«Уснувший принц»

Алексей Корепанов Уснувший принц

Что делала бы благость без злодейств?

Зачем бы нужно было милосердье?

Вильям Шекспир. Гамлет.

…И сердце сынов человеческих исполнено зла…

Книга Экклесиаста.

«КТО ТЫ, СЫН ОКЕАНА?»

Лес уже погружался в короткий летний сон: утомившийся за день легкий ветерок перестал шелестеть листвой, угомонились птицы и стих доносившийся с покрытых мхом полян визг игривых диких поросят, что к середине осени превратятся в клыкастых могучих бойцов. Слабый туман – сгусток чьих-то былых страхов – потянулся от Ржавого болота, расползаясь над неширокой дорогой, ведущей из людного Имма к замку альда Карраганта. Сгущалась, темнела небесная синева, и первые звезды прокололи ее своими лучами, а в вышине над деревьями неясным еще силуэтом розовел полумесяц Диолы – спутницы мечтателей.

«Таких, как я», – подумал Аленор, усмехнулся и вновь перевел взгляд на дорогу, струящуюся под засыпающими деревьями.

Конечно же, лес был самым обычным – конь молодого альда избороздил его вдоль и поперек задорными охотничьими деньками, топча высокие травы, врезаясь в сплетение ветвей; и ничего загадочного не было в Ржавом болоте, что тянулось до выгоревшего прошлой весной косогора – какие страхи могут скрываться там, среди кочек, полусгнивших черных коряг да набросанных мальчишками старых колес? И Диола, розовая спутница мечтателей, ночной фонарь, в свете которого любят нежиться ленивые змеи-свистуньи – просто небесный шар, один из многих, кружащих в пустоте, отделяющей Землю Живущих от далеких звезд.

И все же Аленору гораздо интересней было представлять, что все вокруг пронизано тайнами и мир отнюдь не так ясен и прост, как кажется, как привыкли думать о нем.

– Мечтатель! – теперь уже вслух сказал юноша, выпустил поводья и, откинувшись в седле и подняв руки, сладко потянулся.

Хорошо бы вызволить сейчас из беды какую-нибудь прекрасную девушку… Была бы только девушка, а за вызволением дело не станет!

Тут Аленору вновь вспомнилась встреча с черноглазой мерийкой и он еще раз усмехнулся: э-эх, гадалки… Чего только не услышишь от мерийских гадалок!

Конь неторопливо процокал копытами по узкому деревянному мостику над заросшим бурыми плетями болотной травы ручьем, поравнялся с высокими, покрытыми зигзагами трещин валунами, громоздящимися у самой дороги. Аленор рассеянным взглядом скользил по их округлым верхушкам, погруженный в какие-то расплывчатые зыбкие мечтания, как часто с ним бывало в пути. Выскочивший из-за камней высокий широкоплечий незнакомец с мечом в руке заставил юношу прервать отвлеченные размышления. Придержав коня, он выпрямился в седле и спокойно произнес традиционные слова, хотя сердце тревожно дрогнуло:

– Приветствую тебя, живущий. Я альд Аленор, сын альда Ламерада. Чем могу посодействовать?

Незнакомец, продолжая держать обнаженный меч наизготовку, быстро приблизился и, подняв голову, остановился перед конем, сверля юношу странным взглядом; чудилась в этом взгляде угрюмость, и чудились ярость и решимость идти напролом, круша любые преграды. Аленор был уверен, что никогда раньше не видел этого живущего.

«Вот тебе и гадалка! – смятенно подумал он. – Неужели?..»

Незнакомец был старше Аленора, но тоже еще очень молод. Его слегка вьющиеся русые волосы, спадающие на плечи, разделял ровный пробор, узкое скуластое лицо с небольшими усами окаймляла короткая рыжеватая бородка. Он был одет в темную, необычного покроя, облегающую куртку с рукавами, едва доходящими до локтей, и такого же цвета штаны, заправленные в высокие башмаки на толстой подошве. У пояса незнакомца тускло серебрились ножны. Аленор оценил и меч, зажатый в крепкой руке; это был хороший, удобный меч

– юноша знал толк в мечах и участвовал уже не в одном десятке турниров как в родных землях, так и в городах за проливом. Нет, он никогда не встречался с этим живущим, который, в общем-то, мог быть альдом, если бы не странная куртка, и уж никак не походил на орра или долянина, а тем более – на адорнита.

– Я Дат, сын Океана, – сказал незнакомец глуховатым голосом, не сводя с юноши пронзительного взгляда. – Я должен тебя убить.

В его последних словах не было угрозы. Они прозвучали как самое обычное утверждение, словно незнакомец сообщил между прочим: «Я должен сопровождать тебя в замок» или: «Мне необходимо сегодня поужинать с тобой».

«Он что, немного не в себе? – недоуменно и несколько растерянно подумал молодой альд. – Какой-то неизвестный Дат, сын какого-то Океана… Почему

– Океана?.. Убить… Убить меня? Вот и не верь после этого… Но это же какая-то нелепость!»

– Ты уверен, что не ошибся, Дат? – спросил юноша, всматриваясь в бледное угрюмое лицо незнакомца. – Я впервые вижу тебя. Откуда ты? Кто ты, сын Океана? И что за странная угроза? Думаю, ни ты мне ничего не должен, ни я тебе.

– Я не буду ничего объяснять! – выкрикнул сын Океана и свободной рукой схватил под уздцы коня Аленора. – Я должен тебя убить, и я убью тебя! Тебе от меня не уйти!

Юноша понял, что сейчас не время рассуждать и размышлять, чем он насолил этому безумцу, и не время вспоминать, где и когда он мог невольно перейти дорогу сыну Океана, хотя все это был явный вздор. Может быть, кроме охоты, турниров и шумных песенных вечеров появилось новое развлечение – смертельная схватка без зрителей? Но почему он не слышал о таком развлечении? И кому в голову могла придти столь бредовая мысль?.. Что ж, хоть и непонятно и дико все это было, но слова Дата звучали оскорбительно.

– Я и не собираюсь никуда уходить от тебя, Дат, – надменно сказал Аленор. – По-моему, твой разум затемнен, но я постараюсь, чтобы у тебя в голове немного посветлело. Думаю, парочка ударов плашмя по твоему ровному пробору поможет тебе придти в чувство.

– Мне жаль тебя, – глухо и отрывисто произнес незнакомец, и в его голосе Аленору послышалась странная горечь. – Но ты не должен жить. Я убью тебя.

– Попробуй! – с вызовом ответил юноша и спрыгнул с коня.

Сбросив длинный черный плащ и выхватив из ножен меч, он почувствовал, как поднимается, накатывается из глубины волна азарта, как горячит кровь предвкушение схватки – так всегда бывало с ним на турнирах… Правда, никто ни в одном бою не бился до смерти – турнир не побоище, а игра, пусть порой и очень жесткая! – но сейчас бой пойдет по правилам, предложенным незнакомцем. И, ей-Богу, надо проучить этого странного сына Океана, чтобы впредь ему неповадно было устраивать засады на лесных дорогах. Встряхнуть ему мозги, а потом окунуть головой в ручей, дабы немного поостыл, и поспрашивать…

Они, чуть пригнувшись и полуприсев, кружили по дороге, сжимая в руках мечи и внимательно следя друг за другом. Конь Аленора, отвернувшись от них, щипал траву на обочине, и только наливающаяся розовым светом красавица Диола наблюдала за каждым движением противников.

Лицо незнакомца, назвавшегося Датом, сыном Океана, словно окаменело, сохраняя хищное и в то же время какое-то болезненное выражение, губы растянулись в оскале, в глазах угадывался мрачный застывший огонь. Во всех его плавных скупых движениях, в манере держать оружие чувствовалась сноровка опытного бойца. Аленор решил не бросаться в бой первым, дождаться выпада сына Океана и в стремительной контратаке отбить у того охоту ни с того ни с сего завязывать ссоры с первыми встречными на лесных дорогах.

И юноша дождался выпада, но не одного, а целой серии выпадов, проведенных так яростно, с таким почти неудержимым напором, что об ответной атаке пока не могло быть и речи – он еле успевал защищаться, уворачиваясь от мощных ударов, посыпавшихся как шишки с ветвей под внезапным порывом ветра, с трудом блокируя их своим мечом и медленно отступая к валунам. В сонном молчании леса слышались только громкий лязг металла о металл и возбужденное дыхание соперников.

«Даже если его рассудок и помутился, это не мешает ему великолепно владеть мечом», – невольно подумал молодой альд, продолжая отражать удар за ударом.

Уже два или три раза меч Дата был близок к тому, чтобы впиться в желанную плоть: на светлой кружевной сорочке Аленора появились длинные разрезы, и кровавое пятно расплывалось на груди, там, где острие дотянулось таки до кожи. Аленор ездил в Имм не на турнир, а совсем по другому делу, поэтому был без панциря – да и зачем ему панцирь в мирном Имме и с детства знакомом лесу? Для защиты от диких зверей вполне достаточно меча, а кому еще, кроме диких зверей, взбредет в голову нападать на спокойно едущего всадника?

Но вот ведь взбрело же…

Яростный натиск Дата все усиливался, он уже почти прижал юношу к валунам и Аленор, наконец, полностью осознал, что его действительно хотят убить. Вот так, без причин, взять и убить на пустынной лесной дороге. Потому что кто-то решил, что он, Аленор, почему-то не должен жить. Юноша понял это и, продолжая обороняться, по-настоящему разозлился. В бешеных атаках сына Океана сквозила торопливость, он явно спешил разделаться с противником (боялся, что кто-нибудь помешает? жаждал как можно быстрее увидеть поверженное бездыханное тело?) и Аленор, не потерявший способность трезво оценивать обстановку – хотя сердце и обжигала злость, – решил воспользоваться этим. В очередной раз уклонившись от прошелестевшего у самого лица стремительного лезвия, он сделал ложный замах, потом еще один

– и словно ненароком раскрылся перед противником. Дат, издав резкий короткий крик, молниеносно провел контратаку; его меч метнулся к груди Аленора – и в этот момент юноша резко отпрыгнул в сторону. Меч Дата наткнулся на твердую поверхность валуна, процарапал ее, высекая искры из камня, и молодой альд получил великолепную возможность сразить сына Океана, на мгновение потерявшего равновесие. Аленор занес меч над стоящим боком к нему Датом и резко бросил вниз руку с оружием, успев все-таки в последний миг повернуть лезвие так, чтобы удар пришелся плашмя. Ему никогда не приходилось убивать живущих и он не желал ничьего ухода…

Дат пошатнулся от этого удара, но не упал, а, отскочив к обочине дороги, к самым деревьям, вновь приготовился к нападению.

– Ты не будешь… жить, – процедил он, переводя дыхание и морщась от боли.

– Все мы когда-нибудь станем ушедшими, – насмешливо ответил Аленор, оставаясь на месте. Удачный удар приободрил его, и он теперь был абсолютно уверен, что не даст себя убить, хотя сил уже потратил немало.

Сын Океана, слегка присев, вновь было рванулся к юноше, действуя все с той же непонятной торопливостью, но вдруг остановился. Сделал шаг назад. Еще шаг…

– Проклятье! – с досадой воскликнул он, отступая в затрещавший кустарник. – Еще! Еще немного!..

Этот вопль звучал то ли как мольба, то ли как приказ. Изумленный Аленор опустил меч, стараясь понять происходящее. Треск прекратился и стало очень-очень тихо. Юноша осторожно приблизился к тому месту, где только что находился противник, внимательным взглядом окинул кусты и деревья. Никакого движения, никаких звуков. Только две-три сломанные ветки да отпечатки чужих подошв на песке. Казалось, Дат просто исчез, как исчезает болотный туман под лучами солнца. Или же затаился в зарослях…

Аленор в раздумье стоял у края дороги. Непохоже было, что сын Океана просто решил отступить, почувствовав силу соперника. Несомненно, он стремился продолжать схватку… но что-то ему помешало? Что могло ему помешать?.. Или кто?.. Раздраженно передернув плечами и чувствуя, что спокойной жизни, кажется, приходит конец, юноша громко сказал, глядя в темную чащу:

– Эй, сын Океана! Если тебе захочется вновь показать свое умение – предупреждай заранее.

Он прислушался к тишине, но никакого ответа не получил. Постояв еще немного на обочине, Аленор откинул со лба длинные волосы, вытер рукавом мокрое от пота лицо и направился к коню, разглядывая следы на дороге и невольно ожидая, что вот-вот снова раздастся за спиной голос кровожадного незнакомца: «Я убью тебя…»

Но Дат, сын Океана, видимо, больше не собирался выходить из своего лесного укрытия.

«Возможно, я переломал ему кости, – подумал Аленор, под уздцы выводя коня на дорогу. – Что ж, он сам напросился».

Накинув плащ, юноша устроился в седле и, еще раз взглянув на то место, где исчез неведомый сын Океана, медленно направился в дальнейший путь к замку альда Карраганта. К замку, который десять лет назад принадлежал отцу Аленора – альду Ламераду. Сорочка прилипла к саднящим ранам, но юноша не обращал внимания на боль; на турнирах, несмотря на всяческие предосторожности – защитное обмундирование, предохранительные футляры на лезвиях мечей, – случались вещи и посерьезнее. Взять хотя бы тот турнир в приморском городе Веннсе, когда ему сломали руку в бою двух двадцаток, «зеленых» и «красных», за хрустальный жезл Диолы. Аленор не думал о боли. Глядя на дорогу невидящими глазами, он вспоминал сегодняшнюю встречу с черноглазой мерийкой на шумном толкотном иммском торжище, и душу его переполняли смятение, недоверие, тревога… и надежда… Да, и надежда…

Собственно, эта встреча на торжище была совершенно случайной. Выполнив поручение, он не собирался задерживаться в Имме – не время было для визитов к приятелям и застольных бесед. Да и Риолен, закадычный друг и надежный партнер по турнирам и охоте, неизменный участник веселых сборищ в замке Аленора, еще не вернулся из-за пролива – там, в Пятнистой долине, появился отряд смуглолицых из Западных Земель, вознамерившихся завладеть синей чашей Летних Ветров. Аленор был бы рад составить компанию другу – турнир привлекал непредсказуемостью, поскольку никто не знал истинной силы и сноровки выходцев из дальних краев, – но сейчас не для него были турниры и бесшабашные пирушки с танцами, песнями, чтением стихов, представлениями, шутками и забавными розыгрышами. Десять лет прошло после нелепого, трагического ухода отца, доблестного альда Ламерада, и единственное, чем мог почтить его память сын, – это ровно месяц, по старинному обычаю альдов, провести рядом с отцовской могилой, в замке, где жили теперь альд Каррагант и альдетта Мальдиана. Вдова Ламерада. Мать Аленора. Жена Карраганта…

Каждое утро они встречались перед часовней у внешней стены, неподалеку от ворот, – мать и сын, моложавая стройная женщина с пепельными волосами, еще не тронутыми сединой, и точеным тонким лицом и высокий сероглазый темноволосый юноша с первым пушком на подбородке и крепкими плечами любителя поиграть мечом, два похожих друг на друга живущих, оставшихся без улыбчивого Ламерада – мужа и отца. Бок о бок переступали они порог тихой часовни, где под каменной плитой пoкoилcя прах Ламерада, зажигали свечи и, став на колени под Божественным ликом Христа, молились за того, чья душа, покинув тленную плоть, удалилась в иные пределы. Ламерад ушел без покаяния, уход застал его врасплох, и теперь его дальнейшая запредельная судьба во многом зависела от них, вдовы и сына. Их горячая искренняя молитва могла облегчить и сократить скитания его души по Загробью и помочь ее новому приходу то ли сюда, под это немеркнущее солнце и созданные волей Творца звезды, то ли в какие-то другие пространства и времена, воплощенные словом Всемогущего…

Аленор никогда не был домоседом – в детстве он любил лазить по окрестным оврагам, путешествовать по лугам и забираться на соседствующие с замком холмы, и не было для него дней лучших, чем те, когда отец брал его, единственного сына, с собой в Имм или в уютные городки Солнечного побережья, где среди пышной сочной зелени стояли красивые домики, похожие на большие игрушки. Став постарше, уже после ухода отца, Аленор проскакал на коне по всем дорогам обширного острова Мери в компании таких же подростков-альдов, где каждый старался превзойти остальных в умении, ловкости и удали. В пятнадцать лет он впервые в одиночку переправился через пролив и пустился в странствие по необъятным просторам континента, добравшись до тех удивительных краев, где даже летом падал на землю снег.

Да, он не был домоседом и немного тяготился вынужденным заточением в замке альда Карраганта, в замке, в котором он родился восемнадцать лет назад. Эти мысли смущали юношу – он обязан был исполнить сыновний долг! – и, уединившись в своей комнате, он молил Создателя и Мскупителя, чтобы они простили ему неуместную слабость, которой не время проявляться в этот месяц поминовения и скорби. И все-таки юноша не смог подавить радость, когда после семнадцати дней поминального месяца появилась возможность на день съездить в Имм. Случилось так, что на рассвете птица-вестник влетела в раскрытое окно кухни, где двое старательных глоннов готовили завтрак, и принесла, наконец, послание от альда Карраганта – старшего брата ушедшего альда Ламерада. Теперешнего мужа альдетты Мальдианы, вдовы Ламерада. Отчима Аленора, через год после ухода брата взявшего в жены Мальдиану, а в день совершеннолетия Аленора отдавшего ему свой замок в соседней долине, за Змеей-рекой, один из тех замков, что остались на острове Мери с давних-предавних времен, когда все чаще начали вторгаться сюда, переправляясь через пролив на своих широких кораблях с багровыми парусами, завоеватели-орры.

Альд Каррагант сообщал в письме, доставленном птицей-вестником, что после сильных ливней оползнем накрыло единственную дорогу, соединяющую с внешним миром горное владение его старого друга, у которого альд гостил, проводя время в охоте на свирепых снежных барсов. Альд выражал сожаление, что не может преклонить колени у гроба брата в этот печальный месяц. Альд заверял, что молится за брата там, в горном владении на континенте, и что при первой же возможности вернется домой (а путь от Грозных гор был неблизкий). Альд просил сообщить главному турнирному трубачу в Имме, чтобы на него, Карраганта, не очень рассчитывали на ближайшем турнире Звездных Мечей, потому что он вряд ли сможет до начала турнира выбраться из своего неожиданного заточения.

Альдетта Мальдиана сообщила о послании альда Карраганта во время завтрака, когда все домашние собрались в малой трапезной. В ее красивых серых глазах таилась боль, и Аленор догадывался о причине этой боли: из разговоров домочадцев он знал, что не очень-то верят они в то, что участившиеся отлучки альда Карраганта на континент связаны с посещением старых друзей. Не к старым друзьям ездил альд, и не ради охоты, хотя и привозил звериные шкуры… Да и раздражительность отчима, его внезапные приступы ярости и участившиеся ссоры с альдеттой Мальдианой тоже о чем-то говорили.

Аленор не считал себя вправе судить о поступках матери, спустя год после смерти мужа согласившейся разделить ложе с альдом Каррагантом. Он никогда не заводил разговоры на эту тему – да и, в общем-то, жил в своем особом мире, мире неясных юношеских мечтаний, куда не допускал никого, даже близких друзей; ему вполне хватало собственного мира, не имевшего пока точек соприкосновения с мирами других живущих.

Альдетта Мальдиана бесцветным ломким голосом известила домашних о послании альда Карраганта, опустила глаза и склонилась над тарелкой, ловко поставленной перед ней неслышным проворным глонном. Аленор увидел, как после этих слов поджала губы сухонькая альдетта Агиланта, его бабушка, мать его матери; как переглянулись дядя матери, весельчак и шутник альд Фалигот и чопорная тетка отца альдетта Жанессилья; как нахмурила выщипанные накрашенные брови альдетта Радлисса – мать альда Карраганта; как вздернул голову и выставил перед собой вилку отец Карраганта альд Беонаст; как робко повела плечом всегда молчаливая и грустная кузина Элиния… В полной тишине все принялись за еду и только потом, когда уже принесли горячий зеленый напиток, альд Фалигот с усмешкой сказал в пространство: «Что-то расползались, однако, оползни. Приползет вот такой – и не уползешь от него, враз доползаешься». Шутка у него явно не получилась, никто не улыбнулся в ответ и Фалигот принялся с излишним усердием дуть на горячий напиток, обхватив бокал обеими руками.

А после завтрака Аленор оседлал коня и направился прямо навстречу еще не успевшему разогреться солнцу, в город Имм, где надлежало ему предупредить главного турнирного трубача турнира Звездных Мечей о том, что нужно искать замену альду Карраганту. Конь резво бежал по утренней прохладе, в спину дул попутный ветерок – и еще задолго до полудня юноша добрался до города. Попетляв по старинным центральным улицам, он отыскал дом трубача и передал просьбу отчима. Задерживаться там особо не стал и от приглашения к столу отказался; посидел из вежливости на террасе вместе с хозяином, выпив за короткой беседой бокал темного, с приятной горчинкой, пива, и откланялся. Оставив коня пастись на Конских лугах, побродил немного по городу, заглянул в Оружейный клуб – узнать последние новости. А проходя мимо торжища, вспомнил просьбу альда Фалигота и свернул к длинным торговым рядам; дядя матери любил, сидя за книгой в садовой беседке, нюхать табак, но не всякий табак, а только черный илонский, без примесей, от запаха которого шарахались кони и глаза вылезали на лоб – насчет глаз Аленор знал точно, потому что как-то раз угостился у родственника. И больше уже не решался пробовать.

После довольно долгих поисков молодой альд, наконец, нашел то, что должно было наверняка устроить придирчивого в этом вопросе весельчака Фалигота, и начал проталкиваться к выходу, придерживая меч, который в этой кутерьме запросто могли ненароком оторвать вместе с ножнами. Рассудив, что он быстрее выберется с торжища, если пойдет кружым путем, в обход толпы, юноша свернул к рядам менял и направился вдоль забора, где лохматыми клубками грелись на солнце беззлобные собаки. Обходя пятнистую мерийскую палатку, он услышал громкую ругань. На скамейке у палатки были разложены пучки высушенных трав, стояли мелкие разноцветные блюдечки с разными семенами и небольшие узкие сосуды с целебными смесями. На высокой подушке у скамьи сидела молодая мерийка в традиционном черном платке, скрывающем волосы и завязанном на затылке, и длинном черном платье; на груди ее тепло сияло на солнце ожерелье из крупных лазурных камней, и это значило, что мерийка здешняя, иммская, а не пришедшая откуда-нибудь из Мелковолья или с Пустынного берега. Из палатки высовывалась чумазая от синих ягод девчушка, тоже черноглазая и тоже в черном наряде, и с ожерельем поменьше. Она испуганно таращилась на плечистого приземистого орра, увешанного кинжалами чуть ли не с ног до головы и смахивающего на разукрашенный куст праздника весеннего равноденствия, который с песнями и плясками пускают вниз по реке переселенцы-доляне. Орр то ли не отошел еще после вчерашнего, то ли успел набраться с утра. Он тряс бритой наголо, исцарапанной на макушке головой, грозил кулаком сидящей напротив с каменным лицом мерийке и, покачиваясь, поносил ее на чем свет стоит.

– Такие вот, как ты, так и норовят всучить всякую гадость! – вопил орр.

– Что ты мне говорила вчера, проклятая? Я просил у тебя средство от изжоги, а ты мне что подсунула? Весь вечер промаялся животом от твоего снадобья, а сегодня изжога еще сильней! Решила посмеяться над Кронком Пять кинжалов? Или отравить меня вздумала? Отвечай немедленно!

– Если ты вчера запивал вином снадобье от изжоги, то немудрено, что у тебя схватило живот, – невозмутимо ответила мерийка, но Аленор заметил, что она побаивается разгневанного, крепко нетрезвого орра. – Меня не было здесь вчера, я только сегодня на рассвете поставила палатку. Иди своей дорогой, не цепляйся ко мне. Всякое снадобье надо…

– Ты еще препираешься, проклятая! – не дослушав ее, взревел распалившийся орр, выкатив глаза и хватаясь за кинжал. – Вместо того, чтобы признаться в подлом умысле!

Мерийка побледнела. Девчушка испуганно втянула голову в плечи и замерла во входном проеме палатки, сидя на корточках и не сводя блестящих, полных слез глаз с вошедшего в раж орра. Толпе не было никакого дела до этой стычки и только Аленор остановился неподалеку и наблюдал за происходящим.

– Пусть твои снадобья жрут собаки! – выкрикнул орр, с силой пнул скамейку с травами и семенами и принялся топтать и месить сапогами посыпавшиеся на утрамбованную землю снадобья, ожесточенно приговаривая: – Сама теперь жри! Сама теперь жри свою отраву! Сама! Сама!

У еще больше побледневшей мерийки сузились глаза. Не вставая с подушки, она беспомощно огляделась. Девочка в палатке уткнулась лицом в колени и тихо заплакала; ее острые плечики затряслись, словно она оказалась на лютом морозе. Посетители торжища обходили стороной разбушевавшегося вооруженного орра – убить-то, конечно, не убьет, но порезать спьяну может.

Два года назад, в Мелководье, Аленору доводилось встречаться с мерийками

– собирательницами трав. На каменистой равнине его конь, оступившись, до кости рассек ногу. Рана загноилась и уже не конь вез Аленора, а Аленор вел коня – и если бы не мерийки, пришлось бы юноше пешком шагать по безлюдным просторам и тоскливым болотам Мелководья. Аленор знал, сколько труда и времени тратят мерийки на то, чтобы разыскать нужные растения, обработать их и приготовить целебные снадобья.

Когда встревоженный взгляд мерийки остановился на нем, юноша решительно шагнул к опрокинутой скамейке и крепко схватил за плечо бритоголового орра, под подошвами которого хрустели раздавленные блюдца. Впрочем, юноша вмешался бы, даже если бы и не знал, как достаются мерийкам их снадобья.

– Эй ты, Три Кинжала, отвлекись-ка на минуту, – резко сказал он, рывком поворачивая к себе пошатнувшегося скандалиста.

Орр затуманенными глазами уставился на юношу, пытаясь сообразить, кто же это посмел помешать излиянию его справедливого гнева.

– Я Кронк Пять кинжалов, – с вызовом сказал он, стряхнув с плеча руку Аленора и багровея еще больше. – Пять, а не три! Понял, молокосос? Что, не терпится схлопотать дюжину оплеух?

Юноша откинул полу плаща, опустил ладонь на рукоять меча и сдержанно ответил, стараясь не давать воли клокочущему в душе возмущению:

– Я альд Аленор и у меня только один меч. Но мой меч стоит десятка твоих острых побрякушек, ты знаешь.

Лицо обидчика мерийки перекосилось от бешенства, но за свои кинжалы он все-таки хвататься не стал. Видно, имел уже дело с альдами и вовремя сообразил своей бритой головой, даже и переполненной парами горячительных напитков, что прежде чем успеет добраться до оружия, Аленор выбьет дробь мечом – пускай и плашмя – на его и без того поцарапанной макушке. И вновь, только теперь уже не с похмелья, будет болеть голова. Не хотелось орру связываться с альдом – знал, что ничего приятного это ему не сулит, а впереди еще целый день, и в ближайшем кабаке хватит для него кувшинов с терпким оссойским вином. Да и небезопасно затевать стычку на оживленном торжище.

Но и выказать слабость перед каким-то птенцом считал орр ниже своего достоинства. Сжав кулаки, он прошипел в лицо юноше:

– Не две ли жизни у тебя, молокосос? Иди, куда шел, не суй нос не в свое дело.

Аленор изо всех сил стиснул рукоять меча, сверху вниз взглянул на коренастого орра и медленно произнес:

– Послушай, ты, Кронк Двадцать Пять Кинжалов, или как тебя там? Если ты сейчас же не соберешь все, что здесь разбросал, клянусь, я переломаю тебе ребра. Ты не уйдешь отсюда своими ногами – тебя унесут. Я тебе это обещаю, я, альд Аленор, сын альда Ламерада!

И в этот момент черноглазая мерийка бросилась между ними, схватила юношу за руку.

– Не надо, альд Аленор! Давно ведь известно: «Не поднимай меч свой на живущих; только для защиты от чужого меча доставай меч свой». Мы сами все подберем.

Она умоляюще смотрела на Аленора, подняв к нему бледное красивое лицо, и юноша отпустил рукоять меча. Орра уже и след простыл: воспользовавшись вмешательством мерийки, он исчез в толпе. Инцидент был исчерпан, относительная справедливость восстановлена, и Аленор собрался идти дальше, к выходу с торжища, но мерийка не отпускала его руку. Ее черные глаза под тонкими черными бровями теперь светились благодарностью.

– Спасибо, альд. Прошу тебя, зайди в палатку. Я попробую заглянуть в твои грядущие дни.

Аленору приходилось сталкиваться с гадалками, и не видел он большого проку от их путаных туманных слов. «Очень скоро, альд, будет ждать тебя удача». «Остерегайся кривой дороги до тех пор, пока красная звезда Лит не скроется за северным горизонтом». «Не подходи к открытой воде в третий день прощения и не говори „да“ – накличешь беду»… А если не сбудется предсказание или вместо обещанной скорой удачи выйдет как раз наоборот – например, в пух и прах расколошматят твою двадцатку на турнире и ловко срежут перья с твоего шлема – у них тут как тут готово оправдание: мол, неожиданное вмешательство высших сил изменило линию твоей судьбы. Да и что такое судьба? Путь наугад, во мраке, в неведомое. Ведь справедливо сказано: «Шаги к завтрашнему дню – шаги по болоту; и не остановиться, и не повернуть обратно. Как не осторожничай – надо делать следующий шаг. Куда?..»

Однако взять и уйти после приглашения мерийки Аленор не мог: негоже было просто отмахнуться от чужой благодарности.

– Прошу тебя, альд, зайди ко мне в палатку, – тихо повторила мерийка.

– Благодарю за приглашение, – кивнув, сказал юноша. – Кто приглашает меня?

– Юо. Мое имя – Юо.

В глазах мерийки промелькнул слабый отблеск улыбки. Повернувшись, она скользящей походкой направилась к палатке, положила ладонь на голову девчушке, продолжавшей, съежившись, сидеть на корточках, но уже не плача, а коротко вздыхая.

– Ая, попробуй навести там порядок.

Девчушка, вскочив, прошмыгнула мимо Аленора. Молодой альд, перешагнув через разбросанные травы, вслед за мерийкой, пригнувшись, вошел в палатку.

В палатке было довольно просторно. В одном углу лежали аккуратно уложенные туго набитые мешочки из черной блестящей материи; Аленор уже видел такие мешочки у мериек Мелководья – в них хранились травы и семена. В другом углу стоял широкий, тоже черный, короб с откидной крышкой. Землю внутри палатки покрывал плотный темный ковер с фиолетовыми разводами – мерийцы вообще, насколько было известно Аленору, предпочитали темные краски, хотя сами вовсе не казались угрюмыми. В палатке находились и какие-то другие вещи, но внимание юноши сразу привлекло большое овальное зеркало у дальней стенки, которое свисало с потолка на двух шнурах и нижним закругленным краем черной рамки почти касалось ковра.

Мерийка опустила полог, закрыв вход, и усадила Аленора спиной к зеркалу.

– Не оборачивайся, иначе рисунок может измениться.

Юноша, усмехнувшись про себя, согласно кивнул и заверил:

– Юо, я готов исполнить все твои наставления. Только, пожалуйста, не уготовь мне уж очень печальных пророчеств.

– Твой завтрашний день не зависит от меня, – отозвалась мерийка из-за зеркала, и раздался оттуда легкий хрустальный звон и быстрое постукивание, похожее на отдаленный конский топот. – Но если мне удастся разглядеть хоть что-то, угрожающее тебе, альд Аденор, я буду просто обязана предупредить тебя. Прошу тебя, не оборачивайся и постарайся подавить недоверие. Нынешняя ночь была благоприятной и рисунок должен проявиться… если ничто не помешает. Назови свои любимые цвета.

– Белый с золотом, – почти не задумываясь, ответил юноша.

– Белый с золотом… – тихо повторяла гадалка. – Лед и солнце. Противоборство в единении. И именно белый с золотом, а не наоборот. Как всегда… Как зло и добро, а не как добро и зло…

Только сейчас Аленор осознал, что кроме нежного протяжного звона и постепенно стихающего постукивания, в палатке не слышно никаких других звуков. Словно не на голосистом торжище находилась она, а в какой-нибудь тихой-тихой долине в окружении гор. Это показалось ему странным, и вся церемония вершащегося прорицания невольно приобрела в его воображении какую-то особую значимость… будто и впрямь можно разглядеть то, что еще только должно произойти. Путь по болоту – во мраке, и кому дано увидеть, куда ступает живущий? Только Творцу, но Творец никому не сообщает об этом…

– Вижу, – внезапно сказала гадалка напряженным голосом.

Звон резко оборвался, прекратилось постукивание и Аленор, чувствуя себя с головой погруженным в тишину, обратился в слух.

– Вижу чье-то… – повторила Юo. Голос ее сорвался. – Вижу какую-то женщину… Девушку… Одета… не разберу… Как-то странно одета… Волосы длинные, светлые… Похожа на старинных дев прибрежных вод… Когда-то они пели нашему народу, сохранились их песни…

Аленор знал, что мерийцы испокон веков живут на острове Мери, в отличие от пришедших с континента альдов, орров-завоевателей, беженцев долян, переселившихся с соседнего острова Долии, выжженного извержением вулкана, и адорнитов, появившихся, согласно преданию, из-за каких-то дальних морей. Прекрасен, плодороден и изобилен был остров Мери, и сияло над ним ласковое солнце.

– Красивая девушка, – продолжала мерийка. – Это твоя девушка, альд Аленор… Ох!

Вновь возник вокруг переливчатый звон, но теперь он не был нежным – теперь был он пронзительным, и звучала в нем тревога.

– Что, Юо? – спросил Аленор, помня наставление мерийки и подавляя желание обернуться. – Что ты там видишь?

– Молчи, альд! – резко оборвала его гадалка и после долгой паузы добавила: – Рисунок рассыпался. Попробую еще раз, на белое и золотое, только изнутри, из большого перекрестия.

И опять оборвался звон, сменившись глухой тишиной, и в тишине донесся до юноши прерывистый шепот гадалки:

– Опасность… Опасность, альд Аленор… Противник… Меч в руке… Грозит тебе, альд Аленор… Хочет убить тебя… Будь осторожен, альд Аленор!

И вот именно после этих слов юноша почувствовал себя свободнее, и привычный гул иммского торжища прорвался, наконец, в странную тишину. Уж слишком явную несусветицу несла гадалка. Убить! Нет и не было врагов у сына альда Ламерада, да и о каких опасностях могла идти речь здесь, на благословенном острове Мери?

Чары развеялись, прошло наваждение, и юноша с улыбкой распрощался с мерийкой, потрепав напоследок по голове ее дочку, уже восстановившую порядок у палатки.

А вот теперь… Что же думать теперь?.. Выходит, права оказалась черноглазая Юо, мерийская гадалка, выходит, кто-то настолько ненавидит альда Аленора, сына альда Ламерада, что готов убить его на лесной дороге. Но кто? И за что?..

Мерно покачиваясь в седле, юноша невольно вслушивался в тишину знакомого леса, в котором, оказывается, могла таиться и угроза.

«Кто этот сын Океана? – размышлял Аленор. – Откуда знает меня? Чем я мог ему насолить? Сбил с коня на последнем турнире? Или его послал тот нетрезвый орр Сто Кинжалов? А с гаданием – все-таки простое совпадение?»

Но не было никого похожего на странного незнакомца на последнем турнире. И не могли так поступить вздорные орры: хоть и вздорные они были, но не подлые – и кто вообще мог додуматься до убийства? А гадание… Слишком уж ошеломляющее получается совпадение. Как там говорила мерийка: посмотрю изнутри, из большого перекрестия? Вот и посмотрела… Когда теперь ждать нового нападения безумца?

Тревожно было на душе у молодого альда. Но сквозь тучи тревоги пробивались лучи надежды. Потому что если правильным был один рисунок, возникший перед гадалкой, то почему бы не оказаться правильным и другому?

Юноше очень хотелось, чтобы мерийка не ошиблась и с той, белокурой, подобной старинным девам прибрежных вод…

ГОЛОС В НОЧИ

Восемнадцать лет прожил альд Аленор под спокойным небом, днем украшенным солнцем, а ночью – розовой прелестницей Диолой. Мир был велик, разнообразен и очень интересен. Домашние учителя рассказывали когда-то мальчугану о множестве любопытнейших вещей и явлений. Потом учителей сменили книги – их было достаточно в древнем замке отца и в таком же древнем замке отчима, альда Карраганта, и Аленор до сих пор еще не успел прочитать даже сотую их часть. Да и столько всяких развлечений и соблазнов сулил и приносил каждый новый день! Разве можно уподобляться кузине, альдетте Элинии, дочери рано ушедшей сестры матери? Разве можно весь день напролет сидеть в своей комнате у окна и читать, читать, читать?..

Рассказы учителей и книги – это хорошо, но многое юный альд уже успел увидеть и своими глазами. Плох тот альд, что не стремится к странствиям, что не желает выпить воды из далеких рек, почувствовать запах чужих лесов, побродить по улицам знакомых доселе только по картам городов и селений. Мир был огромен – целой жизни не хватит на то, чтобы заглянуть во все его утолки, чтобы пройти его из конца в конец и от края до края… Живущие уходили в Загробье, не успев постичь и увидеть очень и очень многое. Нo они имели возможность вернуться – пусть даже через тысячу лет – или сюда, или на какие-то иные просторы…

Это Аленору было известно с самого детства. Всемогущий Творец устроил так, что души вновь и вновь воплощались в телах живущих: ничто не должно покинуть пределов бытия – да и разве у бытия могут быть пределы?

Да, бытие не имело пределов, но был, был незримый и неосязаемый Центр Бытия – воздвигнутый на веки вечные Чертог Искупителя…

Души ушедших воплощались в новых телах, и их новые судьбы были предопределены предшествующей жизнью. Закон Кармы, установленный Творцом, являлся всеобщим, он не знал ограничений и исключений, и нельзя было от него скрыться даже на самой дальней звезде.

В раннем детстве Аленор воспринял знание об этом Законе как должное, так же, как воспринимали его все живущие от сотворения мира, но когда он узнал, кем считаются глонны – ловкие, трудолюбивые, безропотные существа, похожие на живущих, – его буквально захлестнула волна жалости к этим бессловесным беднягам, искупающим в новых телах домашних животных свои прежние грехи. Как говорили учителя, одному из великих мудрецов было когда-то откровение о глоннах. Оказывается, эти незаменимые помощники живущих в прежней своей жизни наделали немало бед: они были полчищем захватчиков, и с оружием в руках шагали по чужим землям, сжигая дома и топча посевы. Теперь же они стали слугами, делающими все каждодневные бытовые дела. Будучи ребенком, Аленор жалел их – ведь они такие хорошие, внимательные, послушные! – и утешался только тем, что в следующем существовании они избавятся от бремени сотворенных злодеяний и обретут лучшую судьбу.

А еще он как-то раз с ужасом представил себе, что и он, альд Аленор, тоже мог быть одним из тех, воплотившихся потом в глоннов, – мог врываться в чужие дома, крушить все вокруг и издевательски хохотать и – страшно подумать! – одним ударом обрывать чьи-то жизни… «Но ты ведь живущий, ты альд, а не глонн, – успокаивал он себя. – Значит, ты не был таким!»

А если когда-то он все же и грешил, то уже искупил грехи в предыдущих существованиях – иначе не бывать бы ему сейчас альдом Аленором, сыном альда Ламерада!

Он подрастал, узнавал все больше и больше, раз за разом убеждаясь в справедливом устройстве мира, и готов был при необходимости приложить все силы для сохранения этой справедливости. Жизнь текла беспечально, и каждый день приносил что-то новое, каждый день был непохож на прошедший, и прозрачные безбрежные просторы бытия не таили никаких теней…

Внезапная смерть отца черной краской залила все вокруг.

Нелепо… Ужасно… Все родственники съехались на летний праздник Воспевания, долгим и веселым было застолье… А потом альд Ламерад прилег отдохнуть под навесом в тенистом дворике у внешней стены замка – и не проснулся… Укус змеи – так определил лекарь. Через дворик бежал ручей, исчезая в трубе под стеной, – именно по ручью и приплыла та змея, потому что больше ей просто неоткуда было появиться в закрытом со всех сторон небольшом саду. Сделав свое черное дело, тварь скользнула обратно в ручей

– и исчезла. И никто так и не видел ее…

После этой внезапной трагедии глонны наглухо забили обе трубы, и ручью пришлось искать себе другой путь – вдоль внешней стены, в обход замка… но разве это что-то меняло? Не вернуть уже альда Ламерада, не вернуть отца, так любившего возиться с подрастающим сыном…

Путь по болоту – в темноте, и только Всемогущему дано увидеть, что там, впереди… Знать, так было предписано альду Ламераду, так отозвалось совершенное им когда-то в иные времена и под иными небесами…

«Только Всемогущему дано видеть грядущее? – вновь спросил себя согнувшийся в седле Аленор, чувствуя, как неприятный холодок окатывает сердце. – А как же гадалки? А как же Юо?..»

Темно было у него на душе, и тени стелились вокруг, сливаясь в сплошную ночь, и Диола не могла разогнать темноту, потому что ночное светило не в силах рассеять тени в душе живущего.

Вот и еще одна тень выползла откуда-то, подобно той смертоносной змее; имя тени – Дат, сын Океана…

Лес расступился и дорога выплеснулась на поля, раскинувшиеся под звездным небом. Вдалеке виднелись огни – казалось, несколько самых крупных звезд сорвались со своих высот и повисли над землей; возможно, любопытство влекло их сюда, в мир живущих.

«Спустись ко мне, небесная звезда… Согрей мне душу… Ночь мне освети… Позволь притронуться… Останься – до рассвета…»

Это были не звезды. Это светились в ночи окна древнего замка.

Глонн открыл высокие ворота и юноша въехал во двор, вымощенный гладкими белыми каменными плитами. Слез с коня, отвязал от седла легкую дорожную суму из тонкой, но прочной материи. Глонн неподвижно стоял в стороне, в обычной позе, скрестив на груди гибкие лапы; его короткая гладкая шерсть мягко блестела в свете Диолы. Аленор перекинул суму через плечо, потрепал привратника по голове и направился к калитке, ведущей за второе кольцо укреплений. Сзади неторопливо застучали копыта – это глонн повел коня на конюшню.

Второй глонн ожидал юношу за входными дверями, в большом зале, слабо освещенном пятью-шестью настенными светильниками; остальные не горели – зачем понапрасну заливать светом пустынный зал? Глонн взял с круглого столика у массивной каменной колонны сложенный пополам лист бумаги и, тихо фыркнув, протянул его Аленору. Юноша развернул тонкий лист и, прочитав записку, вернул глонну.

– Не терпится нашему Фалиготу! – с усмешкой сказал он. – Сейчас занесу ему табак, только помоюсь с дороги. Ванна готова?

Глонн вновь фыркнул, кивнул и, сняв со стены светильник, направился к двери в дальнем конце зала, неслышно и ловко перебирая лапами по толстому узорчатому ковру. Аленор пошел следом за ним, на ходу отдирая сорочку от порезов, покрытых засохшей кровью.

В меру теплая ванна отвлекла его от неспокойных мыслей, а бокал легкого ароматного вина из цветочных лепестков привел во вполне благодушное настроение. Переодевшись и тщательно расчесав длинные мокрые волосы, юноша отпустил глонна, наказав позаботиться о легком ужине, и со светильником в руке поднялся по лестнице в боковое крыло замка, где находились покои альда Фалигота.

Дядюшка матери до сих пор не спал – закутавшись в длинный темно-синий халат, отороченный белым мехом, он сидел в глубоком кресле под светильником, положив вытянутые ноги в меховых шлепанцах на скамеечку, и листал увесистый фолиант; Аленор узнал книгу – это были забавные любовные истории, сочиненные лет двести тому назад веселым мерийцем Баклином Улатским.

– О-о, вот, наконец-то, и табачок прибыл! – радостно сказал Фалигот, сдвигая на нос огромные очки в белой костяной оправе. – Без табачка-то и читается как-то не так. Не то удовольствие. Хотя книжица – ого-го! – он хохотнул и с хитрецой посмотрел на внучатого племянника. – Оч-чень полезное чтение, особенно на ночь: такие сны потом снятся, что и просыпаться не хочется! Знаешь эту старую историю, как одному то ли альду, то ли долянину приснилось, что он превратился в этакую изящную искусницу-танцовщицу?

– Нет, дядюшка, не знаю, – оживленно ответил Аленор, выкладывая табак на столик, и с любопытством посмотрел на седовласого крепкого бодряка – участника не то трех, не то четырех десятков далеких морских экспедиций. – Что за история?

– История презабавнейшая! – Фалигот вновь хохотнул и потянулся за табаком. – Так вот, приснилось этому альду, что он танцовщица. Проснулся

– чужая постель, вокруг всякая женская одежда развешена и разложена, и главное – разные юбки танцевальные. Вот он лежит и думает: то ли он альд, которому приснилось, что он танцовщица, то ли танцовщица, которой снится, что она – альд. В зеркало на себя смотрит – альд. А все вокруг – не его, женское.

– А потом пришла и танцовщица, – подхватил Аленор. – Он у танцовщицы ночевал, после большой гулянки. Я где-то уже читал.

– А вот и нет! – с довольной улыбкой ответил Фалигот, бережно и осторожно – чтобы, не дай Творец, не просыпать! – перебирая табак на ладони. – Он был дома, просто все эти вещи воплотились из его сна. Вот так! – Он отправил первую порцию в ноздрю, замер, блаженно закрыв глаза, и оглушительно чихнул. – Вот так! Что ни говори, а илонский табак – это илонский табак. Не чета всякой траве.

– Разве бывает, чтобы сны воплощались? – недоверчиво спросил юноша. – Не в книгах, разумеется, а на самом деле.

– Конечно, мой мальчик, конечно! – Фалигот втянул ноздрей новый заряд.

– Ап-чхи! Думаешь, почему это мы сейчас с тобой разговариваем, а я еще вдобавок и балуюсь – спасибо тебе – отличнейшим табачком? – Седовласый альд с хитрецой посмотрел на замершего юношу. – Да потому, что приснились мы с тобой когда-то какому-нибудь глонну. Или ночной летунье.

– Ты это серьезно, дядюшка? Разве сновидения могут воплощаться?

– Кто знает, мой мальчик… – задумчиво протянул Фалигот. – Кое-кто считает, что мир – воплотившееся сновидение Творца. А почему не мое? Вот заснул я где-то когда-то – и приснился сам себе, и все остальное приснилось. Может быть, я где-то там и сейчас продолжаю спать – а мы с тобой вот разговариваем здесь… вместо того, чтобы тоже спать.

– А почему ты думаешь, что это именно твой сон, а не мой? – с вызовом сказал Аленор, слегка задетый словами Фалигота; иногда ему трудно было понять, где дядюшка шутит, а где говорит всерьез. – Может быть, все это и снится именно мне, а вовсе не тебе.

– Возможно, – легко согласился Фалигот. – Главное, чтобы снились только хорошие сны… – Он внезапно остро взглянул на юношу поверх очков, ссыпал остатки табака с ладони обратно в мешочек. – А тебе не кажется, что с твоими или моими снами что-то в последнее время не совсем хорошо?

– Почему? – не понял Аленор.

Фалигот вздохнул и поплотнее запахнулся в халат. Веселые огоньки в его глазах погасли.

– Неладно что-то у нас в замке, не так ли? Я говорю о своей племяннице. О твоей матери, Аленор. И о ее… муже, – последнее слово Фалигот произнес, скривившись и с явной неприязнью.

– Стоит ли об этом, дядюшка? – с досадой сказал Аленор. – Они не дети и сами в состоянии разобраться в своих отношениях. В конце концов, ее ведь никто не заставлял… не тянул насильно под венец… во второй раз…

Фалигот задумчиво покивал.

– Возможно, ты и прав, мой мальчик. Возможно, все женщины одинаковы, и Даутиция поступила бы так же…

Даутиция была тетей Аленора, родной сестрой его матери и единственной племянницей альда Фалигота. Она ушла неожиданно рано, при родах. Ребенок – мальчик, так и не успевший получить имя, ушел вслед за матерью, не прожив и двух часов. Муж альдетты Даутиции, альд Тронгрин, оставив свою дочь Элинию, кузину Аленора, на попечение альдетты Мальдианы, отправился в странствия куда-то на край света – и за многие годы птицы-вестники ни разу не приносили посланий от него. Подстерегла ли его беда в дальних краях и он ушел из жзни – или же обрел счастье альд Тронгрин и не желал возвращаться? Никто не ведал о том в замке альда Карраганта, и никогда не говорила об отце тихая молчаливая Элиния.

С неспокойным сердцем оставил юноша альда Фалигота. Проходя мимо покоев кузины, он увидел свет, пробивающийся из-за неплотно прикрытой двери – Элиния, наверное, опять сидела за книгами, хотя замок уже накрыла глубокая ночь. Миновав несколько нежилых комнат, юноша повернул в пустынный полутемный переход, застеленный потертыми коврами, и, дошагав до высокого узкого окна с разноцветными стеклами, еще раз повернул и оказался на овальной площадке, где в глубоких нишах стояли каменные вазы с живыми цветами. На площадку выходила единственная дверь – за ней располагались покои Аленора.

На столе у окна ждал его принесенный глонном легкий ужин: большое блюдо с фруктами, салат, кувшин с соком. Сидя в полумраке – горел только один светильник на дальней стене, – Аленор медленно жевал яблоко и задумчиво глядел в окно, за которым не было видно ничего, кроме звездного неба. Мысли его вновь и вновь возвращались к событиям ушедшего дня, а в ушах звучали слова черноглазой мерийки Юо: «Это твоя девушка, альд Аленор…»

Во многих прочитанных им книгах говорилось о любви. Ради того, чтобы найти возлюбленную, пускались в путь отважные воины. Они бились с драконами, слушались советов волшебниц, выдерживали все испытания, которые устраивали им злые невидимки в заброшенных замках, вызволяли из беды зверей-помощников, раскрывали коварные замыслы соперников и недоброжелателей, добывали волшебные камни и перстни, боролись с преграждавшими им путь черными оборотнями и духами ночи. Ради любви мастерил себе крылья и летел на Диолу отважный Ликант, преодолевая холод небес, горячим своим сердцем согревая пустоту. Не побоялся вторгнуться в дали Загробья певец Уллиной, не пожелавший смириться с уходом ненаглядной Аэллии. Страсть ваятеля Олгринда оживила бездушный камень статуи. В пламени войны отбил предводитель островитян Ард Сокрушитель похищенную у него прекрасную Иннемену…

И не только из книг знал Аленор о любви. Были у него и детские увлечения, было когда-то и неразделенное томление подростка по хрупкой большеглазой альдетте Олеллии, живущей в замке за Зелеными холмами. Были, были и другие встречи – на музыкальных вечерах, на турнирах – прелестное личико в ложе зрителей, – в грандиозном театре Имма, на весеннем празднике Возрождения… Пронзающий сердце взор – и сладкая пустота в груди, и туман в голове, и горят щеки, и хочется во весь опор лететь на коне, куда глаза глядят, и доскакать до заходящего солнца… и тоже, подобно Ликанту, добраться до Диолы, пройти черными полями Загробья, сразить двадцать тысяч драконов и положить к ногам возлюбленной ожерелье из самых красивых и самых недоступных звезд.

«Зазвенела душа, как струна… Нет, не будет мне в жизни покоя… За туманной и зыбкой мечтою… за манящей и нежной рукою… устремилась, помчалась она… Дней иных наступает отрада – так назначено мудрой судьбой… И в цветенье нездешнего сада… мы уйдем неразлучно с тобой…»

Да, такие и еще десятки, сотни подобных строк сами собой рождались в его голове, когда он бродил по холмам или сидел у реки, или выходил на галерею своего замка, погружаясь в ночную темноту и слушая голоса звезд…

И все-таки, и все-таки… Сердце ныло, сердце томилось, сердцу мало было туманных мечтаний, и не хотело, не желало оно удовлетвориться тем, что есть: прелестными личиками на музыкальных турнирах и в театрах, на праздниках и у шумящих фонтанов Имма. Сердцу хотелось чего-то большего, чего-то нездешнего, чего-то обжигающего, пронзающего насквозь…

«Где мне искать ту девушку? – думал Аленор, лежа в постели и широко открытыми глазами глядя в темноту, словно стараясь увидеть там образ той, которую предрекла ему мерийская гадалка. – И есть ли она действительно на свете?»

Сон не шел к нему. Темнота была плотной, как тяжелая ткань портьер, а от ночной тишины слегка звенело в ушах.

«Где мне искать ее?..»

– Вспомни похороны и черную книгу, Аленор. В книге содержится знание…

Голос, внезапно раздавшийся в темноте, был тих, но слова прозвучали отчетливо. Было непонятно, кому он принадлежал: мужчине или женщине? И был ли вообще этот голос или слова родились в душе Аленора?

Юноша некоторое время лежал, замерев и вслушиваясь в темноту и тишину, но в комнате больше не раздавалось ни звука.

«Что это? – затаив дыхание, подумал молодой альд, чувствуя, как неистово колотится сердце. – Кто это сказал? Почудилось?»

Ему почти удалось убедить себя в том, что он просто задремал и слова прозвучали во сне. Но уж слишком явственно он слышал их… Почему-то стараясь не шуметь, юноша откинул тонкое одеяло, встал и зажег светильник. В бледном, слегка дрожащем свете он осмотрел спальню, но никого не обнаружил. Все стояло и лежало на своих местах, и не было в комнате места, где мог бы скрываться кто-то посторонний.

Обойдя спальню и осветив все углы, заглянув под кровать и за кресло, Аленор открыл тихо скрипнувшую дверь и вошел в соседнюю комнату, где на столе по-прежнему стояла посуда с остатками его недавнего ужина. Там тоже никого не было.

«И не могло быть», – заверил себя юноша и только сейчас почувствовал, как стекают по шее под волосами теплые капли пота. Он не считал себя трусом, но мурашки бегали у него по спине и было ему очень не по себе. Откуда могли донестись эти слова?..

Осмотрев комнату и не найдя ничего необычного, Аленор выглянул на пустынную площадку с каменными вазами и, никого не обнаружив и там, вернулся в спальню. О том, чтобы лечь и заснуть, он теперь и не помышлял – взбудораженное сердце не желало умерить свой пыл и продолжало вырываться иэ груди. Поставив светильник на пол и присев на широкий подлокотник кресла, юноша принялся раздумывать, что могли означать прозвучавшие в ночи слова, произнесенные неизвестно кем.

«Вспомни похороны и черную книгу… В книге – знание…»

Чьи похороны он должен вспомнить?

За свои восемнадцать лет Аленору довелось увидеть не так уж много прощаний с ушедшими и проводов в Загробье. Бабушка, альдетта Вирнона. Отцовская сестра, альдетта Арденсирра. Сестра матери, альдетта Даутиция. Давным-давно, на Восточном побережье – еще какой-то дальний родственник… Утонувший в море товарищ по отроческим забавам альд Селандан… Угодивший под горный обвал другой приятель прежних лет – альд Горрингрот… И конечно – отец… Веселый и добрый отец, которому просто нельзя было не подражать, на которого хотелось походить во всех мелочах… Прощание с ушедшими в храмах, горсти земли на крышку гроба, поминальные трапезы и последняя песня, которую отлетевшая душа должна услышать в начале долгого пути по Загробью. Но как связаны все эти прощания с книгой и что это за книга?..

Черное небо за окном уже начало едва заметно светлеть, хотя до настоящего рассвета было еще далеко. Розовый полумесяц Диолы повис у самого горизонта, словно высматривая спящее солнце. Мысли юноши сбивались, растекались, кто-то говорил с ним, кутаясь в темный шуршащий плащ…

Аленор вздрогнул и открыл глаза, чуть не свалившись с подлокотника кресла.

«Черная книга… – отрешенно подумал он. – Черноглазая Юо… Черная куртка Дата, сына Океана… или сына Ночи?.. Ночью все книги… черные…»

Оставив светильник на полу, полусонный Аленор добрел до спальни, на ощупь добрался до постели, повалился на откинутое одеяло и уткнулся лицом в подушку. Больше он уже ни о чем не думал – он спал и видел какие-то странные, совершенно неуловимые и невразумительные картины, и невесть откуда взявшееся слабое пламя обжигало его обнаженную грудь – это саднили порезы, полученные в неожиданной схватке с сыном Океана; Дат держал в руке огромную черную книгу, и на ее обложке кровавились непонятные слова: «похороны знания должны тебя убить»…

Потом все неясные картины смешались в одну, исчезли, и на смену им пришли легкие привычные сны, хотя и такие же ускользающие, но напрочь лишенные тревоги, приятные и освежающие.

«Алено-ор, – ласково и нежно проговорила-пропела светловолосая незнакомка. – Я жду тебя. Найди меня, Алено-ор…»

Она погладила его по плечу, робко, неуверенно – и юноша сразу проснулся от этого прикосновения. В спальне было светло, за окном голубело безукоризненно чистое утреннее небо, и медленно кружили в небе небольшие белые птицы. Возле кровати стоял глонн. Его бурая шерсть была аккуратно прилизана, круглые желтые широко расставленные глаза под покатым лбом доброжелательно и чуть печально смотрели на юношу. Может быть, и не было в них никакой печали, но Аленору всегда казалось, что глонны помнят свое прежнее существование и чувствуют вину. Как обычно, в это очередное утро поминального месяца глонн сжимал в лапе маленький серебряный крест: альдетта Мальдиана извещала сына о том, что готова к встрече у часовни, в которой покоился прах альда Ламерада.

– Возьми там, на столике, – сказал Аленор, забирая крест у глонна. – Спасибо, что разбудил.

Глонн кивнул и враскачку засеменил к стоящему у стены круглому белому столику, на котором лежали гребни, перчатки, обручи и упругие кольца для волос и вперемешку теснились флаконы и баночки с разными ароматическими притирками и целебными мазями. Лапа глонна на мгновение нерешительно замерла над этой разноцветной россыпью, а потом ловко выудила из-под лежащей на столике тонкой перчатки серебряный крестик Аленора, почти такой же, как материнский, только с круглым пятнышком голубой эмали в центре – Аленор родился в год Голубого Неба, завершающий год Цикла Стихий Природы.

– Можешь идти, – разрешил юноша и взглянул на массивный бронзовый диск висящих на стене над дверью часов. – Я сейчас. Буду без опоздания.

Умываясь и поспешно одеваясь, Аленор пытался вспомнить свои сны, однако память о них, как обычно, почти стерлась при пробуждении. Но он хорошо помнил другое: таинственный голос, прозвучавший в ночи. Он был уверен, что голос ему не почудился, не приснился, и почти не сомневался: все, что произошло с ним вчера, произошло неспроста. Взятые по отдельности, сами по себе, события могли быть случайностью, но отстранившись от них, поднявшись над ними, представив их в совокупности, поневоле задумаешься о невидимых нитях, которые соединяют их, и где-то в отдалении, возможно, сходятся в одной точке; эти нити зажаты в чьей-то руке… Случайным может показаться лесной орех, упавший тебе на голову. Но посмотри вверх – чьи босые ноги мелькают там, в гуще листвы? Не твоего ли вихрастого приятеля-одногодка из недалекого селения? А поразмысли, почему это ему вздумалось вдруг обстреливать тебя орехами – и поймешь: это его ответ на то, что ты вчера при всех мальчишках бесцеремонно оттолкнул его и первым залез в ту пещеру в овраге…

Хотя все, возможно, совсем по-иному: никто не целился в твою голову увесистым орехом – просто он случайно сорвался с ветки, которую, тоже случайно, задел твой приятель, залезший на дерево, чтобы высмотреть, резвятся ли на поляне дикие поросята, и ведать не ведающий, что ты как раз в этот момент проходишь мимо…

Чувствуя, как вновь охватывает его вчерашнее смятение, Аленор торопливо причесал перед высоким зеркалом свои длинные волосы, собрал в пучок на затылке и покинул спальню.

Нежное, без единого облачка небо над серыми башнями замка предвещало хороший день. Двое глоннов у стены подрезали разросшиеся кусты, еще один осторожно передвигался по лужайке, поливая траву из огромной зеленой лейки. За распахнутыми настежь окнами кухни раздавался стук кастрюль. На балконе под самой крышей стояла альдетта Радлисса – мать альда Карраганта – с распущенными жидкими волосами, в длинном халате, поблескивающем золотым шитьем. Закрыв глаза, она протягивала руки к невидимому еще за холмами солнцу – набиралась жизненной силы, которую будет тратить потом в течение дня на составление разных комбинаций в замысловатой и почти бесконечной игре «сто дорог».

По дорожке, посыпанной крупным светлым песком, привезенным с побережья, Аленор направился к высокой внешней стене. Альдетта Мальдиана неподвижно стояла у входа в часовню – высокая, с девичьей фигурой (облегающее темное платье подчеркивало ее тонкую талию), с безукоризненно уложенными волосами, скрепленными изящной заколкой из темно-коричневого сплава, похожего на застывшую смолу. Лицо ее было бледным, свежим и моложавым, лишь тонкие лучики едва заметных морщинок застыли в уголках глаз.

– Приветствую тебя, мама. – Юноша наклонился и прикоснулся губами к прохладному виску альдетты Мальдианы. От ее волос веяло слабым ароматом цветов.

Альдетта Мальдиана провела ладонью по щеке сына и поцеловала его в лоб.

– Приветствую тебя, Аленор. Ты поздно вернулся вчера?

– Нет, не очень. Во всяком случае, дядюшка еще не спал и сразу же набросился на табак.

Аленор решил не говорить матери о том, что случилось с ним на лесной дороге, а уж тем более о таинственном голосе, прозвучавшем в ночной тишине. Вспомнив слова Фалигота, он сказал другое:

– Просьбу твоего мужа, – «твоего мужа» он произнес с нажимом, – я выполнил: ему найдут замену на турнире.

Альдетта быстро взглянула на сына и Аленор пожалел о тех словах, что сорвались с его языка, потому что заметил в глазах матери тяжелую тягучую давнюю боль. Он порывисто схватил мать за руку и неожиданно для самого себя спросил:

– Мама, можно задать тебе один вопрос?

Альдетта Мальдиана высвободила ладонь, подняла голову, сказала сухо:

– Не время и не место, Аленор. Идем.

Она медленно направилась к дверях часовни, ступая очень ровно, демонстрируя своей неестественно прямой осанкой отчужденность и неприступность. В словах матери юноше почудились укор и обида. Продолжая мысленно ругать себя, молодой альд догнал Мальдиану и, открыв дверь, пропустил ее вперед.

Они стояли на коленях в полумраке, который не могла рассеять одинокая свеча над черной, тускло блестящей плитой, и шептали слова молитвы за ушедших внезапно. Слышала ли эти слова душа, скитающаяся по Загробью, слышал ли Тот, Кто распоряжался ее дальнейшей судьбой?

Юноша был уверен, что их шепот доходит до Высшего Распорядителя и до нетленной сущности отца, сокращая и сглаживая ее нездешние пути. Что значат десять лет для души? Всего лишь несколько шагов от поворота до поворота…

После первой молитвы они зажгли большие белые свечи во всех четырех углах часовни и, раскрыв толстые поминальные книги, приступили к восемнадцатой молитве очищения. Под тяжелым камнем, глубоко в земле, неподвижно лежало бренное тело альда Ламерада, но готовилось, готовилось уже новое тело – очередная оболочка вечной души, бесценного творения Всевышнего!

Когда мать и сын покинули часовню, тихо закрыв за собой железную дверь, утро уже полностью вступило в свои права. Повинуясь жесту альдетты Мальдианы, Аленор вслед за ней подошел к окруженной кустами беседке.

– Ты хотел задать мне вопрос, – сказала альдетта, опустившись на широкую деревянную скамью и сложив руки на коленях; ее узкие пальцы, унизанные тонкими кольцами, беспокойно пошевеливались, теребя платье. – Что ж, я готова ответить на твой вопрос, Аленор. Сядь и я скажу тебе то, что ты хочешь услышать.

Аленор, почему-то смутившись, присел на краешек скамьи напротив матери и собрался что-то сказать в ответ, но Мальдиана не дала ему произнести ни слова.

– Я знаю твой вопрос, Аленор. Почему я вышла замуж за брата твоего отца, за твоего дядю? – Альдетта выпрямилась и отрешенно посмотрела на кусты. – Почему я вышла замуж за Карраганта?.. – повторила она после недолгого молчания уже с другой интонацией, словно размышляя вслух. – Ты еще молод и не знаешь, как это страшно: остаться одной… Ты не в счет, сынок, – ее печальный взгляд остановил вскинувшегося было Аленора. – И ты не поймешь меня не потому, что не хочешь понять, а потому, что пока не можешь понять… – Она вновь отрешенно смотрела на кусты, медленно перебирая пальцами тонкую серебряную цепочку на груди. – Каррагант начал ухаживать за мной, когда мы еще не были знакомы с твоим отцом. Он и познакомил нас… Была ранняя весна, лил дождь, а мы втроем на конях носились по лесу, а потом разожгли костер и прыгали через огонь… веселились… – Мальдиана улыбнулась, и теперь ее улыбка была не печальной, а теплой. – Пели какие-то сумасшедшие песни, твой отец опалил себе волосы, а еще они бросались друг в друга раскаленными углями… хватали их прямо голыми руками…

Юноша слушал мать, затаив дыхание. Он впервые узнал, что его отец, выходит, просто увел Мальдиану из-под носа брата. И не случись так – он, Аленор, возможно, был бы сыном альда Карраганта! Мать никогда не говорила ему об этом; да разве он когда-нибудь спрашивал ее?..

– Вот и вышло так, что моим мужем стал твой отец. – Альдетта Мальдиана вздохнула и подняла глаза на сына. – В юности нельзя помыслить себе ничего кроме любви, сынок… А потом… Потом хватает и одного уважения…

– Ты хочешь сказать, что согласилась вновь выйти замуж только потому, что уважаешь Карраганта? – недоверчиво спросил Аленор. – Согласилась… без любви?..

– Это очень сложно, сынок, – вновь вздохнула альдетта Мальдиана. – В жизни часто бывает так… достаточно того, что тебя любят… и ты позволяешь себя любить, быть любимой… Все-таки это гораздо лучше, чем одиночество…

То, что Аленор услышал от матери, просто не укладывалось у него в голове. Как же так – жить вместе без взаимной любви?! Разве можно делить ложе – без любви? Быть рядом – без любви?..

– Гораздо лучше, чем одиночество, – скривившись, пробормотал юноша. – Неужели слушать ругань, сносить брань – это лучше, чем одиночество? И еще уважать его за это?

Альдетта Мальдиана побледнела и зябко передернула плечами, словно дунул вдруг холодный осенний ветер.

– Это у него должно пройти, – тихо сказала она. – Он сам не знает, чего хочет, мечется… Что-то есть у него на душе… Это должно пройти. А если не пройдет… – Альдетта Мальдиана дернула серебряную цепочку и цепочка порвалась. Зажав ее в ладонях, альдетта произнесла еще тише, почти прошептала: – Тогда он покинет этот замок. Он не будет здесь жить. Или не буду здесь жить я… – В ее глазах блеснули слезы.

– Мамочка, ну что ты! – Аленор бросился к ногам матери, обнял ее колени. – Все будет хорошо! Вот увидишь, все будет хорошо. Я не дам тебя в обиду, мамочка!

Альдетта Мальдиана погладила сына по волосам, прижала к себе его голову.

– У меня иногда появляется нехорошее предчувствие, сынок… Нехорошее предчувствие…

– Я не дам тебя в обиду, не бойся!

– Я не о том, сынок…

Альдетта Мальдиана неожиданно порывисто встала, почти оттолкнув сына, и выбежала из беседки.

«Ну, дядя, только вернись – я с тобой поговорю! – сжав кулаки, яростно подумал Аленор. – Эх, отец! Ну почему ты ушел?..»

Он опустился на скамью, привалившись затылком к круглому гладкому столбу ограждения, и бесцельно принялся разглядывать небо. Утро не принесло успокоения, утро пролилось в душу новой тревогой…

Белые птицы по-прежнему безмятежно парили в небе, купались в воздушных струях, то сбиваясь в небольшое облако, то разлетаясь в стороны – и вдруг неистово замахали крыльями и, снижаясь, помчались к лесу, словно невидимый ураган сдул их с небесной голубизны. Через некоторое время выяснилась причина их поспешного бегства: в небе над замком появился черный орел. Распахнув огромные крылья, он сделал круг в воздухе и неторопливо полетел в сторону холмов, навстречу солнцу, высматривая добычу.

Черные орлы очень редко залетали в эти края, они обитали в глубине острова, в горах, которые, постепенно понижаясь, тянулись почти до самого побережья. Аленору не часто доводилось их видеть. В первый раз – с отцом. «Смотри, сынок, – это черный орел. Сейчас у нас год Черного Орла – третий год Птичьего Цикла». Да, тогда ему было шесть лет… Где они с отцом видели эту могучую птицу? Неподалеку от Имма? Он сидел на отцовском коне, впереди отца, уцепившись руками за конскую гриву. А потом они встретили…

Словно молния пронеслась в голове Аленора, вспыхнув в темноте и осветив все окружающее. Возникшая внезапно картина была отчетливой, будто произошло это только вчера, а не двенадцать лет назад.

Юноша вскочил со скамьи и завороженно уставился на черного орла. Он, наконец, понял, о чем вещал таинственный голос в ночи.

ЗА ЧЕРНОЙ КНИГОЙ

Один за другим, как бусинки с нитки, соскользнули в прошлое дни поминального месяца. Они казались Аленору бесконечно долгими, потому что ему не терпелось действовать – но поминальный месяц есть поминальный месяц. Уважай ушедших – ведь и ты когда-нибудь тоже уйдешь…

Наступил последний вечер. Юноша, облокотившись на каменный парапет, стоял в открытом переходе, ведущем в южную башню, и смотрел на заходящее солнце. Отсюда, с высоты, были хорошо видны окружающие замок поля, на которых и в этот вечерний час возились глонны, лес и подернутая легким туманом долина. Аленор провожал взглядом воспаленное красное светило, уступающее пространство небес бледным спросонок звездам, и думал о том, что когда-то, много-много лет назад, в одной из прежних жизней, он так же стоял у такого же парапета и все вокруг было очень похожим на этот вечерний пейзаж. И кто знает, в каких предыдущих существованиях – а сколько их было? – доводилось его иным телам стоять в переходе почти такого же замка? Или вовсе не замки, а что-то другое высилось там, в иных временах и пространствах?

Внезапно ему пришла в голову какая-то совершенно невероятная мысль, от которой по спине пробежал холодок, словно солнце, погружаясь за горизонт, забрало с собой тепло одного из прощальных вечеров уходящего лета.

«С чего ты взял, что уже был когда-то и вновь появишься из Загробья? – спросил он себя. – И кто может присягнуть, что число новых рождений будет бесконечно? Так говорили учителя. Так говорят книги. Но откуда это известно учителям? И на чем основана уверенность тех, кто написал книги? А что если мне, альду Аленору, сыну альда Ламерада, в действительности дан только этот короткий промежуток, только это тесное пространство между двумя стенами: Приходом и Уходом?.. И всем другим живущим тоже дано не более того, а слова учителей и тексты книг – всего лишь успокоительная выдумка, обнадеживающая ложь, за которую ухватились когда-то, чтобы не сойти с ума от отчаяния. Что если нет там, дальше, никаких воплотившихся снов и уходящие не просто уходят, а исчезают – навсегда?..»

Да, временами лезла ему в голову всякая несуразица, и он побаивался своих необузданных мыслей, но ничего не мог с собой поделать. В таких случаях – он знал – нужно немедленно начать думать о чем-нибудь другом, самом обычном, будничном. Например, об очередном послании, доставленном недавно птицей-вестником от альда Карраганта. Альдетта Мальдиана за обедом зачитала послание вслух. Тон письма был весьма бодрым, альд Каррагант передавал приветы всем поименно и сообщал, что уже собрался в дорогу и намерен, меняя лошадей, добраться до острова Мери еще до конца поминального месяца.

Поминальный месяц кончался уже через несколько часов, в полночь, но пока не пылила дорога под копытами коня спешащего домой альда Карраганта.

Аленору вспомнилась вдруг одна история о письмах, история не из книг, а из жизни. Из жизни приятеля отроческих лет и нынешнего партнера по турнирам альда Тиннарта. Эту историю когда-то рассказал Аленору потрясенный альд Каррагант, рассказал, потому что его буквально распирало от неожиданно открывшейся истины и потому что он знал: его пасынок умеет держать язык за зубами и никогда ничего не скажет Тиннарту.

Случилось так, что отец Тиннарта, альд Иллинтон, собрался вдруг в далекое путешествие. Это казалось странным, потому что альд Иллинтон не мог похвастаться отменным здоровьем. Аленор не раз видел его и всегда поражался какой-то неестественной желтизне лица и изможденному виду альда. Иллинтон уверил домашних в том, что ему пойдет на пользу длительное путешествие, и, распрощавшись с женой и сыном, покинул остров Мери.

Шло время, альд не возвращался, но не забывал регулярно посылать домой птиц-вестников – Тиннарт не раз говорил приятелям, что получил очередную весточку от отца. Так проходили недели и месяцы. Судя по письмам, альд Иллинтон забирался все дальше вглубь континента и пока не помышлял о том, чтобы вернуться в родные стены.

Уже почти три года отсутствовал альд Иллинтон, когда отчим Аленора отправился через пролив по каким-то своим делам и встретил старого соперника по турнирам варлийца Геста-Витта. Варлиец пригласил его погостить в свои далекие лесные владения и там альд Каррагант случайно увидел письма, множество писем, подписанных странствующим Иллинтоном и адресованных жене и сыну Тиннарту. И в тот же день Гест-Витт показал ему могилу рано ушедшего друга, альда Иллинтона…

Альд Иллинтон был неизлечимо болен и знал, что скоро ему придется уйти. Именно поэтому он покинул остров Мери, перебрался на континент и там, в лесном доме Геста-Витта, написал десятки посланий якобы из разных земель, написал наперед и попросил друга время от времени направлять в полет птицу-вестника…. Гест-Витт добросовестно выполнял последнюю волю ушедшего

– и на острове Мери продолжали получать вести от того, чья душа давным-давно скиталась по Загробью. У Геста-Витта оставалось еще много писем…

Добром или все-таки нечаянным злом было это решение ушедшего альда? Аленор не мог найти ответа на этот вопрос. Он знал только одно: его одногодок альд Тиннарт собирался переправиться на континент и начать поиски задержавшегося в странствиях отца…

Вечер был спокоен и прозрачен, вечер был пропитан тихой музыкой, струящейся из открытого окна кузины Элинии. В такие вечера лучше всего, ни о чем не думая, просто созерцать закатное небо, сливаясь с застывшим миром, растворяясь в царящем вокруг покое – но юноша не в состоянии был приобщиться к этой всеобщей благодати и никакие посторонние мысли, как он ни старался, не могли отвлечь его от главного. Его измотали все эти дни вынужденного бездействия, он буквально не находил себе места и теперь сгорал от нетерпения в ожидании завтрашнего утра, когда можно будет наконец-то отправиться в путь. Он страстно желал вновь встретиться с Датом, сыном Океана, и вырвать у него признание, он готов был пойти на все, чтобы раздобыть черную книгу и найти путь к незнакомке, похожей на старинных дев прибрежных вод.

Черная книга адорнитов…

Никто толком не знал, откуда переселились адорниты на остров Мери. Считалось, что они пришли из каких-то дальних земель – но из каких? Где находились эти земли? И что вынудило адорнитов покинуть их? Сами адорниты ничего не говорили о себе. Они жили замкнутой колонией на окраине Имма и было их совсем мало – сотен семь-восемь, не больше. Дети у них рождались редко, в основном, девочки, в браки с инородцами они не вступали, и подавляющую часть населения колонии составляли глубокие старики и старухи. Почти одни старухи… Аленора никогда не интересовало, как они живут и чем занимаются, и запомнилась ему, пожалуй, только одна фраза, брошенная кем-то из гостей в разгар веселого шумного музыкального вечера с фейерверком, танцами, состязанием острословов и поцелуями в кустах: «Ты просто прелесть, чародей, колдун – ну прямо адорнит да и только!» Адорниты вымирали, как древние народы, населявшие некогда континент и оставившие после себя развалины городов и неразгаданные письмена; адорниты вымирали – это было ясно. Может быть, какое-то давнее проклятие висело над ними, заставив уйти с обжитых мест и постараться – увы, безуспешно – обрести процветание на большом и прекрасном острове Мери? Аленор не задавался этими вопросами – ему не было никакого дела до молчаливых старух с окраины Имма.

Почему он и отец в тот день, двенадцать лет назад, оказались там? Просто проезжали мимо? Или отцу было что-то нужно от адорнитов? Тот день давно забылся, и в памяти юноши осталась только процессия, которую они встретили, подъезжая к Имму. И если бы не таинственный голос в ночи, если бы не черный орел – вряд ли бы вспомнилась и она.

Тогда, в тот день, отцовский конь миновал очередной поворот и Аленор увидел вереницу стариков и старух, растянувшуюся по узкой дороге, с обеих сторон зажатой деревьями. Идущие были одеты в одинаковые фиолетовые балахоны, перетянутые широкими черными поясами. Впереди медленно вышагивали несколько седобородых старцев, держа, как поднятые копья, отполированные шесты, на которых был укреплен деревянный настил. На настиле, возвышающемся над головами идущих, покачивался, плывя в воздухе, черный гроб без крышки.

Отец свернул на обочину, остановился и спешился, а Аленор остался сидеть на спине коня и смог хорошо разглядеть того, кто лежал в гробу, по плечи накрытый фиолетовым покрывалом. Изрезанное глубокими морщинами лицо ушедшего с впавшими щеками и чуть крючковатым носом было спокойным, а закрытые глаза под густыми седыми бровями наводили на мысль о том, что лежащий в гробу крепко спит после трудных дел. Длинную седую бороду, уложенную поверх покрывала, шевелил слабый ветерок. На голове ушедшего была надета круглая черная шапочка с вышитыми разноцветными узорами. Внезапный порыв ветра на мгновение отбросил тонкую накидку, покрывающую маленькую подушку, и Аленор увидел под ней какой-то черный предмет, лежащий в изголовье ушедшего.

Теперь, двенадцать лет спустя, он не сомневался, что это была книга.

А тогда, в детстве, похоронная процессия не вызвала у него особых эмоций. Ну и что с того, что понесли куда-то уснувшего бородатого старца? Вот черный орел, которого незадолго до этой встречи показал ему отец – это да! Хорошо бы сесть на такого орла, как на коня, и взмыть в небеса, к самому солнцу – орел большой и сильный, он, наверное, сможет поднять не только его, Аленора, но и отца. Главное – держаться покрепче за шею птицы, чтобы не свалиться, а то можно сломать руку или ногу…

И все. Ушли по своим делам молчаливые живущие в темных одеждах, скрылись за поворотом – и вновь можно было вместе с отцом ехать вперед, к городу,

– во-он к тем домам, что уже виднеются за деревьями. Отец обязательно придумает для него, Аленора, какое-нибудь развлечение в Имме, и будет о чем по возвращении домой рассказать маме.

Черная книга адорнитов. Ее обязательно нужно найти – и получить знание. Интересно, какое оно – это знание?..

Закат медленно остывал, отдавая свои краски набирающим силу звездам. Печальная нежная музыка продолжала звучать из окна кузины Элинии. Альд Беонаст и альдетта Радлисса – родители отчима – вышли из беседки и, о чем-то переговариваясь, медленно направились через внутренний двор к фруктовому саду. Аленор знал, что вряд ли сможет сейчас уснуть, и все-таки решил идти к себе и лечь в постель. Он горячо желал, чтобы ночь прошла как можно быстрей и намерен был прямо на рассвете скакать в Имм, в колонию адорнитов.

«Я должен разыскать черную книгу, – думал он, шагая по переходу. – Лишь бы она оказалась именно той, которая мне нужна…»

Пройдя длинным тихим коридором, юноша постучал в дверь покоев альдетты Мальдианы.

– Можно войти, – раздался из-за двери голос матери.

Альдетта сидела в кресле у окна и вместе со стоящим напротив нее глонном сматывала в клубок светло-коричневые нити пряжи. Ее комната буквально утопала в цветах. Цветы стояли везде: на полочках, на столиках и на подоконниках – в больших и маленьких разноцветных вазах и кувшинах, а один букет с недавно срезанными алыми бутонами лежал прямо на полу, источая горьковато-сладкий запах уходящего лета.

– Ты как цветок среди цветов, – улыбаясь, сказал Аленор, подойдя к матери.

Он ничуть не кривил душой, потому что альдетта действительно выглядела очень хорошо. Босоногая, в легком светлом платье, с разбросанными по плечам пепельными волосами, она была сродни красавицам на картинах, развешанных по стенам комнаты. Альдетта Мальдиана любила живопись и никогда не упускала случая съездить в Имм и еще дальше, в города у пролива, узнав, что там демонстрируются новые полотна.

– Ты хочешь сказать: увядший цветок? – улыбнулась в ответ альдетта и бросила клубок глонну.

Аленор видел, что матери приятны его слова.

– Какое там увядший, мамочка! – с жаром воскликнул он. – Ты только-только начинаешь расцветать.

Глонн принес им фруктовый напиток и они немного поговорили о цветах – близился праздник лучших букетов, – а потом Аленор сообщил альдетте Мальдиане, что собирается на рассвете ехать в Имм.

– Понимаю, тебе не сидится на месте, сынок. – Альдетта задумчиво покивала, а затем пытливо взглянула на сына: – Уж не обнаружился ли там некий магнит, притягивающий твое сердце?

«Мой магнит в неведомых краях», – подумал Аленор.

Он не хотел раскрывать истинную цель своей поездки в Имм и ответил вопросом на вопрос:

– Скажи, мама, а у тебя в юности было много таких магнитов?

Альдетта Мальдиана с веселым изумлением подняла брови.

– Тебя интересует, часто ли я влюблялась? Наверное, не реже, чем ты теперь. Влюбленность – это прекрасное состояние души, сынок. – Альдетта Мальдиана отвернулась к окну и вздохнула. – Жаль, что с годами оно повторяется все реже.

«Потом хватает и одного лишь уважения, – вспомнил Аленор слова матери.

– Ну уж нет, у меня будет совсем не так!»

Альдетта встала и забрала клубок у глонна, переводящего печальный взгляд с нее на юношу.

– Ты ведь еще погостишь у нас, Аленор?

– Да, мама. Мне хотелось бы все-таки дождаться возвращения, – юноша запнулся на мгновение, – моего дяди.

Альдетта Мальдиана опустила голову и промолчала.

Поздней ночью Аленор, проворочавшись с боку на бок и измяв все подушки, все-таки сумел уснуть – и ему показалось, что глонн разбудил его почти сразу, словно поджидая за дверью, карауля тот момент, когда юношу одолеет сон. На самом же деле уже светало и глонн просто выполнил то, о чем с вечера попросил его Аленор.

Наскоро проглотив принесенный исполнительным прислужником завтрак, юноша, немного поколебавшись, все-таки облачился в панцирь, защищающий грудь и спину. Кто знает, не сидит ли в засаде на лесной дороге неистовый Дат, сын Океана? Пусть панцирь и не слишком подходящее обмундирование для долгой дороги теплым летним днем – куда приятней скакать в одной тонкой сорочке нараспашку! – но чего ради рисковать жизнью из-за чьей-то непонятной прихоти? Натянув поверх панциря шелковую светло-сиреневую сорочку, накинув на плечи легкий плащ цвета морской волны и вооружившись мечом, Аленор отправился на конюшню.

Едва отъехав от ворот спящего замка и только-только собираясь пуститься вскачь, он заметил бредущую по высокой траве к дороге рыжеволосую девушку в узком сером платье. Придержав коня, Аленор подождал, пока девушка подойдет поближе, и поднял руку с открытой ладонью.

– Приветствую тебя, кузина. Встречаешь восход?

– Приветствую тебя, Аленор.

Кузина Элиния остановилась на обочине. Подол ее платья был мокрым от росы, к босым ногам прилипли травинки. В ее выпуклых серых глазах под редкими полосками рыжеватых, едва заметных бровей, как всегда, застыло выражение какого-то непонятного испуга и давней грусти. Ее большой рот с бескровными губами был сжат, словно она боялась проговориться о чем-то важном, молочно-бледные щеки, к которым не приставал загар, контрастировали с тлеющим пламенем тонких блестящих волос, не ведающих о том, что такое пышная прическа. Альдетта Элиния отнюдь не казалась красавицей, хотя маленькая ямочка на округлом подбородке выглядела очень мило, и фигура ее, обтянутая узким платьем, была изящной и тонкой, с плавными линиями бедер и привлекающими взор выпуклостями в меру полной, высокой девичьей груди.

Альдетта Элиния была старше Аленора: этой осенью ей исполнялось уже двадцать два. Аленор знал ее с самого детства, а с той поры, когда внезапно ушла ее мать, альдетта Даутиция, она жила здесь, в замке, и альдетта Мальдиана, как могла, старалась, заменить ей мать. Аленор и Элиния росли вместе, но общались мало: ну какой интерес мальчишке, у которого полно приятелей-сверстников, стараться привлечь к своим играм молчаливую и вечно то ли испуганную, то ли грустную девчонку да еще если эта девчонка на четыре года – на целых четыре года! – старше его? И о чем она вечно грустит? О матери? О своем родном брате, которому не суждено было прожить и двух часов? О пропавшем без вести отце, альде Тронгрине?

Правда, потом, через несколько лет, они немного сблизились – Аленору понравилось слушать ее пересказы всяких интересных книг, он приходил в восхищение, видя, с какой легкостью Элиния сочиняет музыку (но всегда такую печальную!) – но все-таки были они очень разными и не часто проводили время вдвоем. В последние годы Аленор испытывал к кузине все большее уважение, убеждаясь в редких беседах с ней, что знания ее весьма и весьма обширны. Знания знаниями, но все попытки Аленора вытащить двоюродную сестру на молодежные сборища, приобщить ее к собственному кругу знакомых, заканчивались неудачей: Элиния избегала всякого общества, предпочитая проводить время в одиночестве. И вряд ли был на свете кто-то, из-за кого трепетало бы сердце Элинии, о ком бы она мечтала по ночам. А если и был – то не живущий, а какой-нибудь персонаж из прочитанных ею многочисленных книг…

– Далеко ли ты собрался, Аленор?

– В Имм. Нужно кое-что разыскать в Имме.

Юноша сверху вниз смотрел на кузину и вдруг подумал, что если раздобудет книгу – обязательно покажет ее Элинии. Может быть, содержащееся в книге неведомое ему знание сможет излечить альдетту от непрерывной печали? Он собрался было намекнуть об этом кузине, но тотчас же передумал: не стоит раньше времени расставлять клетки для птиц, которых еще нужно поймать.

– Ты же совсем промокла, Элиния, – сказал он. – Как бы не подхватила простуду.

– Роса смывает ночные страхи, а утренний воздух пополняет жизненную силу, – очень серьезно ответила альдетта. – Мы едины с миром и должны поддерживать эту связь.

«Да, милая кузина, жизненная сила тебе явно не помешает», – подумал Аленор и прощально махнул рукой.

Конь легко мчался сквозь утренний лес, топотом копыт пробуждая птиц, и их гомон сопровождал Аленора до самого Имма. Никто, кроме двух глоннов с вереницей больших крытых возов, не встретился ему на пути, никто не пытался напасть на него – и разве кому-то в голову может придти что-нибудь недоброе в такое прекрасное летнее утро?

Проехав по тропинке вдоль старинного земляного вала, поросшего травой, бурьяном и кустарником, юноша, не заезжая в город, по скошенным лугам направился прямо к колонии адорнитов. Городу было тесно в кольце давным-давно ненужных оборонительных валов, и то тут, то там выплескивались за кольцо отдельные дома, улицы и целые кварталы. Поселение адорнитов тоже находилось с внешней стороны вала, примыкая к небольшой роще. Дальше, за широкой ложбиной, раскинулся лес, и где-то там тянулась дорога, по которой они с отцом ехали в год Черного Орла – третий год Птичьего Цикла – и где встретилась им похоронная процессия. А сейчас шел уже третий, завершающий, год Цикла Камней – год Опала, зловещего камня, камня раздоров и страхов.

Обогнув промытый дождевыми потоками овраг, Аленор спешился и пустил коня на лужайку, за которой начинались дома адорнитов. Дома были длинными и приземистыми, с выложенными из темно-красного неотшлифованного камня стенами, с односкатными, задранными вверх крышами, покрытыми чуть более светлой, чем стены, обожженной черепицей. Возле каждого дома росли деревья и пестрели цветами небольшие палисадники. За темными окнами с одинаковыми черными с серебром занавесками не угадывалось никакого движения. Несмотря на то, что утро уже сменилось разгорающимся днем, колония казалась пустынной: сколько не высматривал Аленор, он пока нигде не обнаружил ни одного живущего. То и дело бросая взгляд направо и налево, юноша неуверенно направился по вымощенной желтой квадратной плиткой улице мимо домов, недоумевая, где искать обитателей колонии, и есть ли они вообще. Он впервые был в этом квартале и его охватила непонятная робость. Только сейчас он обратил внимание на то, что здесь стоит тишина, нарушаемая лишь еле слышным шуршанием листьев, не раздается такой привычный птичий пересвист и не видно ни одной собаки, которых обычно полно на улицах Имма.

Только почти дойдя до рощицы, в которую упирался квартал, молодой альд обнаружил, куда подевались жители колонии. Двери скрытого деревьями длинного, такого же приземистого здания, стоящего в стороне от дороги, были широко открыты и там, в полумраке, испещренном бледными огоньками свечей, раздавалось тихое монотонное пение. Юноша понял, что попал в колонию адорнитов в час общей молитвы. Местных обычаев он не знал, поэтому решил не заходить в храм, а подождать окончания богослужения на улице. Устроившись на траве под деревьями неподалеку от входа, Аленор расстегнул сорочку и, ослабив крепления панциря, принялся платком вытирать пот с груди, стараясь не задевать свежих порезов, нанесенных мечом умелого бойца Дата. Одновременно он невольно прислушивался к доносящемуся из храма пению. Поминали Творца, Христа-Искупителя и Его нерукотворный незримый Чертог, но сама молитва была ему незнакома.

Внезапно юноша почувствовал, как сдавило виски, словно чьи-то невидимые сильные руки обхватили и сжали его голову. Он тряхнул головой, встал и прошелся по траве. Невидимые руки ослабили свою хватку, но тут же переместились ниже, легли на горло. Аленор несколько раз глубоко вздохнул и с опаской покосился на храм адорнитов: что-то подсказывало ему, что дело здесь именно в вершащемся в храме действе. Неприятные ощущения исчезли, но сердце никак не могло обрести обычный размеренный ритм и Аленор напряженно ожидал, что сейчас с ним случится что-нибудь еще. Колония адорнитов явно не была самым лучшим местом для праздных прогулок чужаков.

Однако невидимые руки больше не трогали его. Проведя платком по взмокшему лбу, Аленор привалился к дереву, испытывая нечто вроде слабого головокружения. Из глубины души медленно поднималась какая-то смутная тревога. К его величайшему облегчению, пение, наконец, смолкло, и тут же, словно только дожидаясь этого момента, порывами задул приятный ветерок, охлаждая горящее лицо юноши. Из храма потянулись адорниты в расшитых серебряными нитями черных одеждах. В сплошном потоке старческих фигур нет-нет да и мелькали молодые лица; вместе со взрослыми шли и дети, молча, как и все остальные, и так же, как остальные, не удостаивая застывшего у дерева юношу ни единым взглядом. Очень странными показались Аленору адорниты – и он решил расспросить о них знающих живущих в Имме. И кузину Элинию. И покопаться в библиотеке. Но это потом, потом… Главным сейчас для него было попытаться остановить кого-нибудь из этих безучастно проходящих мимо него живущих.

Дождавшись, когда поток отмолившихся почти иссяк, юноша вышел из-под дерева и обратился к одиноко бредущей старухе с худощавым, словно выбитым из камня лицом. Глубокие темные глаза старухи под почти сросшимися на переносице бровями все-таки остановились на Аленоре, когда альд преградил ей дорогу.

– Прошу тебя выслушать меня, – сказал юноша с легким поклоном, стараясь, чтобы голос его прозвучал как можно мягче и учтивее.

Старуха, поджав губы, смотрела на него, и взгляд ее был непонятным. Аленор вдруг заметил, что лицо ее хоть и покрыто сетью морщин, но вовсе не кажется дряблым, темные, с проседью, волосы, собранные в тяжелый узел на затылке, густы и пушисты, а в черной глубине ее неподвижных глаз померещилось ему какое-то сияние. Последние фигуры скрылись за поворотом и он остался наедине с пожилой адорниткой напротив распахнутых дверей храма, в котором все так же горели свечи, но не было заметно чьего-либо присутствия.

– Я альд Аленор, сын альда Ламерада, – продолжал юноша, ободренный тем, что адорнитка не делает попыток просто обойти его, как дерево или колонну, и молча удалиться. – Я сегодня приехал в Имм… приехал именно сюда, в колонию, чтобы поговорить с кем-нибудь из вас. Я очень хотел бы кое-что узнать.

Ответные слова адорнитки буквально пригвоздили юношу к месту.

– Вот ты и пришел, альд Аленор, сын альда Ламерада, – звучным глубоким голосом, похожим на колокольный звон в ночной тишине, сказала старуха и качнула головой. – Ты не мог не придти.

– Почему? – оторопело пробормотал юноша.

Старуха усмехнулась, но даже при этой усмешке выражение ее глаз не изменилось.

– А как ты думаешь, альд Аленор?

– Я н-никак не думаю, – выдавил из себя юноша. – Ты знала, что я приеду сюда? Откуда? Ты можешь заглядывать в будущее, как мерийские гадалки?

– Ты не мог не придти, – вновь усмехнувшись, повторила адорнитка. – Я не мерийская гадалка. Мое имя Ора-Уллия. Ты пришел сюда, потому что миром правит Неизбежность. Все, что должно случиться, обязательно случается, независимо от воли живущего.

– А-а! – облегченно выдохнул Аленор. – Ты хочешь сказать, что если я уже пришел сюда, то значит – должен был это сделать? Тогда конечно. Иначе я бы здесь не появился.

– Суть не в том, должен ты или не должен, – бесстрастно сказала Ора-Уллия. – От тебя это вовсе не зависит. Это зависит вовсе не от тебя.

– Ну да? – недоверчиво прищурился юноша. – От кого же это зависит? От Творца? Но Творец лишь созерцает наш путь, не лишая нас свободы выбора.

– От Неизбежности, – сухо произнесла адорнитка. – Запомни, альд Аленор: все без исключения подчиняется Неизбежности.

Аленор мог бы поспорить с Орой-Уллией. Например, спросить: а как же насчет Всемогущего? Он что, тоже подчиняется Неизбежности и просто не мог не сотворить мир? Но как это согласуется с абсолютной свободой воли Создателя и возможностями Его творений, созданных по Его образу и подобию и несущих в себе частицу Божества? Аленор мог найти и другие возражения – но не для споров приехал он сюда, в колонию адорнитов.

И все-таки он не удержался:

– Я вполне волен был сегодня свернуть у городских валов не направо, а налево и поехать на торжище или в Оружейный клуб.

– И все-таки ты не свернул направо, – жестко сказала в ответ Ора-Уллия.

– Мы теряем время, альд Аленор. Задавай свои вопросы. Мне пора уже очищать жилище. Я могла бы не отвечать на них…

– Однако этого требует Неизбежность, – вновь не удержался юноша.

– Ты плохо воспитан, альд. – Аленору почудилось, что глаза старухи на мгновение полыхнули темным пламенем. – Но твои слова истинны: это не мы с тобой разговариваем сейчас; это Неизбежность говорит сама с собой. Не сегодня, так завтра ты все равно узнал бы ответы на свои вопросы. Задавай вопросы.

– Прости, Ора-Уллия, – юноша отступил на шаг и еще раз поклонился. – Я был неучтив. Но это не от невоспитанности, а от желания добраться до истины. Существует множество кажущихся противоречий…

– Теперь уже я вынуждена быть неучтивой, – перебила его Ора-Уллия. – В третий раз говорю тебе: задавай свои вопросы, мне нужно идти очищать жилище.

– Да-да! – поспешно сказал Аленор. – Однажды, двенадцать лет назад, в год Черного Орла, я был здесь с моим отцом, альдом Ламерадом. Наверное, весной, потому что трава, помнится, была совсем редкой. Мы встретили на дороге похоронную процессию. Я видел ушедшего: это был седобородый старец в черной шапочке… Я хотел бы побывать на его могиле.

Аленор замолчал и с трудом заставлял себя не опускать глаза под долгим, тяжелым, пристальным взглядом Оры-Уллии. Капельки пота щекотали шею, стекая на спину, под панцирь, щекам было жарко. Ему показалось, что цепкий взгляд старухи обшарил всю его душу и Ора-Уллия знает его истинные намерения. Он из последних сил выдерживал ее безмолвный мрачный напор.

– Что было изображено на охранном уборе ушедшего? – наконец прервала молчание адорнитка.

– Охранном уборе? – недоуменно переспросил Аленор.

– Да. То, что ты назвал черной шапочкой, – это охранный убор.

Юноша задумался, припоминая, потом неуверенно произнес:

– Я точно не помню… Это было давно, мне было всего шесть лет… Какие-то узоры… красные… зеленые… Пo-моему, круг со звездой… Да, круг, а внутри звезда. И кресты… Кажется, кресты… – Он с сомнением посмотрел на адорнитку. – Или нет…

– Я знаю, о ком ты говоришь, – сказала Ора-Уллия. – Я могла бы спросить, почему у альда вдруг возникло желание побывать у склепа ушедшего адорнита. Но ты вряд ли скажешь правду.

– В тот день отец впервые показал мне черного орла, – терзаясь от того, что приходится кривить душой, глухо произнес Аленор. – Перед тем, как мы встретили похоронную процессию. Отец умер десять лет назад… Я знаю имя птицы: черный орел. Я знаю имя отца: Ламерад. Я знаю, где это было: неподалеку от Имма… Я не знаю имени ушедшего… Мне нужно знать имя ушедшего… Не могу объяснить почему, но я должен побывать на его могиле…

– Неизбежность, – пробормотала Ора-Уллия, опустив голову, и юноша был рад, что она перестала сверлить его взглядом. – Куда ни повернись – везде лишь одна Неизбежность. И ничего более… И никуда не деться от Неизбежности… Его похоронили под именем Гpax. Настоящее его имя принадлежит его душе, и оно ушло вместе с ней. Он вновь воплотится со своим настоящим именем и вновь заменит его на другое. – Звучный голос старухи потускнел и Аленор с трудом разбирал слова, которые почти сливались с шумом ветра в ветвях. – Грах… Ему уже некому было передать искусство владения таинствами… Нить оборвалась… Разлетелась цепь… Круг больше не замкнется. То, что происходит там, – Ора-Уллия обернулась к затихшему храму, – лишь слабый отблеск, отражение отражения, общедоступное и много утратившее. Наивные мечтатели… Они думали уйти от Неизбежности, они надеялись перехитрить Неизбежность… Разве можно ускользнуть от собственной тени?

Адорнитка вновь посмотрела в глаза Аленору странным взглядом ожившей на мгновение статуи, которая готова вот-вот застыть, и юноша подумал, что в словах Оры-Уллии мелькают крупицы каких-то неведомых истин, и что, наверное, есть смысл тщательно собрать эти крупицы, разложить их перед собой и попробовать составить правильный, единственно верный и возможный узор.

– Иди туда, через рощу, альд Аленор. За рощей дорога: по ней мы носим своих ушедших. Повернешь налево, увидишь. Склеп из черного камня. Наверху

– изваяние тунгра.

– Тунгра?

– Да. Ты не знаешь наших древних охранников. Здесь нет наших древних охранников. Тунгр – это рогатая птица с глазами зелеными, как трава. Ты найдешь. Я ответила на твои вопросы, альд Аленор, и мне давно уже нужно идти.

– Благодарю тебя, Ора-Уллия, – поклонившись, ответил Аленор. – Пусть твой род всегда процветает.

– Ушли времена процветания. Запомни: все, что происходит с тобой, направляется рукой Неизбежности. Даже тот черный орел над твоей головой – неспроста. Даже отдаленный гром за твоим окном…

Ора-Уллия кивнула и, наклонив голову, направилась к желтой полосе дороги. Аленор смотрел ей вслед – и ему было как-то не по себе от последних слов адорнитки. Над всем этим стоило поразмыслить. Потом…

Бросив последний взгляд на безмолвный храм, юноша прямо через луга, позади домов, обходя купы деревьев, направился к тому месту, где оставил коня. Сердце его тревожно сжималось, но он уже не мог просто так отказаться от задуманного и как ни в чем не бывало вернуться к прежней беспечной жизни. Даже если ты берешься за дело, последствия которого трудно предсказать, оно становится твоим делом… И если следовать убеждениям Оры-Уллии, каждый твой поступок, каждый поворот – налево ли, направо ли – это очередной лик Неизбежности.

Сев на коня, Аленор не стал возвращаться в колонию, которая уже не казалась пустынной – то тут, то там виднелись фигуры адорнитов, – а поехал в объезд, огибая дома по широкой дуге: ему не хотелось привлекать ничьего внимания, хотя Ора-Уллия, конечно же, могла известить о его намерениях всех обитателей колонии. Солнце уже одолело путь до своей верхней точки, но особой жары не чувствовалось: приближалась осень, последняя осень Цикла Камней, осень года зловещего камня опала.

Надвинулась роща, прошуршала под копытами коня первой осыпавшейся листвой. Аленор выехал на дорогу, оглянулся: за деревьями виднелись темно-красные дома. Да, это была та самая дорога. Та самая дорога, по которой он когда-то ехал с отцом.

А вот и поворот; именно о нем говорила Ора-Уллия. Дорога разветвлялась и Аленор направил коня налево, на тропу, поросшую пучками невысокой травы; видно было, что по ней ходят очень редко. Когда юноша уже довольно далеко углубился в чащу, впереди показался просвет, а потом открылась обширная пустошь. Судя по многочисленным пням, здесь когда-то тоже стояли деревья, павшие под ударами топора. Тянулась из травы редкая поросль, пытаясь заменить предшественников, но она пока была не в силах скрыть вздымающиеся над землей каменные надгробия и массивные черные и серые пирамиды склепов. Это было то, что искал Аленор: кладбище адорнитов.

Оставив коня у черной решетчатой ограды, которая уходила в обе стороны от тропы, Аленор открыл тихо скрипнувшие решетчатые ворота и оказался на большой круглой площадке, выложенной черным мрамором. В центре площадки лежала такая же черная плита – сюда, вероятно, ставили гроб, прощаясь с ушедшим. Юноша пересек площадку и, стараясь ступать как можно тише, направился к надгробиям, отыскивая взглядом рогатую птицу тунгра с глазами зелеными, как трава. У него почему-то пересохло во рту, а спина под панцирем, наоборот, взмокла от пота. Он не то чтобы боялся – ведь тут не было ничего, кроме праха, укрытого под землей и за отсвечивающими на солнце мраморными гранями пирамид, – но охотно променял бы сейчас пребывание в этом застывшем и беззвучном обиталище тленных оболочек ушедших хотя бы и на ту же отрешенную от мира колонию адорнитов.

Медленно огибая вертикально стоящие плиты надгробий с выбитыми на них непонятными символами и рисунками, Аленор разглядывал вершины черных четырехгранников высотой в два его роста. «Склеп из черного камня», – сказала Ора-Уллия. Каменные птицы, звери и рыбы с красными, лазурными, желтыми, белыми глазами слепо смотрели на него со всех сторон. Вот! Рогатая длинноклювая серая птица венчала вершину черной пирамиды и солнце играло в изумрудах больших круглых застывших глаз.

Юноша провел языком по сухим губам, оглянулся и крадущимися шагами приблизился к склепу. Основание пирамиды было выложено из красного камня, а выше, над этой красной полосой, сходясь в острие на вершине, угрюмо блестел черный мрамор, подобный застывшему мраку подземных глубин. Птица тунгр безучастно смотрела с вышины на притихший лес. Обойдя пирамиду кругом, Аленор обнаружил нишу с низкой деревянной дверью, закрытой на широкий железный засов. Можно было отодвинуть засов и войти в склеп, но юноша решил не рисковать: он не мог поручиться, что чьи-нибудь внимательные глаза сейчас не наблюдают за ним из-за ограды. Нет, он вернется сюда ночью и возьмет то, что искал.

При мысли о предстоящем ночном посещении этого кладбища защемило сердце, но Аленор, разозлившись, обругал себя: не можешь, трусишь – сиди в своем замке и мечтай о прекрасных девах и дрожи, как мышь, от каждого шороха за окном. Трусу незачем пускаться в путь, трусу лучше сидеть, забившись в угол, и презирать себя. Он, Аленор, никогда не был и не будет трусом! И не в этом ли доблесть живущего – победить, сломать в себе страх, вырвать его из души, превратить в пепел и навсегда развеять с самой высокой башни?

Опустившись на колени, Аденор начал молиться за ушедшего Гpaxa и, взывая к Всемогущему и Искупителю, просил их не препятствовать в свершении задуманного.

«Этой ночью Неизбежность проявит себя», – пришла невольная мысль.

«Этой ночью я должен забрать из склепа черную книгу. Таинственный голос неспроста прозвучал в моей спальне…»

ТАЙНЫЕ ПУТИ

Въехав в Имм через восточные ворота, Аленор направился прямо к Оружейному клубу: там можно было пообедать, посидеть с бокалом темного пива, слушая разговоры и коротая время в ожидании вечера. Хорошо еще было бы повидаться с другом Риоленом; тот, наверное, уже вернулся с континента, из Пятнистой долины, где мерялся силами со смуглолицыми из Западных Земель. Кому же досталась синяя чаша Летних Ветров? Правда, не то сейчас было у Аленора настроение, чтобы общаться с друзьями. Даже с самыми лучшими друзьями. Все его мысли сосредоточились на том, что предстоит ему сделать ночью. От этих мыслей все чаще и чаще сжималось сердце. После встречи с Орой-Уллией юноше стало казаться, что адорниты – не простые живущие, что они владеют какими-то тайнами… И как знать, не чревато ли бедой посещение места, где покоится прах их ушедших?.. Предохранит ли трижды освященный нательный серебряный крест от недобрых сил ночи на чужом кладбище?..

Погруженный в тревожные размышления, Аленор не заметил, как пересек улицу, ведущую к клубу. Только миновав еще несколько многолюдных кварталов и выехав на тенистую набережную, опоясавшую небольшое озеро, он словно проснулся и, обнаружив, что попал совсем не туда, куда хотел, повернул коня назад.

Старинное белое здание Оружейного клуба возвышалось на зеленом холме посреди сада. Клуб имел давнюю историю, уходящую в глубины Больших Циклов, и существовал еще до нашествия орров, когда Имм был совсем крохотным городком на одной из дорог, ведущих в глубь острова Мери. В клубе могли на равных общаться юнцы, только-только прошедшие все этапы испытаний, и ветераны турниров, опытные бойцы, обладатели целых коллекций турнирных наград. Оружейный клуб Имма был известен далеко за пределами острова и его членов всегда с уважением и почетом встречали в любых землях. Аленор состоял в клубе уже третий год и очень гордился тем, что был принят сразу, без повторных испытаний. Как когда-то и его отец.

Поднявшись по широкой лестнице, Аленор вошел в здание и отметился в толстой клубной книге, лежащей на белом мраморном столе, ножки которого были сделаны в виде старинных мечей, не очень удобных в бою, но разящих наверняка. Пробежав глазами список, он обнаружил знакомые имена и направился через анфиладу залов в трапезную, славящуюся своими отменно приготовленными блюдами.

В клубе, как всегда в это время дня и в эту пору года, было не очень людно и не очень шумно. Сгрудившись у стола, обсуждали тактику боя на предстоящем турнире. Бились на деревянных мечах, восстанавливая и шлифуя навыки нападения и защиты. Рылись в книгах и спорили, кому достались награды донаррийского турнира в год Огня. Делились впечатлениями от поездок. Формировали пятерки, десятки и двадцатки. Принимали посланников с континента. Хохотали, слушая веселые истории. Проклинали на чем свет стоит оружейную мастерскую в Цветочном квартале за неудобные шлемы. Строили планы охоты. Играли в камни, шары, тройные полеты и звезды небесные. Просто потягивали пиво, устроившись в креслах и на диванах.

Аленор по пути приветствовал всех, кого видел, но на предложения присоединиться к той или иной компании отрицательно качал головой. Он прошел через все длинное крыло Оружейного клуба и открыл дверь трапезной.

В большом, но уютном зале трапезной, тоже было немноголюдно. Скорее, почти пусто. Два незнакомых бородатых альда, склонившись над доской, переставляли с клеточки на клеточку костяные игральные диски, стремясь перехитрить друг друга в «турнире Белливра Бродяги». Они были настолько увлечены игрой, требовавшей и смекалки, и тонкого расчета, и риска, что не замечали ничего вокруг. Их бокалы с почти нетронутым пивом стояли на самом краю стола и в любой момент могли оказаться на полу от нечаянного толчка локтем. Наискосок от игроков задумчиво ковырялся вилкой в салате бледный чернобровый юноша. Он еле заметным кивком ответил на приветственный жест Аленора и вновь впал в задумчивость. Это был Гиллемольд, довольно удачливый боец, озорник и любитель мистификаций. Аленор не раз встречал его на турнирах и молодежных сборищах, слышал о его похождениях от приятелей и мог почти определенно сказать, что значит столь меланхолический вид Гиллемольда. Чрезвычайно влюбчивый Гиллемольд либо разочаровался в очередном предмете обожания, либо размышлял, к чьим прелестным ножкам на этот раз бросить свое неугомонное сердце. Небольшая компания, окружив стол, уставленный тарелками, кувшинами и бокалами, вела негромкую беседу, не забывая управляться с зеленью и мясом и запивая копчености красным виноградным вином, которым славились иммские виноделы.

Заглянув на кухню, где среди котлов, больших сковород и кастрюль лениво переговаривались повара, Аленор заказал обед и, повесив на вешалку плащ и вымыв руки в маленьком серебряном бассейне с проточной водой, устроился неподалеку от беседующей компании. Хотя он и чувствовал голод, но ел без всякого аппетита, не отдавая должное вкусу наваристого мясного бульона и свежайших морских длиннохвосток, что каждое утро доставляли в клуб с побережья. Голова его была занята другим, перед глазами стояло видение лесного кладбища с тусклым блеском черной пирамиды, и чтобы отвлечься, он начал прислушиваться к ведущемуся за его спиной разговору. Игроки по-прежнему стучали дисками, а углубленный в себя Гиллемольд уже покинул трапезную, так и не доев свой салат и оставив почти нетронутым высокий бокал с душистым рубиновым вином.

Некоторое время юноша не мог сообразить, о чем идет речь, но потом ему все стало понятно: один из присутствующих с восхищением описывал другим театральное представление, на котором он побывал в портовом городе Балле. Он давал характеристики актерам, отмечал удачные находки театр-мастера, филигранную технику хора, делал кое-какие замечания по поводу оформления сцены и предлагал свое решение некоторых эпизодов. Был он, по-видимому, заядлым театралом, истинным знатоком и ценителем театра и, судя по ответным репликам, вся компания, собравшаяся за столом, неплохо разбиралась в театральном искусстве. Аленор не знал никого из них. Говор у них был явно нездешний и юноша подумал, что их могли пригласить в клуб какие-нибудь местные любители театра. Например, лихой турнирный боец и такой же лихой сочинитель эпиграмм Одросстор. Уличные афиши извещали о новой постановке в иммском театре неувядающего «Брата ночи» и, возможно, именно на премьеру и прибыли в Имм заморские театралы.

Аленор с возрастающим интересом слушал разговор, перемежаемый плеском льющегося из кувшинов вина и звоном бокалов, и внезапно ему стало жарко в прохладном зале с большими распахнутыми окнами, выходящими в тенистый сад. Словно Ора-Уллия в своем темном одеянии возникла у его стола, словно вновь прозвучали ее слова: «Миром правит Неизбежность…» Аленор перестал слышать голоса за спиной и погрузился в задумчивость, машинально перемешивая вилкой остатки рагу в тарелке, как это совсем недавно делал с салатом впавший в меланхолию Гиллемольд.

Все дело было в содержании неизвестной ему пьесы, о которой говорил заезжий театрал. Может быть, еще вчера оно не привлекло бы особого внимания юноши – он перечитал немало пьес и бывал не на одном театральном представлении, – но сегодня, после встречи с адорниткой Орой-Уллией… Эта пьеса казалась подтверждением ее слов. В самом действии не было ничего необычного: то ли какая-то древняя легенда, то ли вымысел драматурга. Но финал…

Где-то когда-то жил некий живущий, которому гадалка (возможно, из тех, мерийских, гадалок) предсказала гибель от руки внука. Чтобы отвести от себя эту угрозу, Тиней (так звали живущего) заточил свою дочь в глубокую пещеру, поставив у входа охрану. Но, как оказалось, было уже поздно: пришел срок и дочь Тинея родила сына. Тиней был богобоязненным живущим м не решился взять на душу тяжелейший грех, подняв руку на младенца. Дабы обезопасить себя, он отнял у дочери дитя и попросил кого-то из своих друзей увезти его подальше от дома и где-нибудь пристроить. Дочь, сама не своя от горя, прокляла отца и пустилась на поиски сына. Там было много всяких перипетий – но главное случилось в финале. Через много циклов дед и внук, не зная, кем они приходятся друг другу, совершенно случайно оказались в одно время в одном и том же месте, очень далеко от тех краев, где жил Тиней. И там, спасая от пожара постояльцев дома для путешественников, внук, оступившись, случайно столкнул с лестницы собственного деда, исполнив предсказанное гадалкой. Их жизненные пути, которые доселе не только не сближались, но вообще тянулись в разные стороны и как бы в разных пространствах, все-таки в последний момент, круто повернув, пересеклись в одной роковой точке. Вот уж действительно: от своего последнего часа не ускачешь и на самом быстром коне…

Аленора поразило не только это внезапно сбывшееся пророчество, свидетельствующее о предопределенности судеб живущих – автором такой пьесы могла быть Ора-Уллия или любой другой живущий, разделяющий подобные убеждения. Аленора поразило другое: он услышал подтверждение слов Оры-Уллии почти сразу же после встречи с ней. Услышал случайно. Но случайно ли? Или это владычица Неизбежность лишний раз показывала свое присутствие и могущество?..

Подавленный таким странным совпадением, юноша в задумчивости вышел из трапезной. Все недавние события лишали его самообладания и он начинал казаться самому себе жалкой пылинкой, которую швыряет то туда, то сюда по прихоти неведомых сил. Вспомнились прочитанные когда-то слова, которые не привлекли его внимания, но, оказывается, все-таки отложились в памяти: «Если бы зажженная свеча могла мыслить, то она бы решила, что горит потому, что ей так захотелось».

«А если повернуть в другую сторону, совсем не туда, куда меня подталкивают? – внезапно остановившись, словно наткнувшись на невидимое препятствие, подумал Аленор. – Если поступать совсем по-другому?»

Но в глубине души он знал, что если поступит как-то иначе, то не простит себе этого до самого ухода.

Он шел, как слепой, приближаясь к выходу из клуба и не замечая тех, кто беседовал, играл, шутил и пил пиво в многочисленных залах.

– Аленор! – вдруг радостно окликнул его знакомый голос.

Юноша словно очнулся. Ему навстречу, широко улыбаясь, шел ладный, крепко сбитый молодой альд в легкой бледно-зеленой сорочке с кружевами и тонких, такого же цвета брюках, заправленных в поблескивающие вишневые полусапожки на высоких каблуках. Длинные, завитые локонами соломенные волосы альда контрастировали с темными, не очень густыми усиками, карие глаза лучились радостью.

– Риолен! – Аленор улыбнулся в ответ. – Я сегодня думал о тебе.

Они одновременно подняли руки и положили их на плечи друг другу. Замерли на несколько мгновений, потом трижды похлопали друг друга по плечам.

– Ты как будто бы возмужал и подрос за то время, что я тебя не видел, – улыбка не сходила с лица Риолена. – И вижу, решил не расставаться с панцирем, дабы защитить свое сердце от стрел, летящих из прелестных девичьих глаз.

– Нет, по-моему, это ты подрос, – возразил Аленор, кивая на высокие каблуки друга. – Снял со смуглолицего? Или вашей двадцатке выдали такие вместо чаши Летних Ветров?

– Из синей чаши мы пили вино победы! – воскликнул Риолен. – Хотя смуглолицые здорово нас потрепали. Они очень интересные соперники, очень! Пойдем, сядем, я расскажу тебе, как мы завоевали синюю чашу. Это было зрелище, достойное того, чтобы его увековечить в поэме листов этак сотни на три-четыре. Или даже больше. Да что там – сам турнир был поэмой! Сейчас я тебе все расчерчу. Идем туда, там есть бумага, – показал Риолен и, схватив Аленора за руку, потащил к ближайшему свободному столу.

Риолен увлеченно рисовал разноцветными палочками на больших листах бумаги сцены боев, Аленор не менее увлеченно слушал и забыл на время обо всех своих сомнениях и тревогах. К ним начали стягиваться другие посетители Оружейного клуба.

Риолена и Аленора связывала очень давняя дружба. Они познакомились и сдружились еще в мальчишеском возрасте, когда вместе занимались в бойцовской школе Имма. На их счету было достаточно совместных проказ и проделок, но они никогда не выдавали друг друга и один стоял за другого горой. Потом они в компании таких же подростков носились на конях по дорогам и бездорожью острова Мери, ввязывались в стычки с местными ватагами, исследовали пещеры с древними письменами на стенах, по ночам сидели у костров, ныряли за поющими раковинами в тихих бухтах побережья, на широких легких досках скользили по волнам прибоя, сооружали плоты и на свой страх и риск пускались в плавание к прибрежным островкам.

Одно такое плавание в быстро ухудшающуюся штормовую погоду едва не закончилось для Риолена печально: их самодельный плот швырнуло на камни, Риолен ударился головой и его, потерявшего сознание, мгновенно смыло волной со скользких деревянных обломков. И если бы не Аленор, давным-давно бы уже бродила душа неудачливого мореплавателя по неведомым дорогам Загробья. Прошло время и Риолен отплатил другу тем же. Это произошло на одном из их первых совместных турниров, когда они только пытались доказать свою бойцовскую состоятельность. В том бою буквально смешались, не желая уступать одна другой, две азартные двадцатки. В суматохе отчаянной схватки Аленора вышибли из седла и он, потеряв шлем, полуоглушенный, скатился прямо под копыта мечущихся в бешеном танце разгоряченных коней. Увидев это, Риолен сверху бросился на него и прикрыл своим телом, получив несколько чувствительных ударов копытами по спине, но отделавшись только трещиной в ребре. К сожалению, на турнирах случались вещи и похуже… Кстати, после того турнира Аленору тоже пришлось пропустить несколько боев: он был отлучен за небрежное отношение к защитному обмундированию, потому что заранее не проверил как следует прочность креплений шлема.

Они часто навещали друг друга, делились самым сокровенным… хотя Аленор в последнее время стал замечать за собой, что далеко не обо всем ему хочется поведать закадычному другу. В его душе постепенно возникал целый обособленный мир, куда не было входа посторонним. Даже Риолену…

Слушая возбужденного Риолена, красочно расписывающего все перипетии турнира, Аленор внезапно поймал себя на мысли о том, что непрочь предложить ему присоединиться к предстоящей ночной поездке на кладбище адорнитов. Вдвоем было бы гораздо веселей. Но вдруг это вовсе небезопасная затея?

«Ты трус, – сказал себе Аленор. – Ты готов подставить под удар лучшего друга, потому что у тебя дрожат коленки».

Он запретил себе даже думать об этом, но продолжал слушать Риолена уже без прежнего внимания. Что-то холодное, неприятное, тревожащее то и дело принималось ворочаться под сердцем.

После обсуждения боев за синюю чашу Летних Ветров начался беспорядочный общий разговор на разные темы. Зал был уже битком набит, принесли пиво и вино, потом по рукам пошла гитара, потом посыпались анекдоты, сменившиеся игрой в фанты… Привлеченные смехом и шумом театралы из трапезной, уже хорошо разогретые иммским вином, продемонстрировали несколько забавных сценок, проявив незаурядные актерские способности. Гиканьем и аплодисментами было встречено появление в зале общего любимца Дондилонга, который наконец-то начал самостоятельно передвигаться, оправившись после переломов обеих ног на Крелльском турнире. Вновь и вновь наполнялись бокалы…

Аленор невольно втянулся в этот веселый шумный водоворот и смеялся и пел вместе со всеми, не замечая, что день подходит к концу. Когда наступило время ужина, он, как и другие, направился в трапезную. Шумной гурьбой ввалились они туда, прервав уединение сосредоточенных бородатых альдов, продолжавших играть в «турнир Белливра Бродяги». Ужинали долго, продолжая разговоры. В трапезную заглядывали все новые посетители – покончив с дневными делами, бойцы стекались в Оружейный клуб.

Когда сумерки начали сгущаться и клубные служители зажгли светильники, Аленор набросил на плечи плащ и, откланявшись, покинул трапезную.

– Ты куда, Аленор? – услышал он за спиной удивленный голос Риолена. – Спешишь домой? Оставайся, погостишь у меня. Ведь поминальный месяц уже прошел.

– Я буду у тебя завтра, – ответил Аленор. – А сейчас… Сейчас мне нужно идти.

– Ага! – Риолен, прищурившись, шутливо погрозил ему пальцем. – Нашелся магнит попритягательней?

Аленор усмехнулся про себя. Тот же вопрос только вчера задавала ему мать.

– Ладно, ступай, – продолжал Риолен. – Не ты первый, не ты последний. Я тебя останавливать не буду. Знаешь, как сказал кто-то из древних? «Не остановить сердце, рвущееся в полет, даже если это полет в никуда. Для сердца важно само состояние полета». Но жду тебя в любой час.

Они простились и Аленор вышел из клуба. Дверь за ним закрылась, отрезав его от бесшабашного веселья – и вновь зашевелилась в душе исчезнувшая, казалось бы, тревога.

Выведя с конюшни коня, юноша пустился в путь по затихающим улицам Имма. Тучи затянули небо, грозя пролиться дождем, и вечер был темнее обычного. Над домами, скверами и мостовыми толчками катился неяркий колокольный звон.

Лес встретил его тишиной. Город был совсем рядом, но он притих, скрылся за деревьями, и юноше казалось, что от горизонта до горизонта нет никого и ничего, кроме леса – и кладбища. Кладбища адорнитов.

Темнота была густой и плотной, темнота давила на грудь, мешая дышать, но Аленор остерегался зажигать прихваченный из замка светильник, лежащий в дорожной суме. Чуть ли не ощупью отыскав ведущую к кладбищу тропу, он добрался до решетчатых ворот и остановился, пораженный открывшейся перед ним картиной. В темноте холодным огнем горели десятки разноцветных огоньков, висящих над невидимой землей. Только спустя некоторое время остолбеневший юноша сообразил, что это светятся глаза изваяний на вершинах склепов. Ниже, в разных местах, бледно фосфоресцировали какие-то знаки и линии – это давали о себе знать непонятные символы на надгробиях. Зрелище казалось торжественным и мрачным и холодило кровь.

Перекрестившись, Аленор слез с коня и, отвязав от седла суму со светильником и зажигательными палочками, шагнул за ограду. Стук его сердца, наверное, был слышен даже в Загробье и мог пробудить всех, лежащих в могилах, и привлечь недобрые силы ночи сюда, в эту обитель ушедших…

Еле слышно шепча слова молитвы, юноша пробирался между надгробий к двум далеким изумрудным огонькам, то и дело натыкаясь на пни, которые будто бы сами лезли под ноги, стараясь преградить дорогу к склепу ушедшего Граха. Огоньки приближались – рогатая птица тунгр не сводила немигающего взгляда с крадущегося ночного посетителя. Не глядя по сторонам, обливаясь холодным потом, Аленор добрался до слившейся с темнотой черной пирамиды и прикоснулся ладонью к гладкому мрамору. Мрамор показался ему ледяным.

«Если мои поступки диктует мне Неизбежность, – подумал он, – то ничто не должно помешать мне забрать книгу. Я прав, Ора-Уллия?»

Спокойнее от этой мысли ему не стало. Аленор обогнул пирамиду, отыскал нишу и нашарил рукой засов; вцепившись в него влажной ладонью, попытался потянуть в сторону – засов отодвинулся довольно легко, почти без звука, словно только и дожидался этого прикосновения. Аленор прислушался. Сердце с грохотом металось у самого горла.

– Не оставь меня, Искупитель! – прошептал юноша и достал из сумы светильник.

Зажигательные палочки ломались, не хотели загораться. Темнота не желала отступать, юноша чувствовал на своих плечах ее тяжелые мрачные крылья. Наконец пятая или шестая палочка с шипением вспыхнула и Аленор зажег светильник. Пламя отразилось в черном мраморе, разжались душные объятия темноты и из мрака выступила дверь с отодвинутым засовом. Аленор, пригнувшись, переложил светильник в левую руку, а правой осторожно надавил на дверь, постепенно увеличивая усилие. От показавшегося ему оглушительным скрипа дверных петель сердце провалилось в какой-то бездонный колодец и светильник чуть не упал на землю. Этот скрип, наверное, услышали и в колонии адорнитов! Глубоко вздохнув, собрав всю волю, Аленор быстро шагнул в дверной проем и тут же остановился, подняв светильник высоко над головой и мысленно призывая Спасителя защитить его от ужасов могилы.

В склепе чувствовался едва уловимый незнакомый сладковатый запах. В нескольких шагах от застывшего юноши из черного мраморного пола поднимались четыре невысокие колонны, поддерживающие черную плиту. На плите покоился закрытый гроб. Сверху, из той точки, в которой сходились грани пирамиды и где сидела снаружи птица тунгр, свисала над гробом тонкая цепь. Она обвивала длинную ножку небольшой перевернутой вверх дном бронзовой чаши, испещренной какими-то неведомыми знаками. Чаша почти касалась гребня скошенной на обе стороны высокой черной крышки гроба. И больше не было ничего в последнем жилище ушедшего адорнита Гpaxa.

Постояв у двери и внимательно осмотревшись, Аленор приблизился к гробу, чувствуя, как в глубине его существа дрожат от напряжения до предела натянутые струны. Они готовы были лопнуть в любое мгновение…

Трепещущий огонь светильника отразился в глубине полированной крышки гроба. Аленор поставил светильник на плиту и обеими руками нажал на крышку со стороны изголовья, стараясь сдвинуть ее в продольном направлении. Крышка не шелохнулась. Аленор нажал сильнее, одновременно пытаясь немного приподнять ее – послышался показавшийся ему зловещим шорох, крышка подалась, сдвинулась – и под ней обнаружилась тонкая полупрозрачная накидка на небольшой белой подушке. Та самая накидка. Сквозь нее виднелся черный переплет книги. Книга была на месте!

Аленор старался не смотреть на лицо ушедшего. Он неуверенно потянулся к накидке, чувствуя, что в каждое мгновение может произойти что-то немыслимое. Пальцы его прикоснулись к прохладной накидке, забрались под нее, вцепились в книгу – и юноша тут же торопливо выдернул руку из гроба. Взгляд его все-таки невольно упал на ушедшего, потому что Аленора просто тянуло посмотреть туда. Он отпрянул от гроба в изумлении, смешанном с ужасом. Да, это был тот самый ушедший, которого двенадцать лет назад пронесли по лесной дороге к кладбищу; голову его покрывала та же темная шапочка с узорами, «охранный убор». Самым странным, самым необъяснимым было то, что лицо Граха нисколько не изменилось за эти годы: оно не высохло, не превратилось в омерзительную истлевшую маску с оскалом зубов, а выглядело так же, как в тот день, когда Аленор увидел его, сидя на отцовском коне. Лежащий в гробу Гpax по-прежнему казался спящим…

Раздавшийся в тишине внезапный звук заставил Аленора вздрогнуть. Звук был негромким, но был подобен удару грома. По скошенному боку гробовой крышки стекала капля какой-то жидкости.

«Спокойно! – мысленно прикрикнул на себя юноша. – Мой светильник растопил остатки масла в чаше, только и всего…»

Невидимые внутренние струны вибрировали уже на грани разрыва. Подхватив светильник свободной рукой, Аленор попятился к выходу, не решаясь повернуться спиной к гробу. Удар по затылку чуть было не лишил его остатков самообладания, но, почти не помня себя от необъяснимого ужаса, он все-таки сообразил, что просто наткнулся на низкую притолоку. Пригнув голову, юноша выбрался наружу, зажал книгу под мышкой, закрыл дверь и не сразу сумел задвинуть засов, продолжая держать в руке светильник. И в этот момент из склепа донесся еще один звук, невнятный и пугающий; он не был похож на падение капель. Он не был похож ни на что…

Подхватив суму и бросив туда книгу, Аленор, не выпуская из рук светильник, побежал прочь от склепа к кладбищенским воротам, спотыкаясь, не глядя по сторонам и уже не заботясь о тем, чтобы производить поменьше шума. Спиной он чувствовал неподвижный взгляд птицы тунгра.

И только вскочив на коня, он потушил светильник и помчался к Имму, славя в душе Спасителя и чувствуя себя измочаленным и выжатым, как после многодневного упорнейшего турнира. Сердце гремело барабаном в такт топоту копыт, в ушах стоял непрерывный звон, и Аленор никак не мог избавиться от ощущения, что кто-то невидимый и страшный гонится за ним по пятам.

Небо вдруг озарилось далекими вспышками молний и утробный рокот грома заглушил удары сердца. Лес зашумел в предчувствии грозы, швыряя в лицо Аленору сухие листья. Конь свернул с тропы на дорогу и юноша пришпорил его, чувствуя, как начинает понемногу ослабевать натяжение внутренних струн.

Гроза разразилась, когда Аленор уже скакал по опустевшим городским улицам к ближайшему дому для путешественников. Он даже не успел основательно промокнуть и, оказавшись под крышей, сразу прошел в отведенную ему комнату, обойдясь без согревающих напитков. Все недавние страхи постепенно отступили и ему не терпелось заглянуть в черную книгу, сулящую новые знания, которыми когда-то владели пришельцы-адорниты и которые, по словам Оры-Уллии, уже некому было передать.

Развесив на спинке кресла мокрый плащ и освободившись от панциря, Аленор сел к столу и придвинул лампу поближе. На черном кожаном переплете толстой книги не было никакого названия. От гладких, белых, ничуть не тронутых временем листов слабо веяло тем же сладковатым запахом, который ощущался в склепе. На первой странице четкими черными линиями были изображены две горящие свечи в круглых подсвечниках, какой-то напоминающий ножны длинный узкий предмет, усеянный непонятными знаками, и заключенная в треугольник книга в черном переплете – вероятно, та самая книга, которая лежала сейчас перед Аленором. Юноша перевернул страницу – и у него вырвался возглас разочарования: лист сверху донизу, почти без пробелов, был покрыт текстом, но этот текст было невозможно прочитать! Ни в одной книге не встречал Аленор таких значков и было совершенно непонятно, какой букве или какому слову соответствует любой из них…

Чувствуя, как закипает в душе едкая смесь обиды, злости и разочарования, юноша начал перелистывать книгу. Везде было одно и то же: ничего не говорящие ему значки и рисунки с непонятными подписями. Рисунки не заключали в себе ничего необычного, но что они означали? Что означала похожая на орла птица с распростертыми крыльями, обведенная двойным овалом? Что означала чаша наподобие той, висящей в склепе Граха? Длинные и короткие ножи… Вписанная в круг пятиконечная звезда с неровными крестами, увенчанными какими-то непонятными геометрическими фигурами… Окруженный цветами бокал внутри треугольника… Неясная маска с темными провалами глазниц, с полумесяцем во лбу, и над ней – три горящие свечи… Множество вообще ни на что не похожих знаков…

Аленор откинулся на спинку стула и с силой провел руками по лицу. Он чувствовал себя обманутым, разочарование острыми когтями царапало его душу. Чего стоили все его страхи? Что толку в лежащем перед тобой знании, если это знание так же недоступно, как если бы оно находилось в заморских краях?

Но голос! Зачем прозвучал той ночью таинственный голос?

Вновь склонившись над книгой, Аленор принялся лихорадочно просматривать страницы дальше. И замер, боясь поверить собственным глазам. Наконец-то он отыскал страницу, которую можно было прочитать! Это просто не могло оказаться случайностью – здесь слышался повелевающий голос судьбы, которому невозможно не подчиниться.

За окном продолжал шуметь дождь, а юноша, поставив локти на стол и обхватив голову ладонями, скользил взглядом по черным строчкам, вчитываясь в слова неведомого живущего, запечатлевшего в книге древнее знание.

«И вновь померкли краски заката, и вновь моя звезда появилась за моим окном. Настал час зажигать свечи. О, прекрасная звезда, о, яркий свет, который я держу в своей руке! Воздухом, которым я дышу, дыханием, которое внутри меня, землей, которой я касаюсь, я умоляю тебя. Я умоляю тебя всеми именами Бога, которые ты посылаешь вниз. Я заклинаю тебя именами Бога выполнить мою волю.

Ощути этот святой бесформенный огонь, тот огонь, который мечется и вспыхивает в тайных глубинах. Прислушайся к голосу огня!

Откуда ты пришел?

С Севера, из средоточия величайшей темноты.

Куда идешь ты?

Я иду на Восток в поисках света. Я несу с собой совершенную любовь и совершенную веру. Вот я смотрю на Восток. Я молюсь о покровительстве. Я умоляю тебя, Святой Хранитель Неба! К небесам я взываю: пусть откроются предо мной Тайные Пути!

Откройтесь, Тайные Пути, соединяющие все уголки мира!

Откройтесь!

В сиянии звезды, в пламени свечей, в распахнувшихся безднах Востока, в гулком молчании небес постигалась истина, звездными письменами была начертана она в беспредельности, и дыхание Хранителя витало надо мной, соединяя разделенное, и все было отражением всего, и Слово рождало Действие, и то, что сказано было снаружи, отзывалось внутри, и каждый отзвук становился воплощением.

Запомни, ищущий: все сущее есть эманация Творца, все связано между собой, все взаимодействует друг с другом и обозначается друг через друга, и всеобщее влечение соединяет глубины и высшие сферы единого мира. Низшие сферы есть отражение высших сфер, и эхо того, что вверху, доносится до глубин, и глас взывающих из глубин достигает высот. Вещи низших сфер носят знаки высших, нетленных тел. Знаки эти могущественны, ибо посредством их можно воздействовать на телесный мир, запомни это, ищущий!

Запомни, ищущий! Слово – вот орудие воздействия на вещи этого мира. Безусловное представляет себя через обусловленное, ибо оно говорит через знак, который носит в себе обусловленное. Вот истина: слово подчиняет вещи, воздействует на них.

И вот главное, ищущий: нужно найти единственно нужное, единственно правильное слово!

Внимай же, ищущий, жаждущий пройти Тайными Путями! Через семь дней после того, как эти строки увидят закатный свет, очерти круг, раздели его крестом и соедини линиями концы креста – получишь основание Великой Пирамиды, средоточия силы небес.

О, всезнающий орел, великий правитель бури, шторма и урагана, страж небесного свода, молю тебя: храни этот круг от всех опасностей, приходящих из темной стороны!

Стань в центре круга, лицом к востоку, произнеси Первое Слово. Шагни вперед, стань на угол квадрата – произнеси Второе Слово. Пройди по стороне квадрата на юг, стань на угол квадрата, повернись лицом к югу – произнеси Третье Слово. Шагни на запад, стань на угол квадрата, повернись к западу – произнеси Четвертое Слово. Шагни к северу, стань на угол квадрата, устреми взгляд на север – произнеси Пятое Слово. Шагни к востоку, стань на угол квадрата, замкнув его, – скажи Шестое Слово. Вернись в центр круга, подними лицо к небесам, закрой глаза и промолви последнее, Седьмое Слово.

О, прекрасная звезда, умоляю тебя выполнить мою волю! О, Святой Хранитель Неба, открой Тайные Пути! О, всезнающий орел, храни этот круг! Пусть ничто не сможет разрушить Великую Пирамиду, пребывающую в высотах! Взываю к тебе, Святой Хранитель Неба!

Знай, ищущий! Любому, произнесшему Семь Слов через семь дней после того, как эти строки увидят закатный свет, будут открыты Тайные Пути. Каждый сможет пройти Тайными Путями.

Запомни, ищущий! Вот Семь Слов, открывающих Тайные Пути…»

Под шум ночного дождя, не в силах справиться с невольной дрожью, беззвучно шептал Аленор слова, которым подчиняются вещи. Он вновь и вновь твердил их, невидящим взглядом уставившись в черную книгу, и знал: он подставит ее под закатное солнце, он переждет эти бесконечные семь дней – и непременно начертит заветный круг, и откроются перед ним Тайные Пути. Он пройдет этими Тайными Путями и найдет ту, кого увидела мерийская гадалка!

Черная книга адорнитов скрывала неслыханное знание. И он понял, как адорниты попали когда-то сюда, на остров Мери.

Он прямо в одежде бросился на постель, подложил руки под голову и закрыл глаза. И ему вспомнились слова Оры-Уллии: «Наивные мечтатели… Они надеялись уйти от Неизбежности…»

Он был так возбужден, что и не думал уснуть, но сказалось напряжение вечера. Пережитые кладбищенские страхи измотали его, и он не заметил, как погрузился в сон, убаюканный шелестом дождя в мокрой листве за окном.

Но не магические слова, не склеп Граха и не прекрасная девушка, похожая на дев прибрежных вод, приснились ему. Ему приснилась мать. Альдетта Мальдиана стояла у окна в своей комнате, в том самом легком светлом платье, которое быпо на ней, когда Аленор в последний раз видел ее. Все пространство вокруг заполняли сплошные цветы. Цветы запутались в распущенных волосах альдетты, цветы лежали на ее плечах, и с шорохом сыпались и сыпались сверху, словно падали с каких-то небесных лугов. Мать поманила его к себе, хотела что-то ему сказать – но резко распахнулось окно за ее спиной и цветы взметнулись пестрой многокрасочной волной, подхваченные порывом ветра. И вдруг сморщились, начали рассыпаться, превращаясь в черный пепел, и сверху тоже большими хлопьями порхал черный пепел, и в комнате закружила черная вьюга, скрыв светлое платье альдетты, и напрасно Аленор старался разглядеть в этой черной круговерти ее лицо. Он рванулся вперед, к матери, но не смог сделать ни шага, как это часто бывает во сне. Разгребая непослушными руками черный пепел, он изо всех сил тянулся к ней – но тщетно. «Мама!» – отчаянно крикнул он – и проснулся от собственного крика.

– Мама… – пробормотал Аленор, сел на кровати и не сразу сообразил, где находится.

На столе возле лампы лежала черная книга. За окном было светло, сквозь листву виднелось чистое небо, и о прошедшем дожде напоминали только мокрые листья, прилипшие к стеклу и подоконнику.

Обрывки сна развеялись и забылись, оставив после себя какое-то невнятное неприятное ощущение, но и оно почти сразу исчезло.

«Семь Слов! – набатом ударило в голове. – Семь Слов, открывающих Тайные Пути!»

Юноша зажмурился и с удовольствием мысленно повторил эти слова, которые

– он это знал! – никогда не улетучатся из его памяти. Обретенное знание распирало его; ему хотелось распахнуть окно и прокричать эти магические слова – пусть их услышат в каждом доме! Нужно немедленно поделиться открытием, рассказать о Тайных Путях, ведущих во все уголки мира. И с кем же еще поделиться прямо сейчас, как не с верным другом Риоленом!

Город еще только-только начал просыпаться, когда Аленор, вихрем промчавшись по вымытым ночным дождем улицам, остановил коня у дома друга.

– Буди хозяина, – сказал он открывшему ворота глонну. – Чем раньше встаешь, тем больше узнаешь!

Просторный дом выходил сразу на две улицы: в одной половине жили родители Риолена, а в другой – он сам. Дом был хорош тем, что в его просторных комнатах можно было устраивать не только танцы и пирушки, но и разыгрывать целые баталии, оружием в которых служили, кроме учебных мечей и кинжалов, еще и подушки, и снимающиеся спинки кресел, а путь противнику преграждали завалы из перевернутых стульев и непроходимые стены, сооруженные из сдвинутых шкафов. Ох и весело же бывало в доме Риолена!..

Заспанный Риолен спустился в гостиную, поприветствовал Аленора и плюхнулся в кресло напротив.

– Посидели в клубе отменно, – сказал он, едва сдерживая зевок. – Я только недавно вернулся, а Дондилонг с компанией, наверное, и до сих пор там. А как у тебя? Где же твой панцирь? Его таки пронзила стрела прелестницы?

– Панцирь тут, – Аленор показал на лежащую у кресла суму. – У меня тоже выдался отменный вечерок. – Он, нагнувшись, вынул из сумы книгу и протянул ее Риолену. – Вот, смотри. Прочитай там, где закладка.

– Ого! – Риолен зевнул, похлопывая себя ладонью по губам, и открыл книгу в том месте, где высовывалась положенная Аленором зажигательная палочка. – Ты вчера был еще и в библиотеке? Что-то интересное?

– Читай, сам увидишь.

Риолен потер глаза, вновь зевнул и скользнул рассеянным взглядом по строчкам. Хмыкнул, поднял голову и с иронией посмотрел на ерзающего в кресле Аленора.

– Запомни, ищущий, слово откроет тебе Тайные Пути! – торжественно провозгласил он. – Еще одно магическое сочинение. Сколько уже мы с тобой перечитали подобных, друг мой? И знаешь, чем всегда объясняют неудачи со всеми этими наивернейшими ритуалами? Все, мол, должно было бы непременно получиться, да вот беда: вмешались некие темные силы. Ох уж мне эти темные силы! И вечно-то они путаются под ногами, вечно противодействуют. – Риолен захлопнул книгу, вернул ее Аленору и сладко потянулся. – По-моему, Творец давно уже исчерпал запас чудес и больше этим не занимается. Давай-ка лучше позавтракаем.

– Это книга адорнитов, – сказал Аленор, пряча книгу в суму. – Адорниты пришли сюда, к нам, этими Тайными Путями.

– А уйти уже никуда не могут, – иронично ответил Риолен. – Я же сказал, друг ты мой сердечный: кончились чудеса.

– Значит, не веришь? Напрасно.

– Дело не в моей вере или моем неверии. Дело в фактах, Аленор. О чудесах мы знаем только из книг и преданий. Сейчас мы чудес не наблюдаем. Знаю твои возражения, – Риолен поднял руку, упреждая попытавшегося что-то сказать Аленора. – Необходимость в чудесах отпала, поскольку все живущие достаточно уверовали в могущество Творца. Но тогда все эти магические заклинания превратились в обыкновенный набор слов и никакого чуда с их помощью не совершить: Господь не занимается более чудесами. А все эти рассуждения насчет того, что словом можно воздействовать на вещи… – Риолен махнул рукой. – Да, достаточно громко крикнув, можно, наверное, разбить какое-нибудь тонкое блюдце – но только и того. Ни одна звезда на другом конце мира не гаснет сейчас от моих слов, и не погаснет. Потому что если бы словом гасили звезды, мы жили бы в кромешной тьме: ведь столько всего уже наговорили от сотворения мира! Да и все эти книжные чудеса… – Риолен скептически прищурился и подергал себя за ухо. – Гложет меня насчет них этакий червь сомнения. Я их не видел, я их не пробовал на вкус, не щупал руками, как сейчас вот щупаю свое ухо. Несомненное, неоспоримое, казалось бы, чудо – воскресение Христа в тех неведомых землях, что нет уже ныне. Не новое воплощение, а именно воскресение, возвращение туда, откуда Он ушел, приняв на Себя все грехи мира. Но истинное ли это чудо, Аленор?

– Ну, ты хватил! – только и смог сказать Аленор.

– Спросим себя: что есть чудо? И ответим: чудо – это явление, которое происходит по неизвестным нам законам. За-ко-нам, Аленор! Но если в основе чуда лежат законы, пусть и неведомые, – это уже не чудо. Чудо может произойти только по воле Творца. Но Творец этой воли почему-то не проявляет. Не хочет – или не может? В общем, – неожиданно подытожил Риолен, – сотни мудрецов голос сорвали в спорах, никаких новых истин мы с тобой сейчас в этом разговоре не откроем – говорилось уже об этом бессчетно, а потому давай-ка все-таки позавтракаем.

– Значит, не веришь, – повторил Аденор. – Полагаешь, что каждую вещь под солнцем можно рассчитать и объяснить. А мне вот кажется, друг Риолен, что в мире существует много такого, что нам с тобой и всем нашим наукам даже не могло бы и присниться. Я уверен, что Тайные Пути существуют, и очень скоро пройду по ним.

– Ну да, через семь дней после сегодняшнего заката, – беспечно покивал Риолен. – Я прочитал. Кстати, зачем спорить? Скоро у тебя будет прекрасная возможность проверить действенность этого рецепта. Буду только рад, если он окажется верным. А теперь я прямо-таки настаиваю на завтраке, потому что если я сейчас же не позавтракаю, то опять засну и проваляюсь до обеда. – Риолен встрепенулся. – А ты знаешь, какую новость поведали в клубе? Завтра в Клеоле начинаются собачьи бои! С участием каких-то совершенно неслыханных и невиданных полудиких степных псов! Представляешь, что это будет за зрелище? Поехали, не пожалеешь.

Аленора слегка задел скептицизм друга, но обижаться было не в его правилах. Да и к чему обижаться, если настанет тот миг, когда перед ним откроются Тайные Пути – ох, скорее бы прошли эти дни! – и станет ясно, кто был прав, а кто ошибался. И Риолен ведь ничего не знает о таинственном голосе в ночи, об ушедшем по имени Грах и старухе Оре-Уллии… Скоро станет ясно, сохранил ли свою силу древний ритуал. А чтобы не томиться, не маяться в ожидании, хорошо бы, действительно, отвлечься на время и заняться чем-нибудь увлекательным. Собачьи бои – не самый плохой способ скоротать эти дни. Однако…

– Затея заманчивая, – сказал Аленор. – Но я пообещал матери, что побуду с ней, пока не вернется отчим.

– Он не был в поминальный месяц на могиле брата? – поразился Риолен.

– Застрял в горах, – неохотно пояснил Аленор. – Но обещал вот-вот вернуться.

– Ты что же, будешь сидеть с матушкой и выглядывать его в окно? Это же ее муж, а не твой. Извести матушку письмом – и поедем в Клеол. Наших едет много. Там можно заключить такие пари!

Аленор заколебался. И вправду, что изменится, если он вернется в замок не сегодня, а через три-четыре дня? Вручить гонцу письмо – и развлечься на собачьих боях. Без него вернется альд Каррагант? Ну так что же? Действительно уж прав Риолен: не ему, Аленору, приходится он мужем… А разговор все равно состоится, никуда отчиму от этого разговора не деться.

– Не знаю… – все еще сомневаясь сказал он.

– Зато я знаю! – Риолен решительно поднялся. – Пошли в трапезную, друг ты мой сердечный.

И все-таки Аленор и за завтраком не решил окончательно, ехать ему на собачьи бои или вернуться в замок и дожидаться прибытия отчима. Его продолжало тревожить то неприятное ощущение, которое возникло сразу после пробуждения в доме для путешественников. Оно было вызвано чем-то, увиденным во сне. Аленор не мог воспроизвести в памяти содержание сна, но знал, что оно связано с матерью. Что-то нехорошее снилось ему… Конечно, вряд ли следует верить снам: «Если верить сновиденьям – потеряешь сон», – так ведь сказал какой-то поэт. Но все-таки… Что ему стоит побыть с матерью до возвращения альда Карраганта? Собачьи бои в Клеоле – не последние собачьи бои.

– Уф-ф! – Риолен отодвинул пустую тарелку м потянулся за зубочисткой.

– Главное после такого завтрака – не заснуть.

Аленор изумленно посмотрел на друга.

– То грозился заснуть, если не позавтракает, а теперь позавтракал – и опять за свое? По-моему, тебе срочно нужно освежиться.

– Превосходная мысль! – загорелся Риолен. – Поехали на наше место.

Это место друзья отыскали еще во время учебы в бойцовской школе. Находилось оно недалеко от дороги, ведущей из Имма в портовый город Балль. Вертлявая мелкая речушка, огибающая Имм, делала там очередной поворот, подмывая высокий обрывистый берег, поросший густым кустарником. Под обрывом было довольно глубоко, и друзьям не надоедало с радостными воплями, кувыркаясь в воздухе, прыгать в воду, выныривать, карабкаться по глинистым уступам наверх и вновь вонзаться в речную гладь, отбивая докрасна живот и спину, а потом в изнеможении валяться на отмели в компании проворных мальков, снующих над волнистым песчаным дном. Школа давно уже была в прошлом, но друзья нет-нет да и наведывались на обрыв.

Прохладное солнце все еще никак не могло заставить себя оторваться от кромки леса, а дорога, тянущаяся к побережью, уже не пустовала. Аленор и Риолен неторопливо ехали на конях к знакомому обрыву, а навстречу им столь же неторопливо катились возы, груженые всякой всячиной, начиная с живой рыбы к утреннему столу и кончая переправленными с континента через пролив расписными фарфоровыми вазами – предметом гордости искусников Крутогорья, хранящих секрет их изготовления. Вроде бы и островные мастера были не хуже, но не могли сравниться их изделия с шедеврами крутогорцев. Вздымая пыль, скакали гонцы со срочными посланиями – их сразу можно было узнать по зеленым накидкам с изображением белых птиц-вестников. Птицы-вестники хороши на дальних расстояниях, да и то если знают, куда лететь. Живущие пишут друг другу, живущие не хотят потерять друг друга в огромном мире, живущие желают знать, как дела у друзей и родных – и скачут гонцы, и летят птицы-вестники с посланиями, в которых указаны разные имена. Множество самых разных имен. В мире много, очень много имен…

– Ты никогда не слышал такого имени: Дат, сын Океана? – внезапно спросил Аленор разомлевшего друга.

Риолен сонно поморгал, пощипал свои редкие усики.

– Нет, не припоминаю. Во всяком случае, среди известных мне турнирных бойцов такого нет. Или он не из бойцов?

– Из бойцов, из бойцов, – произнес Аленор рассеянно, потому что его внимание привлек появившийся из-за цепочки возов всадник на черном коне. – Только вот не знаю, из каких бойцов…

Всадник приближался. Он не гнал коня во весь опор, но и не плелся, как плелись кони Аленора и Риолена. Аленор, наконец, убедился, что не ошибся.

– А вот и альд Каррагант, – сказал он. – Не видно, чтобы он уж очень спешил.

Аленор никогда не был особенно близок с дядей. При жизни отца он больше ни в ком не нуждался; отец был для него всем. А когда отец ушел – никакой дядя не мог его заменить. Словно невидимое толстое стекло разделяло их – дядю и племянника, – не позволяя прикоснуться друг к другу. У Аленора никогда не возникало желания поговорить с дядей по душам, а альд Каррагант не навязывался в приятели и не пытался играть в отца. Ему не нужен был сын брата, альда Ламерада, ему нужна была его жена. И он ее получил. Впрочем, дядя и племянник не ссорились и Аленор не испытывал неприязни к нему, хотя в детстве думал, что Каррагант умышленно отнял у него мать, а мать считал чуть ли не предательницей по отношению к ушедшему отцу и к нему, Аленору. Потом это чувство горечи прошло, Аленор свыкся с существующим положением и погрузился в свой собственный мир, в котором хватало и переживаний, и мечтаний, и фантазий. Их отношения были ровными, не переходили границ вежливости, а с той поры, как Аленор переселился в замок, оставленный ему отчимом, и стал жить отдельно, мысли об отчиме посещали его не чаще мыслей о каких-нибудь полузабытых знакомых. Только вот эти участившиеся поездки на континент и ссоры с матерью… И еще Аленору иногда казалось, что отчим словно бы избегает его. Видно, неловко было альду Карраганту перед юношей за то, что женился он на вдове ушедшего брата… завладел тем, что принадлежало альду Ламераду, и только альду Ламераду и могло принадлежать…

– Ну вот, – сказал Риолен, – теперь ты с чистой совестью можешь отправляться на собачьи бои.

Альд Каррагант тоже увидел их и, подъезжая, приветственно поднял руку. Был он крепок и плечист, хищный нос выделялся на его бородатом широком лице, серые глаза казались камнями, закатившимися под навес густых топорщащихся бровей, припорошенных дорожной пылью. Из-под темно-серого короткого плаща Карраганта высовывалась рукоять меча. Каррагант неплохо бился на турнирах, но брал больше не напором, а хитростью и изворотливостью и бывал уличен в ударах исподтишка, которые объявлял случайными. А еще он был немного похож чертами лица на своего младшего брата – не сыграло ли это определенную роль в решении вдовы альда Ламерада?..

Все эти мысли мелькали у Аленора, пока они втроем, отъехав на обочину, вели разговор. Вернее, говорил, в основном, альд Каррагант, говорил много и оживленно, сетовал на неудачно сложившиеся обстоятельства, рассказывал, как помогал расчищать завал, как мчался, меняя коней, надеясь успеть помолиться у праха брата да, видать, судьба рассудила иначе. Он говорил и говорил, и Аленор заметил, что отчим словно бы не решается встретиться с ним взглядом и все время отводит глаза.

«Чувствует, что виноват, – подумал юноша. – Бросается словами без остановки, чтобы ответный удар не получить…»

– Если бы там был хоть какой-то другой путь, любая тропа, хоть и ползком! – в который раз восклицал альд Каррагант.

– Да, жаль, что не было там каких-нибудь Тайных Путей, – с невозмутимым видом поддакнул все понимающий Риолен. – Как в книге у Аленора.

– Что за книга? – с наигранным любопытством сразу же спросил Каррагант.

– А вон там, в суме, – показал Риолен. – Аленор раздобыл у адорнитов какую-то магическую книгу, и в ней все подробно расписано, как кратчайшим путем попасть на любую звезду и никогда никуда не опаздывать. – Риолен с легкой насмешкой посмотрел на Карраганта. – Начертай круг, потом квадрат, произнеси заветные слова – и ты враз уже на Диоле. Адорниты шутить не будут. Да, Аленор?

Аленор поморщился от ироничного тона друга и промолчал, а отчим с внезапным интересом посмотрел на суму, привязанную к седлу, и сказал, сдвинув брови:

– Книга адорнитов? Зто любопытно. Были у меня когда-то кое-какие дела с адорнитами. Очень и очень своеобразный народ. И очень многое знающий. – Каррагант впервые открыто взглянул на Аленора. – Можно ли мне будет почитать?

– Потом, дядя, – ответил юноша, досадуя на друга за это неуместное сейчас упоминание о книге. – Я хотел бы кое-что тебе сказать. – Он посмотрел на Риолена. – Не возражаешь?

– Какие могут быть возражения? – ответил Риолен. – А я хоть чуть-чуть подремлю.

Он соскочил с коня, перешел на другую сторону дороги и растянулся на траве под деревьями, уткнувшись лицом в сгиб руки. Аленор проводил его взглядом и повернулся к отчиму.

– Дядя, я никогда не вмешивался в ваши с мамой отношения, – начал он без предисловий, потому что не умел ходить вокруг да около и сразу говорил то, что думает, – и я не стал бы вмешиваться, но…

– Вот и не надо, Аленор, – вкрадчиво прервал его Каррагант. – Никогда не вмешивайся туда, где вполне могут разобраться и без тебя. И уж, поверь, разберутся. – Каррагант прижал руку к сердцу. – Ты пока недостаточно знаешь жизнь – это не упрек, просто так и предписано живущим, – а жизнь, поверь, достаточно сложна и не всегда складывается так, как хотелось бы. Думаю, у тебя тоже возникало желание вернуться к началу прожитого дня и прожить день по-другому, совершить какие-то другие поступки… Не беспокойся, Аленор: мы с твоей матерью уж как-нибудь сумеем поладить. Занимайся своими делами, а я поспешу к ней. – Альд Каррагант скользнул по лицу Аленора быстрым взглядом. – Вы направляетесь в Балль или просто прогуливаетесь?

– Собирается в Клеол, на собачьи бои. Побудем там несколько дней.

– Вот и хорошо. Смотри, не потеряй книгу. Мне хотелось бы ее почитать.

Аленор смотрел вслед быстро удаляющемуся всаднику на черном коне и внезапно вспомнил слова.матери: «Что-то есть у него на душе. Это должно пройти».

«Я, наверное, действительно был бы там лишним, – подумал юноша. – Ладно, попробую разобраться в собачьих боях – они-то уж наверняка попроще, чем жизнь…»

«ЕСЛИ ВЕРИТЬ СНОВИДЕНЬЯМ…»

Утром зеленого дня, четвертого дня недели, после завтрака, Аленор устроился на диване в своей комнате в доме для путешественников и в который раз начал считать дни. Позавчера, вечером оранжевого дня, когда они с Риоленом подъезжали к раскинувшемуся у пролива портовому городу Баллю, он достал из сумы черную книгу адорнитов и, не обращая внимания на ироничную усмешку друга, открыл ее и повернул к закату. И теперь оставалось только ждать. Ждать семь дней – а потом ступить на Тайные Пути. «Адорниты – народ, который очень много знает», – говорил альд Каррагант. Слова отчима еще больше укрепили уверенность Аленора, хотя он и так не сомневался, что описанный в книге магический ритуал отнюдь не выдумка, а руководство к действию.

Нa ночь они остановились в Балле, там к ним присоединился еще добрый десяток членов иммского Оружейного клуба, тоже направлявшихся на собачьи бои в Клеол, и как-то сама собой получилась неплохая вечеринка с участием каких-то художников с континента, прибывших на остров Мери для увековечения на холсте местной натуры. Осталось невыясненным, были ли они настоящими мастерами или только учились, но толк в пиве эта длинноволосая братия знала, умела громко петь и искусно представлять анекдоты в лицах, разыгрывая смешные сцены. Вечеринка затянулась до глубокой ночи, а ранним утром вся клубная компания погрузилась на большой гребной паром, курсирующий между портом Балль на острове Мери и портом Випр по другую сторону пролива, на континенте, и Риолену опять не удалось как следует выспаться. Потом вся компания наперегонки неслась по пыльной дороге к Клеолу и к полудню прибыла на место. Собачьи бои уже начались и островитяне с ходу присоединились к многочисленным зрителям.

Вечером вновь засиделись допоздна, обмениваясь впечатлениями, и единогласно решили, что Имм ничуть не хуже Клеола и что собачьи бои с участием действительно восхитительных по своим бойцовских качествам косматых широколобых степных псов – это как раз то самое зрелище, которого не хватает жителям острова Мери. Потом отправились гулять по ночному городу, побывали в сказочных светящихся садах с реками музыки и водоворотами танцев и, переполненные впечатлениями, добрались таки до дома для путешественников и, утомленные, разбрелись по своим комнатам.

Наутро неугомонный Риолен разбудил Аленора ни свет ни заря, но Аленор, сославшись на усталость, отказался последовать за другом на бои. Ему действительно хотелось спать, но дело было даже не в этом. Ночью ему опять снилось что-то неприятное, обернувшееся при пробуждении бесформенным черным облаком, расползшимся в глубине его души. Юноша вновь испытывал какое-то внутреннее напряжение; ему казалось, что копится, копится, нарастает вокруг него нечто необъяснимое и пугающее…

«Что со мной творится? – думал Аленор, глядя на легкие тени ветвей, покачивающиеся на стене. – Я как будто все время чего-то жду…»

Он с силой провел ладонью по лицу, словно пытаясь стереть липкую паутину тревоги – и в этот момент раздался стук в дверь. Аленор невольно вздрогнул, поднялся с дивана и, почему-то не решаясь сделать ни шагу, громко сказал:

– Можно войти.

Дверь открылась – и на пороге возник высокий человек в зеленой накидке с вышитыми белыми птицами. Сердце у Аленора оборвалось.

–Ты Аленор, сын Ламерада? – спросил гонец.

– Да, – едва смог выдавить из себя юноша.

– Ф-фу! – облегченно вздохнул гонец и вытер пот со лба. – Наконец-то разыскал. Объездил уже пять домов.

– Ты откуда? – Аленор не сводил взгляда с белого бумажного пакета, появившегося в руке гонца.

– Почтовая служба Клеолского округа. Послание эстафетой передали из Имма, утренним паромом. Могу я удостовериться, что доставил его по назначению?

– Да, конечно, – пробормотал Аленор, порылся в суме и извлек футляр с копией крестильной грамоты – документа о свершении таинства крещения.

Гонец вручил ему пакет, выпил две чашки воды и удалился. Юноша, сжимая пакет кончиками пальцев, сел на диван, не решаясь надорвать прочную гладкую бумагу с едва заметными бледно-розовыми разводами. Если письмо не прочитано

– его можно отложить в сторону и продолжать заниматься своими делами. Прочитанное письмо могло надолго оторвать от обычных дел, перечеркнуть все намеченные планы и даже круто изменить судьбу…

Охваченный тягостным тревожным чувством, юноша нерешительно попытался надорвать угол пакета. У него ничего не получилось. Набрав в грудь побольше воздуха, словно собираясь прыгнуть с обрыва в глубину темного омута, Аленор удвоил усилия. Раздался резкий тревожный звук разрываемой бумаги, полоснувший по сердцу, пальцы, забравшись внутрь пакета, нащупали сложенный лист и извлекли его на свет.

Первым делом Аленор взглянул на подпись под коротким, всего в две строки, посланием: «Фалигот». Потом, отказываясь верить своим глазам, быстро прочитал эти две строки, написанные дядей его матери, весельчаком и шутником альдом Фалиготом. Если дядюшка шутил и в этот раз, то шутка его стоила всех прежних шуток вместе взятых.

«Аленор, – писал Фалигот крупным неровным почерком, – у нас случилось несчастье. Твоя мать ушла из жизни. Мы все не можем в это поверить, но, увы, это так. Крепись. Такова воля Творца».

«Такова воля Творца… Такова воля Творца…»

Только спустя некоторое время Аленор понял, что монотонно повторяет вслух эти слова.

– Такова воля Творца…

Но почему такова воля Творца?!

Его вдруг словно пронзили кинжалом: она ведь предчувствовала это! «У меня нехорошее предчувствие, сынок…» И он тоже предчувствовал – вот откуда эти бесформенные черные сны… Но почему?.. Почему?..

Фалигот не соообщал никаких подробностей, ничего не говорил о причине внезапного ухода матери – да и разве это сейчас было главным? Другое было главным: «Твоя мать ушла… Такова воля Творца…» Мама ушла. Мама – ушла. Стала ушедшей. У-шед-шей…

От него вдруг начал ускользать смысл этих слов, он перестал соображать, где находится и что его окружает; он сидел на диване, размеренно раскачиваясь вперед и назад, и смотрел на плавные, но какие-то подрагивающие линии непонятных букв, складывающихся в непонятные слова, непонятно зачем написанные на листе бумаги – густо-черное на ярко-белом…

На том давнем турнире, когда его спас Риолен, Аленор был оглушен ударом меча по шлему. Сейчас он находился в таком же состоянии. Ни чувства, ни разум не могли пока воспринять печальную истину. Боли не было – была ошеломленность.

«Такова воля Творца…»

Он не знал, сколько времени провел, все так же отрешенно и оглушенно раскачиваясь на диване в чужой комнате чужого города – понятие времени потеряло для него всякий смысл, как и все остальные понятия. Таинственные механизмы, поддерживающие существование мира, не имели более к нему никакого отношения и сам он тоже не имел никакого отношения к миру, находящемуся теперь вне пределов его существа – и существо его было отторжено от мира, от неуютного бессердечного злого мира, не препятствующего уходу живущих…

– А ты ведь теперь сирота, Аленор, – прошептал он и скомкал послание Фалигота.

Невидимый колокол печально загремел в голове юноши и этот гром проник во все уголки его души.

«Если это и есть Неизбежность, – подумалось ему, – то почему она именно такая?..»

Грохот незримого колокола встряхнул Апенора. Резко поднявшись, он торопливо побросал вещи в суму и переоделся в дорожную одежду. Спустился вниз и оставил Риолену записку: «Получил известие о трагическом уходе мамы. Уезжаю». Оседлал коня и во весь опор помчался к проливу, не замечая ничего вокруг.

Даже если какие-то связные мысли и появлялось в его голове на всем долгом пути от Клеола до Имма, то они не оставили никакого следа. Аленор не помнил, как добрался до Имма: самому себе он представлялся лишенной разума бессмысленной покорной пылинкой, подхваченной внезапным порывом ветра. Пылинка не рассуждала, не пыталась осмыслить свое бытие, постичь свое предназначение и, наперекор злому ветру, устремиться к собственной цели – у нее не было выбора, ее воля ничего не значила… и какая воля может быть у пылинки?

Он въехал в Имм во второй половине дня, оставив позади сотни мер дорог, отброшенных назад копытами его бешено летящего в глубь острова скакуна. Он уже поменял одного коня в Балле. Теперь нужно было проделать то же самое в Имме, чтобы к вечеру попасть в замок. Он спешил так, словно от этого что-то могло измениться, словно время могло потечь вспять, превращая уже свершившееся в еще не свершившееся, словно ушедшую в пространства Загробья могло притянуть назад, в мир живущих. Словно с ушедшей могло повториться давнее чудо воскресения принявшего на себя все грехи мира Христа…

Уже бесполезно было спешить, но Аленор все-таки спешил. Вылетев из-за угла на одном из перекрестков, он чуть не сбил идущую ему навстречу по мостовой женщину в темной одежде, расшитой псблескивающими на солнце серебряными нитями. Юноша поднял коня на дыбы, увидел спокойный взгляд черных глаз, укрытых под густыми, почти сходящимися на переносице бровями,

– и почувствовал, как в глубине души что-то начало рушиться со стеклянным звоном. Ему навстречу шла адорнитка Ора-Уллия… или это поджидала его за углом владычица Неизбежность, неумолимая, ничему не внемлющая, направляющая все вещи мира туда, куда они и должны направляться? Выходит, он чуть не сбил с ног саму Неизбежность? «Но не сбил же», – почудился ему смешок Оры-Уллии.

– Место ли здесь для скачек, альд Аленор? – неприветливо сказала старуха. – Такая поспешность может окончиться бедой.

Не до разговоров было сейчас Аленору; к тому же в его дорожной суме лежала взятая им в склепе книга адорнитов. Похищенная им книга. Однако он слез с коня и подошел к Оре-Уллии. Остановившиеся было зеваки, видя, что происшествия не получилось, потоптались на перекрестке и пошли дальше по своим делам.

– Приветствую тебя, Ора-Уллия, – с поклоном произнес юноша. – Да, моя поспешность может быть причиной беды, но именно беда причина моей поспешности. Сегодня утром я получил известие о том, что потерял мать.

Адорнитка поджала губы, качнула головой и неожиданно взяла Аленора за руку. Ее ладонь была слегка шершавой, твердой и прохладной.

– Очень многим рано или поздно суждено пройти через это, Аленор. Я не утешаю, утешения здесь неуместны. Ушла твоя мать – и тебе больно. Если бы ушел ты – было бы больно твоей матери. Представь себя на ее месте: тебе было бы гораздо больнее, чем сейчас, когда ушел не ты, а она… Конечно, мои слова – всего лишь слова; горе не воспринимает слов, оно питается самим собой, но в конце концов усыхает, превращаясь в рубец на душе… Один из многих… Таковы условия игры, Аленор, и придуманы эти условия не нами, живущими. А ведь каждый из нас, повзрослев, непременно осознаёт и принимает эти условия и знает, что уход неизбежен.

– Потому что не может не принять, потому что у каждого из нас нет выбора, Ора-Уллия!

– Других условий не существует, Аленор. Нельзя всю жизнь готовиться к горю, но надо заранее смириться с тем, что оно неизбежно. Надо пережить свое горе. И знаешь, какая ошибка присуща очень многим живущим? Они скорбят о тех, кто ушел, и не думают и даже не помышляют о том, что ушедшим жаль нас, живущих, оставшихся здесь…

– Ах, Ора-Уллия, – вздохнул юноша. – Ты сама сказала: все это лишь слова, слова, слова…

– Это не просто слова, – возразила адорнитка, продолжая сжимать ладонь юноши. – Это все та же Неизбежность. С ней бесполезно бороться, к ней нужно приспособиться и принимать как должное. Как рассвет и закат. Ты же не будешь пытаться препятствовать рассвету? И согласись, ты ведь не раз представлял, что твоя мать уйдет, и в мыслях своих уже пережил зтот уход и смирился с ним. И больно тебе не оттого, что мать ушла – ты знал, что когда-нибудь так будет, – а оттого, что это случилось именно сейчас. И ты знал, что уйдет именно она, а не ты; ибо каждый живущий верит в то, что именно он будет жить вечно. И каждый живущий действительно вечен: меняется только время и место, и меняется оболочка, и душа почти всегда совершенно забывает о том, что было до очередного прихода. Но даже не помня о собственном прошлом, мы знаем, что уже были когда-то, и знаем, что будем вновь. Скорбя по ушедшим, мы жалеем себя, потому что остались без них. Горе само исчерпает себя, Аленор, поверь: мне многих пришлось провожать в своей жизни…

Негромкие слова Оры-Уллии были подобны прохладному маслянистому снадобью для исцеления ожогов. Они обволакивали, они отвлекали, заставляли как-то по-иному взглянуть на случившееся… хотя, конечно же, оставались всего лишь словами.

– Я еще и еще раз говорю тебе, Аленор: все, что мы совершаем, диктуется нам Неизбежностью. Ты ведь не сам вошел в склеп – тебя вела за руку Неизбежность.

При этих словах Оры-Уллии юноша почувствовал, как вспыхнули его щеки. Ему показалось, что все прохожие тоже услышали их и разом обернулись и с возмущением уставились на него, альда Аленора, осквернителя могил.

– Верни книгу туда, откуда ты забрал ее, – строго сказала старуха. – Возможно, это оградит тебя от новых бед. Не думай, что я противоречу самой себе: наши беды неизбежны, но мы в силах хотя бы не умножать их количество. В мире возрастает зло и мы не можем преградить ему дорогу, но пока еще способны не потворствовать ему. Кто знает, возможно, нам и удастся продержаться до нового прихода Спасителя… Верни книгу, Аленор. Ей уже не место в мире живущих.

Аленор не мог бы объяснить самому себе, почему вдруг решил все рассказать Оре-Уллии. Словно кто-то посторонний вселился в него и начал говорить, пользуясь его голосом. Проходили мимо праздные и куда-то спешащие горожане, постукивали колесами по мостовой повозки и открытые легкие экипажи, дробно цокали копытами кони, неся на спинах озабоченных, рассеянных, хмурых, деловитых и с любопытством озирающихся по сторонам всадников, а юноша рассказывал о таинственном голосе, раздавшемся среди ночи в его спальне.

– И ты не догадался, чей это был голос? – выслушав его с неподвижным лицом, спросила Ора-Уллия.

Аленор со страхом взглянул на нее, неуверенно пожал плечами и промолчал.

– Это был голос Неизбежности, Аленор. Ты думаешь, он звучал где-то в твоей комнате?

– Да, я слышал его совсем рядом.

Старуха покачала головой.

– Ты ошибаешься, Аленор. Он звучал не в твоей комнате, а внутри тебя: он звучал в твоей душе. И звучал он неспроста. Что-то было с тобой там, в прошлом существовании… Твоя душа помнит это, Аленор, в ней остался отпечаток – но тебе не дано увидеть его. То, что было там и тогда, отражается здесь и сейчас. Тут ни в чем нельзя быть уверенным и я не все могу сказать тебе, Аленор. Но книгу ты должен вернуть на то место, где она лежала, и где ей и положено оставаться впредь. Повторяю, мы не в силах противостоять злу, но в силах не показывать ему дальнейшие пути. И всегда помни, что твои поступки отзовутся тебе потом, после Загробья. Верни изъятое из мира, альд Аленор…

– Да… да… хорошо, – запинаясь, сказал юноша. – Я верну… только не сейчас. Я спешу! Хочешь, я отдам ее тебе, она у меня с собой.

– Нет, ты должен сам, Аленор. Не забудь это сделать.

Ора-Уллия едва заметно кивнула, отошла и скрылась за углом. Аленор вскочил на коня и продолжил свой нерадостный путь. Ему хотелось плакать, плакать взахлеб, навзрыд, как в детстве от обиды. Но разве пристало плакать мужчине? Мужчина должен уметь стойко переносить удары судьбы…

Знакомая дорога от Имма до замка, которую можно было пройти хоть с завязанными глазами, представляя в памяти каждый поворот, каждый бугорок, показалась Аленору бесконечно долгой. Уныло шелестели ветви деревьев, траурные тени лежали на траве, запахом тления тянуло с болот, и стук копыт напоминал стук сухих комьев земли о крышку опущенного в могилу гроба. Печальным был лес, и близилась пора увядания.

Бледное солнце из последних сил цеплялось за небо, обреченно сползая все ниже и ниже, когда впереди показались угрюмые башни замка. Тихо было в просторном дворе, тихо, как на кладбище, и тишина сочилась из распахнутых окон. Перебросив суму через плечо, не снимая плаща, Аленор торопливо прошагал по скрипучим прогибающимся доскам полутемного крытого перехода. Он знал, куда идти. Там, в восточном крыле замка, в дальнем зале, когда-то стоял гроб с телом его отца. Он замедлил шаги, приблизившись к полуоткрытым створкам дверей, за которыми горели свечи. Сердце сжалось в комок, замерло, и пелена, повисшая перед глазами, исказила очертания окружающего.

«Такова воля Творца…»

Бросив суму у дверей и едва сдерживая слезы, Аленор, как слепой, вошел в сумрачный зал.

Гроб стоял на покрытом черным ковром возвышении у дальней стены, вдоль которой тянулся ряд высоких белых свечей. Окон в зале не было; в углах под потолком виднелись квадраты вентиляционных отверстий. Справа от гроба склонился над черной деревянной кафедрой пожилой священник в черном плаще с откинутым на спину капюшоном. Услышав шаги приближающегося Аленора, он прекратил читать молитву, поднял глаза от книги и медленно и печально кивнул. Не замечая больше ничего вокруг, юноша остановился у гроба, в котором покоилось тело матери. Ни единого звука, кроме редкого потрескивания свечей, не раздавалось в скорбном зале.

Тело альдетты Мальдианы было по плечи укрыто тонкой белой с золотом тканью, сквозь которую виднелось темное платье. Свободно лежащие пепельные волосы обрамляли бледное лицо; уход придал ему сходство с лицами мраморных статуй. Такие же бледные губы были плотно сжаты. Альдетта Мальдиана не казалась уснувшей: в ее лице нельзя было отыскать ни малейшего намека на жизнь. Перед потрясенным Аленором находилось нечто, не принадлежащее обычному миру, нечто, являющее собой всего лишь видимость, всего лишь отражение того, что пребывает в совсем другом месте; скользящая по земле тень облака, плывущего в небесах – ее невозможно остановить, невозможно поймать, потому что это только тень, не более, а само облако парит на недосягаемой высоте. И кто знает, когда и где, на какие иные земли прольется зто облако новым дождем?.. Нет, не альдетта Мальдиана, не женщина, не мать неподвижно покоилась в гробу перед сыном – мать брела по тропам Загробья и не могла уже оглянуться, подать хоть какой-нибудь знак…

«Такова воля Творца…»

Онемевшими губами прикоснулся Аленор к холодному мрамору лба ушедшей, и холодная струйка потекла в его сердце. Вновь, вплетаясь в тишину, поплыли, долетая как будто из далекого далека, угасающие на лету слова священника: «Плачу и рыдаю, когда вижу во гробе лежащую, по образу Вседержителя созданную… Прими ее душу, Творец, и даруй ей новую возможность по делам ее… Прости, Господи, грехи ее вольные и невольные, сделанные в ведении и неведении… Яви Свою помощь, и покажи Свою милость, и помоги ее душе… Как цвет увядает, так уходит живущий… Помоги ушедшей до срока…»

«Пoмоги ушедшей до срока…» – тихие слова oсыпались увядшими листьями, и слабые отзвуки замирали в душе Аленора.

«Ушедшей до срока… Почему? Почему?! В чем причина?..»

Он вытер слезы и, опустив голову, пошел к выходу из зала, и вслед ему продолжали шелестеть слова молитвы. У дверей лежала дорожная сума. Аленор чуть не наткнулся на нее, подобрал и вновь перекинул через плечо.

«Помоги ушедшей до срока…»

Ускоряя шаги, юноша дошел до винтовой лестницы, ведущей наверх, и начал быстро подниматься по дребезжащим железным ступеням. Его подгоняло теперь только стремление узнать: почему мать ушла так внезапно?

Он сильным ударом ладони распахнул дверь своих покоев, вошел и швырнул суму на стол, сбив подсвечник, с глухим стуком упавший на ковер. Рванул застежки плаща, сбросил его, отцепил от пояса ножны с мечом. Непослушными пальцами развязал суму, вывалил ее содержимое на темно-коричневую полированную поверхность стола, разыскал платок и вытер разгоряченное лицо. Кинул платок под ноги и, не переодеваясь, отправился к Фалиготу, оставив дверь распахнутой настежь.

Такой же распахнутой дверью встретили Аленора и покои дядюшки. Альд Фалигот был не один. В кресле, сгорбившись, сидела его сестра, альдетта Агиланта, похожая на изможденную долгим перелетом маленькую птицу, вдруг обнаружившую, что гнездо ее окончательно разорено. У птицы были перебиты крылья: одно крыло – дочь Даутиция; другое крыло – дочь Мальдиана… Муж альдетты Агиланты, дед Аленора, которого юноша никогда не видел, не вернулся из морского путешествия. Лишь через много дней прибило к суше обломки корабля, но никто и нигде не обнаружил тела мореплавателей. И остались у израненной птицы только брат Фалигот, внук Аленор и внучка Элиния. Неподвижным и потерянным было иссушенное горем и без того худощавое лицо альдетты Агиланты, и безжизненно смотрели в никуда ее поблекшие глаза. Альд Фалигот, обхватив себя скрещенными руками за плечи, сидел на стуле у окна, плотно завернувшись в теплый халат, словно прячась от нестерпимого холода. Взгляд его тоже был тусклым, и дядя альдетты Мальдианы нисколько не походил сейчас на жизнерадостного балагура. Тени Загробья лежали на застывших лицах альдетты Агиланты и альда Фалигота.

– Я вернулся, – глухо сказал Аленор, остановившись в дверях. – Что… как это произошло?

Альдетта Агиланта медленно подняла голову, пожевала губами, словно собираясь что-то сказать, но вздохнула и так и не вымолвила ни слова. Альд Фалигот поежился, произнес бесцветным голосом:

– Приветствуем тебя, Аленор. Мужайся, мой мальчик… Это судьба…

– Почему… ушла… мама? – запинаясь, спросил юноша, чувствуя, как пересохло у него во рту.

– Это судьба, – тяжело вздохнув, повторил Фалигот.

Внезапно Агиланта с надрывом простонала:

– О-о! Она же говорила мне тогда…. после ухода Ламерада… О-о, доченька моя! Ей снились змеи! А я думала… о-о!.. – Альдетта согнулась в кресле, закачалась, словно отбивая поклоны. – Вот почему ей снились змеи! Чере десять лет змея нашла и ее! Значит, еще через десять лет и тебя, Аленор… Внучек, остерегайся змей! Остерегайся змей!

Юноша, обмякнув, привалился к стене. Испарина вновь выступила у него на лбу. Слова бабушки, наконец, дошли до его сознания.

Змеи! Значит, мама ушла из-за укуса змеи?.. Как и отец… Кто наложил такое проклятие на их семью?

В окрестных лесах водились неповоротливые змеи-свистуньи. Они любили, еле слышно посвистывая, лежать, свернувшись кольцом, на кочках и пнях при свете Диолы – вполне безобидные создания, чей укус причинял вреда не больше укуса щенка. Но были и черные ядовитые змеи размером с кинжал, которые жили в сырых низинах среди камней – стремительные и опасные твари с острыми зубами; спасти укушенного могли только вовремя примененные лечебные снадобья.

Через десять лет после ухода отца черная гадина настигла следующую жертву. Судьба?..

– Расскажи, дядя, – выдохнул Алонор.

Он слушал сбивчивый рассказ Фалигота – и горечь переполняла его душу, и тяжелые камни давили на сердце, закрывая путь к воздуху, небу и свету.

Это случилось вчерашней ночью, после возвращения альда Карраганта в замок. Каррагант решил отметить свое прибытие на широкую ногу, и пригласил всех домашних на ужин не в малую, а в большую трапезную, словно настал один из тех праздников, на который съезжались родственники со всей округи. Был он говорлив, много пил, никого не отпускал из-за стола, и вновь и вновь рассказывал о своих злоключениях на континенте. Альдетта Мальдиана, по словам Фалигота, покинула трапезную первой, потом разошлись и остальные. Фалигот ушел к себе, лег спать, а утром его разбудили отдаленные крики. Желая узнать, что случилось, он отправился на шум и в покоях племянницы, альдетты Мальдианы, застал всех домашних. Альдетта Мальдиана неподвижно лежала в своей постели, альд Каррагант сидел в кресле, закрыв лицо руками. Рядом, на полу, валялся его кинжал, а у стены – перерубленное пополам тонкое черное тело змеи. Кто-то хлопотал над упавшей в обморок Элинией, в углу, сбившись в кучку, переминались с ноги на ногу глонны…

Картина вырисовывалась такая: утром Каррагант зашел к своей супруге, обнаружил ее бездыханной, убил пытавшуюся ускользнуть змею и поднял шум. Сбежались встревоженные родственники, увидели случившееся – но не в их силах было что-либо изменить. Никто и ничто не могли уже сделать свершившееся не свершившимся, и бесполезным оказался привезенный из соседнего селения лекарь… Ушел к себе и не показывался никому на глаза альд Каррагант, гонцы с письмами отправились созывать родственников на прощание с ушедшей альдеттой Мальдианой, и глонны готовили на кухне блюда для поминальной трапезы, наэначенной на синий день недели, который можно было назвать черным…

Но откуда взялась змея внутри замка?

– Откуда… змея? – еле двигая губами, спросил Аленор.

Фалигот уныло развел руками.

– Ее могли завезти глонны вместе с сеном. Или она заползла в мешок, когда убирали на поле земляные клубни. – Он вздохнул. – Теперь уже не узнать…

«Цветы!» – сверкнуло в голове юноши. Черная гадина могла притаиться среди цветов, украшавших покои матери. Он мысленно застонал. Красота, спутница добра, оказалась невольной пособницей зла…

– Такова воля Вседержителя, мой мальчик, – тихо сказал Фалигот. – Мы бессильны что-либо изменить.

– Змеи – наше проклятие, – простонала альдетта Агилаита. – Но за что? За что-о?!.

Покинув подавленных внезапно обрушившимся горем дядюшку и бабушку, Аленор быстро зашагал по переходу и вдруг резко остановился: он не знал, куда теперь спешить и что вообще делать дальше. Приготовления к похоронам шли своим чередом и не требовали его участия. Что делать? Терзаться у гроба матери? Метаться от стены к стене в своих покоях? Зайти к уединившемуся у себя страдающему Карраганту? Но они никогда не были нужны друг другу, не нужны и сейчас – у каждого из них свое горе, и два этих горя не могут слиться в одно, общее, объединяющее…

Кузина Элиния! Лишившаяся чувств от очередного удара Элиния… Она пережила уже утрату матери и отца. А теперь разразилась новая беда – уход тети, старавшейся заменить ей мать…

С переполненным болью и горечью сердцем Аленор побрел сквозь угрюмую тишину перехода к покоям Элинии.

На его стук никто ие отозвался и он, немного поколебавшись, решил уже уходить, но тут дверь приоткрылась и на юношу взглянули печальные глаза глонна.

– Элиния спит? – спросил Аленор.

Глонн отрицательно покачал головой, открыл дверь шире и отступил в сторону, сделав приглашающий жест. Когда юноша вошел, глонн показал на распахнутую дверь соседней комнаты и направился к столику у окна, уставленному чашечками и пузырьками с лекарствами. Сел, сложив лапы на груди, и застыл, превратившись в темное изваяние иа фоне вечернего сумрачного неба. Стараясь ступать как можно тише, юноша вошел в спальню кузины Элинии.

Светильники не были зажжены и здесь, и черный клавикорд у стены выглядел как туша неведомого чудовища, затаившегося в ожидании жертвы. Кресла кольцом сжимались вокруг обреченного стола, готовясь по какому-то известному только им сигналу наброситься на добычу. Узкая кровать беспомощно распласталась под потолком, уже собравшимся обрушиться и раздавить и ее, и все другие вещи, единственным предназначением которых было превратиться в груду расщепленных деревяшек и расплющенного, искореженного металла. Сумрак вливался в спальню через большое окно, похожее на застывший в беззвучном крике ужаса открытый рот, и был пропитан запахом лекарств. Голова Элинии казалась вдавленной, втиснутой в белый капкан подушки.

– Элиния… – неуверенно позвал Аленор, пытаясь отогнать от себя нахлынувшее вдруг наваждение. – Ты спишь?

Взяв стул, он приблизился к кровати и сел, вглядываясь в лицо кузины. И увидел, что глаза девушки открыты и ее неподвижный взгляд устремлен в какую-то точку на завешенной ковром стене.

– Приветствую тебя, Элиния, – с облегчением сказал юноша. – Как ты себя чувствуешь? Тебе уже лучше?

Лицо Элинии не изменилось, глаза все таж же, не мигая, смотрели на стену, и когда раздался ее безжизненный голос, юноше показалось, что это заговорила статуя.

– Я себя никак не чувствую, – сказала Элиния и замолчала, сохраняя каменное выражение лица.

Тревога резанула Аленора по сердцу – так неестественно, так странно выглядела кузина. Но он тут же подумал, что Элинию поили всякими успокоительными отварами – весь стол заставлен пузырьками! – и мягко произнес, положив свою ладонь на скрытую тонким покрывалом руку Элинии:

– Все пройдет. Все будет хорошо, кузина.

Хотя ему сейчас было очень плохо.

– Ничего не пройдет, Аленор, – все тем же безжизненным голосом сказала Элиния. – Все уже прошло.

По ее щеке сползла слеза. Аленор погладил неподвижную руку девушки и с горечью подумал, что потрясение, пережитое Элинией, оказалось слишком сильным, и ей не скоро удастся оправиться после этого удара.

– Все подвластно воле Создателя, – сказал он, вспомнив слова Фалигота.

– Нам неведомы Его замыслы и мы не можем им препятствовать. – Он помолчал и, вздохнув, добавил: – Закон Кармы, Элиния… Мама расплатилась за ошибки прошлого существования…

«Господи, – смятенно подумал он, – какие же грехи она совершила, если ей воздалось теперь такой страшной мерой?..»

Сумерки, все больше сгущаясь, сотнями черных змей проскальзывали в комнату через искаженный немым воплем зев окна, скрадывая очертания предметов. Девушка вдруг повернула голову и Аленор даже в полутьме увидел, как странно блеснули ее глаза.

– Мы не можем препятствовать замыслам Создателя? – Ее голос звучал сухо и надтреснуто, и слышалась в нем какая-то странная нота. – Как бы не так, Аленор! Как бы не так! Все зависит именно от нас! Ты думаешь, Создатель наказывает нас? Нет, он просто предлагает нам отрывок иэ театрального представления и дает нам возможность действовать. Действовать, Аленор! И мы уже сами вольны решать: действовать нам или нет? У меня была такая воэможность десять лет назад, была! Но я выбрала бездействие! Сама, понимаешь, са-ма выбрала бездействие, хотя могла воспрепятствовать, как ты говоришь, замыслу Создателя.

Элиния уже не лежала, а сидела, вцепившись в руку Аленора, и ее громкий голос разносился, казалось, по всему замку. Аленор никак не мог сообразить, что она такое говорит… о чем она говорит?.. В соседней комнате раздался какой-то звук: похоже, там открыли дверь – испуганный криком Элинии глонн счел за благо удалиться из покоев альдетты? – но юноша почти не обратил на это внимания, потому что кузина продолжала бросать в полумрак наполненные каким-то, пока что непонятным ему смыслом, слова:

– Ты думаешь, что тетя… твоя мать расплатилась за ошибки своей прошлой жизни? Нет, она расплатилась за мою ошибку. Мою, Аленор! Ты думаешь, ее убила змея? Нет, Аленор, это я, я убила ее десять лет назад, убила еще тогда и убила теперь. Я дважды убила ее, Аленор!

«У нее горячка, – подумал юноша. – Надо дать ей что-нибудь успокаивающее».

Он хотел высвободить свою ладонь из руки Элинии, но девушка вцепилась в нее накрепко.

– Не тешь себя заблуждением, Аленор, я в своем уме и говорю то, что должна была сказать еще десять лет назад, но побоялась. Испугалась за себя, а больше всего испугалась, что все вокруг пойдет наперекосяк. Жизнь у всех нас пойдет наперекосяк! Я молчала десять лет, Аленор, и своим молчанием позавчера ночью убила твою мать!

– Успокойся, Элиния… О чем ты? Отпусти мою руку, я принесу тебе успо…

– Я спокойна! – перебила его Элиния. – Я говорю о том, что десять лет назад видела, как убивали твоего отца. Видела – и промолчала!

Мир пошатнулся. Разверзлась земля и все вокруг полетело в кромешную тьму.

«У нее вывихнулся разум, – подумал тот, кто совсем недавно, а, быть может, целую вечность назад, носил какое-то имя, а теперь не знал, кто он и где находится, и находится ли где-нибудь вообще. – Рок довершил, что Творец судил…»

– Убивали?.. Уби…

Некто летел сквозь бездонный провал в земной тверди, а вокруг, со всех сторон, из каждой трещины хлестал его неумолимый сбивчивый задыхающийся голос, сыпался на него градом слов, и не было никакой защиты, никакого спасения от этого голоса…

– Да, Аленор, убивали! Я была там, в кустах… Я часто сидела там, в кустах, это было мое место… Никто не знал… что я там делала… никто никогда не видел… А это так приятно… очень… и ничего не нужно… и никто не нужен… Я и сейчас… да, я и сейчас, Аленор! И мне не нужны вы, мужчины, с вашими… Я могу сама, да! Сама! И мне это нравится, да, с детства… И никто не хватает, не заламывает руки, не… не… как он…

«О чем это?.. Чей это голос?..»

– Он убил его, Аленор! Он принес в мешке змею, такую же, и выпустил ее… И ушел… А я осталась… не могла сдвинуться с места… словно окаменела… А потом… когда увидела… я убежала… а все спали, все легли отдыхать, было так жарко, и за обедом все… ты же помнишь этот праздник, Аленор, этот обед! Я никого не встретила, убежала к себе… а потом… а потом… Я ничего не могла сказать, я боялась… все бы сделалось совсем по-другому… было бы плохо, все стали бы врагами, а я не хотела, чтобы все стали врагами… и ведь твоего отца это уже не вернуло бы, пойми, Аленор!

Он все-таки выкарабкался из бездны, он с хрустом оторвал от себя чужую руку и навис над той, что лежала на постели.

– Ты лжешь, Элиния! Зачем ты лжешь? Ты сошла с ума!

– Неужели ты еще не понял, Аленор? – вновь начал терзать его захлебывающийся голос. – Ему нужна была твоя мать! Позавчера, когда он приехал… Этот бесконечный ужин… Он так напился, а твоя мать была холодна, я видела… я все вижу, Аленор! Она знала, зачем он… к кому он уезжал… Потом все разошлись… я легла, но не могла уснуть… Долго, очень долго… Не знаю, почему, но словно кто-то шепнул… словно чей-то голос… – (От этих слов Аленора пробрал озноб). – Я встала, пошла к тете… к твоей матери… А она… она… Она не знала, что делать, она металась! Она сказала мне, что он ввалился к ней… кричал… она ударила его… и… чтобы он немедленно убирался… вообще, насовсем… – Элиния, словно захлебнувшись, замолчала, и в тишине раздавалось ее отрывистое, подобное коротким толчкам, дыхание.

Аленор давно уже не различал ее лица, и все звенело у него внутри, и гудел, и жалобно стонал разбитый колокол неба.

– И тогда он сказал… Я из-за тебя – родного брата… Было бы из-за кого… Стоило ли из-за тебя – родного брата!.. И она мне: это он со зла так сказал, Элиния… Никого он… но все равно пусть убирается… И… и… И я ей все рассказала… как десять лет назад…

– Зачем? – глухо спросил Аленор. – Потому что он…

– Да! Да! Боялась и ненавидела! Если бы мой отец… он защитил бы, а так… Ты не представляешь, каково это: знать и молчать… Это… это… Я должна была остаться с ней… не уходить… не оставлять ее одну… Тогда бы ничего… Но он же был пьян, Аленор, совершенно пьян! Думала, проспится… и не вспомнит, что он наговорил… Я не осталась, Аленор… ушла… у меня болела голова… и ничто меня больше не подтолкнуло… А утром… его крик… Я сразу все поняла… И эта змея… Опять змея! И ничего не докажешь, Аленор, нич-чего! Он испугался, что тетя… твоя мать не будет молчать… Я убила ее, Аленор! Я могла еще десять лет назад… могла сказать…

«Но ведь не сказала», – явственно услышал он чей-то знакомый шепот.

Звон прекратится. С размаху умолк гулкий колокол неба, будто мгновенно ткнулся в болотную топь. Стало прозрачно и холодно, вещи обрели четкость очертаний, и темнота замерла, прилипнув к окну и перестав перетекать скользкими змеиными телами в комнату, где, вжимаясь спиной в подушку, полулежала на скомканной простыне владычица Неизбежность, принявшая облик рыжеволосой неказистой девушки с навсегда испуганными глазами.

Он встал и медленно, с расстановкой, произнес:

– Я искалечу его и выдавлю из него признание. Он сойдет с ума в подземелье, а потом подохнет там, в темноте.

Слова ледяными глыбами повисли в пропахшем лекарствами воздухе. Аленор повернулся и вышел из комнаты.

«Это не у Элинии вывихнулся разум. Это мир вывихнул ногу. Мир охромел…»

Проходя к двери, ведущей из покоев кузины, он увидел, как что-то темное шевельнулось за столиком у окна. Глонн? Разве он никуда не уходил? Или тихо вернулся? Удивление было мимолетным – Аленора это не интересовало. Он шел к себе за оружием и доспехами, ибо не знал, что такое нападать исподтишка, и готов был сразить Карраганта в схватке один на один. Прямо сейчас. Прямо здесь, на этой земле, где покоится прах убитого отца; на этой земле, где еще не погребенным лежит тело убитой матери.

Два глонна бесшумно бродили по переходу, зажигая светильники. Юноша шагал размашисто, и по стене неотступно следовала за ним его тень – порождение его собственного тела, некое подобие его собственного тела… однако же, ничуть не напоминающее другое его подобие: отражение в зеркале. Он, Аленор, был причиной появления совершенно непохожих друг на друга его собственных отпечатков! А разум? Разум ведь тоже не только отражает мир – он способен создавать тени мира, творить отпечатки событий и поступков, по которым подчас трудно судить об истинной сущности бытия мироздания…

«Подожди, не спеши, – сказал он себе и замедлил шаги. – Даже если кузина выложила мне все это при ясном рассудке… Даже если ее признания – не плоды горячки… хотя тут есть место для очень больших сомнений… – Мысли его путались и он остановился посреди перехода и уставился в пол. – Если даже она говорила это не в полубреду, то… что из этого следует? А из этого следует, Аленор, что она вполне сознательно придумала все эти истории… вполне сознательно назвала виновника ухода моего отца и моей матери. Он тут совершенно ни при чем… но он надругался над ней… И она хочет сделать меня орудием своей мести Карраганту. Ах, милая кузина, как ловко ты все это подстроила!»

Юноша, потирая подбородок, направился дальше – и вновь его начали одолевать сомнения. Какой же прекрасной актрисой нужно быть для того, чтобы разыграть такую убедительную сцену – а что-то не замечал он раньше у кузины таких артистических способностей… И Каррагант – просто гнусная тварь, если он так поступал с Элинией… несчастной Элинией…

Дверь в его покои была широко открыта: кажется, он сам оставил ее так, когда спешил к Фалиготу. За дверью было темно. Сняв висевший над нишей с каменной вазой светильник, Аленор вошел в комнату и сразу же обо что-то споткнулся. Это был сброшенный со стола подсвечник. Свисал с кресла плащ, рядом, на полу, лежали ножны с мечом. Под столом белел скомканный платок, а на столе кучей громоздились вытряхнутые им из сумы дорожные вещи. Юноша рассеянно оглядел весь этот сотворенный им самим беспорядок – и вдруг светильник дрогнул в его руке. На краю стола стоял еще один, погашенный, светильник, которого там раньше не было – его сняли с полочки у окна. Кто его снял? Охваченный смутным предчувствием, Аленор подошел к столу и начал поспешно перебирать дорожные вещи. Присел на корточки и заглянул под стол. Зажег еще три светильника и тщательно осмотрел всю комнату, зная уже, что не найдет того, что искал…

Прервав бесплодные поиски, Аленор оперся руками на гладкую крышку стола и задумался, пытаясь воссоздать картину происшедшего в его отсутствие. И чем больше он размышлял, тем сильнее охватывала его ярость.

– Ты не уйдешь, Каррагант! – процедил он и с силой ударил кулаком по столу.

Облачившись в панцирь, опоясавшись мечом, Аленор бросился по переходу к лестнице, ведущей вниз, к выходу из замка. Теперь был дорог каждый миг.

Каррагант слышал то, что говорила Элиния. Это не глонн ушел из покоев кузины – это вошел Каррагант! Вошел и понял, что его злодеяния раскрыты. И забрал черную книгу адорнитов, лежащую в куче дорожных вещей на столе. Его нужно догнать, пока он не ускользнул неизвестно куда! Догнать – и отомстить.

У Аленора не было сомнений в том, что Каррагант уже бежал из замка. Главное – не дать ему уйти, настичь его, пока он не шагнул в магический круг. А далеко уйти он не мог – у негодяя было слишком мало времени для этого.

Промчавшись через внутренние дворы, Аленор еще издалека крикнул глонну, сидящему на скамейке у ворот:

– Куда поскакал Каррагант?

Глонн, вскочив, показал лапой в сторону холмов.

Прямо через кусты и клумбы, топча цветы, юноша ринулся к конюшне, крикнув иа бегу:

– Открывай ворота! Немедленно открывай ворота!

В бледном свете Диолы, едва тлеющем сквозь облака, вихрем вырвался он из ворот и пустил коня в погоню за убийцей – родным братом его отца, мужем его матери, его дядей и отчимом мерзавцем альдом Каррагантом…

Оглавление

«КТО ТЫ, СЫН ОКЕАНА?»

ГОЛОС В НОЧИ

ЗА ЧЕРНОЙ КНИГОЙ

ТАЙНЫЕ ПУТИ

«ЕСЛИ ВЕРИТЬ СНОВИДЕНЬЯМ…»

Реклама на сайте