«Царствующие жрецы Гора»

Джон Норман Царствующие жрецы Гора

1. ЯРМАРКА В ЭН-КАРЕ

Я, Тарл Кабот, родом с Земли, человек, известный царям-жрецам Гора.

Это произошло в конце месяца Эн-Кара в году 10 117 от основания города Ара: я пришел в зал царей-жрецов в Сардарских горах на планете Гор, нашей Противоземле.

За четыре дня до этого на спине тарна я добрался до черной ограды, которая окружает ужасный Сардар, эти мрачные горы, увенчанные ледяными коронами, посвященные царям-жрецам, запретные для людей, для смертных, для любых созданий из плоти и крови.

Своего тарна, гигантское ястребоподобное верховое животное, я расседлал и отпустил: он не мог сопровождать меня в Сардар. Однажды я попытался на нем перелететь через ограду и углубиться в горы, но никогда больше не попытаюсь повторить этот полет. Животное попало под действие щита царей-жрецов, невидимого, но непреодолимого, несомненно, поля какого-то рода; поле, вероятно, действовало на механизм внутреннего уха тарна, так что животное оказалось не в состоянии управлять своим полетом и, потеряв ориентировку, смешавшись, упало на землю. Насколько мне известно, ни одно животное Гора не может проникнуть в Сардар. Пройти туда могут только люди, но они не возвращаются.

Мне не хотелось отпускать тарна: это прекрасная птица, сильная, умная, яростная, храбрая, верная. И странно, мне казалось, что тарн привязался ко мне. Во всяком случае я к нему привязался. Я сумел его отогнать только резкими словами, и, когда он, удивленный, вероятно, обиженный, исчез в удалении, я заплакал.

До ярмарки Эн-Кара, одной из четырех больших ярмарок, что в течение горянского года устраиваются в тени Сардара, было совсем недалеко, и скоро я уже медленно шел по ее центральной линии между ларьками и палатками, киосками и магазинчиками, павильонами и лавками, шел к высоким обитым медью воротам из черных бревен, за которыми сам Сардар, святилище богов этого мира, известных людям за пределами гор как цари-жрецы.

На ярмарке мне придется ненадолго задержаться, чтобы купить продовольствия для пути по Сардару; кроме того, мне нужно передать некоему члену касты писцов обернутый в кожу пакет, в котором содержится рассказ о происшествиях в городе Тарне за последние месяцы, краткая запись о событиях, которые мне показались достойными упоминания. (Несомненно, речь идет о рукописи, которая недавно была опубликована под названием «Изгнанник Гора». Из замечания Кабота следует, что во время написания ему не была известна судьба рукописи. Между прочим, название «Изгнанник Гора» принадлежит мне, а не Каботу. Может, следует упомянуть, что то же справедливо относительно первой книги — «Тарнсмен Гора» — и этой — «Цари-жрецы Гора». По какой-то причине Кабот никогда не дает названий своим рукописям. Вероятно, считает их не книгами, а личными записями, предназначенными скорее для себя, чем для других. Кстати, рассказ о том, как ко мне попала рукопись «Изгнанника Гора», содержится в начале этой книги, которую, подобно остальным, мне довелось издать. Достаточно сказать, что настоящая рукопись, как и предыдущие, была передана мне моим другом, а теперь и адвокатом, молодым Гаррисоном Смитом. Смит имел удовольствие лично знать Кабота, впервые познакомившись с ним семь лет назад в Новой Англии и возобновив знакомство около года назад в Нью-Йорке. Наш первый рассказ о Противоземле — «Тарнсмен Гора» — был передан Смиту лично Каботом, вскоре после этого исчезнувшим. Данная рукопись, третья по счету, была получена, по словам Смита, в таких же необычных обстоятельствах, что и вторая, обстоятельствах, описанных им в предисловии ко второй книге. Сам я искренне сожалею, что мне не пришлось лично встретиться с Каботом. Подлинный Кабот, разумеется, существует. Я знаю, что он существует или существовал. Насколько это возможно, я с большой тщательностью проверил все данные. Действительно, Тарл Кабот, соответствующий описанию, вырос в Бристоле, учился в Оксфорде и небольшом новоанглийском колледже, упоминаемом в первой книге. Он снимал квартиру в Манхэттене в период, соответствующий событиям первой и второй книг. Короче, все, что можно подтвердить, я подтвердил. Помимо этого у нас есть только рассказ самого Кабота, переданный мне Смитом, которому мы можем верить, а можем и не верить. — Дж.Н.).

Мне хотелось бы в другое время и в других обстоятельствах еще раз посетить ярмарку. Хотелось осмотреть ее товары, выпить в ее тавернах, поговорить с торговцами и участвовать в ее состязаниях, потому что эти ярмарки предоставляют почти уникальную возможность гражданам многочисленных враждующих друг с другом городов Гора встретиться на мирной почве.

Неудивительно, что города Гора поддерживают и приветствуют ярмарки. Иногда ярмарки дают возможность разрешить территориальные и торговые споры без утраты чести, так как полномочные представители городов, конечно, могут случайно встретиться среди шелковых павильонов.

Далее, члены таких каст, как врачи или строители, используют ярмарки для распространения информации и техники среди братьев по касте, что предписывается их кодексом, вопреки тому, что их города могут находиться во враждебных отношениях. И как и следует ожидать, члены касты писцов собираются на ярмарках, чтобы осмотреть предлагаемые рукописи и обсудить их.

Мой маленький друг, Торм из Ко-ро-ба, из касты писцов, четыре раза в жизни побывал на ярмарках. Он сообщил мне, что за это время доказал несостоятельность семисот восьми писцов из пятидесяти семи городов, но я не поручился бы за точность его рассказа: мне кажется, что подобно большинству других членов своей касты, да и моей тоже, Торм бывает слишком оптимистичен в описании своих прошлых многочисленных побед. Больше того, я никогда так и не мог понять, как решается вопрос о победителе в спорах писцов, и вполне вероятно, что каждый спорящий оставляет поле боя убежденный, что выиграл именно он. В моей касте — касте воинов — определить победителя все-таки легче, потому что побежденный часто лежит раненый или убитый у ног победителя. С другой стороны, в состязаниях писцов льется невидимая кровь, и доблестные бойцы расходятся в полном порядке, понося своих противников и перегруппировывая силы для завтрашней встречи. Я не виню в этом писцов; наоборот, я порекомендовал бы то же самое членам моей собственной касты.

Я скучал по Торму и гадал, увижу ли его снова. Представлял себе, как он возбужденно наскакивает на автора пыльного свитка, решительным взмахом своего синего плаща сбрасывает с его стола чернильницу, в ярости, как птица, прыгает на стол, провозглашая, что тот или иной писец заново обнаружил мысль, которая уже записана в столетней давности рукописи, известной Торму и, конечно, неизвестной его незадачливому противнику; как он вытирает нос полой плаща, дрожа, подходит к жаровне, набитой углем и обрывками рукописей, которая обязательно горит под столом, независимо от температуры снаружи.

Торм мог находиться где угодно, потому что жители Ко-ро-ба рассеяны царями-жрецами. Я должен отыскивать его на ярмарке; если он здесь, я не должен сообщать ему о своем присутствии, потому что согласно воле царей-жрецов никогда два жителя Ко-ро-ба не должны собираться вместе, и мне не хотелось подвергать опасности маленького писца. Гор станет беднее без его яростной эксцентричности, Противоземля просто перестанет быть собой без воинственного маленького Торма. Я улыбнулся про себя. Если я его встречу, он, конечно, станет настаивать, чтобы я взял его с собой в Сардар, хотя понимает, что это означало бы его смерть, и тогда мне придется связать его его же синим плащом, бросить в канаву и убежать. А может, безопасней бросить его в колодец. Торму за всю жизнь пришлось побывать во многих колодцах, и никто не удивится, обнаружив его бушующим на дне еще одного.

Кстати, ярмарки подчиняются торговым законам и содержатся на налоги с лавок и с покупок. Коммерческие возможности таких ярмарок — от обмена валюты до предоставления кредитов — весьма велики; их больше, пожалуй, только на улице Монет в Аре, и здесь с кажущимся беззаботным равнодушием предоставляются и берутся кредиты и займы на ростовщических процентах. Но это не так уж странно, потому что города Гора внутри своих стен выполняют торговый закон, даже против собственных граждан. Если они этого не сделают, ярмарки, разумеется, будут закрыты для жителей этих городов.

Соревнования, которые я упоминал, на ярмарках, как и следовало ожидать, мирные; во всяком случае без применения оружия. Считается преступлением против царей-жрецов окровавить оружие на ярмарке. Должен заметить, что в своих пределах цари-жрецы, по-видимому, гораздо терпимей к кровопролитию.

Схватки с оружием, которые ведутся до смерти, хотя и невозможны на ярмарках, известны на Горе и даже популярны в некоторых городах. Такие схватки, в которых обычно участвуют преступники и обедневшие солдаты удачи, предлагают призы в виде амнистии или золота и финансируются богатыми людьми, желающими получить одобрение населения своего города. Иногда это торговцы, которые хотят вызвать доброе отношение к своим товарам; иногда участники судебных процессов, желающие изменить к себе отношение судей; часто это убары или верховные посвященные, в интересах которых забавлять толпу. Такие схватки, ведущиеся до смерти, популярны, например, в Аре, где их поддерживает каста посвященных, считающих себя посредниками между царями-жрецами и людьми, хотя, как мне кажется, они в целом знают о царях-жрецах не больше остальных. Следует упомянуть, что такие схватки были запрещены в Аре, когда его администратором стал Казрак из Порт-Кара. И это его действие не добавило ему популярности среди могущественной касты посвященных.

Мне, однако, приятно сообщить, что на ярмарках самое опасное соревнование — это борьба, причем смертельные приемы не допускаются. В большинстве случаев состязаются в беге, испытывают силу, соревнуются в мастерстве стрельбы из лука и бросания копья. В других конкурсах встречаются хоры, поэты, и актеры из множества городов играют в театрах во время ярмарки. У меня был некогда друг — Андреас из пустынного города Тор, он принадлежал к касте поэтов и на одной из ярмарок выиграл приз — чашу, полную золота. И, вероятно, излишне упоминать, что улицы города во время ярмарки заполнены жонглерами, кукольниками, музыкантами и акробатами, которые вдалеке от театров соревнуются в своем древнем искусстве, собирая в буйной бушующей толпе медные монеты.

Многое продается на таких ярмарках. Я проходил мимо вин, тканей и шерсти, мимо шелков и кружев, изделий из меди и глинобитных изделий, мимо ковров и гобеленов, мимо леса, мехов, шкур, соли, оружия, стрел, седел и упряжи, колец, браслетов и ожерелий, поясов и сандалий, ламп и масел, лекарств, мяса, зерна, мимо животных, таких, как свирепые тарны, крылатые верховые животные Гора, и тарларионы, одомашненные ящеры, мимо длинных рядов закованных жалких рабов, мужчин и женщин.

На ярмарке никого нельзя поработить, но рабов можно продавать и покупать в ее пределах, и работорговцы здесь процветают; большие сделки заключаются разве на улице Клейм в Аре. Дело не только в том, что здесь большое предложение подобных товаров, так как люди из всех городов здесь бывают совершенно свободно; каждый горянин, мужчина и женщина, должен хоть раз в жизни, начиная с двадцатипятилетнего возраста, — в честь царей-жрецов — увидеть Сардарские горы. Поэтому пираты и разбойники, поджидающие в засадах и нападающие на торговые караваны, идущие на ярмарку, часто в награду за свою злую деятельность получают не только неодушевленные металлы и ткани.

Паломничество к Сардару, которое, согласно утверждениям посвященных, радует царей-жрецов, несомненно, играет свою роль в распределении красавиц среди враждебных городов Гора. Мужчины, сопровождающие караваны, обычно гибнут, защищая их, или рассеиваются, но эта участь, счастливая или нет, редко выпадает на долю женщин каравана. Их печальная доля — раздетыми, с невольничьими ошейниками на шее, идти пешком за фургонами на ярмарку или, если тарларионы каравана убиты или разбежались, самим нести товары. Таково следствие распоряжения царей-жрецов, чтобы каждая женщина, хоть раз в жизни, покинула свои стены и подверглась серьезному риску стать рабыней, добычей пиратов и разбойников.

Конечно, караваны хорошо вооружены, но пираты и разбойники собираются в больших количествах или, что еще опаснее, воины одного города нападают на караваны других городов. Кстати, это наиболее частый повод для возникновения войны между городами. То, что воины, нападая на караван, часто надевают знаки различия враждебного им города, еще более увеличивает подозрения и усложняет непрерывную междоусобную войну горянских городов.

Эти размышления у меня вызвало зрелище нескольких мужчин из Порт-Кара, дикого города на берегу залива Тамбер, которые выставили мрачную цепь из двадцати свежезаклейменных девушек, многие из них очень красивы. Все они с островного города Коса, захвачены в море, их корабль, несомненно, сожжен и затонул. Их прелести были совершенно открыты придирчивому глазу покупателей, проходивших вдоль линии. Девушки были прикованы к цепи, идущей от горла к горлу, руки у них связаны за спиной, и они склонялись в обычной позе рабынь для удовольствия. Когда возможный покупатель останавливался перед одной из них, бородатый разбойник из Порт-Коса тыкал в девушку хлыстом, и девушка поднимала голову и покорно произносила ритуальную фразу осматриваемой рабыни: «Купи меня, хозяин». Они должны были прийти к Сардару свободными женщинами, чтобы выполнить свои обязательства перед царями-жрецами. А прибыли как рабыни. Я отвернулся.

Мое дело как раз связано с царями-жрецами Гора.

В действительности я прибыл в Сардар, чтобы встретиться со сказочными царями-жрецами, чья несравненная мощь так влияет на судьбу городов и отдельных жителей Противоземли.

Говорят, цари-жрецы знают все, что происходит в их мире и простым поднятием руки могут вызвать всю мощь вселенной. Я сам видел силу царей-жрецов и знал, что они существуют на самом деле. Я сам путешествовал в корабле царей-жрецов, который дважды переносил меня в этот мир; я видел проявления их мощи, тончайшие, достаточные, чтобы изменить направление иглы компаса, и грозные, уничтожающие города, так что на месте, где некогда жили люди, не оставалось камня на камне.

Говорят, им подвластны и все сложности физического пространства, и человеческие эмоции, чувства людей и движения элементарных частиц для них одно и то же, они могут контролировать само тяготение и незримо влиять на сердца людей, но в последнем я сомневаюсь, потому что однажды по дороге в мой город Ко-ро-ба встретил посланника царей-жрецов, который смог ослушаться их. В обломках его сожженного разорвавшегося черепа я обнаружил золотые провода.

Он был уничтожен царями-жрецами так же небрежно, как человек затягивает ремень сандалии. Он им не подчинился и был уничтожен, немедленно и убедительно, но самое главное, сказал я себе, то, что он не подчинился, оказался способен на это и решил предпочесть неизбежную бесславную гибель. Он завоевал свободу, хотя она, как говорят горяне, привела его к вратам праха, куда, я думаю, даже цари-жрецы не пойдут за ним. Этот человек поднял руку на могущество царей-жрецов и умер, непокорный, умер ужасной, но благородной смертью.

Я из касты воинов, а в нашем кодексе достойной считается только смерть в битве, но я больше не могу считать это верным, потому что человек, встреченный мной на дороге в Ко-ро-ба, умер достойно и научил меня, что мудрость и справедливость не обязательно заключены только в твоем кодексе.

У меня простое дело к царям-жрецам, как и большинство дел чести и крови. По какой-то неизвестной мне причине они разрушили мой город Ко-ро-ба и рассеяли его жителей. Я не смог узнать о судьбе своего отца, своих друзей, товарищей по оружию, о судьбе моей любимой Талены, дочери Марлениуса, который некогда был убаром Ара, моей милой и мягкой, свирепой и дикой прекрасной возлюбленной, моей вольной спутницы, моей Талены, вечной убаре моего сердца, той, что всегда является мне в самых сладких снах. Да, у меня есть дело к царям-жрецам.

2. В САРДАР

Я смотрел на длинную широкую улицу, заканчивающуюся большими бревенчатыми воротами, и на черные негостеприимные утесы Сардарского хребта за ними.

Не потребовалось много времени, чтобы купить небольшой запас продуктов, которые я возьму с собой в Сардар; нетрудно оказалось найти и писца, которому я мог вручить рассказ о событиях в Тарне. Я не спрашивал его имени, а он — моего. Я знал его касту, он — мою, и этого вполне достаточно. Он не мог прочесть рукопись, написанную по-английски: этот язык так же чужд ему, как большинству из вас горянский, но он будет беречь рукопись и хранить ее как драгоценность, потому что писцы любят записанное слово и берегут его от вреда, а если он и не может ее прочесть, какая разница — его прочтет когда-нибудь кто-нибудь, и тогда слова, так долго хранившие свою тайну, вдруг снова оживотворят великое чудо коммуникации, и то, что когда-то было записано, будет прочтено и понято.

И вот я стою перед высокими воротами из черных бревен, обитых полосками меди. Ярмарка за мной, Сардар — передо мной. На одежде и щите у меня никаких символов, потому что мой город уничтожен. Я в шлеме. Никто не узнает, кто вошел в Сардар.

У ворот меня встретил один из посвященных, мрачный тощий человек с тонкими губами и глубоко запавшими глазами, одетый в чистые белые одежды своего клана.

— Ты хочешь говорить с царями-жрецами? — спросил он.

— Да.

— Ты понимаешь, что делаешь?

— Да.

Мы с посвященным некоторое время смотрели друг на друга, потом он отступил в сторону, как делал, должно быть, уже много раз. Разумеется, я не первый, кто уходит в Сардар. Множество мужчин и женщин уходили в эти горы, но так и неизвестно, что они там нашли. Иногда это юные идеалисты, мятежники и защитники проигранных дел, которые хотят пожаловаться царям-жрецам; иногда старики и больные, уставшие от жизни и желающие умереть; иногда жалкие, коварные или испуганные негодяи, которые хотят найти в этих голых утесах тайну бессмертия; а иногда изгнанники, спасающиеся от сурового правосудия Гора и надеющиеся найти хотя бы ненадолго убежище в этом загадочном владении царей-жрецов, куда не может проникнуть никакой магистрат, никакой отряд мстителей. Вероятно, посвященный решил, что перед ним именно последний случай, потому что на моей одежде не было никаких символов.

Он отвернулся от меня и отошел к небольшой подставке с одной стороны ворот. На подставке серебряная чаша, полная воды, флакон с маслом и полотенце. Посвященный окунул пальцы в чашку, налил себе на ладонь немного масла, снова окунул пальцы и досуха вытер руки.

По обе стороны от ворот стояли большие лебедки с цепью, и к каждой приковано несколько слепых рабов.

Посвященный аккуратно сложил полотенце и положил его на подставку.

— Откройте ворота, — сказал он.

Рабы послушно навалились на деревянные спицы, колеса заскрипели, цепи натянулись. Голые ноги скользили по грязи, рабы еще сильнее налегали на упрямые спицы. Тела их согнулись, напряглись. Слепые глаза устремлены в пустоту. Жилы на шее, ногах и руках начали вздуваться, и я испугался, что они вот-вот лопнут; мышцы согнутых тел наливались болью, как будто боль — это жидкость, тело их, казалось, сплавляется с деревом колеса, на спинах одежда потемнела от пота. Люди не раз ломали себе кости на деревянных колесах сардарских лебедок.

Наконец послышался громкий треск, и ворота разошлись на ширину ладони, потом на ширину плеча и наконец на ширину человеческого тела.

— Достаточно, — сказал я.

И сразу вошел.

Входя, я услышал траурный звон большой полой металлической балки, которая установлена на некотором расстоянии от ворот. Я и раньше слышал этот звон и знал, что он означает: еще один смертный вошел в Сардар. Угнетающий звук, и сознание того, что на этот раз ухожу в горы я, не делало его веселее. Прислушиваясь, я подумал, что цель этого звука не только в том, чтобы сообщить людям об уходящем в Сардар; нет, так можно предупреждать и царей-жрецов.

Я оглянулся вовремя, чтобы увидеть, как закрываются большие ворота. Закрылись они беззвучно.

Путь к залу царей-жрецов оказался не таким трудным, как я думал. По большей части я шел по старой тропе, кое-где в крутых местах были даже вырублены ступени — ступени, за прошедшие тысячелетия сглаженные бесчисленными ногами.

Тут и там на тропе лежали кости — человеческие. Не знаю, кости ли это замерзших и умерших от голода или уничтоженных царями-жрецами. Время от времени на скале у тропы виднелась какая-нибудь надпись. В одних содержались проклятия царям-жрецам, в других — гимны в их честь; были среди надписей веселые, хотя преобладали пессимистические. Я помню одну из них: «Ешь, пей и будь счастлив. Остальное ничего не значит». Другие надписи проще, часто печальные: «Нет еды», «Мне холодно», «Я боюсь». В одной надписи говорилось: «Горы пусты. Рена, я люблю тебя». Интересно, кто это написал и когда. Надпись очень старая. Сделана старинным горянским шрифтом. Ей, вероятно, не меньше тысячи лет. Но я знал, что эти горы не пусты, потому что видел свидетельства существования царей-жрецов. Я продолжал путь.

Не встречались животные, не было растительности, только бесконечные черные скалы, черные утесы и тропа из темного камня. Постепенно воздух становился холоднее, пошел снег. Ступени покрылись льдом, и я шел мимо пропастей, заполненных льдом, который тут, не тая, лежит, наверно, столетия. Я плотнее завернулся в плащ и, пользуясь копьем, как палкой, пошел дальше.

Через четыре дня я впервые за все время пути услышал звук, который не был ветром, шумом снега или стоном льда; это был звук живого существа — рев горного ларла.

Ларл — хищник, когтистый и клыкастый, большой, обычно достигает роста семи футов в плечах. Надо сказать, что он похож на хищников из отряда кошачьих: во всяком случае своей грацией и силой он напоминает мне меньших по размеру, но не менее страшных кошек джунглей моего родного мира.

Я полагаю, это результат действия механизма сходной эволюции: оба зверя должны уметь преследовать, красться и неожиданно набрасываться, убивать быстро и безжалостно. Если есть наиболее эффективная форма для наземного хищника, я считаю, пальма первенства в моем старом мире принадлежит бенгальскому тигру; но на Горе таким хищником, несомненно, является горный ларл; и я не могу поверить, что структурное сходство между этими двумя зверями на различных мирах — всего лишь случайность.

У ларла широкая голова, иногда до двух футов в поперечнике, примерно треугольной формы, что придает его черепу сходство с головой гадюки, но, конечно, она поросла шерстью и зрачки глаз как у кошки, а не как у гадюки: они могут сужаться до ширины лезвия ножа при дневном свете и ночью превращаться в темные вопрошающие луны.

Расцветка у ларла обычно рыжевато-коричневая или черная. Черные ларлы ведут преимущественно ночной образ жизни; и самцы и самки обладают гривой. Рыжие ларлы, которые охотятся в любое время, когда голодны, и которые распространены гораздо шире, не имеют гривы. Самки обоих видов обычно меньше самцов, но столь же агрессивны и часто гораздо опаснее, особенно поздней осенью и зимой, когда у них есть детеныши. Я как-то убил самца рыжего ларла в Вольтайских горах всего в пасанге от города Ара.

Услышав рев этого зверя, я отбросил плащ, поднял щит и приготовил копье. Меня удивило, что в Сардаре можно встретить ларла. Как он туда попал? Возможно, местный. Но чем он питается в этих голых утесах? Я не видел никакой добычи, если не считать людей, входящих в горы, но их кости, разбросанные, белые, замерзшие, не были расколоты и изгрызены; на них не было следов пребывания в челюстях ларла. Но тут я понял, что это ларл царей-жрецов, потому что в этих горах ничто не может жить без их согласия; значит, его кормят цари-жрецы или их слуги.

Несмотря на свою ненависть к царям-жрецам, я не мог не восхищаться ими. Никому не удавалось приручить ларла. Даже детеныши ларла, если их выращивали люди, достигнув зрелости, ночью в приступе атавистической ярости убивали своих хозяев и под тремя лунами Гора бежали из домов людей, бежали в горы, привлекаемые инстинктом туда, где они родились. Известен случай, когда ларл прошел больше двадцати пяти сотен пасангов в поисках расщелины в Вольтайских горах, где он родился. У входа в эту расщелину его убили. За ним следили охотники. Среди них был старик, который когда-то поймал детеныша. Он и узнал место.

Я осторожно шел вперед, подготовив к броску копье, готовый закрыться щитом от предсмертных бросков животного, если удар копья будет удачным. Жизнь моя в моих руках, и я был этим доволен. Другой жизни мне не нужно.

Я про себя улыбнулся. Я первое копье: здесь просто нет других.

В Вольтайских горах отряды охотников, в основном из Ара, крадутся к ларлу с большими горянскими копьями. Обычно они движутся цепочкой, и тот, кто впереди, называется первым копьем, потому что делает первый бросок. Бросив копье, он падает на землю и закрывает тело щитом, и так же поступает каждый следующий за ним. Это позволяет всем по очереди бросить копья и дает некоторую защиту в случае неудачного броска.

Но главная причина становится ясной, когда узнаешь о роли последнего в цепочке, которого называют последним копьем. Бросив оружие, последнее копье не может ложиться на землю. Если он так поступит, любой из выживших товарищей убьет его. Но это происходит редко, потому что горянские охотники страшатся трусости больше, чем когтей и клыков ларла. Последнее копье должен оставаться на ногах, и, если зверь еще жив, встретить его нападение мечом. Он не ложится на землю, чтобы оставаться в поле зрения ларла и стать объектом нападения обезумевшего раненого зверя. Таким образом, если копья не попали в цель, последнее копье приносит себя в жертву ради своих товарищей, которые тем временем могут убежать. Такой обычай кажется жестоким, но он приводит к сохранению человеческих жизней: как говорят горяне, лучше пусть умрет один, чем многие.

Первое копье обычно лучший метатель, потому что если ларл не убит или серьезно не ранен первым же ударом, жизнь всех остальных, а не только последнего копья, в серьезной опасности. Парадоксально, но последнее копье

— это обычно самый слабый и наименее искусный из охотников. То ли горянские охотничьи традиции жалеют слабых, защищая их более меткими копьями, то ли наоборот — презирают их, считая наименее ценными членами отряда, не знаю. Зарождение этого охотничьего обычая теряется в древности, он такой же древний, как сам человек, его оружие и ларлы.

Тропа крутая, но подъем облегчают ступени. Мне никогда не нравилось иметь врага над собой, да и сейчас не понравилось, но я сказал себе, что копье легче найдет уязвимое место, если ларл прыгнет на меня сверху, чем если бы я был наверху и тогда мог метить только в основание черепа. Сверху я попытался бы перебить позвоночник. Череп ларла — чрезвычайно трудная цель, потому что голова его в непрерывном движении. Больше того, она покрыта костным щитом, который идет от четырех ноздрей до начала позвоночника. Этот щит можно пробить копьем, но неудачный бросок приводит к тому, что копье отскакивает, нанеся нетяжелую, но болезненную рану. С другой стороны, снизу можно попасть в сердце ларла; оно, из восьми отделов, находится в центре груди.

Но тут сердце у меня дрогнуло: я услышал рев второго животного.

А у меня только одно копье.

Одного ларла я могу убить, но потом обязательно погибну в челюстях второго. Я не боялся смерти и почувствовал только гнев, что эти звери помешают моему свиданию с царями-жрецами Гора.

Я подумал, сколько человек на моем месте повернули бы назад, и вспомнил побелевшие замерзшие кости на тропе. Может, отступить и подождать, пока звери уйдут. Вероятно, они еще не увидели меня. И я улыбнулся этой глупой мысли: ведь передо мной ларлы царей-жрецов, охранники крепости богов Гора.

Высвободив меч в ножнах, я снова двинулся вверх.

Оказался на повороте тропы и подготовился к броску, чтобы ударить одного ларла копьем, обратив против второго меч.

Мгновение постояв, я с яростным воинским кличем города Ко-ро-ба в чистом морозном воздухе Сардара выбежал на открытое место, отведя назад руку с копьем и высоко подняв щит.

3. ПАРП

Послышался неожиданный звон цепей, и я увидел двух больших белых ларлов. Звери на мгновение застыли, обнаружив мое присутствие, потом мгновенно повернулись и бросились ко мне, насколько позволяли натянувшиеся цепи.

Копье осталось у меня в руке.

Оба зверя были прикованы, толстые цепи начинались у их украшенных драгоценностями ошейников; они-то и сдержали ужасный бросок. Одного ларла отбросило назад, настолько сильно он на меня кинулся, второй какое-то мгновение стоял вертикально, нависая надо мной, как дикий жеребец, его мощные когти резали воздух, он пытался разорвать удерживающую его цепь.

Потом оба звери сели на расстоянии вытянутой цепи, рыча, злобно глядя на меня, изредка пытаясь подтянуть меня лапой к своим ужасным челюстям.

Я был поражен. Но старался держаться от зверей как можно дальше, хотя никогда раньше не видел белых ларлов.

Огромные звери, превосходные образцы, не менее восьми футов в плечах.

Верхние клыки, как кинжалы в челюсти, в фут длиной и выступают за нижнюю челюсть, как у саблезубых тигров. Четыре носовых щели каждого животного широко раскрыты, звери возбужденно и тяжело дышат. Длинные хвосты с кисточкой на конце хлещут по сторонам.

Затем больший по размеру ларл почему-то утратил ко мне интерес. Он встал, принюхался, повернулся ко мне боком и как будто отказался от всякого намерения причинить мне вред. Мгновение спустя я понял, в чем дело: он быстро повернулся, лег на бок и протянул ко мне задние лапы. Я в ужасе поднял щит: изменив позу, он на целых двадцать футов увеличил радиус пространства, куда допускала его цепь. Две большие когтистые лапы ударили меня по щиту и отбросили к утесу. Я покатился и постарался быстрее вернуться, так как удар отбросил меня в пределы досягаемости второго зверя. Плащ и одежда на спине у меня были разорваны когтями второго ларла.

Я с трудом встал.

— Прекрасно сделано, — сказал я ларлу.

Я был на волосок от гибели.

Теперь оба зверя страшно разъярились: они понимали, что я больше не поддамся на их примитивную уловку. Меня восхитили эти ларлы, они казались почти разумными. Да, сказал я себе, хорошо было сделано.

Я осмотрел щит и обнаружил десять широких разрывов в покрывавшей его коже. Спина промокла от крови: когти второго ларла добрались до тела. Кровь должна была быть теплой, но я чувствовал холод. Она замерзала у меня на спине. Теперь не оставалось другого выхода, только вперед, если смогу. Без таких маленьких, но необходимых предметов, как иголка и нитка, я, несомненно, замерзну. В Сардаре нет дерева, значит не из чего разжечь костер.

Да, повторил я про себя мрачно, хотя и улыбаясь и глядя на ларлов: хорошо было сделано, слишком хорошо.

И тут я услышал звон цепей и увидел, что цепи не прикреплены к кольцам на скале, а исчезают в двух круглых отверстиях. Теперь цепи медленно втягивали внутрь, к крайнему раздражению зверей.

Место, на котором я оказался, значительно шире тропы: тропа неожиданно расширилась, превратившись в большую круглую площадку, на которой я и обнаружил прикованных ларлов. С одной стороны площадка заканчивалась вертикальной скалой; скала изгибалась, создавая нечто вроде чашеобразного углубления; по другую стороны площадка обрывалась в крутую пропасть, но частично ограничивалась другим утесом: это начиналась вторая гора, которая соединялась с той, на которую я поднимался. Круглые отверстия, куда уходили цепи ларлов, находились в этих двух противоположных утесах. И между утесами открывался узкий проход. Насколько я мог видеть, он заканчивался тупиком. Да, решил я, эта внешне непроницаемая стена вполне может скрывать вход в зал царей-жрецов.

Почувствовав натяжение цепей, звери начали отступать к утесам, теперь они сидели, прижавшись к стенам, цепи их превратились в короткие привязи. Мне показалась прекрасной снежная белизна их шкур. Звери угрожающе рычали, изредка поднимали лапу, но не делали попыток вырваться.

Мне не пришлось долго ждать. Прошло не более десяти горянских инов, как часть скалы неожиданно отошла назад, обнаружив проход в камне, примерно в восемь квадратных футов.

Некоторое время я колебался: откуда мне знать, что цепи не отпустят, когда я окажусь между зверями. Откуда мне знать, что ждет меня в темном проходе? Но тут я увидел в нем какое-то движение, показалась низкорослая круглая фигура в белой одежде.

К моему изумлению, из прохода, щурясь на солнце, вышел человек. В белой одежде, похожей на одеяния посвященных. В сандалиях. Краснощекий, с лысой головой. С бачками, которые от ветра весело шевелились на его невыразительном лице. Маленькие яркие глаза под густыми белыми бровями. Больше всего я удивился, увидев, что он держит небольшую круглую трубку, из которой тянется струйка дыма. Табак на Горе неизвестен, хотя есть другие порочные привычки, занимающие его место; в особенности часто жуют листья растения канда, вызывающие наркотическое действие; как ни странно, корни этого растения, если их высушить и измельчить, смертельно ядовиты.

Я внимательно разглядывал маленького полного джентльмена, фигура которого так не соответствовала массивному каменному входу. Мне казалось невероятным, что он может быть опасен, что его хоть что-то может связывать с ужасными царями-жрецами Гора. Он слишком добродушен, слишком открыт и бесхитростен, слишком откровенен и явно рад мне. Невозможно было не почувствовать влечения к нему; я понял, что он мне нравится, хотя мы только что встретились, и что хочу, чтобы и я понравился ему; я чувствовал, что нравлюсь ему, и мне самому это было приятно.

Если бы я встретил его в своем мире, этого маленького полного веселого джентльмена, с его ярким лицом и добродушными манерами, я решил бы, что он англичанин, из числа тех, кого так редко можно встретить в наши дни. Если бы такой встретился в восемнадцатом столетии, он оказался бы жизнерадостным шумным деревенским сквайром, нюхающим табак, считающим себя центром земли, любящим подшутить над пастором и ущипнуть служанку; в девятнадцатом веке ему бы принадлежал старый книжный магазин, и он работал бы за высоким столом, очень старомодным, держал бы свои деньги в носке, раздавал бы их всем по первой просьбе и публично читал вслух Чосера и Дарвина, вызывая ужас посетительниц и местных священников; в мое время такой человек мог быть только профессором колледжа, потому что других убежищ в моем мире для таких людей почти не осталось; можно представить себе его укрывшимся в университетском кресле, может быть, даже с подагрой, он отдыхает в своей должности, попыхивая трубкой, любитель эля и старинных замков, поклонник непристойных песен елизаветинского времени, которое считает частью богатого литературного наследия прошлого и с которым знакомит поколения недавних выпускников Этона и Харроу. Маленькие глазки, мигая, рассматривали меня.

Я вздрогнул, заметив, что зрачки у этого человека красные.

Лицо его чуть заметно раздраженно поморщилось, и мгновение спустя он снова стал прежним веселым и добродушным.

— Идем, идем, — сказал он. — Заходи, Кабот. Мы тебя ждем.

Он знает мое имя.

Кто меня ждет?

Но, конечно, он должен знать мое имя, а те, что ждут, это цари-жрецы Гора.

Я забыл о его глазах, почему-то мне это перестало казаться важным. Может, подумал, что ошибся. Но я не ошибся. Человек отступил в проход.

— Идешь? — спросил он.

— Да.

— Меня зовут Парп, — сказал он, еще больше отодвигаясь внутрь. Затянулся, выпустил дым. Повторил: — Парп, — и снова затянулся.

Руку он не протянул.

Я молча смотрел на него.

Странное имя для царя-жреца. Не знаю, чего я ожидал. Он, казалось, почувствовал мое удивление.

— Да, — сказал человек, — Парп. — Он пожал плечами. — Не очень подходящее имя для царя-жреца, но я и не очень царь-жрец. — Он захихикал.

— Ты царь-жрец? — спросил я.

Снова на его лице появилась мгновенная тень раздражения.

— Конечно, — сказал он.

Казалось, сердце мое остановилось.

В этот момент один из ларлов неожиданно рявкнул. Я вздрогнул, но, к моему изумлению, человек, назвавший себя Парпом, побелевшей рукой сжал трубку и задрожал от ужаса. Через мгновение он пришел в себя. Мне показалось странным, что царь-жрец так боится ларлов.

Не взглянув, иду ли я за ним, он неожиданно повернулся и пошел в глубь прохода.

Я подобрал свое оружие и пошел за ним. Только грозный рев прикованных ларлов, когда я проходил между ними, убеждал меня, что я не сплю, что я действительно пришел к залу царей-жрецов.

4. ЗАЛ ЦАРЕЙ-ЖРЕЦОВ

Как только я двинулся за Парпом по коридору, вход за мной закрылся. Помню, как я бросил последний взгляд на Сардарский хребет, на тропу, по которой пришел, на голубое небо и двух снежных ларлов, прикованных по обе стороны от входа.

Мой хозяин не разговаривал, он весело шел вперед, и дым из маленькой круглой трубки почти непрерывно окутывал его лысую голову и бачки и плыл по коридору.

Коридор освещен лампами — энергетическими шарами, такими же, какие я видел в туннелях Марлениуса под стенами Ара. Ни в освещении, ни в конструкции коридора ничего не показывало, что каста строителей царей-жрецов, если таковая у них есть, хоть в чем-то превосходит людей на равнинах. К тому же в коридоре не было никаких украшений, мозаик, ковров, шпалер, которыми горяне так любят украшать свои жилища. Насколько я мог судить, у царей-жрецов нет искусства. Может быть, они считают его бесполезным отвлечением от более интересующих их ценностей: размышлений, изучения жизни людей, манипулирования ими.

Я заметил, что коридор, по которому мы идем, очень древний. Его отполировали сандалии бесчисленного количества мужчин и женщин, прошедших там же, где иду я, может, тысячу лет назад, может, вчера или даже сегодня утром.

И тут мы оказались в большом зале. Зал без всяких украшений, но сам размер придавал ему строгое величие.

Я вступил на порог этого зала, или помещения, испытывая благоговейное чувство.

Я оказался на площади под огромным правильным куполом, диаметром не менее тысячи ярдов. Купол из какого-то прозрачного вещества, может, особого стекла или пластика, потому что стекло и пластик, знакомые мне, не выдержали бы напряжения, создаваемого таким сооружением. Над куполом знакомое голубое небо.

— Входи, входи, Кабот, — пригласил Парп.

Я вошел вслед за ним. Под огромным куполом ничего нет, только в самом центре высокий помост, а на нем большой трон, вырезанный из камня.

Нам потребовалось немало времени, чтобы добраться до помоста. Наши шаги глухо отдавались в пустоте над каменным полом. Наконец мы подошли.

— Жди здесь, — сказал Парп, указав на место за кольцом, окружавшим помост.

Я не встал точно в указанном им месте, а в нескольких футах от него, хотя и за пределами кольца.

Парп поднялся по десяти ступеням на помост и сел на каменный трон. Он представлял странный контраст строгому величию этого трона. Его ноги в сандалиях не доставали до пола; усаживаясь поудобнее, он слегка поморщился.

— Откровенно говоря, — сказал Парп, — я считаю ошибочным, что мы в Сардаре мало внимания уделяем удобствам. — Он пытался принять удобную позу. — Например, на таком троне вполне уместны были бы подушки. Как ты считаешь, Кабот?

— На таком троне они неуместны, — сказал я.

— Да, — согласился Парп, — вероятно, ты прав.

Он искусно выбил из трубки пепел, разбросав его и остатки невыкуренного табака по помосту.

Я, не двигаясь, смотрел на него.

Он порылся в кисете, висевшем у него на поясе, достал оттуда пластиковый пакет. Я внимательно следил за каждым его движением. Нахмурился, увидев, что он достает из пакета табак и снова набивает трубку. Он снова порылся и достал маленький узкий цилиндрический серебристый предмет. На мгновение мне показалось, что он направляет его на меня.

Я поднял свой щит.

— Ну, Кабот! — с некоторым нетерпением сказал Парп и с помощью этого предмета раскурил трубку.

Я чувствовал себя глупо.

Парп начал удовлетворенно курить. Ему пришлось немного повернуться, чтобы смотреть на меня, так как я не встал точно в указанном им месте.

— Я бы хотел, чтобы ты был более сговорчив, — сказал он.

Постучав по полу концом копья, я встал туда, куда он указал.

Парп захихикал и продолжал курить.

Я молчал, он курил. Потом снова, как и прежде, выбил трубку о край трона, снова наполнил ее. Снова зажег маленькой серебристой зажигалкой и откинулся на спинку трона. Смотрел на купол, так высоко над нами, на уходящую вверх струйку дыма.

— Как тебе понравился путь по Сардару? — спросил Парп.

— Где мой отец? Что случилось с городом Ко-ро-ба? — Голос у меня перехватило. — Где Талена, моя вольная спутница?

— Надеюсь, дорога была приятной, — сказал Парп.

Я почувствовал, как кровь у меня разгорается.

Парп не обращал на это внимания.

— Не у всех этот путь так благополучно заканчивается, — сказал он.

Я сжал копье.

Вся ненависть всех этих лет, которую я накапливал к царям-жрецам, теперь неконтролируемо, медленно, яростно охватывала меня, дикая и свирепая, огонь ярости захватил меня, поглотил, он раздувался, он кипел в моем теле, в моем взгляде, он жег воздух, разделявший меня и Парпа. Я воскликнул:

— Отвечай мне. Скажи то, что я хочу знать!

— В пути по Сардару, — невозмутимо продолжал Парп, — путника прежде всего поджидает негостеприимное окружение, например, суровая погода, особенно зимой.

Я поднял копье, и мои глаза, должно быть, ужасные в прорезях шлема, нацелились в сердце сидевшего на троне человека.

— Говори! — воскликнул я.

— Ларлы, — продолжал Парп, — тоже серьезная помеха.

Я закричал от гнева, готовясь бросить копье, но сдержался: я не мог просто так убить его.

Парп, улыбаясь, попыхивал трубкой.

— Весьма разумно с твоей стороны, — сказал он.

Я мрачно смотрел на него, гнев мой схлынул. Я чувствовал свою беспомощность.

— Понимаешь, ты не можешь причинить мне вреда, — сказал Парп.

Я удивленно смотрел на него.

— Не можешь, — повторил он. — Если хочешь, брось копье.

Я взял копье и бросил его к основанию помоста. Пахнуло жаром; я, ошеломленный, отступил. Потряс головой, чтобы разогнать алые круги перед глазами.

У подножия помоста лежала кучка пепла и несколько капель расплавленной бронзы.

— Вот видишь, — сказал Парп, — оно бы до меня не долетело.

Теперь я понял, какова цель кольца, окружавшего трон.

Снял шлем и положил щит на пол.

— Я твой пленник.

— Вздор, — ответил Парп. — Ты мой гость.

— Меч я сохраню, — сказал я. — Если он тебе нужен, тебе придется отбирать его у меня.

Парп добродушно рассмеялся, его маленькое круглое лицо затряслось на тяжелом троне.

— Уверяю тебя, — сказал он, — мне твой меч не нужен. — Хихикая, он смотрел на меня. — И ты не нужен, — добавил он.

— А остальные?

— Какие остальные?

— Остальные цари-жрецы, — сказал я.

— Боюсь, — ответил Парп, — что я здесь единственный.

— Но ты ведь сказал: «Мы ждем», — возразил я.

— Неужели я так сказал?

— Да.

— Ну, это просто оборот речи.

— Понятно, — сказал я.

Парп, казалось, встревожился, Что-то его отвлекало.

Он взглянул на купол. Становилось поздно. Парп, кажется, начинал нервничать. Он все чаще вертел в руках трубку, просыпал табак.

— Расскажешь ли ты о моем отце, о моем городе, о моей возлюбленной? — спросил я.

— Может быть, — ответил Парп, — но сейчас ты устал от пути.

И правда, я устал и проголодался.

— Нет, — сказал я, — мы будем говорить сейчас.

Почему-то Парп все больше нервничал. Небо над куполом теперь посерело и потемнело. Быстро приближалась горянская ночь, обычно темная, полная звезд.

Где-то далеко, может, сквозь какой-то коридор, ведущий к залу царей-жрецов, я услышал рычание ларла.

Парп, казалось, задрожал на троне.

— Царь-жрец боится ларла? — спросил я.

Парп захихикал, но не так весело, как обычно. Я не понимал причины его беспокойства.

— Не бойся, — сказал он, — они хорошо привязаны.

— Я не боюсь, — спокойно ответил я.

— А я, должен признаться, так и не смог привыкнуть к их ужасному реву.

— Ты царь-жрец, — сказал я, — тебе достаточно поднять руку и уничтожить их.

— Какой прок в мертвом ларле? — спросил в ответ Парп.

Я не ответил.

И удивился, почему мне позволено было пересечь Сардар, найти зал царей-жрецов, предстать перед троном.

Неожиданно послышался далекий, раскатистый звук гонга, глухой, но пронизывающий звук; он доносился откуда-то изнутри.

Парп вскочил, лицо его побледнело.

— Свидание окончено, — провозгласил он. И оглянулся с плохо скрываемым ужасом.

— А что со мной, твоим пленником? — спросил я.

— Моим гостем, — раздраженно поправил Парп, чуть не выронив свою трубку. Он постучал ею о трон и сунул в кисет.

— Твоим гостем? — переспросил я.

— Да, — выпалил Парп, посматривая вправо и влево. — До того времени, пока не придет пора тебя уничтожить.

Я стоял молча.

— Да, — повторил он, глядя на меня, — пока не придет пора тебя уничтожить.

Он смотрел на меня сверху вниз в надвигающейся тьме зала царей-жрецов, и зрачки его глаз на мгновение сверкнули, ярко, как расплавленная медь. И я понял, что не ошибся. У него глаза не такие, как у меня, как у других людей. Я понял, что Парп не человек.

Снова послышался звук большого невидимого гонга, глухой, раскатистый, отдающийся в огромной зале царей-жрецов.

С криком ужаса Парп последний раз дико оглядел зал и скрылся за спинкой трона.

— Подожди! — закричал я.

Но он исчез.

Осторожно косясь на кольцо, я обошел его по периметру и оказался за троном. Ни следа Парпа. Я обошел вокруг всего кольца и снова остановился перед троном. Взял шлем и бросил его к помосту. Он шумно покатился по ступенькам. Я пересек кольцо: по-видимому, после ухода Парпа сделать это можно.

Снова прозвучал далекий гонг, и снова зал царей-жрецов, казалось, наполнился зловещими отголосками. Это был третий удар. Я удивился тому, что Парп так испугался ударов гонга, наступления ночи.

Я осмотрел трон и не нашел за ним ни следа двери. Однако я знал, что выход существует. Хоть я и не касался Парпа, но был уверен, что он так же осязаем и материален, как вы или я. Он просто не мог исчезнуть.

Снаружи наступила ночь.

Сквозь купол я видел три луны Гора и яркие звезды над ними.

Они прекрасны.

Повинуясь порыву, я сел на большой трон в зале царей-жрецов, достал меч и положил его себе на колени.

И вспомнил слова Парпа:

— Пока не придет время тебя уничтожить.

Я почему-то рассмеялся, и мой смех был смех воина Гора, бесстрашный, могучий, он раскатился в одиночестве и пустоте зала царей-жрецов.

5. ВИКА

Я пришел в себя от успокаивающего прикосновения губки ко лбу.

Схватил руку, державшую губку, и обнаружил, что это рука девушки.

— Кто ты? — спросил я.

Я лежал на спине на большом каменном возвышении, примерно в двенадцать квадратных футов. Подо мной, спутанные и переплетенные, тяжелые спальные шкуры, толстые меховые покрывала, многочисленные простыни алого шелка. На возвышении разбросано также несколько желтых шелковых подушек.

Я находился в большой комнате, не менее сорока квадратных футов; спальное возвышение в одной стороне, но стены не касается. Стены темного камня, в них лампы. Мебель состоит главным образом из двух или трех шкафов у стены. Окон нет. Во всем отпечаток аскетизма. Дверей нет, но в комнату ведет большой открытый вход, примерно двенадцати футов в ширину и восемнадцати в высоту. Сквозь него виден коридор.

— Пожалуйста, — сказала девушка.

Я отпустил ее руку.

Девушка хорошенькая: светлые волосы, цвета летней соломы; волосы прямые, падают на спину и перевязаны полоской белой ткани. Глаза голубые и мрачные. Губы, полные и красные, способные разорвать сердце мужчины, надуты; губы чувственные, слегка мятежные, слегка презрительные.

Она склонилась у возвышения.

За ней, на полу, сосуд из полированный бронзы, полный воды, полотенце и горянский бритвенный нож с прямым лезвием.

Я коснулся подбородка.

Пока я спал, она меня побрила.

Я вздрогнул, представив себе лезвие у горла.

— У тебя легкое прикосновение, — сказал я.

Она склонила голову.

На ней длинное простое белое платье без рукавов, падающее благородными классическими складками. Вокруг горла изящно обернут белый шелковый шарф.

— Я Вика, — сказала она, — твоя рабыня.

Я сел, скрестив ноги по-горянски. Потряс головой, чтобы прогнать остатки сна.

Девушка встала, отнесла сосуд к раковине в углу комнаты и вылила воду.

Походка у нее хорошая.

Потом она провела рукой мимо стеклянного диска на стене, и из скрытого отверстия полилась в раковину вода. Девушка ополоснула сосуд, снова наполнила его водой, потом достала из шкафа другое полотенце из мягкой льняной ткани. Подойдя к спальному возвышению, она склонилась передо мной, подняв сосуд. Я принял у нее сосуд и сначала напился, а потом, поставив его рядом, умылся. Вытер лицо полотенцем. Она взяла бритвенный нож, использованное полотенце и сосуд и отошла к стене.

Очень грациозная, очень красивая девушка.

Снова ополоснула сосуд и поставила к стене сушить. Промыла и вытерла нож и положила в шкаф. Движением руки, не прикасаясь к стене, открыла в ней небольшое круглое отверстие и бросила туда два использованных полотенца. Когда они исчезли, круглая дверца закрылась.

Девушка вернулась к спальному возвышению и опустилась на колени в нескольких футах от меня.

Мы смотрели друг на друга.

Молчали.

Спина у нее прямая; склонившись, она опирается на пятки. В глазах горит раздраженная ярость или бессильный гнев. Я улыбнулся ей, но она не улыбнулась в ответ, посмотрела на меня сердито.

Когда она снова подняла голову, я посмотрел ей прямо в глаза; некоторое время мы так смотрели в глаза друг другу, потом она опустила взгляд.

Когда она подняла голову, я коротким жестом пригласил ее придвинуться.

В глазах ее мелькнуло гневное возмущение, но она встала, медленно приблизилась ко мне и склонилась у самого возвышения. Я, по-прежнему сидя на возвышении скрестив ноги, наклонился, взял ее голову в руки и привлек к себе. Она склонилась, с поднятым ко мне лицом. Чувственные губы слегка раздвинулись, я почувствовал, что дышит она глубоко и часто. Я отнял руки, но ее голова не отодвинулась. Я медленно развернул белый шелковый шарф у нее на шее.

Глаза ее затуманились гневными слезами.

Как я и ожидал, на ее белом горле тонкий, плотно прилегающий ошейник горянской рабыни.

Подобно другим таким же ошейникам, он запирается маленьким замком на шее.

— Видишь, — сказала девушка, — я тебе не солгала.

— Твое поведение, — ответил я, — не похоже на поведение рабыни.

Она встала и попятилась, прижав руки к платью на плечах.

— И все-таки я рабыня. — Она отвернулась. — Хочешь посмотреть мое клеймо? — презрительно спросила она.

— Нет.

Итак, она рабыня.

Но на ошейнике не написано имя владельца и название города, как я ожидал. Там только номер — горянский, соответствующий по нашему счету 708.

— Можешь сделать со мной, что хочешь, — сказала девушка, повернувшись ко мне лицом. — Пока ты в этой комнате, я принадлежу тебе.

— Не понимаю, — сказал я.

— Я рабыня комнаты.

— Не понимаю, — повторил я.

— Это значит, — раздраженно сказала она, — что я заключена в этой комнате и принадлежу всякому, кто в нее входит.

— Но ведь ты можешь выйти, — возразил я.

И указал на широкий вход, в котором не было ни двери, ни решетки, и на коридор за ним.

— Нет, — с горечью сказала она, — я не могу выйти.

Я встал, миновал вход и оказался в длинном каменном коридоре, который уходил в обоих направлениях, насколько хватал глаз. Он был освещен энергетическими шарами-лампами. В коридоре, на равном, но большом — не менее пятидесяти ярдов друг от друга — расстоянии видны были многочисленных входы, точно такие же, как мой. Из одной комнаты никак нельзя было заглянуть в другую. Но ни в одном входе-портале я не видел дверей, не было даже петель.

Стоя снаружи в коридоре, я протянул девушке руку.

— Пошли, — сказал я, — опасности нет.

Она отбежала к дальней стене и прижалась к ней.

— Нет! — воскликнула она.

Я рассмеялся и зашел в комнату.

Она отодвигалась от меня в ужасе, пока не оказалась в углу.

Закричала и вцепилась в камни.

Я взял ее на руки, но она сопротивлялась, как кошка, и кричала. Я хотел убедить ее, что опасности нет, что ее страхи беспочвенны. Она исцарапала мне лицо.

Я рассердился, ударил ее, она повисла у меня на руках.

Я понес ее к входу.

— Не надо, — прошептала она полным ужаса голосом, — пожалуйста, хозяин, не надо!

Голос ее звучал так жалко, что я отказался от своего плана и отпустил ее, хотя ее страх меня раздражал.

Она упала на пол, дрожа и плача, прижалась к моим ногам.

— Не надо, хозяин, — умоляла она.

— Ну, хорошо.

— Смотри, — сказала она, указывая на вход.

Я посмотрел, но ничего не увидел, только каменные бока портала и на каждом три круглых красных купола, каждый примерно в четыре дюйма шириной.

— Они безвредны, — сказал я, потому что сам несколько раз проходил мимо. Чтобы продемонстрировать это, я снова вышел из комнаты.

Стоя снаружи, я заметил кое-что, чего не увидел раньше. Над входом был вырезан горянский номер 708. Теперь я понял значение числа на ошейнике девушки. Я вернулся в комнату.

— Видишь, они безвредны.

— Для тебя, — ответила она, — но не для меня.

— Как это?

Она отвернулась.

— Рассказывай, — строго сказал я.

Она посмотрела на меня.

— Ты приказываешь?

Я не хотел ей приказывать.

— Нет.

— Тогда я тебе не расскажу.

— Ну, хорошо, — сказал я, — приказываю.

Она негодующе, со страхом и слезами посмотрела на меня.

— Говори, рабыня, — приказал я.

Она в гневе прикусила губу.

— Повинуйся.

— Может быть, — ответила она.

Я в гневе подошел к ней и схватил за руки. Она посмотрела мне в глаза и задрожала. Увидела, что должна будет говорить. Покорно опустила голову.

— Повинуюсь, — сказала она, — хозяин.

Я отпустил ее.

Она снова отвернулась и отошла к дальней стене.

— Давным-давно, — сказала она, — когда я впервые пришла в Сардар и нашла зал царей-жрецов, я была молодой и глупой. Я считала, что цари-жрецы очень богаты, и я, с моей красотой… — она повернулась, посмотрела на меня и откинула голову… — я ведь красива, правда?

Я посмотрел на нее. Хоть лицо ее было в слезах, волосы растрепались, одежда измялась, она была прекрасна, еще прекрасней в своем расстройстве, потому что оно уничтожило холодную отчужденность, с которой она держалась вначале. Я знал, что теперь она меня боится, но не понимал, почему. Это имеет какое-то отношение к двери, она боится, что я заставлю ее выйти.

— Да, ты прекрасна.

Она горько рассмеялась.

— И вот я, — продолжала она, — вооруженная своей красотой, решила прийти в Сардар и отобрать у царей-жрецов их богатство и силу, потому что мужчины всегда хотели служить мне, давали мне все, что я хотела, а разве цари-жрецы не мужчины?

Люди приходят в Сардар по самым неожиданным причинам, но то, что рассказала Вика, казалось мне невероятным. Только избалованная, высокомерная, честолюбивая девушка могла до такого додуматься, к тому же, как она сама сказала, молодая и глупая.

— Я стала бы убарой всего Гора, — смеялась она, — у меня за спиной были бы цари-жрецы и все их богатства и несказанная сила.

Я молчал.

— Но когда я пришла в Сардар… — она вздрогнула. Губы ее шевелились, но она, казалось, не в состоянии говорить.

Я подошел к ней, положил руки ей на плечи. Она не сопротивлялась.

— Вот это, — сказала она, указывая на маленькие круглые купола по обе стороны от входа.

— Не понимаю, — ответил я.

Она высвободилась и подошла к входу. Когда до входа оставался примерно ярд, красные выпуклости засветились.

— В Сардаре, — сказала она, поворачиваясь ко мне и дрожа, — меня отвели в туннель и надели на голову отвратительный металлический шар с проводами и огоньками, а когда меня освободили, мне показали металлическую пластинку и сказали, что на ней записан мой мозг, все мои воспоминания, самые старые, самые первые — все там.

Я слушал внимательно, зная, что девушка, даже принадлежащая к высшей касте, мало что может понять из происшедшего с ней. Цари-жрецы разрешают представителям высших каст на Горе доступ только к знаниям второго уровня. Низшие касты получают только отрывочные сведения знаний первого уровня. Я полагал, что есть и третий уровень, предназначенный только для самих царей-жрецов, и рассказ девушки подтверждал мое предположение. Я сам не разобрался бы в действии машины, о которой она говорила, но ее назначение и теоретические принципы в целом мне были ясны. Она говорила о сканере мозга, который делает трехмерные микросрезы, особенно наиболее глубоких и наименее подверженных изменениям участков мозга. Получившаяся в результате пластина-запись более индивидуальна, чем отпечатки пальцев; она так же уникальна и неповторима, как ее жизнь; в сущности это и есть физическая модель ее жизни, изоморфный аналог ее прошлого, всего, что она испытала.

— Эта пластинка, — сказала она, — хранится в туннелях царей-жрецов, а эти, — она вздрогнула и указала на выпуклости, несомненно, сенсоры какого-то типа, — ее глаза.

— Должна существовать какая-то связь, может быть, луч между пластинкой и ими, — сказал я, осматривая выпуклости.

— Ты странно говоришь, — заметила она.

— А что произойдет, если ты пройдешь между ними?

— Мне показывали. — Глаза ее были полны ужаса. — Провели между ними девушку, которая, по их мнению, не исполняла свои обязанности.

Я неожиданно вздрогнул.

— По их мнению?

— По мнению царей-жрецов, — просто ответила она.

— Но ведь есть только один царь-жрец, — сказал я. — Он называет себя Парп.

Она улыбнулась, но не ответила. Печально покачала головой.

— Ах, да, Парп.

Я думал, что когда-то здесь было больше царей-жрецов. Может, Парп последний из них. Не может быть, чтобы такое огромное сооружение, как зал царей-жрецов, построил он один.

— Что случилось с девушкой? — спросил я.

Она содрогнулась.

— Как ножи и огонь.

Теперь я понял, почему она так боялась покинуть комнату.

— Ты пыталась закрываться? — спросил я, глядя на бронзовый сосуд у стены.

— Да, — ответила она, — но глаза знают. — Она печально улыбнулась. — Они видят сквозь металл.

Я удивился.

Она подошла к стене и подняла бронзовый сосуд. Закрывая им лицо, как щитом, приблизилась к входу. Выпуклости снова засветились.

— Видишь, — сказала она, — они знают. Они видят сквозь металл.

— Понимаю.

Я молча поздравил царей-жрецов с эффективностью их оборудования. Очевидно, лучи, исходящие из этих сенсоров и расположенные в части спектра, которую не воспринимает глаз человека, способны проникать через молекулярные структуры, как рентгеновские лучи проникают сквозь тело человека.

Вика угрюмо смотрела на меня.

— Я пленница в этой комнате уже девять лет.

— Мне жаль, — сказал я.

— Я пришла в Сардар, — рассмеялась она, — чтобы завоевать царей-жрецов и отобрать у них богатство и силу.

И, расплакавшись, побежала к дальней стене. Стоя лицом к ней, она продолжала плакать.

Потом повернулась ко мне.

— А вместо этого у меня только каменные стены и стальной ошейник рабыни!

И беспомощно в гневе попыталась сорвать ошейник. В ярости она дергала его, плакала и наконец перестала. Конечно, знак рабства остался на ней. Сталь рабских ошейников Гора не поддается рукам девушки.

Она успокоилась.

С любопытством посмотрела на меня.

— Раньше мужчины делали все, чтобы доставить мне удовольствие, теперь я должна доставлять удовольствие им.

Я ничего не ответил.

Она смотрела на меня, смотрела дерзко, как будто приглашала воспользоваться властью над нею, приказать ей сделать то, что мне понравится. И у нее не было бы выбора, только подчиниться приказу.

Наступило долгое молчание, которое я не хотел нарушать. Жизнь у Вики и так тяжелая, я не желал ей вреда.

Ее губы слегка изогнулись презрительно.

Я хорошо чувствовал призыв ее плоти, очевидный вызов во взгляде и в позе.

Казалось, она говорит: ты не сможешь покорить меня.

Интересно, сколько мужчин уступили ей.

Пожав плечами, она подошла к спальному возвышению и взяла белый шелковый шарф, который я снял у нее с горла. Набросила его, закрыв рабский ошейник.

— Не носи шарф, — мягко сказал я.

В глазах ее сверкнул гнев.

— Хочешь видеть ошейник? — зашипела она.

— Можешь оставить шарф, если хочешь.

Она удивленно смотрела на меня.

— Но я считаю, что его не нужно надевать.

— Почему?

— Потому что без него ты красивее, — сказал я. — Но еще важнее, что, пряча ошейник, ты его не снимешь.

В глазах ее блеснул огонь, она улыбнулась.

— Ты прав. — Она с горечью отвернулась. — Когда я одна, я делаю вид, что свободна, что я знатная леди, убара большого города, может быть, даже Ара. Но когда в мою комнату входит мужчина, я снова только рабыня. — Она медленно сняла шарф и бросила его на пол, потом повернулась ко мне. Высокомерно подняла голову, и я увидел, что ошейник очень красив на ее горле.

— Со мной, — мягко сказал я, — ты свободна.

Она презрительно взглянула на меня.

— До тебя в этой комнате побывала сотня мужчин, — сказала она, — и они меня научили, хорошо научили, что на мне ошейник.

— Тем не менее со мной ты свободна, — повторил я.

— И после тебя будет сотня.

Вероятно, она говорила правду. Я улыбнулся.

— А тем временем я дарю тебе свободу.

Она рассмеялась.

— Спрятать ошейник, — насмешливо передразнила меня, — не значит снять его.

Я тоже рассмеялся. Она достойный собеседник.

— Хорошо, — согласился я, — ты рабыня.

Я пошутил, но она вздрогнула, как от удара.

Вернулся вызывающий тон.

— Тогда воспользуйся мной, — горько сказала она. — Научи меня, что означает ошейник.

Я удивился: Вика, несмотря на девять лет, проведенные в заключении в этой комнате, оставалась упрямой избалованной высокомерной девушкой, сознававшей всю власть своего тела, всю силу свой красоты, способность привлекать мужчин, мучить их, приводить в ярость, заставлять исполнять ее малейшие прихоти. Передо мной была та же прекрасная хищная девушка, которая когда-то пришла в Сардар, чтобы овладеть царями-жрецами.

— Позже, — сказал я.

Она подавилась от ярости.

Я не желал ей зла, но она не только прекрасна, она еще и раздражает меня. Я понимал, что она, умная, гордая девушка, не может смириться со своим положением. Она должны выполнять приказы всех, кого царям-жрецам вздумается послать в ее комнату, но я все же не находил в ее трудном положении извинения для враждебности по отношению ко мне. Ведь я тоже пленник царей-жрецов и не по своей воле пришел в ее комнату.

— Как я оказался в этой комнате? — спросил я.

— Тебя принесли.

— Цари-жрецы?

— Да.

— Парп?

Вместо ответа она рассмеялась.

— Долго ли я спал?

— Долго.

— Сколько?

— Пятнадцать анов.

Я про себя свистнул. Горянские сутки делятся на двадцать анов. Я проспал почти целые сутки.

— Ну, что ж, Вика, — сказал я, — мне кажется, сейчас я могу тобой воспользоваться.

— Хорошо, хозяин, — ответила девушка, и в голосе ее звучала ирония. Она расстегнула пряжку на левом плече.

— Готовить можешь?

Она посмотрела на меня.

— Да! — выпалила в ответ. Раздраженно возилась с пряжкой, но пальцы ее дрожали от гнева. Она не могла застегнуть пряжку.

Я застегнул ее.

Она, сверкая глазами, смотрела на меня.

— Приготовлю пищу, — сказала она.

— Побыстрее, рабыня!

Плечи ее дрожали от гнева.

— Похоже, придется научить тебя, что означает твой ошейник. — Я сделал к ней шаг, и она с испуганным криком отступила в угол.

Я громко рассмеялся.

Покраснев, Вика почти тут же овладела собой, распрямилась, откинула голову, отбросила упавшие на лоб волосы. Полоска ткани, которой она их перевязывала, развязалась. С отвращением глядя на меня, она подняла руки, собираясь снова перевязать волосы.

— Нет, — сказал я.

Я решил, что с распущенными волосами она красивее.

Она продолжала завязывать волосы.

Наши взгляды встретились.

Она в гневе бросила перевязь на пол и принялась готовить пищу.

Волосы у нее очень красивые.

6. КОГДА ИДУТ ЦАРИ-ЖРЕЦЫ

Вика готовила хорошо, и я наслаждался приготовленной ею пищей.

Запасы пищи находились в закрытых шкафах у одной стены комнаты; открывались шкафы так же, как и другие отверстия; я это уже видел раньше.

По моему приказу Вика показала, как открываются и закрываются все шкафы и приемники отходов в этой необычной кухне.

Я узнал, что температура воды в кране регулируется направлением, в каком тень руки проходит по светочувствительному сенсору над краном; количество воды определяется скоростью, с какой перемещается рука. Я с интересом заметил, что холодную воду дает перемещение руки слева направо, а горячую — справа налево. Это напомнило мне водопроводные краны Земли: кран с горячей водой обычно слева, а с холодной — справа. Несомненно, есть какая-то причина, вызывающая такую аналогию на Горе и Земле. Холодная вода используется чаще горячей, а левши среди людей — меньшинство. Продукты, которые Вика извлекала из шкафов, не заморожены, а защищены чем-то напоминающим голубую пластиковую пленку. Все продукты свежие и аппетитные.

Вначале Вика сварила котелок сулажа, наиболее распространенного горянского супа, состоящего их трех обязательных компонентов плюс, как говорится, все, что можно раздобыть, кроме камней на поле. А обязательные компоненты таковы: золотой сул, крахмалистый золотисто-коричневый плод вьющихся растений с равнины Сул; свернувшиеся красные овальные листья тур-па, древесного растительного паразита, которого выращивают в садах Тура; засоленные вторичные корни кустов кес, маленького растения с мощными корнями, лучше всего растущего на песчаной почве.

Затем бифштекс из ноги боска, огромного шерстистого длиннорогого быка с дурным характером; большие стада таких животных медленно перемещаются по прериям Гора. Вика поджарила кусок мяса, толстый, как предплечье воина, на металлической решетке над цилиндром с горящим углем, так что поверхность мяса стала черной, хрупкой и волокнистой, а под ней горячее и сочное мясо.

Помимо сулажа и бифштекса из боска были неизбежные круглые плоские лепешки желтого са-тарна — хлеба. Завершилась еда пригоршней ягод и глотком воды из крана. Я решил, что ягоды — это пурпурные плоды та с нижних виноградников острова Кос, что в четырехстах пасангах от Порт-Кара. Я уже пробовал такие ягоды на пиру, который давала в мою честь Лара, тарикса города Тарна. Вероятно, ягоды в кораблях привозят с Коса в Порт-Кар, а оттуда на ярмарку в Эн-Кара. Порт-Кар и Кос — наследственные враги, однако эта вражда нисколько не мешает выгодной контрабанде. Но, может, это вовсе и не ягоды та: Кос далеко, и даже если перевозить ягоды на тарнах, они не будут такими свежими. Потом я перестал думать об этом. Интересно, почему для питья только вода, нет никаких перебродивших напитков Гора, таких, как пага, вино ка-ла-на или кал-да. Я был уверен, что Вика подала бы их мне, если бы они у нее были.

Я посмотрел на нее.

Она не приготовила себе порцию, а, обслужив меня, молча присела сбоку в позе раба цилиндра. Рабу цилиндра обычно поручают все домашние обязанности в цилиндрических жилищах горян.

Между прочим, на Горе стулья имеют особое значение, и их не часто встретишь в частных домах. Они обычно предназначаются для значительных лиц, таких, как администраторы и судьи. Больше того. Вам трудно это понять, но стулья не считаются удобным сидением. Когда я в первый раз вернулся на Землю с Гора, мне было довольно трудно снова привыкнуть к простому делу — сидеть на стуле. В течение нескольких месяцев я чувствовал себя неуверенно и неудобно, сидя на маленькой деревянной платформе, стоящей на четырех тонких ножках. Представьте себе, что сидите на краю высокого узкого стола — вот такое чувство.

Мужчины Гора обычно сидят скрестив ноги, а женщины поджимают ноги под себя. Поза рабыни цилиндра отличается от позы свободной женщины только положением рук: рабыня, руки которой не заняты, держит их перед собой так, будто они связаны. Свободная женщина никогда не держит так руки. Олдер Тарл, который учил меня владеть оружием в городе Ко-ро-ба много лет назад, однажды рассказал историю свободной женщины, отчаянно влюбленной в воина. Однажды в присутствии всей семьи она развлекала его. И вот случайно она сложила руки в позе рабыни. С большим трудом удалось удержать ее: она хотела броситься с одного из высоких мостов и разбиться насмерть. Рассказывал Олдер Тарл со смехом, хотя продолжение этой истории нравилось ему меньше. Смущенная этим происшествием, женщина отказалась видеться с воином, и он, нетерпеливый, желающий ее, увез ее из города в качестве рабыни, а через несколько месяцев вернулся, и она была его вольной спутницей. Когда я был в Ко-ро-ба, эта пара все еще жила там. Что с ними теперь?

Кстати, поза рабыни для удовольствия отличается и от позы свободной женщины, и от позы рабыни цилиндра. Руки рабыни для удовольствия обычно лежат на бедрах, но в некоторых городах, например, в Тентисе, она держит руки за спиной. Свободная женщина тоже может держать руки на бедрах; значение имеет положение колен. Во всех позах, включая позу рабыни для удовольствия, женщины Гора держатся исключительно хорошо: спина у них прямая, подбородок высоко поднят. Женщины Гора всегда прекрасны.

— Почему для питья только вода? — спросил я Вику.

Она пожала плечами.

— Вероятно, потому что рабыни комнаты слишком много времени проводят в одиночестве.

Я взглянул на нее, не вполне поняв смысл ее слов.

Она прямо посмотрела на меня.

— Было бы слишком легко напиться, — сказала она.

Я почувствовал себя дураком. Конечно, рабыням комнаты не дадут спрятаться в опьянении, потому что в таком случае их красота, а следовательно, и полезность царям-жрецам уменьшится. Они станут безответственными, потеряются в своих снах.

— Понятно, — сказал я.

— Пищу приносят дважды в год.

— Приносят цари-жрецы?

— Наверно.

— Но ты не знаешь?

— Нет, — сказала она. — Я просыпаюсь утром, и пища уже на месте.

— Вероятно, ее приносит Парп, — сказал я.

Она посмотрела на меня с легкой улыбкой.

— Парп — царь-жрец, — сказал я.

— Он тебе это сказал?

— Да.

— Понятно, — ответила она.

Девушка, очевидно, больше не хотела говорить об этом, и я ее не заставлял.

Я почти кончил есть.

— Ты хорошо готовишь, — поблагодарил я ее. — Еда превосходная.

— Я хочу есть, — сказала она.

Я тупо смотрел на нее. Она не приготовила еды для себя, и я решил, что она уже поела, или просто не голодна, или приготовит себе еду позже.

— Приготовь себе что-нибудь, — сказал я.

— Не могу, — просто ответила она. — Я могу есть только то, что ты дашь мне.

Я молча обозвал себя дураком.

Неужели я настолько стал горянским воинам, что не обратил внимания на чувства этой девушки? Согласно кодексу моей касты, я должен не думать о ней, считать ее не более чем домашним животным, презренной рабыней, пригодной только для службы и удовольствия.

— Прости, — сказал я.

— Ты хочешь меня наказать?

— Нет.

— Значит, мой хозяин дурак, — сказала девушка и потянулась к остаткам мяса на тарелке.

Я схватил ее за руку.

— Теперь я намерен тебя наказать.

Глаза ее заполнились слезами.

— Хорошо. — Она отвела руку.

Сегодня ночью Вика будет спать голодной.

Хотя судя по часам в крышке одного из шкафов было уже поздно, я решил выйти из комнаты. К несчастью, естественного света в комнате не было, и судить о времени по солнцу, звездам и лунам Гора было невозможно. Мне их не хватало. С самого моего пробуждения лампы-шары продолжали гореть все так же ярко.

Я, как мог, умылся под струей воды из крана.

В одном из шкафов у стены, среди одежды множества разных каст, я нашел и одежду воина. Моя изорвана когтями ларла, поэтому я надел новую.

Вика расстелила соломенный матрац на полу у каменного возвышения для сна. Сидя на матраце, она наблюдала за мной.

В ногах постели толстое рабское кольцо: если хочу, я могу приковать к нему Вику.

Я прицепил к поясу меч.

— Ты хочешь выйти из комнаты? — спросила Вика. Это были ее первые слова после еды.

— Да.

— Но тебе нельзя.

— Почему? — насторожился я.

— Это запрещено, — сказала она.

— Понятно.

И я двинулся к двери.

— Когда ты понадобишься царям-жрецам, за тобой придут, — сказала она.

— А пока ты должен ждать.

— Не собираюсь ждать.

— Но ты должен, — настаивала она, вставая.

Я подошел к ней и положил руки ей на плечи.

— Не надо так бояться царей-жрецов, — сказал я.

Она поняла, что я не отказался от своего решения.

— Если выйдешь, — сказала она, — возвращайся до второго гонга.

— Почему?

— Ради тебя самого, — сказала она, опустив глаза.

— Я не боюсь.

— Тогда ради меня. — По-прежнему она не поднимала глаз.

— Но почему?

Она, казалось, смутилась.

— Я боюсь оставаться одна.

— Но ты была одна много ночей, — заметил я.

Она посмотрела на меня, и я не смог понять выражения ее обеспокоенных глаз.

— Бояться никогда не перестаешь, — сказала она.

— Я должен идти.

Неожиданно издалека донесся удар гонга, какой я уже слышал в зале царей-жрецов.

Вика улыбнулась мне.

— Видишь, — облегченно сказала она, — уже слишком поздно. Ты должен остаться.

— Почему?

Она смотрела в сторону, избегая моего взгляда.

— Потому что скоро потускнеют лампы и начнутся часы, отведенные для сна.

Она как будто не хотела говорить дальше.

— Почему я должен остаться? — спросил я.

Я крепче сжал ее плечи и потряс, чтобы заставить говорить.

— Почему? — настаивал я.

В глазах ее показался страх.

— Почему? — требовал я.

Послышался второй удар гонга, и Вика, казалось, вздрогнула у меня в руках.

Глаза ее в страхе широко раскрылись.

Я свирепо потряс ее.

— Почему? — воскликнул я.

Она с трудом могла говорить. Голос ее был еле слышен.

— Потому что после гонга… — сказала она.

— Да?

— …они ходят.

— Кто!

— Цари-жрецы! — воскликнула она и отвернулась от меня.

— Я не боюсь Парпа, — сказал я.

Она повернулась и посмотрела на меня.

— Он не царь-жрец, — негромко сказала она.

И тут раздался третий и последний удар далекого гонга, и в то же мгновение лампы в комнате потускнели, и я понял, что где-то в длинных пустых коридорах этого убежища ходят цари-жрецы Гора.

7. Я ОХОЧУСЬ ЗА ЦАРЯМИ-ЖРЕЦАМИ

Несмотря на возражения Вики, я с легким сердцем вышел из комнаты в коридор. Поищу царей-жрецов Гора.

Она шла за мной почти до входа, и я помню, как засветились и запульсировали сенсоры, когда она приблизилась к ним.

Я видел ее белое платье, ее прекрасную белую кожу, когда она стояла на пороге потемневшей комнаты.

— Не ходи, — просила она.

— Но я должен.

— Возвращайся!

Я не ответил и пошел по коридору.

— Я боюсь, — услышал я сзади ее слова.

Я решил, что с ней ничего не случится, как и во все прошлые ночи, и потому пошел дальше.

Мне показалось, я слышу ее плач, но я подумал, что она боится за себя.

И продолжал идти по коридору.

Не мое дело утешать ее, говорить ей «не бойся», успокаивать ее присутствием другого человека. У меня дело к страшным обитателям этих коридоров, которые вызвали у нее такой ужас; я не утешитель и не друг, я воин.

Идя по коридору, я заглядывал в многочисленные комнаты, такие же, как моя. У всех не было дверей, только массивный вход-портал двенадцати футов в ширину и восемнадцати в высоту. Не хотелось бы мне спать в такой комнате: в нее невозможно закрыть доступ из коридора, а со временем, разумеется, все равно уснешь.

Я прошел множество комнат, и почти все они оказались пустыми.

Впрочем, в двух были рабыни, девушки, как Вика, точно так же одетые и с ошейниками. Единственным отличием в их убранстве были номера на ошейниках. Вика закрывала ошейник шарфом, а эти девушки не закрывали, но сейчас на Вике тоже нет шарфа; теперь ее ошейник, стальной и сверкающий, закрытый, охватывающий ее красивое горло, ясно свидетельствовал перед всеми, что она, как и эти девушки, рабыня.

Первая девушка низкорослая, коренастая, с толстыми бедрами и широкими плечами, вероятно, из крестьян. Волосы у нее были перевязаны и лежали на правом плече; в тусклом освещении трудно было определить их цвет. Она изумленно приподнялась со своего матраца в основании спального возвышения, мигая, потерла овальные глаза с густыми ресницами. Насколько я мог судить, в комнате она одна. Когда она подошла к входу, сенсоры на нем тоже засветились, как и в комнате Вики.

— Кто ты? — спросила девушка; акцент свидетельствовал, что она с полей Са-Тарна около Ара или с залива Тамбер.

— Ты видела царей-жрецов? — спросил я.

— Не сегодня.

— Я Кабот из Ко-ро-ба, — сказал я и пошел дальше.

Вторая девушка высокая, стройная и гибкая, с тонкими лодыжками и большими испуганными глазами; волосы у нее курчавые и темные, они падали на плечи, резко выделяясь на фоне белой одежды; она могла принадлежать к одной из высших каст; не услышав ее речь, трудно судить об этом; даже в разговоре трудно судить, потому что акцент многих наиболее искусных ремесленников приближается к чистому горянскому языку высших каст. Девушка стояла, прижавшись спиной к дальней стене, держа руки сзади, испуганно глядя на меня и затаив дыхание. Насколько я мог судить, она тоже была одна.

— Видела царей-жрецов? — спросил я.

Она энергично покачала головой. Нет.

По-прежнему продолжая думать, принадлежит ли она к высшей касте, улыбаясь про себя, я продолжал идти по коридору.

По-своему обе девушки красивы, но я решил, что Вика их превосходит.

У моей рабыни комнаты чистый акцент высшей касты, хотя из какого города, я определить не смог. Может быть, каста строителей или врачей, потому что если бы она была из писцов, я ожидал бы более тонкие различия в интонации, использование более редких грамматических конструкций. А если бы она была из касты воинов, можно было ожидать более прямой речи, воинственной, но простой, использующей преимущественно изъявительное наклонение и высокомерно отказывающейся от сложно построенных предложений. С другой стороны, эти обобщения неточны, потому что горянский язык не менее сложен, чем любой из больших естественных языков Земли, а говорящие различаются не меньше. Между прочим, это прекрасный язык; он так же тонок, как греческий, прям, как латинский, выразителен, как русский, богат, как английский, убедителен, как немецкий. Для горян это просто Язык, как будто других не существует, и те, кто им не владеет, считаются варварами. Быстрая выразительная гибкая речь объединяет горянский мир. Она общая и для администратора Ара, и для пастуха Воска, и для крестьянина Тора, для писца из Тентиса, для металлурга из Тарны, врача с Коса, пирата из Порт-Кора и для воина из Ко-ро-ба.

Мне трудно было не думать о двух рабынях комнат и о Вике, потому что положение девушек тронуло меня; они все, каждая по-своему, прекрасны. Я поздравил себя с тем, что мне отвели комнату Вики, потому что Вика казалась мне самой прекрасной. Потом подумал, что мне просто повезло. Мне показалось, что Вика чем-то напоминает Лару, татриксу Тарны, которая мне нравилась. Ростом она меньше Лары, полнее, но общий физический тип внешности тот же самый. У Вики глаза мрачные, горящие, синие; синие глаза Лары ярче и чище и, когда в них нет страсти, мягки, как летнее небо над Ко-ро-ба. А в страсти они горят так же ярко, прекрасно и беспомощно, как стены взятого города. У Лары красивые губы, чувственные и нежные, энергичные и любопытные; губы Вики сводят с ума; я помнил эти губы, полные и красные, надутые, презрительные, вызывающие, от которых закипала кровь; подумал, может, Вика племенная рабыня, рабыня для страсти, одна из тех девушек, которых ради красоты и наслаждения поколение за поколением выращивают владельцы больших рабских домов Ара; такие губы, как у Вики, часто встречаются у племенных рабынь; это губы, предназначенные для поцелуев хозяина.

Раздумывая над этим, я решил, что мое пребывание в комнате Вики не случайно, это часть плана царей-жрецов. Я чувствовал, что Вика сломала многих мужчин, что царям-жрецам любопытно, как я себя поведу с ней. Может, Вика сама получила приказ подчинить меня. Вероятно, нет. Не таковы обычаи царей-жрецов. Вика не подозревает об их планах; она просто будет собой, что и нужно царям-жрецам. Просто Вика, высокомерная, отчужденная, презрительная, привлекательная, неприрученная, несмотря на свой ошейник, стремящаяся быть хозяйкой, хотя она всего лишь рабыня. Сколько мужчин пало к ее ногам, сколько из них она заставляла спать у подножия большой платформы-возвышения, в тени рабского кольца, в то время как она сама лежала на шкурах и мехах хозяина?

Через несколько часов я оказался в зале царей-жрецов. И обрадовался, снова увидев луны и звезды Гора в небе над куполом.

Шаги мои глухо отдавались на каменных плитах пола. Огромный зал был пуст и тих. Молча и зловеще возвышался трон.

— Я здесь! — крикнул я. — Я Тарл Кабот. Я воин из Ко-ро-ба и бросаю вызов воинам царей-жрецов Гора! Пусть будет схватка! Давайте воевать!

Голос мой долго отдавался эхом в огромном помещении, но я не получил никакого ответа на свой вызов.

Я кричал снова и снова, ответа не было.

Я решил вернуться в комнату Вики.

На следующую ночь снова отправлюсь в разведку: есть и другие коридоры, другие входы, видные с того места, где я стоял. Чтобы исследовать их все, потребуется немало дней.

Я пошел назад в комнату Вики.

Шел я уже целый ан и находился в глубине длинного, тускло освещенного коридора, когда ощутил за собой чье-то присутствие.

Я быстро обернулся, одновременно выхватывая меч.

Коридор за мной пуст.

Я сунул меч в ножны и продолжал идти.

Немного погодя я снова что-то почувствовал. На этот раз я не стал поворачиваться, а медленно пошел дальше, прислушиваясь изо всех сил. Подойдя к повороту, я свернул, прижался к стене и стал ждать.

Медленно, очень медленно вытащил меч из ножен, стараясь не издавать никакого шума.

Я ждал, но ничего не происходило.

У меня терпение воина, и ждал я долго. Для того чтобы с оружием охотиться на других людей, нужно терпение, большое терпение.

Конечно, мне сто раз приходило в голову, что я веду себя глупо: ведь на самом деле я ничего не слышал. Но чувство, что кто-то следует за мной по коридору, могло быть вызвано слабым звуком, не зарегистрированным сознанием, но тем не менее воздействовавшим на меня. Отсюда и возникло подозрение. Наконец я решил ускорить игру. Отчасти мое решение объяснялось тем, что в коридоре негде укрыться в засаде, и я увижу своего противника почти сразу, как он увидит меня. Если у него метательное оружие, конечно, особой разницы нет. Но если у него есть такое оружие, почему он не убил меня раньше? Я мрачно улыбнулся. Если дело только в терпении и ожидании, вынужден признать, что царь-жрец, идущий за мной, делал это не хуже меня. Я знал, что царь-жрец, если необходимо, будет ждать, как камень или дерево, ждать сколько угодно. Я ждал уже около ана и весь покрылся потом. Мышцы ныли от неподвижности. Мне пришло в голову, что преследователь, вероятно, услышал, как прекратились мои шаги. И знает, что я жду. Насколько остры чувства царей-жрецов? Может, относительно слабые, потому что цари-жрецы привыкли полагаться на свои инструменты. А может, у них не такие чувства, как у людей, более острые, способные воспринимать такие сигналы, которые недоступны пяти примитивным чувствам человека. Никогда прежде не осознавал я так остро, какая ничтожная доля реальности воспринимается человеческими чувствами; щелка толщиной в бритву, через которую мы смотрим на множество сложных физических процессов, составляющих наше окружение. Для меня лучше всего продолжать делать то, что я сейчас делаю, укрываться за поворотом коридора. Но я не хотел продолжать. Я напрягся, чтобы с воинственным кличем выскочить из-за поворота, готовый увидеть бросок копья, услышать звон тетивы самострела.

Испустив воинский клич Ко-ро-ба, я выскочил из-за угла с мечом в руке, готовый встретиться со своим преследователем.

И испустил гневный рев: коридор был пуст.

Обезумев от гнева, я побежал по коридору назад, чтобы встретиться со своим противником. Пробежал не менее половины пасанга, пока не остановился, тяжело дыша, задыхаясь от ярости.

— Выходи! — крикнул я. — Выходи!

Тишина коридора издевалась надо мной.

Я вспомнил слова Вики: «Когда ты будешь нужен царям-жрецам, за тобой придут».

Гневно стоял я посреди коридора в тусклом свете шаров-ламп, сжимая в руке меч.

И тут я что-то почувствовал.

Ноздри мои слегка раздулись, я начал тщательно принюхиваться.

Я никогда не полагался на обоняние.

Конечно, мне нравится запах цветов и женщин, запах горячего свежего хлеба, жареного мяса, запах паги и вин, кожаной упряжи, запах масла, которым я защищаю лезвие меча от ржавчины, запах зеленых полей и ветров, но я никогда не считал обоняние чувством, равным зрению или осязанию. Но ведь и это чувство готово предоставить человеку массу сведений, если он хочет их получить.

Итак, я принюхивался, и ноздри мои слабо, но неопровержимо восприняли запах, который я раньше никогда не встречал. Насколько я мог судить в то время, это простой запах, хотя позже я узнал, что он состоит из комплекса еще более простых составляющих. Я не могу описать этот запах, как невозможно дать понять человеку, никогда не пробовавшему цитрусовых, каковы они на вкус. Однако запах чуть кислый, он раздражает ноздри. Отдаленно напоминает запах выстреленного патрона.

Но что оставило этот запах в коридоре, я так и не знал.

Я понял, что здесь я не один.

Я уловил запах царя-жреца.

Вложив меч в ножны, я пошел в комнату Вики. В пути я напевал воинскую песню и чувствовал себя счастливым.

8. ВИКА ПОКИДАЕТ КОМНАТУ

— Проснись, девчонка! — воскликнул я, входя в комнату, и дважды резко хлопнул в ладоши.

Испуганная девушка с криком вскочила на ноги. Она лежала на соломенном матраце у спального возвышения. Она вскочила так резко, что ушибла колено о камень, и это ей не понравилось. Я хотел испугать ее до полусмерти и был доволен результатом.

Она гневно смотрела на меня.

— Я не спала.

Я подошел к ней и сжал ее голову руками, глядя ей в глаза. Она говорила правду.

— Видишь! — сказала она.

Я рассмеялся.

Она опустила голову и застенчиво посмотрела на меня.

— Я счастлива, что ты вернулся.

Я взглянул на нее и увидел, что она опять говорит правду.

— Вероятно, в мое отсутствие ты побывала в кладовке с продуктами.

— Нет. Не была… — и ядовито добавила: — хозяин.

Я оскорбил ее гордость.

— Вика, — сказал я, — мне кажется, тут пора кое-что изменить.

— Тут ничего не меняется, — ответила она.

Я осмотрелся. Меня интересовали сенсоры. Чувствуя возбуждение, я осмотрел их. Потом начал тщательно обыскивать комнату. Хотя устройство сенсоров и способ их применения мне были непонятны, но я думал, что в них нет ничего загадочного, ничего такого, что нельзя было бы объяснить со временем. Ничто не заставляло думать, что цари-жрецы — или царь-жрец — некие непостижимые, неощутимые существа.

Больше того, в коридоре я уловил след, ощутимый след царя-жреца. Я рассмеялся, Да, я унюхал царя-жреца или его принадлежности. Мысль эта меня позабавила.

Яснее, чем когда-либо раньше, понимал я, как суеверия угнетают и калечат людей. Неудивительно, что цари-жрецы скрылись за оградой в Сардаре и позволили сказкам посвященных выстроить вокруг них стену ужаса, неудивительно, что они скрывают свою природу и сущность, неудивительно, что они так тщательно маскируют свои планы и цели, свои приспособления, инструменты, свои ограничения! Я громко рассмеялся.

Вика удивленно смотрела на меня, очевидно, решив, что я спятил.

Я ударил кулаком о ладонь.

— Где они? — воскликнул я.

— Что? — прошептала Вика.

— Цари-жрецы видят и слышат. Но как?

— Своей властью, — ответила Вика, прижимаясь к стене.

Я уже тщательно осмотрел всю комнату. Возможно, конечно, что какой-то неизвестный луч проникает сквозь стены и дает изображение на отдаленном экране, но я сомневался, чтобы такой сложный прибор, наличие которого вполне вероятно у могущественных царей-жрецов, будет использован для обычного наблюдения за помещениями.

И тут я увидел прямо в центре потолка лампу, такую же, как в коридорах, но эта лампа не горела. Это ошибка со стороны царей-жрецов. Разумеется, прибор может находиться в любой другой лампе. Возможно, просто одна из этих ламп, которые способны гореть годами, перегорела.

Я вскочил на спальное возвышение. Крикнул девушке:

— Принеси мне сосуд!

Она убедилась, что я сошел с ума.

— Быстрее! — крикнул я, и она бегом принесла мне бронзовый сосуд.

Я выхватил у нее сосуд и бросил его в лампу, которая разлетелась с искрами. Пошел дым. Вика закричала и скорчилась у возвышения. Из углубления, в которое была вделана лампа, свисали, обожженные и дымящиеся, провода, блестящая металлическая диафрагма и коническое вместилище, в котором могли располагаться линзы.

— Иди сюда, — сказал я Вике, но бедная девушка прижалась к возвышению. Я нетерпеливо схватил ее за руку и вздернул на платформу. — Смотри! — сказал я. Но она решительно не желала поднимать голову. Я схватил ее за волосы, она закричала и подняла голову. — Смотри! — воскликнул я.

— Что это? — проскулила она.

— Это был глаз, — ответил я.

— Глаз?

— Да, такой же, как глаз в двери. — Я хотел, чтобы она поняла.

— Чей глаз?

— Глаз царей-жрецов, — рассмеялся я. — Но теперь он закрылся.

Вика задрожала, прижавшись ко мне, а я в своей радости, все еще держа ее рукой за волосы, склонился к ее лицу и поцеловал в великолепные губы, и она беспомощно вскрикнула в моих объятиях и заплакала, но не сопротивлялась.

Я впервые поцеловал девушку-рабыню и сделал это в приступе безумной радости, и мой поцелуй удивил ее, она не могла меня понять.

Я соскочил с платформы и направился к входу.

Она осталась стоять на каменном возвышении, изумленная, прижав руки к губам.

Смотрела она на меня странно.

— Вика! — воскликнул я, — хочешь уйти из этой комнаты?

— Конечно, — дрожащим голосом ответила она.

— Хорошо. Скоро выйдешь.

Она отшатнулась назад.

Я рассмеялся и подошел к входу. Я уже осматривал шесть красных куполообразных выпуклостей, по три с каждой стороны портала. Конечно, нехорошо их уничтожать: они так красивы.

Я достал меч.

— Остановись! — в ужасе крикнула Вика.

Она спрыгнула с каменного возвышения и побежала ко мне, схватила меня за руку, державшую меч, но левой рукой я отбросил ее, и она упала на пол у возвышения.

— Не нужно! — кричала она, корчась на полу, протянув ко мне руки.

Шесть раз рукоять меча ударяла по сенсорам, и шесть раз слышался щелчок, как от взрыва раскаленного стекла; каждый раз мелькал поток ярких искр. Сенсоры были разбиты, их линзы сломаны, в отверстиях видны были комки спутанных, сплавленных проводов.

Я сунул меч в ножны и вытер лоб рукой. Во рту легкий привкус крови: это осколки порезали мне лицо.

Вика молча сидела у возвышения.

Я улыбнулся ей.

— Можешь выйти из комнаты, если хочешь.

Она медленно встала. Посмотрела на вход и на разбитые сенсоры. Потом снова на меня, в глазах ее было удивление и страх.

Она встряхнулась.

— Хозяин ранен, — сказала она.

— Меня зовут Тарл Кабот из Ко-ро-ба. — Впервые я назвал ей свое имя и город.

— Мой город Трев. — Она тоже впервые назвала мне свой город.

Я улыбался, глядя, как она достает из шкафа полотенце.

Итак, Вика из Трева.

Это многое объясняет.

Трев — воинственный город в бездорожном величии Вольтайских гор. Я там никогда не был, но слышал о нем. Говорят, воины Трева свирепы и храбры, а его женщины горды и прекрасны. Его тарнсмены считаются равными тарнсменам Тентиса, известного большими стадами тарнов, Ко-ро-ба и самого Ара.

Вика вернулась с полотенцем и стала вытирать мне лицо.

Девушки из Трева редко поднимаются на аукционный помост. Если бы я продавал Вику в Аре или Ко-ро-ба, за нее, вероятно, много бы заплатили. Даже не такие прекрасные девушки из Трева из-за своей редкости высоко ценятся любителями.

Трев считается расположенным в семистах пасангах от Ара, недалеко от Сардара. Я никогда не видел его на карте, но представлял себе эту местность. Точное местоположение города мне не было известно; впрочем, оно мало кому известно, кроме его жителей. Торговые маршруты к нему не ведут, а тот, кто заходит на эту территорию, часто не возвращается.

Говорят, до Трева можно добраться только на спине тарна. Значит, это скорее горная крепость, чем город.

Говорят также, что сельского хозяйства там нет, и, вероятно, это правда. Каждый год осенью легионы тарнсменов Трева, как саранча, спускаются с Вольтайских гор и опустошают поля то одного, то другого города, разные города в разные годы, забирают все им нужное, а остальное сжигают, чтобы предотвратить возможную долгую зимнюю войну. Сто лет назад тарнсмены Трева даже выдержали схватку с тарнсменами Ара в бурном небе над утесами Вольтая. Я слышал, как об этом рассказывали поэты. С этого времени их набеги проходили беспрепятственно, хотя, может быть, следует добавить, что люди Трева больше никогда не нападали на поля Ара.

— Больно? — спросила Вика.

— Нет.

— Конечно, больно, — фыркнула она.

Интересно, все ли женщины Трева красивы, как Вика. Если это так, то удивительно, что тарнсмены со всех городов не слетаются туда, чтобы, как говорится, испытать счастье цепи.

— Все ли женщины Трева красивы, как ты? — спросил я.

— Конечно, нет, — раздраженно ответила она.

— Ты самая красивая?

— Не знаю, — просто ответила она, потом улыбнулась и добавила: — Может быть…

Она грациозно встала и снова отошла к шкафу в стене. Вернулась с небольшим тюбиком мази.

— Порезы глубже, чем я думала, — сказала она.

Кончиком пальца она начала смазывать порезы. Жгло очень сильно.

— Больно?

— Нет.

Она рассмеялась, и мне было приятно слышать ее смех.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — сказал я.

— Мой отец из касты врачей, — ответила она.

Итак, подумал я, я правильно отнес ее по акценту к касте строителей или врачей. Если бы еще немного подумал, то понял бы, что речь ее слишком чиста для касты строителей. Я усмехнулся про себя. Вероятно, просто удачная догадка.

— Я не знал, что в Треве есть врачи, — сказал я.

— В Треве все высшие касты, — гневно ответила она.

Единственные известные мне два города, кроме Ара, на которые не нападал Трев, это горный Тентис, славный своими стадами тарнов, и мой родной Ко-ро-ба.

Если бы дело было в зерне, конечно, не было смысла нападать на Тентис: он сам ввозит зерно; но главное богатство Тентиса — стада тарнов, к тому же в нем добывают серебро, хотя его шахты не так богаты, как шахты Тарны. Вероятно, Трев никогда не нападает на Тентис, потому что это тоже горный горд, он расположен в горах Тентис; еще вероятнее, воины Трева ценят тарнсменов Тентиса не меньше, чем своих.

Нападения на Ко-ро-ба прекратились в те времена, когда убаром этого города был Мэтью Кабот, мой отец.

Он организовал систему далеко раскинутых маяков, расположенных в укрепленных башнях; они поднимали тревогу, когда войска вторгались на территорию Ко-ро-ба. При виде всадников в башне разжигали огонь, яркий ночью, а днем укрытый зелеными ветвями, отчего поднимался столб дыма, и сигнал передавался от башни к башне. Поэтому когда тарнсмены Трева явились на поля Ко-ро-ба — а эти поля расположены в нескольких пасангах от города, в сторону Воска и залива Тамбер — их встретило множество городских тарнсменов. Люди Трева пришли за зерном, а не за войной, поэтому они повернули и принялись искать менее защищенные поля.

Была разработана также система сигналов, которыми каждая башня могла обмениваться информацией с другими башнями и с городом. Даже если одна башня не смогла бы поднять тревогу, все равно в городе вскоре зазвучали бы колокола. тарнсмены седлали бы своих птиц и поднимались в воздух.

Разумеется, города преследовали разбойников Трева до самых Вольтайских гор, но тут им приходилось отказываться от преследования и поворачивать назад, не рискуя своими тарнсменами в негостеприимной местности соперников, которые своей легендарной свирепостью остановили в собственных горах даже могучие силы Ара.

Другие потребности города, помимо продовольствия, удовлетворялись почти так же. Разбойники Трева были известны повсюду, начиная с ярмарки Эн-Кара, в тени самого Сардара, до дельты Воска и островов за ней, таких, как Тирос и Кос. Добыча набегов продавалась тут же на ярмарке в Эн-Каре или на четырех других больших сардарских ярмарках, либо ее без всяких расспросов раскупали в отдаленном густо населенном зловещем Порт-Каре.

— Чем живут жители Трева? — спросил я Вику.

— Мы выращиваем верров, — ответила она.

Я улыбнулся.

Верр — это местный горный козел Вольтая. Дикое злобное животное с длинными спиралевидными рогами. Человек, оказавшийся в горах Вольтая в двадцати ярдах от такого животного, мог расстаться с жизнью.

— Значит вы простые домоседы.

— Да, — сказала Вика.

— Горные пастухи.

— Да.

И мы вместе рассмеялись, не способные больше сдерживаться.

Да, я знал репутацию Трева. Это город, живущий разбойничьей добычей, вероятно, такой же недоступный и высокомерный, как гнездо тарна. И в самом деле, Трев был известен как Вольтайский Тарн. Надменная неприступная крепость, в ней люди жили результатами набегов, а женщины носили драгоценности, награбленные в сотнях городов.

И Вика из этого города.

Я поверил в это.

Но сегодня она мягка, а я добр к ней.

Сегодня мы друзья.

Она спрятала мазь в шкафу.

— Мазь скоро впитается, — сказала она. — Через несколько минут не останется ни следа ни от нее, ни от порезов.

Я присвистнул.

— У врачей Трева чудодейственные лекарства.

— Это мазь царей-жрецов, — сказала она.

Мне было приятно это слышать. Цари-жрецы уязвимы.

— Значит царей-жрецов можно ранить? — спросил я.

— Можно ранить их рабов, — сказала Вика.

— Понятно.

— Не будем говорить о царях-жрецах, — сказала девушка.

Я смотрел, как она стоит в тускло освещенной комнате, красивая, лицом ко мне.

— Вика, твой отец на самом деле из касты врачей?

— Да, а почему ты спрашиваешь?

— Неважно.

— Почему? — настаивала она.

— Я подумал, что ты, может быть, рабыня для удовольствий.

Конечно, было глупо так говорить, и я тут же пожалел о сказанном. Она застыла.

— Ты мне льстишь, — сказала она и отвернулась. Я ее обидел.

Я сделал движение к ней. Не оборачиваясь, она сказала:

— Пожалуйста, не трогай меня.

Потом выпрямилась, повернулась ко мне, прежняя презрительная Вика, вызывающая, враждебная.

— Конечно, ты можешь меня тронуть. Ты ведь мой хозяин.

— Прости меня, — сказал я.

Она горько и презрительно рассмеялась.

Передо мной стояла истинная женщина Трева.

Я видел ее так, как никогда не видел раньше.

Вика — разбойничья принцесса, привыкшая к шелкам и драгоценностям из тысяч разграбленных караванов, привыкшая спать на драгоценных мехах и пить редкие вина, захваченные на сожженных и затопленных галерах, в разграбленных кладовых дымящихся жилых цилиндров, в домах, хозяева которых убиты, дочери скованы рабской цепью; но только она сама, Вика, разбойничья принцесса, гордая Вика, женщина из надменного пышного Трева, стала добычей жестоких игр Гора, сама ощутила на горле сталь рабского ошейника, который ее соплеменники так часто надевали на своих прекрасных плачущих пленниц.

Теперь Вика сама собственность.

Моя собственность.

Она смотрела на меня с яростью.

Надменно приблизилась ко мне, медленно, грациозно, как шелковая и грозная самка ларла, и, к моему изумлению, склонилась передо мной, сложила руки на бедрах, приняла позу рабыни для удовольствий, в презрительной покорности склонила голову.

Подняла голову, ее насмешливые голубые глаза смело смотрели на меня.

— Я твоя рабыня для удовольствий, хозяин.

— Встань, — сказал я.

Она грациозно встала, обняла меня за плечи, приблизила губы.

— Ты меня уже целовал, — сказала она. — Теперь я тебя поцелую.

Я смотрел в эти голубые глаза, а она смотрела в мои, и я подумал, сколько же мужчин сгорело в этом мрачном обжигающем пламени.

Великолепные губы прижались к моим губам.

— Это поцелуй твоей рабыни для удовольствий, — величественно и мягко сказала она.

Я высвободился из ее объятий.

Она удивленно смотрела на меня.

Я вышел из комнаты в тускло освещенный коридор. Оттуда протянул ей руку.

— Я тебе не понравилась? — спросила она.

— Вика, — сказал я, — иди сюда и возьми руку глупца.

Поняв, что я собираюсь сделать, она медленно покачала головой.

— Нет, я не могу выйти из комнаты.

— Пожалуйста.

Она задрожала от страха.

— Иди, — сказал я, — возьми мою руку.

Медленно, дрожа, двигаясь как во сне, она приблизилась к входу. Сенсоры на этот раз не засветились.

Она смотрела на меня.

— Пожалуйста, — повторил я.

Она посмотрела на сенсоры, которые торчали из стены, как черные невидящие глаза. Они перегорели и разбились, и даже на стене рядом с ними были видны следы их уничтожения.

— Они больше не причинят тебе вреда, — сказал я.

Вика сделала еще шаг; казалось, ноги под ней подгибаются, вот-вот она упадет. Она взяла меня за руку. Глаза ее были полны страха.

— Женщины Трева, — сказал я, — не только прекрасны и горды, но и храбры.

Вика переступила через порог и упала мне на урки в обмороке.

Я поднял ее и отнес на каменное возвышение.

Посмотрел на сенсоры и на разбитые контролирующие устройства.

Возможно, теперь не так уж долго ждать царей-жрецов Гора.

Вика сказала, что когда я им понадоблюсь, за мной придут.

Я усмехнулся.

Возможно, теперь им придется ускорить свидание.

Я осторожно положил Вику на каменную скамью.

9. ЦАРЬ-ЖРЕЦ

Я позволю Вике спать на большой каменной лежанке, на спальных мехах и шелковых простынях.

Это, впрочем, необычно, потому что на Горе рабыни спят в ногах постели своего хозяина, часто на соломенном матраце с одним тонким одеялом, сотканным из мягких тканей похожего на хлопок растения реп.

Если хозяин недоволен ею, рабыня в качестве наказания может быть прикована к рабскому кольцу — прикована нагой, без одеяла и матраца. Камни пола жесткие, а ночи на Горе холодны, и редкая девушка, когда ее утром раскуют, отказывается послушно выполнять желания хозяина.

Между прочим, даже вольная спутница может подвергнуться такому суровому обращению, если заслужит его, несмотря на то что она свободна и обычно горячо любима. Согласно горянскому взгляду на мир, вкус рабского ошейника полезен для женщины, даже для вольной спутницы.

Поэтому, если она раздражает или как-то мешает, даже вольная спутница может оказаться в ногах постели, ее ждет приятная ночь на камнях, она раздета, у нее нет ни матраца, ни одеяла, она прикована к рабскому кольцу, как будто она самая жалкая рабыня.

Это горянский способ напомнить ей, если она нуждается в таком напоминании, что она тоже женщина и потому должна подчиняться мужчине. Если она забудет этот основной закон Гора, рабское кольцо в ногах каждой горянской постели должно напомнить ей, что Гор — мужской мир.

Однако в этом мире очень много великолепных прекрасных женщин.

Горянская женщина, по непонятным мне причинам, учитывая ее положение в культуре, довольна этим положением. Часто это великолепное существо, искреннее, разговорчивое, полное жизни, активное, вдохновенное. В целом горянские женщины жизнерадостнее своих земных сестер, у которых — по крайней мере теоретически — более высокий статус, хотя, конечно, и на Земле я встречал женщин, с горянским пылом верных сути своего пола, полных радости, грации, красоты, нежности и бесконечной любви; а мы, бедные мужчины, далеко не всегда способны понять и оценить это.

Но при всем уважении к этому прекрасному и удивительному полу, я, может быть, из-за своего горянского воспитания, все же считаю, что и для них прикосновение к рабскому кольцу — хотя бы изредка — было бы благотворным.

По обычаю рабыня, даже принося наслаждение своему хозяину, не может лежать на постели. Я считаю, что причина этого ограничения в том, чтобы провести более четкое различие между рабыней и вольной спутницей. Достоинство постели по обычаю принадлежит исключительно вольной спутнице.

Когда хозяин хочет использовать свою рабыню, он велит ей зажечь лампу любви, и та послушно ставит ее на окно комнаты, чтобы их не беспокоили. Потом своей собственной рукой хозяин бросает на пол роскошные любовные меха, может быть, даже ларла, и приказывает рабыне лечь на них.

Я осторожно положил Вику на каменное возвышение.

Поцеловал ее в лоб.

Ее глаза открылись.

— Я выходила из комнаты? — спросила она.

— Да.

Она долго смотрела на меня.

— Как мне завоевать тебя? — спросила она. — Я люблю тебя, Тарл Кабот.

— Ты только благодарна, — ответил я.

— Нет, я тебя люблю.

— Ты не должна меня любить.

— Люблю, — повторила она.

Я подумал, как мне убедить ее, что между нами не может быть любви. В доме царей-жрецов не может быть любви, и она сама не знает, чего хочет, да к тому же есть еще Талена, чей образ ничто не уберет из моего сердца.

— Ты ведь женщина их Трева, — улыбаясь, сказал я.

— А ты думал, что я рабыня для удовольствий, — насмехалась она.

Я пожал плечами.

Она отвела от меня взгляд, посмотрела на стену.

— Кое в чем ты прав, Тарл Кабот.

— Как это?

Она прямо взглянула на меня.

— Моя мать, — с горечью сказала она, — была рабыней для удовольствий… выращенной в загонах Ара.

— Должно быть, она была очень красива, — сказал я.

Вика странно смотрела на меня.

— Да, вероятно.

— Ты ее не помнишь?

— Нет, она умерла, когда я была маленькой.

— Жаль, — сказал я.

— Это неважно: она ведь была животным, выращенным в загонах Ара.

— Ты так презираешь ее? — спросил я.

— Она была племенной рабыней.

Я молчал.

— Но мой отец, — продолжала Вика, — чьей рабыней она была — он входил в касту врачей Трева, — очень любил ее и просил стать его вольной спутницей. — Вика негромко рассмеялась. — Три года она отказывала ему.

— Почему?

— Потому что любила его и не хотела, чтобы у него вольной спутницей была низкая рабыня для удовольствий.

— Очень благородная женщина, — сказал я.

Вика сделала жест отвращения.

— Она была дура. Часто ли племенной рабыне выпадает шанс выйти на свободу?

— Редко, — согласился я.

— В конце концов, боясь, что он покончит с собой, она согласилась стать его вольной спутницей. — Вика внимательно смотрела на меня. Смотрела прямо в глаза. — Я родилась свободной, — сказала она. — Ты должен это понять. Я не племенная рабыня.

— Понимаю, — ответил я. — Может быть, твоя мать была не только красивой, но и благородной и храброй женщиной.

— Как это может быть? — презрительно засмеялась Вика. — Я ведь тебе сказала, что она племенная рабыня, животное из загонов Ара.

— Ты ведь ее не знала.

— Я знаю, кем она была.

— А твой отец? — спросил я.

— В чем-то он тоже мертв.

— Что значит в чем-то?

— Ничего, — сказала она.

Я осмотрел комнату, шкафы у стены в тусклом свете ламп, разбитое устройство на потолке, разбитые сенсоры, большой пустой портал, ведущий в коридор.

— Должно быть, он очень любил тебя после смерти твоей матери.

— Да, вероятно, — ответила Вика, — но он был глупец.

— Почему ты так говоришь?

— Он пошел за мной в Сардар, пытался спасти меня.

— Должно быть, очень храбрый человек, — сказал я.

Она откатилась от меня и лежала, глядя в стену. Через некоторое время голосом, полным жестокого презрения, сказала:

— Он был помпезный маленький глупец. Он боялся даже рычания ларла.

Она фыркнула.

Потом неожиданно снова повернулась лицом ко мне.

— Как могла моя мать его любить? Он был всего лишь толстый помпезный маленький дурак.

— Наверно, он был добр с ней, — предположил я, — а остальные — нет.

— А почему нужно быть добрым к рабыне для удовольствий? — спросила Вика.

Я пожал плечами.

— Рабыне для удовольствий, — сказала она, — полагается лодыжка с колокольчиком, духи, хлыст и меха любви.

— Может быть, он был добр с ней, — повторил я, — а остальные — нет.

— Не понимаю, — сказала Вика.

— Может быть, он о ней заботился, был с ней мягок, разговаривал с ней

— любил ее.

— Может быть, — согласилась Вика. — Но разве этого достаточно?

— Возможно.

— Я часто над этим раздумывала.

— Что с ним стало, — спросил я, — когда он пришел в Сардар?

Вика не ответила.

— Ты знаешь?

— Да.

— Так что же?

Она горько покачала головой.

— Не спрашивай.

Я не стал настаивать.

— А как он тебе разрешил идти в Сардар? — спросил я.

— Он не разрешал, — ответила Вика. — Пытался помешать мне, но я обратилась к посвященным и предложила себя в качестве дара царям-жрецам. Конечно, я им не говорила о подлинных причинах. — Она помолчала. — Интересно, знали ли они?

— Возможно, — сказал я.

— Отец, конечно, и слышать не хотел. — Она рассмеялась. — Он закрыл меня в моих комнатах, но верховный посвященный города пришел с воинами, они ворвались в наш дом, избили отца, так что он не мог двигаться, и я с радостью ушла с ними. — Она снова рассмеялась. — О, как я радовалась, когда его били и он кричал. Я его ненавидела. Как я его ненавидела! Он не был настоящим мужчиной, даже не мог терпеть боль. И не мог слышать рычания ларла.

Я знал, что кастовая принадлежность в Горе обычно передается по наследству, но это правило не обязательное, и человек, который не хотел оставаться в своей касте, мог ее поменять, если получал одобрение высшего совета своего города; такое одобрение давалось, если он подходил для другой касты и если члены этой касты не возражали принять его в свое братство.

— Может быть, — предположил я, — он оставался врачом, потому что не мог выдержать боль.

— Может быть, — согласилась Вика. — Он всегда хотел прекратить страдания, даже если речь шла о животном или рабе.

Я улыбнулся.

— Видишь, как он был слаб, — сказала Вика.

— Вижу.

Вика снова легла на меха и шелка.

— Ты первый из мужчин в этой комнате заговорил со мной о таких вещах.

Я не ответил.

— Я люблю тебя, Тарл Кабот, — сказала она.

— Думаю, нет, — мягко ответил я.

— Люблю! — настаивала она.

— Когда-нибудь ты полюбишь… но не думаю, что воина из Ко-ро-ба.

— Думаешь, я не могу любить? — вызывающе спросила она.

— Когда-нибудь ты полюбишь и будешь любить сильно.

— А ты сам можешь любить?

— Не знаю, — я улыбнулся. — Когда-то… давно… я думал, что люблю.

— Кто она была? — не очень приятным голосом спросила Вика.

— Стройная темноволосая девушка, по имени Талена.

— Она была красива?

— Да.

— Как я?

— Вы обе очень красивы.

— Она была рабыня?

— Нет, — ответил я, — она была дочерью убара.

Лицо Вики гневно исказилось, она соскочила с возвышения и подошла к стене, схватившись руками за ошейник, как будто хотела сорвать его с горла.

— Понятно! — сказала она. — А я, Вика, всего лишь рабыня!

— Не сердись, — сказал я.

— Где она?

— Не знаю.

— И давно ты ее не видел?

— Больше семи лет.

Вика жестоко рассмеялась.

— Тогда она в городах праха, — насмехалась она.

— Может быть, — согласился я.

— А я, Вика, здесь.

— Знаю.

Я отвернулся.

Услышал ее голос за собой.

— Я заставлю тебя забыть ее.

В ее голосе звучала жестокая, ледяная, уверенная, страстная угроза женщины из Трева, привыкшей получать все, что она хочет, женщины, которой нельзя отказать.

Я снова повернулся к ней лицом. Это теперь была не девушка, с которой я разговаривал, а женщина из высшей касты разбойничьего города Трева, высокомерная и властная, хотя и в рабском ошейнике.

Вика расстегнула пряжку на левом плече, и платье упало к ее ногам.

Она была заклеймена.

— Ты думал, я рабыня для удовольствий, — сказала она.

Я рассматривал стоявшую передо мной женщину, ее мрачные глаза, надутые губы, ошейник, клеймо.

— Разве я недостаточно красива, — спросила она, — чтобы быть дочерью убара?

— Да, ты красива.

Она насмешливо смотрела на меня.

— А ты знаешь, что такое рабыня для удовольствий?

— Да.

— Это самка человеческого рода, но выращенная как животное, ради своей красоты и страстности.

— Знаю.

— Это животное, выведенное для удовольствия мужчины, выращенное для удовольствия своего хозяина.

Я ничего не ответил.

— В моих жилах, — сказала она, — течет кровь такого животного. В моих жилах кровь рабыни для удовольствий. — Она засмеялась. — А ты, Тарл Кабот, хозяин. Мой хозяин.

— Нет, — сказал я.

Она насмешливо приблизилась ко мне.

— Я буду служить тебе как рабыня для удовольствий.

— Нет.

— Да. Я буду послушной рабыней для удовольствий. — И она подняла ко мне свои губы.

Я удерживал ее руками на расстоянии.

— Попробуй меня, — сказала она.

— Нет.

Она засмеялась.

— Ты не сможешь отказаться от меня.

— Почему? — спросил я.

— Я тебе этого не позволю. Видишь ли, Тарл Кабот, я решила, что ты будешь моим рабом.

Я оттолкнул ее от себя.

— Ну, хорошо! — воскликнула она. Глаза ее сверкали. — Хорошо, Кабот, тогда я завоюю тебя!

И в этот момент я снова ощутил тот запах, который чувствовал в коридоре за пределами комнаты; я прижался губами к губам Вики, впился в ее губы зубами, откинул ее назад, так что только моя рука не давала ей упасть на каменный пол, услышал ее удивленный болезненный крик, а потом гневно отбросил ее на соломенный рабский матрац, лежавший в ногах спального возвышения.

Теперь мне казалось, что я понял их замысел, но они пришли слишком быстро! У нее не было возможности выполнить свое задание. Но если бы я не сосредоточился, могло бы быть труднее.

Я по-прежнему не поворачивался к входу.

Запах усилился.

Вика в страхе скорчилась на рабском матраце, в тени рабского кольца.

— В чем дело? — спросила она. — Что случилось?

— Значит ты должна завоевать меня?

— Не понимаю, — она запиналась.

— Ты негодное орудие царей-жрецов.

— Нет, — сказала она, — нет!

— Сколько мужчин ты завоевала для царей-жрецов? — Я схватил ее за волосы и повернул к себе лицом. — Сколько?

— Не нужно! — Она заплакала.

Мне хотелось разбить ее голову о каменную платформу, потому что она предательская, соблазнительная, злая женщина, достойная только ошейника, наручников и хлыста!

Она качала головой, как бы отрицая не высказанные мною обвинения.

— Ты не понимаешь, — сказала она. — Я люблю тебя!

Я с отвращением отбросил ее от себя.

Но по-прежнему не смотрел на вход.

Вика лежала у моих ног, с угла ее губ стекала струйка крови — знак моего жестокого поцелуя. Полными слез глазами она смотрела на меня.

— Пожалуйста, — сказала она.

Запах все усиливался. Я знал, что он близко. Как это девушка его не замечает? Разве это не часть ее плана?

— Пожалуйста, — повторила она, протянув ко мне руку. Лицо ее было залито слезами, в голосе звучали рыдания. — Я люблю тебя.

— Молчи, рабыня, — сказал я.

Она склонила голову к камням и заплакала.

Я знал, что теперь он здесь.

Запах подавлял.

Вика, казалось, тоже поняла, она подняла голову, глаза ее расширились от ужаса, она поползла на коленях, закрыв лицо руками, задрожала и испустила длинный ужасный крик, крик, полный страха.

Я выхватил меч и повернулся.

Он стоял в проходе.

По-своему красивый, высокий и золотой, нависал надо мной, в рамке массивного портала. Не более ярда в ширину, но голова почти касалась верха портала, так что я решил, что он не менее восемнадцати футов ростом.

На шести ногах, с большой головой, как золотой шар, с глазами, как светящиеся диски. Две передние лапы, напряженные и изящные, подняты вверх, перед телом. Челюсти один раз раскрылись и закрылись. Двигались они вбок.

От головы отходили два тонких соединенных отростка, длинных и покрытых короткими вздрагивающими золотистыми волосками. Эти два отростка, как два глаза, обвели комнату и потом как будто уставились на меня.

Они изогнулись по направлению ко мне, как тонкие клешни, и бесчисленные золотистые волоски на них распрямились и нацелились на меня, как дрожащие золотые иглы.

Я не понимал, как воспринимает мир это существо, но знал, что нахожусь в центре его восприятия.

На шее у него висел небольшой круглый прибор, что-то вроде транслятора, похожего, но более компактного, чем знакомые мне разновидности.

Я почувствовал, что это существо издает какие-то новые запахи.

Почти одновременно из прибора послышался механический голос.

Говорил он по-горянски.

Я знал, что он скажет.

— Я царь-жрец, — сказал он.

— Я Тарл Кабот из Ко-ро-ба, — сказал я в ответ.

Я снова ощутил изменение в запахах; они исходили из прибора, висевшего на шее этого существа.

Два чувствительных отростка на голове существа, казалось, воспринимают эту информацию.

Новый запах донесся до моих ноздрей.

— Следуй за мной, — произнес механический голос, и существо повернулось.

Я пошел к входу.

Существо длинными шагами удалялось по коридору.

Я взглянул на Вику, которая протянула ко мне руку.

— Не ходи, — сказала она.

Я презрительно отвернулся от нее и пошел за существом.

За собой я услышал, как она плачет.

Пусть плачет, сказал я себе: она подвела своих хозяев, царей-жрецов, и наказание ее ждет нелегкое.

Если бы у меня было время, если бы не более настоятельные дела, я сам бы наказал ее, наказал бы безжалостно, показал ей, что значит ее ошейник, научил бы ее повиновению, как горянский хозяин учит провинившуюся рабыню.

Мы бы тогда посмотрели, кто победит.

Я отбросил эти мысли и двинулся по коридору.

Нужно забыть эту предательскую злобную девчонку. Меня ждут более важные дела. Рабыня — ничто.

Я ненавидел Вику.

Я шел за царем-жрецом.

10. ЦАРЬ-ЖРЕЦ МИСК

Цари-жрецы почти не издают запахов, доступных для человеческого обоняния, хотя можно заключить, что у них есть общий роевой запах, а вариации этого роевого запаха дают возможность различать индивидуумы.

То, что в коридорах я принял за запах царей-жрецов, на самом деле было коммуникационными сигналами: цари-жрецы, подобно общественным животным Земли, общаются друг с другом с помощью запахов.

Общей особенностью таких сигналов является легкий кислый запах, который я заметил: так, у всех людей — англичан, бушменов, китайцев, горян

— есть нечто общее в голосе, что отличает человеческую речь от рычания животных, шипения змей или крика птиц.

У царей-жрецов есть глаза, сложные и многофасеточные, но они не очень полагаются на эти органы. Они для них все равно что для нас уши или нос — вторичные органы чувств, мы используем их информацию, если не можем полагаться на главный источник сведений об окружающем — зрение, или в случае с царями-жрецами — на обоняние. Соответственно два золотоволосых соединенных отростка, выступающих на шарообразных головах, над круглыми, похожими на диски глазами, их основной орган чувств. Эти отростки не только воспринимают звук, но благодаря видоизменению части золотистых волосков могут преобразовывать звуковые колебания в понятные им запахи. Так что при желании можно сказать, что они не только обоняют, но и слышат этими отростками. Очевидно, впрочем, что слух не очень для них важен, так как модифицированных волосков немного. Любопытно, что почти никто из царей-жрецов, которых я об этом расспрашивал, не смог четко определить разницу между обонянием и слухом. Мне это кажется невероятным, но у них не было причин меня обманывать. Они понимают, что у нас другой сенсорный аппарат, чем у них, и я подозреваю, что им так же неясна природа нашего восприятия, как нам — их. Я говорю преимущественно об обонянии и слухе. Не уверен, что применительно к царям-жрецам эти слова имеют смысл. Я говорю о том, что они обоняют и слышат с помощью золотистых отростков, но что они на самом деле испытывают, я не знаю. Например, обладает ли царь-жрец таким же качественным восприятием действительности, как мы, когда сталкивается с каким-то запахом? Я склонен в этом сомневаться. Их музыка, например, состоящая из набора запахов, которые производят специально для этого сконструированные инструменты — цари-жрецы часто на них играют, причем мне говорили, что некоторые это делают гораздо искуснее других, — невыносима для моего уха, вернее, носа.

В некоторых обстоятельствах общение с помощью сигналов-запахов весьма эффективно, хотя в других случаях оно может быть затруднено. Например, чувствительные органы царей-жрецов улавливают запах на гораздо большем расстоянии, чем человек — крик другого человека. Больше того, если речь идет не об очень значительных промежутках времени, царь-жрец может оставить сообщение в своей комнате или коридоре для другого царя-жреца, а этот другой спустя некоторое время может принять это сообщение. Недостаток такого способа сообщения в том, что оно может быть воспринято чужаком или тем, кому не предназначалось. В коридорах царей-жрецов нужно быть осторожным со словами: они задерживаются в воздухе, пока не рассеиваются и не превращаются в не имеющий смысла общий запах.

У них есть специальные устройства для записи запахов на более длительные периоды, причем не механические. Самое простое и самое удивительное такое устройство — специальная химически обработанная нить из похожего на ткань материала, которую царь-жрец насыщает запахами своего послания. Свернутая нить неограниченно сохраняет эти запахи, и когда другой царь-жрец хочет прочесть сообщение, он медленно разворачивает нить, все время касаясь ее своими отростками.

Мне говорили, что в языке царей-жрецов семьдесят три фонемы. Точнее, то, что соответствует фонемам земных языков: у них ведь они не звуковые, а обонятельные. Число запахов, разумеется, потенциально бесконечно, как и число звуков английского языка, но как мы признаем некоторые звуки основными, различающими смысл, точно так же у них обстоит дело с запахами. Кстати, число фонем английского языка приближается к пятидесяти.

Морфемы языка царей-жрецов, эти минимальные имеющие значение отрезки речи, в особенности корни и аффиксы, подобно морфемам английского языка, весьма многочисленны. Нормальные морфемы в их языке, как и в нашем, состоят из последовательности фонем. Например, английское «bit» — кусок состоит из одной морфемы, но трех фонем. Аналогично в языке царей-жрецов семьдесят три «фонемы», или основных запаха, используются для создания смысловых отрезков, и одна морфема в их языке может представлять собой сложный набор запахов.

Не знаю, в каком языке: английском или царей-жрецов — больше морфем, но оба языка очень богаты, и, разумеется, простое количество морфем никак не передает сложности словаря, так как слова создаются из комбинаций морфем. Немецкий язык, например, больше ориентируется на комбинации морфем, чем английский или французский. Кстати, мне говорили, что в языке царей-жрецов морфем больше, чем в английском, но не знаю, насколько это верно: цари-жрецы повышенно чувствительны к сравнениям с организмами, которые они относят к низшим. Особенно если эти сравнения не в их пользу. С другой стороны, вполне вероятно, что в их языке морфем действительно больше. Я просто не знаю. Нити для перевода, кстати, примерно одного размера, но это ни о чем не говорит, потому что перевод приблизительный: в английском есть морфемы, непереводимые на язык царей-жрецов, а в их языке есть морфемы, для которых в английском нет эквивалента. Например, я их языке нет «слова», соответствующего английскому «дружба», а также другим словам с этим корнем. Впрочем, в их языке есть выражение, которое можно перевести как «роевая правда», которое играет аналогичную роль в их образе мыслей. Дружба, насколько я могу судить, это отношения, привязанность, надежность двух или больше индивидуальностей; «роевая правда» имеет более обобщенный смысл, это чувство надежности практики и традиций всех членов роя.

Долго шел я за царем-жрецом по коридорам.

Несмотря на большую массу, они двигался с грацией хищника. Для своего размера он очень легок или очень силен, а может, и то и другое. Двигался он крадучись и одновременно величественно, изящными, почти утонченными движениями; как будто это существо не желало запачкаться, прикасаясь к полу.

Двигалось оно на четырех длинных, тонких четырехсуставных конечностях, а две хватательные, гораздо более мускулистые конечности держало перед собой высоко, на уровне челюстей. Каждая такая конечность заканчивалась четырьмя меньшими, похожими на крюки хватательными отростками, которые обычно складывались и касались друг друга. Впоследствии я узнаю, что в каждой передней конечности есть изогнутые роговые пластины, похожие на лезвия, которые могут выдвигаться вперед; это происходит одновременно с поворотом меленьких хватательных отростков; такое движение выдвигает вперед лезвия, а хватательные отростки отодвигаются назад, под защиту лезвий.

Царь-жрец остановился перед глухой стеной.

Он высоко над головой поднял переднюю конечность и коснулся чего-то не видного мне.

Часть стены отодвинулась, и царь-жрец вошел в небольшое закрытое помещение.

Я последовал за ним, и панель закрылась.

Пол ушел у меня из-под ног, я схватился за меч.

Царь-жрец смотрел на меня сверху вниз, его антенны вздрагивали.

Я отпустил меч.

Я находился в лифте.

Минуты через четыре-пять лифт остановился и мы с царем-жрецом вышли.

Царь-жрец оперся на две задних конечности и небольшим крючком за третьим суставом передней конечности начал причесывать свои антенны.

— Это туннели царей-жрецов, — сказал он.

Я огляделся и увидел, что нахожусь на высокой, обнесенной перилами платформе, с которой открывался вид на обширный круглый искусственный туннель, пересеченный мостами и террасами. В глубинах этого туннеля и на террасах по его сторонам возвышались многочисленные сооружения, в основном в форме геометрических тел: конусы, цилиндры, кубы, купола, шары и прочее

— различных размеров, цветов и освещения, многие с окнами и многоэтажные, некоторые возвышались даже до уровня платформы, на которой я стоял, другие даже выше и уходили вверх, к огромному куполу, который, как каменное небо, нависал над всем туннелем.

Я стоял на платформе, вцепившись в перила, пораженный увиденным.

Лампы, установленные на куполе, как звезды, заливали весь каньон ярким светом.

— Здесь начало наших владений, — сказал царь-жрец, по-прежнему расчесывая золотистые волоски своих антенн.

Со своего места на платформе я видел многочисленные туннели, отходящие на разных уровнях от каньона, вероятно, в другие огромные пещеры, также заполненные сооружениями.

Что это за сооружения, думал я: казармы, фабрики, склады?

— Обрати внимание на лампы, — сказал царь-жрец. — Они установлены для удобства таких видов, как твой. Цари-жрецы в них не нуждаются.

— Значит здесь живут не только цари-жрецы? — спросил я.

— Конечно, — ответил он.

В этот момент, к моему ужасу, рядом появился большой, не менее восьми футов в длину и ярда в высоту, артропод, многоногий, сегментированный, с глазами на стебельках.

— Он не опасен, — сказал царь-жрец.

Артропод рассматривал нас, склонив стебельки глаз, его челюсти дважды щелкнули.

Я потянулся к мечу.

Не поворачиваясь, артропод попятился, пластины его тела шелестели, как пластиковые доспехи.

— Посмотри, что ты сделал, — сказал царь-жрец. — Ты его испугал.

Я оставил меч и рукой вытер со лба пот.

— Это робкие существа, — сказал царь-жрец. — Боюсь, они так и не привыкли к виду таких, как ты.

Его антенны задрожали.

— У вас отвратительная внешность, — сказал он.

Я рассмеялся, не из-за абсурдности его слов, а потому, что, с точки зрения царей-жрецов, это, вероятно, правда.

— Интересно, — заметил царь-жрец. — То, что ты сейчас сказал, не переводится.

— Это был смех.

— А что такое смех?

— Так поступают люди, когда им весело, — сказал я.

Царь-жрец казался удивленным.

Я призадумался. Вероятно, в туннелях царей-жрецов люди не часто смеются, поэтому он и не привык к этому человеческому обыкновению. А может, цари-жрецы вообще не способны понять юмор, они генетически лишены его. Нет, сказал я себе, цари-жрецы разумны, а мне трудно представить себе разумную расу, не обладающую чувством юмора.

— Мне кажется, я понял, — сказал царь-жрец. — Все равно что трясти антеннами и сворачивать их.

— Может быть, — ответил я, еще более удивленный, чем царь-жрец.

— Какой я глупый, — сказал царь-жрец.

И, к полному моему изумлению, это существо, приподнявшись на задних конечностях, затряслось, начиная с живота, включая туловище, грудь и голову, антенны его задрожали и начали сворачиваться, свиваться друг с другом.

Потом царь-жрец перестал трястись, антенны его развернулись, он снова опустился на четыре конечности и принялся разглядывать меня.

И опять начал терпеливо, педантично расчесывать свои антенны.

Мне показалось, что он размышляет.

Неожиданно он перестал расчесывать антенны, которые уставились на меня.

— Спасибо за то, что не напал на меня в лифте, — сказал он.

Я поразился.

— Пожалуйста, — ответил я.

— Не думаю, чтобы анестезия была необходима, — сказал он.

— Было бы глупо нападать на тебя, — сказал я.

— Да, нерационально, — согласился царь-жрец, — но низшие виды часто действуют нерационально. Теперь я когда-нибудь дождусь радостей золотого жука.

Я ничего не сказал.

— Сарм считал анестезию необходимой, — сказал он.

— Сарм тоже царь-жрец?

— Да.

— Значит, цари-жрецы могут ошибаться, — сказал я. Мне это показалось важным, гораздо важнее простого факта, что царь-жрец не понимает человеческого смеха.

— Конечно, — сказал он.

— Я мог бы убить тебя? — спросил я.

— Возможно.

Я смотрел через перила на удивительно сложный мир. окружавший нас.

— Но это неважно, — продолжал царь-жрец.

— Неужели?

— Да. Важен только рой.

Глаза мои не отрывались от открывавшегося внизу вида. Диаметр пещеры не менее десяти пасангов.

— Это рой? — спросил я.

— Это начало роя, — ответил царь-жрец.

— Как тебя зовут?

— Миск.

11. ЦАРЬ-ЖРЕЦ САРМ

Я отвернулся от перил, чтобы рассмотреть большую рампу, спиралью длиной в несколько пасангов поднимавшуюся к нашей платформе.

К нам, скользя по рампе, приближался низкий овальный диск. На нем был другой царь-жрец.

Новый царь-жрец очень походил на Миска, но был больше. Я подумал, что людям трудно отличать одного царя-жреца от другого. Позже я делал это с легкостью, но вначале путался. Сами цари-жрецы различают друг друга по запаху, но я, конечно, мог полагаться только на зрение.

Овальный диск остановился в сорока футах от нас, и золотое существо осторожно сошло с него.

Оно приблизилось ко мне, его антенны внимательно меня разглядывали. Потом оно попятилось футов на двадцать.

Мне оно показалось точно таким, как Миск, только побольше.

Как и на Миске, на нем не было ни одежды, ни оружия, только с шеи свисал прибор-переводчик.

Позже я узнаю, что запахом царь-жрец обозначает свой ранг, касту и положение так же ясно, как офицер земной армии — петлицами и другими знаками различия.

— Почему он не анестезирован? — спросил вновь прибывший, поворачивая антенны к Миску.

— Я не считал это необходимым, — ответил Миск.

— Я рекомендовал анестезию.

— Знаю, — сказал Миск.

— Это будет записано, — заявил вновь прибывший.

Миск вроде бы пожал плечами. Он повернул голову, его движущиеся вбок челюсти открылись и закрылись, плечи поднялись, а антенны раздраженно дернулись, а потом уставились в купол.

— Рой не подвергается опасности, — послышалось из переводчика Миска.

Антенны второго царя-жреца дрожали, вероятно, в гневе.

Он повернул ручку своего транслятора, и воздух тут же заполнился резкими запахами, вероятно, выговором. Но я ничего не услышал, потому что он выключил свой переводчик.

Отвечая, Миск тоже отключил транслятор.

Я смотрел на их антенны и на общую позу длинных изящных тел.

Они кружили друг возле друга, как осы. Иногда, несомненно, в знак раздражения, концы их передних конечностей поворачивались, и я впервые увидел роговые лезвия, выступившие наружу и тут же скрывшиеся.

Позже я научусь понимать по таким признакам эмоции и состояние царей-жрецов. Многие признаки гораздо менее очевидны, чем те, что они сейчас проявляли в приступе гнева. Нетерпение обычно выражается дрожью чувствительных волосков на антеннах, отвлеченное внимание обозначается бессознательными движениями очистительных крюков за третьим суставом передних конечностей; размышляя, цари-жрецы обычно чистят свои антенны и проводят за таким занятием очень много времени; должен, впрочем, заметить, что они считают людей исключительно грязными животными и в туннелях из санитарных соображений содержат их в закрытых зонах; тонкость признаков, о которых я говорю, можно показать на таком примере: признак отвлечения внимания почти совпадает поверхностно с таким же признаком, указывающим, что царь-жрец очень доволен другим царем-жрецом или существом другого вида. В этом случае тоже наблюдается неосознанное движение очистительных крюков, но оно сопровождается еле заметным вытягиванием передних конечностей в сторону того, кем доволен царь-жрец, как будто он собирается причесать предмет своего удовольствия. Это становится понятно, если я упомяну, что цари-жрецы с помощью своих очистительных крюков, челюстей и языка часто причесывают не только себя, но и других. Голод передается кислотным выделением в углах челюстей, отчего они кажутся слегка влажными; интересно, что жажда проявляется в некоторой, вполне заметной оцепенелости конечностей и в коричневатом оттенке, который появляется на золотистой груди и животе. Но самыми чувствительными выразителями настроения, конечно, как вы уже догадались, являются антенны.

Кстати, транслятор, когда он включен, переводит сказанное и слова, если уровень громкости в ходе разговора не регулируется, всегда звучат одинаково громко. Аналогом может служить ситуация, когда произносимые слова одновременно в одном и том же размере появляются на экране. На экране не отразятся индивидуальные особенности речи, ритм языка или настроение говорящего. Прибор-переводчик может сказать вам, что говорящий сердит, но не может показать это.

Спустя какое-то время цари-жрецы перестали кружить и повернулись ко мне. Одновременно повернули ручки переводчиков.

— Ты Тарл Кабот из города Ко-ро-ба, — сказал больший.

— Да.

— Я Сарм, возлюбленный Матери и рожденный первым.

— Ты глава царей-жрецов? — спросил я.

— Да, — сказал Сарм.

— Нет, — сказал Миск.

Антенны Сарма дернулись в сторону Миска.

— Глава роя Мать, — сказал Миск.

Антенны Сарма расслабились.

— Верно, — сказал он.

— Мне нужно о многом поговорить с царями-жрецами, — сказал я. — Если та, кого вы называете Матерью, главная среди вас, я хочу повидаться с ней.

Сарм откинулся на задние конечности. Его антенны коснулись друг друга и слегка изогнулись.

— Никто не может увидеть Мать, кроме ее ближайших слуг и высших царей-жрецов: рожденного первым, вторым, третьим, четвертым и пятым, — сказал Сарм.

— За исключением трех великих праздников, — добавил Миск.

Антенны Сарма гневно дернулись.

— А что это за праздники? — спросил я.

— Цикл роевых праздников, — ответил Миск, — Тола, Толам и Толама.

— А что это за праздники?

— Это годовщина Ночного Полета, — сказал Миск, — праздник откладывания первого яйца и празднование первого вылупления из яйца.

— И скоро эти праздники?

— Да, — сказал Миск.

— Но даже во время этих праздников никто из низших существ не может увидеть Мать, только цари-жрецы, — сказал Сарм.

— Верно, — согласился Миск.

Меня охватил гнев. Сарм, казалось, этого не заметил, но антенны Миска вопросительно уставились на меня. Вероятно, у него больше опыта общения с людьми.

— Не думай о нас плохо, Тарл Кабот, — сказал Миск, — потому что и для низших существ, работающих на нас, это тоже праздник; даже те, кто работает на пастбищах и на грибных плантациях, освобождаются от работы.

— Цари-жрецы великодушны, — заметил я.

— А люди на равнинах делают это для своих животных? — спросил Миск.

— Нет, — ответил я. — Но люди не животные.

— Может быть, люди цари-жрецы? — спросил Сарм.

— Нет.

— Значит, они животные, — сказал Сарм.

Я извлек меч и посмотрел на Сарма. Движение было очень стремительным и, вероятно, удивило его.

Во всяком случае Сарм с невероятной скоростью отпрыгнул на своих согнутых стеблеобразных конечностях.

Теперь он стоял в сорока футах от меня.

— Если нельзя говорить с той, что вы называете Матерью, — сказал я, — поговорю с тобой.

И сделал шаг к Сарму.

Сарм опять отпрыгнул, его антенны возбужденно извивались.

Мы смотрели друг на друга.

Я заметил, что концы его передних лап повернулись, выступили два изогнутых костных лезвия.

Мы внимательно следили друг за другом.

Сзади послышался механический голос переводчика Миска:

— Она Мать, а мы все в рою ее дети.

Я улыбнулся.

Сарм увидел, что я больше не приближаюсь, его возбуждение улеглось, хотя настороженность осталась.

Впервые я заметил, как дышат цари-жрецы: дыхательные движения возбужденного Сарма стали заметнее. Происходят мышечные сокращения живота, в результате чего воздух всасывается в систему через четыре маленьких отверстия по обе стороны живота; через эти же отверстия происходит и выдох. Обычно дыхательный цикл, если только не стоять совсем близко и внимательно не прислушиваться, совсем не заметен, но теперь с расстояния в несколько футов я отчетливо слышал звук втягиваемого воздуха сквозь восемь маленьких мускулистых ртов в животе Сарма; почти тут же через эти отверстия он выдохнул воздух.

Но вот сокращения мышц живота Сарма стали незаметны, и звуков дыхания я больше не слышал. Концы его передних лап больше не поворачивались, в результате роговые лезвия исчезли, снова стали видны четыре маленьких хватательных крючка. Концы их касались друг друга. Антенны Сарма застыли.

Он рассматривал меня.

И не двигался.

Я так и не смог привыкнуть к этой невероятной, полной неподвижности царей-жрецов.

Он отдаленно напоминал лезвие золотого ножа.

Неожиданно антенны Сарма нацелились на Миска.

— Ты должен был анестезировать его, — сказал Сарм.

— Может быть, — согласился Миск.

Почему-то меня это обидело. Мне показалось, что Миск предал меня, что я вел себя не как разумное существо, и Сарм именно этого и ожидал.

— Прости, — сказал я Сарму, убирая меч в ножны.

— Видишь, — сказал Миск.

— Он опасен, — заявил Сарм.

Я рассмеялся.

— Что это? — спросил Сарм, поднимая антенны.

— Он трясет своими антеннами и сворачивает их, — ответил Миск.

Получив эту информацию, Сарм не затрясся и не стал сворачивать свои антенны; снова выскочили лезвия и скрылись, антенны его раздраженно дернулись. Я понял, что нельзя трясти антеннами и сворачивать их перед царем-жрецом.

— Поднимайся на диск, Тарл Кабот из Ко-ро-ба, — сказал Миск, указывая передней конечностью на плоский овальный диск, на котором на платформу прилетел Сарм.

Я колебался.

— Он боится, — сказал Сарм.

— Ему нечего бояться, — ответил Миск.

— Я не боюсь, — заявил я.

— Тогда поднимайся на диск, — сказал Миск.

Я послушался, и два царя-жреца осторожно присоединились ко мне, став по обе стороны и чуть сзади. Не успели они встать, как диск гладко и тихо начал спускаться по длинной рампе к дну каньона.

Диск двигался с большой скоростью, и я с некоторым трудом удерживался на ногах, склонившись под давлением воздуха. К моему раздражению, оба царя-жреца стояли неподвижно, слегка наклонившись вперед, высоко подняв передние конечности, прижав антенны к голове.

12. ДВА МУЛА

Овальный диск замедлил движение и остановился в центре мраморного круга в полпасанга диаметром на дне огромного ярко освещенного многоцветного искусственного каньона.

Я оказался на площади, окруженной фантастическими сооружениями роя царей-жрецов. Площадь была заполнена не только царями-жрецами, но и многочисленными существами самого разнообразного вида. Среди них были мужчины и женщины, босоногие, с выбритыми головами, одетые в короткие пурпурные накидки, в которых отражался свет площади. Одежда как будто из пластика.

Я посторонился, мимо на маленьком диске пролетело плоское существо, похожее на слизня; оно цеплялось за диск многочисленными лапами.

— Нам нужно спешить, — сказал Сарм.

— Я вижу здесь людей, — обратился я к Миску. — Это рабы?

— Да, — ответил Миск.

— Но у них нет ошейников, — заметил я.

— Нам не нужно обозначать различие между рабами и свободными в рое, — сказал Миск, — потому что в рое все люди рабы.

— Почему они выбриты и так одеты?

— Так гигиеничней, — сказал Миск.

— Нам пора уходить с площади, — сказал Сарм.

Позже я узнал, что он опасался испачкаться в таком грязном месте. Ведь тут ходят люди.

— А почему рабы одеты в пурпур? — спросил я Миска. — Это цвет одежды убаров.

— Потому что быть рабом царей-жрецов — огромная честь, — ответил Миск.

— Вы и меня собираетесь побрить и переодеть?

Рука моя снова потянулась к мечу.

— Может быть, и нет, — сказал Сарм. — Возможно, тебя придется немедленно уничтожить. Нужно просмотреть записи запахов.

— Он не будет уничтожен, — заявил Миск, — и не будет выбрит и одет как раб.

— Почему? — спросил Сарм.

— Таково желание Матери.

— А какое она к этому имеет отношение?

— Большое, — сказал Миск.

Сарм, по-видимому, удивился. Он остановился. Его антенны нервно задергались.

— Его привели в туннели с какой-то целью?

— Я пришел по своей воле, — вмешался я.

— Не будь глупцом, — сказал мне Миск.

— С какой целью его привели в туннели? — спросил Сарм.

— Цель известна Матери, — ответил Миск.

— Я рожденный первым, — сказал Сарм.

— Она Мать, — ответил Миск.

— Хорошо. — Сарм отвернулся. Я чувствовал, что он очень недоволен.

В это время поблизости проходила девушка. Глядя на меня широко раскрытыми глазами, она посторонилась. Хоть голова ее была выбрита, девушка оказалась хорошенькой, и прозрачная пластиковая одежда не скрывала ее прелестей.

Сарм в отвращении вздрогнул.

— Быстрей, — сказал он, и мы вслед за ним пошли с площади.

— Твой меч, — сказал Миск, протягивая ко мне переднюю лапу.

— Ни за что, — ответил я и попятился.

— Пожалуйста, — попросил Миск.

Почему-то я неохотно отстегнул пояс с мечом и протянул оружие Миску.

Сарм, стоявший на диске в длинной комнате, казалось, был этим доволен. За ним была стена с тысячами светящихся кнопок, Сарм повернулся к ней, отодвинул занавес, и оказалось, что к кнопкам ведут многочисленные тонкие нити. Сарм начал пропускать их между антеннами. Примерно с ан он занимался этим, потом раздраженно повернулся ко мне.

Я взад и вперед ходил по длинной комнате, нервничая из-за отсутствия привычной тяжести меча у бедра.

Все это время Миск не двигался, он застыл в невероятной неподвижности, на которую способны цари-жрецы.

— Записи запахов молчат, — сказал Сарм.

— Конечно, — согласился Миск.

— Что мы сделаем с этим существом? — спросил Сарм.

— Мать желает, чтобы некоторое время ему позволено было жить как мэтоку, — сказал Миск.

— А что это? — спросил я.

— Существо, которое в рое, но не принадлежит рою, — ответил Миск.

— Как артропод?

— Совершенно верно.

— По-моему, — сказал Сарм, — его нужно отправить в виварий или в помещения для разделки.

— Но желание Матери не таково, — ответил Миск.

— Понимаю, — сказал Сарм.

— И не таково желание роя.

— Конечно, — согласился Сарм, — потому что желание Матери — это желание роя.

— Мать — это рой, и рой — это Мать, — сказал Миск.

— Да, — подтвердил Сарм, и оба царя-жреца подошли друг к другу и осторожно коснулись антеннами.

Когда они разъединились, Сарм повернулся ко мне.

— Тем не менее, — сказал он, — я поговорю с Матерью об этом.

— Конечно, — сказал Миск.

— Нужно было посоветоваться со мной, потому что я рожденный первым.

— Может быть, — сказал Миск.

Сарм смотрел на меня сверху вниз. Вероятно, он никак не мог простить испуг, который испытал при нашей встрече на платформе высоко над каньоном.

— Он опасен, — сказал Сарм. — Его следует уничтожить.

— Может быть, — опять сказал Миск.

— И он тряс на меня своими антеннами.

Миск молчал.

— Да, — повторил Сарм, — его следует уничтожить.

При этом Сарм отвернулся от меня и нажал кнопку на панели, у которой стоял.

Не успела его конечность коснуться кнопки, как панель отошла в сторону и в комнату вошли два человека, очень красивых, с одинаковыми фигурами и чертами лица, с выбритыми головами, одетые в пурпурные пластиковые одеяния рабов. Они распростерлись перед помостом.

По сигналу Сарма они встали и стояли перед помостом, расставив ноги, высоко подняв головы, сложив руки.

— Посмотри на этих двоих, — сказал Сарм.

Ни один из этих двоих, казалось, не заметил меня.

Я подошел к ним.

— Я Тарл Кабот из Ко-ро-ба, — сказал я, протягивая руку.

Если они и увидели ее, то не сделали попытки принять.

Я решил, что они генетические близнецы. У обоих большие красивые головы, сильные крепкие тела, в позе спокойствие и сила.

Оба немного ниже меня, но, вероятно, тяжелее и плотнее.

— Можете говорить, — сказал им Сарм.

— Я Мул-Ал-Ка, — сказал один, — почетный раб великих царей-жрецов.

— Я Мул-Ба-Та, — сказал второй, — почетный раб великих царей-жрецов.

— В рое, — объяснил Миск, — слово «мул» означает раба-человека.

Я кивнул. Остальное мне не нужно было рассказывать. Ал-Ка и Ба-Та — это названия первых двух букв горянского алфавита. В сущности у этих людей нет имен, они просто раб А и раб Б.

Я повернулся к Сарму.

— Вероятно, у вас тут больше двадцати восьми рабов-людей. — В горянском алфавите 28 букв. Я считал свое замечание язвительным, но Сарм не обиделся.

— Остальные нумеруются, — сказал он. — Когда один умирает или уничтожается, его номер передается другому.

— Начальные номера, — вмешался Миск, — передавались не менее тысячи раз.

— А почему у этих рабов нет номеров? — спросил я.

— Это особые рабы, — сказал Миск.

Я внимательно взглянул на них. Они кажутся прекрасными образцами человечества. Может, это и имеет в виду Миск?

— Можешь ли ты угадать, который из них синтезирован? — спросил Сарм.

Должно быть, я заметно вздрогнул.

Антенны Сарма захихикали.

— Да, — сказал Сарм, — один из них синтезирован, собран молекула за молекулой. Это искусственно созданное человеческое существо. Особо научного интереса не представляет, просто как курьез и редкость. Его в течение двух столетий создавал царь-жрец Куск, чтобы отвлечься и отдохнуть от серьезных биологических исследований.

Я пожал плечами.

— А другой? — спросил я.

— Он тоже представляет известный интерес, это тоже результат профессионального каприза Куска, одного из величайших ученых роя.

— Он тоже синтезирован?

— Нет, — сказал Сарм, — это результат воздействия на наследственность, искусственного контроля и изменения молекулярного кода наследственности в гаметах.

Я начал потеть.

— Один из интересных аспектов этой работы — их сходство, — продолжал Сарм.

Я не мог отличить этих двух человек — если их можно назвать людьми — друг от друга.

— Вот свидетельство подлинного искусства, — сказал Сарм.

— Куск — один из величайших в рое, — подхватил Миск.

— А который из этих рабов синтезирован? — спросил я.

— А ты можешь определить? — Это опять Сарм.

— Нет.

Антенны Сарма задрожали и обвились друг вокруг друга. Он трясся, и я теперь знал, что это проявление веселья.

— Я тебе не скажу, — заявил он.

— Уже поздно, — заметил Миск, — а мэток, если он останется в рое, должен быть обработан.

— Да, — согласился Сарм, но ему, видно, не хотелось кончить насмехаться. Он указал длинной передней конечностью на двух мулов. — Поражайся их виду, мэток, — сказал он, — потому что они — результат работы царей-жрецов и самые совершенные образцы твоей расы.

Я в это время думал о словах Миска насчет «обработки», но Сарм меня раздражал. Раздражали и эти два серьезных красивых парня, которые с такой готовностью низкопоклонствовали перед помостом.

— Как это? — спросил я.

— Разве это не очевидно? — удивился Сарм.

— Нет.

— Они создавались симметрично, — объяснил Сарм. — Больше того, они умны, сильны и здоровы. — Сарм как будто ждал моего ответа, но я не ответил. — И они живут на грибах и воде и моются двенадцать раз за день.

Я рассмеялся.

— Клянусь царями-жрецами! — богохульная горянская клятва сама выскользнула у меня, она не очень соответствовала моему положению. Но царей-жрецов она не обеспокоила, хотя у любого члена касты посвященных вызвала бы слезы гнева.

— Почему ты сворачиваешь свои антенны? — спросил Сарм.

— Их ты называешь совершенными человеческими существами? — Я рукой указал на рабов.

— Конечно, — ответил Сарм.

— Конечно, — подхватил Миск.

— Совершенные рабы! — выпалил я.

— Наиболее совершенные человеческие существа, конечно, должны быть совершенными рабами, — сказал Сарм.

— Совершенные человеческие существа свободны, — возразил я.

В глазах рабов появилось выражение удивления.

— У них нет желания быть свободными, — заявил Миск. Он обратился к рабам: — Какова ваша величайшая радость, мулы?

— Быть рабами царей-жрецов, — ответили они.

— Видишь?

— Да, — согласился я. — Вижу, что они не люди.

Антенны Сарма гневно дернулись.

— А почему бы вашему Каску не синтезировать царя-жреца? — бросил я вызов.

Сарм, казалось, дрожит от гнева. Из его конечностей выскочили лезвия.

Миск не шевельнулся.

— Это было бы аморально, — сказал он.

Сарм повернулся к Миску:

— Будет ли Мать возражать, если я сломаю руки и ноги мэтоку?

— Да, — ответил Миск.

— Будет ли Мать возражать, если у него будут повреждены другие органы?

— Несомненно.

— Но ведь его можно наказать, — сказал Сарм.

— Да, — согласился Миск, — несомненно, его нужно поучить как-нибудь.

— Хорошо, — согласился Сарм и нацелил свои антенны на двух бритоголовых рабов в пластиковых одеяниях. — Накажите мэтока, — сказал он,

— но не сломайте ему кости и не повредите органы.

Как только из переводчика Сарма донеслись эти слова, двое рабов прыгнули ко мне, чтобы схватить.

В то же мгновение я прыгнул им навстречу, застав их врасплох и вложив в свой удар инерцию прыжка. Левой рукой я отбросил одного из них в сторону, а кулаком правой ударил другого в лицо. Голова его откинулась назад, ноги подогнулись. Он рухнул на пол. Прежде чем первый восстановил равновесие, я подскочил к нему, обхватил руками, поднял над головой и бросил на каменный пол длинной комнаты. Если бы это была схватка на смерть, в следующий момент я бы его прикончил, прыгнув на него, ударив пятками в живот и разорвав диафрагму. Но я не хотел убивать или серьезно ранить. Он перевернулся на живот. В этот момент я мог бы сломать ему шею. Мне пришло в голову, что эти рабы недостаточно подготовлены, чтобы наказывать кого-то. Казалось, они вообще ничего не знают. Теперь этот человек стоял на коленях, тяжело дыша и опираясь на правую руку. Это вообще глупо, если он не левша. И он не пытался прикрыть горло.

Я взглянул на Сарма и Миска, которые, наблюдая, стояли в полной неподвижности.

— Больше не вреди им, — сказал Миск.

— Не буду.

— Возможно, мэток прав, — сказал Миск Сарму. — Возможно, они и вправду не совершенные человеческие существа.

— Возможно, — согласился Сарм.

Раб, который оставался в сознании, жалобно протянул руку к царям-жрецам. Глаза его были полны слез.

— Позвольте нам пойти в помещения для разделки, — взмолился он.

Я был поражен.

Второй пришел в себя и, стоя на коленях, присоединился к своему товарищу.

— Позвольте нам пойти в помещения для разделки! — воскликнул он.

Я не мог скрыть своего изумления.

— Они не сумели выполнить желание царей-жрецов и потому хотят умереть, — объяснил Миск.

Сарм смотрел на рабов.

— Я добр, — сказал он, — и скоро праздник Толы. — Мягким, разрешающим движением, почти благословляя, он поднял переднюю конечность. — Идите в помещения для разделки.

К моему удивлению, на лицах рабов выразилась благодарность; помогая друг другу, они встали и направились из помещения.

— Стойте! — крикнул я.

Они остановились и посмотрели на меня.

Я смотрел на Сарма и Миска.

— Вы не можете посылать их на смерть.

Сарм как будто удивился.

Миск пожал антеннами.

Я лихорадочно искал подходящее объяснение.

— Куск расстроится, если его создания будут уничтожены, — сказал я. Я надеялся, что это подействует.

Сарм и Миск соприкоснулись антеннами.

— Мэток прав, — сказал Миск.

— Верно, — согласился Сарм.

Я облегченно вздохнул.

Сарм повернулся к рабам.

— Вы не пойдете в помещения для разделки, — объявил он.

Рабы без всяких эмоций сложили руки и, расставив ноги, остановились у помоста. Как будто за последние мгновения ничего не произошло, только один из них тяжело дышал, а лицо второго было покрыто кровью.

Никто из них не выразил ни благодарности, ни негодования за мое вмешательство.

Как вы догадываетесь, я был поражен. Реакция и поведение этих рабов были мне непонятны.

— Ты должен понять, Тарл Кабот из Ко-ро-ба, — Миск, очевидно, заметил мое изумление, — что величайшая радость мулов — любить царей-жрецов и служить им. Если цари-жрецы хотят, чтобы они умерли, они умрут с радостью. Если цари-жрецы хотят, чтобы они жили, их радость не меньше.

Я заметил, что ни один из рабов не выглядел очень радостно.

— Понимаешь, — продолжал Миск, — эти мулы созданы, чтобы любить царей-жрецов и служить им.

— Они так сделаны, — сказал я.

— Совершенно верно, — согласился Миск.

— Но ты говоришь, что они люди.

— Конечно, — сказал Сарм.

И тут, к моему удивлению, один из рабов, хотя я не мог бы сказать, какой именно, посмотрел на меня и просто сказал:

— Мы люди.

Я подошел к нему и протянул руку.

— Надеюсь, я тебе не очень повредил, — сказал я.

Он взял мою руку и неуклюже подержал ее, не зная, очевидно, ничего о рукопожатиях.

— Я тоже человек, — сказал другой, прямо глядя на меня.

Он протянул руку ладонью вниз. Я взял его руку, повернул и пожал.

— У меня есть чувства, — сказал первый.

— У меня тоже, — подхватил второй.

— У нас у всех они есть, — сказал я.

— Конечно, — заметил первый, — потому что мы люди.

Я внимательно оглядел их.

— Который из вас синтезирован?

— Мы не знаем, — ответил первый.

— Да, — согласился второй, — нам не говорили.

Цари-жрецы с некоторым интересом следили за этим разговором, но тут послышался голос из переводчика Сарма.

— Уже поздно. Отведите мэтока на обработку.

— Следуй за мной, — сказал первый и повернулся. Я пошел за ним, второй человек — рядом со мной.

13. СЛИЗНЕВЫЙ ЧЕРВЬ

Я вслед за Мулом-Ал-Ка и Мулом-Ба-Та прошел через несколько помещений и по длинному коридору.

— Вот зал обработки, — сказал один из них.

Мы миновали несколько высоких стальных порталов; в каждом на высоте примерно в двадцать футов — эта высота доступна для антенн царей-жрецов — виднелись пятна. Позже я узнал, что это пятна запаха.

Если бы эти пятна не издавали запаха, можно было бы считать их аналогом графем в земном письме, но они издают запах, и потому лучшим аналогом для них будут фонемы и комбинации фонем — прямое отражение речи царей-жрецов.

Может показаться, что царь-жрец в окружении таких пятен подвергается какофонии стимулов, как мы по соседству с несколькими работающими радиоприемниками и телевизорами, но на самом деле это не так; лучшая аналогия — прогулка по тихой ночной улице города, когда вокруг множество световых реклам; мы можем их заметить, но не обратить особого внимания.

У царей-жрецов нет разницы между произнесенным и записанным словом — разницы в нашем смысле, хотя есть существенное различие между действительно ощущаемыми запахами и запахами, которые можно ощутить потенциально, как например на неразвернутой нити с записью запахов.

— Тебе может не понравиться обработка, — сказал один из моих проводников.

— Но тебе после нее будет хорошо, — заметил другой.

— А почему я должен быть обработан?

— Чтобы защитить рой от заражения, — сказал первый.

Запахи со временем, конечно, выветриваются, но синтетические запахи, производимые царями-жрецами, могут выдержать тысячелетия и в конечном счете переживут выцветающие буквы человеческих книг, разлагающуюся целлюлозу кинопленки и, может быть, даже резные выветрившиеся камни, вечно провозглашающие несравненные достоинства наших многочисленных королей, завоевателей и властителей.

Между прочим, пятна-запахи располагаются квадратом и читаются с верхнего ряда слева направо, потом справа налево, снова слева направо и так далее.

Я должен заметить, что горянское письмо устроено аналогично, и хотя я хорошо владею горянским, мне трудно писать, главным образом потому, что через строчку приходится менять направление письма. Торм, мой друг из касты писцов, до сего дня не может мне простить этого; если он еще жив, то, конечно, по-прежнему считает меня отчасти неграмотным. Как он говорит, из меня никогда не получится писец.

— Это очень просто, — говорил он. — Пиши по-прежнему вперед, но в противоположном направлении.

Слоговая азбука царей-жрецов, которую нельзя смешивать с их семьюдесятью тремя «фонемами», состоит из четырехсот одиннадцати «букв», которые кажутся мне громоздкими; каждая буква — это просто фонема или комбинация фонем, обычно комбинация. Определенные сочетания этих фонем и фонемных комбинаций, естественно, образуют слова. Я предположил бы существование более простой системы или даже экспериментов с графическими знаками без запаха, но, насколько мне известно, такие эксперименты никогда не производились.

Со всем уважением к этой сложной азбуке, я считаю, что она не подвергалась упрощениям просто потому, что цари-жрецы, с их интеллектом, усваивают эти 411 знаков быстрее, чем человеческий ребенок алфавит из тридцати букв; для них разница между более чем четырьмястами и тридцатью не имеет значения.

Это неплохая догадка, но истинные причины глубже. Прежде всего, я не знаю, как учатся цари-жрецы. Они учатся не так, как мы. Во-вторых, у них во многих делах склонность к сложности; они считают ее элегантней простоты. Практическим результатом этой склонности является то, что они никогда не упрощают физическую реальность, биологические процессы или функционирование мозга. Им не приходит в голову, что природа в сущности проста, а если бы они это заметили, то были бы глубоко разочарованы. Они воспринимают природу как взаимосвязанный континуум; мы же, ориентирующиеся на зрение, скорее представляем ее как ряд дискретных объектов, каким-то загадочным образом связанных друг с другом. Кстати, их математика начинается с дробей, а не с натуральных чисел; натуральные числа рассматриваются ими как ограниченный случай. Но, как я полагаю, самая главная причина того, почему азбука царей-жрецов остается сложной и никогда не проводился эксперимент с не имеющими запаха буквами: цари-жрецы хотят, чтобы их язык сохранился таким же, каким был в древности. Из всех разумных существ цари-жрецы больше всего склонны к шаблону, к установленным образцам, по крайней мере в основных вопросах культуры, таких, как обычаи роя и язык; склонны не по необходимости, а по какому-то генетически врожденному предпочтению ко всему знакомому и удобному. Цари-жрецы, как и люди, способны изменяться, но редко делают это.

И все-таки в этой проблеме есть еще что-то, а не только изложенные выше соображения. Однажды я спросил у Миска, почему не была упрощена азбука царей-жрецов, и он ответил:

— Если бы это было сделано, нам пришлось бы отказаться от некоторых знаков, а мы не могли бы этого вынести, потому что они прекрасны.

Под пятнами запаха на каждом портале, вероятно, для удобства людей и других не царей-жрецов было стилизованное изображение фигуры.

Мы проходили мимо многих входов, но нигде не было фигуры человека.

К нам приближалась, бегом, но не очень быстро, а размеренно, молодая женщина, лет восемнадцати, с бритой головой, в пластиковой одежде мула.

— Не задерживай ее, — сказал один из проводников.

Я отступил в сторону.

Едва заметив нас, девушка пробежала мимо. В руках она сжимала две свернутых нити запахов.

У нее карие глаза; несмотря на бритую голову, она показалась мне привлекательной.

Мои спутники не проявили к ней ни малейшего интереса.

Меня это почему-то раздражало.

Я оглянулся, прислушался к звуку ее шагов.

— Кто она?

— Мул, — сказал один из рабов.

— Конечно, мул, — сказал я.

— Тогда почему ты спрашиваешь?

Я надеялся, что именно он синтезирован.

— Она посыльный, — сказал другой, — разносит нити с запахами между порталами зала обработки.

— Вот оно что, — сказал первый раб. — Его интересуют такие вещи.

— Он ведь новичок в туннелях, — заметил второй.

Мне стало любопытно. Я пристально посмотрел на первого раба.

— У нее ведь хорошенькие ножки?

Он удивился.

— Да, сильные.

— Она привлекательна, — сказал я второму.

— Привлекательна?

— Да.

— Да, — согласился он, — она здоровая.

— Может, она чья-то подружка?

— Нет, — сказал первый раб.

— Откуда ты знаешь?

— Она не из племенной группы.

Почему-то эти лаконичные ответы и покорное принятие варварских правил царей-жрецов разъярили меня.

— Интересно, какова она в объятиях, — сказал я.

Они посмотрели друг на друга.

— Об этом нельзя думать, — сказал один.

— Почему?

— Запрещено, — объяснил другой.

— Но ведь вы об этом думали?

Один из них улыбнулся.

— Да, — признался он, — я иногда думаю об этом.

— И я тоже, — сказал другой.

Мы все повернулись и посмотрели на девушку; она казалась далекой точкой в свете вечных ламп.

— Почему она бежит? — спросил я.

— Она бежит по расписанию, — сказал первый раб, — и если опоздает, получит черту.

— Да, — подтвердил второй, — пять таких черт, и ее уничтожат.

— Черта — это какой-то знак в вашей характеристике?

— Да, и он наносится на твою одежду.

— На нашей одежде, — сказал другой, — записана подробная информация, и по ней цари-жрецы различают нас.

— Да, — подтвердил первый, — иначе, боюсь, они не смогли бы нас отличать друг от друга.

Я запомнил эти сведения, надеясь, что когда-нибудь они окажутся полезными.

— Я полагаю, могучие цари-жрецы могли бы изобрести и более быстрый способ доставки записей.

— Конечно, — сказал первый раб, — но мулы дешевле и легко заменяются.

— Скорость в таких делах мало интересует царей-жрецов, — добавил второй.

— Да, — опять первый, — они очень терпеливы.

— Почему ей не дали средство передвижения?

— Она всего лишь мул.

Мы втроем опять посмотрели на девушку, но она уже исчезла на расстоянии.

— Но она здоровый мул, — сказал один из рабов.

— Да, — подхватил другой, — и у нее сильные ноги.

Я рассмеялся и похлопал их по плечам. Мы отправились дальше по залу.

Вскоре нам встретилось длинное червеобразное животное, с маленьким красным ртом, которое ползло по коридору.

Мои проводники не обратили на него внимания.

Даже я, после встречи с артроподом на платформе и слизнеподобным зверем на транспортном диске на площади начал привыкать к тому, что в рое царей-жрецов можно встретить самых странных существ.

— Что это? — спросил я.

— Мэток, — ответил один из рабов.

— Да, — подтвердил второй, — он в рое, но не часть роя.

— Но я считал, что я мэток.

— Ты мэток.

Мы продолжали идти.

— Как оно называется?

— О, это слизневый червь.

— А что он делает?

— Давным-давно, — сказал один из рабов, — он использовался в рое как очистительное и канализационное приспособление, но уже много тысяч лет он не исполняет эти функции.

— Но остается в рое?

— Конечно. Цари-жрецы очень терпимы.

— Да, — подтвердил другой раб, — они очень почитают традиции.

— Слизневый червь заслужил свое место в рое, — сказал первый.

— А чем он питается?

— Поедает остатки пиршеств золотого жука.

— А кого убивает золотой жук?

— Царей-жрецов, — сказал второй раб.

Я, конечно, хотел расспрашивать дальше, но в этот момент мы подошли к очередному высокому порталу.

Посмотрев вверх, я увидел под пятнами запаха несомненные стилизованные очертания человеческой фигуры.

— Мы пришли, — сказал один из моих спутников. — Здесь тебя обработают.

— Мы тебя подождем, — сказал другой.

14. ПОТАЙНАЯ КОМНАТА МИСКА

Меня подхватили металлические руки, и я беспомощно повис в нескольких футах над полом.

За мной закрылась стенная панель.

Я находился в большой мрачной комнате, затянутой пластиком. Комната пуста, только на одной стене несколько металлических дисков, а выше — прозрачный щит. Через этот щит на меня смотрел царь-жрец.

— Чтоб ты выкупался в помете слизневого червя! — жизнерадостно обратился я к нему. Надеюсь, у него есть переводчик.

Под щитом две круглых металлических пластины скользнули вверх, из отверстий вытянулись две металлические руки.

Я хотел было бежать от них, но сообразил, что в этой пустой, закрытой, тщательно подготовленной комнате мне от них никуда не уйти.

Металлические руки схватили меня и подняли над полом.

Царь-жрец за щитом как будто не заметил моего замечания. Вероятно, у него нет переводчика.

Я продолжал висеть, и, к моему раздражению, из стены высунулись другие управляемые царем-жрецом устройства и потянулись ко мне.

Одно с удручающей осторожностью сняло с меня всю одежду, даже разрезало ремни сандалий. Другое заставило проглотить большую отвратительную пилюлю.

Учитывая размер царей-жрецов и относительно малый масштаб действий, которые совершались надо мной, я решил, что тут использован мощный передаточный механизм. Осторожность, с которой проводились операции, говорила также о каком-то увеличении. Позже я узнал, что вся стена передо мной была сложным устройством, по существу усилителем запахов. Но в то время мне было не до восхищения инженерными талантами моих похитителей.

— Чтоб твои антенны вымокли в грязи! — обратился я к своему мучителю.

Его антенны дрогнули и слегка завились.

Я был доволен. Все-таки переводчик у него есть.

Я обдумывал следующее оскорбление, когда металлические руки вдруг подвесили меня над большой клеткой с двойным полом: верхний представлял собой решетку из узких прутьев, а нижний — просто белый пластиковый поднос.

Металлические руки неожиданно отпустили меня, и я упал в клетку.

Вскочил на ноги, но верх клетки уже закрылся.

Я хотел попробовать прочность решетки, но тут почувствовал себя плохо, в животе забурлило, и я опустился на пол.

Больше мне не хотелось оскорблять царя-жреца.

Помню, я посмотрел наверх и увидел, как дрожат и загибаются его антенны.

Пилюле потребовалось всего две-три минуты, чтобы сделать свое дело, но эти минуты я вспоминаю без всякого удовольствия.

Наконец пластиковый поднос выскользнул из-под клетки и исчез в узкой щели в стене.

Я отметил это с благодарностью.

Вся клетка на каком-то катке двинулась мимо стены, в которой появились различные отверстия.

Во время этого движения меня последовательно мыли различными растворами разной температуры и плотности; некоторые показались мне отвратительными.

Если бы я чувствовал себя лучше, я бы, конечно, еще больше оскорбился.

Наконец, после того, как я, отплевываясь и откашливаясь, еще несколько раз был вымыт и вычищен, клетка медленно двинулась между вентиляторами, из которых шли потоки горячего воздуха; на меня нацелились различные проекторы; некоторые лучи я видел, желтые, красные и ярко-зеленые.

Позже я узнал, что эти лучи, которые прошли сквозь мое тело так же легко и безвредно, как солнечный луч сквозь стекло, действуют на метаболизм различных микроорганизмов, вредных для царей-жрецов. Я узнал также, что последний раз такие организмы проникли в рой около четырех тысяч лет назад. В последующие несколько недель в рое я нередко встречал больных мулов. Организмы, вызывающие болезни людей, безвредны для царей-жрецов, и потому им позволено жить. Их даже рассматривают как мэтоков: они в рое, но не часть роя. И потому их присутствие переносится спокойно.

Мне было совсем плохо, когда, одетый в красную пластиковую одежду, я присоединился к ожидавшим меня рабам.

— Ты выглядишь гораздо лучше, — сказал один из них.

— Тебе оставили нитевидные отростки на голове, — удивленно сказал другой.

— Волосы. — Я опирался о стену.

— Странно, — сказал один из рабов. — Мулам разрешено иметь только ресницы.

Вероятно, чтобы защищать глаза от пыли. Интересно, лениво подумал я — меня все еще мутило — есть ли тут пыль?

— Он ведь мэток, — сказал один.

— Верно, — согласился другой.

Я был рад, что моя одежда не цвета убарского пурпура, что означало бы, что я раб царей-жрецов.

— Ну, если очень постараешься, может, и станешь мулом, — сказал один из рабов.

— Да, — подхватил другой, — тогда ты не только будешь в рое, но станешь его частью.

Я не ответил.

— Так было бы лучше, — сказал один.

— Да, — сказал другой.

Я закрыл глаза и несколько раз медленно вдохнул и выдохнул.

— Тебе отвели для жилья клетку в помещениях Миска, — сказал один из них.

Я открыл глаза.

— Мы отведем тебя туда, — добавил другой.

Я смотрел на них.

— Клетку?

— Он болен, — заметил один из рабов.

— Клетка очень удобная, — заверил меня другой, — с грибами и водой.

Я снова закрыл глаза и покачал головой. Почувствовал, как они осторожно берут меня за руки и ведут по залу.

— Поешь грибов, и тебе станет гораздо лучше, — сказал один из них.

— Да, — согласился другой.

Привыкнуть к грибам нетрудно. Это очень мягкое волокнистое растительное вещество бледно-белого цвета, почти безвкусное. Одна порция не отличалась от другой по вкусу. Даже мулы, многие из которых родились в рое, не очень его любят. Едят его так же привычно и автоматически, как дышат.

Мулы едят четыре раза в день. В первую еду грибы измельчают и смешивают с водой, получается что-то вроде похлебки, во вторую еду их нарезают двухдюймовыми кубиками; в третью смешивают с таблетками, похоже на нарезанное мясо; таблетки, по-видимому, какие-то необходимые добавки к диете; в четвертую из грибов делают плоские лепешки, посыпанные небольшим количеством соли.

Миск мне рассказывал — и я ему верю, — что мулы иногда убивают друг друга из-за пригоршни соли.

Грибы мулов, насколько я могу судить, не очень отличаются от грибов, выращенных в идеальных условиях, из тщательно отобранных спор, которые подаются в пищевые корыта самих царей-жрецов. Однажды Миск дал мне немного таких грибов. Может быть, не такие жесткие, как грибы мулов. Миск был раздражен, что я не вижу разницы. Я тоже был раздражен, когда позже узнал, что главное различие заключается в запахе. Я пробыл в рое уже больше пяти недель, когда смог ощутить чуть заметное различие, которое для царей-жрецов так важно. И мне вовсе не казалось, что этот запах лучше или хуже запаха грибов для мулов.

Чем дольше я находился в рое, тем острее становилось мое обоняние; позже я уже не понимал, как мог не обращать внимания на такие разнообразные многозначительные чувственные сигналы, которые в таком изобилии меня окружают. Миск дал мне переводчик, я произносил в него какое-нибудь горянское выражение и ждал перевода на язык царей-жрецов; таким образом я научился различать многие имеющие смысл запахи. Первым запахом, который я научился различать, было имя Миска; я с радостью заметил, когда стал более чувствителен и набрался опыта, что запах этого имени и запах самого Миска совпадают.

Я использовал переводчик, чтобы прочесть информацию, нанесенную на мою одежду. Там было немного, только мое имя, название города, сообщалось, что я мэток, нахожусь под присмотром Миска, что у меня нет черт в характеристике и что я могу быть опасен.

Последнее замечание вызвало у меня улыбку.

У меня нет даже меча, и я был убежден, что в схватке с царем-жрецом не устою против его могучих челюстей и грозных роговых лезвий.

Клетка в комнате Миска оказалась не такой плохой, как я ожидал.

Больше того, она показалась мне более удобной, чем помещение самого Миска, абсолютно пустое, кроме корыта для пищи и многочисленных шкал, рычагов и датчиков, смонтированных на одной стене. Цари-жрецы едят и спят стоя, они никогда не ложатся, может, только когда умирают.

Как выяснилось, пустой комната Миска кажется только таким организмам, которые ориентируются преимущественно на зрение. Стены, пол и потолок этой комнаты выложены изысканными рисунками запахов. Миск сообщил мне, что этот рисунок создавался величайшими художниками роя.

Моя клетка представляла собой прозрачный пластиковый куб примерно восьми квадратных футов, с вентиляционными отверстиями и скользящей пластиковой дверью. Замка на двери не было, я мог заходить и выходить, когда захочу.

Внутри находились канистры с грибами, чашка, ложка, нож для грибов с деревянным лезвием; тюбик с пилюлями, который выдавал их по одной после нажатия на дно; большой сосуд с водой, под ним мелкая миска; она наполнялась водой из сосуда с помощью крана.

В углу матрац из мягкого свежего мха; мох менялся ежедневно, и спать на нем было удобно.

От клетки-куба пластиковыми скользящими панелями отделялись туалет и умывальная кабинка.

Кабинка очень похожа на наши души, только нельзя регулировать поступление жидкости. Когда вступаешь в кабинку, жидкость включается и регулируется автоматически. Вначале я думал, что это обычная вода; во всяком случае внешне очень похоже; но однажды я попробовал выпить ее утром, вместо обычной порции воды из сосуда. Задыхаясь, с обожженным ртом, я выплюнул жидкость.

— Хорошо, что ты ее не проглотил, — сказал Миск, — потому что в эту жидкость добавлены очистительные вещества, ядовитые для человека.

После нескольких небольших первоначальных недоразумений мы с Миском вполне уживались. Недоразумения касались в основном солевого рациона и количества умываний в день. Если бы я был мулом, то за каждый день, когда не мылся двенадцать раз, получал бы черту. Кабинки для умывания, кстати, имеются во всех клетках для мулов, а также в туннелях и других общественных местах: на площадях, в парикмахерских, где рабов регулярно бреют, в распределителях пилюль и грибов. Будучи мэтоком, я настаивал на исключении из Обязанности Двенадцати Радостей, как это обычно называется. Вначале я считал, что одного раза в день вполне достаточно, но бедный Миск так расстраивался, что я согласился мыться дважды. Он и слышать об этом не хотел и твердо настаивал, что я должен мыться не меньше десяти раз. Наконец, чувствуя, что я в долгу перед Миском за приглашение жить в его комнате, я предложил компромисс: пять раз в день, а за лишний пакетик соли

— шесть раз через день. Миск добавил два пакетика, и я согласился на шесть умываний ежедневно. Сам он, конечно, такой кабинкой не пользовался, а расчесывал и чистил себя по древнему обычаю царей-жрецов при помощи очистительных крюков и рта. Позже, когда мы лучше узнали друг друга, он позволял мне причесывать его, и когда он в первый раз дал мне деревянную вилку для этого, я понял, что он мне доверяет, что я ему нравлюсь, хотя я не мог понять, почему.

Самому мне Миск тоже нравился.

— Знаешь ли ты, — сказал мне однажды Миск, — что среди существ низшего порядка люди самые разумные?

— Рад слышать.

Миск замолчал, его антенны ностальгически подергивались.

— У меня был однажды домашний мул, — сказал он.

Я невольно взглянул на свою клетку.

— Нет, — сказал Миск, — когда домашний мул умирает, его клетка всегда уничтожается, чтобы не было заражения.

— А что с ним случилось?

— Это была маленькая самка. Ее убил Сарм.

Передняя конечность Миска, которую я расчесывал, невольно напряглась, будто он готов был обнажить свое роговое лезвие.

— Почему? — спросил я.

Миск долго молчал, потом удрученно повесил голову, протянув мне антенны для расчесывания. Я некоторое время занимался ими. Наконец он снова заговорил.

— Это моя вина, — сказал Миск. — Она хотела, чтобы у нее на голове были нитевидные разрастания, потому что она родилась не в рое. — Голос Миска из переводчика звучал так же последовательно и механически, как всегда, но тело его задрожало. — Я слишком потакал ей, — Миск выпрямился, так что его большое тело нависло надо мной, слегка отклонился от вертикали в характерной для царей-жрецов позе. — Поэтому в сущности ее убил я.

— Мне кажется, нет. Ты старался быть с ней добрым.

— И это произошло в тот день, когда она спасла мне жизнь, — сказал Миск.

— Расскажи мне об этом.

— Я выполнял поручение Сарма и оказался в редко используемых туннелях. Чтобы не скучать, я взял с собой девушку. Мы встретились с золотым жуком, хотя раньше их здесь никогда не видели, и я захотел пойти к нему, опустил голову и направился к жуку, но девушка схватила меня за антенны и оттащила в сторону, тем самым спасла мне жизнь.

Миск снова опустил голову и протянул антенны для расчесывания.

— Боль была ужасная, и я не мог не последовать за девушкой, хотя хотел идти к золотому жуку. Спустя ан я, конечно, уже не хотел идти к жуку и понял, что она спасла мне жизнь. И в этот самый день Сарм велел записать девушке пять черт за разрастания на голове, и она была уничтожена.

— За такое нарушение всегда полагается пять черт? — спросил я.

— Нет. Не знаю, почему Сарм так поступил.

— Мне кажется, — сказал я, — что в смерти девушки ты должен винить не себя, а Сарма.

— Нет, — ответил Миск, — я был слишком снисходителен.

— Может быть, Сарм хотел, чтобы тебя убил золотой жук?

— Конечно, — сказал Миск. — Таково, несомненно, было его намерение.

Я удивился, зачем Сарму смерть Миска. Несомненно, между ними какое-то соперничество или политическая борьба. Для моего человеческого разума, привыкшего к изобретательности людей в таких случаях, не было ничего удивительного в том, что Сарм пытался как-то способствовать гибели Миска. Но позже я узнал, что это почти немыслимо для царей-жрецов, и хотя Миск признавал это, в глубине души он в это не верил, потому что оба они с Сармом принадлежали рою и такое действие было бы нарушением роевой правды.

— Сарм рожден первым, — сказал Миск, — а я пятым. Первые пятеро рожденные Матерью составляют Высший Совет роя. Однако за долгие годы рожденные вторым, третьим и четвертым поддались радостям золотого жука. Из пяти остались только мы с Сармом.

— Значит он хочет, чтобы ты умер и чтобы он был единственным членом Совета и обладал абсолютной властью.

— Мать больше него, — сказал Миск.

— Все равно, — настаивал я, — власть его возрастет.

Миск смотрел на меня, его антенны обвисли, золотистые волоски, казалось, утратили блеск.

— Тебе грустно, — сказал я.

Миск наклонил тело, так что оно заняло горизонтальное положение, потом еще больше наклонил ко мне голову. Он мягко опустил антенны мне на плечи, как человек кладет на плечи другому руки.

— Ты не понимаешь этого, — сказал Миск. — Ты мыслишь человеческими терминами. А тут другое.

— Мне не кажется другим.

— Это глубже и значительнее, и ты не можешь понять.

— Мне все кажется просто.

— Нет, — сказал Миск. — Ты не понимаешь. — Его антенны слегка нажали мне на плечи. — Но поймешь.

Царь-жрец выпрямился и направился к моей клетке. Двумя передними конечностями он легко поднял ее и перенес в сторону. Легкость, с которой он это сделал, поразила меня: клетка весила несколько сот фунтов. В полу под клеткой я увидел вделанное в камень кольцо. Миск наклонился и поднял его.

— Я сам вырыл это помещение, — сказал он, — день за днем в течение многих жизненных сроков мулов я извлекал камни, измельчал их и незаметно разбрасывал в туннелях.

Я посмотрел в открывшееся углубление.

— Я старался, как видишь, ничего для этого не брать. Даже открывать приходится с помощью физической силы.

Он отошел к стене и достал тонкий черный стержень. Обломил его конец, и стержень загорелся голубоватым пламенем.

— Это факел мулов, — сказал Миск. — Им пользуются мулы, которые выращивают грибы в темных помещениях. Тебе он понадобится, чтобы ты смог видеть.

Я знал, что самому царю-жрецу такой светильник не нужен.

— Идем, — сказал Миск, показывая на отверстие.

15. В ПОТАЙНОЙ КОМНАТЕ

Держа над головой тонкий факел мулов, я всматривался в углубление, открывшееся в полу комнаты Миска. Туда от кольца спускалась веревка с узлами.

Факел мулов почти не давал тепла, но, учитывая его небольшие размеры, горел поразительно ярко.

— Рабочие грибных террас, — объяснил Миск, — ломают оба конца факела и несут его в зубах.

Я так не хотел делать, зажал факел с одним горящим концом в зубах и, перебирая руками, опустился по веревке с узлами.

Одну сторону лица жгло. Я закрыл правый глаз.

Я опускался, а на стенах потайного помещения перемещался круг голубого призрачного света. Через несколько футов стены стали влажными. Температура упала на несколько градусов. Я видел на стенах наросты плесени, вероятно, белой, но в свете факела она казалась голубой. Моя пластиковая одежда тоже покрылась слоем влаги. Тут и там по стенам стекали ручейки, скапливались на полу и исчезали в какой-нибудь трещине.

Спустившись по веревке на сорок футов, я поднял факел и увидел, что нахожусь в пустом помещении.

Посмотрев вверх, я увидел Миска. Не обращая внимания на веревку, он перегнулся в отверстие, изящными шагами вниз головой прошел по потолку и начал, пятясь, спускаться по стене.

Через несколько мгновений он стоял рядом со мной.

— Ты не должен никому рассказывать о том, что я тебе покажу, — сказал он мне.

Я ничего не ответил.

Миск колебался.

— Пусть между нами будет роевая правда, — сказал я.

— Но ты не из роя, — ответил Миск.

— Тем не менее пусть между нами будет роевая правда.

— Хорошо, — согласился Миск и нагнулся, протягивая ко мне антенны.

Какое-то время я не мог догадаться, чего он хочет. Потом мне показалось, что я это понял. Сунув факел в щель стены, я протянул руки к Миску.

Чрезвычайно осторожно, почти нежно царь-жрец коснулся моих ладоней антеннами.

— Пусть между нами будет роевая правда, — сказал он.

— Да, — согласился я, — пусть между нами будет роевая правда.

С моей стороны это больше всего напоминало соприкосновение антенн.

Миск резко распрямился.

— Где-то здесь, — сказал он, — у пола, без запаха, так что царь-жрец вряд ли найдет, есть ручка, очень похожая на камень. Найди ее и поверни.

Я тут же отыскал эту ручку, хотя для царя-жреца, как мне кажется, сделать это было бы очень трудно.

Я повернул ручку, и часть стены отодвинулась.

— Входи, — сказал Миск. Я вошел.

Не успели мы войти, как Миск тронул рычаг, который находился высоко над моей головой, я его не видел, и стена задвинулась.

Единственным освещением был огонь моего факела.

Я с удивлением осмотрелся.

Помещение, по-видимому, большое, отдаленные части его терялись в тени. Я видел инструментальные панели, многочисленные шкалы, иглы регистрирующих запахи приборов, рычаги, клапаны, пучки проводов. По одну сторону помещения находились катушки со свернутыми нитями запахов, некоторые из них медленно разматывались, пропуская нити через вращающиеся прозрачные светящиеся шары. Эти шары, в свою очередь, связаны были проводами с большим тяжелым агрегатом, сделанным из стали и установленным на колесах. В переднюю часть этого агрегата все время поступали металлические диски, они укладывались на место, происходила передача какой-то энергии, потом диск отходил в сторону, и его место занимал другой. В центре помещения на каменном столе, покрытом мхом, неподвижно лежал царь-жрец; к его телу от агрегата вели восемь проводов.

Я высоко поднял факел и принялся рассматривать этого царя-жреца. Он меньше других, в длину всего двенадцать футов.

Больше всего меня удивили его крылья, длинные, стройные, прекрасные, золотистые, прозрачные крылья, сложенные на спине.

Он не был привязан.

Казалось, он без сознания.

Я прижался ухом к отверстиям в животе и не услышал даже слабейших звуков дыхания.

— Мне пришлось самому сконструировать все это оборудование, — сказал Миск, — поэтому оно исключительно примитивно, но не было никакой возможности использовать стандартное оборудование.

Я не понял.

— И мне самому пришлось создавать диски памяти, конструировать преобразователь запахов; к счастью, нити запахов легкодоступны. Их импульсы преобразуются и воздействуют на нервные блоки.

— Не понимаю, — сказал я.

— Конечно, — ответил Миск, — потому что ты человек.

Я смотрел на длинные золотые крылья этого существа.

— Это мутант?

— Конечно, нет.

— Тогда что же это?

— Самец, — ответил Миск. Он долго молчал, устремив антенны на неподвижную фигуру на столе. — Первый самец, рожденный в рое за восемь тысяч лет.

— А разве ты не самец?

— Нет, — сказал Миск, — и остальные тоже нет.

— Значит ты самка.

— Нет, в рое только одна самка — Мать.

— Но ведь должны быть еще самки.

— Изредка, — сказал Миск, — появляются женские яйца, но все они уничтожаются по приказу Сарма. Сейчас в рое нет женских яиц, и я знаю только одно, появившееся за шесть тысяч лет.

— Сколько же лет живут цари-жрецы?

— Давным-давно, — ответил Миск, — был открыт способ замещения клеток, и теперь, если не болезнь или несчастный случай, мы живем до тех пор, пока не поддадимся радостям золотого жука.

— А сколько лет тебе?

— Сам я вылупился до того, как мы привели свой мир в эту солнечную систему. — Миск посмотрел на меня сверху вниз. — Это было больше двух миллионов лет назад.

— Значит, рой никогда не умрет, — сказал я.

— Он умирает сейчас, — ответил Миск. — Один за другим предаемся мы радостям золотого жука. Мы стареем, и нас осталось мало. Некогда мы были богаты и полны жизни, тогда было построено все это, потом расцвело наше искусство, потом у нас оставалось только научное любопытство, но даже оно все слабеет.

— А почему вы не убиваете золотых жуков?

— Это было бы неправильно, — сказал Миск.

— Но ведь они вас убивают.

— Нам необходимо умирать, иначе рой был бы вечен, а рой не должен быть вечен. Иначе как мы будем его любить?

Я не все понимал в словах Миска, и мне было трудно отвести взгляд от неподвижной фигуры юного самца царя-жреца, лежавшего на каменном столе.

— Должен быть новый рой, — сказал Миск. — И новая Мать, и новый рожденный первым. Я сам готов умереть, но раса царей-жрецов не должна погибнуть.

— Сарм убил бы этого самца, если бы узнал о его существовании?

— Да.

— Почему?

— Он не хочет уходить, — просто ответил Миск.

Я смотрел на механизмы, на провода, в восьми точках углублявшиеся в тело самца.

— Что ты с ним делаешь? — спросил я.

— Я его учу.

— Не понимаю, — сказал я.

— То, что ты знаешь — даже такое существо, как ты, — сказал Миск, — зависит от электрических разрядов и микроструктуры твоей нервной ткани; обычно ты приобретаешь эти разряды и микроструктуру в процессе регистрации и оценки сенсорных стимулов из окружения, например, когда ты непосредственно испытываешь что-то, или когда кто-то другой сообщает тебе информацию, или ты читаешь нити запахов. Машины, которые ты видишь, просто приспособления для передачи разрядов и формирования микроструктур без внешних стимулов, что заняло бы слишком много времени.

Подняв факел, я с благоговением смотрел на неподвижное тело царя-жреца на каменном столе.

Смотрел, как вспыхивают огоньки, как быстро сменяются диски.

Инструменты и приборные доски, казалось, нависают надо мной.

Сколько же импульсов через эти восемь проводов одновременно попадают в тело существа, лежащего перед нами?

— Значит, ты буквально изменяешь его мозг, — прошептал я.

— Он царь-жрец, — ответил Миск, — у него восемь мозгов, это модификации сети ганглий. Такие существа, как ты, ограниченные наличием позвоночника, могут развить только один мозг.

— Мне это кажется очень странным.

— Конечно, — согласился Миск, — низшие существа учат своих детенышей по-другому; они способны воспринять за всю жизнь только ничтожную долю сведений.

— А кто решает, чему его учить?

— Обычно, — сказал Миск, — используются стандартные мнемонические диски, которые готовятся хранителями традиций. Глава хранителей — Сарм. — Миск распрямился, и его антенны слегка свернулись. — Как ты догадываешься, я не мог использовать стандартный набор и сам создал памятные диски, по своему собственному рассуждению.

— Мне не нравится мысль об изменении мозга.

— Мозгов, — поправил Миск.

— Все равно не нравится.

— Не будь глупым, — сказал Миск. Его антенные свернулись. — Все существа, которые учат свое потомство, изменяют ему мозг. Это устройство — просто быстрый и удобный способ обучения, с его помощью можно эффективно научить тому, что желательно для разумного существа.

— Я встревожен, — сказал я.

— Понимаю, — заметил Миск, — ты опасаешься, что он сам станет машиной.

— Да.

— Ты должен помнить, что он царь-жрец, следовательно, разумное существо, и превратить его в машину невозможно, не затронув некоторые важнейшие сферы, а при этом он перестанет быть царем-жрецом.

— Но он будет самоуправляющейся машиной.

— Мы все такие машины, — сказал Миск, — с большим или меньшим количеством случайных элементов. — Он дотронулся до меня антеннами. — Мы делаем, что можем, а об окончательном результате судить не нам и не при помощи мнемонических дисков.

— Не знаю, что здесь истина, — признался я.

— Я тоже, — сказал Миск. — Это вообще очень трудная и таинственная проблема.

— А что вы делаете до ее окончательного решения?

— Некогда мы радовались и жили, но теперь тело наше молодо, но мозг стар, и мы все чаще и чаще поддаемся радостям золотого жука.

— Верят ли цари-жрецы в жизнь после смерти?

— Конечно, — сказал Миск, — ведь когда кто-нибудь умирает, рой живет.

— Нет, — сказал я, — я имею в виду индивидуальную жизнь.

— Сознание, — ответил Миск, — это функция сети ганглий.

— Понятно. И все-таки ты согласен, как ты выразился, уйти.

— Конечно. Я долго жил. Должны жить и другие.

Я снова посмотрел на молодого царя-жреца, лежащего на столе.

— Он будет помнить все это? — спросил я.

— Нет, — ответил Миск, — его внешние сенсоры отключены. Но он будет знать, что его учили с помощью мнемонических дисков.

— А чему его учат?

— Основам информации, как ты и догадываешься, в области языка, математики и других наук, но он также изучает историю и литературу царей-жрецов, обычаи роя, социальные условности; он получает информацию в области механики, сельского хозяйства, ведения домашнего хозяйства и другую.

— А потом он будет продолжать учиться?

— Конечно, — сказал Миск, — но это уже будет делаться на надежном основании всего, что узнали его предки. Нет смысла сознательно воспринимать старую информацию, когда время можно истратить для получения новой. Когда обнаруживается новая информация, ее тут же записывают на мнемонические диски.

— А что если на мнемонические диски попадет ложная информация?

— Несомненно, так бывает, — согласился Миск, — но диски постоянно пересматриваются. Их содержание возможно чаще обновляется.

16. ЗАГОВОР МИСКА

Я оторвал взгляд от молодого царя-жреца и посмотрел на Миска. Его дискообразные глаза на золотой голове сверкали в голубом свете факела множеством своих фасеток.

— Должен тебе сказать, Миск, — я говорил медленно, — что пришел сюда убить царей-жрецов, отомстить за уничтожение моего города и его жителей.

Я считал своим долгом сообщить Миску, что я не союзник ему, он должен знать о моей ненависти к царям-жрецам, о моем стремлении наказать их за то зло, что они причинили.

— Нет, — возразил Миск, — ты пришел в Сардар, чтобы спасти царей-жрецов.

Я смотрел на него пораженный.

— Именно по этой причине тебя привели сюда.

— Я пришел по своей воле! — воскликнул я. — Потому что мой город был уничтожен!

— Поэтому и был уничтожен твой город, — ответил Миск, — чтобы ты захотел прийти в Сардар.

Я отвернулся. Глаза мои горели от слез, тело дрожало. В гневе посмотрел на высокое неподвижное существо и на молодого царя-жреца на столе.

— Если бы у меня был меч, я бы убил его! — сказал я, указывая на молодого царя-жреца.

— Нет, не убил бы, — возразил Миск, — именно поэтому ты, а не кто другой был избран для прихода в Сардар.

Я бросился к столу, высоко подняв факел, хотел ударить.

И не смог.

— Ты не причинишь ему вреда, потому что он не виноват, — сказал Миск.

— Я это знал.

— Как ты мог знать?

— Ты из рода Каботов, а мы знаем этот род. Знаем уже больше четырехсот лет, и со дня рождения мы наблюдаем за тобой.

— Вы убили моего отца! — воскликнул я.

— Нет, — возразил Миск, — он жив, живы и другие жители твоего города, но они разбросаны по всему Гору.

— А Талена?

— Насколько я знаю, она жива, — но мы не могли наблюдать за ней и за другими из Ко-ро-ба, чтобы не вызвать подозрений, что мы заботимся о тебе, хотим заключить с тобой сделку.

— А почему бы просто не вызвать меня сюда? Зачем уничтожать целый город?

— Чтобы скрыть наши мотивы от Сарма.

— Не понимаю, — сказал я.

— Время от времени мы уничтожаем на Горе какой-нибудь город. Обычно его выбирают с помощью специального устройства, действующего по закону случайных чисел. Это показывает низшим существам нашу мощь и учит их исполнять законы царей-жрецов.

— А если город не сделал ничего плохого?

— Тем лучше, — сказал Миск, — в таком случае люди за горами смущены, они еще больше нас боятся; впрочем, как мы узнали, члены касты посвященных тут же находят объяснение, почему уничтожен именно этот город. Если объяснение достаточно правдоподобно, ему верят. Например, мы позволили им предположить, что именно по твоей вине — как я припоминаю, неуважение к царям-жрецам — был разрушен твой город.

— А почему вы не сделали этого, когда я впервые явился на Гор, больше семи лет назад?

— Необходимо было испытать тебя.

— А осада Ара, — спросил я, — и империя Марлениуса?

— Они оказались вполне подходящим испытанием. С точки зрения Сарма, конечно, тебя использовали только для ослабления могущества Ара. Мы предпочитаем, чтобы люди жили в изолированных общинах. С научной точки зрения, так лучше наблюдать за их разновидностями; да и безопаснее, чтобы они не объединялись: будучи разумными, они способны создавать науку, а поддаваясь неразумным стремлениям, могут представлять для нас опасность.

— Поэтому вы ограничиваете наше оружие и технологию?

— Конечно, — согласился Миск, — но позволяем развиваться во многих областях: в медицине, например, где независимо создано нечто близкое к нашей стабилизирующей сыворотке.

— А что это такое?

— Ты, конечно, заметил, что хоть прибыл на Гор больше семи лет назад, не испытал никаких физических изменений.

— Заметил, — ответил я, — и размышлял над этим.

— Конечно, — сказал Миск, — ваша сыворотка не так эффективна и надежна, как наша. Иногда она совсем не действует, а иногда ее действие прекращается всего через несколько сотен лет.

— Как великодушно с вашей стороны.

— Может быть. Это дискуссионный вопрос. — Миск пристально посмотрел на меня. — В целом мы, цари-жрецы, не вмешиваемся в дела людей. Позволяем им любить и убивать друг друга; похоже, они наслаждаются этими занятиями.

— А путешествия приобретения?

— Мы поддерживаем контакты с Землей, — сказал Миск, — потому что со временем она может превратиться в угрозу для нас; тогда нам придется либо уничтожить ее, либо покинуть Солнечную систему.

— И что же вы сделаете?

— Скорее всего ничего. Согласно нашим расчетам — конечно, они могут быть и ошибочными, — жизнь на Земле погибнет в течение следующей тысячи лет.

Я печально покачал головой.

— Как я сказал, — продолжал Миск, — человек часто поступает неразумно. Подумай, что случилось бы, если бы мы позволили технологии Гора развиваться свободно.

Я кивнул. С точки зрения царей-жрецов, это опасней, чем дать автомат шимпанзе или горилле. Люди в глазах царей жрецов доказали, что они не достойны совершенной технологии. Не уверен, что они доказали это в своих собственных глазах.

— Кстати, отчасти из-за этих расчетов мы поселили людей на Противоземле, — сказал Миск. — Это интересный вид, и было бы печально, если бы он исчез из вселенной.

— Вероятно, мы должны чувствовать благодарность, — сказал я.

— Нет, мы привезли сюда, на Противоземлю, организмы и с других планет.

— Кое-кого из них я видел.

Миск пожал антеннами.

— Помню пауков в болотных лесах Ара, — продолжал я.

— Пауки вообще мирный народ, за исключением их самок в период спаривания.

— Понятно, — сказал я.

— Путешествия приобретения обычно совершаются на Землю, когда нам нужен свежий материал для наших целей.

— Я был целью одного из таких путешествий, — сказал я.

— Очевидно.

— На равнинах говорят, что цари-жрецы знают все, что происходит на Горе.

— Вздор, — сказал Миск. — Когда-нибудь я покажу тебе смотровую комнату. Четыреста царей-жрецов одновременно управляют сканерами, и мы достаточно хорошо информированы. Например, если нарушается наш закон относительно оружия, мы рано или поздно узнаем об этом, определяем координаты нарушения и приводим в действие механизм огненной смерти.

Я однажды видел, как человек умер огненной смертью. Это был верховный посвященный Ара, на крыше цилиндра справедливости. Я невольно вздрогнул.

— Да, — ответил я, — я бы хотел взглянуть на смотровую комнату.

— Но большую часть сведений мы получаем от своих имплантов. Мы имплантируем в человека контрольную сеть и передающее устройство. Его глаза изменяются таким образом, что все, что он видит, передается на экраны смотровой комнаты. Через имплантов мы можем также говорить и действовать, если активировать из Сардара их контрольную сеть.

— Глаза выглядят по-другому? — спросил я.

— Иногда да.

— А человек по имени Парп имплант? — спросил я, вспомнив его глаза.

— Да, — ответил Миск, — так же, как и человек из Ара, которого ты встретил когда-то на дороге вблизи Ко-ро-ба.

— Но он выбросил свою контрольную сеть и говорил, что хотел.

— Вероятно, какой-то брак при операции.

— А если нет?

— Тогда это интересно, — сказал Миск. — Чрезвычайно интересно.

— Ты сказал, что вы уже четыреста лет знаете Каботов.

— Да, и твой отец, храбрый и благородный человек, однажды уже послужил нам, хотя он этого не знал, а имел дело исключительно с имплантами. Сам он впервые прибыл на Гор больше шестисот лет назад.

— Невероятно! — воскликнул я.

— Со стабилизирующей сывороткой это вполне возможно, — заметил Миск.

Меня эта информация потрясла. Я вспотел. Факел, казалось, дрожит у меня в руке.

— Я уже многие тысячелетия действую против Сарма, — сказал Миск, — и наконец — более трехсот лет назад — мне удалось получить яйцо, из которого вылупился этот самец. — Миск взглянул на царя-жреца на каменном столе. — Тогда, с помощью своего агента-импланта, хотя тот действовал, не понимая своего задания, я приказал твоему отцу написать письмо, которое ты нашел в горах в твоем родном мире.

Голова у меня закружилась.

— Но я ведь тогда даже не родился! — воскликнул я.

— Твой отец получил указание назвать тебя Тарлом; потом, чтобы он не мог тебе рассказать о Противоземле или настроить против нас, он был возвращен на Гор, прежде чем ты вошел в сознательный возраст.

— Я думал, он бросил мою мать.

— Она знала, — ответил Миск. — Хоть родилась она на Земле, но была и на Горе.

— Она никогда мне об этом не говорила.

— Гарантом ее молчания служил Мэтью Кабот — заложник на Горе.

— Моя мать умерла, когда я был совсем молод… — сказал я.

— Да, из-за крошечных микроорганизмов в вашей зараженной атмосфере. Она умерла потому, что ваша бактериология находится в детском состоянии.

Я молчал. Глаза у меня горели, вероятно, от жары или испарений факела мулов.

— Это было трудно предвидеть, — сказал Миск. — Мне жаль.

— Да, — ответил я. Покачал головой и вытер глаза. Я помнил прекрасную одинокую женщину, которую так недолго знал в своем детстве и которая так любила меня. И проклял про себя факел мула за то, что он осветил слезы на глазах воина Ко-ро-ба.

— Почему она не осталась на Горе?

— Ей тут было страшно, — ответил Миск, — и твой отец попросил, чтобы ей разрешили вернуться на Землю; он любил ее и хотел, чтобы она была счастлива; может, он также хотел, чтобы ты узнал свой старый мир.

— Но ведь я нашел письмо в горах, где на случайном месте остановился лагерем.

— Когда стало ясно, где ты остановишься, туда поместили письмо.

— Значит, оно не лежало там больше трехсот лет?

— Конечно, нет, — сказал Миск, — опасность случайного обнаружения была бы слишком велика.

— Письмо было уничтожено, и я чуть не погиб вместе с ним.

— Ты был предупрежден, что нужно избавиться от письма, — сказал Миск.

— Оно было на огненном замке и должно было вспыхнуть через двадцать анов после того, как его вскроют.

— Да оно взорвалось, как бомба.

— Тебя предупредили, что от него нужно избавиться, — повторил Миск.

— А игла компаса? — спросил я, вспомнив, как ее странное поведение испугало меня.

— Очень просто изменить направление магнитного поля.

— Но я вернулся на то же место, с которого бежал.

— Испуганный человек, теряя ориентировку, движется кругами, — сказал Миск. — Но это не имело значения. Если бы ты не вернулся, я бы отыскал тебя. Я думаю, ты почувствовал, что тебе не уйти, и из гордости вернулся на место, где обнаружил письмо.

— Я просто испугался, — сказал я.

— Простого испуга не бывает.

— Войдя в корабль, я потерял сознание.

— Это была анестезия.

— Корабль управлялся с Сардара?

— Им можно было управлять отсюда, но я не хотел рисковать.

— Значит, на нем был экипаж?

— Да.

Я посмотрел на Миска.

— Да, — подтвердил Миск, — я сам был на корабле. Уже поздно, сейчас период сна. Ты устал.

Я покачал головой.

— Ничего не было оставлено на волю случая.

— Случайности не существует, — сказал Миск, — существует незнание.

— Этого ты не можешь знать.

— Да, — согласился Миск, — этого я не могу знать. — Концы его антенн склонились ко мне. — Тебе нужно отдохнуть.

— Нет — сказал я. — Случайно ли меня поместили в комнату Вики из Трева?

— Сарм что-то заподозрил. Это он направил тебя туда, чтобы ты поддался ее чарам, чтобы она покорила тебя, подчинила своей воле, превратила тебя, как она поступала с сотнями мужчин, в раба рабыни, раба девушки.

— Неужели это правда?

— Сотни мужчин, — сказал Миск, — позволяли приковать себя к ногам ее кровати, откуда она, чтоб они не умерли, бросала им остатки пищи, как будто они прирученные слины.

У меня в крови вновь вспыхнула ненависть к Вике, я хотел бы схватить и трясти ее, пока не лопнут кости, а потом швырнуть к своим ногам.

— Что с ними стало? — спросил я.

— Их использовали как мулов, — ответил Миск.

Я сжал кулаки.

— Я рад, что она не моего племени, — сказал Миск.

— А мне стыдно, что она из моего.

— Когда ты сломал наблюдательное устройство в ее комнате, я понял, что нужно действовать быстро.

Я рассмеялся.

— Значит, ты на самом деле считал, что спасаешь меня?

— Да.

— Интересно.

— Во всяком случае мы не хотели рисковать, — сказал Миск.

— Ты говоришь «мы»?

— Да.

— А кто же еще?

— Та, что всех важнее в рое.

— Мать?

— Конечно.

Миск слегка прикоснулся к моему плечу антеннами.

— Пошли, — сказал он. — Пора возвращаться наверх.

— А почему после осады Ара меня вернули на Землю? — спросил я.

— Чтобы ты наполнился ненавистью к царям-жрецам, — ответил Миск. — Чтобы захотел вернуться на Сардар и найти нас.

— Но почему семь лет? — Это были долгие, тяжелые, одинокие годы.

— Мы ждали, — сказал Миск.

— Чего?

— Женского яйца.

— А теперь такое яйцо есть?

— Да, — сказал Миск, — но я не знаю, где оно.

— А кто знает?

— Мать.

— А я какое ко всему этому имею отношение?

— Ты не из роя, — сказал Миск, — и потому можешь сделать то, что необходимо.

— А что необходимо?

— Сарм должен умереть.

— Я не хочу убивать Сарма.

— Хорошо, — сказал Миск.

Я думал над тем, что мне сказал Миск, потом посмотрел на него, подняв факел, чтобы лучше видеть его большую голову с дискообразными светящимися глазами.

— А почему это яйцо так важно? — спросил я. — У вас есть стабилизирующая сыворотка. И, конечно, будет еще много яиц, и среди них будут женские.

— Это яйцо последнее.

— Почему?

— Мать вылупилась и совершила свой ночной полет задолго до открытия стабилизирующей сыворотки, — объяснил Миск. — Нам удалось намного замедлить ее старение, но тысячелетие за тысячелетием становилось все яснее, что наши усилия делаются менее эффективными, и теперь яиц больше не будет.

— Не понимаю, — сказал я.

— Мать умирает.

Я молчал, Миск тоже, и слышались только механические звуки лаборатории — этой колыбели царя-жреца — и треск моего факела.

— Да, — сказал наконец Миск, — это конец роя.

Я покачал головой.

— Это не мое дело.

— Верно, — согласился Миск.

Мы смотрели друг на друга.

— Что ж, — сказал я, — ты ведь не будешь мне грозить?

— Нет.

— Не будешь охотиться за моим отцом и моей вольной спутницей, угрожая убить их, если я не стану тебе служить?

— Нет, — повторил Миск. — Нет.

— А почему нет? Разве ты не царь-жрец?

— Потому что я царь-жрец, — ответил Миск.

Я был поражен.

— Не все цари-жрецы такие, как Сарм, — сказал Миск. Он смотрел на меня сверху вниз. — Пошли, уже поздно, ты устал. Давай подниматься наверх.

Он вышел из помещения, и я с факелом в руке — за ним.

17. СМОТРОВАЯ КОМНАТА

Мох в клетке мягкий, но в эту ночь мне очень трудно было уснуть: в голове все перепуталось из-за слов царя-жреца Миска. Я не мог забыть крылатую фигуру на каменном столе. Не мог забыть заговор Миска, угрозу, нависшую над роем царей-жрецов. В беспокойном сне мне казалось, что я вижу над собой большую голову Сарма с движущимися вбок челюстями, слышу крик ларлов и вижу горящие зрачки Парпа, он тянется ко мне с инструментами и золотой сетью, и я прикован в ногах постели Вики и слышу ее смех, и я громко закричал и сел на матраце из мха.

— Ты проснулся, — послышался голос переводчика.

Я протер глаза и сквозь прозрачную стенку клетки увидел царя-жреца. Я открыл дверь и вышел в комнату.

— Приветствую благородного Сарма, — сказал я.

— Приветствую тебя, мэток, — ответил Сарм.

— Где Миск?

— Он занят.

— А что ты здесь делаешь?

— Скоро праздник Толы, — ответил Сарм, — а это время удовольствий и гостеприимства в рое царей-жрецов, время, когда цари-жрецы расположены ко всем живым существам, даже самым низшим.

— Я рад это слышать, — сказал я. — А какие обязанности держат Миска вдали от его комнаты?

— В честь праздника Толы, — ответил Сарм, — он сейчас держит гур.

— Не понимаю, — сказал я.

Сарм осмотрелся.

— Прекрасное у Миска помещение, — заметил он, осматривая с помощью антенн внешне совершенно голые стены и восхищаясь наложенными на них рисунками запахов.

— Что тебе нужно? — спросил я.

— Я хочу быть твоим другом, — ответил Сарм.

Я не шевельнулся, но был поражен, услышав из транслятора горянское слово «друг». Я знал, что в языке царей-жрецов нет удовлетворительного эквивалента этого слова. Я уже пытался отыскать его с помощью переводчика, который мне дал Миск, в лексических нитях. То, что это слово произнес Миск, означало следующее: он специально внес его в переводчик и соотнес с определенным запахом, как если бы мы захотели создать название для вновь обнаруженного объекта или отношения. Я подумал, понимает ли Сарм смысл этого слова или он просто использовал его, рассчитывая произвести на меня благоприятное впечатление. Он мог спросить у мулов — специалистов по трансляторам, каков смысл этого слова; они могли объяснить ему, более или менее адекватно, каким отношениям соответствует это слово, например, хорошее расположение к другому, желание ему добра и прочее. Как ни незначителен этот факт, присутствие в переводчике Сарма этого слова указывало, что он предпринял для этого немалые усилия и это почему-то для него важно. Впрочем, я не выдал своего удивления и действовал так, будто не знал, что к обычному словарю было добавлено новое горянское слово.

— Я польщен, — ответил я.

Сарм осмотрел клетку.

— Ты из касты воинов, — заметил он. — Может, хочешь, чтобы тебе дали самку мула?

— Нет.

— Можешь иметь их несколько, если пожелаешь.

— Сарм великодушен, — сказал я, — но я отклоняю его щедрое предложение.

— Может, тебе нужны редкие металлы или камни?

— Нет.

— Может, хочешь стать надсмотрщиком мулов на складе или на грибной плантации?

— Нет.

— А чего же ты хочешь? — спросил Сарм.

— Свободы, — ответил я, — восстановления моего города Ко-ро-ба, безопасности его жителей, хочу снова увидеть отца, друзей, свою вольную спутницу.

— Это можно организовать, — сказал Сарм.

— Что я должен делать?

— Расскажи, что привело тебя в рой, — сказал Сарм, и его антенны неожиданно щелкнули, как хлысты, нацелились на меня и застыли, жесткие, как оружие.

— Понятия не имею, — ответил я.

Антенны гневно вздрогнули, из конечностей Сарма выскочили костные лезвия, тут же спрятались, антенны снова расслабились, и хватательные придатки на передних конечностях слегка коснулись друг друга.

— Понимаю, — сказал Сарм через переводчик.

— Не хочешь ли немного грибов? — спросил я.

— У Миска было время поговорить с тобой, — сказал Сарм. — Что он говорил?

— Между нами роевая правда.

— Роевая правда с человеком? — спросил Сарм.

— Да.

— Интересная мысль, — сказал Сарм.

— Ты разрешишь мне помыться? — спросил я.

— Конечно, — ответил Сарм. — Пожалуйста.

Я долго оставался в умывальной кабине, а когда вышел и надел пластиковую одежду, потребовалось еще немало времени, чтобы намешать похлебку из грибов, и поскольку она получилась съедобной, я, можно сказать, наслаждался ею.

Если эта тактика предназначалась для производства эффекта на Сарма, должен признать, что она потерпела полную неудачу: все это довольно значительное время он стоял посреди комнаты, застыв в столь характерной для царей-жрецов позе, стоял совершенно неподвижно, если не считать изредка вздрагивающих антенн.

Наконец я вышел из клетки.

— Я хочу быть твоим другом, — сказал Сарм.

Я молчал.

— Может, ты хочешь осмотреть рой?

— Да, — сказал я, — с удовольствием.

— Хорошо, — сказал Сарм.

Я не просил разрешения увидеть Мать: людям это запрещено, но в остальном Сарм оказался внимательным и обязательным проводником, он охотно отвечал на вопросы и сам предлагал интересные места для осмотра. Часть времени мы передвигались на транспортном диске, и он показал, как им управлять. Диск движется на подушке из летучего газа; он частично освобожден от силы тяготения; об этом я расскажу позже. Скорость контролируется перемещением ноги на двойной полоске, уложенной вровень с поверхностью диска; направление водитель изменяет, изменяя положение тела, тем самым меняя центр тяжести легкого диска; такой же принцип применяется в роликовых коньках или на некогда столь популярных водяных досках. Если сойти с полосок, диск плавно останавливается в пригодном для этого месте. В передней части диска есть специальное устройство, посылающее невидимый луч: если расстояние до препятствия мало, диск тормозится более резко. Но это устройство действует только тогда, когда никто не нажимает на полоски. Я считал, что хорошим усовершенствованием был бы газовый бампер или какое-нибудь поле, предотвращающие столкновение, но Сарм сказал, что такое усовершенствование излишне.

— Никто не пострадал при передвижении на дисках, — заметил он, — за исключением нескольких мулов.

По моей просьбе Сарм отвел меня в смотровую комнату, откуда цари-жрецы держат под наблюдением всю поверхность Гора.

Множество маленьких кораблей, не спутников, невидимых с поверхности, несут на себе линзы и передатчики, отправляющие информацию в Сардар. Я сказал Сарму, что было бы дешевле использовать спутники, но он не согласился. Я не стал бы этого говорить, если бы знал тогда, как используют цари-жрецы силы тяготения.

— Мы наблюдаем из атмосферы, — объяснил Сарм, — потому что так можно получить больше подробностей из-за близости к объекту. Чтобы получить такие же подробности со спутника, нужна значительно более совершенная аппаратура.

Приемники наблюдательных кораблей воспринимают свет. звук и запах, которые затем передаются на Сардар для обработки и изучения. Все это записывается и может быть просмотрено царями-жрецами.

— Мы действуем на основе случайных чисел, — сказал Сарм, — потому что в конечном счете это эффективней, чем полет по заранее расписанным маршрутам. Конечно, если мы знаем, что происходит нечто интересное или важное для нас, мы устанавливаем координаты и начинаем следить.

— Записано ли уничтожение города Ко-ро-ба? — спросил я.

— Нет, — ответил Сарм, — оно для нас не представляло интереса.

Я сжал кулаки и заметил, что Сарм слегка свернул антенны.

— Я однажды видел, как человек погиб в огненной смерти. Этот механизм тоже здесь?

— Да, — ответил Сарм, указывая передней конечностью на металлический шкаф с несколькими шкалами и кнопками. — Само устройство огненной смерти находится в корабле-наблюдателе, но здесь устанавливаются координаты и передается сигнал на начало огня. Система, конечно, синхронизирована со сканирующим аппаратом и может контролироваться с панели любого обсервационного куба.

— Конечно, — согласился я.

Я осмотрел комнату. Необыкновенно длинная, построенная на четырех уровнях, как гигантские ступени. Вдоль каждого уровня, в нескольких футах друг от друга, располагались обсервационные кубы, похожие на стеклянные, со стороной примерно в четыре фута. Сарм сказал мне, что в комнате четыреста таких кубов, и перед каждым я видел высокую неподвижную фигуру царя-жреца. Я прошел по одному уровню, глядя в кубы. В большинстве из них мелькали обычные сцены Гора; однажды я увидел город, но не смог определить, какой именно.

— Это может заинтересовать тебя, — сказал Сарм, указывая на один из кубов.

Я посмотрел.

Угол, под которым велось наблюдение, отличался. Линзы, по-видимому, находились не высоко над поверхностью, а перемещались параллельно ей.

Видна была дорога, обрамленная деревьями; деревья медленно приближались к линзам и уходили назад.

— Ты смотришь через глаза импланта, — сказал Сарм.

Я перевел дыхание.

Антенны Сарма согнулись.

— Да, — сказал он, — зрачки его глаз заменены линзами, а контрольная сеть и передатчик встроены в мозговую ткань. Сейчас он без сознания, потому что контрольная сеть активирована. Позже мы дадим ему возможность отдохнуть, и он снова сможет видеть, слышать и думать самостоятельно.

Я вспомнил Парпа.

Снова посмотрел в куб.

Интересно, кто этот человек, через глаза которого я сейчас смотрю, кем он был, этот неизвестный имплант, который сейчас идет по одинокой дороге где-то на Горе, прибор царей-жрецов.

— С вашими знаниями и властью царей-жрецов вы могли бы построить что-нибудь механическое, — с горечью сказал я, — робота, который внешне походил бы на человека и выполнял такую работу.

— Конечно, — согласился Сарм, — но такой инструмент, чтобы служить удовлетворительной заменой импланта, будет необыкновенно сложным — подумай только о необходимости восстановления выходящих из строя частей — и в конце концов приблизится к гуманоидному организму. Людей так много, что сооружение такого робота было бы лишь ненужной тратой наших ресурсов.

Я снова посмотрел в куб и подумал о человеке — о том, что было когда-то человеком, — через глаза которого я смотрю. Я, в самом рое царей-жрецов, свободнее него, идущего по камням дороги в ярком свете солнца, где-то далеко от гор царей-жрецов, но все же в тени Сардара.

— Он может не подчиниться вам? — спросил я.

— Иногда бывают попытки сопротивляться сети и обрести сознание, — ответил Сарм.

— А может ли такой человек отказаться от власти сети?

— Сомневаюсь, — ответил Сарм, — разве что сеть не в порядке.

— А что бы вы в таком случае сделали?

— Очень просто вызвать перегрузку сети.

— Вы его убьете?

— Он всего лишь человек, — сказал Сарм.

— Это было сделано с человеком на дороге в Ко-ро-ба, с человеком из Ара, который говорил со мной от имени царей-жрецов?

— Конечно.

— Его сеть была не в порядке?

— Вероятно.

— Ты убийца, — сказал я.

— Нет, — ответил Сарм, — я царь-жрец.

Мы с Сармом пошли дальше по длинному уровню, заглядывая в кубы.

В одном из кубов сцена застыла, местность больше не передвигалась, как на трехмерном экране. И увеличение неожиданно возросло, и запахи усилились.

На зеленом поле, не знаю где именно, из подземной пещеры появился человек в костюме касты строителей. Он украдкой осмотрелся, как будто опасался, что за ним наблюдают. Потом, убедившись, что он один, вновь исчез в пещере и вынес оттуда нечто, напоминающее полую трубу. Из отверстия в трубе торчал фитиль, похожий на фитиль лампы.

Человек в одежде строителя сел, скрестив ноги, на землю, достал с пояса сумку, а оттуда цилиндрическую горянскую зажигалку, с помощью которой обычно разжигают огонь на кухне. Снял крышечку, и я увидел, как на конце зажигалки вспыхнул огонек. Человек поднес огонек к фитилю, потом закрыл зажигалку и положил ее назад в сумку. Фитиль горел медленно, пламя приближалось к трубе. Когда оно почти скрылось в ней, человек встал и направил трубу на ближайшую скалу. Блеснул огонь, раздался резкий звук, как будто из трубы вылетел снаряд и ударился в скалу. Поверхность скалы почернела, и от нее откололось несколько кусочков. Стрела из самострела причинила бы больший вред.

— Запрещенное оружие, — сказал Сарм.

Царь-жрец, стоявший у этого куба, коснулся какой-то кнопки.

— Стойте! — закричал я.

Прямо у меня на глазах человек внезапно испарился в вспышке ослепительного пламени. Исчез. Еще одна вспышка уничтожила его примитивную трубу. Если не считать почерневших камней и травы, сцена опять стала мирной. На вершину скалы опустилась маленькая любопытная птица, потом прыгнула в траву в поисках добычи.

— Вы убили этого человека, — сказал я.

— Он мог бы проводить запрещенные эксперименты много лет, — сказал Сарм. — Нам повезло, что мы его поймали. Иногда приходится ждать, пока оружие используют в войне, и тогда убивать много людей. Лучше так, материал экономится.

— Но вы его убили.

— Конечно, — сказал Сарм, — ведь он нарушил закон царей-жрецов.

— Какое право вы имели устанавливать для него закон?

— Право высшего организма контролировать низшие, — сказал Сарм. — По тому же праву вы убиваете боска или табука, чтобы питаться его мясом.

— Но это не разумные животные.

— Они чувствуют.

— Мы убиваем быстро.

Антенны Сарма свернулись.

— Мы тоже обычно убиваем быстро, и все же ты жалуешься на это.

— Нам нужна пища.

— Можно есть грибы и овощи.

Я молчал.

— Правда такова, — сказал Сарм, — что человек — хищное и опасное животное.

— Но ведь животные неразумны, — возразил я.

— Разве это так важно? — спросил Сарм.

— Не знаю. Что если я скажу, что важно?

— Тогда я отвечу, что подлинно разумны только цари-жрецы, — сказал Сарм. Он смотрел на меня сверху вниз. — Ты для нас то же, что боск или слин для тебя. — Он помолчал. — Но я вижу, смотровая комната тебя расстроила. Помни, что я привел тебя сюда по твоей же просьбе. Не думай о царях-жрецах плохо. Я хочу, чтобы ты был моим другом.

18. Я РАЗГОВАРИВАЮ С САРМОМ

В следующие дни, когда я мог избежать внимания Сарма — он, несомненно, был занят своими многочисленными обязанностями и ответственностями, — я путешествовал по рою на транспортном диске, который мне предоставил Сарм, искал Миска, но не находил его. Я знал только, что он, как выразился Сарм, «держал гур».

Никто из тех, с кем я разговаривал — а это были преимущественно мулы,

— не объяснил мне смысла этих слов. Мулы были расположены ко мне, и я понял, что они просто сами не знают, что это значит, несмотря на то что некоторые их них родились в рое, в племенных клетках, отведенных в одном из вивариев для этой цели. Я даже обращался с этим вопросом к царям-жрецам, и так как я мэток, а не мул, они уделяли мне внимание, но вежливо отказывались сообщить мне то, что мне было нужно. «Это имеет отношение к празднику Тола, — говорили они, — и это не дело людей».

Иногда в этих походах меня сопровождали Мул-Ал-Ка и Мул-Ба-Та. Когда они пошли со мной в первый раз, я взял пишущую палочку — такими пользуются мулы в кладовых и в раздаточных — и написал у них на левом плече одежды их имена. Теперь я мог их различать. Такой знак заметен для человеческого глаза, но вряд ли на него обратит внимание царь-жрец, точно так же как человек вряд ли заметит слабый звук, если его внимание обращено на другое.

Однажды во второй половине дня — о времени я сужу по периодам кормления, потому что лампы поддерживают в рое постоянный уровень освещения, — мы с Мулом-Ал-Ка и Мулом-Ба-Та на транспортном диске быстро двигались по туннелю.

— Приятно так ехать, Кабот, — сказал Мул-Ал-Ка.

— Да, приятно, — поддержал его Мул-Ба-Та.

— Вы говорите одинаково, — сказал я.

— А мы и есть одинаковые, — заметил Мул-Ал-Ка.

— Вы мулы биолога Куска?

— Нет, — ответил Мул-Ал-Ка, — Куск подарил нас Сарму.

Я застыл на транспортном диске и чуть не столкнулся со стеной туннеля.

От стены отпрыгнул испуганный мул. Я видел, как он трясет кулаком и что-то гневно кричит нам вслед. Я улыбнулся. Должно быть, он родился не в рое.

— Значит, — сказал я ехавшим со мной мулам, — вы шпионите за мной для Сарма.

— Да, — сказал Мул-Ал-Ка.

— Это наш долг, — сказал Мул-Ба-Та.

— Но если ты хочешь сделать что-нибудь, что не должен знать Сарм, скажи нам, и мы закроем глаза, — добавил Мул-Ал-Ка.

— Да, — согласился Мул-Ба-Та, — или останови диск, мы сойдем и подождем тебя. На обратном пути сможешь подобрать нас.

— Звучит справедливо.

— Хорошо, — сказал Мул-Ал-Ка.

— А быть справедливым — это по-человечески? — спросил Мул-Ба-Та.

— Иногда, — ответил я.

— Хорошо, — сказал Мул-Ал-Ка.

— Мы хотим быть людьми, — сказал Мул-Ба-Та.

— Не поучишь ли ты нас как-нибудь быть людьми? — спросил Мул-Ал-Ка.

Транспортный диск летел вперед, некоторое время мы все молчали.

— Не уверен, что я знаю это сам, — сказал наконец я.

— Должно быть, это очень трудно, — заметил Мул-Ал-Ка.

— Да, — подтвердил я, — трудно.

— А царь-жрец должен учиться быть царем-жрецом? — спросил Мул-Ба-Та.

— Да, — сказал я.

— Это, должно быть, еще трудней, — сказал Мул-Ал-Ка.

— Вероятно, — ответил я. — Не знаю.

Я по изящной дуге подвел диск к одной из стен туннеля, чтобы избежать столкновения с крабообразным животным, покрытым множеством перекрывающих друг друга пластин, потом снова свернул, чтобы не столкнуться с прогуливающимся царем-жрецом, который вопросительно поднял антенны, когда мы пронеслись мимо.

— Тот, что не царь-жрец, это мэток, — торопливо заметил Мул-Ал-Ка, — его зовут тус и он питается спорами грибов.

— Мы знаем, что тебя такие вещи интересуют, — добавил Мул-Ба-Та.

— Да, — сказал я. — Спасибо.

— Пожалуйста, — ответил Мул-Ал-Ка.

— Да, — согласился Мул-Ба-Та.

Некоторое время мы двигались молча.

— Но ты ведь поучишь нас быть людьми? — спросил Мул-Ал-Ка.

— Я сам это не очень хорошо знаю.

— Но ведь лучше нас, — сказал Мул-Ба-Та.

Я пожал плечами.

Диск двигался по туннелю.

Я думал, возможен ли тут маневр.

— Держитесь! — сказал я и, поворачиваясь, развернул диск, так что он сделал полный оборот и продолжал двигаться в прежнем направлении.

Мы все с трудом удержались на ногах.

— Замечательно! — воскликнул Мул-Ал-Ка.

— Очень умело, — похвалил Мул-Ба-Та.

— Никогда не видел, чтобы цари-жрецы так делали, — сказал Мул-Ал-Ка с почтительным страхом в голосе.

Я думал, можно ли совершить такой маневр на транспортном диске, и теперь был доволен: можно. В то время мне не пришло в голову, что я чуть не сбросил с диска своих пассажиров, да и сам едва не упал.

— Хотите попробовать управлять диском? — спросил я.

— Да! — сказал Мул-Ал-Ка.

— Да, — подхватил Мул-Ба-Та, — очень хотим!

— Но вначале ты нам покажешь, как быть человеком? — спросил Мул-Ал-Ка.

— Как ты глуп! — насмехался Мул-Ба-Та. — Он нам уже показывает.

— Не понимаю, — сказал Мул-Ал-Ка.

— Значит, не ты синтезирован, — заметил Мул-Ба-Та.

— Может быть, — согласился Мул-Ал-Ка. — Но я все равно не понимаю.

— Как ты думаешь, — свысока спросил Мул-Ба-Та, — может ли царь-жрец поступать так глупо?

— Нет, — ответил Мул-Ал-Ка. Лицо его прояснилось.

— Видишь, — сказал Мул-Ба-Та. — Он учит нас быть людьми.

Я покраснел.

— Поучи нас еще, — сказал Мул-Ал-Ка.

— Говорю вам, я сам много не знаю, — ответил я.

— Если узнаешь, скажи нам, — это Мул-Ал-Ка.

— Да, пожалуйста, — подтвердил Мул-Ба-Та.

— Хорошо.

— Это справедливо, — сказал Мул-Ал-Ка.

— Да, — согласился Мул-Ба-Та.

— А тем временем, — Мул-Ал-Ка с неприкрытым восхищением смотрел на управляющие полосы диска, — поучимся водить этот диск.

— Да, — сказал Мул-Ба-Та, — нас это вполне устраивает, Тарл Кабот.

Я не возражал против того, чтобы проводить время с Сармом: он мне сообщил о рое гораздо больше, чем я за такое время смог бы узнать сам. С ним я получал доступ в такие районы, куда бы меня одного не пропустили.

Одним из таких мест был энергетический центр, гигантская установка, откуда энергия передавалась на многочисленные механизмы и работы.

— Иногда это называют Домашним Камнем Гора, — сказал Сарм, когда мы шли по длинной извивающейся металлической спирали снаружи одной стены огромного прозрачного голубого купола. Под куполом размещалось сверкающее, испускающее голубоватое свечение большое сетчатое полушарие.

— Конечно, аналогия неточна, — продолжал Сарм, — потому что в рое нет никакого домашнего камня. Домашние камни характерны для варварских городов человеческих обитателей Гора.

Я почувствовал раздражение. В городах Гора к домашним камням относятся очень серьезно. Человек может потерять жизнь, если не встанет почтительно при упоминании о домашнем камне города, а Сарм отзывается о нем так пренебрежительно.

— Тебе трудно понять любовь человека к своему домашнему камню, — сказал я.

— Странный культурный феномен, — заметил Сарм. — Я его прекрасно понимаю, но нахожу нелепым.

— В рое нет ничего подобного домашнему камню? — спросил я.

— Конечно, нет, — ответил Сарм. Я заметил еле заметное подергивание передних конечностей, но роговые лезвия не обнажились.

— Впрочем, у вас есть Мать, — невинно заметил я.

Сарм остановился на узкой металлической спирали, опоясывающей огромный купол, выпрямился и повернулся ко мне. Одним движением передней конечности он мог сбросить меня вниз, на несколько сот футов, к неминуемой гибели. Мгновенно его антенны прижались к голове, выскочили роговые лезвия, но тут же антенны снова поднялись, а лезвия скрылись.

— Это совсем другое дело, — сказал Сарм.

— Да, другое, — согласился я.

Сарм несколько мгновений смотрел на меня, потом повернулся и пошел дальше.

Наконец мы достигли вершины большого голубого купола, и я увидел прямо под собой сверкающее сетчатое полушарие.

Голубой прозрачный купол находился под другим куполом, каменным, и в нем я увидел множество переходов, инструментальных панелей и механизмов. Тут и там расхаживали цари-жрецы, поглядывая на шкалы, время от времени поворачивая ручки своими хватательными крючками.

Я решил, что этот купол — какой-то реактор.

Посмотрел на полушарие под нами.

— Итак, это источник могущества царей-жрецов.

— Нет, — сказал Сарм.

Я посмотрел на него.

Он притронулся своими передними конечностями к трем местам по обе стороны груди и к одному за глазами.

— Здесь, — сказал он, — истинный источник нашего могущества.

Я понял, что он показывает на те точки, куда уходили провода у того молодого царя-жреца, что лежит на каменном столе в потайной лаборатории Миска. Сарм указал на восемь мозгов.

— Да, — сказал я, — ты прав.

Сарм разглядывал меня.

— Значит, ты знаешь о модификации сети ганглий?

— Да. Мне рассказывал Миск.

— Хорошо. Я хочу, чтобы ты понял царей-жрецов.

— Ты меня уже научил многому, — сказал я, — и я тебе благодарен.

Сарм, возвышаясь надо мной, стоя над голубым куполом, над лежавшей далеко внизу сияющей полусферой, высоко поднял антенны, повернулся и обвел ими обширное, запутанное, прекрасное, запретное пространство.

— Но есть такие, — сказал Сарм, — кто хотел бы уничтожить все это.

Я подумал, могу ли, навалившись всем телом, сбросить Сарма вниз.

— Я знаю, почему тебя привели в рой, — сказал Сарм.

— В таком случае ты знаешь больше меня, — ответил я.

— Тебя привели сюда, чтобы ты убил меня, — сказал Сарм, глядя вниз.

Я вздрогнул.

— Есть такие, — продолжал Сарм, — кто не любит рой, хочет, чтобы рой умер.

Я молчал.

— Рой вечен, — сказал Сарм. — Он не может умереть. Я не допущу его гибели.

— Не понимаю, — сказал я.

— Понимаешь, Тарл Кабот, — сказал Сарм. — Не лги мне.

Он повернулся ко мне и протянул антенны, их тонкие чувствительные волоски слегка дрожали.

— Ты ведь не хочешь, чтобы эта красота и мощь ушли из нашего общего мира?

Я посмотрел на невероятно сложную установку подо мной.

— Не знаю, — ответил я. — На месте царя-жреца, конечно, я не хотел бы, чтобы она погибла.

— Совершенно верно, — сказал Сарм, — и тем не менее среди нас есть такой — как ни невероятно, но он царь-жрец, — который предает свой род, который хочет, чтобы эта красота исчезла.

— Ты знаешь его имя? — спросил я.

— Конечно, — ответил Сарм. — Мы оба его знаем. Это Миск.

— Я ничего об этих делах не знаю.

— Понятно, — сказал Сарм. Он помолчал. — Миск считает, что по своей инициативе привел тебя в Сардар, и я позволил ему поверить в это. Я позволил ему также думать, что подозреваю — но не знаю точно — о его заговоре, потому что я поместил тебя в комнату рабыни Вики из Трева, и он доказал свою вину, кинувшись защищать тебя.

— А если бы он не пришел?

— Рабыня Вика никогда не подводила меня, — сказал Сарм.

Я стиснул перила, горечь захватила горло, вспыхнула старая ненависть к этой девушке из Трева.

— А чем бы я тебе пригодился, если бы был прикован к рабскому кольцу?

— спросил я.

— Спустя время, может, через год, когда ты был бы готов, я освободил бы тебя при условии, что ты выполнишь мою просьбу.

— И что это за просьба?

— Убей Миска, — сказал Сарм.

— А почему ты не убьешь его сам? — спросил я.

— Это было бы убийством, — ответил Сарм. — Несмотря на свою вину и предательство, он царь-жрец.

— Между мной и Миском роевая правда, — сказал я.

— Не может быть роевой правды между царем-жрецом и человеком, — ответил Сарм.

— Понятно, — сказал я. — А если соглашусь выполнить твое желание, что я получу в награду?

— Вику из Трева, — ответил Сарм. — Я отдам ее тебе нагой и в рабских цепях.

— Это не очень понравится Вике из Трева.

— Она всего лишь самка-мул.

Я подумал о Вике и о своей ненависти к ней.

— Ты по-прежнему хочешь, чтобы я убил Миска?

— Да, — сказал Сарм. — Именно с этой целью я привел тебя в рой.

— Тогда верни мне мой меч и отведи меня к нему.

— Хорошо, — сказал Сарм, и мы начали долгий спуск по огромному синему куполу, под которым скрывался энергетический центр царей-жрецов.

19. УМРИ, ТАРЛ КАБОТ

Итак, у меня в руках снова будет меч и я смогу отыскать Миска, за безопасность которого я опасался.

Определенных планов у меня не было.

Сарм действовал не так быстро, как я ожидал; после посещения энергетического центра мы просто вернулись в комнату Миска, где стояла моя клетка.

Я провел беспокойную ночь на моховом матраце.

Почему мы сразу не занялись делом?

Утром, через час после первой еды, в комнате Миска, где я его ждал, появился Сарм. К моему удивлению, на голове его был венок из ароматных зеленых листьев — первая зелень, которую я увидел в рое, а на шее, кроме неизбежного переводчика, висело ожерелье, вероятно, просто украшение, множество мелких металлических предметов, одни похожие на маленькие закругленные совки, другие круглые и заостренные, третьи с лезвиями. К тому же от Сарма исходили острые незнакомые запахи.

— Наступает праздник Толы, праздник Ночного Полета, — сказал Сарм. — Твое задание должно быть выполнено сегодня.

Я смотрел на него.

— Ты готов? — спросил он.

— Да.

— Хорошо, — сказал Сарм, подошел к одному из высоких шкафов в стене, несколько раз нахал кнопку, и шкаф открылся. Очевидно, Сарм хорошо знаком с комнатой Миска. Я подумал, все ли их помещения устроены одинаково или он несколько раз бывал тут на разведке в прошлом. Знает ли он о потайной комнате под моей клеткой? Из шкафа Сарм достал мой пояс, ножны и короткий острый меч горянской стали, который я отдал Миску.

Приятно снова ощутить в руке оружие.

Рассчитав расстояние между собой и Сармом, я подумал, смогу ли убить его, прежде чем он пустит в ход свои челюсти и страшные лезвия на конечностях. Где у царя-жреца уязвимое место?

К моему удивлению, Сарм рванул дверь шкафа, из которого достал мой меч. Он согнул ее внутрь и вниз, потом одним из кусков металла, висевших у него на шее, исцарапал дверь и опять немного прогнул ее. Потом аналогично поступил с внутренностями шкафа.

— Что ты делаешь? — спросил я.

— Хочу быть уверенным, что больше твое оружие не запрут в этом шкафу,

— ответил Сарм. И добавил: — Я твой друг.

— Я счастлив иметь такого друга, — сказал я. Очевидно, он привел шкаф в такое состояние, чтобы считали, что его вскрыли снаружи.

— Почему ты сегодня так одет? — спросил я.

— Сегодня праздник Толы, — ответил Сарм, — праздник Ночного Полета.

— А где ты взял зеленые листья?

— Мы выращиваем их в особых помещениях при свете ламп. Во время Толы их носят все цари-жрецы в память о Ночном Полете, потому что Ночной Полет происходит на поверхности, где много такой зелени.

— Понятно.

Сарм коснулся металлических предметов у себя на шее.

— Они тоже имеют значение, — сказал он.

— Украшение в честь праздника Толы, — предположил я.

— Больше этого. Посмотри на них внимательно.

Я подошел к Сарму и осмотрел эти куски металла. Одни из них напомнили мне совки, другие шила, третьи ножи.

— Это инструменты, — сказал я.

— Давным-давно, за много роев до этого, так давно, что ты себе и вообразить не можешь, с помощью этих инструментов мой народ начал путь к царям-жрецам.

— А как же видоизменения сети ганглий?

— Эти предметы древнее, — сказал Сарм. — Возможно, если бы не они и не те перемены, которые они вызвали в жизни, никакого видоизменения ганглий не было бы. Потому что сами по себе видоизменения нервных узлов имели бы малую практическую ценность и не стали бы постоянными.

— Может показаться, — невинно заметил я, — что, вопреки твоему вчерашнему высказыванию, именно эти кусочки металла, а не восемь нервных узлов есть подлинные источники могущества царей-жрецов.

Сарм раздраженно подергал антеннами.

— Нам пришлось их делать и использовать, — сказал он.

— Но ведь ты сам сказал, что они древнее модификации сети ганглий, — напомнил я.

— Это неясный вопрос, — сказал Сарм.

— Да, вероятно, ты прав.

Лезвия Сарма мелькнули и снова исчезли.

— Хорошо, — сказал Сарм, — источник могущества царей-жрецов в элементарных частицах вселенной.

— Хорошо, — согласился я.

Я с удовольствием заметил, что только с огромным напряжением Сарм сохранил самоконтроль. Все его огромное тело, казалось, дрожит от гнева. Он плотно прижал хватательные отростки, чтобы помешать непроизвольному появлению лезвий.

— Кстати, — спросил я, — а как можно убить царя-жреца? При этом я заметил, что бессознательно определяю расстояние до Сарма.

Сарм успокоился.

— Это нелегко с твоим маленьким оружием, — сказал он, — но Миск не сможет сопротивляться, и у тебя будет столько времени, сколько нужно.

— Я что, его просто зарежу?

— Бей по нервным узлам в груди и в голове, — сказал Сарм. — Тебе потребуется не больше полусотни ударов.

Сердце у меня упало.

Похоже, цари-жрецы неуязвимы для моего меча, хотя, вероятно, я могу их серьезно ранить, если перерублю чувствительные волоски на конечностях или соединение груди с животом, а также глаза и антенны, если дотянусь до них.

Потом мне пришло в голову, что, возможно, есть важные жизненные центры, не упомянутые Сармом; может быть, крестец или орган, перемещающий по телу жидкости и соответствующий нашему сердцу. Но, конечно, он мне о нем не скажет, не покажет, где он помещается. Он хочет, чтобы я просто изрубил обреченного Миска, как будто он куб нечувствительных грибов. Я этого не сделаю не только из-за тех чувств, что испытываю к Миску; даже если бы я хотел его убить, я не стал бы этого делать таким способом. Не так убивает обученный воин. Я должен отыскать сердце или соответствующий ему орган в груди; потом я вспомнил, что, предположительно, органы дыхания тоже должны размещаться в груди; однако я знал, что они у царей-жрецов в животе. Хорошо бы мне повнимательней ознакомиться с нитями запахов Миска, но времени на это у меня не было, да и если бы я их прочел, мой переводчик сообщил бы только термины-этикетки. Проще будет, приблизившись к Миску с мечом в руке, просто спросить у него об этом. Почему-то я при этой мысли улыбнулся.

— Ты пойдешь со мной, чтобы присутствовать при смерти Миска?

— Нет, — ответил Сарм, — потому что сегодня праздник Толы и я должен дать гур Матери.

— А что это значит?

— Людей это не касается.

— Хорошо, — сказал я.

— Снаружи тебя ждет транспортный диск и два мула: Мул-Ал-Ка и Мул-Ба-Та. Они отведут тебя к Миску и потом помогут избавиться от тела.

— Я могу на них полагаться?

— Конечно, — сказал Сарм. — Они верны мне.

— А девушка?

— Вика из Трева?

— Да.

Антенны Сарма свернулись.

— Мул-Ал-Ка и Мул-Ба-Та расскажут тебе, где ее найти.

— Они обязательно должны идти со мной?

— Да, чтобы убедиться, что ты хорошо справился.

— Но ведь тогда слишком многие будут об этом знать.

— Нет, — возразил Сарм, — потому что я приказал им по завершении твоей работы отправиться в помещения для разделки.

Я некоторое время молчал, глядя на нависшего надо мной царя-жреца.

— Куск может быть недоволен, — заметил Сарм, предвидя мое возражение,

— но успокоится, к тому же он всегда может синтезировать новых.

— Понимаю, — сказал я.

— К тому же он подарил их мне, и я могу делать с ними, что захочу.

— Понятно.

— Не беспокойся о Куске.

— Хорошо, — сказал я, — постараюсь не беспокоиться о Куске.

Сарм отступил в сторону, открывая проход к двери. Он поднял свое тело почти вертикально.

— Желаю тебе удачи в этом деле, — сказал он. — Совершив его, ты окажешь великую услугу рою и царям-жрецам и тем самым заслужишь великую славу и жизнь, полную почета и богатства. И прежде всего ты получишь рабыню Вику из Трева.

— Сарм щедр и великодушен, — сказал я.

— Сарм твой друг, — донеслось из транслятора.

Покидая комнату, я заметил, что Сарм отключил переводчик.

Потом поднял конечности в благословляющем жесте.

Я несколько иронически в ответ поднял правую руку.

До моих ноздрей, теперь натренированных различать оттенки запахов в моей практике с переводчиком Миска, донесся новый легкий запах, компоненты которого я без труда распознал. Это была очень простая фраза и, конечно, не переведенная транслятором Сарма. Она означала: «Умри, Тарл Кабот».

Я улыбнулся и вышел из комнаты.

20. ОШЕЙНИК 708

Снаружи меня ждали Мул-Ал-Ка и Мул-Ба-Та.

Они прилетели на диске, и этого обычно было бы вполне достаточно, чтобы вызвать у них радость, но на этот раз они не казались счастливыми.

— Нам приказано, — сказал Мул-Ал-Ка, — проводить тебя к царю-жрецу Миску, которого ты убьешь.

— Нам также приказано, — добавил Мул-Ба-Та, — помочь тебе избавиться от тела в месте, которое нам назвали.

— Нам приказано также, — продолжал Мул-Ал-Ка, — поддерживать тебя в твоем намерении и напоминать о тех богатствах и почестях, которые тебя ожидают.

— Не последнее из этих удовольствий, как нам приказано тебе напомнить, — сказал Мул-Ба-Та, — это наслаждение самкой Викой из Трева.

Я улыбнулся и встал на транспортный диск.

Мул-Ал-Ка и Мул-Ба-Та встали передо мной, но повернулись ко мне спинами. Легко было бы сбросить их с диска. Мул-Ал-Ка ступил на полосы ускорения и повел диск от помещения Миска по широкому главному туннелю. Диск неслышно двигался на своей газовой подушке. Ветер дул нам в лицо, порталы скользили мимо, сливаясь в одну полосу.

— Мне кажется, — сказал я, — вы точно выполнили ваши инструкции. А теперь скажите, чего вы на самом деле хотите.

— Я бы хотел это сказать, Тарл Кабот, — признался Мул-Ал-Ка.

— Но это было бы неправильно, — сказал Мул-Ба-Та.

— Ага, — выговорил я.

Некоторое время мы двигались молча.

— Ты заметил, — сказал наконец Мул-Ал-Ка, — мы встали таким образом, чтобы ты, если захочешь, смог бы нас сбросить с диска.

— Да, я это заметил.

— Увеличь скорость диска, — сказал Мул-Ба-Та, — чтобы это действие было эффективнее.

— Я не хочу сбрасывать вас с диска.

— О, — сказал Мул-Ал-Ка.

— Нам это кажется неплохой мыслью, — сказал Мул Ба-Та.

— Может быть, но почему вы хотите, чтобы я сбросил вас с диска?

Мул-Ба-Та посмотрел на меня.

— В таком случае, Тарл Кабот, у тебя будет время бежать и скрыться. Тебя, конечно, найдут, но ты сможешь прожить немного дольше.

— Но я ведь должен получить почести и богатства, — напомнил я.

Мулы молчали; казалось, они еще больше опечалились, и мне это показалось трогательным. В то же время я с трудом удерживал улыбку: уж очень они похожи.

— Послушай, Тарл Кабот, — неожиданно сказал Мул-Ал-Ка, — мы хотим тебе кое-что показать.

— Да, — согласился Мул-Ба-Та.

Мул-Ал-Ка неожиданно повернул диск в боковой туннель, увеличил его скорость, мы пронеслись мимо нескольких входов; тут он сошел с полосы, диск замедлил движение и плавно остановился у высокого стального портала. Я восхитился искусством Мула-Ал-Ка. Он прекрасно научился обращаться с диском. Хорошо бы с ним посостязаться.

— Что вы хотите мне показать?

Мул-Ал-Ка и Мул-Ба-Та ничего не ответили, они сошли с диска и, нажав рычаг, открыли проход. Я последовал за ними.

— Нам приказано не разговаривать с тобой, — сказал Мул-Ал-Ка.

— А вам приказали привести меня сюда?

— Нет, — ответил Мул-Ба-Та.

— Зачем же вы меня привели?

— Нам это кажется правильным, — сказал Мул-Ал-Ка.

— Да, — согласился Мул-Ба-Та. — Это имеет отношение к почестям и богатствам царей-жрецов.

Мы оказались в довольно большой и почти пустой комнате, очень похожей на ту, в которой я начинал проходить обработку. Но на стене не было экрана, не было и приборов со шкалами.

Единственным предметом в комнате было тяжелое шарообразное устройство, подвешенное к потолку высоко над нашими головами. В нижней части этого устройства видно было регулируемое отверстие. Сейчас оно было примерно шести дюймов в диаметре. Многочисленные провода уходили от этого шара в потолок. На самом шаре было множество различных приборов, узлов, рычажков, проводов, дисков, лампочек.

Мне показалось, что я уже когда-то слышал о таком устройстве.

Из соседней комнаты донесся женский крик.

Рука моя потянулась к мечу.

— Нет, — сказал Мул-Ал-Ка, взяв меня за руку.

Теперь я знал, что это за устройство — что это такое и что с его помощью делают, — но зачем Мул-Ал-Ка и Мул-Ба-Та привели меня сюда?

Панель в стене отодвинулась, и вошли два одетых в пластик мула. Наклонившись вперед, они толкали большой круглый плоский диск. Диск двигался на газовой подушке. Они поместили диск непосредственно под шарообразным устройством. На диске был узкий закрытый цилиндр из прозрачного пластика. Примерно восемнадцати дюймов в диаметре, он мог открываться по вертикальной оси, но сейчас был надежно закрыт. В цилиндре лежала девушка, только ее голова, удерживаемая круглым отверстием цилиндра, торчала наружу. Девушка в традиционной церемониальной одежде, включая вуаль, руки в перчатках беспомощно прижаты к внутренним стенкам цилиндра.

Ее полные ужаса глаза увидели Мула-Ал-Ка, Мула-Ба-Та и меня.

— Спасите! — закричала она.

Мул-Ал-ка снова коснулся моей руки, я не извлек меч.

— Здравствуйте, достопочтенные мулы, — сказал один из работников.

— Здравствуйте, — ответил Мул-Ал-Ка.

— А кто этот? — спросил второй работник.

— Тарл Кабот из города Ко-ро-ба, — объяснил Мул-Ба-Та.

— Никогда о нем не слышал, — сказал второй.

— Это на поверхности.

— Ах, вот оно что. Я родился в рое.

— Он наш друг, — сказал Мул-Ба-Та.

— Дружба между мулами запрещена, — сказал первый работник.

— Мы знаем, — согласился Мул-Ал-Ка, — но мы все равно отправляемся в помещения для разделки.

— Мне жаль это слышать.

— Нам самим жаль, — сказал Мул-Ал-Ка.

Я в удивлении смотрел на своих спутников.

— С другой стороны, — сказал Мул-Ба-Та, — таково желание царя-жреца, и потому мы радуемся.

— Конечно, — сказал первый работник.

— А каково ваше преступление? — спросил второй.

— Мы не знаем, — ответил Мул-Ал-Ка.

— Это всегда очень неприятно, — заметил первый.

— Да, — согласился Мул-Ба-Та, — но не имеет значения.

— Верно, — подтвердил первый работник.

И они занялись работой. Один остался у диска, второй подошел к стене и, нажимая на кнопки, начал опускать шарообразный предмет к голове девушки.

Мне стало жаль ее. Она подняла голову и увидела большой шар, испускающий электронное гудение и медленно опускающийся к ней. Девушка испустила долгий дикий полный ужаса крик и забилась в цилиндре, ее маленькие кулачки в перчатках тщетно стучали по пластиковым стенам.

Работник, стоявший у диска, к окончательному ужасу девушки, небрежно, как шарф, откинул ее церемониальный капюшон и прекрасную кружевную вуаль, обнажив лицо. Она дрожала в цилиндре, прижимала к нему свои маленькие руки и плакала. Я увидел, что у нее каштановые волосы, темные глаза с длинными ресницами. Рот приятный, горло белое и красивое. Ее крик замер, когда работник надел ей на голову шар и приладил зажимы. Его товарищ щелкнул переключателем на стене, и шар, казалось, ожил, загудел и защелкал, на нем вспыхнуло множество огоньков.

Я подумал, понимает ли девушка, что сейчас готовится пластина с записью ее мозга и что эта пластина будет связана с сенсорами в комнате рабыни.

Пока шар выполнял свою работу, удерживая голову девушки на месте, работник расстегнул замки на цилиндре и раскрыл его. Быстро и привычно он зажал руки девушки в специальные замки и острым ножом разрезал ее одежду, которую отбросил в сторону. Потом он достал три предмета: длинное традиционное белое платье рабыни комнаты в пластиковом пакете, ошейник и еще один предмет, назначение которого я не сразу понял: прямоугольный, небольшой, на одной стороне перевернутые буквы — начальные буквы слова «рабыня».

Он нажал на этом предмете кнопку, и немедленно та его сторона, на которой были буквы, раскалилась добела.

Я прыгнул вперед, но Мул-Ал-Ка и Мул-Ба-Та, предвидя мое стремление, схватили меня за руки, и прежде чем я смог освободиться, я услышал приглушенный из-за шара крик девушки. Она была заклеймена.

Я почувствовал свою беспомощность.

Слишком поздно.

— Ваш спутник нездоров? — спросил работник у стены.

— Все в порядке, спасибо, — ответил Мул-Ал-Ка.

— Если он болен, — заметил работник у диска, — он должен немедленно явиться в госпиталь для уничтожения.

— Он здоров, — сказал Мул-Ба-Та.

— Почему он говорил об уничтожении? — спросил я у Мула-Ал-Ка.

— Больных мулов обычно уничтожают, — ответил он. — Так лучше для роя.

Работник у диска открыл пакет и достал свежее и выглаженное платье рабыни. Натянул его на девушку, защелкнул пряжку на плече. Потом освободил руки девушки и снова закрыл цилиндр. Теперь девушка оказалась точно в таком же положении, как раньше, только вместо богатой одежды свободной женщины на ней было простое платье рабыни, а на левом бедре — клеймо.

Шар, укрепленный у нее над головой, перестал гудеть и вспыхивать, и работник у диска освободил от него голову девушки. Он отвел шар примерно на фут вверх и в сторону, потом быстрым движением закрыл, так что отверстие в нижней стороне стало опять шести дюймов. Работник у стены нажал кнопку, и шар поднялся к потолку.

Девушка, дрожа и плача, сквозь прозрачный цилиндр рассматривала себя. На ней новая незнакомая одежда. Она коснулась левого бедра и закричала от боли.

Глаза ее были полны слез.

— Вы не понимаете, — скулила она. — Я дар царям-жрецам от посвященных города Ар.

Работник у диска взял в руки ошейник.

Такие ошейники обычно для рабыни подбираются индивидуально. Ошейник не только указывает на рабское положение девушки, но также должен обозначать город и имя владельца. Он рассматривается также как украшение. Поэтому, как правило, хозяин старается, чтобы ошейник не был слишком тугим или слишком свободным. Обычно носить такой ошейник удобно.

Девушка трясла головой.

— Нет, — говорила она, — нет, вы не понимаете. — Она пыталась вырваться, когда работник стал одевать на нее ошейник. — Я ведь пришла в Сардар не как рабыня!

С легким щелчком ошейник закрылся.

— Ты рабыня, — сказал работник.

Она закричала.

— Убери ее, — сказал работник у стены.

Второй работник послушно спрыгнул и начал толкать диск.

Когда они выходили из помещения, я видел, как девушка, задыхаясь от слез, пыталась дотянуться до ошейника.

— Нет, нет, — кричала она, — вы не поняли. — Она бросила на меня последний отчаянный взгляд.

Рука моя снова сжала рукоять меча.

— Ты ничего не можешь сделать, — сказал Мул-Ал-Ка.

Он прав. Я могу убить этих работников, простых мулов, которые выполняют задание своих хозяев царей-жрецов. Потом придется убить Мула-Ал-Ка и Мула-Ба-Та. И что я буду делать с этой девушкой в рое царей-жрецов? Что будет с Миском? Разве я в таком случае не потеряю возможность спасти его?

Я рассердился на Мула-Ал-Ка и Мула-Ба-Та.

— Зачем вы привели меня сюда?

— Чтобы ты увидел ошейник, — ответил Мул-Ал-Ка.

— Я уже видел рабские ошейники.

— Но номер на нем был отчетливо виден, — сказал Мул-Ал-Ка.

— Ты заметил этот номер? — спросил Мул-Ба-Та.

— Нет, — раздраженно ответил я.

— Номер 708, — сказал Мул-Ал-Ка.

Я вздрогнул. Этот номер был на ошейнике Вики. Значит, в ее комнате новая рабыня. Что это означает?

— Это номер Вики из Трева, — сказал я.

— Совершенно верно, — согласился Мул-Ал-Ка, — той самой, которую пообещал тебе в награду Сарм за убийство Миска.

— Как видишь, — добавил Мул-Ба-Та, — номер передан другой рабыне.

— Что это значит?

— Это значит, — ответил Мул-Ал-Ка, — что Вики из Трева больше не существует.

Меня как будто ударили молотком. Я ненавидел Вику из Трева, но не желал ей смерти. Я чувствовал, что весь дрожу.

— Может, ей дали новый ошейник? — сказал я.

— Нет, — сказал Мул-Ал-Ка.

— Значит она мертва?

— Все равно что мертва, — сказал Мул-Ба-Та.

— Что это значит? — Я схватил его и начал трясти.

— Он хочет сказать, — вмешался Мул-Ал-Ка, — что ее отправили в туннели золотого жука.

— Но почему?

— Она теперь для царей-жрецов бесполезна.

— Почему?

— Мне кажется, мы сказали достаточно, — ответил Мул-Ал-Ка.

— Верно, — согласился Мул-Ба-Та. — Может, даже это нам не следовало говорить тебе, Тарл Кабот.

Я положил руки на плечи мулов.

— Спасибо, друзья, — сказал я, — я понимаю, что вы сделали. Вы показали мне, что Сарм не собирается держать свое обещание, что он предаст меня.

— Помни, — сказал Мул-Ал-Ка, — мы тебе этого не говорили.

— Верно, — ответил я, — но вы мне показали.

— Мы пообещали Сарму, только что не скажем тебе, — заметил Мул-Ба-Та.

Я улыбнулся своим друзьям мулам.

— После того как я покончу с Миском, вы должны убить меня?

— Нет, — ответил Мул-Ал-Ка, — мы просто должны тебе сказать, что Вика из Трева ждет тебя в туннелях золотого жука.

— Это слабый пункт в плане Сарма, — сказал Мул-Ба-Та, — потому что ты не пойдешь в туннели золотого жука отыскивать самку мула.

— Верно, — согласился Мул-Ал-Ка, — я впервые вижу, чтобы Сарм совершал ошибку.

— Ты не пойдешь в туннели золотого жука, потому что там тебя ждет смерть, — сказал Мул-Ба-Та.

— Но я пойду, — возразил я.

Мулы печально переглянулись и покачали головами.

— Сарм мудрее нас, — сказал Мул-Ал-Ка.

Мул-Ба-Та согласно кивнул.

— Смотри, как он использует человеческие инстинкты против человека, — сказал он своему товарищу.

— Настоящий царь-жрец, — заметил Мул-Ал-Ка.

Я улыбнулся про себя. Им кажется невероятным, что я сразу, не задумываясь, решил попытаться спасти предательскую злобную девушку — Вику из Трева.

Но это не так уж необычно, особенно на Горе, потому что здесь высоко ценится храбрость и спасти женщине жизнь означает по существу завоевать ее: мужчина Гора имеет право поработить женщину, которую он спас, и это право не отрицают ни ее сограждане, ни члены ее семьи. Бывали случаи, когда братья этой девушки, одев ее в одежду рабыни, связывали рабскими наручниками и отдавали спасителю, чтобы честь семьи и города не была запятнана. Разумеется, семья спасенной стремится продемонстрировать свою благодарность к человеку, который спас жизнь девушки, и горянский обычай всего лишь узаконивает эту благодарность. Бывали случаи, когда женщина, желающая принадлежать мужчине, сознательно в его присутствии шла на опасность. Мужчина, который таким образом вынужден рисковать, спасая женщину, редко настроен использовать ее иначе, как рабыню. Я часто размышлял над тем, как различаются обычаи Гора и Земли. В моем старом мире спасенная женщина может подарить спасителю благодарный поцелуй и в лучшем случае серьезнее отнестись к нему как претенденту на брак. Если бы такая девушка была спасена на Горе, ее, вероятно, ошеломили бы последствия. После благодарного поцелуя, который может затянуться надолго, она обнаружит себя на коленях, в рабском ошейнике, а потом, на рабской привязи, со связанными руками ее поведут с поля, где ее спаситель продемонстрировал свое мужество. Да, несомненно, земные девушки нашли бы это удивительным. С другой стороны, горяне считают, что женщина была бы мертва, если бы не ее спаситель, и таким образов он завоевал право на ее жизнь и может распоряжаться ею; обычно это означает превращение в рабыню, потому что статус вольной спутницы получить очень нелегко. К тому же сама девушка может отказаться стать вольной спутницей, и мужчина, не рискуя потерять то, что с таким риском завоевал, вынужден превратить ее в рабыню. Горянские мужчины всегда с готовностью спасают женщин, но они справедливо считают, что в награду за риск должны получить нечто большее, чем благодарный поцелуй, и потому заковывают спасенную в цепи, претендуя и на нее, и на ее тело.

— Я думал, ты ее ненавидишь, — сказал Мул-Ал-Ка.

— Ненавижу, — согласился я.

— Так поступать по-человечески? — спросил Мул-Ба-Та.

— Да, мужчина должен защищать женщину, какой бы она ни была.

— Достаточно того, что она самка? — опять спросил Мул-Ба-Та.

— Да.

— Даже самка мула?

— Да.

— Интересно, — заметил Мул-Ба-Та. — Тогда мы должны сопровождать тебя, потому что хотим научиться быть людьми.

— Нет, вы не должны идти со мной.

— Значит ты не считаешь нас настоящими людьми, — горько сказал Мул-Ал-Ка.

— Считаю, — ответил я. — Вы доказали это, сообщив мне истинные намерения Сарма.

— Значит мы можем идти с тобой?

— Нет. Я считаю, что вы можете помочь мне по-другому.

— Это будет приятно, — сказал Мул-Ал-Ка.

— Но у нас немного времени, — сказал Мул-Ба-Та.

— Верно, — согласился Мул-Ал-Ка, — потому что мы скоро должны идти в помещения для разделки.

Мулы казались опечаленными.

Я немного подумал и потом устремил на них взгляд, в котором, как я надеялся, было крайнее разочарование.

— Конечно, — сказал я, — вы можете так поступить, но люди так не поступают.

— Нет? — спросил Мул-Ал-Ка, приободрившись.

— Нет? — с неожиданным интересом спросил Мул-Ба-Та.

— Нет, не поступают, — уверенно заявил я.

— Ты уверен?

— На самом деле уверен?

— Абсолютно, — ответил я. — Совсем не по-человечески безропотно отправляться в помещения для разделки.

Мулы долго смотрели на меня, потом друг на друга, потом снова на меня. Казалось, они пришли к какому-то решению.

— Тогда мы не пойдем, — сказал Мул-Ал-Ка.

— Да, — решительно поддержал его Мул-Ба-Та.

— Хорошо, — сказал я.

— А ты что теперь будешь делать, Тарл Кабот? — спросил Мул-Ал-Ка?

— Отведите меня к Миску.

21. Я НАХОЖУ МИСКА

Вслед за Мулом-Ал-Ка и Мулом-Ба-Та я зашел в влажное высокое сводчатое помещение, не освещенное лампами. Стены помещения были покрыты веществом, похожим на цемент; в него вделаны многочисленные разного размера камни.

Со стойки у входа Мул-Ал-Ка взял факел мула и сломал его конец. Держа его над головой, он осветил часть помещения.

— Это очень старая часть роя, — заметил Мул-Ба-Та.

— А где Миск? — спросил я.

— Где-то здесь, — ответил Мул-Ба-Та, — так нам сказал Сарм.

Насколько я мог судить, помещение пусто. Я нетерпеливо потрогал цепочку переводчика, который с помощью мулов захватил на пути сюда. Я не был уверен, что Миску позволили сохранить его переводчик, и хотел иметь возможность разговаривать с ним.

Я посмотрел вверх и застыл на мгновение, потом коснулся руки Мула-Ба-Та.

— Вверху, — прошептал я.

Цепляясь за потолок, висели многочисленные темные фигуры, очевидно, цари-жрецы, но с чудовищно раздутыми животами. Они не шевелились.

Я включил свой переводчик.

— Миск, — сказал я. И почти тут же узнал знакомый запах.

Среди вцепившихся в потолок фигур послышался шорох.

Но никакого ответа не последовало.

— Его здесь нет, — предположил Мул-Ал-Ка.

— Вероятно, нет, — согласился Мул-Ба-Та, — иначе он бы ответил. Твой переводчик уловил бы его ответ.

— Поищем в другом месте, — сказал Мул-Ал-Ка.

— Дайте мне факел, — сказал я.

Я взял факел и обошел комнату. У двери я заметил вделанные в стену прутья, которые можно использовать как лестницу. Взяв факел в зубы, я приготовился к подъему.

Неожиданно, держась руками за нижнюю перекладину, я остановился.

— В чем дело? — спросил Мул-Ал-Ка.

— Слушайте, — сказал я.

Мы прислушались и на расстоянии услышали поющие человеческие голоса; пело множество людей; мы слушали минуту-две; звуки пения приближались.

— Вероятно, идут сюда, — сказал Мул-Ал-Ка.

— Нам лучше спрятаться, — предложил Мул-Ба-Та.

Я оставил лестницу и отвел мулов к дальней стене помещения. Тут я велел им спрятаться за упавшими со стен камнями. Сунув факел меж камней, я тоже присел за ними, и мы стали ждать.

Пение становилось все громче.

Это была печальная песня, торжественная и медленная, почти как погребальный напев.

Слова на древнегорянском, который я понимаю с трудом. На поверхности сейчас этим языком не пользуется никто, кроме касты посвященных, которые его используют в своих многочисленных сложных ритуалах. Насколько я мог судить, эта песня, хоть и печальная, гимн царям-жрецам, в ней упоминались праздник Толы и гур. В припеве, который все время повторялся, говорилось примерно следующее: «Мы пришли за гуром, во время праздника Толы мы пришли за гуром, мы радуемся, потому что во время праздника Толы мы пришли за гуром».

Мы продолжали сидеть скорчившись в темноте в дальнем углу помещения. Вдруг дверь распахнулись, и появились два ряда странных людей, они шли парами, у каждого в одной руке факел мула, в другой — нечто напоминающее пустой винных мех из золотистой шкуры.

Я слышал, как рядом со мной Мул-Ал-Ка перевел дыхание.

— Смотри, Тарл Кабот, — прошептал Мул-Ба-Та.

— Да, — ответил я, — вижу.

Вошедшие длинной вереницей в помещение могли быть отнесены к людям, а могли и нет. Выбритые, одетые в пластик, как все мулы роя, но туловища у них маленькие, а ноги и руки необыкновенно длинные для туловища такого размера, ладони и ступни необыкновенно широкие. На ногах нет пальцев, ступни скорее напоминают диски, это своеобразные мясистые подушки, на которых они молча движутся вперед; и на руках у них не обычные ладони, а тоже нечто вроде мясистого диска, который поблескивает в свете факелов. Самой странной особенностью этих существ была форма и ширина глаз: глаза большие, не менее трех дюймов в ширину, круглые, темные и блестящие, как глаза ночного животного.

Что это за существа?

Их в помещении становилось все больше, освещение усилилось, и я предупредил своих спутников, чтобы они не шевелились.

Теперь я ясно различал царей-жрецов; они висели вниз головой, вцепившись в потолок, по сравнению с огромными вздувшимися животами грудь и голова казались маленькими.

И тут, к моему изумлению, странные существа, не обращая внимания на прутья у двери, начали подниматься по почти вертикальным стенам к царям-жрецам, потом — поразительно — двинулись вниз головой по потолку. Там, где они ступали, оставалось слизистое пятно: несомненно, след выделений дисков, служивших им ногами. Те, что оставались на полу, продолжали торжественно петь; те же, что добрались до царей-жрецов, начали из их ртов наполнять свои меха. Их факелы отбрасывали странные тени. Много раз заполнялись меха, цари-жрецы отдавали мулам то, что запасли в своих животах.

Процессия мулов казалась бесконечно, царей-жрецов на потолке было не меньше ста. Мулы непрерывно поднимались вверх, спускались, возвращались с пустыми мехами, а те, что оставались на полу, не прекращали петь. Так продолжалось больше часа.

Мулы не пользовались лестницей, и я решил, что ее установили в древности, когда еще таких мулов, обслуживающих царей-жрецов, не было.

Я решил также, что те выделения, которые мулы набирают в меха, и есть гур; теперь я понял, что означало выражение «держать гур».

Наконец последний необычный мул спустился на пол.

За все это время ни один из них даже не взглянул в нашем направлении, настолько они были поглощены своим занятием. Когда они не собирали гур, то стояли, устремив взгляд к потолку, где висели цари-жрецы.

Наконец я увидел, как один царь-жрец двинулся и, пятясь, начал спускаться с потолка. Его живот, с выкачанным гуром, теперь стал нормальным, и он величественно направился к выходу легкими грациозными шагами царя природы. Несколько мулов окружили его, с пением, они высоко поднимали свои факелы и несли меха, полные светлой молочной жидкостью, напоминающей разведенный дикий мед. Царь-жрец, окруженный мулами, медленно удалился по коридору. За ним последовал другой, еще один, и наконец все цари-жрецы, за исключением одного, покинули это помещение. В свете последних факелов я видел, что последний царь-жрец тоже лишен гура, но остается на потолке. Толстая цепь, прикрепленная к кольцу в потолке, вела к металлическому кольцу между грудью и животом царя-жреца.

Это был Миск.

Я сломал другой конец факела и прошел к центру помещения.

Поднял факел как можно выше.

— Добро пожаловать, Тарл Кабот, — послышалось из моего транслятора. — Я готов к смерти.

22. ТУННЕЛИ ЗОЛОТОГО ЖУКА

Я повесил переводчик на цепочке через плечо и пошел к прутьям в стене. Взяв факел в зубы, начал быстро подниматься. Одна или две проржавевших перекладины сломались у меня в руках, и я чуть не свалился на каменный пол. Перекладины, вероятно, очень старые, и их никогда не чинили, не заменяли поврежденные.

Добравшись до потолка, я, к своему облегчению, заметил, что перекладины продолжаются и по нему; здесь под каждой перекладиной имелась плоская площадка, на которую можно поставить ноги. По-прежнему держа факел в зубах, так как мне были нужны обе руки, я начал двигаться к Миску.

В ста пятидесяти футах под собой я видел фигуры Мула-Ал-Ка и Мула-Ба-Та.

Неожиданно одна перекладина, кажется, четвертая, оборвалась, концы ее оторвались от потолка, я отчаянно потянулся к следующей и едва успел схватиться за нее. Несколько мгновений, вспотев, я висел в воздухе. Рот у меня наполнился углем, и я понял, что, должно быть, прокусил факел.

Перекладина, на которой я висел, начала отходить от потолка.

Я пошевельнулся, и она отошла еще на дюйм.

Я боялся, что, если подтянусь, она совсем вырвется.

Я висел, а она продолжала отходить, по частичке дюйма за раз.

Я чуть продвинулся вперед, перекладина почти совсем выскочила из потолка, но я уже схватился за следующую. И услышал, как упала та, за которую я только что держался.

Посмотрев вниз, я снова увидел Мула-Ал-Ка и Мула-Ба-Та. Они смотрели вверх. На их лицах был страх за меня. У их ног лежали две упавшие перекладины.

Та, на которой я сейчас висел, казалась относительно прочной, я осторожно подтянулся и ступил на следующую.

Через несколько мгновений я был рядом с Миском.

Достал из рта факел и выплюнул частички угля. Поднял факел и посмотрел на Миска.

Он висел вниз головой, освещенный голубым светом факела, и серьезно смотрел на меня.

— Приветствую тебя, Тарл Кабот.

— Приветствую, — ответил я.

— Ты очень шумишь.

— Да.

— Сарму следовало проверить эти перекладины.

— Вероятно.

— Но трудно все предусмотреть, — сказал Миск.

— Да.

— Что ж, — сказал Миск, — я думаю, тебе пора приниматься за дело и убить меня.

— Не знаю, с чего начать, — ответил я.

— Да, — согласился Миск, — это трудно, но, я думаю, если проявить настойчивость, то можно.

— Есть ли какой-то центральный орган, который я могу повредить? — спросил я. — Например, сердце?

— Ничего такого, — ответил Миск. — В нижней части живота есть орган, который передвигает жидкости по телу, но поскольку наши ткани буквально погружены в жидкость, повреждение этого органа скажется не сразу, по крайней мере только через несколько анов. С другой стороны, — добавил Миск, — время у тебя есть.

— Да, — согласился я.

— Я рекомендую, — сказал Миск, — мозговые центры.

— Значит, быстро убить царя-жреца нельзя?

— Не с твоим оружием. Но ты можешь, конечно, затратив время, перерезать корпус или отрезать голову.

— А я надеялся, что есть способ быстро убить царя-жреца.

— Прости, — сказал Миск.

— Ну, наверно, ничего не поделаешь.

— Да, — согласился Миск. И добавил: — В данных обстоятельствах я бы хотел, чтобы такой способ существовал.

Я увидел какое-то приспособление, металлический прут с выступом на конце. Прут свисал с крюка на таком расстоянии, что Миск не мог до него дотянуться.

— Что это такое?

— Ключ от моей цепи.

— Хорошо, — сказал я, перебрался через несколько перекладин, чтобы снять ключ, потом вернулся к Миску. После некоторых затруднений я умудрился всунуть ключ в замок на металлической ленте, опоясывавшей Миска.

— Откровенно говоря, — сказал Миск, — я бы рекомендовал сначала убить меня, а потом уже убирать тело. Я могу испытать искушение защищаться.

Я повернул ключ и открыл замок.

— Но я пришел не для того, чтобы убить тебя, — сказал я.

— Разве не Сарм тебя послал?

— Сарм.

— Почему же ты меня не убиваешь?

— Не хочу, — сказал я. — К тому же между нами роевая правда.

— Это верно, — согласился Миск, передней конечностью снял с себя кольцо, оно повисло на цепи. — С другой стороны, теперь Сарм тебя убьет.

— Я думаю, он бы меня и так убил, — сказал я.

Миск, казалось, ненадолго задумался.

— Да, — сказал он. — Несомненно. — Потом он посмотрел на Мула-Ал-Ка и Мула-Ба-Та. — От них Сарм тоже избавится.

— Он приказал им явиться в помещения для разделки, — ответил я, добавив: — Но они решили этого не делать.

— Замечательно, — сказал Миск.

— Просто они люди, — ответил я.

— Что ж, это их право.

— Да, я так думаю.

Почти нежно Миск подхватил меня одной передней конечностью и снял с перекладины. Я оказался прижат к его груди.

— Так будет гораздо безопаснее, — сказал он и, по-моему, без всякой необходимости добавил: — И гораздо тише. — И вот, прочно держа меня, он прошел по потолку и задом спустился по стене.

Мы с мулами и Миском стояли на каменном полу у выхода из помещения.

Я сунул факел в узкую металлическую подставку, состоящую из двух колец и пластинки под ними. Она была прикреплена к стене. Я заметил, что их несколько; они явно предназначались для факелов или аналогичных приспособлений.

Я повернулся к царю-жрецу.

— Ты должен где-нибудь спрятаться, — сказал я.

— Да, — подхватил Мул-Ал-Ка, — найди тайник и оставайся в нем, а потом, может быть, Сарм предастся радостям золотого жука, и ты сможешь безопасно выйти.

— Мы будем приносить тебе пищу и воду, — предложил Мул-Ба-Та.

— Вы очень добры, — ответил Миск, глядя на нас сверху вниз, — но, конечно, это невозможно.

Два мула в страхе отступили от него.

— Почему? — спросил я в замешательстве.

Миск гордо распрямился, в свои почти восемнадцать футов, только голову слегка отклонил от вертикали и уставился на нас антеннами. За последние несколько недель я привык к тому, что это означает мягкий выговор.

— Сейчас праздник Толы, — сказал он.

— Ну и что? — спросил я.

— Я должен дать гур Матери, — объяснил Миск.

— Тебя обнаружат и убьют, — сказал я. — Сарм, как только узнает, что ты жив, тут же тебя уничтожит.

— Естественно, — сказал Миск.

— Тогда почему ты не прячешься?

— Не будь глуп, — ответил Миск, — сейчас праздник Толы, и я должен дать Матери гур.

Я понял, что спорить не о чем, но решение Миска опечалило меня.

— Прости, — сказал я.

— Печально было бы, — заметил Миск, — если бы я не смог дать гур Матери, и эта мысль чрезвычайно расстраивала меня все эти дни, когда я держал гур. Но теперь благодаря тебе я смогу дать гур Матери и потому я у тебя в долгу, пока не буду убит Сармом или не предамся радостям золотого жука.

Он легко коснулся моих плеч антеннами, потом поднял антенны, а я поднял руки и коснулся ладонями концов его отростков. Мы снова, так сказать, соприкоснулись антеннами.

Затем Миск протянул антенны к мулам, но они отшатнулись.

— Нет, — сказал Мул-Ал-Ка, — мы всего лишь мулы.

— Пусть будет роевая правда между царем-жрецом и двумя мулами, — сказал Миск.

— Не может быть роевой правды между царем-жрецом и мулами, — ответил Мул-Ба-Та.

— Ну, тогда между царем-жрецом и двумя людьми, — сказал Миск.

Медленно, со страхом Мул-Ал-Ка и Мул-Ба-Та подняли руки, и Миск коснулся их ладоней антеннами.

— Я умру за тебя, — сказал Мул-Ал-Ка.

— И я, — подхватил Мул-Ба-Та.

— Нет, — ответил Миск, — вы должны спрятаться и постараться выжить.

Мулы посмотрели на меня, я кивнул:

— Да, спрячьтесь и учите остальных, что вы люди.

— А чему нам их учить? — спросил Мул-Ал-Ка.

— Быть людьми.

— А что значит быть людьми? — умоляюще спросил Мул-Ба-Та. — Ты нам так и не сказал.

— Это вы должны решить сами. Сами решите, что такое быть человеком.

— То же самое с царями-жрецами, — сказал Миск.

— Мы пойдем с тобой, Тарл Кабот, — сказал Мул-Ал-Ка, — и будем сражаться с золотым жуком.

— Что это значит? — спросил Миск.

— Девушка Вика из Трева в туннелях золотого жука, — объяснил я. — Я иду ее спасать.

— Ты опоздаешь, — ответил Миск, — потому что уже время откладывания яиц.

— А это что значит?

— Ты идешь? — спросил Миск.

— Да.

— Тогда сам увидишь.

Мы посмотрели друг на друга.

— Не ходи, Тарл Кабот, — сказал Миск. — Ты умрешь.

— Я должен идти.

— Понимаю, — сказал Миск. — Это все равно что давать гур Матери.

— Может быть, — ответил я. — Не знаю.

— Мы пойдем с тобой, — заявил Мул-Ал-Ка.

— Нет, вы должны идти к другим людям.

— Даже к тем, кто переносит гур? — спросил Мул-Ба-Та, вздрагивая при мысли о маленьких круглых телах, странных руках, ногах и глазах.

— Это мутанты, — объяснил Миск, — выращенные очень давно, чтобы обслуживать темные туннели; теперь их сохраняют для участия в ритуалах и по традиции.

— Да, — ответил я Мулу-Ба-Та, — даже к тем, кто переносит гур.

— Понимаю, — с улыбкой ответил Мул-Ба-Та.

— Вы должны идти повсюду, где в рое есть люди.

— Даже на плантации грибов и на пастбища? — спросил Мул-Ал-Ка.

— Да, всюду, где есть люди.

— Понимаю, — сказал Мул-Ал-Ка.

— Я тоже, — подхватил Мул-Ба-Та.

— Хорошо, — сказал я.

Пожав мне руки, двое повернулись и побежали к выходу.

Мы с Миском остались одни.

— Это приведет к неприятностям, — сказал Миск.

— Вероятно, — согласился я.

— И ты несешь за это ответственность.

— Отчасти. Но решать будут цари-жрецы и люди.

Я посмотрел на Миска.

— Глупо идти к Матери.

— Глупо идти в туннели золотого жука, — ответил он.

Я легко извлек меч из ножен. Он появился быстро, будто ларл оскалил клыки. В голубом свете факела я осмотрел лезвие и тонкий слой смазки, защищавший его. Попробовал уравновешенность и снова спрятал меч в ножны. Я был удовлетворен.

Мне нравится меч, такой простой и в то же время эффективный в сравнении с многочисленными возможными вариантами оружия. Преимущество короткого меча в том, что он извлекается из ножен на мгновение раньше, чем длинный. Другое преимущество — им можно действовать быстрее, чем длинным. Но главное, мне кажется, в том, что он позволяет горянскому воину сближаться с противником. Короткая дистанция вполне компенсируется быстротой и легкостью этого оружия по сравнению с длинным мечом. Если соперник, вооруженный длинным мечом, не заканчивает бой первым ударом, он обречен.

— Где туннели золотого жука? — спросил я.

— Спрашивай, — ответил Миск. — Они известны всем в рое.

— Золотого жука так же трудно убить, как царя-жреца?

— Не знаю, — ответил Миск. — Мы никогда не убивали золотых жуков и не изучали их.

— Почему?

— Просто это не делалось. К тому же убить золотого жука, — добавил Миск, внимательно глядя сверху вниз своими блестящими глазами, — большое преступление.

— Понятно.

Я повернулся, собираясь уходить, потом снова посмотрел на царя-жреца.

— А можешь ли ты, Миск, своими роговыми лезвиями убить царя-жреца?

Он, казалось, задумался.

— Этого не происходило более миллиона лет, — наконец ответил он.

Я поднял руку.

— Желаю тебе добра, — произнес я традиционное горянское приветствие.

Миск поднял одну переднюю конечность, роговое лезвие исчезло. Антенны его наклонились ко мне, золотые чувствительные волоски вытянулись.

— А я, Тарл Кабот, — ответил он, — желаю добра тебе.

И мы разошлись.

23. Я НАХОЖУ ВИКУ

Я понял, что пришел слишком поздно, чтобы спасти Вику из Трева.

Глубоко в неосвещенных туннелях золотого жука, в этих неукрашенных перепутанных проходах в скале я нашел ее тело.

Держа факел в руке, я осматривал зловонную пещеру и увидел Вику. Она лежала на груде грязного мха и стеблей.

На ней было несколько обрывков некогда прекрасной одежды; она изорвала ее во время отчаянного бегства по темным скальным туннелям, когда тщетно старалась уйти от челюстей неумолимого золотого жука.

Я увидел, что на шее у нее нет рабского ошейника.

Ее ли ошейник одели на ту девушку, которую я видел? Если размер подходит, то, вероятно, так оно и есть. Цари-жрецы не гнушаются такой мелочной экономией, ревностно сберегая неодушевленные ресурсы роя.

Если на ней нет ошейника, значит ее освободили, прежде чем отправить в туннели золотого жука? Я смутно вспомнил, что Миск однажды рассказывал мне: из почтения к золотому жуку ему предлагают только свободных женщин.

Вся пещера пропахла пометом золотого жука, но его самого я еще не встретил. По контрасту с чопорно аккуратными и чистыми туннелями царей-жрецов здесь все казалось особенно грязным и отвратительным.

В одном углу груда костей, среди них человеческий череп. Кости расколоты, мозг из них высосан.

Давно ли Вика мертва, я не мог определить, но проклинал себя: мне казалось, что всего несколько часов. Ее тело, хотя и застывшее, не было таким холодным, как я ожидал. Она не шевелилась, глаза ее были устремлены в одну точку, в них застыл ужас последнего мгновения, когда на ней сомкнулись челюсти золотого жука. Могла ли она во тьме рассмотреть, кто на нее нападал? Я надеялся, что нет: достаточно того, что она слышала звуки преследования. Но сам я предпочел бы видеть нападающего и пожелал того же краткого ужасного преимущества Вике из Трева, потому что помнил ее женщиной храброй и гордой.

Кожа ее казалась слегка суховатой, но не совсем высохшей.

Так как тело не остыло, я долго вслушивался, стараясь уловить дыхание. Держал руку, надеясь почувствовать хотя бы слабый пульс. Но не почувствовал ни дыхания, ни пульса.

Хоть я и ненавидел Вику из Трева, такой судьбы я ей не желал и не мог себе представить, чтобы какой-нибудь мужчина, как бы она его ни предала, мог ей пожелать этого. Глядя на нее, я испытывал странную печаль, хотя и горечь не покидала меня. Теперь я видел в ней только девушку, встретившую золотого жука и погибшую ужасной смертью. Она человек, и какова бы ни была ее вина, такой ужасной участи она не заслужила. И глядя на нее, я понял, что каким-то образом никогда не оставался к ней равнодушным.

— Прости, — сказал я, — прости, Вика из Трева.

Странно, но на ее теле нет ран.

Может, она умерла от страха?

Ни одного пореза или синяка, который нельзя было бы объяснить ее лихорадочным бегством по туннелям. Ее тело, руки и ноги исцарапаны, но не порваны и не сломаны.

Я не нашел ничего, что могло бы вызвать смерть, кроме небольшого прокола в левом боку; через него мог проникнуть яд.

Впрочем, на теле я обнаружил пять больших круглых опухолей, хотя как они могли вызвать смерть, я не понимал. Эти припухлости протянулись линией вдоль левого бока; казалось, что-то, размером примерно с кулак, находится сразу под кожей. Возможно, какая-то необычная физиологическая реакция на яд, проникший в ее организм через маленькое отверстие в левом боку.

Я протер рукой глаза.

Сейчас я ничего не могу для нее сделать, только продолжить охоту на золотого жука.

Я подумал, нельзя ли похоронить тело, но отказался от этой мысли: в каменных туннелях это невозможно. Я могу только убрать ее с этой грязи в логове золотого жука, но пока не убью его самого, она никогда не будет в безопасности от оскверняющих челюстей. Повернувшись спиной к Вике из Трева и неся факел, я направился к выходу из пещеры. Мне показалось, что я слышу ужасный умоляющий крик, хотя, конечно, никаких звуков не было. Я повернулся, посветил факелом: тело ее лежало в прежней позе, в глазах то же выражение застывшего ужаса. Я вышел.

Продолжал искать золотого жука, но никого не встретил в каменных туннелях.

Меч я держал в правой руке, а факел в левой.

На поворотах я рукоятью меча — чтобы предохранить лезвие — царапал на стене знак, показывающий, откуда я шел.

Я долго бродил, сворачивая из одного туннеля в другой, из одной пещеры в другую.

И жалость к Вике из Трева смешивалась с ненавистью к золотому жуку. Наконец я заставил себя отбросить эмоции и задуматься над своим положением.

Факел горел слабо, по-прежнему я не встретил ни следа золотого жука. Мысли мои вернулись к неподвижному телу Вики в пещере золотого жука.

Прошло несколько недель, как я ее не видел. И, вероятно, несколько дней, как ее заточили в туннели золотого жука. Как получилось, что жук схватил ее только недавно? И если это правда, если она погибла совсем недавно, как она прожила эти дни? Вероятно, воду она могла найти. Но что она ела? Может, подобно слизневому червю, вынуждена была питаться остатками пиршеств золотого жука, но мне трудно было в это поверить, потому что состояние ее тела не указывало на длительную борьбу с голодом.

И почему золотой жук не тронул тела гордой красавицы из Трева?

И что это за пять странных припухлостей на ее прекрасном теле?

А Миск сказал, что уже поздно, потому что наступила пора откладывания яиц.

С губ моих сорвался крик ужаса, я повернулся и бросился назад, туда, откуда пришел.

Снова и снова спотыкался я о камни, ушиб плечо и бедро, но не уменьшал скорости своего бега назад к пещере золотого жука. Я даже не останавливался в поисках нацарапанных мной знаков, потому что, казалось, наизусть помню все повороты.

Я ворвался в пещеру золотого жука и высоко поднял факел.

— Прости меня, Вика из Трева! — воскликнул я. — Прости меня!

Я упал около нее на колени и воткнул факел в щель между камнями.

В одном месте из ее тела выглядывали блестящие глаза маленького существа, золотого, размером с черепашку; оно пыталось выбраться наружу сквозь кожу. Мечом я вырезал яйцо и раздавил его и его обитателя на каменном полу.

Тщательно, методично извлек второе яйцо. Поднес к уху. Внутри слышалось настойчивое царапанье, движения какого-то крошечного организма. Я раздавил и это яйцо, не останавливаясь, пока движения внутри не прекратились.

Так же я избавился и от остальных трех яиц.

Потом взял меч, вытер смазку с одной стороны лезвия и поднес блестящую сталь к губам девушки из Трева. Отведя меч, я воскликнул от удовольствия: на нем виден был влажный след дыхания.

Я поднял девушку на руки.

— Моя девушка из Трева, — сказал я. — Ты жива.

24. ЗОЛОТОЙ ЖУК

В этот момент я услышал легкий шум: поднял голову и увидел, что из тьмы одного из туннелей, ведущих в пещеру, на меня смотрят два пламенеющих глаза.

Золотой жук такого же размера, как царь-жрец, но значительно тяжелее. Он величиной примерно с носорога, и первое, что, кроме светящихся глаз, я заметил, были два трубчатых полых похожих на клещи выроста с многочисленными хватательными крючками. Их концы соприкасались на расстоянии ярда от тела. По-видимому, какая-то странная разновидность челюстей. Антенны, в отличие от аналогичных устройств царей-жрецов, очень короткие. Они загибались и заканчивались пучками золотистых волос. Самой странной особенность, вероятно, были несколько длинных золотистых прядей, почти грива; эти пряди покрывали куполообразную спину существа и спускались чуть не до пола. Сама спина делилась на две части; вероятно, когда-то у этого существа были роговые крылья, но теперь они срослись и образовали прочный щит. Голова существа убиралась под этот щит, но ясно видны были глаза и, конечно, челюсти.

Я понял, что стоящее передо мной существо может убить царя-жреца.

Больше всего я опасался за безопасность Вики из Трева.

Стоял перед ее телом с обнаженным мечом.

Существо казалось удивленным и не нападало. Несомненно, за всю свою долгую жизнь оно ничего подобного в туннелях не встречало. Оно немного попятилось и еще больше втянуло голову под щит из золотых сросшихся крыльев. Прикрыло глаза своими трубчатыми крючковатыми челюстями, будто защищалось от света.

Мне пришло в голову, что свет факела в этих вечно темных туннелях мог временно ослепить или сбить с толку существо. К тому же запах горения, который воспринимали его чувствительные антенны, для него такая же какофония, как длительный беспорядочный грохот для нас.

Очевидно, существо не понимало, что происходит в его пещере.

Я схватил факел и с громким криком сунул его в морду существу.

Я ожидал, что оно отступит, но оно только подняло навстречу мне свои трубчатые челюсти.

Это казалось невероятным. Будто передо мной не живое существо, а скала или слепая пещерная растительность.

Одно ясно. Существо не боится ни меня, ни огня.

Я отступил на шаг, и оно на шести коротких лапах сделало шаг вперед.

Мне казалось, что ранить золотого жука очень трудно, особенно когда у него голова убрана под щит. Конечно, это не помешает жуку пустить в ход свои челюсти, но по крайней мере ослабит способности жука воспринимать окружающее. Из-под щита ему хуже видно, но мне казалось, что золотой жук, как и цари-жрецы, мало полагается на это чувство. И они и он чувствуют себя непринужденно в полной тьме, что совершенно непонятно для ориентированного на зрительное восприятие мира организма. Но с другой стороны, я надеялся, что поле восприятия антенн также уменьшится из-за втягивания головы под сросшиеся роговые крылья.

Я сунул меч в ножны, склонился к телу Вики, не отрывая взгляда от жука, который теперь находился от меня ярдах в четырех.

Наощупь закрыл глаза девушки, чтобы они не смотрели на меня с выражением застывшего ужаса.

Тело ее по-прежнему не гнулось от воздействия парализующего яда, но, может быть, потому что я извлек пять яиц, казалось теплее и податливее.

Как только я коснулся девушки, жук сделал еще один шаг вперед.

Он зашипел.

От этого звука я вздрогнул: привык к неестественной тишине царей-жрецов.

Жук начал высовывать голову из убежища, высунулись его короткие антенны, увенчанные чувствительными волосками, и начали обследовать помещение.

Я поднял Вику на плечо, придерживая ее правой рукой, и распрямился.

Шипение стало громче.

Очевидно, жук не хотел, чтобы я уносил Вику из пещеры.

Отступая, держа Вику на плече, факел в руке, я медленно выбрался из пещеры золотого жука.

Жук, двигаясь за мной, добрался до груды грязного мха и стеблей, на которой лежала Вика, и начал рыться в обломках яиц.

Я не знал, насколько быстро он способен двигаться, но повернулся и трусцой побежал по коридору к выходу из туннелей золотого жука. Я надеялся, что существо такого размера и веса, да еще на тонких лапах, не сможет двигаться быстро, по крайней мере достаточно долго.

Примерно через ан после этого я услышал из оставленной пещеры странный крик. Более ужасного звука я в своей жизни не слышал — долгий, сверхъестественный, лихорадочный, яростный поток звуков, больше чем толчок воздуха, больше чем свирепый крик, почти вопль боли и страдания.

Я на мгновение остановился и прислушался.

И услышал скрежет в туннеле: звуки приближения золотого жука.

Я повернулся и побежал.

Через несколько анов снова остановился и прислушался.

Очевидно, мое предположение о скорости движения золотого жука правильно: он теперь двигался медленнее. Но я знал, что он идет за мной, что он не оставит так легко добычу, не откажется от мести. Медленно, терпеливо, неумолимо будет он приближаться во тьме, неотвратимо, как наступление зимы или выветривание камня.

Как жук преследует свои жертвы?

Как ужасно затеряться в этих туннелях, ждать жука, много часов, может, даже дней избегать его, не осмеливаясь уснуть, не зная, ждет ли впереди тупик, если из-за следующего поворота покажется золотой жук.

Да, подумал я, золотому жуку в его туннелях и не нужна скорость.

Я опустил Вику.

Прислонил факел к стене туннеля.

Мне почему-то казалось странным представить себе золотого жука, часами и днями преследующего добычу. Какая-то тут загадка. Но я сам видел его тело и знал, что оно не способно на длительное быстрое передвижение. Как же такое медлительное неуклюжее существо, пусть даже страшное на близком расстоянии, может захватить и убить быстрого и настороженного царя-жреца?

Я коснулся тела Вики, потер ее руки, чтобы проверить, не восстановилось ли кровообращение.

Прижавшись ухом к ее груди, я с радостью услышал слабое сердцебиение. В запястье ощутил пульс.

В туннелях золотого жука не очень много воздуха.

Вероятно, они не вентилируются, как туннели царей-жрецов. В этих туннелях пахло пометом золотого жука и какими-то его выделениями. Запах казался угнетающим. Раньше я его почти не замечал. Теперь я понял, что пробыл в туннелях уже долго, устал, давно не ел и не пил. Скоро придется подумать о сне. Жук остался далеко сзади. Можно на мгновение хотя бы закрыть глаза.

Я неожиданно проснулся.

Запах сильнее и ближе.

Факел почти погас.

Я увидел светящиеся глаза.

Золотые пряди встали дыбом и дрожали, и именно от них исходил запах.

Я закричал, почувствовав, как два длинных жестких выступа коснулись моего тела.

25. ВИВАРИЙ

Я схватил руками узкие полые клещевидные челюсти золотого жука и попытался оторвать их от своего тела. Они прокусили мне кожу, и, к своему ужасу, я почувствовал, что золотой жук сосет через эти ужасные трубы, но ведь я человек, млекопитающее, а не царь-жрец, жидкости моего тела замкнуты в сосудах совсем другой системы. Я изо всей силы потянул злобные крючковидные трубки-челюсти золотого жука, они прогнулись, жук зашипел, челюсти сжались еще сильней, но я умудрился вырвать их из кожи и дюйм за дюймом оттягивал от себя, разводил в стороны медленно, неумолимо, как и сам золотой жук, и вот на расстоянии руки от моего тела они отломились с резким треском и упали на каменный пол.

Шипение смолкло.

Жук вздрогнул, его сросшиеся золотые перья задрожали, будто хотели разделиться, чтобы жук взлетел, но ничего не вышло, и он снова втянул голову под их защиту. Попятился от меня на своих шести коротких лапах. Я прыгнул вперед, сунул руку под щиток и схватил короткие мохнатые антенны; выворачивая их одной рукой, я умудрился медленно заставить отбивающегося жука перевернуться на спину; он лежал, покачиваясь, его короткие лапы беспомощно дергались. Я достал меч и больше десяти раз ударил в уязвимое обнаженное брюхо. Наконец он перестал дергаться и застыл.

Я содрогнулся.

Запах золотых волосков по-прежнему стоял в коридорах, и я опасался, что поддамся его наркотическому воздействию, поэтому решил уходить.

Факел замигал.

Мне не хотелось убирать меч в ножны, потому что он был весь вымочен в жидкости тела золотого жука.

Сколько еще таких существ живет в туннелях и пещерах рядом с царями-жрецами?

Пластиковая одежда не давала возможности вытереть лезвие. Я подумал, что смогу вытереть меч о золотые пряди жука, но обнаружил, что они покрыты неприятным вязким выделением — источником того самого запаха, которым по-прежнему были полны коридоры.

Мой взгляд упал на Вику из Трева.

Она еще не внесла свой вклад в сегодняшние потребности.

Поэтому я оторвал часть ее одежды и вытер руки и лезвие.

Как бы реагировала на это гордая Вика?

Я улыбнулся про себя: теперь я могу сказать, что спас ее жизнь и по законам Гора она принадлежит мне. Краткой была ее свобода. Теперь я могу определять, как она будет одеваться и будет ли одеваться вообще.

Я представлял себе ее ярость от такого заявления, ярость, которая нисколько не станет меньше от того, что я говорю правду.

Но теперь важнее вынести ее из туннелей, найти безопасное убежище, где она смогла бы прийти в себя от яда золотого жука.

Найду ли я такое место?

Сарму теперь, вероятно, известно, что я отказался убивать Миска, и рой для меня и для всех связанных со мной становится опасным.

Хотел я того или нет, мои действия привели к тому, что я оказался на стороне Миска.

Приготовившись спрятать меч в ножны, я услышал слабый звук в проходе и, застыв, стал ждать в свете умирающего факела.

Но приближался не золотой жук, хотя я подозревал, что их в этих туннелях несколько, я другой обитатель этих подземных переходов — бледный длинный слепой слизневый червь.

Своим крошечным ртом в нижней части тела он время от времени касался каменного пола, как слепой человек трогает все рукой, длинное бледное гибкое тело собиралось, продвигалось вперед, снова собиралось и продвигалось дальше, пока он не оказался в ярде от моих ног, почти под щитком убитого жука.

Слизневый червь продвинул вперед часть своего длинного трубчатого тела, и красный рот в его нижней части будто уставился на меня.

— Нет, — сказал я, — на этот раз золотому жуку здесь не повезло.

Какое-то время красный рот продолжал смотреть в мою сторону, потом медленно повернулся к телу жука.

Я встряхнулся и убрал меч.

Довольно с меня этого места.

Я поднял Вику из Трева. Теперь в теле ее чувствовалась жизнь, от ее дыхания на своей щеке я почувствовал себя счастливым.

Факел неожиданно погас, оставив нас в темноте.

Я поцеловал Вику в щеку.

Я был счастлив. Мы оба живы.

Я повернулся и, держа девушку на руках, медленно пошел по коридору.

Сзади я слышал звуки пиршества слизневого червя.

Двигался я медленно, но без труда нашел место, откуда вошел в туннели золотого жука.

Войдя, я всюду обозначал свой путь, царапая рукоятью меча стрелки на уровне глаз на стене слева от себя. Теперь я отыскивал эти следы наощупь. Знаки эти я делал потому, что, в отличие от остальных, собирался вернуться.

Подойдя к входу, я обнаружил, что он закрыт. Я так и думал. И знал, что нет никакой ручки или другого приспособления, чтобы открыть дверь изнутри: ведь из туннелей золотого жука не возвращаются. Конечно, время от времени его открывают, но я не знал, когда это произойдет.

Вероятно, если я начну стучать, меня услышат.

Но когда я входил, мулы, дежурившие у входа, предупредили меня, что не имеют правда выпускать меня назад. Таков закон царей-жрецов. Я не знал, откроют они мне дверь или нет, но решил, что лучше будет, если они сообщат, что видели, как я вошел и не вышел.

Сарм хотел, чтобы я пошел в туннели золотого жука и там погиб; пусть считает, что так и произошло.

Я знал, что туннели золотого жука, как и помещения царей-жрецов, вентилируются, и надеялся найти вентиляционную шахту и выбраться незаметно. Если это невозможно, поищу другой выход. В самом худшем случае я был уверен, что мы с Викой теперь, когда я знаю опасности, силы и слабости золотого жука, сможем долго продержаться в туннелях, хоть жизнь наша будет нелегкой, и дождаться, пока портал откроют, чтобы впустить еще одного золотого убийцу царей-жрецов.

Я вспомнил, что недалеко от входа, в двадцати-тридцати ярдах, видел при свете факела в потолке коридора вентиляционное отверстие. Его закрывала металлическая решетка, но нетолстая, и я думал, что сумею ее вырвать.

Проблемой будет Вика.

Теперь я чувствовал дуновение свежего воздуха. С Викой в руках я продолжал идти, пока не почувствовал его сильнее. Казалось, дуновение идет с места прямо у меня над головой. Я посадил Вику к стене и приготовился прыгнуть и схватиться за решетку.

Пальцы мои коснулись решетки, и перед глазами будто что-то взорвалось, пальцы обожгло.

Оцепеневший, потерявший ориентировку, я упал на пол.

При вспышке я ясно разглядел и решетку, и шахту, и кольца в ее стене. Ими пользуются мулы, когда им время от времени приходится чистить вентиляцию и опрыскивать ее бактерицидами.

Потирая руки и тряся головой, я немного отошел и подождал, пока приду в себя.

Если повезет, вцеплюсь пальцами в решетку и повисну.

Прыгнув снова, я схватился за решетку и закричал от боли, отворачивая лицо от огня, который, казалось, охватил ее поверхность. Потом я больше не мог оторвать рук и беспомощно висел, а разряды проходили через мое тело, но тут болты выскочили, я упал на пол, и решетка с лязгом ударилась рядом. Я по-прежнему не выпускал ее из пальцев.

Освободив руки, я отполз к стене и некоторое время полежал. Тело болело и дрожало, и я не мог контролировать судорожные подергивания мышц. Я закрыл глаза, но бесполезно: перед ними продолжала взрываться вселенная.

Не знаю, терял ли я сознание. Вероятно, да, потому что в следующее мгновение почувствовал, что тело уже не болит и что я, испытывая слабость и позывы к рвоте, лежу у стены. Отполз подальше, и меня вырвало. Потом я встал, неуверенно пошел назад и остановился под вентиляционной шахтой, подняв голову и наслаждаясь порывами свежего воздуха.

Встряхнулся и попробовал руки и ноги.

Потом, собравшись с силами, подпрыгнул, легко схватился за первое кольцо в шахте, подержался за него и снова соскочил.

Подошел к Вике.

Биение сердца прослушивается хорошо, пульс сильный. Возможно, помог свежий воздух.

Я потряс ее.

— Проснись! — Снова потряс, сильнее, но она не приходила в себя. Я отнес ее к шахте и попробовал поставить на ноги, но ее ноги подгибались.

Мне казалось, что она смутно осознает происходящее.

Я снова поставил ее на ноги и четыре раза сильно и резко ударил по лицу.

— Проснись! — крикнул я, но хоть голова ее дергалась из стороны в сторону, в сознание она не приходила.

Я поцеловал ее и осторожно опустил на пол.

У меня не было желания вечно оставаться в туннелях, но и оставить девушку я не мог.

Оставалось только одно.

Я снял пояс и, сделав петлю, забросил на нижнее кольцо. Потом вынул из сандалий ремни. Одним ремнем связал сандалии и повесил на шею. Другим прочно связал запястья Вики и, просунув голову, положил девушку на плечо. Неся ее на спине, я поднялся к первому кольцу. Оказавшись в шахте, я отвязал пояс и, по-прежнему держа Вику, начал подъем.

Поднявшись примерно на двести футов, я в радостью встретил две горизонтальные шахты, отходившие от вертикальной, по которой я поднимался.

Сняв Вику с плеча, я понес ее в руках в общем направлении центра роя.

Девушка слегка застонала, губы ее шевельнулись.

Она приходила в себя.

Примерно с ан я нес ее по многочисленным шахтам, иногда идя в полный рост, иногда ползком. Изредка встречались отверстия, и я сквозь решетку видел части роя. Свет, пробивавшийся в эти отверстия, радовал меня.

Наконец в одном отверстии я увидел то, что искал: небольшой комплекс зданий, несколько работающих мулов и ни одного царя-жреца.

Я увидел также у дальней стены в ярко освещенном пространстве ярус за ярусом пластиковых клеток, примерно таких, как та, что я занимал в комнате Миска. В некоторых клетках находились мулы, мужчины и женщины, иногда и те и другие. В отличие от клетки в помещении Миска, эти были заперты.

Грибы, воду, матрацы и прочее необходимое обитателям клеток подавали мулы, работавшие снаружи.

Эти клетки напомнили мне зоопарк. И действительно, глядя в решетку, я заметил, что не все клетки заняты мулами; там были и различные другие существа, некоторых я видел в рое, других нет. Среди них были даже млекопитающие.

В одной клетке я видел пару слинов, в двух соседних клетках с передвижной решеткой между ними два ларла. Было человекообразное существо, маленькое, с убегающим назад лбом, с волосатой мордой и телом, оно прыгало на стену, оттуда, используя инерцию, перепрыгивало на другую, потом на пол, и все начиналось сначала.

В просторной низкой клетке, на полу которой, по-видимому, росла настоящая трава, я увидел пару пасущихся волосатых длиннорогих босков; в той же клетке, но в другом углу небольшое стадо: пять взрослых животных, гордый самец и четыре самки — табуки, однорогая золотистая горянская антилопа. Когда одна самка передвинулась, я увидел, что рядом с ней изящными шагами идут два детеныша, первые, каких я вообще видел, потому что молодняк табуков не уходит далеко от своего логова в запутанных зарослях Ка-ла-на на Горе. Единственный рог у малышей был всего лишь бархатистым пеньком на лбу, а шкура, в отличие от шкуры взрослых, пятнистая коричнево-желтая. Когда мимо проходил один из работников-мулов, два маленьких табука мгновенно застыли и стали почти невидимы, а их мать, сверкая своей золотистой шкурой, отбежала от них; самец опустил голову и угрожающе приблизился к пластиковому барьеру.

В клетках были и другие животные, но я не уверен в их определении. Кажется, я узнал ряд коричневых вартов; они висели вниз головой, как пушистые, зубастые, кожаные кулаки, на голой ветви в своей клетке. На дне их клетки валялись кости, может быть, и человеческие.

В другой клетке разгуливала большая, очевидно, нелетающая птица. По ее клюву я решил, что это хищник.

Еще в одной клетке, раздувшийся и сонный, лежал редкий золотой хис, горянский питон; его тело, даже некормленого, с трудом обхватит руками взрослый мужчина.

И нигде не видно было тарна, этой большой хищной верховой птицы Гора, может, потому, что эти птицы плохо приживаются в неволе. Чтобы жить, тарн должен летать, далеко, высоко и часто. Горянская поговорка называет тарнов братьями ветра, а как такое существо может жить в заключении? Подобно своему брату ветру, когда тарн не свободен, он умирает.

Я смотрел на это странное собрание животных, и мне пришло в голову, что я вижу один из вивариев, о которых говорил Сарм.

Такой комплекс в данный момент идеально мне подходит.

Я услышал стон Вики и повернулся к ней.

Она лежала на боку у стены шахты, в семи-восьми футах от решетки.

Свет из решетки пятнами падал на ее тело.

Я немного отодвинулся от решетки, чтобы меня не увидели, и стал наблюдать за Викой.

Руки ее по-прежнему были связаны.

Она была прекрасна, и несколько обрывков ее некогда роскошной одежды не скрывали ее прелестей.

Она встала на четвереньки, свесив голову, волосы ее упали до самого пола. Медленно подняла голову и потрясла ею, легким прекрасным движением отбросив волосы назад с лица. Взгляд ее упал на меня, она в изумлении широко раскрыла глаза. Губы ее дрогнули, но она не произнесла ни слова.

— Разве в обычае гордых женщин Трева появляться перед мужчинами почти неодетыми? — спросил я.

Она взглянула на свои тряпки, не пригодные даже для рабыни, на связанные руки.

Потом по-прежнему широко раскрытыми глазами посмотрела на меня и еле слышно произнесла:

— Ты принес меня из туннелей золотого жука.

— Да.

Теперь, когда Вика приходила в себя, я вдруг подумал, что нас могут ожидать трудности. Когда я в последний раз видел ее в сознании, она пыталась чарами своей красоты подчинить меня моему злейшему врагу царю-жрецу Сарму. Я знал, что передо мной враг, неверный, злой, предательский и из-за своей красоты еще более опасный, чем противник, вооруженный мечом или копьем.

В глазах ее было странное выражение, которого я не понял.

Губы ее дрогнули.

— Я рада видеть тебя живым, — прошептала она.

— И я рад видеть тебя живой, — строго ответил я.

Она печально улыбнулась.

— Ты сильно рисковал, чтобы связать руки девушке.

Она подняла связанные руки.

— Должно быть, твое мщение тебе очень дорого.

Я молчал.

— Вижу, что хоть некогда я была гордой жительницей высокого Трева, ты не удостоил меня даже веревки, а связал руки ремнем от сандалий, будто я презренная рабыня из таверны Ара, которую покупают за плату или проигрывают в карты.

— А ты, Вика из Трева, считаешь себя выше рабыни из таверны Ара?

Ответ ее меня поразил. Она склонила голову.

— Нет, не считаю.

— Ты хочешь меня убить? — спросила она.

Я рассмеялся.

— Понимаю, — сказала она.

— Я спас тебе жизнь.

— Я буду послушна.

Я протянул к ней руки, она посмотрела прямо мне в глаза своими голубыми и прекрасными, подняла связанные руки, положила их мне в руки, склонилась передо мной и негромко, но отчетливо сказала:

— Я, Вика из Трева, полностью отдаю себя Тарлу Каботу из Ко-ро-ба.

Она снова посмотрела на меня.

— Теперь, Тарл Кабот, я твоя рабыня и должна выполнять все твои желания.

Я улыбнулся ей. Если бы у меня был ошейник, я бы одел его на ее прекрасное горло.

— У меня нет ошейника, — сказал я.

К моему удивлению, глаза ее были нежными, влажными, покорными, умоляющими.

— Тем не менее, Тарл Кабот, — сказала она, — я ношу твой ошейник.

— Не понимаю.

Она опустила голову.

— Говори, рабыня, — сказал я.

Она должна была повиноваться.

Говорила она тихо, очень тихо, запинаясь; должно быть, нелегко было гордой девушке из Трева говорить это:

— С тех пор, как я впервые тебя встретила, Тарл Кабот, мне все время снится, что на мне твой ошейник и твои цепи. Мне снится, что я сплю под рабским кольцом, прикованная к ногам твоей кровати.

Мне ее слова показались непонятными.

— Не понимаю.

Они печально покачала головой.

— Это ничего не значит.

Я взял ее за волосы и повернул к себе лицом.

— Хозяин?

Мой строгий взгляд требовал ответа.

Она улыбнулась. Глаза ее были влажными.

— Это значит только, что я твоя рабыня — навсегда.

Я отпустил ее волосы, и она снова опустила голову.

К моему удивлению, я увидел, как она целует жесткую кожу ремня, которым связаны ее руки.

Она посмотрела на меня.

— Это значит, Тарл Кабот, — в глазах ее были слезы, — что я люблю тебя.

Я развязал ей руки и поцеловал ее.

26. УКРЫТИЕ ДЛЯ ВИКИ ИЗ ТРЕВА

Трудно поверить, что эта мягкая послушная девушка, уютно устроившаяся в моих объятиях, плачущая и вздыхающая от удовольствия, что это гордая Вика из Трева.

Я по-прежнему не был уверен, что ей можно доверять, и не собирался рисковать, потому что знал, кто она такая — разбойничья принцесса из разбогатевшего на грабежах Трева в Вольтайских горах. Нет, я не буду рисковать, я знаю, что эта девушка коварна и зла, как ночной хищник слин.

— Кабот, — спрашивала она, — что я должна сделать, чтобы ты мне поверил?

— Я тебя знаю, — ответил я.

— Нет, дорогой Кабот, ты меня не знаешь. — И она печально покачала головой.

Я начал вынимать решетку, чтобы мы могли спуститься вниз. К счастью, эта решетка была не под напряжением.

— Я люблю тебя, — сказал Вика, коснувшись моего плеча.

Я грубо оттолкнул ее.

Мне показалось, что я понял ее предательский план, и прежняя горечь, которую я испытывал, глядя на эту женщину, наполнила грудь.

— Но я люблю тебя, — повторила она.

Я повернулся и холодно взглянул на нее.

— Ты хорошо исполняешь свою роль. Ты меня чуть не одурачила, Вика из Трева.

— Не понимаю, — запинаясь, ответила она.

Я разъярился. Как она убедительна в роли влюбленной рабыни, как будто отчаянно, бесконечно преданной, но ждущей возможности предать меня.

— Молчи, рабыня!

Она вспыхнула, повесила голову, закрыла лицо руками и опустилась с плачем на колени, тело ее дрожало от рыданий.

На мгновение я чуть было не сдался, но вспомнил о ее предательстве и продолжил свою работу.

Я буду обращаться с ней холодно и грубо, как она заслужила, эта прекрасная и предательская рабыня.

Наконец я сдвинул большую решетку настолько, что смог проскользнуть вниз. Вика последовала за мной, я помог ей спуститься.

Решетка встала на место.

Я был доволен, обнаружив сеть вентиляционных шахт: это давало возможность тайно пробраться почти в любое место роя.

Вика все еще плакала, но я ее волосами вытер ей лицо и приказал прекратить шум.

Она прикусила губу, подавила рыдание и перестала плакать, хотя глаза были полны слез.

Я осмотрел ее одежду: грязная и изорванная, это все-таки одежда рабыни комнаты.

Так не пройдет. Одежда выдаст ее, вызовет любопытство, может быть, подозрения.

У меня был смелый план.

Я строго взглянул на Вику.

— Ты должна делать все, что я прикажу, быстро и без вопросов.

Она повесила голову.

— Я буду послушна, — негромко сказала она, — хозяин.

— Ты девушка, которую привели с поверхности, поэтому ты еще не побрита. Тебя доставили в виварий по приказу царя-жреца Сарма.

— Не понимаю, — сказала она.

— Но ты будешь повиноваться.

— Да.

— Я твой хранитель и привел тебя как самку мула в племенные клетки.

— Мула? — переспросила она. — Племенные клетки?

— Разденься, — приказал я, — и руки за спину.

Вика удивленно смотрела на меня.

— Быстрее!

Она послушалась, и я связал ей руки за спиной.

Потом взял связку тряпок, которые были на ней, и выбросил в ближайший контейнер для уничтожения отходов — этими приспособлениями уставлен весь рой.

Через несколько мгновений, приняв важный вид, я подвел Вику к главному хранителю вивария.

Он с отвращением взглянул на ее небритую голову, на длинные прекрасные волосы.

— Как она отвратительна, — сказал он.

Я понял, что он родился в рое, где и сформировалось его представление о женской красоте.

Мне приятно было заметить, что Вику потрясла его оценка: вероятно, впервые мужчина посмотрел на нее неодобрительно.

— Это, конечно, какая-то ошибка? — спросил хранитель.

— Нет, — ответил я, — это новая самка мула с поверхности. По приказу Сарма побрей ее, одень соответственно и помести в племенную клетку, она должна там содержаться одна, в закрытой клетке. Дальнейшие приказы получишь позже.

Жалкую и сбитую с толку Вику из Трева я отвел в маленькую, но удобную клетку на четвертом ярусе вивария. На ней было короткое пластиковое платье, какие носят все самки мула в рое, на теле ее оставались из волос только ресницы.

Она увидела свое отражение в стене клетки и закричала, закрыв лицо руками.

И в таком виде она, впрочем, оставалась привлекательной. У нее прекрасная форма головы.

Для Вики было, должно быть, сильным шоком увидеть себя в таком виде.

Она застонала и, закрыв глаза, прислонилась к стене клетки.

Я обнял ее.

Это как будто ее удивило.

Она посмотрела на меня.

— Что ты со мной сделал? — прошептала она.

Мне хотелось сказать, что я это делаю, чтобы спасти ей жизнь, но я не сказал этого. Напротив, я строго посмотрел на нее и ответил:

— Делаю, что хочу.

— Конечно, — сказала она, горько отводя взгляд. — Я ведь только рабыня.

Она посмотрела на меня, и во взгляде ее не было горечи, не было упрека, только вопрос.

— Но разве в таком виде я нравлюсь хозяину?

— Да.

Она отступила.

— Да, — сказала она, — я забыла. Твоя месть… — она не закончила фразу, и глаза ее снова наполнились слезами — Хозяин умен, — сказала она, гордо выпрямившись. — Он хорошо знает, как наказать предательскую рабыню.

И отвернулась.

Я слышал ее голос и видел отражение в пластиковой стене клетки.

— Теперь ты меня оставишь? Или ты еще не покончил со мной?

Я хотел заверить ее, что как только будет возможность, я ее отсюда выпущу, что, по моему мнению, в ее анонимности теперь залог ее безопасности в рое; конечно, такую предательницу нельзя посвящать в свои планы, да, к счастью, и возможности такой у меня не было, потому что в этот момент подошел главный хранитель и протянул кожаный ремешок с ключом от клетки Вики.

— Я буду хорошо кормить и поить ее, — сказал хранитель.

Услышав это, Вика неожиданно повернулась ко мне лицом, прижавшись спиной к стене клетки, упираясь в стену ладонями.

— Прошу тебя, Кабот, не оставляй меня здесь.

— Ты останешься, — ответил я.

У меня в руках она увидела ключ от клетки.

Медленно, оцепенело покачала головой.

— Нет, Кабот…. пожалуйста.

Я принял решение и был не в настроении обсуждать его с рабыней, поэтому я ничего не ответил.

— Кабот, — сказала она, — а если бы это была просьба женщины из высшей касты одного из высоких городов Гора… ты тоже отказал бы?

— Не понимаю.

Она посмотрела на свое отражение в пластиковой стене и вздрогнула. Встретилась со мной взглядом. Я видел, что она не просто не хочет оставаться в клетке. Она в ужасе.

Неожиданно она упала на колени, глаза ее были полны слез, она протянула ко мне руки.

— Смотри, воин из Ко-ро-ба, — сказала она, — женщина высшей касты из высокомерного города Трева склоняется перед тобой и умоляет, чтобы ты не оставлял ее здесь.

— Я вижу у своих ног только рабыню, — ответил я. И добавил: — Она останется здесь.

— Нет, нет!

Она не отрывала взгляда от ключа, который я держал в руках.

— Пожалуйста…

— Я принял решение, — ответил я.

Вика со стоном опустилась на пол, она не могла стоять.

— Теперь она красива, — одобрительно сказал хранитель.

Вика тупо посмотрела на него, будто не поняла, что он сказал.

— Да, — согласился я, — очень.

— Поразительно, как соответствующая одежда и устранение нитевых разрастаний улучшают внешность самки, — заметил хранитель.

— Да, поразительно, — подтвердил я.

Вика опустила голову на пол и застонала.

— Другой ключ есть? — спросил я у хранителя.

— Нет.

— А что если я потеряю этот?

— Ну, это пластик для клеток и замок тоже, так что лучше ключ не терять.

— Но все-таки?

— Со временем мы могли бы прорезать стену огнем.

— Понятно, — сказал я. — Это уже случалось?

— Один раз, — ответил хранитель. — Потребовалось на это несколько месяцев, но никакой опасности нет, потому что пищу и воду подают снаружи.

— Очень хорошо, — сказал я.

— К тому же, — добавил хранитель, — ключ не потеряется. В рое ничего не теряется. — Он рассмеялся. — Даже мул.

Я угрюмо улыбнулся.

Войдя в клетку, я проверил подачу грибов.

Вика уже поднялась на ноги и вытирала слезы руками в углу.

— Ты не можешь меня здесь оставить, Кабот, — сказала она просто, как о чем-то очевидном.

— Почему?

Она взглянула на меня.

— Во-первых, я принадлежу тебе.

— Я считаю, что моя собственность здесь в большей безопасности.

— Ты шутишь, — сказала она всхлипывая.

Она смотрела, как я поднимаю крышку контейнера с грибами. Грибы свежие, хорошего сорта.

— Что в контейнере? — спросила она.

— Грибы.

— Для чего?

— Ты их будешь есть.

— Никогда. Лучше умру с голоду.

— Ты их будешь есть, когда достаточно проголодаешься, — сказал я.

Вика с ужасом смотрела на меня, потом, к моему изумлению, расхохоталась. Прижавшись спиной к стене, она еле держалась на ногах от смеха.

— О Кабот, — облегченно и с упреком воскликнула она, — как ты меня напугал! — Она подошла ко мне и взяла меня за руку. — Теперь я понимаю, — сказала она, почти плача от облегчения, — но ты меня напугал.

— О чем ты?

Она рассмеялась.

— Грибы, только подумать!

— Когда привыкнешь, не так уж и плохо, но, конечно, не самая лучшая еда.

Она покачала головой.

— Пожалуйста, Кабот, ты уже достаточно пошутил. — Она улыбнулась. — Пожалей — если не Вику из Трева, то твою бедную рабыню.

— Я не шучу.

Она мне не верила.

Я проверил трубку с пилюлями и поступление воды.

— В рое нет той роскоши, что была в твоей комнате, — сказал я, — но вполне достаточно для жизни.

— Кабот, — смеялась она, — пожалуйста!

Я повернулся к служителю.

— Каждый вечер давать ей двойную порцию соли.

— Хорошо, — согласился он.

— Ты объяснишь ей, как тут моются?

— Конечно, — ответил он, — и как упражняться.

— Упражняться?

— Да, в таком замкнутом помещении очень важно упражняться.

— Конечно, — согласился я.

Вика подошла сзади и обняла меня. Поцеловала в шею. Негромко рассмеялась.

— Ты достаточно пошутил, Кабот, — сказала она, — теперь давай уйдем из этого места. Оно мне не нравится.

В клетке не было алого мха, но был у стены соломенный матрац. Лучше того, что в ее комнате.

Я в последний раз осмотрел клетку: учитывая обстоятельства, все вполне подходит.

Я пошел к выходу, и Вика, держа меня за руку, улыбаясь и глядя мне в глаза, пошла со мной.

Я выхода я остановился, и, когда она сделала попытку выйти, задержал ее.

— Нет, — сказал я, — ты останешься здесь.

— Ты шутишь.

— Нет, не шучу.

— Шутишь! — рассмеялась она, вцепившись мне в руку.

— Отпусти мою руку, — сказал я.

— Ты не можешь меня тут оставить, — сказала она, качая головой. — Нет, просто не можешь. Нельзя оставить Вику из Трева. — Она рассмеялась и посмотрела на меня. — Я этого просто не разрешу.

Я смотрел на нее.

Улыбка исчезла с ее губ.

— Не разрешишь? — переспросил я.

Спросил голосом хозяина.

Она отняла руку, отступила и стояла, дрожа, испуганная. Лицо ее побледнело.

— Я не подумала, что говорю.

В ужасе она опустилась на колени, встав в позу рабыни, ожидающей наказания, скрестив перед собой руки, будто они связаны.

— Я не хочу тебя наказывать, — сказал я.

Удивленная, она подняла голову, в глазах ее стояли слезы.

— Бей меня, если хочешь, — взмолилась она, — но, пожалуйста, не оставляй меня здесь.

— Я тебе сказал, что принял решение.

— Но ведь ты можешь изменить свое решение, хозяин, — умоляла она, — ради меня.

— Нет.

Вика пыталась удержать слезы. Я подумал: может быть, впервые в жизни в важном для нее вопросе она не получила своего у мужчины.

По моему сигналу она робко встала. Вытерла глаза и посмотрела на меня.

— Может рабыня задать вопрос, хозяин?

— Да.

— Почему я должна здесь остаться?

— Потому что я тебе не доверяю, — просто ответил я.

Она отскочила, будто я ее ударил, из глаз ее опять полились слезы. Я не мог понять, почему мои слова так поразили гордую предательскую Вику, но она казалась больше обиженной, чем когда стояла в позе рабыни, ожидая удара.

Я посмотрел на нее.

Она одиноко стояла в центре чистой пластиковой клетки, стояла неподвижно, оцепенело. В глазах ее были слезы.

Я должен был напомнить себе, что передо мной превосходная актриса и множество мужчин поддалось ее изобретательности и лести. Да, я знал, что не дрогну, хотя мне очень хотелось ей поверить, считать ее чувства искренними.

— Так ты приковывала мужчин к рабскому кольцу? — спросил я.

— О, Кабот, — простонала она, — Кабот…

Ничего больше не сказав, я вышел из клетки.

Вика медленно покачала головой и тупо и недоверчиво осмотрелась, увидела матрац, сосуд с водой, контейнеры с грибами.

Я протянул руку, чтобы закрыть дверь клетки.

Этот жест, казалось, встряхнул Вику, она вся задрожала от страха, как прекрасное пойманное животное.

— Нет! — закричала она. — Прошу тебя, хозяин!

Она бросилась ко мне в объятия. Я обнял ее и поцеловал, ее влажные и теплые, горячие и соленые от слез губы встретились с моими, потом я оттолкнул ее, и она упала на пол у противоположной стены клетки. Повернулась ко мне лицом, стоя на четвереньках. Отчаянно затрясла головой, как бы не веря своим глазам; глаза были полны слез. Она протянула ко мне руки.

— Нет, Кабот! — сказала она. — Нет!

Я захлопнул дверь клетки.

Повернул ключ и услышал, как щелкнул механизм замка.

Вика из Трева моя пленница.

С криком она вскочила на ноги и бросилась к двери, лицо ее исказилось, она яростно заколотила кулачками.

— Хозяин! Хозяин! — кричала она.

Я повесил ключ на ремне себе на шею.

— Прощай, Вика из Трева!

Она перестала колотить кулаками по стене и смотрела на меня, лицо залито слезами, руки прижаты к пластику.

Потом, к моему удивлению, улыбнулась, вытерла слезы, взмахнула головой, будто убирая волосы с лица, снова улыбнулась этому глупому жесту.

Посмотрела на меня.

— Ты на самом деле уходишь.

Сквозь вентиляционное отверстие в пластике я слышал ее голос. Он звучал обычно.

— Да.

— Я знала, что я твоя рабыня, но до сих пор не знала, что ты мой истинный хозяин. — Она потрясенно смотрела на меня сквозь пластик. — Странное чувство, — сказала она, — знать, что у тебя есть хозяин, что он может сделать с тобой, что захочет, что твои чувства для него ничего не значат, что ты беспомощна и должна делать то, что он говорит, должна повиноваться.

Мне было немного печально слушать, как Вика перечисляет горести женского рабства.

Потом, к моему изумлению, она мне улыбнулась.

— Хорошо принадлежать тебе, Тарл Кабот, — сказала она. — Мне нравится принадлежать тебе.

— Я женщина, а ты мужчина, ты сильней меня, и я твоя, и теперь я это поняла.

Я был удивлен.

Вика опустила голову.

— Каждая женщина в глубине сердца хочет носить цепи мужчины, — сказала она.

Мне это показалось сомнительным.

Вика посмотрела на меня и улыбнулась.

— Конечно, нам при этом хочется выбирать мужчину.

Это мне казалось более похожим на истину.

— Я выбрала бы тебя, Кабот.

— Женщины хотят свободы, — сказал я ей.

— Да, — согласилась она, — и свободы тоже. — Она улыбнулась. — В каждой женщине есть что-то от вольной спутницы и что-то от рабыни.

Мне слова ее показались странными. Может, потому, что я вырос не на Горе, где мысль о подчиненном положении женщины так же привычна и естественна, как приливы сверкающей Тассы или фазы трех лун.

Я попытался выбросить из головы ее слова. Подумал о долгом процессе эволюции, о тысячах поколений, приведших к появлению человека. Вспомнил о тысячелетиях в моем старом мире, о тысячелетней борьбе, которая сформировала суть моего вида, о схватках с пещерным медведем за жилище, о долгих опасных неделях охоты за той же добычей, за которой охотился саблезубый тигр, о годах защиты своей подруги от нападений хищников и налетов других человекообразных.

Я думал о первобытном человеке, стоящем на пороге своей пещеры с отколотым камнем в одной руке и с факелом в другой, подруга за ним, детеныши прячутся в глубине. Какие способности выжить в столь враждебном окружении переданы нам по наследству? Среди них сила, и агрессивность, и быстрота реакции, и храбрость мужчины. А что со стороны женщины?

Какое генетическое наследие в крови женщины позволяло ей и ее мужчине победить в безжалостной борьбе видов, остаться живыми и удержать свое место на негостеприимной жестокой планете?

Мне показалось, что таким генетическим даром может быть желание женщины принадлежать… полностью… мужчине.

Ясно, что если раса должна выжить, женщину нужно оберегать, защищать, кормить — и заставлять производить потомство.

Если бы она была слишком независима, она бы погибла в этом мире, а вместе с нею погибла бы и раса.

Чтобы род выжил, эволюция сохраняла не просто привлекательных для мужчин женщин, а таких, которые обладали необычными свойствами; среди них буквально инстинктивное стремление принадлежать мужчине, отыскивать себе спутника и подчиняться ему. Может быть, если он хватал ее за волосы, отбрасывал к стене пещеры и насиловал на шкурах зверей, для нее это было ожидаемой кульминацией ее врожденного желания принадлежать ему.

Я улыбнулся, вспомнив обычаи своего мира, которые в своей отдаленности все же напоминают древние обычаи пещер: жених переносит невесту через порог в свой дом, как пленницу; крошечные обручальные кольца напоминают примитивные веревки, которыми связывали руки первых невест, а позже золотые наручники, которые надевали на плененных принцесс, когда вели их под приветственные крики толпы по улицам как рабынь.

Да, подумал я, слова Вики не такие уж странные, какими кажутся.

Я мягко сказал:

— Мне нужно идти.

— Когда я в первый раз тебя увидела, Кабот, — сказала она, — я поняла, что принадлежу тебе. Я хотела быть свободной, но знала, что принадлежу тебе — хотя ты не касался меня, не целовал — я знала, что с этого момента я твоя рабыня. Твои глаза сказали мне, что ты мой хозяин, и в глубине души я это признала.

Я повернулся, собираясь уходить.

— Я люблю тебя, Тарл Кабот, — неожиданно сказала она и потом, чуть смущенно и испуганно, опустила голову. — Я хотела сказать: я люблю тебя, хозяин.

Я улыбнулся этой поправке: рабыне не разрешается, во всяком случае публично, называть хозяина по имени. В соответствии с обычаем правом называть мужчину по имени обладают свободные женщины, преимущественно вольные спутницы. Горянская пословица утверждает: рабыня становится дерзкой, если ее губам позволяют касаться имени хозяина. С другой стороны, я, подобно большинству мужчин Гора, если девушка не издевается, не ведет себя вызывающе, если поблизости нет свободных женщин, предпочитал, чтобы меня называли по имени; мне кажется, что каждый понимает: нет ничего лучше, чем когда твое имя произносят прекрасные уста.

В глазах Вики была тревога; девушка как будто пыталась притронуться ко мне через пластик.

— Могу ли я спросить, куда идет мой хозяин?

Я обдумал вопрос и улыбнулся ей.

— Я иду давать гур Матери, — сказал я.

— Что это значит? — спросила она, широко раскрыв глаза.

— Не знаю, но собираюсь узнать.

— Тебе обязательно идти?

— Да. Мой друг может быть в опасности.

— Рабыня довольна, что хозяин ее смелый человек.

Я повернулся.

Услышал сзади ее голос:

— Желаю тебе добра, хозяин.

Я на мгновение повернулся, увидел ее лицо и почти бессознательно поцеловал кончики пальцев и прижал их к пластику клетки. Вика поцеловала стенку напротив того места, которого коснулись мои пальцы.

Странная девушка.

Если бы я не знал, насколько она жестока и коварна, я бы, может, сказал бы ей что-нибудь ласковое. Я пожалел, что коснулся стенки: не сумел скрыть своего отношения к ней.

Ее игра великолепна, убедительна. Она почти заставила меня поверить, что беспокоится обо мне.

— Да, — сказал я, — Вика из Трева, рабыня, ты хорошо сыграла свою роль.

— Нет, — взмолилась она, — хозяин, я тебя люблю.

Рассердившись на себя, что чуть не обманулся, я рассмеялся.

Осознав, что ее игра проиграна, она закрыла лицо руками, опустилась на колени и заплакала за прозрачной пластиковой стеной клетки.

Я отвернулся. Меня ждали более важные проблемы, чем предательская рабыня из Трева.

— Я буду хорошо кормить и поить эту самку, — сказал хранитель вивария.

— Как хочешь, — ответил я и ушел.

27. В ПОМЕЩЕНИИ МАТЕРИ

Все еще был праздник Толы.

Хотя уже время четвертого кормления.

Уже почти восемь горянских анов, или десять земных часов, как я сегодня рано утром расстался с Миском, Мулом-Ал-Ка и Мулом-Ба-Та.

Диск, на котором мы добрались до помещения, где я нашел Миска, теперь у входа в туннели золотого жука. И пусть там остается, как доказательство того, что я вошел и не вышел.

Хуже, что пришлось оставить на диске переводчик, но мне казалось это необходимым: в туннели золотого жука не ходят с переводчиком; а если его на диске не найдут, могут заподозрить: не то, что я вернулся из туннелей, а скорее, что просто сделал вид, что вхожу. Слова двух мулов у входа могли и не убедить их хозяев царей-жрецов.

Мне понадобилось недалеко отойти от вивария, чтобы сориентироваться и понять, в каком районе роя я нахожусь; вскоре я заметил транспортный диск, так сказать, припаркованный на газовой подушке у входа в распределительный зал. Никто за ним, конечно, не присматривал, потому что в замкнутой, строго регулируемой жизни роя воровство, за исключением щепотки соли, неизвестно.

Так что я, по-видимому, создал прецедент, поднявшись на диск и наступив на полосы ускорения.

Вскоре я уже несся по подземному залу на своем, учитывая значение и срочность дела, можно сказать, реквизированном экипаже.

Я пролетел около пасанга, прежде чем остановил диск у другого входа в распределительный зал. Вошел и через несколько минут вышел в пурпурной одежде мула. Клерк, записавший по моей просьбе расходы на счет Сарма, сказал, что мне нужно как можно быстрее нанести на одежду запись запахами, в которой удостоверяется моя личность, указывается количество черт в характеристике и прочее. Я заверил его, что займусь этим немедленно, и вышел. А он мне вслед поздравлял меня с тем, что мне позволено стать мулом, а не оставаться низменным мэтоком.

— Ты теперь не только в рое, но и часть его, — расплылся он.

Красную одежду, которая перед этим была на мне, я сунул в ближайший контейнер, откуда ее пневматически переместят в отдаленные мусоросжигатели, расположенные где-то под роем.

Потом снова поднялся на диск и полетел к комнате Миска.

Тут я в течение нескольких минут подкрепился грибами и напился. За едой я обдумывал свои будущие действия. Можно попробовать отыскать Миска. Вероятно, я погибну вместе с ним или в попытке отомстить за него.

Потом я подумал о Вике. Она сейчас тоже в клетке, но ее клетка, в отличие от моей, тюрьма. Я потрогал ключ от ее клетки, висевший на ремешке у меня на шее. Почему-то я надеялся, что ее не очень расстроит пленение; потом почувствовал презрение к себе за эту слабость и решил, что надо радоваться ее жалкому положению. Она его вполне заслужила. Я спрятал металлический ключ под одеждой. Вспомнил тяжелую прозрачную клетку на четвертом ярусе вивария. Да, часы заключения будут долгими и одинокими для остриженной Вики из Трева.

Интересно, что стало с Мулом-Ал-Ка и Мулом-Ба-Та? Они, подобно мне, ослушались Сарма и стали в рое преступниками. Я надеялся, что они сумели скрыться, раздобыть достаточно пищи и выжить. Шансы их невелики, но любая самая жалкая альтернатива предпочтительнее помещений для разделки.

Я думал также о молодом царе-жреце в потайном помещении под комнатой Миска. Вероятно, лучшей услугой Миску было бы оставить его и позаботиться о безопасности молодого самца, но меня эти дела не интересовали. Я не знал, где находится женское яйцо, а если бы и знал, то не умел с ним обращаться; и даже если раса царей-жрецов вымрет, мне это не казалось делом человека, особенно учитывая мою ненависть к ним, мое отрицательное отношение к тому, как они регулируют жизнь людей на этой планете. Разве они не уничтожили мой город? Разве не рассеяли его жителей? Разве они не уничтожают людей при помощи огненной смерти, не приносят их в этот мир, хотят они того или нет, в путешествиях приобретения? Разве они не имплантируют сетку в человеческий мозг, разве не они вывели ужасных мутантов носителей гура из того рода, представитель которого я сам? Разве они не считают нас низшими животными, в полной власти их высокомерных величеств? А как же мулы, и рабыни комнат, и многие другие люди, которые вынуждены либо прислуживать им, либо умереть? Нет, сказал я себе, для моего вида хорошо, если цари-жрецы вымрут. Но Миск — это совсем другое дело, он мой друг. Между нами роевая правда, и, следовательно, как человек и воин, я готов отдать за него жизнь.

Проверив меч в ножнах, я вышел из комнаты Миска, встал на диск и неслышно и быстро полетел по туннелю в том направлении, где, как я знал, находится помещение Матери.

Пролетев несколько анов, я оказался у толстой металлической решетки, которая преграждала мулам доступ в эту часть роя.

У входа стоял на страже царь-жрец; он вопросительно задвигал антеннами, когда я остановил диск в двенадцати футах от него. На голове у него была гирлянда зеленых листьев, как у Сарма; и тоже как у Сарма, на шее рядом с переводчиком висела церемониальная нить с металлическими инструментами.

Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы понять причину замешательства и недоумения царя-жреца.

На моей одежде не было надписи запахами, и он вначале подумал, что диск движется сам, без водителя.

Я видел, как он напряженно всматривается своими большими сложными глазами-линзами; точно так же мы напрягаемся, чтобы расслышать слабый звук.

Реакция у него была такая же, как у человека, который что-то услышал в комнате, но ничего не видит.

Наконец его антенны устремились ко мне, но я знал, что царь-жрец раздражен тем, что не получил обычных хорошо различимых обонятельных знаков на одежде. Без этой надписи я для него неотличим от множества других мулов, встречающихся в рое. Для другого человека, разумеется, одни мои волосы, косматые и ярко-рыжие, послужили бы достаточным отличием, но у царей-жрецов, как я уже отмечал, очень слабое зрение; больше того, я полагаю, что они не различают цвета. Цветовые различия в рое встречаются только в тех районах, которые посещаются мулами. Единственный царь-жрец во всем рое, который узнал бы меня безошибочно и на расстоянии, это Миск, но для него я не мул, а друг.

— Ты, несомненно, благородный страж помещения, где я могу нанести на свою одежду надпись запахами, — жизнерадостно сказал я.

Царь-жрец, по-видимому, испытал облегчение, когда я заговорил.

— Нет, — сказал он, — я охраняю вход в туннель, ведущий к Матери, и ты сюда войти не можешь.

Что ж, сказал я себе, я попал в нужное место.

— А где же мне пометить мою одежду?

— Возвращайся туда, откуда пришел, и там спроси, — ответил царь-жрец.

— Спасибо, благородный! — воскликнул я и повернул диск так, будто у него была вертикальная ось, Оглянувшись, я увидел, что царь-жрец все еще пытается рассмотреть меня.

Я тут же свернул в боковой туннель и начал искать вентиляционное отверстие.

Через два-три ана я нашел подходящее. Отведя диск на полпасанга, я оставил его у портала, за которым множество мулов помешивали большими деревянными ложками варящийся в котлах пластик.

Я быстро вернулся к вентиляционной решетке, открыл ее, забрался внутрь и вскоре уже двигался по вентиляционной шахте в сторону помещения Матери.

Время от времени мне встречались отверстия в шахте, и я выглядывал. Из одного отверстия я увидел, что уже нахожусь за стальным заграждением, у которого царь-жрец стоял вертикально в полной неподвижности, так характерной для его рода.

Никакие звуки не свидетельствовали о празднике, но мне удалось без труда найти место, где он происходил: я отыскал шахту, которая откачивала воздух, и воздух этот был густо насыщен необычными запахами. Во время своей недолгой жизни с Миском я узнал, что цари-жрецы считают эти запахи особенно прекрасными.

Я пошел по ним и вскоре смог заглянуть в огромное помещение. Потолок его был всего в сто футов высотой, но оно было очень длинное и широкое и все заполнено золотыми царями-жрецами с зелеными гирляндами и нитями крошечных инструментов на шее.

Всего в рое около тысячи царей-жрецов. Я решил, что почти все они собрались здесь, за исключением немногих стражников в самых важных пунктах, вроде той стальной решетки у входа на территорию Матери. Могли они быть также в смотровой комнате или, еще вероятнее, в энергетическом центре.

Большую часть работы в рое исполняли, конечно, мулы.

Цари-жрецы стояли неподвижно концентрическими кругами-ярусами, которые расходились от середины, как от сцены в древнем театре. С одной стороны я видел четырех царей-жрецов, нажимавших кнопки большого, размером с целую комнату, устройства для производства запахов. С каждой стороны этого квадратного устройства было не меньше сотни кнопок, и цари-жрецы с большим искусством и в очевидном ритме касались этих кнопок в сложной последовательности.

Я понял, что это самые известные музыканты роя, они избраны, чтобы играть на великом празднике Толы.

Антенны тысячи царей-жрецов застыли. Все были поглощены музыкой.

Нагнувшись, я увидел на помосте в одном конце помещения Мать.

На мгновение я не поверил, что она реальна и жива.

Она, несомненно, относилась к роду царей-жрецов и тоже была бескрылой, но самой удивительной ее особенностью был невероятных размеров живот. Голова чуть больше, чем у обычного царя-жреца, грудь тоже, но дальше начинался живот, который с яйцами, наверно, размером превышал городской автобус. Но теперь этот чудовищный живот, опустошенный и сморщенный, лишившийся всякой упругости, лежал как расплющенный мешок коричневато-золотой старой кожи.

Ее ноги не могли выдержать вес даже пустого живота, и она лежала на помосте, сложив перед собой передние конечности.

Цвет у нее не такой, как у обычного царя-жреца, но темнее, коричневатый, тут и там на груди и животе темные пятна.

Антенны ее, казалось, утратили гибкость и упругость. Они лежали на голове.

Глаза у нее тусклые.

Я подумал, не слепа ли она.

Я смотрел на древнейшее существо — Мать роя.

Трудно представить себе ее, бесчисленные поколения тому назад, с золотыми крыльями на открытом воздухе, в голубом небе Гора, летящей вместе со своим возлюбленным на великолепных быстрых ветрах этого далекого дикого мира. Какой золотой она была тогда!

Самца, Отца роя, нет; я думал, что он умер вскоре после брака. Были ли с ней другие с ее отдаленного мира, или она осталась одна, опустилась на землю, чтобы отъесть свои крылья, закопаться глубоко под горы и начать одинокую жизнь Матери — создательницы нового роя?

Были ли другие самки?

Если их убил Сарм, как Мать могла не узнать этого и не приказать его уничтожить?

Или это ее желание, чтобы не было других?

Но если это так, то почему она в союзе с Миском пытается продлить существование расы царей-жрецов?

Я снова посмотрел через решетку отверстия. Она находилась примерно в тридцати футах от пола и немного в стороне от помоста Матери. Я предположил, что по другую сторону от помоста есть такая же шахта: симметрия — главное свойство инженерной эстетики царей-жрецов.

Музыканты продолжали исполнять свою сложную музыку на производителе запахов, а цари-жрецы в это время один за другим медленно проходили вперед и приближались к помосту Матери.

Здесь из большой золотой чаши в пять футов глубиной и не менее двадцати в диаметре, стоящей на тяжелом треножнике, царь-жрец набирал в рот немного беловатой жидкости. Это, несомненно, гур.

Он набирал немного, один глоток, и хоть праздник Толы в полном разгаре, чаша полна почти до краев. Потом царь-жрец очень медленно приближался к Матери и опускал голову. С крайней осторожностью он касался ее головы своими антеннами. Она вытягивала голову, и он с точностью, какую трудно предположить в таком огромном теле, переносил маленькую каплю драгоценной жидкости из своего рта в ее. Затем начинал пятиться и возвращался на прежнее место, где застывал в неподвижности.

Он дал гур Матери.

Я тогда не знал, что гур — это выделения желез большого серого одомашненного артропода. По утрам стада этих артроподов выгоняют на пастбища, где они кормятся растениями сим — большими ползучими лозами, похожими на виноградные, с огромными листьями. Их выращивают при свете специальных ламп, укрепленных в потолке, в огромных пещерах-пастбищах. По ночам артроподы возвращаются в стойла, где их доят мулы. Особый гур, которым пользуются на празднике Толы, по обычаю в течение нескольких недель выдерживают в животах избранных для этого царей-жрецов, там он достигает необходимого вкуса и консистенции. О таких царях-жрецах говорят, что они держат гур.

Я смотрел, как один за другим цари-жрецы поднимаются к Матери и повторяют церемонию гура.

Вероятно, я первый человек, увидевший эту церемонию.

Учитывая количество царей-жрецов и время, необходимое одному, чтобы дать гур Матери, я решил, что церемония началась несколько часов назад. Казалось возможным, что она займет целый день.

Я уже был знаком с поразительным терпением царей-жрецов, и потому не удивился полному отсутствию движения в золотых рядах царей-жрецов, окружавших помост Матери. Но глядя на еле заметное дрожание их антенн в ритм с музыкой запахов, я понял, что это не просто демонстрация их терпения — это для них время экстаза, время единства роя, оно напоминает им об их общем происхождении, о далекой родине и долгой общей истории, напоминает о самой их сущности, о том, что из всех живых существ во вселенной только они — цари-жрецы.

Я смотрел на золотые ряды царей-жрецов, напряженных, неподвижных, с головами, украшенными зелеными листьями, с висящими на шее нитями крошечных примитивных серебристых инструментов, которые напоминают о далеких простых временах, когда не было ни смотровой комнаты, ни энергетического центра, ни огненной смерти.

Я не мог представить себе древности этого рода и только смутно понимал их мощь, их чувства, надежды и мечты, если представить себе, что такие древние существа еще способны на мечты и надежды.

Рой, как сказал Сарм, вечен!

Но на помосте перед этими золотыми существами лежала Мать, возможно, слепая, почти бесчувственная, огромная и слабая, ее огромное изношенное тело сморщено и пусто.

Вы умираете, цари-жрецы, сказал я про себя.

Как я ни напрягал зрение, я не смог найти ни Сарма, ни Миска в этих золотых рядах.

Я смотрел уже около часа, и мне показалось, что церемония кончается, потому что уже несколько минут ни один царь-жрец не подходил к Матери.

И тут я почти одновременно увидел Сарма и Миска.

Ряды царей-жрецов расступились, образуя проход в середине помещения, и теперь цари-жрецы стояли лицом к этому проходу, а по проходу шли вместе Сарм и Миск.

Я решил, что наступает кульминация праздника Толы, гур дают величайшие из царей-жрецов, пять рожденных первыми; впрочем, из них осталось только двое, рожденный первым и рожденный пятым, Сарм и Миск. Как я узнал позже, мое предположение было правильным и эта часть церемонии известна под названием Марш пяти перворожденных, пятеро идут к матери рядом друг с другом и дают ей гур в порядке, обратном порядку рождения.

У Миска, конечно, не было на голове зеленых листьев, а на шее нити с инструментами.

Если Сарм и встревожился, обнаружив тут Миска, которого считал убитым, он никак этого не показывал.

Вместе, в молчании для человеческого уха, но в громе музыки запахов, величественной процессией два царя-жреца приблизились к Матери, и я увидел, как Миск первым склонил голову к большой золотой чаше на треножнике и затем приблизился к Матери.

Когда его антенны коснулись ее головы, антенны Матери приподнялись и задрожали, древнее коричневое существо подняло голову, и на ее протянутый язык из своего рта Миск, ее дитя, с величайшей осторожностью опустил каплю гура.

Он попятился от нее.

Теперь Сарм, рожденный первым, приблизился к ней, опустил челюсти в золотую чашу, подполз к Матери, коснулся антеннами ее головы, и снова древнее существо подняло антенны, но на этот раз они, казалось, отпрянули.

Сарм протянул голову, но Мать не подняла своей головы.

Она отвернулась.

Музыка запахов неожиданно смолкла, цари-жрецы зашуршали, будто невидимый ветер неожиданно шевельнул осенние листья, и я даже услышал звяканье крошечных металлических инструментов. В рядах царей-жрецов ясно видны были признаки ужаса, антенны шевелились, вытягивались в сторону помоста и Матери, их головы и большие тела склонялись.

Снова Сарм протянул челюсти к лицу Матери, и снова она отвернула от него голову.

Она отказалась принимать гур.

Миск стоял неподвижно.

Сарм попятился от Матери. Он стоял пораженный. Антенны его блуждали. Весь его корпус, длинное золотое стройное лезвие, казалось, дрожит.

Дрожа, без изящества, которое характеризует все движения царей-жрецов, он попытался еще раз приблизиться к Матери. Движения его были неуверенными, неуклюжими, замедленными.

На этот раз еще до того, как он приблизился к ней, Мать отвернула свою древнюю коричневатую выцветшую голову.

Сарм снова отступил.

Теперь в рядах царей-жрецов прекратилось всякое движение, они стояли в неестественной неподвижности и смотрели на Сарма.

Сарм медленно повернулся к Миску.

Он больше не дрожал, выпрямил свое тело во весь рост.

Перед помостом Матери, глядя на Миска, почти на два фута возвышаясь над ним, Сарм стоял с необычной даже для царя-жреца неподвижностью.

Долгое время антенны двух царей-жрецов рассматривали друг друга, потом Сарм прижал антенны к голове. Миск поступил так же.

Одновременно из их передних конечностей выскочили роговые лезвия.

Цари-жрецы начали медленно кружить в ритуале, даже более древнем, чем праздник Толы, древнее тех дней, которые символизировали висящие на шее Сарма металлические инструменты.

С невероятной для таких размеров скоростью Сарм бросился на Миска, и в следующее мгновение я увидел, как они, сомкнувшись передними конечностями, раскачиваются, пытаясь пустить в ход лезвия.

Я хорошо знал силу царей-жрецов и представлял себе, какое напряжение они сейчас испытывают, раскачиваясь взад и вперед, пытаясь вырвать преимущество.

Сарм вырвался и снова начал кружить, а Миск медленно поворачивался, следя за ним, его антенны были прижаты к голове.

Я слышал сосущий звук: это оба царя-жреца всасывали воздух.

Неожиданно Сарм набросился на Миска и ударил одним своим лезвием, а потом отскочил, прежде чем я увидел, как рана, полная зеленой жидкости, открылась в левой стороне большого шара головы Миска.

Снова Сарм напал, и снова, как по колдовству, на груди Миска, рядом с одним из нервных узлов, появился длинный разрез. Я подумал, сколько времени нужно, чтобы убить царя-жреца.

Миск казался ошеломленным и медлительным, голова его опустилась, антенны еще больше расплющились.

Я увидел, что зеленая жидкость уже застыла, превратилась в зеленую затвердевшую корку и больше не поступает из ран.

Мне пришло в голову, что Миск, несмотря на свое как будто беспомощное состояние, потерял очень мало жидкости тела.

Может, на него действует удар в области мозга.

Сарм осторожно следил за расплющенными и жалкими антеннами Миска.

И тут одна из ног Миска подогнулась, и он странно наклонился на бок.

В ярости битвы я, вероятно, не заметил, как он получил эту рану.

Сарм, видимо, тоже.

Пощадит ли Сарм своего противника, учитывая его отчаянное положение?

Снова Сарм подскочил к Миску, поднял для удара переднюю конечность с лезвием, но на этот раз Миск неожиданно быстро выпрямился, опираясь на как будто поврежденную ногу, убрал антенны за голову за мгновение до удара Сарма, и Сарм обнаружил, что его передняя конечность зажата хватательными крюками Миска.

Сарм задрожал и нанес удар второй конечностью, но Миск перехватил и ее, и они стояли, раскачиваясь; Миск, в первой стычке убедившись в быстроте противника, решил с ним сблизиться.

Челюсти их сомкнулись, большие головы дрожали.

Потом челюсти Миска с неожиданной силой сжались, повернулись, и Сарм оказался на спине, и в тот момент как он ударился о пол, челюсти Миска скользнули на толстое трубчатое соединение головы с грудью; на нем висела нить с инструментами; у человека это можно было бы назвать горлом; челюсти Миска начали сжиматься.

И я увидел, как роговые лезвия скрылись в передних конечностях Сарма, он прижал конечности к груди и прекратил сопротивление, даже поднял голову, чтобы еще уязвимей стала труба, соединяющая ее с грудью.

Челюсти Миска перестали сжиматься, он стоял как бы в нерешительности.

Теперь он может убить Сарма.

Хотя переводчик, висевший на шее Сарма вместе с церемониальным набором инструментов, не был включен, мне не нужен был перевод, чтобы понять отчаянный набор запахов, который испустил перворожденный. Я помнил этот сигнал, хотя он был короче тогда. Он был обращен ко мне и пришел их переводчика Миска в комнате Вики. Если бы транслятор Сарма был включен, я бы услышал:

— Я царь-жрец.

Миск разжал челюсти и отступил.

Он не мог убить царя-жреца.

Миск отвернулся от Сарма, медленно приблизился к Матери, на его теле большие пятна свернувшейся зеленоватой жидкости обозначали места ран.

Если они говорили друг с другом, я никаких сигналов не уловил.

Может, они просто смотрели друг на друга.

Меня больше интересовал Сарм, который угрожающе поднялся. И тут я, к своему ужасу, увидел, как он снял с горла переводчик и, размахивая им на цепи, как булавой, набросился на Миска и сильно ударил его сзади.

Ноги Миска подогнулись, и он опустился на пол.

Я не мог сказать, умер он или просто оглушен.

Сарм снова выпрямился во весь рост; как золотое лезвие стоял между Миском и матерью. Он снова надел на шею переводчик.

Я ощутил сигнал Матери, первый ее сигнал Он был едва слышен. Она сказала:

— Нет!

Но Сарм оглядел неподвижные ряды царей-жрецов и, удовлетворенный, раскрыл свои огромные лезвия и направился к Миску.

В этот момент я вырвал вентиляционную решетку, с воинственным криком города Ко-ро-ба спрыгнул на помост Матери и с обнаженным мечом встал между Сармом и Миском.

— Стой, царь-жрец! — крикнул я.

Никогда нога человека не вступала в это помещение, и я знал, что совершаю святотатство, но мне было все равно, потому что в опасности был мой друг.

Ужас охватил ряды царей-жрецов, антенны их бешено задвигались, золотые тела дрожали от гнева, должно быть, сотни их одновременно включили свои переводчики, потому что отовсюду я услышал угрозы и протестующие крики. Слышались крики «Он умрет!», «Убейте его!», «Смерть мулу!» Я чуть не улыбнулся, потому что невыразительные механические голоса трансляторов так контрастировали с возбуждением царей-жрецов и содержанием их выкриков.

Но тут сзади, со стороны Матери, снова послышался отрицательный сигнал; он отразился в сотнях трансляторов: «Нет!» Это сказали не они, это произнесла лежавшая за мной коричневая и сморщенная Мать.

— Нет!

Ряды царей-жрецов дрогнули в сомнении, затем вновь неподвижно застыли. Они стояли, как золотые статуи, и смотрели на меня.

Только в переводчике Сарма послышалось:

— Он умрет.

— Нет, — сказала Мать, и это слово повторил переводчик Сарма.

— Он умрет, — настаивал Сарм.

— Нет, — сказала Мать. Ее ответ снова донесся из транслятора Сарма.

— Я перворожденный, — сказал Сарм.

— Я Мать, — ответила лежавшая за мной.

— Я делаю, что хочу, — сказал Сарм.

Он посмотрел на тихие неподвижные ряды царей-жрецов и увидел, что никто с ним не спорит. Теперь и Мать молчала.

— Я делаю, что хочу, — снова послышалось их переводчика Сарма.

Его антенны уставились на меня, как будто пытаясь узнать. Они осмотрели мою одежду, но на ней не было надписи запахами.

— Пользуйся глазами, — сказал я ему.

Золотые диски на голове сверкнули и нацелились на меня.

— Кто ты? — спросил Сарм.

— Я Тарл Кабот из Ко-ро-ба.

Мгновенно блеснули лезвия Сарма и остались обнаженными.

Я видел Сарма в действии и знал, что он обладает невероятной скоростью. Я надеялся, что увижу его нападение. Вероятно, он ударит по голове или горлу, потому что, с его ростом, ему легче до них дотянуться и потому что он хочет покончить со мной как можно быстрее, чтобы потом заняться главным делом — убить Миска. Тот по-прежнему лежал за мной, мертвый или без сознания.

— Как ты посмел прийти сюда? — спросил Сарм.

— Я делаю, что хочу, — ответил я.

Сарм распрямился. Он так и не убрал свои лезвия. Антенны прижал к голове.

— Кажется, один из нас должен умереть, — сказал Сарм.

— Возможно, — согласился я.

— Что с золотым жуком?

— Я его убил. — Я указал на свой меч. — Давай, начнем.

Сарм сделал шаг назад.

— Это невозможно, — сказал он, повторяя слова Миска, когда-то сказанные мне. — Большое преступление — убить золотого жука.

— Он мертв, — ответил я. — Давай, начинай схватку.

Сарм сделал еще шаг назад.

Он повернулся к ближайшему царю-жрецу.

— Принеси мне серебряную трубу.

— Серебряную трубу, чтобы убить всего лишь мула? — спросил царь-жрец.

Я увидел, как начали сворачиваться антенны царей-жрецов.

— Я пошутил, — сказал Сарм царям-жрецам, которые не ответили. Они продолжали стоять неподвижно, глядя на него.

Сарм снова приблизился ко мне.

— Большое преступление — убить золотого жука, — сказал он. — Позволь мне убить тебя быстро, или я отправлю тысячу мулов в помещения для разделки.

Я немного подумал.

— Если ты умрешь, — спросил я, — как же ты их отправишь в помещения для разделки?

— Большое преступление — убить царя-жреца, — заявил Сарм.

— Но ты ведь хотел убить Миска.

— Он изменил рою.

Я возвысил голос, надеясь, что он долетит до преобразователей всех царей-жрецов.

— Сарм изменил рою, — воскликнул я, — этот рой умирает, а он не позволяет основать новый.

— Рой вечен, — сказал Сарм.

— Нет, — сказала Мать, и это слово опять донеслось из переводчика Сарма и отразилось в тысяче трансляторов царей-жрецов во всем огромном помещении.

Неожиданно с невероятной, невообразимой скоростью правое лезвие Сарма устремилось к моей голове. Я почти не видел удара, но за мгновение до этого заметил, как напряглись мышцы его плеча, и понял, что меня ждет.

Я нанес ответный удар.

Быстрое живое лезвие Сарма было еще в целом ярде от моего горла, но тут оно встретилось со сталью горянского меча, который я пронес через осаду Ара, который устоял перед мечом Па-Кура, убийцы Гора, а его до того времени называли самым искусным фехтовальщиком планеты.

Мне в лицо ударил поток зеленоватой жидкости, я отскочил в сторону, одновременно вытирая лицо и глаза кулаком.

Через мгновение я был готов к новой схватке, мое зрение прояснилось, но я увидел, что Сарм теперь ярдах в пятнадцати от меня, он медленно поворачивается и поворачивается в первобытном невольном танце боли. Запах боли, который я ощущал через его переводчик, заполнил помещение.

Я вернулся на место, где нанес удар.

С одной стороны у подножия каменного яруса с царями-жрецами лежало отрубленное лезвие.

Сарм сунул обрубок передней конечности под плечо, и там обрубок погрузился в застывающую зеленоватую жидкость, вытекающую из раны.

Дрожа от боли, он повернулся ко мне, но не приближался.

Я увидел, как двинулись вперед несколько царей-жрецов рядом с ним.

Поднял меч, настроенный умереть в бою.

Сзади я что-то почувствовал.

Оглянувшись через плечо, я с радостью увидел, что Миск встал.

Он положил переднюю конечность мне на плечо.

Осмотрел Сарма и ряды царей-жрецов, его большие, движущиеся вбок челюсти открылись и закрылись.

Цари-жрецы за Сармом остановились.

В трансляторе Сарма послышались слова Миска:

— Ты ослушался Матери.

Сарм молчал.

— От твоего гура отказались, — сказал Миск. — Уходи.

Сарм задрожал, задрожали и стоявшие за ним царя-жрецы.

— Мы принесем серебряные трубы, — сказал Сарм.

— Уходи, — повторил Миск.

И тут во множестве переводчиков по всему помещению послышались странные слова:

— Я помню его… я его никогда не забывала… в небе… в небе… у него крылья, как потоки золота.

Я ничего не понял, но Миск, больше не обращая внимания ни на Сарма, ни на других царей-жрецов, бросился к Матери.

Остальные цари-жрецы придвинулись, и я тоже подошел ближе.

— Как потоки золота, — повторила она.

Я слышал эти слова в переводчиках царей-жрецов, приблизившихся к помосту.

Древнее существо на помосте, выцветшее и высохшее, подняло антенны и осмотрело своих детей.

— Да, — повторила Мать, — крылья у него были как потоки золота.

— Мать умирает, — сказал Миск.

Эти слова тысячу раз повторились в преобразователях, они повторялись снова и снова: это цари-жрецы повторяли их недоверчиво друг другу.

— Этого не может быть, — говорили одни.

— Рой вечен, — повторяли другие.

Слабые антенны дрогнули.

— Я буду говорить с тем, кто спас мое дитя.

Мне было странно, что так говорят о могучем золотом Миске.

Я подошел к древнему существу.

— Это я, — сказал я.

— Ты мул? — спросила она.

— Нет, я свободный человек.

— Хорошо, — сказала она.

В этот момент через ряды своих братьев прошли два царя-жреца со шприцами.

Они собрались, должно быть, в тысячный раз делать ей укол, но она затрясла антеннами и отстранила их.

— Нет, — сказала она.

Один из них, несмотря на ее запрет, хотел сделать укол, но Миск положил ему на плечо свою конечность, и тот не стал.

Другой царь-жрец, пришедший со шприцем, осмотрел антенны Матери и ее тусклые глаза.

Он знаком отозвал своего товарища.

— Разница всего в несколько анов, — сказал он.

Сзади я услышал, как один из царей-жрецов повторяет снова и снова:

— Рой вечен.

Миск положил переводчик на помост рядом с умирающей Матерью.

— Только он, — сказала Мать.

Миск жестом велел отойти врачам и остальным царям-жрецам и настроил преобразователь на самый тихий уровень. Я подумал, сколько может держаться в воздухе послание из запахов, пока не превратится в неразличимую смесь, которую унесет вентиляционная система и выбросит где-то вверху, среди черных утесов замерзшего Сардара.

Я прижал ухо к транслятору.

И услышал слова, которые не донеслись до других трансляторов в помещении.

— Я была неправа, — сказала Мать.

Я был поражен.

— Я хотела быть единственной Матерью царей-жрецов, — продолжало умирающее существо, — и слушала своего перворожденного, а он хотел всегда оставаться перворожденным единственной Матери царей-жрецов.

Ее тело вздрогнуло — от боли или печали, не могу сказать.

— Теперь я умираю, но племя царей-жрецов не должно умереть вместе со мной.

Я едва слышал доносящиеся из переводчика слова.

— Давным-давно, — продолжала она, — Миск, мое дитя, украл яйцо самца и спрятал его от Сарма и остальных, кто не хотел, чтобы был новый рой.

— Я знаю, — негромко ответил я.

— Недавно, не больше четырех ваших столетий назад, он рассказал мне, что сделал, и объяснил причины. — Сморщенные антенны дрогнули, их тонкие коричневые волоски приподнялись, как будто их шевельнула подходящая смерть. — Я ему ничего не ответила, но обдумала его слова, и наконец в союзе с рожденным вторым, который после этого отдался радостям золотого жука, я отложила женское яйцо, чтобы его спрятали от Сарма за пределами роя.

— Где это яйцо? — спросил я.

Казалось, она не поняла мой вопрос; я испугался, потому что все ее высохшее тело вдруг задрожало, и я подумал, что это предвещает конец долгой жизни.

Один из врачей кинулся вперед и сделал укол сквозь экзоскелет ей в грудь. Прижал к ней антенны. Дрожь прекратилась.

Он отошел и смотрел на нас с расстояния, не двигаясь, как остальные. Цари-жрецы сейчас напоминали тысячу золотых статуй.

Снова в переводчике послышался звук.

— Яйцо унесли из роя два человека, — сказала она, — свободных человека, как ты, не мула… и спрятали.

— Куда спрятали? — спросил я.

— Эти люди вернулись в свои города и, как им и было приказано, никому ничего не рассказали. Выполняя пожелание царей-жрецов, они преодолели множество опасностей. испытали немало лишений и стали как братья.

— Где яйцо? — снова спросил я.

— Но между их городами началась война, — продолжала Мать, — и в схватке эти люди убили друг друга, и с ними умерла их тайна. — Она попыталась поднять большую выцветшую голову, но не смогла. — Странный народ вы, люди, — сказала она. — Наполовину ларлы, наполовину цари-жрецы.

— Нет, — возразил я, — наполовину ларлы, наполовину люди.

Она некоторое время молчала. Потом я снова услышал ее голос в трансляторе.

— Ты Тарл Кабот из Ко-ро-ба, — сказала она.

— Да.

— Ты мне нравишься.

Я не знал, как на это ответить, и потому молчал.

Древние антенны рывками приблизились ко мне, я взял их и осторожно подержал в руках.

— Дай мне гур, — сказала она.

Удивленный, я отошел от нее и приблизился к золотой чаше на треножнике, набрал в ладонь несколько капель драгоценной жидкости и вернулся к Матери.

Она снова попыталась поднять голову и снова не смогла. Ее большие челюсти слегка раздвинулись, и я увидел за ними длинный мягкий язык.

— Ты хочешь знать об этом яйце, — сказала она.

— Если ты мне скажешь.

— Ты уничтожишь его?

— Не знаю, — ответил я.

— Дай мне гур.

Я осторожно просунул руку между большими челюстями и коснулся ладонью языка, чтобы она могла слизнуть гур.

— Иди к людям телег, Тарл из Ко-ро-ба, — сказала она. — Иди к людям телег.

— А где это?

И тут, к моему ужасу и изумлению, она задрожала, я отскочил, а она поднялась во весь рост, вытянула во всю длину антенны, будто хотела почувствовать, ощутить что-то, и в этом припадке безумия и ярости она была Матерью великого народа, прекрасной, сильной и великолепной.

И в тысячах переводчиков послышались ее слова, они долетели до каменного потолка, до далеких стен, и я никогда не забуду их печали, радости и умирающего великолепия; из трансляторов доносились простые негромкие слова. Мать сказала:

— Я вижу его, я вижу его, и у него крылья как потоки золота.

Ее большое тело медленно опустилось на помост, перестало дрожать, и антенны неподвижно легли на камень.

Миск подошел к ней и осторожно коснулся антенн.

Он повернулся к царям-жрецам.

— Мать умерла.

28. ГРАВИТАЦИОННЫЙ РАЗРЫВ

Шла уже пятая неделя войны в рое, и положение продолжало оставаться неясным.

После смерти Матери Сарм и его последователи — а их оказалось большинство, потому что он перворожденный, — бежали из помещения и отправились, как и сказал Сарм, за серебряными трубами.

Это цилиндрическое оружие, управляемое вручную, но основанное на том же принципе, что и огненная смерть. Эти трубы много столетий пролежали в пластиковых оболочках без применения, но когда оболочку разорвали и разгневанные цари-жрецы взяли их в руки, трубы были готовы к своей мрачной работе, как и в день их изготовления.

Я думаю, что с таким оружием в руках человек мог бы стать убаром всего Гора.

Вероятно, не более ста царей-жрецов присоединились к Миску, и у них было не больше десятка серебряных труб.

Штаб сил Миска расположился в его комнате; тут, склонившись над запаховыми картами туннелей, он указывал места расположения своих оборонительных порядков.

Думая одолеть нас без труда, войска Сарма на транспортных дисках устремились по туннелям и площадям, но цари-жрецы Миска, скрываясь в помещениях, прячась в порталах, стреляя с карнизов и крыш зданий, нанесли большой урон неподготовленным и не ожидавшим сопротивления сторонникам Сарма.

В такой войне гораздо более значительные силы перворожденного оказались нейтрализованы, и установилось равновесие, нарушаемое выстрелами снайперов и отдельными засадами.

На второй день второй недели войны, когда войска Сарма отступили, я, вооруженный мечом и серебряной трубой, встал на диск, преодолел ничейную территорию и по незанятому тоннелю направился в виварий.

Хотя я все время был настороже, мне не встретились враги, не было даже мулов и мэтоков. Я решил, что пришедшие в ужас и смущенные мулы попрятались в своих клетках, живя на запасах грибов и воды, пока над их головами свистело оружие хозяев.

Поэтому я удивился, услышав отдаленное пение; оно становилось все громче, я остановил диск и ждал с оружием наготове.

В это время туннель и, как я потом узнал, весь комплекс погрузился во тьму. Погасли — вероятно, впервые за много столетий — энергетические шары-лампы.

Но пение не прервалось ни на мгновение, темп его не спадал. Как будто для поющих темнота не имела значения.

Я ждал на неподвижном диске в темноте с оружием наготове. И вдруг впереди я увидел голубой свет факела мулов, потом еще одну вспышку, и еще; к моему удивлению, огни, казалось, свисают с потолка туннеля.

Это переносчики гура, и я с оцепенением следил за процессией гуманоидных существ, которые по два в ряд двигались по потолку, пока не оказались надо мной.

— Здравствуй, Тарл Кабот, — послышался голос с пола туннеля.

Я не заметил говорящего, потому что смотрел наверх.

— Мул-Ал-Ка! — воскликнул я.

Он подошел к диску и стиснул мою руку.

— Ал-Ка, — сказал он. — Я решил, что больше не буду мулом.

— Значит, Ал-Ка!

Ал-Ка поднял руку и указал на существа над нами.

— Они тоже решили быть свободными.

Сверху послышался тонкий, но сильный голос, будто говорил одновременно старик и ребенок:

— Мы пятнадцать тысяч лет ждали этого.

Другой голос произнес:

— Скажи, что нам делать.

Я увидел, что существа надо мной, которых я отныне буду называть носителями гура, потому что они больше не мулы, несут с собой свои мешки золотистой кожи.

— Они несут не гур, — объяснил Ал-Ка, — а грибы и воду.

— Хорошо, — ответил я, — но скажи им, что это не их война, это война царей-жрецов, и они могут вернуться в безопасность своих помещений.

— Рой умирает, — сказало одно из существ, висящих надо мной, — и мы хотим умереть свободными.

Ал-Ка смотрел на меня в свете факелов.

— Они приняли решение, — сказал он.

— Очень хорошо, — ответил я.

— Я восхищаюсь ими, — продолжал Ал-Ка, — они видят в темноте при свете единственного факела на тысячу ярдов, они целый день могут прожить на горсти грибов и глотке воды и они очень храбры и горды.

— Тогда я тоже восхищаюсь ими, — сказал я.

Я взглянул на Ал-Ка.

— А где Мул-Ба-Та? — Впервые я видел этих двоих порознь.

— Он пошел на пастбища и на плантации грибов, — ответил Ал-Ка.

— Один?

— Конечно. Так мы сделаем вдвое больше.

— Надеюсь скоро с ним увидеться, — сказал я.

— Увидишься, — ответил Ал-Ка, — потому что погасили огни. Царям-жрецам они не нужны, но людям без них трудно.

— Значит огни погасили из-за мулов?

— Мулы поднимаются, — просто сказал Ал-Ка.

— Им понадобится свет, — сказал я.

— В рое есть люди, которые в этом разбираются, — ответил Ал-Ка. — Как только соберем установки и подключим к энергии, свет снова будет.

Меня поразило его спокойствие. В конце концов ведь Ал-Ка и другие люди роя, за исключением носителей гура, никогда не знали тьмы.

— Куда ты идешь? — спросил Ал-Ка.

— В виварий. За женщиной мулом.

— Хорошая мысль. Наверно, я как-нибудь тоже возьму себе женщину мула.

И вот странная процессия направилась по туннелю вслед за диском, которым с радостью взялся управлять Ал-Ка.

Под куполом вивария, держа в руке факел, я поднялся на четвертый ярус, заметив, что все клетки пусты. Но я знал, что по крайней мере одна не будет пустой.

Так и есть. В клетке, слегка обожженной, будто кто-то пытался ее открыть, я нашел Вику из Трева.

Она сидела в дальнем от двери углу, и при свете факела я ее увидел.

Она поднялась на ноги, закрывая глаза руками, пытаясь защитить их от света.

Даже остриженная, она показалась мне необыкновенно прекрасной и очень испуганной с своем коротком пластиковом платье — единственной одежде, разрешенной мулам.

Я снял с шеи металлический ключ и повернул механизм тяжелого замка.

Открыл клетку.

— Хозяин? — спросила она.

— Да.

Крик радости сорвался с ее губ.

Она стояла передо мной, мигая в свете факела, и пыталась улыбнуться.

И казалась очень испуганной. К моему удивлению, она боялась подойти к двери, хотя та была открыта.

Она смотрела на меня.

В глазах ее было беспокойство и ожидание: она не знала, что я сделаю и почему я вернулся к ее клетке.

И страх ее не уменьшился, когда она за мной увидела существа, несомненно, отвратительные в ее глазах, которые со своими факелами висели на потолке вивария.

— Кто они? — шепотом спросила она.

— Необычные люди, — ответил я.

Она смотрела на маленькие круглые тела и необыкновенно длинные конечности с круглыми подушечками вместо ступней и ладоней.

Сотни пар больших круглых темных глаз смотрели на нее.

Она вздрогнула.

Потом снова посмотрела на меня.

Не посмела ничего спросить, но покорно склонилась, как требовало ее положение, и наклонила голову.

Я сказал себе, что клетка многому научила Вику из Трева.

И перед тем как она опустила голову, я прочел в ее взгляде бессловесную мольбу беспомощной рабыни, чтобы ее хозяин, ее владелец, который держит ее цепь, был доволен и добр к ней.

Нужно ли забирать ее из клетки?

Плечи ее задрожали. Она ждала решения своей судьбы.

Теперь, когда я лучше знал, как обстоят дела в рое, я не хотел больше держать ее здесь. Мне казалось, что в войсках Миска она будет в большей безопасности. Больше того, смотрители вивария исчезли, остальные клетки опустели, и она со временем может просто умереть с голоду. Мне не хотелось приходить в виварий время от времени, чтобы кормить ее; к тому же, если понадобится, я смогу запереть ее куда-нибудь вблизи штаба Миска. Если ничего не подвернется, можно ее просто посадить на цепь возле моей клетки.

Вика склонилась передо мной, плечи ее дрожали, но она не смела поднять голову, не смела прочесть свою судьбу в моем взгляде.

Хотел бы я верить ей, но знал, что не могу.

— Я вернулся за тобой, Вика из Трева, рабыня, — строго сказал я, — чтобы забрать тебя из клетки.

Вика медленно подняла голову. Глаза ее сверкали, губы дрожали.

— Спасибо, хозяин, — негромко и покорно ответила она. Глаза ее наполнились слезами.

— Зови меня Кабот, если хочешь.

На Горе я не возражал против владения женщинами, но мне никогда не нравилось, когда меня называют «хозяин».

Достаточно просто быть хозяином.

Женщины, которыми я владел, Сана, Талена, Лара и другие, о ком я не писал, племенные рабыни, нанятые на время в тавернах Ко-ро-ба или Ара, рабыни для страсти, данные другом на ночь в знак гостеприимства, — все они знали, что я хозяин, и этого вполне достаточно.

С другой стороны, я никогда особенно и не возражал против этого, потому что, недолго пробыв на Горе, обнаружил, что это слово вызывает неописуемую дрожь у девушки, когда она его произносит; она в этот момент знает, что она рабыня. Не знаю, так ли было бы с девушками Земли.

— Хорошо, Кабот, мой хозяин, — сказала Вика.

Посмотрев в глаза Вики, я увидел в них слезы радости и благодарности, но было в них и какое-то другое, более нежное чувство, которого я не смог разгадать.

Она поклонилась в позе рабыни для страсти, сложив руки на бедрах, но бессознательно, просительно повернула ко мне ладони. Как будто просила позволения встать и прийти ко мне в объятия. Я строго посмотрел на нее, она повернула ладони к бедрам, снова опустилась на колени и опустила голову, глядя мне в ноги.

Все ее тело дрожало от желания.

Но она рабыня и не смела заговорить.

Я строго посмотрел на нее.

— Подними голову, рабыня.

Она подняла голову.

Я улыбнулся.

— К моим губам, рабыня, — приказал я.

С криком радости и со слезами она бросилась ко мне в объятия.

— Я люблю тебя, хозяин, — воскликнула она. — Я люблю тебя, Кабот, мой хозяин!

Я знал, что она говорит неправду, но не осадил ее.

Я больше не хотел быть жестоким с Викой из Трева, кем бы она ни была.

Через несколько минут я строго сказал ей:

— У меня нет на это времени, — и она рассмеялась и отступила.

Я повернулся и вышел из клетки, и Вика, как ей и подобало, счастливо шла в двух шагах за мной.

Мы спустились к транспортному диску.

Ал-Ка внимательно осмотрел Вику.

— Она очень здоровая, — сказал я.

— Ноги не кажутся сильными, — ответил Ал-Ка, разглядывая прекрасные бедра, икры и лодыжки рабыни.

— Я против этого не возражаю, — сказал я.

— Я тоже, — согласился Ал-Ка. — Ведь можно заставить ее побегать взад и вперед, и они у нее окрепнут.

— Верно.

— Я думаю, как-нибудь я тоже возьму себе женщину. — Потом добавил: — Но с более сильными ногами.

— Хорошая мысль, — сказал я.

Ал-Ка вывел диск из вивария, и мы направились к комнате Миска, а носители гура двигались над нами.

Я держал Вику за руки.

— Ты знала, что я за тобой вернусь?

Она вздрогнула и посмотрела вперед, в темный туннель.

— Нет, я знала только, что ты поступишь, как захочешь.

Она посмотрела на меня.

— Может ли бедная рабыня попросить, — прошептала она негромко, — чтобы хозяин призвал ее к своим губам?

— Приказываю, — сказал я, и ее губы тут же отыскали мои.

Позже в тот же день появился Мул-Ба-Та, теперь просто Ба-Та; он привел с собой множество прежних мулов. Они пришли с пастбищ и грибных плантаций, и, подобно носителям гура, в пути они пели.

Одни несли на спинах мешки с лучшими спорами, другие сгибались под тяжестью больших корзин с только что сорванными грибами; эти корзины они несли по двое на палках. Те, что пришли с пастбищ, гнали перед собой длинными заостренными палками больших серых артроподов, скот царей-жрецов, или несли вязанки лоз с большими листьями растения сим, пищи этого скота.

— Скоро зажжем лампы, — сказал Ба-Та. — Мы просто сменим пастбища, вот и все.

— Грибов нам хватит, — заметил один из работников грибных плантаций,

— пока мы не посадим свежие споры и не вырастим новый урожай.

— Все, что мы не смогли унести, мы сожгли, — добавил другой.

Миск с удивлением смотрел, как эти люди подходили ко мне и уходили дальше.

— Мы приветствуем вашу помощь, — сказал он, — но вы должны повиноваться царям-жрецам.

— Нет, — возразил один из них, — мы больше не повинуемся царям-жрецам.

— Но мы исполним приказы Тарла Кабота из Ко-ро-ба, — добавил другой.

— Я думаю, вам следует держаться в стороне от войны между царями-жрецами, — сказал я.

— Ваша война — это наша война, — возразил Ба-Та.

— Да, — согласился один из работников с пастбищ, держа заостренную палку, как копье.

Один из грибников посмотрел на Миска.

— Мы выросли в рое, — сказал он царю-жрецу, — и он такой же наш, как и твой.

Антенны Миска согнулись.

— Я думаю, он говорит правду, — сказал я.

— Да, — ответил Миск, — поэтому я и загнул свои антенны. Я тоже думаю, он говорит правду.

И вот люди, прежние мулы, неся с собой запасы пищи, начали переходить на сторону Миска и его немногих последователей.

Я решил, что исход битвы в основном зависит от серебряных труб, которых у Сарма большинство, но все же умение и храбрость прежних мулов могут сыграть свою роль в исходе битвы за рой в глубинах Сардара.

Как и предсказывал Ал-Ка, вскоре загорелись лампы, кроме тех, которые были уничтожены огнем серебряных труб.

Инженеры-мулы, ученики царей-жрецов, соорудили вспомогательную энергетическую установку и подали энергию в систему.

Когда лампы вначале затлели, потом загорелись ярким сиянием, люди в лагере Миска громко радовались; все, кроме носителей гура, для которых свет не важен.

Заинтересовавшись твердостью пластика клеток в виварии, я поговорил об этом с Миском, и мы с ним и с другими царями-жрецами и людьми создали флот бронированных транспортных дисков; на них ставили серебряные трубы, превращая в исключительно эффективное оружие; даже без труб они отлично служили для разведки и относительно безопасного передвижения. Огненные залпы серебряных труб обжигали пластик, но не могли его пробить, если, конечно, действие было недолгим. А простой факел, как я узнал позже, не может даже следа оставить на этом прочном материале.

На третью неделю войны, вооруженные бронированными транспортными дисками, мы начали перемещать фронт боевых действий в сторону армии Сарма, которая по-прежнему значительно превосходила нас по численности.

Наша разведка действовала значительно лучше, и обширная вентиляционная сеть давала быстрым ловким пастухам и носителям гура доступ почти в любое место роя. Больше того, бывшие мулы, воевавшие на нашей стороне, одевались в пластиковую одежду без надписей запахом, и это давало им лучшую возможную в рое маскировку. Например, в разное время возвращаясь с рейда, неся с собой захваченную серебряную трубу, которая больше не нужна ее убитому владельцу из армии Сарма, я часто оставался не замеченным даже Миском, хотя стоял в футе от него.

К своему смущению, но ради собственной безопасности, те цари-жрецы, которые присоединились к Миску, на груди и спине носили ясно видную букву горянского алфавита — первую букву имени Миска. Вначале они возражали против этого, но потом, когда некоторые чуть не наступали на безмолвных носителей гура или забредали, сами того не заметив, в их расположение — а ведь эти паукообразные гуманоиды вооружены серебряными трубами, — их мнение изменилось, и они очень заботились, чтобы буква была видна ясно, и тут же подновляли ее, если краска снашивалась. Цари-жрецы нервничали, проходя, например, в футе от мускулистого парня с грибных плантаций, который сидел в вентиляционном отверстии и при желании мог своим факелом подпалить их антенны; или вдруг оказавшись в окружении молчаливых пастухов, которые могли пронзить их десятком острых кольев.

Люди и цари-жрецы вместе представляли исключительно эффективную боевую силу. То, чего не замечали антенны царей-жрецов, видели остроглазые люди, а если слабый запах ускользал от человеческого обоняния, его легко различали цари-жрецы в отряде. Сражаясь рядом, они начали уважать друг друга, доверять друг другу, короче, становились друзьями. Однажды был убит храбрый царь-жрец из войск Миска, и сражавшиеся рядом с ним люди плакали. В другой раз царь-жрец под огнем десятка серебряных труб рискнул, чтобы спасти раненого носителя гура.

Вообще, по моему мнению, величайшей ошибкой Сарма в войне в рое стала недооценка мулов.

Как только ему стало ясно, что мулы в плантаций грибов и с пастбищ, а также носители гура переходят на сторону Миска, он решил, что всех мулов в рое нужно рассматривать как врагов. Соответственно он приказал уничтожать всех, кто оказывался в пределах досягаемости серебряных труб, и тем самым побудил верно служивших ему мулов перейти в лагерь Миска.

Эти новые мулы, не с пастбищ и плантаций, а из комплексов самого роя, принесли с собой множество новых способностей и умений. К тому же из их сообщений мы узнали, что запасы пищи у Сарма не так значительны, как мы считали. Нам сообщили, что теперь цари-жрецы Сарма даже питаются грибами из клеток убитых или бежавших мулов. Прошел слух, что единственные мулы, которых Сарм не приказал уничтожать немедленно, были импланты, такие, как Парп, которого я встретил давным-давно, когда впервые оказался в логове царей-жрецов.

Миск предложил осуществить один свой замысел и познакомил меня с тем, как цари-жрецы овладели силами тяготения.

— Будет ли полезно, если бронированный транспортный диск сможет летать? — спросил он.

Я решил, что он шутит, но ответил:

— Да, это было бы очень полезно.

— Ну, тогда я это сделаю, — сказал Миск, щелкнув антеннами.

— Как?

— Ты, конечно, заметил, что для своего размера транспортный диск необыкновенно легок?

— Да.

— Это потому, что он частично сооружен из металла, противостоящего тяготению.

Признаюсь, я рассмеялся.

Миск удивленно смотрел на меня.

— Почему ты свернул свои антенны? — спросил он.

— Потому что не существует металла, противостоящего тяготению.

— А как же транспортный диск? — спросил он.

Я перестал смеяться.

Да, спросил я себя, как же транспортный диск?

Я взглянул на Миска.

— Подчиненность тяготению, — сказал я, — такое же свойство материальных тел, как их размер и форма.

— Нет, — возразил Миск.

— Поэтому не может существовать металл, противостоящий тяготению.

— Но ведь есть транспортный диск, — напомнил он мне.

Миск начал меня раздражать.

— Да, — ответил я, — диск есть.

— На твоем старом мире, — заговорил Миск, — тяготение — еще неисследованное природное явление, какими когда-то были электричество и магнетизм, но ведь этими явлениями вы до определенного предела овладели. А мы, цари-жрецы, до определенного предела овладели тяготением.

— Тяготение — это совсем другое дело, — сказал я.

— Да, — согласился он, — и поэтому вы им еще не владеете. Ваше понимание тяготения еще на стадии математического описания, а не на стадии управления и контроля.

— Нельзя контролировать тяготение, — сказал я, — тут совсем другие принципы, с ним просто нужно считаться.

— А что такое тяготение? — спросил Миск.

Некоторое время я размышлял.

— Не знаю, — наконец признался я.

— А я знаю, — ответил Миск. — Давай работать.

На четвертую неделю войны в рое наши корабли были переоборудованы и бронированы. Боюсь, сооружения получились примитивными, хотя строились на принципах, совершенно не известных на Земле; я теперь понял, насколько ограничена наша земная наука. Корабль представлял собой просто транспортный диск, снизу одетый в пластик; сверху прозрачный купол из того же материала. В передней части корабля приборы управления и отверстия для серебряных труб. Никаких пропеллеров или ракетных двигателей, и мне трудно объяснить принцип его действия: могу только сказать, что сила тяготения взаимодействует сама с собой таким образом, что гравитационный ур — это горянское выражение, означающее гравитационную постоянную, — остается неизменным, хотя распределение его меняется. Не думаю, чтобы сила, или заряд, или другое приходящее в голову выражение могли точно соответствовать понятию «ур», и я предпочитаю не переводить это слово. Упрощенно можно сказать, что двигатель и система управления диска действовали таким образом, что использовали тяготение одних объектов и отгораживались от тяготения других. Я не поверил бы, что такой корабль возможен, но мне трудно было спорить перед фактом успеха Миска.

В сущности именно умение управлять тяготением давным-давно привело мир царей-жрецов в нашу систему, этот инженерный подвиг иначе бы бы совершенно невозможен; разве что пришлось бы сверкающую Тассу разнести на отдельные водородные атомы.

Диск движется исключительно гладко, и создается полное впечатление, что мир движется, а ты стоишь. Когда поднимаешь диск, кажется, что земля уходит вниз; когда движешь его вперед, кажется, горизонт устремляется тебе навстречу; попятишься — и горизонт начинает удаляться. Может, не стоило распространяться на эти темы, но ощущение неприятное, особенно вначале. Как будто сидишь в комнате, а мир вращается вокруг. Несомненно, это результат отсутствия сопротивления силе тяготения: ведь обычно мы считаем ускорение и замедление неприятными, но привычными эффектами.

Необходимо заметить — какая ирония! — что первый транспортный диск, подготовленный к полету, был военным кораблем. На нем находился я сам, а также Ал-Ка и Ба-Та. Иногда кораблем управлял Миск, но для него он был тесен, Миск в нем не мог стоять, а на царей-жрецов почему-то действует крайне угнетающе, если они не могут распрямиться. Все равно что заставить человека лежать на спине, когда происходит что-то важное. Лежать на спине значит быть уязвимым, беспомощным, открытым, и мы при этом нервничаем. Это, несомненно, след древней привычки постоянно быть настороже. С другой стороны, поскольку Миск соорудил корабль недостаточно большим для себя, я решил, что он и не хочет принимать участие в вылазках. Конечно, меньший корабль более маневрен, легче проходит в туннелях, но я думаю, Миск просто не доверял себе в возможной стычке со своими прежними братьями. Нужно было бы убивать, а он не смог бы нажать курок серебряной трубы. К несчастью, войска Сарма и, может быть, к счастью, большая часть сторонников Миска такого опасного внутреннего сопротивления не испытывали. Испытывать такое сопротивление на поле битвы, когда твои враги этого не чувствуют, — прямой путь к гибели.

Построив первый корабль, мы почувствовали, что обретаем преимущество в подземной битве. Конечно, огонь серебряных труб может повредить, а со временем и уничтожить такой корабль, но пластиковая клетка дает хорошую защиту экипажу, и корабль, оставаясь в относительной безопасности, способен все уничтожить на своем пути.

Поэтому Миск считал — и я с ним согласился, — что нужно направить ультиматум войскам Сарма и что корабль, если возможно, не нужно использовать. Конечно, использование корабля могло привести к успеху, но мы не хотели успеха, связанного с кровопролитием, если этого можно избежать.

Мы как раз обсуждали эту проблему, когда без всякого предупреждения одна стена комнаты Миска неожиданно стала видна неясно, потом рассыпалась в порошок, такой легкий и тонкий, что он поднялся прямо к вентиляционному отверстию вместе с использованным воздухом.

С невероятной скоростью Миск, схватив меня, прыгнул через комнату, оттолкнув занимаемую мной клетку, наклонился, открыл люк и, продолжая держать меня, спустился в него.

Голова у меня кружилась, на расстоянии я слышал крики, возгласы, вопли — ужасные голоса искалеченных и умирающих.

Миск прислонился к стене, прижимая меня к груди.

— Что это? — спросил я.

— Гравитационный разрыв, — ответил Миск. — Это запрещено даже царям-жрецам.

Все его тело дрожало от ужаса.

— Сарм уничтожит весь рой, даже всю планету, — сказал Миск.

Мы вслушивались в крики. Не слышалось грома падающих зданий, грохота камней. Слышались только человеческие голоса. Только они свидетельствовали о происходящем вверху уничтожении.

29. АНЕСТЕЗИЯ

— Сарм разрывает связи ура, — сказал Миск.

— Подними меня наверх! — закричал я.

— Тебя убьют.

— Быстрей! — воскликнул я.

Миск повиновался, я выбрался из люка и с удивлением увидел картину разрушения. Помещение Миска исчезло, только груды пыли указывали место, где стояли стены. В стене туннеля, находившегося за комнатой Миска, зияло отверстие. Я увидел сквозь него следующий большой комплекс роя. Я пробежал по полу туннеля и сквозь проделанное в камне отверстие и посмотрел на этот комплекс. Над ними висели десять кораблей, вероятно, того типа, что используются для наблюдения за поверхностью; на носу каждого корабля виднелось конусообразное сооружение.

Я не видел никакого луча из этих конусов, но когда они нацеливались на какой-нибудь объект, он вздрагивал и исчезал в облаке пыли. Тучи пыли висели в воздухе, сером под шарами-лампами. Конусы методично разрезали комплекс. Время от времени человек или царь-жрец выбегал на открытое место, и тогда ближайший конус нацеливался на него, и человек или царь-жрец, подобно зданиям и стенам, вздрагивал и превращался в пыль.

Я побежал в мастерскую, где стоял подготовленный Миском транспортный диск.

В одном месте я встретил разрез, с геометрической точностью проделанный уничтожающим конусом в самом основании роя. Он перерезал мне дорогу трещиной, шириной в тридцать пять футов, глубиной не менее сорока.

Я закричал в отчаянии, но понял, что должен попытаться, и отступил для разбега. Гор несколько меньше Земли, и соответственно сила его тяготения тоже меньше. Если бы не это, моя попытка была бы за пределами человеческих возможностей. Все же я не был уверен, что смогу перепрыгнуть, но должен был попытаться.

Я разбежался, перепрыгнул щель, приземлившись всего в двух футах от края, и побежал дальше, в мастерскую Миска.

Я миновал группу людей, скорчившихся за остатками стены. Стена на протяжении в сто футов была срезана в двух футах от основания.

Один человек, без руки, со стонами лежал на полу; его рука исчезла в невидимом луче из конуса. «Как болят пальцы!» — кричал он. Рядом с ним склонилась девушка, она пыталась остановить кровотечение. Это была Вика! Я подбежал к ней.

— Быстрее, Кабот! — воскликнула она. — Нужно сделать турникет!

Я схватил руку человека, зажал рану и остановил кровотечение. Вика сняла с человека разорванную ткань и, используя ее и металлический прут от стены, быстро соорудила турникет, надежно прикрепив его к остатку руки. Дочь врача работала быстро и уверенно. Я встал, собираясь уходить.

— Я должен идти.

— Можно мне с тобой?

— Ты нужна здесь.

— Да, Кабот, — согласилась она, — ты прав.

Когда я повернулся, она протянула ко мне руку. Не спросила, куда я иду, не попросила снова разрешения сопровождать меня.

— Будь осторожен, — сказала она.

— Постараюсь, — ответил я.

Раненый снова застонал, и девушка повернулась к нему.

Неужели это действительно Вика из Трева?

Я подбежал к мастерской Миска, распахнул двойную дверь, прыгнул в корабль, закрыл люк, и через мгновение пол как будто провалился подо мной, а дверь полетела навстречу.

Менее чем через несколько инов я привел корабль к большому комплексу, где десять кораблей Сарма продолжали свою уничтожающую работу. Они действовали так же методично и точно, как газонокосильщик на лужайке.

Я не знал, как защищены корабли Сарма, знал только, что на моем корабле единственная серебряная труба, а это оружие по разрушительной силе намного уступает гравитационным деструкторам, смонтированным на кораблях Сарма. Больше того, я знал, что пластиковое покрытие защитит меня от оружия Сарма не лучше бумажного листка. Ведь это оружие не прожигает и не разрывает, оно, распространяясь из центра наружу, гравитационно расшатывает материю, размельчает ее на частицы и разбрасывает их.

Я вырвался на открытое пространство, и пол ушел подо мной вниз, а я повис у самых ламп под вершиной купола. Очевидно, ни один из кораблей Сарма меня не заметил.

Я направился к ведущему кораблю и несколько снизился, чтобы сократить расстояние и увеличить эффективность действия серебряной трубы. Я находился в двухстах ярдах за кораблем, когда открыл огонь.

К своей радости, я увидел, что металл почернел и разорвался, как жестянка; я прошел под кораблем и начал подниматься ко второму, который разрезал снизу. Первый корабль начал неконтролируемо поворачиваться и затем упал на землю. Я надеялся, что Сарм сам находился в ведущем корабле. Второй взлетел к самому потолку и разбился о каменный купол. Груда обломков упала на поверхность.

Остальные восемь кораблей неожиданно прекратили свою разрушительную работу и как будто застыли в нерешительности. Я подумал, что они связываются друг с другом. Вероятно, они не ожидали встретить сопротивление. Меня они, возможно, даже не заметили. Пока они в нерешительности висели в воздухе, как частицы в капле воды, я снова нырнул, и третий корабль раскололся на части, как игрушка под ударом сабли; я снова поднялся, и огонь серебряной трубы ударил в середину четвертого корабля, и тот загорелся в ста ярдах от меня.

Теперь оставшиеся шесть кораблей сблизились, направили конусы во все направления, но я находился над ними.

Я знал, что если на этот раз снижусь, не смогу скрыться от них; они будут знать, что я под ними, и по крайней мере хоть один корабль сумеет накрыть меня своим оружием.

Еще несколько мгновений, и они меня обнаружат.

Уже сейчас два корабля меняли свою позицию, один при этом начинал прикрывать флот снизу, другой сверху. Через несколько мгновений нападение будет равнозначно гибели.

Потолок пещеры прыгнул вверх, и я оказался прямо посреди шести кораблей, окруженный с четырех сторон, сверху и снизу.

Я видел, как работают смонтированные в носах кораблей сканеры.

Но меня они не могли обнаружить.

С небольшого расстояния я видел люки на верху кораблей. В комплексе достаточно кислорода, чтобы смотреть, но никто из царей-жрецов не выглядывал в люки. Напротив, они продолжали работать у своих приборов. Должно быть, удивлялись, что их приборы не могут меня обнаружить.

У них могут возникнуть две гипотезы, объясняющие происходящее. Либо я бежал из комплекса, либо нахожусь среди них. Я улыбнулся про себя. Второе никогда не придет им в голову. Это невероятно, а цари-жрецы слишком рациональные существа.

Пол горянского ана мы так висели, не двигаясь. Целый ан мы неподвижно висим над комплексом. Я снова улыбнулся про себя. На этот раз я сумею переждать царей-жрецов.

Неожиданно корабль подо мной дрогнул и исчез.

Сердце мое подпрыгнуло.

Огонь с поверхности!

Я представил себе, как Миск торопливо работает в своей мастерской, собирая необходимое оборудование, или посылает царя-жреца в тайный арсенал, где хранится запретное оружие. Сам Миск никогда бы не пустил его в ход, если бы Сарм не создал ужасный прецедент.

Почти тут же пять кораблей выстроились в линию и устремились к входу в один из туннелей, ведущих от комплекса.

Первый корабль рассыпался в пыль у самого выхода, но остальные четыре и я за ними прошли сквозь завесу пыли и направились по туннелю в расположение Сарма.

Передо мной в туннеле находилось четыре корабля. Они бежали.

С удовлетворением я заметил, что ширина туннеля не позволяет им повернуть.

С угрюмой решительностью я нажал спусковой крючок серебряной трубы, блеснул огонь, и обломки и куски металла застучали о корпус моего бронированного транспортного диска.

Некоторые куски летели с такой силой, что пробили прочное пластиковое покрытие, и корабль задрожал, прокладывая путь в этой груде падающих на дно туннеля обломков.

Три корабля теперь находились далеко впереди, и я увеличил скорость диска, чтобы догнать их.

В тот момент, как три корабля вырвались в открытое пространство другого комплекса, я поравнялся с ними и выстрелил по третьему кораблю, но на этот раз выстрел оказался менее эффективен. Заряд трубы почти истощился. Третий корабль двигался неуверенно, один его бок почернел от моего выстрела. Но тут экипаж, по-видимому, восстановил контроль, и корабль, как загнанная крыса, повернулся ко мне. Через миг я буду в пределах досягаемости конуса. Я поднял свой корабль, пролетел над противником и выстрелил еще раз, еще с меньшим успехом. Я пытался держаться сверху, уворачиваясь от конуса на носу противника. И был уверен, что остальные два корабля поворачивают, и вскоре я буду в пределах их досягаемости.

В этот момент я увидел, как открылся люк поврежденного мной корабля и оттуда высунулась голова царя-жреца. Вероятно, на корабле вышли из строя приборы наблюдения. Антенны царя-жреца задвигались и сфокусировались на мне, в тот же момент я нажал спуск, и золотая голова и антенны, казалось, превратились в пепел, а золотистое тело упало в люк. Серебряная труба хоть и лишилась почти полностью заряда, но для незащищенного врага оставалась ужасным оружием. Как разгневанная оса, я подлетел к открытому люку поврежденного корабля и выстрелил прямо в люк, заполнив внутренности огнем. Корабль, как воздушный шар, отлетел в сторону и взорвался в воздухе, а я устремил свой корабль к земле. Я действовал быстро, но все-таки недостаточно быстро, потому что пластиковый купол надо мной, казалось, улетел по ветру, оставив за собой шлейф осколков. Укрываясь за остатками пластикового щита от ветра, я пытался справиться с управлением. Серебряная труба лежала в отверстии невредимой, но ее заряд почти истощился, и она больше не представляла угрозы для кораблей Сарма. В нескольких ярдах от поверхности я овладел кораблем и, увеличив скорость, устремился в середину зданий, продолжая держаться в нескольких футах над поверхностью.

Корабль Сарма пролетел надо мной, как коршун, и начал кружить. Я мог бы легко сбить его, но моя труба перестала быть оружием.

Здание слева от меня, казалось, подпрыгнуло в воздух и исчезло.

Я понял, что ничего не могу сделать, и потому постарался держаться под нападающим.

Он повернул, но я оставался под ним, близко, слишком близко, чтобы он мог использовать разрушительный конус.

Ветер свистел мимо, меня чуть не отбросило от приборов корабля.

И тут я увидел нечто неожиданное.

Второй корабль Сарма медленно поворачивал, нацеливаясь на своего товарища.

Я не мог поверить в увиденное, но ошибки не было: конус поднимался, нацеливался.

Корабль за мной повернул и попробовал уйти, но понял, что это не удастся, снова повернул и начал нацеливать собственный конус.

Я прижался к поверхности за мгновение до того, как корабль надо мной вдруг молча взорвался в буре металлической пыли, сверкающей в свете шаров-ламп.

Под прикрытием остатков этого корабля я устремился в улицы комплекса и потом зашел сзади последнего корабля. Мой диск двигался неуверенно, он почти не отвечал на команды. К своему отчаянию, я увидел, как последний корабль медленно поворачивается ко мне, как поднимается разрушительный конус. Мне казалось, что я беспомощно вишу в воздухе, ожидая уничтожения. Я понимал, что мне не уйти от действия разрушительного луча. Всем своим весом я обрушился на приборы диска, но они не отвечали. Диск плыл над кораблем противника, нырял носом и оставался в пределах досягаемости конуса. И тут без всякого предупреждения половина моего корабля исчезла, остальная полетела на здания внизу; я схватил серебряную трубу и прыгнул вниз, на палубу вражеского корабля.

Подполз к люку и потянул за ручку.

Люк закрыт.

Корабль начал крениться. Вероятно, пилот услышал удары обломков и решил сбросить их вниз, а может, он просто знает, что я наверху.

Я направил серебряную трубу на петли люка и нажал спуск.

Корабль накренился круче.

Труба почти разрядилась, но стрелял я вплотную, и потому даже слабый луч расплавил петли люка.

Я рванул крышку люка, она откинулась, и я повис, держась одной рукой за край, в другой сжимая трубу, а корабль лежал на боку в воздухе. Прежде чем корабль смог повернуться, я бросил трубу внутрь и спрыгнул за ней. И тут корабль перевернулся вверх дном, и я встал на его потолке. Корабль снова повернул, занял нормальное положение, а я нашел свою трубу. Внутри корабля темно, так как экипаж состоял из одних царей-жрецов, но открытый люк давал немного света.

Открылась передняя дверь, и показался царь-жрец. Удивленный, он смотрел на открытый люк.

Я нажал спуск, труба в последний раз рявкнула огнем и окончательно отказала, но золотое тело царя-жреца почернело и было перерезано наполовину; оно по стене скользнуло на пол у моих ног.

За первым показался второй царь-жрец, я снова нажал спуск, но на этот раз никакого ответа не было.

В полутьме я видел, как свернулись антенны царя-жреца.

Я швырнул бесполезную трубу в царя-жреца и ударил его в грудь.

Массивные челюсти один раз раскрылись и закрылись.

Выступили вперед роговые лезвия.

Я выхватил меч, с которым не расставался, и с боевым криком Ко-ро-ба устремился вперед. Но тут же неожиданно нырнул под его вытянутыми передними конечностями и ударил по ним.

Из сигнальных желез царя-жреца полился поток запахов, царь-жрец склонился на бок, устремив ко мне хватательные крюки.

Теперь он волочил живот по полу, но тащился ко мне, щелкая челюстями.

Я проскочил между двумя лезвиями и наполовину разрубил его череп.

По телу царя-жреца пробежала дрожь.

Я отступил.

Так вот как можно убить царя-жреца, подумал я, в этом месте можно нанести смертельную рану, перерезав нервную сеть. Потом мне это показалось маловероятным: здесь располагаются его самые чувствительные органы, антенны.

И тут царь-жрец протянул ко мне антенны, будто я домашний мул. В этом жесте было что-то жалобное. Он хочет, чтобы я причесал его антенны? В сознании ли он? Или обезумел от боли?

Я стоял, не зная, что делать, и тут царь-жрец выполнил свое намерение: повернув большую золотую голову, он прижал антенны к лезвию моего меча и отрубил их от головы; и вот через мгновение, замкнувшись в мире собственной боли, отказавшись от внешнего мира, в котором он больше не царь, он скользнул на стальной пол корабля и умер.

Как я установил, на корабле было только два царя-жреца, один, вероятно, у управления, другой у оружия. Теперь неуправляемый корабль висел там, где его оставил второй царь-жрец, по-видимому, пилот, когда он пошел узнавать, что случилось с товарищем.

В корабле было темно, только через открытый люк пробивалось немного света.

Я наощупь направился к приборам управления.

И здесь, к своей радости, обнаружил две полностью заряженные серебряные трубы.

Направив трубу вверх в рулевой рубке, я выстрелил, чтобы пробить дыру и впустить свет.

Теперь мне стали видны приборы, и я начал их рассматривать.

Я увидел множество стрелок распознавателей запахов, различные переключатели, кнопки, шкалы. Все это не имело для меня смысла. Приборы моего корабля рассчитаны на визуально ориентирующийся организм. Тем не менее, проведя аналогию со своими приборами, я нашел шар, контролирующий направление; с его помощью можно наметить любое направление из данной точки; нашел я также приборы, регулирующие высоту и скорость. Однажды я сильно столкнулся со стеной здания и сквозь свое самодельное окно вверху видел, как лопаются энергетические шары-лампы, но вскоре мне удалось благополучно посадить корабль. Поскольку я не знал, где нахожусь, и не мог проделать в корабле еще отверстия, не рискуя взорвать его, я решил оставить корабль. Особенно меня беспокоил обратный путь в нем по туннелям. К тому же, подумал я, если мне и удастся на нем добраться до наших позиций, вероятно, Миск тут же его уничтожит. Поэтому безопаснее оставить корабль и добираться до расположения Миска через какую-нибудь вентиляционную шахту.

Я выбрался из люка и соскользнул на землю.

Здания комплекса пусты.

Я осмотрелся, увидел пустые улицы, пустые окна, тихий комплекс, еще недавно полный жизни.

Мне показалось, что я услышал какой-то звук, и я прислушался, но больше ничего не услышал.

Однако мне трудно было избавиться от мысли, что за мной следят.

Неожиданно я услышал механический голос переводчика:

— Ты мой пленник, Тарл Кабот.

Я повернулся, держа наготове серебряную трубу.

Прежде чем я смог нажать спуск, до меня донесся странный запах. Поблизости я увидел Сарма, а рядом с ним Парпа. Глаза этого существа сверкали, как медные диски.

Хотя мой палец лежал на спуске, у меня не было сил его нажать.

— Он анестезирован, — послышался голос Парпа.

Я упал к их ногам.

30. ПЛАН САРМА

— Ты подвергся имплантации.

Я услышал откуда-то издалека эти слова, они доносились неотчетливо, я попытался пошевелиться и не смог.

Открыв глаза, я обнаружил, что смотрю в два огненных диска зловеще выглядящего круглого Парпа. За ним виднелась целая батарея энергетических шаров, которые светили мне прямо в лицо. С одной стороны стоял царь-жрец, коричневого цвета, очень худой и угловатый, по внешнему виду очень старый, но антенны его казались не менее живыми, чем у его более золотых собратьев.

Руки и ноги у меня были в стальных захватах, я лежал на узкой тележке на колесах. Аналогично были закреплены горло и талия.

— Познакомься с царем-жрецом Куском, — сказал Парп, указывая на высокую угловатую фигуру, возвышавшуюся сбоку.

Итак, это тот, сказал я себе, кто создал Ал-Ка и Ба-Та, биолог, один из лучших в рое.

Я осмотрел помещение, с трудом поворачивая голову, и увидел, что это что-то вроде операционной, оно заполнено инструментами, стойками со множеством щипцов, зажимов и ножей. В углу большая, похожая на барабан машина с плотно запирающейся дверцей — возможно, стерилизатор.

— Я Тарл Кабот из Ко-ро-ба, — сказал я слабо, будто пытался уверить себя в том, кто я такой.

— Больше нет, — улыбнулся Парп. — Подобно мне, ты удостоен чести быть созданием царей-жрецов.

— Ты подвергся имплантации, — донеслось из переводчика — высокой коричневой фигуры рядом с Парпом.

Я почувствовал себя больным и беспомощным.

Впрочем, я не испытывал ни боли, ни неудобства. Но понял, что эти существа врастили мне прямо в ткань мозга золотую контролирующую решетку, которая управляется из смотровой комнаты царями-жрецами. Я вспомнил человека, которого когда-то встретил на одинокой дороге вблизи Ко-ро-ба; он, подобно роботу, должен был повиноваться приказам царей-жрецов, пока не попытался сопротивляться; сеть была перегружена и сожгла его мозг, дав ему наконец свободу смерти.

Я пришел в ужас. Пойму ли я, что происходит, буду ли в состоянии что-то испытывать, находясь под контролем царей-жрецов? Больше всего я боялся, что меня будут использовать, чтобы причинить вред Миску и моим друзьям. Меня могут послать к ним шпионить, срывать их планы, может, даже убить Миска, Ал-Ка, Ба-Та и других предводителей, моих друзей. Я задрожал от ужаса, и Парп, видя это, засмеялся. Как бы мне хотелось добраться до его жирного горла!

— Кто это сделал? — спросил я.

— Я, — ответил Парп. — Операция не трудная, и я проводил ее много раз.

— Он член касты врачей, — сказал Куск, — и в искусстве хирургии превосходит даже царей-жрецов.

— Из какого города? — спросил я.

Парп внимательно взглянул на мен.

— Из Трева.

Я закрыл глаза.

Мне показалось, что при сложившихся обстоятельствах, пока я еще распоряжаюсь собой, я могу убить себя. Иначе я превращусь в оружие Сарма, буду вредить своим друзьям, уничтожать их. Меня всегда пугала мысль о самоубийстве, потому что жизнь казалась мне бесценной, и хоть человеку дается немного времени, надо его ценить, даже если живешь в боли и печали. Но в данных обстоятельствах — вероятно, мне нужно отказаться от дара жизни, потому что есть нечто более ценное, и если бы это было не так, сама жизнь была бы не так ценна.

Куск, мудрый царь-жрец, вероятно, знакомый с человеческой психологией, повернулся к Парпу.

— Ему нельзя позволить кончить свою жизнь, прежде чем будет активирована контрольная сеть, — сказал он.

— Конечно, — подтвердил Парп.

Сердце мое упало.

Парп вывез тележку, на которой я лежал, из комнаты.

— Ты человек, — сказал я ему, — убей меня.

Он только рассмеялся.

Выйдя из операционной, он достал маленькую кожаную коробочку, извлек оттуда острое лезвие и поцарапал мне руку.

Мне показалось, что потолок начал вращаться.

— Слин, — выбранил я его.

И потерял сознание.

Моей тюрьмой оказался резиновый диск не менее фута толщиной и десяти футов в диаметре. В центре диска, заглубленное, так что я не мог удариться о него головой, находилось железное кольцо. От него отходила тяжелая металлическая цепь, ведущая к толстому металлическому ошейнику у меня на горле. На ногах у меня кандалы, руки связаны за спиной стальными наручниками.

Диск поместили в штабе Сарма, и мне кажется, ему это было приятно. Он часто подходил ко мне, насмехаясь, рассказывая об успехах своих боевых планов и действий.

Я заметил, что конечность, которую я отрубил в помещении Матери, теперь отросла.

Сарм помахал этой конечностью, более золотой и свежей, чем остальное тело.

— Вот еще одно преимущество царей-жрецов перед людьми, — сказал он, и его антенны согнулись.

Я молча выслушал его заявления, поражаясь жизненной восстановительной силе царей-жрецов, этих грозных золотых врагов, которым посмели противостоять люди.

Я не знал, правду ли говорит мне Сарм, но кое в чем был уверен, а многое узнавал случайно из разговоров царей-жрецов и прислуживавших им мулов-имплантов. Обычно в штабе был переводчик, и мне не трудно было следить за разговорами. Преобразователь установили ради таких, как Парп, который проводил много времени в штабе.

Много дней в бессильной ярости я сидел или лежал в диске, а снаружи бушевала битва.

Но почему-то Сарм не активировал мою контрольную сеть и не посылал меня со своими заданиями.

Парп, попыхивая трубкой, постоянно находился рядом. Трубку он все время раскуривал маленькой зажигалкой, которую я вначале принял за оружие.

Гравитационный разрыв больше не использовался в боевых действиях. Оказалось, что Миск, с самого начала не доверявший Сарму, сам подготовил такое оружие, но не трогал бы его, если бы Сарм не применил первым. Но теперь войска Миска тоже обладали таким оружием, и Сарм в страхе перестал пользоваться своим.

В войне использовались новые корабли, построенные людьми Миска, и диски, бронированные сторонниками Сарма. Я узнал, что в ангарах роя не осталось больше пригодных к использованию наблюдательных кораблей. С другой другой стороны, корабли обеих сторон, по-видимому, нейтрализовали друг друга, и война в воздухе, не приведя нас к победе, как надеялись мы с Миском, тоже зашла в тупик.

Вскоре после неудачи гравитационного нападения Сарм распространил в занятых войсками Миска районах различные болезнетворные микроорганизмы, многие из которых не вырывались на свободу уже несколько столетий. Но хоть эти невидимые нападающие были очень опасны, привычка царей-жрецов и мулов к личной гигиене, а также постоянное использование бактерицидных лучей предотвратили и эту угрозу.

Самым свирепым и диким шагом, по крайней мере по мнению царей-жрецов, было высвобождение золотых жуков из их туннелей в окрестностях роя. Свыше двухсот этих жуков на изолированных дисках, которые пилотировали цари-жрецы в кислородных масках, было доставлено к районам роя, контролируемым ничего не подозревавшим Миском и его армией.

Выделения волосков гривы жука, которые так подействовали на меня в замкнутом туннеле, оказывали непреодолимое воздействие на чувствительные антенны царей-жрецов, гипнотизируя их, делая совершенно беспомощными, завлекая к жуку, который своими полыми клещевидными челюстями высасывал из них телесные жидкости.

Цари-жрецы Миска начали покидать свои укрытия и наблюдательные посты, выходить на улицы, наклонив вперед тела, устремив антенны в сторону жуков. Сами цари-жрецы ничего не говорили, ничего не объясняли своим недоумевающим товарищам-людям, они просто откладывали оружие и направлялись к жукам.

И тут какая-то храбрая женщина, бывший мул, так и оставшаяся неузнанной, разобралась в ситуации, выхватила заостренный кол у одного из изумленных растерянных пастухов и бросилась на жуков, она била их, колола, отгоняла своим копьем, и тут же пастухи бросились ей на помощь и отогнали ужасных куполообразных хищников, прогнали их туда, откуда они пришли.

И на следующий день уже один из разведчиков Сарма положил оружие и, как говорят цари-жрецы, предался радостям золотого жука.

Теперь жуки бродили по всему рою и представляли больше угрозы войскам Сарма, чем Миска, потому что теперь никто из царей-жрецов Миска не выходил без сопровождающих людей, которые отгоняли встреченных золотых жуков.

И в следующие дни жуки, естественно, переместились в районы Сарма, потому что там не было кричащих людей с их острыми палками.

Опасность была так велика, что все имплантированные мулы, включая даже Парпа, отправились на улицы защищать царей-жрецов.

Странно с человеческой точки зрения, но ни Сарм, ни Миск не позволяли людям убивать золотых жуков. По причинам, которые я укажу ниже, они не хотели убивать эти опасные существа со сросшимися крыльями.

Золотые жуки, бродящие по рою, заставили Сарма для спасения обратиться за помощью к людям, потому что люди, особенно в хорошо вентилируемых туннелях роя, не поддавались наркотическому воздействию жуков, этому запаху, который полностью выводил из строя чувствительные антенны царей-жрецов.

Сарм объявил амнистию всем прежним мулам, предлагая им снова возможность стать рабами царей-жрецов. К этому щедрому предложению, чувствуя, что оно может не оказаться непреодолимым, он добавил лишние порции соли и по две самки мула на каждого мужчину после окончательного разгрома войск Миска, когда предположительно будет захвачено много самок. Их и раздадут победителям. Женщинам в войсках Миска он предлагал золото, драгоценности, дорогие ткани, разрешение отращивать волосы и рабов-мужчин, которые опять-таки будут распределены после победы. К этому он добавлял убедительные соображения, что его войска по-прежнему превосходят войска Миска как по числу царей-жрецов, так и по огневой мощи, что победа неизбежно будет за ним и что в такое время хорошо быть у него в милости.

Хотя сам я, конечно, не отказался бы от Миска и свободы и не присоединился бы к Сарму, я вынужден был согласиться, что конечная победа может оказаться на его стороне и его предложения соблазнительны для бывших мулов, особенно тех, кто занимал высшее положение в рое до войны.

Мне не следовало удивляться, но все же я удивился, когда одним из первых дезертиров из войска Миска оказалась предательская Вика из Трева.

Я узнал об этом однажды утром, проснувшись от удара кожаного хлыста.

— Проснись, раб! — послышался голос.

С криком гнева я, борясь с цепями, встал на колени; цепь и металлический ошейник удерживали меня на месте. Снова и снова бич хлестал меня, направляемый рукой девушки.

Тут я услышал ее смех и узнал своего мучителя.

Хотя лицо ее было закрыто завесой, ошибиться в голосе, в позе было невозможно. Женщина, стоявшая надо мной с хлыстом, одетая в драгоценные шелка, в золотых сандалиях и пурпурных перчатках, эта женщина была Викой из Трева.

Она отбросила с лица завесу, откинула голову и рассмеялась.

И снова ударила меня.

— Теперь я хозяйка! — прошипела она.

Я спокойно разглядывал ее.

— Я был прав, — сказал я наконец. — Хотя и надеялся, что ошибаюсь.

— О чем это ты?

— Ты достойна только участи рабыни.

Лицо ее исказилось от гнева, и она снова ударила меня, на этот раз по лицу. Я ощутил вкус своей крови.

— Не порань его серьезно, — сказал стоявший сбоку Сарм.

— Он мой раб! — ответила она.

Антенны Сарма свернулись.

— Ты получишь его после моей победы, — сказал Сарм. — Тем временем я его использую.

Вика нетерпеливо, почти презрительно взглянула на него и пожала плечами.

— Хорошо, — сказала она, — я могу подождать. — А мне она издевающимся тоном сказала: — Ты заплатишь. Заплатишь так, как только я, Вика из Трева, умею заставлять платить мужчин.

Я был доволен тем, что потребовался царь-жрец, чтобы меня приковали у ног Вики, что я не сам в надежде на ее милости надел на себя рабский ошейник.

Вика, взмахнув полами платья, повернулась и вышла из помещения штаба.

Сарм подошел ближе.

— Видишь, мул, — сказал он, — как цари-жрецы используют против людей их собственные инстинкты.

— Да, — ответил я, — вижу.

Хотя тело мое горело от ударов хлыста, больше угнетала меня мысль о Вике. Я ведь знал, кто она такая, и все же в глубине души надеялся, что ошибаюсь.

Сарм подошел к встроенной в одну из стен панели. Он нажал кнопку.

— Я активирую твою контрольную сеть, — сказал он.

Я застыл в своих цепях.

— Проверочные тесты очень просты, — продолжал Сарм, — и могут заинтересовать тебя.

В комнату вошел Парп и остановился около меня, попыхивая трубкой. Я заметил, что он отключил свой переводчик.

Сарм повернул ручку.

— Закрой глаза, — прошептал Парп.

Я не испытывал никакой боли. Сарм внимательно смотрел на меня.

— Может, нужно увеличить напряжение, — сказал Парп, возвышая голос, чтобы он донесся до переводчика Сарма.

Следуя этому предложению, Сарм снова коснулся первой кнопки. Потом опять повернул ручку.

— Закрой глаза, — настойчиво прошептал Парп.

Я почему-то послушался.

— Открой, — сказал Парп.

Я открыл.

— Опусти голову.

Опустил.

— Поверни голову по направлению часовой стрелки, — сказал Парп. — Теперь против часовой стрелки.

Удивленный, я выполнял его советы.

— Ты был без сознания, — предупредил меня Парп. — Теперь ты больше не под контролем.

Я огляделся и увидел, что Сарм выключил машину.

— Что ты помнишь? — спросил Сарм.

— Ничего.

— Сенсорное восприятие проверим позже, — сказал Сарм.

— Начальные реакции кажутся вполне обнадеживающими, — громко сказал Парп.

— Да, — согласился Сарм, — ты отлично выполнил работу.

Сарм повернулся и вышел из помещения штаба.

Я посмотрел на Парпа, который улыбался и пыхтел трубкой.

— Я не имплантирован?

— Конечно, нет.

— А как же Куск?

— Он один из нас.

— Но почему?

— Ты спас его детей.

— Но у него нет пола и нет детей.

— Ал-Ка и Ба-Та, — сказал Парп. — Ты думаешь, цари-жрецы не способны на любовь?

Теперь заключение в диске меньше раздражало меня.

Парпа опять отправили на улицы отгонять золотых жуков.

Я узнал из разговоров в штабе, что немногие люди, сражавшиеся в войсках Миска, поддались на уговоры Сарма, но все же некоторые, подобно Вике из Трева, решили переметнуться на сторону победителя. Лишь несколько человек, мужчин и женщин, пересекли линию и поступили на службу к Сарму.

Сарм привел из помещений царей-жрецов всех рабов, бывших там, по большей части рабынь комнат. Сами по себе, испуганные, недоумевающие, они мало чем могли помочь, но представляли собой приманку для мужчин, побуждая их дезертировать; девушки были, так сказать, наградой за предательство, и поскольку красота рабынь комнат была хорошо известна в рое, я считал, что они могли сыграть свою роль; но, к моему удивлению и радости, не более полудесятка мужчин явились за этими прекрасными призами. Война продолжалась, и на меня все большее впечатление производили верность и храбрость людей, служивших Миску; они за горсть грибов, глоток воды и свободу готовы были отдать свои жизни в самой странной схватке, в какой приходилось участвовать людям.

Вика приходила ко мне ежедневно, но ей больше не разрешали хлестать меня.

Вероятно, была причина для ее ненависти ко мне, но я все же удивлялся глубине и силе этой ненависти.

Позже ей поручили кормить меня, и она наслаждалась, бросая мне куски гриба или глядя, как я лакаю воду из чашки, которую она ставила на диск. Я ел, потому что хотел сберечь силы, потому что они могли мне понадобиться.

Сарм, который обычно находился в комнате, казалось, получает удовольствие, следя за ее издевательствами, потому что стоял, свернув антенны, а она оскорбляла меня, насмехалась, иногда била своим маленьким кулаком. Очевидно, он был расположен к этой новой самке мула и часто приказывал ей в моем присутствии расчесывать ему антенны, а она как будто радовалась этим приказам.

— Какое ты жалкое существо, — говорила она мне, — и какой золотой, сильный, смелый и красивый царь-жрец!

А Сарм протягивал к ней антенны, чтобы она могла расчесывать тонкие золотые волоски.

Почему-то это занятие Вики раздражало меня, и я, несомненно, не сумел этого скрыть: и Сарм все чаще давал ей в моем присутствии такой приказ, и я с гневом заметил, как она этому радуется.

Однажды я гневно крикнул ей:

— Прирученный мул!

— Молчи, раб, — горячо ответила она. Потом посмотрела на меня и весело рассмеялась. — За это ты сегодня ляжешь спать голодным.

Улыбаясь про себя, я вспомнил, как однажды, будучи хозяином, чтобы проучить ее, не дал ей еды на ночь. Теперь я останусь голодным, но, сказал я себе, я это заслужил. Пусть подумает над моими словами, Вика из Трева, прирученный мул!

Мне хотелось обнять ее и прижать к груди, откинуть ее голову, прижаться губами к ее губам, как я целовал, когда был ее хозяином.

Я выбросил эти мысли из головы.

Тем временем медленно, но неотвратимо война стала поворачиваться не в пользу Сарма. Самым значительным происшествием стал приход целой делегации царей-жрецов во главе с самим Куском, которые сдались Миску и захотели воевать на его стороне. Это решение, очевидно, явилось результатом долгих размышлений и обсуждений среди царей-жрецов, которые первоначально поддержали Сарма, потому что он перворожденный, но возражали против его способов ведения войны, особенно против обращения с мулами, использования гравитационного оружия, попытки распространить заразные болезни и наконец против отвратительного и ужасного, с точки зрения царей-жрецов, освобождения золотых жуков. Куск и его последователи пришли к Миску, когда в войне все еще было равновесие, и нельзя было усомниться в том, что из решение продиктовано не личными соображениями и интересами. Больше того, в тот момент казалось, что они по принципиальным соображениям присоединились к проигрывающей стороне. Но после этого другие цари-жрецы, пораженные поступком Куска, начали говорить о необходимости кончить войну, а многие переходили линию фронта. В отчаянии Сарм собрал свои силы, оборудовал семьдесят дисков и устремился на позиции Миска. Очевидно, войска Миска этого ждали, и корабли Сарма были остановлены у баррикад и попали под сильный огонь с ближайших крыш. Вернулось только четыре диска.

Стало ясно, что Сарм перешел к обороне, потому что я слышал приказ об охране ближайших к штабу туннелей. Однажды я услышал звук выстрела из серебряной трубы не более чем в нескольких сотнях ярдов. Я с яростью рвал цепи и ошейник, державшие меня в беспомощности, когда судьба войны решалась на улицах.

Потом наступила тишина, и я решил, что наступление Миска отбито.

Порцию грибов мне срезали на две трети. И я заметил, что цари-жрецы теперь не кажутся такими золотыми, какими я их знал, грудь и живот у них приобрели коричневатый оттенок. Я знал, что это ассоциируется с жаждой.

Я понял, что только теперь начинает сказываться отсутствие припасов с плантаций и пастбищ.

Наконец Сарм дал мне понять, почему мне сохранили жизнь.

— Говорят, между тобой и Миском роевая правда, — сказал он. — Посмотрим, так ли это.

— Что это значит? — спросил я.

— Если между вами роевая правда, — ответил Сарм, сворачивая свои антенны, — Миск будет готов умереть за тебя.

— Не понимаю.

— Его жизнь за твою, — сказал Сарм.

— Никогда! — ответил я.

— Нет, — воскликнула Вика, стоявшая позади. — Он мой!

— Не бойся, маленький мул, — сказал Сарм. — Мы возьмем жизнь Миска, а ты получишь своего раба.

— Сарм предатель, — сказал я.

— Сарм царь-жрец, — ответил он.

31. МЕСТЬ САРМА

Было назначено место встречи.

Одна из площадей на территории, контролировавшейся силами Сарма.

Миск должен был один прийти на эту площадь и там встретиться со мной и Сармом. Никто не должен был брать с собой оружие. Миск сдастся Сарму, а я — теоретически — получу свободу.

Но я знал, что Сарм не собирается выполнять свою часть условий, что он намерен убить Миска, тем самым сломить сопротивление оппозиции и сохранить меня рабом для Вики или, что еще вероятнее, убить и меня, хотя при этом он и вызовет разочарование своего прирученного мула.

Когда с меня сняли цепи, Сарм сообщил мне, что маленький ящичек, который он несет, активирует мою контрольную сеть, и при первой же попытке неповиновения он повысит напряжение и буквально сожжет мой мозг.

Я сказал, что понимаю.

Интересно, что сказал бы Сарм, узнав, что Парп и Куск на самом деле не подвергли меня имплантации.

Несмотря на договоренность об отсутствии оружия, Сарм подвесил к ремню переводчика, так чтобы спереди не было видно, серебряную трубу.

К моему удивлению, прирученный мул Сарма, Вика из Трева, захотела сопровождать своего золотого хозяина. Вероятно, боялась, что он убьет меня и лишит мести, которой она так долго ждала. Он вначале отказал ей, но она так упрашивала, что он наконец согласился.

— Я хочу увидеть торжество своего хозяина! — просила она, и этот аргумент, казалось, тронул золотого Сарма, и Вика оказалась членом нашей группы.

Меня заставили идти в десяти шагах перед Сармом, который держал в передней конечности контрольный ящик. Сарм верил, что может контролировать мой мозг. Вика шла рядом с ним.

Наконец вдали на площади показался Миск.

Какую нежность испытал я в этот момент к золотому гиганту: ведь он, царь-жрец, отдавал свою жизнь за мою, просто потому что мы однажды соприкоснулись антеннами, что мы были друзьями, потому что между нами роевая правда.

Он остановился, и мы остановились.

А потом мы медленно пошли навстречу друг другу по плитам площади в тайном рое царей-жрецов.

Когда мы были еще за пределами досягаемости серебряной трубы, но достаточно близко, как я надеялся, чтобы Миск меня услышал, я побежал вперед, высоко вскинув руки.

— Уходи! — закричал я. — Это ловушка! Уходи!

Миск остановился.

В переводчике Сарма за мной послышалось:

— За это ты умрешь, мул.

Я повернулся и увидел Сарма. Все его огромное, подобное золотому лезвию тело дрожало от гнева. Маленькие хватательные крюки на передних конечностях крутили ручку ящика.

— Умри, мул, — сказал Сарм.

Но я продолжал спокойно стоять перед ним.

Сарму потребовалось мгновение, чтобы понять, что его обманули; он отшвырнул ящичек, который разбился о камни площади.

Я стоял, готовый к огню серебряной трубы; Сарм достал ее и направил мне в грудь.

— Ну, хорошо, — сказал он, — пусть будет серебряная труба.

Я напрягся, ожидая вспышки пламени, этого неудержимого потока, который сожжет мою плоть.

Сарм нажал спуск, я услышал негромкий щелчок, но труба не выстрелила. Сарм снова отчаянно нажал на спусковой механизм.

— Не стреляет! — послышалось из транслятора Сарма; он был потрясен.

— Да, — воскликнула Вика, — я разрядила ее сегодня утром!

Девушка побежала ко мне в блеске многоцветных шелков, извлекла из-под одежды мой меч и с поклоном протянула его мне.

— Кабот, мой хозяин! — воскликнула она.

Я взял меч.

— Встань, Вика из Трева, — сказал я, — отныне ты свободная женщина.

— Не понимаю, — послышалось из переводчика Сарма.

— Я пришла, чтобы увидеть торжество своего хозяина! — воскликнула Вика дрожащим от эмоций голосом.

Я мягко отстранил ее.

— Не понимаю, — снова донеслось из переводчика.

— Поэтому ты и проиграл, — сказал я.

Сарм швырнул в меня трубу, я уклонился и услышал, как она гремит на камнях площади.

И тут, к моему изумлению, Сарм повернулся и убежал с площади, хотя перед ним был всего лишь человек.

Вика в плачем бросилась ко мне в объятия.

Через несколько мгновений к нам присоединился Миск.

Война закончилась.

Сарм исчез, и с его исчезновением и предполагаемой смертью сопротивление Миску прекратилось, потому что держалось оно только на личном престиже Сарма, на том, что он перворожденный.

Цари-жрецы, служившие ему, в основном верили, что их поведение соответствует законам роя, но теперь, после исчезновения Сарма, старшим в рое становился Миск, и в соответствии с теми же законами роя теперь все подчинялись ему.

Трудно было решить, что делать с теми бывшими мулами, которые дезертировали из армии Миска, поддавшись на уговоры Сарма и поверив, что он побеждает. Мне было приятно узнать, что в целом таких насчитывалось семьдесят пять — восемьдесят человек. Две трети из них мужчины, остальные женщины. Интересно, что среди них не было ни одного носителя гура, ни одного работника с грибных плантаций или пастбищ.

Появились Ал-Ка и Ба-Та с двумя пленницами, испуганными молчаливыми девушками, красивыми, одетыми сейчас в короткие без рукавов рубашки из пластика. Девушки склонились у их ног. Они были соединены цепью, которая висячими замками крепилась к их ошейникам; руки у них были связаны за спиной рабскими наручниками.

— Дезертиры, — сказал Ал-Ка.

— Где ваше золото, ваши драгоценности и шелка? — спросил Ба-Та у девушек.

Они молчали, опустив головы.

— Убить их прямо сейчас? — спросил Ал-Ка.

Девушки переглянулись и задрожали от страха.

Я внимательно взглянул на Ал-Ка и Ба-Та.

Они подмигнули мне. Я подмигнул им в ответ. План стал мне понятен. Я видел, что у них нет ни малейшего намерения причинять вред этим прекрасным созданиям, теперь находящимся в их власти.

— Если хотите… — сказал я.

Девушки испустили крик ужаса.

— Нет! — умоляюще сказала одна, а другая прижалась головой к ногам Ба-Та.

Ал-Ка разглядывал их.

— У этой, — сказал он, — сильные ноги.

Ба-Та оглядел вторую.

— Она кажется здоровой.

— Хочешь жить? — спросил Ал-Ка у первой девушки.

— Да!

— Хорошо, — сказал Ал-Ка, — будешь жить… моей рабыней.

— Хозяин! — сказала девушка.

— А ты? — строго спросил Ба-Та у второй.

Не поднимая головы, та ответила:

— Я твоя рабыня, хозяин!.

— Поднимите головы, — приказал Ал-Ка, и обе девушки с дрожью повиновались.

И тут, к моему удивлению, Ал-Ка и Ба-Та достали золотые ошейники, явно приготовленные заранее. Послышались два коротких щелчка, и ошейники закрылись на горле девушек. Я подумал, что это единственное золото, которое они увидят в ближайшее время. На одном ошейнике было выгравировано «Ал-Ка», на другом «Ба-Та».

Потом Ал-Ка открыл замки на цепи девушек, и он со своей ушел в одну сторону, а Ба-та со своей — в другую. Больше два прежних мула не казались неразлучными. За каждым шла девушка, с руками, по-прежнему связанными за спиной.

— А какова будет моя участь? — рассмеялась Вика из Трева.

— Ты свободна, — напомнил я ей.

— Но моя судьба? — с улыбкой спросила она.

Я рассмеялся.

— Та же, что у них, — ответил я, взял на руки и вынес из помещения.

В течение пяти дней мы с Миском решали, как организовать жизнь роя после войны. Проще всего было восстановить все службы и обеспечить необходимым царей-жрецов и людей. Гораздо труднее принять политическое решение, добиться, чтобы эти два разных вида жили мирно и процветали в одном и том же поселении. Миск готов был предоставить людям голос в решении дел роя; больше того, он готов был тем, кто не хочет оставаться в рое, помочь вернуться в свои города.

Мы обсуждали эти вопросы, когда внезапно пол помещения подпрыгнул и раскололся. Одновременно две стены рухнули. Миск закрыл меня своим телом и потом со своей огромной силой приподнялся, сбросив груду камней.

Весь рой дрожал.

— Землетрясение! — воскликнул я.

— Сарм не умер, — ответил Миск. Пыльный, покрытый беловатым порошком, он, не веря своим глазам, рассматривал разрушения. Мы видели, как на удалении стена купола над комплексом начала раскалываться, на здания падали огромные камни. — Он собирается уничтожить рой, — сказал Миск. — Он уничтожит всю планету.

— Где он? — спросил я.

— В энергетическом центре.

Я выбрался из-под камней, выбежал из комнаты и прыгнул на первый же транспортный диск. Дорога оказалась разбитой, усеянной обломками, но диск поднимался над ними на газовой подушке и, наклоняясь и прыгая, двигался вперед.

Вскоре, несмотря на то что диск был поврежден падающими камнями и я едва мог видеть сквозь висящие в туннелях облака пыли, я оказался у энергетического центра. Соскочив с диска, я побежал к входу. Дверь оказалась закрытой, но я отыскал ближайшее вентиляционное отверстие и вырвал решетку. Меньше чем через минуту, сняв вторую решетку, я спрыгнул на пол огромного куполообразного помещения энергетического центра. Ни следа Сарма. Сам я не знаю, как чинить оборудование, поэтому я подошел к входной двери, открыл замок — он был заперт изнутри, — и распахнул дверь настежь. Теперь смогут войти Миск и инженеры. И тут же от выстрела из серебряной трубы дверь над моей головой почернела. Подняв голову, я увидел на узком мостике, который идет по наружной поверхности купола, закрывающего энергетическую установку, Сарма. Еще один выстрел чуть не сжег меня, оставив лужу расплавленного мрамора в пяти футах от того места, где я стоял. Уклоняясь от выстрелов, я побежал к стене, там Сарм сверху не сможет достать меня огнем.

Я видел его сквозь голубоватый купол, закрывавший установку, высоко вверху — золотая фигура на узком мостике у самого верха купола. Он выстрелил в меня, прожег дыру в куполе, обнажив энергетическую установку. Тем же выстрелом он вырвал часть купола возле того места, где я стоял. Следующим выстрелом через отверстие сверху он может принести много вреда, и я переменил позицию. Но тут Сарм как будто утратил интерес ко мне, может быть, решил, что я убит, а вернее, хотел сохранить заряды для более важных дел, потому что он начал методично стрелять в щиты управления, уничтожая их один за другим. Потом он выстрелил прямо в установку, и она загудела, столбы пурпурного пламени подняли из нее чуть не до дыры, пробитой Сармом в куполе. С одной стороны, хотя я тогда едва обратил на него внимание, показалась еле видная куполообразная золотистая фигура золотого жука; очевидно, испуганный и сбитый с толку, он пробрался из туннеля через открытую дверь в помещение установки. Где же Миск и его инженеры? Вероятно, туннели обрушились, и сейчас их пытаются пробить, чтобы добраться до энергетического центра.

Я знал, что должен попытаться остановить Сарма, но что же мне делать? Он вооружен серебряной трубой, а у меня только стальной горянский меч.

Сарм долго стрелял в щиты у стен, несомненно, решив уничтожить приборы управления. Я надеялся, что так он истощит заряд у своего оружия.

Оставив свое убежище, я устремился к мостику и скоро оказался на этом узком переходе. Он шел вокруг купола, который теперь едва сдерживал огненную ярость, волнующееся море огня, бившееся о гладкие стены.

Я быстро поднимался по мостику и вскоре ясно увидел Сарма на самом верху купола; именно там он мне демонстрировал могущество царей-жрецов и объяснял, как видоизменение нервной сети привело к этому могуществу. Сарм не замечал моего приближения, по-видимому, не мог поверить, что я решусь преследовать его в таком опасном месте.

Но тут он повернулся, увидел меня, казалось, удивился, но тут же взметнулась серебряная труба, и я изо всех сил побежал по стальным ступеням. Затем стена купола разделила меня и царя-жреца. Он выстрелил, пробив дыру сначала в одной стене купола, а потом в другой, прямо подо мной. Дважды еще стрелял Сарм, и дважды я уворачивался, стараясь, чтобы между нами все время находилась двойная стена купола. Потом я увидел, как он повернулся и продолжил стрельбу по щитам. Увидев это, я снова начал подниматься по лестнице. Потом, к своей радости, увидел, что из трубы больше не вырывается пламя, у оружия Сарма кончился заряд.

Что теперь будет делать Сарм?

Со своего положения на верху купола он ничего не может сделать, хотя для стрельбы по щитам это была идеальная позиция.

Жалеет ли он, что потратил много зарядов для стрельбы по мне? Чтобы причинить дальнейший вред, он должен спуститься и перейти к щитам по другую сторону купола, но для этого ему нужно миновать меня, а я решил не позволить ему этого.

Медленно я поднимался по мостику, избегая поврежденных ступеней.

Сарм, казалось, не торопится. Он ждет меня.

Я видел, как он отшвырнул свою серебряную трубу, видел, как она упала в одно из отверстий в куполе прямо в огненное бушующее море внизу.

И вот я стою не более чем в десяти ярдах от царя-жреца.

Сарм смотрел, как я приближаюсь, теперь он нацелил на меня свои антенны и выпрямился во весь свой золотой рост.

— Я знал, что ты придешь, — сказал он.

Каменная стена слева треснула, отдельные ее камни полетели с грохотом вниз.

Туча пыли на мгновение скрыла фигуру Сарма.

— Я уничтожаю планету, — сказал он. — Она выполнила свое назначение.

— Он смотрел на меня. — Она дала убежище рою царей-жрецов. Но больше царей-жрецов нет, остался только я, Сарм.

— В рое еще много царей-жрецов, — ответил я.

— Нет, — возразил он, — есть только один царь-жрец, перворожденный, Сарм, тот, что не предаст рой, кого любила Мать, который хранил древние законы своего народа.

Подобная лезвию фигура царя-жреца, казалось, дрожит на мостике, его антенны будто развеваются на ветру.

С потолка падало все больше камней, оно стучали о голубую поверхность внутреннего купола.

— Ты уничтожил рой, — сказал Сарм, глядя на меня.

Я ничего не ответил. Даже не доставал меч.

— Теперь я уничтожу тебя, — сказал Сарм.

Меч покинул ножны.

Сарм взялся за стальные перила слева от себя и с невероятной силой царя-жреца одним рывком вырвал стальной прут восемнадцати футов длиной. Легко, как деревянной палочкой, взмахнул им.

Этот прут — страшное оружие, он легко может ударить меня, отбросить на двести футов к противоположной стене, прежде чем я приближусь к нему.

Я отступил, Сарм начал приближаться.

— Примитивно, — сказал Сарм, разглядывая свою стальную дубину, потом снова взглянул на меня, антенны его свернулись. — Ничего, подойдет.

Я знал, что не смогу отступать долго, Сарм гораздо быстрее, он догонит меня, прежде чем я смогу повернуться.

Я не могу прыгнуть в сторону: там только гладкий крутой изгиб стены купола, я скользну к смерти и упаду, как те камни с крыши, в дымный огненный рокот внизу.

А передо мной Сарм, с дубиной наготове. Если он первым ударом промахнется, может быть, я смогу подобраться ближе, но мне казалось маловероятным, что он промахнется.

Не очень подходящее место для смерти.

Если бы только я мог отвести взгляд от Сарма и в последний раз взглянуть на чудесный рой и на разрушение, которому он подвергается. В воздухе висели тучи пыли, внизу слышали удары падающих камней, стены дрожали, купол и мостик, прикрепленный к нему, вздрагивали и корчились. Я представил себе, как вздымаются волны далекой Тассы, как в нее рушатся утесы Сардара, Вольтая и Тентиса; рушатся горы и воздвигаются новые, обширные поля Са-Тарна раскалываются, падают башни городов, ограда из черных бревен, окружающая Сардар, разрывается в сотнях мест. Я представлял себе панику в городах Гора, раскачивающиеся корабли в море, паническое бегство диких животных, и из всех людей только я нахожусь в месте, где началось все это опустошение, только я смотрю на виновника этих разрушений, золотого разрушителя планеты.

— Бей, — сказал я. — И покончим с этим.

Сарм поднял стальной стержень, и я ощутил в его позе смертоносную решимость, все золотые волоски застыли неподвижно, сейчас длинные стержень свистнет и обрушится на мое тело.

Я скорчился с мечом в руке и ждал удара.

Но Сарм не ударил.

К моему удивлению, он опустил стержень и застыл, будто напряженно к чему-то прислушивался. Антенны его дрогнули и напряглись, но не застыли, все чувствительные волоски заколебались. Тело его неожиданно расслабилось.

— Убей его, — сказал он. — Убей его.

Я подумал, что это он себе, чтобы покончить со мной, но почему-то тут же понял, что это не так.

Потом тоже почувствовал что-то и обернулся.

За мной, поднимаясь по узкому мостику, перебирая своими шестью маленькими конечностями, медленно переваливая золотым куполообразным телом со ступеньки на ступеньку, двигался золотой жук, которого я видел внизу.

Грива на его спине поднялась, как антенны, ее волоски странно, мягко шевелились, как шевелятся подводные растения в холодных течениях моря.

До меня донесся наркотический запах от этой поднятой извивающейся гривы, хотя я стоял высоко в свежем воздухе, на вершине купола.

Стальной прут выпал из конечности Сарма, скользнул по выпуклой стене купола и с грохотом упал далеко внизу.

— Убей его, Кабот, — послышалось из переводчика Сарма. — Убей его, Кабот, пожалуйста. — Царь-жрец не мог пошевелиться. — Ты человек, — доносилось из переводчика. — Ты можешь его убить. Убей его, Кабот, прошу тебя.

Я отстранился, вцепившись в перила.

— Нельзя, — сказал я Сарму. — Великий грех убивать золотого жука.

Мимо меня медленно протиснулось большое куполообразное тело под сросшимися крыльями, вытягивая к Сарму антенны, открывая трубчатые челюсти.

— Кабот, — послышалось из переводчика.

— Так люди используют инстинкты царей-жрецов против них самих, — сказал я.

— Кабот… Кабот… Кабот… — из преобразователя.

И тут, к моему изумлению, когда золотой жук приблизился к Сарму, царь-жрец опустился на все конечности, будто встал на колени, и неожиданно погрузил лицо и антенны в извивающуюся гриву золотого жука.

Я видел, как трубчатые челюсти пронзили грудь царя-жреца.

Облако пыли повисло между мной и этой парой, застывшей в объятиях смерти.

О купол ударялись камни и с грохотом обрушивались вниз.

Весь купол и мостик, казалось, приподнимаются и вздрагивают, но вцепившиеся друг в друга существа не обращали на это внимание.

Антенны Сарма погрузились в гриву золотого жука, его хватательные крючки гладили золотистые волоски гривы, он даже пытался слизывать их выделения.

— Радость, — донеслось из переводчика Сарма. — Радость, радость.

Я не мог не слышать звуков всасывания. Это работали челюсти золотого жука.

Я понял, почему золотым жукам разрешалось жить в рое, почему цари-жрецы не уничтожили их, хотя это и означало их собственную смерть.

Должно быть, волоски золотого жука, покрытые наркотическими выделениями, давали царям-жрецам достойную компенсацию за тысячелетия аскетических поисков разгадок научных тайн, приводили к прекрасной кульминации эти долгие-долгие жизни, посвященные рою, его законам, обязанностям и усилению его могущества.

Я знал, что у царей-жрецов мало радостей, и теперь понял, что самая большая среди них — это смерть.

Один раз Сарм, великий царь-жрец, невероятным усилием воли оторвал голову от золотых волосков и посмотрел на меня.

— Кабот, — донеслось из переводчика.

— Умри, царь-жрец, — негромко сказал я.

Последнее, что я услышал из транслятора Сарма, было слово «радость».

В последней смертельной судороге Сарм вырвался из объятий золотого жука, тело его распрямилось на все великолепные двадцать футов роста.

Так он стоял на мостике на вершине большого купола, а под ним ревел и гудел энергетический центр царей-жрецов.

В последний раз Сарм огляделся, антенны его обозревали величие роя, потом он покачнулся, сорвался с мостика, упал на поверхность купола и скользнул на обломки внизу.

Раздувшийся медлительный жук медленно повернулся ко мне.

Одним ударом меча я разрубил его голову.

Ногой столкнул его тело с мостика и смотрел, как оно скользит по стене купола и, как тело Сарма, падает вниз.

Я стоял на вершине купола и смотрел на гибнущий рой.

Далеко внизу у входа я видел золотые фигуры царей-жрецов. Среди них был и Миск. Я повернулся и начал спускаться.

32. НА ПОВЕРХНОСТЬ

— Это конец, — сказал Миск. Он лихорадочно работал у контрольных приборов, его антенны напрягались, читая показания стрелок запахов.

Рядом работали другие цари-жрецы.

Я посмотрел на разбитое золотое тело Сарма, лежавшее среди обломков на полу, полускрытое тучами пыли.

Услышал, как подавилась рядом девушка, и обнял плечи Вики из Трева.

— Нам потребовалось время, чтобы пробиться к тебе, — сказал Миск. — Но теперь уже поздно.

— Планета? — спросил я.

— Рой… мир… — ответил Миск.

Пузырящаяся масса под куполом начала прожигать его, послышался треск, полились ручейки густого шипящего вещества, они, как голубая лава, протискивались в трещины купола. На внешней поверхности купола образовывались капли того же вещества.

— Мы должны уходить отсюда, — сказал Миск, — купол расколется.

Он указал на стрелку показателя запахов; я, конечно, ничего не смог понять.

— Пошли, — послышалось из переводчика Миска.

Я поднял Вику и понес ее из рушащегося помещения, за нами торопились цари-жрецы и сопровождавшие их люди.

Я повернулся только один раз и увидел, как Миск склонился к телу Сарма, лежащему среди обломков. Послышался громкий треск, стена купола раскололась, и оттуда полился поток густой раскаленной жидкости.

А Миск по-прежнему возился у тела Сарма.

Пурпурная масса приближалась к царю-жрецу.

— Быстрее! — закричал я ему.

Но царь-жрец не обращал на это внимания, пытаясь сдвинуть большой каменный блок, прижавший одну из конечностей мертвого Сарма.

Я опустил Вику за груду камней и побежал к Миску.

— Идем! — Я постучал кулаком по его груди. — Быстрее!

— Нет, — ответил Миск.

— Ом мертв! Оставь его!

— Он царь-жрец, — сказал Миск.

Голубая лава приближалась с шипением. Мы вдвоем подняли камень, Миск нежно поднял разбитое тело Сарма, и мы заторопились к отверстию, а голубая шипящая раскаленная жидкость поглотила то место, где мы только что стояли.

Миск, несущий Сарма, остальные цари-жрецы и люди, включая нас с Викой, выбрались из энергетического центра и направились к комплексу в середине прежней территории Сарма.

— Почему? — спросил я Миска.

— Потому что он царь-жрец.

— Он предатель, — сказал я, — он изменил рою, он коварно убил бы тебя а теперь он уничтожил ваш рой и всю планету.

— Все равно он царь-жрец, — ответил Миск и нежно коснулся антеннами разбитого тела Сарма. — И он перворожденный. И его любила Мать.

Сзади раздался сильный взрыв, и я понял, что купол не выдержал, и теперь весь энергетический центр разрушен.

Туннель, по которому мы шли, подпрыгнул и изогнулся у нас под ногами.

Мы подошли к проходу, который Миск, цари-жрецы и люди прорубили сквозь обломки, прошли по нему и оказались в одном из больших комплексов.

Было холодно, и все люди, включая меня, дрожали в своих коротких пластиковых одеяниях.

— Смотри! — крикнула Вика, указывая вперед.

И мы все увидели высоко вверху, наверно, в миле над нами, открытое голубое небо Гора. Большая щель, с краев которой все еще падали камни, появилась в потолке роя, прорезала многочисленные пласты над ним, пока сквозь отверстие не стало видно прекрасное голубое небо мира наверху.

Многие люди громко закричали от удивления: они никогда не видели неба.

Цари-жреца заслонили свои антенны от яркого солнечного света.

И мне вдруг пришло в голову, почему цари-жрецы так зависят от людей, так нуждаются в них.

Они не выносят солнечных лучей!

Я посмотрел на небо.

И понял, какой была боль и радость ночного полета. Его крылья, сказала Мать, как потоки золота.

— Как оно прекрасно! — воскликнула Вика.

— Да, прекрасно, — согласился я.

Я вспомнил, что уже девять лет девушка не видела неба.

Обнял ее за плечи и держал, а она плакала, обратив лицо к далекому небу.

В этот момент из-за угла ближайшего здания показался один из кораблей Миска. На нем был Ал-Ка в сопровождении своей женщины.

Корабль приземлился рядом с нами.

Через мгновение появился второй — с Ба-Та. С ним тоже была женщина.

— Пришло время каждому выбирать место смерти, — сказал Миск.

Цари-жрецы, конечно, не покинут рой. К моему удивлению, большинство людей, в основном те, кто вырос в рое и считает его своим домом, тоже пожелали остаться.

Другие, однако, охотно садились на корабли, чтобы улететь в отверстие вверху.

— Мы уже вылетали много раз, — сказал Ал-Ка, — и другие корабли тоже, потому что рой в десятке мест разбит и открыт под небом.

— Где ты хочешь умереть? — спросил я Вику из Трева.

— Рядом с тобой, — просто ответила она.

Ал-Ка и Ба-Та, как я и ожидал, передали свои корабли другим пилотам, потому что намерены были остаться в рое. Их женщины, к моему удивлению, добровольно решили остаться рядом с мужчинами, которые надели им на шеи золотые ошейники.

Я увидел вдали Куска. Ал-Ка и Ба-Та в сопровождении своих женщин пошли к нему. Они встретились в ста ярдах от меня, и я видел, как царь-жрец положил передние конечности на плечи людей, и они стояли и ждали конца роя.

— Наверху нет безопасности, — сказал Миск.

— Здесь тоже, — ответил я.

— Верно, — согласился Миск.

В удалении раздался глухой взрыв, мы услышали грохот обвала.

— Гибнет весь рой, — сказал Миск.

Я увидел слезы на глазах людей.

— Неужели мы ничего не можем сделать? — спросил я.

— Ничего, — ответил Миск.

Вика посмотрела на меня.

— А ты где хочешь умереть, Кабот?

Я увидел, что последний корабль готовится к полету вверх, в отверстие в крыше комплекса. Хорошо бы выбраться на поверхность, под голубое небо, взглянуть на зеленые поля за черным Сардаром. Но я сказал:

— Я решил остаться с Миском, моим другом.

— Хорошо, — сказала Вика, прижимаясь головой к моему плечу. — Я тоже остаюсь.

— Кое-что из твоих слов не переводится, — заметил Миск, нацелив на меня антенны.

Я посмотрел в большие золотые глаза Миска, на левом виднелся беловатый шрам — сюда попало лезвие Сарма в битве в помещениях Матери.

Я даже не мог сказать ему, что чувствую, потому что в его языке нет нужных слов.

— Я сказал, что хочу остаться с тобой. Между нами роевая правда.

— Понимаю, — сказал Миск и легко притронулся ко мне антеннами.

Правой рукой я слегка сжал чувствительный отросток, лежавший на моем левом плече.

Мы вместе смотрели, как медленно поднимается последний корабль, как он белой звездочкой исчезает в голубизне снаружи.

Куск, Ал-Ка, Ба-Та и их женщины пошли к нам через обломки.

Мы стояли на неровных сдвинувшихся камнях площади. Справа на одной стене в каскадах искр взорвалось несколько шаров-ламп; искры летели вниз и гасли, не коснувшись пола. Несколько камней обрушилось сверху, они падали на крыши зданий и пробивали их, разбивались на улицах. Пыль затянула комплекс, и я полой платья закрыл лицо Вики, чтобы защитить его. Тело Миска было покрыто пылью, пыль набилась мне в глаза и в горло.

Я улыбнулся про себя: Миск занялся очисткой. Мир может рушиться вокруг, но он не забудет о необходимости причесаться. Вероятно, пыль очень мешает ему, действует на чувствительные волоски.

— К несчастью, — сказал мне Ал-Ка, — вторая энергетическая установка еще не завершена.

Миск прекратил причесываться, Куск тоже уставил антенны на Ал-Ка.

— Что за вторая установка? — спросил я.

— Установка мулов, — ответил Ал-Ка, — ее строили пятьсот лет, готовя восстание против царей-жрецов.

— Да, — подтвердил Ба-Та, — ее построили инженеры мулы, выучившиеся у царей-жрецов, они в течение столетий собирали ее из украденных деталей в далеком районе старого роя.

— Я об этом не знал, — сказал Миск.

— Цари-жрецы недооценивали мулов, — заметил Ал-Ка.

— Я горжусь своими детьми, — сказал Куск.

— Мы не инженеры, — ответил Ал-Ка.

— Да, — согласился Куск, — но вы люди.

— Очень немногие из мулов знали об этой установке, — сказал Ба-Та. — Мы сами об этом не знали, пока к нам в войне не присоединилось несколько техников.

— А где эти техники сейчас? — спросил я.

— Работают, — ответил Ал-Ка.

Я схватил его за плечи.

— Можно ли ввести установку в действие?

— Нет, — сказал Ал-Ка.

— Тогда почему они работают? — спросил Миск.

— Это по-человечески, — ответил Ба-Та.

— Глупо, — заметил Миск.

— Но по-человечески, — повторил Ба-Та.

— Да, глупо, — снова сказал Миск, и антенны его согнулись, но потом он мягко коснулся ими плеча Ба-Та, желая показать, что не хотел его обидеть.

— А что нужно? — спросил я.

— Я не инженер, — ответил Ал-Ка. — Не знаю. — Он посмотрел ан меня. — Но это имеет какое-то отношение к силам ура.

— Эта тайна хорошо охранялась царями-жрецами, — сказал Ба-Та.

Миск задумчиво поднял антенны.

— У нас есть деструктор ура, который я соорудил в ходе войны, — послышалось из его переводчика. Они с Куском быстро соприкоснулись антеннами и мгновение держали их вместе. Потом разъединили. — Компоненты деструктора можно переналадить, — продолжал Миск, — но маловероятно, чтобы силовая петля замкнулась удовлетворительно.

— Почему? — спросил я.

— Во-первых, — сказал Миск, — энергетическая установка, сооруженная мулами, вероятно, чрезвычайно неэффективна; во-вторых, она сооружалась из частей, которые крали много столетий, и поэтому вряд ли их удастся совместить с частями деструктора.

— Да, — согласился Куск, и его антенны угнетенно обвисли, — вероятность не в нашу пользу.

Огромный камень упал с крыши и, как большой резиновый мяч, проскакал мимо нас. Вика закричала и теснее прижалась ко мне. Миск и Куск больше, чем когда-либо, начали раздражать меня.

— Есть ли хоть какой-нибудь шанс? — спросил я у Миска.

— Может быть, — ответил Миск, — потому что я сам не видел их установку.

— Но по теории вероятности, — подхватил Куск, — шансов нет.

— Шанс есть, но исключительно малый, — размышлял Миск, расчесывая чувствительные волоски.

— Согласен, — признал Куск.

Я схватил Миска, чтобы остановить это бесконечное расчесывание.

— Если есть хоть какой-то шанс, — закричал я, — нужно попробовать!

Миск посмотрел на меня, и его антенны удивленно приподнялись.

— Я царь-жрец, — сказал он. — Вероятность такова, что царь-жрец, как разумное существо, за это не возьмется.

— Но ты должен взяться! — закричал я.

Еще один камень упал в ста ярдах от нас и проскакал мимо.

— Я хочу умереть с достоинством, — сказал Миск, мягко отбирая у меня переднюю конечность и возобновляя расчесывание. — Царю-жрецу не полагается суетиться, как человеку, бороться, когда нет никакой надежды на успех.

— Если не ради тебя самого, — сказал я, — то ради людей — в рое и за его пределами. У нас единственная надежда на вас.

Миск перестал расчесывать волоски и посмотрел на меня.

— Ты этого хочешь, Тарл Кабот? — спросил он.

— Да, — ответил я.

А Куск посмотрел на Ал-Ка и Ба-Та.

— Вы тоже этого хотите?

— Да, — сказали Ал-Ка и Ба-Та.

И в этот момент в облаках пыли я увидел в пятидесяти ярдах от нас круглое куполообразное тело одного из золотых жуков.

Почти одновременно Миск и Куск подняли свои антенны и задрожали.

— Нам повезло, — послышалось из преобразователя Куска.

— Да, — согласился Миск, — теперь не нужно отыскивать золотого жука.

— Вы не должны сдаваться золотому жуку! — закричал я.

Я видел, как антенны Миска и Куска повернулись в сторону золотого жука, видел, как жук остановился, как начала подниматься его грива. И ощутил странный наркотический запах.

Я выхватил меч, но Миск мягко схватил меня за руку и не позволил наброситься на золотого жука и убить его.

— Нет, — сказал он.

Жук подполз ближе, и я увидел, что его грива развевается, как подводное растение, захваченное течением.

— Ты должен сопротивляться, — сказал я Миску.

— Я умру, — ответил Миск, — не отравляй мне эту радость.

Куск сделал шаг к жуку.

— Ты должен бороться до конца! — крикнул я.

— Это конец, — послышалось из переводчика Миска. — Я старался. А теперь я устал. Прости меня, Тарл Кабот.

— Так хочет умереть наш отец? — спросил Ал-Ка у Куска.

— Вы не понимаете, дети мои, — ответил Куск, — что значит золотой жук для царей-жрецов.

— Мне кажется, я понимаю, — воскликнул я, — но вы должны сопротивляться!

— Неужели ты хочешь, чтобы мы погибли, занятые бесполезной работой, умерли глупцами, лишенными последних радостей золотого жука? — спросил Миск.

— Да! — воскликнул я.

— Так не поступают цари-жрецы.

— Так пусть отныне они так поступают! — крикнул я.

Миск распрямился, его антенны развевались, все тело дрожало.

Он стоял дрожа, в облаке пыли, среди падающих обломков. Смотрел на собравшихся вокруг людей, на приближающегося золотого жука.

— Прогони его, — послышалось из транслятора Миска.

С криком радости я устремился к золотому жуку, и Вика, Ал-Ка, Ба-Та и их женщины присоединились ко мне; мы пинали жука, толкали его, отскакивали от его трубчатых челюстей, бросали в него камни и наконец отогнали.

Потом вернулись к Миску и Куску, которые стояли, соединив антенны.

— Отведите нас к установке мулов, — сказал Миск.

— Я вам покажу, — воскликнул Ал-Ка.

Миск снова повернулся ко мне.

— Я желаю тебе добра, Тарл Кабот, человек, — сказал он.

— Подожди, — ответил я, — я пойду с вами.

— Ты ничем не можешь помочь, — сказал он. Антенны Миска наклонились ко мне. — Стой на ветру и снова взгляни на небо и солнце.

Я поднял руки, и Миск осторожно коснулся моих ладоней антеннами.

— Желаю тебе добра, Миск, царь-жрец, — сказал я.

Миск повернулся и ушел в сопровождении Куска и остальных.

Мы с Викой остались одни в разрушающемся комплексе. На мгновение показалось, что вся крыша над нами раскололась и обвисла.

Я схватил Вику на руки и побежал.

С невероятной легкостью мы как будто плыли по направлению к туннелю, и, оглянувшись, я увидел, что крыша медленно обваливается, как каменный снегопад.

Я ощущал изменение в силе тяжести планеты. Может быть, скоро она расколется, превратится в пылевой пояс в нашей системе, а пояс этот изогнется и гигантской спиралью, как падающая птица, ринется в недра пылающего солнца.

Вика у меня на руках потеряла сознание.

Я бежал по туннелям, не представляя себе, что делать дальше.

И оказался в первом комплексе, из которого впервые бросил взгляд на рой царей-жрецов.

Двигаясь как во сне, касаясь пола через тридцать-сорок ярдов, я по рампе поднимался к лифту.

И увидел только темную открытую шахту.

Дверь была сломана, и в шахте валялся мусор. Висячих тросов не было, и в полусотне футов ниже я видел разбитую крышу лифта.

Похоже, мы застряли в рое. И тут я увидел в пятидесяти ярдах еще одну дверь, только меньшую.

Одним медленным долгим прыжком я оказался у этой двери и нажал кнопку сбоку от нее.

Дверь открылась, я влетел внутрь и нажал самую верхнюю кнопку в ряду.

Дверь закрылась, и лифт быстро пошел вверх.

Когда она снова открылась, я увидел зал царей-жрецов, хотя огромный купол над ним теперь был разбит и части его упали на пол.

Я нашел лифт, которым пользовался Парп, врач из Трева, мой хозяин в первые часы пребывания в рое царей-жрецов. Я вспомнил, что Парп вместе с Куском отказался подвергать меня имплантации и вступил в подпольную организацию сопротивления Сарму. Когда он в первый раз разговаривал со мной, как я теперь понял, он находился под контролем царей-жрецов, его контрольная сеть была активирована и слова и действия диктовались, по крайней мере в основном, из смотровой комнаты, но теперь смотровая комната, подобно большей части роя, разрушена, и даже если бы она была цела, теперь некому активировать сеть. Отныне Парп будет собственным хозяином.

Вика по-прежнему без сознания лежала у меня на руках, и я укутал ее в полы одежды, чтобы защитить лицо, глаза и горло от пыли.

Я направился к трону царей-жрецов.

— Приветствую тебя, Кабот, — произнес голос.

Я поднял голову и увидел Парпа, который спокойно сидел на троне, попыхивая трубкой.

— Ты не должен здесь оставаться, — сказал я ему, с беспокойством поглядывая на обломки купола.

— Мне некуда идти, — ответил Парп, удовлетворенно пыхтя трубкой. Он откинулся назад. Клуб дыма вырвался из трубки, но не поплыл, а буквально устремился вверх. — Хочу насладиться последними затяжками, — сказал Парп. Он благосклонно взглянул на меня, проплыл две или три ступени и встал рядом. Поднял край покрова, который я натянул на лицо Вики.

— Она прекрасна, — сказал Парп. — Очень похожа на мать.

— Да, — согласился я.

— Хотел бы я знать ее получше. — Парп улыбнулся. — Я недостойный отец для такой девушки.

— Ты очень хороший и храбрый человек, — возразил я.

— Я маленький, некрасивый и слабый, — ответил он, — и правильно моя дочь меня презирала.

— Я думаю, сейчас она бы не стала тебя презирать.

Он улыбнулся и снова закрыл ее лицо.

— Не говори ей, что я ее видел. Пусть забудет глупого Парпа.

Как мячик, он подпрыгнул, взлетел вверх и снова уселся на троне. Ударил по ручкам трона и от этого движения чуть не полетел вверх.

— Зачем ты сюда вернулся? — спросил я.

— Чтобы еще раз посидеть на троне царей-жрецов, — с усмешкой ответил Парп.

— Но зачем?

— Может, тщеславие, — сказал Парп. — А может, воспоминания. — Он снова хихикнул, и глаза его с усмешкой устремились на меня. — Но главным образом, потому что я считаю это самым удобным сидением во всем Сардаре.

Я рассмеялся.

Потом посмотрел на него.

— Ты ведь с Земли?

— Очень, очень давно, — ответил он. — Так и не привык сидеть на полу.

— Он снова захихикал. — Колени не сгибаются.

— Ты англичанин.

— Да, — с улыбкой сказал он.

— Привезен в путешествии приобретения?

— Конечно.

Парп с раздражением рассматривал свою трубку. Она погасла. Он начал рыться в мешочке с табаком, который висел у него на поясе.

— И как давно? — спросил я.

Он начал набивать трубку табаком. С уменьшением тяготения это стало нелегкой задачей.

— А что ты об этом знаешь? — спросил Парп, не глядя на меня.

— Я знаю о стабилизирующей сыворотке.

Парп посмотрел на меня, придерживая пальцем табак в трубке, чтобы он не улетел.

— Триста лет, — сказал он и снова обратил все внимание на трубку.

Он пытался затолкать в нее табак, но получалось плохо, потому что маленькие коричневые частички все время отделялись и всплывали над трубкой. Наконец ему удалось набить достаточно, чтобы они держали друг друга, и он пустил струю пламени из серебряной зажигалки.

— Где ты взял табак и трубку? — спросил я, потому что на Горе ничего подобного нет.

— Как ты понимаешь, — ответил Парп, — эту привычку я приобрел на Земле, и так как я несколько раз в качестве агента царей-жрецов возвращался на Землю, мне удавалось потакать ей. С другой стороны, в последнее время я стал выращивать собственный табак внизу в рое под лампами.

Пол у меня под ногами подскочил. Трон накренился, потом встал на место.

Парпа, казалось, больше беспокоит трубка, которая грозила снова потухнуть, чем раскалывающийся рядом мир.

Наконец ему удалось справиться с трубкой.

— А ты знаешь, — спросил он меня, — что это Вика отогнала золотых жуков, когда Сарм послал их на армию Миска?

— Нет, — ответил я, — не знал.

— Смелая девочка.

— Это я знаю, — сказал я. — Действительно замечательная и красивая женщина.

Парпу как будто понравились мои слова.

— Да, я тоже так считаю, — сказал он. И печально добавил: — И мать у нее была такая же.

Вика зашевелилась у меня на руках.

— Быстрее, — сказал Парп, будто чего-то испугался, — унеси ее отсюда, пока она не пришла в себя. Она не должна меня видеть!

— Почему?

— Потому что она меня презирает, а я не вынесу ее презрения.

— Думаю, нет.

— Иди, — просил он, — иди!

— Покажи мне дорогу.

Парп торопливо выбил трубку о ручку трона. Пепел и невыкуренные крошки табака повисли в воздухе, как дым, а потом разлетелись. Парп сунул трубку в сумку. Он проплыл с трона на пол и, касаясь поверхности через каждые двадцать ярдов, направился к выходу.

— Иди за мной, — сказал он.

Держа Вику на руках, я последовал за Парпом, чья одежда вздымалась и опадала на ходу, как будто он плывет в воде.

Скоро мы достигли стальной двери, Парп повернул ручку, и дверь поднялась.

Я увидел, как снаружи два снежных ларла повернулись мордами к входу. Цепей на них не было.

Глаза Парпа расширились от ужаса.

— Я думал, они уйдут, — сказал он. — Я их освободил, чтобы они не погибли в цепях.

Парп снова повернул ручку, дверь начала опускаться, но один из ларлов с диким ревом бросился к ней и успел просунуть половину тела и одну длинную когтистую лапу. Мы отскочили. Дверь прижала ларла, а он, испуганный, нажал на нее, и она погнулась. Ларл попятился, но дверь, несмотря на усилия Парпа, не закрывалась.

— Ты был добр, — сказал я.

— Я был дурак, — ответил Парп. — Всегда был!

— Но ты ведь не мог знать.

Вика откинула одежду с лица и попыталась встать.

Я поставил ее, а Парп отвернулся, торопливо закрывая лицо одеждой.

Я стоял у двери с мечом в руке, чтобы отогнать ларлов, если они попытаются войти.

Вика стояла чуть за мной, глядя на заклиненную дверь и на двух зверей за ней. Но тут она заметила Парпа, негромко вскрикнула, посмотрела на ларлов и снова на Парпа.

Краем глаза я видел, как она протянула руку и направилась к Парпу. Отвела его одежду и коснулась лица. Его глаза наполнились слезами.

— Отец! — заплакала она.

— Дочь моя! — ответил он и нежно обнял девушку.

— Я люблю тебя, отец.

И Парп зарыдал, опустив голову на плечо дочери.

Один из ларлов заревел, такой голодный рев обычно предшествует нападению.

Я хорошо знал этот звук.

— Отойди в сторону, — сказал Парп, и я едва узнал его голос.

Но отошел.

Парп стоял в дверях, держа в руках крошечный серебряный цилиндр. Я тысячу раз видел, как он прикуривал от него трубку. Когда-то я принял его за оружие.

Парп повернул зажигалку и направил ее в грудь ближайшего ларла. Нажал, и неожиданно вылетела струя огня Она отбросила Парпа на пять футов назад, а ближайший ларл взревел, дико взметнул лапы, оскалил клыки, белоснежная шерсть на груди почернела, на том месте, где было сердце зверя, образовалась дыра. Ларл дернулся и упал, растянувшись на камне.

Парп убрал маленькую трубку.

— Можешь ударить ларла в сердце? — спросил он.

Для этого нужен исключительно удачный удар мечом.

— Если будет возможность, — ответил я.

Второй ларл, разъярившись, присел, готовясь к прыжку.

— Хорошо, — не мигнув, ответил Парп. — Иди за мной!

Вика закричала, я крикнул Парпу, чтобы он остановился, но Парп бросился вперед, прямо в челюсти второго ларла, тот схватил его и начал бешено трясти, а я оказался у его лап и ударил ножом между ребер, прямо в сердце.

Полуразорванное тело Парпа, с переломанной шеей, со сломанными руками и ногами, выпало из челюстей зверя.

Вика со слезами кинулась к нему.

Я снова и снова бил мечом, пока ларл не затих.

Тогда я подошел и встал за Викой.

Она стояла на коленях у тела. Повернулась, посмотрела на меня и сказала:

— Он так боялся ларлов.

— Я знал многих храбрецов, — ответил я, — но такого храброго человека, как Парп из Трева, не встречал.

Она прижалась к изуродованному телу, шелка ее одежды покрылись кровью.

— Мы закроем тело камнями, — сказал я. — И я сниму шкуры с ларлов. Идти далеко, и нас ожидают холода.

Она посмотрела на меня полными слез глазами и кивнула.

33. ИЗ САРДАРА

Мы с Викой, одетые в шкуры снежных ларлов, направились к воротам в мрачной черной ограде, окружающей Сардар. Путешествие было необычным, но недолгим. Мы перепрыгивали через пропасти, почти плыли в холодном воздухе, и я говорил себе, что Миск, его цари-жрецы и люди, инженеры роя, проигрывают битву, которая решает, могут ли цари-жрецы и люди, действуя вместе, спасти мир, или в конце концов Сарм, перворожденный, победит, и мир, который я так люблю, превратится в обломки, сгорающие в пламенеющем погребальном костре Солнца.

Путь от ворот до владений царей-жрецов в Сардаре занял у меня четыре дня, а на обратном пути уже на утро второго дня мы с Викой увидели обломки больших ворот и ограду — теперь упавшие и переломанные бревна.

Скорость возвращения объяснялась не тем, что мы спускались, хотя и это сыграло свою роль, а главным образом уменьшением силы тяжести. Я мог, держа Вику на руках, быстро продвигаться по тропе, которая в других условиях была бы опасной или совершенно непроходимой. Несколько раз я просто прыгал с одного участка тропы на сто футов вниз на другой участок; иначе мне пришлось бы пройти между этими пунктами не менее пяти пасангов. Иногда я вообще отказывался от тропы и двигался напрямик, от одного утеса к другому. Когда на утро второго дня мы увидели ворота, ослабление силы тяжести достигло максимума.

— Это конец, Кабот, — сказала Вика.

— Да, — согласился я, — я тоже так считаю.

С того места, где мы стояли на тропе, едва держась на ногах, видна была огромная толпа, из представителей всех каст Гора. Люди толпились у остатков ограды и со страхом глядели на горы. Впереди в несколько рядов, насколько я мог видеть в обе стороны, стояли люди в белой одежде посвященных. Даже с того места, где мы стояли, слышался запах бесчисленных жертвенных костров, запах горящего мяса босков, тяжелые испарения ладана, кипящего в больших котлах, подвешенных на цепях над кострами. Мы слышали непрерывные гимны, видели, как посвященные простираются ниц, умоляя царей-жрецов о милости.

Я снова взял Вику на руки и, наполовину идя, наполовину плывя, направился вниз, к развалинам ворот. Когда нас увидели, в толпе послышались громкие крики, потом все стихло, все смотрели на нас.

Мне вдруг показалось, что Вика стала тяжелее, и я сказал себе, что, должно быть, начинаю уставать.

Я прыгнул с тропы на дно небольшого ущелья и сильно ударился ступнями при приземлении. Очевидно, неверно рассчитал расстояние.

Теперь нужно прыгнуть на другую сторону, футов на тридцать вверх. Нужен всего один прыжок. Но прыгнуть я сумел только на пятнадцать футов, задел ногой камень и услышал, как он с грохотом катится вниз. Я снова прыгнул, вложив на этот раз в прыжок все силы, перепрыгнул через край ущелья футов на десять и приземлился между ущельем и воротами.

У меня возникла мысль, но я не решался прислушаться к ней.

Но тут я посмотрел на развалины ограды и на упавшие ворота, а за ними

— на огни бесчисленных костров, на пар от котлов с ладаном. Теперь дым не расплывался и рассеивался. Нет, он стройными столбами поднимался к небу.

Я закричал от радости.

— В чем дело, Кабот? — воскликнула Вика.

— Миск победил! — крикнул я. — Мы выиграли!

Не задерживаясь, чтобы поставить ее на ноги, я длинными мягкими прыжками устремился к воротам.

И только у ворот поставил Вику на землю.

Передо мной была изумленная толпа.

Я знал, что никогда в истории планеты человек не возвращался из Сардара.

Посвященные, многие сотни, стояли склонившись перед утесами Сардара. Я видел их бритые головы, их лица казались черными на белом фоне одежд, глаза широко раскрыты и полны страха, тела в одежде их касты дрожат.

Вероятно, они ожидали, что меня у них на глазах уничтожит огненная смерть.

За посвященными теснились люди из сотен городов, объединившись в общем страхе и мольбе, обращенной к жителям Сардара. Я представлял себе, какой ужас и смятение привели этих людей, обычно враждующих друг с другом, сюда, к остаткам ограды, в темную тень Сардара: землетрясения, цунами, ураганы и атмосферные вихри, непонятное уменьшение силы тяжести, ослабление связи между ними и поверхностью.

Я посмотрел на испуганные лица посвященных. И подумал, что, возможно, их бритые головы, традиционный древний обычай, как-то связаны с гигиенической практикой роя.

Я был доволен тем, что, в отличие от посвященных, люди других каст не падали ниц. В толпе были жители Ара, Тентиса, Тарна, узнаваемые по двум желтым полоскам в поясе; из Порт-Кара, из Тора, Коса, Тироса; может быть, из Трева, родного города Вики; может быть, даже из погибшего, исчезнувшего Ко-ро-ба; и в толпе были представители всех каст, даже самых низших, таких, как крестьяне, седельщики, ткачи, козопасы, поэты и торговцы, но никто из них не пресмыкался; как странно. Я знал, что посвященные утверждают, что цари-жрецы любят их, они даже повторяют их внешность; но я знал также, что цари-жрецы никогда не стали бы пресмыкаться; похоже, что в своих усилиях походить на богов посвященные ведут себя как рабы.

Один из посвященных стоял.

Мне было приятно это видеть.

Это был высокий человек, плотного сложения, с мягкими чертами лица, с глубоким низким голосом, который очень впечатляет в храме посвященных, построенных так, чтобы такие голоса оказывали максимальное воздействие. Глаза у него, как я заметил, в противоположность мягкому лицу, острые и проницательные. Этот человек не дурак. На левой руке, полной и мягкой, тяжелое кольцо с большим белым камнем, на камне выгравирован символ Ара. Я решил — правильно, как выяснилось позже, — что это верховный посвященный Ара, тот самый, кто занял место верховного посвященного, уничтоженного у меня на глазах огненной смертью год назад.

— Я пришел из жилища царей-жрецов, — сказал я, возвышая голос, чтобы меня услышало как можно больше людей. Я не хотел разговаривать с этим человеком наедине; он потом сможет так передать содержание разговора, как ему захочется.

Я заметил, как он украдкой взглянул на дым одного из костров.

Дым пологой дугой уходил в небо Гора.

Он знает!

Он знает, что сила тяготения планеты восстанавливается.

— Я хочу говорить! — воскликнул я.

— Подожди, о долгожданный вестник царей-жрецов! — ответил он.

Я смолк, желая узнать, что ему нужно.

Человек сделал знак полной рукой, и вперед вывели белого боска, прекрасного в его длинной пушистой шерсти, с изогнутыми полированными рогами. Пушистая шерсть была расчесана, на рогах висели нити бус.

Достав из сумки маленький нож, посвященный отрезал у животного прядь волос и бросил в костер. Потом сделал знак своему помощнику, и тот мечом разрезал горло животного, боск опустился на колени; кровь из горла собирал в сосуд третий посвященный.

Я нетерпеливо ждал. Двое посвященных отрубили ногу боска и, в жире и крови, бросили ее в костер.

— Все остальное не помогало! — воскликнул верховный посвященный, размахивая руками. Он начал быстро читать молитвы на древнем горянском; это язык, на котором посвященные разговаривают между собой и совершают свои обряды. В конце длинной, но торопливо прочитанной молитвы, рефрен которой подхватывали все посвященные, он воскликнул:

— О цари-жрецы, пусть эта последняя жертва смягчит ваш гнев. Пусть запах этой жертвы будет приятен вашим ноздрям! Примите нашу жертву! Ее приносит Ом, глава всех высших посвященных Гора!

— Нет! — закричали другие, верховные посвященные остальных городов. Я знал, что верховный посвященный Ара, следуя политике своего предшественника, стремится захватить власть над всеми посвященными; он заявляет, что является главой всех посвященных, но это утверждение, разумеется, отвергают верховные посвященные других городов, которые считают себя независимыми главами клана в каждом городе. Я полагал, что если Ар не завоюет остальные города и не произойдет политической реорганизации в масштабах всей планеты, требования посвященных Ара всегда будут оспариваться.

— Это наша общая жертва! — воскликнул один из верховных посвященных.

— Да! — поддержали его другие.

— Смотрите! — воскликнул верховный посвященный Ара. Он указал на дым, который теперь поднимался почти естественно. Посвященный подпрыгнул, как бы желая проиллюстрировать свои слова. — Моя жертва приятна ноздрям царей-жрецов! — закричал он.

— Наша жертва! — закричали остальные посвященные.

Послышался многоголосый радостный крик: люди в толпе начали понимать, что мир возвращается к привычному порядку. Слышались радостные возгласы и благодарности царям-жрецам.

— Смотрите! — закричал верховный посвященный Ара. Он указал на дым, который из-за перемены направления ветра устремился теперь прямо в Сардар.

— Цари-жрецы вдыхают запах моей жертвы!

— Нашей жертвы! — настаивали остальные верховные посвященные.

Я улыбнулся про себя. Представил себе, как в ужасе дрожат антенны царей-жрецов при одной мысли о жирном дыме.

И тут ветер опять переменился, и дым повалил от Сардара в сторону толпы.

Вероятно, сейчас цари-жрецы выдыхают, подумал я, но у верховного посвященного было больше практики в истолковании знаков, чем у меня.

— Смотрите! — закричал он. — Цари-жрецы посылают нам благословение, дымом жертвы они говорят нам о своей мудрости и милосердии!

В толпе послышались крики радости и возгласы благодарности царям-жрецам.

Я хотел использовать эту бесценную возможность, прежде чем люди Гора поймут, что сила тяготения и нормальные условия восстановились, чтобы заставить их отказаться от обычной воинственности, жить в мире и братстве, но этот момент, прежде чем я успел это осознать, был отобран у меня верховным посвященным Гора и использован в собственных целях.

Теперь, когда толпа в радости начала рассеиваться, я понял, что больше не представляю никакого интереса, что я просто еще одно указание милости царей-жрецов, что кто-то — неважно, кто — вернулся из Сардара.

И в этот момент я вдруг понял, что меня окружили посвященные.

Их кодекс запрещает им убивать, но я знал, что они с этой целью нанимают людей из других каст.

Я посмотрел на верховного посвященного Ара.

— Кто ты, чужестранец? — спросил он.

Кстати, понятия «чужестранец» и «враг» на горянском обозначаются одним словом.

— Никто, — ответил я.

Я не открою ему свое имя, свою касту, свой город.

— Это хорошо, — сказал верховный посвященный.

Его собраться окружали меня все теснее.

— На самом деле он не пришел из Сардара, — сказал другой посвященный.

Я удивленно посмотрел на него.

— Да, — подтвердил другой. — Я видел. Он вышел из толпы, прошел за ограду и вернулся. Он был в ужасе. Он не пришел с гор.

— Ты понял? — спросил меня верховный посвященный.

— Вполне.

— Но это неправда! — воскликнула Вика из Трева. — Мы были в Сардаре. Мы видели царей-жрецов!

— Она богохульствует, — сказал один из посвященных.

Я велел Вике молчать.

Неожиданно мне стало грустно. Я подумал, какой будет судьба людей из роя, если они попытаются вернуться в свои города. Может, если будут молчать, смогут жить на поверхности, да и то не в своих городах, потому что в их городах посвященные обязательно вспомнят, что они уходили в Сардар.

И я с огромной печалью понял, что то, что я знаю и знают другие, никак не изменит жизнь Гора.

У посвященных свой образ жизни, свои древние традиции, свои средства существования, престиж касты, который он считают высшим на планете, свое учение, свои святые книги, церемонии и обряды, своя роль в культуре. Допустим, они узнают истину. Что это изменит? Неужели я на самом деле жду от них — от всех, что они сожгут свои одеяния, откажутся от притязаний на тайные знания и власть, разберут мотыги крестьян, иглы ткачей, займутся другими скромными работами?

— Он самозванец, — сказал один из посвященных.

— Он должен умереть, — заявил другой.

Я надеялся, что на других людей, вернувшихся из роя, посвященные не станут устраивать облавы и сжигать их как еретиков и богохульников.

Может, с ними будут обращаться, как с фанатиками, как со спятившими бездомными бродягами, невинными в своем безумии. Кто им поверит? Кто поверит на слово бродяге вопреки утверждениям могущественной касты посвященных? И даже если поверят, кто посмеет сказать об этом вслух?

Похоже, посвященные победили.

Я предположил даже, что многие люди вернутся в рой, где могут жить, любить и быть счастливыми. Другие, чтобы не потерять небо Гора над головой, признаются в обмане; но таких, я полагал, будет мало; однако будет много признаний тех, кто никогда не бывал в Сардаре, их наймут посвященные, чтобы дискредитировать рассказы вернувшихся. Я был уверен, что большинство вернувшихся из Сардара переберутся в новые города, где они никому не известны, и попытаются начать жизнь заново, как будто не хранится в их сердцах тайна Сардара.

Я стоял, поражаясь величию и ничтожеству человека.

И тут со стыдом я понял, что сам чуть не предал своих товарищей. Я намеревался воспользоваться моментом, заявить, что пришел с посланием от царей-жрецов, заставить людей жить так, как я считаю правильным, уважать друг друга, быть добрыми и достойными звания разумного существа, но какой от всего этого толк, если оно будет исходить не из сердца самого человека, а из страха перед царями-жрецами, из стремления угодить им? Нет, я не буду стараться переделывать людей, утверждая, что этого хотят цари-жрецы, хотя, возможно, на время это и подействует. Желание стать лучше должно исходить от самого человека, Если он встанет, то только на собственные ноги.

И я почувствовал благодарность к верховному посвященному Ара за его вмешательство.

Я понял, какими опасными могут быть посвященные, если послание, обращенное к благородству и морали человечества, вступит в противоречие с их суевериями и многочисленными впечатляющими церемониями.

Верховный посвященный из Ара сделал знак остальным.

— Отойдите, — приказал он, и они повиновались.

Поняв, что он хочет поговорить со мной наедине, я попросил Вику отойти. Она послушалась.

Мы с верховным посвященным рассматривали друг друга.

Неожиданно я перестал видеть в нем врага и почувствовал, что и он больше не считает меня противником.

— Ты много знаешь о Сардаре? — спросил я.

— Достаточно, — ответил он.

— Но тогда почему?..

— Тебе трудно будет понять.

Я чувствовал запах дыма, слышал, как шипит жир боска на жертвенном костре.

— Расскажи мне, — сказал я.

— Большинство, — ответил он, — как ты правильно решил, простые верующие члены моей касты, но есть и другие, кто заподозрил правду и испытывает мучения, есть такие, кто подозревает истину, но делает вид, что ничего не знает. Но мне, Ому, высшему посвященному Ара, и некоторым другим высшим посвященным все это не подобает.

— А чем же вы отличаетесь?

— Я… и некоторые другие… мы ждем человека. — Он посмотрел на меня. — Он еще не готов.

— Чего ждете? — спросил я.

— Чтобы человек поверил в себя, — ответил Ом. Он улыбнулся. — Мы пытаемся оставить щель, чтобы человек заглянул и заполнил ее… и кое-кто это делает, но немногие.

— Что за щель?

— Мы не обращаемся к сердцам людей, — сказал Ом, — но только к их страху. Мы говорим не о любви и храбрости, не о верности и благородстве, но об обрядах, о послушании, о наказании со стороны царей-жрецов; если бы мы говорили по-другому, человеку трудно было бы вырасти. Так, в тайне от большинства членов своей касты, мы желаем собственного конца, таков наш путь к величию человека.

Я долго смотрел на посвященного, думая, правду ли он говорит. Ничего более странного мне не приходилось слышать от посвященного: большинство из них поглощены ритуалами своей касты, они высокомерны и педантичны.

Я вздрогнул, может, от холодного ветра с Сардара.

— Именно поэтому я остаюсь посвященным.

— Цари-жрецы существуют, — сказал я.

— Знаю, — ответил Ом, — но какое они имеют отношение к самому важному для человека?

Я немного подумал.

— Вероятно, никакого.

— Иди с миром, — сказал посвященный и сделал шаг в сторону.

Я протянул руку, и Вика присоединилась ко мне.

Верховный посвященный Ара повернулся к остальным. Он сказал:

— Я не видел, чтобы кто-то пришел с Сардара.

Остальные посвященные смотрели на нас.

— Мы тоже не видели, — сказали они.

Они расступились, мы с Викой прошли между ними и миновали ворота и разрушенную ограду, некогда окружавшую Сардар.

34. ЛЮДИ КО-РО-БА

— Отец! — воскликнул я. — Отец!

Я бросился в объятия Мэтью Кабота, который со слезами обнял меня и, казалось, никогда не выпустит.

Снова я вижу это строгое сильное лицо, эту квадратную челюсть. густую буйную гриву волос, так похожую на мою, это сухощавое тело, эти серые глаза, сейчас полные слез.

Я почувствовал удар по спине, чуть не упал, повернулся и увидел огромного мускулистого Олдера Тарла, моего учителя в оружейном искусстве; он хлопал меня по плечу, и его ладони были подобны копытам тарна.

Кто-то потянул меня за рукав, я взглянул и чуть не попал углом свитка в глаз. Свиток держал маленький человечек в синем.

— Торм! — воскликнул я.

Маленький человек закрыл песочного цвета волосы и водянистые светлые глаза широким рукавом своей одежды и без стыда плакал, прижавшись ко мне.

— Ты испачкаешь свой свиток, — предупредил я его.

Не поднимая головы и не переставая плакать, он переложил свиток под другую руку.

Я схватил его, закружил, лицо его открылось, и Торм из касты писцов громко закричал от радости, его песочные волосы развевались на ветру, слезы бежали по лицу, но он так и не выпустил из рук свиток, хотя чуть не ударил им Олдера Тарла. Но вот он зачихал, и я осторожно опустил его.

— Где Талена? — спросил я у отца.

При этих словах Вика отступила.

Но радость моя тут же исчезла, потому что лицо отца приняло серьезное выражение.

— Где она? — спросил я.

— Мы не знаем, — ответил Олдер Тарл, потому что отец не мог найти слов.

Отец взял меня за плечи.

— Сын мой, — сказал он, — жители Ко-ро-ба рассеяны, и никто из них не мог встречаться, и от города не осталось камня на камне.

— Но вы здесь, — возразил я, — три человека из Ко-ро-ба.

— Мы встретились здесь, — сказал Олдер Тарл, — и так как казалось, что наступает конец мира, мы решили в последние мгновения держаться вместе

— несмотря на волю царей-жрецов.

Я посмотрел на маленького писца Торма, который перестал чихать и теперь вытирал нос рукавом своей голубой одежды.

— Даже ты, Торм?

— Конечно, — ответил он. — В конце концов царь-жрец — это всего лишь царь-жрец. — Он задумчиво потер нос. — Впрочем, — согласился он, — и этого достаточно много. — Он посмотрел на меня. — Да, вероятно, я храбр. — Посмотрел на Олдера Тарла. — Не говорите другим членам касты писцов, — предупредил он.

Я улыбнулся про себя. Торм явно хотел отделить друг от друга законы касты и добродетели.

— Я всем скажу, — добродушно ответил Олдер Тарл, — что ты самый храбрый из всех писцов касты.

— Ну, если так сформулировать, возможно, эта информация не принесет вреда, — согласился Торм.

Я взглянул на отца.

— Ты думаешь, Талена здесь?

— Сомневаюсь, — ответил он.

Я знал, как опасно женщине путешествовать по Гору без охраны.

— Прости меня, Вика, — сказал я и представил ее отцу, Олдеру Тарлу и писцу Торму. Как можно короче я рассказал им, что произошло с нами в Сардаре.

Закончив, я взглянул на них: поверили ли они мне?

— Я тебе верю, — сказал отец.

— И я, — подтвердил Олдер Тарл.

— Что ж, — задумчиво сказал Торм, потому что члену его касты не подобает торопиться с выражением мнения, — это не противоречит никаким знакомым мне текстам.

Я рассмеялся, схватил маленького писца и подбросил его.

— Веришь мне?

И еще раз покрутил его за капюшон.

— Да! — закричал он. — Да! Да!

Я отпустил его.

— Но ты уверен? — спросил он.

Я протянул руку, и он отскочил в сторону.

— Мне просто любопытно, — пояснил он. — В конце концов нигде в текстах об этом не написано.

На этот раз Олдер Тарл поднял его за воротник, и Торм повис в воздухе, пинаясь, в футе над землей.

— Я верю ему! — закричал он. — Верю!

Оказавшись в безопасности на земле, Торм подошел ко мне и дотянулся до моего плеча.

— Я тебе верю, — сказал он.

— Знаю, — ответил я и потрепал его за волосы. В конце концов он писец и должен соблюдать правила своей касты.

— Но мне кажется, было бы разумно поменьше об этом говорить, — заметил Мэтью Кабот.

И все согласились с этим.

Я взглянул на отца.

— Мне жаль, что Ко-ро-ба уничтожен.

Отец рассмеялся.

— Ко-ро-ба не уничтожен, — сказал он.

Я удивился. Ведь я сам видел долину Ко-ро-ба, видел уничтоженный город.

— Вот Ко-ро-ба, — сказал мой отец, порылся в кожаной сумке, которую носил через плечо и достал небольшой плоский домашний камень города, который горянская традиция считает сутью, реальностью самого города. — Ко-ро-ба не может быть уничтожен, — сказал мой отец, — потому что не погиб его домашний камень.

Отец унес из города этот камень перед уничтожением. Многие годы он носил его с собой.

Я взял маленький камень в руки и поцеловал: ведь это домашний камень моего города, которому я посвятил свой меч, в котором впервые сел верхом на тарна, где после двадцати лет разлуки встретился с отцом, где приобрел друзей, куда отвез Талену, мою любовь, дочь Марлениуса, некогда убара Ара, где Талена стала моей вольной спутницей.

— И здесь тоже Ко-ро-ба, — сказал я, указывая на гордого гиганта Олдера Тарла и крошечного песочноволосого писца Торма.

— Да, — согласился отец, — здесь тоже Ко-ро-ба, не только в домашнем камне, но и в сердцах людей.

И мы, четверо жителей Ко-ро-ба, соединили руки.

— Как я понял из твоего рассказа, — сказал отец, — теперь камень снова может стоять на камне, люди Ко-ро-ба снова могут жить вместе.

— Да, это верно, — согласился я.

Отец, Олдер Тарл и Торм переглянулись.

— Хорошо, — сказал отец, — потому что нам нужно восстановить город.

— Как мы найдем других жителей Ко-ро-ба? — спросил я.

— Новость распространится, — ответил отец, — и они придут по двое и по трое со всех концов Гора, придут с песнями, принесут камни для стен и цилиндров своего города.

— Я рад, — сказал я.

Я почувствовал на своей руке руку Вики.

— Я знаю, что ты должен делать, Кабот, — сказала она. — И хочу, чтобы ты это сделал.

Я взглянул на девушку из Трева. Она знала, что я должен искать талену, провести, если понадобится, всю жизнь в поисках той, кого назвал своей вольной спутницей.

Я обнял ее, и она заплакала.

— Я все потеряю! — плакала она. — Все!

— Ты хочешь, чтобы я остался с тобой? — спросил я.

Она вытерла слезы с глаз.

— Нет. Ищи ту, которую любишь.

— А ты что будешь делать?

— Мне нечего делать, — сказала Вика. — Нечего.

— Можешь уехать в Ко-ро-ба. Мой отец и Тарл — лучшие мечники Гора.

— Нет. В твоем городе я буду думать только о тебе, и если ты вернешься со своей любимой, что мне тогда делать? — Она задыхалась от чувств. — Ты думаешь, я такая сильная, дорогой Кабот?

— У меня есть в Аре друзья, — сказал я, — среди них Казрак, администратор города. Ты можешь жить там.

— Я вернусь в Трев, — ответила Вика. — Продолжу работу врача из Трева. Я знаю это искусство и узнаю еще больше.

— В Треве тебя могут приказать убить члены касты посвященных.

Она посмотрела на меня.

— Иди в Ар, — сказал я. — Там ты будешь в безопасности. — И добавил:

— Думаю, там тебе будет лучше, чем в Треве.

— Да, Кабот, — ответила она, — ты прав. В Треве мне было бы трудно жить.

Я был доволен, что она поедет в Трев. Хоть она и женщина, но там она сможет изучать медицину, Казрак ей в этом поможет, там она начнет новую жизнь вдали от воинственного разбойничьего Трева, сможет работать как достойная дочь искусного храброго отца. И, может, со временем забудет простого воина из Ко-ро-ба.

— Только потому что я тебя люблю, Кабот, — сказала она, — я не борюсь за тебя.

— Я знаю, — ответил я, прижимая к себе ее голову.

Она рассмеялась.

— Если бы любила хоть немного меньше, сама отыскала бы Талену из Ара и всадила ей кинжал в сердце.

Я поцеловал ее.

— Может, когда-нибудь, — сказала она, — я найду себе вольного спутника, подобного тебе.

— Немного найдется достойных Вики из Трева, — ответил я.

Она расплакалась и хотела вцепиться в меня, но я мягко передал ее в руки отца.

— Я присмотрю, чтобы она благополучно добралась до Ара, — сказал он.

— Кабот! — воскликнула Вика, вырвалась и с плачем бросилась ко мне в объятия.

Я нежно поцеловал ее и вытер ей слезы с глаз.

Она выпрямилась.

— Желаю тебе добра, Кабот.

— И я желаю тебе добра, Вика, моя девушка из Трева.

Она улыбнулась, отвернулась, отец обнял ее за плечи и увел.

Почему-то и у меня на глазах выступили слезы, хоть я и воин.

— Она прекрасна, — сказал Олдер Тарл.

— Да, — согласился я, — прекрасна. — И тыльной стороной ладони вытер слезы.

— Но ты воин.

— Да, я воин.

— И пока не найдешь Талену, — продолжал Тарл, — твои спутники опасность и сталь.

Это старая поговорка воинов.

Я достал меч и осмотрел его.

Олдер Тарл тоже смотрел на меч, во взгляде его было одобрение.

— Ты сражался им в Аре, — сказал он.

— Да, тот самый.

— Опасность и сталь, — повторил он.

— Знаю, — ответил я. — Меня ждет дело воина.

И вложил меч в ножны.

Мне предстояла долгая дорога, и я хотел пуститься в нее как можно быстрее. Попросил Олдера Тарла и Торма передать привет отцу, потому что не доверял себе, боялся, что при новой встрече больше не смогу с ним расстаться.

И вот я попрощался со своими друзьями.

И хоть встретились мы ненадолго в тени Сардара, в мгновение наша дружба, наша любовь друг к другу восстановились.

— Куда ты пойдешь? — спросил Торм. — И что будешь делать?

— Не знаю, — сказал я, и сказал правду.

— Мне кажется, — заметил Торм, — что тебе нужно с нами возвратиться в Ко-ро-ба и там ждать. Может, Талена вернется туда.

Олдер Тарл улыбнулся.

— Но ведь это возможно, — сказал Торм.

Да, сказал я себе, возможно, но маловероятно. Не очень велика вероятность, что такая прекрасная женщина, как Талена, сумеет вернуться одна, по одиноким дорогам, по открытым полям, через города Гора.

Может быть, именно сейчас она в опасности, и некому защитить ее.

Может, ей угрожают страшные звери или еще более страшные люди.

Может, она, моя вольная спутница, лежит скованная в желто-голубом рабском фургоне, или подносит выпивку в таверне, или украшает сад удовольствий какого-нибудь воина. Может даже, стоит на помосте аукциона где-нибудь на улице Клейм в Аре.

— Я буду возвращаться в Ко-ро-ба время от времени, — сказал я, — чтобы узнавать, не вернулась ли она.

— Может, она попытается добраться до своего отца Марлениуса в Вольтайских горах, — предположил Олдер Тарл.

И это возможно, подумал я, так как Марлениус после своего свержения с трона жил как изгнанный убар в Вольтае. Было бы естественно, если бы она направилась туда.

— Верно, — сказал я, — и, услышав, что Ко-ро-ба восстановлен, Марлениус поможет ей туда добраться.

— Это правда, — сказал Олдер Тарл.

— А может, она в Аре, — предположил Торм.

— Если это так и Казрак об этом узнает, он вернет ее.

— Хочешь, я пойду с тобой? — спросил Олдер Тарл.

Конечно, его меч мне бы пригодился, но я знал, что его первейший долг

— перед городом.

— Нет, — ответил я.

— Ну что ж, — сказал Торм, беря свиток на плечо, как копье, — значит остаемся мы вдвоем.

— Нет, — сказал я, — иди с Тарлом.

— Ты понятия не имеешь, каким полезным я могу быть, — заявил Торм.

Он прав, я об этом понятия не имею.

— Прости, — сказал я.

— В восстановленном городе нужно будет изучить множество свитков и составить их каталог, — заметил Олдер Тарл. — Конечно, — добавил он, — я сам могу этим заняться.

Торм задрожал от ужаса.

— Никогда! — закричал он.

Олдер Тарл захохотал и подхватил маленького писца на руки.

— Желаю тебе добра, — сказал он.

— И я желаю вам добра, — ответил я.

Он повернулся и, ни слова больше не говоря, ушел. Торм по-прежнему торчал у него из-под мышки. Он несколько раз попытался ударить Тарла свитком, но это ни к чему не привело. Исчезая, Торм прощально взмахнул свитком.

Я поднял руку.

— Желаю тебе добра, маленький Торм, — сказал я. Мне будет не хватать его и Олдера Тарла. И отца, отца. — Всем вам желаю добра, — негромко сказал я.

Я посмотрел на Сардар.

Вот я снова один.

И мало кто, почти никто на Горе не поверит мне.

И на моем старом мире, вероятно, тоже мало кто мне поверит.

Может, так оно и лучше.

Если бы я сам не пережил всего этого, смог ли бы я сам, Тарл Кабот, поверить в это? Нет, откровенно сказал я себе. Зачем же тогда я написал все это? Не знаю. Просто мне казалось, что стоит записать, независимо от того, поверят или нет.

Остается мало что сказать.

Несколько дней я провел вблизи Сардара в лагере людей из Тарны, с которыми был знаком раньше. К сожалению среди них не было моего друга, сурового величественного светловолосого Крона из Тарны, из касты работников по металлу.

Эти жители Тарны, в основном мелкие торговцы, пришли на осеннюю ярмарку Се-Вар. Она только начиналась, когда ослабла сила тяжести. Я оставался с ними, принимал их гостеприимство, встречался в делегациями многочисленных городов, прибывавших к Сардару на ярмарку.

Систематически и настойчиво я расспрашивал жителей разных городов о Талене из Ара, надеялся найти какую-то нить, которая приведет меня к ней. Может, всего пьяное воспоминание какого-нибудь пастуха о красавице, встреченной в таверне Коса или Порт-Кара. Но несмотря на все усилия, я ничего не узнал.

Итак, мой рассказ заканчивается.

Но я должен рассказать еще об одном происшествии.

35. НОЧЬ ЦАРЯ-ЖРЕЦА

Это произошло в последнюю ночь.

Я присоединился к группе жителей Ара, некоторые из них помнили меня по осаде Ара, семь лет назад.

Мы оставили ярмарку Се-Вар и огибали Сардар, прежде чем пересечь Воск на пути в Ар.

Мы устроили лагерь.

Сардар все еще был виден на горизонте.

Ночь была ветреная и холодная, и три луны Гора ярко освещали серебристую траву на полях, прихваченную холодным ветром. В воздухе чувствовалось приближение зимы. Накануне был сильный заморозок. Прекрасная дикая осенняя ночь.

— Клянусь царями-жрецами! — воскликнул кто-то, указывая на хребет. — Что это?

Я вместе с остальными вскочил на ноги и обнажил меч, глядя туда, куда он указал.

Примерно в двухстах ярдах от лагеря, в сторону Сардара, утесы которого хорошо были видны на фоне черного звездного неба, показалась странная фигура. За ней вставала одна из белых лун Гора.

Все, кроме меня, испустили крики ужаса и изумления. Мужчины схватились за оружие.

— Надо убить его! — кричали они.

Я сунул меч в ножны.

На фоне самой большой из трех маленьких быстрых лун Гора хорошо выделялись антенны и большая, похожая на лезвие фигура царя-жреца.

— Подождите! — крикнул я, побежал по полю и на небольшой холм, где он стоял.

На меня смотрели два больших глаза, золотых и светящихся. Антенны раскачивали на ветру, но нацелились на меня. На одном глазу виднелся шрам, оставленный лезвием Сарма.

— Миск! — крикнул я, подбежал к царю-жрецу и поднял руки, и он коснулся их антеннами.

— Приветствую, Тарл Кабот, — послышалось из переводчика Миска.

— Ты спас наш мир, — сказал я.

— Для царей-жрецов он пуст, — ответил Миск.

Я стоял под ним, глядя вверх, и ветер развевал мои волосы.

— Я пришел повидаться с тобой в последний раз, — сказал он, — потому что между нами роевая правда.

— Да, — ответил я.

— Ты мой друг, — сказал он.

Сердце мое дрогнуло.

— Да, — подтвердил он, — в нашем языке теперь есть это выражение, и ты научил нас, что оно значит.

— Я рад, — сказал я.

В эту ночь Миск рассказал мне, как обстоят дела в рое. Еще немало времени пройдет, прежде чем установится нормальная жизнь, снова заработает смотровая комната и будет восстановлен поврежденный купол, но люди и цари-жрецы работают над этим рука об руку.

Корабли, улетевшие из роя, теперь вернулись, потому что, как я и опасался, их враждебно встретили города Гора и посвященные. Сами корабли посчитали экипажами такого типа, который запрещен царями-жрецами, и на их пассажиров нападали именем тех самых царей-жрецов, от которых они прилетели. В конце концов те, кто хотел оставаться на поверхности, высадились далеко от своих родных городов и рассеялись как бродяги по дорогам и чужим городам планеты. Другие вернулись в рой, чтобы участвовать в работе по его восстановлению.

Тело Сарма, в соответствии с обычаем царей-жрецов, было сожжено в помещении Матери, потому что он был перворожденным и его любила Мать.

Миск, по-видимому, не таил на него зла.

Я удивился этому, но потом мне пришло в голову, что я тоже не злюсь на него. Он был сильный противник, великий царь-жрец и жил так, как считал должным. Я всегда буду помнить Сарма, большого и золотого, в его последнюю минуту, когда он оторвался от золотого жука и стоял, высокий и прекрасный, в рушащемся рое.

— Он был величайшим из царей-жрецов, — сказал Миск.

— Нет, — возразил я, — Сарм не был величайшим из царей-жрецов.

Миск вопросительно посмотрел на меня.

— Мать не царь-жрец, — сказал он, — она просто Мать.

— Знаю, — ответил я. — Я не ее имел в виду.

— Ну, да, — сказал Миск. — Наверно, величайший из всех живущих царей-жрецов Куск.

— И не Куска я имел в виду.

Миск удивленно смотрел на меня.

— Я никогда не пойму людей, — сказал он.

Я рассмеялся.

Я верил, что Миску действительно и в голову не приходит, что именно его, Миска, я считаю величайшим из царей-жрецов.

Но я так считал.

Он одно из величайших созданий, известных мне, яркий, храбрый, верный, преданный, неэгоистичный.

— А как молодой самец? — спросил я. — Он не погиб?

— Нет, — ответил Миск. — Он в безопасности.

Я почему-то был доволен. Просто, потому что больше нет разрушений, не тратятся жизни.

— Вы попросили людей перебить золотых жуков?

Миск распрямился.

— Конечно, нет.

— Но ведь они убивают царей-жрецов.

— Кто я такой, — спросил Миск, — чтобы решать, жить ли царю-жрецу или умереть?

Я молчал.

— Сожалею только, — продолжал Миск, — что так и не узнал, где находится последнее яйцо, которое спрятала Мать. Теперь народ царей-жрецов погибнет.

Я посмотрел на него.

— Мать говорила со мной. Она собиралась сказать мне, где спрятало яйцо, но не успела.

Неожиданно Миск застыл в позе абсолютного внимания, поднял антенны, насторожил все золотые волоски.

— Что ты узнал? — послышалось из его преобразователя.

— Она сказала только:

— Иди к людям телег.

Миск задумчиво пошевелил антеннами.

— Значит, оно у людей телег. Или они знают, где оно.

— Но ведь за это время его могли уничтожить, — сказал я.

Миск недоверчиво посмотрел на меня.

— Это яйцо царей-жрецов, — сказал он. Но тут его антенны уныло обвисли. — Да, его могли уничтожить, — согласился он.

— И, вероятно, уничтожили.

— Несомненно.

— Но ты не уверен.

— Не уверен, — сказал Миск.

— Ты можешь послать на поиски имплантов, — предложил я.

— Имплантов больше нет, — ответил Миск. — Мы их всех отозвали и изъяли контрольную сеть. Они могут вернуться в свои города или остаться в рое, как захотят.

— Значит вы добровольно отказываетесь от наблюдений.

— Да.

— Но почему?

— Нельзя подвергать имплантированию разумные существа, — сказал Миск.

— Я думаю, ты прав, — согласился я.

— Смотровая комната долго не войдет в строй, а когда войдет, мы будем наблюдать только за объектами на открытой местности.

— Может, вы разработаете такой сканер, который проникал бы сквозь стены, землю, крыши, — предположил я.

— Мы работаем над этим, — сказал Миск.

Я рассмеялся.

Антенны Миска свернулись.

— Если вы сохраните свою власть, что вы собираетесь с нею делать? — спросил я. — Будете заставлять людей подчиняться определенным законам?

— Несомненно, — сказал Миск.

Я молчал.

— Мы должны защитить себя и живущих с нами людей.

Я посмотрел туда, где в темноте светился костер лагеря. Увидел людей, они сидели вокруг костра, поглядывая на холм.

— Так как же яйцо? — спросил Миск

— Что яйцо?

— Я не могу идти сам. Я нужен в рое, да к тому же мои антенны не выносят солнца, не больше нескольких часов, и если я попробую приблизиться к человеку, тот испугается и постарается меня убить.

— Значит тебе нужно найти человека, — сказал я ему.

Миск смотрел на меня.

— А ты, Тарл Кабот?

Я смотрел на него.

— Дела царей-жрецов — не мои дела, — сказал я.

Миск осмотрелся, протянул антенны к лунам и к колеблемой ветром траве. Посмотрел вниз, на лагерь. Вздрогнул на холодном ветру.

— Луны прекрасны, не правда ли? — спросил я.

Миск снова посмотрел на луны.

— Да, — согласился он.

— Когда-то ты мне говорил о случайных событиях и элементах случайности. — Я посмотрел на луны. — Это в человеке случайное — смотреть на луны и видеть, как они прекрасны?

— Я думаю, это свойство человека.

— Ты тогда говорил о машинах, — напомнил я.

— Что бы я ни говорил, — ответил Миск, — слова не могут уменьшить значение человека или царя-жреца. Кто бы мы ни были, мы действуем, принимаем решения, чувствуем красоту, ищем правду и надеемся на будущее своего народа.

Я с трудом глотнул, потому что знал, что надеюсь на будущее человека, как Миск надеется на будущее своего племени, только его племя умирает, и все они, рано или поздно, один за другим, погибнут в несчастных случаях или предадутся радостям золотого жука. А мой народ, он будет жить на Горе — благодаря тому, что Миск и цари-жрецы сохранили этот мир.

— Ваши дела, — сказал я, но на этот раз самому себе, — это ваши дела, а не мои.

— Конечно, — согласился Миск.

Если я попытаюсь помочь Миску, что в конечном счете это будет означать? Разве не отдам я тогда свою расу на милость племени Сарма и царей-жрецов? Или же я тем самым защищу человечество, пока оно не достигнет зрелости, научится жить самостоятельно, пока не составит один мир с теми, кто называет себя царями-жрецами?

— Твой мир умирает, — сказал я Миску.

— Сама вселенная умрет, — ответил Миск.

Его антенны были подняты вверх, туда, где над Гором во тьме ночи горят звезды.

Я решил, что он говорит об увеличении энтропии, о потере энергии, о ее превращении в пепел звездной ночи.

— Будет все холоднее и темнее, — сказал Миск.

Я посмотрел на него.

— Но в конце концов, — продолжал он, — жизнь так же реальна, как смерть, это просто продолжение вечного ритма, и новый взрыв разбросает элементарные частицы, и колесо снова повернется, и когда-нибудь, через бесконечность, которую не смогут рассчитать даже цари-жрецы, будет другой рой, и другая Земля, и Гор; и другой Миск, и другой Тарл Кабот будут стоять на холме в ветреную лунную ночь и говорить о странном.

Миск направил на меня антенны.

— Может, мы уже стояли здесь, на холме, незнакомые друг другу, бесчисленное количество раз.

Ветер теперь казался очень холодным и сильным.

— И что мы делали? — спросил я.

— Не знаю, — ответил Миск. — Но я бы хотел делать то, чего не стал бы стыдиться, о чем не стал бы сожалеть целую вечность.

Его мысли приводили меня в ужас.

Миск стоял, размахивая антеннами, как будто был возбужден.

Потом посмотрел на меня. Его антенны свернулись.

— Я говорю глупости. Прости меня, Тарл Кабот.

— Тебя трудно понять, — ответил я.

По холму к нам поднимался воин. В руке он сжимал копье.

— Что с тобой? — крикнул он.

— Все в порядке, — ответил я.

— Отойди в сторону, чтобы я тебя не задел.

— Не нужно, — ответил я. — Он не причинит вреда.

Антенны Миска свернулись.

— Желаю тебе добра, Тарл Кабот, — сказал он.

— Дела царей-жрецов, — еще настойчивее повторил я, — не мои дела. Не мои!

— Знаю, — ответил Миск и протянул ко мне антенны.

Я коснулся их.

— Желаю тебе добра, царь-жрец, — сказал я.

Я резко повернулся и побежал с холма. Остановился, только когда добежал до воина. К этому времени к нему присоединилось еще два-три вооруженных человека из лагеря. Подошел и посвященный низкого ранга.

Вместе мы смотрели на высокую фигуру на холме, хорошо видную на фоне луны, застывшую в сверхъестественной неподвижности царей-жрецов. Только антенны над головой развевались на ветру.

— Что это? — спросил один.

— Похоже на гигантское насекомое, — сказал посвященный.

Я улыбнулся про себя.

— Да, — подтвердил я, — похоже на гигантское насекомое.

— Да защитят нас цари-жрецы! — выдохнул посвященный.

Один из воинов приготовился бросить копье, но я остановил его.

— Не трогай его.

— Но что это? — спросил другой.

Как сказать им, что они видят одного из могучих обитателей угрюмого Сардара, загадочного сказочного монарха в его собственном мире, одного из богов Гора — самого царя-жреца?

— Я могу пробить его копьем, — сказал воин.

— Он безвреден, — ответил я.

— Давайте все равно убьем его, — нервно сказал посвященный.

— Нет!

Я в прощальном жесте поднял руку, и тут, к удивлению окружающих, Миск поднял одну переднюю конечность, повернулся и исчез.

Долго стояли мы в эту ветреную ночь, почти по колено в густой траве, и смотрели на холм, на звезды над ним, на белые луны.

— Он ушел, — сказал наконец кто-то.

— Да, — согласился я.

— Слава царям-жрецам! — произнес посвященный.

Я рассмеялся, и они посмотрели на меня, как на сумасшедшего.

Я заговорил с человеком с копьем. Он был предводителем небольшой группы.

— А где расположена земля людей телег? — спросил я.

Оглавление

1. ЯРМАРКА В ЭН-КАРЕ

2. В САРДАР

3. ПАРП

4. ЗАЛ ЦАРЕЙ-ЖРЕЦОВ

5. ВИКА

6. КОГДА ИДУТ ЦАРИ-ЖРЕЦЫ

7. Я ОХОЧУСЬ ЗА ЦАРЯМИ-ЖРЕЦАМИ

8. ВИКА ПОКИДАЕТ КОМНАТУ

9. ЦАРЬ-ЖРЕЦ

10. ЦАРЬ-ЖРЕЦ МИСК

11. ЦАРЬ-ЖРЕЦ САРМ

12. ДВА МУЛА

13. СЛИЗНЕВЫЙ ЧЕРВЬ

14. ПОТАЙНАЯ КОМНАТА МИСКА

15. В ПОТАЙНОЙ КОМНАТЕ

16. ЗАГОВОР МИСКА

17. СМОТРОВАЯ КОМНАТА

18. Я РАЗГОВАРИВАЮ С САРМОМ

19. УМРИ, ТАРЛ КАБОТ

20. ОШЕЙНИК 708

21. Я НАХОЖУ МИСКА

22. ТУННЕЛИ ЗОЛОТОГО ЖУКА

23. Я НАХОЖУ ВИКУ

24. ЗОЛОТОЙ ЖУК

25. ВИВАРИЙ

26. УКРЫТИЕ ДЛЯ ВИКИ ИЗ ТРЕВА

27. В ПОМЕЩЕНИИ МАТЕРИ

28. ГРАВИТАЦИОННЫЙ РАЗРЫВ

29. АНЕСТЕЗИЯ

30. ПЛАН САРМА

31. МЕСТЬ САРМА

32. НА ПОВЕРХНОСТЬ

33. ИЗ САРДАРА

34. ЛЮДИ КО-РО-БА

35. НОЧЬ ЦАРЯ-ЖРЕЦА

Реклама на сайте