«У Пресноводья дуб зеленый…»

Глава первая Тайный и чрезвычайный сплыв

– Значит, бабушка, вот твое место, – сказал Портновский Вере Федоровне. – Ключ будешь брать на вахте, там у нас студент сидит, и ему же отдавать, он по суткам работает. А ты будешь сидеть тут, вязать, книжки читать, телек смотреть. Хоть песни пой – только не спи. Спать – нельзя, буду звонить ночью, проверять.

– То есть, я убираю раздевалки, туалеты, мою пол в коридоре, а потом сажусь сюда? – уточнила Вера Федоровна.

– Именно так. По времени у тебя получается вот что: заступаешь в девять вечера, убираешь большую женскую раздевалку и женские душевые, потом большую мужскую и душевые. Пока разгребешься – вот тебе и десять, бассейн закрывается. То есть, официально закрывается, но там еще две фирмы дорожки арендуют до одиннадцати. Приедет кто – пустишь в малые раздевалки, нет – и слава Богу. Убираешь малые раздевалки, туалеты, протираешь коридор – и свободна. Читай, письма пиши, песни пой, пасьянсы раскладывай, на жениха гадай…

– Какие женихи! – Вера Федоровна даже руками замахала, но вдруг замерла, вспоминая, и, к превеликому удивлению Портновского, запела тоненьким девчачьим голоском, вздергивая плечико и играя глазками:

Две старухи без зубов Ой, толковали ды про любовь! Ой, мы с тобою ды влюблены, Ой, ты в картошку, ды я в блины!

Портновский вежливо посмеялся – очень уж Вера Федоровна хотела ему понравиться, угодить бойкостью, чтобы наверняка взял ее на работу. А работа была не самая лучшая для семидесятилетней бабушки – дежурства через ночь, с уборкой и обходами здания.

Однако если у бабушки нет иного выхода…

Она уж и счастлива была беспредельно, что никто ее не будет оформлять официально и не потребует проклятую «аплиецибу».

В маленькой стране, куда Веру Федоровну угораздило переселиться из Пскова вместе с молодым мужем-офицером, после обретения свободы и независимости начались приключения с языком. Местные патриоты хотели вообще истребить русский из всех сфер жизни, но сразу не получилось – русского населения в государстве, свободном от энергоносителей и независимом от здравого смысла, оказалось больше половины. Тогда объявили местный язык государственным и потребовали, чтобы все сдавали экзамены. Тому, кто доказал владение языком на одном из трех уровней, выдавали удостоверение – «аплиецибу». Без этой филькиной грамоты просто не брали на работу.

Естественно, нашлись среди чиновников добрые души и стали этими корочками торговать. Вера Федоровна купила «аплиецибу» сыну, а для себя денег пожалела. Когда сын остался без работы и они должны были выкручиваться вдвоем на ее пенсию, тем более стало не до покупок. Пенсии аккурат хватало, чтобы заплатить за квартиру зимой. А ведь нужно еще что-то кушать. И вот Вера Федоровна по какому-то хитросплетенному знакомству попала в спортивный комплекс, а именно – в бассейн. Ее согласились туда взять без всяких бумажек – а только после каждого дежурства выдавать плату, достаточную для того, чтобы им с сыном кое-как два дня прокормиться. Но и это уже был праздник – Вера Федоровна задолжала чуть ли не всем соседям. И она уже прикидывала, по сколько нужно откладывать с каждого дежурства, чтобы отдать самые неотложные долги.

Заместитель директора комплекса по хозяйственной части Толя Портновский знал про этот оптимизм и всяко его поддерживал. Эта новая бабушка еще не пронюхала, что до нее тут сменилось не меньше двух десятов старушек, тоже без «аплиециб», и эти старушки получали плату только первые недели полторы, потом же Покровский начинал ссылаться на объективные трудности, показывал книжечку, где исправно отмечались все выходы на работу, обещал деньги на следующей неделе, месяц спустя скрывался, и когда сотрудники доносили, что очередная бабушка, плюнув, покинула рабочее место навсегда, он уже имел на примете следующую жертву. Таким образом и помещения при бассейне были чисты, и обходилось это недорого, куда дешевле, чем если бы официально оформлять человека с «аплиецибой» и платить за него все налоги.

Но Вера Федоровна всего этого пока не знала.

Портновский вместе с ней прошел маршрут обхода, показал, на что обращать внимание, выдал ключ от подсобки и уехал, а она осталась.

Этот первый после долгого перерыва рабочий день – а точнее, рабочую ночь, – Вера Федоровна, можно сказать, отпраздновала. Она взяла с собой старый китайский термос с кофе (отходы из больших кофеварок оставляла ей крестница Наташа, служившая в кафешке, получался неплохой вторяк), бутерброды с маргарином и пакетик с чесночной солью (подарок дворничихи, за которую она иногда мыла подъезд).

До девяти вечера еще было время, Вера Федоровна почитала газетку «Эра Водолея» (очень любила все таинственное, особенно про покойников и привидения), перекусила, посмотрела телевизор и взялась за работу.

В большой женской раздевалке толстые тетки, сидя голышом, азартно перемывали кости ближним и дальним.

– Время, время, – строго сказала им Вера Федоровна и добавила с гордостью: – Мне тут убираться!

Ей очень хотелось ощутить себя молодой, здоровой, в меру нахальной – как положено женщине, которая РАБОТАЕТ. а не ДОМА СИДИТ. Но толстые тетки не обратили внимания на уборщицу. Тогда Вера Федоровна пошла в душевую, примыкавшую к раздевалке. Из душевой маленьким коридорчиком можно было выйти прямо к бассейну.

Она ни разу в жизни не была в бассейне и даже не представляла, как он выглядит. Особенно ее удивил высоченный потолок. Неестественная голубизна воды и запах хлорки ей понравились: где хлорка, там чистота и порядок. Еще бы следовало, наверно, выключить свет, ведь на дорожках не осталось ни единой души, но насчет света Портновский указаний не давал. Наверно, этим занимался какой-то другой человек. Может, даже тот, кто прибирался в бассейне.

Тут Вера Федоровна задумалась – приборки там ведь было очень мало, только протереть плиточный пол и, может быть, еще поручни. Если для этого держат особого человека, так ведь она за крошечную доплату и бассейн бы могла обиходить, а того человека специально для бассейна держать не надо. Выстраивая в уме будущий разговор с Портновским, она развернулась, чтобы идти мыть душевую, и тут у нее за спиной громко плюхнуло.

Вера Федоровна резко повернулась. Странное дело – плавучие шары, нанизанные на веревки, что разграничивали дорожки, колыхались.

– Ахти мне… – растерянно произнесла она. – Не с потолка ли что свалилось? У них валится, а я виновата буду…

Несколько расстроившись из-за будущих неприятностей, она двинулась было к душевым, но в бассейне забурульчало, как если бы кто-то, сидя на дне, выпустил гирлянду пузырей.

– Да ну вас! – сердито сказала Вера Федоровна. – Делать людям нечего, по бассейнам ходят…

Она имела в виду, конечно же, не посетителей, а тех, кто построил это бесполезное, на ее взгляд, сооружение. Но посетителей она не одобряла в первую очередь – они мешали убираться, вот с них и начала.

Проверив все краны и закрутив их потуже, подобрав с пола раскисший кусок мыла и отковыряв от стены присохшую жвачку, Вера Федоровна ощутила себя хозяйкой, а это очень важно, когда прибираешься в новом месте.

– Где тут моя тряпка? – сама себя спросила она, хотя тряпка была не собственная, а здешняя. – Где тут мой мусорник?

После вынужденного безделья она снова строила вокруг себя прекрасный мир РАБОТАЮЩЕЙ женщины и радовалась своей власти над четырьмя раздевалками, душевыми, туалетами, коридором и крошечной подсобкой.

Толстые тетки ушли, оставив бардак – рваный пакет с картинкой, мятую газету, белые стаканчики из-под йогуртов. Вера Федоровна старательно прочитала написанное немецкими буквами название и покивала головой – сейчас она была уже почти на равных с этими РАБОТАЮЩИМИ тетками и уже завтра могла бы тоже позволить себе купить стаканчик йогурта – кстати, впервые в жизни…

Вымыв полы и протерев мокрой тряпкой все, до чего дотянулась, она пошла, как было велено, в большую мужскую раздевалку и хозяйничала примерно до половины двенадцатого. Туалеты она оставила напоследок – и похвалила себя, что догадалась взять у соседки Ирмы одноразовые перчатки, в которых та позавчера красила волосы.

– Носом бы вас сюда, носом, – неодобрительно сказала она отсутствующим пакостникам, насвинячившим в туалете. И взялась за дело с радостным азартом.

Отшоркав унитазы, Вера Федоровна посмотрела на часы и составила план действий: прибраться в подсобке, вымыть руки, посмотреть последние новости, еще раз поужинать и сесть читать газету. Когда газета кончится, как раз настанет время первого обхода. А потом ведь есть другая газета, которую оставили толстые тетки. Правда, это «рекламка» – но ведь интересно же читать, какие квартиры продают, какие хотят купить, сколько в тех квартирах метров, есть ли удобства.

Она вышла в коридор и остолбенела. Откуда взялись продолговатые мокрые пятна? Она же тщательно протерла коридор выжатой почти досуха тряпкой! И откуда взялась банка на подоконнике? Или она и раньше тут стояла?

Зная скверную мужскую привычку из любой емкости немедленно делать пепельницу, Вера Федоровна поспешила к банке – выбросить окурки, а саму банку намыть до хрустального блеска.

Но вовсе не окурки обнаружила она на дне…

Из банки на Веру Федоровну смотрела большая, головастая, крепкого сложения, бурая лягушка. И это была отнюдь не резиновая игрушка – когда Вера Федоровна приблизила к банке лицо, тварь пошевелила передней лапой.

– Да что ж это такое? – не столько испугалась, сколько удивилась уборщица. Вот именно появление лягушки она могла объяснить без всякой мистики – днем тут плавали школьники, наверняка нашелся бездельник, решивший подпустить страшную лягушку в раздевалку или даже в душевую к одноклассницам. Должно быть, не вышло – а потом забегался, заплавался, про свою каверзу и думать забыл…

Вера Федоровна забрала банку к себе в подсобку – именно К СЕБЕ, потому что она уже передвинула там столик и переставила бутыли с хлоркой и прочими моющими средствами на СВОЙ лад. Утром она собиралась выпустить лягушку – для чего пришлось бы одолеть порядочный кусок до озерца, но пока ей это соображение в голову не пришло. Развернув бутерброды, Вера Федоровна протянула было руку к телевизору – и тут по коридору кто-то быстро-быстро прошлепал. Прошлепал – и остановился, и со свистом выдохнул… А выдохнул-то совсем рядом, прямо за дверью!

Долгая жизнь научила Веру Федоровну, что двери запираются не только на замок, но еще и на табуретку, на лопату, на палку от швабры. Обезопасившись, она кинулась звонить единственному, кто мог сейчас прийти на помощь, – студенту. Тому, что на вахте и по суткам.

Этого студента Вера Федоровна заранее не полюбила, потому что он успел вперед нее прописаться в спорткомплексе и получить чистую работу. Сейчас этот здоровый балбес сидел сложа руки и еще деньги за это получал, а не корячился с тряпками и ведрами. А, может, и у него были свои обходы, может, и он еще какой-то приработок себе выговорил, подумала Вера Федоровна и ужаснулась: это ж, значит, его может не быть на вахте!

Территория спортивного комплекса, в который входил и бассейн, была солидная, вахта – далеко, а тот, кто пришлепал под дверь, затаился. Вера Федоровна отыскала на листке, приколотом над древним настенным телефоном, нужный внутренний номер и позвонила.

Студент где-то шастал.

За дверью чихнуло.

Вера Федоровна, перевирая давно забытую «Отче наш», еще раз набрала номер. Ей повезло – студент оказался поблизости.

– Ой, родненький! – закричала она. – Это я, уборщица с бассейна! Тут кто-то по коридору ходит!

– А-а, это дед! – лениво отвечал студент. – Он тут часто бродит.

– Какой еще тебе дед? – насторожилась Вера Федоровна.

– Работал тут один, перебрал, спьяну в бассейн свалился – и все, нету деда, – охотно объяснил студент. – А что, Портновский не предупреждал? Он безобидный, только с полуночи часов до двух шебуршится. Ходит, бродит, уровень воды замеряет. Это нормально.

– И лягушка, – подумав, сказала Вера Федоровна.

– Что – лягушка?

– Лягушку в банке кто-то подбросил.

Если студент рассчитывал напугать ее привидением, то не на ту напал. Она столько уже про всяких выходцев с того света начиталась, что обыкновенный утопленник ей был не в диковинку. Страшновато, конечно, однако, как выразился студент, нормально.

Тут в дверь поскреблись.

– Родненький, беги скорее, он сюда ломится! – завопила в трубку Вера Федоровна.

– Кто, на фиг, ломится?!

– Да дед же!

– Какой дед?!

Тут бы Вере Федоровне и прищучить студента на вранье, но было вовсе не до того. Из только что насухо протертого коридора просочилась в подсобку струйка и образовала у двери лужицу. Лужица понемножку ширилась и распространялась.

– Говорят же тебе – звони в полицию!

Студент отключился.

Тот, кто за дверью, поскребся еще раз.

– Сгинь, пропади! – велела ему Вера Федоровна. – Враг-сатана, отженись от меня.

– Крещеная душа, а, крещеная душа? – обратился тот, кто за дверью. – Баночку не уноси, на окошко выставь. Уходить буду – заберу. Машка хворенькая, ей пригляд нужен.

– А ты кто будешь? – испуганно спросила Вера Федоровна.

– А я – душа некрещеная. Так баночку-то выставь.

И зашлепало по коридору, и ушлепало прочь – в сторону бассейна…

– Ахти мне… – Вера Федоровна наконец-то осенилась крестным знамением. Дальше она некоторое время слушала тишину. Как раз сейчас следовало совершать обход, чтобы к полуночи вернуться в подсобку. Но ей было очень страшно.

В дверь дважды стукнули.

– Ты, что ли, некрещеная душа? – спросила Вера Федоровна.

– Ну, я, – уже другим голосом отозвался пришелец. – Открывайте двери, где тут у вас лягушка?

– Так сами же велели на окошко выставить…

– Бабушка, вы чем там занимаетесь? – весело спросил пришелец. – Пьете в одиночку, что ли? Тогда ясно, чего у вас лягушки по бассейну скачут.

Тут Вера Федоровна поняла, что это всего-навсего студент, и разобрала дверной замок, изготовленный при помощи швабры и табуретки.

– Ну, заходи, гляди, – велела она. – Это, по-твоему, кто?

Студент, долговязый бородатый оболтус, нагнулся над банкой и даже для надежности прищурился.

– Бабушка, она у вас резиновая. Шутница вы, бабушка.

Вера Федоровна свернула кусок газеты трубочкой и пощекотала лягушку. Та отодвинулась.

– Ни хрена себе… – тут до студента дошло, что в бассейне действительно творятся страшные вещи. – Бабушка, вы где ее взяли?

– А на подоконнике. И знаешь, что я тебе скажу! Не было ее на подоконнике! – провозгласила Вера Федоровна. Студент же, еще не наловчившийся ее понимать, растерялся.

Конечно же, уборщица имела в виду, что подоконник весь вечер был пуст, а банка возникла незадолго до полуночи. Но ей было не до того, чтобы еще и за словами следить.

– Так не вызывать же полицию из-за лягушки, – твердо решив самоустраниться, сказал студент.

– Так я же тебе говорю – тут кто-то бродит! Говорит – душа некрещеная! И лягушка эта – его! – Вера Федоровна вдруг раздухарилась. – Где моя щетка? Сейчас вместе пойдем и его выгоним!

– Кого – некрещеную душу?

– Это он ваньку валяет. Бомж у вас тут приблудился! А он – обходы, обходы, и не вздремни, а у вас тут целый бомж в дырку пролезть может!

Студент начал понемногу приспосабливаться – понял, что уборщица передразнила не бомжа, а Портновского. Но возражать не стал – действительно, если кто-то околачивается в здании бассейна, то его нужно поскорее выставить вон, а в одиночку это затруднительно.

Вера Федоровна со шваброй наперевес пошла первой, студент – за ней.

– Вот тут мокрыми сапожищами шлепал, – показала она. – Надо думать, в мужскую раздевалку поперся – там мягкий диванчик, а чего ему еще надо?

На диванчике никого не обнаружили.

– Загляни в душ, – велела она студенту. – У нас на районе один бомж завелся – так летом прямо на улице у крана голый моется. Чего мне на его хозяйство глядеть?

Студент зашел в душ – и вернулся нескоро.

– Слушайте, бабушка, тут ведь какая-то фирма чуть ли не ночью дорожки арендует. Может, это они приехали?

– Не приезжал никто… – Вера Федоровна с сомнением поглядела на студента. – Точно не приезжал! Я все раздевалки намыла!

– А кто же тогда в бассейне плещется?..

Студент поманил, Вера Федоровна вошла в душевую и оттуда услышала, что за стенкой творится что-то совсем непонятное.

– Я же сам свет вырубил… – пробормотал студент. – Что же это они – при свечах, что ли?

Они, не сговариваясь, шагнули к узкой двери, одновременно протиснулись и выглянули из-за угла.

Действительно, в огромном помещении было темно. И прав был студент – где-то в дальнем его конце горели свечи. Вдруг раздался бешеный плеск, будто стая щук молотила по воде сильными хвостами.

– Да начинаем уже, начинаем! – раздался скрипучий голос, и тут же мощный бас провозгласил:

– Первый тайный и чрезвычайный сплыв!.. сплыв… А… а…. А-апчхи! Объявляю открытым!

Плеск повторился.

Вера Федоровна ахнула и стала оседать. Студент вовремя подхватил ее и оттащил в душевую. Там он плеснул ей в лицо холодной водички, и уборщица ожила.

– Родненький, сыночек, кто ж это там, в воде?

– А я откуда знаю?! – студент был перепуган не меньше Веры Федоровны, но еще и зол на себя за собственный испуг. – По-русски говорят… погоди…

Дверь из душевой в коридор, за поворотом которого был бассейн, осталась открытой, и теперь доносилась уже нерусская речь. Студент прислушался.

– Чтоб я сдох! Там делегации болотных чертей! Делегация с Тирельских болот… – он прислушлся. – Делегация с Судского болота в составе двух че… чертей… С Каулэзерского болота в составе… не разобрал…

– Нас, товарищи, пишите отдельно! – на чистом русском языке произнес окающий басок. – Мы – водяные! Мы по речкам расставлены! Мы…

Дальше был хриплый кашель.

– То-то ты, Афонька, все на моем болоте толчешься! – с едва уловимым акцентом ответил приятный, хотя и прокуренный, баритон.

– Так местожительство же где? На болоте указано! А рабочее место – река, – отбился окающий басок. – Вот и бабы подтвердят.

Несколько женских голосов загомонили совсем невразумительно.

– Переведи, родненький, – попросила Вера Федоровна.

– Они не бабы, они дамы, просят за оскорбление вывести из зала, из воды, то есть… Не, не выведут, мужики вступились. Тихо, бабушка… что-то у них там начинается…

Бас, открывший первый тайный и чрезвычайный сплыв, потребовал внимания. И дальнейшая речь была внушительна, кабы не внезапный и яростный чих – даже исполнена пафоса.

– Нам с большим трудом удалось достать материалы о событиях в Антарктиде. К сожалению, источники информации не переносят сырости, а к компьютерным сетям мы пока не имеем доступа. Группа аналитиков обработала информацию – и я счастлив предложить вашему вниманию доклад, тема которого близка каждому из нас. Не раз в тиши немногих уцелевших болот…

Тут оратор подпустил в голос слезу, а слушатели негромко заплескали – то ли хвостами, то ли ластами.

– Не раз, я говорю, мы мечтали о дне, когда произойдет демелиорация! Мы верили – настанет время, когда все мировое сообщество признает факт преступной и насильственной мелиорации, лишившей нас…

И тут же задолдонил другой голос, скрипучий, так что понять что-оибо стало невозможно.

– Синхронный перевод на государственный язык, – сказал студент. – В общем, бабушка, маразм крепчал! Это съезд всяких разных водяных, русалок, болотных чертей и еще каких-то уродов, и они собрались бороться… бороться… Что за бред! Опять Антарктида!..

– Молиться надо, – убежденно произнесла Вера Федоровна. – Тогда морок рассеется.

– Да нет, это не морок… Это, бабушка, хуже… – студент вздохнул. – Говорили ж ему – не прикармливай, не приваживай… Прикормил на наши головы!

– Кто прикормил-то?

– Завхоз бывший! Вечно то блюдечко молока для домового за шкаф поставит, то рюмочку ему нальет! Ну вот – прикормил!

– Так то – домовой, а то – водяной! – возразила Вера Федоровна, и тут же из бассейна донесся визг – кого-то видать, цапнули острыми зубами.

И сразу наступила тишина.

– Итак, на повестке дня, – прогудел бас. – Доклад о положении в Антарктиде! Вторым пунктом – принятие обращения к водяным Антарктиды!

– Прошу слова! – перебил его кто-то чересчур бойкий. – Там у них, в Антарктиде, поди, не водяные, а ледяные! Может выйти политический скандал!

Студент набрался мужества.

– Вы, бабушка, посидите тут, а я пойду, послушаю. Вы не бойтесь, им не до нас.

– Я с тобой, – сама не зная, страх это в ней говорит или неожиданная смелость, заявила Вера Федоровна.

И они тихонько прокрались вдоль кафельной стенки к самому бассейну.

Теперь, малость освоившись в темноте, они увидели – из воды рядами торчат разнообразные головы, причем их словно кто-то аккуратно по дорожкам разложил: большие косматые, с почти человеческими рожами – отдельно, маленькие рогатые с шерстистыми мордочками и пятачками – отдельно. Клсматые выражались на чистом, сочном русском языке, а рогатенькие – как раз на государственном, но все друг друга прекрасно понимали, переводчик старался скорее ради этикета.

Докладчик сидел на тумбе, с которой прыгают в воду. Это был здоровенный дядя темной масти, широкий и в плечах, и в заду. На полу, свесив лапы в бассейн, сидели приближенные – двое рогатых и двое косматых, присматривали за порядком, и когда кто-либо перебивал доклад вопросом, могли строго прикрикнуть.

Доклад же был таков, что Вера Федоровна едва удерживалась, чтобы не вставить умное замечание.

Повадиашись читать газетки о потустороннем, которые собирала по соседям, она осваивала их от корки до корки, даже если попадалось что совсем непонятное, все равно честно дочитывала до конца. А тут – чего ж непонятного? Про парниковый эффект и грядущий потоп Вера Федоровна уже знала довольно, чтобы самой написать такой докладец. Только вот цифры, которыми орудовал косматый лектор, были для нее непостижимы. Но что настанет день – и на месте маленькой страны будет большое болото, она не сомневалась, как не сомневалась в существовании домовых, привидений и тайной жизни, которая происходит ночью на кладбище, там, где под землей лежащие в гробах родственники начинают перестукиваться и переговариваться.

Студент же то и дело зажимал себе рот рукой.

Но рано он смеялся. Доклад был простоват, что и говорить, желаемое выдавалось за действительное, и обращение к то ли водяным, то ли ледяным Антарктиды, чтобы ускорили таяние вековых льдов, тоже оказалось не лучше, но можно ли требовать от вопля души соблюдения правил грамматики и эстетики?

Самое же любопытное началось, когда сплыв, перескочив махом в ту прекрасную эпоху, когда воцарится желанное болото, принялся делить и распределять власть. Болотные черти, коренное население, наскакивали на пришлых водяных, водяные отбивались, как умели, и плеск в бассейне стоял такой, что брызги к потолку летели.

Но в том, что настал час демелиорации, все были единодушны.

Глава вторая Поцелуй мелиоратора

В то время, как бассейн кипел политическими разногласиями, снаружи на бетонных ступеньках сидели двое. В темноте виднелись только лица – и человек, которому бы втемяшилось в первом часу ночи слоняться по территории спорткомплекса, объяснил бы бледность и даже некоторый зеленоватый оттенок этих лиц лунным светом, светом от галогеновой лампы фонаря или еще каким материалистическим способом.

– Да что ж мы, приклеены тут, что ли? Гвоздями приколочены? – с досадой спрашивала совсем еще юная водяничка Уклейка. – Они там до рассвета плескаться будут – так и нам всю ночь сиднем сидеть? А, Коська?

– Велено сторожить – значит, будем сторожить, – отвечал ее товарищ и, судя по безбородой рожице, ровесник. Он был уже достаточно кудлат, как положено взрослому водяному, но чешуйчатое его тело еще не покрылось клочковатыми водорослями, признаком матерости. Если по уму – то следовало бы у кого-либо отщипнуть рассады, но дядька Антип, при котором он жил, полагал, что парню еще рано выбиваться в матерые, да и какой смысл, все одно – деваться ему некуда. Раньше Коську могли признать взрослым и посадить на небольшой речке, во благовременье посватали бы ему и невесту. Теперь же и речки оказались загублены, и невесты куда-то подевались.

От безысходности Коська преждевременно выучился думать долго и тщательно, выстраивая в голове на всякий случай свой особый мир. Миров этих он имел несколько – и, поскольку сведений из окружающего мира получал очень немного, то и возникали в неожиданно лобастой для водяного башке всякие чудные конструкции из подручного материала.

Вот сейчас он полностью проникся идеями доклада, который читал с тумбы для прыжков матерый водяной Панкрат. И в голове определились два мира, причем оба одинаково невозможных, первый – благостный и просветленный мир водяных и болотных чертей до мелиорации, второй же – злобный мир самих мелиораторов, которых Коська и в глаза не видывал. Когда осушались болота, он был еще мал и мать его далеко от себя не отпускала, а как подрос – то и мелиорация сама собой прекратилась.

А что дядька Антип постоянно ликвидировал пакости, которые болотные черти регулярно строили водяным, а соседское семейство чертей неоднократно разживалось от Антипа то пинком, то затрещиной просто так, от щедрости душевной, – это все Коська вроде и знал, но в благостном мире оно было лишним. Значит, его там и вовсе не было…

– Неужто тебе совсем не хочется посмотреть город? – Уклейка заглянула в лицо двоюродному братцу, но он отвернулся.

Вот только двоюродные братья и могут так отворачиваться от красивых сестренок, не признавая их за прекрасный и коварный пол, а тот, кто не был Уклейке родственником, уж точно загляделся бы на милое личико и густые зеленовато-золотистые косы. Вот только рот у красавицы был великоват, зато зубки мелкие и ослепительной белизны.

– Экий ты скучный… – проворчала Уклейка. – Вот и кукуй тут с тобой… А я ведь ни разу в городе не была…

– Погоди немного. Скоро все переменится, и будем мы в город плавать, как к себе домой, – пообещал Коська. – Вода поднимется, все тут подтопит, город будет наш!

– А ты веришь, что вода поднимется?

– Так я же сам этот доклад видел! И карту видел, которая к докладу прилагается. Иные земли затопит напрочь, а у нас будет одно большое болото! И – все! И кончилась мелиорация!

– Да-а… – согласилась Уклейка. – А правда, что были такие люди – мелиораторы? Это не придумка?

– Они и до сих пор живы, гады. Знаешь, сколько они денег за мелиорацию получали? Они тут лучше всех жили! У них свои дома были, скотина и у каждого по две или даже по три жены, и ели они самую лучшую рыбу с икрой, сволочи… Ничего! – грозно воскликнул Коська. – Поднимется вода – мы вернемся и будем их судить.

– Это тебе батька сказал?

Она имела в виду своего родного отца, матерого водяного Антипа, он же – Коськин дядька. Тот в свое время от шести, чтоб не соврать, супруг собирался наплодить армию водяных, но грянула мелиорация – и, поняв, что с каждым годом жить будет все хуже, он даже стараться не стал, так – от случая к случаю. Но под старость лет затосковал о малышах и, поскольку внуков ему никто не родил, озаботился этим делом сам. Так появилась на свет младшенькая, Уклейка.

– Батя у тебя правильный. Если бы не мелиорация – он бы, может, самим водяным дедушкой волости стал бы.

– Коська, а ты видел живого мелиоратора?

– Ага, даже двух. Пьяные были – до поросячьего визгу, – соврал Коська. На самом деле он встретил на лесной дороге просто двух перебравших мужиков и на всякий случай схоронился в куст.

– А я бы, если бы встретила, – в воду бы утащила. Пусть бы он у меня сколько воды от болот отвел – столько бы и выпил! – пообещала незримому врагу Уклейка.

– Там, в бассейне, один водяной есть, Парфеном зовут, ну вот – он в городе не первый день, на окраине в финской бане живет, при бане – пруд, ну, он там и расположился, – стал рассказывать Коська. – Он говорил, уже и теперь грунтовые воды сильно поднялись. Того гляди, дома рушиться начнут. А когда море придет – представляешь, что будет?!

– Вот наплаваемся! – Уклейка мечтательно вздохнула. – А что, Коська, если нам потом в бассейне погоняться?

– Мало тебе озера?

Озеро было тут же, поблизости, и болотные жители, прибывшие на первый тайный и чрезвычайный сплыв, как раз через озеро и двигались к спорткомплексу. Дорогу заранее пометил водяной Ефим, одним из первых поселившийся в городе при бассейне. Он же предупредил, что хлорка на первых порах вызывает чих и слезы. Но оргкомитет пожелал устроить сплыв на высшем уровне и со всеми достижениями цивилизации.

– Так озеро у нас и дома есть…

Уклейка встала и прошлась, играя бедрышками. Походка у нее была завлекательная, ничего не скажешь, но только сопровождалась мягким шлепаньем – ступни красавица имела широкие, плоские, ластообразные, и если расправить перепонки, то след получался довольно крупный.

– Ты куда? – забеспокоился Коська.

– Что ты заладил – куда да куда? Хочу на дома посмотреть, на деревья здешние. Ефим говорил, тут еще железная дорога есть. Коська, ты ему веришь? Не может быть дорога из железа, она от дождя заржавеет.

– Проклятые мелиораторы еще и не то придумают, – буркнул Коська. – Представляешь, сколько они здесь болот осушили, чтобы эту дорогу настелить? Тут же, наверно, до самого моря сплошь болота были!

– Да-а…

– Ничего, Уклейка! Все это вернется! Я доклад читал – года через три как раз и вернется.

– Я тоже читать пробовала, только не поняла, а батя объяснять не стал, ему самому доклад на одну только ночку дали. Коська, ты можешь по-простому растолковать, зачем нам эта Антарктида?

Коська приосанился.

– Если совсем по-простому – Антарктида вся ледяная.

– Как же там живут-то? Они что – так никогда не просыпаются?

– Это мы с тобой с осени до весны спим и не просыпаемся, а они, наверно, приспособились, – неуверенно ответил Коська. Крамольная мысль посетила его – если сестренка права, то кому же пишут письмо матерые водяные и болотные черти? Кого просят посодействовать таянию вековых льдов? Кого умоляют признать незаконность мелиорации?

– Да как же к холоду приспособиться?

– А я откуда знаю?! Ну, наверно, они нашли способ получить тепло. Может, костры жгут? – предположил Коська. – Как-то же они сделали, чтобы льды начали таять!

И у него в голове начал складываться странный белый мир этих самых водяных-ледяных, образовались входы в пещеры, проруби, настилы на льду, чтобы ног не приморозить. И увидел он целую процессию покрытых инеем фигур, движущуюся к костру, такому огромному, что рядом с ним антарктические жители казались муравьями. Они поочередно кидали в костер охапки сухих веток – другого топлива Коська себе не представлял, а насчет наличия веток в Антарктиде даже не усомнился, этого добра всюду хватает.

– Ну вот – льды тают, воды в Океане прибавляется и прибавляется, она начинает заливать берега. Одни берега – высокие, до них не сразу доберется, другие – низкие, их сразу зальет. До сих пор все ясно?

– Ясно.

– Ученые посчитали – там не весь лед растает, а только часть. Всю землю не зальет, а только низинные места. Острова под воду уйдут, иные города. То-то морским чертям будет весело! А про наши места сказали – у нас тут такой рельеф, что будет одно ровное и сырое болото. Представляешь?

– Сколько же льда нужно растопить, чтобы до нас добралась та вода и вернулись болота?

– Много, – убежденно сказал Коська. – Но тамошние водяные о нас, скорее всего, еще не знают. И откуда им знать, сама посуди? Когда морские черти доставят им обращение сплыва, они поймут, что процесс таяния льда нужно всячески ускорить!..

– Рель-еф! Про-цесс! – Уклейка насладилась звуками красивых слов и тихонько рассмеялась. – И сами, поди, приплывут! Вот где женихи-то, а, Коська? И к тебе невесты приплывут…

– Тебе бы только женихи…

– А что? – Уклейка задумалась. – Без жениха ведь тоже нельзя… Три года, говоришь? Так я ведь и теперь уже на выданье! Через три года другие подрастут!

– Ну, коли невтерпеж – сядь ночью на берегу, карауль мелиоратора да и тащи в воду, – посоветовал Коська, которому тоже, если совсем честно, зотелось свадьбы с достойной невестой. – Или приписку к обращению сделай: расплавьте, мол, миленькие, лед поскорее!

– Ну тебя… – обиделась Уклейка. Как почти все водяницы, она была воспитана прекрасной хозяйкой, умела свою красоту холить и лелеять, за маленькими ходить, но вот читать и писать батька не научил, потому что незачем было, а сама она тоже попросить не додумалась.

Чтобы показать, сколь велика обида, она пошла прочь от бетонных ступенек, все дальше и дальше. Коська молчал и не удерживал. Возможно, ему просто надоели девичьи глупости.

Таким образом Уклейка в полном молчании дошлепала до ворот спорткомплекса. Они были заперты, но водяница, привычная вскарабкиваться на прибрежные деревья, ухватилась тут, зацепилась там – и ловко оседлала забор. Прыгать вниз, правда, не стала – а задумалась, глядя на луну.

Жизнь менялась, менялась стремительно, светлое будущее и заморские женихи мерещились Уклейке, чудилась свадьба, от которой по озеру пойдут высокие волны, виделись богатые подарки… Она и с виду-то не слишком отличалась от человечьих девушек, а мечтами – так и подавно.

– Эй! Ты чего там делаешь? – позвали с улицы.

Уклейка глянула вниз и увидела странного человека. Он запрокинул голову, разглядывая водяницу, а лицо у него было темное, почти черное. Уклейка за свою жизнь издали повидала не так уж много людей, но такого ей еще не попадалось.

– А ты чего делаешь? – спросила она.

– Вот, гуляю…

– Ну, и я гуляю.

– По заборам?

– А что, нельзя?

– Можно, – позволил темнолицый. – А чего ты туда забралась?

– Нравится… – туманно ответила Уклейка.

– Может, и мне туда, к тебе, залезть?

– А залезай.

Парень вскарабкался и сел рядом.

– Родриго, – сказал он. – А ты?

– Что – родриго? – не поняла Уклейка.

– Имя такое. А тебя как звать?

– А на что тебе?

Болотные жители с детства заучили одну простую истину: имя кому попало не называй, кто знает твое имя – может получить над тобой власть. Особенно это соблюдали болотные черти – вон соседа Антип с семейством наловчились кликать Янкой, а кто он на самом деле – змей его знает, отзывается – и ладно.

– Как же я без имени с тобой разговаривать буду?

– Ну… – тут Уклейка крепко задумалась, человечьих девичьих имен она не знала, а болотные не подходили.

Тут надо сказать, что свобода, которой пользовались незамужние водяницы, объяснялась не самым лестным для слабого пола образом. Водяные полагали, что душа изначально дается только мыслящему существу мужского рода, а баба после свадьбы как бы пристегивается к мужней душе. Поэтому водяные носили имена почтенные, схожие с человечьими, девиц же называли как придется. И рассуждали весьма здраво – с не имеющей души девки какой спрос, а за бабу пусть муж отвечает, это уже его печаль.

– Не хочешь знакомиться, что ли?

Этот чернолицый был ненамного ее старше и, видать, пользовался у девушек успехом – очень уж его удивило молчание Уклейки.

– Так мы ведь уже знакомимся! – рассмеялась она, зная, что смех – сильнейшее оружие.

Искусство легкого, серебряного, рассыпчатого смеха водяницы изучали даже тщательнее, чем искусство быстрого и беззвучного плаванья. Оно за много веков было отточено до безупречности, и Уклейка, даже не слишком стараясь, своим хохотом могла свести с ума любого водяного, не то что мелиоратора, кроме разве что погруженного в свои миры Коськи.

Парень уставился на нее даже с некоторым испугом.

– Ты чего это, а? Чего смеешься?

– А так! Хочу – смеюсь!

Всякое соображение у парня пропало, мыслей не осталось – а были только смех, белое нежное горлышко и пронзительно свежий запах. Он и облапил девушку, рискуя свалиться с забора, и повернул к себе ее круглое личико, и поцеловал прямо в губы.

Уклейка знала от старших, что сбитый с толку человек именно так и должен себя вести. Она была незамужняя, не засватанная, слова никому не давала, а на проказы с людьми у водяных смотрели сквозь пальцы – тем более, что между пальцами были перепонки, у кого – прозрачные, у кого – не очень. Поэтому водяница вся отдалась своему первому поцелую – и ей это дело понравилось.

До того понравилось, что и глаза ее зеленые закрылись, и обычно острый слух напрочь отказал. Поэтому и не услышала Уклейка шлепанья по асфальту. А это Коська, окончательно составив в своей лобастой голове мир ледяных, со всеми мелочами и подробностями, шел поделиться с сестренкой. И обнаружил ее на заборе спорткомплекса, в обнимку непонятно с кем.

Прежде всего он вспомнил, почему их двоих не пустили в бассейн на сплыв, а велели сидеть снаружи на ступеньках. Состоящий при бассейне водяной Ефим боялся, что через черный ход, открытый ним нарочно для участников сплыва, заберется кто-нибудь совершенно ненужный, бездомный и грязный. Поэтому молодежи поручили ходить дозором и пугать всяких приблудных людишек.

И вот, надо же, сидит Уклейка на заборе и вовсю целуется с человеком. А что за человек, какого рожна по ночам возле спорткомплекса околачивается?

Неужто мелиораторы лазутчика подослали?!

Надо сказать, что ко времени сплыва мелиораторы существовали исключительно в воображении как водяных, так и болотных чертей. Мелиорация прекратилась много лет назад, когда приказали долго жить колхозы, частным землевладельцам осушение земель было не по карману, они и с теми-то, которыми завладели, не знали, чего предпринять, и болота даже стали сами собой возрождаться, а люди, их осушавшие, частью – померли, частью – ушли на пенсию или занялись какими-то другими делами. Но ярая ненависть болотных жителей должна была иметь постоянный объект – поэтому считалось, что мелиораторы лишь затаились и ждут часа, чтобы опять приступить к своему вредоносному занятию.

Поэтому Коська бросился изгонять врага, мало беспокоясь о последствиях.

Он дернул за ногу сестренку, заставляя ее прервать сладкий поцелуй, она брыкнулась и шлепнула ступней прямо по Коськиной физиономии.

– Уклейка! Ты что творишь?! – воскликнул возмущенный Коська. Именно такой окрик был в ходу у старших, призывавших к порядку юное водяное поколение.

– А что? Хочу – и творю! Целоваться – можно! – ответила грамотная Уклейка. Собственно говоря, много чего позволялось незамужней водянице в общении с людьми, особенно мужского пола, и даже если замужняя бывала прихвачена на горячем, ей достаточно было сказать, что собиралась завлечь жертву в воду и защекотать насмерть. Что касается своих прав – их водяницы знали твердо и за себя постоять умели.

– Это же – мелиоратор! – зашипел Коська. – Слезай немедленно! А то дядьку Антипа позову!

Матерый водяной Антип законы знал и пользовался ими часто – возможно, зная за собой медлительность и тугодумие, он предпочитал применять к делу готовое решение, а не самому в каждом случае умишко напрягать. Застав младшую дочку на заборе с человеком, он бы только рукой махнул – имеет право! Но Коська в эту минуту честно забыл о законном праве Уклейки на баловство и помнил только про мелиораторов.

Уклейка от такой злобы даже растерялась. Она оттолкнула Родриго и спрыгнула с забора.

– Ты чего? – парень, еле удержавшись, повернулся к Коське с Уклейкой, желая сказать что-нибудь этакое, но онемел.

В тусклом свете привратного фонаря он наконец-то разглядел Уклейкины ноги.

– Э-э!.. Э-э-э!.. – с таким вот блеяньем Родриго выставил перед собой дрожащую правую руку ладонью вперед. Но Уклейке было не до него – упершись руками в бока, словно матерая и толстая водяница, она открыла девичий свой ротик и обдала Коську градом обвинений.

– Ты чего ж это, змеиная твоя душа, за девками подглядываешь? Ты себе невесту заведи – за ней и подглядывай! Ты что же это подкрадываешься и орешь? Хочешь, чтобы я с перепугу свалилась? Ты вот невесту себе заведи, на нее и ори! Да кто за тебя за такого пойдет!

– Так мелиоратор же!

– Так что – уже и не поцелуйся?!

– С мелиоратором?!

– Ребята, вы чего это?! – наконец срывающимся голосом выкрикнул Родриго. – Какой я вам мелиоратор? Сами вы – мелиораторы!

Такого обвинения Коська с Уклейкой не ожидали. Уклейка прикрыла рот ладошкой, но все равно ее фырканье получилось громким, а Коська понял, что его смертельно оскорбили.

– Ну, вот что, – вспомнив, как решали мужские споры на болоте, он приосанился. – Я – Касьян, матерый водяной, от Прокопия и Красноперки, а Прокопий – от Лукьяна! А ты кто такой и от кого род ведешь? Назовись, а тогда силой меряться будем.

– Родриго я, Ивановс!

– Иванов, что ли? От Ивана род ведешь? – переспросил Коська.

– Нет, Ивановс, – делая отчетливое ударение на первом слоге, отвечал чернолицый парень.

– А род от кого? Отца-мать назвать можешь?

– От Мугумбе Квамба и Астриды Ивановой…

– Ой!.. – только и сказала Уклейка.

– Мугумбе Квамба из Камеруна, он тут учился, а потом обратно в Камерун уехал, – добавил Родриго. – А я в него, поэтому черный. А мама здешняя…

– От кого? – безжалостно продолжил допрос Коська.

– От Николая Иванова и Дзинтры Криеване…

– Он не мелиоратор! – убежденно сказала Уклейка. – Видишь – свой род знает, а ты про них сам говорит, что какие-то безродные.

– Они всякие бывают… Вспомнил! У них же еще национальность должна быть!

– Ну вот, а у него – нет! – Уклейка, как умела, вступилась за дружка, однако Родриго Ивановсу такая доброта не понравилась.

– Есть у меня национальность!

– И какая? – не совсем представляя себе смысл слова, строго спросил Коська.

– Я – титульная нация! – гордо сказал чернокожий Родриго и на всякий случай добавил: – По матери!

– По матери? – переспросил Коська. Мир мелиораторов, уже утвердившийся в его голове, обогащался какими-то непонятными приметами и свойствами. Но если Камерун все еще оставался загадкой, то посылов по матери водяной наслушался – этим немало грешили болотные черти, особенно когда лаялись из-за межи с водяными.

– По матери! – подтвердил Родриго.

– И кто же это ее – по матери?

– Кого – ее?

– Титульную нацию!

Собеседники уставились друг на дружку: Родриго – с ужасом, а Коська – с надеждой на вразумительный ответ. В этот миг они уже не помнили, из-за чего сцепились, тем более, что Уклейка молчала.

– Закурить не найдется? – раздался негромкий, в меру прокуренный голосок.

Все трое тут же обернулись и увидели болотного черта Янку.

– Закурить, спрашиваю, нет ли? – он обращался исключительно к Родриго, но ответил ему Коська.

– Там что – уже кончилось?

– Перерыв устроили. Все хлорки нахлебались, сопли текут, чих на мужиков напал, – объяснил Янка. – Так не будет сигаретки, что ли?

Родриго воззрился на него, открывая и закрывая рот, как рыба на песке. И это – при виде Янки, который считался среди своих чертом-недомерком, был ростом с человеческого мальчишку лет четырнадцати, а что бы с ним сделалось, если бы заявился матерый болотный черт Гунча, который, выпрямив ноги, мог стать вровень даже с водяным Антипом? Так подумал Коська, совершенно не учитывая особенностей Янкиной мордочки, к которой он с детства привык. А человека непривычного эта возникающая из мрака личность, покрытая редкой щетинкой, с умными человечьими глазами и почти свиным пятачком, могла и навеки заикой оставить.

– У вас тут что? Хеллоуин? – наконец догадался спросить он.

– Нет, мы всегда такие, – успокоил его Янка. – Вот ты – человек, они – водяные, я – болотный черт, ну и что? Сегодня ты мне сигаретку, завтра я тебе сигаретку…

Парень, тряся головой, как будто надеясь вытряхнуть оттуда морок, достал пачку и зажигалку, болотный черт протянул шерстяную лапку, поблагодарил, прикурил и с наслаждением затянулся.

– Трубку дома забыл, – пожаловался он. – Да и какой на болоте табак? Горе, а не табак.

– Ну а что решили-то? – допытывался Коська.

– Прочихаться решили. Доклад одобрили, из-за обращения лаются, потом дудут декларацию о демелиорации принимать. А тут еще этот ваш Епишка…

– Епифан, – хмуро поправил Коська, уже догадываясь, что выживший из ума дед опять чего-то учудил.

Водяной Епифан был позван на сплыв, потому что на своем болотце и в своей волости был единственным, а требовалось собрать представителей всех волостей. Жил он на свете незнамо сколько лет и сделался до нелепости жалостлив. Водяные неоднократно предлагали ему перебираться к родне и жить под присмотром большого семейства, а на освободившееся болотце отправить кого-то из недавно заматеревших молодых, но дед не соглашался.

– Хворую лягушку в банке с собой принес и забыл где-то, – Янка опять затянулся и задержал в себе дым, а потом выпустил через пятачок. – А там бабка ночью за порядком смотрит, прибрала к себе в каморку. Дед расхныкался, Ефим с Антипом пошли лягушку вызволять.

– Ну и как?

– Антип ее на большую вимбу выменял. Вы же с собой корзину вимбы взяли? Ну вот – одной рыбины уже нет. Хорошо, толковая бабка попалась – на мену согласилась. Другая бы с перепугу и копыта откинула, а эта – нет, еще и торговаться хотела.

Уклейка, видя, что Коське Янкины новости интересней ее проказ, взяла Родриго за руку и тихонько отвела в сторонку.

– Вот так, миленький, водяные мы, – сказала она печально. – Ты теперь, поди, и не захочешь со мной целоваться?

– Ну что – водяные и водяные, у вас тоже две руки, две ноги, одна голова, – грубовато ответил Родриго. – Только предупреждать же надо! Я чуть не обделался со страха…

– Мы не опасные… – Уклейка вздохнула. – Просто мы – такие, а вы, мелиораторы, немного другие. А целуешься ты здорово…

– Это ты здорово целуешься, – возразил чернолицый парень. И они продолжили это приятное занятие, совершенно не беспокоясь, что скажет Коська или подумает Янка.

Причем Уклейка совершенно забыла одну важную вещь.

Если молодая водяница целуется просто так, от озорства, это еще полбеды, у человека есть шанс, что обойдется. Если же она целует всерьез – после этого ему обычная девушка его собственного роду-племени уже не может угодить, и этот горемыка обречен вечно гоняться за проказливой водяницей, выслеживать ее по берегам, а то и лезть в самое болото.

Уклейка думала, что это – все еще озорство. А на самом деле все было уже чуточку всерьез…

Глава третья Приятного пробужденьица!

Пока команда болотных чертей выходила на связь с чертями морскими, да пока передавала им в условленном месте обращение к антарктическим жителям, которых решено было все же считать водяными, да пока возвращалась, на всех болотах шли яростные разборки.

Если бы полиция знала, кто по ночам громил книжные магазины и газетные киоски, сильно была бы озадачена. А это водяные и болотные черти добывали себе книжицу, которая называется «Атлас автомобильных дорог страны». Неизвестно зачем там были обозначены и низменности, и возвышенности, и болота, и даже маленькие озерца. Водя когтями по картам, болотные жители рассчитывали, куда первым делом придет талая вода и насколько увеличатся их владения.

Вот как раз из-за будущих болотных угодий и схватывались не на жизнь, а на смерть пришлые водяные с местными жителями – болотными чертями. Хотя и водяных-то называть пришлыми было нелепо – они не вели летописей и не ведали, когда и чьей милостью попали в эти края, знали только, что это было очень давно, много поколений назад.

Любопытно, что в годы мелиорации болотные народы жили как-то более дружно…

К счастью, наступила зима, и первыми завалились спать водяные, за ними же угомонились и болотные черти.

Зима эта оказалась тяжким испытанием для людей. Уж неизвестно, растрогало ли антарктических жителей послание первого тайного и чрезвычайного сплыва, были ли иная причина, или просто на белом свете ничего не делается постепенно, а все – скачками, только обещанный астрологами и учеными потоп начался и стал развиваться отнюдь не по сценарию.

Поскольку очень часто ничтожная причина, величиной с гулькин нос, вызывает преогромные последствия, я допускаю, что Венеция и многие острова Средиземного моря погибли из-за того самого обращения, в котором мало того, что запятых недоставало, – так и было оно написано на государственном языке крошечной страны, мало кому даже по названию известной; я даже допускаю, что в Антарктиде сыскался водяной-полиглот, который перевел эту жалобную бумагу на общеупотребительный английский. Иначе и быть не могло – еще арабы подметили, что последняя соломинка, пусть даже совсем невесомая, ломает спину верблюда.

Потоп начался, начался долгожданный потоп, тающие льды исправно источали необходимую для повышения уровня Мирового Океана влагу, а далеко от Антарктиды инициаторы этой катастрофы ее просто-напросто проспали.

Но кончилась тревожная для людей зима, наступила весна, и юная водяница Уклейка, пробив снизу кулачком тонкий лед, высунула наружу носик.

Когда она засыпала, ее последней мыслью было желание встретить весной чернокожего Родриго. И когда проснулась – то словно вообще без зимы обошлась, потому что мысль в голове оказалась та же самая.

Солнце уже крепко пригревало, и закаленная Уклейка сразу решительно выбралась на берег. Первым делом ей захотелось есть, и она отыскала у самой кромки воды перезимовавшую перловицу. Затем красавица привела себя в порядок – на сей предмет у водяниц имеются большие костяные гребни, с которыми они не расстаются. Расчесав и переплетя косы, Уклейка отправилась к известному местечку на озерном берегу, где она неоднократно встречалась с Родриго.

Она не надеялась застать там парня, но еще с осени они уговорились, что весной он будет хотя бы раз в неделю заглядывать на берег и искать условный знак. Знак этот был – браслетик из мелких ракушек, снизанный собственноручно Уклейкой и подвешенный к свае разрушенного причала.

Укрепив знак, Уклейка пошлепала дальше и дошла до самой дороги. Это, конечно, была большая глупость – еще не зазеленели кусты, в которых она при нужде могла спрятаться. Но водяница сильно соскучилась по новым впечатлениям.

На дороге стояла скамья под навесом для тех, кто ждет автобуса, а на скамье курили двое мужчин. Любопытная, как все водяницы, Уклейка подкралась, чтобы подслушать.

– Ну, что ты мне рассказываешь, я сам там был, – говорил тот, что помоложе, в заляпанной белым куртке и резиновых сапогах, тому, кто постарше – в расстегнутом полушубке и с крючковатой палкой. – Мы холодильник на машину погрузили, идем за телевизором – а пол уже мокрый. Вытащили телевизор, тахту вынесли, шкаф разбирать стали – а воды уже на палец, Андрюха говорит – мужики, давайте торопитесь, иначе не выедем отсюда, завязнем! А Инга уже в кузове с детьми сидит, а бабка причитает – шкафа ей жалко!

– Не могла вода так быстро подниматься, – возразил старик.

– Ну что ты мне говоришь! Во-первых, ее в реку ветром нагнало, а когда так – грунтовая вода тоже поднимается. Во-вторых, дом-то уже оседать стал. И выехали мы на шоссе, а там – не протолкнуться! Кто на чем, все от воды убегают!

– Сам-то когда съезжать будешь?

– У нас микрорайон на возвышенном месте, может, обойдется. Сколько же это может длиться?

– Эдгар, это тебе не паводок…

Уклейка хлопнула в ладоши и понеслась к озеру – будить своих.

Батька Антип поспать любил – только отмахнулся. Антипов подручный Афоня тоже что-то буркнул и перевернулся на другой бок. А вот Коська, оставшийся зимовать с дядей и сестренкой, сообразил сразу и вскочил, как ошпаренный.

– Вода! Ну наконец-то! Где? Покажи!

Оказалось – он имел в виду карту.

Карта зимовала на берегу – в воду ее взять не рискнули, даже тщательно упакованная, могла раскиснуть. Уклейка с Коськой вылезли, отыскали пакет с картой, и Коська сразу рассчитал, какие места уже затоплены, а какие будут только на следующей неделе. Уклейка не поверила – и они поплыли через озеро в сторону морского залива, чтобы убедиться. Пройдя с полкилометра пешком, они увидели первые признаки потопа.

Действительно – крестьянское хозяйство, где еще осенью вовсю трудились люди, стояло заброшенное, и вода перехлестывала через порог. Люли ушли, увезли пожитки, увели скотину.

– Ну, тут еще не скоро будет болото, – сказал Коська. – Тут почва песчаная, сперва, наверно, все размоет, потом уж… А вот за речкой раньше большие болота были, Епифан рассказывал – к самому морю подступали, вот они первыми начнут возрождаться! Сбегаем, поглядим?

– А возвращаться? Солнце зайдет – и мы с тобой от холода помрем!

Помирать Коська вообще ни от чего не хотел, а хотел жить на новых замечательных болотах, поэтому послушался сестренки и вернулся в зимнее логово на дне.

Сестренка же вдруг осознала свое положение и затосковала.

Она сообразила, что когда болотные черти и водяные поделят между собой новые болота, она окажется богатой наследницей. Чтобы присматривать за такими угодьями, позовут дальнюю родню из мест, гже еще не началась демелиорация, и тут же начнут отдавать замуж засидевшихся в девках невест. Тут-то и придется сказать прости-прощай любезному дружку Родриго…

А он-то куда денется?

Уклейка растолкала задремавшего Коську.

– Неужели непонятно? – удивился он. – Ну, вы, бабы, совсем бестолковые! Люди из затопленных мест уйдет насовсем. На холмы переселятся, на всякие пригорки, вообще уедут.

– Куда? – в ужасе спросила Уклейка.

– В другие страны! Да не все ли тебе равно – куда? Спи давай! – приказал братец.

– Так ведь мало же места на земле останется… – прошептала Уклейка. – Всем не хватит!

– А вот об этом им надо было думать, когда они мелиорацию начинали! – мстительно заявил Коська. – Все, нет меня, сплю!

Он действительно заснул, а Уклейка сидела, сидела да и заплакала.

Ей очень не хотелось расставаться с Родриго…

Наутро удалось сообщить новость Афоне.

– Ишь ты! – воскликнул водяной. – Однако!.. Надо Янке рассказать!

Его забавное оканье, вывезенное из восточных земель, за многие годы на здешних болотах никуда не делось, и Уклейка полагала даже, что батькин подручный нарочно не переучивается, потому что хочет быть не таким, как все, а с особинкой.

– Ну так пойдем, что ли, дядя Афоня?

– Пошли!

Они выбрались на берег, уже оттаявший настолько, чтобы стать топким, и шлепая, направились вглубь болота – будить Янку.

Болотные черти зимовали вповалку в низенькой старой избушке, которую они обложили и дерном, и мхом, и сверху даже приспособили украденный у людей брезент с грузовика. Янка услышал, что зовут, к дверям пробиться, видно, не сумел и протиснулся наружу через маленькое квадратное окошко под самой крышей.

– Приятного пробужденьица! – пожелал взъерошенному черту Афоня. – Каково спалось-зимовалось?

– Погоди, не суетись! Первым делом – трубочку выкурить! Табак-то мой не слишком отсырел?

– Ну, дожили мы до светлого дня, – сказал Афоня, когда Янка после первой затяжки внимательно на него посмотрел. – Началось! Поздравляю!

– Поздравлять потом будешь, когда твой Антип из-за трех вершков нового болота с моим Дидзисом переругается, – без лишнего энтузиазма отвечал Янка. – Угодья-то они делить будут, а не мы! Вот друг дружке в бороды и вцепятся.

– При мелиорации не вцепились, а теперь – какого же рожна?

– А такого, что тогда мы все были нищие, каждый клочок болота на счету, а теперь мы все – богатые, уже счет на гектары ведем, и чем больше угодий – тем сильнее будет жадность, – объяснил Янка.

– Ну, вам, чертям, виднее. Вы лучше в пакостях разбираетесь. Вот еще демелиорацию наконец произведем – еще больше угодий будет…

– И еще больше склоки из-за них, сосед…

– Да что ты каркаешь, как ворон на сосне, змей тебя загреби?! – возмутился Афоня. – Или не рад?

– Рад… Да только склок не хочу. А без них не обойдется.

– Так сам же сейчас склоку затеваешь!

– Да? – удивился Янка. – По привычке, наверно. Ладно, ну их к змеям, эти новые болота. Каково зимовалось?

– Спалось, не тосковалось, не замерзалось, а вам, сосед, каково зимовалось?

Собственно, так им и полагалось встретиться весной – с любезным словом и с поклонами. Однако новость оказалась сильнее старых правил вежества.

Сговорились на следующий день растолкать Антипа, Дидзиса, Коську и еще молодого болотного черта, которому мамка двадцать лет назад дала для общего употребления подслушанное на опушке красивое иностранное имя Доллар. Это за ними, за чертями, водилось – подслушают у людей благозвучное словечко и тут же его употребляют на имя. И тогда уже вместе идти в сторону моря – смотреть новые угодья.

С Антипом пришлось повозиться. Уклейка даже надежду потеряла когда-нибудь поднять батьку на ноги.

– Слушай, Коська, а что мелиораторы делали, когда у них кто-нибудь никак проснуться не мог? Они-то как будили?

– Они? Водой поливали! – рассмеялся Коська. – Не годится, сестричка! Мы и так в воде!

Наконец додумались – принесли прутик и стали щекотать у Антипа в носу. Этого он выдержать уже не смог.

– С весной, хозяин! – приветствовал Афоня. – Приятного пробужденьица! Каково спалось?

– Будь ты неладен! – проворчал Антип. – С весной, то есть…

Он встал и потянулся – огромный, плечистый, пузатый дед, весь поросший зеленовато-бурыми, похожими на мох водорослями, в сивой волосне, сзади – до самых лопаток, а спереди – до переносья. Когда зевал – рот растворялся чуть ли не до ушей и показывались острые зубы, которыми Антип еще и теперь мог на глубине, подкравшись к стоящей в засаде щуке, оттяпать хвост.

– Расчеши, дочка, – велел он Уклейке. – Кто-то над ухом шебуршится…

Уклейка взялась за дело и вычесала пригоршню водяных жуков. Афоня тем временем наладил завтрак – сплавал туда, где, неподалеку от берега, стояла в камышах осоловевшая рыба, и принес по штуке на рот. Поев, водяные отправились на встречу с болотными чертями.

Но Янке не удалось разбудить свою родню, он пришел сам и ждал, сидя на пне и наслаждаясь трубочкой.

– Пошли, что ли? – сказал Антип.

– Ты дорогу знаешь? – полюбопытствовал Янка.

– А чего там знать! Озеро переплывем, а дальше – на закат болотами, и до самого моря. Там до мелиорации славные болота были, я вторую жену оттуда брал. Вот когда за ней бегал – тогда и любовался. И гулять мы ночью к самому морю ходили, даже плавали.

– А правду говорят, что морская вода соленая? – спросил Коська.

– Врут! – авторитетно заявил Антип. – Ну, солоноватая разве. И мы на дно не уходили, мы, как люди, поверху…

На озере еще кое-где стоял лед – эти места прошли по дну. Затем был возвышенный участок, на котором сошел снег и уже сквозь старую траву пробивалась новая. Потом постояли у дороги, прислушиваясь – не едут ли автомашины. Антип утверждал, что должны ездить часто, но сколько ни ждали – ни одной не появилось. Тогда только перешли дорогу.

Болото, как и следовало ожидать, началось раньше, чем говорил Антип. Это сочли хорошим знаком – выходит, на славу поработали антарктические водяные, много теплой воды добыли из своих вековечных льдов. Сперва шли по топкому не проваливаясь: водяные – благодаря широким и плоским, как у уток, ступням, Янка – потому что был очень легок. Потом все же стали вязнуть, взяли немного левее, уперлись в еловый сухостой, потом взобрались на сухой холмик – и уже оттуда увидели прекрасную картину.

Подступившая вода размыла берег, повалила деревья, и уже невозможно было сказать, где тут море и где – болото. Ровная поверхность воды отражала весеннее небо и радовала душу.

Коська с атласом автомобильных дорог полез на уцелевшее дерево – обозреть угодья и понять, какие произошли перемены.

– Дожили… – прошептал Афоня. – Теперь нужно собрать второй сплыв, уже не тайный, и послать в Антарктиду благодарность…

– Дядя Афоня, тебе бы только сплывы собирать! – возмутился Коська. – Тебе тут просто побарахтаться не хочется? Это же она – та самая вода!

– Я первая, я! – воскликнула Уклейка, побежала, поднимая брызги, провалилась по пояс и тут же нырнула.

– Вот ведь бешеная девка! – одобрительно сказал Афоня. – Гляди, Антип, хорошего бы зятя привела. Внучат тебе нарожает.

– Дожили, – пробасил и Антип. – Сказал бы кто, что я вот на этом месте буду по колено в воде стоять, – ну, не поверил бы! И вся мелиорация прахом пошла! А сколько тут угодий осушили!..

– Да она уж десять лет как прахом пошла, – заметил Янка. – Как чинить ее перестали, как канавы заросли – так ей и кранты…

– И вечно тебе нужно пакость вставить! Ври, да не завирайся, – одернул его Афоня. – Последствия мелиорации еще только предстоит ликвидировать. Прежде всего, нужно, чтобы все страны признали факт насильственной мелиорации и дали нам статус убогих…

– На кой нам статус, если она за столько лет почти вся самоликвидировалась?! – возмутился Янка. – Ты думай, водяной, что говоришь! Болотный черт не может быть убогим!

– Так не ты же! И ты сам – не убогий, это статус у тебя будет убогий, – попытался объяснить Афоня. – То есть, поскольку мы безвинно пострадали от мелиолрации, все нам обязаны помочь. Рыбки прислать, икорки, ну? Понял?

– По-онял… Значит, ради икорки ты согласен убогим считаться? – прищурился Янка.

Афоня замахнулся, но болотный черт был ловок и увертлив.

– Не балуй, Янка, – сказал Антип. – Все твои подписали декларацию о демелиорации, ты сам ее тоже подписал, там и про статус было, а теперь вдруг вспомнил, что никакой не убогий?

– Ну, подписал… Откуда же я знал, чего вы там насочиняли? И какой же я убогий, если у меня во-от такие владения?

Афоня только рукой махнул.

– Вот и возрождай с такими обормотами болото, вот и… – Антип собирался еще что-то весомо молвить, но Янка поднял шерстяную лапу жестом, запрещающим речь, прищурился – и побежал по мелководью, и провалился по пояс там же, где Уклейка, и тут же ушел на глубину.

– Что это он? – удивился Афоня7 – В детство впал, что ли?

Ни Антип, ни Коська ответить не успели – Янка вырос со странным грузом на плече.

– Да помогите же, дураки!.. – надрывно кашляя и отплевываясь, захрипел он. – Что стоите, как пни горелые?!.

Антип неторопливо зашагал к болотному черту, и хорошо, что шустрый Афоня обогнал его – а то Янка со своей ношей так бы и рухнул.

– Возьми, на берег ее тащи… Я сам доплетусь, – хватаясь тем не менее за Афонино плечо, попросил он. – Это не вода, это змей знает что, а не вода… Дышать невозможно, все внутренности как когтями дерет…

– Уклейка?! – тут только Антип понял, что Янка выволок из пучины его дочку, что дочка – без сознания, и что дело, кажется, очень плохо.

Передав Уклейку на руки Афоне и отцепившись от его плеча, болотный черт, шатаясь, побрел к сухому месту, там сел, согнулся в три погибели и начал кашлять, выгоняя из себя оставшуюся дурную воду.

Афоня уложил рядом с ним Уклейку, похлопал по щекам и развел руками.

– Да что же это? Чтобы водяница – утонула?

– Да не так! – Янка прокашлялся и объяснил: – Видел, как люди утопленников на берегу спасают? Ты ее через колено положи, задом кверху, чтобы живот у нее вжался и вся вода вылилась. Слушай, что говорю, а то помрет!

– От воды помрет? – Антип ушам своим не поверил.

– Ну?!?

Тогда Антип сам пошел искать глубину, достаточную, чтобы полноценно нырнуть. Он в свои зрелие годы был здоровенным матерым водяным, отрастил брюхо, и шнырять по мелководью, как Уклейка с Коськой и тот же Янка, давно уже не мог.

– Стой, дурак старый! – крикнул вслед Янка. – Ты сперва из ладошки хлебни!

Совет был разумный. Антип зачерпнул воды в обе горсти, поднес к лицу и втянул сразу ртом и ноздрями.

Тут ему все стало ясно.

Чихая, кашляя, держась рукой за горло, он поспешил к своим.

– Нельзя!.. В этой воде жить нельзя!..

– Но какого змея?.. – недоумевал Афоня. Он единственный не пострадал от дурной воды и пока еще ничего не понимал, а только приводил в чувство Уклейку.

– А такого! Это не та вода!

– Ну вот, приехали, вода тебе уже не та! А какой ты хотел?

Тут Уклейка подала признаки жизни – захрипела и попробовала сама выкашлять воду.

– Антарктида ваша, мать ее, перемать! Кто до Антарктиды додумался? Поймаю – своими руками удавлю! – бушевал Антип. – Я помню, какая тут раньше водица была! Со-ло-но-ва-тень-ка-я! А теперь? Да в ней только лягушек на зиму солить! В ней и падаль, поди, не сгниет!

= Будет тебе орать, ты дело говори, – одернул его Афоня.

– Это МОРСКАЯ вода. Настоящая морская, – подал голос Янка. – Просто к нам в залив много речек впадает, потому вода не слишком соленая, нам морские черти рассказывали, когда мы им обращение передавали. В залив даже вода из моря не попадала, а из Океана – и подавно. Теперь вот попала…

– Морская? – переспросил Афоня. – Ну так ее же и ждали!

Уклейка села точно так же, как Янка, и мучалась, избавляясь от раздирающей нутро поганой воды.

– Она самая, – подтвердил Янка. – Ты ее сперва попробуй, потом хвали. В ней только морские черти, которые соленые, жить могут. А мы – болотные черти, мы – пресноводные…

– И мы, выходит, пресноводные?.. – растерянно произнес Антип. – Так как же теперь быть-то?..

Глава четвертая Главное – без паники

– Нужно что-то делать! – шумел Афоня. – Нельзя сидеть сложа руки, нужно что-то предпринять!

– Поди ты к змею… – бурчал сильно озадаченный положением Антип. – Ну, что тут можно сделать? Море вспять повернуть? Опять воду заморозить?

Молодежь, Коська с Уклейкой, не встревала – Антип только что был в гневе грозен, неровен час, опять в ярость впадет – так за уши оттаскает, мало не покажется.

– Перестарались ваши антарктические родственники, – заметил Янка. – Новое обращение нужно слать – пусть прекратят со льдами баловаться.

– Нашел над чем шутить! – напустился на него Афоня.

– Нет, кум, это не шутка, – до тугодума Антипа, как ни странно, Янкина мысль дошла быстрее, чем до шустрого Афони. – Сосед прав. Ведь если вода и дальше будет наступать, то все болота солеными сделаются. Как жить будем?

– А, может, оно и неплохо получится? – спросил Афоня. – Во-первых, эта соленая вода все-таки с пресной смешается, уже не так страшно. Во-вторых, морская рыба сюда, может, придет. И говорят, что морские купания для здоровья полезны…

– Людям они полезны, олух! А, да ну тебя… – Антип отмахнулся тяжелой лапищей. – Янка, Коська, поглядите – нет ли где пустой бутылки?

Антип привык, что там, где люди – там непременно по кустам пустые бутылки раскиданы. Тут же совсем недавно водились люди. Но бутылок, как ни странно, сразу не обнаружили. Возможно, стеклотара лежала на дне, но нырять отказались все поголовно.

В конце концов Коська добежал до заброшенного хутора и приволок большую бутыль для наливок. Там еще немного оставалось на дне – и старшие водяные с Янкой честно поделили спиртное на троих. От этого немного полегчало.

– Нужно доставить эту воду Панкрату, пусть он разбирается, он умный… – ворчал Антип. – Он сплыв затеял, он доклад читал – вот пусть и расхлебывает…

Панкрат зимовал довольно далеко от побережья, и весь оргкомитет сплыва – с ним вместе, чтобы, проснувшись, друг за другом не гоняться, а сразу браться за дела. Коська, достав карту, отыскал Панкратово болото, и Янка присвистнул – далековато. То есть, если реками и озерами – оно, может, и ничего, но когда вода испортилась – рискованно, и большую часть пути придется проделать посуху. Вон Уклейка – никак в себя не придет, все кашляет и перхает. А ведь крепкая девка! И кто поможет гонцу с бутылью, если онв дороге ненароком вредной воды нахлебается?

– Вместе пойдем, – решил Антип. – Коську с Уклейкой дома оставим, а сами – к Панкрату.

– Удачи, – пожелал Янка. Но как-то странно пожелал – пожав узкими плечиками и тихо фыркнув при этом. Впрочем, чего еще ждать от пакостника?

– Ты тоже с нами пойдешь. Там твои в оргкомитете заседают – заодно и с пробужденьицем поздравишь, – распорядился Антип.

– А ты мне не старший, сосед. У меня свой старший есть. Как решит, так и будет.

– Ладно тебе, Янка, – похлопав его по плечику, сказал Афоня. – Чем позже твои в избушке проснутся – тем для них же лучше…

И вздохнул.

Весь вечер Уклейка мастерила для бутыли оплетку, чтобы нести ее за спиной, а в ночь Антип, Афоня и Янка двинулись в путь.

Матерый водяной Панкрат с оргкомителом нашли для зимовки распрекрасное место – заброшенную водяную мельницу. Болотные черти утеплили верх и там залегли, а внизу устроились Панкрат, Харлам и Харламова жена Колючка, тоже член оргкомитета, хотя присутствие бабы и не всем нравилось. Если по уму – то там же должен был зимовать и активист Афоня, но он придерживался древних правил – у кого поставлен служить подручным, с тем и зимуй.

Оказалось – не один Антип такой умный. Прочие участники сплыва тоже успели дурной воды нахлебаться и уже приволокли образцы на заброшенную мельницу. Панкрат, злой, как и всякий не вовремя разбуженный водяной, ошарашил болотных жителей неслыханной строгостью.

– Надо привыкать, – жестко сказал Панкрат. – Подумаешь, дышать невозможно! А вы потихоньку, полегоньку! Все могут дышать, а вы – не можете? Сперва в горсточку набери, вдохни чуток – выдохни, опять вдохни – опять выдохни!

– Да пробовали! – отвечал Антип. – Не выходит!

– И кто – все-то? – осмелился спросить Афоня.

Панкратов заместитель, болотный черт Гунча открыл бутыль с принесенной для образца соленой водой и облизнул пробку.

– Вообще-то пить можно, – неуверенно сказал он. – Тут раньше что-то иное было?..

– Пить! Ты вот ею подыши! – язвительно посоветовал Афоня. – До вас-то еще эта соль не дошла, у вас вода еще хорошая, а мы, считай, на побережье оказались, у нас хоть за хорошей к соседям бегай!

– Я тебя не понимаю, Антип, – Панкрат встал с пня и расправил плечи. – Все мы подписывали обращение к водяным Антарктиды, все мечтали о демелиорации, декларацию принимали, так какого же тебе рожна еще нужно? Болота-то возвращаются! А что вода – так это мелочь! Привыкнем, освоимся!

– Отвечай мне прямо, Панкрат! – Антип надвинулся на родственника всем брюхом. – Хоть кто-то из наших знал, что придет соленая вода?!

– Да! Хоть кто-то об этом подумал? – добавил Афоня. Будучи мельче Антипа с Панкратом, он их сшибке не мешал, совсем близко не подходил, чтобы случайно не зацепили, однако свое слово молвить хотелось.

– Нетрудно было догадаться, – заметил Янка. – Какая же еще может прийти из Океана?

– Но ведь тающие льды должны были дать пресную воду, – возразил, подойдя, Панкратов подручный Харлам.

– Они и дали. И та вода, что образовалась у Антарнктиды, потеснила обычную, которая крепкого посола, вот она к нам и хлынула.

Возражать Янке никто не стал.

Гунча меж тем нюхал бутыль своим коричневым пятачком и морщился. Потом крепко почесал в затылке и подал Янке знак – в сторонку, мол, отойдем.

– Ну, какая еще пакость взбрела тебе на ум? – уважительно спросил Янка.

Болотные черти были мастерами на пакости – заморочить пьяному голову и всю ночь водить по оврагам, появиться перед бабами-ягодницами в непотребном виде, да мало ли радостей в жизни у болотного черта? До сей поры водяным эта их особенность хоть и досаждала, но не слишком – черти остерегались всерьез дразнить крупных и сильных соседей. Но вот теперь в Гунчиной голове сложилось нечто действительно пакостное – и Янка это сразу учуял.

– Ты со своими водяными дружишь, передай им… – Гунча огляделся. – Я при всех не хотел говорить, чтобы паники не вышло. Ну вот – передай им, что все не так уж плохо, все гораздо хуже. У нас теперь что – апрель?

– Он самый, – согласился Янка.

– Стало быть, у твоих на все про все… – Гунча загнул необходимые пальцы и сосчитал их. – Семь месяцев, не больше.

– А у нас? – еще не понимая Гунчиной логики, спросил Янка.

– А у нас все иначе! Мы с тобой где зимуем? На суше. А они-то на дно спать укладываются!

– Значит, моим больше нельзя в своем озере зимовать?

– Вот именно.

– Куда же им деваться?!

– Не вопи! – Гунча отвел родственника подальше, чтобы зря не беспокоить других Панкратовых посетителей. – Я же тебя по-хорошему предупреждаю – тихонечко им объясни, чтобы они с места снялись и до зимы другое озеро себе приглядели, подальше от побережья.

– Сами? Их же кто-то ставит по озерам.

– Ну, пусть ждут, пока придет какой-нибудь главнокомандующий водяной и за ручку на другое озеро отведет, – съязвил Гунча.

– А где гарантия, что и туда за лето соленая вода не придет?

– Гарантии, конечно, никакой нет… – Гунча задумался. – Ну, пусть на речке осядут. Речка с верховьев пресную воду несет… сколько-то продержатся…

– А им можно на речку? – в недоумении спросил Янка. – Это мы где захотим – там и селимся, а их же кто-то на места сажает, чтобы рыбу пасли… их кто-то назначает водяными, или как?

– Вот заладил! Да тот, кто твоего Антипку назначил, поди, уже давно околел и в труху рассыпался. Ну, поставили его на данное конкретное озеро, ну, нет больше озера – так что же, помирать и не жить?

– И то верно…

– Так ты отведи их подальше и аккуратненько разъясни ситуацию. А то все водяные с побережья как переполошатся да как вглубь хлынут… понимаешь? Паника нам тут не нужна. Пусть твои вовремя и без суеты присмотрят новое место.

– Понял… – уныло сказал Янка.

За долгие годы он привык к соседям. Бывало, и с Афоней после очередной мелкой пакости мог языками сцепиться, и Антип под горячую руку всякое брякал, зато с молодежью Янка ладил. Своих чертенят у него не было, да и давно уже по болотам не водилось маленьких чертенят, так он Уклейку баловал. Да и с Коськой хорошо ладил…

Видя, что Янка осознал необходимость конспирации, Гунча похлопал его по плечу.

– Всем же все равно не помочь… Ну, так ты хоть своим помоги…

С тем и вернулся на свое законное место – пень, соседний с пнем Панкрата, разгребать последствия этой нежданно свалившейся на голову демелиорации. И совесть Гунчи, как ни странно, была чиста – он сделал все, чтобы избежать паники, плюс одно крошечное доброе дельце.

Панкрат с Антипом меж тем уже устали ссориться и друг на дружку наскакивать, опять же, и очередь возроптала. Молодой, но уже вовсю матерый водяной Прокофий, перебежавший к Панкрату со своего законного рабочего места, озерца на самой окраине, в поисках интересной жизни, был позван, явился с нехорошей улыбкой и с суковатой дубиной наготове – и Антип предпочел с ним не связываться.

– Возвращаемся, стало быть, – хмуро сказал он Афоне. – На этих поганцев рассчитывать нечего.

– А что, если теперь, сразу же, второй сплыв созвать? Никакой не тайный? – предложил Афоня. – И всем вместе решить, что дальше делать.

– Угомонись ты, сосед, – посоветовал Янка. – Ничем хорошим второй сплыв не кончится…

Они побрели прочь и на тропе повстречали старенького и уже горбатого водяного Епифана, который тащился на прием к Панкрату с банкой.

– Вот, Машка померла… – пожаловался Епифан. – Я ее лечил, лечил, уж так радовался, когда она после зимней спячки проснулась, а выпустил в лужицу освежиться – и нет Машки…

Действительно – в банке лежала дохлая лягушка.

– Помнишь, как ты Машку вызволял, целую вимбу за нее отдал? – продолжал печальный дедок. – Вот и нету больше Машки…

– Афоня! – грозно спросил Антип. – Ты когда рыбу на дорогу припасал – она тебе странной не показалась?

– Ленивая больно была, совсем снулая, – признался Афоня. – Но так живая же!

– Точно – живая?

– Да точно, точно…

– А у меня рыбка мрет, – пожаловался Епифан. – Сменили бы меня на озере, что ли? Не управляюсь уже, за Машкой – и то не уследил, тут еще рыбка сгинет… Антип, ты вот матерый, скажи – куда идти просить, чтобы сменили?

– Куда-куда… – Антип задумался. Самого его посадил на озере старый водяной Пров, а кто прислал самого Прова, и куда старик после того девался – Антип понятия не имел, смотрел себе за озером и смотрел, проверок ждал – но не дождался. Подручного, Афоню, он попросил у того же Панкрата, а Панкрат – еще у кого-то, и живая водяная почта сперва понесла незнамо куда просьбу, а потом незнамо откуда доставила ответ: встречайте работника, как лед сойдет и черемуха отцветет.

Ничего не придумав, он вздохнул и, не прощаясь с Епифаном, побрел прочь. Афоня и Янка поспешили за ним.

– Что скажешь, сосед? Что присоветуешь? – спросил черта Антип. – Эх, да какие от тебя советы… Вы же ни за что отвечать не поставлены, вам что есть рыба, что ее нет – все одно…

– Ну, без рыбки и нам не житье, – заметил Янка. – А посоветую вот что – на реку перебираться.

– Как это – на реку?

– Суди сам. Соленая вода не остановится – будет прибывать. Скоро все побережье просолится насквозь. Пресную воду можно будет только в речках найти, но малые речки в болотах же и начинаются – стало быть, и на них надежды мало. А большая река течет издалека, она еще очень долго пресной будет!

Пугать водяных тем, что им больше негде зимовать, Янка не стал – и без того соседям кисло.

– Река, говоришь? Но как же я с места снимусь? – стал рассуждать Антип. – Да, говорят, в той большой реке и рыба вся повывелась.

– Врут, может? – усомнился Афоня. – Ты про рыбу когда слыхал?

– Когда?

Вспомнить никак не удалось, но что очень давно – Антип не возражал.

– Ну вот! – обрадовался Афоня. – Тогда же проклятые мелиораторы тут всяких мастерских понастроили и ядовитую воду в реку спускали, то черную, то зеленую! А теперь мастерские-то свои позакрывали. Река и очистилась.

– Сперва убедиться надо, – разумно решил Антип. – А то что же мы со всем скарбом, с пожитками на реку потащимся, а там – не житье?

– Так прямо сейчас и ступайте, – посоветовал Янка.

Он был весьма сообразительным чертом и понимал – многие водяные додумаются на реку перебираться. Так главное – оказаться в числе первых и занять хорошее местечко, пока не начались грызня и свалка. А грызни и свалки следует ждать ближе к осени, когда положение с местами для зимнего сна окончательно прояснится…

– А ты с нами не пойдешь, что ли? – спросил Афоня. – Идем, сосед, чего тебе одному домой возвращаться? А так и прогуляешься, и в компании.

Янка внимательно посмотрел на соседей. Афоня хорохорился, а Антип не стеснялся показать – ему здорово не по себе.

– Да чего уж там, пойду.

До большой реки можно было дойти двояко – если взять прямо к югу, то идти дольше, пересекаешь множество асфальтированных дорог и одну железную, да и путь незнакомый, неизвестно, на что напорешься; если взять к юго-западу, то, во-первых, путь знакомый, во-вторых, очень удобно плыть озерами, в-третьих, есть где остановиться – у Ефима в бассейне. С другой стороны, чтобы подобраться к реке, придется пройти через оседлавший эту реку город. Но Ефим там не первый день обитает, что-нибудь уж присоветует.

Водяные и болотный черт рассчитали так, чтобы переплыть озеро и выйти к спорткомплексу ночью, ближе к рассвету. По дороге они сделали крюк и навестили рыбный пруд, в котором какой-то бывший мелиоратор растил карпов. Они хотели учинить пакость человеку, наворовав у него рыбы, но воровство не состоялось – дом мелиоратора стоял заколоченный, хозяин с семьей уехал, но взять с собой карпов не сумел – вот они и остались в воде.

– А что я говорил?! – воспрял духом Афоня. – Вот она, демелиорация! Сперва мелиораторов под корень изведем, потом болота восстановятся! Теперь очень важно, чтобы весь мир признал факт незаконной мелиорации болотных земель, а тогда…

Заткнулся он потому, что Антип дал подзатыльника, а Янка при этом еше и покрутил пальцем у виска.

Они сняли полиэтилен с теплички, навалили карпов, связали узел и поволокли его к озеру. Тут встали перед нелегкой задачей.

В доброе старое время Антип взвалил бы этот узел на плечо и прошагал озеро по дну, теперь приходилось плыть по самой поверхности, а рыбы-то набрали пуда полтора, не меньше…

– Жаль, Коську дома оставили, – сказал Янка, имея в виду не самого Коську, а его атлас автомобильных дорог, с которым юный водяной не расставался. – Посмотрели бы на карту, поняли бы – могла сюда прийти соленая вода, или еще нет.

– Я тебе и без карты скажу – тут вода покамест пресная, – Афоня потрогал эту самую воду ногой, но губами – не рискнул. – Отсюда до побережья болот, кажется, нет.

– Это озеро с рекой соединяется, еще змей знает когда мелиораторы протоку прокопали, – напомнил Антип. – А если соленую воду нагнало в речное устье, то она и в озеро попала.

Насчет мелиораторов он был неправ – озеро с рекой соединили еще тогда, когда и слова-то «мелиорация» еще не придумали, аж в тринадцатом веке, а сделали это монахи цистерцианского монастыря, и они же поставили там мельницу. Но как водяные, так и болотные черти совершенно не интересовались историей, они даже смутно представляли, что было два поколения назад. Антип – тот вообще не понимал, зачем загружать единственную голову лишними вещами, а те, кто был соображением поживей, придумывали что-то свое – вроде как Коська сочинил свою личную Антарктиду с ледяными-водяными.

Еще какое-то время путешественники уныло совещались – пробовать воду, а потом кашлять и перхать, держась за горло, не хотелось никому. Наконец Янка, встав на четвереньки, тщательно внюхался.

– Ну, что?

– Соленая…

Плыли так, как плавают плохо умеющие это делать люди, – выставив из воды головы как можно выше, две – кудлатые, одну – рогатую. Хорошо хоть, никто из своих не видел, позору бы надолго хватило. Да еще сперли дверь с сарая и такой плот изготовили – срам смотреть. Даже всю рыбу на него погрузить не удалось, с треть оставили. Сказал бы кто год назад, что водяным и болотным чертям придется мастерить плоты, – долгонько бы смеялись…

Плыли дольше, чем хотелось бы – не сразу догадались, что поплыла береговая линия и озеро подошло чуть ли не вплотную к спорткомплексу.

Его окрестности на первый взгляд почти не изменились – разве что тогда многие окна светились ночью, а теперь – два-три, не более. Янка как самый неприметный и привычный сливаться с ночной темнотой, пошел первым – звать Ефима. Кликал, кликал, наконец, стал ломиться в дверь черного хода. Кто его, Ефима, знает – может, еще от зимней спячки не проснулся?

– А вот в полицию позвоню! – ошарашил Янку женский голос. – Будете знать, как ночью шастать!

– Это ты, что ли, крещеная душа? – неуверенно спросил Янка.

– Крещеная, а то!

– Ну, а я – некрещеная. Помнишь, тут прошлым летом сплыв был? Ты еще на лагушку в банке большую вимбу выменяла? – в слабой надежде, что за дверью – та самая, одновременно заполошная и прижимистая бабка, спросил Янка.

– Была вимба, – подумав, ответила Вера Федоровна. – Это ты, Епифан, что ли?

– Нет, не Епифан я, а ты бы впустила.

– Ты один?

– Антип с Афоней на берегу остались.

– Так берег-то теперь совсем рядышком…

Вера Федоровна отперла дверь, Янка, не подумав, ввалился в освещенный коридор – и тут же схлопотал веником по голове.

– А ну, кыш, кыш отсюда! – кричала Вера Федоровна, колотя болотного черта. – Ишь! Заврался! Рогатых мне тут еще не хватало! Пошел вон, сатана!

– Да не сатана я! Болотный черт! – прикрываясь тощими шерстяными лапами, верещал Янка. – Мы с Антипом соседи! Да что ты венихом-то размахалась, дура?! Антип! Афоня!!!

– Чего орешь, окаянный?! Не ори, народ разбудишь! – еще громче завопила Вера Федоровна, отчаянно наступая и выпихивая гостя в темногу.

– Да ну тебя, совсем взбесилась! – Янке удалось выпрыгнуть, и уже из безопасного места он закричал: – Ты Ефима позови, а сама не лезь! Ишь – драться удумала! Тебя бы саму этим веником!

– Что тут за побоище? – раздался Антипов бас. – Ты, что ли, Вера Федоровна, крещеная душа, развоевалась?

– Антип Фалалеевич, ты? – Вера Федоровна так прищурилась, что стала похожа на старого китайца. – Точно, ты, некрещеная душа! А это кто же?

– Да сосед мой, Янка.

– Какой он тебе сосед? Как есть черт – с рогами, с мордой! И с хвостом, что ли?

– Черт и есть, – согласился Антип. – Так что же, коли он мне сосед? Живем рядом, вот и сосед. Афоня, карпов тащи!

От подарка сердце Веры Федоровны совсем растаяло. Она позвала гостей в подсобку и понемногу объяснила им, что творится в бассейне.

– Ефимушка ушел, есть ему стало нечего. Раньше он к озеру бегал рыбку ловить, но рыбки там мало, и он при буфете питался. А теперь народу сюда почитай что не ходит, буфет закрыли. А куда ушел – не сказал. К родне, может?

– Значит, не ходят люди в бассейн? – спросил Афоня с тонким расчетом: коли так, тут можно отсиживаться днем, а ночью ходить в разведку, обследовать речные берега, выбрать подходящее место.

– Да ходят иные. Народ-то уезжает. Принята программа переселения, вот… – Вера Федоровна достала старую газету. – И куда едут? В Южную Америку, в горы! Зачем, кому они там нужны?

– А ты все тут, убираешься? – полюбопытствовал Антип.

– Да вот убираюсь… Как велено – две большие раздевалки да две малые, душевые, туалеты…

– И платят хоть?

– Да то-то и беда, что не платят! Этот Портновский сперва – точно, платил, как обещал, потом стал задерживать. И вот уж которую неделю я его не вижу! Но обещал заплатить, я вот календарик завела, рабочие дни отмечаю…

– Обещал и пропал? – уточнил Янка. – А еще нас, чертей, пакостниками называют…

– Так, может, вернется еще? – Вера Федоровна с надеждой переводила взгляд с одной страшенной рожи на другую, еще страшнее. Но ни водяные, ни болотный черт ничем ее обрадовать не могли.

– А мы вот сюда думаем перебраться, на речку, – сообщил Антип. – Соседями будем, если вода окажется подходящая.

– А что? И перебирайтесь! – Вера Федоровна даже обрадовалась. – Я вам помогу, если что, по хозяйству, приберусь там, разгребусь…

А сама при этом смотрела на узел со свежей рыбой.

– Держи гостинец, крещеная душа, – сказал Антип, добывая толстого, кило на два, зеркального карпа. – Насчет уборки – это у меня дочка есть, да и не полезешь ведь ты прибираться на речное дно.

– Как знать, может, и полезу… У меня за квартиру полгода не плочено, в суд на меня подали… выселять будут… – и Вера Федоровна тихонько заплакала.

Глава пятая Сватовство

Пока старшие ходили разбираться с соленой водой, Коська выхаживал Уклейку. Водяница как раз из-за своего молодого крепкого здоровья и пострадала больше всех.

Если бы первым нырнул тот же Афоня, он бы сразу сообразил – дело неладно, потому что водяной в годах очень прислушивается к своему организму и старается его поберечь. Уклейка же не распознала опасности, решив, что это ей после спячки не по себе, и основательно отравилась. Если бы не Янка – так бы и осталась на дне.

Но, пытась вылечиться, она ударилась в другую крайность и боялась подойти к воде, все время проводя на воздухе. А водяные с водяницами так устроены, что дышать могут и воздухом, и водой, однако вода им полезнее, а на воздухе чересчур долго оставаться они не могут. Иначе бы зимовали на земле, а не озерном или речном дне. Чем они и отличаются от болотных чертей – те тоже по дну ходить умеют, но спать там для них затруднительно, предпочитают на суше.

Коська добежал до дальних соседей, семейки болотных чертей, где имелась бабушка-травознайка. С бабкой было дело темное – никто и никогда ее без меховой шапки не видел, так что ходили слухи: вовсе она не чертовка, а из людей, только маленькая, тощенькая, а отсутствие тупых бабьих рожек выучилась успешно скрывать. Опять же, нос. Однако нос картошкой вместо пятачка у болотных чертей тоже случается, не всем же красивыми ходить.

Травознайка понятия не имела, чем врачевать от соленой воды, и дала корешков от кашля, от чиха и еще тех, что брали обычно брюхатые чертовки, водяницы и даже человеческие женщины, – от рвоты. Велела еще раков наловить, но в том ручье, куда Коська отправился их добывать, с раками что-то приключилось – сколько не совал руку в нору, никто его клешней за палец не тяпнул. Хотя вода вроде была почти не соленая…

Пользуясь тем, что Антип с Афоней как ушли радовать Панкрата бутылью, так и пропали, Коська шарился по окрестностям и приносил всякие неожиданные вещи. Из брошенной школы, куда иначе как вплавь было уже не добраться, притащил старые учебники, из разоренного киоска – журналы с цветными картинками, такими, что Уклейка из немедленно изодрала в клочья. А однажды явился с потрясающей новостью.

Коська обнаружил, что существует просто родина и историческая родина.

Он, как это с ним часто случалось, подслушал человеческий разговор. Кто-то кому-то говорил про некое третье лицо, что собралось ехать на историческую родину, и для Коськи этого оказалось довольно.

– Мы же – пришлые! – рассуждал он, все более увлекаясь. – Нас сюда поставили по рекам и озерам рыбу пасти, порядок соблюдать! Но откуда-то ведь мы взялись? Где-то же она есть – историческая родина?

И он в который уж раз открыл географию для пятого класса, да и ту – на государственном языке.

– Вот Европа, вот Азия, вот Африка… вот Антарктида проклятая… И где же тут может быть историческая родина водяных?

– Может, тут? Гляди, как воды много, – Уклейка сунула пальцем аккурат в середку Тихого океана.

– Дура! Она же соленая! А мы – пресноводные… он задумался и вдруг улыбнулся. – Ты послушай, как звучит-то здорово: мы – пресноводные! Не какие-то там болотные или, не к зиме будь помянуты, мелиораторы земные, а – ПРЕСНОВОДНЫЕ! Значит, что?

– Ну?

– Значит, где-то должно быть Пресноводье…

И он нырнул в книгу.

Настолько глубоко нырнул, что Уклейка сбежала – а он и не заметил.

Водянице было не по себе – она третий день жила без воды. Однако нужно было пересилить страх и пуститься вплавь – возможно, на берегу уже ждал Родриго.

Они целую долгую зиму не виделись!

С осени влюбленные сговорились, что Родриго, когда сойдет лед, будет дважды в неделю приезжать и проверять – не появился ли условный знак. А как знак появится, оставит свой – календарик, где пометит и день находки, и день будущего свидания. Нарочно для этого парень обучил подружку цифрам. Но он не учел сущей мелочи – откуда Уклейке было знать, к чему эти цифирки относятся? В ее голове нумерация дней как-то еще не помещалась. И соотнести сегодняшний день с какой бы то ни было цифрой в календаре она не могла не потому, что ума у нее маловато, а просто до сих пор было незачем.

Поэтому, найдя на причале карманный календарик и ничего в нем не поняв, Уклейка сильно расстроилась.

Она сидела и горько плакала, понимая, что жизнь кончена. Во-первых, Родриго, наверно, уже приходил – и обратно в город уехал, во-вторых, из-за соленой воды будут всякие неприятные перемены, в-третьих, кашель все не унимается, в-четвертых, пока она лежала больная и не причесывалась, косы спутались, теперь их чесать – половину волосьев повыдерешь, а кому нужна лысая водяница?..

– Уклейка! – раздался знакомый голос.

Родриго спешил к причалу напрямик, продираясь сквозь голые ветки. Уклейка вскочила и зашлепала навстречу – бегать она не умела.

– Наконец-то! Ну, наконец-то…

– Ты не замерзнешь? – спросил парень, целуя и обнимая водяницу.

– Да я привычная!

И они наперебой принялись рассказывать друг другу новости.

А новости были в основном неприятные.

Родриго встретился с Уклейкой в знаменательный для себя день – он сдал последний экзамен в институт, это дело отмечали целой компанией неизвестно у кого, так что он, пытаясь ночью пешком дойти до дому, заблудился и набрел на спорткомплекс. Всю зиму парень исправно учился и еще подрабатывал, хотя обстановка делалась все хуже и хуже – город подтапливало, а институт как раз был построен на низком острове.

Мать, решительная дама, довольно скоро сообразила, что добром все это не кончится.

Как девятнадцать лет назад ее патриотизм не помешал ей заниматься любовью с чернокожим Мугумбе Квамба из Камеруна, так теперь он не мешал искать прибежища за границей. Он у нее и раньше-то был весьма умеренный, дальше исполнения народных песен его амбиции не простирались, а когда начался очередной всемирный потоп – он и вовсе сошел на нет.

– Ну, Родриго Ивановс, нам с тобой тут больше делать нечего, – сказала Астрида Иванова, причем не на государственном, но на чисто русском языке, поскольку, будучи полукровкой, она без всякого билингвального обучения с детства оба эти языки знала. – Я не хочу, чтобы мой единственный сын жил, как водяной на болоте, и мхом тут от сырости порос.

– Так что – к папе в Камерун поедем? – ехидно спросил единственный сын.

– Если Камерун в безопасном месте, можно и туда… – мама задумалась. – А вообще я с одним человекм списалась, из штата Массачусетс…

Тут и выяснилось, что Астрида завела несколько женихов в разных концах света, переписываясь с ними электронным образом по-английски, всем наобещала сексуального удовлетворения, и теперь осталось выбрать того, что живет повыше и побогаче.

– И ты выйдешь замуж за человека, которого в глаза не видела? – удивился Родриго, считавший, что подобные глупости даже в его возрасте недопустимы, и честно заподозривший маму в старческом слабоумии. – Ты же ничего о нем не знаешь! Ты даже не знаешь, свою фотографию он прислал или чужую!

Еще он подумал, что хотя мама и неплохо выглядит, но ведь ей уже сорок, и кому там, в Штатах нужна сорокалетняя крашеная блондинка, если молоденьких и натуральных – выше крыши? Но вслух говорить не решился.

А мама подумала, что перед тем, как оказаться в объятиях Мугумбе Квамба, она знала о нем ненамного больше, но распространяться на эту тему не стала.

– По-твоему, умнее оставаться в умирающем городе и идущей ко дну стране? – спросила она. – Ты должен получить серьезное образование. Я, конечно, не найду в Массачусетсе такой же хорошей работы, какую имела здесь…

– Имела?

– Моя фирма со следующего месяца закрывается, – тихо сказала мама. – Мы ведь – филиал, ну так вот – филиал на болоте никому не нужен…

Родриго попытался объяснить Уклейке, что такое электронная почта, фирма, филиал, но она в последнее время и без того много новых иностранных слов узнала, все они в голове не помещались.

Водяница поняла только, что любимый ее покидает, и повисла у него на шее.

– Не пущу, не пущу! – твердила она.

– Так я никуда и не поеду, я тут останусь, – шептал ей в ухо Родриго. – Ну, куда я от тебя поеду?

Ох, не стоило этой парочке целоваться, сидя на заборе, не ко времени вышли страстные поцелуи. Да уже не переиграешь, и Уклейка с Родриго принялись строить планы совместной жизни на болотах. Планы эти были в точности таковы, как у всех несовершеннолетних, вообразивших себя страшно взрослыми, в частности – присмотрев место для двуспальной палатки, они совершенно не подумали, где Родриго будет брать человеческое продовольствие, а когда Родриго обещал подружке взять плейер с компакт-дисками, ему и на ум не брело, что батарейки очень скоро сядут, других же взять негде, а без музыки он жить не привык. Ну и прочее в том же духе.

За этими разговорами и застал парочку встревоженный Коська.

– Вот ты где! С мелиоратором!

– Ругаться будешь – вообще к болотным чертям жить уйду, – пригрозила водяница. – Они людей принимают.

– Ну и уходи! Поглядим, как ты в избушке зимовать будешь!

– Ну и уйдем!

– Уйдем?

– Уйдем, – демонстративно обняв Уклейку, сказал Родриго. – И поженимся. Так что не мельтеши, у нас все серьезно.

– Болотные черти, что ли, вас повенчают? – ехидно осведомился Коська. – Ну-ну! Вот дядька Антип вернется – он тебе устроит венчание!

– А ты за батьку не решай! – выкрикнула Уклейка. – Может, он сразу согласие даст!

– Да ни в жизнь он согласия не даст! Когда болота высохнут – не раньше!

– А если у нас любовь? – привела главный, как ей казалось, довод Уклейка.

– Любовь-любовь! Нам на болотах такие зятья ни к чему!

– Это почему – ни к чему? Он что – тебя глупее?

– Потому что мы – пресноводные, а он… черномазый!

Каким образом Коська додумался, что это и есть ахиллесова пята незваного зятя, сказать трудно, но вот осенило его – он и брякнул.

– Ага! – нехорошо сказал Родриго. – Ну, ты допросился.

Он отстранил Уклейку и пошел на Коську, сжав кулаки.

Коська, почуяв драку, ждал противника, растопырив руки и присев, как оно полагается в поединках у водяных. Он только не сообразил, что противник выучен иным приемам.

Водяные, когда схватываются, стараются друг дружку заломать и в слякоть спиной впечатать. На кулаках они не бьются, потому что лапу с перепонками меж пальцев в толковый кулак сложить затруднительно. Ногами тоже не дерутся – во-первых, широкая и плоская лапа не может нанести четкого и прицельного удара, а во-вторых, им даже в голову не приходило, что такое возможно. Вот и получилось, что водяные столетиями занимались чем-то вроде греко-римской борьбы, что была популярна у людей сто лет назад, да вышла из моды.

А Родриго должен был по гроб жизни благодарить свою умную маму – увидев, что сына во дворе из-за черной физиономии допекают кличками, она отдала его в секцию бокса, откуда приятели переманили мальчишку в клуб карате, и дальше он каждый год занимался у нового сэнсея, изобретшего свой, особо перспективный вид этого боевого искусства.

В конце концов Родриго набрел на умного человека, объяснившего, что исповедовать один какой-то стиль – значит признать не только его преимущества, но и его ограничения, а противнику в уличной драке не станешь объяснять, что по правилам Шо-то-кан перед началом боя необходимо раскланяться и снять ботинки. Так что действовать следует исключительно по обстоятельствам, и если обстоятельства позволяют провести сокрушительный удар апперкот – не мучаться из-за того, что в карате апперкоту не место.

Именно поэтому Коська, беспредельно уверенный в своей силище (водяые действительно не слабее крупного медведя, особенно матерые, вроде Антипа), подпустил Родриго поближе, собираясь облапить и поломать ему кости, но сам схлопотал грамотную серию совершенно бесцеремонных ударов в челюсть и в ухо, от которых, неловко отступив, шлепнулся на задницу.

В полете он еще попытался потащить за собой противника, чтобы уже на земле подмять его, но тот, не будучи дураком, вовремя отскочил.

Уклейка завизжала от восторга.

– Не по правилам! – заорал Коська. – Мы так не сговаривались!

– А что, мы разве сговаривались? – спросил Родриго. – Я что-то не помню.

– Это не бой! Так не дерутся! – возмущенно голосил Коська. – У пресноводных так не положено!

Родриго озадаченно посмотрел на Уклейку. Она развела руками – не придавай, мол, значения, это просто новая блажь.

– Какие еще пресноводные? – наконец додумался спросить он. – Рыбы, что ли? Так он и сам – не рыба!

– Я же говорила тебе, а ты не слушал! – тут Уклейка была совершенно права, она действительно пыталась растолковать все неприятности, происходящие от пресноводности болотных жителей, но Родриго хотел целоваться – и только, поэтому информация не достигла его слуха и соображения.

– Мы, водяные, – пресноводные! – со всей возможной для побитого водяного гордостью заявил Коська. – А вы, мелиораторы, незнамо кто! Вы, поди, морскую воду пьете!

– Это ты загнул, человек морскую воду пить не может… – тут Родриго задумался. – Это что – выходит, я тоже пресноводный?

– Ты – пресноводный?

– Ну!

– Врешь!

– Не вру!

Уклейка захлопала в ладоши.

– Так это что же получается? – сам себя спросил ошарашенный Коська. – Выходит, все теперь наоборот? Нет, ты все-таки врешь…

– Ты видел, чтобы человек морскую воду пил? Не видел, – приведя этот совершенно справедливый аргумент, Родриго на секунду задумался. – В водопроводе вся вода – пресная.

– А что такое водопровод? – поинтересовалась Уклейка.

– Это трубы такие – на одном конце, скажем, озеро с пресной водой, на другом – кран, открываешь – течет, мы оттуда воду наливаем и пьем, – как можно проще объяснил ей жених.

– Водопроводов у нас нет, – упрямо заявил Коська.

– Колодцы зато есть! – заорал, додумавшись, Родриго. – Люди воду из колодцев берут! Вот добеги и попробуй, какая она там – соленая или пресная!

Коська неторопливо встал.

– Колодец тут поблизости есть, – грозно сказал он. – Сейчас схожу и проверю. Но если ты соврал!..

– Иди, иди! – замахала на него руками Уклейка. – Целее будешь!

Коська величественно удалился и пропал в кустах.

– Чего это он? – спросил Родриго.

– Слишком умный, – поставила совершенно правильный диагноз Уклейка. – Все понять пытается, вот у него ум за разум и заходит. Ты не бойся, придут батя, дядя Афоня, дядя Янка, они и будут решать. Коська мне даже не родной брат, а двоюродный.

– Жить с твоими не будем, – тут же решил Родриго. – Мы с Коськой не поладим. Будем выяснять отношения, пока один из нас на тот свет не отправится.

– Ну, значит, не будем, – сразу согласилась водяница и прижалась к жениху. Больше уж они ничего не обсуждали, а только целовались, ласкались и ворковали, пока издалека не донесся Коськин голос.

– Пресная! Пресная! – вопил он, приближаясь к берегу. И, возникнув их кустов, вдруг остановился, яростно чеша в затылке.

– Выходит, мы теперь иначе делимся?

Родриго и Уклейка переглянулись – в воздухе повеяло безумием…

– Ну да! – радостно сам с собой согласился Коська. – Раньше вот делились на болотных жителей и мелиораторов… а у вас как?

Вопрос адресовался Родриго.

– На мужиков и баб… – неуверенно ответил будущий зять.

– Не то!

– Ну, на титульную нацию и мигрантов…

Коська вылупил глаза – ничего не понял, но сознаваться не желал.

– Еще!

– На умных и дураков!

– Да нет же! Вот раньше делились на болотных жителей и мелиораторов, болотные жители – на водяных и чертей, и у мелиораторов тоже какое-то разделение обязательно было… Но это все неправильно! Делиться на самом деле нужно было не так, я понял! Нужно делиться в зависимости от исторической родины!

Уж как в Коськиной голове образовалась эта гипотеза – одному змею ведомо, однако она возникла и страшно своему изобретателю понравилась, потому что объединяла все его предыдущие изобретения вместе и упрощала мир до такой степени, что он даже лягушкам был бы понятен.

– Делиться нужно на соленых и пресноводных, вот! – и, провозгласив свою новорожденную истину, Коська продолжал вдохновенно: – Соленые непонятно откуда взялись, а у нас, у пресноводных есть историческая родина! Мы не приблудные какие-нибудь, не болтаемся по Океану, нет! Мы все – из Пресноводья!

– А где оно? – заинтересованно спросил Родриго. Географию он знал куда хуже боевых единоборств, разве что как-то отыскал в Африке Камерун, но повторить этот подвиг уже не сумел бы.

– Где Пресноводье? А вот это и есть для нас главное – найти Пресноводье… – Коська задумался и неожиданно завершил мысль: – Мы, пресноводные, должны друг за дружку держаться. Я все понял – соленые хотят нас отовсюду выжить, поэтому сюда дурной воды нагнали. Им самим наши болота понадобились. Но это хорошо! Мы осознаем, что у нас есть свое Пресноводье, понимаешь? И мы туда вернемся!

– Совсем умом тронулся… – прошептала Уклейка.

– А знаешь, в этом что-то есть, – шепнул в ответ Родриго.

Водяница посмотрела на него с подозрением.

– Просто все остальное не имеет теперь значения.

– Ну, да, мы забыли, где оно, мы утратили свои корни! – продолжал проповедовать вдохновенный Коська. – Но оно есть, и я буду его искать! Столько книг понаписано – неужели ни в одной не найдется ни слова про Пресноводье? И вот же я в школе глобус видел, нужно было брать!

– Дядя Янка! – вдруг воскликнула Уклейка.

Болотный черт возник на озерном берегу совершенно неожиданно – как оно и полагается его роду-племени.

– Батька велел собираться. Мы там, на большой реке, хорошее место присмотрели – так нужно занимать, пока другие не догадались.

– На реке? При чем тут река? – возмутился Коська. – Ну да, ты же еще ничего не знаешь! Дядя Янка, я нашу историческую родину нашел, называется – Пресноводье! Теперь осталось только на карте отыскать…

– Ну, валяй, ищи, – позволил Янка. – В свободное от основной работы время. А до тех пор на речке поживешь. Там хоть зимовать можно.

Подумал и добавил:

– Пока – можно…

Глава шестая Переселенцы

Переждав день в бассейне, водяные и болотный черт опять вошли в озеро и поплыли искать выкопанную монахами протоку, чтобы через нее выбраться в реку. Антип как-то бывал в этих краях и полагал, что без затруднений найдет место входа. Место-то он нашел – а вот протоки больше не было. Подступившая соленая вода переполнила неглубокий залив и съела ту часть города, что располагалась на низких берегах. Теперь уже трудно было сказать, где кончается озеро и начинается речное устье.

Острова, раньше загораживавшие вход в протоку со стороны реки, тоже были сильно подтоплены и не сегодня-завтра могли вовсе уйти под воду. Люди давно их покинули – поэтому Антип, Афоня и Янка без опаски выбрались на сушу и стали держать совет – как быть дальше.

– Плыть опасно, – сказал Афоня. – Нахлебаемся соленой воды, и будет нам плохо.

– Пешком идти тоже опасно, – возразил Янка. – С людьми нам встречаться ни к чему.

– Какие люди? Слыхал же, что бабка сказала, – люди из города ушли!

– Ушли, да не все.

И Янка не ошибся – когда с острова быстренько переплыли на правый берег и пошли пешком вверх по течению, очень скоро обнаружили дома с горящими окнами.

– Так что же, они навсегда тут останутся? – проворчал Антип.

– Оно бы неплохо, – заметил Янка. – Если остаются, значит, уже знают, что вода выше не поднимется. Тогда есть шанс, что наше озеро уцелеет, и не нужно будет никуда переезжать.

– Умные вы, черти, – неодобрительно сказал Афоня. Он не любил, когда Янка оказывался прав. Возможно, считал их правоту особой разновидностью пакости.

Но именно в эту ночь не нашлось охотников слоняться по берегу, поэтому водяные и болотный черт без приключений добрались до места, где стоял старый замок, а там рискнули спуститься к воде, понюхали, лизнули с пальца и убедились, что почти пресная. Дальше продвигались вплавь.

Миновали железнодорожный мост, забрались еще выше, проплыли под длинным, соединившим не только берега, но и два острова, автомобильно-пешеходным мостом, – и тут изощренное Янкино ухо уловило голоса.

– Змей знает что, – удивился он. – Не может быть, чтобы люди…

Афоня подкрался, вернулся и в полном изумлении доложил: точно, никакие не люди, а матерый водяной Панкрат с семейством!

Как председатель тайного и чрезвычайного сплыва, оставленный далеко отсюда за приемом разъяренных посетителей, раньше всех оказался на речном берегу да еще застолбил на пустынном острове, вблизи от телебашни, самое лучшее для зимовки место, – навеки осталось загадкой. Однако спорить с ним было бесполезно – Панкрат взял с собой Прокофия с его дубиной, Харлама с супругой, и тут же обнаружился сбежавший из бассейна Ефим. Рассудив, что река большая, Антип не стал затевать свару и приказал Афоне с Янкой двигаться дальше.

Они нашли заболоченный бережок, бухточку и крепко задумались.

– Сейчас это бережок и бухта, а что тут будет через неделю? – разумно спросил Янка.

Афоня, приложив ладонь ко лбу, вглядывался в окна многоэтажек.

– Раз люди остаются – то, наверно, потоп окончился. Выше вода не пойдет.

– И Панкрат тоже не стал бы в опасном месте селиться, – добавил Антип.

– Ну, как знаете. Не мне же на дне зимовать, – Янка почесал в затылке. – Я-то обратно на болото вернусь, к своим.

– Валяй, – позволил Антип. – Мы тут обустраиваться начнем. Ты дочке с племянником вели сюда перебираться, дорогу им растолкуй.

– Да не волнуйся, сосед, растолкую, не заблудятся. Ну, стало быть, прощай, что ли?

– Не поминай лихом, сосед, – с тем Антип от души, но бережно обнял Янку.

– Сколько лет рядом прожили! Бывало, так хотелось тебе рога обломать, прямо руки чесались, – признался Антип. – Ну, стало быть, и меня не поминай лихом! Знал ли кто, что вот живем себе, живем, никому не мешаем, и поссоримся, и помиримся, все – по-соседски, и вот ведь какая незадача…

– Может, увидимся еще? – сказав это, Янка вздохнул и без дальнейших рассуждений кинулся в реку.

– Да не увидимся, поди… – произнес вслед ему Афоня. – Мы-то, если потоп продолжится, вместе с рекой отступать будем, туда, вверх, как он нас найдет?..

А Янка плыл вниз по течению, лежа на спине, и думал: а на хрена он подписывал обращение к водяным Антарктиды? Может, если бы одной его подписи не хватило, там бы и не стали лед растапливать? Может, нужно было послушаться интуиции и устроить сплыву это благоразумную пакость?

Размышляя, он зазевался – и его чуть было не вынесло в залив. Ругаясь последними словами, а слов этих болотные черти знают много, более того – то, что для нас последние, для них – еще только предпоследние, Янка повернул обратно и с грехом пополам оказался в озере. Решив, что в бассейне он ничего не забыл, болотный черт не стал делать крюк, а взял курс на восток – так, чтобы самым прямым путем вернуться к родному болоту.

Когда он добрался до места, то обнаружил, что молодежь вместо того, чтобы скорбеть и оплакивать былое величие водяных на их законных озерах, наладилась справлять свадьбу. И переезд был ей совершенно ни к чему.

Насилу Янка заставил Уклейку с Коськой собрать имущество, сам их проводил через озерцо и вернулся туда, где ждал его Родриго Ивановс.

Родриго отправлялся в город человеческим путем – Янка растолковал ему, где поселились Антип с Афоней, взяв за ориентир телебашню, и Уклейкин жених даже обрадовался – он и сам жил неподалеку.

– Я первый туда доберусь и Уклеечку встречу! – пообещал он Янке.

– В этом никто и не сомневается… – проворчал болотный черт. – Только ты не торопись, дай-ка я на рыбалку сперва схожу. Там, кажись, рыбы-то не густо… Наловлю с полпуда – ну хоть карасей, ты и отвезешь.

– Полпуда карасей? На что им?

– Питаться. Антипу, правда, карасик – на один кус, ему в обед ведро надобно, а Уклейке и дюжины хватит.

Тут новоявленный жених вдруг ахнул, поднес ладошку ко рту, а глаза у него вылезли на лоб.

Он только что осознал, что невеста питается сырой рыбой, хватает бьющуюся рыбешку – и закидывает ее в широко раскрытый ротик!

Картина, которую представил себе Родриго, была не для слабонервных. Но тут и подтвердилась старая истина: когда водяница целует шутя, это еще не так страшно, через год-другой опомнишься, но вот если всерьез – то это уж навеки. Даже если бы Уклейка глотала живых змей, жаб и скорпионов, Родриго ее бы не покинул – так водяница ненароком присушила и привязала к себе его мужскую душеньку.

Поэтому Родриго дождался Янки с уловом, загрузил карасей в свой рюкзак, еще – в найденную болотным чертом на берегу драную спортивную сумку, и повез в город – благо электрички хоть редко, но еще ходили.

Приехал он поздно вечером, тихонько вошел в квартиру, надеясь, что мама спит, но она сидела за компьютером и стучала письмо.

– А вот еще жених, – похвасталась Астрида Иванова. – Живет в Оклахоме, пятьдесят два года, свой домик, не пьет, но курит…

– У тебя же в Миннеаполисе есть, – напомнил сын.

– Радио слушать надо.

Телепередачи по техническим причинам шли с перебоями, но радиоприемники еще работали стабильно, и каждый час передавались новости со всего земного шара – что еще затоплено.

Родриго взял атлас, который постоянно лежал на видном месте.

– Миннеаполис, ага… Ну так он же посередке Америки! Ему ничего не угрожает.

– В озерах вода поднялась, – сообщила мама, не переставая барабанить по клавишам. – А Оклахома все-таки повыше…

– А в Англии как?

– Обещают этой зимой температуру до минус сорока.

Родриго удивился – почему вдруг не потоп, а мороз?

– Вас в институте вообще думать учат? – вдруг рассердилась мама. – От таяния льдов Гольфстрим остыл, ясно? Он теперь ни Англию, ни Норвегию греть не будет. А теперь посмотри, на каких широтах у нас Лондон или тот же Стокгольм?

Родриго повел пальцем по соответствующей параллели.

– Это как? Магадан?

– Вот-вот. Зима там теперь будет, как в Сибири. Да и тут – ненамного теплее…

И она вернулась к любовному посланию.

Родриго вытащил карасей на балкон и лег спать.

На следующий день он отволок этот ценный груз к реке, перешел на остров по мосту и долго бродил по пустынному берегу, выкликая Антипа и Афоню. Наконец оба появились – усталые и голодные.

– Это что еще – крещеная душа? – разглядывая Родриго, но глазам своим не веря, спросил недовольный Антип.

– Меня дядя Янка прислал, – объяснил Родриго, поняв, что представляться сейчас Уклейкиным женихом – как раз нарваться на хорошую затрещину широкой и мокрой лапой без малейшего шанса дать сдачи. Поскольку Антип по меньшей мере вдвое тяжелее Коськи и втрое – самого Родриго, любой удар ему будет, как слону – дробина.

– А на кой ляд прислал? – Антип, всю ночь ладивший ловушки на несуществующую рыбу и углублявший бухточку, был совершенно не склонен к любезностям.

– Карасей вам наловил, – с тем Родриго открыл сумку, рюкзака же трогать не стал, разумно полагая, что нужно же и для Уклейки с Коськой оставить.

– Что ж ты сразу не сказал? – Афоня опустился на корточки, разинул зубастую пасть и закинул туда крупную рыбину всю целиком.

Родриго заставил себя смотреть, не отводя глаз. Ведь именно так питается невеста – пора привыкать…

Перекусив, водяные подобрели.

– Сам-то позавтракал? – спросил Афоня. Спросил, впрочем, когда рыбы в сумке уже не осталось.

– Кофе попил с бутербродом.

– Кофе? Бутерброд? – заинтересовался Афоня. – Это что такое?

– Кофе – напиток такой коричневый. Бутерброд – хлеб с маслом, сверху колбаса.

Тут оказалось, что водяные не знают ни хлеба, ни масла, ни, тем более, колбасы.

Собственно говоря, момент для водяных был исторический – впервые болотные жители по-приятельски беседовали с существом из гнусного племени мелиораторов. Веру Федоровну они, привыкнув смотреть на своих женщин свысока, за равноправную собеседницу не считали. Беседовали, впрочем, несколько свысока, за принесенную рыбу даже не поблагодарили – злокозненное осушение болот принесло столько горя, что не сумкой карасей было откупаться. Но Родриго был доволен уже и тем, что будущий тесть проявляет любопытство.

– Еще с сыром бывают бутерброды, с консервами, с лососиной, – перечислял он.

– С лососиной? – тут Афоня и Антип переглянулись. – Это где же там у вас лососина?

– Я принесу! – отпрыгнув на безопасное расстояние, пообещал Родриго и стал отступать к мосту. Уж очень ему не понравились хищно приоткрывшиеся зубастые рты.

– Ну, принеси, принеси, – позволил Антип. – Да чего ты шарахаешься, крещеная душа? Мешок-то свой прихвати!

Родриго, в любой миг готовый дать деру, подкрался к рюкзаку, вскинул его на плечо – и поспешил к мосту, водяные же ушли в прибрежные кусты.

– Совсем Янка сдурел, мелиоратора с карасями прислал, надо же… – бормотал Антип.

– А тебе бы лучше голодному здесь сидеть? – возразил Афоня. – Сосед умнее нас с тобой оказался, вон – с крещеной душой как-то договорился. И нам ведь договариваться придется…

– Гляди у меня! – Антип замахнулся на подручного, однако, невзирая на сытое брюхо, напала на него мрачность и он только сплюнул. Афоня был прав – поселившись, можно сказать, под самым носом у людей, водяные должны были как-то строить с ними отношения. Но думать об этом совершенно не хотелось.

Родриго не знал, когда ждать Уклейку, – ни Янка, ни Коська, ни сама водяница никогда времени не считали и не догадались сказать, сколько суток уйдет на дорогу. Поэтому парень решил околачиваться поблизости, а, чтобы не бездельничать, придумал себе занятие – отправился на рынок за продовольствием. Сперва, правда, заскочил домой и оставил на балконе рюкзак – чего его взад-вперед с грузом карасей таскать?

Рынок имел жалкий вид – люди покидали город, все меньше было и продавцов, и покупателей, огромные павильоны стояли полупустые. Посчитав деньги в кошельке и решив, что новая родня все равно в деликатесах не разбирается, Родриго взял недорогих шпрот, салаки, мороженого хека, еще какой-то подозрительной рыбы в банках, которую продавали за углом павильона, с тележки – что означало давным-давно истекший срок годности консервов.

Со всем этим грузом он вернулся к мосту, перешел его до середины, где был спуск на остров, и уже почти сошел с лестницы, когда из-за бетонного блока появился матерый водяной.

– Это ты, дядя Антип? – удивленно спросил Родриго. Водяной был вылитый будущий родственник – такой же здоровенный, зеленовато-бурый, в клочьях взъерошенных водорослей, с сивой гривой, почти закрывавшей лицо. Но Антип не стал бы так грозно надвигаться на Родриго – они ведь вроде поладили.

– Рыбу гони! – приказал водяной. – Клади сюда, живо!

Родриго хотел было взбежать по лестнице – но сзади на ней уже стоял другой звероподобный болотный житель, с дубиной.

– Рыбу, говорят, выкладывай! – приказал он. – Всю отдашь – отпустим!

– Да подавитесь вы этой рыбой! – в сердцах воскликнул Родриго и, раскрыв сумку, вывалил консервы и мороженого хека на пожухлую прошлогоднюю траву.

– Это что? – опускаясь на корточки, спросил тот, кто был вовсе не дядей Антипом.

– Рыба!

– Это – рыба? – он взял банку и повертел ее в толстых когтистых пальцах.

– Рыбные консервы, – объяснил Родриго.

– И где же такие водятся? – нехорошо оскалившись, поинтересовался незнакомый водяной.

– Откуда я знаю! В море, в океане…

– В Океане! – воскликнул водяной с дубиной. – Так это же нам прислали! Нам! Из Антарктиды!

Хорошо, что Родриго уже знал про обращение к антарктическим жителям, не то бы расхохотался – и получил дубиной по глупой голове.

– Вам, вам, – подтвердил он. – Ешьте на здоровье.

– А как? Стой, куда?

Попытка проскочить мимо дубины на лестницу блистательно провалилась.

– Это не рыба! – сидя на корточках, продолжал матерый водяной.

– Да рыба же! Вон – и картинка нарисована!

Водяной изучил наклейку.

– У нас такая не водится.

– Так говорю же – из океана!

– Сам ешь, мелиоратор! Кусай! Ну? – водяной с неожиданной резвостью вскочил.

Банка была поднесена прямо под нос Родриго, но парень увернулся и кинулся бежать, во всю глотку призывая Антипа и Афоню.

– Идем, идем! – раздалось от берега.

Родриго пробежал еще несколько метров и, не слыша сзади топота, обернулся.

Если бы он не был так напуган, то расхохотался бы.

Водяные, плавающие быстрее иной рыбины, по суше передвигались исключительно шажком, их мощные ноги с мягкими и широкими ступнями не были приспособлены для бега, и потому преследователи сразу отстали от парня, но торопились, как могли. Навстречу же им на предельной скорости ковыляли Антип и Афоня.

– К нам, сюда! – кричал Афоня, уже вооруженный ржавым железным прутом. – Ах вы, змеева икра!

– Ты что ж это творишь, Панкрат?! – ревел Антип. – Нам рыбу несут, а ты в кустах караулишь? Наша рыба! Не отдам!

– А ты какого рожна наше место занял? – завопил в ответ Панкрат. – И так тут рыбы жаба наплакала, так еще и ты под самым боком поселился! Решено же – ближе двухсот саженей не селиться! Так что наша рыба!

– Да кем решено-то?! – возмутился Антип, озаренный подозрением, что решение возникло – здесь и сейчас, прямо в Панкратовой нечесаной башке. Как, возможно, и прочие судьбоносные решения, расхлебывать которые приходится теперь всему роду-племени.

– Всеми! Стой, Антип! Ни с места!

– Рыбу отдавай!

Родриго отбежал в сторонку, а водяные схватились драться. Афоня с Прокофием рубились, как фехтовальщики, прутом и дубиной, а Панкрат с Антипом покатились в обнимку, рыча и взвизгивая.

Обойдя по дуге это дикое побоище, парень взбежал на мост. Несколько секунд он стоял, соображая, потом принял решение и, подняв руку, кинулся чуть ли не наперерез приближавшемуся автомобилю. Машина притормозила.

– Жить надоело? – спросил, высунувшись, шофер, чуть постарше Родриго, и разинул рот – только теперь понял, что на мосту безобразничает живой негр.

– Ты посмотри, что там внизу! – Родриго махнул рукой, призывая шофера к перилам, и тот, бросив машину на произвол судьбы, побежал смотреть.

– А ни фига себе! Это – кто?!

– Слушай, будь другом, погуди!

– Сам погуди! – велел шофер, уже ничему не удивляясь и следя за побоищем с совершенно зверским азартом.

Родриго обогнул машину, сунул руку вовнутрь – и раздался столь необходимый ему сейчас вой.

Афоня и Прокофий разом подняли головы.

– Ой, мама дорогая! – с тем шофер, увидевший наконец-то их страшные рожи, отскочил от перил. – Садись, поехали! Это же людоеды!

Но Родриго не переставал жать на гуделку.

Еще несколько машин остановилось – водители не могли понять, что тут творится, а любопытство, как известно, кошку сгубило. Люди догадались поспешить к перилам – и поднялся крик.

Водяным такое внимание городской общественности было ни к чему. Распался надвое грязный клубок, разделившись на основательно помятых Антипа и Панкрата. Отскочили в разные стороны Афоня и Прокофий. И все четверо водяных быстро-быстро заковыляли к реке. Еще несколько секунд – и их не стало.

Родриго перебежал мост поперек, чтобы не нарываться на расспросы, и спустился с другой стороны. Шоферня наверху обсуждала странное явление. Родриго прошел под мостом, отыскал брошенные банки, покидал их в сумку и, стараясь не слишком приближаться к берегу, пошел искать бухточку, где Антип и Афоня ладили место для зимовки. Подойдя, он негромко позвал их раз и другой. Лишь через пять минут из воды выставились две сивые головы и уставились на чернокожего парня четыре занавешенных буйной волосней глаза.

– Вылезайте, я пожрать принес, – сказал Родриго.

Первым вышел, как полагается старшему, Антип. Он тоже с большим недоверием прикоснулся к банке, но тут Родриго вел себя по-умному.

– Гуманитарная помощь от братьев по разуму, – объяснил он. – Из Океана прислали, ясно? Это – жесть, а рыба – внутри. Нарочно сделано, чтобы по дороге не испортилось.

– Надо же! – подивился Афоня. – А как ее оттуда добывать?

– Взрезать надо. Погодите, может, у меня открывашка найдется… – Родриго стал шарить в сумке, никакой открывашки не нашел, но услышал чавканье, поднял голову – и в очередной раз за время знакомства с водяными остолбенел.

Одна банка была не то что вскрыта – а распорота, и Антип, сжимая ее в кулаке, выдавливал содержимое в рот. Вторую банку только что прошиб острым когтем Афоня.

– Ну, теперь не пропадем! Ты нам каждый день их носи, да побольше! – распорядился он. – Скажи там, что на четверых берешь.

И Родриго понял, что окончательно влип.

Потому что объяснить теперь водяным, что на рынке консервы отнюдь не раздают бесплатно, он уже не мог. Это было как раз то, чего просили в историческом обращении, дар антарктических жителей жертвам мелиорации – и точка.

Глава седьмая Дезертир

Мало радости было Коське и Уклейке, когда они, приплыв с имуществом, услышали про стычку с Панкратом и Прокофием. Нужно отдать должное Антипу и Афоне – оба с большой похвалой отозвались о Родриго, который сидел тут же, слушал и добавлял душераздирающих подробностей.

Коська поступил благородно – не стал тут же ябедничать про сватовство, а дал будущему родственнику возможность добиться уважения старших как бы бескорыстно. Уклейка же смотрела на героя влюбленными глазами.

Потом она вместе со старшими нырнула смотреть новое зимнее логово и давать свои женские советы.

Был вечер, темнело, Родриго разжег костер и научил Коську, как поддерживать огонь. Тот набрал обкатанных водой деревяшек, веточек, и сам старательно подкармливал пламя.

– И это еще только начало, – сказал Родриго. – Скоро сюда все водяные понабегут – за каждый клочок берега драться будут. А рыбы тут мало – придется откуда-то возить.

– Так из Океана пришлют же!

– Ну, сколько они там пришлют… Всем не хватит… – таким образом Родриго попытался обеспечить себе отступление.

– Так ты же один за ней ходить будешь… – тут до Коськи дошла несообразность этой странной гуманитарной помощи. – Слушай, а чего они прямо к берегу эту жестяную рыбу не подвозят? Подвезли бы – и в воду, а мы бы со дна брали?

– По-моему, они ее часто прмсылать не будут, – стал выкручиваться Родриго. – Это же с другого края Океана. И им не только о ваших болотах позаботиться надо. Вот, и в Германии болота есть, и во Франции, и в Испании, и в Италии! И всюду была мелиорация!

– Да-а? Как же быть?

– Надо вам все-таки пробиваться в Пресноводье, – это было очень удачное предложение, Коська отвлекся от рыбных консервов и углубился в рассуждения, причем мысли, возникая, сразу же обрастали невероятными вещественными подробностями.

– Я все карты рассмотрел, нет там Пресноводья, но вот ведь ты говоришь – Океан огромный, а я его одной ладонью прикрыть могу. Из этого следует – что? Что Пресноводье на самом деле – маленькое! Я нашего озера тоже ни на одной карте не видел, только на атласе автомобильных дорог, и там оно вот такусенькое…

Коська показал примерно три миллиметра между когтями большого и указательного пальцев.

– Скажи спасибо, что оно там вообще есть, – заметил Родриго.

– Но на самом деле ведь большое! Так вот – Пресноводье слишком маленькое, чтобы попасть на карту, но знаешь, как его можно определить?

Задавая вопрос, водяной и сам еще не знал ответа, просто чуял, что озарение близко, нужно только чуточку его подстегнуть, поторопить, и оно возникнет, и ответ сам изо рта выскочит, главное – слушать свой собственный голос внимательно. Так оно и получилось.

– Ну?

– Оттуда вытекают пресные реки! – Коськины глаза от этого открытия округлились до невозможности. – Вот наша река! Она же – пресная! А пресная вода вся откуда-то берется! Значит, если пойти вверх по течению, как раз и попадешь в Пресноводье! Оно маленькое, водяных там развелось много, вот они оттуда и пошли по свету – искать себе рыбные угодья. Я даже вот что понял, – тот, кто нас по рекам расставляет, живет именно в Пресноводье и оттуда посылает распоряжения.

Тут Родриго спорить не стал – он пока не понимал административного устройства болотных жителей, да и не пытался.

С реки послышались голоса. Кто-то перекликался, и Родриго сразу не сообразил, а Коська весь подобрался и потянулся за железным прутом, за которым Афоня нарочно ходил на место побоища.

– Наши, змей их побери… Приплыли! Не пущу! Пусть другое место ищут!

Родриго задумался, глядя, как Коська с прутом крадется к воде.

Вот с этими странными тварями предстояло ему породниться…

Обошлось без драки – впрочем, нельзя сказать, что совсем без драки, просто новенькие прежде напоролись на Панкрата с его семейством, и там в воде произошла свалка. Панкрат, Прокофий, Ефим и Харлам с супругой оказались сильнее, выперли неудачников со своей территории, и те, рванув вверх по течению, проскочили мимо изготовившегося к бою Коськи.

– Ф-фу, пронесло, – сказал он и вернулся к костру. – Дай-ка еще баночку.

На сей раз жесть оказалась потолще. Коська потыкал в нее когтем и сообразил – найдя на пруте зазубрины, сел подтачивать коготь, чтобы образовались острие и режущая плоскость.

Глядя, как водяной делает маникюр, Родриго ломал голову над проблемой продовольствия. Он понимал, что теперь от него не отвяжутся – будут гонять за консервами, и кончится все это ссорой с Уклейкой. А этого он не хотел.

Вообще он был мальчик законопослушный, и мысль о воровстве, логически сформировавшаяся от полной безысходности, его не обрадовала. Но другого выхода он пока не видел…

Вернулись Антип, Афоня и Уклейка. Увидели костер, подивились тому, как ловко управляется с ним Коська.

– Смотри ты! Совсем как мелиоратор!

Тут Родриго поднял палец и сказал: «Во!»

– Что – «во»? – спросил Антип.

– Я знаю, что нужно делать, чтобы участок застолбить! Жечь костер!

И он объяснил свою мысль: новые переселенцы, которые стаями поплывут осваивать реку, увидят огонь, решат, что тут – люди, мелиораторы, и отправятся дальше. И обойдется без драки. А то ведь место хорошее, многим пришлось бы по вкусу, так что же – каждую ночь железным прутом отмахиваться?

– Толково мыслишь, – похвалил Антип, еще не ведая, что хвалит будущего зятя. А Уклейка тихонько, пользуясь темногой, взяла его руку и стала гладить пальцы.

Ночевать Родриго пошел домой, а водяные отправились на дно, в недостроенное логово.

А дальше было как раз то, чего опасался хитрый Гунча. На реку каждую ночь стали приплывать новые переселенцы. Все оказались умные – все сообразили, что место для зимовки нужно присматривать и обустраивать загодя, бросили обжитые логова, даже те, куда еще соленая вода не скоро подступится, и, увязав в узлы нехитрые пожитки, направились к реке. Иные мудрецы даже рыбки на завтрак с собой не прихватили – полагали, что река прокормит. И жестоко ошиблись.

Ни ночи теперь не обходилось без драк – и Антип с Афоней с горестным удивлением осознали, что племя водяных (Коська, нахватавшись от Родриго современных слов, называл его нацией и даже иногда титульной нацией) на самом деле – склочный народец, и это оставалось для них самих тайной лишь потому, что жили все довольно далеко друг от друга, встречаясь исключительно на сватовстве, свадьбе или крестинах. Ладили, пока делить было нечего…

И что интересно – склоки затевали в основном мужики, а водяницы даже обрадовались такому тесному житью. Теперь не нужно было тащиться за тридевять земель узнавать новости, а новость для бабы, пусть даже и водяной, первое дело. Жены и дочки повадились плавать друг к дружке в гости, что, с одной стороны, водяных сердило, доводило до зверского рева, иных и до рукоприкладства, с другой же – водяницы заново создавали быт, изобретали новую еду, а те, что посмелее, сбивались в стайки и ходили на берег – бить витрины магазинов. Не сразу сообразили, что твердая колбаса лучше мягкой, и долго маялись животами те, кто польстился на аппетитный зеленый налет.

Жизнь, хоть и голодная, кое-как налаживалась, а тут еще слух пронесся – в речное устье какие-то посланцы прибыли. Коська поплыл разбираться и вернулся разочарованный.

– Это из Океана, – сказал, – ну их к змею.

– Из Океана! – по старой памяти обрадовался Афоня. – Ну, что, консервов привезли?

– По две банки в лапы выдавали. Я-то один был, ну, больше и не дали. А вода в устье уже вовсю соленая.

– И как они?

– Как, как! Выше подниматься не хотят, им от пресной плохо делается. Сволочи! – вдруг разозлился Коська. – Нет, нам с ними не по пути! Чистенькие такие, гладенькие! Консервы. говорят, только дикарь когтем открывает, у них для этого железки есть! Говорят – рано или поздно придется к соленой воде привыкать! А как?!?

Вздохнул, плюнул и полез под куст, где лежали наворованные книжки, – искать Пресноводье…

Афоня махнул рукой и полез в воду. Вчера ему повезло – нашел на берегу дохлую кошку и на нее наловил миножек. От кошки еще кое-что осталось, он хотел проверить бочку-ловушку и верши, в которые тоже иногда кое-что попадалось. Жизнь на реке оказалось очень уж суетливая – постоянно что-то нужно было делать, чтобы не пропасть с голоду.

Дожидаясь Родриго, которого мать заставила ходить на лекции, чтобы худо-бедно закончить первый курс, а потом уж вместе с ней перебираться в Оклахому, Коська тщательно изучал новую свою добычу. Он ночью плавал на тот берег, набрел на детский сад, влез туда через окно и нахватал всего, что понравилось, и книжек, и кукол, и кубиков с буквами, и мягких уродцев, и прочей дребедени. За большой деревянный автомобиль его Антип особенно похвалил – хорошо гореть будет.

Изучая уворованную в детском саду книжку, очень большую, но тонкую и с небывалым деревом на обложке, шевеля при чтении губами, Коська вдруг замер и тяжело задышал.

Оно, оно, Пресноводье подало знак!

Он перечитал заново – начинается загадочно, однако речь точно ведется про Пресноводье! Выскочив из-под куста, Коська чуть было не бросился прямо с книжкой в воду – показывать находку Афоне с Антипом, вовремя вспомнил, что от воды бумага раскисает, и ведь немало книг он таким способом уже загубил.

Стоя на берегу и приплясывая от восторга, Коська увидел на воде знакомое лицо – это возвращалась с гостевания Уклейка, и удивился – чего это ее носило вниз по течению? Мало тогда соленой водой отравилась?

Очевидно, снизу Антип заметил дочку и тоже поднялся на поверхность. Они вышли на берег одновременно.

– Ну, как? – спросил он.

– У тетки Кувшинки была и у тетки Чешуйки, – доложила Уклейка. – Вместе к устью плавали. Ты, батя, Перфила помнишь? Так он на Новых болотах поселился, в брошенной пятиэтажке!

Имелось в виду левобережье, и впрямь обратившееся в непролазное соленое болото.

– Перфил, в пятиэтажке? Из ума он, что ли, выжил? Как же он зимовать там собрался? – изумился Антип. – Кыш! Потом выскажешься!

Это относилось к нетерпеливому Коське, который уже норовил сунуть дядьке под нос книжку с деревом.

– Так он и не собирается там зимовать! – выложила главную новость Уклейка. – К зиме он со всей семьей уплывет!

– Куда еще уплывет? Вверх, что ли? – Антип указал лапищей туда, где, по его разумению, был исток реки.

– В Пресноводье?.. – без голоса спросил Коська.

– Откуда я знаю? Мне тетка Кувшинка сказала, а ей тетка Вимба.

– Что-то Перфил разведал… Коська! Сплавай к нему, найди его в той пятиэтажке, разберись. Все равно от тебя толку немного – сидишь под кустом, дурью маешься, нет чтобы логово обустроить… Дармоед! Прогоню вот к змеиной бабушке – сам себе зимнее логово ладь!

С тем Антип и ушел на дно.

– Доигрался! – неодобрительно сказала Уклейка. – На, банку держи!

– Сестренка, да ты же еще ничего не знаешь! Я на такую книгу набрел! Про Пресноводье! Там по-хитрому сказано, а я догадался одно слово поменять – и все связно получилось, слушай!

Он облизал губы, раскрыл книжку и прямо с первой страницы заголосил с подвыванием – именно так, а не иначе, с его точки зрения, следовало читать вслух написанные слова.

– У Пресноводья дуб зеленый, златая цепь на дубе том, и днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом…

– Здорово, – согласилась Уклейка. – А у нас на берегу дуб умирает. Соленая вода его губит…

– Идет направо – песнь заводит, налево – сказку говорит, – продолжал Коська. – Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит… Вот, глянь!

Он показал Уклейке картинку.

– Да это же водяница! Только хвост тут при чем? Нет у нас хвоста… Другое племя, что ли?

– Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей… Ну, глянь, это же – болотные черти, наши, пресноводные!

Действительно, рожа на картинке, торчавшая из зарослей, здорово напоминала Янкину.

– Вот! И вот! И вот!.. – Коська тыкал пальцем в население Пресноводья, а Уклейка радостно соглашалась. Наконец и картинки, и слова кончились.

– Это – все? – разочарованно спросила она. – Мало…

– Нужно искать Пресноводье, – и Коська крепко задумался. – Где-то же оно есть? Тут мы не выживем.

– А вот водяной Перфил с семьей приспособились. Тетка Вимба видела – сперва соленую воду с пресной смешивали, так дышать учились, – сообщила Уклейка.

– А как именно они это делали? – заинтересовался Коська. – Ты не спросила?

Уклейка пожала плечиками.

– Ну, ладно, – Коська закрыл книжку и уложил в пакет. – Раз дядька Антип велел – поплывем узнавать. Где эти брошенные пятиэтажки?

– Как отсюда плыть – мимо замка, мимо понтона, который соленые водяные пригнали, до бывшей протоки и налево. Я издали только видела. Там как раз вода почти к окнам подступила, очень удобно…

– Удобно! Разве это вода? Только поверху плавай, а на дно не смей…

– Ну, Коська! – захныкала Уклейка. – Я, что ли, эту воду сюда нагнала?

– Поплыли к Перфилу! – распорядился Коська. Все-таки совесть у него была, и он время от времени болезненно осознавал свое безделье. Хотя в новом мире, который выстраивался в голове, Коська ждал для себя почестей.

Это был мир Пресноводья, в котором водяного, открывшего историческую родину по вдохновению и по книгам, сумевшено привести к ней сородичей, ждет слава и даже свадьба с лучшей из юных водяниц. Дальше свадьбы Коська пока не заглядывал.

Матерый водяной Перфил осваивал двухкомнатную квартиру на первом этаже. Хорошо в ней было то, что пол на два пальца уже покрыт водой, и уровень растет. Плохо – что вода соленая и дом уже основательно подмыт, того гляди – завалится. Но Перфил объяснил, что жилье это – ненадолго.

– Вот, казалось бы, что может быть глупее ванны? – рассуждал он, показывая этот действительно непонятный для водяных предмет. – Этих ванн тут – не счесть, и все их видели, и все мимо прошли, а я догадался! Берешь два ведерка пресной воды, одно – из-за окошка, смешиваешь…

Он поболтал в воде перепончатой лапой и шагнул в ванну. Затем лег лицом вниз и стал дышать. У него уже получалось неплохо, дышал долго, Уклейка с Коськой успели соскучиться.

– Вот и все, очень просто, – произнес Перфил, вставая на четвереньки. – Потом буду понемногу соотношение менять. Жена тоже учится, только у нее плохо подвигается, а Ракушка… Эх! Думал, палку сломаю об эту Ракушку! Она, мерзкая девка, что удумала? Я сказал – пока два часа не научишься в ванне дышать, никаких гулянок! Так она пресной воды напустила! Лежит, дышит! Ну, я ее отпустил, сам залез – а вода-то пресная!

– Сам-то ты, дядя Перфил, два часа смешанной дышать можешь? – спросил Коська.

– Нет, пока еще не могу, – честно ответил Перфил. – Но учусь! Потому что я подписал контракт.

– Кон-тракт? – повторила Уклейка. Столько незнакомых слов вошло в жизнь, что она от них прямо шалела. Это были те слова, которыми пользуются заморские женихи, и водяница не хотела выглядеть простушкой из захолустья. Пусть даже себе другого присмотрела, а все-таки…

– Да вот, на днях договорился на понтоне с агентом, контракт оформил, он дал подъемные, четыре ящика консервов, теперь нужно срочно готовиться к переплыву.

– Куда же ты собрался, дядя Перфил?

– А на Галапагосские острова завербовался рыбу ловить.

– Это где же?

– А сам не знаю, где-то посреди Океана. Так что срочно учимся дышать. Тут ведь все равно не жизнь! А научимся дышать – так нам всюду в Океане местечко найдется.

– Ты же там пресной воды вообще никогда больше не увидишь! – ужаснулся Коська.

– Ну и что? Были пресноводные, станем соленые! – бодро отвечал водяной. – Рыба ищет, где глубже, а водяной – где рыба. Тут ведь скоро зубы на полку впору будет класть, рыбка-то гибнет.

– А акулы?!

– Какие акулы? – Перфил заозирался. – Нет там никаких акул! Ты смотри, при жене только не брякни! Нечего бабу с толку сбивать!

Он вылез из ванны и зашлепал по комнатам – убедиться, что жена не слышала странного разговора.

– А может, там и нет никаких акул? – спросила Уклейка.

– Есть! – рявкнул Коська. – Я в книжке читал. Как пасть разинут – так вроде этой ванны, целиком всех заглатывают.

– Как же там соленые водяные-то живут?

– Не знаю!

– Ф-фу, пронесло, – сказал, заглянув в ванную, Перфил. – Поплыла за продовольствием. Вот тоже морока – я думал, поселимся мы тут, утром сунешь пятерню за окно, а в пятерне тут же тебе и рыбешка. Ага, разогнался… Вся рыба тут кверху пузом поплыла.

– От соленой воды, я же говорил! – воскликнул Коська.

– Никакая не соленая вода, а на железной дороге, на том берегу, где порт, вагоны с какими-то мешками стояли, в мешках – белый порошок, вот их размыло и рыба потравилась, – объяснил Перфил. – Далась тебе эта соленая вода! Ты начни понемножку привыкать – и сам не заметишь, как втянешься. Сперва на три ведра пресной – одно соленой, потом…

– Дядя Перфил, а где ты пресную-то воду берешь? – вдруг спросила Уклейка.

– Как это – где? Да из крана же! – и водяной показал, как именно он это делает.

– А где возьмешь, когда в кране кончится?

Перфил задумался.

– Не должна кончиться, – помотав башкой, сказал он. – Кран старый, надежный, водопровод в прежнее время строили, вода в нем будет всегда.

– А в самом деле, откуда в кране пресная вода берется? – Коська даже приоткрыл рот, как будто это помогало размышлениям. – Может, где-то есть подземные ключи?

– Про это и я слыхал – будто под землей озера имеются с хорошей водой. Да только кто туда за ними полезет? Раньше мелиораторы знаешь что делали? Бурили ар-те-зи-анс-кие скважины! – гордый, что может выговорить заморское слово, сообщил Перфил. – Прямо из тех озер вода наверх шла. Но как они это делали, мы уже не узнаем никогда…

– Так это же и есть Пресноводье! – завопил Коська.

– Какое тебе Пресноводье? – удивился Перфил, впервые услышавший изобретенное Коськой слово.

– Наша историческая родина! Вон она где! Вот почему ее на картах нет! На картах же – поверхность, а нам нужно вглубь!

Новый удивительный мир возник в Коськиной голове и тут же стал обрастать подробностями. Гигантские пещеры, прекрасно обустроенные, с нишами, со ступенчатыми спусками к воде; садки, в которые плескались не знающие солнечного света белые рыбины; ажурные мосты над озерами и протоками; вот только не знал еще Коська, чем эти пещеры освещаются, но вспомнил, как Родриго учил его разжигать костер, – и тут же по берегам подземных озер вспыхнули огни и осветили хорошеньких водяниц, качавшихся на ветвях белых, низко склонившихся над озерами, деревьев…

Интересно, что прежний мир, с дубом, лешим и следами невиданных зверей вдруг куда-то из головы подевался. И то – совместить эти два мира ни у кого бы не получилось, не только у Коськи. Вот один и растаял.

– Ну тебя, и с твоей исторической родиной вместе… Антипу кланяйся, Афоне тоже. Передай – как соберусь в дорогу, попрощаться приплыву. Эх…

Он махнул лапой и полез обратно в ванну.

– Что – эх? – спросила Уклейка.

– Эх – все равно ведь уплываю, так что – пропади оно все пропадом…

Перфил лег на пузо и стал громко, с бульканьем дышать.

– Дезертир несчастный! Пошли отсюда, – велел Коська сестренке. – Ну его к акулам…

– Типун тебе на язык! – огрызнулась сестренка. – Значит, кто не хочет с тобой искать Пресноводье – того уже и к акулам? Ты как знаешь, а я под землю не полезу!

Они вышли на лестничную клетку.

– Все-таки мелиораторы хорошие дома строили, – заметила Уклейка. – Вот бы его переволочь туда, где есть пресная водица, и жить всем вместе…

– Погоди галдеть… – Коська прислушался. – Тут еще кто-то есть, наверху…

– Ходит? – Уклейка попыталась уловить обычное шлепанье водяных, но вместо того был тихий, почти беззвучный скулеж.

– Живой кто-то! Пошли!

– Я давно щеночка хотела! – обрадовалась Уклейка.

– Дура, чем ты его теперь кормить будешь? Он у тебя лапы протянет!

Они, идя на голос, добрались до пятого этажа и толкнули подозрительную дверь.

– Здесь, что ли? – спросил Коська, входя.

– Вроде здесь…

– Сгиньте, пропадите, не пущу, – раздался тонкий голосок. – Мой дом! Уходите подобру-поздорову, пока я не озлился!

– Ты – кто? – озираясь, поинтересовался Коська. – Выдь, покажись!

– Показываться мне не положено.

– Домовой, что ли? – сообразила Уклейка. – Так нам – можно, мы – водяные!

Тот, кто выбрался из-за навесной панели парового отопления, ростом был с годовалого ребенка, но бородат, смахивал на большой ком серой пушистой пыли и, протягивая лапу для знакомства, выпростал ее из нескольких слоев драной паутины.

– Касьян, озерный водяной, – представился Коська. – Уклейка, сестрица моя. А ты кто таков будешь?

– Дементий.

Наступило молчание. Уклейка обвела взглядом разоренную комнату.

– Как же ты тут живешь, дяденька Дементий?

– Сам не ведаю. С голоду вон усох, покормить меня некому… У вас, водяные, корочки не найдется?

Еще совсем недавно Коська произнес бы гневную речь о тех простаках, кто по неразумию своему связался с мелиораторами. Но после всех событий он резко поумнел, хотя ум его развивался в каком-то странном направлении.

– Откуда, дяденька? Рыбки разве что?

Он достал из пакета жестяную банку и ловко вскрыл ее нарочно для того подпиленным когтем.

Дементий сходил на кухню, принес алюминиевыю гнутую ложку и дважды ею зачерпнул из банки.

– Благодарствую. Много ли мне теперь надо? Вот – доживаю, скоро совсем на нет сойду. Это что за рыбка?

– Нездешняя, тунец, – объяснил Коська. – А чего тебе на нет сходить? Перебирайся к нам, к водяным, как-нибудь прокормишься.

– Не могу, должен дом сторожить. А у вас и домов-то нет, одни подводные логова.

– Да он скоро рухнет и тебя придавит!

– Значит, такая судьба. И пусть придавит… Зажился я, детки. Всех хозяев проводил, один вот остался.

– Что же тебя хозяева с собой не взяли? – жалостливо спросила Уклейка.

– А позвать забыли. Или не умели? Меня же за собой позвать нужно на новое местожительство… А они не умели… Научить было некому… Вот я и остался…

– Ну так мы тебя зовем! – решительно сказал Коська. – У нас логово, будешь за хозяина, подкормишься.

– Не-е, я здесь – хозяин, – извиняющимся голосом прошептал Дементий. – У вас я нахлебником буду. Ступайте, детишки, не травите душу.

– Ну, как знаешь. Пошли, Уклейка, – Коська взял сестренку за руку и решительно повел прочь.

Ему нужно было тщательно обдумать теорию подземного Пресноводья…

Глава восьмая Грабеж

Плывя обратно, вверх по течению, Коська и Уклейка с любопытством поглядывали налево – на острые, украшенные медными птицами, готические шпили старого города.

– Это петухи, – сказала Уклейка. – Харитошка туда ночью ходил – говорит, на улицах еще сухо, а в подвалах вода уже плещется.

Харитошка был молодой водяной, давний приятель, зо которого, Уклейка, возможно, с горя пошла бы замуж, кабы не случился Родриго.

– А почему петухи?

– А у людей спроси. Их ведь не поймешь.

– Как же они в таких башнях-то жили, с петухами? Туда пока залезешь – проголодаешься.

Как всякий водяной, он не любил лестниц. И свое сегодняшнее восхожление в гости к Дементию уже считал подвигом.

– А может, и не жили вовсе? Может, это у них для красоты? – мечтательно произнесла Уклейка.

– Дом – для красоты? Ну, ты сегодня соленой водицы перебрала! Поплыли, а то еще до чего-нибудь додумаешься! – прикрикнул Коська.

Когда добрались до места, старших не нашли – у них вышло временное замирение с Панкратом, потому что объявились еще новоселы, молодые и горластые, грозились прогнать и Антипа, и Афоню, и всех, кто по соседству. Перекусили скромненько – консервами и перловицами, что насобирала с утра Уклейка. Потом пришел страшно недовольный Антип, ничего слушать не пожелал и завалился спать на мелководье. Коська сел чертить веточкой по мокрому песку Пресноводье в разрезе, долго прикидывал, на какой оно глубине и сколь велики должны быть на чертеже фигурки водяных, тут и Афоня заявился – со стороны протоки меж островами.

Коська рассказал Афоне про Перфилову затею с ванной.

– Я кое с кем посоветовался, – сообщил Афоня. – Не так все это просто. Думаете, это они над нашей декларацией о демелиорации слезу пустили? Нет, они просто сообразили, какая им от этого выйдет польза. Если загубить наши болота окончательно – мы становимся дармовой рабочей силой. За обглоданный рыбий хвост поплывем на Галапагосские острова, прямо акулам в зубы.

– Дядя Афоня! Да неужели у вас у всех тогда, на сплыве, мозги поотшибало?! – заорал Коська. – Мы-то с Уклейкой маленькие были, нас на сплыв не пустили, а вы-то все – уже матерые! Неужели трудно было глянуть чуть дальше собственного носа?

Афоня горестно развел лапищами.

– Всяк водяной задним умом крепок, – пожаловался. – Ты вон тоже тогда мелиораторов бить собирался, а теперь вот бегаешь с книжонками, Пресноводье какое-то выдумал! Нет на свете Пресноводья!

– Есть Пресноводье!

– Ну так покажи мне, глупому, где оно на карте!

Многое изменилось с той поры, когда сплыв созывали. Теперь в редкой семье водяных не было географического атласа, да и болотные черти тоже этой наукой сильно увлеклись. Вечерами, позвав гостей, ползали по цветным страницам когтистыми лапами, отмечали наступление моря на сушу, рисовали новые береговые линии – словом, как могли, не отставали от жизни.

– А на карте его нет! И быть даже не может, потому что оно под землей, – отвечал Коська. – Гляди, я нарисовал. Мы над самым Пресноводьем ходим и того не знаем. А оно – на глубине.

– Да ты свихнулся! – воскликнул пораженный догадкой Афоня. – Тебя к бабкам вести нужно, лечить! Надо же, додумался – Пресноводье у него на глубине! Этак и я тебе скажу, что Пресноводье – наверху, на высоте! Потому что оттуда дождь идет, а дождь – пресный!

– На высоте? – Коська задрал голову. – А точно! Только, дядя Афоня, как же мы оттуда в болота попали? Если оно под землей – мы через какую-нибудь дырку с исторической родины вылезли. А если наверху?..

– Свалились!!! – зарычал разъяренный Афоня. – И так тошно, а тут еще ты с ума сплываешь! Уклейка, поесть ничего не найдется?

– Да все уж подъели… – растерянно ответила Уклейка. – Ты верши не проверял?

– Пусто! А консервы?

– Кончились.

– Где же этого твоего женишка ненаглядного водяные змеи носят?

– Ты моего жениха, дядя Афоня, не тронь! – Уклейка поджалась и выставила острые коготки. – Я за него так тебя исполосую – потом бабка по чешуйке собирать да склеивать будет!

– Пошла, пошла, нечего! – отмахнулся от нее Афоня. – А ты бы, Коська, сказал дружку – пусть хоть мороженой рыбы притащит!

– Он и так только и знает, что рыбу нам тащит, – буркнул Коська. – А нам и отблагодарить нечем! Водяные, называется! Озерные хозяева! Раньше могли за услугу пудовой рыбиной отдарить, теперь – побираемся! Бабы витрины бьют, всякую дрянь с них хватают! Знаешь, почему все это?

– Потому что дураки! – сразу выпалил Афоня. – Это Панкрат всех с толку сбил – сплыв ему, декларация ему, демелиорация ему! А мы и поверили! Знаешь, что про него говорят? Что он с солеными водяными спелся! Что они его еще раньше прикормили, подкупили, что все это было заранее придумано, что даже декларацию ему из Океана прислали, а он только переписал своей лапой!

– И не лень тебе сплетни собирать, дядя Афоня?

– Сплетни? Передохнем тут с голоду – это уже не сплетни!

– Ты чего глотку дерешь, сосед? – раздался знакомый прокуренный голос.

Из воды неторопливо выходил Янка, держа в тощей лапе хвостатый узелок.

– Вот, навестить решил, гостинца принес, развязывай, Уклейка. Как вы тут? Обустроились?

– Обустроились! – взревел Афоня и вдруг стал тереть грязным кулаком глаза. Коська с Уклейкой переглянулись – водяной плакал настоящими слезами. Возможнл, даже солеными.

– Обустроились, как же! – выкрикивал он. – Антип никак бок не залечит, Панкрат его в драке помял, ребро сломал, не иначе! Этот вот – с ума сплыл, за исторической родиной гоняется! У меня от консервов изжога! Давлюсь, а ем, больше-то нечего! И ты еще с дурацкими вопросами!

– Ишь ты… – Янка покрутил своим аккуратным пятачком. – Надо же…

– Садись, дядя Янка, – по-взрослому печально сказала Уклейка. – Будь гостем. Мы зато костер разводить выучились.

– Да, это – достижение, – сказал Янка, и не понять было – похвалил или съязвил.

При Афониных воплях Антип спал – и не шелохнулся, а как прибыл Янка и стало тихо – тут он продрал глаза и сел.

– Ты, сосед?

– Я.

– Соскучился, что ли, старый пакостник? – недружелюбно спросил Антип.

– Выходит, что соскучился.

Антип подошел, уселся с ним рядом и облапил за плечи.

– Худо дело, сосед.

– Да уж вижу.

– Жрать нечего.

– Кабы знал бы – больше бы приволок.

– Вы, черти, хитрые – придумай что-нибудь!

– А чего тут придумаешь…

Уклейка развернула узелок – там оказались два карпа из рыбного пруда. Хорошие, толстые карпы, но если на едока по половине – только аппетит раздразнить.

Тут сверху раздался свист, это Родриго, шагая по мосту, подавал о себе весть.

– Уж не знаю, съедобно это вам или как, – сказал он, подходя к кострищу. – Совсем я в трубу вылетел, а стипендию еще на карточку не перечислили. Вот, хлеб, белый и черный.

– Ешь, сосед, – видя, что Антип наливается тяжким возмущением, поспешил посоветовать Янка. – Мало ли, что водяные отродясь печева не пробовали. Теперь время такое – не то что печево, а даже и молоко пить станешь с голодухи.

– Вам, чертям, проще, вы и ягоду, и грибы в лесу берете, – проворчал Афоня. – А у меня изжога… Если всю жизнь свеженькой рыбкой и раками питаться – это ж каково потом брюхо переучивать?

– Да нет у тебя больше брюха, – с сожалением заметил Янка. – Ты, гляжу, совсем помолодел…

– Тьфу! – буркнул Антип. – Срам смотреть! Что же это за водяной без брюха?..

Компания у костра затосковала.

– Пойду я, – сказала вдруг Уклейка. – Бабы витрину присмотрели, в ней много всякого добра. Далеко от берега, правда, а попробовать надо. Авось и успеем удрать. Меня в долю берут.

– Сиди! – Родриго припечатал ее рукой по плечу. – Я пойду.

– Куда? – спросил Антип.

– На рынок… – Родриго задумался и вдруг со знанием дела пощупал Афонин бицепс. – Дядя Афоня, а ты бы мог дверь плечом высадить?

– Невелика наука, – ответил за Афоню Антип. – Ты чего еще выдумал?

– Там рыбный павильон есть, он крайний, стоит почти что на берегу. И всякие киоски. Если взломать – много консервов взять можно… и рыбы мороженой…

– Много – это сколько? – спросил разумный Янка.

– Сколько унесем.

– А далеко ли от берега?

Родриго задумался.

– Там вообще-то два берега, один – речной, он подальше, а другой – городского канала, правда, он в этом месте не каналом, а как-то иначе называется. Этот – чуть ли не у самого входа, только трамвайные рельсы перебежать.

– Дверь, говоришь, взломать? – Янка усмехнулся. – Не валяй дурака, парень. Дверь я беру на себя.

– Ты с нами пойдешь, сосед? – спросил Антип.

– А куда ж я денусь? Это же пакость все-таки. Стало быть, по моему ведомству.

– И я пойду, – встряла Уклейка.

– Ты будешь стоять на атасе, – распорядился Родриго, и водяные недоуменно на него уставились, но болотный черт все понял.

– На стреме то есть, – уточнил он. – Ну так когда идем-то?

– Там в восемь вечера закрывают. Пока продавцы разгребутся, пока сдадут кассу… Раньше десяти там делать нечего. А лучше – в одиннадцать, – прикинул Родриго. – Вы хлеб-то ешьте, а то сил не будет.

Антип и Афоня молча жевали непривычными челюстями плохо пропеченный хлеб.

– Комом в горле стоит, – жаловался Коська. – Хоть пальцем его в брюхо пропихивай!

– Ешь, ешь! – прикрикнула Уклейка. – Добытчик! Меньше бы про Пресноводье рассуждал – может, какую рыбешку бы поймал!

К рыбному павильону центрального рынка отправились: водяные и черт – водой, Родриго – пешком. Встретились на набережной, и Родриго показал, как заплывать в канал. Там он спустился вниз и протянул руку Янке. Черт выскочил из воды на бетонный пандус и отряхнулся. Вдвоем вытащили более легкого Афоню, а он уж помог выкарабкаться Антипу. Уклейка осталась внизу.

У дверей павильона за работу взялся Янка. Пощупал дверную ручку, поковырял когтем в скважине, встал на цыпочки и пошевелил что-то этакое у косяка.

– Ты что, сигнализацию отключаешь? – удивился Родриго.

– Я пакость делаю, – коротко ответил Янка. – Должность у меня такая.

– Ты ему пакостничать не мешай, – прошептал Афоня. – Для него пакости – это как для нас рыбу ловить, сами не знаем, как оно на самом деле получается.

– Ну вот, – сказал Янка. – Готово. А теперь, соседи, живо, живо!

Все пятеро проскользнули в павильон, и Янка запер дверь.

– Ого! Это что же – соленые все нам прислали? А мелиораторы прячут и не отдают?! – изумился Коська.

Рыбы там было много и – разной. Свежую продавцы, правда, куда-то припрятали, но мороженая, соленая, копченая, а также всевозможные консервы, и в жестяных, и в пластиковых банках – все это было, лежало, стояло, громоздилось, лезло в глаза, одурманивало запахом.

– Тихо, тихо! – шипел Янка. – Тащите все к дверям…

Тут произошла склока – Антип выволок из кучи самую толстую копченую треску и вцепился в нее мертвой хваткой, когда же Афоня только протянул к нему руку – угрожающе зарычал.

– Да успеем добычу взять! – воскликнул Коська и оторвал зубами порядочный кус от шмата малосольной лососины.

– Змей вас побери, потом наедитесь! – Афоня, шарахнувшись от Антипа, кинулся к Коське, увидел внушительный кулак, опять поспешил к Антипу, услышал рык, плюнул – и, захватив охапку жареных, залитых желе миног, поволок их в угол – наслаждаться.

– Ну, соседи!.. – Янка так и встал в изумлении. – Совсем оголодали! Давай-ка, парень, работать. Бери ящик, тащи к дверям. Там соберем кучу – а потом быстренько к каналу перетаскаем и в воду покидаем.

Родриго взялся за работу. Скоро он с непривычки и от лихого темпа, заданного Янкой, взмок. А болотный черт орудовал тяжестями даже с каким-то неожиданным удовольствием. Его сухие лапки, казалось, должны были сломаться под весом ящиков, однако Янка тащил их, чуть ли не приплясывая. Скоро у дверей воздвиглась целая пирамида.

– Теперь бы выстроиться цепочкой – и в момент все перекидать, – мечтательно сказал Янка. – Куда это Антип подевался?

Куда подевался Антип – выяснилось слишком поздно.

Янка приоткрыл дверь – на улице было пусто, трамвая ни справа, ни слева не наблюдалось. До канала было метров двадцать, не более.

– Пошел! – он подтолкнул Родриго, тот схватил ящик в охапку и поспешил к парапету. Там он не догадался размахнуться – и консервы полетели не в воду, а на бетонный пандус, аккурат под парапетом, и загремели, разбегаясь в разные стороны!

– Уклейка, подбери! – крикнул Родриго и побежал за другим ящиком. Ему навстречу торопился Янка с двумя большими мешками, из которых торчали мороженые рыбьи хвосты. Все это отправилось вниз – Уклейка еле успела увернуться.

Когда водяные и Янка выбирались на пандус, им пришлось помогать. Уклейка взялась за бетонный край и поняла, что, пожалуй, выкарабкается сама. На всякий случай она подняла вверх мокрый палец и определила направление ветра. Ветер шел с моря – стало быть, гнал в устье соленую воду, вот уровень в канале и поднялся на сколько-то сантиметров. Уклейка без затруднения вылезла на пандус и стала скидывать добычу в воду.

Родриго приволок второй ящик, окликнул Уклейку, чтобы ненароком ее не задеть, сбросил консервы, обернулся – и увидел, что к дверям павильона подъезжает полицейская машина с мигалкой. Он так и окаменел.

Полицейские ворвались в павильон, зажегся свет – и тут же раздался звериный рев водяных. А из-за машины выскочил Янка и перебежал через трамвайные рельсы.

Водяной, тем более – успевший перекусить, один сильнее троих полицейских, но у тех все-таки огнестрельное оружие. К реву примешались человеческие крики, а потом грянули два выстрела.

– Ну, влипли! – прошептал Янка и, перегнувшись через парапет, приказал негромко:

– Уклейка, прихвати, что можешь, и – домой, домой! Не задерживайся!

– Дядя Янка, вода поднимается!

– Плыви, плыви, соседка!

– А мы? – с надеждой спросил Родриго. Он почуял в болотном черте боевого командира и очень этому обрадовался.

– А мы тут останемся. Надо же этих дураков вызволять…

– А как?

– Совсем ты, я гляжу, городской мелиоратор, – Янка оскалился, и Родриго впервые в жизни увидел его клыки, вроде кабаньих, только помельче. – Был бы деревенский – знал бы, как болотные черти водить умеют… Стой тут, жди, действуй по обстоятельствам. Нам главное – дураков в воду спровадить, дальше они и сами дорогу найдут!

Янка побежал, стуча маленькими копытцами, обратно к павильону и проскользнул вовнутрь. Еще через минуту там погас свет и опять взревели водяные. Очевидно, они в мраке прокладывали дорогу наружу.

Прозвучало несколько выстрелов подряд – и двери широко распахнулись. Вывалился кто-то большой, опять грянул выстрел – и большой рухнул на колени. Это мог быть только кто-то из водяных – и Родриго кинулся ра выручку.

– Нога! – только и прорычал Афоня. – К воде!

– Сейчас, сейчас!

Следом выбежал полицейский, он сразу не заметил Родриго, а когда заметил – лучше бы помолчал.

– Мать-перемать, негр!

Тут он и пропустил хороший удар ногой в челюсть – и табельный пистолет не помог. А Родриго подхватил Афоню под мышки и помог встать на одну ногу, левую, – в правой сидела пуля.

Дальше было, как в кино – из дверей с такой легкостью, словно он был надувной, вылетел еще полицейский. Долетел он до трамвайных рельсов. Так им запустить в ночное небо мог только разъяренный Антип. Сам же он появился в дверях задом наперед – попытался вытащить целый поддон на колесах, груженый рыбой, но поддон застрял.

Надо полагать, Антип сдуру загородил добычей дорогу Коське и Янке. В павильоне опять началась стрельба. И тут же на углом завопила полицейская сирена. Очевидно, патруль, не справившись с водяными, вызвал подмогу.

– Афоня, миленький, скорее! – умолял Родриго, но как водяной ни опирался о его плечо, прыгать ему было несподручно.

Спасло их Уклейкино любопытство. Услышав шум, она не утерпела и поднялась по пандусу наверх. Тут и увидела, как Родриго мучается с Афоней. Водяница подхватила раненого с другой стороны, и они вдвоем чуть ли не на весу потащили его вниз, к воде. Нижнюю часть пандуса уже заливало.

– Ну, дядя Афоня!

Он шлепнулся в воду.

– И ты! – Родриго бесцеремонно столкнул в канал невесту и опять побежал к павильону. Там уже стоял второй полицейский джип, только-только подкатил.

Пока Родриго думал, что бы тут сделать «по обстоятельствам», джип вдруг встал на дыбы и задом наперед поехал к каналу.

– Дядя Антип! – завопил Родриго, и тут же раздались крики в машине.

Одновременно поддон, которого Антип не смог вытащить, вдруг словно бы сам собой вылетел из дверей. Это его выпихнул обезумевший от паники Коська и сам выскочил следом. Но Коську никто не преследовал, и водяной, успев подхватить с поддона какие-то коробки, поспешил к каналу.

– Стой! – Родриго перехватил его. – А дядя Янка?

– За него не волнуйся! Он же – матерый пакостник! Он им знаешь как глаза отвел?

В павильоне еще несколько раз выстрелили.

– Он им как водяной показался, росту себе прибавил! Они ему в голову палят, а головы никакой нет, он же внизу, – сумбурно объяснил Коська.

В этот миг дверца джипа открылась и оттуда выскочил человек в форменной куртке и с дубинкой.

– Дядя Антип! – хором заорали Родриго и Коська.

Водяной неторопливо завалил машину набок и встал против этого человека, огромный и яростный.

– Поломаю! К змеиной бабушке!

Человек шарахнулся.

– В воду, в воду! – закричал, подбегая, невесть откуда взявшийся Янка. – Все в воду! Они там по рации подкрепление вызвали!

Родриго, не соображая, побежал вместе с водяными по пандусу и оказался по щиколотку в воде. Тут он невольно притормозил.

– Прыгай, прыгай! – велел Янка.

– Ледяная!..

Тут Антип схватил Родриго под мышку и вместе с ним плюхнулся в воду.

– Уходим, уходим! – Янка последним оставался на пандусе, скакал и казал полицейским длинный нос. Потом он красивым прыжком, долетев чуть ли не до другого берега канала, нырнул.

И вынырнул, отплевываясь, отфыркиваясь, тряся башкой.

– Змеиный хрен, соленая!

Вода прибывала, заливала стоящие на пандусе машины, и полицейские наконец осознали – опасность грозит не столько рыбному павильону, сколько всему городу.

Тут уж было не до водяных…

Глава девятая Эмигранты

Вера Федоровна теперь проходила мимо магазинов, даже не глядя на витрины. За всякой мелочью она пешком ходила на рынок – там все же было дешевле. И то, что многие витрины были забиты фанерой, вызывало у нее определенное злорадство.

Она доподлинно знала, кто именно бил камнями стекла и выгребал что попало, пусть даже совсем окаменевшее от старости продовольствие. Но молчала, когда при ней женщины обсуждали этот животрепещущий вопрос, восхищаясь отвагой неведомых полуночниц. Вера Федоровна не хотела, чтобы ее приняли за полоумную. Все-таки репутацией она дорожила.

И только сыну сказала как-то, что все не так просто. Это когда в газете поместили снимок – странные, разлапистые, веерообразные следы. Пресса ломала головы – кто же это такой лапчатый вляпался в майонез? А Вера Федоровна и не сомневалась…

Идти до рынка – час, а с рынка – полтора, потому что с кошелкой и с отдыхом, трамвай же – не по карману. На трамвае она разве что ездила на «работу» в бассейн. А сына посылать на рынок опасалась – того гляди, последние деньги изведет на дешевую водку. Теперь, правда, стало чуть полегче – весна, меньше платить за отопление. И по дороге можно было приятно подумать даже о такой роскоши, как пара новых колготок, прошлогодние расползлись вдрызг, и не сыновние же джинсы в ее-то годы натягивать на задницу. Но, с другой стороны, если так пойдет дальше, летом придется ходить или в резиновых сапогах, или вообще босиком, вода-то все прибывает…

Дома Веру Федоровну ожидал сюрприз.

В прихожей стояли две пары высоких сапог, одна – тридцать девятого, другая – сорок восьмого размера, настоящие рыбацкие бахилы, которые пристегиваются к поясу особой резинкой. Смех смехом – но, того гляди, и пригодятся.

А на кухне сидели за столом и пили чай, дожидаясь ее прихода, сын Вовка и его подруга Танюха.

Танюху Вера Федоровна почти что одобряла, желая, естественно, большей покорности и согласия со всеми своими взглядами и предложениями. Когда начался их роман, когда Танюха повадилась ночевать у Вовки, Вера Федоровна забеспокоилась – непонятно, что за баба, иногда и поддать может неплохо, и еще старше сына. К тому же, Танюха вызывала у нее вполне естественную бабью зависть: гораздо моложе, здоровая и РАБОТАЕТ за деньги, с точки зрения обнищавшего человека – неплохие деньги, даже вот за квартиру платит. Поэтому сперва Вера Федоровна всяко ей показывала, что и не таких обламывала.

Однако у Танюхи хватило ума шибко не противоречить, и они понемногу притерлись. Более того – Вера Федоровна обратила эту внебрачную связь себе на пользу. Когда она во дворе останавливалась пообщаться с такими же бабушками, речь шла главным образом о том, чьи дети сколько зарабатывают да что себе купили. Бабки выхвалялись без зазрения совести. До Вовкиного романа Вера Федоровна таких светских бесед избегала – что, в самом деле, купит безработный мужик, кроме пакета картошки, и то – на мамкину пенсию? Теперь же и она могла похвастаться: молодые стол привезли, молодые новый телевизор поставили. Конечно же, и стол не был куплен, а просто Танюха забрала его у подруги, которая меняла всю мебель на кухне, и телевизор был примерно такого же происхождения. В тех же беседах Вера Федоровна уже не боялась хвалить сына, потому что на едкие замечания по поводу его затянувшейся безработицы наладилась отвечать в том смысле, что мужик он тем не менее хороший, вот ведь и Танюха за него как держится!

Так вот, эта парочка пила чай с пирожками, купленными Танюхой, но вид имела смурной. Вера Федоровна поняла – неприятности!

– Такое дело, мать, – сказал Вовка. – Сама видишь. нам тут ничего не светит. Танюха была на фирме, вот документы…

Он показал разложенные на столе анкеты.

– Это что? Я и не пойму…

– И не надо – там все равно по-английски написано, – утешил мать Вовка. – Хотим мы с Танюхой ехать в Канаду.

– Куда?..

– В Канаду, – сказала Танюха. – Там нужны рабочие профессии. А я и сборщицей была, и монтажницей, Вовка шоферить будет, там в северные районы шофера требуются. Только надо поспешить – старше сорока пяти не берут.

– Да вы сбесились, – убежденно сказала Вера Федоровна. – Какая вам Канада?! Это же сколько денег за билеты уйдет? А дети?

– А детям здесь все равно не житье, – ответила Танюха, уже все решившая за своих, сына и дочку. – В Канаде они нормальное образование получат, язык выучат.

– Ты, мать, не бойся, я тебе деньги высылать буду, – пообещал Вовка. – За квартиру расплатишься… Сколько можно на твоей шее сидеть? Только бы получилось…

А по лицу было видно: ну, кому, на фиг, через полгода нужна будет эта квартира в умирающем городе? Про нее все забудут – и можно будет, наверно, жить, никому и ничего не платя…

– Вера Федоровна, – поняв, что окаменевшее лицо полусвекрови ничего хорошего не сулит, заговорила Танюха. – Здесь-то мы чего забыли? Здесь же болото стоячее! Как ни бейся – только на прокорм и заработаешь! Я это пальто уже шестой год ношу! А дальше что? Нищета? Там вкалывать надо по-черному, так ведь и деньги платить будут! Возьмем кредит, купим квартиру, дети в школу пойдут… Вздохнем свободно…

– Здесь же дышать нечем! – выкрикнул Вовка.

– Там тебе будет, чем дышать?!

– Будет!

– Вы на себя посмотрите – кому вы там нужны?! – Вера Федоровна дала волю языку, отпустила себя на свободу – и дикий страх нищего одиночества завопил, заорал, закаркал. – Ты же старая баба, Танюха, тебе же сорок четыре скоро! Кто тебя там на работу возьмет! Там молодые нужны! А ты совсем про свой желудок забыл? Там лекарства дорогие!..

– Хочешь сказать, здесь – дешевые? – огрызнулся сын.

– Так я же и говорю – до сорока пяти люди нужны! Рабочих профессий – выкрикнула Танька. – Я еще успеваю! Хоть на старости лет по-человечески поживу, детей на ноги поставим! Ленке шестнадцать – не хочу, чтобы она на панель пошла, не хочу, слышите, не хочу!!! Да, я знаю – на это деньги нужны! Квартиру продам, все продам – только бы отсюда убраться!

– Дурочка моя, там же все другое! – Вера Федоровна испугалась, что переборщила, и вздумала пронять полуневестку лаской. – А как не приживешься? Обратной-то дороги уже не будет, миленькая! Там с рождения надо жить, чтобы все ладилось, а вы – чужие…

– Вот и хорошо, что обратной дороги не будет, – тихо сказала Танюха. – Вот это как раз и хорошо…

Вера Федоровна поняла, что жизнь кончилась.

Сын молчал, смотрел в пол, и у нее уже не было больше этого сына…

– Ну, хорошо, – покорно сказала она. – Покупатель-то на квартиру есть?

– Через маклера найду.

– Облапошит. Половину денег себе заберет, – со знанием дела предрекла Вера Федоровна.

– Пускай – лишь бы скорее отсюда убраться. А до Канады вода еще не скоро дойдет, там на востоке горы.

– Вот, – оказалось, на подоконнике лежал атлас, и сын пальцем показал эти самые Скалистые горы и даже город Досон-Крик.

Потом они с Танюхой ушли к ее подруге – учительнице английского, чтобы она помогла правильно заполнить анкету.

Вера Федоровна посидела – без единой мысли в голове, кстати, – потом начала двигаться. Руки сами выключили огонь под чайником, сами открыли и сполоснули термос.

Осознала свои движения она уже одетая-обутая, у порога.

Так получалось, что она опять ехала в бассейн, где прибиралась совершенно без всякого вознаграждения, потому что Портновский, как раз в эту минуту подлетавший со всем семейством к канадскому городу Калгари, напрочь забыв про оставшиеся у уборщицы ключи. Но некоторая польза от бассейна все же имелась – Вера Федоровна приспособилась там мыться, чтобы дома поменьше платить за горячую и даже холодную воду. Поэтому в сумке всегда были и полотенце, и бельишко, и даже тапочки, а мыло с мочалкой она держала в СВОЕЙ подсобке. Она даже прихватила в женской раздевалке банку, где оставалось шампуня еще на две головомойки.

Да и куда было ей деваться вечером – семидесятилетней бабке, осознавшей свое безнадежное одиночество? Лучше уж туалеты драить, чем дома в подушку реветь.

Примерно в половине первого, когда она проводила обязательный, но уже никому не нужный обход, возле служебного входа поднялась возня.

Вооружившись шваброй, Вера Федоровна пошла разбираться.

– Открывай, крещеная душа! – послышался знакомый бас. – Только скорее!

Вера Федоровна отворила – и в коридор ввалилась странная компания. Сперова Антип внес окоченевшего Родриго, потом Коська втащил скачущего на одной ноге Афоню, последними вошли Уклейка и Янка, нагруженные выше меры продовольствием.

Увидев Янку, Вера Федоровна невольно перекрестилась.

– Да ладно тебе, крещеная душа, – сказал черт. – Не бойся, свои…

– Горячую воду врубай, живо! – приказал Антип. – Нужно этого горемыку срочно отогреть! Прямо кипяток врубай! Раздевай его, Коська! А ты, дура, отвернись! Мужик все-таки!

Это относилось к Уклейке, которая норовила оказаться поближе к жениху.

То, что сами водяные, да и болотные черти, ходили без штанов, слабый болотный пол не смущало – у чертей, где положено, длинная шерстка, у водяных – особые водоросли дыбом, так что срам прикрыт. Но насчет людей Антип знал – у них все на виду, и полагал, что дочке раньше времени на эти дела таращиться незачем.

– Сюда, сюда! – засуетилась Вера Федоровна, ощутив неожиданную радость – вот ведь и она кому-то понадобилась. – Направо и еще направо, сынок!

Сынком она назвала Коську, который, прислонив Афоню к стенке, подхватил Родриго.

– Да на нем же все ледяное! – закричала Уклейка. – Коська, ты хоть куртку с него сними!

– Там, там, в душевой! – оборвала ее Вера Федоровна. – А ты, Антип Батькович, в МОЮ подсобку ступай! Там термос с кофе на столе, отхлебни, согрейся!

В душевой она зажгла свет и тут же включила все души – чтобы поскорее набралось горячего пару. Коська меж тем выпростал Родриго из куртки и маялся с молнией штанов. Таких тонкостей его толстые и когтистые пальцы не разумели.

– Дай-ка я… – Вера Федоровна раздела парня, как маленького. – Под душ его умости, видишь, тут вроде корытца! Сток заткни – пусть он греется!

Попав под кипяток, Коська взвизгнул.

– Ничего, терпи, жив останешься! – прикрикнула на него Вера Федоровна и не пошла – побежала в подсобку.

Там Янка уже колдовал над Афониной ногой, нажимал и так, и сяк, выгоняя застрявшую пулю, бормотал на неизвестном языке и сплевывал то направо, то налево. Антип и Уклейка уважительно переглядывались.

– Что значит грамотный пакостник… – сказал Антип. – Такой нигде не пропадет!

– Где это его? – спросила Вера Федоровна.

– Павильон брали – ну и лопухнулись… – Родриговыми словами объяснил Антип. В подробности углубляться не стал – они были для него позорны и неприятны.

Вместо того, чтобы брать все, что кучами навалено в торговом зале, Антип рванулся в запертую дверь, решив, что там, за дверью, непременно будет свежая рыба. Пока выбивал – и затронул, сам того не ведая, сигнализацию. Расхлебывать же его глупость пришлось всей ватаге.

– Чего они тебя пакостником-то зовут? – обидевшись за черта, спросила Вера Федоровна.

– Так пакостник и есть, – мелко дрожа пальцами вокруг раны, отвечал Янка. – Заморочить, с дороги сбить, перепугать – тут я мастер… Ага! Вот она, змеиная зараза…

Пуля выскочила прямо вверх, и он ловко ее поймал.

Вошел Коська.

– Крещеная душа, у тебя тряпицы большой не будет? – спросил он Веру Федоровну. – Завернуть, растереть…

Она достала из кошелки полотенце, ахнула и полезла под стол, где в ящике лежал старый, Вовкин ровесник, уже драный, СВОЙ пододеяльник, принесенный на тряпки.

– Бери, заверни его, веди сюда, будем горячим отпаивать!

Когда Родриго, замотанный в пододеяльник и ставший более похожим на негра, чем настоящий камерунский житель, вошел, Уклейка бросилась к нему и стала хватать за руки.

– Ну, как, согрелся?

– Согреться-то согрелся. Хорошо, что вы догадались меня сюда притащить, а не на остров, под телебашню. Там бы точно сдох!

– Как ночью домой-то добираться будешь? – спросила Вера Федоровна. – А то – тут ночуй! Я тебе диванчик покажу, штору с окна снимешь, укроешься, но потом чтоб обратно повесил.

– Домой… Менты меня срисовали. Они теперь сделают фоторобот, – хмуро сказал Родриго. – Меня узнают. Не так много в городе негров, которые карате занимаются… Домахался…

– Куда же ты пойдешь? – растерялась Вера Федоровна. – Хочешь – у меня поживи!

– Так все равно же на улицу выходить придется…

– Такое вот дела, крещеная душа Вера Федоровна, – сказал Антип. – Не жизнь нам тут. Убираться надо… Ничего хорошего – соленая вода еще выше поднялась, жрать нечего…

– В Пресноводье! – решительно вставил Коська.

– Куда же, некрещеная душа Антип Батькович? – горестно спросила Вера Федоровна. – Где тебя ждут? Кому вы, водяные, нужны? Не в Канаду же?

Тем временем Янка перевязал Афоне ногу и тоже подсел к столу.

– А что, крещеная душа Вера Федоровна, люди только в Канаду убираются, или еще куда? – спросил он.

– Канада-то далеко. А я, были бы деньги, на родину бы поехала, в Псковскую область. Там бы домик купила, козочку завела…

Она уже выстраивала в мечте свою будущую жизнь без сына – его в домик с козочкой и калачом теперь не заманишь, у него – Танюха и Канада!

– Псковская область – это же к востоку? – поинтересовался Афоня.

– К востоку, больше ей быть негде, на западе-то – одна вода, – подтвердил Янка.

– Меня туда маленкого возили, там дедова родня, – добавил Родриго. – Мы в лес ходили по чернику, а осенью там клюкву собирают. Дотуда километров четыреста будет…

– Так там что же? БО-ЛО-ТА?!? – грозным басом пророкотал Антип.

– Болота! Пресные! – завопил Афоня. – Коська, так вот же оно – твое Пресноводье!

– Никакое не Пресноводье – и туда соленая вода придет, – возразил упрямый Коська. – Пресноводье – под землей… наверно… На земле его уж точно нигде нет…

– А дуб? Дуб тоже под землей? – спросила Уклейка. – И златая цепь на дубе том?

Коська мучительно задумался.

– Надо же – еще где-то пресноводные болота уцелели! Совсем рядом! И реки! И озера с рыбкой! – вскрикивал Афоня. – Они – там! А мы – тут! Как дураки последние!

– Нишкни! – приказал ему Антип. – Тебе волю дай – ты и тут декларацию писать примешься.

– Тут-то зачем декларация? – удивился Афоня. – Собираться надо – да и перебираться!

– А затем, что там-то как раз мелиораторы живут! И до сих пор, поди, болота понемногу осушают!

Наступила тишина.

– Туда так просто не попадешь. Там же как раз граница проходит, – первым заговорил Родриго. – А мне виза нужна, я же – титульная нация, коренное население… по матери…

– Ты?!? – Вера Федоровна даже руками замахала на эту черномазую физиономию.

– Я…

– Надо же!..

– Подумаешь, мелиораторы… – глядя в пол, произнес Афоня. – Уживемся с мелиораторами… Была бы пресная водица, а места, поди, всем хватит…

– Значит, собираемся, – постановил Антип. – До границы, наверно, болотами дойти можно, а через нее как? Крещеные души, кто видел – как эта самая граница выглядит?

– Да никак она не выглядит! – Родриго даже развеселился. – Где лес – там просека и столбы, а где болото – я даже не знаю. На дорогах с одной стороны – пограничники, и с другой – пограничники, таможня, документы проверяют.

– Водяному документы не полагаются! – радостно сообщил Афоня. – И это – все? Стенки нет? Рва там, палисада?

– Кто ж тебе на болоте ров копать будет?! – возмутился такой радостной дурью Антип. – Уцелел, пулю из тебя добыли – ну и помалкивай! Сплыв! Декларация! Вот, крещеная душа Вера Федоровна, все и решилось. Прямо от тебя в путь и двинемся, только подкормимся чуток.

– Коли так – счастливого пути, Антип Батькович, – печально сказала Вера Федоровна. – И вы вот меня все покидаете…

Тут-то она и заплакала – понятное дело, от обиды на сына, но про сына никто не знал да и не узнал бы, ей было стыдно признаваться, что родное дитя ее бросило и навеки улетает в Канаду. Материнская гордость не дозволяла, чтобы чужие плохо про дитя говорили, хоть бы оно того сто раз заслужило, потому что дитя – СВОЕ.

– Да что ты, в самом деле, крещеная душа? – растерялся Антип. – Что ты сырость разводишь? А хочешь – давай с нами!

– А в самом деле, крещеная душа, чего тебе оставаться? – спросил Коська. – Все вместе и уйдем.

– Я по болотам не пройду, родненький, – ответила она.

– А мы тебе плотик собьем!

– И то. Собирайся, – приказал Антип.

Она вытерла слезы, подумала и решилась.

– Так я уж и собралась, некрещеная душа Антип Батькович! Вся я тут!

– А пожитки? – строго спросил водяной.

– Сколько тех пожитков!

И впрямь – из носильных вещей дома оставалась одна ненужная рвань, за эти годы Вера Федоровна совсем обносилась. А домашние вещи она вмиг и навсегда решила оставить сыну. Ему в Канаду лететь, билет дорого стоит, может, что и удастся продать?

– На озере я лодки видел, – сообщил Афоня. – Мы тебя на лодке повезем. а потом уж сколотим плот. И насчет имущества не волнуйся – кругом брошенные хутора, подплывем – и целое приданое тебе соберем!

– Так что же – прямо сейчас? – вдруг усомнившись, что все это происходит наяву, спросила Вера Федоровна.

– А чего ж! Запирай свой бассейн, кидай ключи в воду – и поплыли! Ему вот тоже оставаться нельзя – а все из-за нас… – Антип похлопал Родриго по плечу. – Ведь не миновать плот сколачивать – так не все ли равно, на одного или на двоих?

Родриго о таком способе эмиграции и не помышлял, открыл было рот – но прохладная ручка тотчас же пришлепнуа губы, коготки чуть кольнули черную щеку. Таким образом Уклейка уберегла его от какой-нибудь умной глупости, способной рассердить батьку. Водяница, как умела, боролась за свою свадьбу и, кажется, почти победила.

– Разумно рассудили, – наконец подал голос Янка. – Ну что же, соседи, счастливого плавания!

– Разве не проводишь? – спросил Афоня.

– Провожу, да и вернусь.

Но болотный черт явственно загрустил. Он достал тщательно упакованную в полиэтиленовый пакет трубку, сел в углу и закурил, всем видом показывая – собирайтесь куда хотите, я вам тут не советчик, я так – проводить пришел…

– А как же с Дементием быть? – спросила Уклейка. – Он же с голоду помрет!

– По дороге и Дементия прихватим, – пообещал Антип. – Если согласится.

Афоня пробовал было похромать за лодкой, но дырка в ноге сильно мешала – он объяснил Коське, где эту лодку видел, и водяной довольно скоро пригнал ее к спорткомплексу. Надо сказать, Вера Федоровна очень вовремя собралась в дорогу – вода, которую этой ночью ветер нагнал в устье, через монашескую протоку поднялась и в озеро, если бы не водяные – утром уборщице пришлось бы выбираться отсюда вплавь.

Перенесли в лодку припасы и все полезное, что удалось взять в бассейне, включая поплавки, которыми были разделены дорожки. Антип решил, что для плота пригодятся.

Чтобы забрать Дементия, нужно было переправиться через реку. Вера Федоровна с Родриго сели в лодку, водяные и Янка поплыли сзади, толкая ее, – так и прибыли к пятиэтажкам. Жалостливая Уклейка поднялась наверх, но вскоре спустилась.

– Я его звала, звала – даже не показался! Говорит – неправильно все это, ему к водяным идти не положено.

– То есть, зовете неправильно? – уточнил Янка.

– Да все ему, старому дураку, неправильно! – возмущенно завопил Коська. – Змей бы его побрал! Так ведь и помрет с голоду!

– Домовые – они такие, – согласился Янка. – А, может, и не стоит ему перечить? Чего его, старого, тащить непонятно куда? Если он твердо решил помереть?

– Домового позвать не умеете? – подала голос Вера Федоровна.

– А точно, его же человек звать должен, – сообразил Афоня. – Крещеная душа, а ты – умеешь?

– Слова-то знаю, а получится ли – Бог весть… Ни разу не пробовала.

– Ты что же, без домового весь век прожила? – спросил Антип.

– Да все как-то обходилась… – Вера Федоровна потупилась. – А слова сказать могу. Только послушает ли? Может, его раньше другими словами уговаривали?

– Надо попробовать, – на правах старшего постановил Антип. – Что тебе нужно?

– Горшок с угольями, – подумав, вспомнила Вера Федоровна. – А больше, поди, ничего.

– Ну, горшок тебе Коська раздобудет, угольев Янка нажжет. Ну, живо! – прикрикнул Антип на племянника, и тот пошлепал по лестнице заглядывать в брошенные квартиры.

Раздобыл он именно то, что требовалось, – не какую-нибудь эмалированную кастрюльку, а доподлинный закопченый чугунок. Янка в это время прямо на полу чьей-то бывшей спальни возился с костром – болотные черти часто огнем пользовались, водяные же его до сих пор побаивались – да, правду сказать, и без него отлично обходились, если бы не Родриго – и на острове бы костра не жгли.

Вера Федоровна и Родриго ждали в лодке, Афоня висел на борту – в воде нога болела меньше.

Антип не вышел, а выплыл из подъезда.

– Ты, крещеная душа, туда так просто не заберешься, ну-ка, садись на закорки!

Он внес Веру Федоровну в подъезд, поднялся повыше и осторожно спустил ее на ступеньки. Тут же вышел и Янка с угольями.

Вера Федоровна с горшком поднялась с передышками на пятый этаж.

Окончательно решив помирать, Дементий запер дверь – чтобы не помешали. Антип высадил дверь плечом и галантно пропустил Веру Федоровну вперед. Она встала в прихожей, держа перед собой чугунок обеими руками, и заговорила нараспев:

– Дом-домовой, пойдем со мной, веди и домовиху-госпожу, как умею, награжу!

Газета, плоско лежавшая на полу, зашевелилась, из-под нее выставилась изможденная мордочка.

– Кто зовет-то? – прошелестел старческий голосок.

– Крещеная душа зовет, – строго представилась Вера Федоровна. – Собирайся, дедушка, ты теперь МОИМ домовым будешь.

Антип только крякнул – как же эти бабы даже в самых скверных обстоятельствах норовят обзавестись СВОИМ хозяйством…

– Вот это правильно… – Дементий, завернувшись в газету, встал. – Пойду я тогда. Забирай.

– Полезай, что ли? – опустившись на корточки, Вера Федоровна поставила перед ним горшок.

– Да ты, глупая баба, с ума, что ли, сбрела? – напустился на нее вмиг утративший предсмертную кротость Дементий. – Ты меня уморить решила?

– Так положено же!..

– Обряд такой – с угольями звать! А ты сдуру решила, что я в горшок полезу?!

И он, влача за собой газету, гордо вышел из квартиры первым, а Антип с Верой Федоровной, почему-то на цыпочках, за ним.

– Ну, скандалист… – пробормотал Антип.

– Строгий, – одобрила Вера Федоровна. – Такой за порядком ух как смотреть будет.

– С таким не пропадете, соседи, – подвел итог Ягка.

Эпилог

Ранним-ранним утром из тумана вышла странная процессия. По пояс в воде шли по уши заляпанные грязью Антип, Коська, Уклейка, Янка, поперек груди у всех были брезентовые лямки. За ними плыли гуськом два плота, а на плотах громоздилось вроде как по небольшому стожку. Однако если приподнять сухие ветки и прелое сено, то можно было увидеть лица Веры Федоровны, Родриго, Дементия, Афони. Места было совсем мало, поэтому сидели, тесно прижавшись и держа в обнимку узлы с сумками.

– Кажись, миновали, – Антип огляделся по сторонам. – Граница, граница! А вот прошли – и не заметили. Ну, стало быть, ребята… ну…

– Стало быть, вот мы и дома, – сказала Уклейка и поправила лямку. – У кого там карта?

– Если никуда не сворачивать, то часа через два выйдем к дороге, а оттуда уже озеро Высокое близко, – сверившись с компасом, сказал Родриго. – За Высоким опять болота и озеро Буковец. Дядя Антип, дай, я тоже впрягусь! Теперь уже можно.

– Ну, давай, – позволил Антип.

Для переплыва государственной границы нарочно выбрали место поглубже, чтобы не шлепать, а именно плыть, притом плыть бесшумно. При малейшем шорохе водяные и Янка с головой уходили на глубину, отсиживались там минуты по три-четыре, человеку такого бы просто не выдержать. Люди же старались не дышать на своих плотах, притворявшихся плавучими островками. Только теперь отважились пошевелиться и заговорить.

Родриго соскочил в воду и снял лямку с Уклейки.

– Теперь моя очередь. А ты на плот полезай.

– Еще чего!

– Хватит миловаться, – одернул их Антип. – Нам еще брести тут и брести…

– И верно, сосед, – сказал Янка и скинул лямку. – А мне возвращаться пора. Вон как далеко вас проводил, пора и честь знать.

– Ты куда это? – изумился Антип. – Куда собрался?

– Домой, – просто ответил Янка. – Дом у меня там. Негоже бросать. Мы, болотные черти, хоть и пакостники, однако – дом все же…

– Дом? Нет теперь у нас домов, ни у кого! Бездомные мы – и водяные, и болотные черти! – напустился на него краснобай Афоня. – Вот наши дома!

И потыкал пальцем в плот.

– В Пресноводье наши дома, – добавил Коська.

– Вот именно – в Пресноводье! – неожиданно согласился Афоня. – Вот где мы теперь поселимся – там нам и будет Пресноводье. А другого не будет! Ни внизу, ни наверху, ни с дубами, ни с котами!

– Ты декларацию напиши, – посоветовал Антип, в котором от перенесенных бедствий тугоумие как-то съежилось, зато пробудилось ехидство.

– Дядя Янка, давай лучше с нами, – попросила Уклейка. – Мы к тебе привыкли, да и ты к нам привык.

– Вам – на новом месте обживаться, с людьми ладить, с тамошними водяными, а я ведь только пакости строить могу, все вам загублю. Нет уж, я лучше домой вернусь, – сказав это, Янка усмехнулся, смешно скривив пятачок.

– И что ты там, дома, делать собрался? – строго спросил Антип.

– А что раньше делал – пакостничать.

– Клму?!? Люди уйдут, водяные уйдут – сам себе пакостничать будешь, что ли?

– Выходит, что так…

– Да чего ты его, дурака, слушаешь?! – воскликнул Афоня. – Раз мы сами себе Пресноводье, то без него нам никак нельзя. Коська, помнишь – в книжке ведь и его поганая рожа имеется!

– А то! – обрадовался Коська. – Раз ты, дядя Янка, в книжке нарисован, то, значит…

И не договорил.

Потому что Антип, не желая тратить время на препирательства, просто-напросто взял болотного черта под мышку и снова налег грудью на лямку, на обращая внимания на его полупридушенный писк и брыканье копытами.

– Вот доберемся до озера, местному дедушке поклонимся, он нам какой-никакой бочажок выделил, народишко скинется на первое обзаведение… – проповедовал Афоня с плота. – Хозяйство заведем, я, может, на речку Цаплинку работать наймусь, Вера Федоровна домом править станет, ты, Уклейка, дитя растить, тебе, Янка, невесту посватаем… Ничего! Справимся! В пресной-то водице!..

Плоты сдвинулись с места, и эмигранты под легкий плеск, под бурные восторги Афони и под Янкин прокуренный писк, побрели дальше, в незнакомый край, к неведомым озерам и болотам, – возможно, и впрямь туда, откуда они когда-то однажды появились…

Рига

2002

Оглавление

Глава первая Тайный и чрезвычайный сплыв

Глава вторая Поцелуй мелиоратора

Глава третья Приятного пробужденьица!

Глава четвертая Главное – без паники

Глава пятая Сватовство

Глава шестая Переселенцы

Глава седьмая Дезертир

Глава восьмая Грабеж

Глава девятая Эмигранты

Эпилог

Реклама на сайте