и что-то быстро писал тонкой чёрной палкой на пергаментном листе. Не отрываясь от своего занятия, он коротко кивнул, и мрачные стражники покинули комнату.

Старики молчали, пока плита не встала на место. Едва скрежет стих, огонь в камине оживился, зашептал бесплотным голосом. Каогре осторожно выпустил палку для письма из рук, та с тихим стуком упала на разрисованную мягкую кожу и закатилась под длинный чёрный футляр.

— Все карты здесь, — заговорил младший из пришедших.

— Хорошо, — ровно ответил уан, протянул исписанный лист. — Я считал по памяти. Проверь. А ты, — он взглянул на первого советника, — отдай ему всё, что принёс, и садись рядом со мной. Подумаем, вдруг я что-то пропустил или не учёл.

Летни повиновались, не задавая вопросов. Первый советник вдруг нахмурился, заметив среди разбросанных листов пергамента тонкую резную трубочку из настоящего дерева — футляр для птичьей почты, каким пользовался только один из соседей.

— Марбе спросил меня, кто ведёт западное войско и какие цели преследует, — без выражения молвил Каогре.

Третий советник поднял голову от карт. Правителю больше ничего не потребовалось добавлять: юго-западная граница стала только чертой на карте. «Когда уан Марбе поймёт, что происходит, искушение может оказаться велико. Нужно перебросить туда хотя бы две полнокровные кварты, — проносилось у каждого из летней в голове. — Они займут покинутую крепость и смогут продержаться два дня до подхода подкрепления из лагеря…

Какого подкрепления? Даже если направить на юго-запад всех новобранцев, этого не хватит. А ведь ещё нужно собрать войско — чтобы не провоцировать соседей, придётся жестоко покарать мятежников. Где взять силы? Ослабить границу с зоной Олли не посмеет никто в здравом уме — число её защитников и без того нужно удвоить».

Людей отчаянно не хватало, и в то же время их нужно было найти каким угодно способом — хоть сотворить из воздуха вместе с оружием. Каогре знал, что есть только один выход.

Уже три часа — с тех пор как получил письмо — он впивался уставшими, больными глазами в толстые чёрные контуры владения на пергаменте. Вспоминал и сопоставлял события, случившиеся на каждом отрезке, вызывал перед глазами образы далёких краёв и построенных там укреплений, вновь и вновь пересчитывал цифры. Где-то ему удалось забрать из малочисленного гарнизона сотню, где-то — всего десяток или пару человек. Участки, которые казались правителю наиболее опасными, он не ослаблял. Когда перечень был составлен, уан послал за стариками, нисколько не надеясь на чудо.

Оно и не случилось.

— Больше трёх кварт не выжать всё равно, — заключил первый советник после тяжёлых размышлений. — На войско останутся только две с половиной сотни. Слишком мало.

— Есть ещё новобранцы, — вмешался третий.

— Ты понимаешь, что тогда у нас не останется резервов?!

— Тихо, — хрипло прервал их Каогре. — Сколько с новобранцами? Пятьсот?

— Пятьсот, — отозвались оба летня.

Правителю на миг показалось, что вместо них ему ответил огонь. Третий советник разбил иллюзию:

— Без толку! — воскликнул он с горькой досадой. — У Марбе четыре тысячи. Это конец.

— Три, — рассеянно поправил его уан, встряхнул головой и велел. — Решено. Разошлите гонцов и птиц с указаниями. С рассветом мы уезжаем. Командира крепости ко мне!

Динозавр с беловолосым всадником на спине промчался по склону быстрее ветра, его преследовала ещё одна столь же безумная громада. Люди бросились врассыпную, чтобы не угодить под бешено молотившие по земле лапы. Воины, окружавшие предводителя, успели лишь развернуться навстречу опасности, собираясь упереть копья в землю и направить острия в могучую грудь ящера, но не успели. Огромная серая туша разорвала строй, точно гнилую ткань, и с силой врезалась в бок перепуганному динозавру предателя, так и не решившемуся на попытку выпрыгнуть из кольца людей.

Мятежник не удержался в седле, свалился на землю и тотчас откатился в сторону, опасаясь быть раздавленным. Силач тоже спешился и бросился за ним. Крапчатый ящер Йнаи пронзительно закричал, и тотчас оба его сородича встали между воинами и двумя людьми, боровшимися на земле. Летни отступили на шаг и опустили копья, кто — опасаясь удара мускулистых хвостов, а кто —, наконец, рассмотрев Ченьхе.

— Это же сын правителя, — забормотали они.

Йнаи подвесил к седлу небольшую лампу, разбудил единственный жёлтый шарик света внутри, а потом, хмурясь, огляделся. Люди, оправившись от потрясения, больше не тревожились; переговаривались, но без страха, скорее с любопытством, как будто давно ждали прибытия наследника уана. Никто из них больше не пытался вступиться за предводителя.

— Ченьхе, — негромко окликнул советник, так чтобы воины не разобрали его слов.

Борьба давно закончилась. Противник силача уже почти не пытался освободиться от удушающего захвата за шею сзади; его лицо, прежде серое от пыли, теперь наливалось сине-багровой кровью.

— Отпустите его, — всё так же тихо попросил Йнаи. — Мне нужно задать несколько вопросов — я не понимаю, что здесь творится.

— Как же, — пыхтя, отозвался беловолосый и лишь сильнее заломил предателю руку, — второй раз я могу к нему не подобраться.

Тем не менее, недовольно скривившись, он с резким выдохом оттолкнул бывшего командира крепости от себя.

Силач внимательно прислушивался к сиплым, затруднённым вдохам летня, наблюдал, как тот втягивает воздух пересохшими окровавленными губами, а едва выражение чужого лица сделалось осмысленным, вздёрнул предателя на ноги и вновь заломил ему руку.

— Сейчас же поверни войско назад! — велел он.

Брови Йнаи поползли вверх. Мятежник издал непонятный, хриплый звук.

— Боюсь, ваше требование невыполнимо, — мягко объяснил советник. — Во всяком случае, прежде необходимо прояснить положение.

Силач нахмурился.

— Ваши люди ожидали увидеть нас. Почему? — твёрдо спросил у предателя Йнаи.

Тот ответил лишь недобрым взглядом и вдруг зарычал от боли.

— Мне вот нравится этот вопрос, — спокойно заметил беловолосый.

Советник улыбнулся. Мятежник громко выдохнул и, будто смирившись, хрипло произнёс:

— Они думают, мы здесь по приказу уана Каогре.

Ченьхе с удивлением заметил, как на лице Йнаи мелькнуло и исчезло выражение полной растерянности.

— То есть… — только и сказал советник, после чего умолк.

— И что же приказал им мой отец? — мрачно осведомился силач. — Заживо сжигать безоружных и спящих?

— Каждый ведёт войну, как умеет, — огрызнулся предатель. — Зато мы потеряли всего пять человек. Или я должен заботиться о жизни противников?

— А я? — без улыбки поинтересовался Ченьхе.

На лбу и висках у мятежника выступил пот.

— Вы меня не убьёте, — уверенно прохрипел он.

Силач оглянулся на советника, тот выставил перед собою ладонь:

— Пусть доскажет до конца, прошу вас.

Предатель слабо улыбнулся. За эту улыбку беловолосый встряхнул его так, что летень до крови прикусил язык. Не обращая внимания на боль, он торопливо продолжил:

— Если вы расскажете людям правду, начнутся беспорядки. Кто захочет возвратиться домой, чтобы его там объявили мятежником и казнили? И кто поверит, что ему всё простится? Впрочем, нет, не спорю — иные поверят, дураков всегда хватает. Тем не менее, я уверен, что уан Каогре очень хотел бы вернуть четыре сотни людей, на самом-то деле до сих пор ему верных.

— А какая тебе с того выгода? — резко бросил Йнаи. — Не для того ты их обманул. Или ждёшь от правителя сердечной благодарности за десяток повозок, полных награбленного?

— Я знаю, что уан Каогре меня не пощадит, — ровно ответил мятежник.

Он хотел продолжить речь, но советник не стал слушать:

— Что ж, не вижу причины, по которой мы не можем тотчас повернуть назад. Уверен, страх за собственную жизнь заставит воинов на время забыть о жадности.

— Станете пугать их местью уана за неподчинение? — усмехнулся предатель.

— Зачем же? — лицо Йнаи зеркально отразило чужую улыбку. — Войском, многократно превосходящим по силе и будто бы преследующим нас.

— Будто бы? — переспросил мятежник.

Советник осёкся на полуслове и принялся рассматривать рисунок шкуры на шее динозавра.

— Он обещал разбить нас наголову, если мы не назовём себя до рассвета, — объяснил предатель. — Но об этом известно только мне и трём десяткам доверенных воинов.

— Кто: он? — удивился Ченьхе.

— Уан Марбе, — откликнулся советник.

— И в чём беда?

— Теперь, когда вы здесь, никакой беды нет, — ответил предатель.

— Заткнись, — велел ему силач. — Йнаи, так в чём дело?

Советник искоса глянул на мятежника, и Ченьхе, вздохнув, вытолкнул того прочь из круга, защищённого динозаврами.

— Вы не можете явиться к уану Марбе, — тихо заговорил летень. — Он не поверит в столь дикую историю, зато у него появится возможность развеять по ветру не просто группу безвестных мятежников, но якобы армию самого уана Каогре.

— А что тогда делать?

— Оставить этих людей.

Силач нахмурился.

— Я должен привести их назад, раз они не предавали отца. Это целых четыре сотни воинов.

— Они обречены. Уан Марбе не из тех, кто разбрасывается пустыми угрозами.

— Нет, если я поговорю с ним!

— Он не поверит, — терпеливо возразил советник.

— Я постараюсь объяснить.

— Как бы вы ни объясняли! Ему выгодно истолковать ситуацию по-своему. Разве вы меня не слушали?

Ченьхе перестал понимать, что происходит; он качнул головой, потом ещё раз, но мысли только запутались окончательно.

— Я не вижу смысла, Йнаи, — наконец, выговорил силач. — Мы гнались за ними, догнали, узнали, что происходит. А теперь ты говоришь — бежать отсюда. Но как же можно? — он ненадолго умолк, а потом с удивлением заключил. — Получается, сюда вовсе не стоило ехать. Неужели ты знал, как всё обернётся, ещё тогда, в деревне по нашу сторону границы?

Советник не успел ответить — впереди раздались тревожные крики. Беловолосый тотчас вскочил в седло.

— Потуши лампу! — крикнул он, тщетно пытаясь что-либо разглядеть в темноте за границей освещённого круга.

К ящерам и повозкам сбивались напуганные люди. Их головы напоминали косматые гребни ночной реки. Силач оказался на одном из немногих спокойных островков среди бурлящего потока. Свет, наконец, погас, и тотчас голоса людей придвинулись, стали громче.

— Опоздали, — тихо выговорил Йнаи.

Среди рёва человеческих волн и панического шума Ченьхе расслышал его так отчётливо, словно их обоих окружало лишь торжественное синее безмолвие небес.

Последним прибыл гонец с правого фланга. Низко поклонившись вначале уану, потом старейшине своей деревни, он чётко доложил:

— Задача выполнена.

Марбе передвинул глиняную фигурку по карте и спокойно улыбнулся.

— Окружены.

Глава XI

…

— Калейдоскоп, — Келеф прищурился.

В его глазах, точно прощаясь, отразилось Солнце и погасло под ночной синью ресниц.

День сражения. Рассвет, 3 часа

Обгоняя первые солнечные лучи, из-за холмов выползла густая, подвижная масса — сотни монстров, подобные грозовой туче, питомице древних Богов. Земля задрожала сильнее прежнего под ударами лап, безмолвные склоны будто ожили. Могучая сила без разума и воли огромным облаком устремилась вниз, поднимая ураганный ветер, душивший людей клубами пыли.

Чёрно-жёлтое, многоголовое чудовище в прыжке закрыло собою небеса, отразилось в глазах воинов, скованных суеверным ужасом. Словно гигантская волна, две сотни айрер в поперечнике, оно обрушилось на них, сбило с ног и потащило в бездну.

За день до сражения. Сумерки, 9 часов

— Мы не можем атаковать! — воскликнул старейшина с грубыми чертами лица и обожжённым, шелушащимся красным лбом. — Атакующие всегда несут большие потери, а у нас и без того каждый воин на счету.

— Нужно оборонять крепость! — поддержал его маленький плотный старик.

— Вот ещё! — возмущённо взревел лысый. — А что мы будем есть, когда нас осадят? Друг друга?

— Ладно — есть, — громогласно перебил его седой. — Куда раньше издохнем от жажды.

Орур с трудом перекричал все голоса:

— Уймитесь! Уже забыли об уговоре? Мы не обсуждаем приказы уана!

Старейшины загалдели наперебой:

— А он понимает, о чём говорит? Нас всего пять сотен — как тут наступать на три с половиной тысячи?

Орур с размаху ударил кулаком по огромной каменной глыбе, Данастос несколько раз окликнул людей — безрезультатно. Про уана летни и вовсе забыли: тот молча стоял у камня, скромно опустив голову и сложив руки.

Смеркалось, неуловимо бледнело жаркое небо. Со всего двора сбегались любопытные — посмотреть на собрание. Видя неразбериху, они сами начинали горячиться, и вскоре старейшины уже не слышали себя за шумом моря голосов. Орур снова ударил по глыбе.

«Зачем?» — мысленно спросил у мага Сил'ан.

Данастос усмехнулся — не без тревоги.

«Пытается их угомонить, чтобы взять слово, — предположил он. — А вообще — кто знает? Летни до того странный народ».

Келеф его не дослушал, глубоко вдохнул и резко выбросил руку прямо вперёд. Его ладонь замерла, не касаясь камня, раздался громкий треск. Всё ещё бормоча каждый своё, люди испуганно повернулись на звук. Глыба тяжело вздохнула, покрылась сетью трещин и осыпалась наземь каменным крошевом.

Вмиг стало тихо, лишь шелестел песок, да хлопал на ветру плащ, небрежно наброшенный магом поверх мантии. Сил'ан медленно и гибко обернулся к старейшинам, вежливо наклонил голову и заговорил. Не понимая слов, летни внимали интонациям: то недовольным, то напевным; то изумлённым, то тёплым и нежным. И такая задумчивость отразилась на лицах, что маг, будь его воля, не стал бы ничего переводить.

Он заранее отвёл волосы назад, встал в величавую позу, и всё же, хотя уже утихла глухая дрожь древнего языка, молчал, заворожённый волшебным голосом. Наконец, привычным усилием воли стряхнув оцепенение, он обратился к летням холодным и сдержанным тоном, столь не похожим на ласковый выговор чужого существа:

— Я не привык решать серьёзные вопросы криком и не смогу вести ожесточённые споры, как это принято в вашей культуре. Меня учили тому, что увлечению не место в военных планах — оно лишь приводит к опрометчивым и ложным выводам. Иногда мой командир выносил предварительный приказ на обсуждение, и не было такого случая, чтобы чужой замысел удалось улучшить, не понимая его. Вы же двадцать минут спорите друг с другом о том, что придумали сами из двух слов, которые я успел сказать. В безумной идее наступления в лоб и то больше смысла, а я предлагаю не её.

За день до сражения. Вечер, 8 часов 79 минут

Сил'ан печально стоял в темноте, недалеко от выхода. Вокруг него вился червяк, пытаясь помочь и ободрить.

— Так и думал, что эту дверь можно открыть бесшумно, — улыбнулся Данастос.

Келеф поднял голову, всмотрелся в лицо человека, затем с присущей ему изысканно осмотрительной ловкостью подплыл ближе.

— Я говорил с людьми из восточных деревень, и по-прежнему не вижу, как должен поступить. Озарения не было.

— А должно было быть? — невольно улыбнулся весен.

— Разве нет? — наивно удивилось изящное существо.

— С чего бы, собственно?

— Именно так колдуны обретают знание о грядущем.

Человек выставил перед собой ладони в успокаивающем жесте.

— Нашему командиру как-то помогал маг Дэсмэр, — тихо заговорил Келеф. — Он проходил практику, был совсем молод и дважды ошибся, но оба раза командир не поверил его предсказаниям и поступил по-своему.

— Что ж, да, — согласился весен, не слишком довольный тем, к чему пришёл разговор, — чтобы толковать настроения Лун верно, нужен немалый жизненный опыт. Но сейчас ошибки нет, верь мне и возвращайся уже к старейшинам, пока они не припомнили новые ужасы — подозреваю, что летни находят в самозапугивании и эскалации конфликта изысканное удовольствие.

Келеф устало опустил ресницы.

— Оставь ты этот бодрый тон, — раздражённо велел он.

Маг пригладил волосы:

— Что тебе не нравится? Способ есть — я знаю точно. Наверняка вариантов не так много, и ты все видел на живых примерах. Перебери их, обдумай, обсуди со старейшинами — обязательно найдётся подходящий. А что? — он развёл руками. — Ни один из нас не колдун — на озарения рассчитывать не приходится.

День сражения. Рассвет, 3 часа 4 минуты

Солнце быстро поднималось, согревая тела живых и убитых. Не было больше стройных рядов войск — люди уже пришли в себя и оборонялись, но отступали беспорядочно.

— Фланги смяты. Правое крыло разбито, — торопливо докладывали гонцы.

«Что же делать? Какой ужас! Что же делать?» — как безумный бормотал один из трёх старейшин, остававшихся в шатре.

— Предотвратить панику! — зарычал на него Марбе и, развернувшись к гонцу, велел. — Продолжайте отступать, ни в коем случае не бегите! Бояться нечего — как будто вы прежде монстров не видели. Нас больше, и мы их истребим, а потом уан Кереф сполна ответит за подлый удар.

За день до сражения. Вечер, 8 часов 73 минуты

— Да что с вами такое?! — сердито воскликнул Орур, едва протяжный гул возвестил: плита встала на место.

Старейшины, переглядываясь, торопливо вернулись в средоточие света.

— Вы же его видели снаружи, разве нет? Что молчите?!

Иные из летней вздохнули. Лысый почесал в затылке.

— Ты знаешь… — сбивчиво забормотал седой. — …когда вот так… и здесь… невольно поверишь…

— Во что? — с досадой протянул молодой мужчина. — В чудовищ, пожирающих души что ли? Оставьте эти россказни пустоголовым выходцам из Умэй!

— Нет, не то, — отозвался седой и умолк.

— Мне тоже так показалось, — невпопад откликнулся летень с грубыми чертами лица и обожжённым, шелушащимся красным лбом.

Тогда и другие забормотали, принялись творить согласные жесты.

— Да о чём вы? — ещё раз попытался внести ясность Орур.

— Посмотри на эти колонны, — сказал лысый маленькому плотному старику, стоявшему с ним рядом. — Так и описано: руками не обхватить, подножие лишь можем увидеть. Поддерживают ли они свод, растекаются ли в темноту? Как знать, вдруг за диковинной паутиной на них ещё сохранились те насечки — таинственные письмена, которыми жрецы отмечали фазы Лун и волю их. Каждый день они высекали знаки на колоннах всё выше и выше. Луны ждали тех, кто сделает последние записи у самого купола, и даровали бы им своё благословение, а уж что это значит — не нам понять.

— Новая эпоха началась бы тогда, так мне рассказывала прабабка, — пожевав губами, ответил плотный старик.

— Может и так, — сказал кто-то ещё из старейшин.

— Какие жрецы? — не выдержал Орур.

— Служители древних Богов, — благоговейно выдохнул седой.

Остальные при этих словах сотворили отвращающие зло жесты. Молодой мужчина задумался:

— Кто о них помнит теперь? — сказал он, наконец. — Я слышал байки всего пару раз, и то совершенно нелепые.

— Запрещено рассказывать, — тотчас забормотали старейшины, все разом.

— Да только слухами земля полнится, — добавил лысый.

Орур поднял брови.

— Как похоже на храм, — заметил плотный старик. — Сколько слушал, всегда его таким представлял.

— Здесь же ничего не видно, — удивился молодой мужчина. — Паутина, пол, десяток ламп с шариками света — это что ли храм?

Старейшины переглянулись, неодобрительно покачивая головами.

— Не кричи, не гоношись, — выразил общее мнение седой. — При чём пол? Лампы, паутина? Туда ли смотришь. Это, это — видишь? — он вытянул руку, указывая куда-то во мрак.

Орур прищурился, но ничего не рассмотрел.

— Особенная темнота, — объяснил лысый. — Храм — не здание. Она — храм.

Летни вновь обменялись значительными взглядами.

— Да прекратите вы! — разозлился молодой старейшина. — Нет, какая глупость: через четыре часа мы, может статься, все пойдём по дороге ветра, а вы готовы потратить их, выясняя: а вдруг уан Кереф жрец наших древних Богов. Он — чужое существо, которое весены прислали править нами, даже не человек. Вдумайтесь! Он слыхом не слыхивал о них!

— Конечно, уан не жрец, — без колебаний согласился седой, а за ним и остальные летни. — Жрец не носил бы маску.

— К чему она ему? — спросил кто-то из старейшин.

— У него есть лицо? — подозрительно осведомился плотный.

— Конечно, есть, — нахмурился Орур, не понимая, куда они клонят.

— Пусть покажет его! — тотчас откликнулись четверо летней.

— Нужно заглянуть ему в глаза! Сразу станет ясно! — зловеще улыбаясь, посоветовал человек с обгоревшим лбом. — Уж в этот раз…

— Всё! — вдруг прогремел из темноты низкий уверенный голос.

Летни пугливо обернулись на звук. Высокий человек, отдалённо похожий на уана, покинул объятия полутени и нарочито медленным шагом миновал встревоженных старейшин. Чёрная парча его мантии искрилась и блестела, каблуки стучали, отмеряя секунды. Весен остановился там, где зелёный свет чётко обрисовывал его горделивый профиль, и позволил людям разглядывать себя с таким спокойствием, точно позировал невидимому живописцу. Затем эффектно развернулся анфас и с улыбкой превосходства принялся изучать старейшин, одного за другим. Те хмурились, поводили плечами, что-то бормотали себе под нос. Орур и тот отвёл глаза.

— Вазузу, — громко позвал нахальный весен, — милая, иди-ка взгляни на это чудо.

Хорошо отрепетированным плавным жестом тонкой руки, затянутой в чёрный бархат перчатки, он указал на карту, принесённую людьми.

Женщина, одетая в летнее платье, казавшееся зеленоватым при свете ламп, с любопытством высунула нос из своего укрытия, весело улыбнулась и подошла к мужчине.

— Хватит уже шутить с ними, — ласково шепнула она. — Ты маг и ты великолепен. Убедился?

— Милая, ты им подсказала, — вздохнул весен.

— Лесник, — мстительно улыбнувшись магу, объяснил летням Орур. — Его-то мы ждали два часа.

— Он-то знал, что с таким убожеством, — наморщив нос, весен кивнул на карту, — мы в лучшем случае развлечём противника — долго ещё будет ломать голову: и что же эти болваны пытались сотворить?

Женщина опустилась на одно колено, положила на шкуру маленький прямоугольный талисман из дерева, коснулась его на пересечении диагоналей, и, будто выхватив за тайный крючок скрытую в талисмане нить, лёгким взмахом руки отбросила её в сторону. Деревяшка, на которую помимо воли пристально уставились летни, ничуть не изменилась, но над древней потрёпанной картой появилась ровная как стол белая поверхность с ярким и чётким рисунком на ней.

— Существенное отличие в линиях границ, — надменно прокомментировал маг, — диспозиции войск, характере рельефа. Изучайте, милости прошу. Я же удалюсь в таинственную, великую и зловещую тьму, чтобы там ожидать моего повелителя.

Он эффектно развернулся. Орур озадаченно посмотрел весену вслед. Женщина умилённо вздохнула:

— Видели бы вы, как это смотрится с плащом!

За день до сражения. Сумерки, 9 часов 12 минут

Старейшины вновь сбились на крик. Дрожа от возмущения, брызгая слюной, они наступали друг на друга, точно упрямцы, сошедшиеся на узком мосту.

— Стравить их, ты говоришь? — вопил краснолобый, нависая над оппонентом. — А что толку? Ну, потеряет уан Марбе несколько сотен, что нам это даст?

— Нужно рассеяться, избегать встречи с врагом, нападать быстро, наносить урон и тотчас вновь скрываться среди холмов! — предлагал другой.

— А откуда взять припасы? — обрушивались на него. — Ты, милок, верно пехоту с динзорией[12] путаешь, а нас с весенами.

— Изматывать! Изматывать врага!

— Чем изматывать? Ещё кто кого измотает!

— Устроить засаду в крепости…

— Не городи ерунды! Всё на виду и затаиться негде!

Толпа воинов расступилась, пропуская уана и двух ведунов, следовавших за ним. Гебье окинул осколки глыбы грустным взором, Вазузу включила над ними карту. Воины и женщины, ахнув, подались вперёд, чтобы лучше разглядеть диковинку.

— До чего же беспорядочно вы мыслите, — одновременно с речью Сил'ан перевёл маг.

Старейшины тотчас одарили Келефа, а кто — не разобравшись — и весена, враждебными взглядами. Изящное существо невозмутимо подплыло к изображению над камнями, освободило левую руку от перчатки и дотронулось до карты длинным указательным пальцем. По поверхности, словно по воде, пошли круги. Тотчас она разгладилась, но изображение сменилось — крепость исчезла из виду, а синие линии, обозначавшие положение войск противника, придвинулись.

Уан надел перчатку.

— Нет нужды сталкивать два войска. Меньшее, как можно видеть, и без того окружено большим. Подданные уана Марбе суеверны, я думаю, они перейдут в наступление с первыми лучами Солнца. Из построения войск ясно, что главную опасность они видят в восточной армии, а нападения с тыла не ожидают.

— А кто в своём уме рискнёт на них напасть? — хмыкнул седой.

Сил'ан развернулся к нему и посмотрел прямо в глаза. Человек прищурился, но не отвёл взгляда.

— Мы, — без помощи переводчика, ответил Келеф.

Старейшины разинули рты, собираясь возмутиться. Воины зашептались. Уан вскинул руку, и Данастос требовательно перевёл:

— Дослушайте! Или эта война закончится в одно сражение, или мы её проиграем. И мы в любом случае потерпим поражение, если станем обороняться, потому что в этом случае утратим даже преимущество внезапности.

— Одной внезапности для победы будет мало, — заметил лысый.

— Не спорю, — согласился Келеф. — И всё же запомните, какова наша цель: разбить и рассеять войско противника в первом же бою. Силой нам их не одолеть (Летни одобрительно забормотали.), и единственный выход я вижу в том, чтобы воспользоваться слабостью противника.

— Слабостью? — недоверчиво переспросил Орур. — Их три тысячи!

— И всё же это колосс на глиняных ногах, — спокойно ответил Сил'ан. — Если он будет стремительно атакован до того, как успеет подготовиться к обороне, многие, коли не все старейшины, руководящие каждые своим ополчением, начнут действовать сами по себе и мешать друг другу — при условии, что они окажутся среди воинов. А если в шатре уана? Тогда, как показывает опыт, их люди, оставшись без руководства, обратятся в бесполезную толпу. Громада развалится на части, а они — при неослабевающем натиске противника — обратятся в бегство.

Летни слушали, отчаянно хмуря лбы.

— Другое дело, — печально добавил уан, — что с пятью сотнями, необученными, способными выполнить лишь один простой приказ, разбить в семь раз превосходящие по численности армии…

— Невозможно! — убеждённо вставил краснолобый.

— Тогда что ты делаешь здесь? — не удержавшись, возмутился маг. — Ступай к уану Марбе, поклонись ему в ноги и моли оставить в живых. Или же не мути воду! Тоже мне, хвалёный боевой дух летней!

Старейшина побагровел, Орур спешно встал между ним и весеном.

— Думай, что говоришь, — отрывисто бросил он. — Чай не дома.

Данастос лишь высокомерно усмехнулся. Собрание не сводило с него недобрых взглядов.

— Ну, положим, нападём мы внезапно, — первым разбил зловещее молчание седой, обернувшись к уану. — И что? Потреплем их, конечно, тем более, что по тылам, но мало нас слишком, так что они опомнятся — на том нам и конец.

Сил'ан ненадолго задумался.

— Именно что нельзя дать им опомниться, — перевёл его ответ маг. — Вызвать панику — вот чего мы должны добиться. Вазузу и Гебье могут способствовать тому.

— Как? — немедленно заинтересовался седой.

— Как ведуны. Воины противника без всякой причины вдруг ощутят тревогу, припомнят давние страхи. Конечно, ужас будет не настолько силён, чтобы обратить людей в бегство сам по себе — их, к сожалению, слишком много.

— Тогда проблемы это не решает, — задумчиво пробормотал седой.

Лысый щёлкнул пальцами:

— А что если нашим загонщикам не спешиваться, а налететь на них… вроде как динзорией? Всё же пятнадцать десятков всадников!

— Они быстро увязнут на усталых-то динозаврах, в лучшем случае прорвут оборону, а толку? — возразил Орур.

Остальные старейшины вздохнули, признавая справедливость замечания.

— Вы уже направили загонщикам приказ о возвращении? — пользуясь паузой, спросил Келеф.

— Нет, — ответил плотный старик. — Да вы не беспокойтесь, они успеют. Тут всего часа два ходу.

— Два часа? — удивлённо повторил Данастос. — Они что, за Кольцом рек?

— Само собой, — вредно откликнулся краснолобый.

— И что там делают?

Тут даже Вазузу уставилась на мужа с изумлением.

— Монстров приманивают, вестимо, — наконец, пробормотал Орур.

— Зачем? — не понял маг.

— Как зачем?! — воскликнул седой. — А ты не думал, чем мы живы? Благословение Богини давно сошло с земли, так что не растёт ничего, да и попробуй вспаши — тотчас явится страж. Дичь ушла к акаши в леса, рыбы столько не наловишь — тут уже от Хранителя реки бед не оберёшься. С монстров у нас и мясо в суп, и шерсть для нитей, и шкуры, и кость — иная крепче металла, а иная мягче смолы.

Данастос хмыкнул, на его лице вновь застыло надменное выражение. Краснолобый старейшина довольно крякнул.

— В этот раз улов богатый, — уже спокойнее продолжил седой, — вот мы их и не зовём назад — всё надеялись, без них обойдёмся или беда сама минует. Такое богатство терять. Эх…

Он с досадой махнул рукой. Старейшины и воины тоже помрачнели.

— А куда они обычно гонят монстров? — вновь подал голос Келеф.

— К своей деревне, — улыбнулся Орур. — Там мы их все вместе…

Он осёкся, ещё трое старейшин медленно подняли головы и посмотрели на уана.

— Насколько богатый улов? — спросил тот.

Люди быстро посовещались.

— Сотен пять будет, — сообщил общее решение седой.

— Я могу создать зрительный обман — словно их вчетверо или вдвое больше, — оживился маг.

Летни переглянулись.

День сражения. Рассвет, 3 часа 4 минуты

— Дан-Зорё, Вазузу, Ге-Бье! — громко велел Келеф. — Приготовьтесь.

Ведуны оба глубоко вдохнули, маг сложил руки в жесте сосредоточения, закрыл глаза и наклонил голову.

Сил'ан не сводил пристального взгляда с водоворота тел у нижней части склона холма. Лысый старейшина вытянул шею и прокричал, пытаясь голосом перекрыть шум близкой битвы:

— Рано! Сражение ещё в самом разгаре!

— Пора, — ровно ответил Сил'ан, поднял обе руки и с резким взмахом опустил их.

В следующий миг из сотни глоток рванулся в небо боевой клич.

За день до сражения. Сумерки, 9 часов 23 минуты

— Я представляю, как управляется восточная армия, — спокойно рассказывал уан. — Мы не раз сталкивались с такими ополчениями — они ищут наживы, но отступают при первой серьёзной трудности. В случае поражения или гибнут сразу, рассеиваясь, или их уничтожают внутренние раздоры. Авторитет командира велик, лишь пока ему сопутствуют победы. Было бы проще, если бы монстры могли сразу обрушиться на это войско, но в любом случае его присутствие нам поможет.

— Как? — немедленно поинтересовались старейшины, плотно обступившие карту.

— Моральный дух мародёров невысок, — улыбнулся Келеф. — Когда волна разметает фланги, они будут открыты. Потом подействует заклинание ведунов, и если люди не побегут тотчас, то паника охватит их при появлении нашего войска, численность которого Данастос увеличит вдвое. Обман продержится примерно двадцать секунд, но этого должно хватить.

— А если не хватит? — прямо спросил Орур.

— Тогда конец, — ровно ответил ему седой. — Зато если восточное войско побежит, люди Марбе могут последовать за ним.

— Должны, — тихо, но уверенно поправила Вазузу.

— Там уже будет не разобрать, кто убегает, — согласился лысый.

— Мне потребуется ваше безусловное подчинение, — довершил Келеф. — Никому не двигаться с места до моего сигнала, и никому не медлить после него. Слабость врага в раздробленности, если мы повторим его ошибку, то ничего не добьёмся. Единство или гибель — запомните это.

— А как мы повернём монстров к врагу? Что если они кинутся на нас? — заторопился краснолобый.

— Загонщики поведут их к холмам, едва к ним прилетит от меня почтовая птица, — спокойно объяснил уан. — Эмоции наших людей скроют ведуны. Это легко, потому что совсем рядом незадолго до рассвета воины обоих противников будут готовить оружие и души, чтобы схватиться друг с другом насмерть, а для монстров это настоящее пиршество с блюдами ненависти, страха, злобы и отчаяния. Возможна ли лучшая приманка?

За день до сражения. Вечер, 8 часов 61 минута

Повсюду вокруг колебалась темнота, неестественно густая и похожая на стылую ночную воду. Она не сочилась сквозь полукруглые окна под потолком, не текла меж колоннами — она не была чужой, не прилетела, будто мошка, на зелёный свет ламп. Странная тьма жила в крепости, и это люди были её невольными гостями.

Данастос оставался в тени, наблюдая за старейшинами. Летни опасливо оглядывались по сторонам. Семеро из них сбились вместе в центре освещённой части коридора. Двое — седой старик и молодой мужчина — раскатали длинную шкуру и осторожно положили на неё карту столь ветхую, что маг неодобрительно поджал губы.

Когда из сплетения теней показалась высокая чёрная фигура, случилось странное: лысый мужчина придушенно вскрикнул. Другие побледнели, разинули рты, попятились — казалось, ещё миг и они, вопя от ужаса, бросятся бежать, не разбирая дороги. Один лишь молодой старейшина шагнул навстречу уану, но вместо поклона обернулся к остальным, не понимая, что происходит.

Келеф замер. Люди тоже остановились и уставились в пространство невидящими, бессмысленными взглядами.

— С ума сошли?! — вслух возмутился старейшина-храбрец.

Сил'ан благоразумно промолчал. Данастос мысленно обратился к жене: «Внуши им покой».

Из темноты вышел червь, осторожно ставя лапы, чтобы не стучать когтями. Маг безмолвно выругался, уверенный, что появления ещё одного чудовища, на этот раз и в самом деле жуткого, летни не перенесут. Однако, вышло совсем наоборот. Хахманух негромко кашлянул, Вазузу улыбнулась. Старейшины с дружным сипением втянули в себя воздух и стали вновь напоминать людей, а не оживших мертвецов.

— Уан Кереф, — протараторил молодой мужчина и смолк, точно не знал, что сказать дальше.

Летни его не поддержали — лишь молча, пристально и недобро рассматривали чужое существо. Сил'ан быстро взглянул на них, наклонил голову и что-то сказал червю так тихо, что никто не расслышал его голоса. Хахманух кашлянул ещё раз и пробасил громко, но неуверенно:

— Где люди, пережившие набеги?

«Он что, и общий забыл от волнения?» — мысленно возмутилась Вазузу. Данастос сдержанно возразил ей: «Будет тебе, милая. Говорит, как умеет».

Молодой старейшина торопливо улыбнулся, но ответил так вдумчиво и серьёзно, словно беседовал с духами предков:

— Они собрались на заднем дворе. Ждут вас.

Вновь повисло молчание. Натолкнувшись на ожесточённые, возмущённые и напуганные взгляды, Сил'ан опустил ресницы. Хахманух изогнулся, пытаясь завязаться в узел.

— Тогда я сначала поговорю с ними, — неловко сообщил он, хотя ничего не услышал от уана, и подтолкнул того хвостом.

Келеф ещё ниже склонил голову, так что тень от волос скрыла его лицо, и быстро проплыл мимо старейшин.

День сражения. Рассвет, 3 часа 5 минут

Безумный рёв сотни глоток перекрыл даже шум сражения. Многие воины невольно вздрогнули и сбились, не довершив движения, а в следующий миг после вспышки боли их накрыли тишина и тьма. Монстры перепрыгнули через их тела и обрушились на следующие жертвы.

Марбе выбежал из шатра, вскочил в седло.

— Не может быть! — прошептал он, глядя на всадников, мчавшихся по склону холма навстречу его войску, на сотни пеших. — Не может у него быть тысячи!

Уан наклонился, чтобы отдать указания гонцам, и вдруг будто ледяная рука схватила его за горло, сердце зашлось лихорадочным стуком. Летень с усилием качнулся, выпрямляясь в седле. Он часто, отрывисто дышал, его всего пронизывало незнакомое, всесильное чувство. Пелена застилала глаза, запах крови вызывал дурноту, крики людей заставили его сжаться в комок и заскулить от одиночества и бессилия.

А потом звуки схлынули. Изнуряющее, жестокое Солнце сияло в небесах над главной улицей Анцьо, пустой, пыльной и жаркой. Лица старейшин, сыновей, картины сражений и даже образ жестокой и прекрасной незнакомки с чёрными глазами без белков — Марбе лишь в это мгновение запоздало понял: образ древней Богини — всё истёрлось из памяти. Щуплый мальчишка лет четырёх сидел у обветшалой, полуразрушенной стены, размазывая по лицу кровь и слёзы. Он знал, что обидчики уже ушли, но не смел пошевелиться, лишь тихо звал по имени бабку.

За день до сражения. Вечер, 8 часов 39 минут

Солнце было уже на ущербе. Старейшины — кто с важным видом, кто с деятельным — прохаживались по двору, отдавая распоряжения своим воинам, успокаивая женщин и детей, искусно скрывая тревогу. Изредка то один, то другой, не замечая за остальными похожей привычки, поднимал голову к небесам и всматривался в них так пристально, точно пытался по редким обрывкам облаков прочесть ответ на мучивший его вопрос.

— Когда уже, Орур? — не выдержал седой мужчина. — Я начинаю думать, а верно ли мы решили?

— Он нас примет, — заверил летень, — как только появятся лесник с женой. Имей терпение.

Старик хмыкнул и пошёл прочь. Орур отмахнулся от трёх незнакомых, оборванных людей, что-то бормотавших без остановки, но словно на чужом наречии. Внимательно глядя под ноги, чтобы не наступить на лежащих, он добрался до входа на вторую половину крепости. На заднем дворе слонялись без дела четверо юнцов. Завидев старейшину, они уставились на него с тревогой и любопытством.

— Чего в прятки играете? — строго спросил их тот. — А ну быстро к своим: взяли копья и тренироваться!

— А чего?! — ломающимся голосом крикнул один из бездельников, по-мальчишески худой и нескладный. — Всё равно нас всех порубят!

— Я что сказал?! — летень с грозным видом сделал шаг в сторону нахохлившейся четвёрки.

Юнцов как ветром сдуло. Орур поморщился: не стоило на них нападать, а нужно было воодушевить, рассказать о величии и славе, о долге и чести воина. Слепая вера в прекрасные слова и образы, затронувшие сердце, дала бы им силы вершить подвиги, преодолеть страх смерти, и они покинули бы мир под небесами, одурманенные и счастливые — таково было единственное милосердие, которое летень мог им оказать.

Он прогнал ненужные мысли, вспомнил, зачем пришёл и заколотил по каменной плите. Та оставалась неподвижной очень долго. Рука пульсировала жаром после сотни ударов, но летень дал себе зарок стучать хоть всю ночь, если придётся. Наконец, гулко вздрагивая, плита ушла в стену, а Келеф, явившись из темноты, смерил человека тягучим взглядом потревоженной змеи.

— Пора начинать! — потребовал старейшина. — Вы что творите?! Я уговорил их два часа назад!

Из-за подола платья уана показался розоватый комок слизи с двумя вдавленными в него жёлтыми шарами, размером с кулак — голова червя.

— Мне нужно дождаться мага, — пробасил он, переводя тихий ответ Сил'ан.

— Вы сейчас дождётесь того, что к вам повернутся спиной! — в сердцах воскликнул человек. — А ведь могли бы придти с поклоном! К чему тогда наш уговор об игре?! Для чего я старался?!

— Тише, — удивлённо протянуло чужое существо.

Синие губы, блестевшие как металл, равнодушно улыбались. Орур вдруг ощутил себя полнейшим дураком, как если бы всё это время разливался речами перед каменной статуей или задумчивой рыбой.

Ему подумалось, что Келеф, должно быть, давно махнул на всё рукой и сказал себе: «А, будь что будет!» В самом деле, к чему метаться по захлопнувшейся клетке, не лучше ли уйти с достоинством?

Уан плавно развернулся и уплыл во мрак, лишь подтверждая предположение.

— Пусть приходят, — неожиданно вымолвил червь.

За день до сражения. Сумерки, 9 часов 30 минут

«В чём затруднение, мой повелитель?» — мысленно осведомился маг, пока старейшины, уловившие замысел, с увлечением объясняли его тем, кто так ничего и не понял из обрывистых фраз.

Келеф посмотрел на пухлый зелёный шар, витавший в лампе за стеклом, и ответил медленно, равнодушно:

«Когда я наклоняюсь к карте, то начинаю подражать ему. Отчётливо вижу: командир рисует овалы — скопления войск —, направления ударов. Его выбрала главнокомандующая, одобрил совет Гильдии…»

Данастос усмехнулся.

«Вести орду монстров в бой никому их них явно не приходилось».

Сил'ан улыбчиво прищурился.

«И когда придётся угадывать верный миг, — довершил весен, — на поле не будет другого командира — только ты. Так и зачем оглядываться?»

Спустя три дня. Полдень

Ченьхе с удивлением озирался. Лица воинов, иных из которых он знал, были суровы; они окружили его и советника, словно опасных врагов, выставили копья. «В чём дело? — хотел спросить уана силач. — Отец, мы же спаслись, неужели ты не рад?»

— Никто не смеет выступать против меня, — сорванным голосом крикнул Каогре, прежде чем его сын успел вымолвить хоть слово.

— Выслушай же! — беловолосый попытался объяснить, что случилось на границе, но его грубо ткнули рукоятью ножа под рёбра, и он смолк.

— Предатель умрёт, — громко, так чтобы слышали сотни воинов, объявил уан.

Ченьхе обвёл взглядом бесстрастные лица советников и подумал, что они давно того хотели, да только не решались сказать. С удивлением он заметил, как Йнаи закрыл глаза. Правителю вручили ритуальный каменный нож. Силач криво улыбнулся и последовал примеру советника. Подобного окончания своей истории он никак не ожидал.

Летни вокруг затихли, шаги уана приблизились. С тихим шорохом клинок покинул ножны. Ченьхе спокойно и глубоко вдохнул, он не испытывал страха, лишь разочарование: оказалось, отец — мудрый, всезнающий, тоже мог ошибаться как простой человек. «Пусть так, — подумал силач, — всё равно правитель из меня бы не вышел».

Неожиданно Йнаи шумно вздохнул. Ченьхе широко распахнул глаза и увидел, как медленно тело советника наклонилось вперёд и рухнуло наземь к ногам Каогре. Тот с равнодушным выражением лица вытер каменный нож, потом сделал знак рукой, и воины, удерживавшие силача, отошли прочь, оставляя отца и сына наедине.

Ченьхе показалось, что его со всей силы ударили дубиной по голове: земля уходила из под ног, темнело в глазах, во рту стоял железный горячий привкус крови.

— Он всегда был странным, — говорил первый советник, громко, отчётливо. — Служил прежде уану Каяру, якшался с ведунами и вечно беседовал с животными.

Воины, словно стадо на выпасе, кивали головами. Каогре всё смотрел на сына, ожидая вопроса, но тот молчал.

— Мне нужен наследник, — объяснил уан. — Идём.

Лицо Ченьхе сморщилось, он не двинулся с места — лишь опустился на песок и замер.

Спустя неделю. Ночь

Шарики света резвились в большой затейливой вазе из стекла разных цветов — Вазузу трудилась над ней два месяца. Данастос изредка с улыбкой поглядывал на удивительный светильник, вечерами преображавший маленький дом.

— Надо бы наловить ещё, — заключил он, наконец, очень тихо, чтобы не разбудить спящую женщину.

Его руки продолжали работать, обрывая с ягод листья и перебрасывая очищенные чёрные бусинки в плетёное из сухой травы лукошко. Сил'ан сидел у противоположного края стола, не помогал, но лишь наблюдал за человеком, изредка моргая.

— Ты там не спишь с открытыми глазами? — усмехнувшись, шёпотом спросил у него маг.

— Нет.

Оба вновь надолго замолчали. Данастос управился с ягодами, положил листья в чёрный горшок, залил водой, шепнул чару и, едва вода забурлила, кипя, накрыл варево крышкой. По комнате поплыл ароматный запах хвойного леса, согретого весенним Солнцем.

— Вот и всё, — зевая, заметил весен. — Можно ложиться спать.

Сил'ан молча поднялся и поплыл к выходу.

— Я тебя провожу, — решил маг.

Снаружи оба остановились у реки, не в силах отвести глаза от полной Сайены, величаво парившей в небесах, от кровавых вод и хищного блеска рыбьей чешуи.

— Я ведь так и не рассказал тебе свой секрет, — вспомнил человек. — Тебя не удивляло то, как безоговорочно я был уверен в победе?

Дитя Океана и Лун молча смотрело на другой берег.

— На самом-то деле я даже не спрашивал у Дэсмэр, — признался Данастос.

Келеф медленно обернулся к нему.

— А зачем? — рассмеялся маг. — Твоя кёкьё уж конечно обратилась к Основателю. И если он указал на тебя…

Глаза Сил'ан вспыхнули неожиданно ярко, и человек, встревожившись, осёкся.

— Мы не обращались, — медленно произнёс Келеф.

— Ты уверен? — нахмурился весен.

— Мы в давней ссоре с кёкьё Каэр.

Спустя шесть месяцев и двадцать три дня

Бесконечный урок прервало появление червя. Хин ожидал, что Сил'ан как и обычно прогонит лятха, но вместо этого Келеф поднялся и стремительно выплыл прочь из комнаты, чего раньше никогда не бывало. Мальчишка осторожно слез с высокой подставки и подошёл к окну. Ноги покалывало от долгой неподвижности, спина затекла, а то, что было ниже её, он не ощущал вовсе. Со вздохом Хин подул на несчастные пальцы и огляделся. Он понимал: уан не будет доволен, если, вернувшись, обнаружит, что ученик с тоской разглядывает двор, поэтому минуту спустя снова взобрался на подставку и принялся играть утомительный этюд, сражаясь с пальцами — они норовили лечь на клавиши совсем не в том порядке, в каком были написаны под нотами. Как ему и было сказано, мальчишка считал вслух:

— Раз — и, два — и. Раз — и, два — и…

Изредка он покашливал, чтобы не сипеть. Горло пересохло, но воды в комнате не было. Солнечные лучи добрались до подставки, даже клавиши стали горячими. Пальцы потели и скользили. Хин вытирал их платком, но это помогало ненадолго. Будь здесь уан, он бы успел сотню раз повторить на морите:

— Сиди прямо! Корпус ровно! Не наклоняйся! Не кивай головой! Не жуй! Не вытягивай губы! Не прищуривайся! Локти ближе! Следи за запястьем! Не ускоряй! Цепкие пальцы! Не зажимайся! Аппликатура! Знаки! Ближе к белым!

— О, — страдальчески протянул Хин.

Оглянулся на дверь — Келеф по-прежнему не появлялся, и это было странно. Отложив в сторону ненавистный этюд, мальчишка принялся играть гаммы и арпеджио. Постепенно его мысли унеслись далеко от клавиатуры. Он размышлял над тем, почему Солнце иной раз даже в полдень не заглядывало в комнату, а порою пронизывало её насквозь, словно мстило за ужасную игру, когда дверь, наконец, отворилась.

— Достаточно, — коротко сказал Сил'ан на своём языке.

Хин с облегчением улыбнулся, выбрался из-за клавесина и направился к клавикорду.

— Нет, — остановил его уан. — Совсем.

Мальчишка озадаченно взглянул на него.

— Я уезжаю, — сказал Келеф. Заметив непонимание, подвёл юного Одезри к окну и указал на выплывавшую из пристройки облачную карету, затем повторил: — Уезжаю.

— Надолго? Прямо сейчас?

— Да, сейчас. Нет, не думаю, что надолго, но всякое может случиться. Ты должен продолжать заниматься и без меня. Синкопа последит за тобой. Понял?

Хин насупился. Даже этюд уже не казался ему невыносимым.

— Да, — буркнул он.

Келеф вдруг опустился ниже — как если бы встал на колени, и положил в руку мальчишке длинную трубку из светлой кости.

— Посмотри в неё как-нибудь, — посоветовал он.

Хин тотчас заулыбался смущённо и радостно.

— А что это? — спросил он.

…

Часть II. Верность

Глава XII

У опущенного подъёмного моста, изнемогая от зноя и духоты, суетились люди. Надани так и не смогла понять, что они делают, и миновала их, презрительно вздёрнув подбородок. Тадонг за её спиной раскланялся с летнями, не замечая насмешек в их взглядах, и торопливо догнал женщину.

Солнце понемногу клонилось к закату. Через всё небо протянулась длинная облачная полоса, светло-серая в лиловых разводах. Горизонт окрасился оранжевым, но над головой необычайно холодно сияла полуденная высь. Песок скрипел под ногами, ветер вздыхал, и мёртвая саванна откликалась тоскливыми звуками, пугавшими Надани до дрожи в коленях десяток лет назад.

Едва крепостные стены остались позади, как женщина заговорила низким голосом, неторопливо — подражая интонациям Танаты:

— Пять лет живём без него — заметь, спокойно живём — и ничего. Приезжает — ну и пусть приезжает, экая важность! В первый раз они так не бегали. «Отомстим!» — разве не было этих криков?

— Всё течёт, всё меняется, — осторожно заметил Тадонг.

— Брось ты, — поморщилась Надани. — На Орура смотреть смешно — из кожи вон лезет, лишь бы угодить. Как не презирать таких людей, двуличных и подлых? Что ж, пускай, пускай. А я унижаться не стану! Ничего-ничего, как приедет, так и уедет. Тихоня, можно и переждать.

Она ненадолго прикрыла глаза и помассировала виски. Летню стало её жаль.

— Не терзайте себя, госпожа Одезри, — забормотал он, пытаясь поймать взгляд женщины, и даже улыбнулся ей.

Мужеством и благородством своего поступка он упивался недолго. Надани смерила утешителя неприязненным взглядом.

— Я подожду здесь, — решила она. — А ты иди — позови Хина. Да побыстрее!

Нескладный подросток одиннадцати лет, чумазый и потный, равнодушно смотрел на мать. Его руки казались слишком длинными из-за худобы и висели бессильно. Впалые щёки и привычка волочить ноги не добавляли ему привлекательности.

— Ну? — грубо спросил он.

Женщина молча и привычно отвесила ему оплеуху. Хин бросил на неё ожесточённый взгляд.

— Думай, с кем и как говорить! — прикрикнула Надани. — Понабрался от своих дружков! И не смотри на меня так, слышишь? Я тебя вырастила, неблагодарный!

— Вот уж спасибо, — огрызнулся мальчишка.

Госпожа Одезри широко раскрыла рот, вглянула на летня.

— Тадонг, ты слышал? Нет, ты слышал, что сказал этот паршивец?!

— Если надо, могу повторить, — хамовато усмехнулся Хин. Получив ещё одну оплеуху, он лишь мотнул головой. — Бить меня будешь или выложишь, зачем звала?

Надани медленно сжала кулаки.

— Ты лучше прекращай всё это, — тихо посоветовала она.

— А то что? — мальчишка упрямо и недобро сощурился. — Замуруешь в комнате?

Женщину затрясло:

— Убирайся с глаз моих!

Надани помнила, как оттолкнула Тадонга, испуганно бормотавшего всякий вздор, как нашла силы выставить за дверь Гебье, пытавшегося помочь. Она рухнула в кресло, обращённое к окну, и долго сидела неподвижно, наблюдая за игрой пылинок в солнечном свете. Заглядывать в будущее было страшно, и она развлекала себя мечтою о том, что случится чудо: один миг застынет навечно, и никогда не приедет Келеф, и никогда не вернётся домой Хин, такой, каким он стал. Голоса внизу стихнут, и наступит, наконец, покой.

— Идут! — удалой крик дозорного разорвал течение её мыслей.

Госпожа Одезри вытянула шею и брезгливо поджала губы, наблюдая как воины спешно выскакивают из под навесов и поднимаются на стену. Она взглянула на запад, но различила лишь край неба, бледный, почти бесцветный и покачала головой.

Ждать пришлось долго. Надани считала секунды, пытаясь успокоиться, но волнение лишь нарастало. Женщина взвилась, точно распрямившаяся пружина, с досадой оттолкнула кресло и несколько раз прошлась взад-вперёд по ковру. Её пальцы бесцельно перебирали узелки на плетёном поясе.

В очередной раз выглянув наружу, она заметила среди белокурых голов рыжий отсвет. Тадонг не вышел бы во двор и под страхом смерти, значит, Хин и сыновья Танаты не утерпели и тоже явились поглазеть на правителя.

Облако пыли на западе всё разрасталось, теперь Надани видела его отчётливо.

— Он приехал не один? — спросила она сама у себя.

До сих пор ей и в голову не приходило, что Сил'ан может привести с собою людей из владения, которое женщина по-прежнему считала чужим: принадлежащим Парва-уану.

«Что это значит?» — дрожа от возмущения, думала она, глядя, как сотня пеших воинов стройными рядами пересекает мост.

Пыльные и усталые после долгой дороги, летни смотрели перед собою так спокойно и невозмутимо, будто выполняли священный долг. Острия их копий ярко сияли на Солнце. Вот они взметнулись вверх, приветствуя до боли знакомого женщине всадника в чёрном платье. Она ожидала, что люди закричат, но те по знаку уана лишь опустили оружие в безмолвном и оттого пугающем ритуале. Келеф легко соскользнул со спины динозавра — Надани успела забыть, сколь отточенны, изящны, очищены от всего лишнего движения этой ожившей статуи. Воины Парва-уана расступились слаженно и без спешки. Сил'ан окинул взглядом стражников крепости, изумлённых и немного встревоженных.

— Орур! — неожиданно громким и сильным, весёлым голосом позвал он.

Надани нахмурилась. Старейшина встряхнул головой и пошёл уану навстречу, улыбаясь, словно видел перед собою хорошего знакомого. Тише, а для женщины и вовсе неслышно, они заговорили о чём-то, та же пристально рассматривала чужое существо. Она замечала в нём перемены: в движениях рук, более свободных, чем раньше, в немигающем взгляде — Сил'ан не опускал ресницы, не наклонял голову, как бывало прежде, чтобы скрыть его. Местные перестали тревожиться, напротив, улыбались радостно. «Чему, глупцы? — хотела крикнуть им женщина. — Вас околдовала змея!»

— Передаю их тебе, — громко сказал Сил'ан на общем. Его ужасный акцент бесследно исчез.

— Так точно! — откликнулся летень.

Ничего не добавляя, Келеф развернулся и поплыл обратно к мосту.

Юнцы прошмыгнули мимо воинов, разбиравших завалы мусора во дворе, и бросились бежать со всех ног.

— Бездельники! — раздражённо крикнул им вслед Орур.

— Выродки самые настоящие, — тише, так что мальчишки его не услышали, согласился сторожевой.

Старейшина махнул рукой.

— Небеса с ними.

— Небеса — небесами, — рассудительно заметил стражник. — А коли правда слухи, что наш повелитель передаст власть этому рыжему беспутнику, едва тот возьмёт себе жену?

Орур нахмурился.

— Уан Кереф может прожить ещё сотни лет. Зачем ему преемник? Да и кто в своём уме так просто отдаст власть? Она стоила ему немало жизненных сил.

Сторожевой хмыкнул:

— Для чего же тогда приезжает уан Каогре? Нашему-то красавцу от его дочери толку мало, разве скушать за завтраком.

— Шуточки у тебя, — отозвался старейшина и довершил после недолгих раздумий. — Ничего, у нас нрав простой — тешиться Одезри будут недолго.

Отбежав от крепости на сорок велед и убедившись, что за ними никто не гонится, бездельники повернули налево и пошли шагом, довольно посмеиваясь.

— Куда им нас догнать! — ломающимся голосом восклицал Бер — меньший из сыновей Танаты, который всё же был на год старше Хина.

Даже он казался мальчишке мужественным и сильным, что уж говорить о двух других — четырнадцати и семнадцати лет. Якир, самый взрослый, был крепок не по годам и хорош собой. Хин ни разу не видел, чтобы он упражнялся с копьём, но, разинув рот, слушал рассказы молодого мужчины о подвигах и любовных похождениях.

— Уан такой высокий, — отдышавшись, выговорил Ито — второй из трёх братьев, всё мечтавший сравняться в росте со старшим.

— А ещё он с пятью сотнями одолел десять тысяч! — торопливо крикнул Бер.

— Уже десять? — мрачно переспросил Хин. — Недавно ты говорил семь.

— Он всё равно великий герой, хоть семь, хоть десять, — перебил средний брат. — Ты столько людей вообще в жизни не видел.

— Якир и то больший герой, — упрямо возразил юный Одезри.

— Правда? — удивился старший, подумал и расплылся в широкой улыбке.

— Дурак ты! — раздражённо набросился на мальчишку Ито.

— Сам дурак! — злобно огрызнулся тот. — И вообще, он ходит в женском платье.

Якир растащил драчунов и наградил среднего брата оплеухой. Тот обиженно засопел и недобро взглянул на Хина. Мальчишка презрительно хмыкнул.

— Да ты просто ненавидишь его, — заметил старший, опускаясь на песок.

Никакой цели у юнцов не было — они хотели только сбежать от нудной работы и указаний воинов, так что примеру Якира последовали и остальные. Только рыжий упрямец остался стоять.

— Это ты мне? — вызывающим тоном спросил он.

— Когда такой бешеный станет правителем, он нас всех перережет или перевешает, — шепнул старшему брату Ито.

Тот, недовольный, оттолкнул его от себя и лениво ответил Хину.

— Тебе. Что непонятного-то? Ненавидишь уана Керефа, говорю.

— Это что — твои проблемы? — угрюмо спросил рыжий, глядя на молодого мужчину исподлобья.

— Мне кажется, это твои проблемы, — зевнул Якир. — Ладно тебе, хочешь — так бесись, только ему-то что? А меня не пугай. Садись, успокойся.

Хин плотно сжал губы.

— Ты мне не указывай, — мрачно изрёк он.

— Да делай что хочешь, — отмахнулся летень. — Очень надо.

Мальчишка скрестил руки на груди и стал водить ногой по песку, заставляя его шуршать и неприятно скрипеть.

— Ещё и весёлый такой, — тихо сказал он. — И все его любят. Ну конечно…

— Хин, ты смотри: так и головой повредиться недолго, — чуть тревожно заметил Ито.

Рыжий упрямец ничего не ответил, погруженный в свои мысли. Якир осторожно тронул брата за плечо и тихо сказал:

— Об этом уже поздно беспокоиться.

— А ещё — он Бог! — невпопад выкрикнул Бер.

Старшие братья замерли, поглядывая на Хина. Тот медленно поднял голову и ответил ровно, но недобро:

— Никакой он не Бог, и не герой. И вообще — он просто обманщик.

Якир, вздохнув, поднялся на ноги:

— Боги — они обманщики и есть.

— Он не Бог, — с угрозой повторил мальчишка.

Старший брат вновь лениво зевнул.

— И в какую же тварь, земную или небесную, ты у матери такой уродился? — протянул он. — Ничего не знает, а упёрся рогом, хуже глухого — даже слушать не желает.

— Что тут слушать? — возмутился Хин.

Летни переглянулись.

— Ну, пойдём — сходим, — наконец, предложил Якир.

Остальные двое тотчас поднялись на ноги, взволнованные, но восторженные.

— Это куда ещё? — мрачно поинтересовался мальчишка.

— Куда надо, — отговорился летень. — Ну? Или струсил?

— С чего мне трусить? — усмехнулся Хин. — Пойдём! Только что бы вы ни доказывали, если он Бог, зачем ему это скрывать? Что толку от ваших тайных перешёптываний? Вот если бы он мог объявить о своём происхождении на всё Лето и подтвердить слова — не думаю, что ему пришлось бы геройствовать с пятью сотнями против скольки-то-там тысяч!

Мальчишка ожидал, что его речь вызовет у летней изумление и оторопь, но те лишь покачали головами и расхохотались, в этот раз даже не переглядываясь между собой.

— Ой, умник, — бормотал Якир, гогоча на всю саванну. — Ой, насмешил.

Хин закатил глаза и принялся нетерпеливо топать ногой.

— Он мог бы — объявить и доказать, — объяснил Ито, первым прекративший смеяться, — если бы сам знал кто он.

Мальчишка недоумённо поднял брови.

— А он не знает, — подхватил Якир. — И это нам подарок небес. Может, он последний из оставшихся древних Богов, или первый — если они решили вернуться?

— Бред, — отрезал Хин.

Ито лишь улыбнулся, не слушая его.

— Тебе нужны доказательства? — все трое летней посмотрели на мальчишку с превосходством. — Пойдём, и ты их увидишь.

В маленьком доме у реки пахло цветами и ароматной смолой. Солнечный свет пробивался сквозь резные ставни, рисуя причудливые, колеблющиеся узоры на стенах. Маг читал книгу у стола, но встал с места, едва открылась входная дверь.

— Милая… — он быстро умолк и опустился на одно колено.

— Я не вовремя? — негромко спросил Сил'ан, оставаясь стоять у порога.

Данастос поднялся.

— Что ты, Келеф, — возразил он с лёгкой удивлённой улыбкой. — Входи. Надо же. Я и не ожидал.

Уан неторопливо подплыл к столу, окинул взглядом голые стены; высокий табурет, грубо вырезанный из камня; десятки пузатых глиняных горшков, обвязанных сверху тканью и стоявших по углам; пучки душистых трав, свисавшие с потолка.

— Ты знаешь, зачем я здесь, — сказал он, наконец, вновь останавливая взгляд на человеке.

Тот поднял брови.

— А! Да, — улыбка не исчезла с его лица. — Оно где-то у берега, прячется. Или в лесу, но ночью точно пойдёт к реке — охотиться.

— Ты выгнал его?

— Выгнал, — весен улыбался всё так же спокойно. — Вазузу легче это не видеть. Она очень переживала, и даже сейчас хорошо бы не заговаривать при ней… сам понимаешь.

Сил'ан молча опустил глаза. Маг тихо рассмеялся, отошёл от стола, сел на табурет и предположил:

— Ты готовился к тяжёлому разговору?

— Я только что приехал.

Не обращая внимания на сухой тон собеседника, Данастос полюбопытствовал:

— Как Парва-уан?

— Покинул свой народ ради невидимого Солнца три года назад, — задумчиво ответил Келеф. — Или, как говорят местные, ушёл по дороге ветра.

— Три года назад? — изумлённо повторил весен. — А мы думали… Ясно.

— Он удивительно точно для человека предвидел время своего ухода.

Некоторое время они оба ничего не говорили, но тишина казалась магу неловкой.

— И теперь ты решил вернуться? — спросил он.

— Нет, — равнодушно откликнулось изящное существо. — Я думаю оставить Разьеру столицей объединённого владения, но говорить там с Каогре-уаном означает раскрыть ему тайну многих укреплений.

Весен хмыкнулл.

— Значит, в крепость ты приехал ненадолго?

— Так будет лучше.

— А лятхи?

— Остались в Разьере.

Маг вздохнул и хлопнул ладонью по колену.

— Ты так стоишь, будто всё выбираешь: уйти или остаться, — бодро заметил он, пытаясь вернуть разговору привычную лёгкость. — Торопишься куда-то?

— Нет, — ответил уан, откинул голову и посмотрел в потолок. — И всё-таки мне не стоит задерживаться.

— Отчего же? — улыбнулся весен.

Келеф загадочно прищурил глаза, подплыл к нему, остановился за спиной. Человек расслышал шёпот на незнакомом языке, похожий на шум прибоя. Длинные цепкие пальцы исполнили на спине мага несколько тактов из какого-то виртуозного произведения. Данастос попытался обернуться, и тотчас прохладная кожа перчаток легко коснулась его горла. Он вздрогнул и замер.

Сил'ан долго молчал. Тревога постепенно стихла, напряжённость ушла. Маг расслабился, прислушавшись к спокойному безмолвию тёплого уютного дома. Чужие пальцы тоже успокоились и змеями скользнули весену на плечи; они лишь изредка шевелились, словно жили собственной жизнью.

Дитя Океана и Лун негромко и напевно заговорило на общем:

«Ибо я не надеюсь вернуться опять

Ибо я не надеюсь

Ибо я не надеюсь вернуться

Дарованьем и жаром чужим не согреюсь

И к высотам стремлюсь не стремиться в бессилье

Ибо крылья мои не сподобятся боле

В небо взвиться, как птичьи

В небо дряхлое, маленькое и сухое

Много меньше и суше, чем дряхлая воля

Научи нас вниманью и безразличью

Научи нас покою.

Хоть я не надеюсь вернуться опять

Хоть я не надеюсь

Хоть я не надеюсь вернуться

…хоть я ничего не хочу от бессилья

Но в широком окне от скалистого берега

В море летят паруса, в море летят

Распрямлённые крылья

И сердце из глуби былого нетерпеливо

Рвётся к былой сирени, к былым голосам прилива

И расслабленный дух распаляется в споре

За надломленный лютик и запах былого моря

И требует повторенья

Пенья жаворонка и полёта зуйка

И ослепший глаз создаёт

Чьи-то черты под слоновой костью ворот

И вновь на губах остаётся солёный привкус песка

Это место, где сходятся три виденья

Меж голубеющих скал[13]».

Данастос решительно качнул головой и хотел о чём-то спросить, взволнованный, но Сил'ан его опередил.

— Парва знал так много стихов, что напоминал мне этим существо моего народа, — рассказал он негромко, переходя на морит, — и особенно любил читать такие строки. Я здесь не все слова понимаю. (Пауза.) Рядом с ним было проще, потом два года не так уж плохо, но теперь совсем легко сойти с ума.

Маг молчал. Келеф обнял его за шею и наклонился, заглядывая в лицо.

— Как вы назвали ваше чудовище?

— Прексиан.

— Я сам отвезу его в кёкьё и останусь там так долго, как только смогу. Ты ведь поможешь Оруру обойтись без меня?

— Конечно, — Данастос улыбнулся. — Можешь не сомневаться: сумасшедший правитель нам не нужен.

— Да, — тихо выдохнул Сил'ан и гибко выпрямился. — Неоконченных дел я вам не оставлю…

Он не договорил — дверь во вторую комнату отворилась; юная девушка, показавшаяся уану смутно знакомой, остановилась, комкая в руках лист пергамента. Она удивлённо уставилась на мага, потом на самого Келефа.

— Повелитель, — спокойно проговорил Данастос на общем, — это моя приёмная дочь, Вирра.

Летни, опомнившись, спешно опустилась на одно колено и низко склонила голову.

— Возвращайся в комнату, — распорядился маг. — Я позже проверю, как ты справилась с заданием.

Девушка быстро вышла и плотно затворила дверь.

— Орур пару раз приглашал Вазузу лечить старика, давно выжившего из ума, — заговорил на морите весен. — О нём заботились две девочки, сиротки. Старик умер вскоре после твоего отъезда, и я предложил взять их к себе — не без умысла, конечно. Хотя Вазузу и не рыдала, и не рвала волосы, я понимал, что ей не так просто забыть о своём ребёнке. А когда этот зверёныш набросился на Вельрику, я и вышвырнул его вон.

Сил'ан медленно разжал руки.

— Вирра очень способная, — продолжил маг, — и будет учиться в Весне…

— Поговорим об этом позже, — прервал его Келеф и поплыл к выходу из дома. — Я пришлю за тобой завтра, как только приедет Каогре-уан.

Обдирая кожу до крови трое братьев, один за другим, полезли в заросли колючих кустов. Хин нахмурился, но отказываться было поздно, и, закрыв лицо руками, он пошёл следом, впервые радуясь про себя прочности вычурной ткани своего помпезного наряда. Кусты основательно потрепали костюм, клочья ваты торчали из прорех в вамсе, витали в воздухе, болтались среди чёрного клубка ветвей.

— Ну и зачем… — раздражённо заговорил мальчишка.

Якир отступил в сторону, и Хин запнулся. Окружённая молчаливой злобой кустов, до половины занесённая песком, на четвёрку притихших юнцов смотрела чёрная статуя, покрытая тонким чеканным орнаментом. Изумительно прекрасное, правдивое в своей жизненности, гибкое тело завивалось спиралью. Голова длинным цилиндром выдавалась вперёд, и всё же у неё было лицо: изящного овала, классических черт с особенным выражением затаённой усмешки. Уголки губ украшали насечки в форме листьев.

Нечеловечески прямая осанка, изумительно тонкие сильные кисти пропорционально-стройной фигуры. Тяжёлые браслеты на них — словно оковы, и кольца на длинных подвижных пальцах. Казалось, в металле заточён ритм, заострённо передающий характер: за спокойствием совершенных черт крылся устрашающий гнев.

Хин узнал мягкую гибкость движений статуи и пленительный порыв, облечённый в форму заученных, почти ритуальных жестов. Глубоко высверленные зрачки глаз смотрели на него, и в голове мальчишки бился, становясь всё громче, высокий, пронзительный крик.

— Пойдёмте отсюда, — ёжась под пристальным взглядом пустоты, робко предложил Ито.

Якир медленно и низко поклонился древнему божеству. Кусты затрещали — братья с силой ломились сквозь них, торопясь убраться подальше. Хин шёл за ними, слушая только, как в треске стихает, отдаляясь, незнакомый, им же придуманный голос.

По дороге обратно к крепости сыновья Танаты развеселились: пугали младшего историями ужасов, случившихся с теми, кого ночь застала в пути, а сами знай себе хохотали. Бер смеялся вместе с ними, а всё же то и дело украдкой поглядывал на заходящее Солнце. Старшие братья всё замечали, но не подавали виду.

— И пригласили его нежданные попутчики отужинать с ними, даром, что Луны уже взойдут в небесах скоро — не поздно, дескать, — припомнил очередную байку Якир.

— И он пошёл? — мальчуган с таким волнением заглядывал старшему в рот, точно ночные чудища могли в любой миг выскочить оттуда.

Хин плёлся позади, криво улыбаясь, и чувствовал себя совершенно лишним.

— А то как же! — подхватил Ито. — Подумай сам: темно, страшно… Ууу, жуть! Не уйдёшь же от людей?

— Не уйдёшь, — быстро согласился Бер.

— И тогда, — громким и зловещим низким голосом продолжил Якир, — показалось вдруг селение, о каком путник и не знал. Люди же без страха пошли туда, ну и он за ними следом. Входят, значит. А в селении — не то праздник, не то ожидают кого: костры горят ярко, в чанах суп варится, да так много — войско накормить можно тысячное!

Младший прижался ближе к среднему, старший тряхнул волосами, усмехнулся и вновь заговорил:

— Спрашивает тогда путник у людей: каких же гостей ожидаете вы? А они ему отвечают: всяких привечать рады, спасать от ночной нежити. Он — им: так ведь не слыхал я о вашей деревне прежде. Но его уж подхватили под руки и ведут к одному из домов, приговаривают: и воды натопили, умойся гость дорогой, выкупайся, а одёжку свою отдавай нам — мы тебе новую дадим, вдвое богаче.

— И пошёл? — ахнул Бер.

— Пошёл, — зловеще ухмыльнулся молодой мужчина. — И разложили в той деревне ещё один костёр, а на нём котёл. Помешивают, прихлёбывают, улыбаются. Гостя дорогого, — говорят, — готовим. Незваный он, званого дороже, тем что соли в него надо больше класть, иначе пресно выйдет. Ну да мы не пожалеем.

Младший из летней испуганно вцепился в среднего, а тот переглянулся со старшим, и оба вновь захохотали. Хин обхватил себя за плечи и сгорбился.

— Облачный вечер, юный герой, — неожиданно сказал ему голос позади, такой же равнодушный, как остывшее Солнце.

Мальчишка не ответил. Чёрная фигура проплыла мимо, обгоняя гогочущих юнцов.

— Юный герой? — переспросил Якир, сделав паузу между громкими «ы», напоминавшими стоны харнаптов,[14] оставшихся без пары.

Ито захрюкал, даже Бер прыснул со смеху. Хин зло посмотрел в спину Сил'ан и громко расхохотался, вторя летням.

Орур беседовал с миловидной весёлой кухаркой, сменившей в крепости прежнюю, храпевшую как великан. Девица, улыбаясь, перебирала подол, кокетливо поводила плечами и жарко краснела в ответ на незамысловатые комплименты. Мужчина приобнял её за талию и собирался уже отвести в пристройку, как к нему подбежал младший из стражников.

— Уан вернулся, — доложил он.

Старейшина погладил девушку по бедру, затем убрал руку и вслед за стражником направился к мосту. Выщербленная дорога, ведшая ко входу в крепость, показалась летню непривычно широкой, в то же время двор, очищенный от мусора, выглядел убого и пусто. Было похоже, что Келеф тоже это заметил: он внимательно рассматривал землю, размышляя о чём-то.

Стражник, неуверенно оглядываясь, поднялся на стену. Старейшина остановился в двух шагах от Сил'ан, не желая мешать. Немигающие яркие глаза тотчас уставились на человека с безмолвным вопросом, и Орур поклонился:

— Мой повелитель, есть вести из деревни Ихайя на границе с кольцом Рек. Вы просили докладывать немедленно.

— Да, говори, — с интересом откликнулось высокое существо.

— Старейшина непреклонен, но населению давно опостылела эта вражда. Они прислали гонца, — с довольным видом сообщиил летень.

— Сообразили, наконец, что остались одни, — прокомментировал уан.

— Не прошло и века, — согласился Орур. — Так вот: они меж собою решили сбросить Чиссака, но опасаются, что вам придётся не по вкусу их самоуправство.

— А, — протянул Келеф. — Я и не ждал, что они решатся действовать от своего имени. Лично беседовать с гонцом я не стану, чай не уан — много чести. Передай им, что открытого приказа не будет, только молчаливое согласие. Разберутся сами — я сделаю вид, что ничего не заметил. Начнётся мятеж — пусть пеняют на себя. Деревни, восстановленные на пепелищах, стали мне надёжной опорой.

— Последнее тоже передавать? — уточнил старейшина.

— Да, — Сил'ан улыбчиво прищурился, а потом добавил беззаботно: — Сколь недальновиден оказался Чиссак, а ведь я не так давно научился выговаривать его имя. И, выходит, напрасно.

Летень, щурясь, пригляделся к идеальному белому лицу.

— Можно рекомендовать им избрать теперь кого-нибудь с именем попроще, — пошутил он.

Чужое существо усмехнулось.

— Лучше с живым умом и чувством меры, а то память моя и без того превращается в склад ненужных созвучий.

Взрыв хохота и громкая перебранка меж сторожевым и наглыми юнцами отвлекли внимание Орура от разговора. Летень нахмурился.

— Вернулись, — пробормотал он.

Сил'ан развернул голову к воротам так, как человек мог бы, лишь сломав себе шею.

— Они живут в крепости? — ровным тоном спросил он у старейшины.

— Да, — летень скривился про себя, но всё же выговорил. — Я могу попытаться их унять.

— Не нужно, — спокойно ответил правитель и поплыл к навесам.

Дверь в кабинет неожиданно распахнулась. Надани выронила из рук перо, которое вертела в пальцах, но даже не подумала подняться из кресла.

— Убирайтесь вон! — голосом, предвещавшим бурю, отчётливо выговорила она.

Высокая чёрная фигура медленно вплыла в кабинет, остановилась перед письменным столом, улыбаясь.

— Вечер облачный, госпожа Одезри, — вежливо приветствовала она, глядя женщине в глаза. — Позаботьтесь, чтобы госпожа Таната и её многочисленная семья покинули крепость до того, как зажгётся первая звезда. С восходом Лирии я жду вас у себя.

Не дожидаясь ответа, уан направился к выходу. Надани со скрежетом отодвинула кресло, поднялась, тяжело дыша от возмущения.

— Я не служанка, чтобы мною распоряжаться! — крикнула она.

Сил'ан, не оборачиваясь, выплыл в коридор. Женщина бросилась за ним, но копья стражников со стуком сомкнулись перед ней, не выпуская из кабинета. Потрясённая, госпожа Одезри сделала шаг назад, обвела летней ищущим взглядом — в их лицах не было и тени сочувствия. Тогда, задрожав от вдруг нахлынувшего страха, она заглянула за их спины — там, в коридоре спокойно стоял Келеф. Равнодушные оранжевые глаза чуть заметно светились в сером вечернем полумраке.

— Я буду разочарован, если вы не придёте, — сказал уан.

Под тихий шелест шлейфа он уплыл прочь, и стражник, стоявший слева, закрыл дверь.

Глава XIII

Облачная пелена изорвалась, сквозь неё на женщину смотрели крупные равнодушные звёзды. Они набухали, расплывались, протягивали острые лучи — и Надани украдкой, точно кто-то мог увидеть, смаргивала слёзы. К ночи она составила десяток планов мести; каждый обдумывала тщательно, усмехалась злорадно и горько, репетировала фразы, жесты, позы.

Край облака, похожего на ночной город, окрасился в белый. Светоносный туман клубился волнами, колебался зыбкими прохладными складками и всё светлел, сгущаясь. Госпожа Одезри коротко вздохнула, поправила громоздкое парадное платье и, шурша на всю крепость, боком протиснулась в коридор.

Ночной холод отрезвил женщину. Месть? Вечерними фантазиями не убьёшь и не ранишь чудовище. «Неуязвимых нет, — тихо повторяла она, пока шла по двору. — Я научусь терпению: однажды непременно настанет мой час».

Каменная плита с гулким вздохом откатилась в сторону. Госпожа Одезри поджала пальцы на ногах, но голову вскинула гордо и остекленевшим взглядом уставилась в темноту настолько яркую, что сине-оранжевые круги вспыхивали перед глазами.

— Чего вы ждёте? — негромко спросил Келеф.

Голос чужого существа показался Надани усталым и неживым.

— Я жду? — повторила она. — А что я должна делать?

— Входите.

— Я ничего не вижу.

Женщина говорила осторожно. Её собеседник пошевелился и раздражённо вздохнул.

— Тогда отчего вы не принесли с собой лампу? — очень быстро спросил он. — Или, вы полагаете, я должен заботиться ещё и о вашем удобстве?

— Мне далеко возвращаться! — возмутилась Надани, отступая на шаг.

Недовольство в голосе чудовища испугало её. Что если с ней говорил вовсе не Келеф, но какой-нибудь оборотень — слишком уж непохоже на уана он себя вёл?

— В доме за моей спиной остались только стены, — тем временем объяснило чужое существо. — Там нет ламп.

Женщина сглотнула, пытаясь ничем не выдать свой страх.

— Спросите у стражников, — равнодушно предложил Сил'ан.

Надани повернулась к оборотню спиной, и пошла назад вдоль стены, привычно считая шаги. Неровный, мечущийся багровый свет от факелов, горевших у ворот, вскоре развеял душный мрак. Госпожа Одезри с болезненным удовольствием прислушалась к треску огня.

— Лампы нет, — ответил на её просьбу сторожевой и кивнул в сторону ворот. — Возьмёте один из этих?

Живое, подвижное и яркое пламя, оказавшееся у Надани в руках — пусть и на конце длинной палки — ободрило женщину. Она бесстрашно ступила на чужую половину крепости, а Сил'ан поплыл впереди, указывая дорогу. Широкий коридор уводил всё дальше и дальше — от жизни в заповедный край, словно мост через реку забвения, а вода медленно текла над ним. Уан обернулся, бесшумный и лёгкий, один из сонма ночных теней, танцующих среди облаков в полнолуние — все они лишь рыбы сокрытой от людей реки.

Надани невольно представила себя искателем истины или древних тайн. Услышав очередное сказание, она отправилась ночью к руинам давно погибшего селения, и в центре его, в разрушенном святилище, уже ничего на самом деле не ожидая после долгих лет напрасных поисков, вдруг увидела духа. Вот он — дитя прошлого — стоит и смотрит на неё, посланницу нового времени, величаво, с достоинством и печалью. Они встретились на краткий миг, для чего — лишь Дэсмэр ведомо. Не для того же, чтобы потные руки с отчаянием стиснули древко, кровь гулко забилась в висках, губы пересохли, а последний глоток воздуха застрял в горле?

Женщина тряхнула головой и выставила факел перед собой, защищаясь от морока. «Если бы он в меня влюбился, — неожиданно подумала она. — Ведь я могла бы полюбить его: за ночи без тревог, за уверенность в наступающем дне и защиту, ради Хина. Мне не пришлось бы принимать решения и терпеть упрёки, довольствоваться обществом Тадонга, вечно оставаться в крепости. Я сыграла бы роль счастливой и послушной жены — право, невелика плата.

В конце концов, что подарило мне искреннее чувство? Одиночество и сына — чужого. Я не просила бы о многом, и не мечтала бы о ласке — нет, не она всего важней. Я могла бы любоваться им, даже не пытаясь прикоснуться, если бы всегда, как я оступлюсь, он подал мне руку, как заплачу — нашёл бы тёплое слово, как вздрогну от страха — укрыл от всех врагов и бед. Вот если бы он полюбил меня!..

Но он не захочет и не сможет».

— У Каогре ведь есть свои сыновья. Зачем ему Хин? — с недоумением вопросила Надани, отдавая чудовищу тонкую папку с письмами.

— Один сын, — поправил Келеф. — Ченьхе. Был убит в пьяной драке.

Женщина ахнула и прижала руки к груди.

— Какой ужас!

Сил'ан смерил её недобрым взглядом. Закатное небо в его глазах разгоралось, похищая свет факела. Надани подобралась и насторожилась, готовая дать отпор.

— Вы его не знали, — только и сказало чёрное существо.

Госпожа Одезри нахмурилась и ответила резко.

— Я в жизни немало повидала! И представляю, как ужасно: вот так из-за немилости судьбы потерять любимого человека. Да ещё подобная гибель! Вы что же запрещаете мне сочувствовать? Или вы рады этой смерти? Стыдитесь!

— Стыдиться я не буду, — Келеф отвернулся. — Если вы закончили переживать за чужого сына, вспомним теперь о вашем. Право, я не намерен длить разговор.

Рот Надани искривился.

— Можно подумать, мне доставляет удовольствие общество столь чуткого и галантного собеседника, а Солнце так и сияет за окном. Да и пришла я, уж конечно, без приглашения.

Существо обернулось медленно, с томной грацией, будто огромная змея.

— И говорим мы, стало быть, о моём ребёнке?

Женщина наморщила лоб, поджала губы, промолчала. Сил'ан величественно проплыл мимо неё, сохраняя нечеловечески прямую осанку напряжённого тела.

— После смерти сына, Каогре-уан вновь женился, — монотонно заговорил он, словно читал мятый лист пергамента, испещрённый мелкими буквами. — Жест отчаяния. Ему свыше восьмидесяти лет, для человека это очень много.

— А сколько лет его жене?

— Девятнадцать. Два года назад у них родилась дочь, тогда правитель, должно быть, и осознал, что, одари его Дэсмэр наследником, тот всё равно не успел бы повзрослеть.

— Два года назад? — ошеломлённо переспросила Надани. — То есть мой мальчик должен жениться на…

— Нет, — раздражённо перебил Келеф. — Каогре-уан не может ждать, пока эта ненужная дочь войдёт в пору. У него есть вторая, сводная сестра ушедшего. Её имя Ценьхе.

Женщина вздохнула с облегчением и деловито поинтересовалась:

— Сколько ей?

— Девятнадцать.

— Д-девятнадцать? Но… как же? Вы не перепутали с новой женой?

Сил'ан не снизошёл до ответа. Госпожа Одезри медленно сжала правую в кулак и загнула три пальца на левой.

— Но ведь она на восемь лет старше Хина!

— Каогре-уан хочет получить клятвенное обещание — для того он и приезжает — но согласен отсрочить союз на три года до дня совершеннолетия вашего сына.

— Но ей же тогда будет… — Надани запнулась.

— Двадцать два, — равнодушно подсказал Келеф.

— Совершенно невозможно! — женщина с негодованием топнула ногой.

Сил'ан усмехнулся.

— В приданное за ней Каогре-уан отдаёт всё своё владение.

Госпожа Одезри замерла, широко раскрыла глаза с покрасневшими веками и уставилась в нарисованное лицо острым взглядом торговки, давно поджидавшей какого-нибудь незадачливого простака.

— И-и, — вздрогнув, она мотнула головой, — это ведь много?

— Всего на треть меньше вашего. Даже теперь.

— Боги, — Надани прижала руки к груди.

— Решайте вы, — папка исчезла из рук Келефа. — Моё дело лишь передать предложение, а после — три года — я готов управлять чем угодно.

Женщина улыбнулась, вначале неуверенно, потом шире.

— Так значит, вы уедете, как только Хин женится? — ещё не веря, уточнила она.

— Да.

— Какое счастье.

— Да, — улыбчиво прищурившись, согласился Сил'ан.

Надани едва ли услышала его, восторг в её глазах напоминал о ребёнке, которому подарили самую желанную игрушку. Размеренный и спокойный мужской голос вернул её с небес на землю:

— Я хочу, чтобы вы присутствовали сегодня при разговоре с Каогре-уаном. Ребёнок ваш, вы и распоряжайтесь его жизнью.

— Уж конечно! — гордо хмыкнула женщина.

— Замечательно, — молвил Келеф гораздо мягче, словно довольный исходом разговора. — Трудно было убедить Каогре-уана вести беседу при вас. Он согласился, но на своих условиях.

— Что если они мне не понравятся? — тотчас насторожилась Надани.

Сил'ан пропустил прядь волос между пальцами.

— Можете поступать, как вздумается. Одёригвать вас я не стану. Возможно, Каогре-уан сочтёт меня слабым глупцом, которым вертит женщина — я переживу. Мне-то скоро возвращаться домой, а вы и ваш сын никуда из Лета не денетесь. Туземцы не любят чужаков, даже тихих — люди вообще не любят тех, кто на них непохож, разве не так? Вот и подумайте, какое отношение вызовет ваше своеволие.

Госпожа Одезри нахмурилась и отвела взгляд.

Рассветное Солнце запуталось в рыжем тумане над далью. Уан Каогре внимательно присмотрелся к крепости, глубоко вдыхая тревожный, сладковатый запах утра.

— Неудавшаяся каменная мозаика, — сказал он первому советнику. — Вот на что это похоже.

Свита осталась во дворе, её окружили любопытные, но недружелюбные воины уана Келефа. Двое из них провели чужого правителя по коридорам, глухим, тёмным и пыльным, остановились у одной из дверей на втором этаже и отворили её, не стуча. Каогре скользнул взглядом по потёртому ковру на полу, пустому раздражающе-жёлтому креслу. На столе, массивном и старом, в беспорядке валялись перья, обереги, свитки и пёстрые камни.

Без лишней торопливости старик перешагнул порог. Дверь стукнула, закрывшись за ним. Женщина, похожая на неприступную крепость в платье, которое не пристало носить безродным чужакам, отвернулась от окна. Она поклонилась так низко, как позволяли ей корсет, металлические пластины на лифе и обручи под юбкой. Уан Каогре, сощурившись, уставился на её немытые волосы — их тёмный рыжий цвет вызывал у него отвращение; затем перевёл взгляд на длинное и бледное лицо, всё в точках — не болезнь ли? Безвкусная вышивка на одежде, дешёвые украшения, а уж рост! «Отец её ребёнка — либо слепец, либо пьяница», — заключил старик.

Хозяин крепости поднялся из кресла. Каогре, наконец, посмотрел на него и замер, ощутив озноб от дурного предчувствия. Сожаление и понимание пришли слишком поздно.

С горькой улыбкой старик наклонил голову:

— Благодарю за гостеприимство, уан Кереф, — хрипло выговорил он. — Ваш переводчик здесь? Так давайте начнём.

Весен и Сил'ан стояли рядом на стене под палящими лучами Солнца. Сторожевой, созерцая из гамака эту добровольную пытку, неодобрительно ворчал. Стражники и воины, сбежавшие от жестокого светила в тень навесов, удивилялись чужому безрассудству.

Зеленоватое полуденное Солнце безмятежно сияло над песками. У горизонта справа колебалось кисейное облако пыли.

— Я его не таким себе представлял, — признался Данастос после долгого молчания.

Яркие глаза Келефа скрылись под ресницами.

— Сколько бы человек ни колотил в запертые двери, ему остаётся только умереть у порога или смириться и уйти прочь, — ответил он тихо.

— Прошлое нельзя ни вернуть, ни изменить, — согласился маг. — Уехать в самое пекло — подумать только. Отчего не подождать до вечера, или он боится сумерек?

— У него дрожали руки.

— Что? — Данастос изумлённо развернулся к Сил'ан.

— Ты слышал, — ровно заметил тот.

Маг усмехнулся, встряхнул волосами и, как и прежде, уставился вдаль. Келеф всё молчал, тогда весен заговорил вновь, доверительным тоном:

— Знаешь, ведь он разбил Каяру-уана, все были наслышаны о Каогре. Даже я. И все считали его величайшей угрозой. Я ожидал встречи с необычным человеком, в некотором роде — больше чем человеком.

— Мало тебе меня? — улыбчиво прищурился уан.

— Какое самомнение, — хмыкнул Данастос, вздохнул и продожил серьёзно. — Всё время, пока мы говорили, я смотрел на него, пытался различить хоть тень величия, избранности — чего-нибудь. Но, право, так и не увидел разницы меж ним и, к примеру, старейшинами наших деревень.

Келеф едва заметно покачал головой:

— Парва-уан говорил: человек не знает себя. И в десять, и в тридцать, и в пятьдесят он думает, что останется всё таким же. Он не предвидит, что может выбиться из сил, а годы успеха приведут его к краху — он почему-то не сделает последнего шага к вершине или, напротив, получит то, что давно ему не нужно.

Данастос хмыкнул и переспросил иронично:

— Парва-уан? Весены и летни чужие. И мне не слишком-то лестно, что ты для себя равняешь их и нас.

— Дан, — Келеф ласково коснулся щеки весена кончиками пальцев, — вы одной крови.

Тот сотворил несогласный жест.

— Кровь здесь ничего не решает, — убеждённо высказался он. — У нас не осталось общего по духу: мы стремимся ввысь, они — хуже зверей. Таков итог сотен лет, и его не отменишь. Они умрут у порога. Я понимаю, в чём ошибался, — добавил он. — Слава — не то, что может превратить человека — тем более летня — в высшее существо.

— Тебе бы с Сэф поговорить, — недовольно откликнулся Сил'ан. — Они любят рассуждать о высших и недостойных, но меня этот вопрос оставляет равнодушным.

— Он тебя злит.

Уан капризно поджал губы:

— Даже если так.

Данастос вытер пот со лба рукавом мантии.

— Пойдём уже, — попросил он. — Я не хочу вонять, как госпожа Одезри. И надо ещё посмотреть, не набрался ли я от неё насекомых.

Дитя Океана и Лун одарило мага задумчивым взглядом из под ресниц:

— Ты иди, разыщи детей и Вазузу. Когда будете готовы уезжать — скажи мне.

Едва весен ушёл, Сил'ан развернул голову назад и с интересом посмотрел во двор. Маг скрылся за углом, ткань одного из навесов колыхнулась, раздвинулась, пропуская стройную фигуру немолодой уже женщины, одетой в белое платье летней. Она быстро огляделась и вздрогнула, встретив взгляд уана. Келеф поманил её рукой, и ведунья торопливо поднялась на стену.

— Вы, наверное, хотите знать, почему я пряталась от мужа? — негромко спросила она, подходя.

— Чтобы поговорить со мною без него. Сказать то, что он не одобрит. Стоит ли?

Вазузу закусила губу, сжала руки.

— Мой повелитель… — летни запнулась и нахмурилась, смело посмотрела Сил'ан в глаза. — Мой повелитель, — повторила она уверенно. — Вне всякого сомнения, вы верите моему мужу больше, чем мне, и скорее прислушаетесь к нему. Я всего лишь женщина, и рискую вызвать ваше неудовольствие, но есть то, чего он — мужчина и маг — никогда вам не скажет.

Келеф молча смотрел на неё. Вазузу чувствовала, как иссякает её решимость. Она обратилась за поддержкой к своей стихии и заговорила, словно в омут бросаясь:

— Вы дурно поступили с юным Одезри, мой повелитель. Знаете ли вы, каково это: быть брошенным, нелюбимым? Мать боится его — она хотела «идеального младенца» вместо живого человеческого существа, в котором от зверя всегда немало. Хин разочаровал её ожидания, в сердце госпожи Одезри их сменили отчуждение и злоба. А для ребёнка это стало шоком — вот почему Хин не испытывает привязанности ни к одному человеку. Вместе с тем одиночество вызывает в нём ужас, ему кажется, что он не принадлежит к этому миру, а всё происходящее вокруг — не более чем сон.

Его окружают холодность и жестокость, и он лишь отвечает на них по-своему, учится выживать. Однако, он не переменится и когда повзрослеет — маски и приёмы, за которыми он прячется от нас сейчас, навсегда останутся частью его натуры. Он ждал вашего возвращения год, понимал и не хотел верить, что вы не вернётесь. Потом пришло отчаяние и, наконец, он подчинился тому, что не в силах был изменить. Покинутый, он делает всё, чтобы привыкнуть к разочарованию и брошенности. Пытаясь сдержать боль, он перестаёт жить — уже ничего не желает, ни к чему не стремится, обращается против собственных потребностей, против себя самого. Он так старается ненавидеть вас, но больше всего он ненавидит себя и уже давно. Единственные мечты, которые у него остались — мечты о смерти.

Во дворе показался Данастос, окружённый двумя весёлыми, нарядными девочками. Маг улыбался, но стоило ему взглянуть на стену, как улыбка сошла с его лица. Он что-то коротко сказал и едва ли не бегом бросился к лестнице.

Вазузу виновато потянула носом и торопливо окончила речь:

— Он привязался к вам, мой повелитель. Прошу вас, не бросайте его снова, поговорите с ним!

Весен, встревоженный и запыхавшийся, остановился рядом с женой.

— Почему бы людям самим не заботиться о своих детях? — холодно и недобро спросил Сил'ан, глядя на ведунью.

Та хотела ответить, но Данастос схватил её за волосы и вынудил опуститься на колени, точно провинившегося ученика.

— Молчи, — мрачно велел он, — достаточно уже.

Затем и сам медленно опустился на одно колено, наклонил голову.

— Мой повелитель, прошу вас о снисхождении.

Келеф долго молчал, наконец, ответил на морите:

— В первый и последний раз.

Маг наклонил голову ниже, поднялся и, грубо схватив жену за руку, потащил за собой.

— Как тебе только в голову могло придти говорить с ним в таком тоне, да ещё о ребёнке-чужаке! — возмущался Данастос по дороге домой, нисколько не стесняясь присутствия девочек. — Вазузу, милая, ты умом повредилась? Солнце голову напекло? Объясни мне!

Женщина только вздыхала и, морщась, вытирала слёзы.

— Жалко тебе этого мальчишку? — не унимался весен. — Так учила бы госпожу Одезри, как воспитывать детей! Что, неужели это не так занимательно?

Летни всхлипнула и отвернулась.

— Глупая, Хину он не мать и не отец. Он даже не человек! — воскликнул маг. — Вазузу, милая, как же ты не понимаешь, что этот мальчишка Келефу и так поперёк горла? Из-за кого, как ты думаешь, он теряет годы среди песков и диких людей? Здешнее Солнце для него губительно, не говоря уж о том, как сокращают его жизнь суета и хлопоты. Он ли не одинок? Что ты, милая, знаешь о Сил'ан? Уж, конечно, не то, что они не привыкли и не могут быть одни. Он здесь сходит с ума, притворяясь тем, кем летни хотят его видеть — человеческим мужчиной. И ещё ты со своим мальчишкой: «Ах, бросил! Ах, предал!» Уан заботится о том, чтобы твой Хин получил не разорённый крошечный кусок земли, который падёт, стоит ветру дунуть, а могучее и обширное, прекрасно укреплённое владение. Разве есть в тексте клятвы хоть строчка с подобным требованием? Я не припоминаю. Подумай! Пять лет трудиться над тем, от чего откажешься ради глупого человека. Может, ему просто вырезать из груди сердце и положить к ногам безмозглого рыжего мальчишки? Ты тогда будешь довольна?!

Женщина вдруг обняла мужа и уткнулась носом ему в грудь. Данастос вздохнул, остановился и погладил её по голове.

— Ладно, хватит, — сказал он, смягчившись. — Добрая, да без ума. Что тут злиться — только слова попусту тратить.

Старшая из двух сестёр вдруг испуганно вскрикнула. Весен, закатив глаза, медленно повернулся к ней.

— У тебя-то что случилось?

— Моя серёжка, — грустно пробормотала девушка. — Я положила её в той комнате, где мы ждали, и забыла взять.

Маг с недовольным видом оглянулся на крепость.

— Что ж, беги, — разрешил он.

Вирра расплылась в улыбке, скинула сандалии, подвернула подол и помчалась по песку босиком.

Хин в одиночестве сидел на заднем дворе и рисовал на земле обломком камня тонких змей с большими головами, крючковатыми когтями и крыльями. Убогие чудища вызывали у него жалость, но хорошо отвлекали от мыслей. Он так увлёкся, что не услышал шагов, не ощутил чужого присутствия и с удивлением уставился на чью-то тень, упавшую на рисунки. Раздосадованный, он резко вскинул голову, да так и застыл с открытым ртом.

— Облачный день, Хин, — неловко сказала юная девушка, взволновання и раскрасневшаяся после бега.

— Вирра? — прошептал мальчишка, глупо моргая.

Та переступила с ноги на ногу.

— Хин, я…

Рыжий упрямец потупился.

— Чего ты вдруг пришла? — резко перебил он.

Девушка не нагрубила в ответ, как делала прежде. Напротив, успокоилась.

— Я пришла попрощаться, — сказала она, застенчиво улыбаясь.

Мальчишка взглянул на неё исподлобья.

— Что ты ещё выдумала? — хмуро осведомился он.

— И ничего не выдумала, — улыбка Вирры стала шире. — Я на самом деле уезжаю учиться в Весну, завтра же ночью. Меня уан Кереф отвезёт, он домой едет. Я стану жрицей, представляешь?

Хин сглотнул и вцепился пальцами в землю.

— Что? Как? — он не узнал собственный голос. — Но…

— Мне пора бежать, — взглянув на Солнце, заторопилась девушка. — Отец ждёт, а я сказала, что за серёжкой.

— Да… но… — мальчишка сгорбился и провёл рукой по лицу.

— Удачи тебе, Хин, — искренне пожелала Вирра, коснулась его плеча и пошла прочь.

Он лежал в пыли, прижимая руки к груди. Ветер пронизывал его насквозь, несмотря на палящее Солнце, а мальчишка слушал, как время мчится мимо и сквозь него, неостановимое и невозвратное, пробивая в теле и душе тысячи тысяч дыр и унося с собой потускневшие обломки. Он хотел рассыпаться песком на потеху ветру — лишь бы уже ничего не знать и не чувствовать. С отчаянной надеждой он полз и полз к краю, желая только одного: провалиться в чёрное небытие.

Всё менялось. Вирра и та вырвалась из пут, её ожидала яркая жизнь, полная новых пейзажей, которые он, Хин, не увидит никогда, удивительных людей, которых никогда не узнает. Весна, сказочный мир, открывал перед ней свои врата. А мальчишка оставался в прошлом, к которому она никогда не пожелает вернуться, и только вспомнит через пару десятков лет с мягкой, чуть грустной улыбкой.

Все уйдут. Хин и сам сбежал бы, если бы знал куда и мог объяснить — зачем; если бы нашёл силы бороться. Он чувствовал, что обречён, так же как тонкая костяная трубочка под ногой матери. Горсть осколков стекла — разноцветных чешуек — прах волшебства.

Мальчишка поднялся, отошёл к стене. Копать обломком камня было трудно, Хин помогал руками и часто отирал грязным рукавом пот, заливавший глаза. Наконец, он ухватил край серого платка и осторожно вытащил его из земли, отряхнул, развязал полусгнившую нить. Чешуйки тускло заблестели. Мальчишка пересыпал их на ладонь и некоторое время молча разглядывал, потом вновь завернул в платок и сунул его в карман.

Хин долго бродил вдоль берега реки — Солнце уже клонилось к закату. Рыбы безмятежно шевелили плавниками и, ничуть не опасаясь человека, выпрыгивали из воды, чтобы поймать аппетитного балопа.[15] Чёрное платье уана мальчишка отыскал почти сразу — аккуратно сложенное, оно было присыпано багровым песком. Юный Одезри заключил, что оно лежит на берегу не менее часа, а значит хозяин скоро вернётся за ним. Но минул час, шёл второй, а Сил'ан не появлялся.

Мальчишка вздохнул и сел на песок. Две рыбы прыгнули и едва не столкнулись, Хин лишь мрачно хмыкнул. Что-то большое и белое показалось в реке, но мельтешащие рыбьи тела тотчас скрыли своего сородича. Хин снова вздохнул и посмотрел в небеса.

— Ты не собираешься уходить? — вдруг раздался голос уана.

Мальчишка поднялся на ноги и удивлённо пришурился. Сил'ан стоял к нему спиной, по пояс в блестящей от Солнца воде. Густые чёрные волосы окутывали его мокрым шёлком, точно плащ.

— Отвернись, — потребовал уан, не дожидаясь ответа.

— Зачем? — удивился Хин.

— Если не сделаешь этого, клянусь Сайеной, я и слова больше тебе не скажу.

— Ну, хорошо, — удивлённо протянул мальчишка, отворачиваясь. — Откуда мне было знать, что это так важно.

Позади него раздался тихий шорох осыпающегося песка и шелест платья.

— Что тебе нужно от меня? — недовольно спросил Келеф.

Мальчишка повернулся было, и тотчас неведомая сила крутанула его обратно.

— Стой как стоишь, — мрачно добавил Сил'ан.

Хин поджал губы, подумал и сказал громко, но отрешённо:

— Я тебя ненавижу.

— А, — Келеф усмехнулся. — И я не достоин более выразительной ненависти?

Рыжий упрямец опустил плечи.

— Я тебя ненавижу! — вдруг крикнул Сил'ан, пронзительно, судорожно, надрывно.

Мальчишка, вздрогнув, резко обернулся, потрясённо раскрыв рот и выкатив глаза.

— Убедительней, не правда ли? — довольно поинтересовался Келеф.

Хин прижал руку к груди и медленно выдохнул, внимательно и настороженно глядя в оранжевые глаза.

— Ты зря стараешься в любом случае, — спокойно сообщил ему уан. — Меня ненавидит вся моя кёкьё… Как тебе объяснить это слово? Пусть будет «семья» или «род». Вот это больно. А ты… Сам подумай, кто ты для меня?

— Причина многих неприятностей? — неуверенно предположил юный Одезри.

Келеф улыбчиво прищурился:

— Не переоценивай себя. Разве ты заключил договор и заставил меня прекословить аадъё? Если бы я знал, чем обернётся ослушание…

— Ты бы повиновался?

Сил'ан приоткрыл губы, его взгляд стал задумчивым. Потом он провёл рукой по волосам, уже высохшим, и усмехнулся:

— Твоё ли дело?

Мальчишка молча склонил голову. Келеф посмотрел на реку, кипящую жизнью.

— По нашему календарю этой ночью замкнётся кольцо лет…

— Когда ты вернёшься? — перебил его Хин, нахохлившись.

Уан скосил на него глаза, помолчал и признался:

— Когда аадъё велят мне убираться.

— А если нет? — всё с тем же отчаянным и упрямым выражением лица возразил мальчишка. — Наверняка они скучают по тебе.

Оранжевые глаза потеплели.

— Детёныш, — задумчиво выговорил Келеф. — Запомни: лес по дереву, а море по рыбине не тоскует.

Он опустился на песок и Хин последовал его примеру. Сил'ан хитро прищурился:

— Загадать тебе загадку?

Мальчишка неуверенно поджал губы.

— Я вряд ли отгадаю.

— А я отгадал в детстве, — похвасталось изящное существо. — Она нетрудная. Слушай: слюну Бога не могут клюнуть птицы.

Хин захлопал глазами.

— Э-э… И всё? И в чём загадка?

Келеф весело рассмеялся.

— Сдаёшься? Так быстро?

Мальчишка не удержал улыбку.

— Пожалуй, да. И каков ответ?

— Солнечный зайчик, — обняв руками хвост — так как люди обнимают колени — шепнуло дитя Океана и Лун.

Хин задумался, а потом со смехом покачал головой. Уан благосклонно наблюдал за ним, и едва юный Одезри вновь помрачнел, заговорил ласково и выразительно:

«Гораздо лучше знать, что ты презренен,

Чем, будучи презренным, слушать лесть.

Последние судьбы отбросы могут

Надеяться и жить без спасенья.

Плачевна перемена для счастливцев.

Несчастным поворот — на радость. Здравствуй,

Бесплотный воздух, что меня объемлешь[16]».

Мальчишка то хмурился, то заглядывал в глаза, настороженный, постоянно ожидающий беды. А когда Келеф умолк, попросил тихо и жалобно:

— Не уезжай, пожалуйста.

Сил'ан опустил ресницы, не отвечая на ищущий взгляд:

— Если я тебе нужен — дождись. (Хин вздохнул.) Я напишу Хахмануху, чтобы они возвращались и привозили с собой инструменты. Тебе придётся заниматься усердно, чтобы наверстать пропущенные годы.

Рыжий упрямец сотворил согласный жест с сосредоточенным и серьёзным видом.

— Хочешь встретить со мной начало нового кольца лет?

Мальчишка робко улыбнулся. Уан довольно хмыкнул и распорядился:

— Тогда отправляйся в крепость за чистой одеждой. Вернёшься сюда, искупаешься, отмоешь грязь, избавишься от запаха, переоденешься, приведёшь в порядок волосы. Хорошо бы ещё обстричь ногти. Да, умоляю тебя, не забудь сменить обувь.

Хин поднялся на ноги, но медлил уходить.

— Что? — поинтересовался Келеф. — Да, грубо, но я рискую задохнуться.

Мальчишка вытащил из кармана ветхую серую тряпицу и с виноватым видом развернул её. Сил'ан посмотрел на чешуйки.

— Ты сломал калейдоскоп, — заключил он. — Спросишь у Синкопы — он видел, как я его делал. Кость можно взять у местных, только… — Уан умолк, внимательно пригляделся к человеку. — Не вынуждай меня гадать, что у тебя на уме. Я не в настроении.

— Ты сделал его сам? — изумлённо молвил Хин.

Келеф тихо рассмеялся.

— Скоро ты повторишь мой подвиг, — безмятежно откликнулся он. — Я не волшебник и не творю чудес — это и не нужно. Они и так повсюду вокруг. Наверное, ты их не замечаешь. Вчера я нашёл во дворе старое колесо с потрескавшейся ступицей. Как по-твоему, есть в нём что-нибудь удивительное?

Они искали подходящее место до темноты, а потом дожидались, пока звёзды заблестят над гладью реки. Наконец, незадолго до восхода Лирии, Сил'ан велел мальчишке спуститься вниз и встать шагах в десяти от края обрыва. Хин с трудом мог различить в густой синеве собственные руки. Он спотыкался и падал, но, сам себе удивляясь, лишь улыбался всё шире.

В ночи зазвучал голос, сильный и нежный, выпевающий сложный, непривычный слуху человека мотив, утончённый и однообразный. По вершине холма вдруг покатилось горящее колесо. Вращающийся огонь устремился к обрыву, сорвался в пропасть. Всё так же кружась, рукотворное солнце полетело над тёмной водой. Миг его падения растянулся для Хина на долгие минуты.

Ярко вспыхнув, словно в последнем, отчаянном крике, огненный дух погас, проглоченный ночной рекой.

Глава XIV

Дикие и опасные, хищники крались, сливаясь с сумерками. Их мех и перья отливали тускло-голубым светом, словно необычайно острые клинки из вуца.[17] Глаза на макушке — два чёрных пятна в форме капли — видели добычу сквозь каменные колонны, уши настороженно подрагивали. Передние пары глаз, хитро прищуренные, то наливались ртутью, то подёргивались белёсой поволокой.

Бестии приближались, неумолимые, словно сама судьба. В разинутых клювах за стеклянными нитями слюны нетерпеливо шевелились чёрные языки. У следующей колонны на полу сидела жертва и читала книгу при свете лампы, не подозревая о том, что уже не успеет перевернуть страницу — твари изготовились к решающему прыжку.

Пророкотала дверь, заскребли когти.

— Эй! — окликнул флегматичный бас.

Жертва вскочила на ноги, точно подброшенная:

— Приехал?

По свеженатёртому полу торопливо застучали каблуки, удаляясь. Хищники, обиженные и возмущённые, переглянулись, потом серый вздохнул, почесал за ухом сгибом крыла и захлопнул клюв.

Солнце недавно взошло и пряталось за облаками, утренний холод пробирал до костей. Мальчишка поёжился, потёр руками плечи и пожалел, что не надел вамс — рубашка, старая и тонкая, совсем не грела. Червя нигде не было видно.

— И не знал, что он такой проворный, — себе под нос пробормотал Хин.

Во дворе слышались голоса и смех. Юный Одезри добежал до угла, остановился, прижался к остывшим за ночь камням и высунул голову, стараясь остаться незамеченным, а разглядеть как можно больше. Не только стража собралась вокруг кареты из тумана, пришли воины, женщины из деревни и даже дети. «Ну просто праздник, — хмыкнул мальчишка про себя. — Скучно же им жить».

Он нарочно старался как можно дольше не замечать чёрную фигуру, возвышавшуюся над людьми на добрую треть роста. Хин знал, что увидит всё ту же маску, но его не оставляло тревожное чувство, что существо за ней теперь совсем другое. Люди снова захохотали, и мальчишка вышел из-за угла, медленно зашагал по двору, пытаясь что-нибудь разглядеть за плотно сомкнутыми спинами. В конце концов, он встал позади одной из женщин в тунике, открывавшей грудь. За спиной у неё был привязан годовалый ребёнок, тотчас уставившийся на Хина глупыми, любопытными глазами. Мальчишка поморщился и отодвинулся.

Он так и не понял, что забавляло людей, столпившихся вокруг кареты. Рабар, мускулистый и сильный, опытный загонщик, опираясь на протянутую руку уана, поднимался с земли, озадаченный и смущённый. Воины довольно перемигивались, Орур широко улыбался.

— Говорил же — не одолеть! — довольно приговаривал он.

Из-за кареты выбрался червь, мальчишка заметил, что в скоплении людей Хахманух тоже чувствовал себя неуютно. Робко волоча по земле брюхо, он подошёл ближе к Келефу и, осторожно вытянув лапу, тронул того за край подола. Гребень червя то прижимался к голове, то, вздрагивая, воинственно топорщился.

— Мне нужно отдохнуть с дороги, — доброжелательно, с едва уловимыми нотками снисхождения, обратился к людям Сил'ан. — И, Орур, я не стану больше говорить на общем — представим, что я не умею.

Старейшина усмехнулся, потом сотворил жест незначения.

— Как угодно.

Келеф погладил червя по голове и поплыл прямо к Хину. Люди торопливо расступились, мальчишка тоже шарахнулся в сторону. Он не был уверен, что уан его узнает.

Червь встретился взглядом с рыжим упрямцем и, выгнув спину, неловко окликнул правителя на морите.

— Одезри-сиэ нна.

— А, — был равнодушный ответ. Маска повернулась к Хину анфас.

— Онге аведаь, Келеф-уан, — низко опустив голову, проговорил тот.

Сил'ан негромко рассмеялся.

— Иль деа альвеомир-тет е-маит ттэ. Нарэньсама. Улелао-тет ша даэебьах. Так, значит, ты теперь говоришь на морите? Ну и ну. Следуй за мной.

Хин повиновался.

— Я только учусь, — вежливо ответил он, стараясь не стучать зубами.

— А чему ещё ты учишься? — всё тем же странным новым тоном спросил Келеф.

Мальчишка открыл рот, чтобы ответить, но его перебил Хахманух, пришедший в себя, едва толпа людей скрылась за поворотом.

— Детёныш, да ты ведь замёрз совсем! — громко возмутился червь. — Что за пренебрежение к себе! Не мог теплее одеться? Говорил же я: приедет утром — а то ты не знаешь, как тут жарко в это время! Быстро — беги в крепость, ишь чего удумал. Ты бы ещё голышом вышел!

Хин зажмурился, чувствуя, как горит кожа на лице.

— Я не детёныш, — не слишком мужественным, тонким голосом возразил он. — Мне тринадцать лет. Через год я буду взрослым. Да я уже выше старейшины!

— Рост это, конечно, прямо-таки показатель ума и сознательности, — червь встопорщил гребень. — Ну-ка марш отсюда!

Мальчишка кашлянул и, вжав голову в плечи, побежал по двору.

— Вот ведь, — пожаловался Хахманух уану расслабленным тоном, но слишком уж оживлённо. — Нашёлся мне тоже «не детёныш». Всегда молодняк сначала торопится вырасти, а потом не знает, что делать с собой, и мечтает вернуться в детство.

Келеф молчал, и червь извернулся, заглядывая ему в лицо.

— Ты играешь, — сказал, наконец, Сил'ан ровным голосом.

— Ты тоже, — сам себя удивив, откликнулся лятх.

Уан, наконец, взглянул в его сторону.

— Да, наверное, — после долгой паузы согласился он. — Это пройдёт.

Червь хмыкнул с недоверием.

— Похоже, слухи добрались и сюда, — заключил Келеф.

— Какие? О том маге — как его?

— Лье-Кьи.

— Чудное имя, — на этот раз лятх хмыкнул неодобрительно.

— О, дело, конечно, только в имени, — раздражённо подхватил уан. — Предубеждение тут ни при чём, не так ли?

— Предубеждение? — червь свил тело в тугую пружину. — Милый мой, не влюбился ли ты? Что тебе застило зрение? Этот человек идёт по головам!

— Он знает, чего хочет, и он этого добьётся.

— А я знаю, — Хахманух выскочил вперёд и преградил Сил'ан путь, — что твой круг общения резко изменился. И с изгнанием это не связано — прежние знакомцы не отвернулись от тебя, но ты отвернулся от них. А о твоих новых приятелях я не могу сказать ничего хорошего. Каждый из них способен всадить нож тебе в спину — ты другой, в тебе нет коварства: нет и не будет. Не такова твоя природа!

— Моя природа? — делано изумился Келеф, усмехнулся, качнул головой. — О да, конечно. Жаль, тебя не было в комнате при первом разговоре с Парва-уаном. Природа, подумать только, — он вдруг рассмеялся.

Червь настороженно переступил на месте.

— Я одно хочу сказать, — тихо пробормотал он, — ты выбрал зыбкую дорожку. Понимаю, изображать в Лете борьбу за власть — это фарс, но так нужно. Да и скоро всё закончится. Но зачем тебе понадобилось затевать такие игры в Весне?

Сил'ан медленно опустил ресницы.

— Потому что я могу в них играть, Хахманух, — ровно сказал он.

Червь прижал гребень.

— Это не повод губить свою жизнь. Ты понимаешь, что туда повернуть — легко, а вот назад вернуться…

— Я понимаю, — перебил его уан. — Кажется, ты не понимаешь: либо играю я, либо играют мной.

— Так в Лете…

— Уж конечно, в Весне всё иначе, — иронично согласился Сил'ан, помолчал, открыл глаза. — Оказалось, что и у меня есть амбиции.

Червь насупился.

— Всё равно. В тебе слишком много хорошего, и кто-то погреет на этом руки.

Келеф ловко обогнул кольчатое тело и поплыл дальше. Лятх поспешил за ним, изо всех сил стараясь говорить убедительно:

— Подумай: это ли не хуже всякой игры — отказаться от себя? Тебе нужны власть и слава? Как бы не так! Совсем другое — забота, нежность, доверие.

— О да, — ядовито молвило изящное существо. — Все вокруг только и жаждут окружить меня ими. Нет, Хахманух, лучше балоп в руках, чем воргус[18] в небе. По-крайней мере, я верну себе прежнее положение в кёкьё.

— Как же надежда? — тихо и грустно спросил червь.

Сил'ан бросил на него изумлённый взгляд, а потом улыбчиво прищурился.

Каменная плита откатилась в сторону, и наружу вырвались звуки: шлёпанье лап, стук когтей, гул встревоженных голосов. Потом один — человеческий — громко шепнул: «Тшшш», и всё стихло. Келеф озадаченно хмыкнул и медленно поплыл вперёд. Хахманух вышагивал рядом с ним и, похоже, был посвящён в нелепую затею — он быстро забыл о разговоре снаружи и лучился довольством.

В коридоре у лестницы зачем-то стоял клавесин.

— Мы э-э, — негромко предупредил червь, — кое-что поменяли в зале. Так, слегка.

Сил'ан нахмурился под маской, не слишком довольный новостью и небрежным обращением с инструментом.

— Надеюсь, это значит, что вы оттёрли, наконец, пол, — сообщил он.

— Хм, не совсем, — признал Хахманух. — Но м-м… этот эффект был достигнут как раз при попытке его очистить.

— Эффект? — озадачился уан.

— И, в силу некоторых причин, мы решили его сохранить — на время, — не слушая, продолжил червь.

— Каких ещё причин?

Из-за колонны показался Хин.

— Прошу тебя, встань здесь, — попросил он Келефа. Червь тут же куда-то убежал. — Мы как раз хотим объяснить.

Сил'ан остановился, он слышал и чувствовал, что в коридоре собрались все обитатели крепости, но они отчего-то прятались. «Мы» — отметил он про себя в речи мальчишки.

Три чешуйчатых злодея, сияя нежно-голубым, выкатились в ту часть залы, что была хорошо видна в просвет между колоннами. Они скользили по полу, точно по льду, грациозно отталкиваясь длинными задними лапами и помогая хвостами. Миг — и на их месте появились три хорошенькие, взволнованные девушки в коротких туниках. Пушистые твари выбрались из-за колонны и облепили виолончель, один из червей обвился вокруг арфы, оперся на хвост и приготовил все четыре лапы. Мальчишка сел за клавесин. Хахманух взял скрипку, ещё один его сородич — альт.

Келеф взволнованно приоткрыл губы, но не смог найти слов. Синкопа постучал палочкой по камню.

— Ну, — весело провозгласил он, — добро пожаловать!

И, едва зазвучала музыка,[19] девушки одна за другой помчались над блестящей гладью пола.

На следующий день в окно комнаты, где хранились инструменты, просунулась длинная морда одного из драконикусов.

— Эй, — тихо окликнул он мальчишку.

Тот оборвал этюд и повернулся к окну.

Вдобавок к первой там показалась ещё одна любопытная голова.

— Нас послал Синкопа, — хихикнула она. — Просил передать тебе…

Третья морда, втиснувшаяся между двумя другими весьма некстати прервала рассказ. Все трое задёргались и завозились, кое-как освободили место, чтобы хоть один из них мог открыть пасть.

— Мечтатель сегодня проверит твои успехи! — провозгласил избранный, и драконикусы, злорадно расхохотавшись, моргнули тремя парами глаз.

Хин вздохнул и поднялся с места.

— Застряли? — полюбопытствовал он.

Братцы попытались переглянуться.

— Да, — объявил один из них, а двое молчавших дружно закатили глаза.

Хин широко ухмыльнулся и скрестил руки на груди, приподнял ногу — так чтобы чешуйчатые злодеи могли её видеть — задумчиво осмотрел крепкий каблук, хмыкнул и уточнил:

— Так кто из вас больше всего рад за меня?

В этот раз моргнули две пары глаз.

— Знаешь, — в один голос умильно забормотали оба хитрых брата, — да нет, мы это, как его…

Они просительно уставились на Хина.

— И вправду: как его? — словно и не замечая их взглядов, поинтересовался тот.

— Кого? — озадачился Бекар.

Братья попытались уничтожить его взглядом. Хин серьёзно качнул головой.

— Вот и мне любопытно.

— Это когда не злорадствуют, а напротив, — нашёлся с объяснением один из злодеев.

— Есть такое слово, — убедительно заверил другой.

— Со… — выговорил мальчишка и взмахнул рукой, предлагая продолжить.

— Собрание? — радостно воскликнул средний брат, тут же пискнул и покраснел — двое других чувствительно лягнули его.

— Сосредоточение? — подумав, предположил один из хитрецов.

— Содействие? — выпалил другой. — Нет? Соблазнение? Содрогание? Сокрушение? Соответствие? Состязание? Сопротивление? Собирать на голову горящие уголья?

— Соблазн велик — и совесть молчит?

— Совать нос? Со всеми потрохами? Солжёт не дорого возьмёт?

— Сон в руку? Сорвать на ком-нибудь сердце? Софизм?

— Боги мои, — вздохнул мальчишка. — Даже я уже знаю эти слова на вашем языке: сопереживать, сочувствовать, сожалеть, сострадать.

Драконикусы переглянулись:

— А, точно! Именно это и вертелось на языке.

— Почему же тогда вы не угадали? — поинтересовался Бекар и тут же взвыл.

— Ну так? — деловито спросили злодеи, уставившись на человека. — Поможешь нам выбраться? Спины напекает.

— А вы объясните клубкам, что я не дичь? — строго прищурился Хин.

— Объясним?! — братья изумлённо скосили глаза друг на друга. — Ты что! Не будь жестоким самовлюблённым эгоистом: нельзя лишать их смысла жизни!

Мальчишка топнул ногой:

— А если они однажды меня сожрут?

— Нам будет очень… — парочка задумалась. — Как его…

Хин вздохнул:

— Тогда болтайтесь до вечера. Я занят, — он повернулся к инструменту.

— Хорошо-хорошо, постой! — наперебой заголосили злодеи.

Юный Одезри оглянулся, не скрывая довольной улыбки:

— Итак?

Братья тяжело вздохнули и трагическими голосами, словно переступая через себя, изрекли:

— Можешь пнуть Бекара, — повисла пауза. Хитрая парочка умильно оскалилась и объяснила: — Он вылетит, и мы освободимся. Только ты не жалей, размахнись как следует. А мы уж позаботимся о том, чтобы он тебе не отомстил. Ну как: хороша сделка?

Мальчишка тихо зарычал:

— Упрямцы!

— Хе-хе, — откликнулись братья.

— Нет, не хороша, — разочаровал их Хин и плюхнулся на подставку перед клавесином.

Злодеи озадаченно насупились, но вскоре просияли:

— Последнее предложение: можешь пнуть его дважды!

Келеф медленно вплыл в комнату. Синкопа вбежал следом за ним и направился было к клавесину, но уан предупреждающе взмахнул рукой.

— Хочешь присутствовать — устраивайся здесь, — изящная ладонь указала на потолок над дверью.

Паук не стал спорить и вернулся обратно. В коридоре притаились пушистые твари, у порога сели три червя. Сил'ан окинул взглядом несчастные морды драконикусов, торчавшие из окна, и подытожил:

— Все в сборе. Ты, — он обернулся к Хину и велел, — за инструмент.

Мальчишка уже шагнул к клавесину, но остановился:

— За который? — уточнил он.

— Правильно идёшь, — заверил его Келеф.

Хин привычно уселся на подставку.

— Итак, — проговорил Сил'ан, проплывая мимо, — с тобой занимались Синкопа и Хахманух. Музыкальной грамотой, аккомпанементом, сольфеджио — пока, что касается музыки, больше ничем?

— Нет, только этим, — вежливо согласился мальчишка.

Хахманух расправил гребень и глянул на паука. Тот и сам казался довольным.

Келеф проплыл обратно.

— Каждый день час на три дисциплины, час на отработку техники и ещё час или два на разучивание произведений?

— Всё, как ты требовал, — подтвердил мальчишка.

Уан остановился в шаге от него:

— Порядок диезов.

— Фа-до-соль-ре-ля-ми-си, — улыбнулся Хин.

— Бемолей.

— В точности наоборот. Рассказывать?

— Три бемоля. Тональности?

— Ми бемоль мажор, до минор.

— В любой из них квартсекстаккорд доминанты с разрешением в шестую ступень, — велел Келеф.

Синкопа поджал лапы, Хахманух нервно переступил на месте и прижал брюхо к полу. Мальчишка, не задумываясь, сыграл оба аккорда в малой октаве.

— Четыре диеза, — продожил уан.

— Фа-до-… - мальчишка неожиданно рассмеялся. — А! Ми мажор, до диез минор.

— Трезвучия главных ступеней… Хорошо. Назови все обращения доминантсептаккорда.

— Терцкварт-, квинтсекст- и секундаккорды.

— Спой их в ля-диез мажоре. С разрешениями.

Хин впервые посерьёзнел, кашлянул.

— У него голос ломается, — осторожно вступился Синкопа. — Прозвучит ужасно.

— Если я сказал: «пой», то пусть поёт, — ответил Келеф.

Мальчишка вздохнул и подчинился.

— Нарэньсама, — выдохнул Сил'ан после первого же «соль диез-ля диез-до дубль диез-ми диез», — нет, я передумал. Можешь сыграть.

Хин потупился, прозвучали шесть аккордов, объединённых легато по два.

— От ре бемоль — тритоны, — распорядился уан. — От си диез малая септима. Фа бемоль — децима. В любой тональности построй уменьшённый и малый вводный с разрешениями. Хорошо. Гаммы с расходящимися, фа минор: натуральная, гармоническая и мелодическая. Потом две в параллельной тональности.

Мальчишка не сбился ни разу, но после каждой гаммы тщательно вытирал руки платком.

— Не надо волноваться, — усмехнувшись, подбодрил его Келеф. — В любом случае, я уже доволен.

Синкопа с облегчением повис на паутине, а черви довольно потёрлись друг о друга. Хин наклонил голову и счастливо улыбнулся. Сил'ан провёл по крышке клавесина ладонью:

— В пределах одной октавы покажи мне пентатонику, затем натуральный звукоряд, хроматический, дорийский минор, миксолидийский, снова дорийский и натуральный. Закончим диктантом, и, если справишься, можешь по праву гордиться собой: я позволю тебе учиться обращению с копьём у Орура.

— У старейшины? — мальчишка нахмурился. — Он обо мне не лучшего мнения.

— Обсудим позже, — прервал его Келеф. — В крепости мне уже надоело, и есть позволение Каогре-уана осмотреть его владение. Поедешь со мной, наследник?

Хин хмыкнул, пытаясь понять, что кроется за сдержанным, но неискренним тоном правителя и новым обращением.

— Поеду, — сказал он прямо. — Почему нет?

Сил'ан равнодушно прищурился:

— Тогда играй, и смотри не разочаруй меня.

Келеф объезжал селения стороной, а на четвёртый день путешествия и вовсе приказал охране не следовать за ним и расположиться на отдых. Воины не посмели перечить, спешились и стали рассёдлывать ящеров. Сил'ан развернул своего динозавра туда, где простирались необжитые земли. Хин поравнялся с ним. Уан только взглянул в его сторону, но ничего не сказал.

В небе, чистом и безоблачном, медленно занимался рассвет. Мальчишка плотнее закутался в меховую шкуру. Чужие владения отличались от родных краёв только изредка встречавшимися нагромождениями камней и торчавшими из земли красными скалами, которые поначалу удивили воинов, но вскоре всем наскучили. К виду сухой саванны юный Одезри давно привык и оглядывался лишь потому, что пытался понять, куда и зачем собрался уан. Едва охрана осталась за горизонтом, Келеф перевёл ящера на шаг, словно и вовсе не торопился, и это окончательно сбило Хина с толку.

— Куда мы направляемся? — спросил он.

Сил'ан подъехал ближе.

— Я наблюдал за тобой и людьми, — заговорил он напевно. — Ваши глаза не видят того, что мои — тебе следовало остаться с воинами.

— Воины считают меня неженкой и слабаком, — ответил Хин, — оставаться с ними радости мало.

Уан посмотрел на него:

— Это из-за музыки?

Хин сотворил жест незначения:

— Орур дважды пытался меня вразумить — дескать, что я за мужчина, если не знаю, какой стороной держать дубинку. Образно выражаясь.

— И ты дважды ему отказал?

— Просто я больше доверяю тебе.

Правитель склонил голову набок и, казалось, пытался прочесть мысли человека.

— Я и секунды не думал о том, как будет лучше для тебя, — признался Келеф, наконец. — Руки воина обретают силу, но его кисть, ладонь, пальцы — грубеют, делаются негибкими и неспособными к закруглённому исполнению пассажей. Вот единственная причина моего запрета.

Мальчишка улыбнулся:

— Да я знаю. Злодеи подбросили мне твоё письмо к Синкопе и Хахмануху, думали, я буду очень страдать.

— Сказать честно, меня удивляет твоё спокойствие.

Хин улыбнулся шире:

— Просто ты смотришь на это со своей стороны, — объяснил он. — Хорошим воином я, может быть, и стал бы, но не лучшим — нет таланта. И потом, как бы хорош я ни был, если Орур и остальные пожелают от меня избавиться — они найдут способ. Учиться обращению с той же дубинкой для меня всё равно, что тешить себя иллюзией защиты — воду не удержать в ладонях. После того, как ты передашь мне власть, я проживу недолго, потому что как правитель я ничего не умею, но, по крайней мере, я не растрачу время зря. Только когда я слышу, как всё более сложные и прекрасные лунные мелодии рождаются от прикосновений моих пальцев, я счастлив.

Сил'ан пристально уставился на человека.

— Сколько тебе лет? — спросил он серьёзно.

— Я уже говорил: тринадцать.

Келеф опустил ресницы:

— Вот чему я верю меньше всего.

Некоторое время оба ехали в молчании, потом мальчишка вдруг оживился и с любопытством спросил:

— А что ты видишь, чего не видим мы?

— Мгновения, которые хотел бы остановить.

Юный Одезри недоверчиво хмыкнул. Сил'ан встретился с ним глазами и указал рукой направо:

— Вот, например, эта скала. Освещение изменится — небеса не повторяют себя. Посмотри, и увидишь живую картину; такой же в точности не будет больше никогда, — он выдержал паузу и посоветовал. — Взгляни на небо.

Молочно-белое в высоте, оно переходило в нежный и тёплый жёлтый свет у горизонта. Тёмная, почти чёрная, скала, всё ещё укрытая ночной мглой, прорезала золотистую дымку над саванной. Шершавый каменный бок горел рыжим.

Мальчишка только теперь заметил, что песок кончился и навстречу восходящему Солнцу стелется по земле сухая трава, а к вечному запаху пыли примешивается горьковатый аромат.

Динозавры шагали неторопливо и размеренно. Каждый раз как их массивные лапы ударяли в землю, облачка пыли взмывали вверх и окутывали начищенную, толстую зелёную шкуру, силясь дотянуться до ног всадников.

Солнце поднялось высоко, но Хин не чувствовал скуки. Красные скалы оказались непохожи друг на друга. Иные из них образовывали столь удивительные формы, что казались мальчишке домами неведомых духов.

— Музыка, застывшая в камне — так описали их весены, — согласился Келеф.

— А ты о чём думаешь, глядя на них?

Сил'ан улыбчиво прищурился, на сей раз искренне. Глаза его потускнели, выдавая задумчивость. Он повернулся лицом к скалам и заговорил неторопливо, словно диктовал послание.

— Принято считать, что жизнь развивается путём усложнения форм: например, от балопа к динозавру. Вместе с тем… — он запнулся, посмотрел на мальчишку. — Хахманух уже начал учить тебя математике?

— Да, — удивлённо согласился Хин. — Дроби, задачи на проценты, уравнения с одним неизвестным.

Правитель поджал губы, вздохнул и сказал:

— Забудь. Попробую объяснить на словах. Однажды, было это очень давно, дети Океана и Лун задумались о том, как и для чего мы были созданы, каким образом устроен мир вокруг, насколько мы способны его изменить. С тех пор нам досталось в наследство множество догадок, оформленных в виде гипотез, теорий или даже доктрин. С некоторыми из этих ответов на древние вопросы принято соглашаться — это не значит, что они верны, даже не значит, что они больше всего похожи на правду. Очень часто они остаются в ходу потому, что к ним привыкли, и на них опираются сонмы применяемых на практике следствий. Все новые идеи в любом случае обречены на недоверие или забвение.

Кроме догадок предков есть ещё одно великое наследство: наблюдения за жизнью мира, ничего не знающего о наших теориях. Если бы между тем, что мы способны предсказать и объяснить, и тем, что происходит на самом деле, не было никаких противоречий, это означало бы, что мы постигли суть. Но противоречия есть, и в каждой новой теории, приходящей на смену прежней — потопленной их грузом —, они тоже будут найдены.

Мальчишка слушал как заворожённый.

— Вернёмся к моим словам о развитии жизни, — продолжил уан. — Принято считать, что движение по пути усложнения продолжается. Но, к примеру, те же люди производят потомство, не заботясь о его качестве — они не стремятся отыскать партнёра, который укрепил бы сильные линии[20] и предоставил хороший материал там, где линии повреждены, вырождены или ослаблены. Более того, молодняку не создают подходящую среду для развития.

Исконные животные Йёлькхора и те, что выведены Богами для человека, ведут себя так же. Странно при этом то, что их развитие подтверждает существующую теорию: формы усложняются и становятся всё более изощрёнными.

Мы увидели скалы на второй день пути по земле Каогре-уана. Ты заметил, что те из них, которые встречались нам в следующие два дня, сильно отличались от этих? — он взмахнул рукой, точно крылом. — Похоже, нет. Они тоже были красными, но застывшей в камне музыкой их не назвал бы никто — они сложены из песчаника, который легко выветривается, и громада тает, не образуя затейливых форм.

Если же скалы сложены из гранита, — лёгкое движение кисти, — сам видишь, какие возникают чудеса. Но ведь и они тоже обратятся в песок однажды.

До сих пор я пересказывал чужие мысли и сомнения. Мы считаем, что постоянное усложнение и развитие — свойство живого, ищем закономерности, чтобы объяснить столь удивительное движение против естественного для неживой материи порядка.

Я подумал, глядя на эти скалы, что, может быть, мы ошибаемся. Что если, как и в случае с гранитом, усложнение — лишь промежуточная стадия? Начальная точка нашего развития — бесчисленное множество линий, но уже сейчас многие из них потеряны невозвратно с гибелью последних носителей; многие мы называем редкими, и однажды их тоже не станет. Пока возникает больше нового, чем теряется старого, однако вновь появившиеся комбинации становятся всё слабее и, зачастую, отличаются друг от друга одним элементом. Всё это напоминает бурный рост побегов, которому не устаёт радоваться садовник, в то время как корень гниёт.

Келеф вдруг тихо рассмеялся:

— Сложные рассуждения. Быть может, они даже нелепы там, где — опять же, возможно, — стоит видеть лишь красоту, — он сделал паузу и весёлым тоном предложил. — Давай наперегонки — вон до той скалы?

— Я проиграю, — вздохнул Хин.

— Ты проиграешь, — чарующим голосом заверило изящное существо. — На счёт четыре!

К вечеру трава стала гуще, красные скалы пропали, зато вдалеке показались горные хребты. Холмы, подражавшие им, удивляли чёткими треугольными формами.

— Может, это какие-нибудь постройки? — вполголоса спросил Хин.

Келеф посмотрел туда, куда указывал мальчишка.

— Сохраним загадку, — предложил он.

Облака, воздушные, огромные — в половину небосвода — медленно плыли навстречу обоим всадникам. Ближние красовались белизной. Через жёлтый и серый она переходила в тёмную синеву у нижнего края, прятавшегося за горами. Вдали, обгоняя белое облако, тянулись по небу рваные серо-филетовые края мохнатой тучи.

Темнота будто сгущалась вокруг горы, светло-бежевой, а кое-где белёсой, похожей по цвету на человеческую кожу. Тёмная сухая зелень трав поднималась по склонам, но не достигала вершины — кто-то словно нарисовал летящую, почти ровную линию, разделившую гору на две половины. Верхняя напоминала профиль огромной женщины, прилегшей отдохнуть: был виден один глаз, закрытый, широкий нос во всё лицо, но дальше сходство терялось.

— Пока тебя не было, к нам снова приезжали близнецы, — заговорил Хин. — Лодак фехтует — придворные Онни сейчас покупают дорогое иноземное оружие, так что владеть им считается хорошим тоном. Мать сказала, что я тоже должен что-нибудь показать, и я спел несложное ариозо. Тогда мой голос звучал чисто, я мог исполнять альтовые партии. Ларан всегда стремится высмеять меня, и он ответил мне незатейливой быстрой песенкой из тех, которые воины порою с умыслом поют женщинам. Его похвалили, а мне сказали, утешая, что я тоже был неплох, только бы чуть живее, легче, выразительней.

— Неудивительно, — улыбчиво прищурился Келеф. — Люди хвалят то, что понимают, когда им не велит иного мода.

Мальчишка улыбнулся в ответ:

— Хахманух сказал почти то же. Я был огорчён, а он ещё и обругал меня. Накинулся, кричит: и не пытайся кого-то впечатлить! Ты для того ли часами отсиживаешь то место, что пониже спины? Потом, когда разобрался в чём дело, успокоился и сказал сурово: «Твою игру и пение оценит только тот, кто разбирается в искусстве. Для остальных же что „мурка“,[21] что симфония, последняя, пожалуй, и скучнее».

На закате Солнце растеклось золотом у земли, окрасило облака в фиолетовый, алый, чёрный, словно неведомый художник сотнями густых мазков гуаши нарисовал над пустой саванной тревожное небо.

Хин опустил спинку седла, закрепил ремнями шкуру и лёг, устроив голову на шее динозавра. Он долго смотрел в холодное небо, не думая ни о чём, и не заметил, как уснул.

Его разбудила неожиданная остановка. Светало, пар вырывался изо рта, веяло лёгкой свежестью воды. Ёжась, мальчишка выбрался из под тёплой шкуры, спрыгнул на землю и осмотрелся.

— Кольцо рек? — изумлённо спросил он.

Над неподвижной серой водой поднимался слабый туман. Синие горы на дальнем берегу отражались в речной глади, словно в зеркале.

— Я хочу подняться туда, — Келеф выглянул из-за динозавра. Волосы правителя, заплетённые в тугую косу, скрывались под одеждой. — Побродить по краю мира. В Весне мне никогда не позволят этого сделать.

— Опасно? — задумчиво поинтересовался Хин, глядя на холодную воду.

— Суеверие, — отозвался Сил'ан, проверяя последнее из креплений седла.

— Но как мы перейдём реку? — удивился мальчишка.

Уан погладил динозавра по шее:

— Ящеры пойдут по дну. Я поеду на своём, а ты — вплавь.

— Переплыву реку? — юный Одезри округлил глаза. — Она же ледяная!

— Упрячь шкуру в плотный мешок. На том берегу она тебе пригодится, сухая, — невозмутимо продолжил Сил'ан. — И не пугайся: какое-то время я буду спать, но Солнце и тепло ящера[22] скоро меня отогреют.

— Может быть, подождём дня? — предложил Хин.

Келеф сел в седло, закрепил ремень вокруг талии.

— Можешь ждать, — разрешил он. — Я не стану торопиться, так что ты скоро меня догонишь.

Динозавр побрёл по воде, постепенно погружаясь всё глубже. Наконец, безмолвие цвета утреннего неба с лёгким всплеском сомкнулось над его головой. Хин убрал шкуру, по примеру уана проверил седло, снял набедренную повязку и велел ящеру идти вперёд. Остановившись у кромки воды, мальчишка вдохнул грудью стылый воздух и шагнул вперёд. Дрожь пробежала по телу, Хин постарался забыть о ней. Сквозь чистую воду он видел, как ящеры один за другим ступают по дну, точно в диковинном сне: бесшумно, медленно и плавно.

Далёкие горы окрасились розовым светом зари, их покрывали сотни чёрных точек. На берегу обнюхивали землю и жевали траву незнакомые мальчишке животные. Некоторые из них повернули к реке крупные головы с округлыми ушами, другие не стали прерывать трапезу ради случайных гостей. Солнечный свет медленно стекал по склонам в долину, к редким, дрожащим деревьям и упрямо торчащим из земли чёрным ветвям кустов. Хин выбрался на берег, подбежал к динозавру, с трудом развязал мешок закоченевшими пальцами, закутался в шкуру и опустился на землю, часто дрожа. Одно из животных — самое молодое и любопытное — осторожно подошло ближе, понюхало лицо мальчишки, обдавая его тёплым дыханием и тычась колючими усами, фыркнуло и пошло прочь.

Почувствовав, что вновь начал засыпать, рыжий упрямец поднялся на ноги и побежал по траве, держась вровень с грузно ступавшими ящерами. Изредка он поглядывал на белое лицо уана — тот бессильно свесился на бок, от падения его удерживал лишь натянувшийся ремень. Велев динозавру остановиться, мальчишка опустил подножку, и попытался уложить Сил'ан удобнее, но не смог и на дайр[23] сдвинуть тело, холодное, нечеловечески тяжёлое.

Первыми пошевелились руки, потом дрогнули ресницы. Келеф сонно вздохнул. Мальчишка дёрнул его за рукав:

— Смотри, а то пропустишь!

— Вот ещё, — снова закрыв глаза, усмехнулся уан и прижался к шее ящера.

— Я переплыл реку, — не удержавшись, похвастался Хин.

— Я догадался, — лениво откликнулся Сил'ан и затих.

Мальчишка снова посмотрел на жёлто-коричневые горы, припорошённые снегом, белым в лучах Солнца и синеватым в густой тени.

— А почему ты решил больше не говорить на общем? — спросил он.

Правитель вздохнул, на сей раз раздражённо.

— Много воды утекло с тех пор, как одна из двух древнейших рас совершила ошибку, изменившую жизнь всех прочих народов. Вздрогнули даже Боги, и, не желая повторения, они запретили исполнение той музыки, последствия которой оказались столь разрушительны. И, чтобы другие народы следовали иным путём, они ввели новую гамму и науку песнопений, приветствующих ясный день и облачное небо, утреннюю и вечернюю зарю, движение звёзд и полуденный жар Солнца. Я верю в их мудрость, и вижу, как сильно изменился, пренебрегая ей только для того, чтобы легче преодолеть недоверие людей. Доволен?

— Да.

— А теперь молчи и не мешай удовольствию.

Третий день застал всадников на высоте шести сотен айрер. Оба спешились и шли рядом между ящерами, спиной к восходящему Солнцу. Снежные вершины горели в сумерках зловещим алым огнём.

— Народ столовой? — рассмеялся Сил'ан. — Уверен, такое название им польстит.

— Им? — обрадованно переспросил Хин. — Ты тоже их замечал?

— В столовую меня не приглашали, но у каждого дома есть память. Быть может, ты видел, как пробегают по стенам воспоминания, оживлённые огоньком свечи.

— Или это потомки тех, кому когда-то поклонялись в храме, — предположил мальчишка.

— Каком храме?

— Я говорю о второй половине крепости. Летни считают её храмом древних Богов, а тебя — последним из них прежних или первым из вернувшихся.

Келеф улыбчиво прищурился:

— Летни нарекают Богом всякого правителя, которому благоволит Дэсмэр.

— Да нет же, — упрямо повторил Хин. — Есть чёрные статуи!

— Знаю, — согласился уан. — Я их видел.

— Они похожи на тебя.

— Я не заметил сходства.

— На взгляд человека — очень похожи, — настойчиво повторил мальчишка.

Сил'ан озадаченно хмыкнул.

Днём путь преградила неширокая горная река. Быстрое течение несло песок и гальку, перекатывало камни и осколки, размером с кулак, и разбивалось искрящимися брызгами о валуны. Динозавры, слегка качаясь и приседая на напряжённых лапах, перешли реку вброд. Келеф запрыгнул на скользкий камень и поманил мальчишку. Хин вздохнул, вручил Сил'ан шкуру и осторожно полез следом. Уан порхал по валунам без труда, а мальчишка, потеряв равновесие, упал в воду, больно ударился спиной, ободрал локти и едва не захлебнулся. Кое-как, он выбрался на берег. Келеф молча протянул ему шкуру.

— Я думал, ты мне поможешь, — заметил Хин, отплёвываясь и проверяя, целы ли зубы.

— Ты сам сказал, что уже взрослый, — парировал Сил'ан. — Я не рискну касаться твоей кожи — мои перчатки недостаточно плотные.

— А в чём риск? — полюбопытствовал мальчишка, отжимая волосы.

— Жителям Лета незачем это знать.

— Значит, лучше бы я утонул?

— Ты не утонул.

На четвёртый день лента реки казалась не толще пальца, а саванна была видна как на ладони. Хин узнавал места, по которым они ехали, и то и дело окликал Келефа. Тот со снисходительной улыбкой выслушивал восторги человека, но потом и сам указал на скалистую гряду у горизонта.

— Там я рассказывал о жизни три дня назад.

Хин сощурился, пытаясь рассмотреть очертания каменных исполинов в тусклом сером свете.

— Наверное, ты прав, — признал он. — Я так далеко не вижу, — он вытянул руку и добавил. — Мы столько ехали, шли, а путь, который казался необъятным, можно закрыть вот так.

Деревья остались внизу, на такой высоте не росло уже ничего, кроме зелёного мха. Крупные глыбы гранита лежали на щебне. Хин поднял несколько камней и убрал в мешок, чтобы рассмотреть при свете дня.

Небо казалось ровным и плоским, хмурый винный цвет в высоте разрывала сияющая белизна — там, где Солнце пыталось пробиться сквозь облака. Те наливались тускло-багровым, исчезали в синеватой дымке, окутывавшей горы, и настолько чётким был переход, словно каменные хребты тонули в воде океана.

Келеф принюхался и сказал:

— Будет гроза. Завтра повернём обратно.

Он оказался прав. С самого утра по небу стремительно мчались недобрые огромные тучи, наливавшиеся чернотой. Они разбухали, сливались, застилали солнце надутыми боками, и день всё больше походил на ночь. Хин никогда не видел подобного и начал волноваться.

— Что такое «гроза»? — спросил он.

— Если говорить просто, — весело откликнулся уан, — с небес на землю низвергнутся вода и огонь.

Мальчишка недоверчиво взглянул на изящное существо.

— И чему тут радоваться? — осторожно уточнил он.

— Тебе — ничему, — подумав, заметил Келеф. — Нужно найти укрытие.

К полудню тревога, которую испытывал человек, обратилась в панический ужас. Хин жался к динозаврам, а те и сами дрожали, пытались забиться всё глубже в небольшую пещерку. Ветер, обезумев, набрасывался на ящеров, силился сорвать сёдла с их спин, выпотрошить мешки; сотней цепких рук хватал мальчишку и тянул наружу изо всех сил.

Что-то вспыхнуло, раздался страшный грохот, небеса разверзлись. С шумом, заглушившим и биение сердца, и завывания ветра, отвесный ливень обрушился во мрак. Молнии били, не уставая, рокотали громовые раскаты, пахло влагой, мокрой пылью, сырой мешковиной, волосами и холодной свежестью. Уан подплыл ближе к кипящей водяной стене, завороженный, счастливый. Он распустил волосы и, к ужасу Хина, шагнул наружу — мальчишка только успел заметить, как Келеф коснулся пальцами шеи под воротником, и маска исчезла, но не различил, что было под ней: пустота, как полагали местные, или лицо, быть может, похожее на червя или чешуйчатых злодеев.

Гроза закончилась к вечеру. Тучи неторопливо расходились и таяли тёмно-зелёным дымом.

Мальчишка и уан сидели на большом камне, расколотом посредине, кутаясь в одну шкуру, но не касаясь друг друга.

— Значит, ты за этим сюда приехал, — заключил юный Одезри.

— В Лете по ту сторону Кольца рек никогда не бывает дождей, — сказал Келеф. — Очень странно. В Йёлькхоре много странностей. В Маро — одной из зон Весны — почки на деревьях распускаются к концу дня, а поутру — это вновь томящиеся почки. В Гаэл — второй зоне — цветы облетают изо дня в день, опавшие лепестки пропадают с наступлением нового дня и даже, как будто, возвращаются на место. Кто-то знает, что происходит. Может быть, Основатель. Но таким как я не раскрывают эту тайну.

— А какой ты?

— Обычный, ничем не выдающийся. Только слишком упрямый.

Хин несогласно поджал губы.

— Я думал о том слове, которое ты назвал мне, — Сил'ан изменил тему разговора. — «Отец», — после звучания морита, таинственного, размеренного и зловещего, слово на общем показалось коротким и резким. — Я выяснил, что оно означает. Напоминает аадъё, хотя есть и различия: они посвящают всю жизнь управлению кёкьё и воспитанию молодняка, не занимаются внешней политикой, не встречаются с существами прочих рас. Разве что могут повлиять на кё-а-кьё — «главу дома» как мы представляем его другим народам. На самом деле это обладатель наиболее жизнеспособных лунных линий.

Хин озадаченно нахмурился.

— Я не всё понял, — признался он. — Глава дома — тоже аадъё?

— Нет, — Келеф даже рассмеялся. — Он же-ё, как и я.

— Но ты сказал, что «отец» — это аадъё, — медленно проговорил мальчишка.

— Похож на аадъё, — поправил Сил'ан.

— А мать? — настороженно поинтересовался Хин.

— Кёкьё, — без раздумий отозвался Келеф.

— «Семья»?

— «Семья», «дом» — на общем нет подходящих слов. У всех же-ё одна кёкьё, аадъё могут приходить и из других, чтобы получить потомство, а потом они вольны вернуться или остаться.

Мальчишка нахмурился и встряхнул головой.

— Ну а кто тогда ты? — негромко спросил он.

— Посредник между моим народом и другими, — улыбчиво прищурился уан. — Я думаю, можно сказать так.

По дороге обратно они вновь вернулись к россыпям гранита. Занимался новый, но столь же терпкий винный рассвет. Хин вытащил камни из мешка и хотел вернуть на место.

— Возьми их с собой, — предложил Келеф. — Одезри-мие собирает подобные безделушки.

— Разве? — удивился рыжий упрямец.

— Подари камни ей. Она будет рада.

К зеркальной реке всадники добрались засветло — вода ещё не успела остыть, и динозаврам пришлось брести по дну в одиночестве. Сил'ан, забавляясь, с лёгкостью рыбы скользил вокруг человека, норовя оказаться у того за спиной.

— Когда ты так делаешь, — пожаловался Хин, — мне кажется, что в следующий миг ты на меня кинешься и откусишь голову.

— Всё может быть, — улыбчиво согласилось прекрасное создание. — Следовало бы — за то, что мне приходится плавать в одежде.

— Разве я об этом просил?

— Нет, и всё же ты тому причиной.

Ночью мальчишка проснулся раньше обычного. Заиндевевшая трава под лапами ящеров ломалась с хрустом. Саванна, словно сказочная ледяная страна, блестела под колкими лучами звёзд.

— Вы различаете настоящее, будущее и прошлое, — напевно и тонко рассказывал Сил'ан. — А в нашей культуре есть только теперь и давно. Будущего нет, а все мысли о нём — не более чем фантазии или проекции теперь на сиюминутные потребности и желания. Основа наших представлений о мире и себе — фээру, то, что мы позволяем другим называть «сказками». Истории мириадов прожитых жизней — вот что они такое. Аадъё читают их, одну за другой. Прочесть все — не хватит жизни. Они не выбирают сами, но следуют указаниям взошедших Лун, стенаний ветра, безумной ярости волн. Теперь можно прочесть только одну историю, а порою бывает так, что и вовсе нет подходящей — она ещё не прожита. Первые десятки лет молодняк окружают песнопения и предания — давнее связывает его с родом. И однажды он начинает чувствовать, чт? должно прозвучать. Тогда он обретает тисайе — мелодию своей жизни, своё имя, потому что отныне способен услышать, как окликают и зовут его создатели: Луны и Океан.

— И что же должно прозвучать теперь? — серьёзно спросил мальчишка.

Край неба над тёмно-синими горами полнился мягким светом. Его укрывала сиреневая вуаль. Она тянулась, становясь всё плотнее и гуще к беззвёздной черноте высокого неба. Трава, седая от инея, отливала то призрачным голубым, то зеленью вечерней зари. Келеф посмотрел на горизонт — туда, где должно было из-за горных цепей взойти Солнце, и запел, опустив ресницы.

Рассвет последнего дня пути оказался торжественным и скорбным. Облака промокли от крови и, отяжелевшие, клонились к земле; зловещие сизые тучи, похожие на крылья, настигали их, небрежно играя пурпуром на кончиках перьев.

— Давным-давно, — таинственным голосом молвил Сил'ан, — первое Солнце растеклось водами Океана. В его глубине исчезли все цвета, кроме одного — самого прекрасного, — он провёл рукой по ткани платья. — Тогда среди безмолвия проснулись всебесцветные драконы. Вырвавшись из объятий вод, они устремились в небо, схватили день за край и увлекли в Океан. С тех пор и поныне их тела сплетаются в небесах, а мы называем этот танец «ночью» и наблюдаем с восхищением и трепетом, как сверкает на их чешуе бесчисленное множество брызг!

В мире, где живут легенды — в Урварге —, огни изменчивы, непостоянны, они кружат, убегая от Лун, чтобы не потеряться в их тумане. И тогда знающие говорят: то играют всебесцветные драконы.

Дети первого Солнца беседуют с ними, научившись языку капризных искр, уносятся ввысь на мерцающих звёздами спинах. Драконы не находят страха в глазах друзей: те помнят своё предназначение и знают верный путь, в их душах нет сора, им подвластны чудеса. А чудо не взимает платы; исступление, жертвы и страдания ему не нужны.

«Я помогу тебе, — говорит дракон. — Я научу тебя летать! Только верь даже не мне, и не тому, что говорят другие, — поверь себе и улыбнись. Только улыбнись, и, обещаю…»

Человек убегает в страхе, с ненавистью бросает камень в гибнущую тень. Или отвечает: «Тебя нет, есть только звёздное небо».

«Ты веришь в небо?» — удивляется дракон.

«В небо верят все, но лишь дурак поверит твоим обещаниям. Всем известно: люди не летают».

Дракон опускает веки и возвращается к Лунам, хотя они очень холодные.

— И это тоже история чьей-то жизни?

— Хм… Нет. Это я прочёл в свитке старых преданий, который мне подарил знакомый зимень.

Глава XV

Хин поставил на пюпитр скрижали с нотами. Дверь отворилась, в комнату вплыл Сил'ан, направился к контрабасу и свернулся кольцами у окна в горячих солнечных лучах. Мальчишка окинул взглядом давно привычную картину и отвернулся, но стоило ему поднять руки с колен, как голос уана распорядился:

— Токката ми минор.

Юный Одезри замер:

— Тебе же нравится Моцарт.

— Может у меня измениться настроение? — капризно осведомилось уже пригревшееся существо.

— Да, но попробовал бы ты просить, а не требовать, — попытался втолковать ему мальчишка.

— Если я не услышу токкату, то посплю в другом месте.

— Если не перестанешь угрожать, токкату ты не услышишь, — улыбнувшись, ответил Хин.

Уан задумался:

— Тогда выйди вон, — наконец, распорядился он. — Мне здесь хорошо, и подниматься я не намерен.

Мальчишка фыркнул, развернулся на подставке, соскочил с неё и остановился в шаге от нахальной змеи.

— И что же тут хорошего? — поинтересовался он, укладываясь на пол рядом.

Солнце сразу же ослепило его, и он повернулся на бок. Спину обжигал невидимый огонь, но жар можно было терпеть.

— Уж не мстишь ли ты мне? — подозрительно осведомился Сил'ан.

— За что бы? — с искренним удивлением отозвался Хин.

— Я не люблю, когда ты так близко. И ты это знаешь.

— А ты догадываешься, как заставить меня исчезнуть.

— Есть несколько способов, — недовольно протянуло дитя Океана и Лун.

— Но только один, при котором тебе не придётся двигаться, — подсказал мальчишка.

— Как жестоко и хладнокровно ты используешь мои слабости, — пожаловался Келеф.

— Неубедительно, — оценил рыжий упрямец.

Сил'ан тяжело вздохнул, признавая поражение.

— Сыграй, пожалуйста…

Мальчишка неторопливо поднялся:

— Право, это не составило труда, — заметил он.

Чёрная змея ухмыльнулась и довершила:

— … партию клавесина из первой части концерта,[24] который ты сейчас разучиваешь.

Хин застонал.

— Каждый раз, как ошибёшься или сфальшивишь — начинай сначала, — бодро напутствовал его уан.

Орур отворил дверь хижины. Увидев на пороге мальчишку, он медленно поднял брови и демонстративно посмотрел на широкое оранжевое Солнце, тонувшее в песках. Хин смущённо кашлянул.

— Я знаю, что опоздал, — молвил он.

— На два часа, — медленно и раздельно выговорил старейшина.

— Простите, — мальчишка поклонился.

Орур недовольно хмыкнул:

— Сегодня заниматься с тобой я уже не буду. Не годится на закате.

Хин вновь наклонил голову:

— Я понимаю.

Мужчина покачал головой, вышел наружу и притворил дверь.

— Пойдём, — сказал он.

Они отошли от деревни на десяток айрер, там летень остановился и строго посмотрел на мальчишку:

— Ты постоянно опаздываешь, а твои мысли вечно бродят где-то далеко. Так никакого толку не выйдет.

— Простите, — снова сказал Хин.

— Да что ты как заведённый! — резко бросил старейшина. — В конце-концов, кто из нас и чему хочет научиться?

Юный Одезри промолчал.

— Я понимаю, уан Кереф имеет на тебя огромное влияние, — вздохнув, терпеливо выговорил мужчина, — но пора уже спуститься с небес на землю. Ты человек и жить тебе среди людей. Ясно? (Мальчишка не ответил.) Зачем стыдиться своего происхождения? Да, мы другие, чем он, но и мы отбрасываем тени. Повелитель не видел стыда в том, чтобы просить меня научить его сражаться копьём. Запомни, Хин Одезри, тот не вызывает уважения, у кого нет своего лица.

Рыжий упрямец по-прежнему молчал. Орур провёл рукой по волосам и заключил:

— Передай уану Керефу приглашение на загонную охоту. Тебе полезно будет посмотреть на действия воинов, а ему, насколько я знаю, нравится за Кольцом рек.

— Скорее всего, он откажет, — серьёзно ответил мальчишка. — Ему и без того приходится уж очень часто ездить в Разьеру и какие-то деревни. Я не знаю, что там не ладится, только он раздражителен и зол.

— Всё там ладится, — невольно улыбнулся старейшина. — Злость помогает ему собраться и реагировать быстро.

— Значит, это нарочно? — удивился Хин.

— Если он всё-таки откажет, — настойчиво добавил летень, — скажи ему, что я прошу о разговоре.

— Орур, я всё понимаю, но у меня нет времени, — перевёл Хахманух в ответ на долгий рассказ.

Сил'ан взвесил в руке пухлый том и поставил его обратно на полку. Старейшина посмотрел на стеллаж с книгами, на множество исписанных пергаментных листов. Кроме них в маленькой комнате на второй половине крепости не было совсем ничего. Легчайшие, едва видимые пылинки реяли в солнечных лучах.

— Владение на грани разорения, — спокойно объяснил уан. — А я не представляю, как налаживать торговлю, зато точно знаю, куда нужно вложить средства, которых нет.

Человек сотворил жест незначения.

— Да владение, сколько я себя помню, всегда было на этой грани, — сказал он. — И никто не волновался. Нам почти ничего не нужно, и у нас почти ничего нет. Так и живём.

— Это прекрасно, — откликнулся Келеф. — Но половина моей земли укреплена и неприступна, другая же открыта всякому. Так и оставить?

Летень озадаченно хмыкнул и сказал:

— Как бы то ни было, одного господина Одезри я не возьму. Тут нужно учиться по-другому управлять динозавром, иначе получится не охота, а самоубийство. Но без вашего примера перед глазами, учиться он не станет.

Сил'ан склонил голову к правому плечу:

— Что значит: «по-другому управлять»?

— Уходить от атак — это же не обычная пробежка, да и монстры не подставляют нам бока.

Уан заинтересованно взглянул на старейшину:

— А если по лапам ударят хвостом — скажешь, от такой подсечки динозавр тоже может уйти?

Орур рассмеялся:

— Наши — запросто, да ещё к выгоде для себя.

— Вот как, — протянул Сил'ан и довольно прищурился. — Убедил. Еду.

Хин видел монстров впервые; у него внутри всё зашлось и похолодело от страха. Руки вдруг стали тяжёлыми и неподвижными, тело покрылось холодным, липким потом. Динозавр не повиновался воле дрожащего всадника. Похожие на животных, покрытые шерстью серого, тускло-жёлтого, чёрного, бурого, а иные — даже зелёного цветов, чудовища бежали навстречу восьмерым загонщикам молча, сосредоточенные каждый на выбранной жертве, пожирающие её горящим взглядом. Мальчишке казалось, что он попал в чужой кошмар.

Загонщики начали разворачиваться, все что-то кричали. Хин, широко раскрыв глаза, сидел неподвижно; завороженный, он смотрел, как надвигается смерть, совсем непохожая на ту, которая рисовалась в его фантазиях, чувствовал её сладкое дыхание на своей коже.

— Шевелись! — рявкнул голос старейшины над самым ухом.

Мальчишка вздрогнул. Передние монстры прыгнули, заметив нерасторопность жертвы. Кто-то хлестнул юного Одезри раскрытой ладонью по щеке, динозавр под ним завертелся, а потом резво помчался вперёд, направляемый твёрдой рукой. Голоса людей, досадливый и жадный рык монстров слились в бессмысленный гул. Ещё один удар по щеке выдернул мальчишку из мира грёз и едва не сбросил с ящера. Хин в панике зашарил руками, ища опору, и чудом ухватился за выступ седла.

— Держи поводья, — зло сказал голос уана. — Десятый раз повторяю. Я сюда приехал не лоцманом тебе служить.

— Что? — ошарашено переспросил мальчишка.

Келеф молча сунул ему в руки перчатку, соединённую с десятком тонких нитей, протянувшихся к шее, голове и лапам динозавра. Хин зажмурился: голова звенела, мысли путались, щёку саднило и жгло. Когда он открыл глаза, уана больше не было рядом.

— Вперёд! Не останавливаться, не сбавлять скорость! — прокричал Орур.

Загонщики отсиживалась в реке, чтобы ящеры могли отдохнуть после часов быстрого бега.

— Управляй своими эмоциями, — втолковывал один из летней мальчишке, немного усталым, но вполне доброжелательным тоном. — Когда мы сменяем вторую группу — злись. Злись сильно, припоминай тех, кто тебе досаждает, и представь, что во всём виноваты эти мохнатые страшилища.

— Важно отвлечь монстров от усталых всадников. Пусть гонятся за нами, — подхватил другой загонщик.

— Зато когда первая группа сменяет нас — не бойся, что не успеем уйти, не паникуй, если чудища настигают. Пусть на тебя снизойдёт покой.

Хин, съёжившись в седле, робко поглядывал на широкоплечих, мускулистых воинов, и ограничивался согласным жестом, когда те смотрели на него, ожидая ответа.

— Не робей, — хохотнул первый летень и жёсткой, широкой рукой хлопнул мальчишку по спине.

Уан и старейшина беседовали поодаль. Келеф, избегая говорить на общем, изъяснялся жестами:

— Непохоже, чтобы твой план работал. Желания стать воином у него как не было, так и нет.

Орур упрямо сжал губы, но вынужден был признать:

— Я ожидал другого. Наши дети приходят в восторг при виде охоты: блеск оружия, скорость, сила. Загонщики великолепны. Может, вы объясните, в чём дело?

— Не знаю, — честно ответил правитель. — Сказать правду, я тоже не впечатлён, но мне было важно отработать приём уклонения.

Люди вдруг загалдели, тыча пальцами в небо. Орур поднял голову и, сощурившись, посмотрел против Солнца. Сил'ан подставил руку в толстой перчатке, и на неё опустилась скромная серая птица, к лапам которой был привязан миниатюрный футляр. Келеф вскрыл печать, вытряхнул послание на ладонь, развернул.

Старейшина терпеливо ждал, пытаясь прочесть эмоции по нарисованному лицу.

— Мне нужно срочно вернуться, — сообщили ему движения гибких пальцев, после того как правитель убрал тонкую пергаментную трубочку.

— Тогда и господину Одезри тоже, — решил Орур.

Злобные братцы тщательно разминали руки и пальцы человека, изредка зачёрпывая ароматную белую мазь. Бекар увлечённо пыхтел, подпиливая краем хвоста ногти на левой руке мальчишки.

— Ты чего такой мрачный? — поинтересовался, наконец, Диез — высокий злодей.

— Подумаешь, какой-то маг приезжает, — недовольно откликнулся Хин. — Зачем делать из этого прямо-таки событие?

— Кому? — спросил мелкий. — Я не делаю.

— Я тоже, — подхватил крупный.

— Зато для Келефа это, похоже, необычайно важно, — пробормотал рыжий упрямец.

Злодеи посмотрели друг на друга и широко злорадно улыбнулись.

— Не всё ж ему для тебя стараться, — заметил Диез.

— Но, оказывается, стоило ему подумать о себе, как ты недоволен и оскорблён, — подхватил Бемоль.

— Вот она — человечья благодарность, — довершил высокий драконикус.

— Но зачем ему этот маг? — возмутился мальчишка. — Что он даст ему такого, чего не можем сделать мы?

Братцы переглянулись, на сей раз серьёзно.

— Видишь ли, — сказал Диез без обычного хитрого оскала, — здесь просто личное.

— Как это: личное? — настаивал Хин.

Злодеи вздохнули.

— Увидишь — поймёшь, — заверил высокий.

— А если он попытается скрыть? — возразил мелкий.

— Думаешь, выйдет? — хмыкнул Диез.

— У Келефа не тот темперамент, — не отрываясь от работы, заметил Бекар.

Оба братца-злодея и Хин, округлив глаза, воззрились на него.

Держась в стороне, мальчишка исподлобья осматривал Сил'ан: незнакомое богатое платье с вышивкой нитями голубого металла вдоль края рукавов, подола и воротника; изящный серебряный пояс с подвеской; нити бриллиантов в волосах и тонкие, гравированные полосы бронзы, приколотые к прядям спереди наподобие серег.

Хахманух присел рядом с Хином.

— Красивый, правда? — спросил он, проследив взгляд человека. — Если бы ещё не маска.

— Даже Каогре-уана он встречал в обычном наряде, — недружелюбно заметил юный Одезри.

— А зачем ему старика очаровывать? — искренне удивился червь.

— А зачем — мага? — насупился мальчишка.

Хахманух успокаивающе похлопал его хвостом по плечу:

— Веди себя вежливо, — напутствовал он. — Гость к нам на пару дней и, кто знает, возможно, это знакомство очень пригодится тебе в будущем.

— У меня нет будущего, — мрачно уронил Хин.

— Ты перерастёшь такие взгляды, — мудрым тоном заверил лятх.

Рыжий упрямец хотел возразить, но заскрежетали цепи моста, и мальчишка напрягся, похолодел. Он до последнего надеялся, что маг всё-таки не приедет.

Едва крытая полотном повозка из Города прекратила скрипеть колёсами и фигура в красном ступила на подножку, Сил'ан сорвался с места и, не обращая внимания на любопытные и неодобрительные взгляды летней на стенах и во дворе, подхватил гостя за пояс, закружил в воздухе и осторожно поставил наземь.

Хин тотчас впился враждебным взглядом в чужого. Невысокий, как все люди, с горделивой осанкой, напоминавшей Данастоса или самого Келефа, маг щурил узкие, раскосые тёмные глаза. Серебристые волосы, прекрасно уложенные, обрамляли смуглое лицо, немного не дотягиваясь до плеч, а за спиной собирались в тонкий длинный хвост. Мантия кровавого цвета не уступала изяществом покроя одеяниям мага Дэсмэр. Мальчишку удивляло, как с человека, закутанного в тяжёлую парчу, не бежит ручьями пот.

— Почему ты сам приехал? — спросил уан на морите. — Я же не просил.

— О, — у мага оказался вкрадчивый, бархатный голос, — я ничего не понял из твоего письма. Переписка с разъяснениями обещала затянуться, а у меня выдалось свободное время. Совет назначил новую Главнокомандующую, и сейчас им несколько не до нашей братии. Если не возражаешь, пока я здесь — хотелось бы забыть о Весне.

Хин наклонился к Хахмануху и, спросив разрешения на мысленный диалог, подумал:

— На каком языке он говорит? Я понимаю его, но это же не морит.

— Не морит, — согласился червь. — Облегченный его вариант: униле — создан для людей и остальных, неспособных изучить настоящий язык Океана.

— Но я же выучил.

— Ты забываешь, — усмехнулся лятх, — что постоянно слышишь его с самого детства. Как по-твоему, кто-нибудь ещё может этим похвастать?

Маг и Сил'ан о чём-то перемолвились шёпотом, затем уан поманил к себе стражников, а гость обернулся к мальчишке и лятху, и Хин рассеянно отметил про себя: было в этом среброволосом человеке что-то необычайно располагающее и приятное. Он тепло улыбнулся, и мальчишка невольно ответил столь же искренней улыбкой.

— А ты, верно, Хин? — спросил маг, подходя ближе. На общем он говорил, сильно растягивая гласные, и чуть слышно шепелявя.

— Да, — вежливо ответил юный Одезри и наклонил голову.

— Я Лье-Кьи, — представился гость. — По вашим обычаям: Льениз. Он много о тебе рассказывал.

Хин смущённо потупился.

— Да, я знаю, что ты очень способный ученик, — довершил маг. — И всегда полагал, что мы недооцениваем чужаков.

— Спасибо, — пробормотал мальчишка.

— Уважаемый Хахманух, — маг подошёл к лятху, — для меня честь познакомиться с вами.

Гребень червя тотчас распрямился, брюхо оторвалось от земли.

— Ну, — всё же неловко ответил он, — я о вас всякое слышал.

Гость лишь улыбнулся вновь:

— Вы же верите своим глазам, а не чужим речам.

Лятх не нашёлся с ответом, маг коротко поклонился и вернулся к Сил'ан.

— Вот льстец, — мысленно сообщил Хахманух мальчишке.

Стражники вшестером вытаскивали из повозки огромную, покрытую защищающим лаком чугунную раму сложного решетчатого строения, затейливо украшенную иссиня-чёрными вензелями. Едва её край заблестел в лучах Солнца, Келеф тихо ахнул. Маг взглянул на него и довольно улыбнулся. Хин нахмурился, в форме рамы ему чудилось что-то знакомое.

— Но… — тихо выдохнул уан.

— Я продал деревню отца в Зиме, — предупреждая вопросы, заговорил Лье-Кьи, — и драгоценности матери. Вещи не имеют значения, когда уже никому не приносят радости. Так что рояль, о котором ты мечтал, теперь твой.

Келеф тихо выдохнул, потом покосился на мага, выразительно опустил ресницы и ровным голосом предложил:

— Пойдём, я покажу тебе крепость.

Хахманух командовал стражниками, разгружавшими повозку.

— Ох уж эти маги, — бурчал он себе под нос. — Вещей-то, вещей. И зачем ему на пару дней все эти коробочки, свёртки, ящички? Фе!

Хин, решив, что благоприятный для жалоб момент настал, высказал червю то же, что и драконикусам.

— Право, ты меня поражаешь, — отозвался лятх, не глядя в сторону мальчишки. — То схватываешь на лету, то выдаёшь отменную глупость — вот как сейчас.

Юный Одезри, несправедливо обвинённый, насупился:

— Тоже считаешь, что «вот она человечья благодарность»?

Червь встал на задние лапы, оперся хвостом о землю для равновесия:

— Он же рассказал тебе, кто он. Вы говорили о Сил'ан во время путешествия полгода назад.

— Посредник.

— И всё? — озадачился Хахманух. — А его роль в воспроизводстве себе подобных?

Хин задумался, стоит ли смутиться.

— Пожалуй, «посредник» — неплохое описание, — посчитав молчание ответом, продолжил лятх. — Ты знаешь, как размножаются люди?

Мальчишка поднял бровь.

— Если Якир не врал, то да.

— Хоть это не придётся объяснять, — благодушно проворчал червь. — Итак, представим условно, что и у Сил'ан есть женская особь — кёкьё, есть мужская — аадъё. Как-то они тоже соединяются и дают потомство. Всё это, в сущности, для тебя неважно. А теперь представим ещё и то, хм, будто все мы состоим из мельчайших частей — вроде как эта дорога из камней. Видишь, иных в ней не хватает? Так же и в нас. Некоторые шатаются и грозят выпасть. Их нужно укреплять, чтобы получить полноценное потомство, которое было бы более или, во всяком случае, никак не менее жизнеспособно, чем родители. Понятно объясняю?

— Вроде бы, — протянул Хин.

— И у кёкьё, и у аадъё, так же как и у людей есть дефекты. Никто не идеален. А вот первый пол как раз и занимается тем, что создаёт поток — скажем так, склад различных камней. Дело в том, что, в отличие от дороги, на место выпавшего в нас можно поставить не всякий «камешек», а только одного профиля — в точности подходящего. Когда кёкьё нужны детёныши, аадъё выбирает один из потоков, с согласия же-ё получает управление им на время, и он тоже участвует в зачатии новой жизни. Растущий молодняк забирает камни из хранилища, и поток скудеет. Же-ё приходится постоянно пополнять его, иначе Сил'ан будут относиться к нему со всё меньшим уважением. Впрочем, не могу сказать, что эта обязанность неприятна. Люди же наслаждаются, удовлетворяя влечение, так что, я полагаю, и в случае Сил'ан действует какой-то поощрительный механизм.

— И что они делают?

— Же-ё? Чувствуют подходящих им существ, при помощи обмена энергией находят нужные элементы, повторяют их и передают потоку.

— Больше похоже на работу, чем на удовольствие, — отметил мальчишка. — А что такое обмен энергией?

Хахманух усмехнулся:

— Это ты лучше у ведуна или мага спроси.

— Выходит, я ему не подхожу, поэтому раздражаю, когда оказываюсь близко?

— Я думаю, так, — согласился червь.

В день приезда гостя мальчишка мог играть всё, что хотел сам — место на полу у контрабаса в тепле солнечных лучей пустовало. Хин поймал себя на том, что в который уже раз оглядывается через плечо.

— Я же столько лет занимался один, — сказал он вслух. — И за каких-то пять месяцев отвык играть для себя.

Вздохнув, он подошёл к двери, отворил её и, не глядя, махнул рукой:

— Заходите.

Две пушистые твари спланировали вниз с потолочных балок в коридоре. Плотоядно облизываясь, они устроились у входа и вежливо закрыли за собою дверь.

— Может, вы меня сейчас сожрёте? — серьёзно предложил Хин.

Фа мигнул, Ре деловито осведомился:

— Будешь убегать?

— Неохота.

— Тогда нет.

— Что хотите послушать? — спросил мальчишка, разворачиваясь к клавикорду.

— Рондо.[25]

На второй день Келеф снова не пришёл, и Хин, окончив занятие, торопливо покинул крепость.

— Просто чудеса, — широко улыбнувшись, заметил Орур. — Два раза вовремя, да ещё подряд. Похоже, охота таки произвела на тебя впечатление, а?

Он подмигнул, довольный. Мальчишка улыбнулся в ответ.

— Ну что же, — велел старейшина, — сотня отжиманий джор.[26] С опорой на обе руки, на колени, на одну ногу, в положении на боку. Потом приседания на стопах, на кончиках пальцев, с одной выпрямленной ногой. Пока я не скажу: «хватит».

Хин переплыл реку и, смыв пыль и пот, блаженно растянулся на траве, пообещав себе, что бездельничать будет только до тех пор, пока не высохнут накидка и набедренная повязка. Он заложил руки за голову и рассматривал облака, придумывая им описания: замок, птица, лицо, цветок, ящерица, обвиняющий перст.

Потом мальчишка поднялся и побрёл вдоль берега, наблюдая за резвящимися рыбами. Он собирался последовать совету Хахмануха, и удача улыбнулась ему — даже не пришлось заходить в дом лесника и излагать свою нелепую просьбу под всевидящим, высокомерным взором мага из Весны: ведунья что-то шила снаружи из диковинной и красивой полупрозрачной синей материи.

Не желая пугать её, Хин вошёл в воду до колен и с громким плеском выбрался на берег. Женщина подняла голову и приветливо улыбнулась.

— Облачный день, госпожа Вазузу, — вежливо поприветствовал мальчишка.

— Приветствую, господин Одезри, — развеселилась женщина. — А почему и вы вчера к нам не зашли?

— Я не знал, что у вас были гости, — мальчишка присел на траву.

— «Коллега», как сказал Данастос, — засмеялась летни. — И наш повелитель. Я удивилась, что вас не было с ними. О, нравится? — она подняла ткань и помахала ею перед носом Хина.

— Интересная, — ответил тот.

— «Коллега» подарил. И не только эту, так что буду я теперь красавицей, — женщина шутливо улыбнулась.

— Вы и так очень красивы, — серьёзно сказал мальчишка. — Особенно в душе.

— Ой, будет вам, наследник, — отшутилась летни. — А Дану он отдал сундук, и чего там только нет! Многие ингредиенты и мне подходят. Тот же сок ара, или экстракт влиамилы нурлирии. Жаль, ты не видел, какие были глаза у моего драгоценного невозмутимого могущественного мужа. Я такие воспоминания сохраню в сердце. Какой он милый, этот «коллега», не находишь?

— А ничего дурного вы как ведунья в нём не чувствуете? — поинтересовался Хин.

— Я знаю, что он убивал, — откликнулась женщина. — Но кого этим удивишь в Лете? Зная того же Данастоса, трудно решить, что в маге называть дурным. Их нельзя судить по нормам морали, потому что в попрании её лежит один из источников их внутренней силы. Во всяком случае, он искренне привязан к нашему повелителю, важно ли что-то ещё?

Мальчишка вздохнул.

— Мне он тоже понравился, — признал он. — Хотя Хахманух рассказывал про него много гадостей. Впрочем, больше он о них пока не вспоминает.

— У «коллеги» и для вас есть подарок, — секретным шёпотом сообщила женщина.

— Мне подарки не нужны.

— Отказывать в Весне не принято, — строгим тоном матери напомнила Вазузу.

— Нет, я приму, конечно, — успокоил её юный Одезри. — Только я и сам не знаю, что мне нужно, а ему тем более — откуда знать? Странный человек. Сам сказал: что толку от вещей, если они больше не приносят радости? Вместе с тем, собирается из вежливости подарить мне какую-то лишнюю безделку.

Ведунья погладила мальчишку по плечу и сказала, обращаясь не к наследнику, а к тринадцатилетнему растерянному подростку.

— Сначала привыкаешь, потом начинаешь нуждаться. А ведь он уедет через три месяца. Не привязывайся к тому, кому ты не нужен — не обращай в такую лишнюю безделку свои чувства. Ты же видишь: подарок, о котором никто не просил, может оказаться обременительным. Больше времени проводи с людьми, прошу тебя ради тебя же.

Хин вздохнул и подтянул колени к груди:

— Я пришёл задать вам один вопрос.

— Слушаю, — улыбнулась женщина и отложила шитьё.

— Что такое «обмен энергией»?

Женщина рассмеялась.

— Они разные бывают, но я догадываюсь, о каком ты говоришь. На самом деле, здесь пристало брать серьёзный тон, потому что это инструмент, равного которому по могуществу мы не знаем. С его помощью можно излечивать тяжёлые недуги, но так же — убивать, снимать или накладывать проклятия, вызывать высшее блаженство или смертные муки, восстанавливать или похищать чужую память, чужой опыт, привязывать другого к себе, управлять его желаниями — она помрачнела. — Хотела бы я знать, сам ли уан Парва выбрал своего наследника не из числа людей, или же наш повелитель когда-то внушил ему поступить так.

— Нет, — уверенно сказал мальчишка. — Выбор был честным.

Вазузу качнула головой:

— Что ж, хорошо. Человек, не обученный управлению внутренней энергией, соглашаясь на обмен, отдаёт себя во власть другому. Поэтому все мы носим перчатки и стараемся защищать тело, избегать прикосновений к незнакомцам.

— А другой защиты нет?

— Отчего же? — женщина улыбнулась. — Научиться управлять обменом самому. Впрочем, здесь человек мало что может противопоставить тем, у кого эта способность врождённая — они управляются с ней интуитивно, мы же — так, как если бы ради каждого шага приходилось высчитывать сотни уравнений движения и равновесия. В итоге, мы лишь применяем кем-то давным-давно найденные решения, и беспомощны, попадая в непривычные, не описанные в свитках условия. Так, мы неспособны бороться с противником, наделённым волей: будь то сложное проклятие или Сил'ан. Мы всегда должны вызывать обмен сами — если позволить это тому, кто сильнее нас, сохранить ясное сознание, скорее всего, не удастся.

— Могли бы вы меня научить? — робко спросил Хин.

— Я попробую, — согласилась Вазузу. — Если ваши линии изменчивы — дети ведунов, порою, это наследуют — тогда получится. Снимите перчатку с руки.

Мальчишка повиновался, женщина сделала то же, прижала свою ладонь к его и закрыла глаза.

— Вам придётся постараться, — выговорила она, наконец.

— И такого касания достаточно, чтобы убить? — недоверчиво осведомился юный Одезри.

Вазузу рассмеялась:

— Достаточно, но вы не бойтесь. Скоро сами поймёте, что заколоть ножом — несравненно проще: из катапульты по балопам не стреляют.

Когда плита откатилась в сторону, Хин с удивлением услышал весёлый лёгкий смех — никогда прежде на его памяти уан не смеялся так беззаботно. Твари, играя в неуловимых хищников, убежали за колонну. Мальчишка сделал вид, что их не заметил, и, тихо ступая на носочках, последовал за ними.

Из залы вышли три драконикуса и повернули ему навстречу.

— Он отчистил пол, — пожаловались они. — А ведь можно было поднять инструмент в залу наверху, и оставить нам чудесный каток.

Твари недовольно фыркнули и взлетели к потолку. Юный Одезри вздохнул:

— В самом деле, жаль. А, может, сделаем его заново? Что если во дворе — там столько места?

Чешуйчатые злодеи воодушевлённо переглянулись:

— Голова, — дружно похвалили они и, развернувшись, быстро зашлёпали к лестнице.

Поняв, что прятаться уже не стоит, мальчишка, громко стуча каблуками, подошёл к первой колонне и выглянул из-за неё. Уан уже не смеялся, но его глаза светились так ярко, как не всегда бывало и ночью. Маг стоял рядом с ним и что-то рассказывал, улыбаясь. Заметив Хина, он поманил того рукой:

— Мы тебя ждали, — весело сказал он на общем. — Не звучать же роялю в первый раз…

— … исключая настройку…, - дополнил Келеф на морите, лёгким танцевальным движением отплывая чуть назад.

Гость подхватил, по-прежнему на общем:

— … пока в доме ещё не все собрались.

— Простите, что я вас задержал, — проговорил мальчишка, опустив голову.

Оранжевые глаза уана потемнели.

— Раз ты не в настроении — что ж, сыграю позже, — привычным тоном правителя сказал он. — Показать нам статую ты сможешь или хочешь, чтобы я тебя не беспокоил?

Хин собирался ответить, но тут маг зачем-то перевёл слова уана на общий. Тогда мальчишка, не поднимая головы — чтобы скрыть улыбку — вежливо поинтересовался:

— Прямо сейчас? Пойдёмте, но это довольно далеко. И там заросли колючего кустарника — можете порвать такую красивую одежду.

Маг и уан переглянулись.

— Благодарю за предупреждение, — выразил общие мысли Льениз. — Подожди, мы быстро.

Увидев статую, маг ахнул, и тут же без всякого благоговения бросился оглаживать чёрный металл.

— Вправду, похоже, — сказал он на морите. — Значит, если я верно понял, ты хочешь увидеть её так, как видят люди?

— Я хочу понять, в чём сходство, — ответил Келеф.

— Человеческое зрение тебе не поможет, ты не разберёшь, что у тебя перед глазами — образ останется цветовым пятном, в котором нет узнаваемых очертаний. Выходит, от магии не будет толку.

— Жаль, — вздохнул уан.

Гость внимательно посмотрел на него, вдруг широко улыбнулся:

— Я говорил тебе, как необыкновенно красиво твоё печальное лицо? Но, что за насмешка, я оборачиваюсь, слыша пленительную интонацию голоса, и вижу эту жуткую маску.

Сил'ан скромно опустил ресницы. Маг улыбнулся мечтательно и грустно, а Хину захотелось тихо уйти прочь, чтобы не тревожить обоих.

— Попробуй научиться рисовать, — наконец, посоветовал Льениз. — Узнаваемо для людей. Тогда со временем ты сможешь соотнести то, что видишь ты, с тем, что видят они. Нарисуй себя, нарисуй статую. Думаю, таков единственный способ.

Он вновь провёл рукой, затянутой в блестящую красную кожу перчатки, по металлу.

— Твёрдый сплав вольфрамовой группы, — с недоумением выговорил он. — Не знал, что древние летни такое умели.

Маг обошёл статую кругом.

— Порошковая металлургия, — заключил он. — Может быть, они заказали её в Весне. В Лете таких технологий нет и быть не могло — они и у нас появились совсем недавно. Но, если заказали, значит это всего лишь подделка и намеренная мистификация.

Хин хотел возразить, но заставил себя промолчать.

— Проверь, сколько ей лет, — предложил Келеф.

Льениз стянул с левой руки перчатку, коснулся металла кончиками пальцев и закрыл глаза, потом шепнул три слова на незнакомом мальчишке языке и замер.

— Так что? — поинтересовался Сил'ан.

— Ерунда, — отговорился человек, но в его голосе зазвучали неуверенность и лёгкое напряжение.

Уан подплыл ближе, его ладонь опустилась магу на плечо.

— Около двух тысяч, — сознался тот. — Сайена не лжёт, но это совершенно невозможно. Тогда и в Весне не смогли бы… Дикие времена.

Келеф молчал, и Хину чудилось в этом молчании что-то зловещее. Изумлённым правитель не казался. Гость решительно вздохнул и надел перчатку.

— Мы её не видели, — сказал он, глядя уану в глаза. — Я не верю, что во время войны их никто не заметил и никто не исследовал. Раз Гильдия об этом молчит — просто выбрось из головы.

По пути обратно в крепость маг поинтересовался на униле задумчиво:

— А сколько ему лет?

Хин шёл впереди и до сих пор пропускал не касавшиеся его разговоры мимо ушей, но на этот раз прислушался, уверенный, что гость спрашивает о нём.

— Скоро совершеннолетие, — на свой манер ответил Келеф.

— Нарэньсама, — удивился Льениз, — а я бы не дал больше тринадцати. Раз так, тебе стоило бы познакомить его с ведьмой. И всё-таки, какой же он страшный. О нём даже нельзя сказать, что он некрасив — это что-то намного большее. Почти уродство. Я был потрясён, когда впервые его увидел, а ты и не предупредил меня, — он вдруг лукаво усмехнулся. — Смерти моей желаешь?

— Я вижу его иначе, — легко напомнил Сил'ан.

— Твоё счастье, — протянул маг.

К роялю они вернулись ночью после восхода Лун. Звучание инструмента не понравилось Хину: менее выразительное, чем у клавикорда, грубее, чем у клавесина — но гость казался восхищённым, музыка[27] тронула его. Яркое сияние Сайены кружило голову, и, забрав с собою роскошную шкуру мурока, все трое направились к реке, не обращая внимания на предостережения стражников.

Хин припоминал рассказы сыновей Танаты и с тревогой озирался по сторонам, но сухая саванна и ночью казалась столь же пустынной и безжизненной, сколь днём. На берегу маг отказался переплывать реку. Спор не продлился долго — Келеф со смехом утянул упиравшегося человека за собой. Хин поплыл следом, толкая перед собой свёрнутую лёгкую шкуру.

Потом, глядя в небеса, Льениз жаловался на самоуверенных чудовищ, переходя то на общий, то на униле. Сил'ан положил голову ему на колени, и, как казалось Хину, улыбалась не только маска — в глазах Келефа застыло прежде невиданное мальчишкой умиротворённое выражение.

— А ведь я раньше выводил настоящих чудовищ, — тихо промолвило изящное существо, когда маг, наконец, выговорился.

— В самом деле? — удивился среброволосый.

— Птиц — для воздушной армии. Не один, конечно, — Келеф поднял руку и медленно провёл по шее человека кончиком чёрной пряди, зажатым между пальцами.

Маг едва заметно вздрогнул.

— Как же ты стал воином? — ровным голосом спросил он.

Сил'ан довольно рассмеялся и хотел опустить руку, но человек обнял её ладонями.

— Однажды мне поручили отвезти опытный образец, — даже в голосе Келефа слышалась улыбка. — И проследить за испытаниями. Один из пилотов спросил, не хочу ли я полететь с ним на месте оруженосца. «Смотря с земли, нельзя понять небо», — сказал он, потому что я сомневался. Тогда я ответил согласием — мне всегда нравилась настойчивость. Ли? нет слов, которые могли бы описать, что я почувствовал. Я не смог отказаться от полётов. Гораздо легче было оставить позади уважение, которое выказывали к моей прежней должности, и стать рядовым воином — то есть никем.

Улыбка замерла на лице мага, он весь обратился во взгляд и не мог оторваться от фиолетовых в свете кровавой Луны, блестящих губ. Мальчишка тихо поднялся и пошёл вдоль берега, позволяя слабым волнам омывать ступни, и нисколько не опасаясь монстров, в изобилии бродивших за речным Кольцом.

Хин ожидал, что уан сам отвезёт гостя в Онни на облачной карете, и был удивлён, когда в ответ на стук металлической нотной скрижали по пюпитру отворилась дверь и чёрная изящная фигура, лишившаяся всех украшений, пересекла комнату. Мальчишка опустил руки и оглянулся. Келеф не свернулся на полу, вместо этого он сидел и смотрел в низкое окно.

Рыжий упрямец долго ждал привычных указаний, но чужое существо молчало. Тогда Хин заговорил сам:

— Почему ты не отвёз его?

— Сам приехал — и назад дорогу найдёт, — голос правителя.

— И ты даже не сказал ему, что я понимаю морит, — укорил мальчишка.

— Ты тоже, — равнодушно заметил Келеф.

— Мне жаль, что он уехал.

Сил'ан медленно обернулся. Хин объяснил:

— Рядом с ним ты казался юным.

— А тебе-то что с того? — недобрая усмешка.

Мальчишка улыбнулся и сотворил жест недоумения.

— Может, мне понравилось видеть тебя счастливым, — предположил он.

Уан встретился с ним взглядом, резко поднялся с пола. «Не поверил», — понял Хин.

— Почему ты так равнодушен к воинскому искусству и людям? — холодно спросило дитя Океана и Лун. — В чём твоя беда?

Рыжий упрямец отвёл глаза:

— Не знаю.

— Не знаешь, — медленно повторил Келеф. Подол чёрного платья взметнулся, напомнив мальчишке капюшон взбешённой змеи. Уан поплыл к выходу. — Вот и думай лучше о себе.

Глава XVI

Летень, покрытый пылью с головы до ног, терпко пахнущий потом, проворно соскочил со спины ящера и низко поклонился Сил'ан. Стражники побросали ленты и шкуры, которыми украшали стену к предстоящему торжеству, и обступили прибывшего. «Гонец от уана Каогре, — слышались шепотки. — Случилось что-то?»

— Уан Кереф, — тяжело дыша, выговорил чужой летень, — произошло несчастье. Невеста вчера утром пожелала развлечься прогулкой на кошми[28] и упала неловко. Как было оговорено, выполнение обязательства теперь переходит к младшей дочери. Церемония переносится до дня её совершеннолетия. Вы согласны?

Правитель медленно закрыл глаза и поднёс руку к горлу, словно ему не хватало воздуха. Летни изумлённо смотрели на него. Келеф судорожно выдохнул, прижал ладони к вискам, покачал головой:

— Я не верю, — сказал он отчётливо, нервно рассмеялся. — Не может быть.

Гонец сглотнул, растерянным взглядом окинул замерших стражников, вновь обернулся к уану и, облизав пересохшие губы, осторожно добавил:

— Мой повелитель тоже очень огор… тяжело переживает смерть любимой дочери. Это… просто невыразимый удар для всех нас, — он сглотнул снова. — Так вы согласны заменить невесту, как было оговорено?

— Да, — коротко и глухо откликнулся Келеф, резко развернулся и стремительно поплыл прочь.

Гонец неловко кашлянул, встретился глазами со сторожевым и пошутил:

— Нервный какой.

Пара юнцов прыснула со смеху, и тотчас получила подзатыльники от старших. Остальные стражники сохранили суровое и задумчивое выражение лиц. Гонец притих, отступил ближе к ящеру.

— Вот ведь как, — наконец, нарушил тишину сторожевой. Он хмурил лоб, щурился — слова давались ему с трудом, но он продолжал упорно отыскивать их и бросать в толпу, гулкие, словно камни, катящиеся с обрыва. — Не человек — и тот понимает. Смерть молодой девушки, не исполнившей своё предназначение. Чего же тут смеяться?

— Нечего, конечно, — торопливо согласился гонец, кашлянул, выдержал паузу и осведомился. — А где у вас можно напоить динозавра?

Хахманух даже не успел окликнуть уана — гулко вздохнула каменная плита, чёрная молния прорезала коридор, и крепость сотрясли громовые раскаты рояля.[29] Червь и паук встревожено переглянулись. С потолка уже планировали пушистые твари, по лестнице вниз бежали драконикусы, торопливо шлёпая лапами.

— Что случилось? — нестройным хором воскликнули лятхи, встретившись.

— Без понятия, — чётко ответил Синкопа.

Хахманух переступил на месте, свил тело в тугую пружину.

— Выждем немного, и я пойду выясню, — предложил он.

— А я проверю свои источники, — деловито сообщил паук и побежал к выходу.

Последний тихий аккорд отзвучал. Келеф опустил руки и, точно марионетка с обрезанными нитями, повалился на пол рядом с холодно блестящей, лакированной чёрной громадой. Червь, испуганный и встревоженный, подбежал к нему, ткнулся мордой в плечо.

— Ну, что случилось? — встревожено заворчал он.

Сил'ан лишь судорожно вцепился в камень. Хахманух обвился вокруг съёжившегося тела:

— Всегда ты молчишь и всё держишь в себе. Я много повидал твоих сородичей — такой привычки не было ни у кого. Поговори со мной.

Келеф задрожал, червь положил морду ему на спину и вздохнул.

— Ещё девять лет, — одними губами прошептал Сил'ан.

Хахманух подобрался, гребни на голове и спине резко распрямились, щетинки встали дыбом.

— Что? — с ужасом выдохнул он. — С чего вдруг? Зачем? Ты же знаешь, я не смогу остаться… Не понимаю, — он затряс головой от волнения.

Откатилась каменная плита, в коридоре раздались шаги. Червь потеребил лапой рукав чёрного платья:

— Наследник идёт, вставай!

Сил'ан не ответил. Шаги замерли у колонны, мальчишка осторожно высунулся из-за толстого, облепленного паутиной каменного столба и заглянул в залу. Хахманух подполз к нему и торопливо, сбивчиво объяснил:

— Он не в себе. Шок. Нужно время. Всё будет хорошо, ведь так?

Хин улыбнулся червю, присел на корточки и потрепал того по голове, запачкав руки в тягучей слизи:

— Конечно.

Хахманух встал на лапы, но всё не отрывал брюха от пола; мальчишка услышал его панические, виноватые мысли:

— … не могу остаться. Через неделю наступит моя зрелость. Я стану совсем другим: не узнаю и не вспомню ни его, ни тебя — только лятхов, — вконец напуганный, червь запричитал: — Как же так вышло? Как же я его покину?

Мальчишка платком отёр перчатки и тепло усмехнулся:

— Ты бы ещё спросил: на кого? Хахманух, тебя ждёт дом, клубок, детёныши. Не надо огорчаться и переживать: остаются Синкопа, злодеи, крылатые. Келеф сильный, ты же сам знаешь. Мы его поддержим, а ты — доверься мудрой природе.

Червь грустно повесил голову:

— Я не хочу вас забывать.

Он повернулся к мальчишке хвостом и медленно побрёл прочь. Хин коротко вздохнул, выпрямился, собрал волосы в хвост и, тихо ступая, подошёл к уану. Присел на пол в двух шагах от него. Скрежет когтей лятха затих в отдалении, крепость обняла глухая тишина.

Мальчишка посмотрел на безразличные иссиня-серые камни пола, на разметавшийся чёрный шёлк волос, протянул руку и погладил воздух, не решаясь коснуться их.

— Сейчас мир вокруг звучит как расстроенная скрипка, — негромко произнёс он, не сводя взгляда с Сил'ан. — Давай послушаем что-нибудь другое. Помнишь ночное небо? Поездку год назад? Грозу? Как я боялся и пытался спрятаться между ящерами. Так боялся, что, мне казалось, сердце разорвёт грудь и выпрыгнет наружу — я умру. Твоя родная стихия несёт гибель таким как я. Может быть, мы — люди — мстим ей, пытаясь погубить тех, кого не понимаем — её детей. Именно погубить, потому что всё непохожее мы упрямо стремимся изменить, превратить в человека или знакомое нам явление. Гроза потрясла меня, перенести её было тяжело, но после неё, помнишь: ты и я сидим на камне, от лужиц поднимается пар, говорим о том, чего не касались прежде, и не замечаем, как заходит Солнце и гаснут краски заката. Воздух, прозрачен, свеж, свободен от страха. Падают звёзды и разбиваются о воду со стеклянным звоном.

Он поднялся, подошёл к роялю и несколько раз ударил пальцем по крайней белой клавише справа. Резкие тонкие звуки вспыхнули и погасли в тишине.

— Красивые, чистые звёзды, — нараспев промолвил Хин. — Холодные, яркие. Вышитая колкими голубыми огнями высота, — он чуть замедлил речь и улыбнулся, — самого прекрасного цвета. Небо так похоже на тебя. И сколько бы огней ни упало, оно не погаснет никогда.

Заметив осмысленный взгляд Сил'ан, он лукаво улыбнулся:

— Вот и всё.

— Но девять лет, — тихо сказал Келеф. Он казался несчастным и смотрел на человека, ожидая, что тот успокоит, словно готов был поверить любому ответу.

— И они пройдут, — заверил Хин, улыбнулся шире. — Видел бы ты себя!

— Главное, что меня не видели воины, — ответил Сил'ан и, кротко вздохнув, сел. — Ты помнишь, где лежит мой гребень?

Уан повёз червя в Город на облачной карете. Все лятхи высыпали наружу и долго махали кто лапами, кто хвостами, стоя у края опущенного моста. Синкопа, сидевший на плече мальчишки, свесившись набок, горестно вздохнул. Злодеи и те выпустили печальные струйки дыма. Твари долго летели за каретой, а назад вернулись по песку, пыльные и усталые. Хин взъерошил их мех и позволил прокусить себе руку до крови.

— Как же мы без него? — спросил паук, когда они вернулись домой. — Кто теперь будет руководить этим бедламом?

— Может, ты? — предложил мальчишка.

— Не пойдёт, — ответил Синкопа. — Конечно, я люблю распоряжаться — но изредка, когда мне того хочется.

Лятхи переглянулись и уставились на Хина.

— Я? — изумлённо переспросил тот.

— Почему бы нет, — ухмыльнулись драконикусы.

— Назначишь меня тайным прознатчиком? — попросил паук.

Мальчишка рассмеялся:

— Оставайся-ка ты лучше дирижёром.

Келеф вернулся через день. Хин заметил его не сразу — уан стоял в тени колонны и смотрел, как лятхи и человек, разбившись на пары, отплясывают бурэ под пение скрипок в лапах червей. Губы из синего металла улыбались, но мальчишке казалось, что лицо за маской печально. Сил'ан напоминал одинокую тень на чужом балу. Хин извинился перед Диезом, прервал танец и подошёл к колонне.

— Ты развеселил их, — негромко сказал Келеф, опираясь на камень. Он поднял голову и теперь смотрел в темноту, днём спавшую под потолком.

— Я уже понял, что ни «спасибо», ни «пожалуйста» от тебя не дождёшься, — улыбнулся Хин. — Порою ты проявляешь редкую изобретательность, лишь бы только обойтись без этих слов.

— Так ты хочешь благодарности?

— Да нет, — мальчишка отмахнулся. — Просто не стой как над обрывом.

Келеф опустил голову и встретился взглядом с человеком. Оранжевые глаза ласково светились в полутьме. Хин рассмеялся:

— Ты меня гипнотизируешь? — лукаво предположил он.

— Проводи меня ночью до реки, — попросил Сил'ан.

За Кольцом рек оказалось намного теплее, чем в скрипящей песком саванне, и всё же Хин чувствовал на щеках холодное дыхание ночи. Он стоял спиной к воде и смотрел на чёрный лес, шевелившийся на слабом ветру, точно огромное спящее животное.

— Знаешь, — сказал юный Одезри вслух, — местные рассказывают, что когда скрипит песок — на самом деле смеются Боги. При каждом моём шаге я слышал вой, визг, рёв. Сотни диких звуков. Но шёл ты, и пески молчали.

Тихий шелест шёлка был ему ответом.

— Обернись, — прозвучало негромко.

Хин посмотрел назад через плечо и, никого не увидев, с удивлением повиновался. Лирия выглянула из-за облаков и осветила белую фигуру недалеко от берега. Руки Сил'ан опирались на воду, что на твёрдую землю, волосы спадали на спину и плечи, реяли в воде тёмным облаком, а за ними виднелось что-то светлое, широкое.

— Хвост? — потрясённо выдохнул Хин.

— Лучше, — довольно откликнулось дитя Океана и Лун. — Но можешь называть и так.

— Зачем же обувь?

— Людям легче думать, что ноги есть у всех, и не волноваться.

Блеснув в лунном свете, Сил'ан гибко выгнулся и нырнул на дно. Хин потерял его среди стаек красных рыб, сел на траву и окинул взглядом водную гладь. Лунная дорожка, слегка наморщенная рябью, делила её пополам. Десяток минут спустя Келеф с тихим всплеском вынырнул на середине реки, перевернулся на спину.

— На тебе белое платье? — спросил мальчишка.

— Оа, — был ответ, — это только я.

Хин улыбнулся:

— А чешуи у тебя нет?

— К сожалению, — легкомысленно ответил уан, снова нырнул, проплыл под водой и показался в полосе лунного света. — Когда-нибудь ты увидишь Разьеру. Вокруг селения простираются пески, всюду, куда только хватает глаз. Угасает Солнце и, стоит подняться ветру, как из-под земли возникает удивительного тембра музыка. Позже я сыграю тебе похожую на эрху. Местные тоже сочиняли легенды, и я отправился там побродить. Оказалось, звучали сухие стволы, сохранившиеся с давних времён. В Лете не всегда была пустыня, я догадался об этом раньше истории со статуей. То, что нам рассказывают о прошлом мира, выдумка и ложь. Лие просил отступить, но я хочу понять, о чём пытается напомнить ветер, забираясь в пустотелые стволы давно умерших деревьев.

Мальчишка лёг на живот, укрылся сверху шкурой, уан подплыл ближе и повторил его позу в воде. Хин невольно рассмеялся:

— Как тебе удаётся на неё опираться?

— Так же как ходить по суше. Я просто не касаюсь поверхности, но так близко от неё, что человек не может заметить разницы.

— Паришь? — мальчишка озадаченно поднял брови.

— Без этой способности я мог бы лишь ползать, — улыбчиво согласился уан. — У меня нет костей.

— Вот как, — хмыкнул Хин, отвёл волосы за уши. — А воины всё пытались заставить тебя потерять равновесие в поединках.

— Невозможно, — согласился Келеф. — К тому же я тяжелее их раз в двенадцать, если не применять способность. Сильнее во столько же. Настоящее чудовище.

— Уже нет. Я и Синкопа слышали разговоры во дворе вчера. Стражников тронуло твоё сочувствие бедной Ценьхе. Они теперь иначе относятся к музыке. Раньше воротили носы с предубеждением, но два дня назад она яснее слов рассказала им о боли, одиночестве, бессилии, ропоте, отчаянии — о чувствах, понятных и пережитых не раз.

— Они сами себя обманули, — тихо сказал уан. — Ты-то знаешь: мне плевать на Ценьхе.

— Мне тоже, — сказал Хин. — Почему должно быть иначе? Я её не видел. Да и говорили, будто она не в себе. Что за жизнь она прожила? Мать умерла, отец вспомнил о ней лишь тогда, когда потерял наследника. Того страшнее — что за жизнь у неё была бы. Кто решил, что смерть — непременно горе? Пусть бы те, кто окажется никому не нужен, умирали ещё в младенчестве! Может ли сама Дэсмэр объяснить, зачем им появляться на свет?

Мальчишка долго молчал, потом смело посмотрел в яркие глаза:

— Я отвечу на твою откровенность. Ты спрашивал однажды, в чём моя беда. Я тогда сказал, что не знаю. Это неправда. Знаю.

Келеф молчал, Хин задержал дыхание, глядя на матово-белую в лунном свете кожу, на капли воды на ней, горящие серебром.

— Смерть кажется мне избавлением, — произнёс он, наконец, — дорогой к единственному человеку, который мог бы любить меня и понимать, которому я был бы по-настоящему нужен. Я отдаю себе отчёт, что это только мои фантазии. Будь он жив, наверняка, и ему бы не оказалось до меня дела.

Дверь открылась, Хин услышал шорох на потолке, отложил книгу и тяжело вздохнул.

— Не запоминается? — поинтересовался Синкопа.

— Я не понимаю, — взмахнул руками мальчишка, — зачем непременно всё учить наизусть? Какая это по счёту? Сколько десятков томов я могу прочесть по памяти дословно? Нельзя разве поставить её на полку, а, когда будет нужно, открыть и найти нужные строки?

— Можно, — согласился паук, сбегая по стене. — В мирах, откуда валятся к нам чужаки, так и делают.

— И в чём подвох? — осведомился Хин.

— Человек в силах запомнить и сотню, и тысячу томов при правильном обучении, — сказал Синкопа. — Почему он должен отказываться от этого? Зачем разыскивать нужный фолиант среди множества других на стеллажах? Да так можно биться над чем-то целую жизнь и даже не знать, что это давно открыто и изучено? К чему отказываться от владения информацией? Разменивать глубину знаний на ширину личных библиотек? Да и взгляни на это с другой стороны: сейчас мы запечатлеваем на пергаменте лишь самое важное, книг немного, того меньше копий каждой. Их называют сокровищем, они драгоценны. Если их станет больше, человек запутается в их изобилии, перестанет ценить, сочтёт обыденностью, станет проглядывать, а не читать. И, самое страшное, начнёт судить. А сколько кожи потребуется, сколько красок, сколько загромождено будет помещений. Зачем — можешь ты мне ответить? Чтобы потакать лености? Когда горели библиотеки в мирах чужаков, большая часть хранившихся там текстов оказывалась безвозвратно утерянной. Когда же в Весне однажды случился пожар, книги — все до единой — восстановили по памяти. К тому же, если брать их лишь чтобы выучить и вернуть в хранилище, книг хватает всем ищущим знаний. Понимаешь, — паук выразительно поднял передние лапы, — никому из нас не нужно то, что легко доступно — это быстро наскучивает. Каждый из нас жаждет борьбы и побед. Так, если сказать человеку: «Тебе поможет обрести надежду лепесток с цветка у твоих ног», он сорвёт лепесток, но, скорее всего, не ощутит ничего. Если же направить его через десять гор и долин, описать чистое озеро и неведомую траву, растущую на его берегах и расцветающую лишь в полнолуние Сайены, тогда — коли он пустится в путь и найдёт её — неужели же не разыщет и надежду, идущую об руку с желанием жить? Когда за необычайные заслуги, можно сказать даже подвиги, человек получает как высшую награду допуск в библиотеку на день, он узнаёт за этот день больше, чем чужак, для которого в его мире ворота открыты всегда, да только он проходит мимо, торопясь чего-то достичь, не думая о том, кто он уже есть.

Мальчишка опустил голову и задумчиво посмотрел на книгу.

— Вообще-то, — сказал Синкопа, — ты задал очень интересный вопрос. Я ведь не рассказывал тебе о двух моделях мира? В одной из них люди всё совершенствуют орудия, так что управлять ими в итоге может человек, и вовсе не ведающий, как они устроены. Ему нужно только повторять из раза в раз одинаковые, всё более простые по мере усложнения машин, действия. В этом мире знания станут уделом немногих, да и то, большей частью, знания о тех же орудиях, ведь нужно будет строить новые, всё быстрее и быстрее.

— Как тебе пришло такое в голову? — удивился Хин.

— Я описываю миры чужаков, — хмыкнул паук. — Как ни странно, все, даже люди Йёлькхора, шли по такому пути. Может быть, это просто естественный порядок, не знаю, но магия при нём постепенно исчезает, ей на смену приходят религия, суеверия и власть страхов. Мне известны лишь два примера второй модели: этот мир и Урварг. И в обоих живут народы, не позволяющие остальным свернуть на первый путь, сознательно вынуждающие других следовать второму — совершенствованию человека.

Мальчишка грустно улыбнулся:

— Разве?

Паук не растерялся:

— Не всё получается, — согласился он. — Влияние Сил'ан на людей Лета невелико, так что судить стоило бы по людям Весны. Раз ты их не видел, подумай о себе. Ты рисуешь, играешь, будешь петь, как только окрепнет голос, владеешь копьём и ножом, дубинкой хуже, пишешь — в том числе ноты, читаешь, бегло говоришь на трёх языках, знаком с поэзией и преданиями, сейчас изучаешь историю, превосходно танцуешь, владеешь математической логикой, неплохо разбираешься в линейной теории и основах ментальных взаимодействий. Заметь, это далеко не всё — просто первое, что в голову пришло. Не так уж плохо, а? И подумай, сколь многому ты ещё научишься.

Хин невольно рассмеялся:

— Значит, чужаки умеют меньше?

— Несравнимо, — заверил Синкопа. — Во всяком случае те из них, кто попадают к нам. Но я вообще-то пришёл не о них рассуждать. Меня беспокоит Келеф. Раньше я всегда советовался с Хахманухом, вот привычка и требует с кем-то поговорить.

— С ним всё в порядке.

— Внешне — да, но он не поёт!

— Не хочет, наверное, — мальчишка сотворил жест незначения.

— Ничего ты не понимаешь, — вздохнул паук. — Хахманух и раньше жаловался: дескать, голос стал невыразительным, нет огня. А в дуэтах Келеф всегда был беспомощен — видите ли, неинтересно ему. Так у Сил'ан и происходит: сначала равнодушие, потом — гибель.

Синкопа трагически заломил волосатые лапы. Хин хотел успокоить его, но дверь резко распахнулась, в комнату ворвалась причина разговора, взмахнула металлической скрижалью и вдохновенно воскликнула:

— Смотри, что Лие прислал! Фантазия.[30] В четыре руки! Убирай книгу.

Хин опустил плечи и пробубнил:

— Стоит только сесть почитать…

— Живо-живо! — напутствовало радостное чёрное чудовище и умчалось в коридор.

Мальчишка закрыл том, оглянулся на потерявшего дар речи паука:

— Равнодушие, ты говорил?

Хин лежал на берегу, завернувшись в шкуру. Последнее время он чаще спал здесь, чем в крепости. Мальчишка наблюдал, как изредка среди парящих в бездне рыб мелькает быстрый белый хищник. Он знал, что Сил'ан вынырнет поговорить, едва насытится.

Хитрое создание показалось над поверхностью воды в десятке айрер от человека, оперлось сгибом руки о воду и, положив щёку на ладонь, умиротворённо прищурилось.

— Как у него дела? — спросил Хин.

— Уверен, что в ближайшие лет пять сможет купить особняк в Маро. Притом его до сих пор считают зимнем, — в оранжевом взгляде появился и угас насмешливый проблеск. — Лие предложил нам высадить сад вокруг крепости; обещал, если надумаем, прислать саженцы из Гаэл и жреца Кваниомилаон. О температуре и почве сумеет позаботиться Вазузу. Что скажешь?

— Сад? — переспросил мальчишка. — Как-то странно.

— Я тоже не склонен взваливать на себя новые хлопоты, — довольно согласился Сил'ан и закружился в воде.

— Все новости? — поинтересовался Хин.

— Их много, — легко рассмеялось изящное существо, — только ты не поймёшь. Впрочем, вот: академия наук объявила конкурс. Им не даёт покоя проблема контроля годности — за лучшее решение обещают не только премию, но и титул академика.

Мальчишка озадаченно хмыкнул. Сил'ан нарисовал пальцем круг на воде:

— Попробую объяснить. Речь о валах и отверстиях с точностью размеров куда меньшей, чем доли дайр. В общем, важно то, что на глаз человек не в силах отличить детали нужных диаметров от прочих. Приборы со шкалой предлагать не стоит — значение субъективной погрешности будет немалым.

Хин встряхнул головой и выставил перед собой ладонь, прерывая рассказ:

— Лие попросил тебя о помощи?

— Нет, — Келеф сотворил жест недоумения, — только упомянул, что сам ищет решение, — он вернулся к ленивым раздумьям. — Хорошо бы не делать измерений — тогда исчезнет методическая погрешность.

Мальчишка зевнул:

— Предложи им приставить к контролю магов. Прочёл чару — и точный размер известен.

Сил'ан расхохотался:

— Непременно, если меня спросят о необычном способе разорить Весну. Подходящих чар у того же Лие — всего с десяток, зато какую плату он потребует за день работы — страшно подумать.

— Тогда как в математике, например, при решении задач асимптотически оптимального группирования для достаточно широкого ряда распределений: проверь граничные точки интервала.

Келеф засмеялся снова, но быстро умолк.

— Что? — сонно поинтересовался Хин.

— Это можно сделать, — молвил Сил'ан. Ещё подумал и добавил: — Даже легко сделать. И, в общем-то, легко использовать.

— Да? И как? — мальчишка приподнялся на локтях.

— Для отверстий заданного поля допуска изготовить два вала, один из которых — нижняя граница — должен пройти в годное отверстие, а второй — верхняя граница — нет. Что может быть проще? А для валов сделать проверочные отверстия или что-то вроде — над исполнением ещё нужно подумать.

— Хм, — Хин снова улёгся на шкуру, — ты правда будешь думать? Тогда напиши в академию — хоть узнаешь, как великие умы Весны оценят идею, — пробормотал он, засыпая.

— … у маленького озера, — рассказывал Данастос, неторопливо кроша в воду кусок хлеба. — А посредине его был остров, на котором как раз и жили те птицы. И, совсем как в детских историях, посредине острова росло огромное, раскидистое дерево с гибкими ветвями-прутьями.

Вода кипела и ярко сияла на Солнце, десятки красных рыб ловили хлебные крошки, а некоторые, особенно отчаянные, даже хватали мага за пальцы мягкими губами.

— Порою, — не замечая просьбы рыб поторопиться, продолжил Данастос, — мне снилось, что я строю мост — воды, как всякий весен, я панически боялся. Воистину, благословенно да будет очищающее зелье. И тот мост, как ни странно, я помню куда ярче птиц — наверное, в какой-то момент одержимость им, средством, заслонила всё и даже цель. Не знаю, почему те водоплавающие так меня завораживали, зачем я хотел к ним добраться? Только всё видел стройные опоры, ведущие в белёсый туман, из которого проступало чёрное дерево в каплях воды, точно в звёздах. Видел до тех пор, пока однажды мне не приснился последний сон: я построил мост, или он поднялся из реки сам, но стоял передо мной, настоящий, как шрамы от ожогов и кривые линии на ладони, скользкий, так покойно поскрипывающий. Я сделал шаг на ступень, но остановился. Зачем мне на остров? Я забыл, пытался вспомнить, отчаянно напрягая мысли. Потом проснулся от боли в голове — оказалось, во сне я крепко стиснул зубы, сморщил лицо, напрягая все мышцы, как будто мой дух пытался вырваться из тела. С тех пор мост мне больше не снился, — он стряхнул остатки хлеба с ладоней, похлопал ими друг о друга и поднялся. — Дома я давно уже не бывал.

— Скажи, зачем знакомить наследника с ведьмой? — спросил Сил'ан.

Он стоял в шаге от воды и рассматривал своё отражение, искажённое до неузнаваемости жадной рыбьей вознёй.

Данастос обернулся к нему, отчего-то улыбаясь:

— Ни одна женщина не сравнится с ведьмой в искусстве любви, и ни одна не приворожит того, кого ведьма научила, как устоять перед женскими чарами. Ни жена, ни любовница не смогут вертеть мужчиной, совсем напротив — окажутся в его власти. Вот уж не думал, что один из нас так позаботится о малознакомом мальчишке, что выдаст секрет.

— Я называю его наследником, — неодобрительно заметил Келеф. — Для тебя он и вовсе будущий повелитель.

— Нет, — маг сотворил отрицательный жест, — служить летню ли, чужаку, а тем паче тому и другому вместе я не стану.

Келеф улыбчиво прищурился:

— Ни к чему сейчас о том говорить. Когда Вазузу почувствует, что пришло время, ты познакомишь наследника с ведьмой. Расскажи мне о ней.

— В Онни живёт лишь одна, — недовольно ответил Данастос. — Парка. И не думаю, что она рада будет меня видеть. К тому же, что я смогу предложить ей за мальчишку? Или, может быть, познакомившись с ним, она, подобно могущественному Лье-Кьи, решит помочь бескорыстно?

— Скажи мне, где она живёт, и я поговорю с ней сам, — решил Сил'ан.

Маг недобро улыбнулся:

— Она важная птица. Может быть, во дворце уванга, а, может, в одном из своих домов. Точно я не знаю.

— Так узнай.

Кривой лабиринт узких улиц протянулся на шесть тысяч айрер. Он-то и назывался Городом. Глиняные стены вокруг домов, исчерченные тревожными изломами чёрных, серых, зелёных, оранжевых и синих линий, наводили на мысли о землетрясении. Летни торопливо пробегали мимо, словно спасались от преследователей. Под их ногами шуршали мелкие камни, чавкала грязь или скрипел песок. Хриплая нестройная музыка неслась издали и плавилась под раскалённым Солнцем.

У массивного глиняного дома, похожего на скульптуру с помещениями внутри, горячий удушливый воздух города, пропитанный пылью, стал мягче, прохладнее, запахло влагой. Сил'ан отворил калитку и ступил во двор. Стоило плетёной дверце встать на место, как шум за стеной стих, высь затуманилась, слабый ветерок принёс с собою аромат цветов и благовоний, свежесть водопада.

Келеф посмотрел вниз — на шлифованные мозаичные плитки, потом на обмазанные глиной стены, придававшие дому пластичные, лепные формы. Рельефный орнамент сплошным ковром покрывал фасад. Проём двери, скрытый лишь прозрачными завесами, белыми и розоватыми, никто не охранял. Сил'ан осторожно отвёл в сторону нежные волны ткани и проплыл в дом.

Рассеянный жёлтый свет лился с потолка. Роспись на стенах, слабо мерцая, повествовала о подвигах и героях прошлого, незамысловатый растительный орнамент покрывал пол и стены. Келеф провёл пальцем вдоль сине-зелёных полос, украшавших косяк двери. На полу стояли вазы, чаши, светильники из матово-белого камня с желтыми прожилками, в глубине их теплились огни. Сил'ан присмотрелся к ближней вазе в форме стилизованного мурока, стоящего на задних лапах. Его правая передняя лапа указывала вверх, а левая опиралась на знак магической защиты. Из оскаленной пасти наружу свешивался язык, окрашенный в красный цвет.

Стол рядом с лежанкой, массивный и старый, украшала скульптура из полупрозрачного жёлтого камня: внутри прямоугольной чаши-водоёма к подставке крепилась баржа, богато отделанная серебром. Её нос и корма загибались кверху, их увенчивали головы неведомых животных с рогами и длинной бородой. Посреди лодки на четырёх колоннах крепился навес, а на носу сидела обнажённая девушка с распустившимся водяным цветком в руке. На корме, управляя рулевым веслом, стояла другая. В чаше, наполненной водой, плавали цветочные лепестки, она и была средоточием аромата.

С ножек угловатых кресел скалились звериные морды; каменные змеи смотрели с подлокотников. Тонкие струйки дыма поднимались от тлеющих толстых зелёных свечей на полу. Колебались на слабом ветру полупрозрачные белые занавеси, звенели, создавая тихую музыку, серебристые нити в них.

Ведьма появилась за спиной Келефа, статная, полногрудая, с кожей, тёмной как уголь, и множеством тонких длинных кос, змеившихся по плечам. Её окутывало стянутое под грудью простым узлом и открывавшее плечи покрывало тумана, то сгущавшегося вокруг гибкой и сильной фигуры, то не скрывавшее почти ничего. Диковинное одеяние стекало на пол мерцающим молочным шлейфом.

Женщина повернула голову вбок, открывая взгляду Сил'ан длинную шею, позволяя любоваться собой, потом приблизилась вплотную, протянула руку. Её тонкие пальцы, лаская чужую прохладную кожу, пробрались под воротник чёрного платья и погладили холодную металлическую полосу ожерелья.

— Сними её, — шепнула она.

Келеф накрыл её руку своей, и маска исчезла. Ведьма жадным взглядом подведённых серебром глаз впилась в его лицо. Сил'ан, улыбаясь, наклонил голову. Женщина хищно оскалилась, вздохнула, требовательным движением провела по его щеке, большим пальцем коснулась губ, затем поднялась на носочки, прижалась всем телом и, лаская нежную прохладу ночных волос, прошептала:

— Я хочу услышать твой голос. Уговор — в обмен на арию.

Уан с шаловливой улыбкой отстранился:

— Петь для тебя я не буду, — он наклонился к лицу женщины и замер, едва касаясь её полных губ. — Что если немного повысить цену?

Ведьма застыла на миг, посмотрела в оранжевые глаза и только тогда, часто задышав, улыбнулась в ответ, с пониманием, польщёно и нетерпеливо.

Хин с мрачным видом появился в дверях комнаты правителя.

— Да, получается, я снова уезжаю надолго, — сказал Сил'ан, не дожидаясь вопроса. — Раз уж академия приглашает, год или два я проведу дома, а потом никак не меньше двух лет в Разьере.

— Понимаю в Весну, но почему я не могу поехать с тобой в укреплённое поселение? — нахмурился мальчишка.

— Видишь ли, люди встречают по одёжке и цепляются за первое впечатление.

— Что во мне не так? — озадачился мальчишка и даже оглядел себя.

Уан тихо усмехнулся и поманил его рукой.

— Через четыре года, когда я вернусь, всё будет так. Юный герой, то, на что люди смотрят прежде всего — осанка, поступь, черты лица и его выражение, одежда и украшения, в конце-концов, — Сил'ан различают слабо. Я научил тебя тому, что было важно для меня, потому что замечал недостатки и уродства, а хотел видеть красоту — в твоём уме, духе. Но, в самом деле, не мог же я наряжать тебя в наше платье и учить, как вплетать драгоценные камни в волосы? Ты должен выглядеть достойно уана, но как человек.

Хин вошёл в комнату и сел на пол у окна.

— Да, я помню, что сказал Льениз, — печально выговорил он, наконец.

— Магам не очень-то верь, когда дело касается внешности, — улыбчиво прищурившись, откликнулся Келеф. — Они убеждены, что никто на свете не идеален, кроме них самих.

Мальчишка обнял руками колени:

— Зачем ты меня позвал?

— Исполнишь то, что я скажу, не задавая вопросов? — без тени улыбки спросил уан.

Хин обернулся к нему, наткнулся на внимательный, настороженный взгляд, и, вздохнув, ответил:

— Конечно.

— Сними перчатки, — попросил Келеф, сам поднялся и отплыл к двери, отворил её, отдал кому-то из лятхов несколько тихих указаний.

К удивлению мальчишки, твари втащили в комнату упиравшуюся и громко кричавшую птицу со связанными голенастыми лапами. Хин сглотнул и едва не нарушил обещание. Ему стало не по себе.

Уан в мгновение ока прижал харнапта к полу, в его руке тускло блестнул длинный острый нож. Твари вылетели прочь и закрыли за собою дверь.

— Положи руки на его тело, — велел Келеф.

Мальчишка неловко поднялся и, стараясь не смотреть на бившуюся в захвате птицу, опустился рядом с ней и зарылся пальцами в жёсткие перья, чувствуя под кожей отчаянную дрожь мускулов, невольно перенимая панический ужас харнапта.

— Не надо, — только и успел прошептать он.

Нож вонзился в грудь птицы, она исторгла резкий, пронзительный вопль. Горячая кровь брызнула на руки Хина, и вдруг он с ужасом ощутил, что это его тело разрывает безжалостное металлическое лезвие, и он, а не харнапт, кричит, срывая голос, от невыносимой боли. Он уже не владел собой, убийца или сама смерть, тяжёлая, душная, навалилась сверху, не позволяя вывернуться, спастись, вонзая длинный зуб всё глубже. Тело выгнулось, не слушаясь воли мальчишки, его начало трясти, бить о пол, а потом ничего не осталось, кроме горящей раны в груди. Тогда, в кромешной тьме, он ясно увидел жизнь — она сочилась кровью, и не из сердца, а из средоточия духа, из последнего, обезумевшего от боли осколка сознания. Её оставалось всё меньше, а темнота прибывала, и вдруг легко, как взмах крыла бабочки, он заглянул вперёд на несколько секунд и понял — нет никакой дороги в небеса, и встреча с отцом невозможна, потому что сейчас упадёт последняя капля, и сознание погаснет. Ничего, даже вздоха, не останется от того, кого звали когда-то Хин.

— Вот и всё, — тихо сказал ему чей-то ласковый голос вечность спустя.

Не задумываясь, возможно ли это, мальчишка распахнул глаза, и тотчас сжался в комок: свет и звуки пронизывали его насквозь, жестокий озноб колотил тело. Что-то тёплое и мягкое окружило его, принося желанное облегчение. Потом — отчего-то за окном было уже темно — он увидел Келефа, сидевшего рядом с его кроватью на первой половине крепости. Сил'ан протянул ему миску с горячим, ароматным чаем.

— Ты хочешь жить, — сказал он, не сводя с Хина глаз, — иначе умер бы с птицей. Как и я, ведь наши жизни связаны клятвой.

— Сумасш…, - вздрогнув, прошептал мальчишка. Горло дёргало и будто разрывало на части. Хин сделал ещё глоток.

— Ты хочешь жить, — повторил Сил'ан.

Юный Одезри пытался ему ответить или хотя бы удержать глаза открытыми, но тепло напитка растеклось по усталому, отяжелевшему телу, и последним, что он увидел, была пляска лунных теней под веками.

Глава XVII

Отряд остановился в одном переходе от крепости, в маленькой деревне. Воины направили динозавров к озеру. Келеф посмотрел наружу сквозь туман облачной кареты: невысокие глиняные мазанки на каркасе из тонких прутьев; стены, некогда побеленные, а теперь покрывшиеся трещинами и посеревшие от времени; крыши из старых шкур; дети, играющие в пыли; небо цвета песка. Взрослые летни сидели на порогах хижин, неторопливо беседовали, словно воины и динозавры, знамёна и карета были лишь миражом.

За деревней расстилалась пустыня с редкими проплешинами пожухлой травы. На берегу озера, наполовину скрытое мазанками, высилось кряжистое серое дерево, его будто выдернула из земли неведомая сила и пересадила корнями кверху. Даже динозавры рядом с ним казались не больше шарика света, и два десятка человек, взявшись за руки, не смогли бы обхватить массивный ствол. Вдоволь насмотревшись на аскетизм пейзажа, выцветшего и потрёпанного, словно отсыревший гобелен, Келеф убрал листы и свитки пергамента с хвоста, откинулся на спинку сидения и устало опустил ресницы.

Чуткие уши уловили слабый шум. Сил'ан успел включить маску, и тут же необычайно высокий для летней — лишь немногим ниже самого уана — человек, закутанный в чёрный плащ, прыгнул в карету. Та сорвалась с места, и деревня осталась позади — только мелькнули облезлые шкуры. Келеф возмущённо приоткрыл рот, нахал тотчас подался вперёд и прижал палец к синим губам.

— Это похищение! — низким, таинственным и угрожающим голосом молвил он.

Уан оттолкнул его руку:

— Синкопа, — громко и властно окликнул он, — я знаю: ты здесь. Сбавь скорость и вылезай.

Карета поехала тише. Паук с безумным хохотом спустился сквозь облачную крышу и повис, раскачиваясь на нити паутины.

— Как вы договорились с охраной? — строго спросил его Келеф. — Почему я не увидел вас снаружи? И, самое главное, зачем он так одет?

Нахал сбросил капюшон, распустил ленту и встряхнул волнистыми, медно-рыжими волосами.

— Это стиль, — сказал паук, указывая лапами с одного бока на похитителя.

Тот, улыбнувшись, вздёрнул подбородок и повернулся в профиль, замерев в напряжённой портретной позе.

— Настоящие злодеи носят чёрное, — довершил Синкопа. — Во всяком случае, так сказали драконикусы. На остальные же два вопроса, о, разговорчивая жертва нашего коварства, ответ зловещ: нам удалось внедрить в охрану своих людей и овладеть тайнами запретной магии! Трепещи!

Келеф молчал.

— Эх, — вздохнул паук, — ладно: обмануть карету нам помогла Вазузу-мие. А воины знают нас обоих, тем не менее, пришлось им всё рассказать и даже поклясться. Но ведь такой розыгрыш! Тебе не понравилось?

Юный Одезри стянул тяжёлый плащ, аккуратно сложил его и, отбросив в сторону, вздохнул с облегчением.

— Я ждал, что ты нам подыграешь, — укорил он, оборачиваясь. — Не в настроении?

Уан недобро сощурился, но так ничего и не ответил. Задорная улыбка на лице юноши вдруг сменилась недоверчивой; взгляд скользнул по свободным складкам чёрного подола, поднялся к грациозному извиву хвоста, тонкой и гибкой талии, едва заметному, вышитому тёмными блестящими нитями, затейливому рисунку на груди, к воротнику из чёрно-синих, как сажа, лоснящихся перьев, гордой шее и маске в обрамлении разделённого водопада ночных волос.

Встретив упрямый оранжевый взгляд, Хин улыбнулся чуть шире, и, неожиданно, синева ресниц дрогнула. Сил'ан отвёл глаза и склонил голову, его пальцы медленно сжались.

Паук, не вмешиваясь, озадаченно раскачивался под потолком.

— Как я раньше не замечал? — удивился юноша. — Ты… красивый.

Келеф насмешливо прищурился:

— Тоже мне открытие. Уроки лести не пошли тебе на пользу. Замечал ты раньше или нет, а слова подбирал куда лучше. Красивый…

Синие губы растянулись в беззвучном смехе. Юноша наклонился ближе, и маска развернулась к нему.

— Ты смотришь на меня, как на незнакомца, — озадаченно выговорил Хин.

— А мы высадили сад, — перебил паук, свешиваясь ниже.

Юноша, хмурясь, покосился на него. Келеф улыбчиво прищурился:

— И как впечатления?

— Мне нравится, — жизнерадостно заметил Синкопа. — Эти упругие ветви, ах, они великолепны. Забираешься на какую-нибудь и слегка подпрыгиваешь: ветка колеблется и поёт «пеум». А если как следует поработать лапами и челюстями, оттянуть её до свола, закрепить паутиной, забраться на неё и разом отпустить, тогда так здорово мотает: ды-ды-ды-ды-ды… И отрываешься, не удержавшись, летишь, летишь… Ввушш… Пока не шлёпнешься — флях! Невероятные ощущения! Тебе надо попробовать.

Уан тепло усмехнулся:

— Не выдержит.

Сил'ан проплыл в свою комнату и закрыл дверь. Он слышал, как снаружи новый, незнакомый голос Хина отдаёт стражникам указания. Потом в окне показался паук, пролез внутрь и перебежал по стене.

— Что это было? — серьёзно спросил он. — Не спрашивай меня в ответ: что именно. Ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь. В смысле о чём я, а не ответ, хотя, возможно, и его тоже.

Келеф спокойно посмотрел на лятха.

— Он подходит тебе или нет? — решил сменить тактику паук.

— Нет.

— Замечательно. Тогда тем более: что это было?

Уан снова не ответил, хотя несколько раз собирался заговорить.

— Сам не знаешь, — заключил Синкопа, расставаясь с грозным тоном. — И что дальше? Всё время убегать от него ты не сможешь.

Вместо объяснений, руки Сил'ан ласково отцепили его от стены и выбросили в коридор.

— Что с ним? — встревожено спросил Хин, когда и на следующее утро уан не пожелал выйти из комнаты.

Синкопа сорвался с места и, быстро перебирая лапами, обежал залу, не поленившись обогнуть каждую из колонн, только потом вернулся к человеку, взобрался тому на плечо, подвинулся ближе к уху и сказал тихим шёпотом:

— Он тебя боится.

Юноша подавился и закашлялся. Паук недовольно спрыгнул на пол и затопал лапами, ожидая, пока Хин придёт в себя.

— Быть того не может! — наконец, объявил тот.

— Тогда есть второй вариант, — легко согласился Синкопа. — Близкий к первому.

— И?

— Ты же знаешь, голос для Сил'ан очень важен, если и вовсе не важнее всего. Конечно, не могу претендовать на…

— Не увлекайся, — прервал его юноша.

— Хорошо, — тяжко вздохнул паук. — Буду лаконичен. Он видит, что ты — это ты.

— Удивительно.

— Не язви, — в свою очередь насупился Синкопа. — Я не закончил. Но слышит, а, значит, чувствует, что ты — уже не ты. Не тот ты, каким был. То есть, получается, кто-то другой, ему неизвестный.

Хин вдруг задумчиво усмехнулся.

— Что ещё? — осведомился паук.

— Помню, лет семь назад, я думал о нём что-то похожее. Видел всё ту же маску, но понимал, что уже не знаю того, кто за ней. Тогда всё разрешилось само собой.

— Ничего не решается само собой, — настойчиво возразил паук. — Он знал, что делать, а мы второй день не можем придумать.

— Откуда ему было знать?

— Интуиция, разумный ты мой.

Юноша поджал губы, но не ответил на колкость:

— Значит, голос?

— Назовём это первой гипотезой, — предложил Синкопа, воодушевляясь.

— Тогда ему просто нужно привыкнуть.

— Но для этого, — паук со значением воздел три лапы, — его нужно выманить из комнаты. Ты думаешь о том же, о чём и я?

— Сомневаюсь, — с опасением признался Хин.

В верхней зале, где уже лежали нотные скрижали, гобои, виолончель и скрипки, лятхи собрались в тесный круг. Пыльный свет сочился через щели меж тяжёлыми полотнами, завешивавшими окна. Потрескивая и дрожа, оплывали свечи, наполняя залу сладким ароматом воска. Длинные тени протянулись от фигур, тускло светился исцарапанный мягкий металл, ярко блестело лакированное дерево. Далеко за стенами крепости клонилось к закату усталое Солнце.

— Какие будут предложения? — глухим и таинственным голосом открыл совещание Синкопа.

— Я думаю так, — бодро заговорил мелкий злодей. — Идём сейчас все на каток и устроим соревнование!

Его оттолкнул крупный брат:

— Лучше снова заклинить плиту у входа, и…

— Что? — уставились на него черви.

— Снова? — подозрительно переспросил Синкопа.

Злодеи, переглянулись, нежно зарозовели и, шпыняя друг друга, удалились за спины тварей. Ре скромно дёрнул ухом.

— Нет, — простонал паук.

— Нет? — перепросил серый клубок меха. — Да, наверное. Раз уж мы прервались…

Синкопа тяжело вздохнул, собираясь с душевными силами:

— И если ты не будешь осознавать до конца смысл своих действий, и так далее, и всё такое. Да, конечно, задавай!

Ре почесал мех сгибом крыла:

— Скажи, а что мы вообще обсуждаем?

— Как: что? — возмутился паук.

— Вот именно: как? — подхватили чешуйчатые злодеи, высунув головы из-за укрытия. — Выбираем способ повеселиться!

Паук посмотрел на червей, свою последнюю надежду.

— Не знаю, ты не сказал, — виновато произнёс один из них.

— Сразу спросил: какие будут предложения, — подтвердил второй.

— А где огненный? — полюбопытствовал Бекар.

Лятхи переглянулись.

— О нет! — воскликнул Синкопа.

— Снова «нет», — свистящим шёпотом подметила серая тварь. Коричневая с важным видом кивнула.

— Он всё испортит! — возопил паук и кинулся к двери.

— Он — ничего не испортит, — донёсся от порога весёлый голос Хина. Юноша стоял в дверном проёме, опираясь рукой о косяк и выставив плечо вперёд. — Келеф обещал придти и вытерпеть то, что мы придумали. Подчёркиваю: обещал.

— Ты не рассказал ему, что именно? — обрадовался Синкопа. — Вот, молодец!

Ре дёрнул ухом.

Уан казался спокойным, а Хин, напротив, ощутил волнение: о чём думал он, человек, когда согласился на предложение Синкопы — петь для Сил'ан? «Голос часто лжёт людям, — метались мысли. — Трус может воспевать подвиги героев так, что другие поверят, будто он сам отважен или, быть может, всё видел собственными глазами. Что я поведаю о себе, того не понимая? Всё равно, что пение глухого…»

— Готов? — осведомился паук.

— Юный герой, — вдруг спросил Келеф, улыбчиво прищурившись, — а ты на чём будешь играть?

Синкопа взмахнул лапами, и Хин сразу понял: отвечать уже не нужно — Сил'ан узнал музыку, обнял себя руками; оранжевый взгляд стал отрешённым и растерянным, но зрачки расширились, словно от боли или страха. Отступать было поздно, и юноша отбросил сомнения, сосредоточился только на том, чтобы голос[31] прозвучал успокаивающе, ласково, тепло. Он не понимал, чего ждать, но был готов и утешать, и шутить, и улыбаться, и слушать признания.

Едва замерли струны, Хин с надеждой посмотрел на уана.

— Значит, бас? — холодно спросил тот.

Стремительно подплыл к скрижалям, отыскал среди них одну, звеня металлом, и передал её лятхам.

— Я думал, вы споёте дуэтом, — удивился Синкопа, взглянув на ноты.

Келеф метнул в его сторону гневный и, к удивлению юного Одезри, обвиняющий взгляд. Паук счёл за благо молча взмахнуть лапами.

Лятхи заиграли вступление. Сил'ан встал к ним спиной, он смотрел прямо на Хина и сквозь него, словно был один и видел неведомые дали за танцем свечей. Юноше хотелось прикоснуться к тёплому свету встревоженных глаз, узнать то же, что открывалось им. Непроизвольно, он сделал шаг вперёд, и тогда, останавливая его, отталкивая, с небывалым напором грозы, разрывающей преграду меж землёй и небесами, зазвучали слова[32] на глухом, несомненно человечьем языке. «Нет огня?» — Хин даже не смог удивиться. Если бы руки Сил'ан сомкнулись на его горле — он и тогда стоял бы недвижно и лишь тянулся вслед за каждым звуком, оглушённый силой чувственного порыва.

Треск свечей показался пронзительно резким, голоса стражников за окном — словно из другого мира. Лятхи замерли, боясь шевелиться. Келеф всё смотрел на Хина и тяжело дышал. Потом, опомнившись, прижал руку к губам и быстро выплыл из залы.

— Синкопа, — многозначительно позвал Хин, оборачиваясь к пауку.

Тот подобрал лапы, приготовившись к выволочке, но продолжить юноша не успел — лятхи, очнувшись от наваждения, подвижной пушисто-чешуйчатой массой облепили подставку, на которой сидел паук, и радостно зашумели, затараторили, перебивая друг друга:

— Ты слышал?!

— Раньше он так никогда!

— Молодец! И как ты всё придумал?

Хин с трудом протиснулся между довольными тварями.

— Подождите немного, — попросил он. — Синкопа, один вопрос, но я жду честного ответа. Ты знал, что мне нужно петь, или только предполагал?

Лятхи озадаченно перевели взгляды с человека на своего собрата.

— Кхм, второе, — признался тот. — Но ведь всё прошло не так уж плохо? — под возмущённым взглядом юноши, он шаркнул мохнатой лапой, и чешуйчатые злодеи тотчас попытались за ним повторить. — Тогда разыщи его и объясни на словах, чего мы хотели.

Хин нахмурился:

— Помнится, с разговора я и хотел начать. А сейчас его лучше оставить в покое.

— Нет, — уверенно возразил паук. — Поверь, — добавил он, видя сомнение в глазах человека, — это один из немногих фактов, которые я знаю о Сил'ан. Их нельзя оставлять в покое.

В комнате уана никто не отозвался, зато дверь кабинета отворилась в ответ на стук. Юноша удивлённо заглянул внутрь, не переступая порога.

— Хин, сколько можно меня отвлекать? — поинтересовался Келеф, не поднимая взгляда от каких-то диковинных чёрных рисунков на листах пергамента.

Юный Одезри вошёл, закрыл дверь и прислонился к ней спиной.

— Чувствую себя дураком, — признался он.

— Почему?

Юноша невольно усмехнулся:

— Сам посуди — что бы я ни делал, всё выходит глупо и неудачно. То же «похищение» — неловко вспоминать.

Келеф искоса взглянул на него:

— И чего ты от меня хочешь?

Хин встряхнул головой:

— Перестань так со мной разговаривать! — раздражённо потребовал он.

Дитя Океана и Лун улыбчиво прищурилось:

— Замечательно, — сообщило оно. — Убирайся.

Юноша выставил перед собой ладони, будто защищаясь:

— Подожди, я не думал приказывать. (Келеф отложил чертежи, поднялся с пола и с угрожающим видом поплыл к нему.) Боги! Мне показалось, ты страдаешь. Глупо, знаю, но я хотел…

Сил'ан остановился, не сводя с человека пристального взгляда. Хин вздохнул и, переборов жгучее чувства стыда, признался:

— Я хотел утешить.

Келеф всё так же молча смотрел на него, юноша внутренне подобрался, готовясь к чему-то ужасному, и не сразу узнал серебристые звуки — уан смеялся, сначала тихо, потом откинул голову, и смех перешёл в безудержный хохот.

Юный Одезри нахмурился, он никогда ещё не видел, чтобы правитель так веселился. Тот отплыл в сторону и сполз по стене, закрыв лицо рукой.

— Значит, я не только дурак, но и посмешище, — сказал Хин сам себе.

Оранжевые глаза улыбались, Келеф покачал головой:

— Теперь я понимаю: это в самом деле ты, юный герой. Но, воистину… — он не закончил фразу и тихо хихикнул.

— Что смешного-то? — хмуро поинтересовался юноша.

— Такое взрослое признание!

Хин присел на корточки:

— Но я и есть взрослый, — серьёзно сказал он. — Правда. Для человека — уже вполне.

Келеф уставился на него как на опасную диковинку.

— Через шесть лет мне будет столько же, сколько было моей матери, когда ты впервые её увидел, — продолжил юноша. — А в моём возрасте она приехала сюда. Я не шучу.

— Хм, — был невразумительный ответ.

— Тебе это не нравится?

Сил'ан неуютно повёл плечами:

— Ты не можешь быть взрослым, — сказал он, наконец.

Хин вздохнул:

— Почему? (Уан молчал.) Тогда давай так: хочешь считать меня ребёнком? Я не против, только не обращайся как с незнакомцем.

Келеф прищурился, о чём-то напряжённо размышляя. Юноша напрасно ждал, что он заговорит, и, в конце концов, сам нарушил тишину:

— Извини за пение. Мне следовало лучше расспросить Синкопу, прежде чем соглашаться.

Уан тепло усмехнулся:

— Такой же, как все люди, — он помолчал, потом прямо взглянул на Хина. — Я всегда хотел петь басом.

Юноша удивлённо поднял брови:

— Зачем?

В оранжевых глазах появилась грусть:

— Необъяснимо. Тенор кажется мне слабым и жалким. Бас — совсем другое дело, это сила и уверенность, голос Океана. Он ведёт, а тенор в дуэтах вынужден виться вокруг него. Ты не можешь, не должен быть сильнее меня.

— Но дуэт — не сражение.

— Для людей, — заметил Сил'ан и, отвернувшись, снова уткнулся в листы пергамента.

Хин скрыл улыбку ладонью:

— Значит, ты не хочешь со мной петь, потому что завидуешь?

— Нет, — холодно ответил Келеф. — Я открою сокровенное, а ты что дашь мне взамен? Ничего, лишь насытишь свой праздный интерес. И не настаивай — ты ведь даже не понимаешь, о чём просишь.

Все собравшиеся под сенью гибких молодых деревьев с нежными восковыми синими листьями, белёсыми и опушёнными тонкими волосками с изнанки, зачем-то произнесли один за другим: «Клянусь Лунами».

— Тебе не нужно, — остановил уан юношу.

— Что он тут делает? — тотчас осведомился Орур, скрестив руки на груди. Их загорелая тёмная кожа и напряжённые мускулы под ней эффектно сочетались с белизной одежды, изнеженным изяществом плиссировок.

— Молчит и слушает, — ответил Келеф, а Хин перевёл. — Он мой наследник и ваш будущий повелитель.

Летни переглянулись, различные, и всё же удивительно похожие между собой — златовласые, смуглокожие, с подозрительным и высокомерным взглядом зелёных, ярких как солнечный свет, глаз.

— Итак, чего я не знаю? — поинтересовался уан, расстилая карту на траве.

Люди присели на корточки рядом. Хин, переборов нерешительность, попросил их потесниться и тоже устроился перед большой разрисованной шкурой, про себя удивляясь, отчего уан не пользуется магической картой, о которой так много рассказывали сыновья Танаты.

— Не знаю, но догадываюсь, — тем временем говорил Келеф, а юноша повторял на общем языке, — что введение подати, — отметив недоумённые взгляды нескольких летней, Хин исправился, — сбор части шкур воинов не обрадовал. Многие, до того молчавшие, снова завели разговор о том, что правители лишь обирают народ, и ведь это только начало — жди больших бед. Сколько старейшин так думают?

Один из летней вытянул руку и ткнул в два круга маленьких домов, изображавших деревни, на карте, недалеко от границы с соседями на севере.

— Беда в одиночку не ходит, — сказал он. — Стало известно, что уан Марбе собирает динзорию.

— Стало известно, — с улыбкой повторил Келеф. — Почему сразу не сказать, что это намеренно распространённые слухи. Будь у них динзория в самом деле, они бы давно атаковали, а не болтали. Вместо этого, догадавшись о волнениях и недовольствах в наших деревнях, они решили подлить масла в огонь и тем не только ослабить нас, заставив истреблять друг друга, но и задержать строительство укреплений и сигнальных башен.

Летни переглянулись, удивлённые и взволнованные, принялись творить согласные жесты. Некоторые улыбнулись.

— Мой повелитель, мы не привыкли так долго жить в мире, — заговорил ещё один человек, незнакомый Хину. — Многие дети подросли, наслушались о великом сражении, о подвигах старших. Они тоже хотят доказать, что чего-то стоят, снискать славу, почёт и уважение. Не в слухах одних дело — люди хотят войны.

— Нужно дать им войну, — уверенно заявил Орур. — Первыми напасть на северного соседа. Зачем ждать, пока он будет готов сразиться с нами? Наши воины готовы уже сейчас, рвутся в бой. Мы одолеем…

Келеф поднял ладонь, и старейшина тотчас умолк.

— Одолеем, не удержим, вернёмся к тому, что было двенадцать лет назад, — сказал он. — А что потом? В одну и ту же реку нельзя войти дважды. Нам, не желавшим войны, досталась небывалая слава, других, жаждущих сражений, не ожидает ли бесславная гибель? Летни из второй части владения лишь недавно перестали видеть в вас врага, а уже скоро к нам с другой стороны присоединится владение Каогре-уана. Обширная земля, а вы и не знаете, что труднее всего не позволить былым противникам вцепиться друг другу в глотки. За двенадцать лет именно противодействие — нет, не соседям, а вашей неуёмной агрессивности измотало меня более всего.

К тому же, Орур, одолеем ли? Владение бедно, вести продолжительную войну мы не сможем, как не сможем держать осаду Анцьо даже три месяца, а раньше его не взять. А если соседи будут видеть в нас опасность, одни лишь укрепления не помогут.

Люди переглянулись вновь, Хин заметил понимание в глазах троих, остальные семеро лишь выдерживали паузу перед следующим вопросом:

— Значит, нам смотреть сквозь пальцы на настроения юнцов?

— Нет, — Келеф задумчиво усмехнулся. — Им нужно дать то, чего они хотят, но так, как будет выгодно для владения. Динзория не всесильна. Иные из воинов одерживали победы над муроками, не так ли? Разве ящер, даже хищный, может сравниться с ними?

— Копья! — невпопад воскликнул Орур.

— Да, — довольно похвалил уан к удивлению Хина. — И всё же опыта борьбы с монстрами таких размеров у большинства воинов нет — их опасаются, и загонщики предпочитают их «терять». Даю вам три дня, чтобы собрать из деревень тех летней, на которых равняются юнцы. Я объясню им, что нужно делать. Вернувшись, они обучат всех, жаждущих крови и славы, а потом — вместо войны, мы проведём манёвры.

— Что? — озадаченно переспросили четверо.

— Войну, в которой никого не убивают, но и победы, и поражения, и подвиги, и азарт, и слава — всё по-настоящему, — улыбчиво прищурился Келеф. — Объясню подробнее, когда выберу местность и подготовлю начальный план.

Хин озадаченно хмыкнул — в голосе уана, в его взгляде было предвкушение хищника, близкое и понятное летням. И люди вдруг перестали хитрить, улыбнулись, принимая идею, обдумывая её со всё большим удовольствием.

— Теперь можешь задавать вопросы, — благосклонно разрешил Келеф, свиваясь кольцами на прогретом Солнцем полу.

— А ты будешь отвечать на них во сне? — скептически хмыкнул юноша.

— Другого времени у меня нет, — лениво отозвался уан. — Не нравится мой сонный голос, иди — спроси Орура. Может, он ответит лучше.

— Как же, — усмехнулся Хин. — Что это за клятва ни о чём в начале?

— Я задаю формулировку мысленно.

— И они клянутся, не понимая, за что ручаются жизнью? — недоверчиво уточнил юноша.

— С весенами так не обойдёшься — они всё поймут, как и ты. Летни не понимают, для них клятвы в начале совещания давно стали привычным ритуалом, пустым звуком. Я выбираю мягкую формулировку. Если кто-то говорит с намерением обмануть меня — его покарают Луны. Если кто-то передаёт мне чужую ложь, сам того не зная, или пересказывает слухи, понимая их сомнительность — с ним ничего не случится.

Юный Одезри нахмурился:

— Но ты всегда можешь перед началом совещания произнести в мыслях совсем другую формулировку. Скажем, чтобы они дали клятву говорить только истину. А никто из людей не знает истины. Так ведь гласят словари магов?

— Да, я могу убить советников, в том числе и таким способом, — раздражённо молвил Келеф. — О том, что при всей неизбывной кровожадности мне нет смысла так развлекаться, ты, надеюсь, подумаешь сам. Что дальше?

— Сигнальные башни.

— При появлении врага, в башне разводят огонь, — монотонно заговорил уан. — Дым от него замечают дозорные в другой башне, тоже разжигают костёр. Таким образом, сигнал опасности очень быстро передаётся на дальние расстояния.

— Зачем, если есть птицы? — изумился Хин.

— Каогре-уан бы тебе рассказал, — себе под нос пробормотал Сил'ан. И добавил отчётливо: — Так надёжней.

Юноша ликовал — он настигал соперника, но оказалось, что тот лишь играл с ним. Динозавры шли бок к боку, чужой — на полкорпуса впереди. Неожиданно, он обернулся, клацнул огромной пастью. Хин вздрогнул, непроизвольно задержал дыхание, пальцы правой руки в перчатке с поводьями напряглись, он отвлёкся и не успел развернуться, чтобы удар в бок прошёл вскользь. Соперник всей массой оттолкнулся от ящера юноши и быстрее стрелы умчался вперёд, в то время как его жертву качнуло, едва не опрокинув. Юный Одезри разжал пальцы, динозавр перешёл с бега на шаг, выровнялся. Уан, достигнув назначенной отметки — колючего чёрного куста — послал ящера назад, навстречу юноше:

— Не очень-то приятно проигрывать, — покровительственным тоном изрёк он. — Как ты нахохлился!

— Когда же ты простишь мне бас? — вздохнув, спросил Хин.

— Вот уж не знаю, — легкомысленно откликнулся Сил'ан, объезжая его кругом. — Подумываю, наконец, вручить тебе подарок Лие — оружие моего народа.

— И с удовольствием извалять меня в пыли во время обучения, — подсказал юноша.

— Верно мыслишь, — улыбчиво прищурилось изящное существо. — Разрешаю отказаться.

Хин не стал шутить в ответ:

— Давно хотел тебя попросить, — начал он серьёзно. — Через месяц мне исполнится девятнадцать, для летней эта цифра имеет сакральный смысл. Близнецы устроили традиционное празднование, что-то вроде турнира, и весь день доказывали свою доблесть.

Он умолк, размышляя. Келеф прекратил кружить, ехал рядом, но смотрел вперёд.

— Ритуал предписывает посвятить праздник самому важному, — наконец, сказал юноша.

— Но ты не веришь в ритуал, — напомнил Сил'ан. — Так что делай то, чего от тебя ждут.

— Я хочу поступить иначе, — признался Хин. — Если сейчас я повторю за Лараном, Лодаком и всеми, кто был до них, мне придётся повторять и дальше. А что потом? До конца моих дней прятать себя, притворяясь летнем?

Келеф наклонил голову.

— Надо же, — тихо сказал он. — Какие знакомые вопросы.

— Ты задавал их себе?

— Важно другое: как я на них ответил. Ты обратился не к тому Сил'ан.

Хин сотворил жест отрицания:

— В одиночку поступить иначе — самоубийство, но, если ты поможешь, у двоих всё получится. И пусть сколько угодно считают меня чудаком и глупцом.

Динозавр юноши ускорил шаг, потом развернулся и загородил дорогу. Юный Одезри, не страшась огромной хищной пасти чужого ящера, обдавшей его тёплым и влажным, кислым дыханием, повернулся в седле и прямо взглянул в лицо всадника.

— Помоги мне, Келеф, — попросил он искренне. — Я знаю, что никто не помог тебе. И знаю, ты думаешь, что если я смогу выстоять против давления летней, то стану сильнее, выиграв там, где не одержал победу ты. Это не так. Я не хочу бороться за превосходство, мне порою не по себе оттого, что я не могу выразить свою благодарность — тебе от меня ничего не нужно. Не знаю, может, как ты сказал, тенор и вьётся вокруг, но в нём столько гибкости и силы — неподвластной мне, что без его поддержки могучая с виду опора баса рухнет. Я всё ещё не умею жить сам. Так кто из нас сильнее? Сколько бы немыслимых деяний я ни совершил, ответ останется тем же.

Сил'ан, наконец, посмотрел на него из под ресниц.

— Келеф — не моё настоящее имя, — он помолчал, затем насмешливо прищурился и добавил. — Только не жди, что гости придут в восторг, попав на концерт вместо гулянки и турнира.

— Не поймут. Слишком сложно, — как заведённый отвечал уан на все предложения Хина.

— Хорошо, — сдался юноша. — Тогда ты скажи, что нам играть.

— Сразу бы так и спросил, — довольно прищурился Сил'ан. — Таких скрижалей у нас нет, поэтому я записал ноты по памяти.

Он щёлкнул пальцами, и в залу, ступая медленно и торжественно, вошли черви с пухлыми стопками пергаментных листов в лапах.

— Всего четыре произведения. В первом отделении[33] поразим их виртуозной скрипичной музыкой под твой аккомпанемент на рояле.

— Рояле? — вздохнул юноша.

— На клавесине будешь играть для себя. Я знаю своих соседей. Если на этих людей что и произведёт впечатление, так форте, поэтому не стесняйся утрировать. А вот второе отделение[34] некоторых гостей, пожалуй, усыпит.

— Тогда зачем?

— Оставит роскошное послевкусие. Всё-таки дуэт фортепиано и виолончели. Представь её тягучий звук и свободную стихию в голосе рояля. Те, кто не уснут, будут сидеть, ничего не понимая, но раскрыв рот — словно в утлой лодке посреди шторма.

Уан выхватил из лап червя одну стопку нот, разложил их на крышке рояля.

— Я наиграю и расскажу, а ты запоминай, — поманил он. — В первой пьесе сюиты — темпераментное исполнение, как огневая подготовка перед боем или, не знаю, подбери свои ассоциации, но мы должны сразить их, ошеломить. Во второй «Колыбельной» — вспомни образ тенора или парящую в воздухе тонкую, прозрачную шаль. Третья «Песня» — лёгкая, танцевальная, шутливая вначале, а после напоминает волнение Океана у скалистых берегов. Я вижу одинокий маяк, слышу голоса птиц. «Поло» — у тебя форте, и покажи его как следует! Расскажи мне о тревоге, погоне, а я отвечу пением скрипки о горячей страсти к жизни. Здесь мы вместе — безудержная стихия. И следом «Астуриана»: блики света Лирии на воде — у тебя. У меня — раздумья, тайны ночи и грусть. Мы приведём их в волшебную страну светлячков. «Хота» — лёгкий слепой дождик, не такой как гроза. Светит Солнце, с небес падают редкие капли — им приятно подставить губы и ладони. Праздник. Широкая, раздольная мелодия, напоминающая танцующую полную женщину. А ещё поле, ветер перебирает спелые колосья. Многообразие жизни, брызжущее красками, образами, эмоциями. Юный герой, мы расскажем им о счастье, которое они никогда не испытают, об образах, которые никогда не увидят.

Надани казалось, что она живёт уже вечность. Женщина старалась спать как можно дольше, но каждый раз в окно заглядывал рассвет, а за ним с шумом и голосами людей вваливался новый, непрошенный день. И нужно было снова выдумывать себе занятия, лишь бы не выть и не рыдать, не сходить с ума от тоски, хранить последнее, что осталось — достоинство.

Тадонг часто пил, а пьяный делался разговорчивым. Тогда он и Надани подолгу обсуждали уана: и его неприличное поведение, и возмутительные для мужчины наклонности. Они смеялись над его манерой одеваться и говорить, исполнялись презрения к летням, пресмыкавшимся перед правителем, десяток раз пересказывали друг другу давние слухи, и, хотя каждый помнил их наизусть, не могли остановиться — говорили и говорили, заранее зная, что скажет и ответит другой.

Гебье держался в стороне, лишь изредка тускло и печально, словно сам не верил в силу своих слов, пытался образумить женщину. Потом, отчаявшись, стал проводить всё время в комнате на третьем этаже за чтением свитков.

Надани с нетерпением ожидала праздник. За полгода до него она убедила себя, что этот день изменит её жизнь, и с тех пор каждую ночь, засыпая, представляла великолепие турнира, блеск высшего света. Не как жалкая просительница, но как равная среди равных она будет наслаждаться мастерством поединков, есть, пить и веселиться в окружении лучших из людей Лета. А, значит, и сама, скинув, точно змея, старую шкуру, разом обратится в нового, достойного восхищения и почестей человека.

Женщина так увлеклась фантазиями, что лишь накануне торжественного события, когда служанки принесли громоздкие наряды в комнату, с ужасом заметила, как поношены и убоги её платья. «Хин работал в Онни, — с горечью думала она, удерживая слёзы досады, — о себе-то он позаботился: и об одежде, и о духах, а о матери даже не вспомнил».

— Госпожа Одезри, — тем временем поделилась радостью молодая служанка — воины болтают: завтра играть будут.

Женщина медленно обернулась, сначала не поняв её слов, потом опустила девицу и сама соорудила высокую причёску у зеркала. «Ну уж нет, — устало пообещала она постаревшему отражению. — Мой сын не станет посмешищем».

На поляне в саду, окружённый деревьями, блестел лакированными чёрными боками огромный стол. Надани заметила его издалека и торопливо свернула с тропинки. Она уже видела похожий в Весне, в библиотеке уванга Сирин. Хин стоял рядом с диковинкой спиной к женщине. Время от времени в ответ на слова уана, он наклонялся к блестящей штуке, и раздавались негромкие мелодичные звуки. Келеф что-то втолковывал парившим с куском материи в клювах крылатым клубкам меха, а вокруг стола суетились, скорее путаясь под ногами, чем помогая, остальные чудовища из его свиты.

Женщина грустно улыбнулась, глядя на сына: гибкий, худой и высокий, он мало походил на отца. Тот любил простоту и не носил украшений, Хину же по вкусу пришлась лёгкая вычурность: он умело подбирал одежду, тщательно укладывал волосы, не пренебрегал кольцами. Этот ухоженный юноша с уверенными движениями и длинными вдохновенными пальцами давно казался Надани чужим.

Она наморщила лоб, словно отчаянно искала решение нечеловечески сложной задачи, и, отвернувшись, побрела обратно, прислушиваясь к удаляющимся звукам чужой жизни, к шороху травы, сминавшейся под ногами, к шелесту листьев на слабом ветру. Вечный запах пыли покинул двор. В сине-зелёной тени пахло цветами, влажной древесной корой и клейкими почками.

Аплодировали все: и Тадонг, и стражники, и гости, даже жеманный красавец Ларан, и Лодак, тень брата, хитрая, с расчётливым взглядом. Громче остальных — те, кто во время исполнения зевали и оглядывались со скучающим видом.

Хин смотрел на толпу летней и, сам себе удивляясь, вместо торжества чувствовал сожаление.

— Как же я глуп, — признался он уану на закате после отъезда гостей. — Я ждал, что они поймут, вместо этого они приняли, свыклись, похвалили. Как будто я искал их одобрения.

— Не желая менять себя, ты надеялся изменить их, — ответил Келеф. — Смело, юный герой, и неумно — как всякая попытка совершить чудо.

Стражники столпились за углом, они переговаривались жестами и прислушивались. Надани неловко, ожидая резкой отповеди, подошла к ним, но на неё лишь оглянулись без злобы или любопытства, а сторожевой даже подмигнул ободряюще, подвинулся ближе и поведал гулким шёпотом:

— Сказка была сегодня, но, скажу я вам, для себя они играют того лучше. Только взяли за манеру болтать долго — мы уже двадцать минут ждём.[35]

После захода Солнца Келеф сделался молчаливым, рассеянным и печальным. Глядя на ночной сад за окном, он то играл на банджо колдовские мелодии, то лениво перебирал струны. Тёмные листья шептались о тайнах, шарики света витали над тропинками, словно ощущения и воспоминания в памяти, а безлунное небо полнилось их отражениями.

— Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,

Не проси об этом счастье, отравляющем миры.

Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,

Что такое тёмный ужас начинателя игры…[36]

Сил'ан шептал тихо, пропуская иные слоги, словно повторял за голосом, звучавшим в его мыслях. Банджо звенело со щемящей надеждой.

Хин сел рядом, прижал пальцами струны. Звуки стихли.

Глава XVIII

Холодное красное Солнце повисло над высокими холмами. Хин представлял, как легли бы тени от белых дюн Разьеры на песок — словно синие пальцы, но укрепление осталось далеко к югу, а пустыня вокруг лагеря была глинистой, а не песчаной. Здесь росла островками мутно-жёлтая трава, похожая издалека на свалявшийся мех. Попадались иззелена-коричневые тёмные камни и целые склоны, покрытые солью, словно небо — звёздами. У дна глубоких оврагов скалы бурели, наливались оранжевым и выцветали в бежевый. Слоистые холмы тянулись к небу, их пересекали ровные мутно-зелёные полосы, чередовавшиеся с серыми.

Шесть десятков юнцов на пять лет моложе Хина отрабатывали приёмы обращения с копьём. Таруш — командир гарнизона Разьеры — не сводил с них глаз, в то время как рыжеволосый молодой мужчина всё смотрел вбок. Летень разудмывал, как бы осторожно вернуть его внимание к воинам, когда Одезри вдруг взмахнул рукой. Люди выпрямились и замерли.

— Хурс, — позвал наследник.

Один из юнцов, смущённый и удивлённый тем, что будущий правитель запомнил его имя, выступил вперёд и поклонился.

— Покажи ещё раз, — велел Хин.

Юноша, уперев древко копья в землю, нацелил его наконечник в живот невидимому противнику. Наследник подошёл ближе, перехватил оружие и приподнял острие, слегка качнул его, заставив летня напрячь руки.

— Запомнил? — спросил он, отошёл и снова махнул рукой.

Воины продолжили упражнение.

— Вы как будто знаете их всех по именам, — негромко изумился Таруш, когда Хин вновь остановился рядом с ним.

— Знаю, конечно, — задумчиво ответил тот. — Они же называли себя, когда клялись. Как думаешь, с такими успехами закончим обучение через неделю, не раньше?

— Не раньше, — согласился летень.

Наследник щёлкнул пальцами и окликнул:

— Хурс, выше!

— Вы торопитесь в Разьеру? — поинтересовался командир гарнизона.

— Нет, мне нужно вернуться в старую крепость, а перед этим заехать в Город.

Таруш оживился:

— Передавайте наш низкий поклон правителю. Мы всё надеемся, что он найдёт для нас время. Напомните ему о разговоре насчёт котлов, ничего не добавляйте — он поймёт. Скажите только: удалось.

Ведьма возлежала на ярко-красной софе среди десятков подушек, больших и маленьких, мягких на вид, словно облака, и с высокомерным выражением лица подпиливала ногти на руках. Короткое платье, сотканное из капель росы, облегало её роскошное тело словно вторая кожа. Накидка из лёгкого белого шёлка с нарочитой небрежностью соскользнула с округлых чёрных плеч. Парка насмешливо взглянула на вошедшего и томно потянулась, отложила пилку на подлокотник, разворошила подушки.

— Забирайся, — быстро растаял жаркий шёпот.

Хин улыбнулся и присел на край стола перед софой:

— Давай поговорим, — предложил он.

Ведьма ухмыльнулась и вновь занялась ногтями:

— Мои советы дорого стоят, — сообщила она.

Молодой мужчина протянул ей перчатку из тёмно-синей кожи:

— Я просил сделать полную защиту от обмена энергией на время до часа. Проверишь?

Женщина в ответ протянула ему пилку:

— Подержи. И давай тогда вторую.

Пока ведьма молча рассматривала перчатки, Хин поднялся, прошёл вдоль стены, рассеянно прикасаясь к драпировкам, проводя кончиками пальцев по статуеткам и причудливым украшениям, свисавшим с потолка.

— В Разьере меня приняли тепло, — он положил золотистую безделушку на ладонь и продолжил, глядя на неё. — Я много разговаривал со слугами — они оказались совсем не такими, как в нашей крепости. Весёлыми людьми. Рассказали мне столько преданий.

— Мужчина должен уметь молчать, — хмыкнула Парка. — Короче?

Хин положил причудливый завиток на место.

— Одну служанку, смешливую девушку с простодушным взглядом, застали в моих покоях, я как раз уехал из поселения. Слуги потом рассказывали, будто шкатулка с драгоценностями была открыта, и она что-то взяла оттуда.

— Не умеешь красть — куда лезешь? — пренебрежительно удивилась ведьма, потом прибавила с искренним любопытством: — И как: отрубили ей руку?

— Да, — негромко, равнодушно ответил Хин. — По моему приказу.

— О, — женщина тягуче рассмеялась. — И поделом. Красоткой ей, видите ли, стать захотелось. Видала я таких девиц — их дело спину гнуть от зари до зари да рожать. Что за время настало: каждый пытается выше головы прыгнуть. Уж простите мой высокий слог, но место своё должно знать: прюса[37] как ни ряди — всё не сейрина.

Молодой мужчина, не улыбаясь, посмотрел на ведьму:

— Она не хотела красть — только примерить ожерелья.

Парка рассмеялась задорно и легкомысленно:

— Уж конечно. Именно за этим воры и забирались пару раз в мой дом, наверняка. Ты что ей веришь? А руку — тяп — в постели не угодила или скучно стало? — она откинула голову, прищурила глаза, веселясь.

— Её мать успела уверить половину Разьеры, что стоит девушке повиниться, и я всё прощу.

— Да, — с хвастливой улыбкой согласилась ведьма, — им лучше рта не открывать. Люди вечно мнят о себе невесть что. Кому надо — тот сам о себе позаботится, а кто на других надеется — и поделом. Ты верно делаешь, что развлекаешься — это придаёт их жизни хоть какой-то смысл.

— Как перчатки? — сменил тему наследник.

Парка, не раздумывая, бросила их на стол:

— Всё точно. Ну, удачи тебе. Ты справишься.

Келеф неторопливо плыл рядом с ящером, навьюченным тяжёлыми мешками, и слушал рассказ, не перебивая.

— В том, как ты отреагировал, ошибки не было, — сказал он, наконец. — Люди любят правителя по своему желанию, а боятся — по его усмотрению. Им проще обидеть того, кто внушает любовь, чем того, кто внушает страх — они могут пренебречь благодарностью, но не угрозой наказания. Твоя ошибка в другом: ты позволил им считать себя обычным человеком — иначе ничего бы не случилось.

— Я и есть обычный человек, — нахмурившись, возразил Хин, более резко, чем ему того хотелось.

Уан смерил его взглядом и снова отвернулся:

— Можешь упрямиться сколько угодно, но, если не хочешь повторения, во-первых, не позволяй своим подданным желать то, что будет стоить им слишком дорого — пусть купцы из Городов не заманивают их яркими бусами. Не нарушай уклад жизни летней ради обогащения казны и не поднимай подати чрезмерно — когда против тебя станет нищета, хоть вдоль всех дорог разбросай отрубленные руки, воры не переведутся. Во-вторых, не стремись прослыть простым человеком, согласись с титулом избранного древними Богами. Я скажу почему. Ты — как правитель — над моралью, иначе утратишь жизнь и власть, но такое право нужно обосновать. Теперь понимаешь?

Хин промолчал.

— Тот, кто впадает в первую из крайностей — злоупотребляет властью, вызывает у народа ненависть. А тот, кто слишком робок и не умеет держать себя, как подобает правителю — презрение. Перестань прятаться или скромно стоять в стороне! И подводи глаза — летням важно видеть их яркими, непривычно выразительными, словно нарисованными на лицах уанов и знати. Да, так же поступают ведьма и твоя мать, но ведь и Орур, и Таруш следуют традиции.

— Он-то тебе и пожаловался, — мрачно отметил молодой мужчина.

— Он расположен к тебе, — спокойно возразил Сил'ан, — к тому же в отличие от Орура, который так долго ждал возможности предать меня, Таруш принёс клятву верности по собственному желанию. Он был правой рукой Парва-уана, стал — моей. Он управляет Разьерой и половиной владения, когда я, а теперь и ты, в отъезде. По-твоему его мнение не заслуживает уважения и внимания?

Хин вздохнул, нахмурился, опустил голову.

— Мой милый герой, — ласково выговорил Келеф, — лицо уана — маска, суть образа — игра, я уже рассказал тебе все её правила. Не отчаивайся и не капризничай, словно детёныш — из-за этого я невольно начинаю говорить тоном трёхсотлетнего мудреца.

— Извини, — пробормотал человек, — я сам не свой.

— Что было — то было, — Сил'ан с наслаждением подставил лицо ветру.

— Я не могу так рассуждать, — медленно вымолвил Хин. — Лучше бы руку мне отрубили. Не хочу править: не хочу предавать, чтобы не успели предать меня, бить в спину — прежде чем смогут наброситься! Не хочу распоряжаться жизнями! У меня недостаточно сил, чтобы задушить совесть, перешагнуть через мораль. Какой из меня избранник Богов? В конце концов, я же вправе отказаться? Орур жаждет власти, Таруш тоже своего не упустит — почему не разделить владение и не отдать каждому часть?

— И нарушить договор с Каогре-уаном? — с любопытством спросил Келеф.

— Боги, я не знаю, — наследник обречённо провёл рукой по лицу. — Я ничего уже не знаю.

— А забраться в вазу тебе не хочется?

Хин поднял голову и озадаченно посмотрел на Сил'ан.

— Если нет — то всё образуется, — заверил тот.

Человек тихо рассмеялся:

— Ты же прекрасно знаешь — мой народ к вазам равнодушен.

— Разве? — уан склонил голову к левому плечу. — И никогда мир для вас не съёживается до звуков дыхания и ударов сердца в тишине, до холодного и безразличного камня под боком? Никогда не кажется заманчивым разорвать все обязательства разом, не спешить и больше не сомневаться — прекратить барахтаться в кишащем жизнью океане, опуститься на дно, попрощаться с зеленоватым тусклым светом и спокойно свернуться в вечных сумерках?

— Я невероятно глуп, — изумлённо выговорил Хин. — Мне и в голову не приходило, что и ты…

— Да, — мягко прервал его Келеф.

Одезри с любопытством наблюдал, как уан отвязывал то один, то другой мешок, вытаскивал из него очередную сложно устроенную вещь, подносил её к чёрной статуе. Иногда из корпуса вдруг вытягивались тонкие длинные усы и ощупывали поверхность, иногда вещь просто прилеплялась к металлу и по загадочной причине не падала, а порою Келеф долго смотрел на неё и всё что-нибудь менял и подкручивал. Подвесив обратно к седлу двенадцатый мешок, он встретился взглядом с Хином и смущённо рассмеялся:

— Видишь, что приходится вытворять. И почему я не маг?

— А что ты делаешь?

— Если честно, надеюсь случайно наткнуться на что-нибудь важное. Помощи просить не у кого, Лие убеждён, что я оставил глупую затею.

— Он скорее считал её опасной. Допустим, древние летни не уступали нынешним весенам. На месте пустынь росли леса, — Хин нарисовал на песке иероглиф изменчивости. — Небеса не рухнут из-за твоего открытия — они и так всё знают.

— Времена года сменялись, — продолжил Келеф. — Не считай меня чудаком, но я верю, что и здесь когда-то бушевали грозы, а зимой выпадал снег. Деревья не оставались неизменными: они прорастали из семян, плодоносили, умирали от старости — как за Кольцом рек.

Взгляд человека, казалось, обратился внутрь:

— И ты знаешь, почему всё изменилось? — наконец, задумчиво спросил он.

— Нет, но я выясню «когда» и «как быстро», — уан подвязал мешок на место. — Важнее всего — время.

— У тебя есть догадки, — понял Хин.

— Что случилось пятнадцать сотен лет назад? — вместо ответа требовательно спросил Келеф. — До нашего времени не дошло и обрывка пергамента — всё будто бы сгинуло во время катаклизма, и Гильдия придумала удобную весенам историю. Но удивительней всего, что и в наших устных преданиях — ни слова, ни намёка. Всё, что я смог соотнести с Йёлькхором, было впервые рассказано хотя бы на век позже. Более древние сказки повествуют об огромном мире зелёных небес, вод бескрайнего Океана, зелёного же, ярко пылающего, жестокого Солнца. Неужели мы его придумали? Я видел в своих снах неумолимое светило, видел другие земли, города на побережье — иные не меньше, чем весь Йёлькхор. Видел народы, которых здесь нет. Что это — мои фантазии? Память предков, неожиданно проснувшаяся во мне? Так часто я смотрю на реку и чувствую смутную тоску. Мне всё грезится шум пенных валов, разбивающихся о скалы, горький вкус соли на губах и простор. Свобода здесь — полёт, там — каждый вдох.

Все, даже аадъё, часто упоминают Урварг, но верят ли они в него? Они слышали о нём, но сами не помнят — так я чувствую. А мне не даёт покоя вечный, тревожащий зов. Стоит просто закрыть глаза и прислушаться, как я вдруг понимаю странное: мы здесь чужие, и близится время вернуться домой, — он помолчал и добавил. — Никому кроме тебя я об этом не рассказывал.

— Ты и со мной впервые говоришь о себе, — тепло и благодарно улыбнулся человек.

Мягкий рассеянный свет дня лился сквозь полукруглые оконца в прохладный и влажный сумрак крепости. Из залы доносился искажённый эхом уверенный голос.

— Стойка, юный герой! Голову — прямо, не хмурься. Не хмурься, говорю, — Сил'ан рассмеялся. — Так сложно? Хорошо, слегка прикрой глаза, не мигай, не вращай ими. Чувствуй, как ты дышишь, как расширяются ноздри. Шея прямо.

Он оказался позади Хина и провёл рукой совсем рядом с затылком того.

— Почувствуй, как сначала энергия собирается здесь, — рука легко поднялась выше, к линии роста волос. — И здесь. А потом течёт к плечам, — уже обе руки плавно опустились, замерли, словно над клавиатурой рояля, у шеи мужчины, — и вниз по всему телу, — довершил Келеф, отплывая назад.

Одезри несколько раз глубоко вдохнул:

— Я, конечно, что-то чувствую, — согласился он, — только не уверен, что этот прилив энергии имеет отношение к искусству владения мечом.

— Тебе нужно больше тренироваться: самому вспоминать стойку, положения тела, подходы к врагу. До тех пор, пока мечи не перестанут быть оружием, а намерение — намерением, и останется только мелодия мира. Всем искусствам и умениям на свете присущи темп и ритм: музыке, стрельбе, верховой езде, самой жизни, победам, поражениям, возникновению и крушению империй. Все вещи влекут за собой ритм взлёта и падения. Научись его слышать и отличать всякий раз верный от неверного, внимай и медленному наплыву волн, и неуловимо-быстрым взмахам крыльев балопа. Действуй, учитывая дистанцию и ритм окружения, только тогда выиграешь схватку, опрокинув расчёты противника, ибо враг — глух. Я уже перечислял тебе все главные вехи в пути воина, не забывай их, повторяй, следуй им неустанно, непрерывно, точно нить за иглой, и ты научишься побеждать.

Молодой мужчина сделал жест согласия.

— Взгляд, — коротко напомнил Сил'ан. — Опусти плечи. Сила в ногах от коленей до кончиков пальцев. Собери тело, но не зажимайся, напряги живот. Да, так. Теперь доставай длинный меч.

Хин обнажил клинок того же цвета, что и перья пушистых тварей, слегка изогнутый, заточенный с одной стороны. Келеф подплыл ближе, проверяя хват. Молодой мужчина крепко сжал безымянный палец и мизинец, постарался не напрягать средний, а оставшимися двумя скорее направлять, чем удерживать.

— Мягче кисть, — поправил Келеф. — Как при игре на скрипке — ты же видел много раз. Представь, что держишь смычок и не зажимай руку. Вот, правильно.

— Когда я сам всё запомню? — хмыкнул Одезри.

— Как только по-настоящему захочешь, — спокойно ответил Сил'ан. — Начинай двигаться. Лёгкость в пальцах, словно шагаешь по воде, твёрдо ступай на пятки. Юный герой, запомни: ничего необычного, не нужно чрезмерной сосредоточенности. Представь, что мы разговариваем, просто идём рядом и беседуем. Нет никакого боевого состояния, всё так же, как и всегда. И хватка у меча одна: что сейчас, что в сражении, что при испытании. И ноги, быстро ли медленно, широкими ли шагами или короткими должны двигаться как при нормальной ходьбе. Да, хорошо. Не отдавай ни одной из ног преимущества. Не останавливайся.

Келеф вытянул из ножен свои два клинка, поднял правую руку, так что конец меча оказалось против лица Хина:

— Первый подход, — объявил он. — Ты атакуешь.

Молодой мужчина тотчас сделал выпад, уан отклонил его ударом сверху, задержал оружие и, когда Одезри повторил атаку, нанёс режущий удар снизу. Человек, судорожно выдохнув, уставился на острие, легко касавшееся его живота, медленно опустил руки.

— Терпеть не могу, когда ты так делаешь, — медленно выговорил он. — Что если однажды не успеешь вовремя остановить? Или уклониться?

Сил'ан рассмеялся с искренним весельем, отплыл назад и прокрутил мечи в руках:

— Да не бойся ты, — ответил он легко. — С моей реакцией и почти сотней лет практики? Клянусь, милый герой, с тобой ничего не случится. Повтори!

— Со мной ничего не случится, — вздохнул Хин.

Келеф снова развеселился:

— Не слова. Вращение.

Молодой мужчина смущённо улыбнулся. Сил'ан покачал головой, глядя на его движения.

— Двумя пальцами, — поправил он. — Ты не пытаешься почувствовать меч. Прошу тебя, прислушайся к нему.

— Зачем? — удивился Хин. — Даже Орур не стремился сделать из меня великого воина. А ваше оружие — к чему оно человеку? Допускаю, что весены как-то с ним управляются. Чудно, но мне-то зачем?

Вместо ответа Келеф атаковал, быстро и резко. Хин успел отступить, парировал секущий удар, уклонился, нырнув всем телом вправо, от укола в плечо. Увидев, как жадно блеснул чужой клинок, подставил свой, защищаясь, и тотчас сморщился от резкой боли в запястьях. Пальцы не удержали оружие, и то с гулким звоном упало на каменный пол залы.

— Между прочим, — негромко заметил Сил'ан, — я не делаю ничего, что не под силу оказалось бы мечнику-весену.

Одезри отёр рукавом лоб.

— Конечно, — пробормотал он себе под нос.

— Не пытайся вести длинный меч быстро, — разочарованным тоном заговорил Келеф, отплывая в сторону. — Чтобы он шёл хорошо, направляй его спокойно. Провёл удар вниз — подними меч наверх; атакуешь вбок — так и возвращай. Широко отставляй локти, движение должно быть мощным!

Хин поджал губы, наклонился и поднял оружие.

— Нападай, — велел Сил'ан.

Молодой мужчина взмахнул мечом, намереваясь сначала полоснуть противника по рукам, а потом разрубить, как вдруг в голове зазвенело, а щёку обожгло. Одезри споткнулся и остановился, с недоумением убрал оружие и провёл рукой по лицу.

— По-настоящему я бы ударил кулаком и сломал тебе нос, — прозвучало за спиной. — Юный герой, если хочешь, я признаюсь, зачем всё это.

Хин обернулся. Келеф вложил мечи в ножны, те коротко, возмущённо звякнули.

— Сам угадаешь? — Сил'ан пытливо взглянул на человека из под ресниц.

— Уже не месть, я полагаю.

— И никогда не было. Повторю сначала то, что ты уже слышал: когда в твоих руках меч, ты должен стремиться к победе. Парируешь ли удар, наносишь его, делаешь выпад, отбиваешь клинок или касаешься атакующего меча противника, твоя цель — сразить его тем же движением. Достигай цели! Если будешь думать только о блокировании ударов, выпадах и касаниях, ты не сможешь достать врага. Твоя защита — часть твоей атаки, так должно быть, — Келеф выдержал паузу. — Ты только защищаешься. Даже когда атакуешь — защищаешься. Научись требовать, бороться, желать и добиваться своего, юный герой! Перестань подчиняться! Неужели ты не понимаешь: я готов воспринимать тебя как равного. Я хочу этого!

Он посмотрел человеку в глаза и, словно не найдя того, что искал, довершил:

— Только ты не хочешь.

Не дожидаясь ответа мужчины, растерянного и возмущённого, уан грациозно повернулся и под недовольный шорох шлейфа выплыл в коридор.

Они лежали рядом на траве, голубоватой и сочной. Деревья, обступавшие поляну, лишь недавно пробудились от зимнего сна. И человек, и Сил'ан чувствовали, как течёт от корней к ветвям сок жизни, питает набухающие почки. Жизнь, как и смерть, источала сладкий аромат, только не удушающий, а едва уловимый, волнующий, приятный — честно приоткрывала завесу тайны для всех, кто способен был понять.

Лёгкий ветер ласкал лицо и тело, нежно перебирал волосы. Хин улыбался, когда невероятно длинные чёрные пряди едва ощутимо касались его кожи. Он и Келеф смотрели в небо — через сплетение ветвей оно напоминало причудливую мозаику — и то гадали, на что похожи облака для другого, то рассказывали истории, поочерёдно фразу за фразой, подхватывая и дополняя общие фантазии.

Потом Сил'ан умолк, а Хин повернулся на бок, приподнялся, опираясь на локоть.

— Повинюсь тебе в одной глупости, — с лукавой улыбкой выговорил он. — Спустя некоторое время после знакомства с Паркой, я задумался о том, какую женщину хотел бы видеть рядом с собой.

— Это не глупость, — одними губами произнёс Келеф, по-прежнему глядя в затуманенную высь.

— Я же ещё не описал её, — шире улыбнулся Хин. Отвёл взгляд от белого лица и нарисованных на нём ярких, навсегда памятных черт. — У неё длинные светлые волосы, прямые. Глаза ласковые, может, немного тревожные. Доверчивые. Движения плавные, но… не такие, как у тебя — за ними нет могущества, силы и угрозы, только ласка, тепло, любовь. Она никогда не убивала, не жаждала власти или сокровищ, не задумывалась, зачем живёт. Ей известны ответы на мои вечные вопросы, она сама — ответ. Я нужен ей: моя защита, моя поддержка, моя нежность.

Ни грубости, ни злости не будет в наших речах и прикосновениях. Мы придём к реке посмотреть на резвящихся красных рыб, она зачерпнёт воду ладонями, и в горсти отразится Солнце. Мы будем лежать на траве, провожать глазами облака и рассказывать о фантазиях — я научу её видеть красоту мира, слышать его мелодию, как ты меня научил. Теперь скажи: не глупость?

Сил'ан закрыл глаза.

— Скажи мне, — вновь попросил молодой мужчина.

Келеф отвернулся и сказал с тихим сожалением:

— Ты не будешь счастлив, милый мой герой.

Трёхтысячная армия, которую весены назвали бы коротко — квинтой, совершала марш-бросок к Хураи, бывшему граничному укреплению владения Парвы-уана, дальше всего выдававшемуся на восток. За два дня летни позволили себе всего три недолгих привала, а походное охранение с наследником во главе держало себя в постоянной готовности, чтобы в случае внезапного нападения быстро развернуться к противнику и создать благоприятные условия для вступления в бой главных сил.

На рассвете разведка, высланная вперёд, доложила, что за недавно проложенной дорогой, соединившей укрепление и старую крепость, движутся войска противника, и на подступах к поселению уже завязалось сражение с защитниками Хураи.

С ближнего холма спустились трое всадников, один — с белым платком в руке. Динозавр уана мчался впереди и остановился прямо напротив Хина. Тот, усталый, потный и запылённый, поднял ладонь, прикрывая глаза от Солнца, задорно улыбнулся, щурясь.

— Что известно о противнике? — требовательно спросил правитель. — Какой отдашь приказ?

— До двух кварт вражеской пехоты развернулись в предбоевые порядки и движутся за линией дороги в общем направлении на лежащие впереди высоты, — уверенно ответил молодой мужчина. — Там они схватились с гарнизоном укрепления и, видимо, не знают, что мы вышли к Хураи — мы не встретили ни охранения, ни разведки. Случай благоприятен для внезапной атаки, удобна и местность, так что моё решение: развернуться в боевой порядок и атаковать во фланг.

— Одобряю, — похвалил Келеф. — Главные силы подойдут через четверть часа и ударят в тыл, — он пошевелил рукой в перчатке с поводьями и довольно бросил, отъезжая. — Недолго правил уан Ворши.

Хин махнул рукой в ответ и развернулся к своим людям.

За красными, полными жизни водами реки поднималась от земли до небес сплошная серая, глухо шумящая стена холодного осеннего дождя. Одезри изумлённо смотрел на неё из жаркого Лета, в котором песок едва не плавился под ногами, а в воздухе дрожало марево, размывая чёткие, злые, изломанные линии чёрных кустов.

— Пойдём, — позвал Келеф и легко поплыл к воде.

Молодой мужчина поёжился, неуверенно последовал за ним:

— Что-то я не хочу продрогнуть до костей, — пробормотал он.

— Брось, не ворчи, — засмеялся Сил'ан. — Ты ведь далеко не старик. Раньше готов был идти за мной на край света, подняться на склоны безлюдных гор. Что отгорело в твоём сердце, мой герой?

С гибкостью и быстротой хищника он скрылся под водой.

— Не отгорело, — с задумчивой улыбкой шепнул Хин ему вслед.

Сил'ан показался недалеко от берега, и человек крикнул, стараясь заглушить шум дождя:

— Мне не нравится вода… в воздухе.

— Как хочешь, — прозвучало в ответ весело и звонко. — Жаль, я никогда не смогу показать тебе водопады. Быть может, ты переменил бы мнение.

Серая пелена распалась на сотни нитей, те истончились, обратились в редкие капли, а потом и вовсе истаяли без следа. Хин переплыл реку, отжал одежду и, ёжась от холода, побрёл к лесу, полагаясь на интуицию. Ступни быстро закоченели, молодой мужчина не чувствовал пальцев на ногах, когда за тонкими молодыми деревьями, уже наполовину утратившими лиственный убор, открылся луг. Сил'ан, стоя среди прибитой дождём травы, обернулся, протянул руки и разжал пальцы. Беспокойный ветер подхватил с его ладоней тонкие разноцветные листья и закружил вокруг чёрной фигуры. В стране увядания: под небом, затянутым серой пеленой, над поблекшей, унылой землёй — красные, голубые, жёлтые трепещущие всполохи казались осколками мечты. Словно за спиной уана вдруг раскрылись прежде невидимые, яркие крылья бабочки.

Келеф откинул голову, закрыл глаза, наслаждаясь ласками ветра.

— Только послушай, как здесь пахнет, — ласково шепнул он.

Хин глубоко вдохнул, чтобы унять дрожь, провёл рукой по мокрой, нежной коре, затем оттолкнулся от дерева и медленно пошёл по лугу, ощущая при каждом шаге, как осыпаются на кожу мириады ледяных капель.

Пахло тишиной и покоем, прелыми листьями, хвоей, росой на увядающей горькой траве. Келеф открыл глаза, и человека, чей дух почти сроднился с грустным, засыпающим миром, изумил взгляд Сил'ан, яркий и тёплый, полный жизни.

— Тебе холодно, — заметило изящное существо. — Сейчас уйдём, но — совсем недолго — постой со мной и посмотри.

Молчание тянулось так долго, что Хин вздрогнул, когда уан снова заговорил:

— Её трепал ветер, способный вырвать дерево с корнями, бил дождь. Она прижалась к земле, уступая его напору.

Плавный жест указал вниз.

— Но ливень утих, — задумчиво довершил Сил'ан. — А трава поднимается.

Данастос в очередной раз покачал головой, глядя на карету, равнодушно клубившуюся туманом посреди поляны в саду.

— И чего ты рассчитываешь добиться, о, мой повелитель? — с насмешливой улыбкой вопросил он.

Келеф и Хин ненадолго выглянули из-за облака и так же одновременно пропали.

— А ты, значит, Одезри-сие, делаешь вид, будто что-то во всём этом понимаешь? — поинтересовался маг, выходя на солнечный свет из прохладной тени.

— Ничего, — честно признался молодой мужчина. — Но наблюдать — интересно.

Весен скептически поджал губы:

— Неуместное для правителя легкомыслие, — вполголоса заметил он.

— Хотя бы один из вас должен отрываться от земли, — осадил его Сил'ан.

Данастос обошёл карету и окинул равнодушным взглядом россыпь пергаментных листов, исчерченных графиками, покрытых россыпями формул.

— Что ж, — надменно выговорил он, — давайте целыми днями размахивать руками, представляя, что летим в страну фантазий. Нужно объяснять, чем это кончится?

Келеф рассеянно усмехнулся и, подняв один из листов, вручил его магу:

— Подержи, — он вновь погрузился в туманные недра кареты.

Весен ненадолго зажмурился, потом недовольно вздохнул:

— Ты в самом деле думаешь, что сможешь научить её парить над водой, как над землёй?

— А что в том кощунственного? — осведомился Сил'ан, подтягивая к себе лист с рисунком, хоть и покрытым цифрами, но напоминающим схематичное изображение далеко отстоящих холмов. — В любом случае основа: взаимодействие стихия-стихия. А уж будет ли это земля-воздух или вода-воздух, разница для ментального механизма проявится только в том, что вода в круге ррао ближе, и её сопротивление, как следствие, меньше.

Он протянул руку Хину, и тот вложил в неё тонкую кисть, смоченную в чёрной краске. Келеф написал вдоль прямой вертикальной линии несколько новых цифр и ярче обвёл два правых нижних холма.

— Третья и четвёртая передачи, — объяснил он. — Что прекрасно сочетается с другой особенностью: неоднородность ментального фона над водой, конечно, значительней, чем над землёй, таким образом, — он сверился с единственной кривой на листе в руках мага, несимметричной и выгнутой к низу, — высокие скорости предпочтительны. И, как мы уже видели, вполне достижимы. К тому же, это повлечёт меньший расход заряда, — он отчеркнул горизонтальную линию на рисунке с холмами, затем измерил пальцами расстояние между ней и вершиной крайнего справа. — Я исследовал три функции распределения. Вывод удивительный: карете куда сложнее парить над землёй, чем над водой. Что скажешь?

Данастос с предубеждением хмыкнул, не разделяя чужих восторгов:

— Задавай ядру режим работы, и проверим.

Хин выбежал в коридор из комнаты для занятий, встревоженный, быстро спустился по ступеням, перепрыгивая по пять разом. Музыка, которую он слышал всё отчётливее, удивляла его: слегка хрипящая, незамысловатая, подвижная. Уверенный, что это безобразничают пушистые твари, молодой мужчина придал лицу самое строгое выражение и повернул в залу.

Фа его не разочаровал — он сидел у самого входа и с умильным видом ударял по треугольнику, подвешенному на паутине перед его клювом. Завидев человека, лятх приветливо дёрнул крылом и, покачиваясь в такт, негромко и протяжно заголосил.

Одезри, озадаченно нахмурившись, уставился на огромный бубен, также оплетённый толстыми нитями паутины, на болтающегося рядом с ним Синкопу, наконец, на Бекара, терзающего аккордеон.

— Это ещё что, — с пониманием шепнул паук, отбивая ритм лапами. — Обернись.

Молодой мужчина нехотя последовал совету. По зале вприпрыжку порхали черви, мелкий драконикус с Ре и крупный в паре с Келефом. Не сговариваясь они то кружили по двое, то собирались в широкий круг, лихо перебирая лапами. Тотчас круг рвался, дуга обращалась в линию, а та изгибалась и замыкалась снова. Круг сужался, расширялся, делился на два, снова сливался в один. Все кроме одной из пар вдруг застывали, танцоры менялись местами по диагонали вписанного в круг шестиугольника, и тотчас замирали сами, а в движение приходила другая пара.

— Калейдоскоп, — тихо вымолвил Хин, наблюдая за движениями и фигурами, невесомо-лёгкими, быстрыми и восхитительно чёткими, свободно, точно по вдохновению, вытекавшими одни из других.

Келеф, смеясь, поманил человека рукой. Тот сделал жест отрицания, тогда Сил'ан покинул весёлую компанию и подплыл к нему.

— Не одобряешь? — весело спросил он, наклоняя голову к правому плечу.

— Почему? — Одезри опустил голову и улыбнулся. — Просто удивлён. Странно. Непохоже на тебя.

— Не загадочный, не холодный, не равнодушный, не совершенный, — подытожил уан. — Вот почему ни Лие, ни кто другой не увидит ничего подобного. Летням нужен человек, совершенно такой же как они, и лишь божественное происхождение может оправдать несоответствие. Весенам — удивительная змея, опасный питомец, которого можно с гордостью выставлять напоказ. Кто нужен тебе, юный герой?

— Я об этом не думал, — признался Хин.

Келеф улыбчиво прищурился, протянул руку, легко коснулся его носа и, ничего не говоря, вернулся в круг.

Ярко пылал огромный костёр на площади, повелительно грохотали барабаны, заставляя сердце изменять привычный ритм и подчиняться навязанному порядку. Воины в одних набедренных повязках прыгали вокруг огня, нелепо, на взгляд Хина, размахивая руками и ногами, раскачиваясь всем телом, запрокидывая голову. Вдруг они разразились громкими криками, и тотчас вновь пустились в дикий пляс. Барабаны били всё быстрее, яростнее, и молодой мужчина чувствовал, как от их пустых голосов по телу разливается жаркое безумие, кружится голова, и вот уже кажется возможным протянуть руки к небу, обхватить его всё, скатать в один большой камень размером с голову, поднести к губам и выпить до дна, утоляя вечную иссущающую жажду. В глазах помутилось, зазвенело в ушах, и что-то лихорадочно металось в темноте — то ли падающие звёзды с внезапно опустевшего неба, то ли блики от костра и десятки загорелых, извивающихся от восторга и упоения звериной свободы тел.

Знакомый, низкий голос плакал и звал. Хин никак не мог понять, чей он, пытался отмахнуться от наваждения, только оно не исчезало. Раздражённый, человек терялся в догадках, и вдруг словно вырвался из трясины, едва не захлебнувшись холодным воздухом.

Пляски кончились. Пела виолончель,[38] рассказывая летням о понятной им дикой свободе и раздолье земли, у которой, кто бы ни называл её своей, хозяин один — ветер.

Отблески пламени ложились на лица притихших слушателей, погружённых в себя, почти напуганных. Хин знал, чей голос чудится им в недоверчивой, изломанной, пропитанной неизбывным страхом и робкой надеждой музыке чужого времени. Знал и то, что её болезненную искренность они замуруют в ночь, словно в глухую стену.

Луны ярко озаряли крепость и окрестности, словно высмеивая разведённый людьми костёр. Двое медленно шли по дороге. Одезри первым нарушил молчание:

— Не могу отделаться от неприятного чувства: в детстве я мог тебя удивить, мог — во всяком случае, мне так казалось — угадать твои мысли, если бы захотел. С годами я не лучше, а всё меньше тебя понимаю. Почему?

— Потому, что мир мудро устроен, — легко отозвался Сил'ан. — Пусть мы живём в одном времени и даже идём рядом, всё равно мы из разных историй.

Келеф прислонил виолончель к стене. Проблеск молнии возник в его ладонях и обратился в дрожащий огонёк тонкой белой свечи.

— Я думаю, — сказал он, передавая её Хину, — что знаю трагедию летней.

— Давно?

— Возможно, — задумчиво проговорил Сил'ан. — Пение воинов сегодня — я узнал слова и мотивы. В Весне на праздниках в деревнях и даже небольших городах играют их вариации. И зимни, и осены при всей разности культур находят их понятными, почти знакомыми. Эта музыка и ритмы у них в крови. Ты говоришь, древние Боги очень похожи на нас. Он сумел этим воспользоваться, обманул людей, следуя замыслу Дэсмэр.

— Кто: он? — не понял наследник.

— Колдун. Первый из нас, оказавшийся здесь. Ему одному достоверно известно, что случилось в ту самую важную сотню лет. Ты слышал о нём: Основатель Гильдии, провидец, ныне спящий. Регент Весны, — уан коротко вздохнул. — Тот, у кого никогда не попросит помощи моя кёкьё.

— Враг? — предположил Хин.

— Кукловод. Достаточно о нём, — Келеф выдержал паузу. — Люди Лета превратили давнюю историю в миф, но, в отличие от прочих, помнят, что Бог их предал. С тех пор и разучились верить друг другу.

Лятхи высыпали в коридор, сгрудились у двери в комнату с инструментами. Переглянулись, прислушались, снова посмотрели друг на друга.

— Два голоса, — недоверчиво отметил Бекар.

Оба его брата молча хлопнули себя хвостами по головам.

— Невероятно, — наконец, изрёк Синкопа. — Он же сказал: нет.

— Когда? — озадачился Ре.

Паук замахал на него лапами.

— Он вроде не отказывался петь дуэтом. Не соглашался, конечно, тоже, — вмешался один из червей. — Но…

— Другое «нет», — прервал его Синкопа. — Зачем петь с тем, кто не подходит?

— А с теми, кто подходит? — удивился высокий драконикус.

— Тоже мне критерий, — поддержал его мелкий злодей. — Они, ну, скажем, кусты с ягодами. Оборвёшь их все, и зачем тебе петь в кустах?

Взгляд Сил'ан то затуманивался, то обретал пронзительный блеск, словно Келеф ступал по грани между сном и явью, желая отдаться во власть наваждения, но опасаясь в одиночку даже на зов не найти пути обратно. Неосознанно, он прижимал руки к груди, но пальцы, длинные, цепкие и ласковые, всё тянулись вверх, будто пытаясь поймать голос человека.

Заканчивалась одна ария, оба тотчас начинали другую, словно до свадебной церемонии оставался не месяц, а лишь одна ночь. Хин сделал шаг ближе, потом ещё шаг, краем сознания удивляясь, как много нужно песен, чтобы пройти всего одну айрер. Он боялся, что бежит за смутным видением, как в кошмарном сне, а оно не становится ближе, напротив, тает в тумане.

Келеф не исчез, и человек заключил его ладони в свои. Сил'ан встретился с ним взглядом, не спрашивая, не удивляясь — просто не веря. Забыв о фантазиях, он впервые ответил осмысленно, но так растерянно, что Хин усилил пожатие.

В окно пробрался паук, строго хмыкнул и устроился в углу.

Глава XIX

Невеста недовольно морщила нос, пока усталые динозавры тащили повозку мимо деревни, но когда впереди показались горделивые очертания крепости, она радостно всплеснула руками и перегнулась через борт, чтобы лучше видеть.

— Ай, какое чудо!

Её искреннее восклицание вызвало улыбки на лицах суровых охранников. Девушка довольно захихикала, выпрямилась и расправила платье, тихонько напевая. Сад изумил её. Она спрыгнула на землю, даже не глядя, кто подал ей руку, и закружилась на месте, пытаясь сразу всё разглядеть и запомнить:

— Боги! Как удивительно! Как необычно!

— Спасибо, — ответил ей низкий весёлый мужской голос, до того приятный и располагающий, что девушка не удержала улыбку.

Она обернулась к высокому незнакомцу, посмотрела ему в лицо и нежно покраснела. Озорная медь волос горела на Солнце, обрамляя смуглое узкое лицо с благородными чертами. Уголки губ наследника приподнялись, а глаза, тёмно-синие как вечернее небо, потеплели.

Чьи-то руки обхватили девушку за плечи, к ней наклонилась женщина, некрасивая, но ещё не старая, старомодно одетая и нелепо причёсанная.

— Пойдём, дорогая, — торопливым, скачущим голосом забормотала она. — Тебе нужно отдохнуть с дороги. Я покажу комнату.

— Красивая, — негромко заметил Хин, когда дверь на первую половину закрылась.

Воины уана Каогре и стражники крепости вместе суетились, распрягая динозавров и выгружая поклажу. Уан неслышной тенью выплыл из-за деревьев, молодой мужчина последовал за ним. Постепенно стихли шум, стук и резкий говор — только листья перешёптывались с ветром. У беседки наследник остановился, провёл рукой по извивам тонкой каменной колонны.

— Она тебе не понравилась, — заключил он.

— Потому что я молчу? — заинтересовался Келеф.

— Наверное, — человек прошёл в беседку и сел, не сводя вопрошающего взгляда с Сил'ан.

— Я молчу потому, что сейчас мне хочется слушать, — он повернулся к Хину спиной, посмотрел вверх. — У неё плохая кровь. Ваши детёныши не доживут до совершеннолетия или окажутся ущербными. Выход есть: поработать с линиями плода. Тебе придётся тяжело, юный герой.

— А Гебье, Вазузу или Данастос могут помочь?

Келеф коротко рассмеялся:

— Дикое предположение. Даже у тебя времени — всего неделя после зачатия.

Хин нахмурился:

— Дети, — пробормотал он. — Я даже не думал о них. Я не хочу детей.

Сил'ан оглянулся:

— Надо же, — он улыбчиво прищурил глаза. — Как мы похожи.

Человек изумлённо моргнул, в точности как твари.

— Я отказался передать свой поток, — объяснил Келеф, поворачиваясь к беседке боком. — Почему? Не хотел, чтобы какие-то создания, не важно кто они, тянули из меня жизнь. Да, я для того рождён, можно даже сказать предназначен, и не воображаю себя аадъё или высшим существом, не презираю и не смеюсь над теми, кто поступил как должно. Более того, я не раз им завидовал за годы здесь. То, что со мной не так, нельзя отследить и поправить. Я, как оказалось, готов умереть или жить в изгнании, но не представить своё тело, и физическое, и духовное, грудой строительного материала.

Хин негромко хмыкнул:

— Выходит, это и есть твоё ужасное преступление?

Келеф не услышал вопроса. Наследник, настороженный его непривычной рассеянностью, внимательней присмотрелся к уану. Выражение оранжевых глаз смягчилось, ресницы не вздрагивали печально, и даже вечно улыбающаяся маска показалась молодому мужчине умиротворённой.

— Ну, признавайся, — озорно улыбнувшись, подтолкнул Хин.

Сил'ан засмеялся, тихо и счастливо:

— Я получил письмо. Кёкьё зовёт меня назад.

— Не понимаю. Ты же всё равно вернулся бы.

Келеф склонил голову к плечу:

— Туда, где меня никто не ждал. Теперь же я возвращаюсь домой.

— О, как здесь всё… просто, — с разочарованием протянула невеста, глядя на голые стены, каменный пол, постель, разложенную на циновке. Но не успела Надани перед ней оправдаться, как девушка оживлённо заулыбалась: — Ну конечно! — воскликнула она. — Мы здесь всё переменим! Вот неужели вам нравится такая запущенность, право слово?

— Нет, — с тёплой материнской интонацией согласилась госпожа Одезри.

— Значит, — невеста широко взмахнула руками, — сюда мы повесим пышно расшитый гобелен. Это скатаем и отдадим слугам, а поставим кровать, какие сейчас модны в Онни. Вы слышали? Нет? — она подбежала к женщине. — Я сейчас расскажу. Большая такая, высокая из резного камня, а на неё сверху пуховые матрасы, в которых можно утонуть, с десяток самых мягких и пушистых шкур, подушки — это такие мешочки, тоже вышитые. Ковёр — просто обязательно, чтобы бегать босыми ногами, как по траве. На окна — драпировки, а то Солнце будет заглядывать, они же видите куда выходят — почитай на самый восход. Так и не понежиться в кровати. Повесим такие штучки — их тоже сейчас из Онни везут, а туда, говорят, из Весны. Представляете, у самих весенов покупаем украшения!

— Какие штучки? — робко спросила Надани, сбитая с толку восторженной болтовнёй.

Девушка просияла, вновь замахала руками:

— Как же: с потолка нити, а на них и камешки, и стёлкышки, и трубочки, и всё это так звенит на ветру, качается, переливается. Средство от скуки, — подражая интонации отца, добавила она. — То вроде просто лежишь и считаешь время, а это крутится такая штучка под потолком, и вот уже мысли заняты. Правда, здорово?

— Конечно, — с достоинством согласилась госпожа Одезри. — Не понимаю, почему никто раньше такие не вешал. Вечно людям нужна указка моды.

— Что в людях ведётся, то и у нас не минётся.

Женщина тряхнула головой:

— Как твоё имя, милая? Я всё никак не спрошу — заговорила ты меня.

— Юллея, — девушка смущённо улыбнулась, подобрала подол и выставила вперёд одну ногу, вытянув носок.

Надани удивлённо посмотрела на неё.

— Теперь среди придворных дам кланяться не принято, — важным тоном заметила невеста, довольная. — Все делают вот так.

Женщина неуклюже повторила за ней. Девушка весело рассмеялась:

— У вас прекрасно получается. Правда же это куда изящней поклонов? А то как будто подражали мужчинам — вот ведь ужас.

— Ты такая образованная, — подивилась Надани. — И на всё-то у тебя своё мнение.

— А как же, — рассмеявшись, пропела невеста, подбежала к окну и выглянула наружу. — Чем я хуже любой девицы из Онни? Отец приглашал учителей. Я и читаю, и пишу, и рисую, и музицирую, и пою.

Женщина задумчиво улыбнулась:

— Никак не дождусь, — тихо поделилась она, — когда, наконец, увижу своего внука.

— Ой, — Юллея прижала руки к груди, — я каждый вечер молюсь небесам, чтобы у меня был весёлый, здоровый ребёночек. Смешной такой карапузик с пухленькими щёчками. И будут у него красивые глазки, как у папочки, и маленькие такие пальчики на ножке — меньше моей ладони. А вырастет он непременно первым красавцем и умничкой.

Надани вздохнула, подошла к ней и обняла:

— Как хорошо, что ты приехала, — прошептала она, зарываясь в пыльные с дороги белые волосы.

Девушка, несмотря на тяжёлое, расшитое нитями драгоценных металлов и речным жемчугом платье, порхала по саду. Оживлённая, сияющая улыбкой, она напоминала Хину солнечный лучик.

— А это дерево как называется? — с неподдельным интересом спрашивала она. — Ой, какая трава! Что это? Посмотри, какие листья! Просто фантазия! Откуда они?

Молодой мужчина поначалу отвечал ей, потом — просто наблюдал за невиданной прежде стремительной яркостью жизни, подобной горной реке в ясный день. Невеста расспрашивала его: бывал ли он в Онни, побеждал ли в настоящем бою, видел ли вблизи мурока — и на все ответы улыбалась с восхищением, столь искренним и сильным, и восторгом столь радостным, что Хин чувствовал, как в груди становится теплее. Никто и никогда не смотрел на него так, будто он оправдал ожидания и даже превзошёл их, а его присутствие рядом — не обуза, но дар и благо.

— Ты был мною доволен? — спросил он Келефа вечером накануне дня свадьбы. — Хоть раз?

Тот лукаво прищурился.

— Нет, ответь, — настойчиво потребовал Хин.

Сил'ан рассмеялся:

— Ведьма не справилась, — сказал он и поплыл прочь.

Человек нахмурился, догнал его:

— Ты о чём?

— Милый герой, — насмешливо начал Келеф, но оборвал себя, ниже наклонил голову. — Ты поймёшь когда-нибудь, — проговорил он уже спокойно. — Но если я скажу сейчас, ты, может быть, меня возненавидишь. Я хочу расстаться без неприязни. Позволишь?

Наследник сглотнул, его черты смягчились:

— Конечно.

— Не ходи за мной, — попросил уан.

— Но…

— Поговорим утром перед церемонией.

Занимался тоскливый и тревожный жёлтый рассвет. Гулко прогрохотала плита у входа, торопливо застучали каблуки по холодному камню пола, к которому жались бледные измученные тени. На втором этаже у лестницы показались ещё помятые со сна пушистые твари. Хин приветственно помахал им рукой, клубки меха пренебрежительно заклекотали и взлетели к потолку.

— Они на тебя обижены, — пояснил паук, выбегая на перила.

Молодой мужчина быстро поднялся к нему.

— Почему? — удивился он.

— Ты нас бросаешь, — трагически заломил десяток лап Синкопа.

— Я — вас? Ничего не путаешь?

— Может быть, и нет, — невнятно пробормотал лятх. — Келеф тебя ждёт в своей комнате. Сказал: входить без стука.

Хин поёжился:

— Он ведь знает, что я не люблю это место.

— Забыл, наверное, — туманно отговорился Синкопа и, не дожидаясь новых вопросов, побежал по стене вниз.

Одезри проводил его взглядом, пока живая и плотная тьма не проглотила маленький торопливый силуэт, затем повернулся и, прислушиваясь к гулкому эху, подошёл ко второй двери. Сил'ан сидел на полу спиной ко входу и смотрел в окно.

— Харнаптов сегодня не будет, — ободрил он. — У меня другой подарок.

Наследник закрыл дверь и подошёл ближе. Сил'ан обернулся.

Ни горящих холодным синим металлом губ, ни прекрасной, но безжизненной белой маски. Живое незнакомое юное лицо смотрело на Хина, и тот наклонился ближе, изучая его черты: длинный любопытный нос с будто заострённым, доброжелательно приподнятым кончиком; мечтательные губы, в уголках которых чудилась улыбка; изгиб бровей, изысканный и тонкий. Яркие, тёплые, чуть взволнованные оранжевые глаза другого чем у людей разреза под синевой ресниц.

Одезри покачал головой, не находя слов. В голове роились десятки мыслей, но ни одна не казалась достойной того, чтобы ради неё разбить доверчивую тишину.

— Не уезжай, — попросил он, наконец. — Пожалуйста, останься.

Келеф иронично улыбнулся. Хин узнал это выражение: в маске — лишь лёгкий прищур глаз, всегда казавшийся холодным и зловещим.

— Где же твоя решительность? — Сил'ан опустил ресницы. — Слышу только растерянность и отчаяние.

— Я скажу…

— Нет, мой герой. Что бы ты ни сказал — нет.

Хин опустился на пол, уставившись в стену перед собой. Келеф отвернулся к окну и заговорил неторопливо:

— Я не Бог, не наставник, не защитник, не уан — меня измотали эти роли. Я — живое существо. Из-за сухости, жары и тревог тускнеет и увядает моя красота, здесь никому не нужная. Хахманух был прав: я тщеславен, мне приятно обладать властью, но куда больше я хочу чувствовать себя желанным, делить наслаждение и больше никогда не оставаться одному. Летням не нужен такой повелитель, и выход прост — маска для лица и маска для духа. Кто знал, что за семнадцать лет они так отяжелеют, что сделаются невыносимыми?

Молодой мужчина потерянно молчал. Сил'ан задумчиво улыбнулся:

— Помнишь, как мы возвращались от реки — первый раз — и что ты сказал мне тогда? Прекрасные слова. Я ведь лежал и представлял, как постепенно исчезну в Лете — может быть, рассыплюсь песком. Ты говорил искренне. И — я изумился себе — мне стало жаль что ты детёныш, а в твоих словах нет умысла. Окажись на твоём месте взрослый человек, я подарил бы ему блаженство. Из благодарности.

Келеф коснулся пальцами ожерелья на шее, и бледное лицо скрылось за белой улыбающейся маской:

— Я должен был рассказать, мой герой. Тайны связывают двоих столь же неумолимо, сколь и клятвы.

Церемония прошла скромно. Единственным гостем издалека был старик Каогре, который сидел молча, погруженный в невесёлые воспоминания, всё время, пока один из его советников бубнил славословия, обращённые к небесам. Некогда грозный правитель поднял голову единственный раз, когда вслед за Келефом, должен был произнести слова отречения, но так и не открыл рта. Их записали на бумаге, старик трясущейся рукой, едва удерживавшей перо, вывел подпись, снял с шеи тяжёлую металлическую печать и бережно, точно мать, оставляющая младенца у чужого порога, положил её на землю. Потом поднялся, опираясь на руку советника, и ушёл. Даже притихшая дочь не осмелилась его удерживать.

Облезлые шкуры закрывали стены, потрёпанные ленты развевались на ветру, придавая пустому двору нелепый, а не праздничный вид. Надани часто и неловко смеялась, пытаясь внести оживление. Воины, пришедшие из деревни, молча жевали недожаренное мясо. Смеркалось. Когда зажглись факелы, люди выстроились в три ряда, уныло прочитали клятву верности. Орур повторил её отдельно, так чтобы слышали все, и низко поклонился новому правителю. Данастос, не обращая ни на что внимания, беседовал с Келефом. Вазузу ненадолго покинула его, остановилась рядом с Хином; улучив момент, украдкой обняла и шепнула так быстро, словно всхлипнула:

— Будь счастлив.

Хин спустился во двор ещё до рассвета, неторопливо поднялся на стену.

— Хм, — приветствовал его сторожевой из гамака, накрытого шкурой.

Молодой уан посмотрел в его сторону.

— Что-то вы ни свет, ни заря, — уклончиво отговорился тот.

Одезри собирался промолчать, вместо этого вдруг признался:

— Тревожно.

— А то, — ничуть не удивился старый стражник. — Одному остаться — это всякому не по шерсти.

Хин вздохнул, облокотился на стену, обжигающе холодную. В зелёном свете зари его лицо казалось серым, постаревшим от ночных кошмаров.

— Кто только тут вот так ни стоял, — негромко заметил сторожевой. — Чего только ни передумали — только камни и помнят.

Уан провёл рукой по глазам, будто пытался стряхнуть липкое наваждение. Летень, кряхтя, повернулся в гамаке, внимательно присмотрелся к сгорбленной фигуре и сиплым голосом сказал:

— Напрасно ждёте.

Одезри обернулся к нему.

— Уехали уже, — пояснил сторожевой.

Хин резко выпрямился:

— Когда?

— Три часа назад. В самое жуткое время.

Молодой мужчина замер неподвижно, потом затряс головой, сорвался с места и бегом бросился вниз по лестнице.

— Эх, — коротко вздохнул стражник, но, вместо того, чтобы закрыть глаза и снова задремать, повернулся на другой бок и уставился в зеленеющую даль.

Эпилог

— Я не понимаю, Хин, — криво улыбаясь, выговаривала Юллея, меряя комнату шагами. — Год назад — я не могла позволить себе платье, как у госпожи Седвес. Семь месяцев назад — мне пришлось делать вид, что я не знаю, как при дворе уванга модны веера. Посмотрите, нет, вы посмотрите в каких обносках вынуждена ходить ваша прекрасная жена! Пять месяцев назад — туфли! Два — я до сих пор ношу те кольца и украшения, которые привезла с собой! И теперь вы снова заявляете мне, что я не могу шить платье у господина Де-Рьи?

Её верхняя губа приподнялась, презрительно и брезгливо. Ребёнок проснулся и заплакал в колыбели за тонкой завесой.

— Я не могу это выносить! — женщина раздражённо топнула ногой. — В ваших руках треть зоны Онни, а вы не в состоянии найти средства? Мы постоянно что-то строим, строим и строим! Куём оружие для всех этих ополченцев! Тут вам хватает средств! Хорошо, почему не отправить их на охоту — пару десятков раз не для себя, а для нас, для меня? Вы — уан, прикажите им!

Ребёнок, испуганный громким голосом матери, кричал всё яростнее, едва не задыхаясь, багровея от натуги.

— Заставьте. Это. Умолкнуть, — отрывисто, сквозь сжатые зубы вымолвил Хин, резко повернулся и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

В коридоре он едва не столкнулся с матерью.

— Опять довёл её до слёз? — мрачно спросила та и вздрогнула, когда уан повернулся к ней.

— Замолчи, — равнодушно выговорил он. — У меня от вас болит голова. Окружён одними треклятыми женщинами. Почему вы уверены, что лучше меня знаете, как управлять владением, как мне себя держать и что говорить? Вы ничего не получите.

— Хин, — попыталась возразить Надани.

Он взглянул на неё исподлобья, словно вернулся в детство, устало вздохнул и, схватив её за плечи, потащил по коридору, втолкнул в покои. Женщина услышала, как проскрежетал замок, недавно поставленный снаружи, рванулась к двери и несколько раз ударила кулаком по равнодушному камню. Ответом ей стал лишь мерный, постепенно затихающий стук каблуков.

Он избегал ходить на вторую половину крепости. Каждый раз, как становилось совсем невыносимо, он пробирался меж деревьями сада и замирал перед каменной плитой. Он не мог открыть эту дверь, потому что тогда, как в миг до смерти харнапта, увидел бы лишь пустоту. Плита оставалась недвижной, и Хин обманывал себя, повторяя раз за разом: «Я могу протянуть руку и постучать. Я так и сделаю — в следующий миг. Камень уйдёт в стену, как это не раз бывало, и на пороге появится он». Обман помогал успокоиться, и уан, кивнув древним Богам на прощание, поворачивался к страхам спиной.

В этот раз Хин не удержал и не опустил руку. Раздался знакомый гулкий вдох, темнота заклубилась в шаге от порога, приглашая и маня. Одезри вошёл в дважды покинутый храм, невольно улыбаясь и знакомой игре теней, и влажному стылому воздуху. Не осталось никаких следов: ни паутины на колоннах, ни гобелена или ваз в зале. Уан медленно поднялся на второй этаж, остановился у двери комнаты откровений, толкнул её и переступил порог, безотчётно надеясь увидеть у окна тонкую темноволосую фигуру. Только пылинки танцевали в солнечном свете.

Он осторожно притворил дверь, открыл другую и замер. В пустой комнате стоял знакомый клавесин, призрачно-серый. Хин долго смотрел на него, не моргая, словно инструмент мог исчезнуть, затем подошёл ближе, оставляя следы в пыли, покрывавшей пол. Лунная музыка зазвучала в памяти кружевом потревоженных серых хлопьев, опадавших вниз. Крышка инструмента, там, где уан провёл по ней рукавом, заиграла красками. Из забвения проступила картина, некогда заворожившая маленького мальчика.

Хин обернулся к стене, у которой прежде стоял контрабас, посмотрел на пятно света рядом с окном.

— Это тоже смерть, Келеф, — тихо выговорил он и долго молчал, прежде чем добавить тихо: — Я не хочу, чтобы так всё закончилось.

Пальцы сами потянулись к крышке клавесина, медленно приподняли её и едва не уронили, задрожав. На клавиатуре белел маленький лист пергамента для птичьей почты, четыре ровные строки иссиня-чёрных иероглифов морита бежали по нему. Хин впился в них глазами, перечитал дважды, трижды, вновь и вновь, вспоминая дорогое лицо и не в силах остановиться.

— Я не хочу, чтобы так всё закончилось, — повторил он, наконец, уверенно и спокойно.

Хотя горы очень высокие, Они будут под твоими ногами. Хотя волны очень большие, Они будут под твоим кораблём.

Москва, декабрь 2007 — март 2008

Приложение

Перевод

Сказка звучала в моём Сердце, Я разбивал её на ноты, Связывал слёзы её в песню И продавал тем, Кто платит дорого. В муках, она призывала К радости, Если просили. Могла и к Горести. Сказка лишилась Своей святости, Пыток не выдержав, Обезумев от боли. Долго плясала она, Послушная, Быстро погибла в неё вера. Мёртвая и ко всему равнодушная, Она всё прекрасней В руках моих пела. Меня не терзали её Фантазии. Я стал обычным, Стал свободным. Сотням дорог Не жалко грязи, И небесам Не жалко Солнца.

Оригинал

Э иллаурэ-ти а-фээру, Тайе мэа да веи, Хёлело-ти вие на оллёкуи ё-са, Дезмэо-ти вин оллёкуи а-кеве ин а-тисайе Нь айя-ти ньё, Та зоя-хе оллё нё. Веи аурэ-ле о а-ана, Веи аурэ-ле о а-аведа, Ифе та хени эверайо-хе нё. Фээру элльхар-ле а-аум, Коёлли-ле е-тшелеэ оа, Ниоме-ле ото а-шали нё. Веи нерэи-ле Оа-нейоталь оллё нё, Оёа ин вие хел-ле кёме нё. Фээру да хель нь саели, Э мирэйю-ти вие Люур-ле ёра нё. Вие оллёкуи ийлоньо Ниомэ-хе ша оа, Э да вамэми нь нелелэй тет. Оллёкуи уно Медея-хе а-аведо оа, Нь онге медея-же ё-Мун оа нна. © Шавина В.В.

XLVII

Я чувствовал — оправданна тревога, Вдали от вас не властен жизнь вдохнуть Никто в мою хладеющую грудь, Однако жажда жизни в нас от Бога, — И я желанье отпустил немного, Направя на полузабытый путь, А ныне вновь кричу ему: «Забудь!» И — дерг поводья: «Вот твоя дорога!» Я знал, что оживу при виде вас, Которую увижу вновь не скоро, Боясь, что ваши очи оскорблю. Отсрочку получив на этот раз, Боюсь, недолго проживу, коль скоро Желанью видеть вас не уступлю. Перевод Е. Солоновича

Примечания

1

Платье из тончайшей ткани, плотно облегающее фигуру.

(обратно)

2

Платье по моде придворных кругов Весны.

(обратно)

3

Одежда горожан и благородных Лета: пышные штаны до колен, прочно связанные чулки, рубашка и вамс. И, само собой, перчатки.

(обратно)

4

В Лете Солнце восходит на севере.

(обратно)

5

Армейская единица, численностью от семидесяти до двухсот пятидесяти человек.

(обратно)

6

Огромный могучий монстр, с виду напоминает представителя семейства кошачьих. Превосходит человека ростом в два раза, обладает превосходной шелковистой шерстью, которая плохо сохраняет тепло. Это один из самых опасных монстров, в особенности его выделяет крайне высокая скорость реакции.

(обратно)

7

Ре говорит на морите.

(обратно)

8

Так его имя выговаривают летни.

(обратно)

9

В.А. Моцарт — Соната до мажор, К545. Исполняется на клавесине.

(обратно)

10

Звучит «Маленькая ночная серенада» В.А.Моцарта. Полностью.

(обратно)

11

Предпочтительно исполнение А.Шиффа. Исполнение Г.Гульда — ни в коем случае.

(обратно)

12

Динзория — род войск, в котором для передвижения и ведения боевых действий используются динозавры.

(обратно)

13

Отрывки из поэмы «Пепельная среда» Томаса Стернза Элиота. Перевод А. Сергеева.

(обратно)

14

Харнапт — крупная домашняя птица. Относится к животным, созданным Кваониомилаон для человека. Данастос разводит харнаптов.

(обратно)

15

Балоп — насекомое, похожее на шмеля.

(обратно)

16

«Король Лир», У.Шекспир. Перевод Б.Пастернака.

(обратно)

17

Вуц — дамасская сталь.

(обратно)

18

Воргус — красивая, крупная хищная птица.

(обратно)

19

Полностью звучит «Карнавал животных» К. Сен-Санса, в переложении Синкопы для арфы, клавесина, виолончели, альта и скрипки.

(обратно)

20

Живые существа Урварга и ментально-активных миров Ожерелья (миров, в которых существует магия) устроены иначе, чем люди нашего мира. Келеф говорит о линейной теории, которая для них является аналогом нашей генетики.

(обратно)

21

Мурки (Murkys, Murkybasse или Mourqu) — в старинной музыке постоянная фигура в аккомпанементе, состоящая из ломаных октав. Существовали целые пьесы, построенные на таких нехудожественных басах.

(обратно)

22

Некоторые виды динозавров в Урварге и Йёлькхоре — теплокровные.

(обратно)

23

Дайр — примерно полтора сантиметра.

(обратно)

24

И.С. Бах. Бранденбургский концерт номер 5 (BWV 1050), ре минор. Allegro. В течение концерта у клавесиниста имеется масса возможностей показать качество игры. В особенности сложна длинная виртуозная сольная каденция в первой части. Многие исследователи видят в этом концерте первоисточник жанра сольного клавирного концерта.

(обратно)

25

Рондо из сонаты си минор. Ф.-Э. Бах.

(обратно)

26

Отжимания с волнообразным движением позвоночника, аналогичным используемому в комплексе хатха-йоги.

(обратно)

27

Ф. Лист. «Сонет Петрарки номер 47»

(обратно)

28

Кошми — бескрылый пегас, давший обет молчания и незлобивости.

(обратно)

29

«Гроза» из цикла «Годы странствий». Ф.Лист.

(обратно)

30

Фантазия фа минор в четыре руки, соч. 103. Ф.Шуберт.

(обратно)

31

Ария (бас) «Weicht, all ihr Uebeltaeter». И.С. Бах. Хочу заметить, что хотя слова поют точно, перевода их в Йёлькхоре не знают.

(обратно)

32

Хорал (тенор). «Der du bist dem Vater gleich». И.С. Бах.

(обратно)

33

«Испанская народная сюита» М. де Фалья и «Итальянская сюита» И.Стравинский.

(обратно)

34

Соната номер 2 для виолончели и фортепиано фа мажор, соч. 99. И.Брамс. Adagio и Allegro для виолончели и фортепиано ля-бемоль мажор, соч. 70. Р.Шуман.

(обратно)

35

И дождутся. Соната для виолончели и фортепиано ре минор, соч.40. Д.Шостакович. Изумительно искренняя музыка. Рассказ о человеческой жизни и страстях, то берущий за душу, то ироничный.

(обратно)

36

Отрывок из стихотворения «Волшебная скрипка» Н.Гумилёва.

(обратно)

37

Прюс — крупный слизень, создан Богами для человека. Его разводят в Осени.

(обратно)

38

Соната номер 1 для виолончели соло, соч. 72. М. Вайнберг.

(обратно)

Оглавление

Часть I. Поражение

  Глава I

  Глава II

  Глава III

  Глава IV

  Глава V

  Глава VI

  Глава VII

  Глава VIII

  Глава IX

  Глава X

  Глава XI

Часть II. Верность

  Глава XII

  Глава XIII

  Глава XIV

  Глава XV

  Глава XVI

  Глава XVII

  Глава XVIII

  Глава XIX

Приложение

Перевод

Оригинал

XLVII

Реклама на сайте